Интервью

Виталия Соломина я увидел первый раз в жизни. Звучит странно, но тем не менее это так.

Виталий Соломин:
Я бываю упрямый, а порою — вредный...
Интервью

Виталия Соломина я увидел первый раз в жизни. Звучит странно, но тем не менее это так. Нет, я, конечно же, прекрасно помню Вадима из «Зимней вишни», Чацкого из «Горе от ума», доктора Ватсона из широко известного телесериала и другие образы, созданные актером в кино и на сцене Малого театра.
Человек, с которым я встретился, не похож ни на одного из них. Моложавый, стройный, высокий мужчина. Но глаза... Усталость, грусть и даже какое то отчуждение. Взгляд в себя — такой бывает у выраженных интровертов в минуты глубокой депрессии. «Угрюмый» — таким было мое первое впечатление после короткого знакомства.
С беспокойством я подумал о предстоящем интервью. А после его фразы «Боюсь, получится ли у меня?» беспокойство переросло в тревогу. Тем более, что временя было в обрез, и беседовать приходилось в машине, записывая ответы на ходу С первых же вопросов и скупых ответов на них я подумал, что интервью мое попросту накрылось — передо мной сидел замкнутый и неразговорчивый человек.
Но на встречах со зрителями он преображался. Его лицо оживлялось, в глазах появлялся озорной огонек. А улыбка!.. Я все понял. Виталий Соломин играл роль самого себя! Играл искренне и правдиво. Его вдохновляли зрительный зал, аудитория. И еще я понял — интервью состоится. Просто нужно было ловить момент, пока он — он...

- Виталий Мефодьевич, как вы относитесь к искусству вообще и, в частности, к нашему искусству на данном этапе его развития?
- Искусство — это воплощение всего самого лучшего и самого доброго, что может выразить чело век. А на данном этапе, я считаю, ни о каком развале его или деградации не может быть и речи. Кстати, обратите внимание на то, сколько талантов раскрылось в последнее время! Особенно на телевидении. Ведь это же один из видов искусства. Разве для ведения передачи не нужен талант? Один и тот же материал можно выдать тай, что глаз не оторвешь или наоборот — скучно и неинтересно. Так что развал, распад... Такое впечатление создают те. кто зарабатывает себе на хлеб тем, что создает впечатление.
- Если уж речь зашла о телевидении, то как лично вы отреагировали на коллективное заявление группы деятелей искусства о бойкоте ЦТ?
- Это — лишь хороший жест, не больше. Когда меня попросили его подписать, я начал узнавать, на какой срок рассчитан этот «бойкот». Какие условия выдвигают инициаторы. Увы, вразумительных ответов я так и не получил. Поэтому и не подписал эту филькину грамоту.
- Расскажите, пожалуйста, как начинался ваш путь в искусстве?
- Годы моего детства и юности прошли в Чите. Тогда я завидовал своему старшему брату, который с самого начала решил, что станет артистом, и упорно шел к намеченной цели. В школе он был солистом хора. И я однажды решил своим талантом всех убить. Выучил слова одной детской песенки, но когда заиграла музыка, не смог от волнения издать ну хоть какой-то похожий на песню звук. Вот таким был мой первый выход на сцену. Потом я поехал в Москву поступать в театральное училище им. Щепкина. Там со мной в первый и последний раз в жизни занимался брат. Помню, как он сидел с важным видом, закинув ногу на ногу, и слушал меня. Эдакий Станиславский... Не кормил даже специально.
- А вы помните свою первую работу в кино?
- Будучи студентом третьего курса, я был назначен на центральную роль в одной из картин. Это было на «Мосфильмe». Но съемки длились недолго, так как на второй день фильм закрыли. Первая моя серьезная работа — это несколько сцен в кинокартине «Женщины». Через несколько дней после начала ее проката я понял, что такое популярность. Это очень важно — приспособиться к новому видению себя со стороны окружающих.
- Добившись успеха на своем поприще, вы, наверное, не можете не вспомнить имена тех, кому обязаны этим?
- Есть люди, у которых я учился. Опытные, профессиональные преподаватели. Но сказать о ком-либо, что я ему чем-то обязан, я не могу...
- Что вас сближает, а что, может быть, разъединяет с вашим старшим братом Юрием Соломиным?
- Нас объединяет лишь то, что мы оба служим одному делу — искусству театра и кино.
- В работе любого человека бывают моменты, когда испытываешь чувство досады или даже стыда за то, что сделал что-либо не так профессионально...
- Это происходит постоянно. Но не всегда об этом нужно кому-то говорить.
- Какие ваши работы в кино вам наиболее запоминаемы?
- «Даурия», «Женщины» , ну и, конечно же, Ватсон... «Шерлока Холмса» зачитывают до дыр люди всех возрастов во всех странах мира. В каждом из нас живет ребенок. В процессе съемок « Холмса « мы поняли, насколько неправдоподобны многие детали, казалось бы, логичного повествования. Снимая, например, «Пеструю ленту» , мы обнаружили, что никакими силами нельзя заставить змею проползти по шнуру. Это просто противоречит ее природе. И так — во всех новеллах. Но читаешь ведь, не отрываясь и веря? Как ребенок. Одним словом, замечательное это вранье — Холмс и Ватсон. Все самые известные актеры с удовольствием соглашались даже на эпизодические роли. А Рина Зеленая, игравшая роль миссис Хадсон, не давала нам унывать во время неудач и усталости. Настолько неистощимый запас юмора и оптимизма у этой женщины!
- Вы сыграли немало интересных и серьезных ролей в театре и кино. У зрителей сложилось определенное мнение о вас как о человеке по вашим киноработам. А какой вы в жизни?
- Все, кто меня знает достаточно близко, считают, что у меня очень тяжелый характер. Я упрямый, а порою даже вредный...
- Расскажите о своей семье.
- Моя жена работает в журнале мод. Она — профессиональный художник-модельер. У нас две дочери. Старшая занимается хореографией, танцует в ансамбле Моисеева.
- В одном из фильмов вы снимались вместе с женой...
- Да. Это было лишь один раз. По сценарию мы должны были поцеловаться. И это доставило нам немало хлопот. Знаете, с любой женщиной поцелуюсь перед камерой, если это необходимо. И сделаю это совершенно спокойно, но с женой!.. Мне было стыдно. Ведь это только наше, интимное...
- Настала пора спросить вас о «Зимней вишне» . После второго фильма мне стало просто стыдно за нас, за мужиков...
- Да. Оба фильма — о муж-стой несостоятельности. Может быть, даже о каком-то уродстве моральном. Хотя. на мой взгляд. наше моральное уродство порождено не чем иным, как уродством социальным. Но это уже политика. а о ней я не хочу. У многих второй фильм вызовет разочарование. Первый ведь красивее, легче и «глаже». Но он более сентиментален. Второй тоже мелодрама. Характер картины более сложен. За пять лет изменились не только судьбы героев, но и сами герои. В центре внимания второй ленты судьба Вадима. И на его примере дается анализ нашей мужской феминизация. В фильме есть такие маленькие «нечистоплотности», черненькие моменты.
Но это реальнее, ближе к жизни! Есть мужчины — не ворюги. Они не могут честно обеспечить полноценную жизнь семьи, а, понимая это, теряют свое истинное мужское «я». Вот и Вадим из второго фильма. Далеко не Дон-Жуан. Не мужчина, а скорее наоборот. Ведь его берут...
- А как вы относитесь к Ольге — актрисе Елене Сафоновой?
- Замечательная женщина и очень талантливая актриса. У нее прекрасные серебристые глаза и очень выразительный взгляд. Она может играть, не говоря ни слова.
- В «Зимней вишне-2» Ольга замужем за американцем. обеспеченная и, судя по всему, и счастливая женщина. А приехав в Ленинград, она проводит одну ночь с Вадимом. Но ведь это по сути — измена. Измена человеку, который подарил ей счастье, нормальную семейную жизнь.
- Измена... Об этом вообще никто и ничего не знает. Женщины очень своеобразно относятся к мужчине. Как к детям. Но ведь и дети порой такое выкинут, что мамам бывает не по себе. К тому же по природной своей сущности женщина относится к мужчине, как к противнику. Мы завоевываем их, добиваемся уважения к себе, их расположения и доверия. А почему они нам изменяют? Не знаю. Никто этого не знает, и они сами, наверное...
- Вадим — ярый автолюбитель. А Виталий Соломин?
- Да, наверное. У меня «Вольво» 1976 года выпуска. И вместе с ним проблемы. Запчасти, ремонт и, конечно же, наши «замечательные» дороги, которые в Москве ничуть не лучше, чем в Казани.
- А кроме автомобиля? У вас есть хобби?
- Нет. хобби нет. Но я очень люблю все, что связано с театром. Люблю участвовать в создании декораций, костюмов, вообще реквизита. Мне нравится ставить трюки.
- В каких работах вы сейчас заняты?
- Недавно снялся в фильме «Рогоносец» . Эту ленту мы, кстати, отсняли ровно за месяц. Впереди — съемка еще в двух картинах. Один фильм — советско-японский, исторический. А второй снимает мой любимый оператор Ю.Векслер. Честно говоря, сценариев сейчас хороших очень мало...
- А с кем из режиссеров вам больше всего нравится работать? С кем легко? И с кем трудно?
- Легко — с И. Масленниковым, поставившим обе «Зимние вишни» , и с А.Кончаловским. А трудно — с остальными...
- После телесериала о Холмсе вас постоянно хочется видеть рядом с Ливановым...
- У нас дружеские отношения. Это замечательный актер и очень интересный человек! Интеллектуал, эрудит, юморист. Нас однажды в шутку назвали супружеской парой. Но Холмса и Ватсона больше не будет. Очень важно — вовремя уйти...
- Если бы время повернулось вспять, и перед вами встал выбор профессии, то вы бы стали актером?
- Не знаю. Но убежден, что с успехом овладел бы и некоторыми другими профессиями.
- Как вам наш город?
- Красивый... Но запущенный, грязный.
- Спасибо за интервью. И в заключение — что бы вы пожелали читателям?
- Счастья...


Автор: Андрей Кобяков

Источник:
http://www.mediasprut.ru/

В служебном фойе Валерий Баринов появился в костюме купца Щебнева: цилиндр, визитка... «Мое почтение, сударыня, не угодно ли пройти в гримуборную?»

Интервью Валерия Александровича Баринова журналу ТВ Парк

В служебном фойе Валерий Баринов появился в костюме купца Щебнева: цилиндр, визитка... «Мое почтение, сударыня, не угодно ли пройти в гримуборную?»

В отключке
- Валерий Александрович, а как обычно вы проводите этот час?
- Всегда есть какие-то дела, с журналистами иногда встречаюсь. Но бывают такие сладкие моменты, когда я никому не нужен. Тогда я быстренько ложусь на этот диван (показывает на диван в углу гримуборной) и сплю. Засыпаю мгновенно! Я ведь сплю очень мало, три-четыре часа в сутки. Вот и добираю днем, когда есть возможность. У меня случай был смешной. Мы ехали в купе вместе с одной известной актрисой. Она так обрадовалась: много играли вместе, а вот поговорить без спешки все было некогда. Она так и сказала: «Хорошо-то как, сейчас будем чай пить и разговаривать обо всем». На всякий случай я предупредил ее, что водится за мной привычка мгновенной отключки, буквально на полуслове. И вот мы с ней разговариваем, даже спорим. И чувствую, что засыпаю. Ладно, думаю, ведь предупредил человека. Вдруг крик: «Валера, что с тобой?» Она перепугалась, что мне плохо!
- Сегодня вы в образе купца, а завтра — императора (последняя работа — роль Наполеона в спектакле «Корсиканка». — Ред.). Вы все можете?
- Ой, что вы, я ничего не умею! Я увереннее себя чувствую, когда не получается. Самое страшное — поверить, что ты умеешь! Что все будет хорошо. Тогда покой и штампы! Есть понятие актерского самообмана, когда тебе кажется, что замечательно играешь, все получается — и зал твой, и так тебе легко... А потом приходит режиссер, особенно тот, которому ты доверяешь: «Ты что вытворяешь?» А бывают спектакли, когда думаешь: «Господи, когда все это кончится?» Зал затих — то ли жалко им меня, то ли скучно, — а в антракте бежит режиссер: «Гениально!» Ночью лежишь и думаешь: и это все, вот за этим ты родился? Днем таких вопросов задавать некогда, днем надо дело делать, роли играть, семью кормить, с женщинами кокетничать.
- Удается?
- Конечно!
Об изменах и пользе ревности
- А как вы кокетничаете?
- Ну знаете, я вам скажу, а вы понапишете! (Смеется.)
- Какую роль играют женщины в вашей жизни?
- Колоссальную! Огромную! Состояние влюбленности для актера — такой источник энергии! Если у меня нет влюбленности, я ее выдумаю. Страдания, ревность, измену. Это такой толчок! Если мне нужно заплакать, я про себя говорю слово «мама». Мама у меня жива, но в эмоциональном плане это моя болевая точка.
- Что еще важно для вас?
- Я много раз говорил, что есть такой уголок в моем сердце — театр. Можно назвать это профессией. Сюда я включаю все, что касается творчества и работы: и кино, и телевидение, и радио, и театр. Место, куда я никого не пускаю, но складываю туда все пережитое. Однажды я был на похоронах близкого человека, нес его гроб. Этот человек был мне дорог несказанно. И вот нес я этот гроб, а где-то там, в том самом потаенном кусочке, стучало: «Запомни, запомни!»
О пользе похмелья
- Вы как-то сказали, что сложились как актер в фильме Леонида Головни «Вишневый омут». Фильм вышел в 1980 году, а сниматься вы. начали на двенадцать лет раньше, в 1968-м. В чем же тут дело?
- Именно на «Вишневом омуте» я влюбился в кино. Это был настоящий роман! Картина не без недостатков, но она хороша, она подлинная. И роль свою я любил. Часто вспоминаю с благодарностью гримера Любу Максимович. У меня ведь был там сложный грим, сначала моему герою двадцать два года, а к концу фильма семьдесят восемь. Для меня «молодого» Люба придумала легкую бородку, почти юношеский пушок, а накануне съемок напутствовала: «Завтра снимаем «молодого», смотри, чтобы я ни выпивки, ни карт не видела, утром — зарядка, банька..» Когда же снимали «старого», Люба была готова покупать вино сама и про режим забывала, лишь бы добиться достоверности. Однажды я перепутал съемки «старого» и «молодого». Пришел играть двадцатилетнего, а надо было по графику — старика. «Где лицо, что ты мне принес? — кричала Люба. — Ты же сегодня старика играешь!» Тут как раз зашел очень известный артист — мне не хотелось бы называть его фамилию, — со следами сильного похмелья на лице. «Вот, вот какое лицо надо приносить на работу!» — не унималась Люба. Народный артист СССР с готовностью отозвался: «Могу дать рецепт».

Негодяй со знаком качества
- Вы сыграли около восьмидесяти ролей. Не обидно ли, что настоящая известность пришла к вам лишь после роли Хлебонасущенского в сериале «Петербургские тайны», уже в зрелом возрасте?
- Обиды нет. Никогда за хорошее искусство не получал больших денег, а популярность — как большие деньги. В молодости, когда был рабочим сцены в Орловском драматическом театре, и позже, в театральном училище, конечно, мечтал о популярности. Но смотрел на себя в зеркало и понимал, что с такой внешностью она мне не грозит. Никогда не считал это самоцелью, но знал твердо, что очень люблю театр и буду в нем работать. Ну а с кино — как повезет! А теперь пришла, как вы говорите, известность. Ну, пришла и пришла. За эту роль мне не стыдно! Когда режиссер Леонид Пчелкин предложил мне роль Хлебонасущенского, то предупредил честно, что роль довольно скучная. Прочитал я несколько страниц — таким Достоевским на меня пахнуло... нет, я понимаю, Крестовский — другая литература, но для меня вдруг сошлись и Лужин, и Свидригайлов. И страсть! Любовь-то какая к Маше! Я Хлебонасушенскому сразу все простил. Как бы моего героя ни презирали после этой картины, я чувствую в зрителях сострадание.

Мой дом — мое лежбище
- Как начинается ваш день?
- Встаю рано, часов в шесть. Утро — мое самое любимое время. Зарядка легкая для бодрости, потом кашу завариваю...
- Интересно узнать рецепт кашки по-бариновски!
- Да ничего особенного, но вкусно. Мелко режу инжир, изюм, бросаю горсточку кураги и кедровых орехов. Добавляю нарезанное яблоко. Кладу все это вместе с двумя ложками геркулеса в горшок и заливаю кипятком. Когда настоится, добавляю в кашу половину столовой ложки меда.
- Расскажите про свою семью.
- Я человек многострадальный. Был женат. От первого брака — сын Егор. Это был сложный период. Звонил сыну из гримерки, благо театр был в двух шагах от дома и даже окна были видны: «Уроки сделал? У тебя телевизор, что ли, включен?» Егор вырос за кулисами, на сцену вышел в шесть лет. Настоящий дом и семья появились у меня благодаря моей жене Лене. К театру и кино она не имеет никакого отношения. Зато Егор пошел по моим стопам. Он — артист Малого театра. Играем вместе с ним в спектаклях «Пучина», «Царь Петр и Алексей», «Бешеные деньги».
- Вы сразу вычислили Лену?
- Это она меня вычислила! (Смеется.) Я не настолько умен, чтобы вычислить такую женщину! Ну а если серьезно, то познакомились мы на дне рождения у друзей. Егор и Лена быстро подружились, а потом родилась Саша, ей сейчас десять лет.
- Когда вы, усталый, приходите домой, чего больше всего хочется?
- Просто расслабиться, иногда уйти в себя. Дом — это лежбище, куда приходишь зализывать раны. Когда мы собирались пожениться с Леной — она моложе меня на пятнадцать лет, — я предупредил ее, что в компании люблю пошутить, покуражиться, а дома могу быть другим. Какое счастье, что Лена мудрая и понимает меня!
- Есть ли в вашей семье любимые праздники?
- Новый год. Традиция сложилась у нас пару лет назад. Приезжают Ленины родители, всё готовится и накрывается, а мы садимся в машину и едем по Москве елки смотреть. Саша очень любит подарки с сюрпризом. Прячем их в разных местах, даже на балконе. Один раз я записал для дочки персональное приветствие Деда Мороза. Снял на видеокамеру одного актера из нашего театра, он стоит на фоне красивой елки и говорит: «Сашенька Баринова, вот сейчас погаснет свет, ты оденешься потеплее и пойдешь в большую комнату, где лежат подарки». А мы там с Леной открыли окна, насыпали много снега прямо на полу, а сверху — сюрприз для Саши.
Вот моя деревня
- Вы родились в крестьянской семье. Как отнеслись ваши родители к решению стать актером?
- Не отговаривали, хотя, наверное, не очень понимали мой выбор. А ведь это мама невольно привела меня в артисты. Тогда, в послевоенные годы, в моде были смотры художественной самодеятельности и сельскохозяйственные выставки. Областные, районные, колхозные. И нужно было, чтобы ребенок со сцены читал стихи о мире. Кто-то и указал на меня: «Вон у Бариновых мальчишка боевой!» А мне шесть лет было. Мать нашла в календаре стихотворение: «Еще не все войны запаханы окопы...» Стоял на сцене деревенской, читал сильно, во весь голос, рукой еще показывал.
- Фамилия у вас «крепостная»...
- По семейной легенде, у графа Куракина был редкий гусевод Ефрем. Залавливал лихо диких гусей. А потом барин проиграл всю деревню в карты, а себе оставил только Ефрема-гусевода и хутор, которых так и прозвали — «бариновы». Вот отсюда мои корни.
- А Валерием вас в честь Чкалова назвали?
- Да, но имя свое не люблю. Может, потому что дед его не выговаривал. Не мог он произнести «Валера», хотя «револьвер» легко говорил. А про меня у него получалось: «Левера, унучек». В картине «След оборотня» я вставил его фразу: «Унучек, уздуй електричество». Так дед свет просил меня включить. Умер он рано, я в пятом классе учился, но очень многому меня научил. Я все могу делать. Мебель могу. Сруб могу положить. Навсегда запомнил его слова: «Чё ты дёргаисся? Будить только так, как будить, и никогда ни будить по-другому».
Одна, но пламенная страсть!
- Вы страстный болельщик «Локомотива». Чем вызвано это предпочтение?
- Это команда моего детства. Мне тогда даже слово «Локомотив» нравилось: напор, натиск! С теперешним тренером «Локомотива» Юрием Павловичем Сёминым, моим другом детства, мы вместе уезжали из Орла: я — поступать в театральный институт, он — играть за «Спартак». Мы друг за другом всегда следили. Юра мне очень помог. Были периоды, когда мне была нужна его помощь, не поддержка моральная, а именно помощь. Он всегда был со мной, был другом.
- Вот матч — интереснейший, долгожданный, а у вас спектакль или съемка...
- Это кошмар! Бесконечные звонки на стадион, как там, что... Были случаи, когда мне за кулисы даже ставили телевизор. При этом коллеги говорили, что играл я замечательно. Иногда, когда нет телевизора, просто счет из-за кулис показывают.
- Выходит, весь Малый театр — болельщики железнодорожников?
- Тут, правда, театральные спартаковцы, возглавляемые народным артистом СССР Виктором Коршуновым, могут обидеться, но некоторая связь есть. Когда я пришел в театр, меня спросили, за кого болею. «За «Локомотив»?» — разочарованно переспрашивали. Потом стали говорить: «Слушай, а твои молодцы, ничего!» Еще через некоторое время: «Ну, как там наши?» Это было моей победой. Недавно мне позвонили из журнала «Футбол»: «Вы правда талисман железнодорожников?» Я слово это терпеть не могу и слово «рейтинг» тоже.
- Театр, семья, любимая команда... А как кино?
- Недавно были показаны сразу два сериала: «Каменская-2» и «Мужская работа». А вот у третьей картины необычная судьба. Фильм «Арендатор» режиссера Владимира Любомудрова был снят одиннадцать лет назад, но только сейчас нашлись деньги, чтобы его закончить.

Анна Молева «ТВ Парк»

Сегодня среди тех, кто обращается к исполнению пушкинских стихов и прозы, — В.Лановой, С.Юрский, Ю.Авшаров. И вот новое поколение чтецов пополнил актер Малого театра Глеб Подгородинский.

КАЖДЫЙ АКТЕР В ДУШЕ МЕЧТАЕТ ЧИТАТЬ ПУШКИНА

Сегодня среди тех, кто обращается к исполнению пушкинских стихов и прозы, — В.Лановой, С.Юрский, Ю.Авшаров. И вот новое поколение чтецов пополнил актер Малого театра Глеб Подгородинский. Его творческая судьба складывается весьма успению: после Щепкинского училища — Малый театр. И сразу — большие роли. Пылкий и честный юноша Леон из «Преступной матери» Бомарше, трогательный Кай в «Снежной королеве», чистый и светлый Федор в «Царе Борисе», Мастаков в пьесе Горького «Чудаки».
В моноспектакле «Руслан и Людмила» счастливо сошлось все — фактура и природное обаяние актера и то, что автор и исполнитель оказались почти ровесниками, и молодая удаль, насмешливость и эпатаж Пушкина нашли свое отражение в энергии, задоре, порывистости исполнителя.
Актер все время поддразнивает зрителя, начинает словно бы и не всерьез, посмеиваясь над нами и над самим собой. Легкими штрихами, почти неуловимо меняясь, характеризует он и чуть жеманную Людмилу и ее незадачливых женихов, и романтическую пылкость Руслана, и коварного Черномора, и мудрого Финна.
Лирический и озорной, печальный и восторженный, ироничный и мудрый — таким предстает актер, которому удается создать не только «моментальные портреты» персонажей поэмы, но и образ самого Поэта.

Валентина Федорова
«Театральная жизнь»

Из книги В.А. Нелидова «Театральная Москва. Сорок лет московских театров». М. «Материк», 2002.

НАДЕЖДА МИХАЙЛОВНА МЕДВЕДЕВА

Из книги В.А. Нелидова «Театральная Москва. Сорок лет московских театров». М. «Материк», 2002.


Начать с того, что рода, не хочется говорить «жанра», артисток, подобных Медведевой, сейчас не существует.

Как всегда, возьмем свойства таланта, могущие подлежать критике. Современного зрителя озадачила бы повышенность тона, величественность манер, властный, низкий голос. Такой зритель, критикуя с налета, сказал бы: «театрально». И указал бы хотя на то, что за всю свою жизнь, выходя на сцену, она ни разу не открыла и не закрыла за собою дверей, ибо это перед выходом и уходом самой «Надежды Михайловны» почтительно проделывали двое рабочих, державших половинки дверей.

Я расскажу, почему мы видели не эту смешную сторону, возбуждавшую и тогда улыбку, а видели другое.

Вот «Лес» Островского и Медведева Гурмыжская. Она умерла в 1899 году, но образ этого чудовища сладострастия, прячущего свой порок даже от себя самой, — так он ужасен, — до сих пор еще стоит перед глазами. Даже старик Карамазов все-таки менее страшен, будучи, конечно, отвратительнее.

Особенно поражал в медведевском исполнении каждой роли диапазон, предоставляемый ею фантазии зрителя. Вам было ясно, что героиня пьесы не сразу дошла «до жизни такой». Возможно, что в молодости она только отличалась повышенной чувствительностью, быть может, не нашедшей законного удовлетворения, и что многое доброе было ей доступно. Но «лес» — лес невежества, грубости, пошлости опутал ее, она обросла дикой, непроницаемой корой сладострастия, и сквозь эту лесную кору уже ничего не пробьется. Остались внешние манеры дамы, барыни-помещицы, но это тем страшнее. Я опять повторю, что описать исполнения артиста на сцене вообще нельзя. Но холодом веяло от одной только мысли о «ночи на Брокене», предстоящей ее будущему мальчишке-супругу при одновременном чувстве удовлетворения, что юный негодяи понес достойную кару за продажу своей души плотоядной старухе. Странная вещь! Сколько раз потом мне в жизни ни приходилось слышать, что старуха сошлась с молодым или вышла замуж за молодого, или, наоборот, про старца и юную девицу, невольно вставал образ Медведевой в «Лесе», выплывавшей, не закрывая дверей, на сцену.

А вот величаво «выплыла» фрейлина Екатерины II, старуха Хлестова в «Горе от ума» Грибоедова. Да ведь это наша знакомая, это мать обер-гофмейстерины княгини Долгоруковой, гофмейстерины двора императора Александра III, не стеснявшейся при разъезде с царского бала усесться на ступенях лестницы и в ожидании своей кареты вступить в беседу с лакеями по поводу предстоящего урожая, не удостаивая в это время «кивнуть тупеем» министрам, ей не нравящимся, или кому-нибудь из важных дам петербургского света, они не «урожденные», а уродиться, по ее мнению, можно только в шестой или пятой княжеской родословной книге. Но Хлестова — Медведева — княгиня Долгорукова добрая. «Вели их накормить (арапку и собачку), от ужина сошли подачку» (слова Хлестовой). Любит невинную сплетню — «чужих имений мне ль не знать». Немного прижимиста: «Княгиня, карточный должок». Сострадательна: «А Чацкого мне жаль», и в душе снисходительна: «А ты, мой батюшка (Репетилов), неисправим, хоть брось».

Артистка давала живую Хлестову, одну из наших бабушек, одну их тех, от которых я лично слышал следующее определение бунта декабристов: «Нам было очень грустно, забрали всех наших бальных кавалеров».

Дальше о Медведевой. Иногда ей помогал материал (хорошие пьесы), но вот глупейшая («Осколки минувшего»), где Медведева — генеральша, крепостница и тиран. Ее единственный наследник, племянник, соблазняет красавицу дочь приживальщицы, хотя и хорошего дома, но бедной. И когда оскорбленная мать идет жаловаться, генеральша заявляет: «За обиду вам будет заплачено». — «А во сколько же, ваше превосходительство, вы цените обещание князя-племянника жениться?» Молния проходит по лицу Медведевой. Она медленно звонит, приказывает слуге «позвать молодого князя», тот является и Отвечает утвердительно на вопрос об обещании жениться. «Ступай, женись!» — с величественным жестом говорит Медведева.

Я вижу, я чувствую улыбку на устах моего читателя в описании сцены, которую теперь воздержится поставить мало-мальски приличный кинофабрикант. Но для генеральши Медведевой в этом — целая трагедия, ибо честь ее рода — сокровище, лелеемое веками. «Твой дед был лишен наследства, пахал землю, но женился на крепостной девке, раз он ей это сгоряча обещал». И она сама заставляет виновного жениться. Пускай читатель мне не верит, но в этом пошлейшем «ступай, женись!» Медведева умела найти что-то общее с гениальным местом у Шекспира, когда Лир изгоняет Корделию. Так она играла. Очень странно, что в молодости, на молодых ролях, Медведева не выделялась. Она «нашла себя» только в зрелом возрасте и в старости, когда стала исполнять, выражаясь по-жаргонному, «gran-dame».

Если вполне правильно сравнить Ермолову и ее творчество с Достоевским, Федотову с Ги де Мопассаном, то Медведева — это Микеланджело Малого театра. Медведева, как и Федотова, учила и наставляла многих, и насколько Федотова брала тонким умом, огромным вкусом, образованием и постоянной работой, настолько орудием Медведевой, даже в деле преподавания и указания, была интуиция, ибо широко образованной ее ни в коем случае назвать было нельзя.

Деятельность Медведевой была оценена не только Москвой, но и Александром III, неоднократно ее видевшим. В начале 90-х годов Медведева была вызвана в Петербург и принята императором в частной часовой аудиенции. Ей было дано звание заслуженной артистки, браслет с бриллиантами и портретом государя, который после аудиенции проводил ее до передней под руку, сказав на прощание, что он просит ее ввиду ее преклонного возраста играть по своему усмотрению и независимо от того, будет она играть или нет, сохранить пожизненно свой оклад.

Я лично думаю, что с этого момента коренным образом изменилось положение русского актера. Начальство призадумалось. «Служащие драмы» принимаются царем в часовой аудиенции, их сажают (директора театров — нет), награждают, как людей, имеющих государственные заслуги. Нечто небывалое! Бесспорно одно, что своей деятельностью, своим талантом Медведева первая достигла от верховной власти признания артиста видным и почтенным культурным деятелем и что пути назад, к пренебрежению и смотрению свысока, были разрушены. Вот дело рук Медведевой.

Режиссер Леонид Варпаховский относился к числу тех немногих счастливцев, для которых не составляло труда «дотянуть» текст собственной жизни до уровня созданных ими «текстов искусства».

ВЕРШИНЫ, ПОКОРЕННЫЕ ВАРПАХОВСКИМ

Режиссер Леонид Варпаховский относился к числу тех немногих счастливцев, для которых не составляло труда «дотянуть» текст собственной жизни до уровня созданных ими «текстов искусства». Варпаховский не только выжил в сталинских лагерях, но и умудрился ставить в барачно-лагерной обстановке спектакли. И не просто вульгарные агитки или развлекаловку для жен лагерного начальства, пробовавших себя в роли Салтычих, а подлинные произведения искусства, вроде «Похищения Елены» и «Травиаты». Более того, во время постановки «Травиаты» режиссера занимали не только оперные страсти: он влюбился в «крепостную» певицу, исполнявшую партию Виолетты, Иду Самуиловну Зискинд, и сумел сохранить эту любовь во внелагерном мире.

Словом, Борис Курицын, автор недавно вышедшей книги «На полпути к вершине», посвященной творческому и жизненному пути Варпаховского (Киев, Альтерпресс, 2001), не испытывал недостатка в ярком сюжетном материале. Но его интересовали по большей части не романные страсти, а творческое наследие Варпаховского, и именно поэтому, рассказывая о самых ярких жизненных коллизиях своего персонажа, Курицын предоставляет их детальную «раскрутку» романистам и сценаристам.

В итоге перед нами не романизированная биография, а исследование, поданное в научно-популярном ключе, автор зачастую жертвует литературными достоинствами книги ради исследовательских преимуществ. Поэтому его «непридуманные истории из жизни Л.Варпаховского» проигрывают в художественном отношении, но зато выигрывают как научно-популярный театроведческий текст. Правда, чтобы быть до конца последовательным, автору следовало бы выбрать в качестве подзаголовка своей книги не «непридуманные истории из жизни...», а «непридуманные истории из творческой биографии...»

Книга Б.Курицына стала итогом серьезной архивной работы, и в постскриптуме автор признается в том, что почти двадцать лет прошло с тех пор, как он впервые подошел «к двери с латунной табличкой, на которой было написано имя Варпаховский». Конечно, киевский период творчества Варпаховского и его работа в Театре русской драмы наиболее интересует исследователя. Оно и понятно: будучи завлитом Русской драмы, трудно не сосредоточить свое внимание в первую очередь на сотрудничестве Варпаховского именно с этим храмом Мельпомены.

В книге использованы фотоматериалы архивов семьи Варпаховских, Ю.Ткаченко, К.Питоевой, И.Павловой и самого автора, а также архива-музея Театра русской драмы. На обложке — сцены из спектаклей Варпаховского «На дне» и «Моральность пани Дульской», а на форзаце, как и полагается, Театр русской драмы. Даже в роли автора Курицын хранит верность родному «храму». Патриотизм превыше всего... Последнее, впрочем, подкрепляется тем, что предисловие к книге написал М.Резникович.

Почему же, собственно, «На полпути к вершине»? Выбор названия Курицын объясняет в постскриптуме: «Так уж случилось, что незадолго до своей смерти Леонид Викторович начал репетиции пьесы Питера Устинова «На полпути к вершине». Судьбе было угодно поставить точку в его жизни именно на этом названии. Не знаю, насколько это кому-то покажется символичным, но это было время, когда Леонид Викторович действительно был на полпути к вершине. Своей, одному ему известной вершине». Но тромб, «оторвавшийся в сосуде обмороженной на Колыме голени, поставил последнюю точку в его жизни».

Можно было бы сказать, что лагеря все-таки добили свою давнюю жертву, но на подобные обобщения автор не отваживается. Вообще о лагерном периоде творчества Варпаховского в книге говорится довольно осторожно — совсем не в духе Шаламова. Ужас происходившего выдают только цитаты из воспоминаний сына режиссера, Федора Варпаховского. Вот, например, одна из них: «По-видимому постановка («Травиаты». — Е.Р.) стала возможной только потому, что отцу удалось заинтересовать ею всесильную тогда начальницу магаданских лагерей Гридасову, новую жену начальника Дальстроя Никишева. Скромный лейтенант милиции, она неожиданно сделалась первой дамой Колымы, и ей льстило, что в «ее» театре будут петь оперу. (...) Когда отец сказал ей, что не представляет себе, где набрать хор, она его успокоила: «Не волнуйся, хором мы тебя обеспечим. На днях в лагерь привозят всю Эстонскую капеллу».

Книга Бориса Курицына рассказывает о многих покоренных Варпаховским вершинах. И, конечно, вызывает вполне понятную гордость тот факт, что на некоторые свои творческие выси режиссер взошел именно в Киеве. А киевлянам, да и не только им, будет интересно узнать о том, как именно эти вершины были покорены.

Елена РАСКИНА
«Зеркало недели», 12.01.2002

Президент России поздравил Виталия Соломина с 60-летием



12 декабря президент Владимир Путин направил поздравительную телеграмму в адрес народного артиста России, актера Государственного Малого театра Виталия Соломина

Президент России поздравил Виталия Соломина с 60-летием

12 декабря президент Владимир Путин направил поздравительную телеграмму в адрес народного артиста России, актера Государственного Малого театра Виталия Соломина по случаю 60-летнего юбилея.

Российский лидер пожелал артисту доброго здоровья, благополучия и успехов и отметил его заслуги. «Ваши актерские и режиссерские работы интересны и оригинальны, они неизменно вызывают интерес у любителей театра и кино. Зрители любят Вас на талант и мастерство, за искренность и редкое обаяние», - говорится в поздравительной телеграмме. Виталий Мефодьевич Соломин родился в 1941 г. в Чите. В 1963 г. окончил Московское театральное училище имени Щепкина. По окончании училища был приглашен на работу в Государственный малый театр, где и работает до сих пор, правда Виталий Соломин на два года покинул труппу Малого театра, проработав их в театре Моссовета. Первыми ролями в кино стали работы в фильмах «Старшая сестра» и «Женщины». Среди заметных театральных ролей Чацкий в «Горе от ума», Протасов в «Живом трупе». Известен как режиссер, он поставил на сцене Малого Театра «Свадьбу Кречинского» Самыми популярными ролями в кино стали доктор Ватсон в сериале по произведениям Артура Конан Дойла, в сериале «Зимняя вишня», в музыкальных комедиях «Сильва» и «Летучая мышь».

Среди многочисленных пар Холмсов и Ватсонов, которых за историю мирового кино набралось несколько десятков, сами англичане признают только своих собственных и... русских. Василий Ливанов и Виталий Соломин кажутся жителям туманного Альбиона «своими в доску».

РЫЖИЙ ВАТСОН

Среди многочисленных пар Холмсов и Ватсонов, которых за историю мирового кино набралось несколько десятков, сами англичане признают только своих собственных и... русских. Василий Ливанов и Виталий Соломин кажутся жителям туманного Альбиона «своими в доску». А Виталий Соломин иронизирует: «Не везло мне в кино на английских джентльменов. Был один Ватсон, да и тот — рыжий». Впрочем, актер, действительно, мало похож на своего героя — благовоспитанного и хладнокровного англичанина. Он родом из Читы, где летом изнуряющая жара, а зимой — такие лютые морозы, какие англичанам и не снились.


Виталий Мефодьевич Соломин родился 12 декабря 1941 года в старинном доме, построенном для врача, приехавшего лечить ссыльных декабристов.
Когда старший брат Юрий уехал в Москву поступать в театральный, Виталию было 11 лет. Вечерами он любил сидеть у печки, с книжкой и стаканом сладкого чая. Одним из любимых писателей был, конечно, Конан Дойл. Но доктор Ватсон представлялся тогда Виталию пузатым и низеньким человеком, никак не похожим на него самого — рослого и подтянутого. Не было такого спортивного кружка в Чите, где бы не занимался Соломин-младший: волейбольная секция, баскетбольная, гимнастика, легкая атлетика, бокс.
Родители — Мефодий Викторович и Зинаида Ананьевна, музыканты — мечтали сделать из сына пианиста. Пять лет Виталий барабанил по клавишам, мечтая, чтобы ненавистный рояль развалился на куски. Поняв наконец, что в Рихтеры их сын отнюдь не рвется, родители махнули на него рукой и позволили поступать так, как ему вздумается.
Версий о том, что заставило Виталия ехать в Москву штурмовать Щепкинское училище, две. Первая — подействовал авторитет старшего брата. Вторая — решающую роль сыграл фильм «Судьба человека». Однажды Виталий забрел на дневной сеанс в кинотеатр, где кроме него оказалось только двое зрителей... «Нам троим этот фильм оказался очень нужен для решения каких-то жизненно важных вопросов. И я подумал, что очень здорово заниматься тем, что жизненно важно хотя бы для троих». Соломин-младший отправляется в Москву, напутствуемый словами отца: «Всё правильно: падать — так с белого коня!» А почему именно Щепкинское училище? Просто мальчик из Читы не знал о существовании каких-то других московских театров, кроме Малого, а в Малый попадают выпускники Щепкинского — именно так туда попал брат Юрий.
Раз и навсегда влюбившись в Малый театр — с его традициями,
атмосферой, наполненной присутствием нескольких великих актерских поколений, — он был верен ему и в дни громкого успеха (а успех принесли роли в спектаклях «Ревизор», «Горе от ума», «Живой труп»), и в годы затяжного простоя. Малому Соломин «изменил» лишь однажды: устав от вечных разногласий с руководством, он на два года ушел в театр им. Моссовета.
«Очень быстро понял, что везде одно и то же. Нет никакого смысла менять свой театр на чужой», — вспоминает Соломин. И когда худруком Малого в 1990 году стал Юрий Мефодьевич Соломин, Виталий Мефодьевич поддался уговорам брата и вернулся на родную сцену. В Малом театре Соломин осуществил несколько режиссерских постановок. Самые известные из них — «Живой труп», «Дикарка», «Мой любимый клоун». В 1997 году он поставил мюзикл «Свадьба Кречинского» по Сухово-Кобылину. Нетрадиционный для Малого театра жанр спектакля вызвал споры театроведов. Но благодаря большому успеху у зрителей «Свадьба» до сих пор остается в репертуаре Малого театра.
В последние годы Соломин поставил два антрепризных спектакля: «Сирена и Виктория» (где вместе с ним играют Лариса Удовиченко и Ирина Розанова) и «Биография» (по пьесе Макса Фриша), где партнер Соломина Ивар Калныньш.
Соломин считает себя прежде всего театральным актером. И все-таки кино сыграло важную роль в его жизни. Оно спасало его в годы театральной безработицы, оно принесло ему настоящую популярность. Он прославился даже быстрее Юрия — фильмы «Женщины», «Старшая сестра» вышли раньше, чем «Адъютант его превосходительства» Поэтому нет ничего удивительного, что в партнеры по фильму «Городской романс» начинающая актриса Маша Леонидова потребовала именно его, Виталия Соломина. Собственно, актрисой Маша тогда и не была. Её, двадцатилетнюю студентку текстильного института, ассистентка режиссера Петра Тодоровского заприметила на улице.
Тодоровскому так понравилась Леонидова, что он позволил ей самой выбрать себе партнера. Двадцативосьмилетний Соломин был обаятелен, импозантен и уверен в себе. Да только Тодоровский вдруг засомневался: а не слишком ли Виталий с его открытым лицом «положительный» для этой роли? Промучившись пару недель в сомнениях, режиссер решил заменить Соломина на Киндинова — это был первый и последний случай, когда Виталия сняли с роли. Потерянная роль, тем не менее, оказалась «судьбоносной» для Соломина. Встретив Машу, Виталий нарушил зарок «не жениться в ближайшие десять лет», данный после неудачного брака. Первый год супружества прошел в разъездах между Москвой и Ленинградом, где жила Маша. Потом она переехала к мужу — в его комнату в общежитии Малого театра. Домашняя девушка Маша впервые оказалась в такой богемной обстановке. Впрочем, вскоре супруга актера так поднаторела в налаживании быта, что у неё появилась настоящая мания регулярно менять место жительства и перестраивать квартиры. Виталий Мефодьевич едва успевал оформлять нужные бумаги, разрешающие сломать стенку или передвинуть её, как Марию снова охватывала охота к перемене мест. Квартира на Остоженке, в которой нынче проживает семья, — шестая по счету.
Женившись на Маше, Виталий поставил ей условие: «Никакого кино». И она несколько лет отказывалась от режиссерских предложений. Правда, в одной из серий «Шерлока Холмса» (по рассказу «Пестрая лента») муж всё-таки разрешил ей сняться. Спорить с Виталием Мефодьевичем бесполезно, не тот характер. Меньше всего актер похож на своего знаменитого персонажа из «Зимней вишни» — человека нерешительного, склонного к вечным компромиссам.
«Каменный цветок», — говорил о нем Андрон Кончаловский, снимавший Соломина в «Сибириаде». Своей категоричностью Соломин нажил немало недоброжелателей и проблем.
В Малом Соломин славится своим умением праздновать. Премьер его спектаклей ждут все — и не только ради самих спектаклей, но и ради банкетов. Что-нибудь Виталий Мефодьевич всегда придумает — то раздобудет гигантского осетра, то фейерверк устроит.
Вне своего «театрального» круга актер не очень любит появляться, он редко ездит на фестивали, не посещает кинотусовок. Он слишком хорошо чувствует вкус частной жизни. Купил старую дачу с огромными яблонями в саду, березами, зарослями малины, смородины, черемухи. Вместе с внуком Кириллом они обустроили там парник для огурцов. Вскапывали землю вдвоем: оба чумазые, рыжеволосые, курносые, упрямые. На этой даче Соломин мечтал поставить чеховского «Иванова»: «Такой немодный спектакль. Про человека, у которого редкий дар быть свободным, а его удерживают рабы устоявшихся привычек... В результате такие всегда погибают». Премьера «Иванова» прошла в мае этого года на сцене Малого театра. И была успешной. В прошлом году Соломину позвонил Баталов и предложил возглавить во ВГИКе курс погибшего Анатолия Ромашина. Соломин согласился, о чем не жалеет. Недавно он снялся в фильме «Казус Белли» — режиссерском дебюте Игоря Угольникова.

Рина РОМАНОВА

Актер Малого театра Виталий Соломин, являясь старожилом отечественного кинематографа, обладает, помимо прочих, одним несомненным качеством: его герои передают атмосферу времени, в котором жили.

ДОКТОР ВАТСОН ИЗ МАЛОГО ТЕАТРА

Актер Малого театра Виталий Соломин, являясь старожилом отечественного кинематографа, обладает, помимо прочих, одним несомненным качеством: его герои передают атмосферу времени, в котором жили. Все они, от трогательно-романтичного мальчика Жени из художественного фильма «Женщины» до обаятельного негодяя Вадима из «Зимней вишни», вобрали в себя неповторимые черты людей тех поколений, к которым принадлежат. Трудно судить о непостижимых для нас временах, но кажется, что созданный Соломиным хрестоматийный образ доктора Ватсона несет на себе печать эпохи Шерлока Холмса и Артура Конан-Дойля.
А в жизни Виталий Мефодиевич по-сибирски основателен, рассудителен и не любит пустых разговоров.
· Виталий Мефодиевич, вы всю жизнь работаете в Малом театре. В чем секрет его долголетия?
· Во-первых, Малый театр изначально стал императорским, да и сейчас он единственный в России национальный театр. Официальный статус дает поддержку, признание, большие возможности. К тому же наш театр —столичный.
· Но бывает, что все это у театра есть, а он мертвый.
· Для того, чтобы театр был живым, он должен жить в каждом поколении. В Малом театре старики воспитывают себе даже не смену, а продолжение. Тогда и среднее поколение, и молодежь — поколения идут одно за другим, а значит, есть преемственность, есть развитие, накапливается опыт. Вообще же люди театральные очень эгоистичны, уходит очередное поколение — и театр остается голым. Особенно сложно в таком случае — молодежь некому ввести в чудо, называемое театром.
· У театра есть множество определений: храм, кафедра, трибуна, отражающее зеркало и увеличивающее стекло. На ваш взгляд, что это такое?
· У Макса Фриша, пьесу которого я сейчас ставлю, прочел очень точное определение. «Я слишком тщеславен — пишет он, — для того, чтобы писать для зрительских аплодисментов. Я пишу для того, чтобы разобраться в самом себе, и надеюсь, что зрителю это тоже будет интересно». Это один момент. А второй... Вы не обращали внимания, что все дети связаны с Богом или иной высшей силой? Их что-то ведет — в играх, в быстром развитии. Они познают жизнь и взрослеют, как в сказке — на глазах. Лет до пяти это тянется. У некоторых, а их немного, этот феноменальный дар сохраняется. И они кажутся наивными, возможно, странными, но какая-то сила ведет их по жизни. Человек приходит в театр, садится в кресло и вдруг начинает плакать или смеяться. Причем никто ни с кем не общается, все сидят рядом, но со сценой — один на один. Ненормальное будто бы состояние. Театр — это возвращение человека к настоящему смыслу. Когда говорят: «Я могу и без театра прожить, я и не был там никогда», хочется ответить: «Только пожалеть тебя можно в таком случае».
· Стало быть, актер не лицедей, а проводник Божественного начала?
· Актер — лицедей, он доводит Божественное начало до зрителя именно таким способом.
· Должен ли актер пропускать через себя все, что преподносит ему жизнь?
· Это свойство не актерское, а человеческое. Одни все проживают и переживают, другие нет. Актерство — профессия. Для создания образа свои ассоциации, свой опыт надо соединить, чтобы получилось. Нечто, что имеет свои мускулы, хребет. Роль — поделка, которая ничего не дает ни уму, ни сердцу.
· Что сложнее — заставить зрителя смеяться или плакать?
· Это вопрос глубины. И смеяться могут из-за ерунды, и плакать из-за сентиментальных приемов. Когда зрители уходят домой, образ спектакля сохраняется в их душе один вечер или несколько дней, либо все забывается, либо существует потребность постоянно возвращаться к своему впечатлению. Тогда человек снова придет в театр.
· Главное место в театре — сцена, и считается, что она обладает мощной энергетикой.
· Я в этом абсолютно уверен. Вне театра, в так называемой антрепризе, мы репетировали спектакль «Клетка». Проходили репетиции в новом, хорошем Дворце культуры. Какая же у меня внутренняя борьба была с этим зданием! Потому что я чувствовал: там совершенно разреженная атмосфера. А в старых театральных зданиях она плотная, насыщенная. Когда построили филиал Малого театра , мы первые стали репетировать там «Свадьбу Кречинского» и в течение нескольких сезонов наполняли новое здание своим потом и своей энергией. Сейчас филиал стал настоящим театром. Не знаю, что это за энергия, откуда она берется и чем все это объяснить. Знаю только, что это есть. Возможно, это оттого, что каждый день в театре что-то необычное происходит.
· Актер отдает персонажу свою внешность. А как быть с мыслями?
· На мой взгляд, внешность не имеет значения. Вообще. Когда актер начинает заниматься внешностью, любоваться собой, на роли можно ставить крест. У меня к этому отношение принципиальное. Мне нравится театр, где все строится только на мастерстве актера, и все свои роли играю без грима. Если роль удачная, зрители перестают обращать внимание на внешность, им интересно, что у тебя за душой, проследить за твоим существом.
· Мужчины-актеры жалуются на подневольность своей профессии: дескать, приходится подчиняться режиссеру.
· Не хочешь — не подчиняйся. Я и не подчинялся никогда. Не потому, что бунтарь по натуре — просто не хотел и все! А подневольные отношения актер — режиссер остались у нас с советских времен, когда режиссер был главным, поскольку отвечал за идеологию, а актеры становились подчиненными и исполнителями. И такое положение вещей закоренело. А за границей (я работал в Америке) никто не смеет сделать актеру указание или, не дай Бог, замечание, даже советов никто не дает — этого просто не может быть.
· А что в жизни главное?
· Главное... Мне приходилось встречаться с людьми умирающими, когда день-два — и человека уже не было. К этому моменту — я видел это, слышал —человек ищет какое-то оправдание своему существованию. Спрашивает, зачем же он вообще жил. И находит ответ. Кто-то говорит, что хорошего ребенка родил и воспитал, кто-то рад, что был кому-то нужен. Главное в жизни —твое предназначение, ты должен его почувствовать, найти и осуществить. И тогда, наверное, к концу жизни приходит умиротворение от сознания, что ты состоялся.

Людмила ГРАБЕНКО

:

Мне кажется, что это пьеса своевременная и современная, а с другой стороны – вневременная и вечная. Почему современная?

Рассказывает режиссёр-постановщик спектакля «Пучина» Александр Коршунов:

Мне кажется, что это пьеса своевременная и современная, а с другой стороны – вневременная и вечная. Почему современная? Те семнадцать лет, в течение которых происходит действие «Пучины», как мне кажется, проецируются на последние семнадцать лет нашей жизни. Процессы, которые происходят в стране и в обществе, когда начинают очень много значить деньги, когда трудновато бывает выжить, и есть открывающиеся возможности, и перекрывающиеся возможности. А почему есть вневременная вещь – потому что есть четыре момента человеческого существования, которые всегда были и будут. Есть юность – тот период, когда верится, что все впереди, что все будет хорошо, так, как хочется. Есть второй период – жизненные и бытовые заботы, всякие проблемы – денежные, семейные. Есть период какого-то кризиса и выбора в жизни. И есть финал, когда происходит катарсис, очищение.
Ощущение какой-то труднопереносимости, даже противоестественности условий жизни, ритмов, смены ценностей и понятий, отсутствия крепкой веры. Трудность нынешнего момента для человека верно и светло настроенного, но незащищенного, оказывается непосильным грузом.
Финал не должен быть мрачным, безысходным, потому что совершается Поступок, главный поступок в жизни, когда человек берет ответственность на себя – как бы ни было трудно, противоречиво, всяко – все равно, за то, что ты сделал, в чем ты виноват, надо отвечать. Последнее решение Кисельникова – человек берет на себя ответственность за все, что было в его жизни и будет дальше. Это возрождение, поэтому светлый должен быть финал – высокий и светлый.

ГЛЕБ ПОДГОРОДИНСКИЙ — ЧАЦКИЙ

Этот герой никогда не был среди ролей, которые мне хотелось играть. Он не был близок мне и прошел мимо меня, не вызвав положительных эмоций.

Глеб Подгородинский — Чацкий

Этот герой никогда не был среди ролей, которые мне хотелось играть. Он не был близок мне и прошел мимо меня, не вызвав положительных эмоций. Но когда я узнал, что «Горе от ума» будет ставить Сергей Женовач, то перечитал пьесу и увлекся. Когда же начались репетиции, я влюбился в эту роль. Знакомые и коллеги постоянно спрашивали меня: «Ну что, как? боишься? страшно?» Нет, такого чувства я не испытывал. Было огромное желание работать. И все-таки я не ожидал, что образ Чацкого окажется таким сложным. В какой-то момент, когда спектакль репетировался в целом, я начал пробуксовывать на одном месте, не в силах сдвинуться с мертвой точки. Меня охватила паника, казалось, что ничего не получится.
К счастью, с этими трудностями удалось справиться. Вначале я знакомился с тем, как играли «Горе от ума» у Мейерхольда, у Товстоногова, как играл Мочалов, но мне это ничего не дало. Я даже не пошел смотреть Олега Меньшикова в роли Чацкого, чтобы не сбиться, хотя Меньшиков мне очень нравится. Судя по старым рецензиям, Чацкого часто изображали революционером и декабристом. Для того времени это было объяснимо. Сегодня для меня главное в Чацком — его любовь к Софье. Из-за любви к ней он уехал на три года, потом понял, что жить без нее не может, и вернулся в Москву. Все его действия и поступки в этот день продиктованы его чувством к ней. Впервые я пересекся в работе с Юрием Мефодьевичем Соломиным и был поражен тем, как тактично он помогал нам, всегда подмечая, когда надо посоветовать и поддержать. Как мне кажется, «старики» Малого театра нас хорошо приняли, а это многое значит: ведь у каждого из них было свое «Горе от ума» и свой Чацкий. Эта пьеса для Малого театра знаковая. Начиная от Мочалова, наша постановка, если не ошибаюсь, восьмая по счету. Я испытываю чувство радости оттого, что в спектакле такой прекрасный актерский состав, что его поставил талантливый режиссер, и уже не представляю себя без этой роли.

«Афиша»

АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВ: «НАШ НАРОД — САМЫЙ ВЫНОСЛИВЫЙ, ТЕРПЕЛИВЫЙ И МИЛОСЕРДНЫЙ»

Он — популярный актер театра и кино. Его герои не являются великими мыслителями или общественными лидерами. Все они — люди очень земные, самоотверженно борются за лучшую долю России. Поэтому наш разговор можно еще озаглавить «Коротко о наболевшем».

Александр Михайлов: «Наш народ — самый выносливый, терпеливый и милосердный»

Он — популярный актер театра и кино. Его герои не являются великими мыслителями или общественными лидерами. Все они — люди очень земные, самоотверженно борются за лучшую долю России. Поэтому наш разговор можно еще озаглавить «Коротко о наболевшем».

- Александр Яковлевич, какие у вас возникают ассоциации при слове «Россия»?
- Самые больные. Для меня «Россия» не просто слово, а целый образ растерзанной, растоптанной России. Эта тема слишком велика, об этом нужно говорить особо.
Я слишком многое подразумеваю под этим словом.
Листая страницы прошлого, а также глядя на сегодняшние дни, создается полное впечатление того, что русский народ самый несчастный в истории человечества.
Как здесь не вспомнить стихотворение Игоря Талькова «Родина моя», где есть такие слова: То запиваешь и грустишь, то голодаешь и молчишь, то молишься. И все-таки, наш народ самый выносливый, терпеливый и милосердный.
- Согласны ли вы с высказыванием Вольтера: «Бог сотворил мир и устранился»?
- Нет. Не согласен. Потому, что не раз убеждался, что все-таки Бог присутствует.
- Как выжить человеку в России?
- С терпением! Стараться свой Храм в душе не разрушать, не идти на поводу у общей массы, у прессы, у телевидения. Для меня честь, совесть, любовь — самое главное. И никогда никому не удается выбить эту «почву» из-под ног и не удастся!
- Близка ли вам романтика?
- В зависимости от обстоятельств. Иногда не до романтики. Бытовые мысли... Отчаяние приходит. Романтическое состояние нужно поддерживать.
- Любимую женщину в какой бы город пригласили — в Париж или Санкт-Петербург?
- Любимую женщину я пригласил бы в свою деревню. Надо начинать с истоков, с корней. Поймет — значит полюбит. А романтика и в этом есть.

«ОКНО»: Человек не должен забывать, что именно природа породила его. Возможно, для Александра Михайлова русская деревня — частица его души, а люди, живущие в деревне, как бы выразители его личного отношения к жизни.

- Какое значение для вас имеет музыка?
- Огромное! Музыка, она ведь во всем: в морском прибое, в природе — это особая музыка. Слушая природу, испытываешь необыкновенное ощущение. Помимо этого, я люблю народные, казачьи песни. Не зная нотной грамоты, на гитаре беру три, четыре аккорда. Я не профессиональный певец, поэтому, как сердцем чувствую, так и пою. С ансамблем «Хорус» мы сделали большой концерт, где звучит духовная музыка и песни на стихи наших современников: Владимира Волкова из Ростова, Ивана Кононова, также русские народные, казачьи, романсы. Собрались мы все вместе около 3-х лет назад и сделали эту программу. Она звучит на МПС, на всех направлениях, в поездах.

«ОКНО»: В репертуаре Малого театра значится спектакль «Царь Иоанн Грозный», главную роль в котором играет Александр Михайлов. С тех пор как актер взялся за эту роль, его сопровождают странные обстоятельства. Александр Яковлевич не пожелал рассказывать о них, сославшись на то, что не владеет «искусством душевного стриптиза».

- Я посмотрела спектакль «Царь Иоанн Грозный» - жестокое было время. Мне всегда бывает жаль актеров, играющих такой сложный материал.
- Актеры не выбирают роли, им предлагают, иногда заставляют — это работа. Я несколько раз отказывался от работы над этим образом, но потом влюбился в эту эпоху, вгрызался активно, прикоснулся к трудам самого Иоанна Васильевича. Изучал труды, на мой взгляд, одного из самых образованных людей нашего времени, к сожалению, ушедшего не так давно, Митрополита Иоанна Ладожского, его ощущение о той эпохе. Образ Грозного мне интересен, так что жалеть меня не надо. Мою работу оценил композитор Георгий Свиридов, который написал музыку к этому спектаклю. Он сказал: «Я много видел царей, но ваш царь мне симпатичен потому, что болеет за Россию, страдает».

«ОКНО»: Иван Грозный Александра Михайлова искренне верит в том, что его предназначение продиктовано свыше. Его персонаж существует на сцене с сознанием того, что он и Россия единое целое. Автор пьесы, по которой и был поставлен спектакль, А.Толстой говорил: «Царь убежден, что Россия есть тело, а он — душа этого тела». Актер воплотил образ сильного, умного, но и жестокого правителя. Однако, его Иван IV Грозный показан не только обладателем подчас самых безумных проявлений этого характера, но и великим человеком со страшной силой воли и полной уверенностью в своих убеждениях.

- Есть ли роль, которую хотелось бы сыграть?
- Да! Хотелось бы сыграть Федю Протасова, чеховского Иванова, но пока не предлагают.

«ОКНО»: В октябре Александру Михайлову исполнилось 55 лет. Православной церковью актеру был пожалован орден Александра Невского.

- Александр Яковлевич, как вы относитесь к юбилеям?
- Равнодушно!
- Не любите шумные компании?
- Очень не люблю! Люблю близких друзей, люблю общение с природой и тишину.
- Телевизор смотрите? Какая передача вам близка?
- «Русский Дом». В отличии от многих передач — эта, на мой взгляд, ближе всех к народу. Я просто ненавижу все эти «шоу» типа: «Русское лото», «Поле чудес». «Хлеба» у нас не хватает, а «зрелищ» — достаточно! Человечество компьютеризировало все, а с душой не в ладах.
- А живопись любите?
- Да!
- Каким художникам отдаете предпочтение?
- Васильеву, Айвазовскому. Честно скажу — не понимаю Малевича и Дали.
- Что больше любите: театр или кино?
- И то, и другое!
- У кого из режиссеров хотели бы сниматься?
- На сегодняшний день ни у кого. У одного французского актера как-то спросили: «Что в основе кинематографа?» Он ответил: «Три фактора — сценарий, сценарий и еще раз сценарий».
- Настольная книга у вас есть?
- Нет! Просто чаще обращаюсь к Чехову, к нашим классикам — Грибоедову, Лескову. Очень люблю Валентина Распутина, Шукшина. Люблю песни Игоря Талькова. Не предавал их, и не предам!


Э.Богалейша
источник: «Театральная Афиша», 04.03.2001

А тут со всех сторон слышу: как вырос мальчик, как стал лидировать в «Горе от ума». А мальчик-то, вежливее — молодой артист Глеб Подгородинский — больше всего встревожил меня своей робостью на премьере.

Однажды двадцать раз спустя…

Ведь говорила себе: если спектакль не понравился или не понравилось в нем что-то существенное — не поленись, посмотри еще раз... Но ленюсь. И коллеги, похоже, ленятся... А тут со всех сторон слышу: как вырос мальчик, как стал лидировать в «Горе от ума». А мальчик-то, вежливее — молодой артист Глеб Подгородинский — больше всего встревожил меня своей робостью на премьере. Вернее, не на премьере даже — на спектакле «для пап и мам». Пошла снова. И не пожалела. Потому что на тридцатом спектакле «Горе от ума» в Малом театре стало иным зрелищем. Я предполагала это и написала об этом в рецензии, так и не пошедшей в альманахе «Современная драматургия». Посему извиняюсь, но чуть-чуть себя процитирую.

- На сцене Малого театра в этом спектакле — семья: Соня, Саша, Алеша, Сережа, дядя Паша... И все, буквально все в спектакле Женовача, поставленном по хрестоматийной пьесе Грибоедова — по разным ее вариантам, — «работает», и абсолютно без натяжки — на эту семейную трактовку.
- Когда появился Юрий Соломин и заиграл с роскошным, упоительным блеском, то подумалось, что спектакль этот — не о Чацком — о Фамусове. Поклоны это подтвердили: Соломин на них выходил один и последним.
- Соломин играет вкусно, смачно, подробно и очень лихо. Он успевает везде — не только сыграть Фамусова — совершенно непривычного, но абсолютно логичного в этой трактовке, но и отыграть юных своих коллег Его реакции на то, что делают и говорят Софья, Чацкий, Лиза, Молчалин, добавляют их ролям пока еще недостающей живости. Пишу пока еще, потому что в таком партнерстве только и может вырасти артист.
- Фамусов в этой семье и в этом семейном спектакле заводила.
«Не надобно иного образца.
Когда в глазах пример отца».
Эти грибоедовские строчки можно поставить эпиграфом к той работе, которую сотворяет в спектакле Юрий Соломин, подавая пример партнерства и мастерства, лицедейства и самоотдачи юным своим коллегам...
- Бал сыгран с истинным великолепие». Малого театра, актерским великолепием. Сыгран звездами первой величины, у которых тоже предложено счастье учиться молодым...
И молодые — учатся. Тридцатый спектакль разительно не похож на первый.
Этот спектакль был уже не о Фамусове, но о Фамусове и Чацком или о Чацком и Фамусове — здесь от перемены мест слагаемых сумма двух первоклассных актерских работ не меняется.
А Глеб Подгородинский заиграл первоклассно.
На сцену Малого театра в обозримом прошлом резко врывался, проездом на Сенатскую, саркастический, ироничный, злой и страстный Чацкий — Никита Подгорный.
Влетал бесконечно влюбленный Чацкий — Ромео прелестного двадцатилетнего Валерия Бабятинского.
Шлепался к ногам Софьи смешливый, очень родной залу, в круглых очечках похожий на самого Грибоедова, Чацкий — Виталий Соломин.
Сегодня — Глеб Подгородинский словно объединил, сыграл разом все прошлые трактовки.
Сегодня в спектакль приходит очень юный, с меньшиковским обаянием, трогательный, живой, логичный и естественный каждым мгновением своей сценической жизни Чацкий.
В самом первом спектакле с ним на сцене появлялись неприкаянность и испуг. Сегодня — с ним приходит тепло. И понятна радость Лизы. И дяди Паши. И Сони, когда не задевает он ее Молчалина. И — радость зала. Которому этот Чацкий — родной. Не случайно в начале второго акта при его появлении в партере раздался громкий девичий вздох: «Ах, Чацкий!»
У него замечательные родственные связи со всем фамусовским семейством. Вот на кушетке он перебирает всех знакомых, а рядышком сидящая Софья поддакивает ему, озорно веселится — они одного поля ягоды, эти умницы, такие естественные и озорные в упоении воспоминаниями детства, в понимании друг друга...
Вот Фамусов отчаянно сетует на засилье всего французского.
А вот и Чацкий... Понятно, у кого рос в доме. Вот Чацкий говорит монолог прямо дяде Паше — он свой, поймет.
А вот обиду выплескивает в другом монологе — и зал понимает его состояние и сочувствует ему.
Подгородинский, как и Соломин, — играет замечательно подробно и при этом создает цельный образ... И большие монологи, и мельчайшие «a propos» у этого Чацкого — по делу, они спровоцированы и единственно возможны. Здесь и сейчас. Декламации нет вовсе. Есть слова, которые нужны Александру Андреевичу фатально.
Все в этом спектакле живут очень подробно и общаются очень точно. «Я тебе петельку, ты мне крючочек», как говаривала Ольга Осиповна Садовская. Это и есть мастерство Малого театра, которое осваивают молодые. Кто — как Глеб Подгородинский — стремительно, кто помедленнее.
Живее стала И.Леонова — Софья. А на финальном монологе Чацкого лицо юной актрисы заливают всамделишные слезы...
Вот ведь никогда не думала, что Грибоедов близок Чехову, у которого сумма трагедий равняется комедии.
Но Женовач выстроил комедию из разных семейных драм.
И молодые у него впервые чувствуют эти драмы — абсолютно личные — на вкус. И Чацкий. И Софья. И Молчалин — Александр Вершинин, суетливо избегающий драмы, а для него — трагедии: разрушения карьеры. Которую хорошенький мальчик строит как Глумов — через дам-с.
Один Скалозуб здесь безмятежно счастлив. Артист Виктор Низовой еще на первом спектакле дал надежду на состоятельность молодого поколения Малого. Он играет сочно и смешно этакого юного Лебедя — еще не генерала, но уже метящего в оные. В труппе появился хороший комик. А в Малом традиционно любят амплуа... — Низовой тогда был едва ли не единственным из молодых, кто приносил на сцену живость игры. На остальных было еще смотреть скучновато, и я нетерпеливо ждала появления Фамусова.
Сегодня — иначе. Но пока артисты естественнее говорят, чем слушают. Пока один Подгородинский живет, и всамделишно, каждое мгновение: другие, чтобы проиграть все общения, подхлопатывают-таки лицами.
А в общем — на тридцатом спектакле зрители стали аплодировать не только «старикам», но и молодым. Не только на уходы, но и на выходы.
Что дорогого стоит.

Светлана Овчинникова
«Театральная жизнь» №10

Черные кулисы, черный задник…

Так начинается спектакль «Хроника дворцового переворота» (сценарий — Г. Турчиной, постановка — В. Бейлиса) в филиале Малого театра.

«Паденье третьего Петра»

Черные кулисы, черный задник… Между уходящими в глубину сцены колоннами безмолвно стоят рослые преображенские солдаты, огромная хрустальная люстра качается подобно маятнику Фуко и наползает дым. В истовой молитве обращается к Богу Екатерина Алексеевна (заслуженная артистка России Л.Титова), супруга русского императора — но тут внезапно появляется Петр III (заслуженный артист России Н.Верещенко), и заставляет ее петь немецкую песенку… Так начинается спектакль «Хроника дворцового переворота» (сценарий — Г. Турчиной, постановка — В. Бейлиса) в филиале Малого театра.
Вскоре мне, сидящему в зале, становится скучно. Ведь восшествие на престол императрицы Екатерины II, впоследствии нареченной «Великой», события, предшествовавшие перевороту 28 июня 1762 года, расписаны во многих мемуарах и романах, известны до мельчайших подробностей. Действие пьесы определенно шло по накатанной колее – царица, «русская душою, сама не зная почему», униженная и оскорбленная мужем, презирающим и ее, и русский народ, и страну, которой он правит, ищет и находит опору и помощь в окружающих ее благородных людях.
Но вдруг зазвучала скрипка. Чистая, печальная мелодия заставила замереть не только наивную княгиню Дашкову (заслуженная артистка России И.Рахвалова), но и, кажется, весь зал. Одна лишь Екатерина не поддалась очарованию музыки – документально известно, что императрица не любила любую музыку – и раздраженно сказала, что это пиликает на скрипке ее супруг. Пожалуй, именно с этого момента действие спектакля стало развиваться совершенно неожиданным образом…
Что знаем мы о правителях прошлого? Фактически лишь то, что захотели рассказать нам их последователи. Например, Елизавета Петровна, Екатерина II и Николай I говорили, что Петр Первый – великий преобразователь России, и все, что он делал, было хорошо, а потому они стремятся идти его путем – и все в это верили. Приспешники Александра I утверждали — пусть не очень громко, но так, чтобы все слышали, – что его венценосный папенька Павел Петрович был сумасшедшим, поэтому его просто следовало убить – и все в это тоже верили… Самое удивительное, что эти характеристики монархов сохранились и при последующей смене общественной формации. Даже сегодня некоторые из наших читателей воспринимают критику в адрес Петра I или Екатерины II как личную для себя обиду. Что ж, так называемый «черный пиар» отнюдь не сегодня выдумали. Он, не имея такого названия, действовал во все века, обеспечивая самодостаточное функционирование государственной машины.
Так получилось, что в истории остался портрет императора Петра III, написанный окровавленными руками его убийц. Мол, это был идиот, погубитель России, сметенный с трона народным гневом. Примером тому может служить фрагмент из знаменитых лекций такого серьезного русского историка, как В.О.Ключевского:
«Елизавета приходила в отчаяние от характера и поведения племянника и не могла провести с ним четверти часа без огорчения, гнева и даже отвращения. У себя в комнате, когда заходила о нем речь, императрица заливалась слезами и жаловалась, что Бог дал ей такого наследника…», — писал историк об отношении императрицы Елизаветы Петровны к великому князю Петру Федоровичу, будущему Петру III. Добавив три строки «негатива», Ключевский вдруг словно бы перечеркивает все сказанное единственной фразой: «Так рассказывает Екатерина в своих записках».
Конечно, великая княгиня знала немало тайн русского двора, но даже само отношение к ней Елизаветы Петровны было далеко не столь доверительно, как может показаться из этого рассказа. Несколько дальше у Ключевского следует такое замечание: «Настоящей тиранкой Екатерины была «дорогая тетушка». Елизавета держала ее, как дикую птицу в клетке…» Где уж тут доверительные рыдания на тему престолонаследия! Просто, нужно думать, Екатерине Алексеевне был выгоден именно такой рассказ – она ведь очень заботилась о том, что говорят о ней современники и что будут говорить потомки.
А вот, кстати, какие штрихи к портрету Екатерины II добавил Александр Сергеевич Пушкин, в своих не предназначавшихся для печати «Некоторых исторических замечаниях»: «Возведенная на престол заговором нескольких мятежников, она обогатила их на счет народа и унизила беспокойное наше дворянство…»
Еще раз повторим: «заговор нескольких мятежников». Не всенародное восстание в поддержку внезапно возлюбившей русский народ бывшей Ангальт-Цербстской принцессы, но заговор дворянской фронды. Пушкин, еще заставший в живых активных участников и свидетелей переворота, это знал. К тому же, события 1762 года косвенно коснулись и его самого. Раскроем известное стихотворение «Моя биография»:

Мой дед, когда мятеж поднялся
Средь петергофского двора,
Как Миних, верен оставался
Паденью третьего Петра.
Попали в честь тогда Орловы,
А дед мой в крепость, в карантин,
И присмирел наш род суровый,
И я родился мещанин.

Однако пересматривать, переоценивать исторические события – даже на основании документов и авторитетных свидетельств современников — дело весьма неблагодарное. При ограниченных тиражах нынешней литературы (исключая, разумеется, книг под завлекательными названиями типа «Я – вор», «Исповедь проститутки» и прочие «путеводители по жизни»), переворот в историческом сознании нации не совершишь. «Ящик», предлагающий «жвачку для глаз», у мыслящего большинства нации доверием не пользуется. Зато театр, собирающий в своем зале людей далеко не самых бестолковых, может заставить зрителя не только смотреть и сопереживать, но и задумываться. Впечатление от хорошего спектакля остается надолго.
Петр Третий в исполнении Н.Верещенко совсем не похож на стандартный образ того истеричного идиота, каковым предстает он, например, в недавно показанном по ТВ голливудском фильме «Молодая Екатерина»… Нет, это великодушный, благородный, сдержанный по характеру, мягкий человек – слишком мягкий и совестливый для правителя великой державы.
Сценическая версия, режиссерская фантазия? Нет. В спектакле есть такая сцена – одна из немногих, решенных в юмористическом ключе, — когда к уже свергнутому, но еще не арестованному Петру Федоровичу приходит только что возвратившийся из 22-летней ссылки герцог Бирон (народный артист России В.Езепов), некогда — ужасный временщик, фаворит императрицы Анны Иоанновны. Теперь это пуганый старик, в котором никак не признать прежнего тирана: даже самые грозные правители впоследствии быстро превращаются в добрых дедушек. Сцена придумана — герцог был возвращен из ссылки еще до переворота, но в ней звучат подлинные бироновские слова: «Если бы Петр III вешал, рубил головы и колесовал, он остался бы императором».
Действительно, Петр III не казнил. Более того, он упразднил пыточную «Тайную розыскных дел канцелярию», сразу же, кстати, возрожденную Екатериной II под названием «Тайной экспедиции»… И если внимательно почитать работы историков, документы, косвенные свидетельства мемуаристов, то возникает несколько иное, отличное от устоявшегося, впечатление о драматических событиях 1762 года. Именно этот внимательный взгляд и лег в основу пьесы.
Три часа напряженного действия. Два главных героя – две сюжетные линии. Благородный Петр, никак не решающийся разорвать узы, связавшие его с развратной, лживой, властолюбивой женой, зато отважно решающий сложнейшие государственные проблемы. Каждое его решение должно оказать великую пользу России, но оно будет во вред очередной влиятельной общественной силе: гвардии, высшему духовенству, промышленникам. Во вред людям, развращенным предыдущими «женскими правлениями» Екатерины I, Анны Иоанновны, Елизаветы Петровны…
Как известно, за свое недолгое царствование император Петр III принял ряд очень важных законов, в том числе знаменитый Указ о вольности дворянства, повелел прекратить преследование раскольников и учредил Государственный банк… Екатерина впоследствии приписала ряд его Указов себе и утверждала, что, стремясь к популярности, Петр III посадил под арест своего секретаря, пока тот не придумает чего-то выдающегося в области законотворчества...
Император трагически одинок. Рядом с ним лишь генерал-адъютанты — верный Гудович (К.Демин) и коварный Измайлов (заслуженный артист России В.Дубровский), и графиня Елизавета Воронцова (заслуженная артистка России Е.Харитонова) – фаворитка, родная сестра княгини Дашковой.
Пожалуй, Елизавете Романовне Воронцовой в нашей истории повезло еще меньше, чем Петру III. Ее портрет нарисован даже не черными красками, но грязью – приводить эти отзывы нет ни малейшего желания. Между тем вся вина графини Воронцовой состояла в том, что она была… русской. Заточив неверную Екатерину в монастырь, Петр женился бы на Воронцовой, и это могло возродить на Российском престоле национальную династию. Не решился – что очень хорошо показано в спектакле, не успел… В итоге же после немки Екатерины русским царем стал ее сын Павел, имевший ровно 1/8 часть русской крови… Подсчет последующей «русскости» наших государей произвести не- сложно.
Воронцова в спектакле Малого театра никак не похожа на тот трафаретный образ, что сохранился в литературе – мягкая, женственная, совестливая, она не желает принимать трон ценой несчастья другой женщины и даже пытается примирить супругов. Когда же приходит роковой час, она проявляет вдруг железный воронцовский характер и остается с низверженным государем.
Что было дальше – известно даже из официальной истории. Правда, в «Хронике дворцового переворота» события оказались несколько уплотнены, и Екатерина, уже императрица, фактически сразу избавилась от своих недавних соратников, возведших ее на трон… На самом деле на это ушло несколько больше времени — хотя сам факт так и остался фактом.
«А что народ?» – прозвучал вопрос в заключительной сцене. «Народ еще не понял, за что он пьет!» — последовал четкий ответ. Вот вам и «всенародное ликование по поводу свержения деспотического режима». Знакомо.
Качается хрустальная люстра, снова укутывает сцену дым. Только уже нет на престоле Петра III, а есть Екатерина II, и, значит, Россия вступила в новую полосу своей истории…
Хотел бы я знать, сколько людей, вернувшихся в тот вечер из театра, обратились потом к книгам Ключевского и Соловьева, к мемуарной литературе, чтобы попытаться разрешить возникшие вдруг сомнения?

Александр БОНДАРЕНКО,
«Красная звезда».

Поздравляем любителей театра! Двадцать седьмого марта открылся фестиваль «Золотая маска» (уже в восьмой раз).

А вот еще одно приятное и, вероятно, не случайное обстоятельство: начало было положено «Горем от ума» на сцене Малого театра.

В ДОБРЫЙ ЧАС, «Золотая маска»

Поздравляем любителей театра! Двадцать седьмого марта открылся фестиваль «Золотая маска» (уже в восьмой раз). В потоке нынешних разнообразных новостей эта новость «приятная во всех отношениях». И потому, что фестиваль проходит в весенние дни, дни ожиданий и надежд; и потому, что участвуют в нем творческие коллективы из Москвы, Санкт-Петербурга, Омска, Екатеринбурга, Архангельска, Новосибирска, Абакана, Воронежа, Якутска, Челябинска, Саратова. Спектакли драматические, кукольные, музыкальные во всем многообразии жанров и форм.
«Находить в каждом саду, в каждом лесу наиболее ценные деревья. И из их плодов создавать праздничный стол» — так определил задачу фестиваля его директор Эдуард Бояков.
А вот еще одно приятное и, вероятно, не случайное обстоятельство: начало было положено «Горем от ума» на сцене Малого театра. Корифей русской драмы удостоился чести возглавить театральный парад.
И потому, отмечая открытие фестиваля, хочется не обойти вниманием его первенца таким, каким мы его увидели именно в этот день.
«Горе от ума» в Малом театре — явление культуры, имеющее свою славную историю. Тем более отрадно убедиться, что новая постановка — не формальная дань отмирающим традициям, а плодотворный синтез шедевра русской драматургии, высоких образцов актерского мастерства и беспокойной, нестандартной режиссерской мысли.
Уже само звучание грибоедовского текста в исполнении мастеров Малого — подарок нам, нынешним, уши которых забиты современным словесным шлаком.
Трудную задачу сказать свое слово на прославленной сцене режиссер-постановщик С.Женовач, как представляется, решил двояко.
Он не нарушил сущности характеров, лишь внес разумные коррективы, придав образам живость, злободневность, очистив их от временных напластований, — и в этом достиг успеха.
Вот Фамусов — Ю.Соломин. Он вовсе не вальяжный старичок, не «канцлер в отставке по уму». Он лицо действующее, и действующее весьма активно на иерархической лестнице чинов.
Его спор с Чацким не добродушное стариковское брюзжание, а цепкая и даже агрессивная оборона своих позиций. Ибо он по-соломински умен и, восхваляя старое, с беспокойством ощущает сам, «что ныне свет уж не таков». Потому конфликт с Чацким резок и бескомпромиссен. Фамусов-Соломин — истинный представитель той бюрократии, которая и ныне с неизменным упорством «стоит на своем».
Чацкий… Ему Грибоедов доверил свой разительный ум, свою зрелую мудрость. Не случайно роль эта нередко игралась «возрастными» артистами.
Чацкий — Г.Подгородинский молод. С ним на сцену врывается ветер странствий и перемен. А главное — он влюблен, и только это его сейчас волнует. А потому острые, как клинок, афоризмы бросает, не резонерствуя, как бы между прочим. (Жаль только, что в водовороте чувств захлебывается иногда драгоценное грибоедовское слово.) Герой Подгородинского, испытав за день «мильон терзаний», взрослеет на глазах.
С.Женовач охотно и успешно работает с молодежью.
Вот Софья — И.Леонова. Это не жеманная барышня, а живая, ироничная, лукавая девушка с характером. Такие черты роднят ее с Чацким, делают понятней их детскую близость и нынешнее ослепление чувством к Молчалину.
А молодой артист В.Низовой — Скалозуб — еще раз с успехом продемонстрировал прозорливость Грибоедова, углядевшего в своем современнике-солдафоне черты, узнаваемые и неистребимые доныне.
Отметим и Д.Зеничева, представившего назойливого болтуна Репетилова с веселым озорством.
Особенно тепло встречает зал своих любимцев — мастеров старшего поколения: Е.Самойлова, Э.Быстрицкую, В.Павлова. Одно появление их на сцене вызывает бурю аплодисментов, создает в зале атмосферу душевного единства.
И уж совсем не традиционно играет Хлестову Элина Быстрицкая. Это не злобная, дряхлая старуха, а элегантная дама, эффектная внешность которой нисколько не уменьшает ее надменной амбициозности. Истинный образец актерского мастерства!
Итак, сказав об успешном решении актерского ансамбля, коснемся и другой стороны режиссерского поиска: сценографии. Режиссером и художником-постановшиком Д.Боровским была избрана условность, что в принципе предоставляет авторам спектакля интересные, нетрадиционные применительно к классической драматургии возможности. Однако в данном случае условность оказалась скорее заявкой, но не полноценным творческим решением. Она способствовала лишь динамике декоративных трансформаций, но не помогла создать адекватную актерским усилиям художественную среду. Это влияет даже на темпо-ритмическую структуру. Так, к примеру, изобразительно не поддержанные сцены разъезда гостей провисают, кажутся затянутыми, теряется накопленная ранее напряженность событий.
Но какие бы замечания и пожелания ни высказывались в адрес спектакля, отрадно, что именно он открыл фестиваль. И неувядающее творение Грибоедова, и плодотворное содружество зрелого мастерства с энергией молодости, и ищущая режиссерская мысль, и полный, отзывчивый, доброжелательный зрительный зал — все это подтверждение жизненной силы нашей культуры, ее жгучей востребованности как театром, так и зрителем.
В добрый час, «Золотая маска»! До четырнадцатого апреля и театры-корифеи, и театры новорожденные, названия которых пока известны лишь узкому кругу специалистов, будут демонстрировать нам свои творческие достижения. А там посмотрим! Пятнадцатого апреля мы узнаем и поздравим победителей…

Мария ТЕМЯКОВА

Виталий ВУЛЬФ

Когда говорят, что Юрий Соломин занял в Малом театре место, которое занимал Михаил Царев, — это не так.

ПОСЛЕ «ГОРЯ ОТ УМА» в Малом театре

Виталий ВУЛЬФ

Когда говорят, что Юрий Соломин занял в Малом театре место, которое занимал Михаил Царев, — это не так. Изменилась страна, изменились все мы, изменился его родной театр, изменилось отечественное искусство. Прибавилось жесткости и убавилось тонкости, мир стал жесток и груб. А оказалось, что все иначе. В спектакле Сергея Женовача воскресилось утерянное ощущение человеческой теплоты.
Оговорюсь сразу — я прежде никогда не был почитателем таланта Женовача. Его работы в Театре на Малой Бронной мне казались скучны, и вдруг — «Горе от ума».
Малый театр одержал победу. Юрий Соломин — Фамусов моложав, привлекателен и умен. Откровенный консерватор. За каждым словом огромный душевный опыт. Стихи читает с редким юмором, создавая ощущение, что слышишь их в первый раз. В спектакль он внес блеск игры и психологическое остроумие. Его Фамусов — это отклик на сомнительные постановки великой пьесы. Прошлое театра вошло в сценическое пространство как память. Его Фамусов неожиданный и артистичный. Сама стихия игры для него воздух театра. Соломин любит яркую характерную деталь, и в его отточенном рисунке нет никакого быта. Редкая актерская работа. Рядом с ним старые актрисы Малого театра Татьяна Панкова и Татьяна Еремеева — великолепно играют маленькие роли, за ними встает грибоедовская Москва. В артистической пластике Графини бабушки, которую играет Еремеева, не увидишь никакой механической остроты. В подтексте совсем в глубине — давно ушедший и живучий мир тщеславия и всеобщего обмана, и рядом Панкова, играющая ослепительно, легко, умно и саркастично. Ритмичен молодой актер Дмитрий Зеничев в роли Репетилова. В быстроте его слов крупным планом дан характер. Обаятельный и точный артист. В нем истинная лихорадочность и беспокойство. Никакого дела у Репетилова нет. Он искренно рад любым происшествиям. Любым неожиданным встречам. И в яркости, в мастерстве, с каким он ведет свой монолог, — праздник театра.
Как всегда, живой сверхсовременный и сверхироничный Виктор Павлов — Загорецкий и неожидан молоденький Чацкий — Глеб Подгородинский, сыгравший последний акт как прощание с молодостью — сильно, с душевной тревогой ранимого человека. Сергей Женовач, ставя самую театральную пьесу России, открыто признался в любви актерскому искусству и поставил «Горе от ума» увлекательно и театрально, без всякой эксцентрики и пестроты бала. Жаль, что острую игру ума этого спектакля не поддержал художник, ничего не придумавший для той тонкой графики мизансцен, которыми богато новое «Горе от ума». В нем есть главное — преемственность школы, традиции и стиля. След неумирающей культуры Малого театра.

© «Литературная газета», 2000

Новое «Горе от ума» в Малом театре

Тайны семейства Фамусовых

Новое «Горе от ума» в Малом театре

Само сочетание — талантливого режиссера нового поколения Сергея Женовача и старейшего академического Малого театра, их первый контакт, да еще на материале великой пьесы, для щепкинской сцены необходимой и вечной, заинтриговывали, волновали, задолго до премьеры рождали слухи, подгоняли ожидания.
Все представлялось рискованным или экстравагантным. И то, что художник Александр Боровский — авангардист или постмодернист, сын знаменитого — любимовского, «таганковского» — Давида Боровского — вводит в ампирный ало-бело-золотой портал бывшей императорской сцены синие, желтые и белые раздвижные щиты, аскетизм плоскостей, на которых должен быть особенно виден актер. И то, что костюмы поручены «модной» в московской тусовке художнице Оксане Ярмольник (последней любви Владимира Высоцкого и жене Леонида Ярмольника, актера-бизнесмена-шоумена). И то, что главные молодые роли отданы совсем молодым актерам, даже дебютантам. Премьера состоялась, подтвердила плодотворность, полезность неожиданного творческого контакта — режиссера современной формации и коллектива, где помнят и чтут свое прошлое, свой тип спектакля, свою систему актерской игры, яркой, отчетливой и театральной.
Спектакль получился живым, а не «книжным», не «раритетно-мемориальным» — спектаклем людей, единица измерения которого — человек, а за каждым из героев своя правда, свой интерес, своя боль, то есть своя судьба.
Но очевидно и то, что большой и сложный спектакль пока еще весь в становлении и колебании, разрывы и «швы» в нем заметны и не преодолены. Неудивительно, что новый режиссер нашел контакт с молодыми исполнителями (ему послушными, им увлеченными). Удивительно, что его поняли и приняли Мастера и Корифеи старейшей национальной сцены; что в больших и малых ролях он ни в чем не утеснил, не ограничил их самобытности, яркости, природного актерского «своеволия». Живописная, гиперболически-громогласная княгиня Тугоуховская в исполнении Т.Панковой; князь Тугоуховский — Ю.Каюров, «любезник» и «шармер» екатерининского века; графиня-бабушка — Т.Еремеева, которая и на тот свет уйдет, веселясь и пританцовывая в мазурке; стройная, красивая, не старая, в бархате и кружевах Хлестова — Э.Быстрицкая — живое воплощение сплетни, опасного и прежде, и теперь московского злоязычия, — это все удачи спектакля, сопутствующие, группирующиеся вокруг удачи главной.
Юрий Соломин играет Фамусова так неожиданно и по-новому, на таком уровне мастерства, таланта, одушевления, что его работа займет достойное место в сценической истории славной роли. Не старец и не мастодонт, мужчина во цвете лет, он полон сил и желаний. (Как молодой, домогается служанки Лизы; подпрыгивает легко, чтобы закрыть отдушину старинной печки — белой, с античной вазой наверху).
Намерением режиссера (о чем Женовач сказал в недавнем интервью) было поставить семейную, а не социальную, не гражданскую драму. За плечами подвижного, по-мужски красивого Фамусова—Соломина семья, дом, его мир. Он потому душевно весел и не спешит гневаться на Чацкого, что ощущает себя крепко в этом своем мире. В нем чувствуется и живет не только психология, но стиль, эстетика, пластика века. Соломин—Фамусов пребывает в спектакле (на котором, увы, зрители смеются редко, словно «Горе от ума» и не величайшая из русских комедий) как сгусток комедийной энергии, как выдающийся характерный актер. Тем подлинней и драматичней его катастрофа в финале. Фамусов страдает истинно, до отчаяния, мечет громы и молнии и ужасается за Софью, любящий, рачительный отец — за единственную дочь, свою главную заботу.
Нескольких молодых актеров вывел на первый план, представил во всем блеске их молодости и одаренности спектакль Женовача. Очень красивую, темпераментную и свободную, с голосом виолончельного тембра дебютантку И.Леонову (Софью); В.Низового — Скалозуба, «фальстафова» фактура, монументальность, темперамент, громогласие которого пришлись точь-в-точь к роли; чуть более опытную А.Охлупину, которая играет графиню-внучку не жестко и зло, а трогательно и с состраданием к одиночеству, некрасивости, уходящей молодости героини. И, конечно, следует назвать Глеба Подгородинского — Чацкого, о котором уже начались споры критиков. Наверное, работе актера не хватает масштаба и цельности, то есть совершенства. Но когда и кому неуловимый и загадочный Чацкий (влюбленный, бунтарь, говорун и умница) удавался идеально? У Подгородинского он молод и подвижен, искренен и полон душевной, телесной грации; и подлинно любит, страстно ревнует Софью. Есть все основания верить в будущее актера и в становление, вырастание роли. Вот только монологов жалко. Их нет у Чацкого. Почти нет и в спектакле. Великолепный словесный поток дробится на отдельные фразы, прерывается паузами, угасает в вялых ритмах. Вольный грибоедовский ямб превращается в прозу.
В спектакле много чего нет. Не сыграны, да, кажется, и не решены режиссером, такие первостепенно важные персонажи, как Лиза (И.Иванова), Молчалин (А.Вершинин). Гениальный у Грибоедова монолог Репетилова (Д.Зеничев) не вызывает в зале ни малейшей реакции, лишь вежливое молчание. Спектакль кажется «мало населенным», хотя все эпизодические роли в программке обозначены. Нет сцены бала (хотя бы как фона, как «подтекста» в третьем, праздничном акте). Не поставлено зримое «действо» сплетни о мнимом безумии Чацкого. (Поговорили, поговорили и — разошлись). Есть вялый, будничный приезд гостей и такой же — разъезд гостей. На большой сцене Малого театра с печальной очевидностью обнаружилось, что Женовач в многофигурных (массовых) композициях не силен.
Известно, что режиссер не любит категорических и агрессивных концепций на сцене (тем более социальных, к которым все его поколение относится скептически). Известно, что лучшие его работы говорят о великой сложности жизни, многопричинности, но и случайности ее явлений. Разумеется, постановщик волен выбирать — гражданский или любовно-семейный ракурс своего спектакля. Но в новом «Горе от ума» уж совсем неясно, отчего это, едва приехавший с самыми серьезными (любовными) намерениями, Чацкий немедленно начинает ссориться с Фамусовым, с добродушным сангвиником Скалозубом, с другими. Выходит, что беспричинно, по капризу, по прихоти дурного характера… Несерьезно!
Восполнятся ли пропуски и неудачи спектакля в ближайшем будущем, когда уляжется премьерное волнение? Покажет время. Новое «Горе от ума» нужно смотреть. Будем смотреть и думать.

Вера Максимова
«ВЕК» № 46, 17-24 Ноябрь, 2000 г., полоса № 11

«Горе от ума». Режиссер Сергей Женовач.

«Горе от ума». Режиссер Сергей Женовач.

Непрощенный

Когда пробираешься к Малому мимо кордонов, стерегущих лишний билет, мимо перекупщиков, продающих эти «лишние» по 500 и выше рублей, мимо спешащих к подъезду министров, когда входишь в театр и видишь торжествующих контролеров и гардеробщиц — «у нас сегодня событие», — приятно дать волю злорадным воспоминаниям. О том, как пару лет назад дирекция Театра на Малой Бронной изгнала Сергея Женовача «за неумение собирать кассу». Что происходит с тех пор с кассой Бронной — бог весть: упоминания о новых спектаклях театра исчезли со страниц прессы. А вот о Женоваче, даже в период его молчания, продолжали писать, ждали премьеры «Горя», гадали: уцелеет ли он, такой деликатный, в «режимной» структуре старейшего академического. Как показали события последней недели — уцелел вполне. Более драматичной оказалась другая встреча: Грибоедова с домом Островского в его нынешней «планировке».

Грибоедов, собственно, и поставлен Женовачем как Островский — чередой бытовых сценок, иногда обставленных множеством милейших подробностей. Уже на пятой минуте понимаешь: то, что пьеса написана в стихах, игнорируется, — и, похоже, это грозит неприятностями. Во втором акте, правда, об этом минут на пятнадцать забудешь — в отданной «старикам» сцене бала, представленного Женовачем скорее как светский раут. По изяществу, по сочетанию почти несовместного — романтической мелодики речи с острой внешней характерностью, по забавности, наконец, — эта сцена должна войти в «избранное» русского театра конца 90-х. Стоило ли ради нее одной ставить спектакль? Возможно; но как все-таки жаль, что Софья почти неотличима от Лизы, Молчалин — от Репетилова, а Скалозуб запоминается лишь тем, что очень похож на губернатора Лебедя.

Пушкин советовал Рылееву гражданствовать в прозе; молодые актеры Малого не то чтобы очень «гражданствуют» (этого в спектакле, по счастию, нет) — просто абсолютно не слышат стиха. Исключение — Чацкий — Подгородинский, старательно и не совсем безуспешно копирующий Чацкого — Меньшикова. «Давайте скажем Женовачу, чтобы он срочно загримировал его под кого-нибудь другого! « — обратился в антракте к коллегам один из критиков. Действительно, явление в одном спектакле тени чужого героя выглядело несколько странно — но оказалось спасительным.

Одаренный актер Подгородинский, воспроизводящий (вплоть до финальных монологов — весьма удачно) пусть и чужой рисунок, зато с внятно слышащейся мелодией грибоедовского стиха, подобно локомотиву, тащит за собой скучных и прозаичных ровесников. С поправкой на психофизику актера этот Чацкий предстает человеком умным, чутким, не лишенным внутреннего обаяния, но внешне неловким и абсолютно неспособным к обучению светским манерам. Будь «фамусовское общество» снисходительнее и добрее, оно бы отсутствие светскости, может, простило. Но, по Женовачу, — это блистательное, но совсем не доброе общество. И оно по-своему право: если долго и щедро прощать отсутствие формы, можно прийти к не самому удачному результату.

Лариса Юсипова
Ведомости, 9 ноября 2000 года

«Горе от ума». Премьера, сыгранная вчера в оплоте театрального традиционализма, из тех, на которые критики и театралы возлагают особые надежды...

«Горе от ума». Малый театр

В бой пошли одни старики

Премьера, сыгранная вчера в оплоте театрального традиционализма, из тех, на которые критики и театралы возлагают особые надежды. Если оценивать постановку в свете этих надежд, можно смело сказать, что она не удалась — не открыла Москве новые театральные имена, не поразила новизной концепции, не стала поворотной в творчестве режиссера. Если же отвлечься от ожиданий и рассмотреть спектакль как таковой, в нем можно обнаружить немало достоинств. Начать с того, что едва ли не впервые на старейшей сцене вместо «исторически достоверных» нарядов и набивших оскомину интерьеров появились изящные костюмы Ольги Ярмольник (особенно хорошо платье Софьи а ля модерн) и стильные супрематические декорации Александра Бархина (разноцветные передвижные щиты, на которые под углом 45 градусов падает свет из окон; посредине — камин с настоящим огнем). Революционным для Дома Островского кажется и отказ от бенефисной манеры игры. Когда вспоминаешь, как обставлялся выход каждой звезды в одноименном спектакле Олега Меньшикова (долгая пауза, громкая музыка и — вот она, родимая, появилась), трудно не отдать должное сдержанно- интеллигентной манере, которую демонстрируют корифеи Малого.
Поначалу вообще кажется, что Женовачу удалось найти то идеальное сочетание режиссерской воли и актерской вольницы, которое и могло бы оказаться спасительным для театра, весь ХХ век простоявшего в стороне от постановочных исканий и баталий. Начальные сцены чудесны. Режиссер решает их в духе традиционной европейской комедии: двое влюбленных, помогающая им служанка и мешающий воссоединению строгий отец. Очень хороши всякие мелкие подробности. И престарелый Петруша с горшком, выходящий на реплику «все в доме поднялось». И то, как Фамусов (Юрий Соломин), потерпевший только что неудачу со служанкой, негодует на Молчалина (Александр Вершинин) — молод он, мерзавец, вот и удача ему улыбается. И то, как, упомянув дым отечества, Чацкий (Глеб Подгородинский) с наслаждением вдыхает дым от камина. Забавные детали встречаются и потом. Но чем дальше, тем меньше становится подробностей, и тем больше банальностей. И радостная надежда — ах, как хороша экспозиция, что-то будет в основной части — словно дым от камина рассеивается.
Шарик сдувается, так и не взлетев. Во втором акте спектакль и вовсе начинает казаться скучным, невнятным, а молодая поросль Малого, которой, по понятной причине, достались почти все главные роли, совершенно теряется на фоне «стариков». И Виктор Павлов (в его исполнении Загорецкий — почти Хлестаков), и Татьяна Панкова (княгиня Тугоуховская) дают этой поросли сто очков вперед. Не говоря уже о совершенно блестящем Юрии Соломине. Именно его Фамусов оказывается центральным персонажем спектакля. В нем мало вальяжности, но через край бьет энергия. Он готов панибратски шутить со слугой и по-отцовски журить Чацкого — ну что ты, зачем же в карбонарии. Он никому не хочет зла, а просто старается дочь уберечь. А что в расчетах ошибается — так это с кем не бывает. В общем, он не ретроград какой-то особенный, а просто заботливый папенька и старый ловелас (проходную фразу: «Она еще не родила, но по расчету, по-моему, должна родить» — Соломин произносит так, что у зрителей невольно возникает подозрение: уж не от него ли?) Рядом с такими «стариками» молодые не то чтобы плохи — скажем, Репетилов (Дмитрий Зеничев) или похожий на генерала Лебедя Скалозуб (Виктор Низовой) сыграны вполне качественно, но, как говаривал Яичница о женихах, жидковаты.
Понять, какая роль во всей этой истории (сценической, разумеется, а не литературной) отводится Молчалину, какая Софье (Ирина Леонова), какая Чацкому (в исполнении Подгородинского очень похожему на Чацкого- Меньшикова, только без обаяния и таланта последнего), практически невозможно. Ясно, что главный герой не героизирован, но и не развенчан. Что это человек искренний и пылкий. Что Софью он любит страстно и глубоко, так же, как сама Софья любит Молчалина. Но вряд ли такое объяснение может устроить тех, кто ждал, что «Горе от ума» будет не просто хорошим спектаклем, но Событием. Событие, как мне кажется, в другом. В том, что расчет театральных аналитиков и прогнозистов оказался неверен. Они-то полагали, что основным камнем преткновения станут для Женовача именно звезды Малого. А те, напротив, стали подспорьем и продемонстрировали готовность и способность работать с постановщиком, который, не пускаясь в формалистские изыски, сможет уберечь их от театральной пошлости и придаст игре ансамблевость. И это само по себе дорогого стоит. Во всяком случае, свидетельствует о том, что брак между великим театром и талантливым Женовачем может быть заключен по любви, что их генетический код в чем-то самом общем совпадает и что артисты старого доброго Малого больше не будут пугать друг друга словом «режиссер».

Время Новостей, 02.11.00
Марина Давыдова

«Горе от ума» в Малом театре. Этот спектакль ожидали еще весной — к Дню театра...

«Горе от ума» в Малом театре.

Патриархи еще о-го-го

Этот спектакль ожидали еще весной — к Дню театра. Но Сергей Женовач не торопился: «Горе от ума» стал его первой за два года постановкой в Москве после болезненного ухода с Малой Бронной.
Даже дневной показ «для пап и мам» вызвал ажиотаж — активные театральные бабушки «стреляли» лишние билетики, а «не попав», брали театр штурмом. На прогон пожаловали и звезды — Геннадий Хазанов и Владимир Зельдин.

Для театральных дегустаторов это «Горе от ума» — как чистая и прохладная родниковая вода. Не пьянит, как вино, не будоражит, как кофе, не мутит, как какая-нибудь концептуальная горилка, но утоляет жажду и возвращает вкус к психологическим подробностям и искрометному грибоедовскому тексту, который не забалтывается и не провисает ни разу, хотя его хрестоматийная зацитированность может дать для этого повод, А еще — это возможность тряхнуть стариной патриархам Малого театра Элине Быстрицкой, Татьяне Панковой, Татьяне Еремеевой (ни одна пьеса не подарит им такую возможность и ни в одном театре не найдется столько великолепных долгожителей).
И смелое (по меркам Малого — даже авангардное) оформление Александра Боровского — раздвижные, точно евроотремонтированные, интерьеры каких-то сине- желто-белых расцветок: двигаясь, они образуют то продырявленные просторы комнат, по которым этаким сквозняком гуляют чужие тайны и секреты, то сдвинутые душные стены, которые отторгают, выталкивают людей на узкую полоску авансцены — прочь.
И лучшая за сколько-то лет роль Юрия Соломина (Фамусов). Спектакль начинается с «привета» от Фамусова — преисполненный серьезности старый камердинер выносит из спальни хозяина ночной горшок. Сергей Женовач вообще большой специалист по «очеловечиванию» литературных героев — они у него все без исключения если и не добрые люди, как у Иешуа Га Ноцри, то по крайней мере милые. У него даже Рогожин в знаменитом трехчастном «Идиоте» был несчастным, слабовольным малым. Соломин с явным удовольствием расстается с приклеившимся к нему амплуа царя, пребывающего в сомнениях и тягостных раздумьях о судьбах Родины. И играет этакого престарелого живчика, от которого молодой служанке Лизе (Инна Иванова) очень трудно отбиться. Такая старость, которая еще ого-го как может. Он зол на идиота-Молчалина не за то, что тот оказался в комнате дочки, а за то, что тот даже соврать талантливо не может (и такая- то бездарь лезет к его Соне!). Он по-настоящему тяжело завидует Чацкому — молодому, смелому — за то, что тот приходит ему на смену, вытесняет его на, так сказать, обочину жизни. И совершенно по-отцовски мучительно ревнует его к дочери (иные отцы, ревнуя, дадут фору любому мужу).
Чацкий — 28-летний Глеб Подгородинский, до этого очень интересно сыгравший в спектакле «Трудовой хлеб» Островского. Его Чацкий — по сути мальчишка, который еще не научился держать удар и защищаться. Все его колкости и обличительные речи — не от революционного настроя (как долбили в школе), не от едкости саркастичного ума, не от мизантропии, а от боли, которая причиняет любимая своим безразличием. Искренний чистый мальчик, который от обиды только часто-часто хлопает ресницами и не смеет даже коснуться своей Софьи. Который еще не постиг азов в науке счастья, но науку утраченных иллюзий изучил сполна и отходить после этого удара будет очень долго.
Мальчишкой у Женовача оказывается даже Скалозуб (Виктор Низовой) — чуть ли не вприпрыжку убегает посмотреть, как «треснулся», падая с лошади, Молчалин, и очень смешно пародирует Лебедя. А что до хорошенькой Софьи (Ирина Леонова), то в ней, перефразируя Ницше, сработало «женское, слишком женское». Купалась в поклонении одного, интуитивно боялась колкостей другого (который, между прочим, ее на три года бросил). Но когда увидела этого другого (Чацкого то есть) на балу под руку с другой, не стерпела обиды и запустила сплетню про сумасшествие. И сплетня понеслась, как пара в галопе.

Ольга Фукс
Вечерняя Москва, 3 ноября 2000 года

«Горе от ума», свою первую премьеру в Малом театре, Сергей Женовач репетировал целый год.

Фамусов-2000

Новая премьера Малого театра

«Горе от ума», свою первую премьеру в Малом театре, Сергей Женовач репетировал целый год. В результате произошло то, что и должно было произойти: еще не родившийся спектакль оброс слухами, сплетнями, домыслами. Говорили, что Женовач разругался с актерами, что его манера работы не совпала со стилем Малого, говорили, что «караул» (актерская элита, традиционно играющая в этом театре огромную роль) устал и готов об этом сказать с прямотой матроса Железняка... Спектакль вышел, и стало ясно, что все это было вздором: сюжет Малого театра счастливо совпал с личным сюжетом Сергея Женовача.
Малый театр давно стал синонимом традиции, устойчивости, бережно сохраняющейся школы — и неподвижности. Он медленно, но верно превращается в театральный музей, где дивной красоты зал и историческое здание значат не меньше того, что происходит на сцене. Что здесь к чему прилагается, определить бывает непросто: поддержание традиции дело благородное, но самоцелью это быть не может — неподвижность разрушает театр. Но Малый развалят и грубо проведенные реформы: это особый, самодостаточный, работающий для своего зрителя мир — тот, кто пожелает сделать здесь что-то новое, должен стать для театра своим.
Сергей Женовач наделен неспешным и тонким даром — он умеет докопаться до сути пьесы и передать ее несколькими легкими штрихами; он может раскрыть закопавшегося в собственных штампах актерах. Условие одно — он должен чувствовать себя комфортно. Быть своим среди чужих Женовач не умеет. Ему пришлось уйти из главных режиссеров театра на Малой Бронной, а в Малом не приживаются собственные главные, и игры амбиций здесь, что ни говори, вторичны: чужака отторгает насчитывающая не одну сотню лет традиция. Такова преамбула — а история встречи режиссера и театра оказалась счастливой.
Малый любит бытовые декорации, но здесь их сменили ширмы, придуманные Александром Боровским: белые, желтые, голубые, они сменяются и создают ощущение большого, многокомнатного барского дома. В центре сцены стоит дивной красоты круглая печка с медным фигурным фризом: из раскрытых дверец пышет жар, и озябший Чацкий пристроится у колосника на корточках — «дым отечества» обернется самым настоящим печным дымком. И это не случайно: достаточно абстрактное сценическое пространство обжито так, как этого не было со времен раннего Художественного театра, когда на сцене пел сверчок, за сценой квакала лягушка.
Лакей будет выносить фарфоровый ночной горшок, швейцар дремать в прихожей, престарелый Петрушка — записывать фамусовское расписание в огромную потертую кожаную книгу с пожелтевшими страницами. Здесь все настоящее, все выстроено обстоятельно и прочно, и артисты Малого чувствуют себя в этой среде как рыбы в воде. Женовач создает спектакль по их правилам — вот только правила эти тоньше и изощренней, чем тут было принято. Но Малый театр богат артистами, и Юрий Соломин заиграл так, как этого не было уже давно: соломинский Фамусов резв, шаловлив и плотояден, и в его наивном бесстыдстве есть бездна очарования. Это великий жизнелюб, в нем много энергии, много желания не отстать от людей, во все, что он делает, этот Фамусов вкладывает душу. Он поучает Чацкого, мелким бесом вьется вокруг Скалозуба, шустро подпрыгивает, пытаясь открыть отдушничек и согреть гостя: человек живет азартно, со вкусом, и это внушает искреннюю симпатию.
Женовач по праву считается режиссером, тонко чувствующим авторский стиль, — здесь ему удалось уловить стиль и дух Малого театра. Актеры старшего поколения, занятые в его «Горе от ума», представительствуют от имени уж и вовсе великих «стариков», долгой и славной традиции этой сцены, когда слова роняли как жемчужины и маленькая сценка была отделана так, что зал взрывался аплодисментами. И пусть нынче пошиб не тот, но соломинский Фамусов — настоящий московский барин, и так его не сыграют ни в одном другом театре: такая речь, такая повадка и вальяжность больше не сохранились нигде. Но дело даже не в этом: стилизовав свой спектакль под атмосферу прежнего, легендарного Малого театра, Женовач вызвал его из небытия: артистов сегодняшнего Малого он подал так, как можно было бы подать Садовского и Федотову. Старуха Хлестова Быстрицкой прекрасна, как перезрелая Афродита, угрожающе женственна и победоносно стервозна: взгляд из-под длинных ресниц, легкий поворот головы, легкая, брошенная вскользь колкость — здесь есть и традиционная для Малого броскость сценического рисунка, и второй план, а удовольствие, с которым работает актриса, чувствуется и в зале.
Можно хвалить «стариков»: Татьяну Панкову, Виктора Павлова, Юрия Каюрова, можно говорить о том, что молодежь в спектакле выглядит бледнее: Чацкий Глеба Подгородинского мил и обаятелен, но по своей человеческой сути слабоват — особенно рядом с Фамусовым. Сказать можно многое, но все это будет неокончательно: до премьеры «Горе от ума» шло на публике всего один раз, и актеры отчаянно волновались. Постановка будет расти, и те, кто в ней занят, найдут себя еще через три-четыре представления... Но главное видно уже сейчас.
Театр встретился с режиссером, который чувствует его специфику и умеет подчеркнуть ее прелесть: Женовач здесь ничего не преодолевал и ни с кем не боролся, он вдохнул новую жизнь в то, что недоброжелатели Малого назвали бы рутиной. А режиссер, за плечами которого неудача на Малой Бронной, доказал, что он может поставить вполне кассовый спектакль, работая на чужом поле, с живущей не по его правилам труппой. Сюжет Малого театра совпал с личным сюжетом Сергея Женовача — и дай бог, чтобы это повторилось.

Известия, 4 ноября 2000 года
Алексей Филиппов