Новости

«Не клевещи, матушка, на женщин! Всякие бывают; есть и такие, что не только своим хозяйством, а хоть губернией править сумеют, хоть в Хиву воевать посылай».

Народную артистку России, лауреата Государственной премии России Людмилу Полякову называют «дважды Мурзавецкая Советского Союза», что вполне справедливо. Первый раз она вышла на сцену Московского драматического театра имени К.С. Станиславского в роли героини Островского в спектакле «Волки и овцы» в 1975 году. Было ей на тот момент тридцать пять лет. Эта постановка Леонида Варпаховского оказалась последней в его жизни. Режиссера не станет в феврале 1976 года. По признанию актрисы, «тогда, к сожалению, не получилось глубоко в себя впустить этот спектакль почти сразу умер Леонид Викторович». 25 июня 1994 года она вновь сыграет Мурзавецкую. На сей раз в Малом театре. Будет ей пятьдесят пять лет. В пьесе Островского, как известно, Меропии Давыдовне лет шестьдесят пять. Так что на момент премьер актриса была и самой молодой исполнительницей Мурзавецкой, пожалуй, впервые в истории не только советского, но и всего русского театра. Постановка Виталия Иванова с Людмилой Поляковой в главной роли в репертуаре Малого театра уже двадцать два года!

Ее органика завораживает, непосредственность восхищает. А мимика и жесты говорят порой красноречивее многих слов. Выходит ли она на сцену («Лети Ванюшина» С.А. Найденова, «Свои люди сочтемся!» А.Н. Островского), находится ли на ней («Волки и овцы», «Правда хорошо, а счастье лучше» А.Н. Островского), «ввинчивается» («Последняя жертва» А.Н. Островского), «вылетает» («Горе от ума» А.С. Грибоедова) или «выплывает» («Бешеные деньги» А.Н. Островского) в образе своих героинь, с первой же реплики Полякова моментально закручивает всех в водоворот событий, накрывая с головой своей актерской мощью и темпераментом. И сама получает удовольствие от того, что происходит, и «заражает» этим партнеров. «Мила! На меня словно девятый вал обрушился!» после одного из спектаклей скажет ей Эдуард Марцевич. «С Людмилой Петровной очень легко играть», можно услышать в ее адрес от коллег. Что уж говорить о зрителях, которые давным-давно перефразировали классика: «Откупори шампанского бутылку иль Полякову в Малом посмотри!»

«Бес попутал, - шутит сегодня Людмила Петровна, - пошла на актерский вместо иняза».
Ее первыми подмостками была простая табуретка в госпитале под Муромом, куда во время войны эвакуировалась семья. Первыми зрителями выздоравливающие солдаты госпиталя, в котором работала мама. «А где наша маленькая артистка?» постоянно слышалось из какой-нибудь палаты. И трехлетняя кроха с карими глазами-бусинками, в сшитом бабушкой пальто с огромными карманами, залезала, частенько не без помощи взрослых, на «сцену» и с выражением читала: «Был у майора Деева товарищ майор Петров...» После выступления карманы пальто наполнялись печеньем, сахаром, кусочками шоколада.
Там же, в Дмитриевской Слободе, были и ее первые «гастроли». Девочка обладала феноменальной памятью и моментально запоминала все, что услышит. И щедро делилась этим не только с солдатами, но и с деревенскими жителями. Порой, устав от выступления, так и засыпала в чьей-нибудь избе. «Милку-артистку свою ищете?» спрашивали соседи пришедших с работы маму и бабушку. И подсказывали, где найти.

«Милкой я стала с легкой руки бабушки. Меня иначе и не называли. Лома, во дворе, в школе. Спустя годы до смешного доходило. В совершенно неожиданных местах могла услышать: «Милка-а-а! Ух ты, какая стала!» И поначалу не сразу понимала, что это обращаются ко мне. Ведь я уже давным-давно Людмила Петровна».

В 1946 году вернулись из эвакуации в Москву, в две небольшие комнаты в доме по 3-му Лаврскому переулку: в одной жили бабушка и тетя со своими детьми, в другой шестиметровой, где с трудом помещались две кровати, небольшой стол и этажерка Мила с мамой. Здесь будущая народная артистка России проживет до второго курса института. «Я запрещаю себе возвращаться в раннее детство и юность», скажет актриса в одном из интервью. Слишком рано ей пришлось столкнуться с проблемами, которые не по силам ребенку. От окружающей действительности спасала большая черная тарелка старенького репродуктора. Она знала наизусть все оперные партии, как женские, так и мужские. Пыталась исполнить их маме или бабушке. «Ой, Милка, замолчи!» слышала в ответ. Взрослым было не до ее выступлений. Им бы накормить ребенка да во что-нибудь одеть и обуть... Тяжелое было время, когда не жили, а выживали. Девочка придумала свой мир с принцами и королями, замками и дворцами, куда посторонним вход был строго воспрещен. В ее личное пространство органично вписывалась Мария Ивановна Бабанова Маленький принц и Роза, Оле-Лукойе. И, конечно же, Хозяйка Медной горы.

«Чудится, не чудится,

Не бойся ничуть.

Сбудется, не сбудется,

Меня не забудь.

Не забудь, не забудь.

Меня не забудь», -
в который раз слушая радиопостановку, пела она вместе с актрисой.

А в десять лет сыграла Кукушкину в комедии Александра Николаевича Островского «Доходное место». И не в своих фантазиях, а на сцене. В конце 1940-х в Уголке Дурова, что находился напротив ее дома, были различные кружки Дома пионеров, в их числе и театральный. Педагогам бы обратить внимание на ее голос низкий альт с выраженным грудным регистром, который через несколько лет превратится в глубокое контральто, но до того ли им было. Ходят дети в кружок и хорошо, главное, что не болтаются по улице.
«Ба, может, мне стать артисткой?» закинула она «пробный шар» бабушке.
«Да ты в зеркало-то на себя посмотри! Бабушка хотела уберечь любимую внучку от разочарований. Девчонки все маленькие, а ее Милка вымахала будь здоров какой высокой. С кем играть-то будешь? Где ж тебе мужика-то на сцене найдут? »
«Я когда-нибудь попытаюсь поступить в театральное», напишет она в дневнике, который начала вести в двенадцать лет.
В силу сложившихся обстоятельств ей придется заканчивать учебу в школе рабочей молодежи и работать почтальоном. Первую же зарплату она потратит в книжном магазине на Кузнецком Мосту в отделе «Подписные издания». И пустая этажерка в крохотной комнатушке будет постепенно заполняться книгами: Генрих Манн, Анатоль Франс, Константин Паустовский, Рэй Брэдбери, Эрих Мария Ремарк.
«Я не способен ходить по радуге, Изабелла, говорю я. Но очень хотел бы научиться. А кто способен?
Она шепчет мне на ухо:
- Никто.
- Никто? И ты тоже нет?
Изабелла качает головой.
- Никто, повторяет она. Но достаточно, если человек об этом тоскует», прочтет Полякова в «Черном обелиске»,
и в ее дневнике появится запись: «Никто не способен ходить по радуге, но достаточно, если человек об этом тоскует».

После окончания школы начались поиски себя. Думала поступать в иняз, но отправилась работать педагогом-воспитателем в Павловский Посад. Детишки ходили за ней табунами: «Людмила Петровна, Людмила Петровна!..» И Людмила Петровна, которой на тот момент было всего лишь восемнадцать лет,
с удовольствием увлекала малышню в волшебный мир Паустовского, Брэдбери, пересказывая им то, что читала сама. И порой ловила себя на мысли: действительно ли она это прочитала или, может, придумала? Восхищение новым педагогом не понравилось директору школы.
Через какое-то время пришлось вернуться в Москву. Потом была Одесса и попытка поступить на океанографический факультет. По признанию актрисы, ее, коренную москвичку, все время тянуло куда-нибудь уехать.
Из Одессы вернулась ни с чем — экзамены в институт закончились, жить было негде, работать с московской пропиской не брали.
Однажды, гуляя по Москве (а она любила бродить по центральным улочкам и переулкам в сумерках, читая про себя стихи любимых поэтов), Мила Полякова остановится перед главным входом филиала Большого театра. В тот вечер давали «Демона». Билеты остались только на третий ярус. После спектакля, проходя по коридору, она совершенно случайно бросила взгляд на огромное зеркало. Оттуда на нее глянула стройная высокая девушка с темно-русыми волосами, собранными в хвост, огромными карими глазами и улыбкой на губах. Что-то загадочное было в этой незнакомке. «Боже мой! Какое интересное лицо...» пожалуй, впервые увидела себя со стороны будущая актриса. А ведь ей говорили, что она некрасивая.

«Думаю о том, что когда-нибудь выйду на сцену!» напишет Мила в дневнике... и пойдет работать на авиазавод. Потом освоит стенографию, машинопись и решит в совершенстве выучить французский язык и все-таки поступить в иняз. Аля начала запишется на вечерние курсы при институте и устроится на работу секретарем-машинисткой в Главгаз СССР на Неглинной. И каждый день в обеденный перерыв будет ходить в небольшое кафе в то время единственное в Москве, где подавали настоящий эспрессо. Белый воротничок на блузке и чашка ароматного напитка были из другой жизни, отличной от той, которой по-прежнему жили все обитатели дома в 3-м Лаврском переулке. Ведь «никто не способен ходить по радуге, но достаточно, если человек об этом тоскует». Не исключено, что Людмила Петровна стала бы переводчицей, если бы однажды на дверях соседнего с кафе двухэтажного здания она не увидела объявление о наборе абитуриентов на вечернее отделение. В тот год первый и единственный раз в Щепкинском училище (а в здании располагалось именно оно) был подобный набор. «Судьба!» словно шепнул ей кто-то свыше. «А что я теряю?» подумала про себя. И прочитала Дмитрия Кедрина. Почему именно его, Людмила Петровна не могла объяснить ни тогда, ни сегодня, но поэма полузабытого поэта 1930-х годов произвела впечатление на приемную комиссию. И ее приняли. Но не на вечернее, а на... дневное отделение.

«На моем прослушивании каким-то образом оказался Юрий Соломин. Ему было тогда двадцать шесть лет. Виктор Иванович Коршунов набирал свой первый курс и пригласил педагогом Юрия Мефодьевича. Как мне потом рассказали, увидев меня, Соломин побежал куда-то наверх: «Там такая девка на вечернее поступает! Ее срочно надо к нам забрать!» И меня «забрали». Для начала я «побрыкалась»: мол, это все здорово, но на дневном не могу учиться, мне себя кормить надо. Первый год давали подработать. Я уединялась в какой-нибудь комнатенке и на машинке перепечатывала бумаги. А со второго курса получала повышенную стипендию имени Хмелева. Через два месяца учебы поняла, что больше никуда не хочу, это мое место. Ведь на сцене могу быть кем угодно: царицей, служанкой, красавицей, дурнушкой. Метания закончились».
Во время учебы Полякова играла Анисью в отрывке из романа Мамина-Сибиряка «На золотом дне», репетировала Жанну д'Арк в «Жаворонке» Жана Ануя. Однажды получила совершенно неожиданное предложение от Николая Александровича Анненкова сыграть одну из женских ролей в дипломном спектакле его курса «Макар Дубрава» по одноименной пьесе Александра Корнейчука.

«Ему такая деваха была нужна, которой среди его студенток не оказалось. Позвал меня. Репетируя у Анненкова, на своих сокурсников посматривала свысока: мол, вы тут дети еще, а тому меня искусство! С Николаем Александровичем у меня будут еще истории. Какое-то время мы жили с ним не только в одном доме на улице Немировича-Данченко (теперь Глинищевский переулок), но и в одном подъезде, только на разных этажах. Иду иногда после репетиции, тяжеленные сумки с продуктами, оттягивают руки, дома у меня больная мама и маленький ребенок, мне бы до вечернего спектакля успеть обед сварить и накормить их. А на улице гуляет Николай Александрович. Здороваемся. И он начинает мне читать Державина! Анненков меня называл деточкой и почему-то Леночкой, хотя я ему говорила, что я Милочка. Когда пришла в Малый театр, мы с ним играли в постановке «Царь Борис». Он Луп-Клешнина, я Марию Нагую. Перед своим выходом Николай Александрович сидел в Ермоловском фойе и слушал по трансляции мою сцену. И как только я выходила, он вставал навстречу и говорил: «Деточка! Вы - мой камертон! Теперь я знаю, как мне (!) играть сцену».

В театральном мире есть свои приметы. Верить в них или нет это личное дело каждого, но... Одной из дипломных работ студентки Поляковой была Донья Лаура в спектакле, поставленном по пьесе Самуила Алешина «Тогда в Севилье (Дон Жуан)». Для педагогов старейшей школы Малого театра это было довольно-таки смелое решение: легенда о великом обольстителе в интерпретации Алешина долгое время находилась под запретом цензуры еще бы, ведь советский драматург утверждал, что Дон Жуан был... женщиной!
По задумке режиссера спектакля Донья Лаура Поляковой должна была стремительно выбегать на сцену И на самом первом показе она вдруг понимает, что не то что выбежать, даже выйти не сможет ее держит длинный шлейф. Разбираться, что случилось, времени не было спектакль уже идет. Рванула изо всех сил... и упала прямо на сцене. «Это конец!» промелькнуло в голове. «Мила, тебя ждет большое будущее! услышала после показа. Упасть на сцене хорошая примета». Будущее очень скоро дало о себе знать.
«Судьба, ма тант, судьба; а судьба индейка», произносил от лица Аполлона Мурзавецкого Георгий Бурков.
«Только?» — вопрошала она Мурзавецкая.
«Судьба индейка, я вам говорю, вот и все».
И как тут было не рассмеяться? Ведь ее саму в Московский драматический театр имени К.С. Станиславского привела именно «Судьба-индейка».
После окончания училища Людмилу Петровну пригласили в Малый. Более того, чуть ли не со второго курса Полякову иначе как «вторая Пашенная» И не называли.
«Сравнение с Верой Николаевной, конечно же, льстило. Будучи первокурсницей, я участвовала в спектакле «Остров Афродиты», хотя студентов занимали в массовках, как правило, со второго курса. Главную роль Ламбрини Кирьякули играла Вера Николаевна Пашенная, я была одной из плакальщиц. Так вот, когда она выходила на сцену, меня словно электрическим разрядом ударяло. Пашенная еще ничего не говорила, просто шла из глубины сцены и теребила край плаща, а у меня уже мурашки бежали по телу. Я физически ощущала, как на меня надвигается что-то невероятно мощное! Это был шок! Так что сравнение льстило. Но второй Пашенной я быть не хотела. В молодости мне казалось, что знаю все, что будет, со мной в Малом.

В те времена молодые актеры порой годами ждали главные роли, выходили на сцену в небольших эпизодиках. А мне хотелось играть все и сразу. Мудрый Виктор Иванович Коршунов однажды сказал: «Постарайся сохранить в себе все, потому что по-настоящему играть ты начнешь после пятидесяти». И ведь прав оказался, прав. Но кто в двадцать пять лет думает о том, что будет в пятьдесят?!»

Жажда работы отправила выпускницу на показы в московские театры. И ее везде брали. Пока она размышляла над тем, с кем из режиссеров связать свою творческую судьбу, в училище пришел Андрей Гончаров, возглавлявший в то время Театр на Малой Бронной (единственный, куда она еще не дошла с показом). И увидел Полякову в дипломном спектакле «Варвары», где она играла Надежду Монахову.
В отличие от странной, манкой белокурой красавицы Татьяны Дорониной, блиставшей в этой роли на сцене БЛТ, Монахова Поляковой была, скорее, языческой богиней, словно вылепленной скульптором, с чуть суровым лицом и абсолютно детской наивной улыбкой, застывшей на губах. Ее красота манила не меньше доронинской, взгляд завораживал, виолончельный голос (вот оно ее глубокое контральто), полный нежности и любви, в какие-то моменты набирал мощь и взмывал куда-то ввысь. «Настоящая любовь ничего не жалеет, ничего не боится...»

«Приглашая в театр, Андрей Александрович обещал главную роль в знаменитой американской пьесе «Луна для пасынков судьбы», а в итоге в первый сезон я сыграла лишь в спектакле «Судьба-индейка» по пьесе Анатолия Софронова. Только потом оценила юмор моей жизни: пригласил на «Луну для пасынков судьбы», а дал « Судьбу-индейку».
В Московский драматический театр имени К.С. Станиславского Полякова пришла в 1965 году. Борис Львов-Анохин предложил ей ввестись на роль Марты Кушаковой в спектакль «Энциклопедисты» вместо Дзидры Ритенбергс, которая в то время ждала ребенка. Второй работой стала Александра в постановке «Серафим, или Три главы из жизни Крамольникова».
«Борис Александрович занимал меня в комедиях, а я рвалась страсти какие-нибудь поиграть. Но он не пускал и лишь хохотал в ответ на мои мольбы. Я же, в те времена высокая, худая, романтическая девушка, мыслила себя кем угодно, только не комедийной артисткой!»
В 1968 году режиссера из театра «ушли». На его место пришел другой, потом еще один... И так продолжалось на протяжении всех восемнадцати лет, что там проработала актриса: каждые три года менялся главреж или директор, а иногда оба сразу. А это значит, появлялись новые правила и концепция театра, иное видение репертуара. Порой она не выдерживала и писала заявление об уходе, объясняя свой поступок тем, что не хочет «пересиживать» очередного главного режиссера. Но потом остывала и вновь включалась в работу. Сыграла у Екатерины Еланской Розу в «Маленьком принце» и Маленького Джона в музыкальном спектакле «Робин Гуд».
Ее жизнь круто изменилась, когда в 1972 году в театр пришел Леонид Варпаховский и принес пьесу американского драматурга Ричарда Нэша «Продавец дождя». Он стал первым режиссером, доверившим актрисе драматическую роль.

«Леонид Викторович, был очень верным человеком. Я называла. его последним джентльменом театра. Когда он ставил «Маскарад» в Малом, мы, студенты, должны были, играть в массовке гостей на балу. Естественно, специально для нас костюмы не шили подбирали из того,
что есть. Для меня подходящего платья не нашли, в спектакль я не. попала и очень переживала по этому поводу. Уж как об этом узнал Леонид Викторович, мне неведомо, но он подошел и сказал.: «Милочка, не расстраивайтесь! Мы с вами обязательно в этой жизни встретимся». И первое, что он сделал, придя к нам в театр, попросил привести артистку Полякову. Дирекция даже не восприняла это всерьез: «Да перестаньте. Вон у нас и Веселовская, и Менглет...» Но Леонид Викторович был непреклонен - единственную в пьесе женскую роль будет играть Полякова.
В этом спектакле все сошлось: и мои внешние данные, и мечты о прекрасной жизни, и неверие в себя все пришлось к месту, мы с моей героиней Лиззи просто совпали. Перед премьерой он отвел меня в сторонку и вкрадчиво сказал: «Милочка, а ведь утром вы проснетесь знаменитой. Все будут говорить: «А вы видели Полякову в «Продавце дождя»?» Все так и случилось. Спектакль и правда имел большой успех.
В пьесе есть такая сцена, (я наконец-то дорвалась до трагических моментов!): девушка, некрасивая и никому не нужная, приезжает из города, где ей должны были сосватать жениха. А над ней посмеялись! И, вернувшись домой, она начинает об этом рассказывать. Леонид Викторович предложил мне сесть в кресло-качалку и, монотонно раскачиваясь взад-вперед, без лишних эмоций поведать обо всем, что произошло. «Так не бывает! воскликнула я. Вы только представьте себе, как ее там оскорбили! И монотонно поведать?!» Стала размахивать руками, семимильными шагами ходить по сцене. Варпаховский терпеливо ждал. Наконец, утомившись, сама села в эту качалку. «Так вы, говорю, хотите, чтобы я просто раскачивалась?» и вдруг поняла, что именно так и надо! Когда у человека болит душа, он не будет кричать.
Но самое удивительное случилось еще позже: через год он задумал ставить «Волки и овцы» и предложил мне высокой и тощей играть дородную барыню Мурзавецкую, которая держала в кулаке весь уезд. Теперь уже я недоумевала, почему его выбор пал именно на Полякову. Он аргументировал это так: «Молочка, в «Продавце дождя» вы были белым лебедем Одеттой, а здесь будете черным Одиллией». Мы выпустили спектакль, но играла я в нем недолго. И только спустя много лет после смерти Варпаховского, уже работая в Малом театре, я снова получила эту роль. Наконец-то все случилось так, как он хотел. Это очень важно в нужный момент встретиться с человеком, который задаст такую планку, ниже которой ты уже не опустишься. Это гамбургский счет в профессии».
А потом в жизни Людмилы Поляковой появился режиссер Анатолий Васильев. Первой их совместной работой стал спектакль «Первый вариант «Вассы Железновой» по пьесе Максима Горького.

«В «Вассе» я играла идиотку Наталью. Ее коронная фраза: «Жить надо вукрепленных городах, где много полиции и войско есть». Как же интересно было разбирать эту дуру!»
«Наталья (Л. Полякова), - напишет в 1978 году в журнале «Театр» критик Полина Богданова, - шныряет из комнаты в комнату, подсматривает и подслушивает, всегда появляется, когда назревает очередной взрыв. Делает вид, что пришла для того, чтобы всех усмирить и привести к согласию, а на самом деле стравляет людей, подзуживает, науськивает на драки, сохраняя при этом абсолютно наивное, «святое» выражение лица».
Через семь лет после выхода васильевской «Вассы» сначала на Москву, а потом и на половину мира обрушится «Серсо».
Почему в 1985 году этот спектакль произвел эффект разорвавшейся бомбы? Почему на него невозможно было попасть? Почему счастливчики, посмотревшие раз, приходили вновь и вновь? Быть может, потому, что такова была реальность 1980-х: ничего не могло произойти из того, о чем мечталось, чего хотелось. Потому что мы не верили в страну, в Бога, в судьбу, в себя, наконец. Не верили в возможность что-то изменить. В этом были едины все поколения и те, кому двадцать, и сорок, и шестьдесят.
Почему сегодня, по прошествии стольких лет, так остро не хватает того «Серсо» на крошечной площадке Театра на Таганке (кажется, она называлась тогда Малой сценой), той веранды или террасы, того стола с белой скатертью и красными бокалами? Может быть, потому, что, несмотря на то что изменились время, страна, мы остались прежними и у нас ничего нет, кроме самих себя?

«...Каждый... один.

Я один, ты один, она одна.

Мы одни», - именно так говорил тогда Петушок.

«Я никогда не предам «Серсо». Всегда буду тосковать по белой скатерти, красным бокалам и уникальному энергетическому объему этого спектакля. «Серсо» лучшее из всего, что со мной когда-либо происходит».

Были сумасшедшие гастроли по странам и континентам, фантастический успех, признание в любви Джульетты Мазины и Федерико Феллини, аудиенция у Папы Римского Иоанна Павла II, тепло его рук и слова: «У вас все будет хорошо!», произнесенные на русском языке.
Сказка закончилась через четыре года. За пять минут. Ровно столько понадобилось Людмиле Петровне, чтобы написать заявление об уходе. И, только выйдя из театра на улицу, она поняла, что не знает, как ей теперь жить дальше. Работы нет, денег тоже. Дома старенькая больная мама и сын-школьник. На дворе конец непонятного 1989 года. За несколько съемочных дней в фильме «Униженные и оскорбленные» она ухватилась, как утопающий за соломинку. Гонорар, полученный за работу, можно будет растянуть на месяц, а если повезет, то и на два.

«Приезжаю на Студию имени Горького и буквально сталкиваюсь с Юрием Соломиным, своим ангелом-хранителем. Тогда он уже был худруком Малого театра. «Ты как, где?» забросал он меня вопросами. «Никак и нигде». И вкратце рассказываю свою историю. «Ну а если в Малый?» - подмигнул он мне. «Слабо!» честно отвечаю я. «У тебя звания какие-нибудь есть?» «Нет, я просто Полякова». «Просто Полякова это хорошо, это уже звание», а сам смеется. Не знаю, как Юрию Мефодьевичу это удалось, а тогда же были еще худсоветы, парткомы, месткомы, но в труппу я была зачислена за два дня. В Малый пришла, не претендуя ни на что. Измучилась до такой степени, что хотела, страшно сказать, только одного покоя. Будут мне давать какие-нибудь эпизоды и хорошо... Слава Богу, есть крыша над головой и кусок хлеба. Но жизнь удивительным образом переменилась».

Полноправной жительницей «Дома Островского», а именно так называют Малый театр, Людмила Петровна стала 1 января 1990 года. Ввелась на роль Настасьи Ивановны в постановке «Живой труп» Л.Н. Толстого, сыграла Мавру Денисовну в «Дикарке» А.Н. Островского и Н.Я. Соловьева, Евдокию Федоровну в спектакле «Царь Петр и Алексей», поставленном по пьесе Ф.Н. Горенштейна «Детоубийца», за достаточно короткий срок ввелась на госпожу Простакову («Недоросль» Д.И. Фонвизина). А потом началось ее совершенно фантастическое восхождение.

Это произошло в сентябре 1993 года. После традиционного сбора труппы театр отправился на гастроли в Алма-Ату с двумя спектаклями «Вишневый сад» и «Дядюшкин сон». И вдруг в один из дней заболевает исполнительница роли Москалевой. Другая актриса, которая могла бы ее заменить, уехала в срочную загранкомандировку. Отменять спектакль нельзя Малый был приглашен лично Нурсултаном Назарбаевым.

«Вызывает меня Виктор Иванович Коршунов: «Родной! Надо сыграть «Дядюшкин сон». Я в ужасе. Трехактная пьеса, Москалева практически на протяжении всего спектакля, находится на сцене, текста даже трудно себе представить сколько. «Да вы что?!» И слышу: «Родной! Или ты сейчас занимаешь свое место в театре, или так и будут одни эпизодики». Я фаталистка. Решилась. В конце концов, ну что я теряю? У меня было семьдесят пять страниц личного текста и шесть (!) дней. А дальше происходит следующее. Усадив в центре репетиционного зала режиссера-постановщика Александра Четверкина, я, «наматывая круги» вокруг стола, за которым он сидел, как заклинание, твердила одно: «Вы мне сейчас ничего не говорите, не объясняете, ни про задачу, ни про действия, только подаете реплики! Пошли?» И, услышав в ответ: «Да», устроилась напротив него. У нас с ним было по два дня на каждый акт. Прилетаем в Алма-Ату. С самолета сразу в театр времени на полноценный прогон спектакля нет. Мне показывают разводку мизансцен, и я пытаюсь запомнить, откуда выходить и куда уходить. Если учесть, что «Дядюшкин сон» я еще не видела и дело происходит на чужой площадке, а не в родном Малом, где помогают и стены, и сцена, можно представить мое состояние. А вечером уже спектакль переносить его нельзя, потому что все эти дни шел один «Вишневый сад». Как я сыграла не помню!»

«Мила! На меня словно девятый вал обрушился», зайдя к ней в номер после спектакля, - скажет Эдуард Марцевич, игравший старого Князя. А дальше произошло то, после чего, по признанию Людмилы Петровны, ее можно смело заносить в Книгу рекордов Гиннесса. Обстоятельства сложились так, что «Дядюшкин сон» шел десять (!) вечеров подряд. В один из них Александр Потапов, исполнявший в очередь с Виктором Борцовым роль мужа Марьи Александровны, со свойственной ему непосредственностью произнесет: «Ничего не могу понять: ты гений или ты г...?»

Единственное, за что все эти дни опасалась актриса, так это за свой голос. Ее Марья Александровна женщина темпераментная, эдакий Хлестаков в юбке, обстряпывая свои делишки, «пешком по сцене не ходит» и при этом всегда что-то говорит. Нагрузка на связки огромная. Каждый спектакль как военное положение. Утро начиналось со звонка Виктора Ивановича Коршунова: «Мила, ты как?» Полякова прокашливалась и отвечала: «Ну, ничего, вроде смогу». На десятом спектакле присутствовал сам Назарбаев. Правительственной ложи в театре не было, поэтому сидел он где-то в третьем или четвертом ряду. После спектакля на сцену вынесли корзину роз, и капельдинер, наклонившись к актрисе, прошептал на ухо: «Вам лично от президента». Услышав эти слова, Людмила Петровна женщина эмоциональная, а на сцене еще более непосредственная, чем в жизни тут же нашла глазами Назарбаева в зале и буквально уставилась на него. Видит, он кивает: мол, да, это от меня.
Через какое-то время в одном из своих интервью Людмила Петровна скажет: «После этого мне на сцене уже не страшно ни-че-го!»

«Вернувшись с гастролей в Москву, я продолжала играть. И на одном из спектаклей в мизансцене, где Князь, обращаясь к Москалевой, называет ее разными именами, я вдруг понимаю, что не знаю, как меня зовут. Поворачиваюсь к Саше Коршунову и очень тихо, как показалось, спрашиваю: «Саша, как меня зовут?» «Людмила Петровна!» слышу в ответ. «Не-е-ет! Ее, ее как зовут?» «Марья Александровна!» И я отвечаю Эдику: «Я Марья Александровна!!!» После спектакля в гримерную прибежал режиссер: «Людмила Петровна! Достоевский нас простит. Включите эту фразу!» И с тех пор на каждом спектакле спрашивала, как меня зовут. Было сложно первый год, потому что текст еще держали я бесконечно вставляла: «Господи, Боже мой!» Такой насыщенной работы давно не было. Она сразу перевернула и меня, и мою жизнь, и ситуацию. Виктор Иванович Коршунов произнес тогда историческую фразу: «Родной, вот ты и заняла свое место».

В декабре 1993 года вновь премьера. Спектакль «Царь Борис» А.К. Толстого. На протяжении четырнадцати лет Полякова была исполнительницей роли царицы Марии Федоровны Нагой, в иночестве Марфы.
«Роль царицы Марии, матеры убиенного Дмитрия, когда-то играла Ермолова. После премьеры Георгий Свиридов целует меня и говорит: «Деточка! Разве такие, как ты, еще бывают?»
Трагедию женщины, потерявшей единственного сына и одержимой жаждой мести тому, кого считает виновным в его гибели, актриса играла, как сказали бы в старину, на разрыв аорты.
Повседневное занятие Мурзавецкой (коронная роль Людмилы Петровны) «охота» на окружающих. Единственный, кто не становится ее жертвой, племянник, которого любит до умопомрачения. Она ругает его, спорит, даже порой угрожает, но справиться с ним не может. Нервное постукивание ладонью по столу в самом начале спектакля выдает Меропию Давыдовну с головой. Болит душа за непутевого, постепенно спивающегося Аполлошу. Что ни сделаешь ради того, чтобы поскорее женить этого неслуха, а заодно и чужое имение к рукам прибрать, да и дела свои пошатнувшиеся поправить. Взяв жертву на прицел, Мурзавецкая Поляковой откровенно забавляется окружающих-то она всерьез не воспринимает, играет с ними как кошка с мышками, о «набожности» своей вспоминает так, на всякий случай: «Кажется, и не замолить мне, что я нынче нагрешила. Бабу малоразумную обманула, все равно, что малого ребенка». Охота прекращается, да и то на время, лишь в случае крайней опасности для себя. Обиды благодетельница не прощает. «Вот золотой-то человек!» умиляется она Беркутовым в разговоре с Чугуновым. И тут же без всякого перехода тоном, не предвещающим ничего хорошего: «Я его в поминанье запишу. Запиши его ко мне в поминанье, да и к себе запиши!»
«Мурзавецкая особая статья! Ведь есть традиции исполнения Малого театра. Старуха такая, строит всех: «Бу-бум, бу-бум». А здесь она так ласково: «Боже мой! Какое счастье, я вижу тебя! Что случилось? Что ты говоришь! Все устроим!» Она всех объемлет».
Мурзавецкая Поляковой сродни брызгам шампанского: яркая, темпераментная, лукавая и обольстительная, вызывающая где легкую улыбку, а где и гомерический хохот.
«Я испытываю такое состояние азарта! Потому что все так фантастически, все так вкусно и сочно», говорила актриса, играя Анну Андреевну в постановке Юрия Соломина «Ревизор».
Премьера гоголевской комедии состоялась 6 октября 2006 года. А летом, будучи в отпуске, Людмила Петровна внезапно сорвалась со своей любимой дачи и улетела в Рим. Что ее подтолкнуло к этому, она и сама не может объяснить, но словно кто-то свыше сказал: «Надо!» Зашла в Caffe Greco, которое так любил Николай Васильевич Гоголь и где за одним из столиков, если верить легенде, работал над «Мертвыми душами». Выпив чашку ароматного капучино, вышла на улицу и, встав напротив входа, про себя прочитала весь текст Анны Андреевны. И на фразе «Но этого не может быть, Антоша: он обручился с Машенькой...» у актрисы появилось такое ощущение, словно Николай Васильевич сказал ей: «На верном пути».
«Все будто абсолютно дисгармонично в Анне Андреевне Поляковой, - напишет в рецензии на спектакль Инна Вишневская, - добродушное высокомерие, восторги старой девочки, зависть к любимой дочери, верность мужу и постоянное желание ему изменить, крепкая глава семьи и шаткое ее основание, аппетитное тело с неаппетитной душой, понимание всех грехов супруга и полная глухота к разумным его суждениям. Но дисгармония эта естественное изображение неестественной натуры прекрасно складывается в высокую гармонию опасного человеческого типа: милой хамки, добродетельной развратницы, кухарки, управляющей государством».
Людмила Полякова актриса «вне амплуа». Комедия, трагедия, драма, трагикомедия ей подвластен любой жанр. Будучи послушной режиссерской воле, она все равно создает свою
партитуру роли, ничего не нарушая и не разрушая, и порой складывается впечатление, что это не актриса играет написанный автором персонаж, а драматург списывал с нее своих героинь. Настолько точно ее попадание в каждый из образов. Что грибоедовская Хлёстова, что волжские купчихи или замоскворецкие барыни Александра Николаевича Островского, что гоголевская Анна Андреевна. Такая разная, разная русская классика. Благодаря столь несхожим режиссерским школам, которые были в жизни актрисы до прихода в Малый театр, сегодня она виртуозно разбирается в мастерстве постановок, с чемто соглашается, что-то внутренне отвергает, а иногда и предлагает что-то свое.
Так получилось со спектаклем «Дети Ванюшина». Ее искренняя, доверчивая, а где-то и наивная Арина Ивановна, принимая всех и каждого в семейном разладе, отвечает за все беды, разом посыпавшиеся на ее гнездо, которое она столько лет покрывала, словно раскинутыми крыльями гигантской птицы, своей любовью. И в самые тяжелые дни, из последних сил пытаясь сохранить то, что еще не так давно называлось большой и дружной семьей, основной удар берет на себя. Любовь, любовь к ближнему к мужу, с которым прожила сорок лет, к детям, ставшим такими вопреки воспитанию родителей: «Кто у нас детей-то сделал такими? Откуда они? Наши ли?» заставляет ее саму взять грех на душу и не признаться мужу в том, что их младший сын вор. Она и только она опора своему Ванюшину. Где черпать ей, женщине набожной, ежесекундно сталкивающейся с нарушением и христианских заповедей «не прелюбодействуй», «не укради», и простых человеческих ценностей, силы? Только в молитве. «А ты молись, - говорит ей Ванюшин. - Я люблю, мне легче, когда ты молишься».
Молитву Оптинских старцев для своей героини принесла на одну из репетиций сама Людмила Петровна и предложила ее режиссеру.
Со дня премьеры в финале первого действия, слушая голос актрисы: «Господи, дай мне с душевным спокойствием встретить все, что принесет мне наступающий день. Дай мне всецело предаться воле Твоей святой. На всякий час сего дня во всем наставь и поддержи меня. Какие бы я ни получал известия в течение дня, научи меня принять их со спокойной душою и твердым убеждением, что на все святая воля Твоя», который постепенно сливается с «Великим славословием», зрители плачут.
«Недаром говорят: театр храм. Ведь он наполнен человеческими страстями и чувствами. Здесь люди плачут и смеются, перерождаются. Театр никогда не учит плохому, только хорошему. Наш Малый я абсолютно серьезно называю храмом. Не люблю идти на сцену с центрального входа, иду задним и обязательно смотрю наверх. И ощущаю, что где-то там, под колосниками, собрались все, кто раньше здесь работал».
Как знать, быть может, «собравшиеся под колосниками» с интересом наблюдают за теми, кто сегодня выходит на сцену. Если это так, то, глядя на Полякову, они могут быть спокойны: их роли в надежных руках.
Ее «втируша» (идиома Людмилы Петровны) Глафира Фирсовна («Последняя жертва» А.Н. Островского), «ввинчиваясь» в дом Тутиной, моментально усыпляет бдительность и Михевны, и самой Юлии, да уж чего греха таить и зрителей. Первая тут же выбалтывает тайну, вторая дает рублевую бумажку на извозчика, с оговоркой «если вы не обидитесь», и обе не против, чтобы гостья пристроилась к «шкапчику»: и рюмочку пропустить, и закусить. Зрители, наблюдая за происходящим на сцене и слыша «елейные речи» Глафиры Фирсовны, поначалу лишь умиляются: «Какая милая, заботливая тетушка!»
«Милая тетушка» на самом деле слова в простоте не скажет, если нет ей от этого никакой пользы. Хитрая, изворотливая героиня Поляковой сводит, разводит, сплетничает и интригует. И все это с милой улыбкой на устах. Где самолюбие свое потешит, где на жизнь заработает.
«Глафира Фирсовна человек без корней, перекати-поле, у которой такой способ существования. По своей природе Глафира человек предприимчивый, тем более жизнь заставляет так поступать. Мы же не знаем досконально ее материальную базу, понятно, что она человек нуждающийся. С голоду не умирает, но жить-то надо. Вот она и говорит Флору Федулычу: «Зима сейчас настанет, просто не в чем людям показаться...»
Шуба, обещанная Прибытковым, ей, конечно же, не помешает, но разве может она сравниться с полученным удовольствием от того спектакля, режиссером которого предстоит стать Глафире Фирсовне! Ох, зря Флор Федулыч держит свою дальнюю родственницу вместо бульварных газет. «Этакого представления разве скоро дождешься?» нотки досады слышатся в ее голосе, словно речь идет не о человеческой жизни, а о несостоявшихся гастролях Патти.
Сколько таких Глафир, которых хлебом не корми, дай только «пляски на костях» устроить, шагает рядом с нами?
Людмила Полякова полностью разделяет золотое правило Михаила Щепкина: «Священнодействуй или убирайся вон!», а от себя добавляет: «Если ты через рампу не летишь это халтура». Наверное, именно поэтому с ней интересен любой спектакль, каким бы по счету он ни был первый, третий, десятый, сотый, четырехсотый и сколько бы лет ни шел год, два, двадцать два.
«У меня не бывает такого, что, встав утром в день спектакля, я говорю себе: «Боже, у меня сегодня «Последняя жертва», или «Волки и овцы», или я Филицату играю». Так что в магазин идет или квартиру убирает вовсе не Мурзавецкая, а Людмила Полякова. Но, как только наступает время вечернего спектакля, всегда ощущаю мгновение скорого выхода. И внутри словно клапан какой-то открывается. Выхожу на сцену и все, уже ничего не существует, что было на протяжении целого дня. Вот я Филицата, сижу, чищу яблоко и с таким наслаждением, с таким удовольствием рассказываю про этот дом, про то, что у нас происходит, про свою воспитанницу, про бабушку, которая ее тиранит. Я не знаю, это какая-то чертовщина, наверное. Потому что я одновременно и она, и я. И это доставляет мне наслаждение».
А за кулисами она порой удивляется, если слышит: «Ой, Мила, вот что хотел спросить. Хотя потом, тебе же сейчас на сцену выходить». Иногда отшучивается: «Спрашивай, что хотел, я еще здесь!»
То, что актриса называет чертовщиной, на театральном языке именуется перевоплощением, которое, увы, с каждым днем все реже и реже можно увидеть на современной сцене. Малый театр счастливое исключение.
Филицата Людмилы Поляковой («Правда хорошо, а счастье лучше» А.Н. Островского) неуемная хлопотунья, знающая правду про всех обитателей дома, в котором живет уже сорок лет, готовая в любой момент броситься на помощь своей воспитаннице, защитить ее от бабки-самодурки, несмотря на угрозу быть изгнанной. Ведь пока есть такая Филицата, стоит дом, зреют яблоки в саду, и кажется, что ее руки, аккуратно снимающие кожуру с яблок, оградят от всех бед и невзгод. А уж имея в них столь мощное оружие, как правда, добиться счастья не так трудно стоит только напомнить хозяйке о том, что она глубоко запрятала в самые потаенные уголки своей памяти. Что Филицата Поляковой с радостью и делает. Порой так соп Ъгю, аж дух захватывает. И у партнеров на сцене, и у сидящих в зале зрителей.
Кто-то из актеров после окончания спектакля долго не может выйти из образа. Людмила Петровна переключается моментально. Это не значит, что актриса больше не думает о роли думает, анализирует, как прошел спектакль, прокручивает в голове, что сегодня получилось лучше, что хуже.
В Малом знают принцип Поляковой: «Если театру надо, значит, сделаю!» Актриса не задает лишних вопросов, а тут же включается в работу В «Горе от ума» ввод был не просто срочный, а мгновенный. Либо отменять спектакль, а на сцене уже стоят декорации, либо Полякова спасет, благо она играет в нем. Но то княгиня Тугоуховская, а тут Хлёстова.
Времени у нее было ровно столько, сколько прошло от звонка со словами «Мила, выручай!» (а он раздался в половине шестого вечера) до начала второго акта. От силы три часа. Текст она начала учить в машине. В гримерной каждый делал свое дело: гримеры и костюмеры одевали актрису, гримировали, что-то закалывали, где-то подшивали, иногда спрашивали: «Так хорошо?» Людмила Петровна учила текст. До конца первого акта оставались считанные минуты. «Девочки, веер, веер принесите!»
«Мне повезло, Всевышний наградил феноменальной памятью, у меня с детства откладывалось все, что услышу. Тексты я запоминаю быстро. Ноу Грибоедова стихи, а это немного сложнее.
Если что-то забудешь, своими словами уже не скажешь. Поэтому подстраховалась: один, из монологов Клестовой написала на пластинах веера. В конце концов, его можно будет держать в руках раскрытый и, если что, подсмотреть».
«Легко ли в шестьдесят пять лет тащиться мне к тебе, племянница?» - «влетев» на сцену, как ни в чем не бывало произнесла она, словно играла Хлёстову со дня премьеры.
И сразу бал прибрала к своим рукам. Она, она правит бал, а не Фамусов. Что ей гости, когда вся Первопрестольная пляшет под ее дудку виртуозного кукловода и главной интриганки, знающей все и про всех. Яд так и капает с ее языка:
«Москва, вишь, виновата», а посмевший выразить недовольство городом Чацкий моментально становится пешкой в ее игре, хотя «по-христиански так, он жалости достоин». Лукавства «не мастерица я полки-то различать», как и кокетства - «над старостью смеяться грех», Хлёстовой-Поляковой не занимать. Шекспировские страсти и размах, с которыми она вершит чужие судьбы, сводит и разводит людей, словно переставляет фигурки на шахматной доске, никак не вяжутся с понятием «старость». Как и ее азарт во время спора. Последнее слово все равно должно остаться за ней.
«...Ни одна Хлёстова, написала актриса Малого театра Татьяна Панкова в своей книге «Моих друзей заветных имена...», не приближалась к уровню Варвары Осиповны Массалитиновой. В этой роли актриса как на своеобразный «шампур» виртуозно нанизывала весь текст и поступки своей героини. Я знаю только одно исключение Людмила Полякова. Потому, может быть, что для Людмилы Петровны это был срочный ввод, она доверилась, прежде всего, своей интуиции. Так или иначе, создается ощущение присутствия у актрисы этого «шампура», сродни массалитиновскому. Хлёстова Поляковой пришла на бал с чувством сознания своего превосходства над окружающими. Самовлюбленная улыбка не сходит с ее лица. Да и «затеряться» среди гостей Хлёстовой-Поляковой трудно, с ее-то фактурой. Но вы не найдете в образе, созданном актрисой, статуарности и речей, где звучала бы нарочитая декламационность. Зато сколько в ней живости, юмора. В споре с Фамусовым о крепостных душах Хлёстова-Полякова искренне удивлена. Ей возражают! Ведь ее героине, посетительнице всех балов и гостиных, известно все доподлинно. Органика актрисы восхищает и завораживает. И здесь не только опыт и мудрость, но, прежде всего, талант замечательной актрисы».
«Я все люблю играть, потому что я просто люблю играть. Это мой способ жизни. Для меня сцена более реальная вещь, чем окружающая действительность».
Не зря говорят, что есть талант, а есть дар. Последний дается избранным. Людмила Полякова из их числа. Не исключено, что именно поэтому и характер у нее не актерский. Были времена, когда «кусали» ее очень больно, но она не сопротивлялась и не боролась. Потому что не любит, не умеет и не хочет. Просто отходит в сторону, и все. Она никогда не просила и до сих пор не просит для себя ролей.
«Мне нужно, чтобы режиссер первый был заинтересован. Ведь он делает спектакль, у него есть концепция, в которую, как краски, вливаются актеры».
А вот отдать свою роль другой это актриса может. Так произошло с Мурзавецкой. Полякова сыграла уже несколько премьерных спектаклей, когда ее пригласил к себе в кабинет Виктор Иванович Коршунов. «Родной, услышала она. Ты понимаешь, в чем дело. Нифонтова давно ничего не играет. У нее только один «Обрыв». Как ты отнесешься к тому, что она будет репетировать Мурзавецкую?» «Да ради Бога! не задумываясь, ответила Полякова. Пусть играет!»
Людмила Петровна не растрачивает себя на склоки, интриги, зависть и сплетни, не выясняет отношений ни с коллегами, ни с режиссерами. Как бы ни было больно и обидно, она принимает все как есть. Много лет актриса не имела никакого звания. Другие ходят по инстанциям и «выбивают» их сами себе. Полякова нет. «Милка, ну народ-то тебя любит!» говорила ей мама.
«Я берегу себя, живу по своим правилам. Кант сказал: «Меня потрясает звездное небо над головой и нравственный закон внутри меня». И еще: у Бога никогда не просят добавки. Надо быть благодарным за то, что дал».
Как там у Анны Андреевны Ахматовой?
«А те, с кем нам разлуку Бог послал,
Прекрасно обошлись без нас и даже
Все к лучшему...»
«Я придумала праздник... предательства «Останний день лята». В последний день лета вспоминаю всех, кто меня предал, а таких было немало. Я фаталистка и верю, что это было необходимо, что эти муки привели меня к успеху, к новым чувствам, к новым людям. В этот день я всех прощено. У меня есть профессия, которую я обожаю, и, кроме нее, мне ничего не нужно. Мне повезло, что судьба вела мет и, в конце концов, привела на сцену. Это мое место».
Глядя на таких разных ее героинь, невольно ловишь себя на мысли, что почему-то именно Людмилу Петровну хочется увидеть в роли Люси Купер («Дальше тишина» В. Дельмара), или Бабушки из пронзительной пьесы Алехандро Касоны «Деревья умирают стоя», или Татьяны Марковны Бережковой («Обрыв» И.А. Гончарова). Как знать!.

.
Лада Акимова