18.11.2008
Подробнее
АКТЁРЫ, ЗАНЯТЫЕ В СПЕКТАКЛЯХ С 18 ПО 23 НОЯБРЯ 2008 ГОДА
АКТЁРЫ, ЗАНЯТЫЕ В СПЕКТАКЛЯХ С 18 ПО 23 НОЯБРЯ 2008 ГОДА
АКТЁРЫ, ЗАНЯТЫЕ В СПЕКТАКЛЯХ С 18 ПО 23 НОЯБРЯ 2008 ГОДА
18 ноября, основная сцена, «Царь Иоанн Грозный»: А.И.Охлупина, Е.О.Дмитриева, И.В.Тельпугова, Я.П.Барышев, Г.В.Подгородинский, В.А.Коняев, В.В.Петров, Б.В.Клюев, А.Ю.Ермаков, К.В.Дёмин, В.Г.Богин, А.В.Коршунов, С.А.Вещев, Ю.Б.Ильин, И.С.Григорьев, А.К.Вахтеров, П.Д.Складчиков, О.С.Мартьянов, А.Н.Анохин.
19 ноября, основная сцена, «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский»: Т.Н.Лебедева, Н.Н.Верещенко, Г.В.Подгородинский, Б.Г.Невзоров, В.В.Петров, В.А.Сафронов, В.Г.Богин, С.А.Вещев, Д.Д.Кознов, С.А.Кагаков, В.А.Дубровский, Ю.Б.Ильин, А.К.Вахтеров, С.И.Видинеев, М.Н.Хрусталёв, В.А.Андрианов, В.В.Дахненко, Г.Н.Скряпкин, Е.В.Арановский, П.С.Жихарев, П.В.Абрамов
20 ноября, основная сцена, «Не было ни гроша, да вдруг алтын»: Г.Г.Микшун, А.И.Охлупина, К.Е.Блохина, О.А.Чуваева, Т.И.Короткова, И.А.Жерякова, А.Е.Иванова, М.И.Фомина, Л.С.Аникеева, Т.Н.Рыжова, А.М.Жарова, Е.А.Кулешова, Липина, Э.Е.Марцевич, А.В.Вершинин, Г.Д.Сергеев, В.В.Дахненко, В.Г.Богин, Д.Д.Кознов, Г.Ю.Оболенский, А.Т.Манке, Г.Скряпкин, А.Н.Анохин, Малец, В.А.Ильичев, Грищенков Артем.
21 ноября, основная сцена, «Ревизор»: Л.П.Полякова, И.В.Иванова, К.Е.Блохина, Л.А.Суворкина, А.М.Жарова, Л.С.Аникеева, О.Н.Абрамова, А.С.Потапов, Э.Е.Марцевич, Б.Г.Невзоров, А.В.Клюквин, А.Ю.Ермаков В.В.Бунаков, С.А.Кагаков, Д.Н.Солодовник, В.А.Низовой, В.Б.Носик, Ю.Б.Ильин, А.М.Торопов, А.Ю.Белый, В.А.Андрианов, С.И.Видинеев, В.А.Ильичев, Е.В.Арановский, В.В.Петров, А.Т.Манке, А.Н.Анохин, Ф.Э.Марцевич, Е.В.Куршинский, М.Н.Хрусталев
22 ноября, основная сцена, «Горе от ума»: О.В.Молочная, И.В.Иванова, Э.А.Быстрицкая, Е.М.Солодова, Л.Г.Кичанова, Н.Л.Боронина, А.М.Жарова, Т.И.Короткова, И.В.Тельпугова, Н.Н.Верещенко, Т.А.Еремеева, А.И.Охлупина, О.Л.Пашкова, Ю.М.Соломин, А.В.Вершинин, Г.В.Подгородинский, В.А.Низовой, А.М.Торопов, Д.Д.Кознов, В.А.Дубровский, С.А.Вещев, В.В.Дахненко, Д.Н.Зеничев, Г.Д.Сергеев, П.С.Жихарев, М.Г.Фоменко, Д.Н.Солодовник
23 ноября, основная сцена, утро, «Сказка о Царе Салтане»: Н.Н.Верещенко, И.В.Тельпугова, Т.Н.Рыжова, Л.Г.Кичанова, К.Е.Блохина, ст.Хорошилова, В.А.Коняев, В.Г.Зотов, А.Е.Фаддеев, В.А.Низовой, В.В.Дахненко, Д.Н.Солодовник, Г.Н.Скряпкин, Д.Н.Курочка, Е.В.Арановский
23 ноября, основная сцена, «На всякого мудреца довольно простоты»: Л.Г.Кичанова, И.В.Муравьёва, Э.А.Быстрицкая, О.А.Чуваева, О.Л.Пашкова, Г.Г.Микшун, Н.П.Швец, А.М.Жарова, А.В.Вершинин, А.С.Потапов, Б.В.Клюев, А.В.Клюквин, В.Зотов, А.Ю.Ермаков, А.Анохин, А.Т.Манке, Е.Куршинский.
18 ноября, сцена на Б.Ордынке, «Тайны мадридского двора»: Н.Н.Верещенко, О.Л.Пашкова, Е.Г.Харитонова, Г.Г.Микшун, Н.П.Швец, О.Н.Абрамова, А.Е.Иванова, О.Г.Жевакина, И.А.Жерякова, О.В.Молочная, В.И.Езепов, А.В.Вершинин, В.А.Низовой, А.Р.Хомятов, В.Г.Зотов, П.В.Абрамов, С.В.Потапов, В.А.Андрианов, Е.В.Арановский, Ф.Э.Марцевич, Д.А.Марин, П.С.Жихарев, М.Г.Фоменко, Малец
19 ноября, сцена на Б.Ордынке, «Любовный круг»: Э.А.Быстрицкая, В.В.Андреева, В.И.Бочкарев, А.В.Вершинин, Б.В.Клюев, В.Г.Зотов, П.Д.Складчиков
20 ноября, сцена на Б.Ордынке, «Свадьба, свадьба, свадьба» («Предложение» и «Медведь»): Е.Г.Харитонова, О.Г.Жевакина, Л.Г.Кичанова, О.Н.Абрамова, Н.П.Швец, З.Е.Андреева, А.С.Потапов, Г.В.Подгородинский, В.А.Низовой, А.К.Вахтеров, В.А.Андрианов, И.С.Григорьев, П.С.Жихарев
21 ноября, сцена на Б.Ордынке, «Бедность не порок»: Т.Н.Лебедева, Л.А.Милюзина, И.А.Жерякова, Е.О.Порубель, О.Г.Жевакина, З.Е.Андреева, А.Е.Иванова, Д.Д.Кознов, А.В.Коршунов, К.В.Демин, Г.Н.Скряпкин, Д.Н.Курочка, С.В.Потапов, Т.С.Каратаев, А.Е.Дривень, Г.О.Вавилов, М.А.Мартьянов
22 ноября, сцена на Б.Ордынке, «Волки и овцы» : Л.П.Полякова, Л.В.Титова, Е.Г.Глушенко, Т.П.Панкова, А.В.Коршунов, Э.Е.Марцевич, В.И.Езепов, Я.П.Барышев, Ю.Б.Ильин, А.Е.Фаддеев, В.Б.Носик, А.Н.Анохин
23 ноября, сцена на Б.Ордынке, утро, «Снежная Королева»: В.В.Андреева, О.А.Чуваева, Л.В.Юдина, Н.П.Швец, Е.О.Дмитриева, Л.А.Пашкова, Е.М.Базарова, К.В.Демин, С.А.Коршунов, В.К.Бабятинский, А.Н.Анохин, Ф.Э.Марцевич, С.С.Еремеев, П.В.Абрамов, М.Н.Хрусталев, В.А.Андрианов
23 ноября, сцена на Б.Ордынке, вечер «Свои люди – сочтёмся!»: Л.П.Полякова, И.А.Жерякова, И.Г.Рахвалова, К.Е.Блохина, В.В.Петров, А.Р.Хомятов, В.Б.Носик, Д.Н.Солодовник
18 ноября, основная сцена, «Царь Иоанн Грозный»: А.И.Охлупина, Е.О.Дмитриева, И.В.Тельпугова, Я.П.Барышев, Г.В.Подгородинский, В.А.Коняев, В.В.Петров, Б.В.Клюев, А.Ю.Ермаков, К.В.Дёмин, В.Г.Богин, А.В.Коршунов, С.А.Вещев, Ю.Б.Ильин, И.С.Григорьев, А.К.Вахтеров, П.Д.Складчиков, О.С.Мартьянов, А.Н.Анохин.
19 ноября, основная сцена, «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский»: Т.Н.Лебедева, Н.Н.Верещенко, Г.В.Подгородинский, Б.Г.Невзоров, В.В.Петров, В.А.Сафронов, В.Г.Богин, С.А.Вещев, Д.Д.Кознов, С.А.Кагаков, В.А.Дубровский, Ю.Б.Ильин, А.К.Вахтеров, С.И.Видинеев, М.Н.Хрусталёв, В.А.Андрианов, В.В.Дахненко, Г.Н.Скряпкин, Е.В.Арановский, П.С.Жихарев, П.В.Абрамов
20 ноября, основная сцена, «Не было ни гроша, да вдруг алтын»: Г.Г.Микшун, А.И.Охлупина, К.Е.Блохина, О.А.Чуваева, Т.И.Короткова, И.А.Жерякова, А.Е.Иванова, М.И.Фомина, Л.С.Аникеева, Т.Н.Рыжова, А.М.Жарова, Е.А.Кулешова, Липина, Э.Е.Марцевич, А.В.Вершинин, Г.Д.Сергеев, В.В.Дахненко, В.Г.Богин, Д.Д.Кознов, Г.Ю.Оболенский, А.Т.Манке, Г.Скряпкин, А.Н.Анохин, Малец, В.А.Ильичев, Грищенков Артем.
21 ноября, основная сцена, «Ревизор»: Л.П.Полякова, И.В.Иванова, К.Е.Блохина, Л.А.Суворкина, А.М.Жарова, Л.С.Аникеева, О.Н.Абрамова, А.С.Потапов, Э.Е.Марцевич, Б.Г.Невзоров, А.В.Клюквин, А.Ю.Ермаков В.В.Бунаков, С.А.Кагаков, Д.Н.Солодовник, В.А.Низовой, В.Б.Носик, Ю.Б.Ильин, А.М.Торопов, А.Ю.Белый, В.А.Андрианов, С.И.Видинеев, В.А.Ильичев, Е.В.Арановский, В.В.Петров, А.Т.Манке, А.Н.Анохин, Ф.Э.Марцевич, Е.В.Куршинский, М.Н.Хрусталев
22 ноября, основная сцена, «Горе от ума»: О.В.Молочная, И.В.Иванова, Э.А.Быстрицкая, Е.М.Солодова, Л.Г.Кичанова, Н.Л.Боронина, А.М.Жарова, Т.И.Короткова, И.В.Тельпугова, Н.Н.Верещенко, Т.А.Еремеева, А.И.Охлупина, О.Л.Пашкова, Ю.М.Соломин, А.В.Вершинин, Г.В.Подгородинский, В.А.Низовой, А.М.Торопов, Д.Д.Кознов, В.А.Дубровский, С.А.Вещев, В.В.Дахненко, Д.Н.Зеничев, Г.Д.Сергеев, П.С.Жихарев, М.Г.Фоменко, Д.Н.Солодовник
23 ноября, основная сцена, утро, «Сказка о Царе Салтане»: Н.Н.Верещенко, И.В.Тельпугова, Т.Н.Рыжова, Л.Г.Кичанова, К.Е.Блохина, ст.Хорошилова, В.А.Коняев, В.Г.Зотов, А.Е.Фаддеев, В.А.Низовой, В.В.Дахненко, Д.Н.Солодовник, Г.Н.Скряпкин, Д.Н.Курочка, Е.В.Арановский
23 ноября, основная сцена, «На всякого мудреца довольно простоты»: Л.Г.Кичанова, И.В.Муравьёва, Э.А.Быстрицкая, О.А.Чуваева, О.Л.Пашкова, Г.Г.Микшун, Н.П.Швец, А.М.Жарова, А.В.Вершинин, А.С.Потапов, Б.В.Клюев, А.В.Клюквин, В.Зотов, А.Ю.Ермаков, А.Анохин, А.Т.Манке, Е.Куршинский.
18 ноября, сцена на Б.Ордынке, «Тайны мадридского двора»: Н.Н.Верещенко, О.Л.Пашкова, Е.Г.Харитонова, Г.Г.Микшун, Н.П.Швец, О.Н.Абрамова, А.Е.Иванова, О.Г.Жевакина, И.А.Жерякова, О.В.Молочная, В.И.Езепов, А.В.Вершинин, В.А.Низовой, А.Р.Хомятов, В.Г.Зотов, П.В.Абрамов, С.В.Потапов, В.А.Андрианов, Е.В.Арановский, Ф.Э.Марцевич, Д.А.Марин, П.С.Жихарев, М.Г.Фоменко, Малец
19 ноября, сцена на Б.Ордынке, «Любовный круг»: Э.А.Быстрицкая, В.В.Андреева, В.И.Бочкарев, А.В.Вершинин, Б.В.Клюев, В.Г.Зотов, П.Д.Складчиков
20 ноября, сцена на Б.Ордынке, «Свадьба, свадьба, свадьба» («Предложение» и «Медведь»): Е.Г.Харитонова, О.Г.Жевакина, Л.Г.Кичанова, О.Н.Абрамова, Н.П.Швец, З.Е.Андреева, А.С.Потапов, Г.В.Подгородинский, В.А.Низовой, А.К.Вахтеров, В.А.Андрианов, И.С.Григорьев, П.С.Жихарев
21 ноября, сцена на Б.Ордынке, «Бедность не порок»: Т.Н.Лебедева, Л.А.Милюзина, И.А.Жерякова, Е.О.Порубель, О.Г.Жевакина, З.Е.Андреева, А.Е.Иванова, Д.Д.Кознов, А.В.Коршунов, К.В.Демин, Г.Н.Скряпкин, Д.Н.Курочка, С.В.Потапов, Т.С.Каратаев, А.Е.Дривень, Г.О.Вавилов, М.А.Мартьянов
22 ноября, сцена на Б.Ордынке, «Волки и овцы» : Л.П.Полякова, Л.В.Титова, Е.Г.Глушенко, Т.П.Панкова, А.В.Коршунов, Э.Е.Марцевич, В.И.Езепов, Я.П.Барышев, Ю.Б.Ильин, А.Е.Фаддеев, В.Б.Носик, А.Н.Анохин
23 ноября, сцена на Б.Ордынке, утро, «Снежная Королева»: В.В.Андреева, О.А.Чуваева, Л.В.Юдина, Н.П.Швец, Е.О.Дмитриева, Л.А.Пашкова, Е.М.Базарова, К.В.Демин, С.А.Коршунов, В.К.Бабятинский, А.Н.Анохин, Ф.Э.Марцевич, С.С.Еремеев, П.В.Абрамов, М.Н.Хрусталев, В.А.Андрианов
23 ноября, сцена на Б.Ордынке, вечер «Свои люди – сочтёмся!»: Л.П.Полякова, И.А.Жерякова, И.Г.Рахвалова, К.Е.Блохина, В.В.Петров, А.Р.Хомятов, В.Б.Носик, Д.Н.Солодовник
Подробнее
«Пресса о гастролях Малого театра» ТРАДИЦИОННЫЙ РУССКИЙ СТИЛЬ
«Пресса о гастролях Малого театра»
ТРАДИЦИОННЫЙ РУССКИЙ СТИЛЬ
Бессмертной комедией Гоголя «Ревизор» в минувшее воскресенье в Сочи открылись гастроли Московского государственного академического Малого театра
ТРАДИЦИОННЫЙ РУССКИЙ СТИЛЬ
Бессмертной комедией Гоголя «Ревизор» в минувшее воскресенье в Сочи открылись гастроли Московского государственного академического Малого театра
«Пресса о гастролях Малого театра»
ТРАДИЦИОННЫЙ РУССКИЙ СТИЛЬ
Бессмертной комедией Гоголя «Ревизор» в минувшее воскресенье в Сочи открылись гастроли Московского государственного академического Малого театра
ВПЕРВЫЕ В СОЧИ
Старейший театр России приехал на гастроли в ее летнюю столицу впервые. Об этом на пресс-конференции в Зимнем сообщил художественный руководитель Малого, народный артист СССР и лауреат государственных премий России Юрий Соломин. Рассказывая об истории коллектива, он напомнил, что первая труппа была создана при Московском университете в 1756 году, сразу после известного Указа императрицы Елизаветы Петровны: «Повелели мы ныне учредить Русский для представления комедий и трагедий театр...» А возглавил Вольный русский театр при университете известный поэт и драматург Михаил Херасков. Артистами стали учащиеся университетской гимназии.
На основе университетского позднее появился драматический Петровский театр, еще чуть позже – Императорский Московский. Слово «малый» сначала даже не писали с заглавной буквы. Оно объясняется размерами здания, которое было невелико по сравнению со стоящим по соседству Большим театром, предназначенным для балетных и оперных спектаклей. Но вскоре слова «Большой» и «Малый» стали именами собственными и ныне во всех странах мира звучат на русском языке.
Знаменитый писатель Иван Гончаров, обращаясь к драматургу Александру Островскому, писал: «Только после вас мы, русские, можем с гордостью сказать: «У нас есть свой русский, национальный театр. Он по справедливости должен называться «Театр Островского». Сегодня Островский и Малый театр – имена, неотделимые друг от друга. Великий драматург создал 48 пьес, и все они были поставлены в Малом. Островский писал их специально для Малого и обязательно сам читал актерам, проводил репетиции, определяя трактовку и характер исполнения. Еще при жизни Александра Николаевича Малый стали называть Домом Островского. Памятник великому драматургу установлен у входа в театр. И какие бы перемены ни происходили в театре и в обществе, пьесы Островского сохраняли и сохраняют в Малом ведущее положение. В Сочи прославленный коллектив привез спектакль «На всякого мудреца довольно простоты». Однако, как отметил Соломин, в репертуаре театра сегодня в полной мере представлена как русская, так и зарубежная классика.
Труппа театра насчитывает более 100 человек (общее количество работников – более 700). Малый сохранил свой вокально-драматический состав, хор и малый симфонический оркестр, где играют музыканты высочайшего профессионального уровня, лауреаты международных конкурсов. Творческая жизнь театра чрезвычайно активна и плодотворна. В каждом сезоне Малый выпускает 4-5 новых спектаклей. И все же, по мнению его художественного руководителя, сейчас Малый – единственный театр, придерживающийся традиционного русского стиля и русской театральной школы. Сочинцы и гости курорта, судя по полным залам, поддерживают выбранный коллективом курс и, не жалея рук для аплодисментов, воздают должное его мастерству.
НАД ЧЕМ СМЕЕТЕСЬ?
Восстанавливать спектакль невозможно, можно только ставить заново. Но, по мнению режиссера-постановщика «Ревизора» Юрия Соломина, заново – не значит «вверх ногами». Чиновничий произвол, о котором сегодня так много говорят и пишут, в гоголевской трактовке 1832 года отличается от современного. Хлестаков отнюдь не бандит, а мальчишка, которого приняли Бог весть за кого. В этом смысле «Ревизор» Соломина – встреча с бессмертным гоголевским текстом, сохраненным вплоть до запятой, но живым, играющим яркими красками. Режиссура Соломина в поиске оригинального, а точнее, изначального авторского смысла. Замысел автора здесь превыше всего! Отсюда и классический стиль в исполнении, в восхитительных костюмах и в декорациях, световом и звуковом решениях.
Перед нами – целая коллекция типов: не масок – образов. Каждый имеет свою историю и запоминающийся характер: будь то хитрый попечитель богоугодных заведений Земляника (народный артист России Александр Клюквин), интеллигентный смотритель училищ Хлопов (народный артист России Эдуард Марцевич), прямолинейный судья Ляпкин-Тяпкин (заслуженный артист России, лауреат Государственной премии РФ Борис Невзоров), чрезмерно любезный почтмейстер Шпекин (народный артист России Александр Ермаков), темпераментная и умная жена городничего Анна Андреевна (народная артистка России, лауреат Государственной премии РФ Людмила Полякова) или, скажем, покладистый трактирный слуга (Евгений Куршинский). На сцене раскрывается вся гамма взаимоотношений между персонажами: «подводные течения», дружба с кем-то против кого-то… Уездные страсти разыгрываются артистами виртуозно и с наслаждением: все привычно и странно, узнаваемо и абсурдно.
Ревизия происходит фактически без ревизора (мнимого или подлинного). Ведомственные пороки выявляются задолго до официального «разбора полетов»: уже в первой сцене комедии, где городничий (народный артист России, лауреат Государственных премий России Александр Потапов) и все его присные признаются друг другу в беззаконии, ими творимом. Живые глаза подельников не эфемерные приказы посланца из ниоткуда. Здесь нет чужих грехов, все – собственные. Да, их обнажили, но тут же снова скрыли. Таковы уж правила ревизии взаимопонимания (на сцене и в зале). Ведь в каждом из нас, как писал Гоголь, живет городничий: толковый и глупый, наблюдательный и темный, сильный и слабый, грешный и боящийся греха, честный семьянин в своем доме и разрушающий семьи людей в своем городе.
Герой Потапова весьма убедителен и особенно хорош во время грез о небывалых благах, которые ему готовит судьба. А когда иллюзии рассеиваются, мы видим плачущего человека, произносящего знаменитое «Над чем смеетесь? Над собой смеетесь!..» без всякого пафоса и с очень точной, житейской интонацией.
«Невзрачный и тоненький» Хлестаков Дмитрия Солодовника (кстати, ученика Юрия Соломина) при всей своей пластичности и симпатичности выпадает из привычной для многих трактовки образа, однако в общем-то соответствует духу гоголевского произведения: он – никакой. Даже своего слугу Осипа (заслуженный артист России Виктор Низовой) бьет платком по лицу с инфантильной беспомощностью. Куда уж такому кого-то сознательно обмануть?! Обманываются чиновники! Именно они в меру своего страха и фантазии создали Хлестакова: «вначале был взяточник, и только потом – ревизор». Причем создание «ревизора» происходит поэтапно, на наших глазах. А в финале спектакля, когда рисованные декорации распахиваются во всю ширину сцены, перед нами уже не тихий уездный городок с его «смешными» проблемами и обитателями, а вся Россия – главный герой комедии.
ЛЮДИ, ЛЬВЫ, ОРЛЫ И КУРОПАТКИ…
Один из первых зрителей первой постановки «Чайки» в Александринском театре известный юрист Анатолий Кони писал Чехову о красноречивом бездумьи жизни, всем доступной и почти никем не понимаемой. «Вы не можете себе представить, как обрадовало меня ваше письмо, – отвечает Чехов. – После спектакля, ночью и на другой день, меня уверяли, что я вывел одних идиотов, что пьеса моя в сценическом отношении неуклюжа, что она неумна, непонятна, даже бессмысленна... Ваше письмо подействовало на меня самым решительным образом. Я верю вам больше, чем всем критикам, взятым вместе».
Увы, несмотря на участие в постановке великой Комиссаржевской, игравшей роль Нины Заречной, в Петербурге в октябре 1896 года пьеса успеха не имела. Триумф ожидал ее в Московском Художественном театре (МХТ) в сезон 1898-1899 годов. «Ты дал моей «Чайке» жизнь. Спасибо!» – выгравировано на медальоне, подаренном автором Немировичу-Данченко. Теперь «Чайка» – символ и визитная карточка МХТ имени Чехова. И все же Малый театр отважился поставить свою – получившую очень высокую оценку у большинства столичных критиков – версию знаменитой пьесы (режиссер спектакля – Владимир Драгунов, руководство постановкой Юрия Соломина).
Пронзительные крики чаек мы слышим еще до того как занавес успевает открыться. За ним – дворянская усадьба у озера любви и смерти, где разыгрывается полифоническое действо, исполненное светлого драматизма. «Холодно, холодно, холодно. Пусто, пусто, пусто. Страшно, страшно, страшно». Чехов начинает свою историю не с томного дачного вечера – с провала спектакля. Катастрофа начинающего художника Константина Треплева (Степан Коршунов) происходит на фоне как бы второстепенных личных связей и проблем других героев. И даже пьесу Треплева в первом и четвертом действиях Нина Заречная (Ольга Молочная) играет на вращающемся сценическом круге в мелькании декораций, приоткрывающем завесу над подлинным ритмом и накалом страстей. На первый взгляд, все предельно просто и непритязательно. Однако паутинка образа соткана из множества сияющих в загадочном лунном свете нитей: вот Тригорин (Юрий Соломин), лениво взирающий на жизнь, делится с Заречной сюжетом для небольшого рассказа, а вот из этого сюжета уже вырастает параллельная реальность. Схема тригоринского поведения (легкого и изящного) проста: увидел «чайку» и от нечего делать погубил ее. Не по злому умыслу – случайно. А когда Шамраев, управляющий у Сорина (народный артист России Вячеслав Езепов), вручает этому скорее рыбаку, чем писателю чучело чайки, сделанное по его заказу, то слышит в ответ: «Не помню»… Так ли это? «Я» в предлагаемых обстоятельствах понимается в точном соответствии с классической формулой постановок чеховских пьес, с «переживаниями» и «перевоплощениями», свойственными академической сцене.
«Когда я стану большой актрисой, – говорит Заречная Треплеву, – приезжайте взглянуть на меня». Становление большой актрисы в «Чайке» Малого происходит на глазах зрителей: душа девушки выпорхнула на свободу, избежав незавидной участи подстреленной Треплевым птицы.
Заслуживают особой похвалы немного взбалмошная Аркадина (народная артистка России, лауреат Государственной премии СССР и Премии Правительства России Ирина Муравьева), милый и деликатный Сорин, ее брат (народный артист России Валерий Бабятинский), преуспевающий, уверенный в себе доктор Дорн (народный артист России, лауреат Государственной премии РФ Ярослав Барышев) и другие виртуозы сплоченного актерского ансамбля, весь творческий коллектив, включая художника-декоратора, художников по свету и по костюмам, композитора, участвовавшие в создании многогранного сценического произведения с удивительной чеховской атмосферой.
Виктор ТЕРЕНТЬЕВ
«Новости Сочи», 29 октября 2008 года
ТРАДИЦИОННЫЙ РУССКИЙ СТИЛЬ
Бессмертной комедией Гоголя «Ревизор» в минувшее воскресенье в Сочи открылись гастроли Московского государственного академического Малого театра
ВПЕРВЫЕ В СОЧИ
Старейший театр России приехал на гастроли в ее летнюю столицу впервые. Об этом на пресс-конференции в Зимнем сообщил художественный руководитель Малого, народный артист СССР и лауреат государственных премий России Юрий Соломин. Рассказывая об истории коллектива, он напомнил, что первая труппа была создана при Московском университете в 1756 году, сразу после известного Указа императрицы Елизаветы Петровны: «Повелели мы ныне учредить Русский для представления комедий и трагедий театр...» А возглавил Вольный русский театр при университете известный поэт и драматург Михаил Херасков. Артистами стали учащиеся университетской гимназии.
На основе университетского позднее появился драматический Петровский театр, еще чуть позже – Императорский Московский. Слово «малый» сначала даже не писали с заглавной буквы. Оно объясняется размерами здания, которое было невелико по сравнению со стоящим по соседству Большим театром, предназначенным для балетных и оперных спектаклей. Но вскоре слова «Большой» и «Малый» стали именами собственными и ныне во всех странах мира звучат на русском языке.
Знаменитый писатель Иван Гончаров, обращаясь к драматургу Александру Островскому, писал: «Только после вас мы, русские, можем с гордостью сказать: «У нас есть свой русский, национальный театр. Он по справедливости должен называться «Театр Островского». Сегодня Островский и Малый театр – имена, неотделимые друг от друга. Великий драматург создал 48 пьес, и все они были поставлены в Малом. Островский писал их специально для Малого и обязательно сам читал актерам, проводил репетиции, определяя трактовку и характер исполнения. Еще при жизни Александра Николаевича Малый стали называть Домом Островского. Памятник великому драматургу установлен у входа в театр. И какие бы перемены ни происходили в театре и в обществе, пьесы Островского сохраняли и сохраняют в Малом ведущее положение. В Сочи прославленный коллектив привез спектакль «На всякого мудреца довольно простоты». Однако, как отметил Соломин, в репертуаре театра сегодня в полной мере представлена как русская, так и зарубежная классика.
Труппа театра насчитывает более 100 человек (общее количество работников – более 700). Малый сохранил свой вокально-драматический состав, хор и малый симфонический оркестр, где играют музыканты высочайшего профессионального уровня, лауреаты международных конкурсов. Творческая жизнь театра чрезвычайно активна и плодотворна. В каждом сезоне Малый выпускает 4-5 новых спектаклей. И все же, по мнению его художественного руководителя, сейчас Малый – единственный театр, придерживающийся традиционного русского стиля и русской театральной школы. Сочинцы и гости курорта, судя по полным залам, поддерживают выбранный коллективом курс и, не жалея рук для аплодисментов, воздают должное его мастерству.
НАД ЧЕМ СМЕЕТЕСЬ?
Восстанавливать спектакль невозможно, можно только ставить заново. Но, по мнению режиссера-постановщика «Ревизора» Юрия Соломина, заново – не значит «вверх ногами». Чиновничий произвол, о котором сегодня так много говорят и пишут, в гоголевской трактовке 1832 года отличается от современного. Хлестаков отнюдь не бандит, а мальчишка, которого приняли Бог весть за кого. В этом смысле «Ревизор» Соломина – встреча с бессмертным гоголевским текстом, сохраненным вплоть до запятой, но живым, играющим яркими красками. Режиссура Соломина в поиске оригинального, а точнее, изначального авторского смысла. Замысел автора здесь превыше всего! Отсюда и классический стиль в исполнении, в восхитительных костюмах и в декорациях, световом и звуковом решениях.
Перед нами – целая коллекция типов: не масок – образов. Каждый имеет свою историю и запоминающийся характер: будь то хитрый попечитель богоугодных заведений Земляника (народный артист России Александр Клюквин), интеллигентный смотритель училищ Хлопов (народный артист России Эдуард Марцевич), прямолинейный судья Ляпкин-Тяпкин (заслуженный артист России, лауреат Государственной премии РФ Борис Невзоров), чрезмерно любезный почтмейстер Шпекин (народный артист России Александр Ермаков), темпераментная и умная жена городничего Анна Андреевна (народная артистка России, лауреат Государственной премии РФ Людмила Полякова) или, скажем, покладистый трактирный слуга (Евгений Куршинский). На сцене раскрывается вся гамма взаимоотношений между персонажами: «подводные течения», дружба с кем-то против кого-то… Уездные страсти разыгрываются артистами виртуозно и с наслаждением: все привычно и странно, узнаваемо и абсурдно.
Ревизия происходит фактически без ревизора (мнимого или подлинного). Ведомственные пороки выявляются задолго до официального «разбора полетов»: уже в первой сцене комедии, где городничий (народный артист России, лауреат Государственных премий России Александр Потапов) и все его присные признаются друг другу в беззаконии, ими творимом. Живые глаза подельников не эфемерные приказы посланца из ниоткуда. Здесь нет чужих грехов, все – собственные. Да, их обнажили, но тут же снова скрыли. Таковы уж правила ревизии взаимопонимания (на сцене и в зале). Ведь в каждом из нас, как писал Гоголь, живет городничий: толковый и глупый, наблюдательный и темный, сильный и слабый, грешный и боящийся греха, честный семьянин в своем доме и разрушающий семьи людей в своем городе.
Герой Потапова весьма убедителен и особенно хорош во время грез о небывалых благах, которые ему готовит судьба. А когда иллюзии рассеиваются, мы видим плачущего человека, произносящего знаменитое «Над чем смеетесь? Над собой смеетесь!..» без всякого пафоса и с очень точной, житейской интонацией.
«Невзрачный и тоненький» Хлестаков Дмитрия Солодовника (кстати, ученика Юрия Соломина) при всей своей пластичности и симпатичности выпадает из привычной для многих трактовки образа, однако в общем-то соответствует духу гоголевского произведения: он – никакой. Даже своего слугу Осипа (заслуженный артист России Виктор Низовой) бьет платком по лицу с инфантильной беспомощностью. Куда уж такому кого-то сознательно обмануть?! Обманываются чиновники! Именно они в меру своего страха и фантазии создали Хлестакова: «вначале был взяточник, и только потом – ревизор». Причем создание «ревизора» происходит поэтапно, на наших глазах. А в финале спектакля, когда рисованные декорации распахиваются во всю ширину сцены, перед нами уже не тихий уездный городок с его «смешными» проблемами и обитателями, а вся Россия – главный герой комедии.
ЛЮДИ, ЛЬВЫ, ОРЛЫ И КУРОПАТКИ…
Один из первых зрителей первой постановки «Чайки» в Александринском театре известный юрист Анатолий Кони писал Чехову о красноречивом бездумьи жизни, всем доступной и почти никем не понимаемой. «Вы не можете себе представить, как обрадовало меня ваше письмо, – отвечает Чехов. – После спектакля, ночью и на другой день, меня уверяли, что я вывел одних идиотов, что пьеса моя в сценическом отношении неуклюжа, что она неумна, непонятна, даже бессмысленна... Ваше письмо подействовало на меня самым решительным образом. Я верю вам больше, чем всем критикам, взятым вместе».
Увы, несмотря на участие в постановке великой Комиссаржевской, игравшей роль Нины Заречной, в Петербурге в октябре 1896 года пьеса успеха не имела. Триумф ожидал ее в Московском Художественном театре (МХТ) в сезон 1898-1899 годов. «Ты дал моей «Чайке» жизнь. Спасибо!» – выгравировано на медальоне, подаренном автором Немировичу-Данченко. Теперь «Чайка» – символ и визитная карточка МХТ имени Чехова. И все же Малый театр отважился поставить свою – получившую очень высокую оценку у большинства столичных критиков – версию знаменитой пьесы (режиссер спектакля – Владимир Драгунов, руководство постановкой Юрия Соломина).
Пронзительные крики чаек мы слышим еще до того как занавес успевает открыться. За ним – дворянская усадьба у озера любви и смерти, где разыгрывается полифоническое действо, исполненное светлого драматизма. «Холодно, холодно, холодно. Пусто, пусто, пусто. Страшно, страшно, страшно». Чехов начинает свою историю не с томного дачного вечера – с провала спектакля. Катастрофа начинающего художника Константина Треплева (Степан Коршунов) происходит на фоне как бы второстепенных личных связей и проблем других героев. И даже пьесу Треплева в первом и четвертом действиях Нина Заречная (Ольга Молочная) играет на вращающемся сценическом круге в мелькании декораций, приоткрывающем завесу над подлинным ритмом и накалом страстей. На первый взгляд, все предельно просто и непритязательно. Однако паутинка образа соткана из множества сияющих в загадочном лунном свете нитей: вот Тригорин (Юрий Соломин), лениво взирающий на жизнь, делится с Заречной сюжетом для небольшого рассказа, а вот из этого сюжета уже вырастает параллельная реальность. Схема тригоринского поведения (легкого и изящного) проста: увидел «чайку» и от нечего делать погубил ее. Не по злому умыслу – случайно. А когда Шамраев, управляющий у Сорина (народный артист России Вячеслав Езепов), вручает этому скорее рыбаку, чем писателю чучело чайки, сделанное по его заказу, то слышит в ответ: «Не помню»… Так ли это? «Я» в предлагаемых обстоятельствах понимается в точном соответствии с классической формулой постановок чеховских пьес, с «переживаниями» и «перевоплощениями», свойственными академической сцене.
«Когда я стану большой актрисой, – говорит Заречная Треплеву, – приезжайте взглянуть на меня». Становление большой актрисы в «Чайке» Малого происходит на глазах зрителей: душа девушки выпорхнула на свободу, избежав незавидной участи подстреленной Треплевым птицы.
Заслуживают особой похвалы немного взбалмошная Аркадина (народная артистка России, лауреат Государственной премии СССР и Премии Правительства России Ирина Муравьева), милый и деликатный Сорин, ее брат (народный артист России Валерий Бабятинский), преуспевающий, уверенный в себе доктор Дорн (народный артист России, лауреат Государственной премии РФ Ярослав Барышев) и другие виртуозы сплоченного актерского ансамбля, весь творческий коллектив, включая художника-декоратора, художников по свету и по костюмам, композитора, участвовавшие в создании многогранного сценического произведения с удивительной чеховской атмосферой.
Виктор ТЕРЕНТЬЕВ
«Новости Сочи», 29 октября 2008 года
Подробнее
ВВОДЫ В СПЕКТАКЛЬ
Объявляются исполнители в спектакль «На всякого мудреца довольно простоты» А.Н.Островского
ВВОДЫ В СПЕКТАКЛЬ
Объявляются исполнители в спектакль «На всякого мудреца довольно простоты» А.Н.Островского
Нил Федосеич Мамаев – Вячеслав Езепов
Софья Игнатьевна Турусина – Алевтина Евдокимова
Объявляются исполнители в спектакль «На всякого мудреца довольно простоты» А.Н.Островского
Нил Федосеич Мамаев – Вячеслав Езепов
Софья Игнатьевна Турусина – Алевтина Евдокимова
17.11.2008
Подробнее
«17 ноября – 220 лет со дня рождения Михаила Семеновича Щепкина» А. С. Щепкин КРАТКИЙ ОЧЕРК ЖИЗНИ М. С. ЩЕПКИНА И АРТИСТИЧЕСКОЙ ЕГО ДЕЯТЕЛЬНОСТИ НА СЦЕНИЧЕСКОМ ПОПРИЩЕ
«17 ноября – 220 лет со дня рождения Михаила Семеновича Щепкина»
А. С. Щепкин КРАТКИЙ ОЧЕРК ЖИЗНИ М. С. ЩЕПКИНА И АРТИСТИЧЕСКОЙ ЕГО ДЕЯТЕЛЬНОСТИ НА СЦЕНИЧЕСКОМ ПОПРИЩЕ
Предуведомление
Настоящая книга о Михаиле Семеновиче Щепкине есть не что иное, как продолжение его собственных записок, напечатанных в 1864 году.
А. С. Щепкин КРАТКИЙ ОЧЕРК ЖИЗНИ М. С. ЩЕПКИНА И АРТИСТИЧЕСКОЙ ЕГО ДЕЯТЕЛЬНОСТИ НА СЦЕНИЧЕСКОМ ПОПРИЩЕ
Предуведомление
Настоящая книга о Михаиле Семеновиче Щепкине есть не что иное, как продолжение его собственных записок, напечатанных в 1864 году.
«17 ноября – 220 лет со дня рождения Михаила Семеновича Щепкина»
А. С. Щепкин КРАТКИЙ ОЧЕРК ЖИЗНИ М. С. ЩЕПКИНА И АРТИСТИЧЕСКОЙ ЕГО ДЕЯТЕЛЬНОСТИ НА СЦЕНИЧЕСКОМ ПОПРИЩЕ
Предуведомление
Настоящая книга о Михаиле Семеновиче Щепкине есть не что иное, как продолжение его собственных записок, напечатанных в 1864 году. Они прекращены по разным непредвиденным обстоятельствам, и между ними находится довольно значительный пробел, а именно около шестнадцати лет. В этом пробеле заключается лучшая пора жизни человеческой. Но как, к несчастию, трудно в настоящее время припомнить все происходившее с ним тогда, то мы поневоле должны оставить его. Дополним только несколько слов к сказанному в его записках относительно его воспитания, или, лучше сказать, образования. Он учился в курской гимназии, был там первым учеником от начала до конца курса. Так как от природы он одарен был приятным, чистым голосом и приятною наружностью, то гг. учители часто выдвигали его вперед как отличного ученика. Во время посещения гимназии новым попечителем г-ну Щепкину поручено было произнести пред ним речь, сочиненную одним из гг. учителей. Эта речь начиналась такими словами: «Когда провидению угодно излить свои благодеяния на какую-нибудь страну, то оно обыкновенно посылает туда добрых и великодушных начальников...» Г-н Щепкин проговорил эти слова и всю речь с таким одушевлением, что произвел в публике большой эффект. Затем, когда велено было, не помню в каком году, составить новые планы губернии и представить их по начальству, то за недостатком людей, способных к этому делу, назначен был со стороны гимназии помощником г. Щепкин, так как он занимался уже несколько лет черчением планов, находясь у землемера. Вследствие этого распоряжения начальства поручено ему было составить подробный план Курской губернии, и г. Щепкин должен был сидеть над этой скучною работой очень долгое время. По окончании работы он, рассматривая свой труд, нашел на плане одно место порожнее, поэтому, чтобы дополнить его, он сделал знак на этом месте, означавший село, и написал на нем: «село Хорхобоево», и в таком виде представил свой труд по начальству, которое одобрило его работу, и он получил за нее благодарность.
Дальнейшие воспоминания о происходившем из рассказов г. Щепкина делаются тусклыми и представляются в каком-то тумане. Помнится только, что г. Щепкин в молодых летах бывал часто у Богдановича, автора «Душеньки», что Богданович принимал его всегда ласково, давал ему читать из своей библиотеки книги и при возвращении спрашивал нередко содержание их и оставался всегда им доволен. Помнится тоже, что г. Щепкин часто рассказывал о князе Мещерском, которого он видал на домашних спектаклях, но где именно и когда, ничего не могу сказать об этом в настоящее время. Знаю только, что г. Щепкин часто при разговоре о драматическом искусстве сказывал, что он очень многим обязан князю Мещерскому относительно произношения и естественности в игре. Все это помнится теперь, как будто было во сне, и все подернуто каким-то туманом. А потому, прекращая дальнейшие туманные воспоминания о г. Щепкине, приступаю к описанию тех только событий, при которых я был или очевидным свидетелем, или которые при рассказе слишком явственно врезались в моей памяти.
I.
Жизнь и деятельность М. С. Щепкина на сценическом его поприще в провинции
До 1816 года г. Щепкин участвовал только на сцене курского театра, не говоря о домашних спектаклях, бывавших нередко у графа Волькенштейна, в которых он часто отличался. Он начал артистическую свою деятельность, как кажется с 1808 года, сперва без всякого жалованья, а потом, хотя и получал, но такое ничтожное, что и говорить о нем не стоит. Содержателями этого театра были в то время три брата Барсовых: у них были свои костюмы, своя библиотека и валовые оперные ноты, и потому они пользовались особенным правом распорядителей и званием антрепренеров.
Публика города Курска была в это время до того равнодушна к подобным зрелищам, что ее положительно нельзя было считать способною поддерживать такого рода общественные удовольствия; только два или три помещика интересовались этим делом, а потому и оркестр и большая часть артистов были даровые, то есть играли по воле владельцев, так что курский театр скорее мог быть назван барскою забавой, нежели общенародным зрелищем.
Один из содержателей, именно Петр Егорович Барсов, видя, что на курском театре далеко не уедешь, отделился от прочих братьев и отправился в город Харьков, где были в то время два содержателя, или антрепренера; один — немец Иван Федорович Штейн, а другой — поляк Калиновский; первый заботился о балетах и танцах, а второй собственно о драматическом искусстве.
Как скоро г. Барсов приехал туда и начал, по договору с антрепренерами, участвовать в представлениях, тотчас оживился театр: г. Барсов был прекрасный певец, знал хорошо музыку и был в то же время превосходный актер, он вдруг одушевил публику простой и естественной игрой своей.
Заметив тотчас, что на сцене не было ни одного артиста, могущего заменить игру г. Щепкина, он тогда же решился пригласить и его. Когда он передал гг. антрепренерам свое намерение и засвидетельствовал несомненный талант г. Щепкина, то оба антрепренера просили его познакомить их с г. Щепкиным. Вскоре после этого г. Барсов возвратился на короткое время в Курск, где оставались его кой-какие вещи, и привез оттуда самого г. Щепкина, отрекомендовал его гг. Штейну и Калиновскому, и г. Щепкин немедленно принял участие в представлениях.
Публика, бывшая прежде равнодушною к подобным зрелищам, до того вдруг оживилась игрою Щепкина, и вообще представления сделались до того интересными, что почти везде начали толковать о театре, и преимущественно об игре новоприбывшего артиста, и сборы театра значительно увеличились.
Впрочем, об успехах и деятельности г. Щепкина на харьковском театре, к сожалению, сохранилось очень мало сведений. Если что осталось известным, то это из рассказов самого г. Щепкина; так, например, г. Штейн был очень хорошим учителем фехтовального искусства и танцев; он учил тому и другому с необыкновенным успехом; приобрел уроками огромные суммы, имел свой собственный большой дом в городе Харькове, и, кроме того, оставался у него большой капитал. Но он имел необыкновенную страсть к балетам и тратил на них большие суммы. А так как публика оставалась постоянно равнодушною к этому искусству, то он для поддержания его стал ревностно заботиться и о драматической труппе и вообще о представлениях.
Само собою разумеется, что он радовался успехам г. Щепкина не менее прочих. Заметив, что он почти одинаково способен был и к комическим и к драматическим ролям, он заключил, что он может быть также пригоден и к балету.
Он приготовил в это время балет под названием «Осада и взятие какой-то крепости». Для этого требовалось много действующих лиц, а потому он пригласил к участию и г. Щепкина. «Вы ни о чем не беспокойтесь, — говорил он, — только стойте на стене и отбивайте удары, которые будут наносить осаждающие. Я сам буду стоять на лестнице против вас и нападать на вас, а вы отражайте только мои удары. Вот так, — и показал при этом, как надобно отражать удары. — А когда надобно будет взойти на стену, я тогда легко буду выбить у вас из рук оружие. Вы, однако, старайтесь держать его крепко и не поддаваться: оно само будет выпадать из рук». Г. Штейн так твердо убежден был в своем фехтовальном искусстве, что нисколько не сомневался исполнить все это на самом деле.
На репетиции, действительно, это хорошо .сошло с рук, но во время представления вышло совсем иначе. Как г. Штейн ни силился выбить оружие у г. Щепкина, тот не уступал, а между тем по ходу пьесы он должен был уже взойти на стену. Тогда Штейн с досадой сказал тихо: «Бросайте вашу саблю». — «Как можно, — возразил Щепкин, — вы сами говорили, чтоб я не поддавался».— «Все равно, — сказал с досадой г. Штейн, — я вас будет обезоружить и наказать». — «А я столкну лестницу, где вы стоите, мне легко это сделать. Вот видите ли?» — и в самом деле показал, что ему легко это выполнить. Г. Штейн молча начинает с бешенством наносить удары, чтоб обезоружить г. Щепкина, ничто не берет. Наконец в других местах вскочили на стену, водрузили знамя и оттеснили Щепкина. После этого г. Штейн несколько дней с досады не говорил ни слова с Щепкиным и уже более никогда не приглашал его участвовать в балете.
Неизвестно в точности, когда именно и где увидел в первый раз г. Щепкина на сцене бывший военный губернатор города Полтавы, он же был и генерал-губернатор Полтавской и Харьковской губерний, князь Репнин. Он, разумеется, тотчас пришел в восторг от игры г. Щепкина и других артистов, и весь спектакль чрезвычайно понравился как самому князю, так и окружавшим его лицам. Они тогда же начали толковать, нельзя ли как-нибудь переманить лучших артистов из г. Харькова в Полтаву? Князь со своей стороны стал поддерживать их желание, обещая свое покровительство гг. артистам во всех нуждах. В то время князь Репнин пользовался большою властью и особенным уважением как государственный сановник.
Таким образом, некоторые из влиятельных лиц стали предлагать гг. Барсову, Налетову, Медведеву и другим артистам разные удобства и выгоды в г. Полтаве в сравнении с Харьковом; обещали им покровительство князя, удостоверяли, что все ярмарки будут находиться в полном распоряжении гг. артистов относительно зрелищ как в полтавском, так и в харьковском театре.
Разумеется, артисты, слыша такие лестные предложения и обещания, легко согласились на их желание. Но когда г. Щепкину сделано было то же предложение, он отвечал, что он с удовольствием готов бы исполнить их желание, но он от себя не зависит, потому что принадлежит, по несчастному стечению обстоятельств, к помещичьей власти. Они возразили на это, что такое препятствие легко можно устранить, вас могут откупить на волю, но Щепкин возразил, что он человек семейный и один без семейства не пожелает свободы.
Тогда представлено было об этом на рассмотрение князю Репнину, который сказал, что, кажется, не трудно будет собрать чрез пожертвования необходимую для выкупа сумму, и тогда же написал к опекуну имения несовершеннолетних наследников, которым принадлежало семейство Щепкина, прося уведомить, какую сумму он назначает на то, чтоб освободить г. Щепкина с семейством на волю. И опекун назначил восемь тысяч рублей.
Этот ответ опекуна получен был князем, кажется, в городе Ромнах во время Ильинской ярмарки. Как скоро сделалась известна требуемая сумма за освобождение г. Щепкина с семейством, то дворянство Полтавской губернии и некоторые из лиц других сословий в продолжение трех или четырех дней действительно собрали эту сумму при посредстве и содействии двоюродного брата князя Репнина, князя Волконского, и бывшего правителя Канцелярии его сиятельства г. Бантыш-Каменского, и таким образом началось дело об освобождении г. Щепкина с семейством.
Между тем труппа г. Харькова разделилась на две половины: те из гг. артистов, которые должны были участвовать и в драматических представлениях и в балетах, остались в г. Харькове, а другая половина, то есть лучшая часть артистов, переселилась из г. Харькова в г. Полтаву, куда переселилось потом и семейство г. Щепкина. Это было в 1818 году.
С прибытием труппы в г. Полтаву, как скоро начались представления, город заметно оживился, начались разговоры об артистах и спектаклях, и почти везде стали толковать о театре. От князя Репнина дана была полная свобода гг. артистам в управлении, как они сами признают более удобным. Назначены были три лица, которые должны были составлять нечто вроде дирекции, а именно: режиссер г. Барсов и к нему два помощника — г. Щепкин и г. Городенский. Прочие артисты с удовольствием согласились подчиниться их распоряжениям.
Прежде всего сделана была смета насчет жалованья, согласная с доходами театра. Признано было необходимым выдавать каждому из артистов по 1500 рублей в год, исключая одного Петра Егоровича Барсова, которому назначено было 4 тысячи руб., потому что все почти костюмы, вся театральная библиотека и все валовые оперные ноты принадлежали ему.
Для управления же вообще делами театра или для сношений гг. артистов как с князем Репниным, так и с начальством вообще назначен был со стороны князя главным директором Иван Петрович Котляревский, автор опер «Наталка-Полтавка», «Москаль-чаривник» и переводчик «Энеиды» на малороссийский язык в комическом роде.
Иван Петрович во все продолжение существования труппы в г. Полтаве аккуратно присутствовал на всех почти репетициях и на всех спектаклях. Он действительно много помогал артистам, особенно в домашнем устройстве. При его содействии даны были многим из артистов казенные очень удобные квартиры в большом здании, находившемся близ театра (это здание занято теперь почтамтом). Кроме того, он много помогал и там, где дело касалось сценических представлений. Как скоро надобно было переделать или изменить какое-нибудь место в пьесе, он тотчас придумывал новые разговоры или выражения, которые вполне заменяли те неудобные места, особенно в стихах: он очень хорошо владел версификацией.
Сначала дела театра шли довольно удачно, доходы театра, при помощи ярмарок, значительно превышали расходы, но между тем прибавки к жалованью положительно невозможно было сделать, потому что много было мелочных расходов на содержание сторожей, гардеробмейстера, на разъезды по ярмаркам и проч. Ожидали все лучшего.
В это время на полтавской сцене признавались лучшими артистами г. Павлов, драматический артист, и Иван Федорович Угаров, комический, необыкновенный талант; неоспоримо оба превосходные артисты, но по честолюбивому характеру и самолюбию делались почти невыносимы, и потому вскоре г. Павлов оставил сцену, а за ним потом и г. Угаров (1). Но кроме них были и другие не менее талантливые артисты, как, например, г. Щепкин, г. Барсов, Налетов, Медведев, Климов, Городенский и проч. А из актрис первое место занимала, бесспорно, Татьяна Игнатьевна Прежен-ковская, за которою немедленно начал ухаживать г. директор Иван Петрович Котляревский; кроме сценического таланта она была вообще грациозна, приятна в обращении и привлекательна, одним словом, премилая особа. Несмотря на то, что у ней был муж, Иван Петрович нисколько не затруднился ухаживать за ней; это был человек, как видно по всему, с большим вкусом.
(1) В доказательство непомерного самолюбия и заносчивости этих артистов можно привести, что, когда г. Павлов хотел дебютировать на московском театре в роли Мейнау из комедии «Ненависть к людям и раскаяние» и во время репетиции стал употреблять обыкновенный естественный разговор, которым он действительно вполне обладал в высшей степени, то г. директор заметил ему, что простой разговор на сцене неупотребителен: тут требуется непременно декламация. Г. Павлов тотчас оскорбился и, не умея скрыть волнения, тут же сказал: «Ваше превосходительство! Чтоб судить об искусстве, для этого недостаточно генеральского чина». Разумеется, после этих слов он не был уже допущен и к дебюту. А г. Угаров, как скоро кто делал замечание об его игре не вполне одобрительно, тотчас употреблял любимую свою поговорку: «Ну куда тебе со Христом обедать? Апостолы глаза выколют». Эти слова казались ему так остроумны, что он и кстати и некстати всегда употреблял их. (Примеч. А. С. Щепкина.)
Кроме Преженковской были тоже очень недурны г-жаМ. И. Сорокина, г-жа Медведева с мужем, который был парикмахером при театре и в свое время считался отличным художником по этой части; потом две певицы — г-жа Быстрова и Постникова — и другие.
Сначала по новости публика очень интересовалась спектаклями, и сборы были порядочные; но потом начала понемногу охладевать, и, чтоб одушевить ее, потребовались новые пьесы, с особенною обстановкой, костюмами и декорацией, как, например, оперы: «Водовоз», «Черногорский замок», «Чертова мельница», «Русалка», а потом еще более начали усиливать репертуар: поставлена была трагедия «Эдип в Афинах», которая сошла довольно недурно и недурно была обставлена. Она дала при первом представлении с лишком 500 рублей, но потом публика и к ней охладела.
Во все продолжение существования полтавского театра г. Щепкин участвовал во всех без исключения представлениях: положительно ни один спектакль не проходил без его участия. Лучшими ролями у него считались почти все, где он участвовал, потому что он каждую роль одушевлял и оживлял игрой своей — и притом всегда был верен. Но особенно выдавались те пьесы, которые существовали на сцене единственно его игрою; так, например, опера «Мнимый невидимка» приводила всегда в восторг публику. В ней Щепкин играл содержателя гостиницы, который ревновал свою жену ко всем без исключения мужчинам. Однажды при разговоре он высказал желание подстеречь ее с кем-нибудь незаметно; тут знакомые его приятели сказали, что здесь есть какой-то алхимик, который может делать людей невидимыми по их произволу. Ревнивец тотчас упросил, чтоб пригласили его и познакомили их, и по прибытии обратился к нему с просьбой, чтоб он научил его, как сделаться невидимкой. Тот отвечал, что это очень легко: стоит только произнести два раза слово «Мер-лотти!» — и он сделается тотчас невидимым, а когда нужно сделаться видимым, то надо дважды произнести слово «Беркулотти». Весь интерес пьесы заключался в том, что, когда этот ревнивец представлял собою невидимку и подходил к разговаривающим так близко, что некоторые из них, отмахиваясь будто от мух, давали ему оплеуху, он схватывал себя за щеку, но в то же время показывал на лице своем удовольствие, что его никто не видит. Однажды, когда ему нужно было сделаться видимым, он позабыл слово, которое должно произнести; как ни старался припомнить, все было тщетно, тогда он начал страдать и мучиться, что теперь он пропащий человек, мертвый среди живущих. Отчаяние его так живо представлено было, что оно невольно казалось безнадежным. Наконец его вывел из отчаянного положения дворник его, который, войдя, сказал: «Хозяин! Приехал новый постоялец! Спрашивает особую комнату». — «Да разве ты видишь меня?» — спросил с удивлением хозяин. «Я не слепой», — отвечал дворник. «А ну, ущипни меня», — и сам отбежал в сторону. Но работник без церемонии подошел к нему и ущипнул так, что тот вскрикнул. Тут, разумеется, объяснили ему, что над ним пошутили, чтоб вылечить его от ревности. Это была самая трудная и тяжелая роль, по сознанию самого г. Щепкина.
Другая пьеса, державшаяся тоже единственно игрою Щепкина, была комедия «Подложный клад», где он играл роль Подслухина, страшного скрягу, но, впрочем, богатого человека. Услыша однажды, что управитель и лакей соседнего дома, назначенного в продажу, говорили между собой, что в этом доме в кладовой заделана в стене шкатулка, в которой хранится до полумиллиона денег, спрятанных отцом настоящего владельца, тотчас Подслухин начинает торговать дом, покупает его за большую сумму и бежит в кладовую; но за ним следом бежит и слуга, который говорит, что ему известно тоже, где спрятаны деньги, а потому, не поделившись с ним, он не позволит их унести. Подслухин злится до бешенства, но ничего не может сделать: бегут вместе в кладовую, достают шкатулку, и каждый хочет вырвать ее друг у друга. Наконец отпирают, схватывают оба, что там находится, но в шкатулке ничего не было, кроме свернутого листа бумаги. Подслухин остолбенел от изумления, но слуга сказал, что, верно, в этой бумаге написано, где хранится сокровище. Подслухин начинает читать прерывающимся голосом: «Любезный сын! Огромное сокровище, которое я завещаю тебе... заключается... заключается втом, чтоб уметь без него обойтись». Подслухин чуть не упал в обморок, прочтя это. Но его вывел из затруднения продавец дома, бывший хозяин, обещая возвратить ему все его деньги, если только он согласится на брак с ним своей дочери. Эту пьесу с большим успехом играл г. Щепкин и на московской сцене, и, вероятно, она долго продержалась бы, если бы не появился на сцене «Скупой», соч. Мольера, и роль Подслухина была вытеснена ролью Гарпагона.
Впрочем, репертуар полтавского театра был довольно обширен, судя по провинции. Из комедий часто давались: «Богатонов», «Полубарские затеи», «Роман на большой дороге», «Притворная неверность», «Воздушные замки», «Марфа и Угар», «Бот, или Английский купец», «Школа злословия», драма «Зоа», «Рекрутский набор», «Семейство Старичковых», «Ненависть к людям и раскаяние», «Уездный городок», «Железная маска», «Неслыханное диво, или Честный секретарь», «Ябеда», «Недоросль», «Хвастун», «Чудаки», «Своя семья», «Подложный клад» и проч. А из опер: «Мнимый невидимка», «Жидовская корчма», «Ломоносов», «Новые оборотни, или Спорь до слез, а об заклад не бейся», «Козак-стихотворец», «Наталка-Полтавка», «Москаль-чаривник», «Любовная почта», «Пурсоньяк», «Мельник». Потом поставлены были новые оперы: «Водовоз», «Севильский цирюльник», «Деревенские певицы», «Чертова мельница», «Русалка» и многие другие, которые теперь трудно и припомнить.
Несмотря на обширность этого репертуара, большая часть пьес представлена была превосходно и вполне удовлетворительно. Это, кажется, может служить лучшим доказательством того, что театр в таком городе, как Полтава, просуществовал почти пять лет сряду. Некоторые пьесы были обставлены и сыграны лучше, нежели на московской сцене, как, например, опера «Ломоносов», а в комедии «Пурсоньяк» (не помню точного названия пьесы, это была переделанная князем Шаховским из мольеровских комедий) г. Сосницкий, прославившийся в этой комедии, был далеко ниже в сравнении с Налетовым.
Но особенно отличался почти во всех представлениях на сцене полтавского театра г. Щепкин. Кроме живости, естественности и верности представляемых лиц у него проявлялась какая-то особенная типичность, которая невольно давала вам чувствовать, что вы как будто бы видели в самом деле представляемое лицо. Например, в опере «Жидовская корчма» г. Щепкин играл жида, содержателя корчмы. Так как этот человек имел уже хорошее и обеспеченное состояние и жил довольно богато, то, разумеется, г. Щепкин держал себя в этой роли довольно прилично. Одет он был как обыкновенно человек зажиточный и держал себя почти непринужденно, но в таком виде он чрезвычайно походил на полтавского городского голову еврея Зеленского. Когда он был на сцене в этой роли, то многие из публики, особенно из партера и райка, обыкновенно говорили между собой: «Смотрите, смотрите! Это Абрам Моисеевич! Это точно он!», «Да, он самый и есть»,— говорили другие. Когда дошли разговоры эти до еврея Абрама Моисеевича, ему показалось это обидно, хотя г. Щепкин вовсе не имел намерения копировать его в этой роли; а так само собою вышло сходство. Но вскоре после этого являются в театр евреи, близкие к Абраму Моисеевичу люди, и предлагают дирекции платить каждогодно в театр по две тысячи рублей, с тем, чтоб опера «Жидовская корчма» была исключена из репертуара. Гг. артисты все охотно согласились исключить ее и тогда же уведомили их, что они готовы с удовольствием исполнить их желание; кажется, они тогда же получили за полгода и деньги.
Чрез несколько времени князь Репнин, заметив, что «Жидовская корчма» давно не играна, спросил: «Отчего это?» Когда ему объяснили причину, то он сказал: «Это вздор, велите деньги возвратить, а оперу непременно ставить как можно чаще, и всякий раз, когда она будет назначена, посылать г. Зеленскому билет в ложу и просить пожаловать». Разумеется, приказание князя было в точности выполнено: Абрам Моисеевич подчинился безусловно распоряжению князя, и каждый раз, когда ему приносили билет в ложу, он платил деньги и приезжал с семейством своим в театр и оставался до конца представления. Подобные распоряжения и вмешательство князя в дела, касающиеся, собственно, самих артистов, не только не поддерживали прочности театра, но, напротив, скорее, тормозили успехи артистов. Кроме этого, сборы очень часто бывали до того малы, а особливо летом, что артисты непременно отменили бы представления; но в это время часто являлся какой-нибудь чиновник с уведомлением, что его сиятельство будет присутствовать при представлении, — и в самом деле, вслед за тем князь шествовал в театр со всем штабом, то есть со всеми почти чиновниками канцелярии, адъютантами, советниками губернского правления, губернатором, вице-губернатором и так далее. Они обыкновенно занимали несколько рядов кресел, и уж тут, хоть плачь, да играй, начиналось представление, а сбору всего было рублей десять или пятнадцать (1). Разумеется, подобные посещения зрелищ нисколько не могли помочь артистам и улучшить состояние театральных дел.
(1) Но я говорю за достоверное, потому что сам был несколько раз свидетелем подобных торжественных посещений» спектаклей его сиятельством. (Примеч. А. С, Щепкина.)
Все покровительство его сиятельства заключалось в том, что артистам выдавались казенные подорожные, которые избавляли их от излишних трат при переездах, и даже отправлялся иногда с ними чиновник полиции, чтоб не было где задержки и они не опоздали к сроку.
Помнится, как-то г. Щепкину нельзя было вместе с прочими выехать, и ему выдана была особая подорожная, с которой он и поспешил, чтоб приехать к сроку. На одной станции лошадей было только одна тройка, которую и следовало запрячь. Но содержатель станции, подойдя к писарю, мальчику лет двенадцати, сказал вполголоса: «Може б вин и пидождав... погляды, хто вин такий?» Писарь, развернув подорожную, стал читать: «Актеру полтавского театра Щепкину...» — «Не можно, военный, — подхватил содержатель, — швыдче запрягайте! швыдче! швыдче!..» И в самом деле, не успел г. Щепкин и повернуться, как уже тройка подкатила, и он быстро умчался далее и, разумеется, не опоздал к сроку.
Между тем дела всех почти артистов постепенно шли хуже и хуже, особенно в денежном отношении, они терпели большие неприятности и крепко бедствовали. К счастию, г. Щепкин по характеру своему был чрезвычайно общителен, его любили без исключения все. На ярмарках, разумеется, жили каждый на свой счет, надо было нанимать и квартиру и платить за стол; но его избавляли от этих трат купцы, которым он особенно нравился за свои веселые рассказы и свой веселый характер; в Кременчуге на ярмарке он постоянно жил в квартире купца Ивана Григорьевича N, фамилии не помню, и пользовался почти всем его содержанием.
Однажды, только что он прибыл в город, как явился тотчас на почтовый двор Иван Григорьевич и сказал: «Ну, Михаила Семенович, ступай прямо ко мне, я только на минуту сбегаю в лавку и тотчас приду», да и забыл сказать ему, что переменил квартиру. Г. Щепкин отправился прямо в знакомый ему дом, входит в залу, нет никого; он вошел в другую комнату, где был диван, а на нем лежали халат и колпак. Г. Щепкин, притворя дверь в залу, тотчас снял сюртук, надел халат и колпак и расположился преспокойно на диване и уже начал засыпать, как услышал, что в зале кто-то подошел к двери его комнаты и заглядывает в щель.
Г. Щепкин тотчас проснулся и стал наблюдать. Чрез минуту дверь отворилась, и вошел какой-то незнакомец. «Что вам угодно?»— спросил г. Щепкин. «Я хочу знать, что вам здесь угодно? Это моя квартира, я живу здесь уже полгода». — «Как же так? Ведь здесь живет Иван Григорьевич N?» — «Никакого Ивана Григорьевича я не знаю. Здесь я хозяин». — «В таком случае извините меня, — говорил г. Щепкин. — Это произошло по ошибке»,— и начал тотчас надевать свой сюртук, объясняя, что прежде всегда занимал эту квартиру его знакомый купец, «а я всегда у него останавливался». Но хозяин, улыбаясь, сказал: «Это нишево, ни-шево! Это бывает». Он был немец. В это время прибежал и сам Иван Григорьевич и стал тоже извиняться перед хозяином. Немец еще более развеселился: «Не беспокойтесь, господа. Это нишево, право, нишево не значит».
В другой раз произошло недоразумение в г. Ромнах на Ильинской ярмарке. Там особенно был с ним дружен купец Василий Никитич Заикин, который \\\'внутри своей лавки устроил себе небольшую каморку, где стоял диван и где он спал по обыкновению. Он отдал во владение эту каморку г. Щепкину, а сам пристроился в другом месте. Однажды г. Щепкин поутру, просыпаясь, слышит крупный разговор. Это несколько купцов пришли торговать оптом большое количество партий сукна. Один из них подошел к каморке и, увидя лежащим г. Щепкина, счел его хозяином и тотчас же обратился к нему со словами: «Сделайте милость, уступите что-нибудь, мы забираем много товару, надо же сделать уступку». Г. Щепкин отвечал: «Право, я не могу ничего сделать. Заикину дана полная доверенность, как же я стану вмешиваться теперь в его дела?» Тут Заикин, показывая вид, как будто это и в самом деле хозяин, сказал: «Уж так и быть, господа, последнее слово говорю: по восемнадцати копеек с рубля сбавлю, а больше не могу — и толковать не о чем». Купцы тотчас согласились на эту уступку, и торг был кончен при помощи мнимого хозяина.
Однажды г. Щепкин уронил письмо, не заметив этого, а Заикин поднял его и, думая, что это любовная записка, прочел его секретно, но оказалось, что письмо было от жены г. Щепкина, которая упрекала его, что он оставил их всех без денег. Заикин сильно обиделся такой скрытностию г. Щепкина. Он пошел немедленно по другим лавкам знакомых и, показывая письмо г. Щепкина, сказал, что надобно скорей собрать денег, чтобы доставить сколько-нибудь; тотчас собрано было около ста рублей. Заикин, получа деньги, пришел к г. Щепкину и стал упрекать его в недоверии ко всем знакомым и в скрытности, причем возвратил и потерянное письмо. Г. Щепкин в оправдание сказал: «Не ходить же мне в самом деле просить милостыню». Но Заикин, подавая ему собранные деньги, заставил его тотчас же идти на почту и отправить в Полтаву деньги, а чтоб он не позабыл этого, вместе с ним и сам пошел на почту, и таким образом деньги были отправлены.
После этого Заикин, когда уже г. Щепкин переселился в Тулу, а семейство оставалось в Полтаве, почти всякий раз при разъездах по ярмаркам заезжал в Полтаву и, посетив семейство г. Щепкина, спрашивал тотчас: «Есть у вас деньги»? — «Есть».— «Сколько?» — «Столько-то». — «Этого мало, — присовокуплял он,— пожалуй г. Щепкин легко забудет выслать, и у вас не хватит. Возьмите-ка лучше у.меня рублей тридцать, а я с ним сочтусь». Таким образом г. Щепкин, несмотря на затруднительное свое положение в денежных делах, очень легко выпутывался из этих затруднений.
В городе Харькове был богатый купец, именно г. Мухин, который покупал всегда на Нижегородской ярмарке огромное количество цибиков чаю, которым продовольствовалась почти вся Малороссия. Он, по знакомству и по родству с г. Щепкиным, выбирал всегда для него более увесистый цибик, за который брал с него почти ту же сумму, по которой сам покупал, и таким образом г. Щепкин приобретал по 1 руб. 20 к. фунт такого чая, который обыкновенно продавался везде по два рубля. Некоторую часть этого чая г. Щепкин оставлял для себя, а остальной уступал по своей же цене товарищам своим артистам — и все, разумеется, с радостью тотчас разбирали его.
Кроме купечества, помогавшего г. Щепкину, и отец его оказывал ему большую помощь. Он был управляющим в имении богатого помещика г. Оболенского в селе Горошине на реке Суде, получал 1500 рублей в год жалованья и очень достаточное количество провизии, которою он и делился с семейством, так что он много помогал семейству. А потом управлял в имении графа Кочубея в Демидовке с таким же жалованьем и весьма достаточным количеством провизии. Вообще надо сказать, что г. Щепкин во время пребывания своего в Полтаве, несмотря на крайне неудовлетворительное жалованье и трудные обстоятельства, мало терпел нужды и жил довольно недурно.
А между тем дела театра приходили постепенно в упадок, так что, несмотря на всевозможные сокращения и экономию, едва-едва сводили концы с концами. Если рассчитать театральный приход и расход, тотчас можно заметить значительный перевес расхода над приходом.
При всевозможной экономии необходимо было уплатить: жалованье артистам четырнадцати человекам по 1500 руб. — это выйдет 20 тысяч, режиссеру Барсову 4 тысячи — это составит 24 тысячи, музыкантам тысяч 5, а с капельмейстерами, вероятно, больше, это выйдет более 28 тысяч рублей. А потом надобно взять в расчет деньги на разъезды, печатание афиш, освещение, костюмы, декорации, сторожам, постановку новых опер и других пьес; как ни вертитесь, а 35 тысяч окажется слишком маловато. А приход составляли только четыре ярмарки, первая была в Кременчуге, кажется, Троицкая, куда отправлялась труппа после светлого праздника. По возвращении оттуда готовились немедленно на Ильинскую ярмарку в г. Ромны, третья ярмарка была Успенская в г. Полтаве, четвертая Крещенская в г. Харькове, туда отправлялись перед праздником рождества Христова. Однажды вместо Харькова отправлялась труппа в г. Киев на контракты. Может, и еще куда отправлялась, но теперь трудно запомнить. Вот все главные доходы. Теперь, если считать по преувеличенной цене, что каждая ярмарка даст за вычетом расходов по шести тысяч, то всего выйдет с небольшим 25 тысяч, все же остальные деньги должен дать один город Полтава, а он положительно не в состоянии был сделать этого. Таким образом, несмотря на всевозможные сокращения, дела театра постепенно шли, очевидно, к упадку, и это продолжалось до конца 1821 года.
В этом году был проездом в г. Полтаве чиновник особых поручений бывшего г. московского военного генерал-губернатора, князя Д. В. Голицына, по фамилии, кажется, г. Головин, но точно не знаю; он заведовал делами московских театров. Дирекция театра зависела тогда от военного генерал-губернатора и сносилась обыкновенно с князем Голицыным чрез этого чиновника. Разумеется, он был в театре, видел на сцене г. Щепкина и тотчас же прельстился игрою его. На другой день он пригласил его к себе на квартиру, принял чрезвычайно ласково и затем, посадив, стал передавать ему очень серьезным тоном: «Я вам скажу со всею искренностью, г. Щепкин, уезжайте вы отсюда как можно скорее: медлить долее вам нет совершенно никакой причины. У вас нет здесь вовсе никакой будущности. Разумеется, на вас будут охотно ездить, пока у вас хватит сил, а затем, когда вам нужна будет самим поддержка, вас оставят все, как вовсе ненужного и бесполезного человека, и вы сильно пострадаете. Между тем, если вы приедете в Москву, я вам обещаю, по совести, что вас примут с большим удовольствием, без всякого затруднения, и оценят ваши дарования вполне, и вы раскаиваться не будете».
После этих речей и советов г. Щепкин крепко призадумался. Он сам видел, что дела при театре идут день ото дня все хуже, а кончатся, разумеется, и вовсе нехорошо. По всей вероятности, он объяснял положение свое и товарищам своим, но, разумеется, никто не мог ничего предвидеть и посоветовать в этом деле, и вследствие этой причины и глубокой таинственности, окружавшей его, он не мог прямо и открыто действовать, главное, потому, что дело об освобождении его с семейством находилось в совершенной неизвестности; канцелярская тайна соблюдалась так тщательно, что никто решительно не мог сказать что-либо верное об этом деле: все было шито и крыто. Предоставлялся полный произвол главному действующему лицу, князю: как он заблагорассудит, так тому и быть.
В таком положении оставалось дело до тех пор, пока произошла катастрофа в полтавском театре и спектакли прекратились. Эта катастрофа началась с того,, что однажды, в конце, кажется, 1821 г., во время репетиции, г-жа Преженковская, подойдя к режиссеру г. Барсову, сказала ему и прочим артистам, присутствовавшим тогда, что она с величайшим удовольствием готова продолжать участие свое в спектаклях полтавского театра, но денежные обстоятельства ее в таком жалком положении, что жалованья ей едва на костюмы достает, а живет она чуть не по-нищенски, и потому, если согласны платить ей по четыре тысячи рублей в год, она с большою охотой будет участвовать, а иначе она должна искать места у других антрепренеров.
Тут многие из артистов объяснили, что они вполне разделяют мнение г-жи Преженковской, но что и для них также необходимо получать по четыре тысячи: они страдают от недостатка средств к жизни не ме
А. С. Щепкин КРАТКИЙ ОЧЕРК ЖИЗНИ М. С. ЩЕПКИНА И АРТИСТИЧЕСКОЙ ЕГО ДЕЯТЕЛЬНОСТИ НА СЦЕНИЧЕСКОМ ПОПРИЩЕ
Предуведомление
Настоящая книга о Михаиле Семеновиче Щепкине есть не что иное, как продолжение его собственных записок, напечатанных в 1864 году. Они прекращены по разным непредвиденным обстоятельствам, и между ними находится довольно значительный пробел, а именно около шестнадцати лет. В этом пробеле заключается лучшая пора жизни человеческой. Но как, к несчастию, трудно в настоящее время припомнить все происходившее с ним тогда, то мы поневоле должны оставить его. Дополним только несколько слов к сказанному в его записках относительно его воспитания, или, лучше сказать, образования. Он учился в курской гимназии, был там первым учеником от начала до конца курса. Так как от природы он одарен был приятным, чистым голосом и приятною наружностью, то гг. учители часто выдвигали его вперед как отличного ученика. Во время посещения гимназии новым попечителем г-ну Щепкину поручено было произнести пред ним речь, сочиненную одним из гг. учителей. Эта речь начиналась такими словами: «Когда провидению угодно излить свои благодеяния на какую-нибудь страну, то оно обыкновенно посылает туда добрых и великодушных начальников...» Г-н Щепкин проговорил эти слова и всю речь с таким одушевлением, что произвел в публике большой эффект. Затем, когда велено было, не помню в каком году, составить новые планы губернии и представить их по начальству, то за недостатком людей, способных к этому делу, назначен был со стороны гимназии помощником г. Щепкин, так как он занимался уже несколько лет черчением планов, находясь у землемера. Вследствие этого распоряжения начальства поручено ему было составить подробный план Курской губернии, и г. Щепкин должен был сидеть над этой скучною работой очень долгое время. По окончании работы он, рассматривая свой труд, нашел на плане одно место порожнее, поэтому, чтобы дополнить его, он сделал знак на этом месте, означавший село, и написал на нем: «село Хорхобоево», и в таком виде представил свой труд по начальству, которое одобрило его работу, и он получил за нее благодарность.
Дальнейшие воспоминания о происходившем из рассказов г. Щепкина делаются тусклыми и представляются в каком-то тумане. Помнится только, что г. Щепкин в молодых летах бывал часто у Богдановича, автора «Душеньки», что Богданович принимал его всегда ласково, давал ему читать из своей библиотеки книги и при возвращении спрашивал нередко содержание их и оставался всегда им доволен. Помнится тоже, что г. Щепкин часто рассказывал о князе Мещерском, которого он видал на домашних спектаклях, но где именно и когда, ничего не могу сказать об этом в настоящее время. Знаю только, что г. Щепкин часто при разговоре о драматическом искусстве сказывал, что он очень многим обязан князю Мещерскому относительно произношения и естественности в игре. Все это помнится теперь, как будто было во сне, и все подернуто каким-то туманом. А потому, прекращая дальнейшие туманные воспоминания о г. Щепкине, приступаю к описанию тех только событий, при которых я был или очевидным свидетелем, или которые при рассказе слишком явственно врезались в моей памяти.
I.
Жизнь и деятельность М. С. Щепкина на сценическом его поприще в провинции
До 1816 года г. Щепкин участвовал только на сцене курского театра, не говоря о домашних спектаклях, бывавших нередко у графа Волькенштейна, в которых он часто отличался. Он начал артистическую свою деятельность, как кажется с 1808 года, сперва без всякого жалованья, а потом, хотя и получал, но такое ничтожное, что и говорить о нем не стоит. Содержателями этого театра были в то время три брата Барсовых: у них были свои костюмы, своя библиотека и валовые оперные ноты, и потому они пользовались особенным правом распорядителей и званием антрепренеров.
Публика города Курска была в это время до того равнодушна к подобным зрелищам, что ее положительно нельзя было считать способною поддерживать такого рода общественные удовольствия; только два или три помещика интересовались этим делом, а потому и оркестр и большая часть артистов были даровые, то есть играли по воле владельцев, так что курский театр скорее мог быть назван барскою забавой, нежели общенародным зрелищем.
Один из содержателей, именно Петр Егорович Барсов, видя, что на курском театре далеко не уедешь, отделился от прочих братьев и отправился в город Харьков, где были в то время два содержателя, или антрепренера; один — немец Иван Федорович Штейн, а другой — поляк Калиновский; первый заботился о балетах и танцах, а второй собственно о драматическом искусстве.
Как скоро г. Барсов приехал туда и начал, по договору с антрепренерами, участвовать в представлениях, тотчас оживился театр: г. Барсов был прекрасный певец, знал хорошо музыку и был в то же время превосходный актер, он вдруг одушевил публику простой и естественной игрой своей.
Заметив тотчас, что на сцене не было ни одного артиста, могущего заменить игру г. Щепкина, он тогда же решился пригласить и его. Когда он передал гг. антрепренерам свое намерение и засвидетельствовал несомненный талант г. Щепкина, то оба антрепренера просили его познакомить их с г. Щепкиным. Вскоре после этого г. Барсов возвратился на короткое время в Курск, где оставались его кой-какие вещи, и привез оттуда самого г. Щепкина, отрекомендовал его гг. Штейну и Калиновскому, и г. Щепкин немедленно принял участие в представлениях.
Публика, бывшая прежде равнодушною к подобным зрелищам, до того вдруг оживилась игрою Щепкина, и вообще представления сделались до того интересными, что почти везде начали толковать о театре, и преимущественно об игре новоприбывшего артиста, и сборы театра значительно увеличились.
Впрочем, об успехах и деятельности г. Щепкина на харьковском театре, к сожалению, сохранилось очень мало сведений. Если что осталось известным, то это из рассказов самого г. Щепкина; так, например, г. Штейн был очень хорошим учителем фехтовального искусства и танцев; он учил тому и другому с необыкновенным успехом; приобрел уроками огромные суммы, имел свой собственный большой дом в городе Харькове, и, кроме того, оставался у него большой капитал. Но он имел необыкновенную страсть к балетам и тратил на них большие суммы. А так как публика оставалась постоянно равнодушною к этому искусству, то он для поддержания его стал ревностно заботиться и о драматической труппе и вообще о представлениях.
Само собою разумеется, что он радовался успехам г. Щепкина не менее прочих. Заметив, что он почти одинаково способен был и к комическим и к драматическим ролям, он заключил, что он может быть также пригоден и к балету.
Он приготовил в это время балет под названием «Осада и взятие какой-то крепости». Для этого требовалось много действующих лиц, а потому он пригласил к участию и г. Щепкина. «Вы ни о чем не беспокойтесь, — говорил он, — только стойте на стене и отбивайте удары, которые будут наносить осаждающие. Я сам буду стоять на лестнице против вас и нападать на вас, а вы отражайте только мои удары. Вот так, — и показал при этом, как надобно отражать удары. — А когда надобно будет взойти на стену, я тогда легко буду выбить у вас из рук оружие. Вы, однако, старайтесь держать его крепко и не поддаваться: оно само будет выпадать из рук». Г. Штейн так твердо убежден был в своем фехтовальном искусстве, что нисколько не сомневался исполнить все это на самом деле.
На репетиции, действительно, это хорошо .сошло с рук, но во время представления вышло совсем иначе. Как г. Штейн ни силился выбить оружие у г. Щепкина, тот не уступал, а между тем по ходу пьесы он должен был уже взойти на стену. Тогда Штейн с досадой сказал тихо: «Бросайте вашу саблю». — «Как можно, — возразил Щепкин, — вы сами говорили, чтоб я не поддавался».— «Все равно, — сказал с досадой г. Штейн, — я вас будет обезоружить и наказать». — «А я столкну лестницу, где вы стоите, мне легко это сделать. Вот видите ли?» — и в самом деле показал, что ему легко это выполнить. Г. Штейн молча начинает с бешенством наносить удары, чтоб обезоружить г. Щепкина, ничто не берет. Наконец в других местах вскочили на стену, водрузили знамя и оттеснили Щепкина. После этого г. Штейн несколько дней с досады не говорил ни слова с Щепкиным и уже более никогда не приглашал его участвовать в балете.
Неизвестно в точности, когда именно и где увидел в первый раз г. Щепкина на сцене бывший военный губернатор города Полтавы, он же был и генерал-губернатор Полтавской и Харьковской губерний, князь Репнин. Он, разумеется, тотчас пришел в восторг от игры г. Щепкина и других артистов, и весь спектакль чрезвычайно понравился как самому князю, так и окружавшим его лицам. Они тогда же начали толковать, нельзя ли как-нибудь переманить лучших артистов из г. Харькова в Полтаву? Князь со своей стороны стал поддерживать их желание, обещая свое покровительство гг. артистам во всех нуждах. В то время князь Репнин пользовался большою властью и особенным уважением как государственный сановник.
Таким образом, некоторые из влиятельных лиц стали предлагать гг. Барсову, Налетову, Медведеву и другим артистам разные удобства и выгоды в г. Полтаве в сравнении с Харьковом; обещали им покровительство князя, удостоверяли, что все ярмарки будут находиться в полном распоряжении гг. артистов относительно зрелищ как в полтавском, так и в харьковском театре.
Разумеется, артисты, слыша такие лестные предложения и обещания, легко согласились на их желание. Но когда г. Щепкину сделано было то же предложение, он отвечал, что он с удовольствием готов бы исполнить их желание, но он от себя не зависит, потому что принадлежит, по несчастному стечению обстоятельств, к помещичьей власти. Они возразили на это, что такое препятствие легко можно устранить, вас могут откупить на волю, но Щепкин возразил, что он человек семейный и один без семейства не пожелает свободы.
Тогда представлено было об этом на рассмотрение князю Репнину, который сказал, что, кажется, не трудно будет собрать чрез пожертвования необходимую для выкупа сумму, и тогда же написал к опекуну имения несовершеннолетних наследников, которым принадлежало семейство Щепкина, прося уведомить, какую сумму он назначает на то, чтоб освободить г. Щепкина с семейством на волю. И опекун назначил восемь тысяч рублей.
Этот ответ опекуна получен был князем, кажется, в городе Ромнах во время Ильинской ярмарки. Как скоро сделалась известна требуемая сумма за освобождение г. Щепкина с семейством, то дворянство Полтавской губернии и некоторые из лиц других сословий в продолжение трех или четырех дней действительно собрали эту сумму при посредстве и содействии двоюродного брата князя Репнина, князя Волконского, и бывшего правителя Канцелярии его сиятельства г. Бантыш-Каменского, и таким образом началось дело об освобождении г. Щепкина с семейством.
Между тем труппа г. Харькова разделилась на две половины: те из гг. артистов, которые должны были участвовать и в драматических представлениях и в балетах, остались в г. Харькове, а другая половина, то есть лучшая часть артистов, переселилась из г. Харькова в г. Полтаву, куда переселилось потом и семейство г. Щепкина. Это было в 1818 году.
С прибытием труппы в г. Полтаву, как скоро начались представления, город заметно оживился, начались разговоры об артистах и спектаклях, и почти везде стали толковать о театре. От князя Репнина дана была полная свобода гг. артистам в управлении, как они сами признают более удобным. Назначены были три лица, которые должны были составлять нечто вроде дирекции, а именно: режиссер г. Барсов и к нему два помощника — г. Щепкин и г. Городенский. Прочие артисты с удовольствием согласились подчиниться их распоряжениям.
Прежде всего сделана была смета насчет жалованья, согласная с доходами театра. Признано было необходимым выдавать каждому из артистов по 1500 рублей в год, исключая одного Петра Егоровича Барсова, которому назначено было 4 тысячи руб., потому что все почти костюмы, вся театральная библиотека и все валовые оперные ноты принадлежали ему.
Для управления же вообще делами театра или для сношений гг. артистов как с князем Репниным, так и с начальством вообще назначен был со стороны князя главным директором Иван Петрович Котляревский, автор опер «Наталка-Полтавка», «Москаль-чаривник» и переводчик «Энеиды» на малороссийский язык в комическом роде.
Иван Петрович во все продолжение существования труппы в г. Полтаве аккуратно присутствовал на всех почти репетициях и на всех спектаклях. Он действительно много помогал артистам, особенно в домашнем устройстве. При его содействии даны были многим из артистов казенные очень удобные квартиры в большом здании, находившемся близ театра (это здание занято теперь почтамтом). Кроме того, он много помогал и там, где дело касалось сценических представлений. Как скоро надобно было переделать или изменить какое-нибудь место в пьесе, он тотчас придумывал новые разговоры или выражения, которые вполне заменяли те неудобные места, особенно в стихах: он очень хорошо владел версификацией.
Сначала дела театра шли довольно удачно, доходы театра, при помощи ярмарок, значительно превышали расходы, но между тем прибавки к жалованью положительно невозможно было сделать, потому что много было мелочных расходов на содержание сторожей, гардеробмейстера, на разъезды по ярмаркам и проч. Ожидали все лучшего.
В это время на полтавской сцене признавались лучшими артистами г. Павлов, драматический артист, и Иван Федорович Угаров, комический, необыкновенный талант; неоспоримо оба превосходные артисты, но по честолюбивому характеру и самолюбию делались почти невыносимы, и потому вскоре г. Павлов оставил сцену, а за ним потом и г. Угаров (1). Но кроме них были и другие не менее талантливые артисты, как, например, г. Щепкин, г. Барсов, Налетов, Медведев, Климов, Городенский и проч. А из актрис первое место занимала, бесспорно, Татьяна Игнатьевна Прежен-ковская, за которою немедленно начал ухаживать г. директор Иван Петрович Котляревский; кроме сценического таланта она была вообще грациозна, приятна в обращении и привлекательна, одним словом, премилая особа. Несмотря на то, что у ней был муж, Иван Петрович нисколько не затруднился ухаживать за ней; это был человек, как видно по всему, с большим вкусом.
(1) В доказательство непомерного самолюбия и заносчивости этих артистов можно привести, что, когда г. Павлов хотел дебютировать на московском театре в роли Мейнау из комедии «Ненависть к людям и раскаяние» и во время репетиции стал употреблять обыкновенный естественный разговор, которым он действительно вполне обладал в высшей степени, то г. директор заметил ему, что простой разговор на сцене неупотребителен: тут требуется непременно декламация. Г. Павлов тотчас оскорбился и, не умея скрыть волнения, тут же сказал: «Ваше превосходительство! Чтоб судить об искусстве, для этого недостаточно генеральского чина». Разумеется, после этих слов он не был уже допущен и к дебюту. А г. Угаров, как скоро кто делал замечание об его игре не вполне одобрительно, тотчас употреблял любимую свою поговорку: «Ну куда тебе со Христом обедать? Апостолы глаза выколют». Эти слова казались ему так остроумны, что он и кстати и некстати всегда употреблял их. (Примеч. А. С. Щепкина.)
Кроме Преженковской были тоже очень недурны г-жаМ. И. Сорокина, г-жа Медведева с мужем, который был парикмахером при театре и в свое время считался отличным художником по этой части; потом две певицы — г-жа Быстрова и Постникова — и другие.
Сначала по новости публика очень интересовалась спектаклями, и сборы были порядочные; но потом начала понемногу охладевать, и, чтоб одушевить ее, потребовались новые пьесы, с особенною обстановкой, костюмами и декорацией, как, например, оперы: «Водовоз», «Черногорский замок», «Чертова мельница», «Русалка», а потом еще более начали усиливать репертуар: поставлена была трагедия «Эдип в Афинах», которая сошла довольно недурно и недурно была обставлена. Она дала при первом представлении с лишком 500 рублей, но потом публика и к ней охладела.
Во все продолжение существования полтавского театра г. Щепкин участвовал во всех без исключения представлениях: положительно ни один спектакль не проходил без его участия. Лучшими ролями у него считались почти все, где он участвовал, потому что он каждую роль одушевлял и оживлял игрой своей — и притом всегда был верен. Но особенно выдавались те пьесы, которые существовали на сцене единственно его игрою; так, например, опера «Мнимый невидимка» приводила всегда в восторг публику. В ней Щепкин играл содержателя гостиницы, который ревновал свою жену ко всем без исключения мужчинам. Однажды при разговоре он высказал желание подстеречь ее с кем-нибудь незаметно; тут знакомые его приятели сказали, что здесь есть какой-то алхимик, который может делать людей невидимыми по их произволу. Ревнивец тотчас упросил, чтоб пригласили его и познакомили их, и по прибытии обратился к нему с просьбой, чтоб он научил его, как сделаться невидимкой. Тот отвечал, что это очень легко: стоит только произнести два раза слово «Мер-лотти!» — и он сделается тотчас невидимым, а когда нужно сделаться видимым, то надо дважды произнести слово «Беркулотти». Весь интерес пьесы заключался в том, что, когда этот ревнивец представлял собою невидимку и подходил к разговаривающим так близко, что некоторые из них, отмахиваясь будто от мух, давали ему оплеуху, он схватывал себя за щеку, но в то же время показывал на лице своем удовольствие, что его никто не видит. Однажды, когда ему нужно было сделаться видимым, он позабыл слово, которое должно произнести; как ни старался припомнить, все было тщетно, тогда он начал страдать и мучиться, что теперь он пропащий человек, мертвый среди живущих. Отчаяние его так живо представлено было, что оно невольно казалось безнадежным. Наконец его вывел из отчаянного положения дворник его, который, войдя, сказал: «Хозяин! Приехал новый постоялец! Спрашивает особую комнату». — «Да разве ты видишь меня?» — спросил с удивлением хозяин. «Я не слепой», — отвечал дворник. «А ну, ущипни меня», — и сам отбежал в сторону. Но работник без церемонии подошел к нему и ущипнул так, что тот вскрикнул. Тут, разумеется, объяснили ему, что над ним пошутили, чтоб вылечить его от ревности. Это была самая трудная и тяжелая роль, по сознанию самого г. Щепкина.
Другая пьеса, державшаяся тоже единственно игрою Щепкина, была комедия «Подложный клад», где он играл роль Подслухина, страшного скрягу, но, впрочем, богатого человека. Услыша однажды, что управитель и лакей соседнего дома, назначенного в продажу, говорили между собой, что в этом доме в кладовой заделана в стене шкатулка, в которой хранится до полумиллиона денег, спрятанных отцом настоящего владельца, тотчас Подслухин начинает торговать дом, покупает его за большую сумму и бежит в кладовую; но за ним следом бежит и слуга, который говорит, что ему известно тоже, где спрятаны деньги, а потому, не поделившись с ним, он не позволит их унести. Подслухин злится до бешенства, но ничего не может сделать: бегут вместе в кладовую, достают шкатулку, и каждый хочет вырвать ее друг у друга. Наконец отпирают, схватывают оба, что там находится, но в шкатулке ничего не было, кроме свернутого листа бумаги. Подслухин остолбенел от изумления, но слуга сказал, что, верно, в этой бумаге написано, где хранится сокровище. Подслухин начинает читать прерывающимся голосом: «Любезный сын! Огромное сокровище, которое я завещаю тебе... заключается... заключается втом, чтоб уметь без него обойтись». Подслухин чуть не упал в обморок, прочтя это. Но его вывел из затруднения продавец дома, бывший хозяин, обещая возвратить ему все его деньги, если только он согласится на брак с ним своей дочери. Эту пьесу с большим успехом играл г. Щепкин и на московской сцене, и, вероятно, она долго продержалась бы, если бы не появился на сцене «Скупой», соч. Мольера, и роль Подслухина была вытеснена ролью Гарпагона.
Впрочем, репертуар полтавского театра был довольно обширен, судя по провинции. Из комедий часто давались: «Богатонов», «Полубарские затеи», «Роман на большой дороге», «Притворная неверность», «Воздушные замки», «Марфа и Угар», «Бот, или Английский купец», «Школа злословия», драма «Зоа», «Рекрутский набор», «Семейство Старичковых», «Ненависть к людям и раскаяние», «Уездный городок», «Железная маска», «Неслыханное диво, или Честный секретарь», «Ябеда», «Недоросль», «Хвастун», «Чудаки», «Своя семья», «Подложный клад» и проч. А из опер: «Мнимый невидимка», «Жидовская корчма», «Ломоносов», «Новые оборотни, или Спорь до слез, а об заклад не бейся», «Козак-стихотворец», «Наталка-Полтавка», «Москаль-чаривник», «Любовная почта», «Пурсоньяк», «Мельник». Потом поставлены были новые оперы: «Водовоз», «Севильский цирюльник», «Деревенские певицы», «Чертова мельница», «Русалка» и многие другие, которые теперь трудно и припомнить.
Несмотря на обширность этого репертуара, большая часть пьес представлена была превосходно и вполне удовлетворительно. Это, кажется, может служить лучшим доказательством того, что театр в таком городе, как Полтава, просуществовал почти пять лет сряду. Некоторые пьесы были обставлены и сыграны лучше, нежели на московской сцене, как, например, опера «Ломоносов», а в комедии «Пурсоньяк» (не помню точного названия пьесы, это была переделанная князем Шаховским из мольеровских комедий) г. Сосницкий, прославившийся в этой комедии, был далеко ниже в сравнении с Налетовым.
Но особенно отличался почти во всех представлениях на сцене полтавского театра г. Щепкин. Кроме живости, естественности и верности представляемых лиц у него проявлялась какая-то особенная типичность, которая невольно давала вам чувствовать, что вы как будто бы видели в самом деле представляемое лицо. Например, в опере «Жидовская корчма» г. Щепкин играл жида, содержателя корчмы. Так как этот человек имел уже хорошее и обеспеченное состояние и жил довольно богато, то, разумеется, г. Щепкин держал себя в этой роли довольно прилично. Одет он был как обыкновенно человек зажиточный и держал себя почти непринужденно, но в таком виде он чрезвычайно походил на полтавского городского голову еврея Зеленского. Когда он был на сцене в этой роли, то многие из публики, особенно из партера и райка, обыкновенно говорили между собой: «Смотрите, смотрите! Это Абрам Моисеевич! Это точно он!», «Да, он самый и есть»,— говорили другие. Когда дошли разговоры эти до еврея Абрама Моисеевича, ему показалось это обидно, хотя г. Щепкин вовсе не имел намерения копировать его в этой роли; а так само собою вышло сходство. Но вскоре после этого являются в театр евреи, близкие к Абраму Моисеевичу люди, и предлагают дирекции платить каждогодно в театр по две тысячи рублей, с тем, чтоб опера «Жидовская корчма» была исключена из репертуара. Гг. артисты все охотно согласились исключить ее и тогда же уведомили их, что они готовы с удовольствием исполнить их желание; кажется, они тогда же получили за полгода и деньги.
Чрез несколько времени князь Репнин, заметив, что «Жидовская корчма» давно не играна, спросил: «Отчего это?» Когда ему объяснили причину, то он сказал: «Это вздор, велите деньги возвратить, а оперу непременно ставить как можно чаще, и всякий раз, когда она будет назначена, посылать г. Зеленскому билет в ложу и просить пожаловать». Разумеется, приказание князя было в точности выполнено: Абрам Моисеевич подчинился безусловно распоряжению князя, и каждый раз, когда ему приносили билет в ложу, он платил деньги и приезжал с семейством своим в театр и оставался до конца представления. Подобные распоряжения и вмешательство князя в дела, касающиеся, собственно, самих артистов, не только не поддерживали прочности театра, но, напротив, скорее, тормозили успехи артистов. Кроме этого, сборы очень часто бывали до того малы, а особливо летом, что артисты непременно отменили бы представления; но в это время часто являлся какой-нибудь чиновник с уведомлением, что его сиятельство будет присутствовать при представлении, — и в самом деле, вслед за тем князь шествовал в театр со всем штабом, то есть со всеми почти чиновниками канцелярии, адъютантами, советниками губернского правления, губернатором, вице-губернатором и так далее. Они обыкновенно занимали несколько рядов кресел, и уж тут, хоть плачь, да играй, начиналось представление, а сбору всего было рублей десять или пятнадцать (1). Разумеется, подобные посещения зрелищ нисколько не могли помочь артистам и улучшить состояние театральных дел.
(1) Но я говорю за достоверное, потому что сам был несколько раз свидетелем подобных торжественных посещений» спектаклей его сиятельством. (Примеч. А. С, Щепкина.)
Все покровительство его сиятельства заключалось в том, что артистам выдавались казенные подорожные, которые избавляли их от излишних трат при переездах, и даже отправлялся иногда с ними чиновник полиции, чтоб не было где задержки и они не опоздали к сроку.
Помнится, как-то г. Щепкину нельзя было вместе с прочими выехать, и ему выдана была особая подорожная, с которой он и поспешил, чтоб приехать к сроку. На одной станции лошадей было только одна тройка, которую и следовало запрячь. Но содержатель станции, подойдя к писарю, мальчику лет двенадцати, сказал вполголоса: «Може б вин и пидождав... погляды, хто вин такий?» Писарь, развернув подорожную, стал читать: «Актеру полтавского театра Щепкину...» — «Не можно, военный, — подхватил содержатель, — швыдче запрягайте! швыдче! швыдче!..» И в самом деле, не успел г. Щепкин и повернуться, как уже тройка подкатила, и он быстро умчался далее и, разумеется, не опоздал к сроку.
Между тем дела всех почти артистов постепенно шли хуже и хуже, особенно в денежном отношении, они терпели большие неприятности и крепко бедствовали. К счастию, г. Щепкин по характеру своему был чрезвычайно общителен, его любили без исключения все. На ярмарках, разумеется, жили каждый на свой счет, надо было нанимать и квартиру и платить за стол; но его избавляли от этих трат купцы, которым он особенно нравился за свои веселые рассказы и свой веселый характер; в Кременчуге на ярмарке он постоянно жил в квартире купца Ивана Григорьевича N, фамилии не помню, и пользовался почти всем его содержанием.
Однажды, только что он прибыл в город, как явился тотчас на почтовый двор Иван Григорьевич и сказал: «Ну, Михаила Семенович, ступай прямо ко мне, я только на минуту сбегаю в лавку и тотчас приду», да и забыл сказать ему, что переменил квартиру. Г. Щепкин отправился прямо в знакомый ему дом, входит в залу, нет никого; он вошел в другую комнату, где был диван, а на нем лежали халат и колпак. Г. Щепкин, притворя дверь в залу, тотчас снял сюртук, надел халат и колпак и расположился преспокойно на диване и уже начал засыпать, как услышал, что в зале кто-то подошел к двери его комнаты и заглядывает в щель.
Г. Щепкин тотчас проснулся и стал наблюдать. Чрез минуту дверь отворилась, и вошел какой-то незнакомец. «Что вам угодно?»— спросил г. Щепкин. «Я хочу знать, что вам здесь угодно? Это моя квартира, я живу здесь уже полгода». — «Как же так? Ведь здесь живет Иван Григорьевич N?» — «Никакого Ивана Григорьевича я не знаю. Здесь я хозяин». — «В таком случае извините меня, — говорил г. Щепкин. — Это произошло по ошибке»,— и начал тотчас надевать свой сюртук, объясняя, что прежде всегда занимал эту квартиру его знакомый купец, «а я всегда у него останавливался». Но хозяин, улыбаясь, сказал: «Это нишево, ни-шево! Это бывает». Он был немец. В это время прибежал и сам Иван Григорьевич и стал тоже извиняться перед хозяином. Немец еще более развеселился: «Не беспокойтесь, господа. Это нишево, право, нишево не значит».
В другой раз произошло недоразумение в г. Ромнах на Ильинской ярмарке. Там особенно был с ним дружен купец Василий Никитич Заикин, который \\\'внутри своей лавки устроил себе небольшую каморку, где стоял диван и где он спал по обыкновению. Он отдал во владение эту каморку г. Щепкину, а сам пристроился в другом месте. Однажды г. Щепкин поутру, просыпаясь, слышит крупный разговор. Это несколько купцов пришли торговать оптом большое количество партий сукна. Один из них подошел к каморке и, увидя лежащим г. Щепкина, счел его хозяином и тотчас же обратился к нему со словами: «Сделайте милость, уступите что-нибудь, мы забираем много товару, надо же сделать уступку». Г. Щепкин отвечал: «Право, я не могу ничего сделать. Заикину дана полная доверенность, как же я стану вмешиваться теперь в его дела?» Тут Заикин, показывая вид, как будто это и в самом деле хозяин, сказал: «Уж так и быть, господа, последнее слово говорю: по восемнадцати копеек с рубля сбавлю, а больше не могу — и толковать не о чем». Купцы тотчас согласились на эту уступку, и торг был кончен при помощи мнимого хозяина.
Однажды г. Щепкин уронил письмо, не заметив этого, а Заикин поднял его и, думая, что это любовная записка, прочел его секретно, но оказалось, что письмо было от жены г. Щепкина, которая упрекала его, что он оставил их всех без денег. Заикин сильно обиделся такой скрытностию г. Щепкина. Он пошел немедленно по другим лавкам знакомых и, показывая письмо г. Щепкина, сказал, что надобно скорей собрать денег, чтобы доставить сколько-нибудь; тотчас собрано было около ста рублей. Заикин, получа деньги, пришел к г. Щепкину и стал упрекать его в недоверии ко всем знакомым и в скрытности, причем возвратил и потерянное письмо. Г. Щепкин в оправдание сказал: «Не ходить же мне в самом деле просить милостыню». Но Заикин, подавая ему собранные деньги, заставил его тотчас же идти на почту и отправить в Полтаву деньги, а чтоб он не позабыл этого, вместе с ним и сам пошел на почту, и таким образом деньги были отправлены.
После этого Заикин, когда уже г. Щепкин переселился в Тулу, а семейство оставалось в Полтаве, почти всякий раз при разъездах по ярмаркам заезжал в Полтаву и, посетив семейство г. Щепкина, спрашивал тотчас: «Есть у вас деньги»? — «Есть».— «Сколько?» — «Столько-то». — «Этого мало, — присовокуплял он,— пожалуй г. Щепкин легко забудет выслать, и у вас не хватит. Возьмите-ка лучше у.меня рублей тридцать, а я с ним сочтусь». Таким образом г. Щепкин, несмотря на затруднительное свое положение в денежных делах, очень легко выпутывался из этих затруднений.
В городе Харькове был богатый купец, именно г. Мухин, который покупал всегда на Нижегородской ярмарке огромное количество цибиков чаю, которым продовольствовалась почти вся Малороссия. Он, по знакомству и по родству с г. Щепкиным, выбирал всегда для него более увесистый цибик, за который брал с него почти ту же сумму, по которой сам покупал, и таким образом г. Щепкин приобретал по 1 руб. 20 к. фунт такого чая, который обыкновенно продавался везде по два рубля. Некоторую часть этого чая г. Щепкин оставлял для себя, а остальной уступал по своей же цене товарищам своим артистам — и все, разумеется, с радостью тотчас разбирали его.
Кроме купечества, помогавшего г. Щепкину, и отец его оказывал ему большую помощь. Он был управляющим в имении богатого помещика г. Оболенского в селе Горошине на реке Суде, получал 1500 рублей в год жалованья и очень достаточное количество провизии, которою он и делился с семейством, так что он много помогал семейству. А потом управлял в имении графа Кочубея в Демидовке с таким же жалованьем и весьма достаточным количеством провизии. Вообще надо сказать, что г. Щепкин во время пребывания своего в Полтаве, несмотря на крайне неудовлетворительное жалованье и трудные обстоятельства, мало терпел нужды и жил довольно недурно.
А между тем дела театра приходили постепенно в упадок, так что, несмотря на всевозможные сокращения и экономию, едва-едва сводили концы с концами. Если рассчитать театральный приход и расход, тотчас можно заметить значительный перевес расхода над приходом.
При всевозможной экономии необходимо было уплатить: жалованье артистам четырнадцати человекам по 1500 руб. — это выйдет 20 тысяч, режиссеру Барсову 4 тысячи — это составит 24 тысячи, музыкантам тысяч 5, а с капельмейстерами, вероятно, больше, это выйдет более 28 тысяч рублей. А потом надобно взять в расчет деньги на разъезды, печатание афиш, освещение, костюмы, декорации, сторожам, постановку новых опер и других пьес; как ни вертитесь, а 35 тысяч окажется слишком маловато. А приход составляли только четыре ярмарки, первая была в Кременчуге, кажется, Троицкая, куда отправлялась труппа после светлого праздника. По возвращении оттуда готовились немедленно на Ильинскую ярмарку в г. Ромны, третья ярмарка была Успенская в г. Полтаве, четвертая Крещенская в г. Харькове, туда отправлялись перед праздником рождества Христова. Однажды вместо Харькова отправлялась труппа в г. Киев на контракты. Может, и еще куда отправлялась, но теперь трудно запомнить. Вот все главные доходы. Теперь, если считать по преувеличенной цене, что каждая ярмарка даст за вычетом расходов по шести тысяч, то всего выйдет с небольшим 25 тысяч, все же остальные деньги должен дать один город Полтава, а он положительно не в состоянии был сделать этого. Таким образом, несмотря на всевозможные сокращения, дела театра постепенно шли, очевидно, к упадку, и это продолжалось до конца 1821 года.
В этом году был проездом в г. Полтаве чиновник особых поручений бывшего г. московского военного генерал-губернатора, князя Д. В. Голицына, по фамилии, кажется, г. Головин, но точно не знаю; он заведовал делами московских театров. Дирекция театра зависела тогда от военного генерал-губернатора и сносилась обыкновенно с князем Голицыным чрез этого чиновника. Разумеется, он был в театре, видел на сцене г. Щепкина и тотчас же прельстился игрою его. На другой день он пригласил его к себе на квартиру, принял чрезвычайно ласково и затем, посадив, стал передавать ему очень серьезным тоном: «Я вам скажу со всею искренностью, г. Щепкин, уезжайте вы отсюда как можно скорее: медлить долее вам нет совершенно никакой причины. У вас нет здесь вовсе никакой будущности. Разумеется, на вас будут охотно ездить, пока у вас хватит сил, а затем, когда вам нужна будет самим поддержка, вас оставят все, как вовсе ненужного и бесполезного человека, и вы сильно пострадаете. Между тем, если вы приедете в Москву, я вам обещаю, по совести, что вас примут с большим удовольствием, без всякого затруднения, и оценят ваши дарования вполне, и вы раскаиваться не будете».
После этих речей и советов г. Щепкин крепко призадумался. Он сам видел, что дела при театре идут день ото дня все хуже, а кончатся, разумеется, и вовсе нехорошо. По всей вероятности, он объяснял положение свое и товарищам своим, но, разумеется, никто не мог ничего предвидеть и посоветовать в этом деле, и вследствие этой причины и глубокой таинственности, окружавшей его, он не мог прямо и открыто действовать, главное, потому, что дело об освобождении его с семейством находилось в совершенной неизвестности; канцелярская тайна соблюдалась так тщательно, что никто решительно не мог сказать что-либо верное об этом деле: все было шито и крыто. Предоставлялся полный произвол главному действующему лицу, князю: как он заблагорассудит, так тому и быть.
В таком положении оставалось дело до тех пор, пока произошла катастрофа в полтавском театре и спектакли прекратились. Эта катастрофа началась с того,, что однажды, в конце, кажется, 1821 г., во время репетиции, г-жа Преженковская, подойдя к режиссеру г. Барсову, сказала ему и прочим артистам, присутствовавшим тогда, что она с величайшим удовольствием готова продолжать участие свое в спектаклях полтавского театра, но денежные обстоятельства ее в таком жалком положении, что жалованья ей едва на костюмы достает, а живет она чуть не по-нищенски, и потому, если согласны платить ей по четыре тысячи рублей в год, она с большою охотой будет участвовать, а иначе она должна искать места у других антрепренеров.
Тут многие из артистов объяснили, что они вполне разделяют мнение г-жи Преженковской, но что и для них также необходимо получать по четыре тысячи: они страдают от недостатка средств к жизни не ме
Подробнее
МИХАИЛ ЩЕПКИН: «ЕСЛИ ИГРАТЬ – ТАК ИГРАТЬ»
Сегодня исполняется 220 лет со дня рождения Михаила Щепкина. Сын крепостного, получивший волю «в награду за талант», гениальный актер, который одинаково уверенно чувствовал себя во всех жанрах.
МИХАИЛ ЩЕПКИН: «ЕСЛИ ИГРАТЬ – ТАК ИГРАТЬ»
Сегодня исполняется 220 лет со дня рождения Михаила Щепкина. Сын крепостного, получивший волю «в награду за талант», гениальный актер, который одинаково уверенно чувствовал себя во всех жанрах. Казалось, не было ролей, неподвластных Щепкину. Он с успехом воплощал на сцене и женские образы. Именно Щепкин утвердил в театре принцип, позже положенный в основу системы Станиславского. Рассказывают «Новости культуры».
Ум, доброта и прямодушие – об этом говорят все историки театра, лично знавшие великого Щепкина. Однажды в Москве, в одном аристократическом доме, готовился благотворительный спектакль. Хозяйка пригласила Щепкина на репетицию с просьбой высказать свое мнение. Он приехал, остался недоволен исполнением, и вместо ожидаемых светских любезностей от него услышали правду: «По-моему, если играть – так играть. А на вздоры и звать было незачем».
«Щепкин Михаил Семенович не только для артистов Малого театра, я думаю, что и для всего театрального общества, особенно для театралов, очень много значит. Пожалуй, наверное, с именем Щепкина и родился тот психологический театр, который существует и по сегодняшний день», – считает художественны руководитель Малого театра Юрий Соломин.
Выдающийся русский актер родился в селе Красное Курской губернии. Сын крепостных графа Волькенштейна, он начал свою актерскую карьеру на сцене Курского театра. Затем были Харьков и Полтава. Уже будучи известным актером, Щепкин все еще оставался крепостным – сначала графини Волькенштейн, а затем князя Репнина. В 1821 году князь Репнин подписывает вольную выдающемуся актеру, и с 1823 года Щепкин живет и работает в Москве. В Малом театре. «Для меня это есть определенный символ – знаменитое его изречение: «Театр – это храм. Священнодействуй, или убирайся вон». Мне кажется, что оно прекрасно отображает то отношение, которое у артиста к театру», – говорит народный артист России Борис Клюев.
О его умении, а главное, желании общаться уже при жизни складывались легенды. Хлебосольный дом Щепкина собирал за столом очень разных людей – и аристократов, и простолюдинов. «По званию комического актера, – говорил Михаил Семенович, – мне часто достается представлять людей низких, криводушных, с гаденькими страстями. Изучая их характеры, стараясь передать их комические стороны, я сам отделался от многих недостатков, и в том, что я сделался лучше, нравственнее, я обязан не чему иному, а театру».
«Огромный актерский дар – ему надо было что-то вокруг себя строить. Неслучайно этот человек, вышедший из крепостных, поднялся на тот уровень общественного признания, когда правитель Крыма, губернатор Одессы Воронцов, пишет в конце жизни Щепкину и советуется с ним по поводу обустройства театра в Крыму», – говорит ректор Высшего театрального училища имени Щепкина Борис Любимов.
Щепкин всегда шел навстречу новому таланту, искал его и, тронутый искренностью чувства и непритворными слезами на сцене, интуитивно угадывал личность, которая должна занять достойное место на российской сцене. Талант педагога у него был не меньший, чем талант актера. 20 лет назад в Белгороде, на земле, где появился на свет Михаил Семенович Щепкин, родился фестиваль его имени. Фестиваль, «Актеры России – Михаилу Щепкину» зажигает новые звезды.
«Постоянно переполненные залы, постоянно аплодирующие зрители на протяжении долгого времени. И, что для меня очень важно, находится возможность тех актеров, которые приехали, повезти на родину Щепкина, посмотреть музей, который существует, и поклониться Михаилу Семеновичу», – замечает заместитель художественного руководителя Малого театра Валерий Подгородинский.
Земной человеческий путь не долог. Но дело не в количестве прожитых лет, а в тех делах и свершениях, которые сделаны на этом пути. Михаил Семенович Щепкин. Великий русский актер. Великий человек.
«Культура», 22 ноября 2008 года
Сегодня исполняется 220 лет со дня рождения Михаила Щепкина. Сын крепостного, получивший волю «в награду за талант», гениальный актер, который одинаково уверенно чувствовал себя во всех жанрах. Казалось, не было ролей, неподвластных Щепкину. Он с успехом воплощал на сцене и женские образы. Именно Щепкин утвердил в театре принцип, позже положенный в основу системы Станиславского. Рассказывают «Новости культуры».
Ум, доброта и прямодушие – об этом говорят все историки театра, лично знавшие великого Щепкина. Однажды в Москве, в одном аристократическом доме, готовился благотворительный спектакль. Хозяйка пригласила Щепкина на репетицию с просьбой высказать свое мнение. Он приехал, остался недоволен исполнением, и вместо ожидаемых светских любезностей от него услышали правду: «По-моему, если играть – так играть. А на вздоры и звать было незачем».
«Щепкин Михаил Семенович не только для артистов Малого театра, я думаю, что и для всего театрального общества, особенно для театралов, очень много значит. Пожалуй, наверное, с именем Щепкина и родился тот психологический театр, который существует и по сегодняшний день», – считает художественны руководитель Малого театра Юрий Соломин.
Выдающийся русский актер родился в селе Красное Курской губернии. Сын крепостных графа Волькенштейна, он начал свою актерскую карьеру на сцене Курского театра. Затем были Харьков и Полтава. Уже будучи известным актером, Щепкин все еще оставался крепостным – сначала графини Волькенштейн, а затем князя Репнина. В 1821 году князь Репнин подписывает вольную выдающемуся актеру, и с 1823 года Щепкин живет и работает в Москве. В Малом театре. «Для меня это есть определенный символ – знаменитое его изречение: «Театр – это храм. Священнодействуй, или убирайся вон». Мне кажется, что оно прекрасно отображает то отношение, которое у артиста к театру», – говорит народный артист России Борис Клюев.
О его умении, а главное, желании общаться уже при жизни складывались легенды. Хлебосольный дом Щепкина собирал за столом очень разных людей – и аристократов, и простолюдинов. «По званию комического актера, – говорил Михаил Семенович, – мне часто достается представлять людей низких, криводушных, с гаденькими страстями. Изучая их характеры, стараясь передать их комические стороны, я сам отделался от многих недостатков, и в том, что я сделался лучше, нравственнее, я обязан не чему иному, а театру».
«Огромный актерский дар – ему надо было что-то вокруг себя строить. Неслучайно этот человек, вышедший из крепостных, поднялся на тот уровень общественного признания, когда правитель Крыма, губернатор Одессы Воронцов, пишет в конце жизни Щепкину и советуется с ним по поводу обустройства театра в Крыму», – говорит ректор Высшего театрального училища имени Щепкина Борис Любимов.
Щепкин всегда шел навстречу новому таланту, искал его и, тронутый искренностью чувства и непритворными слезами на сцене, интуитивно угадывал личность, которая должна занять достойное место на российской сцене. Талант педагога у него был не меньший, чем талант актера. 20 лет назад в Белгороде, на земле, где появился на свет Михаил Семенович Щепкин, родился фестиваль его имени. Фестиваль, «Актеры России – Михаилу Щепкину» зажигает новые звезды.
«Постоянно переполненные залы, постоянно аплодирующие зрители на протяжении долгого времени. И, что для меня очень важно, находится возможность тех актеров, которые приехали, повезти на родину Щепкина, посмотреть музей, который существует, и поклониться Михаилу Семеновичу», – замечает заместитель художественного руководителя Малого театра Валерий Подгородинский.
Земной человеческий путь не долог. Но дело не в количестве прожитых лет, а в тех делах и свершениях, которые сделаны на этом пути. Михаил Семенович Щепкин. Великий русский актер. Великий человек.
«Культура», 22 ноября 2008 года
Подробнее
НА СЦЕНУ МАЛОГО ВОЗВРАЩАЕТСЯ «КАСАТКА»
Двадцать лет спустя на сцену Малого возвращается «Касатка». В эти минуты в филиале театра дают новую сценическую версию одноименной пьесы Алексея Толстого. Постановщик – Виталий Иванов.
НА СЦЕНУ МАЛОГО ВОЗВРАЩАЕТСЯ «КАСАТКА»
Двадцать лет спустя на сцену Малого возвращается «Касатка». В эти минуты в филиале театра дают новую сценическую версию одноименной пьесы Алексея Толстого. Постановщик – Виталий Иванов. Режиссер пытается разбудить в современниках, молодых артистах и зрителях, любовь и сострадание. Ведь герои «Касатки» – это обобщенное альтер эго самого драматурга – доброжелательного, любвеобильного, душевного и хлебосольного. Традиции Малого всегда славились бережным отношением к автору и его слову. Рассказывают «Новости культуры».
Малый театр сохраняет традиции. Классическая пьеса, отточенная сценография и максимальное внимание к деталям. Декорации для новой версии «Касатки» продуманы до мелочей. Все готово к началу. Спектакль – комедия о любви. Хотя начинается он, скорее, как «Маскарад» или «Пиковая дама». Карточный проигрыш определяет судьбу. «Деньги, как манок, на проверку поведения человека, его нравственных запросов», – говорит режиссер Виталий Иванов.
Долг денежный призывает князя Бельского исполнить долг родственный – уехать в деревню к тетке. Вместе с ним едет Маша – прозванная «Касаткой» певица из кафе-шантана, девушка горячая и страстная. Перед поездкой князь обещает жениться на ней. В это время в деревне готовятся к другой свадьбе – Раисы и Ильи. Оба брака – уже почти свершившийся факт. Но внезапно нахлынувшие чувства перемешивают судьбы героев, как карты в колоде. «Любовь на сцене Малого театра –«Любовь» произносится с большой буквы. Признание в любви на сцене – самое дорогое и самое сложное, что может быть», – убежден Виталий Иванов.
Вечный любовный четырехугольник, в котором, вопреки законам геометрии, каждый угол – острый. Здесь женщины оказываются прагматичнее мужчин, а мужчины любят сильнее, чем женщины. И с точностью до наоборот. Зато страсти обуревают всех с равной силой. «В сегодняшней нашей жизни мы боимся этого чувства, прячемся. В этой пьесе Толстой показал людей, которые умеют любить. И это огромный талант, это дар. И если человек умеет любить, он, безусловно, находит свою половинку», – считает народная артистка России Елена Харитонова.
«Касатка», в отличие от чеховской «Чайки», имеет счастливый конец, как все комедии о любви. Свою половинку найдут все герои пьесы.
«Культура», 14 ноября 2008 года
Двадцать лет спустя на сцену Малого возвращается «Касатка». В эти минуты в филиале театра дают новую сценическую версию одноименной пьесы Алексея Толстого. Постановщик – Виталий Иванов. Режиссер пытается разбудить в современниках, молодых артистах и зрителях, любовь и сострадание. Ведь герои «Касатки» – это обобщенное альтер эго самого драматурга – доброжелательного, любвеобильного, душевного и хлебосольного. Традиции Малого всегда славились бережным отношением к автору и его слову. Рассказывают «Новости культуры».
Малый театр сохраняет традиции. Классическая пьеса, отточенная сценография и максимальное внимание к деталям. Декорации для новой версии «Касатки» продуманы до мелочей. Все готово к началу. Спектакль – комедия о любви. Хотя начинается он, скорее, как «Маскарад» или «Пиковая дама». Карточный проигрыш определяет судьбу. «Деньги, как манок, на проверку поведения человека, его нравственных запросов», – говорит режиссер Виталий Иванов.
Долг денежный призывает князя Бельского исполнить долг родственный – уехать в деревню к тетке. Вместе с ним едет Маша – прозванная «Касаткой» певица из кафе-шантана, девушка горячая и страстная. Перед поездкой князь обещает жениться на ней. В это время в деревне готовятся к другой свадьбе – Раисы и Ильи. Оба брака – уже почти свершившийся факт. Но внезапно нахлынувшие чувства перемешивают судьбы героев, как карты в колоде. «Любовь на сцене Малого театра –«Любовь» произносится с большой буквы. Признание в любви на сцене – самое дорогое и самое сложное, что может быть», – убежден Виталий Иванов.
Вечный любовный четырехугольник, в котором, вопреки законам геометрии, каждый угол – острый. Здесь женщины оказываются прагматичнее мужчин, а мужчины любят сильнее, чем женщины. И с точностью до наоборот. Зато страсти обуревают всех с равной силой. «В сегодняшней нашей жизни мы боимся этого чувства, прячемся. В этой пьесе Толстой показал людей, которые умеют любить. И это огромный талант, это дар. И если человек умеет любить, он, безусловно, находит свою половинку», – считает народная артистка России Елена Харитонова.
«Касатка», в отличие от чеховской «Чайки», имеет счастливый конец, как все комедии о любви. Свою половинку найдут все герои пьесы.
«Культура», 14 ноября 2008 года
14.11.2008
Подробнее
СПЕКТАКЛЬ «КАСАТКА» АЛЕКСЕЯ ТОЛСТОГО ВЕРНЕТСЯ В РЕПЕРТУАР МАЛОГО ТЕАТРА
Спектакль «Касатка» по одноименной пьесе Алексея Толстого, сыгранный в Малом театре в последний раз в 1986 году, возвращается на «родную» сцену 14 ноября, рассказал РИА Новости режиссер и старой, и новой постановки Виталий Иванов.
СПЕКТАКЛЬ «КАСАТКА» АЛЕКСЕЯ ТОЛСТОГО ВЕРНЕТСЯ В РЕПЕРТУАР МАЛОГО ТЕАТРА
Спектакль «Касатка» по одноименной пьесе Алексея Толстого, сыгранный в Малом театре в последний раз в 1986 году, возвращается на «родную» сцену 14 ноября, рассказал РИА Новости режиссер и старой, и новой постановки Виталий Иванов.
«Я вновь вернулся к «Касатке» Толстого, потому что хочу говорить со зрителем про светлое и доброе — про любовь и сострадание. Меня очень ранит, что сегодня в театре и кино на первый план вытаскивают негатив — злость, ненависть, равнодушие. Настоящие чувства не умерли и очень хочется разбудить их в людях — в молодых артистах и в сегодняшних зрителях. Работая над «Касаткой», я думал прежде всего об этом», — сказал в интервью РИА Новости Иванов.
Впервые спектакль был показан публике в 1973 году, тогда роли исполняли выдающиеся артисты — Элина Быстрицкая и Никита Подгорный.
По словам Иванова, «Касатка» это шутка Алексея Толстого, в которой он выразил самого себя — доброжелательного, любвеобильного, душевного, хлебосольного.
«И тогда, и сейчас я ставил «Касатку», стараясь следовать традиции Малого театра, который всегда исходил из уважения к автору, к его слову, к тому, что сам драматург хотел сказать своим произведением. Фальшь или неуважение к классике стены Малого театра отторгают», — уверен Иванов.
МОСКВА, 13 ноя — РИА Новости, Наталия Курова.
Спектакль «Касатка» по одноименной пьесе Алексея Толстого, сыгранный в Малом театре в последний раз в 1986 году, возвращается на «родную» сцену 14 ноября, рассказал РИА Новости режиссер и старой, и новой постановки Виталий Иванов.
«Я вновь вернулся к «Касатке» Толстого, потому что хочу говорить со зрителем про светлое и доброе — про любовь и сострадание. Меня очень ранит, что сегодня в театре и кино на первый план вытаскивают негатив — злость, ненависть, равнодушие. Настоящие чувства не умерли и очень хочется разбудить их в людях — в молодых артистах и в сегодняшних зрителях. Работая над «Касаткой», я думал прежде всего об этом», — сказал в интервью РИА Новости Иванов.
Впервые спектакль был показан публике в 1973 году, тогда роли исполняли выдающиеся артисты — Элина Быстрицкая и Никита Подгорный.
По словам Иванова, «Касатка» это шутка Алексея Толстого, в которой он выразил самого себя — доброжелательного, любвеобильного, душевного, хлебосольного.
«И тогда, и сейчас я ставил «Касатку», стараясь следовать традиции Малого театра, который всегда исходил из уважения к автору, к его слову, к тому, что сам драматург хотел сказать своим произведением. Фальшь или неуважение к классике стены Малого театра отторгают», — уверен Иванов.
МОСКВА, 13 ноя — РИА Новости, Наталия Курова.
Подробнее
«ПРАВДА» О ВРЕМЕНИ М. ГОРЬКОГО
Когда после окончания спектакля зал взрывался аплодисментами и криками “Браво!”, моя соседка по ряду заметила: “Это Горькому браво”. Между тем и я на протяжении всего действия думал о том же.
«ПРАВДА» О ВРЕМЕНИ М. ГОРЬКОГО
Когда после окончания спектакля зал взрывался аплодисментами и криками “Браво!”, моя соседка по ряду заметила: “Это Горькому браво”. Между тем и я на протяжении всего действия думал о том же. Продолжаются атаки не только на советскую литературу в целом, но на Горького — в первую очередь. Как на “основоположника социалистического реализма, запятнавшего себя связями с большевиками”. Всячески принижается горьковский художественный гений. Благоглупостей в отношении к великому писателю множество, однако, дабы убедиться, насколько он в самом деле велик, достаточно прийти на этот спектакль Малого театра, премьера которого состоялась недавно.
Сцена “Дома Островского” знает незаурядные постановки горьковских пьес. Можно назвать хотя бы “Дачников” работы Бориса Бабочкина или “Вассу Железнову” с Верой Пашенной в главной роли. Но за последние годы в репертуаре старейшего русского театра Горького не было. И вот замечательный режиссер Адольф Шапиро берется за пьесу, в своё время весьма актуальную, но уже давно, по-моему, не привлекавшую внимания наших театров.
“В своё время” — это прежде всего тогда, когда “Дети солнца” были написаны и впервые поставлены. А писалась пьеса в каземате Петропавловской крепости, куда Горький был заключен за резкий протест в связи с трагическими событиями “кровавого воскресенья”. Первые представления состоялись в театре В.Ф. Комиссаржевской в Петербурге и в Московском Художественном — можно сказать, на самых революционных сценах двух столиц. То был год для России не простой, год 1905-й. И народное волнение в финале спектакля на сцене “художествеников”, как известно, слилось с волнением в зрительном зале.
Минуло сто с лишним лет. Всё, что в успехе той постановки можно было отнести за счет политической злободневности, кажется, ушло. Но есть пронзительное душевное волнение, с которым воспринимается спектакль в Малом театре, и это свидетельствует: классика есть классика, она для любого времени, на все времена.
Отдадим должное чутью режиссера, выбравшего из многообразного драматургического наследия Горького именно эту пьесу, ощутившего в ней темы и вибрации, психологические, социальные, бытовые, резонирующие с нынешним днем. Дело не только в прямой перекличке, когда, например, старая нянька Антоновна, чью горькую душевную озабоченность неустроенностью дома и семьи хорошо передает народная артистка России Людмила Полякова, словно бы походя выносит свой вердикт: “А теперь все норовят в баре, а повадки — как у твари”.
Или когда появляется на сцене столь выразительная пара, ярко демонстрирующая эти самые повадки,— цепкий “хозяин” Назар Авдеевич и достойный его сынок Миша, окончивший “коммерческое училище промышленности” (народный артист России Виталий Коняев и артист Сергей Потапов). Уж очень узнаваема деловитость и бесцеремонность тех, кто взахлеб скупает ныне всё возможное — от земли и дач, производств и природных месторождений до человеческих талантов и умов.
Да и богатая Мелания в сочном исполнении народной артистки России Евгении Глушенко, всецело покоренная необыкновенностью “возвышенного человека” Протасова и полюбившая за эту необыкновенность, вдруг поймает себя на мысли, что в стремлении к цели захотела по сути купить его.
Природа человеческой натуры и социальные обстоятельства, в которых ей приходится существовать, возвышенность и низость человека, грубость и тонкость чувств, понимание и непонимание людьми друг друга — всё это от века бытующее в жизни, концентрированно сошлось на сей раз в доме генеральского сына, ставшего ученым и беспредельно увлеченного своей наукой. До того увлеченного, что больше ничего на свете для него вроде и не существует. В этом он действительно не-обыкновенен, что оборачивается, впрочем, почти полной отрешённостью от окружающих. Даже от самых близких — от жены с ее любовью и сестры, чья тяжелая внутренняя трагедия переросла в неизлечимую болезнь.
В первой постановке Художественного театра Протасова играл Василий Качалов. Сегодня в Малом его играет народный артист России Василий Бочкарёв. Образ создается по-своему убедительный. Искренне, страстно, зажигательно звучат монологи Протасова, обращенные не только к собеседникам, но и в зрительный зал. О людях как детях солнца, о прекрасном будущем человечества.
Но вот досада — рядом то и дело возникают совсем иные люди, а вокруг происходит какая-то другая, очень далекая от этих пафосных монологов жизнь. Сперва она несет смутную тревогу, напоминая о себе, как сигнал опасности, глухим и зловещим гулом за металлической стеной с полурешеткой, которой режиссер А. Шапиро и художник В. Ковальчук оградили протасовский дом. И вдруг яростно врывается на сцену вместе со слесарем Егором — с его комплексами, мучениями и, как мы вскоре поймем, накопившейся озлобленностью. Превосходная по психологической достоверности и внешнему рисунку работа народного артиста России Александра Коршунова!
Людской озлобленности кругом, что в конце концов прорвётся во взрыв, накопилось немало. У Егора она — от того, что очень много били и много в душе обид: “Я с малых лет в обиде живу... Человек я или нет? Почему меня все обижают?” Однако Протасов видит в нем лишь отличного мастера да еще неправильно ведущего себя мужа, поднимающего руку на жену. И сказать этому человеку может не более чем наивно назидательное: бить жену нехорошо.
Ну а другим-то из далёкого и чуждого мира “за стеной”, объединяемым словом “народ”, Протасову и вовсе нечего сказать. Поскольку народ тот фактически незнаком ему и непонятен. Неожиданное столкновение с ним лицом к лицу в последней сцене становится шоком для человека душевно чистого и бескорыстного, но — витающего в красивых абстракциях. Не от мира сего.
Режиссёр сократил эту массовую сцену, сбавил (я не понял — зачем?) остроты и накала: например, жена Протасова не стреляет, как в пьесе, а только грозит выстрелом ворвавшейся толпе. Последней же, полуоборванной, фразой самого Протасова, заключающей спектакль, остаётся: “Люди должны быть...” То есть, поверженный и раздавленный, всё-таки верит, что человеческое должно когда-нибудь взять верх в людях.
Когда? Каким образом? Связано ли это с необходимостью изменить условия жизни людей, при которых между хозяйкой и кухаркой — пропасть? По поводу другой пьесы, создававшейся в те же годы, Горький писал жене о “суровой действительности, которая говорит людям: или вы должны перестроить жизнь, или я вас изуродую, раздавлю”. А еще в одной горьковской пьесе этого времени были слова: “Не тот убил, кто ударил, а тот, кто злобу родил!..” Разве нет у нас оснований задуматься, кем и чем рождается в людях злоба сегодня? Может быть, опять несправедливостью и теми, от кого она исходит?
Горького всю жизнь не оставляла тема взаимоотношений интеллигенции и народа. В “Детях солнца” голова и сердце лучших из интеллигенции словно драматически поделены между братом и сестрой, Павлом Протасовым и Лизой. Если он, поглощённый научными исканиями, почти лишен ощущений жизни вокруг, то Лиза — это сверхчувствилище, обнажённый нерв, обостренная до предела совесть. Как тончайший природный прибор, воспринимает она все нелады и тревоги мира, все его страхи, боли, жестокости и несправедливости. И душевный надлом, приводящий к безумию, у Лизы в исполнении народной артистки России Людмилы Титовой просто неизбежен.
Пока не вполне мотивирует своей последней сценой самоубийство Чепурного заслуженный артист России Виктор Низовой, хотя в целом дуэт Чепурного и Лизы получился органиче-ский и правдивый, а “хохол” — колоритный, естественный, несущий где-то глубоко под наигранным юмором большую жизненную драму. Жаль, но другой важный дуэт — Елены, жены Протасова (народная артистка России Светлана Аманова), и художника Вагина (заслуженный артист России Глеб Подгородинский) в правдивости и убедительности значительно уступает. Что-то существенное здесь недоработано, и это тем более досадно, что в спектакле даже не столь значительные фигуры актёрски воплощены филигранно: обе горничные — актрисы Ольга Жевакина и Ирина Жерякова, дворник Роман — Евгений Куршинский.
Время Горького не ушло. Наоборот, с возвращением в российскую действительность многих реалий той жизни, которую он изображал, великий писатель становится всё более актуальным. Это неопровержимо доказывает новый спектакль Малого театра.
2008-11-14 10:56
Виктор Кожемяко («Правда»)
Когда после окончания спектакля зал взрывался аплодисментами и криками “Браво!”, моя соседка по ряду заметила: “Это Горькому браво”. Между тем и я на протяжении всего действия думал о том же. Продолжаются атаки не только на советскую литературу в целом, но на Горького — в первую очередь. Как на “основоположника социалистического реализма, запятнавшего себя связями с большевиками”. Всячески принижается горьковский художественный гений. Благоглупостей в отношении к великому писателю множество, однако, дабы убедиться, насколько он в самом деле велик, достаточно прийти на этот спектакль Малого театра, премьера которого состоялась недавно.
Сцена “Дома Островского” знает незаурядные постановки горьковских пьес. Можно назвать хотя бы “Дачников” работы Бориса Бабочкина или “Вассу Железнову” с Верой Пашенной в главной роли. Но за последние годы в репертуаре старейшего русского театра Горького не было. И вот замечательный режиссер Адольф Шапиро берется за пьесу, в своё время весьма актуальную, но уже давно, по-моему, не привлекавшую внимания наших театров.
“В своё время” — это прежде всего тогда, когда “Дети солнца” были написаны и впервые поставлены. А писалась пьеса в каземате Петропавловской крепости, куда Горький был заключен за резкий протест в связи с трагическими событиями “кровавого воскресенья”. Первые представления состоялись в театре В.Ф. Комиссаржевской в Петербурге и в Московском Художественном — можно сказать, на самых революционных сценах двух столиц. То был год для России не простой, год 1905-й. И народное волнение в финале спектакля на сцене “художествеников”, как известно, слилось с волнением в зрительном зале.
Минуло сто с лишним лет. Всё, что в успехе той постановки можно было отнести за счет политической злободневности, кажется, ушло. Но есть пронзительное душевное волнение, с которым воспринимается спектакль в Малом театре, и это свидетельствует: классика есть классика, она для любого времени, на все времена.
Отдадим должное чутью режиссера, выбравшего из многообразного драматургического наследия Горького именно эту пьесу, ощутившего в ней темы и вибрации, психологические, социальные, бытовые, резонирующие с нынешним днем. Дело не только в прямой перекличке, когда, например, старая нянька Антоновна, чью горькую душевную озабоченность неустроенностью дома и семьи хорошо передает народная артистка России Людмила Полякова, словно бы походя выносит свой вердикт: “А теперь все норовят в баре, а повадки — как у твари”.
Или когда появляется на сцене столь выразительная пара, ярко демонстрирующая эти самые повадки,— цепкий “хозяин” Назар Авдеевич и достойный его сынок Миша, окончивший “коммерческое училище промышленности” (народный артист России Виталий Коняев и артист Сергей Потапов). Уж очень узнаваема деловитость и бесцеремонность тех, кто взахлеб скупает ныне всё возможное — от земли и дач, производств и природных месторождений до человеческих талантов и умов.
Да и богатая Мелания в сочном исполнении народной артистки России Евгении Глушенко, всецело покоренная необыкновенностью “возвышенного человека” Протасова и полюбившая за эту необыкновенность, вдруг поймает себя на мысли, что в стремлении к цели захотела по сути купить его.
Природа человеческой натуры и социальные обстоятельства, в которых ей приходится существовать, возвышенность и низость человека, грубость и тонкость чувств, понимание и непонимание людьми друг друга — всё это от века бытующее в жизни, концентрированно сошлось на сей раз в доме генеральского сына, ставшего ученым и беспредельно увлеченного своей наукой. До того увлеченного, что больше ничего на свете для него вроде и не существует. В этом он действительно не-обыкновенен, что оборачивается, впрочем, почти полной отрешённостью от окружающих. Даже от самых близких — от жены с ее любовью и сестры, чья тяжелая внутренняя трагедия переросла в неизлечимую болезнь.
В первой постановке Художественного театра Протасова играл Василий Качалов. Сегодня в Малом его играет народный артист России Василий Бочкарёв. Образ создается по-своему убедительный. Искренне, страстно, зажигательно звучат монологи Протасова, обращенные не только к собеседникам, но и в зрительный зал. О людях как детях солнца, о прекрасном будущем человечества.
Но вот досада — рядом то и дело возникают совсем иные люди, а вокруг происходит какая-то другая, очень далекая от этих пафосных монологов жизнь. Сперва она несет смутную тревогу, напоминая о себе, как сигнал опасности, глухим и зловещим гулом за металлической стеной с полурешеткой, которой режиссер А. Шапиро и художник В. Ковальчук оградили протасовский дом. И вдруг яростно врывается на сцену вместе со слесарем Егором — с его комплексами, мучениями и, как мы вскоре поймем, накопившейся озлобленностью. Превосходная по психологической достоверности и внешнему рисунку работа народного артиста России Александра Коршунова!
Людской озлобленности кругом, что в конце концов прорвётся во взрыв, накопилось немало. У Егора она — от того, что очень много били и много в душе обид: “Я с малых лет в обиде живу... Человек я или нет? Почему меня все обижают?” Однако Протасов видит в нем лишь отличного мастера да еще неправильно ведущего себя мужа, поднимающего руку на жену. И сказать этому человеку может не более чем наивно назидательное: бить жену нехорошо.
Ну а другим-то из далёкого и чуждого мира “за стеной”, объединяемым словом “народ”, Протасову и вовсе нечего сказать. Поскольку народ тот фактически незнаком ему и непонятен. Неожиданное столкновение с ним лицом к лицу в последней сцене становится шоком для человека душевно чистого и бескорыстного, но — витающего в красивых абстракциях. Не от мира сего.
Режиссёр сократил эту массовую сцену, сбавил (я не понял — зачем?) остроты и накала: например, жена Протасова не стреляет, как в пьесе, а только грозит выстрелом ворвавшейся толпе. Последней же, полуоборванной, фразой самого Протасова, заключающей спектакль, остаётся: “Люди должны быть...” То есть, поверженный и раздавленный, всё-таки верит, что человеческое должно когда-нибудь взять верх в людях.
Когда? Каким образом? Связано ли это с необходимостью изменить условия жизни людей, при которых между хозяйкой и кухаркой — пропасть? По поводу другой пьесы, создававшейся в те же годы, Горький писал жене о “суровой действительности, которая говорит людям: или вы должны перестроить жизнь, или я вас изуродую, раздавлю”. А еще в одной горьковской пьесе этого времени были слова: “Не тот убил, кто ударил, а тот, кто злобу родил!..” Разве нет у нас оснований задуматься, кем и чем рождается в людях злоба сегодня? Может быть, опять несправедливостью и теми, от кого она исходит?
Горького всю жизнь не оставляла тема взаимоотношений интеллигенции и народа. В “Детях солнца” голова и сердце лучших из интеллигенции словно драматически поделены между братом и сестрой, Павлом Протасовым и Лизой. Если он, поглощённый научными исканиями, почти лишен ощущений жизни вокруг, то Лиза — это сверхчувствилище, обнажённый нерв, обостренная до предела совесть. Как тончайший природный прибор, воспринимает она все нелады и тревоги мира, все его страхи, боли, жестокости и несправедливости. И душевный надлом, приводящий к безумию, у Лизы в исполнении народной артистки России Людмилы Титовой просто неизбежен.
Пока не вполне мотивирует своей последней сценой самоубийство Чепурного заслуженный артист России Виктор Низовой, хотя в целом дуэт Чепурного и Лизы получился органиче-ский и правдивый, а “хохол” — колоритный, естественный, несущий где-то глубоко под наигранным юмором большую жизненную драму. Жаль, но другой важный дуэт — Елены, жены Протасова (народная артистка России Светлана Аманова), и художника Вагина (заслуженный артист России Глеб Подгородинский) в правдивости и убедительности значительно уступает. Что-то существенное здесь недоработано, и это тем более досадно, что в спектакле даже не столь значительные фигуры актёрски воплощены филигранно: обе горничные — актрисы Ольга Жевакина и Ирина Жерякова, дворник Роман — Евгений Куршинский.
Время Горького не ушло. Наоборот, с возвращением в российскую действительность многих реалий той жизни, которую он изображал, великий писатель становится всё более актуальным. Это неопровержимо доказывает новый спектакль Малого театра.
2008-11-14 10:56
Виктор Кожемяко («Правда»)
Подробнее
НАРОДНЫЙ АРТИСТ СССР ЮРИЙ СОЛОМИН: ЧУДОМ ВОЗВЫСИТЬ ТЕАТР
К встрече с народным артистом СССР, лауреатом Государственной премии РСФСР, художественным руководителем Малого театра Юрием Соломиным мы с фотокорреспондентом Михаилом Вязовым готовились основательно.
НАРОДНЫЙ АРТИСТ СССР ЮРИЙ СОЛОМИН: ЧУДОМ ВОЗВЫСИТЬ ТЕАТР
К встрече с народным артистом СССР, лауреатом Государственной премии РСФСР, художественным руководителем Малого театра Юрием Соломиным мы с фотокорреспондентом Михаилом Вязовым готовились основательно.
Внимательно просмотрели «Коммуну» 23-летней давности, когда у нас в Воронежской области снимался фильм «Певучая Россия» с Юрием Соломиным в главной роли; перелистали старые блокноты той поры, отпечатали с сохранившихся негативов рабочие моменты съёмок картины.
- А вот это я в перерыве съёмок, — улыбается Юрий Мефодьевич, рассматривая давнишний фотоснимок, — решил почитать, что пишет о нас, артистах, газета «Коммуна».
Тогда мы снимали сцену рыбалки, в которой мой герой, выдающийся музыкант и фольклорист, ваш земляк Митрофан Ефимович Пятницкий, встречает у рыбаков будущую знаменитую русскую певицу Надежду Плевицкую. Нужны были старые баркасы, рыболовецкие сети и, конечно, донская рыба –съёмки ведь шли на Дону. Здорово нам тогда помогали рыбаки колхоза, который, если мне изменяет память, так и назывался – «Путь рыбака». Помнится, один из колхозных бригадиров, человек могучего телосложения, настолько глянулся режиссёру фильма Василию Панину, что он пригласил его сняться в роли одного из братьев семьи Колодиных.
- Чем-то особенным запомнился вам период съёмок «Певучей России» у нас под Воронежем?
- Жаркой работой. Мы целый месяц трудились, что называется, в поте лица – и в прямом, и в переносном смысле: съёмки шли с утра до вечера, а жара стояла неимоверная. А ещё запомнилась мне донская уха. Колхозные рыбаки постарались – сварили целое ведро такой ухи, что до сих пор её вкус мне памятен. (Улыбается).
- Юрий Мефодьевич, в 1999 году Малый театр отмечал своё 175-летие. А потом вдруг, через семь лет, оказывается, что театру уже 250 лет. Как такое могло произойти?
- Всё очень просто. Просто раньше возраст нашего театра отсчитывался с 1824 года, когда Малый обосновался в здании на Театральной площади, больше известном как дом А.Н.Островского, великого нашего драматурга. Но потом решили вести отсчёт родословной с момента основания труппы Российского Императорского театра, когда в 1756 году императрица Елизавета Петровна подписала указ о его создании. Вот и выходит, что на гастроли в Воронеж мы впервые приехали в свой 253-й театральный сезон.
- Хотя, если быть абсолютно точным, нынешний приезд к нам артистов Малого всё-таки второй. В военном 43-м, сразу после освобождения Воронежа от фашистов, к нам прибыла фронтовая бригада Малого театра, руководила которой народная артистка РСФСР Варвара Александровна Обухова, а в помощниках у неё был актёр Михаил Иванович Царёв, впоследствии – директор-распорядитель Малого театра, председатель Всероссийского театрального общества…
- Как раз не так давно наша театральная галерея, в которой находятся портреты выдающихся актёров Малого, пополнилась портретом Варвары Александровны. Удивительный она была человек: необыкновенно преданная театру, неуёмной энергии. Кроме сценической работы – у Обуховой в месяц доходило до 12 спектаклей, – она, будучи, скажем так, очень немолодым человеком, занималась ещё и огромной шефской деятельностью. На Московском заводе «Серп и молот», например, её знали как неизменного режиссёра народного театра. Была она частым гостем и на других предприятиях столицы.
Кстати, с той давней традицией – дружить с рабочим классом – мы не порываем и сейчас. Есть такой маленький городок Выкса, а там – крупный трубопрокатный завод, которому столько же лет, сколько и Малому. Так вот, мы дружим и с заводом, и с жителями Выксы. Уже дважды возили им свои спектакли, а 28 ноября там на гастролях побывает оркестр нашего театра.
- Кстати, уж если речь зашла о Варваре Александровне, то в книге Михаила Ивановича Царёва, которая так и называется — «Малый театр», ваши фамилии стоят рядом. Вот такое совпадение. Она вас очень любила и называла не иначе как Юрочка…
- Я знаю. А мы её звали в театре Варварочка. Вот вы упомянули книгу Михаила Ивановича Царёва, так вот в ней целая глава посвящена моему педагогу, выдающейся актрисе Малого Вере Николаевне Пашенной.
- Говорят, что она была очень строгого нрава.
- Не знаю, как для кого, но для меня она стала главной в профессии. Сами судите: я приехал поступать в Щепкинское училище при Малом театре не то что из провинции, а с края света – из Читы. Приехал с отцом. Поселились у знакомых в пригороде. И так вышло, что у отца украли все деньги и документы. Жить было не на что. Он мне и говорит: «Иди к Пашенной – она тогда набирала курс – и объясни всё, как есть. Скажи: «Если берёте меня, то берите, а если нет – я уеду назад в Читу».
Впервые в жизни я послушал отца и сделал так, как он мне сказал. Пришёл. Вера Николаевна спрашивает: «Что тебе, деточка?» Я слово в слово повторил всё то, что мне говорил отец. Выпалил и стою, смотрю на Пашенную с собачьей преданностью в глазах. Она молчит. Мне показалось, что вечность прошла, а на самом деле какие-то секунды. «Ладно, деточка… — сказала Вера Николаевна, — оставайся». Вот так, за секунду, решила мою судьбу. Теперь иной раз и мне приходится решать чью-то судьбу. Неимоверно трудная и ответственная, скажу вам, эта роль…
- А что она была за актриса?
- Необыкновенная! Шестнадцатилетней Верочка Пашенная поступила в Театральное училище при Малом театре. Огромную роль не только в её актёрской судьбе, но и в личной сыграл великий актер и режиссер Александр Павлович Ленский. Пашенная через всю жизнь пронесла огромную к нему благодарность. Уже в начале своего творческого пути она воплотила образы Ларисы в «Бесприданнице», Аксюты в «Лесе», Марии Стюарт… Вера Николаевна была принята на сцену Малого в 1907 году, когда еще блистали Ермолова, Южин, Садовская. Постепенно у нее установилось амплуа романтической актрисы.
- Но обычно Пашенную вспоминают в связи с ролью Вассы в премьерном спектакле 1952 года «Васса Железнова» по Максиму Горькому.
- Этот образ – один из самых совершенных созданных актрисой. Помню, что сама Вера Николаевна говорила нам, студентам, что Васса была для неё не просто героиней пьесы, а живой женщиной, и потому вся правда её жизни, среда, её воспитавшая, вся её биография сделались понятны и близки, точно сама Пашенная жила жизнью Железновой. Вера Николаевна играла Вассу с потрясающей силой. Невозможно словами описать все оттенки мыслей, чувств, переживаний, которые передавала актриса. К счастью, по спектаклю Малого театра был создан фильм, и потомки могут прикоснуться к замечательному искусству выдающейся актрисы.
- В афише прошедших гастролей Малого театра первым стоял бессмертный «Ревизор» Николая Васильевича Гоголя. Если мне не изменяет память, то вы сыграли роль Хлестакова в постановке Игоря Владимировича Ильинского. Было это в 1966 году. И вот вновь – «Ревизор». Это не случайно?
- Пьеса Гоголя не о Хлестакове, а о бессмертной чиновничьей рати. Когда нас пытаются обвинить в том, что мы мало ставим современной драматургии, то я сразу же отвечаю: «А «Ревизор»?» Более актуального произведения на сегодняшний день не найдёте. Когда мы на этот раз собрались на первую читку пьесы – а это уже четырнадцатая постановка «Ревизора» в Малом, — то, как у нас водится, задались вопросом: «А чем удивлять публику будем?» Но по прочтении пары-тройки страниц в актёрских кругах начался смех. Оказывается, ничем никого не нужно удивлять – всё уже заложено автором в тексте. Надо просто этот бессмертный текст сыграть. И всё. Никакой отсебятины не нужно.
Приближаясь к авторскому замыслу, мы тем самым становимся соавторами. Всякого рода модернизации – очень скучная вещь. А режиссер, не интересующийся автором, автоматически не интересен и мне. Когда постановщик «Ревизора» Игорь Владимирович Ильинский отдал мне, 21-летнему мальчишке, роль Хлестакова – что было для меня совершенно неожиданно и крайне удивительно, — то напутствовал такими словами: «Твой Хлестаков – это щенок, которому дают деньги, кормят, всячески ублажают… Чего ж не взять, когда дают на лапу? Играй щенка, которого приняли за матёрого волка».
- У вас есть любимые актёры?
- Весь актёрский состав Малого театра. (Улыбается). А ещё я очень любил Георгия Вицина. Ему на Западе ни один комик и в подмётки не годится. Он так мог возвысить актёрскую игру, что создавалось непреходящее ощущение Чуда!
Автор: Виктор Силин
Источник: «Коммуна», №170 (25207), 14.11.08г.
Дата: 14.11.2008 06:35:48
К встрече с народным артистом СССР, лауреатом Государственной премии РСФСР, художественным руководителем Малого театра Юрием Соломиным мы с фотокорреспондентом Михаилом Вязовым готовились основательно.
Внимательно просмотрели «Коммуну» 23-летней давности, когда у нас в Воронежской области снимался фильм «Певучая Россия» с Юрием Соломиным в главной роли; перелистали старые блокноты той поры, отпечатали с сохранившихся негативов рабочие моменты съёмок картины.
- А вот это я в перерыве съёмок, — улыбается Юрий Мефодьевич, рассматривая давнишний фотоснимок, — решил почитать, что пишет о нас, артистах, газета «Коммуна».
Тогда мы снимали сцену рыбалки, в которой мой герой, выдающийся музыкант и фольклорист, ваш земляк Митрофан Ефимович Пятницкий, встречает у рыбаков будущую знаменитую русскую певицу Надежду Плевицкую. Нужны были старые баркасы, рыболовецкие сети и, конечно, донская рыба –съёмки ведь шли на Дону. Здорово нам тогда помогали рыбаки колхоза, который, если мне изменяет память, так и назывался – «Путь рыбака». Помнится, один из колхозных бригадиров, человек могучего телосложения, настолько глянулся режиссёру фильма Василию Панину, что он пригласил его сняться в роли одного из братьев семьи Колодиных.
- Чем-то особенным запомнился вам период съёмок «Певучей России» у нас под Воронежем?
- Жаркой работой. Мы целый месяц трудились, что называется, в поте лица – и в прямом, и в переносном смысле: съёмки шли с утра до вечера, а жара стояла неимоверная. А ещё запомнилась мне донская уха. Колхозные рыбаки постарались – сварили целое ведро такой ухи, что до сих пор её вкус мне памятен. (Улыбается).
- Юрий Мефодьевич, в 1999 году Малый театр отмечал своё 175-летие. А потом вдруг, через семь лет, оказывается, что театру уже 250 лет. Как такое могло произойти?
- Всё очень просто. Просто раньше возраст нашего театра отсчитывался с 1824 года, когда Малый обосновался в здании на Театральной площади, больше известном как дом А.Н.Островского, великого нашего драматурга. Но потом решили вести отсчёт родословной с момента основания труппы Российского Императорского театра, когда в 1756 году императрица Елизавета Петровна подписала указ о его создании. Вот и выходит, что на гастроли в Воронеж мы впервые приехали в свой 253-й театральный сезон.
- Хотя, если быть абсолютно точным, нынешний приезд к нам артистов Малого всё-таки второй. В военном 43-м, сразу после освобождения Воронежа от фашистов, к нам прибыла фронтовая бригада Малого театра, руководила которой народная артистка РСФСР Варвара Александровна Обухова, а в помощниках у неё был актёр Михаил Иванович Царёв, впоследствии – директор-распорядитель Малого театра, председатель Всероссийского театрального общества…
- Как раз не так давно наша театральная галерея, в которой находятся портреты выдающихся актёров Малого, пополнилась портретом Варвары Александровны. Удивительный она была человек: необыкновенно преданная театру, неуёмной энергии. Кроме сценической работы – у Обуховой в месяц доходило до 12 спектаклей, – она, будучи, скажем так, очень немолодым человеком, занималась ещё и огромной шефской деятельностью. На Московском заводе «Серп и молот», например, её знали как неизменного режиссёра народного театра. Была она частым гостем и на других предприятиях столицы.
Кстати, с той давней традицией – дружить с рабочим классом – мы не порываем и сейчас. Есть такой маленький городок Выкса, а там – крупный трубопрокатный завод, которому столько же лет, сколько и Малому. Так вот, мы дружим и с заводом, и с жителями Выксы. Уже дважды возили им свои спектакли, а 28 ноября там на гастролях побывает оркестр нашего театра.
- Кстати, уж если речь зашла о Варваре Александровне, то в книге Михаила Ивановича Царёва, которая так и называется — «Малый театр», ваши фамилии стоят рядом. Вот такое совпадение. Она вас очень любила и называла не иначе как Юрочка…
- Я знаю. А мы её звали в театре Варварочка. Вот вы упомянули книгу Михаила Ивановича Царёва, так вот в ней целая глава посвящена моему педагогу, выдающейся актрисе Малого Вере Николаевне Пашенной.
- Говорят, что она была очень строгого нрава.
- Не знаю, как для кого, но для меня она стала главной в профессии. Сами судите: я приехал поступать в Щепкинское училище при Малом театре не то что из провинции, а с края света – из Читы. Приехал с отцом. Поселились у знакомых в пригороде. И так вышло, что у отца украли все деньги и документы. Жить было не на что. Он мне и говорит: «Иди к Пашенной – она тогда набирала курс – и объясни всё, как есть. Скажи: «Если берёте меня, то берите, а если нет – я уеду назад в Читу».
Впервые в жизни я послушал отца и сделал так, как он мне сказал. Пришёл. Вера Николаевна спрашивает: «Что тебе, деточка?» Я слово в слово повторил всё то, что мне говорил отец. Выпалил и стою, смотрю на Пашенную с собачьей преданностью в глазах. Она молчит. Мне показалось, что вечность прошла, а на самом деле какие-то секунды. «Ладно, деточка… — сказала Вера Николаевна, — оставайся». Вот так, за секунду, решила мою судьбу. Теперь иной раз и мне приходится решать чью-то судьбу. Неимоверно трудная и ответственная, скажу вам, эта роль…
- А что она была за актриса?
- Необыкновенная! Шестнадцатилетней Верочка Пашенная поступила в Театральное училище при Малом театре. Огромную роль не только в её актёрской судьбе, но и в личной сыграл великий актер и режиссер Александр Павлович Ленский. Пашенная через всю жизнь пронесла огромную к нему благодарность. Уже в начале своего творческого пути она воплотила образы Ларисы в «Бесприданнице», Аксюты в «Лесе», Марии Стюарт… Вера Николаевна была принята на сцену Малого в 1907 году, когда еще блистали Ермолова, Южин, Садовская. Постепенно у нее установилось амплуа романтической актрисы.
- Но обычно Пашенную вспоминают в связи с ролью Вассы в премьерном спектакле 1952 года «Васса Железнова» по Максиму Горькому.
- Этот образ – один из самых совершенных созданных актрисой. Помню, что сама Вера Николаевна говорила нам, студентам, что Васса была для неё не просто героиней пьесы, а живой женщиной, и потому вся правда её жизни, среда, её воспитавшая, вся её биография сделались понятны и близки, точно сама Пашенная жила жизнью Железновой. Вера Николаевна играла Вассу с потрясающей силой. Невозможно словами описать все оттенки мыслей, чувств, переживаний, которые передавала актриса. К счастью, по спектаклю Малого театра был создан фильм, и потомки могут прикоснуться к замечательному искусству выдающейся актрисы.
- В афише прошедших гастролей Малого театра первым стоял бессмертный «Ревизор» Николая Васильевича Гоголя. Если мне не изменяет память, то вы сыграли роль Хлестакова в постановке Игоря Владимировича Ильинского. Было это в 1966 году. И вот вновь – «Ревизор». Это не случайно?
- Пьеса Гоголя не о Хлестакове, а о бессмертной чиновничьей рати. Когда нас пытаются обвинить в том, что мы мало ставим современной драматургии, то я сразу же отвечаю: «А «Ревизор»?» Более актуального произведения на сегодняшний день не найдёте. Когда мы на этот раз собрались на первую читку пьесы – а это уже четырнадцатая постановка «Ревизора» в Малом, — то, как у нас водится, задались вопросом: «А чем удивлять публику будем?» Но по прочтении пары-тройки страниц в актёрских кругах начался смех. Оказывается, ничем никого не нужно удивлять – всё уже заложено автором в тексте. Надо просто этот бессмертный текст сыграть. И всё. Никакой отсебятины не нужно.
Приближаясь к авторскому замыслу, мы тем самым становимся соавторами. Всякого рода модернизации – очень скучная вещь. А режиссер, не интересующийся автором, автоматически не интересен и мне. Когда постановщик «Ревизора» Игорь Владимирович Ильинский отдал мне, 21-летнему мальчишке, роль Хлестакова – что было для меня совершенно неожиданно и крайне удивительно, — то напутствовал такими словами: «Твой Хлестаков – это щенок, которому дают деньги, кормят, всячески ублажают… Чего ж не взять, когда дают на лапу? Играй щенка, которого приняли за матёрого волка».
- У вас есть любимые актёры?
- Весь актёрский состав Малого театра. (Улыбается). А ещё я очень любил Георгия Вицина. Ему на Западе ни один комик и в подмётки не годится. Он так мог возвысить актёрскую игру, что создавалось непреходящее ощущение Чуда!
Автор: Виктор Силин
Источник: «Коммуна», №170 (25207), 14.11.08г.
Дата: 14.11.2008 06:35:48
Подробнее
«Звуковой архив Малого театра» И.С.ТУРГЕНЕВ «НАКАНУНЕ»
«Звуковой архив Малого театра»
И.С.ТУРГЕНЕВ «НАКАНУНЕ»
9 ноября исполнилось 190 лет со дня рождения великого русского писателя Ивана Сергеевича Тургенева. Сегодня мы знакомим вас с записью инсценировки его романа «Накануне», поставленной в Малом театре в 1984 году…
И.С.ТУРГЕНЕВ «НАКАНУНЕ»
9 ноября исполнилось 190 лет со дня рождения великого русского писателя Ивана Сергеевича Тургенева. Сегодня мы знакомим вас с записью инсценировки его романа «Накануне», поставленной в Малом театре в 1984 году…
«Звуковой архив Малого театра»
9 ноября исполнилось 190 лет со дня рождения великого русского писателя Ивана Сергеевича Тургенева. Сегодня мы знакомим вас с записью инсценировки его романа «Накануне», поставленной в Малом театре в 1985 году…
И.С.Тургенев
«НАКАНУНЕ»
Инсценировка романа в 2-х частях В.К. Седова.
Часть 1 (44,8 Мб)
Часть 2 (55,2 Мб)
Часть 3 (51,3 Мб)
Часть 4 (33,3 Мб)
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА И ИСПОЛНИТЕЛИ:
Елена Стахова — Ирина Печерникова
Анна Васильевна Стахова — Муза Седова
Николай Артемьевич Стахов — Николай Верещенко
Увар Иванович — Борис Телегин
Шубин — Александр Коршунов
Берсенев — Александр Овчинников
Инсаров — Андрей Харитонов
Нищая — Тамара Торчинская
Зоя Мюллер — Анна Жарова
Режиссер-постановщик В.К. Седов.
Художники О.А. Твардовская, В.А. Макушенко.
Музыка из произведений Т. Альбиони и Г.В. Свиридова.
Запись 1987 года.
Из книги Ю.А.Дмитриева «Академический Малый театр. 1941-1995»
Премьера инсценировки другого тургеневского романа «Накануне» состоялась 2 февраля 1985 г. Ставил спектакль В.Седов, и он же написал инсценировку. Оформляли постановку О.Твардовская и В.Макушенко. Музыка принадлежала Т.Альбиони и Г.Свиридову.
Автор инсценировки говорил журналисту, что он бережно отнесся к тургеневскому тексту, стремился сохранить весь строй высоких размышлений главного героя романа о смысле жизни, предначертании человека, о его долге перед Родиной. «В этом спектакле нас привлекала тема поисков молодыми людьми достойного жизненного пути. Среди важнейших этических проблем, поднятых автором, нам важно было выделить мотивы моральной ответственности, порядочности и благородства, как определяющие моменты человеческой личности во все времена» (См.: «Накануне». — «Театр. Москва», 1985, №33, с. 5). С большой очевидностью сказанное выражалось в образе Инсарова, которого играл А.Харитонов. У него отсутствовало противоречие между общественным и личным, не было разлада между словом и делом.
Ставя спектакль, режиссер заботился, чтобы в нем отсутствовала излишняя возвышенность, а это значит, нарочитость. И, оценивая постановку, рецензент утверждал, что спектакль решался в чеховском ключе (См.: Поюровский Б. Страницы тургеневской прозы. «Веч. Москва», 1985, 1 апр.). Но в результате получалось, что постановка приобрела излишнюю минорность, ей не хватало той героичности, которая была свойственна роману.
Инсценировка не воспроизводила романа целиком, но, так сказать, стремилась передать его квинтэссенцию. Однако спектаклю недоставало того напряжения, которым роман был пронизан, когда дух захватывало от ожидаемых перемен, когда люди, подобные Елене, готовы были бросить семью, вполне обеспеченное существование, порядочных поклонников ради человека, способного для утверждения высоких идеалов на героические подвиги, готового погибнуть для общего блага.
При всей культуре постановки, при умении показать душевную тонкость тургеневских героев, спектаклю недоставало эмоциональности, заразительности. Сказанное относилось к очень важному эпизоду — беседе под Москвою в Кунцеве, на берегу реки, двух молодых людей: подающего надежды скульптора Шубина и серьезного ученого Берсенева. Они спорили обо всем на свете, были увлечены спором, но подлинной страсти и тому и другому исполнителю ролей (А.Коршунову и А.Овчинникову) не хватало.
Пожалуй, ярче других оказалась Елена Стахова (И.Печерникова). Артистка смогла показать глубину характера этой девушки, передавала ее печаль, возникавшую в связи с тем, что идеалы оказались неосуществленными, что она чувствовала себя чужой в среде, казалось бы, ей близких, добрых, но безвольных людей. Всей душой она хотела служить делу прогресса.
В инсценировке были выведены и слезливая Анна Васильевна (М.Седова), и Николай Артемьевич (Н.Верещенко) — постоянный посетитель клуба, в котором ему скучно, как, впрочем, скучно везде, и Увар Иванович (Б.Телегин) существо для общества бесполезное, но находящееся в том возрасте, когда даже мычание принимается за золото.
Это был в хорошем понимании слова культурный спектакль, в котором все говорили просто, но ему явно не хватало той революционной силы, которая заключалась в тургеневском произведении. «У Тургенева женщина бросала семью, нарушала привычное течение жизни ради любимого человека, но театр повествовал об этом бесстрастно. Но иногда герои заменяли страсть надрывом. Так, в финале первого действия Елена и Инсаров с криком бросались друг другу навстречу. Звучала музыка, и шел занавес» (Максимов А. Рецепт любви. – «Комс. правда», 1985, 6 июня).
9 ноября исполнилось 190 лет со дня рождения великого русского писателя Ивана Сергеевича Тургенева. Сегодня мы знакомим вас с записью инсценировки его романа «Накануне», поставленной в Малом театре в 1985 году…
И.С.Тургенев
«НАКАНУНЕ»
Инсценировка романа в 2-х частях В.К. Седова.
Часть 1 (44,8 Мб)
Часть 2 (55,2 Мб)
Часть 3 (51,3 Мб)
Часть 4 (33,3 Мб)
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА И ИСПОЛНИТЕЛИ:
Елена Стахова — Ирина Печерникова
Анна Васильевна Стахова — Муза Седова
Николай Артемьевич Стахов — Николай Верещенко
Увар Иванович — Борис Телегин
Шубин — Александр Коршунов
Берсенев — Александр Овчинников
Инсаров — Андрей Харитонов
Нищая — Тамара Торчинская
Зоя Мюллер — Анна Жарова
Режиссер-постановщик В.К. Седов.
Художники О.А. Твардовская, В.А. Макушенко.
Музыка из произведений Т. Альбиони и Г.В. Свиридова.
Запись 1987 года.
Из книги Ю.А.Дмитриева «Академический Малый театр. 1941-1995»
Премьера инсценировки другого тургеневского романа «Накануне» состоялась 2 февраля 1985 г. Ставил спектакль В.Седов, и он же написал инсценировку. Оформляли постановку О.Твардовская и В.Макушенко. Музыка принадлежала Т.Альбиони и Г.Свиридову.
Автор инсценировки говорил журналисту, что он бережно отнесся к тургеневскому тексту, стремился сохранить весь строй высоких размышлений главного героя романа о смысле жизни, предначертании человека, о его долге перед Родиной. «В этом спектакле нас привлекала тема поисков молодыми людьми достойного жизненного пути. Среди важнейших этических проблем, поднятых автором, нам важно было выделить мотивы моральной ответственности, порядочности и благородства, как определяющие моменты человеческой личности во все времена» (См.: «Накануне». — «Театр. Москва», 1985, №33, с. 5). С большой очевидностью сказанное выражалось в образе Инсарова, которого играл А.Харитонов. У него отсутствовало противоречие между общественным и личным, не было разлада между словом и делом.
Ставя спектакль, режиссер заботился, чтобы в нем отсутствовала излишняя возвышенность, а это значит, нарочитость. И, оценивая постановку, рецензент утверждал, что спектакль решался в чеховском ключе (См.: Поюровский Б. Страницы тургеневской прозы. «Веч. Москва», 1985, 1 апр.). Но в результате получалось, что постановка приобрела излишнюю минорность, ей не хватало той героичности, которая была свойственна роману.
Инсценировка не воспроизводила романа целиком, но, так сказать, стремилась передать его квинтэссенцию. Однако спектаклю недоставало того напряжения, которым роман был пронизан, когда дух захватывало от ожидаемых перемен, когда люди, подобные Елене, готовы были бросить семью, вполне обеспеченное существование, порядочных поклонников ради человека, способного для утверждения высоких идеалов на героические подвиги, готового погибнуть для общего блага.
При всей культуре постановки, при умении показать душевную тонкость тургеневских героев, спектаклю недоставало эмоциональности, заразительности. Сказанное относилось к очень важному эпизоду — беседе под Москвою в Кунцеве, на берегу реки, двух молодых людей: подающего надежды скульптора Шубина и серьезного ученого Берсенева. Они спорили обо всем на свете, были увлечены спором, но подлинной страсти и тому и другому исполнителю ролей (А.Коршунову и А.Овчинникову) не хватало.
Пожалуй, ярче других оказалась Елена Стахова (И.Печерникова). Артистка смогла показать глубину характера этой девушки, передавала ее печаль, возникавшую в связи с тем, что идеалы оказались неосуществленными, что она чувствовала себя чужой в среде, казалось бы, ей близких, добрых, но безвольных людей. Всей душой она хотела служить делу прогресса.
В инсценировке были выведены и слезливая Анна Васильевна (М.Седова), и Николай Артемьевич (Н.Верещенко) — постоянный посетитель клуба, в котором ему скучно, как, впрочем, скучно везде, и Увар Иванович (Б.Телегин) существо для общества бесполезное, но находящееся в том возрасте, когда даже мычание принимается за золото.
Это был в хорошем понимании слова культурный спектакль, в котором все говорили просто, но ему явно не хватало той революционной силы, которая заключалась в тургеневском произведении. «У Тургенева женщина бросала семью, нарушала привычное течение жизни ради любимого человека, но театр повествовал об этом бесстрастно. Но иногда герои заменяли страсть надрывом. Так, в финале первого действия Елена и Инсаров с криком бросались друг другу навстречу. Звучала музыка, и шел занавес» (Максимов А. Рецепт любви. – «Комс. правда», 1985, 6 июня).
Подробнее
«К 220-летию со дня рождения Михаила Семеновича Щепкина» С.Т.Аксаков НЕСКОЛЬКО СЛОВ О М.С.ЩЕПКИНЕ
«К 220-летию со дня рождения Михаила Семеновича Щепкина»
С.Т.Аксаков НЕСКОЛЬКО СЛОВ О М.С.ЩЕПКИНЕ
По случаю пятидесятилетия его театрального поприща
С.Т.Аксаков НЕСКОЛЬКО СЛОВ О М.С.ЩЕПКИНЕ
По случаю пятидесятилетия его театрального поприща
«К 220-летию со дня рождения Михаила Семеновича Щепкина»
С.Т.Аксаков НЕСКОЛЬКО СЛОВ О М.С.ЩЕПКИНЕ
По случаю пятидесятилетия его театрального поприща
В исходе ноября 1805 г. в городе Курске на частном публичном театре содержателей — актеров Барсовых назначен был спектакль в пользу актрисы, г-жи Лыковой, Молодой человек лет семнадцати, с живою и умною физиономией, беспрестанно бегал с раннего утра и в дом своего господина, графа Волькенштейна, в дом Дворянского собрания, где помещался театр. На озабоченном лице юноши ясно выражалась радость, тревога и опасение: это был дворовый мальчик графа, всеми называемый Миша, которому, по случаю внезапной болезни какого-то мелкого актера, дали сыграть маленькую роль. Миша с детских лет страстно любил смотреть театральные представления. Его охотно пускали и в оркестр и за кулисы, где все его знали, любили и где он всем услуживал. Сыграть какую-нибудь роль на публичном театре было его любимою мечтою, его постоянным и горячим желанием; наконец, желанная мечта превращалась в действительность, и Миша выходил на сцену в драме «Зоя», в роли почтаря Андрея. Этот Миша — теперь наш знаменитый артист, ветеран театрального искусства, честь и гордость русской сцены, Михаил Семенович Щепкин.
Щепкин страстно полюбил театр еще в ребячестве. Семи лет он увидел на домашнем театре у графа Волькенштейна онеру «Новое семейство», и неожиданное зрелище так его поразило, что с тех пор в восприимчивой, горячей голове мальчика беспрестанно роились декорации, оркестр, сцена и действующие лица. Вскоре после того, когда он был уже в народном училище городка Суджи, удалось ему сыграть слугу Розмарина в комедии Сумарокова «Вздорщица»: разумеется, это усилило его страсть. Впоследствии, когда Щепкину уже было лет четырнадцать, он сыграл на домашнем театре своего господина несколько ролей и, между прочим, роль актера в комедии «Опыт искусства» и Степана-сбитенщика в опере «Сбитенщик». С 1801 года Щепкин жил в Курске, учился в народном училище и все свободные часы проводил в театре. В этом положении оставались дела до незабвенного дня, до бенефиса г-жи Лыковой.
Итак, в исходе ноября (подлинное число неизвестно) настоящего 1855 года исполняется пятьдесят лет с первого появления Щепкина на сцене публичного театра. Долгое поприще, редко совершаемое не поденщиками, не простыми исполнителями, равнодушными к своему ремеслу, а художниками по призванию, пламенно, тревожно любящими свое дело! Каких горячих усилий, каких постоянных трудов, какой напряженной работы духа и тела стоило возведение на степень искусства простой, по-видимому, охоты мальчика: выбежать перед публикою в каком-то святочном наряде и пробормотать несколько выученных речей. Так начинают многие, и трудно бывает разгадать в безотчетном влечении молодых людей: минутная ли это забава или призвание истинного таланта.
Разумеется, в достопамятный день представления «Зои», за пятьдесят лет пред сим, никто из окружающих Щепкина не подозревал в нем будущего знаменитого артиста, и всякий только посмеивался, глядя на его озабоченное лицо и важность, придаваемую им такому, по-видимому, пустому делу; но Щепкин чувствовал бессознательно, что роль почтаря Андрея решает его судьбу и определяет славную будущность.
С этого времени, после удачного дебюта, Щепкину начали давать многие небольшие роли, и, разумеется, самые разнохарактерные. Захворал ли, загулял ли кто-нибудь из актеров — Щепкин в несколько часов выучивал его роль и, конечно, играл всегда лучше того, чье занимал место. Одним словом: им затыкали все прорехи малочисленной труппы и скудного репертуара. Оркестр прозвал его «контрабасною подставкой», и вся труппа со смехом повторяла остроумное прозвище.
Публика начинала любить и принимать Щепкина с одобрением. Каждый спектакль был шагом вперед для молодого актера, и в течение нескольких лет он сам и все его окружавшие убедились в том, что Щепкин родился для театра. Не получив достаточного образования, но видав ни одного актера, который бы имел какое-нибудь понятие о сценическом искусстве, который бы ходил и говорил на театре по-человечески, Щепкин, конечно, не мог тогда создавать себе идеала представляемого лица, не мог не подчиняться вредным традициям, от которых трудно отделываться во всю жизнь, не мог не перенимать форм, которыми был окружен; но нет такой неестественной формы, которая не могла бы быть одушевлена, а Щепкин, одаренный необыкновенным огнем и чувством, оживлял ими каждое произносимое слово; кстати или некстати, верно или неверно — до этого никому не было дела, этого никто не понимал, и все безусловно восхищались новым и свежим талантом.
Чрезвычайно было бы любопытно и поучительно проследить постепенно, как уяснялся взгляд молодого актера, как зарождалось понимание лиц, им представляемых, как блеснула и разгоралась мысль об истине, естественности игры и как он понял, наконец, что сцена — искусство, что он — художник!.. Но этого никто не может сделать, кроме самого Щепкина, и на нем лежит долг написать историю своего театрального поприща, чем он окажет великую услугу не только театральному искусству, его служителям и почитателям, но и всякому мыслящему человеку, для которого дороги проявления, усилия и торжество духа человеческого над всеми препятствиями и случайностями жизни. У Щепкина хранится лист бумаги, на котором великий художник Пушкин своею рукою написал следующее:
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
«Я родился в Курской губернии, Обоянского уезда, в селе Красном, что на речке Пенке».
Как красноречиво выражается в этом поступке важность интереса, который придавал Пушкин запискам актера Щепкина!
Семнадцать лет играл Щепкин на губернских театрах, переходя из труппы в труппу, разъезжая по ярмаркам с своими товарищами и постоянно идя вперед. У Щепкина не было амплуа, он не выбирал себе ролей, а играл все, что было необходимо для составления спектакля. Так, например, в «Железной маске» он, начиная с часового, дошел до маркиза Лувуа, а в «Рекрутском наборе» переиграл все роли, кроме молодой девушки Варвары. Слава Щепкина росла, преимущественно в южной части России, дошла до Москвы, и, наконец, в 1823 году поступил оп на императорский Московский театр. Не входя в подробности, потому что я пишу не биографию Щепкина, а краткий очерк пятидесятилетнего театрального его поприща, должно, однако, сказать, что Щепкин в продолжение своей провинциальной сценической жизни получил два толчка, как он сам выражается, которые были ему очень полезны. Первый случился в 1810 году, когда он увидел домашний благородный спектакль в селе Гоноховке (Харьковской губернии); в этом спектакле князь Прокофий Васильич Мещерский играл роль Солидара в комедии Сумарокова «Приданое обманом». Естественная игра князя Мещерского сильно поразила молодого актера и произвела решительное влияние на его понятия о сценическом искусстве (1). Второй толчок случился гораздо позднее: его произвел замечательный актер Павлов, выехавший из Казани и странствовавший тогда по разным провинциальным театрам. Этот актер с необыкновенною для того времени истиною и простотою играл многие роли, особенно роль Неизвестного в комедии Коцебу «Ненависть к людям и раскаяние». Актера Павлова мало понимали и мало ценили, но Щепкин понял, оценил его и воспользовался добрым примером, несмотря па противуположное значение своего амплуа. Московская публика обрадовалась прекрасному таланту и приняла Щепкина с живейшим восторгом в пол-пом значении этого слова; но Щепкин не успокоился на скоро приобретенных лаврах, как делали и теперь делают это многие. Постоянно трудясь с первого дня поступления своего на сцену, постоянно изучая, обработывая игру, он удвоил своп труды, поступя на московскую сцену. Оп делал это не для приобретения большей славы или выгод житейских,— он удовлетворял собственной душевной художественной потребности. Театр уже был для него необходимостью, воздухом, условием жизни...
(1) Подробное описание этого происшествия можно прочесть в альманахе «Комета», изданном Н. Щепкиным, сыном нашего знаменитого артиста, в Москве, в 1851 году.
Жить — для Щепкина значило играть на театре; играть — значило жить. Сцена сделалась для Щепкина даже целебным средством в болезнях духа и тела. Горевал ли он о чем-нибудь, как человек, которому надо было много преодолеть препятствий, много биться с жизнью,— искусство мирило его с действительностью; болел ли телом,— искусство, оживляя его нервы, чудотворно врачевало его тело. Много раз и многие были тому свидетелями, что Щепкин выходил на сцену больной и сходил с нее совершенно здоровый.
Обеспеченный в своем существовании, получивший независимость, придворный артист Щепкин вполне предался искусству. Обширный репертуар его с каждым годом обогащался новыми, значительнейшими ролями, над которыми надо было подумать, надо было потрудиться. Один ряд мольеровских стариков представлял уже назидательное поприще для его сценической деятельности, и Щепкин воспользовался этою высокою школой. На московской сцене Щепкин нашел товарищей более или менее образованных, нашел публику более просвещенную, судей более строгих и лучше понимающих дело. Кромо того, Щепкин нашел в московском обществе дружеский литературный круг, в который приняли его с радостью и где вполне оценили его талант, природный ум, любовь к искусству и жажду образования. По счастливому стечению обстоятельств, в этом круге находились между прочими главные лица московской дирекции: Кокошкин, Загоскин, Писарев и Верстовский; но всего важнее было то, что в этом же приятельском круге на то время был наш даровитый писатель князь Шаховской, единственный знаток сцены, страстный и опытный любитель театрального искусства. Этого только и недоставало Щепкину: он весь предался труду и учению, предался пламенно и неутомимо.
Обыкновенно сценические артисты, сколько-нибудь замечательные, разделяются на два разряда: первый состоит из людей даровитых, иногда в высокой степени, по не думающих об искусстве, об изучении его, не признающих необходимости труда, иногда даже не понимающих прямого значения художника. Второй разряд состоит не скажу из людей бездарных, но наделенных от природы скудною долею дарования, обработке которого положены, к сожалению, слишком тесные границы. Это достойные уважения труженики. В нравственном отношении они, без сомнения, несравненно выше ленивых дарований, но, увы! всякий из нас предпочтет талантливого актера, у которого посреди неверной, даже бессмысленной игры вырвется иногда увлекающее и потрясающее душу слово,— предпочтет бедному труженику, бесцветно исполняющему умно и верно понятый характер. Это справедливо: сцена требует выражения ясного, живого, так сказать осязательного, без которого зритель не может видеть понимания роли, не может сочувствовать представляемому лицу. Но бывает редкое соединение таланта с ясным умом и горячею любовью к искусству, и это счастливое соединение представляет нам Щепкин. Его отличительное качество именно состоит в чувстве священного долга к искусству, долга неоплатного, каков бы ни был талант человека. Щепкин всю жизнь выплачивал этот долг по мере сил, платит и теперь и, конечно, не перестанет платить, пока будет жить. С ослаблением физических средств, которые не могли не измениться в течение пятидесяти лет, Щепкин усиливал средства духовные и вознаграждал, по возможности, неизбежные утраты, наносимые временем.
Несмотря на страшное число ролей, переигранных Щепкиным, несмотря на их бесконечное, дикое разнообразие, несмотря на их ничтожность, Щепкин не пренебрег ни одною из них. Выезжая на сцену Бабой-Ягой на ступе с помелом, являясь Еремеевной в «Недоросле», он старался быть тою личностью, которую представлял. От смешных фарсов и карикатур Щепкин в ролях своих доходил иногда до характеров чисто драматических и на одном из них столкнулся с первым трагиком своего времени — с Тальмой: роль Данвиля в комедии Делавиня «Урок старикам» в Париже играл Тальма, а в Москве — Щепкин!.. И что же? несмотря на тяжелый и темный русский перевод, Щепкин был так хорош, что удовлетворил требованиям самых строгих судей. Привычка смеяться от комизма игры Щепкина исчезала, и зрители всегда были растроганы до слез.
Во все пятьдесят лет театральной службы Щепкин не только не пропустил ни одной репетиции, но даже ни разу не опоздал. Никогда никакой роли, хотя бы то было в сотый раз, он не играл, не прочитав ее накануне вечером, ложась спать, как бы поздно ни воротился домой и не репетируя ее настоящим образом на утренней пробе в день представления. Это не мелочная точность, не педантство, а весьма важное условие в деле искусства, в котором всегда есть своя, так сказать, механическая или материальная, сторона, ибо никогда не может быть полного успеха без приобретения власти над своими физическими средствами. Но этого мало: вся жизнь Щепкина и вне театра была для него постоянною школою искусства; везде находил он что-нибудь заметить, чему-нибудь научиться; естественность, верность выражения (чего бы то ни было), бесконечное разнообразие и особенности этого выражения, исключительно принадлежащие -каждому отдельному лицу, действие на других таких особенностей — все замечалось, все переносилось в искусство, все обогащало духовные средства артиста. Более двадцати лет я вместе с другими следил за игрою Щепкина на сцене и за его внимательным наблюдением бесед общественных. Нередко посреди шумных речей или споров замечали, что Щепкин о чем-то задумывался, чего-то искал в уме или памяти; догадывались о причине и нередко заставляли его признаваться, что он думал в то время о каком-нибудь трудном месте своей роли, которая, вследствие сказанного кем-нибудь из присутствующих меткого слова, вдруг освещалась новым светом и долженствовала быть выражена сильнее, или слабее, или проще и вообще вернее. Иногда одно замечание, кинутое мимоходом и пойманное на лету, открывало Щепкину целую новую сторону в характере действующего лица, с которым он до тех пор не мог сладить. Из всего сказанного мною очевидно, что роли Щепкина никогда не лежали без движения, не сдавались в архив, а совершенствовались постепенно и постоянно. Никогда Щепкин не жертвовал истиною игры для эффекта, для лишних рукоплесканий; никогда не выставлял своей роли напоказ, ко вреду играющих с ним актеров, ко вреду цельности и ладу всей пиесы; напротив, он сдерживал свой жар и силу его выражения, если другие лица не могли отвечать ему с такою же силою; чтоб не задавить других лиц в пиесе, он давил себя и охотно жертвовал самолюбием, если характер играемого лица не искажался от таких пожертвований. Все это видели и понимали многие, и надобно признаться, что редко встречается в актерах такое самоотвержение.
Талант Щепкина преимущественно состоит в чувствительности и огне. Оба эти качества составляют основные, необходимые стихии таланта драматического, и я думаю, что в этом отношении драма была по преимуществу призванием Щепкина, но его живость, умная веселость, юмор, его фигура, голос, слишком недостаточный, слабый для ролей драматических (ибо крик не голос), навели его на роли комических стариков — и слава богу! По неудобствам физическим едва ли бы Щепкин мог достигнуть такого высокого достоинства в драме, какого достиг в комедии. Я сказал, что у Щепкина есть умная веселость; по в тех комических ролях, которые не соответствовали этому свойству, чего стоило ему выражать глупость или простоту на лице необыкновенно умном? Вместо проницательности и юмора — изображать простодушную, самодовольную веселость? Чего стоило также выработать свое произношение до такой чистоты и ясности, что, несмотря на жидкий, трехнотный голос, шепот Щепкина был слышен во всем Большом Петровском театре? Но всего труднее было ему ладить с своим жаром, с своими чувствами и удерживать их в настоящей мере, в узде; правда, они иногда одолевали его, но с намерением Щепкин никогда не украшал, не расцвечивал ими бесцветного лица в пиесе. Один только раз был я свидетелем, что Щепкин намеренно сыграл целую роль не так, как понимал. Это случилось в 1828 году: давали в первый раз перевод английской комедии «Школа супругов», пиесы очень умной, но растянутой и оттого довольно скучной. Я знал, как понимал и как исполнял свою роль Щепкин. Я видел его на главной репетиции и восхищался, вместе с другими, строгим исполнением характера замечательного, но уже слишком неэффектного. Во время представления, когда сошел уже первый акт (Щепкин в нем почти не участвовал), принятый публикою с явными признаками скуки, вдруг Щепкин с половины второго акта начал играть с живостью и горячностью, неприличными представляемому лицу; оживленные внезапно его игрой, актеры также подняли тон пиесы, публика выразила свое сочувствие, и комедия была выслушана с удовольствием и одобрением. Когда я вошел к Щепкину в уборную, он встретил меня словами: «Виноват, но я боялся, что зрители заснут от скуки, если досидят до конца пиесы». Именно то и случилось при повторении бенефисного спектакля, в котором Щепкин играл уже свою роль, как требовала неподкупная истина и строгие правила искусства; в третий раз этой комедии уже не играли.
Идя неуклонно путем опыта, труда, ученья, дошел, наконец, Щепкин, еще в полной силе своих средств, до того возможного совершенства, с которым он играл Бота, Досажаева, Транжирина, Богатонова, Арнольфа в «Школе жен» (любимая его роль), Гарпагона, Сганареля, Любского в «Благородном театре» Загоскина и, наконец, Фамусова, Шейлока и Городничего в «Ревизоре». Кроме того, Щепкин перенес на русскую сцену настоящую малороссийскую народность, со всем ее юмором и комизмом. До него мы видели на театре только грубые фарсы, карикатуру на певучую, поэтическую Малороссию, Малороссию, которая дала нам Гоголя! Щепкин потому мог это сделать, что провел детство и молодость свою на Украине, сроднился с ее обычаями и языком. Можно ли забыть Щепкина в «Москале-Чаривнике», в «Наталке-Полтавке»?
В эпоху блистательного торжества, когда Петровский театр, наполненный восхищенными зрителями, дрожал от восторженных рукоплесканий, был в театре один человек, постоянно недовольный Щепкиным; этот человек — был сам Щепкин. Никогда не был собою доволен взыскательный художник, ничем неподкупный судья!
В продолжение тридцатидвухлетнего своего служения на московской сцене скольким людям доставил Щепкин сердечное наслаждение и слез и смеха! Кто не плакал от игры его в «Матросе», кто не смеялся в «Ревизоре»?.. Но смех над собой — те же слезы, и равно благодетельны они душе человека. Из людей, видевших полное развитие таланта Щепкина, уже многих нет на свете; нет именно тех людей, которых верная оценка и нелицеприятный приговор были для Щепкина высшею наградою, с мнением которых соглашалось и общественное мнение.
Из всех художников художник-актер, без сомнения, производит самое сильное, живое впечатление, по зато а самое непрочное. Нет выше наслаждения, нет более утешительного чувства, как двигать тысячи людей одним словом, одним взглядом. Актер, заставляя зрителей одно с ним чувствовать, одному радоваться, одно ненавидеть и об одном скорбеть — вдруг от нескольких тысяч людей слышит голос сочувствия и одобрения, выражаемых громом рукоплескании!.. Но, увы, мимолетно это впечатление, и если не исчезает в зрителях мгновенно, по возвращении их в мир действительный, то, конечно, слабеет и умирает вместе с ними. Актер не оставляет свидетельства своего таланта, хотя разделяет творчество с драматическим писателем: ни картина, ни статуя, ни слово, увековеченное печатью, не служат памятником его художественной деятельности, и потому о художнике-актере надобно более писать, чем о художниках другого рода, которые своими созданиями говорят сами о себе даже отдаленному потомству. Да сохранится же по крайней мере благородное имя сценического художника в истории искусства и литературы, да сохранится память уважения к нему признательных современников!
Не благосклонно мирному искусству настоящее грозное время; мрачен наш небосклон; строго испытание... Но всегда время отдавать справедливость заслуге; благодарным быть — всегда время. Если мы признаем за истину, что воспитание, усовершенствование в себе природного дара есть общественная заслуга, то не должны ли мы признать, что Щепкин оказал такую заслугу русскому обществу, преимущественно московскому? Итак, благодарность ему за доставление нам, в продолжение стольких лет, высоких наслаждений, сердечных и умственных! Благодарность за благотворные слезы и благодетельный смех!
1855 года, ноября 18-го, Москва.
ПРИМЕЧАНИЯ
Статья написана в связи с юбилеем великого русского актера, пятидесятилетием сценической деятельности М. С. Щепкина. Была опубликована в «Московских ведомостях» и в том же 1855 году появилась отдельным оттиском.
«Зоя»—«Зоа», драма Мерсье.
«Новое семейство»— комическая опера в одном действии С. К. Вязмитинова.
«Опыт искусства»— комедия Н. Р. Судовщикова.
«Сбитенщик» — комическая опера Я. В. Княжнина.
«Железная маска»— драма, перев, с нем. «Великодушие, или Рекрутский набор»— драма Н. Ильина.
Вот — персонаж комедии «Вот». Досажаев — герой комедии Шеридана «Школа злословия». Вогатонов — персонаж комедии М. Н. Загоскина «Господии Богатонов, или Провинциале столице». «Школа жен»— комедия Мольера. Гарпагон — герой комедии Мольера «Скупой». Сганарелъ — имя героев нескольких комедий Мольера.
«Москаль-Чаривник» («Солдат-Чародей») и «Наталка Полтавка»— комедии И. П. Котляревского. «Матрос»— водевиль Соважа и Делюрье.
С.Т.Аксаков НЕСКОЛЬКО СЛОВ О М.С.ЩЕПКИНЕ
По случаю пятидесятилетия его театрального поприща
В исходе ноября 1805 г. в городе Курске на частном публичном театре содержателей — актеров Барсовых назначен был спектакль в пользу актрисы, г-жи Лыковой, Молодой человек лет семнадцати, с живою и умною физиономией, беспрестанно бегал с раннего утра и в дом своего господина, графа Волькенштейна, в дом Дворянского собрания, где помещался театр. На озабоченном лице юноши ясно выражалась радость, тревога и опасение: это был дворовый мальчик графа, всеми называемый Миша, которому, по случаю внезапной болезни какого-то мелкого актера, дали сыграть маленькую роль. Миша с детских лет страстно любил смотреть театральные представления. Его охотно пускали и в оркестр и за кулисы, где все его знали, любили и где он всем услуживал. Сыграть какую-нибудь роль на публичном театре было его любимою мечтою, его постоянным и горячим желанием; наконец, желанная мечта превращалась в действительность, и Миша выходил на сцену в драме «Зоя», в роли почтаря Андрея. Этот Миша — теперь наш знаменитый артист, ветеран театрального искусства, честь и гордость русской сцены, Михаил Семенович Щепкин.
Щепкин страстно полюбил театр еще в ребячестве. Семи лет он увидел на домашнем театре у графа Волькенштейна онеру «Новое семейство», и неожиданное зрелище так его поразило, что с тех пор в восприимчивой, горячей голове мальчика беспрестанно роились декорации, оркестр, сцена и действующие лица. Вскоре после того, когда он был уже в народном училище городка Суджи, удалось ему сыграть слугу Розмарина в комедии Сумарокова «Вздорщица»: разумеется, это усилило его страсть. Впоследствии, когда Щепкину уже было лет четырнадцать, он сыграл на домашнем театре своего господина несколько ролей и, между прочим, роль актера в комедии «Опыт искусства» и Степана-сбитенщика в опере «Сбитенщик». С 1801 года Щепкин жил в Курске, учился в народном училище и все свободные часы проводил в театре. В этом положении оставались дела до незабвенного дня, до бенефиса г-жи Лыковой.
Итак, в исходе ноября (подлинное число неизвестно) настоящего 1855 года исполняется пятьдесят лет с первого появления Щепкина на сцене публичного театра. Долгое поприще, редко совершаемое не поденщиками, не простыми исполнителями, равнодушными к своему ремеслу, а художниками по призванию, пламенно, тревожно любящими свое дело! Каких горячих усилий, каких постоянных трудов, какой напряженной работы духа и тела стоило возведение на степень искусства простой, по-видимому, охоты мальчика: выбежать перед публикою в каком-то святочном наряде и пробормотать несколько выученных речей. Так начинают многие, и трудно бывает разгадать в безотчетном влечении молодых людей: минутная ли это забава или призвание истинного таланта.
Разумеется, в достопамятный день представления «Зои», за пятьдесят лет пред сим, никто из окружающих Щепкина не подозревал в нем будущего знаменитого артиста, и всякий только посмеивался, глядя на его озабоченное лицо и важность, придаваемую им такому, по-видимому, пустому делу; но Щепкин чувствовал бессознательно, что роль почтаря Андрея решает его судьбу и определяет славную будущность.
С этого времени, после удачного дебюта, Щепкину начали давать многие небольшие роли, и, разумеется, самые разнохарактерные. Захворал ли, загулял ли кто-нибудь из актеров — Щепкин в несколько часов выучивал его роль и, конечно, играл всегда лучше того, чье занимал место. Одним словом: им затыкали все прорехи малочисленной труппы и скудного репертуара. Оркестр прозвал его «контрабасною подставкой», и вся труппа со смехом повторяла остроумное прозвище.
Публика начинала любить и принимать Щепкина с одобрением. Каждый спектакль был шагом вперед для молодого актера, и в течение нескольких лет он сам и все его окружавшие убедились в том, что Щепкин родился для театра. Не получив достаточного образования, но видав ни одного актера, который бы имел какое-нибудь понятие о сценическом искусстве, который бы ходил и говорил на театре по-человечески, Щепкин, конечно, не мог тогда создавать себе идеала представляемого лица, не мог не подчиняться вредным традициям, от которых трудно отделываться во всю жизнь, не мог не перенимать форм, которыми был окружен; но нет такой неестественной формы, которая не могла бы быть одушевлена, а Щепкин, одаренный необыкновенным огнем и чувством, оживлял ими каждое произносимое слово; кстати или некстати, верно или неверно — до этого никому не было дела, этого никто не понимал, и все безусловно восхищались новым и свежим талантом.
Чрезвычайно было бы любопытно и поучительно проследить постепенно, как уяснялся взгляд молодого актера, как зарождалось понимание лиц, им представляемых, как блеснула и разгоралась мысль об истине, естественности игры и как он понял, наконец, что сцена — искусство, что он — художник!.. Но этого никто не может сделать, кроме самого Щепкина, и на нем лежит долг написать историю своего театрального поприща, чем он окажет великую услугу не только театральному искусству, его служителям и почитателям, но и всякому мыслящему человеку, для которого дороги проявления, усилия и торжество духа человеческого над всеми препятствиями и случайностями жизни. У Щепкина хранится лист бумаги, на котором великий художник Пушкин своею рукою написал следующее:
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
«Я родился в Курской губернии, Обоянского уезда, в селе Красном, что на речке Пенке».
Как красноречиво выражается в этом поступке важность интереса, который придавал Пушкин запискам актера Щепкина!
Семнадцать лет играл Щепкин на губернских театрах, переходя из труппы в труппу, разъезжая по ярмаркам с своими товарищами и постоянно идя вперед. У Щепкина не было амплуа, он не выбирал себе ролей, а играл все, что было необходимо для составления спектакля. Так, например, в «Железной маске» он, начиная с часового, дошел до маркиза Лувуа, а в «Рекрутском наборе» переиграл все роли, кроме молодой девушки Варвары. Слава Щепкина росла, преимущественно в южной части России, дошла до Москвы, и, наконец, в 1823 году поступил оп на императорский Московский театр. Не входя в подробности, потому что я пишу не биографию Щепкина, а краткий очерк пятидесятилетнего театрального его поприща, должно, однако, сказать, что Щепкин в продолжение своей провинциальной сценической жизни получил два толчка, как он сам выражается, которые были ему очень полезны. Первый случился в 1810 году, когда он увидел домашний благородный спектакль в селе Гоноховке (Харьковской губернии); в этом спектакле князь Прокофий Васильич Мещерский играл роль Солидара в комедии Сумарокова «Приданое обманом». Естественная игра князя Мещерского сильно поразила молодого актера и произвела решительное влияние на его понятия о сценическом искусстве (1). Второй толчок случился гораздо позднее: его произвел замечательный актер Павлов, выехавший из Казани и странствовавший тогда по разным провинциальным театрам. Этот актер с необыкновенною для того времени истиною и простотою играл многие роли, особенно роль Неизвестного в комедии Коцебу «Ненависть к людям и раскаяние». Актера Павлова мало понимали и мало ценили, но Щепкин понял, оценил его и воспользовался добрым примером, несмотря па противуположное значение своего амплуа. Московская публика обрадовалась прекрасному таланту и приняла Щепкина с живейшим восторгом в пол-пом значении этого слова; но Щепкин не успокоился на скоро приобретенных лаврах, как делали и теперь делают это многие. Постоянно трудясь с первого дня поступления своего на сцену, постоянно изучая, обработывая игру, он удвоил своп труды, поступя на московскую сцену. Оп делал это не для приобретения большей славы или выгод житейских,— он удовлетворял собственной душевной художественной потребности. Театр уже был для него необходимостью, воздухом, условием жизни...
(1) Подробное описание этого происшествия можно прочесть в альманахе «Комета», изданном Н. Щепкиным, сыном нашего знаменитого артиста, в Москве, в 1851 году.
Жить — для Щепкина значило играть на театре; играть — значило жить. Сцена сделалась для Щепкина даже целебным средством в болезнях духа и тела. Горевал ли он о чем-нибудь, как человек, которому надо было много преодолеть препятствий, много биться с жизнью,— искусство мирило его с действительностью; болел ли телом,— искусство, оживляя его нервы, чудотворно врачевало его тело. Много раз и многие были тому свидетелями, что Щепкин выходил на сцену больной и сходил с нее совершенно здоровый.
Обеспеченный в своем существовании, получивший независимость, придворный артист Щепкин вполне предался искусству. Обширный репертуар его с каждым годом обогащался новыми, значительнейшими ролями, над которыми надо было подумать, надо было потрудиться. Один ряд мольеровских стариков представлял уже назидательное поприще для его сценической деятельности, и Щепкин воспользовался этою высокою школой. На московской сцене Щепкин нашел товарищей более или менее образованных, нашел публику более просвещенную, судей более строгих и лучше понимающих дело. Кромо того, Щепкин нашел в московском обществе дружеский литературный круг, в который приняли его с радостью и где вполне оценили его талант, природный ум, любовь к искусству и жажду образования. По счастливому стечению обстоятельств, в этом круге находились между прочими главные лица московской дирекции: Кокошкин, Загоскин, Писарев и Верстовский; но всего важнее было то, что в этом же приятельском круге на то время был наш даровитый писатель князь Шаховской, единственный знаток сцены, страстный и опытный любитель театрального искусства. Этого только и недоставало Щепкину: он весь предался труду и учению, предался пламенно и неутомимо.
Обыкновенно сценические артисты, сколько-нибудь замечательные, разделяются на два разряда: первый состоит из людей даровитых, иногда в высокой степени, по не думающих об искусстве, об изучении его, не признающих необходимости труда, иногда даже не понимающих прямого значения художника. Второй разряд состоит не скажу из людей бездарных, но наделенных от природы скудною долею дарования, обработке которого положены, к сожалению, слишком тесные границы. Это достойные уважения труженики. В нравственном отношении они, без сомнения, несравненно выше ленивых дарований, но, увы! всякий из нас предпочтет талантливого актера, у которого посреди неверной, даже бессмысленной игры вырвется иногда увлекающее и потрясающее душу слово,— предпочтет бедному труженику, бесцветно исполняющему умно и верно понятый характер. Это справедливо: сцена требует выражения ясного, живого, так сказать осязательного, без которого зритель не может видеть понимания роли, не может сочувствовать представляемому лицу. Но бывает редкое соединение таланта с ясным умом и горячею любовью к искусству, и это счастливое соединение представляет нам Щепкин. Его отличительное качество именно состоит в чувстве священного долга к искусству, долга неоплатного, каков бы ни был талант человека. Щепкин всю жизнь выплачивал этот долг по мере сил, платит и теперь и, конечно, не перестанет платить, пока будет жить. С ослаблением физических средств, которые не могли не измениться в течение пятидесяти лет, Щепкин усиливал средства духовные и вознаграждал, по возможности, неизбежные утраты, наносимые временем.
Несмотря на страшное число ролей, переигранных Щепкиным, несмотря на их бесконечное, дикое разнообразие, несмотря на их ничтожность, Щепкин не пренебрег ни одною из них. Выезжая на сцену Бабой-Ягой на ступе с помелом, являясь Еремеевной в «Недоросле», он старался быть тою личностью, которую представлял. От смешных фарсов и карикатур Щепкин в ролях своих доходил иногда до характеров чисто драматических и на одном из них столкнулся с первым трагиком своего времени — с Тальмой: роль Данвиля в комедии Делавиня «Урок старикам» в Париже играл Тальма, а в Москве — Щепкин!.. И что же? несмотря на тяжелый и темный русский перевод, Щепкин был так хорош, что удовлетворил требованиям самых строгих судей. Привычка смеяться от комизма игры Щепкина исчезала, и зрители всегда были растроганы до слез.
Во все пятьдесят лет театральной службы Щепкин не только не пропустил ни одной репетиции, но даже ни разу не опоздал. Никогда никакой роли, хотя бы то было в сотый раз, он не играл, не прочитав ее накануне вечером, ложась спать, как бы поздно ни воротился домой и не репетируя ее настоящим образом на утренней пробе в день представления. Это не мелочная точность, не педантство, а весьма важное условие в деле искусства, в котором всегда есть своя, так сказать, механическая или материальная, сторона, ибо никогда не может быть полного успеха без приобретения власти над своими физическими средствами. Но этого мало: вся жизнь Щепкина и вне театра была для него постоянною школою искусства; везде находил он что-нибудь заметить, чему-нибудь научиться; естественность, верность выражения (чего бы то ни было), бесконечное разнообразие и особенности этого выражения, исключительно принадлежащие -каждому отдельному лицу, действие на других таких особенностей — все замечалось, все переносилось в искусство, все обогащало духовные средства артиста. Более двадцати лет я вместе с другими следил за игрою Щепкина на сцене и за его внимательным наблюдением бесед общественных. Нередко посреди шумных речей или споров замечали, что Щепкин о чем-то задумывался, чего-то искал в уме или памяти; догадывались о причине и нередко заставляли его признаваться, что он думал в то время о каком-нибудь трудном месте своей роли, которая, вследствие сказанного кем-нибудь из присутствующих меткого слова, вдруг освещалась новым светом и долженствовала быть выражена сильнее, или слабее, или проще и вообще вернее. Иногда одно замечание, кинутое мимоходом и пойманное на лету, открывало Щепкину целую новую сторону в характере действующего лица, с которым он до тех пор не мог сладить. Из всего сказанного мною очевидно, что роли Щепкина никогда не лежали без движения, не сдавались в архив, а совершенствовались постепенно и постоянно. Никогда Щепкин не жертвовал истиною игры для эффекта, для лишних рукоплесканий; никогда не выставлял своей роли напоказ, ко вреду играющих с ним актеров, ко вреду цельности и ладу всей пиесы; напротив, он сдерживал свой жар и силу его выражения, если другие лица не могли отвечать ему с такою же силою; чтоб не задавить других лиц в пиесе, он давил себя и охотно жертвовал самолюбием, если характер играемого лица не искажался от таких пожертвований. Все это видели и понимали многие, и надобно признаться, что редко встречается в актерах такое самоотвержение.
Талант Щепкина преимущественно состоит в чувствительности и огне. Оба эти качества составляют основные, необходимые стихии таланта драматического, и я думаю, что в этом отношении драма была по преимуществу призванием Щепкина, но его живость, умная веселость, юмор, его фигура, голос, слишком недостаточный, слабый для ролей драматических (ибо крик не голос), навели его на роли комических стариков — и слава богу! По неудобствам физическим едва ли бы Щепкин мог достигнуть такого высокого достоинства в драме, какого достиг в комедии. Я сказал, что у Щепкина есть умная веселость; по в тех комических ролях, которые не соответствовали этому свойству, чего стоило ему выражать глупость или простоту на лице необыкновенно умном? Вместо проницательности и юмора — изображать простодушную, самодовольную веселость? Чего стоило также выработать свое произношение до такой чистоты и ясности, что, несмотря на жидкий, трехнотный голос, шепот Щепкина был слышен во всем Большом Петровском театре? Но всего труднее было ему ладить с своим жаром, с своими чувствами и удерживать их в настоящей мере, в узде; правда, они иногда одолевали его, но с намерением Щепкин никогда не украшал, не расцвечивал ими бесцветного лица в пиесе. Один только раз был я свидетелем, что Щепкин намеренно сыграл целую роль не так, как понимал. Это случилось в 1828 году: давали в первый раз перевод английской комедии «Школа супругов», пиесы очень умной, но растянутой и оттого довольно скучной. Я знал, как понимал и как исполнял свою роль Щепкин. Я видел его на главной репетиции и восхищался, вместе с другими, строгим исполнением характера замечательного, но уже слишком неэффектного. Во время представления, когда сошел уже первый акт (Щепкин в нем почти не участвовал), принятый публикою с явными признаками скуки, вдруг Щепкин с половины второго акта начал играть с живостью и горячностью, неприличными представляемому лицу; оживленные внезапно его игрой, актеры также подняли тон пиесы, публика выразила свое сочувствие, и комедия была выслушана с удовольствием и одобрением. Когда я вошел к Щепкину в уборную, он встретил меня словами: «Виноват, но я боялся, что зрители заснут от скуки, если досидят до конца пиесы». Именно то и случилось при повторении бенефисного спектакля, в котором Щепкин играл уже свою роль, как требовала неподкупная истина и строгие правила искусства; в третий раз этой комедии уже не играли.
Идя неуклонно путем опыта, труда, ученья, дошел, наконец, Щепкин, еще в полной силе своих средств, до того возможного совершенства, с которым он играл Бота, Досажаева, Транжирина, Богатонова, Арнольфа в «Школе жен» (любимая его роль), Гарпагона, Сганареля, Любского в «Благородном театре» Загоскина и, наконец, Фамусова, Шейлока и Городничего в «Ревизоре». Кроме того, Щепкин перенес на русскую сцену настоящую малороссийскую народность, со всем ее юмором и комизмом. До него мы видели на театре только грубые фарсы, карикатуру на певучую, поэтическую Малороссию, Малороссию, которая дала нам Гоголя! Щепкин потому мог это сделать, что провел детство и молодость свою на Украине, сроднился с ее обычаями и языком. Можно ли забыть Щепкина в «Москале-Чаривнике», в «Наталке-Полтавке»?
В эпоху блистательного торжества, когда Петровский театр, наполненный восхищенными зрителями, дрожал от восторженных рукоплесканий, был в театре один человек, постоянно недовольный Щепкиным; этот человек — был сам Щепкин. Никогда не был собою доволен взыскательный художник, ничем неподкупный судья!
В продолжение тридцатидвухлетнего своего служения на московской сцене скольким людям доставил Щепкин сердечное наслаждение и слез и смеха! Кто не плакал от игры его в «Матросе», кто не смеялся в «Ревизоре»?.. Но смех над собой — те же слезы, и равно благодетельны они душе человека. Из людей, видевших полное развитие таланта Щепкина, уже многих нет на свете; нет именно тех людей, которых верная оценка и нелицеприятный приговор были для Щепкина высшею наградою, с мнением которых соглашалось и общественное мнение.
Из всех художников художник-актер, без сомнения, производит самое сильное, живое впечатление, по зато а самое непрочное. Нет выше наслаждения, нет более утешительного чувства, как двигать тысячи людей одним словом, одним взглядом. Актер, заставляя зрителей одно с ним чувствовать, одному радоваться, одно ненавидеть и об одном скорбеть — вдруг от нескольких тысяч людей слышит голос сочувствия и одобрения, выражаемых громом рукоплескании!.. Но, увы, мимолетно это впечатление, и если не исчезает в зрителях мгновенно, по возвращении их в мир действительный, то, конечно, слабеет и умирает вместе с ними. Актер не оставляет свидетельства своего таланта, хотя разделяет творчество с драматическим писателем: ни картина, ни статуя, ни слово, увековеченное печатью, не служат памятником его художественной деятельности, и потому о художнике-актере надобно более писать, чем о художниках другого рода, которые своими созданиями говорят сами о себе даже отдаленному потомству. Да сохранится же по крайней мере благородное имя сценического художника в истории искусства и литературы, да сохранится память уважения к нему признательных современников!
Не благосклонно мирному искусству настоящее грозное время; мрачен наш небосклон; строго испытание... Но всегда время отдавать справедливость заслуге; благодарным быть — всегда время. Если мы признаем за истину, что воспитание, усовершенствование в себе природного дара есть общественная заслуга, то не должны ли мы признать, что Щепкин оказал такую заслугу русскому обществу, преимущественно московскому? Итак, благодарность ему за доставление нам, в продолжение стольких лет, высоких наслаждений, сердечных и умственных! Благодарность за благотворные слезы и благодетельный смех!
1855 года, ноября 18-го, Москва.
ПРИМЕЧАНИЯ
Статья написана в связи с юбилеем великого русского актера, пятидесятилетием сценической деятельности М. С. Щепкина. Была опубликована в «Московских ведомостях» и в том же 1855 году появилась отдельным оттиском.
«Зоя»—«Зоа», драма Мерсье.
«Новое семейство»— комическая опера в одном действии С. К. Вязмитинова.
«Опыт искусства»— комедия Н. Р. Судовщикова.
«Сбитенщик» — комическая опера Я. В. Княжнина.
«Железная маска»— драма, перев, с нем. «Великодушие, или Рекрутский набор»— драма Н. Ильина.
Вот — персонаж комедии «Вот». Досажаев — герой комедии Шеридана «Школа злословия». Вогатонов — персонаж комедии М. Н. Загоскина «Господии Богатонов, или Провинциале столице». «Школа жен»— комедия Мольера. Гарпагон — герой комедии Мольера «Скупой». Сганарелъ — имя героев нескольких комедий Мольера.
«Москаль-Чаривник» («Солдат-Чародей») и «Наталка Полтавка»— комедии И. П. Котляревского. «Матрос»— водевиль Соважа и Делюрье.
Подробнее
ПОЗДРАВЛЯЕМ С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ!
14 ноября – день рождения артиста Малого театра Петра Сергеевича Жихарева. От души поздравляем Петра и желаем ему крепкого здоровья, хорошего настроения и успехов на сцене родного театра!
Подробнее
ПОЗДРАВЛЯЕМ С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ!
14 ноября – день рождения заслуженного артиста России Кирилла Вадимовича Демина. От души поздравляем Кирилла Вадимовича и желаем ему крепкого здоровья, удачи и неиссякаемого вдохновения!
13.11.2008
Подробнее
«К 220-летию со дня рождения Михаила Семеновича Щепкина» А. Н. Афанасьев. М. С. ЩЕПКИН И ЕГО ЗАПИСКИ
«К 220-летию со дня рождения Михаила Семеновича Щепкина»
А. Н. Афанасьев. М. С. ЩЕПКИН И ЕГО ЗАПИСКИ
«Михаил Семенович Щепкин. Жизнь и творчество». М., 1984. Т.2, стр. 312-322.
А. Н. Афанасьев. М. С. ЩЕПКИН И ЕГО ЗАПИСКИ
«Михаил Семенович Щепкин. Жизнь и творчество». М., 1984. Т.2, стр. 312-322.
«К 220-летию со дня рождения Михаила Семеновича Щепкина»
А. Н. Афанасьев. М. С. ЩЕПКИН И ЕГО ЗАПИСКИ
«Михаил Семенович Щепкин. Жизнь и творчество». М., 1984. Т.2, стр. 312-322.
Нельзя не пожалеть, что у нас так мало людей, решающихся вести свои записки. Чья жизнь, например, могла быть более разнообразна, занимательна и поучительна, как не семьдесят пять лет, прожитые М.С. Щепкиным? Рожденный в крепостном состоянии, он силою своего таланта проложил себе дорогу в самые образованные кружки русского общества; принадлежа к провинциальной труппе, он вместе с нею странствовал по разным городам — играл и в Курске, и в Харькове, и в Полтаве; потом явился на сцене столичных театров и, уже приобретя громкую известность, не раз ездил то в Ярославль, то в Нижний, то в Казань, бывал в Крыму,, путешествовал за границею, всюду сталкивался с самыми разнообразными сторонами быта и более или менее замечательными личностями своего времени. Это был человек, который многое испытал, многое видел и слышал, который равно был близок и к нуждам простолюдина и к интересам художника и литератора и который вдобавок щедро был наделен от природы тонкою наблюдательностью, светлым умом, теплым чувством и уменьем живо и пластично передавать виденное, с сохранением всех характерических оттенков. В словах его: «Я знаю русскую жизнь от дворца и до лакейской» — нисколько не было преувеличения. В самом деле, М. С. был самая живая и любопытная книга: он любил вспоминать былое, любил рассказывать про старое «доброе» время. Но, увы! многие из этих рассказов умерли вместе с ним. Он неохотно брался за перо и, несмотря на частые с разных сторон обращенные к нему просьбы и дружеские советы, записал только несколько отдельных эпизодов из своей жизни. Еще в 1836 году (1) Пушкин завел с М. С.-м речь о записках, настаивал на их необходимости и тут же сделал почин: первые строки предполагавшихся воспоминаний занесены на бумагу рукою незабвенного поэта.
(1) На рукописи означено: «17 мая 1836 г. Москва». (Примеч. А. Н. Афанасьева.)
Щепкин принялся было за дело, рассказал о своем детстве, припомнил подробности своего первоначального воспитания; но скоро устал, и записки не подвигались вперед. Уже в последние годы (1846—1862), уступая настойчивым просьбам своих друзей и знакомых, занимавшихся изданием журналов и сборников, он написал для них те интересные отрывки из своего прошлого, которые были напечатаны в «Современнике», «Атенее», «Русском Вестнике», «Комете», «С.-Петербургских (Ведомостях)» и «Московских Ведомостях» и в газете «Наше Время». Вот и все, что закреплено пером от богатой воспоминаниями и наблюдательностью жизни славного артиста. М. С. с трудом владел литературною фразою, и это, кажется, охлаждало его в работе, постоянно отрывало от записок и лишало нас многого из того, что бы он мог рассказать. Такая потеря тем более чувствительна, что в его простой, подчас не совсем правильно построенной речи была та живая, художническая изобразительность, какая редко встречается в искусно выглаженных фразах присяжных литераторов. Подобным же достоинством, или, пожалуй, недостатком, отличался, как мы знаем, и Гоголь. Пополнить записки Щепкина лежит на обязанности его друзей и поклонников. С М. С. Щепкиным и его семьей я познакомился на последнем году моего университетского курса. Это было зимою 1847 года. Незачем уверять, что он скоро пленил меня своим умом, добротой и прямодушием. Все знают, что в московском обществе Щепкин пользовался вполне заслуженным уважением; его любили, как человека без претензий, милого рассказчика, талантливого художника, гостеприимного хозяина. В спорах он был всегда остроумен и находчив; остроты его бывали метки и носили на себе печать малороссийского юмора. Раз, помню, один простодушный господин распространился о счастии первобытных человеческих общин, которые жили мирно и безыскусственно, как велит мать-природа, не ведая ни наших радостей, ни наших страданий. Щепкин прервал философа следующим апологом: «Шел я как-то по двору, вижу, лежит в луже свинья, по уши в грязи, перевернулась на другой бок и посмотрела на меня с таким презрением, как будто хотела сказать: дурак! ты этого наслаждения никогда не испытал!» В другой раз собрались у графини Ростопчиной московские литераторы и художники; в это время была в Москве Рашель, и разговор, разумеется, зашел об ее игре. Талант французской артистки сильно не нравился нашим славянофилам, и один из них, «претендент в русские Шекспиры», стал доказывать, что Рашель вовсе не понимает сценического искусства и что игра ее принесет нашему театру положительный вред. Щепкин выслушал резкую тираду и сказал: «Я знаю деревню, где искони все носили лапти. Случилось одному мужику отправиться на заработки, и вернулся он в сапогах. Тотчас весь мир закричал хором: как это, дескать, можно! не станем, братцы, носить сапогов; наши отцы и деды ходили в лаптях, а были не глупее нас! ведь сапоги — мотовство, разврат!.. Ну, а кончилось тем (прибавил старик с насмешливою улыбкою), что через год вся деревня стала ходить в сапогах!» В 1855 г., в бытность М. С-ча в Нижнем, он встретил некоторые затруднения в постановке «Ревизора», нашлись влиятельные люди, не желавшие видеть этой пьесы. Щепкин решился дать «Ревизора» в свой бенефис и повез афишу и билет к одному из тех, которые были против такого представления; хозяин встретил его словами: «Вы хотите над нами насмеяться!» — «Не над вами, а над плутами!» — отвечал артист.
К театру М. С-ч был горячо привязан; всякую роль учил добросовестно и задолго до представления, каждый вечер повторяя ее на сон грядущий; репетиций никогда не пропускал и гордился этим; он никак не мог утерпеть, чтобы не высказывать своих правдивых замечаний об игре даже тем из актеров и актрис, которые вовсе не расположены были их выслушивать. Это артистическое увлечение высказывалось у него иногда слишком нетерпеливо и откровенно и нередко вело к разным неприятностям в закулисном мире. В этих случаях старик не умел позолотить пилюлю, и неподслащенная горечь его замечаний была тем чувствительнее для болезненно настроенных самолюбий. Испытывая у своих детей сценические способности, он не мог спокойно отнестись к их неумению войти в положение лица, требуемое ролью, сердился, передразнивал и кончил тем, что ни одного из сыновей не пустил на театр — единственно потому, что не видел в них достаточно для того дарований. Однажды в знатном аристократическом доме в Москве готовился благородный спектакль; хозяйка пригласила Щепкина на репетицию с просьбою высказать свое мнение и дать необходимые советы. Щепкин приехал, остался недоволен исполнением, разгорячился, и вместо ожидаемых светских любезностей и похвал — от него услышали только горькую правду: «По-моему, если играть так играть! — сказал он,— а на вздоры и звать было незачем. Ну вы, графиня! разве можно так ходить и разве так вы ходите и кланяетесь в вашей гостиной, как теперь?» — и он начал представлять ее с смешными ужимками. С тех пор, разумеется, его уж^е не думали приглашать на репетиции «благородных» спектаклей. Театру приписывал Щепкин и свое собственное нравственное совершенствование: «По званию комического актера, — говаривал он, — мне часто достается представлять людей низких, криводушных, с гаденькими страстями; изучая их характеры, стараясь передать их комические стороны, я сам отделался от многих недостатков, и в том, что я сделался лучше, нравственнее — я обязан не чему иному, а театру!»
Несмотря на свое скромное, недостаточное образование, М. С-ч по ясности взглядов и высоте убеждений был человек вполне развитой; об искусстве он судил здраво и с тем строгим уважением к его законам, какое так трудно сочетается с званием русского актера, вынужденного воспитывать свое дарование на французской мелодраме и на quasi-оригинальных произведениях в том же роде. Относительно репертуара Щепкин был счастливее многих из своих товарищей. Его школою были комедии Мольера, Гоголя и «Горе от ума» Грибоедова, и если, с одной стороны, он явился лучшим их комментатором, то, с другой стороны, их серьезная, действительная поэзия не могла не оказать самого благотворного влияния на его эстетические убеждения. Самообразованию Щепкина помогал и тот избранный кружок ученых литераторов и художников, которыми он сумел окружить себя и советами которых желал и умел пользоваться. Едва ли кто другой так заботливо и искренно обращался к указаниям науки; для него переводились целые статьи о театре, недоступные ему по незнанию иностранных языков; для него делались извлечения из наиболее замечательных критик об исполнении различных ролей французской и английской сцены. Так, когда он задумал сыграть «Скупого», то все лучшее, что было написано по поводу этой комедии и что было необходимо для отчетливого понимания роли, для объяснения характера избранного лица и для постановки пьесы, все явилось в переводах. Тот «Скупой», которым мы восхищались в Щепкине, был плод и великого таланта и глубоко обдуманного изучения. Конечно, и ему случалось ошибаться, и его отзывы бывали не чужды увлечений; но самые ошибки и увлечения его объясняются впечатлительностью богато одаренной натуры и благороднейшими порывами души. Щепкин шел навстречу новому таланту, искал его и, тронутый искренностью чувства и непритворными слезами на сцене, часто там провидел дарование, где его вовсе не было, а были только счастливые условия молодости. Случалось иной раз слышать от него похвалы сценически ничтожной, слабой пьесе, и на поверку всегда выходило, что его подкупила или возвышенно благородная мысль, которую хотел провести автор, или смелое патриотическое слово. Он горячо любил родную землю и с увлечением юноши следил за всеми преобразованиями; по своим летам принадлежа старому поколению, он чужд был всякого нравственного застоя и стоял в уровень с потребностями нового времени. Многим членам английского клуба памятно, с каким восхищением встретил Щепкин манифест об освобождении крестьян; со слезами на глазах он поздравлял всех и каждого и выслушал по этому поводу от некоторых запоздалых друзей старины странные намеки на его былое крепостное состояние, чего, впрочем, он никогда и не думал скрывать. С редким дружеским участием приветствовал Щепкин своего одноземца Шевченко, только что получившего свободу; нарочно ездил к нему в Новгород и неотступно сопровождал его по Москве. С каким задушевным чувством читал он его «Пустку»! Это прекрасное стихотворение, вместе с куплетом о Жакардовом станке, он любил повторять в своих беседах до самого последнего времени. Минувшая эпоха для него не имела того обаятельного значения, как для многих стариков; он не прикрашивал ее небывалыми достоинствами и не унижал заслуг настоящего. Напротив, одною из любимых и часто повторяемых им мыслей была та, что Россия постепенно идет вперед, и эту мысль он и словесно и печатно (в двух своих рассказах) подтверждал сравнением нравов доброго старого времени с нравами современными.
В период моего знакомства с М. С-м я имел привычку записывать для себя некоторые из его рассказов, хотя (к сожалению) делал это кратко, нередко спустя несколько дней после того, как слышал их из уст интересного старика, — и должен признаться, что его мастерские рассказы много потеряли в моем изложении. Да и вообще следует заметить, что подобный труд был нелегок. Живое слово Щепкина сопровождалось выразительною мимикой, изменением звуков голоса и комическим представлением действующих лиц, что придавало необыкновенную живость его воспоминаниям, но чего передать на бумагу нет возможности. Тем не менее я решаюсь сообщить записанное мною, как материал для биографии знаменитого артиста и для характеристики его времени и людей, с которыми он бывал в близких сношениях. Заметки мои будут отрывочны, но я надеюсь, что недостаток этот вознаградится их содержанием:
а) Знакомство М. С-ча с Гоголем началось довольно оригинально. По приезде в Москву в 1832 году Гоголь, желая видеть знаменитого артиста, явился к нему в дом и застал многочисленное его семейство за обедом. Он вошел в залу с этими словами малороссийской песни:
«Ходыть гарбуз по городу,
Пытаетця свого роду:
Чи вы живы, чи здоровы,
Вси родичи гарбузовы?»
В то время Гоголь еще был далек от тех мрачных аскетических взглядов на жизнь, которые впоследствии изменили его характер и так много повредили его творческому таланту; он бывал шутливо весел, любил вкусно и плотно покушать, и нередко беседы его с М. С-м склонялись на исчисление и разбор различных малороссийских кушаньев. Винам он давал названия квартального и городничего, как добрых распорядителей, устрояющих и приводящих в набитом желудке все в должной порядок; а жженке, потому что зажженная она горит голубым пламенем, давал имя Бенкендорфа. «А что? — говорил он Щепкину после сытного обеда, — не отправить ли теперь Бенкендорфа?» — и они вместе приготовляли жженку и любовались ее пламенем. Остроты Гоголя были своеобразны, неизысканны, но подчас не совсем опрятны. Старик Щепкин помнил наизусть одно письмо Гоголя, писанное из-за границы к Бенардаки, где шутливость поэта заявила себя с такою нецеремонною откровенностию, что это любопытное послание навсегда останется неудобным для печати.
Городничий и другие роли из пьес Гоголя были лучшими в репертуаре Щепкина; здесь вполне выяснился его великий комический талант. Но, с другой стороны, ничто так не раскрыло истинного значения комедий и драматических сцен Гоголя, как превосходная игра Щепкина; поэт нашел в нем гениального объяснителя своих произведений, и едва ли когда выпадало такое счастье на долю другого драматического писателя при его жизни. Это особенно тесно связывало обоих художников, не говоря уже об их общих симпатиях к Малороссии и ко всему родному. Гоголь не раз пользовался любопытными рассказами знаменитого артиста, как материалом для своих поэтических созданий. Случай, рассказанный в «Старосветских помещиках», о том, как Пульхерия Ивановна появление одичалой кошки приняла за предвестие своей близкой кончины, взят из действительности. Подобное происшествие было с бабкою М. С-ча. Щепкин как-то рассказал о нем Гоголю, и тот мастерски воспользовался им в своей повести. М. С-ч прочитал повесть и при встрече с автором сказал ему шутя: «А кошка-то моя!» — «Зато коты мои!» — отвечал Гоголь, и в самом деле коты принадлежали его вымыслу. В уцелевших от огня пяти главах второго тома «Мертвых душ» рассказ «полюби нас черненькими, беленькими нас всякой полюбит» сообщен автору также Щепкиным и есть действительно случившееся происшествие, и, по моему мнению, рассказ этот в устах Щепкина имел несравненно больше живости, чем в поэме Гоголя. Не один Гоголь— и другие русские писатели брали содержание для своих повестей из воспоминаний Щепкина; таковы повести: «Сорока-воровка», напечатанная в «Современнике» 1848 г. (№ 2), и «Собачка» графа Соллогуба — в альманахе «Вчера и сегодня». По словам М. С-ча, для характера Хлобуева послужила Гоголю образцом личность П. В. Нащокина; а разнообразные присутственные места, упоминаемые при описании имения Кашкарева, действительно существовали некогда в малороссийском поместье графа Кочубея. Этим подтверждаются собственные слова Гоголя в его «Исповеди»: «У меня ум тот самый, какой бывает у большой части русских людей, то есть способный больше выводить, чем выдумывать. Мне всегда нужно было выслушать слишком много людей, чтобы образовалось во мне собственное мое мнение». Кстати припомним здесь не раз высказанное Гоголем желание, чтобы бывалые люди сообщали ему заметки о разных анекдотических случаях и нравах своего околотка, и откровенное признание, что подобные заметки необходимы ему для продолжения «Мертвых душ».
Для Щепкина Гоголь перевел с итальянского языка комедию «Дядька в затруднительном положении»; своими драматическими сочинениями дал ему право распоряжаться на театре, как полною собственностью; когда друзья М. С-ча перевели для него из Мольера комедию «Мнимый рогоносец», Гоголь взялся исправить этот перевод и переделал почти каждую фразу. В печальную эпоху болезненно аскетического настроения Гоголь прислал М. С-чу из Рима «Развязку «Ревизора» при письме, в котором заявлял желание, чтобы означенная пьеса была дана Щепкиным в свой бенефис вслед за «Ревизором». В этой странной дидактической пьесе выведены на сцену: любители театра, М. С. Щепкин, который и должен был играть самого себя, другие актеры и молодая актриса. Они собрались вместе после представления «Ревизора»; все согласны, что Щепкин исполнил свою роль особенно прекрасно, и молодая актриса от лица всех присутствующих подносит ему венок и заставляет надеть на голову. Затем начинается спор о «Ревизоре», в котором Щепкин является разрешителем всех сомнений. Парадоксы следуют за парадоксами; устами действующих лиц автор силится доказать, что комедия его без конца и что эта нео-конченность — намеренная, что в «Ревизоре» нет живых характеров, а на место их олицетворены порочные страсти. Само собою разумеется, что Щепкин не мог допустить и мысли дать в свой бенефис «Развязку», где должны увенчивать его на сцене: такое смелое себя прославление было слишком чуждо его артистической скромности, и при его уме он, конечно, не мог пожелать сделаться баснею целого города. Но этого мало; он был глубоко огорчен самоотречением Гоголя и от 22-го мая 1847 года написал к нему прекрасное, дышащее светлым пониманием искусства письмо. (...)
б) В воспоминаниях Щепкина о московском театре прежнего времени часто слышались имена Кокошкина, князя Шаховского, Писарева и других — лиц, с которыми познакомил русскую публику i . Т. Аксаков. Многие из рассказов Щепкина подтверждали то, что передано нам опытным пером этого последнего. М. С-ч удачно умел копировать князя Шаховского и помнил об нем множество анекдотов; слушать эти анекдоты было истинное наслаждение. Шаховской отличался необыкновенно пылкою любовью к театру; дело сценическое, по отзыву Щепкина, он понимал отлично. В нем было много юношеского жару и настойчивости; с этими качествами он успевал всякого расшевелить и приохотить к труду. Как известный драматический писатель и любитель искусства, он постоянно являлся за кулисами, ставил на московскую сцену свои и чужие пьесы, и ставил их с искусством; он умел придавать игре быстроту, и никто, может быть, не обращался к актерам с более откровенными замечаниями, как князь Шаховской. Надо было запастись большим хладнокровием и хорошо знать доброе сердце князя, чтобы не обидеться его резкими выходками. На репетициях он обыкновенно горячился, передразнивал, сыпал колкими фразами вроде следующей: «Г. N.! повернись, пожалуйста, повернись, покажи, что и ты живой человек!» Случалось, что он становился на колени и, кланяясь в ноги, плаксиво карикатурным тоном упрашивал актера выражать чувства теплее, по-человечески. Если припомним при этом комическую фигуру князя и его неясный выговор (он сильно шепелявил), то не трудно представить себе, каким чудаком должен был казаться он за кулисами. Однажды назначено было дать на театре две большие пьесы; чтобы не затянуть спектакля, князь Шаховской решился выбросить одну сцену из пьесы «Меркурий на часах». Сделать это было весьма легко. К Меркурию являются музы, и всякая, после длинного монолога, показывает свое искусство: танцы, пение, музыку и проч., следовательно, стоило только пропустить монолог, и время было бы выиграно, а ход представления нисколько бы не нарушился. Одну из муз играла сестра Кавалеровой — девица Борисова. Так как Шаховской был близок с Кавалеровыми, то и обратился к Борисовой: «Знаешь что, душа, ты уж свою речь не читай; пропусти ее!» — «Это для чего?» — «А то, знаешь, спектакль протянется слишком долго». — «Да почему же именно я должна отказаться! я лучше совсем не стану играть...» — «Ну что нам с тобою считаться!» — продолжал князь, не замечая, что Борисова обиделась и уже дрожит от волнения. «Я вам не девочка!» — отозвалась она. «Ах, душа, давно знаю, что ты не девочка!..» Актриса упала в обморок. «Верно, я сказал какую-нибудь глупость!»— заметил растерявшийся князь. Из-за этой нечаянно сорвавшейся фразы Борисова никогда не хотела помириться с Шаховским. Другой случай: князь Шаховской подготовлял одну воспитанницу к какой-то роли; он настаивал, чтобы она вслушивалась в последние звуки речей того лица, с которым разговаривает, и старалась бы отвечать ему в тон. Но чем дальше шло учение, тем хуже: вся естественность пропадала. Щепкин, который рекомендовал князю эту воспитанницу, подошел к нему и сказал: «Мне кажется, князь, вы и себя и ее напрасно затрудняете. Оставьте ее! Чтобы попасть в тон — не нужно науки; это делается само собою». Князь раскипятился: «Что, русский Тальма, что такое?— и, обратясь к другим актерам, прибавил: — Г. Щепкин учит князя Шаховского, как должно понимать искусство! Когда прикажете явиться к вам брать уроки?» — и он насмешливо поклонился Щепкину. Это затронуло артиста: «Вам, князь, угодно было обидеться! — сказал он. — Но и я не молодой человек, я живу пятьдесят лет на свете, а до сих пор ни разу не слыхал, чтобы при разговоре кто отвечал не в тон. Отчего это делается — не знаю, но это так. А вот глухие так всегда отвечают не в тон!» Князь рассердился; но к чести его — ненадолго. На другой же день, приехав на репетицию, он при всех подошел к Щепкину, взял его за руку и сказал громко: «А ведь ты прав! все это декламация сбивает меня!»
Декламаторство в то время еще процветало в драме и трагедии; приверженцем его был сам Кокошкин, директор московского театра. Он был человек образованный и, по словам Щепкина, так превосходно декламировал, что его можно было заслушаться. Как сторонник классических преданий, он требовал певучей декламации и от трагических актеров. Из представителей новейшей литературы Кокошкин особенно не жаловал Вальтер Скотта и, не читая его романов, отзывался об них с пренебрежением. «Да вы же его не читали?» — возражали ему поклонники английского романиста. «А, не спорю, милой! не читал, и тебе не советую читать этот вздор. Мне тебя не из чего обманывать!»
в) Из отзывов Щепкина о других артистах мне особенно памятны два: о Сосницком и Соленике. О таланте первого он постоянно говорил с похвалою. Как-то зашла у нас речь о комедии «Горе от ума» и об исполнении роли Репетилова на московской сцене; я находил это исполнение не совсем удачным.
«В «Горе от ума», — сказал мне Щепкин,— много живых портретов; в Репетилове автор изобразил одного богатого господина, известного в свое время переносчика литературных вестей и сплетней от Грибоедова и князя Вяземского к их противникам и обратно. Роль эта трудная, и только один Сосницкий исполнял ее отлично; в его игре действительно был виден барин!» Тут же припомнил М. С-ч и рассказал следующий анекдот: «Раз навестил я Пушкина, который, приезжая в Москву, останавливался всегда у П. В. Нащокина. Там были уже граф Толстой и Жихарев, автор «Записок студента». В то время «Горе от ума» возбуждало в публике самые оживленные толки. Жихарев, желая кольнуть графа, беспрестанно повторял за обедом следующие стихи из комедии (так как общая молва относила их именно на его счет): «Ночной разбойник, дуэлист, В Камчатку сослан был, вернулся алеутом, И крепко на руку не чист; Да умный человек не может быть не плутом».
Граф Толстой, как человек с большим умом, не выдал себя и при чтении этих стихов сам хохотал от души. Такое притворное равнодушие задело Жихарева за живое, и он снова вздумал повторить стихи после обеда. Толстой стал перед ним, посмотрел серьезно ему в лицо и, обратясь к присутствующим, спросил: «Не правда ли, ведь он черен?» — «Да!» — «Ну, а перед собственной своей душою совершенный блондин!» Жихарев обиделся и замолчал».
О Соленике отзывался Щепкин, как об одном из замечательных артистов. Соленик играл на харьковском театре. «Это был человек с громадным дарованием, которому отчасти вредил на русской сцене его польский акцент, слышный в выговоре. Он постоянно и вполне заслуженно пользовался любовью публики. Приезжает как-то в Харьков известный с.-петербургский актер С-в, и разумеется — где же и заявить свои столичные претензии, как не в провинции. На репетиции он вздумал прикрикнуть на Соленика: «Что ты мямлишь! а еще талант! По характеру твоей роли ты не должен мне давать и слова вымолвить». Дошло до представления, и Соленик не шутя не дал ему сказать ни одного слова. Он выучил обе роли: и свою и ту, что играл С-в, и проговорил обе, связывая их такими оборотами: «Я знаю, вы на это можете мне возразить то и то; но я вам скажу...» Да при его огне, при его веселости Соленик произвел на публику потрясающее впечатление; театр трещит рукоплесканиями, петербургский гость совсем позабыт. Раздраженный, он выбежал за кулисы и обратился к Соленику с упреками: «Что ты со мной сделал? ведь ты не дал мне и слова выговорить!» — «Да вы же сами о том просили».— «Я совсем не то разумел...» — «Извините, не понял!»
г) М. С. Щепкин столько же известен был в Москве своим сценическим дарованием, сколько и редкою в наш век частною благотворительностью. Сколько юношей обязаны ему своим воспитанием, сколько стариков нашли под его кровлею последний спокойный приют! Великие слова Христовой заповеди о любви к ближнему он перевел прямо в дело, в жизнь. Многое бы можно сказать по этому поводу, но я приведу только один пример. В числе рассказов, записанных мною со слов М. С-ча, есть следующий:
«Был у меня знакомый — Пантелей Иваныч, человек простой, добрый, привязанный к нашей семье; он был парикмахером. Как-то мы с ним расстались и долго не видали друг друга. Раз подъезжаю я к театру, вижу: полицейский солдат ведет на веревочке оборванного, обшарпанного человека. Присматриваюсь — и узнаю старого знакомца. «Пантелей Иваныч! это ты? — говорю я, — что с тобою? как ты попался?» — «Задолжал, — говорит со слезами, — вот и ведут в яму. Я уж упросил свести меня к театру; думаю: не встречу ли вас?» Ну, я упросил, чтобы с ним, как посадят в яму, обращались покамест помягче; а сам, воротившись домой к жене, рассказал ей про встречу с Пантелеем Иванычем: «Выкупим, говорю, его, Алеша!» (1) — «Ну что ж! выкупи». Вот заплатил я за него рублей полтораста ассигнациями и взял Пантелея Иваныча к себе. Стал он у меня жить; дети его полюбили, я и жена также. Он мне всегда и парик причесывал; парикмахер он был искусной!
(1) Так Щепкин называл свою жену, Елену Дмитриевну. (Примеч. А. Н. Афанасьева.)
Я похлопотал, и по моей просьбе его определили в театр помощником парикмахера; рубл. 15 асе. в месяц жалованья дали. Что же? Как получит мой Пантелей Иваныч жалованье, так и запьет, до тех пор тянет горькую, пока все спустит. Я уж так и знаю: ну, Пантелей Иваныч нынче получил жалованье, стало быть, пьян как стелька! Побился я с ним, побился и говорю жене: надо, Алеша, разыграть с ним комедию, постращать его. Прихожу к нему: ну, говорю, Пантелей Иваныч! Я все для вас сделал, что мог, но вы так себя ведете, что нам вместе жить не приходится. Прощайте, Пантелей Иваныч! Ни слова не сказал он, взял свой болван, на котором исправлял парики, ушел со двора и пристал у какой-то знакомой бабы. Вечером приезжаю я в театр, Пантелей Иваныч стоит со своим болваном; но уж я не отдаю ему приглаживать моего парика, а поручаю эту работу другому. И так продолжалось целый месяц; и другой, и третий месяц — тоже. Вижу я: Пантелей Иваныч перестал пить, и говорю жене: сегодня я хочу помириться с Пантелеем Иванычем; жалко мне старика! Приехал в театр, увидал Пантелея Иваныча и обращаюсь к нему ласково: причешите-ка мне, Пантелей Иваныч, паричок! Как зальется, как зарыдает мой Пантелей Иваныч! Взял парик, а руки так и дрожат... Тут мы с ним и помирились; переехал он снова ко мне на житье и уж больше никогда во всю жизнь свою не запивал; а такой безграничной преданности, какую питал он ко мне и к моему семейству, я ни от кого не видал!»
Когда на московскую сцену была поставлена комедия г. Островского «Бедность не порок», М. С. Щепкин в лице Любима Торцова угадывал своего Пантелея Иваныча, то есть человека хотя падшего, но в котором еще теплится святая искра человеческого достоинства и который потому способен подняться и выйти на прямой путь. Недовольный игрою Садовского в этой роли, который (по мнению покойного артиста), прекрасно выражая комическую сторону характера, мало выдавал его внутреннюю борьбу с самим собою, — Щепкин нарочно ездил в Нижний Новгород, чтобы там сыграть Любима Торцова по своему разумению. Не знаю, удалась ли ему эта роль, но для меня весьма знаменательны его слова: надо сыграть так, чтобы из-за горького пьяницы виден был страдающий человек! Это черта великого артиста, ясно свидетельствующая о его высоко гуманном взгляде на людские недостатки и слабости.
А. Н. Афанасьев. М. С. ЩЕПКИН И ЕГО ЗАПИСКИ
«Михаил Семенович Щепкин. Жизнь и творчество». М., 1984. Т.2, стр. 312-322.
Нельзя не пожалеть, что у нас так мало людей, решающихся вести свои записки. Чья жизнь, например, могла быть более разнообразна, занимательна и поучительна, как не семьдесят пять лет, прожитые М.С. Щепкиным? Рожденный в крепостном состоянии, он силою своего таланта проложил себе дорогу в самые образованные кружки русского общества; принадлежа к провинциальной труппе, он вместе с нею странствовал по разным городам — играл и в Курске, и в Харькове, и в Полтаве; потом явился на сцене столичных театров и, уже приобретя громкую известность, не раз ездил то в Ярославль, то в Нижний, то в Казань, бывал в Крыму,, путешествовал за границею, всюду сталкивался с самыми разнообразными сторонами быта и более или менее замечательными личностями своего времени. Это был человек, который многое испытал, многое видел и слышал, который равно был близок и к нуждам простолюдина и к интересам художника и литератора и который вдобавок щедро был наделен от природы тонкою наблюдательностью, светлым умом, теплым чувством и уменьем живо и пластично передавать виденное, с сохранением всех характерических оттенков. В словах его: «Я знаю русскую жизнь от дворца и до лакейской» — нисколько не было преувеличения. В самом деле, М. С. был самая живая и любопытная книга: он любил вспоминать былое, любил рассказывать про старое «доброе» время. Но, увы! многие из этих рассказов умерли вместе с ним. Он неохотно брался за перо и, несмотря на частые с разных сторон обращенные к нему просьбы и дружеские советы, записал только несколько отдельных эпизодов из своей жизни. Еще в 1836 году (1) Пушкин завел с М. С.-м речь о записках, настаивал на их необходимости и тут же сделал почин: первые строки предполагавшихся воспоминаний занесены на бумагу рукою незабвенного поэта.
(1) На рукописи означено: «17 мая 1836 г. Москва». (Примеч. А. Н. Афанасьева.)
Щепкин принялся было за дело, рассказал о своем детстве, припомнил подробности своего первоначального воспитания; но скоро устал, и записки не подвигались вперед. Уже в последние годы (1846—1862), уступая настойчивым просьбам своих друзей и знакомых, занимавшихся изданием журналов и сборников, он написал для них те интересные отрывки из своего прошлого, которые были напечатаны в «Современнике», «Атенее», «Русском Вестнике», «Комете», «С.-Петербургских (Ведомостях)» и «Московских Ведомостях» и в газете «Наше Время». Вот и все, что закреплено пером от богатой воспоминаниями и наблюдательностью жизни славного артиста. М. С. с трудом владел литературною фразою, и это, кажется, охлаждало его в работе, постоянно отрывало от записок и лишало нас многого из того, что бы он мог рассказать. Такая потеря тем более чувствительна, что в его простой, подчас не совсем правильно построенной речи была та живая, художническая изобразительность, какая редко встречается в искусно выглаженных фразах присяжных литераторов. Подобным же достоинством, или, пожалуй, недостатком, отличался, как мы знаем, и Гоголь. Пополнить записки Щепкина лежит на обязанности его друзей и поклонников. С М. С. Щепкиным и его семьей я познакомился на последнем году моего университетского курса. Это было зимою 1847 года. Незачем уверять, что он скоро пленил меня своим умом, добротой и прямодушием. Все знают, что в московском обществе Щепкин пользовался вполне заслуженным уважением; его любили, как человека без претензий, милого рассказчика, талантливого художника, гостеприимного хозяина. В спорах он был всегда остроумен и находчив; остроты его бывали метки и носили на себе печать малороссийского юмора. Раз, помню, один простодушный господин распространился о счастии первобытных человеческих общин, которые жили мирно и безыскусственно, как велит мать-природа, не ведая ни наших радостей, ни наших страданий. Щепкин прервал философа следующим апологом: «Шел я как-то по двору, вижу, лежит в луже свинья, по уши в грязи, перевернулась на другой бок и посмотрела на меня с таким презрением, как будто хотела сказать: дурак! ты этого наслаждения никогда не испытал!» В другой раз собрались у графини Ростопчиной московские литераторы и художники; в это время была в Москве Рашель, и разговор, разумеется, зашел об ее игре. Талант французской артистки сильно не нравился нашим славянофилам, и один из них, «претендент в русские Шекспиры», стал доказывать, что Рашель вовсе не понимает сценического искусства и что игра ее принесет нашему театру положительный вред. Щепкин выслушал резкую тираду и сказал: «Я знаю деревню, где искони все носили лапти. Случилось одному мужику отправиться на заработки, и вернулся он в сапогах. Тотчас весь мир закричал хором: как это, дескать, можно! не станем, братцы, носить сапогов; наши отцы и деды ходили в лаптях, а были не глупее нас! ведь сапоги — мотовство, разврат!.. Ну, а кончилось тем (прибавил старик с насмешливою улыбкою), что через год вся деревня стала ходить в сапогах!» В 1855 г., в бытность М. С-ча в Нижнем, он встретил некоторые затруднения в постановке «Ревизора», нашлись влиятельные люди, не желавшие видеть этой пьесы. Щепкин решился дать «Ревизора» в свой бенефис и повез афишу и билет к одному из тех, которые были против такого представления; хозяин встретил его словами: «Вы хотите над нами насмеяться!» — «Не над вами, а над плутами!» — отвечал артист.
К театру М. С-ч был горячо привязан; всякую роль учил добросовестно и задолго до представления, каждый вечер повторяя ее на сон грядущий; репетиций никогда не пропускал и гордился этим; он никак не мог утерпеть, чтобы не высказывать своих правдивых замечаний об игре даже тем из актеров и актрис, которые вовсе не расположены были их выслушивать. Это артистическое увлечение высказывалось у него иногда слишком нетерпеливо и откровенно и нередко вело к разным неприятностям в закулисном мире. В этих случаях старик не умел позолотить пилюлю, и неподслащенная горечь его замечаний была тем чувствительнее для болезненно настроенных самолюбий. Испытывая у своих детей сценические способности, он не мог спокойно отнестись к их неумению войти в положение лица, требуемое ролью, сердился, передразнивал и кончил тем, что ни одного из сыновей не пустил на театр — единственно потому, что не видел в них достаточно для того дарований. Однажды в знатном аристократическом доме в Москве готовился благородный спектакль; хозяйка пригласила Щепкина на репетицию с просьбою высказать свое мнение и дать необходимые советы. Щепкин приехал, остался недоволен исполнением, разгорячился, и вместо ожидаемых светских любезностей и похвал — от него услышали только горькую правду: «По-моему, если играть так играть! — сказал он,— а на вздоры и звать было незачем. Ну вы, графиня! разве можно так ходить и разве так вы ходите и кланяетесь в вашей гостиной, как теперь?» — и он начал представлять ее с смешными ужимками. С тех пор, разумеется, его уж^е не думали приглашать на репетиции «благородных» спектаклей. Театру приписывал Щепкин и свое собственное нравственное совершенствование: «По званию комического актера, — говаривал он, — мне часто достается представлять людей низких, криводушных, с гаденькими страстями; изучая их характеры, стараясь передать их комические стороны, я сам отделался от многих недостатков, и в том, что я сделался лучше, нравственнее — я обязан не чему иному, а театру!»
Несмотря на свое скромное, недостаточное образование, М. С-ч по ясности взглядов и высоте убеждений был человек вполне развитой; об искусстве он судил здраво и с тем строгим уважением к его законам, какое так трудно сочетается с званием русского актера, вынужденного воспитывать свое дарование на французской мелодраме и на quasi-оригинальных произведениях в том же роде. Относительно репертуара Щепкин был счастливее многих из своих товарищей. Его школою были комедии Мольера, Гоголя и «Горе от ума» Грибоедова, и если, с одной стороны, он явился лучшим их комментатором, то, с другой стороны, их серьезная, действительная поэзия не могла не оказать самого благотворного влияния на его эстетические убеждения. Самообразованию Щепкина помогал и тот избранный кружок ученых литераторов и художников, которыми он сумел окружить себя и советами которых желал и умел пользоваться. Едва ли кто другой так заботливо и искренно обращался к указаниям науки; для него переводились целые статьи о театре, недоступные ему по незнанию иностранных языков; для него делались извлечения из наиболее замечательных критик об исполнении различных ролей французской и английской сцены. Так, когда он задумал сыграть «Скупого», то все лучшее, что было написано по поводу этой комедии и что было необходимо для отчетливого понимания роли, для объяснения характера избранного лица и для постановки пьесы, все явилось в переводах. Тот «Скупой», которым мы восхищались в Щепкине, был плод и великого таланта и глубоко обдуманного изучения. Конечно, и ему случалось ошибаться, и его отзывы бывали не чужды увлечений; но самые ошибки и увлечения его объясняются впечатлительностью богато одаренной натуры и благороднейшими порывами души. Щепкин шел навстречу новому таланту, искал его и, тронутый искренностью чувства и непритворными слезами на сцене, часто там провидел дарование, где его вовсе не было, а были только счастливые условия молодости. Случалось иной раз слышать от него похвалы сценически ничтожной, слабой пьесе, и на поверку всегда выходило, что его подкупила или возвышенно благородная мысль, которую хотел провести автор, или смелое патриотическое слово. Он горячо любил родную землю и с увлечением юноши следил за всеми преобразованиями; по своим летам принадлежа старому поколению, он чужд был всякого нравственного застоя и стоял в уровень с потребностями нового времени. Многим членам английского клуба памятно, с каким восхищением встретил Щепкин манифест об освобождении крестьян; со слезами на глазах он поздравлял всех и каждого и выслушал по этому поводу от некоторых запоздалых друзей старины странные намеки на его былое крепостное состояние, чего, впрочем, он никогда и не думал скрывать. С редким дружеским участием приветствовал Щепкин своего одноземца Шевченко, только что получившего свободу; нарочно ездил к нему в Новгород и неотступно сопровождал его по Москве. С каким задушевным чувством читал он его «Пустку»! Это прекрасное стихотворение, вместе с куплетом о Жакардовом станке, он любил повторять в своих беседах до самого последнего времени. Минувшая эпоха для него не имела того обаятельного значения, как для многих стариков; он не прикрашивал ее небывалыми достоинствами и не унижал заслуг настоящего. Напротив, одною из любимых и часто повторяемых им мыслей была та, что Россия постепенно идет вперед, и эту мысль он и словесно и печатно (в двух своих рассказах) подтверждал сравнением нравов доброго старого времени с нравами современными.
В период моего знакомства с М. С-м я имел привычку записывать для себя некоторые из его рассказов, хотя (к сожалению) делал это кратко, нередко спустя несколько дней после того, как слышал их из уст интересного старика, — и должен признаться, что его мастерские рассказы много потеряли в моем изложении. Да и вообще следует заметить, что подобный труд был нелегок. Живое слово Щепкина сопровождалось выразительною мимикой, изменением звуков голоса и комическим представлением действующих лиц, что придавало необыкновенную живость его воспоминаниям, но чего передать на бумагу нет возможности. Тем не менее я решаюсь сообщить записанное мною, как материал для биографии знаменитого артиста и для характеристики его времени и людей, с которыми он бывал в близких сношениях. Заметки мои будут отрывочны, но я надеюсь, что недостаток этот вознаградится их содержанием:
а) Знакомство М. С-ча с Гоголем началось довольно оригинально. По приезде в Москву в 1832 году Гоголь, желая видеть знаменитого артиста, явился к нему в дом и застал многочисленное его семейство за обедом. Он вошел в залу с этими словами малороссийской песни:
«Ходыть гарбуз по городу,
Пытаетця свого роду:
Чи вы живы, чи здоровы,
Вси родичи гарбузовы?»
В то время Гоголь еще был далек от тех мрачных аскетических взглядов на жизнь, которые впоследствии изменили его характер и так много повредили его творческому таланту; он бывал шутливо весел, любил вкусно и плотно покушать, и нередко беседы его с М. С-м склонялись на исчисление и разбор различных малороссийских кушаньев. Винам он давал названия квартального и городничего, как добрых распорядителей, устрояющих и приводящих в набитом желудке все в должной порядок; а жженке, потому что зажженная она горит голубым пламенем, давал имя Бенкендорфа. «А что? — говорил он Щепкину после сытного обеда, — не отправить ли теперь Бенкендорфа?» — и они вместе приготовляли жженку и любовались ее пламенем. Остроты Гоголя были своеобразны, неизысканны, но подчас не совсем опрятны. Старик Щепкин помнил наизусть одно письмо Гоголя, писанное из-за границы к Бенардаки, где шутливость поэта заявила себя с такою нецеремонною откровенностию, что это любопытное послание навсегда останется неудобным для печати.
Городничий и другие роли из пьес Гоголя были лучшими в репертуаре Щепкина; здесь вполне выяснился его великий комический талант. Но, с другой стороны, ничто так не раскрыло истинного значения комедий и драматических сцен Гоголя, как превосходная игра Щепкина; поэт нашел в нем гениального объяснителя своих произведений, и едва ли когда выпадало такое счастье на долю другого драматического писателя при его жизни. Это особенно тесно связывало обоих художников, не говоря уже об их общих симпатиях к Малороссии и ко всему родному. Гоголь не раз пользовался любопытными рассказами знаменитого артиста, как материалом для своих поэтических созданий. Случай, рассказанный в «Старосветских помещиках», о том, как Пульхерия Ивановна появление одичалой кошки приняла за предвестие своей близкой кончины, взят из действительности. Подобное происшествие было с бабкою М. С-ча. Щепкин как-то рассказал о нем Гоголю, и тот мастерски воспользовался им в своей повести. М. С-ч прочитал повесть и при встрече с автором сказал ему шутя: «А кошка-то моя!» — «Зато коты мои!» — отвечал Гоголь, и в самом деле коты принадлежали его вымыслу. В уцелевших от огня пяти главах второго тома «Мертвых душ» рассказ «полюби нас черненькими, беленькими нас всякой полюбит» сообщен автору также Щепкиным и есть действительно случившееся происшествие, и, по моему мнению, рассказ этот в устах Щепкина имел несравненно больше живости, чем в поэме Гоголя. Не один Гоголь— и другие русские писатели брали содержание для своих повестей из воспоминаний Щепкина; таковы повести: «Сорока-воровка», напечатанная в «Современнике» 1848 г. (№ 2), и «Собачка» графа Соллогуба — в альманахе «Вчера и сегодня». По словам М. С-ча, для характера Хлобуева послужила Гоголю образцом личность П. В. Нащокина; а разнообразные присутственные места, упоминаемые при описании имения Кашкарева, действительно существовали некогда в малороссийском поместье графа Кочубея. Этим подтверждаются собственные слова Гоголя в его «Исповеди»: «У меня ум тот самый, какой бывает у большой части русских людей, то есть способный больше выводить, чем выдумывать. Мне всегда нужно было выслушать слишком много людей, чтобы образовалось во мне собственное мое мнение». Кстати припомним здесь не раз высказанное Гоголем желание, чтобы бывалые люди сообщали ему заметки о разных анекдотических случаях и нравах своего околотка, и откровенное признание, что подобные заметки необходимы ему для продолжения «Мертвых душ».
Для Щепкина Гоголь перевел с итальянского языка комедию «Дядька в затруднительном положении»; своими драматическими сочинениями дал ему право распоряжаться на театре, как полною собственностью; когда друзья М. С-ча перевели для него из Мольера комедию «Мнимый рогоносец», Гоголь взялся исправить этот перевод и переделал почти каждую фразу. В печальную эпоху болезненно аскетического настроения Гоголь прислал М. С-чу из Рима «Развязку «Ревизора» при письме, в котором заявлял желание, чтобы означенная пьеса была дана Щепкиным в свой бенефис вслед за «Ревизором». В этой странной дидактической пьесе выведены на сцену: любители театра, М. С. Щепкин, который и должен был играть самого себя, другие актеры и молодая актриса. Они собрались вместе после представления «Ревизора»; все согласны, что Щепкин исполнил свою роль особенно прекрасно, и молодая актриса от лица всех присутствующих подносит ему венок и заставляет надеть на голову. Затем начинается спор о «Ревизоре», в котором Щепкин является разрешителем всех сомнений. Парадоксы следуют за парадоксами; устами действующих лиц автор силится доказать, что комедия его без конца и что эта нео-конченность — намеренная, что в «Ревизоре» нет живых характеров, а на место их олицетворены порочные страсти. Само собою разумеется, что Щепкин не мог допустить и мысли дать в свой бенефис «Развязку», где должны увенчивать его на сцене: такое смелое себя прославление было слишком чуждо его артистической скромности, и при его уме он, конечно, не мог пожелать сделаться баснею целого города. Но этого мало; он был глубоко огорчен самоотречением Гоголя и от 22-го мая 1847 года написал к нему прекрасное, дышащее светлым пониманием искусства письмо. (...)
б) В воспоминаниях Щепкина о московском театре прежнего времени часто слышались имена Кокошкина, князя Шаховского, Писарева и других — лиц, с которыми познакомил русскую публику i . Т. Аксаков. Многие из рассказов Щепкина подтверждали то, что передано нам опытным пером этого последнего. М. С-ч удачно умел копировать князя Шаховского и помнил об нем множество анекдотов; слушать эти анекдоты было истинное наслаждение. Шаховской отличался необыкновенно пылкою любовью к театру; дело сценическое, по отзыву Щепкина, он понимал отлично. В нем было много юношеского жару и настойчивости; с этими качествами он успевал всякого расшевелить и приохотить к труду. Как известный драматический писатель и любитель искусства, он постоянно являлся за кулисами, ставил на московскую сцену свои и чужие пьесы, и ставил их с искусством; он умел придавать игре быстроту, и никто, может быть, не обращался к актерам с более откровенными замечаниями, как князь Шаховской. Надо было запастись большим хладнокровием и хорошо знать доброе сердце князя, чтобы не обидеться его резкими выходками. На репетициях он обыкновенно горячился, передразнивал, сыпал колкими фразами вроде следующей: «Г. N.! повернись, пожалуйста, повернись, покажи, что и ты живой человек!» Случалось, что он становился на колени и, кланяясь в ноги, плаксиво карикатурным тоном упрашивал актера выражать чувства теплее, по-человечески. Если припомним при этом комическую фигуру князя и его неясный выговор (он сильно шепелявил), то не трудно представить себе, каким чудаком должен был казаться он за кулисами. Однажды назначено было дать на театре две большие пьесы; чтобы не затянуть спектакля, князь Шаховской решился выбросить одну сцену из пьесы «Меркурий на часах». Сделать это было весьма легко. К Меркурию являются музы, и всякая, после длинного монолога, показывает свое искусство: танцы, пение, музыку и проч., следовательно, стоило только пропустить монолог, и время было бы выиграно, а ход представления нисколько бы не нарушился. Одну из муз играла сестра Кавалеровой — девица Борисова. Так как Шаховской был близок с Кавалеровыми, то и обратился к Борисовой: «Знаешь что, душа, ты уж свою речь не читай; пропусти ее!» — «Это для чего?» — «А то, знаешь, спектакль протянется слишком долго». — «Да почему же именно я должна отказаться! я лучше совсем не стану играть...» — «Ну что нам с тобою считаться!» — продолжал князь, не замечая, что Борисова обиделась и уже дрожит от волнения. «Я вам не девочка!» — отозвалась она. «Ах, душа, давно знаю, что ты не девочка!..» Актриса упала в обморок. «Верно, я сказал какую-нибудь глупость!»— заметил растерявшийся князь. Из-за этой нечаянно сорвавшейся фразы Борисова никогда не хотела помириться с Шаховским. Другой случай: князь Шаховской подготовлял одну воспитанницу к какой-то роли; он настаивал, чтобы она вслушивалась в последние звуки речей того лица, с которым разговаривает, и старалась бы отвечать ему в тон. Но чем дальше шло учение, тем хуже: вся естественность пропадала. Щепкин, который рекомендовал князю эту воспитанницу, подошел к нему и сказал: «Мне кажется, князь, вы и себя и ее напрасно затрудняете. Оставьте ее! Чтобы попасть в тон — не нужно науки; это делается само собою». Князь раскипятился: «Что, русский Тальма, что такое?— и, обратясь к другим актерам, прибавил: — Г. Щепкин учит князя Шаховского, как должно понимать искусство! Когда прикажете явиться к вам брать уроки?» — и он насмешливо поклонился Щепкину. Это затронуло артиста: «Вам, князь, угодно было обидеться! — сказал он. — Но и я не молодой человек, я живу пятьдесят лет на свете, а до сих пор ни разу не слыхал, чтобы при разговоре кто отвечал не в тон. Отчего это делается — не знаю, но это так. А вот глухие так всегда отвечают не в тон!» Князь рассердился; но к чести его — ненадолго. На другой же день, приехав на репетицию, он при всех подошел к Щепкину, взял его за руку и сказал громко: «А ведь ты прав! все это декламация сбивает меня!»
Декламаторство в то время еще процветало в драме и трагедии; приверженцем его был сам Кокошкин, директор московского театра. Он был человек образованный и, по словам Щепкина, так превосходно декламировал, что его можно было заслушаться. Как сторонник классических преданий, он требовал певучей декламации и от трагических актеров. Из представителей новейшей литературы Кокошкин особенно не жаловал Вальтер Скотта и, не читая его романов, отзывался об них с пренебрежением. «Да вы же его не читали?» — возражали ему поклонники английского романиста. «А, не спорю, милой! не читал, и тебе не советую читать этот вздор. Мне тебя не из чего обманывать!»
в) Из отзывов Щепкина о других артистах мне особенно памятны два: о Сосницком и Соленике. О таланте первого он постоянно говорил с похвалою. Как-то зашла у нас речь о комедии «Горе от ума» и об исполнении роли Репетилова на московской сцене; я находил это исполнение не совсем удачным.
«В «Горе от ума», — сказал мне Щепкин,— много живых портретов; в Репетилове автор изобразил одного богатого господина, известного в свое время переносчика литературных вестей и сплетней от Грибоедова и князя Вяземского к их противникам и обратно. Роль эта трудная, и только один Сосницкий исполнял ее отлично; в его игре действительно был виден барин!» Тут же припомнил М. С-ч и рассказал следующий анекдот: «Раз навестил я Пушкина, который, приезжая в Москву, останавливался всегда у П. В. Нащокина. Там были уже граф Толстой и Жихарев, автор «Записок студента». В то время «Горе от ума» возбуждало в публике самые оживленные толки. Жихарев, желая кольнуть графа, беспрестанно повторял за обедом следующие стихи из комедии (так как общая молва относила их именно на его счет): «Ночной разбойник, дуэлист, В Камчатку сослан был, вернулся алеутом, И крепко на руку не чист; Да умный человек не может быть не плутом».
Граф Толстой, как человек с большим умом, не выдал себя и при чтении этих стихов сам хохотал от души. Такое притворное равнодушие задело Жихарева за живое, и он снова вздумал повторить стихи после обеда. Толстой стал перед ним, посмотрел серьезно ему в лицо и, обратясь к присутствующим, спросил: «Не правда ли, ведь он черен?» — «Да!» — «Ну, а перед собственной своей душою совершенный блондин!» Жихарев обиделся и замолчал».
О Соленике отзывался Щепкин, как об одном из замечательных артистов. Соленик играл на харьковском театре. «Это был человек с громадным дарованием, которому отчасти вредил на русской сцене его польский акцент, слышный в выговоре. Он постоянно и вполне заслуженно пользовался любовью публики. Приезжает как-то в Харьков известный с.-петербургский актер С-в, и разумеется — где же и заявить свои столичные претензии, как не в провинции. На репетиции он вздумал прикрикнуть на Соленика: «Что ты мямлишь! а еще талант! По характеру твоей роли ты не должен мне давать и слова вымолвить». Дошло до представления, и Соленик не шутя не дал ему сказать ни одного слова. Он выучил обе роли: и свою и ту, что играл С-в, и проговорил обе, связывая их такими оборотами: «Я знаю, вы на это можете мне возразить то и то; но я вам скажу...» Да при его огне, при его веселости Соленик произвел на публику потрясающее впечатление; театр трещит рукоплесканиями, петербургский гость совсем позабыт. Раздраженный, он выбежал за кулисы и обратился к Соленику с упреками: «Что ты со мной сделал? ведь ты не дал мне и слова выговорить!» — «Да вы же сами о том просили».— «Я совсем не то разумел...» — «Извините, не понял!»
г) М. С. Щепкин столько же известен был в Москве своим сценическим дарованием, сколько и редкою в наш век частною благотворительностью. Сколько юношей обязаны ему своим воспитанием, сколько стариков нашли под его кровлею последний спокойный приют! Великие слова Христовой заповеди о любви к ближнему он перевел прямо в дело, в жизнь. Многое бы можно сказать по этому поводу, но я приведу только один пример. В числе рассказов, записанных мною со слов М. С-ча, есть следующий:
«Был у меня знакомый — Пантелей Иваныч, человек простой, добрый, привязанный к нашей семье; он был парикмахером. Как-то мы с ним расстались и долго не видали друг друга. Раз подъезжаю я к театру, вижу: полицейский солдат ведет на веревочке оборванного, обшарпанного человека. Присматриваюсь — и узнаю старого знакомца. «Пантелей Иваныч! это ты? — говорю я, — что с тобою? как ты попался?» — «Задолжал, — говорит со слезами, — вот и ведут в яму. Я уж упросил свести меня к театру; думаю: не встречу ли вас?» Ну, я упросил, чтобы с ним, как посадят в яму, обращались покамест помягче; а сам, воротившись домой к жене, рассказал ей про встречу с Пантелеем Иванычем: «Выкупим, говорю, его, Алеша!» (1) — «Ну что ж! выкупи». Вот заплатил я за него рублей полтораста ассигнациями и взял Пантелея Иваныча к себе. Стал он у меня жить; дети его полюбили, я и жена также. Он мне всегда и парик причесывал; парикмахер он был искусной!
(1) Так Щепкин называл свою жену, Елену Дмитриевну. (Примеч. А. Н. Афанасьева.)
Я похлопотал, и по моей просьбе его определили в театр помощником парикмахера; рубл. 15 асе. в месяц жалованья дали. Что же? Как получит мой Пантелей Иваныч жалованье, так и запьет, до тех пор тянет горькую, пока все спустит. Я уж так и знаю: ну, Пантелей Иваныч нынче получил жалованье, стало быть, пьян как стелька! Побился я с ним, побился и говорю жене: надо, Алеша, разыграть с ним комедию, постращать его. Прихожу к нему: ну, говорю, Пантелей Иваныч! Я все для вас сделал, что мог, но вы так себя ведете, что нам вместе жить не приходится. Прощайте, Пантелей Иваныч! Ни слова не сказал он, взял свой болван, на котором исправлял парики, ушел со двора и пристал у какой-то знакомой бабы. Вечером приезжаю я в театр, Пантелей Иваныч стоит со своим болваном; но уж я не отдаю ему приглаживать моего парика, а поручаю эту работу другому. И так продолжалось целый месяц; и другой, и третий месяц — тоже. Вижу я: Пантелей Иваныч перестал пить, и говорю жене: сегодня я хочу помириться с Пантелеем Иванычем; жалко мне старика! Приехал в театр, увидал Пантелея Иваныча и обращаюсь к нему ласково: причешите-ка мне, Пантелей Иваныч, паричок! Как зальется, как зарыдает мой Пантелей Иваныч! Взял парик, а руки так и дрожат... Тут мы с ним и помирились; переехал он снова ко мне на житье и уж больше никогда во всю жизнь свою не запивал; а такой безграничной преданности, какую питал он ко мне и к моему семейству, я ни от кого не видал!»
Когда на московскую сцену была поставлена комедия г. Островского «Бедность не порок», М. С. Щепкин в лице Любима Торцова угадывал своего Пантелея Иваныча, то есть человека хотя падшего, но в котором еще теплится святая искра человеческого достоинства и который потому способен подняться и выйти на прямой путь. Недовольный игрою Садовского в этой роли, который (по мнению покойного артиста), прекрасно выражая комическую сторону характера, мало выдавал его внутреннюю борьбу с самим собою, — Щепкин нарочно ездил в Нижний Новгород, чтобы там сыграть Любима Торцова по своему разумению. Не знаю, удалась ли ему эта роль, но для меня весьма знаменательны его слова: надо сыграть так, чтобы из-за горького пьяницы виден был страдающий человек! Это черта великого артиста, ясно свидетельствующая о его высоко гуманном взгляде на людские недостатки и слабости.
Подробнее
АЛЕКСЕЙ ФАДДЕЕВ
Впервые на сцену Малого театра Алексей Фаддеев вышел еще будучи студентом Театрального института им. Щепкина, причем не только в традиционных массовках, но и в одной из главных ролей.
АЛЕКСЕЙ ФАДДЕЕВ
Впервые на сцену Малого театра Алексей Фаддеев вышел еще будучи студентом Театрального института им. Щепкина, причем не только в традиционных массовках, но и в одной из главных ролей. Подобное случается нечасто, а потому можно смело сказать, что с первых шагов ему сопутствовало везение, которое наравне с природным дарованием является одной из важнейших составляющих любой актерской биографии. И впоследствии, после окончания курса Юрия Мефодьевича и Ольги Николаевны Соломиных, он, похоже, продолжает оставаться под бдительным оком своих учителей, не позволяющих ему задерживаться в одном амплуа. А потому сегодня Фаддеев играет нередко противоположных друг другу персонажей: от романтического влюбленного до озорного весельчака, от комплексующего неудачника до беспардонного пройдохи, от противоречивого властелина до бесшабашного запутавшегося балагура.
Уже в дипломных спектаклях Алексей Фаддеев сыграл такие далекие друг от друга роли, как Хиггинс в «Пигмалионе» Шоу и Никита во «Власти тьмы» Толстого. Дебют же студента на сцене Малого театра в «Лесе» Островского оказался заметным и запоминающимся. В то время как «дебют» его героя выглядел смешно и жалко. Ведь Буланов Фаддеева примерял на себя чужую роль, которая была ему явно не по силам. Беспардонный самоуверенный мальчишка, после рандеву с богатой помещицей вообразивший себя важным господином, пытался изобразить хищного светского льва, но был похож на задиристого, запуганного щенка. А с 2006 года Фаддеев играет в том же спектакле Петра – человека, напротив, весьма нерешительного, неуверенного в себе, несмотря на видимую одержимость и бесшабашность.
Актеру не раз доводилось выступать в разных ролях в одном и том же спектакле, плавно перемещаясь из одного образа в другой или играя их в очередь. Так, к примеру, в пушкинской «Сказке о царе Салтане» он был то Черномором, то Котом ученым. Через сказки проходят практически все начинающие актеры так же, как и через массовки или совсем небольшие роли. И Алексей Фаддеев после удачного дебюта в «Лесе» поначалу тоже играл безымянных слуг и придворных, стрельцов, горожан и студентов. Однако сама возможность находиться на одних подмостках с мастерами в Малом уже почитается за честь. Правда, не потеряться рядом с ними и более или менее внятно заявить о себе многим удается далеко не сразу.
Возможно, поэтому в спектакле «Усилия любви» по пьесе Шекспира, появившемся в 2002 году и полностью отданном молодым, они чувствуют себя гораздо более раскрепощенно и уверенно. И Алексей Фаддеев легко и органично вписывается в жанр комедии, демонстрируя также хорошее владение пластикой и вокалом. Его простодушный и ироничный весельчак Бойе первым сообщает новости, изящно шутит и с манерной важностью исполняет забавные па дворцового этикета. Ловкий и стремительный герой Фаддеева становится своеобразным посредником в чужих любовных делах и придворных интригах. А через год в водевиле «Таинственный ящик» П. Каратыгина актер снова поет и танцует в сопровождении живого оркестра, правда, уже исполняя лирическую партию восторженно влюбленного Эмиля.
В 2004-м Фаддеева вводят в два чеховских спектакля. В «Вишневом саде» он играет веселого, лукавого, но отнюдь не манерного или заносчивого Яшу. Хотя при внешнем благообразии, конечно, никуда не исчезают равнодушие и грубоватая льстивость прирожденного слуги, фанатично жаждущего блаженствовать в Париже. А в «Трех сестрах» актер поочередно выступает сразу в двух, вновь очень разных ролях: веселого, простодушного поручика Родэ и задиристо нудного штабс-капитана Соленого. Последний выглядит в исполнении актера несколько более забавным и добродушным, чем обычно. Остряк Василий Васильевич извиняется за свои колкости с каким-то неожиданным простодушием, и лишь болезненная стеснительность заставляет его надевать защитную маску грубости. А рядом с искренне обожаемой Ириной он кажется то страстно-романтичным, то резковато-жестким, то застенчиво-скованным. Настойчиво «ища доброго в злом», актер открывает немало смешного в серьезном.
После «чеховского периода» для Алексея Фаддеева наступил «период Островского». Помимо новых вводов в спектакли «Лес» и «Волки и овцы», он получил также серьезную самостоятельную работу в пьесе «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский». В воцарившемся на российском престолеСамозванце еще живут мальчишеское озорство и дерзкий напористый азарт. Но обладание властью порождает комплексы и сомнения в своем праве на нее. Молодой человек, тоскующий по материнской ласке и пылко влюбляющийся в расчетливую красавицу, обречен на мучительное одиночество. Озлобленность и страх переплетаются в его душе с доверчивостью и романтичностью, своеволие и резкость стоят рядом с тревогой и растерянностью. Дмитрий словно постоянно борется со своей истинной природой, как и другой герой Фаддеева, к которому актер вернулся в недавней премьере Малого.
Роль Никиты в толстовской «Власти тьмы», ранее сыгранная в дипломном спектакле, предельно сложна не только для студента, но и для опытного артиста. Простодушно легкомысленный балагур оказывается одновременно и палачом, и жертвой в мире, где правят деньги и холодный расчет, а преступление ради наживы становится каким-то повседневно-будничным делом. По при¬роде не алчный, не злой Никита виновен лишь в том, что равнодушно и беззаботно плывет по течению, проходя мимо настоящей любви и бездумно включаясь в грязную и жестокую погоню за «легкой» добычей. Но даже «погрязнув в богатстве, как в сетях», и потеряв все нравственные ориентиры, он все-таки оказывается не способным перешагнуть через человеческую жизнь. Слабость перед силой чужого стяжательства не уничтожает его способности к искреннему состраданию. А адские муки совести ведут стремительно повзрослевшего бесшабашного парня к запоздалому осознанию собственной вины и ответственности за совершенные преступления. И потому несколько пафосное финальное покаяние Никиты хотя и не исправляет содеянного, но дает надежду на спасение его души.
Две работы 2007 года позволяют говорить о том, что по преимуществу лирико-комедийное амплуа Алексея Фад¬деева расширилось до драматически-тра¬гедийного. А возможность проявлять себя в столь широком диа¬пазоне – это, пожалуй, и есть главная составляющая актерского везения.
Марина Гаевская
«Театральная афиша», ноябрь 2008 года
Впервые на сцену Малого театра Алексей Фаддеев вышел еще будучи студентом Театрального института им. Щепкина, причем не только в традиционных массовках, но и в одной из главных ролей. Подобное случается нечасто, а потому можно смело сказать, что с первых шагов ему сопутствовало везение, которое наравне с природным дарованием является одной из важнейших составляющих любой актерской биографии. И впоследствии, после окончания курса Юрия Мефодьевича и Ольги Николаевны Соломиных, он, похоже, продолжает оставаться под бдительным оком своих учителей, не позволяющих ему задерживаться в одном амплуа. А потому сегодня Фаддеев играет нередко противоположных друг другу персонажей: от романтического влюбленного до озорного весельчака, от комплексующего неудачника до беспардонного пройдохи, от противоречивого властелина до бесшабашного запутавшегося балагура.
Уже в дипломных спектаклях Алексей Фаддеев сыграл такие далекие друг от друга роли, как Хиггинс в «Пигмалионе» Шоу и Никита во «Власти тьмы» Толстого. Дебют же студента на сцене Малого театра в «Лесе» Островского оказался заметным и запоминающимся. В то время как «дебют» его героя выглядел смешно и жалко. Ведь Буланов Фаддеева примерял на себя чужую роль, которая была ему явно не по силам. Беспардонный самоуверенный мальчишка, после рандеву с богатой помещицей вообразивший себя важным господином, пытался изобразить хищного светского льва, но был похож на задиристого, запуганного щенка. А с 2006 года Фаддеев играет в том же спектакле Петра – человека, напротив, весьма нерешительного, неуверенного в себе, несмотря на видимую одержимость и бесшабашность.
Актеру не раз доводилось выступать в разных ролях в одном и том же спектакле, плавно перемещаясь из одного образа в другой или играя их в очередь. Так, к примеру, в пушкинской «Сказке о царе Салтане» он был то Черномором, то Котом ученым. Через сказки проходят практически все начинающие актеры так же, как и через массовки или совсем небольшие роли. И Алексей Фаддеев после удачного дебюта в «Лесе» поначалу тоже играл безымянных слуг и придворных, стрельцов, горожан и студентов. Однако сама возможность находиться на одних подмостках с мастерами в Малом уже почитается за честь. Правда, не потеряться рядом с ними и более или менее внятно заявить о себе многим удается далеко не сразу.
Возможно, поэтому в спектакле «Усилия любви» по пьесе Шекспира, появившемся в 2002 году и полностью отданном молодым, они чувствуют себя гораздо более раскрепощенно и уверенно. И Алексей Фаддеев легко и органично вписывается в жанр комедии, демонстрируя также хорошее владение пластикой и вокалом. Его простодушный и ироничный весельчак Бойе первым сообщает новости, изящно шутит и с манерной важностью исполняет забавные па дворцового этикета. Ловкий и стремительный герой Фаддеева становится своеобразным посредником в чужих любовных делах и придворных интригах. А через год в водевиле «Таинственный ящик» П. Каратыгина актер снова поет и танцует в сопровождении живого оркестра, правда, уже исполняя лирическую партию восторженно влюбленного Эмиля.
В 2004-м Фаддеева вводят в два чеховских спектакля. В «Вишневом саде» он играет веселого, лукавого, но отнюдь не манерного или заносчивого Яшу. Хотя при внешнем благообразии, конечно, никуда не исчезают равнодушие и грубоватая льстивость прирожденного слуги, фанатично жаждущего блаженствовать в Париже. А в «Трех сестрах» актер поочередно выступает сразу в двух, вновь очень разных ролях: веселого, простодушного поручика Родэ и задиристо нудного штабс-капитана Соленого. Последний выглядит в исполнении актера несколько более забавным и добродушным, чем обычно. Остряк Василий Васильевич извиняется за свои колкости с каким-то неожиданным простодушием, и лишь болезненная стеснительность заставляет его надевать защитную маску грубости. А рядом с искренне обожаемой Ириной он кажется то страстно-романтичным, то резковато-жестким, то застенчиво-скованным. Настойчиво «ища доброго в злом», актер открывает немало смешного в серьезном.
После «чеховского периода» для Алексея Фаддеева наступил «период Островского». Помимо новых вводов в спектакли «Лес» и «Волки и овцы», он получил также серьезную самостоятельную работу в пьесе «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский». В воцарившемся на российском престолеСамозванце еще живут мальчишеское озорство и дерзкий напористый азарт. Но обладание властью порождает комплексы и сомнения в своем праве на нее. Молодой человек, тоскующий по материнской ласке и пылко влюбляющийся в расчетливую красавицу, обречен на мучительное одиночество. Озлобленность и страх переплетаются в его душе с доверчивостью и романтичностью, своеволие и резкость стоят рядом с тревогой и растерянностью. Дмитрий словно постоянно борется со своей истинной природой, как и другой герой Фаддеева, к которому актер вернулся в недавней премьере Малого.
Роль Никиты в толстовской «Власти тьмы», ранее сыгранная в дипломном спектакле, предельно сложна не только для студента, но и для опытного артиста. Простодушно легкомысленный балагур оказывается одновременно и палачом, и жертвой в мире, где правят деньги и холодный расчет, а преступление ради наживы становится каким-то повседневно-будничным делом. По при¬роде не алчный, не злой Никита виновен лишь в том, что равнодушно и беззаботно плывет по течению, проходя мимо настоящей любви и бездумно включаясь в грязную и жестокую погоню за «легкой» добычей. Но даже «погрязнув в богатстве, как в сетях», и потеряв все нравственные ориентиры, он все-таки оказывается не способным перешагнуть через человеческую жизнь. Слабость перед силой чужого стяжательства не уничтожает его способности к искреннему состраданию. А адские муки совести ведут стремительно повзрослевшего бесшабашного парня к запоздалому осознанию собственной вины и ответственности за совершенные преступления. И потому несколько пафосное финальное покаяние Никиты хотя и не исправляет содеянного, но дает надежду на спасение его души.
Две работы 2007 года позволяют говорить о том, что по преимуществу лирико-комедийное амплуа Алексея Фад¬деева расширилось до драматически-тра¬гедийного. А возможность проявлять себя в столь широком диа¬пазоне – это, пожалуй, и есть главная составляющая актерского везения.
Марина Гаевская
«Театральная афиша», ноябрь 2008 года
12.11.2008
Подробнее
ПРЕМЬЕРА СПЕКТАКЛЯ ПО СТАРОЙ ПЬЕСЕ ДЛЯ НОВОГО ПОКОЛЕНИЯ
14 ноября, в пятницу, на сцене филиала Государственного академического Малого театра, что на Большой Ордынке, состоится премьера спектакля по пьесе А.Н. Толстого «Касатка». Марью Семеновну Косареву сыграет народная артистка России Елена Харитонова.
ПРЕМЬЕРА СПЕКТАКЛЯ ПО СТАРОЙ ПЬЕСЕ ДЛЯ НОВОГО ПОКОЛЕНИЯ
14 ноября, в пятницу, на сцене филиала Государственного академического Малого театра, что на Большой Ордынке, состоится премьера спектакля по пьесе А.Н. Толстого «Касатка». Марью Семеновну Косареву сыграет народная артистка России Елена Харитонова.
Пьеса была написана в 1914 году, в 1915-м Алексей Толстой получил за нее Грибоедовскую премию. «Касатка» – это легкая комедия о любви, обычаях и нравах провинциального дворянства, рассказ о том, чем жили в России до революции, как общались между собой, глубоко уважали чувства друг друга. Почему? Всё очень просто: людям того времени было присуще глубокое нравственное начало.
«В обществе была развита высочайшая культура семьи, брака и любви, которой мы теперь, к сожалению, лишены, – говорит режиссер-постановщик Виталий Николаевич Иванов. – В наше время отношения между мужчиной и женщиной выхолощены до наипростейших циничных форм. Мы слишком многое испортили своей бесконечной терпимостью».
Заслуженный деятель искусств России В.Н. Иванов работает в Малом театре с 1969 года, и уже ставил «Касатку» с Элиной Быстрицкой в заглавной роли ровно 35 лет назад. Нынешняя постановка создана для нового поколения актеров и зрителей. Режиссер очень доволен работой артистов на репетициях: «Я увидел настоящую веру в материал. Ведь для того чтобы так искренне объясняться в любви на сцене, необходимо серьезно поработать – душой».
В спектакле задействованы актеры: Елена Харитонова, Александр Вершинин, Владимир Дубровский, Татьяна Лебедева, Василий Зотов и другие.
ЦАО-Информ, 6 ноября 2008 года
14 ноября, в пятницу, на сцене филиала Государственного академического Малого театра, что на Большой Ордынке, состоится премьера спектакля по пьесе А.Н. Толстого «Касатка». Марью Семеновну Косареву сыграет народная артистка России Елена Харитонова.
Пьеса была написана в 1914 году, в 1915-м Алексей Толстой получил за нее Грибоедовскую премию. «Касатка» – это легкая комедия о любви, обычаях и нравах провинциального дворянства, рассказ о том, чем жили в России до революции, как общались между собой, глубоко уважали чувства друг друга. Почему? Всё очень просто: людям того времени было присуще глубокое нравственное начало.
«В обществе была развита высочайшая культура семьи, брака и любви, которой мы теперь, к сожалению, лишены, – говорит режиссер-постановщик Виталий Николаевич Иванов. – В наше время отношения между мужчиной и женщиной выхолощены до наипростейших циничных форм. Мы слишком многое испортили своей бесконечной терпимостью».
Заслуженный деятель искусств России В.Н. Иванов работает в Малом театре с 1969 года, и уже ставил «Касатку» с Элиной Быстрицкой в заглавной роли ровно 35 лет назад. Нынешняя постановка создана для нового поколения актеров и зрителей. Режиссер очень доволен работой артистов на репетициях: «Я увидел настоящую веру в материал. Ведь для того чтобы так искренне объясняться в любви на сцене, необходимо серьезно поработать – душой».
В спектакле задействованы актеры: Елена Харитонова, Александр Вершинин, Владимир Дубровский, Татьяна Лебедева, Василий Зотов и другие.
ЦАО-Информ, 6 ноября 2008 года
Подробнее
МОСКОВСКИЕ АКТЁРЫ СЧИТАЮТ ВОРОНЕЖСКУЮ ПУБЛИКУ «ТЕАТРАЛЬНОЙ»
МОСКОВСКИЕ АКТЁРЫ СЧИТАЮТ ВОРОНЕЖСКУЮ ПУБЛИКУ «ТЕАТРАЛЬНОЙ»
Малый театр привёз в наш город «Ревизора», «Чайку» и «На всякого мудреца довольно простоты»
Малый театр привёз в наш город «Ревизора», «Чайку» и «На всякого мудреца довольно простоты»
МОСКОВСКИЕ АКТЁРЫ СЧИТАЮТ ВОРОНЕЖСКУЮ ПУБЛИКУ «ТЕАТРАЛЬНОЙ»
Малый театр привёз в наш город «Ревизора», «Чайку» и «На всякого мудреца довольно простоты»
Артисты Государственного академического Малого театра гастролировали в Воронеже с 4 по 9 ноября. Театр привёз в наш город чеховскую «Чайку», «Ревизора» Гоголя и пьесу Островского «На всякого мудреца довольно простоты». В этих постановках заняты ведущие артисты: Ирина Муравьёва, Элина Быстрицкая, Борис Невзоров, Александр Потапов.
Корреспонденты «МОЁ!» взяли интервью у художественного руководителя Малого театра, актёра театра и кино, режиссёра Юрия Соломина. Правда, организаторы гастролей предупредили, что вопросов о его младшем брате Виталии Соломине, который умер от инсульта в 2002 году, задавать не стоит. Для Юрия Мефодьевича это больная тема...
«Запомнилась уха на берегу Дона»
— Юрий Мефодьевич, последний раз вы были в нашем городе более 20 лет назад. Какие воспоминания остались о Воронеже?
— Если быть точным, то 23 года назад мы с Василием Паниным снимали фильм «Певучая Россия» о Пятницком. Я не помню ничего о Воронеже, кроме того, что меня кормили потрясающе вкусной ухой. У нас съёмки были на берегу Дона, работали с утра до ночи, к ужину были уставшие, голодные, а тут рыбаки сварили ведро ухи...
— Как вас принимает воронежская публика?
— Ой, понравилась! Мы только что приехали из Сочи. Я не хочу ничего плохого говорить, публика реагирует, но у нас, артистов, своё ощущение зрительного зала... В Воронеже все артисты сказали мне: «Здесь играть спокойнее и публика театральная!»
«Соломин-сан лучше знает»
— На съёмках фильма «Дерсу Узала» вы познакомились с великим японским режиссёром Акирой Куросавой. Каким он вам запомнился?
— Более доброго режиссёра я не встречал. Помню, мы с Максимом Мундзуком (второй исполнитель главной роли в фильме «Дерсу Узала» — «Ё!») иногда даже в спор вступали, пытаясь доказать свою точку зрения. Куросава нас останавливал: «Так. Подумаем». И на следующий день объяснял: «Соломин-сан, так нельзя, как вы предлагаете. Потому-то и потому-то».
Либо собирал всю группу и говорил: «Будем делать так, как Соломин-сан. Он знает лучше». Была такая сцена, когда солдаты подвесили на верёвку бутылку и стреляли по ней патронами. Два актёра никак не могли попасть в верёвку. А мне накануне группа на день рождения подарила охотничью амуницию. Я и подумал: верёвку легко разбить дробью — кто там, с экрана, увидит, что это не патроны? Я взял ружьё и говорю: «Куросава-сан, можно я попробую?» И жахнул! С первого раза эту верёвку и перебил. После этого за свою сообразительность я снискал уважение Куросавы.
«Мы до сих пор огрызаемся!»
— Сегодняшние тенденции в российском театре — всё переставить с ног на голову. Как вам удаётся сохранять традиции классической драматургии?
— Вы думаете, нам это легко? На нас до сих пор нападают, называют театром с колоннами. Но для нас самое главное то, что у нас есть свой зритель. Ведь мы сохраняем традиции, которые должны быть у нормального народа. Нужно сначала показать, что ты умеешь делать традиционно, а потом выкаблучиваться. Это вопрос тяжёлый, он идёт много лет, но мы не сдаёмся, огрызаемся!
— Вы очень много работаете, на отдых время остаётся?
— В последнее время есть, к сожалению. А ещё 3 года назад не знал, что такое отпуск. Но вообще, мне хватает недели, чтобы отдохнуть. Люблю отдыхать со своими животными. У меня 3 собаки и 8 кошек.
— Вы с супругой 53 года вместе. В чём секрет долголетия вашего брака?
— В семье кто-то должен быть умным. У нас в семье это жена. Она меня понимает, и это самое главное.
Оксана КОЗЛОВА
«Моё-онлайн», 11 ноября
Малый театр привёз в наш город «Ревизора», «Чайку» и «На всякого мудреца довольно простоты»
Артисты Государственного академического Малого театра гастролировали в Воронеже с 4 по 9 ноября. Театр привёз в наш город чеховскую «Чайку», «Ревизора» Гоголя и пьесу Островского «На всякого мудреца довольно простоты». В этих постановках заняты ведущие артисты: Ирина Муравьёва, Элина Быстрицкая, Борис Невзоров, Александр Потапов.
Корреспонденты «МОЁ!» взяли интервью у художественного руководителя Малого театра, актёра театра и кино, режиссёра Юрия Соломина. Правда, организаторы гастролей предупредили, что вопросов о его младшем брате Виталии Соломине, который умер от инсульта в 2002 году, задавать не стоит. Для Юрия Мефодьевича это больная тема...
«Запомнилась уха на берегу Дона»
— Юрий Мефодьевич, последний раз вы были в нашем городе более 20 лет назад. Какие воспоминания остались о Воронеже?
— Если быть точным, то 23 года назад мы с Василием Паниным снимали фильм «Певучая Россия» о Пятницком. Я не помню ничего о Воронеже, кроме того, что меня кормили потрясающе вкусной ухой. У нас съёмки были на берегу Дона, работали с утра до ночи, к ужину были уставшие, голодные, а тут рыбаки сварили ведро ухи...
— Как вас принимает воронежская публика?
— Ой, понравилась! Мы только что приехали из Сочи. Я не хочу ничего плохого говорить, публика реагирует, но у нас, артистов, своё ощущение зрительного зала... В Воронеже все артисты сказали мне: «Здесь играть спокойнее и публика театральная!»
«Соломин-сан лучше знает»
— На съёмках фильма «Дерсу Узала» вы познакомились с великим японским режиссёром Акирой Куросавой. Каким он вам запомнился?
— Более доброго режиссёра я не встречал. Помню, мы с Максимом Мундзуком (второй исполнитель главной роли в фильме «Дерсу Узала» — «Ё!») иногда даже в спор вступали, пытаясь доказать свою точку зрения. Куросава нас останавливал: «Так. Подумаем». И на следующий день объяснял: «Соломин-сан, так нельзя, как вы предлагаете. Потому-то и потому-то».
Либо собирал всю группу и говорил: «Будем делать так, как Соломин-сан. Он знает лучше». Была такая сцена, когда солдаты подвесили на верёвку бутылку и стреляли по ней патронами. Два актёра никак не могли попасть в верёвку. А мне накануне группа на день рождения подарила охотничью амуницию. Я и подумал: верёвку легко разбить дробью — кто там, с экрана, увидит, что это не патроны? Я взял ружьё и говорю: «Куросава-сан, можно я попробую?» И жахнул! С первого раза эту верёвку и перебил. После этого за свою сообразительность я снискал уважение Куросавы.
«Мы до сих пор огрызаемся!»
— Сегодняшние тенденции в российском театре — всё переставить с ног на голову. Как вам удаётся сохранять традиции классической драматургии?
— Вы думаете, нам это легко? На нас до сих пор нападают, называют театром с колоннами. Но для нас самое главное то, что у нас есть свой зритель. Ведь мы сохраняем традиции, которые должны быть у нормального народа. Нужно сначала показать, что ты умеешь делать традиционно, а потом выкаблучиваться. Это вопрос тяжёлый, он идёт много лет, но мы не сдаёмся, огрызаемся!
— Вы очень много работаете, на отдых время остаётся?
— В последнее время есть, к сожалению. А ещё 3 года назад не знал, что такое отпуск. Но вообще, мне хватает недели, чтобы отдохнуть. Люблю отдыхать со своими животными. У меня 3 собаки и 8 кошек.
— Вы с супругой 53 года вместе. В чём секрет долголетия вашего брака?
— В семье кто-то должен быть умным. У нас в семье это жена. Она меня понимает, и это самое главное.
Оксана КОЗЛОВА
«Моё-онлайн», 11 ноября
Подробнее
«Пресса о гастролях Малого театра» БЛИСТАТЕЛЬНЫЙ МАЛЫЙ
«Пресса о гастролях Малого театра»
БЛИСТАТЕЛЬНЫЙ МАЛЫЙ
Во вторник вечером на сцене Воронежского театра оперы и балета спектаклем «Ревизор» по Н.В.Гоголю начались гастроли Государственного Академического Малого театра.
БЛИСТАТЕЛЬНЫЙ МАЛЫЙ
Во вторник вечером на сцене Воронежского театра оперы и балета спектаклем «Ревизор» по Н.В.Гоголю начались гастроли Государственного Академического Малого театра.
«Пресса о гастролях Малого театра»
БЛИСТАТЕЛЬНЫЙ МАЛЫЙ
Во вторник вечером на сцене Воронежского театра оперы и балета спектаклем «Ревизор» по Н.В.Гоголю начались гастроли Государственного Академического Малого театра. А днем состоялась пресс-конференция ведущих актеров театра. Очень образно сказал народный артист России Эдуард Марцевич о той первородной связи, которая незримо существует между Воронежем и Малым театром:
- Отцы-основатели нашего театра - Михаил Семенович Щепкин и Павел Степанович Мочалов - с почтением относились к вашему городу. Первый выступал на сцене старого здания драмтеатра, второй провел в Воронеже последние два года своей жизни. А еще были «староста Малого театра» Александр Иванович Южин-Сумбатов - актер, режиссер, драматург, имение жены которого находилось под Воронежем, и он часто здесь отдыхал и писал пьесы; Александр Алексеевич Остужев - знаменитый трагик, исполненная им роль Отелло стала выдающимся явлением на театре - ваш, воронежский, здесь начинал свою творческую карьеру.
Считается, что подобные гастроли Малого театра в нашем городе осуществляются впервые. Действительно, мы увидим лучшие спектакли - «Ревизор», «Чайку», «На всякого мудреца довольно простоты». Но нельзя забывать и о том, что зимой сорок третьего, сразу после освобождения Воронежа от фашистов, на перекладных к нам прибыла фронтовая бригада артистов Малого театра. Были среди них Михаил Иванович Царев, Варвара Александровна Обухова, наш земляк Аркадий Васильевич Поляков. Концерты тогда проходили в Воронеже, Отрожке, Острогожске.
Так что, думаю, следует уже говорить о вторых гастролях Малого театра в нашем городе.О сохранении традиций академии театрального искусства России - Малый театр в 1992 году признан национальным достоянием нашей страны - говорили на пресс-конференции народные артисты РФ Александр Потапов, Людмила Полякова, Александр Клюквин. А вечером они играли в «Ревизоре». Играли блистательно, как только могут актеры Малого театра.
Автор: Виктор СИЛИН.
Источник: Коммуна
Дата: 06.11.2008
БЛИСТАТЕЛЬНЫЙ МАЛЫЙ
Во вторник вечером на сцене Воронежского театра оперы и балета спектаклем «Ревизор» по Н.В.Гоголю начались гастроли Государственного Академического Малого театра. А днем состоялась пресс-конференция ведущих актеров театра. Очень образно сказал народный артист России Эдуард Марцевич о той первородной связи, которая незримо существует между Воронежем и Малым театром:
- Отцы-основатели нашего театра - Михаил Семенович Щепкин и Павел Степанович Мочалов - с почтением относились к вашему городу. Первый выступал на сцене старого здания драмтеатра, второй провел в Воронеже последние два года своей жизни. А еще были «староста Малого театра» Александр Иванович Южин-Сумбатов - актер, режиссер, драматург, имение жены которого находилось под Воронежем, и он часто здесь отдыхал и писал пьесы; Александр Алексеевич Остужев - знаменитый трагик, исполненная им роль Отелло стала выдающимся явлением на театре - ваш, воронежский, здесь начинал свою творческую карьеру.
Считается, что подобные гастроли Малого театра в нашем городе осуществляются впервые. Действительно, мы увидим лучшие спектакли - «Ревизор», «Чайку», «На всякого мудреца довольно простоты». Но нельзя забывать и о том, что зимой сорок третьего, сразу после освобождения Воронежа от фашистов, на перекладных к нам прибыла фронтовая бригада артистов Малого театра. Были среди них Михаил Иванович Царев, Варвара Александровна Обухова, наш земляк Аркадий Васильевич Поляков. Концерты тогда проходили в Воронеже, Отрожке, Острогожске.
Так что, думаю, следует уже говорить о вторых гастролях Малого театра в нашем городе.О сохранении традиций академии театрального искусства России - Малый театр в 1992 году признан национальным достоянием нашей страны - говорили на пресс-конференции народные артисты РФ Александр Потапов, Людмила Полякова, Александр Клюквин. А вечером они играли в «Ревизоре». Играли блистательно, как только могут актеры Малого театра.
Автор: Виктор СИЛИН.
Источник: Коммуна
Дата: 06.11.2008
Подробнее
СЦЕНЫ ИЗ НАШЕЙ ЖИЗНИ
Название пьесы Максима Горького «Дети солнца» настолько светлое и оптимистическое, что никогда не подумаешь, что речь в ней идет о насилии, страхе, погромах...
СЦЕНЫ ИЗ НАШЕЙ ЖИЗНИ
Название пьесы Максима Горького «Дети солнца» настолько светлое и оптимистическое, что никогда не подумаешь, что речь в ней идет о насилии, страхе, погромах... Что человек в ней предстает агрессивным существом, на силу отвечающим силой, на уговоры - дубинкой. Зачем Адольф Шапиро выбрал «Детей солнца» для постановки в благополучном Малом театре? Только потому, что это русская классика и Горького после забвения пора вспомнить, или по какой-то другой причине? Идеям «буревестника революции» тут не место: угнетенные массы в лице вечно пьяного слесаря Егора (его довольно убедительно играет Александр Коршунов) особых симпатий не вызывают. Что же касается интеллигенции -Павла Протасова, его сестры Лизы, жены, друга-художника, ветеринара Чепурнова -эти безвольные люди со своими-то проблемами не могут справиться, не то что обустроить будущее России. Мечтать они любят и занимаются этим охотно, но что-то предпринять конкретно... Адольф Шапиро, будучи интеллигентом, испытавшим на себе разгул национализма в Латвии (из-за чего был закрыт его театр), видел, как эта бесхребетность губит, в общем-то, хороших людей, а благие намерения уходят в песок. На смену им приходят равнодушие, цинизм, превращающий душу человека в ржавый механизм. И Шапиро поставил спектакль о тотальном страхе, о людях, живущих под солнцем, но не замечающих этого солнца, а значит, не умеющих радоваться жизни. Для этого режиссер вместе с художником Владимиром Ковальчуком распахивает огромное пространство императорской сцены, обнажает колосники, где висят колокола, звон которых предупреждает о надвигающейся беде: холере и бунте. Добротные стены бывшего генеральского дома заменяются железными решетками. В результате возникает ощущение клетки, а может, и тюрьмы, куда добровольно заключают себя дети солнца. Извечный порядок в продуваемом всеми ветрами доме давно нарушен, и только нянька Антоновна, в блистательном исполнении Людмилы Поляковой, пытается восстановить хотя бы видимость его. Колбы с химикатами постоянно взрываются у испытателя Протасова, пахнет серой, как у экспериментатора Треплева в чеховской «Чайке». Но гармонии здесь нет, каждый живет сам по себе - холодно, одиноко, замкнуто. Жена Протасова -Елена (Светлана Аманова), опять же, как у Чехова, со следами усталой красоты на лице, никак не может решить, с кем ей будет лучше: с мужем или художником Вагиным (Глеб Подгородинский), словно в насмешку пишущим картину «Идущие к солнцу». Вялый, сонный любовный треугольник мало вдохновляет. Может, оттого, что актеры изначально изображают исключительное благородство, но внутреннего конфликта между ними нет, следовательно, все держится на атмосфере недоговоренности, полунамеках, играющих скулах. И тут даже не знаешь, чью сторону выбрать, - все люди хорошие. Понимаю, как тому же Василию Бочкареву было трудно изображать стерильно положительного Павла Протасова, ничего не замечающего в жизни, кроме своих химических опытов. Лично у меня, несмотря на замечательное мастерство этого артиста, постепенно возрастало к нему раздражение. Не знаю, может быть, такой зрительской реакции и добивался режиссер, но, по-моему, нельзя всю роль строить на одной краске милого недотепы, эдакого небожителя. Но зато как же начинает все пружинить на сцене, когда появляются «собачий» доктор Чепурной (в брутальном исполнении Виктора Низового) и его сестра Мелания - эдакая «фря», современная «бизнес-леди», в которой с трудом узнаешь Евгению Глушенко. Пошлость из нее так и лезет, одета она богато и безвкусно. В сценах соблазнения ученого Протасова ведет себя, как торговка, но, неожиданно получая щелчок по носу, замирает, словно послушная собачка у ног хозяина. В отличие от своей сестры Чепурнов сделан из другого «теста». Это не кто иной, как разночинец, рубаха-парень, выбившийся в люди и научившийся играть на гитаре. Он явно не пара утонченной и нервной Лизе (Людмила Титова). Те, кто не знаком с пьесой, подумают, что Лиза совершит суицид, но счеты с жизнью сведет ветеринар. Горький обозначил жанр пьесы просто - сцены. Смею уточнить: сцены из нашей жизни, поскольку характеры людей мало изменились, и на каждом новом витке истории они подвержены одним и тем же страхам и болезням. Поэтому колокола в спектакле Малого театра звонят и по наши души.
Автор: Любовь ЛЕБЕДИНА
Источник: Трибуна
Дата: 07.11.2008
Название пьесы Максима Горького «Дети солнца» настолько светлое и оптимистическое, что никогда не подумаешь, что речь в ней идет о насилии, страхе, погромах... Что человек в ней предстает агрессивным существом, на силу отвечающим силой, на уговоры - дубинкой. Зачем Адольф Шапиро выбрал «Детей солнца» для постановки в благополучном Малом театре? Только потому, что это русская классика и Горького после забвения пора вспомнить, или по какой-то другой причине? Идеям «буревестника революции» тут не место: угнетенные массы в лице вечно пьяного слесаря Егора (его довольно убедительно играет Александр Коршунов) особых симпатий не вызывают. Что же касается интеллигенции -Павла Протасова, его сестры Лизы, жены, друга-художника, ветеринара Чепурнова -эти безвольные люди со своими-то проблемами не могут справиться, не то что обустроить будущее России. Мечтать они любят и занимаются этим охотно, но что-то предпринять конкретно... Адольф Шапиро, будучи интеллигентом, испытавшим на себе разгул национализма в Латвии (из-за чего был закрыт его театр), видел, как эта бесхребетность губит, в общем-то, хороших людей, а благие намерения уходят в песок. На смену им приходят равнодушие, цинизм, превращающий душу человека в ржавый механизм. И Шапиро поставил спектакль о тотальном страхе, о людях, живущих под солнцем, но не замечающих этого солнца, а значит, не умеющих радоваться жизни. Для этого режиссер вместе с художником Владимиром Ковальчуком распахивает огромное пространство императорской сцены, обнажает колосники, где висят колокола, звон которых предупреждает о надвигающейся беде: холере и бунте. Добротные стены бывшего генеральского дома заменяются железными решетками. В результате возникает ощущение клетки, а может, и тюрьмы, куда добровольно заключают себя дети солнца. Извечный порядок в продуваемом всеми ветрами доме давно нарушен, и только нянька Антоновна, в блистательном исполнении Людмилы Поляковой, пытается восстановить хотя бы видимость его. Колбы с химикатами постоянно взрываются у испытателя Протасова, пахнет серой, как у экспериментатора Треплева в чеховской «Чайке». Но гармонии здесь нет, каждый живет сам по себе - холодно, одиноко, замкнуто. Жена Протасова -Елена (Светлана Аманова), опять же, как у Чехова, со следами усталой красоты на лице, никак не может решить, с кем ей будет лучше: с мужем или художником Вагиным (Глеб Подгородинский), словно в насмешку пишущим картину «Идущие к солнцу». Вялый, сонный любовный треугольник мало вдохновляет. Может, оттого, что актеры изначально изображают исключительное благородство, но внутреннего конфликта между ними нет, следовательно, все держится на атмосфере недоговоренности, полунамеках, играющих скулах. И тут даже не знаешь, чью сторону выбрать, - все люди хорошие. Понимаю, как тому же Василию Бочкареву было трудно изображать стерильно положительного Павла Протасова, ничего не замечающего в жизни, кроме своих химических опытов. Лично у меня, несмотря на замечательное мастерство этого артиста, постепенно возрастало к нему раздражение. Не знаю, может быть, такой зрительской реакции и добивался режиссер, но, по-моему, нельзя всю роль строить на одной краске милого недотепы, эдакого небожителя. Но зато как же начинает все пружинить на сцене, когда появляются «собачий» доктор Чепурной (в брутальном исполнении Виктора Низового) и его сестра Мелания - эдакая «фря», современная «бизнес-леди», в которой с трудом узнаешь Евгению Глушенко. Пошлость из нее так и лезет, одета она богато и безвкусно. В сценах соблазнения ученого Протасова ведет себя, как торговка, но, неожиданно получая щелчок по носу, замирает, словно послушная собачка у ног хозяина. В отличие от своей сестры Чепурнов сделан из другого «теста». Это не кто иной, как разночинец, рубаха-парень, выбившийся в люди и научившийся играть на гитаре. Он явно не пара утонченной и нервной Лизе (Людмила Титова). Те, кто не знаком с пьесой, подумают, что Лиза совершит суицид, но счеты с жизнью сведет ветеринар. Горький обозначил жанр пьесы просто - сцены. Смею уточнить: сцены из нашей жизни, поскольку характеры людей мало изменились, и на каждом новом витке истории они подвержены одним и тем же страхам и болезням. Поэтому колокола в спектакле Малого театра звонят и по наши души.
Автор: Любовь ЛЕБЕДИНА
Источник: Трибуна
Дата: 07.11.2008
18.11.2008
АКТЁРЫ, ЗАНЯТЫЕ В СПЕКТАКЛЯХ С 18 ПО 23 НОЯБРЯ 2008 ГОДА
АКТЁРЫ, ЗАНЯТЫЕ В СПЕКТАКЛЯХ С 18 ПО 23 НОЯБРЯ 2008 ГОДА
18.11.2008
«Пресса о гастролях Малого театра» ТРАДИЦИОННЫЙ РУССКИЙ СТИЛЬ
«Пресса о гастролях Малого театра»
ТРАДИЦИОННЫЙ РУССКИЙ СТИЛЬ
Бессмертной комедией Гоголя «Ревизор» в минувшее воскресенье в Сочи открылись гастроли Московского государственного академического Малого театра
ТРАДИЦИОННЫЙ РУССКИЙ СТИЛЬ
Бессмертной комедией Гоголя «Ревизор» в минувшее воскресенье в Сочи открылись гастроли Московского государственного академического Малого театра
18.11.2008
ВВОДЫ В СПЕКТАКЛЬ
Объявляются исполнители в спектакль «На всякого мудреца довольно простоты» А.Н.Островского
17.11.2008
«17 ноября – 220 лет со дня рождения Михаила Семеновича Щепкина» А. С. Щепкин КРАТКИЙ ОЧЕРК ЖИЗНИ М. С. ЩЕПКИНА И АРТИСТИЧЕСКОЙ ЕГО ДЕЯТЕЛЬНОСТИ НА СЦЕНИЧЕСКОМ ПОПРИЩЕ
«17 ноября – 220 лет со дня рождения Михаила Семеновича Щепкина»
А. С. Щепкин КРАТКИЙ ОЧЕРК ЖИЗНИ М. С. ЩЕПКИНА И АРТИСТИЧЕСКОЙ ЕГО ДЕЯТЕЛЬНОСТИ НА СЦЕНИЧЕСКОМ ПОПРИЩЕ
Предуведомление
Настоящая книга о Михаиле Семеновиче Щепкине есть не что иное, как продолжение его собственных записок, напечатанных в 1864 году.
А. С. Щепкин КРАТКИЙ ОЧЕРК ЖИЗНИ М. С. ЩЕПКИНА И АРТИСТИЧЕСКОЙ ЕГО ДЕЯТЕЛЬНОСТИ НА СЦЕНИЧЕСКОМ ПОПРИЩЕ
Предуведомление
Настоящая книга о Михаиле Семеновиче Щепкине есть не что иное, как продолжение его собственных записок, напечатанных в 1864 году.
17.11.2008
МИХАИЛ ЩЕПКИН: «ЕСЛИ ИГРАТЬ – ТАК ИГРАТЬ»
Сегодня исполняется 220 лет со дня рождения Михаила Щепкина. Сын крепостного, получивший волю «в награду за талант», гениальный актер, который одинаково уверенно чувствовал себя во всех жанрах.
17.11.2008
НА СЦЕНУ МАЛОГО ВОЗВРАЩАЕТСЯ «КАСАТКА»
Двадцать лет спустя на сцену Малого возвращается «Касатка». В эти минуты в филиале театра дают новую сценическую версию одноименной пьесы Алексея Толстого. Постановщик – Виталий Иванов.
14.11.2008
СПЕКТАКЛЬ «КАСАТКА» АЛЕКСЕЯ ТОЛСТОГО ВЕРНЕТСЯ В РЕПЕРТУАР МАЛОГО ТЕАТРА
Спектакль «Касатка» по одноименной пьесе Алексея Толстого, сыгранный в Малом театре в последний раз в 1986 году, возвращается на «родную» сцену 14 ноября, рассказал РИА Новости режиссер и старой, и новой постановки Виталий Иванов.
14.11.2008
«ПРАВДА» О ВРЕМЕНИ М. ГОРЬКОГО
Когда после окончания спектакля зал взрывался аплодисментами и криками “Браво!”, моя соседка по ряду заметила: “Это Горькому браво”. Между тем и я на протяжении всего действия думал о том же.
14.11.2008
НАРОДНЫЙ АРТИСТ СССР ЮРИЙ СОЛОМИН: ЧУДОМ ВОЗВЫСИТЬ ТЕАТР
К встрече с народным артистом СССР, лауреатом Государственной премии РСФСР, художественным руководителем Малого театра Юрием Соломиным мы с фотокорреспондентом Михаилом Вязовым готовились основательно.
14.11.2008
«Звуковой архив Малого театра» И.С.ТУРГЕНЕВ «НАКАНУНЕ»
«Звуковой архив Малого театра»
И.С.ТУРГЕНЕВ «НАКАНУНЕ»
9 ноября исполнилось 190 лет со дня рождения великого русского писателя Ивана Сергеевича Тургенева. Сегодня мы знакомим вас с записью инсценировки его романа «Накануне», поставленной в Малом театре в 1984 году…
И.С.ТУРГЕНЕВ «НАКАНУНЕ»
9 ноября исполнилось 190 лет со дня рождения великого русского писателя Ивана Сергеевича Тургенева. Сегодня мы знакомим вас с записью инсценировки его романа «Накануне», поставленной в Малом театре в 1984 году…
14.11.2008
«К 220-летию со дня рождения Михаила Семеновича Щепкина» С.Т.Аксаков НЕСКОЛЬКО СЛОВ О М.С.ЩЕПКИНЕ
«К 220-летию со дня рождения Михаила Семеновича Щепкина»
С.Т.Аксаков НЕСКОЛЬКО СЛОВ О М.С.ЩЕПКИНЕ
По случаю пятидесятилетия его театрального поприща
С.Т.Аксаков НЕСКОЛЬКО СЛОВ О М.С.ЩЕПКИНЕ
По случаю пятидесятилетия его театрального поприща
14.11.2008
ПОЗДРАВЛЯЕМ С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ!
14 ноября – день рождения артиста Малого театра Петра Сергеевича Жихарева. От души поздравляем Петра и желаем ему крепкого здоровья, хорошего настроения и успехов на сцене родного театра!
14.11.2008
ПОЗДРАВЛЯЕМ С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ!
14 ноября – день рождения заслуженного артиста России Кирилла Вадимовича Демина. От души поздравляем Кирилла Вадимовича и желаем ему крепкого здоровья, удачи и неиссякаемого вдохновения!
13.11.2008
«К 220-летию со дня рождения Михаила Семеновича Щепкина» А. Н. Афанасьев. М. С. ЩЕПКИН И ЕГО ЗАПИСКИ
«К 220-летию со дня рождения Михаила Семеновича Щепкина»
А. Н. Афанасьев. М. С. ЩЕПКИН И ЕГО ЗАПИСКИ
«Михаил Семенович Щепкин. Жизнь и творчество». М., 1984. Т.2, стр. 312-322.
А. Н. Афанасьев. М. С. ЩЕПКИН И ЕГО ЗАПИСКИ
«Михаил Семенович Щепкин. Жизнь и творчество». М., 1984. Т.2, стр. 312-322.
13.11.2008
АЛЕКСЕЙ ФАДДЕЕВ
Впервые на сцену Малого театра Алексей Фаддеев вышел еще будучи студентом Театрального института им. Щепкина, причем не только в традиционных массовках, но и в одной из главных ролей.
12.11.2008
ПРЕМЬЕРА СПЕКТАКЛЯ ПО СТАРОЙ ПЬЕСЕ ДЛЯ НОВОГО ПОКОЛЕНИЯ
14 ноября, в пятницу, на сцене филиала Государственного академического Малого театра, что на Большой Ордынке, состоится премьера спектакля по пьесе А.Н. Толстого «Касатка». Марью Семеновну Косареву сыграет народная артистка России Елена Харитонова.
12.11.2008
МОСКОВСКИЕ АКТЁРЫ СЧИТАЮТ ВОРОНЕЖСКУЮ ПУБЛИКУ «ТЕАТРАЛЬНОЙ»
МОСКОВСКИЕ АКТЁРЫ СЧИТАЮТ ВОРОНЕЖСКУЮ ПУБЛИКУ «ТЕАТРАЛЬНОЙ»
Малый театр привёз в наш город «Ревизора», «Чайку» и «На всякого мудреца довольно простоты»
Малый театр привёз в наш город «Ревизора», «Чайку» и «На всякого мудреца довольно простоты»
12.11.2008
«Пресса о гастролях Малого театра» БЛИСТАТЕЛЬНЫЙ МАЛЫЙ
«Пресса о гастролях Малого театра»
БЛИСТАТЕЛЬНЫЙ МАЛЫЙ
Во вторник вечером на сцене Воронежского театра оперы и балета спектаклем «Ревизор» по Н.В.Гоголю начались гастроли Государственного Академического Малого театра.
БЛИСТАТЕЛЬНЫЙ МАЛЫЙ
Во вторник вечером на сцене Воронежского театра оперы и балета спектаклем «Ревизор» по Н.В.Гоголю начались гастроли Государственного Академического Малого театра.
12.11.2008
СЦЕНЫ ИЗ НАШЕЙ ЖИЗНИ
Название пьесы Максима Горького «Дети солнца» настолько светлое и оптимистическое, что никогда не подумаешь, что речь в ней идет о насилии, страхе, погромах...
Главный режиссёр Малого театра —
заслуженный артист России А.В. Дубровский
Главная
Новости
Изменения в афише
Премьеры
Гастроли
Репертуар
Отзывы
Фестиваль "Островский в доме Островского"
Малый ТВ
Газета "Малый театр"
Открытая информация
Партнёры
О театре
Попечительский совет Руководство театра Актёры Режиссёры Художники Музыкальная часть Репертуарный отдел Режиссёрский отдел Пресс-служба Музейно-информационный центр Художественно-постановочная часть Мемориальная квартира А.И. Сумбатова-Южина Щепкинское училище Детская студия Малого театра Филиал в Когалыме
История
Здание Малого театра
Репертуар с 1824 г.
Театральное училище
Спектакли
Труппа театра с 1824 года
Труппа театра с 1917 года
Актеры
Режиссеры
Художники
Звуковой архив
1941-1945
Щелыково
Библиотека Малого театра
Правила вежливости и этикета
Публикации
Памятник А.Н. Островскому
Партнеры
Информационная поддержка
Как добраться?© 2025 Пресс-служба:
press@maly.ru
Заказ билетов (web-касса) (495) 624-40-46
Оценка качества услуг учреждений культуры
Адрес театра:
Москва, Театральный проезд д. 1
телефон: (495)624-42-01
Мы в соцсетях:
Партнеры
Информационная поддержка