Народная артистка России Ирина Муравьева 8 февраля отмечает свой юбилейный день рождения. Однако все знают, что взять у нее интервью практически нереально. "О будущем не говорю, о прошлом неинтересно, да и времени нет", — по телефону отрезала Ирина Вадимовна. И когда надежды уже совсем не было, актриса вдруг пошла навстречу и согласилась поговорить.

11 утра. Воскресенье. У всех выходной, а в Малом театре идет утренний спектакль. Ирина Вадимовна уже в гримерке, в руках — огромный букет цветов, подаренных кем-то из зрителей. Та же открытая и чуть лукавая улыбка, светлые глаза, которые все помнят по фильмам "Карнавал", "Самая обаятельная и привлекательная", "Москва слезам не верит". Кажется, что эти картины снимались вчера. Ну, максимум позавчера.
Наш разговор постоянно прерывает трансляция. Громкий скрипучий голос сообщает: "Клавдия Ефимовна, ваш выход". "Не вздрагивайте, у нас так всегда", — успокаивает Ирина Вадимовна. Сразу после интервью у актрисы репетиция — в апреле должен выйти спектакль с Ириной Муравьевой в главной роли. Пока актриса про него говорить не хочет.
В интервью ТАСС Ирина Муравьева рассказала, что ей не нравилось в картине "Самая обаятельная и привлекательная", что общего у нее и Нины Соломатиной из "Карнавала", какие возможности открыл фильм "Москва слезам не верит" и почему она никогда не будет писать автобиографию.

— Ирина Вадимовна, мне все говорили, что попытки взять у вас интервью — бесполезные.

— Почти бесполезные, да (смеется).

— И плюс вы сказали по телефону, что про прошлое неинтересно, про будущее — не говорите. Это как — бежать нельзя, стоять нельзя, а надо зависнуть в воздухе.

— Да. Вот сейчас мы с вами это и попробуем сделать.

— Давайте пробовать. Как вы себя сейчас ощущаете в Малом театре? Наблюдала за вами на нескольких сборах труппы, вы очень скромно держались, не как прима.

— А кто ведет себя как прима? Вы сейчас про шоу-бизнес?

— Ни в коем случае. Именно про театры. Просто видела, как некоторые ведущие актрисы на сборах труппы чуть ли не на руках у худруках сидят и всячески подчеркивают свое положение.

— Даже не представляю себе такое. Работаю уже в третьем театре, никогда подобного не было. Не видела, чтобы кто-то вел себя так недостойно. У нас в Малом театре в этом смысле все в порядке. Люди с разными характерами, кто-то более серьезный, а в общем-то все мы одинаковые, на равных.

— На своих творческих вечерах вы, на мой взгляд, излишне критично иногда говорили про свои роли. Рассказывали, что, к примеру, стеснялись даже упоминать название картины "Самая обаятельная и привлекательная".

— Это правда. Не любила этот фильм. И не хотела в нем сниматься. Мне эта тема не нравилась. Такое время было — рассвет авторского кино, чего-то очень серьезного. А тут опять — кто-то кого-то полюбил, треугольник, жена, любовница. Вот это все. Я такое сразу отметала. Терпеть не могу подобные рассказы, и вдруг буду еще это играть! А сейчас смотрю — очень хороший фильм. Очень мне нравится.

— То есть все-таки приняли в итоге?

— Да-да. Тогда казалось — где же то самое высокое искусство? Но это тоже высокое искусство. Просто другого жанра. Это анекдот, шутка.

— Действительно, к фильмам Леонида Гайдая, Эльдара Рязанова некоторые эстеты в свое время относились свысока — мол, это не Тарковский, не Сокуров, не Герман-старший. Но наступают праздники, и что показывают?

— Не Сокурова. Но это тоже ничего не значит. Просто в праздники хочется чего-то нежного, радостного, для души.

— Да, и показывают "Самую обаятельную и привлекательную", "Карнавал", "Москву...", те же фильмы Гайдая и Рязанова. Недавно восемь часов летела из Владивостока, настроение было не очень, выбрала "Карнавал". И стало сразу как-то хорошо.

— А я вот "Покровские ворота" смотрю...

— "Карнавал" не пересматриваете?

— Это так можно с ума сойти, если все время свои фильмы пересматривать. Иногда смотрю, конечно.
Раньше совсем не могла видеть картины со своим участием. Сейчас стала проще относиться

— Всегда хотела понять, что будет потом с вашей героиней из "Карнавала"? Она же стала совсем другой после Москвы... Как думаете, она в провинции останется или, отдохнув дома, пойдет все-таки в актрисы?

— Режиссер фильма Татьяна Лиознова никогда про это не говорила, мы это не обсуждали. Но, наверное, зрители должны понять, что моя героиня — сильная. У этой девочки есть характер. Она захочет — она добьется. Думаю, что в своем маленьком городке не останется. Просто сердце ее вернуло к маме, за полгода жизни в Москве она узнала много трудностей. Вернулась к маме, чтобы в следующий год, более наполненной и осмысленной, поехать снова в Москву. По крайней мере, я так считаю.

— Кстати, вам не обидно, что на самом-то деле песню "Позвони мне, позвони" в фильме исполняли не вы, а Жанна Рождественская? Но вы же и сами замечательно поете....

— Все считали, что пою я, в титрах это не обозначено. Но никогда не скрывала, что на самом деле в фильме за кадром пела Жанна Рождественская. У нее сильный профессиональный голос, а у меня — актерское пение.

— Вы — москвичка, Нина Соломатина пыталась покорить столицу. Но в ваших биографиях есть явная перекличка, в частности неудачное поступление в театральный институт. Как же так получилось, что вы в юности поступали во все театральные вузы Москвы и не поступили? А в итоге закончили драматическую студию при Центральном детском театре.

— Очень просто. Я никогда не участвовала ни в какой самодеятельности. Это какой-никакой опыт. Я только иногда в школе стихи читала. Когда очень просили. А так я ходила в драмкружок, надеялась, что вот там всему научусь перед институтом, что там будем играть. Но был руководитель кружка, который с нами занимался чтением стихов, на сцену я так ни разу и не вышла, даже не попробовала, что это такое. В итоге перед поступлением я что-то сама выучила и пришла совершенно неподготовленная.

— И не взяли?

— И не взяли. Я себя никак не проявила. Видела в те годы в драматическом кружке Дворца пионеров на Ленинских горах Наташу Гундареву и Владимира Иванова. Они тогда еще были школьниками, играли потрясающе. И я думала: "Зачем им учиться? Они уже артисты". Ну и в итоге, конечно, их приняли, меня — нет.

— Простили в итоге тем, кто вас тогда не взял?

— Простила, конечно. Но была одна забавная история со знаменитым педагогом Щукинского училища, актером Владимиром Шлезингером. Я ему читала монолог, он сидел, слушал внимательно, а потом сказал: "Значит, так. Ты не героиня. Ты не травести. А инженю есть и поинтереснее". Это был удар. Он очень плохо сказал. Я в рыданиях ушла, дома сказала: "Этот педагог ничего не понимает".
Почему-то была уверена в себе. Считала, что обязательно должна поступить, потому что это будет моей жизнью

— Больше вы никогда не сталкивались?

— В том-то и дело, что сталкивались. Прошло несколько лет, я работала в Детском театре. И вот были съемки в телеспектакле "Доктор философии". Репетировали в одном театре. И вот захожу на репетицию, открываю дверь и вижу, что там стоит Шлезингер. И закрываю дверь. Встала, и так забилось сердце от ужаса. Но в итоге все-таки вошла, начала репетировать. У него там была маленькая-маленькая-маленькая роль. В массовке. А у меня — большая-большая-большая. Я была удовлетворена (смеется).

— А если говорить о другом кинохите. Многие сокрушались, что "Оскар", которого в 1981 году был удостоен фильм "Москва слезам не верит", особо ничего не дал создателям картины, Владимир Меньшов даже лично получить его не смог. А вам "Оскар" как-то помог? Он же и ваш тоже.

— Он мне многое дал.
При полной закрытости, при "железном занавесе", мы благодаря "Оскару" очень много ездили по европейским и азиатским странам. Если бы я не работала в театре, увидела бы весь мир
Получили "Оскар", поэтому на многих фестивалях, на многих "Днях Москвы", "Днях Советского Союза" всегда были представители нашего фильма.

— Просто за эту картину вы тоже себя критиковали... Говорили, что, посмотрев фильм, разрыдались от того, какой самоуверенной и неприятной женщиной вышла ваша героиня.

— Нет, это не так. Я не фильм увидела, а совсем маленький кусочек из него в процессе съемок. Увидела и подумала: "Боже, какой ужас. Какая я тут противная, наглая, отвратительная". Очень себе не понравилась. Хотя я такой там и должна была быть. Но понимаете, да, почему я интервью почти не даю? Скажешь какую-нибудь реплику, а из нее целую историю раздуют. "Посмотрела, не понравился фильм, рыдала". Не смотрела, а взглянула краешком глаза на одну маленькую сцену.

— А с Владимиром Меньшовым сейчас общаетесь, удалось сохранить добрые отношения?

— Да, конечно, общаемся. И с ним, и с Верой (Алентовой), и с Раечкой (Раиса Рязанова). Часто видимся на кинофестивалях.

— Как в целом относитесь к кинофестивалям? Мне кажется, вы там не слишком частый гость.

— Иногда езжу.

— Скажите, а вы с юности сильно изменились?

— Надеюсь, что нет.

— Хотела спросить — а как относитесь к своей популярности и комплиментам? Ну понятно, что узнают, что ловят на улице и говорят хорошие слова. Как реагируете?

— Раньше совершенно не могла понять, как себя вести.
В один момент все начали подходить и говорить: "Ох, мы вас так любим". Я думала: "Как любят? За что? Они же меня совсем не знают. Я и роль — это же абсолютно разные вещи". А потом поняла: они говорят хорошие слова не мне, а образу, который они представляют
И думают, что это я. Получается, когда мы разговариваем с каким-то зрителем, нас трое: он, я, а между нами образ, который ему так понравился. И когда я поняла это, стало легче.

— Люди действительно вас совсем не знают. Не было идеи написать автобиографию?

— Нет! Предлагают, но я не хочу. Зрителю это совершенно не нужно. И вообще вся моя жизнь — один большой секрет (смеется).

Наталья Баринова, ИТАР-ТАСС, 5 февраля 2019 года

8 февраля - юбилей народной артистки России Ирины Вадимовны Муравьевой. От души поздравляем дорогую Ирину Вадимовну и желаем ей в этот чудесный день солнечного настроения, крепкого здоровья, благополучия и новых ролей на сцене Малого театра!

6 февраля в комедии А.С.Грибоедова «Горе от ума» роль слуги в доме Фамусова первый раз сыграет артист Евгений Арановский.

31 января в Ульяновске открылась выставка «Аркадий Пластов в Малом театре»

В этот день в 1893 году в селе Прислониха Симбирской губернии (сейчас Ульяновской области) родился советский живописец и график Аркадий Александрович Пластов. Его работы находятся в постоянной экспозиции Третьяковской галереи. Один единственный раз Аркадий Пластов работал в театре - и это произошло как раз в Малом, где художник оформил постановку 1951 года «Настя Колосова» по пьесе советского драматурга Валентина Овечкина. В фонде театра сохранились эскизы к спектаклю, которые и были представлены в Музее А.А. Пластова.

В открытии выставки приняли участие представители Ульяновского областного художественного музея, Ульяновского драматического театра им. И.А. Гончарова и от Малого театра заведующая Мемориальной квартирой А.И. Сумбатова-Южина Вера Тарасова, которая передала теплые слова поздравления от Юрия Соломина, преподнесла в дар музею книгу «Художники Малого театра», в которой среди прочих есть эскиз Аркадия Пластова, а также сказала несколько слов о самом спектакле:

«Что такое эта пьеса? Это абсолютный образец бесконфликтной пьесы того периода, когда хорошие выступают против самых хороших и в конце побеждает дружба. Пожалуй, самое лучшее, что было в спектакле, - игра актеров и оформление художника Аркадия Пластова. Я думаю, добиться интересного решения своих ролей актерам помог именно художник спектакля, потому что, создавая эскизы, он не просто рисовал костюмы, как делают многие, он рисовал фигуры, лица, мизансцены, он давал мимику… Все это помогло артистам найти черты создаваемых ими образов».

3 февраля в спектакле «Визит старой дамы» Ф.Дюрренматта роль Коби, слепца, Хофбауэра, горожанина первый раз сыграл артист Алексей ДУБРОВСКИЙ. Поздравляем Алексея и желаем ему новых творческих успехов!

В гостях у Бориса Корчевникова на телеканале "Россия 1" народный артист России Борис Невзоров.

У народной артистки России Людмилы Поляковой большой юбилей. В этом же году, чуть позже, актриса Малого театра отметит 55-летие сценической деятельности. Празднований, правда, не любит, даже телефон грозилась выключить в день рождения. Но скоро — премьера спектакля «Дальше — тишина», выход книги «Мой путь к «старухам» Малого». Об этом и многом другом Людмила Петровна рассказала обозревателю «Культуры».

Полякова: Вcе, что можно, я уже сказала. Сейчас хочется спрятаться и просто осмыслить, что же это была за жизнь. Несмотря на возраст, мне многое еще интересно. Три дня назад вот прилетела из Барселоны, буквально из плюс двадцать — в минус двадцать. Вышла на морозный воздух, и, как птица в полете, чуть не задохнулась. Прилетела — и утром на репетицию. Потом три спектакля подряд, подготовка нового…
культура: Сколько у Вас спектаклей сейчас?
Полякова: Только Островского шесть наименований. Плюс «Женитьба» Гоголя, «Дети Ванюшина», «Горе от ума»… В феврале, если Бог даст, выпустим «Дальше — тишина». Я не тот человек, который делает ставки. Мне уже славы не нужно. Но хочу, чтобы сидящие в зале схватились за головы: «Елки-палки, что же мы делаем со своей жизнью! Это же наши отцы, матери…»
культура: Вы сами ведь предложили Соломину пьесу?
Полякова: Да-да… Был незамысловатый разговор. Вот как сейчас с вами, сидели с Юрием Мефодьевичем перед «Горе от ума». Вы же, говорю, знаете, что приближается-то… Знаю, знаю, отвечает, уже думаю, что взять. А что думать, парирую, вот пьеса… Он прочитал. И заболел ею, как я. Эта человеческая драма так нужна нынешнему обществу, так нужна! Соломин даже шутит: мечтаю, чтобы у театра три «скорые помощи» стояли. Чтобы сердца людей разрывались.
культура: Не боитесь, что Вас будут сравнивать с Раневской, а Носика, Вашего партнера, — с Пляттом? Остались ведь еще люди, которые помнят тот спектакль в театре Моссовета?
Полякова: А это — ради Бога! Пусть сравнивают. Чего мне бояться? Я сама «заболела» много лет назад, попав после училища на тот спектакль. И, хотя была еще молодой, очень эмоционально восприняла его. Рыдала весь спектакль — грудь была мокрой от слез. И так засела у меня в голове эта «Тишина», что я дала себе слово: подойдет возраст — обязательно сыграю. Тогда меня потрясла актерская игра — сейчас больше думаю о социальной направленности пьесы. Однако решаю образ совершенно по-другому. Пьеса же — о любви, а герои — Ромео и Джульетта, прожившие вместе пятьдесят лет. Всю жизнь они были вместе, как две птицы. И вдруг их разлучают… Как же это можно?!
Люди часто цепляются за родственные отношения, чувства. По-моему, это не нужно. Мне вот тоже знакомые порой говорили: что ты не попросишь сына принести картошки? Но я же могу сама! И в каком бы состоянии ни была, как бы плохо ни выглядела, иду в магазин. А на улице — один улыбнется, второй поздоровается, третий что-то доброе скажет. И сразу такое ощущение нужности… Значит, оставила я в их душах что-то… Не поверите, вспоминают работы тридцати-, сорокалетней давности. Например, несчастную «Хозяйку детского дома»…
культура: Тоже хотела о ней спросить. Для меня это был первый фильм с Вашим участием — посмотрела еще школьницей. Но лишь недавно узнала, что Вы посвятили эту работу маме…
Полякова: Да, то маме посвящала, то бабушке. Они такими несчастными были. Это такие судьбы! Ой, не могу говорить. Расплачусь, а у меня уже грим. Обе наверняка были одарены. Бабушка — та просто была великолепной рассказчицей, весь двор сбегался слушать. А она пропустит рюмочку, закурит «беломорину» — и давай травить байки.
Во время войны нашу семью эвакуировали в Муром, я была совсем крошкой, но ходила по госпиталям для выздоравливающих — читала стихи. А бабушка — еще молодая женщина, чуть за сорок, — работала на строительстве секретного аэродрома. Была даже к ордену Ленина представлена. Но отказалась — надо было срочно возвращаться в Москву, чтобы не потерять прописку.
Детство мое было, конечно, довольно печальным. «Хозяйка детского дома» помогла переосмыслить и свою жизнь, и отношения с мамой. Ну, представьте: только кончилась война, муж ушел, а она — еще молодая, с ребенком. Ей хотелось любви, нормальной семьи. И я все время чувствовала, что мешаю ей, болтаясь под ногами… Рябцева моя в «Хозяйке», помните, моталась за своим мужиком в надежде: вот сейчас все наладится, и заберу Сережу… Так и у меня с мамой не сложилось особо теплых отношений. А последнее ее десятилетие просто не помню. У нее развился диабет, она полностью ослепла, не ходила. А у меня Ваня маленький. Ужас!
культура: Дочери часто повторяют судьбу мам. К сожалению, и Ваша личная жизнь сложилась не так, как Вам того хотелось бы. И сына пришлось растить одной…
Полякова: Да, непросто было. Ваню заразили стафилококком, и никто не давал никаких гарантий — будет ли говорить, ходить… Если бы я до полутора лет не кормила его грудью, он бы вообще не выжил. И вдруг ровно в год он сделал семь шагов, сел на попу и засмеялся. А потом разговорился так, что не остановишь… Конечно, после этого я была над ним как птица. Все прощала, сама все делала…
культура: Жалеете?
Полякова: Ну, теперь уж что? Жизнь прошла. Ничего не поправишь.
культура: Вам тоже не удалось с ним стать по-настоящему близкой?
Полякова: Нет-нет, мы очень близки. Хотя можем ругаться, кричать. Но уже через две минуты будем обниматься. Да и после появления на свет своего ребенка Ваня стал со мной гораздо нежнее. Постоянно: мамулик, мамулик… Так что все хорошо. Я таскала его и в театр, и на съемки. А он стал диджеем. Его ценят. Хотя клубов сейчас уже меньше…
культура: Многие женщины, оправдывая тяжелый характер, говорят: у меня была такая сложная жизнь, никто не помогал… А вы не озлобились, по-прежнему радуетесь жизни.
Полякова: Меня даже обидеть нельзя. И в театре я никогда не конфликтовала. Очень самодостаточная. Не люблю, когда говорят, что русские женщины сильные. Да жизнь нас заставляет быть такими. Ирония моей судьбы такова, что внутри я маленькая и беззащитная. А снаружи — большая, с громким голосом.
Некоторые пугаются: осталась одинокой под старость… А я привыкла. Люблю быть одна. И даже с сыном и внучкой не могу общаться каждый день. Ненавижу долгие разговоры по телефону, посиделки с подружками. Да, это своего рода психотерапия, но я не хочу вешать на кого-то свои проблемы. Единственная моя подруга — еще с училища — живет в Париже. Когда приезжает, конечно, рассказываем, у кого что произошло…
культура: В последние годы Вы довольно часто снимались в сериалах…
Полякова: И, к сожалению, часто там роли однотипные — бесконечные бабушки, тети, свекрови, соседки-идиотки… Грех жаловаться, конечно. Я благодарна Господу за этот кусок хлеба. Но никогда в жизни у меня не было, чтобы кто-то занимался моей судьбой в кино, специально написал роль. Никогда!
Та же Рябцева в «Хозяйке детского дома» — изначально в сценарии она была алкашкой, избавившейся от ребенка… И я всегда — из любого незамысловатого сюжета, из просто «бабушки» — стремилась что-то «слепить». В «Палаче», «Улыбке пересмешника»… Потом мне уже открытым текстом стали говорить: «Людмила Петровна, роли нет, но вы же что-то сделаете?» Ну как откажешься? Зовут — и слава Богу.
Когда-то у меня были прекрасные работы — «Восхождение» Шепитько, «Михайло Ломоносов» Прошкина. Несколько лет назад с удовольствием снялась в «Каникулах строгого режима». Потом Безруков позвал в «Реальную сказку». Были и «Три сестры» Грымова, сериал «Обрыв» по Гончарову, «Господа Головлевы». А где это все? Кто видел? Обидно…
культура: Зато какая у Вас театральная судьба.
Полякова: Согласна — особая. Спасибо Леониду Викторовичу Варпаховскому — первому, кто занялся мною в театре. До этого Львов-Анохин видел во мне только комедийную артистку. А мне быть ею тогда ну совсем не хотелось. Это сейчас я все играю с удовольствием. И выходя к зрителям, испытываю кайф.
культура: Даже когда играете один и тот же спектакль много лет?
Полякова: «Один и тот же» не получается. У нас даже монтировщики это знают. Поставят декорации — и сидят где-нибудь в уголочке за кулисами… Поймаешь вдруг за этим занятием: «Василь Иваныч, в который раз смотришь-то?» — «Ну, Людмила Петровна, это же каждый раз — новый спектакль. Смотрю, как сегодня будете играть…»
У нас ведь нет, как у музыканта, инструмента. Инструмент артиста — он сам, его организм, душа. А я живу в этом обществе, в меня проникают его мысли, настроения. И я должна держать себя не только в хорошей физической форме, но и в морально-нравственной, извините за высокопарность. Читаю, смотрю, слушаю — все это оказывает влияние на мою душу, она развивается. А значит, я уже не такая, какой была 25 лет назад, когда начинала играть «Волки и овцы». Хотя рисунок и мизансцены — те же… Или вот — «Продавец дождя». За 13 лет, что играла в нем, успела выносить и родить ребенка, развестись с мужем, пережить еще какие-то волнения… Так неужели это не отразилось на моей игре?
культура: Вы несколько десятилетий вели дневник…
Полякова: И сейчас веду. А на днях как раз должна отправить книгу в печать. Большая получилась. Со множеством фотографий. В том числе с портретом внучки Александры. Обожаю ее. Третий год, но такая развитая девочка — рисует, танцует. Были с ней на фламенко — так она там такое выдала, что артисты захотели с ней сфотографироваться…
Книга, к слову, называется, «Мой путь к «старухам» Малого». Так сложилось, что у МХАТа всегда были старики, а у нас — старухи. Помню, еще Маргоша Эскина в честь какого-то моего юбилея вдруг сказала: «Ну что, Милочка, вот и ты уже «старуха» Малого». Я, конечно, тогда возмутилась «для приличия», но осознала, что действительно иду этим путем.
культура: Узнают на улице?
Полякова: Конечно. Бывает, человек увидит меня — и на лице такое счастье. Ну, думаю, значит, не напрасно все. Не зря жизнь проходит…
культура: Хотя, наверное, уже могли бы себе позволить не работать. Заслужили просто наслаждаться жизнью.
Полякова: Да что вы! Это вам не довелось общаться с нашими «старухами» Татьяной Панковой, Татьяной Еремеевой — им за 90 было, а они всё выходили на сцену. Нет-нет, артиста нельзя взять и отлучить от нее. Театр дает такой жизненный стимул, такое удовольствие. Я служу Малому верой, правдой и всем, чем только можно. И благодарна за то, что в сложный период жизни он пригрел меня.
культура: Театр для вас больше, чем работа?
Полякова: Конечно. Это мое скромное счастье, даже, извините за высокий слог, миссия. И другого у меня ничего нет.

Татьяна УЛАНОВА, «Культура» 29.01.2019

Дорогие друзья!

Предлагаем вашему вниманию запись передачи "В главной роли" на канале "Культура" с участием народной артистки России Людмилы Поляковой. Ведущий - Юлиан Макаров.

«Не клевещи, матушка, на женщин! Всякие бывают; есть и такие, что не только своим хозяйством, а хоть губернией править сумеют, хоть в Хиву воевать посылай».

Народную артистку России, лауреата Государственной премии России Людмилу Полякову называют «дважды Мурзавецкая Советского Союза», что вполне справедливо. Первый раз она вышла на сцену Московского драматического театра имени К.С. Станиславского в роли героини Островского в спектакле «Волки и овцы» в 1975 году. Было ей на тот момент тридцать пять лет. Эта постановка Леонида Варпаховского оказалась последней в его жизни. Режиссера не станет в феврале 1976 года. По признанию актрисы, «тогда, к сожалению, не получилось глубоко в себя впустить этот спектакль почти сразу умер Леонид Викторович». 25 июня 1994 года она вновь сыграет Мурзавецкую. На сей раз в Малом театре. Будет ей пятьдесят пять лет. В пьесе Островского, как известно, Меропии Давыдовне лет шестьдесят пять. Так что на момент премьер актриса была и самой молодой исполнительницей Мурзавецкой, пожалуй, впервые в истории не только советского, но и всего русского театра. Постановка Виталия Иванова с Людмилой Поляковой в главной роли в репертуаре Малого театра уже двадцать два года!

Ее органика завораживает, непосредственность восхищает. А мимика и жесты говорят порой красноречивее многих слов. Выходит ли она на сцену («Лети Ванюшина» С.А. Найденова, «Свои люди сочтемся!» А.Н. Островского), находится ли на ней («Волки и овцы», «Правда хорошо, а счастье лучше» А.Н. Островского), «ввинчивается» («Последняя жертва» А.Н. Островского), «вылетает» («Горе от ума» А.С. Грибоедова) или «выплывает» («Бешеные деньги» А.Н. Островского) в образе своих героинь, с первой же реплики Полякова моментально закручивает всех в водоворот событий, накрывая с головой своей актерской мощью и темпераментом. И сама получает удовольствие от того, что происходит, и «заражает» этим партнеров. «Мила! На меня словно девятый вал обрушился!» после одного из спектаклей скажет ей Эдуард Марцевич. «С Людмилой Петровной очень легко играть», можно услышать в ее адрес от коллег. Что уж говорить о зрителях, которые давным-давно перефразировали классика: «Откупори шампанского бутылку иль Полякову в Малом посмотри!»

«Бес попутал, - шутит сегодня Людмила Петровна, - пошла на актерский вместо иняза».
Ее первыми подмостками была простая табуретка в госпитале под Муромом, куда во время войны эвакуировалась семья. Первыми зрителями выздоравливающие солдаты госпиталя, в котором работала мама. «А где наша маленькая артистка?» постоянно слышалось из какой-нибудь палаты. И трехлетняя кроха с карими глазами-бусинками, в сшитом бабушкой пальто с огромными карманами, залезала, частенько не без помощи взрослых, на «сцену» и с выражением читала: «Был у майора Деева товарищ майор Петров...» После выступления карманы пальто наполнялись печеньем, сахаром, кусочками шоколада.
Там же, в Дмитриевской Слободе, были и ее первые «гастроли». Девочка обладала феноменальной памятью и моментально запоминала все, что услышит. И щедро делилась этим не только с солдатами, но и с деревенскими жителями. Порой, устав от выступления, так и засыпала в чьей-нибудь избе. «Милку-артистку свою ищете?» спрашивали соседи пришедших с работы маму и бабушку. И подсказывали, где найти.

«Милкой я стала с легкой руки бабушки. Меня иначе и не называли. Лома, во дворе, в школе. Спустя годы до смешного доходило. В совершенно неожиданных местах могла услышать: «Милка-а-а! Ух ты, какая стала!» И поначалу не сразу понимала, что это обращаются ко мне. Ведь я уже давным-давно Людмила Петровна».

В 1946 году вернулись из эвакуации в Москву, в две небольшие комнаты в доме по 3-му Лаврскому переулку: в одной жили бабушка и тетя со своими детьми, в другой шестиметровой, где с трудом помещались две кровати, небольшой стол и этажерка Мила с мамой. Здесь будущая народная артистка России проживет до второго курса института. «Я запрещаю себе возвращаться в раннее детство и юность», скажет актриса в одном из интервью. Слишком рано ей пришлось столкнуться с проблемами, которые не по силам ребенку. От окружающей действительности спасала большая черная тарелка старенького репродуктора. Она знала наизусть все оперные партии, как женские, так и мужские. Пыталась исполнить их маме или бабушке. «Ой, Милка, замолчи!» слышала в ответ. Взрослым было не до ее выступлений. Им бы накормить ребенка да во что-нибудь одеть и обуть... Тяжелое было время, когда не жили, а выживали. Девочка придумала свой мир с принцами и королями, замками и дворцами, куда посторонним вход был строго воспрещен. В ее личное пространство органично вписывалась Мария Ивановна Бабанова Маленький принц и Роза, Оле-Лукойе. И, конечно же, Хозяйка Медной горы.

«Чудится, не чудится,

Не бойся ничуть.

Сбудется, не сбудется,

Меня не забудь.

Не забудь, не забудь.

Меня не забудь», -
в который раз слушая радиопостановку, пела она вместе с актрисой.

А в десять лет сыграла Кукушкину в комедии Александра Николаевича Островского «Доходное место». И не в своих фантазиях, а на сцене. В конце 1940-х в Уголке Дурова, что находился напротив ее дома, были различные кружки Дома пионеров, в их числе и театральный. Педагогам бы обратить внимание на ее голос низкий альт с выраженным грудным регистром, который через несколько лет превратится в глубокое контральто, но до того ли им было. Ходят дети в кружок и хорошо, главное, что не болтаются по улице.
«Ба, может, мне стать артисткой?» закинула она «пробный шар» бабушке.
«Да ты в зеркало-то на себя посмотри! Бабушка хотела уберечь любимую внучку от разочарований. Девчонки все маленькие, а ее Милка вымахала будь здоров какой высокой. С кем играть-то будешь? Где ж тебе мужика-то на сцене найдут? »
«Я когда-нибудь попытаюсь поступить в театральное», напишет она в дневнике, который начала вести в двенадцать лет.
В силу сложившихся обстоятельств ей придется заканчивать учебу в школе рабочей молодежи и работать почтальоном. Первую же зарплату она потратит в книжном магазине на Кузнецком Мосту в отделе «Подписные издания». И пустая этажерка в крохотной комнатушке будет постепенно заполняться книгами: Генрих Манн, Анатоль Франс, Константин Паустовский, Рэй Брэдбери, Эрих Мария Ремарк.
«Я не способен ходить по радуге, Изабелла, говорю я. Но очень хотел бы научиться. А кто способен?
Она шепчет мне на ухо:
- Никто.
- Никто? И ты тоже нет?
Изабелла качает головой.
- Никто, повторяет она. Но достаточно, если человек об этом тоскует», прочтет Полякова в «Черном обелиске»,
и в ее дневнике появится запись: «Никто не способен ходить по радуге, но достаточно, если человек об этом тоскует».

После окончания школы начались поиски себя. Думала поступать в иняз, но отправилась работать педагогом-воспитателем в Павловский Посад. Детишки ходили за ней табунами: «Людмила Петровна, Людмила Петровна!..» И Людмила Петровна, которой на тот момент было всего лишь восемнадцать лет,
с удовольствием увлекала малышню в волшебный мир Паустовского, Брэдбери, пересказывая им то, что читала сама. И порой ловила себя на мысли: действительно ли она это прочитала или, может, придумала? Восхищение новым педагогом не понравилось директору школы.
Через какое-то время пришлось вернуться в Москву. Потом была Одесса и попытка поступить на океанографический факультет. По признанию актрисы, ее, коренную москвичку, все время тянуло куда-нибудь уехать.
Из Одессы вернулась ни с чем — экзамены в институт закончились, жить было негде, работать с московской пропиской не брали.
Однажды, гуляя по Москве (а она любила бродить по центральным улочкам и переулкам в сумерках, читая про себя стихи любимых поэтов), Мила Полякова остановится перед главным входом филиала Большого театра. В тот вечер давали «Демона». Билеты остались только на третий ярус. После спектакля, проходя по коридору, она совершенно случайно бросила взгляд на огромное зеркало. Оттуда на нее глянула стройная высокая девушка с темно-русыми волосами, собранными в хвост, огромными карими глазами и улыбкой на губах. Что-то загадочное было в этой незнакомке. «Боже мой! Какое интересное лицо...» пожалуй, впервые увидела себя со стороны будущая актриса. А ведь ей говорили, что она некрасивая.

«Думаю о том, что когда-нибудь выйду на сцену!» напишет Мила в дневнике... и пойдет работать на авиазавод. Потом освоит стенографию, машинопись и решит в совершенстве выучить французский язык и все-таки поступить в иняз. Аля начала запишется на вечерние курсы при институте и устроится на работу секретарем-машинисткой в Главгаз СССР на Неглинной. И каждый день в обеденный перерыв будет ходить в небольшое кафе в то время единственное в Москве, где подавали настоящий эспрессо. Белый воротничок на блузке и чашка ароматного напитка были из другой жизни, отличной от той, которой по-прежнему жили все обитатели дома в 3-м Лаврском переулке. Ведь «никто не способен ходить по радуге, но достаточно, если человек об этом тоскует». Не исключено, что Людмила Петровна стала бы переводчицей, если бы однажды на дверях соседнего с кафе двухэтажного здания она не увидела объявление о наборе абитуриентов на вечернее отделение. В тот год первый и единственный раз в Щепкинском училище (а в здании располагалось именно оно) был подобный набор. «Судьба!» словно шепнул ей кто-то свыше. «А что я теряю?» подумала про себя. И прочитала Дмитрия Кедрина. Почему именно его, Людмила Петровна не могла объяснить ни тогда, ни сегодня, но поэма полузабытого поэта 1930-х годов произвела впечатление на приемную комиссию. И ее приняли. Но не на вечернее, а на... дневное отделение.

«На моем прослушивании каким-то образом оказался Юрий Соломин. Ему было тогда двадцать шесть лет. Виктор Иванович Коршунов набирал свой первый курс и пригласил педагогом Юрия Мефодьевича. Как мне потом рассказали, увидев меня, Соломин побежал куда-то наверх: «Там такая девка на вечернее поступает! Ее срочно надо к нам забрать!» И меня «забрали». Для начала я «побрыкалась»: мол, это все здорово, но на дневном не могу учиться, мне себя кормить надо. Первый год давали подработать. Я уединялась в какой-нибудь комнатенке и на машинке перепечатывала бумаги. А со второго курса получала повышенную стипендию имени Хмелева. Через два месяца учебы поняла, что больше никуда не хочу, это мое место. Ведь на сцене могу быть кем угодно: царицей, служанкой, красавицей, дурнушкой. Метания закончились».
Во время учебы Полякова играла Анисью в отрывке из романа Мамина-Сибиряка «На золотом дне», репетировала Жанну д'Арк в «Жаворонке» Жана Ануя. Однажды получила совершенно неожиданное предложение от Николая Александровича Анненкова сыграть одну из женских ролей в дипломном спектакле его курса «Макар Дубрава» по одноименной пьесе Александра Корнейчука.

«Ему такая деваха была нужна, которой среди его студенток не оказалось. Позвал меня. Репетируя у Анненкова, на своих сокурсников посматривала свысока: мол, вы тут дети еще, а тому меня искусство! С Николаем Александровичем у меня будут еще истории. Какое-то время мы жили с ним не только в одном доме на улице Немировича-Данченко (теперь Глинищевский переулок), но и в одном подъезде, только на разных этажах. Иду иногда после репетиции, тяжеленные сумки с продуктами, оттягивают руки, дома у меня больная мама и маленький ребенок, мне бы до вечернего спектакля успеть обед сварить и накормить их. А на улице гуляет Николай Александрович. Здороваемся. И он начинает мне читать Державина! Анненков меня называл деточкой и почему-то Леночкой, хотя я ему говорила, что я Милочка. Когда пришла в Малый театр, мы с ним играли в постановке «Царь Борис». Он Луп-Клешнина, я Марию Нагую. Перед своим выходом Николай Александрович сидел в Ермоловском фойе и слушал по трансляции мою сцену. И как только я выходила, он вставал навстречу и говорил: «Деточка! Вы - мой камертон! Теперь я знаю, как мне (!) играть сцену».

В театральном мире есть свои приметы. Верить в них или нет это личное дело каждого, но... Одной из дипломных работ студентки Поляковой была Донья Лаура в спектакле, поставленном по пьесе Самуила Алешина «Тогда в Севилье (Дон Жуан)». Для педагогов старейшей школы Малого театра это было довольно-таки смелое решение: легенда о великом обольстителе в интерпретации Алешина долгое время находилась под запретом цензуры еще бы, ведь советский драматург утверждал, что Дон Жуан был... женщиной!
По задумке режиссера спектакля Донья Лаура Поляковой должна была стремительно выбегать на сцену И на самом первом показе она вдруг понимает, что не то что выбежать, даже выйти не сможет ее держит длинный шлейф. Разбираться, что случилось, времени не было спектакль уже идет. Рванула изо всех сил... и упала прямо на сцене. «Это конец!» промелькнуло в голове. «Мила, тебя ждет большое будущее! услышала после показа. Упасть на сцене хорошая примета». Будущее очень скоро дало о себе знать.
«Судьба, ма тант, судьба; а судьба индейка», произносил от лица Аполлона Мурзавецкого Георгий Бурков.
«Только?» — вопрошала она Мурзавецкая.
«Судьба индейка, я вам говорю, вот и все».
И как тут было не рассмеяться? Ведь ее саму в Московский драматический театр имени К.С. Станиславского привела именно «Судьба-индейка».
После окончания училища Людмилу Петровну пригласили в Малый. Более того, чуть ли не со второго курса Полякову иначе как «вторая Пашенная» И не называли.
«Сравнение с Верой Николаевной, конечно же, льстило. Будучи первокурсницей, я участвовала в спектакле «Остров Афродиты», хотя студентов занимали в массовках, как правило, со второго курса. Главную роль Ламбрини Кирьякули играла Вера Николаевна Пашенная, я была одной из плакальщиц. Так вот, когда она выходила на сцену, меня словно электрическим разрядом ударяло. Пашенная еще ничего не говорила, просто шла из глубины сцены и теребила край плаща, а у меня уже мурашки бежали по телу. Я физически ощущала, как на меня надвигается что-то невероятно мощное! Это был шок! Так что сравнение льстило. Но второй Пашенной я быть не хотела. В молодости мне казалось, что знаю все, что будет, со мной в Малом.

В те времена молодые актеры порой годами ждали главные роли, выходили на сцену в небольших эпизодиках. А мне хотелось играть все и сразу. Мудрый Виктор Иванович Коршунов однажды сказал: «Постарайся сохранить в себе все, потому что по-настоящему играть ты начнешь после пятидесяти». И ведь прав оказался, прав. Но кто в двадцать пять лет думает о том, что будет в пятьдесят?!»

Жажда работы отправила выпускницу на показы в московские театры. И ее везде брали. Пока она размышляла над тем, с кем из режиссеров связать свою творческую судьбу, в училище пришел Андрей Гончаров, возглавлявший в то время Театр на Малой Бронной (единственный, куда она еще не дошла с показом). И увидел Полякову в дипломном спектакле «Варвары», где она играла Надежду Монахову.
В отличие от странной, манкой белокурой красавицы Татьяны Дорониной, блиставшей в этой роли на сцене БЛТ, Монахова Поляковой была, скорее, языческой богиней, словно вылепленной скульптором, с чуть суровым лицом и абсолютно детской наивной улыбкой, застывшей на губах. Ее красота манила не меньше доронинской, взгляд завораживал, виолончельный голос (вот оно ее глубокое контральто), полный нежности и любви, в какие-то моменты набирал мощь и взмывал куда-то ввысь. «Настоящая любовь ничего не жалеет, ничего не боится...»

«Приглашая в театр, Андрей Александрович обещал главную роль в знаменитой американской пьесе «Луна для пасынков судьбы», а в итоге в первый сезон я сыграла лишь в спектакле «Судьба-индейка» по пьесе Анатолия Софронова. Только потом оценила юмор моей жизни: пригласил на «Луну для пасынков судьбы», а дал « Судьбу-индейку».
В Московский драматический театр имени К.С. Станиславского Полякова пришла в 1965 году. Борис Львов-Анохин предложил ей ввестись на роль Марты Кушаковой в спектакль «Энциклопедисты» вместо Дзидры Ритенбергс, которая в то время ждала ребенка. Второй работой стала Александра в постановке «Серафим, или Три главы из жизни Крамольникова».
«Борис Александрович занимал меня в комедиях, а я рвалась страсти какие-нибудь поиграть. Но он не пускал и лишь хохотал в ответ на мои мольбы. Я же, в те времена высокая, худая, романтическая девушка, мыслила себя кем угодно, только не комедийной артисткой!»
В 1968 году режиссера из театра «ушли». На его место пришел другой, потом еще один... И так продолжалось на протяжении всех восемнадцати лет, что там проработала актриса: каждые три года менялся главреж или директор, а иногда оба сразу. А это значит, появлялись новые правила и концепция театра, иное видение репертуара. Порой она не выдерживала и писала заявление об уходе, объясняя свой поступок тем, что не хочет «пересиживать» очередного главного режиссера. Но потом остывала и вновь включалась в работу. Сыграла у Екатерины Еланской Розу в «Маленьком принце» и Маленького Джона в музыкальном спектакле «Робин Гуд».
Ее жизнь круто изменилась, когда в 1972 году в театр пришел Леонид Варпаховский и принес пьесу американского драматурга Ричарда Нэша «Продавец дождя». Он стал первым режиссером, доверившим актрисе драматическую роль.

«Леонид Викторович, был очень верным человеком. Я называла. его последним джентльменом театра. Когда он ставил «Маскарад» в Малом, мы, студенты, должны были, играть в массовке гостей на балу. Естественно, специально для нас костюмы не шили подбирали из того,
что есть. Для меня подходящего платья не нашли, в спектакль я не. попала и очень переживала по этому поводу. Уж как об этом узнал Леонид Викторович, мне неведомо, но он подошел и сказал.: «Милочка, не расстраивайтесь! Мы с вами обязательно в этой жизни встретимся». И первое, что он сделал, придя к нам в театр, попросил привести артистку Полякову. Дирекция даже не восприняла это всерьез: «Да перестаньте. Вон у нас и Веселовская, и Менглет...» Но Леонид Викторович был непреклонен - единственную в пьесе женскую роль будет играть Полякова.
В этом спектакле все сошлось: и мои внешние данные, и мечты о прекрасной жизни, и неверие в себя все пришлось к месту, мы с моей героиней Лиззи просто совпали. Перед премьерой он отвел меня в сторонку и вкрадчиво сказал: «Милочка, а ведь утром вы проснетесь знаменитой. Все будут говорить: «А вы видели Полякову в «Продавце дождя»?» Все так и случилось. Спектакль и правда имел большой успех.
В пьесе есть такая сцена, (я наконец-то дорвалась до трагических моментов!): девушка, некрасивая и никому не нужная, приезжает из города, где ей должны были сосватать жениха. А над ней посмеялись! И, вернувшись домой, она начинает об этом рассказывать. Леонид Викторович предложил мне сесть в кресло-качалку и, монотонно раскачиваясь взад-вперед, без лишних эмоций поведать обо всем, что произошло. «Так не бывает! воскликнула я. Вы только представьте себе, как ее там оскорбили! И монотонно поведать?!» Стала размахивать руками, семимильными шагами ходить по сцене. Варпаховский терпеливо ждал. Наконец, утомившись, сама села в эту качалку. «Так вы, говорю, хотите, чтобы я просто раскачивалась?» и вдруг поняла, что именно так и надо! Когда у человека болит душа, он не будет кричать.
Но самое удивительное случилось еще позже: через год он задумал ставить «Волки и овцы» и предложил мне высокой и тощей играть дородную барыню Мурзавецкую, которая держала в кулаке весь уезд. Теперь уже я недоумевала, почему его выбор пал именно на Полякову. Он аргументировал это так: «Молочка, в «Продавце дождя» вы были белым лебедем Одеттой, а здесь будете черным Одиллией». Мы выпустили спектакль, но играла я в нем недолго. И только спустя много лет после смерти Варпаховского, уже работая в Малом театре, я снова получила эту роль. Наконец-то все случилось так, как он хотел. Это очень важно в нужный момент встретиться с человеком, который задаст такую планку, ниже которой ты уже не опустишься. Это гамбургский счет в профессии».
А потом в жизни Людмилы Поляковой появился режиссер Анатолий Васильев. Первой их совместной работой стал спектакль «Первый вариант «Вассы Железновой» по пьесе Максима Горького.

«В «Вассе» я играла идиотку Наталью. Ее коронная фраза: «Жить надо вукрепленных городах, где много полиции и войско есть». Как же интересно было разбирать эту дуру!»
«Наталья (Л. Полякова), - напишет в 1978 году в журнале «Театр» критик Полина Богданова, - шныряет из комнаты в комнату, подсматривает и подслушивает, всегда появляется, когда назревает очередной взрыв. Делает вид, что пришла для того, чтобы всех усмирить и привести к согласию, а на самом деле стравляет людей, подзуживает, науськивает на драки, сохраняя при этом абсолютно наивное, «святое» выражение лица».
Через семь лет после выхода васильевской «Вассы» сначала на Москву, а потом и на половину мира обрушится «Серсо».
Почему в 1985 году этот спектакль произвел эффект разорвавшейся бомбы? Почему на него невозможно было попасть? Почему счастливчики, посмотревшие раз, приходили вновь и вновь? Быть может, потому, что такова была реальность 1980-х: ничего не могло произойти из того, о чем мечталось, чего хотелось. Потому что мы не верили в страну, в Бога, в судьбу, в себя, наконец. Не верили в возможность что-то изменить. В этом были едины все поколения и те, кому двадцать, и сорок, и шестьдесят.
Почему сегодня, по прошествии стольких лет, так остро не хватает того «Серсо» на крошечной площадке Театра на Таганке (кажется, она называлась тогда Малой сценой), той веранды или террасы, того стола с белой скатертью и красными бокалами? Может быть, потому, что, несмотря на то что изменились время, страна, мы остались прежними и у нас ничего нет, кроме самих себя?

«...Каждый... один.

Я один, ты один, она одна.

Мы одни», - именно так говорил тогда Петушок.

«Я никогда не предам «Серсо». Всегда буду тосковать по белой скатерти, красным бокалам и уникальному энергетическому объему этого спектакля. «Серсо» лучшее из всего, что со мной когда-либо происходит».

Были сумасшедшие гастроли по странам и континентам, фантастический успех, признание в любви Джульетты Мазины и Федерико Феллини, аудиенция у Папы Римского Иоанна Павла II, тепло его рук и слова: «У вас все будет хорошо!», произнесенные на русском языке.
Сказка закончилась через четыре года. За пять минут. Ровно столько понадобилось Людмиле Петровне, чтобы написать заявление об уходе. И, только выйдя из театра на улицу, она поняла, что не знает, как ей теперь жить дальше. Работы нет, денег тоже. Дома старенькая больная мама и сын-школьник. На дворе конец непонятного 1989 года. За несколько съемочных дней в фильме «Униженные и оскорбленные» она ухватилась, как утопающий за соломинку. Гонорар, полученный за работу, можно будет растянуть на месяц, а если повезет, то и на два.

«Приезжаю на Студию имени Горького и буквально сталкиваюсь с Юрием Соломиным, своим ангелом-хранителем. Тогда он уже был худруком Малого театра. «Ты как, где?» забросал он меня вопросами. «Никак и нигде». И вкратце рассказываю свою историю. «Ну а если в Малый?» - подмигнул он мне. «Слабо!» честно отвечаю я. «У тебя звания какие-нибудь есть?» «Нет, я просто Полякова». «Просто Полякова это хорошо, это уже звание», а сам смеется. Не знаю, как Юрию Мефодьевичу это удалось, а тогда же были еще худсоветы, парткомы, месткомы, но в труппу я была зачислена за два дня. В Малый пришла, не претендуя ни на что. Измучилась до такой степени, что хотела, страшно сказать, только одного покоя. Будут мне давать какие-нибудь эпизоды и хорошо... Слава Богу, есть крыша над головой и кусок хлеба. Но жизнь удивительным образом переменилась».

Полноправной жительницей «Дома Островского», а именно так называют Малый театр, Людмила Петровна стала 1 января 1990 года. Ввелась на роль Настасьи Ивановны в постановке «Живой труп» Л.Н. Толстого, сыграла Мавру Денисовну в «Дикарке» А.Н. Островского и Н.Я. Соловьева, Евдокию Федоровну в спектакле «Царь Петр и Алексей», поставленном по пьесе Ф.Н. Горенштейна «Детоубийца», за достаточно короткий срок ввелась на госпожу Простакову («Недоросль» Д.И. Фонвизина). А потом началось ее совершенно фантастическое восхождение.

Это произошло в сентябре 1993 года. После традиционного сбора труппы театр отправился на гастроли в Алма-Ату с двумя спектаклями «Вишневый сад» и «Дядюшкин сон». И вдруг в один из дней заболевает исполнительница роли Москалевой. Другая актриса, которая могла бы ее заменить, уехала в срочную загранкомандировку. Отменять спектакль нельзя Малый был приглашен лично Нурсултаном Назарбаевым.

«Вызывает меня Виктор Иванович Коршунов: «Родной! Надо сыграть «Дядюшкин сон». Я в ужасе. Трехактная пьеса, Москалева практически на протяжении всего спектакля, находится на сцене, текста даже трудно себе представить сколько. «Да вы что?!» И слышу: «Родной! Или ты сейчас занимаешь свое место в театре, или так и будут одни эпизодики». Я фаталистка. Решилась. В конце концов, ну что я теряю? У меня было семьдесят пять страниц личного текста и шесть (!) дней. А дальше происходит следующее. Усадив в центре репетиционного зала режиссера-постановщика Александра Четверкина, я, «наматывая круги» вокруг стола, за которым он сидел, как заклинание, твердила одно: «Вы мне сейчас ничего не говорите, не объясняете, ни про задачу, ни про действия, только подаете реплики! Пошли?» И, услышав в ответ: «Да», устроилась напротив него. У нас с ним было по два дня на каждый акт. Прилетаем в Алма-Ату. С самолета сразу в театр времени на полноценный прогон спектакля нет. Мне показывают разводку мизансцен, и я пытаюсь запомнить, откуда выходить и куда уходить. Если учесть, что «Дядюшкин сон» я еще не видела и дело происходит на чужой площадке, а не в родном Малом, где помогают и стены, и сцена, можно представить мое состояние. А вечером уже спектакль переносить его нельзя, потому что все эти дни шел один «Вишневый сад». Как я сыграла не помню!»

«Мила! На меня словно девятый вал обрушился», зайдя к ней в номер после спектакля, - скажет Эдуард Марцевич, игравший старого Князя. А дальше произошло то, после чего, по признанию Людмилы Петровны, ее можно смело заносить в Книгу рекордов Гиннесса. Обстоятельства сложились так, что «Дядюшкин сон» шел десять (!) вечеров подряд. В один из них Александр Потапов, исполнявший в очередь с Виктором Борцовым роль мужа Марьи Александровны, со свойственной ему непосредственностью произнесет: «Ничего не могу понять: ты гений или ты г...?»

Единственное, за что все эти дни опасалась актриса, так это за свой голос. Ее Марья Александровна женщина темпераментная, эдакий Хлестаков в юбке, обстряпывая свои делишки, «пешком по сцене не ходит» и при этом всегда что-то говорит. Нагрузка на связки огромная. Каждый спектакль как военное положение. Утро начиналось со звонка Виктора Ивановича Коршунова: «Мила, ты как?» Полякова прокашливалась и отвечала: «Ну, ничего, вроде смогу». На десятом спектакле присутствовал сам Назарбаев. Правительственной ложи в театре не было, поэтому сидел он где-то в третьем или четвертом ряду. После спектакля на сцену вынесли корзину роз, и капельдинер, наклонившись к актрисе, прошептал на ухо: «Вам лично от президента». Услышав эти слова, Людмила Петровна женщина эмоциональная, а на сцене еще более непосредственная, чем в жизни тут же нашла глазами Назарбаева в зале и буквально уставилась на него. Видит, он кивает: мол, да, это от меня.
Через какое-то время в одном из своих интервью Людмила Петровна скажет: «После этого мне на сцене уже не страшно ни-че-го!»

«Вернувшись с гастролей в Москву, я продолжала играть. И на одном из спектаклей в мизансцене, где Князь, обращаясь к Москалевой, называет ее разными именами, я вдруг понимаю, что не знаю, как меня зовут. Поворачиваюсь к Саше Коршунову и очень тихо, как показалось, спрашиваю: «Саша, как меня зовут?» «Людмила Петровна!» слышу в ответ. «Не-е-ет! Ее, ее как зовут?» «Марья Александровна!» И я отвечаю Эдику: «Я Марья Александровна!!!» После спектакля в гримерную прибежал режиссер: «Людмила Петровна! Достоевский нас простит. Включите эту фразу!» И с тех пор на каждом спектакле спрашивала, как меня зовут. Было сложно первый год, потому что текст еще держали я бесконечно вставляла: «Господи, Боже мой!» Такой насыщенной работы давно не было. Она сразу перевернула и меня, и мою жизнь, и ситуацию. Виктор Иванович Коршунов произнес тогда историческую фразу: «Родной, вот ты и заняла свое место».

В декабре 1993 года вновь премьера. Спектакль «Царь Борис» А.К. Толстого. На протяжении четырнадцати лет Полякова была исполнительницей роли царицы Марии Федоровны Нагой, в иночестве Марфы.
«Роль царицы Марии, матеры убиенного Дмитрия, когда-то играла Ермолова. После премьеры Георгий Свиридов целует меня и говорит: «Деточка! Разве такие, как ты, еще бывают?»
Трагедию женщины, потерявшей единственного сына и одержимой жаждой мести тому, кого считает виновным в его гибели, актриса играла, как сказали бы в старину, на разрыв аорты.
Повседневное занятие Мурзавецкой (коронная роль Людмилы Петровны) «охота» на окружающих. Единственный, кто не становится ее жертвой, племянник, которого любит до умопомрачения. Она ругает его, спорит, даже порой угрожает, но справиться с ним не может. Нервное постукивание ладонью по столу в самом начале спектакля выдает Меропию Давыдовну с головой. Болит душа за непутевого, постепенно спивающегося Аполлошу. Что ни сделаешь ради того, чтобы поскорее женить этого неслуха, а заодно и чужое имение к рукам прибрать, да и дела свои пошатнувшиеся поправить. Взяв жертву на прицел, Мурзавецкая Поляковой откровенно забавляется окружающих-то она всерьез не воспринимает, играет с ними как кошка с мышками, о «набожности» своей вспоминает так, на всякий случай: «Кажется, и не замолить мне, что я нынче нагрешила. Бабу малоразумную обманула, все равно, что малого ребенка». Охота прекращается, да и то на время, лишь в случае крайней опасности для себя. Обиды благодетельница не прощает. «Вот золотой-то человек!» умиляется она Беркутовым в разговоре с Чугуновым. И тут же без всякого перехода тоном, не предвещающим ничего хорошего: «Я его в поминанье запишу. Запиши его ко мне в поминанье, да и к себе запиши!»
«Мурзавецкая особая статья! Ведь есть традиции исполнения Малого театра. Старуха такая, строит всех: «Бу-бум, бу-бум». А здесь она так ласково: «Боже мой! Какое счастье, я вижу тебя! Что случилось? Что ты говоришь! Все устроим!» Она всех объемлет».
Мурзавецкая Поляковой сродни брызгам шампанского: яркая, темпераментная, лукавая и обольстительная, вызывающая где легкую улыбку, а где и гомерический хохот.
«Я испытываю такое состояние азарта! Потому что все так фантастически, все так вкусно и сочно», говорила актриса, играя Анну Андреевну в постановке Юрия Соломина «Ревизор».
Премьера гоголевской комедии состоялась 6 октября 2006 года. А летом, будучи в отпуске, Людмила Петровна внезапно сорвалась со своей любимой дачи и улетела в Рим. Что ее подтолкнуло к этому, она и сама не может объяснить, но словно кто-то свыше сказал: «Надо!» Зашла в Caffe Greco, которое так любил Николай Васильевич Гоголь и где за одним из столиков, если верить легенде, работал над «Мертвыми душами». Выпив чашку ароматного капучино, вышла на улицу и, встав напротив входа, про себя прочитала весь текст Анны Андреевны. И на фразе «Но этого не может быть, Антоша: он обручился с Машенькой...» у актрисы появилось такое ощущение, словно Николай Васильевич сказал ей: «На верном пути».
«Все будто абсолютно дисгармонично в Анне Андреевне Поляковой, - напишет в рецензии на спектакль Инна Вишневская, - добродушное высокомерие, восторги старой девочки, зависть к любимой дочери, верность мужу и постоянное желание ему изменить, крепкая глава семьи и шаткое ее основание, аппетитное тело с неаппетитной душой, понимание всех грехов супруга и полная глухота к разумным его суждениям. Но дисгармония эта естественное изображение неестественной натуры прекрасно складывается в высокую гармонию опасного человеческого типа: милой хамки, добродетельной развратницы, кухарки, управляющей государством».
Людмила Полякова актриса «вне амплуа». Комедия, трагедия, драма, трагикомедия ей подвластен любой жанр. Будучи послушной режиссерской воле, она все равно создает свою
партитуру роли, ничего не нарушая и не разрушая, и порой складывается впечатление, что это не актриса играет написанный автором персонаж, а драматург списывал с нее своих героинь. Настолько точно ее попадание в каждый из образов. Что грибоедовская Хлёстова, что волжские купчихи или замоскворецкие барыни Александра Николаевича Островского, что гоголевская Анна Андреевна. Такая разная, разная русская классика. Благодаря столь несхожим режиссерским школам, которые были в жизни актрисы до прихода в Малый театр, сегодня она виртуозно разбирается в мастерстве постановок, с чемто соглашается, что-то внутренне отвергает, а иногда и предлагает что-то свое.
Так получилось со спектаклем «Дети Ванюшина». Ее искренняя, доверчивая, а где-то и наивная Арина Ивановна, принимая всех и каждого в семейном разладе, отвечает за все беды, разом посыпавшиеся на ее гнездо, которое она столько лет покрывала, словно раскинутыми крыльями гигантской птицы, своей любовью. И в самые тяжелые дни, из последних сил пытаясь сохранить то, что еще не так давно называлось большой и дружной семьей, основной удар берет на себя. Любовь, любовь к ближнему к мужу, с которым прожила сорок лет, к детям, ставшим такими вопреки воспитанию родителей: «Кто у нас детей-то сделал такими? Откуда они? Наши ли?» заставляет ее саму взять грех на душу и не признаться мужу в том, что их младший сын вор. Она и только она опора своему Ванюшину. Где черпать ей, женщине набожной, ежесекундно сталкивающейся с нарушением и христианских заповедей «не прелюбодействуй», «не укради», и простых человеческих ценностей, силы? Только в молитве. «А ты молись, - говорит ей Ванюшин. - Я люблю, мне легче, когда ты молишься».
Молитву Оптинских старцев для своей героини принесла на одну из репетиций сама Людмила Петровна и предложила ее режиссеру.
Со дня премьеры в финале первого действия, слушая голос актрисы: «Господи, дай мне с душевным спокойствием встретить все, что принесет мне наступающий день. Дай мне всецело предаться воле Твоей святой. На всякий час сего дня во всем наставь и поддержи меня. Какие бы я ни получал известия в течение дня, научи меня принять их со спокойной душою и твердым убеждением, что на все святая воля Твоя», который постепенно сливается с «Великим славословием», зрители плачут.
«Недаром говорят: театр храм. Ведь он наполнен человеческими страстями и чувствами. Здесь люди плачут и смеются, перерождаются. Театр никогда не учит плохому, только хорошему. Наш Малый я абсолютно серьезно называю храмом. Не люблю идти на сцену с центрального входа, иду задним и обязательно смотрю наверх. И ощущаю, что где-то там, под колосниками, собрались все, кто раньше здесь работал».
Как знать, быть может, «собравшиеся под колосниками» с интересом наблюдают за теми, кто сегодня выходит на сцену. Если это так, то, глядя на Полякову, они могут быть спокойны: их роли в надежных руках.
Ее «втируша» (идиома Людмилы Петровны) Глафира Фирсовна («Последняя жертва» А.Н. Островского), «ввинчиваясь» в дом Тутиной, моментально усыпляет бдительность и Михевны, и самой Юлии, да уж чего греха таить и зрителей. Первая тут же выбалтывает тайну, вторая дает рублевую бумажку на извозчика, с оговоркой «если вы не обидитесь», и обе не против, чтобы гостья пристроилась к «шкапчику»: и рюмочку пропустить, и закусить. Зрители, наблюдая за происходящим на сцене и слыша «елейные речи» Глафиры Фирсовны, поначалу лишь умиляются: «Какая милая, заботливая тетушка!»
«Милая тетушка» на самом деле слова в простоте не скажет, если нет ей от этого никакой пользы. Хитрая, изворотливая героиня Поляковой сводит, разводит, сплетничает и интригует. И все это с милой улыбкой на устах. Где самолюбие свое потешит, где на жизнь заработает.
«Глафира Фирсовна человек без корней, перекати-поле, у которой такой способ существования. По своей природе Глафира человек предприимчивый, тем более жизнь заставляет так поступать. Мы же не знаем досконально ее материальную базу, понятно, что она человек нуждающийся. С голоду не умирает, но жить-то надо. Вот она и говорит Флору Федулычу: «Зима сейчас настанет, просто не в чем людям показаться...»
Шуба, обещанная Прибытковым, ей, конечно же, не помешает, но разве может она сравниться с полученным удовольствием от того спектакля, режиссером которого предстоит стать Глафире Фирсовне! Ох, зря Флор Федулыч держит свою дальнюю родственницу вместо бульварных газет. «Этакого представления разве скоро дождешься?» нотки досады слышатся в ее голосе, словно речь идет не о человеческой жизни, а о несостоявшихся гастролях Патти.
Сколько таких Глафир, которых хлебом не корми, дай только «пляски на костях» устроить, шагает рядом с нами?
Людмила Полякова полностью разделяет золотое правило Михаила Щепкина: «Священнодействуй или убирайся вон!», а от себя добавляет: «Если ты через рампу не летишь это халтура». Наверное, именно поэтому с ней интересен любой спектакль, каким бы по счету он ни был первый, третий, десятый, сотый, четырехсотый и сколько бы лет ни шел год, два, двадцать два.
«У меня не бывает такого, что, встав утром в день спектакля, я говорю себе: «Боже, у меня сегодня «Последняя жертва», или «Волки и овцы», или я Филицату играю». Так что в магазин идет или квартиру убирает вовсе не Мурзавецкая, а Людмила Полякова. Но, как только наступает время вечернего спектакля, всегда ощущаю мгновение скорого выхода. И внутри словно клапан какой-то открывается. Выхожу на сцену и все, уже ничего не существует, что было на протяжении целого дня. Вот я Филицата, сижу, чищу яблоко и с таким наслаждением, с таким удовольствием рассказываю про этот дом, про то, что у нас происходит, про свою воспитанницу, про бабушку, которая ее тиранит. Я не знаю, это какая-то чертовщина, наверное. Потому что я одновременно и она, и я. И это доставляет мне наслаждение».
А за кулисами она порой удивляется, если слышит: «Ой, Мила, вот что хотел спросить. Хотя потом, тебе же сейчас на сцену выходить». Иногда отшучивается: «Спрашивай, что хотел, я еще здесь!»
То, что актриса называет чертовщиной, на театральном языке именуется перевоплощением, которое, увы, с каждым днем все реже и реже можно увидеть на современной сцене. Малый театр счастливое исключение.
Филицата Людмилы Поляковой («Правда хорошо, а счастье лучше» А.Н. Островского) неуемная хлопотунья, знающая правду про всех обитателей дома, в котором живет уже сорок лет, готовая в любой момент броситься на помощь своей воспитаннице, защитить ее от бабки-самодурки, несмотря на угрозу быть изгнанной. Ведь пока есть такая Филицата, стоит дом, зреют яблоки в саду, и кажется, что ее руки, аккуратно снимающие кожуру с яблок, оградят от всех бед и невзгод. А уж имея в них столь мощное оружие, как правда, добиться счастья не так трудно стоит только напомнить хозяйке о том, что она глубоко запрятала в самые потаенные уголки своей памяти. Что Филицата Поляковой с радостью и делает. Порой так соп Ъгю, аж дух захватывает. И у партнеров на сцене, и у сидящих в зале зрителей.
Кто-то из актеров после окончания спектакля долго не может выйти из образа. Людмила Петровна переключается моментально. Это не значит, что актриса больше не думает о роли думает, анализирует, как прошел спектакль, прокручивает в голове, что сегодня получилось лучше, что хуже.
В Малом знают принцип Поляковой: «Если театру надо, значит, сделаю!» Актриса не задает лишних вопросов, а тут же включается в работу В «Горе от ума» ввод был не просто срочный, а мгновенный. Либо отменять спектакль, а на сцене уже стоят декорации, либо Полякова спасет, благо она играет в нем. Но то княгиня Тугоуховская, а тут Хлёстова.
Времени у нее было ровно столько, сколько прошло от звонка со словами «Мила, выручай!» (а он раздался в половине шестого вечера) до начала второго акта. От силы три часа. Текст она начала учить в машине. В гримерной каждый делал свое дело: гримеры и костюмеры одевали актрису, гримировали, что-то закалывали, где-то подшивали, иногда спрашивали: «Так хорошо?» Людмила Петровна учила текст. До конца первого акта оставались считанные минуты. «Девочки, веер, веер принесите!»
«Мне повезло, Всевышний наградил феноменальной памятью, у меня с детства откладывалось все, что услышу. Тексты я запоминаю быстро. Ноу Грибоедова стихи, а это немного сложнее.
Если что-то забудешь, своими словами уже не скажешь. Поэтому подстраховалась: один, из монологов Клестовой написала на пластинах веера. В конце концов, его можно будет держать в руках раскрытый и, если что, подсмотреть».
«Легко ли в шестьдесят пять лет тащиться мне к тебе, племянница?» - «влетев» на сцену, как ни в чем не бывало произнесла она, словно играла Хлёстову со дня премьеры.
И сразу бал прибрала к своим рукам. Она, она правит бал, а не Фамусов. Что ей гости, когда вся Первопрестольная пляшет под ее дудку виртуозного кукловода и главной интриганки, знающей все и про всех. Яд так и капает с ее языка:
«Москва, вишь, виновата», а посмевший выразить недовольство городом Чацкий моментально становится пешкой в ее игре, хотя «по-христиански так, он жалости достоин». Лукавства «не мастерица я полки-то различать», как и кокетства - «над старостью смеяться грех», Хлёстовой-Поляковой не занимать. Шекспировские страсти и размах, с которыми она вершит чужие судьбы, сводит и разводит людей, словно переставляет фигурки на шахматной доске, никак не вяжутся с понятием «старость». Как и ее азарт во время спора. Последнее слово все равно должно остаться за ней.
«...Ни одна Хлёстова, написала актриса Малого театра Татьяна Панкова в своей книге «Моих друзей заветных имена...», не приближалась к уровню Варвары Осиповны Массалитиновой. В этой роли актриса как на своеобразный «шампур» виртуозно нанизывала весь текст и поступки своей героини. Я знаю только одно исключение Людмила Полякова. Потому, может быть, что для Людмилы Петровны это был срочный ввод, она доверилась, прежде всего, своей интуиции. Так или иначе, создается ощущение присутствия у актрисы этого «шампура», сродни массалитиновскому. Хлёстова Поляковой пришла на бал с чувством сознания своего превосходства над окружающими. Самовлюбленная улыбка не сходит с ее лица. Да и «затеряться» среди гостей Хлёстовой-Поляковой трудно, с ее-то фактурой. Но вы не найдете в образе, созданном актрисой, статуарности и речей, где звучала бы нарочитая декламационность. Зато сколько в ней живости, юмора. В споре с Фамусовым о крепостных душах Хлёстова-Полякова искренне удивлена. Ей возражают! Ведь ее героине, посетительнице всех балов и гостиных, известно все доподлинно. Органика актрисы восхищает и завораживает. И здесь не только опыт и мудрость, но, прежде всего, талант замечательной актрисы».
«Я все люблю играть, потому что я просто люблю играть. Это мой способ жизни. Для меня сцена более реальная вещь, чем окружающая действительность».
Не зря говорят, что есть талант, а есть дар. Последний дается избранным. Людмила Полякова из их числа. Не исключено, что именно поэтому и характер у нее не актерский. Были времена, когда «кусали» ее очень больно, но она не сопротивлялась и не боролась. Потому что не любит, не умеет и не хочет. Просто отходит в сторону, и все. Она никогда не просила и до сих пор не просит для себя ролей.
«Мне нужно, чтобы режиссер первый был заинтересован. Ведь он делает спектакль, у него есть концепция, в которую, как краски, вливаются актеры».
А вот отдать свою роль другой это актриса может. Так произошло с Мурзавецкой. Полякова сыграла уже несколько премьерных спектаклей, когда ее пригласил к себе в кабинет Виктор Иванович Коршунов. «Родной, услышала она. Ты понимаешь, в чем дело. Нифонтова давно ничего не играет. У нее только один «Обрыв». Как ты отнесешься к тому, что она будет репетировать Мурзавецкую?» «Да ради Бога! не задумываясь, ответила Полякова. Пусть играет!»
Людмила Петровна не растрачивает себя на склоки, интриги, зависть и сплетни, не выясняет отношений ни с коллегами, ни с режиссерами. Как бы ни было больно и обидно, она принимает все как есть. Много лет актриса не имела никакого звания. Другие ходят по инстанциям и «выбивают» их сами себе. Полякова нет. «Милка, ну народ-то тебя любит!» говорила ей мама.
«Я берегу себя, живу по своим правилам. Кант сказал: «Меня потрясает звездное небо над головой и нравственный закон внутри меня». И еще: у Бога никогда не просят добавки. Надо быть благодарным за то, что дал».
Как там у Анны Андреевны Ахматовой?
«А те, с кем нам разлуку Бог послал,
Прекрасно обошлись без нас и даже
Все к лучшему...»
«Я придумала праздник... предательства «Останний день лята». В последний день лета вспоминаю всех, кто меня предал, а таких было немало. Я фаталистка и верю, что это было необходимо, что эти муки привели меня к успеху, к новым чувствам, к новым людям. В этот день я всех прощено. У меня есть профессия, которую я обожаю, и, кроме нее, мне ничего не нужно. Мне повезло, что судьба вела мет и, в конце концов, привела на сцену. Это мое место».
Глядя на таких разных ее героинь, невольно ловишь себя на мысли, что почему-то именно Людмилу Петровну хочется увидеть в роли Люси Купер («Дальше тишина» В. Дельмара), или Бабушки из пронзительной пьесы Алехандро Касоны «Деревья умирают стоя», или Татьяны Марковны Бережковой («Обрыв» И.А. Гончарова). Как знать!.

.
Лада Акимова

Накануне 80-летнего юбилея "КП" рассказывает об актрисе, у которой можно многому поучиться

Страшно жаль, что актеров у нас знают прежде всего, по фильмам. 28 января исполнится 80 лет артистке Людмиле Поляковой. Ну помните, Собачиха, такая колоритная бабка-знахарка из «Бумера», она еще спала с открытыми глазами. Музыка из этого кино про бандитов потом долго играла на всех мобилах страны. Если отмотать вглубь, можно вспомнить настоящую мать Сережи из сериала «Хозяйка детского дома», русопятую тетку в платочке, которая сначала сдала сына в детдом, а потом стала требовать у Гундаревой его обратно. После этой роли тетки, встречаясь с Поляковой где-нибудь в очереди в магазин, принимались ее корить: ты зачем, дура такая, сына в детдом сдала? А если о самой вершине кинотворчества - то это роль в «Восхождении» ЛарисыШепитько. Первом советском фильме, удостоившемся победы на Берлинале. Кто видел - тот не забудет пробирающую до дрожи сцену казни Демчихи, укрывавшей партизан. Никаких спецэффектов и плясок с бубнами. Крупным планом белое лицо Демчихи с закушенной губой, глаза, видящие невидимое и инстинктивное движение головой, словно человек пытается сбросить с себя дурной сон. Даже пересказать-то нечего. Страшно и просто.
Говорят, что тогда Шепитько заставила Полякову вторгнуться в те сферы, кудаобычно актеров не засылают. Актрису по-киношному казнили ровно на том месте, где в войну чуть не замерзла насмерть ее мать. Может быть, и все, что произошло потом неслучайно. Шумный успех, обещание новых ролей. И автокатастрофа, оборвавшая жизнь режиссера...
Так Людмила Полякова осталась - прежде всего - театральной актрисой.

- Это моя великая актриса, - ласкового говорит художественный руководитель Малого театра Юрий Соломин, делая ударение на слове «великая».

- Конечно, великая, - притворно соглашается она. - Приходится с таким ростом.

В детстве она считала себя некрасивой. Однажды Люда заикнулась бабушке, что хотела бы играть на сцене, а бабушка сурово ответила: «Посмотри на себя, дылда». Она посмотрела: гренадерские метр семьдесят пять, огромные плечи, простецкое лицо. Сказать что-другое было некому. Дома царили неустроенность, проблемы, бедность. А матери, в общем, не было до нееособого дела. Точь-в-точь, как той самой героине из «Хозяйки детского дома», с разницей, что в детдом Люду не сдавали.
Она закончила школу рабочей молодежи, потом - хотела быть учителем и преподавала в лесной школе, пыталась стать океанографом, чуть не уехала за тридевять земель строить Братскую ГЭС, но благо - бабушка вмешалась.

- Знаете, в жизни бывают моменты, как в сказке. Если бы бабушка меня не поймала тогда, когда я на стройку собиралась, может быть и не было бы меня.

- И много таких моментов у вас было?

- Много. То, что судьба меня ведет, я к восьмидесяти годам, слава богу, поняла.
Например, судьба вела ее в 1959 году по улице, когда вдруг Людмила, может быть, впервые за всю двадцатилетнюю жизнь, почувствовала себя необыкновенно красивой. Одновременно с возникшим чувством озарения перед глазами возникло объявление о наборе в «Щепку». Она пошла и поступила. «Такая девушка к нам поступает, ну такая девушка!», - радовался один из членов приемной комиссии, молодой Юрий Соломин. А его не понимали. Что за девушка-то такая особенная? Ей бы марфушенек играть, да и немолодая к тому же: Люда поступила в возрасте, когда обычные студенты заканчивают учиться... Даже спустя годы, когда после гастролей в Германии ее признают самой красивой актрисой из всех, кого видели немцы, она не испытает ничего подобного тому озарению, случившемуся летом 1959 года.
Актрисы боятся стареть, скрывают свой возраст и морщины. И на безусловный комплимент «Великая старуха» - так называли легендарных актрис Малого театра - Яблочкину, Турчанинову, Рыжову - многие современные и не молодые актрисы обижаются. Людмила Полякова другая. Комплимент «Молодая великая старуха» - принимает с благодарностью.

- Твое время придет, когда ты постареешь, - говорил мастер на курсе. И был прав.
Что бы Малый театр без нее делал - непонятно. Если не знать, а просто посмотреть в афишу на год, можно подумать, что Полякова - это кто-то из молодых: играет каждый вечер, без выходных, не бережет себя как иные... Ходит легенда, что когда у Людмилы Петровны забрали одну роль, посчитав, что 13 ролей - это как-то чересчур, она возмущалась так, что стены тряслись.

- Но тяжело ведь играть каждый день?

- И это тоже зависит от того, как посмотреть. Сначала тяжело. А когда идешь домой вечером после спектакля и думаешь: Люда, а много ли таких, кто в здравом уме, в трезвой памяти и каждый день на сцене? - становится и легко и приятно. Быть актрисой - мой главный подарок. Так скажите, можно ли быть недовольной?
Прошли времена и мы не помним культовый спектакль «Серсо», потрясший европейцев так, что восторженная Джульетта Мазина не постеснялась целовать Поляковой руки. Или невероятно модный в столице «Продавец дождя», от которого шумела вся Москва, на который шли мужчины, чтобы посмотреть на Полякову, медленно и эротично распускавшую длинные-предлинные волосы...

- Я не питаю иллюзий. Но то, что считалось важным в молодости, ушло, и теперь важным кажется совсем другое.
Трогательно смотреть, как она называет «Васенькой» своего бывшего мужа, народного артиста Василия Бочкарева, с которым играют в одном театре и на одной сцене. Трогательно видеть, как они опекают друг друга.

- Так отчего же вы развелись, - недоумевают друзья и знакомые, глядя на их отношения.
Оба пожимают плечами. Поговаривали, что муж увлекся Натальей Варлей, а может быть, тому были другие причины.

- Вы извините, что я так эмоционально говорю. У нас репетицию отменили. Я вам энергию сбрасываю. Ни о чем я не жалею. Живу одна. Но в этом есть свои прелести. Какие? Себя познавать, например.
Как и у всякого человека, которого вела и оберегала судьба - она не простая актриса. Есть в ней то, чего нет у многих: и мудрость, и талант, и удивительная гармония. Не зря же говорят, что ей можно просто выходить на сцену и люди будут аплодировать. Полякову любят, к ней тянутся. Есть у нее то, чему хочется научиться. Например, умению прощать. Раз в год в последний день лета она вспоминает всех, кто ее предал и обидел. Все мы знаем, что сложнее всего научиться прощать самых близких, тех, за которых пережила своими ролями и смерть и расставание.

- Тяжело ли - вы спрашиваете? Вот только не надо себя жалеть. Русские женщины всегда были сильными. Я не помню, чтобы когда-то было легко. Тяжело было всегда. Но в этом и радость. Что-то преодолела: что-то не смогла.

- А как преодолевать?

- Научу. Я, например, заядлая банщица. Каждую неделю хожу в Сандуны. У нас там общество девчонок собирается, мы парильщиков знаем. Всю усталость как рукой снимает. Так что, миленький друг, идите-ка в баню! Да и мне собираться надо.

Евгения Коробкова, "Комсомольская правда", 27 января 2019 года

Дорогие друзья!

Одна из последних работ Людмилы Поляковой – это Арина Пантелеймоновна в комедии Н.В.Гоголя «Женитьба». Сегодня с юбилеем Людмилу Петровну поздравляют ее коллеги по спектаклю – Александр Вершинин, Григорий Скряпкин, Карина Саханенко и Наталья Хрусталева.

28 января юбилей отмечает народная артистка России, актриса театра и кино Людмила Петровна Полякова. В эксклюзивном интервью она рассказала корреспонденту телеканалу "Культура" Юлии Зиньковской о спектакле «Дальше-тишина», которым она отпразднует юбилей на сцене Малого театра, своих любимых актерских работах, о творческом долголетии и о роли случая в судьбе человека.

Ю.З. - Расскажите, пожалуйста, о том, как и когда случай влиял на Вашу судьбу. Можете назвать себя фаталистом?

Л.П. - Фаталист я или нет не знаю, но в судьбу верю… Дело в том, что я всегда была очень ищущим человеком. У меня не было творческой семьи или особого воспитания. Родители были обычными тружениками. Но так случилось, что я сама стала интересоваться искусством.
Я работала с 16 лет. Как только закончила учиться, стала педагогом-воспитателем в школе для детей с ослабленным здоровьем. У меня появились первые деньги, и я начала покупать книги. В этот момент я увлекалась фантастикой: читала детям вслух, например, «Марсианские хроники». И однажды поймала себя на мысли, что воображение мое нарисовало такие картины, будто я сама там была и все это видела! Мое образное мышление постепенно росло и расширялось, я проживала судьбы героев, но об актерской профессии тогда и мысли не было!
Мне всегда говорили, что я «дылда». Рост - 176 см. По тем временам это была катастрофа. Как-то раз я сказала бабушке: «Ба, а может мне стать артисткой?» Она ответила: «Милок, где тебе мужика на сцене найдут?» Но во мне что-то созревало… Я очень много читала стихи, любила Цветаеву, Ахматову. Пыталась изучать иностранные языки и даже решила стать переводчиком. Но бес попутал (смеется). Судьба тогда вмешалась в мою жизнь.
Я проходила мимо Щепкинского училища и увидела объявление: «Ведется набор на вечернее отделение». Поскольку кормить меня было некому, и я уже работала, то решила пробоваться на вечернее отделение. Мне повезло, Юрий Соломин, который набирал курс вместе с Виктором Коршуновым, случайно зашел в кабинет, где шли прослушивания. И они приняли решение взять меня на дневное отделение.
Второй раз судьба решила вмешаться, когда я осталась без работы. Распался театр, где я в тот момент играла. Юрий Соломин по воле случая оказался на Студии им. Горького, где проходили съемки, в которых я участвовала. Он, как человек, который меня принимал в Щепкинское, естественно, спросил, как у меня дела. Я сказала, что не очень. И тут он вдруг предложил мне прийти работать в Малый театр. Мне тогда было под 50 лет, а в этом возрасте, знаете ли, артистку не очень жалуют в любом театре. Но хотелось иметь свой дом, где будет хорошо, и я согласилась.
Жизнь стала налаживаться, я смогла содержать маму и ребенка. Но был еще один случай. В Малом театре был очень известный спектакль «Дядюшкин сон». Одну из главных ролей в нем играла настоящая звезда - Элина Быстрицкая. Обстоятельства (или судьба?!) сложились так, что нас пригласил с гастролями Назарбаев, президент Казахской ССР. Он очень любил Малый театр. А Элина Авраамовна не смогла полететь. Меня вызвало руководство и сказало, что нужно сыграть «Дядюшкин сон». Я впала в ступор: трехактная пьеса, а до гастролей пять дней. Мне сказали: «Или ты занимаешь свое положение в труппе или играешь второстепенные роли до конца дней». Тогда я решила, что ничего не теряю, выучила роль и сыграла спектакль. Все одобрили мою актерскую работу.

Ю.З. - Расскажите о спектаклях, в которых Вы заняты сейчас. Что нового готовите?

Л.П. - В текущем репертуаре у меня 10 названий! Казалось бы, так не бывает, что в 80 лет человек не только хорошо себя чувствует, но и столько играет. И сейчас у меня премьера - «Дальше - тишина», пьеса которой я болела очень давно. Я видела спектакль, который Эфрос ставил в Театре Моссовета, Люси Купер играла легендарная Фаина Раневская. И тогда у меня появилась мечта сыграть эту роль.
Это потрясающая пьеса, которая очень важна для сегодняшнего зрителя! Сейчас так важно меньше думать о себе, не забывать о близких, любить друг друга. А то озлобленности среди людей очень много, а вот искренней любви не хватает. Мы всех ждем на премьере в феврале.

Ю.З. - Вы в своих интервью не раз говорили, что с театром у Вас любовь, а кино - это легкий флирт на стороне. Никогда не хотелось сменить приоритеты?

Л. П. - Нет! Никогда не хотела этого. Театр - это такая вещь, где я могу всегда довести роль до совершенства. Я прихожу домой и знаю, что у меня эта сцена не так прошла, как обычно, но я могу исправить это в следующем спектакле. Вот «Волки и овцы» я играю 25 лет и до сих пор получаю удовольствие от своей героини. А что делается со зрительным залом! Аплодисменты не смолкают минут десять.
В кино же ничего изменить нельзя! Даже если я сыграю выдающуюся роль, дальше идет монтаж, и конечный результат зависит не от меня. К кино и сериалам я хорошо отношусь, всегда ищу новые грани, стараюсь найти то человеческое, что скрыто на первый взгляд. Но театр на первом месте.

Не пропустите! «Главная роль. Людмила Полякова» в эфире телеканала "Культура" 28 января в 19:45.

28 января - юбилей народной артистки России Людмилы Поляковой. Малый театр со всей ответственностью готовится отметить это замечательное событие и уже совсем скоро, 10 февраля, на Большой Ордынке состоится премьера спектакля по пьесе В.Дельмар "Дальше - тишина", в которой актриса исполнит главную роль - Люси Купер. Юбилейные торжества впереди, а сегодня мы от всего сердца желаем несравненной Людмиле Петровне крепкого здоровья, неиссякаемого вдохновения, благополучия и, конечно, радости и хорошего настроения, которое она сама с такой щедростью дарит всем, кто приходит в Малый театр на её спектакли. Свидетельство этому - все тот же замечательный отрывок из спектакля "Волки и овцы" А.Н.Островского, который занимает одно из первых мест по количеству просмотров на канале Малого театра.

Дорогие друзья!

В Малом театре начались репетиции нового спектакля, который будет называться "Всегда зовите Долли!" по мотивам пьесы Торнтона Уайлдера "Осторожно, сваха!". Главную роль в нем исполнит народная артистка России Ирина Муравьева. Ставит спектакль заслуженный артист России Владимир Иванов, известный театралам своими замечательными режиссерскими работами в Театре им. Е.Вахтангова. 23 января прошла первая читка пьесы, ее по традиции открыл худрук Малого Юрий Мефодьевич Соломин.

Юрию Соломину— художественному руководителю «Дома Островского»— довелось сыграть всего в четырёх пьесах драматурга. Однако роль Кисельникова в его исполнении стала выдающимся достижением отечественного искусства. Предлагаем вашему вниманию фрагменты из книги известного театроведа Веры Максимовой «И это всё о нём», где рассказывается о работе Юрия Мефодьевича в спектакле «Пучина» (1973 г.)

На русской сцене «Пучину» исполняли по-разному. Одни— в природе старого традиционного театра, другие, как молодой Соломин у режиссёра П.П.Васильева— в контексте нового театра XX столетия, когда уже не Островский, а душевные бездны и ужасы Достоевского чудились в пьесе.

Первое появление Кисельникова в спектакле безмятежно. Как тот летний ясный вечер в Нескучном саду, куда он пришёл на гуляние и нечаянно встретил друзей-однокашников. Кирюша Кисельников был москвич, и беззаботная, хлебосольная российская столица жила в нём, в грации и лёгкости его поворотов, жестов, движений. Он выходил— молодой, красивый, весёлый щёголь во фраке и шёлковом цилиндре. (В точности таким его вспомнит в финале друг юности и спаситель погибающих Кисельниковых Погуляев, а дочка Лизанька не поверит, что отец когда-то был молодым.)

Друзья только что завершили учение, а он курса не кончил. «Некогда было...» Запоминалось, как именно произносил Кисельников это ключевое, всё объясняющее в его судьбе слово— «некогда», улыбаясь простодушной, доброй улыбкой и – виновато. Уверял товарищей, что доучится, «догонит» их, будет много трудиться, читать... Рассказывал о ближайших планах: пожить в удовольствие, порадоваться, повеселиться на свободе. Наивно и восторженно говорил о радости общения с природой и о скорой женитьбе на девушке из солидного купеческого дома, в которую влюблён.

Невеста (Л.Пашкова) появлялась на гулянье, сопровождаемая мамашей и папашей, хорошенькая, вся в голубом. С первого её слова было ясно, что она неразвита, глупа, готова обижаться по пустякам. Друзья видели, что семейство темно, невежественно; что, женившись, Кирюша попадёт в чужую, дурную среду, которая его «заест». Всем всё было ясно, кроме него. После короткого светлого эпизода гуляния в спектакле больше не было ни одной нейтральной или утешающей, умиротворяющей сцены — сплошные страдания и унижения. Каждый следующий эпизод становился ещё более безнадёжным, чем предыдущий. И каждый раз казалось, что человек дошёл до предела. Но жизнь продолжалась, тягостно длилась в убожестве и нищете, пока наконец не приводила к катастрофе.

Соломин— актёр крупных планов. Он может выдержать их сколько угодно и будет неизменно притягательным, обаятельным, манящим, потому что при самом требовательном всматривании в игре его не найти ни мгновения пустоты. Крупные молчаливые планы, пленительное лицо, переменчивая, подвижная мимика, чередования боли, страха, внезапной надежды; то добрые, то безумные глаза его оказались первостепенно важны в роли.

Соломин сыграл Кисельникова много сложнее, чем написано в пьесе. Он лишь начал с известной, повторяющейся в веках ситуации— «среда заела». С изматывающей искренностью воссоздал капитуляцию чистого, но слабого человека, исход в домашний ад, пучину, яму жизни; унижение отвергнутого и нелюбимого. В сильной, грубой жене «не барин» и «не богатый», каким поначалу казался, Кисельников вызывал лишь ненависть и скуку. Мать учила маленькую дочку: «Лизанька, плюнь на отца... Скажи: папка дурак!..» Невозможно было видеть, как воспринимал Кисельников брань своего ребёнка! Но вот вздорная мамаша уйдёт из комнаты, и девочка бросится к отцу, обнимет, поцелует. Станет ясно, что дочка-несмышлёныш его любит, и он любит её. Кирюша Кисельников ещё молод в этой сцене. Поблёк, устал, но ещё похож на себя, недавнего, хотя галстука уже нет, и рубашка неряшливо распахнута, и волосы встрёпаны. Жена оскорбляет, тиранит его, а он старается избежать ссор. Сегодня День ангела Глафиры и, значит, «можно стерпеть...» Ему тяжко оттого, что в доме запустение и беспорядок. От слова «грязь» (в свой адрес) он, недавно смотревшийся щёголем и барином, вздрагивает, как от пощёчины, бросается вытирать пыль с дивана. Тесть- хам взял деньги и не отдаёт. Пришлось заложить женины серьги из приданого.
Но не купчине Боровцову (И.Любезнов), который «без денег не живёт», а обобранному нищему Кисельникову стыдно, когда жена обличает его перед семейством, хотя украшение в ломбард он снёс, чтобы дети не умерли с голоду. Пронзительная правда унылых будней проступала в игре Соломина. Бедность и нищета были поняты и представлены им как человеческое страдание и унижение, но ещё и как «благодатная» почва, на которой произрастают обман и преступление. Несчастье нищеты Соломин соединял с подлостью и грязью, кошмаром повсеместного обмана. Он играл умно, мягко и без капли мелодраматизма.

* * *
В Кисельникове артист увидел больше, чем историю слабого человека. Прикоснулся к нашим общим национальным бедам и тайнам русского характера, вобравшего в себя терпение, доверчивость, многообразные таланты, благородство, доброту, но и рефлексию, бездействие, слабую волю, неизбывное обломовское «не хочется», «не буду»... Кирюша Кисельников у него вовсе не ленивец, а каторжный труженик. Корпит по ночам над бумагами, строчит, царапает дурным пером, словно гоголевский Поприщин. Работает до изнурения— и всё по мелочам, за копейки, без пользы для себя и других. Его безумие ещё впереди, но когда он подымает глаза от бумаг, смотреть в них нестерпимо.

Неотступно прослеживал актер, как меркнет человек и зябнет его душа; как страшен «озноб души», когда «боль жизни... могущественнее интереса к жизни»... Когда-то характерам, подобным Кисельникову, гениальный философ Василий Розанов дал исключительную по точности характеристику. «Русский мечтатель» слушает «неумолчный шум в душе... и существует для разговоров. Не для дела же?.. Даже больше, чем пищу... любит мечту свою». В нём «...отсутствие всякой внешней энергии, воли к бытию... а на конце всего: бедные мы человеки!»

Вслед за Розановым герой Соломина мог бы повторить: «Я пришёл в мир, чтобы видеть, а не совершить». Мог бы и спросить себя: «Что же ты любишь?»— и ответить: «Мечту свою». Мало кто играл Кисельникова так сложно, в противоречиях вины и безвинности, как это сделал Соломин. Подступающее безумие обнаруживалось сначала в бесчувствии героя, потом в беспамятстве его. Словно бы в задумчивости слушал Кисельников «урок» папаши Боровцова о том, как брать взятки. «Поучаемый» откликался один только раз, почти соглашаясь: «И то, папенька, надо бросить...» То есть перестать жить по чести. Но лоб морщился страданием, а где-то внутри таилась грустная насмешка— над собой ли, над «папенькой» ли?.. Старый друг после долгого отсутствия приходил в убогое жилище Кисельникова и пугался не нищеты, а того, как равнодушно рассказывал приятель о своих детях, всех до единого умерших, кроме Лизаньки. Верилось и виделось, как несчастный отец молил тестя дать денег на врача. А тот не дал. И вот дети умерли, и жена умерла, не дождавшись доктора и лекарств.

А Кисельников, отплакав, отмучившись, теперь говорил об этом бесстрастно и мертво. С мучительной неспешностью, изматывающей душу зрителя постепенностью, подробно играл Соломин, не пропуская ни единого этапа страдания и падения героя. Всё было важно в роли. Повязанная крест-накрест старая материнская шаль, в которой Кирюша работал за столом. Нечистая рубаха. Обилие седины в волосах. Подробности свидетельствовали текучесть жизни, неотвратимость движения к худшему, соскальзывание в бездну.

Теперь Кисельников был словно загнанная лошадь. Судорожно переписывал бумаги под причитания матери— Гоголевой: «Уж так нужны деньги-то...»; слушал жалкие мелочные перечисления-свидетельства большой нужды и большой беды («Долг в лавочку— пятнадцать рублей шестьдесят одна копейка... Ситчику Лизаньке на платье...»), необъяснимо тосковал о жене Глафире.

Слабый человек возносился в мечтах «восстать» против тестя, заложившего уже и дом, в котором жила прежде большая, теперь крошечная семья... «За ворот возьму! Грубить стану!» А мать, бывшая дама в обносках, отзывалась горестно: «Где тебе... Ты и по лицу-то растерянный!» Тесть обманывал зятя в очередной раз. Больше взять было нечего. Тогда раздавался тонкий и страшный крик Кисельникова: «Я душе вашей верил... Тятенька, вы меня ограбили!» Он кричал и падал на кровать, словно мёртвый. Теперь уж и безропотная любящая мать уговаривала сына брать взятки, жить, «как все живут», обещая, что отмолит за Кирюшу грех. А он не то соглашался, не то стенал, не то смеялся над собой: «Взял бы, да не дают...»
«Душа-то у тебя какая чистая...»— потрясённо отзывалась мать.

* * *
В «Доходном месте» Островского Жадов сдаётся, не выдержав натиска тёщи и любимой жены Полиньки. Лишь случай выручает его. У Кисельникова противники страшнее. Пакостность жизни, людская подлость и темнота наступают на него. Мало жулика-тестя, так дьяволом-соблазнителем из ночной мглы возникает на пороге господин в чёрной шубе и цилиндре с предложением «измарать», сделать негодной для суда некую деловую бумагу, за порчу которой дорого дадут. Неизвестный (Н.Подгорный) повелительно тычет пальцем, приказывает: «Марайте документ!»

Сильная воля давит слабую. И тут не только бесхарактерность Кисельникова срабатывает, но крайность жизни, мольбы матери, и не бедность, а абсолютная нищета. Ночной гость понял это. Когда же свершилось и бумага испорчена, слыша ужасный плач Кисельникова, даже он, циничный и беспощадный, начинает жалеть несчастного: «А что же ты плачешь-то? Милый ты мой...» Сочувственно рекомендует: «Сосчитайте деньги-то...»

Запихивает Кисельникову три тысячи рублей, которые заплатил за подлог. Если бы совсем денег не дал, тот, наверное, и не заметил бы. Чёрный незнакомец уходит, а Кисельников мечется в беспамятстве, хочет бежать в присутствие, «отпереться»... Велит матери накрепко затворить дверь, бредит о каторге, горестно причитает: «Был у меня стыд... Теперь уж нет...» По-разному можно играть безумие. У Кисельникова оно улыбчивое, блаженное. Герой, который в компании разорившегося тестя теперь торгует на площади тряпьём и старыми вещами, ничего не помнит, никого не узнаёт— благообразный, с добрым лицом, опушённым бородкой, с «запредельными», как у праведника на иконе, глазами. Никогда прежде он не был так спокоен и умиротворён, как сейчас, когда говорит о «двух жилеточках», старом утюге, о «кулёчке гвоздиков», которые насобирал для продажи. Ничего пугающего, чрезмерного, надрывного в помешательстве его нет. Страдание превысило меру, и человек убежал в безумие, как в возвращённое детство, и теперь почти счастлив. Бог или судьба послали ему в утешение полное бесчувствие. И улыбка у него— дитяти беспамятного, у которого нет прошлого. Но от такой невозмутимости и благостности веет ужасом. И песенка-бормотание, которой научил тесть— «Талан-доля, иди за мной...»,— отдаёт жутью.

В конце спектакля сознание возвращается к Кисельникову на короткий срок. Он вдруг всё вспомнил. Плачет по умершей мучительнице жене. Кается, когда понимает, что едва не продал молоденькую дочь богатому старику соседу. Как нежданное чудо играет Соломин это пробуждение души, просвет во тьме меркнущего разума. Друг юности предлагает помощь, а он отказывается от спасения. Лишь просит за мать и Лизаньку: «Бери их... Береги их!.. Бог тебя не оставит... а мы вам не компания…» Чувствует ли свою вину? Помнит ли, как низко пал? Сил, чтобы начать новую жизнь, у него нет. Он совсем нормален, даже ироничен, когда спрашивает Погуляева о себе и о тесте Боровцове: «Знаешь ли ты, кого пригреть хочешь?..» И павший, но не падший снова уходит в бесчувствие, шепчет страшную свою песенку: «Талан-доля, иди за мной»…
В безнадёжном финале «Пучины» есть свет. Актёр несёт в себе светлый образ молодого Кисельникова и заставляет нас вспомнить, какой прелестный, лёгкий, весёлый, душевно чистый человек был в юности этот недоучившийся студент, погубленный плохими людьми, подлой средой и собственной слабостью, но ещё и честностью, добротой, доверчивостью, миражами мечты.

Народный артист России один из ведущих актеров Малого театра Борис Клюев по просьбе mos.ru выбрал из личной библиотеки пять книг, любовь к которым проверена годами.

— Я люблю читать. Когда я еду на гастроли или съемки, у меня с собой всегда электронная книга, память которой целиком заполнена. Так что времени в дороге зря не теряю.
Любовь к чтению передалась мне от мамы. Я с детства очень много читал, даже то, что не входило в школьную программу. Например, в десятом классе поставил себе задачу прочесть всего Эмиля Золя (22 тома) — и сделал это.

И мне до сих пор интересна серьезная, высокая литература, развлекательные книги я не воспринимаю. Для меня имеют значение только те произведения, которые могут способствовать формированию личности.

Джек Лондон «Мартин Иден»
В юности огромное влияние на меня оказало знакомство с книгами Джека Лондона о сильных, мужественных людях, о том, как они выживают в непростых условиях.
Несколько лет роман «Мартин Иден» был моей настольной книгой. Я многое понял благодаря ей: например, что формировать жизнь нужно за счет воли, упорства, упрямства. Вот тогда действительно можно достичь высот. Если ты по-настоящему ставишь цель — ты ее добиваешься.
Эта книга помогла мне собраться, взять себя в руки в определенные моменты. Наверное, без нее я бы не стал таким, какой я есть.

Эрих Мария Ремарк «Три товарища»
Во времена моей молодости было модно читать Ремарка, в особенности роман «Три товарища». Эффект был ошеломительный, я долго не мог прийти в себя — послевкусие, аромат этой книги меня не оставляли. Насколько автор смог передать тонкости и оттенки мужского характера! Как он писал о дружбе, об отношениях мужчины и женщины! Ремарк мастерски говорит о трагической любви.
Потом ко мне в руки попали и другие его произведения, среди которых «Черный обелиск» — его я тоже очень люблю. Но роман «Три товарища» все равно стоит особняком в творчестве писателя — по крайней мере, для меня.

Стихи Михаила Лермонтова
Творчеством Михаила Юрьевича я увлекся еще во времена учебы в Театральном училище имени М.С. Щепкина. До этого, конечно, я читал какие-то его произведения, но толком их не понимал — наверное, нужно было до них дозреть.
И вот на первом курсе мне попадается стихотворение «Я не унижусь пред тобою…». Впечатление было магическим. Оно меня просто околдовало. Подумать только: Лермонтов, когда писал это, был еще совсем мальчиком, но какая глубина! Это талант от бога!
Однажды мне пришлось готовить концертную программу, в которой я использовал стихи Лермонтова. Как ни парадоксально, но его произведения довольно сложные для зрительского восприятия. Я думаю, не все могут их понять.

Михаил Лермонтов «Маскарад»
Пьесу «Маскарад» я впервые прочел в юности. Уже тогда сюжетные перипетии произвели на меня большое впечатление. В 2014 году я начал репетировать в Малом театре роль Арбенина — и еще раз проникся глубиной этого произведения. Скажу честно: вначале я даже испугался, что не смогу понять и передать характер героя, этого русского Отелло.
Сейчас, после нескольких лет работы с материалом, я не изменяю своей традиции: в день, когда я играю в «Маскараде», я не занимаюсь больше ничем — не отвечаю на телефонные звонки, никуда не выезжаю, кроме театра. Я полностью погружен в поэзию Лермонтова. Это автор, который требует к себе очень серьезного отношения.
Я с удовольствием вспоминаю строки одного из наших критиков, который написал: «Если бы Лермонтов дожил до 36 лет, неизвестно, кто был бы первым писателем России». Я рад, что он есть в моей судьбе.

Эрнест Хемингуэй «По ком звонит колокол»
Одна из моих любимых книг — «По ком звонит колокол» Эрнеста Хемингуэя — была запрещена у нас в стране до 1962 года. Я прочел роман залпом, потом не раз к нему возвращался, но до сих пор не могу разгадать его до конца. Потом познакомился с другими произведениями Хемингуэя — повестью «Старик и море», романом «Прощай, оружие!».
Будучи за границей, я старался покупать там книги, несмотря на то, что тогда у меня был очень скромный гонорар. Еще я читал все, что было написано о самом авторе, и эти издания до сих пор хранятся в моей домашней библиотеке.
Во всех моих электронных книгах есть полное собрание сочинений Хемингуэя, так что он всегда путешествует со мной. Это абсолютно мой автор, могу открыть его произведение на любой странице и сразу в него погрузиться. Я знаю его тексты почти наизусть, но тем не менее могу их бесконечно читать.

mos.ru, 7 декабря 2018 года

Произведения Александра Николаевича Островского ценны не только своей непреходящей актуальностью, интересными сюжетами и персонажами, но и, конечно, блестящим языком. Именно в его пьесах артисты Малого театра так любили и любят эти знаменитые «петельки и крючочки»— живые, выпуклые, всегда полные смысла диалоги. Драматургия Островского вобрала в себя огромный пласт русского разговорного языка середины XIX века. Многие слова и обороты уже давно ушли из речевого обихода, но неизменно оживают на сцене.

Язык меняется быстрее, чем можно себе представить. Именно поэтому всего через 60 лет после смерти Александра Николаевича возникла необходимость создать словарь к его пьесам. Он должен был помочь не только артистам и зрителям, но и переводчикам. Этим благородным и интересным делом занялись три человека, которые в результате подготовили нечто большее, чем просто словарь— их труд можно смело назвать энциклопедией русской жизни. Его авторы: Николай Сергеевич Ашукин (1890–1972), поэт, критик, литературовед, специалист в области московского краеведения, Сергей Иванович Ожегов (1900–1964), лингвист, лексикограф, доктор филологических наук, профессор, автор выдержавшего множество изданий «Толкового словаря русского языка», и Владимир Александрович Филиппов (1889–1965), блестящий театровед, критик и педагог, с 1933 по 1937 год занимавший пост директора музея Малого театра.

Работа над словарем началась сразу после войны и шла очень быстро. Книгу набрали, до выхода в свет сигнального экземпляра оставались считанные дни, но… дальше произошло что-то, что до сих пор остаётся загадкой. В конце 1949 года во Всероссийское Театральное Общество, готовившее словарь к печати, пришел запрос со Старой площади, из ЦК ВКП(б). ВТО оттиснуло 20 экземпляров, часть из них отослали в ЦК, часть осталась у авторов. Словарь был запрещён, набор рассыпан, договор с авторами расторгнут.

Что послужило причиной, чем оказались недовольны «вышестоящие правительственные органы», никто не знает, но, скорее всего, без «сигнала» от «доброжелателей» не обошлось. Однако, как известно, рукописи не горят, а уж тем более сигнальные экземпляры. Один из них сохранился в семье Сергея Ивановича Ожегова и был переиздан в 1993 году усилиями его сына Сергея Сергеевича, со слов которого и известна вся эта печальная история.

***

Немного о самом издании — каждая статья включает в себя слово с ударением, толкование и цитату из пьесы А.Н.Островского, где оно употребляется.

Например, в первом акте комедии «Волки и овцы» есть сцена, в которой беседуют стряпчий Чугунов и Павлин Савельич, дворецкий в доме Мурзавецкой. Начинается она так:

Чугунов (указывая глазами на толпу). Набралось гостей со всех волостей.

Павлин (нюхая табак). Комиссия, сударь.

О какой комиссии говорит Павлин? Давайте сверимся со Словарём и посмотрим, как авторы объясняют вроде бы знакомое, но не совсем понятное нам в этом случае слово:

КОМИССИЯ — 1. Поручение («Бешеные деньги», V, 5; «Доходное место», II, 4). 2.— Фигурально о хлопотах, затруднениях. Набралось гостей со всех волостей.— Комиссия, сударь («Волки и овцы», I, 2).

Получается, что таким образом Павлин Савельич жалуется своему собеседнику, сетует на беспокойство со стороны непрошеных гостей.

Или возьмем первую же сцену из пьесы «Поздняя любовь», в ней Шаблова рассказывает Людмиле о женщине, за которой ухаживает её сын Николай.

Людмила. Молода она?

Шаблова. В поре женщина. То-то и беда. Кабы старуха, так бы деньги платила.

Полюбопытствуем, о какой же поре идет речь? На странице 159 читаем:

ПОРА— возраст. …В поре— в расцвете своих сил. Молода она?— В поре женщина. («Поздняя любовь», I, 1).

А помните, как в III действии комедии «Бедность не порок» Любим Торцов приветствует Африкана Коршунова? Очень затейливо, не правда ли:

Любим Карпыч. Гур, гур, гур... буль, буль, буль!.. С пальцем девять, с огурцом пятнадцать!.. Приятелю! (Протягивает руку Коршунову.) Наше вам-с!.. Тысячу лет со днём не видались! Как поживаете?

Чтобы понять, о чём говорит герой Александра Викторовича Коршунова и к чему тут пальцы и огурцы, давайте обратимся к Словарю. Читаем на странице 144:

ОГУРЕЦ… 2) С пальцем девять, с огурцом пятнадцать! Наше вам-с— шутливое приветствие. Возникло из профессионального языка уличных парикмахеров, приглашавших к себе клиентов выкриком: «Наше вам (почтение) с кисточкой, с пальцем девять, с огурцом пятнадцать», что означало, что бритьё будет производиться с мылом и что при оттягивании щеки пальцем, засунутым в рот клиента, цена бритья 9 грошей, а при употреблении для этой цели огурца— пятнадцать грошей.

Вот так! А вы что подумали?..

Максим Редин

"Малый театр", №11 2018

В минувшем году театралы праздновали 195 лет со дня рождения Александра Николаевича Островского. Малый театр не прошёл мимо этой даты, но отмечал двойной юбилей любимого драматурга: ещё и 165 лет со дня его театрального дебюта. 14 января 1853 года актёры московской императорской сцены впервые представили зрителям комедию «Не в свои сани не садись».

В тот славный январский вечер публика не только смеялась, шумела и аплодировала, но и вздыхала, задумывалась, печалилась и плакала светлыми слезами. Такая зрительская реакция на бесхитростный комедийный сюжет была и неожиданной, и новой. Причина проста: исполнение центральных ролей тремя опорными артистами репертуара. П.М.Садовский сыграл состоятельного купца Русакова, Л.П.Никулина-Косицкая— его милую, ясную дочь Дуню, С.В.Васильев— молодого лавочника Ваню Бородкина, любящего её глубоко и преданно. Они примерили на себя незнакомые роли, и те оказались им впору, точно на них сшиты, специально подогнаны к их дарованиям. Садовский в образе Максима Федотыча явил коренного «русака»— человека с большим сердцем, наделённого и житейской сметкой, и широтой натуры. Он до боли любил дочку, напоминающую ему обликом и душевной складкой покойную жену. Он как-то особенно тепло окликал её по имени, растягивая гласные: «Ду-у-нюшка-а…» Никулина-Косицкая в свой бенефис, вопреки традиции, вышла на сцену без сложной парикмахерской завивки, пышного театрального наряда и бриллиантовых украшений. Ничего этого не требовалось для роли Дуни. Нужна была гладкая, расчёсанная на прямой пробор головка, простое ситцевое платье, точность бытового рисунка и... русская душа самой актрисы, совпадающая в своих основных движениях с душевным строем героини. Сергей Васильев с такой сердечной простотой играл влюблённого в неё Ваню, что наполнял прозу жизни своего героя высокой поэзией. Публика радостно повторяла его волнующие прощальные слова: «Помни, Дуня, как любил тебя Ваня Бородкин».

Островский создал для актёров Малого такую театральную реальность, в которой они могли органично существовать, мыслить, чувствовать, вступать в диалоги, гневаться, мечтать, петь, плакать и смеяться. С ними на русскую сцену вышла правда русской жизни и заговорила языком Островского. И так красочно, метко, умно продолжала на нём разговаривать долгие годы, что Малый театр заслужил репутацию «Дома Островского». При жизни драматурга ни одна его новая пьеса не оставалась без внимания труппы. Премьеры игрались исправно— по одной, а то и по две новинки в сезон. Но Александринский театр отличался тем же постоянством, а по количеству даваемых представлений порой опережал Малый, однако на этом основании никому в голову не приходило говорить о нём как о «Доме Островского». В чём же тут дело?

Очевидно, в глубинном внутреннем родстве театра и его автора. Великий драматург был повенчан с русской жизнью. Он знал её малейшие оттенки, до донышка понимал её глубины, и в своих пьесах создал целый мир национального бытия и сознания: «Глядя в зерно русской психологии, Островский даёт ей обобщённое выявление— Россия в её взлётах и падениях, в её горестях и радостях была основной темой его творчества» (Марков П.А. В Художественном театре. М., 1976. С. 362.). Как и Островский, актёры Малого обладали глубоким чувством и знанием России. Им не надо было специально изучать национальный быт и обычай. Ведомые творческой интуицией, они искали и находили верный тон исполнения: «Их игра всегда была не о внешней действительности русской жизни, но вся о духовной сущности национальной души. В поступи их сценической речи, в мелодии движений быт никогда не звучал только бытом, но всегда бытием» (Степун Ф.А. Основные типы актёрского творчества // Из истории советской науки о театре. 20-е годы. Сб. науч. тр. М., 1988. С. 77. ) . Актёры разгадали тайну сценического воплощения образов Островского: «Они не только наполняли богатством душевного содержания каждый мотив поступков и иных душевных движений, но как-то необъяснимо прикреплялись к стержню народного мировоззрения...» (Сахновский В. Г. Влияние театра Островского на русское сценическое искусство // Творчество А.Н.Островского. Юбилейный сб. М.; Пг., 1923. С. 222).

Островский— классик не читаемый и почитаемый, а живо и заинтересованно воспринимаемый из зрительного зала. Его блистательные драматические создания адресованы не столько человеку-читателю, сколько человеку-зрителю. Они сотворены для того, чтобы быть представленными с подмостков. В них всё словно приготовлено для сцены: личность персонажа, его пластика и облик, музыкальный ряд, паузы, театральность костюмировки, звуковая партитура, игра света... Персонажи Островского, разговаривающие на страницах его пьес, художественно нацелены на то, чтобы ожить среди кулис и стать вполне реальными, действительными для зрителя. Замкнутые в пространстве литературного текста, они стремятся к тому, чтобы зажить полной жизнью в пространстве театра.

В те стародавние времена актёры Малого театра стали полномочными представителями великого драматурга на сцене. Исполняя написанные для них роли, знаменитые герои-любовники, умные резонёры, сердечные рубашечные герои, сильные драматические героини и милые простушки, лирические инженю и величественные гран-дамы, характерные старики и старухи, уморительные комики и темпераментные трагики прославленной труппы обогатили русское актёрское искусство новым амплуа— «амплуа человека».

Если художественной опорой драматурга на сцене являлись актёры, то его надёжной социальной опорой в зале были рядовые посетители представлений. Благодаря появлению в репертуаре постановок Островского, у Малого театра возник свой круг зрителей— образованной или тянущейся к образованию публики. Московское студенчество, разночинская интеллигенция, служилое дворянство, городское чиновничество, купечество и мещанство с нескрываемым любопытством, свежо и остро воспринимало жизненные перипетии его комедий и драм, сцен и картин, драматических хроник и мелодрам.

Однако вхождение «пьес жизни» в репертуар Малого театра не назвать безоблачным. За кулисами развернулась полемика между «западниками» (среди них был М.С.Щепкин со своими учениками— И.С.Самариным и С.В.Шумским) и «славянофилами» (здесь лидировал П.М.Садовский).

У Садовского первые комедии Островского вызвали энтузиастический восторг, но они же привели в недоумение Щепкина. После шумного успеха пьесы «Бедность не порок» артист упорно твердил: «Конечно, бедность не порок, но и пьянство нельзя считать добродетелью». Драму «Гроза» он тоже не принял, посчитав её оправданием супружеской неверности, напрасным вторжением «грязной действительности» на образцовую сцену.

Со временем горячка споров поутихла, и Щепкин призадумался. Его волновала тайна новой художественной правды. Он рискнул сначала сыграть бедняка Любима Торцова, а потом и богатейшего купца Большова (когда цензура всё-таки допустила к представлению «Банкрота», хотя и принудила театр изменить финал комедии). В роли Торцова артисту недоставало характерных примет промотавшегося «метеора», в роли Большова— купеческого «турнюра». Но в первом случае он с большой психологической точностью оправдывал желание душевного покоя и домашнего тепла, а во втором— покаянный переход от неосмысленного самодурства к мысли об Иверской иконы Богоматери.

Ученики Щепкина, в свою очередь, осваивали новую технику игры. Самарин мастерски исполнял роли праздных бар— Телятева («Бешеные деньги»), Милонова («Лес»), Лавра Мироновича («Последняя жертва»). Он в совершенстве передавал черты милой старческой болтливости, благодушия, весёлости. Резонёрство, отличавшее его актёрскую манеру, было отнюдь не сухим, но добросердечным и задушевным. Шумский отличался в разнохарактерных ролях. В Жадове («Доходное место») публика более всего восхищалась отказом артиста от привычной театрализации «передового» героя, в Оброшенове («Шутники»)— впечатляющим драматизмом исполнения, в Крутицком («На всякого мудреца довольно простоты»)— энергией старческих стремлений и полным умственным бессилием. Роль Аркашки Счастливцева («Лес») поражала разнообразием эмоциональных красок— юмором, бравадой, весёлой плутоватостью, смешанными со скрытой горечью и внутренней усталостью от бродячего житья-бытья.

Г.Н.Федотова— любимая ученица Щепкина— полюбилась и драматургу, написавшему для неё множество ролей. И в каждую из них актриса вносила искренность, теплоту, сердечность живого чувства. Это был её личный актёрский код, личная мета, накладываемая на роль. Так она играла Марию Андреевну («Бедная невеста») и Катерину («Гроза»), Василису («Василиса Мелентьева») и Веру Филипповну («Сердце не камень»). Заразительный темперамент, страстная декламация, театральная выразительность в сочетании с тонким пониманием женской природы и особым актёрским умом сделали её классической представительницей школы Островского в русском театре.

Репертуарную линию «пьес жизни» центровала знаменитая династия Садовских— великий Пров Михайлович, его сын Михаил, сноха Ольга, внук Пров. П.М.Садовский умел схватывать в образе и сочетать в исполнении социально-типический характер с индивидуально-неповторимой жизнью души. В роли Тита Титыча Брускова («В чужом пиру похмелье») артист делал кульминацией пробуждение лучшего начала в человеке. По уходе учителя его герой растерянно вертел в руках разорванную расписку, внимательно разглядывал её и ещё раз задумчиво надрывал. «На лице его видно, что он поражён нравственною силой, существования которой и не подозревал» (См: Филиппов В.А. Школа Садовского // Семья Садовских. Сб. ст. М.; Л., 1939. С. 25).

М.П.Садовский едва ли не в каждой роли находил драгоценное зерно человечности. Аполлона Мурзавецкого («Волки и овцы») он играл бравурно до самого финала. Но в последней сцене его герой сообщал о гибели любимого пёсика с настоящей болью: «Собака— друг единственный... Лучшего друга моего... Я не переживу...»,— горько рыдал безутешный Аполлон. «Безысходная драма одиночества прорывалась сквозь эти вопли, и гибель Тамерлана показала глубоко страдающего человека в жалком фанфароне» (Варнеке Б.В. Михаил Провыч Садовский // Семья Садовских. Сб. ст. М.; Л., 1939. С. 112). Неосознанная, хмельная, но подлинная тоска слышалась в жалобе Хлынова («Горячее сердце») после отъезда гостей: «Ну, вот что я теперь, братец ты мой, остался? С тоски помирать мне надобно из-за своего-то капиталу...» Чувствовалась в образе громадная внутренняя сила, отпущенная на волю вольную и пропадающая зазря.

О.О.Садовская в роли Барабошевой («Правда— хорошо, а счастье лучше») ключевой сценой сделала встречу с давним возлюбленным Силой Ерофеичем Грозновым. Куда-то отступала нажитая с годами чёрствость. Взгляд, обращённый в прошлое, светлел и теплел. Интонации трогательно смягчались. Артистка решительно пресекла однажды попытку партнёра вложить в эту сцену игривый, нецеломудренный подтекст: «Нет, вы мне так не говорите. Вы должны сказать это так, чтобы видно было, что он вспомнил о самом дорогом, сердечном. У них, кроме хорошего, там ничего не было» (Цит по: Дурылин С.Н. Ольга Осиповна Садовская // Семья Садовских. Сб. ст. М.; Л., 1939. С. 197). У Домны Пантелевны («Таланты и поклонники») таким моментом стала сцена проводов Сашеньки Негиной в сад, на ночное свидание с Петей Мелузовым: «У Садовской здесь просвечивала некая одарённость личности, то затаённо-прекрасное в душе и сердце, что у дочери выразилось в её таланте и любви к сцене» (Дурылин С.Н. Пров Михайлович Садовский: Жизнь и творчество. 1874–1947. М., 1950. С. 84). Когда зрители за мещанской коростой Домны Пантелевны— Садовской обнаруживали её нерастраченную душевную красоту, они понимали, в к о г о уродилась одухотворённая и талантливая Негина— М.Н.Ермолова.

Для Ермоловой было этически неприемлемо лгать на сцене, и это роднило её с прямыми и честными героинями Островского. Естественное достоинство личности позволяло ей выявлять идеальное начало образов Тугиной («Последняя жертва»), Кручининой («Без вины виноватые»), Ксении («Не от мира сего»), Катерины («Гроза»). «И техника Ермоловой потому так благородна и безупречно чиста, что всегда благородны, чисты и святы были её сценические порывы и чувства» (Кугель А.Р. Театральные портреты. Л., 1967. С. 127). В искусстве Марии Николаевны актёрская традиция Малого театра достигла высокой простоты содержания и благородства формы.

Даже не вполне «положительные» персонажи Островского в исполнении актёров Малого обладали загадочной театральной притягательностью. С каким артистизмом они играли: А.И.Южин— своего Телятева («Бешеные деньги») или Мулина («Невольницы»), Е.К.Лешковская— свою Глафиру («Волки и овцы») или Гурмыжскую («Лес»), А.П.Ленский— своего Дульчина («Последняя жертва») или Паратова («Бесприданница»). Зрителя волновало, интриговало и восхищало парадоксальное единство «правды образа» (часто отрицательного) и «правды актёра» (всегда обаятельного).

Темпераментная, ясная, простая и неизменно свежая игра— органическое свойство актёров Малого, которое делало их образы театрально неотразимыми. Зрители отзывались на неё благодарно и восторженно: «Нигде, как в Малом театре, мы с такой силой не чувствовали радости актёрской игры, хотя бы игралась и трагедия. Мы чувствовали, как актёры Малого театра испытывают наслаждение от своего артистического пребывания на сцене, и заражались их самочувствием. Эта приподнятость, благородное чувство игры не покидало лучших актёров Малого театра» (Марков П.А. Книга воспоминаний. М., 1983. С. 47) .

С началом нового века общая театральная ситуация изменилась. Поменялось и отношение к великому драматургу. Интеллигентское сознание отторгало народные основы его творчества как нечто чужое и чуждое. Проницательный критик писал по этому поводу: «Мир Островского— не наш мир, и до известной степени мы, люди другой культуры, посещаем его как чужестранцы» (Айхенвальд Ю.И. Силуэты русских писателей. М., 1908. Вып. 2. С. 148). Режиссёры модернистской ориентации «стилизовали», авангардисты решительно «переформатировали», а соцреалисты «социологизировали» его создания. Но Малый театр будто не замечал этих опытов. Он обходился без сенсаций, спокойно признавал собственную эстетическую «отсталость» от новейших театральных веяний и не суетился по поводу недостаточного внимания критики. Он продолжал играть любимого драматурга в том же жанровом ключе, что и прежде: находил «человеческое в человеке» и предъявлял его со сцены в той игровой манере, которая не обветшала со временем. Из сезона в сезон артисты академической сцены не переставали заново открывать силу и красоту образов Островского— себе на радость и зрителям в удовольствие. Весь XX век артисты Малого учились работать с режиссурой, а режиссура искала ходы и подходы к академикам сценического искусства. В этом состояла интрига столетия. Ни в одном другом театре не процветала с такой пышностью актёрская режиссура, истолковывающая автора, педагогическая по отношению к артисту.

Память театралов хранит светлые впечатления от многих подобных работ. В «Бесприданнице» К.А.Зубова состоялся актёрский взлёт Констанции Роек (Лариса), в «Волках и овцах» Л.А.Волкова— Дарьи Зеркаловой (Глафира). «Гроза» Б.А.Бабочкина покоряла той несколько суховатой точностью, с какой мэтр исполнил роль Кулигина. «Лес» И.В.Ильинского запомнился содержательной точностью исполнения ролей Несчастливцева (Роман Филиппов) и Счастливцева (Игорь Ильинский). Среди абсолютных актёрских шедевров: В.Н.Пашенная— Кабаниха («Гроза»), В.О.Массалитинова— Манефа («На всякого мудреца довольно простоты»), Е.Д.Турчанинова— Чебоксарова («Бешеные деньги»), В.Н.Рыжова— Улита («Лес»).

Эстафету великих «старух» во второй половине столетия подхватили Т.П.Панкова (неподражаемая Анфуса в «Волках и овцах») и Г.Я.Дёмина (чудесная Бальзаминова в «Женитьбе Бальзаминова»). Гвардию могучих «стариков» пополнили М.М.Климов— великолепный Лыняев и К.А.Зубов— несравненный Беркутов («Волки и овцы»), а следом проявили свой дар В.И.Хохряков (Каркунов в «Сердце не камень») и Б.А.Бабочкин (Грознов в комедии «Правда— хорошо, а счастье лучше»). Из актёров на роли молодых героев можно вспомнить А.А.Остужева— Незнамова («Без вины виноватые»), Н.А.Анненкова— Жадова («Доходное место»), М.И.Царёва— Глумова («На всякого мудреца довольно простоты»).

Новый лирико-поэтический разворот театральной темы предложил Ю.М.Соломин в своей постановке «Леса». Симпатичные страницы в истории Малого заняли спектакли А.В.Коршунова. В «Трудовом хлебе» были блестяще сделанные работы В.А.Баринова (Корпелов), Г.Я.Дёминой (Маланья), В.А.Борцова (Потрохов). В «Пучине» отлично играли сам Коршунов (Кисельников), О.А.Чуваева (Кисельникова), В.А.Баринов (Боровцов), В.И.Бочкарёв (Неизвестный).

Режиссура, приглашаемая на постановки, всегда учитывала (не могла не учитывать!) мощную корневую систему актёрства Малого. Бывало так, что она только обслуживала артистические притязания, но чаще умно вписывала творческие индивидуальности мастеров в общее постановочное решение. Среди серьёзных режиссёрских удач можно выделить «Бешеные деньги» Л.В.Варпаховского с блистательным актёрским дуэтом Элины Быстрицкой (Лидия) и Юрия Каюрова (Васильков).

Можно вспомнить «Женитьбу Бальзаминова» Б.А.Львова-Анохина и В.К.Седова с Василием Бочкарёвым в заглавной роли, «Горячее сердце» Б.А.Морозова с отличными работами Вячеслава Езепова (Курослепов) и Евгении Глушенко (Матрёна). В недавних премьерах— «Сердце не камень» В.Н.Драгунова и «Не всё коту масленица» В.Н.Иванова— полно классно исполненных ролей. В первой из комедий увлекательно играют Василий Бочкарёв (Каркунов) и Владимир Дубровский (Халымов), во второй— Глеб Подгородинский (Ипполит), Виктор Низовой (Ахов), Ирина Жерякова (Дарья Федосеевна Круглова).

В центре зрительского внимания остаются спектакли-долгожители. В «Волках и овцах» многие исполнители сменились, но по-прежнему блистательна в роли Мурзавецкой Людмила Полякова. В «Последней жертве» В.Н.Драгунова— целая россыпь замечательно сыгранных ролей: Василий Бочкарёв (Прибытков), Людмила Полякова (Глафира Фирсовна), Людмила Титова (Тугина), Борис Клюев (Лавр Миронович). В «Бедности не порок» А.В.Коршунова всё сошлось на редкость гармонично: атмосфера русских святок, народные напевы, живописная сценическая среда, задушевно сыгранные роли. Невозможно определить, кто кого «переигрывает» в обаятельном спектакле С.В.Женовача «Правда— хорошо, а счастье лучше». Одна роль лучше другой. Благодаря отличной режиссуре, выигрывают все— и постановщик, и актёры, и зрители.

Артисты Дома Островского берегут аутентичный формат воплощения его пьес и чаще, чем где бы то ни было, предъявляют драматургический подлинник в «живом виде». Следуя академическому канону, постановщики разрабатывают такую среду обитания для персонажей Островского, которая была бы с ними в родстве, соседстве и свойстве. А как в неё войти, расположиться и распорядиться деталями обстановки, артистов-академиков учить не надо, сами кого хочешь научат, потому что за ними— богатая история, высокая культура и мощная реалистическая традиция исполнения пьес любимого драматурга. «Низвергнуть» её художественную правду и правоту невозможно, пока живо искусство актёров Малого театра.

Нина Шалимова
«Малый театр», №11, 2018

Дорогие друзья!
Предлагаем вашему вниманию запись передачи на радио "Эхо Москвы" с участием артистов Малого театра Натальи Калининой и Станислава Сошникова, посвященной премьере спектакля "Сказка о царе Салтане". Ведущий - Лев Гулько.

Дорогие друзья!

Предлагаем вам видеозапись вечера, который состоялся в Малом театре 18 декабря минувшего года и был посвящен народному артисту СССР Евгению Валерьяновичу Самойлову.