11.11.2005
Подробнее
Актёры, занятые в спектаклях с 15 по 20 ноября 2005 года.
Актёры, занятые в спектаклях с 15 по 20 ноября 2005 года.
Актёры, занятые в спектаклях с 15 по 20 ноября 2005 года.
15 ноября, основная сцена, «Не было ни гроша, да вдруг алтын»: Г.Г.Микшун, О.В.Молочная, К.Е.Блохина, Л.А.Пашкова, Т.И.Короткова, И.А.Жерякова, Е.О.Порубель, М.И.Фомина, Л.С.Аникеева, Т.Н.Рыжова, А.М.Жарова, Е.А.Кулешова, Н.В.Казинас, А.И.Ларина, Гартина, Л.А.Липина, Э.Е.Марцевич, А.В.Вершинин, Г.Ю.Оболенский, А.Н.Анохин, П.Д.Складчиков, Д.Д.Кознов, Ю.Б.Ильин, А.Т.Манке, Г.Н.Скряпкин, А.Р.Хомятов, С.А.Вещев, сотр.Малец, В.А.Ильичев, Гера Брижак.
15 ноября, сцена на Б.Ордынке, «Усилия любви»: Д.Н.Подгорная, И.В.Иванова, В.В.Андреева, Е.М.Базарова, О.Г.Жевакина, В.Г.Зотов, М.Г.Фоменко, О.В.Доброван, С.А.Коршунов, А.Е.Фаддеев, Д.Н.Солодовник, В.В.Дахненко, В.А.Низовой, С.И.Видинеев.
16 ноября, основная сцена, «Таинственный ящик»: О.Л.Пашкова, И.В.Иванова, В.В.Андреева, А.В.Клюквин, Э.Е.Марцевич, А.Е.Фаддеев, А.Ю.Ермаков, Б.В.Клюев, А.С.Кудинович, П.В.Абрамов.
16 ноября, сцена на Б.Ордынке, «Свадьба, свадьба, свадьба!»: Е.Г.Харитонова, А.Н.Евдокимова, О.Г.Жевакина, Л.В.Ещенко, С.Г.Аманова, Л.Г.Кичанова, М.И.Фомина, Н.П.Швец, З.Е.Андреева, А.С.Потапов, Г.В.Подгородинский, В.А.Низовой, А.К.Вахтеров, В.А.Коняев, А.В.Коршунов, А.М.Торопов, К.В.Демин, В.В.Бунаков, В.А.Дубровский, В.В.Дахненко, М.Г.Фоменко, В.А.Андрианов, А.Н.Анохин, С.А.Вещев, И.С.Григорьев, Е.В.Арановский.
17 ноября, основная сцена, «Три сестры»: И.В.Иванова, А.И.Охлупина, О.Л.Пашкова, В.В.Андреева, Л.С.Аникеева, Д.Н.Подгорная, А.В.Клюквин, В.К.Бабятинский, А.Ю.Ермаков, Э.Е.Марцевич, Г.В.Подгородинский, В.А.Низовой, С.А.Коршунов, А.Е.Фаддеев, А.С.Кудинович, А.Т.Манке.
17 ноября, сцена на Б.Ордынке, «Волки и овцы»: Л.П.Полякова, Л.В.Титова, С.Г.Аманова, Т.П.Панкова, А.В.Коршунов, В.А.Борцов, В.И.Езепов, Я.П.Барышев, Ю.Б.Ильин, А.В.Вершинин, Вл.Б.Носик, Д.Н.Зеничев.
18 ноября, основная сцена, «Правда — хорошо, а счастье лучше»: Е.К.Глушенко, О.Г.Жевакина, Л.П.Полякова, Л.Г.Кичанова, Д.Н.Подгорная, Ю.В.Сафронова, Е.А.Кулешова, В.А.Низовой, В.И.Бочкарев, А.В.Клюквин, Г.В.Подгородинский, С.А.Вещев, Д.Н.Зеничев, И.С.Григорьев.
18 ноября, сцена на Б.Ордынке, «Вишнёвый сад»: И.В.Муравьёва, В.В.Андреева, Т.Н.Лебедева, Г.А.Егорова, Т.И.Короткова, Л.С.Аникеева, И.А.Жерякова, Е.О.Порубель, А.М.Жарова, В.К.Бабятинский, В.И.Езепов, В.Г.Богин, С.А.Коршунов, Г.Д.Сергеев, В.А.Дубровский, А.Е.Фаддеев, П.Д.Складчиков, А.Т.Манке, Ф.Э.Марцевич, А.К.Вахтеров, В.А.Андрианов, сотр.Малец, В.А.Ильичев.
19 ноября, основная сцена, «Чайка»: И.В.Муравьёва, О.В.Молочная, В.В.Светлова, А.И.Охлупина, Е.О.Дмитриева, С.А.Коршунов, В.К.Бабятинский, Ю.М.Соломин, А.С.Потапов, А.Я.Михайлов, В.Г.Богин, Д.Н.Курочка, Г.Н.Скряпкин.
19 ноября, сцена на Б.Ордынке, «Тайны мадридского двора»: Н.Н.Верещенко, Е.М.Базарова, Е.Г.Харитонова, Г.Г.Микшун, Н.П.Швец, О.Г.Жевакина, И.А.Жерякова, Ю.В.Сафронова, Л.В.Ещенко, В.И.Езепов, В.В.Петров, К.В.Демин, А.В.Вершинин, В.Г.Зотов, А.Н.Анохин, С.В.Потапов, В.А.Андрианов, Е.В.Арановский, Ф.Э.Марцевич, Д.А.Марин, М.Г.Фоменко, сотр.Малец.
20 ноября, основная сцена, утро, «Недоросль»: Л.П.Полякова, К.Е.Блохина, Д.Н.Подгорная, Е.А.Кулешова, И.В.Иванова, С.С.Еремеев, Д.Н.Солодовник, О.С.Мартьянов, В.А.Сафронов, В.Г.Зотов, А.С.Потапов, Д.Н.Зеничев, А.М.Торопов, А.С.Кудинович, А.Т.Манке, И.С.Григорьев, И.В.Ильичев.
20 ноября, основная сцена, вечер, «На всякого мудреца довольно простоты» — 100-й спектакль: Л.Г.Кичанова, И.В.Муравьёва, Э.А.Быстрицкая, Т.П.Панкова, О.Л.Пашкова, Г.Г.Микшун, Н.П.Швец, А.М.Жарова, А.В.Вершинин, А.С.Потапов, Б.В.Клюев, А.В.Клюквин, В.Г.Зотов, А.Ю.Ермаков, Е.В.Куршинский, А.Т.Манке, И.С.Григорьев.
20 ноября, сцена на Б.Ордынке, утро, «Снежная Королева»: В.В.Андреева, Е.М.Солодова, Л.В.Юдина, Т.Н.Рыжова, Е.М.Базарова, О.Г.Жевакина, Е.О.Порубель, К.В.Демин, С.В.Потапов, В.В.Дахненко, А.Н.Анохин, Ф.Э.Марцевич, В.В.Бунаков, О.В.Доброван, студент Лебедев, студент Хрусталев.
20 ноября, сцена на Б.Ордынке, вечер, «Бешеные деньги»: А.Н.Евдокимова, С.Г.Аманова, Ю.В.Сафронова, Е.О.Порубель, Е.А.Кулешова, Л.А.Липина, В.А.Низовой, В.К.Бабятинский, В.А.Дубровский, К.В.Дёмин, Д.Д.Кознов, Д.Н.Солодовник, А.К.Вахтеров, А.Н.Анохин, А.Е.Фаддеев, С.А.Вещев, Е.В.Арановский, С.И.Видинеев, В.А.Ильичев.
15 ноября, основная сцена, «Не было ни гроша, да вдруг алтын»: Г.Г.Микшун, О.В.Молочная, К.Е.Блохина, Л.А.Пашкова, Т.И.Короткова, И.А.Жерякова, Е.О.Порубель, М.И.Фомина, Л.С.Аникеева, Т.Н.Рыжова, А.М.Жарова, Е.А.Кулешова, Н.В.Казинас, А.И.Ларина, Гартина, Л.А.Липина, Э.Е.Марцевич, А.В.Вершинин, Г.Ю.Оболенский, А.Н.Анохин, П.Д.Складчиков, Д.Д.Кознов, Ю.Б.Ильин, А.Т.Манке, Г.Н.Скряпкин, А.Р.Хомятов, С.А.Вещев, сотр.Малец, В.А.Ильичев, Гера Брижак.
15 ноября, сцена на Б.Ордынке, «Усилия любви»: Д.Н.Подгорная, И.В.Иванова, В.В.Андреева, Е.М.Базарова, О.Г.Жевакина, В.Г.Зотов, М.Г.Фоменко, О.В.Доброван, С.А.Коршунов, А.Е.Фаддеев, Д.Н.Солодовник, В.В.Дахненко, В.А.Низовой, С.И.Видинеев.
16 ноября, основная сцена, «Таинственный ящик»: О.Л.Пашкова, И.В.Иванова, В.В.Андреева, А.В.Клюквин, Э.Е.Марцевич, А.Е.Фаддеев, А.Ю.Ермаков, Б.В.Клюев, А.С.Кудинович, П.В.Абрамов.
16 ноября, сцена на Б.Ордынке, «Свадьба, свадьба, свадьба!»: Е.Г.Харитонова, А.Н.Евдокимова, О.Г.Жевакина, Л.В.Ещенко, С.Г.Аманова, Л.Г.Кичанова, М.И.Фомина, Н.П.Швец, З.Е.Андреева, А.С.Потапов, Г.В.Подгородинский, В.А.Низовой, А.К.Вахтеров, В.А.Коняев, А.В.Коршунов, А.М.Торопов, К.В.Демин, В.В.Бунаков, В.А.Дубровский, В.В.Дахненко, М.Г.Фоменко, В.А.Андрианов, А.Н.Анохин, С.А.Вещев, И.С.Григорьев, Е.В.Арановский.
17 ноября, основная сцена, «Три сестры»: И.В.Иванова, А.И.Охлупина, О.Л.Пашкова, В.В.Андреева, Л.С.Аникеева, Д.Н.Подгорная, А.В.Клюквин, В.К.Бабятинский, А.Ю.Ермаков, Э.Е.Марцевич, Г.В.Подгородинский, В.А.Низовой, С.А.Коршунов, А.Е.Фаддеев, А.С.Кудинович, А.Т.Манке.
17 ноября, сцена на Б.Ордынке, «Волки и овцы»: Л.П.Полякова, Л.В.Титова, С.Г.Аманова, Т.П.Панкова, А.В.Коршунов, В.А.Борцов, В.И.Езепов, Я.П.Барышев, Ю.Б.Ильин, А.В.Вершинин, Вл.Б.Носик, Д.Н.Зеничев.
18 ноября, основная сцена, «Правда — хорошо, а счастье лучше»: Е.К.Глушенко, О.Г.Жевакина, Л.П.Полякова, Л.Г.Кичанова, Д.Н.Подгорная, Ю.В.Сафронова, Е.А.Кулешова, В.А.Низовой, В.И.Бочкарев, А.В.Клюквин, Г.В.Подгородинский, С.А.Вещев, Д.Н.Зеничев, И.С.Григорьев.
18 ноября, сцена на Б.Ордынке, «Вишнёвый сад»: И.В.Муравьёва, В.В.Андреева, Т.Н.Лебедева, Г.А.Егорова, Т.И.Короткова, Л.С.Аникеева, И.А.Жерякова, Е.О.Порубель, А.М.Жарова, В.К.Бабятинский, В.И.Езепов, В.Г.Богин, С.А.Коршунов, Г.Д.Сергеев, В.А.Дубровский, А.Е.Фаддеев, П.Д.Складчиков, А.Т.Манке, Ф.Э.Марцевич, А.К.Вахтеров, В.А.Андрианов, сотр.Малец, В.А.Ильичев.
19 ноября, основная сцена, «Чайка»: И.В.Муравьёва, О.В.Молочная, В.В.Светлова, А.И.Охлупина, Е.О.Дмитриева, С.А.Коршунов, В.К.Бабятинский, Ю.М.Соломин, А.С.Потапов, А.Я.Михайлов, В.Г.Богин, Д.Н.Курочка, Г.Н.Скряпкин.
19 ноября, сцена на Б.Ордынке, «Тайны мадридского двора»: Н.Н.Верещенко, Е.М.Базарова, Е.Г.Харитонова, Г.Г.Микшун, Н.П.Швец, О.Г.Жевакина, И.А.Жерякова, Ю.В.Сафронова, Л.В.Ещенко, В.И.Езепов, В.В.Петров, К.В.Демин, А.В.Вершинин, В.Г.Зотов, А.Н.Анохин, С.В.Потапов, В.А.Андрианов, Е.В.Арановский, Ф.Э.Марцевич, Д.А.Марин, М.Г.Фоменко, сотр.Малец.
20 ноября, основная сцена, утро, «Недоросль»: Л.П.Полякова, К.Е.Блохина, Д.Н.Подгорная, Е.А.Кулешова, И.В.Иванова, С.С.Еремеев, Д.Н.Солодовник, О.С.Мартьянов, В.А.Сафронов, В.Г.Зотов, А.С.Потапов, Д.Н.Зеничев, А.М.Торопов, А.С.Кудинович, А.Т.Манке, И.С.Григорьев, И.В.Ильичев.
20 ноября, основная сцена, вечер, «На всякого мудреца довольно простоты» — 100-й спектакль: Л.Г.Кичанова, И.В.Муравьёва, Э.А.Быстрицкая, Т.П.Панкова, О.Л.Пашкова, Г.Г.Микшун, Н.П.Швец, А.М.Жарова, А.В.Вершинин, А.С.Потапов, Б.В.Клюев, А.В.Клюквин, В.Г.Зотов, А.Ю.Ермаков, Е.В.Куршинский, А.Т.Манке, И.С.Григорьев.
20 ноября, сцена на Б.Ордынке, утро, «Снежная Королева»: В.В.Андреева, Е.М.Солодова, Л.В.Юдина, Т.Н.Рыжова, Е.М.Базарова, О.Г.Жевакина, Е.О.Порубель, К.В.Демин, С.В.Потапов, В.В.Дахненко, А.Н.Анохин, Ф.Э.Марцевич, В.В.Бунаков, О.В.Доброван, студент Лебедев, студент Хрусталев.
20 ноября, сцена на Б.Ордынке, вечер, «Бешеные деньги»: А.Н.Евдокимова, С.Г.Аманова, Ю.В.Сафронова, Е.О.Порубель, Е.А.Кулешова, Л.А.Липина, В.А.Низовой, В.К.Бабятинский, В.А.Дубровский, К.В.Дёмин, Д.Д.Кознов, Д.Н.Солодовник, А.К.Вахтеров, А.Н.Анохин, А.Е.Фаддеев, С.А.Вещев, Е.В.Арановский, С.И.Видинеев, В.А.Ильичев.
Подробнее
«Листая старые подшивки» В ГОСТЯХ У ЭЛИНЫ БЫСТРИЦКОЙ. У АКСИНЬИ НЕТ «МЕРСЕДЕСА»
«Листая старые подшивки»
В ГОСТЯХ У ЭЛИНЫ БЫСТРИЦКОЙ. У АКСИНЬИ НЕТ «МЕРСЕДЕСА»
Ее лицо стало символом женской красоты после фильма «Тихий Дон». А недавно она, по-прежнему блистательная, была замечена на торжественном обеде в Кремле рядом с «первыми номерами» страны. Актриса предпочла кино политике?..
В ГОСТЯХ У ЭЛИНЫ БЫСТРИЦКОЙ. У АКСИНЬИ НЕТ «МЕРСЕДЕСА»
Ее лицо стало символом женской красоты после фильма «Тихий Дон». А недавно она, по-прежнему блистательная, была замечена на торжественном обеде в Кремле рядом с «первыми номерами» страны. Актриса предпочла кино политике?..
«Листая старые подшивки»
В ГОСТЯХ У ЭЛИНЫ БЫСТРИЦКОЙ. У АКСИНЬИ НЕТ «МЕРСЕДЕСА»
Ее лицо стало символом женской красоты после фильма «Тихий Дон». А недавно она, по-прежнему блистательная, была замечена на торжественном обеде в Кремле рядом с «первыми номерами» страны. Актриса предпочла кино политике?..
Те из читателей, кто постарше, наверняка помнят вскрик, идущий откуда-то из глубин женской души, в кинофильме «Тихий Дон»: «Ох, Гриша!..» Элина Быстрицкая, по картине Аксинья, вложила в него столько неистовой страсти, столько любви к беспутному, но все равно самому дорогому для нее человеку, Гришке Мелехову, что голос актрисы до сих пор звенит в ушах...
Любовь зрителей к замечательной актрисе не ослабевает с годами. Чем живет она сегодня? Какие проблемы беспокоят? Что думает Быстрицкая о нынешнем непростом времени? Об этом мы и беседовали с актрисой, и ее ответы показались нам достаточно откровенными...
- Элина Авраамовна, хоть с опозданием, но вступает в свои права весна. Как говорят французы, ветер весны - это ветер надежды, ветер свободы. Что значит свобода для вас - это абстрактное понятие или?..
- Нет, совсем не абстрактное. Для меня свобода - возможность выполнять то, что мне хочется. И сегодня такая возможность есть. Мне кажется, наше время хорошо тем, что не сдерживается инициатива, что люди могут добиваться заветных целей. Естественно, это требует большого труда. Трудиться я никогда не боялась, считаю, что в труде - спасение человека. Сегодня можно что-то задумать. попытаться сделать, и никто не скажет: «Занимайтесь своим делом, это - не ваше»... Никто не пытается меня направлять, я сама выбирала то, что считаю полезным и нужным. Допустим, хочу куда-то поехать... Могу подсобрать денег, когда это удастся, сесть и поехать. И никто не вызовет, не скажет: «Вы не можете поехать, вы плохо подготовлены»...
- В последние годы в нашей жизни появилось много нового: и хорошего, и плохого. Что лично для вас «плохо» в нашей непростой жизни?
- Конечно, многим сейчас трудно, потому что новый путь означает и непредвиденные остановки, и преграды, преодоление которых стоит больших усилий. А если конкретно - да, есть огорчения, они на каждом шагу. Но они были всегда, только другие. Раньше меня огорчали пустые полки и дурно пахнущие продовольственные магазины, грубые продавцы. Сегодня тоже есть проявления, которые раздражают, от них хочется избавиться. Впрочем, они есть в любом обществе, иначе жизнь лишится «стимулирующих неприятностей».
- И все же, что для вас на сегодня самое негативное, что нужно немедленно исправить?
- Прежде всего война в Чечне. Я сама участница войны и знаю, какая это беда, какое горе. Меня потрясает и расстраивает, что одна сторона хочет примирения, а другая - нет. Слишком далеко зашло... Огорчает и ситуация с зарплатами и пенсиями, отношением к пожилым людям, которые не имеют возможности подрабатывать. Безработица, появившаяся и у нас, ударила в первую очередь по ветеранам.
- Вам, наверное, приходилось сталкиваться с таким мнением: многим людям хочется не столько свободы, сколько порядка, стабильности в жизни...
- Но ведь свобода - это не анархия! Она связана с порядком, основана на труде и заботе. А как же? Я свободна в своих желаниях, стремлении их выполнить, но ведь от человека зависит не попасть в плен несбыточных желаний, как у Пушкина в «Сказке о рыбаке и рыбке». Итог известен - разбитое корыто. А что касается желания некоторых людей, чтобы за них кто-то все сделал, то это просто безответственно. Сидеть, ничего не делать и рассуждать, как все плохо.
- Хотел в нашей беседе обойтись без традиционных вопросов об Аксинье из «Тихого Дона», но не могу. В то время, когда снимался фильм, жизненная сущность казачества, на мой взгляд, ушла вглубь или растворилась. Сейчас казачество возрождается. Как вы относитесь к этому явлению?
- Когда снимался «Тихий Дон» - а было это почти 40 лет назад - мы ежедневно общались с казаками. У меня сложилось впечатление, что они блюдут свои традиции и надеются на возрождение в полной мере. Когда 30 казачьих старейшин прислали мне письмо, в котором признали меня как Аксинью и просили, чтобы отныне я называлась не Элиной Быстрицкой, а Аксиньей Донской, для меня эти люди стали очень близкими. Я ведь тоже, как уже говорила, свободолюбивый человек. Казаки для меня - люди отважные, свободолюбивые. талантливые, потому что в их среде шел многовековой отбор.
Сегодня, когда государство помогает казачеству восстановить свой статус, лично для меня это большое счастье.
- Обратимся к ситуации в российской культуре. Не путают ли некоторые мастера свободу со вседозволенностью? Доходит до откровенной порнографии. Как вы относитесь к подобным явлениям?
- В нашей истории такие периоды уже встречались - погоня за скандальным, модным, когда традиция кажется скучной. Но я работаю в Малом театре, он не принял таких новшеств, он идет своей дорогой, которой всегда шел. Я очень уважаю своих коллег, замечательных мастеров.
Согласна с тем, что двойственное, отстраненное отношение к жгучим вопросам добра и зла не в традициях нашей культуры. Но попробуйте ограничить одного художника, и вы ограничите свободу кого-то другого. Но если начать запрещать, то можно докатиться до запрета всего. Вы согласны со мной?
- Вы меня убедили. А изменилась ли публика Малого театра? Каков ваш нынешний зритель?
- Было время, когда у нас упали сборы, когда вообще страшно было выйти на сцену, да и на улицу вообще. Помните, жуткая торговля с рук, грязь, мусор, коробки у памятника Островскому. Слава Богу, это время миновало и наш зритель по-прежнему ходит в Малый. У нас открылся прекрасный филиал. Так что возвращается публика в театр...
- Элина Авраамовна, два года назад вы говорили мне о своих проблемах в Малом театре. Удалось их разрешить?
- Я говорила, что не репетирую. Сейчас по-другому. Вы не заметили, что у меня гораздо лучше настроение?
- Заметил, даже по глазам, но постеснялся спросить.
- Я с осени репетирую Елизавету Английскую в пьесе Фердинанда Брукнера. Восхитительная роль, в ней так много разного и интересного. Меня часто спрашивают о творческом бездействии, о несбывшихся планах. Я не люблю жаловаться, ныть. То, что было, уже не вернуть. Я по характеру фаталистка, верю в судьбу.
- Вы ведете и большую общественную деятельность как вице-президент Международного фонда охраны здоровья матери и ребенка. Хватает времени на все?
- Не сказала бы, что фонд отнимает слишком много времени. Есть и другие дела, связанные с помощью конкретным людям. Выступаю и на радио, на телевидении, в концертах, чтобы удовлетворить свою творческую жадность.
- Какая у вас машина?
- «Жигуленок», первая модель.
- А какая у вас машина сейчас?
- «Девятка».
- А не бывает ли обидно -вы, любимая народом актриса, звезда, ездите на «девятке», а мимо пролетают юнцы на «BMW», «Мерседесах»?
- У меня есть одно свойство, которое подарила мама, и я ей бесконечно благодарна: у меня нет чувства зависти. Я не знаю, что это такое. Ну увидела кого-то на «Мерседесе» - и слава Богу, пусть себе едет. Вы можете мне не поверить, но я никогда не гонюсь за тем, что есть у кого-то. Частенько сталкивалась с такими фразами: «Вот, звезда, такая»... Да никакая я не такая... Мне еще бабушка говорила: «Даст Бог день - даст и пищу»...
- Вот вы затронули аппетитную тему. Интересно, а что предпочитает в своем меню Элина Быстрицкая?
- Да ведь пост идет, пост... Ну могу сказать: сегодня утром -фруктовый салат, в обед - овощной суп.
- И как удается при таком меню находить силы для театра и других дел?
- Удается. Я достаточно питаюсь.
- А где вы покупаете продукты?
- На рынке Киевском частично, да и в магазинах. Сейчас ведь в магазинах можно все купить. У меня немало знакомых, которые тяжело живут, очень мало получают, но они говорят: «Пусть по своим доходам мы можем купить лишь сто граммов чего-то, но мы можем это купить. Не то что раньше - пустые полки»... Правда, на оптовый рынок мы еще не ездили, но собираемся.
- А кто вам помогает по дому?
- Подруги, давние мои знакомые...
- У вас, Элина Авраамовна, такой уютный дом. Вы по характеру домосед?
- Да, домосед. Но обратите внимание - у меня нет ничего лишнего, ненужного. А потом я очень люблю живые цветы, они составляют основное украшение дома. Цветы хотят то света, то тишины, а когда утром к ним приближаюсь - они начинают шевелиться. Да - да! Очень жаль, что появилась нынче мода украшать офисы искусственными цветами. От них, по-моему, никакой пользы.
- А гостей любите принимать?
- Раньше любила. А сейчас... Не то чтобы не люблю, а просто и я, и знакомые мои, друзья так заняты работой, что... Сами понимаете. Очень устаю. И не хочу объяснять это только тем, что я стала значительно старше. У меня нагрузки большие.
- Но хотя бы прогуляться удается?
- Только по вечерам, когда присутственные места все закрыты и есть немного свободного времени.
- Тот район, в котором вы живете, - Тверская улица -сильно изменился за последние годы...
- Мне это нравится, правда, не пойму, как умудряются все успевать делать: такое большое строительство идет по Москве. Посмотрите, как расцвечены улицы Москвы по вечерам...
- Элина Авраамовна, с самого начала я заприметил на камине фотографию Маргарет Тэтчер с дарственной надписью. Расскажите, пожалуйста, ее историю.
- Мне посчастливилось быть в гостях у Тэтчер, когда она уже ушла с поста премьер-министра. А поскольку Тэтчер для меня идеал женского ума, масштаба личности, то я попросила у нее фотографию на память. И она прислала... Единственный случай, когда я попросила автограф у другой женщины.
- Раз мы обратились к политическим личностям, не могу не задать такой вопрос. Когда Борис Ельцин приезжал недавно в Екатеринбург, вас видели в группе деятелей культуры, поддерживающих Президента. Не боитесь, что злые языки будут говорить: Быстрицкая ангажирована, Быстрицкой что-то надо?..
- «Ах, злые языки страшнее пистолета»... Но я такого не слышала. Никто нас не ангажировал, мы договорились между собой и поехали. Да, я искренняя сторонница Ельцина.
- А не боитесь ли вы поддерживать его сейчас, когда многие пророчат победу коммунистам?
- Нет, не боюсь, потому что я следую порыву своей души. С приходом Бориса Николаевича появилась реальная свобода выбора, моя жизнь стала многокрасочной. Поначалу я очень надеялась на Горбачева, но потом просто перестала его понимать...
- И в заключение хочу полюбопытствовать: на праздничном приеме в честь 8 Марта вы сидели опять же рядом с Ельциным. О чем, если не секрет, вы говорили?
- Я была так взволнована таким неожиданным соседством, что говорила мало. Помню, спросила у Бориса Николаевича, почему он ничего не пьет и не ест. Ответ прозвучал очень симпатично: «Мне надо быть в форме»...
Автор: Андрей ЩЕРБАКОВ
«Вечерний клуб», 30.03.1996
В ГОСТЯХ У ЭЛИНЫ БЫСТРИЦКОЙ. У АКСИНЬИ НЕТ «МЕРСЕДЕСА»
Ее лицо стало символом женской красоты после фильма «Тихий Дон». А недавно она, по-прежнему блистательная, была замечена на торжественном обеде в Кремле рядом с «первыми номерами» страны. Актриса предпочла кино политике?..
Те из читателей, кто постарше, наверняка помнят вскрик, идущий откуда-то из глубин женской души, в кинофильме «Тихий Дон»: «Ох, Гриша!..» Элина Быстрицкая, по картине Аксинья, вложила в него столько неистовой страсти, столько любви к беспутному, но все равно самому дорогому для нее человеку, Гришке Мелехову, что голос актрисы до сих пор звенит в ушах...
Любовь зрителей к замечательной актрисе не ослабевает с годами. Чем живет она сегодня? Какие проблемы беспокоят? Что думает Быстрицкая о нынешнем непростом времени? Об этом мы и беседовали с актрисой, и ее ответы показались нам достаточно откровенными...
- Элина Авраамовна, хоть с опозданием, но вступает в свои права весна. Как говорят французы, ветер весны - это ветер надежды, ветер свободы. Что значит свобода для вас - это абстрактное понятие или?..
- Нет, совсем не абстрактное. Для меня свобода - возможность выполнять то, что мне хочется. И сегодня такая возможность есть. Мне кажется, наше время хорошо тем, что не сдерживается инициатива, что люди могут добиваться заветных целей. Естественно, это требует большого труда. Трудиться я никогда не боялась, считаю, что в труде - спасение человека. Сегодня можно что-то задумать. попытаться сделать, и никто не скажет: «Занимайтесь своим делом, это - не ваше»... Никто не пытается меня направлять, я сама выбирала то, что считаю полезным и нужным. Допустим, хочу куда-то поехать... Могу подсобрать денег, когда это удастся, сесть и поехать. И никто не вызовет, не скажет: «Вы не можете поехать, вы плохо подготовлены»...
- В последние годы в нашей жизни появилось много нового: и хорошего, и плохого. Что лично для вас «плохо» в нашей непростой жизни?
- Конечно, многим сейчас трудно, потому что новый путь означает и непредвиденные остановки, и преграды, преодоление которых стоит больших усилий. А если конкретно - да, есть огорчения, они на каждом шагу. Но они были всегда, только другие. Раньше меня огорчали пустые полки и дурно пахнущие продовольственные магазины, грубые продавцы. Сегодня тоже есть проявления, которые раздражают, от них хочется избавиться. Впрочем, они есть в любом обществе, иначе жизнь лишится «стимулирующих неприятностей».
- И все же, что для вас на сегодня самое негативное, что нужно немедленно исправить?
- Прежде всего война в Чечне. Я сама участница войны и знаю, какая это беда, какое горе. Меня потрясает и расстраивает, что одна сторона хочет примирения, а другая - нет. Слишком далеко зашло... Огорчает и ситуация с зарплатами и пенсиями, отношением к пожилым людям, которые не имеют возможности подрабатывать. Безработица, появившаяся и у нас, ударила в первую очередь по ветеранам.
- Вам, наверное, приходилось сталкиваться с таким мнением: многим людям хочется не столько свободы, сколько порядка, стабильности в жизни...
- Но ведь свобода - это не анархия! Она связана с порядком, основана на труде и заботе. А как же? Я свободна в своих желаниях, стремлении их выполнить, но ведь от человека зависит не попасть в плен несбыточных желаний, как у Пушкина в «Сказке о рыбаке и рыбке». Итог известен - разбитое корыто. А что касается желания некоторых людей, чтобы за них кто-то все сделал, то это просто безответственно. Сидеть, ничего не делать и рассуждать, как все плохо.
- Хотел в нашей беседе обойтись без традиционных вопросов об Аксинье из «Тихого Дона», но не могу. В то время, когда снимался фильм, жизненная сущность казачества, на мой взгляд, ушла вглубь или растворилась. Сейчас казачество возрождается. Как вы относитесь к этому явлению?
- Когда снимался «Тихий Дон» - а было это почти 40 лет назад - мы ежедневно общались с казаками. У меня сложилось впечатление, что они блюдут свои традиции и надеются на возрождение в полной мере. Когда 30 казачьих старейшин прислали мне письмо, в котором признали меня как Аксинью и просили, чтобы отныне я называлась не Элиной Быстрицкой, а Аксиньей Донской, для меня эти люди стали очень близкими. Я ведь тоже, как уже говорила, свободолюбивый человек. Казаки для меня - люди отважные, свободолюбивые. талантливые, потому что в их среде шел многовековой отбор.
Сегодня, когда государство помогает казачеству восстановить свой статус, лично для меня это большое счастье.
- Обратимся к ситуации в российской культуре. Не путают ли некоторые мастера свободу со вседозволенностью? Доходит до откровенной порнографии. Как вы относитесь к подобным явлениям?
- В нашей истории такие периоды уже встречались - погоня за скандальным, модным, когда традиция кажется скучной. Но я работаю в Малом театре, он не принял таких новшеств, он идет своей дорогой, которой всегда шел. Я очень уважаю своих коллег, замечательных мастеров.
Согласна с тем, что двойственное, отстраненное отношение к жгучим вопросам добра и зла не в традициях нашей культуры. Но попробуйте ограничить одного художника, и вы ограничите свободу кого-то другого. Но если начать запрещать, то можно докатиться до запрета всего. Вы согласны со мной?
- Вы меня убедили. А изменилась ли публика Малого театра? Каков ваш нынешний зритель?
- Было время, когда у нас упали сборы, когда вообще страшно было выйти на сцену, да и на улицу вообще. Помните, жуткая торговля с рук, грязь, мусор, коробки у памятника Островскому. Слава Богу, это время миновало и наш зритель по-прежнему ходит в Малый. У нас открылся прекрасный филиал. Так что возвращается публика в театр...
- Элина Авраамовна, два года назад вы говорили мне о своих проблемах в Малом театре. Удалось их разрешить?
- Я говорила, что не репетирую. Сейчас по-другому. Вы не заметили, что у меня гораздо лучше настроение?
- Заметил, даже по глазам, но постеснялся спросить.
- Я с осени репетирую Елизавету Английскую в пьесе Фердинанда Брукнера. Восхитительная роль, в ней так много разного и интересного. Меня часто спрашивают о творческом бездействии, о несбывшихся планах. Я не люблю жаловаться, ныть. То, что было, уже не вернуть. Я по характеру фаталистка, верю в судьбу.
- Вы ведете и большую общественную деятельность как вице-президент Международного фонда охраны здоровья матери и ребенка. Хватает времени на все?
- Не сказала бы, что фонд отнимает слишком много времени. Есть и другие дела, связанные с помощью конкретным людям. Выступаю и на радио, на телевидении, в концертах, чтобы удовлетворить свою творческую жадность.
- Какая у вас машина?
- «Жигуленок», первая модель.
- А какая у вас машина сейчас?
- «Девятка».
- А не бывает ли обидно -вы, любимая народом актриса, звезда, ездите на «девятке», а мимо пролетают юнцы на «BMW», «Мерседесах»?
- У меня есть одно свойство, которое подарила мама, и я ей бесконечно благодарна: у меня нет чувства зависти. Я не знаю, что это такое. Ну увидела кого-то на «Мерседесе» - и слава Богу, пусть себе едет. Вы можете мне не поверить, но я никогда не гонюсь за тем, что есть у кого-то. Частенько сталкивалась с такими фразами: «Вот, звезда, такая»... Да никакая я не такая... Мне еще бабушка говорила: «Даст Бог день - даст и пищу»...
- Вот вы затронули аппетитную тему. Интересно, а что предпочитает в своем меню Элина Быстрицкая?
- Да ведь пост идет, пост... Ну могу сказать: сегодня утром -фруктовый салат, в обед - овощной суп.
- И как удается при таком меню находить силы для театра и других дел?
- Удается. Я достаточно питаюсь.
- А где вы покупаете продукты?
- На рынке Киевском частично, да и в магазинах. Сейчас ведь в магазинах можно все купить. У меня немало знакомых, которые тяжело живут, очень мало получают, но они говорят: «Пусть по своим доходам мы можем купить лишь сто граммов чего-то, но мы можем это купить. Не то что раньше - пустые полки»... Правда, на оптовый рынок мы еще не ездили, но собираемся.
- А кто вам помогает по дому?
- Подруги, давние мои знакомые...
- У вас, Элина Авраамовна, такой уютный дом. Вы по характеру домосед?
- Да, домосед. Но обратите внимание - у меня нет ничего лишнего, ненужного. А потом я очень люблю живые цветы, они составляют основное украшение дома. Цветы хотят то света, то тишины, а когда утром к ним приближаюсь - они начинают шевелиться. Да - да! Очень жаль, что появилась нынче мода украшать офисы искусственными цветами. От них, по-моему, никакой пользы.
- А гостей любите принимать?
- Раньше любила. А сейчас... Не то чтобы не люблю, а просто и я, и знакомые мои, друзья так заняты работой, что... Сами понимаете. Очень устаю. И не хочу объяснять это только тем, что я стала значительно старше. У меня нагрузки большие.
- Но хотя бы прогуляться удается?
- Только по вечерам, когда присутственные места все закрыты и есть немного свободного времени.
- Тот район, в котором вы живете, - Тверская улица -сильно изменился за последние годы...
- Мне это нравится, правда, не пойму, как умудряются все успевать делать: такое большое строительство идет по Москве. Посмотрите, как расцвечены улицы Москвы по вечерам...
- Элина Авраамовна, с самого начала я заприметил на камине фотографию Маргарет Тэтчер с дарственной надписью. Расскажите, пожалуйста, ее историю.
- Мне посчастливилось быть в гостях у Тэтчер, когда она уже ушла с поста премьер-министра. А поскольку Тэтчер для меня идеал женского ума, масштаба личности, то я попросила у нее фотографию на память. И она прислала... Единственный случай, когда я попросила автограф у другой женщины.
- Раз мы обратились к политическим личностям, не могу не задать такой вопрос. Когда Борис Ельцин приезжал недавно в Екатеринбург, вас видели в группе деятелей культуры, поддерживающих Президента. Не боитесь, что злые языки будут говорить: Быстрицкая ангажирована, Быстрицкой что-то надо?..
- «Ах, злые языки страшнее пистолета»... Но я такого не слышала. Никто нас не ангажировал, мы договорились между собой и поехали. Да, я искренняя сторонница Ельцина.
- А не боитесь ли вы поддерживать его сейчас, когда многие пророчат победу коммунистам?
- Нет, не боюсь, потому что я следую порыву своей души. С приходом Бориса Николаевича появилась реальная свобода выбора, моя жизнь стала многокрасочной. Поначалу я очень надеялась на Горбачева, но потом просто перестала его понимать...
- И в заключение хочу полюбопытствовать: на праздничном приеме в честь 8 Марта вы сидели опять же рядом с Ельциным. О чем, если не секрет, вы говорили?
- Я была так взволнована таким неожиданным соседством, что говорила мало. Помню, спросила у Бориса Николаевича, почему он ничего не пьет и не ест. Ответ прозвучал очень симпатично: «Мне надо быть в форме»...
Автор: Андрей ЩЕРБАКОВ
«Вечерний клуб», 30.03.1996
Подробнее
«СМЕРТЬ ТАРЕЛКИНА» НА СЦЕНЕ МАЛОГО ТЕАТРА
«СМЕРТЬ ТАРЕЛКИНА» НА СЦЕНЕ МАЛОГО ТЕАТРА
Ю.А. Дмитриев Академический Малый театр 1917-1941. М., 1984.
Ю.А. Дмитриев Академический Малый театр 1917-1941. М., 1984.
«СМЕРТЬ ТАРЕЛКИНА» НА СЦЕНЕ МАЛОГО ТЕАТРА
Ю.А. Дмитриев Академический Малый театр 1917-1941. М., 1984.
В 30-е годы Малый театр обращается и к творчеству А. Сухово-Кобылина, останавливая свое внимание на «Смерти Тарелкина» (1936 г.) и «Деле», которое пошло уже в 1940 году. «Смерть Тарелкина» вызвала широкую дискуссию и далеко не всеми была принята. Незадолго до выпуска спектакля его постановщик А. Д. Дикий говорил: «Мне, например, кажется, что реалистическая химера не только интересная, но форма единственная, выявляющая Сухово-Кобылина»3. Как химеру режиссер и ставил спектакль. Говоря о своем понимании пьесы, шире, в связи со всем творчеством драматурга, Дикий писал: «Барствующий либерал, знал ли он, чего хотел, к чему стремился? Видел ли он проблемы иной жизни? Предлагал ли что-нибудь новое, иное? Звал ли в своих произведениях к тем целям, которые уже отчасти провидела окружающая его передовая общественность? Нет. Но тем злее он ненавидел этот заколдованный круг, из которого для него не было выхода».
По мнению режиссера, драматурга отличал социальный пессимизм, неверие в возможность социальных изменений, и это определило форму пьесы, а затем и спектакля.
Исследователь творчества А. Дикого точно выявил суть этой постановки: «Спектакль этот, на самом деле чем-то напоминал фантазии Гойи: на сцене мелькали мерзкие рожи, люди-призраки, словно театр собрал в эти три акта весь ужас и все уродство николаевской России. Дикий блеснул выдумкой, сомкнув воедино приемы трагедии и цирка, и тем удивительнее, что бессмертная «комедия-шутка» в его толковании не зазвучала во весь голос. Действие в «Тарелкине» развивалось тяжело, резкими толчками, и была в нем какая-то отпугивающая мертвенность; силы зла неотвратимо наступали, и казалось, что из этого паноптикума, из этой покойницкой нет выхода в просторы жизни. На этот раз Дикий изменил своему жизнелюбивому таланту и его замысел не встретил сочувствия у аудитории».
Действительно, крайний пессимизм постановки встретил решительное несогласие большинства критиков и зрительской аудитории. В конце концов спектакль оказался просто скучным. К тому же режиссер заставлял персонажей постоянно апеллировать к зрительному залу, благодаря чему тарелкины и варравины чувствовали себя, по выражению критика О. Литовского, «среди советских людей как дома».
Оценивая спектакль, Б. Алперс писал: «В трактовке А. Дикого, проведенной очень последовательно и цельно, глубокий пессимизм Сухово-Кобылина не только не ока» зался непреодоленным, но и выразился с новой силой. Он обострился и перешел в общефилософский план. Сатирическая комедия из быта царского чиновничества девятнадцатого века вылилась в целое действие, в котором фигурируют образы, обобщенные до безличной схемы. Жизнь, как нелепый и трагический маскарад, похожий на кошмарные видения, где происходят невероятные вещи,— такова постановка Дикого».
Вместе с тем в спектакле талантливо были решены отдельные сцены, интересно сыгранные роли. Вот одна из таких сцен: полицейский участок, куда вызван помещик Чванкин. Он вваливается в помещение с бранью, заносчивый и уверенный в собственной неприкосновенности. На сворке он держит шесть оглушительно лающих собак. Напуганные видом Чванкина просители: нищий, старик, баба с лукошком, цыган с медведем — постепенно расходятся. Какое-то время остается медведь, но и он, обнаружив свое одиночество, бежит от рассвирепевшего Чванкина. И тогда Расплюев, оглядев с головы до ног посетителя, почти нежно произносит: «В холодную». Проходило пять минут, и на сцену выползал приниженный, подобострастный блондин, уже без собак, и со всем усердием кидался подписывать протокол допроса, непрерывно при этом кланяясь и благодаря. Расплюев милостиво угощал его пирожным, но тот застенчиво отказывался и уходил, продолжая отвешивать поклоны.
Наиболее интересным, по общему мнению, был в спектакле С. Межинский — Тарелкин, на нем «держался весь спектакль». Он проводил свою роль с замечательным техническим мастерством. Его движения отличались точностью и выразительностью. Как отмечал в своей рецензии Б. Алперс, из мелких деталей в жестах и интонациях актер создавал таинственный персонаж: «оборотня» в чиновничьем мундире, «упыря» со скользкими руками и гнилым дыханием». Сам артист так говорил о Тарелкине: «Теперь уже все человеческое в нем вытравлено. Всякий намек на проявление малейшего чувства отсутствует. Самолюбие, гордость, честь, совесть — все это чепуха. Все идет только на службу выгоде. … Тарелкин теперь, по-моему, в жестокости, в цинизме не только не уступит самому Варравину, но и перекроет, переплюнет своего учителя. Дайте только чуть-чуть оправиться и устроиться на какое-нибудь местечко, а уж там будьте спокойны: «Живого и мертвого не пожалею, прошел огонь и воду». «Он был страшен до дрожи, до омерзения, придуманный Сухово-Кобылиным человек в вицмундире, олицетворяющий чиновничью Россию, которую ненавидел автор».
Выпадал из ансамбля Н. Светловидов, игравший Расплюева. Он был больше смешон, чем страшен, скорее придурковат, чем жесток. Полицейский палач из него явно не получался.
Ю.А. Дмитриев Академический Малый театр 1917-1941. М., 1984.
В 30-е годы Малый театр обращается и к творчеству А. Сухово-Кобылина, останавливая свое внимание на «Смерти Тарелкина» (1936 г.) и «Деле», которое пошло уже в 1940 году. «Смерть Тарелкина» вызвала широкую дискуссию и далеко не всеми была принята. Незадолго до выпуска спектакля его постановщик А. Д. Дикий говорил: «Мне, например, кажется, что реалистическая химера не только интересная, но форма единственная, выявляющая Сухово-Кобылина»3. Как химеру режиссер и ставил спектакль. Говоря о своем понимании пьесы, шире, в связи со всем творчеством драматурга, Дикий писал: «Барствующий либерал, знал ли он, чего хотел, к чему стремился? Видел ли он проблемы иной жизни? Предлагал ли что-нибудь новое, иное? Звал ли в своих произведениях к тем целям, которые уже отчасти провидела окружающая его передовая общественность? Нет. Но тем злее он ненавидел этот заколдованный круг, из которого для него не было выхода».
По мнению режиссера, драматурга отличал социальный пессимизм, неверие в возможность социальных изменений, и это определило форму пьесы, а затем и спектакля.
Исследователь творчества А. Дикого точно выявил суть этой постановки: «Спектакль этот, на самом деле чем-то напоминал фантазии Гойи: на сцене мелькали мерзкие рожи, люди-призраки, словно театр собрал в эти три акта весь ужас и все уродство николаевской России. Дикий блеснул выдумкой, сомкнув воедино приемы трагедии и цирка, и тем удивительнее, что бессмертная «комедия-шутка» в его толковании не зазвучала во весь голос. Действие в «Тарелкине» развивалось тяжело, резкими толчками, и была в нем какая-то отпугивающая мертвенность; силы зла неотвратимо наступали, и казалось, что из этого паноптикума, из этой покойницкой нет выхода в просторы жизни. На этот раз Дикий изменил своему жизнелюбивому таланту и его замысел не встретил сочувствия у аудитории».
Действительно, крайний пессимизм постановки встретил решительное несогласие большинства критиков и зрительской аудитории. В конце концов спектакль оказался просто скучным. К тому же режиссер заставлял персонажей постоянно апеллировать к зрительному залу, благодаря чему тарелкины и варравины чувствовали себя, по выражению критика О. Литовского, «среди советских людей как дома».
Оценивая спектакль, Б. Алперс писал: «В трактовке А. Дикого, проведенной очень последовательно и цельно, глубокий пессимизм Сухово-Кобылина не только не ока» зался непреодоленным, но и выразился с новой силой. Он обострился и перешел в общефилософский план. Сатирическая комедия из быта царского чиновничества девятнадцатого века вылилась в целое действие, в котором фигурируют образы, обобщенные до безличной схемы. Жизнь, как нелепый и трагический маскарад, похожий на кошмарные видения, где происходят невероятные вещи,— такова постановка Дикого».
Вместе с тем в спектакле талантливо были решены отдельные сцены, интересно сыгранные роли. Вот одна из таких сцен: полицейский участок, куда вызван помещик Чванкин. Он вваливается в помещение с бранью, заносчивый и уверенный в собственной неприкосновенности. На сворке он держит шесть оглушительно лающих собак. Напуганные видом Чванкина просители: нищий, старик, баба с лукошком, цыган с медведем — постепенно расходятся. Какое-то время остается медведь, но и он, обнаружив свое одиночество, бежит от рассвирепевшего Чванкина. И тогда Расплюев, оглядев с головы до ног посетителя, почти нежно произносит: «В холодную». Проходило пять минут, и на сцену выползал приниженный, подобострастный блондин, уже без собак, и со всем усердием кидался подписывать протокол допроса, непрерывно при этом кланяясь и благодаря. Расплюев милостиво угощал его пирожным, но тот застенчиво отказывался и уходил, продолжая отвешивать поклоны.
Наиболее интересным, по общему мнению, был в спектакле С. Межинский — Тарелкин, на нем «держался весь спектакль». Он проводил свою роль с замечательным техническим мастерством. Его движения отличались точностью и выразительностью. Как отмечал в своей рецензии Б. Алперс, из мелких деталей в жестах и интонациях актер создавал таинственный персонаж: «оборотня» в чиновничьем мундире, «упыря» со скользкими руками и гнилым дыханием». Сам артист так говорил о Тарелкине: «Теперь уже все человеческое в нем вытравлено. Всякий намек на проявление малейшего чувства отсутствует. Самолюбие, гордость, честь, совесть — все это чепуха. Все идет только на службу выгоде. … Тарелкин теперь, по-моему, в жестокости, в цинизме не только не уступит самому Варравину, но и перекроет, переплюнет своего учителя. Дайте только чуть-чуть оправиться и устроиться на какое-нибудь местечко, а уж там будьте спокойны: «Живого и мертвого не пожалею, прошел огонь и воду». «Он был страшен до дрожи, до омерзения, придуманный Сухово-Кобылиным человек в вицмундире, олицетворяющий чиновничью Россию, которую ненавидел автор».
Выпадал из ансамбля Н. Светловидов, игравший Расплюева. Он был больше смешон, чем страшен, скорее придурковат, чем жесток. Полицейский палач из него явно не получался.
Подробнее
«К 250-летию русского театра» ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
«К 250-летию русского театра»
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
Была одна дама в городе, собою прекрасивая; не буду называть ее, старожилы, верно, узнают. Весь город сожалел об ее болезни, которою она, несчастная, страдала. Болезнь ее состояла в страшной тоске, и вся медицина тогдашняя не могла найти средства облегчить ее; но случай открыл лекарство...
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
Была одна дама в городе, собою прекрасивая; не буду называть ее, старожилы, верно, узнают. Весь город сожалел об ее болезни, которою она, несчастная, страдала. Болезнь ее состояла в страшной тоске, и вся медицина тогдашняя не могла найти средства облегчить ее; но случай открыл лекарство...
«К 250-летию русского театра»
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
VIII. ПРОШЛЫЕ НРАВЫ
ГЛАВА I. Начало
ГЛАВА I. Продолжение
ГЛАВА I. Продолжение
ГЛАВА I. Окончание
ГЛАВА II
ГЛАВА III. Начало
ГЛАВА III. Окончание
ГЛАВА IV
ГЛАВА V
ГЛАВА VI
ГЛАВА VII
В 1801-м году меня, как я говорил уже прежде, перевезли из Суджи в Курск и отдали в народное училище. С тех пор я начал знакомиться со всеми слоями тогдашнего общества, и когда сделался актером, то некоторый успех, приобретенный мною на этом поприще, дал мне возможность бывать во всех обществах, ибо, невзирая на то, что я все-таки был крепостной человек, меня часто приглашали к себе и купечество и служащие по разным присутственным местам. Дворянский быт я знал уже довольно хорошо по нашим гостиным, потому что меня как ловкого и умного малого часто выпрашивали для услуг у господ и в другие дома, где бывали большие обеды и бальные вечера; и во всех домах, где бывали такие собрания, мне как лучшему официанту платили против других двойную цену, то есть всем платили по 5, а мне 10 рублей. И там-то благодаря моей наблюдательности я хорошо понял дух времени того века. Жили, как говорилось, тогда весело. Так, например, зимой недоставало вечеров для балов, и потому часто делались днем: столько было открытых домов! К тому же театр, собрания, в городе было пять оркестров, — ну, кажется, чего же лучше, а со всем тем дух общества был следующий.
Была одна дама в городе, собою прекрасивая; не буду называть ее, старожилы, верно, узнают. Весь город сожалел об ее болезни, которою она, несчастная, страдала.
Болезнь ее состояла в страшной тоске, и вся медицина тогдашняя не могла найти средства облегчить ее; но случай открыл лекарство. Как-то, в самом сильном страдании, одна из крепостных ее девок принесла ей какую-то оконченную работу, весьма дурно сделанную; быв в волнении, она вместо выговора дала ей две пощечины и — странное дело! — через несколько минут почувствовала, что ей как будто сделалось получше. Она это заметила, но сначала приписала это случаю. Но на другой день тоска еще более овладела ею, и, будучи в безвыходно-страдательном положении, она, бедная, вспомнила о вчерашнем случае и, не находя другого, решилась попробовать вчерашнее лекарство. Пошла сейчас в девичью и к первой попавшейся на глаза девке придралась к чему-то и наградила ее пощечинами, и что же? — в одну минуту как рукой сняло, а потом каждый день после того начала лечиться таким образом, и общество даже заметило, что она поправляется. Однажды графиня наша высказала ей свою радость, видя ее в гораздо лучшем положении, и она в благодарность за это дружеское участие открыла ей рецепт лекарства, который так помог. И как графиня была в чахотке и у ней часто бывала тоска, то дама эта советовала ей употреблять то же лекарство, говоря, что оно очень поможет; но наша ей в ответ на это сказала: «Милая, я во всю жизнь щелчком никого не тронула, и ежели бы, боже сохрани, со мной случилось такое несчастие, то, мне кажется, я умерла бы от стыда на другой же день». И это не фраза, потому что она была добрейшее существо, хотя и были кой-какие человеческие слабости.
Не могу определить точно времени, но только однажды, когда я рисовал у графини в комнате узор с вышитого платья, вдруг приезжает больная дама, и очень расстроенная. Графиня тотчас заметила и отнеслась к ней с вопросом: «Марья Александровна! что с вами, вы так расстроены?»—и бедная больная, залившись слезами, стала жаловаться, что девка Машка хочет ее в гроб положить. «Каким образом?» — спросила графиня. — «Не могу найти случая дать ей пощечину. Уже я нарочно задавала ей и уроки тяжелые и давала ей разные поручения: все мерзавка сделает и выполнит так, что не к чему придраться... Она, правду сказать, чудная девка и по работе и по нравственности, — да за что же я, несчастная, страдаю, а ведь от пощечины бы она не умерла». Посидевши немного и высказав свое горе, она уехала, и графиня при всей своей доброте все-таки об ней сожалела. Но дня через два опять приезжает Марья Александровна веселая и как будто бы в каком-то торжестве обнимает графиню, целует, смеется и плачет от радости и, даже не дожидая вопроса от графини, сама объяснила свою радость: «Графинюшка, сегодня Машке две пощечины дала». Графиня спросила: «За что? Разве она что нашалила?» — «Нет, за ней этого не бывает. Но вы знаете, что у меня кружевная фабрика, а она кружевница; так я такой ей урок задала, что не хватит человеческой силы, чтобы его выполнить». И наша графиня, при всем участии к больной, не могла не сказать ей в ответ: «И вам это не совестно?» — «Ах, ваше сиятельство! что же мне, умереть из деликатности к холопке? А ей ведь это ничего, живехонька, как ни в чем не бывало». Такой разговор происходил в воскресенье, а во вторник, гораздо ранее назначенного времени для визитов, М[арья"> А[лександровна"> приезжает к графине расстроенная и почти в отчаянии и, входя на порог, даже не поздоровавшись с хозяйкой, кричит, что девка Машка непременно хочет ее уморить. Графиня спрашивает, что такое случилось. «Как же, графиня, представь себе, вчера такой же урок задала — что же?.. Значит, мерзавка не спала, не ела, а выполнила, и все это только, чтобы досадить мне. Это меня так рассердило, что я не стерпела и с досады дала ей три пощечины; спасибо, в голове нашла причину: а, мерзавка! — говорю ей, — значит, ты и третьего дня могла выполнить, а по лености и из желания сделать неприятность не выполнила; так вот же тебе! — и вместо двух дала три пощечины, а со всем тем не могу до сих пор прийти в себя... И странное дело: обыкновенное лекарство употребила, а страдания не прекращаются».
По отъезде этой дамы графиня стала сожалеть об ней; а как я и на этот раз рисовал узор в ее комнате, то не вытерпел и сказал: «Простите меня, ваше сиятельство, за смелость, что я позволю себе сказать вам: я не могу понять, как при вашей доброте вы тоже сожалеете о подобной женщине?» — «Э, милый! чем она, бедная, виновата, когда у ней болезнь такого рода». — «Извините, ваше сиятельство, что я не соглашусь с вами: какая это болезнь? Это — глупость, каприз и безотчетность в своих действиях!» На что графиня уже тоном госпожи сказала: «Еще молод! И не осуждай, не зная, что есть на свете разные болезни, в которых искусство докторов бесполезно». — «В этом я не смею спорить с вашим сиятельством; но коли доктора ей не помогают, так посоветуйте ей простое народное лекарство, основанное на пословице: клин клином выгоняют, и так пусть она своим девушкам скажет: «Милые! Если я опять когда забудусь и кому-нибудь из вас дам пощечину, то вы, наоборот, тоже отвесьте мне две пощечины». И поверьте, ваше сиятельство, как рукой снимет! Право, ваше сиятельство, посоветуйте ей». — «Э, милый! — сказала графиня, уж рассмеявшись, — как можно дать такой совет?» — «Что ж, ваше сиятельство! Это будет по пословице: рука руку моет. Ведь она же советовала вам свое лекарство от тоски, хоть вы, по упрямству своему, и не послушались ее советов, а это будет только совет за совет».
Вот был век! И во всем городе не было лица, которое посмотрело бы на этот случай с человеческой стороны; конечно, все это принадлежало времени.
Теперь бросим взгляд на другую сторону жизни тогдашнего общества.
Жили в Курске, как я уже сказал, весело, и это продолжалось до губернатора Аркадия Ивановича Нелидова, со вступления которого в управление губернией (не могу определить точно времени, когда это было, в 1808 или в 1809 году) общество начало расстраиваться и делиться на партии, так что к концу года его веселость исчезла, и если бывали какие-либо собрания дворян в одну кучу, то или по случаю чьих-либо именин, или свадеб. Прислушиваясь во всех классах общества, я услыхал один ропот на губернатора: первое — что при его средствах живет не по-губернаторски и даже, к стыду дворянства и своего звания, ездил по городу четверней, а не в шесть лошадей, и прислуги было мало, так что в царские дни, когда давал обеды, на которые, кроме должностных людей, никого не приглашал, и для такого небольшого числа посетителей приглашали для услуги людей из других домов; и даже за пятью детьми или чуть ли не за шестью ходила одна девушка Сара Ивановна; а как тут были и мальчики, которых, бедных, приучили с четырех лет самих одеваться, так что ей стоило только приготовить, что надеть. «Воля ваша, — говорили все, — это не по-дворянски!» Но главное, что возмущало все общество, это то, что он не брал взяток. «Что мне в том, — говорил всякий,— что он не берет? Зато с ним никакого дела не сделаешь». А в этом веке не было и жалобы на взятки, а был попрек от общества следующий: «Вот, говорят, был дурак — покойник такой-то: двадцать пять лет был секретарем гражданской палаты, а умер — похоронить было нечем». В самом Курске было два человека, которых имена были записаны у каждого гражданина, имеющего дела, или в святцах, или в календаре: это П. М. Торжевский и Л. С. Баканов; да в Судженском уезде было знаменитое лицо Котельников — тот самый, о котором Гоголь сказал в «Мертвых душах» несколько слов, и в том числе фразу: «Полюбите нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит». Все означенные три лица считались за благороднейших людей, потому что брали и делали; а то всё служащее брало и ничего не делало. Последний был по веку удивительное лицо, хотя служба его была как бы черновая; он был всю жизнь письмоводителем при исправниках. Я как его узнал, то он выражался, что он уже на тринадцатом исправнике ездит» «Как приведут, — говорит, — с выборов нового исправника, а особливо который служил прежде в военной службе, — приступу нет, точно дикий жеребец, бьется и задом и передом, и даже кусается; а как обгладишь хорошенько, так такой в езде хороший станет, что любо-дорого!» Этот человек отличался необычной памятью, так что очень часто приезжали из других губерний спрашивать, что вот по такому делу не знает ли какого-нибудь закона, который бы был в пользу этого дела? И даже при выходе какого нового указа приезжали спрашивать: «Ну, что, Иван Васильевич, что вы скажете о новом указе?» — «Что же, ничего! Лазейки две есть». И когда где случится дело, которое подходило под смысл этого указа, то, разумеется, тотчас бежали к Ивану Васильевичу, и он указывал лазейку, за что брал условленную плату. И его всегда считали за благороднейшего человека.
При таком взгляде на вещи, разумеется, губернатор не мог нравиться обществу, и даже полиция горько сетовала на него за следующее. В то время на театре играли комедию Судовщикова «Неслыханное дело, или Честный секретарь», в которой квартальный выведен не совсем с выгодной стороны, и каждый раз, как только давалась эта пьеса, содержатель обязан был отправлять несколько билетов к полицеймейстеру, за что каждый раз и деньги были заплачены; а полицеймейстеру дан от губернатора приказ, чтобы эти билеты были раздаваемы квартальным по очереди и чтобы они были непременно в театре, а как сам губернатор всякий раз бывал в театре, то и мог видеть, исполняется ли его распоряжение. В этой комедии есть следующая сцена: квартальный, из дворян, у председателя, который жаловался, что он нездоров, выразился: «Отчего вы, ваше высокородие, не пригласите докторов?» — «Ох, боюсь я французов и немцев!» Квартальный говорит: «Коль в страхе вы себя французу поручить, У нас есть буточник, ужасно зол лечить.
Председатель.
Да разве медике ваш буточник учился?
Квартальный.
Нет-с, прежде в конюхах придворных находился.
А там какой-то был из немцев коновал,
Всю хиромантию и докторство он знал.
Там этот вкруг него всегда почти вертелся,
И медицины он препропасть насмотрелся.
Припарку ли сварить, проносное ли дать —
Все знает, и он мне старался помогать.
(Показывает на подбитый глаз.)
Председатель
А это что?
Квартальный.
За храбрость дали звезду.
(Смеясь.)
Третьего дня я был в театре у разъезду,
Так кучер там задел по роже кулаком.
Председатель.
И ты не возымел претензию о том?
Квартальный.
Ну, где мне с ним тягаться?
Тебя же обвинят. Ну, как, дескать, связаться
Тебе да с кучером, — да это нам пустяк,
Случается, что нас колотят и не так.
Председатель.
Да, должность такова, тут нечего дивиться,
Зато в другой статье ущерб вознаградится.
(Указывая на карман. Оба смеются, а квартальный, смеясь, кланяется председателю с видимым почтением)».
Весь город сожалел о бедных квартальных, которые самим начальством публично были выставляемы как бы на поругание.
Вот был дух времени общества, с 1801 до 1816 года! Но, к сожалению, это было не в одном Курске. В 1816 году я уже расстался с Курском навсегда, и первый дебют был в Харькове, где скоро увидал все то же, и в доказательство тому служит повесть графа Соллогуба «Собачка». Она писана из моего рассказа, и все было в действительности так, как описано, и автором даже еще много смягчено.
Вот было время! Благодаря богу, мы настолько уж выросли, что теперь сами стыдимся тогдашнего образа мыслей, а потому и Курску в настоящее время нечего оскорбляться за высказанную истину.
Мои записки будут иметь одно достоинство — истину. Я ничего не солгу, а записываю только то, что было в действительности.
Продолжение следует…
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
VIII. ПРОШЛЫЕ НРАВЫ
ГЛАВА I. Начало
ГЛАВА I. Продолжение
ГЛАВА I. Продолжение
ГЛАВА I. Окончание
ГЛАВА II
ГЛАВА III. Начало
ГЛАВА III. Окончание
ГЛАВА IV
ГЛАВА V
ГЛАВА VI
ГЛАВА VII
В 1801-м году меня, как я говорил уже прежде, перевезли из Суджи в Курск и отдали в народное училище. С тех пор я начал знакомиться со всеми слоями тогдашнего общества, и когда сделался актером, то некоторый успех, приобретенный мною на этом поприще, дал мне возможность бывать во всех обществах, ибо, невзирая на то, что я все-таки был крепостной человек, меня часто приглашали к себе и купечество и служащие по разным присутственным местам. Дворянский быт я знал уже довольно хорошо по нашим гостиным, потому что меня как ловкого и умного малого часто выпрашивали для услуг у господ и в другие дома, где бывали большие обеды и бальные вечера; и во всех домах, где бывали такие собрания, мне как лучшему официанту платили против других двойную цену, то есть всем платили по 5, а мне 10 рублей. И там-то благодаря моей наблюдательности я хорошо понял дух времени того века. Жили, как говорилось, тогда весело. Так, например, зимой недоставало вечеров для балов, и потому часто делались днем: столько было открытых домов! К тому же театр, собрания, в городе было пять оркестров, — ну, кажется, чего же лучше, а со всем тем дух общества был следующий.
Была одна дама в городе, собою прекрасивая; не буду называть ее, старожилы, верно, узнают. Весь город сожалел об ее болезни, которою она, несчастная, страдала.
Болезнь ее состояла в страшной тоске, и вся медицина тогдашняя не могла найти средства облегчить ее; но случай открыл лекарство. Как-то, в самом сильном страдании, одна из крепостных ее девок принесла ей какую-то оконченную работу, весьма дурно сделанную; быв в волнении, она вместо выговора дала ей две пощечины и — странное дело! — через несколько минут почувствовала, что ей как будто сделалось получше. Она это заметила, но сначала приписала это случаю. Но на другой день тоска еще более овладела ею, и, будучи в безвыходно-страдательном положении, она, бедная, вспомнила о вчерашнем случае и, не находя другого, решилась попробовать вчерашнее лекарство. Пошла сейчас в девичью и к первой попавшейся на глаза девке придралась к чему-то и наградила ее пощечинами, и что же? — в одну минуту как рукой сняло, а потом каждый день после того начала лечиться таким образом, и общество даже заметило, что она поправляется. Однажды графиня наша высказала ей свою радость, видя ее в гораздо лучшем положении, и она в благодарность за это дружеское участие открыла ей рецепт лекарства, который так помог. И как графиня была в чахотке и у ней часто бывала тоска, то дама эта советовала ей употреблять то же лекарство, говоря, что оно очень поможет; но наша ей в ответ на это сказала: «Милая, я во всю жизнь щелчком никого не тронула, и ежели бы, боже сохрани, со мной случилось такое несчастие, то, мне кажется, я умерла бы от стыда на другой же день». И это не фраза, потому что она была добрейшее существо, хотя и были кой-какие человеческие слабости.
Не могу определить точно времени, но только однажды, когда я рисовал у графини в комнате узор с вышитого платья, вдруг приезжает больная дама, и очень расстроенная. Графиня тотчас заметила и отнеслась к ней с вопросом: «Марья Александровна! что с вами, вы так расстроены?»—и бедная больная, залившись слезами, стала жаловаться, что девка Машка хочет ее в гроб положить. «Каким образом?» — спросила графиня. — «Не могу найти случая дать ей пощечину. Уже я нарочно задавала ей и уроки тяжелые и давала ей разные поручения: все мерзавка сделает и выполнит так, что не к чему придраться... Она, правду сказать, чудная девка и по работе и по нравственности, — да за что же я, несчастная, страдаю, а ведь от пощечины бы она не умерла». Посидевши немного и высказав свое горе, она уехала, и графиня при всей своей доброте все-таки об ней сожалела. Но дня через два опять приезжает Марья Александровна веселая и как будто бы в каком-то торжестве обнимает графиню, целует, смеется и плачет от радости и, даже не дожидая вопроса от графини, сама объяснила свою радость: «Графинюшка, сегодня Машке две пощечины дала». Графиня спросила: «За что? Разве она что нашалила?» — «Нет, за ней этого не бывает. Но вы знаете, что у меня кружевная фабрика, а она кружевница; так я такой ей урок задала, что не хватит человеческой силы, чтобы его выполнить». И наша графиня, при всем участии к больной, не могла не сказать ей в ответ: «И вам это не совестно?» — «Ах, ваше сиятельство! что же мне, умереть из деликатности к холопке? А ей ведь это ничего, живехонька, как ни в чем не бывало». Такой разговор происходил в воскресенье, а во вторник, гораздо ранее назначенного времени для визитов, М[арья"> А[лександровна"> приезжает к графине расстроенная и почти в отчаянии и, входя на порог, даже не поздоровавшись с хозяйкой, кричит, что девка Машка непременно хочет ее уморить. Графиня спрашивает, что такое случилось. «Как же, графиня, представь себе, вчера такой же урок задала — что же?.. Значит, мерзавка не спала, не ела, а выполнила, и все это только, чтобы досадить мне. Это меня так рассердило, что я не стерпела и с досады дала ей три пощечины; спасибо, в голове нашла причину: а, мерзавка! — говорю ей, — значит, ты и третьего дня могла выполнить, а по лености и из желания сделать неприятность не выполнила; так вот же тебе! — и вместо двух дала три пощечины, а со всем тем не могу до сих пор прийти в себя... И странное дело: обыкновенное лекарство употребила, а страдания не прекращаются».
По отъезде этой дамы графиня стала сожалеть об ней; а как я и на этот раз рисовал узор в ее комнате, то не вытерпел и сказал: «Простите меня, ваше сиятельство, за смелость, что я позволю себе сказать вам: я не могу понять, как при вашей доброте вы тоже сожалеете о подобной женщине?» — «Э, милый! чем она, бедная, виновата, когда у ней болезнь такого рода». — «Извините, ваше сиятельство, что я не соглашусь с вами: какая это болезнь? Это — глупость, каприз и безотчетность в своих действиях!» На что графиня уже тоном госпожи сказала: «Еще молод! И не осуждай, не зная, что есть на свете разные болезни, в которых искусство докторов бесполезно». — «В этом я не смею спорить с вашим сиятельством; но коли доктора ей не помогают, так посоветуйте ей простое народное лекарство, основанное на пословице: клин клином выгоняют, и так пусть она своим девушкам скажет: «Милые! Если я опять когда забудусь и кому-нибудь из вас дам пощечину, то вы, наоборот, тоже отвесьте мне две пощечины». И поверьте, ваше сиятельство, как рукой снимет! Право, ваше сиятельство, посоветуйте ей». — «Э, милый! — сказала графиня, уж рассмеявшись, — как можно дать такой совет?» — «Что ж, ваше сиятельство! Это будет по пословице: рука руку моет. Ведь она же советовала вам свое лекарство от тоски, хоть вы, по упрямству своему, и не послушались ее советов, а это будет только совет за совет».
Вот был век! И во всем городе не было лица, которое посмотрело бы на этот случай с человеческой стороны; конечно, все это принадлежало времени.
Теперь бросим взгляд на другую сторону жизни тогдашнего общества.
Жили в Курске, как я уже сказал, весело, и это продолжалось до губернатора Аркадия Ивановича Нелидова, со вступления которого в управление губернией (не могу определить точно времени, когда это было, в 1808 или в 1809 году) общество начало расстраиваться и делиться на партии, так что к концу года его веселость исчезла, и если бывали какие-либо собрания дворян в одну кучу, то или по случаю чьих-либо именин, или свадеб. Прислушиваясь во всех классах общества, я услыхал один ропот на губернатора: первое — что при его средствах живет не по-губернаторски и даже, к стыду дворянства и своего звания, ездил по городу четверней, а не в шесть лошадей, и прислуги было мало, так что в царские дни, когда давал обеды, на которые, кроме должностных людей, никого не приглашал, и для такого небольшого числа посетителей приглашали для услуги людей из других домов; и даже за пятью детьми или чуть ли не за шестью ходила одна девушка Сара Ивановна; а как тут были и мальчики, которых, бедных, приучили с четырех лет самих одеваться, так что ей стоило только приготовить, что надеть. «Воля ваша, — говорили все, — это не по-дворянски!» Но главное, что возмущало все общество, это то, что он не брал взяток. «Что мне в том, — говорил всякий,— что он не берет? Зато с ним никакого дела не сделаешь». А в этом веке не было и жалобы на взятки, а был попрек от общества следующий: «Вот, говорят, был дурак — покойник такой-то: двадцать пять лет был секретарем гражданской палаты, а умер — похоронить было нечем». В самом Курске было два человека, которых имена были записаны у каждого гражданина, имеющего дела, или в святцах, или в календаре: это П. М. Торжевский и Л. С. Баканов; да в Судженском уезде было знаменитое лицо Котельников — тот самый, о котором Гоголь сказал в «Мертвых душах» несколько слов, и в том числе фразу: «Полюбите нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит». Все означенные три лица считались за благороднейших людей, потому что брали и делали; а то всё служащее брало и ничего не делало. Последний был по веку удивительное лицо, хотя служба его была как бы черновая; он был всю жизнь письмоводителем при исправниках. Я как его узнал, то он выражался, что он уже на тринадцатом исправнике ездит» «Как приведут, — говорит, — с выборов нового исправника, а особливо который служил прежде в военной службе, — приступу нет, точно дикий жеребец, бьется и задом и передом, и даже кусается; а как обгладишь хорошенько, так такой в езде хороший станет, что любо-дорого!» Этот человек отличался необычной памятью, так что очень часто приезжали из других губерний спрашивать, что вот по такому делу не знает ли какого-нибудь закона, который бы был в пользу этого дела? И даже при выходе какого нового указа приезжали спрашивать: «Ну, что, Иван Васильевич, что вы скажете о новом указе?» — «Что же, ничего! Лазейки две есть». И когда где случится дело, которое подходило под смысл этого указа, то, разумеется, тотчас бежали к Ивану Васильевичу, и он указывал лазейку, за что брал условленную плату. И его всегда считали за благороднейшего человека.
При таком взгляде на вещи, разумеется, губернатор не мог нравиться обществу, и даже полиция горько сетовала на него за следующее. В то время на театре играли комедию Судовщикова «Неслыханное дело, или Честный секретарь», в которой квартальный выведен не совсем с выгодной стороны, и каждый раз, как только давалась эта пьеса, содержатель обязан был отправлять несколько билетов к полицеймейстеру, за что каждый раз и деньги были заплачены; а полицеймейстеру дан от губернатора приказ, чтобы эти билеты были раздаваемы квартальным по очереди и чтобы они были непременно в театре, а как сам губернатор всякий раз бывал в театре, то и мог видеть, исполняется ли его распоряжение. В этой комедии есть следующая сцена: квартальный, из дворян, у председателя, который жаловался, что он нездоров, выразился: «Отчего вы, ваше высокородие, не пригласите докторов?» — «Ох, боюсь я французов и немцев!» Квартальный говорит: «Коль в страхе вы себя французу поручить, У нас есть буточник, ужасно зол лечить.
Председатель.
Да разве медике ваш буточник учился?
Квартальный.
Нет-с, прежде в конюхах придворных находился.
А там какой-то был из немцев коновал,
Всю хиромантию и докторство он знал.
Там этот вкруг него всегда почти вертелся,
И медицины он препропасть насмотрелся.
Припарку ли сварить, проносное ли дать —
Все знает, и он мне старался помогать.
(Показывает на подбитый глаз.)
Председатель
А это что?
Квартальный.
За храбрость дали звезду.
(Смеясь.)
Третьего дня я был в театре у разъезду,
Так кучер там задел по роже кулаком.
Председатель.
И ты не возымел претензию о том?
Квартальный.
Ну, где мне с ним тягаться?
Тебя же обвинят. Ну, как, дескать, связаться
Тебе да с кучером, — да это нам пустяк,
Случается, что нас колотят и не так.
Председатель.
Да, должность такова, тут нечего дивиться,
Зато в другой статье ущерб вознаградится.
(Указывая на карман. Оба смеются, а квартальный, смеясь, кланяется председателю с видимым почтением)».
Весь город сожалел о бедных квартальных, которые самим начальством публично были выставляемы как бы на поругание.
Вот был дух времени общества, с 1801 до 1816 года! Но, к сожалению, это было не в одном Курске. В 1816 году я уже расстался с Курском навсегда, и первый дебют был в Харькове, где скоро увидал все то же, и в доказательство тому служит повесть графа Соллогуба «Собачка». Она писана из моего рассказа, и все было в действительности так, как описано, и автором даже еще много смягчено.
Вот было время! Благодаря богу, мы настолько уж выросли, что теперь сами стыдимся тогдашнего образа мыслей, а потому и Курску в настоящее время нечего оскорбляться за высказанную истину.
Мои записки будут иметь одно достоинство — истину. Я ничего не солгу, а записываю только то, что было в действительности.
Продолжение следует…
10.11.2005
Подробнее
ВНИМАНИЮ ЗРИТЕЛЕЙ!
29 ноября на малой сцене филиала состоится дополнительный спектакль «День на день не приходится».
Начало спектакля в 18.30
Начало спектакля в 18.30
Подробнее
А.В. СУХОВО-КОБЫЛИН «СМЕРТЬ ТАРЕЛКИНА»
А.В. СУХОВО-КОБЫЛИН «СМЕРТЬ ТАРЕЛКИНА»
Знаменитая «комедия-шутка» Александра Сухово-Кобылина, ставшая заключительной частью его драматической трилогии, создавалась в течение двенадцати лет, с 1857 по 1869 год...
Знаменитая «комедия-шутка» Александра Сухово-Кобылина, ставшая заключительной частью его драматической трилогии, создавалась в течение двенадцати лет, с 1857 по 1869 год...
А.В. СУХОВО-КОБЫЛИН «СМЕРТЬ ТАРЕЛКИНА»
Знаменитая «комедия-шутка» Александра Сухово-Кобылина, ставшая заключительной частью его драматической трилогии, создавалась в течение двенадцати лет, с 1857 по 1869 год.
Во все исторические эпохи эта пьеса вызывала множество нареканий, так как казалась чрезмерно злободневной. В 1892 году высшее начальство сообщило автору, что пьеса «не возбудит смеха, а произведет содрогание», и что она является «несправедливой и жестокой сатирой». Она была разрешена к представлению на сцене только в 1900 году, да и то с купюрами и переделками. В 1905 году цензор пишет: «Пьеса эта для народных театров совершенно непригодна, представляет из себя сатиру на администрацию вообще и полицию в частности». А в 1906 году «Смерть Тарелкина» вновь была запрещена, причем запрет объяснялся тем, что фраза «Всю Россию под арест» слишком современна. Полностью комедия была разрешена к игре только в 1917 году — она исполнялась в Александринском театре при режиссерском участии В.Э.Мейерхольда.
В Малом театре единственную постановку «Смерти Тарелкина» осуществил в 1936 году режиссер А.Д.Дикий. В спектакле было немало замечательных работ – С. Межинского, Н.Светловидова, В.Массалитиновой. Советская критика приняла спектакль неприязненно, так как он не вписывался в рамки «социалистического реализма». Один из рецензентов даже упрекал пьесу в том, что она «уничтожает веру в человека». На самом же деле власть опасалась непреходящей обличительной силы Сухово-Кобылина.
Сам автор считал «Смерть Тарелкина» лучшим своим творением. Незадолго до смерти он писал об этой комедии, носившей тогда сценическое название «Расплюевские веселые дни»: «Дальнобойность этой пьесы превосходит «Свадьбу Кречинского». В «Кречинском» нет такой страницы, какая явилась в «Веселых днях» в крике чиновника: «Все наше!» Я могу смело сказать, что такой страницы в России не писано. Тем более что современные политические дела говорят то же самое. Чиновники уходили и разорили страну».
Из примечаний И.Медведевой к пьесе «Смерть Тарелкина»
«Сухово-Кобылин стремился создать иллюзию несерьезности, развлекательности третьей части трилогии (отсюда и наименование: комедия-шутка), которая якобы была введена в состав пьес больше для счета, «ради любезного числа три». Для этого будто бы и были созданы в разное время написанные сцены, связанные, «как говорится, на живую нитку». Эти сведения, сообщаемые автором, не соответствуют самому существу пьесы, и даны, несомненно, для цензуры, которая сильно сомневалась в несерьезности «Смерти Тарелкина».
Первоначальный замысел пьесы был связан с литературным прототипом Тарелкина – Хлестаковым, и пьеса была обозначена в дневниковых записях Сухово-Кобылина названием «Хлестаков, или Долги». По-видимому, первоначально тема Тарелкина сводилась к его тарантасу, то есть к непрерывному укрытию от преследующих кредиторов».
Из книги Натальи Старосельской «Сухово-Кобылин»
«Смерть Тарелкина» – вершина творчества А.В.Сухово-Кобылина, его лучшая, поистине пророческая пьеса, которая на протяжении вот уже почти ста пятидесяти лет остается удивительно современной, живой, наполненной многими и многими гениально предугаданными параллелями, ассоциациями, мотивами».
«В пьесах Сухово-Кобылина царство лорда Беспорядка не ведает границ, опрокидывает нормы морали, переступает пределы дозволенного в человеческом общении и общежитии. Реальная жизнь оказывается оборотничеством; в «Смерти Тарелкина» живые подменяют мертвых, сильные – слабых, плоть – дух, и ничему человеческому просто не остается места. Веселье оборачивается нешуточными слезами, слова утрачивают изначальный смысл. За карнавально-добродушной личиной лорда Беспорядка проглядывают совсем не маскарадные клыки вампиров».
«Сухово-Кобылин не переоценил «дальнобойность» своей «комедии-шутки» – »Смерть Тарелкина» поразила именно тем, что доказала на практике: во все времена найдутся среди зрителей те, кому есть на что обидеться.
Они, те, кого мы называем сегодня классиками, просто лучше других понимали, что в наследство нам и нашим потомкам перейдут все те же извечные парадоксы бытия, все те же беды и пороки общества. Но знали ли они – в каких обличьях явятся нам эти беды и пороки? Нет. Не станем преувеличивать их предчувствий и предощущений.
Может быть, Сухово-Кобылин, проживший очень долгую жизнь, в чем-то оказался прозорливее Достоевского. Во всяком случае, иллюзий он не питал и знал, что настоящее время, подлинный расцвет его Расплюева – впереди».
Из статьи И.Медведевой «Три драматурга»
«Время написания трилогии – это был период страшного душевного потрясения и мучительных обстоятельств, связанных с загадочным убийством француженки Луизы Симон-Деманш, любовницы Сухово-Кобылина, которая на протяжении многих лет была самым близким ему человеком. Дело с привлечением Сухово-Кобылина то в качестве обвиняемого, то свидетеля длилось семь лет, и душевное равновесие светского человека и кабинетного ученого было потеряно. Была утрачена свобода (хотя заключение в тюрьмах было недолгим); обстоятельства доводили до отчаяния, но вместе с тем обострились и чувства, и взгляды.
«Жизнь начинаю постигать иначе… Труд, труд и труд… Да будет это начало – началом новой эпохи в моей жизни… — писал Сухово-Кобылин в своем дневнике, будучи заключен в тюрьму. – Мое заключение жестокое – потому, что безвинное – ведет меня на другой путь, и потому благодатное…»
В это тяжелое время в сознании и душевном строе Сухово-Кобылина и произошел некий сдвиг, пробудивший в нем художника, заставивший его посмотреть на мир глазами не только познающими, но сострадающими и разоблачающими, хотя, может быть, аспект видения и был слишком жестоким».
Знаменитая «комедия-шутка» Александра Сухово-Кобылина, ставшая заключительной частью его драматической трилогии, создавалась в течение двенадцати лет, с 1857 по 1869 год.
Во все исторические эпохи эта пьеса вызывала множество нареканий, так как казалась чрезмерно злободневной. В 1892 году высшее начальство сообщило автору, что пьеса «не возбудит смеха, а произведет содрогание», и что она является «несправедливой и жестокой сатирой». Она была разрешена к представлению на сцене только в 1900 году, да и то с купюрами и переделками. В 1905 году цензор пишет: «Пьеса эта для народных театров совершенно непригодна, представляет из себя сатиру на администрацию вообще и полицию в частности». А в 1906 году «Смерть Тарелкина» вновь была запрещена, причем запрет объяснялся тем, что фраза «Всю Россию под арест» слишком современна. Полностью комедия была разрешена к игре только в 1917 году — она исполнялась в Александринском театре при режиссерском участии В.Э.Мейерхольда.
В Малом театре единственную постановку «Смерти Тарелкина» осуществил в 1936 году режиссер А.Д.Дикий. В спектакле было немало замечательных работ – С. Межинского, Н.Светловидова, В.Массалитиновой. Советская критика приняла спектакль неприязненно, так как он не вписывался в рамки «социалистического реализма». Один из рецензентов даже упрекал пьесу в том, что она «уничтожает веру в человека». На самом же деле власть опасалась непреходящей обличительной силы Сухово-Кобылина.
Сам автор считал «Смерть Тарелкина» лучшим своим творением. Незадолго до смерти он писал об этой комедии, носившей тогда сценическое название «Расплюевские веселые дни»: «Дальнобойность этой пьесы превосходит «Свадьбу Кречинского». В «Кречинском» нет такой страницы, какая явилась в «Веселых днях» в крике чиновника: «Все наше!» Я могу смело сказать, что такой страницы в России не писано. Тем более что современные политические дела говорят то же самое. Чиновники уходили и разорили страну».
Из примечаний И.Медведевой к пьесе «Смерть Тарелкина»
«Сухово-Кобылин стремился создать иллюзию несерьезности, развлекательности третьей части трилогии (отсюда и наименование: комедия-шутка), которая якобы была введена в состав пьес больше для счета, «ради любезного числа три». Для этого будто бы и были созданы в разное время написанные сцены, связанные, «как говорится, на живую нитку». Эти сведения, сообщаемые автором, не соответствуют самому существу пьесы, и даны, несомненно, для цензуры, которая сильно сомневалась в несерьезности «Смерти Тарелкина».
Первоначальный замысел пьесы был связан с литературным прототипом Тарелкина – Хлестаковым, и пьеса была обозначена в дневниковых записях Сухово-Кобылина названием «Хлестаков, или Долги». По-видимому, первоначально тема Тарелкина сводилась к его тарантасу, то есть к непрерывному укрытию от преследующих кредиторов».
Из книги Натальи Старосельской «Сухово-Кобылин»
«Смерть Тарелкина» – вершина творчества А.В.Сухово-Кобылина, его лучшая, поистине пророческая пьеса, которая на протяжении вот уже почти ста пятидесяти лет остается удивительно современной, живой, наполненной многими и многими гениально предугаданными параллелями, ассоциациями, мотивами».
«В пьесах Сухово-Кобылина царство лорда Беспорядка не ведает границ, опрокидывает нормы морали, переступает пределы дозволенного в человеческом общении и общежитии. Реальная жизнь оказывается оборотничеством; в «Смерти Тарелкина» живые подменяют мертвых, сильные – слабых, плоть – дух, и ничему человеческому просто не остается места. Веселье оборачивается нешуточными слезами, слова утрачивают изначальный смысл. За карнавально-добродушной личиной лорда Беспорядка проглядывают совсем не маскарадные клыки вампиров».
«Сухово-Кобылин не переоценил «дальнобойность» своей «комедии-шутки» – »Смерть Тарелкина» поразила именно тем, что доказала на практике: во все времена найдутся среди зрителей те, кому есть на что обидеться.
Они, те, кого мы называем сегодня классиками, просто лучше других понимали, что в наследство нам и нашим потомкам перейдут все те же извечные парадоксы бытия, все те же беды и пороки общества. Но знали ли они – в каких обличьях явятся нам эти беды и пороки? Нет. Не станем преувеличивать их предчувствий и предощущений.
Может быть, Сухово-Кобылин, проживший очень долгую жизнь, в чем-то оказался прозорливее Достоевского. Во всяком случае, иллюзий он не питал и знал, что настоящее время, подлинный расцвет его Расплюева – впереди».
Из статьи И.Медведевой «Три драматурга»
«Время написания трилогии – это был период страшного душевного потрясения и мучительных обстоятельств, связанных с загадочным убийством француженки Луизы Симон-Деманш, любовницы Сухово-Кобылина, которая на протяжении многих лет была самым близким ему человеком. Дело с привлечением Сухово-Кобылина то в качестве обвиняемого, то свидетеля длилось семь лет, и душевное равновесие светского человека и кабинетного ученого было потеряно. Была утрачена свобода (хотя заключение в тюрьмах было недолгим); обстоятельства доводили до отчаяния, но вместе с тем обострились и чувства, и взгляды.
«Жизнь начинаю постигать иначе… Труд, труд и труд… Да будет это начало – началом новой эпохи в моей жизни… — писал Сухово-Кобылин в своем дневнике, будучи заключен в тюрьму. – Мое заключение жестокое – потому, что безвинное – ведет меня на другой путь, и потому благодатное…»
В это тяжелое время в сознании и душевном строе Сухово-Кобылина и произошел некий сдвиг, пробудивший в нем художника, заставивший его посмотреть на мир глазами не только познающими, но сострадающими и разоблачающими, хотя, может быть, аспект видения и был слишком жестоким».
Подробнее
«К 250-летию русского театра» ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
«К 250-летию русского театра»
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
1816 год, в начале, был для меня самый горестный по разным обстоятельствам; но горе мое стало для меня еще тяжеле, когда я узнал, что театр в Курске расстроился...
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
1816 год, в начале, был для меня самый горестный по разным обстоятельствам; но горе мое стало для меня еще тяжеле, когда я узнал, что театр в Курске расстроился...
«К 250-летию русского театра»
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
VII. 1816-й ГОД. ПРЕДСТАВЛЕНИЕ «ДОН ЖУАНА» В ХАРЬКОВЕ
ГЛАВА I. Начало
ГЛАВА I. Продолжение
ГЛАВА I. Продолжение
ГЛАВА I. Окончание
ГЛАВА II
ГЛАВА III. Начало
ГЛАВА III. Окончание
ГЛАВА IV
ГЛАВА V
ГЛАВА VI
1816 год, в начале, был для меня самый горестный по разным обстоятельствам; но горе мое стало для меня еще тяжеле, когда я узнал, что театр в Курске расстроился. Дом Благородного собрания, в котором помещалась и сцена, начали переделывать, и, как слышно было, переделка не могла кончиться ближе двух лет; следовательно, спектаклей давать было негде, а выстроить театр содержатели были не в состоянии. Я был совершенно уничтожен: переехал в деревню, где с горя прочитал историю Ролленя, в переводе Тредьяковского, от доски до доски. В исходе июля вдруг получаю письмо от одного из бывших содержателей, именно от П. Е. Барсова. Он извещал меня, что получил приглашение из Харькова от Штейна, который просил его пригласить еще кого-нибудь для ролей комических, почему он обращается с этим приглашением ко мне, и что если я согласен, то отпросился бы и приехал в Курск, чтобы потом отправиться в Харьков: «Там, мол, можно кой-что и заработать». Высказать мою радость я не в силах. Мысль, что я буду играть в Харькове, приводила меня в восторг. Я знал, что в Харькове театр давнишний и что на нем играют все, к тому же там университет, поэтому публика должна быть образованнее, следовательно, и требования от актеров гораздо большие. Это последнее обстоятельство, при всей моей радости, внушило мне и некоторое чувство страха, — словом, я начал было робеть. Потом вспомнил, что из харьковской труппы у нас уже был налицо актер Мурашкин, который с неба звезд не хватал; кроме того, я видел лучшего харьковского драматического актера, г-на Геца, который проездом играл в Курске «Сына любви»; в нем было много хорошего, но вообще он был ниже нашего М. Е. Барсова. Сообразив все это, я немного приободрился и, разумеется, не теряя времени, отпросился у графини Волькенштейн, с маленькою гордостью объяснив ей, что меня приглашают на харьковскую сцену. Она отпустила меня и шутя прибавила: «Смотри, не срамись!» Сборы были небольшие. Отцу и матери было лестно, что изо всей труппы Барсов пригласил меня и никого другого: стало быть, я что-нибудь да значу. Даже жене, несмотря на разлуку, такое приглашение было не неприятно. Итак, поцеловав у родителей ручки и получив от них напутственное благословение с прибавкою двух рублей медными деньгами, перецеловав жену и детей, в первых числах августа отправился я в Курск, чтобы оттуда уже вместе с Барсовым ехать в Харьков. Не буду рассказывать, как я приехал в Курск, как вскоре потом отправились мы с Барсовым на долгих в Харьков — все это было весьма обыкновенно, без всяких особых происшествий. В Харьков мы приехали 15 августа, часов около десяти утра; остановились в квартире актера Угарова, с которым Барсов уже был знаком и с которым он уже списался. Самого Угарова мы не застали дома: он ушел на репетицию комедии «Дон Жуан» Мольера. Все это узнали мы от жены Угарова, очень милой и чрезвычайно красивой женщины, которая приняла нас как нельзя более радушно, отвела нам комнату, напоила чаем и кофеем, уговаривала отдохнуть с дороги, и Барсов был почти готов на это; но меня мучил «Дон Жуан». Мольер был мною почти весь прочитан, хотя на нашем театре игралось из него не более трех пьес. «Дон Жуана» играть у нас не могли, потому что на нашей сцене не было ни провалов, ни полетов, а в этой пьесе являются фурии и уносят Дон Жуана. Все это интересовало и волновало меня, и я неотступно пристал к Барсову идти в театр — застать репетицию. Барсов нехотя согласился. Одевшись прилично (я в свой единственный черный фрак, а товарищ мой и подрумянился немного: он был кокетлив), отправились мы в театр. Подходя к театру, я совсем разочаровался: я представлял себе, что в таком городе, как Харьков, театр — красивое здание, а вместо того увидел какой-то бревенчатый балаган. Когда мы взошли на сцену по полуразрушенной лестнице, то сначала в темноте ничего не было видно; потом, оглядевшись немного, Барсов, знакомый уже прежде с содержателями театра (их было два: Штейн —немец и Калиновский — поляк), представил меня им как лучшего из своих товарищей. Здесь же он познакомил меня с хозяином нашей квартиры, актером Угаровым, первым комиком харьковской сцены. Угаров был существо замечательное, талант огромный. Добросовестно могу сказать, что выше его талантом я и теперь никого не вижу. Естественность, веселость, живость, при удивительных средствах, поражали вас, и, к сожалению, все это направлено было бог знает как, все игралось на авось! Но если случайно ему удавалось попадать верно на какой-нибудь характер, то выше этого, как мне кажется, человек ничего себе создать не может. К несчастию, это было весьма редко, потому что мышление было для него делом посторонним, но за всем тем он увлекал публику своею жизнью и веселостью. Как в человеке, в нем все было премешано; в каком-то странном беспорядке стояли рядом добродушие и плутоватость, театр и карты, и охота покутить. Все это было в нем смешано до такой степени, что не знаешь, бывало, чему он отдавал преимущество. Хороший семьянин, а для последних двух страстей он готов был оставить семейство без куска хлеба. Но оставим его — я не могу высказать и половины того, что было в этой замечательной личности. Прибавлю только, что потом, несмотря на все его недостатки, я всегда любил его как человека и уважал как талант. В своих записках я часто буду еще обращаться к Угарову и передам о нем все, что знаю.
Когда нас познакомили, он тотчас взял меня за руку и подвел к жене Калиновского с такими словами: «Анна Ивановна Кали-новская, первая наша актриса — с огнем баба!» Между тем артисты начали опять прерванную нашим приходом репетицию. Дон Жуана играл Калиновский, а Лепорелло — Угаров. Когда я начал вслушиваться в разговор действующих лиц, то чрезвычайно смутился: я знал Мольерова «Дон Жуана»; но это был не тот, а другой, и точно другой. Этот «Дон Жуан» был переведен с польского г. Петровским, который, как видно, не знал хорошо русского языка; перевод этот был такая галиматья, что я не мог понять, как можно было играть подобную пьесу в университетском городе, как Харьков. К довершению всего Калиновский говорил польским выговором, как, например, чего и т. п. Обо всем этом я не сказал ни слова из скромности. Но я не мог утерпеть, чтоб не спросить Калиновского, как у Них устроена последняя сцена, где являются фурии. Он отвечал мне: «Теперь эта сцена будет не так эффектна, как прежде. Прежде делалась чистая перемена, и декорация представляла ад: фурии выбегали, вылетали, выскакивали из земли и увлекали Дон Жуана. Теперь же этого не будет, потому что декорацию, представлявшую ад, как везли из Кременчуга, смыло дождем, и теперь просто фурия слетит сверху, схватит Дон Жуана и унесет». — «А! — подумал я, — здесь, стало быть, есть и машины», и пошел осматривать сцену; но, к моему удивлению, я ничего не заметил, кроме балок, чистосердечно лежавших поперек сцены. Мне совестно было спросить и обнаружить таким образом свое невежество, тем более что, учившись в народном училище, я ознакомился несколько с механикою, по крайней мере знал силу рычага, пользу блока и действие ворота; но здесь ничего подобного не было видно. С нетерпением жду я конца репетиции, полагая, что будут пробовать полет, — не тут-то было! Репетиция кончилась, и когда я спросил: «Не будут ли пробовать полета?» — то Калиновский отвечал: «Нет! эта машина хорошо устроена, и пробовать нечего». И мне стало стыдно, что я не мог отыскать этой машины.
Обедать мы приглашены были к Калиновскому. Не буду рассказывать всех любезностей хозяйки и всех острот Угарова. К концу обеда вошел очень высокий мужчина, в длинном синем сюртуке, подпоясанном кушаком, с волосами в скобку, но с бритою бородой, и сказал, обратясь к Калиновскому: «Пожалуйте, Осип Иванович, денег за машину». Меня так и взволновало. «Что за машина?» — спросил я. «А это Дон Жуана поднимать»,— отвечали мне.
Я попросил позволения посмотреть машину. «Принеси»,— сказал Калиновский длинному сюртуку, который, как я после узнал, был главным машинистом. Он вышел и скоро возвратился, принеся с собою два толстых ремня немного потоньше тех, которые употребляются для рессор в дрожках. Оба ремня были с железными толстыми пряжками. У одного из них посредине пришит был дратвами железный крючок значительной толщины, а у другого пришито было такой же прочности железное кольцо. Не понял я механизма и спрашиваю: «Что же из этого будет?» Тогда Калиновский берет ремень с крюком, стягивает его на себе пряжкой, которая пришлась назади, крючок же очутился напереди. «А вот что, — говорит он, — этим поясом подпояшется фурия, у нее крючок напереди, а Дон Жуан подпояшется другим поясом, у которого кольцо будет назади. Таким образом, фурия, спустясь сверху, обхватит одною рукой Дон Жуана, а другою наденет кольцо на крючок и унесет его». Да, — подумал я, — стало быть, я не рассмотрел; верно, есть где-нибудь и ворот и блоки, — и еще более убедился в этом, когда машинист сказал: «Пожалуйте, Осип Иванович, еще денег на канат, а то старый сгнил совершенно». При выдаче денег Калиновский прибавил: «Да не забудь выкрасить канат черною краской, чтоб не так было приметно».
С ужасным нетерпением я ожидал вечера, чтоб идти в театр; механизм сводил меня с ума. Наконец, около семи часов мы пришли в театр. Я тотчас бросился на сцену рассмотреть все хорошенько и отыскать машину. По тщательном осмотре я нашел кое-что, а именно: от второй до третьей кулисы, посредине сцены положено было с балки на балку круглое бревно, и на этом бревне торчали два огромных гвоздя, вершка на полтора один от другого. Кроме того, точно такое же бревно, на тех же балках и с такими же гвоздями, положено было за кулисами. Всего этого прежде не было. Я отыскал длинный сюртук и спросил его: для чего положены эти бревна? А он мне в ответ: «Это машина — подымать Дон Жуана». — «Как же это? Расскажи, пожалуйста», — сказал я. — «А вот, изволите видеть, эти два гвоздя на этом бревне, за кулисами? Между них пропустится веревка и протянется до половины сцены, где лежит вот другое бревно, и пропустится также между двумя гвоздями. Изволите видеть? А там фурия будет сидеть на балке, и веревка эта привяжется ей сзади, и когда фурия будет спускаться, то гвозди не дадут веревке сдвигаться, и фурия спустится прямо». — «Как же? воротом будут подымать?»— спросил я. «Нет, — отвечал длинный сюртук, — просто на руках». — «Да ведь это очень тяжело», — говорю я. «Да ведь здесь, — прибавил он, — за кулисами народу будет много, а к тому же мы веревку намажем салом: оно будет полегче». Покачал я головой и пошел в кресла. Начался спектакль. Угаров приводил всех в восторг, да и к Калиновскому публика, как видно, привыкла, так что, несмотря на его выговор, много раз одобряла. Перед пятым актом я не утерпел, пошел на сцену и увидел, что фурия уже сидела на балке, а человек с десять стояли за кулисами и держались за веревку. «Кто это, — спросил я, — одет фурией?» — «Это мой помощник Миньев»,— отвечал механик. Я возвратился в кресла и ждал окончания пьесы. Наконец дождался: Дон Жуан в отчаянии призывает фурий! И вот посреди театра из падуги показывается пара красных сапог, потом белая юбка с блестками, а наконец является и вся фигура фурии. Костюма фурии подробно передать я не в состоянии: какой-то шарф перекинут через плечо, на голове какой-то венец с рогами. Но это все ничего, а вот что было изумительно: как только фурия отделилась совсем от балки и повисла на веревке, то новая веревка от тяжести стала вытягиваться и раскручиваться, и так как фурию спускали медленно, то она, прежде чем стать на ноги, перевернулась раз двенадцать, отчего голова у ней, разумеется, закружилась (выпила она для храбрости тоже порядочно). Ставши на пол, фурия ничего не видит; одною \\\'рукой держит крючок, а другою, размахивая, ищет Дон Жуана, но ищет совсем в другой стороне. Калиновский в бешенстве забывает, что это на сцене, и кричит громко: «Гунство! сюда! сюда!» Наконец, фурия ощупывает кое-как Дон Жуана, обхватывает его одною рукою, а другою старается поддеть кольцо на крючок... но никак не подденет. Калиновский в совершенном отчаянии, желая помочь горю, протягивает назад руку, берет свое кольцо, а между тем бранные слова сыплются на фурию; но ничто не помогает, и фурия никак не может сцепиться с Дон Жуаном. Всему этому аккомпанирует шум в публике: тут было и шиканье, и смех, и громогласное браво. Все это было для меня что-то неслыханное и невиданное и потрясло меня до основания. Я выбежал из кресел, бросился на сцену, вырвал у механика веревку и опустил занавес. И надо было видеть, с каким остервенением Дон Жуан начал терзать фурию за волосы... Тем и кончилось представление «Дон Жуана».
Продолжение следует…
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
VII. 1816-й ГОД. ПРЕДСТАВЛЕНИЕ «ДОН ЖУАНА» В ХАРЬКОВЕ
ГЛАВА I. Начало
ГЛАВА I. Продолжение
ГЛАВА I. Продолжение
ГЛАВА I. Окончание
ГЛАВА II
ГЛАВА III. Начало
ГЛАВА III. Окончание
ГЛАВА IV
ГЛАВА V
ГЛАВА VI
1816 год, в начале, был для меня самый горестный по разным обстоятельствам; но горе мое стало для меня еще тяжеле, когда я узнал, что театр в Курске расстроился. Дом Благородного собрания, в котором помещалась и сцена, начали переделывать, и, как слышно было, переделка не могла кончиться ближе двух лет; следовательно, спектаклей давать было негде, а выстроить театр содержатели были не в состоянии. Я был совершенно уничтожен: переехал в деревню, где с горя прочитал историю Ролленя, в переводе Тредьяковского, от доски до доски. В исходе июля вдруг получаю письмо от одного из бывших содержателей, именно от П. Е. Барсова. Он извещал меня, что получил приглашение из Харькова от Штейна, который просил его пригласить еще кого-нибудь для ролей комических, почему он обращается с этим приглашением ко мне, и что если я согласен, то отпросился бы и приехал в Курск, чтобы потом отправиться в Харьков: «Там, мол, можно кой-что и заработать». Высказать мою радость я не в силах. Мысль, что я буду играть в Харькове, приводила меня в восторг. Я знал, что в Харькове театр давнишний и что на нем играют все, к тому же там университет, поэтому публика должна быть образованнее, следовательно, и требования от актеров гораздо большие. Это последнее обстоятельство, при всей моей радости, внушило мне и некоторое чувство страха, — словом, я начал было робеть. Потом вспомнил, что из харьковской труппы у нас уже был налицо актер Мурашкин, который с неба звезд не хватал; кроме того, я видел лучшего харьковского драматического актера, г-на Геца, который проездом играл в Курске «Сына любви»; в нем было много хорошего, но вообще он был ниже нашего М. Е. Барсова. Сообразив все это, я немного приободрился и, разумеется, не теряя времени, отпросился у графини Волькенштейн, с маленькою гордостью объяснив ей, что меня приглашают на харьковскую сцену. Она отпустила меня и шутя прибавила: «Смотри, не срамись!» Сборы были небольшие. Отцу и матери было лестно, что изо всей труппы Барсов пригласил меня и никого другого: стало быть, я что-нибудь да значу. Даже жене, несмотря на разлуку, такое приглашение было не неприятно. Итак, поцеловав у родителей ручки и получив от них напутственное благословение с прибавкою двух рублей медными деньгами, перецеловав жену и детей, в первых числах августа отправился я в Курск, чтобы оттуда уже вместе с Барсовым ехать в Харьков. Не буду рассказывать, как я приехал в Курск, как вскоре потом отправились мы с Барсовым на долгих в Харьков — все это было весьма обыкновенно, без всяких особых происшествий. В Харьков мы приехали 15 августа, часов около десяти утра; остановились в квартире актера Угарова, с которым Барсов уже был знаком и с которым он уже списался. Самого Угарова мы не застали дома: он ушел на репетицию комедии «Дон Жуан» Мольера. Все это узнали мы от жены Угарова, очень милой и чрезвычайно красивой женщины, которая приняла нас как нельзя более радушно, отвела нам комнату, напоила чаем и кофеем, уговаривала отдохнуть с дороги, и Барсов был почти готов на это; но меня мучил «Дон Жуан». Мольер был мною почти весь прочитан, хотя на нашем театре игралось из него не более трех пьес. «Дон Жуана» играть у нас не могли, потому что на нашей сцене не было ни провалов, ни полетов, а в этой пьесе являются фурии и уносят Дон Жуана. Все это интересовало и волновало меня, и я неотступно пристал к Барсову идти в театр — застать репетицию. Барсов нехотя согласился. Одевшись прилично (я в свой единственный черный фрак, а товарищ мой и подрумянился немного: он был кокетлив), отправились мы в театр. Подходя к театру, я совсем разочаровался: я представлял себе, что в таком городе, как Харьков, театр — красивое здание, а вместо того увидел какой-то бревенчатый балаган. Когда мы взошли на сцену по полуразрушенной лестнице, то сначала в темноте ничего не было видно; потом, оглядевшись немного, Барсов, знакомый уже прежде с содержателями театра (их было два: Штейн —немец и Калиновский — поляк), представил меня им как лучшего из своих товарищей. Здесь же он познакомил меня с хозяином нашей квартиры, актером Угаровым, первым комиком харьковской сцены. Угаров был существо замечательное, талант огромный. Добросовестно могу сказать, что выше его талантом я и теперь никого не вижу. Естественность, веселость, живость, при удивительных средствах, поражали вас, и, к сожалению, все это направлено было бог знает как, все игралось на авось! Но если случайно ему удавалось попадать верно на какой-нибудь характер, то выше этого, как мне кажется, человек ничего себе создать не может. К несчастию, это было весьма редко, потому что мышление было для него делом посторонним, но за всем тем он увлекал публику своею жизнью и веселостью. Как в человеке, в нем все было премешано; в каком-то странном беспорядке стояли рядом добродушие и плутоватость, театр и карты, и охота покутить. Все это было в нем смешано до такой степени, что не знаешь, бывало, чему он отдавал преимущество. Хороший семьянин, а для последних двух страстей он готов был оставить семейство без куска хлеба. Но оставим его — я не могу высказать и половины того, что было в этой замечательной личности. Прибавлю только, что потом, несмотря на все его недостатки, я всегда любил его как человека и уважал как талант. В своих записках я часто буду еще обращаться к Угарову и передам о нем все, что знаю.
Когда нас познакомили, он тотчас взял меня за руку и подвел к жене Калиновского с такими словами: «Анна Ивановна Кали-новская, первая наша актриса — с огнем баба!» Между тем артисты начали опять прерванную нашим приходом репетицию. Дон Жуана играл Калиновский, а Лепорелло — Угаров. Когда я начал вслушиваться в разговор действующих лиц, то чрезвычайно смутился: я знал Мольерова «Дон Жуана»; но это был не тот, а другой, и точно другой. Этот «Дон Жуан» был переведен с польского г. Петровским, который, как видно, не знал хорошо русского языка; перевод этот был такая галиматья, что я не мог понять, как можно было играть подобную пьесу в университетском городе, как Харьков. К довершению всего Калиновский говорил польским выговором, как, например, чего и т. п. Обо всем этом я не сказал ни слова из скромности. Но я не мог утерпеть, чтоб не спросить Калиновского, как у Них устроена последняя сцена, где являются фурии. Он отвечал мне: «Теперь эта сцена будет не так эффектна, как прежде. Прежде делалась чистая перемена, и декорация представляла ад: фурии выбегали, вылетали, выскакивали из земли и увлекали Дон Жуана. Теперь же этого не будет, потому что декорацию, представлявшую ад, как везли из Кременчуга, смыло дождем, и теперь просто фурия слетит сверху, схватит Дон Жуана и унесет». — «А! — подумал я, — здесь, стало быть, есть и машины», и пошел осматривать сцену; но, к моему удивлению, я ничего не заметил, кроме балок, чистосердечно лежавших поперек сцены. Мне совестно было спросить и обнаружить таким образом свое невежество, тем более что, учившись в народном училище, я ознакомился несколько с механикою, по крайней мере знал силу рычага, пользу блока и действие ворота; но здесь ничего подобного не было видно. С нетерпением жду я конца репетиции, полагая, что будут пробовать полет, — не тут-то было! Репетиция кончилась, и когда я спросил: «Не будут ли пробовать полета?» — то Калиновский отвечал: «Нет! эта машина хорошо устроена, и пробовать нечего». И мне стало стыдно, что я не мог отыскать этой машины.
Обедать мы приглашены были к Калиновскому. Не буду рассказывать всех любезностей хозяйки и всех острот Угарова. К концу обеда вошел очень высокий мужчина, в длинном синем сюртуке, подпоясанном кушаком, с волосами в скобку, но с бритою бородой, и сказал, обратясь к Калиновскому: «Пожалуйте, Осип Иванович, денег за машину». Меня так и взволновало. «Что за машина?» — спросил я. «А это Дон Жуана поднимать»,— отвечали мне.
Я попросил позволения посмотреть машину. «Принеси»,— сказал Калиновский длинному сюртуку, который, как я после узнал, был главным машинистом. Он вышел и скоро возвратился, принеся с собою два толстых ремня немного потоньше тех, которые употребляются для рессор в дрожках. Оба ремня были с железными толстыми пряжками. У одного из них посредине пришит был дратвами железный крючок значительной толщины, а у другого пришито было такой же прочности железное кольцо. Не понял я механизма и спрашиваю: «Что же из этого будет?» Тогда Калиновский берет ремень с крюком, стягивает его на себе пряжкой, которая пришлась назади, крючок же очутился напереди. «А вот что, — говорит он, — этим поясом подпояшется фурия, у нее крючок напереди, а Дон Жуан подпояшется другим поясом, у которого кольцо будет назади. Таким образом, фурия, спустясь сверху, обхватит одною рукой Дон Жуана, а другою наденет кольцо на крючок и унесет его». Да, — подумал я, — стало быть, я не рассмотрел; верно, есть где-нибудь и ворот и блоки, — и еще более убедился в этом, когда машинист сказал: «Пожалуйте, Осип Иванович, еще денег на канат, а то старый сгнил совершенно». При выдаче денег Калиновский прибавил: «Да не забудь выкрасить канат черною краской, чтоб не так было приметно».
С ужасным нетерпением я ожидал вечера, чтоб идти в театр; механизм сводил меня с ума. Наконец, около семи часов мы пришли в театр. Я тотчас бросился на сцену рассмотреть все хорошенько и отыскать машину. По тщательном осмотре я нашел кое-что, а именно: от второй до третьей кулисы, посредине сцены положено было с балки на балку круглое бревно, и на этом бревне торчали два огромных гвоздя, вершка на полтора один от другого. Кроме того, точно такое же бревно, на тех же балках и с такими же гвоздями, положено было за кулисами. Всего этого прежде не было. Я отыскал длинный сюртук и спросил его: для чего положены эти бревна? А он мне в ответ: «Это машина — подымать Дон Жуана». — «Как же это? Расскажи, пожалуйста», — сказал я. — «А вот, изволите видеть, эти два гвоздя на этом бревне, за кулисами? Между них пропустится веревка и протянется до половины сцены, где лежит вот другое бревно, и пропустится также между двумя гвоздями. Изволите видеть? А там фурия будет сидеть на балке, и веревка эта привяжется ей сзади, и когда фурия будет спускаться, то гвозди не дадут веревке сдвигаться, и фурия спустится прямо». — «Как же? воротом будут подымать?»— спросил я. «Нет, — отвечал длинный сюртук, — просто на руках». — «Да ведь это очень тяжело», — говорю я. «Да ведь здесь, — прибавил он, — за кулисами народу будет много, а к тому же мы веревку намажем салом: оно будет полегче». Покачал я головой и пошел в кресла. Начался спектакль. Угаров приводил всех в восторг, да и к Калиновскому публика, как видно, привыкла, так что, несмотря на его выговор, много раз одобряла. Перед пятым актом я не утерпел, пошел на сцену и увидел, что фурия уже сидела на балке, а человек с десять стояли за кулисами и держались за веревку. «Кто это, — спросил я, — одет фурией?» — «Это мой помощник Миньев»,— отвечал механик. Я возвратился в кресла и ждал окончания пьесы. Наконец дождался: Дон Жуан в отчаянии призывает фурий! И вот посреди театра из падуги показывается пара красных сапог, потом белая юбка с блестками, а наконец является и вся фигура фурии. Костюма фурии подробно передать я не в состоянии: какой-то шарф перекинут через плечо, на голове какой-то венец с рогами. Но это все ничего, а вот что было изумительно: как только фурия отделилась совсем от балки и повисла на веревке, то новая веревка от тяжести стала вытягиваться и раскручиваться, и так как фурию спускали медленно, то она, прежде чем стать на ноги, перевернулась раз двенадцать, отчего голова у ней, разумеется, закружилась (выпила она для храбрости тоже порядочно). Ставши на пол, фурия ничего не видит; одною \\\'рукой держит крючок, а другою, размахивая, ищет Дон Жуана, но ищет совсем в другой стороне. Калиновский в бешенстве забывает, что это на сцене, и кричит громко: «Гунство! сюда! сюда!» Наконец, фурия ощупывает кое-как Дон Жуана, обхватывает его одною рукою, а другою старается поддеть кольцо на крючок... но никак не подденет. Калиновский в совершенном отчаянии, желая помочь горю, протягивает назад руку, берет свое кольцо, а между тем бранные слова сыплются на фурию; но ничто не помогает, и фурия никак не может сцепиться с Дон Жуаном. Всему этому аккомпанирует шум в публике: тут было и шиканье, и смех, и громогласное браво. Все это было для меня что-то неслыханное и невиданное и потрясло меня до основания. Я выбежал из кресел, бросился на сцену, вырвал у механика веревку и опустил занавес. И надо было видеть, с каким остервенением Дон Жуан начал терзать фурию за волосы... Тем и кончилось представление «Дон Жуана».
Продолжение следует…
09.11.2005
Подробнее
МОДА НА ВУРДАЛАКОВ
В Москве появилась четвертая версия «Смерти Тарелкина»
СМЕРТЬ ТАРЕЛКИНА. МАЛЫЙ ТЕАТР. ПРЕССА О СПЕКТАКЛЕ
Мода на вурдалаков
В Москве появилась четвертая версия «Смерти Тарелкина»
Нынешний год в театральной Москве впору окрестить годом Александра Сухово-Кобылина. Аж четыре театра взялись за постановку его редко шедшей комедии-шутки «Смерть Тарелкина». Последним в марафон смертей включился любимый драматургом Малый театр.
Если верить, что в загробной жизни могут сохраняться чувства и память, то автор «Смерти Тарелкина» сейчас может торжествовать. Тридцать с лишним лет своей жизни он потратил на то, чтобы увидеть на сцене свою третью пьесу. Ходил по инстанциям, марал рукопись, рассказывал всем, кто желал слушать, что именно этот трагифарс, а не суперпопулярная «Свадьба Кречинского» есть его лучшее произведение. Слушатели снисходительно отмахивались, а потом записывали в дневниках, мемуарах и письмах о странном ослеплении Александра Сухово-Кобылина, который так высоко ставит свой злобный пасквиль на чиновничью Россию, к тому же сатиру давным-давно устаревшую. Появившись в 1900 году на сцене Суворинского театра, пьеса Сухово-Кобылина особого успеха не имела, а когда на премьере какая-то горячая душа стала звать автора, его пристыдили: «Автор, батенька, давно умер!» Хотя Сухово-Кобылин был жив, здрав и даже, несмотря на преклонный возраст и полную огорчений жизнь, зимой купался в проруби.
В 2005 году четыре московских театра практически одновременно принялись за постановку этой крайне редко (за весь век пальцев руки хватит) шедшей пьесы. В Et Сetera приглашенный литовский режиссер Оскарас Коршуновас поставил вариант элегантной шахматной партии, которую разыгрывает монументальный Варравин – Александр Калягин и простоватый малый Тарелкин – Владимир Скворцов. Алексей Левинский устроил офицерскую палатку прямо на сцене Театра имени Ермоловой и пустил рефреном к действию неотразимые песенные хиты типа «Кирпичиков». В Центре Казанцева создали веселое представление в духе студенческого капустника. Наконец, последним в хор трактовок и прочтений включился Малый театр, выпустивший «Смерть Тарелкина» на сцене филиала.
Спектакль Малого театра кажется заблудившимся во времени и пространстве. Постановочные приемы, приметы актерской игры точно вытащили из морозильной камеры. А уж режиссерская концепция Василия Федорова и вовсе взята из указаний цензуры почти столетней давности («в пьесе изображается давно отошедшее время»).
Когда-то автор мечтал об актере для Тарелкина, который, подобно французскому комику Левассеру, мгновенно будет преображаться из Тарелкина в Копылова и обратно. В Малом театре Тарелкин (Дмитрий Зеничев) долго бреется, надевает на голову подобие чулка, переодевается. Фантасмагорическое преображение в умершего соседа подано как вполне житейская история из лет давно минувших, когда один чиновник переоделся в другое лицо, чтобы скрыться от кредиторов и подурачить начальство.
Для придания достоверности происходящему на сцену честно выносят и тухлую рыбу, которой Тарелкин набивает свой фальшивый гроб, – ободранная голова щуки печально смотрит в зал. Служанка Мавруша (Маргарита Фомина) вносит блюдо с цельным заливным, которое сжирает ненасытный Расплюев (Сергей Еремеев). Он же демонстрирует цирковой номер, один за другим выпивая четыре стакана водки, один другого больше.
Фарсовая история о том, как ретивые следователи приняли мошенника за вурдалака, упыря и мцыря, рассказывается со всей академической серьезностью.
Из камеры несется надрывающий душу вопль заключенного Тарелкина, страдающего от жажды. Приглашенного свидетелем дворника Пахомова (Олег Мартьянов) бьют в пах вполне натуралистично. Единственным проблеском юмора в спектакле по комедии-шутке становится появление мещанки Людмилы Брандахлыстовой, которую довольно лихо играет актер Юрий Ильин. Скромное обаяние ушедшего быта, старательно восстанавливаемое Малым театром, оказывается решительно не достаточным для предлагаемых драматургом задач.
Смотря на московские постановки «Смерти Тарелкина», ощущаешь себя чем-то вроде Агафьи Тихоновны, размышляющей о женихах: если бы нос от одного, да губы от другого… Если бы Варравина–Калягина да добавить к Тарелкину–Подгородинскому, да соединить элегантность Коршуноваса с юмором Казанцева, да добавить обаяния Левинского и основательности Малого театра, то спектакль бы получился ну просто отличный!
Ольга Егошина
Новые известия, 9 ноября 2005 года
Мода на вурдалаков
В Москве появилась четвертая версия «Смерти Тарелкина»
Нынешний год в театральной Москве впору окрестить годом Александра Сухово-Кобылина. Аж четыре театра взялись за постановку его редко шедшей комедии-шутки «Смерть Тарелкина». Последним в марафон смертей включился любимый драматургом Малый театр.
Если верить, что в загробной жизни могут сохраняться чувства и память, то автор «Смерти Тарелкина» сейчас может торжествовать. Тридцать с лишним лет своей жизни он потратил на то, чтобы увидеть на сцене свою третью пьесу. Ходил по инстанциям, марал рукопись, рассказывал всем, кто желал слушать, что именно этот трагифарс, а не суперпопулярная «Свадьба Кречинского» есть его лучшее произведение. Слушатели снисходительно отмахивались, а потом записывали в дневниках, мемуарах и письмах о странном ослеплении Александра Сухово-Кобылина, который так высоко ставит свой злобный пасквиль на чиновничью Россию, к тому же сатиру давным-давно устаревшую. Появившись в 1900 году на сцене Суворинского театра, пьеса Сухово-Кобылина особого успеха не имела, а когда на премьере какая-то горячая душа стала звать автора, его пристыдили: «Автор, батенька, давно умер!» Хотя Сухово-Кобылин был жив, здрав и даже, несмотря на преклонный возраст и полную огорчений жизнь, зимой купался в проруби.
В 2005 году четыре московских театра практически одновременно принялись за постановку этой крайне редко (за весь век пальцев руки хватит) шедшей пьесы. В Et Сetera приглашенный литовский режиссер Оскарас Коршуновас поставил вариант элегантной шахматной партии, которую разыгрывает монументальный Варравин – Александр Калягин и простоватый малый Тарелкин – Владимир Скворцов. Алексей Левинский устроил офицерскую палатку прямо на сцене Театра имени Ермоловой и пустил рефреном к действию неотразимые песенные хиты типа «Кирпичиков». В Центре Казанцева создали веселое представление в духе студенческого капустника. Наконец, последним в хор трактовок и прочтений включился Малый театр, выпустивший «Смерть Тарелкина» на сцене филиала.
Спектакль Малого театра кажется заблудившимся во времени и пространстве. Постановочные приемы, приметы актерской игры точно вытащили из морозильной камеры. А уж режиссерская концепция Василия Федорова и вовсе взята из указаний цензуры почти столетней давности («в пьесе изображается давно отошедшее время»).
Когда-то автор мечтал об актере для Тарелкина, который, подобно французскому комику Левассеру, мгновенно будет преображаться из Тарелкина в Копылова и обратно. В Малом театре Тарелкин (Дмитрий Зеничев) долго бреется, надевает на голову подобие чулка, переодевается. Фантасмагорическое преображение в умершего соседа подано как вполне житейская история из лет давно минувших, когда один чиновник переоделся в другое лицо, чтобы скрыться от кредиторов и подурачить начальство.
Для придания достоверности происходящему на сцену честно выносят и тухлую рыбу, которой Тарелкин набивает свой фальшивый гроб, – ободранная голова щуки печально смотрит в зал. Служанка Мавруша (Маргарита Фомина) вносит блюдо с цельным заливным, которое сжирает ненасытный Расплюев (Сергей Еремеев). Он же демонстрирует цирковой номер, один за другим выпивая четыре стакана водки, один другого больше.
Фарсовая история о том, как ретивые следователи приняли мошенника за вурдалака, упыря и мцыря, рассказывается со всей академической серьезностью.
Из камеры несется надрывающий душу вопль заключенного Тарелкина, страдающего от жажды. Приглашенного свидетелем дворника Пахомова (Олег Мартьянов) бьют в пах вполне натуралистично. Единственным проблеском юмора в спектакле по комедии-шутке становится появление мещанки Людмилы Брандахлыстовой, которую довольно лихо играет актер Юрий Ильин. Скромное обаяние ушедшего быта, старательно восстанавливаемое Малым театром, оказывается решительно не достаточным для предлагаемых драматургом задач.
Смотря на московские постановки «Смерти Тарелкина», ощущаешь себя чем-то вроде Агафьи Тихоновны, размышляющей о женихах: если бы нос от одного, да губы от другого… Если бы Варравина–Калягина да добавить к Тарелкину–Подгородинскому, да соединить элегантность Коршуноваса с юмором Казанцева, да добавить обаяния Левинского и основательности Малого театра, то спектакль бы получился ну просто отличный!
Ольга Егошина
Новые известия, 9 ноября 2005 года
Подробнее
Актёры, занятые в спектаклях с 9 по 13 ноября 2005 года.
Актёры, занятые в спектаклях с 9 по 13 ноября 2005 года.
Актёры, занятые в спектаклях с 9 по 13 ноября 2005 года.
9 ноября, основная сцена, «Царь Иоанн Грозный»: А.И.Охлупина, Ю.В.Сафронова, И.В.Тельпугова, Я.П.Барышев, Г.В.Подгородинский, В.А.Коняев, А.Р.Хомятов, Б.В.Клюев, А.Ю.Ермаков, К.В.Демин, Ю.Б.Ильин, А.В.Коршунов, С.А.Вещев, А.М.Торопов, А.Н.Анохин, А.К.Вахтеров, П.Д.Складчиков, О.С.Мартьянов, В.В.Бунаков.
9 ноября, сцена на Б.Ордынке, «Усилия любви…»: Д.Н.Подгорная, И.В.Иванова, В.В.Андреева, Е.М.Базарова, И.А.Жерякова, В.Г.Зотов, М.Г.Фоменко, О.В.Доброван, С.А.Коршунов, А.Е.Фаддеев, Д.Н.Солодовник, В.В.Дахненко, В.А.Низовой, С.И.Видинеев.
10 ноября, основная сцена, «Горе от ума»: О.В.Молочная, Э.А.Быстрицкая, И.В.Иванова, Л.П.Полякова, Л.Г.Кичанова, Н.Л.Боронина, А.М.Жарова, Т.И.Короткова, И.В.Тельпугова, Д.Н.Подгорная, Т.А.Еремеева, А.И.Охлупина, С.Г.Аманова, Ю.М.Соломин, А.В.Вершинин, Г.В.Подгородинский, В.А.Низовой, Ю.И.Каюров, Д.Д.Кознов, В.А.Дубровский, С.Л.Тезов, В.В.Дахненко, Д.Н.Зеничев, Г.Д.Сергеев, А.Е.Фаддеев, М.Г.Фоменко, И.Г.Григорьев.
10 ноября, сцена на Б.Ордынке, «Тайны мадридского двора»: Т.Н.Лебедева, О.Л.Пашкова, Е.Г.Харитонова, Г.Г.Микшун, Н.П.Швец, И.А.Жерякова, О.Г.Жевакина, Ю.В.Сафронова, Л.В.Ещенко, В.И.Езепов, В.В.Петров, К.В.Демин, О.В.Доброван, В.Г.Зотов, А.Н.Анохин, Д.Н.Солодовник, Д.Н.Курочка, Е.В.Арановский, В.А.Андрианов, Ф.Э.Марцевич, Д.А.Марин, сотр.Малец.
11 ноября, основная сцена, «На всякого мудреца довольно простоты»: К.В.Моисеева, И.В.Муравьёва, Л.В.Юдина, Т.П.Панкова, О.Л.Пашкова, Г.Г.Микшун, Н.П.Швец, Д.Н.Подгорная, В.Г.Зотов, А.С.Потапов, Б.В.Клюев, А.В.Клюквин, А.В.Вершинин, А.Ю.Ермаков, Е.В.Куршинский, А.Т.Манке, И.С.Григорьев.
11 ноября, сцена на Б.Ордынке, «Бешеные деньги»: Л.П.Полякова, С.Г.Аманова, Е.М.Базарова, А.М.Жарова, Е.А.Кулешова, Л.Л.Липина, В.А.Низовой, В.К.Бабятинский, В.А.Дубровский, К.В.Дёмин, С.Л.Тезов, Д.Н.Солодовник, А.К.Вахтеров, А.Е.Фаддеев, О.В.Доброван, В.А.Андрианов, Е.В.Арановский, С.И.Видинеев, В.А.Ильичев.
11 ноября, малая сцена на Б.Ордынке, «Смерть Тарелкина»: М.И.Фомина, А.С.Кудинович, Д.Н.Зеничев, В.А.Коняев, С.С.Еремеев, М.Г.Фоменко, А.Н.Анохин, Д.Д.Кознов, Ю.Б.Ильин, О.С.Мартьянов, Д.А.Марин
12 ноября, основная сцена, «Мнимый больной»: Е.К.Глушенко, О.В.Молочная, Л.В.Титова, Варя Куценко, В.И.Бочкарев, А.В.Клюквин, Г.В.Подгородинский, Вл.Б.Носик, В.А.Низовой, К.В.Демин, И.С.Григорьев, О.В.Доброван, Д.Н.Курочка, Д.Н.Солодовник, С.А.Коршунов, С.И.Видинеев, Е.В.Куршинский.
12 ноября, сцена на Б.Ордынке, «Вишнёвый сад»: И.В.Муравьёва, В.В.Андреева, Т.Н.Лебедева, Л.Н.Щербинина, Л.В.Ещенко, Д.Н.Подгорная, Л.С.Аникеева, О.Г.Жевакина, Е.О.Порубель, А.М.Жарова, В.К.Бабятинский, Ю.И.Каюров, В.В.Петров, С.А.Коршунов, А.С.Потапов, В.А.Дубровский, А.Е.Фаддеев, Д.А.Марин, А.Т.Манке, С.А.Вещев, А.Н.Анохин, А.К.Вахтеров, В.А.Андрианов, сотр.Малец, В.А.Ильичев.
13 ноября, основная сцена, утро, «Сказка о Царе Салтане»: Н.Н.Верещенко, В.В.Светлова, Т.Н.Рыжова, Л.Г.Кичанова, К.Е.Блохина, студ. Аксенова, В.А.Коняев, В.Г.Зотов, Г.В.Подгородинский, И.С.Григорьев, В.В.Дахненко, В.В.Бунаков, студ.Зайцев, студ.Рыжков, студ.Смирнов.
13 ноября, основная сцена, вечер, «Последняя жертва»: Л.В.Титова, Л.П.Полякова, О.А.Чуваева, Е.М.Базарова, А.М.Жарова, В.И.Бочкарев, О.В.Доброван, Б.В.Клюев, В.А.Сафронов, П.Д.Складчиков, В.В.Дахненко, Ю.Б.Ильин, С.А.Кагаков, И.С.Григорьев, Г.Н.Скряпкин, В.А.Андрианов.
13 ноября, сцена на Б.Ордынке, утро, «Снежная Королева»: В.В.Андреева, О.А.Чуваева, Л.Н.Щербинина, Н.П.Швец, Е.М.Базарова, Л.А.Пашкова, Е.О.Дмитриева, О.С.Мартьянов, С.А.Коршунов, В.К.Бабятинский, П.Д.Складчиков, Д.Н.Зеничев, В.А.Дубровский, С.Л.Тезов, М.Г.Фоменко, В.А.Андрианов.
13 ноября, сцена на Б.Ордынке, вечер, «Тайны мадридского двора»: Л.А.Суворкина, Т.В.Скиба, Е.Г.Харитонова, Г.Г.Микшун, Н.П.Швец, Д.Н.Подгорная, О.В.Молочная, И.А.Жерякова, Ю.В.Сафронова, В.И.Езепов, В.В.Петров, К.В.Демин, А.Р.Хомятов, А.В.Вершинин, А.Н.Анохин, Д.Н.Солодовник, Д.Н.Курочка, Е.В.Арановский, М.Г.Фоменко, Ф.Э.Марцевич, сотр.Малец.
13 ноября, малая сцена на Б.Ордынке, «День на день не приходится»: И.В.Тельпугова, Е.В.Доронина, О.Г.Жевакина, Л.В.Ещенко, А.В.Коршунов, Д.Д.Кознов, С.В.Потапов, Д.Н.Зеничев, Д.А.Марин, В.А.Дубровский.
9 ноября, основная сцена, «Царь Иоанн Грозный»: А.И.Охлупина, Ю.В.Сафронова, И.В.Тельпугова, Я.П.Барышев, Г.В.Подгородинский, В.А.Коняев, А.Р.Хомятов, Б.В.Клюев, А.Ю.Ермаков, К.В.Демин, Ю.Б.Ильин, А.В.Коршунов, С.А.Вещев, А.М.Торопов, А.Н.Анохин, А.К.Вахтеров, П.Д.Складчиков, О.С.Мартьянов, В.В.Бунаков.
9 ноября, сцена на Б.Ордынке, «Усилия любви…»: Д.Н.Подгорная, И.В.Иванова, В.В.Андреева, Е.М.Базарова, И.А.Жерякова, В.Г.Зотов, М.Г.Фоменко, О.В.Доброван, С.А.Коршунов, А.Е.Фаддеев, Д.Н.Солодовник, В.В.Дахненко, В.А.Низовой, С.И.Видинеев.
10 ноября, основная сцена, «Горе от ума»: О.В.Молочная, Э.А.Быстрицкая, И.В.Иванова, Л.П.Полякова, Л.Г.Кичанова, Н.Л.Боронина, А.М.Жарова, Т.И.Короткова, И.В.Тельпугова, Д.Н.Подгорная, Т.А.Еремеева, А.И.Охлупина, С.Г.Аманова, Ю.М.Соломин, А.В.Вершинин, Г.В.Подгородинский, В.А.Низовой, Ю.И.Каюров, Д.Д.Кознов, В.А.Дубровский, С.Л.Тезов, В.В.Дахненко, Д.Н.Зеничев, Г.Д.Сергеев, А.Е.Фаддеев, М.Г.Фоменко, И.Г.Григорьев.
10 ноября, сцена на Б.Ордынке, «Тайны мадридского двора»: Т.Н.Лебедева, О.Л.Пашкова, Е.Г.Харитонова, Г.Г.Микшун, Н.П.Швец, И.А.Жерякова, О.Г.Жевакина, Ю.В.Сафронова, Л.В.Ещенко, В.И.Езепов, В.В.Петров, К.В.Демин, О.В.Доброван, В.Г.Зотов, А.Н.Анохин, Д.Н.Солодовник, Д.Н.Курочка, Е.В.Арановский, В.А.Андрианов, Ф.Э.Марцевич, Д.А.Марин, сотр.Малец.
11 ноября, основная сцена, «На всякого мудреца довольно простоты»: К.В.Моисеева, И.В.Муравьёва, Л.В.Юдина, Т.П.Панкова, О.Л.Пашкова, Г.Г.Микшун, Н.П.Швец, Д.Н.Подгорная, В.Г.Зотов, А.С.Потапов, Б.В.Клюев, А.В.Клюквин, А.В.Вершинин, А.Ю.Ермаков, Е.В.Куршинский, А.Т.Манке, И.С.Григорьев.
11 ноября, сцена на Б.Ордынке, «Бешеные деньги»: Л.П.Полякова, С.Г.Аманова, Е.М.Базарова, А.М.Жарова, Е.А.Кулешова, Л.Л.Липина, В.А.Низовой, В.К.Бабятинский, В.А.Дубровский, К.В.Дёмин, С.Л.Тезов, Д.Н.Солодовник, А.К.Вахтеров, А.Е.Фаддеев, О.В.Доброван, В.А.Андрианов, Е.В.Арановский, С.И.Видинеев, В.А.Ильичев.
11 ноября, малая сцена на Б.Ордынке, «Смерть Тарелкина»: М.И.Фомина, А.С.Кудинович, Д.Н.Зеничев, В.А.Коняев, С.С.Еремеев, М.Г.Фоменко, А.Н.Анохин, Д.Д.Кознов, Ю.Б.Ильин, О.С.Мартьянов, Д.А.Марин
12 ноября, основная сцена, «Мнимый больной»: Е.К.Глушенко, О.В.Молочная, Л.В.Титова, Варя Куценко, В.И.Бочкарев, А.В.Клюквин, Г.В.Подгородинский, Вл.Б.Носик, В.А.Низовой, К.В.Демин, И.С.Григорьев, О.В.Доброван, Д.Н.Курочка, Д.Н.Солодовник, С.А.Коршунов, С.И.Видинеев, Е.В.Куршинский.
12 ноября, сцена на Б.Ордынке, «Вишнёвый сад»: И.В.Муравьёва, В.В.Андреева, Т.Н.Лебедева, Л.Н.Щербинина, Л.В.Ещенко, Д.Н.Подгорная, Л.С.Аникеева, О.Г.Жевакина, Е.О.Порубель, А.М.Жарова, В.К.Бабятинский, Ю.И.Каюров, В.В.Петров, С.А.Коршунов, А.С.Потапов, В.А.Дубровский, А.Е.Фаддеев, Д.А.Марин, А.Т.Манке, С.А.Вещев, А.Н.Анохин, А.К.Вахтеров, В.А.Андрианов, сотр.Малец, В.А.Ильичев.
13 ноября, основная сцена, утро, «Сказка о Царе Салтане»: Н.Н.Верещенко, В.В.Светлова, Т.Н.Рыжова, Л.Г.Кичанова, К.Е.Блохина, студ. Аксенова, В.А.Коняев, В.Г.Зотов, Г.В.Подгородинский, И.С.Григорьев, В.В.Дахненко, В.В.Бунаков, студ.Зайцев, студ.Рыжков, студ.Смирнов.
13 ноября, основная сцена, вечер, «Последняя жертва»: Л.В.Титова, Л.П.Полякова, О.А.Чуваева, Е.М.Базарова, А.М.Жарова, В.И.Бочкарев, О.В.Доброван, Б.В.Клюев, В.А.Сафронов, П.Д.Складчиков, В.В.Дахненко, Ю.Б.Ильин, С.А.Кагаков, И.С.Григорьев, Г.Н.Скряпкин, В.А.Андрианов.
13 ноября, сцена на Б.Ордынке, утро, «Снежная Королева»: В.В.Андреева, О.А.Чуваева, Л.Н.Щербинина, Н.П.Швец, Е.М.Базарова, Л.А.Пашкова, Е.О.Дмитриева, О.С.Мартьянов, С.А.Коршунов, В.К.Бабятинский, П.Д.Складчиков, Д.Н.Зеничев, В.А.Дубровский, С.Л.Тезов, М.Г.Фоменко, В.А.Андрианов.
13 ноября, сцена на Б.Ордынке, вечер, «Тайны мадридского двора»: Л.А.Суворкина, Т.В.Скиба, Е.Г.Харитонова, Г.Г.Микшун, Н.П.Швец, Д.Н.Подгорная, О.В.Молочная, И.А.Жерякова, Ю.В.Сафронова, В.И.Езепов, В.В.Петров, К.В.Демин, А.Р.Хомятов, А.В.Вершинин, А.Н.Анохин, Д.Н.Солодовник, Д.Н.Курочка, Е.В.Арановский, М.Г.Фоменко, Ф.Э.Марцевич, сотр.Малец.
13 ноября, малая сцена на Б.Ордынке, «День на день не приходится»: И.В.Тельпугова, Е.В.Доронина, О.Г.Жевакина, Л.В.Ещенко, А.В.Коршунов, Д.Д.Кознов, С.В.Потапов, Д.Н.Зеничев, Д.А.Марин, В.А.Дубровский.
08.11.2005
Подробнее
8 ноября свой юбилей отмечает артист Малого театра, представитель замечательной актерской семьи Алексей Евгеньевич Самойлов. Пожелаем от всей души сегодня юбиляру всего самого наилучшего: крепкого здоровья, праздничного настроения и скорейшего осуществле
8 ноября свой юбилей отмечает артист Малого театра, представитель замечательной актерской семьи Алексей Евгеньевич Самойлов.
Пожелаем от всей души сегодня юбиляру всего самого наилучшего: крепкого здоровья, праздничного настроения и скорейшего осуществления всех творческих планов.
Пожелаем от всей души сегодня юбиляру всего самого наилучшего: крепкого здоровья, праздничного настроения и скорейшего осуществления всех творческих планов.
Подробнее
ПОКА – ОДНИ СЛЕЗЫ
ПОКА – ОДНИ СЛЕЗЫ
Если вычесть из театральных событий те спектакли, что, отгастролировав, уехали и не догонишь, а с ними те, что прописаны в Москве, но лучше бы уехали куда подальше, в сухом остатке будут только три осенних премьеры: «Господа Головлевы» в чеховском МХТ, «Трамвай Желание» в ТЮЗе и «Мнимый больной» в Малом...
Если вычесть из театральных событий те спектакли, что, отгастролировав, уехали и не догонишь, а с ними те, что прописаны в Москве, но лучше бы уехали куда подальше, в сухом остатке будут только три осенних премьеры: «Господа Головлевы» в чеховском МХТ, «Трамвай Желание» в ТЮЗе и «Мнимый больной» в Малом...
ПОКА – ОДНИ СЛЕЗЫ
Решено, что каждую неделю мы вам будем рассказывать, что интересного за последнее время произошло в каком-нибудь из видов искусств. Первым назначили театр. Итак: что было, на что надо идти, и чем сердце успокоится?
С начала сезона произошло много всего, особенно если считать фестивали. Лучший на Урале – екатеринбургский «Реальный театр», главный азиатский – «Лики Чингисхана» в Улан-Удэ, радикальный московский – «Новая драма», знаменитый питерский – «Балтийский дом», ну и так далее. Премьер тоже хватало. Но, несмотря на то что сезон в театрах бурлит уже два месяца, длинного списка рекомендаций не получается. Если вычесть из театральных событий те спектакли, что, отгастролировав, уехали и не догонишь, а с ними те, что прописаны в Москве, но лучше бы уехали куда подальше, в сухом остатке будут только три осенних премьеры: «Господа Головлевы» в чеховском МХТ, «Трамвай Желание» в ТЮЗе и «Мнимый больной» в Малом.
«Господ Головлевых» сыграли в начале октября, но этот спектакль заранее был назначен одной из главных премьер года. Не только потому, что его поставил Кирилл Серебренников, значащийся сегодня самым модным и продуктивным отечественным режиссером, но и оттого, что Иудушку в нем сыграл Евгений Миронов – пожалуй, главная отечественная театральная звезда (если не считать патриархов). Дополнительная интрига состояла в том, что в середине 80-х на мхатовской сцене «Головлевых» ставил Лев Додин и в главной роли был сам Смоктуновский. Спектакль этот большинство театралов помнит хорошо, так что совсем от сравнения уйти было невозможно.
Серебренников поставил спектакль темный и мучительный (по этим параметрам, кстати, он был недалек от додинской постановки), умученные персонажи его после смерти продолжали разгуливать по сцене, только полы на их одеждах были не застегнуты, а зашиты суровой ниткой. Каждый из мертвецов появлялся в глубине сцены в кабинке, похожей на пляжную раздевалку, и зажигал над собой лампочку – ну вот, еще одного засосал насмерть Иудушка. Миронов, еще не простившийся с ролями ясноглазых мальчиков, должен был играть кровососа и дьявола в образе приторного лицемера, роль длиной в целую биографию: от мальчишки-ябеды в спущенных штанах до сластолюбивого старика. Двадцать лет назад Смоктуновский играл Порфирия Головлева как само Зло, с невыносимо гнусным взглядом и липкой паутиной речей, которые он накидывал на родственничков, будто петлю. В мироновском Иудушке не было того масштаба, той силы зла, он был мелкой гадостью, моложавым демагогом-болтуном с оловянным, немигающим взором ящерицы. Даже мамаша Головлева, которую замечательно играла Алла Покровская, смотрела на сына с какой-то изумленной брезгливостью. В сущности, власть Иудушки была не в нем самом, а в его деньгах — в умении подгрести под себя все семейное добро и таким образом сделать всех родственников зависимыми от себя. Наверное, тот, кто любит искать в театре прямые параллели с жизнью, мог бы говорить, что щедринский сюжет в Художественном театре оказался тесно связан со временем. Спектакль Серебренникова — с мыслью о раздражающей и нестрашной нынешней власти, чья сила только в деньгах, спектакль Додина — с паучьей, многоречивой властью середины восьмидесятых. Но, в сущности, когда смотришь «Головлевых», все эти параллели не имеют никакого значения.
«Трамвай «Желание», поставленный Генриеттой Яновской в московском ТЮЗе, тоже получил неожиданную пару – практически в один день с ним та же пьеса вышла на сцене театра имени Моссовета в постановке Юрия Еремина. Правда, в этом случае сравнение шло явно в пользу Яновской. История про нежную и ранимую аристократку Бланш, чья жизнь пошла под откос, про то, как она приехала к сестре, вышедшей замуж за витального плебея, и как оттуда была выдворена в психбольницу, — на сцене театра имени Моссовета получилась сюжетом о жизни нимфоманки-авантюристки. Яновская, специально пригласив на эту роль актрису Ольгу Понизову, сделала спектакль о женщине-ребенке, витающей в облаках. Бланш, мечтательница в платье в цветочек, с детства приученная к хорошим манерам, все время таскает за собой большую музыкальную шкатулку в виде макета родового имения «Мечта» – белого дома с колоннами, вокруг которого кружатся дамы и кавалеры. И вот такая барышня попадает к своей сестре Стелле, живущей в бедном окраинном районе, к веселой девчонке, влюбленной в своего мужа – слесаря и мотоциклиста, жлоба с горой мускулов. А дальше спектакль Яновской рассказывает о том, как Бланш отчаянно пытается выжить, стать своей в этой чужой среде: поладить со свояком, понравиться мужчинам и соседке. Она и вправду больна, но понятно это не только оттого, что в ее голове фантазии так спутаны с реальностью, что она сама не может их разделить. Она и вообще какая-то странная – неуместная везде, с этой своей деликатностью и правилами хорошего тона, с жалкой навязчивостью и нелепым кокетством, с ложью о богатых поклонниках и дурной репутацией. Хотя, честно говоря, на спектакле Яновской в слухи о том, что Бланш путалась со всеми подряд, не очень-то веришь. Их, наверное, придумали насмешники или сам Стэнли, чтобы выжить надоевшую родственницу. Кто мог соблазнить это нездешнее создание в таком богом забытом месте? Разве тот, кто читал ей стихи и рассказывал сказки.
И третий номер в нашем списке – мольеровский «Мнимый больной» Сергея Женовача. Рядом с «Головлевыми» и «Трамваем» — творениями прихотливой режиссерской фантазии, создающей из всем известных классических текстов что-то свое, спектакль в Малом театре выглядит совершенно бесхитростным. И, если есть в нем что-то не вполне традиционное, то разве что полное отсутствие насмешки. Милейшими людьми оказываются все — даже хорошенькая злодейка Белина, мечтавшая заграбастать все состояние мужа после его кончины, никому не портит настроение. Милы и женщины (в этом спектакле они все до одной кудрявы, как барашки), и безвредные дураки-лекари, и громогласный хохотун Беральд, пытающийся спасти брата от злодейств медицины. Но главный миляга, конечно, сам «мнимый больной» — Арган, которого весело и беспечно играет Василий Бочкарев. Честно говоря, почему этому жовиальному моложавому и совсем не глупому мужчине пришло в голову назваться тяжело больным, я так и не поняла. Но тут, кажется, никто о таких мелочах не думает. Просто публика очень радуется, глядя, как Арган с восторгом изучает рецепты, а потом тайком от домашних лопает огромные бутерброды. И хохочет всякий раз, как герой посреди разговора, изображая последствия бесконечных клистиров, вдруг начинает вертеться волчком, схватившись за задницу, а потом пулей улетает за кулисы.
Вот, собственно, и все – больше мне вас порадовать нечем. Остается надеяться, что к зиме премьеры пойдут пободрее, и тогда можно будет не только посоветовать вам побольше спектаклей, но и понять, в какую сторону движется сезон. А то пока – одни слезы.
Дина Годер
Грани.ru, 05.11.2005 16:25
ОБСУДИТЬ СТАТЬЮ В АНТРАКТЕ
Решено, что каждую неделю мы вам будем рассказывать, что интересного за последнее время произошло в каком-нибудь из видов искусств. Первым назначили театр. Итак: что было, на что надо идти, и чем сердце успокоится?
С начала сезона произошло много всего, особенно если считать фестивали. Лучший на Урале – екатеринбургский «Реальный театр», главный азиатский – «Лики Чингисхана» в Улан-Удэ, радикальный московский – «Новая драма», знаменитый питерский – «Балтийский дом», ну и так далее. Премьер тоже хватало. Но, несмотря на то что сезон в театрах бурлит уже два месяца, длинного списка рекомендаций не получается. Если вычесть из театральных событий те спектакли, что, отгастролировав, уехали и не догонишь, а с ними те, что прописаны в Москве, но лучше бы уехали куда подальше, в сухом остатке будут только три осенних премьеры: «Господа Головлевы» в чеховском МХТ, «Трамвай Желание» в ТЮЗе и «Мнимый больной» в Малом.
«Господ Головлевых» сыграли в начале октября, но этот спектакль заранее был назначен одной из главных премьер года. Не только потому, что его поставил Кирилл Серебренников, значащийся сегодня самым модным и продуктивным отечественным режиссером, но и оттого, что Иудушку в нем сыграл Евгений Миронов – пожалуй, главная отечественная театральная звезда (если не считать патриархов). Дополнительная интрига состояла в том, что в середине 80-х на мхатовской сцене «Головлевых» ставил Лев Додин и в главной роли был сам Смоктуновский. Спектакль этот большинство театралов помнит хорошо, так что совсем от сравнения уйти было невозможно.
Серебренников поставил спектакль темный и мучительный (по этим параметрам, кстати, он был недалек от додинской постановки), умученные персонажи его после смерти продолжали разгуливать по сцене, только полы на их одеждах были не застегнуты, а зашиты суровой ниткой. Каждый из мертвецов появлялся в глубине сцены в кабинке, похожей на пляжную раздевалку, и зажигал над собой лампочку – ну вот, еще одного засосал насмерть Иудушка. Миронов, еще не простившийся с ролями ясноглазых мальчиков, должен был играть кровососа и дьявола в образе приторного лицемера, роль длиной в целую биографию: от мальчишки-ябеды в спущенных штанах до сластолюбивого старика. Двадцать лет назад Смоктуновский играл Порфирия Головлева как само Зло, с невыносимо гнусным взглядом и липкой паутиной речей, которые он накидывал на родственничков, будто петлю. В мироновском Иудушке не было того масштаба, той силы зла, он был мелкой гадостью, моложавым демагогом-болтуном с оловянным, немигающим взором ящерицы. Даже мамаша Головлева, которую замечательно играла Алла Покровская, смотрела на сына с какой-то изумленной брезгливостью. В сущности, власть Иудушки была не в нем самом, а в его деньгах — в умении подгрести под себя все семейное добро и таким образом сделать всех родственников зависимыми от себя. Наверное, тот, кто любит искать в театре прямые параллели с жизнью, мог бы говорить, что щедринский сюжет в Художественном театре оказался тесно связан со временем. Спектакль Серебренникова — с мыслью о раздражающей и нестрашной нынешней власти, чья сила только в деньгах, спектакль Додина — с паучьей, многоречивой властью середины восьмидесятых. Но, в сущности, когда смотришь «Головлевых», все эти параллели не имеют никакого значения.
«Трамвай «Желание», поставленный Генриеттой Яновской в московском ТЮЗе, тоже получил неожиданную пару – практически в один день с ним та же пьеса вышла на сцене театра имени Моссовета в постановке Юрия Еремина. Правда, в этом случае сравнение шло явно в пользу Яновской. История про нежную и ранимую аристократку Бланш, чья жизнь пошла под откос, про то, как она приехала к сестре, вышедшей замуж за витального плебея, и как оттуда была выдворена в психбольницу, — на сцене театра имени Моссовета получилась сюжетом о жизни нимфоманки-авантюристки. Яновская, специально пригласив на эту роль актрису Ольгу Понизову, сделала спектакль о женщине-ребенке, витающей в облаках. Бланш, мечтательница в платье в цветочек, с детства приученная к хорошим манерам, все время таскает за собой большую музыкальную шкатулку в виде макета родового имения «Мечта» – белого дома с колоннами, вокруг которого кружатся дамы и кавалеры. И вот такая барышня попадает к своей сестре Стелле, живущей в бедном окраинном районе, к веселой девчонке, влюбленной в своего мужа – слесаря и мотоциклиста, жлоба с горой мускулов. А дальше спектакль Яновской рассказывает о том, как Бланш отчаянно пытается выжить, стать своей в этой чужой среде: поладить со свояком, понравиться мужчинам и соседке. Она и вправду больна, но понятно это не только оттого, что в ее голове фантазии так спутаны с реальностью, что она сама не может их разделить. Она и вообще какая-то странная – неуместная везде, с этой своей деликатностью и правилами хорошего тона, с жалкой навязчивостью и нелепым кокетством, с ложью о богатых поклонниках и дурной репутацией. Хотя, честно говоря, на спектакле Яновской в слухи о том, что Бланш путалась со всеми подряд, не очень-то веришь. Их, наверное, придумали насмешники или сам Стэнли, чтобы выжить надоевшую родственницу. Кто мог соблазнить это нездешнее создание в таком богом забытом месте? Разве тот, кто читал ей стихи и рассказывал сказки.
И третий номер в нашем списке – мольеровский «Мнимый больной» Сергея Женовача. Рядом с «Головлевыми» и «Трамваем» — творениями прихотливой режиссерской фантазии, создающей из всем известных классических текстов что-то свое, спектакль в Малом театре выглядит совершенно бесхитростным. И, если есть в нем что-то не вполне традиционное, то разве что полное отсутствие насмешки. Милейшими людьми оказываются все — даже хорошенькая злодейка Белина, мечтавшая заграбастать все состояние мужа после его кончины, никому не портит настроение. Милы и женщины (в этом спектакле они все до одной кудрявы, как барашки), и безвредные дураки-лекари, и громогласный хохотун Беральд, пытающийся спасти брата от злодейств медицины. Но главный миляга, конечно, сам «мнимый больной» — Арган, которого весело и беспечно играет Василий Бочкарев. Честно говоря, почему этому жовиальному моложавому и совсем не глупому мужчине пришло в голову назваться тяжело больным, я так и не поняла. Но тут, кажется, никто о таких мелочах не думает. Просто публика очень радуется, глядя, как Арган с восторгом изучает рецепты, а потом тайком от домашних лопает огромные бутерброды. И хохочет всякий раз, как герой посреди разговора, изображая последствия бесконечных клистиров, вдруг начинает вертеться волчком, схватившись за задницу, а потом пулей улетает за кулисы.
Вот, собственно, и все – больше мне вас порадовать нечем. Остается надеяться, что к зиме премьеры пойдут пободрее, и тогда можно будет не только посоветовать вам побольше спектаклей, но и понять, в какую сторону движется сезон. А то пока – одни слезы.
Дина Годер
Грани.ru, 05.11.2005 16:25
ОБСУДИТЬ СТАТЬЮ В АНТРАКТЕ
Подробнее
ВАСИЛИЙ ФЕДОРОВ: «ЭТО СПЕКТАКЛЬ О СЕГОДНЯШНЕЙ РОССИИ»
ВАСИЛИЙ ФЕДОРОВ: «ЭТО СПЕКТАКЛЬ О СЕГОДНЯШНЕЙ РОССИИ»
Поначалу мы польстились на тот «фейерверк», который есть в пьесе, на форму, текст. Но, начав работать, стали искать природу существования этого спектакля. На поиск сути у нас ушло очень много сил и эмоций....
Поначалу мы польстились на тот «фейерверк», который есть в пьесе, на форму, текст. Но, начав работать, стали искать природу существования этого спектакля. На поиск сути у нас ушло очень много сил и эмоций....
ВАСИЛИЙ ФЕДОРОВ: «ЭТО СПЕКТАКЛЬ О СЕГОДНЯШНЕЙ РОССИИ»
- Василий Евгеньевич, почему, на Ваш взгляд, сразу несколько театров обратились сейчас к «Смерти Тарелкина»?
- Эта пьеса просто дождалась своего часа. И не случайно. История моих взаимоотношений со «Смертью Тарелкина» началась давно. Я ставил ее еще на третьем курсе ГИТИСа, когда мало кто к ней обращался. У Сухово-Кобылина есть эпиграф к пьесе: «Если вы меня спросите, где я видел подобное, я скажу: нигде… и везде». Несмотря на свою нереальность, фантасмагоричность, «Смерть Тарелкина» основана на конкретике и узнаваемости. Она напоминает о сегодняшнем отношении к жизни, власти. И о том, что если человек задумывает что-то противозаконное, он уже не считается ни с чем. Всё в «Тарелкине» происходит по-русски беспредельно — именно так, как сейчас. Эта пьеса долго не ставилась при царском режиме — якобы потому что там представлены в неприглядном виде власть предержащие. Но, как мы помним, в «Ревизоре» власть предержащие показаны еще похлеще. Однако «Ревизор» все-таки шел, а «Смерть Тарелкина» — нет. А все потому, что у Сухово-Кобылина есть некоторые вещи, которые не читаются впрямую, а заложены между строк. Мистическое что-то. Даже церковь была в свое время против «Тарелкина», ведь там идет игра со смертью.
И еще в пьесе заложена важная мысль. Когда ты хочешь отомстить и изобретаешь самую гениальную аферу, все равно найдется тот, кто придумает нечто еще более изощренное. Ни в коем случае нельзя уподобляться, отвечать злом на зло, подлостью на подлость — такой ком наворачивается, который трудно будет потом остановить.
Мне было интересно найти в каждом герое нечто человеческое. Подлец – это результат. Даже из монолога Расплюева, где он говорит о своем обжорстве, следует, что у него есть какая-то проблема. Бывает, человек выпьет в поезде и начинает рассказывать соседу по купе какие-то сокровенные вещи. Мы так этот монолог и выстраиваем…
- Да ведь Расплюев вполне собой доволен!
- Это если идти по первопутку. А если отойти в сторону, то совсем недоволен.
- Вот Вы вспоминали Гоголя, говорили о мистике «Тарелкина». Но вместе с тем Ваше решение скорее в бытовом ключе.
- Правильно, и если говорить о режиссерской задаче, мне и хотелось эту невозможность, фантасмагорию приземлить, сделать узнаваемой и похожей. Поэтому и выбран такой ход.
- Но тогда пьеса становится еще страшнее!
- Безусловно. Некоторые сцены, если их просто прочесть, — цирк неуемный, причем не самого высокого пошиба, фарс… Но если уйти от условности: дескать, мы играем, что с нас взять, а постараться по-настоящему вжиться в ситуацию, то получается намного серьезнее и страшнее.
- И потому у Вас такая по-достоевски трагичная Брандахлыстова?
- Я думаю, что Юрий Ильин сумеет сыграть ее убедительно. Далеко не всякая женщина сможет так откровенно отобразить женскую суть.
- Да, ведь сам Сухово-Кобылин говорил, что Брандахлыстову может играть мужчина. Но в любой пьесе хочется кому-то сопереживать. А здесь решительно некому.
- Я надеюсь, что, если обратиться к монологу Расплюева, то даже ему можно будет посочувствовать. Зритель должен понять, что этот человек не просто сволочь, что у него есть какая-то личная боль…
- Но история Расплюева начинается гораздо раньше, ведь «Смерть Тарелкина» — последняя пьеса в трилогии.
- Мы не делаем «Тарелкина» как продолжение. Это абсолютно самостоятельный спектакль.
- Два главных героя пьесы – Варравин и Тарелкин – враги. И вместе с тем в финале создается впечатление, что Варравину его противник близок и понятен, и что у него самого в прошлом были какие-то схожие обстоятельства.
- Я пытался эту историю, помимо сюжета, замешать на каких-то чисто личных отношениях. Это отношения учителя и ученика. «Я же тебя сделал, я же тебе всё дал!» А ученик предает учителя. Вот отсюда Кудинович, играющий Варравина, берет эмоцию на финальный монолог. Чем дороже человек, тем больнее от него оскорбление. И у Тарелкина тоже есть личное отношение к Варравину: меня обманул тот, на кого я пахал всю жизнь!
- Расскажите немного об исполнителях, занятых в спектакле.
- Актеры у меня играют очень хорошие, талантливые, мы с ними прошли большой и сложный путь. Поначалу мы польстились на тот «фейерверк», который есть в пьесе, на форму, текст. Но, начав работать, стали искать природу существования этого спектакля. На поиск сути у нас ушло очень много сил и эмоций. И я должен сказать, что артисты поняли: наскоком «Смерть Тарелкина» не возьмешь. Они очень честно пытались добиться наилучшего результата. Это был коллективный поиск. И я благодарен им за то, что во время этого поиска мы объединились в команду.
Сергей Еремеев — очень умный артист, органичный и податливый, настоящий профессионал. Леша Кудинович – необычайно творческий человек, на него можно положиться во всех ситуациях. Рита Фомина давно не играла значительных ролей, но сохранила огромную работоспособность, она очень талантлива. Дмитрий Зеничев — высокопрофессиональный, думающий артист. Никогда не подведет в работе Виталий Коняев. Во время репетиционного процесса он своим ответственным отношением к общему делу служил примером для всех. Коняев пользуется уважением, к нему прислушиваются, присматриваются другие артисты, и в критические моменты, которые бывают в любой работе, он вел себя точно и мудро, чем очень мне помог. Все работали с отдачей, желанием, огоньком.
«Смерть Тарелкина» написана почти 150 лет назад, а как будто сегодня. При всей ирреальности там ничего не выдумано. Все так и было, а сейчас происходит в тысячу раз хуже.
ОБСУДИТЬ СТАТЬЮ В АНТРАКТЕ
- Василий Евгеньевич, почему, на Ваш взгляд, сразу несколько театров обратились сейчас к «Смерти Тарелкина»?
- Эта пьеса просто дождалась своего часа. И не случайно. История моих взаимоотношений со «Смертью Тарелкина» началась давно. Я ставил ее еще на третьем курсе ГИТИСа, когда мало кто к ней обращался. У Сухово-Кобылина есть эпиграф к пьесе: «Если вы меня спросите, где я видел подобное, я скажу: нигде… и везде». Несмотря на свою нереальность, фантасмагоричность, «Смерть Тарелкина» основана на конкретике и узнаваемости. Она напоминает о сегодняшнем отношении к жизни, власти. И о том, что если человек задумывает что-то противозаконное, он уже не считается ни с чем. Всё в «Тарелкине» происходит по-русски беспредельно — именно так, как сейчас. Эта пьеса долго не ставилась при царском режиме — якобы потому что там представлены в неприглядном виде власть предержащие. Но, как мы помним, в «Ревизоре» власть предержащие показаны еще похлеще. Однако «Ревизор» все-таки шел, а «Смерть Тарелкина» — нет. А все потому, что у Сухово-Кобылина есть некоторые вещи, которые не читаются впрямую, а заложены между строк. Мистическое что-то. Даже церковь была в свое время против «Тарелкина», ведь там идет игра со смертью.
И еще в пьесе заложена важная мысль. Когда ты хочешь отомстить и изобретаешь самую гениальную аферу, все равно найдется тот, кто придумает нечто еще более изощренное. Ни в коем случае нельзя уподобляться, отвечать злом на зло, подлостью на подлость — такой ком наворачивается, который трудно будет потом остановить.
Мне было интересно найти в каждом герое нечто человеческое. Подлец – это результат. Даже из монолога Расплюева, где он говорит о своем обжорстве, следует, что у него есть какая-то проблема. Бывает, человек выпьет в поезде и начинает рассказывать соседу по купе какие-то сокровенные вещи. Мы так этот монолог и выстраиваем…
- Да ведь Расплюев вполне собой доволен!
- Это если идти по первопутку. А если отойти в сторону, то совсем недоволен.
- Вот Вы вспоминали Гоголя, говорили о мистике «Тарелкина». Но вместе с тем Ваше решение скорее в бытовом ключе.
- Правильно, и если говорить о режиссерской задаче, мне и хотелось эту невозможность, фантасмагорию приземлить, сделать узнаваемой и похожей. Поэтому и выбран такой ход.
- Но тогда пьеса становится еще страшнее!
- Безусловно. Некоторые сцены, если их просто прочесть, — цирк неуемный, причем не самого высокого пошиба, фарс… Но если уйти от условности: дескать, мы играем, что с нас взять, а постараться по-настоящему вжиться в ситуацию, то получается намного серьезнее и страшнее.
- И потому у Вас такая по-достоевски трагичная Брандахлыстова?
- Я думаю, что Юрий Ильин сумеет сыграть ее убедительно. Далеко не всякая женщина сможет так откровенно отобразить женскую суть.
- Да, ведь сам Сухово-Кобылин говорил, что Брандахлыстову может играть мужчина. Но в любой пьесе хочется кому-то сопереживать. А здесь решительно некому.
- Я надеюсь, что, если обратиться к монологу Расплюева, то даже ему можно будет посочувствовать. Зритель должен понять, что этот человек не просто сволочь, что у него есть какая-то личная боль…
- Но история Расплюева начинается гораздо раньше, ведь «Смерть Тарелкина» — последняя пьеса в трилогии.
- Мы не делаем «Тарелкина» как продолжение. Это абсолютно самостоятельный спектакль.
- Два главных героя пьесы – Варравин и Тарелкин – враги. И вместе с тем в финале создается впечатление, что Варравину его противник близок и понятен, и что у него самого в прошлом были какие-то схожие обстоятельства.
- Я пытался эту историю, помимо сюжета, замешать на каких-то чисто личных отношениях. Это отношения учителя и ученика. «Я же тебя сделал, я же тебе всё дал!» А ученик предает учителя. Вот отсюда Кудинович, играющий Варравина, берет эмоцию на финальный монолог. Чем дороже человек, тем больнее от него оскорбление. И у Тарелкина тоже есть личное отношение к Варравину: меня обманул тот, на кого я пахал всю жизнь!
- Расскажите немного об исполнителях, занятых в спектакле.
- Актеры у меня играют очень хорошие, талантливые, мы с ними прошли большой и сложный путь. Поначалу мы польстились на тот «фейерверк», который есть в пьесе, на форму, текст. Но, начав работать, стали искать природу существования этого спектакля. На поиск сути у нас ушло очень много сил и эмоций. И я должен сказать, что артисты поняли: наскоком «Смерть Тарелкина» не возьмешь. Они очень честно пытались добиться наилучшего результата. Это был коллективный поиск. И я благодарен им за то, что во время этого поиска мы объединились в команду.
Сергей Еремеев — очень умный артист, органичный и податливый, настоящий профессионал. Леша Кудинович – необычайно творческий человек, на него можно положиться во всех ситуациях. Рита Фомина давно не играла значительных ролей, но сохранила огромную работоспособность, она очень талантлива. Дмитрий Зеничев — высокопрофессиональный, думающий артист. Никогда не подведет в работе Виталий Коняев. Во время репетиционного процесса он своим ответственным отношением к общему делу служил примером для всех. Коняев пользуется уважением, к нему прислушиваются, присматриваются другие артисты, и в критические моменты, которые бывают в любой работе, он вел себя точно и мудро, чем очень мне помог. Все работали с отдачей, желанием, огоньком.
«Смерть Тарелкина» написана почти 150 лет назад, а как будто сегодня. При всей ирреальности там ничего не выдумано. Все так и было, а сейчас происходит в тысячу раз хуже.
ОБСУДИТЬ СТАТЬЮ В АНТРАКТЕ
Подробнее
ЮРИЙ СОЛОМИН: «ПОВИДАТЬ БЕЛЫЙ СВЕТ ОЧЕНЬ ИНТЕРЕСНО»
ЮРИЙ СОЛОМИН: «ПОВИДАТЬ БЕЛЫЙ СВЕТ ОЧЕНЬ ИНТЕРЕСНО»
О, эта лапша... У нас если будешь ее есть так, как ее едят там, — засмеют. Там принято лапшину втягивать в себя, причем с таким чудовищным звуком!
О, эта лапша... У нас если будешь ее есть так, как ее едят там, — засмеют. Там принято лапшину втягивать в себя, причем с таким чудовищным звуком!
ЮРИЙ СОЛОМИН: «ПОВИДАТЬ БЕЛЫЙ СВЕТ ОЧЕНЬ ИНТЕРЕСНО»
- Юрий Мефодиевич, вы позиционируете руководимый вами Малый театр как «российский национальный», в котором главный закон — сохранение правильного русского языка...
- Да, для меня принципиально важно, чтобы в нашем театре говорили на языке Чехова, а не так, как сегодня на улице. Ведь язык у нас сейчас не просто изменяется, а изменяется в сторону ухудшения, я бы сказал, примитивизма. Вы согласны со мной?
- Но в любом случае, время меняет разговорный язык...
- Нет, неправильно. Вот я 70 лет живу на белом свете — и что? Я разговаривал со своими родителями, бабушкой на одном языке. И я не был, что называется, домашним мальчиком — как и все, дома разве что ночевал, а все остальное время — школа, кружки, двор со своей непростой жизнью. И надо учесть, что я все-таки жил в Чите, в местах, где были лагеря. И безусловно, мы употребляли «нелитературные» слова. Но сегодня ребята говорят на языке, который я уже просто не понимаю. Что это за странные слова — «сити-обувь»? Почему у нас так не уважают родной язык?
Хотя чего тут удивляться. Вот вы видели где-нибудь в больнице, чтобы хирурги, не закончив операцию, кинули медсестре: «Ну ты тут пока протампонируй, а мы пойдем покурим». Или учителя оставили класс, даже если дети пишут самостоятельную работу?
- Это риторический вопрос.
- Тогда почему же депутаты Думы все время ходят туда-сюда?
- Разминаются, видимо...
- А когда же они работают? Они же все время ходят. Я однажды, когда имел возможность приходить на думские заседания, приметил одного, в бабочке — он, по-моему, ни минуты не сидел на месте. И когда он вышел из зала в очередной раз, я пошел за ним, решил посмотреть, куда же он пойдет. Он вышел в коридор, прошелся по холлу, затем направился в туалет, причем не по делу, а так, покурить, там пообщался. И в конце концов соизволил вернуться в зал, когда заседание уже почти закончилось. Что же это такое, а? Если бы у меня в училище кто-нибудь из студентов позволил так гулять во время занятий, он был бы молниеносно отчислен.
- Что ж, Юрий Мефодиевич, считайте, что это национальная особенность нашей Думы. Но давайте лучше поговорим о других национальных особенностях. Вы как профессионал национальные театры других стран посещаете? К примеру, были в «Глобусе» (мемориальный шекспировский театр в Лондоне)?
- Был.
- И как вам театр эпохи Шекспира — без декораций, с исключительно мужским составом?
- Ну, его и надо воспринимать лишь как мемориальный театр-музей. Точно так же относишься к знаменитым античным амфитеатрам в Греции, Италии, Ливии. Кстати, насчет Ливии — вспомнил смешную историю, которая вышла у нас там, когда мы давали спектакли в дипломатической зоне. А надо сказать, что на гастроли с труппой приехала помощница режиссера, удивительно наивный человек. Играем мы спектакль, а рядом с местом представления — мечеть. И когда во время спектакля с минарета раздался крик муэдзина, она выскочила на улицу и закричала страшным голосом: «Тихо-о-о! Идет спектакль! Перестаньте хулиганить!» Представляете — «перестаньте хулиганить»!
- А национальный японский театр кабуки видеть довелось? Вы же частый гость в Стране восходящего солнца: и гастролировали с Малым театром не единожды, и снимались не раз...
- Это да. И мне как профессионалу было очень интересно. Вообще-то иностранцев пускают на верхний этаж бесплатно. Потому что японцы знают — европейца хватит на 15-20 минут. Я задержался подольше.
- Так захватило зрелище?
- Ну, во-первых, меня это действительно заинтересовало. Может быть, потому, что я родом из Забайкалья, где живут и буряты, и монголы, и эвенки, и тувинцы, и каждый народ обладает своими национальными — интереснейшими — особенностями, я всегда был любопытен до чужой культуры. Правда — мне это все интересно.
А что касается кабуки, то забавно было, когда посреди спектакля в зале кто-то громко закричал, я даже испугался. Потом еще раз, еще. Я поинтересовался у своих сопровождающих: что случилось? И слышу спокойное в ответ: «Это мы так подбадриваем своих любимых артистов». Понимаете, они кричат из зала артистам, как мы в спорте «гол!!!»
- В японском театре традиционны и подарки любимым артистам.
- Ну, это и у нас бывает. Допустим, мне совсем недавно подарили раритет — очень старое издание «Ревизора». Хотя дарят лично мне, но я оставляю подарки в театре.
- А кстати, вы что-нибудь привозите из поездок по миру?
- Я раньше отовсюду ложечки привозил.
- Ложечки?
- Да, такие маленькие. Я их не то чтобы коллекционировал, но поскольку не мог тогда купить что-то более существенное, обходился ложечками. А потом, когда у меня уже штук 30 их накопилось, спросил себя: а зачем я это делаю?
- И что — ответили самому себе?
- Честно говоря, нет. Но ведь всегда хочется оставить какую-то материальную память о чем-либо. Бывает, что-то перенимаешь, и это становится частью твоей жизни. Так, например, я приучился пить зеленый чай — из чайника с длинным носиком, чтобы вода, доходя до чашки, успевала слегка охладиться.
Только, знаете, все равно это не тот настоящий зеленый чай, который мне довелось однажды попробовать в японском храме. Тогда нам вместе с чаем подали какие-то не то конфетки, не то разноцветные кусочки сахара. И поскольку к сладкому я отношусь спокойно, меня больше интересовал чай. Я хлебнул его. Боже, как это было ужасно — горькая каша! Кто-то из японцев это заметил: «Соломин-сан, возьмите обязательно вот этот кусочек сахара». Я взял его, и он оказался таким сладким, что я думал — умру. Японец вновь заметил и сказал: «Соломин-сан, надо взять этот кусочек и запить его зеленым чаем». И когда я наконец это сделал, я понял, что более вкусного чая я еще никогда не пил. Все мечтаю еще раз попробовать тот зеленый чай.
А однажды мне довелось быть приглашенным в один дом в Арабских Эмиратах. Там для меня накрыли стол — фрукты и сладости, и все так красиво, вкусно. А мне сладкого нельзя. Боже, какая это была мука, но я же не мог оскорбить хозяев.
- Так вы жертва гастрономических национальных особенностей!
- А что делать? Всегда стараешься уважать какие-то национальные особенности чужой страны, пытаешься их понять и хоть как-то соответствовать.
- Получается?
- Знаете, в Японии принято — если ты зашел в магазин, но даже ничего в нем не купил, тебя проводят до дверей, выведут на улицу и будут долго-долго стоять и кланяться, кланяться тебе вслед.
- Меня бы это напрягло...
- В том-то и дело: мне тоже сначала было неудобно. А однажды, когда я в Японии побывал, выйдя в очередной раз из магазина без покупки, поймал себя на том, что тоже стою в дверях и долго-долго кланяюсь и повторяю: «домо аригато, домо аригато» («большое спасибо» по-японски. — Прим. авт.). Нет, мир безумно интересен — у каждого народа свои обычаи, особенности. Разве это может быть не интересно? Причем это может касаться таких обыденных вещей, таких как, скажем... пельмени.
- Почему — пельмени?
- А потому, что хотя пельмени есть и в Китае, и в Японии, и в Италии, но все они несравнимы с забайкальскими пельменями, которые делают охотники испокон веку. Я с детства знал, как делаются пельмени — из трех сортов мяса: больше говядины, меньше баранины, совсем мало свинины, для сока. Впрочем, дозировки у каждой семьи разные. И когда мы с братом привезли маму в Москву, она всегда нас собирала «на пельмени». Так что у нас в семье пельмени это была особая статья.
- А вы можете сегодня сделать пельмени?
- Конечно. Но только нет времени — пельмени нельзя делать с помощью техники, только руками! И еще, боже, как же мы любили жареную картошку кругляшками!
- И с луком?
- Э-э, нет. Лук надо жарить отдельно. Если картошку делать с луком, она будет такая кашеобразная. Вот когда картошка кругляшками поджарится, берешь лук, вяленый и жареный — в сковородку, прикрываешь и еще чуть-чуть жаришь. И тогда картошка получается и с хрустом, и со вкусом лука.
- Вы так вкусно все это рассказываете — никогда не хотели быть ресторатором?
- Нет, не было такого желания. Да и таланта. Но вот картошку иногда позволяю себе делать. А если еще и с селедочкой... Ну, что тут говорить, поесть я люблю...
Но поскольку я в театре целый день, то о картошке, селедочке и прочем можно только мечтать да вот в таких разговорах вспоминать. Кстати, если уж мы с вами заговорили о еде — в Японии самой лучшей кухней считается китайская. И если тебя уважают, то поведут именно в китайский ресторан есть лапшу. О, эта лапша... У нас если будешь ее есть так, как ее едят там, — засмеют. Там принято лапшину втягивать в себя, причем с таким чудовищным звуком! А я ведь бывал в китайских ресторанах в Японии в компаниях очень известных людей, которые именно так и ели лапшу — изо всех сил ее втягивая в себя и с этим специфическим звуком. Непередаваемые ощущения...
...Вообще, повидать белый свет очень интересно. Но не как турист. Когда еще в эпоху СССР была возможность объездить всю Европу в составе такой специализированной туристской группы от Малого театра и по плану надо было посмотреть, к примеру, четыре замка Луары, меня хватало лишь на один. А потом я садился в каком-нибудь особенно симпатичном месте, ко мне присоединялась еще парочка коллег, мы сидели и просто наблюдали за текущей мимо нас жизнью...
Елена БОБРОВА
«Санкт-Петербургский курьер», 03.11.2005
ОБСУДИТЬ СТАТЬЮ В АНТРАКТЕ
- Юрий Мефодиевич, вы позиционируете руководимый вами Малый театр как «российский национальный», в котором главный закон — сохранение правильного русского языка...
- Да, для меня принципиально важно, чтобы в нашем театре говорили на языке Чехова, а не так, как сегодня на улице. Ведь язык у нас сейчас не просто изменяется, а изменяется в сторону ухудшения, я бы сказал, примитивизма. Вы согласны со мной?
- Но в любом случае, время меняет разговорный язык...
- Нет, неправильно. Вот я 70 лет живу на белом свете — и что? Я разговаривал со своими родителями, бабушкой на одном языке. И я не был, что называется, домашним мальчиком — как и все, дома разве что ночевал, а все остальное время — школа, кружки, двор со своей непростой жизнью. И надо учесть, что я все-таки жил в Чите, в местах, где были лагеря. И безусловно, мы употребляли «нелитературные» слова. Но сегодня ребята говорят на языке, который я уже просто не понимаю. Что это за странные слова — «сити-обувь»? Почему у нас так не уважают родной язык?
Хотя чего тут удивляться. Вот вы видели где-нибудь в больнице, чтобы хирурги, не закончив операцию, кинули медсестре: «Ну ты тут пока протампонируй, а мы пойдем покурим». Или учителя оставили класс, даже если дети пишут самостоятельную работу?
- Это риторический вопрос.
- Тогда почему же депутаты Думы все время ходят туда-сюда?
- Разминаются, видимо...
- А когда же они работают? Они же все время ходят. Я однажды, когда имел возможность приходить на думские заседания, приметил одного, в бабочке — он, по-моему, ни минуты не сидел на месте. И когда он вышел из зала в очередной раз, я пошел за ним, решил посмотреть, куда же он пойдет. Он вышел в коридор, прошелся по холлу, затем направился в туалет, причем не по делу, а так, покурить, там пообщался. И в конце концов соизволил вернуться в зал, когда заседание уже почти закончилось. Что же это такое, а? Если бы у меня в училище кто-нибудь из студентов позволил так гулять во время занятий, он был бы молниеносно отчислен.
- Что ж, Юрий Мефодиевич, считайте, что это национальная особенность нашей Думы. Но давайте лучше поговорим о других национальных особенностях. Вы как профессионал национальные театры других стран посещаете? К примеру, были в «Глобусе» (мемориальный шекспировский театр в Лондоне)?
- Был.
- И как вам театр эпохи Шекспира — без декораций, с исключительно мужским составом?
- Ну, его и надо воспринимать лишь как мемориальный театр-музей. Точно так же относишься к знаменитым античным амфитеатрам в Греции, Италии, Ливии. Кстати, насчет Ливии — вспомнил смешную историю, которая вышла у нас там, когда мы давали спектакли в дипломатической зоне. А надо сказать, что на гастроли с труппой приехала помощница режиссера, удивительно наивный человек. Играем мы спектакль, а рядом с местом представления — мечеть. И когда во время спектакля с минарета раздался крик муэдзина, она выскочила на улицу и закричала страшным голосом: «Тихо-о-о! Идет спектакль! Перестаньте хулиганить!» Представляете — «перестаньте хулиганить»!
- А национальный японский театр кабуки видеть довелось? Вы же частый гость в Стране восходящего солнца: и гастролировали с Малым театром не единожды, и снимались не раз...
- Это да. И мне как профессионалу было очень интересно. Вообще-то иностранцев пускают на верхний этаж бесплатно. Потому что японцы знают — европейца хватит на 15-20 минут. Я задержался подольше.
- Так захватило зрелище?
- Ну, во-первых, меня это действительно заинтересовало. Может быть, потому, что я родом из Забайкалья, где живут и буряты, и монголы, и эвенки, и тувинцы, и каждый народ обладает своими национальными — интереснейшими — особенностями, я всегда был любопытен до чужой культуры. Правда — мне это все интересно.
А что касается кабуки, то забавно было, когда посреди спектакля в зале кто-то громко закричал, я даже испугался. Потом еще раз, еще. Я поинтересовался у своих сопровождающих: что случилось? И слышу спокойное в ответ: «Это мы так подбадриваем своих любимых артистов». Понимаете, они кричат из зала артистам, как мы в спорте «гол!!!»
- В японском театре традиционны и подарки любимым артистам.
- Ну, это и у нас бывает. Допустим, мне совсем недавно подарили раритет — очень старое издание «Ревизора». Хотя дарят лично мне, но я оставляю подарки в театре.
- А кстати, вы что-нибудь привозите из поездок по миру?
- Я раньше отовсюду ложечки привозил.
- Ложечки?
- Да, такие маленькие. Я их не то чтобы коллекционировал, но поскольку не мог тогда купить что-то более существенное, обходился ложечками. А потом, когда у меня уже штук 30 их накопилось, спросил себя: а зачем я это делаю?
- И что — ответили самому себе?
- Честно говоря, нет. Но ведь всегда хочется оставить какую-то материальную память о чем-либо. Бывает, что-то перенимаешь, и это становится частью твоей жизни. Так, например, я приучился пить зеленый чай — из чайника с длинным носиком, чтобы вода, доходя до чашки, успевала слегка охладиться.
Только, знаете, все равно это не тот настоящий зеленый чай, который мне довелось однажды попробовать в японском храме. Тогда нам вместе с чаем подали какие-то не то конфетки, не то разноцветные кусочки сахара. И поскольку к сладкому я отношусь спокойно, меня больше интересовал чай. Я хлебнул его. Боже, как это было ужасно — горькая каша! Кто-то из японцев это заметил: «Соломин-сан, возьмите обязательно вот этот кусочек сахара». Я взял его, и он оказался таким сладким, что я думал — умру. Японец вновь заметил и сказал: «Соломин-сан, надо взять этот кусочек и запить его зеленым чаем». И когда я наконец это сделал, я понял, что более вкусного чая я еще никогда не пил. Все мечтаю еще раз попробовать тот зеленый чай.
А однажды мне довелось быть приглашенным в один дом в Арабских Эмиратах. Там для меня накрыли стол — фрукты и сладости, и все так красиво, вкусно. А мне сладкого нельзя. Боже, какая это была мука, но я же не мог оскорбить хозяев.
- Так вы жертва гастрономических национальных особенностей!
- А что делать? Всегда стараешься уважать какие-то национальные особенности чужой страны, пытаешься их понять и хоть как-то соответствовать.
- Получается?
- Знаете, в Японии принято — если ты зашел в магазин, но даже ничего в нем не купил, тебя проводят до дверей, выведут на улицу и будут долго-долго стоять и кланяться, кланяться тебе вслед.
- Меня бы это напрягло...
- В том-то и дело: мне тоже сначала было неудобно. А однажды, когда я в Японии побывал, выйдя в очередной раз из магазина без покупки, поймал себя на том, что тоже стою в дверях и долго-долго кланяюсь и повторяю: «домо аригато, домо аригато» («большое спасибо» по-японски. — Прим. авт.). Нет, мир безумно интересен — у каждого народа свои обычаи, особенности. Разве это может быть не интересно? Причем это может касаться таких обыденных вещей, таких как, скажем... пельмени.
- Почему — пельмени?
- А потому, что хотя пельмени есть и в Китае, и в Японии, и в Италии, но все они несравнимы с забайкальскими пельменями, которые делают охотники испокон веку. Я с детства знал, как делаются пельмени — из трех сортов мяса: больше говядины, меньше баранины, совсем мало свинины, для сока. Впрочем, дозировки у каждой семьи разные. И когда мы с братом привезли маму в Москву, она всегда нас собирала «на пельмени». Так что у нас в семье пельмени это была особая статья.
- А вы можете сегодня сделать пельмени?
- Конечно. Но только нет времени — пельмени нельзя делать с помощью техники, только руками! И еще, боже, как же мы любили жареную картошку кругляшками!
- И с луком?
- Э-э, нет. Лук надо жарить отдельно. Если картошку делать с луком, она будет такая кашеобразная. Вот когда картошка кругляшками поджарится, берешь лук, вяленый и жареный — в сковородку, прикрываешь и еще чуть-чуть жаришь. И тогда картошка получается и с хрустом, и со вкусом лука.
- Вы так вкусно все это рассказываете — никогда не хотели быть ресторатором?
- Нет, не было такого желания. Да и таланта. Но вот картошку иногда позволяю себе делать. А если еще и с селедочкой... Ну, что тут говорить, поесть я люблю...
Но поскольку я в театре целый день, то о картошке, селедочке и прочем можно только мечтать да вот в таких разговорах вспоминать. Кстати, если уж мы с вами заговорили о еде — в Японии самой лучшей кухней считается китайская. И если тебя уважают, то поведут именно в китайский ресторан есть лапшу. О, эта лапша... У нас если будешь ее есть так, как ее едят там, — засмеют. Там принято лапшину втягивать в себя, причем с таким чудовищным звуком! А я ведь бывал в китайских ресторанах в Японии в компаниях очень известных людей, которые именно так и ели лапшу — изо всех сил ее втягивая в себя и с этим специфическим звуком. Непередаваемые ощущения...
...Вообще, повидать белый свет очень интересно. Но не как турист. Когда еще в эпоху СССР была возможность объездить всю Европу в составе такой специализированной туристской группы от Малого театра и по плану надо было посмотреть, к примеру, четыре замка Луары, меня хватало лишь на один. А потом я садился в каком-нибудь особенно симпатичном месте, ко мне присоединялась еще парочка коллег, мы сидели и просто наблюдали за текущей мимо нас жизнью...
Елена БОБРОВА
«Санкт-Петербургский курьер», 03.11.2005
ОБСУДИТЬ СТАТЬЮ В АНТРАКТЕ
07.11.2005
Подробнее
«Листая старые подшивки» ЗАЙМЕМ У БАЛЬЗАКА НЕМНОГО ОПТИМИЗМА
«Листая старые подшивки»
ЗАЙМЕМ У БАЛЬЗАКА НЕМНОГО ОПТИМИЗМА
Новый театральный сезон в Малом театре откроется премьерой комедии «Делец» по пьесе Оноре де Бальзака...
ЗАЙМЕМ У БАЛЬЗАКА НЕМНОГО ОПТИМИЗМА
Новый театральный сезон в Малом театре откроется премьерой комедии «Делец» по пьесе Оноре де Бальзака...
«Листая старые подшивки»
ЗАЙМЕМ У БАЛЬЗАКА НЕМНОГО ОПТИМИЗМА
Новый театральный сезон в Малом театре откроется премьерой комедии «Делец» по пьесе Оноре де Бальзака. Это не первое обращение к творчеству французского писателя». И наверное, не последнее. Неужели Бальзак современен? Об этом рассказывает режиссер Владимир ДРАГУНОВ.
Бальзаковская эпоха «смутное время». Что это значит, известно и всем нам. Меняется власть, отсутствует стабильность, то монархия берет верх, то революционеры пытаются установить республику... А самое главное во главу угла ставят деньги... Во всех человеческих отношениях любовных, дружеских, семейных, деловых между людьми встает денежный вопрос. И вот в эту эпоху Оноре де Бальзак пишет комедию «Делец» не для того, чтобы сурово обличить и зло высмеять нравы современного ему общества, а чтобы весело посмеяться и пошутить по поводу всего, что происходит вокруг.
Сценическая история этой пьесы невелика. Она впервые увидела свет уже после смерти Бальзака, хотя писатель и надеялся стать свидетелем ее успеха у парижан. В России же Бальзака ставят крайне редко, как прозаик он более известен, нежели как драматург. В его пьесах особый стиль: характеры проще, действия стремительнее, чем в романах... Бальзак-драматург добр и ироничен, он относится с симпатией к своим героям.
Мне кажется, что сегодня такой юмор уместнее всего. Мы живем тяжело и трудно, а Бальзак говорит нам: не надо отчаиваться, не надо опускать руки, как бы тяжело ни было. И в конце концов все будет хорошо. Таким настроением пронизана вся пьеса.
Россию трудно назвать оптимистической страной. И сегодня очень хочется занять у Бальзака немного оптимизма. Хочется немного французской легкости. Чехов говорил о разнице между французским и русским артистом о том, что француз может играть просто и легко, а русский даже в водевиле умудряется найти мировую скорбь и множество проблем. Конечно, мы не можем играть ни о чем, и в бальзаковской пьесе есть проблемы, но все-таки нужно, чтобы были и легкость, и свет.
Главного героя Меркаде играет Василий Бочкарев. Для Меркаде деньги не самое главное, но он любит свою семью и потому вынужден играть по существующим правилам. Роль его жены исполняет Татьяна Лебедева. Молодых героев играют Екатерина Базарова и Степан Коршунов это их дебют. В других ролях заняты такие замечательные артисты, как Борис Клюев, Анатолий Торопов, Виталий Коняев, Владимир Сафронов, Петр Складчиков и Александр Вахтеров.
Художник спектакля Лариса Ломакина, она работала над многими постановками в разных театрах страны, в антрепризе. Оформление, стилизация под бальзаковскую эпоху. Такую обстановку, как в доме Меркаде, можно и сегодня увидеть в доме богатого человека, который любит ретро. Мы же собираемся педантично и скрупулезно воссоздавать все бытовые детали, но хотим, чтобы чувствовался стиль и дух эпохи. Композитор Григорий Гоберник, которого зрители Малого театра хорошо знают по музыке к спектаклям «Коварство и любовь», «Лес» и другим.
Конечно, мир коммерции, о котором говорит Бальзак в своем «Дельце», известен далеко не каждому. Однако сегодня он все же гораздо понятнее нам, чем несколько лет назад. Еще недавно слова «биржа», «вкладчики», «финансовая пирамида» не говорили бы нам ни о чем. Теперь они на слуху у каждого, и герои Бальзака, живущие в этом непростом мире, подают нам пример стойкости и жизнелюбия.
Записала Ольга БУТКОВА.
«Российские вести», 07.06.2000
ЗАЙМЕМ У БАЛЬЗАКА НЕМНОГО ОПТИМИЗМА
Новый театральный сезон в Малом театре откроется премьерой комедии «Делец» по пьесе Оноре де Бальзака. Это не первое обращение к творчеству французского писателя». И наверное, не последнее. Неужели Бальзак современен? Об этом рассказывает режиссер Владимир ДРАГУНОВ.
Бальзаковская эпоха «смутное время». Что это значит, известно и всем нам. Меняется власть, отсутствует стабильность, то монархия берет верх, то революционеры пытаются установить республику... А самое главное во главу угла ставят деньги... Во всех человеческих отношениях любовных, дружеских, семейных, деловых между людьми встает денежный вопрос. И вот в эту эпоху Оноре де Бальзак пишет комедию «Делец» не для того, чтобы сурово обличить и зло высмеять нравы современного ему общества, а чтобы весело посмеяться и пошутить по поводу всего, что происходит вокруг.
Сценическая история этой пьесы невелика. Она впервые увидела свет уже после смерти Бальзака, хотя писатель и надеялся стать свидетелем ее успеха у парижан. В России же Бальзака ставят крайне редко, как прозаик он более известен, нежели как драматург. В его пьесах особый стиль: характеры проще, действия стремительнее, чем в романах... Бальзак-драматург добр и ироничен, он относится с симпатией к своим героям.
Мне кажется, что сегодня такой юмор уместнее всего. Мы живем тяжело и трудно, а Бальзак говорит нам: не надо отчаиваться, не надо опускать руки, как бы тяжело ни было. И в конце концов все будет хорошо. Таким настроением пронизана вся пьеса.
Россию трудно назвать оптимистической страной. И сегодня очень хочется занять у Бальзака немного оптимизма. Хочется немного французской легкости. Чехов говорил о разнице между французским и русским артистом о том, что француз может играть просто и легко, а русский даже в водевиле умудряется найти мировую скорбь и множество проблем. Конечно, мы не можем играть ни о чем, и в бальзаковской пьесе есть проблемы, но все-таки нужно, чтобы были и легкость, и свет.
Главного героя Меркаде играет Василий Бочкарев. Для Меркаде деньги не самое главное, но он любит свою семью и потому вынужден играть по существующим правилам. Роль его жены исполняет Татьяна Лебедева. Молодых героев играют Екатерина Базарова и Степан Коршунов это их дебют. В других ролях заняты такие замечательные артисты, как Борис Клюев, Анатолий Торопов, Виталий Коняев, Владимир Сафронов, Петр Складчиков и Александр Вахтеров.
Художник спектакля Лариса Ломакина, она работала над многими постановками в разных театрах страны, в антрепризе. Оформление, стилизация под бальзаковскую эпоху. Такую обстановку, как в доме Меркаде, можно и сегодня увидеть в доме богатого человека, который любит ретро. Мы же собираемся педантично и скрупулезно воссоздавать все бытовые детали, но хотим, чтобы чувствовался стиль и дух эпохи. Композитор Григорий Гоберник, которого зрители Малого театра хорошо знают по музыке к спектаклям «Коварство и любовь», «Лес» и другим.
Конечно, мир коммерции, о котором говорит Бальзак в своем «Дельце», известен далеко не каждому. Однако сегодня он все же гораздо понятнее нам, чем несколько лет назад. Еще недавно слова «биржа», «вкладчики», «финансовая пирамида» не говорили бы нам ни о чем. Теперь они на слуху у каждого, и герои Бальзака, живущие в этом непростом мире, подают нам пример стойкости и жизнелюбия.
Записала Ольга БУТКОВА.
«Российские вести», 07.06.2000
Подробнее
«К 250-летию русского театра» ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
«К 250-летию русского театра»
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
Теперь мне следует рассказать случай, который имел сильное влияние на мое сценическое образование. Да, это был, так сказать, толчок, который заставил меня мыслить и увидать многое в совершенно новом свете...
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
Теперь мне следует рассказать случай, который имел сильное влияние на мое сценическое образование. Да, это был, так сказать, толчок, который заставил меня мыслить и увидать многое в совершенно новом свете...
«К 250-летию русского театра»
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
VI. КНЯЗЬ П. В. МЕЩЕРСКИЙ
ГЛАВА I. Начало
ГЛАВА I. Продолжение
ГЛАВА I. Продолжение
ГЛАВА I. Окончание
ГЛАВА II
ГЛАВА III. Начало
ГЛАВА III. Окончание
ГЛАВА IV
ГЛАВА V
Теперь мне следует рассказать случай, который имел сильное влияние на мое сценическое образование. Да, это был, так сказать, толчок, который заставил меня мыслить и увидать многое в совершенно новом свете.
Жил в Курске вельможа времен императрицы Екатерины II, князь Прокофий Васильевич Мещерский, человек, по своему веку, весьма образованный. Он знал много языков и был еще художником: занимался живописью, скульптурою, резьбою, токарным и даже слесарным искусством; а впоследствии князь открыл столярню, и мебель, выходившая из его мастерской, отличалась своим изящным рисунком. Носился слух, что он первый начал употреблять тогда для мебели вместо красного и орехового дерева березовые выплавки. Про него же говорили, что он был удивительный актер; но я никогда еще не видал его игры, хотя и знал его очень давно. Еще когда я был в училище, то на экзаменах он всегда ласкал меня как первого ученика.
Надобно сказать, что князю было уже лет за семьдесят, но такой красивой старости я другой уже не припомню: благороднее лица нельзя выдумать, и притом в речах и во всех движениях его виден был вельможа в полном смысле.
Наконец, в 1810 году я видел его играющего в Сумароковой комедии «Приданое обманом» роль Салидара. Это было в Юноковке, в доме князя Голицына, на домашнем спектакле, в котором участвовали также и другие любители театра. Надобно сказать, что в это время я был уже актером, лет пять уже пользовался вниманием публики и получал самый большой оклад жалованья — 350 руб. асе. (сорок лет назад эта сумма была очень значительна). Не могу высказать, с каким старанием искал я случая увидать игру князя М[ещерского">. Наконец судьба подарила мне этот случай, очень важный для меня. Вот как это было. Так как летом спектаклей не было и время было для меня свободное, то я стал учиться рисовать, к чему у меня всегда была наклонность. Учителем моим был академик Николай Антонович Ушаков. В то время портреты его работы славились необычайным сходством. Этому самому Ушакову сделано было предложение приехать к князю Голицынув деревню Юноковку для списывания портретов, на что Ушаков очень охотно согласился. Прислана была коляска. Ушаков пригласил и меня ехать, и мы отправились вместе. По приезде в Юноковку мы нашли там и князя М[ещерского"> и, к величайшему моему удовольствию, узнали, что вечером будет домашний спектакль и князь Мещерский будет в нем участвовать. Не могу передать теперь, что происходило во мне в то время в ожидании спектакля. Я уже создавал себе мысленно игру его, и она представлялась мне колоссальною. «Нет, — думал я, — игра его должна быть уже не нашей чета; потому что он не только живал в Москве и Петербурге, но бывал в Вене, Париже и Лондоне. Да мало того, он играл и во дворце императрицы Екатерины! Стало быть, какова же должна быть его игра!» Все это волновало меня ужасно до самого спектакля. Но вот я в театре, вот оркестр заиграл симфонию, вот поднялся занавес, и передо мною князь... но нет! это не князь, а Салидар скупой! Так страшно изменилась вся фигура князя: исчезло благородное выражение его лица, и скупость скареда резко выразилась на нем. Но что же! Несмотря на это страшное изменение, мне показалось, что князь играть совсем не умеет. У, как я торжествовал в этот миг, думая: «Вот оно! Оттого что вельможа, так и хорошо! И что это за игра? руками действовать не умеет, а говорит... смешно сказать! — говорит просто, ну так, как все говорят. Да что же это за игра? Нет! далеко вашему сиятельству до нас!» Одним словом, все, игравшие с ним, казались мне лучше его, потому что играли, а особенно игравший Скапина. Он говорил с такою быстротою и махал так сильно руками, как любой самый лучший настоящий актер. Князь же все продолжал по-прежнему; только странно, что, несмотря на простоту его игры, что я считал неуменьем играть, в продолжение всей роли, где только шло дело о деньгах, вам видно было, что это касалось самого больного места души его, и в этот миг вы забывали всех актеров. Страх смерти и боязнь расстаться с деньгами были поразительно верны и ужасны в игре князя, и простота, с которою он говорил, нисколько не мешала его игре. Чем далее шла пьеса, тем больше я увлекался и, наконец, даже усомнился, что чуть ли не было бы хуже, если б он играл по-нашему. Словом, действительность овладела мною и не выпустила меня уже до окончания спектакля: кроме князя, я никого уже не видал; я, так сказать, прирос к нему. Его страдания, его звуки отзывались в душе моей; каждое слово его своею естественностью приводило меня в восторг и вместе с тем терзало меня. В сцене, где открылся обман и Салидар узнал, что фальшивым образом выманили у него завещание, я испугался за князя; я думал, что он умрет, ибо при такой сильной любви к деньгам, какую князь имел к ним в Салидаре, невозможно было, потеряв их, жить ни минуты.
Пьеса кончилась. Все были в восторге, все хохотали, а я заливался слезами, что всегда было со мною от сильных потрясений. Все это мне казалось сном, и все в голове моей перепуталось: «И нехорошо-то князь говорит, — думал я, — потому что говорит просто»; а потом мне казалось, что именно это-то и прекрасно, что он говорит просто: он не играет, а живет. Сколько фраз и слов осталось в моей памяти, сказанных им просто, но с силой страсти; я уже считал их своими, потому что думал, что могу сказать их так же, как он. И как мне было досадно на самого себя: как я не догадался прежде, что то-то и хорошо, что естественно и просто! И думал про себя: «Постой же, теперь я удивлю в Курске, на сцене! Ведь им, моим товарищам, и в голову не придет играть просто, а я тут-то и отличусь». Чтоб больше сдружиться с естественностию игры князя в комедии Сумарокова, не охладеть и не утратить слышанного, я тут же выпросил эту комедию переписать и переписал ее, не вставая с места. Из Юноковки я поехал в деревню к своим и всю дорогу не выпускал пьесы из рук; по приваде, через сутки, я знал уже всю комедию на память. Но каково же было мое удивление, когда я вздумал говорить просто и не мог сказать естественно, непринужденно ни одного слова. Я начал припоминать князя, стал произносить фразы таким голосом, как он, и чувствовал, что хотя и говорил точно так, как он, но в то же время не мог не замечать всей неестественности моей речи; а отчего это выходило — никак не мог понять. Несколько дней сряду я уходил в рощу и там с деревьями играл всю комедию, но тут же понимал, что играл так же, как и прежде, а уловить простоту и естественность, какими обладал князь, не мог. Все это приводило меня в отчаяние. Мне никак не приходило в голову, что для того, чтоб быть естественным, прежде всего должно говорить своими звуками и чувствовать по-своему, а не передражнивать князя. После долгих трудов я упал духом и пришел к такой мысли, что мне никогда не достигнуть простоты в игре. Я было отказался от своих напрасных трудов, но мысль об естественной игре уже заронилась в моей голове, и когда к зиме я приехал в Курск и начались спектакли, то эта мысль ни на минуту меня не оставляла, и, невзирая на все неудачи, я опять старался искать естественности. Долго-долго она мне не давалась, но случай помог мне, и тогда уже твердою ногой пошел я по этой дороге, хотя привычки старой игры много и долго мне вредили.
Случай этот состоял вот в чем. Как-то была репетиция мольеровской комедии «Школа мужей», где я играл Сганареля. Так как ее много репетировали и это мне наскучило, да и голова моя была занята в то время какими-то пустяками, то я вел репетицию, как говорится, неглиже: не играл, а только говорил, что следовало по роли (роли мои я учил всегда твердо), и говорил обыкновенным своим голосом. И что же? Я почувствовал, что сказал несколько слов просто, и так просто, что если б не по пьесе, а в жизни мне пришлось говорить эту фразу, то сказал бы ее точно так же. И всякий раз, как только мне удавалось сказать таким образом, я чувствовал наслаждение, и так мне было хорошо, что к концу пьесы я уже начал стараться сохранить этот тон разговора. И тогда все пошло навыворот: чем больше я старался, тем выходило хуже, потому что переходил опять в обыкновенную свою игру, которой уже не удовлетворялся, так как втайне смотрел на искусство другими глазами. Да, втайне! Если бы я высказал зародившуюся во мне мысль, то меня бы все осмеяли. Эта мысль была так противоположна господствовавшему мнению, что товарищи мои к концу пьесы осыпали меня похвалами, потому что я старанием попал в общую колею и играл так же, как и все актеры, и даже, по мнению некоторых, лучше всех. Припомню, сколько могу, в чем состояло, по тогдашним понятиям, превосходство игры: его видели в том, когда никто не говорил своим голосом, когда игра состояла из крайне изуродованной декламации, слова произносились как можно громче, и почти каждое слово сопровождалось жестами. Особенно в ролях любовника декламировали так страстно, что вспомнить смешно; слова любовь, страсть, измена выкрикивались так громко, как только доставало силы в человеке; но игра физиономии не помогала актеру: она оставалась в том же натянутом, неестественном положении, в каком являлась на сцену. Или еще: когда, например, актер оканчивал какой-нибудь сильный монолог, после которого должен был уходить, то принято было в то время за правило поднимать правую руку вверх и таким образом удаляться со сцены. Кстати, по этому случаю я вспомнил об одном из своих товарищей: однажды он, окончивши тираду и удаляясь со сцены, забыл поднять вверх руку. Что же? На половине дороги он решился поправить свою ошибку и торжественно поднял эту заветную руку. И это все доставляло зрителям удовольствие! Не могу пересказать всех нелепостей, какие тогда существовали на сцене, — это скучно и бесполезно. Между прочим, во всех нелепостях всегда проглядывало желание возвысить искусство: так, например, актер на сцене, говоря с другим лицом и чувствуя, что ему предстоит сказать блестящую фразу, бросал того, с кем говорил, выступал вперед на авансцену и обращался уже не к действующему лицу, а дарил публику этой фразой; а публика, со своей стороны, за такой сюрприз аплодировала неистово. Вот чем был театр в провинции сорок лет назад и вот чем можно было удовлетворить публику. В это-то время князь Мещерский, без желания, указал мне другой путь. Все, что я приобрел впоследствии, все, что из меня вышло, всем этим я обязан ему; потому что он первый посеял во мне верное понятие об искусстве и показал мне, что искусство настолько высоко, насколько близко к природе. К этому рассказу мне остается только прибавить, что по прошествии пятнадцати лет я узнал уже в Москве от покойного князя А. А. Шаховского, что этим не я один был одолжен князю Мещерскому, а весь театр русский; потому что князь Мещерский первый в России заговорил на сцене просто, тогда как вся прежняя школа, школа Дмитревского, состояла из чтецов и декламаторов. И еще узнал я от князя Шаховского, что Дмитревский не расположен был к князю Мещерскому за это введение простоты и естественности, особенно когда они начали увлекать публику и приобретать много последователей.
Продолжение следует…
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
VI. КНЯЗЬ П. В. МЕЩЕРСКИЙ
ГЛАВА I. Начало
ГЛАВА I. Продолжение
ГЛАВА I. Продолжение
ГЛАВА I. Окончание
ГЛАВА II
ГЛАВА III. Начало
ГЛАВА III. Окончание
ГЛАВА IV
ГЛАВА V
Теперь мне следует рассказать случай, который имел сильное влияние на мое сценическое образование. Да, это был, так сказать, толчок, который заставил меня мыслить и увидать многое в совершенно новом свете.
Жил в Курске вельможа времен императрицы Екатерины II, князь Прокофий Васильевич Мещерский, человек, по своему веку, весьма образованный. Он знал много языков и был еще художником: занимался живописью, скульптурою, резьбою, токарным и даже слесарным искусством; а впоследствии князь открыл столярню, и мебель, выходившая из его мастерской, отличалась своим изящным рисунком. Носился слух, что он первый начал употреблять тогда для мебели вместо красного и орехового дерева березовые выплавки. Про него же говорили, что он был удивительный актер; но я никогда еще не видал его игры, хотя и знал его очень давно. Еще когда я был в училище, то на экзаменах он всегда ласкал меня как первого ученика.
Надобно сказать, что князю было уже лет за семьдесят, но такой красивой старости я другой уже не припомню: благороднее лица нельзя выдумать, и притом в речах и во всех движениях его виден был вельможа в полном смысле.
Наконец, в 1810 году я видел его играющего в Сумароковой комедии «Приданое обманом» роль Салидара. Это было в Юноковке, в доме князя Голицына, на домашнем спектакле, в котором участвовали также и другие любители театра. Надобно сказать, что в это время я был уже актером, лет пять уже пользовался вниманием публики и получал самый большой оклад жалованья — 350 руб. асе. (сорок лет назад эта сумма была очень значительна). Не могу высказать, с каким старанием искал я случая увидать игру князя М[ещерского">. Наконец судьба подарила мне этот случай, очень важный для меня. Вот как это было. Так как летом спектаклей не было и время было для меня свободное, то я стал учиться рисовать, к чему у меня всегда была наклонность. Учителем моим был академик Николай Антонович Ушаков. В то время портреты его работы славились необычайным сходством. Этому самому Ушакову сделано было предложение приехать к князю Голицынув деревню Юноковку для списывания портретов, на что Ушаков очень охотно согласился. Прислана была коляска. Ушаков пригласил и меня ехать, и мы отправились вместе. По приезде в Юноковку мы нашли там и князя М[ещерского"> и, к величайшему моему удовольствию, узнали, что вечером будет домашний спектакль и князь Мещерский будет в нем участвовать. Не могу передать теперь, что происходило во мне в то время в ожидании спектакля. Я уже создавал себе мысленно игру его, и она представлялась мне колоссальною. «Нет, — думал я, — игра его должна быть уже не нашей чета; потому что он не только живал в Москве и Петербурге, но бывал в Вене, Париже и Лондоне. Да мало того, он играл и во дворце императрицы Екатерины! Стало быть, какова же должна быть его игра!» Все это волновало меня ужасно до самого спектакля. Но вот я в театре, вот оркестр заиграл симфонию, вот поднялся занавес, и передо мною князь... но нет! это не князь, а Салидар скупой! Так страшно изменилась вся фигура князя: исчезло благородное выражение его лица, и скупость скареда резко выразилась на нем. Но что же! Несмотря на это страшное изменение, мне показалось, что князь играть совсем не умеет. У, как я торжествовал в этот миг, думая: «Вот оно! Оттого что вельможа, так и хорошо! И что это за игра? руками действовать не умеет, а говорит... смешно сказать! — говорит просто, ну так, как все говорят. Да что же это за игра? Нет! далеко вашему сиятельству до нас!» Одним словом, все, игравшие с ним, казались мне лучше его, потому что играли, а особенно игравший Скапина. Он говорил с такою быстротою и махал так сильно руками, как любой самый лучший настоящий актер. Князь же все продолжал по-прежнему; только странно, что, несмотря на простоту его игры, что я считал неуменьем играть, в продолжение всей роли, где только шло дело о деньгах, вам видно было, что это касалось самого больного места души его, и в этот миг вы забывали всех актеров. Страх смерти и боязнь расстаться с деньгами были поразительно верны и ужасны в игре князя, и простота, с которою он говорил, нисколько не мешала его игре. Чем далее шла пьеса, тем больше я увлекался и, наконец, даже усомнился, что чуть ли не было бы хуже, если б он играл по-нашему. Словом, действительность овладела мною и не выпустила меня уже до окончания спектакля: кроме князя, я никого уже не видал; я, так сказать, прирос к нему. Его страдания, его звуки отзывались в душе моей; каждое слово его своею естественностью приводило меня в восторг и вместе с тем терзало меня. В сцене, где открылся обман и Салидар узнал, что фальшивым образом выманили у него завещание, я испугался за князя; я думал, что он умрет, ибо при такой сильной любви к деньгам, какую князь имел к ним в Салидаре, невозможно было, потеряв их, жить ни минуты.
Пьеса кончилась. Все были в восторге, все хохотали, а я заливался слезами, что всегда было со мною от сильных потрясений. Все это мне казалось сном, и все в голове моей перепуталось: «И нехорошо-то князь говорит, — думал я, — потому что говорит просто»; а потом мне казалось, что именно это-то и прекрасно, что он говорит просто: он не играет, а живет. Сколько фраз и слов осталось в моей памяти, сказанных им просто, но с силой страсти; я уже считал их своими, потому что думал, что могу сказать их так же, как он. И как мне было досадно на самого себя: как я не догадался прежде, что то-то и хорошо, что естественно и просто! И думал про себя: «Постой же, теперь я удивлю в Курске, на сцене! Ведь им, моим товарищам, и в голову не придет играть просто, а я тут-то и отличусь». Чтоб больше сдружиться с естественностию игры князя в комедии Сумарокова, не охладеть и не утратить слышанного, я тут же выпросил эту комедию переписать и переписал ее, не вставая с места. Из Юноковки я поехал в деревню к своим и всю дорогу не выпускал пьесы из рук; по приваде, через сутки, я знал уже всю комедию на память. Но каково же было мое удивление, когда я вздумал говорить просто и не мог сказать естественно, непринужденно ни одного слова. Я начал припоминать князя, стал произносить фразы таким голосом, как он, и чувствовал, что хотя и говорил точно так, как он, но в то же время не мог не замечать всей неестественности моей речи; а отчего это выходило — никак не мог понять. Несколько дней сряду я уходил в рощу и там с деревьями играл всю комедию, но тут же понимал, что играл так же, как и прежде, а уловить простоту и естественность, какими обладал князь, не мог. Все это приводило меня в отчаяние. Мне никак не приходило в голову, что для того, чтоб быть естественным, прежде всего должно говорить своими звуками и чувствовать по-своему, а не передражнивать князя. После долгих трудов я упал духом и пришел к такой мысли, что мне никогда не достигнуть простоты в игре. Я было отказался от своих напрасных трудов, но мысль об естественной игре уже заронилась в моей голове, и когда к зиме я приехал в Курск и начались спектакли, то эта мысль ни на минуту меня не оставляла, и, невзирая на все неудачи, я опять старался искать естественности. Долго-долго она мне не давалась, но случай помог мне, и тогда уже твердою ногой пошел я по этой дороге, хотя привычки старой игры много и долго мне вредили.
Случай этот состоял вот в чем. Как-то была репетиция мольеровской комедии «Школа мужей», где я играл Сганареля. Так как ее много репетировали и это мне наскучило, да и голова моя была занята в то время какими-то пустяками, то я вел репетицию, как говорится, неглиже: не играл, а только говорил, что следовало по роли (роли мои я учил всегда твердо), и говорил обыкновенным своим голосом. И что же? Я почувствовал, что сказал несколько слов просто, и так просто, что если б не по пьесе, а в жизни мне пришлось говорить эту фразу, то сказал бы ее точно так же. И всякий раз, как только мне удавалось сказать таким образом, я чувствовал наслаждение, и так мне было хорошо, что к концу пьесы я уже начал стараться сохранить этот тон разговора. И тогда все пошло навыворот: чем больше я старался, тем выходило хуже, потому что переходил опять в обыкновенную свою игру, которой уже не удовлетворялся, так как втайне смотрел на искусство другими глазами. Да, втайне! Если бы я высказал зародившуюся во мне мысль, то меня бы все осмеяли. Эта мысль была так противоположна господствовавшему мнению, что товарищи мои к концу пьесы осыпали меня похвалами, потому что я старанием попал в общую колею и играл так же, как и все актеры, и даже, по мнению некоторых, лучше всех. Припомню, сколько могу, в чем состояло, по тогдашним понятиям, превосходство игры: его видели в том, когда никто не говорил своим голосом, когда игра состояла из крайне изуродованной декламации, слова произносились как можно громче, и почти каждое слово сопровождалось жестами. Особенно в ролях любовника декламировали так страстно, что вспомнить смешно; слова любовь, страсть, измена выкрикивались так громко, как только доставало силы в человеке; но игра физиономии не помогала актеру: она оставалась в том же натянутом, неестественном положении, в каком являлась на сцену. Или еще: когда, например, актер оканчивал какой-нибудь сильный монолог, после которого должен был уходить, то принято было в то время за правило поднимать правую руку вверх и таким образом удаляться со сцены. Кстати, по этому случаю я вспомнил об одном из своих товарищей: однажды он, окончивши тираду и удаляясь со сцены, забыл поднять вверх руку. Что же? На половине дороги он решился поправить свою ошибку и торжественно поднял эту заветную руку. И это все доставляло зрителям удовольствие! Не могу пересказать всех нелепостей, какие тогда существовали на сцене, — это скучно и бесполезно. Между прочим, во всех нелепостях всегда проглядывало желание возвысить искусство: так, например, актер на сцене, говоря с другим лицом и чувствуя, что ему предстоит сказать блестящую фразу, бросал того, с кем говорил, выступал вперед на авансцену и обращался уже не к действующему лицу, а дарил публику этой фразой; а публика, со своей стороны, за такой сюрприз аплодировала неистово. Вот чем был театр в провинции сорок лет назад и вот чем можно было удовлетворить публику. В это-то время князь Мещерский, без желания, указал мне другой путь. Все, что я приобрел впоследствии, все, что из меня вышло, всем этим я обязан ему; потому что он первый посеял во мне верное понятие об искусстве и показал мне, что искусство настолько высоко, насколько близко к природе. К этому рассказу мне остается только прибавить, что по прошествии пятнадцати лет я узнал уже в Москве от покойного князя А. А. Шаховского, что этим не я один был одолжен князю Мещерскому, а весь театр русский; потому что князь Мещерский первый в России заговорил на сцене просто, тогда как вся прежняя школа, школа Дмитревского, состояла из чтецов и декламаторов. И еще узнал я от князя Шаховского, что Дмитревский не расположен был к князю Мещерскому за это введение простоты и естественности, особенно когда они начали увлекать публику и приобретать много последователей.
Продолжение следует…
04.11.2005
Подробнее
«СМЕРТЬ ТАРЕЛКИНА» НА СЦЕНЕ МАЛОГО ТЕАТРА
«СМЕРТЬ ТАРЕЛКИНА» НА СЦЕНЕ МАЛОГО ТЕАТРА
Из статьи Б.Ростоцкого «Малый театр в советские годы» в книге «Малый театр СССР, 1917-1974», М., ВТО, 1983.
Премьера — 31 октября 1936 года. Постановщик – А.Д.Дикий, Художник – Н.П.Прусаков, Композитор – В.А.Оранский...
Из статьи Б.Ростоцкого «Малый театр в советские годы» в книге «Малый театр СССР, 1917-1974», М., ВТО, 1983.
Премьера — 31 октября 1936 года. Постановщик – А.Д.Дикий, Художник – Н.П.Прусаков, Композитор – В.А.Оранский...
«СМЕРТЬ ТАРЕЛКИНА» НА СЦЕНЕ МАЛОГО ТЕАТРА
Из статьи Б.Ростоцкого «Малый театр в советские годы» в книге «Малый театр СССР, 1917-1974», М., ВТО, 1983.
Премьера — 31 октября 1936 года. Постановщик – А.Д.Дикий, Художник – Н.П.Прусаков, Композитор – В.А.Оранский.
Смелым опытом обращения к классике явилась постановка «Смерти Тарелкина» А. Д. Диким в 1936 году. Смелость этой попытки заключалась уже в самом выборе пьесы, столь редко ставившейся на сцене и как правило, не находившей театрального воплощения, соразмерного огромной силе присущего ей гневного пафоса обличения античеловечности бюрократического деспотизма. Смелостью была и та неожиданная зрелищно яркая форма, к которой прибег режиссер.
Дикий искал сценического стиля постановки в щедром, изобретательном и даже вызывающе дерзком использовании средств откровенно балаганно-площадного зрелища. Нет необходимости пояснять, насколько оправданным было применение подобного рода выразительных средств и приемов в сценической реализации комедии-шутки Сухово-Кобылина.
Современная спектаклю критика не простила Дикому его смелости. Приметы суженного представления о возможностях социалистического реализма, столь явственно проявившиеся в дальнейшем, на рубеже 40—50-х годов, начали давать о себе знать уже в эту пору.
В спектакле, осуществленном Диким на сцене Малого театра, были преувеличения и крайности. Но критика выступала не просто против них, а фактически зачеркивала всю работу режиссера. По сути дела отрицалась сама возможность применения средств балаганно-площадной зрелищности, с ее угловатостью, гиперболизмом, метафоричностью, контрастной резкостью переходов, вызывающим соединением патетики и буффонности. Выступая с обвинительными тирадами в адрес режиссера, обвиняя его в формализме, в декадентстве,- в реставрации символизма и тому подобных грехах, критики упирали на то, что в издании своей трилогии 1869 года автор на заглавном листе пометил: «Писал с натуры А. Сухово-Кобылин». При этом невозможность отхода от «натуры» трактовалась узко, догматически, в очевидном противоречии с поэтикой «Смерти Тарелкина», а какое бы то ни было отступление от «правдоподобия» рассматривалось как нечто абсолютно недопустимое.
Режиссер справедливо подчеркивал особые свойства пьесы, требующие и от постановщиков, и от актеров «.особой формы спектакля, выражающей органические свойства драматурга». Но именно в той мере, в какой между пьесой и ее сценическим воплощением было достигнуто гармоническое соответствие, спектакль и становился предметом критических атак. Характерно, что наиболее неприязненно воспринявшие работу А. Дикого критики закономерно приходили и к отрицанию возможности и целесообразности постановки «Смерти Тарелкина» на советской сцене. Так, один из критиков, утверждая, что в пьесе Сухово-Кобылина якобы «...уничтожается не только российская бюрократия, но и вера в человека», приходил к выводу, что «...едва ли советскому театру имеет смысл заниматься ее воскрешением».
Тем не менее в опубликованных отзывах достаточно высоко (а порой и весьма высоко!) оценивалось актерское исполнение. В статьях выделялась талантливая и даже виртуозная игра С. Б. Межинского — Тарелкина, В. О. Массалитиновой — Брандахлыстовой, А. И. Зражевского — Варравина, Н. А. Светловидова — Расплюева. При этом актерское исполнение резко противопоставлялось режиссерскому замыслу. Получалось, что актеры достигали немалой силы выразительности... вопреки режиссуре.
На самом деле вряд ли это было (да и вряд ли могло быть!) так. Вернее другое. Как ни очевидны были отдельные просчеты постановщика (например, действительно вычурное в отдельных сценах оформление художника Н. П. Прусакова), именно ориентация режиссера на органическое единство реальности и фантасмагории, вне которого нет подлинной атмосферы трагической и буффонной в одно и то же время комедии-шутки Сухово-Кобылина, и создавала надежную предпосылку для обретения артистами высокой меры сатирического звучания созданных ими образов.
Можно не сомневаться, что уроки спектакля не прошли бесследно. Они помогли уяснить не только всю силу тех возможностей, которыми располагал коллектив театра в работе над классикой, но и важнейшее условие их реализации – четкость и энергию режиссерского замысла, нацеленного на раскрытие характерных особенностей пьесы.
Из статьи Б.Ростоцкого «Малый театр в советские годы» в книге «Малый театр СССР, 1917-1974», М., ВТО, 1983.
Премьера — 31 октября 1936 года. Постановщик – А.Д.Дикий, Художник – Н.П.Прусаков, Композитор – В.А.Оранский.
Смелым опытом обращения к классике явилась постановка «Смерти Тарелкина» А. Д. Диким в 1936 году. Смелость этой попытки заключалась уже в самом выборе пьесы, столь редко ставившейся на сцене и как правило, не находившей театрального воплощения, соразмерного огромной силе присущего ей гневного пафоса обличения античеловечности бюрократического деспотизма. Смелостью была и та неожиданная зрелищно яркая форма, к которой прибег режиссер.
Дикий искал сценического стиля постановки в щедром, изобретательном и даже вызывающе дерзком использовании средств откровенно балаганно-площадного зрелища. Нет необходимости пояснять, насколько оправданным было применение подобного рода выразительных средств и приемов в сценической реализации комедии-шутки Сухово-Кобылина.
Современная спектаклю критика не простила Дикому его смелости. Приметы суженного представления о возможностях социалистического реализма, столь явственно проявившиеся в дальнейшем, на рубеже 40—50-х годов, начали давать о себе знать уже в эту пору.
В спектакле, осуществленном Диким на сцене Малого театра, были преувеличения и крайности. Но критика выступала не просто против них, а фактически зачеркивала всю работу режиссера. По сути дела отрицалась сама возможность применения средств балаганно-площадной зрелищности, с ее угловатостью, гиперболизмом, метафоричностью, контрастной резкостью переходов, вызывающим соединением патетики и буффонности. Выступая с обвинительными тирадами в адрес режиссера, обвиняя его в формализме, в декадентстве,- в реставрации символизма и тому подобных грехах, критики упирали на то, что в издании своей трилогии 1869 года автор на заглавном листе пометил: «Писал с натуры А. Сухово-Кобылин». При этом невозможность отхода от «натуры» трактовалась узко, догматически, в очевидном противоречии с поэтикой «Смерти Тарелкина», а какое бы то ни было отступление от «правдоподобия» рассматривалось как нечто абсолютно недопустимое.
Режиссер справедливо подчеркивал особые свойства пьесы, требующие и от постановщиков, и от актеров «.особой формы спектакля, выражающей органические свойства драматурга». Но именно в той мере, в какой между пьесой и ее сценическим воплощением было достигнуто гармоническое соответствие, спектакль и становился предметом критических атак. Характерно, что наиболее неприязненно воспринявшие работу А. Дикого критики закономерно приходили и к отрицанию возможности и целесообразности постановки «Смерти Тарелкина» на советской сцене. Так, один из критиков, утверждая, что в пьесе Сухово-Кобылина якобы «...уничтожается не только российская бюрократия, но и вера в человека», приходил к выводу, что «...едва ли советскому театру имеет смысл заниматься ее воскрешением».
Тем не менее в опубликованных отзывах достаточно высоко (а порой и весьма высоко!) оценивалось актерское исполнение. В статьях выделялась талантливая и даже виртуозная игра С. Б. Межинского — Тарелкина, В. О. Массалитиновой — Брандахлыстовой, А. И. Зражевского — Варравина, Н. А. Светловидова — Расплюева. При этом актерское исполнение резко противопоставлялось режиссерскому замыслу. Получалось, что актеры достигали немалой силы выразительности... вопреки режиссуре.
На самом деле вряд ли это было (да и вряд ли могло быть!) так. Вернее другое. Как ни очевидны были отдельные просчеты постановщика (например, действительно вычурное в отдельных сценах оформление художника Н. П. Прусакова), именно ориентация режиссера на органическое единство реальности и фантасмагории, вне которого нет подлинной атмосферы трагической и буффонной в одно и то же время комедии-шутки Сухово-Кобылина, и создавала надежную предпосылку для обретения артистами высокой меры сатирического звучания созданных ими образов.
Можно не сомневаться, что уроки спектакля не прошли бесследно. Они помогли уяснить не только всю силу тех возможностей, которыми располагал коллектив театра в работе над классикой, но и важнейшее условие их реализации – четкость и энергию режиссерского замысла, нацеленного на раскрытие характерных особенностей пьесы.
Подробнее
АНОНС
Ко дню рождения Николая Ивановича Рыжова смотрите на телеканале «Культура» документальный фильм «Он был Рыжов» (4 ноября в 14:35) и фильм-спектакль с участием актера «Правда — хорошо, а счастье лучше» (15:15)...
Актер, не игравший в театр. 105 лет со дня рождения Николая Рыжова
Николай Иванович Рыжов — актер из знаменитой театральной династии Бороздиных-Музилей-Рыжовых, представители которой известны со времени расцвета творчества Александра Николаевича Островского. Когда Рыжов был принят в труппу Малого театра, великая Мария Николаевна Ермолова напутствовала его: «Да благословит тебя Господь, дорогой Коля, с началом твоего служения в Малом театре. Я ужасно рада за тебя, там твое место, дорогой мой, а не скитаться по разным театрам. Люби всем сердцем искусство и Малый театр, работай и трудись изо всех сил». А в 1978 году Николай Рыжов отметил 60-летие творческой деятельности на сцене Малого театра…
Ко дню рождения Николая Ивановича Рыжова смотрите на телеканале «Культура» документальный фильм «Он был Рыжов» (4 ноября в 14:35) и фильм-спектакль с участием актера «Правда — хорошо, а счастье лучше» (15:15)...
Николай Иванович Рыжов — актер из знаменитой театральной династии Бороздиных-Музилей-Рыжовых, представители которой известны со времени расцвета творчества Александра Николаевича Островского. Когда Рыжов был принят в труппу Малого театра, великая Мария Николаевна Ермолова напутствовала его: «Да благословит тебя Господь, дорогой Коля, с началом твоего служения в Малом театре. Я ужасно рада за тебя, там твое место, дорогой мой, а не скитаться по разным театрам. Люби всем сердцем искусство и Малый театр, работай и трудись изо всех сил». А в 1978 году Николай Рыжов отметил 60-летие творческой деятельности на сцене Малого театра…
Ко дню рождения Николая Ивановича Рыжова смотрите на телеканале «Культура» документальный фильм «Он был Рыжов» (4 ноября в 14:35) и фильм-спектакль с участием актера «Правда — хорошо, а счастье лучше» (15:15)...
Подробнее
«К 250-летию русского театра» ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
«К 250-летию русского театра»
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
...Пришло время переезжать из города в деревню, потому что граф Волькенштейн только зиму жил в Курске, а каждое лето в деревне. По этому случаю привезли в Курск на сорока подводах сто четвертей пшеницы, запроданных орловским купцам...
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
...Пришло время переезжать из города в деревню, потому что граф Волькенштейн только зиму жил в Курске, а каждое лето в деревне. По этому случаю привезли в Курск на сорока подводах сто четвертей пшеницы, запроданных орловским купцам...
«К 250-летию русского театра»
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
V. 1808-й ГОД. СПАСЕНИЕ УТОПАЮЩИХ
ГЛАВА I. Начало
ГЛАВА I. Продолжение
ГЛАВА I. Продолжение
ГЛАВА I. Окончание
ГЛАВА II
ГЛАВА III. Начало
ГЛАВА III. Окончание
ГЛАВА IV
...Пришло время переезжать из города в деревню, потому что граф Волькенштейн только зиму жил в Курске, а каждое лето в деревне. По этому случаю привезли в Курск на сорока подводах сто четвертей пшеницы, запроданных орловским купцам. По ссыпке пшеницы на этих самых подводах повезли в деревню оркестр музыкантов, хор певчих, несколько официантов и меня, хотя настоящая моя должность была — как бы сказать? — графского секретаря, или письмоводителя, или чего-то вроде этого. По тракту нашему нужно было переправляться через реку Псёл на пароме. Дорога была проселочная, поэтому и паром был не слишком завидный и так мал, что больше четырех телег на себе не помещал: нужно было оборотиться раз десять, чтобы перевезти всех на другой берег. Переправившись с первыми возами, мы вздумали покупаться. Время было теплое, хотя это было и в начале мая. Обоз между тем продолжал переправляться. Не хотелось нам вылезать из воды, а нужно было: уже много возов переправилось. Когда мы вышли на берег и начали одеваться, бывший при пароме старик, с трубочкой в зубах, высекая кресалом огонь, спокойно сказал: «А що вы, хлопцы, знаете? человек тоне». — «Что ж ты не поможешь ему?» — отвечал я. «Та то не наш!» — отвечал он мне. Я бросился в ту сторону, куда он указал. Псёл в этом месте делал крутой поворот, так что сначала мы не могли видеть ничего, что делалось за углом поворота. Добежав до указанного места, я увидел, что вместо одного тонут двое, схватившись друг за друга. Я плаваю очень сильно, а потому и бросился к ним. Пока я добрался до них, они раз уже несколько окунулись; но, к счастию, река в этом месте была не слишком глубока: дойдя до дна, они упирались в дно ногой, выскакивали наверх воды и, переведя дух и побарахтавшись немного, опускались снова. Когда я доплыл к ним, они показались на воде и, увидев меня, бросились ко мне так стремительно, что я при всей своей храбрости нырнул от них в сторону: я чувствовал, что один не мог бы сладить с ними, тем более что один из них был огромного \\\'роста, вершков двенадцати, да и другой вершков шести, а с двумя трудно ладить на воде. Вынырнув, я крикнул мужикам, с любопытством ожидавшим, чем все это кончится, чтоб они бросили мне конец вожжи, потому что дело было не слишком далеко от берега; но спуск был очень крут, и у самого берега была уже глубь. Когда бросили конец вожжи, я обмотал ее около левой руки и наказал им, чтобы они тянули вожжу, как только утопающие схватятся за меня. Распорядившись таким образом, я подплыл к тому месту, где они начали уже реже показываться; я думал уже, что все кончено. Но, к счастию, они еще раз показались, и очень близко от меня. Я схватил одного правою рукой за волосы, а другой схватил меня самого за горло, и мы все трое пошли ко дну. Тут мужики, по моему наставлению, потянули вожжу, и мы помаленьку начали подплывать под водой к берегу. Когда недоставало духу, то я, собравшись с силами, упирался крепко в дно, — нас выбрасывало, и я переводил дух; но, невзирая на все мое мастерство в плавании, я должен был опять опускаться ко дну. Оба же тонувшие начали терять память. Между тем мужики делали свое, и все тянули да тянули, и вот, не один раз измерив глубину реки, мы приплыли к крутому берегу. Несколько рук явилось на -помощь, и хотя с трудом, но нас вытащили. Утопающие мои были словно полоумные, особенно самый большой. Между тем пошли расспросы, как это случилось; не скрою, я несколько гордился, впрочем, только мысленно, своим подвигом, что вот, дескать, спас двух человек. Между тем один из тонувших пришел в себя. Кто-то из мужиков обратился к нему с вопросом: «Тебе, дурный, який черт кинув в воду?» Тот ему в ответ: «Э! чоловек тоне». — «Эх, дурный, дурный! Ведь ты плавать не умеешь». — «Э! в голову не пришло!» Этими словами он совершенно уничтожил меня: я был сильный пловец, и было бы подло с моей стороны не броситься спасать их, а он кинулся в воду спасать человека, забыв, что не умеет плавать; признаюсь, мне стало стыдно. Происшествие это кончилось очень глупо с моей стороны. Когда и другой тонувший пришел в себя, то вдруг ни с того, ни с сего поворотил прямо к реке и пошел вглубь. Я схватил его за руку и спросил: «Куда ты?» — «Обмыться!» — был его ответ. Это так рассердило меня, что я сильно ударил его, так что он упал. Тогда первый обратился ко мне с ироническою усмешкой и сказал: «От-се, Семенович, вытяг человека, щоб убити». Из уважения к его благородному поступку я записал его имя: звали его Алексей Хоремер.
Продолжение следует…
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
V. 1808-й ГОД. СПАСЕНИЕ УТОПАЮЩИХ
ГЛАВА I. Начало
ГЛАВА I. Продолжение
ГЛАВА I. Продолжение
ГЛАВА I. Окончание
ГЛАВА II
ГЛАВА III. Начало
ГЛАВА III. Окончание
ГЛАВА IV
...Пришло время переезжать из города в деревню, потому что граф Волькенштейн только зиму жил в Курске, а каждое лето в деревне. По этому случаю привезли в Курск на сорока подводах сто четвертей пшеницы, запроданных орловским купцам. По ссыпке пшеницы на этих самых подводах повезли в деревню оркестр музыкантов, хор певчих, несколько официантов и меня, хотя настоящая моя должность была — как бы сказать? — графского секретаря, или письмоводителя, или чего-то вроде этого. По тракту нашему нужно было переправляться через реку Псёл на пароме. Дорога была проселочная, поэтому и паром был не слишком завидный и так мал, что больше четырех телег на себе не помещал: нужно было оборотиться раз десять, чтобы перевезти всех на другой берег. Переправившись с первыми возами, мы вздумали покупаться. Время было теплое, хотя это было и в начале мая. Обоз между тем продолжал переправляться. Не хотелось нам вылезать из воды, а нужно было: уже много возов переправилось. Когда мы вышли на берег и начали одеваться, бывший при пароме старик, с трубочкой в зубах, высекая кресалом огонь, спокойно сказал: «А що вы, хлопцы, знаете? человек тоне». — «Что ж ты не поможешь ему?» — отвечал я. «Та то не наш!» — отвечал он мне. Я бросился в ту сторону, куда он указал. Псёл в этом месте делал крутой поворот, так что сначала мы не могли видеть ничего, что делалось за углом поворота. Добежав до указанного места, я увидел, что вместо одного тонут двое, схватившись друг за друга. Я плаваю очень сильно, а потому и бросился к ним. Пока я добрался до них, они раз уже несколько окунулись; но, к счастию, река в этом месте была не слишком глубока: дойдя до дна, они упирались в дно ногой, выскакивали наверх воды и, переведя дух и побарахтавшись немного, опускались снова. Когда я доплыл к ним, они показались на воде и, увидев меня, бросились ко мне так стремительно, что я при всей своей храбрости нырнул от них в сторону: я чувствовал, что один не мог бы сладить с ними, тем более что один из них был огромного \\\'роста, вершков двенадцати, да и другой вершков шести, а с двумя трудно ладить на воде. Вынырнув, я крикнул мужикам, с любопытством ожидавшим, чем все это кончится, чтоб они бросили мне конец вожжи, потому что дело было не слишком далеко от берега; но спуск был очень крут, и у самого берега была уже глубь. Когда бросили конец вожжи, я обмотал ее около левой руки и наказал им, чтобы они тянули вожжу, как только утопающие схватятся за меня. Распорядившись таким образом, я подплыл к тому месту, где они начали уже реже показываться; я думал уже, что все кончено. Но, к счастию, они еще раз показались, и очень близко от меня. Я схватил одного правою рукой за волосы, а другой схватил меня самого за горло, и мы все трое пошли ко дну. Тут мужики, по моему наставлению, потянули вожжу, и мы помаленьку начали подплывать под водой к берегу. Когда недоставало духу, то я, собравшись с силами, упирался крепко в дно, — нас выбрасывало, и я переводил дух; но, невзирая на все мое мастерство в плавании, я должен был опять опускаться ко дну. Оба же тонувшие начали терять память. Между тем мужики делали свое, и все тянули да тянули, и вот, не один раз измерив глубину реки, мы приплыли к крутому берегу. Несколько рук явилось на -помощь, и хотя с трудом, но нас вытащили. Утопающие мои были словно полоумные, особенно самый большой. Между тем пошли расспросы, как это случилось; не скрою, я несколько гордился, впрочем, только мысленно, своим подвигом, что вот, дескать, спас двух человек. Между тем один из тонувших пришел в себя. Кто-то из мужиков обратился к нему с вопросом: «Тебе, дурный, який черт кинув в воду?» Тот ему в ответ: «Э! чоловек тоне». — «Эх, дурный, дурный! Ведь ты плавать не умеешь». — «Э! в голову не пришло!» Этими словами он совершенно уничтожил меня: я был сильный пловец, и было бы подло с моей стороны не броситься спасать их, а он кинулся в воду спасать человека, забыв, что не умеет плавать; признаюсь, мне стало стыдно. Происшествие это кончилось очень глупо с моей стороны. Когда и другой тонувший пришел в себя, то вдруг ни с того, ни с сего поворотил прямо к реке и пошел вглубь. Я схватил его за руку и спросил: «Куда ты?» — «Обмыться!» — был его ответ. Это так рассердило меня, что я сильно ударил его, так что он упал. Тогда первый обратился ко мне с ироническою усмешкой и сказал: «От-се, Семенович, вытяг человека, щоб убити». Из уважения к его благородному поступку я записал его имя: звали его Алексей Хоремер.
Продолжение следует…
03.11.2005
Подробнее
«СМЕРТЬ ТАРЕЛКИНА» В МАЛОМ ТЕАТРЕ
«СМЕРТЬ ТАРЕЛКИНА» В МАЛОМ ТЕАТРЕ
В прошлом сезоне пьесу Сухово-Кобылина «Смерть Тарелкина», фантасмагорический фарс, рассказывающий об ужасах полицейского государства и не появлявшийся на московских сценах долгие годы, вдруг поставили сразу в трех театрах...
В прошлом сезоне пьесу Сухово-Кобылина «Смерть Тарелкина», фантасмагорический фарс, рассказывающий об ужасах полицейского государства и не появлявшийся на московских сценах долгие годы, вдруг поставили сразу в трех театрах...
«СМЕРТЬ ТАРЕЛКИНА» В МАЛОМ ТЕАТРЕ
В прошлом сезоне пьесу Сухово-Кобылина «Смерть Тарелкина», фантасмагорический фарс, рассказывающий об ужасах полицейского государства и не появлявшийся на московских сценах долгие годы, вдруг поставили сразу в трех театрах — Et Cetera, Театре имени Ермоловой и Центре драматургии и режиссуры. В этом году к троице «Тарелкиных» прибавится еще один — в Малом театре. Но если спектакль Оскараса Коршуноваса проходит по ведомству авангардного театра, у Алексея Левинского действие пьесы перенесено почти что в наши дни, а Алексей Казанцев вместе с компанией молодых актеров превратил «Тарелкина» в отвязную черную комедию, новая постановка Малого представит последнюю часть знаменитой трилогии Сухово-Кобылина в ее классическом варианте. Не склонный к экспериментам режиссер Василий Федоров считает, что эта удивительная пьеса с ее необыкновенно острым, образным языком ничуть не устарела и не нуждается в осовременивании. Спектакль, поставленный в камерной, интимной манере, будет идти на Малой сцене театра. В главных ролях — Алексей Кудинович, Дмитрий Зеничев и Сергей Еремеев.
«Коммерсантъ-Weekend» (приложение к изданию «Коммерсантъ»), 03.11.2005
В прошлом сезоне пьесу Сухово-Кобылина «Смерть Тарелкина», фантасмагорический фарс, рассказывающий об ужасах полицейского государства и не появлявшийся на московских сценах долгие годы, вдруг поставили сразу в трех театрах — Et Cetera, Театре имени Ермоловой и Центре драматургии и режиссуры. В этом году к троице «Тарелкиных» прибавится еще один — в Малом театре. Но если спектакль Оскараса Коршуноваса проходит по ведомству авангардного театра, у Алексея Левинского действие пьесы перенесено почти что в наши дни, а Алексей Казанцев вместе с компанией молодых актеров превратил «Тарелкина» в отвязную черную комедию, новая постановка Малого представит последнюю часть знаменитой трилогии Сухово-Кобылина в ее классическом варианте. Не склонный к экспериментам режиссер Василий Федоров считает, что эта удивительная пьеса с ее необыкновенно острым, образным языком ничуть не устарела и не нуждается в осовременивании. Спектакль, поставленный в камерной, интимной манере, будет идти на Малой сцене театра. В главных ролях — Алексей Кудинович, Дмитрий Зеничев и Сергей Еремеев.
«Коммерсантъ-Weekend» (приложение к изданию «Коммерсантъ»), 03.11.2005
11.11.2005
Актёры, занятые в спектаклях с 15 по 20 ноября 2005 года.
Актёры, занятые в спектаклях с 15 по 20 ноября 2005 года.
11.11.2005
«Листая старые подшивки» В ГОСТЯХ У ЭЛИНЫ БЫСТРИЦКОЙ. У АКСИНЬИ НЕТ «МЕРСЕДЕСА»
«Листая старые подшивки»
В ГОСТЯХ У ЭЛИНЫ БЫСТРИЦКОЙ. У АКСИНЬИ НЕТ «МЕРСЕДЕСА»
Ее лицо стало символом женской красоты после фильма «Тихий Дон». А недавно она, по-прежнему блистательная, была замечена на торжественном обеде в Кремле рядом с «первыми номерами» страны. Актриса предпочла кино политике?..
В ГОСТЯХ У ЭЛИНЫ БЫСТРИЦКОЙ. У АКСИНЬИ НЕТ «МЕРСЕДЕСА»
Ее лицо стало символом женской красоты после фильма «Тихий Дон». А недавно она, по-прежнему блистательная, была замечена на торжественном обеде в Кремле рядом с «первыми номерами» страны. Актриса предпочла кино политике?..
11.11.2005
«СМЕРТЬ ТАРЕЛКИНА» НА СЦЕНЕ МАЛОГО ТЕАТРА
«СМЕРТЬ ТАРЕЛКИНА» НА СЦЕНЕ МАЛОГО ТЕАТРА
Ю.А. Дмитриев Академический Малый театр 1917-1941. М., 1984.
Ю.А. Дмитриев Академический Малый театр 1917-1941. М., 1984.
11.11.2005
«К 250-летию русского театра» ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
«К 250-летию русского театра»
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
Была одна дама в городе, собою прекрасивая; не буду называть ее, старожилы, верно, узнают. Весь город сожалел об ее болезни, которою она, несчастная, страдала. Болезнь ее состояла в страшной тоске, и вся медицина тогдашняя не могла найти средства облегчить ее; но случай открыл лекарство...
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
Была одна дама в городе, собою прекрасивая; не буду называть ее, старожилы, верно, узнают. Весь город сожалел об ее болезни, которою она, несчастная, страдала. Болезнь ее состояла в страшной тоске, и вся медицина тогдашняя не могла найти средства облегчить ее; но случай открыл лекарство...
10.11.2005
ВНИМАНИЮ ЗРИТЕЛЕЙ!
29 ноября на малой сцене филиала состоится дополнительный спектакль «День на день не приходится».
Начало спектакля в 18.30
Начало спектакля в 18.30
10.11.2005
А.В. СУХОВО-КОБЫЛИН «СМЕРТЬ ТАРЕЛКИНА»
А.В. СУХОВО-КОБЫЛИН «СМЕРТЬ ТАРЕЛКИНА»
Знаменитая «комедия-шутка» Александра Сухово-Кобылина, ставшая заключительной частью его драматической трилогии, создавалась в течение двенадцати лет, с 1857 по 1869 год...
Знаменитая «комедия-шутка» Александра Сухово-Кобылина, ставшая заключительной частью его драматической трилогии, создавалась в течение двенадцати лет, с 1857 по 1869 год...
10.11.2005
«К 250-летию русского театра» ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
«К 250-летию русского театра»
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
1816 год, в начале, был для меня самый горестный по разным обстоятельствам; но горе мое стало для меня еще тяжеле, когда я узнал, что театр в Курске расстроился...
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
1816 год, в начале, был для меня самый горестный по разным обстоятельствам; но горе мое стало для меня еще тяжеле, когда я узнал, что театр в Курске расстроился...
09.11.2005
Актёры, занятые в спектаклях с 9 по 13 ноября 2005 года.
Актёры, занятые в спектаклях с 9 по 13 ноября 2005 года.
08.11.2005
8 ноября свой юбилей отмечает артист Малого театра, представитель замечательной актерской семьи Алексей Евгеньевич Самойлов. Пожелаем от всей души сегодня юбиляру всего самого наилучшего: крепкого здоровья, праздничного настроения и скорейшего осуществле
8 ноября свой юбилей отмечает артист Малого театра, представитель замечательной актерской семьи Алексей Евгеньевич Самойлов.
Пожелаем от всей души сегодня юбиляру всего самого наилучшего: крепкого здоровья, праздничного настроения и скорейшего осуществления всех творческих планов.
Пожелаем от всей души сегодня юбиляру всего самого наилучшего: крепкого здоровья, праздничного настроения и скорейшего осуществления всех творческих планов.
08.11.2005
ПОКА – ОДНИ СЛЕЗЫ
ПОКА – ОДНИ СЛЕЗЫ
Если вычесть из театральных событий те спектакли, что, отгастролировав, уехали и не догонишь, а с ними те, что прописаны в Москве, но лучше бы уехали куда подальше, в сухом остатке будут только три осенних премьеры: «Господа Головлевы» в чеховском МХТ, «Трамвай Желание» в ТЮЗе и «Мнимый больной» в Малом...
Если вычесть из театральных событий те спектакли, что, отгастролировав, уехали и не догонишь, а с ними те, что прописаны в Москве, но лучше бы уехали куда подальше, в сухом остатке будут только три осенних премьеры: «Господа Головлевы» в чеховском МХТ, «Трамвай Желание» в ТЮЗе и «Мнимый больной» в Малом...
08.11.2005
ВАСИЛИЙ ФЕДОРОВ: «ЭТО СПЕКТАКЛЬ О СЕГОДНЯШНЕЙ РОССИИ»
ВАСИЛИЙ ФЕДОРОВ: «ЭТО СПЕКТАКЛЬ О СЕГОДНЯШНЕЙ РОССИИ»
Поначалу мы польстились на тот «фейерверк», который есть в пьесе, на форму, текст. Но, начав работать, стали искать природу существования этого спектакля. На поиск сути у нас ушло очень много сил и эмоций....
Поначалу мы польстились на тот «фейерверк», который есть в пьесе, на форму, текст. Но, начав работать, стали искать природу существования этого спектакля. На поиск сути у нас ушло очень много сил и эмоций....
08.11.2005
ЮРИЙ СОЛОМИН: «ПОВИДАТЬ БЕЛЫЙ СВЕТ ОЧЕНЬ ИНТЕРЕСНО»
ЮРИЙ СОЛОМИН: «ПОВИДАТЬ БЕЛЫЙ СВЕТ ОЧЕНЬ ИНТЕРЕСНО»
О, эта лапша... У нас если будешь ее есть так, как ее едят там, — засмеют. Там принято лапшину втягивать в себя, причем с таким чудовищным звуком!
О, эта лапша... У нас если будешь ее есть так, как ее едят там, — засмеют. Там принято лапшину втягивать в себя, причем с таким чудовищным звуком!
07.11.2005
«Листая старые подшивки» ЗАЙМЕМ У БАЛЬЗАКА НЕМНОГО ОПТИМИЗМА
«Листая старые подшивки»
ЗАЙМЕМ У БАЛЬЗАКА НЕМНОГО ОПТИМИЗМА
Новый театральный сезон в Малом театре откроется премьерой комедии «Делец» по пьесе Оноре де Бальзака...
ЗАЙМЕМ У БАЛЬЗАКА НЕМНОГО ОПТИМИЗМА
Новый театральный сезон в Малом театре откроется премьерой комедии «Делец» по пьесе Оноре де Бальзака...
07.11.2005
«К 250-летию русского театра» ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
«К 250-летию русского театра»
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
Теперь мне следует рассказать случай, который имел сильное влияние на мое сценическое образование. Да, это был, так сказать, толчок, который заставил меня мыслить и увидать многое в совершенно новом свете...
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
Теперь мне следует рассказать случай, который имел сильное влияние на мое сценическое образование. Да, это был, так сказать, толчок, который заставил меня мыслить и увидать многое в совершенно новом свете...
04.11.2005
«СМЕРТЬ ТАРЕЛКИНА» НА СЦЕНЕ МАЛОГО ТЕАТРА
«СМЕРТЬ ТАРЕЛКИНА» НА СЦЕНЕ МАЛОГО ТЕАТРА
Из статьи Б.Ростоцкого «Малый театр в советские годы» в книге «Малый театр СССР, 1917-1974», М., ВТО, 1983.
Премьера — 31 октября 1936 года. Постановщик – А.Д.Дикий, Художник – Н.П.Прусаков, Композитор – В.А.Оранский...
Из статьи Б.Ростоцкого «Малый театр в советские годы» в книге «Малый театр СССР, 1917-1974», М., ВТО, 1983.
Премьера — 31 октября 1936 года. Постановщик – А.Д.Дикий, Художник – Н.П.Прусаков, Композитор – В.А.Оранский...
04.11.2005
АНОНС
Ко дню рождения Николая Ивановича Рыжова смотрите на телеканале «Культура» документальный фильм «Он был Рыжов» (4 ноября в 14:35) и фильм-спектакль с участием актера «Правда — хорошо, а счастье лучше» (15:15)...
04.11.2005
«К 250-летию русского театра» ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
«К 250-летию русского театра»
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
...Пришло время переезжать из города в деревню, потому что граф Волькенштейн только зиму жил в Курске, а каждое лето в деревне. По этому случаю привезли в Курск на сорока подводах сто четвертей пшеницы, запроданных орловским купцам...
ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА
...Пришло время переезжать из города в деревню, потому что граф Волькенштейн только зиму жил в Курске, а каждое лето в деревне. По этому случаю привезли в Курск на сорока подводах сто четвертей пшеницы, запроданных орловским купцам...
03.11.2005
«СМЕРТЬ ТАРЕЛКИНА» В МАЛОМ ТЕАТРЕ
«СМЕРТЬ ТАРЕЛКИНА» В МАЛОМ ТЕАТРЕ
В прошлом сезоне пьесу Сухово-Кобылина «Смерть Тарелкина», фантасмагорический фарс, рассказывающий об ужасах полицейского государства и не появлявшийся на московских сценах долгие годы, вдруг поставили сразу в трех театрах...
В прошлом сезоне пьесу Сухово-Кобылина «Смерть Тарелкина», фантасмагорический фарс, рассказывающий об ужасах полицейского государства и не появлявшийся на московских сценах долгие годы, вдруг поставили сразу в трех театрах...
Главный режиссёр Малого театра —
заслуженный артист России А.В. Дубровский
Главная
Новости
Изменения в афише
Премьеры
Гастроли
Репертуар
Отзывы
Фестиваль "Островский в доме Островского"
Малый ТВ
Газета "Малый театр"
Открытая информация
Партнёры
О театре
Попечительский совет Руководство театра Актёры Режиссёры Художники Музыкальная часть Репертуарный отдел Режиссёрский отдел Пресс-служба Музейно-информационный центр Художественно-постановочная часть Мемориальная квартира А.И. Сумбатова-Южина Щепкинское училище Детская студия Малого театра Филиал в Когалыме
История
Здание Малого театра
Репертуар с 1824 г.
Театральное училище
Спектакли
Труппа театра с 1824 года
Труппа театра с 1917 года
Актеры
Режиссеры
Художники
Звуковой архив
1941-1945
Щелыково
Библиотека Малого театра
Правила вежливости и этикета
Публикации
Памятник А.Н. Островскому
Партнеры
Информационная поддержка
Как добраться?© 2025 Пресс-служба:
press@maly.ru
Заказ билетов (web-касса) (495) 624-40-46
Оценка качества услуг учреждений культуры
Адрес театра:
Москва, Театральный проезд д. 1
телефон: (495)624-42-01
Мы в соцсетях:
Партнеры
Информационная поддержка