20.10.2005
Подробнее
ПОЧТИ КАК В ВЕРСАЛЕ
ПОЧТИ КАК В ВЕРСАЛЕ
Великого французского драматурга Жана Батиста Поклена, прославившегося под именем Мольера, в последние годы все реже и реже встречаешь на афишах наших театров...
Великого французского драматурга Жана Батиста Поклена, прославившегося под именем Мольера, в последние годы все реже и реже встречаешь на афишах наших театров...
ПОЧТИ КАК В ВЕРСАЛЕ
Великого французского драматурга Жана Батиста Поклена, прославившегося под именем Мольера, в последние годы все реже и реже встречаешь на афишах наших театров. Разве что его «Дон Жуан», облаченный в современный «прикид», по характеру и взглядам на жизнь пришелся как раз к нынешнему времени. Тем интереснее было увидеть премьеру «Мнимого больного» — комедию-балет, созданную Мольером для придворных представлений, на сцене Малого театра в постановке Сергея Женовача.
С. Женовач в московском театральном пространстве -фигура на особицу. Не суетится, не шумит, никого не эпатирует, никто его не «пиарит», а тем не менее имя его широко известно, произносится с уважением, каждая его постановка — наглядный пример серьезной, глубокой работы, хорошего вкуса, когда талант служит истинному искусству, а не разменивается на мелкую монету личного тщеславия.
В Малом театре «Мнимый больной» — уже третья режиссерская работа Женовача. И, судя по всему, постановщик очень даже пришелся здесь «ко двору». Его предыдущие «Горе от ума» А. Грибоедова, и «Правда — хорошо, а счастье лучше» А. Н. Островского принесли театру, режиссеру, исполнителям не только большой и стойкий зрительский успех, но и соответствующие премии и награды.
Актеры в спектаклях Женовача всегда чувствуют себя легко, свободно, комфортно, им не возбраняется импровизация, если она идет от характера персонажа и сложившейся ситуации. Режиссер «умирает» в актерах, актеры претворяют в образах замысел постановщика. Так рождается гармония на сцене, возникает актерский ансамбль.
Не знаю, вспомнил ли художник Александр Боровский дошедшую до нас гравюру представления «Мнимого больного» в Версале 1674 года, когда задумывал оформление спектакля. Да это, собственно, и не столь уж важно. Строгие, благородного оттенка деревянные панели просторного зала в доме богатого буржуа Аргана, массивное кресло мнимого больного, становящееся средоточием всех противоборствующих сил спектакля, десятки горящих свечей в тяжелых бронзовых канделябрах, сопровождающие торжественный акт посвящения Аргана в доктора в финале представления, — все рождает аромат давно ушедшего времени и при этом подлинность происходящих на сцене событий.
Главного героя играет Василий Бочкарев. Этим именем все сказано. Его Арган искренен до самомучительства: и в мнимых своих болезнях, и в упрямом стремлении выдать Анжелику (Ольга Молочная) за Томаса (Виктор Низовой) — сына господина Диафуаруса (Владимир Носик), чтобы иметь в доме собственного врача, и, наконец, в триумфе возведения себя в звание доктора. По сути этот Арган — большой ребенок, для которого вся жизнь — игра. Игра в болезни, игра в мнимую смерть (с каким потрясающим комизмом и собственным удовольствием Арган прикидывается покойником!), игра в замужество дочери, игра в разоблачение жены Белины (Евгения Глушенко)... Вот только с братом Беральдом (Александр Клюквин) — трезво-мыслящим, решительным, упрямым, да еще с языкатой служанкой Туанеттой (Людмила Титова) Аргану играть не с руки. Туанетта у Титовой настоящая хозяйка в доме. Умная, ловкая, находчивая, смелая, она давно постигла соотношение сил в семействе: богатый, стареющий, мнительный муж; молодая, красивая, алчная жена; дочка на выданье, тайно влюбленная в юного Клеанта (Глеб Подгородинский). Доброе сердце Туанетты, конечно же, берет сторону более слабых: на хозяина покрикивает, хозяйку — игнорирует, влюбленным — потакает, с Беральдом — солидаризируется. Туанетте принадлежит и идея проверки Белины на верность мужу (мнимая смерть Аргана), и вся фарсовая церемония посвящения Аргана во врачебное звание.
Как известно, своего «Мнимого больного» Мольер писал как комедию-балет для придворного празднества в Версале. Женовач не преминул этим воспользоваться, изящно разыграв появление в доме Аргана Клеанта под видом учителя пения Анжелики, как самостоятельный музыкально-комедийный номер, и, конечно же, пышно обставив торжественный финал всего представления. Здесь задействован и небольшой камерный оркестрик, и группа безмолвных, но весьма выразительных слуг в доме Аргана, ленивых, медлительных, абсолютно бестолковых, зато исполненных гипертрофированного чувства собственного достоинства. Великолепный комический эффект.
Художник по костюмам Оксана Ярмольник одела исполнителей в стильные, соответствующие эпохе одежды, а композитор Григорий Гоберник расцветил происходящее легкой ироничной музыкой.
И оказалось, что не нужны никакие ни явные, ни скрытые аллюзии, ассоциации, намеки и метафоры, а тем более загадки и шарады, чтобы спектакль доставлял удовольствие зрителям и смотрелся с неослабленным интересом.
Что же касается актуальности его тематики в соотнесении с днем нынешним, то и мнительность, и суеверия, и алчность, увы, продолжают прекрасно уживаться с цивилизацией и техническим прогрессом XXI века, как уживались в сознании людей 300, 500 и более лет назад. Классики тем и велики, что они вечны. Они не нуждаются ни в каком осовременивании.
Наталия БАЛАШОВА
«Московская правда», 19.10.2005
Великого французского драматурга Жана Батиста Поклена, прославившегося под именем Мольера, в последние годы все реже и реже встречаешь на афишах наших театров. Разве что его «Дон Жуан», облаченный в современный «прикид», по характеру и взглядам на жизнь пришелся как раз к нынешнему времени. Тем интереснее было увидеть премьеру «Мнимого больного» — комедию-балет, созданную Мольером для придворных представлений, на сцене Малого театра в постановке Сергея Женовача.
С. Женовач в московском театральном пространстве -фигура на особицу. Не суетится, не шумит, никого не эпатирует, никто его не «пиарит», а тем не менее имя его широко известно, произносится с уважением, каждая его постановка — наглядный пример серьезной, глубокой работы, хорошего вкуса, когда талант служит истинному искусству, а не разменивается на мелкую монету личного тщеславия.
В Малом театре «Мнимый больной» — уже третья режиссерская работа Женовача. И, судя по всему, постановщик очень даже пришелся здесь «ко двору». Его предыдущие «Горе от ума» А. Грибоедова, и «Правда — хорошо, а счастье лучше» А. Н. Островского принесли театру, режиссеру, исполнителям не только большой и стойкий зрительский успех, но и соответствующие премии и награды.
Актеры в спектаклях Женовача всегда чувствуют себя легко, свободно, комфортно, им не возбраняется импровизация, если она идет от характера персонажа и сложившейся ситуации. Режиссер «умирает» в актерах, актеры претворяют в образах замысел постановщика. Так рождается гармония на сцене, возникает актерский ансамбль.
Не знаю, вспомнил ли художник Александр Боровский дошедшую до нас гравюру представления «Мнимого больного» в Версале 1674 года, когда задумывал оформление спектакля. Да это, собственно, и не столь уж важно. Строгие, благородного оттенка деревянные панели просторного зала в доме богатого буржуа Аргана, массивное кресло мнимого больного, становящееся средоточием всех противоборствующих сил спектакля, десятки горящих свечей в тяжелых бронзовых канделябрах, сопровождающие торжественный акт посвящения Аргана в доктора в финале представления, — все рождает аромат давно ушедшего времени и при этом подлинность происходящих на сцене событий.
Главного героя играет Василий Бочкарев. Этим именем все сказано. Его Арган искренен до самомучительства: и в мнимых своих болезнях, и в упрямом стремлении выдать Анжелику (Ольга Молочная) за Томаса (Виктор Низовой) — сына господина Диафуаруса (Владимир Носик), чтобы иметь в доме собственного врача, и, наконец, в триумфе возведения себя в звание доктора. По сути этот Арган — большой ребенок, для которого вся жизнь — игра. Игра в болезни, игра в мнимую смерть (с каким потрясающим комизмом и собственным удовольствием Арган прикидывается покойником!), игра в замужество дочери, игра в разоблачение жены Белины (Евгения Глушенко)... Вот только с братом Беральдом (Александр Клюквин) — трезво-мыслящим, решительным, упрямым, да еще с языкатой служанкой Туанеттой (Людмила Титова) Аргану играть не с руки. Туанетта у Титовой настоящая хозяйка в доме. Умная, ловкая, находчивая, смелая, она давно постигла соотношение сил в семействе: богатый, стареющий, мнительный муж; молодая, красивая, алчная жена; дочка на выданье, тайно влюбленная в юного Клеанта (Глеб Подгородинский). Доброе сердце Туанетты, конечно же, берет сторону более слабых: на хозяина покрикивает, хозяйку — игнорирует, влюбленным — потакает, с Беральдом — солидаризируется. Туанетте принадлежит и идея проверки Белины на верность мужу (мнимая смерть Аргана), и вся фарсовая церемония посвящения Аргана во врачебное звание.
Как известно, своего «Мнимого больного» Мольер писал как комедию-балет для придворного празднества в Версале. Женовач не преминул этим воспользоваться, изящно разыграв появление в доме Аргана Клеанта под видом учителя пения Анжелики, как самостоятельный музыкально-комедийный номер, и, конечно же, пышно обставив торжественный финал всего представления. Здесь задействован и небольшой камерный оркестрик, и группа безмолвных, но весьма выразительных слуг в доме Аргана, ленивых, медлительных, абсолютно бестолковых, зато исполненных гипертрофированного чувства собственного достоинства. Великолепный комический эффект.
Художник по костюмам Оксана Ярмольник одела исполнителей в стильные, соответствующие эпохе одежды, а композитор Григорий Гоберник расцветил происходящее легкой ироничной музыкой.
И оказалось, что не нужны никакие ни явные, ни скрытые аллюзии, ассоциации, намеки и метафоры, а тем более загадки и шарады, чтобы спектакль доставлял удовольствие зрителям и смотрелся с неослабленным интересом.
Что же касается актуальности его тематики в соотнесении с днем нынешним, то и мнительность, и суеверия, и алчность, увы, продолжают прекрасно уживаться с цивилизацией и техническим прогрессом XXI века, как уживались в сознании людей 300, 500 и более лет назад. Классики тем и велики, что они вечны. Они не нуждаются ни в каком осовременивании.
Наталия БАЛАШОВА
«Московская правда», 19.10.2005
Подробнее
ЗА КАЖДЫМ ИМЕНЕМ – ИСТОРИЯ
ЗА КАЖДЫМ ИМЕНЕМ – ИСТОРИЯ
Я случайно узнала, что в селе Трубино родился один из любимых мною актеров - Виктор Иванович Коршунов. Но не слух ли это?...
Я случайно узнала, что в селе Трубино родился один из любимых мною актеров - Виктор Иванович Коршунов. Но не слух ли это?...
ЗА КАЖДЫМ ИМЕНЕМ – ИСТОРИЯ
Мы много суетимся, погружены в проблемы, вечно чем-то недовольны, доказываем в спорах свою правоту... А жизнь идет, и многое остается незамеченным - яркие грозди рябин, золото осенней листвы и интересные мгновения истории нашего края. В городе действительно сложно отрешиться от ежедневной сутолоки. Тогда, может, выехать за его пределы?
Недалеко от Обнинска, в Жуковском районе, есть удивительные по красоте и истории села: Трубино, Тарутино, Троицкое, Спас-Прогнанье, Буриново, Рыжково, Покров, Никольское... Названия можно перечислять, и многие из них связаны с выдающимися личностями России - Петром I, Натальей Кирилловной Нарышкиной, Екатериной Романовной Дашковой, Пафнутием Львовичем Чебышевым. Храм Покрова Пресвятой Богородицы в Никольском расписывал знаменитый живописец В.Л. Боровиковский, в княжеском имении этого села писал картины крепостной художник И.П. Аргунов. Почитатели истории Калужского края об этом знают. Но есть в ней страницы, в которые вписаны имена наших современников, тоже известных, но менее широкому кругу -театралам и поклонникам советского кино.
Я случайно узнала, что в селе Трубино родился один из любимых мною актеров - Виктор Иванович Коршунов. Но не слух ли это? Кого-то язык до Киева довел, а мои расспросы приблизили встречу с жительницей села Кларой Ивановной Головиной, дальней родственницей В.И. Коршунова. Благодаря ей состоялось знакомство с двоюродной сестрой актера - Валентиной Ефимовной Поповой. Она и рассказала, что Виктор Иванович родился в Москве, а вот его родословная по отцу действительно связана с Жуковским районом. И еще уточнила, что фамилию односельчане произносили с ударением на вторую «о» - Коршуновы.
Когда едешь в Трубино, расположившееся на берегу Протвы, красота очаровывает-просторы полей, окаймленные белоствольными березами, могучими дубами, островерхими елями... Особенно сильное впечатление от увиденного оставляют именно осенние пейзажи. На фотографии, которую мне подарил ее автор, М.Ф. Морозов, видно раздолье окрестностей села Трубино.
И дом, в котором в детстве бывал Виктор Иванович Коршунов, стоит на красивом месте. Напротив окон растет вековая береза. Она под стать дому, возраст которого начали отсчитывать в 1886 году. О многих событиях в жизни и судьбах могли бы поведать эти свидетели, но они немы и не выдают чужих тайн.
В семье до сих пор хранятся воспоминания о ее жизни в начале прошлого века. Как рассказала В.Е. Попова, в гости к Ивану Алексеевичу Коршунову, отцу Виктора Ивановича, приходил Георгий Константинович Жуков, с котором он был дружен. Ивану Алексеевичу было всего 12 лет, когда умер его отец. Став старшим в семье, он начал рано работать и помогать матери. Позже Иван Алексеевич уехал в Москву, женился, и родился Виктор.
В Трубино жили бабушка Виктора Ивановича, Татьяна, и тетя - Мария Коршунова. Когда я приехала в село, в старинном доме радушно встречали гостей двоюродная сестра Виктора Ивановича, Валентина Ефимовна, и ее муж Иван Петрович.
Вспоминая детство, Валентина Ефимовна рассказала, что Виктор, с которым она ровесница, до войны часто гостил у бабушки. Любил играть на трубе и гонять в футбол с соседскими ребятами. В военные годы выступал в госпиталях, может, тогда и появилась мечта - стать актером.
Сначала у него была школа-студия МХАТ, после окончания которой Виктор Иванович выбрал Московский драматический театр имени Н.В. Гоголя (тогда это был Центральный театр транспорта). Вскоре началась работа в великом Малом театре рядом с Э. Быстрицкой, А. Кочетковым, а потом с братьями Соломиными. Пригласил Коршунова в труппу М.И. Царев, увидев талантливую игру Виктора Ивановича в спектакле «Бронепоезд 14-69».
Актер и генеральный директор Малого театра, педагог Щепкинского училища - это профессиональные штрихи к портрету актера. В жизни он - очень скромный и мягкий человек, как родители, бабушка, дед. Говорят, черты эти - семейные.
- Когда Иван Алексеевич приезжал в Трубино, любил порыбачить, - рассказал мне Иван Петрович Попов. - Мы подолгу с ним беседовали. Но никогда он не начинал разговор о том, что сын Виктор - известный актер, народный артист СССР. Характерами похожи они.
У В.И. Коршунова много ролей в кино. Среди них- «Первые радости», где Виктор Иванович сыграл Кирилла Извекова, «Доктор Вера», «Корпус генерала Шубникова», «По тонкому льду» и многие другие. Его игра, необыкновенный бархатный тембр голоса, выразительные глаза - все это запоминается зрителю. И герои его - сильные и правдивые. Виктора Ивановича трудно представить в роли отрицательного персонажа.
Наверное, все это вкупе и привлекает в актере, с которым всегда ждут встречи его земляки. Клара Ивановна Головина рассказала, как приехавшего погостить в Трубино Виктора Ивановича пригласили в Дом культуры - выступить перед сельчанами. Волновались, приготовили цветы, номера самодеятельности... Но как только он вышел на сцену и начал говорить - все волнения улеглись: свой человек, не зазнался, живя в столице, не оторвался от родных корней, крестьянских (кстати, его тетя работала в Трубино агрономом). Поэтому звание «народный» наполнено особым смыслом, когда говоришь о Коршунове.
А в творческой биографии Екатерины Ильиничны Еланской - жены Виктора Ивановича - сказались ее корни: она - дочь актрисы Клавдии Николаевны Еланской и главного режиссера Малого театра Ильи Яковлевича Судакова, народного артиста РСФСР.
Любовь к театру Виктор Иванович и Екатерина Ильинична передали сыну Александру, который стал народным артистом России, и внуку Степану, окончившему Щепкинское училище.
Встреча с Валентиной Ефимовной и Кларой Ивановной помогла ответить еще на один вопрос, интересовавший меня: как автору фильмов «Судьба» и «Любить по-русски» режиссеру Е.С. Матвееву удалось найти для съемок этот уголок России с потрясающей природой? По словам моих собеседниц, именно Виктор Иванович Коршунов рассказал Евгению Семеновичу, что есть недалеко от Москвы такой красоты уголок - глаз не отведешь. А еще сельчане в очередной раз поведали, что в д. Ивашкевичи родился актер, композитор, певец Михаил Ножкин, которого помнят зрители, преданные нашему кино.
В разговоре с местными жителями я не раз слышала, среди какой красивой природы они живут, каких талантливых людей дает их край России, о сюрпризах, которые продолжает дарить эта земля. Среди случайных находок, откопанных во время работы на огороде, есть монеты девятнадцатого века и даже восемнадцатого. Мы не можем знать имен людей, живших тогда на этой земле, но имеем счастливую возможность прикоснуться к монеткам, которые давным-давно они держали в своих ладонях.
М. Королева
«Вы и мы», 22.09.2005
Мы много суетимся, погружены в проблемы, вечно чем-то недовольны, доказываем в спорах свою правоту... А жизнь идет, и многое остается незамеченным - яркие грозди рябин, золото осенней листвы и интересные мгновения истории нашего края. В городе действительно сложно отрешиться от ежедневной сутолоки. Тогда, может, выехать за его пределы?
Недалеко от Обнинска, в Жуковском районе, есть удивительные по красоте и истории села: Трубино, Тарутино, Троицкое, Спас-Прогнанье, Буриново, Рыжково, Покров, Никольское... Названия можно перечислять, и многие из них связаны с выдающимися личностями России - Петром I, Натальей Кирилловной Нарышкиной, Екатериной Романовной Дашковой, Пафнутием Львовичем Чебышевым. Храм Покрова Пресвятой Богородицы в Никольском расписывал знаменитый живописец В.Л. Боровиковский, в княжеском имении этого села писал картины крепостной художник И.П. Аргунов. Почитатели истории Калужского края об этом знают. Но есть в ней страницы, в которые вписаны имена наших современников, тоже известных, но менее широкому кругу -театралам и поклонникам советского кино.
Я случайно узнала, что в селе Трубино родился один из любимых мною актеров - Виктор Иванович Коршунов. Но не слух ли это? Кого-то язык до Киева довел, а мои расспросы приблизили встречу с жительницей села Кларой Ивановной Головиной, дальней родственницей В.И. Коршунова. Благодаря ей состоялось знакомство с двоюродной сестрой актера - Валентиной Ефимовной Поповой. Она и рассказала, что Виктор Иванович родился в Москве, а вот его родословная по отцу действительно связана с Жуковским районом. И еще уточнила, что фамилию односельчане произносили с ударением на вторую «о» - Коршуновы.
Когда едешь в Трубино, расположившееся на берегу Протвы, красота очаровывает-просторы полей, окаймленные белоствольными березами, могучими дубами, островерхими елями... Особенно сильное впечатление от увиденного оставляют именно осенние пейзажи. На фотографии, которую мне подарил ее автор, М.Ф. Морозов, видно раздолье окрестностей села Трубино.
И дом, в котором в детстве бывал Виктор Иванович Коршунов, стоит на красивом месте. Напротив окон растет вековая береза. Она под стать дому, возраст которого начали отсчитывать в 1886 году. О многих событиях в жизни и судьбах могли бы поведать эти свидетели, но они немы и не выдают чужих тайн.
В семье до сих пор хранятся воспоминания о ее жизни в начале прошлого века. Как рассказала В.Е. Попова, в гости к Ивану Алексеевичу Коршунову, отцу Виктора Ивановича, приходил Георгий Константинович Жуков, с котором он был дружен. Ивану Алексеевичу было всего 12 лет, когда умер его отец. Став старшим в семье, он начал рано работать и помогать матери. Позже Иван Алексеевич уехал в Москву, женился, и родился Виктор.
В Трубино жили бабушка Виктора Ивановича, Татьяна, и тетя - Мария Коршунова. Когда я приехала в село, в старинном доме радушно встречали гостей двоюродная сестра Виктора Ивановича, Валентина Ефимовна, и ее муж Иван Петрович.
Вспоминая детство, Валентина Ефимовна рассказала, что Виктор, с которым она ровесница, до войны часто гостил у бабушки. Любил играть на трубе и гонять в футбол с соседскими ребятами. В военные годы выступал в госпиталях, может, тогда и появилась мечта - стать актером.
Сначала у него была школа-студия МХАТ, после окончания которой Виктор Иванович выбрал Московский драматический театр имени Н.В. Гоголя (тогда это был Центральный театр транспорта). Вскоре началась работа в великом Малом театре рядом с Э. Быстрицкой, А. Кочетковым, а потом с братьями Соломиными. Пригласил Коршунова в труппу М.И. Царев, увидев талантливую игру Виктора Ивановича в спектакле «Бронепоезд 14-69».
Актер и генеральный директор Малого театра, педагог Щепкинского училища - это профессиональные штрихи к портрету актера. В жизни он - очень скромный и мягкий человек, как родители, бабушка, дед. Говорят, черты эти - семейные.
- Когда Иван Алексеевич приезжал в Трубино, любил порыбачить, - рассказал мне Иван Петрович Попов. - Мы подолгу с ним беседовали. Но никогда он не начинал разговор о том, что сын Виктор - известный актер, народный артист СССР. Характерами похожи они.
У В.И. Коршунова много ролей в кино. Среди них- «Первые радости», где Виктор Иванович сыграл Кирилла Извекова, «Доктор Вера», «Корпус генерала Шубникова», «По тонкому льду» и многие другие. Его игра, необыкновенный бархатный тембр голоса, выразительные глаза - все это запоминается зрителю. И герои его - сильные и правдивые. Виктора Ивановича трудно представить в роли отрицательного персонажа.
Наверное, все это вкупе и привлекает в актере, с которым всегда ждут встречи его земляки. Клара Ивановна Головина рассказала, как приехавшего погостить в Трубино Виктора Ивановича пригласили в Дом культуры - выступить перед сельчанами. Волновались, приготовили цветы, номера самодеятельности... Но как только он вышел на сцену и начал говорить - все волнения улеглись: свой человек, не зазнался, живя в столице, не оторвался от родных корней, крестьянских (кстати, его тетя работала в Трубино агрономом). Поэтому звание «народный» наполнено особым смыслом, когда говоришь о Коршунове.
А в творческой биографии Екатерины Ильиничны Еланской - жены Виктора Ивановича - сказались ее корни: она - дочь актрисы Клавдии Николаевны Еланской и главного режиссера Малого театра Ильи Яковлевича Судакова, народного артиста РСФСР.
Любовь к театру Виктор Иванович и Екатерина Ильинична передали сыну Александру, который стал народным артистом России, и внуку Степану, окончившему Щепкинское училище.
Встреча с Валентиной Ефимовной и Кларой Ивановной помогла ответить еще на один вопрос, интересовавший меня: как автору фильмов «Судьба» и «Любить по-русски» режиссеру Е.С. Матвееву удалось найти для съемок этот уголок России с потрясающей природой? По словам моих собеседниц, именно Виктор Иванович Коршунов рассказал Евгению Семеновичу, что есть недалеко от Москвы такой красоты уголок - глаз не отведешь. А еще сельчане в очередной раз поведали, что в д. Ивашкевичи родился актер, композитор, певец Михаил Ножкин, которого помнят зрители, преданные нашему кино.
В разговоре с местными жителями я не раз слышала, среди какой красивой природы они живут, каких талантливых людей дает их край России, о сюрпризах, которые продолжает дарить эта земля. Среди случайных находок, откопанных во время работы на огороде, есть монеты девятнадцатого века и даже восемнадцатого. Мы не можем знать имен людей, живших тогда на этой земле, но имеем счастливую возможность прикоснуться к монеткам, которые давным-давно они держали в своих ладонях.
М. Королева
«Вы и мы», 22.09.2005
Подробнее
АНОНС
АНОНС
Эпизоды. Сергей Женовач
Это режиссер, удивительно чувствующий атмосферу театра, в котором работает. В Малом он поставил спектакль по Александру Островскому. Придя в МХТ, Женовач выбрал Михаила Булгакова и поставил «Белую гвардию». Принципы работы Женовача — совместное творчество, общее «сочинение» спектакля, дающее простор актерской фантазии. В программе использованы фрагменты спектаклей, поставленных Сергеем Женовачем.
Смотрите на телеканале «Культура» 20 октября в 21:50.
Эпизоды. Сергей Женовач
Это режиссер, удивительно чувствующий атмосферу театра, в котором работает. В Малом он поставил спектакль по Александру Островскому. Придя в МХТ, Женовач выбрал Михаила Булгакова и поставил «Белую гвардию». Принципы работы Женовача — совместное творчество, общее «сочинение» спектакля, дающее простор актерской фантазии. В программе использованы фрагменты спектаклей, поставленных Сергеем Женовачем.
Смотрите на телеканале «Культура» 20 октября в 21:50.
19.10.2005
Подробнее
ЛЕЧАЩИЙ ВРАЧ
Сергей Женовач поставил в Малом театре комедию Мольера «Мнимый больной».
Вот как хотите, а Малый театр для Сергея Женовача — правильное место.
Вот как хотите, а Малый театр для Сергея Женовача — правильное место.
ЛЕЧАЩИЙ ВРАЧ
Сергей Женовач поставил в Малом театре комедию Мольера «Мнимый больной»
Вот как хотите, а Малый театр для Сергея Женовача — правильное место. Третий спектакль он здесь ставит, и один другого лучше выходит. Какая-то глубинная, кровная связь тут открывается, от прошлых веков идущая, она, надо полагать, и делает эти спектакли такими радостными, нежными и теплыми. Женовач, всегда тяготевший к психологически подробным сочинениям русской литературы, Мольера ставит впервые, казалось, это не его материал. Простенькая комедия, напичканная всякого рода обманами и превращениями, — ну где тут развернуться режиссеру с запросами, «Мальчиков» Достоевского только что успешно поставившему? Тут ведь свое умение требуется, тут легкость нужна, чувство юмора и чувство меры, импровизационность и стиль особый, простотой и естественностью (а спектакли Женовача этим славятся) здесь не отделаешься. Трудно, конечно, но кто сказал, что ставить спектакли легко? Навалились всем миром, друг друга поддерживая, вот и вышел этот «Мнимый больной» таким славным, глазу и душе приятным, стильным, изящным и очень красивым.
Изысканнейший павильон из светлого дерева придумал сценограф Александр Боровский, чуть-чуть стилизованные пышные костюмы мольеровских времен сочинила Оксана Ярмольник, Дамир Исмагилов дивным мерцающим светом осветил сцену — персонажи, постоянно Женовачем работающие. Сработались так, что кажется, это одна семья. Семья и на сцене. Семейство чудака Аргана (Василий Бочкарев), который придумывает себе болезнь за болезнью с одной только целью — вызвать у окружающих сочувствие и любовь. С виду — чистая комедия положений, капризный отец тиранит дочь, под предводительством служанки домашние обводят его вокруг пальца, коварная вторая жена посрамлена и все в конце концов кончается всеобщим удовольствием. Но вот странность, не много ли в комедийной, непритязательной пьеске реплик о смерти: «Я скорей умру», «умру от тоски и страданья», и т. д.? Да и сам Мольер, кто помнит, умер, едва отыграв роль Аргана в этом последнем своем сочинении, где вволю наиздевался над медиками в частности и медициной вообще. Там, например, звучат такие вот слова о самом себе: «Будь я доктор, я бы отомстил ему (Мольеру. — «Итоги») за его дерзость. А если бы он заболел, я бы оставил его без всякой помощи». По Михаилу Булгакову, написавшему о Мольере роман и пьесу, ведь и в самом деле ни один из врачей не захотел прийти на помощь умирающему автору. В общем, смешно-то смешно, но отчего-то и грустно. А отчего, не сразу поймешь.
Ничего утяжеляющего сюжет в спектакле нет. Он сыгран легко, импровизационно, с такой радостной, счастливой любовью к общему делу, что диву даешься. Тут все на высоте, и Евгения Глушенко (Белина), и Александр Клюквин (Беральд), и Людмила Титова (Туанетта), и Глеб Подгородинский (Клеант), и все остальные. Предаавляют азартно, притворяются мастерски, чуть снисходительно в отношении глупца, обожающего болезни, А Василий Бочкарев играет Аргана так открыто, так по-детски простодушно и восторженно, его так легко все водят за нос, и он так счастлив обмануться, что жалость и сочувствие начинают мешаться со смехом совершенно естественно. «А не опасно притворяться мертвым?» — вскрикивает он в какой-то момент. Еще как опасно, знаете ли.
Марина Зайонц
«Итоги», 17 октября 2005 г.
Сергей Женовач поставил в Малом театре комедию Мольера «Мнимый больной»
Вот как хотите, а Малый театр для Сергея Женовача — правильное место. Третий спектакль он здесь ставит, и один другого лучше выходит. Какая-то глубинная, кровная связь тут открывается, от прошлых веков идущая, она, надо полагать, и делает эти спектакли такими радостными, нежными и теплыми. Женовач, всегда тяготевший к психологически подробным сочинениям русской литературы, Мольера ставит впервые, казалось, это не его материал. Простенькая комедия, напичканная всякого рода обманами и превращениями, — ну где тут развернуться режиссеру с запросами, «Мальчиков» Достоевского только что успешно поставившему? Тут ведь свое умение требуется, тут легкость нужна, чувство юмора и чувство меры, импровизационность и стиль особый, простотой и естественностью (а спектакли Женовача этим славятся) здесь не отделаешься. Трудно, конечно, но кто сказал, что ставить спектакли легко? Навалились всем миром, друг друга поддерживая, вот и вышел этот «Мнимый больной» таким славным, глазу и душе приятным, стильным, изящным и очень красивым.
Изысканнейший павильон из светлого дерева придумал сценограф Александр Боровский, чуть-чуть стилизованные пышные костюмы мольеровских времен сочинила Оксана Ярмольник, Дамир Исмагилов дивным мерцающим светом осветил сцену — персонажи, постоянно Женовачем работающие. Сработались так, что кажется, это одна семья. Семья и на сцене. Семейство чудака Аргана (Василий Бочкарев), который придумывает себе болезнь за болезнью с одной только целью — вызвать у окружающих сочувствие и любовь. С виду — чистая комедия положений, капризный отец тиранит дочь, под предводительством служанки домашние обводят его вокруг пальца, коварная вторая жена посрамлена и все в конце концов кончается всеобщим удовольствием. Но вот странность, не много ли в комедийной, непритязательной пьеске реплик о смерти: «Я скорей умру», «умру от тоски и страданья», и т. д.? Да и сам Мольер, кто помнит, умер, едва отыграв роль Аргана в этом последнем своем сочинении, где вволю наиздевался над медиками в частности и медициной вообще. Там, например, звучат такие вот слова о самом себе: «Будь я доктор, я бы отомстил ему (Мольеру. — «Итоги») за его дерзость. А если бы он заболел, я бы оставил его без всякой помощи». По Михаилу Булгакову, написавшему о Мольере роман и пьесу, ведь и в самом деле ни один из врачей не захотел прийти на помощь умирающему автору. В общем, смешно-то смешно, но отчего-то и грустно. А отчего, не сразу поймешь.
Ничего утяжеляющего сюжет в спектакле нет. Он сыгран легко, импровизационно, с такой радостной, счастливой любовью к общему делу, что диву даешься. Тут все на высоте, и Евгения Глушенко (Белина), и Александр Клюквин (Беральд), и Людмила Титова (Туанетта), и Глеб Подгородинский (Клеант), и все остальные. Предаавляют азартно, притворяются мастерски, чуть снисходительно в отношении глупца, обожающего болезни, А Василий Бочкарев играет Аргана так открыто, так по-детски простодушно и восторженно, его так легко все водят за нос, и он так счастлив обмануться, что жалость и сочувствие начинают мешаться со смехом совершенно естественно. «А не опасно притворяться мертвым?» — вскрикивает он в какой-то момент. Еще как опасно, знаете ли.
Марина Зайонц
«Итоги», 17 октября 2005 г.
Подробнее
«К 250-летию русского театра» ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
«К 250-летию русского театра»
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
Теперь следуют маленькие подробности, каким образом я от места отдыха, почти на пятнадцать верст, очутился в Ракитной...
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
Теперь следуют маленькие подробности, каким образом я от места отдыха, почти на пятнадцать верст, очутился в Ракитной...
»К 250-летию русского театра»
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
I. ПЕРВЫЕ ГОДЫ ДЕТСТВА (продолжение)
ГЛАВА I. Начало
Теперь следуют маленькие подробности, каким образом я от места отдыха, почти на пятнадцать верст, очутился в Ракитной. Из того, что можно было собрать из ответов на делаемые мне вопросы (ответы казались им удовлетворительными), из рассказов крестьянина, который меня нашел, и из показаний другого свидетеля, бывшего в то время вместе с ним на хуторе, вышло следующее. Когда все уснули, я спустился* с телеги, взял кнутик и пошел хлестать им около лошадей; потом, соскучась, стал рвать цветы и ловить кузнечиков; так шаг за шагом, далее и далее, наконец зашел так далеко, что когда хотел воротиться к телегам, то уже не видал ни их, ни лошадей. Вероятно, желая отыскать телеги, я избрал какой-нибудь путь, думая что он приведет меня к месту, мною оставленному, а всего вероятнее, что я ничего и не думал; только, по словам моим, осталось известно, что таким образом я прибрел в лес, в котором увидал большую серую собаку с щенятами, что я очень испугался и заплакал, и что тут же явился какой-то мальчик, который был еще меньше меня и такой хорошенький и уговаривал меня не бояться, так как собака эта не кусается. В доказательство он подошел к ней и погладил ее поголове, причем собака очень к нему ласкалась; заставил и меня ее погладить, что я и сделал. Потом повел меня через лес, и когда я начал просить пить, то он отвечал, что как только выйдем из лесу — сейчас найдем воду. Выйдя из лесу, я оборотился к мальчику спросить: где же вода? но его уже не было. Долго звал я.| его к себе и, не получая ответа, стал плакать и вместе с тем сходить с довольно крутой горки, внизу которой заметил воду; и как мне, вероятно, очень хотелось пить, то я спустился вниз и прилег наземь, желая с обрывистого берега утолить свою жажду. Но вдруг услышал голос: «Хлопче, гляды — утонешь! тут така глыбыня!» На что я, лежа, со слезами отвечал: «Да мне пить хочется!» Между тем подошли ко мне два человека: один из них был постарше, хотя и оба уже не молодые люди; старший из них поднял меня с земли и, сняв с себя шляпу и сложив поля ее на три угла, прилег к пруду, подчерпнул ею воды и дал мне пить. Потом, поговоря между собою, спросили меня: чья я дитына? и кто отец мой? и куда ехал? — на что я отвечал им такою путаницею, что из всего мною сказанного они могли только понять, что отец мой Семен Григорьевич, мать моя Марья Тимофеевна, что у меня есть хороший барин Гаврила Семенович и барыня Елизавета Ивановна, что барин меня кормит конфетами, а барыня поит чаем; что у меня есть дядя Дмитрий и дядя Абам (ибо я тогда буквы «р» еще не выговаривал), что мы ехали куда-то далеко, что в поле обедали, что все пили водку и все легли спать и что я потом пошел. Изо всего этого они ничего не могли определить верного и не знали, что им делать. Один из них, который помоложе, советовал отвести меня на близлежащую дорогу и пустить, что, вероятно, кто-нибудь меня встретит и что таким образом они избавят себя от хлопот, а может быть, и от беды; ибо бог знает что тут такое: так ли затерялась хлопя? «Або, може, батько и матирь его поризаны, то таку напасть соби возьмишь, що с судом не развяжешься по вики!» Но, невзирая ни на что, старик никак не решился последовать его совету, говоря: как можно таку малу дитыну зоставить одну? що колы с нею що прилучится, то их и бог накаже, и вже що буде, то буде, а он берет меня к себе. Итак, привел меня на хутор, покормил сотовым медом и уложил спать, а на другой день привез в Ракитную и представил в контору, где объявил, что нашел меня близ своего хутора. Управляющий хотел меня оставить у себя, на что я никак не соглашался, говоря, что кто меня нашел, у того я и жить буду. Управляющий, не желая меня приводить в слезы, отпустил с стариком, приказав конторе послать в суд объявление. Итак, старик привел меня к себе в дом, и вместе с женой положили, что, ежели, бог даст, не отыщутся мои родители, взять меня вместо сына. Вот все, что узнал мой отец. Выслушав рассказ хозяина и мой, он тут же подумал, что велика милость господня, что, очевидно, дитя, провожавшее меня через лес, мимо волчицы с волчатами, был не кто другой, как ангел-хранитель, и мысленно принес благодарственную молитву господу богу.
И вот чем кончилась эта маленькая драма. Разумеется, я ничего этого не помню; но это как анекдот моего детства осталось известным в моем семействе, часто повторялось и всегда одинаким образом не только отцом и матерью, но даже и товарищами его, без малейшей перемены. Со всем тем не выдаю всего за совершенную истину, а оставляю всякому полную свободу верить и не верить. Мое дело было только рассказать верно.
После этого вскорости граф убедил графиню расстаться с матушкою и отпустить ее к мужу (которому уже назначено было жить в хуторе Проходах как в центре управляемого им имения), представляя в причину, что разлучать мужа с женою в таких молодых летах — грех, да и за Мишей будет кому присмотреть. Все это вместе решило графиню согласиться. Итак, вдруг я переселился из Обоянского уезда в Судженский, где и жили мои родители лет около тридцати, то есть до продажи нас князю Репнину. Стало быть, тут промелькнуло мое детство, весьма неинтересное, как и детство всякого ребенка, а особливо в том звании. Известно только, что я был самый острый и умный ребенок, что был два раза ушиблен самым ужасным образом, из коих один раз об дровосеку, а в другой раз так странно, что стоит рассказать. Меня просто перебросило через ворота, то есть через верхнюю их перекладину; а как? Вот в том-то и дело. Просто с дрожек в первый день светлого Христова воскресения. Как это случилось и отчего? — известно, но полета, который я сделал через ворота, не могла мать объяснить, ибо она одна и была свидетельницею, но от испуга подробно ничего не помнит. Вот как это было: в светлый, праздник отец и мать ехали в Турью, где мы были приходом, к обедне и, разумеется, взяли меня с собою. Как вышли садиться на дрожки, которые были по-тогдашнему без крыльев, довольно длинные, мать села, посадила меня подле себя; отец же сказал: «Вы съезжайте с горы, а я сойду пешком» (дом, где мы жили, был на горе). Тут кучер, державший лошадь за повода, спросил отца: «разве и ему ехать?», потому что очень часто случалось, что отец правил сам, а, приехав в Турью, лошадь обыкновенно оставлял у попа на дворе. Теперь же в такой праздник, при тесноте, отцу показалось это неудобным, почему на вопрос кучера он и сказал утвердительно, чтоб он ехал, а сам вышел в растворенные ворота. Кучер, обратясь к моей матери, которая уже сидела со мною на дрожках, сказал: «Позвольте ж мне, Марья Тимофеевна, надеть новый зипун!» — и, не дождавшись ответа, отправился за ним. Лошадь, чувствуя свободу, стала поворачиваться из стороны в сторону; мать только что хотела взять вожжи, замотанные напереди около шкворня, который был выше дрожек вершка на два c половиной, как в это самое мгновение лошадь шарахнулась и бросилась со всех ног в ворота. От быстрого движения мать свалилась с дрожек, не успев схватить меня, и видела только, что дрожки зацепились за верею передней осью и что от толчка я свалился на заднее колесо, с которого быстро полетел через ворота; но как это случилось? — она не могла объяснить, потому что тут же сама упала без памяти. Отец, услышав стук позади себя, оборотился и увидел меня, летящего через ворота; в ту же минуту пронеслась и разъяренная лошадь с дрожками, которые, разумеется, вдребезги избила. Отец бросился назад, подбежал ко мне и поднял меня без всякого движения; даже очень долго не было слышно: дышу ли я? Все это сделалось так быстро, что никто и не видал! На крик отца прибежали кучер, кухарка, бабушка; отец потребовал воды и, когда принесли, вспрыснул меня ею. Между тем очнулась и мать и вырвала меня у отца; он же велел подать нож, которым мне разнял стиснутые зубы, и влил несколько капель воды, проглотив которую я в ту же минуту вздохнул очень протяжно; при этом кожа на лбу, от ушиба поднявшаяся почти на вершок, видимо, начала понижаться и пришла в обыкновенное положение, удерживая на себе только синий, почти черный цвет — признак сильного ушиба. Разумеется, что к обедне уже никто не поехал. Долго сомневались в моей жизни; купали меня два раза в день в какой-то траве (кажется, называли ее завяз) и недели через три начали надеяться на мое выздоровление, а через шесть я уже совершенно оправился; но чудесный сальто-морталь остался необъяснимым. Потом в детстве я тонул один раз, от чего тоже был спасен. Все эти чудесные спасения были ни к чему другому отнесены моею матерью, как к тому, что были встречные кумовья. Отец же просто видел тут благость божию и заключал, что он со своим семейством находится под особым господним промыслом.
В исходе пятого года моего возраста, чтоб я не баловался, отдали меня учиться грамоте к Никите Михайловичу. Фамилии настоящей его не знаю, а носил он другую, которую не могу сказать, ибо она смешивается с таким именем, что никак не прилично выразить. С этого времени, хотя еще и не довольно ясно, но начинаю кое-что помнить из моего детства. Помню, что я каждый день ходил в школу, что у меня были еще два товарища —дети Никиты-шинкаря, Гаврило и Никита, что у учителя была дочь Надёжка, что учился я весьма легко и быстро: ибо едва мне сравнялось шесть лет, как я уже всю премудрость выучил, то есть азбуку, часослов и псалтырь; этим обыкновенно тогда и оканчивалось все учение, из которого мы, разумеется, не понимали ни слова, а приобретали только способность бегло читать церковные книги. Помню, что при перемене книги, то есть когда я окончил азбуку и принес в школу в первый раз часослов, то тут же принес горшок молочной каши, обернутый в бумажный платок, и полтину денег, которая как дань, следуемая за ученье, вместе с платком вручалась учителю. Кашу же обыкновенно ставили на стол и после повторения задов (в такой торжественный день учения уже не было) раздавали всем учащимся ложки, которыми и хватали кашу из горшка. Я, принесший кашу и совершивший подвиг, то есть выучивший всю азбуку, должен был бить учеников по рукам, что я исполнял усердно при всеобщем шуме и смехе учителя и его семейства. Потом, когда кончили кашу, вынесли горшок на чистый двор, поставили его посредине, и каждый бросал в него палкой; тот, кому удавалось разбить его, бросался стремглав уходить (бежать), а прочие, изловив его, поочередно драли за уши. Что это за церемония? Для чего она делалась? Когда было ее начало? Ничего не знаю и не могу сказать. Помню только, что по окончании часослова, когда я принес новый псалтырь, опять повторилась та же процессия и что кроме меня раз еще принес кашу Никишка, когда кончил часослов, над которым я и застал его; оба брата, Никита и Гаврило, учились очень тупо. Помню, что их драли немилосердно, хоть толку от этого не было никакого; я же, напротив, удивлял своею остротою, так что учитель не успевал задавать мне уроки.
Когда я окончил псалтырь, то отец мой, зная, что учитель мой не способен более учить ничему, писал в Белгород к знакомому, очень ученому священнику (который когда-то, бывши еще студентом, учил сына графа В[олькенштейна">), и спрашивал, что он возьмет за мое ученье. Между тем во время долгой переписки я должен был всякий день ходить в школу протверживать зады. Помню, что это мне ужасно надоедало; я наконец стал протверживать с такою быстротою, что только и слышно было: «Блажен муж», — а дальше уж никто не мог разобрать ни слова. Таким образом, чрез четверть часа я .оканчивал все, что было задано читать, и отправлялся гулять в лес с ребятишками, оставляя учителя весьма довольным своим учеником. Учитель часто ставил меня в пример другим ученикам, говоря: «От, як бы и вы так учились, як Мышка, то и вы пийшли б теперь гулять». Обыкновенно в лесу я прогуливал до обеда, ибо твердо знал, что если бы из школы пришел домой, то меня не пустили бы бегать по лесу. Наконец как-то отцу моему стало известно о кратком способе моего повторения, и потому он строго запретил мне выходить из школы, пока не кончится общее учение; но я на другой же день, кажется, забыл его приказание. Отец же мой, которому из своего дома видна была школа, нарочно наблюдал за мною и, как скоро увидел, что я навострил лыжи в рощу, отправился и сам туда, наломав дорогой добрый пучок розог, и, найдя меня, препорядочно выпорол. По окончании экзекуции, во время которой я кричал во все горло, притащил он меня в школу, разбранил учителя, что он не смотрит за мною, что ребенок совсем избаловался, что читать стал гораздо хуже и вместо того, чтобы читать, бормочет так, что ничего нельзя понять, и в доказательство тут же заставил меня читать. Я, получив уже привычку, полетел, как говорится, на почтовых, а потому только и могли разобрать, как я уже сказал: «Блажен муж», а далее уж ни слова. Отец, остановив меня, велел начать сначала, но вышла та же история; потом — в третий раз — все то же. Батюшка рассердился, плюнул, топнул ногою и ушел, наказав строго учителю исправить ребенка. Гнев отца произвел свое действие, ибо учитель имел школу приватно, главное же занятие его было при винокуренном заводе, где он состоял ключником у хлебного магазина; поэтому, боясь потерять это место, что совершенно зависело от воли отца моего, он обратил все внимание на исполнение его желания, и чтобы поправить зло, то под обещанием строгого наказания велел мне, читая, останавливаться по точкам. Но как я забывался, а более потому, что половину болтал на память, то и получал часто должные награды, как-то: скубки, удары по руке линейкою; это помогало, впрочем, весьма мало. Однажды учитель отпустил мне две очень ловкие пали (при коих я взвизгивал, разумеется) и примолвил: «Адже я тоби уже казав, собачий сыну, щоб ты читав по точкам!» Это значило у него останавливаться на них. Эта малороссийская фраза уже вековая: из давних времен говорилась она так, как сказана выше, почему и ко мне дошла из уст учителя без всякой перемены. Учитель же мой был малороссиянин, да и весь уезд населен был более малороссиянами, нежели русскими. В ответ учителю, против всякого его ожидания, я, проливая горькие слезы и мотая от боли рукою, спросил у него: «Да для чего же останавливаться по точкам?» При сем вопросе учитель мой остолбенел: в первый раз услышал он такой вопрос, в течение целых сорока лет обучая юношество грамоте, — и до того смешался и рассердился на такой дерзкий и вольнодумный вопрос, что долго не отвечал на него. Но, рассудив потом, что такие слова не могли излиться из уст такого малого и притом умного ребенка и что, конечно, нечистый дух внушил мне их, он сотворил крестное знамение и сказал мне: «Тютю, дурный! Чи ты не знаешь, що ты сказав?» Я, ничего не понимая, повторил сквозь слезы: «Я говорю, для чего останавливаться по точкам?» Тут он, видя мое неведение и уверясь, что такой вопрос сделан мною без всякого злого намерения, смягчил голос и сказал: «Дурный, дурный! хиба ж ты не знаешь, что книги так уж и писаны, щобы, читая их, останавливались по точкам, и що вси праведные их так читали?» Ничего не понимая, я опять спросил: «Да для чего же это нужно?» Не умея дать лучшего пояснения, он начал мне толковать: «Адже тоби не можно прочитать всего псальма одним духом, то треба и отдыхнуть; от для того святые и праведные, которые сие писали, нароком и поставили точки. А ты б то, дурный, думав, що воны поставили их дарма?» И он очень был доволен, что растолковал мне так ясно, что более, казалось, нечего было и говорить. Но к крайнему его изумлению я и тут нашел кой-что для себя непонятным и, ворча, все еще сквозь слезы сказал: «Помилуйте, да это быть не может! Вот посмотрите, как точки расставлены: вот тут (указывая на книгу) от точки до точки — три слова, а тут — целых десять строк, а их нельзя проговорить одним духом; так это быть не может, чтоб они были поставлены для отдыха». Учитель, видя, что злой дух совершенно овладел мною (ибо не может быть, чтоб без его наущения такой умный ребенок не понял того, что, по его мнению, он растолковал так ясно), а потому, не желая входить в состязание с сатаною, как он говорил, отпустил он мне в голову порядочную тукманку, говоря: «Колы ты тым точкам не веришь, так от тоби точка! от сей, мабуть, поверишь; и колы ще будешь пытати, то я тоби, для пояснения, таку задам жарёху, що з неделю будешь заглядывать!» После такого сильного доказательства я уже навсегда отказался от подобных вопросов.
Продолжение следует…
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
I. ПЕРВЫЕ ГОДЫ ДЕТСТВА (продолжение)
ГЛАВА I. Начало
Теперь следуют маленькие подробности, каким образом я от места отдыха, почти на пятнадцать верст, очутился в Ракитной. Из того, что можно было собрать из ответов на делаемые мне вопросы (ответы казались им удовлетворительными), из рассказов крестьянина, который меня нашел, и из показаний другого свидетеля, бывшего в то время вместе с ним на хуторе, вышло следующее. Когда все уснули, я спустился* с телеги, взял кнутик и пошел хлестать им около лошадей; потом, соскучась, стал рвать цветы и ловить кузнечиков; так шаг за шагом, далее и далее, наконец зашел так далеко, что когда хотел воротиться к телегам, то уже не видал ни их, ни лошадей. Вероятно, желая отыскать телеги, я избрал какой-нибудь путь, думая что он приведет меня к месту, мною оставленному, а всего вероятнее, что я ничего и не думал; только, по словам моим, осталось известно, что таким образом я прибрел в лес, в котором увидал большую серую собаку с щенятами, что я очень испугался и заплакал, и что тут же явился какой-то мальчик, который был еще меньше меня и такой хорошенький и уговаривал меня не бояться, так как собака эта не кусается. В доказательство он подошел к ней и погладил ее поголове, причем собака очень к нему ласкалась; заставил и меня ее погладить, что я и сделал. Потом повел меня через лес, и когда я начал просить пить, то он отвечал, что как только выйдем из лесу — сейчас найдем воду. Выйдя из лесу, я оборотился к мальчику спросить: где же вода? но его уже не было. Долго звал я.| его к себе и, не получая ответа, стал плакать и вместе с тем сходить с довольно крутой горки, внизу которой заметил воду; и как мне, вероятно, очень хотелось пить, то я спустился вниз и прилег наземь, желая с обрывистого берега утолить свою жажду. Но вдруг услышал голос: «Хлопче, гляды — утонешь! тут така глыбыня!» На что я, лежа, со слезами отвечал: «Да мне пить хочется!» Между тем подошли ко мне два человека: один из них был постарше, хотя и оба уже не молодые люди; старший из них поднял меня с земли и, сняв с себя шляпу и сложив поля ее на три угла, прилег к пруду, подчерпнул ею воды и дал мне пить. Потом, поговоря между собою, спросили меня: чья я дитына? и кто отец мой? и куда ехал? — на что я отвечал им такою путаницею, что из всего мною сказанного они могли только понять, что отец мой Семен Григорьевич, мать моя Марья Тимофеевна, что у меня есть хороший барин Гаврила Семенович и барыня Елизавета Ивановна, что барин меня кормит конфетами, а барыня поит чаем; что у меня есть дядя Дмитрий и дядя Абам (ибо я тогда буквы «р» еще не выговаривал), что мы ехали куда-то далеко, что в поле обедали, что все пили водку и все легли спать и что я потом пошел. Изо всего этого они ничего не могли определить верного и не знали, что им делать. Один из них, который помоложе, советовал отвести меня на близлежащую дорогу и пустить, что, вероятно, кто-нибудь меня встретит и что таким образом они избавят себя от хлопот, а может быть, и от беды; ибо бог знает что тут такое: так ли затерялась хлопя? «Або, може, батько и матирь его поризаны, то таку напасть соби возьмишь, що с судом не развяжешься по вики!» Но, невзирая ни на что, старик никак не решился последовать его совету, говоря: как можно таку малу дитыну зоставить одну? що колы с нею що прилучится, то их и бог накаже, и вже що буде, то буде, а он берет меня к себе. Итак, привел меня на хутор, покормил сотовым медом и уложил спать, а на другой день привез в Ракитную и представил в контору, где объявил, что нашел меня близ своего хутора. Управляющий хотел меня оставить у себя, на что я никак не соглашался, говоря, что кто меня нашел, у того я и жить буду. Управляющий, не желая меня приводить в слезы, отпустил с стариком, приказав конторе послать в суд объявление. Итак, старик привел меня к себе в дом, и вместе с женой положили, что, ежели, бог даст, не отыщутся мои родители, взять меня вместо сына. Вот все, что узнал мой отец. Выслушав рассказ хозяина и мой, он тут же подумал, что велика милость господня, что, очевидно, дитя, провожавшее меня через лес, мимо волчицы с волчатами, был не кто другой, как ангел-хранитель, и мысленно принес благодарственную молитву господу богу.
И вот чем кончилась эта маленькая драма. Разумеется, я ничего этого не помню; но это как анекдот моего детства осталось известным в моем семействе, часто повторялось и всегда одинаким образом не только отцом и матерью, но даже и товарищами его, без малейшей перемены. Со всем тем не выдаю всего за совершенную истину, а оставляю всякому полную свободу верить и не верить. Мое дело было только рассказать верно.
После этого вскорости граф убедил графиню расстаться с матушкою и отпустить ее к мужу (которому уже назначено было жить в хуторе Проходах как в центре управляемого им имения), представляя в причину, что разлучать мужа с женою в таких молодых летах — грех, да и за Мишей будет кому присмотреть. Все это вместе решило графиню согласиться. Итак, вдруг я переселился из Обоянского уезда в Судженский, где и жили мои родители лет около тридцати, то есть до продажи нас князю Репнину. Стало быть, тут промелькнуло мое детство, весьма неинтересное, как и детство всякого ребенка, а особливо в том звании. Известно только, что я был самый острый и умный ребенок, что был два раза ушиблен самым ужасным образом, из коих один раз об дровосеку, а в другой раз так странно, что стоит рассказать. Меня просто перебросило через ворота, то есть через верхнюю их перекладину; а как? Вот в том-то и дело. Просто с дрожек в первый день светлого Христова воскресения. Как это случилось и отчего? — известно, но полета, который я сделал через ворота, не могла мать объяснить, ибо она одна и была свидетельницею, но от испуга подробно ничего не помнит. Вот как это было: в светлый, праздник отец и мать ехали в Турью, где мы были приходом, к обедне и, разумеется, взяли меня с собою. Как вышли садиться на дрожки, которые были по-тогдашнему без крыльев, довольно длинные, мать села, посадила меня подле себя; отец же сказал: «Вы съезжайте с горы, а я сойду пешком» (дом, где мы жили, был на горе). Тут кучер, державший лошадь за повода, спросил отца: «разве и ему ехать?», потому что очень часто случалось, что отец правил сам, а, приехав в Турью, лошадь обыкновенно оставлял у попа на дворе. Теперь же в такой праздник, при тесноте, отцу показалось это неудобным, почему на вопрос кучера он и сказал утвердительно, чтоб он ехал, а сам вышел в растворенные ворота. Кучер, обратясь к моей матери, которая уже сидела со мною на дрожках, сказал: «Позвольте ж мне, Марья Тимофеевна, надеть новый зипун!» — и, не дождавшись ответа, отправился за ним. Лошадь, чувствуя свободу, стала поворачиваться из стороны в сторону; мать только что хотела взять вожжи, замотанные напереди около шкворня, который был выше дрожек вершка на два c половиной, как в это самое мгновение лошадь шарахнулась и бросилась со всех ног в ворота. От быстрого движения мать свалилась с дрожек, не успев схватить меня, и видела только, что дрожки зацепились за верею передней осью и что от толчка я свалился на заднее колесо, с которого быстро полетел через ворота; но как это случилось? — она не могла объяснить, потому что тут же сама упала без памяти. Отец, услышав стук позади себя, оборотился и увидел меня, летящего через ворота; в ту же минуту пронеслась и разъяренная лошадь с дрожками, которые, разумеется, вдребезги избила. Отец бросился назад, подбежал ко мне и поднял меня без всякого движения; даже очень долго не было слышно: дышу ли я? Все это сделалось так быстро, что никто и не видал! На крик отца прибежали кучер, кухарка, бабушка; отец потребовал воды и, когда принесли, вспрыснул меня ею. Между тем очнулась и мать и вырвала меня у отца; он же велел подать нож, которым мне разнял стиснутые зубы, и влил несколько капель воды, проглотив которую я в ту же минуту вздохнул очень протяжно; при этом кожа на лбу, от ушиба поднявшаяся почти на вершок, видимо, начала понижаться и пришла в обыкновенное положение, удерживая на себе только синий, почти черный цвет — признак сильного ушиба. Разумеется, что к обедне уже никто не поехал. Долго сомневались в моей жизни; купали меня два раза в день в какой-то траве (кажется, называли ее завяз) и недели через три начали надеяться на мое выздоровление, а через шесть я уже совершенно оправился; но чудесный сальто-морталь остался необъяснимым. Потом в детстве я тонул один раз, от чего тоже был спасен. Все эти чудесные спасения были ни к чему другому отнесены моею матерью, как к тому, что были встречные кумовья. Отец же просто видел тут благость божию и заключал, что он со своим семейством находится под особым господним промыслом.
В исходе пятого года моего возраста, чтоб я не баловался, отдали меня учиться грамоте к Никите Михайловичу. Фамилии настоящей его не знаю, а носил он другую, которую не могу сказать, ибо она смешивается с таким именем, что никак не прилично выразить. С этого времени, хотя еще и не довольно ясно, но начинаю кое-что помнить из моего детства. Помню, что я каждый день ходил в школу, что у меня были еще два товарища —дети Никиты-шинкаря, Гаврило и Никита, что у учителя была дочь Надёжка, что учился я весьма легко и быстро: ибо едва мне сравнялось шесть лет, как я уже всю премудрость выучил, то есть азбуку, часослов и псалтырь; этим обыкновенно тогда и оканчивалось все учение, из которого мы, разумеется, не понимали ни слова, а приобретали только способность бегло читать церковные книги. Помню, что при перемене книги, то есть когда я окончил азбуку и принес в школу в первый раз часослов, то тут же принес горшок молочной каши, обернутый в бумажный платок, и полтину денег, которая как дань, следуемая за ученье, вместе с платком вручалась учителю. Кашу же обыкновенно ставили на стол и после повторения задов (в такой торжественный день учения уже не было) раздавали всем учащимся ложки, которыми и хватали кашу из горшка. Я, принесший кашу и совершивший подвиг, то есть выучивший всю азбуку, должен был бить учеников по рукам, что я исполнял усердно при всеобщем шуме и смехе учителя и его семейства. Потом, когда кончили кашу, вынесли горшок на чистый двор, поставили его посредине, и каждый бросал в него палкой; тот, кому удавалось разбить его, бросался стремглав уходить (бежать), а прочие, изловив его, поочередно драли за уши. Что это за церемония? Для чего она делалась? Когда было ее начало? Ничего не знаю и не могу сказать. Помню только, что по окончании часослова, когда я принес новый псалтырь, опять повторилась та же процессия и что кроме меня раз еще принес кашу Никишка, когда кончил часослов, над которым я и застал его; оба брата, Никита и Гаврило, учились очень тупо. Помню, что их драли немилосердно, хоть толку от этого не было никакого; я же, напротив, удивлял своею остротою, так что учитель не успевал задавать мне уроки.
Когда я окончил псалтырь, то отец мой, зная, что учитель мой не способен более учить ничему, писал в Белгород к знакомому, очень ученому священнику (который когда-то, бывши еще студентом, учил сына графа В[олькенштейна">), и спрашивал, что он возьмет за мое ученье. Между тем во время долгой переписки я должен был всякий день ходить в школу протверживать зады. Помню, что это мне ужасно надоедало; я наконец стал протверживать с такою быстротою, что только и слышно было: «Блажен муж», — а дальше уж никто не мог разобрать ни слова. Таким образом, чрез четверть часа я .оканчивал все, что было задано читать, и отправлялся гулять в лес с ребятишками, оставляя учителя весьма довольным своим учеником. Учитель часто ставил меня в пример другим ученикам, говоря: «От, як бы и вы так учились, як Мышка, то и вы пийшли б теперь гулять». Обыкновенно в лесу я прогуливал до обеда, ибо твердо знал, что если бы из школы пришел домой, то меня не пустили бы бегать по лесу. Наконец как-то отцу моему стало известно о кратком способе моего повторения, и потому он строго запретил мне выходить из школы, пока не кончится общее учение; но я на другой же день, кажется, забыл его приказание. Отец же мой, которому из своего дома видна была школа, нарочно наблюдал за мною и, как скоро увидел, что я навострил лыжи в рощу, отправился и сам туда, наломав дорогой добрый пучок розог, и, найдя меня, препорядочно выпорол. По окончании экзекуции, во время которой я кричал во все горло, притащил он меня в школу, разбранил учителя, что он не смотрит за мною, что ребенок совсем избаловался, что читать стал гораздо хуже и вместо того, чтобы читать, бормочет так, что ничего нельзя понять, и в доказательство тут же заставил меня читать. Я, получив уже привычку, полетел, как говорится, на почтовых, а потому только и могли разобрать, как я уже сказал: «Блажен муж», а далее уж ни слова. Отец, остановив меня, велел начать сначала, но вышла та же история; потом — в третий раз — все то же. Батюшка рассердился, плюнул, топнул ногою и ушел, наказав строго учителю исправить ребенка. Гнев отца произвел свое действие, ибо учитель имел школу приватно, главное же занятие его было при винокуренном заводе, где он состоял ключником у хлебного магазина; поэтому, боясь потерять это место, что совершенно зависело от воли отца моего, он обратил все внимание на исполнение его желания, и чтобы поправить зло, то под обещанием строгого наказания велел мне, читая, останавливаться по точкам. Но как я забывался, а более потому, что половину болтал на память, то и получал часто должные награды, как-то: скубки, удары по руке линейкою; это помогало, впрочем, весьма мало. Однажды учитель отпустил мне две очень ловкие пали (при коих я взвизгивал, разумеется) и примолвил: «Адже я тоби уже казав, собачий сыну, щоб ты читав по точкам!» Это значило у него останавливаться на них. Эта малороссийская фраза уже вековая: из давних времен говорилась она так, как сказана выше, почему и ко мне дошла из уст учителя без всякой перемены. Учитель же мой был малороссиянин, да и весь уезд населен был более малороссиянами, нежели русскими. В ответ учителю, против всякого его ожидания, я, проливая горькие слезы и мотая от боли рукою, спросил у него: «Да для чего же останавливаться по точкам?» При сем вопросе учитель мой остолбенел: в первый раз услышал он такой вопрос, в течение целых сорока лет обучая юношество грамоте, — и до того смешался и рассердился на такой дерзкий и вольнодумный вопрос, что долго не отвечал на него. Но, рассудив потом, что такие слова не могли излиться из уст такого малого и притом умного ребенка и что, конечно, нечистый дух внушил мне их, он сотворил крестное знамение и сказал мне: «Тютю, дурный! Чи ты не знаешь, що ты сказав?» Я, ничего не понимая, повторил сквозь слезы: «Я говорю, для чего останавливаться по точкам?» Тут он, видя мое неведение и уверясь, что такой вопрос сделан мною без всякого злого намерения, смягчил голос и сказал: «Дурный, дурный! хиба ж ты не знаешь, что книги так уж и писаны, щобы, читая их, останавливались по точкам, и що вси праведные их так читали?» Ничего не понимая, я опять спросил: «Да для чего же это нужно?» Не умея дать лучшего пояснения, он начал мне толковать: «Адже тоби не можно прочитать всего псальма одним духом, то треба и отдыхнуть; от для того святые и праведные, которые сие писали, нароком и поставили точки. А ты б то, дурный, думав, що воны поставили их дарма?» И он очень был доволен, что растолковал мне так ясно, что более, казалось, нечего было и говорить. Но к крайнему его изумлению я и тут нашел кой-что для себя непонятным и, ворча, все еще сквозь слезы сказал: «Помилуйте, да это быть не может! Вот посмотрите, как точки расставлены: вот тут (указывая на книгу) от точки до точки — три слова, а тут — целых десять строк, а их нельзя проговорить одним духом; так это быть не может, чтоб они были поставлены для отдыха». Учитель, видя, что злой дух совершенно овладел мною (ибо не может быть, чтоб без его наущения такой умный ребенок не понял того, что, по его мнению, он растолковал так ясно), а потому, не желая входить в состязание с сатаною, как он говорил, отпустил он мне в голову порядочную тукманку, говоря: «Колы ты тым точкам не веришь, так от тоби точка! от сей, мабуть, поверишь; и колы ще будешь пытати, то я тоби, для пояснения, таку задам жарёху, що з неделю будешь заглядывать!» После такого сильного доказательства я уже навсегда отказался от подобных вопросов.
Продолжение следует…
Подробнее
ПРАВДА — ХОРОШО, А СЧАСТЬЕ ЛУЧШЕ?
ПРАВДА — ХОРОШО, А СЧАСТЬЕ ЛУЧШЕ?
Малый театр открыл юбилейный сезон одной из недавних премьер — «Последней жертвой» в постановке Владимира Драгунова. Этот спектакль отвечает чаяниям публики, желающей видеть «настоящего Островского»...
Малый театр открыл юбилейный сезон одной из недавних премьер — «Последней жертвой» в постановке Владимира Драгунова. Этот спектакль отвечает чаяниям публики, желающей видеть «настоящего Островского»...
ПРАВДА — ХОРОШО, А СЧАСТЬЕ ЛУЧШЕ?
Малый театр открыл юбилейный сезон одной из недавних премьер — «Последней жертвой» в постановке Владимира Драгунова. Этот спектакль отвечает чаяниям публики, желающей видеть «настоящего Островского». То есть Островского без выкрутасов, смелых интерпретаций, переносов действия в другие времена и так далее. Как и сто лет назад, зритель мечтает о павильоне, хотя, возможно, и не знает, что именно так называется этот тип декорации, изображающей интерьер, внутренность комнаты, дома.
Художник Лариса Ломакина тщательно обживает гостиную Юлии Павловны Тугиной. Здесь на стене висят фотографии, в частности, та, что запечатлела венчание героини с покойным мужем. Центром композиции становится живописный портрет благообразного старика Тугина. Гарнитур из карельской березы радует глаз. Как радует глаз и сама Юлия Павловна (Людмила Титова) — изящная, нарядная в бежево-коричневом туалете, подчеркивающим тонкую талию. Экспозиция — предшествующая приходу Юлии из церкви — диалог Михевны (Ольга Чуваева) и Глафиры Фирсовны (Людмила Полякова) сыгран абсолютно традиционно, типажно. Недалекая, суетливая ключница словоохотливо сообщает тетке своей хозяйки тщательно скрываемую тайну. Глафире Фирсовне только того и нужно. Людмиле Поляковой есть где разгуляться, она играет излюбленный Островским тип нахальной свахи и сплетницы, всегда знающей, где ее профит. Она не станет церемониться ни с кем и грубо намекнет на одолевающие ее голод и жажду. Этот персонаж чаем не удовольствуется, Глафира Фирсовна могла бы сказать, как говаривал Вожеватов в «Бесприданнице», любивший пить шампанское из чайника на террасе трактира: «подай МОЕГО чайку». Героиня Поляковой торжественно прошествует в соседнюю комнату, где ей поднесут что-нибудь покрепче. Как всегда в экспозиции пьес Островского предлагаемые обстоятельства определены: зритель в курсе, что главная героиня — молодая вдова влюблена в молодого человека, сорит деньгами, пытаясь удержать возлюбленного. А на горизонте (о чем доложит Глафира Фирсовна) — богатый покровитель, только что выдавший замуж предыдущую пассию и приглядевший следующую жертву.
И вот тут-то, с появлением Флора Федулыча Прибыткова (Василий Бочкарев) начинается самое интересное. Прежде всего потому, что прибывший попечитель придуман и сыгран вне каких бы то ни было штампов. Герой Бочкарева собой очень даже не дурен, моложав, строен, улыбчив. У него умные с лукавинкой глаза. Кажется, он уверен в том, что придет, увидит и победит. Визит подготовлен заранее. Сначала появится объемистый дар в оранжевой упаковке — «двухэтажная» хрустальная ваза с фруктами — «груши нынче очень дешевы». К фруктам прилагается «культурная программа». Он предлагает абонемент в оперу и тут же тянет руку в карман (создается впечатление, что карманы Прибыткова полны билетов и абонементов). И как бы ни был убедителен афронт, устроенный Юлией Прибыткову, перед уходом в руках героини все-таки остается билет на спектакль с участием итальянского трагика Эрнесто Росси. Зритель еще не видел того, кого героиня страстно любит, но уже заинтригован и очарован Флором Федулычем. Можно размышлять, что движет героем Бочкарева, что означает его приход, действительно ли он намерен взять Юлию на содержание, или она всерьез нравится Прибыткову? Артист сознательно недоговаривает. Тайна остается.
Надо признать, что Вадим Григорьевич Дульчин (Олег Доброван) — молодой человек без всякой тайны. Режиссерское ли это видение образа или актеру роль не совсем по средствам — бог весть. Очевидно одно: Дульчин обладает только одним достоинством — молодостью. И любовь Юлии с самого начала выглядит как блажь или искреннее заблуждение вдовушки. Интересно, что во всех трех последних премьерах «Жертвы» (В МХТ имени А.П.Чехова, в Ленкоме и в Малом) тщательно убраны мистические мотивы, исключен монолог о церковной службе, где Юлия встретится со своим alter ego, ее религиозность, важная у Островского, как и зловещий знак, когда в коробке с фатой неведомо как окажется цветок из погребального венка покойного мужа. Людмила Титова играет натуру энергичную и земную, немного наивную, готовую ради грядущей свадьбы на любые жертвы. И уговаривать ее пойти за деньгами к Прибыткову Дульчину долго не приходится. Она твердо убеждена в благоприятном исходе дела.
И вот уже, к восторгу зрителей, круг поворачивается, в зале слышатся восхищенные вздохи, а на сцене — роскошные апартаменты Прибыткова, белые колонны ионического ордера, бордовый штоф на стенах, мебель красного дерева. Но вместо семейных фотографий, на одной стене — карта (метафора того, что дело Флор Федулыча связано не с одной Москвой, а со всей Россией), а на другой — огромный портрет девушки с веером (уж точно не Ренуара), но так или иначе говорящий о неравнодушии Прибыткова к искусству. А может быть, это та самая девушка, которую Флор Федулыч выдал замуж?
Лучшая сцена спектакля — приход Юлии Тугиной к Прибыткову. Здесь тайное становится явным. У себя дома Флор Федулыч — другой человек, трезвый, проницательный. Игру Юлии он знает наперед. Быстро исчерпав возможность просить и приказывать, Тугина снимает пелеринку, оставаясь в элегантном сильно декольтированном платье, и непринужденно садится на колени к Прибыткову. Надо видеть то великолепное презрение, с каким герой Бочкарева сталкивает Юлию с колен. Вот оно что! Оказывается, наш покровитель — нравственный человек, не терпящий фальши. Демарш Юлии для него -разочарование в женщине, казавшейся чистой, неприступной. Искренние слезы, отчаяние Тугиной не оставляют его равнодушным. А неподдельный поцелуй приводит нашего героя, одновременно, в восторг и замешательство. Кажется, он и вправду влюблен всерьез. Эту сцену Бочкарев строит на тонких, психологических перепадах. В один из моментов он сосредоточенно чинит карандаш. Прибытков деловой человек, но дело, богатство не спасают от одиночества. Поцелуй, что дорогого стоит, — залог и надежда на то, что мечты Флора Федулыча на простое счастье близки к осуществлению.
Чудесно смотрится павильон третьего акта — старинный сад с деревьями и прогуливающимися москвичами. И деревья, и москвичи нарисованы на стенах-рамах, окаймляющих пространство. В глубине — статуя Венеры, горят фонари. Хотя, по правде говоря, оформление более стильно, чем способ существования актеров на сцене. Этот акт решен как некий дивертисмент. Проигрыш Дульчина — самое важное событие третьего действия — смикширован, одинаково важны все эпизоды, каждый подается как некое антре. Эффектное появление колоритной пары, папаши Лавра Мироныча (Борис Клюев) и его дочки Ирень (Екатерина Базарова), пьяненькой, без стыда и совести, богатой вдовы Пивокуровой (Анна Жарова), вальяжного Салай Салтаныча (Владимир Сафронов) оттесняет Дульчина на дальний план.
Второй акт (он включает четвертое и пятое действие Островского) неудержимо катится к финалу. Прозрение Юлии по прочтении письма о помолвке Вадима и Ирины Лавровны, ее обморок, не кажутся зрителю по-настоящему драматичными. Ведь рядом Флор Федулыч, внимательный, чуткий, любящий.
Купюры в последнем акте понятны. Мы не увидим покушения Дульчина на самоубийство и так и не узнаем, что в финале он решит жениться на богатой вдове Пивокуровой. Зато увидим счастливую пару Юлию и Флора Федулыча. Точку ставит фотограф, снимающий кадр, скорее всего, он украсит гостиную Прибытковых, а рядом, возможно, возникнет портрет самой Юлии Павловны, написанный каким-нибудь известным художником. Этот хеппи-энд кажется вполне заслуженным. На лице у Тугиной ни тени сомнения. Ну, а о Флоре Федулыче и говорить не приходится. Сбылось все, о чем он мечтал.
Сомнения одолевают лишь зануду-критика. Восторгаясь работой Василия Бочкарева (от него весь спектакль глаз не оторвать), невольно думаешь об Островском. Он явно не писал хеппи-энда и сильно сомневался в том, что Юлия будет счастлива в новом браке. Тем более, что замешан этот брак на интриге (ведь недаром Прибытков позволяет Глафире Фирсовне оповестить Москву о мнимом огромном приданом, будто бы ожидающем его внучатую племянницу Ирину Лавровну). Режиссер отодвигает интригу в сторону. Богатый и деловой, тонко чувствующий Флор Федулыч становится победителем к радости избранницы и почтенной публики. И что-то тут царапает душу. Ведь на деле жалеет Островский совсем не Прибыткова, а легковерную, попавшую в западню Юлию Тугину. Кстати, спектакль Юрия Еремина в МХТ имени А.П.Чехова заканчивается крупным кинематографическим планом — удаляющейся на экране парой — Флором Федулычем (великолепно сыгранным Олегом Табаковым) и Юлией. Лицо Марины Зудиной печально.
«Я не знаю в литературе XIX века ни одного преуспевающего персонажа, который бы расценивался автором как положительный герой... Где удача, там нечто предосудительное. Удача компрометирует героя. Если он преуспевает, то вы сразу начинаете в нем сомневаться. А вот неуспех — это лучшая аттестация». Это слова замечательного литературоведа Наума Яковлевича Берковского.
Вспомнился мудрый спектакль Сергея Женовача «Правда — хорошо, а счастье лучше», где режиссер шел за автором, и где хороший конец был стечением невероятных обстоятельств. Там «богом из машины» становился все тот же Василий Бочкарев в роли Грознова — краса и гордость Малого.
Екатерина ДМИТРИЕВСКАЯ
«Экран и сцена»,12.10.2005
Малый театр открыл юбилейный сезон одной из недавних премьер — «Последней жертвой» в постановке Владимира Драгунова. Этот спектакль отвечает чаяниям публики, желающей видеть «настоящего Островского». То есть Островского без выкрутасов, смелых интерпретаций, переносов действия в другие времена и так далее. Как и сто лет назад, зритель мечтает о павильоне, хотя, возможно, и не знает, что именно так называется этот тип декорации, изображающей интерьер, внутренность комнаты, дома.
Художник Лариса Ломакина тщательно обживает гостиную Юлии Павловны Тугиной. Здесь на стене висят фотографии, в частности, та, что запечатлела венчание героини с покойным мужем. Центром композиции становится живописный портрет благообразного старика Тугина. Гарнитур из карельской березы радует глаз. Как радует глаз и сама Юлия Павловна (Людмила Титова) — изящная, нарядная в бежево-коричневом туалете, подчеркивающим тонкую талию. Экспозиция — предшествующая приходу Юлии из церкви — диалог Михевны (Ольга Чуваева) и Глафиры Фирсовны (Людмила Полякова) сыгран абсолютно традиционно, типажно. Недалекая, суетливая ключница словоохотливо сообщает тетке своей хозяйки тщательно скрываемую тайну. Глафире Фирсовне только того и нужно. Людмиле Поляковой есть где разгуляться, она играет излюбленный Островским тип нахальной свахи и сплетницы, всегда знающей, где ее профит. Она не станет церемониться ни с кем и грубо намекнет на одолевающие ее голод и жажду. Этот персонаж чаем не удовольствуется, Глафира Фирсовна могла бы сказать, как говаривал Вожеватов в «Бесприданнице», любивший пить шампанское из чайника на террасе трактира: «подай МОЕГО чайку». Героиня Поляковой торжественно прошествует в соседнюю комнату, где ей поднесут что-нибудь покрепче. Как всегда в экспозиции пьес Островского предлагаемые обстоятельства определены: зритель в курсе, что главная героиня — молодая вдова влюблена в молодого человека, сорит деньгами, пытаясь удержать возлюбленного. А на горизонте (о чем доложит Глафира Фирсовна) — богатый покровитель, только что выдавший замуж предыдущую пассию и приглядевший следующую жертву.
И вот тут-то, с появлением Флора Федулыча Прибыткова (Василий Бочкарев) начинается самое интересное. Прежде всего потому, что прибывший попечитель придуман и сыгран вне каких бы то ни было штампов. Герой Бочкарева собой очень даже не дурен, моложав, строен, улыбчив. У него умные с лукавинкой глаза. Кажется, он уверен в том, что придет, увидит и победит. Визит подготовлен заранее. Сначала появится объемистый дар в оранжевой упаковке — «двухэтажная» хрустальная ваза с фруктами — «груши нынче очень дешевы». К фруктам прилагается «культурная программа». Он предлагает абонемент в оперу и тут же тянет руку в карман (создается впечатление, что карманы Прибыткова полны билетов и абонементов). И как бы ни был убедителен афронт, устроенный Юлией Прибыткову, перед уходом в руках героини все-таки остается билет на спектакль с участием итальянского трагика Эрнесто Росси. Зритель еще не видел того, кого героиня страстно любит, но уже заинтригован и очарован Флором Федулычем. Можно размышлять, что движет героем Бочкарева, что означает его приход, действительно ли он намерен взять Юлию на содержание, или она всерьез нравится Прибыткову? Артист сознательно недоговаривает. Тайна остается.
Надо признать, что Вадим Григорьевич Дульчин (Олег Доброван) — молодой человек без всякой тайны. Режиссерское ли это видение образа или актеру роль не совсем по средствам — бог весть. Очевидно одно: Дульчин обладает только одним достоинством — молодостью. И любовь Юлии с самого начала выглядит как блажь или искреннее заблуждение вдовушки. Интересно, что во всех трех последних премьерах «Жертвы» (В МХТ имени А.П.Чехова, в Ленкоме и в Малом) тщательно убраны мистические мотивы, исключен монолог о церковной службе, где Юлия встретится со своим alter ego, ее религиозность, важная у Островского, как и зловещий знак, когда в коробке с фатой неведомо как окажется цветок из погребального венка покойного мужа. Людмила Титова играет натуру энергичную и земную, немного наивную, готовую ради грядущей свадьбы на любые жертвы. И уговаривать ее пойти за деньгами к Прибыткову Дульчину долго не приходится. Она твердо убеждена в благоприятном исходе дела.
И вот уже, к восторгу зрителей, круг поворачивается, в зале слышатся восхищенные вздохи, а на сцене — роскошные апартаменты Прибыткова, белые колонны ионического ордера, бордовый штоф на стенах, мебель красного дерева. Но вместо семейных фотографий, на одной стене — карта (метафора того, что дело Флор Федулыча связано не с одной Москвой, а со всей Россией), а на другой — огромный портрет девушки с веером (уж точно не Ренуара), но так или иначе говорящий о неравнодушии Прибыткова к искусству. А может быть, это та самая девушка, которую Флор Федулыч выдал замуж?
Лучшая сцена спектакля — приход Юлии Тугиной к Прибыткову. Здесь тайное становится явным. У себя дома Флор Федулыч — другой человек, трезвый, проницательный. Игру Юлии он знает наперед. Быстро исчерпав возможность просить и приказывать, Тугина снимает пелеринку, оставаясь в элегантном сильно декольтированном платье, и непринужденно садится на колени к Прибыткову. Надо видеть то великолепное презрение, с каким герой Бочкарева сталкивает Юлию с колен. Вот оно что! Оказывается, наш покровитель — нравственный человек, не терпящий фальши. Демарш Юлии для него -разочарование в женщине, казавшейся чистой, неприступной. Искренние слезы, отчаяние Тугиной не оставляют его равнодушным. А неподдельный поцелуй приводит нашего героя, одновременно, в восторг и замешательство. Кажется, он и вправду влюблен всерьез. Эту сцену Бочкарев строит на тонких, психологических перепадах. В один из моментов он сосредоточенно чинит карандаш. Прибытков деловой человек, но дело, богатство не спасают от одиночества. Поцелуй, что дорогого стоит, — залог и надежда на то, что мечты Флора Федулыча на простое счастье близки к осуществлению.
Чудесно смотрится павильон третьего акта — старинный сад с деревьями и прогуливающимися москвичами. И деревья, и москвичи нарисованы на стенах-рамах, окаймляющих пространство. В глубине — статуя Венеры, горят фонари. Хотя, по правде говоря, оформление более стильно, чем способ существования актеров на сцене. Этот акт решен как некий дивертисмент. Проигрыш Дульчина — самое важное событие третьего действия — смикширован, одинаково важны все эпизоды, каждый подается как некое антре. Эффектное появление колоритной пары, папаши Лавра Мироныча (Борис Клюев) и его дочки Ирень (Екатерина Базарова), пьяненькой, без стыда и совести, богатой вдовы Пивокуровой (Анна Жарова), вальяжного Салай Салтаныча (Владимир Сафронов) оттесняет Дульчина на дальний план.
Второй акт (он включает четвертое и пятое действие Островского) неудержимо катится к финалу. Прозрение Юлии по прочтении письма о помолвке Вадима и Ирины Лавровны, ее обморок, не кажутся зрителю по-настоящему драматичными. Ведь рядом Флор Федулыч, внимательный, чуткий, любящий.
Купюры в последнем акте понятны. Мы не увидим покушения Дульчина на самоубийство и так и не узнаем, что в финале он решит жениться на богатой вдове Пивокуровой. Зато увидим счастливую пару Юлию и Флора Федулыча. Точку ставит фотограф, снимающий кадр, скорее всего, он украсит гостиную Прибытковых, а рядом, возможно, возникнет портрет самой Юлии Павловны, написанный каким-нибудь известным художником. Этот хеппи-энд кажется вполне заслуженным. На лице у Тугиной ни тени сомнения. Ну, а о Флоре Федулыче и говорить не приходится. Сбылось все, о чем он мечтал.
Сомнения одолевают лишь зануду-критика. Восторгаясь работой Василия Бочкарева (от него весь спектакль глаз не оторвать), невольно думаешь об Островском. Он явно не писал хеппи-энда и сильно сомневался в том, что Юлия будет счастлива в новом браке. Тем более, что замешан этот брак на интриге (ведь недаром Прибытков позволяет Глафире Фирсовне оповестить Москву о мнимом огромном приданом, будто бы ожидающем его внучатую племянницу Ирину Лавровну). Режиссер отодвигает интригу в сторону. Богатый и деловой, тонко чувствующий Флор Федулыч становится победителем к радости избранницы и почтенной публики. И что-то тут царапает душу. Ведь на деле жалеет Островский совсем не Прибыткова, а легковерную, попавшую в западню Юлию Тугину. Кстати, спектакль Юрия Еремина в МХТ имени А.П.Чехова заканчивается крупным кинематографическим планом — удаляющейся на экране парой — Флором Федулычем (великолепно сыгранным Олегом Табаковым) и Юлией. Лицо Марины Зудиной печально.
«Я не знаю в литературе XIX века ни одного преуспевающего персонажа, который бы расценивался автором как положительный герой... Где удача, там нечто предосудительное. Удача компрометирует героя. Если он преуспевает, то вы сразу начинаете в нем сомневаться. А вот неуспех — это лучшая аттестация». Это слова замечательного литературоведа Наума Яковлевича Берковского.
Вспомнился мудрый спектакль Сергея Женовача «Правда — хорошо, а счастье лучше», где режиссер шел за автором, и где хороший конец был стечением невероятных обстоятельств. Там «богом из машины» становился все тот же Василий Бочкарев в роли Грознова — краса и гордость Малого.
Екатерина ДМИТРИЕВСКАЯ
«Экран и сцена»,12.10.2005
18.10.2005
Подробнее
Актёры, занятые в спектаклях с 19 по 23 октября 2005 года.
Актёры, занятые в спектаклях с 19 по 23 октября 2005 года.
Актёры, занятые в спектаклях с 19 по 23 октября 2005 года.
18 октября, основная сцена, «Мнимый больной»: Е.К.Глушенко, О.В.Молочная, Л.В.Титова, Варя Куценко, В.И.Бочкарев, А.В.Клюквин, Г.В.Подгородинский, Вл.Б.Носик, В.А.Низовой, К.В.Демин, И.С.Григорьев, О.В.Доброван, Д.Н.Курочка, Д.Н.Солодовник, С.А.Коршунов, С.И.Видинеев, Е.В.Куршинский.
19 октября, основная сцена, «Мнимый больной»: Е.К.Глушенко, О.В.Молочная, Л.В.Титова, Варя Куценко, В.И.Бочкарев, А.В.Клюквин, Г.В.Подгородинский, Вл.Б.Носик, В.А.Низовой, К.В.Демин, И.С.Григорьев, О.В.Доброван, Д.Н.Курочка, Д.Н.Солодовник, С.А.Коршунов, С.И.Видинеев, Е.В.Куршинский.
19 октября, сцена на Б.Ордынке, «Вишнёвый сад»: И.В.Муравьёва, В.В.Андреева, Т.Н.Лебедева, Л.Н.Щербинина, Л.В.Ещенко, Д.Н.Подгорная, Л.С.Аникеева, О.Г.Жевакина, Е.О.Порубель, А.М.Жарова, В.К.Бабятинский, Ю.И.Каюров, В.В.Петров, С.А.Коршунов, А.С.Потапов, В.А.Дубровский, А.Е.Фаддеев, Д.А.Марин, А.Т.Манке, С.А.Вещев, А.Н.Анохин, А.К.Вахтеров, В.А.Андрианов, сотр.Малец, В.А.Ильичев.
20 октября, основная сцена, «Чайка»: И.В.Муравьёва, О.В.Молочная, В.В.Светлова, А.И.Охлупина, Е.О.Дмитриева, С.А.Коршунов, В.И.Коршунов, Ю.М.Соломин, В.И.Езепов, А.Я.Михайлов, В.Г.Богин, Д.Н.Курочка, Г.Н.Скряпкин.
20 октября, сцена на Б.Ордынке, «Свадьба, свадьба, свадьба!»: Е.Г.Харитонова, А.Н.Евдокимова, О.Г.Жевакина, Л.В.Ещенко, С.Г.Аманова, Л.Г.Кичанова, М.И.Фомина, Н.П.Швец, З.Е.Андреева, А.С.Потапов, Г.В.Подгородинский, В.А.Низовой, А.К.Вахтеров, В.А.Коняев, А.В.Коршунов, А.М.Торопов, К.В.Демин, В.В.Бунаков, В.А.Дубровский, Д.Д.Кознов, М.Г.Фоменко, В.А.Андрианов, А.Н.Анохин, С.А.Вещев, И.С.Григорьев, Е.В.Арановский.
21 октября, основная сцена, «Три сестры»: И.В.Иванова, А.И.Охлупина, О.Л.Пашкова, В.В.Андреева, Л.С.Аникеева, Д.Н.Подгорная, А.В.Клюквин, В.К.Бабятинский, А.Ю.Ермаков, Э.Е.Марцевич, Г.В.Подгородинский, В.А.Низовой, С.А.Коршунов, А.Е.Фаддеев, А.С.Кудинович, А.Т.Манке.
21 октября, сцена на Б.Ордынке, «Тайны мадридского двора»: Н.Н.Верещенко, Е.М.Базарова, Е.Г.Харитонова, Г.Г.Микшун, Н.П.Швец, О.В.Молочная, И.А.Жерякова, О.Г.Жевакина, Ю.В.Сафронова, Л.В.Ещенко, В.И.Езепов, В.В.Петров, К.В.Демин, О.В.Доброван, В.Г.Зотов, А.Н.Анохин, С.В.Потапов, В.А.Андрианов, Е.В.Арановский, М.Г.Фоменко, Ф.Э.Марцевич, Д.А.Марин, сотр.Малец.
22 октября, основная сцена, «На всякого мудреца довольно простоты»: К.В.Моисеева, И.В.Муравьёва, Л.В.Юдина, Т.П.Панкова, О.Л.Пашкова, Г.Г.Микшун, Н.П.Швец, Д.Н.Подгорная, В.Г.Зотов, А.С.Потапов, Б.В.Клюев, А.В.Клюквин, А.В.Вершинин, А.Ю.Ермаков, П.Д.Складчиков, А.Т.Манке, И.С.Григорьев.
22 октября, сцена на Б.Ордынке, «Бешеные деньги»: А.Н.Евдокимова, С.Г.Аманова, Ю.В.Сафронова, А.М.Жарова, Е.А.Кулешова, Пирогова, Л.Л.Липина, В.А.Низовой, В.К.Бабятинский, В.А.Дубровский, К.В.Дёмин, С.Л.Тезов, Д.Н.Солодовник, В.А.Андрианов, А.Е.Фаддеев, В.А.Вещев, А.К.Вахтеров, Е.В.Арановский, Видинеев, В.А.Ильичев.
23 октября, основная сцена, «Лес»: Л.В.Юдина, Д.Н.Подгорная, Л.Г.Кичанова, Е.М.Базарова, В.А.Коняев, А.М.Торопов, А.С.Кудинович, Д.Н.Солодовник, А.Е.Фаддеев, А.Ю.Ермаков, С.С.Еремеев.
23 октября, сцена на Б.Ордынке, «Волки и овцы» : Л.П.Полякова, Л.В.Титова, С.Г.Аманова, Т.П.Панкова, А.В.Коршунов, В.А.Борцов, В.И.Езепов, Я.П.Барышев, Ю.Б.Ильин, А.В.Вершинин, А.Т.Манке, Д.Н.Зеничев.
18 октября, основная сцена, «Мнимый больной»: Е.К.Глушенко, О.В.Молочная, Л.В.Титова, Варя Куценко, В.И.Бочкарев, А.В.Клюквин, Г.В.Подгородинский, Вл.Б.Носик, В.А.Низовой, К.В.Демин, И.С.Григорьев, О.В.Доброван, Д.Н.Курочка, Д.Н.Солодовник, С.А.Коршунов, С.И.Видинеев, Е.В.Куршинский.
19 октября, основная сцена, «Мнимый больной»: Е.К.Глушенко, О.В.Молочная, Л.В.Титова, Варя Куценко, В.И.Бочкарев, А.В.Клюквин, Г.В.Подгородинский, Вл.Б.Носик, В.А.Низовой, К.В.Демин, И.С.Григорьев, О.В.Доброван, Д.Н.Курочка, Д.Н.Солодовник, С.А.Коршунов, С.И.Видинеев, Е.В.Куршинский.
19 октября, сцена на Б.Ордынке, «Вишнёвый сад»: И.В.Муравьёва, В.В.Андреева, Т.Н.Лебедева, Л.Н.Щербинина, Л.В.Ещенко, Д.Н.Подгорная, Л.С.Аникеева, О.Г.Жевакина, Е.О.Порубель, А.М.Жарова, В.К.Бабятинский, Ю.И.Каюров, В.В.Петров, С.А.Коршунов, А.С.Потапов, В.А.Дубровский, А.Е.Фаддеев, Д.А.Марин, А.Т.Манке, С.А.Вещев, А.Н.Анохин, А.К.Вахтеров, В.А.Андрианов, сотр.Малец, В.А.Ильичев.
20 октября, основная сцена, «Чайка»: И.В.Муравьёва, О.В.Молочная, В.В.Светлова, А.И.Охлупина, Е.О.Дмитриева, С.А.Коршунов, В.И.Коршунов, Ю.М.Соломин, В.И.Езепов, А.Я.Михайлов, В.Г.Богин, Д.Н.Курочка, Г.Н.Скряпкин.
20 октября, сцена на Б.Ордынке, «Свадьба, свадьба, свадьба!»: Е.Г.Харитонова, А.Н.Евдокимова, О.Г.Жевакина, Л.В.Ещенко, С.Г.Аманова, Л.Г.Кичанова, М.И.Фомина, Н.П.Швец, З.Е.Андреева, А.С.Потапов, Г.В.Подгородинский, В.А.Низовой, А.К.Вахтеров, В.А.Коняев, А.В.Коршунов, А.М.Торопов, К.В.Демин, В.В.Бунаков, В.А.Дубровский, Д.Д.Кознов, М.Г.Фоменко, В.А.Андрианов, А.Н.Анохин, С.А.Вещев, И.С.Григорьев, Е.В.Арановский.
21 октября, основная сцена, «Три сестры»: И.В.Иванова, А.И.Охлупина, О.Л.Пашкова, В.В.Андреева, Л.С.Аникеева, Д.Н.Подгорная, А.В.Клюквин, В.К.Бабятинский, А.Ю.Ермаков, Э.Е.Марцевич, Г.В.Подгородинский, В.А.Низовой, С.А.Коршунов, А.Е.Фаддеев, А.С.Кудинович, А.Т.Манке.
21 октября, сцена на Б.Ордынке, «Тайны мадридского двора»: Н.Н.Верещенко, Е.М.Базарова, Е.Г.Харитонова, Г.Г.Микшун, Н.П.Швец, О.В.Молочная, И.А.Жерякова, О.Г.Жевакина, Ю.В.Сафронова, Л.В.Ещенко, В.И.Езепов, В.В.Петров, К.В.Демин, О.В.Доброван, В.Г.Зотов, А.Н.Анохин, С.В.Потапов, В.А.Андрианов, Е.В.Арановский, М.Г.Фоменко, Ф.Э.Марцевич, Д.А.Марин, сотр.Малец.
22 октября, основная сцена, «На всякого мудреца довольно простоты»: К.В.Моисеева, И.В.Муравьёва, Л.В.Юдина, Т.П.Панкова, О.Л.Пашкова, Г.Г.Микшун, Н.П.Швец, Д.Н.Подгорная, В.Г.Зотов, А.С.Потапов, Б.В.Клюев, А.В.Клюквин, А.В.Вершинин, А.Ю.Ермаков, П.Д.Складчиков, А.Т.Манке, И.С.Григорьев.
22 октября, сцена на Б.Ордынке, «Бешеные деньги»: А.Н.Евдокимова, С.Г.Аманова, Ю.В.Сафронова, А.М.Жарова, Е.А.Кулешова, Пирогова, Л.Л.Липина, В.А.Низовой, В.К.Бабятинский, В.А.Дубровский, К.В.Дёмин, С.Л.Тезов, Д.Н.Солодовник, В.А.Андрианов, А.Е.Фаддеев, В.А.Вещев, А.К.Вахтеров, Е.В.Арановский, Видинеев, В.А.Ильичев.
23 октября, основная сцена, «Лес»: Л.В.Юдина, Д.Н.Подгорная, Л.Г.Кичанова, Е.М.Базарова, В.А.Коняев, А.М.Торопов, А.С.Кудинович, Д.Н.Солодовник, А.Е.Фаддеев, А.Ю.Ермаков, С.С.Еремеев.
23 октября, сцена на Б.Ордынке, «Волки и овцы» : Л.П.Полякова, Л.В.Титова, С.Г.Аманова, Т.П.Панкова, А.В.Коршунов, В.А.Борцов, В.И.Езепов, Я.П.Барышев, Ю.Б.Ильин, А.В.Вершинин, А.Т.Манке, Д.Н.Зеничев.
17.10.2005
Подробнее
17 октября день рождения заслуженного артиста России Георгия Юрьевича Оболенского. Желаем Георгию Юрьевичу доброго здоровья, бесконечно творческого настроения и новых замечательных ролей на родной сцене!
17 октября день рождения заслуженного артиста России Георгия Юрьевича Оболенского.
Желаем Георгию Юрьевичу доброго здоровья, бесконечно творческого настроения и новых замечательных ролей на родной сцене!
Желаем Георгию Юрьевичу доброго здоровья, бесконечно творческого настроения и новых замечательных ролей на родной сцене!
17 октября день рождения заслуженного артиста России Георгия Юрьевича Оболенского.
В каждой из множества сыгранных блистательным артистом ролей чувствуется непростая и, вместе с тем замечательная личная биография яркого, неординарного человека, который всю свою жизнь посвятил великому искусству Малого театра.
Желаем Георгию Юрьевичу доброго здоровья, бесконечно творческого настроения и новых замечательных ролей на родной сцене!
В каждой из множества сыгранных блистательным артистом ролей чувствуется непростая и, вместе с тем замечательная личная биография яркого, неординарного человека, который всю свою жизнь посвятил великому искусству Малого театра.
Желаем Георгию Юрьевичу доброго здоровья, бесконечно творческого настроения и новых замечательных ролей на родной сцене!
Подробнее
«К 250-летию русского театра» ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
«К 250-летию русского театра»
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
Я родился в Курской губернии Обоянского уезда в селе Красном, что на речке Пенке...
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
Я родился в Курской губернии Обоянского уезда в селе Красном, что на речке Пенке...
«К 250-летию русского театра»
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
I. ПЕРВЫЕ ГОДЫ ДЕТСТВА
17 мая 1836, Москва
Я родился в Курской губернии Обоянского уезда в селе Красном, что на речке Пенке (эти слова, как известно, написаны рукой Александра Сергеевича Пушкина. – прим. ред.), в 1788 году ноября 6 числа. Отец мой Семен Григорьевич был крепостной человек графа Волькенштейна, но дед мой был сын священника Иоанна, который священствовал в Калужской губернии Мосальского уезда, в селе Спасе, что на речке Перекше, и потом скончался иеромонахом в Москве, в Андроньеве монастыре, где и прах его почивает; правнук же его и теперь еще священствует в селе Спасе. Это не должно казаться странным, ибо в том веке делалось это часто, так что дед мой не слишком удивился, когда, заснув свободным, проснулся крепостным, а только немного погрустил — и то, разумеется, безотчетно; наконец совершенно привык к новому своему званию. Мать моя Марья Тимофеевна была также из крепостных, пришедшая в приданое за графиней: так уж издавна велось и теперь продолжается, что камердинер молодого господина женится всегда на сенной девушке молодой барыни. Оба они были любимы своими господами, и оба вполне заслуживали такую любовь, ибо они принадлежали к числу тех слуг, каких в наше время уже не встречаешь. Граф и графиня были примерной доброты, хотя оба как люди имели свои недостатки; но эти недостатки так были мелочны, что для людей, им подвластных, при тогдашних обстоятельствах и образе мыслей, не могли быть чувствительны. Отец мой пользовался неограниченной доверенностью графа, а мать —графини.
В первых годах супружества своего родители мои были не слишком счастливы — не семейным несогласием, нет, в этом отношении они были совершенно счастливы, хотя, может быть, и не чувствовали друг к другу любви пылкой и страстной: они жили просто, не рассуждая, жили дружно, мирно и потому счастливо. Но двое первых детей, сын и дочь, родившиеся в первые два года супружества, умерли один за другим, не дав им, как говорят, налюбоваться на себя; вот одно, что заставляло их иногда грустить и задумываться, причем и господа по любви своей к ним, а более по природной доброте, с душевным участием делили их горе. Наконец мать моя сделалась беременна мною; следуя совету старых людей, которые придерживались предрассудков, родители мои положили: ежели бог даст благополучно родить — взять встречных кума и куму, несмотря на то, что первых детей крестил который-нибудь из господ. А потому, когда благополучно явился я на белый свет, крестный отец мой был пьяный лакей, к [крестная"> мать — повариха.
Родители мои, кажется, были совершенно счастливы; однако же, несмотря на встречных кумовьев, повивальная бабка (которая, разумеется, была простая крестьянка) чуть было не испортила всего дела. Она, отправляя свою должность, что-то и как-то плохо перевязала, и я едва не изошел кровью. Но, видно, уже так должно было быть, чтобы предрассудок имел еще событие, которое давало бы ему право на большую веру: кто-то вовремя рассмотрел беду, и новой суровой ниткой, ссученной вдвое, так сказать, привязали меня к жизни, и — благодарю бога — по сие время я не имел причин жаловаться на ее непрочность.
Разумеется, я ничего не помню о первых днях моего детства; но по рассказам известно, что я был самый тихий и самый покойный ребенок, чему доказательством может служить следующий случай. Однажды (когда мне было не более восьми недель) мать моя, которая, оправившись от родов, должна была неотлучно находиться при графине, прибежала в свою комнату, чтобы меня выкупать, и только начала мыть — пришел посол от графини, чтобы как можно скорее шла к ее сиятельству. Будучи всегда точной исполнительницей воли господ, она, не размышляя о последствиях, оставила меня в теплой воде и, прося золовку окончить начатое ею, сама тотчас отправилась к графине. Золовка или не вслушалась в просьбу матери, или, может быть, захлопотавшись по хозяйству, забыла; только три часа -спустя мать моя, возвратясь домой, нашла меня в том же самом положении, как оставила, покойно спящего в довольно уже холодной воде. Натурально, она сначала испугалась, а потом обрадовалась, видя минувшую опасность, и невольно вспомнила встречное кумовство. Тогда уже не оставалось никакого сомнения в действительности этой приметы.
По прошествии полугода мать моя, по милости господ, отправляясь для услуг, уже брала и меня с собою, и я имел полное право валяться на господских диванах и пользоваться всеми правами ребенка. А если иногда случалось мне быть не очень вежливым, то граф, по обыкновению, ворчал, а графиня от души смеялась. Такая милость, само собою разумеется, рождала зависть во многих матерях, дети которых не пользовались такою честию.
Таким образом, я рос, быв утешением и родителей и господ, и дорос до четвертого года. В течение этого времени отец мой переменил звание камердинера на звание управителя, что было новым знаком господской милости. Ему вверено было в управление все имение господ, которое состояло из тысячи двухсот душ и было разбросано на семидесяти верстах в окружности, что заставляло его часто отлучаться от семейства, ибо графиня не могла, обойтись без услуг моей матери.
Однажды по делам управления отец мой должен быт ехать в имение, отстоящее от места жительства его верстах в шестидесяти, и как поездка эта делалась на довольно долгое время, то, по словам отца, чтобы ему одному не было так скучно, он решился взять и меня с собою. Мать моя, быв в полном повиновении у мужа, не могла возражать ничего против его воли, хотя мысленно находила множество неудобств и для отца и для меня, и потому, сжав сердце, изъявила согласие на эту поездку и не подала даже виду, что ей это очень не нравилось, тем более что она знала, что всякое возражение, какое б она ни сделала, осталось бы без внимания, ибо отец мой имел довольно сильный характер в семейственном быту, и если он решал что-нибудь — это уже не изменялось. Но, к утешению матери, явилось возражение на отпуск меня с отцом совсем с другой стороны. Графиня, узнав, что хотят увезти ее любимца (так называли меня, видя ласки господ не только к отцу моему и матери, но. даже и к постреленку, все те, кого мучила зависть), решительно объявила отцу, что она меня не отпустит, потому что это невозможно: во-первых, что ей будет без меня скучно; во-вторых, что в такую дальнюю дорогу отпустить ребенка без матери бесчеловечно; в-третьих, что за мной там некому будет и присмотреть, и накормить, и напоить, и, как она знала, что отцу моему надо было отлучаться каждый день из дому по делам, то я должен уже оставаться без всякого присмотра и очень легко мог и ушибиться несчастно и утонуть и проч., и проч.; а всего-то важнее, что ей этого не хочется, что на это есть ее воля. Графиня, при всей своей доброте, была вспыльчива и не любила, чтобы ее воля оставалась без исполнения. Отец же мой всегда не слишком жаловал, чтобы господа вмешивались в дела семейные, а тут и того более: ибо, по его понятиям, я был в таком возрасте, что власть господ не могла еще на меня простираться; ему они могли все приказать, кроме того, когда и как он должен поступать в своем семействе. Решив ни за что не уступать прав отца, но избегая своей настойчивостью довести графиню до раздражения, он прибегнул к просьбам. Мать же, зная лучше характер мужа и видя, что просьбы эти делались таким голосом и такими словами, которые непременно взбесили бы графиню (ибо она твердо была уверена, что отец в этом случае никак не повиновался бы графине, и бог знает, чем бы все это могло кончиться при таких характерах), чтоб только избегнуть этой бури, заглушила в себе чувства матери и предалась совершенно чувству жены. Не предвидя другой развязки и зная хорошо графиню, она присоединила и свои просьбы и доказала так ясно, что все несчастия, какие графиня насчитала, здесь со мною скорее могут случиться, ибо сама она не имеет возможности смотреть за мной, находясь безотлучнр при ней, и что потому графиня, по доброте своего сердца, не, откажет общей их просьбе. Забывая совершенно материнские чувства, боясь только гнева графини, какой мог излиться на ее мужа, в лице которого ясно видела готовность противоречить всему, она со слезами бросилась целовать руку графини. Но истинно доброе сердце уже произвело свое действие, и графиня, найдя средство изъявить свою доброту, не унижая власти госпожи, внутренне была рада; ибо она в самом деле любила отца и мать за их заслуги. Итак, обратясь к моей матери, сказала: «Ну, Маша, только для тебя это делаю; а Семен, право, этого не стоит; он меня не любит, всегда противоречит, и если просит о чем, так это таким тоном, который меня всегда обижает». — «И, матушка ваше сиятельство! вы сами изволите знать, — сказала моя мать, — что он умеет служить, а не говорить». — «Ну, бог с тобой, Семен! возьми Мишу с собой, только, пожалуйста, не дуйся на меня; ты знаешь, как я вас люблю!» — и протянула ему свою руку, которую он от души поцеловал, видя, что все кончилось благополучно. В то время, как решалась моя судьба, когда между тремя действующими загорались страсти, где, с одной стороны, видели неповиновение власти, а с другой — угнетение, и когда все обрадовались, что дело кончилось так мирно (тем более что каждый из трех действующих совершенно понимал, что все они лгали), я в это время преспокойно управлялся с своим завтраком, как будто бы не обо мне была речь.
Эта сцена была как бы недобрым предсказанием для наступающего пути, и в самом деле он окончился хотя благополучно, но после довольно странного происшествия. В дорогу отправился отец мой не один; с ним были муж сестры его, брат ее мужа, еще дворовый человек и я. Ехали мы на двух повозках, запряженных тройками лошадей. Время было летнее, прекрасное — так около Петрова дни. На половине нашего пути надо было покормить лошадей, и потому первое удобное место, то есть где была возможность напоить лошадей и имелся для них подножный корм, заставило отца моего и его спутников сделать привал. Они остановились на полях, принадлежащих князю Юсупову, у которого поблизости находились большие имения и поля простирались на весьма большое пространство; отпрягли лошадей, пустили их на траву, ибо тогда еще не воспрещалось проезжающему покормить лошадей на чужих полях; сами же, выпив бодки и закусив припасенными в дорогу ветчиной, гусем и прочим, накормив, разумеется, и меня, легли поотдохнуть в тени своих телег, а мне строго наказали не отходить никуда и не гонять лошадей, которых я было уже начал похлестывать кнутиком; отняв кнутик, усадили меня в телегу и в самом скором времени заснули все весьма крепко. Проснувшись, отец велел напоить еще раз лошадей и тотчас запрягать, дабы раньше прибыть на место... Все это было сделано с расторопностью, лошади запряжены, все уселись, разумеется, как можно покойнее; отец сказал: «пошел!», и добрые кони после четырехчасового отдыха понеслись с новой бодростью; но, не проехав ста сажень, он же крикнул: «Стой! а где же Миша?» Лошади остановлены, но на вопрос: «Где же Миша?» — не было ответа; ибо все этим вопросом так были отуманены, что никто не отвечал ни слова, и, только придя в себя, вспомнили, что и я находился с ними в пути, что было они совершенно забыли. Не могу описать положения, в котором был отец мой и все его спутники; вопросам не было конца, один спрашивал другого: «Да ты, братец, видел, как он ходил около лошадей?» — «Ну, помнишь, я давал ему пить?» — «Э, братцы! это было прежде, а после всего я посадил его на телегу, и, помнишь, Семен Григорьевич приказывал ему не вставать и не гонять лошадей!..» Так толковали спутники отца моего, который, не получив ответа на сделанный вопрос: «Где же Миша?», окинул глазами обе повозки и, не видя меня, припоминал: точно ли взял он меня с собою, и если взял, то где же я? Но по довольно долгом припоминании вспомнил все, к несчастию, и вследствие этого воротился на место, где кормили лошадей; начали все кричать, отходя в разные стороны, и звать меня, полагая, что, вероятно, я, соскучась на телеге, пошел бродить по полю, или цветы рвать, которые пестрели на большом пространстве, или гоняться за бабочками; что, вероятно, отошел на довольное пространство, и как трава была очень высока, то я, возвращаясь к телегам и не видя их, пошел совсем в другую сторону; но со всем тем такой маленький ребенок не мог зайти далеко. А потому кричали и звали меня довольно долго. И как было все напрасно, то каждый, возвращаясь к отцу, излагал свое мнение. Одни говорили, что, может быть, меня украли цыганы, когда все спали, но нет, это предположение было явно несправедливо: цыганы увели бы тогда и лошадей. Другие толковали, что, вероятно, я, отойдя на большое пространство, и как день был довольно жаркий, то устал, присел отдохнуть и потом заснул в траве; следовательно, стоит только подождать часа два-три, то само собою ребенок проснется и плачем своим сам о себе даст знать, а что отыскать его в такой траве, на таком пространстве вовсе не возможно. Это мнение показалось всем довольно основательно, и потому отец мой решился стоять на месте; а чтобы всё сколько-нибудь ускорить ожидаемую минуту, он упросил всех сесть верхами, ехать по степи в разные стороны, каждого прохожего опрашивать и часа через два возвратиться; сам же остановился у одной из телег, облокотился на нее и простоял до самого возвращения посланных. Что тогда он чувствовал, может представить отец, имеющий одного только сына и бывший в подобном положении. Как он упрекал себя, что поупрямился и взял меня с собою! Потом приходило ему на мысль: что он скажет бедной матери, которая, сжав сердце, разлучилась с сыном? Потом — что скажет графине, которая так неохотно отпустила меня? Все это перепуталось в голове его в таком беспорядке и так быстро мелькало, что из этого не выходило ничего определенного. Так пробыл он до возвращения посланных, так пробыл до самого вечера, не зная, на что решиться; ибо все возвратились без всякого успеха. Наконец и предположение, что я в поле где-нибудь заснул, разрушилось, потому что они простояли уже около четырех часов. Тут снова пошли толки, догадки, из которых не выходило совершенно ничего, и никто не знал, на что решиться. Все относились в вопросах к отцу, что делать, но он больше всех не знал, что, и, как день клонился уже к исходу, отец машинально сказал: «запрягайте лошадей!» — сам не зная для чего, ибо он не решил еще, что делать: ехать или нет, и если ехать, то куда? Кучера начали впрягать лошадей. В это время проходил мимо них старик-пастух, впереди которого шло довольно большое стадо, и на желание «добры ве-чир», сказанное мимоходом, не получил ответа; это удивило его, заставило взглянуть на тех, кто так сухо принял приветствие, и тут же увидал на их лицах, что с ними что-нибудь случилось. Итак, по доброте, а может быть, и из любопытства, приняв участие, сказал: «Здоровы булы, паны! що вы так сумуете? що з вами зробылось?» Долго никто ему не отвечал; но отец (который ко всему теперь привязывался с тоской и надеждою), думая, что, может быть, пастух даст ему какую-нибудь весть, рассказал ему в коротких словах причину своего горя. «Да, се не добре!» — промолвил пастух и, немного погодя, сказал: «Може, вам покажетця смешно, а послухайте мене старого. Колы прылучилась з вами такая шкода, то вы вже не покидайте того миста, где вона зробы-лась: а простийте тут тры дни, да посылайте в окрестные села и хутора узнавать, и колы бог даст, то, може, и знайдете свою ди-тыну. Далеко ему зайты не можно — ив яку б воно сторону ни пишло, то все набредет або на село, або на хутир, або и так зу-стрине доброго человика: то уже воно все-таки буде звистно, та и я буду роспытываты. Колы ж простоять се время не достане хлиба, то от возьмите — у меня йе шматок, а завтра я ще вам вынесу. Колы ж в тры дни воно не найдетця, то вже, мабуть, его нема близько: може, его недобрый человик украв, може, воно утонуло де в ставу, або, може, — чого боже бороны! — и звиряка его зьив». Ничего не имея в мыслях определенного, отец безусловно согласился с мнением старика, благодарил его за добрый совет и за участие, просил разведывать, и если паче чаяния что узнает, то тотчас известил бы его как можно скорее сам или бы нанял кого, на что предложил несколько денег. Но пастух не принял их и уверял, что, только что узнает, тотчас известит; пожелал им всем благополучно оставаться и побрел своим путем. Между тем лошади, которых начали было впрягать, по воле отца были отпряжены; им спутали ноги и пустили пастись на свежую траву. Потом сделали осмотр, что у них имеется съестного, и видя, что на вечер очень довольно, похлопотали о свежей воде, которую черпали из близлежащего родника. Таким образом, приготовив все для наступающего ужина и выпив с горя по доброй чарке вина, поели хорошо и разлеглись спать: кто на телеге, кто просто на траве, разумеется, кроме моего отца, который не ужинал и не лег спать, а остался присматривать за лошадьми под предлогом, что люди, целый день ездив верхами в разные стороны на значительное расстояние, очень поустали, и для того им отдых гораздо нужнее; но что как скоро он захочет спать, то разбудит кого-нибудь смотреть за лошадьми. Такого рода распоряжение было совершенно согласно с желанием каждого, и чрез несколько минут разногласный концерт храпения огласил воздух. Остался один отец с тоской на сердце и с тяжелой думой не предузнавая: что завтрашний день? обрадует или совершенно лишит его всякой надежды. Так проходил он целую ночь вокруг спящих товарищей своего пути, и, только что показалось солнце, он всех разбудил. Тотчас, разумеется, все встали, оделись, умылись, помолились богу, кучера напоили лошадей, и на вопрос: что теперь делать? отец упросил родных своих, а прочим приказал: сесть верхами и отправиться в разные стороны, указывая каждому путь и место, до которого он должен ехать осведомляться, а когда все возвратятся, то, отдохнув, можно снова пуститься по другим направлениям, чтоб не пропустить не только села, но даже хутора. Он указал им ехать сперва в одну половину окружности, и если, к несчастию, никаких слухов не будет, то после обеда, отдохнув немного, отправиться в другую и не пропускать ни одного прохожего и проезжего, не опросив его хорошенько. Выслушав наставления, все поскакали в указанные стороны, и чем более отдалялись, тем полукружие, центром которого был мой отец, делалось обширнее; наконец они уже казались вдали какими-то движущимися точками и потом совершенно исчезли. Оставшись совершенно один, отец почувствовал после сделанного распоряжения какую-то надежду: по его мнению, невозможно было, чтоб поиски остались без успеха. Так утешал он себя во все время, пока не стали возвращаться посланные, — и ни один не принес никакой радостной не только вести, но даже надежды. Итак, в душе отца все приняло прежний образ — та же тоска, та же мука, которой уж не видел и конца... Родные отобедали вместе с людьми, то есть поели кой-чего, что могли купить в ближнем селе; приглашали, между прочим, и отца моего разделить с ними обед, от чего он решительно отказался. После того, отдохнув, поскакали все в противоположные стороны с такою же скоростию; но отец теперь не имел уже прежней надежды и страдал ужасно. Снова посланные возвратились, снова не привезли ничего, ни даже намека; глубже и глубже становилась горесть отца! И пастух, прогоняя свое стадо в урочное время мимо места, где они стояли, не принес никакой вести. Вторая ночь прошла таким же порядком, то есть все спали, кроме отца. Наконец настал роковой день, день, на котором еще как будто мелькала какая-то надежда, с исходом которого все уже должно было рушиться, ибо отец в своем тягостном положении безусловно теперь верил всем предрассудкам, хотя очень часто любил подшучивать на этот счет над другими. Хватаясь как утопающий за соломинку, он снова отправил верхами разведывать, но не всех; одного из кучеров, по долгом размышлении, отправил обратно к господам объявить им несчастие и попросить их прислать человек тридцать верхами, дабы объездить во всей окружности села, деревни, хутора и леса, чтобы по крайности, если уже его нет в живых (так выразился он), то хоть бы кости его отыскать! Как будто по ним он мог узнать меня. Тот нехотя поехал обратно, ибо ехать тридцать верст верхом без седла казалось ему очень невкусно, а особливо после двухдневной скачки. Скрывшись из глаз, он осадил лошадь, поехал шагом с весьма кислой рожей и, не проехав шести или семи верст, заметил, что ошибся в дороге. Это тем более его удивило, что дорога была слишком знакома. Вероятно, он или задумался, или вздремнул немного (хотя последнего вовсе не чувствовал), а потому и не заметил, что лошадь, при разделении дорог, взяла совсем в другую сторону; ему было весьма досадно на себя за такую оплошность: «Ну, диви бы ночью, а то среди белого дня, черт возьми, потерял дорогу!» Желая выместить свою досаду на ком-нибудь, приударил плетью лошадь и думал понестись во весь опор. Но лошадь от удара бросилась в сторону, фыркнула, навострила уши и остановилась. Он стал оглядываться по сторонам, желая узнать, от чего лошадь так шарахается, и увидал, что из близлежащего леса бежит волк или волчица и прямо на него, и уж довольно в близком расстоянии. Не имея ничего при себе и не быв храброго десятка, он поворотил лошадь направо, гикнул и пустился как стрела, беспрестанно оглядываясь, но заметил, что волк не отстает; проскакав версты две, уверился, что ему не уйти от него, и очень упал духом; как вдруг с противной стороны оврага, к которому он приближался, услышал людские голоса, которые кричали «улю-лю! улю-лю!», и лай собак, которые неслись прямо ему навстречу. Он ободрился, оглянулся и видит, что волк уже не преследует его, а, напротив, бежит от собак; почему и сам, поворотя лошадь, прикрикнул: «улю-лю! улю-лю!» и так притравил волка чужими собаками, что тот ретировался обратно в лес. После сего кучер остановился и тогда уже заметил, что собаки, которые его выручили, принадлежали пастухам и находились при их стаде. Подъезжая ближе, он узнал старика, который давал им советы и хлеб; а старик тоже в свою очередь признал кучера и тотчас спросил: «А що, нашли вы своего хлопця?» — «Нет!» — отвечал Андрей. «Ну, так вин кланяетця вам добрым здоровьем! вин у Рокитний. Вертайся швидче назад до его батька, я сам хотив уже до вас идты, да благо ты тут прылучився. Та гляды — возьми наливо от тою поляною; близько лиса не йизди: або там от та вовчиця, що бигла за тобою, бродить с вовчатами и багацько шкоды робить, покы не попалась моим собакам; от и теперь проклята далеко их забачила, та й повернула зараз... Ну, ну, паняй с богом! та скажи хлопцеви батьку, що дытына его у Рокитний у Семена Господи-ненка, который знайшов его близко хутора; а живе вин пидля новой церкви — тут-таки на самому базари, так соби высокенька хата и нови ворота, та тут ще й верба дуже велика, и мабудь одна тильки йе така на всю улицу. Та там як раз найдете! Ну, прощевай с богом соби!» Весело Андрей скакал обратно к моему отцу, около которого сидели дядя Дмитрий и дядя Абрам (так мы их всегда называли) и другие спутники — почти все вместе. Заметив, что кучер возвращался назад и скакал во всю мочь, они не знали, чему- приписать такую поспешность, а особливо отец, который дрожал, как в лихорадке, и не знал: бояться ли ему или радоваться? Но тот, не доезжая еще, закричал: «Радуйтесь, Семен Григорьевич! Миша жив! Миша нашелся! он в Ракитной...» — и слезы ручьем хлынули у отца при этой вести. Долго он не мог прийти в себя от радости и беспрестанно расспрашивал Андрея: кто нашел? как нашел? когда? где? и подобные тому вопросы, на которые не мог получить удовлетворительных ответов; когда же поуспокоился немного, вздохнул и сказал: «Ну, слава богу! слава богу!» — и потом прибавил, что отслужит молебен Николаю-чудотворцу, как только приедет в Ракитную и увидит меня, что, разумеется, он и исполнил в свое время. Между тем лошади уже впряжены, и все уселись чинно на повозках, повторяя единодушно: «Ну, спасибо пастуху, что удержал нас на этом месте; право, спасибо! Что ни говори, а приметы, над которыми иногда смеются богоотступники, всегда справедливы!» Так думал каждый про себя, весьма довольный своими заключениями, кроме отца, который рассуждал совсем о другом: он думал, как приличнее наказать меня за такую, по его словам, вину, и мысленно было положено: как только приедет в Ракитную, то тут же меня хорошенько посечь. Но вышло совсем иначе; ибо когда прибыли на место и отыскали дом, о котором так ясно было рассказано, то, кроме работника, никого не нашли дома, и на вопрос: «Где хозяин и хозяйка?»— им ответили: «Та понесли на ярмарку хлопця, що пан отец найшов позавчора; бо дытына все тоскуе! Уже ему и меду, и бублыкив, и медовникив, и таки всего давали; так ни, усе-таки просытця до батька та до матери. Та, мабудь, уже скоро вернутця, бо вже давненько пойшлы. Старый и стара з рук его не спу-скають; бачь — у их дитей з роду не було, так воны так соби рады, що господь им послав хоть чужого, що вже так и положилы: колы его батько и матирь не найдутця, то взять вмисто сына и всю худобу ему свою зоставить». Все это рассказывал работник на дворе, где отец мой сел на завалине прямо против ворот, из-за которых надеялся увидеть меня. И в самом деле — еще работник не кончил своих подробностей, как я уже шел из-за ворот между мужчиной и женщиной довольно пожилыми. Как только я увидел отца, то с чувством какой-то вины и радости вместе подошел к нему, протянул ручонки и залился горькими слезами, сам не зная, верно, отчего: от радости или опасения быть высечену? Он же не мог встать и остался в том же положении и, как кажется, в силу своего решения, хотел встретить меня строго; но слезы невольно, без его ведома, пробились и хлынули рекой из его глаз. Все вокруг, глядя на меня и на отца, который держал меня уже на коленях и нежно целовал, все молча плакали, и только по временам слышно было всхлипывание то того, то другого. Итак, вместо предположенной моим отцом экзекуции, кончилось все концертом слез. Хозяин с хозяйкой, у которых я отыскался, разыгрывали соло, а особливо она; ибо уже так верно разочли и распорядились и в короткое время так себя уверили, что я их сын, что никак не думали меня отпустить. Несмотря на то, что должны были теперь расстаться со мною и расстались, осыпая меня горячими поцелуями, проливая ручьи слез и повторяя прощанье много раз. Таким образом кончилось бегство или потеря, право, не знаю, как назвать.
Продолжение следует…
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
I. ПЕРВЫЕ ГОДЫ ДЕТСТВА
17 мая 1836, Москва
Я родился в Курской губернии Обоянского уезда в селе Красном, что на речке Пенке (эти слова, как известно, написаны рукой Александра Сергеевича Пушкина. – прим. ред.), в 1788 году ноября 6 числа. Отец мой Семен Григорьевич был крепостной человек графа Волькенштейна, но дед мой был сын священника Иоанна, который священствовал в Калужской губернии Мосальского уезда, в селе Спасе, что на речке Перекше, и потом скончался иеромонахом в Москве, в Андроньеве монастыре, где и прах его почивает; правнук же его и теперь еще священствует в селе Спасе. Это не должно казаться странным, ибо в том веке делалось это часто, так что дед мой не слишком удивился, когда, заснув свободным, проснулся крепостным, а только немного погрустил — и то, разумеется, безотчетно; наконец совершенно привык к новому своему званию. Мать моя Марья Тимофеевна была также из крепостных, пришедшая в приданое за графиней: так уж издавна велось и теперь продолжается, что камердинер молодого господина женится всегда на сенной девушке молодой барыни. Оба они были любимы своими господами, и оба вполне заслуживали такую любовь, ибо они принадлежали к числу тех слуг, каких в наше время уже не встречаешь. Граф и графиня были примерной доброты, хотя оба как люди имели свои недостатки; но эти недостатки так были мелочны, что для людей, им подвластных, при тогдашних обстоятельствах и образе мыслей, не могли быть чувствительны. Отец мой пользовался неограниченной доверенностью графа, а мать —графини.
В первых годах супружества своего родители мои были не слишком счастливы — не семейным несогласием, нет, в этом отношении они были совершенно счастливы, хотя, может быть, и не чувствовали друг к другу любви пылкой и страстной: они жили просто, не рассуждая, жили дружно, мирно и потому счастливо. Но двое первых детей, сын и дочь, родившиеся в первые два года супружества, умерли один за другим, не дав им, как говорят, налюбоваться на себя; вот одно, что заставляло их иногда грустить и задумываться, причем и господа по любви своей к ним, а более по природной доброте, с душевным участием делили их горе. Наконец мать моя сделалась беременна мною; следуя совету старых людей, которые придерживались предрассудков, родители мои положили: ежели бог даст благополучно родить — взять встречных кума и куму, несмотря на то, что первых детей крестил который-нибудь из господ. А потому, когда благополучно явился я на белый свет, крестный отец мой был пьяный лакей, к [крестная"> мать — повариха.
Родители мои, кажется, были совершенно счастливы; однако же, несмотря на встречных кумовьев, повивальная бабка (которая, разумеется, была простая крестьянка) чуть было не испортила всего дела. Она, отправляя свою должность, что-то и как-то плохо перевязала, и я едва не изошел кровью. Но, видно, уже так должно было быть, чтобы предрассудок имел еще событие, которое давало бы ему право на большую веру: кто-то вовремя рассмотрел беду, и новой суровой ниткой, ссученной вдвое, так сказать, привязали меня к жизни, и — благодарю бога — по сие время я не имел причин жаловаться на ее непрочность.
Разумеется, я ничего не помню о первых днях моего детства; но по рассказам известно, что я был самый тихий и самый покойный ребенок, чему доказательством может служить следующий случай. Однажды (когда мне было не более восьми недель) мать моя, которая, оправившись от родов, должна была неотлучно находиться при графине, прибежала в свою комнату, чтобы меня выкупать, и только начала мыть — пришел посол от графини, чтобы как можно скорее шла к ее сиятельству. Будучи всегда точной исполнительницей воли господ, она, не размышляя о последствиях, оставила меня в теплой воде и, прося золовку окончить начатое ею, сама тотчас отправилась к графине. Золовка или не вслушалась в просьбу матери, или, может быть, захлопотавшись по хозяйству, забыла; только три часа -спустя мать моя, возвратясь домой, нашла меня в том же самом положении, как оставила, покойно спящего в довольно уже холодной воде. Натурально, она сначала испугалась, а потом обрадовалась, видя минувшую опасность, и невольно вспомнила встречное кумовство. Тогда уже не оставалось никакого сомнения в действительности этой приметы.
По прошествии полугода мать моя, по милости господ, отправляясь для услуг, уже брала и меня с собою, и я имел полное право валяться на господских диванах и пользоваться всеми правами ребенка. А если иногда случалось мне быть не очень вежливым, то граф, по обыкновению, ворчал, а графиня от души смеялась. Такая милость, само собою разумеется, рождала зависть во многих матерях, дети которых не пользовались такою честию.
Таким образом, я рос, быв утешением и родителей и господ, и дорос до четвертого года. В течение этого времени отец мой переменил звание камердинера на звание управителя, что было новым знаком господской милости. Ему вверено было в управление все имение господ, которое состояло из тысячи двухсот душ и было разбросано на семидесяти верстах в окружности, что заставляло его часто отлучаться от семейства, ибо графиня не могла, обойтись без услуг моей матери.
Однажды по делам управления отец мой должен быт ехать в имение, отстоящее от места жительства его верстах в шестидесяти, и как поездка эта делалась на довольно долгое время, то, по словам отца, чтобы ему одному не было так скучно, он решился взять и меня с собою. Мать моя, быв в полном повиновении у мужа, не могла возражать ничего против его воли, хотя мысленно находила множество неудобств и для отца и для меня, и потому, сжав сердце, изъявила согласие на эту поездку и не подала даже виду, что ей это очень не нравилось, тем более что она знала, что всякое возражение, какое б она ни сделала, осталось бы без внимания, ибо отец мой имел довольно сильный характер в семейственном быту, и если он решал что-нибудь — это уже не изменялось. Но, к утешению матери, явилось возражение на отпуск меня с отцом совсем с другой стороны. Графиня, узнав, что хотят увезти ее любимца (так называли меня, видя ласки господ не только к отцу моему и матери, но. даже и к постреленку, все те, кого мучила зависть), решительно объявила отцу, что она меня не отпустит, потому что это невозможно: во-первых, что ей будет без меня скучно; во-вторых, что в такую дальнюю дорогу отпустить ребенка без матери бесчеловечно; в-третьих, что за мной там некому будет и присмотреть, и накормить, и напоить, и, как она знала, что отцу моему надо было отлучаться каждый день из дому по делам, то я должен уже оставаться без всякого присмотра и очень легко мог и ушибиться несчастно и утонуть и проч., и проч.; а всего-то важнее, что ей этого не хочется, что на это есть ее воля. Графиня, при всей своей доброте, была вспыльчива и не любила, чтобы ее воля оставалась без исполнения. Отец же мой всегда не слишком жаловал, чтобы господа вмешивались в дела семейные, а тут и того более: ибо, по его понятиям, я был в таком возрасте, что власть господ не могла еще на меня простираться; ему они могли все приказать, кроме того, когда и как он должен поступать в своем семействе. Решив ни за что не уступать прав отца, но избегая своей настойчивостью довести графиню до раздражения, он прибегнул к просьбам. Мать же, зная лучше характер мужа и видя, что просьбы эти делались таким голосом и такими словами, которые непременно взбесили бы графиню (ибо она твердо была уверена, что отец в этом случае никак не повиновался бы графине, и бог знает, чем бы все это могло кончиться при таких характерах), чтоб только избегнуть этой бури, заглушила в себе чувства матери и предалась совершенно чувству жены. Не предвидя другой развязки и зная хорошо графиню, она присоединила и свои просьбы и доказала так ясно, что все несчастия, какие графиня насчитала, здесь со мною скорее могут случиться, ибо сама она не имеет возможности смотреть за мной, находясь безотлучнр при ней, и что потому графиня, по доброте своего сердца, не, откажет общей их просьбе. Забывая совершенно материнские чувства, боясь только гнева графини, какой мог излиться на ее мужа, в лице которого ясно видела готовность противоречить всему, она со слезами бросилась целовать руку графини. Но истинно доброе сердце уже произвело свое действие, и графиня, найдя средство изъявить свою доброту, не унижая власти госпожи, внутренне была рада; ибо она в самом деле любила отца и мать за их заслуги. Итак, обратясь к моей матери, сказала: «Ну, Маша, только для тебя это делаю; а Семен, право, этого не стоит; он меня не любит, всегда противоречит, и если просит о чем, так это таким тоном, который меня всегда обижает». — «И, матушка ваше сиятельство! вы сами изволите знать, — сказала моя мать, — что он умеет служить, а не говорить». — «Ну, бог с тобой, Семен! возьми Мишу с собой, только, пожалуйста, не дуйся на меня; ты знаешь, как я вас люблю!» — и протянула ему свою руку, которую он от души поцеловал, видя, что все кончилось благополучно. В то время, как решалась моя судьба, когда между тремя действующими загорались страсти, где, с одной стороны, видели неповиновение власти, а с другой — угнетение, и когда все обрадовались, что дело кончилось так мирно (тем более что каждый из трех действующих совершенно понимал, что все они лгали), я в это время преспокойно управлялся с своим завтраком, как будто бы не обо мне была речь.
Эта сцена была как бы недобрым предсказанием для наступающего пути, и в самом деле он окончился хотя благополучно, но после довольно странного происшествия. В дорогу отправился отец мой не один; с ним были муж сестры его, брат ее мужа, еще дворовый человек и я. Ехали мы на двух повозках, запряженных тройками лошадей. Время было летнее, прекрасное — так около Петрова дни. На половине нашего пути надо было покормить лошадей, и потому первое удобное место, то есть где была возможность напоить лошадей и имелся для них подножный корм, заставило отца моего и его спутников сделать привал. Они остановились на полях, принадлежащих князю Юсупову, у которого поблизости находились большие имения и поля простирались на весьма большое пространство; отпрягли лошадей, пустили их на траву, ибо тогда еще не воспрещалось проезжающему покормить лошадей на чужих полях; сами же, выпив бодки и закусив припасенными в дорогу ветчиной, гусем и прочим, накормив, разумеется, и меня, легли поотдохнуть в тени своих телег, а мне строго наказали не отходить никуда и не гонять лошадей, которых я было уже начал похлестывать кнутиком; отняв кнутик, усадили меня в телегу и в самом скором времени заснули все весьма крепко. Проснувшись, отец велел напоить еще раз лошадей и тотчас запрягать, дабы раньше прибыть на место... Все это было сделано с расторопностью, лошади запряжены, все уселись, разумеется, как можно покойнее; отец сказал: «пошел!», и добрые кони после четырехчасового отдыха понеслись с новой бодростью; но, не проехав ста сажень, он же крикнул: «Стой! а где же Миша?» Лошади остановлены, но на вопрос: «Где же Миша?» — не было ответа; ибо все этим вопросом так были отуманены, что никто не отвечал ни слова, и, только придя в себя, вспомнили, что и я находился с ними в пути, что было они совершенно забыли. Не могу описать положения, в котором был отец мой и все его спутники; вопросам не было конца, один спрашивал другого: «Да ты, братец, видел, как он ходил около лошадей?» — «Ну, помнишь, я давал ему пить?» — «Э, братцы! это было прежде, а после всего я посадил его на телегу, и, помнишь, Семен Григорьевич приказывал ему не вставать и не гонять лошадей!..» Так толковали спутники отца моего, который, не получив ответа на сделанный вопрос: «Где же Миша?», окинул глазами обе повозки и, не видя меня, припоминал: точно ли взял он меня с собою, и если взял, то где же я? Но по довольно долгом припоминании вспомнил все, к несчастию, и вследствие этого воротился на место, где кормили лошадей; начали все кричать, отходя в разные стороны, и звать меня, полагая, что, вероятно, я, соскучась на телеге, пошел бродить по полю, или цветы рвать, которые пестрели на большом пространстве, или гоняться за бабочками; что, вероятно, отошел на довольное пространство, и как трава была очень высока, то я, возвращаясь к телегам и не видя их, пошел совсем в другую сторону; но со всем тем такой маленький ребенок не мог зайти далеко. А потому кричали и звали меня довольно долго. И как было все напрасно, то каждый, возвращаясь к отцу, излагал свое мнение. Одни говорили, что, может быть, меня украли цыганы, когда все спали, но нет, это предположение было явно несправедливо: цыганы увели бы тогда и лошадей. Другие толковали, что, вероятно, я, отойдя на большое пространство, и как день был довольно жаркий, то устал, присел отдохнуть и потом заснул в траве; следовательно, стоит только подождать часа два-три, то само собою ребенок проснется и плачем своим сам о себе даст знать, а что отыскать его в такой траве, на таком пространстве вовсе не возможно. Это мнение показалось всем довольно основательно, и потому отец мой решился стоять на месте; а чтобы всё сколько-нибудь ускорить ожидаемую минуту, он упросил всех сесть верхами, ехать по степи в разные стороны, каждого прохожего опрашивать и часа через два возвратиться; сам же остановился у одной из телег, облокотился на нее и простоял до самого возвращения посланных. Что тогда он чувствовал, может представить отец, имеющий одного только сына и бывший в подобном положении. Как он упрекал себя, что поупрямился и взял меня с собою! Потом приходило ему на мысль: что он скажет бедной матери, которая, сжав сердце, разлучилась с сыном? Потом — что скажет графине, которая так неохотно отпустила меня? Все это перепуталось в голове его в таком беспорядке и так быстро мелькало, что из этого не выходило ничего определенного. Так пробыл он до возвращения посланных, так пробыл до самого вечера, не зная, на что решиться; ибо все возвратились без всякого успеха. Наконец и предположение, что я в поле где-нибудь заснул, разрушилось, потому что они простояли уже около четырех часов. Тут снова пошли толки, догадки, из которых не выходило совершенно ничего, и никто не знал, на что решиться. Все относились в вопросах к отцу, что делать, но он больше всех не знал, что, и, как день клонился уже к исходу, отец машинально сказал: «запрягайте лошадей!» — сам не зная для чего, ибо он не решил еще, что делать: ехать или нет, и если ехать, то куда? Кучера начали впрягать лошадей. В это время проходил мимо них старик-пастух, впереди которого шло довольно большое стадо, и на желание «добры ве-чир», сказанное мимоходом, не получил ответа; это удивило его, заставило взглянуть на тех, кто так сухо принял приветствие, и тут же увидал на их лицах, что с ними что-нибудь случилось. Итак, по доброте, а может быть, и из любопытства, приняв участие, сказал: «Здоровы булы, паны! що вы так сумуете? що з вами зробылось?» Долго никто ему не отвечал; но отец (который ко всему теперь привязывался с тоской и надеждою), думая, что, может быть, пастух даст ему какую-нибудь весть, рассказал ему в коротких словах причину своего горя. «Да, се не добре!» — промолвил пастух и, немного погодя, сказал: «Може, вам покажетця смешно, а послухайте мене старого. Колы прылучилась з вами такая шкода, то вы вже не покидайте того миста, где вона зробы-лась: а простийте тут тры дни, да посылайте в окрестные села и хутора узнавать, и колы бог даст, то, може, и знайдете свою ди-тыну. Далеко ему зайты не можно — ив яку б воно сторону ни пишло, то все набредет або на село, або на хутир, або и так зу-стрине доброго человика: то уже воно все-таки буде звистно, та и я буду роспытываты. Колы ж простоять се время не достане хлиба, то от возьмите — у меня йе шматок, а завтра я ще вам вынесу. Колы ж в тры дни воно не найдетця, то вже, мабуть, его нема близько: може, его недобрый человик украв, може, воно утонуло де в ставу, або, може, — чого боже бороны! — и звиряка его зьив». Ничего не имея в мыслях определенного, отец безусловно согласился с мнением старика, благодарил его за добрый совет и за участие, просил разведывать, и если паче чаяния что узнает, то тотчас известил бы его как можно скорее сам или бы нанял кого, на что предложил несколько денег. Но пастух не принял их и уверял, что, только что узнает, тотчас известит; пожелал им всем благополучно оставаться и побрел своим путем. Между тем лошади, которых начали было впрягать, по воле отца были отпряжены; им спутали ноги и пустили пастись на свежую траву. Потом сделали осмотр, что у них имеется съестного, и видя, что на вечер очень довольно, похлопотали о свежей воде, которую черпали из близлежащего родника. Таким образом, приготовив все для наступающего ужина и выпив с горя по доброй чарке вина, поели хорошо и разлеглись спать: кто на телеге, кто просто на траве, разумеется, кроме моего отца, который не ужинал и не лег спать, а остался присматривать за лошадьми под предлогом, что люди, целый день ездив верхами в разные стороны на значительное расстояние, очень поустали, и для того им отдых гораздо нужнее; но что как скоро он захочет спать, то разбудит кого-нибудь смотреть за лошадьми. Такого рода распоряжение было совершенно согласно с желанием каждого, и чрез несколько минут разногласный концерт храпения огласил воздух. Остался один отец с тоской на сердце и с тяжелой думой не предузнавая: что завтрашний день? обрадует или совершенно лишит его всякой надежды. Так проходил он целую ночь вокруг спящих товарищей своего пути, и, только что показалось солнце, он всех разбудил. Тотчас, разумеется, все встали, оделись, умылись, помолились богу, кучера напоили лошадей, и на вопрос: что теперь делать? отец упросил родных своих, а прочим приказал: сесть верхами и отправиться в разные стороны, указывая каждому путь и место, до которого он должен ехать осведомляться, а когда все возвратятся, то, отдохнув, можно снова пуститься по другим направлениям, чтоб не пропустить не только села, но даже хутора. Он указал им ехать сперва в одну половину окружности, и если, к несчастию, никаких слухов не будет, то после обеда, отдохнув немного, отправиться в другую и не пропускать ни одного прохожего и проезжего, не опросив его хорошенько. Выслушав наставления, все поскакали в указанные стороны, и чем более отдалялись, тем полукружие, центром которого был мой отец, делалось обширнее; наконец они уже казались вдали какими-то движущимися точками и потом совершенно исчезли. Оставшись совершенно один, отец почувствовал после сделанного распоряжения какую-то надежду: по его мнению, невозможно было, чтоб поиски остались без успеха. Так утешал он себя во все время, пока не стали возвращаться посланные, — и ни один не принес никакой радостной не только вести, но даже надежды. Итак, в душе отца все приняло прежний образ — та же тоска, та же мука, которой уж не видел и конца... Родные отобедали вместе с людьми, то есть поели кой-чего, что могли купить в ближнем селе; приглашали, между прочим, и отца моего разделить с ними обед, от чего он решительно отказался. После того, отдохнув, поскакали все в противоположные стороны с такою же скоростию; но отец теперь не имел уже прежней надежды и страдал ужасно. Снова посланные возвратились, снова не привезли ничего, ни даже намека; глубже и глубже становилась горесть отца! И пастух, прогоняя свое стадо в урочное время мимо места, где они стояли, не принес никакой вести. Вторая ночь прошла таким же порядком, то есть все спали, кроме отца. Наконец настал роковой день, день, на котором еще как будто мелькала какая-то надежда, с исходом которого все уже должно было рушиться, ибо отец в своем тягостном положении безусловно теперь верил всем предрассудкам, хотя очень часто любил подшучивать на этот счет над другими. Хватаясь как утопающий за соломинку, он снова отправил верхами разведывать, но не всех; одного из кучеров, по долгом размышлении, отправил обратно к господам объявить им несчастие и попросить их прислать человек тридцать верхами, дабы объездить во всей окружности села, деревни, хутора и леса, чтобы по крайности, если уже его нет в живых (так выразился он), то хоть бы кости его отыскать! Как будто по ним он мог узнать меня. Тот нехотя поехал обратно, ибо ехать тридцать верст верхом без седла казалось ему очень невкусно, а особливо после двухдневной скачки. Скрывшись из глаз, он осадил лошадь, поехал шагом с весьма кислой рожей и, не проехав шести или семи верст, заметил, что ошибся в дороге. Это тем более его удивило, что дорога была слишком знакома. Вероятно, он или задумался, или вздремнул немного (хотя последнего вовсе не чувствовал), а потому и не заметил, что лошадь, при разделении дорог, взяла совсем в другую сторону; ему было весьма досадно на себя за такую оплошность: «Ну, диви бы ночью, а то среди белого дня, черт возьми, потерял дорогу!» Желая выместить свою досаду на ком-нибудь, приударил плетью лошадь и думал понестись во весь опор. Но лошадь от удара бросилась в сторону, фыркнула, навострила уши и остановилась. Он стал оглядываться по сторонам, желая узнать, от чего лошадь так шарахается, и увидал, что из близлежащего леса бежит волк или волчица и прямо на него, и уж довольно в близком расстоянии. Не имея ничего при себе и не быв храброго десятка, он поворотил лошадь направо, гикнул и пустился как стрела, беспрестанно оглядываясь, но заметил, что волк не отстает; проскакав версты две, уверился, что ему не уйти от него, и очень упал духом; как вдруг с противной стороны оврага, к которому он приближался, услышал людские голоса, которые кричали «улю-лю! улю-лю!», и лай собак, которые неслись прямо ему навстречу. Он ободрился, оглянулся и видит, что волк уже не преследует его, а, напротив, бежит от собак; почему и сам, поворотя лошадь, прикрикнул: «улю-лю! улю-лю!» и так притравил волка чужими собаками, что тот ретировался обратно в лес. После сего кучер остановился и тогда уже заметил, что собаки, которые его выручили, принадлежали пастухам и находились при их стаде. Подъезжая ближе, он узнал старика, который давал им советы и хлеб; а старик тоже в свою очередь признал кучера и тотчас спросил: «А що, нашли вы своего хлопця?» — «Нет!» — отвечал Андрей. «Ну, так вин кланяетця вам добрым здоровьем! вин у Рокитний. Вертайся швидче назад до его батька, я сам хотив уже до вас идты, да благо ты тут прылучився. Та гляды — возьми наливо от тою поляною; близько лиса не йизди: або там от та вовчиця, що бигла за тобою, бродить с вовчатами и багацько шкоды робить, покы не попалась моим собакам; от и теперь проклята далеко их забачила, та й повернула зараз... Ну, ну, паняй с богом! та скажи хлопцеви батьку, що дытына его у Рокитний у Семена Господи-ненка, который знайшов его близко хутора; а живе вин пидля новой церкви — тут-таки на самому базари, так соби высокенька хата и нови ворота, та тут ще й верба дуже велика, и мабудь одна тильки йе така на всю улицу. Та там як раз найдете! Ну, прощевай с богом соби!» Весело Андрей скакал обратно к моему отцу, около которого сидели дядя Дмитрий и дядя Абрам (так мы их всегда называли) и другие спутники — почти все вместе. Заметив, что кучер возвращался назад и скакал во всю мочь, они не знали, чему- приписать такую поспешность, а особливо отец, который дрожал, как в лихорадке, и не знал: бояться ли ему или радоваться? Но тот, не доезжая еще, закричал: «Радуйтесь, Семен Григорьевич! Миша жив! Миша нашелся! он в Ракитной...» — и слезы ручьем хлынули у отца при этой вести. Долго он не мог прийти в себя от радости и беспрестанно расспрашивал Андрея: кто нашел? как нашел? когда? где? и подобные тому вопросы, на которые не мог получить удовлетворительных ответов; когда же поуспокоился немного, вздохнул и сказал: «Ну, слава богу! слава богу!» — и потом прибавил, что отслужит молебен Николаю-чудотворцу, как только приедет в Ракитную и увидит меня, что, разумеется, он и исполнил в свое время. Между тем лошади уже впряжены, и все уселись чинно на повозках, повторяя единодушно: «Ну, спасибо пастуху, что удержал нас на этом месте; право, спасибо! Что ни говори, а приметы, над которыми иногда смеются богоотступники, всегда справедливы!» Так думал каждый про себя, весьма довольный своими заключениями, кроме отца, который рассуждал совсем о другом: он думал, как приличнее наказать меня за такую, по его словам, вину, и мысленно было положено: как только приедет в Ракитную, то тут же меня хорошенько посечь. Но вышло совсем иначе; ибо когда прибыли на место и отыскали дом, о котором так ясно было рассказано, то, кроме работника, никого не нашли дома, и на вопрос: «Где хозяин и хозяйка?»— им ответили: «Та понесли на ярмарку хлопця, що пан отец найшов позавчора; бо дытына все тоскуе! Уже ему и меду, и бублыкив, и медовникив, и таки всего давали; так ни, усе-таки просытця до батька та до матери. Та, мабудь, уже скоро вернутця, бо вже давненько пойшлы. Старый и стара з рук его не спу-скають; бачь — у их дитей з роду не було, так воны так соби рады, що господь им послав хоть чужого, що вже так и положилы: колы его батько и матирь не найдутця, то взять вмисто сына и всю худобу ему свою зоставить». Все это рассказывал работник на дворе, где отец мой сел на завалине прямо против ворот, из-за которых надеялся увидеть меня. И в самом деле — еще работник не кончил своих подробностей, как я уже шел из-за ворот между мужчиной и женщиной довольно пожилыми. Как только я увидел отца, то с чувством какой-то вины и радости вместе подошел к нему, протянул ручонки и залился горькими слезами, сам не зная, верно, отчего: от радости или опасения быть высечену? Он же не мог встать и остался в том же положении и, как кажется, в силу своего решения, хотел встретить меня строго; но слезы невольно, без его ведома, пробились и хлынули рекой из его глаз. Все вокруг, глядя на меня и на отца, который держал меня уже на коленях и нежно целовал, все молча плакали, и только по временам слышно было всхлипывание то того, то другого. Итак, вместо предположенной моим отцом экзекуции, кончилось все концертом слез. Хозяин с хозяйкой, у которых я отыскался, разыгрывали соло, а особливо она; ибо уже так верно разочли и распорядились и в короткое время так себя уверили, что я их сын, что никак не думали меня отпустить. Несмотря на то, что должны были теперь расстаться со мною и расстались, осыпая меня горячими поцелуями, проливая ручьи слез и повторяя прощанье много раз. Таким образом кончилось бегство или потеря, право, не знаю, как назвать.
Продолжение следует…
Подробнее
ЮРИЙ СОЛОМИН: «В ТЕАТРЕ, КАК И В СЕМЬЕ, ДОЛЖНЫ БЫТЬ ТРАДИЦИИ»
ЮРИЙ СОЛОМИН: «В ТЕАТРЕ, КАК И В СЕМЬЕ, ДОЛЖНЫ БЫТЬ ТРАДИЦИИ»
Совсем недавно в Петербурге завершились гастроли знаменитого Малого театра России. Выступлениями на берегах Невы один из старейших театров страны открыл свой юбилейный, 250-й сезон...
Совсем недавно в Петербурге завершились гастроли знаменитого Малого театра России. Выступлениями на берегах Невы один из старейших театров страны открыл свой юбилейный, 250-й сезон...
ЮРИЙ СОЛОМИН: «В ТЕАТРЕ, КАК И В СЕМЬЕ, ДОЛЖНЫ БЫТЬ ТРАДИЦИИ»
Совсем недавно в Петербурге завершились гастроли знаменитого Малого театра России. Выступлениями на берегах Невы один из старейших театров страны открыл свой юбилейный, 250-й сезон. Вот уже семнадцать лет им руководит любимый и обожаемый народом артист - Юрий Мефодьевич Соломин. Не счесть его званий, наград, должностей и ролей. Его узнают сразу и везде. Для многих кино- и телезрителей нашей страны он так и остался «адъютантом его превосходительства». Хотя за долгую жизнь в искусстве у Юрия Соломина было немало и других ярких ролей - от русских царей Федора Иоанновича и Николая Второго до русских путешественников Арсеньева и Миклухо-Маклая.
Во время гастролей любимый артист порадовал многих своих поклонников, выйдя на сцену в спектакле «Горе от ума» в роли Фамусова, тем самым еще раз доказав ту истину, что настоящему таланту подвластна любая роль: и министра культуры, и московского барина, и венского светского льва.
У Юрия Мефодьевича на все всегда есть собственное мнение. В этом я убеждался не раз. Особенно в вопросах искусства. И не всегда это мнение совпадает с модой на эпатаж, шок, которыми нынче переполнены театральные подмостки. Об этом и о многом другом Юрий Соломин рассказал перед тем, как начались гастроли Малого театра...
- Вам, наверное, как руководителю одного из старейших театров страны, постоянно задают один и тот же вопрос...
- Мне всегда много вопросов задают. Вы какой вопрос имеете в виду?
- Когда на сцене Малого театра появится спектакль, поставленный по современной пьесе?
- Отвечал и буду отвечать так: как только появится хорошая современная пьеса, мы с радостью ее поставим. Ерунду мы не «перевариваем». В нашем театре хороший вкус. То, что нам не годится, мы не ставим. А пока приходится ограничиваться классикой. Малый театр в некотором роде ответственен за всю русскую классику в театре, потому что таковы его традиции. То же, что мы видим в качестве современных поисков в театральном искусстве, по-моему, достойно внимания скорее врачей, чем критиков. Помню, как однажды был очень удивлен, когда, оказавшись за границей по поводу премьеры советско-японского фильма «Дерсу Узала», увидел, что в соседнем зале кинотеатра идет французская эротическая лента «Эммануэль»...
- Однако на Западе так принято...
- Я и тогда говорил, и сейчас говорю, что вижу в подобных фильмах нечто болезненное. Как будто их специально делают для людей нездоровых. Я бы билеты на такие зрелища распространял по рецептам от врачей.
- Наверное, вам не нравятся и театральные эксперименты с классикой в принципе?
- В нашем театре «Чайка» называется «Чайкой», а чеховская героиня отнюдь не наркоманка. Военные в наших спектаклях ходят по сцене в сапогах, а не босиком и не в тапочках. В театре, как и в семье, должны быть традиции, которые надо хранить и передавать из поколения в поколение. Мы стараемся хранить традиции и заботимся не только о молодежи, но и о наших «стариках».
- В чем же вы видите силу традиций?
- Прежде всего в родном языке. В театре говорить надо понятно, а не так, как в телевизионной рекламе, где что-то быстро-быстро произносится. Да так, что еле-еле успеваешь записать номера телефонов. Хотя, может, в иных «продвинутых» театрах дело дойдет до того, что реклама будет звучать во время спектакля. Но могу сказать твердо: в Малом театре такого никогда не будет.
Посмотрите, как гордятся своим родным языком французы, немцы, англичане, итальянцы... А у нас? У нас верхняя губа не работает у нескольких миллионов людей. И не поймешь, что и кто говорит, - и в обыденной жизни, и с театральных подмостков, и с телеэкрана. Многие наши начальники делают неправильные ударения, а потом телевидение все это повторяет, и мы привыкаем говорить неправильно, коверкая русский язык.
- В нынешнем году у вас был юбилей...
- Мы в театре особого торжества не устраивали. Просто принимал поздравления от тех, кто приходил. Мы вместе выпивали. Вот и все. Шумиха - не по мне.
- А как вы предполагаете отмечать юбилей Малого театра?
- Мы уже начали отмечать его гастролями в Петербурге, где не были пять лет. Театр получил государственный грант. Но мне бы хотелось отметить юбилей постановкой хорошей русской классики.
- Какой?
- С удовольствием взял бы на себя ответственность за постановку гоголевского «Ревизора».
- А не возникает порою желания снова вернуться в министерское кресло, чтобы решить кое-какие проблемы отечественного театра?
- Да мне и своих забот с Малым театром хватает.
- А почему согласились пятнадцать лет назад на предложение стать министром культуры России?
- Наверное, чувство ответственности сыграло свою роль. Но я тогда при разговоре с Иваном Силаевым, председателем российского правительства, заявил, что из Малого театра не уйду. Он был вынужден согласиться.
- Не жалеете о том времени как о потраченном зря?
- Нет, не жалею. Кое-что в тех трудных экономических условиях было сделано. И до сих пор российские театры это ощущают. Делал на посту министра только то, что считал нужным. Я ведь прекрасно понимал, что должность не на века и мне когда-нибудь придется возвращаться к своим коллегам и смотреть им в глаза. Вернулся через полтора года в Малый театр полностью и окончательно. И сегодня мне не стыдно смотреть в глаза коллегам ни в Петербурге, ни в Москве, ни во Владивостоке.
- Недавно по телевизору вновь показывали «Адъютанта его превосходительства»...
- Раз в год точно какой-нибудь канал обязательно покажет эту картину. Тогда начинается новый виток популярности. Многие молодые люди начинают узнавать.
- Вы пересматриваете свои прежние фильмы?
- И был бы рад, да времени не хватает.
- Сегодня вы бы согласились играть подобную роль - фактически первого советского разведчика?
- Естественно! Ведь это же такой характер, такая драматургия!
- А как же красные и белые?
- А если вы помните картину...
- Конечно, помню.
- Так вот в ней есть сцена, когда Юра спрашивает капитана Кольцова...
- «...Павел Андреевич, вы шпион?»
- Правильно. И что же отвечает мой герой?
- Что-то вроде: «А хороший ли человек генерал Ковалевский?»
- Вот видите! Разговор, конечно, в «Адъютанте...» шел о борьбе красных и белых, но, по-моему, еще и о том, как человеку в трудных условиях сохранить свои лучшие человеческие качества. Недаром телефильм так трудно шел к экрану.
- Цензура запрещала?
- Не совсем. Его просто положили на полку. Был апрель 1970 года. Все готовились отметить 100-летие со дня рождения Ленина. Поэтому выпускались в свет только абсолютно правильные, идеологические фильмы, спектакли. А наш фильм был немного «неправильным»...
- И в чем же была «неправильность»?
- Начальников смущало то, что в нем все оказались умными: и враги, и герои, - хотя у фильма были высокопоставленные консультанты из КГБ. И в один прекрасный момент директор картины решился отвезти ее на просмотр нашему главному консультанту - первому заместителю председателя КГБ Цвигуну. Он тогда находился в кремлевской больнице. Цвигун, чтобы не смотреть в одиночку, пригласил своих друзей, больных соответственного ранга: мол, давайте посмотрим картину, что-то ее не выпускают. Они посмотрели, им понравилось. Через десять дней она была уже показана по Центральному телевидению.
- Ходят легенды, что на роль Кольцова вас утвердили чуть ли не с шестой попытки?
- Это не легенда. Это правда. Только меня не утверждали семь раз. Первоначально я был приглашен на роль капитана Осипова, а Кольцова должен был играть Михаил Ножкин. Но что-то у него с Евгением Ташковым, режиссером картины, не получалось. Видимо, не могли найти общего языка. Тогда Ташков и предложил мне попробоваться на главную роль. Это был мучительный и бесконечный процесс. Я так устал, что мне было уже все равно, утвердят меня или нет. Я никогда за роли не дрался...
- А в жизни приходилось применять силу?
- Бывали случаи, когда ситуация была «на грани фола». Но, применяя свои актерские навыки, я добивался желаемого без применения силы.
- Интересно как?
- Просто гневно и темпераментно возмущался, «накачивая» себя эмоциями. А как известно, в такой ситуации вся физическая составляющая мобилизуется, и твои противники это чувствуют. И ретируются. Слава Богу, пускать в ход кулаки не приходилось.
- Как складываются ваши отношения с людьми в военной форме?
- В военном билете у меня было записано: «Рядовой необученный». В кино же я дослужился аж до чина генерал-майора Советской армии.
- А кто командир у вас дома?
- Все зависит от обстоятельств. Иногда приходится брать командование на себя.
- Вы сыграли огромное множество благородных и сильных мужчин...
- Такова судьба артиста!
- В житейском смысле мужчина должен быть добрым или суровым?
- Он должен быть сурово-добрым или добро-суровым: без компромисса жизнь невозможна. А просто жестоким и суровым человек быть не может. Это уже какое-то извращение человеческих чувств.
- Любой мужчина мечтает чего-то достичь в жизни. Вы в юности ставили себе какие-то цели?
- Я никогда не ставил и не ставлю себе цели, но иногда могу честно сказать: ну вот, оказывается, это и получилось! Всю жизнь ты идешь, не зная заведомо куда и достигнешь ли чего-нибудь, а может быть, тебя по ступенькам обратно спустят. И вдруг - достигаешь. И говоришь себе: «Я сделал это!» Наверное, чем меньше думаешь о цели, тем легче тебе ее достичь.
Сидор Невский
«Невское время», 14.10.2005
Совсем недавно в Петербурге завершились гастроли знаменитого Малого театра России. Выступлениями на берегах Невы один из старейших театров страны открыл свой юбилейный, 250-й сезон. Вот уже семнадцать лет им руководит любимый и обожаемый народом артист - Юрий Мефодьевич Соломин. Не счесть его званий, наград, должностей и ролей. Его узнают сразу и везде. Для многих кино- и телезрителей нашей страны он так и остался «адъютантом его превосходительства». Хотя за долгую жизнь в искусстве у Юрия Соломина было немало и других ярких ролей - от русских царей Федора Иоанновича и Николая Второго до русских путешественников Арсеньева и Миклухо-Маклая.
Во время гастролей любимый артист порадовал многих своих поклонников, выйдя на сцену в спектакле «Горе от ума» в роли Фамусова, тем самым еще раз доказав ту истину, что настоящему таланту подвластна любая роль: и министра культуры, и московского барина, и венского светского льва.
У Юрия Мефодьевича на все всегда есть собственное мнение. В этом я убеждался не раз. Особенно в вопросах искусства. И не всегда это мнение совпадает с модой на эпатаж, шок, которыми нынче переполнены театральные подмостки. Об этом и о многом другом Юрий Соломин рассказал перед тем, как начались гастроли Малого театра...
- Вам, наверное, как руководителю одного из старейших театров страны, постоянно задают один и тот же вопрос...
- Мне всегда много вопросов задают. Вы какой вопрос имеете в виду?
- Когда на сцене Малого театра появится спектакль, поставленный по современной пьесе?
- Отвечал и буду отвечать так: как только появится хорошая современная пьеса, мы с радостью ее поставим. Ерунду мы не «перевариваем». В нашем театре хороший вкус. То, что нам не годится, мы не ставим. А пока приходится ограничиваться классикой. Малый театр в некотором роде ответственен за всю русскую классику в театре, потому что таковы его традиции. То же, что мы видим в качестве современных поисков в театральном искусстве, по-моему, достойно внимания скорее врачей, чем критиков. Помню, как однажды был очень удивлен, когда, оказавшись за границей по поводу премьеры советско-японского фильма «Дерсу Узала», увидел, что в соседнем зале кинотеатра идет французская эротическая лента «Эммануэль»...
- Однако на Западе так принято...
- Я и тогда говорил, и сейчас говорю, что вижу в подобных фильмах нечто болезненное. Как будто их специально делают для людей нездоровых. Я бы билеты на такие зрелища распространял по рецептам от врачей.
- Наверное, вам не нравятся и театральные эксперименты с классикой в принципе?
- В нашем театре «Чайка» называется «Чайкой», а чеховская героиня отнюдь не наркоманка. Военные в наших спектаклях ходят по сцене в сапогах, а не босиком и не в тапочках. В театре, как и в семье, должны быть традиции, которые надо хранить и передавать из поколения в поколение. Мы стараемся хранить традиции и заботимся не только о молодежи, но и о наших «стариках».
- В чем же вы видите силу традиций?
- Прежде всего в родном языке. В театре говорить надо понятно, а не так, как в телевизионной рекламе, где что-то быстро-быстро произносится. Да так, что еле-еле успеваешь записать номера телефонов. Хотя, может, в иных «продвинутых» театрах дело дойдет до того, что реклама будет звучать во время спектакля. Но могу сказать твердо: в Малом театре такого никогда не будет.
Посмотрите, как гордятся своим родным языком французы, немцы, англичане, итальянцы... А у нас? У нас верхняя губа не работает у нескольких миллионов людей. И не поймешь, что и кто говорит, - и в обыденной жизни, и с театральных подмостков, и с телеэкрана. Многие наши начальники делают неправильные ударения, а потом телевидение все это повторяет, и мы привыкаем говорить неправильно, коверкая русский язык.
- В нынешнем году у вас был юбилей...
- Мы в театре особого торжества не устраивали. Просто принимал поздравления от тех, кто приходил. Мы вместе выпивали. Вот и все. Шумиха - не по мне.
- А как вы предполагаете отмечать юбилей Малого театра?
- Мы уже начали отмечать его гастролями в Петербурге, где не были пять лет. Театр получил государственный грант. Но мне бы хотелось отметить юбилей постановкой хорошей русской классики.
- Какой?
- С удовольствием взял бы на себя ответственность за постановку гоголевского «Ревизора».
- А не возникает порою желания снова вернуться в министерское кресло, чтобы решить кое-какие проблемы отечественного театра?
- Да мне и своих забот с Малым театром хватает.
- А почему согласились пятнадцать лет назад на предложение стать министром культуры России?
- Наверное, чувство ответственности сыграло свою роль. Но я тогда при разговоре с Иваном Силаевым, председателем российского правительства, заявил, что из Малого театра не уйду. Он был вынужден согласиться.
- Не жалеете о том времени как о потраченном зря?
- Нет, не жалею. Кое-что в тех трудных экономических условиях было сделано. И до сих пор российские театры это ощущают. Делал на посту министра только то, что считал нужным. Я ведь прекрасно понимал, что должность не на века и мне когда-нибудь придется возвращаться к своим коллегам и смотреть им в глаза. Вернулся через полтора года в Малый театр полностью и окончательно. И сегодня мне не стыдно смотреть в глаза коллегам ни в Петербурге, ни в Москве, ни во Владивостоке.
- Недавно по телевизору вновь показывали «Адъютанта его превосходительства»...
- Раз в год точно какой-нибудь канал обязательно покажет эту картину. Тогда начинается новый виток популярности. Многие молодые люди начинают узнавать.
- Вы пересматриваете свои прежние фильмы?
- И был бы рад, да времени не хватает.
- Сегодня вы бы согласились играть подобную роль - фактически первого советского разведчика?
- Естественно! Ведь это же такой характер, такая драматургия!
- А как же красные и белые?
- А если вы помните картину...
- Конечно, помню.
- Так вот в ней есть сцена, когда Юра спрашивает капитана Кольцова...
- «...Павел Андреевич, вы шпион?»
- Правильно. И что же отвечает мой герой?
- Что-то вроде: «А хороший ли человек генерал Ковалевский?»
- Вот видите! Разговор, конечно, в «Адъютанте...» шел о борьбе красных и белых, но, по-моему, еще и о том, как человеку в трудных условиях сохранить свои лучшие человеческие качества. Недаром телефильм так трудно шел к экрану.
- Цензура запрещала?
- Не совсем. Его просто положили на полку. Был апрель 1970 года. Все готовились отметить 100-летие со дня рождения Ленина. Поэтому выпускались в свет только абсолютно правильные, идеологические фильмы, спектакли. А наш фильм был немного «неправильным»...
- И в чем же была «неправильность»?
- Начальников смущало то, что в нем все оказались умными: и враги, и герои, - хотя у фильма были высокопоставленные консультанты из КГБ. И в один прекрасный момент директор картины решился отвезти ее на просмотр нашему главному консультанту - первому заместителю председателя КГБ Цвигуну. Он тогда находился в кремлевской больнице. Цвигун, чтобы не смотреть в одиночку, пригласил своих друзей, больных соответственного ранга: мол, давайте посмотрим картину, что-то ее не выпускают. Они посмотрели, им понравилось. Через десять дней она была уже показана по Центральному телевидению.
- Ходят легенды, что на роль Кольцова вас утвердили чуть ли не с шестой попытки?
- Это не легенда. Это правда. Только меня не утверждали семь раз. Первоначально я был приглашен на роль капитана Осипова, а Кольцова должен был играть Михаил Ножкин. Но что-то у него с Евгением Ташковым, режиссером картины, не получалось. Видимо, не могли найти общего языка. Тогда Ташков и предложил мне попробоваться на главную роль. Это был мучительный и бесконечный процесс. Я так устал, что мне было уже все равно, утвердят меня или нет. Я никогда за роли не дрался...
- А в жизни приходилось применять силу?
- Бывали случаи, когда ситуация была «на грани фола». Но, применяя свои актерские навыки, я добивался желаемого без применения силы.
- Интересно как?
- Просто гневно и темпераментно возмущался, «накачивая» себя эмоциями. А как известно, в такой ситуации вся физическая составляющая мобилизуется, и твои противники это чувствуют. И ретируются. Слава Богу, пускать в ход кулаки не приходилось.
- Как складываются ваши отношения с людьми в военной форме?
- В военном билете у меня было записано: «Рядовой необученный». В кино же я дослужился аж до чина генерал-майора Советской армии.
- А кто командир у вас дома?
- Все зависит от обстоятельств. Иногда приходится брать командование на себя.
- Вы сыграли огромное множество благородных и сильных мужчин...
- Такова судьба артиста!
- В житейском смысле мужчина должен быть добрым или суровым?
- Он должен быть сурово-добрым или добро-суровым: без компромисса жизнь невозможна. А просто жестоким и суровым человек быть не может. Это уже какое-то извращение человеческих чувств.
- Любой мужчина мечтает чего-то достичь в жизни. Вы в юности ставили себе какие-то цели?
- Я никогда не ставил и не ставлю себе цели, но иногда могу честно сказать: ну вот, оказывается, это и получилось! Всю жизнь ты идешь, не зная заведомо куда и достигнешь ли чего-нибудь, а может быть, тебя по ступенькам обратно спустят. И вдруг - достигаешь. И говоришь себе: «Я сделал это!» Наверное, чем меньше думаешь о цели, тем легче тебе ее достичь.
Сидор Невский
«Невское время», 14.10.2005
Подробнее
АКТРИСА МИЛОСТЬЮ БОЖЬЕЙ
АКТРИСА МИЛОСТЬЮ БОЖЬЕЙ
В труппе Малого театра утрата. Ушла из жизни Галина Яковлевна Демина, замечательная актриса, по праву мастерства и таланта принадлежащая к славной когорте «стариков» Малого...
В труппе Малого театра утрата. Ушла из жизни Галина Яковлевна Демина, замечательная актриса, по праву мастерства и таланта принадлежащая к славной когорте «стариков» Малого...
АКТРИСА МИЛОСТЬЮ БОЖЬЕЙ
В труппе Малого театра утрата. Ушла из жизни Галина Яковлевна Демина, замечательная актриса, по праву мастерства и таланта принадлежащая к славной когорте «стариков» Малого.
Всего за два дня до кончины она играла старую няньку Фоминишну в комедии А. Н. Островского «Свои люди сочтемся». Скромная, на вид незаметная – «женщина из толпы» - она потрясающе достоверно, тонко, точно, глубоко воплощала на сцене русский характер женщины-матери, жены, бабушки, доброй нянюшки, прислуги в небогатом доме. Глаз было не оторвать от ее кухарки Маланьи в «Трудовом хлебе», Анфусы Тихоновны в «Волках и овцах», Мигачевой, матери непутевого Елеси в «Не было ни гроша, да вдруг алтын»... И говорила-то она как будто тихо, а каждое слово доходило до последних рядов балкона и каждое было произнесено со значением. Кажется, так теперь уже нигде, кроме Малого театра, и не умеют говорить со сцены.
Галина Яковлевна ушла тихо, как жила. Да будет земля ей пухом. А все, кто работал с нею, кто видел ее на сцене, никогда не забудут созданных актрисой образов - простых и прекрасных, щедрых душой и сердцем, истинно русских женщин.
Наталия БАЛАШОВА
«Московская правда», 15.10.2005
В труппе Малого театра утрата. Ушла из жизни Галина Яковлевна Демина, замечательная актриса, по праву мастерства и таланта принадлежащая к славной когорте «стариков» Малого.
Всего за два дня до кончины она играла старую няньку Фоминишну в комедии А. Н. Островского «Свои люди сочтемся». Скромная, на вид незаметная – «женщина из толпы» - она потрясающе достоверно, тонко, точно, глубоко воплощала на сцене русский характер женщины-матери, жены, бабушки, доброй нянюшки, прислуги в небогатом доме. Глаз было не оторвать от ее кухарки Маланьи в «Трудовом хлебе», Анфусы Тихоновны в «Волках и овцах», Мигачевой, матери непутевого Елеси в «Не было ни гроша, да вдруг алтын»... И говорила-то она как будто тихо, а каждое слово доходило до последних рядов балкона и каждое было произнесено со значением. Кажется, так теперь уже нигде, кроме Малого театра, и не умеют говорить со сцены.
Галина Яковлевна ушла тихо, как жила. Да будет земля ей пухом. А все, кто работал с нею, кто видел ее на сцене, никогда не забудут созданных актрисой образов - простых и прекрасных, щедрых душой и сердцем, истинно русских женщин.
Наталия БАЛАШОВА
«Московская правда», 15.10.2005
16.10.2005
Подробнее
16 октября
16 октября поздравляем с юбилеем заслуженную артистку России Зинаиду Еливкерьевну Андрееву.
От всей души поздравляем с юбилеем талантливую актрису и прекрасную женщину и желаем здоровья и радости, душевного комфорта и добра!
От всей души поздравляем с юбилеем талантливую актрису и прекрасную женщину и желаем здоровья и радости, душевного комфорта и добра!
16 октября поздравляем с юбилеем заслуженную артистку России Зинаиду Еливкерьевну Андрееву.
Не так давно актрису увлекла специальность второго режиссера. В этой новой для себя роли Зинаида Андреева помогла многим артистам, занятым в постановках Виталия Соломина, Сергея Женовача и Виталия Иванова, достойно подготовить свою роль, и спасла уже не один спектакль, находившийся под угрозой срыва. От всей души поздравляем с юбилеем талантливую актрису и прекрасную женщину и желаем здоровья и радости, душевного комфорта и добра!
Не так давно актрису увлекла специальность второго режиссера. В этой новой для себя роли Зинаида Андреева помогла многим артистам, занятым в постановках Виталия Соломина, Сергея Женовача и Виталия Иванова, достойно подготовить свою роль, и спасла уже не один спектакль, находившийся под угрозой срыва. От всей души поздравляем с юбилеем талантливую актрису и прекрасную женщину и желаем здоровья и радости, душевного комфорта и добра!
15.10.2005
Подробнее
«МНИМЫЙ БОЛЬНОЙ» МОЛЬЕРА – НОВЫЙ СПЕКТАКЛЬ МАЛОГО
«МНИМЫЙ БОЛЬНОЙ» МОЛЬЕРА – НОВЫЙ СПЕКТАКЛЬ МАЛОГО
Современные предпочтения театральных зрителей – предмет особого разговора. Худруки бьются над решением задачи – как привлечь интерес к театру и не опустить планку...
Современные предпочтения театральных зрителей – предмет особого разговора. Худруки бьются над решением задачи – как привлечь интерес к театру и не опустить планку...
«МНИМЫЙ БОЛЬНОЙ» МОЛЬЕРА – НОВЫЙ СПЕКТАКЛЬ МАЛОГО
Современные предпочтения театральных зрителей – предмет особого разговора. Худруки бьются над решением задачи – как привлечь интерес к театру и не опустить планку. Малый театр делает ставку на комедию, однако при этом не изменяет классике. На постановку «Мнимого больного» Мольера, последнего произведения великого французского комедиографа, пригласили Сергея Женовача. На первой премьере юбилейного для театра сезона побывала корреспондент «Новостей культуры».
И, несмотря на все заверения исполнителя главной роли — Василия Бочкарева, за кулисами перед началом спектакля актеры и режиссер подшучивают друг над другом.
По словам Сергея Женовача, подобная атмосфера царила на всех репетициях.
Сергей Женовач, режиссер: «Когда ты погружаешься в эту ситуацию, начинаешь играть, а когда ты начинаешь играть, то у тебя возникают слова …там идут блистательные диалоги, в которых есть развитие ситуации, поэтому мы иногда придумывали. Это мольеровский театр, а не попытка его переделать».
Автор литературной редакции — народный артист России Александр Клюквин. Спектакль сочинялся из нескольких переводов и импровизаций.
Людмила Титова, заслуженная артистка России: «Наши разговоры плавно перетекали в текст … у нас была куча переводов, и если кто-то говорил фразу, … мы ее оставляли»
Первые минуты спектакля проходят практически в полной темноте. За столом сидит главный герой, наслаждаясь многочисленными рецептами и диагнозами. Входит служанка Туанетта, открывает окна, из них льётся яркий свет, и игра в Мольера начинается.
Господин Арган еще долго и смачно будет симулировать болезнь. «Мнимый больной» Сергея Женовача — остается легкой комедией, не давит нравоучениями, но сохраняет смысл.
Телеканал «Культура» , 10.10.2005
Современные предпочтения театральных зрителей – предмет особого разговора. Худруки бьются над решением задачи – как привлечь интерес к театру и не опустить планку. Малый театр делает ставку на комедию, однако при этом не изменяет классике. На постановку «Мнимого больного» Мольера, последнего произведения великого французского комедиографа, пригласили Сергея Женовача. На первой премьере юбилейного для театра сезона побывала корреспондент «Новостей культуры».
И, несмотря на все заверения исполнителя главной роли — Василия Бочкарева, за кулисами перед началом спектакля актеры и режиссер подшучивают друг над другом.
По словам Сергея Женовача, подобная атмосфера царила на всех репетициях.
Сергей Женовач, режиссер: «Когда ты погружаешься в эту ситуацию, начинаешь играть, а когда ты начинаешь играть, то у тебя возникают слова …там идут блистательные диалоги, в которых есть развитие ситуации, поэтому мы иногда придумывали. Это мольеровский театр, а не попытка его переделать».
Автор литературной редакции — народный артист России Александр Клюквин. Спектакль сочинялся из нескольких переводов и импровизаций.
Людмила Титова, заслуженная артистка России: «Наши разговоры плавно перетекали в текст … у нас была куча переводов, и если кто-то говорил фразу, … мы ее оставляли»
Первые минуты спектакля проходят практически в полной темноте. За столом сидит главный герой, наслаждаясь многочисленными рецептами и диагнозами. Входит служанка Туанетта, открывает окна, из них льётся яркий свет, и игра в Мольера начинается.
Господин Арган еще долго и смачно будет симулировать болезнь. «Мнимый больной» Сергея Женовача — остается легкой комедией, не давит нравоучениями, но сохраняет смысл.
Телеканал «Культура» , 10.10.2005
14.10.2005
Подробнее
14 октября день рождения заслуженной артистки России Татьяны Васильевны Скиба. И сегодня, вместе с самыми нежными поздравлениями, желаем молодой маме и талантливой актрисе очень крепкого здоровья - на двоих, радости, спокойного семейного счастья и новых
14 октября день рождения заслуженной артистки России Татьяны Васильевны Скиба.
И сегодня, вместе с самыми нежными поздравлениями, желаем молодой маме и талантливой актрисе очень крепкого здоровья - на двоих, радости, спокойного семейного счастья и новых заметных ролей по возвращении на сцену.
И сегодня, вместе с самыми нежными поздравлениями, желаем молодой маме и талантливой актрисе очень крепкого здоровья - на двоих, радости, спокойного семейного счастья и новых заметных ролей по возвращении на сцену.
14 октября день рождения заслуженной артистки России Татьяны Васильевны Скиба.
Сейчас Татьяна находится в отпуске по уходу за ребенком. Мы уже сообщали о рождении первенца в семье Василия Зотова и Татьяны Скиба - сына Валеры.
И сегодня, вместе с самыми нежными поздравлениями, желаем молодой маме и талантливой актрисе очень крепкого здоровья - на двоих, радости, спокойного семейного счастья и новых заметных ролей по возвращении на сцену.
Сейчас Татьяна находится в отпуске по уходу за ребенком. Мы уже сообщали о рождении первенца в семье Василия Зотова и Татьяны Скиба - сына Валеры.
И сегодня, вместе с самыми нежными поздравлениями, желаем молодой маме и талантливой актрисе очень крепкого здоровья - на двоих, радости, спокойного семейного счастья и новых заметных ролей по возвращении на сцену.
Подробнее
ГАЛИНА ЯКОВЛЕВНА ДЕМИНА Почти шестьдесят лет отдала Галина Яковлевна служению русскому драматическому искусству...
ГАЛИНА ЯКОВЛЕВНА ДЕМИНА
Почти шестьдесят лет отдала Галина Яковлевна служению русскому драматическому искусству...
Почти шестьдесят лет отдала Галина Яковлевна служению русскому драматическому искусству...
ГАЛИНА ЯКОВЛЕВНА ДЕМИНА
7 октября на 80-м поду жизни скончалась одна из прославленных «великих старух» Малого театра, народная артистка России Галина Яковлевна Демина. Почти шестьдесят лет отдала Галина Яковлевна служению русскому драматическому искусству. С 1947-го по 1973 год она работала в Горьковском театре драмы им. Горького, а в 1973-м по приглашению Михаила Царева перешла в Малый театр. Галина Яковлевна Демина — уникальная творческая индивидуальность, созданная, кажется, специально для ролей русского классического репертуара. Зрителям запомнились многие замечательные работы актрисы — Аринушка в «Детях Ванюшина», Целованьева в «Зыковых», Софья Петровна в «Дядюшкином сне», Фиона в «Не все коту масленица», Бальзаминова в «Женитьбе Бальзаминова», Глумова в «На всякого мудреца довольно простоты» и многие другие. Демина была настоящей любимицей зрителей, по достоинству ценивших незаурядный талант актрисы, ее удивительно русскую манеру игры, сердечность, открытость, обаяние и потрясающую органичность во всех создаваемых ею образах, Галину Демину знают и любители кино — она снималась в фильмах «Прощание» «Полынь — трава горькая» «Однолюбы» «Вера, надежда, любовь» «Прости меня, Алеша» «Суд в Ершовке» «Не послать ли нам гонца» Еще несколько дней тому назад артистка была полна творческих планов, огромного желания работать. Галина Яковлевна Демина была прекрасной актрисой, замечательным человеком, наделенным необычайно яркой индивидуальностью. Нам будет очень ее не хватать.
Коллектив Малого театра
«Культура», 14.10.2005
7 октября на 80-м поду жизни скончалась одна из прославленных «великих старух» Малого театра, народная артистка России Галина Яковлевна Демина. Почти шестьдесят лет отдала Галина Яковлевна служению русскому драматическому искусству. С 1947-го по 1973 год она работала в Горьковском театре драмы им. Горького, а в 1973-м по приглашению Михаила Царева перешла в Малый театр. Галина Яковлевна Демина — уникальная творческая индивидуальность, созданная, кажется, специально для ролей русского классического репертуара. Зрителям запомнились многие замечательные работы актрисы — Аринушка в «Детях Ванюшина», Целованьева в «Зыковых», Софья Петровна в «Дядюшкином сне», Фиона в «Не все коту масленица», Бальзаминова в «Женитьбе Бальзаминова», Глумова в «На всякого мудреца довольно простоты» и многие другие. Демина была настоящей любимицей зрителей, по достоинству ценивших незаурядный талант актрисы, ее удивительно русскую манеру игры, сердечность, открытость, обаяние и потрясающую органичность во всех создаваемых ею образах, Галину Демину знают и любители кино — она снималась в фильмах «Прощание» «Полынь — трава горькая» «Однолюбы» «Вера, надежда, любовь» «Прости меня, Алеша» «Суд в Ершовке» «Не послать ли нам гонца» Еще несколько дней тому назад артистка была полна творческих планов, огромного желания работать. Галина Яковлевна Демина была прекрасной актрисой, замечательным человеком, наделенным необычайно яркой индивидуальностью. Нам будет очень ее не хватать.
Коллектив Малого театра
«Культура», 14.10.2005
Подробнее
ПРЕ-САЛЕ ПЛЮС ЖАРЕНАЯ КАЛОША РАВНЯЕТСЯ ЛЮБОВЬ
Как творческие «девицы конца века» забрасывали чепцы за мельницу
Татьяна Щепкина-Куперник. «Дни моей жизни».
- М.: Захаров, 2005, 528 с.
Татьяна Щепкина-Куперник. «Дни моей жизни».
- М.: Захаров, 2005, 528 с.
ПРЕ-САЛЕ ПЛЮС ЖАРЕНАЯ КАЛОША РАВНЯЕТСЯ ЛЮБОВЬ
Как творческие «девицы конца века» забрасывали чепцы за мельницу
Татьяна Щепкина-Куперник. «Дни моей жизни».
- М.: Захаров, 2005, 528 с.
На изломе веков, в конце XIX и в самом начале XX столетия, в России заверчивается совершенно распрекрасная жизнь: Антон Павлович Чехов наезжает периодически в Москву, Мария Николаевна Ермолова вовсю играет в Малом театре, Константин Сергеевич Станиславский очертя голову придумывает российскую театральную культуру заново, Горький Максим неистовствует. Шаляпин Федор пламенеет. Репин Илья Ефимович пишет портреты. Все живут такой полной жизнью, что она брызгами и фейерверками летит во все стороны. Надо как-то разгрузиться — за этим и едут в Стрельну, к Яру, в Эрмитаж, к черту на кулички — лишь бы забыться на мгновение. Недаром Чехов восклицал потом сентиментально: «А как пили! А как ели! И какие были либералы!»
И посреди этого солнечного коловорота то там то сям вспыхивают искры: это молодые -сегодня замужние, а завтра, глядишь, нет — девушки, предоставленные самим себе, творят мир заново. Писательницы, актрисы, поэтессы и просто курсистки. Да ко всему прочему еще и переводчицы. Иногда сироты. Иногда как бы нет.
Татьяна Щепкина-Куперник этим миром вскормлена, и вспоена, и выпущена в жизнь, как стрела: куда летит, сама не знает, но — весело! Внучка знаменитого крепостного актера Михаила Щепкина и дочка баловня судьбы — киевского адвоката Льва Куперника — при всем при том почти что «дитя фей». Никому особенно не нужная в детстве, в отрочестве пережившая смерть любимой матери, не слишком-то пасомая отцом. Пишет пьесы, стихи и рассказы. Упоенно переводит Ростана и Шекспира. Все сама. Одна. Вроде того деревенского мальчика, о котором рассказывала в Мелихово другу своему Чехову:
- Кто твой тятька?
- Нет у меня тятьки! — мрачно ответил он.
- А мамка кто?
- И мамки нету!
- Чей же ты?
- А я от двух теток пошел! От двух или нет, значения не имеет. Все старшие женщины (неважно, театралки или нет) -тетки, все пожилые господа дедушки. Вот, к примеру, «серебряный дедушка» Михаил Алексеевич Саблин, один из редакторов «Русских Ведомостей». Этакий пленительный «театральный», будто с подмостков, классический старичок: «его седые волосы, неизменная мягкая сорочка, в которой он ходил всюду, даже на торжественные заседания и юбилеи, его добродушная манера с молодежью, баловство, а иногда и воркотня на нас за «легкомыслие»...». Кормит и поит молодых творческих девиц в Эрмитаже — с деньгами-то у них, у юношества, туго.
Учит: «Не люблю я женщин, которые не понимают, что едят: подай ты ей вареную картошку, дупеля, пре-сале или жареную калошу — не разберет...»
А что, такие наставления очень ко двору приходятся. Ведь очень непросто научиться отделять пре-сале от жареной калоши. В жизни, в первую очередь. И в литературе. И в театре, с которым связана на всю жизнь. А вокруг не то чтобы розы без шипов: «Не видели, не хотели понимать, что мы — «первые ласточки» и, как нас называли не без возмущения дамы из общества, «девицы конца века», ценой своей молодой жизни, своей репутации, с улыбкой на губах и с мужественным трудом, посреди осуждений, травли, ухаживаний пробивали дорогу будущей женщине, разрушали толщу вековых традиции, предрассудков и рабства...»
Эти «девицы конца века», вечно в полете и в работе, могут за неделю перевести «Сирано де Бержерака» для бенефиса своей подруги — актрисы Лидии Яворской, могут, пылая, сочинить революционную песню «От павших твердынь Порт-Артура, с кровавых маньчжурских полей», могут и выпить шампанского, и закусить, и о Ницше поговорить, и о богоискательстве... Все они могут. Беда только, что иногда глотают наспех жареные калоши вроде сочинений Горького, но что поделаешь — голос эпохи... Искренне верят пафосным речам одной из своих страдалиц-подруг («всем пожертвовавшей ради театра» актрисы), но, что тут скажешь — узы дружбы. С пылу с жару сочиняют весьма сомнительную пьесу «Флавия Тессини» — про бедную еврейскую девочку Женю, ставшую знаменитой певицей и предавшую настоящую любовь, но — публике-то нравится!
Зато какое нежное, бойкое и подчас верное перо! Как неожиданно пишет о Саре Бернар (не боится «посягать на авторитеты»): «Я вглядывалась в нее с любопытством: ее лицо показалось мне страшным. Не потому, чтобы она была некрасива, нет, — она была очень интересна, даже обаятельна, несмотря на грим, но выражение этого лица было до такой степени все познавшее, во всем разочаровавшееся, кроме самой себя. Все страсти наложили свою печать на это лицо, и все прошли мимо, оставив только неудовлетворенность и страх за уходящую молодость. Можно было поклясться, что душа у этой женщины отсутствует...»
У самой же Татьяны душа на месте. Наивная, вулканическая и смешливая. Довольно симпатичная, в общем, душа.
А как пили! А как ели! И какие были либералы!
Владислав Аменицкий
НГ-exlibris (приложение к газете «Независимая газета»), 13.10.2005
Как творческие «девицы конца века» забрасывали чепцы за мельницу
Татьяна Щепкина-Куперник. «Дни моей жизни».
- М.: Захаров, 2005, 528 с.
На изломе веков, в конце XIX и в самом начале XX столетия, в России заверчивается совершенно распрекрасная жизнь: Антон Павлович Чехов наезжает периодически в Москву, Мария Николаевна Ермолова вовсю играет в Малом театре, Константин Сергеевич Станиславский очертя голову придумывает российскую театральную культуру заново, Горький Максим неистовствует. Шаляпин Федор пламенеет. Репин Илья Ефимович пишет портреты. Все живут такой полной жизнью, что она брызгами и фейерверками летит во все стороны. Надо как-то разгрузиться — за этим и едут в Стрельну, к Яру, в Эрмитаж, к черту на кулички — лишь бы забыться на мгновение. Недаром Чехов восклицал потом сентиментально: «А как пили! А как ели! И какие были либералы!»
И посреди этого солнечного коловорота то там то сям вспыхивают искры: это молодые -сегодня замужние, а завтра, глядишь, нет — девушки, предоставленные самим себе, творят мир заново. Писательницы, актрисы, поэтессы и просто курсистки. Да ко всему прочему еще и переводчицы. Иногда сироты. Иногда как бы нет.
Татьяна Щепкина-Куперник этим миром вскормлена, и вспоена, и выпущена в жизнь, как стрела: куда летит, сама не знает, но — весело! Внучка знаменитого крепостного актера Михаила Щепкина и дочка баловня судьбы — киевского адвоката Льва Куперника — при всем при том почти что «дитя фей». Никому особенно не нужная в детстве, в отрочестве пережившая смерть любимой матери, не слишком-то пасомая отцом. Пишет пьесы, стихи и рассказы. Упоенно переводит Ростана и Шекспира. Все сама. Одна. Вроде того деревенского мальчика, о котором рассказывала в Мелихово другу своему Чехову:
- Кто твой тятька?
- Нет у меня тятьки! — мрачно ответил он.
- А мамка кто?
- И мамки нету!
- Чей же ты?
- А я от двух теток пошел! От двух или нет, значения не имеет. Все старшие женщины (неважно, театралки или нет) -тетки, все пожилые господа дедушки. Вот, к примеру, «серебряный дедушка» Михаил Алексеевич Саблин, один из редакторов «Русских Ведомостей». Этакий пленительный «театральный», будто с подмостков, классический старичок: «его седые волосы, неизменная мягкая сорочка, в которой он ходил всюду, даже на торжественные заседания и юбилеи, его добродушная манера с молодежью, баловство, а иногда и воркотня на нас за «легкомыслие»...». Кормит и поит молодых творческих девиц в Эрмитаже — с деньгами-то у них, у юношества, туго.
Учит: «Не люблю я женщин, которые не понимают, что едят: подай ты ей вареную картошку, дупеля, пре-сале или жареную калошу — не разберет...»
А что, такие наставления очень ко двору приходятся. Ведь очень непросто научиться отделять пре-сале от жареной калоши. В жизни, в первую очередь. И в литературе. И в театре, с которым связана на всю жизнь. А вокруг не то чтобы розы без шипов: «Не видели, не хотели понимать, что мы — «первые ласточки» и, как нас называли не без возмущения дамы из общества, «девицы конца века», ценой своей молодой жизни, своей репутации, с улыбкой на губах и с мужественным трудом, посреди осуждений, травли, ухаживаний пробивали дорогу будущей женщине, разрушали толщу вековых традиции, предрассудков и рабства...»
Эти «девицы конца века», вечно в полете и в работе, могут за неделю перевести «Сирано де Бержерака» для бенефиса своей подруги — актрисы Лидии Яворской, могут, пылая, сочинить революционную песню «От павших твердынь Порт-Артура, с кровавых маньчжурских полей», могут и выпить шампанского, и закусить, и о Ницше поговорить, и о богоискательстве... Все они могут. Беда только, что иногда глотают наспех жареные калоши вроде сочинений Горького, но что поделаешь — голос эпохи... Искренне верят пафосным речам одной из своих страдалиц-подруг («всем пожертвовавшей ради театра» актрисы), но, что тут скажешь — узы дружбы. С пылу с жару сочиняют весьма сомнительную пьесу «Флавия Тессини» — про бедную еврейскую девочку Женю, ставшую знаменитой певицей и предавшую настоящую любовь, но — публике-то нравится!
Зато какое нежное, бойкое и подчас верное перо! Как неожиданно пишет о Саре Бернар (не боится «посягать на авторитеты»): «Я вглядывалась в нее с любопытством: ее лицо показалось мне страшным. Не потому, чтобы она была некрасива, нет, — она была очень интересна, даже обаятельна, несмотря на грим, но выражение этого лица было до такой степени все познавшее, во всем разочаровавшееся, кроме самой себя. Все страсти наложили свою печать на это лицо, и все прошли мимо, оставив только неудовлетворенность и страх за уходящую молодость. Можно было поклясться, что душа у этой женщины отсутствует...»
У самой же Татьяны душа на месте. Наивная, вулканическая и смешливая. Довольно симпатичная, в общем, душа.
А как пили! А как ели! И какие были либералы!
Владислав Аменицкий
НГ-exlibris (приложение к газете «Независимая газета»), 13.10.2005
Подробнее
БОЛЬНОЙ ТАНЦУЕТ И ПОЕТ
БОЛЬНОЙ ТАНЦУЕТ И ПОЕТ
Роман Сергея Женовача и Малого театра продолжается и приносит новые плоды. На этот раз режиссер взял комедию Мольера «Мнимый больной»...
Роман Сергея Женовача и Малого театра продолжается и приносит новые плоды. На этот раз режиссер взял комедию Мольера «Мнимый больной»...
БОЛЬНОЙ ТАНЦУЕТ И ПОЕТ
«Мнимый больной» Малый театр, 18 октября
Роман Сергея Женовача и Малого театра продолжается и приносит новые плоды. На этот раз режиссер взял комедию Мольера «Мнимый больной», и, не мудрствуя, не пытаясь блеснуть неожиданной трактовкой, не ища больших идей, поставил веселую комедию, которую вот уже несколько столетий радует публику.
Василий Бочкарев играет Оргона, который своими болезнями и капризами просто хочет привлечь к себе внимание, Евгения Глушенко - его подлую жену, которая только и ждет, когда больной скончается, а восходящая звезда Малого театра Глеб Подгородинский (он играл Чацкого в «Горе от ума») - юного Клеанта.
Сцена, где они вместе с Анжеликой поют, вызывает громовой хохот в зале, поскольку у «певца» нет ни слуха, ни голоса. Вообще зритель смеется очень часто: актеры и острят, и танцуют, и поют (и не все поют так, как Клеант). Как писали на старинных афишах: новая премьера Малого - «драматическое действо с балетом и пением».
Артур Соломонов
«Известия», 14.10.2005
«Мнимый больной» Малый театр, 18 октября
Роман Сергея Женовача и Малого театра продолжается и приносит новые плоды. На этот раз режиссер взял комедию Мольера «Мнимый больной», и, не мудрствуя, не пытаясь блеснуть неожиданной трактовкой, не ища больших идей, поставил веселую комедию, которую вот уже несколько столетий радует публику.
Василий Бочкарев играет Оргона, который своими болезнями и капризами просто хочет привлечь к себе внимание, Евгения Глушенко - его подлую жену, которая только и ждет, когда больной скончается, а восходящая звезда Малого театра Глеб Подгородинский (он играл Чацкого в «Горе от ума») - юного Клеанта.
Сцена, где они вместе с Анжеликой поют, вызывает громовой хохот в зале, поскольку у «певца» нет ни слуха, ни голоса. Вообще зритель смеется очень часто: актеры и острят, и танцуют, и поют (и не все поют так, как Клеант). Как писали на старинных афишах: новая премьера Малого - «драматическое действо с балетом и пением».
Артур Соломонов
«Известия», 14.10.2005
Подробнее
БОЛЬНОЙ РАЗЛИТИЕМ ЖЕЛЧИ НЕ СТРАДАЕТ
БОЛЬНОЙ РАЗЛИТИЕМ ЖЕЛЧИ НЕ СТРАДАЕТ
В 2002 году парижский Дом Мольера, «Комеди Франсез», пригласил на постановку «Леса» Островского Петра Фоменко. Теперь Дом Островского, Малый театр, совершил ответный, хотя и менее решительный жест – выпустил комедию Мольера «Мнимый больной»...
В 2002 году парижский Дом Мольера, «Комеди Франсез», пригласил на постановку «Леса» Островского Петра Фоменко. Теперь Дом Островского, Малый театр, совершил ответный, хотя и менее решительный жест – выпустил комедию Мольера «Мнимый больной»...
БОЛЬНОЙ РАЗЛИТИЕМ ЖЕЛЧИ НЕ СТРАДАЕТ
Ж.-Б. МОЛЬЕР
«МНИМЫЙ БОЛЬНОЙ»
РЕЖИССЕР С. ЖЕНОВАЧ
МАЛЫЙ ТЕАТР
В 2002 году парижский Дом Мольера, «Комеди Франсез», пригласил на постановку «Леса» Островского Петра Фоменко. Теперь Дом Островского, Малый театр, совершил ответный, хотя и менее решительный жест – выпустил комедию Мольера «Мнимый больной».
Но не доверился никому, кроме многократно испытанного режиссера Сергея Женовача.
В прошлом сезоне Женовач поставил надрывные главы «Братьев Карамазовых». Неудивительно, что теперь его потянуло на комедию, в которой так много фарсовых сцен и раблезианского смеха, хотя и не самую беспечную.
Арган, млеющий перед авторитетом медицины и предписаниями шарлатанов, сам тиранит дочерей. Да и хеппи-энд сам не свой. Никакие разоблачения не в силах заставить героя избавиться от святой веры в клистир, кровопускание и латынь. Комедию венчает шутовская церемония посвящения Аргана в докторское сословие.
Тут французские режиссеры любят сгустить мрак. Порассуждать о фрейдистском подтексте помешанности Аргана на своем теле. Или изобразить его эдаким Акакием Акакиевичем времен Людовика XIV. Есть у них и путь стилизации – вернуть комедию в атмосферу придворного праздника с музыкой и танцами. Словом, во Франции знают способ отрясти со своей классики пыль столетий. Все что угодно, лишь бы не «мольеровские традиции»! Женовач с присущей ему деликатностью уже вернул к жизни русскую комедию Грибоедова и Островского. Но, взявшись за Мольера, решил поиграть с традицией в «кто-кого» и проиграл.
Все, начиная с массивной деревянной выгородки (художник Александр Боровский) и тяжелых дверей с захватанными стеклами и кончая нарочитыми кудряшками и сбившейся наколкой горничной Туанетты (Людмила Титова) говорит о шаловливом намерении режиссера поддразнить омертвевшие приемы.
Вот угрюмые лакеи. Уже триста лет как они выносят стулья во втором акте и больше не находят в себе сил улыбаться опостылевшим репликам. Но и нам не до смеха, когда нас теребят со сцены: ну вспомните, как обычно поджимает губы уличенная в корыстном расчете супруга (Евгения Глушенко), как трагически сдвигают брови и мнут шляпы с пером толпы Клеантов или Валеров (Глеб Подгородинский), когда им отказывают в руке возлюбленной. А еще вспомните, как гогочет резонер и подмигивает залу (Александр Клюквин), припечатав заблудшего родственника веским аргументом. Маститые актеры самозабвенно комикуют над штампами своих собратьев по цеху и над собой.
Когда-то Женовач уже играл в эту игру, ставя отрывки из французской мелодрамы XIX века «Тридцать лет, или Жизнь игрока». Но Мольер не ловится на тот же крючок.
Глубины его раблезианского трагифарса остаются совершенно не затронуты. Он превращается в суетливую и невнятную беготню. Лишь Арган (Василий Бочкарев) держится определенного маршрута: по диагонали через сцену от камина до горшка, чего властно требует хроническая диарея. Арган Бочкарева – капризный, но добродушный и смешливый старик, усердно освобожденный от всех своих аномалий.
Сергей Женовач всегда стремился соблюдать творческое равновесие. В один вечер – подлинно глубокое, сокровенное, в следующий – легкое и веселое.
Теперь в пару к его «Мальчикам» по Достоевскому подобрался «Мнимый больной». И Мольер как истинный классицист одобрил бы подобное разделение жанров.
Мария ЗЕРЧАНИНОВА
«Вечерняя Москва», 11.10.2005
Ж.-Б. МОЛЬЕР
«МНИМЫЙ БОЛЬНОЙ»
РЕЖИССЕР С. ЖЕНОВАЧ
МАЛЫЙ ТЕАТР
В 2002 году парижский Дом Мольера, «Комеди Франсез», пригласил на постановку «Леса» Островского Петра Фоменко. Теперь Дом Островского, Малый театр, совершил ответный, хотя и менее решительный жест – выпустил комедию Мольера «Мнимый больной».
Но не доверился никому, кроме многократно испытанного режиссера Сергея Женовача.
В прошлом сезоне Женовач поставил надрывные главы «Братьев Карамазовых». Неудивительно, что теперь его потянуло на комедию, в которой так много фарсовых сцен и раблезианского смеха, хотя и не самую беспечную.
Арган, млеющий перед авторитетом медицины и предписаниями шарлатанов, сам тиранит дочерей. Да и хеппи-энд сам не свой. Никакие разоблачения не в силах заставить героя избавиться от святой веры в клистир, кровопускание и латынь. Комедию венчает шутовская церемония посвящения Аргана в докторское сословие.
Тут французские режиссеры любят сгустить мрак. Порассуждать о фрейдистском подтексте помешанности Аргана на своем теле. Или изобразить его эдаким Акакием Акакиевичем времен Людовика XIV. Есть у них и путь стилизации – вернуть комедию в атмосферу придворного праздника с музыкой и танцами. Словом, во Франции знают способ отрясти со своей классики пыль столетий. Все что угодно, лишь бы не «мольеровские традиции»! Женовач с присущей ему деликатностью уже вернул к жизни русскую комедию Грибоедова и Островского. Но, взявшись за Мольера, решил поиграть с традицией в «кто-кого» и проиграл.
Все, начиная с массивной деревянной выгородки (художник Александр Боровский) и тяжелых дверей с захватанными стеклами и кончая нарочитыми кудряшками и сбившейся наколкой горничной Туанетты (Людмила Титова) говорит о шаловливом намерении режиссера поддразнить омертвевшие приемы.
Вот угрюмые лакеи. Уже триста лет как они выносят стулья во втором акте и больше не находят в себе сил улыбаться опостылевшим репликам. Но и нам не до смеха, когда нас теребят со сцены: ну вспомните, как обычно поджимает губы уличенная в корыстном расчете супруга (Евгения Глушенко), как трагически сдвигают брови и мнут шляпы с пером толпы Клеантов или Валеров (Глеб Подгородинский), когда им отказывают в руке возлюбленной. А еще вспомните, как гогочет резонер и подмигивает залу (Александр Клюквин), припечатав заблудшего родственника веским аргументом. Маститые актеры самозабвенно комикуют над штампами своих собратьев по цеху и над собой.
Когда-то Женовач уже играл в эту игру, ставя отрывки из французской мелодрамы XIX века «Тридцать лет, или Жизнь игрока». Но Мольер не ловится на тот же крючок.
Глубины его раблезианского трагифарса остаются совершенно не затронуты. Он превращается в суетливую и невнятную беготню. Лишь Арган (Василий Бочкарев) держится определенного маршрута: по диагонали через сцену от камина до горшка, чего властно требует хроническая диарея. Арган Бочкарева – капризный, но добродушный и смешливый старик, усердно освобожденный от всех своих аномалий.
Сергей Женовач всегда стремился соблюдать творческое равновесие. В один вечер – подлинно глубокое, сокровенное, в следующий – легкое и веселое.
Теперь в пару к его «Мальчикам» по Достоевскому подобрался «Мнимый больной». И Мольер как истинный классицист одобрил бы подобное разделение жанров.
Мария ЗЕРЧАНИНОВА
«Вечерняя Москва», 11.10.2005
13.10.2005
Подробнее
13 октября
13 октября отмечает свой день рождения артист Алексей Евгеньевич Фаддеев.
Поздравляем Алексея и желаем крепкого здоровья, постоянной зрительской любви и больших творческих радостей!...
Поздравляем Алексея и желаем крепкого здоровья, постоянной зрительской любви и больших творческих радостей!...
13 октября отмечает свой день рождения артист Алексей Евгеньевич Фаддеев.
Несмотря на молодость, Алексей замечательно владеет мастерством перевоплощения и в этом легко убедиться, побывав на его спектаклях. Угодливый, но знающий себе цену Буланов в «Лесе» и романтичный, слегка лукавый Бойе в музыкальном спектакле «Усилия любви» по Шекспиру, отъявленный циник Яша из «Вишневого сада» и благородный поручик Родэ из «Трех сестер» — за все эти яркие образы зрители, а особенно зрительницы уже не один сезон награждают Алексея аплодисментами. В водевиле «Таинственный ящик» и мюзикле «Усилия любви» у Алексея Фаддеева в полной мере раскрылись редкие для драматического актера вокальные способности.
Поздравляем Алексея и желаем крепкого здоровья, постоянной зрительской любви и больших творческих радостей!
Несмотря на молодость, Алексей замечательно владеет мастерством перевоплощения и в этом легко убедиться, побывав на его спектаклях. Угодливый, но знающий себе цену Буланов в «Лесе» и романтичный, слегка лукавый Бойе в музыкальном спектакле «Усилия любви» по Шекспиру, отъявленный циник Яша из «Вишневого сада» и благородный поручик Родэ из «Трех сестер» — за все эти яркие образы зрители, а особенно зрительницы уже не один сезон награждают Алексея аплодисментами. В водевиле «Таинственный ящик» и мюзикле «Усилия любви» у Алексея Фаддеева в полной мере раскрылись редкие для драматического актера вокальные способности.
Поздравляем Алексея и желаем крепкого здоровья, постоянной зрительской любви и больших творческих радостей!
Подробнее
«Листая старые подшивки» «ЧАЙКА». СТОЛЕТИЕ СПУСТЯ (ПРЕМЬЕРА В МАЛОМ)
«Листая старые подшивки»
«ЧАЙКА». СТОЛЕТИЕ СПУСТЯ (ПРЕМЬЕРА В МАЛОМ)
История «Чайки» запутана. Один из ее первых зрителей в Александринском театре известный юрист А. Ф. Кони писал Чехову о красноречивом бездумьи жизни, всем доступной и почти никем не понимаемой...
«ЧАЙКА». СТОЛЕТИЕ СПУСТЯ (ПРЕМЬЕРА В МАЛОМ)
История «Чайки» запутана. Один из ее первых зрителей в Александринском театре известный юрист А. Ф. Кони писал Чехову о красноречивом бездумьи жизни, всем доступной и почти никем не понимаемой...
«Листая старые подшивки»
«ЧАЙКА». СТОЛЕТИЕ СПУСТЯ (ПРЕМЬЕРА В МАЛОМ)
История «Чайки» запутана. Один из ее первых зрителей в Александринском театре известный юрист А. Ф. Кони писал Чехову о красноречивом бездумьи жизни, всем доступной и почти никем не понимаемой. Чехов отвечает: «Вы не можете себе представить, как обрадовало меня ваше письмо. После спектакля, ночью и на другой день, меня уверяли, что я вывел одних идиотов, что пьеса моя в сценическом отношении неуклюжа, что она неумна, непонятна, даже бессмысленна... Ваше письмо подействовало на меня самым решительным образом. Я верю вам больше, чем всем критикам, взятым вместе». «Лучшей «Чайки», чем Комиссаржевская, я себе и представить не могу», — говорил Чехов. В главе пятой трактата П. Дамиани «De Omnipotentia» — вопреки Аристотелю и Фредегару Турскому — утверждается, что Бог может сделать несуществующим то, что когда-то существовало. Та «Чайка», о которой пишет Кони и в которой играла Комиссаржевская, больше не существует. Главный специалист по Александринскому театру Альтшуллер преподает студентам историю о провале «Чайки». Потом была «Чайка» во МХАТе, триумф, а Чехов говорил, что Станиславский и Немирович ставят пьесы, не читая их. Эта чайка существует — на занавесе МХАТа, в изображении модерниста Ф. Шехтеля, приятеля Чехова.
Следующую свою пьесу Чехов передал в Малый театр, где ее отклонили как несценическую. Через двадцать лет Станиславский ставит диагноз: причина неудачи — в насильственном навязывании актеру своих личных чувств. Актер не должен учить роль до репетиции. Режиссер не должен ничего «показывать» актеру. «Чехова нельзя представлять, его можно только переживать», — говорил Станиславский, но ему не верили. Нелепый, вздорный старикашка — таким мы видим Станиславского в «Театральном романе» М. Булгакова. Во время той, первой, встречи в «Славянском базаре», закончившейся через восемнадцать часов утром, за кофе, на даче в Любимовке, откуда и берет свое начало МХАТ, Немирович расчувствовался (ведь ни разу не заспорили!): «Нам с вами надо еще установить — говорить друг другу всю правду прямо в лицо». Станиславский (после небольшой паузы): «Я этого не могу». Немирович: «Я даю вам это право». Станиславский: «Вы не поняли. Я не могу выслушивать правду». В произведениях Чехова отсутствует то, что принято называть подтекстом. «Жить не по лжи!» — невозможная для Чехова фраза. В ней подтекст: «Я знаю истину». И ты уже не писатель, ты называешься как-то иначе. Доктор Львов, кажется, единственный отрицательный персонаж Чехова, всегда и всем говорил только правду. На протяжении всей своей жизни Немирович вспоминал неожиданное признание Станиславского. Финал трагичен. В книге, вышедшей в 1936 г., Немирович пишет о Чехове: «Персонажи были ему совершенно ясны, причем при его манере письма они в течение пьесы оставались неизменными. Никакими «перевоплощениями», в которые он не верил, он не занимался. События в пьесе ползли, как сама жизнь этой эпохи, — вяло, без видимой логической связи. Люди действовали больше под влиянием случайностей, сами своей жизни не строили». Взаимопонимание невозможно. В пассаже о «перевоплощениях» — прямой выпад против Станиславского. Строки о Чехове и его пьесах, написанные, по-видимому, в тяжелую минуту, не затерялись, стали основополагающими для того театрального направления (московский театр «Современник», пьесы А. Володина и т. д.), неафишируемым эстетическим манифестом которого стала поэтизация маразма («Ну пожалейте же этих, без мозжечка!»), индульгенцией будущим эфросам, сверхзадачей спектаклей которых становится «демонстрация бездуховности героев», «душевного паралича» персонажей. Но Станиславского уже не интересуют споры. Формула «я в предлагаемых обстоятельствах» становится уникальным инструментом, позволяющим найти путь к другому человеку, понять другого. Сейчас компьютер научился играть в шахматы. Считается, что шахматные программы моделируют работу человеческого разума. Значение системы Станиславского как попытки моделирования пути к другому человеку (драматургу, актеру, персонажу пьесы, зрителю), выходит за рамки узкотеатрального дела. И наконец, он понял причину неудачи «Чайки». Перебирая прошлое, обнаружил, что Чехов был самым жизнерадостным человеком из тех, кого он знал. И не видел этой черты в их знаменитом спектакле. Оказалось, Чехов не шутил, говоря, что они ставят пьесы, не читая их.
Кардинальное решение проблемы «Чайки» предложено Ю. Погребничко («Московский театр ОКОЛО дома Станиславского»), рассыпавшего по сцене кучи пожарного песка. Вспотеет актер, захочет вытереть пот со лба, сунет руку в карман за платком, а там тоже песок. Плюнет и играет дальше. Но актеры и тут нашли выход: играют в формочки. Лепят из песка птичку. У кого чайка лучше — тот и победитель, тот и актер лучше. А женщины — вот коварные! — так и норовят тебе в глаза песка сыпануть. Только увертывайся! Собственно, Погребничко осуществил мечту Олега Ефремова: заземлить искусство Художественного театра. Ефремов действовал более традиционно — с помощью драматургии А. Володина, М. Рощина, А. Гельмана. Ю. Погребничко ставил «Чайку» как водевиль, в том смысле, в котором все пьесы Шекспира — водевили (как их и ставили в Таганроге, и гимназист Чехов с галерки подавал реплики), с тою лишь разницей, что у Погребничко во время представления не разносят среди публики напитки и закуски, как это было в шекспировском «Глобусе». В условиях тотальной приверженности сверхзадаче постоянное присутствие «системы Станиславского» в спектаклях Погребничко, как следов неусыпного застольного периода работы над пьесой, в результате которого ударения в тексте оказываются совсем не там, где вы ожидаете, или пародируемого метода физических действий, легко объяснимо и — извинительно. Погребничко, кажется, уверен, что как ни поставь ударение, все равно будет хорошо. Он на крючке! На Чехова обречен! Нет большего счастья, как вновь и вновь перебирать эти тексты. Погребничко поражает мощью усилий прорывов к Чехову. Игорь Горбачев в своей «Чайке» (1990 г.) в Александринском (!) театре достигает большего, кажется, безо всяких усилий. Спектакль Погребничко перегружен ухищрениями образа, ритма. В «Чайке» Горбачева мы постоянно слышим мелодию целого. Игорь Горбачев: «Да! Наш театр — императорский. В первую очередь это означает: здесь играют лучшие актеры. Здесь хранят и развивают традиции русского национального театра». Из рецензии на премьеру «Не все коту масленица» (1872 г.) о первой исполнительнице роли Агнии в Александринском театре Евгении Яблочкиной: «Г-жа Яблочкина явилась такою красою пьесы, что лучшего понимания и изображения личности Агнии едва ли можно желать .ум актрисы этой сквозил чуть ли не в каждой фразе: до того вся роль была тонко и художественно обдумана и в то же время передана естественно, без малейшей натяжки». Как будто сказано о сегодняшней исполнительнице роли Агнии Татьяне Кулиш! Как в первом, так и в современном спектакле актеры создают образы талантливых умных людей. В Александринском театре играют «Островского без дураков». Это — традиция. И не только Островского. В чеховском Тригорине (С. Сытник, в роли Нины — Т. Кулиш) нет и тени признаков второсортного писателя, каким его играют всегда. Такое прочтение роли невозможно ни в каком другом театре, а здесь — естественно. Тригорин говорит о себе: хороший был писатель, но он писал хуже Тургенева. Говорит — счастливо улыбаясь, напоминая Чехова, который числил Толстого под номером один, а себя восемьдесят седьмым. Оказалось, что Чехов — романтик. И. Горбачев мгновенно перевел пьесу из разряда элитарных — в «кассовую». Огромный зал Александринки был так же наэлектризован, как крошечный зал театра ОКОЛО дома Станиславского. Чехов — романтик?! В 1888 г. Чехов пишет в суворинском «Новом времени»: «Кроме людей, ведущих споры об оптимизме и пессимизме, пишущих от скуки неважные повести, ненужные проекты и дешевые диссертации... лгущих ради куска хлеба... кроме скептиков, мистиков, психопатов, иезуитов, философов, либералов и консерваторов, есть еще люди иного порядка, люди подвига, веры и ясно осознанной цели». «В наше больное время, когда европейскими обществами обуяли лень, скука жизни и неверие... подвижники нужны, как солнце». Через несколько месяцев Чехов начинает сборы на Сахалин. Грузино-русский, а теперь и французский кинорежиссер иронизирует над французами: не понимают Чехова, считают романтиком. Ай да французы! А бывшему грузину и невдомек.
И вот, наконец, «Чайка» в Малом театре. Впервые. Сто лет спустя. Ничто, кажется, не предвещало этого спектакля. Его непритязательность обманчива. Та непрерывная насыщенная внутренняя жизнь, которой живет Маша — А. Охлупина, это, конечно, доефремовский МХАТ. Тонкость, деликатность в исполнении В. Светловой роли Полины Андреевны — это тоже уровень лучших чеховских ролей МХАТа, но теперь исполнение этой роли Андровской в спектакле МХАТа кажется грубоватым, натуралистичным. В спектекле режиссера В. Драгунова В. Езепов-Шамраев играет так, как будто это его бенефис, — под непрерывные аплодисменты, и почему-то это не мешает другим актерам. В его голосе явственно слышны интонации Н. Рыжова, Н. Анненкова, однако говорить о подражании неуместно, эти интонации вошли в плоть и кровь актеров Малого театра. Будущий исследователь установит их генеалогию от бабушки М. С. Щепкина. Мне кажется, пока не удалась роль Медведенко. Она всегда не удается. У Чехова есть рассказ «Шуточка». Его любили читать Р. Плятт и Андрей Попов. Ужасно читали. Дурацкий рассказ, написанный еще в те времена, когда Чехов выдавливал из себя раба. Но вот слышу: на радио читает Книппер-Чехова. Теперь это мой любимый рассказ. Если в спектакле И. Горбачева ключевые роли Нина и Тригорин, то в спектакле Малого театра — Нина (И.Рахвалова) и Треплев (А. Коршунов). Но центр спектакля — Нина. Треплев Коршунова просто не может жить без Нины. Он умирает от любви к ней.
В спектакле Владимира Драгунова все вопросы поставлены правильно. Формула «я в предлагаемых обстоятельствах» понимается так, как ее и следует понимать при постановке чеховских пьес: предлагаемые обстоятельства известны частично и с некоторой долей вероятности. Юрий Соломин (Тригорин) играет вроде бы простую схему: «Увидел Нину, и от нечего делать погубил ее. Случайно». Играет легко, изящно... Шамраев вручает Тригорину чучело чайки, сделанное по его заказу. Тригорин: «Не помню». Мы никогда не узнаем, действительно ли он — не помнит. Мы не понимаем любви Нины к этому скорее рыбаку, чем писателю. А собственно, с какой стати мы должны это понимать? Режиссер создал царские условия для Нины. Пьесу Треплева в первом и четвертом действиях Рахвалова играет на вращающемся сценическом круге. Этот банальный прием ошеломляет точностью, он дает возможность вести монолог в другом ритме, эти сцены — лучшие в спектакле. У Драгунова «работают» самые простые средства: вращающийся круг, неловкое движение, стакан воды... Когда-то первая актриса императорской сцены М. Г. Савина отказалась от роли Нины, написанной Чеховым для нее. Понадобилось сто лет, чтобы понять, какая это сложная, изумительная роль. Благодаря Владимиру Драгунову и Инессе Рахваловой мы, может быть, впервые почувствовали, здесь и сейчас, ту грань, что отличает актрису Аркадину от актрисы Комиссаржевской, увидели в Нине Заречной черты той и другой. Оказывается, Чехов был прав, передавая свои пьесы русской академической сцене. В Малом театре всегда — «переживали», всегда — «перевоплощались». И при Станиславском в тот вечер, когда в Малом давали «Отелло», Добронравов, если сам не был занят в спектакле, шел на Остужева. Похоже, пришло время «Чайки»... Нина говорит Треплеву: «Когда я стану большой актрисой, приезжайте взглянуть на меня». В спектакле Малого театра рождение большой актрисы происходит на наших глазах.
М. Ковров
«Завтра», 14.01.1997
«ЧАЙКА». СТОЛЕТИЕ СПУСТЯ (ПРЕМЬЕРА В МАЛОМ)
История «Чайки» запутана. Один из ее первых зрителей в Александринском театре известный юрист А. Ф. Кони писал Чехову о красноречивом бездумьи жизни, всем доступной и почти никем не понимаемой. Чехов отвечает: «Вы не можете себе представить, как обрадовало меня ваше письмо. После спектакля, ночью и на другой день, меня уверяли, что я вывел одних идиотов, что пьеса моя в сценическом отношении неуклюжа, что она неумна, непонятна, даже бессмысленна... Ваше письмо подействовало на меня самым решительным образом. Я верю вам больше, чем всем критикам, взятым вместе». «Лучшей «Чайки», чем Комиссаржевская, я себе и представить не могу», — говорил Чехов. В главе пятой трактата П. Дамиани «De Omnipotentia» — вопреки Аристотелю и Фредегару Турскому — утверждается, что Бог может сделать несуществующим то, что когда-то существовало. Та «Чайка», о которой пишет Кони и в которой играла Комиссаржевская, больше не существует. Главный специалист по Александринскому театру Альтшуллер преподает студентам историю о провале «Чайки». Потом была «Чайка» во МХАТе, триумф, а Чехов говорил, что Станиславский и Немирович ставят пьесы, не читая их. Эта чайка существует — на занавесе МХАТа, в изображении модерниста Ф. Шехтеля, приятеля Чехова.
Следующую свою пьесу Чехов передал в Малый театр, где ее отклонили как несценическую. Через двадцать лет Станиславский ставит диагноз: причина неудачи — в насильственном навязывании актеру своих личных чувств. Актер не должен учить роль до репетиции. Режиссер не должен ничего «показывать» актеру. «Чехова нельзя представлять, его можно только переживать», — говорил Станиславский, но ему не верили. Нелепый, вздорный старикашка — таким мы видим Станиславского в «Театральном романе» М. Булгакова. Во время той, первой, встречи в «Славянском базаре», закончившейся через восемнадцать часов утром, за кофе, на даче в Любимовке, откуда и берет свое начало МХАТ, Немирович расчувствовался (ведь ни разу не заспорили!): «Нам с вами надо еще установить — говорить друг другу всю правду прямо в лицо». Станиславский (после небольшой паузы): «Я этого не могу». Немирович: «Я даю вам это право». Станиславский: «Вы не поняли. Я не могу выслушивать правду». В произведениях Чехова отсутствует то, что принято называть подтекстом. «Жить не по лжи!» — невозможная для Чехова фраза. В ней подтекст: «Я знаю истину». И ты уже не писатель, ты называешься как-то иначе. Доктор Львов, кажется, единственный отрицательный персонаж Чехова, всегда и всем говорил только правду. На протяжении всей своей жизни Немирович вспоминал неожиданное признание Станиславского. Финал трагичен. В книге, вышедшей в 1936 г., Немирович пишет о Чехове: «Персонажи были ему совершенно ясны, причем при его манере письма они в течение пьесы оставались неизменными. Никакими «перевоплощениями», в которые он не верил, он не занимался. События в пьесе ползли, как сама жизнь этой эпохи, — вяло, без видимой логической связи. Люди действовали больше под влиянием случайностей, сами своей жизни не строили». Взаимопонимание невозможно. В пассаже о «перевоплощениях» — прямой выпад против Станиславского. Строки о Чехове и его пьесах, написанные, по-видимому, в тяжелую минуту, не затерялись, стали основополагающими для того театрального направления (московский театр «Современник», пьесы А. Володина и т. д.), неафишируемым эстетическим манифестом которого стала поэтизация маразма («Ну пожалейте же этих, без мозжечка!»), индульгенцией будущим эфросам, сверхзадачей спектаклей которых становится «демонстрация бездуховности героев», «душевного паралича» персонажей. Но Станиславского уже не интересуют споры. Формула «я в предлагаемых обстоятельствах» становится уникальным инструментом, позволяющим найти путь к другому человеку, понять другого. Сейчас компьютер научился играть в шахматы. Считается, что шахматные программы моделируют работу человеческого разума. Значение системы Станиславского как попытки моделирования пути к другому человеку (драматургу, актеру, персонажу пьесы, зрителю), выходит за рамки узкотеатрального дела. И наконец, он понял причину неудачи «Чайки». Перебирая прошлое, обнаружил, что Чехов был самым жизнерадостным человеком из тех, кого он знал. И не видел этой черты в их знаменитом спектакле. Оказалось, Чехов не шутил, говоря, что они ставят пьесы, не читая их.
Кардинальное решение проблемы «Чайки» предложено Ю. Погребничко («Московский театр ОКОЛО дома Станиславского»), рассыпавшего по сцене кучи пожарного песка. Вспотеет актер, захочет вытереть пот со лба, сунет руку в карман за платком, а там тоже песок. Плюнет и играет дальше. Но актеры и тут нашли выход: играют в формочки. Лепят из песка птичку. У кого чайка лучше — тот и победитель, тот и актер лучше. А женщины — вот коварные! — так и норовят тебе в глаза песка сыпануть. Только увертывайся! Собственно, Погребничко осуществил мечту Олега Ефремова: заземлить искусство Художественного театра. Ефремов действовал более традиционно — с помощью драматургии А. Володина, М. Рощина, А. Гельмана. Ю. Погребничко ставил «Чайку» как водевиль, в том смысле, в котором все пьесы Шекспира — водевили (как их и ставили в Таганроге, и гимназист Чехов с галерки подавал реплики), с тою лишь разницей, что у Погребничко во время представления не разносят среди публики напитки и закуски, как это было в шекспировском «Глобусе». В условиях тотальной приверженности сверхзадаче постоянное присутствие «системы Станиславского» в спектаклях Погребничко, как следов неусыпного застольного периода работы над пьесой, в результате которого ударения в тексте оказываются совсем не там, где вы ожидаете, или пародируемого метода физических действий, легко объяснимо и — извинительно. Погребничко, кажется, уверен, что как ни поставь ударение, все равно будет хорошо. Он на крючке! На Чехова обречен! Нет большего счастья, как вновь и вновь перебирать эти тексты. Погребничко поражает мощью усилий прорывов к Чехову. Игорь Горбачев в своей «Чайке» (1990 г.) в Александринском (!) театре достигает большего, кажется, безо всяких усилий. Спектакль Погребничко перегружен ухищрениями образа, ритма. В «Чайке» Горбачева мы постоянно слышим мелодию целого. Игорь Горбачев: «Да! Наш театр — императорский. В первую очередь это означает: здесь играют лучшие актеры. Здесь хранят и развивают традиции русского национального театра». Из рецензии на премьеру «Не все коту масленица» (1872 г.) о первой исполнительнице роли Агнии в Александринском театре Евгении Яблочкиной: «Г-жа Яблочкина явилась такою красою пьесы, что лучшего понимания и изображения личности Агнии едва ли можно желать .ум актрисы этой сквозил чуть ли не в каждой фразе: до того вся роль была тонко и художественно обдумана и в то же время передана естественно, без малейшей натяжки». Как будто сказано о сегодняшней исполнительнице роли Агнии Татьяне Кулиш! Как в первом, так и в современном спектакле актеры создают образы талантливых умных людей. В Александринском театре играют «Островского без дураков». Это — традиция. И не только Островского. В чеховском Тригорине (С. Сытник, в роли Нины — Т. Кулиш) нет и тени признаков второсортного писателя, каким его играют всегда. Такое прочтение роли невозможно ни в каком другом театре, а здесь — естественно. Тригорин говорит о себе: хороший был писатель, но он писал хуже Тургенева. Говорит — счастливо улыбаясь, напоминая Чехова, который числил Толстого под номером один, а себя восемьдесят седьмым. Оказалось, что Чехов — романтик. И. Горбачев мгновенно перевел пьесу из разряда элитарных — в «кассовую». Огромный зал Александринки был так же наэлектризован, как крошечный зал театра ОКОЛО дома Станиславского. Чехов — романтик?! В 1888 г. Чехов пишет в суворинском «Новом времени»: «Кроме людей, ведущих споры об оптимизме и пессимизме, пишущих от скуки неважные повести, ненужные проекты и дешевые диссертации... лгущих ради куска хлеба... кроме скептиков, мистиков, психопатов, иезуитов, философов, либералов и консерваторов, есть еще люди иного порядка, люди подвига, веры и ясно осознанной цели». «В наше больное время, когда европейскими обществами обуяли лень, скука жизни и неверие... подвижники нужны, как солнце». Через несколько месяцев Чехов начинает сборы на Сахалин. Грузино-русский, а теперь и французский кинорежиссер иронизирует над французами: не понимают Чехова, считают романтиком. Ай да французы! А бывшему грузину и невдомек.
И вот, наконец, «Чайка» в Малом театре. Впервые. Сто лет спустя. Ничто, кажется, не предвещало этого спектакля. Его непритязательность обманчива. Та непрерывная насыщенная внутренняя жизнь, которой живет Маша — А. Охлупина, это, конечно, доефремовский МХАТ. Тонкость, деликатность в исполнении В. Светловой роли Полины Андреевны — это тоже уровень лучших чеховских ролей МХАТа, но теперь исполнение этой роли Андровской в спектакле МХАТа кажется грубоватым, натуралистичным. В спектекле режиссера В. Драгунова В. Езепов-Шамраев играет так, как будто это его бенефис, — под непрерывные аплодисменты, и почему-то это не мешает другим актерам. В его голосе явственно слышны интонации Н. Рыжова, Н. Анненкова, однако говорить о подражании неуместно, эти интонации вошли в плоть и кровь актеров Малого театра. Будущий исследователь установит их генеалогию от бабушки М. С. Щепкина. Мне кажется, пока не удалась роль Медведенко. Она всегда не удается. У Чехова есть рассказ «Шуточка». Его любили читать Р. Плятт и Андрей Попов. Ужасно читали. Дурацкий рассказ, написанный еще в те времена, когда Чехов выдавливал из себя раба. Но вот слышу: на радио читает Книппер-Чехова. Теперь это мой любимый рассказ. Если в спектакле И. Горбачева ключевые роли Нина и Тригорин, то в спектакле Малого театра — Нина (И.Рахвалова) и Треплев (А. Коршунов). Но центр спектакля — Нина. Треплев Коршунова просто не может жить без Нины. Он умирает от любви к ней.
В спектакле Владимира Драгунова все вопросы поставлены правильно. Формула «я в предлагаемых обстоятельствах» понимается так, как ее и следует понимать при постановке чеховских пьес: предлагаемые обстоятельства известны частично и с некоторой долей вероятности. Юрий Соломин (Тригорин) играет вроде бы простую схему: «Увидел Нину, и от нечего делать погубил ее. Случайно». Играет легко, изящно... Шамраев вручает Тригорину чучело чайки, сделанное по его заказу. Тригорин: «Не помню». Мы никогда не узнаем, действительно ли он — не помнит. Мы не понимаем любви Нины к этому скорее рыбаку, чем писателю. А собственно, с какой стати мы должны это понимать? Режиссер создал царские условия для Нины. Пьесу Треплева в первом и четвертом действиях Рахвалова играет на вращающемся сценическом круге. Этот банальный прием ошеломляет точностью, он дает возможность вести монолог в другом ритме, эти сцены — лучшие в спектакле. У Драгунова «работают» самые простые средства: вращающийся круг, неловкое движение, стакан воды... Когда-то первая актриса императорской сцены М. Г. Савина отказалась от роли Нины, написанной Чеховым для нее. Понадобилось сто лет, чтобы понять, какая это сложная, изумительная роль. Благодаря Владимиру Драгунову и Инессе Рахваловой мы, может быть, впервые почувствовали, здесь и сейчас, ту грань, что отличает актрису Аркадину от актрисы Комиссаржевской, увидели в Нине Заречной черты той и другой. Оказывается, Чехов был прав, передавая свои пьесы русской академической сцене. В Малом театре всегда — «переживали», всегда — «перевоплощались». И при Станиславском в тот вечер, когда в Малом давали «Отелло», Добронравов, если сам не был занят в спектакле, шел на Остужева. Похоже, пришло время «Чайки»... Нина говорит Треплеву: «Когда я стану большой актрисой, приезжайте взглянуть на меня». В спектакле Малого театра рождение большой актрисы происходит на наших глазах.
М. Ковров
«Завтра», 14.01.1997
20.10.2005
ПОЧТИ КАК В ВЕРСАЛЕ
ПОЧТИ КАК В ВЕРСАЛЕ
Великого французского драматурга Жана Батиста Поклена, прославившегося под именем Мольера, в последние годы все реже и реже встречаешь на афишах наших театров...
Великого французского драматурга Жана Батиста Поклена, прославившегося под именем Мольера, в последние годы все реже и реже встречаешь на афишах наших театров...
20.10.2005
ЗА КАЖДЫМ ИМЕНЕМ – ИСТОРИЯ
ЗА КАЖДЫМ ИМЕНЕМ – ИСТОРИЯ
Я случайно узнала, что в селе Трубино родился один из любимых мною актеров - Виктор Иванович Коршунов. Но не слух ли это?...
Я случайно узнала, что в селе Трубино родился один из любимых мною актеров - Виктор Иванович Коршунов. Но не слух ли это?...
19.10.2005
ЛЕЧАЩИЙ ВРАЧ
Сергей Женовач поставил в Малом театре комедию Мольера «Мнимый больной».
Вот как хотите, а Малый театр для Сергея Женовача — правильное место.
Вот как хотите, а Малый театр для Сергея Женовача — правильное место.
19.10.2005
«К 250-летию русского театра» ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
«К 250-летию русского театра»
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
Теперь следуют маленькие подробности, каким образом я от места отдыха, почти на пятнадцать верст, очутился в Ракитной...
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
Теперь следуют маленькие подробности, каким образом я от места отдыха, почти на пятнадцать верст, очутился в Ракитной...
19.10.2005
ПРАВДА — ХОРОШО, А СЧАСТЬЕ ЛУЧШЕ?
ПРАВДА — ХОРОШО, А СЧАСТЬЕ ЛУЧШЕ?
Малый театр открыл юбилейный сезон одной из недавних премьер — «Последней жертвой» в постановке Владимира Драгунова. Этот спектакль отвечает чаяниям публики, желающей видеть «настоящего Островского»...
Малый театр открыл юбилейный сезон одной из недавних премьер — «Последней жертвой» в постановке Владимира Драгунова. Этот спектакль отвечает чаяниям публики, желающей видеть «настоящего Островского»...
18.10.2005
Актёры, занятые в спектаклях с 19 по 23 октября 2005 года.
Актёры, занятые в спектаклях с 19 по 23 октября 2005 года.
17.10.2005
17 октября день рождения заслуженного артиста России Георгия Юрьевича Оболенского. Желаем Георгию Юрьевичу доброго здоровья, бесконечно творческого настроения и новых замечательных ролей на родной сцене!
17 октября день рождения заслуженного артиста России Георгия Юрьевича Оболенского.
Желаем Георгию Юрьевичу доброго здоровья, бесконечно творческого настроения и новых замечательных ролей на родной сцене!
Желаем Георгию Юрьевичу доброго здоровья, бесконечно творческого настроения и новых замечательных ролей на родной сцене!
17.10.2005
«К 250-летию русского театра» ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
«К 250-летию русского театра»
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
Я родился в Курской губернии Обоянского уезда в селе Красном, что на речке Пенке...
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
Я родился в Курской губернии Обоянского уезда в селе Красном, что на речке Пенке...
17.10.2005
ЮРИЙ СОЛОМИН: «В ТЕАТРЕ, КАК И В СЕМЬЕ, ДОЛЖНЫ БЫТЬ ТРАДИЦИИ»
ЮРИЙ СОЛОМИН: «В ТЕАТРЕ, КАК И В СЕМЬЕ, ДОЛЖНЫ БЫТЬ ТРАДИЦИИ»
Совсем недавно в Петербурге завершились гастроли знаменитого Малого театра России. Выступлениями на берегах Невы один из старейших театров страны открыл свой юбилейный, 250-й сезон...
Совсем недавно в Петербурге завершились гастроли знаменитого Малого театра России. Выступлениями на берегах Невы один из старейших театров страны открыл свой юбилейный, 250-й сезон...
17.10.2005
АКТРИСА МИЛОСТЬЮ БОЖЬЕЙ
АКТРИСА МИЛОСТЬЮ БОЖЬЕЙ
В труппе Малого театра утрата. Ушла из жизни Галина Яковлевна Демина, замечательная актриса, по праву мастерства и таланта принадлежащая к славной когорте «стариков» Малого...
В труппе Малого театра утрата. Ушла из жизни Галина Яковлевна Демина, замечательная актриса, по праву мастерства и таланта принадлежащая к славной когорте «стариков» Малого...
16.10.2005
16 октября
16 октября поздравляем с юбилеем заслуженную артистку России Зинаиду Еливкерьевну Андрееву.
От всей души поздравляем с юбилеем талантливую актрису и прекрасную женщину и желаем здоровья и радости, душевного комфорта и добра!
От всей души поздравляем с юбилеем талантливую актрису и прекрасную женщину и желаем здоровья и радости, душевного комфорта и добра!
15.10.2005
«МНИМЫЙ БОЛЬНОЙ» МОЛЬЕРА – НОВЫЙ СПЕКТАКЛЬ МАЛОГО
«МНИМЫЙ БОЛЬНОЙ» МОЛЬЕРА – НОВЫЙ СПЕКТАКЛЬ МАЛОГО
Современные предпочтения театральных зрителей – предмет особого разговора. Худруки бьются над решением задачи – как привлечь интерес к театру и не опустить планку...
Современные предпочтения театральных зрителей – предмет особого разговора. Худруки бьются над решением задачи – как привлечь интерес к театру и не опустить планку...
14.10.2005
14 октября день рождения заслуженной артистки России Татьяны Васильевны Скиба. И сегодня, вместе с самыми нежными поздравлениями, желаем молодой маме и талантливой актрисе очень крепкого здоровья - на двоих, радости, спокойного семейного счастья и новых
14 октября день рождения заслуженной артистки России Татьяны Васильевны Скиба.
И сегодня, вместе с самыми нежными поздравлениями, желаем молодой маме и талантливой актрисе очень крепкого здоровья - на двоих, радости, спокойного семейного счастья и новых заметных ролей по возвращении на сцену.
И сегодня, вместе с самыми нежными поздравлениями, желаем молодой маме и талантливой актрисе очень крепкого здоровья - на двоих, радости, спокойного семейного счастья и новых заметных ролей по возвращении на сцену.
14.10.2005
ГАЛИНА ЯКОВЛЕВНА ДЕМИНА Почти шестьдесят лет отдала Галина Яковлевна служению русскому драматическому искусству...
ГАЛИНА ЯКОВЛЕВНА ДЕМИНА
Почти шестьдесят лет отдала Галина Яковлевна служению русскому драматическому искусству...
Почти шестьдесят лет отдала Галина Яковлевна служению русскому драматическому искусству...
14.10.2005
ПРЕ-САЛЕ ПЛЮС ЖАРЕНАЯ КАЛОША РАВНЯЕТСЯ ЛЮБОВЬ
Как творческие «девицы конца века» забрасывали чепцы за мельницу
Татьяна Щепкина-Куперник. «Дни моей жизни».
- М.: Захаров, 2005, 528 с.
Татьяна Щепкина-Куперник. «Дни моей жизни».
- М.: Захаров, 2005, 528 с.
14.10.2005
БОЛЬНОЙ ТАНЦУЕТ И ПОЕТ
БОЛЬНОЙ ТАНЦУЕТ И ПОЕТ
Роман Сергея Женовача и Малого театра продолжается и приносит новые плоды. На этот раз режиссер взял комедию Мольера «Мнимый больной»...
Роман Сергея Женовача и Малого театра продолжается и приносит новые плоды. На этот раз режиссер взял комедию Мольера «Мнимый больной»...
14.10.2005
БОЛЬНОЙ РАЗЛИТИЕМ ЖЕЛЧИ НЕ СТРАДАЕТ
БОЛЬНОЙ РАЗЛИТИЕМ ЖЕЛЧИ НЕ СТРАДАЕТ
В 2002 году парижский Дом Мольера, «Комеди Франсез», пригласил на постановку «Леса» Островского Петра Фоменко. Теперь Дом Островского, Малый театр, совершил ответный, хотя и менее решительный жест – выпустил комедию Мольера «Мнимый больной»...
В 2002 году парижский Дом Мольера, «Комеди Франсез», пригласил на постановку «Леса» Островского Петра Фоменко. Теперь Дом Островского, Малый театр, совершил ответный, хотя и менее решительный жест – выпустил комедию Мольера «Мнимый больной»...
13.10.2005
13 октября
13 октября отмечает свой день рождения артист Алексей Евгеньевич Фаддеев.
Поздравляем Алексея и желаем крепкого здоровья, постоянной зрительской любви и больших творческих радостей!...
Поздравляем Алексея и желаем крепкого здоровья, постоянной зрительской любви и больших творческих радостей!...
13.10.2005
«Листая старые подшивки» «ЧАЙКА». СТОЛЕТИЕ СПУСТЯ (ПРЕМЬЕРА В МАЛОМ)
«Листая старые подшивки»
«ЧАЙКА». СТОЛЕТИЕ СПУСТЯ (ПРЕМЬЕРА В МАЛОМ)
История «Чайки» запутана. Один из ее первых зрителей в Александринском театре известный юрист А. Ф. Кони писал Чехову о красноречивом бездумьи жизни, всем доступной и почти никем не понимаемой...
«ЧАЙКА». СТОЛЕТИЕ СПУСТЯ (ПРЕМЬЕРА В МАЛОМ)
История «Чайки» запутана. Один из ее первых зрителей в Александринском театре известный юрист А. Ф. Кони писал Чехову о красноречивом бездумьи жизни, всем доступной и почти никем не понимаемой...
Главный режиссёр Малого театра —
заслуженный артист России А.В. Дубровский
Главная
Новости
Изменения в афише
Премьеры
Гастроли
Репертуар
Отзывы
Фестиваль "Островский в доме Островского"
Малый ТВ
Газета "Малый театр"
Открытая информация
Партнёры
О театре
Попечительский совет Руководство театра Актёры Режиссёры Художники Музыкальная часть Репертуарный отдел Режиссёрский отдел Пресс-служба Музейно-информационный центр Художественно-постановочная часть Мемориальная квартира А.И. Сумбатова-Южина Щепкинское училище Детская студия Малого театра Филиал в Когалыме
История
Здание Малого театра
Репертуар с 1824 г.
Театральное училище
Спектакли
Труппа театра с 1824 года
Труппа театра с 1917 года
Актеры
Режиссеры
Художники
Звуковой архив
1941-1945
Щелыково
Библиотека Малого театра
Правила вежливости и этикета
Публикации
Памятник А.Н. Островскому
Партнеры
Информационная поддержка
Как добраться?© 2025 Пресс-служба:
press@maly.ru
Заказ билетов (web-касса) (495) 624-40-46
Оценка качества услуг учреждений культуры
Адрес театра:
Москва, Театральный проезд д. 1
телефон: (495)624-42-01
Мы в соцсетях:
Партнеры
Информационная поддержка