«Памяти Бориса Ивановича Равенских»

Александра Равенских НЕ ЗАБЫВАТЬ ДРУГ О ДРУГЕ

По профессии я актриса. Я очень горжусь, что ношу эту фамилию, хотя быть актрисой с фамилией Равенских трудно. Но я пытаюсь во всех своих начинаниях по возможности быть ее достойной...

«Памяти Бориса Ивановича Равенских»

Александра Равенских НЕ ЗАБЫВАТЬ ДРУГ О ДРУГЕ

По профессии я актриса. Я очень горжусь, что ношу эту фамилию, хотя быть актрисой с фамилией Равенских трудно. Но я пытаюсь во всех своих начинаниях по возможности быть ее достойной. Память об отце – это самое дорогое, что у меня есть. Несколько последних лет везде: в театре, на радио, дома, на улице – я думала об одном: мне очень хочется, чтобы существовал фильм о Борисе Равенских.

Вернее, фильм уже создавался, но трудно, поэтапно. Год мы работали вместе с ученицей Бориса Ивановича – режиссером Лидией Тумаевой. Наша совместная работа неожиданно прервалась. Видимо, Лида поняла, что далее она может двигаться только самостоятельно. За год уже был отснят интереснейший материал, и я очень желаю ей терпения и мужества довершить свой труд и сказать свое слово о ее мастере.

Выходу же в свет картины «Драматическая песня» я обязана очень дорогим для меня людям. Прежде всего, мой низкий поклон Татьяне Георгиевне Ивановой, дочери удивительного человека Георгия Александровича Иванова, который в свое время занимал пост начальника Главного управления театров, а затем был директором Большого театра. Он любил – и творчески, и человечески – режиссера Равенских и поддерживал его в самые трудные минуты жизни. Последний миг счастья подарил Борису Ивановичу именно он – Георгий Иванов. Он добился в те трудные для рождения любой новой инициативы годы разрешения на открытие молодого театра, состоящего из учеников Бориса Ивановича и актеров ГИТИСа, – театра Бориса Равенских. Приехав в институт с охапкой белых гвоздик, Равенских собрал будущую труппу и поздравил всех с огромной победой, началом большого интересного пути. Он был весел, полон надежд и невероятно счастлив. Это был последний день его жизни…

С Татьяной Георгиевной я знакома не была. Ее телефонный звонок спустя 22 года после смерти моего отца был совершенно неожиданным и невероятным. Надо же было такому случиться, что письма известных театральных деятелей, адресованные московскому правительству, с просьбой помочь создать фильм о Равенских попали именно к ней, в комитет по телекоммуникациям и средствам массовой информации.

– Я помню все последние спектакли Бориса Ивановича, – услышала я голос в телефонной трубке. – Я постараюсь помочь. Но нужно, чтобы фильм о Равенских был его достойным, чтобы вам, Шура, не было стыдно. Надо найти хорошую команду и нужен интересный сценарий.

Потом мы встретились. Она всегда говорила по-деловому и строго, но мне казалось, что глаза ее обещали: я вас не брошу. Так и случилось. Год работы – и вот 11 января 2004 года состоялась премьера фильма на канале «Культура». А потом – множество благодарных телефонных звонков обрушилось на наш дом, на учеников и актеров Равенских. Многие люди от слез долго не могли начать говорить. Самое частое слово, которое я слышала в эти дни, – потрясение. Спасибо вам, Татьяна Георгиевна, спасибо за память!

Мой особый поклон автору сценария картины – Татьяне Борисовне Забозлаевой. Друг Бориса Ивановича, автор книги «Театр Бориса Равенских», Таня стала и моим другом. Это редкий, преданный, очень талантливый человек, который способен разделить все тяжелые и радостные мгновения жизни, придать им особый смысл. И несмотря на то, что живем мы в разных городах, я знаю – Таня рядом, она всегда чувствует, когда мне одиноко и трудно. А когда я еду к ней в Петербург, я еду к родному человеку – это большая радость!

Я очень благодарна моим друзьям – Надежде Аракчеевой, режиссеру Театра имени Пушкина, ученице Бориса Ивановича. Надя названа в титрах ассистентом режиссера фильма. На самом деле – это почти каждодневный скрупулезный труд, предваряющий начало съемок, работа с архивом, постоянное участие души и мысли. Самая искренняя благодарность редактору картины – Елене Антоновой. Поверьте – это особые люди, их никто не умолял, не назначал, не упрашивал. Они сами себя назначили в помощь. Потому что чувствовали потребность души.

На афише премьерного спектакля особо дорогим для него людям Борис Иванович оставлял такую надпись: «Низко кланяюсь! Ваш Равенских». Я вспомнила об этом, думая о людях, отдавших любовь своих сердец картине «Драматическая песня»; я знаю, что именно эти слова он говорит каждому. Спасибо всем членам съемочной группы: операторам Ивану Купцову и Ивану Поморину (такие разные характеры, но такие преданные своей профессии одаренные молодые люди); ассистенту Ксении Васильевне Киреевой – за заботу и опеку; спасибо Олегу Рябохлысту – за творчество и терпение в монтажной; музыкальному оформителю картины Ирине Макаровой – за чуткость и человеческое тепло.

В прославившем Равенских спектакле «Свадьба с приданым» есть слова: «Я люблю тебя так, что не сможешь никак ты меня никогда, никогда разлюбить!». Все творчество Бориса Ивановича – это и есть любовь. Он умел говорить со цены с людьми о самом главном. Его театр – исповедальный, пронзительный, театр колоссального воздействия. Борис Иванович любил повторять: «Удиви меня хоть раз, и я пойду за тобой!»

И на толстовскую «Власть тьмы», и на «Метель» Леонова, и на «Поднятую целину» Шолохова, и на «Царя Федора» Толстого, и на «Возвращение на круги своя» Друцэ – пьесу об уходе Льва Толстого из Ясной поляны – люди шли по многу раз. На многих спектаклях Равенских в горле стоял комок и в зале – звенящая тишина. А когда в финале спектакля вместе с артистами выходил на рампу коренастый, закусивший от волнения верхнюю губу, пытливо всматривающийся в зрительный зал человек, эта тишина обрывалась шквалом аплодисментов.

В картину «Драматическая песня», к сожалению, не вошли интервью, воспоминания современников Равенских, поэтому так важно было решение Маргариты Александровны Эскиной о проведении вечера-памяти Бориса Ивановича в Доме Актера в апреле 2004 года. Спасибо Вам, дорогая Маргарита Александровна, что дарите людям возможность не забывать друг о друге.


КОГДА О ХУДОЖНИКЕ ГОВОРИТ ХУДОЖНИК
Орозалиеву Константину Керимовичу


Он стоял у метро «Кропоткинкая» с гвоздиками, и я сразу поняла, что это тот самый человек, которого от меня так долго скрывали. Очень занят, не закончил картину, устал и вообще он ранимый и тонкий, вряд ли согласится начинать что-то новое.

– Константин Керимович, здравствуйте. Меня зовут Шура, я дочь Бориса Ивановича Равенских.
– Как вы меня узнали?
– Вы с цветами…
Я вдруг вспомнила, что мой отец в особо торжественные и радостные дни приносил домой букет гвоздик.

Так начался наш диалог с Константином Керимовичем длиною почти в год. Когда я увидела несколько кассет с фильмами, где в титрах стоит фамилия Орозалиев, я поняла, что отличает их и что так приковывает к экрану. Образность – редкое явление в документальном кинематографе. Образы режиссера Орозалиева всегда человечны. Они рождены искренним чувством и болью души. Его главный интерес – это сам человек, та мука и радость, та страсть и любовь, которые мы называем человеческой жизнью. Орозалиев дотошен в работе. Он способен по листочку перебирать и изучать документы, написанные трудным неразборчивым почерком, без устали с утра до вечера пересматривать кипы фотографий. Ради одного эпизода сценария, одного кадра фильма он надолго погружается во все то, что так прозаично называют «рабочими материалами». Трудно сказать, что «зацепило» Орозалиева в истории режиссера Бориса Равенских, ибо трудно заглянуть в человеческую душу. Но тщательно изучая все, что написано о Борисе Ивановиче, он вдруг выписал в свою большую драгоценную тетрадку (она будет потом вся исчеркана, изрисована, именно там будет угадываться, выстраиваться будущий фильм) такую мысль: «Равенских боготворил театр и служил ему как монах-отшельник. Все в его жизни было подчинено театру и только театру». Эти слова не вошли в сценарий, но мне показалось, что Орозалиев почувствовал что-то самое главное в своем герое. Он выписал на отдельную страницу авторов и названия всех спектаклей Равенских. Из 35 подчеркнул 12 самых важных в судьбе режиссера. И стал рождаться фильм о русском художнике, о главных вехах его творчества, о неистовом человеке, монолог которого лег в основу фильма «Драматическая песня». Монолог Бориса Равенских – это попытка ответить на удивительно интересный и трудный вопрос: что это за профессия – режиссура, кто этот человек – режиссер, зачем он нужен миру. Попытка пробиться к сердцу человеческому, рассказать о том, что происходит с художником, когда в нем зреет спектакль, фильм, рождается музыка, когда совершается «чудо открытия».

Мне очень дорого признание Константина Керимовича, прозвучавшее в ответ на обвинение в субъективном отношении к своему герою. «Да, я полюбил Равенских», — сказал он вместо оправданий. Я благодарна режиссеру и человеку Константину Керимовичу Орозалиеву за талант и чуткость души, за искренность и преданность, за наш длинный трудный диалог со вспышками гнева, шутками, спорами, которые всегда завершались его фразой: «Значит, завтра в одиннадцать. Не опаздывайте!»

Как-то раз в монтажной заговорили о том, что художественный кинематограф – это более интересный и многогранный мир, чем документальное кино. После работы с Орозалиевым понимаешь, что это заблуждение. Ибо что может быть интереснее и пронзительнее, чем подлинная история таланта, история человеческой судьбы, увиденная и рассказанная художником. Константин Керимович – человек одержимый, влюбленный в свою профессию, владеющий ее тайнами, неспособный существовать без нее. Однажды композитор Георгий Свиридов, размышляя о режиссуре Равенских, сказал: «Талант – это умение ощущать тайну искусства». Орозалиев говорит с экрана о разных людях и по-разному, но всегда, отдавая все силы своей души. А когда о художнике говорит художник, тогда документальный кинематограф превращается в бесценный дар, дар, приносящий счастье.

Александра Равенских,
актриса театра им. Вл. Маяковского

Благодарим Галину Борисовну Равенских за предоставленные материалы

В нашем городе завершились двухнедельные гастроли московского Малого театра. Надо признаться, что привезенные девять спектаклей разных лет доставили петербургской публике большое удовольствие...

ДОВОЛЬСТВУЯСЬ МАЛЫМ

В нашем городе завершились двухнедельные гастроли московского Малого театра. Надо признаться, что привезенные девять спектаклей разных лет доставили петербургской публике большое удовольствие


То, как работают в Малом театре, можно описать всего несколькими словами – это высокое искусство со знаком качества. На спектакли, поставленные по русской и зарубежной классике в Доме Островского, или Втором университете («народные» названия Малого), идешь с открытым сердцем и уверенностью – здесь не обманут, не схалтурят, все будет добротно и славно. И если обычно выхаживать длительные гастроли надоедает, то на Малый «подсаживаешься» и без таких ежедневных порций вкусного высококачественного театра уже не можешь обходиться.

Это не пустые комплименты. Сходив на что угодно из Малого, остаешься с ощущением, будто вернулся в детство. Потому что именно так – со счастливым смехом, чистыми слезами, искренними переживаниями, с какой-то благородной торжествен-
ностью – воспринималось публикой театральное искусство много лет назад. И это, как показывает время, самое правильное восприятие. Раньше спектакли в театрах были более тщательными, более честными, что ли. А Малый театр таким и остался, но не закостенел, а сохранил искрометность и легкость при основательности и традиционности.
Даже самые ярые поборники дерзкой новизны и сценических экспериментов на спектаклях Малого умиротворенно блаженствуют, наблюдая торжество слова, внимая мельчайшим актерским интонациям и вслушиваясь в нюансы. Актеры этого театра и сами счастливы. Как высказался Борис Невзоров, «большинство спектаклей большинства театров сегодня какие-то скоротечные, бесхитростные капустники, поэтому служить в нашем театре – это отрада».

Классические пьесы в Малом умеют подать остро и злободневно, а не скучно и не тухло. Элементарные сценические условности здесь уместны, а постановки со смыслом понятны. Их можно назвать старомодными, но и в этом есть определенная манкость. Реквизит здесь собирают кропотливо, актеры из дома приносят старинные подсвечники, веера, перчатки. К текстам относятся бережно, уважительно, отсюда «немодная» продолжительность спектаклей – по три с лишним часа. Академичная эта строгость не утомляет: наслаждаясь, времени не чувствуешь вовсе.

По мнению Юрия Соломина, художественного руководителя, режиссера и ведущего актера театра, приверженность «классицизму» в работе не мешает, а помогает: «Есть театры, где соблюдение условностей исключительно уместно. Современно – это когда со сцены говоришь со смыслом и о понятном, во что бы ты ни был при этом одет. Но если ты на сцене раздет, слушать тебя не будут – станут разглядывать. Да, тогда будут аншлаги, но нам такие аншлаги не нужны...».

Коротко обозревать увиденные спектакли Малого нет смысла, ведь в этом случае хочется рецензировать описательно и разбирать очень подробно. Но невозможно не поделиться хотя бы парой штрихов, чтобы передать восхищение от образца бесхитростной, вкрадчивой театральности, ощущение возникшего в душе праздника.

Вот, к примеру, «Ревизор» Гоголя. В череде множества постановок спектакль в Малом словно раскрашен цветными карандашами. Вращающийся круг с декорациями, чьи детали точны, а условность прелестна, открывает, как в объемной, «выпуклой» детской книжке, то гостиную городничего, то задворки, то пышный будуар, то обглоданный гостиничный номер. Актерский ансамбль слаженный, крепкий, со стройным звучанием. Одной репликой, как и выразительным молчанием, могут сразить наповал, паузы держат такие, что тишина звенит, а уж обаяние их просто безгранично. То же и в спектакле «На всякого мудреца довольно простоты» Островского, который внешне напоминает светлый акварельный набросок, а сцены нанизываются одна на другую, как пестрые, но скромные бусы или петли игривой шали домашней вязки.

Или взять «Горе от ума» Грибоедова. Тут уже густые цвета гуаши. Несколько разноцветных стен-панелей: раздвигаясь или смыкаясь, они образуют дверные проемы, коридоры и залы. Круглая печка, похожая на незыблемый столп-колонну, украшенную сверху гипсовым вазоном. От этой печки и вокруг нее все «танцуют», в нее Чацкий в шутку сует нос на реплике «и дым Отечества нам сладок и приятен», а зал с упоением бормочет наизусть знакомые со школьной скамьи строки великой комедии.

Достоинство и интеллигентность – основные отличительные черты театра. Деятельность его можно сравнить с трудом ученых, требующим ответственности, точности и, пожалуй, самозабвения. В Малом глубоко копают, не суетятся, действуют максимально осознанно. Счастье, что такие театры еще есть. Удивлять публику любыми средствами есть тьма искусников, но держать марку умеют единицы. Малый – из их числа.


Мария КИНГИСЕПП
«Санкт-Петербургские ведомости», 6 июля 2009 года

«Памяти Бориса Ивановича Равенских»

Леонид Хейфец РАВЕНСКИХ

А было так. Незадолго до полуночи раздался звонок. Звонил Борис Иванович Равенских:
– Леонид! Можешь приехать сейчас в Малый театр?
– Я посмотрел на часы. Было начало двенадцатого.
На такси у меня денег нет, а на троллейбусе я буду ехать минут сорок.
– Нормально. К двенадцати и приезжай.
Это был Равенских, его стиль. Работал по ночам. Как Сталин. Сказать, что звонок был неожиданным, ничего не сказать. Это был гром с ясного неба. Невероятное!
Вошел в театр, провели к кабинету, постучал, открыл дверь – полно народа и голос: «Леонид! Мы сейчас заканчиваем. Подожди». О том, как Равенских назначает свидания и как часами люди просиживают у его кабинета, ходили легенды. Так же часами дожидались его артисты, вызванные на утреннюю репетицию. Я стал ждать. Признаться, приехать ночью для того, чтобы вновь испытать чувство унизительного ожидания, – это было для меня слишком даже в тот момент, или особенно в тот момент. Прождав десять минут, я снова приоткрыл дверь и снова услышал: «Жди». Время шло к половине первого ночи. Троллейбусы – до часа. И я для себя решил: жду двадцать минут. Если не примет – уеду. Ровно через двадцать минут люди из кабинета стали выходить и я услышал: «Заходи!».
Когда я вошел, Бориса Ивановича не было. То есть он был, я слышал шум воды из крана, но его я не видел. И только потом заметил спину Равенских: он стоял в нише и мыл руки. Да не мыл, а как-то особенно их тер: быстро, тщательно, как будто у него какой-то нервный тик, как будто он что-то отмывал, отдирал от своей кожи. Не знаю, описаны ли где-нибудь его легендарные, как теперь говорят, «приколы», но тогда мне было ни до чего. Нервное напряжение последних месяцев, ночное это ожидание, его спина и шум воды в кране – во мне что-то вскипело, и я сказал:
– Борис Иванович, когда вы будете безработным режиссером, а я главным, я ни одной минуты не заставлю вас ждать.
Шум воды прекратился. Спина вышла из ниши. Равенских подошел ко мне с полуподнятыми руками, с которых стекала вода, – хирург перед операцией. Подошел очень близко. Лицо в лицо. И уставился мне в глаза. Наступила жуткая тишина. Я слышал удары своего сердца.
– Ты нахал? – спросил он меня.
– Нет, не нахал. Просто я и так ударен жизнью. Меня выгнали из театра. Меня не взяли ни в один из пяти театров, куда приглашали, и вы не должны продолжать меня... В общем, сами понимаете...
Пауза.
– Прости.
Сразу скажу, этот мой неожиданный для самого себя поступок считаю счастливым, потому что он на многие годы предопределил уровень и характер наших отношений. Kaк сильный и временами свирепый зверь, как тиран, Равенских не любил слабых. Наши отношения сразу же приобрели статус равных, при том, что я, конечно, относился к нему и как к старшему, и как к мастеру. Помню, что однажды повторилась подобная ситуация: я уже работал в театре и не дождался приглашения в кабинет, уехал домой, и вскоре раздался звонок, и опять:
– Леонид, прости...
И чуть позже добавил:
– Леонид, пойми, это мой алкоголь.
Так он определил свое фактическое нежелание, неумение ладить со временем, если угодно, болезнь. Эта неорганизованность очень часто оскорбляла и унижала людей и впоследствии сыграла немаловажную роль в его собственном трагическом финале.
К сожалению, те мои слова «когда он будет безработным...» и так далее, увы, оказались пророческими. Я, конечно, к тому времени не был главным, но я работал, а ему не давали работать четыре года, и, когда, наконец, работа появилась и была назначена репетиция, он не явился на нее, потому что умер ночью, накануне. Но это случится потом, через десять лет.
А пока Народный артист СССР лауреат Государственных премий главный режиссер Академического Малого театра Союза ССР Борис Иванович Равенских на вершине своей карьеры и славы. «Работаю на главной площади страны, а СССР еще никто не побеждал», – сказал он как-то, соединяя свое положение на этой площади с могуществом державы.
В этот начальный период нашего сотрудничества произошло два случая, опять-таки очень четко характеризующих его как человека. Оба были по-своему невероятны и свидетельствовали о страшных, глубочайших, как бездна, противоречиях его внутреннего мира. Откуда это все было в нем, от природы или от прожитой весьма непростой жизни, трудно сказать. Ведь это он ставил какие-то безумные партийные, сверхоптимистические спектакли. И это он был постановщиком великого спектакля «Власть тьмы» и автором прелестного, очаровательного спектакля «Свадьба с приданым». Это он умел добиваться и высочайшего лиризма, и глубочайшей трагедии на сцене.
В студенческие годы моя любознательность не знала предела, и, когда я записался к Борису Ивановичу на так называемую «созерцательную» практику в театр имени А.С. Пушкина, где он ставил комедию «Свиные хвостики», многие мои друзья по факультету меня не поняли. Надо сказать, что он и сам был удивлен, увидев в театре студента от Попова и Кнебель.
– Кнебель? Мария Осиповна? Как ее здоровье? Привет от меня. Уважаю. А если честно, разбирает часы здорово. А вот собрать... Знаешь таких мастеров? Любые часы разберут. А собирают через два на третий.
И захохотал. Все вокруг тоже засмеялись. Мне было не смешно. Кнебель я боготворил. Хотел что-то возразить, но Равенских в окружении помощников и артистов уже шел в зал.
Кстати, любил, когда его окружает множество людей. Возможно, это шло от Мейерхольда. Репетиции были сумасшедшими по буйству темперамента, фантазии, остроты и опять-таки шуток. «Раутбарт! – кричал он вновь принятому артисту из Свердловска, кстати, очень талантливому и рано ушедшему из жизни. – Раутбарт! Не спи! Я перевел в Москву всех твоих еврейских родственников! Давай, Раутбарт! Все выжми из себя! Мне еще им прописку делать!» Прокоповичу: «Прокопович! Мы послали тебя на звание! Где отдача?!» И замечательной актрисе Ольге Викланд, которая вступала в спор: «Не переходите со мной на «вы». Это вам не поможет...».
Его репризы, в самом деле блистательные, чаще всего адресовались актерам. «Прекратите демонстрацию труда». «Поцелуй надо воровать, а вы сытые. Украсть надо, и сделать вид, что ничего не было». «Ты с ней говоришь, как растленный вожатый с пионеркой». «Поменьше болтайся на сцене, реже выходи. Зритель скучать будет».
Эти шутки, выкрикиваемые в азарте из зала, на мою юную, неокрепшую душу, да еще после уроков Кнебель, производили сильное впечатление. Равенских был талант, это я тут же понял и ни разу в этом не усомнился. Спектакль получился яркий, сочный, музыкальный, с большими переборами во всем, но от души. Спектакль Равенских.
Борис Иванович любил шутить. Любил острые, конфликтные шутки, да еще с политическим привкусом. «Мы с тобой, Леонид, оба за Берлин. Но я – за Восточный, а ты – за Западный». И при этом заразительно смеялся. На одном открытом партийном собрании, посвященном каким-то итогам, где меня обязали присутствовать, несмотря на то, что я был беспартийным, тоже пошутил. Да так, что сидевший в президиуме секретарь МК товарищ Макеев спросил, что это значит.
А было так. Борис Иванович, выступая с отчетным докладом, заявил: «План выпуска спектаклей к XXV съезду партии сорван по вине Хейфеца». Я настолько не ожидал ничего такого, что и возразить было нечего. «План Малого театра к съезду?!» Все повернулись в мою сторону, а я, ничего не говоря, до конца не понимая, шутит он или нет, ринулся в местком, который был рядом, и сорвал со стены отпечатанный план мероприятий к съезду, где я ни в одной графе не упоминался как ответственный, а фамилия Равенских мелькала через абзац. Я прочитал, что должно быть сделано и кто за это отвечает... Такие шутки тоже бывали.
А сколько людей его ненавидело?! Трудно перечислить.
Но его и любили. И Игорь Ильинский, и Елена Шатрова. И очень любили студенты ГИТИСа, куда он пришел в конце жизни.
И теперь я ничего другого не могу сказать, кроме слова «бездна». Но то же самое говорили и о его учителе Мейерхольде. В конце концов, как судить художника? Конечно, по его делам, и только. Ничего другого не остается. Трагические судьбы требуют исследования, прослеживания пути, понимания...
Так вот, возвращаюсь к двум эпизодам в начале нашего с ним сотрудничества. Как-то Борис Иванович после очередного ночного бдения попросил меня проводить его. Начинался ранний летний московский рассвет, мы шли по Тверскому бульвару, и был у нас на редкость откровенный, душевный разговор. Он расспрашивал меня о жизни, а главное, очень искренне говорил о себе. Много говорил о трудностях, которые сразу же возникли в отношениях с Царевым, Гоголевой и другими корифеями театра. Говорил о театре имени А.С. Пушкина, где ставил «Как закалялась сталь» с Локтевым в роли Павки Корчагина, и вдруг стал спрашивать меня, а как бы я поступил вот в таком случае, а как — в таком, как распределить силы между завершением работы в Пушкинском и началом репетиций в Малом. Говорили о «Царе Федоре». Я был полностью им пленен. Никогда не видел его таким незащищенным, таким открытым и даже нежным и, конечно расслабившись, пылко, с воодушевлением молодости что-то ему советовал, даже объяснял, на чем-то настаивал, и, что было самым поразительным, он со всем соглашался, благодарил меня, что подливало масла в огонь. Кажется, у подъезда его дома я стал уже давать рекомендации по руководству Малым театром... Попрощались. Он чуть ли не обнял меня. Я был счастлив, что оказался полезен и нужен моему новому главному режиссеру в непростой период его жизни. Надо сказать, что мои учителя так и учили нас: «Старайтесь помогать «главному», если работаете очередным». И я в каком-то смысле выполнял заветы своих учителей.
Каково же было мое изумление и растерянность, когда я встретил Бориса Ивановича через несколько дней. Проходя мимо, он посмотрел на меня исподлобья, буркнул «привет» и прошел мимо. Я остолбенел. Я не понял. Это был не тот Равенских, с которым я прощался обнимаясь. Это был чужой и, я бы сказал, враждебный человек. Сразу стал думать: может, я что-то не то сделал в эти дни? Да ничем, кроме репетиций, я и не занимался.
Враждебность, закрытость продолжались несколько месяцев. Постепенно я стал понимать, что все его поступки и действия были полностью противоположны тем, о которых мы почти сговорились. Как нарочно, все он делал наоборот. И мне пришлось пересмотреть наши отношения.
Дни шли, и наступил момент, когда мне предложили войти в штат театра. Равенских вызвал меня, поздравлял, рассказывал, как отзываются обо мне Ильинский, Кенигсон, Еремеева, молодежь. Все это сыграло свою роль в столь важном для меня решении: Царев был против и сказал, что вряд ли я буду ему хорошим помощником. И два зама Фурцевой тоже выступили против, ссылаясь на мои ошибки при постановке классики. И под конец его, Бориса Ивановича, выступление было решающим: он попросил министра зачислить режиссера в штат Малого театра… Я был тронут и благодарил его, и опять у нас наметился контакт.
Многие в те годы спрашивали меня: «А как ты уживаешься с Равенских?!» За ним шла слава страшная в смысле взаимоотношений с «очередными». Не знаю, насколько все это было справедливо, но в лучшие годы нашего сотрудничества я придерживался того же самого правила, которое исповедую и сейчас: максимальная открытость в отношениях.
Однажды он втянет меня в свой кабинет через несколько лет, когда борьба между ним и Царевым достигнет апогея. «Ты за кого?» – жестко спросит он, почти прижав меня к стене. Я не найду ничего лучшего как, пусть и неточно, процитировать одного из американских президентов: «Когда Китай конфликтует с СССР, Америке лучше отойти в сторону». Он очень хорошо понял смысл ответа и больше никогда не апеллировал ко мне в подобных ситуациях.
В 1976 году Равенских был освобожден от должности главного режиссера. На гастролях нам был зачитан приказ министра культуры СССР П.Н. Демичева. Его освобождению сопутствовала ужасная борьба, в которую были вовлечены мощные «армии», отчаянно сражавшиеся друг с другом. Но в эпицентре борьбы было два имени: Царев и Равенских. Царев победил. Борис Иванович не только лишился поста «главного». Была создана ситуация, при которой он не мог ставить в Малом театре вообще.
И все же Борис Иванович сделал-таки последний рывок. Свой последний гениальный ход. Чтобы выиграть наверняка. Уж если стрелять, так навылет, чтобы победить – и только! Он решает ставить «Целину» Л.И. Брежнева.
И пошло, и поехало. Отступили все. Самые заклятые враги только ахнули. А кто мог возразить? Хотя в борьбу были втянуты такие лица, как Суслов, Зимянин, Демичев, – я уж не говорю о корифеях Малого. Срочно стали готовить инсценировку, срочно была задействована вся труппа, срочно подключились радио, телевидение, пресса. Но вмешался рок. Только так можно объяснить случившееся. Простым совпадением, даже медицинским заключением это не объяснить. В ночь перед первой репетицией, о которой были оповещены все средства массовой информации, возвращаясь из ГИТИСа поздно вечером со своим студентом Юрой Иоффе, он взялся за ручку лифта, сказал: «Голова...» – и мгновенно умер.
Труппу, входившую в театр на торжественную первую репетицию «Целины» Брежнева, встречал огромный лист бумаги и объявление в траурной рамке о кончине Б.И. Равенских. Многие, зная ситуацию в театре, сначала даже не верили в случившееся. Думали – хулиганство. Нет. Это была правда.

Леонид Хейфец,
режиссер
(печатается в сокращении)

Благодарим Галину Борисовну Равенских за предоставленные материалы.

6 июля отмечает день рождения актриса Малого театра Клавдия Викторовна Моисеева. От души поздравляем Клавдию Викторовну и делаем ей крепкого здоровья, благополучия и новых работ на сцене Малого театра!

Его называют «одним из последних столпов психологического театра». Спектакли режиссёра отличает оригинальность решений и доведенные до совершенства актёрские ансамбли.

ТЕАТРАЛЬНЫЙ РЕЖИССЁР АДОЛЬФ ШАПИРО ОТМЕЧАЕТ СЕГОДНЯ 70-ЛЕТИЕ

Его называют «одним из последних столпов психологического театра». Спектакли режиссёра отличает оригинальность решений и доведенные до совершенства актёрские ансамбли.

Тридцать лет Шапиро возглавлял Молодёжный театр в Риге. А с начала 90х работает, в основном, в России. Среди постановок: «Отцы и дети» в Городском театре Таллинна, «Лес» в БДТ имени Товстоногова, «Кабала святош» и «Вишнёвый сад» в МХТ имени Чехова, «Последние» и «На дне» в Табакерке, «Милый лжец» в театре Вахтангова.

В этом сезоне Адольф Шапиро дебютировал в музыкальном театре. Оперу «Лючия ди Ламмермур» Доницетти он поставил в театре имени Станиславского и Немировича-Данченко. В интервью нашей радиостанции Адольфа Шапиро поздравила солистка театра, исполнительница партии Лючии - Хибла Герзмава:

«Любимый, дорогой Адольф Яковлевич! Я Вас поздравляю с днём рождения. Спасибо Вам за то, что у меня была возможность встретиться с Вами на сцене. И за то, что у меня есть такой красивый спектакль, как «Лючия ди Ламмермур» Доницетти. Спасибо за то, что Вы такой чудный, настоящий и очень тёплый. Я хочу Вам пожелать счастья огромного-огромного, здоровья кавказского. Я хочу, чтобы у Вас в доме всегда было солнышко. Я Вас очень люблю. Низкий поклон Вам».

Ещё одна премьера сезона – «Дети Солнца» в Малом театре. Адольфа Шапиро в интервью нашей радиостанции поздравляет актёр Малого театра Василий Бочкарёв:

«Адольф Яковлевич! 23 января 2008 года в 11 часов 20 минут мы имели счастье, актёры Малого театра, встретиться с Вами. Мы Вас очень-очень любим. Нам так повезло, что мы встретили Вас! Я хотел бы Вас поздравить, Все-все актеры Малого театра кланяются Вам, поздравляют, желают здоровья, всего-всего самого доброго. Мне кажется, Вы великий человек. Дай Бог Вам здоровья.

Когда-то Вы сказали замечательное определение: «Жизнь выше любой идеи». Вы, вообще, космический человек. Любовь Вас определяет. Определяет то, что Вы путник на этой земле. Ваш ритм, и Ваша жизнь, и Ваши впечатления, которые вы получаете от сцены. Они настолько щедро отдаются актерам и всем тем, кто общается с Вами. А что касается профессии – конечно, Вы садовник. Садовник, потому что, несмотря на то, что занавес вашего театра, которым Вы так долго руководили, закрылся, но ведь этот занавес не закрылся в Вашем личном театре. И актеров в этом театре огромное количество. Я удивляюсь, как вы работаете с каждым человеком, с каждым артистом. Такое впечатление, что Вы с ним имеете свои планы на встречу в дальнейшей своей работе. Я вижу Вашу молодость, Вашу любовь к своей супруге, ко всему миру. Вы настолько открыты для общения, и Ваш девиз «Давайте пофилософствуем, господа!» Вы через всю жизнь протянули и тянете дальше. И дай Бог, чтобы мы с Вами встретились и ещё поработали на сцене Малого театра».

Спектакли Адольфа Шапиро неизменно становятся событиями. Так было и с премьерой «Последних» в 95ом. Работу режиссёра в «Табакерке» назвали сенсацией. Пьеса Горького, пронизанная революционным пафосом, в версии Шапиро оказалась трагической историей распада семьи. Актёр Сергей Безруков вспомнил о работе с режиссёром. И в интервью нашей радиостанции поздравил Адольфа Шапиро с 70-летием:

«Последние» Горького - это была первая самостоятельная работа с режиссёром, в театре Табакова. Был 94ый год, первые награды за роль Петра. Для меня это особенная работа. Так что спасибо большое Адольфу Яковлевичу. И хочу пожелать ему здоровья. Главное, конечно, здоровье, бесспорно. И бодрости духа, которая всегда у него присутствовала. Бодрость у него была действительно настоящая. Душой молодой всегда. Возраст солидный, но уже сколько сделано».

материал Александры Чебатуркиной, Анны Нечаевой
Радио «Культура», 4 июля 2009 года

4 июля исполняется 70 лет режиссеру Адольфу Яковлевичу Шапиро. От души поздравляем Адольфа Яковлевича с этим знаменательным событием и желаем ему крепкого здоровья, благополучия, неиссякаемого вдохновения и новых интересных постановок в том числе и на сцене Малого театра!

4 июня - день рождения народной артистки России Татьяны Александровны Еремеевой. Дорогая Татьяна Александровна, поздравляем Вас! Желаем Вам здоровья, хорошего настроения и еще многих встреч с благодарным зрителем на сцене Малого театра!

«Памяти Бориса Ивановича Равенских»

Анатолий Силин РЕЖИССЕРСКИЙ ПОЧЕРК Б.И. РАВЕНСКИХ


Я не критик, не театровед, я просто свидетель того, как репетировал Борис Иванович, поскольку был у него режиссером во время работы над «Поднятой целиной» в театре им. Пушкина. Вот как он решал одну из сцен спектакля.

«Памяти Бориса Ивановича Равенских»

Анатолий Силин РЕЖИССЕРСКИЙ ПОЧЕРК Б.И. РАВЕНСКИХ

Я не критик, не театровед, я просто свидетель того, как репетировал Борис Иванович, поскольку был у него режиссером во время работы над «Поднятой целиной» в театре им. Пушкина. Вот как он решал одну из сцен спектакля.

У М.А. Шолохова появление и смерть Тимофея Рваного описаны так: «Позабыв про осторожность, на третьи сутки, около двух часов ночи, он появился у перелаза… Бесшумно, как зверь, крался он по тропинке от речки. Макар не слышал ни шороха глины под его ногами, ни хруста…

…Будто подброшенный трамплином, Тимофей прыгнул вперед и в сторону, вскинул винтовку, но Макар опередил его. …Роняя винтовку, подгибая в коленях ноги, Тимофей… падал навзничь. Макар услышал, как он глухо и тяжело стукнулся затылком о твердую, утоптанную землю…».

В тех постановках «Целины» (даже в удачных, как, например, у Г.А. Товстоногова), что мне довелось видеть, режиссеры впрямую воплощали текст автора. Роль Тимофея поручалась актеру с самой необаятельной, даже антипатичной, внешностью. Появлялся он из мрака согнувшись, крадучись, одетый в какую-то рвань (бандит, бежавший из лагеря и скрывающийся в лесу), перепрыгивал через плетень и замирал, прислушиваясь, – этакий тать ночной, всем видом своим, и костюмом, и пластикой вызывая у зрителя чувство физиологического омерзения. Затем из мрака же раздавался суровый голос Макара, гремел выстрел, и Тимофей, согнувшись, скорчившись, валился на землю и подыхал под плетнем как собака. Сцена эта была проходная, не главная, а в результате так и оставалось неясным, за что же безумно любила Лушка этакую гниду, предпочтя ему и Давыдова, и Нагульнова, почему так ненавидел его Макар и в чем вообще конфликт этой ситуации, ведь в самóй победе над таким трусливым и жалким врагом есть элемент какой-то мужской ущербности, неполноценности…

В спектакле Равенских эта сцена была решена принципиально иначе. Во-первых, Тимофея Рваного играл Леонид Марков – тогдашний герой-любовник театра, сыгравший Микеле в «Романьоле». Во-вторых, Лушку никуда не увозили, а заперли здесь же, в собственной хате, так что зритель мог параллельно с основным действием видеть все, что происходило внутри дома. Наконец, на сцене была светлая ночь: полная луна ярко освещала огромную степь, изрытую оврагами, вздыбленную курганами, прорезанную дорогами, – русскую целинную степь, посреди которой, стоя во весь рост, широко расставив ноги, ждал Нагульнов своего кровного врага…

Тишина, только звенят цикады, только Лушка мечется по горнице в ожидании неизбежного, да время от времени вспыхивает цигарка Макара… Но вдруг где-то далеко-далеко начинает играть гармонь, та самая Тимошкина гармонь, которую реквизировали у него при раскулачивании и звук которой он узнает среди многих, – та гармонь, которая весело и бесшабашно наигрывала на гулянках, тоненько выводила лирическую девичью песню на посиделках, а теперь звучит глухо, медленно, настороженно, предостерегающе, из трех басовых нот складывая примитивную, бесконечно повторяющуюся, какую-то тупую мелодию. И услышав ее, разом напрягаются в ожидании и Лушка, и Макар. Это – как предвестие появления Тимофея… Макар ловко гасит цигарку и бесшумно прыгает в овраг… Пауза, томительная пауза ожидания, и… вот он! Появляется слева, сверху, в центре самой широкой дороги и замирает на секунду во весь рост в свете луны, чтобы мы могли рассмотреть его. Так замирает зверь, вышедший из леса на водопой, слушает ночь… Да, это действительно первый парень на деревне – в вышитой белой косоворотке, с волнистым чубом, с нагловатой усмешкой. И вот широким скользящим шагом красавца животного, ночного хозяина станицы, легко поигрывая висящим на одном пальце обрезом, он двинулся по пустынной дороге к дому своей возлюбленной, а она, не услышав – почуяв – его появление, кинулась всем телом навстречу и повисла на запертой двери, как распятая на кресте. Тимофей видит замок и на какую-то долю секунды вновь по-звериному настороженно замирает – опасность! Но все тихо вокруг, по-прежнему звенят цикады, ярко светит луна, и лишь гармонь звучит все ближе, все громче, все тревожнее… «Лушенька!» – едва слышно, одними губами, скорее самому себе, чем кому-то другому, шепчет он и слышит в ответ из-за двери сдавленный, хриплый шепот-крик: «Тимоша!». И забыв обо всем, презрев опасность и страх, кидается он на дверь, как на добычу, прикладом обреза пытаясь сбить с петель амбарный замок, рычит от бешенства, а по ту сторону двери сползает медленно Лушка, разом ослабев ногами от этой, даже через дверь ощутимой страсти, опускается навзничь на пол, и в ночи слышны только яростные удары железа о железо да горячечный шепот двоих: «Луша… Тимоша… Луша…». А наверху дороги вырастает прямой, сжатый как пружина силуэт Нагульнова, с наганом в опущенной руке. Он стоит, не двигаясь с места, и смотрит, как ломится в его хату, к его бывшей жене этот красавец парень, этот личный и классовый враг. А гармонь звучит уже совсем рядом, предельно громко. И в ту минуту, когда слетает с петель замок и, скрипя, распахивается дверь, раздаются медленные, тяжелые, как удар похоронного колокола, слова: «Поворотись… лицом… к смерти… гад!». Пауза… Замер у двери над опрокинутой Лушкой Тимофей, замерла и сама Лукерья на полу, смолкли цикады, захлебнулась на полуноте гармонь… Но вдруг Тимофей одним кошачьим прыжком разворачивается, вскидывает обрез, и – бац! бац! – звучат одновременно два (два!) выстрела… И вновь пауза, и не понятно: попал – не попал… убил – не убил… кто кого? Но вот с лязгом падает из руки обрез, пронзительным всплеском рванула плясовую гармонь, и лихим, каким-то отчаянным танцем идет Тимофей наверх, к Нагульнову. Руки широко и вольно взлетают над головой, ноги выбивают дробь на ночной дороге. Не сдавшийся, не покорившийся, красивый – даже сейчас, в смерти! И в последнем, самом яростном «коленце» вдруг весь ломается на лету, еще долю секунды смотрит с ненавистью в ненавидящие глаза равного по силе соперника и с размаху, как подрубленное под корень дерево, рушится к ногам победителя. И тут же, в самое мгновение его падения, смолкает (теперь уже навсегда) гармонь, и с криком, вывернувшись лицом вниз, замирает в позе безысходного горя Лушка… Пауза… Все так же светит луна… Стоит над телом поверженного врага Макар, опустив ненужный уже наган…И тихо-тихо начинают снова звенеть цикады…

Я привел такой длинный пример потому, что мне кажется – это одна из тех сцен, где с особой яркостью и четкостью проявился режиссерский почерк Бориса Равенских. Сочную, но всегда бытовую заземленную ткань прозы М.А. Шолохова он перевел в план приподнято-романтической, поэтической трагедии.

Анатолий Силин

Благодарим Галину Борисовну Ровенских за предоставленный материал

По 1 июля Петербурге проходят гастроли Малого театра, руководит которым народный артист СССР Юрий Соломин.

ЮРИЙ СОЛОМИН: «МЫ - ТЕАТР ТРАДИЦИОННЫЙ»

По 1 июля Петербурге проходят гастроли Малого театра, руководит которым народный артист СССР Юрий Соломин.

- Юрий Мефодьевич, сложно ли организовать столь длительные гастроли?

- Без спонсорской помощи мы никогда не смогли бы привезти в Петербург такое количество спектаклей (9 постановок).

- Чем нынче живет Малый театр?

- Мы сторонники традиционного, реалистического в хорошем смысле театра. А для модерна, для «современности» или злобы дня есть другие театры. Мы - театр старый, традиционный; классический. Если надо плакать на сцене - плачем; зрителя заплакать заставить тоже умеем… Встать на уши и пройтись так, в принципе, тоже можно… но не на нашей сцене. Мы не занимаемся авангардизмом или новизной ради новизны. Хорошие традиции остаются, а дурные отмирают сами собой.

- Вы серьезный человек?

- Да, очень.

- Когда вы брали на себя руководство Малым театром, долго перед этим думали?

- А что тут думать? Это же мой дом. Придут ко мне скажут: «Твоя квартира в нашем подъезде, все старики здесь живут - возьми на себя руководство!». Я что, не возьму? Возьму.

- Смелость нужно иметь…

- Совесть. Смелости не требуется… И еще есть судьба. Понимаете, какая штука: я работал у директора и художественного руководителя Малого театра Михаила Царева, и он за все годы, которые я проработал в театре, на разговор к себе (предвидел он или не предвидел?) вызвал именно меня.

- А вы в судьбу верите?

- Верю. Да, он был моим учителем, но я не был его любимцем. Я знаю, что был ему симпатичен, потому что на выпускном вечере за столом он попросил именно меня прочитать то, что я читал на экзамене - сказку Андерсена «Скандальное происшествие в курятнике»… Почему? И почему потом, когда меня забирали в армию…

- Вы служили?

- Я не служил, потому что был переросток. Меня сразу послали на отправочную комиссию. Я уже служил в театре, а меня обрили… Наши актеры Садовский и Никита Подгорный отловили меня, втолкнули к Цареву в кабинет. Я, стриженый, стою перед ним, и он говорит: «О Боже мой! Что тако-ое? (с интонацией Царева)». Я ему сказал, он снял трубку и позвонил Елене Николаевне Гоголевой. А та была председателем военно-шефской комиссии много лет, включая войну. Перед ней все генералы стояли по струнке. И вот он говорит: «Зайди к Елене Николаевне». Я пошел. Она говорит: «А что ты раньше-то не пришел?» Я отвечаю: «Ну что я приду и скажу, Елена Николаевна?» Она: «Завтра зайди», - и позвонила министру обороны Малиновскому. Генерал-адъютантом у него был Кондратенко. Вот помню же… Завтра захожу, она говорит: «Ну, все хорошо, теперь жди». Я спрашиваю: «Чего ждать?» Она: «Жди и все». Потом мне позвонили домой из военкомата, спросили: «Карточки есть у вас?» Побежал сфотографировался… А уже чувствую, что дадут военный билет… Елена Николаевна, оказывается, поехала туда и сказала: «В кино и в театре он больше сделает…» А через несколько месяцев меня утвердили на роль в фильме «Весна на Одере». Потом пошло: «Оборона Севастополя», «Блокада», «Хождение по мукам»… Я снимался во многих фильмах военной тематики - считаю, что отслужил.

- По сути, многосерийный фильм «Хождение по мукам» - ремейк, то есть переделка предыдущего, старого, но неплохого варианта киноромана…

- Да, неплохой был, трехсерийный, по-моему… Мне все нравились: и Шарлахов, и Гриценко, и Нифонтова… Но у нас в фильме была почти вся книга. Помню, в какой-то газете, кажется в «Известиях», задали похожий вопрос. Я сказал тогда, что сейчас тот, старый, фильм еще кто-то помнит, а те, кто его не видел, другое поколение, будет помнить другой - с Ножкиным, Езеповым, Алферовой… Там есть хорошие работы. Режиссер Ордынский был скрупулезен и дотошен. В фильме много литературной правды, толстовской правды. Но фильмы разные, их нельзя сравнивать.

- Вам хотелось когда-нибудь равняться на кого-то из актеров старой школы?

- Так я не могу сказать, но некоторые мне очень нравились: Грибов, Меркурьев, Толубеев¸ Черкасов, Жаров, Бабочкин… Была большая обойма артистов: ваши Стржельчик, Копелян, Трофимов… С ними я работал тоже.

- Вы считаете встречи в творчестве с этими актерами за везение или за само собой разумеющееся?

- Это удача в жизни. Это прекрасные артисты, и они попали в историю. Вспоминаю Гриценко, Папанова… Я думаю: «Как мне посчастливилось с ними и работать, и (смеется) водку пить!» А режиссеры? Донской, Ташков, Ордынский, Куросава, Соловьев, Захаров…

- Ваша роль трактирщика в «Обыкновенном чуде» - одно из лучших воспоминаний детства… Казалось, что вы такой и есть на самом деле…

- Ага, такой (крутит пальцем у виска) и есть… Было неожиданным для меня, что Захаров пригласил в свою команду. И, по-моему, я никого не подвел. Все эти страницы из книги не вырвешь…

Записала Екатерина Омецинская

«Шанс-Петербург» №37 (29.06.2009)

3 июля – день рождения актрисы Малого театра Екатерины Михайловны Базаровой. Поздравляем Екатерину и желаем ей крепкого здоровья, хорошего настроения и скорейшего возвращения на родные подмостки!

«Памяти Бориса Ивановича Равенских»

Татьяна Еремеева ВСПОМИНАЮ БОРИСА РАВЕНСКИХ

Сравнительно недавно канал «Культура» порадовал нас удивительным документальным фильмом «Драматическая песня». Это действительно был рассказ о «драматической песне» большого режиссера Бориса Ивановича Равенских. Нельзя не восхититься, с какой любовью и как глубоко сказали о судьбе этого режиссера ее авторы: Татьяна Забозлаева, Александра Равенских, Константин Орозалиев.

Борис Иванович был человеком тяжелой судьбы, кочевал по разным театральным коллективам, но мне кажется – именно в Малом театре в своей поразительной работе «Власть тьмы» он сполна выразил все свое творческое нутро. Спектакль этот просто нельзя забыть. Совсем недавно в одной встрече с мало знакомыми мне людьми я услышала вдруг от одного из них, что «Власть тьмы» для него – самый потрясающий спектакль последних лет. А прошло – сколько?– без малого тридцать лет. Прочитав эту «залежавшуюся» пьесу Толстого, которая пугала коллектив Малого театра своею мрачностью, Равенских создал спектакль о победе света над тьмой, о торжестве христианских призывов к добру. И небольшой коллектив участников, долго сомневавшийся и робевший, смог сполна раскрыть свой богатый талант, несмотря на недобрую атмосферу «незыблемых традиций».

Жизнь Бориса Ивановича складывалась сложно. Он встречался с противодействием группы актеров, несогласных с его методами работы, ему было трудно стать для Малого театра своим, да он и не стремился к этому, умел жить сам по себе. Он жил своими творческими планами. А в планах, как я услышала от него в Ясной поляне, был и «Борис Годунов» Пушкина.
Я имела счастье играть в его последнем спектакле «Возвращение на круги своя» И. Друцэ. Спектакль о судьбе Толстого. Знакомая с Борисом Ивановичем только издали, я стала свидетельницей его творческих мук. Помню его в поисках решений, в раздумьях и огорчениях, в неудовлетворенности, в минуты воодушевления, а подчас добродушной радости. Всегда непосредственный, всегда одержимый будущим своим созданием, он мог быть отсутствующим, усталым – это означало, что решение еще не пришло, что он ищет, думает, ловит.

Сложный авторский текст и огромная ответственность за саму фигуру Толстого заставляли его то впадать в отчаяние и неверие, то радоваться каждой светлой мысли. И я увидела, как однажды, отринув все колебания (а на колебания порой уходили недели), он в течение какого-то часа-двух решил финал спектакля, поставив гениальную точку. «Как показать уход и смерть Толстого? – рассуждал он. – Это театр – не быт. Я не хочу видеть на сцене постель, лекарства, врачей. Толстой должен умереть творцом, мыслящим до последней минуты». И вот: захлопнулись двери, огни мчащегося поезда, гудки… Толстой ушел. Длинный волчий тулуп. Трудно, медленно он идет вперед, к зрителю. На него направлен яркий луч прожектора. Звучит последний монолог Толстого – о солнце.
«Смотрел на удивительный солнечный закат. В нагроможденных облаках просвет, и там, как красный неправильный уголь, солнце… И подумал: нет, этот мир не шутка, не юдоль испытания только и перехода в мир лучший, вечный, а это один из вечных миров, который прекрасен, радостен и который мы не только можем, но должны сделать прекраснее и радостнее для живущих с нами и для тех, кто после нас будет жить в нем».

Луч света постепенно сужается, остается только на лице, глазах, на лбу… Как недавнее воспоминание Толстого звучит Шопен… Мы слышим: «Вот и конец. И ничего… Как просто и как хорошо». Луч постепенно тухнет. Всё.
Я помню, как все, кто присутствовал на репетиции, были буквально потрясены этим решением, которое не потребовало ни повторов, ни поправок. Это было то, что объясняется одной фразой: «Все гениальное просто».

Татьяна Еремеева,
Народная артистка России, актриса Малого театра


Благодарим Галину Борисовну Ровенских за предоставленный материал

МАЛЫЙ ТЕАТР ПОЗДРАВЛЯЕТ ГАЗЕТУ «ТРИБУНА»

Дорогие друзья!

Государственный академический Малый театр от всей души поздравляет руководство и коллектив газеты «Трибуна» с 40-летним юбилеем!

У вашего еженедельника есть своя прочно завоёванная ниша в мире российской прессы и, соответственно, особая миссия. Благодаря высокому профессионализму журналистского коллектива, аудитория «Трибуны» необычайно разнообразна. Очень радует, что завоёванный ещё до перестройки авторитет вашей газеты не был утерян и в то время, когда многие средства массовой информации в погоне за зрителем и читателем, очень низко опускали профессиональную и нравственную планку. «Трибуне» же удалось сохранить присущий ей серьёзный и вдумчивый взгляд на окружающую нас действительность.

От всей души желаю вашему еженедельнику всегда освещать события всесторонне и взвешенно, и по-прежнему пользоваться читательской любовью! Очень хотелось бы, чтобы газета «Трибуна» продолжила уделять как можно больше внимания вопросам отечественной культуры и нравственности. Больших вам тиражей, благополучия и процветания, успехов в вашей многотрудной и такой необходимой для читателя работе!



С искренним уважением,

художественный руководитель,
лауреат Государственных премий России,
народный артист СССР
Ю.М.Соломин

Закончился очередной театральный сезон. Для одних коллективов он был успешным, для других не очень, но пока деятели сцены не слишком почувствовали на себе кризис.

МИНИСТРЫ УХОДЯТ, ТЕАТР ОСТАЕТСЯ

Закончился очередной театральный сезон. Для одних коллективов он был успешным, для других не очень, но пока деятели сцены не слишком почувствовали на себе кризис.

Правда, ушли какие-то надбавки, в некоторых местах актерам перестали платить за квалификацию, сократили слишком большие отпуска (до 50 дней), снизили цены на дорогие билеты, а так мало что изменилось и даже количество премьер осталось прежним. Наверное, желанный баланс сохраняется за счет прежних накоплений, а может, не слишком дорогое производство позволяет театрам держать установленную планку… К тому же случилось то, о чем мечтали главные режиссеры: актеры вновь большую часть времени проводят в театрах, так как в кино наступила длинная, затяжная пауза. Малый театр в этом смысле всегда был исключением, здесь никогда никуда не торопились и всегда думали об имидже собственного коллектива. Пример всем подавал и подает худрук Юрий Соломин, который при своей популярности мог бы не сходить с телеэкранов, а он днюет и ночует в театре да еще ведет курс в Щепкинском училище. Соломин уделил для беседы полчаса за счет своего обеда.

– Чем для вас был примечателен прошедший сезон?

– Скажу так: сезон прошел неплохо, мы выпустили три спектакля – «Касатку», «Безумного Генриха» и «Дети солнца», который пользуется у зрителей колоссальным успехом, и, наверное, могли бы похвастаться «Кабалой святош» Булгакова, но… Ведь никогда нельзя заранее предугадать, что может помешать, так и тут: сдвинувшийся график гастролей потянул за собой массу производственных проблем.

– Для зрителей это будет сюрприз – увидят вас в роли Мольера.

– Уж не знаю, какой: плохой или хороший, но пытаюсь по мере сил и отпущенного мне таланта освоить эту сложнейшую роль. Надеюсь также, что июньские гастроли в Петербурге на сцене БДТ пройдут успешно, после чего их коллектив выступит у нас в сентябре.

– Конкуренции с «Кабалой святош» в Театре Сатиры не боитесь?

– Бояться? Зачем? У них своя трактовка пьесы, у нас своя, к тому же манера игры совершенно разная. Сказать, чтобы я паниковал – этого нет. Ну, тема власти и так прописана в пьесе, чего ее играть, а вот тема человека, затравленного жизнью, меня сильно волнует. Взять хотя бы последний монолог Мольера, где он говорит, что лизал шпоры высокочтимых вельмож, только бы ему разрешили делать то, что хочется. Ведь мы тоже часто обманываем и улыбаемся, не желая того. И я бы некоторым руки не подавал, но обстоятельства заставляют… Жена ругает меня, будто я игнорирую высокие приемы, и даже выталкивает из дома, чтобы только пошел, но я заранее знаю, что там будет. Конечно, я не Мольер, но в психологии людей разбираюсь хорошо.

– Будь по-другому, вы не смогли бы столько лет руководить Малым театром.

– На эту должность очень многие положили глаз, ведь когда лев стареет – его начинают травить. И вообще все эти разговоры о новой смене руководителей, которые будут работать лучше предыдущих, меня бесят, не потому, что я старый, просто уверен: не будь рядом со мной на сцене великих стариков – я бы никогда не стал тем, кем являюсь. Я также не понимаю, когда некоторые критики пишут, что русский психологический театр устарел, отстал от Европы. Да помилуйте, когда мы с гастролями выезжаем за рубеж, там нас носят на руках, потому что наши актеры играют сердцем, о чем давно забыли на Западе.

– Скажите, вы часто читаете театральную прессу?

– Постоянно, и не могу сказать, что она приводит меня в восторг. К примеру, нашелся всего лишь один критик, который разгромил «Железную маску», то бишь «Золотую маску». Как и он, я тоже был возмущен, когда прочел в газете злобную рецензию на спектакль БДТ «Дядюшкин сон», где размазали не только режиссера Темура Чхеидзе, но и Алису Фрейндлих, Олега Басилашвили, после чего он получил приз за лучшую мужскую роль. Разве так можно? Я знаю эту группку критиков, топчущих все, что им не нравится. Эта группка не принимает МХАТ Татьяны Дорониной, его просто нет на театральной карте Москвы, а теперь добрались и до Алисы Фрейндлих, выдающейся актрисы нашей современности. То же могу сказать и об Олеге Басилашвили. Он не просто замечательный актер и человек, но и борец. Когда Олег Валерианович заседал в Думе, мы вместе с ним выбивали два процента из госбюджета на культуру, и уже тогда я понял, что никакие препятствия не помешают ему достигнуть своей цели. Или в прошлом году обругали фоменковскую «Бесприданницу», камня на камне не оставили, а после включили в афишу лучших спектаклей «Золотой маски». И это называется свободная пресса? Да креста на них нет, что хотят, то и воротят.

Мы так много нарубили дров и так много сучков с деревьев отпилили, что не надо пилить последний, ибо предпоследним было образование. Спрашивается, почему не посоветовались с Академией образования, когда утверждали единый государственный экзамен. Я знаю многих ректоров, которые выступают против этого нововведения, но власть не обращает внимания ни на них, ни на протесты родителей…
У меня ведь тоже был выбор: покинуть Малый театр и стать только министром культуры или продолжать играть на сцене. Я предпочел совместительство, хотя было несказанно трудно, но ведь министры приходят и уходят, а театр остается.

– Что бы вы могли пожелать газете «Трибуна» в канун ее юбилея?

– Быть той трибуной, с которой, как говорил Гоголь, можно много миру сказать добра. Пока ваша газета выдерживает высокий тон журналистики, не допускает на своих страницах желтизны, поэтому за завтраком я не боюсь ее читать, зная, что она не испортит мне аппетит.

Любовь ЛЕБЕДИНА
«Трибуна», 2 июля 2009 года

Спектаклем «Любовный круг», поставленным по пьесе Сомерсета Моэма, завершаются гастроли в Петербурге столичного Малого театра. В этой постановке играет одна из самых талантливых и красивых актрис отечественного театра – Элина Быстрицкая.

ЭЛИНА БЫСТРИЦКАЯ ЛЮБИТ МАЛЫЙ ТЕАТР БОЛЬШЕ ВСЕГО НА СВЕТЕ

Спектаклем «Любовный круг», поставленным по пьесе Сомерсета Моэма, завершаются гастроли в Петербурге столичного Малого театра. В этой постановке играет одна из самых талантливых и красивых актрис отечественного театра – Элина Быстрицкая.

Корреспондент «Вечернего Петербурга» встретилась с Элиной Авраамовной в гримерной Зинаиды Шарко в БДТ, где она расположилась на время гастролей.

- Элина Авраамовна, известно, что однажды вас чуть не исключили из театрального института за драку...

- Это была неприятная история, студент второго курса свистнул мне в ухо какой-то свистулькой. Я должна была читать стихи о Ленине на ленинском вечере и сосредоточенно повторяла текст, чтобы прочитать и получить одобрение педагога на выступление в концерте. И вдруг этот чудовищный свист в ухо! А я привыкла давать сдачи, вот и ударила его так, что он отлетел. Я с детства дралась как мальчишка. Я ведь прошла войну и должна была уметь постоять за себя. Это было 21 января, а в марте созвали комсомольское собрание с выступлениями и обвинениями. Собрание постановило исключить меня из комсомола и просить дирекцию исключить из института. Но меня ниоткуда не исключили, только райком комсомола сделал выговор.

- Есть уже почти легендарная кинематографическая история о том, что любовные сцены в «Неоконченной повести» вы играли без Бондарчука из-за какого-то конфликта...

- Это все правда, но мне не хочется повторяться, потому что противно. Он действительно сказал мне глупость, и я расстроилась. Я ведь была неопытная, а он уже был народный артист. Но на этой картине была замечательная группа во главе с Фридрихом Эрмлером и Семеном Деревенским, вторым режиссером. И Эрмлер сказал: «Ну давайте будем снимать ее крупно», и, может быть, моих крупных планов в фильме было бы меньше, если б не этот случай.

- Почему вашей мечтой был именно Малый театр?

- Будучи студенткой, я видела четыре спектакля Малого театра в Киеве, где тогда училась, и была совершенно очарована. Мне очень понравились речь, голоса, режиссура, и я подумала: вот это предел мечтаний! Прошли годы, и после выхода фильма «Тихий Дон» я рискнула пойти в Малый - попроситься. Полтора года я была на договоре, а потом художественный совет во главе с Яблочкиной принял меня в театр. И я до сих пор люблю Малый театр больше всего на свете. Должна сказать, что, видимо, это свойство моей натуры - добиваться до последнего того, что я хочу, но не любыми методами, а только по чести. А если не получается - значит, это не мое и надо отойти.

- Но у вас всегда получалось! Так было с ролью Аксиньи в «Тихом Доне», вы ведь мечтали о ней со студенчества...

- В институте я пробовала сыграть отрывок, но мой педагог сказал, что мне надо играть шиллеровских героинь. А у меня заноза осталась, я знала, что могу сыграть Аксинью. Потому что в войну я жила среди казаков и знала, что такое казачки.

- Что вас радует сегодня?

- Меня радует каждый выход на сцену. У меня есть близкие хорошие друзья, есть маленькая подружка - собачка, я ее привезла в Петербург, потому что не на кого было оставить. У меня есть родственники, которых я люблю. Я не считаю, что у меня нет радостей, нет, я не грущу, мне интересно жить. Сейчас я осваиваю компьютер, мне хочется знать, что в мире делается.

Автор: Виктория Аминова
«Вечерний Петербург», 2 июля 2009 г.

2 июля – день рождения заслуженного артиста России Сергея Леонидовича Тезова. Поздравляем Сергея Леонидовича и желаем ему крепкого здоровья, благополучия и новых творческих предложений!

1 июля спектаклем «Любовный круг» С.Моэма на гастролях в Санкт-Петербурге Малый театр завершает 253-й сезон.

Сбор труппы состоится 4 сентября в 11:00.

Открытие 254-го сезона назначено на 7 октября. На основной сцене пойдет комедия А.С.Грибоедова «Горе от ума», на сцене филиала комедия Э.Скриба и Е.Легуве «Тайны Мадридского двора».

«Памяти Бориса Ивановича Равенских»

Ион Друце СУДЬБА


В работе Бориса Ивановича Равенских было что-то от деревенского парня-самоучки, впервые осваивающего профессию и стремящегося во что бы то ни стало достичь совершенства.

«Памяти Бориса Ивановича Равенских»

Ион Друце СУДЬБА

В работе Бориса Ивановича Равенских было что-то от деревенского парня-самоучки, впервые осваивающего профессию и стремящегося во что бы то ни стало достичь совершенства. Работа над нашим «Возвращением на круги своя» длилась около двух лет. Великому Ильинскому было под восемьдесят, и он потерял зрение. Освоить в таком возрасте такую роль было подвигом уже само по себе. Но задача была – совершенство, и шлифовались каждая реплика, каждый жест.

Генеральная прошла весной семьдесят восьмого. Стояла ранняя теплая весна. Спектакль был захватывающим. Над Ильинским, в роли Толстого, висел нимб. Поздравив всех, я спокойно уехал в Юрмалу с очередным замыслом, но неделю спустя, получил от Бориса Ивановича телеграмму: «Срочно приезжай. В театре буза».

Борис Иванович обожал схватки. Его вечно взлохмаченная шевелюра, горящие глаза и расстегнутая куртка говорили о том, что он только что с поля боя. Переговорив с вами, он непременно вернется туда. Иной раз казалось – вне этих сражений он не мыслит себя в искусстве. Он искал предлоги для гигантских, вселенских столкновений, ну а Малый театр в этом смысле был для него подарком судьбы. Ибо невозможно представить себе двух более несовместимых творческих организаций. Малый театр, с его пристрастием к сытой, покойной жизни, и Борис Равенских – художник-бунтовщик, возмутитель спокойствия по самой сути своего дарования.

Худсовет проходил на втором этаже Малого театра. Страстная неделя, Великая Пятница, день Распятия Спасителя. Атмосфера была соответственной. Вел худсовет Михаил Иванович Царев, личный недруг Ильинского, с которым они поссорились, по слухам, еще до революции. Будучи искусным дипломатом, Царев вел заседание осторожно, непредвзято, но те, которым он предоставлял слово, не оставляли камня на камне от нашего детища: эмигрантская вылазка, толстовство в чистом виде, попытка христианской проповеди, против которой наша родная коммунистическая партия… и так далее.

Мы сидели рядом: Ильинский, Равенских и я, но мне казалось, что мы не сидим, а стоим прижатые к стене и в нас летят булыжники. Но казнь длилась слишком уж долго, и я как-то неожиданно для самого себя спросил:
– Михаил Иванович, а вы-то сами — ЗА или ПРОТИВ спектакля?
– Худсовет замер. Спросить патриарха во время каждения – это было неслыханным для Малого театра. Чистое святотатство.
– Я-то? Переспросил Михаил Иванович.
– Вы. Именно вы.
– Я… конечно… за...
– Художник в нем победил дипломата, что случалось крайне редко. Стена за нашей спиной рухнула. Спектакль приняли. Наша победоносная тройка спускалась со второго этажа. Вдруг посреди пролета Борис Иванович, раскинув руки в стороны, остановил наше шествие и тихо, восхищенно прошептал:
– Реплика была у-бий-ствен-ной!!!
– Он был фанатиком театра. Для него реплика, конфликт, напряжение – истинно божьи дары. Особое место отводилось Слову как главной движущей силе театрального действия. Думается, в этом была суть его яркого, неповторимого таланта.

– К сожалению, в те времена, да, пожалуй, еще и сегодня, место режиссера располагалось где-то между молотом и наковальней. Чтобы состояться, нужно было в равной степени угодить и низам, и верхам. Как говаривал Товстоногов, один спектакль для себя, другой – для них. Подарив низам живого Толстого, нужно было поработать на них.

Будучи поклонником масштабных полотен, Борис Иванович решил начать с «Целины» Брежнева. Предстояло перебраться из Ясной Поляны в Днепропетровск, чтобы поднять бесцветное брежневское словоблудие до уровня толстовских эпопей.

Задача была изначально невыполнимой. Промучившись какое-то время, Борис Иванович рухнул в подъезде своего дома с брежневским сочинением в кармане куртки.

Мудрая старина обычно обозначала самые непостижимые события одним словом «судьба». Повторим и мы за ними – судьба.

Ион Друцэ
Москва, апрель, 2004
И надо же! Опять Великая Пятница!

«Дети солнца» М. Горького в Малом театре

ПЕРЕД ГРОЗОЙ

«Дети солнца» М. Горького в Малом театре

Есть своя логика в том, что на постановку этой пьесы дирекция «Дома Щепкина» пригласила Адольфа Шапиро. Так как творческие позиции старейшего драматического коллектива столицы и Шапиро во многом схожи. Оба исповедуют принципы традиционного психологического театра. Оба с симпатией относятся к классике. Особенно — к отечественной.

Правда, в Малом с некоторых пор предпочитают (за редким исключением) средствами театра деликатно «иллюстрировать» классическое произведение. А Адольф Шапиро при всем уважении к автору неизменно выпускает собственные оригинальные версии хрестоматийных, зачитанных зачастую едва ли не до дыр текстов.

В том числе: и пьес М. Горького, к которым обращался неоднократно. В одной только афише Театра под руководством О. П. Табакова по сей день значатся и «Последние», и «На дне».

Почитаемо литературное наследие М. Горького актерами и режиссерами Малого. Не случайно же, в разные годы здесь шли «Варвары» с Николаем Анненковым - Черкуном и Еленой Гоголевой - Надеждой Монаховой (постановка Ильи Судакова и Константина Зубова, 1941), спектакли Бориса Бабочкина — «Дачники» (1964), «Достигаев и другие» (1971) и «Фальшивая монета» (1972) с участием самого Бабочкина, Элины Быстрицкой, Руфины Нифонтовой, Никиты Подгорного и других мастеров Малого театра. А также — «Фома Гордеев» (1981) с Василием Бочкаревым в центральной роли и «Зыковы» (1985) с Леонидом Марковым и Юрием Каюровым - Антипой и Натальей Вилькиной - Софьей в режиссуре соответственно Бориса Львова-Анохина и Леонида Хейфеца.

«Дети солнца» (кстати, давно вообще не игравшиеся в Москве и, наверняка, знакомые любителям искусства в основном по телевизионному фильму Леонида Пчелкина, где снимались Иннокентий Смоктуновский, Алла Демидова, Богдан Ступка и др., впрочем, возможно, кто-нибудь и вспомнит одноименный спектакль Театра имени А. С. Пушкина) появляются в афише Малого театра впервые. И, надо заметить, очень вовремя.

Все-таки нынешний исторический период не менее сложен, противоречив и взрывоопасен, чем 1905 год, когда была написана пьеса. К тому же, в «Детях солнца» едва ли не ведущей является и сегодня животрепещущая тема распада человеческих связей. И, конечно, ясно различимо то, что А. П. Чехов назвал «звуком лопнувшей струны», предвещающим серьезные потрясения.

Смутная тревога ощущается нами и на протяжении всего спектакля Малого театра. С самого его начала. Стоит только взглянуть на отделяющее сцену от зала прозрачное белоснежное полотнище с изображением, невольно наводящего на грустные мысли о внезапно разладившейся жизни сломанного дерева. Предгрозовое настроение акцентирует и колокольный звон, который периодически раздается откуда-то с колосников (звуковую партитуру «Детей солнца» разработал Григорий Гоберник, написавший также музыку к спектаклю). Холодно и неуютно и игровое пространство, напоминающее научную лабораторию, и это естественно, если учесть, что герой «Детей солнца», Павел Федорович Протасов — ученый-химик (сценография Владимира Ковальчука). Вдобавок с первых минут спектакля нашему взору открывается огромная кирпичная задняя стена (на ней то и дело проецируются выдержки из пьесы, дающие названия очередному эпизоду спектакля). Она и вовсе создает впечатление некоего жизненного тупика, в котором оказались персонажи «Детей солнца» — существа одинокие, в большинстве своем интеллигентные, тонкие, и поэтому, увы, бессильные перед властью обрушившихся на них жестоких обстоятельств.

А еще — у каждого из них своя боль. Так, жена Протасова, Елена Николаевна (Светлана Аманова) страдает от невнимания мужа. Сестра Павла Федоровича, Лиза (Людмила Титова) — от раздирающих ее душу мрачных предчувствий. Ветеринар Борис Чепурной (Виктор Низовой) — от безответной любви к Лизе. Мелания Николаевна (Евгения Глушенко) — от осознания нелепости, с которой она выражает свои искренние чувства к Протасову, но по-другому эта женщина не может, и, видимо, не умеет. Старая нянька Антоновна (Людмила Полякова) — оттого, что на ее глазах рушатся судьбы тех, кто ей дорог, кого она пытается подбодрить хотя бы добрым словом.

Иногда кажется, что лишь стараниями Антоновны и держится дом Протасова (Василий Бочкарев) — отчаянного идеалиста, этакого большого ребенка, до самозабвения увлеченного занимательными экспериментами, не позволяющими замечать, что происходит вокруг. Ни разлада в собственной семье, ни нарастающей агрессии со стороны слесаря Егора (Александр Коршунов) и примкнувшей к нему компании мастеровых, которых он, несмотря ни на что, старается усовестить, не переходя на грубость.

Однако обращенный к погромщикам монолог о необходимости всегда оставаться людьми, не забывая о своей истинной, светлой, «солнечной» сущности, Протасов-Бочкарев произносит на авансцене при зажженном в зрительном зале свете. Как откровенный, чрезвычайно эмоциональный, социально «заряженный» апарт, прямо скажем, не слишком-то «вписывающийся» в эстетику нынешнего Малого театра. Но, думается, что ради подобного момента Адольф Шапиро и поставил свой спектакль. Ведь к призыву Протасова было бы полезно прислушаться и нам.

Майя Фолкинштейн
«Современная драматургия» №2 за 2009 год

24-25 июня состоялась встреча художественного руководителя Малого театра Ю.М.Соломина и директора-распорядителя Г.В.Аничкина с художественным руководителем Хельсинского городского театра (Helsingin Kaupunginteatterin) Аско Саркола (Asko Sarkola).

В ПРЕДДВЕРИИ ГАСТРОЛЕЙ

24-25 июня состоялась встреча художественного руководителя Малого театра Ю.М.Соломина и директора-распорядителя Г.В.Аничкина с художественным руководителем Хельсинского городского театра (Helsingin Kaupunginteatterin) Аско Саркола (Asko Sarkola).

Были обсуждены вопросы об обменных гастролях, приуроченных к празднованию 150-летия А.П.Чехова. Малый театр покажет в Хельсинки в первых числах февраля 2010 года спектакль «Чайка» А.П.Чехова, а Хельсинский городской театр привезет в Москву в середине марта чеховского «Иванова».

В репертуаре Хельсинского городского тетра помимо драматических спектаклей есть и стремительные мюзиклы. Гостеприимные хозяева показали на своей сцене мюзикл «HIGH SCHOOL MUSICAL 2».

Стороны договорились о долгосрочной и взаимовыгодной дружбе и сотрудничестве.

«Памяти Бориса Ивановича Равенских»

Татьяна Забозлаева КРАСНАЯ НИТЬ

В жизни каждого пишущего человека, я убеждена, есть тема, которая так или иначе пронизывает все его раздумья. Красной нитью проходит через годы и десятилетия. У меня такая ниточка связана с творчеством режиссера [RavenskihB">Б.И. Равенских.

«Памяти Бориса Ивановича Равенских»

Татьяна Забозлаева КРАСНАЯ НИТЬ



В жизни каждого пишущего человека, я убеждена, есть тема, которая так или иначе пронизывает все его раздумья. Красной нитью проходит через годы и десятилетия. У меня такая ниточка связана с творчеством режиссера Б.И. Равенских.

Когда я была первоклассницей, на экраны вышел нестареющий фильм «Свадьба с приданым», поставленный по знаменитому спектаклю Равенских в Московском театре Cатиры. У нас дома тогда появилась маленькая пластинка с куплетами Курочкина – персонажа фильма и спектакля. Эти куплеты я крутила с утра до вечера на синем заводном патефоне. А в промежутках тишины пела сама: «Хвастать, милая, не стану, про костюм, что в праздник сшил».

Через несколько лет увидела в кино фильм-спектакль Малого театра «Иван Рыбаков». И опять – шок. При этом я не знала, что оба спектакля поставил один человек, да и о профессии режиссера имела весьма скудное представление. Уже будучи первокурсницей театрального института, я попала на спектакли гастролировавшего в Ленинграде Московского театра имени Пушкина. «День рождения Терезы», а затем «Романьола» меня потрясли. Я уже знала, что низенький человек, который выходит после спектакля на сцену вместе с актерами и, более того, обращается прямо в зрительный зал, рассказывает о своем замысле, делится планами, – это Борис Иванович Равенских. Личность в известном смысле легендарная.

Он, петербуржец по рождению, был выбран великим режиссером В.Э. Мейерхольдом среди воспитанников ленинградского театрального института и увезен в Москву. Три года с мастером, который полагал, что режиссер обязан уметь все и вся, например в новогоднюю ночь в советской Москве достать букет роз или в шесть утра бутылку шампанского, была нелегкой школой выживания. А потом арест учителя, месяцы скитаний по лесам, по чужим дачам, дабы не подписать донос, не отречься от Мейерхольда и вообще не сгинуть вместе с ним. Потом война, фронтовые бригады, служба в Московском театре имени Станиславского… Первую самостоятельную постановку Равенских осуществил только в тридцать шесть лет. Первый триумф – толстовская «Власть Тьмы» в Малом театре, в конце 1950-х шумевшая по всей Европе – в сорок четыре года, когда у других творчество катится к закату. У него только восход.

Равенских считался потрясателем устоев. Всегда без галстука, в какой-то трикотажной маечке и в куртке, он словно перескакивал через десятилетия, предрекая облик современного режиссера. Рядом с «фрачными» Охлопковым, Рубеном Симоновым, Завадским – тогдашними московскими китами, он выглядел, пожалуй, странновато. Впрочем, «поперечность» его, видимо, в первую очередь и привлекала. Моим дебютом в журнале «Театр» в 1969 году стал очерк о творчестве Бориса Равенских. Через год мы познакомились. И десять лет, последние десять лет его жизни, мы были друзьями и единомышленниками. И даже скажу сильнее: мы были заговорщиками в искусстве, имели свои тайны, своих друзей и врагов. Репетиции спектаклей «Драматическая песня» с Алексеем Локтевым, «Царь Федор Иоаннович» с Иннокентием Смоктуновским, «Возвращение на круги своя» с Игорем Ильинским проходили на моих глазах. Их невозможно было записать. Фейерверк остроумия, неожиданные подсказы актерам, повторение эпизодов до изнеможения, до вызова «скорой». Я до сих пор убеждена: творчество – это адское напряжение сил, нечеловеческое страдание и пронзающая сердце боль. Творчество – самосгорание на костре сжигающей тебя, как язык пламени, идеи.

Равенских был человеком идеи. Он с какой-то упрямой дерзновенностью первопроходца обожествлял родину свою, Россию. Ее природу, прежде всего, страстность русских характеров, ни в чем не ведающих половинок, предельность проявлений в добре и зле. Песни родины, пейзаж родины – это была особая тема в спектаклях Равенских, свой сюжет без начала и конца, который развивался из спектакля в спектакль, иногда совершенно независимо от драматургической фабулы пьесы, как развернутое лирическое отступление автора.

Равенских был не просто режиссером. Он был именно автором, создателем, драматургом. Драматургом и режиссером в одном лице. В идеале он готов был и сам сыграть все роли в спектакле. Человек, умевший преобразовывать все вокруг себя в некое подобие кипучей бездны мироздания, где никогда не бывает покоя, где непрерывен процесс изменения и преображения.

Я написала свою книгу о Равенских в 1985 году. Но тогда она не была опубликована. Первая попытка была сделана десять лет спустя. За эти годы что-то ушло: все мои рассуждения о советской драматургии я выбросила – они безвозвратно устарели. Зато появились новые темы. В чести стали подробности личной жизни – я написала целый вводный биографический кусок. К 85-летию режиссера двухтомник «Театр Бориса Равенских» увидел свет благодаря финансовой поддержке его ученика Владимира Гусинского.

Двадцать лет минуло со дня внезапной кончины Равенских. Страна его, Россия, изменилась за эти годы до неузнаваемости. Но имя Бориса Ивановича Равенских остается в ряду имен великой русской культуры, которую нельзя ни забыть, ни растоптать. Ибо, говоря словами Блока, культура «есть лишь мыслимая линия, лишь звучащая – не осязаемая. Она есть ритм. Кому угодно иметь уши и глаза, тот может услышать и увидеть…».

Татьяна Забозлаева, иcкусствовед

Опубликовано в буклете «Вспоминая режиссера Бориса Равенских», посвященном вечеру памяти Б.И. Равенских в Доме Актера 27 апреля 2004 года и премьере фильма «Драматическая песня» на канале «Культура» 11 января 2004 года.

Благодарим Галину Борисовну Ровенских за предоставленный материал