29.06.2007
Подробнее
ПОЗДРАВЛЯЕМ С НАГРАЖДЕНИЕМ!
Указом президента России народная артистка России Алефтина Николаевна Евдокимова награждена орденом Почета. От души поздравляем актрису с высокой наградой и желаем ей хорошего настроения и новых свершений на сцене Малого театра.
Подробнее
ГАСТРОЛИ МАЛОГО ТЕАТРА В СЕНТЯБРЕ 2007 ГОДА
ГАСТРОЛИ МАЛОГО ТЕАТРА В СЕНТЯБРЕ 2007 ГОДА
11 – 20 сентября, Киев
11 сентября – «Ревизор» Н.В.Гоголя
12 сентября – «Ревизор» Н.В.Гоголя
13 сентября – «Горе от ума» А.С.Грибоедова
14 сентября – «Волки и овцы» А.Н.Островского
15 сентября – «Горе от ума» А.С.Грибоедова
16 сентября – «Волки и овцы» А.Н.Островского
17 сентября – «На всякого мудреца довольно простоты» А.Н.Островского
18 сентября – «Тайны мадридского двора» Э.Скриба и Е.Легуве
19 сентября – «Тайны мадридского двора» Э.Скриба и Е.Легуве
20 сентября – «На всякого мудреца довольно простоты» А.Н.Островского
21 и 22 сентября, Иркутск
21 сентября – «Бедность не порок» А.Н.Островского
22 сентября – «Бедность не порок» А.Н.Островского
23 и 24 сентября, Махачкала
23 сентября – «Свадьба, свадьба, свадьба» А.П.Чехова
24 сентября – «Свадьба, свадьба, свадьба» А.П.Чехова
11 – 20 сентября, Киев
11 сентября – «Ревизор» Н.В.Гоголя
12 сентября – «Ревизор» Н.В.Гоголя
13 сентября – «Горе от ума» А.С.Грибоедова
14 сентября – «Волки и овцы» А.Н.Островского
15 сентября – «Горе от ума» А.С.Грибоедова
16 сентября – «Волки и овцы» А.Н.Островского
17 сентября – «На всякого мудреца довольно простоты» А.Н.Островского
18 сентября – «Тайны мадридского двора» Э.Скриба и Е.Легуве
19 сентября – «Тайны мадридского двора» Э.Скриба и Е.Легуве
20 сентября – «На всякого мудреца довольно простоты» А.Н.Островского
21 и 22 сентября, Иркутск
21 сентября – «Бедность не порок» А.Н.Островского
22 сентября – «Бедность не порок» А.Н.Островского
23 и 24 сентября, Махачкала
23 сентября – «Свадьба, свадьба, свадьба» А.П.Чехова
24 сентября – «Свадьба, свадьба, свадьба» А.П.Чехова
Подробнее
«К 120-летию со дня рождения Веры Николаевны Пашенной» «ЖИВАЯ ПАШЕННАЯ»
«К 120-летию со дня рождения Веры Николаевны Пашенной»
«ЖИВАЯ ПАШЕННАЯ»
ЛЕНСКИЙ ПЛЮС СТАНИСЛАВСКИЙ (начало)
«ЖИВАЯ ПАШЕННАЯ»
ЛЕНСКИЙ ПЛЮС СТАНИСЛАВСКИЙ (начало)
«К 120-летию со дня рождения Веры Николаевны Пашенной»
«ЖИВАЯ ПАШЕННАЯ»
ЧАСТЬ 2.
ЛЕНСКИЙ ПЛЮС СТАНИСЛАВСКИЙ
Всегда с восхищением Пашенная удивлялась, что революция немедленно, сразу же впустила народ в Малый и все другие театры. В первые же революционные дни соединились народ и театр, чье полноценное творческое существование немыслимо друг без друга.
Конечно, в театре по-разному отнеслись к переменам. Была некая боязнь перед неведомым. Но всех до единого в Малом, рассказывала Вера Николаевна, радовало, что наконец-то родной театр переполнен до отказа, яблоку негде упасть!.. И спектакли идут в благоговейной тишине: муха пролетит — слышно! Хотя публика была «серая» и невзрачная. Исчезли богатые наряды и драгоценности. Исчезли скучающие снобы с моноклями... Господа либо отсиживались по своим особнякам, укладывая фамильные бриллианты в эмигрантские чемоданы, либо чистили оружие накануне боев гражданской войны... А Малый ожил и воспрял духом. Его таланты — молодая Пашенная, быть может, больше всех — были обязаны А. И. Южину и наркому А. В. Луначарскому тем, что революция дала им слияние театра с народом. Когда в Москве не стало ни освещения, ни топлива, ни продовольствия, когда по темным, обледеневшим улицам в театр можно попасть только пешком, люди собственным дыханием согревали зрительный зал. Они сидели в валенках, шалях, платках, закутанные до самых глаз, вспоминала Вера Николаевна, мерзли, но боялись шевельнуться, нарушить очарование. Малый сразу стал любимейшим народным театром. Искренне нес он новому зрителю правду и красоту.
В 1917 году на сцене Малого шла классика. В Н. Пашенная сыграла Анну Павловну в «Шутниках» Островского, Лизу в «Горе от ума». Зритель принимал эти спектакли на «ура», но играть их было не так-то легко, как теперь может показаться. Всевозможные «левые» крикуны ополчались на классику с резкой бранью. Под предлогом «буржуазности классики» они стремились уничтожить классику вместе с театром. И демагогические нападки приняли такой «размах», что даже наркому Луначарскому приходилось оправдываться, когда его обвиняли в «либерализме» по отношению к «старой культуре».
Новых же пьес не было. И тогда, откликаясь на события революции, Малый театр специально подготовил апофеоз: «Освобожденная Россия», скомпонованный наскоро из отрывков классики. Кого здесь только не было! Вера Николаевна выходила на сцену Лауренсией из «Овечьего источника» Лопе де Вега.
— И как же было радостно!— вспоминала Вера Николаевна:— Душа переполнялась счастьем!
Веселая, решительная героиня Пашенной чувствовала себя заодно с находившимся в зале народом.
Вера Николаевна видела, знала, какой величавой была в этой роли Ермолова. Она блистательно воплощала свободолюбивые стремления народа. Лауренсия же Пашенной была не то что «проста» — она простодушна. Она энергична. Она умеет зло высмеять противников — бесчестных господ, а в иную минуту безобидно и весело подшутить даже над близкими... Всем существом Пашенная хотела приблизить Лауренсию к современным событиям. К залу. И если Лауренсия Ермоловой была непобедима и грозна, то Лауренсия Пашенной несла ликование борьбы и радость победы. Ермолова властно звала к восстанию. Пашенная уже праздновала успех восстания. Выходом Лауренсии «парад» классических героев в спектакле заканчивался. Артист М. Ф. Ленин торжественно говорил: «Цепи разорваны, преграды пали, и победная революция сметает в прах старый мир».
— В труппе царило ликование: восторг публики был неописуем!— рассказывала Вера Николаевна.— Но, по правде говоря, многим хотелось играть новое всерьез, более глубоко.
В 1919 году этим новым стала долгожданная встреча театра с Горьким. Пьеса «Старик».
Москву с горьковской драматургией ранее уже познакомили артисты Художественного театра. А Малый до революции оставался связан суровыми ограничениями конторы. Сам же писатель был глубоко расположен к Южину, к творческому коллективу...
С тем большим интересом отнеслась труппа к известию, что горьковский «Старик» пойдет на сцене Малого. Совет театра поручил Южину выразить благодарность
Горькому.
— Мы все были очень заинтересованы,— говорила Вера Николаевна.— И очень большое впечатление произвела на труппу читка пьесы 24 октября 1918 года...
Год-то был такой сложный, тяжелый... Событийный.
Алексей Максимович читал, покашливая, и будто конфузясь устремленных на него взглядов,— рассказывала Вера Николаевна.— Худой, с обострившимся лицом, читал глухо, взволнованно: Горькому глубоко небезразлична судьба Мастакова, положительного героя. А рядом с Мастаковым особенно отвратительна зловещая фигура Старика, бывшего каторжника... А мне сразу понравился образ полковницы Софьи Марковны. Это верный друг Мастакова; она ценит дружбу и сама умеет дружить. В глубине души любит Мастакова, так же как и он ее... Мне казалось, я могла бы интересно сыграть Софью Марковну. Но я вдруг получила роль Девицы. А это человек очень сложный! Душа у нее надорвана и страдает... Уже тогда пришлось мне думать да гадать об этой Девице. И чем больше я о ней думала, тем важнее становилось значение роли: ведь она эпизодическая лишь на первый взгляд!.. Все точнее прояснялась скрытая сила, духовная потенция, которой, оказывается, полна Марина — существо, задавленное, забитое жизнью...
Здесь я привела целиком всю «черновую», рабочую запись одной из своих бесед с Верой Николаевной.
Пашенная увлеклась Девицей, но трактовку образа нашла далеко не сразу...
Муж Веры Николаевны — артист МХТ Грибунин,— однажды вдруг предложил жене одеться потеплее.
— Пойдем на Сухаревку!
— Зачем?— удивилась Вера Николаевна.
— Пойдем, пойдем! Там увидишь...
Не скоро добрались они в переполненном трамвае с Малой Дмитровки до Сухаревки, где кишмя кишела толпа оборванных, грязных людей: кто-то что-то менял,
кто-то что-то продавал... Кричали, торговались, дрались...
— А нам нужны персонажи тихие,— сказал Владимир Федорович.— Ты больше к женщинам присматривайся. Ищи свою девицу Марину.
Долго кружились они в пестром, но невеселом водовороте толпы. Вдруг муж крепко сжал локоть Веры Николаевны: «Гляди!» Они увидели угрюмое лицо, укрытое платком от бровей до губ, угасший взгляд, мешковатую грубую одежду. Нищенка?.. Но женщина ничего не просила. Ее холщовая, замызганная котомка была почти пуста.
— Заговори с ней, ради бога,— взволнованно попросила Вера Николаевна.
— Уйдет ведь! — ответил Грибунин.
— Все равно. Я должна услышать, как она говорит...
Они подошли.
— Ты откуда, тетя? — дружелюбно спросил Грибунин.
Женщина посторонилась.
— Случаем, не владимирская? — наугад спросил Владимир Федорович.
Ресницы дрогнули, тяжелые глаза мрачно взглянули:
— Оставь, барин. Не трожь,— строго сказала женщина, повернулась и исчезла в толпе.
Искать ее они не стали, почувствовав силу запрета.
— «Барин»... Видишь, революция еще не пришла для нее! Она, наверное, совсем ничего и не знает о революции...
И сколько же тут таких! А надо чтоб знали!
Отныне пьеса, все взаимоотношения героев, весь ход событий осветились для Пашенной живым их соотношением с окружающей действительностью, современностью... и это не было ни насилием над пьесой, ни «модернизацией».
Старик, который бродяжит вместе с Мариной, узнал в Мастакове,— человек-то ныне состоятельный!— своего прежнего «товарища» и теперь способен ограбить Мастакова, выбившегося «в люди» благодаря неустанному труду... После самоубийства Мастакова Старик бежит. Куда делись его наглость, цинизм. Сохранились только закоренелое человеконенавистничество и стремление спасти шкуру.
Девица же уходит совсем не сподвижницей, подругой старика, с какой знакомились зрители в первом акте. В ней все изменилось... Сначала это было у Пашенной молчаливое, тупое существо. На неподвижном лице неподвижно глядят — и словно ничего не видят — «большие, мертвые глаза». Удручающе безжизненна Марина, человек в ней умер. А теперь она ожила! Она не боится...
Вот так, проникнув во внутренний мир героини, во все обстоятельства ее трагической жизни, Пашенная сыграла Марину в спектакле, поставленном И. С. Платоном мощно, с большим социальным смыслом. За образом Девицы актриса сумела найти цепь событий, связавших воедино человеческие судьбы. Образ заключает в себе не только прошлое человека, но даже его будущее: впервые обретенную надежду на перемены, на крутой поворот судьбы.
Вот здесь-то и было зерно роли, ее главная суть.
Ломку всей жизни человека, ставшего послушным орудием зла, Пашенная показывала изнутри. Вся роль, благодаря этому глубинному прочтению, осветилась той силой души актера, которую К. С. Станиславский называл «излучением творчества».
Ведь Марина в пьесе А. М. Горького давно привыкла быть вещью Старика. Так привыкла, что почти смирилась с этим. Но Вера Николаевна говорила, что чувствовала этот гнет физически:
— Шея и тело трудно поворачивались, руки и ноги были как деревянные... Уж очень хорошим людям надо было постучаться в душу Марины, чтобы приоткрылось пусть крохотное оконце, совсем малая щелочка... Но она впустила свет в душу Девицы. И отсюда начиналась победа Добра.
— Я ощущала силу этой перемены,— рассказывала Вера Николаевна.— Марина начинала видеть не только других людей рядом с собой, но думать о своем месте в жизни. Духовная спячка, неподвижность прекращались. Человек, несправедливо обиженный, распрямлялся,
«оттаивал». Видно, что это вовсе и не погибший человек! Видно, что с любого «дна» можно поднять человека, если он почувствует себя нужным, для людей. Таков был главный смысл образа Девицы в финале. Поэтому-то финал становился нравственным возмездием Старику.
Пашенная подводила Девицу к итогу постепенно.
Догадавшись, что может измениться, стать другим человеком, Марина не хочет даже внешне оставаться такой, как была. Она застенчиво, но с достоинством просит у Софьи Марковны сапожки и платьишко: «...вроде бы того, что на вас». Просит, а не выпрашивает. Это не привычное попрошайничество нищенки. И это не зависть. Ей просто хочется сбросить надоевшие, гадкие тряпки «недочеловека». Побирушки...
И еще более неузнаваемой становилась Марина, когда гневно упрекала Старика в смерти Мастакова, покончившего с собой. «Не так надо было. Перемучил ты его». Эти слова Пашенная говорила со слезами.
«Не так надо было»,— неумело старается пояснить Марина. И это значит, что совсем не надо было мучить человека, а встретиться по законам доброты.
Премьера «Старика» была сыграна 1 января 1919 года.
Тогда Новый год не праздновали. Да и пришелся он на будний день — среду...
Время стояло трудное. Холод и голод терпели и актеры, и зрители. Добираться до театра с рабочих окраин было нелегко. Однако на премьере Малый театр был, как всегда, полон... С огромным интересом отнеслась к «Старику» московская интеллигенция. Моя мать, тогда учительствовавшая в Москве, в гимназии Травниковой на Новинском бульваре, жила в одной комнате замерзшей квартиры, а нас, детей, отец вывез в Подмосковье, спасая от голода и холода. Когда мы приезжали навещать маму, она, страстная театралка, непременно брала меня с собой на все спектакли Малого театра и МХТ. Вот так довелось мне в детстве увидеть «Старика»... Память сохранила ощущение праздника, запомнились рукоплещущие люди, много раз идущий занавес...
— Однажды на «Старика» вдруг приехали Владимир Ильич Ленин и Надежда Константиновна Крупская,— рассказала Вера Николаевна.— Произошло это неожиданно: в Малом театре никто не был предупрежден. Встречавший дорогих гостей И. С. Платон взволновался, как и все артисты. Все ожидали, что-то скажет Владимир Ильич! И как же были счастливы, когда В. И. Ленин и Н. -К. Крупская остались довольны и пьесой, и игрой актеров.
А ведь мы знали, — рассказывала Вера Николаевна,— что Владимир Ильич вообще строго и взыскательно всегда относился к театру. Он принимал далеко не все из того, что видел! Правда, нам всем почему-то верилось, что «Старик» Ленину понравится. Ведь была в этом спектакле и социальная основа, и заразительность мысли, и глубина решения — все то, что привлекает думающего зрителя. А мы были по-настоящему, сильно увлечены! И поэтому сами ощущали, что работа театра получалась крупная, весомая. Как же радостно было узнать, что Ленин и Крупская уехали довольные.
Прикоснувшись к сильной, человечной драматургии Горького, Малый театр создал спектакль этапный, нужный обществу, людям, вступавшим в новую жизнь. Сама эта жизнь требовала человечности, правды... Человечность и правда были начертаны на знаменах Октября. Человечность и правду провозглашала партия в своих лозунгах.
Можно ли отделить духовное, нравственное влияние «Старика» на молодую Пашенную от влияния политического? Нет, конечно. Пашенная, как и весь театр, может быть, еще сама не сознавая того, завершила переход на позицию социалистического реализма в творчестве. А в жизни — на позицию полного приятия революционных, ленинских идей, полного слияния сценического искусства с запросами народа, его интересами и требованиями.
Встреча с Горьким на сцене Малого театра сулила Пашенной впереди то высочайшее чудо актерского мастерства, каким много лет спустя окажется Васса Железнова. Но, повторяю, 1919 год означал серьезное освоение новых рубежей. Классический репертуар уже прочно освоен Пашенной. Казалось, ни Горький, ни Чехов, ни Шекспир, ни Островский уже не могли выдвинуть перед актрисой неодолимых преград, как это ранее случалось у нее (в театральном училище — с Джульеттой, а в первые сценические годы — с Катериной в «Грозе»).
Как всякий большой художник, не только взлеты, но и поражения знала Пашенная. А если находила для себя возможность размахнуться во всю свою богатырскую ширь,— неминуемо приходил успех. Если же не находила условий для сильного размашистого решения роли, то все в ней блекло, «смазывалось», как выражалась она сама. Тускнело. И если победителей не судят, то при поражении почти все обязательно хотят узнать: почему случилась неудача, как могла она произойти?.. Поражения Пашенной были и впрямь очень субъективными. Люблю. Или не люблю! Точнее: удастся ли ей полюбить героиню или не удастся. Вот единственное объяснение, которое давала сама Вера Николаевна. Хотя, кажется, как это можно вдруг «не полюбить» Катерину из «Грозы»? Или Ольгу из «Трех сестер»?
Много позднее, в зрелые сценические годы, актриса научилась подчинять себя образу. Но все-таки малейшее «насилие» неизбежно вело стрелку вниз на этой чуткой шкале эмоций. И ведь не только сама Вера Николаевна давала подобную разгадку своим, пусть нескольким «несостоявшимся» ролям, это видно было и на сцене. Зато всякое ее открытие, всякий крупный образ создавали всегда такое впечатление, что отныне у Пашенной уже просто не может быть никаких неудач, что теперь-то она ухватила, навсегда поймала «синюю птицу» творчества!..
(продолжение следует)
«ЖИВАЯ ПАШЕННАЯ»
ЧАСТЬ 2.
ЛЕНСКИЙ ПЛЮС СТАНИСЛАВСКИЙ
Всегда с восхищением Пашенная удивлялась, что революция немедленно, сразу же впустила народ в Малый и все другие театры. В первые же революционные дни соединились народ и театр, чье полноценное творческое существование немыслимо друг без друга.
Конечно, в театре по-разному отнеслись к переменам. Была некая боязнь перед неведомым. Но всех до единого в Малом, рассказывала Вера Николаевна, радовало, что наконец-то родной театр переполнен до отказа, яблоку негде упасть!.. И спектакли идут в благоговейной тишине: муха пролетит — слышно! Хотя публика была «серая» и невзрачная. Исчезли богатые наряды и драгоценности. Исчезли скучающие снобы с моноклями... Господа либо отсиживались по своим особнякам, укладывая фамильные бриллианты в эмигрантские чемоданы, либо чистили оружие накануне боев гражданской войны... А Малый ожил и воспрял духом. Его таланты — молодая Пашенная, быть может, больше всех — были обязаны А. И. Южину и наркому А. В. Луначарскому тем, что революция дала им слияние театра с народом. Когда в Москве не стало ни освещения, ни топлива, ни продовольствия, когда по темным, обледеневшим улицам в театр можно попасть только пешком, люди собственным дыханием согревали зрительный зал. Они сидели в валенках, шалях, платках, закутанные до самых глаз, вспоминала Вера Николаевна, мерзли, но боялись шевельнуться, нарушить очарование. Малый сразу стал любимейшим народным театром. Искренне нес он новому зрителю правду и красоту.
В 1917 году на сцене Малого шла классика. В Н. Пашенная сыграла Анну Павловну в «Шутниках» Островского, Лизу в «Горе от ума». Зритель принимал эти спектакли на «ура», но играть их было не так-то легко, как теперь может показаться. Всевозможные «левые» крикуны ополчались на классику с резкой бранью. Под предлогом «буржуазности классики» они стремились уничтожить классику вместе с театром. И демагогические нападки приняли такой «размах», что даже наркому Луначарскому приходилось оправдываться, когда его обвиняли в «либерализме» по отношению к «старой культуре».
Новых же пьес не было. И тогда, откликаясь на события революции, Малый театр специально подготовил апофеоз: «Освобожденная Россия», скомпонованный наскоро из отрывков классики. Кого здесь только не было! Вера Николаевна выходила на сцену Лауренсией из «Овечьего источника» Лопе де Вега.
— И как же было радостно!— вспоминала Вера Николаевна:— Душа переполнялась счастьем!
Веселая, решительная героиня Пашенной чувствовала себя заодно с находившимся в зале народом.
Вера Николаевна видела, знала, какой величавой была в этой роли Ермолова. Она блистательно воплощала свободолюбивые стремления народа. Лауренсия же Пашенной была не то что «проста» — она простодушна. Она энергична. Она умеет зло высмеять противников — бесчестных господ, а в иную минуту безобидно и весело подшутить даже над близкими... Всем существом Пашенная хотела приблизить Лауренсию к современным событиям. К залу. И если Лауренсия Ермоловой была непобедима и грозна, то Лауренсия Пашенной несла ликование борьбы и радость победы. Ермолова властно звала к восстанию. Пашенная уже праздновала успех восстания. Выходом Лауренсии «парад» классических героев в спектакле заканчивался. Артист М. Ф. Ленин торжественно говорил: «Цепи разорваны, преграды пали, и победная революция сметает в прах старый мир».
— В труппе царило ликование: восторг публики был неописуем!— рассказывала Вера Николаевна.— Но, по правде говоря, многим хотелось играть новое всерьез, более глубоко.
В 1919 году этим новым стала долгожданная встреча театра с Горьким. Пьеса «Старик».
Москву с горьковской драматургией ранее уже познакомили артисты Художественного театра. А Малый до революции оставался связан суровыми ограничениями конторы. Сам же писатель был глубоко расположен к Южину, к творческому коллективу...
С тем большим интересом отнеслась труппа к известию, что горьковский «Старик» пойдет на сцене Малого. Совет театра поручил Южину выразить благодарность
Горькому.
— Мы все были очень заинтересованы,— говорила Вера Николаевна.— И очень большое впечатление произвела на труппу читка пьесы 24 октября 1918 года...
Год-то был такой сложный, тяжелый... Событийный.
Алексей Максимович читал, покашливая, и будто конфузясь устремленных на него взглядов,— рассказывала Вера Николаевна.— Худой, с обострившимся лицом, читал глухо, взволнованно: Горькому глубоко небезразлична судьба Мастакова, положительного героя. А рядом с Мастаковым особенно отвратительна зловещая фигура Старика, бывшего каторжника... А мне сразу понравился образ полковницы Софьи Марковны. Это верный друг Мастакова; она ценит дружбу и сама умеет дружить. В глубине души любит Мастакова, так же как и он ее... Мне казалось, я могла бы интересно сыграть Софью Марковну. Но я вдруг получила роль Девицы. А это человек очень сложный! Душа у нее надорвана и страдает... Уже тогда пришлось мне думать да гадать об этой Девице. И чем больше я о ней думала, тем важнее становилось значение роли: ведь она эпизодическая лишь на первый взгляд!.. Все точнее прояснялась скрытая сила, духовная потенция, которой, оказывается, полна Марина — существо, задавленное, забитое жизнью...
Здесь я привела целиком всю «черновую», рабочую запись одной из своих бесед с Верой Николаевной.
Пашенная увлеклась Девицей, но трактовку образа нашла далеко не сразу...
Муж Веры Николаевны — артист МХТ Грибунин,— однажды вдруг предложил жене одеться потеплее.
— Пойдем на Сухаревку!
— Зачем?— удивилась Вера Николаевна.
— Пойдем, пойдем! Там увидишь...
Не скоро добрались они в переполненном трамвае с Малой Дмитровки до Сухаревки, где кишмя кишела толпа оборванных, грязных людей: кто-то что-то менял,
кто-то что-то продавал... Кричали, торговались, дрались...
— А нам нужны персонажи тихие,— сказал Владимир Федорович.— Ты больше к женщинам присматривайся. Ищи свою девицу Марину.
Долго кружились они в пестром, но невеселом водовороте толпы. Вдруг муж крепко сжал локоть Веры Николаевны: «Гляди!» Они увидели угрюмое лицо, укрытое платком от бровей до губ, угасший взгляд, мешковатую грубую одежду. Нищенка?.. Но женщина ничего не просила. Ее холщовая, замызганная котомка была почти пуста.
— Заговори с ней, ради бога,— взволнованно попросила Вера Николаевна.
— Уйдет ведь! — ответил Грибунин.
— Все равно. Я должна услышать, как она говорит...
Они подошли.
— Ты откуда, тетя? — дружелюбно спросил Грибунин.
Женщина посторонилась.
— Случаем, не владимирская? — наугад спросил Владимир Федорович.
Ресницы дрогнули, тяжелые глаза мрачно взглянули:
— Оставь, барин. Не трожь,— строго сказала женщина, повернулась и исчезла в толпе.
Искать ее они не стали, почувствовав силу запрета.
— «Барин»... Видишь, революция еще не пришла для нее! Она, наверное, совсем ничего и не знает о революции...
И сколько же тут таких! А надо чтоб знали!
Отныне пьеса, все взаимоотношения героев, весь ход событий осветились для Пашенной живым их соотношением с окружающей действительностью, современностью... и это не было ни насилием над пьесой, ни «модернизацией».
Старик, который бродяжит вместе с Мариной, узнал в Мастакове,— человек-то ныне состоятельный!— своего прежнего «товарища» и теперь способен ограбить Мастакова, выбившегося «в люди» благодаря неустанному труду... После самоубийства Мастакова Старик бежит. Куда делись его наглость, цинизм. Сохранились только закоренелое человеконенавистничество и стремление спасти шкуру.
Девица же уходит совсем не сподвижницей, подругой старика, с какой знакомились зрители в первом акте. В ней все изменилось... Сначала это было у Пашенной молчаливое, тупое существо. На неподвижном лице неподвижно глядят — и словно ничего не видят — «большие, мертвые глаза». Удручающе безжизненна Марина, человек в ней умер. А теперь она ожила! Она не боится...
Вот так, проникнув во внутренний мир героини, во все обстоятельства ее трагической жизни, Пашенная сыграла Марину в спектакле, поставленном И. С. Платоном мощно, с большим социальным смыслом. За образом Девицы актриса сумела найти цепь событий, связавших воедино человеческие судьбы. Образ заключает в себе не только прошлое человека, но даже его будущее: впервые обретенную надежду на перемены, на крутой поворот судьбы.
Вот здесь-то и было зерно роли, ее главная суть.
Ломку всей жизни человека, ставшего послушным орудием зла, Пашенная показывала изнутри. Вся роль, благодаря этому глубинному прочтению, осветилась той силой души актера, которую К. С. Станиславский называл «излучением творчества».
Ведь Марина в пьесе А. М. Горького давно привыкла быть вещью Старика. Так привыкла, что почти смирилась с этим. Но Вера Николаевна говорила, что чувствовала этот гнет физически:
— Шея и тело трудно поворачивались, руки и ноги были как деревянные... Уж очень хорошим людям надо было постучаться в душу Марины, чтобы приоткрылось пусть крохотное оконце, совсем малая щелочка... Но она впустила свет в душу Девицы. И отсюда начиналась победа Добра.
— Я ощущала силу этой перемены,— рассказывала Вера Николаевна.— Марина начинала видеть не только других людей рядом с собой, но думать о своем месте в жизни. Духовная спячка, неподвижность прекращались. Человек, несправедливо обиженный, распрямлялся,
«оттаивал». Видно, что это вовсе и не погибший человек! Видно, что с любого «дна» можно поднять человека, если он почувствует себя нужным, для людей. Таков был главный смысл образа Девицы в финале. Поэтому-то финал становился нравственным возмездием Старику.
Пашенная подводила Девицу к итогу постепенно.
Догадавшись, что может измениться, стать другим человеком, Марина не хочет даже внешне оставаться такой, как была. Она застенчиво, но с достоинством просит у Софьи Марковны сапожки и платьишко: «...вроде бы того, что на вас». Просит, а не выпрашивает. Это не привычное попрошайничество нищенки. И это не зависть. Ей просто хочется сбросить надоевшие, гадкие тряпки «недочеловека». Побирушки...
И еще более неузнаваемой становилась Марина, когда гневно упрекала Старика в смерти Мастакова, покончившего с собой. «Не так надо было. Перемучил ты его». Эти слова Пашенная говорила со слезами.
«Не так надо было»,— неумело старается пояснить Марина. И это значит, что совсем не надо было мучить человека, а встретиться по законам доброты.
Премьера «Старика» была сыграна 1 января 1919 года.
Тогда Новый год не праздновали. Да и пришелся он на будний день — среду...
Время стояло трудное. Холод и голод терпели и актеры, и зрители. Добираться до театра с рабочих окраин было нелегко. Однако на премьере Малый театр был, как всегда, полон... С огромным интересом отнеслась к «Старику» московская интеллигенция. Моя мать, тогда учительствовавшая в Москве, в гимназии Травниковой на Новинском бульваре, жила в одной комнате замерзшей квартиры, а нас, детей, отец вывез в Подмосковье, спасая от голода и холода. Когда мы приезжали навещать маму, она, страстная театралка, непременно брала меня с собой на все спектакли Малого театра и МХТ. Вот так довелось мне в детстве увидеть «Старика»... Память сохранила ощущение праздника, запомнились рукоплещущие люди, много раз идущий занавес...
— Однажды на «Старика» вдруг приехали Владимир Ильич Ленин и Надежда Константиновна Крупская,— рассказала Вера Николаевна.— Произошло это неожиданно: в Малом театре никто не был предупрежден. Встречавший дорогих гостей И. С. Платон взволновался, как и все артисты. Все ожидали, что-то скажет Владимир Ильич! И как же были счастливы, когда В. И. Ленин и Н. -К. Крупская остались довольны и пьесой, и игрой актеров.
А ведь мы знали, — рассказывала Вера Николаевна,— что Владимир Ильич вообще строго и взыскательно всегда относился к театру. Он принимал далеко не все из того, что видел! Правда, нам всем почему-то верилось, что «Старик» Ленину понравится. Ведь была в этом спектакле и социальная основа, и заразительность мысли, и глубина решения — все то, что привлекает думающего зрителя. А мы были по-настоящему, сильно увлечены! И поэтому сами ощущали, что работа театра получалась крупная, весомая. Как же радостно было узнать, что Ленин и Крупская уехали довольные.
Прикоснувшись к сильной, человечной драматургии Горького, Малый театр создал спектакль этапный, нужный обществу, людям, вступавшим в новую жизнь. Сама эта жизнь требовала человечности, правды... Человечность и правда были начертаны на знаменах Октября. Человечность и правду провозглашала партия в своих лозунгах.
Можно ли отделить духовное, нравственное влияние «Старика» на молодую Пашенную от влияния политического? Нет, конечно. Пашенная, как и весь театр, может быть, еще сама не сознавая того, завершила переход на позицию социалистического реализма в творчестве. А в жизни — на позицию полного приятия революционных, ленинских идей, полного слияния сценического искусства с запросами народа, его интересами и требованиями.
Встреча с Горьким на сцене Малого театра сулила Пашенной впереди то высочайшее чудо актерского мастерства, каким много лет спустя окажется Васса Железнова. Но, повторяю, 1919 год означал серьезное освоение новых рубежей. Классический репертуар уже прочно освоен Пашенной. Казалось, ни Горький, ни Чехов, ни Шекспир, ни Островский уже не могли выдвинуть перед актрисой неодолимых преград, как это ранее случалось у нее (в театральном училище — с Джульеттой, а в первые сценические годы — с Катериной в «Грозе»).
Как всякий большой художник, не только взлеты, но и поражения знала Пашенная. А если находила для себя возможность размахнуться во всю свою богатырскую ширь,— неминуемо приходил успех. Если же не находила условий для сильного размашистого решения роли, то все в ней блекло, «смазывалось», как выражалась она сама. Тускнело. И если победителей не судят, то при поражении почти все обязательно хотят узнать: почему случилась неудача, как могла она произойти?.. Поражения Пашенной были и впрямь очень субъективными. Люблю. Или не люблю! Точнее: удастся ли ей полюбить героиню или не удастся. Вот единственное объяснение, которое давала сама Вера Николаевна. Хотя, кажется, как это можно вдруг «не полюбить» Катерину из «Грозы»? Или Ольгу из «Трех сестер»?
Много позднее, в зрелые сценические годы, актриса научилась подчинять себя образу. Но все-таки малейшее «насилие» неизбежно вело стрелку вниз на этой чуткой шкале эмоций. И ведь не только сама Вера Николаевна давала подобную разгадку своим, пусть нескольким «несостоявшимся» ролям, это видно было и на сцене. Зато всякое ее открытие, всякий крупный образ создавали всегда такое впечатление, что отныне у Пашенной уже просто не может быть никаких неудач, что теперь-то она ухватила, навсегда поймала «синюю птицу» творчества!..
(продолжение следует)
28.06.2007
Подробнее
«К 120-летию со дня рождения Веры Николаевны Пашенной» «ЖИВАЯ ПАШЕННАЯ»
«К 120-летию со дня рождения Веры Николаевны Пашенной»
«ЖИВАЯ ПАШЕННАЯ»
19 сентября исполнится 120 лет со дня рождения великой русской актрисы, педагога и режиссера народной артистки СССР Веры Николаевны Пашенной. Сегодня мы начинаем цикл публикаций, посвященных ее жизни и творчеству.
«ЖИВАЯ ПАШЕННАЯ»
19 сентября исполнится 120 лет со дня рождения великой русской актрисы, педагога и режиссера народной артистки СССР Веры Николаевны Пашенной. Сегодня мы начинаем цикл публикаций, посвященных ее жизни и творчеству.
«К 120-летию со дня рождения Веры Николаевны Пашенной»
«ЖИВАЯ ПАШЕННАЯ»
Предлагаем вашему вниманию книгу Н. ТОЛЧЕНОВОЙ «ЖИВАЯ ПАШЕННАЯ» — своеобразный репортаж о многочисленных встречах с выдающейся русской актрисой В.Н. Пашенной. Книга рассказывает именно о живом человеке, тесно связанном не только с историей театра, но и с современностью.
Москва
«Советская Россия»
1987 г.
ЧАСТЬ 1.
ЦЕНА ЖИЗНИ
Нынешние зрители, наверное, мало знают Пашенную — великую актрису, зачинательницу нового на старой сцене Малого театра. А знать надо: это наше богатство, наша культура, наша великая, неисчерпаемая творческая сила.
Столетие со дня рождения Пашенной исполняется в 1987 году. С чего же начиналась актриса?.. Откуда к ней, юной девушке, почти еще девочке, пришли мысли о сцене, вытеснившие прочное, давнее решение стать врачом, как и ее мать.
Вера Николаевна, вероятно, тоже стала бы замечательным врачом. Однажды в тоскливую минуту она обмолвилась, уточнила, что непременно стала бы детским врачом.
Бывала я часто у Веры Николаевны. Она жила в огромной квартире, напротив Московской консерватории, где и происходили сперва наши деловые, а потом уже и дружеские, но всегда творческие встречи...
Все было полно жизни, доверчивости в этих наших встречах; Вера Николаевна звонила мне домой, если я, уезжая часто в командировки, вдруг долго не давала о себе знать. И встречались мы радостно, светло... Пока нас не «разгоняла» Ирина Витольдовна — дочь Пашенной, недавно умершая...
Она говорила твердо: «Мама, ты помнишь о репетиции?» И я прощалась... А дома у себя начисто переписывала заново все то, что говорила Пашенная.
Ведь пока мы разговаривали с ней, я даже не глядела в блокнот, положенный на колени, а старалась лишь записать покрупней главное. И чтоб буквы не налезали одна на другую. Сама же неотрывно смотрела на живое, вдохновенное лицо Веры Николаевны, вспоминавшей о своем пути, о пережитом, о своей «Любови Яровой», о Горьком, о персонажах «Старика», о своей девице Марине...
Тяготение к театру возникло еще в ранние гимназические годы. Умение девочки изображать подруг, да и старших было всегда точно. И беззлобно... Похожая внешне на своего отца, Пашенная от него унаследовала артистический талант: Николай Петрович Пашенный, по сцене Рощин-Инсаров, был известным русским провинциальным актером, он пользовался успехом у публики. В девичестве не чуждалась сцены и мать, Евгения Николаевна Пашенная; она много играла в любительских спектаклях, и всегда удачно. Но потом поняла, что театр все больше отнимает у нее близкого человека, а у двух девочек — отца. И тогда она восстала против театра! Против поездок и отлучек мужа. Против горьких обид и разногласий, возникающих неминуемо при частых расставаниях, нарастающего недоверия и отчуждения. Увы, протест оказался и поздним, и тщетным. Семьи не стало. С трудом мать смирилась с тем, что на сцену пошла старшая дочь — Екатерина; в благоразумии же Веры, младшей дочери, Евгения Николаевна не сомневалась... Склонность отца ко всему блестящему словно целиком перешла к изящной, грациозной, хорошенькой и набалованной Кате. А неприхотливая и покладистая Верочка напоминала мать добротой, прилежанием; она глубоко чувствовала красоту природы, любила людей и откликалась на чужие переживания, словно они были ее собственные. Пожалуй, в этой отзывчивости, горячей впечатлительности уже были свидетельства душевного богатства девочки. Ей интересно было жить. И не столько наблюдать за людьми, сколько участвовать в их жизни. «Наш пострел везде поспел»,— говорила о ней Евгения Николаевна.
Летом 1904 года гимназия окончена.
Вера Николаевна вспоминала, как старательно зубрила она латинские вокабулы, готовясь стать врачом... Но однажды она вдруг остановилась на Неглинной улице перед зданием театрального училища. И задумалась... Училище!.. И Театр... Нет, она не будет врачом... Домой возвращается в смятении. Она решила стать артисткой!.. Сопротивление матери и отчима тут же сломлено бурным Верочкиным натиском: куда только делось ее всегдашнее послушание! Отчим — Николай Петрович Кончаловский — имел огромное влияние на приемную дочь, она относилась к нему с доверием, уважала его и ценила. Но сейчас она уперлась «намертво».
Наша эпоха ведет сегодня неустанную разведку талантов подлинных. Очень редко одаренные талантом люди остаются незамеченными. А когда начинала Пашенная, жизнь шла по иным законам. Можно было подумать — так именно в юности думала Вера Николаевна, сама говорила,— что ей просто повезло... Вроде бы и в самом деле повезло: угадал Александр Павлович Ленский родственную душу в шестнадцатилетней девочке, несмело остановившейся перед приемной комиссией. Как угадал,— это навсегда останется загадкой. Гораздо легче понять, чем Пашенная растрогала Ленского. Он доброжелательно отметил про себя более чем скромный ее туалет, довольно обычное лицо: не дурнушка, хоть и не красавица; ясные, карие с зеленцой, иногда становившиеся совсем светлыми, почти серыми глаза; очень густые, обильные, вьющиеся волосы, простодушно собранные в толстенную косу; спокойный рот — без улыбки, но будто готовый тотчас же вам улыбнуться. И живое такое выражение внимания, расположения к людям; на этом полудетском лице только хорошо очерченные, сильные и прямые брови говорили о твердости характера. Вернее, о будущей твердости будущего характера...
На экзамене Пашенная читает стихотворение Надсона — поэта не из лучших, не из главных, в общем-то, совсем не та поэзия, какую Ленский хотел бы слышать на приемных экзаменах, но его поражает сила сочувст¬вия, сопереживания, с какими девушка рассказывает о судьбе ребенка, будто говорила о нем самом, о Ленском, о его собственном тяжком детстве... Ленский углубляется в бумаги абитуриентки... Пашенная?.. Пашенная!.. Ленский знал Николая Петровича Пашенного, встречался с ним во время провинциальных ангажементов. Почему же девочка в своих бумагах не пожелала упомянуть отца, известного актера Рощина-Инсарова? Ведь его имя наверняка имело бы немалое значение для комиссии. Прямо на экзамене Александр Павлович спрашивает об отце Пашенную. Она отвечает скупо: «Это неважно». И Ленский угадал душевное состояние девочки, которая тяжко переживала уход отца от семьи. После-то Ленский, конечно, узнал, что Вера росла не одиноко: отчим справедливостью и добротой завоевал ее расположение. Да и Ленский сам стал для девушки необходимым ей старшим другом, советчиком в жизни, а не только учителем в выбранной профессии. Для Верочки было счастьем посещать дом Ленских, где умели ценить и уважать человеческое в человеке; сын Ленского, с которым Пашенная дружила, унаследовал от отца передовые взгляды, в 1905 году вступил в РСДРП; в партии он вел подпольную работу под кличкой Зиновий, не скрывая от домашних своей революционной деятельности; в квартире Ленских находилась подпольная типография. И не будет ошибкой сказать, что именно здесь начинаются нравственные, духовные «истоки Пашенной»: формирование не только творческого, но духовного, общественного облика актрисы.
Старший Ленский доверял молодежи, понимал ее, судьбу Пашенной, как и Остужева, Ленский направлял не мелочной опекой — он руководил ими серьезно, обдуманно. Среди 24 учеников первого курса по классу А. П. Ленского Пашенная была первой. Она имела оценку «пять» по дикции, декламации, сценическим испытаниям, русской и иностранной литературе, истории драмы... Ленский знал обо всем: как она живет, чем взволнована и увлечена. Но никаких советов он не захотел давать Вере Николаевне, когда в училище узнали, что Пашенная и Витольд Полонский обручились. Вероятно, Ленский знал, что первое чувство окажется сильнее доводов рассудка. И правда Пашенная вскоре поняла, что брак ее с красавцем Полонским — ошибка.
Не очень-то охотно вспоминала, рассказывая о нем, Вера Николаевна. Но жизнь есть жизнь: ничего в ней не изменилось...
Летом 1905 года Пашенная и Полонский обвенчались и поселились в нескольких шагах от Малого театра, на Петровке, в старом доме, где на верхних этажах ютились студенты, актеры... Были и такие обитатели, которые, как оказалось, прятали у себя стеклограф и печатали нелегальную литературу... Неожиданное открытие привело Пашенную в восторг: разве не нашлось бы ей дела у соседей?! Она помогала, как могла,— надо было то унести, то принести «готовую продукцию», впустить и выпустить неизвестных посетителей. Но больше всего Вера Николаевна была занята, конечно, театром, и готовилась стать матерью.
Правда, молодой муж не очень радовался. Супруги ссорятся. В сентябре 1906 года у Пашенной родилась дочь Ирина, но и это не укрепило молодую семью. Ирина Витольдовна Полонская почти не знала и не помнила отца. Ей было три года, когда родители разошлись окончательно.
После смерти Веры Николаевны продолжилась моя дружба с Ириной Витольдовной, которая раньше словно с ревностью относилась к нашим долгим беседам...
А тогда, в далеком прошлом, Пашенная преодолела измену мужа... Да, все превозмогла она ради театра.. К выпускным экзаменам Пашенная по выбору Ленского готовила Ларису в «Бесприданнице», Паулину из «Зимней сказки» и Анну Демурину — главную героиню в пьесе «Цена жизни». Лариса у Пашенной на выпуске не получилась совсем, как не получалась она и позднее. Зато Паулина — вот кого Вера Николаевна полюбила всей душой! К Анне Демуриной подойти было трудно. Зато интересно! Пьеса Вл. И. Немировича-Данченко рассказывала не о далеком прошлом. В ней жили те же самые люди, какие окружали живую Пашенную. И речь шла о смысле этой жизни... В дореволюционное время успех пьесы и спектакля был необычаен. Пьеса обошла не только театры России: ее показывали в Берлине и в Милане. В Италии в роли Демурина выступал знаменитый Цанкони. В Малом театре Демурина играл Ленский, роль Анны исполняла М. Н. Ермолова, а в Петербурге, на сцене Александрийского театра — М. Г. Савина... Раскроем же пьесу. И узнаем о том, что люди друг друга не любят, а только хитрят и покупают.
Со слезами говорила Пашенная эти слова Анны. Лихорадка била ее — «купленную жену», которая обвиняет злых и жестоких, закоренелую их привычку хитрить. И покупать то, что не продается: любовь...
Вскоре после спектакля Веру Николаевну представили автору пьесы Владимиру Ивановичу Немировичу-Данченко. Он поздравил выпускницу с окончанием училища и любезно сказал, что теперь нужно бы и его самого поздравить, коль скоро в спектакле будет такая исполнительница роли Анны.
Пашенная ликовала! Еще бы!.. А потом за ней вдруг специально приехала от Станиславского актриса Е. П. Полянская, ей Станиславский поручил привезти к себе домой молоденькую выпускницу! Впрочем, встреча эта, хоть и очень лестная, ничего в судьбе Пашенной не изменила: ведь Станиславский, любезно встретив Пашенную, предложил ей не играть, а лишь внимательно присматриваться к артистам Художественного театра, привыкать к их манере, улавливать стиль и вот так постепенно войти в сложившийся ансамбль МХТ.
Предложение Станиславского, конечно, было лестным. Да и творчески интересным, но Пашенная не приняла его. Ей нужно играть, играть и играть на родной сцене Малого театра. И будь что будет...
Пашенная вспоминала о тех давних событиях живо — они ведь очень много значили для всей ее дальнейшей судьбы. И она думала, что, делая такое удивительное на первый взгляд предложение, Константин Сергеевич не ошибался — все еще Пашенной нужна была школа: она могла срываться, ошибаться, переигрывать... Самый талант ее, пестуемый Ленским, был типическим порождением Малого театра, плотью от плоти его и кровью от крови, удивительно ярко выражая особенности, характерные в ту пору для Малого.
И конечно, особенности самой Веры Пашенной, ее внутреннюю силу, увлеченность... Она уже в октябре 1907 года играет свою первую большую роль. Это Вера в пьесе «Дельцы» И. Колышко. К концу того же года она — Кэт в «Джентльмене» А. И. Сумбатова-Южина, роль, которая вроде бы почти ничего не давала внутреннему миру Пашенной: хорошенькая, славная девушка, и только. Но Пашенная с помощью Ленского, Южина и Яблочкиной показала Веру человеком, которому отвратительны дельцы. Но еще сильней, выразительнее сыграла Пашенная свою Кэт, которая ведь догадывается, что ее продали. Заставили продать себя... Специально воспитывали для продажи, чтобы ни думать не могла иначе, ни чувствовать, ни поступать... Зло и резко отрицала героиня Пашенной свое сомнительное «счастье». Своей тетке говорит с отвращением: «Вы мне дали богатство, положение, все... Оставьте мне хоть душу-то мою».
Мисс Уилкс, тетку Кэт, играла А. Ф. Грибунина, сестра артиста МХТ Владимира Федоровича Грибунина, впоследствии он стал мужем В. Н. Пашенной... Тетка спрашивала взбунтовавшуюся воспитанницу: кому же хочет Кэт отдать себя, свою душу.
— Кому захочу,— отвечала героиня Пашенной.— Только не за деньги, а даром, вольно... Потому что не все можно продавать!
Роль отца Кэт, учителя физики Горева, исполнял А. П. Ленский; это он помог актрисе уже тогда взглянуть на народ, задавленный нуждой и темнотой. «Ищи истины, смысла жизни. Жизнь укажет. Никто другой тебя не научит!..»
Играя женщин, презирающих богатство, Вера Николаевна понимает их. Она и сама в ту пору еще не выбилась из нужды. Ее маленькая семья вечно в долгах. Актриса терпит непрестанные трудности, но скрывает их. Увлеченно репетирует в пьесе Д’Аннунцио «Франческа да Римини». Первого сентября 1908 года состоялась премьера. А вскоре после премьеры задерганный и усталый Ленский умер. Но он успел осуществить свой замысел: он увидел красивых и смелых героев: Франческа — Пашенная и Паоло — Остужев утверждали не только торжество любви над смертью. Они утверждали право не только на свободу любить, но на самую Свободу. И пьеса из «нежно-хрупкой пасторали» превращалась в открытое обвинение насилия и произвола. В спектакле звучали заветные мысли Ленского, прогрессивного художника-демократа.
Александр Иванович Южин стал главным режиссером Малого театра. Ему пришлось вести еще более трудную борьбу с правительственной конторой в выборе пьес. Однако в начале 1913 года Малый театр возобновил постановку пьесы «Цена жизни». Для Пашенной, она говорила мне об этом, спектакль, роль Анны Демуриной были дорогой сердцу памятью о Ленском, хотя играть теперь ей было нелегко: очень нравившаяся публике старшая сестра Пашенной Екатерина (к этому времени известная уже актриса Рощина-Инсарова) стала ее соперницей. Вернувшись в Москву из Петербурга, Катя тоже пожелала играть роль Анны на сцене Малого театра. И свою младшую сестру Екатерина на сцене «забивала». Не удивительно, что отношения сестер разладились навсегда — до самого конца их жизни. В дни революции Е. Н. Рощина-Инсарова, ставшая женой графа Игнатьева, эмигрировала за границу, где и скончалась, теряя постепенно и «аристократизм», и талант. Вера Николаевна говорила об этом с большой горечью. И видно было, что та далекая боль все еще болела... Все еще не прошла! Ведь они с Ириной Витольдовной хотели было возобновить отношения...
— Но — не получилось,— скупо и горько сказала мне Пашенная.
А тогда, давно, на сцене Малого соперничавшие сестры играли Анну поочередно. Играли по-разному. Катя играла изысканную светскую Анну. Пашенная же видела смысл роли в том, что Анна серьезно думает о жизни. Она хочет узнать, для чего надо жить. Ее свободолюбивую Анну не «приручишь»!..
В том, счастливом для Пашенной 1913 году, когда она, после развода с Полонским, обвенчалась с В. Ф. Грибуниным, актриса сыграла Нину Степановну в пьесе А. Н. Толстого «Насильники», где еще отчетливее прозвучала и гражданственная тема, и творческая смелость, даже дерзость, и стремление к новаторству.
«Уроки Ленского!.. Спасибо им, спасибо!..» — твердила счастливо про себя Вера Николаевна.
Спектакль стал событием не только для актрисы, но и для Малого. Встретившись, Толстой и Пашенная крепко подружились; может быть, чувство Толстого было даже сильнее дружбы. Однако Вера Николаевна, считавшая счастьем свою встречу с Грибуниным, не хотела замечать увлеченности Толстого. Смеясь, она целиком направляла ее к героине пьесы — Нине Степановой. Так ведь и сам Алексей Толстой больше всего ценил роль Нины в своих «Насильниках», он гордился этим образом и благодарил Пашенную за проникновенность исполнения.
Справедливость требует сказать, что главную, народную скрытую суть «Насильников» разгадал прежде всего А. И. Южин, возглавлявший Малый театр. Это он предложил Толстому:
— Давайте так и назовем пьесу: «Насильники».
— И Толстой сразу согласился, хотя понимал, что это сулит ему неприятности,— рассказывала Вера Николаевна.
Сулила пьеса неприятности и Малому театру. Однако упорство Южина все преодолело, и летом 1913 года «Насильников» впервые сыграли в Севастополе, а осенью в Москве... А. Н. Толстой бывал на каждом спектакле. Однажды он принес Пашенной оттиск своего рассказа «Овражки» и надписал: «Милая Вера Николаевна! Ваш талант прекрасный и чистый мне представляется облаком, которое спустилось на Вас. Примите и мою дань восхищения передо всем божественным и всем, что спадает на нас оттуда»...
Незадолго до своей кончины, больная уже Пашенная подарила мне эту книжечку Толстого, рассказывая о спектакле «Насильники». Свою Нину актриса, конечно, не делала открытой революционеркой. Она играла силу, которая неотступно будет бороться против зла.
Пашенная рассказывала, что любимейшая ее актриса Ольга Осиповна Садовская, играя в «Насильниках» ветхозаветную барыню, старуху Квашневу, не допускала ни малейшего «пережима», ни одной гротесковой интонации. Эта барыня и смешна, и неумна, но весьма практична, хозяйственна, знает всему цену. Убедившись, что Нина «не из евреев», Квашнева вздыхала с заметным облегчением, но все же продолжала «допрос»:
— Это страховое-то для вида у вас только?
Но теперь уж удивлялась Нина:
— Как — для вида?! Я этим живу, небольшой пока заработок, но все зависит от старания.
В их обоюдном непонимании представали два разных мира, две эпохи. Человек трудовой и трудолюбивый. И рядом — существо паразитическое, никчемное... Конфликт разрастался, и зал сразу схватывал его значительность. Зрители воочию видели на сцене тех, кто явился в усадьбу для расправы с Клавдием и Ниной, кто тащил на виселицу все живое в 1905 году, кто расстреливал рабочих на Лене в 1912-м... Молча отражая натиск Квашневой Нина — Пашенная стоит недвижимо. Высоко подняла красивую голову с большим узлом волос. У Нины нарядов нет, откуда им взяться; длинная темная юбка и белая строгая кофточка, небольшой галстук из черного шелка, а выглядела — достойно. Как выглядела много лет спустя Любовь Яровая.
— Сцена с Квашневой,— рассказывала мне Вера Николаевна,— вызывала аплодисменты той публики, которая понимала скрытый смысл происходящего и радовалась силе обличения. И силе протеста! Зато приверженцы старых порядков жизни — а театр был их «принадлежностью», — возмущались и пьесой, и спектаклем, топали, свистели, выкрикивали бранные слова. Спектакль мог быть сорван, дело явно шло к этому, но вот чудо,— прогрессивная публика не позволила! И артисты играли в этой накаленной донельзя атмосфере с истинным вдохновением.
Как-то я впрямую спросила у Веры Николаевны: почему она, так любя спектакль, почти не вспомнила о нем в своей книге «Искусство актрисы», а потом и в «Ступенях творчества». Вера Николаевна сказала, что дореволюционный период ее творчества вообще «не считался интересным», и потому оставался в тени. А ведь в ту пору уже подготавливался весь последующий революционный период творческой жизни Пашенной. Она, воодушевленно вспоминая о «Насильниках», говорила, что именно прогрессивный подтекст пьесы театр раскрывал воодушевленно и приподнято.
— Какое-то веселье,— говорила она,— окрашивало для меня спектакль. Но, конечно, только революция могла распахнуть перед народом двери Малого театра.
И революция это сделала.
(продолжение следует)
«ЖИВАЯ ПАШЕННАЯ»
Предлагаем вашему вниманию книгу Н. ТОЛЧЕНОВОЙ «ЖИВАЯ ПАШЕННАЯ» — своеобразный репортаж о многочисленных встречах с выдающейся русской актрисой В.Н. Пашенной. Книга рассказывает именно о живом человеке, тесно связанном не только с историей театра, но и с современностью.
Москва
«Советская Россия»
1987 г.
ЧАСТЬ 1.
ЦЕНА ЖИЗНИ
Нынешние зрители, наверное, мало знают Пашенную — великую актрису, зачинательницу нового на старой сцене Малого театра. А знать надо: это наше богатство, наша культура, наша великая, неисчерпаемая творческая сила.
Столетие со дня рождения Пашенной исполняется в 1987 году. С чего же начиналась актриса?.. Откуда к ней, юной девушке, почти еще девочке, пришли мысли о сцене, вытеснившие прочное, давнее решение стать врачом, как и ее мать.
Вера Николаевна, вероятно, тоже стала бы замечательным врачом. Однажды в тоскливую минуту она обмолвилась, уточнила, что непременно стала бы детским врачом.
Бывала я часто у Веры Николаевны. Она жила в огромной квартире, напротив Московской консерватории, где и происходили сперва наши деловые, а потом уже и дружеские, но всегда творческие встречи...
Все было полно жизни, доверчивости в этих наших встречах; Вера Николаевна звонила мне домой, если я, уезжая часто в командировки, вдруг долго не давала о себе знать. И встречались мы радостно, светло... Пока нас не «разгоняла» Ирина Витольдовна — дочь Пашенной, недавно умершая...
Она говорила твердо: «Мама, ты помнишь о репетиции?» И я прощалась... А дома у себя начисто переписывала заново все то, что говорила Пашенная.
Ведь пока мы разговаривали с ней, я даже не глядела в блокнот, положенный на колени, а старалась лишь записать покрупней главное. И чтоб буквы не налезали одна на другую. Сама же неотрывно смотрела на живое, вдохновенное лицо Веры Николаевны, вспоминавшей о своем пути, о пережитом, о своей «Любови Яровой», о Горьком, о персонажах «Старика», о своей девице Марине...
Тяготение к театру возникло еще в ранние гимназические годы. Умение девочки изображать подруг, да и старших было всегда точно. И беззлобно... Похожая внешне на своего отца, Пашенная от него унаследовала артистический талант: Николай Петрович Пашенный, по сцене Рощин-Инсаров, был известным русским провинциальным актером, он пользовался успехом у публики. В девичестве не чуждалась сцены и мать, Евгения Николаевна Пашенная; она много играла в любительских спектаклях, и всегда удачно. Но потом поняла, что театр все больше отнимает у нее близкого человека, а у двух девочек — отца. И тогда она восстала против театра! Против поездок и отлучек мужа. Против горьких обид и разногласий, возникающих неминуемо при частых расставаниях, нарастающего недоверия и отчуждения. Увы, протест оказался и поздним, и тщетным. Семьи не стало. С трудом мать смирилась с тем, что на сцену пошла старшая дочь — Екатерина; в благоразумии же Веры, младшей дочери, Евгения Николаевна не сомневалась... Склонность отца ко всему блестящему словно целиком перешла к изящной, грациозной, хорошенькой и набалованной Кате. А неприхотливая и покладистая Верочка напоминала мать добротой, прилежанием; она глубоко чувствовала красоту природы, любила людей и откликалась на чужие переживания, словно они были ее собственные. Пожалуй, в этой отзывчивости, горячей впечатлительности уже были свидетельства душевного богатства девочки. Ей интересно было жить. И не столько наблюдать за людьми, сколько участвовать в их жизни. «Наш пострел везде поспел»,— говорила о ней Евгения Николаевна.
Летом 1904 года гимназия окончена.
Вера Николаевна вспоминала, как старательно зубрила она латинские вокабулы, готовясь стать врачом... Но однажды она вдруг остановилась на Неглинной улице перед зданием театрального училища. И задумалась... Училище!.. И Театр... Нет, она не будет врачом... Домой возвращается в смятении. Она решила стать артисткой!.. Сопротивление матери и отчима тут же сломлено бурным Верочкиным натиском: куда только делось ее всегдашнее послушание! Отчим — Николай Петрович Кончаловский — имел огромное влияние на приемную дочь, она относилась к нему с доверием, уважала его и ценила. Но сейчас она уперлась «намертво».
Наша эпоха ведет сегодня неустанную разведку талантов подлинных. Очень редко одаренные талантом люди остаются незамеченными. А когда начинала Пашенная, жизнь шла по иным законам. Можно было подумать — так именно в юности думала Вера Николаевна, сама говорила,— что ей просто повезло... Вроде бы и в самом деле повезло: угадал Александр Павлович Ленский родственную душу в шестнадцатилетней девочке, несмело остановившейся перед приемной комиссией. Как угадал,— это навсегда останется загадкой. Гораздо легче понять, чем Пашенная растрогала Ленского. Он доброжелательно отметил про себя более чем скромный ее туалет, довольно обычное лицо: не дурнушка, хоть и не красавица; ясные, карие с зеленцой, иногда становившиеся совсем светлыми, почти серыми глаза; очень густые, обильные, вьющиеся волосы, простодушно собранные в толстенную косу; спокойный рот — без улыбки, но будто готовый тотчас же вам улыбнуться. И живое такое выражение внимания, расположения к людям; на этом полудетском лице только хорошо очерченные, сильные и прямые брови говорили о твердости характера. Вернее, о будущей твердости будущего характера...
На экзамене Пашенная читает стихотворение Надсона — поэта не из лучших, не из главных, в общем-то, совсем не та поэзия, какую Ленский хотел бы слышать на приемных экзаменах, но его поражает сила сочувст¬вия, сопереживания, с какими девушка рассказывает о судьбе ребенка, будто говорила о нем самом, о Ленском, о его собственном тяжком детстве... Ленский углубляется в бумаги абитуриентки... Пашенная?.. Пашенная!.. Ленский знал Николая Петровича Пашенного, встречался с ним во время провинциальных ангажементов. Почему же девочка в своих бумагах не пожелала упомянуть отца, известного актера Рощина-Инсарова? Ведь его имя наверняка имело бы немалое значение для комиссии. Прямо на экзамене Александр Павлович спрашивает об отце Пашенную. Она отвечает скупо: «Это неважно». И Ленский угадал душевное состояние девочки, которая тяжко переживала уход отца от семьи. После-то Ленский, конечно, узнал, что Вера росла не одиноко: отчим справедливостью и добротой завоевал ее расположение. Да и Ленский сам стал для девушки необходимым ей старшим другом, советчиком в жизни, а не только учителем в выбранной профессии. Для Верочки было счастьем посещать дом Ленских, где умели ценить и уважать человеческое в человеке; сын Ленского, с которым Пашенная дружила, унаследовал от отца передовые взгляды, в 1905 году вступил в РСДРП; в партии он вел подпольную работу под кличкой Зиновий, не скрывая от домашних своей революционной деятельности; в квартире Ленских находилась подпольная типография. И не будет ошибкой сказать, что именно здесь начинаются нравственные, духовные «истоки Пашенной»: формирование не только творческого, но духовного, общественного облика актрисы.
Старший Ленский доверял молодежи, понимал ее, судьбу Пашенной, как и Остужева, Ленский направлял не мелочной опекой — он руководил ими серьезно, обдуманно. Среди 24 учеников первого курса по классу А. П. Ленского Пашенная была первой. Она имела оценку «пять» по дикции, декламации, сценическим испытаниям, русской и иностранной литературе, истории драмы... Ленский знал обо всем: как она живет, чем взволнована и увлечена. Но никаких советов он не захотел давать Вере Николаевне, когда в училище узнали, что Пашенная и Витольд Полонский обручились. Вероятно, Ленский знал, что первое чувство окажется сильнее доводов рассудка. И правда Пашенная вскоре поняла, что брак ее с красавцем Полонским — ошибка.
Не очень-то охотно вспоминала, рассказывая о нем, Вера Николаевна. Но жизнь есть жизнь: ничего в ней не изменилось...
Летом 1905 года Пашенная и Полонский обвенчались и поселились в нескольких шагах от Малого театра, на Петровке, в старом доме, где на верхних этажах ютились студенты, актеры... Были и такие обитатели, которые, как оказалось, прятали у себя стеклограф и печатали нелегальную литературу... Неожиданное открытие привело Пашенную в восторг: разве не нашлось бы ей дела у соседей?! Она помогала, как могла,— надо было то унести, то принести «готовую продукцию», впустить и выпустить неизвестных посетителей. Но больше всего Вера Николаевна была занята, конечно, театром, и готовилась стать матерью.
Правда, молодой муж не очень радовался. Супруги ссорятся. В сентябре 1906 года у Пашенной родилась дочь Ирина, но и это не укрепило молодую семью. Ирина Витольдовна Полонская почти не знала и не помнила отца. Ей было три года, когда родители разошлись окончательно.
После смерти Веры Николаевны продолжилась моя дружба с Ириной Витольдовной, которая раньше словно с ревностью относилась к нашим долгим беседам...
А тогда, в далеком прошлом, Пашенная преодолела измену мужа... Да, все превозмогла она ради театра.. К выпускным экзаменам Пашенная по выбору Ленского готовила Ларису в «Бесприданнице», Паулину из «Зимней сказки» и Анну Демурину — главную героиню в пьесе «Цена жизни». Лариса у Пашенной на выпуске не получилась совсем, как не получалась она и позднее. Зато Паулина — вот кого Вера Николаевна полюбила всей душой! К Анне Демуриной подойти было трудно. Зато интересно! Пьеса Вл. И. Немировича-Данченко рассказывала не о далеком прошлом. В ней жили те же самые люди, какие окружали живую Пашенную. И речь шла о смысле этой жизни... В дореволюционное время успех пьесы и спектакля был необычаен. Пьеса обошла не только театры России: ее показывали в Берлине и в Милане. В Италии в роли Демурина выступал знаменитый Цанкони. В Малом театре Демурина играл Ленский, роль Анны исполняла М. Н. Ермолова, а в Петербурге, на сцене Александрийского театра — М. Г. Савина... Раскроем же пьесу. И узнаем о том, что люди друг друга не любят, а только хитрят и покупают.
Со слезами говорила Пашенная эти слова Анны. Лихорадка била ее — «купленную жену», которая обвиняет злых и жестоких, закоренелую их привычку хитрить. И покупать то, что не продается: любовь...
Вскоре после спектакля Веру Николаевну представили автору пьесы Владимиру Ивановичу Немировичу-Данченко. Он поздравил выпускницу с окончанием училища и любезно сказал, что теперь нужно бы и его самого поздравить, коль скоро в спектакле будет такая исполнительница роли Анны.
Пашенная ликовала! Еще бы!.. А потом за ней вдруг специально приехала от Станиславского актриса Е. П. Полянская, ей Станиславский поручил привезти к себе домой молоденькую выпускницу! Впрочем, встреча эта, хоть и очень лестная, ничего в судьбе Пашенной не изменила: ведь Станиславский, любезно встретив Пашенную, предложил ей не играть, а лишь внимательно присматриваться к артистам Художественного театра, привыкать к их манере, улавливать стиль и вот так постепенно войти в сложившийся ансамбль МХТ.
Предложение Станиславского, конечно, было лестным. Да и творчески интересным, но Пашенная не приняла его. Ей нужно играть, играть и играть на родной сцене Малого театра. И будь что будет...
Пашенная вспоминала о тех давних событиях живо — они ведь очень много значили для всей ее дальнейшей судьбы. И она думала, что, делая такое удивительное на первый взгляд предложение, Константин Сергеевич не ошибался — все еще Пашенной нужна была школа: она могла срываться, ошибаться, переигрывать... Самый талант ее, пестуемый Ленским, был типическим порождением Малого театра, плотью от плоти его и кровью от крови, удивительно ярко выражая особенности, характерные в ту пору для Малого.
И конечно, особенности самой Веры Пашенной, ее внутреннюю силу, увлеченность... Она уже в октябре 1907 года играет свою первую большую роль. Это Вера в пьесе «Дельцы» И. Колышко. К концу того же года она — Кэт в «Джентльмене» А. И. Сумбатова-Южина, роль, которая вроде бы почти ничего не давала внутреннему миру Пашенной: хорошенькая, славная девушка, и только. Но Пашенная с помощью Ленского, Южина и Яблочкиной показала Веру человеком, которому отвратительны дельцы. Но еще сильней, выразительнее сыграла Пашенная свою Кэт, которая ведь догадывается, что ее продали. Заставили продать себя... Специально воспитывали для продажи, чтобы ни думать не могла иначе, ни чувствовать, ни поступать... Зло и резко отрицала героиня Пашенной свое сомнительное «счастье». Своей тетке говорит с отвращением: «Вы мне дали богатство, положение, все... Оставьте мне хоть душу-то мою».
Мисс Уилкс, тетку Кэт, играла А. Ф. Грибунина, сестра артиста МХТ Владимира Федоровича Грибунина, впоследствии он стал мужем В. Н. Пашенной... Тетка спрашивала взбунтовавшуюся воспитанницу: кому же хочет Кэт отдать себя, свою душу.
— Кому захочу,— отвечала героиня Пашенной.— Только не за деньги, а даром, вольно... Потому что не все можно продавать!
Роль отца Кэт, учителя физики Горева, исполнял А. П. Ленский; это он помог актрисе уже тогда взглянуть на народ, задавленный нуждой и темнотой. «Ищи истины, смысла жизни. Жизнь укажет. Никто другой тебя не научит!..»
Играя женщин, презирающих богатство, Вера Николаевна понимает их. Она и сама в ту пору еще не выбилась из нужды. Ее маленькая семья вечно в долгах. Актриса терпит непрестанные трудности, но скрывает их. Увлеченно репетирует в пьесе Д’Аннунцио «Франческа да Римини». Первого сентября 1908 года состоялась премьера. А вскоре после премьеры задерганный и усталый Ленский умер. Но он успел осуществить свой замысел: он увидел красивых и смелых героев: Франческа — Пашенная и Паоло — Остужев утверждали не только торжество любви над смертью. Они утверждали право не только на свободу любить, но на самую Свободу. И пьеса из «нежно-хрупкой пасторали» превращалась в открытое обвинение насилия и произвола. В спектакле звучали заветные мысли Ленского, прогрессивного художника-демократа.
Александр Иванович Южин стал главным режиссером Малого театра. Ему пришлось вести еще более трудную борьбу с правительственной конторой в выборе пьес. Однако в начале 1913 года Малый театр возобновил постановку пьесы «Цена жизни». Для Пашенной, она говорила мне об этом, спектакль, роль Анны Демуриной были дорогой сердцу памятью о Ленском, хотя играть теперь ей было нелегко: очень нравившаяся публике старшая сестра Пашенной Екатерина (к этому времени известная уже актриса Рощина-Инсарова) стала ее соперницей. Вернувшись в Москву из Петербурга, Катя тоже пожелала играть роль Анны на сцене Малого театра. И свою младшую сестру Екатерина на сцене «забивала». Не удивительно, что отношения сестер разладились навсегда — до самого конца их жизни. В дни революции Е. Н. Рощина-Инсарова, ставшая женой графа Игнатьева, эмигрировала за границу, где и скончалась, теряя постепенно и «аристократизм», и талант. Вера Николаевна говорила об этом с большой горечью. И видно было, что та далекая боль все еще болела... Все еще не прошла! Ведь они с Ириной Витольдовной хотели было возобновить отношения...
— Но — не получилось,— скупо и горько сказала мне Пашенная.
А тогда, давно, на сцене Малого соперничавшие сестры играли Анну поочередно. Играли по-разному. Катя играла изысканную светскую Анну. Пашенная же видела смысл роли в том, что Анна серьезно думает о жизни. Она хочет узнать, для чего надо жить. Ее свободолюбивую Анну не «приручишь»!..
В том, счастливом для Пашенной 1913 году, когда она, после развода с Полонским, обвенчалась с В. Ф. Грибуниным, актриса сыграла Нину Степановну в пьесе А. Н. Толстого «Насильники», где еще отчетливее прозвучала и гражданственная тема, и творческая смелость, даже дерзость, и стремление к новаторству.
«Уроки Ленского!.. Спасибо им, спасибо!..» — твердила счастливо про себя Вера Николаевна.
Спектакль стал событием не только для актрисы, но и для Малого. Встретившись, Толстой и Пашенная крепко подружились; может быть, чувство Толстого было даже сильнее дружбы. Однако Вера Николаевна, считавшая счастьем свою встречу с Грибуниным, не хотела замечать увлеченности Толстого. Смеясь, она целиком направляла ее к героине пьесы — Нине Степановой. Так ведь и сам Алексей Толстой больше всего ценил роль Нины в своих «Насильниках», он гордился этим образом и благодарил Пашенную за проникновенность исполнения.
Справедливость требует сказать, что главную, народную скрытую суть «Насильников» разгадал прежде всего А. И. Южин, возглавлявший Малый театр. Это он предложил Толстому:
— Давайте так и назовем пьесу: «Насильники».
— И Толстой сразу согласился, хотя понимал, что это сулит ему неприятности,— рассказывала Вера Николаевна.
Сулила пьеса неприятности и Малому театру. Однако упорство Южина все преодолело, и летом 1913 года «Насильников» впервые сыграли в Севастополе, а осенью в Москве... А. Н. Толстой бывал на каждом спектакле. Однажды он принес Пашенной оттиск своего рассказа «Овражки» и надписал: «Милая Вера Николаевна! Ваш талант прекрасный и чистый мне представляется облаком, которое спустилось на Вас. Примите и мою дань восхищения передо всем божественным и всем, что спадает на нас оттуда»...
Незадолго до своей кончины, больная уже Пашенная подарила мне эту книжечку Толстого, рассказывая о спектакле «Насильники». Свою Нину актриса, конечно, не делала открытой революционеркой. Она играла силу, которая неотступно будет бороться против зла.
Пашенная рассказывала, что любимейшая ее актриса Ольга Осиповна Садовская, играя в «Насильниках» ветхозаветную барыню, старуху Квашневу, не допускала ни малейшего «пережима», ни одной гротесковой интонации. Эта барыня и смешна, и неумна, но весьма практична, хозяйственна, знает всему цену. Убедившись, что Нина «не из евреев», Квашнева вздыхала с заметным облегчением, но все же продолжала «допрос»:
— Это страховое-то для вида у вас только?
Но теперь уж удивлялась Нина:
— Как — для вида?! Я этим живу, небольшой пока заработок, но все зависит от старания.
В их обоюдном непонимании представали два разных мира, две эпохи. Человек трудовой и трудолюбивый. И рядом — существо паразитическое, никчемное... Конфликт разрастался, и зал сразу схватывал его значительность. Зрители воочию видели на сцене тех, кто явился в усадьбу для расправы с Клавдием и Ниной, кто тащил на виселицу все живое в 1905 году, кто расстреливал рабочих на Лене в 1912-м... Молча отражая натиск Квашневой Нина — Пашенная стоит недвижимо. Высоко подняла красивую голову с большим узлом волос. У Нины нарядов нет, откуда им взяться; длинная темная юбка и белая строгая кофточка, небольшой галстук из черного шелка, а выглядела — достойно. Как выглядела много лет спустя Любовь Яровая.
— Сцена с Квашневой,— рассказывала мне Вера Николаевна,— вызывала аплодисменты той публики, которая понимала скрытый смысл происходящего и радовалась силе обличения. И силе протеста! Зато приверженцы старых порядков жизни — а театр был их «принадлежностью», — возмущались и пьесой, и спектаклем, топали, свистели, выкрикивали бранные слова. Спектакль мог быть сорван, дело явно шло к этому, но вот чудо,— прогрессивная публика не позволила! И артисты играли в этой накаленной донельзя атмосфере с истинным вдохновением.
Как-то я впрямую спросила у Веры Николаевны: почему она, так любя спектакль, почти не вспомнила о нем в своей книге «Искусство актрисы», а потом и в «Ступенях творчества». Вера Николаевна сказала, что дореволюционный период ее творчества вообще «не считался интересным», и потому оставался в тени. А ведь в ту пору уже подготавливался весь последующий революционный период творческой жизни Пашенной. Она, воодушевленно вспоминая о «Насильниках», говорила, что именно прогрессивный подтекст пьесы театр раскрывал воодушевленно и приподнято.
— Какое-то веселье,— говорила она,— окрашивало для меня спектакль. Но, конечно, только революция могла распахнуть перед народом двери Малого театра.
И революция это сделала.
(продолжение следует)
Подробнее
«Звуковой архив Малого театра» ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ ЧИТАЕТ «СКАЗКУ О ЗОЛОТОМ ПЕТУШКЕ» А.С.ПУШКИНА
«Звуковой архив Малого театра»
ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ ЧИТАЕТ «СКАЗКУ О ЗОЛОТОМ ПЕТУШКЕ» А.С.ПУШКИНА
ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ ЧИТАЕТ «СКАЗКУ О ЗОЛОТОМ ПЕТУШКЕ» А.С.ПУШКИНА
«Звуковой архив Малого театра»
ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ ЧИТАЕТ «СКАЗКУ О ЗОЛОТОМ ПЕТУШКЕ» А.С.ПУШКИНА
«Сказка о золотом петушке» А.С.Пушкина (8,9 Мб)
ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ ЧИТАЕТ «СКАЗКУ О ЗОЛОТОМ ПЕТУШКЕ» А.С.ПУШКИНА
«Сказка о золотом петушке» А.С.Пушкина (8,9 Мб)
27.06.2007
Подробнее
ВВОДЫ И НАЗНАЧЕНИЯ
Распоряжением руководства Малого театра назначаются новые исполнители на роли в следующих спектаклях...
ВВОДЫ И НАЗНАЧЕНИЯ
Распоряжением руководства Малого театра назначаются новые исполнители на роли в следующих спектаклях:
в комедии А.П.Чехова «Вишневый сад» Ирина Жерякова исполнит роль Вари,
в драме Л.Пиранделло «Генрих IV» Дмитрий Марин исполнит роль Бертольдо (Фино).
Распоряжением руководства Малого театра назначаются новые исполнители на роли в следующих спектаклях:
в комедии А.П.Чехова «Вишневый сад» Ирина Жерякова исполнит роль Вари,
в драме Л.Пиранделло «Генрих IV» Дмитрий Марин исполнит роль Бертольдо (Фино).
Подробнее
В ТЕАТРАЛЬНОМ УЧИЛИЩЕ НАМ ПРИВИЛИ ВКУС БОРЬБЫ
Любовь ЕЩЕНКО приехала «покорять Москву» из Курска. Талантливая и обаятельная девушка легко поступила в Театральное училище имени Щепкина...
В ТЕАТРАЛЬНОМ УЧИЛИЩЕ НАМ ПРИВИЛИ ВКУС БОРЬБЫ
Любовь ЕЩЕНКО приехала «покорять Москву» из Курска. Талантливая и обаятельная девушка легко поступила в Театральное училище имени Щепкина при Малом театре на курс Юрия Соломина, после окончания которого в 2003 году была принята в труппу прославленного театра. В нынешнем театральном сезоне с большим успехом сыграла главную роль в спектакле «Бедность не порок» в постановке А.Коршунова.
- Когда вы решили стать актрисой?
- Решение пришло как-то естественно и незаметно. Моя мама в свое время окончила Ленинградский институт культуры, по профессии она режиссер массовых представлений. Потом вернулась в Курск, а когда я родилась, она оставила профессию. Когда я изъявила желание стать актрисой, мама воскликнула: «Нет, нет, нет, я тебе не советую». Я сказала, что еду поступать в экономический институт и отправилась в Москву. Взяла гитару и чемодан литературы, не относящейся ни к экономике, ни к математике, и ни в какой другой институт, кроме театрального, поступать не собиралась.
- Почему вы выбрали театральное училище при Малом театре? Это была случайность?
— Если и случайность, то счастливая. В отличие от других абитуриентов, которые поступают сразу во все театральные институты, я поступала только в Щепкинское. Щепкин - мой земляк, он тоже из Курска. Малый театр — это была мечта с детства. Пришла на экзамены, когда туры уже закончились, но меня прослушали, и я попала сразу на конкурс. А через две недели была уже студенткой.
— Ваши любимые педагоги?
- Я люблю всех своих педагогов, даже не хочу их перечислять, боюсь кого-нибудь забыть. Назову только художественных руководителей нашего курса. Я бесконечно благодарна Юрию Мефодьевичу Соломину и Ольге Николаевне Соломиной за то, что они меня заметили, взяли к себе на курс, учили четыре года, а потом пригласили в театр.
Где-то с третьего курса я и мои однокурсники стали играть в спектаклях Малого театра. Это такая большая школа и такая большая ответственность! Неповторимое ощущение остается даже у тех, кто потом не связывает свою жизнь с Малым театром. Ты смотришь на артистов, на своих педагогов, которые час назад учили нас мастерству, и вот они уже твои партнеры! Какое-то благоговение сразу возникает, когда заходишь в Малый театр. Голос другой становится, интонации немножечко другие - чувствуешь свое прикосновение к великой театральной культуре, чувствуешь какой-то непрерывный поток времени, связь поколений.
— Вас сразу пригласили в труппу?
— Мы готовились к показу и в другие театры, но нам сказали, что не надо — нас берут в труппу Малого.
— А когда вы впервые вышли на прославленную сцену уже не в качестве студентки, а в качестве актрисы?
- Это был спектакль «День на день не приходится» в постановке Александра Коршунова. Моя героиня — Луша, такая живая служанка, которая все время что-то ломает, роняет, разбивает. Когда я репетировала, то у меня дома падали тарелки, чашки, я все разбивала. И когда я в очередной раз что-то разбила, мой муж сказал со вздохом: «Когда же тебе другую роль-то дадут!» Но потом как-то все прошло, я стала играть эту роль в театре, а дома «вышла из образа». Дальше я ввелась на роль Дуняши в спектакле «Вишневый сад». Его поставил еще Игорь Ильинский. Сменилось несколько актерских составов, но, мне кажется, что сохранился дух этого замечательного спектакля и есть преемственность поколений.
— Как вы работали над спектаклем «Бедность не порок»? И как вам кажется, традиционный «академический» Островский интересен сейчас современному зрителю или все-таки и здесь «нужно новые формы»?
- По-моему, нет ничего интересного, если бы мы сейчас поставили эту пьесу так, как советовали некоторые критики: Люба - девушка на выданье, Митя - менеджер, и появляется жених - магнат или олигарх. Таких пьес и сериалов можно наделать сколько угодно, они уже всем надоели. Зачем делать зрителя глупее себя? Пусть сам думает, сам решает. Островский написал прекрасную пьесу, зачем ее портить. Если так хочется современности, напишите свою пьесу современным прямолинейным языком.
А Островский в этой пьесе пытался выразить свою тревогу о судьбе маленького человека в России. Кроме того, это пьеса славянофильского периода драматурга. И театр вместе с великим драматургом попытался показать простые бесхитростные характеры, а также дух настоящего народного праздника. В наше время, по-моему, это особенно важно и безумно интересно.
Наша культура в последнее время очень много берет из западной какой-то варварской бессмыслицы. Ну вот, например, Хэллуин какой-то сейчас пытаются праздновать! Ну, весело, ну, все раскрашенные прыгают, смеются, но у нас так много своих потрясающих традиций. Просто огромный культурный пласт: наши Святки, Масленица, Крещенские и Рождественские праздники, песнопения, хороводы, гадания. У нас же рогатые традиции, которые надо беречь и хранить, как это делает Малый театр. Малый театр считается национальным достоянием, и эти праздники — тоже национальное достояние. Малый театр - это такой театр, который не только хранит, но и создает традиции. И хорошо, что эта пьеса у нас идет так, как ее написал Островский — практически без купюр, насыщенная танцами и народными песнями. Народные танцы нам помогал поставить ансамбль «Сирин». Руководитель ансамбля Андрей Котов занимался с нами вокалом. Это была очень серьезная, кропотливая работа. Зрители, которые приходят на этот спектакль, очень живо сопереживают всему происходящему на сцене.
— Я знаю, что у вас, кроме театра, есть еще одно сильное увлечение...
- Четвертый сезон катаюсь на горных лыжах. Горнолыжный стаж у меня почти совпадает с актерским. Горными лыжами я увлеклась «из вредности». В театральном училище нам привили вкус борьбы. Приехала девочка из Курска с гитарой и чемоданом книг «покорять Москву» и поступила в театральный институт. А дальше надо каждый день доказывать, что ты что-то можешь и чего-то стоишь.
Мой муж Илья — заядлый горнолыжник, и он меня начал учить «классике». Мои первые опыты были плачевные — синяки, слезы, и он сказал: «Если тебе это не нравится, то бросай». Тут я и возмутилась: «Как это бросай!» Как это я не могу! И я стала мочь, уметь. За два месяца меня поставили на лыжи, и теперь я катаюсь. Мой «главный инструктор» — муж говорит, что уже довольно сносно. А он занимается этим с детства, уже около двадцати лет. Это не его профессия, но уже нечто большее, чем просто хобби. Он меняет лыжи, стили, читает, смотрит, учится и развивается. А я учусь и учусь у него.
Еще я хочу попробовать кататься на сноуборде, и я уже попробовала водные лыжи. Но пока я пристрастна к горным лыжам — это же «классика»! А я работаю в классическом академическом театре. Это мой стиль, мой образ жизни.
Беседовала
Галина Степанова
«Страстной бульвар, 10», июнь 2007
Любовь ЕЩЕНКО приехала «покорять Москву» из Курска. Талантливая и обаятельная девушка легко поступила в Театральное училище имени Щепкина при Малом театре на курс Юрия Соломина, после окончания которого в 2003 году была принята в труппу прославленного театра. В нынешнем театральном сезоне с большим успехом сыграла главную роль в спектакле «Бедность не порок» в постановке А.Коршунова.
- Когда вы решили стать актрисой?
- Решение пришло как-то естественно и незаметно. Моя мама в свое время окончила Ленинградский институт культуры, по профессии она режиссер массовых представлений. Потом вернулась в Курск, а когда я родилась, она оставила профессию. Когда я изъявила желание стать актрисой, мама воскликнула: «Нет, нет, нет, я тебе не советую». Я сказала, что еду поступать в экономический институт и отправилась в Москву. Взяла гитару и чемодан литературы, не относящейся ни к экономике, ни к математике, и ни в какой другой институт, кроме театрального, поступать не собиралась.
- Почему вы выбрали театральное училище при Малом театре? Это была случайность?
— Если и случайность, то счастливая. В отличие от других абитуриентов, которые поступают сразу во все театральные институты, я поступала только в Щепкинское. Щепкин - мой земляк, он тоже из Курска. Малый театр — это была мечта с детства. Пришла на экзамены, когда туры уже закончились, но меня прослушали, и я попала сразу на конкурс. А через две недели была уже студенткой.
— Ваши любимые педагоги?
- Я люблю всех своих педагогов, даже не хочу их перечислять, боюсь кого-нибудь забыть. Назову только художественных руководителей нашего курса. Я бесконечно благодарна Юрию Мефодьевичу Соломину и Ольге Николаевне Соломиной за то, что они меня заметили, взяли к себе на курс, учили четыре года, а потом пригласили в театр.
Где-то с третьего курса я и мои однокурсники стали играть в спектаклях Малого театра. Это такая большая школа и такая большая ответственность! Неповторимое ощущение остается даже у тех, кто потом не связывает свою жизнь с Малым театром. Ты смотришь на артистов, на своих педагогов, которые час назад учили нас мастерству, и вот они уже твои партнеры! Какое-то благоговение сразу возникает, когда заходишь в Малый театр. Голос другой становится, интонации немножечко другие - чувствуешь свое прикосновение к великой театральной культуре, чувствуешь какой-то непрерывный поток времени, связь поколений.
— Вас сразу пригласили в труппу?
— Мы готовились к показу и в другие театры, но нам сказали, что не надо — нас берут в труппу Малого.
— А когда вы впервые вышли на прославленную сцену уже не в качестве студентки, а в качестве актрисы?
- Это был спектакль «День на день не приходится» в постановке Александра Коршунова. Моя героиня — Луша, такая живая служанка, которая все время что-то ломает, роняет, разбивает. Когда я репетировала, то у меня дома падали тарелки, чашки, я все разбивала. И когда я в очередной раз что-то разбила, мой муж сказал со вздохом: «Когда же тебе другую роль-то дадут!» Но потом как-то все прошло, я стала играть эту роль в театре, а дома «вышла из образа». Дальше я ввелась на роль Дуняши в спектакле «Вишневый сад». Его поставил еще Игорь Ильинский. Сменилось несколько актерских составов, но, мне кажется, что сохранился дух этого замечательного спектакля и есть преемственность поколений.
— Как вы работали над спектаклем «Бедность не порок»? И как вам кажется, традиционный «академический» Островский интересен сейчас современному зрителю или все-таки и здесь «нужно новые формы»?
- По-моему, нет ничего интересного, если бы мы сейчас поставили эту пьесу так, как советовали некоторые критики: Люба - девушка на выданье, Митя - менеджер, и появляется жених - магнат или олигарх. Таких пьес и сериалов можно наделать сколько угодно, они уже всем надоели. Зачем делать зрителя глупее себя? Пусть сам думает, сам решает. Островский написал прекрасную пьесу, зачем ее портить. Если так хочется современности, напишите свою пьесу современным прямолинейным языком.
А Островский в этой пьесе пытался выразить свою тревогу о судьбе маленького человека в России. Кроме того, это пьеса славянофильского периода драматурга. И театр вместе с великим драматургом попытался показать простые бесхитростные характеры, а также дух настоящего народного праздника. В наше время, по-моему, это особенно важно и безумно интересно.
Наша культура в последнее время очень много берет из западной какой-то варварской бессмыслицы. Ну вот, например, Хэллуин какой-то сейчас пытаются праздновать! Ну, весело, ну, все раскрашенные прыгают, смеются, но у нас так много своих потрясающих традиций. Просто огромный культурный пласт: наши Святки, Масленица, Крещенские и Рождественские праздники, песнопения, хороводы, гадания. У нас же рогатые традиции, которые надо беречь и хранить, как это делает Малый театр. Малый театр считается национальным достоянием, и эти праздники — тоже национальное достояние. Малый театр - это такой театр, который не только хранит, но и создает традиции. И хорошо, что эта пьеса у нас идет так, как ее написал Островский — практически без купюр, насыщенная танцами и народными песнями. Народные танцы нам помогал поставить ансамбль «Сирин». Руководитель ансамбля Андрей Котов занимался с нами вокалом. Это была очень серьезная, кропотливая работа. Зрители, которые приходят на этот спектакль, очень живо сопереживают всему происходящему на сцене.
— Я знаю, что у вас, кроме театра, есть еще одно сильное увлечение...
- Четвертый сезон катаюсь на горных лыжах. Горнолыжный стаж у меня почти совпадает с актерским. Горными лыжами я увлеклась «из вредности». В театральном училище нам привили вкус борьбы. Приехала девочка из Курска с гитарой и чемоданом книг «покорять Москву» и поступила в театральный институт. А дальше надо каждый день доказывать, что ты что-то можешь и чего-то стоишь.
Мой муж Илья — заядлый горнолыжник, и он меня начал учить «классике». Мои первые опыты были плачевные — синяки, слезы, и он сказал: «Если тебе это не нравится, то бросай». Тут я и возмутилась: «Как это бросай!» Как это я не могу! И я стала мочь, уметь. За два месяца меня поставили на лыжи, и теперь я катаюсь. Мой «главный инструктор» — муж говорит, что уже довольно сносно. А он занимается этим с детства, уже около двадцати лет. Это не его профессия, но уже нечто большее, чем просто хобби. Он меняет лыжи, стили, читает, смотрит, учится и развивается. А я учусь и учусь у него.
Еще я хочу попробовать кататься на сноуборде, и я уже попробовала водные лыжи. Но пока я пристрастна к горным лыжам — это же «классика»! А я работаю в классическом академическом театре. Это мой стиль, мой образ жизни.
Беседовала
Галина Степанова
«Страстной бульвар, 10», июнь 2007
26.06.2007
Подробнее
ГАСТРОЛЬНЫЙ ГОЛОД
Худрук Малого театра Юрий Соломин: «Сегодняшние абитуриенты путают «Муму» с «Каштанкой»
ГАСТРОЛЬНЫЙ ГОЛОД
Худрук Малого театра Юрий Соломин: «Сегодняшние абитуриенты путают «Муму» с «Каштанкой»
Несколько лет тому назад, когда только зашла речь о грядущем 250-летии русского государственного театра, Владимир Путин встретился с художественными руководителями Малого и Александрийского театров. На этой встрече возникла идея больших гастролей - один театр отправится навстречу другому, через всю страну, чтобы встретиться где-то посреди России. Из этой затеи ничего не вышло, но Малый театр в этом году все-таки отправился на большие гастроли по России. По возвращении художественный руководитель театра Юрий Соломин встретился с корреспондентом «НГ».
- Юрий Мефодьевич, давайте начнем с той фантастической идеи - совместных гастролей Малого и Александрийского театров через всю Россию. Вы, как Несчастливцев со Счастливцевым, должны были встретиться между Керчью и Вологдой...
- Самое главное, что Путин поддержал и сказал, что это будет праздник не только двух театров, а вообще праздник русского театра... Не получилось. Но мы побывали в этом году в четырех крупнейших городах - Новосибирске, Тюмени, Кемерове, Екатеринбурге, а в сентябре еще поедем в Иркутск, где проходит фестиваль Вампилова. Мы с удовольствием поедем, хотя сентябрь у нас забит: киевские гастроли, потом фестиваль русского театра в Махачкале, где собираются русскоязычные театры со всех республик... У нас и эти-то гастроли не состоялись бы, если бы не появился спонсор в связи с 250-летием. Такого отношения к театру я давно не встречал. Когда мы переехали из Новосибирска в Кемерово, губернатор Тулеев вышел из отпуска на несколько дней, принял большую группу из театра. Глава Сбербанка Андрей Казьмин, пролетая мимо Екатеринбурга, заехал на наши гастроли.
- А сколько спектаклей вы возили?
- В Кемерове играли три: Островского «Правда - хорошо, а счастье лучше», «Чайку» и «Тайны мадридского двора». В Екатеринбурге и Тюмени еще и «Горе от ума».
- Ваши гастроли совпали по времени с набором в Щепкинское театральное училище. Вы же в этом году набираете с Ольгой Николаевной Соломиной. Большой конкурс?
- Сейчас идет третий тур - будет три третьих тура, уже прослушали 120 с гаком человек, с двух часов до одиннадцати. Многих было жалко, все-таки на третьем -туре люди уже представляют какой-то интерес для набора. А набрать нужно 25-30 человек. Таким образом, сам конкурс будет не таким уж большим - 4-5 человек на место... Сегодняшние ребятишки литературу знают пунктирно. Не знают, в каком веке жил Пушкин, а уж как его звали... Путают «Муму» с «Каштанкой», и это говорит о том, что в гуманитарные институты должны поступать не с единого экзамена. У нас-то его и нет, но те, кто разрабатывает этот единый экзамен, не понимают, что творческие вузы - это спецвузы. Я хорошо отношусь к Булгакову, но сейчас же все читают Булгакова, потому что посмотрели по телевизору, но не понимают, что Булгакова нужно читать, если твоя душа его понимает. Вот и начинаешь спрашивать: а что у тебя еще есть, и оказывается, что ничего нет. Музыкально - 25% двигаются плохо, не знают, что такое русский танец. У молодежи настолько забита человеческая органика, что иногда и те, кто приезжает из глубинки, не могут станцевать вальс или спеть русскую песню. А по идее, лучше нас этого никто не сделает...
- Сейчас назначен новый ректор Щепкинского училища -Борис Любимов. Понимаю, не вы его назначили, но все-таки какое-то напутствие вы могли ему сказать?
- Мы с Борисом Николаевичем очень давно знакомы. А в дружеских отношениях - с 88-го года. Прошли путь формирования Малого театра последние почти 20 лет, поэтому думаю, что он понимает, что я хочу. Он советует режиссера, я говорю: да. У нас единое понимание русского театра, театральной школы. Я очень рад, что он ректор. Хотя ничего плохого не могу сказать о предыдущем ректоре, мы работали в контакте, он оканчивал школу у того же педагога - у Веры Николаевны Пашенной. Но когда стал вопрос о смене, у меня было однозначное мнение, что это должен быть человек, близкий к театру. Малый театр ищет новое, но новое не значит все шиворот-навыворот... Мы ищем свою режиссуру. Сейчас вот мы договорились с Адольфом Шапиро. Как будто бы остановились на «Детях солнца».
- Очень хорошая пьеса.
- Я вообще считаю, что Горький - хороший драматург, уже почти забытый...
- А что с «Властью тьмы», которую вы начали репетировать?
- Пьеса хорошая, репетируем.
- Современная, с убийствами...
- Ну этот детектив мы играть не будем, хотя этот элемент будет сохранен. У Толстого написано два варианта одной сцены, только одной - убийство ребенка. Ее закрывали, запрещали, но сейчас же свобода... Но если изображать: «Ты его доской...» - «Но, мама, у него же косточки хрустят...» Это же человек должен как-то сказать. А в это время Митрич наверху говорит: «Тихо, я тебе сказку расскажу», -чтобы девчонка не сошла с ума. Человек, прошедший войну, непьющий, а в последнем акте он сорвался - надрался. И тогда после этой сцены - финал. Я не знаю, как получится. Как пойдут артисты...
- Я не понял - когда вы начинаете ставить спектакль, то еще не знаете, в какую сторону все вырулит?
- Очень многое зависит от структуры и органики актера. У меня играют совсем молодые. Алексей Фаддеев Никиту играет, Анисью - Инна Иванова, Екатерина Базарова - Акулину. Они в училище играли «Власть тьмы», ставила моя жена, а она прорабатывает все очень хорошо. Спектакль был очень хороший. Но эта сцена была вымарана, и слава Богу - не потянули бы. Мы сейчас сидим на тех кусках, которые не приходилось делать. Когда мы репетировали «Три сестры», я приболел и в сентябре был в Барвихе. Был хороший осенний день. После обеда включил телевизор, там показывают репетицию Товстоногова «Трех сестер». Я был как на мастер-классе. А потом, когда передача закончилась, при солнце начал идти дождь, и я слышу капли по железному подоконнику - кап, кап. Вышел на балкон и увидел громадные капли, и тогда у меня возник голос за кадром из чеховских записных книжек - что такое Россия и как с ней бороться. Почему-то на это новшество никто не обратил внимание. Девчонки там ничего не произносят, а резюме говорит автор, потому что так Чехов просил. Это настроенческая вещь, которую придумать нельзя... Честно говоря, я смотрю, что, например, итальянцы в «Пикколо» работают как-то без современных нововведений - и никто их за это не бьет. И французы в «Комеди Франсез» тоже работают безо всяких нововведений - и их никто не обвиняет, что они не ломают сцену. У нас же, наверное, это в характере: раз должно быть новое, значит, везде и у всех. Эти театры с колоннами, почему их надо уничтожать? Их не так много...
- Кстати, у вас будет ремонт?
- Ремонт идет. Делается сцена со всей ее машинерией, она очень старая.
- Ничего не уничтожат?
- Нет. Вот я смотрю спектакль «Лес» и вижу, что режиссер не понял, о чем написал Островский. А он написал об артистах, которые нищие, голодные, но, если надо, отдадут последние деньги. Один ловит птичек, потому что жрать хочет, второй говорит: «Хотел было пройти - тут у автора многоточие, - да, видимо, придется завернуть». Что в этих многоточиях? Думайте об этих многоточиях. У Островского актеры все время пьют - в «Без вины виноватых», в «Талантах и поклонниках», в «Лесе»... Почему они все время пьют? Потому что напряжение колоссальное. А из лекарств тогда была только валерьянка - Чехов говорил, выпейте валерьянки... И Мочалов надирался, когда ему надо было отключиться. Я помню, у меня бывали такие моменты, когда отключаешься вроде бы, в час лег, а в три уже проснулся и спать не хочется, лежишь, глядишь в потолок и думаешь... Я знаю, как трудно приблизиться к автору, знаю как актер, еще труднее режиссерам. Режиссеру хочется высказать свою концепцию, а я за то, чтобы понять, что написал автор, потому что он тоже написал концептуальное произведение. Следователь, когда расследует убийство, имеет массу вариантов, но правильный-то - один. Я за такую режиссуру.
Автор: Григорий Заславский
Источник: Независимая газета
Дата: 26.06.2007
Худрук Малого театра Юрий Соломин: «Сегодняшние абитуриенты путают «Муму» с «Каштанкой»
Несколько лет тому назад, когда только зашла речь о грядущем 250-летии русского государственного театра, Владимир Путин встретился с художественными руководителями Малого и Александрийского театров. На этой встрече возникла идея больших гастролей - один театр отправится навстречу другому, через всю страну, чтобы встретиться где-то посреди России. Из этой затеи ничего не вышло, но Малый театр в этом году все-таки отправился на большие гастроли по России. По возвращении художественный руководитель театра Юрий Соломин встретился с корреспондентом «НГ».
- Юрий Мефодьевич, давайте начнем с той фантастической идеи - совместных гастролей Малого и Александрийского театров через всю Россию. Вы, как Несчастливцев со Счастливцевым, должны были встретиться между Керчью и Вологдой...
- Самое главное, что Путин поддержал и сказал, что это будет праздник не только двух театров, а вообще праздник русского театра... Не получилось. Но мы побывали в этом году в четырех крупнейших городах - Новосибирске, Тюмени, Кемерове, Екатеринбурге, а в сентябре еще поедем в Иркутск, где проходит фестиваль Вампилова. Мы с удовольствием поедем, хотя сентябрь у нас забит: киевские гастроли, потом фестиваль русского театра в Махачкале, где собираются русскоязычные театры со всех республик... У нас и эти-то гастроли не состоялись бы, если бы не появился спонсор в связи с 250-летием. Такого отношения к театру я давно не встречал. Когда мы переехали из Новосибирска в Кемерово, губернатор Тулеев вышел из отпуска на несколько дней, принял большую группу из театра. Глава Сбербанка Андрей Казьмин, пролетая мимо Екатеринбурга, заехал на наши гастроли.
- А сколько спектаклей вы возили?
- В Кемерове играли три: Островского «Правда - хорошо, а счастье лучше», «Чайку» и «Тайны мадридского двора». В Екатеринбурге и Тюмени еще и «Горе от ума».
- Ваши гастроли совпали по времени с набором в Щепкинское театральное училище. Вы же в этом году набираете с Ольгой Николаевной Соломиной. Большой конкурс?
- Сейчас идет третий тур - будет три третьих тура, уже прослушали 120 с гаком человек, с двух часов до одиннадцати. Многих было жалко, все-таки на третьем -туре люди уже представляют какой-то интерес для набора. А набрать нужно 25-30 человек. Таким образом, сам конкурс будет не таким уж большим - 4-5 человек на место... Сегодняшние ребятишки литературу знают пунктирно. Не знают, в каком веке жил Пушкин, а уж как его звали... Путают «Муму» с «Каштанкой», и это говорит о том, что в гуманитарные институты должны поступать не с единого экзамена. У нас-то его и нет, но те, кто разрабатывает этот единый экзамен, не понимают, что творческие вузы - это спецвузы. Я хорошо отношусь к Булгакову, но сейчас же все читают Булгакова, потому что посмотрели по телевизору, но не понимают, что Булгакова нужно читать, если твоя душа его понимает. Вот и начинаешь спрашивать: а что у тебя еще есть, и оказывается, что ничего нет. Музыкально - 25% двигаются плохо, не знают, что такое русский танец. У молодежи настолько забита человеческая органика, что иногда и те, кто приезжает из глубинки, не могут станцевать вальс или спеть русскую песню. А по идее, лучше нас этого никто не сделает...
- Сейчас назначен новый ректор Щепкинского училища -Борис Любимов. Понимаю, не вы его назначили, но все-таки какое-то напутствие вы могли ему сказать?
- Мы с Борисом Николаевичем очень давно знакомы. А в дружеских отношениях - с 88-го года. Прошли путь формирования Малого театра последние почти 20 лет, поэтому думаю, что он понимает, что я хочу. Он советует режиссера, я говорю: да. У нас единое понимание русского театра, театральной школы. Я очень рад, что он ректор. Хотя ничего плохого не могу сказать о предыдущем ректоре, мы работали в контакте, он оканчивал школу у того же педагога - у Веры Николаевны Пашенной. Но когда стал вопрос о смене, у меня было однозначное мнение, что это должен быть человек, близкий к театру. Малый театр ищет новое, но новое не значит все шиворот-навыворот... Мы ищем свою режиссуру. Сейчас вот мы договорились с Адольфом Шапиро. Как будто бы остановились на «Детях солнца».
- Очень хорошая пьеса.
- Я вообще считаю, что Горький - хороший драматург, уже почти забытый...
- А что с «Властью тьмы», которую вы начали репетировать?
- Пьеса хорошая, репетируем.
- Современная, с убийствами...
- Ну этот детектив мы играть не будем, хотя этот элемент будет сохранен. У Толстого написано два варианта одной сцены, только одной - убийство ребенка. Ее закрывали, запрещали, но сейчас же свобода... Но если изображать: «Ты его доской...» - «Но, мама, у него же косточки хрустят...» Это же человек должен как-то сказать. А в это время Митрич наверху говорит: «Тихо, я тебе сказку расскажу», -чтобы девчонка не сошла с ума. Человек, прошедший войну, непьющий, а в последнем акте он сорвался - надрался. И тогда после этой сцены - финал. Я не знаю, как получится. Как пойдут артисты...
- Я не понял - когда вы начинаете ставить спектакль, то еще не знаете, в какую сторону все вырулит?
- Очень многое зависит от структуры и органики актера. У меня играют совсем молодые. Алексей Фаддеев Никиту играет, Анисью - Инна Иванова, Екатерина Базарова - Акулину. Они в училище играли «Власть тьмы», ставила моя жена, а она прорабатывает все очень хорошо. Спектакль был очень хороший. Но эта сцена была вымарана, и слава Богу - не потянули бы. Мы сейчас сидим на тех кусках, которые не приходилось делать. Когда мы репетировали «Три сестры», я приболел и в сентябре был в Барвихе. Был хороший осенний день. После обеда включил телевизор, там показывают репетицию Товстоногова «Трех сестер». Я был как на мастер-классе. А потом, когда передача закончилась, при солнце начал идти дождь, и я слышу капли по железному подоконнику - кап, кап. Вышел на балкон и увидел громадные капли, и тогда у меня возник голос за кадром из чеховских записных книжек - что такое Россия и как с ней бороться. Почему-то на это новшество никто не обратил внимание. Девчонки там ничего не произносят, а резюме говорит автор, потому что так Чехов просил. Это настроенческая вещь, которую придумать нельзя... Честно говоря, я смотрю, что, например, итальянцы в «Пикколо» работают как-то без современных нововведений - и никто их за это не бьет. И французы в «Комеди Франсез» тоже работают безо всяких нововведений - и их никто не обвиняет, что они не ломают сцену. У нас же, наверное, это в характере: раз должно быть новое, значит, везде и у всех. Эти театры с колоннами, почему их надо уничтожать? Их не так много...
- Кстати, у вас будет ремонт?
- Ремонт идет. Делается сцена со всей ее машинерией, она очень старая.
- Ничего не уничтожат?
- Нет. Вот я смотрю спектакль «Лес» и вижу, что режиссер не понял, о чем написал Островский. А он написал об артистах, которые нищие, голодные, но, если надо, отдадут последние деньги. Один ловит птичек, потому что жрать хочет, второй говорит: «Хотел было пройти - тут у автора многоточие, - да, видимо, придется завернуть». Что в этих многоточиях? Думайте об этих многоточиях. У Островского актеры все время пьют - в «Без вины виноватых», в «Талантах и поклонниках», в «Лесе»... Почему они все время пьют? Потому что напряжение колоссальное. А из лекарств тогда была только валерьянка - Чехов говорил, выпейте валерьянки... И Мочалов надирался, когда ему надо было отключиться. Я помню, у меня бывали такие моменты, когда отключаешься вроде бы, в час лег, а в три уже проснулся и спать не хочется, лежишь, глядишь в потолок и думаешь... Я знаю, как трудно приблизиться к автору, знаю как актер, еще труднее режиссерам. Режиссеру хочется высказать свою концепцию, а я за то, чтобы понять, что написал автор, потому что он тоже написал концептуальное произведение. Следователь, когда расследует убийство, имеет массу вариантов, но правильный-то - один. Я за такую режиссуру.
Автор: Григорий Заславский
Источник: Независимая газета
Дата: 26.06.2007
22.06.2007
Подробнее
С ФРОНТОВЫМ ТЕАТРОМ
С ФРОНТОВЫМ ТЕАТРОМ
1-й Украинский фронт. 1944 г.
Фронтовая дорога! Пыль... Пыль, пыль без конца. Клубы, облака, тучи пыли. Поля, леса, деревни – всё в дымящейся пыли
1-й Украинский фронт. 1944 г.
Фронтовая дорога! Пыль... Пыль, пыль без конца. Клубы, облака, тучи пыли. Поля, леса, деревни – всё в дымящейся пыли
С ФРОНТОВЫМ ТЕАТРОМ
1-й Украинский фронт. 1944 г.
Фронтовая дорога! Пыль... Пыль, пыль без конца. Клубы, облака, тучи пыли. Поля, леса, деревни – всё в дымящейся пыли. Мчатся гиганты-многотонки, мчатся «доджи», «виллисы», «форды», мчатся танки, бронемашины, транспортёры, мелькнет, как черная блошка, родная московская «эмка», и снова налетают многотонки, мчатся во весь дух, сверкая на солнце надписями: «На запад!», «На запад!!», «На запад!!!» И все извергают из-под колес везувии пыли.
Наш «Студебеккер», как правило, уступает дорогу. Это терзает сердце шоферу Трофиму. Он профессионал, да ещё горьковчанин, да ещё автозаводец, – ему ли уступать дорогу! Правда, он морально компенсирован. Он осматривает нас покровительственно и озабоченно.
– Приходится отвечать за вас! – вздыхает он с важностью. – Потому как вы есть ценный груз!
Бывает, что на перекрестках дорог, где дожидаются попутных машин бойцы и офицеры, догоняющие свои части, Трофима берут в окружение.
– Ссади вольняжку! (вольняжка – это «гражданские») – кричат ему. – Нам на фронт!!
Трофим этого только и ждет. Прилепив к губам трофейную сигарету, он обращается к какому-нибудь, обычно пожилому, солдату.
– Ты есть сознательный боец?
– Ну!
– Или ты серый?
– Ну-у!!
– Ты можешь сообразить, голова, кто едет?
– Ну?!
И Трофим, затянувшись дымом, после паузы произносит с тихим восторгом:
– Ар-ти-сты!
И наслаждается достигнутым эффектом. Люди отступают, смущаются за некоторые слова, далеко не те слова, которые у них ненароком вырвались, и на прощание машут руками.
Двигаемся дальше. Нас двадцать два человека, и официальное наше название: Фронтовой филиал Государственного ордена Ленина Малого театра. Портативный комплект театра – от директора Баранова до рабочего сцены Швана. И, наконец, я – зритель специального назначения! Сидим на скамьях, на сене, на ящиках с декорациями. Едем пять часов, едем десять часов, едем все пятнадцать. Я смотрю на своих спутников; вначале в волосах у них появляется проседь, затем они совсем седеют от пыли. Зато лица темнеют, буреют, чернеют, видны уже одни глаза. Я обращаюсь к своему соседу:
Маска! Я все-таки узнал тебя – ты заслуженный артист республики Алексеев!
Идет дождь! Не осенний мелкий дождичек, а июльско-августовский неисчерпаемый, упрямый, беспощадный дождь. Общими силами натягиваем брезентовую крышу, в которой вдруг оказываются кое-какие пробелы. Милые друзья мои, думаю я, – их моют дожди, засыпает их пыль и даже ветер колышет над ними ковыль, – когда они располагаются на отдых в поле.
А машина при всей изуверской ловкости Трофима склонна к коварным сюрпризам. Вы можете взлететь на полметра над сиденьем и спланировать обратно уже на пол или схватить в объятия вашего визави, хотя в этот момент вы настроены, прямо скажем, человеконенавистнически. Мой сосед, комик труппы, добрейшая душа, вечно ворчащий Артов, говорит:
– Мне все твердят: «надо оставаться в образе», «надо оставаться в образе». А мне бы хоть в самом себе остаться! Вот моя сверхзадача!!!
После пятичасовой тряски наш «Студебеккер», если взглянуть на него со стороны, кажется выехавшим прямо из преисподней, с тамошними жителями, эвакуировавшимися на земную поверхность. По моим соображениям, им всем следует дать двухнедельный отпуск. Однако администратор театра, неслыханно жизнеупорный Харитонов, объявляет:
– Энская часть! Через час концерт!
И... как будто ничего и не было: ни пыли, ни дождя, ни жары, ни холода, ни разбитой бомбами и снарядами дороги. Мгновение – и золушка превращается в красавицу! Поднимаются тяжелые крышки сундуков! Мелькают пышные костюмы! Взлетают яркие декорации! С треском распахивается блистательный сказочный веер театра.
Я не узнаю своих спутников. Выходит артист Шорников, умытый, побрившийся, причесанный, напомаженный, щеголеватый, с цветком в петлице, и, раскланиваясь, сообщает, что он конферансье, это значит – самый умный, красивый, молодой и талантливый среди присутствующих, и что недаром – говорит он – его имя «дважды упоминается в Большой Советской Энциклопедии – один раз в отделе знаменитых людей, другой раз в отделе опечаток».
Выходит артист Нефедов, в руках у него гармонь – он растягивает её во всю ее богатырскую ширь со словами: «Эх, моя боевая, походная, обстрелянная, ро-о-о-одимая». Или актриса Калининская, нарядная и томная вдовушка в водевиле «Верное средство», или во французском же водевиле «Дама в черном» актриса Муханова – ни дать ни взять парижанка! Или, наконец (а вернее – прежде всего), Малышева в спектакле «Без вины виноватые», молоденькая Отрадина первого акта, словно и не будет впереди двадцати лет, отделяющих первый акт от второго, словно и не было позади двухсот километров фронтовой дороги... Ольга Ефимовна Малышева – только что переболевшая воспалением легких и попросившаяся на фронт! Хрупкая, тонкая фигурка, балованная москвичка... Где источник этой живой воды?
Быть может, это родная почва сцены матерински питает их здесь, на берегах Сана, так же, как на берегах Москвы-реки? Или это древняя кровь комедиантов, которые в тогдашнем «Студебеккере» – крытом фургоне – разъезжали по городам и весям, расстилали цветной коврик и всегда оказывались на посту?!
…Сундуки уложены. Декорации свернуты. Раздается шуточная команда: «По ко-оням!» Трофим заводит машину. И снова пыль, пейзажи войны с обеих сторон, легкие фигурки регулировщиц, вскидывающих флажки над головой. И так – до ночи! Где только не проводит ночь фронтовой актер! И в блиндаже в чистом поле, и в палатке в лесу, и вповалку на соломе в покинутом доме, и в овине, зарывшись в душистое сено, когда всю ночь сквозь дырявую крышу глядят на него гостеприимные польские звезды!..
Как правило, актеров ждёт радушный прием. Случаются, конечно, заминки: вовремя не известили или не вовремя приехали. У встречающего офицера довольно кислый вид. В этих случаях Харитонов, обычно ведущий переговоры, мрачно бросает в сторону машины:
— Репин!
И все вешают нос. «Репин» – условный пароль: имеется в виду репинская картина «Не ждали».
Вскоре всё улаживается. Однако лейтенант, допустивший промашку, получает нахлобучку от майора, майор от подполковника и так далее, вплоть до генерала, а генерал... Генерал очень озабочен: не приведи господь, еще узнает соседняя дивизия, или соседняя армия, или фронт. Сраму не оберешься!
Бывает и так. Объявлено, что в одиннадцать ноль-ноль за актёрами прибудет машина из части полковника Б. Машина действительно прибывает, но не в одиннадцать, а в десять. Сопровождающий офицер извиняется очень бурно и немного вкрадчиво:
– Машина нужна в другом месте! Фронтовая обстановка! Просим прощения! Садитесь, пожалуйста! Фронтовая обстановка!
Актёры уезжают – фронтовая обстановка! – а ровно в одиннадцать к палатке, которую они покинули, подъезжает другая машина. Сопровождающего офицера встречает дневальный и лениво сообщает, что артисты уже уехали в таком-то вот направлении. Офицер из части полковника Б. минуту столбенеет, а за тем, схватившись за голову, издает отчаянный вопль:
– Украли!!!
Выясняется, что кражу совершила часть подполковника В. Полковник Б. и подполковник В. обмениваются по телефону сложными оборотами речи. Подполковник В., чтоб угодить полковнику Б., делает выговор виновному офицеру, глядя на него влюблёнными глазами, а офицер, стоя навытяжку, улыбается до ушей, рапортует, что осознает всю глубину своего проступка. В заключение повар части подполковника В., даже недолюбливающий виновного офицера, подает ему к обеду сто граммов сверх всякой нормы!
Фронтовой актёр живет в любых условиях, но это еще не героизм. Героизм – что он играет в любых условиях.
Командование части огорчено: единственное место, которое оно может предоставить для спектакля, это прекрасный девственный лес или образцово пересеченная местность. Но наш бригадир артист Торский, который во всех случаях жизни сохраняет респектабельный вид, любезно отвечает, что он вполне удовлетворён, поскольку близость к природе, как учил Станиславский, и есть назначение подлинного искусства.
Бывает, командование обрадованно сообщает: есть настоящее театральное помещение. Вот тогда Торский становится озабоченным! Он обходит зал, сцену и уборные и возвращается мрачнее тучи, объявляя, что нет ещё того, другого, третьего, но что, к сожалению, отказаться неудобно – надо играть!
Читателя интересует, вероятно, как воздвигают театр в середине дремучего леса? Обычно это происходит так. Перед свежесколоченной эстрадой очищают большую площадь, мгновенно заполняющуюся зрителями, – вот вам уже партер. С трех сторон подъезжают грузовики с высокими бортами, густо усеянными зрителями, – значит, вы имеете ложи бенуара. Над ложами зрители располагаются на деревьях – стало быть, есть второй и даже третий ярус. Солнце повисает над головой, сверкая почти так же ярко, как люстра Большого театра. Оживленный разговор среди зрителей, как бывает в Москве на парадном спектакле, когда встречается много знакомых, – а здесь знакомы все. Возбуждающий воздух премьеры! И я в некотором роде чувствую себя при исполнении служебных обязанностей!
Я прохожу за кулисы, там идут приготовления к спектаклю «Без вины виноватые». Гример-художник Евдокимов накаляет щипцы на костре, завивает Отрадину. На двух пнях положена доска, и заведующая костюмами Раиса Александровна Черемухина вместе с помощницей Клавой гладит костюм Миловзорова. Другая помощница, Маруся, развертывает длинный рулон, который оказывается роскошным домом с садом и колоннами. В актёрской уборной, среди вереска и ягодных кустов, артистка Алексеева всматривается в зеркало – достаточно ли пикантно лицо у Коринкиной. Артист Стрелин надевает бороду и вместе с ней добродушную улыбку Дудукина. Актёр Кабатченко, наоборот, сомневается, достаточно ли убедительно чванливы бакенбарды Мурова. Актёр Востров неистово пудрит лицо, пока оно не приобретает проникновенно-бледного вида Незнамова. Актриса Дегтяревская старится на глазах – и вот перед вами Галчиха. Актриса Андрианова, улыбаясь про себя, расчесывает пышную косу Аннушки. Актёр Артов путается в балахоне Шмаги, на ходу, так сказать, входит в образ, памятуя все-таки, что надо быть в образе!
Среди них озабоченно бродит художественный руководитель театра Сергей Петрович Алексеев. Каждого осматривает и каждому внушает:
– Напоминаю, сегодня очень ответственный зритель!
Он говорит так на каждом спектакле. На одном – потому, что сидит командование фронта, на другом – потому, что сидит командование полка, на третьем – потому, что присутствует гвардейская часть, на четвертом – потому, что орденоносная, на пятом – потому, что смотрят танкисты, на шестом – потому, что смотрят лётчики, на седьмом – потому, что смотрит наша славная матушка-пехота!
И в самом деле, С. П. Алексеев совершенно прав: каждый зритель по-своему ответствен, Я расскажу два случая, один, которому сам был свидетелем, о другом мне рассказали. Пришли на спектакль польские крестьяне из деревни Хжанув. Сели один возле другого, степенные, молчаливые, суровые, и, стараясь не проронить слова, не спускали глаз со сцены, даже когда занавес бывал опущен. Я обратился к ним по-польски:
– Понятно?
– Ничего не понятно! – последовал неторопливый ответ.
– Почему же вы смотрите?
– Очень интересно! – сказали они со всей серьезностью.
Глядя, впрочем, на одного местного жителя, смотревшего спектакль, я почему-то был убежден, что он всё понимает. Это был здешний ксендз, человек хоть и довольно порядочного возраста, лет за восемьдесят, однако ещё очень бодрый, и даже, я позволил бы себе сказать, боевой, – последняя оценка, как выяснилось затем, не оказалась уж столь невероятной! Учитель из Хжанува, воспылавший ко мне симпатией после того, как я выпалил перед ним по-польски целую строфу из «Пана Тадеуша», выдал мне тайну почтенного пастыря. Учитель никогда, конечно, не поделился бы ею со мной, если бы сам ксендз после своего знакомства с танкистами генерал-полковника М. Е. Катукова не стал менее опасливо относиться к тому, что его тайна раскроется. А впоследствии и сам её обнародовал. Оказывается, пан ксендз отлично знал русский язык, поскольку в молодости жил в Санкт-Петербурге, был блестящим офицером лейб-гвардии его императорского величества и так далее полка! По разным, однако, обстоятельствам вышел в отставку, надел сутану священника и удалился в глухую польскую деревушку. И вот полвека спустя, а то и больше, после того как он в последний раз был в Александринке, он очутился в русском театре, для чего ему не надо было даже выезжать из Хжанува, ибо сам театр прибыл в Хжанув. Что же тут удивительного, если я обратил внимание на необычного зрителя, который смотрел спектакль с такой непосредственностью, словно ему было не восемьдесят лет, а ровно в десять раз меньше. И после, когда мы познакомились, он с бешеным энтузиазмом объяснял мне, кто были Ермолова, Комиссаржевская, Самойловы, Садовские и другие, а я сидел и, широко раскрыв рот, слушал так, что со стороны (если бы не некоторые детали) можно было подумать, будто это он театральный критик из Москвы, а я – ксендз из Хжанува.
Второй случай – мне о нем рассказывали – произошёл на другом участке фронта, по которому разъезжал фронтовой театр ВТО. Театр этот приехал в назначенную часть ночью, после двенадцатичасовой дороги, однако, несмотря на позднее время, командование части просило актеров прямо сейчас же показать спектакль, причём было сказано, что в зрительном зале будет только один зритель, для него одного, единственного, и надо дать спектакль. Когда актёры узнали, в чём дело, они без лишних слов стали готовиться к спектаклю, и только волнение мешало им гримироваться, а гримировались они с большей тщательностью, чем когда-либо, может быть, чем за всю свою жизнь в театре. Расскажу кратко, так же, как рассказали мне. Командование части направляло в тыл к противнику лейтенанта-разведчика с приказом взорвать вражеский объект. При выполнении задания неизбежно должен был погибнуть и сам лейтенант. Вот этому офицеру, чтоб таким способом выразить ему свое уважение, свою любовь и благодарность, командование просило показать спектакль. И спектакль был показан полностью, от начала до конца, и в зале сидел один-единственный зритель, он знал, почему для него играют актеры, так же как знали это актеры. Окончив спектакль, актеры поклонились в пояс своему зрителю, лейтенант расцеловался с актерами, с командованием, отправился на задание, выполнил его и погиб.
.Нелегко, скажут, играть в лесу или в поле. Вот, должно быть, радость, когда попадается настоящее театральное здание, а ведь такие счастливые случаи бывали. На это можно ответить – «как сказать!». Вот вам, к примеру, картина театрального съезда во вполне оборудованном театральном здании.
За два часа до начала все места заняты, а так как на каждом стуле сидят, по крайней мере два человека, – то вот вам для начала полторы тысячи человек. Автоматчики у входа, которые заменяют здесь капельдинеров, строго предупреждают:
– Местов нет!
Наивная угроза! Подкатывают к театру один за другим «виллисы» и «доджи», у каждого пассажира на коленях стул, который он прижимает к груди и отдаст только вместе со своей жизнью. Они решительно входят в зал, смело отвечая оторопевшему автоматчику и барабаня при этом кулаком по сиденью:
– Вот места!
Сплошное море голов выходит из берегов, поднимается выше уровня и заливает авансцену. А когда раскрывается занавес, грозный поток просачивается дальше, – и бывает так, что Кручининой ближе обратиться к старшине Сидоркину, чем к актеру Незнамову.
Кроме зрителей, сидящих на сцене, есть зрители, стоящие по бокам сцены, полно зрителей и за кулисами. И когда я однажды прошёл туда, я увидел, как стоят один за другим, согласно ранжиру, впереди – генерал-полковник Новиков, который ростом пониже, сзади – генерал-полковник Бирюков, который ростом повыше. Снаружи в это время расторопный сибирячок уже подтягивает к окну высокое бревно, и вот стоит на темечке бревна, стоит на левой ноге, затем на правой, Снова на левой стоит все четыре часа, иначе потеряет место. Внизу толпятся земляки и умильно глядят на счастливца, но он, будучи в курсе басни Крылова о вороне и кусочке сыру, отклоняет самые фантастически лестные обращения!
Для полноты картины следовало бы дорисовать какой-нибудь боевой фон. Но столько раз уже писали, как «концерт шел под аккомпанемент орудийных выстрелов», что не надо бы повторяться. Один случай все же расскажу.
Дело было на западном берегу Вислы, на крайней выпуклости фронта. Вечером луч нашего прожектора прошивал небо, навстречу ему возникал луч другого прожектора, и это был уже немец. Оба луча обходили небо, встречались замирали на мгновение и снова расходились. Под этими скрещенными лучами, под открытым небом и шел спектакль.
В самый разгар действия над головой появились «мессершмитты», они шли на операцию. «Мессера, мессера», – раздались голоса среди зрителей, и многие подняли головы. Актёры в этот момент почувствовали, что сейчас хозяева – они, а публика – гости, и что от них, актёров, зависит настроение, поведение, тонус. И они так сосредоточились, что сокровенностью своей игры заставили сосредоточиться и зрителей. И уже не слышно стало голосов, и никто больше не поднимал головы, хотя «мессера» продолжали лететь. Что говорить о зрителях. Легендарно их бесстрашие. Но в данном случае мы позволим себе вписать очко в пользу актеров...
Я видел спектакль, где сценой служил небольшой сарай, а залом – зеленый луг, сплошь залитый толпой. В середину этой толпы въехал всадник, зрители даже не обратили на него внимания. Он уронил поводья и, полуоткрыв рот, уставился на сцену. Я залюбовался этим зрелищем. Я подумал, что давненько что-то не видел зрителя верхом на лошади в самом центре зрительного зала! Каждую реплику Шмаги он встречал таким смехом, что лошадь оседала под ним, съезжая задом, и снова становилась в первую позицию, скосив один отчаянный глаз на сцену, другой – на ездока.
Смех! Смех здесь нужен, как воздух, как вода! При одном слове «театр» люди готовы смеяться. Театр здесь синоним смеха. «Смешное будет?» – спрашивают. Попробуйте сказать, что нет. Громко повторяют остроту и снова смеются. Рассказывали про зрителя, который из-за смеха пропустил смешную реплику; досадуя на себя, он взял себя в руки, заставил себя быть серьёзным, а после спектакля всю ночь отсмеивался, не давая никому спать. Даже тот, кто сидит далеко и плохо слышит, – смеётся, потому что смеются другие. Ещё до начала спектакля на всех лицах улыбки, какие мы видим в Москве после очень веселого спектакля, а здесь он ещё не начинался! Я видел раненого полковника, его внесли в зал на носилках. Он смеялся, неистово размахивая руками. Кто не смеялся – так это врач, он сидел у изголовья раненого и испуганно внушал ему:
– Вам вредно смеяться!
– Это вам вредно, – кричал сквозь смех полковник.
Одного раненого я никогда не забуду. Это было в полевом госпитале, во втором эшелоне, на берегу Вислы. Я не знал, молодой ли он, красивый ли, потому что лицо и грудь его были сожжены, виднелись кости черепа, черные, как лак. Он сидел выпрямившись в кресле и смотрел суровыми неподвижными глазами, резко сжав зубы. Кругом хохотали, хлопали, бесновались, – он становился еще строже. Он словно был ещё за порогом жизни и оттуда смотрел на этот чуждый ему мир с жестоким и упрямым недружелюбием. Да, вы встречаете таких, как он, которых никогда не забудете, – обожженных, потерявших конечности, изуродованных в расцвете молодости. Война для них кончена, и они смотрят и не хотят смотреть в свое будущее, в свою будущую личную жизнь, в свое будущее участие в жизни людей. Большой путь внутри себя проходит такой человек, прежде чем наступит перелом. Над ним сострадательно и заботливо склоняется родина, друзья, близкие. Пусть не последнее место займет среди них искусство.
Я не отрываясь смотрел в лицо обожженного танкиста. Одна веселая комедия сменялась другой, пять комедий подряд были показаны в этот день. Он оставался та же. И только в самом конце, когда я потерял уже всякую надежду, я заметил, – и необычайное, щемящее чувство охватило меня, – я заметил, что лицо его потеплело. Смягчились глаза и взглянули кругом, быть может, в первый раз, взглянули доброжелательнее и дружелюбнее. И увидели и этих смеющихся людей, и ветку каштана, и синеющий вдали лес. И оттого, что они все это наконец увидели, именно оттого, что увидели, смутная, отдаленная, мерцающая улыбка, словно была и не было её, скользнула по его лицу. И я сказал себе, что если бы театр, с которым я совершил весь этот путь, сделал только одно это дело, – за то, что он – театр, он – искусство, возвратил к жизни этого человека, великая ему честь и хвала!
«Без вины виноватые»?! Еще в Москве возникали у нас сомнения, следует ли везти на фронт эту «слезную драму», и основательно ли мнение, что там нужна только комедия. Этот взгляд как будто подтверждался на фронте. Однажды на спектакль, прямо с передовой, приехал молодой лейтенант, вбежал к нам с радостно возбужденным лицом, и первое, что он спросил: «Смешное будет??» Ему ответили, и он, мало сказать, огорчился, – он рассердился. «Хватит нам здесь драм! А вы еще из тыла привозите!».
Вот мы вроде бы и получили искомый «ответ».
Офицер всё же остался и просидел до конца. Можно было не смотреть на сцену, достаточно было глядеть на его лицо, чтобы всё видеть, и когда пришёл Муров, и когда ушёл Незнамов, и когда вернулась Кручинина. На Мурова он смотрел полуотвернувшись и только изредка исподлобья поглядывал. Во время рассказа Галчихи у него дрожали губы. Когда в гостиницу к Кручининой пришёл незнакомый ей актёр Незнамов, лейтенант быстро спросил у меня: «Это её сын, да?» – с таким видом, словно от моего ответа зависела его собственная судьба. Я поспешил ответить, и он весь просиял. «Я это знал, – сказал он шёпотом, – я чувствовал!» Опустился занавес, и он долго хлопал, но какими-то отсутствующими руками. Он шептал про себя: «Боже, до чего хорошо, до чего хорошо…» – и это относилось не столько к игре актеров, сколько к его собственному ощущению, к тому сладостно-прекрасному чувству, которое овладело им. «Скажите, – обратился он ко мне, – у них есть ордена? Я отдал бы половину своих». Я посмотрел на его грудь и подумал, что, пожалуй, половины хватило бы на весь театр. Всё-таки я напомнил ему, что он сказал о драме.
— Я?! Я сказал? – вскипел он. – Ничего подобного! Я! Вздор какой...
И чем больше он сердился, тем больше я улыбался, получив, наконец, «ответ».
В другой раз мы смотрели спектакль на аэродроме пикирующих бомбардировщиков. Театр походил на улей – так жужжали кругом самолеты. Сидел весь полк, все офицеры, все, можно сказать, в ранах и орденах. Да, это были воины и мужчины, пикирующие летчики, лучшие из лучших, прошедшие всю войну солдаты – бесстрашные, безжалостные, беспощадные и, казалось мне, уже и бесчувственные. И вот, я смотрел внимательно, не было ни одного, кто бы не смахнул слезы. Со мной рядом сидел командир полка, он видел мелькающие кругом платки, но сам решил быть «выдержанным». Не легко ему это давалось, – он жевал губами, откашливался, тёр переносицу, но «не сдавался». Неожиданный голос сзади прекратил эту бесполезную борьбу.
Это был совсем юный лейтенант со звездочкой Героя.
– Товарищ полковник, да вы не стыдитесь, вы плачьте. Смотрите, – сказал он и рассмеялся, – я совсем изревелся.
И полковник рассмеялся уже весь в слезах.
До того молчаливый, он стал вдруг словоохотливым. Он сказал, что недавно потерял четырех лучших друзей и не плакал, а сейчас...
– До чего это, – сказал он, подыскивая слова, – понимаешь, до чего это... правильно!
Драма о женщине, которая ищет своего сына, а сын находится рядом, вероятно, самая маленькая из драм, свидетелем которых был этот человек. Но драма эта была для него разрядкой. Ибо переживания войны, оставляющие жестокий след в душе человека, находят себе выход также через благородное волнение искусства.
Я сошлюсь еще на одного зрителя.
Старый солдат, со стриженой седой головой, он сидел не шелохнувшись все четыре акта, прижимая к груди автомат. Он не имел представления об антрактах и не отводил глаз от сцены. Когда его спросили, понравился ли ему спектакль, он сказал так:
«Слеза очищает». Слеза, которая не ослабляет, а очищает, закаляет для дальнейших испытаний. И пьеса о материнской любви, растрогавшая эти суровые сердца, поддерживала высокие побуждения, ради которых эти люди взялись за оружие. Стало быть, скажем, – нужны на фронте не только весёлые водевили развлечения ради. И они, естественно, нужны. Но нужны Островский и Шекспир, русские и мировые классики, нужно дать людям пищу для размышлений и чувств. Правда, успех «Без вины виноватых» имеет свое дополнительное объяснение, оно пришло мне в голову после одного случая.
Во фронтовой палатке у одного из бойцов я увидел деревянный ящик, обычный солдатский сундучок, который его владелец открывал чаще, чем его товарищи свои сундуки, и без всякой, казалось бы, надобности, а соседи по палатке, как только он открывал его, подходили к нему и стояли целой группой всё время, пока он в нём возился, а он возился подчас больше для виду, потому что этого скрытно или явно хотели его товарищи, а кто-нибудь из них, случалось, прямо обращался к нему: «А ну, открой!» и он беспрекословно открывал.
На внутренней стороне крышки сундучка была аккуратно прибита гвоздиками картинка, изображавшая... ангела, ангелочка. Собственно говоря, это был обыкновенный мальчишка, светловолосый и голубоглазый (картинка была в красках), а то, что за спиной мальца торчали крылышки, ничуть не умаляло его достоинств в глазах бойцов, для них это был не ангел, а ребёнок. Уже после владелец ангела рассказал мне, что нашёл его в горевшем польском доме, осторожно снял со стены, по-видимому, не спеша, хотя дом со всех сторон обстреливался, бережно спрятал на груди под шинелью и только тогда ушёл, – это было единственное, что он унёс из этого дома. И боец и его сундук с тех пор стали популярны. В этой нечеловечной, кровавой обстановке жажда видеть ребенка была так велика, что люди могли стоять часами, не проронив слова, и смотреть на этого польского мальчика с крохотными крылышками. И когда Кручинина рассказывала о своём сыне, каким он был, когда был маленьким, и когда она, видя его взрослым, продолжала видеть его маленьким, в эти моменты в зале слышалось подозрительное сопение и кашель, и я вспоминал сундучок бойца и думал, что успех у этой пьесы сейчас иной, чем если бы её показывали в обычной мирной обстановке, иной, чем даже задумал сам Островский...
Много чего еще ждет фронтовой зритель. Он просит: дайте что-нибудь о Москве – пьесу о Москве, рассказ, как живёт Москва, поэму о Москве, хотя бы песенку, стишок о Москве.
Москва! Чем она дальше, тем она ближе. Вечерами в лесу из палатки политотдела доносятся позывные Москвы. Далеко в прозрачном воздухе слышен их мягкий серебряный перезвон.
И всё замирает. Кто говорит – умолкает. Кто ходит – останавливается. Куст не шелохнется! И все слушают, вслушиваются в самую эту музыку. Позывные Москвы! Как много в этом звуке...
К нам приходит девушка-зенитчица. «Вы из Москвы?» – «Из Москвы». – «Из самой-самой?!» – «Из самой-самой». – «Кривоколенный переулок знаете?» – «Знаем!» – «давно видели?» – «Совсем недавно!» – «Ну и как?!» – «Ничего, стоит».– «Да ну!» И она смешно всплескивает руками и вот коснется вашего рукава, словно тем самым прикоснется к своему родному дому в Кривоколенном переулке.
Боец, вернувшийся из боя, сообщает, что только что взят Сандомир. Значит, говорим мы, будет салют. И боец, вытирая чёрный пот, отвечает улыбаясь: «Пускай Москва порадуется».
В трёх километрах от переднего края, который порой бывает похожим на край света, люди, неделями не выходившие из боя, не разувавшиеся, не умывавшиеся, встречают на дереве белень кий листочек — афишку театра. Слово, на которое они все смотрят, которого по очереди касаются пальцами, – это слово «Московский». «Москва», – говорят они друг другу. Когда представитель театра перед началом спектакля обращается к публике:
«Товарищи, привет вам от Москвы!» – он имеет самый большой успех.
Снова укладываем сундуки. Садимся в машину. Нефёдов, тронув свой баян, напевает «волжскую», подтягивает прекрасным своим голосом самая молодая актриса Маша Андрианова. Далеко по темнеющим полям несётся русская песня, которая здесь, вдали от Родины, особенно дорога и близка нашему сердцу.
1944 г.
Сборник статей Ю. Юзовского – О ТЕАТРЕ И ДРАМЕ.
В двух томах. Москва, «Искусство», 1982.
1-й Украинский фронт. 1944 г.
Фронтовая дорога! Пыль... Пыль, пыль без конца. Клубы, облака, тучи пыли. Поля, леса, деревни – всё в дымящейся пыли. Мчатся гиганты-многотонки, мчатся «доджи», «виллисы», «форды», мчатся танки, бронемашины, транспортёры, мелькнет, как черная блошка, родная московская «эмка», и снова налетают многотонки, мчатся во весь дух, сверкая на солнце надписями: «На запад!», «На запад!!», «На запад!!!» И все извергают из-под колес везувии пыли.
Наш «Студебеккер», как правило, уступает дорогу. Это терзает сердце шоферу Трофиму. Он профессионал, да ещё горьковчанин, да ещё автозаводец, – ему ли уступать дорогу! Правда, он морально компенсирован. Он осматривает нас покровительственно и озабоченно.
– Приходится отвечать за вас! – вздыхает он с важностью. – Потому как вы есть ценный груз!
Бывает, что на перекрестках дорог, где дожидаются попутных машин бойцы и офицеры, догоняющие свои части, Трофима берут в окружение.
– Ссади вольняжку! (вольняжка – это «гражданские») – кричат ему. – Нам на фронт!!
Трофим этого только и ждет. Прилепив к губам трофейную сигарету, он обращается к какому-нибудь, обычно пожилому, солдату.
– Ты есть сознательный боец?
– Ну!
– Или ты серый?
– Ну-у!!
– Ты можешь сообразить, голова, кто едет?
– Ну?!
И Трофим, затянувшись дымом, после паузы произносит с тихим восторгом:
– Ар-ти-сты!
И наслаждается достигнутым эффектом. Люди отступают, смущаются за некоторые слова, далеко не те слова, которые у них ненароком вырвались, и на прощание машут руками.
Двигаемся дальше. Нас двадцать два человека, и официальное наше название: Фронтовой филиал Государственного ордена Ленина Малого театра. Портативный комплект театра – от директора Баранова до рабочего сцены Швана. И, наконец, я – зритель специального назначения! Сидим на скамьях, на сене, на ящиках с декорациями. Едем пять часов, едем десять часов, едем все пятнадцать. Я смотрю на своих спутников; вначале в волосах у них появляется проседь, затем они совсем седеют от пыли. Зато лица темнеют, буреют, чернеют, видны уже одни глаза. Я обращаюсь к своему соседу:
Маска! Я все-таки узнал тебя – ты заслуженный артист республики Алексеев!
Идет дождь! Не осенний мелкий дождичек, а июльско-августовский неисчерпаемый, упрямый, беспощадный дождь. Общими силами натягиваем брезентовую крышу, в которой вдруг оказываются кое-какие пробелы. Милые друзья мои, думаю я, – их моют дожди, засыпает их пыль и даже ветер колышет над ними ковыль, – когда они располагаются на отдых в поле.
А машина при всей изуверской ловкости Трофима склонна к коварным сюрпризам. Вы можете взлететь на полметра над сиденьем и спланировать обратно уже на пол или схватить в объятия вашего визави, хотя в этот момент вы настроены, прямо скажем, человеконенавистнически. Мой сосед, комик труппы, добрейшая душа, вечно ворчащий Артов, говорит:
– Мне все твердят: «надо оставаться в образе», «надо оставаться в образе». А мне бы хоть в самом себе остаться! Вот моя сверхзадача!!!
После пятичасовой тряски наш «Студебеккер», если взглянуть на него со стороны, кажется выехавшим прямо из преисподней, с тамошними жителями, эвакуировавшимися на земную поверхность. По моим соображениям, им всем следует дать двухнедельный отпуск. Однако администратор театра, неслыханно жизнеупорный Харитонов, объявляет:
– Энская часть! Через час концерт!
И... как будто ничего и не было: ни пыли, ни дождя, ни жары, ни холода, ни разбитой бомбами и снарядами дороги. Мгновение – и золушка превращается в красавицу! Поднимаются тяжелые крышки сундуков! Мелькают пышные костюмы! Взлетают яркие декорации! С треском распахивается блистательный сказочный веер театра.
Я не узнаю своих спутников. Выходит артист Шорников, умытый, побрившийся, причесанный, напомаженный, щеголеватый, с цветком в петлице, и, раскланиваясь, сообщает, что он конферансье, это значит – самый умный, красивый, молодой и талантливый среди присутствующих, и что недаром – говорит он – его имя «дважды упоминается в Большой Советской Энциклопедии – один раз в отделе знаменитых людей, другой раз в отделе опечаток».
Выходит артист Нефедов, в руках у него гармонь – он растягивает её во всю ее богатырскую ширь со словами: «Эх, моя боевая, походная, обстрелянная, ро-о-о-одимая». Или актриса Калининская, нарядная и томная вдовушка в водевиле «Верное средство», или во французском же водевиле «Дама в черном» актриса Муханова – ни дать ни взять парижанка! Или, наконец (а вернее – прежде всего), Малышева в спектакле «Без вины виноватые», молоденькая Отрадина первого акта, словно и не будет впереди двадцати лет, отделяющих первый акт от второго, словно и не было позади двухсот километров фронтовой дороги... Ольга Ефимовна Малышева – только что переболевшая воспалением легких и попросившаяся на фронт! Хрупкая, тонкая фигурка, балованная москвичка... Где источник этой живой воды?
Быть может, это родная почва сцены матерински питает их здесь, на берегах Сана, так же, как на берегах Москвы-реки? Или это древняя кровь комедиантов, которые в тогдашнем «Студебеккере» – крытом фургоне – разъезжали по городам и весям, расстилали цветной коврик и всегда оказывались на посту?!
…Сундуки уложены. Декорации свернуты. Раздается шуточная команда: «По ко-оням!» Трофим заводит машину. И снова пыль, пейзажи войны с обеих сторон, легкие фигурки регулировщиц, вскидывающих флажки над головой. И так – до ночи! Где только не проводит ночь фронтовой актер! И в блиндаже в чистом поле, и в палатке в лесу, и вповалку на соломе в покинутом доме, и в овине, зарывшись в душистое сено, когда всю ночь сквозь дырявую крышу глядят на него гостеприимные польские звезды!..
Как правило, актеров ждёт радушный прием. Случаются, конечно, заминки: вовремя не известили или не вовремя приехали. У встречающего офицера довольно кислый вид. В этих случаях Харитонов, обычно ведущий переговоры, мрачно бросает в сторону машины:
— Репин!
И все вешают нос. «Репин» – условный пароль: имеется в виду репинская картина «Не ждали».
Вскоре всё улаживается. Однако лейтенант, допустивший промашку, получает нахлобучку от майора, майор от подполковника и так далее, вплоть до генерала, а генерал... Генерал очень озабочен: не приведи господь, еще узнает соседняя дивизия, или соседняя армия, или фронт. Сраму не оберешься!
Бывает и так. Объявлено, что в одиннадцать ноль-ноль за актёрами прибудет машина из части полковника Б. Машина действительно прибывает, но не в одиннадцать, а в десять. Сопровождающий офицер извиняется очень бурно и немного вкрадчиво:
– Машина нужна в другом месте! Фронтовая обстановка! Просим прощения! Садитесь, пожалуйста! Фронтовая обстановка!
Актёры уезжают – фронтовая обстановка! – а ровно в одиннадцать к палатке, которую они покинули, подъезжает другая машина. Сопровождающего офицера встречает дневальный и лениво сообщает, что артисты уже уехали в таком-то вот направлении. Офицер из части полковника Б. минуту столбенеет, а за тем, схватившись за голову, издает отчаянный вопль:
– Украли!!!
Выясняется, что кражу совершила часть подполковника В. Полковник Б. и подполковник В. обмениваются по телефону сложными оборотами речи. Подполковник В., чтоб угодить полковнику Б., делает выговор виновному офицеру, глядя на него влюблёнными глазами, а офицер, стоя навытяжку, улыбается до ушей, рапортует, что осознает всю глубину своего проступка. В заключение повар части подполковника В., даже недолюбливающий виновного офицера, подает ему к обеду сто граммов сверх всякой нормы!
Фронтовой актёр живет в любых условиях, но это еще не героизм. Героизм – что он играет в любых условиях.
Командование части огорчено: единственное место, которое оно может предоставить для спектакля, это прекрасный девственный лес или образцово пересеченная местность. Но наш бригадир артист Торский, который во всех случаях жизни сохраняет респектабельный вид, любезно отвечает, что он вполне удовлетворён, поскольку близость к природе, как учил Станиславский, и есть назначение подлинного искусства.
Бывает, командование обрадованно сообщает: есть настоящее театральное помещение. Вот тогда Торский становится озабоченным! Он обходит зал, сцену и уборные и возвращается мрачнее тучи, объявляя, что нет ещё того, другого, третьего, но что, к сожалению, отказаться неудобно – надо играть!
Читателя интересует, вероятно, как воздвигают театр в середине дремучего леса? Обычно это происходит так. Перед свежесколоченной эстрадой очищают большую площадь, мгновенно заполняющуюся зрителями, – вот вам уже партер. С трех сторон подъезжают грузовики с высокими бортами, густо усеянными зрителями, – значит, вы имеете ложи бенуара. Над ложами зрители располагаются на деревьях – стало быть, есть второй и даже третий ярус. Солнце повисает над головой, сверкая почти так же ярко, как люстра Большого театра. Оживленный разговор среди зрителей, как бывает в Москве на парадном спектакле, когда встречается много знакомых, – а здесь знакомы все. Возбуждающий воздух премьеры! И я в некотором роде чувствую себя при исполнении служебных обязанностей!
Я прохожу за кулисы, там идут приготовления к спектаклю «Без вины виноватые». Гример-художник Евдокимов накаляет щипцы на костре, завивает Отрадину. На двух пнях положена доска, и заведующая костюмами Раиса Александровна Черемухина вместе с помощницей Клавой гладит костюм Миловзорова. Другая помощница, Маруся, развертывает длинный рулон, который оказывается роскошным домом с садом и колоннами. В актёрской уборной, среди вереска и ягодных кустов, артистка Алексеева всматривается в зеркало – достаточно ли пикантно лицо у Коринкиной. Артист Стрелин надевает бороду и вместе с ней добродушную улыбку Дудукина. Актёр Кабатченко, наоборот, сомневается, достаточно ли убедительно чванливы бакенбарды Мурова. Актёр Востров неистово пудрит лицо, пока оно не приобретает проникновенно-бледного вида Незнамова. Актриса Дегтяревская старится на глазах – и вот перед вами Галчиха. Актриса Андрианова, улыбаясь про себя, расчесывает пышную косу Аннушки. Актёр Артов путается в балахоне Шмаги, на ходу, так сказать, входит в образ, памятуя все-таки, что надо быть в образе!
Среди них озабоченно бродит художественный руководитель театра Сергей Петрович Алексеев. Каждого осматривает и каждому внушает:
– Напоминаю, сегодня очень ответственный зритель!
Он говорит так на каждом спектакле. На одном – потому, что сидит командование фронта, на другом – потому, что сидит командование полка, на третьем – потому, что присутствует гвардейская часть, на четвертом – потому, что орденоносная, на пятом – потому, что смотрят танкисты, на шестом – потому, что смотрят лётчики, на седьмом – потому, что смотрит наша славная матушка-пехота!
И в самом деле, С. П. Алексеев совершенно прав: каждый зритель по-своему ответствен, Я расскажу два случая, один, которому сам был свидетелем, о другом мне рассказали. Пришли на спектакль польские крестьяне из деревни Хжанув. Сели один возле другого, степенные, молчаливые, суровые, и, стараясь не проронить слова, не спускали глаз со сцены, даже когда занавес бывал опущен. Я обратился к ним по-польски:
– Понятно?
– Ничего не понятно! – последовал неторопливый ответ.
– Почему же вы смотрите?
– Очень интересно! – сказали они со всей серьезностью.
Глядя, впрочем, на одного местного жителя, смотревшего спектакль, я почему-то был убежден, что он всё понимает. Это был здешний ксендз, человек хоть и довольно порядочного возраста, лет за восемьдесят, однако ещё очень бодрый, и даже, я позволил бы себе сказать, боевой, – последняя оценка, как выяснилось затем, не оказалась уж столь невероятной! Учитель из Хжанува, воспылавший ко мне симпатией после того, как я выпалил перед ним по-польски целую строфу из «Пана Тадеуша», выдал мне тайну почтенного пастыря. Учитель никогда, конечно, не поделился бы ею со мной, если бы сам ксендз после своего знакомства с танкистами генерал-полковника М. Е. Катукова не стал менее опасливо относиться к тому, что его тайна раскроется. А впоследствии и сам её обнародовал. Оказывается, пан ксендз отлично знал русский язык, поскольку в молодости жил в Санкт-Петербурге, был блестящим офицером лейб-гвардии его императорского величества и так далее полка! По разным, однако, обстоятельствам вышел в отставку, надел сутану священника и удалился в глухую польскую деревушку. И вот полвека спустя, а то и больше, после того как он в последний раз был в Александринке, он очутился в русском театре, для чего ему не надо было даже выезжать из Хжанува, ибо сам театр прибыл в Хжанув. Что же тут удивительного, если я обратил внимание на необычного зрителя, который смотрел спектакль с такой непосредственностью, словно ему было не восемьдесят лет, а ровно в десять раз меньше. И после, когда мы познакомились, он с бешеным энтузиазмом объяснял мне, кто были Ермолова, Комиссаржевская, Самойловы, Садовские и другие, а я сидел и, широко раскрыв рот, слушал так, что со стороны (если бы не некоторые детали) можно было подумать, будто это он театральный критик из Москвы, а я – ксендз из Хжанува.
Второй случай – мне о нем рассказывали – произошёл на другом участке фронта, по которому разъезжал фронтовой театр ВТО. Театр этот приехал в назначенную часть ночью, после двенадцатичасовой дороги, однако, несмотря на позднее время, командование части просило актеров прямо сейчас же показать спектакль, причём было сказано, что в зрительном зале будет только один зритель, для него одного, единственного, и надо дать спектакль. Когда актёры узнали, в чём дело, они без лишних слов стали готовиться к спектаклю, и только волнение мешало им гримироваться, а гримировались они с большей тщательностью, чем когда-либо, может быть, чем за всю свою жизнь в театре. Расскажу кратко, так же, как рассказали мне. Командование части направляло в тыл к противнику лейтенанта-разведчика с приказом взорвать вражеский объект. При выполнении задания неизбежно должен был погибнуть и сам лейтенант. Вот этому офицеру, чтоб таким способом выразить ему свое уважение, свою любовь и благодарность, командование просило показать спектакль. И спектакль был показан полностью, от начала до конца, и в зале сидел один-единственный зритель, он знал, почему для него играют актеры, так же как знали это актеры. Окончив спектакль, актеры поклонились в пояс своему зрителю, лейтенант расцеловался с актерами, с командованием, отправился на задание, выполнил его и погиб.
.Нелегко, скажут, играть в лесу или в поле. Вот, должно быть, радость, когда попадается настоящее театральное здание, а ведь такие счастливые случаи бывали. На это можно ответить – «как сказать!». Вот вам, к примеру, картина театрального съезда во вполне оборудованном театральном здании.
За два часа до начала все места заняты, а так как на каждом стуле сидят, по крайней мере два человека, – то вот вам для начала полторы тысячи человек. Автоматчики у входа, которые заменяют здесь капельдинеров, строго предупреждают:
– Местов нет!
Наивная угроза! Подкатывают к театру один за другим «виллисы» и «доджи», у каждого пассажира на коленях стул, который он прижимает к груди и отдаст только вместе со своей жизнью. Они решительно входят в зал, смело отвечая оторопевшему автоматчику и барабаня при этом кулаком по сиденью:
– Вот места!
Сплошное море голов выходит из берегов, поднимается выше уровня и заливает авансцену. А когда раскрывается занавес, грозный поток просачивается дальше, – и бывает так, что Кручининой ближе обратиться к старшине Сидоркину, чем к актеру Незнамову.
Кроме зрителей, сидящих на сцене, есть зрители, стоящие по бокам сцены, полно зрителей и за кулисами. И когда я однажды прошёл туда, я увидел, как стоят один за другим, согласно ранжиру, впереди – генерал-полковник Новиков, который ростом пониже, сзади – генерал-полковник Бирюков, который ростом повыше. Снаружи в это время расторопный сибирячок уже подтягивает к окну высокое бревно, и вот стоит на темечке бревна, стоит на левой ноге, затем на правой, Снова на левой стоит все четыре часа, иначе потеряет место. Внизу толпятся земляки и умильно глядят на счастливца, но он, будучи в курсе басни Крылова о вороне и кусочке сыру, отклоняет самые фантастически лестные обращения!
Для полноты картины следовало бы дорисовать какой-нибудь боевой фон. Но столько раз уже писали, как «концерт шел под аккомпанемент орудийных выстрелов», что не надо бы повторяться. Один случай все же расскажу.
Дело было на западном берегу Вислы, на крайней выпуклости фронта. Вечером луч нашего прожектора прошивал небо, навстречу ему возникал луч другого прожектора, и это был уже немец. Оба луча обходили небо, встречались замирали на мгновение и снова расходились. Под этими скрещенными лучами, под открытым небом и шел спектакль.
В самый разгар действия над головой появились «мессершмитты», они шли на операцию. «Мессера, мессера», – раздались голоса среди зрителей, и многие подняли головы. Актёры в этот момент почувствовали, что сейчас хозяева – они, а публика – гости, и что от них, актёров, зависит настроение, поведение, тонус. И они так сосредоточились, что сокровенностью своей игры заставили сосредоточиться и зрителей. И уже не слышно стало голосов, и никто больше не поднимал головы, хотя «мессера» продолжали лететь. Что говорить о зрителях. Легендарно их бесстрашие. Но в данном случае мы позволим себе вписать очко в пользу актеров...
Я видел спектакль, где сценой служил небольшой сарай, а залом – зеленый луг, сплошь залитый толпой. В середину этой толпы въехал всадник, зрители даже не обратили на него внимания. Он уронил поводья и, полуоткрыв рот, уставился на сцену. Я залюбовался этим зрелищем. Я подумал, что давненько что-то не видел зрителя верхом на лошади в самом центре зрительного зала! Каждую реплику Шмаги он встречал таким смехом, что лошадь оседала под ним, съезжая задом, и снова становилась в первую позицию, скосив один отчаянный глаз на сцену, другой – на ездока.
Смех! Смех здесь нужен, как воздух, как вода! При одном слове «театр» люди готовы смеяться. Театр здесь синоним смеха. «Смешное будет?» – спрашивают. Попробуйте сказать, что нет. Громко повторяют остроту и снова смеются. Рассказывали про зрителя, который из-за смеха пропустил смешную реплику; досадуя на себя, он взял себя в руки, заставил себя быть серьёзным, а после спектакля всю ночь отсмеивался, не давая никому спать. Даже тот, кто сидит далеко и плохо слышит, – смеётся, потому что смеются другие. Ещё до начала спектакля на всех лицах улыбки, какие мы видим в Москве после очень веселого спектакля, а здесь он ещё не начинался! Я видел раненого полковника, его внесли в зал на носилках. Он смеялся, неистово размахивая руками. Кто не смеялся – так это врач, он сидел у изголовья раненого и испуганно внушал ему:
– Вам вредно смеяться!
– Это вам вредно, – кричал сквозь смех полковник.
Одного раненого я никогда не забуду. Это было в полевом госпитале, во втором эшелоне, на берегу Вислы. Я не знал, молодой ли он, красивый ли, потому что лицо и грудь его были сожжены, виднелись кости черепа, черные, как лак. Он сидел выпрямившись в кресле и смотрел суровыми неподвижными глазами, резко сжав зубы. Кругом хохотали, хлопали, бесновались, – он становился еще строже. Он словно был ещё за порогом жизни и оттуда смотрел на этот чуждый ему мир с жестоким и упрямым недружелюбием. Да, вы встречаете таких, как он, которых никогда не забудете, – обожженных, потерявших конечности, изуродованных в расцвете молодости. Война для них кончена, и они смотрят и не хотят смотреть в свое будущее, в свою будущую личную жизнь, в свое будущее участие в жизни людей. Большой путь внутри себя проходит такой человек, прежде чем наступит перелом. Над ним сострадательно и заботливо склоняется родина, друзья, близкие. Пусть не последнее место займет среди них искусство.
Я не отрываясь смотрел в лицо обожженного танкиста. Одна веселая комедия сменялась другой, пять комедий подряд были показаны в этот день. Он оставался та же. И только в самом конце, когда я потерял уже всякую надежду, я заметил, – и необычайное, щемящее чувство охватило меня, – я заметил, что лицо его потеплело. Смягчились глаза и взглянули кругом, быть может, в первый раз, взглянули доброжелательнее и дружелюбнее. И увидели и этих смеющихся людей, и ветку каштана, и синеющий вдали лес. И оттого, что они все это наконец увидели, именно оттого, что увидели, смутная, отдаленная, мерцающая улыбка, словно была и не было её, скользнула по его лицу. И я сказал себе, что если бы театр, с которым я совершил весь этот путь, сделал только одно это дело, – за то, что он – театр, он – искусство, возвратил к жизни этого человека, великая ему честь и хвала!
«Без вины виноватые»?! Еще в Москве возникали у нас сомнения, следует ли везти на фронт эту «слезную драму», и основательно ли мнение, что там нужна только комедия. Этот взгляд как будто подтверждался на фронте. Однажды на спектакль, прямо с передовой, приехал молодой лейтенант, вбежал к нам с радостно возбужденным лицом, и первое, что он спросил: «Смешное будет??» Ему ответили, и он, мало сказать, огорчился, – он рассердился. «Хватит нам здесь драм! А вы еще из тыла привозите!».
Вот мы вроде бы и получили искомый «ответ».
Офицер всё же остался и просидел до конца. Можно было не смотреть на сцену, достаточно было глядеть на его лицо, чтобы всё видеть, и когда пришёл Муров, и когда ушёл Незнамов, и когда вернулась Кручинина. На Мурова он смотрел полуотвернувшись и только изредка исподлобья поглядывал. Во время рассказа Галчихи у него дрожали губы. Когда в гостиницу к Кручининой пришёл незнакомый ей актёр Незнамов, лейтенант быстро спросил у меня: «Это её сын, да?» – с таким видом, словно от моего ответа зависела его собственная судьба. Я поспешил ответить, и он весь просиял. «Я это знал, – сказал он шёпотом, – я чувствовал!» Опустился занавес, и он долго хлопал, но какими-то отсутствующими руками. Он шептал про себя: «Боже, до чего хорошо, до чего хорошо…» – и это относилось не столько к игре актеров, сколько к его собственному ощущению, к тому сладостно-прекрасному чувству, которое овладело им. «Скажите, – обратился он ко мне, – у них есть ордена? Я отдал бы половину своих». Я посмотрел на его грудь и подумал, что, пожалуй, половины хватило бы на весь театр. Всё-таки я напомнил ему, что он сказал о драме.
— Я?! Я сказал? – вскипел он. – Ничего подобного! Я! Вздор какой...
И чем больше он сердился, тем больше я улыбался, получив, наконец, «ответ».
В другой раз мы смотрели спектакль на аэродроме пикирующих бомбардировщиков. Театр походил на улей – так жужжали кругом самолеты. Сидел весь полк, все офицеры, все, можно сказать, в ранах и орденах. Да, это были воины и мужчины, пикирующие летчики, лучшие из лучших, прошедшие всю войну солдаты – бесстрашные, безжалостные, беспощадные и, казалось мне, уже и бесчувственные. И вот, я смотрел внимательно, не было ни одного, кто бы не смахнул слезы. Со мной рядом сидел командир полка, он видел мелькающие кругом платки, но сам решил быть «выдержанным». Не легко ему это давалось, – он жевал губами, откашливался, тёр переносицу, но «не сдавался». Неожиданный голос сзади прекратил эту бесполезную борьбу.
Это был совсем юный лейтенант со звездочкой Героя.
– Товарищ полковник, да вы не стыдитесь, вы плачьте. Смотрите, – сказал он и рассмеялся, – я совсем изревелся.
И полковник рассмеялся уже весь в слезах.
До того молчаливый, он стал вдруг словоохотливым. Он сказал, что недавно потерял четырех лучших друзей и не плакал, а сейчас...
– До чего это, – сказал он, подыскивая слова, – понимаешь, до чего это... правильно!
Драма о женщине, которая ищет своего сына, а сын находится рядом, вероятно, самая маленькая из драм, свидетелем которых был этот человек. Но драма эта была для него разрядкой. Ибо переживания войны, оставляющие жестокий след в душе человека, находят себе выход также через благородное волнение искусства.
Я сошлюсь еще на одного зрителя.
Старый солдат, со стриженой седой головой, он сидел не шелохнувшись все четыре акта, прижимая к груди автомат. Он не имел представления об антрактах и не отводил глаз от сцены. Когда его спросили, понравился ли ему спектакль, он сказал так:
«Слеза очищает». Слеза, которая не ослабляет, а очищает, закаляет для дальнейших испытаний. И пьеса о материнской любви, растрогавшая эти суровые сердца, поддерживала высокие побуждения, ради которых эти люди взялись за оружие. Стало быть, скажем, – нужны на фронте не только весёлые водевили развлечения ради. И они, естественно, нужны. Но нужны Островский и Шекспир, русские и мировые классики, нужно дать людям пищу для размышлений и чувств. Правда, успех «Без вины виноватых» имеет свое дополнительное объяснение, оно пришло мне в голову после одного случая.
Во фронтовой палатке у одного из бойцов я увидел деревянный ящик, обычный солдатский сундучок, который его владелец открывал чаще, чем его товарищи свои сундуки, и без всякой, казалось бы, надобности, а соседи по палатке, как только он открывал его, подходили к нему и стояли целой группой всё время, пока он в нём возился, а он возился подчас больше для виду, потому что этого скрытно или явно хотели его товарищи, а кто-нибудь из них, случалось, прямо обращался к нему: «А ну, открой!» и он беспрекословно открывал.
На внутренней стороне крышки сундучка была аккуратно прибита гвоздиками картинка, изображавшая... ангела, ангелочка. Собственно говоря, это был обыкновенный мальчишка, светловолосый и голубоглазый (картинка была в красках), а то, что за спиной мальца торчали крылышки, ничуть не умаляло его достоинств в глазах бойцов, для них это был не ангел, а ребёнок. Уже после владелец ангела рассказал мне, что нашёл его в горевшем польском доме, осторожно снял со стены, по-видимому, не спеша, хотя дом со всех сторон обстреливался, бережно спрятал на груди под шинелью и только тогда ушёл, – это было единственное, что он унёс из этого дома. И боец и его сундук с тех пор стали популярны. В этой нечеловечной, кровавой обстановке жажда видеть ребенка была так велика, что люди могли стоять часами, не проронив слова, и смотреть на этого польского мальчика с крохотными крылышками. И когда Кручинина рассказывала о своём сыне, каким он был, когда был маленьким, и когда она, видя его взрослым, продолжала видеть его маленьким, в эти моменты в зале слышалось подозрительное сопение и кашель, и я вспоминал сундучок бойца и думал, что успех у этой пьесы сейчас иной, чем если бы её показывали в обычной мирной обстановке, иной, чем даже задумал сам Островский...
Много чего еще ждет фронтовой зритель. Он просит: дайте что-нибудь о Москве – пьесу о Москве, рассказ, как живёт Москва, поэму о Москве, хотя бы песенку, стишок о Москве.
Москва! Чем она дальше, тем она ближе. Вечерами в лесу из палатки политотдела доносятся позывные Москвы. Далеко в прозрачном воздухе слышен их мягкий серебряный перезвон.
И всё замирает. Кто говорит – умолкает. Кто ходит – останавливается. Куст не шелохнется! И все слушают, вслушиваются в самую эту музыку. Позывные Москвы! Как много в этом звуке...
К нам приходит девушка-зенитчица. «Вы из Москвы?» – «Из Москвы». – «Из самой-самой?!» – «Из самой-самой». – «Кривоколенный переулок знаете?» – «Знаем!» – «давно видели?» – «Совсем недавно!» – «Ну и как?!» – «Ничего, стоит».– «Да ну!» И она смешно всплескивает руками и вот коснется вашего рукава, словно тем самым прикоснется к своему родному дому в Кривоколенном переулке.
Боец, вернувшийся из боя, сообщает, что только что взят Сандомир. Значит, говорим мы, будет салют. И боец, вытирая чёрный пот, отвечает улыбаясь: «Пускай Москва порадуется».
В трёх километрах от переднего края, который порой бывает похожим на край света, люди, неделями не выходившие из боя, не разувавшиеся, не умывавшиеся, встречают на дереве белень кий листочек — афишку театра. Слово, на которое они все смотрят, которого по очереди касаются пальцами, – это слово «Московский». «Москва», – говорят они друг другу. Когда представитель театра перед началом спектакля обращается к публике:
«Товарищи, привет вам от Москвы!» – он имеет самый большой успех.
Снова укладываем сундуки. Садимся в машину. Нефёдов, тронув свой баян, напевает «волжскую», подтягивает прекрасным своим голосом самая молодая актриса Маша Андрианова. Далеко по темнеющим полям несётся русская песня, которая здесь, вдали от Родины, особенно дорога и близка нашему сердцу.
1944 г.
Сборник статей Ю. Юзовского – О ТЕАТРЕ И ДРАМЕ.
В двух томах. Москва, «Искусство», 1982.
Подробнее
ЮРИЙ СОЛОМИН: МЫ НЕ МОЖЕМ КАСТРИРОВАТЬ ЧЕХОВА И ОСТРОВСКОГО
ЮРИЙ СОЛОМИН: МЫ НЕ МОЖЕМ КАСТРИРОВАТЬ ЧЕХОВА И ОСТРОВСКОГО
В Новосибирске прошли беспрецедентные гастроли Государственного академического Малого театра России
В Новосибирске прошли беспрецедентные гастроли Государственного академического Малого театра России
ЮРИЙ СОЛОМИН: МЫ НЕ МОЖЕМ КАСТРИРОВАТЬ ЧЕХОВА И ОСТРОВСКОГО
В Новосибирске прошли беспрецедентные гастроли Государственного академического Малого театра России.
ЗАВЕРШИЛСЯ юбилейный гастрольный тур Государственного академического Малого театра России, спектаклей которого новосибирская театральная публика ждала с нетерпением, а принимала восторженно и с неизменным благоговением. Звезды Малого оказались безупречно интеллигентны и деликатны, чем приятно порадовали и публику, и журналистов, и принимающую сторону — театр «Глобус». Конечно, не всем пришлись по вкусу постановки, выполненные если не в устаревшей, то, бесспорно, раритетной на сегодняшний день стилистике, однако это не помешало понять одно: так, как в Малом, пожалуй, уже не играют нигде. А это само по себе ценится высоко.
Столичные театры Новосибирск жалует, потому большие гастроли прославленных коллективов в нашем городе случаются с завидной регулярностью. Другой вопрос, в какой атмосфере эти выездные спектакли проходят, как реагирует местная публика и чем все заканчивается. Порой результат оказывается весьма неожиданным. К примеру, не так давно мы принимали БДТ имени Товстоногова. В афише значились самые звездные имена во главе с Кириллом Лавровым. Тем не менее билеты продавались с трудом (аншлаг случился только на спектакле антрепризного толка с Фрейндлих и Басилашвили в главных ролях), залы наполовину пустовали, а после первого антракта свои места покидала еще треть зрителей. Да и уровень постановок свидетельствовал о том, что театр находится в глубоком кризисе, а традиции, на которых акцентировалось внимание, увы, утеряны.
С Малым театром случилось все в точности наоборот. Билеты продали еще в апреле, то есть почти за месяц до начала гастролей. Вокруг входных ежедневно поднимался немыслимый ажиотаж. Зал был набит битком, притом, что организаторы выставляли несколько дополнительных рядов стульев. Спектакли шли по три часа, с двухчасовым первым актом, отличались тягучестью, размеренностью действия, однако в антракте театр покидали единицы.
Под занавес — долгие овации и многократные вызовы на поклон. Оказалось, что классика, извините за тавтологию, в классической интерпретации в Новосибирске весьма и весьма востребована (впрочем, не присутствуй на сцене звезды российского масштаба, картина была бы, конечно, иная).
Общение с прессой художественный руководитель Малого театра, народный артист Юрий Соломин начал с высказывания недовольства по поводу небольшой заметки, появившейся на одном из новосибирских сайтов. Возмутило Юрия Мефодьевича вполне аргументированное утверждение автора, что артисты «играют так, как будто двадцатого века не было, а спектакли наглядно доказывают, что Малый — театр-музей, сохранивший для нас, публики XXI века, всю старомодную прелесть театрального языка конца XIX века».
«Мы живем и живем, ничего ни у кого не просим, никого не насилуем, и все равно находятся недовольные. Музей? А чем плох музейный театр? — взывал к отсутствующему оппоненту господин Соломин. — В каждой семье есть свои традиции. Я не против нового. Я против того, что, отметая одно, превозносится иное».
Отношение Малого к режиссерам и режиссуре Юрий Мефодьевич обозначил буквально в двух предложениях, зато выразил то, о чем по окончании гастролей подумали многие, но навряд ли бы решились сказать: «В драматическом театре, если есть хорошая драматургия, один-два крепких хороших актера и очень средний режиссер, спектакль непременно состоится. Возможно, даже получит Государственную премию. Сейчас режиссеры слишком многое себе позволяют, правда, не у нас. Мы не можем кастрировать Островского или Чехова и выпустить героев пьес позапрошлого века в джинсах и майках, потому что понимаем, что нужно слушать текст, а не смотреть, современно или несовременно одеты герои. Классика есть классика, и она должна исполняться в рамках определенного стиля, а не как кому-то придет в голову».
Говоря о Малом театре, невозможно не затронуть язык, на котором говорят артисты театра, образцовую русскую речь с соблюдением ударений и орфоэпических тонкостей. «У нас, в Малом театре, с языком все благополучно, — говорит Юрий Соломин. — Нас в этом плане, даже критикуя, ставят в пример. Аристов приглашают озвучивать исторические фильмы, потому что артисты других театров не могут выговорить славянскую вязь. Кстати, Островского и Чехова не менее сложно выговорить. Там музыка русской речи, мощный и очень красивый язык, если думать об этом. Сегодня же почти все перешли на язык телевидения, совмещающий русский язык и матерный, который раньше все знали, но на котором никто не говорил. «Это — твой стиль», — говорят мне в рекламе. «Пошли вы все отсюда», — говорю им я... Яркий пример того, что язык классики, на котором говорят в Малом театре, востребован, — наш спектакль по Шиллеру «Коварство и любовь» . Однажды я зашел в зал и увидел, что большинство зрителей — молодежь. Думал, все, сорвут спектакль: ведь персонажи пьесы говорят на высокопарном, непонятном молодежи языке. Но срыва не произошло. Заглянул в зал, а они сидят с отпавшей челюстью и внимательно-внимательно слушают».
Слушали и в Новосибирске. Правда, не Шиллера, а Островского, Чехова и Скриба. Обе стороны — и артисты, и зрители — в целом остались довольны. Последних особенно порадовали вполне приемлемые цены на билеты, кстати, не превышающие московские. По словам Юрия Соломина, доступность билетов — часть театральной политики Малого. «У нас есть деньги, и их нужно тратить на содержание музея, а не пустые амбиции. К примеру, мы отказались от коллективных походов на спектакли по произведениям, что проходят в рамках школьной программы. Да, так было бы проще, но когда учителя сгоняют в театр толпу школьников, взрослый зритель теряет ощущение происходящего. Ему мешают и не дают смотреть. О заработках на гастролях вообще речи быть не может. В этом году у нас впервые появился спонсор, оказавший нам помощь в организации гастролей по Уралу и Сибири. Зачем же драть деньги с народа?» Жаль, такое бескорыстие нападает на столичных гастролеров крайне редко и относится к категории чудес.
Юлия ЩЕТКОВА
«Новая Сибирь» № 24 от 15.06.2007.
В Новосибирске прошли беспрецедентные гастроли Государственного академического Малого театра России.
ЗАВЕРШИЛСЯ юбилейный гастрольный тур Государственного академического Малого театра России, спектаклей которого новосибирская театральная публика ждала с нетерпением, а принимала восторженно и с неизменным благоговением. Звезды Малого оказались безупречно интеллигентны и деликатны, чем приятно порадовали и публику, и журналистов, и принимающую сторону — театр «Глобус». Конечно, не всем пришлись по вкусу постановки, выполненные если не в устаревшей, то, бесспорно, раритетной на сегодняшний день стилистике, однако это не помешало понять одно: так, как в Малом, пожалуй, уже не играют нигде. А это само по себе ценится высоко.
Столичные театры Новосибирск жалует, потому большие гастроли прославленных коллективов в нашем городе случаются с завидной регулярностью. Другой вопрос, в какой атмосфере эти выездные спектакли проходят, как реагирует местная публика и чем все заканчивается. Порой результат оказывается весьма неожиданным. К примеру, не так давно мы принимали БДТ имени Товстоногова. В афише значились самые звездные имена во главе с Кириллом Лавровым. Тем не менее билеты продавались с трудом (аншлаг случился только на спектакле антрепризного толка с Фрейндлих и Басилашвили в главных ролях), залы наполовину пустовали, а после первого антракта свои места покидала еще треть зрителей. Да и уровень постановок свидетельствовал о том, что театр находится в глубоком кризисе, а традиции, на которых акцентировалось внимание, увы, утеряны.
С Малым театром случилось все в точности наоборот. Билеты продали еще в апреле, то есть почти за месяц до начала гастролей. Вокруг входных ежедневно поднимался немыслимый ажиотаж. Зал был набит битком, притом, что организаторы выставляли несколько дополнительных рядов стульев. Спектакли шли по три часа, с двухчасовым первым актом, отличались тягучестью, размеренностью действия, однако в антракте театр покидали единицы.
Под занавес — долгие овации и многократные вызовы на поклон. Оказалось, что классика, извините за тавтологию, в классической интерпретации в Новосибирске весьма и весьма востребована (впрочем, не присутствуй на сцене звезды российского масштаба, картина была бы, конечно, иная).
Общение с прессой художественный руководитель Малого театра, народный артист Юрий Соломин начал с высказывания недовольства по поводу небольшой заметки, появившейся на одном из новосибирских сайтов. Возмутило Юрия Мефодьевича вполне аргументированное утверждение автора, что артисты «играют так, как будто двадцатого века не было, а спектакли наглядно доказывают, что Малый — театр-музей, сохранивший для нас, публики XXI века, всю старомодную прелесть театрального языка конца XIX века».
«Мы живем и живем, ничего ни у кого не просим, никого не насилуем, и все равно находятся недовольные. Музей? А чем плох музейный театр? — взывал к отсутствующему оппоненту господин Соломин. — В каждой семье есть свои традиции. Я не против нового. Я против того, что, отметая одно, превозносится иное».
Отношение Малого к режиссерам и режиссуре Юрий Мефодьевич обозначил буквально в двух предложениях, зато выразил то, о чем по окончании гастролей подумали многие, но навряд ли бы решились сказать: «В драматическом театре, если есть хорошая драматургия, один-два крепких хороших актера и очень средний режиссер, спектакль непременно состоится. Возможно, даже получит Государственную премию. Сейчас режиссеры слишком многое себе позволяют, правда, не у нас. Мы не можем кастрировать Островского или Чехова и выпустить героев пьес позапрошлого века в джинсах и майках, потому что понимаем, что нужно слушать текст, а не смотреть, современно или несовременно одеты герои. Классика есть классика, и она должна исполняться в рамках определенного стиля, а не как кому-то придет в голову».
Говоря о Малом театре, невозможно не затронуть язык, на котором говорят артисты театра, образцовую русскую речь с соблюдением ударений и орфоэпических тонкостей. «У нас, в Малом театре, с языком все благополучно, — говорит Юрий Соломин. — Нас в этом плане, даже критикуя, ставят в пример. Аристов приглашают озвучивать исторические фильмы, потому что артисты других театров не могут выговорить славянскую вязь. Кстати, Островского и Чехова не менее сложно выговорить. Там музыка русской речи, мощный и очень красивый язык, если думать об этом. Сегодня же почти все перешли на язык телевидения, совмещающий русский язык и матерный, который раньше все знали, но на котором никто не говорил. «Это — твой стиль», — говорят мне в рекламе. «Пошли вы все отсюда», — говорю им я... Яркий пример того, что язык классики, на котором говорят в Малом театре, востребован, — наш спектакль по Шиллеру «Коварство и любовь» . Однажды я зашел в зал и увидел, что большинство зрителей — молодежь. Думал, все, сорвут спектакль: ведь персонажи пьесы говорят на высокопарном, непонятном молодежи языке. Но срыва не произошло. Заглянул в зал, а они сидят с отпавшей челюстью и внимательно-внимательно слушают».
Слушали и в Новосибирске. Правда, не Шиллера, а Островского, Чехова и Скриба. Обе стороны — и артисты, и зрители — в целом остались довольны. Последних особенно порадовали вполне приемлемые цены на билеты, кстати, не превышающие московские. По словам Юрия Соломина, доступность билетов — часть театральной политики Малого. «У нас есть деньги, и их нужно тратить на содержание музея, а не пустые амбиции. К примеру, мы отказались от коллективных походов на спектакли по произведениям, что проходят в рамках школьной программы. Да, так было бы проще, но когда учителя сгоняют в театр толпу школьников, взрослый зритель теряет ощущение происходящего. Ему мешают и не дают смотреть. О заработках на гастролях вообще речи быть не может. В этом году у нас впервые появился спонсор, оказавший нам помощь в организации гастролей по Уралу и Сибири. Зачем же драть деньги с народа?» Жаль, такое бескорыстие нападает на столичных гастролеров крайне редко и относится к категории чудес.
Юлия ЩЕТКОВА
«Новая Сибирь» № 24 от 15.06.2007.
Подробнее
ОН ВСТРЕТИЛ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ВМЕСТЕ С МАКЛАЕМ
Любимый пес Юрия Соломина преданно ждал актера с сибирских гастролей
ОН ВСТРЕТИЛ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ВМЕСТЕ С МАКЛАЕМ
Любимый пес Юрия Соломина преданно ждал актера с сибирских гастролей
Мы встретились в кабинете худрука Малого театра после репетиции спектакля «Власть тьмы», которым Соломин собирается открывать новый сезон. Держится Юрий Мефодьевич, как всегда, бодро, но глаза усталые, даже пообедать некогда. Однако для любимой газеты нашел время для экспресс-интервью.
- Юрий Мефодьевич, что было примечательного для вас и вашего театра в минувшем сезоне?
- Ну, во-первых, всегда приятно получать премии. А их в минувшем сезоне было предостаточно. Например, нам вручили Национальную премию «Кремлевский грант» в области оборонно-промышленного комплекса и обеспечения безопасности на территории РФ как лучшему театру России, Гран-при «Золотой маски» за спектакль «Мнимый больной». Во-вторых, надо сказать о гастролях по городам Сибири и Урала. Мы выступали в Екатеринбурге, Тюмени, Новосибирске, Кемерове. Я играл в спектаклях «Горе от ума» и «Чайке», встречался со зрителями. У меня был всего лишь один свободный денек в Тюмени, который я посвятил экскурсии по этому замечательному городу с хорошо сохранившейся архитектурой и чистенькими улицами. А когда люди здоровались и заговаривали со мной, я убеждался, что они интересуются театром и у них про все есть свое мнение, в том числе о телевидении, которое смотрят избирательно, но «Московская сага» с моим участием им все-таки понравилась.
В Кемерове нас тоже здорово встречали. Когда случилась большая трагедия и шахтеры погибли в шахте, мы хотели прекратить гастроли, но губернатор края Аман Тулеев попросил продолжить, сказав, что, быть может, спектакли как-то отвлекут людей от беды. Позже он принимал нашу делегацию у себя и десять наших сотрудников наградил званиями заслуженных работников культуры Кузбасса.
- Встречал ли вас в Москве Маклай? Как поживает пес после того, как он пропал, а «Труд» помог его найти?
- Вот на днях отметили его день рождения - Маклаю исполнилось 12 лет. Я тоже отметил свой 72-й день рождения. Так что мы с ним ребята не очень уж молодые. Живет Маклай после похищения не на даче, а в Москве. Ему надо постоянно общаться с нами, тогда он успокаивается, перестает дрожать, оглядываться. Он очень добрый по натуре пес и никак не может понять, за что его так сильно обидели...
- Говорят, вы затеяли строительство на даче?
- Жена предложила поставить новый деревянный сруб - старая дача совсем расшаталась. Но сносить ее не собираемся, все-таки это память о великом актере Николае Светловидове, который жил в ней. Но честно скажу, если бы я знал, сколько нужно бумажек оформлять на этот дом, никогда не стал бы его покупать. Сейчас у меня на носу отпуск, так что запишусь в строители и все лето проведу в нашей благодатной среднерусской полосе, чего и всем сотрудникам любимой газеты желаю!
Беседу вела Любовь ЛЕБЕДИНА
Источник: Труд
Дата: 22.06.2007
Любимый пес Юрия Соломина преданно ждал актера с сибирских гастролей
Мы встретились в кабинете худрука Малого театра после репетиции спектакля «Власть тьмы», которым Соломин собирается открывать новый сезон. Держится Юрий Мефодьевич, как всегда, бодро, но глаза усталые, даже пообедать некогда. Однако для любимой газеты нашел время для экспресс-интервью.
- Юрий Мефодьевич, что было примечательного для вас и вашего театра в минувшем сезоне?
- Ну, во-первых, всегда приятно получать премии. А их в минувшем сезоне было предостаточно. Например, нам вручили Национальную премию «Кремлевский грант» в области оборонно-промышленного комплекса и обеспечения безопасности на территории РФ как лучшему театру России, Гран-при «Золотой маски» за спектакль «Мнимый больной». Во-вторых, надо сказать о гастролях по городам Сибири и Урала. Мы выступали в Екатеринбурге, Тюмени, Новосибирске, Кемерове. Я играл в спектаклях «Горе от ума» и «Чайке», встречался со зрителями. У меня был всего лишь один свободный денек в Тюмени, который я посвятил экскурсии по этому замечательному городу с хорошо сохранившейся архитектурой и чистенькими улицами. А когда люди здоровались и заговаривали со мной, я убеждался, что они интересуются театром и у них про все есть свое мнение, в том числе о телевидении, которое смотрят избирательно, но «Московская сага» с моим участием им все-таки понравилась.
В Кемерове нас тоже здорово встречали. Когда случилась большая трагедия и шахтеры погибли в шахте, мы хотели прекратить гастроли, но губернатор края Аман Тулеев попросил продолжить, сказав, что, быть может, спектакли как-то отвлекут людей от беды. Позже он принимал нашу делегацию у себя и десять наших сотрудников наградил званиями заслуженных работников культуры Кузбасса.
- Встречал ли вас в Москве Маклай? Как поживает пес после того, как он пропал, а «Труд» помог его найти?
- Вот на днях отметили его день рождения - Маклаю исполнилось 12 лет. Я тоже отметил свой 72-й день рождения. Так что мы с ним ребята не очень уж молодые. Живет Маклай после похищения не на даче, а в Москве. Ему надо постоянно общаться с нами, тогда он успокаивается, перестает дрожать, оглядываться. Он очень добрый по натуре пес и никак не может понять, за что его так сильно обидели...
- Говорят, вы затеяли строительство на даче?
- Жена предложила поставить новый деревянный сруб - старая дача совсем расшаталась. Но сносить ее не собираемся, все-таки это память о великом актере Николае Светловидове, который жил в ней. Но честно скажу, если бы я знал, сколько нужно бумажек оформлять на этот дом, никогда не стал бы его покупать. Сейчас у меня на носу отпуск, так что запишусь в строители и все лето проведу в нашей благодатной среднерусской полосе, чего и всем сотрудникам любимой газеты желаю!
Беседу вела Любовь ЛЕБЕДИНА
Источник: Труд
Дата: 22.06.2007
Подробнее
ИСКЛЮЧЕНИЕ ИЗ ПРАВИЛА
ИСКЛЮЧЕНИЕ ИЗ ПРАВИЛА
Владимир Богин. Штрихи к портрету
Когда-то давно, кто-то из великих (кажется, Томазо Сальвини) заметил, что «Ромео надо играть в шестнадцать лет, но как это делать, становится ясно в шестьдесят».
Владимир Богин. Штрихи к портрету
Когда-то давно, кто-то из великих (кажется, Томазо Сальвини) заметил, что «Ромео надо играть в шестнадцать лет, но как это делать, становится ясно в шестьдесят».
ИСКЛЮЧЕНИЕ ИЗ ПРАВИЛА
Владимир Богин. Штрихи к портрету
Когда-то давно, кто-то из великих (кажется, Томазо Сальвини) заметил, что «Ромео надо играть в шестнадцать лет, но как это делать, становится ясно в шестьдесят». И с подобным мнением трудно не согласиться—в юности действительно тяжело постичь и тем более органично передать всю гамму людских чувств. Но иногда встречаются артисты, которым не надо дожидаться солидного возраста для того, чтобы приступить к решению столь серьезных творческих задач, так как к исполнению масштабных ролей они готовы смолоду. К этой немногочисленной категории служителей Мельпомены принадлежит и Владимир Богин, вступивший на актерскую стезю, будучи уже достаточно взрослой, вполне сформировавшейся личностью.
Хотя артистом он стал абсолютно случайно. Закончив два курса биологического факультета Саратовского университета, «за компанию» с приятелем пришел на прослушивание в Щепкинское училище. Приятель провалился, а Богин с первой попытки попал на курс к Михаилу Ивановичу Цареву. И в этом имеет смысл усмотреть некий «знак» судьбы. Потому что актерская природа Владимира Богина отчасти родственна царевской. При всем различии индивидуальностей — та же склонность к четкости, определенности внешней формы образа, оттененная благородной сдержанностью эмоциональность, выразительность и точность речевых интонаций, легкий налет романтизма и интеллектуальное начало. Не удивительно, что Богину удалось сыграть две роли из репертуара своего Учителя — Жадова в «Доходном месте» А. Н.Островского и Чацкого в грибоедовском «Горе от ума». Первую — на телевидении, в спектакле, в 1981-м поставленном как раз Михаилом Царевым(в содружестве с В.Рыжковым), вторую — в Малом театре, в 1977-м.
В труппу Малого после двух лет пребывания в Тбилисском театре имени А.С. Грибоедова Богин вошел в 1971-м. На подмостки Малого он выходит до сих пор. Имея в своем «послужном списке» немало театральных и кинематографических побед (среди которых следует, прежде всего, назвать Мелузова в «Талантах и поклонниках», снятых в 1973 году Исидором Анненским. И, конечно же, отмеченного в 1986-м Государственной премией СССР Базарова в предпринятой в 1984-м Вячеславом Никифоровым экранизации романа И.С.Тургенева «Отцы и дети»), а также звание народного артиста России, по свидетельству коллег, В. Богин сохраняет человеческую скромность, интеллигентность. Да и талант актера с годами не тускнеет, что, правда вряд ли вообще возможно для обладателя такой фамилии. И все же, все же....
В ситуации не очень-то активной востребованности родным театром это выглядит почти подвигом. Ведь большинство заметных актерских созданий Богина (например, Горацио в «Убийстве Гонзаго» Н. Йорданова, 1991, Петрович в спектакле «Не было ни гроша, да вдруг алтын» А.Н.Островского, 1993, Франциск I в «Тайнах мадридского двора» Э.Легуве и Э.Скриба, 1997), увы, уже кануло в Лету. И сегодня у Богина лишь три роли: Медведенко в «Чайке» А.П.Чехова, Лопахин в чеховском же «Вишневом саде» и князь Шуйский в спектакле «Царь Иоанн Грозный» А.К.Толстого. Причем две последних работы — вводы, что для артиста всегда проблема. Особенно, если речь идет о спектаклях с такой славной историей, как «Вишневый сад» , выпущенный Игорем Владимировичем Ильинским аж в 1982-м.
Но Владимир Богин преодолел это испытание с честью, подчеркнув в Лопахине, прежде всего, его противоречивость и безусловную порядочность. Лопахин-Богин покупает имение Раневской не для утешения собственного самолюбия, а для того, чтобы оно не попало в чужие руки, деревья же приказывает рубить от разрывающего сердце отчаяния. Трагическим персонажем получился у Богина и Медведенко в «Чайке» , которого он бессменно играет с 1996 года. И за прошедшие десять лет Медведенко-Богин не потерял ни внутренней значительности, ни капли нежности по отношению к упорно не желающей замечать его любви Маше. Он, думается, еще сильнее угнетен своим бесправным социальным положением и бесконечным одиночеством. Эта ни на минуту не затихающая боль по-прежнему никак специально не акцентируется Медведенко-Богиным, лишь исподволь прорывается в нечаянных паузах, в сиротливом взгляде, ищущем и непременно находящем поддержку у публики, которая, к слову сказать, неизменно (а не только в дни шестидесятилетнего юбилея артиста, случившегося 22 декабря 2006 года) ценит Богина как раз за такую вот редкую способность к одухотворенному, пронзительному сценическому существованию. А еще — за умение держаться в стороне от богемной столичной «тусовки», за неучастие в сомнительных сериалах и ток-шоу, за редкий дар говорить о том, что его волнует, исключительно средствами своей профессии. В эпоху всеобщего публичного душевного «стриптиза» это и впрямь дорогого стоит.
Майя Фолкинштейн
«Страстной бульвар», №5 2007.
Владимир Богин. Штрихи к портрету
Когда-то давно, кто-то из великих (кажется, Томазо Сальвини) заметил, что «Ромео надо играть в шестнадцать лет, но как это делать, становится ясно в шестьдесят». И с подобным мнением трудно не согласиться—в юности действительно тяжело постичь и тем более органично передать всю гамму людских чувств. Но иногда встречаются артисты, которым не надо дожидаться солидного возраста для того, чтобы приступить к решению столь серьезных творческих задач, так как к исполнению масштабных ролей они готовы смолоду. К этой немногочисленной категории служителей Мельпомены принадлежит и Владимир Богин, вступивший на актерскую стезю, будучи уже достаточно взрослой, вполне сформировавшейся личностью.
Хотя артистом он стал абсолютно случайно. Закончив два курса биологического факультета Саратовского университета, «за компанию» с приятелем пришел на прослушивание в Щепкинское училище. Приятель провалился, а Богин с первой попытки попал на курс к Михаилу Ивановичу Цареву. И в этом имеет смысл усмотреть некий «знак» судьбы. Потому что актерская природа Владимира Богина отчасти родственна царевской. При всем различии индивидуальностей — та же склонность к четкости, определенности внешней формы образа, оттененная благородной сдержанностью эмоциональность, выразительность и точность речевых интонаций, легкий налет романтизма и интеллектуальное начало. Не удивительно, что Богину удалось сыграть две роли из репертуара своего Учителя — Жадова в «Доходном месте» А. Н.Островского и Чацкого в грибоедовском «Горе от ума». Первую — на телевидении, в спектакле, в 1981-м поставленном как раз Михаилом Царевым(в содружестве с В.Рыжковым), вторую — в Малом театре, в 1977-м.
В труппу Малого после двух лет пребывания в Тбилисском театре имени А.С. Грибоедова Богин вошел в 1971-м. На подмостки Малого он выходит до сих пор. Имея в своем «послужном списке» немало театральных и кинематографических побед (среди которых следует, прежде всего, назвать Мелузова в «Талантах и поклонниках», снятых в 1973 году Исидором Анненским. И, конечно же, отмеченного в 1986-м Государственной премией СССР Базарова в предпринятой в 1984-м Вячеславом Никифоровым экранизации романа И.С.Тургенева «Отцы и дети»), а также звание народного артиста России, по свидетельству коллег, В. Богин сохраняет человеческую скромность, интеллигентность. Да и талант актера с годами не тускнеет, что, правда вряд ли вообще возможно для обладателя такой фамилии. И все же, все же....
В ситуации не очень-то активной востребованности родным театром это выглядит почти подвигом. Ведь большинство заметных актерских созданий Богина (например, Горацио в «Убийстве Гонзаго» Н. Йорданова, 1991, Петрович в спектакле «Не было ни гроша, да вдруг алтын» А.Н.Островского, 1993, Франциск I в «Тайнах мадридского двора» Э.Легуве и Э.Скриба, 1997), увы, уже кануло в Лету. И сегодня у Богина лишь три роли: Медведенко в «Чайке» А.П.Чехова, Лопахин в чеховском же «Вишневом саде» и князь Шуйский в спектакле «Царь Иоанн Грозный» А.К.Толстого. Причем две последних работы — вводы, что для артиста всегда проблема. Особенно, если речь идет о спектаклях с такой славной историей, как «Вишневый сад» , выпущенный Игорем Владимировичем Ильинским аж в 1982-м.
Но Владимир Богин преодолел это испытание с честью, подчеркнув в Лопахине, прежде всего, его противоречивость и безусловную порядочность. Лопахин-Богин покупает имение Раневской не для утешения собственного самолюбия, а для того, чтобы оно не попало в чужие руки, деревья же приказывает рубить от разрывающего сердце отчаяния. Трагическим персонажем получился у Богина и Медведенко в «Чайке» , которого он бессменно играет с 1996 года. И за прошедшие десять лет Медведенко-Богин не потерял ни внутренней значительности, ни капли нежности по отношению к упорно не желающей замечать его любви Маше. Он, думается, еще сильнее угнетен своим бесправным социальным положением и бесконечным одиночеством. Эта ни на минуту не затихающая боль по-прежнему никак специально не акцентируется Медведенко-Богиным, лишь исподволь прорывается в нечаянных паузах, в сиротливом взгляде, ищущем и непременно находящем поддержку у публики, которая, к слову сказать, неизменно (а не только в дни шестидесятилетнего юбилея артиста, случившегося 22 декабря 2006 года) ценит Богина как раз за такую вот редкую способность к одухотворенному, пронзительному сценическому существованию. А еще — за умение держаться в стороне от богемной столичной «тусовки», за неучастие в сомнительных сериалах и ток-шоу, за редкий дар говорить о том, что его волнует, исключительно средствами своей профессии. В эпоху всеобщего публичного душевного «стриптиза» это и впрямь дорогого стоит.
Майя Фолкинштейн
«Страстной бульвар», №5 2007.
21.06.2007
Подробнее
«МНЕ ГОВОРИЛИ, ЧТО У МЕНЯ ТАЛАНТ»
«МНЕ ГОВОРИЛИ, ЧТО У МЕНЯ ТАЛАНТ»
Полвека назад закончились съемки фильма Сергея Герасимова «Тихий дон», принесшего народную любовь Аксинье – Элине Быстрицкой. О том, как Аксиньями становятся, актриса рассказала «Биографии»…
Полвека назад закончились съемки фильма Сергея Герасимова «Тихий дон», принесшего народную любовь Аксинье – Элине Быстрицкой. О том, как Аксиньями становятся, актриса рассказала «Биографии»…
«МНЕ ГОВОРИЛИ, ЧТО У МЕНЯ ТАЛАНТ»
Полвека назад закончились съемки фильма Сергея Герасимова «Тихий дон», принесшего народную любовь Аксинье – Элине Быстрицкой. О том, как Аксиньями становятся, актриса рассказала «Биографии»…
- Элина Авраамовна, рассказывают, что в метрике ваше имя было записано с ошибкой. Как же так?
- У меня изначально было имя Эллина — именно с двумя «л». Это Украина. Все сдвоенные согласные в русском языке на Украине снимаются, поэтому я была записана Элиной. Это имя так и осталось со мной навсегда. Все Элины, которые пошли потом, — это мои. Слава богу, отчество правильно указали. Мою сестру записали Софья Аврамовна — с одним «а».
«ВСЮ ЖИЗНЬ Я ВСПОМИНАЛА ЗАСНЕЖЕННЫЙ КРЕЩАТИК С СУГРОБАМИ, МЫ ИДЕМ С МАМОЙ И ПАПОЙ, ОНИ ВЕДУТ МЕНЯ ЗА РУКИ...»
- Вы родились в Киеве, но своими родными местами всегда называли Нежин. Не любите Киев?
- Папа служил в Нежине. Летом 1941 года мы из Киева поехали к нему на каникулы. Там нас и застала война. В Киев вернуться уже было невозможно, город был сразу же закрыт. Потом с военным госпиталем, где служил мой отец и куда я пошла работать, мы стали отступать... Это были тяжелые годы, но, конечно, хотелось вернуться в Киев. Всю войну я вспоминала заснеженный Крещатик с сугробами, мы идем с мамой и папой, они ведут меня за руки, а я смотрю на небо, оно темно-синее, и яркие-яркие звезды. Я таких никогда и нигде больше не видела. Уже потом, когда я возвращалась в Киев, я снова смотрела на небо. Но это было уже другое небо, другие звезды. Это мои детские впечатления. Я помню, что грезила об этом всю войну, я хотела увидеть это небо и звезды.
В конце войны, в ноябре 1944 года, когда уже стало ясно, что победа близка, меня отправили в Киев учиться. Киев встретил ужасно, он был разбит, наш дом полностью уничтожен. Осталась лишь огромная куча кирпича и — на соседнем, более высоком доме, на стене — след от крыши нашего. Пришлось снова уехать в Нежин. Поскольку начало войны мы встретили там, то через военкомат нам там и дали жилье. Мы жили с мамой, отец только в 1947 году приехал первый раз в отпуск. Сначала он служил в Германии, потом его перевели в Вильнюс.
- Как же вы начали работать в военном госпитале — ведь вы совсем ребенком были?
- Действительно, мне тогда исполнилось всего 13, но я была не единственным подростком, который там работал. Остальным было уже по 15-16 лет, но их тоже не хотели брать. Но я так была воспитана — понимала, что надо взрослым помогать. В семье меня много чего научили делать по хозяйству — стирать, убирать, я все умела. В Нежине не было водопровода, и воду мы носили из колонки ведрами. До колонки было метров 40-50. Но я была сильная девочка, могла много воды принести, сколько нужно, — для стирки и уборки. Поэтому я считала, что могу работать наравне со взрослыми.
- Чем приходилось заниматься в госпитале?
- Я была санитаркой. Когда я пришла, комиссар меня спросил: что ты умеешь делать? Я сказала: для фронта я умею делать все. Мне комиссар сказал: будешь разносить книги раненым, будешь читать тем, кто не может сам. А кто не способен писать — поможешь с письмами. Потом я прослушала курсы медсестер и работала в лаборатории. Я эту работу хорошо себе представляла. Мой отец в мирное время был начальником лаборатории, и я очень любила туда ходить, потому что там были кролики, морские свинки... Отец меня потихонечку учил, как и что надо делать.
- После школы вы пошли учиться в медицинский техникум. Вы в те годы совсем не думали о сцене?
- Желания стать актрисой у меня не было, по крайней мере, до того момента, когда я поняла, что медик из меня не получится. Возможно, на меня сильно повлияла война. В госпитале я видела очень много ран, смертей, видела отрезанные ноги, руки. Меня отправляли в операционную, чтобы я срочно определила группу крови. Я приходила, когда в тазу уже лежали отрезанные конечности. .. В общем, то, что я наблюдала, ребенок видеть не должен. Иной раз я выходила из операционной и тут же теряла сознание. Приходила в себя и шла дальше.
Когда в техникуме началась практика по хирургии, произошел трагический случай. Пришел пациент, у которого было воспаление надкостницы. Сделали наркоз, пациент захрипел и умер... Не успели ничего предпринять. Нас всех выгнали из операционной, а там был весь курс, человек 15. Для меня произошедшее было потрясением. Когда люди погибают от ран на войне — это одно, а тут — мирное время, и врач не сделала, что надо, как же так? Ведь надо определить сначала, можно ему делать наркоз или нет? И еще я принимала роды. Всего приняла 15 родов, однажды четыре за ночь. И все четверо детей родились с патологиями... Мне было 19 лет, и тогда у меня появились первые седые волосы. .. Я поняла, что у врача должна быть определенная нервная система, очень крепкая. Чтобы сконцентрироваться и сделать все как надо. Стань я врачом, я бы умерла лет через пять, меня бы просто не хватило на все это. Я вовремя это поняла, и тогда начала заниматься, готовиться, чтобы поменять профессию. Почему театр? Потому что когда я участвовала в самодеятельности, мне говорили, что у меня есть талант. Я охотно поверила в это. И решила попробовать. Правда, мне пришлось бороться с родителями — они не хотели...
Театром Элина Быстрицкая заинтересовалась еще в детстве. Сама ставила спектакли. Представления проходили прямо на лестничной площадке, занавесом служила широкая бабушкина юбка. Вместе с подругой и двоюродным братом Элина разыгрывала спектакли с песнями, танцами и стихами. После выхода в 1934-м на экраны фильма «Чапаев» в репертуаре «театра Быстрицких» появился одноименный спектакль. Элине досталась роль Петьки. Но родители хотели, чтобы дочь продолжила профессию отца. Когда она впервые заговорила о театральном институте, они и слышать ничего не желали. Уступив воле родителей, она окончила медицинский техникум. Диплом с отличием давал право без экзаменов поступить в единственный институт в Нежине — педагогический, но юная Элина не спешила: «Я твердо знала, что буду бороться за свою мечту, у меня были свои планы».
Последнее слово в семье Быстрицких принадлежало отцу. Когда он впервые после войны приехал домой из Дрездена, дочь решилась на серьезный разговор с ним о смене профессии. После него отец поехал в театральный институт посмотреть, что он из себя представляет. «Мне казалось: вот сейчас мы войдем в кабинет директора, папа скажет какие-то веские слова, и директор не сможет ему отказать, меня примут даже без экзаменов», — вспоминает актриса в своей книге «Встречи под звездой надежды».
Но к директору, Семену Михайловичу Ткаченко, Авраам Петрович зашел совсем с другой репликой: «Объясните, пожалуйста, моей глупой дочери, что ей не следует поступать в ваш институт». «У Семена Михайловича, — пишет в воспоминаниях Быстрицкая, — вытянулось лицо. Впервые к нему обращались с просьбой не принять дочь в институт, а наоборот, отказать ей. А мои чувства вообще невозможно описать. Хрустальная мечта на глазах разлетелась вдребезги». Тем не менее целеустремленная девушка не сдалась:
- У меня было безвыходное положение! Или я поступаю в театральный, или возвращаюсь к своей медицинской специальности...
- Ваши родители, долго переживали, что вы изменили семейной профессии?
- Стало спокойней после того, как они впервые увидели меня на профессиональной сцене в Вильнюсском театре в заглавной роли Тани в пьесе Алексея Арбузова. Я их тогда просила не приходить, но они сказали, что все равно будут на спектакле. Я сыграла, и был настоящий успех! ..Зал аплодировал, все актеры уже откланялись, а меня все вызывали и вызывали. Когда приехала домой, по лицам родителей поняла, что они все-таки были на спектакле. И папа тогда сказал: «Да, ты — молодец!»
Первым настоящим успехом Элины Быстрицкой в кино стала драма «Неоконченная повесть», где актриса сыграла доктора, навсегда прикованного к постели пациента, которого играл Сергей Бондарчук. После этого зрители, стали ходить в театр уже «на Быстрицкую». Еще больший успех ей принесла роль Аксиньи в экранизации романа Михаила Шолохова «Тихий Дон».
Элина Быстрицкая всегда восхищалась этим великим романом. «Его Аксинья у меня как у актрисы вызывала жгучий интерес. Я чувствовала, что могла бы ее сыграть в кино или в театре, хотя даже в самых смелых мечтах не видела для этого возможностей. Но кто может запретить мечтать?» — вспоминает она в книге мемуаров.
Впервые она познакомилась с казаками и казачками, когда во время войны оказалась вместе с госпиталем на Северском Донце, в станице Обливской. «Тихий Дон» Быстрицкая прочитала лет в двадцать. «Я открыла его и уже не смогла оторваться, — говорит актриса. — Потом перечитывала роман снова и снова, но и думать не могла, что мне выпадет счастье играть Аксинью». На первом курсе театрального института обязательным было исполнение отрывков из литературных произведений, и студентка Быстрицкая выбрала сцену встречи Григория и Аксиньи. Стала с упоением читать, но была прервана педагогом: «Це не ваше дело... Луизу Шиллера грайте...»
- Казаки представляются людьми крайне темпераментными — рубят сплеча, любят до смерти... Насколько вам близки такие безудержные черты характера?
- Да, казаки — они такие и есть! Лихость, умение, быстрая реакция — все это закладывается с младенчества. Казак не лихой — это не казак. Не могу сказать, что это мои качества. Просто Шолохов это гениально написал, а Герасимов — гениально воплотил на экране.
На первой пробе режиссер «Тихого Дона» Сергей Аполлинариевич Герасимов протянул Быстрицкой отрывок из романа — как раз тот самый, который ей не дали дочитать в институте. Но вместо того чтобы со знанием дела приступить к чтению, Элина испугалась очередного «провала», извинилась и выскочила за дверь. Убежденная в том, что пробу провалила, она уехала в Вильнюс. Однако вскоре из Москвы пришло приглашение. Пробы длились несколько месяцев, но до последнего момента было неизвестно, утвердят ли ее на роль. Говорят, точку в этом вопросе поставил сам Шолохов — просматривая пробы, он увидел Быстрицкую и ткнул пальцем: «Так вот же Аксинья!»
- Шолохов давал вам какие-то советы, какой должна быть ваша героиня?
- Очень хотелось узнать про нее подробней. Мне казаки говорили, что Аксинья еще жива, но старая. Разумеется, как только появилась возможность поговорить о ней с Шолоховым, я ею воспользовалась. Наше знакомство с Михаилом Александровичем произошло в поезде, мы вышли на станции передохнуть, и я задала вопрос: «Где Аксинья? Мне казаки сказали, что вы знаете, где она живет, мне хотелось бы с ней поговорить. Узнать ее поближе». У Шолохова в глазах «смешинки» появились, усы задергались, он лукаво на меня посмотрел и сказал: «Да я же это выдумал все!» До сих пор никто не понимает, как он в таком возрасте написал такое гениальное произведение.
- Говорят, на роль Аксиньи претендовали многие актрисы, а когда ее поручили вам, некоторые ваши коллеги, например, Нонна Мордюкова, страшно обиделись...
- Мне не говорили, кого еще из актрис рассматривали на эту роль, но знаю, что в пробах Нонна Мордюкова не участвовала. О своем желании сниматься она сама говорила, я слышала это не так давно. Она сказала, что «если бы ей дали пробы, то от Быстрицкой осталось бы мокрое место».
- Может, пошутила?
- На шутку не очень похоже. Когда у нас была премьера, она подошла ко мне и сказала: «Сыграла все-таки, проклятая!» На это я не обиделась, тогда действительно решила, что это шутка.
После выхода на экраны «Тихого Дона» и сразу за ним — «Добровольцев», где Быстрицкая сыграла одну из главных ролей, актрису пригласили в Малый театр. Играть там была ее давняя мечта.
- Когда я была студенткой, Малый театр приезжал на гастроли в Киев. Я наблюдала за мастерами и поняла, что работать в таком театре — это высшее счастье. Но я тогда мечтала не работать, а хотя бы ездить и смотреть их спектакли. Только после «Тихого Дона», уже став москвичкой, я рискнула попроситься. В Малом действительно особые порядки. Здесь так, как было когда-то. И старшее поколение постепенно передавало нам, молодым, традиции театра, и атмосферу, и отношение к работе и друг к другу...
- Вы легко сходитесь с людьми вне профессии?
- У меня есть друзья, с которыми я общаюсь по многу лет. Есть подружка, с которой мы знакомы всю жизнь — наши мамы возили нас по очереди в одной коляске на прогулку. Мы ровесницы. Есть друзья, которые прошли смолоду через всю жизнь и, слава богу, они еще живы! Я никогда не выбираю людей по каким-то определенным качествам. Просто так складываются отношения!
Про любовь актриса говорит неохотно. Считает, что все уже сказала об этом в своей книге. «Любовь актрисы — писала она, — это особая тема. Это собственный опыт, собственные эмоции, собственное понимание жизни. Кто-то любит сердцем, кто-то — умом. Умом я никогда не любила. Я – импульсивный человек. Скажем, я не контролирую себя на сцене. Не испытываю ни боли, ни неловкости, ни неудобств, ни чего-то еще – этого не может быть у меня, потому что образ, в котором я живу, не позволяет этого чувствовать!» Однако, писала она в мемуарах, в реальной жизни все иначе: «Настоящая любовь — это то, что без остатка заполняет человека и не дает ему возможности жить так, как он жил раньше. Это чувство, которое подвигает его на какие-то свершения, поступки».
Элина Быстрицкая признавалась, что вышла замуж по любви. С будущим мужем Николаем Ивановичем их познакомил общий друг. «Влюбилась я тогда со всей пылкостью своей натуры. Любовь буквально обрушилась на меня..» Через четыре дня после знакомства Николай Иванович сделал актрисе предложение, и она «без колебаний приняла его».
Они прожили вместе 27 лет. «Все шло хорошо, пока не узнала, что я у него не одна... — признается она в своей книге. — После развода я почувствовала себя вырвавшейся на свободу. Конечно, было обидно и горько. Но я самостоятельна и умею организовать свою жизнь... Это было непросто, и я утонула в хлопотах. Делала это с удовольствием, и у меня появилось ощущение, что я заново начинаю жить».
- Вы производите впечатление очень сильного, волевого человека. Говорят, ваш кумир Маргарет Тэтчер. Это так?
- Я была в Англии, куда меня пригласил один из моих друзей. Вместе с ним я пошла на прием, и там была Маргарет Тэтчер. Я была настолько под впечатлением от нее, что мне захотелось взять автограф на память. Но я не знала, как это — автограф... Неловко как-то. А потом подумала, что ведь и у меня кто-то просит автографы? В итоге я подошла и попросила у нее, на память, и она мне потом прислала свой портрет с подписью.
В конце 70-х в кинокарьере Быстрицкой произошел перерыв — почти на тридцать лет. Причин было несколько, но главная — отсутствие в кино достойных предложений, все-таки планку, заданную на съемках «Тихого Дона», опускать было нельзя, а хорошего материала не было. В конце концов ее перестали приглашать, полагая, что она все равно откажется. Лишь в 1997 году актриса вернулась на экран в роли княгини Ольги в фильме Булата Мансурова «Теплые ветры древних булгар». Впрочем, сейчас она по-прежнему очень редко появляется в кино. Один из последних фильмов с ее участием — «Бабий Яр» украинского режиссера Николая Засева-Руденко. Все свое время Быстрицкая отдает театру. И ощущения, что она уже все сыграла, у нее нет.
- Может быть, потому, что я никогда не прекращала учиться. Мне очень повезло с педагогами, у меня были замечательные партнеры и в Вильнюсе, и здесь, в Москве. А актрисы, которые работали в театре и у которых я имела возможность учиться! Сегодня я уже вроде — старшее поколение, но никогда не было так, чтобы надоело или не хотелось продолжать. Я всегда с удовольствием репетировала и играла, и делаю это с теми же чувствами до сих пор.
Андрей Захарьев
«Биография», май 2007 года
Полвека назад закончились съемки фильма Сергея Герасимова «Тихий дон», принесшего народную любовь Аксинье – Элине Быстрицкой. О том, как Аксиньями становятся, актриса рассказала «Биографии»…
- Элина Авраамовна, рассказывают, что в метрике ваше имя было записано с ошибкой. Как же так?
- У меня изначально было имя Эллина — именно с двумя «л». Это Украина. Все сдвоенные согласные в русском языке на Украине снимаются, поэтому я была записана Элиной. Это имя так и осталось со мной навсегда. Все Элины, которые пошли потом, — это мои. Слава богу, отчество правильно указали. Мою сестру записали Софья Аврамовна — с одним «а».
«ВСЮ ЖИЗНЬ Я ВСПОМИНАЛА ЗАСНЕЖЕННЫЙ КРЕЩАТИК С СУГРОБАМИ, МЫ ИДЕМ С МАМОЙ И ПАПОЙ, ОНИ ВЕДУТ МЕНЯ ЗА РУКИ...»
- Вы родились в Киеве, но своими родными местами всегда называли Нежин. Не любите Киев?
- Папа служил в Нежине. Летом 1941 года мы из Киева поехали к нему на каникулы. Там нас и застала война. В Киев вернуться уже было невозможно, город был сразу же закрыт. Потом с военным госпиталем, где служил мой отец и куда я пошла работать, мы стали отступать... Это были тяжелые годы, но, конечно, хотелось вернуться в Киев. Всю войну я вспоминала заснеженный Крещатик с сугробами, мы идем с мамой и папой, они ведут меня за руки, а я смотрю на небо, оно темно-синее, и яркие-яркие звезды. Я таких никогда и нигде больше не видела. Уже потом, когда я возвращалась в Киев, я снова смотрела на небо. Но это было уже другое небо, другие звезды. Это мои детские впечатления. Я помню, что грезила об этом всю войну, я хотела увидеть это небо и звезды.
В конце войны, в ноябре 1944 года, когда уже стало ясно, что победа близка, меня отправили в Киев учиться. Киев встретил ужасно, он был разбит, наш дом полностью уничтожен. Осталась лишь огромная куча кирпича и — на соседнем, более высоком доме, на стене — след от крыши нашего. Пришлось снова уехать в Нежин. Поскольку начало войны мы встретили там, то через военкомат нам там и дали жилье. Мы жили с мамой, отец только в 1947 году приехал первый раз в отпуск. Сначала он служил в Германии, потом его перевели в Вильнюс.
- Как же вы начали работать в военном госпитале — ведь вы совсем ребенком были?
- Действительно, мне тогда исполнилось всего 13, но я была не единственным подростком, который там работал. Остальным было уже по 15-16 лет, но их тоже не хотели брать. Но я так была воспитана — понимала, что надо взрослым помогать. В семье меня много чего научили делать по хозяйству — стирать, убирать, я все умела. В Нежине не было водопровода, и воду мы носили из колонки ведрами. До колонки было метров 40-50. Но я была сильная девочка, могла много воды принести, сколько нужно, — для стирки и уборки. Поэтому я считала, что могу работать наравне со взрослыми.
- Чем приходилось заниматься в госпитале?
- Я была санитаркой. Когда я пришла, комиссар меня спросил: что ты умеешь делать? Я сказала: для фронта я умею делать все. Мне комиссар сказал: будешь разносить книги раненым, будешь читать тем, кто не может сам. А кто не способен писать — поможешь с письмами. Потом я прослушала курсы медсестер и работала в лаборатории. Я эту работу хорошо себе представляла. Мой отец в мирное время был начальником лаборатории, и я очень любила туда ходить, потому что там были кролики, морские свинки... Отец меня потихонечку учил, как и что надо делать.
- После школы вы пошли учиться в медицинский техникум. Вы в те годы совсем не думали о сцене?
- Желания стать актрисой у меня не было, по крайней мере, до того момента, когда я поняла, что медик из меня не получится. Возможно, на меня сильно повлияла война. В госпитале я видела очень много ран, смертей, видела отрезанные ноги, руки. Меня отправляли в операционную, чтобы я срочно определила группу крови. Я приходила, когда в тазу уже лежали отрезанные конечности. .. В общем, то, что я наблюдала, ребенок видеть не должен. Иной раз я выходила из операционной и тут же теряла сознание. Приходила в себя и шла дальше.
Когда в техникуме началась практика по хирургии, произошел трагический случай. Пришел пациент, у которого было воспаление надкостницы. Сделали наркоз, пациент захрипел и умер... Не успели ничего предпринять. Нас всех выгнали из операционной, а там был весь курс, человек 15. Для меня произошедшее было потрясением. Когда люди погибают от ран на войне — это одно, а тут — мирное время, и врач не сделала, что надо, как же так? Ведь надо определить сначала, можно ему делать наркоз или нет? И еще я принимала роды. Всего приняла 15 родов, однажды четыре за ночь. И все четверо детей родились с патологиями... Мне было 19 лет, и тогда у меня появились первые седые волосы. .. Я поняла, что у врача должна быть определенная нервная система, очень крепкая. Чтобы сконцентрироваться и сделать все как надо. Стань я врачом, я бы умерла лет через пять, меня бы просто не хватило на все это. Я вовремя это поняла, и тогда начала заниматься, готовиться, чтобы поменять профессию. Почему театр? Потому что когда я участвовала в самодеятельности, мне говорили, что у меня есть талант. Я охотно поверила в это. И решила попробовать. Правда, мне пришлось бороться с родителями — они не хотели...
Театром Элина Быстрицкая заинтересовалась еще в детстве. Сама ставила спектакли. Представления проходили прямо на лестничной площадке, занавесом служила широкая бабушкина юбка. Вместе с подругой и двоюродным братом Элина разыгрывала спектакли с песнями, танцами и стихами. После выхода в 1934-м на экраны фильма «Чапаев» в репертуаре «театра Быстрицких» появился одноименный спектакль. Элине досталась роль Петьки. Но родители хотели, чтобы дочь продолжила профессию отца. Когда она впервые заговорила о театральном институте, они и слышать ничего не желали. Уступив воле родителей, она окончила медицинский техникум. Диплом с отличием давал право без экзаменов поступить в единственный институт в Нежине — педагогический, но юная Элина не спешила: «Я твердо знала, что буду бороться за свою мечту, у меня были свои планы».
Последнее слово в семье Быстрицких принадлежало отцу. Когда он впервые после войны приехал домой из Дрездена, дочь решилась на серьезный разговор с ним о смене профессии. После него отец поехал в театральный институт посмотреть, что он из себя представляет. «Мне казалось: вот сейчас мы войдем в кабинет директора, папа скажет какие-то веские слова, и директор не сможет ему отказать, меня примут даже без экзаменов», — вспоминает актриса в своей книге «Встречи под звездой надежды».
Но к директору, Семену Михайловичу Ткаченко, Авраам Петрович зашел совсем с другой репликой: «Объясните, пожалуйста, моей глупой дочери, что ей не следует поступать в ваш институт». «У Семена Михайловича, — пишет в воспоминаниях Быстрицкая, — вытянулось лицо. Впервые к нему обращались с просьбой не принять дочь в институт, а наоборот, отказать ей. А мои чувства вообще невозможно описать. Хрустальная мечта на глазах разлетелась вдребезги». Тем не менее целеустремленная девушка не сдалась:
- У меня было безвыходное положение! Или я поступаю в театральный, или возвращаюсь к своей медицинской специальности...
- Ваши родители, долго переживали, что вы изменили семейной профессии?
- Стало спокойней после того, как они впервые увидели меня на профессиональной сцене в Вильнюсском театре в заглавной роли Тани в пьесе Алексея Арбузова. Я их тогда просила не приходить, но они сказали, что все равно будут на спектакле. Я сыграла, и был настоящий успех! ..Зал аплодировал, все актеры уже откланялись, а меня все вызывали и вызывали. Когда приехала домой, по лицам родителей поняла, что они все-таки были на спектакле. И папа тогда сказал: «Да, ты — молодец!»
Первым настоящим успехом Элины Быстрицкой в кино стала драма «Неоконченная повесть», где актриса сыграла доктора, навсегда прикованного к постели пациента, которого играл Сергей Бондарчук. После этого зрители, стали ходить в театр уже «на Быстрицкую». Еще больший успех ей принесла роль Аксиньи в экранизации романа Михаила Шолохова «Тихий Дон».
Элина Быстрицкая всегда восхищалась этим великим романом. «Его Аксинья у меня как у актрисы вызывала жгучий интерес. Я чувствовала, что могла бы ее сыграть в кино или в театре, хотя даже в самых смелых мечтах не видела для этого возможностей. Но кто может запретить мечтать?» — вспоминает она в книге мемуаров.
Впервые она познакомилась с казаками и казачками, когда во время войны оказалась вместе с госпиталем на Северском Донце, в станице Обливской. «Тихий Дон» Быстрицкая прочитала лет в двадцать. «Я открыла его и уже не смогла оторваться, — говорит актриса. — Потом перечитывала роман снова и снова, но и думать не могла, что мне выпадет счастье играть Аксинью». На первом курсе театрального института обязательным было исполнение отрывков из литературных произведений, и студентка Быстрицкая выбрала сцену встречи Григория и Аксиньи. Стала с упоением читать, но была прервана педагогом: «Це не ваше дело... Луизу Шиллера грайте...»
- Казаки представляются людьми крайне темпераментными — рубят сплеча, любят до смерти... Насколько вам близки такие безудержные черты характера?
- Да, казаки — они такие и есть! Лихость, умение, быстрая реакция — все это закладывается с младенчества. Казак не лихой — это не казак. Не могу сказать, что это мои качества. Просто Шолохов это гениально написал, а Герасимов — гениально воплотил на экране.
На первой пробе режиссер «Тихого Дона» Сергей Аполлинариевич Герасимов протянул Быстрицкой отрывок из романа — как раз тот самый, который ей не дали дочитать в институте. Но вместо того чтобы со знанием дела приступить к чтению, Элина испугалась очередного «провала», извинилась и выскочила за дверь. Убежденная в том, что пробу провалила, она уехала в Вильнюс. Однако вскоре из Москвы пришло приглашение. Пробы длились несколько месяцев, но до последнего момента было неизвестно, утвердят ли ее на роль. Говорят, точку в этом вопросе поставил сам Шолохов — просматривая пробы, он увидел Быстрицкую и ткнул пальцем: «Так вот же Аксинья!»
- Шолохов давал вам какие-то советы, какой должна быть ваша героиня?
- Очень хотелось узнать про нее подробней. Мне казаки говорили, что Аксинья еще жива, но старая. Разумеется, как только появилась возможность поговорить о ней с Шолоховым, я ею воспользовалась. Наше знакомство с Михаилом Александровичем произошло в поезде, мы вышли на станции передохнуть, и я задала вопрос: «Где Аксинья? Мне казаки сказали, что вы знаете, где она живет, мне хотелось бы с ней поговорить. Узнать ее поближе». У Шолохова в глазах «смешинки» появились, усы задергались, он лукаво на меня посмотрел и сказал: «Да я же это выдумал все!» До сих пор никто не понимает, как он в таком возрасте написал такое гениальное произведение.
- Говорят, на роль Аксиньи претендовали многие актрисы, а когда ее поручили вам, некоторые ваши коллеги, например, Нонна Мордюкова, страшно обиделись...
- Мне не говорили, кого еще из актрис рассматривали на эту роль, но знаю, что в пробах Нонна Мордюкова не участвовала. О своем желании сниматься она сама говорила, я слышала это не так давно. Она сказала, что «если бы ей дали пробы, то от Быстрицкой осталось бы мокрое место».
- Может, пошутила?
- На шутку не очень похоже. Когда у нас была премьера, она подошла ко мне и сказала: «Сыграла все-таки, проклятая!» На это я не обиделась, тогда действительно решила, что это шутка.
После выхода на экраны «Тихого Дона» и сразу за ним — «Добровольцев», где Быстрицкая сыграла одну из главных ролей, актрису пригласили в Малый театр. Играть там была ее давняя мечта.
- Когда я была студенткой, Малый театр приезжал на гастроли в Киев. Я наблюдала за мастерами и поняла, что работать в таком театре — это высшее счастье. Но я тогда мечтала не работать, а хотя бы ездить и смотреть их спектакли. Только после «Тихого Дона», уже став москвичкой, я рискнула попроситься. В Малом действительно особые порядки. Здесь так, как было когда-то. И старшее поколение постепенно передавало нам, молодым, традиции театра, и атмосферу, и отношение к работе и друг к другу...
- Вы легко сходитесь с людьми вне профессии?
- У меня есть друзья, с которыми я общаюсь по многу лет. Есть подружка, с которой мы знакомы всю жизнь — наши мамы возили нас по очереди в одной коляске на прогулку. Мы ровесницы. Есть друзья, которые прошли смолоду через всю жизнь и, слава богу, они еще живы! Я никогда не выбираю людей по каким-то определенным качествам. Просто так складываются отношения!
Про любовь актриса говорит неохотно. Считает, что все уже сказала об этом в своей книге. «Любовь актрисы — писала она, — это особая тема. Это собственный опыт, собственные эмоции, собственное понимание жизни. Кто-то любит сердцем, кто-то — умом. Умом я никогда не любила. Я – импульсивный человек. Скажем, я не контролирую себя на сцене. Не испытываю ни боли, ни неловкости, ни неудобств, ни чего-то еще – этого не может быть у меня, потому что образ, в котором я живу, не позволяет этого чувствовать!» Однако, писала она в мемуарах, в реальной жизни все иначе: «Настоящая любовь — это то, что без остатка заполняет человека и не дает ему возможности жить так, как он жил раньше. Это чувство, которое подвигает его на какие-то свершения, поступки».
Элина Быстрицкая признавалась, что вышла замуж по любви. С будущим мужем Николаем Ивановичем их познакомил общий друг. «Влюбилась я тогда со всей пылкостью своей натуры. Любовь буквально обрушилась на меня..» Через четыре дня после знакомства Николай Иванович сделал актрисе предложение, и она «без колебаний приняла его».
Они прожили вместе 27 лет. «Все шло хорошо, пока не узнала, что я у него не одна... — признается она в своей книге. — После развода я почувствовала себя вырвавшейся на свободу. Конечно, было обидно и горько. Но я самостоятельна и умею организовать свою жизнь... Это было непросто, и я утонула в хлопотах. Делала это с удовольствием, и у меня появилось ощущение, что я заново начинаю жить».
- Вы производите впечатление очень сильного, волевого человека. Говорят, ваш кумир Маргарет Тэтчер. Это так?
- Я была в Англии, куда меня пригласил один из моих друзей. Вместе с ним я пошла на прием, и там была Маргарет Тэтчер. Я была настолько под впечатлением от нее, что мне захотелось взять автограф на память. Но я не знала, как это — автограф... Неловко как-то. А потом подумала, что ведь и у меня кто-то просит автографы? В итоге я подошла и попросила у нее, на память, и она мне потом прислала свой портрет с подписью.
В конце 70-х в кинокарьере Быстрицкой произошел перерыв — почти на тридцать лет. Причин было несколько, но главная — отсутствие в кино достойных предложений, все-таки планку, заданную на съемках «Тихого Дона», опускать было нельзя, а хорошего материала не было. В конце концов ее перестали приглашать, полагая, что она все равно откажется. Лишь в 1997 году актриса вернулась на экран в роли княгини Ольги в фильме Булата Мансурова «Теплые ветры древних булгар». Впрочем, сейчас она по-прежнему очень редко появляется в кино. Один из последних фильмов с ее участием — «Бабий Яр» украинского режиссера Николая Засева-Руденко. Все свое время Быстрицкая отдает театру. И ощущения, что она уже все сыграла, у нее нет.
- Может быть, потому, что я никогда не прекращала учиться. Мне очень повезло с педагогами, у меня были замечательные партнеры и в Вильнюсе, и здесь, в Москве. А актрисы, которые работали в театре и у которых я имела возможность учиться! Сегодня я уже вроде — старшее поколение, но никогда не было так, чтобы надоело или не хотелось продолжать. Я всегда с удовольствием репетировала и играла, и делаю это с теми же чувствами до сих пор.
Андрей Захарьев
«Биография», май 2007 года
20.06.2007
Подробнее
НУЖНА «ГРОЗА»
Что за прелесть эти аудио-книги! Так хочется воскликнуть, беря в руки очередную новинку «Фирмы Мелодия» и фирмы «1C».
НУЖНА «ГРОЗА»
Что за прелесть эти аудио-книги! Так хочется воскликнуть, беря в руки очередную новинку «Фирмы Мелодия» и фирмы «1C». На этот раз нам предложен, без сомнения, уникальный диск - пьеса А.Н. Островского «Гроза». Только не надо вспоминать школьные уроки литературы, всем известные слова про луч света в темном царстве. И даже некогда модный спектакль театра «Современник», на первый показ которого приехали супруги Путины. Ту «Грозу» Нины Чусовой с Чулпан Хаматовой, Еленой Яковлевой, Юрием Колокольниковым, Максимом Разуваевым теперь уже не увидишь. Если только ТВ успело записать...
А вот почти сорокалетнюю постановку с участием артистов Дома Островского - Малого театра можно послушать. Свежая новинка - запись спектакля, который поставили легендарная В. Пашенная и М. Гладков. Есть на диске еще одна строчка, которая, без сомнения, привлечет внимание, - «Музыка Р. Щедрина». Он и в 1968 году писал замечательную музыку.
Кто же исполняет всем знакомые роли? Конечно, звезды Малого. Михаил Жаров - Дикой, Вера Пашенная - Кабаниха, Виталий Доронин - Тихон, Руфина Нифонтова - Катерина, Елена Гоголева - барыня, полусумасшедшая.
Таких актеров и таких голосов, к сожалению, больше нет. Слушаешь Островского в их исполнении и словно попал на Волгу позапрошлого века и встречаешься с обитателями провинциального городка...
Приятно отметить, что на обложке аудиокниги с ее уже знакомой желтой полосой - логотип «Литературной газеты», мы с удовольствием оказываем информационную поддержку выпуску отечественной классики на современных носителях.
В жаркую летнюю погоду - поверьте - нужна «Гроза». Сидите в неостывающей даже ночью квартире, на прохладной даче, у теплого моря или в машине и слушайте на здоровье.
Автор: Д.ТЕМИН
Источник: Литературная газета
Дата: 20.06.2007
Отрывок из записи (1,9 Мб)
P.S. 20 сентября - в день 120-летия Веры Николаевны Пашенной посетители сайта смогут послушать эту уникальную запись целиком.
Что за прелесть эти аудио-книги! Так хочется воскликнуть, беря в руки очередную новинку «Фирмы Мелодия» и фирмы «1C». На этот раз нам предложен, без сомнения, уникальный диск - пьеса А.Н. Островского «Гроза». Только не надо вспоминать школьные уроки литературы, всем известные слова про луч света в темном царстве. И даже некогда модный спектакль театра «Современник», на первый показ которого приехали супруги Путины. Ту «Грозу» Нины Чусовой с Чулпан Хаматовой, Еленой Яковлевой, Юрием Колокольниковым, Максимом Разуваевым теперь уже не увидишь. Если только ТВ успело записать...
А вот почти сорокалетнюю постановку с участием артистов Дома Островского - Малого театра можно послушать. Свежая новинка - запись спектакля, который поставили легендарная В. Пашенная и М. Гладков. Есть на диске еще одна строчка, которая, без сомнения, привлечет внимание, - «Музыка Р. Щедрина». Он и в 1968 году писал замечательную музыку.
Кто же исполняет всем знакомые роли? Конечно, звезды Малого. Михаил Жаров - Дикой, Вера Пашенная - Кабаниха, Виталий Доронин - Тихон, Руфина Нифонтова - Катерина, Елена Гоголева - барыня, полусумасшедшая.
Таких актеров и таких голосов, к сожалению, больше нет. Слушаешь Островского в их исполнении и словно попал на Волгу позапрошлого века и встречаешься с обитателями провинциального городка...
Приятно отметить, что на обложке аудиокниги с ее уже знакомой желтой полосой - логотип «Литературной газеты», мы с удовольствием оказываем информационную поддержку выпуску отечественной классики на современных носителях.
В жаркую летнюю погоду - поверьте - нужна «Гроза». Сидите в неостывающей даже ночью квартире, на прохладной даче, у теплого моря или в машине и слушайте на здоровье.
Автор: Д.ТЕМИН
Источник: Литературная газета
Дата: 20.06.2007
Отрывок из записи (1,9 Мб)
P.S. 20 сентября - в день 120-летия Веры Николаевны Пашенной посетители сайта смогут послушать эту уникальную запись целиком.
19.06.2007
Подробнее
«САМ НИКОЛАЙ ХРИСАНФЫЧ РЫБАКОВ...»
В Тамбове собрались «старейшие» и «губернаторские».
«САМ НИКОЛАЙ ХРИСАНФЫЧ РЫБАКОВ...»
В Тамбове собрались «старейшие» и «губернаторские».
Естественно, такой фестиваль не мог возникнуть без участия Московского Малого театра, на сцене которого выступал легендарный актер России, — в Малом свято чтят традиции и памятью дорожат. Премия имени Николая Рыбакова учреждена Малым театром и администрацией Тамбовской области и адресована актерам провинции.
Естественно и то, что крылатая фраза трагика Несчастливцева про трагика Рыбакова, который «положил мне руку на плечо... «Ты, говорит ...да я, говорит...» — звучала на фестивале столь же часто, как и другая, не менее крылатая, про «Тамбов на карте генеральной»...Сколько помню, гости города Тамбова обычно именно с нее начинают приветствие тамбовчан, полагая, что те слышат от них хрестоматийные строки впервые.
Если представить себе на минуту спектакль, где бы одновременно сошлись лучшие актеры из разных городов российской провинции (и это был бы, без сомнения, замечательный спектакль!), то мы получим картину, вероятно, близкую к тамбовскому фестивалю. Несколько лучших спектаклей последних сезонов и в самом деле собрали известные в России актерские имена, о которых столица, вечно занятая только собой, вспоминает лишь изредка, чтобы на другой день забыть. Этот ансамбль мастерства и таланта в течение фестивальной недели собирал полный зал Тамбовского театра (бывшего здания Тамбовского дворянского собрания, памятника архитектуры, сохранившего торжественные черты былого). Словом, все обращало к нашей памяти. ...Собственно, фестиваль и задуман был для того, чтобы знали, чтобы помнили, уважали провинциального российского актера. И в этом решили идти неожиданно далеко. Ежегодно имена новых лауреатов фестиваля будут высечены золотыми буквами на мраморной плите. Где? На каком из 195 российских фестивалей такое еще увидишь? Мысль благая. Что и говорить, память об актере коротка... А то, что зародилась такая мысль именно в Тамбове, не случайно...
19 мая в день рождения Н.Х.Рыбакова мы стояли на пустыре, неподалеку от новой часовни на месте Успенского кладбища, ликвидированного, как и многие другие в советские времена. На месте, где великий трагик нашел покой, закончив свои триумфальные странствия по Руси.
Отслужили панихиду под горячим весенним солнцем. Батюшка обошел с кадилом большой деревянный крест, водруженный на месте поруганного захоронения. Сейчас здесь стараются как-то что-то восстановить, обустроить и всему придать христианский вид.
А вечером того же дня состоялось вручение премий имени Николая Рыбакова. Премий (по 100 000 рублей) были удостоены актеры известные и немало потрудившиеся на своем веку: Борис Александров из Ульяновского театра, на фестивале сыгравший одну из последних ролей — Грознова в «Правде — хорошо...», и Борис Заволокин из Тульского театра (во «Власти тьмы» он исполнял роль Митрича).
Самое для меня удивительное — многое складывалось на фестивале как бы стихийно, само собой, и вместе с тем приобрело какой-то основательный, фундаментально корневой характер...
Хорошо бы, конечно, увидеть на таком фестивале современную пьесу... А как подумаешь — не случайно ее не оказалось на фестивале, обращенном к искусству актера. Увы, современные авторы все больше вскрывают проблемы, но совсем не пишут хороших ролей. И естественно, что на фестивале имени актера Рыбакова царила классика: «Власть тьмы» Тульского театра, «Правда — хорошо...» Ульяновского, «Невольницы» из Твери, «Тартюф» из Владимира — было где развернуться актерским дарованиям...
И еще «чистая случайность»...Эксперты старались отобрать спектакли лучшие и неожиданно «вышли» на старейшие театры России. Каждому из финалистов более 200 лет... И что же это, граждане, получается? Выходит, что «старейшие» у нас одновременно и лучшие, что ли? Но тогда чего стоят размахивание руками и призывы разрушить до основанья репертуарные и стационарные устои наших театров?.. В кого метим?.. А впрочем, беспокоиться за их судьбу, по-моему, не стоит. Для себя я давно называю наши провинциальные театры почетным наименованием «губернаторские» (по аналогии с бывшими славными «императорскими» театрами). Так теперь сложилось на законных основаниях и по сути. И хотел бы я увидеть главу администрации, который кому-либо позволит пальцем тронуть «свой собственный» театр...
Еще одна случайность или совпадение... Тамбовский театр — хозяин фестиваля — в эти дни отмечал, кстати без всякой помпы, свое 220-летие... Тоже солидный срок. Театр основан не кем-нибудь, а самим Гавриилом Романовичем Державиным, начальником Тамбовского наместничества в 1786 году, о чем в Тамбове никогда не забывали.
На грандиозном межрегиональном актерском банкете по случаю фестиваля актеры незапланированно стали читать Державина. Наизусть. Что было неожиданно и ново. Но таковы нынче нравы в средней полосе России.
Николай ЖЕГИН
Тамбов — Москва
Газета «Культура»
В Тамбове собрались «старейшие» и «губернаторские».
Естественно, такой фестиваль не мог возникнуть без участия Московского Малого театра, на сцене которого выступал легендарный актер России, — в Малом свято чтят традиции и памятью дорожат. Премия имени Николая Рыбакова учреждена Малым театром и администрацией Тамбовской области и адресована актерам провинции.
Естественно и то, что крылатая фраза трагика Несчастливцева про трагика Рыбакова, который «положил мне руку на плечо... «Ты, говорит ...да я, говорит...» — звучала на фестивале столь же часто, как и другая, не менее крылатая, про «Тамбов на карте генеральной»...Сколько помню, гости города Тамбова обычно именно с нее начинают приветствие тамбовчан, полагая, что те слышат от них хрестоматийные строки впервые.
Если представить себе на минуту спектакль, где бы одновременно сошлись лучшие актеры из разных городов российской провинции (и это был бы, без сомнения, замечательный спектакль!), то мы получим картину, вероятно, близкую к тамбовскому фестивалю. Несколько лучших спектаклей последних сезонов и в самом деле собрали известные в России актерские имена, о которых столица, вечно занятая только собой, вспоминает лишь изредка, чтобы на другой день забыть. Этот ансамбль мастерства и таланта в течение фестивальной недели собирал полный зал Тамбовского театра (бывшего здания Тамбовского дворянского собрания, памятника архитектуры, сохранившего торжественные черты былого). Словом, все обращало к нашей памяти. ...Собственно, фестиваль и задуман был для того, чтобы знали, чтобы помнили, уважали провинциального российского актера. И в этом решили идти неожиданно далеко. Ежегодно имена новых лауреатов фестиваля будут высечены золотыми буквами на мраморной плите. Где? На каком из 195 российских фестивалей такое еще увидишь? Мысль благая. Что и говорить, память об актере коротка... А то, что зародилась такая мысль именно в Тамбове, не случайно...
19 мая в день рождения Н.Х.Рыбакова мы стояли на пустыре, неподалеку от новой часовни на месте Успенского кладбища, ликвидированного, как и многие другие в советские времена. На месте, где великий трагик нашел покой, закончив свои триумфальные странствия по Руси.
Отслужили панихиду под горячим весенним солнцем. Батюшка обошел с кадилом большой деревянный крест, водруженный на месте поруганного захоронения. Сейчас здесь стараются как-то что-то восстановить, обустроить и всему придать христианский вид.
А вечером того же дня состоялось вручение премий имени Николая Рыбакова. Премий (по 100 000 рублей) были удостоены актеры известные и немало потрудившиеся на своем веку: Борис Александров из Ульяновского театра, на фестивале сыгравший одну из последних ролей — Грознова в «Правде — хорошо...», и Борис Заволокин из Тульского театра (во «Власти тьмы» он исполнял роль Митрича).
Самое для меня удивительное — многое складывалось на фестивале как бы стихийно, само собой, и вместе с тем приобрело какой-то основательный, фундаментально корневой характер...
Хорошо бы, конечно, увидеть на таком фестивале современную пьесу... А как подумаешь — не случайно ее не оказалось на фестивале, обращенном к искусству актера. Увы, современные авторы все больше вскрывают проблемы, но совсем не пишут хороших ролей. И естественно, что на фестивале имени актера Рыбакова царила классика: «Власть тьмы» Тульского театра, «Правда — хорошо...» Ульяновского, «Невольницы» из Твери, «Тартюф» из Владимира — было где развернуться актерским дарованиям...
И еще «чистая случайность»...Эксперты старались отобрать спектакли лучшие и неожиданно «вышли» на старейшие театры России. Каждому из финалистов более 200 лет... И что же это, граждане, получается? Выходит, что «старейшие» у нас одновременно и лучшие, что ли? Но тогда чего стоят размахивание руками и призывы разрушить до основанья репертуарные и стационарные устои наших театров?.. В кого метим?.. А впрочем, беспокоиться за их судьбу, по-моему, не стоит. Для себя я давно называю наши провинциальные театры почетным наименованием «губернаторские» (по аналогии с бывшими славными «императорскими» театрами). Так теперь сложилось на законных основаниях и по сути. И хотел бы я увидеть главу администрации, который кому-либо позволит пальцем тронуть «свой собственный» театр...
Еще одна случайность или совпадение... Тамбовский театр — хозяин фестиваля — в эти дни отмечал, кстати без всякой помпы, свое 220-летие... Тоже солидный срок. Театр основан не кем-нибудь, а самим Гавриилом Романовичем Державиным, начальником Тамбовского наместничества в 1786 году, о чем в Тамбове никогда не забывали.
На грандиозном межрегиональном актерском банкете по случаю фестиваля актеры незапланированно стали читать Державина. Наизусть. Что было неожиданно и ново. Но таковы нынче нравы в средней полосе России.
Николай ЖЕГИН
Тамбов — Москва
Газета «Культура»
Подробнее
«Звуковой архив Малого театра» ЭДУАРД МАРЦЕВИЧ ЧИТАЕТ РАССКАЗ ИВАНА БУНИНА «ЛЕГКОЕ ДЫХАНИЕ»
«Звуковой архив Малого театра»
ЭДУАРД МАРЦЕВИЧ ЧИТАЕТ РАССКАЗ ИВАНА БУНИНА «ЛЕГКОЕ ДЫХАНИЕ»
ЭДУАРД МАРЦЕВИЧ ЧИТАЕТ РАССКАЗ ИВАНА БУНИНА «ЛЕГКОЕ ДЫХАНИЕ»
«Звуковой архив Малого театра»
ЭДУАРД МАРЦЕВИЧ ЧИТАЕТ РАССКАЗ ИВАНА БУНИНА «ЛЕГКОЕ ДЫХАНИЕ»
«Легкое дыхание» (9,4 Мб)
ЭДУАРД МАРЦЕВИЧ ЧИТАЕТ РАССКАЗ ИВАНА БУНИНА «ЛЕГКОЕ ДЫХАНИЕ»
«Легкое дыхание» (9,4 Мб)
18.06.2007
Подробнее
ЮРИЙ СОЛОМИН: «Я НИКОГДА НЕ ВЫГОНЯЛ ИЗ ТЕАТРА СТАРИКОВ...»
В день рождения Юрия Мефодьевича Соломина предлагаем вниманию посетителей сайта большое интервью, опубликованное в книге Веры Максимовой «Театра радостные тени»…
ЮРИЙ СОЛОМИН: «Я НИКОГДА НЕ ВЫГОНЯЛ ИЗ ТЕАТРА СТАРИКОВ...»
В день рождения Юрия Мефодьевича Соломина предлагаем вниманию посетителей сайта большое интервью, опубликованное в книге Веры Максимовой «Театра радостные тени»…
Вера Максимова. Во-первых, как Вы себя чувствуете после операции? Мы очень беспокоились о Вас...
Юрий Соломин. Хорошо. Нормально... В день столетия Михаила Ивановича Царева сыграл Фамусова в «Горе от ума». Думаю, что это было правильно. Нужно было сделать первый шаг после операции, преодолеть себя. А потом в «Чайке» сыграл Тригорина.
В.М. Трудно вернуться в театр после болезни и большого перерыва?
Ю. С. А я сократил перерыв. Прилетел в Москву из Италии, побыл некоторое время в санатории и почти сразу начал репетировать «Три сестры». На прогонах бегал из зала на сцену, взад и вперед, находился на таком «взводе», что и о болезни забыл. Актеры изнемогали. И вот один из них то ли в шутку, то ли всерьез, но так, чтобы я слышал, спрашивает: «Какую операцию Соломину сделали?! Может, вообще никакой не делали?!..». Не знаю, сговорились участники спектакля или нет — «оберегать» меня, но то и дело на репетиции раздавалось: «Тихо! Тсс!.. Все будет хорошо...». И выполняли мои требования замечательно.
В. М. Водевиль «Волшебный ящик», где Вы танцуете и поете, еще не играли?
Ю. С. Нет. Но надо бы... Хотя теперь ничего наперед не загадываю...
В. М. О чем вы думали, когда начали выздоравливать?
Ю. С. Сначала понял, что выжил после операции. Через несколько недель, хотя сил было еще мало, осознал, — что буду играть.
В. М. Испугались, когда Вам стало плохо?
Ю. С. Да нет... Надо сказать спасибо нашим врачам, хирургам, которые так «элегантно» подготовили меня, что я не успел ни испугаться, ни удивиться. Посмотрели, в каком состоянии мои сосуды, пришли в палату и объявили, что необходима операция, но в России они не смогут ее сделать. Придется лететь в Италию. Я все понял и согласился: «Нужно — так нужно».
Плохо мне стало не на спектакле, а после съемок. Я «не доснял-ся» в большом фильме «Московская сага». К несчастью, на эти «плохие» дни был запланирован финал. Но именно киногруппа мгновенно — в четыре дня — организовала и итальянскую визу, и билеты на самолет...
В. М. Будете досниматься?
Ю. С. Уже!.. Два месяца они меня ждали после операции. Потом несколько крупных планов сделали, соединили с прежним материалом. Кое-что вылетело, финальные сцены, например. Но из положения вышли.
В. М. В Москве ловили известия о том, как Вы себя в Италии чувствуете. А кто-то уже начал Соломина хоронить...
Ю. С. Я догадываюсь. Даже когда я был еще здесь, журналисты, обойдя заслон врачей и санитаров, прорывались в больницу. А ведь это не в природе русского человека. В нашем характере — помогать. А фотографировать, как ты лежишь растерзанный, привязанный или просто голый, писать идиотские «похоронные» тексты — это чистый заработок. Новорожденные российские «папарацци» забывают, что у больного человека есть папа и мама, есть дети, и потому все нужно делать осторожно. Родным людям и так тяжело. Я не сравниваю себя с принцессой Дианой, но нельзя же на несчастье зарабатывать. Лучше бы они мне сказали, что им нужны деньги. Я бы дал. Или собрал бы у друзей для них. Вот сейчас у нас в театре — большое горе с одним хорошим актером. Мы ему помогаем всем, чем можем, а не разговариваем и не переносим сплетни, пугая себя и людей. И мне помогли, потому что на операцию потребовалось много денег.
В. М. Я уж и спрашивать боюсь, кто их дал?..
Ю. С. Оказывается, есть такие русские люди. В одну секунду помогли! Я об этом узнал после операции и не представляю, чем могу отплатить человеку, который меня своими деньгами спас.
В. М. Я думала, мэрия дала или министерство культуры?..
(Молчание.)
Однако кончим с этим. Я счастлива, что Вы снова в Москве, в Малом театре, что Вы хорошо выглядите и уже выпустили спектакль «Три сестры»...
Ю. С. В Италии было очень много добрых звонков, из российской «диаспоры» — тоже. Кстати, операцию мне делали русские врачи...
В. М. Эмигранты?
Ю. С. Нет, наши, которые работают по контракту. Главный хирург был итальянец — Рипосини, а правая рука его — Игорь Котельников из Новосибирска, который с мамой приехал в Италию и оперирует там вот уже 8 лет. И врач-анестезиолог — тоже был русский. Он меня встречал в аэропорту. Я теперь знаю, что они сделали все возможное и невозможное. Когда понадобилось переливание крови, Рипосини сказал, что в моем состоянии это рискованно. И вот мама хирурга Игоря начала действовать народными средствами. Каждый день приносила мне тертую морковь, недожаренную, с кровью свежую печенку. И буквально за неделю все наладилось.
В. М. Вы слышали разговоры о том, что репертуарный театр себя изжил и поэтому большинство государственных театров скоро снимут с дотаций? Новый председатель комиссии по культуре в Госдуме — Иосиф Кобзон — заявил, что их слишком много и следует больше внимания уделять эстраде и цирку. И пресса пишет о том, что нужны не актерские труппы, не коллективы, не ансамбли, а только стены, площадки для «проката» и пустые театральные Домы.
Ю. С. Я думаю, что определенная категория людей хочет репертуарный театр разрушить, чтобы присвоить опустевшие здания, стать хозяевами и делать в них что угодно — шоу показывать или антрепризы гонять. Это ведь очень просто! Как у Хазанова, в бывшем Театре эстрады, например. Объявил, что эстрады больше нет, что она умерла; захватил огромное помещение в Доме на набережной и распоряжается им, как «собственник».
Не надо заново изобретать велосипед. И антреприза, и частные театры существуют во всем мире. Есть и государственные -Английский Королевский, Комеди Франсез, Кабуки... И у нас так должно быть. Не надо разрушать хорошее старое. Оно в России проверено временем. А если в каком-то городе администрация не желает иметь театр-стационар, а хочет иметь свободную площадку для «проката», то надо бы и людей спросить. Референдум, что ли, провести...
В. М. Говорят, что дело в деньгах, в слабой экономике?
Ю. С. Дело еще и в мозгах, совести и сердце тех, кто руководит культурой. Нам никогда экономику не поднять, если в загоне будут медицина, образование, наука и культура. Только с их помощью можно восстановить могучее государство.
Спрашивается, а что может сделать культура, чтобы государство поднялось с колен? Да культура может все! Даже войну выиграть. Вера Николаевна Пашенная рассказывала, как она с группой артистов Малого театра приехала на Север, на нашу военно-морскую базу и они для солдат и офицеров играли «На бойком месте». Потом было застолье с моряками и летчиками. Артистов угостили, и один из командиров пожаловался: «Эх, Вера Николаевна! Тут у нас на особое задание несколько летчиков отправляются, и так они хотели Ваш спектакль посмотреть!..».
Пашенная по наивности спрашивает: «А на какое задание?».
А командир ей вдруг отвечает: «Берлин бомбить!». Трудно поверить, но от нас, артистов, у военных иногда не было тайн.
Пашенная интересуется: «А где эти люди?».
Ей объясняют, что — поблизости, чуть ли не в соседнем помещении. И вот ночью фронтовая бригада Малого театра во второй раз играла «На бойком месте» для трех-четырех летчиков. Вот что такое искусство!
Когда страна слабеет, беднеет, ее полпредами в мире становятся деятели искусств. Но как только положение чуть-чуть налаживается, власти забывают, чем они нам обязаны.
Развалить театр легко, а чтобы построить заново, духовно вылечить человека и общество — на это потребуется жизнь не одного, а нескольких поколений.
Однако в окончательную катастрофу я не верю. И наш театр, и новое кино, которое медленно возрождается и уже дает результаты, уничтожить нельзя. Будем бороться.
В. М. Вы вспоминаете свое «советское прошлое»?
Ю. С. Политическая цензура была ужасной. И конъюнктурные пьесы приходилось играть в немалом количестве. Но при всех человеческих трагедиях тоталитарной эпохи, гонениях на гениев существовал великий театр. Есть тайна его выживания, крепости даже при невыносимых условиях. Может быть, сопротивление обстоятельствам, «чувство врага» питали могучую энергию творчества?..
Сегодня хотят зачеркнуть театр Советского времени. Мол, все тогда были приспособленцами, стукачами или жертвами режима. Но нельзя не помнить, что в самых великих своих проявлениях театр был глубоко оппозиционен. Да и власть кое-что первородно важное в искусстве нам сохранила. Русскую театральную школу, например.
Требуя служения «коммунистической идее», она приняла на себя полное обеспечение театра. А почему бы сегодня, дав ему свободу, так же, как в советские годы, не заботиться о нем? Без поддержки сверху, при слабо развитом меценатстве, русскому театру с его труппами, зданиями, цехами, машинерией, иногда с живым оркестром не уцелеть. Я говорю лишь о талантливых коллективах. В Москве в спешке наоткрывали много лишних. Есть и такие, что давно изжили себя. Но решать, кто есть кто, следует осторожно. Иногда, после ухода великого лидера или смерти больших актеров, коллектив переживает временный кризис, а мы его торопимся похоронить. Судьями снова могут стать чиновники, которые сегодня нисколько не лучше прежних.
В. М. Что Вы думаете о «гонении» нынешней «желтой прессы» на академические театры?
Ю. С. Я очень болезненно к этой проблеме отношусь. Как только в российской жизни случается резкая перемена, все прежнее в искусстве мгновенно перестает нравиться. После революции наши отцы, бабушки и дедушки это уже «проходили». В двадцатые годы звучали требования закрыть Большой и Малый театры. Художественный объявляли контрреволюционным, призывая ГПУ заняться им. Это удача, что в тогдашнем руководстве нашлось несколько образованных людей.
Но, как говорится, урок не впрок. Снова — напор, агрессия, ярость безграмотного отрицания... Целое сонмище не отличимых друг от друга молодых людей вопит. Критикессы-феминистки, мало похожие на женщин; стареющие «мальчики-критики», мыслящие театр главным образом в «голубом колере»... Съездят за границу на фестивали авангарда и заходятся в экстазе...
Я не о нашем Малом беспокоюсь. Тут у разрушителей руки коротки. Но ведь вдалбливают же людям в головы, что театры «традиции» необходимо убрать, освободить место для «экспериментаторов». Если так будет продолжаться, то через десять лет некому будет играть «по-русски», то есть человечно, душевно, серьезно.
В. М. Министр культуры Михаил Швыдкой в ток-шоу «Культурная революция», хоть и с иронией, но поставил вопрос: «Пушкин безнадежно устарел?..». И ваше искусство называют старомодным.
Ю. С. Я этого не знаю... Вы с министром сами разбирайтесь... Но что такое артист, в том числе и современный? У меня две руки, две ноги, сердце, глаза, уши. Я должен слышать, чувствовать, ощущать. И без этого ни одна драматургия, ни Островский, ни Пушкин, ни Шекспир, ни — тем более — Чехов не могут на сцене существовать. Что же дальше-то будет, если мы посмеемся над Пушкиным, измордуем Островского?
Я много раз бывал в Японии, снимался там, близко знал великого Куросаву — моего режиссера. И Малый театр трижды с успехом там гастролировал, возил спектакли Чехова, Островского... Почему японцы дорожат древним искусством «Но», чтут величественный и ритуальный «Кабуки»? Слово «традиция» они произносят с уважением, а мы — с уничижением. Радикалы с презрением пишут о «театрах с колоннами».
Не могу забыть, как известный кинорежиссер Сергей Соловьев, который ставил у нас «Дядю Ваню», впервые ступив на сцену Малого, встал посреди нее, перед пустым в утренние часы залом, сказал: «О, Господи!..» — и, наклонившись, коснулся досок рукой. Я ему, правда, не признался, что у нас был капитальный ремонт, и доски мы поменяли. Но так, как Соловьев, поступают все. И приглашенные режиссеры, и актеры провинциальных коллективов, которые раз в два года приезжают к нам на фестиваль А. Н. Островского, и зарубежные гастролеры.
Вот эти стены в кабинете Ленского, Южина, потом — Царева, где и я сегодня сижу, которым уже столько лет, они с самого начала были темно-оливкого цвета. И двери были точно такие, как сейчас — белые с золотой лепниной. Почему я должен прекрашивать их? Кому в угоду? Ведь это — память. От этого свет и воздух у нас особенные, каких нигде больше нет.
Почему сегодня это нужно разрушать или менять? Сбивать лепнину, убирать стулья красного бархата в зале, якобы «имперском»?
Во время очередного ремонта мы, напротив, сохраняем фактуру и главные цвета нашего Дома: алый, белый, золотой — в зрительном зале, синий — в актерском фойе, желтый — наружных стен, зеленый — крыши и вот этот, оливковый, в южинском-царевском кабинете. Может быть, потому Малый театр крепок и вечен, что он остается верен себе.
Нас, как и прежде, любят. Люди к нам ходят. Выпускники нашей Щепкинской школы мечтают к нам попасть. Малый театр никогда никто из актеров по своей воле не покидал. Текучки, убивающей ансамбль, разъедающей изнутри многие нынешние коллективы, мы не знаем. И неправда, что у нас на спектаклях в зале сидит главным образом старшее поколение. Очень много молодых.
Вы слышали, какая тишина на «Трех сестрах»? Самое для меня ценное, когда молодежь слушает и смотрит Чехова или «Коварство и любовь» Шиллера, перед премьерой которого я, постановщик, ждал провала. Но во время действия зрительный зал замирал... Хотя никто из актеров никого не «заваливал» на доски сцены, не «лапал», не хватал за зад. Не ставил «злободневных» политических акцентов, когда Фердинанд угрожал отцу: «Я расскажу, как становятся президентами!..». Молодежь внимала простому, прекрасному: «Я тебя люблю...» и «Я тебя люблю...».
А вдруг в России исчезнет то, чему у нас учился весь мир и что помогла нам осмыслить система Станиславского? Я не говорю, «система Малого театра» — Щепкина, Рыжовых, Садовских... Станиславский все это более современно сформулировал, создал науку о театре. Но суть-то была одна. Все начиналось в этих старых стенах. Уничтожить их будет трагедией для страны, для народа.
Малый театр, слава Богу, имеет свое назначение в искусстве и жизни. Я никому не завидую, но, к сожалению, в театральной среде мы иногда чувствуем себя одинокими.
В. М. А разве петербургский Александрийский — Вам не союзник, не исторический аналог?
Ю. С. Пока трудно сказать. Будем надеяться. Я верю в Валерия Фокина, талантливого человека, который стал там художественным руководителем. Важно, что Валерий Владимирович в молодости прошел школу «Современника», который в 50-60-е годы был новым театральным начинанием, но не уничтожал свое мхатовское прошлое, не отрекался от корней.
Представляю, как Фокин в первый раз увидел легендарную александрийскую сцену. Умный человек не проигнорирует это «намоленное» поколениями пространство...
В. М. Сегодня все театры — и старые, и молодые — наперегонки ставят Островского. Как Вы думаете, почему?
Ю. С. Островский всегда был репертуарным и в провинции, и в обеих российских столицах. Потому что он — национальный гений, а его комедии и драмы — удивительно живые. Сегодня особенно востребованы «экономические» пьесы Островского — о деньгах, о делах. «Свои люди — сочтемся!», «Волки и овцы», «Не было ни гроша, да вдруг алтын», «Трудовой хлеб», другие... Раньше, в советское время, они понимались и принимались по-другому. Замечательные, талантливые, но — не про нас. Коммерческих банков не было -на все про все один Государственный Центробанк. Кредитов тоже никто из частных лиц не брал, процентных и долговых бумаг не подписывал, землей и лесом не торговали. Да и денег ни у кого из нормальных людей не было. Если кто и копил, то тайно. И обманывали друг друга на весьма жалком уровне.
Когда я играл в «Своих людях...» приказчика Тишку, наш режиссер Леонид Андреевич Волков, который ставил спектакль с Любезновым, Анненковым, Владиславским, Шатровой, Белевцевой, Далматовой, специально пригласил профессионала-экономиста. И тот нам объяснял, что такое закладные, проценты, долговая яма... Даже старики за советское время об этом забыли. Многие сцены вымарывались, потому что ни актеры, ни зритель не понимали, в чем состоит дело. Только Михаил Иванович Жаров с Игорем Владимировичем Ильинским во «Власти тьмы» с полным знанием смогли на сцене рассуждать о том, что такое земельный банк. У Толстого очень смешная сцена, когда Аким и Митрич говорят о том, что есть такая «банка», где сначала деньги дадут, а потом с помощью процентов обдерут тебя до липки. В зале хохот стоял... Люди смеялись, потому что уж очень комично два больших мастера объясняли, что такое — банк.
А в нынешнее время появились разнообразные «ЧАРы», МГМ, частные банки с огромными процентами по вкладам; и грандиозные аферы, и миллиардные обманы. И долги никто платить не хочет. И долговые ямы есть, то есть — тюрьмы для тех, кто налоги утаивает. Все стало настолько понятно, что теперь для нас это самые интересные сцены у Островского. Их замечательно играют наши артисты и замечательно слушают зрители.
Однажды в Москву на гастроли приехал театр из Тольятти и привез спектакль «Свои люди — сочтемся!». Играли у нас, на большой сцене. В первом акте исполнители выходили в бородах, в длиннополых сюртуках, а во втором — в современных джинсах и маечках, с цепочками на шее, для того чтобы подтвердить связь времен.
Я говорю режиссеру: «Зачем Вы это делаете? И так все понятно. И о них, и о нас».
Первый акт «в бородах» был даже смешнее. А люди в антракте спрашивали: «Неужели Островский так давно, но так точно про нашу жизнь написал?».
И еще, конечно, потому мы Островского всегда будем играть, что его язык нам необходим. Язык настолько «наш», специфически национален, что, кажется, и переводу не подлежит. Поставь «Снегурочку» за границей — не поймут. У нас постоянно шесть-семь его названий в репертуаре. Это уникальная школа для актеров. Нынешний сленг, который употребляют и в быту, и на сцене, приводит к омертвлению губ. На Островском хочешь не хочешь, а рот надо раскрывать, и все гласные и согласные должны быть слышны. Великие тексты Пушкина, Островского рассчитаны на гениев и мастеров. В них заложены необходимые психические и физические приспособления актера. А сейчас смотришь молодежь в «новой драме» и видишь дилетантов, у которых рот не работает, губа не поднимается.
В. М. Вы не бросаете ваш фестиваль, посвященный Островскому?
Ю. С. Нет. Каждые два года он открывается 12 апреля — в день рождения драматурга. Кроме Малого театра участвуют только провинциальные коллективы. Тут мы следуем заветам самого Александра Николаевича, который российскую театральную провинцию особенно любил, в лучших своих пьесах — «Лес», «Таланты и поклонники», «Без вины виноватые» — писал о провинциальных актерах, а в своем поместье Щелыково выстроил специальный дом, чтобы они приезжали к нему и показывали свои работы. За десять лет, как учрежден фестиваль, на нашей большой сцене со спектаклями Островского выступило более двадцати коллективов. Малый театр предоставляет помещение. Министерство культуры, местная власть помогают деньгами. В одиночку нам фестиваля не осилить.
В. М. Что за странная привязанность к Чехову в нынешнем Малом? Пожалуй, никогда раньше Чехов так много не шел на щепкинской сцене, как при Вашем «правлении». Он был «безраздельной собственностью» Художественного театра.
Ю. С. Видите, на стене портрет Александра Павловича Ленского? Начинающий драматург Антон Чехов пришел к великому актеру Ленскому и еще до того, как Художественный театр родился, принес ему свою раннюю пьесу «Леший».
А Ленский пьесу не только разругал, но, сделав множество замечаний, посоветовал молодому прозаику драматургией больше не заниматься. Антон Павлович обиделся. Но вступил с Ленским в переписку и, переделывая «Лешего» на «Дядю Ваню», замечания Ленского, наверное, учел.
Он уже был весь в Художественном театре, но, как ни странно, огорчив мхатовцев, «Дядю Ваню» опять понес в Малый. Видимо, очень сильно Чехову хотелось, чтобы пьесу сыграли великие щепкинские мастера. В своей манере и интонации, другой, чем в «Чайке» Художественного. Литературно-театральный комитет не разрешил поставить «Дядю Ваню» на Императорской сцене.
После революции Чехов в Малом театре долго не шел. Лишь в шестидесятые годы Борис Андреевич Бабочкин поставил «Иванова». Я там был занят в эпизоде, играл слугу Петра. Затем Игорь Владимирович Ильинский поставил «Вишневый сад». Потом Борис Морозов — «Лешего», Сергей Соловьев — «Дядю Ваню», я — «Чайку», Виталий Соломин — «Иванова», теперь я — «Три сестры». Мы так и решили, что пойдем до конца. Сыграем всего Чехова. Но «Иванов» после смерти Виталия Соломина — постановщика и исполнителя главной роли — сошел со сцены. Мы не хотели искать другого актера. Пусть талантливый и оригинальный спектакль останется в памяти людей таким, каким он был. А самыми трудными при воплощении мне кажутся «Три сестры».
В. М. Почему Вы решили поставить «Три сестры»?
Ю. С. Это пьеса об интеллигенции, об армии, о неустроенности тех и других. Пьеса о чувствах, о любви. Там сплошные любовные треугольники. Я читал чеховские письма. Почти в каждом Антон Павлович пишет о своем стремлении приехать в Москву. Из Ялты, где он жил одиноким и больным. Из Ниццы, где пытался отдыхать. И в письмах к Книппер звучит эта тоска — мечта по Москве. Так что, когда сестры говорят о Москве, они говорят словами Чехова и чувствуют, как он. Почему они не уезжают в Москву?..
В. М. В самом деле, почему?
Ю. С. Да денег нет... Такая вот простая причина. Вершинин говорит, что всю жизнь мается. Железная кровать... Печка дымит... Почти как у наших офицеров. Вы не видели по телевидению, то ли в Ставрополе, то ли в Краснодаре выселили семью офицера из общежития? Двух детей они с женой по знакомым рассовали, а сами, добиваясь справедливости, уже месяц, живут и спят в «москвиче». Машину эту он купил на деньги, заработанные во вторую чеченскую командировку. У него — орден на гимнастерке за боевые заслуги в Чечне. И он, и жена — прапорщики — вынуждены месяц спать в машине. Это их «квартира».
В. М. Зачем вы в начале и в конце спектакля читаете чеховский текст? Там очень сильно прозвучало слово «провинция»... Что-то о том, что не дай Бог жить в российской провинциальной глуши...
Ю. С. Это из «Записных книжек» Чехова: «Россия громадная равнина...». А в подтексте слышится: «Неужели мы ничего не сможем наладить в ней?..». Вот Вы услышали это. Потом еще люди услышат...
В провинции всегда жилось тяжело. Трудно жить и теперь. И деятелям культуры, и учителям, и офицерам. А Ольга с Ириной — учительницы. До сих пор наши военные живут по углам. Их перекидывают с места на место, а они не ропщут.
В. М. Дом Прозоровых художник Александр Глазунов построил на сцене почти в натуральную величину — с лестницами, переходами, комнатами со старой мебелью и цветами... А ведь в нынешнем Малом театре умеют прекрасно использовать и условную декорацию. Реальная, натуральная — сегодня не в моде. Во МХАТе имени Горького за бытовые и очень красивые интерьеры «Вишневого сада» критика вдребезги разнесла замечательного художника Владимира Серебровского...
Ю. С. Да, это не модно... Но ведь в такой декорации — уют. Такая декорация вызывает ностальгию по прошлому. В ней, мне кажется, легче произносить (а не прокрикивать) чеховский текст. Она создает ощущение плавности событий, жизни. Земля крутится, крутится!.. Отношения людей в спектакле (за исключением Наташи) -добрые. На пустой сцене они не будут так восприниматься.
В. М. У Вас какой-то свой принцип оформления Чехова? В «Дяде Ване» коллажная декорация из подлинных вещей и атрибутов начала века — напольных ваз, качалок, старинной виолончели, букетов из сухих трав и цветов — удивительно красива...
Ю. С. Чеховский театр обязательно включает в себя красоту. Когда открывается занавес и раздаются аплодисменты сценографу, мы рады. Это входит в нашу задачу. Нам дорога скрупулезность, с которой воссоздана в «Трех сестрах» материальная среда — из этих старых фотографий на стенах, книг, портретов... Художник долго ходил по антикварным магазинам. Но и наши уникальные бутафоры-мастера имитируют старину неотличимо от подлинников.
В. М. Вы очень хорошо говорите о доме Прозоровых. У вас тоже есть дача, квартира, семья... Что все это для Вас значит?
Ю. С. У меня в доме сплошь творческие люди. Вместе с женой мы работаем в Щепкинском училище. Ольга Николаевна мне очень помогает. Я ей абсолютно верю.
В. М. Говорят, что она в Училище с утра и до вечера. А обед-то кто готовит?
Ю. С. Иногда мы в театре обедаем, иногда дома. Но и за домашним столом — разговоры все те же, о профессии, о наших учениках... Ну и, конечно, о дочке и внучке. Сейчас они в Англии, и обе профессионально посвятили себя музыке. Дочь закончила московскую Консерваторию, работала концертмейстером в Малом, в Лондоне преподает по классу фортепиано. Внучка одно время жила у нас. Мы ею очень занимались, начали учить музыке. Теперь она занимается в Лондонской музыкальной школе. До Академии музыки еще не доросла, но в этом году стала лауреатом Международного конкурса пианистов. Все участники — взрослые, а ей только тринадцать лет. Мы с женой не очень верили в ее успех. И вот однажды Ольга пошла в Консерваторию и купила журнал «Фортепьяно». Стала его листать. Прочитала заметку — «Наши победы в Лондоне». И вдруг среди других увидела имя Александры Соломиной. А свою первую награду Саша получила, когда ей было восемь.
В. М. В Москве ей дали еще и очень престижную премию «Триумф»...
Ю. С. Сегодня она прилетает в Москву. Она часто прилетает. Каждые три месяца, чтобы заниматься с нашими русскими педагогами из Гнесинской школы, наверное, самой лучшей в мире.
Конечно, в Англии ей помогает мать. И бабушка приложила большие силы. Но успех, который она заработала в Лондоне, ею заслужен. Многое зависело от нее самой. В свои небольшие годы она очень разумная. Все понимает. Этим пошла в дедушку.
В. М. Вы такой разумный?
Ю. С. Хотелось бы думать... (Смеется.)
В. М. Вас побаиваются в театре?
Ю. С. Не знаю... Хотелось, чтобы уважали. Но, может быть, и боятся. Потому что я — «начальник». Могу «ущемить» в ролях, в зарплате, в званиях. Чаще других приходят актеры среднего возраста с жалобами на то, что мало играют, что звания задерживаются. Я говорю: «Стоп! Звания — да. Пожалуйста. Роли — нет».
В. М. Почему вам легче дать звание, чем роль?
Ю. С. Роль — она ведь должна «найти» артиста. Артистов у нас много. Молодые должны расти, но надо и о старших, о ветеранах думать.
Вот Элина Авраамовна Быстрицкая... Я должен позаботиться о ней. Она много сделала для Малого театра. Вот ушла, не доиграв, Демина Галина Яковлевна, актриса — блестящая. Кто не видел Варвару Николаевну Рыжову, шел и смотрел Демину. Она — из плеяды замечательных наших «старух». Подлинная русская театральная школа. А народность, яркость, чудесный юмор — от провинциальной сцены, на которой Галина Яковлевна начинала. И о Татьяне Петровне Панковой надо думать, и о Еремеевой, Ликсо, Солодовой... Они — лицо, слава, марка коллектива.
Но возраст есть возраст. Я назвал шесть замечательных актрис. А в репертуаре за один сезон может быть только две или три «пожилых» роли.
В. М. Вы никогда не выгоняли из театра стариков?
Ю. С. Нет, потому что они все замечательные артисты.
В. М. И им по-прежнему хочется играть?
Ю. С. Очень хочется! Николай Александрович Анненков, когда ему было девяносто восемь лет, зашел вот сюда, в кабинет ко мне, и, не снимая пальто, категорически, гневно потребовал ответа: «Ты подумал о моей перспективе в театре ?!»
В. М. Прелесть какая! В девяносто восемь лет...
Ю. С. Я даже думаю, чем старше ты становишься, тем больше хочешь играть. Семьи нет или почти нет. Дети выросли и разлетелись. Друзья ушли или умерли. И человек остается один. В глубокой старости Театр — это единственный Дом, который остается с актером до конца.
В. М. Что это за ассоциация русских театров, которую Вы возглавляете?
Ю. С. Это объединение театров, работающих на русском языке в наших автономиях и республиках СНГ. В Казахстане, например, шестнадцать русских театров. Все до сих пор действуют, хотя живут трудно.
В. М. Когда Вы стали председателем?
Ю. С. Лет двенадцать назад... Мне позвонили из Йошкар-Олы, из Чувашии, сказали, что они посоветовались и выбрали меня. Я согласился, потому что идея Ассоциации меня грела. Это же русские театры!.. Нужно сохранить их там, где остались тысячи и тысячи наших людей.
В. М. Вы работаете или только числитесь?
Ю. С. Конечно, работаю. Тем более что из нынешнего республиканского, да и федерального начальства на театр мало кто обращает внимание. Есть небольшие бюджетные деньги, вот они и существуют. Даже в советское время русскоязычные коллективы в национальных республиках, за редким исключением (например, Леси Украинки в Киеве), всегда были ниже рангом, уступали первенство национальным. А когда республики отделились, им совсем худо стало жить. Где-то они вообще исчезают.
Многое зависит от желания и доброй воли президентов. В Башкирии и Татарстане к русским театрам относятся хорошо. В Казахстане — тоже. А в Чувашии новый президент русский театр развалил. Убрал талантливого режиссера Константинова — сына знаменитого Георгия Константинова, чье имя было присвоено коллективу. С его ведения или по его воле даже вывеску сняли. Была хорошая база, хороший директор, теперь ничего нет. Центр Ассоциации мы перевели в Москву.
В. М. А что Вы можете отсюда сделать?
Ю. С. Конечно, все упирается в финансы. Мы добываем деньги, просим их у министерства. Организовали пять или шесть фестивалей,
В. М. Малый театр ездит на гастроли за границу?..
Ю. С. Достаточно часто. Из всех московских театров мы первыми гастролировали в Израиле. В Иерусалиме, в Тель-Авиве залы были набиты до отказа. Приходили и приезжали люди с детьми. Кричали «спасибо!», а не «браво!».
На сплошных аншлагах играли Чехова во Франции, в большом -на шестьсот мест — зале Версальского театра. Смотрели не только французы, но и русские эмигранты разных поколений. И тоже с детьми. Приходили к нам за кулисы. Мы им все показывали и рассказывали.
Трижды за последнее время ездили в Японию, возили «Царя Федора Иоанновича», «И аз воздам...», «Вишневый сад», «Чайку»... Японцы любят традиционное искусство и обожают Чехова. Наш «Вишневый сад» по их просьбе мы привозили дважды. И «Чайку» они снова хотят увидеть... Сейчас готовимся к нашей четвертой японской гастроли.
Но сегодня кто и сколько бывает за рубежом, уже не существенно. «Туристами» или «за суточные», как в первые годы перестройки, когда границы открылись и все ошалели, мы ездить не должны, хотя в любое время можем.
В. М. То есть Вы хотите показывать миру искусство Малого театра, но одновременно и зарабатывать?
Ю. С. А как же иначе?! До революции и Художественный театр так ездил, думая не только о мировой славе, о продвижения своего метода в Европу, но и об экономической выгоде. Кстати, за границу старый Художественный театр ездил только один раз. В советское время — чаще. А сегодня «жизнь кладут», «животы дерут», лишь бы поехать. Неистребим наш провинциализм! У нас, конечно, есть помощники и меценаты, но добыванием денег на дорогие зарубежные гастроли, «охотой» за менеджерами мы не увлекаемся. Потому что Малый театр, национальный, старейший и т. п. Нам некоторые поступки совершать негоже. Непристойно, что ли...
В. М. В новых «Трех сестрах» сложная и громоздкая декорация... Это не мешает дальним поездкам?
Ю. С. Она вся легко разбирается.
В. М. А по России вы ездите? Кажется, очень редко? А ведь Малый театр всегда был связан с провинцией, питался, пополнялся ее талантами...
Ю. С. По России мы ездим. Недавно были в Петербурге, в Твери, в Ярославле... Но связи столицы и периферии сегодня нарушены...
В. М. Вы слышали о «прожектах» позакрывать часть провинциальных театров, особенно в малых городах? Потому что кол-лективы-де там слабенькие, и лучше возить спектакли из центра...
Ю. С. Я вырос в маленьком городе и знаю, что городской театр -это всегда еще и центр культуры. Чита в годы моего детства была маленькой, а сейчас стала большой со знаменитыми заводами. Граница рядом. И Забайкальский военный округ был очень силен. Читинский театр каждое лето отправлялся на гастроли. А в город вместо него с новыми спектаклями приезжали Бурятский национальный театр оперы и балета из Улан-Уде или замечательная Иркутская оперетта, одна из лучших в Советском Союзе. Как мы их ждали!.. За два летних месяца город насыщался художественными впечатлениями. А потом возвращались «наши».
Мне кажется, что в те времена городские власти «думали головой». Если ее на плечах иметь, то даже в самом маленьком городе руководство должно оберегать театр. Представить себе не могу, чтобы исконно театральные, хоть и небольшие русские города Кинешма, Калуга, Рыбинск, Минусинск, Ижевск остались без театра!.. Кстати, Минусинская драма за последние годы получила несколько «Золотых масок»...
В. М. Если бы в Чите, городе вашего детства, не было своего театра, то, наверное, не было бы и двух артистов Соломиных — Юрия и Виталия.
Ю. С. Очень может быть... Первые незабываемые театральные впечатления я получил в Чите. Утверждаю, что в самом маленьком коллективе обязательно есть один-два замечательных актера. Со специальным образованием и без оного, пьющих и непьющих, но — замечательных. А раз есть два настоящих актера, даже — один, значит, есть и театр.
В. М. Вы не думаете, что при нынешней бедности не так это просто — возить столичные спектакли за тысячи верст?
Ю. С. Думаю. Особенно — большие, полномасштабные, с декорациями... Система регулярных государственных гастролей, существовавшая при советской власти, необходимая в стране с огромными расстояниями, разрушена. Ездит, летает, «завоевывает» провинцию коммерческая антреприза с ее «поделками» на двух-трех актеров, вызывая протесты культурной части зрителя и местной прессы.
В. М. Вы видите какой-нибудь выход из положения?
Ю. С. Лишь отчасти, потому что нормальную гастрольную деятельность восстановить сегодня, видимо, невозможно. Но вот что я узнал, когда в начале восьмидесятых годов гастролировал в Болгарии. Там существует правило приглашать известных столичных актеров в провинциальные спектакли. Чтобы в партнерстве с местными исполнителями они играли свои коронные роли. Ведь репертуар, особенно классический, да и современный тоже, часто совпадает.
Я сам играл царя Федора Иоанновича в Йошкар-Оле в хорошей постановке русского тетра. В Гродно и в Таганроге с «тамошними» актерами играл Кисельникова в «Пучине». Получил удовольствие и деньги.
Но у нас такое бывает лишь от случая к случаю, а в Болгарии все оформлено официально. Я ставил вопрос перед министерством культуры. Чтобы в Тверь, Кострому, Орел, Калугу по своим выходным дням или в свободное время, приезжали играть столичные знаменитости. Заключить, например, договоры с четырьмя известными актерами из Москвы или из Петербурга. Я играю четыре спектакля в месяц по понедельникам — в мои выходные. Кто-то другой — по вторникам. Третий — по средам, четвертый — по четвергам... Аншлаги обеспечены. Это серьезные деньги и престижно для провинциального, в особенности небольшого театра. И для его актеров полезно. И для зрителей куда полезней, чем антрепризный «чес» с прокатом полухалтур по два — по три раза в день, как на киносеа
В день рождения Юрия Мефодьевича Соломина предлагаем вниманию посетителей сайта большое интервью, опубликованное в книге Веры Максимовой «Театра радостные тени»…
Вера Максимова. Во-первых, как Вы себя чувствуете после операции? Мы очень беспокоились о Вас...
Юрий Соломин. Хорошо. Нормально... В день столетия Михаила Ивановича Царева сыграл Фамусова в «Горе от ума». Думаю, что это было правильно. Нужно было сделать первый шаг после операции, преодолеть себя. А потом в «Чайке» сыграл Тригорина.
В.М. Трудно вернуться в театр после болезни и большого перерыва?
Ю. С. А я сократил перерыв. Прилетел в Москву из Италии, побыл некоторое время в санатории и почти сразу начал репетировать «Три сестры». На прогонах бегал из зала на сцену, взад и вперед, находился на таком «взводе», что и о болезни забыл. Актеры изнемогали. И вот один из них то ли в шутку, то ли всерьез, но так, чтобы я слышал, спрашивает: «Какую операцию Соломину сделали?! Может, вообще никакой не делали?!..». Не знаю, сговорились участники спектакля или нет — «оберегать» меня, но то и дело на репетиции раздавалось: «Тихо! Тсс!.. Все будет хорошо...». И выполняли мои требования замечательно.
В. М. Водевиль «Волшебный ящик», где Вы танцуете и поете, еще не играли?
Ю. С. Нет. Но надо бы... Хотя теперь ничего наперед не загадываю...
В. М. О чем вы думали, когда начали выздоравливать?
Ю. С. Сначала понял, что выжил после операции. Через несколько недель, хотя сил было еще мало, осознал, — что буду играть.
В. М. Испугались, когда Вам стало плохо?
Ю. С. Да нет... Надо сказать спасибо нашим врачам, хирургам, которые так «элегантно» подготовили меня, что я не успел ни испугаться, ни удивиться. Посмотрели, в каком состоянии мои сосуды, пришли в палату и объявили, что необходима операция, но в России они не смогут ее сделать. Придется лететь в Италию. Я все понял и согласился: «Нужно — так нужно».
Плохо мне стало не на спектакле, а после съемок. Я «не доснял-ся» в большом фильме «Московская сага». К несчастью, на эти «плохие» дни был запланирован финал. Но именно киногруппа мгновенно — в четыре дня — организовала и итальянскую визу, и билеты на самолет...
В. М. Будете досниматься?
Ю. С. Уже!.. Два месяца они меня ждали после операции. Потом несколько крупных планов сделали, соединили с прежним материалом. Кое-что вылетело, финальные сцены, например. Но из положения вышли.
В. М. В Москве ловили известия о том, как Вы себя в Италии чувствуете. А кто-то уже начал Соломина хоронить...
Ю. С. Я догадываюсь. Даже когда я был еще здесь, журналисты, обойдя заслон врачей и санитаров, прорывались в больницу. А ведь это не в природе русского человека. В нашем характере — помогать. А фотографировать, как ты лежишь растерзанный, привязанный или просто голый, писать идиотские «похоронные» тексты — это чистый заработок. Новорожденные российские «папарацци» забывают, что у больного человека есть папа и мама, есть дети, и потому все нужно делать осторожно. Родным людям и так тяжело. Я не сравниваю себя с принцессой Дианой, но нельзя же на несчастье зарабатывать. Лучше бы они мне сказали, что им нужны деньги. Я бы дал. Или собрал бы у друзей для них. Вот сейчас у нас в театре — большое горе с одним хорошим актером. Мы ему помогаем всем, чем можем, а не разговариваем и не переносим сплетни, пугая себя и людей. И мне помогли, потому что на операцию потребовалось много денег.
В. М. Я уж и спрашивать боюсь, кто их дал?..
Ю. С. Оказывается, есть такие русские люди. В одну секунду помогли! Я об этом узнал после операции и не представляю, чем могу отплатить человеку, который меня своими деньгами спас.
В. М. Я думала, мэрия дала или министерство культуры?..
(Молчание.)
Однако кончим с этим. Я счастлива, что Вы снова в Москве, в Малом театре, что Вы хорошо выглядите и уже выпустили спектакль «Три сестры»...
Ю. С. В Италии было очень много добрых звонков, из российской «диаспоры» — тоже. Кстати, операцию мне делали русские врачи...
В. М. Эмигранты?
Ю. С. Нет, наши, которые работают по контракту. Главный хирург был итальянец — Рипосини, а правая рука его — Игорь Котельников из Новосибирска, который с мамой приехал в Италию и оперирует там вот уже 8 лет. И врач-анестезиолог — тоже был русский. Он меня встречал в аэропорту. Я теперь знаю, что они сделали все возможное и невозможное. Когда понадобилось переливание крови, Рипосини сказал, что в моем состоянии это рискованно. И вот мама хирурга Игоря начала действовать народными средствами. Каждый день приносила мне тертую морковь, недожаренную, с кровью свежую печенку. И буквально за неделю все наладилось.
В. М. Вы слышали разговоры о том, что репертуарный театр себя изжил и поэтому большинство государственных театров скоро снимут с дотаций? Новый председатель комиссии по культуре в Госдуме — Иосиф Кобзон — заявил, что их слишком много и следует больше внимания уделять эстраде и цирку. И пресса пишет о том, что нужны не актерские труппы, не коллективы, не ансамбли, а только стены, площадки для «проката» и пустые театральные Домы.
Ю. С. Я думаю, что определенная категория людей хочет репертуарный театр разрушить, чтобы присвоить опустевшие здания, стать хозяевами и делать в них что угодно — шоу показывать или антрепризы гонять. Это ведь очень просто! Как у Хазанова, в бывшем Театре эстрады, например. Объявил, что эстрады больше нет, что она умерла; захватил огромное помещение в Доме на набережной и распоряжается им, как «собственник».
Не надо заново изобретать велосипед. И антреприза, и частные театры существуют во всем мире. Есть и государственные -Английский Королевский, Комеди Франсез, Кабуки... И у нас так должно быть. Не надо разрушать хорошее старое. Оно в России проверено временем. А если в каком-то городе администрация не желает иметь театр-стационар, а хочет иметь свободную площадку для «проката», то надо бы и людей спросить. Референдум, что ли, провести...
В. М. Говорят, что дело в деньгах, в слабой экономике?
Ю. С. Дело еще и в мозгах, совести и сердце тех, кто руководит культурой. Нам никогда экономику не поднять, если в загоне будут медицина, образование, наука и культура. Только с их помощью можно восстановить могучее государство.
Спрашивается, а что может сделать культура, чтобы государство поднялось с колен? Да культура может все! Даже войну выиграть. Вера Николаевна Пашенная рассказывала, как она с группой артистов Малого театра приехала на Север, на нашу военно-морскую базу и они для солдат и офицеров играли «На бойком месте». Потом было застолье с моряками и летчиками. Артистов угостили, и один из командиров пожаловался: «Эх, Вера Николаевна! Тут у нас на особое задание несколько летчиков отправляются, и так они хотели Ваш спектакль посмотреть!..».
Пашенная по наивности спрашивает: «А на какое задание?».
А командир ей вдруг отвечает: «Берлин бомбить!». Трудно поверить, но от нас, артистов, у военных иногда не было тайн.
Пашенная интересуется: «А где эти люди?».
Ей объясняют, что — поблизости, чуть ли не в соседнем помещении. И вот ночью фронтовая бригада Малого театра во второй раз играла «На бойком месте» для трех-четырех летчиков. Вот что такое искусство!
Когда страна слабеет, беднеет, ее полпредами в мире становятся деятели искусств. Но как только положение чуть-чуть налаживается, власти забывают, чем они нам обязаны.
Развалить театр легко, а чтобы построить заново, духовно вылечить человека и общество — на это потребуется жизнь не одного, а нескольких поколений.
Однако в окончательную катастрофу я не верю. И наш театр, и новое кино, которое медленно возрождается и уже дает результаты, уничтожить нельзя. Будем бороться.
В. М. Вы вспоминаете свое «советское прошлое»?
Ю. С. Политическая цензура была ужасной. И конъюнктурные пьесы приходилось играть в немалом количестве. Но при всех человеческих трагедиях тоталитарной эпохи, гонениях на гениев существовал великий театр. Есть тайна его выживания, крепости даже при невыносимых условиях. Может быть, сопротивление обстоятельствам, «чувство врага» питали могучую энергию творчества?..
Сегодня хотят зачеркнуть театр Советского времени. Мол, все тогда были приспособленцами, стукачами или жертвами режима. Но нельзя не помнить, что в самых великих своих проявлениях театр был глубоко оппозиционен. Да и власть кое-что первородно важное в искусстве нам сохранила. Русскую театральную школу, например.
Требуя служения «коммунистической идее», она приняла на себя полное обеспечение театра. А почему бы сегодня, дав ему свободу, так же, как в советские годы, не заботиться о нем? Без поддержки сверху, при слабо развитом меценатстве, русскому театру с его труппами, зданиями, цехами, машинерией, иногда с живым оркестром не уцелеть. Я говорю лишь о талантливых коллективах. В Москве в спешке наоткрывали много лишних. Есть и такие, что давно изжили себя. Но решать, кто есть кто, следует осторожно. Иногда, после ухода великого лидера или смерти больших актеров, коллектив переживает временный кризис, а мы его торопимся похоронить. Судьями снова могут стать чиновники, которые сегодня нисколько не лучше прежних.
В. М. Что Вы думаете о «гонении» нынешней «желтой прессы» на академические театры?
Ю. С. Я очень болезненно к этой проблеме отношусь. Как только в российской жизни случается резкая перемена, все прежнее в искусстве мгновенно перестает нравиться. После революции наши отцы, бабушки и дедушки это уже «проходили». В двадцатые годы звучали требования закрыть Большой и Малый театры. Художественный объявляли контрреволюционным, призывая ГПУ заняться им. Это удача, что в тогдашнем руководстве нашлось несколько образованных людей.
Но, как говорится, урок не впрок. Снова — напор, агрессия, ярость безграмотного отрицания... Целое сонмище не отличимых друг от друга молодых людей вопит. Критикессы-феминистки, мало похожие на женщин; стареющие «мальчики-критики», мыслящие театр главным образом в «голубом колере»... Съездят за границу на фестивали авангарда и заходятся в экстазе...
Я не о нашем Малом беспокоюсь. Тут у разрушителей руки коротки. Но ведь вдалбливают же людям в головы, что театры «традиции» необходимо убрать, освободить место для «экспериментаторов». Если так будет продолжаться, то через десять лет некому будет играть «по-русски», то есть человечно, душевно, серьезно.
В. М. Министр культуры Михаил Швыдкой в ток-шоу «Культурная революция», хоть и с иронией, но поставил вопрос: «Пушкин безнадежно устарел?..». И ваше искусство называют старомодным.
Ю. С. Я этого не знаю... Вы с министром сами разбирайтесь... Но что такое артист, в том числе и современный? У меня две руки, две ноги, сердце, глаза, уши. Я должен слышать, чувствовать, ощущать. И без этого ни одна драматургия, ни Островский, ни Пушкин, ни Шекспир, ни — тем более — Чехов не могут на сцене существовать. Что же дальше-то будет, если мы посмеемся над Пушкиным, измордуем Островского?
Я много раз бывал в Японии, снимался там, близко знал великого Куросаву — моего режиссера. И Малый театр трижды с успехом там гастролировал, возил спектакли Чехова, Островского... Почему японцы дорожат древним искусством «Но», чтут величественный и ритуальный «Кабуки»? Слово «традиция» они произносят с уважением, а мы — с уничижением. Радикалы с презрением пишут о «театрах с колоннами».
Не могу забыть, как известный кинорежиссер Сергей Соловьев, который ставил у нас «Дядю Ваню», впервые ступив на сцену Малого, встал посреди нее, перед пустым в утренние часы залом, сказал: «О, Господи!..» — и, наклонившись, коснулся досок рукой. Я ему, правда, не признался, что у нас был капитальный ремонт, и доски мы поменяли. Но так, как Соловьев, поступают все. И приглашенные режиссеры, и актеры провинциальных коллективов, которые раз в два года приезжают к нам на фестиваль А. Н. Островского, и зарубежные гастролеры.
Вот эти стены в кабинете Ленского, Южина, потом — Царева, где и я сегодня сижу, которым уже столько лет, они с самого начала были темно-оливкого цвета. И двери были точно такие, как сейчас — белые с золотой лепниной. Почему я должен прекрашивать их? Кому в угоду? Ведь это — память. От этого свет и воздух у нас особенные, каких нигде больше нет.
Почему сегодня это нужно разрушать или менять? Сбивать лепнину, убирать стулья красного бархата в зале, якобы «имперском»?
Во время очередного ремонта мы, напротив, сохраняем фактуру и главные цвета нашего Дома: алый, белый, золотой — в зрительном зале, синий — в актерском фойе, желтый — наружных стен, зеленый — крыши и вот этот, оливковый, в южинском-царевском кабинете. Может быть, потому Малый театр крепок и вечен, что он остается верен себе.
Нас, как и прежде, любят. Люди к нам ходят. Выпускники нашей Щепкинской школы мечтают к нам попасть. Малый театр никогда никто из актеров по своей воле не покидал. Текучки, убивающей ансамбль, разъедающей изнутри многие нынешние коллективы, мы не знаем. И неправда, что у нас на спектаклях в зале сидит главным образом старшее поколение. Очень много молодых.
Вы слышали, какая тишина на «Трех сестрах»? Самое для меня ценное, когда молодежь слушает и смотрит Чехова или «Коварство и любовь» Шиллера, перед премьерой которого я, постановщик, ждал провала. Но во время действия зрительный зал замирал... Хотя никто из актеров никого не «заваливал» на доски сцены, не «лапал», не хватал за зад. Не ставил «злободневных» политических акцентов, когда Фердинанд угрожал отцу: «Я расскажу, как становятся президентами!..». Молодежь внимала простому, прекрасному: «Я тебя люблю...» и «Я тебя люблю...».
А вдруг в России исчезнет то, чему у нас учился весь мир и что помогла нам осмыслить система Станиславского? Я не говорю, «система Малого театра» — Щепкина, Рыжовых, Садовских... Станиславский все это более современно сформулировал, создал науку о театре. Но суть-то была одна. Все начиналось в этих старых стенах. Уничтожить их будет трагедией для страны, для народа.
Малый театр, слава Богу, имеет свое назначение в искусстве и жизни. Я никому не завидую, но, к сожалению, в театральной среде мы иногда чувствуем себя одинокими.
В. М. А разве петербургский Александрийский — Вам не союзник, не исторический аналог?
Ю. С. Пока трудно сказать. Будем надеяться. Я верю в Валерия Фокина, талантливого человека, который стал там художественным руководителем. Важно, что Валерий Владимирович в молодости прошел школу «Современника», который в 50-60-е годы был новым театральным начинанием, но не уничтожал свое мхатовское прошлое, не отрекался от корней.
Представляю, как Фокин в первый раз увидел легендарную александрийскую сцену. Умный человек не проигнорирует это «намоленное» поколениями пространство...
В. М. Сегодня все театры — и старые, и молодые — наперегонки ставят Островского. Как Вы думаете, почему?
Ю. С. Островский всегда был репертуарным и в провинции, и в обеих российских столицах. Потому что он — национальный гений, а его комедии и драмы — удивительно живые. Сегодня особенно востребованы «экономические» пьесы Островского — о деньгах, о делах. «Свои люди — сочтемся!», «Волки и овцы», «Не было ни гроша, да вдруг алтын», «Трудовой хлеб», другие... Раньше, в советское время, они понимались и принимались по-другому. Замечательные, талантливые, но — не про нас. Коммерческих банков не было -на все про все один Государственный Центробанк. Кредитов тоже никто из частных лиц не брал, процентных и долговых бумаг не подписывал, землей и лесом не торговали. Да и денег ни у кого из нормальных людей не было. Если кто и копил, то тайно. И обманывали друг друга на весьма жалком уровне.
Когда я играл в «Своих людях...» приказчика Тишку, наш режиссер Леонид Андреевич Волков, который ставил спектакль с Любезновым, Анненковым, Владиславским, Шатровой, Белевцевой, Далматовой, специально пригласил профессионала-экономиста. И тот нам объяснял, что такое закладные, проценты, долговая яма... Даже старики за советское время об этом забыли. Многие сцены вымарывались, потому что ни актеры, ни зритель не понимали, в чем состоит дело. Только Михаил Иванович Жаров с Игорем Владимировичем Ильинским во «Власти тьмы» с полным знанием смогли на сцене рассуждать о том, что такое земельный банк. У Толстого очень смешная сцена, когда Аким и Митрич говорят о том, что есть такая «банка», где сначала деньги дадут, а потом с помощью процентов обдерут тебя до липки. В зале хохот стоял... Люди смеялись, потому что уж очень комично два больших мастера объясняли, что такое — банк.
А в нынешнее время появились разнообразные «ЧАРы», МГМ, частные банки с огромными процентами по вкладам; и грандиозные аферы, и миллиардные обманы. И долги никто платить не хочет. И долговые ямы есть, то есть — тюрьмы для тех, кто налоги утаивает. Все стало настолько понятно, что теперь для нас это самые интересные сцены у Островского. Их замечательно играют наши артисты и замечательно слушают зрители.
Однажды в Москву на гастроли приехал театр из Тольятти и привез спектакль «Свои люди — сочтемся!». Играли у нас, на большой сцене. В первом акте исполнители выходили в бородах, в длиннополых сюртуках, а во втором — в современных джинсах и маечках, с цепочками на шее, для того чтобы подтвердить связь времен.
Я говорю режиссеру: «Зачем Вы это делаете? И так все понятно. И о них, и о нас».
Первый акт «в бородах» был даже смешнее. А люди в антракте спрашивали: «Неужели Островский так давно, но так точно про нашу жизнь написал?».
И еще, конечно, потому мы Островского всегда будем играть, что его язык нам необходим. Язык настолько «наш», специфически национален, что, кажется, и переводу не подлежит. Поставь «Снегурочку» за границей — не поймут. У нас постоянно шесть-семь его названий в репертуаре. Это уникальная школа для актеров. Нынешний сленг, который употребляют и в быту, и на сцене, приводит к омертвлению губ. На Островском хочешь не хочешь, а рот надо раскрывать, и все гласные и согласные должны быть слышны. Великие тексты Пушкина, Островского рассчитаны на гениев и мастеров. В них заложены необходимые психические и физические приспособления актера. А сейчас смотришь молодежь в «новой драме» и видишь дилетантов, у которых рот не работает, губа не поднимается.
В. М. Вы не бросаете ваш фестиваль, посвященный Островскому?
Ю. С. Нет. Каждые два года он открывается 12 апреля — в день рождения драматурга. Кроме Малого театра участвуют только провинциальные коллективы. Тут мы следуем заветам самого Александра Николаевича, который российскую театральную провинцию особенно любил, в лучших своих пьесах — «Лес», «Таланты и поклонники», «Без вины виноватые» — писал о провинциальных актерах, а в своем поместье Щелыково выстроил специальный дом, чтобы они приезжали к нему и показывали свои работы. За десять лет, как учрежден фестиваль, на нашей большой сцене со спектаклями Островского выступило более двадцати коллективов. Малый театр предоставляет помещение. Министерство культуры, местная власть помогают деньгами. В одиночку нам фестиваля не осилить.
В. М. Что за странная привязанность к Чехову в нынешнем Малом? Пожалуй, никогда раньше Чехов так много не шел на щепкинской сцене, как при Вашем «правлении». Он был «безраздельной собственностью» Художественного театра.
Ю. С. Видите, на стене портрет Александра Павловича Ленского? Начинающий драматург Антон Чехов пришел к великому актеру Ленскому и еще до того, как Художественный театр родился, принес ему свою раннюю пьесу «Леший».
А Ленский пьесу не только разругал, но, сделав множество замечаний, посоветовал молодому прозаику драматургией больше не заниматься. Антон Павлович обиделся. Но вступил с Ленским в переписку и, переделывая «Лешего» на «Дядю Ваню», замечания Ленского, наверное, учел.
Он уже был весь в Художественном театре, но, как ни странно, огорчив мхатовцев, «Дядю Ваню» опять понес в Малый. Видимо, очень сильно Чехову хотелось, чтобы пьесу сыграли великие щепкинские мастера. В своей манере и интонации, другой, чем в «Чайке» Художественного. Литературно-театральный комитет не разрешил поставить «Дядю Ваню» на Императорской сцене.
После революции Чехов в Малом театре долго не шел. Лишь в шестидесятые годы Борис Андреевич Бабочкин поставил «Иванова». Я там был занят в эпизоде, играл слугу Петра. Затем Игорь Владимирович Ильинский поставил «Вишневый сад». Потом Борис Морозов — «Лешего», Сергей Соловьев — «Дядю Ваню», я — «Чайку», Виталий Соломин — «Иванова», теперь я — «Три сестры». Мы так и решили, что пойдем до конца. Сыграем всего Чехова. Но «Иванов» после смерти Виталия Соломина — постановщика и исполнителя главной роли — сошел со сцены. Мы не хотели искать другого актера. Пусть талантливый и оригинальный спектакль останется в памяти людей таким, каким он был. А самыми трудными при воплощении мне кажутся «Три сестры».
В. М. Почему Вы решили поставить «Три сестры»?
Ю. С. Это пьеса об интеллигенции, об армии, о неустроенности тех и других. Пьеса о чувствах, о любви. Там сплошные любовные треугольники. Я читал чеховские письма. Почти в каждом Антон Павлович пишет о своем стремлении приехать в Москву. Из Ялты, где он жил одиноким и больным. Из Ниццы, где пытался отдыхать. И в письмах к Книппер звучит эта тоска — мечта по Москве. Так что, когда сестры говорят о Москве, они говорят словами Чехова и чувствуют, как он. Почему они не уезжают в Москву?..
В. М. В самом деле, почему?
Ю. С. Да денег нет... Такая вот простая причина. Вершинин говорит, что всю жизнь мается. Железная кровать... Печка дымит... Почти как у наших офицеров. Вы не видели по телевидению, то ли в Ставрополе, то ли в Краснодаре выселили семью офицера из общежития? Двух детей они с женой по знакомым рассовали, а сами, добиваясь справедливости, уже месяц, живут и спят в «москвиче». Машину эту он купил на деньги, заработанные во вторую чеченскую командировку. У него — орден на гимнастерке за боевые заслуги в Чечне. И он, и жена — прапорщики — вынуждены месяц спать в машине. Это их «квартира».
В. М. Зачем вы в начале и в конце спектакля читаете чеховский текст? Там очень сильно прозвучало слово «провинция»... Что-то о том, что не дай Бог жить в российской провинциальной глуши...
Ю. С. Это из «Записных книжек» Чехова: «Россия громадная равнина...». А в подтексте слышится: «Неужели мы ничего не сможем наладить в ней?..». Вот Вы услышали это. Потом еще люди услышат...
В провинции всегда жилось тяжело. Трудно жить и теперь. И деятелям культуры, и учителям, и офицерам. А Ольга с Ириной — учительницы. До сих пор наши военные живут по углам. Их перекидывают с места на место, а они не ропщут.
В. М. Дом Прозоровых художник Александр Глазунов построил на сцене почти в натуральную величину — с лестницами, переходами, комнатами со старой мебелью и цветами... А ведь в нынешнем Малом театре умеют прекрасно использовать и условную декорацию. Реальная, натуральная — сегодня не в моде. Во МХАТе имени Горького за бытовые и очень красивые интерьеры «Вишневого сада» критика вдребезги разнесла замечательного художника Владимира Серебровского...
Ю. С. Да, это не модно... Но ведь в такой декорации — уют. Такая декорация вызывает ностальгию по прошлому. В ней, мне кажется, легче произносить (а не прокрикивать) чеховский текст. Она создает ощущение плавности событий, жизни. Земля крутится, крутится!.. Отношения людей в спектакле (за исключением Наташи) -добрые. На пустой сцене они не будут так восприниматься.
В. М. У Вас какой-то свой принцип оформления Чехова? В «Дяде Ване» коллажная декорация из подлинных вещей и атрибутов начала века — напольных ваз, качалок, старинной виолончели, букетов из сухих трав и цветов — удивительно красива...
Ю. С. Чеховский театр обязательно включает в себя красоту. Когда открывается занавес и раздаются аплодисменты сценографу, мы рады. Это входит в нашу задачу. Нам дорога скрупулезность, с которой воссоздана в «Трех сестрах» материальная среда — из этих старых фотографий на стенах, книг, портретов... Художник долго ходил по антикварным магазинам. Но и наши уникальные бутафоры-мастера имитируют старину неотличимо от подлинников.
В. М. Вы очень хорошо говорите о доме Прозоровых. У вас тоже есть дача, квартира, семья... Что все это для Вас значит?
Ю. С. У меня в доме сплошь творческие люди. Вместе с женой мы работаем в Щепкинском училище. Ольга Николаевна мне очень помогает. Я ей абсолютно верю.
В. М. Говорят, что она в Училище с утра и до вечера. А обед-то кто готовит?
Ю. С. Иногда мы в театре обедаем, иногда дома. Но и за домашним столом — разговоры все те же, о профессии, о наших учениках... Ну и, конечно, о дочке и внучке. Сейчас они в Англии, и обе профессионально посвятили себя музыке. Дочь закончила московскую Консерваторию, работала концертмейстером в Малом, в Лондоне преподает по классу фортепиано. Внучка одно время жила у нас. Мы ею очень занимались, начали учить музыке. Теперь она занимается в Лондонской музыкальной школе. До Академии музыки еще не доросла, но в этом году стала лауреатом Международного конкурса пианистов. Все участники — взрослые, а ей только тринадцать лет. Мы с женой не очень верили в ее успех. И вот однажды Ольга пошла в Консерваторию и купила журнал «Фортепьяно». Стала его листать. Прочитала заметку — «Наши победы в Лондоне». И вдруг среди других увидела имя Александры Соломиной. А свою первую награду Саша получила, когда ей было восемь.
В. М. В Москве ей дали еще и очень престижную премию «Триумф»...
Ю. С. Сегодня она прилетает в Москву. Она часто прилетает. Каждые три месяца, чтобы заниматься с нашими русскими педагогами из Гнесинской школы, наверное, самой лучшей в мире.
Конечно, в Англии ей помогает мать. И бабушка приложила большие силы. Но успех, который она заработала в Лондоне, ею заслужен. Многое зависело от нее самой. В свои небольшие годы она очень разумная. Все понимает. Этим пошла в дедушку.
В. М. Вы такой разумный?
Ю. С. Хотелось бы думать... (Смеется.)
В. М. Вас побаиваются в театре?
Ю. С. Не знаю... Хотелось, чтобы уважали. Но, может быть, и боятся. Потому что я — «начальник». Могу «ущемить» в ролях, в зарплате, в званиях. Чаще других приходят актеры среднего возраста с жалобами на то, что мало играют, что звания задерживаются. Я говорю: «Стоп! Звания — да. Пожалуйста. Роли — нет».
В. М. Почему вам легче дать звание, чем роль?
Ю. С. Роль — она ведь должна «найти» артиста. Артистов у нас много. Молодые должны расти, но надо и о старших, о ветеранах думать.
Вот Элина Авраамовна Быстрицкая... Я должен позаботиться о ней. Она много сделала для Малого театра. Вот ушла, не доиграв, Демина Галина Яковлевна, актриса — блестящая. Кто не видел Варвару Николаевну Рыжову, шел и смотрел Демину. Она — из плеяды замечательных наших «старух». Подлинная русская театральная школа. А народность, яркость, чудесный юмор — от провинциальной сцены, на которой Галина Яковлевна начинала. И о Татьяне Петровне Панковой надо думать, и о Еремеевой, Ликсо, Солодовой... Они — лицо, слава, марка коллектива.
Но возраст есть возраст. Я назвал шесть замечательных актрис. А в репертуаре за один сезон может быть только две или три «пожилых» роли.
В. М. Вы никогда не выгоняли из театра стариков?
Ю. С. Нет, потому что они все замечательные артисты.
В. М. И им по-прежнему хочется играть?
Ю. С. Очень хочется! Николай Александрович Анненков, когда ему было девяносто восемь лет, зашел вот сюда, в кабинет ко мне, и, не снимая пальто, категорически, гневно потребовал ответа: «Ты подумал о моей перспективе в театре ?!»
В. М. Прелесть какая! В девяносто восемь лет...
Ю. С. Я даже думаю, чем старше ты становишься, тем больше хочешь играть. Семьи нет или почти нет. Дети выросли и разлетелись. Друзья ушли или умерли. И человек остается один. В глубокой старости Театр — это единственный Дом, который остается с актером до конца.
В. М. Что это за ассоциация русских театров, которую Вы возглавляете?
Ю. С. Это объединение театров, работающих на русском языке в наших автономиях и республиках СНГ. В Казахстане, например, шестнадцать русских театров. Все до сих пор действуют, хотя живут трудно.
В. М. Когда Вы стали председателем?
Ю. С. Лет двенадцать назад... Мне позвонили из Йошкар-Олы, из Чувашии, сказали, что они посоветовались и выбрали меня. Я согласился, потому что идея Ассоциации меня грела. Это же русские театры!.. Нужно сохранить их там, где остались тысячи и тысячи наших людей.
В. М. Вы работаете или только числитесь?
Ю. С. Конечно, работаю. Тем более что из нынешнего республиканского, да и федерального начальства на театр мало кто обращает внимание. Есть небольшие бюджетные деньги, вот они и существуют. Даже в советское время русскоязычные коллективы в национальных республиках, за редким исключением (например, Леси Украинки в Киеве), всегда были ниже рангом, уступали первенство национальным. А когда республики отделились, им совсем худо стало жить. Где-то они вообще исчезают.
Многое зависит от желания и доброй воли президентов. В Башкирии и Татарстане к русским театрам относятся хорошо. В Казахстане — тоже. А в Чувашии новый президент русский театр развалил. Убрал талантливого режиссера Константинова — сына знаменитого Георгия Константинова, чье имя было присвоено коллективу. С его ведения или по его воле даже вывеску сняли. Была хорошая база, хороший директор, теперь ничего нет. Центр Ассоциации мы перевели в Москву.
В. М. А что Вы можете отсюда сделать?
Ю. С. Конечно, все упирается в финансы. Мы добываем деньги, просим их у министерства. Организовали пять или шесть фестивалей,
В. М. Малый театр ездит на гастроли за границу?..
Ю. С. Достаточно часто. Из всех московских театров мы первыми гастролировали в Израиле. В Иерусалиме, в Тель-Авиве залы были набиты до отказа. Приходили и приезжали люди с детьми. Кричали «спасибо!», а не «браво!».
На сплошных аншлагах играли Чехова во Франции, в большом -на шестьсот мест — зале Версальского театра. Смотрели не только французы, но и русские эмигранты разных поколений. И тоже с детьми. Приходили к нам за кулисы. Мы им все показывали и рассказывали.
Трижды за последнее время ездили в Японию, возили «Царя Федора Иоанновича», «И аз воздам...», «Вишневый сад», «Чайку»... Японцы любят традиционное искусство и обожают Чехова. Наш «Вишневый сад» по их просьбе мы привозили дважды. И «Чайку» они снова хотят увидеть... Сейчас готовимся к нашей четвертой японской гастроли.
Но сегодня кто и сколько бывает за рубежом, уже не существенно. «Туристами» или «за суточные», как в первые годы перестройки, когда границы открылись и все ошалели, мы ездить не должны, хотя в любое время можем.
В. М. То есть Вы хотите показывать миру искусство Малого театра, но одновременно и зарабатывать?
Ю. С. А как же иначе?! До революции и Художественный театр так ездил, думая не только о мировой славе, о продвижения своего метода в Европу, но и об экономической выгоде. Кстати, за границу старый Художественный театр ездил только один раз. В советское время — чаще. А сегодня «жизнь кладут», «животы дерут», лишь бы поехать. Неистребим наш провинциализм! У нас, конечно, есть помощники и меценаты, но добыванием денег на дорогие зарубежные гастроли, «охотой» за менеджерами мы не увлекаемся. Потому что Малый театр, национальный, старейший и т. п. Нам некоторые поступки совершать негоже. Непристойно, что ли...
В. М. В новых «Трех сестрах» сложная и громоздкая декорация... Это не мешает дальним поездкам?
Ю. С. Она вся легко разбирается.
В. М. А по России вы ездите? Кажется, очень редко? А ведь Малый театр всегда был связан с провинцией, питался, пополнялся ее талантами...
Ю. С. По России мы ездим. Недавно были в Петербурге, в Твери, в Ярославле... Но связи столицы и периферии сегодня нарушены...
В. М. Вы слышали о «прожектах» позакрывать часть провинциальных театров, особенно в малых городах? Потому что кол-лективы-де там слабенькие, и лучше возить спектакли из центра...
Ю. С. Я вырос в маленьком городе и знаю, что городской театр -это всегда еще и центр культуры. Чита в годы моего детства была маленькой, а сейчас стала большой со знаменитыми заводами. Граница рядом. И Забайкальский военный округ был очень силен. Читинский театр каждое лето отправлялся на гастроли. А в город вместо него с новыми спектаклями приезжали Бурятский национальный театр оперы и балета из Улан-Уде или замечательная Иркутская оперетта, одна из лучших в Советском Союзе. Как мы их ждали!.. За два летних месяца город насыщался художественными впечатлениями. А потом возвращались «наши».
Мне кажется, что в те времена городские власти «думали головой». Если ее на плечах иметь, то даже в самом маленьком городе руководство должно оберегать театр. Представить себе не могу, чтобы исконно театральные, хоть и небольшие русские города Кинешма, Калуга, Рыбинск, Минусинск, Ижевск остались без театра!.. Кстати, Минусинская драма за последние годы получила несколько «Золотых масок»...
В. М. Если бы в Чите, городе вашего детства, не было своего театра, то, наверное, не было бы и двух артистов Соломиных — Юрия и Виталия.
Ю. С. Очень может быть... Первые незабываемые театральные впечатления я получил в Чите. Утверждаю, что в самом маленьком коллективе обязательно есть один-два замечательных актера. Со специальным образованием и без оного, пьющих и непьющих, но — замечательных. А раз есть два настоящих актера, даже — один, значит, есть и театр.
В. М. Вы не думаете, что при нынешней бедности не так это просто — возить столичные спектакли за тысячи верст?
Ю. С. Думаю. Особенно — большие, полномасштабные, с декорациями... Система регулярных государственных гастролей, существовавшая при советской власти, необходимая в стране с огромными расстояниями, разрушена. Ездит, летает, «завоевывает» провинцию коммерческая антреприза с ее «поделками» на двух-трех актеров, вызывая протесты культурной части зрителя и местной прессы.
В. М. Вы видите какой-нибудь выход из положения?
Ю. С. Лишь отчасти, потому что нормальную гастрольную деятельность восстановить сегодня, видимо, невозможно. Но вот что я узнал, когда в начале восьмидесятых годов гастролировал в Болгарии. Там существует правило приглашать известных столичных актеров в провинциальные спектакли. Чтобы в партнерстве с местными исполнителями они играли свои коронные роли. Ведь репертуар, особенно классический, да и современный тоже, часто совпадает.
Я сам играл царя Федора Иоанновича в Йошкар-Оле в хорошей постановке русского тетра. В Гродно и в Таганроге с «тамошними» актерами играл Кисельникова в «Пучине». Получил удовольствие и деньги.
Но у нас такое бывает лишь от случая к случаю, а в Болгарии все оформлено официально. Я ставил вопрос перед министерством культуры. Чтобы в Тверь, Кострому, Орел, Калугу по своим выходным дням или в свободное время, приезжали играть столичные знаменитости. Заключить, например, договоры с четырьмя известными актерами из Москвы или из Петербурга. Я играю четыре спектакля в месяц по понедельникам — в мои выходные. Кто-то другой — по вторникам. Третий — по средам, четвертый — по четвергам... Аншлаги обеспечены. Это серьезные деньги и престижно для провинциального, в особенности небольшого театра. И для его актеров полезно. И для зрителей куда полезней, чем антрепризный «чес» с прокатом полухалтур по два — по три раза в день, как на киносеа
Подробнее
МЕЧТЫ СБЫВАЮТСЯ
Сегодня свой день рождения отмечает всенародно любимый актер и художественный руководитель Малого театра Юрий Соломин. «Российская газета» поздравляет Юрия Мефодьевича и желает ему еще долгих лет жизни и огромных творческих успехов.
МЕЧТЫ СБЫВАЮТСЯ
Сегодня свой день рождения отмечает всенародно любимый актер и художественный руководитель Малого театра Юрий Соломин. «Российская газета» поздравляет Юрия Мефодьевича и желает ему еще долгих лет жизни и огромных творческих успехов.
- Как-то особо отмечать этот день рождения я не планирую. Наверное, соберемся в тесном семейно-дружеском кругу и выпьем за мое здоровье. Возможно, ко мне в гости придут и мои ученики. Вообще я сейчас очень занят, работаю над постановкой спектакля «Власть тьмы» по одноименной драме Льва Толстого. Это произведение о таких страшных человеческих пороках, как жадность, ревность и жажда мести, а также об искуплении грехов через покаяние и смирение. В постановке примут участие Ирина Муравьева, Алексей Фаддеев, Инна Иванова и другие талантливые артисты.
- Юрий Мефодьевич, скажите, какое желание вы загадаете на день рождения?
- Желаний у меня много, но я их не загадываю. Единственная мечта, которая у меня была еще с детских лет, давно уже исполнилась. Я всегда хотел стать актером. В этом плане мне очень повезло, ведь мечты у людей сбываются так редко...
Анна Кольдина
«Российская газета», 18.06.2007
Сегодня свой день рождения отмечает всенародно любимый актер и художественный руководитель Малого театра Юрий Соломин. «Российская газета» поздравляет Юрия Мефодьевича и желает ему еще долгих лет жизни и огромных творческих успехов.
- Как-то особо отмечать этот день рождения я не планирую. Наверное, соберемся в тесном семейно-дружеском кругу и выпьем за мое здоровье. Возможно, ко мне в гости придут и мои ученики. Вообще я сейчас очень занят, работаю над постановкой спектакля «Власть тьмы» по одноименной драме Льва Толстого. Это произведение о таких страшных человеческих пороках, как жадность, ревность и жажда мести, а также об искуплении грехов через покаяние и смирение. В постановке примут участие Ирина Муравьева, Алексей Фаддеев, Инна Иванова и другие талантливые артисты.
- Юрий Мефодьевич, скажите, какое желание вы загадаете на день рождения?
- Желаний у меня много, но я их не загадываю. Единственная мечта, которая у меня была еще с детских лет, давно уже исполнилась. Я всегда хотел стать актером. В этом плане мне очень повезло, ведь мечты у людей сбываются так редко...
Анна Кольдина
«Российская газета», 18.06.2007
Подробнее
ПОЗДРАВЛЯЕМ С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ!
18 июня – день рождения художественного руководителя Малого театра, народного артиста СССР Юрия Мефодьевича Соломина. От души поздравляем Юрия Мефодьевича и желаем ему крепкого здоровья, неисчерпаемых душевных и физических сил и, конечно, многих творческих радостей!
15.06.2007
Подробнее
Актёры, занятые в спектаклях с 22 по 24 июня 2007 года.
Актёры, занятые в спектаклях с 22 по 24 июня 2007 года.
Актёры, занятые в спектаклях с 22 по 24 июня 2007 года.
22 июня, сцена на Б.Ордынке, «Тайны мадридского двора»: Т.Н.Лебедева, Т.В.Скиба, Е.Г.Харитонова, Г.Г.Микшун, Н.П.Швец, Д.Н.Подгорная, Л.В.Ещенко, О.Г.Жевакина, О.В.Молочная, Ю.В.Сафронова, В.И.Езепов, В.В.Петров, В.А.Низовой, О.В.Доброван, В.Г.Зотов, А.Н.Анохин, Д.Н.Солодовник, М.Г.Фоменко, В.А.Андрианов, Е.В.Арановский, Ф.Э.Марцевич, Д.А.Марин, Малец
23 июня, сцена на Б.Ордынке, «Бедность не порок»: Т.Н.Лебедева, Л.В.Ещенко, И.А.Жерякова, Е.О.Порубель, О.Г.Жевакина, З.Е.Андреева, Д.Д.Кознов, А.В.Коршунов, К.В.Демин, Г.Н.Скряпкин, Д.Н.Курочка, С.В.Потапов, студ. Коротаев
24 июня, сцена на Б.Ордынке, «Любовный круг»: Э.А.Быстрицкая, В.В.Андреева, В.И.Бочкарев, Б.В.Клюев, А.В.Вершинин, В.Г.Зотов, П.Д.Складчиков.
22 июня, сцена на Б.Ордынке, «Тайны мадридского двора»: Т.Н.Лебедева, Т.В.Скиба, Е.Г.Харитонова, Г.Г.Микшун, Н.П.Швец, Д.Н.Подгорная, Л.В.Ещенко, О.Г.Жевакина, О.В.Молочная, Ю.В.Сафронова, В.И.Езепов, В.В.Петров, В.А.Низовой, О.В.Доброван, В.Г.Зотов, А.Н.Анохин, Д.Н.Солодовник, М.Г.Фоменко, В.А.Андрианов, Е.В.Арановский, Ф.Э.Марцевич, Д.А.Марин, Малец
23 июня, сцена на Б.Ордынке, «Бедность не порок»: Т.Н.Лебедева, Л.В.Ещенко, И.А.Жерякова, Е.О.Порубель, О.Г.Жевакина, З.Е.Андреева, Д.Д.Кознов, А.В.Коршунов, К.В.Демин, Г.Н.Скряпкин, Д.Н.Курочка, С.В.Потапов, студ. Коротаев
24 июня, сцена на Б.Ордынке, «Любовный круг»: Э.А.Быстрицкая, В.В.Андреева, В.И.Бочкарев, Б.В.Клюев, А.В.Вершинин, В.Г.Зотов, П.Д.Складчиков.
29.06.2007
ПОЗДРАВЛЯЕМ С НАГРАЖДЕНИЕМ!
Указом президента России народная артистка России Алефтина Николаевна Евдокимова награждена орденом Почета. От души поздравляем актрису с высокой наградой и желаем ей хорошего настроения и новых свершений на сцене Малого театра.
29.06.2007
«К 120-летию со дня рождения Веры Николаевны Пашенной» «ЖИВАЯ ПАШЕННАЯ»
«К 120-летию со дня рождения Веры Николаевны Пашенной»
«ЖИВАЯ ПАШЕННАЯ»
ЛЕНСКИЙ ПЛЮС СТАНИСЛАВСКИЙ (начало)
«ЖИВАЯ ПАШЕННАЯ»
ЛЕНСКИЙ ПЛЮС СТАНИСЛАВСКИЙ (начало)
28.06.2007
«К 120-летию со дня рождения Веры Николаевны Пашенной» «ЖИВАЯ ПАШЕННАЯ»
«К 120-летию со дня рождения Веры Николаевны Пашенной»
«ЖИВАЯ ПАШЕННАЯ»
19 сентября исполнится 120 лет со дня рождения великой русской актрисы, педагога и режиссера народной артистки СССР Веры Николаевны Пашенной. Сегодня мы начинаем цикл публикаций, посвященных ее жизни и творчеству.
«ЖИВАЯ ПАШЕННАЯ»
19 сентября исполнится 120 лет со дня рождения великой русской актрисы, педагога и режиссера народной артистки СССР Веры Николаевны Пашенной. Сегодня мы начинаем цикл публикаций, посвященных ее жизни и творчеству.
28.06.2007
«Звуковой архив Малого театра» ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ ЧИТАЕТ «СКАЗКУ О ЗОЛОТОМ ПЕТУШКЕ» А.С.ПУШКИНА
«Звуковой архив Малого театра»
ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ ЧИТАЕТ «СКАЗКУ О ЗОЛОТОМ ПЕТУШКЕ» А.С.ПУШКИНА
ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ ЧИТАЕТ «СКАЗКУ О ЗОЛОТОМ ПЕТУШКЕ» А.С.ПУШКИНА
27.06.2007
ВВОДЫ И НАЗНАЧЕНИЯ
Распоряжением руководства Малого театра назначаются новые исполнители на роли в следующих спектаклях...
27.06.2007
В ТЕАТРАЛЬНОМ УЧИЛИЩЕ НАМ ПРИВИЛИ ВКУС БОРЬБЫ
Любовь ЕЩЕНКО приехала «покорять Москву» из Курска. Талантливая и обаятельная девушка легко поступила в Театральное училище имени Щепкина...
26.06.2007
ГАСТРОЛЬНЫЙ ГОЛОД
Худрук Малого театра Юрий Соломин: «Сегодняшние абитуриенты путают «Муму» с «Каштанкой»
22.06.2007
С ФРОНТОВЫМ ТЕАТРОМ
С ФРОНТОВЫМ ТЕАТРОМ
1-й Украинский фронт. 1944 г.
Фронтовая дорога! Пыль... Пыль, пыль без конца. Клубы, облака, тучи пыли. Поля, леса, деревни – всё в дымящейся пыли
1-й Украинский фронт. 1944 г.
Фронтовая дорога! Пыль... Пыль, пыль без конца. Клубы, облака, тучи пыли. Поля, леса, деревни – всё в дымящейся пыли
22.06.2007
ЮРИЙ СОЛОМИН: МЫ НЕ МОЖЕМ КАСТРИРОВАТЬ ЧЕХОВА И ОСТРОВСКОГО
ЮРИЙ СОЛОМИН: МЫ НЕ МОЖЕМ КАСТРИРОВАТЬ ЧЕХОВА И ОСТРОВСКОГО
В Новосибирске прошли беспрецедентные гастроли Государственного академического Малого театра России
В Новосибирске прошли беспрецедентные гастроли Государственного академического Малого театра России
22.06.2007
ОН ВСТРЕТИЛ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ВМЕСТЕ С МАКЛАЕМ
Любимый пес Юрия Соломина преданно ждал актера с сибирских гастролей
22.06.2007
ИСКЛЮЧЕНИЕ ИЗ ПРАВИЛА
ИСКЛЮЧЕНИЕ ИЗ ПРАВИЛА
Владимир Богин. Штрихи к портрету
Когда-то давно, кто-то из великих (кажется, Томазо Сальвини) заметил, что «Ромео надо играть в шестнадцать лет, но как это делать, становится ясно в шестьдесят».
Владимир Богин. Штрихи к портрету
Когда-то давно, кто-то из великих (кажется, Томазо Сальвини) заметил, что «Ромео надо играть в шестнадцать лет, но как это делать, становится ясно в шестьдесят».
21.06.2007
«МНЕ ГОВОРИЛИ, ЧТО У МЕНЯ ТАЛАНТ»
«МНЕ ГОВОРИЛИ, ЧТО У МЕНЯ ТАЛАНТ»
Полвека назад закончились съемки фильма Сергея Герасимова «Тихий дон», принесшего народную любовь Аксинье – Элине Быстрицкой. О том, как Аксиньями становятся, актриса рассказала «Биографии»…
Полвека назад закончились съемки фильма Сергея Герасимова «Тихий дон», принесшего народную любовь Аксинье – Элине Быстрицкой. О том, как Аксиньями становятся, актриса рассказала «Биографии»…
20.06.2007
НУЖНА «ГРОЗА»
Что за прелесть эти аудио-книги! Так хочется воскликнуть, беря в руки очередную новинку «Фирмы Мелодия» и фирмы «1C».
19.06.2007
«Звуковой архив Малого театра» ЭДУАРД МАРЦЕВИЧ ЧИТАЕТ РАССКАЗ ИВАНА БУНИНА «ЛЕГКОЕ ДЫХАНИЕ»
«Звуковой архив Малого театра»
ЭДУАРД МАРЦЕВИЧ ЧИТАЕТ РАССКАЗ ИВАНА БУНИНА «ЛЕГКОЕ ДЫХАНИЕ»
ЭДУАРД МАРЦЕВИЧ ЧИТАЕТ РАССКАЗ ИВАНА БУНИНА «ЛЕГКОЕ ДЫХАНИЕ»
18.06.2007
ЮРИЙ СОЛОМИН: «Я НИКОГДА НЕ ВЫГОНЯЛ ИЗ ТЕАТРА СТАРИКОВ...»
В день рождения Юрия Мефодьевича Соломина предлагаем вниманию посетителей сайта большое интервью, опубликованное в книге Веры Максимовой «Театра радостные тени»…
18.06.2007
МЕЧТЫ СБЫВАЮТСЯ
Сегодня свой день рождения отмечает всенародно любимый актер и художественный руководитель Малого театра Юрий Соломин. «Российская газета» поздравляет Юрия Мефодьевича и желает ему еще долгих лет жизни и огромных творческих успехов.
18.06.2007
ПОЗДРАВЛЯЕМ С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ!
18 июня – день рождения художественного руководителя Малого театра, народного артиста СССР Юрия Мефодьевича Соломина. От души поздравляем Юрия Мефодьевича и желаем ему крепкого здоровья, неисчерпаемых душевных и физических сил и, конечно, многих творческих радостей!
15.06.2007
Актёры, занятые в спектаклях с 22 по 24 июня 2007 года.
Актёры, занятые в спектаклях с 22 по 24 июня 2007 года.
Главный режиссёр Малого театра —
заслуженный артист России А.В. Дубровский
Главная
Новости
Изменения в афише
Премьеры
Гастроли
Репертуар
Отзывы
Фестиваль "Островский в доме Островского"
Малый ТВ
Газета "Малый театр"
Открытая информация
Партнёры
О театре
Попечительский совет Руководство театра Актёры Режиссёры Художники Музыкальная часть Репертуарный отдел Режиссёрский отдел Пресс-служба Музейно-информационный центр Художественно-постановочная часть Мемориальная квартира А.И. Сумбатова-Южина Щепкинское училище Детская студия Малого театра Филиал в Когалыме
История
Здание Малого театра
Репертуар с 1824 г.
Театральное училище
Спектакли
Труппа театра с 1824 года
Труппа театра с 1917 года
Актеры
Режиссеры
Художники
Звуковой архив
1941-1945
Щелыково
Библиотека Малого театра
Правила вежливости и этикета
Публикации
Памятник А.Н. Островскому
Партнеры
Информационная поддержка
Как добраться?© 2025 Пресс-служба:
press@maly.ru
Заказ билетов (web-касса) (495) 624-40-46
Оценка качества услуг учреждений культуры
Адрес театра:
Москва, Театральный проезд д. 1
телефон: (495)624-42-01
Мы в соцсетях:
Партнеры
Информационная поддержка