«К 120-летию со дня рождения Веры Николаевны Пашенной»
«ЖИВАЯ ПАШЕННАЯ»
ЧАСТЬ 8.
КАК ПРИХОДИТ ВДОХНОВЕНИЕ
(начало)
И вот мы уже где-то близко к концу.
Живая Пашенная — свидетельство тому, что совершенствованию нет конца. Она, как и К. С. Станиславский, любила ссылаться на Дега, повторяя шутливый совет любимого художника: «Если у тебя есть мастерство на сто тысяч франков, купи еще на пять су».
Недаром сказано, что в каждой шутке есть доля истины: забота о мастерстве не покидала Пашенную всю жизнь.
Мастерство и вдохновение делают великими создания таланта. Причем эти создания всегда кажутся удивительно простыми. Таково непременное их свойство, оно усугубляет вечную загадку искусства подлинного. Загадку, которая всегда остается интересной, которую хочется решать снова и снова.
С точки зрения Станиславского, «всякий другой художник может творить только когда им владеет вдохновение. Но художник сцены должен сам владеть вдохновением и уметь вызывать его тогда, когда оно значится на афише спектакля».
Что же означает у Станиславского слова: «всякий другой художник»? Почему Станиславский отделяет артиста — как труженика — от всех других художников? Разве актерам не сродни тот восторг, который овладевает одаренным мастером, когда он пишет на полотне, держит в руках смычок, создает образ в танце... Разве природа актера — иная?..
Но Станиславский и не говорит этого. Он дает понять, что у актера все часы и минуты жизни связаны с непреклонным велением афиши. Актер не может ждать вдохновения свыше даже до завтрашнего дня. Он должен уметь всегда найти в себе то состояние духа, тот подъем, ту высокую творческую радость, которые и называются вдохновением. Возможно ли это вообще... И откуда берется тогда вдохновение? Придет ли оно к человеку, так сказать, по «обязанности». И не исчезнет ли вовсе, если артист болен, если ему взгрустнулось о чем-то, если он безответно влюблен, или в семье у него вдруг не все благополучно?
Можно ли было спрашивать обо всем этом Пашенную? Да, можно... Ее вообще можно было спрашивать обо всем, если она бывала в настроении. Она не боялась поделиться и самым заветным. Она говорила: «У богатого мыслей не убудет, у бедного — не прибудет». Она считала, что легенды о безотчетных порывах вдохновения давным-давно устарели. Для всех настоящих, «милостью божией» талантливых художников, говорила Вера Николаевна, существует единый закон вдохновения, рождаемого творческой деятельностью. Но именно деятельностью, а не разговорами о ней.
— Если собираешься делать — делай, не бойся! Потом будешь переделывать,— Вера Николаевна смеялась.
Но мысль ее оставалась вполне серьезной. Она считала творчество трудом. И снова трудом, без передышки. А ведь труд, это и есть труд, иначе говоря — трудность. И очень часто даже в творчестве трудность становится чисто физической... Человек тогда привыкает незаметно связывать труд, самую мысль о необходимости труда — с усталостью. С таким утомлением, когда уже болит тело, руки, ноги, голова, глаза... Когда все чаще возникает мысль об отдыхе... Но вот постепенно человек «втягивается» в свой труд. И в один прекрасный день, все так же заполненный трудом до отказа, вдруг к художнику-труженику приходят,— словно в награду! — такие святые, неповторимые минуты, когда усилие вдруг перестает быть усилием. Когда все неожиданно начинает «твориться» как бы само собою, давая счастливое ощущение легкости и радости. Отсюда ведь и самое слово «творчество». Мастер не тужится, не «трудится», не прилагает мучительных стараний новичка. Он творит. И к нему приходит восторг, счастье труда.
— В общем, это и есть озарение, наитие,— говорила Вера Николаевна.— Музыка начинает многоголосо звучать уже в самом воображении композитора. Невидимая воздушная струя будто подхватывает балерину и несет ее ввысь как птицу. Человек, изображаемый живописцем на полотне, или изваянный скульптором из камня, кажется, сейчас заговорит со зрителем... Вот что такое вдохновение.
Мысль, идея, подчиняя себе труд целиком, превращают ремесло в творчество. Такие святые минуты, такие удачи в жизни художника именно и означают, что он овладел вдохновением. Чем больше у него таких минут, таких удач, тем выше он как художник. Значит, тем терпеливее и сильнее он должен быть как труженик.
Но при этом Пашенная не отвергала необходимость человеческой одаренности. Более того, она считала, что только труд, приложенный к способностям и шлифующий
эти способности, дает талантливому человеку и радость победы, и торжество признания.
— Настоящий художник,— говорила она,— редко бывает доволен собой. Ермолова, Комиссаржевская, Ленский, Станиславский вечно к себе «придирались». Зато подлинный талант в минуты творчества уже не расстается с вдохновением. В любом замысле каждый художник передает окружающее только через себя самого. И мы непременно узнаем его самого в созданных им творениях.
Вот так, хозяйкой своего творчества, своего вдохновения стала Пашенная.
Радуясь творческому подъему и оберегая его, она считала, что в основе своей — это явление, целиком основанное на реалистической жизненной почве. Оно — и результат труда, и, что еще важнее, всегда преддверие нового труда.
Таково отличие художника от ремесленника. Как все подлинные художники-труженики, она с годами становилась все сильней. Увереннее. Она не знала старости в свои семьдесят пять лет. Вдохновение и в самое последнее время не изменяло, всегда оставалось с ней. И в ней. Причем не только на сцене.
Вера Николаевна вдохновлялась даже в разговоре. Особенно когда вспоминала о прошлом, делилась мыслями... Это всегда было чудом.
Первое время я хотела во время наших бесед записывать то, что она говорила. Но ей это не нравилось, мешало. Она любила видеть собеседника, его лицо, глаза. Ответное человеческое сопереживание как бы усиливало вдохновенное состояние актрисы.
— Творчество рождается не по обязанности и не в положенные часы, оно сохраняется где-то внутри всякий час и всякую минуту. И художник чувствует, как замысел растет и углубляется,— говорила Вера Николаевна.— Но все это пока еще где-то «внутри». А потом вдруг начинает, как нерожденное, но уже зачатое дитя, оживать. И «стучится» в тебе все настойчивей и требовательнее, превращаясь все точней и ярче — в задуманный образ. Пусть это будет музыка, книга, картина, скульптура, пусть будет человек на сцене, чей образ предстоит воплотить актеру. При всей несхожести процесс создания именно образа, наверное, идет по единым законам творчества. И не нужно решать, чья задача трудней — художника, композитора, скульптора или актера. Важно заметить только одно: — актеру приходится решать задачи всех искусств. Сцена, требуя такого синтеза, ставит, несомненно, сложнейшие задачи в творчестве.
Вера Николаевна всегда искала мысль, идею образа. Ей нужно было не просто вообразить, как выглядит ее будущая героиня, но прежде всего изнутри почувствовать себя ею. «Влезть в шкуру» — так говорил Щепкин. Актриса обязательно должна ощутить самое себя не тем человеком, какова она есть, а совсем другим. Новым. Найти новое миропонимание, новое отношение к людям, ко всему окружающему — во всем. И внутри себя, и в повадке, в манере, даже в мелочах.
— Найдя эти «зацепочки»,— говорила Пашенная,— актер старается прочно обжить их внутри себя. Привыкнуть к этому новому в себе, сделать своим, родным это новое.
— Так постепенно и «привыкаешь» к нему,— замечала Вера Николаевна.— И начинаешь вызывать в себе душевное состояние этого, ранее неведомого человека как свое собственное...
Подражать Пашенной, особенно при ее жизни, пробовали многие. Но ведь никакое подражание никогда не дает ни славы, ни радости ни тому, кто подражает, ни даже тем порою, кому пробуют подражать: ведь на них же после и сердятся за неудачу.
Пашенная была мастером, лепящим и оттачивающим свои создания в присущей ей одной, крупной, мощной сценической манере. С годами она все более уточнялась, обретала законченность и завершенность. Сейчас манеру, в какой играла В. Н. Пашенная, на театре зовут масштабной, монументальной. Но при этом иногда самое понятие как бы заключают в некие невидимые кавычки.
Времена, конечно, меняются, но «немодный» сегодня, открытый и цельный характер дарования Пашенной напрасно противопоставляется манере иной, требующей интимности, мягкости, «простоты». Это и обидно, и, главное, неверно. Ибо те высокие обобщения, которые умела находить на сцене Пашенная, именно и базировались на внешней простоте, требующей однако же полноты психологии, глубины внутреннего мира ее героинь. Актриса несла в своих образах глубокую, сильную правду. Причем самое интересное, что значительность, масштабность Яровой или Талановой были совершенно иными, чем масштабность Вассы Железновой. И уж совсем иной, чем масштабность Хозяйки Каменного гнезда, исполненной глубокой человечности и удивительного лиризма.
Что же тогда вообще значит «масштабность» по отношению к актеру? Масштабна сама роль или масштабно исполнение?
Лучшие образы Пашенной — каждый по-своему — настроены на героическую волну. Все наделены удивительной выносливостью. Они не хнычут, не жалуются, обладают огромным жизнелюбием и решимостью к борьбе. Но при всей их нравственной определенности они редкостно не схожи. Они никогда не слеплены по единому трафарету. В них бьется живое сердце, течет живая кровь. Они многое могут, много страдают. И неумирающая современность этих образов именно в том, что они душевно многозначны и глубоко человечны.
Лиризм высокого мужества в творчестве Пашенной, быть может, есть главное отличие ее искусства, оказавшегося столь созвучным эпохе революции и ее свершений. И интересующая нас загадка масштабности образов актрисы почти всегда лежит именно в сфере мужества. Всегдашняя тема актрисы — тема жизнелюбия, веры в человека, определившаяся еще в ранней молодости, в последних ее ролях обрела отчетливо выраженный, глубоко партийный коммунистический характер: гуманизм и высокая идейность слились воедино. Последние роли звучали как завещание художника, многократно увеличивая их силу, их драматизм.
Доброта, мудрое понимание человеческих страстей, благословение людям, остающимся жить,— все это вместе придало потрясающую силу образу старой Хозяйки Нискавуори в «Каменном гнезде». Героиня Пашенной, вышедшая тогда на сцену,— живое порождение жизни, но мы не полюбили бы ее так сильно, если бы она не нашла в себе — пусть запоздалое — мужество, сумев восстать против порядков «каменной» жизни, пересмотреть эту самую жизнь заново.
Сейчас «Каменное гнездо» либо «Остров Афродиты» трудно прочесть иначе, чем впервые это предложила Пашенная, столь велико было значение творческого, ее вмешательства в самую драматургию, в подспудное течение сюжета. Впрочем, оно, как всегда, было предпринято не сразу и не просто, а после долгих размышлений актрисы.
Вера Николаевна искала жизненный смысл «Каменного гнезда» не только в мыслях и поступках своей героини. Она хотела «уравновесить», соотнести его со смыслом и значением других образов пьесы, определить взаимосвязи, внутреннюю гармонию. В конце концов все это и было найдено, продумано и увидено Пашенной.
Ставившие спектакль в 1957 году М. Н. Гладков и В. И. Хохряков предоставили актрисе полную возможность «поворошить» пьесу глубоко и основательно, как она это любила и умела.
Полюбив роль, Вера Николаевна потом забывала даже, что поначалу она не очень-то ей понравилась. Случилось так и с «Каменным гнездом». Первое впечатление от пьесы показалось неблагоприятным. Роль старой Хозяйки поместья Нискавуори Пашенная нашла мелковатой, а вся пьеса — скорее, камерным, чем общественно значимым произведением. Спорить с этим, вообще-то говоря, было трудно. Обитатели «Каменного гнезда» — действительно люди маленького, замкнутого мирка, существование их в «каменном» захолустье оторвано от народной жизни, сведено к интересам обывательским... Драматизм же скрытых, запретных отношений Аарне, сына старой Хозяйки и молоденькой учительницы Илоны, которую он полюбил, тоже не бог весть какой новизны. Но умные, ясные глаза Пашенной всегда на все смотрели глубоко и заинтересованно. Читая и перечитывая «Каменное гнездо», она добралась-таки до «сердцевины» пьесы и ощутила живое сочувствие к героям. А необходимый этот контакт, раз возникнув, всегда заставлял могучий творческий ум и сердце Пашенной работать воедино.
Теперь все становилось на свои места. Вера Николаевна снова и снова пересматривала роли, вдумывалась в них, прикидывала так и эдак все ситуации, чувствуя, что в душе Хозяйки постепенно рождаются ощущения, присущие не ей, Пашенной, а именно этому человеку, ранее вовсе чужому, незнакомому.
Живого прототипа у старой Хозяйки вовсе не было. Поэтому интересно, что Вера Николаевна, никогда не бывавшая в Финляндии, сумела верно и точно найти внешний облик героини, рассматривая однажды в «Огоньке» фотографии финских женщин. Затем она определила для себя и их характеры, нрав, повадку.
Хозяйке Нискавуори, которую играла Пашенная, понятно желание счастья, понятна любовь, сближающая Аарне и Илону. Живые идеалы юности не умерли в памяти старой Хозяйки. И ее старое измученное сердце вдруг начинает с волнением откликаться на зов жизни. Нет, она не враг людям! Пусть строят свою судьбу лучше, чище и светлее... Сама она так не смогла, не сумела...
И сразу изменился весь тон жизни в рассказе о «маленьких» людях Нискавуори, их отношениях. Он начинал звучать в сознании Пашенной со свойственной ей силой, как широкое эпическое повествование о жизни народа. О тех людях, которые еще не очень хорошо знают и понимают новое, но готовы узнать и, может быть, принять его... Приход этого нового ведь неизбежен, оно стучится во все окна и двери каменных гнезд. От него зависит будущее.
Вариант «Каменного гнезда», поставленного в Малом, был результатом огромной творческой работы театра. Все в пьесе непосредственно устремлялось к главной, внутренней, решающей теме. И в жизни театра спектакль стал еще одним крупным, заметным событием. На «Каменное гнездо» попасть было трудно. Публика приняла его восторженно.
...Неторопливо, чинно перебрасываются словом-другим гости старой Хозяйки. Это все тоже хозяева маленьких поместий, сложенных на камне, отвоеванных у камня. У каждого — такое же «гнездо», замкнутое и недоступное... Дом в Нискавуори, сложенный на скале, на самой вершине утеса, кажется особенно мрачным,— он более других отдален от мира... Законы жизни во всех этих «гнездах» такие же давние, замшелые, как эти камни, такие же непоколебимые. Впрочем, эта «застылая устойчивость» не только не тягостна, но мила обитателям угрюмых «гнезд». Медлительные, чопорные хозяева сами напоминают каменные глыбы...
Оформители спектакля Э. Стенберг («Каменное гнездо» было одной из первых работ этого талантливейшего художника) и Б. Тарасов подчеркивали ощущение каменного быта. Нет ни одной живой цветовой ноты, ни одного светлого красочного штриха, разве только жирно, властно блестят золотые броши на груди женщин, кольца — на руках мужчин... И беседа идет «каменно», неспешно, без мыслей. Говорят все больше о нравах поденщиков и скотниц: увы, среди них теперь уже не встретишь порядочных! Ужасно портятся нравы! У девушек подряд — внебрачные дети... Вот и в Нискавуори только одна порядочная осталась, хотя, как говорит старая Хозяйка, она «такая уродливая, что ее даже пугаются. Видно, нравственность и уродство — неразлучны».
Согласимся, что это — мысль! И довольно-таки крамольная, вовсе неожиданная будто для Хозяйки Нискавуори!
Колючая реплика сразу же заставляет всмотреться в лицо Хозяйки, уловить едва заметную насмешку в голосе старой женщины, во взгляде, мельком брошенном на Марту — жену Аарне. Зрители чувствуют безошибочно, что хоть ничего еще не случилось, но слово уже сказано: конфликт завязался. Пусть еще неясный, едва определившийся, но он уже возник.
Казалось бы, такая же замкнутая, важная и самодовольная, как ее гости, недоступная ничему внешнему, Пашенная — старая Хозяйка, облаченная, словно в латы, в строгий черный шуршащий шелк, замурованная в нем от всего живого, вдруг говорит нечто смелое — даже крамольное! — об уродстве нравственности! Точнее — о ханжеской, убогой сущности этой нравственности!.. Каково это слушать и Марте, жене Аарне, и другим высоконравственным дамам...
Напряженную паузу спешит разрядить Пастор:
— Хозяйка Нискавуори всегда так мило шутит!
Где уж там — мило! К тому же Пастор опоздал: Марата, жена Аарне, сообразила, о чем говорит ее свекровь. И, обидчиво поджав губы, возражает: «И среди красивых девушек попадаются порядочные». Ясное дело, Марта говорит, конечно же, не о себе, боже упаси! Но разве она сама, порядочная девушка, не была красива?!. Да и сейчас разве она дурна?! Богатство всегда ей позволяло чувствовать себя красавицей!.. И Марта втайне надеется, что хоть кто-нибудь из гостей скажет об этом, вставит словечко. Но переживания Марты вовсе никого не касаются! Люди здесь непоколебимо равнодушны друг к другу, никто не шевельнется, только старая Хозяйка, снова блеснув взглядом в сторону Марты и сразу же опять спрятав, погасив насмешку в глазах, спокойно и безразлично говорит:
- Разве только в раю...
Ну, тут даже туповатая Пасторша догадывалась, что уже пора кому-то вмешаться в скрытую пикировку свекрови с невесткой и торопливо подхватывала постоянную присказку Пастора: «Хозяйка Нискавуори не может не пошутить». А потом прибавляла, что в селе одной красавицей стало больше! Это новая учительница. «Она не была еще здесь?»
— Нет еще,— отвечает Хозяйка.— Говорят, красивая. Аарне тоже ее хвалил, когда со станции привез на нашей машине.
— Аарне у нас разбирается,— снова с необдуманной хвастливостью выскакивает Марта.
— В чем? — дерзко изумляется Анна-Лиза. Это — дочь Хозяйки, сестра Аарне.
— В красоте,— со скрытой гордостью заявляет Марта...
Ну, конечно, Аарне высоко ценит истинную красоту, раз женился на ней, Марте! — примерно так по смыслу звучал ответ.
— Ты находишь? — еще более насмешливо и вызывающе спрашивает дерзкая девчонка Анна-Лиза, и теперь уже мать спешит сгладить выходку дочери: «Такими они все становятся там, в Хельсинки»...
Всего лишь несколько коротких реплик. А как много уже сказано. Вернее, подсказано зрителю. И гости снова неспешно говорят об учительнице, жуют и пережевывают подкинутую им новость. Видимо, эта красивая девушка, новая учительница, осталась совсем необеспеченной, раз уж пошла работать в школу, ведь она из хорошей семьи — дочь профессора. Но, вы знаете, к сожалению, она носит брюки, кому это нужно... Так степенно и чинно гости сплетничают вплоть до самого появления учительницы в доме старой Хозяйки.
Руфина Нифонтова была хороша в роли Илоны. Стройная, светлая, сияющая радостью жизни, добрая и доверчивая, она разительно отличалась от каменно-застывших, будто неживых людей. Глядя на нее, Аарне не в силах скрыть восхищение! Явно влюблен в Илону и хозяин Симола, человек, способный чувствовать жизнь и любить красоту.
Приход Илоны в каменный мирок Нискавуори — настоящее событие. Все оживились. Гости маскируют неудержимое любопытство показной приветливостью, даже заботой. Они дают Илоне множество советов и наставлений: как ей жить и как работать, чем заниматься и чем не заниматься. Илона не знает, кому и что отвечать. И вдруг как медный колокол уверенно звучит спокойный голос Хозяйки — Пашенной: «Жить надо, как сказано в Библии. Если чего другого детишки не будут знать,— не беда».
Говорит Хозяйка как будто о школе, и опять как будто равнодушно. А сама явно хочет вывести девушку из затруднительного положения. Поддержать ее. Но чуть погодя, беззлобно кивает вслед выходящей Илоне:
— Должно быть, настоящая сорока.
Эти-то слова хозяйка произносит уже для успокоения Марты, которую заметно злит и волнует восхищенный взгляд Аарне, не отрывающийся от Илоны.
Аарне и впрямь плохо умел скрывать свои чувства, да и не стремился к этому. Он ведь полюбил впервые! И он любим.
Хозяйка узнает все об Аарне и Илоне от услужливой телефонистки Сандры.
Не без скрытого ехидства она выкладывает Хозяйке «сногсшибательные» сведения и явно ожидает благодарности... Ведь как старалась, пока их выследила! Но грозно взглядывает на Сандру старая Хозяйка Пашенной:
— Ну и что тут такого? Люди же молодые!
Однако она недовольна, даже встревожена. Поднялась с кресла, помешала горящие угли. Овладела собой. И с кажущимся безразличием отпустила Сандру: «Всякую чепуху мне несешь!..» Сандра униженно кланяется, поняв, что не угодила Хозяйке. А та, вдруг решившись, посылает за Илоной...
Сначала Пашенная — Хозяйка говорила с молоденькой учительницей с пренебрежением: подумаешь, экая беда,— стала девчонка любовницей хозяйкиного сына!
Ну и что тут такого! Уж этим-то здесь никого не удивишь! Перебесится Аарне. Никуда не денется от богатой жены, вложившей большой капитал в Нискавуори. Знает Хозяйка эти порядки, эти неписаные законы. Сама прошла эту школу жизни, необратимо калечащую человека. И научилась подчиняться, когда нужно. Но, встретив в Илоне живую силу сопротивления, старая женщина взглядывает на нее с интересом и симпатией. Ей нравятся кротость и одновременно твердость девушки. И, может быть, впервые за всю жизнь захотелось Хозяйке не пожаловаться, а просто рассказать о себе другому человеку. Поделиться с девушкой собственной судьбой.
— Моими деньгами укрепили этот фундамент. А в свое время свекровь привезла деньги в дом. Этот дом стоит на деньгах жен, а держится на силе мужей. Так же поступил и Аарне, мой младший сын... Годы идут, фундамент ветшает: его обязательно надо укреплять новыми деньгами. А любовь, что ж... Жены в таких случаях мужей прощают.
Совсем спокойно сообщает Хозяйка своей гостье Илоне о порядках Нискавуори: «Делаешь вид, что ничего не замечаешь, и муж возвращается».
Девушка потрясена:
— И это называется супружеством!
— Да, это и есть супружество,— подтверждает Хозяйка...
Значит, Хозяйке довелось деньгами перетягивать чашу семейных весов?!. Только была ли хоть малая радость ей от этого? Было ли счастье в доме? Любили ли ее?.. Илона догадывается, что зря прошла эта жизнь. Безрадостно. Обидно.
Теперь Илоне жаль старую одинокую женщину! Илона говорит Хозяйке о счастье любви. И вдруг неожиданно, словно бы по-детски просит ее:
— Я хотела бы, чтобы вы любили меня...
Скажите, пожалуйста, вот еще какие новости!.. Хозяйка растеряна, смотрит на Илону молча. А взгляд ее постепенно согревается и теплеет. Какое-то доброе сияние проступает в чертах задумчивого, строгого лица, обрамленного снежно-белыми волосами.
— Хозяйка все больше молчит,— рассказывала мнеВера Николаевна после премьеры, состоявшейся, когда я была в командировке.— Хозяйка молчит... Но что-то
словно рушится внутри нее. Ломается привычное душевное равновесие. С удивлением я чувствую, что могла бы ответить согласием на эту странную вроде бы просьбу Илоны. Могла бы полюбить — и хочу полюбить! — эту смелую девушку с таким щедрым сердцем!..
Потом я и сама увидела, как испытующе смотрит старая Хозяйка на Илону, и все больше нравится девушка — ее человечность, бесстрашие... Да и вообще она хороша. Жаль только, что нищая. Поэтому нужно поскорее выдать ее замуж за хозяина Симола!
Все продумала Хозяйка, расставила по местам. После ухода девушки бесстрастно сообщает сыну: «Вчера ночью во дворе школы Серафина видела лыжные следы. Это, вероятно, следы Симола. Видать, крепко влюбился».
И, помолчав, добавляет уже внушительнее, строже:
— Конечно, такой образованной женщине следует быть хозяйкой большого поместья. Ведь Симола не нам чета, в деньгах не нуждается.
Это — речь не только об Илоне. Это — опять деньги. Деньги!.. Ничего, кроме денег!
А ведь в Нискавуори все мужчины, женившись на деньгах, потом погибали: спивались с горя. «Ты паук! — взрывается Аарне.— Я ненавижу тебя»,— почти кричит он. И уходит, явно сдерживая какие-то еще более злые слова. Но старая Хозяйка не «паук» — у нее текут слезы. Старая мать уже не может не сострадать своим детям. Обкраденная сама, она не хочет больше, чтобы обкрадывали других! Ей жаль Илону. Жаль и Аарне... Ей было бы жаль и Марту. Но Марта так визжит, так некрасиво, так часто и настойчиво, а главное, так некстати говорит о своих деньгах, что жалеть ее немыслимо. Илона же — беззащитная и гордая — держится просто и спокойно, словно не случилось с ней ничего страшного. Просто невозможно не полюбить ее!
Старая Хозяйка ищет совета в Библии. Наугад раскрывает ветхую книгу. И негромко, певуче,— как стихи, а не молитву,— читает своим густым, звучным голосом:
— Стрелы любви — стрелы огненные. Она — пламень весьма сильный... Если бы кто давал все богатство дома своего за любовь,— он был бы отвергнут с презрением...
И прочитав символический совет,— она ведь, наверное его здесь искала! — умолкает.
Неспешный и негромкий, даже словно приглушенный в «Каменном гнезде», мелодичный голос Веры Николаевны обладал поразительным свойством: наполняя зал, становился слышен в самых дальних уголках театра. Да, она всегда говорила совершенно свободно. Развивая и совершенствуя дикцию, актриса добилась, что ее сценическая речь стала отчетливой и выразительной, певучей.
Бесчисленные слова написаны о молодых сердцах, о молодой любви, о пылких чувствах юности. Пашенная же поведала людям смелую и прекрасную правду о том, что старое сердце чувствует и переживает любовь не менее сильно, чем молодое. Может быть, даже более глубоко!
А события пьесы шли своим чередом. Выследив Аарне, Марта устраивает над Илоной домашний суд, на редкость жестокий. Мартой движут злоба и желание мести. Она приглашает на этот суд всю общину. Аарне растерян, не знает, как поступить. Видя это, хозяин Симола берет вину на себя. Это он, заявляет Симола, был в ту ночь у Илоны. Но гордая Илона не хочет жертв. И тогда Аарне не выдерживает, он говорит своей любимой: «Илона, я прошу простить нас. Всех!» Видя самоотвержение Илоны, он не желает стать трусом, предателем. Будь что будет — Аарне уйдет вместе с Илоной из Нискавуори, вызывая яростное возмущение Марты и спокойное, молчаливое согласие матери.
Так разваливалась семья, построенная на деньгах. Рушилось неприступное каменное гнездо. Рассыпались камни. Освобождался человек.
Аарне уходит, и мать невозмутимо провожает сына, отпускает его в жизнь. Но теперь на ее лице не безразличие, не равнодушие. «Эта негодная девчонка своими слабыми руками сдвинула один какой-то камень в Нискавуори, и все рушится, летит в пропасть»,— задумчиво, безгневно размышляет старая Хозяйка.
Но тут — снова с удивлением — замечаешь скрытое тайное одобрение Хозяйки, внутреннюю радость ее при виде этого крушения. Пусть же не будет на свете каменных гнезд! И сердца людей не становятся каменными! Вот кредо Пашенной — Хозяйки.
Раньше пьеса Хеллы Вуолийоки заканчивалась словами Хозяйки, обращенными к Аарне: «На могилу мою не смей приходить». Пашенная же обогатила пьесу, добавила своей Хозяйке в финале всего-навсего краткую реплику; — Но... все-таки приходи!
И ведь эти слова все изменили! Ибо означали полное прощение сына. Означали сдачу каменных твердынь, защищаемых ранее Хозяйкой, крушение неколебимых будто позиций старого, отжившего мирка.
Власть любви пришла в Нискавуори на смену власти денег!
Из всех немногословных ролей Пашенной роль Хозяйки, пожалуй, самая немногословная. Но зрители отлично понимали состояние героини во всех ситуациях. Актриса ведь не просто молчит, не делает паузу, не выключается. Напротив, молчавшая Пашенная была особенно выразительна. Она продолжала мыслить и чувствовать в образе. Поэтому-то мы и воспринимали все события так глубоко, так отзывчиво.
Снежно-белый парик удивительно менял облик Пашенной: немощной казалась она в этой роли. Но для «Каменного гнезда» как раз и нужно было создать у зрителя такое впечатление: подчеркнуть внешнюю беспомощность, слабость Хозяйки, великолепно контрастировавшие с силой ее мысли, уменьем понять и принять права и стремления юности...
(продолжение следует)