18 июня Юрию Мефодьевичу Соломину исполнилось бы 90 лет.
18 июня Юрию Мефодьевичу Соломину исполнилось бы 90 лет. Нашему Капитану, Капитану большого корабля под названием Малый театр. Его не хватает всем нам. Его мудрости, живости ума, красоты, удивительно тонкого чувство юмора.
Юрий Мефодьевич был необыкновенной личностью: актёром, любимым миллионами - исполненные им роли можно признать вершиной актёрского мастерства; чуткий режиссёр, прекрасно чувствовавший актёров; прекрасный педагог, способный разглядеть дарование и помогающий развить талант; художественный руководитель с чёткой позицией и взглядом в будущее.
В Малом театре авторитет Юрия Соломина, его слово всегда будут значить многое, а для русской культуры фигура Соломина навсегда останется эталонной.
Сегодня к 90-летию откроем выставку «И это всё о нём» на Цветном бульваре, а 24 июня на Исторической сцене пройдет гала-концерт.
Сегодня и всегда мы будем вспоминать о нём. Предлагаем вам перечесть одно из старых интервью Юрия Мефодьевича.
ЮРИЙ СОЛОМИН: «ИСКУССТВО ВСЕГДА ЛЕЧИЛО ДУШУ»
Людмила Дианова, «Российская газета», 14.03.1992 г.
– Юрий Мефодьевич, афиши с репертуаром вашего театра по меньшей мере вызывают удивление своей рыцарской преданностью исторической теме, между тем как множество театральных коллективов изощряются в новациях, ищут свою «изюминку»...
– А наша особенность как раз и заключается в том, что мы являемся «хранителями истории». Классический исторический репертуар существует только в нашем театре, и у нас есть свой зритель.
Мы ни с кем не спорим, мы не против того нового, что появляется в театральном искусстве. Пусть оно развивается естественным путём, пусть нарождаются новые направления, театры. Но нам хотелось бы, чтобы это новое не уничтожило старое. Одна из прекрасных традиций нашего театра, которая существует благодаря классическому репертуару, – правильная русская речь. Мне известны случаи, когда иностранцы, обучающиеся языку, специально приходили к нам на спектакли, чтобы услышать живое русское слово.
Искусство сценической речи передаётся от поколения к поколению, от актёра к актёру. Мне в своё время посчастливилось учиться у Веры Николаевны Пашенной, Михаила Ивановича Царёва. Это была школа любви к человеку, школа высокой духовности.
– А в каком состоянии духовность сегодня? Поможет ли нам искусство в столь смутные времена?
– Искусство всегда лечило душу. Оно выводило нас из самых сложных периодов истории, одухотворяло в самые тяжёлые, смутные времена.
Мы пережили годы, когда культура подменила собой веру, религию. Она была единственной формой духовности. Страшно было смотреть, как навязывалась так называемая массовая культура, нанесшая нашему эстетическому вкусу большой вред. Приобщение к искусству – процесс сугубо индивидуальный. В массовом масштабе Чехова и Достоевского не бывает.
– Малый театр первым из всех театров перешёл под юрисдикцию России. Что вам может дать это первенство?
– Нам бы очень хотелось, чтобы Малый театр назывался национальным. Ведь существует Шекспировский театр в Англии, Национальный театр во Франции, есть театр Кабуки в Японии, а национального русского, увы, нет. Но по сути Малый театр таковым и является. Своими спектаклями мы даём широкий срез прошлого России. Вдумчивого зрителя интересует история необолганная, он идёт к нам за правдой. Иначе чем объяснить долголетие спектакля «Царь Фёдор Иоаннович», который 20 лет назад шёл при аншлаге, и сейчас пустых мест в зале нет. У нас есть задумка сыграть все исторические спектакли один за другим, выстроив их в хронологическом порядке.
– Вглядываясь внимательно в прошлое, сможем ли мы получить ответы на вопросы, которые ставит перед нами сегодняшний день?
– Когда я, играя царя Фёдора, сижу на троне и смотрю, как передо мною разворачивается борьба между Шуйскими и Годуновыми, то по роли отыгрываю: «Что вы делаете? Зачем же так? О Руси надобно подумать». И тут же ловлю себя на мысли: какой современный текст! О России думать надо. Мы ставим классику и исторические пьесы, потому что звучат они очень современно. Значит, вам не страшен рынок, который, кажется, готов поглотить всё, в том числе и искусство?
Страшновато, особенно когда начинают пугать. Хотя я и мои коллеги живём в этой рыночной экономике уже давно, работая по различным контрактам. Мы заняты в спектаклях, снимаемся в кино, работаем на эстраде, преподаём. Я как художественный руководитель театра делаю всё возможное, чтобы ни один человек не пострадал от так называемого рынка. Коллектив у нас замечательный. В театре есть свои цехи: костюмерный, декорационный, бутафорский, гримёрный, слесарный и даже сапожный. Мы все производим для себя по принципу натурального хозяйства...
– Как же обеспечить стольким людям приличную зарплату? Не открывать же в фойе коммерческий магазин...
– Я против коммерции в искусстве в любых проявлениях. Этого нет нигде в мире, везде искусство дотируется государством. Наш театр рассчитывает прежде всего на спонсоров. Есть богатые организации, банки, наконец, частные лица, которые любят наше национальное искусство. Оказывая помощь театру, они вместе с тем дают возможность зрителям прийти к нам на спектакль. На сегодня у нас самые дешёвые билеты. Малый театр всегда был доступным, народным, несмотря на то, что когда-то назывался императорским.
– Юрий Мефодьевич, вы столько сил отдаёте своему театру, но всё же бОльшую популярность вам принесли роли, сыгранные в кино. Когда вы в последний раз были на съёмочной площадке?
– Я не снимаюсь около двух лет. Было интересное предложение сыграть в «Тартюфе». Вот, думал, пойду в отпуск – снимусь. Но начались августовские события. Сейчас меня увлёк сценарий о том, как было сохранено «Слово о полку Игореве». Мне показалось это интересным, и опять же это наша история. Я буду снимать картину в качестве режиссёра и сыграю одну из ролей.
Когда-то в школе меня заставляли учить «Слово о полку Игореве», но это было трудно и неинтересно. «Слово» полюбить сначала надо. Я хочу снять свою картину так, чтобы к этому произведению пришёл интерес у зрителей.
– Оба брата Соломиных посвятили себя искусству. Это единственное, что вас объединяет?
– Мы с братом разные. У каждого своя актёрская индивидуальность, своё «я», свой характер. И это нормально. Хотя в чём-то мы, безусловно, похожи. Оба закончили Щепкинское училище, учились у одних педагогов.
– Юрий Мефодьевич, вы народный артист СССР, ваше звание сегодня, простите, звучит архаично.
– Что делать. Но, по большому счёту, дело не в том, какое у тебя звание. Главное, чтобы артист был не на бумаге, а на деле народным. Многим нашим замечательным артистам достаточно имени и фамилии: Олег Ефремов, Валентин Гафт, Михаил Ульянов, Олег Басилашвили... Они заслужили популярность своим честным творчеством. Я считаю, их труд надо достойно оплачивать. По крайней мере, таким мастерам должны быть созданы нормальные условия для жизни и работы. Людям нашего труда необходима хотя бы маленькая комната, где мы могли бы работать над ролью.
Жильё – больной вопрос и для меня. Вроде бы нормальная трёхкомнатная квартира, но живут в ней две семьи, значит – коммуналка. Учу роли, когда гуляю с собакой. Но хочется найти в квартире свой угол, своё жизненное пространство, где было бы надёжно и покойно.
– По большому счёту, такое «пространство» внутри и вне самого себя ищет каждый.
– Дай Бог его обрести всем нам.
***
В статье Юрий Мефодьевич не даром упоминает роль царя Фёдора - эта роль в спектакле «Царь Фёдор Иоаннович» стала знаковой в его актёрской биографии. Предлагаем вашему вниманию отрывок из статьи Нины Шалимовой «Реальность истории: трилогия А.К.Толстого на сцене Малого театра». Также делимся с вами фотографиями из архива Малого театра: в роли царя Фёдора Юрий Соломин отразил богатейший спектр эмоций и чувств самодержца.
«РЕАЛЬНОСТЬ ИСТОРИИ: ТРИЛОГИЯ А.К.ТОЛСТОГО НА СЦЕНЕ МАЛОГО ТЕАТРА»
По материалам статьи Нины Шалимовой
Тема исторической судьбы России столетиями находилась в центре общественного внимания, но особую остроту обретала в моменты глобальных сдвигов и изменений всех форм национального бытия — государственных, социальных, культурных, бытовых, семейных, личных. Без малого двести лет о ней вели (и продолжают вести) нескончаемые споры славянофилы и западники, консерваторы и либералы, охранители и прогрессисты, монархисты и демократы, государственники и нигилисты. О ней размышляли (и продолжают размышлять) учёные, историки и политики, культурные деятели и публицисты, писатели, поэты и драматурги.
Русский театр не оставался в стороне от волновавших общество вопросов истории.
Исторические спектакли строились на роковых тайнах сюжета, внезапных поворотах действия, страстной патетичности, мощных образах. Они увлекали зрителей сильными характерами, бурными страстями, резкими перипетиями и изломами человеческих судеб. Драматические создания А.К.Толстого заняли среди них особое, только им принадлежащее место. Не в последнюю очередь потому, что в русской истории Алексей Константинович был «дома». История была средоточием его учёных занятий. Она заполняла собой всё пространство писательского кабинета, письменного стола, книжных шкафов, главенствовала в его чудесных балладах и поэмах, полных драматизма повестях и романах, блистательных пародиях и афоризмах.
Подлинный историзм, далёкий от какой бы то ни было этнографической раскраски, пронизывает и его драматическую трилогию: «Смерть Иоанна Грозного» (1866), «Царь Фёдор Иоаннович» (1868), «Царь Борис» (1870). По объёмности и сложности образов, по строгому единству художественной композиции, поэтической образности атмосферы, ясности и красоте стихотворного языка толстовская трилогия представляет собой выдающееся явление русской драмы. Однако в отличие от основного репертуарного потока «боярских» пьес, её сценическая судьба складывалась непросто.
Первая часть была поставлена на сцене Малого театра почти сразу после её написания (1867), но третья обрела сценическую жизнь лишь в конце века (1899), а время для постановки центральной части наступило уже совсем в другую историческую эпоху – советскую (1973).
К спектаклю «Царь Фёдор Иоаннович», поставленному Борисом Равенских ещё в советские времена (1973) и продолжавшему свою сценическую жизнь после обрушения советской империи, в девяностые годы добавился сначала «Царь Борис» в режиссуре Владимира Бейлиса (1993), а затем и «Смерть Иоанна Грозного» в режиссуре Владимира Драгунова (1995). Так три части толстовской трилогии, наконец, сошлись воедино на академической сцене, вспомнившей своё «императорское» происхождение.
Все три постановки отличались крепостью, силой и ясностью. В основе внутреннего триединства лежал один обобщённо-концентрированный сценический образ. Интонационная цельность возникала благодаря музыкальному оформлению Георгия Свиридова, декорационная – благодаря родственным стилевым решениям Евгения Куманькова и Иосифа Сумбаташвили, актёрская – благодаря знаменитому ансамблевому стилю игры.
Великий спектакль Бориса Равенских сыграл роль эстетического образца для постановки остальных частей трилогии. Несмотря на множество вводов и смену исполнителей в ключевых ролях, он не только не развалился, но со временем зажил новой жизнью. В советскую эпоху его религиозные мотивы воспринимались залом как далёкий привет из глубины веков. Напоминали о том, что официальный атеизм не может перечеркнуть тысячелетнее царствование Руси, что её историческая судьба неотделима от судьбы русского Православия.
Удалённость прошедших времён, крупный формат, масштабность образов – всё это в спектакле сохранилось, но в первое постсоветское десятилетие интонировано оказалось по-другому. Чем же продолжал привлекать публику «Царь Фёдор Иоаннович» спустя более четверти века со дня премьеры? Красотой духовных песнопений Георгия Свиридова, возвышавших и одухотворявших течение сценической жизни. Протяжными молитвенными распевами в исполнении хоровой капеллы Александра Юрлова. Живописностью созданного Евгением Куманьковым декорационного оформления – куполами московских храмов, округлёнными сводами кремлёвских палат, простором гулкого пустого пространства. Мощными актёрскими работами. Психологически напряжёнными поединками персонажей. Глубиной проникновения в дух времени. Памятью культуры. Взору зрителя была явлена великолепная историческая живопись, данная в богатом освещении, с множеством живописных подробностей. Тревожная светотень, окутывающая дуэтные и сольные сцены, соседствовала с массой света, заливающего многофигурные групповые композиции.
Лица, фигуры, облики героев казались сошедшими с религиозных полотен Павла Корина, исторических картин Василия Сурикова, портретов Ивана Крамского. На сцене они оживали – обретали голос, движение, мимику, пластику. Роли исполнялись со всей полнотой самоотдачи. Никто никуда не торопился – объём характеров развёртывали постепенно, зачерпывая содержательную глубину образа. Высокий слог трагедии в устах актёров ничуть не звучал напыщенно – им разговаривали, выясняли отношения, объяснялись начистоту, переходили на яростный крик и угрожающий шёпот.
В долгих паузах и затаённых вздохах, неожиданных взлётных вскриках и голосовых обвалах, в органичной патетике исполнения чувствовалось обаяние театральной старины. В группе князей лидировали красавцы Шуйские: монументальный старец Иван Петрович – Евгений Самойлов, затаённый лукавец Василий – Алексей Эйбоженко, хмуро глядящий, полный внутренней ярости Андрей – Ярослав Барышев. А рядом с ними вкрадчивый и умный Михайло Головин – Георгий Оболенский и юношески пылкий Шаховской – Александр Овчинников.
В памяти осталось полное одухотворённой печали лицо чудовского архимандрита – Владимира Богина. Помнится суровый облик митрополита московского и всея Руси Дионисия – Бориса Клюева. Вспоминается тонко прорисованная иконописная фигура царицы Ирины – Галины Кирюшиной, её кроткая печаль и бережные интонации, полные заботливой любви к царственному супругу.
Высокородных персонажей дополняли и оттеняли полные юмора простонародные типы, среди которых выделялся и запоминался громадный Голубь-сын – Роман Филиппов, с его выразительной фактурой и роскошными басовыми регистрами. За Шуйскими и их сторонниками стояла сама Русь – её древний обычай, серьёзным и опасным противником которого выступал Борис Годунов. Виктор Коршунов играл не хитроумного злодея, но разумного политика, носителя больших государственных замыслов, твёрдо и без колебаний устраняющего со своей дороги всех, кто мешал осуществлению его планов. Державная поступь, осанка и стать будущего властителя – это исполнялось внушительно, эффектно, не без некоторой картинности, но и без нарушения меры художественности.
Спектакль строился на контрасте между двумя актёрскими стилями – красочным, колоритным, полнозвучным актёрским искусством Малого театра и психологически изощрённым, тончайшим по оттенкам мастерством Иннокентия Смоктуновского. Приглашённый на роль царя Фёдора артист с редкой душевной пластичностью воссоздавал образ последнего отпрыска Рюриковичей. По хрупкости душевной организации его Фёдор приходился «родственником» князю Мышкину: та же воздушная невесомость поступи, то же болезненное изнеможение «последнего в роде», тот же оттенок странности поведения, та же духовная «неотмирность» личности.
С введением на роль Юрия Соломина акценты сместились. Изменилось отношение государя к придворным. Если Фёдор Смоктуновского отстранённо проходил мимо чужих и чуждых его душе бояр, то Фёдор Соломина чувствовал себя среди них как среди близко знакомых, почти родных людей. Его герой не отделялся от остальных, но выделялся как лучший и честнейший из всех. Он всё брал на себя: тяжесть шапки Мономаха, бремя государственности. В невозможности человеческого разрешения нечеловечески трудных проблем он винил только себя: «Моей виной случилось всё». На первый план образа выступала идея сохранения человечности в крутых исторических обстоятельствах. Если Смоктуновский осторожно вёл тему «святого на троне», то Соломин последовательно раскрывал трагизм несовместимости человечности с властью.
Воспитание просвёщенного отношения к национальному прошлому – таков благородный смысл воплощения исторической темы в спектаклях старейшей академической сцены <…> Взяв на себя высокий труд по созданию обширного исторического репертуара, Малый театр противопоставил поверхностной сценической публицистике – глубину подлинного историзма, всевозможным спекуляциям на темы истории – просвещённый традиционализм, историческому нигилизму – разумный консерватизм, беспринципной игре на понижение – принцип верности идеалам и ценностям русской классики.
[GALLERY:933]