27.10.2005
Подробнее
«К 105-летию со дня рождения Михаила Жарова» ЧЕЛОВЕК БЕЗ ФУТЛЯРА
«К 105-летию со дня рождения Михаила Жарова»
ЧЕЛОВЕК БЕЗ ФУТЛЯРА
Когда ему делали комплименты по поводу актерского мастерства, Михаил Иванович Жаров предпочитал отшучиваться: «Я на самом деле играю не так хорошо. Просто другие частенько делают это еще хуже»...
ЧЕЛОВЕК БЕЗ ФУТЛЯРА
Когда ему делали комплименты по поводу актерского мастерства, Михаил Иванович Жаров предпочитал отшучиваться: «Я на самом деле играю не так хорошо. Просто другие частенько делают это еще хуже»...
«К 105-летию со дня рождения Михаила Жарова»
ЧЕЛОВЕК БЕЗ ФУТЛЯРА
105 лет назад родился Михаил Жаров
Когда ему делали комплименты по поводу актерского мастерства, Михаил Иванович Жаров предпочитал отшучиваться: «Я на самом деле играю не так хорошо. Просто другие частенько делают это еще хуже». Отдавая должное остроумию артиста, согласиться с ним было все-таки довольно сложно. Другие другими, но сам Жаров с самого начала играл отменно. Еще до революции, в 1915 году Жаров стал администратором и помрежем в труппе Оперного театра Зимина, в том же году, тогда же — впервые появился на киноэкране в крохотной роли опричника в постановке «Царь Иван Васильевич Грозный» (впрочем, четверть века спустя в «Иване Грозном» Эйзенштейна Жаров был уже не рядовым песеголовцем, а самим Малютой Скуратовым). Затем были студия при театре ХПСРО, Первый передвижной фронтовой театр, Рогожско-Симоновский театр им. Сафонова, Театр Мейерхольда, Бакинский рабочий театр, Московский камерный и, наконец, академический Малый театр.
Михаил Жаров начинал с острохарактерной эксцентрики — не случайно, его театральным дебютом стал Шут в шекспировских «Виндзорских насмешницах», а еще раньше чуть было не сорвал выступление самого Шаляпина, наблюдая за великим певцом из-за кулис и так переживая, что Шаляпину показалось, что молодой актер попросту строит ему гримасы. Примерно в том же качестве был он востребован и Мейерхольдом: играл мадам Брандахлыстову в «Смерти Тарелкина», денщика в «Мандате». Но уйдя от Мейерхольда, перешел к ролям более достоверным и психологически прописанным, и в этом качестве его дарование открылось уже в Малом театре, где Жаров работал с классическим репертуаром: «Волки и овцы», «Ревизор», «Гроза».
В кино Жаров поначалу был непревзойденным мастером эпизода, первую большую роль — красноармейца Егора, изменившего жене с молоденькой девушкой, — сыграл в 1925-м в фильме «Дорога к счастью». В те годы Жарова считали непревзойденным мастером эпизода («Человек из ресторана», «Живой труп», «Окраина», «Марионетки»). Первая большая роль случилась в «Дороге к счастью», а настоящий успех пришел после выхода фильма «Путевка в жизнь» Николая Экка. С впервые заговорившего советского киноэкрана понеслось: «Нас на свете два громилы — гоп-тири-бири-бумбия!» Непревзойденный, страшноватый и отталкивающий Жиган в исполнении Жарова стал персонажем, как бы сегодня сказали, культовым — известен, например, апокрифический анекдот о том, как у Жарова украли кошелек, который был ему незамедлительно и с извинениями возвращен — криминальный элемент просто не узнал своего обожаемого Жигана сразу. Успех был подтвержден в фильмах о Максиме, где Жаров сыграл конторщика Дымбу, Кудряша в экранизации «Грозы», чеховские помещики в «Медведе» и «Анне на шее»... Во время войны Жаров создал один из наиболее запоминающихся карикатурных образов врага — звероватого и тупого представителя «высшей расы» в «Юном Фрице».
Как режиссер Жаров поставил три картины, написал книгу мемуаров, снялся более чем в полусотне отличных фильмов. Его последней, диаметрально противоположной Жигану, но ничуть не менее популярной ролью стал участковый Федор Иванович Анискин в экранизации «Деревенского детектива» Виктора Астафьева и двух продолжениях, в одном из которых бравый участковый сразился (весьма своеобразно) даже со всепланетным злодеем Фантомасом. И стал нарицательным милиционером советского кино — именно он появился на правах образа-знака в пародийном мультфильме «Ограбление по...».
Станислав Ф. РОСТОЦКИЙ
«Время новостей», 27.10.2005
ЧЕЛОВЕК БЕЗ ФУТЛЯРА
105 лет назад родился Михаил Жаров
Когда ему делали комплименты по поводу актерского мастерства, Михаил Иванович Жаров предпочитал отшучиваться: «Я на самом деле играю не так хорошо. Просто другие частенько делают это еще хуже». Отдавая должное остроумию артиста, согласиться с ним было все-таки довольно сложно. Другие другими, но сам Жаров с самого начала играл отменно. Еще до революции, в 1915 году Жаров стал администратором и помрежем в труппе Оперного театра Зимина, в том же году, тогда же — впервые появился на киноэкране в крохотной роли опричника в постановке «Царь Иван Васильевич Грозный» (впрочем, четверть века спустя в «Иване Грозном» Эйзенштейна Жаров был уже не рядовым песеголовцем, а самим Малютой Скуратовым). Затем были студия при театре ХПСРО, Первый передвижной фронтовой театр, Рогожско-Симоновский театр им. Сафонова, Театр Мейерхольда, Бакинский рабочий театр, Московский камерный и, наконец, академический Малый театр.
Михаил Жаров начинал с острохарактерной эксцентрики — не случайно, его театральным дебютом стал Шут в шекспировских «Виндзорских насмешницах», а еще раньше чуть было не сорвал выступление самого Шаляпина, наблюдая за великим певцом из-за кулис и так переживая, что Шаляпину показалось, что молодой актер попросту строит ему гримасы. Примерно в том же качестве был он востребован и Мейерхольдом: играл мадам Брандахлыстову в «Смерти Тарелкина», денщика в «Мандате». Но уйдя от Мейерхольда, перешел к ролям более достоверным и психологически прописанным, и в этом качестве его дарование открылось уже в Малом театре, где Жаров работал с классическим репертуаром: «Волки и овцы», «Ревизор», «Гроза».
В кино Жаров поначалу был непревзойденным мастером эпизода, первую большую роль — красноармейца Егора, изменившего жене с молоденькой девушкой, — сыграл в 1925-м в фильме «Дорога к счастью». В те годы Жарова считали непревзойденным мастером эпизода («Человек из ресторана», «Живой труп», «Окраина», «Марионетки»). Первая большая роль случилась в «Дороге к счастью», а настоящий успех пришел после выхода фильма «Путевка в жизнь» Николая Экка. С впервые заговорившего советского киноэкрана понеслось: «Нас на свете два громилы — гоп-тири-бири-бумбия!» Непревзойденный, страшноватый и отталкивающий Жиган в исполнении Жарова стал персонажем, как бы сегодня сказали, культовым — известен, например, апокрифический анекдот о том, как у Жарова украли кошелек, который был ему незамедлительно и с извинениями возвращен — криминальный элемент просто не узнал своего обожаемого Жигана сразу. Успех был подтвержден в фильмах о Максиме, где Жаров сыграл конторщика Дымбу, Кудряша в экранизации «Грозы», чеховские помещики в «Медведе» и «Анне на шее»... Во время войны Жаров создал один из наиболее запоминающихся карикатурных образов врага — звероватого и тупого представителя «высшей расы» в «Юном Фрице».
Как режиссер Жаров поставил три картины, написал книгу мемуаров, снялся более чем в полусотне отличных фильмов. Его последней, диаметрально противоположной Жигану, но ничуть не менее популярной ролью стал участковый Федор Иванович Анискин в экранизации «Деревенского детектива» Виктора Астафьева и двух продолжениях, в одном из которых бравый участковый сразился (весьма своеобразно) даже со всепланетным злодеем Фантомасом. И стал нарицательным милиционером советского кино — именно он появился на правах образа-знака в пародийном мультфильме «Ограбление по...».
Станислав Ф. РОСТОЦКИЙ
«Время новостей», 27.10.2005
Подробнее
ИСПОЛНЯЕТСЯ 105 ЛЕТ ЛЕГЕНДАРНОМУ АНИСКИНУ
Михаил Иванович Жаров родился в Москве 27 октября 1900 года. В 1920 году окончил студию при театре ХПСРО (Художественно-просветительного Союза рабочих организации)...
ИСПОЛНЯЕТСЯ 105 ЛЕТ ЛЕГЕНДАРНОМУ АНИСКИНУ
27 октября исполняется 105 лет со дня рождения знаменитого советского актера и режиссера Михаила Жарова, сообщает ИА REGNUM со ссылкой на сайт Праздники. Ру.
Михаил Иванович Жаров родился в Москве 27 октября 1900 года . В 1920 году окончил студию при театре ХПСРО (Художественно-просветительного Союза рабочих организации). Был актером в театрах N1 РВС республики, театра им. Сафонова, Бакинского рабочего театра, Реалистического театра, Московского Камерного театра. С 1938 года актер и режиссер Малого театра. Снимался в кино, сыграл около семидесяти ролей, впервые снялся в фильме «Псковитянка» (1915). Кинозрители 1920-х годов все чаще стали замечать в немых фильмах забавного курчавого юношу со светлыми смешливыми глазами и волшебной улыбкой. Роли были по большей части маленькие, но в них уже выявилась яркая индивидуальность артиста: богатая характерность, сочный простолюдный юмор, легкая пластика, блестящая импровизация. Но не только комедийный жанр привлекал Жарова. В первом звуковом фильме «Путевка в жизнь» он создал образ Жигана, главаря воровской шайки, у которого под маской гуляки и балагура проступала жестокость убийцы. Он работал в лучших московских театрах: у Всеволода Мейерхольда, у Таирова в Камерном театре, а с 1938 года и до конца своих дней в московском Малом, где создал целую галерею драматических образов. В конце 30-х годов на экраны вышли уже большие, многозначные работы Жарова, которые принесли ему всенародное признание. В трилогии о Максиме актер сыграл конторщика Дымбу, мерзкого холуя и доносчика. В другом персонаже есть и пьяная удаль, и чванливость, и изворотливость, но весь он окрашен обаянием. Это Алексашка Меншиков из «Петра Первого». Страшен Малюта Скуратов из «Ивана Грозного». А рядом с этими сложными героями появляется уморительный помещик Смирнов из Чеховского «Медведя». Вот где зазвучал во всю мощь комедийный талант артиста. В Смирнове было переплетение притворства и бравады с искренними чувствами. Какой бы герой ни рождался у Жарова артист всегда был органичен. Он заставлял зрителей ненавидеть хамов и пошляков, радоваться людям озорным и предприимчивым. Из его последних киноролей запомнился участковый Анискин из трилогии о деревенском детективе, режиссером-постановщиком которой был сам Михаил Жаров. Всю свою долгую творческую жизнь артист оставался народным любимцем.
Михаил Жаров — лауреат Государственных премий СССР (1941, за фильм «Петр Первый»;1942 за фильм «Оборона Царицына»; 1947 за театральную работу). Народный артист СССР (1949). Герой Социалистического Труда (1974).
27 октября исполняется 105 лет со дня рождения знаменитого советского актера и режиссера Михаила Жарова, сообщает ИА REGNUM со ссылкой на сайт Праздники. Ру.
Михаил Иванович Жаров родился в Москве 27 октября 1900 года . В 1920 году окончил студию при театре ХПСРО (Художественно-просветительного Союза рабочих организации). Был актером в театрах N1 РВС республики, театра им. Сафонова, Бакинского рабочего театра, Реалистического театра, Московского Камерного театра. С 1938 года актер и режиссер Малого театра. Снимался в кино, сыграл около семидесяти ролей, впервые снялся в фильме «Псковитянка» (1915). Кинозрители 1920-х годов все чаще стали замечать в немых фильмах забавного курчавого юношу со светлыми смешливыми глазами и волшебной улыбкой. Роли были по большей части маленькие, но в них уже выявилась яркая индивидуальность артиста: богатая характерность, сочный простолюдный юмор, легкая пластика, блестящая импровизация. Но не только комедийный жанр привлекал Жарова. В первом звуковом фильме «Путевка в жизнь» он создал образ Жигана, главаря воровской шайки, у которого под маской гуляки и балагура проступала жестокость убийцы. Он работал в лучших московских театрах: у Всеволода Мейерхольда, у Таирова в Камерном театре, а с 1938 года и до конца своих дней в московском Малом, где создал целую галерею драматических образов. В конце 30-х годов на экраны вышли уже большие, многозначные работы Жарова, которые принесли ему всенародное признание. В трилогии о Максиме актер сыграл конторщика Дымбу, мерзкого холуя и доносчика. В другом персонаже есть и пьяная удаль, и чванливость, и изворотливость, но весь он окрашен обаянием. Это Алексашка Меншиков из «Петра Первого». Страшен Малюта Скуратов из «Ивана Грозного». А рядом с этими сложными героями появляется уморительный помещик Смирнов из Чеховского «Медведя». Вот где зазвучал во всю мощь комедийный талант артиста. В Смирнове было переплетение притворства и бравады с искренними чувствами. Какой бы герой ни рождался у Жарова артист всегда был органичен. Он заставлял зрителей ненавидеть хамов и пошляков, радоваться людям озорным и предприимчивым. Из его последних киноролей запомнился участковый Анискин из трилогии о деревенском детективе, режиссером-постановщиком которой был сам Михаил Жаров. Всю свою долгую творческую жизнь артист оставался народным любимцем.
Михаил Жаров — лауреат Государственных премий СССР (1941, за фильм «Петр Первый»;1942 за фильм «Оборона Царицына»; 1947 за театральную работу). Народный артист СССР (1949). Герой Социалистического Труда (1974).
Подробнее
ОЛЬГА ЧУВАЕВА ПОЛУЧИЛА ГОСУДАРСТВЕННУЮ НАГРАДУ
ОЛЬГА ЧУВАЕВА ПОЛУЧИЛА ГОСУДАРСТВЕННУЮ НАГРАДУ
Владимир Путин наградил государственными наградами большую группу деятелей культуры. Как сообщила пресс-служба Кремля, президент РФ подписал соответствующий указ...
Владимир Путин наградил государственными наградами большую группу деятелей культуры. Как сообщила пресс-служба Кремля, президент РФ подписал соответствующий указ...
ОЛЬГА ЧУВАЕВА ПОЛУЧИЛА ГОСУДАРСТВЕННУЮ НАГРАДУ
Владимир Путин наградил государственными наградами большую группу деятелей культуры. Как сообщила пресс-служба Кремля, президент РФ подписал соответствующий указ. В частности, за большой вклад в развитие театрального искусства орденом «За заслуги перед Отечеством» IV степени награжден Евгений Киндинов — артист Московского Художественного академического театра имени А.П.Чехова. За заслуги в области культуры и искусства и многолетнюю плодотворную работу Орденами Почета награждены Андрей Ананов — гендиректор ЗАО «Русское ювелирное искусство», Эльвира Россинская — преподаватель Барнаульского государственного музыкального училища, Евгения Симонова — артистка Московского академического театра имени Вл.Маяковского, Валентина Талызина — артистка Государственного академического театра имени Моссовета, а также Ольга Чуваева — артистка Государственного академического Малого театра России. Орденом Дружбы награждена Нина Литвинова — начальник отдела культуры территориальной администрации Новосибирского района Новосибирской области. Медалью ордена «За заслуги перед Отечеством» II степени награждены Илья Кияненко — директор Саратовского академического театра оперы и балета и Владимир Сергеев — директор Единого научно-методического центра комитета по культуре Москвы. За большие заслуги в области искусства почетное звание Народного артиста Российской Федерации присвоено Юрию Грубнику — артисту Ногинского драматического театра Московской области, Иосифу Жукову — балетмейстеру-постановщику Корякского окружного центра народного творчества, композитору Олегу Иванову, профессору Московской государственной консерватории имени П.И. Чайковского Юрию Слесареву, а также концертмейстеру группы виолончелей Академического симфонического оркестра Ростовской областной государственной филармонии Михаилу Щербакову. За большие заслуги в области изобразительного искусства почетное звание Народный художник Российской Федерации присвоено художнику Георгию Леману, художнику-постановщику Государственного академического театра имени Моссовета Марии Рыбасовой и художнику Парфену Черниковичу (Нижегородская область). За заслуги в области искусства почетное звание Заслуженный деятель искусств Российской Федерации присвоено Елене Алексеевой — заведующей кафедрой Нижегородской государственной консерватории (институт) имени М.И.Глинки, Виктору Бусаренко — художественному руководителю Приморского краевого театра кукол, а также Юрию Воронцову — начальнику отдела Международного центра фестивалей, конкурсов и культурного сотрудничества с зарубежными странами, профессору Московского государственного института музыки имени А.Г.Шнитке. Звание Заслуженный деятель искусств Российской Федерации также присвоено директору — художественному руководителю Центрального Дома работников искусств (Москва) Энгилисе Погореловой и режиссеру, члену правления Международного союза деятелей эстрадного искусства (Москва) Иосифу Топоровскому.
РИА «Новости»
26.10.2005
Владимир Путин наградил государственными наградами большую группу деятелей культуры. Как сообщила пресс-служба Кремля, президент РФ подписал соответствующий указ. В частности, за большой вклад в развитие театрального искусства орденом «За заслуги перед Отечеством» IV степени награжден Евгений Киндинов — артист Московского Художественного академического театра имени А.П.Чехова. За заслуги в области культуры и искусства и многолетнюю плодотворную работу Орденами Почета награждены Андрей Ананов — гендиректор ЗАО «Русское ювелирное искусство», Эльвира Россинская — преподаватель Барнаульского государственного музыкального училища, Евгения Симонова — артистка Московского академического театра имени Вл.Маяковского, Валентина Талызина — артистка Государственного академического театра имени Моссовета, а также Ольга Чуваева — артистка Государственного академического Малого театра России. Орденом Дружбы награждена Нина Литвинова — начальник отдела культуры территориальной администрации Новосибирского района Новосибирской области. Медалью ордена «За заслуги перед Отечеством» II степени награждены Илья Кияненко — директор Саратовского академического театра оперы и балета и Владимир Сергеев — директор Единого научно-методического центра комитета по культуре Москвы. За большие заслуги в области искусства почетное звание Народного артиста Российской Федерации присвоено Юрию Грубнику — артисту Ногинского драматического театра Московской области, Иосифу Жукову — балетмейстеру-постановщику Корякского окружного центра народного творчества, композитору Олегу Иванову, профессору Московской государственной консерватории имени П.И. Чайковского Юрию Слесареву, а также концертмейстеру группы виолончелей Академического симфонического оркестра Ростовской областной государственной филармонии Михаилу Щербакову. За большие заслуги в области изобразительного искусства почетное звание Народный художник Российской Федерации присвоено художнику Георгию Леману, художнику-постановщику Государственного академического театра имени Моссовета Марии Рыбасовой и художнику Парфену Черниковичу (Нижегородская область). За заслуги в области искусства почетное звание Заслуженный деятель искусств Российской Федерации присвоено Елене Алексеевой — заведующей кафедрой Нижегородской государственной консерватории (институт) имени М.И.Глинки, Виктору Бусаренко — художественному руководителю Приморского краевого театра кукол, а также Юрию Воронцову — начальнику отдела Международного центра фестивалей, конкурсов и культурного сотрудничества с зарубежными странами, профессору Московского государственного института музыки имени А.Г.Шнитке. Звание Заслуженный деятель искусств Российской Федерации также присвоено директору — художественному руководителю Центрального Дома работников искусств (Москва) Энгилисе Погореловой и режиссеру, члену правления Международного союза деятелей эстрадного искусства (Москва) Иосифу Топоровскому.
РИА «Новости»
26.10.2005
26.10.2005
Подробнее
«Листая старые подшивки» БОЛЬШОЙ ЮБИЛЕЙ МАЛОГО ТЕАТРА
«Листая старые подшивки»
БОЛЬШОЙ ЮБИЛЕЙ МАЛОГО ТЕАТРА
В самом начале сентября открыл свой юбилейный, 175-й сезон один из старейших наших театров Малый. Собственно, сезон 244-й, но в этом изумительном здании, в которое каждый раз входишь с каким-то внутренним трепетом, труппа наследников Михаила Щепкина живет 175-й сезон...
БОЛЬШОЙ ЮБИЛЕЙ МАЛОГО ТЕАТРА
В самом начале сентября открыл свой юбилейный, 175-й сезон один из старейших наших театров Малый. Собственно, сезон 244-й, но в этом изумительном здании, в которое каждый раз входишь с каким-то внутренним трепетом, труппа наследников Михаила Щепкина живет 175-й сезон...
«Листая старые подшивки»
БОЛЬШОЙ ЮБИЛЕЙ МАЛОГО ТЕАТРА
Указом Президента Российской Федерации государственными наградами отмечена группа актеров и сотрудников Академического Малого театра. Генеральный директор и артист Малого театра Виктор Коршунов, художественный руководитель и артист Малого театра Юрий Соломин удостоены ордена «За заслуги перед Отечеством» III степени. Артисты Виктор Павлов и Виталий Соломин награждены орденом «За заслуги перед Отечеством» IV степени. Борис Ельцин объявил также благодарность за большие заслуги в развитии театрального искусства и в связи с юбилеем Малого театра Элине Быстрицкой, Галине Деминой, Евгению Самойлову, Музе Седовой, Геннадию Сергееву, Елизавете Солодовой. Полностью Указ Президента РФ будет опубликован в следующем номере.
В самом начале сентября открыл свой юбилейный, 175-й сезон один из старейших наших театров Малый. Собственно, сезон 244-й, но в этом изумительном здании, в которое каждый раз входишь с каким-то внутренним трепетом, труппа наследников Михаила Щепкина живет 175-й сезон. 26 октября эта дата была отмечена со всей торжественностью спектаклем-концертом, составленным из сцен сегодняшнего репертуара. Художественный руководитель театра Юрий Соломин заметил: кто же может точнее и ярче рассказать о нашем нынешнем бытии, чем великие классики, чьи пьесы идут на двух сценах Малого?
Природа этого театра замешена на высоком классическом репертуаре, и определение академический означает строгий вкус, взыскательность к языку.
Многие, честно говоря, все чаще тоскуют сегодня по тому театру, который более молодым моим коллегам кажется старомодным. Но другая часть зала благодарна ему за чуть наивную пристальность взгляда на человека. За незамутненную чистоту языка. За подробность проживания той жизни, которая в силу разных причин сложилась так, как сложилась, а другого не дано. За смех, когда смешно. За слезы, когда грустно. Да мало ли. за что еще.
В юбилейном сезоне нас ждут новые, интересные названия. Но сегодня хотелось бы рассказать о том, каким был предъюбилейный сезон Малого театра, показавшего зрителям «Трудовой хлеб» А.Н.Островского (режиссер А.Коршунов), «Воскресение» Л.Н.Толстого (режиссер Э.Марцевич), «Коварство и любовь» Ф.Шиллера (режиссер Ю.Соломин), «Король Густав Васа» А.Стриндберга (режиссер А.Нордштрем, Швеция), «Сказку о царе Салтане» А.С.Пушкина (режиссер В.Иванов).
Уже по одним этим названиям очевидно, что жизнь старейшего русского театра необычайно насыщена, разнообразна, что нет в прославленной труппе того, что принято называть сытым покоем.
Очевидно и другое у Малого театра есть отчетливо выраженная магистральная линия. Театр принципиально работает над классикой отечественной и мировой, каждой своей постановкой (среди которых, разумеется, есть и более и менее удачные) вновь доказывая современность и невымышленную необходимость той литературы, что пережила свое время.
От маленького домашнего мирка «Трудового хлеба», почти забытой сегодня пьесы Островского, до задач государства в «Короле Густаве Васе»; от морально-нравственных вопросов, определяющих место человека в мире («Воскресение») до взаимоотношений власти и личности («Коварство и любовь»). Проблемы эти соединены тем не менее главным, определяющим природу Малого театра явлением. Имя этому явлению Человек.
Мне не довелось говорить с актером и режиссером Александром Коршуновым о его спектакле «Трудовой хлеб», поэтому не могу доподлинно свидетельствовать, но почти уверена: режиссер сознательно заменил «концепцию» чувством. Вряд ли сегодня можно сказать нечто принципиально новое о благородных обманутых девушках и ловцах «бешеных денег», о тернистом жизненном пути, в конце которого тебя непременно ждет справедливость в виде скромного, но исполненного достоинства счастья. Но сегодня можно и очень нужно выразить собственное отношение к этим незатейливым характерам, к этим обитателям маленького мира, так точно отражающего мир большой.
Потому спектакль «Трудовой хлеб» пронизан теплым и живым чувством любви согревающей, примиряющей, я бы осмелилась сказать, даже «подлинно религиозной», выраженной не декларациями, а сердечным участием, умением любоваться не только людьми-персонажами, но и людьми-артистами. Художник О.Коршунова выстроила на Малой сцене Филиала театра отгороженный ширмами ситцевый мирок, в котором, в сущности, бушуют те же страсти, что и за его пределами, те же проблемы не дают людям спокойно жить, но здесь есть Вера, Надежда, Любовь.
И в таком, казалось бы, простом рисунке спектакля неожиданно высветились исполнители почти всех без исключения ролей. Вот блистательный В.Баринов, привнесший в образ Иосифа Наумыча Корпелова тот особый свет, что в ранних пьесах Островского определялся как интонация «последних романтиков». Именно желание в самый свой быт привнести романтику заставляет Корпелова называть кухарку Маланью изысканным именем Аглая и Маланья, изумительно сыгранная Г.Деминой, насколько это возможно при ее характере, пытается соответствовать пристрастиям своего хозяина.
Молодой друг Корпелова, Павел Грудцов, наделен в исполнении Г.Подгородинского таким неукротимым обаянием, такой жаждой добра, участия, что никто не усомнится сердце Жени (Е.Дмитриева) будет рано или поздно принадлежать ему. А хозяин дома Чепурин, очень выразительно сыгранный Д.Зеничевым, кажется, прикипел к своим беспокойным обитателям, не в силах уйти из этой квартирки удивительное сочетание тугодумия и готовности к жертве во имя любви делает этого героя на редкость человечным и обаятельным.
Эдуард Марцевич инсценировал и поставил роман Л.Н.Толстого «Воскресение», один из, может быть, сложнейших в русской литературе.
Спектакль получился, на мой взгляд, не во всем целостным, но не стоит искать здесь только вину режиссера любая инсценировка в той или иной мере обречена на «клочковатость». Однако в первом акте спектакля возникает какая-то поразительная магия словно вновь перечитываешь роман, словно аромат его витает над подмостками. И понимаешь постепенно, насколько точно ощущает режиссер литературный текст в его ритмике, музыкальности, в силе его воздействия. Наконец, в его непреходящей современности.
Это ощущение поддерживается и изумительными актерскими работами начиная с главных, Катюши Масловой (И.Иванова) и Дмитрия Нехлюдова (А.Вершинин), кончая почти эпизодическими, тюремными товарками Масловой, сыгранными старейшими артистками Малого театра, Г.Деминой и Т.Панковой. Покоряет и изысканная черно-бело-серебряная сценография Евгения и Антона Куманьковых. Выстроенные в параллель сцены Нехлюдова и Катюши, сведение порой полярных кусков текста в единую атмосферу мира, где «все делают друг другу зло и страдают», замечательная находка режиссера Э.Марцевича, эмоционально воздействующая на зрителя, возвращающая память к давно прочитанному роману.
Но во втором акте магия исчезает петербургские сцены торопливы, порой излишне гротесковы. Ритм начинает ускользать, обнажая почти чистое проповедничество. И возникает странное чувство: режиссер словно вдруг убоялся той громады, за которую взялся, и отступил. Но остается в памяти пронзительный финал, когда звучат слова о виноградарях и нерешительными, неровными шагами уходит и как будто не может уйти Нехлюдов. Человек, сотканный из противоречий.
Мне кажется, Малый театр действительно более всего озабочен исследованием этих противоречий. Во всяком случае, об этом едва ли не в первую очередь думается на спектакле «Коварство и любовь». Режиссер Юрий Соломин и художник Энар Стенберг придумали, на мой взгляд, замечательный ход, придавший всему происходящему дополнительный объем, на сцене перед нами как будто музыкальная шкатулка с поворотным кругом. Картинки медленно сменяют одна другую, звучит пленительная музыка, домик Миллеров уступает место дворцу президента, за ним следуют покои леди Мильфорд. Это четко разграниченные миры, которым не дано пересечься никогда. Но коль скоро такое пересечение продиктовано самой Судьбой надо всмотреться, надо попытаться понять что-то, еще не понятое в этой старой драме Шиллера. Потому каждая картинка рассматривается режиссером обстоятельно, чуть замедленно по ритму. И когда Луиза (Т.Скиба) и Фердинанд (В.Зотов) останутся на миг одни, медленно погаснет картинка гостиной Миллеров, чтобы в этой темноте отчетливее проступило равенство юных влюбленных чистота их душ, поглощенных первым чувством.
Сознательная замедленность вдруг позволяет по-новому увидеть и таких персонажей, как Вурм и Президент, в этих ролях очень интересны Василий Бочкарев и Валерий Баринов.
Прикоснуться к тому, что некогда Л.Н.Толстой определял емким понятием «диалектика души», услышать голос совести, познать цену поступку, измерить масштаб человеческих взаимоотношений привычными, веками складывавшимися ценностными ориентирами. Может быть, именно этим стремлением влекут спектакли Малого театра?
Две последние премьеры можно объединить (хотя и весьма относительно) темой власти и личности. «Сказка о царе Салтане» (режиссер Виталий Иванов, художник Александр Глазунов) обаятельное, свежее и интересное зрелище. Что же касается постановки шведского режиссера Александра Нордштрема стриндберговского «Короля Густава Васы» (художник Гунилла Пальмшеерна-Вайс, музыка Юрия Эрикона), то в этом спектакле, как в фокусе, сошлись особенности «актерского» театра России.
При скромной режиссуре актеры Малого театра играют поистине ослепительно что ни характер, то судьба, сложная, исполненная глубоких противоречий, внутренней борьбы с самим собой. Это относится и к В.Коршунову, играющему короля Густава, и к А.Коршунову, в образе принца Эрика сумевшего отобразить не только характер будущего короля, но и те черты, что отличают героя другой пьесы того же автора «Эрик XIV».
В исполнении Афанасия Кочеткова и Юрия Каюрова характеры царедворцев предстают многозначными и масштабными.
Человек не может быть неинтересен.
Наверное, это и есть главный секрет, который таит в себе Малый театр.
Наталья СТАРОСЕЛЬСКАЯ
«Культура», 28.10.1999
ОБСУДИТЬ В АНТРАКТЕ
БОЛЬШОЙ ЮБИЛЕЙ МАЛОГО ТЕАТРА
Указом Президента Российской Федерации государственными наградами отмечена группа актеров и сотрудников Академического Малого театра. Генеральный директор и артист Малого театра Виктор Коршунов, художественный руководитель и артист Малого театра Юрий Соломин удостоены ордена «За заслуги перед Отечеством» III степени. Артисты Виктор Павлов и Виталий Соломин награждены орденом «За заслуги перед Отечеством» IV степени. Борис Ельцин объявил также благодарность за большие заслуги в развитии театрального искусства и в связи с юбилеем Малого театра Элине Быстрицкой, Галине Деминой, Евгению Самойлову, Музе Седовой, Геннадию Сергееву, Елизавете Солодовой. Полностью Указ Президента РФ будет опубликован в следующем номере.
В самом начале сентября открыл свой юбилейный, 175-й сезон один из старейших наших театров Малый. Собственно, сезон 244-й, но в этом изумительном здании, в которое каждый раз входишь с каким-то внутренним трепетом, труппа наследников Михаила Щепкина живет 175-й сезон. 26 октября эта дата была отмечена со всей торжественностью спектаклем-концертом, составленным из сцен сегодняшнего репертуара. Художественный руководитель театра Юрий Соломин заметил: кто же может точнее и ярче рассказать о нашем нынешнем бытии, чем великие классики, чьи пьесы идут на двух сценах Малого?
Природа этого театра замешена на высоком классическом репертуаре, и определение академический означает строгий вкус, взыскательность к языку.
Многие, честно говоря, все чаще тоскуют сегодня по тому театру, который более молодым моим коллегам кажется старомодным. Но другая часть зала благодарна ему за чуть наивную пристальность взгляда на человека. За незамутненную чистоту языка. За подробность проживания той жизни, которая в силу разных причин сложилась так, как сложилась, а другого не дано. За смех, когда смешно. За слезы, когда грустно. Да мало ли. за что еще.
В юбилейном сезоне нас ждут новые, интересные названия. Но сегодня хотелось бы рассказать о том, каким был предъюбилейный сезон Малого театра, показавшего зрителям «Трудовой хлеб» А.Н.Островского (режиссер А.Коршунов), «Воскресение» Л.Н.Толстого (режиссер Э.Марцевич), «Коварство и любовь» Ф.Шиллера (режиссер Ю.Соломин), «Король Густав Васа» А.Стриндберга (режиссер А.Нордштрем, Швеция), «Сказку о царе Салтане» А.С.Пушкина (режиссер В.Иванов).
Уже по одним этим названиям очевидно, что жизнь старейшего русского театра необычайно насыщена, разнообразна, что нет в прославленной труппе того, что принято называть сытым покоем.
Очевидно и другое у Малого театра есть отчетливо выраженная магистральная линия. Театр принципиально работает над классикой отечественной и мировой, каждой своей постановкой (среди которых, разумеется, есть и более и менее удачные) вновь доказывая современность и невымышленную необходимость той литературы, что пережила свое время.
От маленького домашнего мирка «Трудового хлеба», почти забытой сегодня пьесы Островского, до задач государства в «Короле Густаве Васе»; от морально-нравственных вопросов, определяющих место человека в мире («Воскресение») до взаимоотношений власти и личности («Коварство и любовь»). Проблемы эти соединены тем не менее главным, определяющим природу Малого театра явлением. Имя этому явлению Человек.
Мне не довелось говорить с актером и режиссером Александром Коршуновым о его спектакле «Трудовой хлеб», поэтому не могу доподлинно свидетельствовать, но почти уверена: режиссер сознательно заменил «концепцию» чувством. Вряд ли сегодня можно сказать нечто принципиально новое о благородных обманутых девушках и ловцах «бешеных денег», о тернистом жизненном пути, в конце которого тебя непременно ждет справедливость в виде скромного, но исполненного достоинства счастья. Но сегодня можно и очень нужно выразить собственное отношение к этим незатейливым характерам, к этим обитателям маленького мира, так точно отражающего мир большой.
Потому спектакль «Трудовой хлеб» пронизан теплым и живым чувством любви согревающей, примиряющей, я бы осмелилась сказать, даже «подлинно религиозной», выраженной не декларациями, а сердечным участием, умением любоваться не только людьми-персонажами, но и людьми-артистами. Художник О.Коршунова выстроила на Малой сцене Филиала театра отгороженный ширмами ситцевый мирок, в котором, в сущности, бушуют те же страсти, что и за его пределами, те же проблемы не дают людям спокойно жить, но здесь есть Вера, Надежда, Любовь.
И в таком, казалось бы, простом рисунке спектакля неожиданно высветились исполнители почти всех без исключения ролей. Вот блистательный В.Баринов, привнесший в образ Иосифа Наумыча Корпелова тот особый свет, что в ранних пьесах Островского определялся как интонация «последних романтиков». Именно желание в самый свой быт привнести романтику заставляет Корпелова называть кухарку Маланью изысканным именем Аглая и Маланья, изумительно сыгранная Г.Деминой, насколько это возможно при ее характере, пытается соответствовать пристрастиям своего хозяина.
Молодой друг Корпелова, Павел Грудцов, наделен в исполнении Г.Подгородинского таким неукротимым обаянием, такой жаждой добра, участия, что никто не усомнится сердце Жени (Е.Дмитриева) будет рано или поздно принадлежать ему. А хозяин дома Чепурин, очень выразительно сыгранный Д.Зеничевым, кажется, прикипел к своим беспокойным обитателям, не в силах уйти из этой квартирки удивительное сочетание тугодумия и готовности к жертве во имя любви делает этого героя на редкость человечным и обаятельным.
Эдуард Марцевич инсценировал и поставил роман Л.Н.Толстого «Воскресение», один из, может быть, сложнейших в русской литературе.
Спектакль получился, на мой взгляд, не во всем целостным, но не стоит искать здесь только вину режиссера любая инсценировка в той или иной мере обречена на «клочковатость». Однако в первом акте спектакля возникает какая-то поразительная магия словно вновь перечитываешь роман, словно аромат его витает над подмостками. И понимаешь постепенно, насколько точно ощущает режиссер литературный текст в его ритмике, музыкальности, в силе его воздействия. Наконец, в его непреходящей современности.
Это ощущение поддерживается и изумительными актерскими работами начиная с главных, Катюши Масловой (И.Иванова) и Дмитрия Нехлюдова (А.Вершинин), кончая почти эпизодическими, тюремными товарками Масловой, сыгранными старейшими артистками Малого театра, Г.Деминой и Т.Панковой. Покоряет и изысканная черно-бело-серебряная сценография Евгения и Антона Куманьковых. Выстроенные в параллель сцены Нехлюдова и Катюши, сведение порой полярных кусков текста в единую атмосферу мира, где «все делают друг другу зло и страдают», замечательная находка режиссера Э.Марцевича, эмоционально воздействующая на зрителя, возвращающая память к давно прочитанному роману.
Но во втором акте магия исчезает петербургские сцены торопливы, порой излишне гротесковы. Ритм начинает ускользать, обнажая почти чистое проповедничество. И возникает странное чувство: режиссер словно вдруг убоялся той громады, за которую взялся, и отступил. Но остается в памяти пронзительный финал, когда звучат слова о виноградарях и нерешительными, неровными шагами уходит и как будто не может уйти Нехлюдов. Человек, сотканный из противоречий.
Мне кажется, Малый театр действительно более всего озабочен исследованием этих противоречий. Во всяком случае, об этом едва ли не в первую очередь думается на спектакле «Коварство и любовь». Режиссер Юрий Соломин и художник Энар Стенберг придумали, на мой взгляд, замечательный ход, придавший всему происходящему дополнительный объем, на сцене перед нами как будто музыкальная шкатулка с поворотным кругом. Картинки медленно сменяют одна другую, звучит пленительная музыка, домик Миллеров уступает место дворцу президента, за ним следуют покои леди Мильфорд. Это четко разграниченные миры, которым не дано пересечься никогда. Но коль скоро такое пересечение продиктовано самой Судьбой надо всмотреться, надо попытаться понять что-то, еще не понятое в этой старой драме Шиллера. Потому каждая картинка рассматривается режиссером обстоятельно, чуть замедленно по ритму. И когда Луиза (Т.Скиба) и Фердинанд (В.Зотов) останутся на миг одни, медленно погаснет картинка гостиной Миллеров, чтобы в этой темноте отчетливее проступило равенство юных влюбленных чистота их душ, поглощенных первым чувством.
Сознательная замедленность вдруг позволяет по-новому увидеть и таких персонажей, как Вурм и Президент, в этих ролях очень интересны Василий Бочкарев и Валерий Баринов.
Прикоснуться к тому, что некогда Л.Н.Толстой определял емким понятием «диалектика души», услышать голос совести, познать цену поступку, измерить масштаб человеческих взаимоотношений привычными, веками складывавшимися ценностными ориентирами. Может быть, именно этим стремлением влекут спектакли Малого театра?
Две последние премьеры можно объединить (хотя и весьма относительно) темой власти и личности. «Сказка о царе Салтане» (режиссер Виталий Иванов, художник Александр Глазунов) обаятельное, свежее и интересное зрелище. Что же касается постановки шведского режиссера Александра Нордштрема стриндберговского «Короля Густава Васы» (художник Гунилла Пальмшеерна-Вайс, музыка Юрия Эрикона), то в этом спектакле, как в фокусе, сошлись особенности «актерского» театра России.
При скромной режиссуре актеры Малого театра играют поистине ослепительно что ни характер, то судьба, сложная, исполненная глубоких противоречий, внутренней борьбы с самим собой. Это относится и к В.Коршунову, играющему короля Густава, и к А.Коршунову, в образе принца Эрика сумевшего отобразить не только характер будущего короля, но и те черты, что отличают героя другой пьесы того же автора «Эрик XIV».
В исполнении Афанасия Кочеткова и Юрия Каюрова характеры царедворцев предстают многозначными и масштабными.
Человек не может быть неинтересен.
Наверное, это и есть главный секрет, который таит в себе Малый театр.
Наталья СТАРОСЕЛЬСКАЯ
«Культура», 28.10.1999
ОБСУДИТЬ В АНТРАКТЕ
Подробнее
С ВЕЛИКИМИ НАКОРОТКЕ
Я был 15-летним любознательным пацаном. Мы жили рядом с гостиницей «Россия», и я всегда замечал, когда здесь появлялись необыкновенные люди. А первая моя встреча была в 1955 году с Еленой Николаевной Гоголевой, великой актрисой Малого театра...
С ВЕЛИКИМИ НАКОРОТКЕ
«Пропустите! Это гость Плисецкой из Горького» Живя в закрытом Горьком, в глухие советские годы он оказался и в гуще столичных закулисных событий. Наверное, надо быть истинным фанатом искусства, чтобы великие кумиры стали твоими близкими друзьями. Заведующий литературной частью Нижегородского театра драмы Вячеслав ЖУЧКОВ — о великих.
217 писем от «любовницы» Сталина
- Я был 15-летним любознательным пацаном. Мы жили рядом с гостиницей «Россия», и я всегда замечал, когда здесь появлялись необыкновенные люди. А первая моя встреча была в 1955 году с Еленой Николаевной Гоголевой, великой актрисой Малого театра.
Гуляя по Свердловке, увидел щит: «Литературный концерт. Народная артистка СССР, орденоносец... « Мне это мало что говорило, но заинтриговало (я тогда занимался в драмкружке). И вот вышла на сцену поразительной красоты женщина (ей было около 50-ти) и начала читать: «Над седой равниной моря... « И так меня потрясло выступление, что я решил ее дождаться после концерта.
Я тогда даже не знал, что бывают поклонники! Мы вместе с группой девушек проводили ее до гостиницы. Почему-то мне захотелось ей открыться, сказать, что я тоже хочу стать артистом, я попросил разрешения написать ей. Наша переписка продолжалась 40 лет, я храню 217 ее писем. От первых назидательных до вполне откровенных.
- Про нее слагали легенды, она ведь пережила многих вождей, начиная с Ленина...
- Ходили слухи, что она была любовницей Сталина. Я спрашивал ее. Она сказала: «Еще говорили, что я читала Сталину газеты. Этого тоже не было».Хотя известно, что Сталин 28 раз смотрел «Любовь Яровую» с ее участием.
Актеры были элитой общества. Гоголева увлекалась модным тогда теннисом, верховой ездой. Один очевидец в конце 30-х писал: «Вышел вчера на Петровку и вижу: скачет свободным аллюром первая красавица Москвы и ее спутник актер Всеволод Аксенов».
Она тогда безумно влюбилась в Аксенова. Ушла от первого мужа, оставила квартиру на Кузнецком мосту. И жили они с Аксеновым первое время в гримерке. Она сохранила красную тетрадку со стихами, которые ее возлюбленный писал ей, и потом доверила ее мне.
Елена КОЛОСОВА
«Проспект», 25.10.2005
ОБСУДИТЬ В АНТРАКТЕ
«Пропустите! Это гость Плисецкой из Горького» Живя в закрытом Горьком, в глухие советские годы он оказался и в гуще столичных закулисных событий. Наверное, надо быть истинным фанатом искусства, чтобы великие кумиры стали твоими близкими друзьями. Заведующий литературной частью Нижегородского театра драмы Вячеслав ЖУЧКОВ — о великих.
217 писем от «любовницы» Сталина
- Я был 15-летним любознательным пацаном. Мы жили рядом с гостиницей «Россия», и я всегда замечал, когда здесь появлялись необыкновенные люди. А первая моя встреча была в 1955 году с Еленой Николаевной Гоголевой, великой актрисой Малого театра.
Гуляя по Свердловке, увидел щит: «Литературный концерт. Народная артистка СССР, орденоносец... « Мне это мало что говорило, но заинтриговало (я тогда занимался в драмкружке). И вот вышла на сцену поразительной красоты женщина (ей было около 50-ти) и начала читать: «Над седой равниной моря... « И так меня потрясло выступление, что я решил ее дождаться после концерта.
Я тогда даже не знал, что бывают поклонники! Мы вместе с группой девушек проводили ее до гостиницы. Почему-то мне захотелось ей открыться, сказать, что я тоже хочу стать артистом, я попросил разрешения написать ей. Наша переписка продолжалась 40 лет, я храню 217 ее писем. От первых назидательных до вполне откровенных.
- Про нее слагали легенды, она ведь пережила многих вождей, начиная с Ленина...
- Ходили слухи, что она была любовницей Сталина. Я спрашивал ее. Она сказала: «Еще говорили, что я читала Сталину газеты. Этого тоже не было».Хотя известно, что Сталин 28 раз смотрел «Любовь Яровую» с ее участием.
Актеры были элитой общества. Гоголева увлекалась модным тогда теннисом, верховой ездой. Один очевидец в конце 30-х писал: «Вышел вчера на Петровку и вижу: скачет свободным аллюром первая красавица Москвы и ее спутник актер Всеволод Аксенов».
Она тогда безумно влюбилась в Аксенова. Ушла от первого мужа, оставила квартиру на Кузнецком мосту. И жили они с Аксеновым первое время в гримерке. Она сохранила красную тетрадку со стихами, которые ее возлюбленный писал ей, и потом доверила ее мне.
Елена КОЛОСОВА
«Проспект», 25.10.2005
ОБСУДИТЬ В АНТРАКТЕ
Подробнее
«К 105-летию со дня рождения Михаила Жарова» ОТ ЖИГАНА И МЕНШИКОВА ДО АНИСКИНА
«К 105-летию со дня рождения Михаила Жарова»
ОТ ЖИГАНА И МЕНШИКОВА ДО АНИСКИНА
Однажды Сталин и актер Михаил ЖАРОВ случайно встретились на юге. Вождь улыбнулся и сказал: «А я вас знаю!» На что артист ответил: «К сожалению, меня все знают...»
ОТ ЖИГАНА И МЕНШИКОВА ДО АНИСКИНА
Однажды Сталин и актер Михаил ЖАРОВ случайно встретились на юге. Вождь улыбнулся и сказал: «А я вас знаю!» На что артист ответил: «К сожалению, меня все знают...»
ОТ ЖИГАНА И МЕНШИКОВА ДО АНИСКИНА
Однажды Сталин и актер Михаил ЖАРОВ случайно встретились на юге. Вождь улыбнулся и сказал: «А я вас знаю!» На что артист ответил: «К сожалению, меня все знают...»
ЕГО слава действительно была феноменальной, а для него самого -утомительной. После кинофильмов «Путевка в жизнь», «Возвращение Максима», «Воздушный извозчик», «Петр I», «Иван Грозный», «Деревенский детектив», «Беспокойное хозяйство», «И снова Анискин» его узнавали на улице и стар и млад. В Малом театре, где Жаров проработал всю жизнь, он был ведущим артистом. Но вот личная жизнь... Три попытки создать настоящую, крепкую семью оказались тщетными. Актер обрел настоящее счастье, когда женился на юной Майе Гельштейн. Она родила Жарову двух дочерей и создала дом, в который ему всегда хотелось возвращаться...
Об отце вспоминает дочь известного артиста — актриса Малого театра Анна ЖАРОВА:
- ЗРИТЕЛИ часто ассоциируют знаменитого актера с его киногероями. Так было и в папином случае. Он сыграл в картине «Путевка в жизнь» Жигана — главаря воровской банды, который подбивал мальчишек-беспризорников на преступления. И некоторые представители преступного мира стали считать отца чуть ли не «своим парнем». Однажды у него украли кошелек в гастрономе. На выходе из магазина он увидел, как взрослый мужчина отчитывает мальчишку: «Ты у кого крадешь?! Своих не узнаешь?» Кошелек отцу вернули.
«В возвращении Максима» папа в роли конторщика Дымбы поет смешную песенку «Цыпленок жареный, цыпленок пареный, цыпленок тоже хочет жить». После этой роли мальчишки гурьбой бежали за отцом и кричали вслед: «Эй, цыпленок жареный!» Жаров попросил выделить ему личный автомобиль — иначе по улицам ходить было невозможно.
«Я никогда не отрекусь от родителей жены!»
МАМА как-то поехала отдыхать с родителями и сестрой в санаторий на Истринском водохранилище. Там семья Гельштейнов и познакомилась со знаменитым артистом Михаилом Жаровым. Папе к тому времени было уже около 50 лет, и он сразу влюбился в свою будущую жену. Когда отпуск подошел к концу, папа подарил маминым родителям дорогой коньяк. Они сказали: «Вот на свадьбу его и выпьем». Хотя бабушка с дедушкой поначалу сильно сомневались, стоит ли их дочери выходить замуж за актера Жарова — все-таки разница в возрасте была огромной...
Через месяц отец приехал в Москву, встал на колени перед мамой и попросил быть его женой. Она согласилась. Потом папа и дедушка закрылись в кабинете и 6 часов разговаривали. Элиазар Маркович в итоге сказал: «Я вас благословляю».
Поженились родители в непростое для маминой семьи время — тогда началось так называемое «дело врачей». Дедушку Элиазара Марковича и бабушку Гинду Хайимовну арестовали. От Жарова потребовали отречься от родителей жены. В ответ он сказал: «Я никогда этого не сделаю!» За это его сняли с должности секретаря партийной организации в Малом театре.
Жаров ходил в Кремль, хлопотал за арестованных. Ему пошли навстречу — как же, такой известный человек!.. Через какое-то время бабушку и дедушку выпустили.
Каждый вечер отец спрашивал: «Докторская» колбаса есть?»
МЫ С СЕСТРОЙ были достаточно поздними детьми у папы — ему был 51 год, когда я родилась. В 53 на свет появилась моя младшая сестра Елизавета (сейчас она работает художником-постановщиком на «Союзмультфильме»).
Считалось, что актеры — люди состоятельные. Но не могу сказать, чтобы меня и Лизу родители баловали, исполняли все наши желания. Хотя мы, конечно, не нищенствовали, семья жила в достатке.
Многие актеры любят выпить, но папу, к счастью, эта беда обошла. Во время обеда он любил пропустить пару рюмочек настойки, которую сам делал из лимонных, апельсиновых корочек или настаивал на перегородках грецкого ореха. Говорил, что это полезно для сердца. Зато поесть отец очень любил. Яишенку обожал. Когда Жаров приходил с работы, первым делом спрашивал жену: «Майечка, есть ли «докторская» колбаса?» Если мама отвечала: «Нет, Миша, не купила сегодня», он расстраивался: «Ну все. Значит, ничего нет в доме».
Родители часто устраивали застолья. К нам в гости приходили Юрий Никулин, Виталий Доронин, Царев, Любезнов со своими женами. Но это были не банальные пьянки, а смешные капустники с розыгрышами.
Когда мы выросли и начали встречаться с мальчиками, обязательно доверяли свои секретики отцу. Он нас внимательно выслушивал, советы давал. У него была потрясающе развита интуиция, он редко ошибался в людях.
В Москве папе было некогда делать что-то по дому: все время отнимал Малый театр, съемки в кино, к тому же папа был директором Всесоюзного театрального общества. Но вообще отец был очень рукодельный. Когда мы приезжали на дачу в Валентиновку, он мастерил потрясающей красоты скворечники, разрисовывал их и развешивал на деревьях. Из большого пня он сделал обеденный стол в виде гриба, а вокруг -круглую лавочку. Дачу папа красил не какой-нибудь банальной синей или зеленой краской. Очень любил цвет «кофе с молоком» и сам смешивал белый и коричневый в нужных пропорциях. Потом все вокруг стали красить дома в такой же тон.
Нашу няню звали Машей, и папа посадил «Марьину рощу» вдоль дорожки — маленькие березки сантиметров пятьдесят высотой. Сейчас там — настоящая березовая аллея. Мы с сестрой часто бываем в Валентиновке. И такая ностальгия охватывает, когда смотришь на эти березы...
Записала Ольга ШАБЛИНСКАЯ
«Аргументы и факты», 26.10.2005
ОБСУДИТЬ В АНТРАКТЕ
Однажды Сталин и актер Михаил ЖАРОВ случайно встретились на юге. Вождь улыбнулся и сказал: «А я вас знаю!» На что артист ответил: «К сожалению, меня все знают...»
ЕГО слава действительно была феноменальной, а для него самого -утомительной. После кинофильмов «Путевка в жизнь», «Возвращение Максима», «Воздушный извозчик», «Петр I», «Иван Грозный», «Деревенский детектив», «Беспокойное хозяйство», «И снова Анискин» его узнавали на улице и стар и млад. В Малом театре, где Жаров проработал всю жизнь, он был ведущим артистом. Но вот личная жизнь... Три попытки создать настоящую, крепкую семью оказались тщетными. Актер обрел настоящее счастье, когда женился на юной Майе Гельштейн. Она родила Жарову двух дочерей и создала дом, в который ему всегда хотелось возвращаться...
Об отце вспоминает дочь известного артиста — актриса Малого театра Анна ЖАРОВА:
- ЗРИТЕЛИ часто ассоциируют знаменитого актера с его киногероями. Так было и в папином случае. Он сыграл в картине «Путевка в жизнь» Жигана — главаря воровской банды, который подбивал мальчишек-беспризорников на преступления. И некоторые представители преступного мира стали считать отца чуть ли не «своим парнем». Однажды у него украли кошелек в гастрономе. На выходе из магазина он увидел, как взрослый мужчина отчитывает мальчишку: «Ты у кого крадешь?! Своих не узнаешь?» Кошелек отцу вернули.
«В возвращении Максима» папа в роли конторщика Дымбы поет смешную песенку «Цыпленок жареный, цыпленок пареный, цыпленок тоже хочет жить». После этой роли мальчишки гурьбой бежали за отцом и кричали вслед: «Эй, цыпленок жареный!» Жаров попросил выделить ему личный автомобиль — иначе по улицам ходить было невозможно.
«Я никогда не отрекусь от родителей жены!»
МАМА как-то поехала отдыхать с родителями и сестрой в санаторий на Истринском водохранилище. Там семья Гельштейнов и познакомилась со знаменитым артистом Михаилом Жаровым. Папе к тому времени было уже около 50 лет, и он сразу влюбился в свою будущую жену. Когда отпуск подошел к концу, папа подарил маминым родителям дорогой коньяк. Они сказали: «Вот на свадьбу его и выпьем». Хотя бабушка с дедушкой поначалу сильно сомневались, стоит ли их дочери выходить замуж за актера Жарова — все-таки разница в возрасте была огромной...
Через месяц отец приехал в Москву, встал на колени перед мамой и попросил быть его женой. Она согласилась. Потом папа и дедушка закрылись в кабинете и 6 часов разговаривали. Элиазар Маркович в итоге сказал: «Я вас благословляю».
Поженились родители в непростое для маминой семьи время — тогда началось так называемое «дело врачей». Дедушку Элиазара Марковича и бабушку Гинду Хайимовну арестовали. От Жарова потребовали отречься от родителей жены. В ответ он сказал: «Я никогда этого не сделаю!» За это его сняли с должности секретаря партийной организации в Малом театре.
Жаров ходил в Кремль, хлопотал за арестованных. Ему пошли навстречу — как же, такой известный человек!.. Через какое-то время бабушку и дедушку выпустили.
Каждый вечер отец спрашивал: «Докторская» колбаса есть?»
МЫ С СЕСТРОЙ были достаточно поздними детьми у папы — ему был 51 год, когда я родилась. В 53 на свет появилась моя младшая сестра Елизавета (сейчас она работает художником-постановщиком на «Союзмультфильме»).
Считалось, что актеры — люди состоятельные. Но не могу сказать, чтобы меня и Лизу родители баловали, исполняли все наши желания. Хотя мы, конечно, не нищенствовали, семья жила в достатке.
Многие актеры любят выпить, но папу, к счастью, эта беда обошла. Во время обеда он любил пропустить пару рюмочек настойки, которую сам делал из лимонных, апельсиновых корочек или настаивал на перегородках грецкого ореха. Говорил, что это полезно для сердца. Зато поесть отец очень любил. Яишенку обожал. Когда Жаров приходил с работы, первым делом спрашивал жену: «Майечка, есть ли «докторская» колбаса?» Если мама отвечала: «Нет, Миша, не купила сегодня», он расстраивался: «Ну все. Значит, ничего нет в доме».
Родители часто устраивали застолья. К нам в гости приходили Юрий Никулин, Виталий Доронин, Царев, Любезнов со своими женами. Но это были не банальные пьянки, а смешные капустники с розыгрышами.
Когда мы выросли и начали встречаться с мальчиками, обязательно доверяли свои секретики отцу. Он нас внимательно выслушивал, советы давал. У него была потрясающе развита интуиция, он редко ошибался в людях.
В Москве папе было некогда делать что-то по дому: все время отнимал Малый театр, съемки в кино, к тому же папа был директором Всесоюзного театрального общества. Но вообще отец был очень рукодельный. Когда мы приезжали на дачу в Валентиновку, он мастерил потрясающей красоты скворечники, разрисовывал их и развешивал на деревьях. Из большого пня он сделал обеденный стол в виде гриба, а вокруг -круглую лавочку. Дачу папа красил не какой-нибудь банальной синей или зеленой краской. Очень любил цвет «кофе с молоком» и сам смешивал белый и коричневый в нужных пропорциях. Потом все вокруг стали красить дома в такой же тон.
Нашу няню звали Машей, и папа посадил «Марьину рощу» вдоль дорожки — маленькие березки сантиметров пятьдесят высотой. Сейчас там — настоящая березовая аллея. Мы с сестрой часто бываем в Валентиновке. И такая ностальгия охватывает, когда смотришь на эти березы...
Записала Ольга ШАБЛИНСКАЯ
«Аргументы и факты», 26.10.2005
ОБСУДИТЬ В АНТРАКТЕ
Подробнее
«К 250-летию русского театра» ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
«К 250-летию русского театра»
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
Лет пятьдесят назад в Судже, уездном городе Курской губернии, один из учеников принес в класс книгу под названием «Комедия Вздорщица». Это привело моих товарищей в большое недоумение; все наперерыв спрашивали один другого, что такое это — комедия?
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
Лет пятьдесят назад в Судже, уездном городе Курской губернии, один из учеников принес в класс книгу под названием «Комедия Вздорщица». Это привело моих товарищей в большое недоумение; все наперерыв спрашивали один другого, что такое это — комедия?
«К 250-летию русского театра»
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
ГЛАВА I. Начало
ГЛАВА I. Продолжение
ГЛАВА I. Продолжение
ГЛАВА I. Окончание
П. УЕЗДНОЕ УЧИЛИЩЕ В СУДЖЕ И КОМЕДИЯ «ВЗДОРЩИЦА»
Лет пятьдесят назад в Судже, уездном городе Курской губернии, один из учеников принес в класс книгу под названием «Комедия Вздорщица». Это привело моих товарищей в большое недоумение; все наперерыв спрашивали один другого, что такое это — комедия? Я, видевши один раз игранную оперу, толковал им, что это не что иное, как представление, то есть что несколько человек, выучив каждый какое-нибудь лицо в комедии и потом соединясь вместе, могут сыграть так, как будто бы все написанное в комедии происходило на самом деле перед глазами зрителей.
Разумеется, этому никто не поверил, и, как следует, надо мной же стали подшучивать. Это так меня оскорбило, что я решился доказать им, что я не врал и что их насмешки можно отнести к их же невежеству. Господи! какой содом вышел из этой комедии! Все решительно восстали на меня: один называл меня хвастуном, другой — самохвалом, третий... Одним словом, не скупились на титулы. Так как в числе учеников, восставших на меня, были и такие, которые учились гораздо лучше меня, то я, не бывши точно уверен, можно ли и комедию играть так, как виденную оперу, мысленно начал робеть и сомневаться. Со всем тем я спорил донельзя. Сторона моя была слабейшая, и потому я подкреплял себя криком, который наконец и разбудил учителя, спавшего в соседней комнате (училище помещалось в его собственном доме). В самый развал общего крика отворилась дверь, и все окаменели, увидавши невыспавшееся лицо учителя, которое очень ясно выражало гнев. Каждый как будто читал в его глазах и почти был уверен, что первым его словом будет: «Подать розог!» Но я не допустил его выговорить это роковое слово и с видом оскорбленного самолюбия, даже со слезами, принес ему жалобу. «Помилуйте, Илья Иванович, рассудите нас; на меня напал весь класс и смеется надо мной за то, что я об этой книге «Комедия Вздорщица» (не знаю, почему она все еще была у меня в руках) сказал, что ее можно играть так, как будто бы все это не написано, а в самом деле случилось». Разумеется, все это было высказано с жаром, который совершенно угас, когда учитель, выслушав жалобу и доказательства моей правоты, громко захохотал. От стыда и досады я был ни жив, ни мертв, а взгляды товарищей еще более меня уничтожали. Когда же учитель, насмеявшись вволю и оборотившись к моим противникам, сказал им: «Дураки вы, дураки! Как же вы спорите о том, чего не знаете? Щепкин прав: это точно комедия, и ее можно сыграть так, что другие примут за действительность». И тут же он прибавил, что есть еще драмы, трагедии и оперы, которые точно так же можно играть, и что по этой части в Москве есть очень хорошие актеры, как-то: Ожогин, Шушерин и многие другие. Посмотрели бы вы тогда на меня, с какою гордостью стоял я, и как уничтожились мои бедные товарищи... Знаете ли, мне было даже стыдно за них: как спорить о том, чего не знаешь! А ведь и сам бил напропалую, защищая свое мнение. Эта комедия сделала большую перемену в предстоявших нам часах учения: в продолжение целого класса учитель беспрестанно возвращался к одной и той же мысли, и что бы ни толковал он, а кончал или комедией, или трагедией. В первый еще раз у него в классе не было скучно; не знаю отчего. Оттого ли, что в его преподавание ворвалась совершенно новая мысль и новостью своею сделалась интересна, или он сам впервые нарушил обыкновенный образ своего чтения и вместо мертвых слов познакомил нас с мыслию. Одним словом, мы не скучали в классе, нам было весело; мы как будто вдруг поумнели, и даже нам сделалось скучно, когда звонок пробил об окончании класса, по крайней мере так было со мною. Но представьте же себе нашу общую радость, когда учитель, сходя с кафедры, обратился к нам с следующею фразой: «Вот, дураки! вместо того, чтобы бегать по улицам да биться на кулачки или другими подобными занятиями убивать время, не лучше ли было бы, если бы вы разучили эту комедию да перед роспуском на масленице сыграли бы ее у меня; а времени, кажется, не мало: по середам и субботам после обеда классов не бывает, за неимением рисовального учителя, так вот сошлись бы да и сладили бы хорошенько. Только с уговором — не шуметь!»
Нельзя было описать нашего восторга, и мы все в один голос закричали: «Если вы это позволите, то мы сейчас же эту комедию разучим». Точно будто все могли играть в ней! В комедии было всего восемь лиц, а нас в классе было обоего пола до шестидесяти человек. Однако ж, как бы то ни было, каждый, выходя из класса, выносил с собою мысль, что он играет в комедии, и, подпрыгивая дорогою, объявлял об этом встречным ребятишкам; никому в голову не приходило, что всем играть невозможно; так поразила нас эта радость, и мы все шли дружно и весело. Даже те, которые спорили, что комедия не то, что я говорил, даже те как-то добродушно сознались, что они несправедливо спорили со мной, что они точно не знали, что такое комедия, а только хотели подразнить меня за то, что я будто бы хотел показать себя умнее других. Словом, мысль, что мы играем в комедии, овладела всеми, сделала нас как-то добрее, и, верите ли, мне отчего-то было совестно, что они извинялись передо мной. Вот какие чудеса наделала «Комедия Вздорщица»! Из самых вздорных, буйных ребятишек сделала, хотя на несколько минут, кротких, милых и добрых. Каждый из нас, возвратясь кто в дом родителей, кто на квартиру к своему хозяину, с радостью сообщал новость, что он играет в комедии: один — отцу и матери, другой — хозяину с хозяйкой и даже кухарке. Одним словом, у каждого знал весь дом, что он играет в комедии, но что и как? — этот вопрос никому еще не приходил в голову.
Когда прошли первые мгновения восторга, мне пришло в голову, что очень легко может статься, что я не буду играть. Эта мысль очень прохладила меня, и я порядком приуныл. Думаю себе: «Как же это? Всем играть невозможно; как же это будет? Кто же укажет, кому именно играть? Вероятно, будут назначаться старшие ученики, и очень легко может статься, мне не дадут никакой роли. Много есть детей дворян, чиновников, купцов, мещан, которые все далеко выше моего звания, и эти дети, вероятно, будут предпочтены». И, рассуждая с сестрой, я горько жаловался и говорил, что это будет совершенная несправедливость. Все в короткое время изменилось; вместо радости тоска и чувство унижения чрезвычайно тяготили меня, хотя какой-то луч тайной надежды мелькал в голове моей, что, может быть, я и буду играть. В самом деле, я был один из лучших учеников, кроме двух, да и их преимущество состояло, кажется, в том, что они уже третий год сидели в последнем классе, а я только всего полгода. В знании же они недалеко уходили от меня, потому что мы все ровно ничего не знали.
Итак, я жил надеждою и уже воображал, как хорошо буду играть. Тут я начал припоминать оперу «Новое семейство», которую, как уже сказал, видел в детстве, и припомнил ее всю; она так живо возобновилась в моей памяти со всеми подробностями, которые меня тогда занимали, все лица этой оперы так живо предстали предо мною, что я чуть не плакал от удовольствия. А в чем состояло это удовольствие, что это .было такое, я сам не мог дать себе в этом отчета; только мне было так хорошо, хотя изредка и щемила мое сердце мысль: а ну как я не буду играть в комедии!
На другой день все объяснилось, и для меня весьма выгодно. Отправясь в обыкновенное время утром в училище, мы увидели с сестрой на первом перекрестке двух учеников, которые преисправно таскали друг друга за волосы, приговаривая: «Врешь, ты не будешь играть, а я буду!..» — «Нет, ты не будешь, а я буду! третьего дня учитель был у нас в гостях, и батюшке стоит только слово сказать, я и буду играть...» — «А все-таки не будешь: моя матушка отнесла ему вчера гостинца полпуда меду; она только слово пикнет, и я буду непременно играть!» Когда же мы пришли в школу, там был просто содом: только и слышно было: «Я буду, ты не будешь!» — «Нет, ты не будешь, а я буду!» И эти уверения подкреплялись иногда такими фразами, которые не совсем приличны были ни месту, ни возрасту.
Приход учителя все прекратил, и на строгий и суровый его вопрос, почему мы не на своих местах, большая часть примолкла; некоторые, в том числе и я, отвечали, что мы толковали о том, кому играть в комедии, что все желают, но что лиц в комедии только восемь, и в том числе три женских. Учитель подумал, потер себе рукою лоб и сказал: «Подайте сюда книгу, я сам назначу, кому играть!» — и, отметивши своей рукой в книге, прибавил: «Я назначил тех, кто лучше учится; это им в награду, а лентяям это будет наказанием». Когда прочли назначение учителя и я услышал, что слугу Розмарина буду играть я,— я обеспамятел от радости, кажется, даже заплакал. Женские роли назначены были учащимся девицам, но почтенные родители, сановники и супруги, восстали против этого: «Как, дескать, можно, чтобы наша дочь была комедиянткой!»— и учителю пришлось было плохо. Наконец кое-как все уладили. Старуху и служанку играли мальчики, а любовницу сестра моя: ее можно было заставить играть. Дело пошло на лад. В первую середу сошлись толковать, как выписать каждому свое лицо и как сделать, чтобы он знал, когда ему говорить. Много было толков, наконец, и это уладили и даже выписали почти так же, как теперь пишут роли, только с маленьким излишеством в репликах. Эта выдумка была собственно моя, и ее одобрили. Через неделю каждый выучил свою роль. Когда мы в субботу сошлись и начали пробовать, то как-то не ладилось, и мы решились, когда проснется учитель, просить его показать нам, как это сделать, чтоб каждый знал, когда ему говорить. И учитель объяснил нам, что нужно-де, чтобы кто-нибудь подсказывал по книге, и все пошло как по-писаному. С каждою репетициею все шло тверже и тверже: я свою роль читал с такою быстротою, что все приходили в удивление, а учитель приговаривал, улыбаясь: «Ты, Щепкин, уж слишком шибко говоришь, а впрочем, хорошо, хорошо».
Наконец настал давно желанный день. Из классов вынесли скамейки и комнату разделили пополам: одну половину уставили стульями, а другая служила сценой; за нею повесили полог с кровати, вроде задней занавесы, из-за которой мы и выходили. Учитель пригласил все городские власти: городничего, судью, исправника и прочих, кроме того, семейства всех участвовавших в комедии. Надо сказать, что для некоторых это было совершенно неожиданно, особенно для властей, и, сколько помню, когда учитель сделал приглашение городничему, то он немного изумился и даже сделал вопрос, не будет ли- в этом представлении чего-нибудь неприличного? Но когда учитель уверил, что, за исключением барыни, которая бьет свою девку башмаком, нет ничего такого, «Ну, в этом нет еще ничего предосудительного!» — сказал городничий.
В пять часов вечера собрались зрители. Актеры оделись кто как мог поопрятней, поумылись, причесались; играющие женские роли, разумеется, были одеты, смотря по содержанию роли: сестра была в белом платье, с ленточкой на голове, в башмаках на высоких колодочках. На мне был длинный сюртук и розовый платок на шее.
Посетители уселись, и началось представление. Вначале я как будто струсил, но потом был в таком жару, что себя не помнил, и чувствовал какое-то самодовольствие, видя, что быстрее меня никто не говорит. Посетители были очень довольны, хлопали напропалую, а городничий изредка одобрял словесно: «хорошо, лихо!» и тому подобными восклицаниями. По окончании пьесы нас всех подозвали и начали расхваливать, а родители игравших осыпали детей поцелуями и потом стали изъявлять благодарность учителю за то, что поместил их детей в число играющих. Городничий и исправник были в полном удовольствии и говорили, что они никак не ожидали, чтобы все было так хорошо.
Так кончился день, для меня весьма памятный; но мне предстоял еще другой, гораздо торжественнее этого. Возвратясь на квартиру, в пьяной радости мы пересказали всем живущим в доме, как нас хвалили, и к большей еще радости узнали, что отец прислал за нами лошадей, потому что на масленицу распускали учеников. Ночь проспал я, разумеется, славно; во сне все грезился мне спектакль, что будто я играю, что совсем не знаю роли, что я одет бог знает как — неприлично, и тому подобное. На другой день пошел я к учителю проситься в отпуск. Дорогой забежал к двум-трем товарищам рассказать им мимоходом, как меня все хвалили. Когда я пришел к учителю и объявил ему мою просьбу, он отвечал, что отпустить меня не может с сестрой раньше четверга, потому что городничий просит, чтобы комедию сыграли у него в доме в середу: в этот день он, по случаю бракосочетания дочери своей, вышедшей за откупщика Д., дает молодым обед; гостей будет много, и он хочет этим, что называется, потешить весь город. Я был вне себя от радости; но вместе с тем показывал, что это ставит нас в затруднительное положение, что за нами присланы лошади, что держать их до четверга нет никакой возможности, потому что нечем кормить. Учитель подумал и, к удовольствию моему, уничтожил это затруднение. «Ты,— сказал он,— отпусти лошадей и напиши к отцу, по какому случаю вы оставлены, а я скажу городничему, он возьмет у исправника предписание, и вы поедете на обывательских. А между тем соберитесь завтра да прорепетируйте комедию, чтобы еще потверже было; а то вот К. чуть было не остановился во время представления; хорошо, что он играл дурака, так это ничего, а то бы просто срам да и только».
Получив от учителя разрешение на такой затруднительный вопрос по случаю поездки и выслушав наставление касательно репетиции, я вышел от него с ужасною гордостью: я видел, что я необходим, что без меня спектакль не пойдет, и городничий и город будут лишены удовольствия, и что все это зависит от меня,, как будто бы я один играл всю пьесу. Разумеется, первым делом моим было обегать всех, кто участвовал в пьесе, и повестить их, чтобы завтра они собрались к учителю на репетицию, что мы играем комедию в середу в доме городничего, по его усиленной просьбе, что за мною с сестрой прислали было лошадей, но что учитель упросил меня остаться до середы и лошадей отпустить, потому что мне дадут предписание и что я поеду на переменных, и прочее. Кроме того, я забегал к некоторым товарищам, не участвовавшим в представлении, и им, как следует, мимоходом было рассказано то же самое, только с разными вариациями.
По приказанию учителя лошади были отпущены, и я написал к отцу о причине, по которой мы остались до четверга. В четверг к обеду, писал я, мы будем непременно, потому что поедем по предписанию на переменных, а теперь никак не можем ехать — без нас спектакль не может быть сыгран.
Два дня делались репетиции, на которых присутствовал сам учитель и беспрестанно повторял: «Хорошенько, дети, хорошенько! Чтоб не осрамиться!» Он велел в середу собраться в доме уездного секретаря, сын которого играл в комедии, поопрятнее и поприличнее всем одеться, а часа в четыре отправиться в дом городничего, который был недалеко от дома секретаря.
Праздник, который давал городничий для своих молодых, привел в волнение весь город. Народ на рынке, и в особенности торговки, толковали, что праздник будет знатный, что, как слышали они, даже плошки заказаны, что музыку привезли от подгородного помещика, что цыганы будут плясать и даже будет какая-то комедия. И пошли толки по всему рынку. Что за комедия? Кто будет играть? Одни толковали, что приезжие штукари будут глаза отводить, то есть вот, например, покажется вдруг, что вы по колени в воде, и вы из предосторожности подымете платье, чтоб не замочить его, ан глядь — и нет ничего, и разные другие будут мороченья. Другие говорили, что все это вздор, что они точно слышали от учителевой кухарки, что учитель целый год учил де-тел играть комедию и что она уже играна в прошлое воскресенье. И много других было предположений. С рынка новость эта перенесена была в дома, которые еще не знали об ней, так что в середу весь город был на ногах. Бегали, суетились, сообщали друг другу свои догадки — словом, болтовне не было конца. Уже с полудня начали стекаться к дому городничего толпы народа, а к четырем часам к нему не было уже никакого прохода. Жена секретаря принуждена была послать в полицию просить квартального провести детей, которые будут играть комедию. Вскоре появился квартальный с двумя будочниками, и мы, под охранением сей стражи, отправились к дому градоправителя. С большим трудом провели нас сквозь толпы народа. Когда мы прибыли в дом, гости были уже в порядочном разгаре, потому что пошли в ход стаканы с пуншем: шум, говор, смех оглушили нас, так что мы, или по крайней мере я, порядочно струхнул: как играть перед таким множеством народа и пред такими лицами? (На этот раз уже были и предводитель дворянства, все заседатели и даже нарочный из губернаторской канцелярии). Когда дали знать учителю, что мы пришли, он шепнул городничему. Городничий крякнул довольно замысловато и, обратясь ко всем, сказал: «Ну, дорогие гости, теперь я вас угощу тем, чего еще никогда здесь не бывало, и как стоит город наш, такого чуда еще не было, и все вот по милости моего приятеля,— при этом он указал на учителя.— Вот такую шутку состроил из детей, что просто животики надорвешь! Итак, милости просим садиться». Расставили стулья и уселись, а те, которым недостало места, смотрели из гостиной в двери. Мы должны были выходить из лакейской, набитой битком музыкантами и лакеями, а в зале оставлено было для нас так мало места, что играть пришлось перед самым носом гостей. В первом ряду, разумеется, сидели первые сановники с дамами, которые составляли аристократию этого города.
От начала до конца пьесы хохот не прерывался, хлопали беспрестанно, одним словом, такой был шум, что нас, я думаю, и наполовину не слышали. По окончании же пьесы все гости наперерыв осыпали нас похвалами; дамы всех целовали, а сам городничий, притопывая ногой, кричал: «Славно, дети, славно! Спасибо, Илья Щванович, то есть вот как одолжил! Ну, дети! на масленую вам рубль денег, да... подайте им большой пряник, что вчера принесли мне!»
Рубль медных денег тотчас же был вручен одному из игравших в комедии. Когда же принесли пряник, удививший своей величиною (в нем было по крайней мере аршина полтора длины и аршин ширины), городничий потребовал нож и на круглом столе собственноручно разрезал пряник с математической точностью на восемь кусков и каждому игравшему вручил сам следуемую часть. Притом, целуя каждого, приговаривал: «Хорошо, плутишка!»
Меня же для отличия от прочих, согласно моему званию, погладил по голове, потрепал по щеке и позволил поцеловать свою ручку, что было знаком величайшей милости, да прибавил еще: «Ай да Щепкин! Молодец! Бойчее всех говорил: хорошо, братец, очень хорошо! Добрый слуга будешь барину!» После чего велено было нас отпустить. С трудом отыскавши свои шубенки, уже без проводников, пустились мы сами прочищать себе дорогу сквозь толпу любопытных и очутились в крайнем затруднении. К счастию, кучер городничего закричал: «Пропустите, толкачи проклятые! Это дети, которые играли комедию». В этих словах было что-то магическое: толпа раздвинулась и даже помогла нам пройти, толкая друг друга. Некоторые из очень любопытных проводили нас даже до дома секретаря, куда отправились мы, чтобы разделить жалованный капитал. Оттуда разбрелись все по своим домам.
Я был в таком чаду, что мне все казалось сном, и если бы не огромный кусок пряника и не двадцать пять копеек, доставшихся мне с сестрою по разделу, если бы не эта сумма, слишком громко звеневшая в заднем кармане сюртука моего при каждом моем движении, то я точно усомнился бы в действительности. Что тогда было у меня на мысли, что меня волновало, я не могу выразить, только мне было так хорошо, так весело, что и сказать нельзя. Говорили, что к светлому празднику хотели разучить еще комедию, но это не состоялось, потому что не отыскалось другой комедии или, что всего верней, потому что от игранной комедии расстроился весь город, и учителю было не очень ловко. Родители детей, не участвовавших в пьесе, сильно оскорбились, что их дети обойдены; между тем они везде громко кричали, что сами своим детям не позволили играть, хотя учитель и хотел поместить их, что, дескать, как можно детей благородных отцов занимать такими мерзостями, и что как те отцы одурели, что позволили детей своих сделать скоморохами: дело другое дети Щепкина; ну, их и род уж такой! Из них все, что хочешь, делай,— и что-де надо довести до высшего начальства, чтобы лучше учили детей, а не делали их лицедеями. От тех или других подобных сплетней или за неимением комедии, только спектакль другой не состоялся.
Получив два предписания для получения лошадей: одно от городничего в волостное правление, а другое от исправника в заштатный город Миропольё, который был нам по пути, я с величайшей гордостию отправился за ними в волостное правление и, представляя предписание, покрикивал, чтобы скорее давали лошадей. По получении их я приехал на квартиру, уложил свое имущество и с особенным тщанием завернул пряники, которые мы решились сохранить в целости и как трофей торжества нашего представить отцу и матери, а в знак бережливости привезти в наличности жалованье — двадцать пять копеек.
Таким образом, посадили или, лучше сказать, уложили нас в сани, завернули в бараньи тулупы сверх наших шубенок, которые обыкновенно зимою из дому присылались, чтобы не переморозить нас (отпуская присланных от отца лошадей, я догадался удержать их), и мы с сестрой наконец отправились на тройке обывательских лошадей. Проезжая по городу мимо знакомых домов, я покрикивал: пошел!.. Выехав за заставу, тоже изредка покрикивал. Дорогой пришло нам на мысль заехать в Александровку к Шеповалке и рассказать ей все, что было, и показать куски пряника, чему она будет очень рада и накормит нас бубликами и медом. Надобно знать, что Александровкой назывался хутор, в числе других имений находившийся под управлением отца моего, куда мы, хотя изредка, в вакантное время, езжали с матерью на нашу пасеку, которая там находилась, и во время приездов всегда останавливались у Шеповалки (тут-то мы познакомились с ее бубликами, которыми она прославилась). Только вот беда, надо было свернуть в сторону с предлежащего пути; поедет ли мужик в сторону? А между тем, во время таких размышлений, мороз с ветром начал нас сильно пронимать; как ни тщательно закутали нас в тулупы, но дорогой от ухабов все это раскрылось, и бедные актеры, забыв все, принялись горько плакать; мужик обернулся к нам, поглядел на нас, покачал головой и прехладнокровно сказал: «От же дитва замерзне!» Тут только-изъявили мы свою просьбу завезти нас в Александровку отогреться и обещали, что ему там дадут пообедать и что лошадям сена дадут, что Александровка наша и что я все это прикажу. Не знаю, это ли убедило малороссиянина или ему просто жаль нас стало,, только он решился исполнить просьбу нашу, сказав: «Ну, добре, хлопци, тилько пострывайте, я вас заверну хорошенько кожухами, та лежить, не ворочайтесь; а то щоб и вправду не замерзли. Бачь, як дере мороз!» Исполнив сказанное, он присвистнул-на лошадей, и чрез полчаса мы были на месте. Шеповалка выбежала, втащила нас поодиночке в теплую светлицу, окостенелых, от холода и всхлипывающих. Мы объяснили ей, что мы совсем замерзли, что мы играли комедию, что едем на обывательских, что нам подарили два куска пряника и двадцать пять копеек денег, и все это было высказано со слезами и дрожа всем телом. «Да ну вже мовчить, диточки! Перше отогрийтись, а то уже росскажете». И, сняв с нас шубенки и сапоги, положила нас на печь прямо в горячее жито, которое было насыпано для сушки; он» приняло нас, так сказать, в свои теплые объятия. Мы очень скоро отогрелись, а особливо, как она подала нам горячего молока,, а на закуску бубликов с медом. Когда пот градом валил с нас, мы свесили головы с печи и наконец рассказали хозяйке все наши подвиги, разумеется, с украшениями. Трудно было ей втолковать, что такое комедия, да к тому же ей, я думаю, трудно был» и понять нас, потому что мы с сестрой говорили оба вдруг, так что нас и разобрать нельзя было. Из всего рассказанного она заключила, что мы очень умные дети; подводчик был накормлен,, лошади его тоже; Шеповалка прибавила нам на дорогу еще овчинный тулуп, и мы отправились в Мирополье, где должно был» менять лошадей и где жила наша родная тетка, бывшая замужем за миропольским мещанином. Не стану описывать, с какою важностию рассказывали мы тетке о наших подвигах и с какою гордостию дядя ходил с предписанием в волостное правление и вытребовал лошадей, потому что все это было в том же тоне, а расскажу прямо приезд наш домой. Мать выбежала, прислуга тоже, внесли нас в комнаты, мать плакала от радости, отец пресерьезно позволил себя поцеловать, сказав: «Что? промерзли! сами виноваты, почему тогда не поехали? в повозке было бы теплей. Да что ты врал в письме? какую ты там играл коме- дню?» Я было хотел уже рассказывать, но он остановил: «Ну, ну! после расскажешь, а теперь отогревайтесь; да напой их чаем, Маша! видишь, как продрогли». Это меня очень удивило: не в первый раз нас привозят продрогших, но чаем никогда не поили: что ж бы это значило? Этого я не мог решить; но нетерпение удивить отца и мать своими подвигами заставило меня во время питья чаю все рассказать: всё объяснили — и как мы играли, и как нас хвалили, и что нам подарили двадцать пять копеек и два куска пряника. Тут отец, шутя, улыбнулся, потрепал меня по щеке и сказал: «Ну, пей чай,, да повтори, что ты там играл; я посмотрю, брат, каков ты молодец». Признаюсь, я был рад, что он вызвался меня послушать; думаю: покажу же я ему себя! Уж когда городничий и прочие дворяне довольны были, так уж человек его звания еще более будет доволен, и я с восторгом ожидал минуты испытания.
Надобно вам сказать, что отец мой, на мою беду, лет по нескольку живал в Москве и в Петербурге и не один раз бывал в театре и, разумеется, видел лучших артистов того времени и даже, по его словам, видал спектакли в Эрмитаже; все это объяснилось для меня уже после. Когда дошло до дела и я начал болтать свою роль с ужасной быстротой, отец расхохотался, а мать от радости плакала, видя в сыне такую бойкость. Я же, приметив, что произвожу такое действие, еще быстрей и громче пустился работать и с самодовольствием подмигивал сестре: дескать, знай наших! Пусть, дескать, отец увидит, каков я, не станет уже беспрестанно ворчать! Все это толпилось в голове моей во время хохота отца; но судите же мое удивление, когда отец остановил меня: «Ну, ну! говорит, довольно; и вы все так играли?»— «Все, — отвечал я, — и я лучше всех!» — «И вас хвалили?»— «Хвалили». — «И учитель был доволен?» — «Очень доволен!» Тут отец едко усмехнулся и примолвил: «Дураки вы, дураки! за такую игру и вас всех и учителя выдрать бы розгами!»
Продолжение следует…
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
ГЛАВА I. Начало
ГЛАВА I. Продолжение
ГЛАВА I. Продолжение
ГЛАВА I. Окончание
П. УЕЗДНОЕ УЧИЛИЩЕ В СУДЖЕ И КОМЕДИЯ «ВЗДОРЩИЦА»
Лет пятьдесят назад в Судже, уездном городе Курской губернии, один из учеников принес в класс книгу под названием «Комедия Вздорщица». Это привело моих товарищей в большое недоумение; все наперерыв спрашивали один другого, что такое это — комедия? Я, видевши один раз игранную оперу, толковал им, что это не что иное, как представление, то есть что несколько человек, выучив каждый какое-нибудь лицо в комедии и потом соединясь вместе, могут сыграть так, как будто бы все написанное в комедии происходило на самом деле перед глазами зрителей.
Разумеется, этому никто не поверил, и, как следует, надо мной же стали подшучивать. Это так меня оскорбило, что я решился доказать им, что я не врал и что их насмешки можно отнести к их же невежеству. Господи! какой содом вышел из этой комедии! Все решительно восстали на меня: один называл меня хвастуном, другой — самохвалом, третий... Одним словом, не скупились на титулы. Так как в числе учеников, восставших на меня, были и такие, которые учились гораздо лучше меня, то я, не бывши точно уверен, можно ли и комедию играть так, как виденную оперу, мысленно начал робеть и сомневаться. Со всем тем я спорил донельзя. Сторона моя была слабейшая, и потому я подкреплял себя криком, который наконец и разбудил учителя, спавшего в соседней комнате (училище помещалось в его собственном доме). В самый развал общего крика отворилась дверь, и все окаменели, увидавши невыспавшееся лицо учителя, которое очень ясно выражало гнев. Каждый как будто читал в его глазах и почти был уверен, что первым его словом будет: «Подать розог!» Но я не допустил его выговорить это роковое слово и с видом оскорбленного самолюбия, даже со слезами, принес ему жалобу. «Помилуйте, Илья Иванович, рассудите нас; на меня напал весь класс и смеется надо мной за то, что я об этой книге «Комедия Вздорщица» (не знаю, почему она все еще была у меня в руках) сказал, что ее можно играть так, как будто бы все это не написано, а в самом деле случилось». Разумеется, все это было высказано с жаром, который совершенно угас, когда учитель, выслушав жалобу и доказательства моей правоты, громко захохотал. От стыда и досады я был ни жив, ни мертв, а взгляды товарищей еще более меня уничтожали. Когда же учитель, насмеявшись вволю и оборотившись к моим противникам, сказал им: «Дураки вы, дураки! Как же вы спорите о том, чего не знаете? Щепкин прав: это точно комедия, и ее можно сыграть так, что другие примут за действительность». И тут же он прибавил, что есть еще драмы, трагедии и оперы, которые точно так же можно играть, и что по этой части в Москве есть очень хорошие актеры, как-то: Ожогин, Шушерин и многие другие. Посмотрели бы вы тогда на меня, с какою гордостью стоял я, и как уничтожились мои бедные товарищи... Знаете ли, мне было даже стыдно за них: как спорить о том, чего не знаешь! А ведь и сам бил напропалую, защищая свое мнение. Эта комедия сделала большую перемену в предстоявших нам часах учения: в продолжение целого класса учитель беспрестанно возвращался к одной и той же мысли, и что бы ни толковал он, а кончал или комедией, или трагедией. В первый еще раз у него в классе не было скучно; не знаю отчего. Оттого ли, что в его преподавание ворвалась совершенно новая мысль и новостью своею сделалась интересна, или он сам впервые нарушил обыкновенный образ своего чтения и вместо мертвых слов познакомил нас с мыслию. Одним словом, мы не скучали в классе, нам было весело; мы как будто вдруг поумнели, и даже нам сделалось скучно, когда звонок пробил об окончании класса, по крайней мере так было со мною. Но представьте же себе нашу общую радость, когда учитель, сходя с кафедры, обратился к нам с следующею фразой: «Вот, дураки! вместо того, чтобы бегать по улицам да биться на кулачки или другими подобными занятиями убивать время, не лучше ли было бы, если бы вы разучили эту комедию да перед роспуском на масленице сыграли бы ее у меня; а времени, кажется, не мало: по середам и субботам после обеда классов не бывает, за неимением рисовального учителя, так вот сошлись бы да и сладили бы хорошенько. Только с уговором — не шуметь!»
Нельзя было описать нашего восторга, и мы все в один голос закричали: «Если вы это позволите, то мы сейчас же эту комедию разучим». Точно будто все могли играть в ней! В комедии было всего восемь лиц, а нас в классе было обоего пола до шестидесяти человек. Однако ж, как бы то ни было, каждый, выходя из класса, выносил с собою мысль, что он играет в комедии, и, подпрыгивая дорогою, объявлял об этом встречным ребятишкам; никому в голову не приходило, что всем играть невозможно; так поразила нас эта радость, и мы все шли дружно и весело. Даже те, которые спорили, что комедия не то, что я говорил, даже те как-то добродушно сознались, что они несправедливо спорили со мной, что они точно не знали, что такое комедия, а только хотели подразнить меня за то, что я будто бы хотел показать себя умнее других. Словом, мысль, что мы играем в комедии, овладела всеми, сделала нас как-то добрее, и, верите ли, мне отчего-то было совестно, что они извинялись передо мной. Вот какие чудеса наделала «Комедия Вздорщица»! Из самых вздорных, буйных ребятишек сделала, хотя на несколько минут, кротких, милых и добрых. Каждый из нас, возвратясь кто в дом родителей, кто на квартиру к своему хозяину, с радостью сообщал новость, что он играет в комедии: один — отцу и матери, другой — хозяину с хозяйкой и даже кухарке. Одним словом, у каждого знал весь дом, что он играет в комедии, но что и как? — этот вопрос никому еще не приходил в голову.
Когда прошли первые мгновения восторга, мне пришло в голову, что очень легко может статься, что я не буду играть. Эта мысль очень прохладила меня, и я порядком приуныл. Думаю себе: «Как же это? Всем играть невозможно; как же это будет? Кто же укажет, кому именно играть? Вероятно, будут назначаться старшие ученики, и очень легко может статься, мне не дадут никакой роли. Много есть детей дворян, чиновников, купцов, мещан, которые все далеко выше моего звания, и эти дети, вероятно, будут предпочтены». И, рассуждая с сестрой, я горько жаловался и говорил, что это будет совершенная несправедливость. Все в короткое время изменилось; вместо радости тоска и чувство унижения чрезвычайно тяготили меня, хотя какой-то луч тайной надежды мелькал в голове моей, что, может быть, я и буду играть. В самом деле, я был один из лучших учеников, кроме двух, да и их преимущество состояло, кажется, в том, что они уже третий год сидели в последнем классе, а я только всего полгода. В знании же они недалеко уходили от меня, потому что мы все ровно ничего не знали.
Итак, я жил надеждою и уже воображал, как хорошо буду играть. Тут я начал припоминать оперу «Новое семейство», которую, как уже сказал, видел в детстве, и припомнил ее всю; она так живо возобновилась в моей памяти со всеми подробностями, которые меня тогда занимали, все лица этой оперы так живо предстали предо мною, что я чуть не плакал от удовольствия. А в чем состояло это удовольствие, что это .было такое, я сам не мог дать себе в этом отчета; только мне было так хорошо, хотя изредка и щемила мое сердце мысль: а ну как я не буду играть в комедии!
На другой день все объяснилось, и для меня весьма выгодно. Отправясь в обыкновенное время утром в училище, мы увидели с сестрой на первом перекрестке двух учеников, которые преисправно таскали друг друга за волосы, приговаривая: «Врешь, ты не будешь играть, а я буду!..» — «Нет, ты не будешь, а я буду! третьего дня учитель был у нас в гостях, и батюшке стоит только слово сказать, я и буду играть...» — «А все-таки не будешь: моя матушка отнесла ему вчера гостинца полпуда меду; она только слово пикнет, и я буду непременно играть!» Когда же мы пришли в школу, там был просто содом: только и слышно было: «Я буду, ты не будешь!» — «Нет, ты не будешь, а я буду!» И эти уверения подкреплялись иногда такими фразами, которые не совсем приличны были ни месту, ни возрасту.
Приход учителя все прекратил, и на строгий и суровый его вопрос, почему мы не на своих местах, большая часть примолкла; некоторые, в том числе и я, отвечали, что мы толковали о том, кому играть в комедии, что все желают, но что лиц в комедии только восемь, и в том числе три женских. Учитель подумал, потер себе рукою лоб и сказал: «Подайте сюда книгу, я сам назначу, кому играть!» — и, отметивши своей рукой в книге, прибавил: «Я назначил тех, кто лучше учится; это им в награду, а лентяям это будет наказанием». Когда прочли назначение учителя и я услышал, что слугу Розмарина буду играть я,— я обеспамятел от радости, кажется, даже заплакал. Женские роли назначены были учащимся девицам, но почтенные родители, сановники и супруги, восстали против этого: «Как, дескать, можно, чтобы наша дочь была комедиянткой!»— и учителю пришлось было плохо. Наконец кое-как все уладили. Старуху и служанку играли мальчики, а любовницу сестра моя: ее можно было заставить играть. Дело пошло на лад. В первую середу сошлись толковать, как выписать каждому свое лицо и как сделать, чтобы он знал, когда ему говорить. Много было толков, наконец, и это уладили и даже выписали почти так же, как теперь пишут роли, только с маленьким излишеством в репликах. Эта выдумка была собственно моя, и ее одобрили. Через неделю каждый выучил свою роль. Когда мы в субботу сошлись и начали пробовать, то как-то не ладилось, и мы решились, когда проснется учитель, просить его показать нам, как это сделать, чтоб каждый знал, когда ему говорить. И учитель объяснил нам, что нужно-де, чтобы кто-нибудь подсказывал по книге, и все пошло как по-писаному. С каждою репетициею все шло тверже и тверже: я свою роль читал с такою быстротою, что все приходили в удивление, а учитель приговаривал, улыбаясь: «Ты, Щепкин, уж слишком шибко говоришь, а впрочем, хорошо, хорошо».
Наконец настал давно желанный день. Из классов вынесли скамейки и комнату разделили пополам: одну половину уставили стульями, а другая служила сценой; за нею повесили полог с кровати, вроде задней занавесы, из-за которой мы и выходили. Учитель пригласил все городские власти: городничего, судью, исправника и прочих, кроме того, семейства всех участвовавших в комедии. Надо сказать, что для некоторых это было совершенно неожиданно, особенно для властей, и, сколько помню, когда учитель сделал приглашение городничему, то он немного изумился и даже сделал вопрос, не будет ли- в этом представлении чего-нибудь неприличного? Но когда учитель уверил, что, за исключением барыни, которая бьет свою девку башмаком, нет ничего такого, «Ну, в этом нет еще ничего предосудительного!» — сказал городничий.
В пять часов вечера собрались зрители. Актеры оделись кто как мог поопрятней, поумылись, причесались; играющие женские роли, разумеется, были одеты, смотря по содержанию роли: сестра была в белом платье, с ленточкой на голове, в башмаках на высоких колодочках. На мне был длинный сюртук и розовый платок на шее.
Посетители уселись, и началось представление. Вначале я как будто струсил, но потом был в таком жару, что себя не помнил, и чувствовал какое-то самодовольствие, видя, что быстрее меня никто не говорит. Посетители были очень довольны, хлопали напропалую, а городничий изредка одобрял словесно: «хорошо, лихо!» и тому подобными восклицаниями. По окончании пьесы нас всех подозвали и начали расхваливать, а родители игравших осыпали детей поцелуями и потом стали изъявлять благодарность учителю за то, что поместил их детей в число играющих. Городничий и исправник были в полном удовольствии и говорили, что они никак не ожидали, чтобы все было так хорошо.
Так кончился день, для меня весьма памятный; но мне предстоял еще другой, гораздо торжественнее этого. Возвратясь на квартиру, в пьяной радости мы пересказали всем живущим в доме, как нас хвалили, и к большей еще радости узнали, что отец прислал за нами лошадей, потому что на масленицу распускали учеников. Ночь проспал я, разумеется, славно; во сне все грезился мне спектакль, что будто я играю, что совсем не знаю роли, что я одет бог знает как — неприлично, и тому подобное. На другой день пошел я к учителю проситься в отпуск. Дорогой забежал к двум-трем товарищам рассказать им мимоходом, как меня все хвалили. Когда я пришел к учителю и объявил ему мою просьбу, он отвечал, что отпустить меня не может с сестрой раньше четверга, потому что городничий просит, чтобы комедию сыграли у него в доме в середу: в этот день он, по случаю бракосочетания дочери своей, вышедшей за откупщика Д., дает молодым обед; гостей будет много, и он хочет этим, что называется, потешить весь город. Я был вне себя от радости; но вместе с тем показывал, что это ставит нас в затруднительное положение, что за нами присланы лошади, что держать их до четверга нет никакой возможности, потому что нечем кормить. Учитель подумал и, к удовольствию моему, уничтожил это затруднение. «Ты,— сказал он,— отпусти лошадей и напиши к отцу, по какому случаю вы оставлены, а я скажу городничему, он возьмет у исправника предписание, и вы поедете на обывательских. А между тем соберитесь завтра да прорепетируйте комедию, чтобы еще потверже было; а то вот К. чуть было не остановился во время представления; хорошо, что он играл дурака, так это ничего, а то бы просто срам да и только».
Получив от учителя разрешение на такой затруднительный вопрос по случаю поездки и выслушав наставление касательно репетиции, я вышел от него с ужасною гордостью: я видел, что я необходим, что без меня спектакль не пойдет, и городничий и город будут лишены удовольствия, и что все это зависит от меня,, как будто бы я один играл всю пьесу. Разумеется, первым делом моим было обегать всех, кто участвовал в пьесе, и повестить их, чтобы завтра они собрались к учителю на репетицию, что мы играем комедию в середу в доме городничего, по его усиленной просьбе, что за мною с сестрой прислали было лошадей, но что учитель упросил меня остаться до середы и лошадей отпустить, потому что мне дадут предписание и что я поеду на переменных, и прочее. Кроме того, я забегал к некоторым товарищам, не участвовавшим в представлении, и им, как следует, мимоходом было рассказано то же самое, только с разными вариациями.
По приказанию учителя лошади были отпущены, и я написал к отцу о причине, по которой мы остались до четверга. В четверг к обеду, писал я, мы будем непременно, потому что поедем по предписанию на переменных, а теперь никак не можем ехать — без нас спектакль не может быть сыгран.
Два дня делались репетиции, на которых присутствовал сам учитель и беспрестанно повторял: «Хорошенько, дети, хорошенько! Чтоб не осрамиться!» Он велел в середу собраться в доме уездного секретаря, сын которого играл в комедии, поопрятнее и поприличнее всем одеться, а часа в четыре отправиться в дом городничего, который был недалеко от дома секретаря.
Праздник, который давал городничий для своих молодых, привел в волнение весь город. Народ на рынке, и в особенности торговки, толковали, что праздник будет знатный, что, как слышали они, даже плошки заказаны, что музыку привезли от подгородного помещика, что цыганы будут плясать и даже будет какая-то комедия. И пошли толки по всему рынку. Что за комедия? Кто будет играть? Одни толковали, что приезжие штукари будут глаза отводить, то есть вот, например, покажется вдруг, что вы по колени в воде, и вы из предосторожности подымете платье, чтоб не замочить его, ан глядь — и нет ничего, и разные другие будут мороченья. Другие говорили, что все это вздор, что они точно слышали от учителевой кухарки, что учитель целый год учил де-тел играть комедию и что она уже играна в прошлое воскресенье. И много других было предположений. С рынка новость эта перенесена была в дома, которые еще не знали об ней, так что в середу весь город был на ногах. Бегали, суетились, сообщали друг другу свои догадки — словом, болтовне не было конца. Уже с полудня начали стекаться к дому городничего толпы народа, а к четырем часам к нему не было уже никакого прохода. Жена секретаря принуждена была послать в полицию просить квартального провести детей, которые будут играть комедию. Вскоре появился квартальный с двумя будочниками, и мы, под охранением сей стражи, отправились к дому градоправителя. С большим трудом провели нас сквозь толпы народа. Когда мы прибыли в дом, гости были уже в порядочном разгаре, потому что пошли в ход стаканы с пуншем: шум, говор, смех оглушили нас, так что мы, или по крайней мере я, порядочно струхнул: как играть перед таким множеством народа и пред такими лицами? (На этот раз уже были и предводитель дворянства, все заседатели и даже нарочный из губернаторской канцелярии). Когда дали знать учителю, что мы пришли, он шепнул городничему. Городничий крякнул довольно замысловато и, обратясь ко всем, сказал: «Ну, дорогие гости, теперь я вас угощу тем, чего еще никогда здесь не бывало, и как стоит город наш, такого чуда еще не было, и все вот по милости моего приятеля,— при этом он указал на учителя.— Вот такую шутку состроил из детей, что просто животики надорвешь! Итак, милости просим садиться». Расставили стулья и уселись, а те, которым недостало места, смотрели из гостиной в двери. Мы должны были выходить из лакейской, набитой битком музыкантами и лакеями, а в зале оставлено было для нас так мало места, что играть пришлось перед самым носом гостей. В первом ряду, разумеется, сидели первые сановники с дамами, которые составляли аристократию этого города.
От начала до конца пьесы хохот не прерывался, хлопали беспрестанно, одним словом, такой был шум, что нас, я думаю, и наполовину не слышали. По окончании же пьесы все гости наперерыв осыпали нас похвалами; дамы всех целовали, а сам городничий, притопывая ногой, кричал: «Славно, дети, славно! Спасибо, Илья Щванович, то есть вот как одолжил! Ну, дети! на масленую вам рубль денег, да... подайте им большой пряник, что вчера принесли мне!»
Рубль медных денег тотчас же был вручен одному из игравших в комедии. Когда же принесли пряник, удививший своей величиною (в нем было по крайней мере аршина полтора длины и аршин ширины), городничий потребовал нож и на круглом столе собственноручно разрезал пряник с математической точностью на восемь кусков и каждому игравшему вручил сам следуемую часть. Притом, целуя каждого, приговаривал: «Хорошо, плутишка!»
Меня же для отличия от прочих, согласно моему званию, погладил по голове, потрепал по щеке и позволил поцеловать свою ручку, что было знаком величайшей милости, да прибавил еще: «Ай да Щепкин! Молодец! Бойчее всех говорил: хорошо, братец, очень хорошо! Добрый слуга будешь барину!» После чего велено было нас отпустить. С трудом отыскавши свои шубенки, уже без проводников, пустились мы сами прочищать себе дорогу сквозь толпу любопытных и очутились в крайнем затруднении. К счастию, кучер городничего закричал: «Пропустите, толкачи проклятые! Это дети, которые играли комедию». В этих словах было что-то магическое: толпа раздвинулась и даже помогла нам пройти, толкая друг друга. Некоторые из очень любопытных проводили нас даже до дома секретаря, куда отправились мы, чтобы разделить жалованный капитал. Оттуда разбрелись все по своим домам.
Я был в таком чаду, что мне все казалось сном, и если бы не огромный кусок пряника и не двадцать пять копеек, доставшихся мне с сестрою по разделу, если бы не эта сумма, слишком громко звеневшая в заднем кармане сюртука моего при каждом моем движении, то я точно усомнился бы в действительности. Что тогда было у меня на мысли, что меня волновало, я не могу выразить, только мне было так хорошо, так весело, что и сказать нельзя. Говорили, что к светлому празднику хотели разучить еще комедию, но это не состоялось, потому что не отыскалось другой комедии или, что всего верней, потому что от игранной комедии расстроился весь город, и учителю было не очень ловко. Родители детей, не участвовавших в пьесе, сильно оскорбились, что их дети обойдены; между тем они везде громко кричали, что сами своим детям не позволили играть, хотя учитель и хотел поместить их, что, дескать, как можно детей благородных отцов занимать такими мерзостями, и что как те отцы одурели, что позволили детей своих сделать скоморохами: дело другое дети Щепкина; ну, их и род уж такой! Из них все, что хочешь, делай,— и что-де надо довести до высшего начальства, чтобы лучше учили детей, а не делали их лицедеями. От тех или других подобных сплетней или за неимением комедии, только спектакль другой не состоялся.
Получив два предписания для получения лошадей: одно от городничего в волостное правление, а другое от исправника в заштатный город Миропольё, который был нам по пути, я с величайшей гордостию отправился за ними в волостное правление и, представляя предписание, покрикивал, чтобы скорее давали лошадей. По получении их я приехал на квартиру, уложил свое имущество и с особенным тщанием завернул пряники, которые мы решились сохранить в целости и как трофей торжества нашего представить отцу и матери, а в знак бережливости привезти в наличности жалованье — двадцать пять копеек.
Таким образом, посадили или, лучше сказать, уложили нас в сани, завернули в бараньи тулупы сверх наших шубенок, которые обыкновенно зимою из дому присылались, чтобы не переморозить нас (отпуская присланных от отца лошадей, я догадался удержать их), и мы с сестрой наконец отправились на тройке обывательских лошадей. Проезжая по городу мимо знакомых домов, я покрикивал: пошел!.. Выехав за заставу, тоже изредка покрикивал. Дорогой пришло нам на мысль заехать в Александровку к Шеповалке и рассказать ей все, что было, и показать куски пряника, чему она будет очень рада и накормит нас бубликами и медом. Надобно знать, что Александровкой назывался хутор, в числе других имений находившийся под управлением отца моего, куда мы, хотя изредка, в вакантное время, езжали с матерью на нашу пасеку, которая там находилась, и во время приездов всегда останавливались у Шеповалки (тут-то мы познакомились с ее бубликами, которыми она прославилась). Только вот беда, надо было свернуть в сторону с предлежащего пути; поедет ли мужик в сторону? А между тем, во время таких размышлений, мороз с ветром начал нас сильно пронимать; как ни тщательно закутали нас в тулупы, но дорогой от ухабов все это раскрылось, и бедные актеры, забыв все, принялись горько плакать; мужик обернулся к нам, поглядел на нас, покачал головой и прехладнокровно сказал: «От же дитва замерзне!» Тут только-изъявили мы свою просьбу завезти нас в Александровку отогреться и обещали, что ему там дадут пообедать и что лошадям сена дадут, что Александровка наша и что я все это прикажу. Не знаю, это ли убедило малороссиянина или ему просто жаль нас стало,, только он решился исполнить просьбу нашу, сказав: «Ну, добре, хлопци, тилько пострывайте, я вас заверну хорошенько кожухами, та лежить, не ворочайтесь; а то щоб и вправду не замерзли. Бачь, як дере мороз!» Исполнив сказанное, он присвистнул-на лошадей, и чрез полчаса мы были на месте. Шеповалка выбежала, втащила нас поодиночке в теплую светлицу, окостенелых, от холода и всхлипывающих. Мы объяснили ей, что мы совсем замерзли, что мы играли комедию, что едем на обывательских, что нам подарили два куска пряника и двадцать пять копеек денег, и все это было высказано со слезами и дрожа всем телом. «Да ну вже мовчить, диточки! Перше отогрийтись, а то уже росскажете». И, сняв с нас шубенки и сапоги, положила нас на печь прямо в горячее жито, которое было насыпано для сушки; он» приняло нас, так сказать, в свои теплые объятия. Мы очень скоро отогрелись, а особливо, как она подала нам горячего молока,, а на закуску бубликов с медом. Когда пот градом валил с нас, мы свесили головы с печи и наконец рассказали хозяйке все наши подвиги, разумеется, с украшениями. Трудно было ей втолковать, что такое комедия, да к тому же ей, я думаю, трудно был» и понять нас, потому что мы с сестрой говорили оба вдруг, так что нас и разобрать нельзя было. Из всего рассказанного она заключила, что мы очень умные дети; подводчик был накормлен,, лошади его тоже; Шеповалка прибавила нам на дорогу еще овчинный тулуп, и мы отправились в Мирополье, где должно был» менять лошадей и где жила наша родная тетка, бывшая замужем за миропольским мещанином. Не стану описывать, с какою важностию рассказывали мы тетке о наших подвигах и с какою гордостию дядя ходил с предписанием в волостное правление и вытребовал лошадей, потому что все это было в том же тоне, а расскажу прямо приезд наш домой. Мать выбежала, прислуга тоже, внесли нас в комнаты, мать плакала от радости, отец пресерьезно позволил себя поцеловать, сказав: «Что? промерзли! сами виноваты, почему тогда не поехали? в повозке было бы теплей. Да что ты врал в письме? какую ты там играл коме- дню?» Я было хотел уже рассказывать, но он остановил: «Ну, ну! после расскажешь, а теперь отогревайтесь; да напой их чаем, Маша! видишь, как продрогли». Это меня очень удивило: не в первый раз нас привозят продрогших, но чаем никогда не поили: что ж бы это значило? Этого я не мог решить; но нетерпение удивить отца и мать своими подвигами заставило меня во время питья чаю все рассказать: всё объяснили — и как мы играли, и как нас хвалили, и что нам подарили двадцать пять копеек и два куска пряника. Тут отец, шутя, улыбнулся, потрепал меня по щеке и сказал: «Ну, пей чай,, да повтори, что ты там играл; я посмотрю, брат, каков ты молодец». Признаюсь, я был рад, что он вызвался меня послушать; думаю: покажу же я ему себя! Уж когда городничий и прочие дворяне довольны были, так уж человек его звания еще более будет доволен, и я с восторгом ожидал минуты испытания.
Надобно вам сказать, что отец мой, на мою беду, лет по нескольку живал в Москве и в Петербурге и не один раз бывал в театре и, разумеется, видел лучших артистов того времени и даже, по его словам, видал спектакли в Эрмитаже; все это объяснилось для меня уже после. Когда дошло до дела и я начал болтать свою роль с ужасной быстротой, отец расхохотался, а мать от радости плакала, видя в сыне такую бойкость. Я же, приметив, что произвожу такое действие, еще быстрей и громче пустился работать и с самодовольствием подмигивал сестре: дескать, знай наших! Пусть, дескать, отец увидит, каков я, не станет уже беспрестанно ворчать! Все это толпилось в голове моей во время хохота отца; но судите же мое удивление, когда отец остановил меня: «Ну, ну! говорит, довольно; и вы все так играли?»— «Все, — отвечал я, — и я лучше всех!» — «И вас хвалили?»— «Хвалили». — «И учитель был доволен?» — «Очень доволен!» Тут отец едко усмехнулся и примолвил: «Дураки вы, дураки! за такую игру и вас всех и учителя выдрать бы розгами!»
Продолжение следует…
Подробнее
ЖИВУЧИЙ ТАРЕЛКИН
ЖИВУЧИЙ ТАРЕЛКИН
В Малом театре премьера – «Смерть Тарелкина» А. Сухово-Кобылина в постановке режиссера Василия Федорова. Спектакль будет идти на малой сцене филиала театра...
В Малом театре премьера – «Смерть Тарелкина» А. Сухово-Кобылина в постановке режиссера Василия Федорова. Спектакль будет идти на малой сцене филиала театра...
ЖИВУЧИЙ ТАРЕЛКИН
В Малом театре премьера – «Смерть Тарелкина» А. Сухово-Кобылина в постановке режиссера Василия Федорова. Спектакль будет идти на малой сцене филиала театра. Пьесу «Смерть Тарелкина» Александр Сухово-Кобылин написал в 1869 году. «Если сцены эти доставят Публике несколько минут простого, веселого смеха и тем дадут случай на время забыть ту злобу, которая, по словам Писания, каждому Дневи Довлеет, то я сочту себя вполне удовлетворенным», – обратился тогда драматург к читателям своего нового произведения...
Достаточно высоко оценили пьесу некоторые современники. Писатель, журналист Александр Амфитеатров так отозвался о ней: «Но – кто читал «Смерть Тарелкина» со вниманием, способным отличить суть пьесы от двух-трех неудачных фарсов, ее портящих и компрометирующих, – тот не может не сознаться, что по силе негодования, каким дышит здесь сатира Сухово-Кобылина, «Смерть Тарелкина» резче и язвительнее не только «Свадьбы Кречинского», но, пожалуй, и всего, что до сих пор произвела русская обличительная драматургия». «Сатирическим фарсом с чертами символической драмы» окрестил пьесу Александр Блок. А прозаик и театральный деятель Петр Гнедич справедливо отметил, что «Смерть Тарелкина» – это пьеса будущего.
Но все это, разумеется, не помешало пьесу запретить и не пустить на театральные подмостки. Чтобы получить разрешение на постановку, Сухово-Кобылин решил прибегнуть к содействию князя В. П. Мещерского и его влиятельных знакомых. Мещерский был другом детства царя Александра III и близко стоял ко двору. Не помогло. Слишком силен был обличительный пафос. Даже люди искусства, собратья драматурга по цеху сочли недопустимой подобную постановку. Вот что было записано в протоколе Театрально-литературного комитета в 1883 году: «Полицейское самоуправление изображено в главных чертах такими красками, которые в связи с неправдоподобностью фабулы умаляют силу самой задачи и явно действуют во вред художественности. Пьеса единогласно не одобрена». Таким образом, впервые спектакль «Смерть Тарелкина» был поставлен в 1900 году в Санкт-Петербурге в театре Литературно-художественного общества.
Зато сейчас полностью сбываются слова Гнедича о том, что это «пьеса будущего». Благодарные потомки, наши с вами современники сполна отдают дань злободневному произведению Сухово-Кобылина. Недаром сразу несколько московских театров взялись за постановку этой пьесы.
«Смерть Тарелкина» в Малом – спектакль камерный, интимный. Этому способствует и то, что он идет на малой сцене, которая действительно очень мала, и зрители имеют возможность быть чуть ли не участниками действия. В то же время это классическая постановка, безо всяких новомодных добавлений. Да здесь это и не нужно, драматург еще в позапрошлом веке все сказал очень современным языком и описал ситуации, актуальные и по сей день.
Удачен в этом спектакле и актерский ансамбль. Весьма неплох в образе Кандида Касторовича Тарелкина актер Дмитрий Зеничев. Великолепен в роли Максима Кузьмича Варравина Алексей Кудинович. Очень сочно и «вкусно» играет Расплюева Сергей Еремеев. Маргарита Фомина создает замечательный образ кухарки Мавруши, сообщницы Тарелкина в его сомнительном предприятии. Кстати, единственная женщина в этом спектакле. Вторую женскую роль – прачку Брандахлыстову – играет Юрий Ильин.
В общем, спасибо Вам, Александр Васильевич Сухово-Кобылин, Тарелкин жив и по сей день. И частный пристав Ох вместе с квартальным надзирателем Расплюевым продолжает брать взятки, а купец Попугайчиков продолжает их давать. Правда, уж простите, вместо «простого, веселого смеха», как Вы хотели, пьеса заставляет задуматься о вещах серьезных и малорадостных. Но в этом также одно из назначений настоящего искусства.
Александра Иванова
NewsInfo, 25 октября 2005
ОБСУДИТЬ В АНТРАКТЕ
В Малом театре премьера – «Смерть Тарелкина» А. Сухово-Кобылина в постановке режиссера Василия Федорова. Спектакль будет идти на малой сцене филиала театра. Пьесу «Смерть Тарелкина» Александр Сухово-Кобылин написал в 1869 году. «Если сцены эти доставят Публике несколько минут простого, веселого смеха и тем дадут случай на время забыть ту злобу, которая, по словам Писания, каждому Дневи Довлеет, то я сочту себя вполне удовлетворенным», – обратился тогда драматург к читателям своего нового произведения...
Достаточно высоко оценили пьесу некоторые современники. Писатель, журналист Александр Амфитеатров так отозвался о ней: «Но – кто читал «Смерть Тарелкина» со вниманием, способным отличить суть пьесы от двух-трех неудачных фарсов, ее портящих и компрометирующих, – тот не может не сознаться, что по силе негодования, каким дышит здесь сатира Сухово-Кобылина, «Смерть Тарелкина» резче и язвительнее не только «Свадьбы Кречинского», но, пожалуй, и всего, что до сих пор произвела русская обличительная драматургия». «Сатирическим фарсом с чертами символической драмы» окрестил пьесу Александр Блок. А прозаик и театральный деятель Петр Гнедич справедливо отметил, что «Смерть Тарелкина» – это пьеса будущего.
Но все это, разумеется, не помешало пьесу запретить и не пустить на театральные подмостки. Чтобы получить разрешение на постановку, Сухово-Кобылин решил прибегнуть к содействию князя В. П. Мещерского и его влиятельных знакомых. Мещерский был другом детства царя Александра III и близко стоял ко двору. Не помогло. Слишком силен был обличительный пафос. Даже люди искусства, собратья драматурга по цеху сочли недопустимой подобную постановку. Вот что было записано в протоколе Театрально-литературного комитета в 1883 году: «Полицейское самоуправление изображено в главных чертах такими красками, которые в связи с неправдоподобностью фабулы умаляют силу самой задачи и явно действуют во вред художественности. Пьеса единогласно не одобрена». Таким образом, впервые спектакль «Смерть Тарелкина» был поставлен в 1900 году в Санкт-Петербурге в театре Литературно-художественного общества.
Зато сейчас полностью сбываются слова Гнедича о том, что это «пьеса будущего». Благодарные потомки, наши с вами современники сполна отдают дань злободневному произведению Сухово-Кобылина. Недаром сразу несколько московских театров взялись за постановку этой пьесы.
«Смерть Тарелкина» в Малом – спектакль камерный, интимный. Этому способствует и то, что он идет на малой сцене, которая действительно очень мала, и зрители имеют возможность быть чуть ли не участниками действия. В то же время это классическая постановка, безо всяких новомодных добавлений. Да здесь это и не нужно, драматург еще в позапрошлом веке все сказал очень современным языком и описал ситуации, актуальные и по сей день.
Удачен в этом спектакле и актерский ансамбль. Весьма неплох в образе Кандида Касторовича Тарелкина актер Дмитрий Зеничев. Великолепен в роли Максима Кузьмича Варравина Алексей Кудинович. Очень сочно и «вкусно» играет Расплюева Сергей Еремеев. Маргарита Фомина создает замечательный образ кухарки Мавруши, сообщницы Тарелкина в его сомнительном предприятии. Кстати, единственная женщина в этом спектакле. Вторую женскую роль – прачку Брандахлыстову – играет Юрий Ильин.
В общем, спасибо Вам, Александр Васильевич Сухово-Кобылин, Тарелкин жив и по сей день. И частный пристав Ох вместе с квартальным надзирателем Расплюевым продолжает брать взятки, а купец Попугайчиков продолжает их давать. Правда, уж простите, вместо «простого, веселого смеха», как Вы хотели, пьеса заставляет задуматься о вещах серьезных и малорадостных. Но в этом также одно из назначений настоящего искусства.
Александра Иванова
NewsInfo, 25 октября 2005
ОБСУДИТЬ В АНТРАКТЕ
Подробнее
26 октября 1824 года
был официально открыт Малый театр. В 1806 году труппа театра вошла в систему казенных, так называемых императорских, театров.
25.10.2005
Подробнее
«Листая старые подшивки» О РЫБАКЕ И РЫБКЕ
«Листая старые подшивки»
О РЫБАКЕ И РЫБКЕ
«Чайка» на академической сцене Малого театра...
О РЫБАКЕ И РЫБКЕ
«Чайка» на академической сцене Малого театра...
«Листая старые подшивки»
О РЫБАКЕ И РЫБКЕ
«Чайка» на академической сцене Малого театра
НЕТРУДНО было подозревать, что в какой-то момент отыщется режиссер, который ключом к фигуре Тригорина положит реплику беллетриста, брошенную несколько времени спустя после представления «декадентской» пьесы: «Должно быть, в этом озере много рыбы... Я люблю удить рыбу. Для меня нет больше наслаждения, как сидеть под вечер на берегу и смотреть на поплавок». Нина Заречная, только что подтвердившая предположение Тригорина касательно рыбы в озере, отказывается верить в подобные прозаизмы. Однако же в начале второго действия сама и сообщает Аркадиной: «Он в купальне рыбу удит». На что Аркадина восклицает: «Как ему не надоест!» Возвращаясь в имение Сорина в четвертом действии, сразу после дежурных приветствий и добрых слов Тригорин говорит: «Завтра утром, если утихнет, отправлюсь на озеро удить рыбу». Конечно, в роли есть и иные акценты, но для режиссера Владимира Драгунова, поставившего «Чайку» в академическом Малом театре, рыбалка становится главным делом (и едва ли не единственным уделом) Тригорина; Юрий Соломин все время с удочками — то сворачивает их, то разворачивает. Его одиночество — это одиночество рыбака, которому не с кем здесь поговорить об утреннем клеве.
(Соломин все равно играет хорошо.)
Необходимость «Чайки» в репертуаре Малого по-прежнему кажется сомнительной. Премьера лишь усугубляет мнительность на сей счет. Несомненно однако, что пьесу должен был ставить кто-то другой. Не Драгунов. Чем уж он так увлек художественного руководителя Малого театра — Бог ведает (может быть, Соломин давно мечтал сыграть Тригорина, а никто прежде сыграть ему этого не предлагал — не знаю, теряюсь в догадках), а то, что получившийся спектакль все время тяготится глубиной чеховского слова, заглушаемого то музычкой Юрия Прялкина, то мельканием крутящейся «беседки» (сценография и костюмы Александра Глазунова), видят все. Впрочем, о достоинствах и недостатках режиссуры Драгунова всякий (в том числе и Юрий Соломин) мог составить суждение еще в пору его работы на Малой сцене Театра на Малой Бронной: зрителям, которым довелось там посмотреть его «Палату N6», «Мысль» по Леониду Андрееву и, кажется, что-то еще современное — на сюжет о Робинзоне и необитаемом острове, едва ли захочется посмотреть теперь еще и «Чайку» того же режиссера.
Ну где еще можно увидеть поющих под гитару Дорна с Аркадиной? (Да почти всюду.) Но в Малом Аркадину играет Ирина Муравьева, Дорна — Александр Михайлов, оба любят петь и с удовольствием это делают на сцене, в кадре и за кадром — здесь этого достаточно, чтобы их пением заполнять «чеховские» паузы. При очевидных достоинствах игры Юрия Соломина и Александра Коршунова — в роли Треплева в этом спектакле, увы, немного спорного. Отмечая некоторые расхождения с пьесой, с ними не споришь — лишь равнодушно фиксируешь их надуманность и безынтересность. К чему, скажем, эстрада (она же — часть дома) во время исполнения треплевской пьесы вдруг начинает крутиться и описывает полный круг? Ужели — в подтверждение слов из этой самой пьесы, что «все жизни, совершив печальный круг, угасли...»? К чему Шамраев (Виктор Езепов), вспылив, перед тем как уйти со словами «Ищите себе другого управляющего!», скидывает и бросает сначала плащ, а следом и сапоги (уходит босяком)? Конечно, Аркадина — провинциальная прима и вполне может быть несколько вульгарной и даже распущенной и позволять себе чуть больше, чем ее коллеги с академических подмостков, но в таком случае следовало бы купировать слова о том, что она «корректна, как англичанин». Правда, можно оговориться, что это — саморекомендация героини, но ведь, по всему можно сделать вывод, справедливая; к тому же главное, быть может, то, что избыточная характерность, которую сообщает Аркадиной Ирина Муравьева, быстро утомляет. Смех, которого она добивается своей пережимистой манерой игры, мало подходит для «Чайки»: чтобы так смешить, можно было обойтись и куда более простым в постановке водевилем (тогда и песни оказались бы кстати).
Можно было бы вообразить, как спустя сто с лишним лет после написания пьесы и к столетию первой постановки и провала — на другой академической сцене, Малый театр захотел обратиться к «Чайке», чтобы защитить патриархальные ценности — не нужны, мол, новые формы, от них — один вред и суета сует, а Треплев бы вышел совершенно комической и никчемной фигурой. Но ничего этого, конечно, в спектакле Малого нет.
Впрочем, Треплев есть. И Коршунов-младший играет его так, что временами действительно смешно, но эта почти пародийность, шутовство, такое естественное в других ролях актера, здесь то и дело нарушается; в его Треплеве мальчишество, неизжитая детскость, жажда заботы и тепла, близкие слезы сошлись с болезненной чувствительностью и трагическим переживанием первых потерь, тоже свойственными все больше подросткам. Его жалко.
Конечно, такому неискушенному, порывистому Треплеву трудно тягаться в обаянии, тем более — в искусстве обольщения с бывалым рыбаком Тригориным, который при встрече с Ниной без видимого энтузиазма отдается стихии хорошо известного ему церемониала, не делая большой разницы между Ниной и добрым налимом. О, с каким напускным равнодушием и с каким внутренним, но хорошо скрываемым воодушевлением и вожделением он произносит свой монолог о творчестве, об изнурительной необходимости сочинять повесть, за ней другую, третью, четвертую! Тут и жалость к себе, к постороннему участию, и простительное позерство, и искренняя исповедь, и одновременно ирония к себе, писательствующему, творящему, и постоянное приглядывание за жертвой.
Финал первого акта превращается в захватывающий бенефис Соломина! «Позвольте, но разве вдохновение и самый процесс творчества не дают вам высоких, счастливых минут?» — вопрошает юное очарование. Крючок уже вот-вот будет проглочен, если еще не проглочен, — однако время подсекать еще не подошло. Следует взгляд искоса, прищур и чуть запинающееся: «Д-да. Когда пишу, приятно». В эту самую минуту соломинский Тригорин он просто дьявольски обаятелен — что-то продолжает говорить и, не теряя мысли, кладет уже ей руку на плечо, приобнимает, начинает делать паузы, речь его заплетается, теряет темп, перестает быть такой же гладкой, да слова уже и не имеют прежнего значения, поскольку рыбка уже в руках.
Но, судя по игре дебютирующей на сцене Малого театра Инессы Рахваловой, столь изощренные хитрости были потрачены на не слишком серьезную добычу. Впрочем, у Чехова Тригорин очень скоро Нину «разлюбил... и вернулся к своим прежним привязанностям».
Григорий Заславский
«Независимая газета», 04.12.1996
ОБСУДИТЬ В АНТРАКТЕ
О РЫБАКЕ И РЫБКЕ
«Чайка» на академической сцене Малого театра
НЕТРУДНО было подозревать, что в какой-то момент отыщется режиссер, который ключом к фигуре Тригорина положит реплику беллетриста, брошенную несколько времени спустя после представления «декадентской» пьесы: «Должно быть, в этом озере много рыбы... Я люблю удить рыбу. Для меня нет больше наслаждения, как сидеть под вечер на берегу и смотреть на поплавок». Нина Заречная, только что подтвердившая предположение Тригорина касательно рыбы в озере, отказывается верить в подобные прозаизмы. Однако же в начале второго действия сама и сообщает Аркадиной: «Он в купальне рыбу удит». На что Аркадина восклицает: «Как ему не надоест!» Возвращаясь в имение Сорина в четвертом действии, сразу после дежурных приветствий и добрых слов Тригорин говорит: «Завтра утром, если утихнет, отправлюсь на озеро удить рыбу». Конечно, в роли есть и иные акценты, но для режиссера Владимира Драгунова, поставившего «Чайку» в академическом Малом театре, рыбалка становится главным делом (и едва ли не единственным уделом) Тригорина; Юрий Соломин все время с удочками — то сворачивает их, то разворачивает. Его одиночество — это одиночество рыбака, которому не с кем здесь поговорить об утреннем клеве.
(Соломин все равно играет хорошо.)
Необходимость «Чайки» в репертуаре Малого по-прежнему кажется сомнительной. Премьера лишь усугубляет мнительность на сей счет. Несомненно однако, что пьесу должен был ставить кто-то другой. Не Драгунов. Чем уж он так увлек художественного руководителя Малого театра — Бог ведает (может быть, Соломин давно мечтал сыграть Тригорина, а никто прежде сыграть ему этого не предлагал — не знаю, теряюсь в догадках), а то, что получившийся спектакль все время тяготится глубиной чеховского слова, заглушаемого то музычкой Юрия Прялкина, то мельканием крутящейся «беседки» (сценография и костюмы Александра Глазунова), видят все. Впрочем, о достоинствах и недостатках режиссуры Драгунова всякий (в том числе и Юрий Соломин) мог составить суждение еще в пору его работы на Малой сцене Театра на Малой Бронной: зрителям, которым довелось там посмотреть его «Палату N6», «Мысль» по Леониду Андрееву и, кажется, что-то еще современное — на сюжет о Робинзоне и необитаемом острове, едва ли захочется посмотреть теперь еще и «Чайку» того же режиссера.
Ну где еще можно увидеть поющих под гитару Дорна с Аркадиной? (Да почти всюду.) Но в Малом Аркадину играет Ирина Муравьева, Дорна — Александр Михайлов, оба любят петь и с удовольствием это делают на сцене, в кадре и за кадром — здесь этого достаточно, чтобы их пением заполнять «чеховские» паузы. При очевидных достоинствах игры Юрия Соломина и Александра Коршунова — в роли Треплева в этом спектакле, увы, немного спорного. Отмечая некоторые расхождения с пьесой, с ними не споришь — лишь равнодушно фиксируешь их надуманность и безынтересность. К чему, скажем, эстрада (она же — часть дома) во время исполнения треплевской пьесы вдруг начинает крутиться и описывает полный круг? Ужели — в подтверждение слов из этой самой пьесы, что «все жизни, совершив печальный круг, угасли...»? К чему Шамраев (Виктор Езепов), вспылив, перед тем как уйти со словами «Ищите себе другого управляющего!», скидывает и бросает сначала плащ, а следом и сапоги (уходит босяком)? Конечно, Аркадина — провинциальная прима и вполне может быть несколько вульгарной и даже распущенной и позволять себе чуть больше, чем ее коллеги с академических подмостков, но в таком случае следовало бы купировать слова о том, что она «корректна, как англичанин». Правда, можно оговориться, что это — саморекомендация героини, но ведь, по всему можно сделать вывод, справедливая; к тому же главное, быть может, то, что избыточная характерность, которую сообщает Аркадиной Ирина Муравьева, быстро утомляет. Смех, которого она добивается своей пережимистой манерой игры, мало подходит для «Чайки»: чтобы так смешить, можно было обойтись и куда более простым в постановке водевилем (тогда и песни оказались бы кстати).
Можно было бы вообразить, как спустя сто с лишним лет после написания пьесы и к столетию первой постановки и провала — на другой академической сцене, Малый театр захотел обратиться к «Чайке», чтобы защитить патриархальные ценности — не нужны, мол, новые формы, от них — один вред и суета сует, а Треплев бы вышел совершенно комической и никчемной фигурой. Но ничего этого, конечно, в спектакле Малого нет.
Впрочем, Треплев есть. И Коршунов-младший играет его так, что временами действительно смешно, но эта почти пародийность, шутовство, такое естественное в других ролях актера, здесь то и дело нарушается; в его Треплеве мальчишество, неизжитая детскость, жажда заботы и тепла, близкие слезы сошлись с болезненной чувствительностью и трагическим переживанием первых потерь, тоже свойственными все больше подросткам. Его жалко.
Конечно, такому неискушенному, порывистому Треплеву трудно тягаться в обаянии, тем более — в искусстве обольщения с бывалым рыбаком Тригориным, который при встрече с Ниной без видимого энтузиазма отдается стихии хорошо известного ему церемониала, не делая большой разницы между Ниной и добрым налимом. О, с каким напускным равнодушием и с каким внутренним, но хорошо скрываемым воодушевлением и вожделением он произносит свой монолог о творчестве, об изнурительной необходимости сочинять повесть, за ней другую, третью, четвертую! Тут и жалость к себе, к постороннему участию, и простительное позерство, и искренняя исповедь, и одновременно ирония к себе, писательствующему, творящему, и постоянное приглядывание за жертвой.
Финал первого акта превращается в захватывающий бенефис Соломина! «Позвольте, но разве вдохновение и самый процесс творчества не дают вам высоких, счастливых минут?» — вопрошает юное очарование. Крючок уже вот-вот будет проглочен, если еще не проглочен, — однако время подсекать еще не подошло. Следует взгляд искоса, прищур и чуть запинающееся: «Д-да. Когда пишу, приятно». В эту самую минуту соломинский Тригорин он просто дьявольски обаятелен — что-то продолжает говорить и, не теряя мысли, кладет уже ей руку на плечо, приобнимает, начинает делать паузы, речь его заплетается, теряет темп, перестает быть такой же гладкой, да слова уже и не имеют прежнего значения, поскольку рыбка уже в руках.
Но, судя по игре дебютирующей на сцене Малого театра Инессы Рахваловой, столь изощренные хитрости были потрачены на не слишком серьезную добычу. Впрочем, у Чехова Тригорин очень скоро Нину «разлюбил... и вернулся к своим прежним привязанностям».
Григорий Заславский
«Независимая газета», 04.12.1996
ОБСУДИТЬ В АНТРАКТЕ
Подробнее
ЛУЧШЕЕ ЛЕКАРСТВО ОТ БОЛЕЗНИ – СМЕХ
ЛУЧШЕЕ ЛЕКАРСТВО ОТ БОЛЕЗНИ – СМЕХ
На императорской сцене появился спектакль, который остроумцы тут же назвали откликом на медицинскую реформу: «Мнимый больной»...
На императорской сцене появился спектакль, который остроумцы тут же назвали откликом на медицинскую реформу: «Мнимый больной»...
ЛУЧШЕЕ ЛЕКАРСТВО ОТ БОЛЕЗНИ – СМЕХ
Так считают Мольер и актеры Малого театра
На императорской сцене появился спектакль, который остроумцы тут же назвали откликом на медицинскую реформу: «Мнимый больной». Так уж совпало — и сделало постановку Сергея Женовача по пьесе Жанна Батиста Мольера почти что злободневной. Фразы героев типа: «Больные обязаны платить деньги врачам, а выздоравливать — это их дело» или «Люди умирают не от болезней, а от лекарств» -встречались публикой «на бис». Главный же мнимый больной Арган в исполнении Василия Бочкарева, идущий на поводу у врачей-шарлатанов, был не только смешон, но и по-детски доверчив, его хотелось пожалеть.
Судя по тому, какие ядовитые стрелы автор пьесы метал в адрес эскулапов, он I мало верил в медицину и полагался в основном на волшебную силу природы, в чем и пытался убедить зрителей
«Комеди Франсез». В Малом театре Мольер ставился редко, уж слишком его «школа представления» расходилась с психологически подробной манерой игры наследников Щепкина. Поэтому Сергей Женовач со своей командой актеров, «спевшихся» на комедии Островского «Правда — хорошо, а счастье лучше» и получивших за нее Государственную премию России, совершили прорыв в незнакомую для себя область и доказали, что они могут юморить и хулиганить не хуже французов. Причем на опасной территории «телесного низа». Ведь Арган ежедневно подвергается медицинским экзекуциям: то ему клизму ставят, то желудок промывают, в результате чего он постоянно бегает в туалет. И свершается это в самый неподходящий момент: тут хочется аппетитной женушке ручки целовать, а желудок бунтует, или при гостях «цирлих-манирлих» держать, а все мысли о том, как бы прилюдно не оскандалиться.
В комедии положений подобного рода «приколы» использовались всегда, против них даже король не возражал, поскольку это было связано с народным соленым юмором, высмеивающим человеческие слабости и пороки. Надо сказать, что у каждого героя спектакля есть свой маленький изъян. К примеру, брат Аргана Беральд — обжора. Он сам себе врач, и лучшим лекарством для него является пирожное. На эту тему Александр Клюквин разыгрывает целую интермедию. Удобно устроившись в кресле, он минуты три с аппетитом поглощает огромный кусок торта, да так, что у зрителей начинают слюнки течь. После чего артист предлагает публике немедленно пройти в буфет и последовать его примеру.
Этого нет у Мольера, авторство этой репризы принадлежит режиссеру, который «нашпиговал» спектакль множеством подобных импровизаций, позволяющих актерам установить тесный контакт со зрительным залом. Это необходимо еще и потому, что речь идет о самом понятном для каждого человека — его здоровье, которое, как известно, «за деньги не купишь»... Ну а если попробуешь, как Арган, то можешь и разориться. Постепенно его богатый дом приходит в запустение, слуги не слушаются, ходят как сонные мухи, жена (Евгения Глушенко) заводит разговор о завещании, а дочь (Ольга Молочная) вынуждена держать круговую оборону, потому что отец решил выдать ее замуж за врача, чтобы иметь под боком своего лекаря.
Но комедия есть комедия, она должна заканчиваться благополучно. Закрытые ставни огромных окон распахиваются, солнечный свет проникает в ампирную залу, пропахшую лекарствами, микстуры летят в огонь, рецепты идут на туалетную бумагу, а красавица Анжелика все-таки соединяется с любимым Клеантом. Этого жизнерадостного героя удивительно легко и трепетно играет Глеб Подгородинский. Его молодость и обаяние настолько сокрушительны, а энергия так заражает, что, когда он появляется на сцене, хочется смотреть только на него: всегда приятно, когда «в здоровом теле — здоровый дух».
Мораль же сей комической истории такова: почаще улыбайтесь, поменьше прислушивайтесь, в каком боку кольнуло, наслаждайтесь вкусной, хорошей едой — и тогда старость вас дома не застанет, следовательно, со своим здоровьем вы справитесь сами, без медицинской реформы. Шутка. Но в этом что-то есть...
Любовь ЛЕБЕДИНА
«Труд», 25.10.2005
ОБСУДИТЬ В АНТРАКТЕ
Так считают Мольер и актеры Малого театра
На императорской сцене появился спектакль, который остроумцы тут же назвали откликом на медицинскую реформу: «Мнимый больной». Так уж совпало — и сделало постановку Сергея Женовача по пьесе Жанна Батиста Мольера почти что злободневной. Фразы героев типа: «Больные обязаны платить деньги врачам, а выздоравливать — это их дело» или «Люди умирают не от болезней, а от лекарств» -встречались публикой «на бис». Главный же мнимый больной Арган в исполнении Василия Бочкарева, идущий на поводу у врачей-шарлатанов, был не только смешон, но и по-детски доверчив, его хотелось пожалеть.
Судя по тому, какие ядовитые стрелы автор пьесы метал в адрес эскулапов, он I мало верил в медицину и полагался в основном на волшебную силу природы, в чем и пытался убедить зрителей
«Комеди Франсез». В Малом театре Мольер ставился редко, уж слишком его «школа представления» расходилась с психологически подробной манерой игры наследников Щепкина. Поэтому Сергей Женовач со своей командой актеров, «спевшихся» на комедии Островского «Правда — хорошо, а счастье лучше» и получивших за нее Государственную премию России, совершили прорыв в незнакомую для себя область и доказали, что они могут юморить и хулиганить не хуже французов. Причем на опасной территории «телесного низа». Ведь Арган ежедневно подвергается медицинским экзекуциям: то ему клизму ставят, то желудок промывают, в результате чего он постоянно бегает в туалет. И свершается это в самый неподходящий момент: тут хочется аппетитной женушке ручки целовать, а желудок бунтует, или при гостях «цирлих-манирлих» держать, а все мысли о том, как бы прилюдно не оскандалиться.
В комедии положений подобного рода «приколы» использовались всегда, против них даже король не возражал, поскольку это было связано с народным соленым юмором, высмеивающим человеческие слабости и пороки. Надо сказать, что у каждого героя спектакля есть свой маленький изъян. К примеру, брат Аргана Беральд — обжора. Он сам себе врач, и лучшим лекарством для него является пирожное. На эту тему Александр Клюквин разыгрывает целую интермедию. Удобно устроившись в кресле, он минуты три с аппетитом поглощает огромный кусок торта, да так, что у зрителей начинают слюнки течь. После чего артист предлагает публике немедленно пройти в буфет и последовать его примеру.
Этого нет у Мольера, авторство этой репризы принадлежит режиссеру, который «нашпиговал» спектакль множеством подобных импровизаций, позволяющих актерам установить тесный контакт со зрительным залом. Это необходимо еще и потому, что речь идет о самом понятном для каждого человека — его здоровье, которое, как известно, «за деньги не купишь»... Ну а если попробуешь, как Арган, то можешь и разориться. Постепенно его богатый дом приходит в запустение, слуги не слушаются, ходят как сонные мухи, жена (Евгения Глушенко) заводит разговор о завещании, а дочь (Ольга Молочная) вынуждена держать круговую оборону, потому что отец решил выдать ее замуж за врача, чтобы иметь под боком своего лекаря.
Но комедия есть комедия, она должна заканчиваться благополучно. Закрытые ставни огромных окон распахиваются, солнечный свет проникает в ампирную залу, пропахшую лекарствами, микстуры летят в огонь, рецепты идут на туалетную бумагу, а красавица Анжелика все-таки соединяется с любимым Клеантом. Этого жизнерадостного героя удивительно легко и трепетно играет Глеб Подгородинский. Его молодость и обаяние настолько сокрушительны, а энергия так заражает, что, когда он появляется на сцене, хочется смотреть только на него: всегда приятно, когда «в здоровом теле — здоровый дух».
Мораль же сей комической истории такова: почаще улыбайтесь, поменьше прислушивайтесь, в каком боку кольнуло, наслаждайтесь вкусной, хорошей едой — и тогда старость вас дома не застанет, следовательно, со своим здоровьем вы справитесь сами, без медицинской реформы. Шутка. Но в этом что-то есть...
Любовь ЛЕБЕДИНА
«Труд», 25.10.2005
ОБСУДИТЬ В АНТРАКТЕ
Подробнее
АНГАРЧАНИН ВАСИЛИЙ ДАХНЕНКО ИГРАЛ НЕМЦА В ФИЛЬМЕ «ШТРАФБАТ»
АНГАРЧАНИН ВАСИЛИЙ ДАХНЕНКО ИГРАЛ НЕМЦА В ФИЛЬМЕ «ШТРАФБАТ»
В пятой серии сериала «Штрафбат», который с успехом прошел зимой по РТР, роль пленного немецкого офицера, которого чуть ли не целую серию ведут штрафники, сыграл ангарчанин Василий Дахненко...
В пятой серии сериала «Штрафбат», который с успехом прошел зимой по РТР, роль пленного немецкого офицера, которого чуть ли не целую серию ведут штрафники, сыграл ангарчанин Василий Дахненко...
АНГАРЧАНИН ВАСИЛИЙ ДАХНЕНКО ИГРАЛ НЕМЦА В ФИЛЬМЕ «ШТРАФБАТ»
В пятой серии сериала «Штрафбат», который с успехом прошел зимой по РТР, роль пленного немецкого офицера, которого чуть ли не целую серию ведут штрафники, сыграл ангарчанин Василий Дахненко. По словам Василия, на роль немца в «Штрафбате» он попал случайно. Отдал кому-то свою фотографию. Внешность показалась режиссеру сериала подходящей, и Василия вызвали на съемки. Из-за них он чуть не поссорился с женой. У Василия до работы в сериале были длинные, до плеч, волосы. Чтобы получить роль в «Штрафбате», пришлось их срезать. Когда жена Инна увидела его в новом образе, она была в шоке, но через несколько месяцев привыкла.
Ангарчанин сыграл также в сериале на СТС «Дорогая Маша Березина». В 1991 году вышел фильм «Вначале было Слово» режиссера Юрия Соломина. Этот фильм рассказывал о монахах, которые спасли «Слово о полку Игорева». Василий озвучивал несколько героев, в том числе и главного, в аргентинском сериале «Селеста». Долгое время вел программу на ОРТ «Подиум». Озвучивал мультфильмы «Тарзан» , «Симпсоны» и еще несколько мультиков, а недавно — фильм «Красное и черное» с Жераром Филипом, а также «Индокитай» , который показали по Первому каналу. Сейчас он живет в Москве, работает вместе с женой в Малом театре. Сыграл там больше 30 ролей, в том числе Вильгельма в спектакле «Преступная мать, или Второй Тартюф» Бомарше, Федора Романова в «Царе Борисе» А. А. Толстого; дона Адриано в «Усилиях любви...» Шекспира и т. п.
АЛЕНА КОРК, АЛЕКСЕЙ ШАНДРЕНКО,
Наши земляки снимаются в большом кино, СМ-Номер один (Иркутск), 13.10.2005
В пятой серии сериала «Штрафбат», который с успехом прошел зимой по РТР, роль пленного немецкого офицера, которого чуть ли не целую серию ведут штрафники, сыграл ангарчанин Василий Дахненко. По словам Василия, на роль немца в «Штрафбате» он попал случайно. Отдал кому-то свою фотографию. Внешность показалась режиссеру сериала подходящей, и Василия вызвали на съемки. Из-за них он чуть не поссорился с женой. У Василия до работы в сериале были длинные, до плеч, волосы. Чтобы получить роль в «Штрафбате», пришлось их срезать. Когда жена Инна увидела его в новом образе, она была в шоке, но через несколько месяцев привыкла.
Ангарчанин сыграл также в сериале на СТС «Дорогая Маша Березина». В 1991 году вышел фильм «Вначале было Слово» режиссера Юрия Соломина. Этот фильм рассказывал о монахах, которые спасли «Слово о полку Игорева». Василий озвучивал несколько героев, в том числе и главного, в аргентинском сериале «Селеста». Долгое время вел программу на ОРТ «Подиум». Озвучивал мультфильмы «Тарзан» , «Симпсоны» и еще несколько мультиков, а недавно — фильм «Красное и черное» с Жераром Филипом, а также «Индокитай» , который показали по Первому каналу. Сейчас он живет в Москве, работает вместе с женой в Малом театре. Сыграл там больше 30 ролей, в том числе Вильгельма в спектакле «Преступная мать, или Второй Тартюф» Бомарше, Федора Романова в «Царе Борисе» А. А. Толстого; дона Адриано в «Усилиях любви...» Шекспира и т. п.
АЛЕНА КОРК, АЛЕКСЕЙ ШАНДРЕНКО,
Наши земляки снимаются в большом кино, СМ-Номер один (Иркутск), 13.10.2005
24.10.2005
Подробнее
АНОНС
АНОНС
Сегодня на телеканале «Культура» смотрите передачу Андрея Максимова «Ночной полет» с участием народного артиста России Виктора Борцова.
Начало в 19.50.
Сегодня на телеканале «Культура» смотрите передачу Андрея Максимова «Ночной полет» с участием народного артиста России Виктора Борцова.
Начало в 19.50.
Подробнее
«К 250-летию русского театра» ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
«К 250-летию русского театра»
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
Три месяца моего детства в Кондратовке у попа Димитрия промелькнули очень скоро, так что изо всего времени в памяти моей ничего не осталось, кроме сказанного: как видно, интереснее ничего и не было...
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
Три месяца моего детства в Кондратовке у попа Димитрия промелькнули очень скоро, так что изо всего времени в памяти моей ничего не осталось, кроме сказанного: как видно, интереснее ничего и не было...
«К 250-летию русского театра»
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
ГЛАВА I. Начало
ГЛАВА I. Продолжение
ГЛАВА I. Продолжение
Три месяца моего детства в Кондратовке у попа Димитрия промелькнули очень скоро, так что изо всего времени в памяти моей ничего не осталось, кроме сказанного: как видно, интереснее ничего и не было.
Когда пришло время везти меня в Белгород, то недели за две до того взяли меня домой, чтобы обшить всем нужным на долгое время, дабы я не имел там ни в чем недостатка: туда уже невозможно будет ничего переслать по причине отдаленности; ибо до Белгорода была от нас с лишком сто верст. А между тем мать думала про себя: ребенок все-таки погуляет! — и на это время я даже не занимался и протверживанием задов, и отец смотрел на это сквозь пальцы. Иногда только для шутки, и то чтобы попугать бедную мать, он говорил: «А что, Маша, ты не посадишь Мишу протвердить что-нибудь?» Против чего Маша, испугавшись, представляла какую-нибудь невозможность: или что у меня сапоги не готовы, или что надо шаровары примерить, и тому подобное, и он оставался доволен изложенными причинами, и Я) бегал сломя голову,— одним словом, делал, что хотел. Мать много раз сама удивлялась, что отец так равнодушен к моим шалостям, а еще более, что казался убежденным изложенными ею причинами, обдумавши которые сама чувствовала их нелепость; но молчала и была довольна, что ребенок, с которым она скоро расстанется на долгое время, вполне навеселится и не будет забывать дому родительского. Она не могла разгадать, что и отец, разлучаясь с сыном не без сердечной горести, как он сам потом сознавался, и не зная, какая будет моя будущность, как-то невольно уступал чувству отца, а не голосу рассудка, и мысленно решил: пусть теперь ребенок нагуляется в доме отца, а на чужой стороне еще бог знает что будет: может быть, и недоест и недопьет. Он чувствовал, что слишком рано отдавал меня для продолжения учения; ибо мне не было еще семи лет,— и это была главная причина его снисхождения.
Так прошли две недели, ужасные для матери: во все время приготовления она не осушала глаз, разумеется, в отсутствие отца, ибо при нем не смела плакать. Она оплакала каждую рубашку, каждую вещь, которую укладывала — как теперь помню — в красненький сундучок; под крышкой его приклеена была картина суздальской работы с какими-то ужасными чудищами, которые меня очень занимали. Не постигая слез матери, я, очень помню, спрашивал у ней, чего она плачет? Разве в Белгороде меня всякий день будут сечь? — как видно, для меня ничего ужаснее не было. На что мать, обнявши и прижавши меня к своему сердцу, сквозь слезы говорила: «Ох, дитятко, может быть, и это будет!» При таком известии и у меня потекли слезы; но хорошее яблоко и добрый кусок домашнего пряника тотчас меня утешили.
Все было уже уложено, что казалось нужным для пребывания моего в Белгороде; все было приготовлено, что считалось необходимым для пути, как-то: пироги, жаркое и разные лакомства, чтоб не скучал дорогой (что отец хотя и считал лишним, но, однако, не мешал матери распоряжаться). Так наступил назначенный день для отъезда, в который приглашены были батюшкина сестра из Мирополья с мужем и его братом, то есть с теми, кого я звал дядя Дмитрий и дядя Абрам (так я называл их и после всю жизнь); бабушка,, то есть мать отца моего, незадолго переселившаяся к нам совсем на житье; в заключение приглашен приходский священник. И когда все были уже налицо, отслужили молебен, потом, как водится, выпили водки, пообедали сытно, затем для такого торжественного дня велели согреть чайник, напились чаю и чашки по две или по три пуншу. Между тем лошади были уже готовы, кибитка подана; но прежде отъезда все уселись по местам, потом встали, сотворили молитву, и началось прощание. Очень помню, что все плакали, что все говорили, чтоб я не скучал и не шалил, а учился бы хорошо, что родители посадили меня между собой в повозку и что у матери на руках была еще сестра моя Александра, ибо нас было уже двое детей. При всеобщем пожелании доброго пути и при благословении священника мы отправились на ночь в путь.
На другой день мы благополучно прибыли в село Красное, в место моего рождения и, так сказать, в резиденцию господ, о которых я не имел уже никакого воспоминания. Тут мне все было ново. Куча людей бродила без всякого дела; множество детей играло на обширном дворе, которые все были одеты совершенно не так, как деревенские мальчики, но, по тогдашнему моему понятию, удивительно как хорошо! На них были синие суконные курточки и такие же шаровары. Это возбудило во мне даже зависть, а особливо сообразив это приволье, в котором их застал, и полагая, что они все время только и делают, что играют, тогда как меня везут куда-то и чему-то учиться; да и костюм мой был совершенно другого покроя: на мне был китайчатый синий халат и такие же шаровары, над чем они долго смеялись, да и вообще смотрели на меня как на деревенского мальчика. Все это сделало меня совершенно несмелым и неловким, и я очень чувствовал свое невежество, хотя все дети по книжной части были гораздо ниже меня, потому что они сидели еще за азбукой, в то время как я уже окончил псалтырь. Обо всем этом я узнал на другой день, когда отец завел меня посмотреть певческую школу. Тут я узнал, что это были мальчики, набранные в певчие. Отец не пропустил случая так, мимоходом, сказать о моих успехах,— и дети смотрели на меня с удивлением, так как мне не было еще и семи лет, а каждый из них был старше меня по крайней мере двумя годами; -а потому по окончании учения стали обходиться со мною поласковее. Когда мы сели обедать в буфете и нам принесли есть с господского стола, что было знаком особой милости, отец между разговором сказал, что завтра мы едем в Белгород, а сегодня вечером будем смотреть оперу «Новое семейство», которую будут играть музыканты и певчие. Я было пустился в расспросы: что такое опера? Но вместо объяснений он просто сказал: «А вот сам увидишь!» — и потому я это принял равнодушно; я не знал, что в этот вечер решится вся будущая судьба моя.
Теперь я должен сколько-нибудь объяснить случившиеся перемены в доме господ: Во время моего житья в Проходах графиня умерла, и граф остался вдовцом, и с ним две дочери. Не слишком быв счастлив семейною жизнью, он, так сказать, отдыхал и наслаждался жизнью сельскою. И как он имел хороший оркестр музыкантов и порядочный хор певчих, то для разнообразия удовольствий основал домашний театр, чем забавлял детей, которым было от десяти до двенадцати лет; равно и все дворовые люди утешались этой забавою, а вместе с тем и сам граф вдвойне наслаждался своей выдумкой. Он так рассуждал, что этим доставит детям забаву, музыкантам занятие, а дворовым людям, которых, разумеется, было очень много, случай провести время полезнее, нежели за картами или в питейном доме. И, признаюсь, впоследствии оправдались его предположения: нигде в тогдашнем веке я не встречал, гораздо позже сего времени, господских людей, менее испорченных и грубых.
Не помню, как я провел этот день; думаю, что прорезвился с ребятишками. Вечером отец с матерью взяли меня в театр, как они называли. Но что такое театр? — объяснения на мой вопрос я не получил, а сказано просто: «Дожидайся, сам увидишь!» И вот мы явились в довольно большую комнату, которую, как я узнал после, почему-то называли залою; а равно и другие комнаты имели свои названия, как-то: гостиная, диванная, спальня, буфет, лакейская, девичья и пр. Все это меня очень удивляло, ибо я не думал, чтоб были другие названия, как светлица, комната и кухня. Сколько сведений приобрел я в продолжение двух суток, которые я прожил в резиденции господина моего! В зале нашел я несколько народу обоего пола: одни сидели на стульях, другие разговаривали, стоя у окна. Зала, как казалось, была разделена на две половины разноцветной холстиной во всю ширину комнаты, то есть начиная от потолка до полу; на холстине были разных цветов полоски: желтая, синяя, зеленая, красная, и все это, как после объяснили мне, домашнего крашенья. У, самого потолка, немного впереди упомянутой холстины, протянута была еще синяя холстина во всю ширину комнаты, и потом по бокам у самой стены с обеих сторон спущены были такие же холсты, отчего и вышло, как будто разноцветная холстина была в синей рамке. Что там за нею делалось? — оставалось для меня тайною. Между занавесом (так называли разноцветную холстину: мне это скоро объяснили) и первым рядом стульев — надобно заметить, что их было всего три ряда,— стоял довольно длинный стол — не стол, бог знает что такое, сделано из досок, на высоких, но совсем не таких, как у стола, ножках: у стола их обыкновенно четыре по углам под верхней доской, а тут как-то чудно! Так как этот странный стол был очень длинен и узок, то хотя под ним и были четыре ножки, но какие-то широкие, как будто ножка сделана из целой доски, и поставлены не по углам, а расставлены под верхней доской поперек стола, одна от другой расстоянием на аршин или с чем-то. Ножки эти были более похожи на козлы, которые употребляются на подмостки при строении; но и там у каждого козла тоже четыре ноги. Одним словом, я никак не мог понять, что это такое, тем более что вместо гладкой верхней доски сделано было что-то удивительно мудреное; то есть несколько узеньких дощечек во всю длину стола были как-то скреплены между собою и были гораздо выше верхней доски — с довольной косиной, так что если б его покрыть чем-нибудь, то все это походило бы на длинный церковный налой, на котором дьячок в церкви читает, только откосы были со всех сторон — и с длинной и с узкой. На некоторых местах этих откосов положены были тетрадки, очень странно излинованные и, что всего страннее, линованные чернилами, и когда я рассмотрел поближе, то увидел, что это не просто линейки, а что-то другое: тут сначала пять линеек — одна подле другой близко проведены так, как будто бы составляли одну пятилинейную линейку, потом отступя опять такие же пять линеек, и так до конца всего столбца в подобном же порядке; да и линовано совершенно не так, как обыкновенно делается, то есть не поперек, а вдоль страницы. Мне очень хотелось узнать: что это, для чего это? И к тому же я заметил: на пятилинейных линейках понаставлены чернилами какие-то точки, очень похожие на узелки, что, бывало, вышивают на воротниках у рубашек; к некоторым точкам приписаны хвостики, иногда с крючком, иногда же несколько хвостиков вместе перечеркнуто чернилами — в ином месте раз, а в другом и два и три; в некоторых местах и точка перечеркнута, если она поставлена выше или ниже пяти линеек, а иные точки, хотя тоже стоят выше или ниже их, а не перечеркнуты. Все это приводило меня в тупик. Между тем музыканты одни рассматривали эти тетрадки, другие настраивали скрипки; это уж я сам догадался, ибо я видал не однажды играющего на скрипке музыканта, который приезжал к нам иногда в Проходы из Говтаренки. Только я тут увидел такие скрипки, что и не знал, как на них будут играть; это были бас и контрабас. Потом бросились мне в глаза такие инструменты, о которых я и не слыхивал; а особливо валторны и фаготы поразили меня своими формами. Флейты и кларнеты не произвели на меня никакого впечатления: они мне казались такими же дудками, какие я уже видал у крестьян, а только сделаны из господского дерева, то есть из хорошего. Все это, то есть необычайно разгороженная комната, этот занавес в рамке, этот стол удивительный, тетрадки с точками, скрипки маленькие и большие, дудки разных манеров и ужасная валторна — так закружили мою едра семилетнюю голову, что я смотрел во все глаза и, кажется, ничего не видал. Вдруг сделалась маленькая суматоха, в которой только и слышно было: граф!., граф!.. Какое-то невольное чувство страха ощутил я в это время: из боковых дверей вышел среднего роста мужчина, довольно полный и красивый, лет за сорок; подле него вели двух девочек — одной было лет десять, а другая помоложе. Тут отец взял меня за руку и представил графу, который погладил меня по голове и в знак особой милости дал мне поцеловать свою руку, ибо он этого вообще не любил. Потом заставили меня поцеловать ручонки маленьким графиням и велели посадить меня между ними, а отец и мать стали позади нас и беспрестанно мне шептали: «Не бойся, Миша, не бойся!» Я воображаю, с какой миной сидел я между барышнями —точно медвежонок, потупя голову, и если бы не подоспел мне на помощь хороший кусок пряника, который дала мне одна из маленьких графинь, то, я думаю, что, невзирая ни на что, я заревел бы во все горло. Я никогда не слыхал от отца, что при господах можно сидеть, а тут сижу между барышнями очень сконфуженный; но пряник придал мне бодрости, и я исподлобья начал, как волчонок, выглядывать на обе стороны.
Продолжение следует…
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
ГЛАВА I. Начало
ГЛАВА I. Продолжение
ГЛАВА I. Продолжение
Три месяца моего детства в Кондратовке у попа Димитрия промелькнули очень скоро, так что изо всего времени в памяти моей ничего не осталось, кроме сказанного: как видно, интереснее ничего и не было.
Когда пришло время везти меня в Белгород, то недели за две до того взяли меня домой, чтобы обшить всем нужным на долгое время, дабы я не имел там ни в чем недостатка: туда уже невозможно будет ничего переслать по причине отдаленности; ибо до Белгорода была от нас с лишком сто верст. А между тем мать думала про себя: ребенок все-таки погуляет! — и на это время я даже не занимался и протверживанием задов, и отец смотрел на это сквозь пальцы. Иногда только для шутки, и то чтобы попугать бедную мать, он говорил: «А что, Маша, ты не посадишь Мишу протвердить что-нибудь?» Против чего Маша, испугавшись, представляла какую-нибудь невозможность: или что у меня сапоги не готовы, или что надо шаровары примерить, и тому подобное, и он оставался доволен изложенными причинами, и Я) бегал сломя голову,— одним словом, делал, что хотел. Мать много раз сама удивлялась, что отец так равнодушен к моим шалостям, а еще более, что казался убежденным изложенными ею причинами, обдумавши которые сама чувствовала их нелепость; но молчала и была довольна, что ребенок, с которым она скоро расстанется на долгое время, вполне навеселится и не будет забывать дому родительского. Она не могла разгадать, что и отец, разлучаясь с сыном не без сердечной горести, как он сам потом сознавался, и не зная, какая будет моя будущность, как-то невольно уступал чувству отца, а не голосу рассудка, и мысленно решил: пусть теперь ребенок нагуляется в доме отца, а на чужой стороне еще бог знает что будет: может быть, и недоест и недопьет. Он чувствовал, что слишком рано отдавал меня для продолжения учения; ибо мне не было еще семи лет,— и это была главная причина его снисхождения.
Так прошли две недели, ужасные для матери: во все время приготовления она не осушала глаз, разумеется, в отсутствие отца, ибо при нем не смела плакать. Она оплакала каждую рубашку, каждую вещь, которую укладывала — как теперь помню — в красненький сундучок; под крышкой его приклеена была картина суздальской работы с какими-то ужасными чудищами, которые меня очень занимали. Не постигая слез матери, я, очень помню, спрашивал у ней, чего она плачет? Разве в Белгороде меня всякий день будут сечь? — как видно, для меня ничего ужаснее не было. На что мать, обнявши и прижавши меня к своему сердцу, сквозь слезы говорила: «Ох, дитятко, может быть, и это будет!» При таком известии и у меня потекли слезы; но хорошее яблоко и добрый кусок домашнего пряника тотчас меня утешили.
Все было уже уложено, что казалось нужным для пребывания моего в Белгороде; все было приготовлено, что считалось необходимым для пути, как-то: пироги, жаркое и разные лакомства, чтоб не скучал дорогой (что отец хотя и считал лишним, но, однако, не мешал матери распоряжаться). Так наступил назначенный день для отъезда, в который приглашены были батюшкина сестра из Мирополья с мужем и его братом, то есть с теми, кого я звал дядя Дмитрий и дядя Абрам (так я называл их и после всю жизнь); бабушка,, то есть мать отца моего, незадолго переселившаяся к нам совсем на житье; в заключение приглашен приходский священник. И когда все были уже налицо, отслужили молебен, потом, как водится, выпили водки, пообедали сытно, затем для такого торжественного дня велели согреть чайник, напились чаю и чашки по две или по три пуншу. Между тем лошади были уже готовы, кибитка подана; но прежде отъезда все уселись по местам, потом встали, сотворили молитву, и началось прощание. Очень помню, что все плакали, что все говорили, чтоб я не скучал и не шалил, а учился бы хорошо, что родители посадили меня между собой в повозку и что у матери на руках была еще сестра моя Александра, ибо нас было уже двое детей. При всеобщем пожелании доброго пути и при благословении священника мы отправились на ночь в путь.
На другой день мы благополучно прибыли в село Красное, в место моего рождения и, так сказать, в резиденцию господ, о которых я не имел уже никакого воспоминания. Тут мне все было ново. Куча людей бродила без всякого дела; множество детей играло на обширном дворе, которые все были одеты совершенно не так, как деревенские мальчики, но, по тогдашнему моему понятию, удивительно как хорошо! На них были синие суконные курточки и такие же шаровары. Это возбудило во мне даже зависть, а особливо сообразив это приволье, в котором их застал, и полагая, что они все время только и делают, что играют, тогда как меня везут куда-то и чему-то учиться; да и костюм мой был совершенно другого покроя: на мне был китайчатый синий халат и такие же шаровары, над чем они долго смеялись, да и вообще смотрели на меня как на деревенского мальчика. Все это сделало меня совершенно несмелым и неловким, и я очень чувствовал свое невежество, хотя все дети по книжной части были гораздо ниже меня, потому что они сидели еще за азбукой, в то время как я уже окончил псалтырь. Обо всем этом я узнал на другой день, когда отец завел меня посмотреть певческую школу. Тут я узнал, что это были мальчики, набранные в певчие. Отец не пропустил случая так, мимоходом, сказать о моих успехах,— и дети смотрели на меня с удивлением, так как мне не было еще и семи лет, а каждый из них был старше меня по крайней мере двумя годами; -а потому по окончании учения стали обходиться со мною поласковее. Когда мы сели обедать в буфете и нам принесли есть с господского стола, что было знаком особой милости, отец между разговором сказал, что завтра мы едем в Белгород, а сегодня вечером будем смотреть оперу «Новое семейство», которую будут играть музыканты и певчие. Я было пустился в расспросы: что такое опера? Но вместо объяснений он просто сказал: «А вот сам увидишь!» — и потому я это принял равнодушно; я не знал, что в этот вечер решится вся будущая судьба моя.
Теперь я должен сколько-нибудь объяснить случившиеся перемены в доме господ: Во время моего житья в Проходах графиня умерла, и граф остался вдовцом, и с ним две дочери. Не слишком быв счастлив семейною жизнью, он, так сказать, отдыхал и наслаждался жизнью сельскою. И как он имел хороший оркестр музыкантов и порядочный хор певчих, то для разнообразия удовольствий основал домашний театр, чем забавлял детей, которым было от десяти до двенадцати лет; равно и все дворовые люди утешались этой забавою, а вместе с тем и сам граф вдвойне наслаждался своей выдумкой. Он так рассуждал, что этим доставит детям забаву, музыкантам занятие, а дворовым людям, которых, разумеется, было очень много, случай провести время полезнее, нежели за картами или в питейном доме. И, признаюсь, впоследствии оправдались его предположения: нигде в тогдашнем веке я не встречал, гораздо позже сего времени, господских людей, менее испорченных и грубых.
Не помню, как я провел этот день; думаю, что прорезвился с ребятишками. Вечером отец с матерью взяли меня в театр, как они называли. Но что такое театр? — объяснения на мой вопрос я не получил, а сказано просто: «Дожидайся, сам увидишь!» И вот мы явились в довольно большую комнату, которую, как я узнал после, почему-то называли залою; а равно и другие комнаты имели свои названия, как-то: гостиная, диванная, спальня, буфет, лакейская, девичья и пр. Все это меня очень удивляло, ибо я не думал, чтоб были другие названия, как светлица, комната и кухня. Сколько сведений приобрел я в продолжение двух суток, которые я прожил в резиденции господина моего! В зале нашел я несколько народу обоего пола: одни сидели на стульях, другие разговаривали, стоя у окна. Зала, как казалось, была разделена на две половины разноцветной холстиной во всю ширину комнаты, то есть начиная от потолка до полу; на холстине были разных цветов полоски: желтая, синяя, зеленая, красная, и все это, как после объяснили мне, домашнего крашенья. У, самого потолка, немного впереди упомянутой холстины, протянута была еще синяя холстина во всю ширину комнаты, и потом по бокам у самой стены с обеих сторон спущены были такие же холсты, отчего и вышло, как будто разноцветная холстина была в синей рамке. Что там за нею делалось? — оставалось для меня тайною. Между занавесом (так называли разноцветную холстину: мне это скоро объяснили) и первым рядом стульев — надобно заметить, что их было всего три ряда,— стоял довольно длинный стол — не стол, бог знает что такое, сделано из досок, на высоких, но совсем не таких, как у стола, ножках: у стола их обыкновенно четыре по углам под верхней доской, а тут как-то чудно! Так как этот странный стол был очень длинен и узок, то хотя под ним и были четыре ножки, но какие-то широкие, как будто ножка сделана из целой доски, и поставлены не по углам, а расставлены под верхней доской поперек стола, одна от другой расстоянием на аршин или с чем-то. Ножки эти были более похожи на козлы, которые употребляются на подмостки при строении; но и там у каждого козла тоже четыре ноги. Одним словом, я никак не мог понять, что это такое, тем более что вместо гладкой верхней доски сделано было что-то удивительно мудреное; то есть несколько узеньких дощечек во всю длину стола были как-то скреплены между собою и были гораздо выше верхней доски — с довольной косиной, так что если б его покрыть чем-нибудь, то все это походило бы на длинный церковный налой, на котором дьячок в церкви читает, только откосы были со всех сторон — и с длинной и с узкой. На некоторых местах этих откосов положены были тетрадки, очень странно излинованные и, что всего страннее, линованные чернилами, и когда я рассмотрел поближе, то увидел, что это не просто линейки, а что-то другое: тут сначала пять линеек — одна подле другой близко проведены так, как будто бы составляли одну пятилинейную линейку, потом отступя опять такие же пять линеек, и так до конца всего столбца в подобном же порядке; да и линовано совершенно не так, как обыкновенно делается, то есть не поперек, а вдоль страницы. Мне очень хотелось узнать: что это, для чего это? И к тому же я заметил: на пятилинейных линейках понаставлены чернилами какие-то точки, очень похожие на узелки, что, бывало, вышивают на воротниках у рубашек; к некоторым точкам приписаны хвостики, иногда с крючком, иногда же несколько хвостиков вместе перечеркнуто чернилами — в ином месте раз, а в другом и два и три; в некоторых местах и точка перечеркнута, если она поставлена выше или ниже пяти линеек, а иные точки, хотя тоже стоят выше или ниже их, а не перечеркнуты. Все это приводило меня в тупик. Между тем музыканты одни рассматривали эти тетрадки, другие настраивали скрипки; это уж я сам догадался, ибо я видал не однажды играющего на скрипке музыканта, который приезжал к нам иногда в Проходы из Говтаренки. Только я тут увидел такие скрипки, что и не знал, как на них будут играть; это были бас и контрабас. Потом бросились мне в глаза такие инструменты, о которых я и не слыхивал; а особливо валторны и фаготы поразили меня своими формами. Флейты и кларнеты не произвели на меня никакого впечатления: они мне казались такими же дудками, какие я уже видал у крестьян, а только сделаны из господского дерева, то есть из хорошего. Все это, то есть необычайно разгороженная комната, этот занавес в рамке, этот стол удивительный, тетрадки с точками, скрипки маленькие и большие, дудки разных манеров и ужасная валторна — так закружили мою едра семилетнюю голову, что я смотрел во все глаза и, кажется, ничего не видал. Вдруг сделалась маленькая суматоха, в которой только и слышно было: граф!., граф!.. Какое-то невольное чувство страха ощутил я в это время: из боковых дверей вышел среднего роста мужчина, довольно полный и красивый, лет за сорок; подле него вели двух девочек — одной было лет десять, а другая помоложе. Тут отец взял меня за руку и представил графу, который погладил меня по голове и в знак особой милости дал мне поцеловать свою руку, ибо он этого вообще не любил. Потом заставили меня поцеловать ручонки маленьким графиням и велели посадить меня между ними, а отец и мать стали позади нас и беспрестанно мне шептали: «Не бойся, Миша, не бойся!» Я воображаю, с какой миной сидел я между барышнями —точно медвежонок, потупя голову, и если бы не подоспел мне на помощь хороший кусок пряника, который дала мне одна из маленьких графинь, то, я думаю, что, невзирая ни на что, я заревел бы во все горло. Я никогда не слыхал от отца, что при господах можно сидеть, а тут сижу между барышнями очень сконфуженный; но пряник придал мне бодрости, и я исподлобья начал, как волчонок, выглядывать на обе стороны.
Продолжение следует…
Подробнее
ЖЕНОВАЧ И ЖЕНОВАЧИ
«Конечно, хочется создать театр, который сохранится и после тебя, но это иллюзия, самообман. Театр Станиславского закончился с уходом Константина Сергеевича, театр Мейерхольда умер, когда не стало Всеволода Эмильевича. И театра Эфроса больше не будет», — убежден режиссер Сергей Женовач...
ЖЕНОВАЧ И ЖЕНОВАЧИ
«Конечно, хочется создать театр, который сохранится и после тебя, но это иллюзия, самообман. Театр Станиславского закончился с уходом Константина Сергеевича, театр Мейерхольда умер, когда не стало Всеволода Эмильевича. И театра Эфроса больше не будет», — убежден режиссер Сергей Женовач
ЗАВЕДУЮЩЕГО КАФЕДРОЙ РЕЖИССУРЫ РАТИ Женовача обожают студенты. Успешного и популярного постановщика Женовача ценит зритель и привечает критика. Подтверждение тому — «Хрустальная Турандот» за лучшую режиссерскую работу прошлого сезона. Все хорошо у Сергея Васильевича, только вот дома своего, постоянной сценической площадки, не было. Опыт с Малой Бронной, куда пришел главным режиссером, закончился разводом. С тех пор и блуждает Женовач по театрам в качестве приглашенного режиссера: то в Малом спектакль выпустит, то в Художественном... Впрочем, знающие люди утверждают, блужданиям пришел конец. Недавно созданной из выпускников мастерской Женовача Студии театрального искусства, которая пока ютится в трех комнатах Дома актера на Арбате, выделяют здание.
- В тесноте или в обиде, Сергей?
- Мы арендовали это помещение на год и чувствуем себя здесь комфортно, поскольку получили главное — место для репетиций. Пока трех комнат вполне хватает. Ближе к выпуску спектакля и подумаем, где играть премьеру по незаконченному роману Николая Лескова «Захудалый род».
- Значит, рассчитываете на новоселье в обозримом будущем?
- Мечтаем обрести собственный дом, но об этом рано говорить.
- А как же здание на улице Станиславского?
- Сегодня театрам в одиночку не выжить. Есть люди, которые хотят нам помочь, мы благодарны всем, готовым принять участие в судьбе студии, но, повторяю, разговоры о конкретике некстати. Если все сложится удачно, через год обзаведемся своей сценической площадкой.
- Фоменко тринадцать лет скитается по чужим углам.
- Недавно Петр Наумович грустно пошутил, мол, надеюсь, котлован, который роют под здание театра, не окажется нашей братской могилой...
- Боитесь сглазить и разделить судьбу?
- Больше всего не люблю пустых слов. Зачем рассуждать о том, чего нет? Куда ценнее, что мы вместе, можем продолжать учиться и работать.
- Помнится, прежде вы, Сергей, кисло оценивали перспективы театральных коллективов, созданных из сокурсников.
- И сейчас не изменил скептического взгляда, представляю серьезность проблем, поджидающих каждого, кто ступил на этот путь. Честно предупреждал ребят о трудностях, но они не захотели разбегаться после окончания института и остались вместе. Пошел за желанием студентов.
- Молодых понять можно, в них романтика бурлит, но вам-то, востребованному режиссеру, чего в жизни не хватает?
- Если ответить коротко, одной фразой, прежде всего я педагог и горд участием в воспитании молодых режиссеров.
- Полагаете, эту профессию можно освоить за студенческой скамьей?
Кирилл Серебренников и без диплома театрального вуза, по-моему, чувствует себя прекрасно.
- И не он один... Питер Брук, например, тоже постигал театральную науку методом проб и ошибок. На мой взгляд, самый эффективный путь. Нужно культивировать в себе режиссерское мышление, умение превращать литературные образы в сценические. Это обучение может занять годы, но без него в нашем деле ничего не получится. Убежден, учить других имеет право лишь тот, кто сам активно работает. Поэтому продолжаю сотрудничать с театрами, оставаясь практиком, а не теоретиком.
- Выходит, и будущих актеров должны наставлять на путь истинный корифеи сцены?
- Необязательно. Потрясающий педагог Сулержицкий никогда не играл в театре, но это не помешало ему вырастить Евгения Вахтангова, Михаила Чехова, Софью Гиацинтову и других великих артистов. Иной вопрос — четырех лет, проведенных в институте, мало, чтобы овладеть актерским мастерством. Выпускникам трудно сразу найти себя в профессии, после вуза они попадают в сложившиеся труппы, где получают эпизодические роли, порой годами ожидая серьезных предложений. Кстати, не понимаю деления артистов на плохих, средних и хороших. На мой взгляд, актерская природа или есть, или ее нет. Все остальное -судьба, случай. Важно оказаться в среде людей одаренных, постоянно подпитывать талант. Одно дело — быть институтскими любимцами, и совсем другое -оказаться в свободном плавании. Сейчас на выходе курс профессора Кудряшова, замечательный, талантливый. Ребята уже сделали восемь спектаклей, на которые ломится публика, но им еще предстоит найти себя вне стен РАТИ. Мы же продолжаем учебу в процессе работы, строим репертуар вокруг студийцев.
- И сколько у вас сейчас названий в афише?
- Шесть, но играем пока три. «Мальчиков» по Достоевскому, «Мариенбад» Шолом-Алейхема и «Как вам это понравится» по Шекспиру. Спектакли институтские, мы их сохранили.
- По-вашему, студия — долгоиграющая история?
- Никаких обещаний друг другу не давали, будем работать, пока не угаснет взаимный интерес.
- А если кто-то из команды завтра скажет: «Спасибо. До свидания»? Воспримете как измену родине?
- Повторяю, не питал и не питаю личных амбиций, речь не о том, чтобы создать некий проект под себя. У меня много друзей-артистов — прекрасных, замечательных, мог бы позвать их, собрать труппу, но сейчас цель иная. Счастливый случай, когда все возникло по взаимному согласию сторон: желание помочь талантливым ребятам совпало с их стремлением учиться дальше.
- Словом, полная гармония и единение душ?
- Нам хорошо вместе!
- Но вы же знаете, Сергей, обо что обычно разбивается любовная лодка.
- Жить в вольном полете сложно, но беда случается, когда люди утрачивают взаимный интерес и начинают самостоятельно строить свою судьбу. Театр — такой вид искусства, где один за всех, а все за одного.
- А вы, значит, капитан мушкетеров де Тревиль?
- Может, я старомодный, несовременный, но больше всего хочу помочь воспитанникам не затеряться, встать на ноги в профессии. Пока нужен им, буду рядом. У вас есть дети? Вот и студийцы -мои чада.
- Женовачи?
- У нас на режиссерском факультете так принято: студентов зовут по имени мастера курса. У Фоменко были фоменки, у Захарова — захаровцы, у Кудряшова — кудряши или кудряшки. Ну а у меня — женовачи... Конечно, я понимаю: студийные отношения не могут длиться вечно, Петр Наумович вообще считает, что продолжительность жизни труппы — десять лет. Конечно, хочется создать театр, который сохранится и после тебя, но это иллюзия, самообман. Театр Станиславского закончился с уходом Константина Сергеевича, театр Мейерхольда умер, когда не стало Всеволода Эмильевича. И театра Эфроса больше не будет...
- Вам о таких вещах задумываться вроде рановато, не по возрасту мысли.
- Жизнь летит стремительно. В театре, как в любви. Все мечтают жить долго и счастливо и умереть в один день. Но если взаимное чувство исчезает, люди расходятся. Глупо строить планы на десятилетия вперед. Пока занимаюсь студией, параллельно набрал новый курс в РАТИ.
- Старшие не ревнуют вас к младшим?
- Никак не поймете, что столкнулись со странными людьми. Какая ревность, о чем вы? Выпускники сидели на вступительных экзаменах, актеры мастерской Петра Фоменко тоже приходили, помогали. Мы одна семья, клан! Сейчас вот сражались в футбол. Первый курс против студии. Более сыгранные «старички» победили со счетом 7: 2. Теперь будем ждать матча-реванша.
- Вы на какой позиции играли?
- Боялся подвести команду, поэтому не вышел на поле. Я в резерве, постоянный запасной.
- А болели за кого?
- За всех сразу. Мне каждый по-своему дорог.
- Если студийцы ваши дети, то интересно, в каких родственных отношениях состоите с труппой Малого театра, где недавно выпустили «Мнимого больного»?
- Там работают состоявшиеся, сформировавшиеся мастера. Видимо, уже я их ребенок. То ли подкидыш, то ли приемыш. Все-таки три спектакля поставил. И в МХТ такое же отношение.
- А у Фоменко в мастерской? Вы, по сути, выросли под приглядом Петра Наумовича.
- Это особая история. Что-то очень близкое и родное.
- Была еще Малая Бронная, где провели семь сезонов.
- Один из счастливейших периодов в моей жизни! Мог с головой погрузиться в режиссуру, работать с любимыми артистами. Казалось, удастся создать театр, о котором мечталось. Мы выпустили спектакли «Ночь перед Рождеством», «Леший», «Пять вечеров», «Идиот», шедший три вечера и длившийся более одиннадцати часов. Много трудились и, надеюсь, немало успел и.
- Сожалеете об уходе?
- Контракт закончился, продлевать не стали, а сидеть без дела не умею. Есть смысл что-то создавать в обстановке доброжелательности, взаимного уважения. Не хочу и не буду толкаться локтями, воевать с кем-то... Впрочем, это история старая, болезненная, не стоит вспоминать.
- Давайте о настоящем. Успеваете следить за успехами коллег?
- Начинающим режиссерам надо смотреть все подряд, напитываться, учиться, я же могу выбирать, поскольку знаю, кто на что способен. В любом случае не хожу по театрам, если занят выпуском спектаклей. Заметил: негативные впечатления из чужих работ глубже проникают в тебя, чем положительные.
- Почему?
- Откуда мне знать? Наткнешься в телевизоре на дурацкий сериал и долго потом не можешь освободиться от пошлых и навязчивых интонаций. Поэтому, работая над спектаклем, стараюсь не отвлекаться на постороннее, ничего не смотрю, не читаю, никуда не хожу. Сейчас репетирую Лескова и целиком погружен в него.
- А параллелить нельзя, совмещать?
- У меня же еще студенты! Когда был помоложе, мог одновременно преподавать, ставить на Малой Бронной и у Фоменко. Даже за границу успевал ездить, выпустил три спектакля в Норвегии, в том числе «Дикую утку» Ибсена в Бергене. Что для этой постановки позвали меня, русского режиссера, воспринял как некий...
- ...вызов?
- Экзамен.
- Продолжаете их сдавать?
- Профессия такая. Каждый день как с чистого листа.
- Вы были отличником?
- В ГИТИСе да, а в школе нет, конечно. Не уроки учил, а искал свое, пока не увлекся театром. Сегодня уже нельзя разбрасываться, пора сосредоточиться на чем-то одном. Согласен с фольклористом Владимиром Проппом, считавшим, что на каждом жизненном этапе нужно определять главную цель и стремиться к ней. Мои теперешние приоритеты — студия и первый курс вуза.
- Значит, с постановками на стороне завязываете?
- Есть определенные обязательства перед МХТ, вынужден просить войти в положение. Мне необходима пауза. Хотя бы на сезон. Олег Павлович Табаков -мудрый человек, он все поймет...
- Какой спектакль откладываете?
- «Историю горячего сердца» по «Братьям Карамазовым».
- А «Белая гвардия» в Камергерском — чья идея?
- Кажется, я предложил Олегу Павловичу, а может, Булгаков возник в процессе нашего разговора.
- И Семчева на роль Лариосика вы сосватали?
- Любой спектакль — процесс творческого сговора худрука театра, приглашенного режиссера и актеров. Не столь важно, кто первым назвал пьесу или фамилию исполнителя. Главное, что получилось в итоге. Конкретно же Семчева рекомендовал Табаков.
- Сразу согласились?
- День раздумывал.
- Из-за «пивного» шлейфа?
- Лариосик из Саши получился прекрасный. Что до шлейфа, это проблема зрителей, а не артиста или режиссера. Надо было суметь сыграть так, чтобы страна полюбила тебя за трехсекундный рекламный ролик. Нет плохой работы, есть халтурщики. Нужно уважать себя и профессию, которая похожа на езду на велосипеде в горку. Чтобы не скатиться вниз, приходится постоянно крутить педали. Актер не может простаивать, он должен играть. А режиссер — выпускать спектакли, снимать кино.
- Коллеги ваши часто жалуются, мол, нет достойного материала.
- Островский, Шекспир, Мольер, Кальдерон и Беккет — чем не имена? Жизни не хватит, чтобы все поставить. А Вампилов, Володин, Петрушевская? Как говорил классик, люди ленивы и нелюбопытны. Возьмите, к примеру, драматургию Ирландии и увидите: это другая, неведомая планета.
- Вы на ней бывали?
- В Ирландии? Нет, но заочно очень люблю. К слову, первой моей работой на курсе Фоменко в ГИТИСе стал спектакль «Дураки из Мэйо» по пьесе Джона Синга.
- А новомодным российским авторам симпатизируете? Скажем, Угарову или братьям Пресняковым с Дурненковыми.
- Мне они не близки. Ищу то, что ошеломит, поставит в тупик, а тут все просто и понятно, нет изюминки для режиссерской мысли. Театр не может жить без современных пьес, но это не значит, будто нужно раздувать авторов, мелькнувших на каких-то конкурсах, сочинивших несколько, как сейчас говорят, текстов. Это не драматургия, написанное годится для бумаги, но не для сцены. Конечно, мечтаю найти пьесу, которая поразит. А сколько замечательных театров, в которых хотелось бы проверить свои силы! Правда, пока тянет в малые пространства, в поиск вместе с ребятами вот в этих трех комнатках.
- Значит, в тесноте и не в обиде?
- Я же сразу сказал: все так и есть. По-другому у нас быть не может.
Андрей Ванденко
«Итоги», 24.10.2005
«Конечно, хочется создать театр, который сохранится и после тебя, но это иллюзия, самообман. Театр Станиславского закончился с уходом Константина Сергеевича, театр Мейерхольда умер, когда не стало Всеволода Эмильевича. И театра Эфроса больше не будет», — убежден режиссер Сергей Женовач
ЗАВЕДУЮЩЕГО КАФЕДРОЙ РЕЖИССУРЫ РАТИ Женовача обожают студенты. Успешного и популярного постановщика Женовача ценит зритель и привечает критика. Подтверждение тому — «Хрустальная Турандот» за лучшую режиссерскую работу прошлого сезона. Все хорошо у Сергея Васильевича, только вот дома своего, постоянной сценической площадки, не было. Опыт с Малой Бронной, куда пришел главным режиссером, закончился разводом. С тех пор и блуждает Женовач по театрам в качестве приглашенного режиссера: то в Малом спектакль выпустит, то в Художественном... Впрочем, знающие люди утверждают, блужданиям пришел конец. Недавно созданной из выпускников мастерской Женовача Студии театрального искусства, которая пока ютится в трех комнатах Дома актера на Арбате, выделяют здание.
- В тесноте или в обиде, Сергей?
- Мы арендовали это помещение на год и чувствуем себя здесь комфортно, поскольку получили главное — место для репетиций. Пока трех комнат вполне хватает. Ближе к выпуску спектакля и подумаем, где играть премьеру по незаконченному роману Николая Лескова «Захудалый род».
- Значит, рассчитываете на новоселье в обозримом будущем?
- Мечтаем обрести собственный дом, но об этом рано говорить.
- А как же здание на улице Станиславского?
- Сегодня театрам в одиночку не выжить. Есть люди, которые хотят нам помочь, мы благодарны всем, готовым принять участие в судьбе студии, но, повторяю, разговоры о конкретике некстати. Если все сложится удачно, через год обзаведемся своей сценической площадкой.
- Фоменко тринадцать лет скитается по чужим углам.
- Недавно Петр Наумович грустно пошутил, мол, надеюсь, котлован, который роют под здание театра, не окажется нашей братской могилой...
- Боитесь сглазить и разделить судьбу?
- Больше всего не люблю пустых слов. Зачем рассуждать о том, чего нет? Куда ценнее, что мы вместе, можем продолжать учиться и работать.
- Помнится, прежде вы, Сергей, кисло оценивали перспективы театральных коллективов, созданных из сокурсников.
- И сейчас не изменил скептического взгляда, представляю серьезность проблем, поджидающих каждого, кто ступил на этот путь. Честно предупреждал ребят о трудностях, но они не захотели разбегаться после окончания института и остались вместе. Пошел за желанием студентов.
- Молодых понять можно, в них романтика бурлит, но вам-то, востребованному режиссеру, чего в жизни не хватает?
- Если ответить коротко, одной фразой, прежде всего я педагог и горд участием в воспитании молодых режиссеров.
- Полагаете, эту профессию можно освоить за студенческой скамьей?
Кирилл Серебренников и без диплома театрального вуза, по-моему, чувствует себя прекрасно.
- И не он один... Питер Брук, например, тоже постигал театральную науку методом проб и ошибок. На мой взгляд, самый эффективный путь. Нужно культивировать в себе режиссерское мышление, умение превращать литературные образы в сценические. Это обучение может занять годы, но без него в нашем деле ничего не получится. Убежден, учить других имеет право лишь тот, кто сам активно работает. Поэтому продолжаю сотрудничать с театрами, оставаясь практиком, а не теоретиком.
- Выходит, и будущих актеров должны наставлять на путь истинный корифеи сцены?
- Необязательно. Потрясающий педагог Сулержицкий никогда не играл в театре, но это не помешало ему вырастить Евгения Вахтангова, Михаила Чехова, Софью Гиацинтову и других великих артистов. Иной вопрос — четырех лет, проведенных в институте, мало, чтобы овладеть актерским мастерством. Выпускникам трудно сразу найти себя в профессии, после вуза они попадают в сложившиеся труппы, где получают эпизодические роли, порой годами ожидая серьезных предложений. Кстати, не понимаю деления артистов на плохих, средних и хороших. На мой взгляд, актерская природа или есть, или ее нет. Все остальное -судьба, случай. Важно оказаться в среде людей одаренных, постоянно подпитывать талант. Одно дело — быть институтскими любимцами, и совсем другое -оказаться в свободном плавании. Сейчас на выходе курс профессора Кудряшова, замечательный, талантливый. Ребята уже сделали восемь спектаклей, на которые ломится публика, но им еще предстоит найти себя вне стен РАТИ. Мы же продолжаем учебу в процессе работы, строим репертуар вокруг студийцев.
- И сколько у вас сейчас названий в афише?
- Шесть, но играем пока три. «Мальчиков» по Достоевскому, «Мариенбад» Шолом-Алейхема и «Как вам это понравится» по Шекспиру. Спектакли институтские, мы их сохранили.
- По-вашему, студия — долгоиграющая история?
- Никаких обещаний друг другу не давали, будем работать, пока не угаснет взаимный интерес.
- А если кто-то из команды завтра скажет: «Спасибо. До свидания»? Воспримете как измену родине?
- Повторяю, не питал и не питаю личных амбиций, речь не о том, чтобы создать некий проект под себя. У меня много друзей-артистов — прекрасных, замечательных, мог бы позвать их, собрать труппу, но сейчас цель иная. Счастливый случай, когда все возникло по взаимному согласию сторон: желание помочь талантливым ребятам совпало с их стремлением учиться дальше.
- Словом, полная гармония и единение душ?
- Нам хорошо вместе!
- Но вы же знаете, Сергей, обо что обычно разбивается любовная лодка.
- Жить в вольном полете сложно, но беда случается, когда люди утрачивают взаимный интерес и начинают самостоятельно строить свою судьбу. Театр — такой вид искусства, где один за всех, а все за одного.
- А вы, значит, капитан мушкетеров де Тревиль?
- Может, я старомодный, несовременный, но больше всего хочу помочь воспитанникам не затеряться, встать на ноги в профессии. Пока нужен им, буду рядом. У вас есть дети? Вот и студийцы -мои чада.
- Женовачи?
- У нас на режиссерском факультете так принято: студентов зовут по имени мастера курса. У Фоменко были фоменки, у Захарова — захаровцы, у Кудряшова — кудряши или кудряшки. Ну а у меня — женовачи... Конечно, я понимаю: студийные отношения не могут длиться вечно, Петр Наумович вообще считает, что продолжительность жизни труппы — десять лет. Конечно, хочется создать театр, который сохранится и после тебя, но это иллюзия, самообман. Театр Станиславского закончился с уходом Константина Сергеевича, театр Мейерхольда умер, когда не стало Всеволода Эмильевича. И театра Эфроса больше не будет...
- Вам о таких вещах задумываться вроде рановато, не по возрасту мысли.
- Жизнь летит стремительно. В театре, как в любви. Все мечтают жить долго и счастливо и умереть в один день. Но если взаимное чувство исчезает, люди расходятся. Глупо строить планы на десятилетия вперед. Пока занимаюсь студией, параллельно набрал новый курс в РАТИ.
- Старшие не ревнуют вас к младшим?
- Никак не поймете, что столкнулись со странными людьми. Какая ревность, о чем вы? Выпускники сидели на вступительных экзаменах, актеры мастерской Петра Фоменко тоже приходили, помогали. Мы одна семья, клан! Сейчас вот сражались в футбол. Первый курс против студии. Более сыгранные «старички» победили со счетом 7: 2. Теперь будем ждать матча-реванша.
- Вы на какой позиции играли?
- Боялся подвести команду, поэтому не вышел на поле. Я в резерве, постоянный запасной.
- А болели за кого?
- За всех сразу. Мне каждый по-своему дорог.
- Если студийцы ваши дети, то интересно, в каких родственных отношениях состоите с труппой Малого театра, где недавно выпустили «Мнимого больного»?
- Там работают состоявшиеся, сформировавшиеся мастера. Видимо, уже я их ребенок. То ли подкидыш, то ли приемыш. Все-таки три спектакля поставил. И в МХТ такое же отношение.
- А у Фоменко в мастерской? Вы, по сути, выросли под приглядом Петра Наумовича.
- Это особая история. Что-то очень близкое и родное.
- Была еще Малая Бронная, где провели семь сезонов.
- Один из счастливейших периодов в моей жизни! Мог с головой погрузиться в режиссуру, работать с любимыми артистами. Казалось, удастся создать театр, о котором мечталось. Мы выпустили спектакли «Ночь перед Рождеством», «Леший», «Пять вечеров», «Идиот», шедший три вечера и длившийся более одиннадцати часов. Много трудились и, надеюсь, немало успел и.
- Сожалеете об уходе?
- Контракт закончился, продлевать не стали, а сидеть без дела не умею. Есть смысл что-то создавать в обстановке доброжелательности, взаимного уважения. Не хочу и не буду толкаться локтями, воевать с кем-то... Впрочем, это история старая, болезненная, не стоит вспоминать.
- Давайте о настоящем. Успеваете следить за успехами коллег?
- Начинающим режиссерам надо смотреть все подряд, напитываться, учиться, я же могу выбирать, поскольку знаю, кто на что способен. В любом случае не хожу по театрам, если занят выпуском спектаклей. Заметил: негативные впечатления из чужих работ глубже проникают в тебя, чем положительные.
- Почему?
- Откуда мне знать? Наткнешься в телевизоре на дурацкий сериал и долго потом не можешь освободиться от пошлых и навязчивых интонаций. Поэтому, работая над спектаклем, стараюсь не отвлекаться на постороннее, ничего не смотрю, не читаю, никуда не хожу. Сейчас репетирую Лескова и целиком погружен в него.
- А параллелить нельзя, совмещать?
- У меня же еще студенты! Когда был помоложе, мог одновременно преподавать, ставить на Малой Бронной и у Фоменко. Даже за границу успевал ездить, выпустил три спектакля в Норвегии, в том числе «Дикую утку» Ибсена в Бергене. Что для этой постановки позвали меня, русского режиссера, воспринял как некий...
- ...вызов?
- Экзамен.
- Продолжаете их сдавать?
- Профессия такая. Каждый день как с чистого листа.
- Вы были отличником?
- В ГИТИСе да, а в школе нет, конечно. Не уроки учил, а искал свое, пока не увлекся театром. Сегодня уже нельзя разбрасываться, пора сосредоточиться на чем-то одном. Согласен с фольклористом Владимиром Проппом, считавшим, что на каждом жизненном этапе нужно определять главную цель и стремиться к ней. Мои теперешние приоритеты — студия и первый курс вуза.
- Значит, с постановками на стороне завязываете?
- Есть определенные обязательства перед МХТ, вынужден просить войти в положение. Мне необходима пауза. Хотя бы на сезон. Олег Павлович Табаков -мудрый человек, он все поймет...
- Какой спектакль откладываете?
- «Историю горячего сердца» по «Братьям Карамазовым».
- А «Белая гвардия» в Камергерском — чья идея?
- Кажется, я предложил Олегу Павловичу, а может, Булгаков возник в процессе нашего разговора.
- И Семчева на роль Лариосика вы сосватали?
- Любой спектакль — процесс творческого сговора худрука театра, приглашенного режиссера и актеров. Не столь важно, кто первым назвал пьесу или фамилию исполнителя. Главное, что получилось в итоге. Конкретно же Семчева рекомендовал Табаков.
- Сразу согласились?
- День раздумывал.
- Из-за «пивного» шлейфа?
- Лариосик из Саши получился прекрасный. Что до шлейфа, это проблема зрителей, а не артиста или режиссера. Надо было суметь сыграть так, чтобы страна полюбила тебя за трехсекундный рекламный ролик. Нет плохой работы, есть халтурщики. Нужно уважать себя и профессию, которая похожа на езду на велосипеде в горку. Чтобы не скатиться вниз, приходится постоянно крутить педали. Актер не может простаивать, он должен играть. А режиссер — выпускать спектакли, снимать кино.
- Коллеги ваши часто жалуются, мол, нет достойного материала.
- Островский, Шекспир, Мольер, Кальдерон и Беккет — чем не имена? Жизни не хватит, чтобы все поставить. А Вампилов, Володин, Петрушевская? Как говорил классик, люди ленивы и нелюбопытны. Возьмите, к примеру, драматургию Ирландии и увидите: это другая, неведомая планета.
- Вы на ней бывали?
- В Ирландии? Нет, но заочно очень люблю. К слову, первой моей работой на курсе Фоменко в ГИТИСе стал спектакль «Дураки из Мэйо» по пьесе Джона Синга.
- А новомодным российским авторам симпатизируете? Скажем, Угарову или братьям Пресняковым с Дурненковыми.
- Мне они не близки. Ищу то, что ошеломит, поставит в тупик, а тут все просто и понятно, нет изюминки для режиссерской мысли. Театр не может жить без современных пьес, но это не значит, будто нужно раздувать авторов, мелькнувших на каких-то конкурсах, сочинивших несколько, как сейчас говорят, текстов. Это не драматургия, написанное годится для бумаги, но не для сцены. Конечно, мечтаю найти пьесу, которая поразит. А сколько замечательных театров, в которых хотелось бы проверить свои силы! Правда, пока тянет в малые пространства, в поиск вместе с ребятами вот в этих трех комнатках.
- Значит, в тесноте и не в обиде?
- Я же сразу сказал: все так и есть. По-другому у нас быть не может.
Андрей Ванденко
«Итоги», 24.10.2005
21.10.2005
Подробнее
Актёры, занятые в спектаклях с 25 по 30 октября 2005 года.
Актёры, занятые в спектаклях с 25 по 30 октября 2005 года.
Актёры, занятые в спектаклях с 25 по 30 октября 2005 года.
25 октября, основная сцена, «Последняя жертва»: Л.В.Титова, Л.П.Полякова, О.А.Чуваева, Е.М.Базарова, А.М.Жарова, В.И.Бочкарев, О.В.Доброван, Б.В.Клюев, В.А.Сафронов, П.Д.Складчиков, В.В.Дахненко, Ю.Б.Ильин, С.А.Кагаков, И.С.Григорьев, Г.Н.Скряпкин, В.А.Андрианов.
26 октября, основная сцена, «Три сестры»: И.В.Иванова, А.И.Охлупина, О.Л.Пашкова, В.В.Андреева, Л.С.Аникеева, Д.Н.Подгорная, А.В.Клюквин, В.К.Бабятинский, А.Ю.Ермаков, Э.Е.Марцевич, Г.В.Подгородинский, В.А.Низовой, С.А.Коршунов, А.Е.Фаддеев, А.С.Кудинович, А.Т.Манке.
26 октября, сцена на Б.Ордынке, «Свои люди – сочтёмся!»: Л.П.Полякова, Е.М.Базарова, И.Г.Рахвалова, К.Е.Блохина, В.А.Борцов, А.Р.Хомятов, С.Л.Тезов, Д.Н.Солодовник.
27 октября, основная сцена, «Правда – хорошо, а счастье лучше»: Е.К.Глушенко, О.Г.Жевакина, Л.П.Полякова, Л.Г.Кичанова, О.В.Молочная, Ю.В.Сафронова, Е.А.Кулешова, В.А.Низовой, В.И.Бочкарев, А.В.Клюквин, Г.В.Подгородинский, С.А.Вещев, Д.Н.Зеничев, И.С.Григорьев, А.Н.Анохин.
27 октября, сцена сцена на Б.Ордынке, «Пучина»: О.А.Чуваева, А.И.Охлупина, О.Л.Пашкова, Т.В.Скиба, Н.П.Швец, Е.М.Базарова, Е.О.Порубель, И.А.Жерякова, Л.В.Ещенко, Липина, Полина Бородкина, А.В.Коршунов, Д.Н.Зеничев, Д.Д.Кознов, В.А.Дубровский, А.К.Вахтеров, С.Л.Тезов, В.А.Сафронов, П.Д.Складчиков, С.А.Коршунов, Д.Н.Солодовник, С.В.Потапов, В.А.Андрианов, Е.В.Арановский, М.Г.Фоменко, Миша Тихонов.
28 октября, основная сцена, «На всякого мудреца довольно простоты»: Л.Г.Кичанова, И.В.Муравьёва, Э.А.Быстрицкая, Т.П.Панкова, О.Л.Пашкова, Г.Г.Микшун, Н.П.Швец, А.М.Жарова, А.В.Вершинин, А.С.Потапов, Б.В.Клюев, А.В.Клюквин, Г.Н.Скряпкин, А.Ю.Ермаков, Е.В.Куршинский, А.Т.Манке, И.С.Григорьев.
28 октября, сцена на Б.Ордынке, «Усилия любви…»: Д.Н.Подгорная, И.В.Иванова, В.В.Андреева, Е.М.Базарова, О.Г.Жевакина, В.Г.Зотов, М.Г.Фоменко, О.В.Доброван, С.А.Коршунов, А.Е.Фаддеев, Д.Н.Солодовник, В.В.Дахненко, В.А.Низовой, А.Н.Анохин.
29 октября, основная сцена, «Таинственный ящик»: О.Л.Пашкова, И.В.Иванова, В.В.Андреева, А.В.Клюквин, А.Е.Фаддеев, А.Ю.Ермаков, Б.В.Клюев, А.С.Кудинович, П.В.Абрамов.
29 октября, сцена на Б.Ордынке, «Свадьба, свадьба, свадьба!»: Е.Г.Харитонова, А.Н.Евдокимова, О.Г.Жевакина, Л.В.Ещенко, С.Г.Аманова, Л.Г.Кичанова, М.И.Фомина, Н.П.Швец, З.Е.Андреева, А.С.Потапов, Г.В.Подгородинский, В.А.Низовой, А.К.Вахтеров, В.А.Коняев, А.В.Коршунов, А.М.Торопов, К.В.Демин, В.В.Бунаков, В.А.Дубровский, Д.Д.Кознов, М.Г.Фоменко, В.А.Андрианов, А.Н.Анохин, С.А.Вещев, И.С.Григорьев, Е.В.Арановский.
30 октября, основная сцена, вечер, «Мнимый больной»: Е.К.Глушенко, О.В.Молочная, Л.В.Титова, Варя Куценко, В.И.Бочкарев, А.В.Клюквин, Г.В.Подгородинский, Вл.Б.Носик, В.А.Низовой, К.В.Демин, И.С.Григорьев, О.В.Доброван, Д.Н.Курочка, Д.Н.Солодовник, С.А.Коршунов, С.И.Видинеев, Е.В.Куршинский.
30 октября, сцена на Б.Ордынке, утро, «Снежная Королева»: В.В.Андреева, Е.М.Солодова, Л.В.Юдина, Т.Н.Рыжова, Ю.В.Сафронова, Л.А.Пашкова, З.Е.Андреева, О.С.Мартьянов, Г.В.Подгородинский, В.К.Бабятинский, П.Д.Складчиков, А.Н.Анохин, В.А.Дубровский, С.Л.Тезов, студент Лебедев, студент Хрусталев.
25 октября, основная сцена, «Последняя жертва»: Л.В.Титова, Л.П.Полякова, О.А.Чуваева, Е.М.Базарова, А.М.Жарова, В.И.Бочкарев, О.В.Доброван, Б.В.Клюев, В.А.Сафронов, П.Д.Складчиков, В.В.Дахненко, Ю.Б.Ильин, С.А.Кагаков, И.С.Григорьев, Г.Н.Скряпкин, В.А.Андрианов.
26 октября, основная сцена, «Три сестры»: И.В.Иванова, А.И.Охлупина, О.Л.Пашкова, В.В.Андреева, Л.С.Аникеева, Д.Н.Подгорная, А.В.Клюквин, В.К.Бабятинский, А.Ю.Ермаков, Э.Е.Марцевич, Г.В.Подгородинский, В.А.Низовой, С.А.Коршунов, А.Е.Фаддеев, А.С.Кудинович, А.Т.Манке.
26 октября, сцена на Б.Ордынке, «Свои люди – сочтёмся!»: Л.П.Полякова, Е.М.Базарова, И.Г.Рахвалова, К.Е.Блохина, В.А.Борцов, А.Р.Хомятов, С.Л.Тезов, Д.Н.Солодовник.
27 октября, основная сцена, «Правда – хорошо, а счастье лучше»: Е.К.Глушенко, О.Г.Жевакина, Л.П.Полякова, Л.Г.Кичанова, О.В.Молочная, Ю.В.Сафронова, Е.А.Кулешова, В.А.Низовой, В.И.Бочкарев, А.В.Клюквин, Г.В.Подгородинский, С.А.Вещев, Д.Н.Зеничев, И.С.Григорьев, А.Н.Анохин.
27 октября, сцена сцена на Б.Ордынке, «Пучина»: О.А.Чуваева, А.И.Охлупина, О.Л.Пашкова, Т.В.Скиба, Н.П.Швец, Е.М.Базарова, Е.О.Порубель, И.А.Жерякова, Л.В.Ещенко, Липина, Полина Бородкина, А.В.Коршунов, Д.Н.Зеничев, Д.Д.Кознов, В.А.Дубровский, А.К.Вахтеров, С.Л.Тезов, В.А.Сафронов, П.Д.Складчиков, С.А.Коршунов, Д.Н.Солодовник, С.В.Потапов, В.А.Андрианов, Е.В.Арановский, М.Г.Фоменко, Миша Тихонов.
28 октября, основная сцена, «На всякого мудреца довольно простоты»: Л.Г.Кичанова, И.В.Муравьёва, Э.А.Быстрицкая, Т.П.Панкова, О.Л.Пашкова, Г.Г.Микшун, Н.П.Швец, А.М.Жарова, А.В.Вершинин, А.С.Потапов, Б.В.Клюев, А.В.Клюквин, Г.Н.Скряпкин, А.Ю.Ермаков, Е.В.Куршинский, А.Т.Манке, И.С.Григорьев.
28 октября, сцена на Б.Ордынке, «Усилия любви…»: Д.Н.Подгорная, И.В.Иванова, В.В.Андреева, Е.М.Базарова, О.Г.Жевакина, В.Г.Зотов, М.Г.Фоменко, О.В.Доброван, С.А.Коршунов, А.Е.Фаддеев, Д.Н.Солодовник, В.В.Дахненко, В.А.Низовой, А.Н.Анохин.
29 октября, основная сцена, «Таинственный ящик»: О.Л.Пашкова, И.В.Иванова, В.В.Андреева, А.В.Клюквин, А.Е.Фаддеев, А.Ю.Ермаков, Б.В.Клюев, А.С.Кудинович, П.В.Абрамов.
29 октября, сцена на Б.Ордынке, «Свадьба, свадьба, свадьба!»: Е.Г.Харитонова, А.Н.Евдокимова, О.Г.Жевакина, Л.В.Ещенко, С.Г.Аманова, Л.Г.Кичанова, М.И.Фомина, Н.П.Швец, З.Е.Андреева, А.С.Потапов, Г.В.Подгородинский, В.А.Низовой, А.К.Вахтеров, В.А.Коняев, А.В.Коршунов, А.М.Торопов, К.В.Демин, В.В.Бунаков, В.А.Дубровский, Д.Д.Кознов, М.Г.Фоменко, В.А.Андрианов, А.Н.Анохин, С.А.Вещев, И.С.Григорьев, Е.В.Арановский.
30 октября, основная сцена, вечер, «Мнимый больной»: Е.К.Глушенко, О.В.Молочная, Л.В.Титова, Варя Куценко, В.И.Бочкарев, А.В.Клюквин, Г.В.Подгородинский, Вл.Б.Носик, В.А.Низовой, К.В.Демин, И.С.Григорьев, О.В.Доброван, Д.Н.Курочка, Д.Н.Солодовник, С.А.Коршунов, С.И.Видинеев, Е.В.Куршинский.
30 октября, сцена на Б.Ордынке, утро, «Снежная Королева»: В.В.Андреева, Е.М.Солодова, Л.В.Юдина, Т.Н.Рыжова, Ю.В.Сафронова, Л.А.Пашкова, З.Е.Андреева, О.С.Мартьянов, Г.В.Подгородинский, В.К.Бабятинский, П.Д.Складчиков, А.Н.Анохин, В.А.Дубровский, С.Л.Тезов, студент Лебедев, студент Хрусталев.
Подробнее
30 октября в 15 часов
состоится дополнительный спектакль «Снежная королева» Е. Шварц (по Г.Х. Андерсену). Заказать билеты можно в web-кассе Малого театра и по телефону: 507-39-25
Подробнее
«К 250-летию русского театра» ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
«К 250-летию русского театра»
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
В скором времени, по настоянию матери, которой слишком жаль было, что бедного ребенка учитель, сам ничего не зная, так жестоко наказывает, отвезли меня в Кондратовку, в имение, принадлежащее графу и потому находившееся также под распоряжением отца моего...
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
В скором времени, по настоянию матери, которой слишком жаль было, что бедного ребенка учитель, сам ничего не зная, так жестоко наказывает, отвезли меня в Кондратовку, в имение, принадлежащее графу и потому находившееся также под распоряжением отца моего...
«К 250-летию русского театра»
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
I. ПЕРВЫЕ ГОДЫ ДЕТСТВА (продолжение)
ГЛАВА I. Начало
ГЛАВА I. Продолжение
В скором времени, по настоянию матери, которой слишком жаль было, что бедного ребенка учитель, сам ничего не зная, так жестоко наказывает, отвезли меня в Кондратовку, в имение, принадлежащее графу и потому находившееся также под распоряжением отца моего, к тамошнему священнику отцу Димитрию, чтобы я повторял выученное мною до того времени, пока повезут меня в Белгород. Не оскорбляя памяти покойника, я должен сказать, что новый наставник мой отец Димитрий был тоже недальнего образования и только в тогдашнее время мог быть священником: что не каждый день повторялось в служении, то он разбирал весьма плохо. Так, например, когда мне было уже лет пятнадцать, то граф однажды в троицын день, зная, что священник плохо читает, послал меня к нему от своего имени попросить, чтобы молитвы, которые читаются при коленопреклонении, прочитал он сперва дома, дабы можно было внятнее их слышать. Но он сделал лучше: он прочитал во время служения только две молитвы, а третьей совсем не читал. А когда, после обедни, пришел к графу с просвирою поздравить с праздником, что делалось в каждый двунадесятый праздник и в день именин графских, то граф спросил: почему он прочел только две молитвы? Священник почтительно отвечал: «Ваше сиятельство присылали, чтобы я прочитал молитвы у себя на дому; почему одну и прочел дома. Извините, что больше не успел прочитать; а остальные две прочел в церкви, во время служения». Граф, слушая это, улыбнулся и не сказал ни слова.
Другой пример служит еще лучшим доказательством сколько невежества, столько и грубости тогдашнего времени. Однажды летом, в какую-то субботу, во время уборки хлеба, дьячок и пономарь, занявшись полевой работой (ибо весь причет церковный получал на содержание 33 десятины земли), упросили нашего же дворового человека отправить вместо них с священником всенощную, и как человек этот, по прозванию Козел, был горький пьяница, который только и знал, что пил и пел на крылосе, то они вытрезвили его, с обещанием после всенощной напоить снова. Зная хорошо весь церковный устав и не имея в виду другой попойки, он охотно согласился. А как священник нередко видал его исправляющим должность дьячка, то без всякого возражения начал с ним служение. Молящихся в церкви по случаю полевых работ было только три старухи, мальчик, отправляющий должность ктитора, и я. Михаила Козел был самой нелепой наружности и от беспрестанного пьянства с распухшею рожею; голос его и без того самый грубый и неприятный бас, а тут на похмелье сделался еще отвратительнее. После первого благословения, сказавши «аминь», начал он чтение каким-то скрипучим голосом. Таким образом, все шло своим порядком до чтения кафизм; ибо, как я уже сказал, Козел был очень тверд в порядке служения. По прочтении одной кафизмы священник в алтаре или читал какие-либо молитвы, или мысли его заняты были чем-либо житейским, только он не слыхал, что чтение кафизмы уже кончено. Козел же, помолчав немного и не слыша следующего после кафизмы паки и паки, произносимого обыкновенно священником, решился напомнить ему; почему вполголоса, хрипя, сказал: «Отец Дмитрий! паки и паки...» — на что священник, приостановивши свое чтение и не понимая хорошо, в чем дело, только помня, что его прервал голос Козла, быстро отвечал ему: «Ну, ну, читай!» Козел, будучи тверд в сем деле, весьма оскорбился и, в доказательство своего знания, повторил прежнее напоминовение голосом уже не столь почтительным, а гораздо грубее: «Паки и паки!» Священник же все еще порядком не очнувшийся или досадуя, что Козел стал учить его, опять повторил: «Читай, читай!..» Тут Козел, уже без всякого почтения к месту и сану, слишком настойчивым голосом напомнил: «Паки и паки!..» Раздосадованный таким упрямством Козла, священник закричал очень сердито: «Кажу тоби: читай!» Козел наш обезумел, вытаращил глаза, в бешенстве сжал правый кулак, заскрипел ужасно зубами и вышел вон из церкви, оставя бедного священника одного, совсем растерявшегося от злости и от незнания, что делать: ибо он даже не помнил, до которого места дошло служение. Тогда по необходимости я вошел к нему в алтарь, объяснил ему, в чем дело, и предложил себя для услуг вместо Козла, ибо, живя (как сказано будет после) в Белгороде почти четыре года у священника, я тоже хорошо знал порядок служения; и таким образом кое-как всенощная была окончена.
Когда рассказал я все это графу, он ужаснулся; но потом, подумав немного, промолвил: «Я бы давно просил архиерея переменить нашего священника, но он человек семейный, у него куча детей, они могут остаться все без хлеба; а этого греха я не возьму себе на душу!» И в то же время брал на себя грех другой — ужаснее.
И вот кому вверено было мое детство, так быстро развертывавшееся; но, к счастию моему, я прожил у него только около трех месяцев. Из всего этого времени я только и помню, что на другой день моего поступления он нещадно выпорол меня розгами, кажется, за то, что я, от излишнего познания церковного чтения, разорвал первый лист псалтыря: ибо, начиная протверживать зады с «Блажен муж» при детях священника, перед которыми хотелось мне блеснуть своими сведениями, и для того оканчивая страницу, так быстро и ловко перевернул лист, что разнес его почти пополам, за что и получил вышеобъясненную награду. Такой дебют меня очень испугал, и я думал, что попал из огня да в полымя; но, славу богу, все пришло в свой порядок, и я, повторив, что было мне задаваемо, имел полное право бегать, где пожелалось; а так как отец мой здесь не жил, то и некому было заметить, что слишком свободно пользуюсь всеми детскими правами. Когда же в воскресный день случалось отцу моему приезжать к нам к обедне и слышать меня, уже поющего на крылосе с дьячками (ибо я с самого детства имел необычайный слух: мне достаточно было слышать один раз какой-нибудь мотив, и я мог петь его безошибочно), то он оставался весьма довольным, хоть мне этого и не показывал.
У него был свой образ мыслей: он полагал, что только стро-гостию можно заставить детей любить и почитать родителей, то есть, по его мнению, бояться и любить — было одно и то же. А потому я, а равно и все дети, которые были потом, с четырехлетнего возраста видели от отца одну только строгость и никогда ласк; зато с избытком осыпала ими мать, отчего и вышло совсем противное тому, чего ожидали наши родители. Мы до некоторого возраста, то есть до того времени, когда начали уже понимать, отца боялись, но не любили; а мать любили, но не боялись, а потому и не слушались, что было для нее весьма неприятно. Иногда, желая внушить нам при любви и страх, она наказывала нас, но наказывала как мать, и потому это очень мало помогало.
При всем уважении к моим родителям я должен был высказать их образ мыслей, тем более что это было в то время общее мнение насчет воспитания детей, — не только в том состоянии, в каком находились мои родители, но и в высших сословиях. К чести же моего отца скажу, что он всегда был выше своего звания, чему служит доказательством и то, что он не удовлетворялся тогдашними общими понятиями своего круга об образовании детей, а желал научить меня чему-то больше, хотя и слышал беспрестанно вокруг себя от своих товарищей: «Черт знает чему управитель хочет учить своего сына, отдавая в Белгород: мальчик и так уже выучил азбуку, часослов и псалтырь, его бы теперь выучить писать — и конец, а там в суд переписывать дела, и вышел бы человек!» — ибо по их понятиям не было выше этого образования; об остальном, то есть учении языкам, им не приходило и в голову, что крепостному человеку можно их знать. Но отец мой, который не раз бывал с графом, во время его службы в гвардии, и в Москве и в Петербурге и уже видавший, как говорится, многое и слыхавший об университете и то, что у иных помещиков камердинеры, бывшие с господами за границей, говорят с ними по-французски, слушал их болтовню улыбаясь и пропускал мимо ушей без всякого внимания.
Продолжение следует…
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
I. ПЕРВЫЕ ГОДЫ ДЕТСТВА (продолжение)
ГЛАВА I. Начало
ГЛАВА I. Продолжение
В скором времени, по настоянию матери, которой слишком жаль было, что бедного ребенка учитель, сам ничего не зная, так жестоко наказывает, отвезли меня в Кондратовку, в имение, принадлежащее графу и потому находившееся также под распоряжением отца моего, к тамошнему священнику отцу Димитрию, чтобы я повторял выученное мною до того времени, пока повезут меня в Белгород. Не оскорбляя памяти покойника, я должен сказать, что новый наставник мой отец Димитрий был тоже недальнего образования и только в тогдашнее время мог быть священником: что не каждый день повторялось в служении, то он разбирал весьма плохо. Так, например, когда мне было уже лет пятнадцать, то граф однажды в троицын день, зная, что священник плохо читает, послал меня к нему от своего имени попросить, чтобы молитвы, которые читаются при коленопреклонении, прочитал он сперва дома, дабы можно было внятнее их слышать. Но он сделал лучше: он прочитал во время служения только две молитвы, а третьей совсем не читал. А когда, после обедни, пришел к графу с просвирою поздравить с праздником, что делалось в каждый двунадесятый праздник и в день именин графских, то граф спросил: почему он прочел только две молитвы? Священник почтительно отвечал: «Ваше сиятельство присылали, чтобы я прочитал молитвы у себя на дому; почему одну и прочел дома. Извините, что больше не успел прочитать; а остальные две прочел в церкви, во время служения». Граф, слушая это, улыбнулся и не сказал ни слова.
Другой пример служит еще лучшим доказательством сколько невежества, столько и грубости тогдашнего времени. Однажды летом, в какую-то субботу, во время уборки хлеба, дьячок и пономарь, занявшись полевой работой (ибо весь причет церковный получал на содержание 33 десятины земли), упросили нашего же дворового человека отправить вместо них с священником всенощную, и как человек этот, по прозванию Козел, был горький пьяница, который только и знал, что пил и пел на крылосе, то они вытрезвили его, с обещанием после всенощной напоить снова. Зная хорошо весь церковный устав и не имея в виду другой попойки, он охотно согласился. А как священник нередко видал его исправляющим должность дьячка, то без всякого возражения начал с ним служение. Молящихся в церкви по случаю полевых работ было только три старухи, мальчик, отправляющий должность ктитора, и я. Михаила Козел был самой нелепой наружности и от беспрестанного пьянства с распухшею рожею; голос его и без того самый грубый и неприятный бас, а тут на похмелье сделался еще отвратительнее. После первого благословения, сказавши «аминь», начал он чтение каким-то скрипучим голосом. Таким образом, все шло своим порядком до чтения кафизм; ибо, как я уже сказал, Козел был очень тверд в порядке служения. По прочтении одной кафизмы священник в алтаре или читал какие-либо молитвы, или мысли его заняты были чем-либо житейским, только он не слыхал, что чтение кафизмы уже кончено. Козел же, помолчав немного и не слыша следующего после кафизмы паки и паки, произносимого обыкновенно священником, решился напомнить ему; почему вполголоса, хрипя, сказал: «Отец Дмитрий! паки и паки...» — на что священник, приостановивши свое чтение и не понимая хорошо, в чем дело, только помня, что его прервал голос Козла, быстро отвечал ему: «Ну, ну, читай!» Козел, будучи тверд в сем деле, весьма оскорбился и, в доказательство своего знания, повторил прежнее напоминовение голосом уже не столь почтительным, а гораздо грубее: «Паки и паки!» Священник же все еще порядком не очнувшийся или досадуя, что Козел стал учить его, опять повторил: «Читай, читай!..» Тут Козел, уже без всякого почтения к месту и сану, слишком настойчивым голосом напомнил: «Паки и паки!..» Раздосадованный таким упрямством Козла, священник закричал очень сердито: «Кажу тоби: читай!» Козел наш обезумел, вытаращил глаза, в бешенстве сжал правый кулак, заскрипел ужасно зубами и вышел вон из церкви, оставя бедного священника одного, совсем растерявшегося от злости и от незнания, что делать: ибо он даже не помнил, до которого места дошло служение. Тогда по необходимости я вошел к нему в алтарь, объяснил ему, в чем дело, и предложил себя для услуг вместо Козла, ибо, живя (как сказано будет после) в Белгороде почти четыре года у священника, я тоже хорошо знал порядок служения; и таким образом кое-как всенощная была окончена.
Когда рассказал я все это графу, он ужаснулся; но потом, подумав немного, промолвил: «Я бы давно просил архиерея переменить нашего священника, но он человек семейный, у него куча детей, они могут остаться все без хлеба; а этого греха я не возьму себе на душу!» И в то же время брал на себя грех другой — ужаснее.
И вот кому вверено было мое детство, так быстро развертывавшееся; но, к счастию моему, я прожил у него только около трех месяцев. Из всего этого времени я только и помню, что на другой день моего поступления он нещадно выпорол меня розгами, кажется, за то, что я, от излишнего познания церковного чтения, разорвал первый лист псалтыря: ибо, начиная протверживать зады с «Блажен муж» при детях священника, перед которыми хотелось мне блеснуть своими сведениями, и для того оканчивая страницу, так быстро и ловко перевернул лист, что разнес его почти пополам, за что и получил вышеобъясненную награду. Такой дебют меня очень испугал, и я думал, что попал из огня да в полымя; но, славу богу, все пришло в свой порядок, и я, повторив, что было мне задаваемо, имел полное право бегать, где пожелалось; а так как отец мой здесь не жил, то и некому было заметить, что слишком свободно пользуюсь всеми детскими правами. Когда же в воскресный день случалось отцу моему приезжать к нам к обедне и слышать меня, уже поющего на крылосе с дьячками (ибо я с самого детства имел необычайный слух: мне достаточно было слышать один раз какой-нибудь мотив, и я мог петь его безошибочно), то он оставался весьма довольным, хоть мне этого и не показывал.
У него был свой образ мыслей: он полагал, что только стро-гостию можно заставить детей любить и почитать родителей, то есть, по его мнению, бояться и любить — было одно и то же. А потому я, а равно и все дети, которые были потом, с четырехлетнего возраста видели от отца одну только строгость и никогда ласк; зато с избытком осыпала ими мать, отчего и вышло совсем противное тому, чего ожидали наши родители. Мы до некоторого возраста, то есть до того времени, когда начали уже понимать, отца боялись, но не любили; а мать любили, но не боялись, а потому и не слушались, что было для нее весьма неприятно. Иногда, желая внушить нам при любви и страх, она наказывала нас, но наказывала как мать, и потому это очень мало помогало.
При всем уважении к моим родителям я должен был высказать их образ мыслей, тем более что это было в то время общее мнение насчет воспитания детей, — не только в том состоянии, в каком находились мои родители, но и в высших сословиях. К чести же моего отца скажу, что он всегда был выше своего звания, чему служит доказательством и то, что он не удовлетворялся тогдашними общими понятиями своего круга об образовании детей, а желал научить меня чему-то больше, хотя и слышал беспрестанно вокруг себя от своих товарищей: «Черт знает чему управитель хочет учить своего сына, отдавая в Белгород: мальчик и так уже выучил азбуку, часослов и псалтырь, его бы теперь выучить писать — и конец, а там в суд переписывать дела, и вышел бы человек!» — ибо по их понятиям не было выше этого образования; об остальном, то есть учении языкам, им не приходило и в голову, что крепостному человеку можно их знать. Но отец мой, который не раз бывал с графом, во время его службы в гвардии, и в Москве и в Петербурге и уже видавший, как говорится, многое и слыхавший об университете и то, что у иных помещиков камердинеры, бывшие с господами за границей, говорят с ними по-французски, слушал их болтовню улыбаясь и пропускал мимо ушей без всякого внимания.
Продолжение следует…
Подробнее
НАКАНУНЕ ПИРА
НАКАНУНЕ ПИРА
Погрузив Мольера в стихию лирической, психологической драмы, Женовач, кажется, уничтожил в нем какую-то главную тайну его театра. Быть может, ту, которую знал за ним Мейерхольд и которая так и не далась Станиславскому...
Погрузив Мольера в стихию лирической, психологической драмы, Женовач, кажется, уничтожил в нем какую-то главную тайну его театра. Быть может, ту, которую знал за ним Мейерхольд и которая так и не далась Станиславскому...
НАКАНУНЕ ПИРА
В Малом театре Сергей Женовач «ошинелил» Мольера
СЕРГЕИ ЖЕНОВАЧ — СОЗДАТЕЛЬ ОДНОГО ИЗ САМЫХ ОПРЕДЕЛЕННЫХ, ЯСНО И ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНО ВЫСТРОЕННЫХ ТЕАТРАЛЬНЫХ МИРОВ. ЧТО НИ ПОПАДАЕТ В ЕГО ПОЛЕ, СТАНОВИТСЯ ДОМАШНИМ, НЕЖНЫМ, ТЕПЛЫМ, ТОЧНО ОЧИЩЕННЫМ ОТ ВСЕХ РЕЗКИХ, ОПАСНЫХ И НЕПРИЯТНЫХ ПРИМЕСЕЙ. БУРИ, КАТАКЛИЗМЫ, РОКОВЫЕ ОБВАЛЫ, ВОЗМОЖНЫЕ ТРЯСИНЫ И БЕЗДНЫ, ПУГАЮЩИЕ КРУТЫЕ ПЕРЕВАЛЫ — ВСЕ ЭТО ОСТАЕТСЯ ДАЛЕКО ЗА ПРЕДЕЛАМИ ЕГО МИРА.
Разумеется, только он и мог сочинить того «Мнимого больного», какого он придумал для Малого театра. Декорации Александра Боровского — торжество благородной и очень дорогой простоты, стиля, давно торжествующего в «Комеди Франсез». Деревом зашитая с трех сторон сцена превращена в огромную, пустую комнату роскошного дома. Только стол, заваленный лекарствами, кресло с больным и камин с огнем, отбрасывающим огромную мерцающую тень.
В этой полутьме почти невидимый для публики и начинает свой рассказ о лекарствах и болезнях Арган — Василий Бочкарев.
Даже Станиславский, любивший быть адвокатом своим персонажам, в роли Аргана не был способен на такую нежность к нему. Бочкарев играет так, что немедленно забываешь о классицизме и театре представления, о комедии дель арте, которой вдохновлялся Мольер. Забываешь и о мрачных обстоятельствах пьесы: беспредельном эгоизме главного героя, циничном расчете его жены, притворной смерти маленькой Луизон, желающей подразнить отца, притворной смерти самого Аргана, жаждущего узнать истину, и, наконец, о смерти самого Мольера, умершего сразу же после четвертого представления пьесы.
Женовач пытается «очеловечить» театр классицизма, как Эфрос когда-то «ошинеливал» Гоголя, лишая его мрачного, инфернального гротеска, видя в его самых нелепых, комических и даже отрицательных персонажах судьбу «маленького человека». «Очеловеченный» Арган выходит у Бочкарева простодушнейшим созданием, жаждущим тепла и любви, младенчески зависящим от разнообразных поглаживаний и похлопываний. Он, отец двух дочерей, одна из которых уже собирается замуж, сам остался ребенком, беспрестанно требующим любовных ласк хоть от врачей, хоть от дочерей. Маленькая Луизон (Женовач пригласил на эту роль, часто вымарываемую из пьесы, совсем ребенка, очаровательную Варю Куценко) прекрасно знает, что ее отец — едва ли не младше ее самой. Она играет с ним, как взрослая с маленьким, забавляясь и любя. Так же играет с ним его пышнотелая жена (Евгения Глушенко), сюсюкая и причитая, там и сям подкладывая подушки.
Бочкарев, умеющий играть самые парадоксальные проявления истерического человека или человека святого, юродивого или затравленного, восторженного или опустошенного, располагается в сугубо драматическом регистре. Из его нежных, лирических эскапад решительно не выходит ничего смешного. Кажется, что он и остальные играют в разные игры, не договорившись о правилах. Кто-то мучительно и натужно смешит, как Анжелика, дочь Аргана (Ольга Молочная), или ее возлюбленный Клеант (вечно ребячливый Глеб Подгородинский), кто-то смешит поживее и поразвязнее, откровенно вовлекая публику в партнерство, подмигивая и провоцируя ее смех, как Александр Клюквин (брат Аргана Беральд). Кто-то работает в яркой, почти ярмарочной манере, как веселая служанка Туанетта Людмилы Титовой.
Но в конечном счете «ошинеленная» комедия Мольера выходит у Женовача вялой и совсем не смешной.
Спектакль прежде всего радует своей изысканной красотой, игрой света и тени, когда распахиваются окна и двери, заливая темную комнату теплыми солнечными тонами, как на полотнах малых голландцев (Дамир Исмагилов), мягкими и изысканными линиями костюмов (Оксана Ярмольник). И, наконец, самой красивой сценой — ритуалом посвящения, когда огромная зала заполняется столами и массивными стульями с высокими спинками, на которые кладутся и ставятся сложенные стопками скатерти, тарелки и бокалы.
Вот-вот начнется пиршество. А пока все только готовятся: семья с любовью и нежностью подыгрывает Аргану, посвящая его в гильдию докторов. Сцена, которая могла бы стать поводом для какого-нибудь «масонского» ритуала, инфернального и страшного, гротескного и философского, у Женовача исполнена спокойной, «голландской», сдержанной красоты.
Пир еще не грянул. Василий Бочкарев, идеальный альтер-эго самого Женовача, кажется, совсем не готов сыграть Мольера. Несмотря на всю тонкость, его игра точно пролетает мимо цели. Исполненная множества блистательных деталей и нюансов она теряется среди теней этой огромной комнаты.
Погрузив Мольера в стихию лирической, психологической драмы, Женовач, кажется, уничтожил в нем какую-то главную тайну его театра. Быть может, ту, которую знал за ним Мейерхольд и которая так и не далась Станиславскому.
Алена Карась
«Российская газета», 21.10.2005
В Малом театре Сергей Женовач «ошинелил» Мольера
СЕРГЕИ ЖЕНОВАЧ — СОЗДАТЕЛЬ ОДНОГО ИЗ САМЫХ ОПРЕДЕЛЕННЫХ, ЯСНО И ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНО ВЫСТРОЕННЫХ ТЕАТРАЛЬНЫХ МИРОВ. ЧТО НИ ПОПАДАЕТ В ЕГО ПОЛЕ, СТАНОВИТСЯ ДОМАШНИМ, НЕЖНЫМ, ТЕПЛЫМ, ТОЧНО ОЧИЩЕННЫМ ОТ ВСЕХ РЕЗКИХ, ОПАСНЫХ И НЕПРИЯТНЫХ ПРИМЕСЕЙ. БУРИ, КАТАКЛИЗМЫ, РОКОВЫЕ ОБВАЛЫ, ВОЗМОЖНЫЕ ТРЯСИНЫ И БЕЗДНЫ, ПУГАЮЩИЕ КРУТЫЕ ПЕРЕВАЛЫ — ВСЕ ЭТО ОСТАЕТСЯ ДАЛЕКО ЗА ПРЕДЕЛАМИ ЕГО МИРА.
Разумеется, только он и мог сочинить того «Мнимого больного», какого он придумал для Малого театра. Декорации Александра Боровского — торжество благородной и очень дорогой простоты, стиля, давно торжествующего в «Комеди Франсез». Деревом зашитая с трех сторон сцена превращена в огромную, пустую комнату роскошного дома. Только стол, заваленный лекарствами, кресло с больным и камин с огнем, отбрасывающим огромную мерцающую тень.
В этой полутьме почти невидимый для публики и начинает свой рассказ о лекарствах и болезнях Арган — Василий Бочкарев.
Даже Станиславский, любивший быть адвокатом своим персонажам, в роли Аргана не был способен на такую нежность к нему. Бочкарев играет так, что немедленно забываешь о классицизме и театре представления, о комедии дель арте, которой вдохновлялся Мольер. Забываешь и о мрачных обстоятельствах пьесы: беспредельном эгоизме главного героя, циничном расчете его жены, притворной смерти маленькой Луизон, желающей подразнить отца, притворной смерти самого Аргана, жаждущего узнать истину, и, наконец, о смерти самого Мольера, умершего сразу же после четвертого представления пьесы.
Женовач пытается «очеловечить» театр классицизма, как Эфрос когда-то «ошинеливал» Гоголя, лишая его мрачного, инфернального гротеска, видя в его самых нелепых, комических и даже отрицательных персонажах судьбу «маленького человека». «Очеловеченный» Арган выходит у Бочкарева простодушнейшим созданием, жаждущим тепла и любви, младенчески зависящим от разнообразных поглаживаний и похлопываний. Он, отец двух дочерей, одна из которых уже собирается замуж, сам остался ребенком, беспрестанно требующим любовных ласк хоть от врачей, хоть от дочерей. Маленькая Луизон (Женовач пригласил на эту роль, часто вымарываемую из пьесы, совсем ребенка, очаровательную Варю Куценко) прекрасно знает, что ее отец — едва ли не младше ее самой. Она играет с ним, как взрослая с маленьким, забавляясь и любя. Так же играет с ним его пышнотелая жена (Евгения Глушенко), сюсюкая и причитая, там и сям подкладывая подушки.
Бочкарев, умеющий играть самые парадоксальные проявления истерического человека или человека святого, юродивого или затравленного, восторженного или опустошенного, располагается в сугубо драматическом регистре. Из его нежных, лирических эскапад решительно не выходит ничего смешного. Кажется, что он и остальные играют в разные игры, не договорившись о правилах. Кто-то мучительно и натужно смешит, как Анжелика, дочь Аргана (Ольга Молочная), или ее возлюбленный Клеант (вечно ребячливый Глеб Подгородинский), кто-то смешит поживее и поразвязнее, откровенно вовлекая публику в партнерство, подмигивая и провоцируя ее смех, как Александр Клюквин (брат Аргана Беральд). Кто-то работает в яркой, почти ярмарочной манере, как веселая служанка Туанетта Людмилы Титовой.
Но в конечном счете «ошинеленная» комедия Мольера выходит у Женовача вялой и совсем не смешной.
Спектакль прежде всего радует своей изысканной красотой, игрой света и тени, когда распахиваются окна и двери, заливая темную комнату теплыми солнечными тонами, как на полотнах малых голландцев (Дамир Исмагилов), мягкими и изысканными линиями костюмов (Оксана Ярмольник). И, наконец, самой красивой сценой — ритуалом посвящения, когда огромная зала заполняется столами и массивными стульями с высокими спинками, на которые кладутся и ставятся сложенные стопками скатерти, тарелки и бокалы.
Вот-вот начнется пиршество. А пока все только готовятся: семья с любовью и нежностью подыгрывает Аргану, посвящая его в гильдию докторов. Сцена, которая могла бы стать поводом для какого-нибудь «масонского» ритуала, инфернального и страшного, гротескного и философского, у Женовача исполнена спокойной, «голландской», сдержанной красоты.
Пир еще не грянул. Василий Бочкарев, идеальный альтер-эго самого Женовача, кажется, совсем не готов сыграть Мольера. Несмотря на всю тонкость, его игра точно пролетает мимо цели. Исполненная множества блистательных деталей и нюансов она теряется среди теней этой огромной комнаты.
Погрузив Мольера в стихию лирической, психологической драмы, Женовач, кажется, уничтожил в нем какую-то главную тайну его театра. Быть может, ту, которую знал за ним Мейерхольд и которая так и не далась Станиславскому.
Алена Карась
«Российская газета», 21.10.2005
20.10.2005
Подробнее
ПАМЯТЬ
19 октября исполнилось 185 лет со дня рождения великого русского актера, ученика Щепкина — Сергея Васильевича Шумского...
СЕРГЕЙ ВАСИЛЬЕВИЧ ШУМСКИЙ
(настоящая фамилия Чесноков) родился 7(19) октября 1820 в семье московского мещанина, ребенком был отдан в театральное училище. В 1830 на драматическом вечере у директора Московских императорских театров Ф.Ф.Кокошкина в числе прочего была разыграна опера-водевиль Н.И.Хмельницкого и Н.В.Всеволожского Актеры между собою, или Первый дебют актрисы Троепольской. Среди исполнителей, воспитанников училища, был 10-летний Чесноков, игравший роль Якова Шумского. Восторженные зрители упросили Кокошкина оставить за Чесноковым фамилию Шумский.
В 1836 ученик Сергей Шумский под руководством М.С.Щепкина дебютировал в роли Добчинского в первом представлении Ревизора Н.В.Гоголя на московской сцене. В.Г.Белинский откликнулся на его исполнение так: «Г-н Шумский, играющий Добчинского, превосходен....Вид какого-то добродушного идиота, провинциальность природы, какие он умеет принимать на себя, все это выше похвал». За первые пять лет после окончания в 1841 училища Шумский создает на сцене Малого театра более шестидесяти ролей – в основном водевильных фатов и стариков. Изредка ему выпадает счастье сыграть в драматургии Гоголя или А.С.Грибоедова (молодой Глов в Игроках или г-н N. в Горе от ума). По совету своего учителя Щепкина в 1847 Шумский уехал на три года в Одессу, где исполнял в основном главные роли, имел огромный успех («одесский Мартынов»).
В 1850 возвращается в Малый театр, где после исполнения ролей Кочкарева в Женитьбе Гоголя (1850), Загорецкого в Горе от ума Грибоедова (1850), Хлестакова в Ревизоре Гоголя (1851), графа Любина в Провинциалке И.С.Тургенева (1851, первая постановка в Москве) укрепляется на одном из первых мест в труппе. К.С.Станиславский считал его вторым после В.И.Живокини гениальным актером Малого театра. Сценические создания Шумского неизменно привлекали внимание критиков различных взглядов. Принимая или не принимая его творчество, они сходились в одном: Шумский – умный актер. «Шумский, когда овладевает ролью, более чем кто-либо носитель ее идеи», – отмечал П.Д.Боборыкин. Во многих творениях артиста персонифицировались идеи Белинского и А.И.Герцена, Ап.А.Григорьева и А.Н.Баженова, Н.Г.Чернышевского и М.Е.Салтыкова-Щедрина. Так, его трактовка образа Чацкого (1864) во многом совпала с истолкованием этой роли в статье Аполлона Григорьева По поводу нового издания старой вещи. Об уме и вкусе артиста свидетельствует и его выбор пьес для бенефисов, среди которых Свадьба Кречинского и Дело А.В.Сухово-Кобылина, Горе от ума, Горькая судьбина А.Ф.Писемского и другие.
Много и успешно играл Шумский в пьесах А.Н.Островского: Добротворский (Бедная невеста, 1853), Жадов (Доходное место, 1863), Оброшенов (Шутники, 1864), Крутицкий (На всякого мудреца довольно простоты, 1868), Счастливцев (Лес, 1871), Маргаритов (Поздняя любовь, 1873), Грознов (Правда – хорошо, а счастье лучше, 1876) и другие. В 1860-е годы был признан вторым после П.М.Садовского блестящим исполнителем театра Островского.
За 40 лет сценической деятельности Шумский создал более 500 ролей. В их числе Фигаро (Севильский цирюльник и Свадьба Фигаро П.Бомарше, 1856 и 1868), Шприх (Маскарад М.Ю.Лермонтова, 1862), Тропачев (Нахлебник И.С.Тургенева, 1862), Иоанн Грозный (Смерть Иоанна Грозного А.К.Толстого, 1868), Франц Моор (Разбойники Фр.Шиллера, 1868), Плюшкин (Мертвые души по Гоголю, 1877) и др.
Деятельность Шумского была крайне разносторонней: помимо актерства, он режиссировал спектакли, устраивал публичные чтецкие вечера, преподавал сценическое искусство в Московской консерватории.
Умер Шумский в Москве 6(18) февраля 1878.
Энциклопедия Кругосвет
(настоящая фамилия Чесноков) родился 7(19) октября 1820 в семье московского мещанина, ребенком был отдан в театральное училище. В 1830 на драматическом вечере у директора Московских императорских театров Ф.Ф.Кокошкина в числе прочего была разыграна опера-водевиль Н.И.Хмельницкого и Н.В.Всеволожского Актеры между собою, или Первый дебют актрисы Троепольской. Среди исполнителей, воспитанников училища, был 10-летний Чесноков, игравший роль Якова Шумского. Восторженные зрители упросили Кокошкина оставить за Чесноковым фамилию Шумский.
В 1836 ученик Сергей Шумский под руководством М.С.Щепкина дебютировал в роли Добчинского в первом представлении Ревизора Н.В.Гоголя на московской сцене. В.Г.Белинский откликнулся на его исполнение так: «Г-н Шумский, играющий Добчинского, превосходен....Вид какого-то добродушного идиота, провинциальность природы, какие он умеет принимать на себя, все это выше похвал». За первые пять лет после окончания в 1841 училища Шумский создает на сцене Малого театра более шестидесяти ролей – в основном водевильных фатов и стариков. Изредка ему выпадает счастье сыграть в драматургии Гоголя или А.С.Грибоедова (молодой Глов в Игроках или г-н N. в Горе от ума). По совету своего учителя Щепкина в 1847 Шумский уехал на три года в Одессу, где исполнял в основном главные роли, имел огромный успех («одесский Мартынов»).
В 1850 возвращается в Малый театр, где после исполнения ролей Кочкарева в Женитьбе Гоголя (1850), Загорецкого в Горе от ума Грибоедова (1850), Хлестакова в Ревизоре Гоголя (1851), графа Любина в Провинциалке И.С.Тургенева (1851, первая постановка в Москве) укрепляется на одном из первых мест в труппе. К.С.Станиславский считал его вторым после В.И.Живокини гениальным актером Малого театра. Сценические создания Шумского неизменно привлекали внимание критиков различных взглядов. Принимая или не принимая его творчество, они сходились в одном: Шумский – умный актер. «Шумский, когда овладевает ролью, более чем кто-либо носитель ее идеи», – отмечал П.Д.Боборыкин. Во многих творениях артиста персонифицировались идеи Белинского и А.И.Герцена, Ап.А.Григорьева и А.Н.Баженова, Н.Г.Чернышевского и М.Е.Салтыкова-Щедрина. Так, его трактовка образа Чацкого (1864) во многом совпала с истолкованием этой роли в статье Аполлона Григорьева По поводу нового издания старой вещи. Об уме и вкусе артиста свидетельствует и его выбор пьес для бенефисов, среди которых Свадьба Кречинского и Дело А.В.Сухово-Кобылина, Горе от ума, Горькая судьбина А.Ф.Писемского и другие.
Много и успешно играл Шумский в пьесах А.Н.Островского: Добротворский (Бедная невеста, 1853), Жадов (Доходное место, 1863), Оброшенов (Шутники, 1864), Крутицкий (На всякого мудреца довольно простоты, 1868), Счастливцев (Лес, 1871), Маргаритов (Поздняя любовь, 1873), Грознов (Правда – хорошо, а счастье лучше, 1876) и другие. В 1860-е годы был признан вторым после П.М.Садовского блестящим исполнителем театра Островского.
За 40 лет сценической деятельности Шумский создал более 500 ролей. В их числе Фигаро (Севильский цирюльник и Свадьба Фигаро П.Бомарше, 1856 и 1868), Шприх (Маскарад М.Ю.Лермонтова, 1862), Тропачев (Нахлебник И.С.Тургенева, 1862), Иоанн Грозный (Смерть Иоанна Грозного А.К.Толстого, 1868), Франц Моор (Разбойники Фр.Шиллера, 1868), Плюшкин (Мертвые души по Гоголю, 1877) и др.
Деятельность Шумского была крайне разносторонней: помимо актерства, он режиссировал спектакли, устраивал публичные чтецкие вечера, преподавал сценическое искусство в Московской консерватории.
Умер Шумский в Москве 6(18) февраля 1878.
Энциклопедия Кругосвет
27.10.2005
«К 105-летию со дня рождения Михаила Жарова» ЧЕЛОВЕК БЕЗ ФУТЛЯРА
«К 105-летию со дня рождения Михаила Жарова»
ЧЕЛОВЕК БЕЗ ФУТЛЯРА
Когда ему делали комплименты по поводу актерского мастерства, Михаил Иванович Жаров предпочитал отшучиваться: «Я на самом деле играю не так хорошо. Просто другие частенько делают это еще хуже»...
ЧЕЛОВЕК БЕЗ ФУТЛЯРА
Когда ему делали комплименты по поводу актерского мастерства, Михаил Иванович Жаров предпочитал отшучиваться: «Я на самом деле играю не так хорошо. Просто другие частенько делают это еще хуже»...
27.10.2005
ИСПОЛНЯЕТСЯ 105 ЛЕТ ЛЕГЕНДАРНОМУ АНИСКИНУ
Михаил Иванович Жаров родился в Москве 27 октября 1900 года. В 1920 году окончил студию при театре ХПСРО (Художественно-просветительного Союза рабочих организации)...
27.10.2005
ОЛЬГА ЧУВАЕВА ПОЛУЧИЛА ГОСУДАРСТВЕННУЮ НАГРАДУ
ОЛЬГА ЧУВАЕВА ПОЛУЧИЛА ГОСУДАРСТВЕННУЮ НАГРАДУ
Владимир Путин наградил государственными наградами большую группу деятелей культуры. Как сообщила пресс-служба Кремля, президент РФ подписал соответствующий указ...
Владимир Путин наградил государственными наградами большую группу деятелей культуры. Как сообщила пресс-служба Кремля, президент РФ подписал соответствующий указ...
26.10.2005
«Листая старые подшивки» БОЛЬШОЙ ЮБИЛЕЙ МАЛОГО ТЕАТРА
«Листая старые подшивки»
БОЛЬШОЙ ЮБИЛЕЙ МАЛОГО ТЕАТРА
В самом начале сентября открыл свой юбилейный, 175-й сезон один из старейших наших театров Малый. Собственно, сезон 244-й, но в этом изумительном здании, в которое каждый раз входишь с каким-то внутренним трепетом, труппа наследников Михаила Щепкина живет 175-й сезон...
БОЛЬШОЙ ЮБИЛЕЙ МАЛОГО ТЕАТРА
В самом начале сентября открыл свой юбилейный, 175-й сезон один из старейших наших театров Малый. Собственно, сезон 244-й, но в этом изумительном здании, в которое каждый раз входишь с каким-то внутренним трепетом, труппа наследников Михаила Щепкина живет 175-й сезон...
26.10.2005
С ВЕЛИКИМИ НАКОРОТКЕ
Я был 15-летним любознательным пацаном. Мы жили рядом с гостиницей «Россия», и я всегда замечал, когда здесь появлялись необыкновенные люди. А первая моя встреча была в 1955 году с Еленой Николаевной Гоголевой, великой актрисой Малого театра...
26.10.2005
«К 105-летию со дня рождения Михаила Жарова» ОТ ЖИГАНА И МЕНШИКОВА ДО АНИСКИНА
«К 105-летию со дня рождения Михаила Жарова»
ОТ ЖИГАНА И МЕНШИКОВА ДО АНИСКИНА
Однажды Сталин и актер Михаил ЖАРОВ случайно встретились на юге. Вождь улыбнулся и сказал: «А я вас знаю!» На что артист ответил: «К сожалению, меня все знают...»
ОТ ЖИГАНА И МЕНШИКОВА ДО АНИСКИНА
Однажды Сталин и актер Михаил ЖАРОВ случайно встретились на юге. Вождь улыбнулся и сказал: «А я вас знаю!» На что артист ответил: «К сожалению, меня все знают...»
26.10.2005
«К 250-летию русского театра» ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
«К 250-летию русского театра»
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
Лет пятьдесят назад в Судже, уездном городе Курской губернии, один из учеников принес в класс книгу под названием «Комедия Вздорщица». Это привело моих товарищей в большое недоумение; все наперерыв спрашивали один другого, что такое это — комедия?
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
Лет пятьдесят назад в Судже, уездном городе Курской губернии, один из учеников принес в класс книгу под названием «Комедия Вздорщица». Это привело моих товарищей в большое недоумение; все наперерыв спрашивали один другого, что такое это — комедия?
26.10.2005
ЖИВУЧИЙ ТАРЕЛКИН
ЖИВУЧИЙ ТАРЕЛКИН
В Малом театре премьера – «Смерть Тарелкина» А. Сухово-Кобылина в постановке режиссера Василия Федорова. Спектакль будет идти на малой сцене филиала театра...
В Малом театре премьера – «Смерть Тарелкина» А. Сухово-Кобылина в постановке режиссера Василия Федорова. Спектакль будет идти на малой сцене филиала театра...
26.10.2005
26 октября 1824 года
был официально открыт Малый театр. В 1806 году труппа театра вошла в систему казенных, так называемых императорских, театров.
25.10.2005
«Листая старые подшивки» О РЫБАКЕ И РЫБКЕ
«Листая старые подшивки»
О РЫБАКЕ И РЫБКЕ
«Чайка» на академической сцене Малого театра...
О РЫБАКЕ И РЫБКЕ
«Чайка» на академической сцене Малого театра...
25.10.2005
ЛУЧШЕЕ ЛЕКАРСТВО ОТ БОЛЕЗНИ – СМЕХ
ЛУЧШЕЕ ЛЕКАРСТВО ОТ БОЛЕЗНИ – СМЕХ
На императорской сцене появился спектакль, который остроумцы тут же назвали откликом на медицинскую реформу: «Мнимый больной»...
На императорской сцене появился спектакль, который остроумцы тут же назвали откликом на медицинскую реформу: «Мнимый больной»...
25.10.2005
АНГАРЧАНИН ВАСИЛИЙ ДАХНЕНКО ИГРАЛ НЕМЦА В ФИЛЬМЕ «ШТРАФБАТ»
АНГАРЧАНИН ВАСИЛИЙ ДАХНЕНКО ИГРАЛ НЕМЦА В ФИЛЬМЕ «ШТРАФБАТ»
В пятой серии сериала «Штрафбат», который с успехом прошел зимой по РТР, роль пленного немецкого офицера, которого чуть ли не целую серию ведут штрафники, сыграл ангарчанин Василий Дахненко...
В пятой серии сериала «Штрафбат», который с успехом прошел зимой по РТР, роль пленного немецкого офицера, которого чуть ли не целую серию ведут штрафники, сыграл ангарчанин Василий Дахненко...
24.10.2005
АНОНС
АНОНС
Сегодня на телеканале «Культура» смотрите передачу Андрея Максимова «Ночной полет» с участием народного артиста России Виктора Борцова.
Начало в 19.50.
Сегодня на телеканале «Культура» смотрите передачу Андрея Максимова «Ночной полет» с участием народного артиста России Виктора Борцова.
Начало в 19.50.
24.10.2005
«К 250-летию русского театра» ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
«К 250-летию русского театра»
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
Три месяца моего детства в Кондратовке у попа Димитрия промелькнули очень скоро, так что изо всего времени в памяти моей ничего не осталось, кроме сказанного: как видно, интереснее ничего и не было...
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
Три месяца моего детства в Кондратовке у попа Димитрия промелькнули очень скоро, так что изо всего времени в памяти моей ничего не осталось, кроме сказанного: как видно, интереснее ничего и не было...
24.10.2005
ЖЕНОВАЧ И ЖЕНОВАЧИ
«Конечно, хочется создать театр, который сохранится и после тебя, но это иллюзия, самообман. Театр Станиславского закончился с уходом Константина Сергеевича, театр Мейерхольда умер, когда не стало Всеволода Эмильевича. И театра Эфроса больше не будет», — убежден режиссер Сергей Женовач...
21.10.2005
Актёры, занятые в спектаклях с 25 по 30 октября 2005 года.
Актёры, занятые в спектаклях с 25 по 30 октября 2005 года.
21.10.2005
30 октября в 15 часов
состоится дополнительный спектакль «Снежная королева» Е. Шварц (по Г.Х. Андерсену). Заказать билеты можно в web-кассе Малого театра и по телефону: 507-39-25
21.10.2005
«К 250-летию русского театра» ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
«К 250-летию русского театра»
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
В скором времени, по настоянию матери, которой слишком жаль было, что бедного ребенка учитель, сам ничего не зная, так жестоко наказывает, отвезли меня в Кондратовку, в имение, принадлежащее графу и потому находившееся также под распоряжением отца моего...
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
В скором времени, по настоянию матери, которой слишком жаль было, что бедного ребенка учитель, сам ничего не зная, так жестоко наказывает, отвезли меня в Кондратовку, в имение, принадлежащее графу и потому находившееся также под распоряжением отца моего...
21.10.2005
НАКАНУНЕ ПИРА
НАКАНУНЕ ПИРА
Погрузив Мольера в стихию лирической, психологической драмы, Женовач, кажется, уничтожил в нем какую-то главную тайну его театра. Быть может, ту, которую знал за ним Мейерхольд и которая так и не далась Станиславскому...
Погрузив Мольера в стихию лирической, психологической драмы, Женовач, кажется, уничтожил в нем какую-то главную тайну его театра. Быть может, ту, которую знал за ним Мейерхольд и которая так и не далась Станиславскому...
Главный режиссёр Малого театра —
заслуженный артист России А.В. Дубровский
Главная
Новости
Изменения в афише
Премьеры
Гастроли
Репертуар
Отзывы
Фестиваль "Островский в доме Островского"
Малый ТВ
Газета "Малый театр"
Открытая информация
Партнёры
О театре
Попечительский совет Руководство театра Актёры Режиссёры Художники Музыкальная часть Репертуарный отдел Режиссёрский отдел Пресс-служба Музейно-информационный центр Художественно-постановочная часть Мемориальная квартира А.И. Сумбатова-Южина Щепкинское училище Детская студия Малого театра Филиал в Когалыме
История
Здание Малого театра
Репертуар с 1824 г.
Театральное училище
Спектакли
Труппа театра с 1824 года
Труппа театра с 1917 года
Актеры
Режиссеры
Художники
Звуковой архив
1941-1945
Щелыково
Библиотека Малого театра
Правила вежливости и этикета
Публикации
Памятник А.Н. Островскому
Партнеры
Информационная поддержка
Как добраться?© 2025 Пресс-служба:
press@maly.ru
Заказ билетов (web-касса) (495) 624-40-46
Оценка качества услуг учреждений культуры
Адрес театра:
Москва, Театральный проезд д. 1
телефон: (495)624-42-01
Мы в соцсетях:
Партнеры
Информационная поддержка