В девятом часу утра 8 ноября 1850 года крупный помещики известный представитель московского дворянства Александр Васильевич Сухово-Кобылин приехал в московский дом графа Гудовича. Он намеревался увидеться...
ДЕЛО СУХОВО-КОБЫЛИНА
В девятом часу утра 8 ноября 1850 года крупный помещики известный представитель московского дворянства Александр Васильевич Сухово-Кобылин приехал в московский дом графа Гудовича. Он намеревался увидеться с квартировавшей там француженкой Луизой Симон-Деманш, но встретившая его горничная ответила, что хозяйка ушла из дому накануне около десяти вечера и до сих пор не вернулась. «Обстоятельство это, несогласное с правильностию и особенною скромностию образа жизни Луизы Симон», встревожило Сухово-Кобылина, и он начал ее поиски: расспрашивал у ее знакомых, вечером того же дня известил Тверскую часть, а позже ночью обратился к московскому обер-полицмейстеру.
Чтобы перейти к дальнейшему «расследованию» этого преступления, надо, конечно же, ознакомиться с так называемыми фигурантами этого дела. И поэтому небольшой экскурс в историю... Александр Сухово-Кобылин родился 17 (29) сентября 1817 года в Москве в богатой помещичьей семье, принадлежавшей к старинному дворянскому роду. Кобылины вели свое происхождение от московского боярина времен Ивана Калиты Андрея Ивановича, по прозванию Кобыла, первого исторически достоверного родоначальника дома Романовых.
Отец Александра, Василий Андреевич, был полковником гвардейской конной артиллерии. Храбрый офицер, потерявший глаз под Аустерлицем, за участие в Битве под Лейпцигом был награжден орденом Святого Георгия 4-ой степени; в составе авангарда русских войск он вступил в 1814 году в Париж. Затем некоторое время занимал должность правительственного опекуна Выксунских чугуноплавильных заводов в Нижегородской губернии. Мать (Мария Ивановна, урожденная Шепелева) происходила из рода знаменитых промышленников Баташовых.
Родители писателя, придававшие большое значение образованию, приглашали к своим детям в качестве преподавателей профессоров Московского университета.
Сухово-Кобылины были завзятыми театралами, Александр Васильевич вспоминал «посещения оперы в Москве» в детские годы.
Детей в семье Сухово-Кобылиных было пятеро. Дочь Елизавета получила блестящее домашнее образование, затем она отправилась учиться в Париж. Там вышла замуж за графа Салиаса де Турменин. Но брак сложился неудачно. В тридцать пять Елизавета Васильевна начала писать прозу, взяв псевдоним Евгения Тур, публиковалась в журнале «Современник», была автором «светских» повестей и романов.
Младшая сестра, Софья Васильевна, была известной художницей, первой женщиной, окончившей Академию художеств с золотой медалью. Любимец матери, Александр, хорошо знал искусство и любил литературу. Еще в четырнадцать лет пробовал свои силы в области поэзии и в переводах с французского. Позднее, в Германии, им «было написано несколько стихотворений по-немецки, из которых одно было положено на музыку одним товарищем по университету и напечатано было с музыкой в Гейдельберге». Александр до семнадцати обучался дома, затем учился на физико-математическом отделении философского факультета Московского университета и в 1838 году окончил его с золотой медалью. Во время учебы дружил с Александром Герценом, Николаем Огаревым, Константином Аксаковым.
Среди философских систем, изучавшихся Сухово-Кобылиным, особенный интерес, по свидетельству самого писателя, возбудила в нем философия Гегеля. После окончания университета он занимался изучением его трудов и переводил их на русский язык.
После окончания Московского университета Александр «по желанию родителей выехал в Германию в Гейдельбергский университет для дальнейших занятий по философии». Четыре года жил в Гейдельберге и Берлине, где вел «совершенно уединенную и аскетическую жизнь». Затем путешествовал по Европе.
В 1841 году в Париже Сухово-Кобылин познакомился с молодой француженкой Луизой Симон-Деманш. Ему было двадцать четыре года, ей - двадцать два. Белокурая и голубоглазая, Луиза была очень красива. Через шестьдесят лет Александр Васильевич рассказал об этой встрече В.М. Дорошевичу, который изложил это воспоминание в 1900 году в своем очерке: «В одном из парижских ресторанов сидел молодой человек, богатый русский помещик А.В. Сухово-Кобылин и допивал, быть может, не первую бутылку шампанского. Он был в первый раз в Париже, не имел никого знакомых, скучал. Вблизи сидели две француженки: старуха и молодая, удивительной красоты, по-видимому, родственницы. Молодому скучающему помещику пришла в голову мысль завязать знакомство. Он подошел с бокалом к их столу, представился и после тысячи извинений предложил тост:
- Позвольте мне, чужестранцу, в вашем лице предложить тост за французских женшин! Тост был принят благосклонно, француженки выразили желание чокнуться, было спрошено вино. Сухово-Кобылин присел к их столу, и завязался разговор.
Молодая француженка жаловалась, что она не может найти занятий.
- Поезжайте для этого в Россию. Вы найдете себе отличное место. Хотите, я вам дам даже рекомендацию? Я знаю в Петербурге лучшую портниху, Андрие, первую, - у нее всегда шьет моя родня. Она меня знает отлично. Хотите, я вам напишу к ней рекомендательное письмо? Сухово-Кобылин тут же, в ресторане, написал рекомендацию молодой женщине. На этом знакомство кончилось. Они расстались и больше в Париже не встретились.
...ПРОШЕЛ год
Однажды Сухово-Кобылин зашел в Петербурге к Андрие с поручениями от сестры из деревни. Поручение было исполнено, и Сухово-Кобылин уходил уже из магазина, как вдруг к нему подошла удивительно красивая женщина, служащая в магазине. Лицо ее было как будто знакомо.
- Вы меня не узнаете? - улыбаясь, спросила она.
- Я Симонн Диманш, помните, та самая француженка, которой год тому назад вы дали рекомендацию к этой фирме. Я поехала и благодаря вашей рекомендации получила место.
Она была очень красива.
- Но нам надо встретиться. Вы расскажете мне все подробно. Как бы это сделать? Не хотите ли со мной пообедать на этих днях? - предложил Сухово-Кобылин.
- У меня только один свободный вечер в неделю. Четверг. Как раз сегодня.
- Превосходно. Я отозван сегодня на обед. Но я пошлю записку, что болен, и мы обедаем вместе!
Они обедали в кабинете лучшего в те времена французского ресторана в Петербурге. За обедом красавица француженка окончательно вскружила голову молодому помещику, и он предложил:
- Жениться на вас не могу. Против этого были бы родные, а я от них завишу. Но хотите - мы будем жить, как муж с женой. Едем ко мне в имение. Ну что вам здесь, в каком-то магазине, служащей?
Чего вы добьетесь? Чего дослужитесь?
Симонн Диманш приняла предложение, и они уехали в деревню. Медовый месяц промелькнул, француженка влюбилась до безумия в своего русского друга, а молодой человек стал скучать, его потянуло в город.
Они поселились в Москве, на Тверской, в собственном доме Сухово-Кобылина - «в дворянском особнячке, какие бывали в старину».
Там Сухово-Кобылин опять ощутил расположение к Луизе Симон-Деманш. Одевалась она стильно и богато, ее шкафы были полны изящным бельем, прекрасными платьями и шляпками. Утро проходило в играх с ангорской кошкой и болонкой, а затем Луиза отправлялась на Кузнецкий мост в дорогие магазины. Ее стол был изыскан и обилен гастрономическими деликатесами, которые поставляли ей крепостные Сухово-Кобылина.
Иногда они ссорились, но каждый день он присылал ей подарки, букеты цветов, нежные записки: «Милый друг, я посылаю за твоими вещами и за твоей особой, все готово, поедем ко мне»; «Милая моя, все уехали, приезжай пить чай. Я поеду на бал только в девять часов вечера». По словам Сухово-Кобылина, его подруга питала «глубокое уважение и привязанность» к его матери и сестре и была с ними в «близком дружестве».
Начальник цензурного управления Е.М. Феоктистов, будучи студентом служил учителем в семье старшей сестры Сухово-Кобылина. В своих воспоминаниях он рассказал: «Еще за несколько лет до того, как познакомился я с ним, он привез из Парижа француженку m-lle Симон, которая страстно его любила. Мне случалось встречаться с ней довольно часто. Она была женщиной уже не первой молодости, но сохранила следы замечательной красоты, не глупая и умевшая держать себя весьма прилично. О такте ее свидетельствует то, что ей удалось снискать расположение всех родственников Кобылина, которые убедились, что ею руководит искреннее чувство, а не какие-нибудь корыстные расчеты. Вполне довольной своей судьбою она не могла быть, потому что Кобылий часто изменял ей, но так как каждые его увлечения длились недолго, и он все-таки возвращался к ней, то после более или менее бурных сцен наступало примирение».
Я - «ПОМЕЩИК, ДВОРЯНИН, ВЛАДЕЛЕЦ ВОДОЧНОГО ЗАВОДА - ВСЕ, ЧТО ХОТИТЕ, НО ТОЛЬКО НЕ ЛИТЕРАТОР»
Еще после возвращения домой Александр Васильевич поступил на службу в канцелярию московского гражданского губернатора. Через восемь лет, выйдя в отставку в чине титулярного советника (соответствующему званию капитана в армии) по той причине, что занимаемое им место не допускало производства в следующий чин, он занялся хозяйственными делами. Презирая русскую буржуазию, в особенности откупщиков, аристократ Сухово-Кобылин был хозяином нового типа и верил в необходимость прогресса в промышленности и сельском хозяйстве. Так аристократизм и идеализация патриархальных отношений уживались в его сознании с буржуазным подходом к собственности. В своих обширных имениях в Московской, Тульской, Калужской, Ярославской, Владимирской губерниях он завел племенных коров, закупленных в Дании, занимался лесоразведением, усовершенствовал скотные дворы и механизированные мельницы «на аглицкий манер», а в селе Воскресенском работала собственная текстильная фабрика. Закупал сельскохозяйственные машины для своих имений. Разводил рысаков, лично участвуя и побеждая в джентльменских скачках. Рысаки из его конного завода регулярно брали призы на всероссийских бегах и приносили немалый барыш хозяину.
Строил заводы, именно он организовал первый в России завод шампанских вин. Его очищенный спирт крепостью 94,60 прошел анализы в лабораториях Москвы, Петербурга, Берлина и продавался не только в России, но и за границей, в частности, в мусульманском Константинополе. Сухово-Кобылин один из немногих в России применил в условиях крепостной системы вольнонаемный труд, первым в округе использовал паровые машины. За свой сахар, за изобретения на Московской мануфактурной выставке 1865 года он был награжден серебряной медалью. На Всемирной промышленной выставке в Париже в 1867 году его отметили почетным дипломом.
Но в то же время... Был он человеком броским: всегда, в любой компании и на всяких раутах обращал на себя внимание, держался независимо и, как многим казалось, слишком уж непринужденно. Среди друзей Сухово-Кобылина были светские повесы князья Лев и Сергей Гагарины, авантюрист, игрок и кутила Николай Голохвастов, граф Строганов, князь Лобанов, князь Львов-Зембулатов, братья Черкасские и другие отпрыски известных дворянских семейств, на разный манер прожигавшие жизнь. Вместе с ними «блистал» в свете и Александр Сухово-Кобылин.
Сохранились сведения, что в 1834 году Сухово-Кобылин занял первое место в скачках на приз охотников, что он посвящал много времени светским балам, любовным похождениям. Он был очень красив; в его облике находили что-то восточное: смуглый, с большими карими удлиненными глазами, высокого роста, с горделивой Осанкой. Не случайно Александр имел репутацию светского льва. В одной из записей дневника, посвященных этой поре, прямо говорится: «Мое волокитство...»
Правда, Александр Сухово-Кобылин выделялся из круга «золотой молодежи», с одной стороны, сравнительно меньшей обеспеченностью и родовитостью, а с другой - склонностью к занятиям более серьезным. «Время от времени он заставлял себя «бороться против соблазна суеты сует», считал свои научные занятия «собственным сокровищем», всерьез увлекался не только «волокитством», но и математикой, физикой и философией, в то время как интересы остальных сводились к любовным связям, бретерству, лошадям и нарядам»«, - писал Леонид Гроссман в 1927 году в своей работе «Преступление Сухово-Кобылина».
У Александра Васильевича был непростой, довольно острый и заносчивый характер. «Едва ли кто-нибудь возбуждал к себе такое общее недоброжелательство, - вспоминал Е.К. Феоктистов. - Причина этого была его натура - грубая, нахальная, нисколько не смягченная образованием: этот господин, превосходно говоривший по-французски, усвоивший себе джентльменские манеры, старавшийся казаться истым парижанином, был, в сущности, по своим инстинктам, жестоким дикарем, не останавливающимся ни перед каким злоупотреблением крепостного права, дворня его трепетала. Мне не раз случалось замечать, что такие люди, отличающиеся мужественной красотой, самоуверенные до дерзости, с блестящим остроумием, но вместе с тем совершенно бессердечные, производят обаятельное впечатление на женщин. Александр Кобылин мог похвалиться целым рядом любовных похождений, но они же его и погубили».
В уголовном деле сохранились письма Сухово-Кобылину от обожавших его женщин.
По-разному, по воспоминаниям современников драматурга, он относился к «людям», то есть слугам, и к знакомым своего круга. Дворня его ненавидела. Кучер писателя говорил о барине: «К крестьянам относился жестоко. Шапку не снимет кто - изругает. За любую провинность - под суд. Русских особенно не любил».
«ПИСАЛА СЕБЯ вдовою, но БЫЛА ДЕВИЦА»
Восемь лет прожила Симон-Деманш в России, став «московской купчихой». Для сбыта шампанского и водки собственного разлива Сухово-Кобылин дал ей капитал на заведение винно-торгового розничного магазина - около 60 тысяч рублей ассигнациями. Она купила винный погреб и благодаря этому вступила в купеческое сословие. Но женою Сухово-Кобылина она считаться не могла («писала себя вдовою, но была девица») и не могла появляться с ним в обществе. По словам сестры Сухово-Кобылина, «он устроил себе жизнь по своему вкусу. Мадемуазель Симон более, чем когда-либо, принадлежит ему. Он обедает со своей возлюбленной, он счастлив на свой лад, и она тоже несомненно счастлива».
Но все было слишком обыденно для страстной натуры Александра Васильевича, и только летние поездки в Воскресенское напоминали о прошлой пылкой любви и счастье.
В 1849 году Александр Васильевич окончательно охладел к француженке. Деманш жила тогда в доме графа Гудовича в Брюсовском переулке, где обслуживали ее несколько дворовых людей Сухово-Кобылина, а сам он жил на Страстном бульваре.
В распоряжении Луизы оказались только гостиная, спальня и кухня. Остальные помещения были заняты нераспроданными бочками и бутылями с вином. «Дело» свое она вела без особенного успеха и «по скудости доходов» винную торговлю заменила другая лавка, на Неглинной, где Деманш ведала продажей патоки и муки из наследственных вотчин Кобылиных.
Сухово-Кобылин обедал обычно у Луизы, она вела общее хозяйство, закупала провизию, приобретала столовое вино, «разливкою которого она и занималась даже перед последним днем своей жизни...»
«ГЕРОЙ ДВУХ РОМАНОВ»
Сухово-Кобылин начал явно тяготиться своей многолетней связью. И если раньше «его увлечения длились недолго и он все-таки возвращался к ней», то сейчас обстоятельства изменились. «В 1850 году, - рассказывал Феоктистов, - одна из любовных его интриг возбудила в ней, между прочим, сильное беспокойство. В это время в московском monde\'e засияла новая звезда - Надежда Ивановна Нарышкина, урожденная Кнорринг, которая многих положительно сводила с ума; поклонники этой женщины находили в ней прелесть, на мой же взгляд, она далеко не отличалась красотой: небольшого роста, рыжеватая, с неправильными чертами лица, она приковывала, главным образом, какою-то своеобразною грацией, остроумной болтовней, тою самоуверенностью и даже отвагой, которая свойственна так называемым «львицам». Нарышкина страстно влюбилась в Кобылина...»
Надежда Ивановна Кнорринг, дочь статского советника, рано вышла замуж за князя Александра Нарышкина. Он боготворил свою молодую жену и был безмерно счастлив, когда у них родилась дочь Ольга. Но полюбить мужа Надежда так и не смогла. К тому же Нарышкина была тщеславна и легко покоряла мужчин. Она познакомилась с Сухово-Кобылиным, роман их развивался стремительно. Вскоре Нарышкина забеременела. Не имея возможности развестись, она решила бросить мужа и переехать к любовнику.
Зная о связи с Нарышкиной, Деманш часто упрекала неверного возлюбленного. По свидетельству одной из горничных Луизы Пелагеи Алексеевой, «иногда случалось, что она с Кобылиным что-то крупно говорила, и Кобылин, как бы с сердцем, хлопнет дверью и уйдет»...
Сухово-Кобылину удалось убедить Луизу вернуться во Францию. Предвидя неизбежную разлуку, она строила планы своего возвращения в Париж, где намеревалась открыть модную дамскую мастерскую, не сомневаясь в материальной помощи бывшего возлюбленного. В одном из писем подруге она жаловалась: «Спешу писать к тебе, хотя я очень грустна и очень огорчена. Последний удар, который я должна была ожидать, постигнул меня... Я решилась и не хочу быть препятствием ничьему счастью. Но знайте, что эта особа уезжает за границу, и Александр говорит, что я этому причиной, что он теряет эту женщину по милости моих дурных и хитрых советов, что я знала, как он ее любит. Он был жесток и несправедлив со мной, да простит ему Бог. Я прощаю его за все зло, которое он мне причинил, потому что я все же думаю о его счастье... Судя по искренней и истинной моей привязанности к нему, я не должна ожидать таких грубых упреков, но он так несчастлив. Я сожалею о нем и не сержусь на него, но я должна была решиться уехать и надеюсь скоро это совершить, потому что теперь уже нет ничего, что могло бы меня удержать в этой стране. Я только буду мешать его счастью, как он мне сам это сказал».
Но все же приближавшийся разрыв был для нее мучителен, и она переживала его крайне болезненно. Как впоследствии рассказывал следователям Александр Васильевич, Симон-Деманш вообще отличалась живым и вспыльчивым характером и в выражениях своих всегда преувеличивала действительность, но вскоре потом, приходя в себя, примирялась с ней и просила забыть сказанные слова или писанные письма».
Но то ли Сухово-Кобылин не спешил расставаться со своей прежней возлюбленной-француженкой, то ли ревнивой и капризной Нарышкиной было приятно причинять боль сопернице, доказывать свою власть и силу, мучительно раня ее. Причастность к надвигающейся трагедии Нарышкиной несомненна.
«Сухово-Кобылин безуспешно ухаживал в эту зиму за одной московской аристократкой. В один из вечеров у этой аристократки был бал, на котором присутствовал Сухово-Кобылин. Проходя мимо окна, хозяйка дома увидела при свете костров, которые горели по тогдашнему обыкновению для кучеров, на противоположном тротуаре кутавшуюся в богатую шубу женщину, пристально смотревшую на окна. Дама monde\'a узнала в ней Симон-Деманш, сплетни о безумной ревности которой ходили тогда по Москве. Ей пришла в голову женская злая мысль. Она подозвала Сухово-Кобылина, сказала, что ушла сюда, в нишу окна, потому что ей жарко, отворила огромную форточку окна и поцеловала ничего не подозревавшего ухаживателя на глазах у несчастной Симон-Деманш. В тот вечер, вернувшись, Сухово-Кобылин не нашел Симон-Деманш дома...» - писал Дорошевич.
Следствие вели...
... Через некоторое время после обращения Сухово-Кобылина в полицию начались розыски. 9 ноября «в расстоянии от Пресненской заставы около двух с половиной верст от вала, коим обнесено Ваганьковское кладбище... найдено мертвое тело женщины неизвестного звания». В протоколе записали: «На вид лет ей около 35, росту среднего, волосы русые, коса распущена, глаза закрыты, само тело в замороженном состоянии. С правой стороны тела в снегу виден след саней. По следам конских копыт видно, что таковые были от Москвы...» Убитая оказалась француженкой Луизой Ивановной Симон-Деманш, жившей на содержании у отставного титулярного советника Сухово-Кобылина.
10 ноября обер-полицеймейстер И.Д. Лужин создает первую следственную комиссию: председатель - пристав городской части (охватывающей территорию Кремля и Китай-города) Хотинский, член комиссии - следственных дел стряпчий Троицкий. Лужину показалось подозрительным, что Сухово-Кобылин первым сообщил ему об исчезновении Симон-Деманш.
Вскоре по подозрению в убийстве были арестованы крепостные Сухово-Кобылина, отданные им в услужение Луизе, - повар Ефим Егоров, семнадцатилетний кучер Галактион Козьмин и две горничные - Пелагея Алексеева и Аграфена Кашкина. По городу поползли слухи, молва утверждала, что к делу причастен хозяин, будто бы стремившейся избавиться от Луизы, мешавшей его новому роману с женой губернского секретаря Нарышкина Надеждой Николаевной. Один из современников писал: «7 ноября 1850 года Луиза, застав у Александра Васильевича Нарышкину, оскорбила ее. Вне себя от ярости Сухово-Кобылин ударил ее тяжелым подсвечником и, попав в висок, убил наповал. Затем склонил деньгами прислугу вывезти ее за город». Спустя всего лишь несколько дней арестовали и самого барина... Первый допрос был учинен 16 ноября 1850 года. Полиция произвела обыск квартиры Кобылина и обнаружила кровавые пятна в зале и на лестнице! Были изъяты два кинжала и куча писем...
Александру Васильевичу устроили непрерывный одиннадцатичасовой допрос. Позже, в записке на имя императора Николая I, Сухово-Кобылин писал: «Г. Московский Обер Полицеймейстер Генерал-Майор Лужин, который, обратившись прямо ко мне, сказал мне на французском языке, чтобы я безрассудно не медлил добровольным признанием, и что запирательство мое послужит только к аресту всех лиц, мне близких».
Вот личный приказ московского военного генерал-губернатора А.А. Закревского, всемогущего диктатора первопрестольной, о тюремном заключении Сухово-Кобылина. Сухово-Кобылин «был обвиняем в смертоубийстве, взят к следствию, лишен свободы и заключен в унизительную Тюрьму». Заперли его «в секретный чулан Тверского частного дома, об стену с ворами, пьяной чернью и безнравственными женщинами, оглашавшими жуткими криками здание частной тюрьмы...»
А через три дня в полночь его посадили в закрытую карету, опустив шторы, около двух часов кружили по московским улицам, привезли в неизвестное место, держали еще три дня в строжайшем секрете, не давая даже книг для чтения. За время тюремного заключения - ни одного допроса. Никаких сведений о родных. Полицейские следили за домом Сухово-Кобылина.
Прислуга во время допросов отвечала: - Знать не знаем, ведать не ведаем. Барин поехал на бал на своих лошадях. Их француженка, спустя немного, велела позвать себе извозчика и куда-то уехала. Больше мы ее не видели! Но намекали, что «в это время она обыкновенно ходила к барину ее, Ивановой, Сухово-Кобылину...»
И снова вызывали Сухово-Кобылина на допросы, обыгрывая самые пустяковые подробности и несовпадения, угрожая ему. Кипучая, но бестолковая деятельность следственной комиссии продолжалась еще целых полгода.
Тогда Сухово-Кобылин и подал императору записку о противозаконных действиях следователей.
Какие же все-таки существовали улики против Сухово-Кобылина и какие объективные данные были собраны по этому делу?
На основании медицинского вскрытия трупа Симон-Деманш и осмотра квартиры Сухово-Кобылина можно было утверждать, что версия об убийстве Луизы Симон-Деманш ударом шандала полностью отпадает. Медицинская контора также пришла к выводу: смертельная рана в области шеи нанесена не там, где был обнаружен труп, а в другом месте.
К тому же дворовые люди Сухово-Кобылина, прислуживающие Луизе, никогда и нигде не давали показаний о причастности Сухово-Кобылина к этому преступлению.
Но самое важное из показаний многих свидетелей следующее: «7 ноября 1850 года с девяти - часов и до одного часу ночи Сухово-Кобылин находился у Нарышкиных и уехал от них со своей сестрой графиней Салиес де Турменир».
Однако тогда все эти факты не были приняты во внимание и следствие не отступало от первоначальной версии.
А судьи кто?
И тут доведенные пытками и истязаниями до отчаяния, крепостные сознались в убийстве Луизы Симон-Деманш из мести за ее жестокое с ними обращение. Один из арестованных - Ефим Егоров, начал давать чистосердечные показания:
Поздно ночью 7 ноября он вошел в дом, где находилась квартира Луизы Деманш. Далее следовали леденящие душу подробности: «Он, придя, тотчас скликал Галактиона, который встал, и они пошли в спальню Деманш. Она спала, лежа на кровати навзничь, на столе горела, по обыкновению, в широком подсвечнике свеча. Он прямо подошел к кровати, держа в руках подушку Галактиона, которой, прямо накрыв ей лицо, прижал рот. Она проснулась и стала вырываться; тогда он схватил ее за горло и начал душить, ударив один раз кулаком по левому глазу, а Галактион, между тем, бил ее по бокам утюгом. Таким образом, когда они увидали, что совсем убили ее, то девки Пелагея и Аграфена одели ее в платье и надели в шляпку, а Галактион пошел запрягать лошадей, а когда была готова, то он пришел в комнаты, взял вместе с ним убитую Деманш и, уложив в сани вниз, прикрыли полостью; Галактион сел кучером. А он, Ефим, - в задок. Ночь была темная, и они, никем не замеченные, выехали за Пресненскую заставу, за Ваганьковское кладбище, где в овраге свалили убитую, но опасаясь, чтоб она не ожила, на погибель их, Егоров перерезал ей бывшим у Галактиона складным ножом горло, который также где-то недалеко бросили. Окончив это дело, возвратились на квартиру Симон - Деманш, где девки уже убрали, как надобно;
чтоб отвлечь подозрение, они сожгли в печке салоп Деманш и уговорились, чтоб Галактион, Пелагея и Аграфена при спросе говорили, что она неизвестно куда вышла со двора вечером и больше не возвращалась».
Вскоре сознались и остальные участники преступления.
«Но им не совсем поверили. Дело шло о «дворянине Сухово-Кобылине, обвиняемом в убийстве при посредстве своих крепостных находившейся с ним в противозаконной связи француженки Симонн Диманш». Сухово-Кобылин и его крепостные сидели в тюрьме и были накануне каторги. Родные его продолжали хлопотать, и вот, наконец, после бесконечных мытарств было постановлено сенатом «обратить дело к переследованию и постановлению новых решений, не стесняясь прежними». В конце концов начали с того, с чего следовало начать, с начала самого начала, - это, впрочем, и теперь случается, - с исследования кровавых пятен. По исследованию «медицинской конторы» оказалось, что кровь была куриная. Комната, где найдены пятна, была людскою. Это подтверждало первое показание повара. Он показал, что зимой резал обыкновенно птицу в людской», - пишет Дорошевич.
Следователи умышленно затягивали следствие, пытаясь получить деньги. Главный следователь Троицкий предложил за 30 000 рублей снять с Сухово-Кобылина обвинение в убийстве.
Александр Васильевич Сухово-Кобылин был освобожден из-под ареста, но паспорт ему не вернули и взяли подписку о невыезде, а это означало, что над ним по-прежнему тяготело подозрение.
Тем временем, опомнившись, Егоров и его подельники отказываются от своих показаний... «Новое следствие обнаружило, что сознание это было вынуждено у людей в квартале пытками. Квартальный надзиратель, как оказалось, кормил их селедками и не давал пить, подтягивал допрашиваемых на блоках к потолку, так что у несчастных плечевые кости выходили из суставов, и требовал:
- Сознавайтесь, что убили! Так было добыто «сознание».
- Имейте в виду, - говорил при этом «сознавшимся» квартальный надзиратель, - и следователям и судьям показывайте точно так же. Измените показание, - опять вас к нам пришлют, и мы вас опять так пытать будем.
Крепостные и повторяли всем от страха «оговор на себя». Только на одно не шли эти несчастные в своей «рабьей верности»: как ни пытал их квартальный надзиратель «показать на барина», они и под пыткой твердили: «Барин ни при чем!» Крепостных слуг, как невиновных, отпустили, а квартального надзирателя за допущенные им при допросе пытки и истязания с целью вынудить ложное сознание лишить прав состояния и сослать на поселение в отдаленнейшие места Сибири.
Дело длилось семь лет. В 1853 году «дело об убийстве Луизы Деманш», кочующее по разным инстанциям, попало в Государственный совет. Был назначен его пересмотр, в связи с чем Сухово-Кобылина снова взяли под стражу, он провел в тюрьме девять месяцев.
В 1857 году Мария Ивановна Сухово-Кобылина обратилась с письмом к самой императрице Марии Александровне и добилась высочайшего приказа министру юстиции прекратить дело. На Александра Васильевича было наложено церковное покаяние за прелюбодейную связь.
МЕСТЬ СВОИМ ВРАГАМ
Жизненной трагедии великого драматурга мы обязаны рождением знаменитой трилогии.
В тюрьме Александр Васильевич написал свою первую пьесу, сделавшую его знаменитым. Сидя в тюрьме, он от скуки рассказал в драматической форме ходивший в то время по городу анекдот об одном очень светском господине, оказавшемся шулером, который заложил известному дисконтеру стразовую булавку за брильянтовую. Так получилась «Свадьба Кречинского». Когда в 1855 году появились на улицах афиши нового спектакля Малого театра, зрителей привлекло не блестящее созвездие исполнителей, а скандальное имя автора, хотя пьеса была уже известна благодаря чтению в московских литературных кружках. Она стала одной из самых репертуарных пьес русского театра. А новую пьесу «Дело» можно назвать автобиографической. «Дело» -моя месть. «Я отомстил своим врагам!?» - писал драматург в конце жизни. Цензура свыше двадцати лет запрещала эту пьесу, и появилась она на театральных подмостках лишь в 1882 году.
ДРУГИЕ ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Когда возбудили уголовное дело и Сухово-Кобылин стал главным подозреваемым, Нарышкина предложила ему бежать вместе с ней во Францию. Она даже заставила своего мужа помочь оформить документы для Александра Васильевича для выезда за границу. Но Сухово-Кобылин отказался. Тогда она пригрозила, что уедет без него и не даст ему видиться с ребенком, который скоро должен был родиться.
И, действительно, в декабре 1850 года Нарышкина уехала в Париж. Там она вела привычный образ жизни светской львицы и пользовалась успехом в обществе. Сразу же сошлась с братом Наполеона III, герцогом Морни, бывшим одно время послом в Петербурге. Этот видный государственный деятель Второй империи был отчасти и драматургом. Биограф Морни писал, что новая пассия герцога «была начитанной, образованной, красивой женщиной с замечательными «ручками и ножками ребенка», а первые чтения его водевилей происходили в интимной обстановке, при закрытых дверях, у г-жи Нарышкиной.
В 1851 году у Надежды Ивановны родилась девочка, которая жила в доме своей матери под именем сироты Луизы. Позже Нарышкина вышла замуж за Александра Дюма-сына. «Больше всего я люблю в ней то, - писал впоследствии тот в письме к Жорж Санд, - что она целиком и полностью женщина, от кончиков ногтей до глубины души... Это существо физически очень обольстительное - она пленяет меня изяществом линий и совершенством форм. Все нравится мне в ней: ее душистая кожа, тигриные когти, длинные рыжеватые волосы и глаза цвета морской волны...»
«СЕМЕЙНОЕ СЧАСТЬЕ»
...Через девять лет после гибели Симон-Деманш Александр Васильевич женился на француженке Мари де Буглон, с которой познакомился весной 1859 года в Париже. Осенью он привез ее в Россию: вначале в Москву, а затем - в Кобылинку. Но Мари в деревне заболела чахоткой. Лечить ее отказались даже московские медицинские светила. Тогда Сухово-Кобылин повез молодую жену на ее родину, но по дороге в Париж скончалась на руках матери и мужа 26 октября 1860 года.
В 1868 году он женился снова - на англичанке Эмилии Смит; не прошло и года, как его жена простудилась и через три месяца после переезда в Москву умерла от воспаления мозга. Похоронили ее на том же «Немецком» кладбище, где покоилась и Луиза Симон-Деманш.
После утраты Эмилии Сухово-Кобылин продал московскую городскую усадьбу, жил в России, Польше, Германии, а затем поселился во Франции. Под старость, когда Александра Васильевича мучило одиночество, он обратился к императору Александру III с просьбой об удочерении единственной дочери Луизы, которую горячо любил. Разрешение было получено. В 1889 году Луиза вышла замуж за графа Исидора Фаллетана, и от их брака родилась дочь Жанна.
Сухово-Кобылин умер близ Ниццы в Болье в 1903 году глубоким стариком. За годдо смерти он был избран почетным академиком по разряду изящной словесности Российской Академии наук.
Воспоминания о прошлом мучили Сухово-Кобылина всю оставшуюся жизнь, жизнь его навсегда была разбита трагедией давней ноябрьской ночи.
Свидетельства современников подтверждают, «с какой болью, с каким отчаянием переживал Сухово-Кобылин гибель любимой им женщины. У Александра Васильевича до конца его дней висела над кроватью бледная пастель французской работы в золоченой рамке. По свидетельству одного из его собеседников, хорошенькая женщина в светло-русых локонах и с цветком в руке глядела оттуда задумчиво и улыбалась загадочно-грустно». «Туманный образ Луизы с двумя большими слезами на глазах смотрит на меня, не спуская голубых любящих глаз, - и в этих глазах две слезы - на шее рана - в сердце рана. Боже мой, как же это я не знал, что я так ее любил. Прощай, прошедшее, прощай, юность, прощай, жизнь».
Источник: Моя Москва
Дата: 30.06.2008
Номер: 004
Варвара Рыжова – Улита (1921 г.) 
