О том, как непросто сегодня сохранять верность традициям русской культуры и русского классического театра, размышляет народный артист СССР, художественный руководитель Государственного академического Малого театра России, полный кавалер ордена «За заслуги перед Отечеством» Юрий Соломин.
«Остерегайся совершать необдуманные поступки, за которые тебе придется расплачиваться всю свою жизнь», – эта фраза принадлежит главному герою художественного фильма, на котором выросло не одно поколение людей нашей страны. Роль в советской кинокартине «Адъютант его превосходительства» принесла невероятную популярность тогда еще молодому актеру Юрию Соломину. Вскоре актера полюбили и за другие главные роли в кино: ему выпала счастливая участь играть в фильмах, которые сразу становились известными, и создавать на экране образ мужественных, благородных героев. Причем, казалось, их облик не расходился с личностью самого Юрия Мефодьевича Соломина. И дело тут не только в том, что киногероя зачастую отождествляют с тем, кто его сыграл. На самых ответственных постах – министра культуры РСФСР (1990–1991), президента Ассоциации русских драматических театров, бессменного художественного руководителя Малого театра (с 1998 года) и многих других – Юрий Мефодьевич Соломин всегда оставался верным тому, что он понял в жизни и искусстве, тому, что ему преподали учителя. Соломин – человек преемственности. Именно благодаря его позиции Малый театр сохранил и сохраняет в наше время жемчужину нашей культуры – русский классический театр. Так что Юрия Мефодьевича Соломина (с его кинотитулом «адъютант его превосходительства») можно смело назвать еще и рыцарем русского классического театра!
Рыцарь русского классического театра
– Популярный фильм «Адъютант его превосходительства», который принес вам известность, был снят в 1969 году. С тех пор список ваших ролей в кино стал внушительным. Но мне хотелось бы начать разговор не с кино, а с театра. Вы – много лет – художественный руководитель Государственного Академического Малого театра России, который считается хранителем традиции русского классического театра. Скажите, что вам стоит сегодня сохранить это направление в искусстве?
– Вы знаете, сейчас в каждой профессии очень трудно сохранять традиции почему-то. Традиция – это то, что передается от поколения к поколению. Нормально, что молодежь сейчас хочет новенького. Но не всё ведь мобильные телефоны решают, правда?
Традиция – не в гамбургерах. Причем это проверить очень просто. Отойдем на время от театра. Когда встречаешься с людьми, приехавшими из-за рубежа, и они хотят покушать, их интересует, знаете, что? Картошка с селедкой! Я всегда, когда встречаю людей из-за рубежа, веду их в маленький ресторанчик. У меня есть места, где уже знают, что я буду заказывать: «А есть у вас картошка? а есть у селедочка? селедка хорошая? квашеная капуста, огурцы?» Если б вы знали: всё съедают мои зарубежные гости. Ведь как вкусно! А борщ? Опять-таки, я знаю, где есть хороший борщ. Или уха. Наша уха – совсем не та, что недавно я ел в Италии. Я увидел ее в меню и говорю: «Хочу уху». И вот мне принесли – не то первое, не то второе, не то третье… Всё вместе. Там уха – совершенно другая, несравнима с нашей. Я уж не говорю о любимых мною пельменях…
– Вернемся всё же от гастрономической традиции к театральной. Вот сейчас мы записываем с вами интервью в Малом театре, в вашем кабинете. Рядом находится Большой театр. И даже он уже пошел по пути экспериментальных постановок. Хотя, казалось бы, уж он-то в первую очередь должен быть хранителем классического репертуара. Тот же иностранный турист, приезжая раньше в Москву, после посещения Покровского собора и Кремля, после отведывания русской кухни шел в Большой театр – и всё сразу понимал о русском классическом искусстве. Недавно наткнулась в газете на статью: «Большой театр потонул в эротике». Это было сказано именно о новых направлениях, новых постановках. Как человек, который посвятил жизнь русской классической театральной школе, вы не боитесь, что русский театр сегодня вообще может исчезнуть – вместе с Достоевским, Чеховым, Островским, Гоголем, Булгаковым?
– Знаете, он никогда не исчезнет, пока в зрительном зале бьется хоть одно сердце. Понимаете, какая штука: когда я вижу некоторые постановки Чехова, мне становится обидно за это имя (или за имя Островского). Обидно, потому что эти авторы такого не писали. Если бы Чехов хотел изобразить Раневскую, скажем, наркоманкой, то, поскольку он был доктором, так бы и показал ее в пьесе. Раневская у Чехова пьет таблетки. Это совершенно не значит, что она наркоманка. У нее сын утонул. У нее была беда. А мне говорят, что она наркоманка. Да разве это интересно!
Чехов писал о совершенно другом, не о наркомании. Почему Чехова хорошо воспринимают везде – хоть в Африке, хоть в Европе? Везде Чехова знают. Почему? Он писал о взаимоотношениях между людьми. Всегда у него в пьесах есть любовный треугольник. У него во всех пьесах люди влюбляются, страдают и умирают. Так же и у Островского. Давайте возьмем Пушкина, Лермонтова, Толстого. Федя Протасов у Толстого в «Живом трупе» – не просто бомж, которого сейчас очень легко переделать в бомжа-маргинала. Протасов – человек из дворянского общества. Но почему это с ним произошло? Если вдуматься, то из-за того самого любовного треугольника! Есть люди слабые, есть люди сильные, мужественные.
Когда я смотрю «переиначенные» спектакли классических авторов, то думаю: за что так «мордуют» Шекспира, Мольера, Гольдони? Тогда уж не берите их произведения! Если вы хотите сделать шоу на заданную тему – напишите свое, новое. Оставьте в покое классиков!
– Юрий Мефодьевич, а может быть, такая вольная трактовка классики связана с временами перемен? Сколько всего произошло за последние 20–30 лет… Может быть, это, как пена, пройдет?
– Не надо эту пену взбалтывать! Вообще в классике все сказано о сегодняшнем дне. Только совершенно другими словами. Вот «Ревизор» (в котором я много играл и которого ставил): там многие цитаты словно вчера написаны! Вот, например, попечитель богоугодных заведений на вопрос городничего: «Как у вас там с лекарствами?» – отвечает: «Дорогих лекарств мы не употребляем: простой человек если выживает, то и так выживет, если умрет, то и так умрет». Или у Островского: «Мы куда-то идем, нас куда-то ведут. Но никто не знает, куда нас ведут, куда мы идем. И вообще чем это кончится». Зритель всегда все поймет!
– Вы в свое время Государственную премию получили за роль Фамусова.
– Да. Слава Богу, есть еще театры, в которые зритель ходит с детства, в которые ходят семьями, родителям перед детьми не стыдно. Потому что не все можно смотреть ребенку. Покупают билет на классику, а там показывают неизвестно что! И вообще русский театр – это театр чувств, понимаете?! Поэтому и возникла у нас система Станиславского. Удивлять надо тем, что заложено в человеке. И тогда у зрителя будет потрясение!
Рождественские встречи с Патриархом
– Юрий Мефодьевич, у вас в кабинете очень много икон, над нами висит икона Георгия Победоносца. Это ваш, видимо, небесный покровитель. Вам их дарят?
– Все иконы дарственные, они все освященные. Когда-то мы были в очень большой дружбе с владыкой Питиримом. Вон там фотографии, видите? Долго мы общались. Однажды был я у него дома лет 20–25 назад. «Читаю Библию – ничего понять не могу», – делюсь с ним. Он отвечает: «Ты сразу и не поймешь. Это история. Надо историю знать сначала». Он повел меня в кабинет и подарил мне Библию, маленькую, тоненькую, с картинками, «Детская Библия» называется. «Вот, – говорит, – почитай!» Внучка у нас как раз родилась. «Почитай, а потом поймешь».
– А с Патриархом Алексием II вы близко общались?
– Это был удивительный человек. Мы познакомились, когда он приходил к нам в театр на детские рождественские ёлки 7 января. Я помню, он всегда что-то говорил детям. Для Патриархии мы всегда делали бесплатные спектакли: и «Снежную королеву» играли, и сказки Пушкина. Первый раз, когда я познакомился с ним, он пришел и говорит: «Я долго не могу – служба». – «Это понятно». – «Я первый акт посмотрю». Он посмотрел первый акт. Я пошел с ним прощаться, там у нас есть специальная комната. Говорю: «Давайте чай хотя бы попьем». Он: «Хорошо, попьем». Попили чай. «Пожалуй, я досмотрю спектакль», – говорит мне. В нем было очень много детскости!
Потом Патриарх Алексий II лично вручал мне приз 24 мая, в День святых Кирилла и Мефодия. И вдруг он говорит: «В этот праздник, – и так смотрит на меня, – Мефодия и Кирилла». И делает акцент на слове «Мефодия», а я ведь – Мефодьевич! Вот этого забыть не могу. Это говорит о его внутреннем расположении ко мне, человеческом. Как это забудешь!
– Охраняя русскую классику, вы охраняете и русскую словесность. Вы бережете русский язык.
– Русский язык – свободный, широкий, небыстрый. Правда, сейчас стали дикторы быстро говорить, чтобы уложиться в секунды. Неважно, понимают их или не понимают.
Русский язык в школьной программе пострадал очень сильно, и литература тоже. У нас в театре все говорят правильно. Почему? Потому что в течение четырех лет до того, как им прийти сюда работать, их учат говорить. У нас преподается речь, художественное слово. Причем преподают хорошие мастера.
Малый театр был создан императрицей Елизаветой Петровной в 1756 году. Захотела императрица создать русский театр, национальный! В его основании имена от Фонвизина, Державина, Пушкина, Лермонтова до Гоголя, Островского, Тургенева, Достоевского, Чехова, всех Толстых. Кого-то я, может быть, пропустил. Посмотрите: сразу десять имен возникают, и это всё любимые авторы во всем мире! А нами, русскими, любимы Шекспир, Гольдони, другие авторы. Этот обмен и создает современный театр. Я отношусь к тем людям, которые бы хотели, чтобы цвели все цветы. И не надо убирать даже сорняк. Почему? Это же тоже жизнь! Он тоже что-то делает. В конце концов, его коровы едят. А когда говорят: то не надо, это не современно… Кто мне скажет, что такое «современно»?
– Благодарю вас за эти размышления о русском театре. Вы всю свою жизнь посвятили тому, чтобы воспитывать в людях нравственного человека. А сейчас время нравственного человека раскачивает. И, наверное, людям вашего поколения очень больно за этим наблюдать. Это так?
– Вот два портрета на стене: это моя учительница Вера Николаевна Пашенная, а это ее учитель – Александр Павлович Ленский. Он был великим, может быть – даже первым педагогом театральным. И по истории театра он одним из первых организовал утренние спектакли для детей. Вот она передавала его систему нам. Вера Николаевна всегда нам говорила: «Всегда думайте сами». Она гениально играла паузы и говорила: «Когда человек взрослеет, у него так много мыслей, которых он не может выразить в жизни, и так много чувств, которые он хочет выразить, но язык не поворачивается. Вот это и называется паузы».
Сейчас молодые ребята после всяких школ и экспериментов над образованием приходят в театр, и мы начинаем с ними заново учить русский язык и литературу. Год теряем на этом. Они не знают литературы, могут спросить: «А чье произведение “Медный всадник”? Кто написал?» От этого можно с ума сойти, и мы их заставляем читать литературу. Не только ту пьесу прочитать, где ты занят, а вообще углубиться в тот мир, о котором написал конкретный автор. И тогда у человека появляются размышления. Но нужно на это потратить несколько лет. Кому-то Бог дает, может быть, сразу, а кому-то – это 80 процентов примерно из 100 – надо это освоить. Точно так же в спорте: сразу ты ничего не сделаешь, чемпионом не станешь, надо освоить много чего.
Мы все родом из детства
– В кино вы сыграли благородных, мужественных людей, причем как «белых», так и «красных». Но их всех вы наделили чувством служения и любви к Родине. Идея служить Отчизне, любить ее, как вы считаете, может вернуться снова в нашу жизнь, когда мы в общем-то заняты заработком и суетой?
– Я понимаю, о чем вы говорите. И я никогда с этим не расставался: я всегда верил, верю и буду верить в Россию. Слишком много, наверное, в меня вложили, когда я учился. Я не могу забыть школу в Чите, в которой я учился, педагогов, которые меня учили. Я помню первую свою учительницу Наталию Павловну. Хотя учила она нас всего четыре года, но потом десять лет следила за своими учениками. И когда в 1959 году я снялся в «Бессонной ночи», своем первом фильме, она написала мне письмо, где сделала замечание. И потом после каждого фильма она мне писала, о каждом фильме рецензию небольшую выдавала, и не всегда положительную! Ее давно нет, а я до сих пор дома храню ее письма. В старших классах химичка была у нас классным руководителем и завучем, очень строгая такая Елизавета Иванова. Я тоже ее помню.
– Эта любовь – то, что вам давалось, в вас вкладывалось…
– Да. Роман Васильевич Мочалов был преподавателем физики. Я во время войны начал учиться в школе. И вот он пришел к нам после войны, контуженный, с незаконченным высшим образованием, преподавал физику. Я теперь понимаю, что это был очень талантливый человек. Он, будучи очень энергичным, соединил два класса вместе (ему разрешили), и мы что-то паяли, делали схемы какие-то… Две доски стояли, кафедра у него была. Физика шла у нас два урока, и он всех пробирал до двоек, ставил огромное количество всегда. Но как он заманивал нас? Он жил в школе и учился играть на трофейном аккордеоне. И вот он однажды пришел и сказал: «Ребята, я видел сон». – «Ой, Роман Васильевич, расскажите!» – «Но вы мне не поверите». – «Поверим-поверим!» Нам лишь бы время потянуть, чтобы быстрей урок прошел. Он говорит: «Я видел сон, как будто мы организовали хор» (а тогда у нас была мужская школа)… «Хор в 100 человек стоит, а позади Днепрогэс, какие-то огни, вода бежит и все крутится».
А потом на смотр художественной самодеятельности в Чите между школами (тогда все школы соревновались между собой) пришел весь город и все родители. И когда появлялся хор: открывался занавес, и стояло действительно 100 человек (все, кто изучал физику, все пели – не важно, есть у тебя слух или нет) – это потрясало. А он, учитель физики, стоял и играл на аккордеоне. Это потрясающе, понимаете. Я все думаю: где-нибудь бы в кино снять эту картину из детства.
– Можно завидовать вашему поколению: вы росли в стране, победившей фашизм. Мне кажется, эта победа и ваше поколение зарядила любовью человеческой. Особенно вас, сибиряков. Говорят, «кровь – не водица». Вы сами когда-нибудь чувствовали, как сибирский характер давал себе знать в каких-то ситуациях?
– Я давно не был на родине. Всё собираюсь поехать – лет двадцать не был, может, и больше. Хотя друзья мои сюда приезжают, пишут. Я думаю, все, кто вырос там, моего возраста, будут говорить то же самое, с разными примерами, но в принципе то же самое, что я вам говорю.
Потому что воспитывали. Воспитание было в школах. Я считаю, что правильно в песнях пели: «Молодым везде у нас дорога, старикам – везде у нас почет». Да, нас берегли, и в школе берегли, и даже подкармливали в школе. Я помню, в первом классе (а это был 1943 год) подкармливали.
Первый – в роли Святого Царя
– В 1990 году вы исполнили роль Царя Николая II. «И Аз воздам» назывался спектакль, который был создан коллективом Малого театра. Меня потряс сам факт: 1990 год, Царь Николай еще не прославлен в лике святых Русской Православной Церковью, нет никаких материалов, не написано книг, запечатанные архивы только-только открываются, а Малый театр уже ставит такой спектакль о последних днях семьи Романовых.
– В театре не все принимали этот спектакль. Пришлось не то чтобы бороться, а вот так сказать: будем ставить – и всё!
– Как вам далась работа над ролью Царя Николая II? Это сейчас очень много известно о его личности, а тогда архивы были еще закрыты и материалы не опубликованы.
– Понимаю. Сценарий этой пьесы писал врач, который изучал болезнь Царевича – гемофилию, и он нашел документы, которые его заинтересовали. Он написал сценарий, а мой помощник по литературе Борис Николаевич Любимов принес эту пьесу. Очень много пришлось перевернуть церковного и исторического материала. Мы уже играли спектакль, когда стали открываться архивы, когда стали появляться какие-то новые материалы, и мы их вставляли в спектакль. И так буквально каждый спектакль, когда мы играли, можно было что-то новое услышать.
Я не помню такого скопления зрителей! Аншлаги. Мы пять лет играли, аншлаги были огромнейшие, но самое главное: все, кто шел на спектакль, знали его финал. Это общеизвестный факт. Но тишина стояла такая, что первые спектакли мы даже думали, что в зале никого нет. Я не преувеличиваю, это одна актриса меня спрашивала: «В зале есть кто-нибудь?» Работали с большим интересом.
– А как вы поняли личность Николая II?
– Знаете, остались дневниковые записи, когда вся семья находилась в заточении. Как Государь относился к детям? Он им читал Чехова, произведения русской литературы. Он уводил от тревожных мыслей, ведь их никуда уже не выпускали.
Да, спектакль имел очень большой успех… И это становится больше, чем успех, когда открывается что-то новое, что ты еще не знаешь. Мы даже возили спектакль в Японию – по просьбе японцев, потому что в Японии хранится платок с кровью Царя Николая. Когда он путешествовал по Японии, на него было совершено покушение. И вот этот платок с кровью они хранят. И они умоляли нас, чтобы мы провезли этот спектакль. Вы даже не представляете, как там принимали этот спектакль! Японцы до сих пор благодарны и Царю Александру III, и Царю Николаю II за то, что тогда они сделали вид, будто ничего не произошло, с пониманием отнеслись к этому инциденту. Спектакль имел очень большой успех!
А в Новосибирске, когда мы играли, вдруг за кулисы пришли ко мне двое военных – один в нашей форме, другой в форме казака – и вручили мне медаль в честь Царя Николая II. Там есть Оренбургское казачество, Новосибирское. Я принял от них эту награду.
– А ведь вы первый сыграли роль Николая II именно в таком сочувственном к нему контексте, в спектакле, который положил начало восстановлению правды о Царской Семье! Мало кто об этом знает. Вы играли также царя Федора Иоанновича в пьесе Алексея Толстого. Этот спектакль шел очень долго, 30 лет. Есть ли что-то общее между этими двумя ролями?
– Если с ходу говорить, то оба царя были добрыми. Оба царя сошли с престола…
– Кстати говоря, в вашей жизни существует общественно-православная сторона деятельности. Вы имеете отношение к созданию Православной энциклопедии, к Фонду Покровского собора на Красной площади.
– Имел. Уже давно не имею.
– А чем занимался этот фонд?
– Сохранением Покровского собора. Дело в том, что каждый год здание храма Василия Блаженного на Красной площади сдвигается хотя бы на сантиметр. И тогда, когда я входил в фонд, была возможность это прекратить. Но я не знаю, что сейчас в фонде происходит. Даже звуки действуют на такие уникальные сооружения, как собор, понимаете? Поэтому я с тревогой смотрю сейчас на все эти концерты на Красной площади. Во-первых, для чего и почему там? А во-вторых, они наносят вред собору! И никто меня не переубедит, что это не так.
– Вы человек необычайной популярности. Тем не менее всю жизнь прожили в одном браке. Не могли бы вы поделиться своим секретом семейного счастья, дать совет?
– Не фотографироваться в глянцевых журналах! Я мог бы назвать с десяток актеров и актрис, которые никогда не говорят о своей семье.
– Почему?
– Это не имеет никакого отношения к нашей профессии.
– А если просто как человек, умудренный жизненным опытом, какие бы вы дали рекомендации для сохранения семьи? Сегодня, кажется, всё делается, чтобы ее разрушить. Очень много искушений, соблазнов.
– Пытаться сохранять семью – несмотря ни на что. Мы же выиграли войну, и не одну. Выдержали и Великую Отечественную, да и Первую мировую войну тоже. Как-то выскакивали.
– Ваш капитан Кольцов говорил когда-то: «Остерегайтесь делать необдуманные поступки, за которые тебе придется расплачиваться всю жизнь». В вашей жизни много ли было таких необдуманных поступков?
– Если быть честным, наверное, без глупостей не обошлось.
– У вас холодный ум?
– Нет, я не холодный человек. Хотя научился продумывать важные вещи. Сам решать: «да» или «нет». А все остальное – от лукавого.
Беседовала Елена Козенкова
30 декабря 2019 г.
http://www.pravoslavie.ru/126749.html
