ЕВГЕНИЯ ГЛУШЕНКО
Очерк Светланы Овчинниковой из серии
«Библиотека Малого театра». М., 2002.
Сколько надо отваги,
Чтоб играть на века,
Как играют овраги,
Как играет река...
Эти строки Борис Леонидович Пастернак написал, когда Женечка Глушенко была еще совсем ребенком. Но, кажется, посвятил их именно ей. Женечке, Евгении, Евгении Константиновне, народной артистке России. Ибо она - определенно отважный художник. И играет на века. Это не громкие слова - это просто констатация факта. И играет так естественно, как овраги, река. Играет, как дышит... Не случайно в самом имени ее таится слово «гений»...
Но - по порядку.
До чего же банально...
Но каждый раз, думая об актерской судьбе, прослеживая зигзаги и перипетии, непременно натыкаешься на многократно избитую, но дьявольски живучую истину: ею, судьбой, во-первых, правит случай и только во-вторых - талант.
Конечно, при отсутствии таланта случай своей роли не сыграет: поимеем калифа на час, и только.
Но и при невмешательстве случая таланту не реализоваться.
Так и ткут они творческую судьбу вдвоем. Две Парки, две богини Судьбы. И чем прочнее нить у одной, тем ленивее может быть другая...
Большому таланту нужен хоть крохотный шанс. Но - нужен!
Вот этот шанс, случай выпал когда-то, в самом начале творческого пути, выпускнице Щепкинского училища при Малом театре Жене Глушенко.
Она окончила институт, по признанию руководителя курса Михаила Ивановича Царева, «вторым номером». «Первым» была Анна Каменкова, еще четверокурсницей блестяще сыгравшая в спектакле Малого театра «Средство Макропулоса» Кристину - юную трагическую героиню фантасмагорической комедии Чапека.
Но от распределения в Малый Каменкова отказалась. Ушла к Эфросу. И на роль Кристины, и на место в труппе пригласили уже подписавшую распределение в Кострому Евгению Глушенко. Вряд ли кто-нибудь мог тогда предполагать, в каком «ряду» окажется это «место».
Сейчас очевидно - в первом. На центральных ролях.
В ореоле всеобщей популярности, созданной не без активного участия и кинематографа.
А тогда, почти тридцать лет назад, на сцену вышла новая юная Кристина - Е.Глушенко. И произнесла уже в первой своей роли слова, определившие на десятилетия «тему» актрисы: «Ты не знаешь, что такое, когда женщина любит. Это так унизительно... Нет, серьезно, вы, мужчины, не понимаете... Тут уж не думаешь о себе, а идешь за ним, как рабыня... такая не своя, такая его... Иногда мне хочется избить себя за это».
А в кинодебюте, в «Неоконченной пьесе для механического пианино», провинциалочка Сашенька Платонова, такая «не своя», такая простенькая среди окружающих ее горьких лицедеев, - зауговаривает, заубаюкивает, замолит в финале мужа: «Весь мир для меня - это ты, я ничего не боюсь, я все смогу стерпеть...»
И вот эти - «такие его», которые все могут стерпеть, - станут героинями Глушенко. Век, страна, происхождение, положение станут лишь некой условной рамкой для одного портрета: уютной, домашней женщины, с мягкими чертами лица и лучистыми глазами, - воплощением вечной женственности и чистоты. И каждый раз, когда будет она выходить на подмостки, вспомнится из Окуджавы:
Женщина, ваше величество.
Вы неужели сюда?
Сказанное вовсе не означает, что Глушенко даже тогда, в начале творческого пути, была одинакова во всех ролях. Но ее перевоплощения были ненавязчивы, глубоки - и потому серьезны.
Сказанное не означает и того, что героини были пресны. В них был шарм, но особый - из девятнадцатого века, из скромных - но усадеб. В них оттудашняя несуетность, внутренний покой, природная грациозность...
Есть актрисы, пленяющие тайной, загадкой, недосказанностью. Глушенко привлекает открытостью, понятностью, узнаваемостью. Ее, такие разные, женщины - бесхитростны. И тем долгожданны в наш изолгавшийся век. А что касается тайны... Она тоже есть. В самом таланте актрисы. В огромном Даре. Ибо можно написать, рассказать, кого играет Глушенко. Но КАК она это делает - необъяснимо...
Талант - единственная новость,
которая всегда нова...
Но вернемся к судьбе.
Поразительные чистота и естественность актрисы позволяли ей «вытягивать» порой очень невыигрышные роли, роли-функции.
Такова была Берта в «Заговоре Фиеско в Генуе», чей характер исчерпывающе обозначен Шиллером уже в списке действующих лиц: «Берта - дочь Веррины. Невинная девушка». Три десятка коротких реплик. Единственная нота - трагическая, и она сразу берется крещендо. В суете многочисленных лиц, судеб, событий это эпизодическое лицо могло бы затеряться. Но ему дан некий метафорический смысл: обесчещенная пятнадцатилетняя девушка - символ обесчещенной Генуи... И, чтобы, промелькнув, запомниться, спектаклю, его постановщику Леониду Хейфецу понадобились кротость и чистота Глушенко. Не рвавшей страсти в клочья, хотя пьеса провоцировала романтические стенания, а строгой, даже робкой - и этим единственной, и этим вызывающей особую боль сострадания...
Такова Мари-Жозеф, любимая правнучка Мамуре, стошестилетней героини одноименной пьесы Ж.Сармана. В блестящих, стремительных дуэтах-дуэлях действующих лиц Мари-Жозеф не дано было блистать остроумием, эпатировать наглостью - на этом французском карнавале она была без маски. Она если не обыденна, то - обычна. А красавец Франкёр выбирал именно ее. Опять-таки за чистоту, ненавязчивость, естественность, женственность...
Такова Корделия. Роль, требующая от исполнительниц Шекспирова «Короля Лира» не мудрствовать лукаво. Образ, решаемый обликом. У Глушенко - светлый облик. И никаким стихотворным строем, никакой романтической приподнятостью не победимая органичность.
Она появляется на сцене - и вспоминается пушкинское:
Чистейшей прелести чистейший образец.
Не случайно, когда Н.Михалкову понадобилась актриса на крошечную по времени присутствия на экране, но огромную по важности этого присутствия роль матери Илюшечки Обломова - он пригласил Евгению Глушенко. Пригласил сыграть Мадонну XIX столетия.
И в театре индивидуальность актрисы проделывала порой неожиданные трансформации с известными - до оскомины - ролями.
Так, в 1975 году вышла десятая версия «Горя от ума», знаменитая «дуэлью» Чацкого и Фамусова, которую Чацкий безнадежно проигрывал... Но где-то на периферии осталась еще одна, уж совсем непредвиденная дуэль: Лизы и Софьи.
Лиза Е.Глушенко ничем не напоминала стандартных субреток - служанок, ловко и лихо ведущих интригу. Она была столь юна, что играла в Со-фьины романы, как в куклы. И столь прелестно-наивна, что выбор Мол-чалина был вполне естествен. Ее Лизанька конфузилась по малейшему поводу, заливалась краской от полускабрезностей Фамусова, от неожиданной встречи с Чацким, от неловкости за приставания Молчалина... Она не умела скрывать чувств - и этим была забавна, мила, жива...Так выгодно контрастируя с холодной расчетливостью своей госпожи.
Мила... Жива... Так в старину писали об актрисах: «В роли X была чрезвычайно мила У»... И уже Анна Ахматова писала словно про Глушенко:
Подумаешь, тоже работа, -
Беспечное это житье:
Подслушать у музыки что-то
И выдать шутя за свое...
Мила сезон, два, десять... Театр ловко эксплуатировал облик и естественность актрисы... А на экраны в то же время выходили немногочисленные картины с ее участием, где Глушенко отважно играла ошеломляюще непохожие роли, меньше всего заботясь о милоте, о том, чтобы понравиться публике.
Библиотекарша в кедах бог весть какого размера, в старомодной панамке, смешно и нелепо рассуждающая, смешно и нелепо ходящая - в размашистой, неуклюжей походке уже были судьба и характер, - женщины, так мучительно и удивленно просыпающейся к любви...
Добрую половину картины немолодая, много старше самой Глушенко Тоня Болотникова, терпеливо-несчастливая мать-одиночка, незащищенно-стойкая в каком-то несправедливо - почти до финала, до хэппи энд -беспощадном мире несет свою судьбу... Возрастная драматическая, даже трагическая роль.
«Зина-Зинуля».
Снова Глушенко взрослит героиню. Снова отказывает ей в обаянии, привлекательности, наделяя не простоватостью даже, а простецкостью. «Полюбите нас такими!» - словно бросают вызов персонажи. И заставляют-таки полюбить. Не за облик - за образ. Здесь - различие. И существенное. Здесь иной масштаб.
Так вот полтора десятилетия в кино актриса играла женщин, порой не обремененных мощным интеллектом: ее героиням ум не нужен - они умны сердцем. Часто играла чудачек - чудных и чудных одновременно. Отважно не боялась выглядеть некрасивой до нелепости.
А в театре...
«Красота - в художнике заключена», - резюмировала учительница рисования Таня Тучкова из гранинской «Картины», и это словно сказано и про Глушенко. Которая играла, не уходя от себя, а щедро наделяя своей
красотой, своей духовностью самых разных - лепых и нелепых - своих героинь...
Она могла сыграть себя - десять лет назад или себя - двадцать лет спустя. Себя - француженку или себя - чешку... Себя - графиню или себя -купчиху... Она в совершенстве владела воспроизведением «истины страстей, правдоподобия чувствований в предполагаемых обстоятельствах» и не тщилась лицедействовать. Да и роли такой возможности не давали.
Зато они давали иную, не менее редкую на сегодняшнем театре возможность - показать цельность человеческой натуры, разглядеть красоту, не загримированную красивостью. И полюбить эту красоту, и сострадать ей...
Великие актрисы играли Зою Окоемову, героиню комедии Островского «Красавец-мужчина». Героиню особенную: трагическую в комедийной пьесе.
В первом представлении на сцене Малого театра, более века назад, играла Гликерия Николаевна Федотова - «Сама артистичность», как величал ее Станиславский. В Петербурге тогда же сыграла обворожительная Марья Гавриловна Савина, которая в этой роли, по словам критика, «была весьма трогательна». В телеверсии сыграла испепеляющая и испепеляемая страстями Марина Неелова...
Евгении Глушенко эта роль оказалась словно на роду написанной. Потому что есть и в актрисе и в Зое Окоемовой то качество, которое труднее всего представлять на сцене: совершенное простодушие. Та степень искренности, которая - еще чуть-чуть - и может коварно обернуться глупостью... Но благодаря актрисе не оборачивается.
И это простодушие в Зое испытывается столкновением с ложью, предательством, горем. Век назад критик точно определил: «Краски положены до того резко...»
Простодушие Глушенко было играть не внове. А «резкость красок» потребовала невиданной затраты сил. Естественность защищала от наигрыша, но доигрывать надо было до донышка, до обнаженности страстей.
В пьесе восклицают: «Что за прелесть женщина!» Глушенко была прелестна. «Что за кроткое создание была эта сиротка». Глушенко - кротка. «Уж так любит, что и представить себе невозможно». Глушенко светилась любовью. И доверчивостью: «Ведь уже мы не первый год муж и жена, а точно неделю тому назад обвенчаны...»
Оскорбить такую женщину - святотатство: как ударить ребенка или юродивого...
Глушенко была органична, даже произнося режущие современный слух дидактические, ученически-прописные монологи: «...наше безмятежное счастье никому не мешает. Я не горжусь своим мужем, хотя и имела бы право. Я знаю, что не стою его и счастьем своим обязана не себе, не своим достоинствам, которых у меня мало, а только случаю. Я благодарю судьбу и блаженствую скромно» - и т.д. и т.п. Право, в 1985 году в устах иной актрисы это звучало бы либо глупо, либо пошло. У Глушенко звучало мило.
Эта милота - глуха; любовь, а Зоя «любит и любит безумно» - слепа... Она не видит, когда на нее замахиваются, не слышит, когда предупреждают: «...а вам, с вашими розовыми взглядами, придется разочаровываться постоянно и много страдать...» Она чувствует только удар. И, даже почувствовав его, не верит боли...
Глушенко сыграла здесь женщину на пытке, на дыбе, на кресте... Она и говорила: «перенесла ужасную пытку». И это не было преувеличением.
В наш фривольный век слово «комедия», определяющее жанр пьесы, словно прописывается крупными, сочными, ярмарочно вызывающими буквами: подумаешь, барышня столь невинна, что споткнулась о меркантильность и расшиблась едва ли не насмерть... Но обворожительность и -повторяю как рефрен, как заклинание - естественность Евгении Глушенко не позволяли расхристаться в балагане. Она целомудренна и стыдлива, она не только из иного века, но и из иного жанра...
Она опять спасла роль.
В финальном «Прощайте!» не было мелодраматизма, но была драма.
Ее слова: «Вы видите мои слезы» - подлинны. Как слезы. Светлой памяти Виталий Соломин в одном из наших разговоров сказал о Глушенко с удивлением и восхищением: «Ей достаточно малейшего повода на сцене - и глаза уже полны слез. Не знаю, кому еще это дано...»
Я тоже не знаю.
Утверждают, что трудно играть рядом с детьми и собаками - очевидна фальшь, невсамделишность актерства. Рядом с Глушенко тоже, думаю, непросто. Ее открытая бесхитростность является неким камертоном. Она и лукавя в роли - не умеет лгать. И опять-таки про нее написал Пастернак:
Когда строку диктует чувство.
Оно на сцену шлет раба.
И тут кончается искусство,
И дышат почва и судьба.
Рассказываемое мною о Глушенко, возможно, читается таким хрестоматийным, азбучным для актерского творчества: следовать пушкинской формуле и в любых сюжетах быть естественной... Не скудно ли для традиций Малого с его укрупненным реализмом?
Короче говоря, может ли быть естественность - амплуа? Индивидуальностью? И не в кино - в театре?
Думаю, Глушенко, возведя естественность в такую абсолютную степень, доказала, что может. Тем паче, что естественность эта никогда не подменяла и не отменяла страсти.
Пьесу А.Дударева «Рядовые» играть очень трудно. Сконцентрированность в ней - до патологии - уводит от художественного к беспощадно документальному. Каждый образ - сгусток боли, выплеск крика. За гранью человеком постижимого и воспринимаемого: как за гранью этого сама война, о которой пьеса. Но как играть в жанре шока?!
Естественность Глушенко и здесь оказалась спасительна.
Санинструктор Лида, отогревавшая в войну многие тела и души, полюбившая то ли любовью матери, то ли сестры, то ли женщины - накануне гибели, как бы «одушевлялась» актрисой.
Пьеса А.Дударева ставит не только героев, но и актеров в экстремальные обстоятельства. Когда души выворачивают наизнанку... Кроваво, беспощадно... И в этом месиве вдруг у Лиды—Глушенко простанывало, про-крикивало, тосковало живое человеческое чувство.
Ей-то дано было в спектакле жить всего лишь первый акт.
И - дано исповедоваться.
И выслушивать, с бабьей болью и состраданием, исповеди других. Извечно бабьей.
И дано милосердие. Как высший дар, особенно ценный в этой бойне тел и душ, какой предстала на сцене война... В коротких репликах видна великая душа: Буштец:...Погрелась - и в кусты? Лида: Я не грелась... тебя отогреть хотела... Буштец: Слабо что-то грела... Плакала больше. Лида: Хотела, чтобы и ты заплакал...
Глушенко сыграла осязаемую легенду. Это очень трудно. Почти невозможно. В роли мало, совсем мало тишины. Она - на крике. И крике последнем:
« А сколько мне?! Ты знаешь?! Что, руки не те? А сколько вашей крови на эти руки вылилось, ты знаешь? Грудь не та? А сколько я проползла на этой груди, ты знаешь?»
От актрисы акварельных красок, нежных, мелодичных аккордов эта роль потребовала иного... Глушенко раньше играла с глазами, полными слез, играла чувствительно. Здесь - с глазами выплаканными. И не чувствительно - чувственно. Мадонна, испытанная пороком, сотворившая из него добродетель и сохранившая чистоту... «Прости... Я тебя не дождалась... Четыре года огонь, кровь, смерть рядом... каждый день. Мне спрятаться за кого-нибудь хотелось...»
Роль эта не давала возможности «войти» в нее, сыграть предчувствие, предощущение... Сразу - наотмашь. Бой так бой. Любовь так любовь. На самой пронзительной ноте:
«Когда я с тобою встретилась - со мной что-то случилось, Ленька... Ночью во сне слышу: плачет кто-то... Так тоненько, жалобно всхлипывает... Я сердцем это слышу... Знаешь, кто это? Это мои нерожденные дети плачут... К свету просятся... Боюсь, что после всего этого я и родить не смогу.... Жить остаться мало - надо еще выжить... Только бы выжить...»
Глушенко сыграла такую муку, такую боль, такую былинную, легендную доброту, такой Ярославнин плач... На коротеньком отрезке роли. И жизни. Не знаю, чего больше было в том спектакле: страсти по войне или страсти по жизни... У расстрелянной фашистами Елены Ширман есть строки:
Жить! Изорваться ветрами в клочки, Жаркими листьями наземь сыпаться, Только бы чуять артерий толчки, Гнуться от боли, от ярости дыбиться...
В том, как сыграла Глушенко, были и боль, и ярость, и это редкое -»дыбиться», и былинное - «чуять»...
Совсем иной, непривычный регистр.
Актриса пропела-прокричала-пропричитала в нем. И здесь, и снова сроднила образ с залом. Сроднила своей обаятельной естественностью. И оставалось сказать строчками Бродского:
Он отнимает скрипку от плеча. Друзья, благодарите Скрипача.
Но эта мощная работа, которая явила в Малом театре Евгению Глушенко - актрису трагическую, не стала пределом. Актриса доказала, что может, нет, не больше, куда уж больше, но - иное. И в кино. Где снимается редко, но у первоклассных режиссеров: Н.Михалкова, И.Хейфица, С.Микаэляна, П.Чухрая... И в первоклассных ролях. Каждая принесла у нас ли, за рубежом ли - лауреатство. И в театре.
Это только сначала казалось, что такие актрисы, как Глушенко, в русском театре есть. Пусть считаные единицы, но - есть. А лишь в кинематографе Глушенко - одна. Неповторимая. Единственная. Потом стало ясно, как в мандельштамовских строках:
Я скажу это начерно, шепотом,
Потому что еще не пора:
Достигается потом и опытом
Безотчетного неба игра...
Единственности хотелось и в театральной судьбе актрисы. Нужны были острохарактерные роли. И они появились!
В 1987 году в премьере «Холопов» П.Гнедича Е.Глушенко сыграла Лиз, взбалмошную княгинечку, эпатирующую сцену ультрамодными туалетами, а зал - замечательно безнравственными рассуждениями о том, как надобно обращаться с холопами и чем Париж любезнее Москвы. Гнедич писал Лиз с презрением. Глушенко сыграла так, что вызывала улыбку и восторг от очаровательного лицедейства. Героиня актрисы была прелестно глупа, обворожительно самоуверенна и задорно отважна. Сколько апломба было в ее менторских поучениях, как надобно жить. Сколь торжественно преподносила она свое «героическое» решение следовать за мужем в ссылку... под Петербург. В ней все преувеличенно, и быть бы шаржу, но все естественно. Актриса взбила в роли очаровательный терпкий коктейль из «французского с нижегородским». В спектакле убыло назидательности и прибыло шарма. Интуиция режиссера Бориса Львова-Анохина и исполнительницы точно подсказали, как предпочесть менторству - искусство.
Были бы дальше поводы к «предпочтению». И они были!
В ней была пропасть огня, какой-то ощутимой, но не поддающейся описанию манкости: манкости разнузданной самки, самовлюбленность которой провоцировала влюбленность в нее. Актриса играла смешно и смачно. На грани фола, но не преступая органичности.
Прежде Глушенко всегда являла на сцене себя. В любой череде предлагаемых обстоятельств. Чем и была интересна. Но на экране - уж говорилось - она пленяла иным и сильнее: мощным и отважным перевоплощением. Которое сначала в Лиз, а потом - в Ефросинье явила и на сцене.
И почти одновременно сыграла Машу в «Дикарке» Островского - милую, тихую женщину с нескладной судьбой... И снова, как в роли Зои Окоемовой, рассказала главное: «Ведь у меня нет ничего: нет ума, нет знания жизни, теперь даже нет и средств, у меня только одна чистота, непорочность...»
Как много это «только».
Как важно в наш ультрарациональный век.
И возможно, разгадка успеха в том, что актриса воплощает идеал? Вечный идеал женщины, жены, Мадонны?
Но... кинематограф-то не зачеркивает, не отменяет этот идеал. Лишь проявляет его в ролях не сразу, раскрывает неожиданно, как тайну. И придает загадочность и значительность тайны.
На сцене случилось еще неожиданнее и ошеломительнее. В спектакле «Царь Петр и Алексей» Глушенко наотмашь зачеркнула все представления о ней, сложившиеся в такую ладную театроведческую концепцию. Подтвердив, что у истинного таланта не может быть ни дна, ни разгадки.
А в следующей своей роли - Матрены из «Горячего сердца» А.Н. Островского, Глушенко даже не потрясла - ошеломила. Сметя разом все представления и о роли, и о себе.
Жену купца Курослепова Матрену всегда играли этакой похотливой, расхристанной, семипудовой бабищей, дурищей... Глушенко сыграла страсть. Сыграла московскую Катерину Измайлову - только в комедии, а не в трагедии.
Ее Матрена чертовски хороша собой, задорна, отчаянна и отважно, «вусмерть» влюблена:
«Попутал меня! ох, попутал! Накинула я себе петлю на шею! Вымотал он всю мою душеньку из бела тела! Ноженьки-то мои с места не двигаются. Точно меня громом ошарашил!» - причитает она.
Страсть испепеляла героиню Глушенко. Но как, какими словами это рассказать? Опять присвоить Пастернака?
О, если бы я только мог, Хотя отчасти, Я написал бы восемь строк О свойствах страсти... Глушенко наградили «Хрустальной розой» за эту роль. Вовсе не главную в пьесе. Но залидировавшую в спектакле.
Завлит Малого театра Борис Любимов написал тогда: «Юркая Матрена - Е.Глушенко вертится перед Наркисом как бес перед заутреней. Все тельце льнет, тянется к нему. Как раздражают все окружающие, время, проведенное без него. Островский хитро отпустил ей немного встреч с Наркисом. Все - украдкой, все - с опаской и оглядкой. Провалились бы все, а они так и лезут на глаза. Она вся расцветает при виде Наркиса - и позор, изгнание не так страшны, как главная утрата. Поражение Матрены - женщины куда страшнее, нежели поражение Матрены - жены. Актриса разрушила стереотип образа, не изменив его тип.
Она разрушила и стереотип восприятия возможностей и будущего».
Разрушила.
В который уже раз!
Сыграв заполошную страсть. Но - без наигрыша, но - естественно, органично.
И мне остается констатировать ахматовской строкой: ...в этой бездне шепотов и звонов Встает один, все победивший звук.
Это чистый, нигде никогда не сфальшививший звук таланта актрисы. Ее Дара, который провоцирует говорить о ней, вспоминая великие стихи великих поэтов... Уж простите...
Следующей после Матрены в судьбе Глушенко стала роль Сюзанны. Нет, не той отважной, озорной, победительной невесты Фигаро, которую сыграть бы актрисе лет на десять раньше. Но у актерской жизни, как у жизни вообще, не бывает сослагательного наклонения...
Глушенко сыграла Сюзанну в последней пьесе Бомарше «Преступная мать, или Второй Тартюф». О героине в перечне действующих лиц сказано исчерпывающе: «Сюзанна, первая камеристка графини, жена Фигаро; прекрасная женщина, преданная своей госпоже, СВОБОДНАЯ ОТ ИЛЛЮЗИЙ МОЛОДОСТИ».
Ой ли? Так ли уж освободила от иллюзий молодости свою Сюзанну актриса?
Ведь ей опять приходится разыгрывать, лицедействовать. Притворяться, например, поссорившейся с Фигаро или лояльной к мерзавцу Бежару...
Впрочем, драматургом эта роль написана как функция: вбежала, коротко что-то шепнула или вскрикнула - и интрига завертелась дальше...
Но Глушенко не была бы собой, если бы не наделила Сюзанну грацией, женственностью, лукавством, мудростью...
Короче, если бы опять не спасла роль.
Сначала - эту.
Потом - Глафиры в «Пире победителей» А.Солженицына. Роль эпизодическую. Но, как известно, маленький бриллиант требует более тонкой и изысканной огранки.
Глушенко сыграла командирскую жену, которая прибыла в побежденную Германию «отовариться». Она с любовью и азартом демонстрирует «конфискованные» вещицы. Злобно и профессионально доносит: «Я тоже человек советский: есть у меня нюх». И лихо танцует, разряженная в пух и прах. Халда, визгливая плебейка. Почти карикатура. Почти... Потому что Глушенко и смачную яркость играет естественно.
Начиная с Ефросиньи в «Царе Петре и Алексее» актрисе все чаще предлагают роли малосимпатичных особ с недюжинным темпераментом. И каждый раз, глядя ее в Ефросинье, Матрене, Глафире, думаешь: какая мерзкая тварь! Но какая прелестная актриса! Обаяние, очарование самой Евгении Константиновны извиняет и роли... И тем - обогащает.
Так случилось и в премьере чеховского «Иванова» - последнем спектакле режиссера и актера Виталия Соломина.
Зинаида Савишна, патологически скупая особа, Гарпагон в юбке, оказалась в исполнении Глушенко до слез страдающей то из-за просьбы соседа повременить с отдачей долга, то из-за разбитой банки с «кружовен-ным» вареньем. Любить ее невозможно, но и возненавидеть не удается: уж больно жалка. Краснеет, теряется, куксится. Несносная. Но что-то такое в ней есть...
Это «что-то», эта загадочность, которой наделяет Глушенко своих героинь, и есть, наверно, талант, Дар Божий. Индивидуальность.
У Глушенко она проявляется в ролях лирических и комедийных, трагических и острохарактерных. Впрочем, эта актриса любит смешивать жанры. Наделяя живой плотью, живым дыханием давно почившие в хрестоматийное™ образы.
Евгения Константиновна давно уже Мастер. Но в этом Мастере живет та удивительная юная Женечка, «чистейшей прелести чистейший образец», что вышла когда-то впервые на сцену Малого и пленила и партнеров и публику нежностью, женственностью, трогательностью.
Такой играет она сегодня Купавину в «Волках и овцах» А.Н.Островского. Режиссер В.Иванов дал спектаклю и роли едва ли не цирковой рисунок, в котором Купавина более всего глупа. Но героиня Глушенко более всего мила. Доброжелательна. Наивна. Добросердечна. Игрива - от ощущения свободы, которое обрела со смертью старика-мужа и которым не знает, как распорядиться.
Гумилев когда-то написал:
...он пел и пел
О старом, о странном, о безбольном,
О вечном, и воздух вокруг светлел.
Когда на сцене Евгения Глушенко - воздух вокруг светлеет. Так и хочется к ней обратиться: «Ваша светлость». Не величество. Не высочество. Именно - светлость.
В последней на сегодня своей роли - Жозефины в спектакле «Корсиканка» по пьесе И.Губача - Евгения Глушенко снова говорит главные слова -для своей актерской судьбы, своей темы в искустве:
«Я все это делала только ради тебя. И вижу, что напрасно старалась, потому что никакой мужчина не в состоянии это понять и оценить. Так по-глупому все устроено в этом мире»...
Говорит Наполеону.
Нет, это не та Жозефина, что стала супругой Наполеона. Это выдуманная женщина, которая якобы приезжала на остров Святой Елены к пленному императору. За долгом... Ведь Наполеон так много обещал своим солдатам. И погибшему мужу Жозефины в их числе. И она является сюда за двадцатью тысячами - чудная баба: скандальная, вспыльчивая, острая на язык, наивная, мудрая, жалостливая, самоуверенная, растерянная, лихая, страдающая, добрая, злая... Всякая...
Но когда Наполеон собирается вернуть деньги, лишь бы убралась отсюда эта всех доставшая командирша, - Жозефина кричит в ответ:
«А ты, ты... хам, недомерок, чучело, шут гороховый! Чихала я на твои грязные деньги! Можешь их взять обратно! Подавись ими! Я хотела тебе помочь без всякой мзды! Потому что ты бедный парень с Корсики, и твоя жизнь была нелегкой. Я хотела, чтобы хоть на старости лет ты себя почувствовал немного счастливым. Потому что я тобой восхищалась...»
Как писали классики: «Кто поймет сердце женщины, особенно вдовой?»
У героини Глушенко мудрое сердце, несносный характер, оглушительный темперамент и - при всей взаимоисключающей фантасмагоричности качеств - абсолютная естественность...
Актриса играет щедрую натуру и играет щедро.
Глушенко потчует нас характером взрывным и нежным, несносным и желанным. Она вдохновенно лицедействует - заразительно, сочно, распахнуто наотмашь.
Она - массовик-затейник при Наполеоне и при нас - публике. Она заводила, она дирижер, она солистка...
Она - первая артистка.
Или Жозефина - первая артистка?
Пожалуй, обе.
Так сколько надо отваги, чтоб играть на века?
