22.09.2009
Подробнее
НИКОЛАЙ АННЕНКОВ. МАСТЕР МАЛОГО ТЕАТРА
Сегодня исполняется 110 лет со дня рождения выдающегося актера Николая Анненкова. Его настоящая фамилия – Кокин. Псевдоним Анненков – от имени Анна...
НИКОЛАЙ АННЕНКОВ. МАСТЕР МАЛОГО ТЕАТРА
Сегодня исполняется 110 лет со дня рождения выдающегося актера Николая Анненкова. Его настоящая фамилия – Кокин. Псевдоним Анненков – от имени Анна (так звали его мать и сестру) – он взял по совету коллег, когда уже был актером Малого театра. Студенты театральных ВУЗов шли специально «на Анненкова», чтобы увидеть великого актера великой щепкинской школы. На сцену Малого он выходил до ста лет. На своем юбилее Николай Анненков играл отрывок из спектакля «Царь Борис». Рассказывают «Новости культуры».
Он стал легендой Малого, когда побил все возможные рекорды, выйдя на сцену на свой столетний юбилей. Самую первую роль Анненков сыграл в драмкружке Народного дома. С тремя репликами о пирожках от имени 75-летнего человека студент Московского института путей сообщения справился на «отлично». После этого в биографии Николая Анненкова – тогда еще Николая Кокина – была служба в рядах Красной армии, участие в любительских спектаклях под псевдонимом Хатунский и только потом учеба в Высших театральных мастерских при Малом театре. На вступительных экзаменах он читал строки Лермонтова «На смерть поэта», опасаясь, что строгая комиссия в любой момент может его прервать. В том, как Анненков может великолепно декламировать любое поэтическое произведение, позже убеждались целые поколения зрителей и его коллег-актеров.
Его голос тоже стал легендой Малого театра. Про Анненкова даже говорили: «Он поет роль». Ученики с азартом пародировали интонации. Это был тот самый эталонный русский язык, которым славился Малый театр.
«Он всегда начинал тихо говорить, а потом взрывался», – рассказывает художественный руководитель Малого театра Юрий Соломин.
Роли в кино были на пересчет. Он отдал всего себя одному театру. Сейчас сложно представить, как в 1940-х он блистал в роли Белугина. Про Анненкова тогда писали, что эта его работа стала событием десятилетия. Зато сохранилась телеверсия «Варваров», где Анненков сыграл еще одну свою знаменитую роль. Его Черкун вошел в историю русского театра.
«Он трудно работал, много репетировал. Он играл так, как жил. Любил именно проживать роли», – рассказывает народная артистка СССР Элина Быстрицкая.
В середине 1960-х в Малом состоялась премьера «Дачников». Постановка Бориса Бабочкина шла почти два десятилетия. Николай Анненков играл в спектакле Басова, причем без замен. Эта роль Анненкова тоже осталась на пленке благодаря экранизации.
Многие актеры Малого могут считать себя его учениками, но свой самый знаменитый курс Анненков выпустил в 1960-х. Среди студентов тогда были Олег Даль, Виталий Соломин, Михаил Кононов, Ярослав Барышев. «Он был очень азартный и очень искренний», – замечает народный артист России Ярослав Барышев.
Почти до ста лет он приходил к художественному руководителю театра и спрашивал о планах на него. Теперь это еще одна легенда, которую рассказывают про Николая Анненкова в Малом театре.
Телеканал «Культура»
Сегодня исполняется 110 лет со дня рождения выдающегося актера Николая Анненкова. Его настоящая фамилия – Кокин. Псевдоним Анненков – от имени Анна (так звали его мать и сестру) – он взял по совету коллег, когда уже был актером Малого театра. Студенты театральных ВУЗов шли специально «на Анненкова», чтобы увидеть великого актера великой щепкинской школы. На сцену Малого он выходил до ста лет. На своем юбилее Николай Анненков играл отрывок из спектакля «Царь Борис». Рассказывают «Новости культуры».
Он стал легендой Малого, когда побил все возможные рекорды, выйдя на сцену на свой столетний юбилей. Самую первую роль Анненков сыграл в драмкружке Народного дома. С тремя репликами о пирожках от имени 75-летнего человека студент Московского института путей сообщения справился на «отлично». После этого в биографии Николая Анненкова – тогда еще Николая Кокина – была служба в рядах Красной армии, участие в любительских спектаклях под псевдонимом Хатунский и только потом учеба в Высших театральных мастерских при Малом театре. На вступительных экзаменах он читал строки Лермонтова «На смерть поэта», опасаясь, что строгая комиссия в любой момент может его прервать. В том, как Анненков может великолепно декламировать любое поэтическое произведение, позже убеждались целые поколения зрителей и его коллег-актеров.
Его голос тоже стал легендой Малого театра. Про Анненкова даже говорили: «Он поет роль». Ученики с азартом пародировали интонации. Это был тот самый эталонный русский язык, которым славился Малый театр.
«Он всегда начинал тихо говорить, а потом взрывался», – рассказывает художественный руководитель Малого театра Юрий Соломин.
Роли в кино были на пересчет. Он отдал всего себя одному театру. Сейчас сложно представить, как в 1940-х он блистал в роли Белугина. Про Анненкова тогда писали, что эта его работа стала событием десятилетия. Зато сохранилась телеверсия «Варваров», где Анненков сыграл еще одну свою знаменитую роль. Его Черкун вошел в историю русского театра.
«Он трудно работал, много репетировал. Он играл так, как жил. Любил именно проживать роли», – рассказывает народная артистка СССР Элина Быстрицкая.
В середине 1960-х в Малом состоялась премьера «Дачников». Постановка Бориса Бабочкина шла почти два десятилетия. Николай Анненков играл в спектакле Басова, причем без замен. Эта роль Анненкова тоже осталась на пленке благодаря экранизации.
Многие актеры Малого могут считать себя его учениками, но свой самый знаменитый курс Анненков выпустил в 1960-х. Среди студентов тогда были Олег Даль, Виталий Соломин, Михаил Кононов, Ярослав Барышев. «Он был очень азартный и очень искренний», – замечает народный артист России Ярослав Барышев.
Почти до ста лет он приходил к художественному руководителю театра и спрашивал о планах на него. Теперь это еще одна легенда, которую рассказывают про Николая Анненкова в Малом театре.
Телеканал «Культура»
Подробнее
Памяти А.И.Сашина-Никольского В.Темкина «СТРАНИЦЫ НЕОКОНЧЕННОЙ КНИГИ»
Памяти А.И.Сашина-Никольского
В.Темкина «СТРАНИЦЫ НЕОКОНЧЕННОЙ КНИГИ»
Предлагаем вашему вниманию третью часть книги, написанной супругой А.И.Сашина-Никольского актрисой Малого театра Валентиной Темкиной. Публикация посвящена чеховским ролям актера…
В.Темкина «СТРАНИЦЫ НЕОКОНЧЕННОЙ КНИГИ»
Предлагаем вашему вниманию третью часть книги, написанной супругой А.И.Сашина-Никольского актрисой Малого театра Валентиной Темкиной. Публикация посвящена чеховским ролям актера…
Памяти А.И.Сашина-Никольского
В.Темкина «СТРАНИЦЫ НЕОКОНЧЕННОЙ КНИГИ»
Предлагаем вашему вниманию третью часть книги, написанной супругой А.И.Сашина-Никольского актрисой Малого театра Валентиной Темкиной. Публикация посвящена чеховским ролям актера…
Дорога к шедевру (Чехов в творческой жизни Сашина-Никольского)
Простота — красота истины.
В. Г. Белинский
Ломов
Александр Иванович, дебютируя в Малом театре в 1919 году, играл Ломова в «Предложении» А. П. Чехова. Об этом я узнала не в первые годы нашей совместной жизни, он не любил рассказывать о том, что играл, что хотел бы играть. Стеснялся и чувствовал себя неловко, когда его осаждали похвалами, восторгами, комплиментами...
Можно было нарваться и на резкость:
— Играли? — Сыграйте! Пели? — Спойте! А-а-а! Не можете? То-то и оно-то! Шаляпин пел! Собинов пел! Козловский поет...
Когда он приходил в Училище Щепкина и мы просили рассказать о его первых ролях — он отмахивался, говорил, что это было при царе Горохе, что он не помнит ничего, да и помнить-то нечего!
— Вот... Ольга Осиповна (Садовская) — играла! Владимир Николаевич Давыдов играл, Лешковская играла, Мария Николаевна (Ермолова) всех волновала.
Ласково взглянув на нас, специфическим жестом «поправив» левое плечо, неожиданно спрашивал:
— Гитары у вас нет? Свою не захватил...
Прервав расспросы о его сценической биографии, он давал нам возможность насладиться его неповторимым пением.
В годы Великой Отечественной войны Александр Иванович Зра-жевский предложил мне играть в шефских концертах Наталию Степановну в «Предложении» Чехова. И, конечно, спросил, не согласится ли Александр Иванович сыграть Ломова.
Я не решилась передать просьбу А. И. Зражевского.
Трагические события войны обострили тяжкую болезнь Александра Ивановича, нарушения координации движений усиливались с каждым днем. Он часами не мог сойти с места, не мог одеться, раздеться, сесть, встать, часами стоял у дверей и не мог переступить порог.
Посильно он принимал участие в шефских концертах, блестяще исполняя «Свидание» Островского со многими партнершами, читал рассказы А. П. Чехова: «Злоумышленник», «Дипломат», «Свидание хотя и состоялось, но...», «На гулянье в Сокольники», читал свои рассказы.
От филармонических, платных концертов отказывался.
Часто администраторы говорили — верните нам Сашина на эстраду.
Тяжелая болезпь ограничивала артиста.
В те годы мы жили на улице Вахтангова, дом 13, в крошечной комнатке в коммунальной квартире. Я шепотом учила роль Натальи Степановны из «Предложения», Александр Иванович с паяльником в руке что-то мастерил и неожиданно сказал:
— Александр Иванович Южин после моего дебюта, встречаясь, улыбался и часто приветствовал меня словами Ломова: «...начну засыпать, как вдруг в левом боку что-то дерг! и бьет прямо в плечо и в голову». Или: «Согласитесь хоть теперь: Угадай хуже Откатая!».
Я ему в тон отвечал: «Лучше!».
Он хватался за сердце и говорил: «Где мое плечо?».
— А ну-ка, давай проверим, помню ли я своего Ломова... Крутанув паяльником вокруг головы, как мушкетер шляпой, выкинув ногами антраша, он извинился:
— Простите... не своего, а чеховского Ломова. Сам Южин сказал при всех: «Ломов Никольского — истинно чеховский». Так-то! — продолжал он, манипулируя напильником и молотком, которые, будто ножи, точил, готовясь к смертному бою. Он часто баловством, озорством, шуткой прикрывал волнение...
Я, расхрабрившись, начала:
— Ну, вот! Это вы, а папа говорит: поди там купец за товаром пришел. Здравствуйте, Иван Васильевич!
Александр Иванович аккуратно положил атрибуты слесарного дела на стол, потер руки, слегка похмыкал, лицо его стало серьезным до торжественности, тонкие ноздри вибрировали, вбирая воздух. Он сосредоточенно что-то в себе проверял...
Вспомним характеристику А. П. Чехова: Иван Васильевич Ломов, сосед Чубукова, здоровый, упитанный, но очень мнительный помещик.
Мнительный!
Ответ на приветствия был многосложным. Он прислушивался к себе, легким движением коснулся виска, будто поправлял манжет, а на самом деле щупал пульс... он проверял, все ли «недуги» на* месте, и, ныряя в омут, отвечал:
— Здравствуйте, уважаемая Наталья Степановна!
Легким движением остановил мою последующую реплику и..-проиграл весь монолог Ломова перед выходом Натальи Степановны.
У него горели глаза, пылали щеки, он погрузил лицо в ладони,, потрогал лоб, оттянул ворот рубашки, достал воображаемый платок из заднего кармана фрака.
Все его действия говорили о том, что ему жарко, а он произносил слова:
— Холодно... я весь дрожу, как перед экзаменом.
Смотреть на него было невыносимо смешно; я крепко стиснула зубы, запустила ногти в ладонь, чтобы не хохотать и не помешать артисту. На протяжении большого монолога у него были- совершенно неожиданные остановки, он, как врач, проверял состояние своего здоровья. Произнося текст: «Наталья Степановна отличная хозяйка, недурна, образованна», он был занят исследованием какого-то идущего в нем процесса, и ему сейчас все равно, какая она, не до этого ему! Он обеспокоен тем, что у него «от волнения шум в ушах», «сердцебиение», «живчик прыгает».
Он решил жениться, чтобы спасти себя от разрушения. Он себя
убеждает и нам сообщает:
— Мне нужна правильная, регулярная жизнь... Он подошел ко мне и доверительно сказал:
— У меня порок сердца, постоянное сердцебиение, я вспыльчив и всегда ужасно волнуюсь... Сейчас вот у меня губы дрожат и на правом веке живчик прыгает...
Если бы я не знала текст А. П. Чехова, то была бы убеждена, что Александру Ивановичу так занездоровилось, что надо вызвать врача.
Мнительность Ломова — Сашина имела выражение точное, конкретное, он действительно ощущал боль в том месте, о котором говорил; словно беседуя с врачом, он жаловался:
— Едва только лягу в постель и только что начну засыпать, как вдруг в левом боку что-то — дерг! и бьет прямо в плечо и в голову...
Второй «дерг» он показывал на правой стороне, хотя серьезно сокрушался о боли в левом боку.
К концу монолога, чувствуя, что вот-вот войдет Наталья Степановна, за которой пошел ее отец Чубуков, Сашин ощущал «боль» во всем теле. Он сгибал колени, проверял суставы, щупал пульс, трогал виски, совал пальцы в уши, закрывал глаза и налаживал живчик, терял голос, слух...
Перед нами был человек, у которого нет ни поры здоровой; .спасая себя, он летит в пропасть, сейчас он сделает предложение. Приступая к делу, он бледнел, вытирал вспотевший лоб и, рассказывая родословную Ломовых и Чубуковых, всматривался в Наталью Степановну, решая сложный ребус пригодности ее для понимания всех его «недугов».
Александр Иванович не кидался защищать узурпированные Натальей Степановной Воловьи Лужки. Он возражал, улыбаясь, веруя в незыблемость своей собственности, сейчас ему важнее решить главный вопрос, вопрос предложения, женитьбы на женщине, которая обеспечит ему «правильную, регулярную жизнь», которая будет считаться с его живчиками, дергами, шумами в сердце и в ушах, хрустящими суставами, покалываниями в боку, с головокружениями и волнениями... О Воловьих Лужках и беспокоиться смешно.
— Воловьи Лужки были когда-то спорными, это — правда; но теперь всем известно, что они мои.
Деликатно, не сердясь, внешне спокойно он излагал историю Воловьих Лужков:
— Изволите ли видеть, бабушка моей тетушки отдала эти Лужки в бессрочное и в безвозмездное пользование крестьянам дедушки вашего батюшки за то, что они жгли для нее кирпич. Все детали исполнения были тщательно продуманы Александром Ивановичем.
Хотя говорил он спокойно, но на всякий случай пощупывал пульс; довольный, что пульс, кажется, еще не пропал и бьется не сильнее нормального, он отваливался на спинку стула и с удовольствием повествовал:
— Крестьяне дедушки вашего батюшки пользовались безвозмездно Лужками лет сорок и привыкли считать их как бы своими...
Недоуменный взгляд Натальи Степановны он принимал за радостное удивление, за согласие и готовился плыть дальше на парусах юриспруденции:
— Потом же, когда вышло положение... — Горячностью Натальи Степановны он почти любовался и, опираясь на закон, знания дела и всех архивов, вразумлял ее.
— Я вам бумаги покажу, Наталья Степановна. — Но аргументация мужчины не для женщин!
Наталья Степановна вскипала всерьез и надолго: — ...Сюрприз какой! Владеем землей чуть ли не триста лет, и вдруг нам заявляют, что земля не наша!
Тут уж задевали честь рода! Не считаются с бабушкой, для которой жгли кирпичи... смахнули всех дедушек и бабушек, свергают принципы.
— Мои-с! — вскрикивает в благородной манере трагиков Ломов. Разгорался сыр-бор, вскипали страсти владельцев собственности,
в Ломове бушевали не мнимые недуги, а действительно подкашивались ноги, выступал пот на лбу, пропадал голос, в состоянии «невесомости» он хватался за стены, чтобы не упасть, с трудом наливал воду из графина, стакан с водой грозно ставил перед Натальей Степановной, а сам пил из графина...
— Сударыня! Никогда я чужих земель не захватывал, и обвинять меня в этом никому не позволю!..
Плохо знал он женщин, недугов не было — будут, она грозится послать косарей на его Лужки. Вот она стремнина, жаровня извергающегося вулкана! Не-е-ет! Он спасет свои земли.
— А я их в шею! —дрожа шипит Ломов; мало того, что земли отнимают, — стучат жилы в висках! началось сердцебиение, уже не говорил, а стонал, «пел» Ломов:
— Мои-и-и! Мо-о-о-и!
Александр Иванович творчески разгорелся и, как часто с ним бывало, не мог остановиться.
— Читай за Чубукова и за себя!
G азартом игрока он бил своих противников.
— Я вам судом докажу! — С открытым забралом он шел в наступление, бил по дочери и по отцу.—Вы не сосед, а узурпатор!
Эти, с позволения сказать, соседи хотят мне, столбовому дворянину, подарить мою же собственность! Мало этого — оскорбляют род! Подумать только! Осмеливаются говорить, что дед пил запоем, а тетушка бежала с архитектором...
— Прошу не оскорблять моего рода! В роду Ломовых все были честные и не было ни одного, который находился бы под судом за растрату, как ваш дядюшка! — грозно выпаливал Ломов.
Шли в атаку и Чубуков с дочерью:
— А в вашем ломовском роду все были сумасшедшие!
Это уж слишком, в боку дернуло, в голову ударило, чем, чем ударить почувствительнее; найдя хорошее словечко, Ломов, ликуя, кричал:
— А ваша мать была кривобокая!
Дорого далось ему это словечко «левая нога отнялась», Сашин — Ломов был занят своими «недугами» вспыхнувшими в баталии за земли, искал чего-то, попутно буркнув «интриган»! Одной фразой произносил:
— Ох, сердце, в глазах искры, где моя шляпа?
Пропускал мимо ушей оскорбительные определения Чубукова: «ехидный, двуличный и каверзный человек», его темперамент был направлен на другое — на поиск шляпы. Шляпа была спасением, схватив ее, можно было бежать. Сашин тыркался во все углы, заглядывал под стол, за диван, радовался находке, искал дверь, чтобы упорхнуть из этого ада... Найдя дверь, почти радостно говорил:
— Ох, умираю, кажется... нога волочится.
Меня душил смех, я не могла выговорить ни слова. Александр Иванович рассердился:
— А еще артистами хотят быть! Чего ты стоишь, если сама хохочешь.
— Да, но ведь Южин тоже смеялся.
— Ю-у-жин, — протянул Александр Иванович, передразнивая меня, — Южин тогда был зрителем, а ты — партнер!., никудышный... поехали дальше!
Наталья Степановна, узнав от отца, что Ломов приходил сделать предложение, требует вернуть его. В ремарке А. П. Чехова: «Ломов входит изнеможенный».
Александр Иванович с точной позицией «надо автора играть» никогда не пренебрегал ремарками создателей произведения. После бурь из-за Воловьих Лужков и бегства из логова, где он надеялся обрести покой, он возвращался, как тяжелобольной, только-только вставший с постели:
— Страшное сердцебиение... Нога онемела... в боку дергает...
На ласковость Натальи Степановны, теперь не претендующей на Воловьи Лужки, Ломов — Сашин с благодарностью ей говорил, как близкому человеку:
— Страшно сердце бьется... Мои Лужки... На обоих глазах живчики прыгают...
Острее чувствуя свои «недуги», Ломов — Сашин все-таки присматривался к избранной им невесте.
Несмотря на его изможденность, хрупкость, вы чувствовали, что никаких своих позиций он не сдаст!
— Мне не дорога земля, но дорог принцип... Переключение разговора на охоту было для него радостным.
— По тетеревам, уважаемая Наталья Степановна, думаю после жнитва начать.
Он — оживал! С непосредственностью ребенка он включался в новую тему, ощущая в Наталье Степановне единомышленника, человека, хорошо понимающего тонкости охоты, умеющего здраво судить о качествах собак.
Доверительно, мягко он сетовал на беду с Угадаем:
— Захромал! А ведь это самая лучшая собака... Ведь я за него мировому сто двадцать пять рублей заплатил. — «Единомышленник» трезво перебивает:
— Переплатили, Иван Васильевич.
С грустью, с сожалением он смотрел на Наталью Степановну, плохо разбирающуюся в собаках.
— Откатай лучше Угадая? Что вы! — Влюбленный в своего Угадан, он даже не представлял, что может быть иная точка зрения на его собаку, ему было смешно, нелепо слышать о предпочтении Откатаю... Ломов — Сашин добродушно смеялся и старался просветить Наталью Степановну в столь важных вопросах. — Вы забываете, что он подуздоват, а подуздоватая собака всегда непоимиста.
— Подуздоват? — Начиналось выяснение достоинств собак и их гибельных свойств.
Ломов как специалист-ветеринар просвещал оппонента:
— Нижняя челюсть короче верхней.
— А вы мерили?
— Мерил! — исчерпывающе заявлял Ломов. — Он еще деликатно пытался вразумить защитника Откатая. — До угонки он годится, конечно, но если на-завладай, то едва ли...
Вспыхивала престарелая невеста и шла ва-банк с родословной своего Откатая, кроша бедного Угадая, назвав его старым и уродливым, как кляча... Боже, что делалось с Ломовым — Сашиным. Он бледнел, отшатывался от Натальи Степановны, как от геенны огненной.
— Ста-ар! Да я за него пяти ваших Откатаев не возьму! — Сашин начинал нервно смеяться, вскидывал руки к небу, призывая бога в свидетели:
— Угадай — собака, а Откатай...
Получив помощь от бога, он сокрушал противника неоспоримой истиной:
— Таких, как ваш Откатай, у всякого выжлятника — хоть пруд пруди.
И совершенно просто, ставя точку над и, выдыхал:
— Четвертная — красная цена.
Сатанела Наталья Степановна, стойко резал Ломов.
Вновь Наталья Степановна про Лужки вспомнила, как исконную землю Чубуковых, приметила она и «беса противоречия» в госте, узрела и всю несостоятельность Угадая, которого подстрелить пора... Муки Тантала терпел жених; попытки остановить фонтаны соседки, требующей признания, что Откатай во сто раз лучше Угадая, терпели крах. Ломов тупо смотрел на свою избранницу и отрешенно, погружаясь в омут, лепетал:
— Во сто раз хуже! Чтоб он издох, ваш Откатай! Виски... глаз... плечо...
Кипящую лаву не просто остановить.
— А вашему дурацкому Угадаю нет надобности издыхать, потому что он и без того уже дохлый!
О! Это удар в сердце! Сашин начинал плакать.
— Замолчите! У меня разрыв сердца!!.
Ломов всхлипывал, с мольбой смотрел на вошедшего папашу и изо всех сил пытался перекрыть разбушевавшуюся хозяйку громкой репликой.
— Степан Степанович, умоляю вас, скажите вы только одно: подуздоват ваш Откатай или нет? Да или нет?
С какой надеждой он ждал ответ, кажется, все силы души собрал на вопрос, и теперь должно быть решение его жизни, не Угадая, а его!
Не тут-то было! И этот властитель нашел еще новые недостатки у возлюбленного Угадая: оказывается, он стар и с коротким щипцом. Новые баталии! Новые редуты, новые огневые позиции.
Мало того, что раздраконили Угадая, оправдали Откатая, трепавшего барана вместо лисиц, оскорбили его охотничье достоинство.
Надо было видеть лицо Сашина, когда я пулила текст.
— Какой вы охотник? Вам в кухне на печи лежать да тараканов давить, а не лисиц травить! Сердцебиение... — дразнила я.
Сашин хватался за плечо, что сердцу пора остановиться, было и так ясно. Проверял, целы ли ноги, и совершенно просто кидал:
— А вы разве охотник? Вы ездите только затем, чтобы к графу подмазываться да интриговать...
Кричал Чубуков, легко и просто, почти тихо, отвечал Ломов.
Чубуков. Что-с? Я интриган? Замолчать! Ломов. Интриган! Чубуков. Мальчишка! Щенок! Ломов. Старая крыса! Иезуит!
На чубуковскую угрозу подстрелить его, как куропатку, на оскорбительное слово «свистун» Ломов щупал виски, поглядывал на графин с водой, не мог встать и говорил будничным, унылым тоном, как о погоде:
— Ваша покойная жена вас била...
На оскорбительное: «А ты у своей ключницы под башмаком!» — он криво улыбался и упорно искал плечо.
— Вот, вот, вот... лопнуло сердце! Плечо оторвалось. — Он смотрел на Наталью Степановну, на Чубукова и совершенно конкретно спрашивал: — Где мое плечо?..
Спрашивал как о шляпе, калошах, зонте, перчатках. Не получив ответа, он сообщал своим оппонентам:
— Умираю! Доктора, — и падал в обморок. Голова закатывалась за спинку стула, ноги вытягивались вперед, можно было подумать, что он и в самом деле умер.
На реплике Чубукова: «Дайте мне нож! Дайте мне пистолет!» — Ломов начинал пошевеливать руками, ногами, медленно выправляя шею, лепетал:
— Искры... туман... Где я?
Как сигналы с других планет, он воспринимал возгласы Чубукова и его дочери.
На просьбу отца — целуйтесь — Сашин тянулся к Чубукову, но его перехватывала Наталья Степановна, и он в растерянности спрашивал:
— А? Кого?
Он разбирался в обстоятельствах, опять прислушивался к «недугам» и говорил безынтонационно:
— Сердце... искры... Я счастлив, Наталья Степановна... Нога отнялась...
Он прояснялся, мило целовал ручки у Натальи Степановны и на ее просьбу согласиться хоть теперь, что Угадай хуже Откатая, снайперски стрелял словом:
— Лучше!
Счастливая невеста вновь шла в наступление:
— Хуже!
Обеспокоенный отец, благословляя, требовал шампанского, а воспрянувший Ломов, забыв недуги, крыл противников:
— Лучше!
Незабываемая репетиция — спектакль! С дебюта в 1919 году прошло 24 года! С тех пор Александр Иванович никогда не играл «Предложение».
— Ну, что? Помню текст?
— Что текст... поразительно, ты даже не переставил ни одного слова...
— Надо уважать автора.
Он очень устал, за свои молотки-паяльники не брался, с трудом сел на свою тахту и долго молчал...
Вскоре я уехала на фронт, и Александр Иванович Зражевский играл «Предложение» с А. П. Троицкой и М. Н. Евстигнеевым.
В блестящем экспромте Александра Ивановича наличествовали понимание автора, глубина в раскрытии характера, меры в средствах выражения и поражающая простота.
«Злоумышленник»
Если б я был судьей,
Я бы оправдал Дениса...
А. П. Ч е х о в
Александр Иванович сам инсценировал рассказ А. П. Чехова «Злоумышленник» и играл его с А. И. Ржановым и Н. Н. Далмато-вым, которые исполняли роль судебного следователя.
Он в полном смысле слова обожал Антона Павловича и как писателя и как человека, да и сам во всех нравственных категориях походил на Чехова. Тонкость в восприятии жизни, юмор, лиризм, непосредственность, душевная щедрость и кристальная чистота светились во всем его существе.
Внешний вид его был таким, каким описан Денис А. П. Чеховым: «Перед судебным следователем стоит маленький, чрезвычайно тощий мужичонка в пестрядинной рубахе и латаных портах... На голове целая шапка давно уже не чесанных, путаных волос... глаза, едва видные из-за густых, нависших бровей... Он бос».
Деликатность, мягкость, застенчивость и скромность, свойственные Александру Ивановичу, давали удивительную, пленительную окраску суровости, угрюмости, мрачности, дикости... Он всегда любил своих героев, жалел, сочувствовал им, симпатизировал... Никогда не осуждал, а защищал. Когда его в жизни крепко обижали, он говорил словами Дениса: «За что? И не крал, кажись, и не дрался».
Когда он слышал по радио: «мы, народ» — всегда добавлял: «кли-мовские мужики, то есть».
Сцена начиналась с того, что следователь разбирается в бумагах, находит нужное и кричит:
— Денис Григорьев!
Сашин появлялся от кулака, ударившего «по зубам и в груди». По просьбе следователя приблизиться — шел тихо и доверчиво, с уважением относясь к тем, кому господь «понятие давал», с уважением к образованным. Слушал он речь следователя о его деяниях с гайкой и не понимал, зачем властям понадобилось в такой ерунде разбираться.
— Застал тебя за отвинчиванием гайки, коей рельсы прикрепляют к шпалам.
Сашин разглядывал гайку.
— С каковою гайкой он и задержал тебя. Так ли это было? — продолжал следователь.
— Чаво? — озабоченно спрашивал Денис.
— Так ли все это было, как объясняет Акинфов?
— Знамо, было. — Денис — Сашин говорил делово, потому что он человек работящий, не пустомеля. Он терпеливо выслушивал вопросы и сочувствовал образованному человеку, который тратил на него время. Об отвинченной им гайке он отвечал мимоходом, ожидая разъяснения — зачем, собственно, его вызывали.
— Отродясь не врал, а тут вру...
Он серьезно сочувствовал следователю, который не понимал такого пустяка, что рыба не пойдет без грузила, а гайка нужна, чтобы грузила сделать. Денис, как специалист по ловле рыбы, просвещал следователя, несведущего в мелких делах.
— Черта ли в нем, в живце-то, ежели поверху плавать будет! Окунь, щука, налим завсегда на донную идет.
Каждый вопрос следователя оживлял Дениса, будил в нем интерес к беседе.
— Свинец на дороге не найдешь, купить надо, а гвоздик не годится. Лучше гайки и не найтить... И тяжелая и дыра есть.
Денис светился весь, рассказывая о гайке и ее чудесных свойствах, и вдруг такое обвинение — крушение поездов, людей бы убил! Сашин крестился и искал икону.
— Нешто мы некрещеные или злодеи какие? И мыслей таких в голове не было... Что вы-с!
Слова следователя: «Отвинти две-три гайки, вот тебе и крушение» — Сашин воспринимал как шутку.
— Ну! Уж сколько лет всей деревней гайки отвинчиваем и хранил господь, а тут крушения... людей убил...
Сашин подходил поближе к столу и выкладывал обстоятельную аргументацию:
— Ежели бы я рельсу унес или, положим, бревно поперек ейного пути положил, ну, тоды, пожалуй, своротило бы поезд, а то... тьфу! гайка!
Сашин плевался и растирал плевок ногой.
— Да пойми же, гайками прикрепляется рельса к шпалам! Сашин улыбался наивности следователя, его переоценке этой
пустяковины с дыркой. Он успокаивал судопроизводителя:
— Это мы понимаем... Мы ведь не все отвинчиваем... оставляем... Не без ума делаем... понимаем.
Денис зевает и крестит рот. Собственно, о гайке разговор исчерпан, все ясно, а зачем позвали-то? Время идет, а ему на ярмарку надо, с Егора три рубля за сало получить и другие дела исполнить.
— В прошлом году здесь сошел поезд с рельсов, теперь понятно, почему...
Сашин с уважением глянул на следователя, все его записи воспринимал в свою пользу и был доволен.
— На то вы и образованные, чтобы понимать, милостивцы наши... Господь знал, кому понятие давал...
Денис говорил тихо, чтобы не мешать образованному человеку; выждав моментик, когда следователь перестал писать, он внес дельное предложение:
— Запишите также, ваше благородие, что он меня два раза по зубам ударил и в груди.
А чудные все-таки образованные-то! Опять гайкой заинтересовался.
— Это вы про ту гайку, что под красным сундучком лежала? Денис — Сашин с удовольствием объяснял, что эту гайку Игнашка, Семена кривого сын, дал, «ту, что под сундучком», а другую, что на дворе в санях, с Митрофаном вывинтил; почти ликуя, рассказывал о деятельности Митрофана по части отвинчивания гаек и продажи неводов, «ему много этих самых гаек требуется», так что еще пойдем.
Следователь втолковывает в темную голову «злоумышленника» уложение о наказаниях за всякое с умыслом учиненное повреждение железной дороги...
«Злоумышленник» кивает головой, считает правильным ссылки в каторжные работы всех, кто разворачивает рельсы или кладет бревно на ейиом нуте, а он-то тут при чем? Когда же скажут, зачем позвали? Опять говорят, что прикидываюсь, вру, уже это и поднадоело.
— Спросите на деревне, коли не верите... Без грузил только уклейку ловят, а на что хуже пескаря, да и тот не пойдет тебе без грузила.
А следователь-то, видно, тоже рыбкой увлекается, про шилешпе-ра просит рассказать, ну-к что ж... поясним ему:
— Шилешпер у нас не водится. Пущаем леску без грузила, поверх воды на бабочку, идет голавль, да и то редко.
Не понять этих образованных — молчать просит... что ж, помолчим.
Сашин ласково заглядывал в глаза следователю и робко произносил:
— Мне идтить?
Почему-то в тюрьму упечь хотят.
— То есть как же в тюрьму?
Так все хорошо, ладно шло, такое обоюдное понимание и вдруг...
— В тюрьму... Было бы за что, пошел бы, а то так. За здоровс живешь. За что? И не крал, кажись, и не дрался...
Сраженный непонятностью действий правосудия, Денис оправдывался предположительными винами и даже не своими, а провинностями братьев, но ведь брат за брата не ответчик, где же справедливость? «Надо судить умеючи, не зря... Хоть и высеки, но чтоб за дело, по совести...» В воплях и стенаниях Дениса было столько искренности, что он вызывал сочувствие и боль за всех темных, нера-зумеющих...
Мартыновское зерно звучало и в этой роли Сашина-Никольского, Каждый, кто видел его, не преминул сказать: сашинский Денис — подлинно чеховский образ, по всей тонкости палитры талантливого художника — чеховский.
Александру Ивановичу очень нравились записки А. М. Горького* о Чехове, в которых рассказывается о молоденьком, кудрявом прокуроре, бойко излагавшем свое восприятие «Злоумышленника»:
«— Рассказом «Злоумышленник» вы, Антон Павлович, ставите-передо мной крайне сложный вопрос. Если я признаю в Денисе Григорьевиче наличность злой воли, действовавшей сознательно, я должен, без оговорок, упечь Дениса в тюрьму, как этого требуют интересы общества, но он дикарь, он не сознавал преступность деяния,, мне его жаль. Если же я отнесусь к нему, как к субъекту, действовавшему без разумения, и поддамся чувству сострадания — чем я гарантирую общество, что Денис вновь не отвинтит гайки на рельсах и не устроит крушения? Вот вопрос!
Как же быть?
— Если б я был судьей, — серьезно сказал Антон Павлович, — я бы оправдал Дениса... — Проводив юношу, Антон Павлович угрюмо* сказал:
— Вот этакие прыщи на сиденье правосудия распоряжаются судьбой людей!»
Сашин, слушая об этом, всплеснул руками и благоговейно сказал:
— Ах, Антон Павлыч! Ну и умище!
Еще один экспромт
Я слабая, беззащитная... А. П. Ч е х о в
В годы Великой Отечественной войны я работала еще над одной ролью; для шефских концертов мы готовили «Юбилей» А. П. Чехова, и я должна была играть Татьяну Алексеевну.
— Ты что бурчишь?
— Роль учу...
— Слышу знакомые слова... Чехова мнете?..
— Его не смять.
Александр Иванович был в озорном настроении и предложил... несусветное!
— Читай за супругов Шипучиных, а я буду читать за Мерчуткину и Хирина.
Я радостно оторопела, а он уже начал:
— Пошлите взять в аптеке валериановых капель на пятнадцать копеек...
Наша комната была дверь в дверь с ванной комнатой для всех, и в ней на тот момент оказалась наша соседка Е. А. Воробьева, совершенно обожавшая Александра Ивановича.
— Ляксан Иваныч чего? В аптеку сходить?
— Не-ет, это мы с Валентиной искусством займаемся...
— А-а-а, а я думала ее нету, а тебе плохо...
Александр Иванович вытачивал какую-то деталь коробочки для грима. Вид у него был живописен: в клетчатой спортивной рубашке (кажется, они ковбойками назывались), черных сатиновых трусиках и... в валенках... (он очень мерз и всегда дома ходил в валенках). Его причудливые одежды никогда не убивали его грациозность и обаяние.
Я читала по книжке, а он все на память. Я читала, а он разговаривал, жил в образе. Его Хирин был хрипловат, покашливал, ежился от озноба, был суров и категоричен. Бухгалтерскими счетами ему служили тисочки, на которых он вытачивал нужную ему деталь.
— Ему (Шипучину) хочется пыль пустить, а я вот сиди и работай для него, как каторжный.
Весь монолог Хирина он произносил, обтачивая деталь, но казалось, что он занимается составлением доклада, что-то высчитывает, проверяет, соотносит, бранит правителя банка, что тот лишь «поэзии напустил», а надо дельный документ составить. Перед нами был хилый человек, честно и много работающий. Меняя напильник на более тонкий и пробуя работать уже им, он очень спокойно произносил:
— Я, брат, под горячую руку могу и преступление совершить... Да!
На замечания Шипучина, что он вчера вечером гонялся за своей супругой и свояченицей с ножом, Хирин — Сашин сжимался в крючок и предгрозово хрипел:
— Прошу вас, хотя бы из уважения к моим каторжным трудам, не вмешивайтесь в мою семейную жизнь. Прошу! — Напильник он кидал на стол, отворачивался и смотрел в окно.
Весь монолог Шипучина он слушал, не поворачивая головы, слушал, как обычную дребедень, и лишь на последнюю фразу: «Дома у себя я могу быть мещанином, есть и спать по-свински, пить запоем...» — Сашин угрожающе внушал:
— Прошу, пожалуйста, без намеков!
Разглагольствования Шипучина о престиже банка, его репутации, о торжественности юбилейной Хирин сразу же снимал напоминанием:
— У меня воспаление всего тела.
Сашин — Хирин в отместку за нравоучения ехидно поддевал Шипучина:
— Вот хорошо бы вы сделали, если бы не приглашали сегодня на юбилейный обед дам...
Артист вел рассказ о женщинах, как человек сведущий, не раз терпевший, а потому имеющий право предостерегать. Слушая его, верилось, что от дам идет только «вред и беспорядок» и что они могут и под уголовщину подвести.
Вход Татьяны Алексеевны он воспринимал, как прилет гремучего змея; нервно поглядывал, уткнувшись в бумаги. На вопрос Татьяны, будут ли читать сегодня на обеде тот прекрасный адрес, который юбиляр написал себе сам, Хирин вылезал из бумаг и с ужасом смотрел на супругу своего начальника, — вот оно! Начинается! О! Куда пойдет дальше? Чем веселее Татьяна, тем мрачнее Хирин. Она поет — он ерзает нетерпеливо на стуле. Она о поклонниках — он с мольбой поглядывает на Шипучина. Хирин набирал силы, чтобы остановить звон Татьяны, но вот появляется еще женщина!
Переключение из Хирина в Мерчуткину было поразительным!
Перед вами стояла старушенция с подобием улыбки на устах, с каким-то прищуром на один глаз, голосом скрипуче-повизгивающим возвестившая:
— Шена губернского секретаря, Настасья Федоровна Мерчуткина-с!
Я с трудом подала реплику:
— Что вам угодно?
Сашин — Мерчуткина радостно впивался в подавшего голос Шипучина, переливчато рассказывал свою судьбу с болезнями и отставками, с несправедливыми вычитами из жалованья двадцати четырех рублей и тридцати шести копеек... Сашин сморщивался, один глаз у него совсем закрывался, и теперь уже была гримаса с подергивающимся ртом, готовым расплакаться.
— Я женщина бедная, только и кормлюсь жильцами...
Смотрел он жалостливо, но вы чувствовали в этой фантастической Мерчуткиной пиявку! Пиявку, свертывающуюся и расправляющуюся, пиявку, которую невозможно оторвать от облюбованной ею жертвы! Это был серьезный кровосос.
Если бы это было записано на пленку, никто бы не догадался, что Хирина и Мерчуткину играет один артист!
— Позвольте... — хриплым басом перебивает Хирин — Сашин визгливую Мерчуткину — Сашина.
Татьяна, захлебываясь, рассказывает о романе сестры Кати с Гренделевским. Хирин сурово обрывает; Татьяна начинает с ним
кокетничать, смеяться; Хирин наливался кровью, и верилось, что он вот-вот перейдет к действиям, телесно ощутимым...
Шипучин увещевает Мерчуткину, пытается направить ее в то ведомство, где служил ее муж! Но логика не для удавов! Не тут-то было. Теперь уже в ней сочетались улыбка с плаксивостью. У Александра Ивановича страшно смешно оттопыривалась нижняя губа его маленького, очаровательного рта, поблескивал подмаргивающий левый глаз, кокетливым жестом он поправлял воображаемую шляпу на голове, как-то с затылка на перед, поправляя «брошь» у горла, поводил бедрами и гнусавил:
— Я уж и голову потеряла, да спасибо зятю Борису Матвеевичу, надоумил к вам сходить.
Он по-женски призывно смотрел на Шипучина, всплеснув ручками, въедался в жертву:
— «Вы, говорит, мамаша, обратитесь к господину Шипучину; они влиятельный человек, все могут». Помогите, ваше превосходительство.
Александр Иванович с неподражаемым юмором показывал старух. У него была пестрая галерея старых и стареющих представительниц слабого пола. Его Мерчуткина — один из шедевров его перевоплощений, к сожалению, не ставший достоянием широкого зрителя. В его Мерчуткиной чувствовалась ничем не сокрушимая сила убежденности, советы Шипучина она слушала, соглашаясь, и как бы добавляла к вышесказанному:
— Ваше превосходительство, а что муж мой болен был, у меня докторское свидетельство есть. Вот оно, извольте поглядеть...
В нем была даже симпатичная доверчивость, будто этот документ он еще не всем покажет.
Сашин — Мерчуткина конфиденциально шептал Шипучину о несостоятельности своего мужа:
— Он, ваше превосходительство, у меня ничего не знает...
Его Мерчуткина закидывала таинственные удочки, цепко держась своих решений, слушала Шипучина, как единомышленница:
— Так... так... так.
Она закидывала голову назад, вдыхая воздух и грациозно кланяясь, ласкала слух согласием:
— Понимаю, батюшка. В таком случае, ваше превосходительство, прикажите выдать мне хоть пятнадцать рублей! Я согласна не все сразу.
Здесь вместе с Шипучиным любого бросит в пот, чувствуется, что эту «слабую, беззащитную» никакими средствами не выдворить с занятой ею позиции. И когда это существо с арсеналом своих «бед» наплывает на вас, вы можете испустить дух, но не остановите этот поток.
— И с жильцами судись, и за мужа хлопочи, и по хозяйству бегай, а тут еще зять без места.
Шипучин кидает Мерчуткину в пасть льва — Хирина. Сашин — Хирин смотрел на Мерчуткину именно как лев, готовящийся к прыжку на жертву.
— Что вам угодно? — хрипло вопрошал Хирин.
Сашинская Мерчуткина еще приспосабливалась к высокому начальству, каким воспринимала Шипучина, но этого... господина в валенках, в шарфе и пиджаке дикого цвета она оценила сразу как мелкую сошку и лишь мимоходом бросила о своих немощах, акцентируя лишь итоги своих страданий.
— Кофей сегодня пила и без всякого удовольствия.
Наступал Хирин со вторым «что вам угодно». Мерчуткина как приказ высшего начальства передавала:
— Прикажите, батюшка, выдать мне пятнадцать рублей, а остальные хоть через месяц.
Чего сердится этот в валенках, дело ясное, простое, могу и помочь этому хриплому.
— А если нужно, я могу медицинское свидетельство представить.
У Сашина — Хирина съезжали очки на кончик носа, и он смотрел на нее, поднимая подбородок кверху.
— У вас на плечах голова или что?
Оглядываясь на место, куда ушел главный, то есть Шипучин, Мерчуткина скрипела:
— Миленький, ведь я по закону прошу. Мне чужого не нужно. Вскипал, багровел Хирин, невозмутимой была Мерчуткина. Великолепны были эти перевоплощения. Особенно разительны
при близких репликах, в сцене Хирина и Мерчуткиной... Филигран-нейшее мастерство, работа тонкого резца художника. Лавинный напор Хирина легко парировала Мерчуткина; подумаешь, грозится дворника кликнуть:
— Видали мы таких... скважина!
Мерчуткина с презрением воспринимала Хирина и сидела, как царица на троне, могущая повесить бунтовщика. Еще грозится этот хилый человек, говорит, преступление может совершить, какое? Из каких доходов?
— Собака лает, ветер носит. Не напугалась, видали мы таких. Хирин терял голос, стягивал с себя шарф и держал его в руках,
как плетку. Серебристо начинала хихикать Мерчуткина.
— В присутственном месте в валенках сидит... Мужик... Ме
В.Темкина «СТРАНИЦЫ НЕОКОНЧЕННОЙ КНИГИ»
Предлагаем вашему вниманию третью часть книги, написанной супругой А.И.Сашина-Никольского актрисой Малого театра Валентиной Темкиной. Публикация посвящена чеховским ролям актера…
Дорога к шедевру (Чехов в творческой жизни Сашина-Никольского)
Простота — красота истины.
В. Г. Белинский
Ломов
Александр Иванович, дебютируя в Малом театре в 1919 году, играл Ломова в «Предложении» А. П. Чехова. Об этом я узнала не в первые годы нашей совместной жизни, он не любил рассказывать о том, что играл, что хотел бы играть. Стеснялся и чувствовал себя неловко, когда его осаждали похвалами, восторгами, комплиментами...
Можно было нарваться и на резкость:
— Играли? — Сыграйте! Пели? — Спойте! А-а-а! Не можете? То-то и оно-то! Шаляпин пел! Собинов пел! Козловский поет...
Когда он приходил в Училище Щепкина и мы просили рассказать о его первых ролях — он отмахивался, говорил, что это было при царе Горохе, что он не помнит ничего, да и помнить-то нечего!
— Вот... Ольга Осиповна (Садовская) — играла! Владимир Николаевич Давыдов играл, Лешковская играла, Мария Николаевна (Ермолова) всех волновала.
Ласково взглянув на нас, специфическим жестом «поправив» левое плечо, неожиданно спрашивал:
— Гитары у вас нет? Свою не захватил...
Прервав расспросы о его сценической биографии, он давал нам возможность насладиться его неповторимым пением.
В годы Великой Отечественной войны Александр Иванович Зра-жевский предложил мне играть в шефских концертах Наталию Степановну в «Предложении» Чехова. И, конечно, спросил, не согласится ли Александр Иванович сыграть Ломова.
Я не решилась передать просьбу А. И. Зражевского.
Трагические события войны обострили тяжкую болезнь Александра Ивановича, нарушения координации движений усиливались с каждым днем. Он часами не мог сойти с места, не мог одеться, раздеться, сесть, встать, часами стоял у дверей и не мог переступить порог.
Посильно он принимал участие в шефских концертах, блестяще исполняя «Свидание» Островского со многими партнершами, читал рассказы А. П. Чехова: «Злоумышленник», «Дипломат», «Свидание хотя и состоялось, но...», «На гулянье в Сокольники», читал свои рассказы.
От филармонических, платных концертов отказывался.
Часто администраторы говорили — верните нам Сашина на эстраду.
Тяжелая болезпь ограничивала артиста.
В те годы мы жили на улице Вахтангова, дом 13, в крошечной комнатке в коммунальной квартире. Я шепотом учила роль Натальи Степановны из «Предложения», Александр Иванович с паяльником в руке что-то мастерил и неожиданно сказал:
— Александр Иванович Южин после моего дебюта, встречаясь, улыбался и часто приветствовал меня словами Ломова: «...начну засыпать, как вдруг в левом боку что-то дерг! и бьет прямо в плечо и в голову». Или: «Согласитесь хоть теперь: Угадай хуже Откатая!».
Я ему в тон отвечал: «Лучше!».
Он хватался за сердце и говорил: «Где мое плечо?».
— А ну-ка, давай проверим, помню ли я своего Ломова... Крутанув паяльником вокруг головы, как мушкетер шляпой, выкинув ногами антраша, он извинился:
— Простите... не своего, а чеховского Ломова. Сам Южин сказал при всех: «Ломов Никольского — истинно чеховский». Так-то! — продолжал он, манипулируя напильником и молотком, которые, будто ножи, точил, готовясь к смертному бою. Он часто баловством, озорством, шуткой прикрывал волнение...
Я, расхрабрившись, начала:
— Ну, вот! Это вы, а папа говорит: поди там купец за товаром пришел. Здравствуйте, Иван Васильевич!
Александр Иванович аккуратно положил атрибуты слесарного дела на стол, потер руки, слегка похмыкал, лицо его стало серьезным до торжественности, тонкие ноздри вибрировали, вбирая воздух. Он сосредоточенно что-то в себе проверял...
Вспомним характеристику А. П. Чехова: Иван Васильевич Ломов, сосед Чубукова, здоровый, упитанный, но очень мнительный помещик.
Мнительный!
Ответ на приветствия был многосложным. Он прислушивался к себе, легким движением коснулся виска, будто поправлял манжет, а на самом деле щупал пульс... он проверял, все ли «недуги» на* месте, и, ныряя в омут, отвечал:
— Здравствуйте, уважаемая Наталья Степановна!
Легким движением остановил мою последующую реплику и..-проиграл весь монолог Ломова перед выходом Натальи Степановны.
У него горели глаза, пылали щеки, он погрузил лицо в ладони,, потрогал лоб, оттянул ворот рубашки, достал воображаемый платок из заднего кармана фрака.
Все его действия говорили о том, что ему жарко, а он произносил слова:
— Холодно... я весь дрожу, как перед экзаменом.
Смотреть на него было невыносимо смешно; я крепко стиснула зубы, запустила ногти в ладонь, чтобы не хохотать и не помешать артисту. На протяжении большого монолога у него были- совершенно неожиданные остановки, он, как врач, проверял состояние своего здоровья. Произнося текст: «Наталья Степановна отличная хозяйка, недурна, образованна», он был занят исследованием какого-то идущего в нем процесса, и ему сейчас все равно, какая она, не до этого ему! Он обеспокоен тем, что у него «от волнения шум в ушах», «сердцебиение», «живчик прыгает».
Он решил жениться, чтобы спасти себя от разрушения. Он себя
убеждает и нам сообщает:
— Мне нужна правильная, регулярная жизнь... Он подошел ко мне и доверительно сказал:
— У меня порок сердца, постоянное сердцебиение, я вспыльчив и всегда ужасно волнуюсь... Сейчас вот у меня губы дрожат и на правом веке живчик прыгает...
Если бы я не знала текст А. П. Чехова, то была бы убеждена, что Александру Ивановичу так занездоровилось, что надо вызвать врача.
Мнительность Ломова — Сашина имела выражение точное, конкретное, он действительно ощущал боль в том месте, о котором говорил; словно беседуя с врачом, он жаловался:
— Едва только лягу в постель и только что начну засыпать, как вдруг в левом боку что-то — дерг! и бьет прямо в плечо и в голову...
Второй «дерг» он показывал на правой стороне, хотя серьезно сокрушался о боли в левом боку.
К концу монолога, чувствуя, что вот-вот войдет Наталья Степановна, за которой пошел ее отец Чубуков, Сашин ощущал «боль» во всем теле. Он сгибал колени, проверял суставы, щупал пульс, трогал виски, совал пальцы в уши, закрывал глаза и налаживал живчик, терял голос, слух...
Перед нами был человек, у которого нет ни поры здоровой; .спасая себя, он летит в пропасть, сейчас он сделает предложение. Приступая к делу, он бледнел, вытирал вспотевший лоб и, рассказывая родословную Ломовых и Чубуковых, всматривался в Наталью Степановну, решая сложный ребус пригодности ее для понимания всех его «недугов».
Александр Иванович не кидался защищать узурпированные Натальей Степановной Воловьи Лужки. Он возражал, улыбаясь, веруя в незыблемость своей собственности, сейчас ему важнее решить главный вопрос, вопрос предложения, женитьбы на женщине, которая обеспечит ему «правильную, регулярную жизнь», которая будет считаться с его живчиками, дергами, шумами в сердце и в ушах, хрустящими суставами, покалываниями в боку, с головокружениями и волнениями... О Воловьих Лужках и беспокоиться смешно.
— Воловьи Лужки были когда-то спорными, это — правда; но теперь всем известно, что они мои.
Деликатно, не сердясь, внешне спокойно он излагал историю Воловьих Лужков:
— Изволите ли видеть, бабушка моей тетушки отдала эти Лужки в бессрочное и в безвозмездное пользование крестьянам дедушки вашего батюшки за то, что они жгли для нее кирпич. Все детали исполнения были тщательно продуманы Александром Ивановичем.
Хотя говорил он спокойно, но на всякий случай пощупывал пульс; довольный, что пульс, кажется, еще не пропал и бьется не сильнее нормального, он отваливался на спинку стула и с удовольствием повествовал:
— Крестьяне дедушки вашего батюшки пользовались безвозмездно Лужками лет сорок и привыкли считать их как бы своими...
Недоуменный взгляд Натальи Степановны он принимал за радостное удивление, за согласие и готовился плыть дальше на парусах юриспруденции:
— Потом же, когда вышло положение... — Горячностью Натальи Степановны он почти любовался и, опираясь на закон, знания дела и всех архивов, вразумлял ее.
— Я вам бумаги покажу, Наталья Степановна. — Но аргументация мужчины не для женщин!
Наталья Степановна вскипала всерьез и надолго: — ...Сюрприз какой! Владеем землей чуть ли не триста лет, и вдруг нам заявляют, что земля не наша!
Тут уж задевали честь рода! Не считаются с бабушкой, для которой жгли кирпичи... смахнули всех дедушек и бабушек, свергают принципы.
— Мои-с! — вскрикивает в благородной манере трагиков Ломов. Разгорался сыр-бор, вскипали страсти владельцев собственности,
в Ломове бушевали не мнимые недуги, а действительно подкашивались ноги, выступал пот на лбу, пропадал голос, в состоянии «невесомости» он хватался за стены, чтобы не упасть, с трудом наливал воду из графина, стакан с водой грозно ставил перед Натальей Степановной, а сам пил из графина...
— Сударыня! Никогда я чужих земель не захватывал, и обвинять меня в этом никому не позволю!..
Плохо знал он женщин, недугов не было — будут, она грозится послать косарей на его Лужки. Вот она стремнина, жаровня извергающегося вулкана! Не-е-ет! Он спасет свои земли.
— А я их в шею! —дрожа шипит Ломов; мало того, что земли отнимают, — стучат жилы в висках! началось сердцебиение, уже не говорил, а стонал, «пел» Ломов:
— Мои-и-и! Мо-о-о-и!
Александр Иванович творчески разгорелся и, как часто с ним бывало, не мог остановиться.
— Читай за Чубукова и за себя!
G азартом игрока он бил своих противников.
— Я вам судом докажу! — С открытым забралом он шел в наступление, бил по дочери и по отцу.—Вы не сосед, а узурпатор!
Эти, с позволения сказать, соседи хотят мне, столбовому дворянину, подарить мою же собственность! Мало этого — оскорбляют род! Подумать только! Осмеливаются говорить, что дед пил запоем, а тетушка бежала с архитектором...
— Прошу не оскорблять моего рода! В роду Ломовых все были честные и не было ни одного, который находился бы под судом за растрату, как ваш дядюшка! — грозно выпаливал Ломов.
Шли в атаку и Чубуков с дочерью:
— А в вашем ломовском роду все были сумасшедшие!
Это уж слишком, в боку дернуло, в голову ударило, чем, чем ударить почувствительнее; найдя хорошее словечко, Ломов, ликуя, кричал:
— А ваша мать была кривобокая!
Дорого далось ему это словечко «левая нога отнялась», Сашин — Ломов был занят своими «недугами» вспыхнувшими в баталии за земли, искал чего-то, попутно буркнув «интриган»! Одной фразой произносил:
— Ох, сердце, в глазах искры, где моя шляпа?
Пропускал мимо ушей оскорбительные определения Чубукова: «ехидный, двуличный и каверзный человек», его темперамент был направлен на другое — на поиск шляпы. Шляпа была спасением, схватив ее, можно было бежать. Сашин тыркался во все углы, заглядывал под стол, за диван, радовался находке, искал дверь, чтобы упорхнуть из этого ада... Найдя дверь, почти радостно говорил:
— Ох, умираю, кажется... нога волочится.
Меня душил смех, я не могла выговорить ни слова. Александр Иванович рассердился:
— А еще артистами хотят быть! Чего ты стоишь, если сама хохочешь.
— Да, но ведь Южин тоже смеялся.
— Ю-у-жин, — протянул Александр Иванович, передразнивая меня, — Южин тогда был зрителем, а ты — партнер!., никудышный... поехали дальше!
Наталья Степановна, узнав от отца, что Ломов приходил сделать предложение, требует вернуть его. В ремарке А. П. Чехова: «Ломов входит изнеможенный».
Александр Иванович с точной позицией «надо автора играть» никогда не пренебрегал ремарками создателей произведения. После бурь из-за Воловьих Лужков и бегства из логова, где он надеялся обрести покой, он возвращался, как тяжелобольной, только-только вставший с постели:
— Страшное сердцебиение... Нога онемела... в боку дергает...
На ласковость Натальи Степановны, теперь не претендующей на Воловьи Лужки, Ломов — Сашин с благодарностью ей говорил, как близкому человеку:
— Страшно сердце бьется... Мои Лужки... На обоих глазах живчики прыгают...
Острее чувствуя свои «недуги», Ломов — Сашин все-таки присматривался к избранной им невесте.
Несмотря на его изможденность, хрупкость, вы чувствовали, что никаких своих позиций он не сдаст!
— Мне не дорога земля, но дорог принцип... Переключение разговора на охоту было для него радостным.
— По тетеревам, уважаемая Наталья Степановна, думаю после жнитва начать.
Он — оживал! С непосредственностью ребенка он включался в новую тему, ощущая в Наталье Степановне единомышленника, человека, хорошо понимающего тонкости охоты, умеющего здраво судить о качествах собак.
Доверительно, мягко он сетовал на беду с Угадаем:
— Захромал! А ведь это самая лучшая собака... Ведь я за него мировому сто двадцать пять рублей заплатил. — «Единомышленник» трезво перебивает:
— Переплатили, Иван Васильевич.
С грустью, с сожалением он смотрел на Наталью Степановну, плохо разбирающуюся в собаках.
— Откатай лучше Угадая? Что вы! — Влюбленный в своего Угадан, он даже не представлял, что может быть иная точка зрения на его собаку, ему было смешно, нелепо слышать о предпочтении Откатаю... Ломов — Сашин добродушно смеялся и старался просветить Наталью Степановну в столь важных вопросах. — Вы забываете, что он подуздоват, а подуздоватая собака всегда непоимиста.
— Подуздоват? — Начиналось выяснение достоинств собак и их гибельных свойств.
Ломов как специалист-ветеринар просвещал оппонента:
— Нижняя челюсть короче верхней.
— А вы мерили?
— Мерил! — исчерпывающе заявлял Ломов. — Он еще деликатно пытался вразумить защитника Откатая. — До угонки он годится, конечно, но если на-завладай, то едва ли...
Вспыхивала престарелая невеста и шла ва-банк с родословной своего Откатая, кроша бедного Угадая, назвав его старым и уродливым, как кляча... Боже, что делалось с Ломовым — Сашиным. Он бледнел, отшатывался от Натальи Степановны, как от геенны огненной.
— Ста-ар! Да я за него пяти ваших Откатаев не возьму! — Сашин начинал нервно смеяться, вскидывал руки к небу, призывая бога в свидетели:
— Угадай — собака, а Откатай...
Получив помощь от бога, он сокрушал противника неоспоримой истиной:
— Таких, как ваш Откатай, у всякого выжлятника — хоть пруд пруди.
И совершенно просто, ставя точку над и, выдыхал:
— Четвертная — красная цена.
Сатанела Наталья Степановна, стойко резал Ломов.
Вновь Наталья Степановна про Лужки вспомнила, как исконную землю Чубуковых, приметила она и «беса противоречия» в госте, узрела и всю несостоятельность Угадая, которого подстрелить пора... Муки Тантала терпел жених; попытки остановить фонтаны соседки, требующей признания, что Откатай во сто раз лучше Угадая, терпели крах. Ломов тупо смотрел на свою избранницу и отрешенно, погружаясь в омут, лепетал:
— Во сто раз хуже! Чтоб он издох, ваш Откатай! Виски... глаз... плечо...
Кипящую лаву не просто остановить.
— А вашему дурацкому Угадаю нет надобности издыхать, потому что он и без того уже дохлый!
О! Это удар в сердце! Сашин начинал плакать.
— Замолчите! У меня разрыв сердца!!.
Ломов всхлипывал, с мольбой смотрел на вошедшего папашу и изо всех сил пытался перекрыть разбушевавшуюся хозяйку громкой репликой.
— Степан Степанович, умоляю вас, скажите вы только одно: подуздоват ваш Откатай или нет? Да или нет?
С какой надеждой он ждал ответ, кажется, все силы души собрал на вопрос, и теперь должно быть решение его жизни, не Угадая, а его!
Не тут-то было! И этот властитель нашел еще новые недостатки у возлюбленного Угадая: оказывается, он стар и с коротким щипцом. Новые баталии! Новые редуты, новые огневые позиции.
Мало того, что раздраконили Угадая, оправдали Откатая, трепавшего барана вместо лисиц, оскорбили его охотничье достоинство.
Надо было видеть лицо Сашина, когда я пулила текст.
— Какой вы охотник? Вам в кухне на печи лежать да тараканов давить, а не лисиц травить! Сердцебиение... — дразнила я.
Сашин хватался за плечо, что сердцу пора остановиться, было и так ясно. Проверял, целы ли ноги, и совершенно просто кидал:
— А вы разве охотник? Вы ездите только затем, чтобы к графу подмазываться да интриговать...
Кричал Чубуков, легко и просто, почти тихо, отвечал Ломов.
Чубуков. Что-с? Я интриган? Замолчать! Ломов. Интриган! Чубуков. Мальчишка! Щенок! Ломов. Старая крыса! Иезуит!
На чубуковскую угрозу подстрелить его, как куропатку, на оскорбительное слово «свистун» Ломов щупал виски, поглядывал на графин с водой, не мог встать и говорил будничным, унылым тоном, как о погоде:
— Ваша покойная жена вас била...
На оскорбительное: «А ты у своей ключницы под башмаком!» — он криво улыбался и упорно искал плечо.
— Вот, вот, вот... лопнуло сердце! Плечо оторвалось. — Он смотрел на Наталью Степановну, на Чубукова и совершенно конкретно спрашивал: — Где мое плечо?..
Спрашивал как о шляпе, калошах, зонте, перчатках. Не получив ответа, он сообщал своим оппонентам:
— Умираю! Доктора, — и падал в обморок. Голова закатывалась за спинку стула, ноги вытягивались вперед, можно было подумать, что он и в самом деле умер.
На реплике Чубукова: «Дайте мне нож! Дайте мне пистолет!» — Ломов начинал пошевеливать руками, ногами, медленно выправляя шею, лепетал:
— Искры... туман... Где я?
Как сигналы с других планет, он воспринимал возгласы Чубукова и его дочери.
На просьбу отца — целуйтесь — Сашин тянулся к Чубукову, но его перехватывала Наталья Степановна, и он в растерянности спрашивал:
— А? Кого?
Он разбирался в обстоятельствах, опять прислушивался к «недугам» и говорил безынтонационно:
— Сердце... искры... Я счастлив, Наталья Степановна... Нога отнялась...
Он прояснялся, мило целовал ручки у Натальи Степановны и на ее просьбу согласиться хоть теперь, что Угадай хуже Откатая, снайперски стрелял словом:
— Лучше!
Счастливая невеста вновь шла в наступление:
— Хуже!
Обеспокоенный отец, благословляя, требовал шампанского, а воспрянувший Ломов, забыв недуги, крыл противников:
— Лучше!
Незабываемая репетиция — спектакль! С дебюта в 1919 году прошло 24 года! С тех пор Александр Иванович никогда не играл «Предложение».
— Ну, что? Помню текст?
— Что текст... поразительно, ты даже не переставил ни одного слова...
— Надо уважать автора.
Он очень устал, за свои молотки-паяльники не брался, с трудом сел на свою тахту и долго молчал...
Вскоре я уехала на фронт, и Александр Иванович Зражевский играл «Предложение» с А. П. Троицкой и М. Н. Евстигнеевым.
В блестящем экспромте Александра Ивановича наличествовали понимание автора, глубина в раскрытии характера, меры в средствах выражения и поражающая простота.
«Злоумышленник»
Если б я был судьей,
Я бы оправдал Дениса...
А. П. Ч е х о в
Александр Иванович сам инсценировал рассказ А. П. Чехова «Злоумышленник» и играл его с А. И. Ржановым и Н. Н. Далмато-вым, которые исполняли роль судебного следователя.
Он в полном смысле слова обожал Антона Павловича и как писателя и как человека, да и сам во всех нравственных категориях походил на Чехова. Тонкость в восприятии жизни, юмор, лиризм, непосредственность, душевная щедрость и кристальная чистота светились во всем его существе.
Внешний вид его был таким, каким описан Денис А. П. Чеховым: «Перед судебным следователем стоит маленький, чрезвычайно тощий мужичонка в пестрядинной рубахе и латаных портах... На голове целая шапка давно уже не чесанных, путаных волос... глаза, едва видные из-за густых, нависших бровей... Он бос».
Деликатность, мягкость, застенчивость и скромность, свойственные Александру Ивановичу, давали удивительную, пленительную окраску суровости, угрюмости, мрачности, дикости... Он всегда любил своих героев, жалел, сочувствовал им, симпатизировал... Никогда не осуждал, а защищал. Когда его в жизни крепко обижали, он говорил словами Дениса: «За что? И не крал, кажись, и не дрался».
Когда он слышал по радио: «мы, народ» — всегда добавлял: «кли-мовские мужики, то есть».
Сцена начиналась с того, что следователь разбирается в бумагах, находит нужное и кричит:
— Денис Григорьев!
Сашин появлялся от кулака, ударившего «по зубам и в груди». По просьбе следователя приблизиться — шел тихо и доверчиво, с уважением относясь к тем, кому господь «понятие давал», с уважением к образованным. Слушал он речь следователя о его деяниях с гайкой и не понимал, зачем властям понадобилось в такой ерунде разбираться.
— Застал тебя за отвинчиванием гайки, коей рельсы прикрепляют к шпалам.
Сашин разглядывал гайку.
— С каковою гайкой он и задержал тебя. Так ли это было? — продолжал следователь.
— Чаво? — озабоченно спрашивал Денис.
— Так ли все это было, как объясняет Акинфов?
— Знамо, было. — Денис — Сашин говорил делово, потому что он человек работящий, не пустомеля. Он терпеливо выслушивал вопросы и сочувствовал образованному человеку, который тратил на него время. Об отвинченной им гайке он отвечал мимоходом, ожидая разъяснения — зачем, собственно, его вызывали.
— Отродясь не врал, а тут вру...
Он серьезно сочувствовал следователю, который не понимал такого пустяка, что рыба не пойдет без грузила, а гайка нужна, чтобы грузила сделать. Денис, как специалист по ловле рыбы, просвещал следователя, несведущего в мелких делах.
— Черта ли в нем, в живце-то, ежели поверху плавать будет! Окунь, щука, налим завсегда на донную идет.
Каждый вопрос следователя оживлял Дениса, будил в нем интерес к беседе.
— Свинец на дороге не найдешь, купить надо, а гвоздик не годится. Лучше гайки и не найтить... И тяжелая и дыра есть.
Денис светился весь, рассказывая о гайке и ее чудесных свойствах, и вдруг такое обвинение — крушение поездов, людей бы убил! Сашин крестился и искал икону.
— Нешто мы некрещеные или злодеи какие? И мыслей таких в голове не было... Что вы-с!
Слова следователя: «Отвинти две-три гайки, вот тебе и крушение» — Сашин воспринимал как шутку.
— Ну! Уж сколько лет всей деревней гайки отвинчиваем и хранил господь, а тут крушения... людей убил...
Сашин подходил поближе к столу и выкладывал обстоятельную аргументацию:
— Ежели бы я рельсу унес или, положим, бревно поперек ейного пути положил, ну, тоды, пожалуй, своротило бы поезд, а то... тьфу! гайка!
Сашин плевался и растирал плевок ногой.
— Да пойми же, гайками прикрепляется рельса к шпалам! Сашин улыбался наивности следователя, его переоценке этой
пустяковины с дыркой. Он успокаивал судопроизводителя:
— Это мы понимаем... Мы ведь не все отвинчиваем... оставляем... Не без ума делаем... понимаем.
Денис зевает и крестит рот. Собственно, о гайке разговор исчерпан, все ясно, а зачем позвали-то? Время идет, а ему на ярмарку надо, с Егора три рубля за сало получить и другие дела исполнить.
— В прошлом году здесь сошел поезд с рельсов, теперь понятно, почему...
Сашин с уважением глянул на следователя, все его записи воспринимал в свою пользу и был доволен.
— На то вы и образованные, чтобы понимать, милостивцы наши... Господь знал, кому понятие давал...
Денис говорил тихо, чтобы не мешать образованному человеку; выждав моментик, когда следователь перестал писать, он внес дельное предложение:
— Запишите также, ваше благородие, что он меня два раза по зубам ударил и в груди.
А чудные все-таки образованные-то! Опять гайкой заинтересовался.
— Это вы про ту гайку, что под красным сундучком лежала? Денис — Сашин с удовольствием объяснял, что эту гайку Игнашка, Семена кривого сын, дал, «ту, что под сундучком», а другую, что на дворе в санях, с Митрофаном вывинтил; почти ликуя, рассказывал о деятельности Митрофана по части отвинчивания гаек и продажи неводов, «ему много этих самых гаек требуется», так что еще пойдем.
Следователь втолковывает в темную голову «злоумышленника» уложение о наказаниях за всякое с умыслом учиненное повреждение железной дороги...
«Злоумышленник» кивает головой, считает правильным ссылки в каторжные работы всех, кто разворачивает рельсы или кладет бревно на ейиом нуте, а он-то тут при чем? Когда же скажут, зачем позвали? Опять говорят, что прикидываюсь, вру, уже это и поднадоело.
— Спросите на деревне, коли не верите... Без грузил только уклейку ловят, а на что хуже пескаря, да и тот не пойдет тебе без грузила.
А следователь-то, видно, тоже рыбкой увлекается, про шилешпе-ра просит рассказать, ну-к что ж... поясним ему:
— Шилешпер у нас не водится. Пущаем леску без грузила, поверх воды на бабочку, идет голавль, да и то редко.
Не понять этих образованных — молчать просит... что ж, помолчим.
Сашин ласково заглядывал в глаза следователю и робко произносил:
— Мне идтить?
Почему-то в тюрьму упечь хотят.
— То есть как же в тюрьму?
Так все хорошо, ладно шло, такое обоюдное понимание и вдруг...
— В тюрьму... Было бы за что, пошел бы, а то так. За здоровс живешь. За что? И не крал, кажись, и не дрался...
Сраженный непонятностью действий правосудия, Денис оправдывался предположительными винами и даже не своими, а провинностями братьев, но ведь брат за брата не ответчик, где же справедливость? «Надо судить умеючи, не зря... Хоть и высеки, но чтоб за дело, по совести...» В воплях и стенаниях Дениса было столько искренности, что он вызывал сочувствие и боль за всех темных, нера-зумеющих...
Мартыновское зерно звучало и в этой роли Сашина-Никольского, Каждый, кто видел его, не преминул сказать: сашинский Денис — подлинно чеховский образ, по всей тонкости палитры талантливого художника — чеховский.
Александру Ивановичу очень нравились записки А. М. Горького* о Чехове, в которых рассказывается о молоденьком, кудрявом прокуроре, бойко излагавшем свое восприятие «Злоумышленника»:
«— Рассказом «Злоумышленник» вы, Антон Павлович, ставите-передо мной крайне сложный вопрос. Если я признаю в Денисе Григорьевиче наличность злой воли, действовавшей сознательно, я должен, без оговорок, упечь Дениса в тюрьму, как этого требуют интересы общества, но он дикарь, он не сознавал преступность деяния,, мне его жаль. Если же я отнесусь к нему, как к субъекту, действовавшему без разумения, и поддамся чувству сострадания — чем я гарантирую общество, что Денис вновь не отвинтит гайки на рельсах и не устроит крушения? Вот вопрос!
Как же быть?
— Если б я был судьей, — серьезно сказал Антон Павлович, — я бы оправдал Дениса... — Проводив юношу, Антон Павлович угрюмо* сказал:
— Вот этакие прыщи на сиденье правосудия распоряжаются судьбой людей!»
Сашин, слушая об этом, всплеснул руками и благоговейно сказал:
— Ах, Антон Павлыч! Ну и умище!
Еще один экспромт
Я слабая, беззащитная... А. П. Ч е х о в
В годы Великой Отечественной войны я работала еще над одной ролью; для шефских концертов мы готовили «Юбилей» А. П. Чехова, и я должна была играть Татьяну Алексеевну.
— Ты что бурчишь?
— Роль учу...
— Слышу знакомые слова... Чехова мнете?..
— Его не смять.
Александр Иванович был в озорном настроении и предложил... несусветное!
— Читай за супругов Шипучиных, а я буду читать за Мерчуткину и Хирина.
Я радостно оторопела, а он уже начал:
— Пошлите взять в аптеке валериановых капель на пятнадцать копеек...
Наша комната была дверь в дверь с ванной комнатой для всех, и в ней на тот момент оказалась наша соседка Е. А. Воробьева, совершенно обожавшая Александра Ивановича.
— Ляксан Иваныч чего? В аптеку сходить?
— Не-ет, это мы с Валентиной искусством займаемся...
— А-а-а, а я думала ее нету, а тебе плохо...
Александр Иванович вытачивал какую-то деталь коробочки для грима. Вид у него был живописен: в клетчатой спортивной рубашке (кажется, они ковбойками назывались), черных сатиновых трусиках и... в валенках... (он очень мерз и всегда дома ходил в валенках). Его причудливые одежды никогда не убивали его грациозность и обаяние.
Я читала по книжке, а он все на память. Я читала, а он разговаривал, жил в образе. Его Хирин был хрипловат, покашливал, ежился от озноба, был суров и категоричен. Бухгалтерскими счетами ему служили тисочки, на которых он вытачивал нужную ему деталь.
— Ему (Шипучину) хочется пыль пустить, а я вот сиди и работай для него, как каторжный.
Весь монолог Хирина он произносил, обтачивая деталь, но казалось, что он занимается составлением доклада, что-то высчитывает, проверяет, соотносит, бранит правителя банка, что тот лишь «поэзии напустил», а надо дельный документ составить. Перед нами был хилый человек, честно и много работающий. Меняя напильник на более тонкий и пробуя работать уже им, он очень спокойно произносил:
— Я, брат, под горячую руку могу и преступление совершить... Да!
На замечания Шипучина, что он вчера вечером гонялся за своей супругой и свояченицей с ножом, Хирин — Сашин сжимался в крючок и предгрозово хрипел:
— Прошу вас, хотя бы из уважения к моим каторжным трудам, не вмешивайтесь в мою семейную жизнь. Прошу! — Напильник он кидал на стол, отворачивался и смотрел в окно.
Весь монолог Шипучина он слушал, не поворачивая головы, слушал, как обычную дребедень, и лишь на последнюю фразу: «Дома у себя я могу быть мещанином, есть и спать по-свински, пить запоем...» — Сашин угрожающе внушал:
— Прошу, пожалуйста, без намеков!
Разглагольствования Шипучина о престиже банка, его репутации, о торжественности юбилейной Хирин сразу же снимал напоминанием:
— У меня воспаление всего тела.
Сашин — Хирин в отместку за нравоучения ехидно поддевал Шипучина:
— Вот хорошо бы вы сделали, если бы не приглашали сегодня на юбилейный обед дам...
Артист вел рассказ о женщинах, как человек сведущий, не раз терпевший, а потому имеющий право предостерегать. Слушая его, верилось, что от дам идет только «вред и беспорядок» и что они могут и под уголовщину подвести.
Вход Татьяны Алексеевны он воспринимал, как прилет гремучего змея; нервно поглядывал, уткнувшись в бумаги. На вопрос Татьяны, будут ли читать сегодня на обеде тот прекрасный адрес, который юбиляр написал себе сам, Хирин вылезал из бумаг и с ужасом смотрел на супругу своего начальника, — вот оно! Начинается! О! Куда пойдет дальше? Чем веселее Татьяна, тем мрачнее Хирин. Она поет — он ерзает нетерпеливо на стуле. Она о поклонниках — он с мольбой поглядывает на Шипучина. Хирин набирал силы, чтобы остановить звон Татьяны, но вот появляется еще женщина!
Переключение из Хирина в Мерчуткину было поразительным!
Перед вами стояла старушенция с подобием улыбки на устах, с каким-то прищуром на один глаз, голосом скрипуче-повизгивающим возвестившая:
— Шена губернского секретаря, Настасья Федоровна Мерчуткина-с!
Я с трудом подала реплику:
— Что вам угодно?
Сашин — Мерчуткина радостно впивался в подавшего голос Шипучина, переливчато рассказывал свою судьбу с болезнями и отставками, с несправедливыми вычитами из жалованья двадцати четырех рублей и тридцати шести копеек... Сашин сморщивался, один глаз у него совсем закрывался, и теперь уже была гримаса с подергивающимся ртом, готовым расплакаться.
— Я женщина бедная, только и кормлюсь жильцами...
Смотрел он жалостливо, но вы чувствовали в этой фантастической Мерчуткиной пиявку! Пиявку, свертывающуюся и расправляющуюся, пиявку, которую невозможно оторвать от облюбованной ею жертвы! Это был серьезный кровосос.
Если бы это было записано на пленку, никто бы не догадался, что Хирина и Мерчуткину играет один артист!
— Позвольте... — хриплым басом перебивает Хирин — Сашин визгливую Мерчуткину — Сашина.
Татьяна, захлебываясь, рассказывает о романе сестры Кати с Гренделевским. Хирин сурово обрывает; Татьяна начинает с ним
кокетничать, смеяться; Хирин наливался кровью, и верилось, что он вот-вот перейдет к действиям, телесно ощутимым...
Шипучин увещевает Мерчуткину, пытается направить ее в то ведомство, где служил ее муж! Но логика не для удавов! Не тут-то было. Теперь уже в ней сочетались улыбка с плаксивостью. У Александра Ивановича страшно смешно оттопыривалась нижняя губа его маленького, очаровательного рта, поблескивал подмаргивающий левый глаз, кокетливым жестом он поправлял воображаемую шляпу на голове, как-то с затылка на перед, поправляя «брошь» у горла, поводил бедрами и гнусавил:
— Я уж и голову потеряла, да спасибо зятю Борису Матвеевичу, надоумил к вам сходить.
Он по-женски призывно смотрел на Шипучина, всплеснув ручками, въедался в жертву:
— «Вы, говорит, мамаша, обратитесь к господину Шипучину; они влиятельный человек, все могут». Помогите, ваше превосходительство.
Александр Иванович с неподражаемым юмором показывал старух. У него была пестрая галерея старых и стареющих представительниц слабого пола. Его Мерчуткина — один из шедевров его перевоплощений, к сожалению, не ставший достоянием широкого зрителя. В его Мерчуткиной чувствовалась ничем не сокрушимая сила убежденности, советы Шипучина она слушала, соглашаясь, и как бы добавляла к вышесказанному:
— Ваше превосходительство, а что муж мой болен был, у меня докторское свидетельство есть. Вот оно, извольте поглядеть...
В нем была даже симпатичная доверчивость, будто этот документ он еще не всем покажет.
Сашин — Мерчуткина конфиденциально шептал Шипучину о несостоятельности своего мужа:
— Он, ваше превосходительство, у меня ничего не знает...
Его Мерчуткина закидывала таинственные удочки, цепко держась своих решений, слушала Шипучина, как единомышленница:
— Так... так... так.
Она закидывала голову назад, вдыхая воздух и грациозно кланяясь, ласкала слух согласием:
— Понимаю, батюшка. В таком случае, ваше превосходительство, прикажите выдать мне хоть пятнадцать рублей! Я согласна не все сразу.
Здесь вместе с Шипучиным любого бросит в пот, чувствуется, что эту «слабую, беззащитную» никакими средствами не выдворить с занятой ею позиции. И когда это существо с арсеналом своих «бед» наплывает на вас, вы можете испустить дух, но не остановите этот поток.
— И с жильцами судись, и за мужа хлопочи, и по хозяйству бегай, а тут еще зять без места.
Шипучин кидает Мерчуткину в пасть льва — Хирина. Сашин — Хирин смотрел на Мерчуткину именно как лев, готовящийся к прыжку на жертву.
— Что вам угодно? — хрипло вопрошал Хирин.
Сашинская Мерчуткина еще приспосабливалась к высокому начальству, каким воспринимала Шипучина, но этого... господина в валенках, в шарфе и пиджаке дикого цвета она оценила сразу как мелкую сошку и лишь мимоходом бросила о своих немощах, акцентируя лишь итоги своих страданий.
— Кофей сегодня пила и без всякого удовольствия.
Наступал Хирин со вторым «что вам угодно». Мерчуткина как приказ высшего начальства передавала:
— Прикажите, батюшка, выдать мне пятнадцать рублей, а остальные хоть через месяц.
Чего сердится этот в валенках, дело ясное, простое, могу и помочь этому хриплому.
— А если нужно, я могу медицинское свидетельство представить.
У Сашина — Хирина съезжали очки на кончик носа, и он смотрел на нее, поднимая подбородок кверху.
— У вас на плечах голова или что?
Оглядываясь на место, куда ушел главный, то есть Шипучин, Мерчуткина скрипела:
— Миленький, ведь я по закону прошу. Мне чужого не нужно. Вскипал, багровел Хирин, невозмутимой была Мерчуткина. Великолепны были эти перевоплощения. Особенно разительны
при близких репликах, в сцене Хирина и Мерчуткиной... Филигран-нейшее мастерство, работа тонкого резца художника. Лавинный напор Хирина легко парировала Мерчуткина; подумаешь, грозится дворника кликнуть:
— Видали мы таких... скважина!
Мерчуткина с презрением воспринимала Хирина и сидела, как царица на троне, могущая повесить бунтовщика. Еще грозится этот хилый человек, говорит, преступление может совершить, какое? Из каких доходов?
— Собака лает, ветер носит. Не напугалась, видали мы таких. Хирин терял голос, стягивал с себя шарф и держал его в руках,
как плетку. Серебристо начинала хихикать Мерчуткина.
— В присутственном месте в валенках сидит... Мужик... Ме
Подробнее
ОЛЬГА ЖЕВАКИНА, ДМИТРИЙ СОЛОДОВНИК И ВИКТОР НИЗОВОЙ НА РАДИО «ЭХО МОСКВЫ В КАЗАНИ»
ОЛЬГА ЖЕВАКИНА, ДМИТРИЙ СОЛОДОВНИК И ВИКТОР НИЗОВОЙ НА РАДИО «ЭХО МОСКВЫ В КАЗАНИ»
Слушать передачу (10Мб)
Слушать передачу (10Мб)
21.09.2009
Подробнее
ПОЗДРАВЛЯЕМ!
От души поздравляем Екатерину Базарову и Филиппа Марцевича с рождением дочери, а Эдуарда Евгеньевича Марцевича – с рождением внучки Александры! Желаем Александре счастья и здоровья, а молодым родителям и дедушке – терпения и успехов в воспитании!
Подробнее
НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ АННЕНКОВ
21 сентября исполняется 110 лет со дня рождения народного артиста СССР Николая Александровича Анненкова. Предлагаем вашему вниманию статью Наталии Пашкиной, посвященную жизни и творчеству артиста и опубликованную в книге «Малый театр. 175 лет» (М., 1999). Для удобства публикация разбита на три части…
НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ АННЕНКОВ
21 сентября исполняется 110 лет со дня рождения народного артиста СССР Николая Александровича Анненкова. Предлагаем вашему вниманию статью Наталии Пашкиной, посвященную жизни и творчеству артиста и опубликованную в книге «Малый театр. 175 лет» (М., 1999). Для удобства публикация разбита на три части…
Николай Александрович Анненков, а точнее, Николай Александрович Кокин — таковы настоящие имя, отчество и фамилия, данные ему отцом и записанные в церковную книгу, метрики, а затем в паспорт и другие документы — родился 21 сентября 1899 года в селе Инжавино Кирсановского уезда Тамбовской губернии в купеческой семье Александра Ивановича и Анны Николаевны Кокиных.
Многие поколения семьи Кокиных жили на месте его рождения, в самом центре России, занимаясь земледелием и другими видами крестьянского труда в имении, принадлежавшем графам Орловым-Перовским. На плодородных землях они выращивали элитную пшеницу, которая не только славилась на всю Россию, но была известна по всему миру, куда качественный сельскохозяйственный продукт тамбовских волостей экспортировался в большом количестве. Дед Николая — Иван Кокин — выходец из крестьянской семьи, завел в Инжавино амбары и Лабазы, из которых отгружали зерно и муку высшего качества в различные регионы России. В большом и богатом селе были построены три огромных, многоэтажных мельницы, бесперебойно работавших, как три мукомольных завода. Каждый год из Инжавино вывозилось по девять миллионов пудов отборной высококачественной пшеницы.
Отец Николая Александр Иванович Кокин (1876 г.р.) к лабазам деда добавил мануфактурную лавку. Он снабжал своих земляков материей, текстилем и прочими мануфактурными товарами, которые привозил из Москвы, Калуги и других городов. Покупал аршин ситца за тринадцать с четвертью копеек, а продавал за четырнадцать. Наживая таким образом всего три четверти копейки, он сумел за два года в четыре раза увеличить состояние своего отца. Александр Иванович жил в стране, которая позволяла людям предприимчивым, деятельным, энергичным добиваться значительных результатов. А его сын Николай, родившийся в эпоху, когда еще была жива Россия, которую мы потеряли, до сих пор помнит, что в те времена можно было за семь рублей купить корову, а за сорок копеек — целый воз арбузов.
Александр Иванович был человеком удивительно порядочным и честным, человеком, который жил больше сердцем, нежели рассудком. Любил людей, доверял им и сам никогда никого не обманывал. Он был из породы тех всеми уважаемых русских купцов, какие умели вести свои дела, не обременяя себя и других изнурительными бюрократическими формальностями. Для совершения сделки достаточно было просто словесного обещания, устного договора. Но доверие к данному им «купеческому слову» было таким, что никакие документы не требовались. В Москве в амбарах Куваевской и Консевской мануфактур, ему просто под честное слово, без оформления документов давали в кредит товар на целый капитал. Через год он вновь приезжал в Москву, отдавал занятые деньги и брал новую партию товара. После революции Александр Иванович до последних своих дней работал в потребительских обществах и торговых советских организациях. Он умер в 1933 году в городе Майкопе.
Мама Николая — Анна Николаевна Кокина (в девичестве — Казякина, 1881 г.р.) была женщиной образованной, волевой и довольно строгой. Выйдя замуж, ни на государственной службе, ни в частных предприятиях никогда не служила. Занималась домом, семьей, воспитывала и обхаживала детей, которых у нее и Александра Ивановича было шестеро, не считая умершего в раннем возрасте мальчика Вани.
В Инжавино у Кокиных был свой, довольно большой деревянный двухэтажный дом с садом, где и проживал до своих одиннадцати лет Коля Кокин вместе с его многочисленной семьей: бабушкой и дедушкой — родителями Александра Ивановича, мамой, папой, сестрами Раисой, Анной, Ольгой, Нонной и братом Валерием. Николай был старшим сыном, вторым, после Раисы ребенком в семье. Семья была строгая, детей особенно не баловали. Главой дома у Кокиных считалась бабушка Варвара Степановна, которой подчинялись и дети, и внуки. Именно у нее спрашивали разрешение перед тем, как приобрести маленькому Коле его первый велосипед; она давала добро и запрет на покупку сладостей и игрушек внукам или обновы детям.
Начальное образование Николай Кокин получил в родном Инжавино у учительницы, которая обучала его и двух дочерей местного нотариуса у себя на дому. А в 1910 году Александр Иванович, мечтавший дать сыну серьезное образование, отвез Колю в Тамбов и определил в реальное училище, учебный план которого, по существу, совпадал с образовательной программой российских гимназий того времени, что означало высокий уровень предоставляемого подросткам большого объема знаний. Перед отъездом отец подарил сыну собрания сочинений Пушкина, Лермонтова и Тургенева. В Тамбове все семь лет учебы в училище, подросток жил в семье родственников, приезжая домой в Инжавино только во время каникул.
В тот же год, когда Николай поступил в училище, Александр Иванович впервые взял его с собой в Москву. Остановились отец с сыном на Никольской улице в Славянском базаре, в том самом, широко известном, в ресторане которого К.С.Станиславский и В.И.Немирович-Данченко договаривались о создании художественного театра.
Не секрет, что биографии многих выдающихся людей полны символических предсказаний. И все же, каждый раз поражаешься, когда судьба расставляет в жизни человека, на первый взгляд, ничего не значащие, но на самом деле, о многом говорящие знаки, словно намекая на его особое предназначение. Есть определенная символика в том, что в самом начале своего жизненного пути, еще подростком Николай Кокин, вовсе тогда не подозревающий о своем будущем артистическом поприще, только приехав в Москву, сразу же оказался в месте, навсегда связанном с историей русского театра, напоминающем о святом для Н.А.Анненкова имени Константина Сергеевича Станиславского, метод, сценическую практику и теоретическое наследие которого, он, став актером, изучает на протяжении всей своей жизни, и сейчас, на пороге своего 100-летия продолжает изучать. Томик К.С. Станиславского он держит у изголовья и не ложится спать, не прочитав на ночь несколько страниц.
Ну, конечно, в том далеко 1910 году мальчик Коля — будущий артист Анненков, еще не догадывался о предстоящей ему сценической карьере. Хотя интерес к художественному миру, к миру искусств проявился у него уже тогда, в раннем возрасте. Отец, оставив Коле рубль на день и поручив его человеку, которого просил сопровождать подростка по Москве, уехал по своим делам. А Николай, наняв извозчика, вместе с сопровождающим поехал в Третьяковскую галерею и долго, с интересом разглядывал коллекции картин, глубоко его поразивших. Вообще, юный Коля Кокин — натура чрезвычайно эмоциональная, впечатлительная и восприимчивая ко всему новому, особенно к прекрасному, жадно впитывал в себя все увиденное им в Москве.
Учась и подолгу живя в Тамбове, большом губернском городе центральной России, юный Кокин и там находил немало возможностей для общения с искусством. Например, он тщательно сберегал пятачки, данные ему на покупку еды во время большой перемены между занятиями в училище, чтобы потом использовать накопленные деньги на посещение кинематографа, которым он был очарован. Он был постоянным посетителем тамбовского кинотеатра «Художественный», где пересмотрел все вышедшие в тот период на экраны немые фильмы.
Еще раньше, до кинематографа, он был потрясен первой в его жизни встречей с цирком. Когда он до поступления в училище жил дома с семьей, в Инжавино приехала цирковая семья Кнок. Раскинув деревянное строение цирка на площади села, цирковые артисты демонстрировали свои удивительные номера, вызвавшие у Коли настоящий восторг и целую бурю эмоций, среди которых доминировало страстное желание самому выступить с цирковым представлением. В тот же вечер, собрав дома всех родных, с детской отчаянностью и бесстрашием, мальчик попытался повторить номера, увиденные в цирке Кнок
В нем рано проявились черты, ставшие впоследствии главными, определяющими качествами характера артиста Николая Анненкова на протяжении всей его долгой жизни, — стремление ко всему новому, неизведанному, горячее желание все узнать, проверить, испытать самому, до всего дойти, много достигнуть. Все это в сочетании с повышенной эмоциональностью, с горячностью его страстной натуры, граничащей с одержимостью, приводило, порой, к результатам, которых он и сам на ожидал.
Ему все было безумно интересно, и все хотелось сделать самому. Услышав как-то бродячих музыкантов, захотел тоже добиться музыкального эффекта. Собрал группу мальчишек, вместе с которыми ходил по Инжавино, изображая передвижной оркестр. Но настоящих инструментов у юных «музыкантов» не было. Вместо них в ход шли палки, прутья и доски, насаженные на огромные гвозди. Полностью контролировать себя во время представления маленький Николай еще не умел, а его непосредственность, искренность и вера в предлагаемые обстоятельства были так сильны, что все это чуть не привело к настоящей катастрофе. Самозабвенно изображая музыканта, Коля Кокин так увлекся, что выронил поделку, имитирующую музыкальный инструмент и упал. Да так неудачно — лицом вниз, прямо на торчащие острием гвозди, один из которых пройдя насквозь щеку, вонзился в гортань. Нанизанного на гвоздь мальчика сняли с острия, как с вешалки, и долго потом лечили. Эпизод оставил память на всю жизнь. У Народного артиста СССР Николая Анненкова, которому скоро исполняется сто лет, до сих пор сохранилась на левой щеке, около носа небольшая отметина — напоминание о его одержимости и горячем темпераменте, ярко проявившемся уже в раннем детстве.
Интерес ко всему неизведанному, неиспытанному, неистовая жажда новых впечатлений, нередко сопряженных с риском и опасностью, не раз приводили юного Николая Кокина к ситуациям, грозящим катастрофическими последствиями. То он по узкой тропинке летит на бешеной скорости на велосипеде, задевая о деревья так, что на ствол наматывается прядь его волос, а сам он после столкновения шесть метров летит по воздуху. В другой раз он на том же велосипеде со всего маху сваливается в огромную яму, которую увлеченный скоростной ездой и открывающимися вокруг видами, просто не заметил. Или, увидев, что по реке сплавляется лес, ныряет в воду с бревен, скрепленных в огромные квадраты-колодцы, а вынырнуть уже не может. Над головой — страшные, массивные бревна, заполнившие все надводное пространство — и уже нет выхода, нет просвета, темно и невозможно дышать. Но вдруг видит, маленький лучик света пробивает водную темень. Так, по солнечному лучу, вверх, в узкое окошко между бревнами, и выскочил он на волю из водяной западни.
Таких опасных, грозящих гибелью, моментов в жизни юного Кокина было бесконечно много. Судьба, не скупясь, расставляла фатальные обстоятельства на пути молодого человека, словно испытывая его на прочность. А узнав его бесстрашный нрав и волевой характер, подарила долголетие и феноменально длинную, длящуюся почти век творческую активность.
Закончив в 1917 году Тамбовское реальное училище, Николай Кокин все лето занимался с преподавателем физикой, и осенью того же года поступил в Московский институт путей сообщения. Александр Иванович купил сыну новенькую шинель с зелеными погонами, окантованными серебром — такова была форма инженеров-путейцев. Но учиться в Москве Николаю не довелось. Александр Иванович, имея на руках большое семейство, в силу сложившихся на тот момент обстоятельств и нестабильной политической ситуации в стране, не мог материально поддерживать сына, живущего вне дома. Николай взял в институте академический отпуск и вернулся в Инжавино, в родительский дом. А вскоре разразились октябрьские события, перевернувшие жизнь всей страны, нарушившие планы и радикально изменившие судьбы больших масс людей. Безусловно, новые обстоятельства вмешались и в судьбу Николая Кокина. Революция полностью изменила уклад его семьи, а самого Николая поставила перед необходимостью нового выбора.
С весны 1918 года Николай Кокин начинает самостоятельную взрослую жизнь и поиск своего пути в новых исторических условиях. В апреле устраивается на работу в Тамбовский эвакопункт. Служит там до конца года делопроизводителем. В 1919 году в г. Кирсанове работает агентом уездного продовольственного комитета. В институт он впоследствии уже не вернется. Захваченный новыми событиями, новыми жизненными впечатлениями и новым, внезапно возникшим увлечением, которое вскоре перерастет в настоящую страсть и станет позднее главным делом его жизни, Николай Кокин изберет для себя иной жизненный путь, иную профессиональную судьбу.
А начинается его большой сценический путь так. В Инжавино был Народный дом, где работал драматический кружок. Занимались там, в основном, девушки. Мужчин не хватало. Когда Николай Кокин, взяв отпуск в институте, приехал домой, режиссер стал просить его поучаствовать в спектакле. Николай отказывался, говоря, что никогда не играл на сцене. Но режиссер очень упрашивал, ему не доставало исполнителей мужских ролей. В конце концов, молодого студента уговорили сыграть маленькую роль в водевиле. Герой, которого поручили Кокину — 75-летний старик-негоциант три раза проходил по сцене и трижды произносил одну единственную фразу: «Мне бы только теперь пирожка с капустой и маленькую рюмочку водки». Вся роль и заключалась в одной этой фразе. Но произнося ее, начинающий артист живо представил себе запотевший графинчик с горячительной жидкостью и свежеиспеченную кулебяку. В итоге текст получился весьма впечатляющим, жизненно-убедительным и выразительным, вызвал смех и аплодисменты зрителей. Успех участника любительского спектакля Кокина в его первой эпизодической, в сущности, проходной роли явился началом, как оказалось впоследствии, выдающейся сценической карьеры актера Николая Анненкова.
В декабре 1919 года Николай Кокин вступил в ряды Красной Армии. Был зачислен в первый Ратищевский (?) полк и сразу же назначен заведующим оперативного стола. Что, впрочем, неудивительно. Грамотных красноармейцев, а тем более имеющих такое образование, какое дало реальное училище, в те годы было не слишком много.
В 1902 году Николай Кокин начал исполнять обязанности культработника, сначала в кавалерийском полку, стоящем в г. Кирсанове, а затем в 1921-22 гг. — в пехотном полку в Москве. Являясь культработником, он сам активно участвовал в полковой самодеятельности, и прежде всего, в драматических спектаклях.
Военную службу будущий артист заканчивал в Замоскворечье. Выполнив служебные обязанности, бежал на другой конец Москвы репетировать, вечером на спектакль, а в перерыве еще успевал попасть, опять же пешком, на уроки пения. На одну только дорогу уходила масса времени и физических сил. И все это в тяжелое, голодное время на скудном пайке, когда обед состоял из куска черного хлеба и стакана морковного чая с сахарином. Выручала молодость и выносливость артиста-красноармейца. Впрочем, молодость тут ни при чем. Вся дальнейшая жизнь Николая Анненкова — свидетельство его феноменальной творческой активности и невероятной работоспособности, не оставляющих мастера в течении 80-ти лет его беззаветного служения театральному искусству.
Спектакли, в которых участвовал Николай Кокин в годы армейской службы, чаще всего проходили на сцене полкового клуба при Павловских казармах и в любительском театре Главного военно-инженерного управления. Режиссер посоветовал ему изменить недостаточно эффектную для сцены фамилию, и тогда начинающий артист взял себе звучный псевдоним — Хатунский (Хатун — поселок под г. Подольском, к которому был приписан Н.Кокин по воинской обязанности). Уже в те годы, в самый ранний период его творчества, Кокин-Хатунский пользовался большим успехом у зрителей.
В любительском театре клуба ГВИУ был буфетчик — большой поклонник таланта артиста. Он часто подкармливал его в те нелегкие голодные времена. И на правах приятеля, порой, просил: «Коля, сегодня в театр придут мои друзья и невеста. Постарайся, сыграй так, чтобы со слезой». В спектакле Кокин-Хатунский играл молодого человека, изгнанного из дома, мать которого заболела, умерла и он приходил проводить ее. Стоя у гроба любимой матери, он вскидывал руки со словами: «Мама! Я иду к тебе, возьми меня!», — стрелял из пистолета себе в висок. Чаще всего зрители, в особенности, женщины не выдерживали, стонали, плакали и, даже падали в обморок. В театре ГВИУ за сценой заранее специально были заготовлены носилки, на которые клали упавших после эпизода «со слезой» и выносили на свежий воздух. Многие в те годы ходили в театр ГВИУ специально ради Хатунского.
Армейское командование позволяло своему любительскому театру приглашать для участия в спектаклях профессиональных актеров. Таким образом, начинающий артист Кокин-Хатунский имел возможность выступать на сцене с опытными профессиональными партнерами. В одном из спектаклей вместе с ним работала известная провинциальная актриса Е.Е.Гоголева. Она посоветовала молодому коллеге: «Николай, вам надо идти в театр настоящий», — и направила его к своей дочери — актрисе Малого театра Елене Гоголевой.
Елена Николаевна вспоминала впоследствии, как к ней «за кулисы пришел красивый юноша с копной золотистых волос и чудесными проникновенными карими глазами», и привез ей письмо от матери. Елена Евгеньевна писала, что видела Николая Кокина в спектаклях, которые произвели на нее большое впечатление своей игрой и просила дочь «прослушать молодого человека и подумать о его дальнейшей актерской судьбе». Прочитав письмо, Е.Н. Гоголева, тогда совсем молоденькая (моложе самого Кокина) актриса, только-только начинающая свой путь в Малом театре, ответила: «К сожалению, ничем не могу вам помочь. У меня самой еще слишком малый сценический опыт. Мне кажется, что лучше вам попробовать поступить, вначале, в школу Малого театра». И Анненков (тогда все еще Кокин, или точнее, по сцене Хатунский), уже довольно известный артист, «нисколько не смутившись, — как продолжала свои воспоминания Е.Н.Гоголева, в газете «Советская культура» (18.09.1979 г.), — последовал моему совету, пошел держать экзамены в Высшие театральные мастерские при Малом театре...»
К совету молодой актрисы, в дальнейшем, кстати, ставшей одной из постоянных и любимых сценических партнерш Н.Анненкова в Малом театре, он отнесся с большим пониманием, «нисколько не смутившись» именно потому, что сам уже был внутренне готов к серьезному изучению основ актерской профессии, давно чувствовал острую необходимость очиститься от навыков самодеятельного театра.
Он подал документы в высшие театральные мастерские — нынешнее училище им. М.С.Щепкина, куда в те далекие годы наплыв был ничуть не меньше, чем теперь. Молодые всегда мечтают о сцене — так что конкурс был огромный. Приемную комиссию возглавлял сам А.И.Южин — выдающийся актер, долгое время бывший партнером великой М.Н.Ермоловой, известный драматург и крупнейший общественный деятель, к тому же, в те годы он был еще и директором Малого театра.
Абитуриентам давали читать отрывки. Обычно после нескольких строк чтения их останавливали — комиссии уже все было понятно. Н.Кокин читал «На смерть поэта» М.Лермонтова и при этом, со страхом думал, что сейчас его прервут и прогонят. Но комиссия молчала, слушала. Он продолжил дальше, вошел в раж, распалился и, дойдя до заключительных строк «А вы, надменные потомки, известной подлостью прославленных отцов...», гневно и страстно выпалил их прямо в лицо Южину. И умолк, весь дрожа от волнения и огромной внутренней затраты. В зале тишина. Вдруг Южин поднялся и попросил, чтобы для молодого чтеца принесли кресло. Это был хороший знак.
Так его приняли в школу Малого театра и одновременно в сам театр. С сентября 1922 года Николай Кокин — студент высших театральных мастерских и артист подготовительного кадра (курса?) Малого театра. Это было начало большого сценического пути Н.А.Анненкова в старейшем из драматических театров России. Начало его неутомимого, безостановочного, никогда не прерываемого движения к вершинам мастерства.
Теоретические и учебно-практические занятия в театральных мастерских дополнялись бесценными уроками, обучаемыми студентом непосредственно от артистов Малого театра на сцене, во время совместных выступлений в спектаклях за кулисами, где он жадно внимал советам старших коллег.
Основа художественной жизни Малого театра — культ крупных актерских индивидуальностей, сумма которых составляет слаженный коллектив, вошедший в легенды артистический ансамбль. В 1920-е годы, когда Николай Кокин впервые стал на прославленную, старейшую в стране драматическую сцену, в Малом театра была великолепная, уникальная труппа, состоящая из выдающихся артистов, замечательных мастеров сцены, больших самобытных художников — труппа ярких творческих индивидуальностей. А.И.Южин, П.М.Садовский, А.А.Яблочкина, В.Н.Рыжова, В.О.Массалитинова, Е.Л.Турчанинова, С.Л.Кузнецов, А.А.Остужев, М.М.Климов... Каждое имя сейчас звучит, как легенда. Каждый из этих выдающихся артистов вписал яркие, незабываемые страницы в историю русского театра. А Николай Анненков всех их знал лично, со всеми общался на сцене и в жизни. Являясь сценическим партнером корифеев, он был еще их чутким, восприимчивым учеником, навсегда сохранившим в памяти искреннюю благодарность и сердечную признательность своим великим наставникам.
Помня, что культ актерского творчества всегда был, и должен навсегда остаться основой сценической практики Малого театра, достигая в своем искусстве высот, установленных мастерами прошлого, корифеи театра личным примером убеждали всю труппу в необходимости самоусовершенствования. Выполняя заветы великого Щепкина, проявляя особую заботу о преемственности поколений, «старики» передавали молодежи знания и навыки, помогали овладеть творческим методом Малого театра.
Придя в «Дом Щепкина», Н.Анненков учился у своих старших коллег секретам актерского мастерства, стремился перенять, постичь и развить в своем творчестве традиции старейшей драматической сцены, подмечал индивидуальные особенности и старался взять на вооружение сильные стороны своих старших коллег. Его поразил масштаб личности и вдохновенное актерское мастерство Южина, восхитили королевское величие и одновременно естественность, простота в жизни и на сцене, свойственные Яблочкиной. Пленял мягкий юмор, яркость сценических характеристик, демонстрируемых Климовым. Трогали недоступная сценическая простота, органичность и обаяние, сочетаемые с художественной выразительностью образов, какими отличалась одна из великих «старух» Малого театра Варвара Николаевна Рыжова. Но, пожалуй, наибольшее влияние на формирование артистической индивидуальности Николая Анненкова в его ранний период пребывания в Малом театре оказали Александр Алексеевич Остужев и Степан Леонидович Кузнецов.
У Остужева, «последнего романтика русского театра», как его нередко называли критики и театральные историки, Анненков учился романтической окрыленности, приподнятости в .........................???, вдохновенной поэтичности, одухотворенности...???... и сердечности, искренности исполнения. У Кузнецова — реалистическому методу, искусству достоверного, психологически-убедительного раскрытия внутреннего мира героев, точности и выразительности в обрисовке характеров. Индивидуальность артиста оказалась необыкновенно восприимчивой к этим двум важнейшим (?) направлениям сценического искусства Малого театра.
Еще студентом Николай Кокин был много занят в репертуаре театра. Принимал участие в массовых сценах и исполнял маленькие, эпизодические роли в спектаклях «Воевода», «Снегурочка», «Волки и овцы», «горе от ума», «Мария Стюарт», «Юлий Цезарь» и многих-многих других. Но, играя всего лишь эпизоды, своим добросовестным и творческим отношением к порученным ролям, сумел обратить на себя заинтересованное внимание коллег, вызвать уважение мастеров. Так, в совсем крохотной роли литовского крестьянина в «Медвежьей свадьбе» А.В.Луначарского, за несколько минут сценического действия, отведенных его персонажу, артист создавал целый мини-спектакль, поразивший его партнеров. Е.Д.Турчанинова, знаменитая актриса театра, увидев, с каким энтузиазмом и отдачей, как непосредственно и свежо играет Николай Кокин свою маленькую роль, сказала: «Из этого человека выйдет толк». И оказалась пророком, нисколько не ошиблась в своем предсказании.
Эпизод, сыгранный молодым артистом, видимо, на самом деле, был так ярок и выразителен, что даже спустя пятьдесят с лишним лет, другая актриса, Е.Н.Гоголева все еще будет помнить его: «Не могу забыть Анненкова, еще студента, в котором он отличался своей правдивостью и темпераментом».
Чтобы произвести впечатление после первых, еще небольших ролей и запомниться в них на десятилетия, дебютант должен был обладать незаурядным дарованием и яркой индивидуальностью. Природа щедро одарила Анненкова благодатными, великолепными данными, словно специально созданными для выступлений на сцене. Непосредственность, искренность, необычайная эмоциональность, мощный, взрывной темперамент, сильная энергетика, сценическая органика и заразительность, влиянию которых невозможно не поддаться. И ко всему этому, неординарная, благородная внешность. Подкупающее обаяние, правильные, прекрасные выразительные черты лица, мужественный аристократичный облик, статная фигура, величавая поступь — во всем чувствуется порода, во всем — красота и гармония. Но главное: голос! Его чудесный, дивной красоты, с чуть напевными интонациями голос! Этот уникальный, богатый обертонами, живой, гибкий, пластичный голос с годами не потерял своей выразительности, не утратил ни одного из своих многочисленных оттенков. Напротив, мастерское, доведенное до совершенства владение техникой речи, придало голосу артиста особое, непередаваемое звучание, наделило еще большим очарованием.
Выразительность сценических данных и многообещающий талант начинающего артиста были сразу замечены в труппе. Очень скоро ему начинают поручать ответственные роли. На второй год его работы в Малом театре, когда он проходил курс обучения в театральных мастерских, ему уже доверили большую, значительную классическую роль в комедии А.Н. Островского. Созданный им образ Васи в спектакле «Не так живи, как хочется» — первая крупная сценическая победа Анненкова в Малом театре, и первая его ступень в освоении классического наследия великого драматурга. Забегая вперед, скажем, что в дальнейшем он переиграет весь основной репертуар Островского, будет впоследствии участвовать практически во всех осуществленных на сцене Малого театра постановках пьес любимого автора.
В 1924 году Николай Кокин окончил Высшие театральные мастерские. В сентябре 1925 года его зачислили в основной состав труппы. Но фактически, он стал артистом основного состава гораздо раньше, чем это было официально отмечено в приказе по театру. Активно занятый в репертуаре, и уже играющий центральные роли, Анненков занял подобающее его таланту положение прежде, чем это было отмечено записью в его трудовой книжке.
После вступления в основной состав труппы, работы еще прибавилось. Роли посыпались одна за другой. Только в сезоне 1256-1926 гг. — в первый его год его работы в качестве артиста основного состава, он исполнил четыре новых роли. Следующий сезон принес еще пять новых, больших ролей, среди которых была роль Жадова в «Доходном месте» А.Н. Островского — одна из труднейших в классическом репертуаре. Так продолжалось и последующие годы. В первое десятилетие своего служения Малому театру, продолжая выступать в спектаклях текущего репертуара, Анненков каждый новый сезон создавал по три-четыре, а иногда по пять-шесть новых сценических работ. По московским меркам это — много. И удается далеко не всякому артисту.
В первые годы сценической карьеры артиста в Малом театре, на афишах и программах спектаклей с его участием писали настоящую фамилию Анненкова: Кокин. Но старшие коллеги, в особенности Южин и Остужев, говорили, что ему стоит сменить не слишком благозвучную, совсем нетеатральную фамилию на более подходящий сценический псевдоним. У Николая Кокина маму звали Анной, одна из сестер — тоже Анна, и первой его любовью оказалась женщина по имени Анна. А в спектакле Малого театра «Аракчеевщина», где был занят молодой Кокин, С.В. Айдаров, играющий Аракчеева, все время говорил о декабристе Анненкове, к которому Николай Кокин испытывал большой интерес и симпатию. Так и возник его новый псевдоним. Николай Кокин стал Николаем Анненковым. (Хотя по паспорту, и во всех остальных документах Народный артист СССР Н.А. Анненков до сих пор остался Николаем Александровичем Кокиным.).
В ранний период своего творчества, как потом всю свою феноменально долгую профессиональную жизнь, Анненков играл много, упоенно, с огромным желанием и радостью. Он работал упорно, настойчиво, терпеливо, оттачивая и совершенствуя свою исполнительную технику, отыскивая новые средства выразительности, новые приемы и способы игры.
Не все из созданного получилось. Но промахи чаще всего были обусловлены недостаточно продуманными постановочными решениями режиссуры и несовершенством литературной основы роли. Далеко не всегда драматургический материал давал возможность для создания полноценных художественных образов. И в этой беде Анненков был не одинок. Точно в таком же положении находились все остальные артисты труппы, которым приходилось выступать в пьесах, не достойных их таланта.
В новых исторических условиях Малый театр вынужден был вести новую репертуарную политику, соответствующую требованиям времени. В 1920-е годы сторонники так называемого «левого фронта» и другие идеологи «революционного искусства» нападали на старейший драматический театр за его стремление сохранить культурное наследие прошлого, за приверженность традициям и слишком частое, с их точки зрения, обращение к классике. Требовали быть ближе к жизни, отражать на сцене новую реальность и новых героев. Но хороших пьес, запечатлевших реалии нового времени, выводивших на сцену современных персонажей, было слишком мало. Найти современный литературный материал, адекватный запросам старейшей сцены, удавалось редко. И тогда на афишу попадали пьесы-однодневки, произведения случайные, необязательные для русского национального театра.
Анненков, как и все остальные артисты Малого театра, не избежал участия в подобных сценических поделках, всевозможных литературных переработках и приспособлениях, ориентированных на конъюнктуру времени. Как и все, он вынужден был играть в спектаклях, быстро сходивших с репертуара, не оставивших о себе памяти.
Но были в его репертуаре первых послереволюционных лет и роли вполне достойные, роли, позволившие артисту создать яркие, запоминающиеся образы героев-современников. Одним из таких современных сценических героев был революционный матрос Швандя в знаменитом спектакле Малого театра «Любовь Яровая» К.А. Тренева, поставленном в 1926 году.
На премьере роль Шванди играл Степан Кузнецов, а у Анненкова была небольшая роль белого офицера. Не менее, чем через год, ему пришлось срочно заменить первого исполнителя, причем сделать это в обстоятельствах, как сейчас принято говорить, экстремальных. Случилось несчастье. Уже играя спектакль, во время второго акта Кузнецов сломал ногу. В зрительном зале — аншлаг. А артист, играющий Швандю — человека невероятно жизнелюбивого, озорного, веселого, энергичного, — не может ступить ни шагу, еле сдерживаясь от боли. В театре сразу вспомнили о молодом артисте Анненкове, на глазах которого создавался спектакль. Срочно послали за ним машину. «Вас немедленно вызывают в театр, будете играть Швандю. Степан Леонидович сломал ногу», — сообщил курьер потрясенному актеру.
Трудно себе до конца представить состояние Анненкова в тот незабываемый для него вечер. Его срочно переодели в костюм матроса и выпустили на сцену. И он должен был экспромтом, без какой-либо подготовки, играть во второй половине спектакля вместе с корифеями театра Е.Д.Турчаниновой, В.Н.Рыжовой, П.М.Садовским, В.Н.Пашенной роль, которую только что исполнял любимец публики, знаменитый артист С.Л.Кузнецов. Но молодой артист выдержал испытание. Он сыграл Швандю блестяще, и роль закрепили за ним. Впоследствии, Анненков с успехом дублировал Кузнецова в этой роли. (Через много лет в следующей сценической редакции «Любви Яровой», осуществленной Малым театром, он создает образ другого участника революционных событий комиссара Кошкина).
И все же не современные образы, но интересно, вдохновенно и темпераментно сыгранные роли классического репертуара, прежде всего, в пьесах Островского, выдвинули Анненкова в ряд ведущих артистов театра еще в самом начале его сценического пути, в первое десятилетие его работы в старейшем русском драматическом театре. В 1920-е годы на сцене Малого театра он исполнил три ведущих, весьма значительных роли в пьесах Островского: Васю («Не так живи, как хочется»), Митю («Бедность не порок») и сложнейшую драматическую роль Жадова в «Доходном месте».
Воплотить роли великого русского драматурга, тем более такие сложные, на сцене Малого театра, который неслучайно называют «Домом Островского» — серьезный экзамен для молодого артиста. И он его выдержал на «отлично». По воспоминаниям Е.Н. Гоголевой и других очевидцев спектаклей Малого театра 1920х годов, Анненков сыграл эти роли блистательно.
Молодых героев Островского — людей обостренной совести и чистой души, искренне верящих в добро и справедливость, Анненков играл задушевно, просто, человечно, с пониманием стилистики пьес драматурга, с изяществом и рано приобретенным мастерством. В традиционную для Малого театра интерпретацию этих классических образов, он вносил свое мироощущение, свою собственную силу убеждения, свою личную заинтересованность в победе справедливости. С пылом и темпераментом молодости он отстаивал на сцене Малого театра идеалы добра и гуманизма, призывая зрителей вновь открыть себя и поверить в силу и значение вечных, старых, как мир, давно всем известных, но никогда не устаревающих истин.
В те годы, по строгим правилам Малого театра серьезные, значительные роли начинающим артистам поручали крайне редко. Роль Мити в комедии «Бедность не порок» Анненков получил из рук самого Остужева. В 1925 году, как-то раз он сыграл Митю, заменив заболевшего Остужева. Но роль за ним не закрепили. И только через пару лет, после упорного ходатайства Остужева, доказывавшего, что Анненков может играть Митю, молодого артиста официально назначили на эту роль. Остужев же помог Анненкову в работе над образом Островского и ввел его в уже идущий спектакль.
Заботясь о смене поколений, угадав в молодом коллеге своего преемника, Остужев раскрыл ему метод романтического прочтения классического образа, подсказал способы поэтического истолкования роли Мити. И Анненков не обманул доверия замечательного актера-романтика. Унаследовав от Остужева традицию приподнятого над бытом, возвышенного, романтически-окрыленного искусства, он с достоинством пронес ее через всю свою долгую жизнь на сцене. И там, где жанр пьесы и материал роли позволяли создать метафорически-обобщенный или романтический образ, никогда не упускал такой возможности.
Таким романтически окрашенным, поэтическим образом, воплощенным Анненковым на сцене Малого театра уже в следующее десятилетие работы артиста, был его пушкинский Самозванец в спектакле «Борис Годунов», поставленный в 1937 году к столетней годовщине со дня смерти поэта.
Его Лжедмитрий был человеком больших и сильных страстей, незаурядных способностей. Он был одержим честолюбивыми замыслами, поглощен идеей могущества
21 сентября исполняется 110 лет со дня рождения народного артиста СССР Николая Александровича Анненкова. Предлагаем вашему вниманию статью Наталии Пашкиной, посвященную жизни и творчеству артиста и опубликованную в книге «Малый театр. 175 лет» (М., 1999). Для удобства публикация разбита на три части…
Николай Александрович Анненков, а точнее, Николай Александрович Кокин — таковы настоящие имя, отчество и фамилия, данные ему отцом и записанные в церковную книгу, метрики, а затем в паспорт и другие документы — родился 21 сентября 1899 года в селе Инжавино Кирсановского уезда Тамбовской губернии в купеческой семье Александра Ивановича и Анны Николаевны Кокиных.
Многие поколения семьи Кокиных жили на месте его рождения, в самом центре России, занимаясь земледелием и другими видами крестьянского труда в имении, принадлежавшем графам Орловым-Перовским. На плодородных землях они выращивали элитную пшеницу, которая не только славилась на всю Россию, но была известна по всему миру, куда качественный сельскохозяйственный продукт тамбовских волостей экспортировался в большом количестве. Дед Николая — Иван Кокин — выходец из крестьянской семьи, завел в Инжавино амбары и Лабазы, из которых отгружали зерно и муку высшего качества в различные регионы России. В большом и богатом селе были построены три огромных, многоэтажных мельницы, бесперебойно работавших, как три мукомольных завода. Каждый год из Инжавино вывозилось по девять миллионов пудов отборной высококачественной пшеницы.
Отец Николая Александр Иванович Кокин (1876 г.р.) к лабазам деда добавил мануфактурную лавку. Он снабжал своих земляков материей, текстилем и прочими мануфактурными товарами, которые привозил из Москвы, Калуги и других городов. Покупал аршин ситца за тринадцать с четвертью копеек, а продавал за четырнадцать. Наживая таким образом всего три четверти копейки, он сумел за два года в четыре раза увеличить состояние своего отца. Александр Иванович жил в стране, которая позволяла людям предприимчивым, деятельным, энергичным добиваться значительных результатов. А его сын Николай, родившийся в эпоху, когда еще была жива Россия, которую мы потеряли, до сих пор помнит, что в те времена можно было за семь рублей купить корову, а за сорок копеек — целый воз арбузов.
Александр Иванович был человеком удивительно порядочным и честным, человеком, который жил больше сердцем, нежели рассудком. Любил людей, доверял им и сам никогда никого не обманывал. Он был из породы тех всеми уважаемых русских купцов, какие умели вести свои дела, не обременяя себя и других изнурительными бюрократическими формальностями. Для совершения сделки достаточно было просто словесного обещания, устного договора. Но доверие к данному им «купеческому слову» было таким, что никакие документы не требовались. В Москве в амбарах Куваевской и Консевской мануфактур, ему просто под честное слово, без оформления документов давали в кредит товар на целый капитал. Через год он вновь приезжал в Москву, отдавал занятые деньги и брал новую партию товара. После революции Александр Иванович до последних своих дней работал в потребительских обществах и торговых советских организациях. Он умер в 1933 году в городе Майкопе.
Мама Николая — Анна Николаевна Кокина (в девичестве — Казякина, 1881 г.р.) была женщиной образованной, волевой и довольно строгой. Выйдя замуж, ни на государственной службе, ни в частных предприятиях никогда не служила. Занималась домом, семьей, воспитывала и обхаживала детей, которых у нее и Александра Ивановича было шестеро, не считая умершего в раннем возрасте мальчика Вани.
В Инжавино у Кокиных был свой, довольно большой деревянный двухэтажный дом с садом, где и проживал до своих одиннадцати лет Коля Кокин вместе с его многочисленной семьей: бабушкой и дедушкой — родителями Александра Ивановича, мамой, папой, сестрами Раисой, Анной, Ольгой, Нонной и братом Валерием. Николай был старшим сыном, вторым, после Раисы ребенком в семье. Семья была строгая, детей особенно не баловали. Главой дома у Кокиных считалась бабушка Варвара Степановна, которой подчинялись и дети, и внуки. Именно у нее спрашивали разрешение перед тем, как приобрести маленькому Коле его первый велосипед; она давала добро и запрет на покупку сладостей и игрушек внукам или обновы детям.
Начальное образование Николай Кокин получил в родном Инжавино у учительницы, которая обучала его и двух дочерей местного нотариуса у себя на дому. А в 1910 году Александр Иванович, мечтавший дать сыну серьезное образование, отвез Колю в Тамбов и определил в реальное училище, учебный план которого, по существу, совпадал с образовательной программой российских гимназий того времени, что означало высокий уровень предоставляемого подросткам большого объема знаний. Перед отъездом отец подарил сыну собрания сочинений Пушкина, Лермонтова и Тургенева. В Тамбове все семь лет учебы в училище, подросток жил в семье родственников, приезжая домой в Инжавино только во время каникул.
В тот же год, когда Николай поступил в училище, Александр Иванович впервые взял его с собой в Москву. Остановились отец с сыном на Никольской улице в Славянском базаре, в том самом, широко известном, в ресторане которого К.С.Станиславский и В.И.Немирович-Данченко договаривались о создании художественного театра.
Не секрет, что биографии многих выдающихся людей полны символических предсказаний. И все же, каждый раз поражаешься, когда судьба расставляет в жизни человека, на первый взгляд, ничего не значащие, но на самом деле, о многом говорящие знаки, словно намекая на его особое предназначение. Есть определенная символика в том, что в самом начале своего жизненного пути, еще подростком Николай Кокин, вовсе тогда не подозревающий о своем будущем артистическом поприще, только приехав в Москву, сразу же оказался в месте, навсегда связанном с историей русского театра, напоминающем о святом для Н.А.Анненкова имени Константина Сергеевича Станиславского, метод, сценическую практику и теоретическое наследие которого, он, став актером, изучает на протяжении всей своей жизни, и сейчас, на пороге своего 100-летия продолжает изучать. Томик К.С. Станиславского он держит у изголовья и не ложится спать, не прочитав на ночь несколько страниц.
Ну, конечно, в том далеко 1910 году мальчик Коля — будущий артист Анненков, еще не догадывался о предстоящей ему сценической карьере. Хотя интерес к художественному миру, к миру искусств проявился у него уже тогда, в раннем возрасте. Отец, оставив Коле рубль на день и поручив его человеку, которого просил сопровождать подростка по Москве, уехал по своим делам. А Николай, наняв извозчика, вместе с сопровождающим поехал в Третьяковскую галерею и долго, с интересом разглядывал коллекции картин, глубоко его поразивших. Вообще, юный Коля Кокин — натура чрезвычайно эмоциональная, впечатлительная и восприимчивая ко всему новому, особенно к прекрасному, жадно впитывал в себя все увиденное им в Москве.
Учась и подолгу живя в Тамбове, большом губернском городе центральной России, юный Кокин и там находил немало возможностей для общения с искусством. Например, он тщательно сберегал пятачки, данные ему на покупку еды во время большой перемены между занятиями в училище, чтобы потом использовать накопленные деньги на посещение кинематографа, которым он был очарован. Он был постоянным посетителем тамбовского кинотеатра «Художественный», где пересмотрел все вышедшие в тот период на экраны немые фильмы.
Еще раньше, до кинематографа, он был потрясен первой в его жизни встречей с цирком. Когда он до поступления в училище жил дома с семьей, в Инжавино приехала цирковая семья Кнок. Раскинув деревянное строение цирка на площади села, цирковые артисты демонстрировали свои удивительные номера, вызвавшие у Коли настоящий восторг и целую бурю эмоций, среди которых доминировало страстное желание самому выступить с цирковым представлением. В тот же вечер, собрав дома всех родных, с детской отчаянностью и бесстрашием, мальчик попытался повторить номера, увиденные в цирке Кнок
В нем рано проявились черты, ставшие впоследствии главными, определяющими качествами характера артиста Николая Анненкова на протяжении всей его долгой жизни, — стремление ко всему новому, неизведанному, горячее желание все узнать, проверить, испытать самому, до всего дойти, много достигнуть. Все это в сочетании с повышенной эмоциональностью, с горячностью его страстной натуры, граничащей с одержимостью, приводило, порой, к результатам, которых он и сам на ожидал.
Ему все было безумно интересно, и все хотелось сделать самому. Услышав как-то бродячих музыкантов, захотел тоже добиться музыкального эффекта. Собрал группу мальчишек, вместе с которыми ходил по Инжавино, изображая передвижной оркестр. Но настоящих инструментов у юных «музыкантов» не было. Вместо них в ход шли палки, прутья и доски, насаженные на огромные гвозди. Полностью контролировать себя во время представления маленький Николай еще не умел, а его непосредственность, искренность и вера в предлагаемые обстоятельства были так сильны, что все это чуть не привело к настоящей катастрофе. Самозабвенно изображая музыканта, Коля Кокин так увлекся, что выронил поделку, имитирующую музыкальный инструмент и упал. Да так неудачно — лицом вниз, прямо на торчащие острием гвозди, один из которых пройдя насквозь щеку, вонзился в гортань. Нанизанного на гвоздь мальчика сняли с острия, как с вешалки, и долго потом лечили. Эпизод оставил память на всю жизнь. У Народного артиста СССР Николая Анненкова, которому скоро исполняется сто лет, до сих пор сохранилась на левой щеке, около носа небольшая отметина — напоминание о его одержимости и горячем темпераменте, ярко проявившемся уже в раннем детстве.
Интерес ко всему неизведанному, неиспытанному, неистовая жажда новых впечатлений, нередко сопряженных с риском и опасностью, не раз приводили юного Николая Кокина к ситуациям, грозящим катастрофическими последствиями. То он по узкой тропинке летит на бешеной скорости на велосипеде, задевая о деревья так, что на ствол наматывается прядь его волос, а сам он после столкновения шесть метров летит по воздуху. В другой раз он на том же велосипеде со всего маху сваливается в огромную яму, которую увлеченный скоростной ездой и открывающимися вокруг видами, просто не заметил. Или, увидев, что по реке сплавляется лес, ныряет в воду с бревен, скрепленных в огромные квадраты-колодцы, а вынырнуть уже не может. Над головой — страшные, массивные бревна, заполнившие все надводное пространство — и уже нет выхода, нет просвета, темно и невозможно дышать. Но вдруг видит, маленький лучик света пробивает водную темень. Так, по солнечному лучу, вверх, в узкое окошко между бревнами, и выскочил он на волю из водяной западни.
Таких опасных, грозящих гибелью, моментов в жизни юного Кокина было бесконечно много. Судьба, не скупясь, расставляла фатальные обстоятельства на пути молодого человека, словно испытывая его на прочность. А узнав его бесстрашный нрав и волевой характер, подарила долголетие и феноменально длинную, длящуюся почти век творческую активность.
Закончив в 1917 году Тамбовское реальное училище, Николай Кокин все лето занимался с преподавателем физикой, и осенью того же года поступил в Московский институт путей сообщения. Александр Иванович купил сыну новенькую шинель с зелеными погонами, окантованными серебром — такова была форма инженеров-путейцев. Но учиться в Москве Николаю не довелось. Александр Иванович, имея на руках большое семейство, в силу сложившихся на тот момент обстоятельств и нестабильной политической ситуации в стране, не мог материально поддерживать сына, живущего вне дома. Николай взял в институте академический отпуск и вернулся в Инжавино, в родительский дом. А вскоре разразились октябрьские события, перевернувшие жизнь всей страны, нарушившие планы и радикально изменившие судьбы больших масс людей. Безусловно, новые обстоятельства вмешались и в судьбу Николая Кокина. Революция полностью изменила уклад его семьи, а самого Николая поставила перед необходимостью нового выбора.
С весны 1918 года Николай Кокин начинает самостоятельную взрослую жизнь и поиск своего пути в новых исторических условиях. В апреле устраивается на работу в Тамбовский эвакопункт. Служит там до конца года делопроизводителем. В 1919 году в г. Кирсанове работает агентом уездного продовольственного комитета. В институт он впоследствии уже не вернется. Захваченный новыми событиями, новыми жизненными впечатлениями и новым, внезапно возникшим увлечением, которое вскоре перерастет в настоящую страсть и станет позднее главным делом его жизни, Николай Кокин изберет для себя иной жизненный путь, иную профессиональную судьбу.
А начинается его большой сценический путь так. В Инжавино был Народный дом, где работал драматический кружок. Занимались там, в основном, девушки. Мужчин не хватало. Когда Николай Кокин, взяв отпуск в институте, приехал домой, режиссер стал просить его поучаствовать в спектакле. Николай отказывался, говоря, что никогда не играл на сцене. Но режиссер очень упрашивал, ему не доставало исполнителей мужских ролей. В конце концов, молодого студента уговорили сыграть маленькую роль в водевиле. Герой, которого поручили Кокину — 75-летний старик-негоциант три раза проходил по сцене и трижды произносил одну единственную фразу: «Мне бы только теперь пирожка с капустой и маленькую рюмочку водки». Вся роль и заключалась в одной этой фразе. Но произнося ее, начинающий артист живо представил себе запотевший графинчик с горячительной жидкостью и свежеиспеченную кулебяку. В итоге текст получился весьма впечатляющим, жизненно-убедительным и выразительным, вызвал смех и аплодисменты зрителей. Успех участника любительского спектакля Кокина в его первой эпизодической, в сущности, проходной роли явился началом, как оказалось впоследствии, выдающейся сценической карьеры актера Николая Анненкова.
В декабре 1919 года Николай Кокин вступил в ряды Красной Армии. Был зачислен в первый Ратищевский (?) полк и сразу же назначен заведующим оперативного стола. Что, впрочем, неудивительно. Грамотных красноармейцев, а тем более имеющих такое образование, какое дало реальное училище, в те годы было не слишком много.
В 1902 году Николай Кокин начал исполнять обязанности культработника, сначала в кавалерийском полку, стоящем в г. Кирсанове, а затем в 1921-22 гг. — в пехотном полку в Москве. Являясь культработником, он сам активно участвовал в полковой самодеятельности, и прежде всего, в драматических спектаклях.
Военную службу будущий артист заканчивал в Замоскворечье. Выполнив служебные обязанности, бежал на другой конец Москвы репетировать, вечером на спектакль, а в перерыве еще успевал попасть, опять же пешком, на уроки пения. На одну только дорогу уходила масса времени и физических сил. И все это в тяжелое, голодное время на скудном пайке, когда обед состоял из куска черного хлеба и стакана морковного чая с сахарином. Выручала молодость и выносливость артиста-красноармейца. Впрочем, молодость тут ни при чем. Вся дальнейшая жизнь Николая Анненкова — свидетельство его феноменальной творческой активности и невероятной работоспособности, не оставляющих мастера в течении 80-ти лет его беззаветного служения театральному искусству.
Спектакли, в которых участвовал Николай Кокин в годы армейской службы, чаще всего проходили на сцене полкового клуба при Павловских казармах и в любительском театре Главного военно-инженерного управления. Режиссер посоветовал ему изменить недостаточно эффектную для сцены фамилию, и тогда начинающий артист взял себе звучный псевдоним — Хатунский (Хатун — поселок под г. Подольском, к которому был приписан Н.Кокин по воинской обязанности). Уже в те годы, в самый ранний период его творчества, Кокин-Хатунский пользовался большим успехом у зрителей.
В любительском театре клуба ГВИУ был буфетчик — большой поклонник таланта артиста. Он часто подкармливал его в те нелегкие голодные времена. И на правах приятеля, порой, просил: «Коля, сегодня в театр придут мои друзья и невеста. Постарайся, сыграй так, чтобы со слезой». В спектакле Кокин-Хатунский играл молодого человека, изгнанного из дома, мать которого заболела, умерла и он приходил проводить ее. Стоя у гроба любимой матери, он вскидывал руки со словами: «Мама! Я иду к тебе, возьми меня!», — стрелял из пистолета себе в висок. Чаще всего зрители, в особенности, женщины не выдерживали, стонали, плакали и, даже падали в обморок. В театре ГВИУ за сценой заранее специально были заготовлены носилки, на которые клали упавших после эпизода «со слезой» и выносили на свежий воздух. Многие в те годы ходили в театр ГВИУ специально ради Хатунского.
Армейское командование позволяло своему любительскому театру приглашать для участия в спектаклях профессиональных актеров. Таким образом, начинающий артист Кокин-Хатунский имел возможность выступать на сцене с опытными профессиональными партнерами. В одном из спектаклей вместе с ним работала известная провинциальная актриса Е.Е.Гоголева. Она посоветовала молодому коллеге: «Николай, вам надо идти в театр настоящий», — и направила его к своей дочери — актрисе Малого театра Елене Гоголевой.
Елена Николаевна вспоминала впоследствии, как к ней «за кулисы пришел красивый юноша с копной золотистых волос и чудесными проникновенными карими глазами», и привез ей письмо от матери. Елена Евгеньевна писала, что видела Николая Кокина в спектаклях, которые произвели на нее большое впечатление своей игрой и просила дочь «прослушать молодого человека и подумать о его дальнейшей актерской судьбе». Прочитав письмо, Е.Н. Гоголева, тогда совсем молоденькая (моложе самого Кокина) актриса, только-только начинающая свой путь в Малом театре, ответила: «К сожалению, ничем не могу вам помочь. У меня самой еще слишком малый сценический опыт. Мне кажется, что лучше вам попробовать поступить, вначале, в школу Малого театра». И Анненков (тогда все еще Кокин, или точнее, по сцене Хатунский), уже довольно известный артист, «нисколько не смутившись, — как продолжала свои воспоминания Е.Н.Гоголева, в газете «Советская культура» (18.09.1979 г.), — последовал моему совету, пошел держать экзамены в Высшие театральные мастерские при Малом театре...»
К совету молодой актрисы, в дальнейшем, кстати, ставшей одной из постоянных и любимых сценических партнерш Н.Анненкова в Малом театре, он отнесся с большим пониманием, «нисколько не смутившись» именно потому, что сам уже был внутренне готов к серьезному изучению основ актерской профессии, давно чувствовал острую необходимость очиститься от навыков самодеятельного театра.
Он подал документы в высшие театральные мастерские — нынешнее училище им. М.С.Щепкина, куда в те далекие годы наплыв был ничуть не меньше, чем теперь. Молодые всегда мечтают о сцене — так что конкурс был огромный. Приемную комиссию возглавлял сам А.И.Южин — выдающийся актер, долгое время бывший партнером великой М.Н.Ермоловой, известный драматург и крупнейший общественный деятель, к тому же, в те годы он был еще и директором Малого театра.
Абитуриентам давали читать отрывки. Обычно после нескольких строк чтения их останавливали — комиссии уже все было понятно. Н.Кокин читал «На смерть поэта» М.Лермонтова и при этом, со страхом думал, что сейчас его прервут и прогонят. Но комиссия молчала, слушала. Он продолжил дальше, вошел в раж, распалился и, дойдя до заключительных строк «А вы, надменные потомки, известной подлостью прославленных отцов...», гневно и страстно выпалил их прямо в лицо Южину. И умолк, весь дрожа от волнения и огромной внутренней затраты. В зале тишина. Вдруг Южин поднялся и попросил, чтобы для молодого чтеца принесли кресло. Это был хороший знак.
Так его приняли в школу Малого театра и одновременно в сам театр. С сентября 1922 года Николай Кокин — студент высших театральных мастерских и артист подготовительного кадра (курса?) Малого театра. Это было начало большого сценического пути Н.А.Анненкова в старейшем из драматических театров России. Начало его неутомимого, безостановочного, никогда не прерываемого движения к вершинам мастерства.
Теоретические и учебно-практические занятия в театральных мастерских дополнялись бесценными уроками, обучаемыми студентом непосредственно от артистов Малого театра на сцене, во время совместных выступлений в спектаклях за кулисами, где он жадно внимал советам старших коллег.
Основа художественной жизни Малого театра — культ крупных актерских индивидуальностей, сумма которых составляет слаженный коллектив, вошедший в легенды артистический ансамбль. В 1920-е годы, когда Николай Кокин впервые стал на прославленную, старейшую в стране драматическую сцену, в Малом театра была великолепная, уникальная труппа, состоящая из выдающихся артистов, замечательных мастеров сцены, больших самобытных художников — труппа ярких творческих индивидуальностей. А.И.Южин, П.М.Садовский, А.А.Яблочкина, В.Н.Рыжова, В.О.Массалитинова, Е.Л.Турчанинова, С.Л.Кузнецов, А.А.Остужев, М.М.Климов... Каждое имя сейчас звучит, как легенда. Каждый из этих выдающихся артистов вписал яркие, незабываемые страницы в историю русского театра. А Николай Анненков всех их знал лично, со всеми общался на сцене и в жизни. Являясь сценическим партнером корифеев, он был еще их чутким, восприимчивым учеником, навсегда сохранившим в памяти искреннюю благодарность и сердечную признательность своим великим наставникам.
Помня, что культ актерского творчества всегда был, и должен навсегда остаться основой сценической практики Малого театра, достигая в своем искусстве высот, установленных мастерами прошлого, корифеи театра личным примером убеждали всю труппу в необходимости самоусовершенствования. Выполняя заветы великого Щепкина, проявляя особую заботу о преемственности поколений, «старики» передавали молодежи знания и навыки, помогали овладеть творческим методом Малого театра.
Придя в «Дом Щепкина», Н.Анненков учился у своих старших коллег секретам актерского мастерства, стремился перенять, постичь и развить в своем творчестве традиции старейшей драматической сцены, подмечал индивидуальные особенности и старался взять на вооружение сильные стороны своих старших коллег. Его поразил масштаб личности и вдохновенное актерское мастерство Южина, восхитили королевское величие и одновременно естественность, простота в жизни и на сцене, свойственные Яблочкиной. Пленял мягкий юмор, яркость сценических характеристик, демонстрируемых Климовым. Трогали недоступная сценическая простота, органичность и обаяние, сочетаемые с художественной выразительностью образов, какими отличалась одна из великих «старух» Малого театра Варвара Николаевна Рыжова. Но, пожалуй, наибольшее влияние на формирование артистической индивидуальности Николая Анненкова в его ранний период пребывания в Малом театре оказали Александр Алексеевич Остужев и Степан Леонидович Кузнецов.
У Остужева, «последнего романтика русского театра», как его нередко называли критики и театральные историки, Анненков учился романтической окрыленности, приподнятости в .........................???, вдохновенной поэтичности, одухотворенности...???... и сердечности, искренности исполнения. У Кузнецова — реалистическому методу, искусству достоверного, психологически-убедительного раскрытия внутреннего мира героев, точности и выразительности в обрисовке характеров. Индивидуальность артиста оказалась необыкновенно восприимчивой к этим двум важнейшим (?) направлениям сценического искусства Малого театра.
Еще студентом Николай Кокин был много занят в репертуаре театра. Принимал участие в массовых сценах и исполнял маленькие, эпизодические роли в спектаклях «Воевода», «Снегурочка», «Волки и овцы», «горе от ума», «Мария Стюарт», «Юлий Цезарь» и многих-многих других. Но, играя всего лишь эпизоды, своим добросовестным и творческим отношением к порученным ролям, сумел обратить на себя заинтересованное внимание коллег, вызвать уважение мастеров. Так, в совсем крохотной роли литовского крестьянина в «Медвежьей свадьбе» А.В.Луначарского, за несколько минут сценического действия, отведенных его персонажу, артист создавал целый мини-спектакль, поразивший его партнеров. Е.Д.Турчанинова, знаменитая актриса театра, увидев, с каким энтузиазмом и отдачей, как непосредственно и свежо играет Николай Кокин свою маленькую роль, сказала: «Из этого человека выйдет толк». И оказалась пророком, нисколько не ошиблась в своем предсказании.
Эпизод, сыгранный молодым артистом, видимо, на самом деле, был так ярок и выразителен, что даже спустя пятьдесят с лишним лет, другая актриса, Е.Н.Гоголева все еще будет помнить его: «Не могу забыть Анненкова, еще студента, в котором он отличался своей правдивостью и темпераментом».
Чтобы произвести впечатление после первых, еще небольших ролей и запомниться в них на десятилетия, дебютант должен был обладать незаурядным дарованием и яркой индивидуальностью. Природа щедро одарила Анненкова благодатными, великолепными данными, словно специально созданными для выступлений на сцене. Непосредственность, искренность, необычайная эмоциональность, мощный, взрывной темперамент, сильная энергетика, сценическая органика и заразительность, влиянию которых невозможно не поддаться. И ко всему этому, неординарная, благородная внешность. Подкупающее обаяние, правильные, прекрасные выразительные черты лица, мужественный аристократичный облик, статная фигура, величавая поступь — во всем чувствуется порода, во всем — красота и гармония. Но главное: голос! Его чудесный, дивной красоты, с чуть напевными интонациями голос! Этот уникальный, богатый обертонами, живой, гибкий, пластичный голос с годами не потерял своей выразительности, не утратил ни одного из своих многочисленных оттенков. Напротив, мастерское, доведенное до совершенства владение техникой речи, придало голосу артиста особое, непередаваемое звучание, наделило еще большим очарованием.
Выразительность сценических данных и многообещающий талант начинающего артиста были сразу замечены в труппе. Очень скоро ему начинают поручать ответственные роли. На второй год его работы в Малом театре, когда он проходил курс обучения в театральных мастерских, ему уже доверили большую, значительную классическую роль в комедии А.Н. Островского. Созданный им образ Васи в спектакле «Не так живи, как хочется» — первая крупная сценическая победа Анненкова в Малом театре, и первая его ступень в освоении классического наследия великого драматурга. Забегая вперед, скажем, что в дальнейшем он переиграет весь основной репертуар Островского, будет впоследствии участвовать практически во всех осуществленных на сцене Малого театра постановках пьес любимого автора.
В 1924 году Николай Кокин окончил Высшие театральные мастерские. В сентябре 1925 года его зачислили в основной состав труппы. Но фактически, он стал артистом основного состава гораздо раньше, чем это было официально отмечено в приказе по театру. Активно занятый в репертуаре, и уже играющий центральные роли, Анненков занял подобающее его таланту положение прежде, чем это было отмечено записью в его трудовой книжке.
После вступления в основной состав труппы, работы еще прибавилось. Роли посыпались одна за другой. Только в сезоне 1256-1926 гг. — в первый его год его работы в качестве артиста основного состава, он исполнил четыре новых роли. Следующий сезон принес еще пять новых, больших ролей, среди которых была роль Жадова в «Доходном месте» А.Н. Островского — одна из труднейших в классическом репертуаре. Так продолжалось и последующие годы. В первое десятилетие своего служения Малому театру, продолжая выступать в спектаклях текущего репертуара, Анненков каждый новый сезон создавал по три-четыре, а иногда по пять-шесть новых сценических работ. По московским меркам это — много. И удается далеко не всякому артисту.
В первые годы сценической карьеры артиста в Малом театре, на афишах и программах спектаклей с его участием писали настоящую фамилию Анненкова: Кокин. Но старшие коллеги, в особенности Южин и Остужев, говорили, что ему стоит сменить не слишком благозвучную, совсем нетеатральную фамилию на более подходящий сценический псевдоним. У Николая Кокина маму звали Анной, одна из сестер — тоже Анна, и первой его любовью оказалась женщина по имени Анна. А в спектакле Малого театра «Аракчеевщина», где был занят молодой Кокин, С.В. Айдаров, играющий Аракчеева, все время говорил о декабристе Анненкове, к которому Николай Кокин испытывал большой интерес и симпатию. Так и возник его новый псевдоним. Николай Кокин стал Николаем Анненковым. (Хотя по паспорту, и во всех остальных документах Народный артист СССР Н.А. Анненков до сих пор остался Николаем Александровичем Кокиным.).
В ранний период своего творчества, как потом всю свою феноменально долгую профессиональную жизнь, Анненков играл много, упоенно, с огромным желанием и радостью. Он работал упорно, настойчиво, терпеливо, оттачивая и совершенствуя свою исполнительную технику, отыскивая новые средства выразительности, новые приемы и способы игры.
Не все из созданного получилось. Но промахи чаще всего были обусловлены недостаточно продуманными постановочными решениями режиссуры и несовершенством литературной основы роли. Далеко не всегда драматургический материал давал возможность для создания полноценных художественных образов. И в этой беде Анненков был не одинок. Точно в таком же положении находились все остальные артисты труппы, которым приходилось выступать в пьесах, не достойных их таланта.
В новых исторических условиях Малый театр вынужден был вести новую репертуарную политику, соответствующую требованиям времени. В 1920-е годы сторонники так называемого «левого фронта» и другие идеологи «революционного искусства» нападали на старейший драматический театр за его стремление сохранить культурное наследие прошлого, за приверженность традициям и слишком частое, с их точки зрения, обращение к классике. Требовали быть ближе к жизни, отражать на сцене новую реальность и новых героев. Но хороших пьес, запечатлевших реалии нового времени, выводивших на сцену современных персонажей, было слишком мало. Найти современный литературный материал, адекватный запросам старейшей сцены, удавалось редко. И тогда на афишу попадали пьесы-однодневки, произведения случайные, необязательные для русского национального театра.
Анненков, как и все остальные артисты Малого театра, не избежал участия в подобных сценических поделках, всевозможных литературных переработках и приспособлениях, ориентированных на конъюнктуру времени. Как и все, он вынужден был играть в спектаклях, быстро сходивших с репертуара, не оставивших о себе памяти.
Но были в его репертуаре первых послереволюционных лет и роли вполне достойные, роли, позволившие артисту создать яркие, запоминающиеся образы героев-современников. Одним из таких современных сценических героев был революционный матрос Швандя в знаменитом спектакле Малого театра «Любовь Яровая» К.А. Тренева, поставленном в 1926 году.
На премьере роль Шванди играл Степан Кузнецов, а у Анненкова была небольшая роль белого офицера. Не менее, чем через год, ему пришлось срочно заменить первого исполнителя, причем сделать это в обстоятельствах, как сейчас принято говорить, экстремальных. Случилось несчастье. Уже играя спектакль, во время второго акта Кузнецов сломал ногу. В зрительном зале — аншлаг. А артист, играющий Швандю — человека невероятно жизнелюбивого, озорного, веселого, энергичного, — не может ступить ни шагу, еле сдерживаясь от боли. В театре сразу вспомнили о молодом артисте Анненкове, на глазах которого создавался спектакль. Срочно послали за ним машину. «Вас немедленно вызывают в театр, будете играть Швандю. Степан Леонидович сломал ногу», — сообщил курьер потрясенному актеру.
Трудно себе до конца представить состояние Анненкова в тот незабываемый для него вечер. Его срочно переодели в костюм матроса и выпустили на сцену. И он должен был экспромтом, без какой-либо подготовки, играть во второй половине спектакля вместе с корифеями театра Е.Д.Турчаниновой, В.Н.Рыжовой, П.М.Садовским, В.Н.Пашенной роль, которую только что исполнял любимец публики, знаменитый артист С.Л.Кузнецов. Но молодой артист выдержал испытание. Он сыграл Швандю блестяще, и роль закрепили за ним. Впоследствии, Анненков с успехом дублировал Кузнецова в этой роли. (Через много лет в следующей сценической редакции «Любви Яровой», осуществленной Малым театром, он создает образ другого участника революционных событий комиссара Кошкина).
И все же не современные образы, но интересно, вдохновенно и темпераментно сыгранные роли классического репертуара, прежде всего, в пьесах Островского, выдвинули Анненкова в ряд ведущих артистов театра еще в самом начале его сценического пути, в первое десятилетие его работы в старейшем русском драматическом театре. В 1920-е годы на сцене Малого театра он исполнил три ведущих, весьма значительных роли в пьесах Островского: Васю («Не так живи, как хочется»), Митю («Бедность не порок») и сложнейшую драматическую роль Жадова в «Доходном месте».
Воплотить роли великого русского драматурга, тем более такие сложные, на сцене Малого театра, который неслучайно называют «Домом Островского» — серьезный экзамен для молодого артиста. И он его выдержал на «отлично». По воспоминаниям Е.Н. Гоголевой и других очевидцев спектаклей Малого театра 1920х годов, Анненков сыграл эти роли блистательно.
Молодых героев Островского — людей обостренной совести и чистой души, искренне верящих в добро и справедливость, Анненков играл задушевно, просто, человечно, с пониманием стилистики пьес драматурга, с изяществом и рано приобретенным мастерством. В традиционную для Малого театра интерпретацию этих классических образов, он вносил свое мироощущение, свою собственную силу убеждения, свою личную заинтересованность в победе справедливости. С пылом и темпераментом молодости он отстаивал на сцене Малого театра идеалы добра и гуманизма, призывая зрителей вновь открыть себя и поверить в силу и значение вечных, старых, как мир, давно всем известных, но никогда не устаревающих истин.
В те годы, по строгим правилам Малого театра серьезные, значительные роли начинающим артистам поручали крайне редко. Роль Мити в комедии «Бедность не порок» Анненков получил из рук самого Остужева. В 1925 году, как-то раз он сыграл Митю, заменив заболевшего Остужева. Но роль за ним не закрепили. И только через пару лет, после упорного ходатайства Остужева, доказывавшего, что Анненков может играть Митю, молодого артиста официально назначили на эту роль. Остужев же помог Анненкову в работе над образом Островского и ввел его в уже идущий спектакль.
Заботясь о смене поколений, угадав в молодом коллеге своего преемника, Остужев раскрыл ему метод романтического прочтения классического образа, подсказал способы поэтического истолкования роли Мити. И Анненков не обманул доверия замечательного актера-романтика. Унаследовав от Остужева традицию приподнятого над бытом, возвышенного, романтически-окрыленного искусства, он с достоинством пронес ее через всю свою долгую жизнь на сцене. И там, где жанр пьесы и материал роли позволяли создать метафорически-обобщенный или романтический образ, никогда не упускал такой возможности.
Таким романтически окрашенным, поэтическим образом, воплощенным Анненковым на сцене Малого театра уже в следующее десятилетие работы артиста, был его пушкинский Самозванец в спектакле «Борис Годунов», поставленный в 1937 году к столетней годовщине со дня смерти поэта.
Его Лжедмитрий был человеком больших и сильных страстей, незаурядных способностей. Он был одержим честолюбивыми замыслами, поглощен идеей могущества
Подробнее
АНОНС! К 110-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ НИКОЛАЯ АННЕНКОВА
К 110-летию со дня рождения знаменитого актера Николая Анненкова на телеканале «Культура» будет показан документальный фильм «В творческом беспокойстве — бесконечность». Смотрите 21 сентября в 21:20.
АНОНС! К 110-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ НИКОЛАЯ АННЕНКОВА
К 110-летию со дня рождения знаменитого актера Николая Анненкова на телеканале «Культура» будет показан документальный фильм «В творческом беспокойстве — бесконечность». Смотрите 21 сентября в 21:20.
Первый раз Николай Анненков, тогда еще Коля Кокин, вышел на сцену в роли 75-летнего неприхотливого старика, который на протяжении всего спектакля произносил лишь одну фразу: «Мне бы только пирожка с капусткой и маленькую рюмочку водки». Он сыграл эту небольшую роль блистательно: казалось, юный Коля хорошо понимал, что такое старость. Когда на свой 100-летний юбилей Николай Анненков последний раз играл в театре, весь зал аплодировал стоя — не старику, уставшему от жизни, а молодому душой демиургу, который творит эту жизнь на сцене.
За многие годы корифей Малого театра Анненков создал множество образов в театре и в кино, которые способны сказать о его личности больше, чем хроника. Поэтому документальное повествование о великом артисте — это, прежде всего, кинофрагменты и записи, вплетенные в рассказ о пути художника и человека.
«Беспокойство, а не покой. Беспокойство, пока есть силы. Действовать, созидать, творить, вложить в творчество все силы — вот истинное предназначение человека. В творческом беспокойстве — бесконечность», — писал в мемуарах актер. Играть с каждым разом лучше, самосовершенствоваться — в этом для него был смысл творчества: «Перечитываю, изучаю, пробую — и конца этому не видно!».
Николай Анненков стремился в любой роли найти то особенное, ценное, что поможет создать неповторимый, живой образ. Он стал внимательным, добрым и мудрым учителем, проповедовал естественность и простоту интонаций, призывая выходить на сцену, «как белый лист».
О методах актерской игры, о личностных качествах Николая Анненкова, его мировоззрении и отношении к творчеству рассказывают коллеги и ученики выдающегося артиста: Юрий Соломин, Василий Бочкарев, Александр Коршунов, Валерий Бабятинский, Ярослав Барышев, Ольга Пашкова.
Телеканал «Культура»
К 110-летию со дня рождения знаменитого актера Николая Анненкова на телеканале «Культура» будет показан документальный фильм «В творческом беспокойстве — бесконечность». Смотрите 21 сентября в 21:20.
Первый раз Николай Анненков, тогда еще Коля Кокин, вышел на сцену в роли 75-летнего неприхотливого старика, который на протяжении всего спектакля произносил лишь одну фразу: «Мне бы только пирожка с капусткой и маленькую рюмочку водки». Он сыграл эту небольшую роль блистательно: казалось, юный Коля хорошо понимал, что такое старость. Когда на свой 100-летний юбилей Николай Анненков последний раз играл в театре, весь зал аплодировал стоя — не старику, уставшему от жизни, а молодому душой демиургу, который творит эту жизнь на сцене.
За многие годы корифей Малого театра Анненков создал множество образов в театре и в кино, которые способны сказать о его личности больше, чем хроника. Поэтому документальное повествование о великом артисте — это, прежде всего, кинофрагменты и записи, вплетенные в рассказ о пути художника и человека.
«Беспокойство, а не покой. Беспокойство, пока есть силы. Действовать, созидать, творить, вложить в творчество все силы — вот истинное предназначение человека. В творческом беспокойстве — бесконечность», — писал в мемуарах актер. Играть с каждым разом лучше, самосовершенствоваться — в этом для него был смысл творчества: «Перечитываю, изучаю, пробую — и конца этому не видно!».
Николай Анненков стремился в любой роли найти то особенное, ценное, что поможет создать неповторимый, живой образ. Он стал внимательным, добрым и мудрым учителем, проповедовал естественность и простоту интонаций, призывая выходить на сцену, «как белый лист».
О методах актерской игры, о личностных качествах Николая Анненкова, его мировоззрении и отношении к творчеству рассказывают коллеги и ученики выдающегося артиста: Юрий Соломин, Василий Бочкарев, Александр Коршунов, Валерий Бабятинский, Ярослав Барышев, Ольга Пашкова.
Телеканал «Культура»
18.09.2009
Подробнее
МАЛЫЙ ТЕАТР В КАЗАНИ
17 сентября Малый театр начал гастрольные выступления в столице Татарстана Казани комедией Н.В.Гоголя «Ревизор». Перед этим актеры Малого театра во главе с его художественным руководителем Юрием Соломиным встретились с журналистами. Подробности – в подборке материалов ИА «Татар-Информ»…
МАЛЫЙ ТЕАТР В КАЗАНИ
17 сентября Малый театр начал гастрольные выступления в столице Татарстана Казани комедией Н.В.Гоголя «Ревизор». Перед этим актеры Малого театра во главе с его художественным руководителем Юрием Соломиным встретились с журналистами. Подробности – в подборке материалов ИА «Татар-Информ»…
Перед открытием на сцене ТГАТ имени Камала 254-го сезона Малого театра России спектаклем «Ревизор», артистов и художественного руководителя театра поприветствовал председатель Госсовета Татарстана Фарид Мухаметшин.
От имени Президента РТ, Госсовета и Правительства Фарид Мухаметшин поздравил зрителей с настоящим праздником театра, сообщает пресс-служба республиканского парламента. «Билеты на все спектакли скупали не только жители нашей столицы, но и других городов и районов республики и даже соседних субъектов, – сказал он. – Рад тому, что мы увидим замечательные произведения, которые в очередной раз привез Малый театр».
Он произнес особые слова благодарности в адрес художественного руководителя театра Юрия Соломина за неоднократно предоставленную камаловскому театру возможность познакомить московского зрителя со своим репертуаром со сцены Малого театра. «Рад, что возникло понимание того, что в многонациональной России есть много национальных театров, украшающих театральное ожерелье нашей страны», – подчеркнул Фарид Мухаметшин.
«Яркая плеяда артистов московского театра неизменна в своем репертуаре и мастерстве, они не подстраиваются под сиюминутную конъюнктуру, а несут большое искусство со сцены Малого театра. За это от нас, ваших поклонников, огромное вам спасибо, – отметил глава парламента РТ. – Желаю больших успехов и новых встреч, которые, думаю, обогатят нас всех». Под оглушительные аплодисменты Фарид Мухаметшин вручил Юрию Соломину медаль «В память 1000-летия Казани» – государственную награду, учрежденную Указом Президента РФ.
В свою очередь Юрий Соломин передал в дар Председателю Госсовета памятную тарелку с изображением императрицы Елизаветы Петровны и ее знаменитого указа об учреждении первого театра, символизирующую рождение профессионального театрального искусства в России.
«Вот уже 50 лет я с волнением выхожу на сцену, – признался Юрий Соломин. – Мы играем классику, как и камаловский театр, который стремится сохранить свою национальную классику. Для нас старшее поколение актеров театра им.Камала – очень близкие и родные люди. В конце 50-х годов мы вместе учились в Щепкинском училище. Спасибо за добрые слова. Поверьте, мы очень волнуемся, но это часть нашей профессии».
На спектакле Малого театра в этот вечер также побывали руководитель Аппарата Президента РТ Юрий Камалтынов, заместитель Премьер-министра РТ – министр культуры Зиля Валеева и другие официальные лица.
26 сентября в рамках гастролей Государственного академического Малого театра будет дан благотворительный спектакль.
На благотворительный спектакль «Правда – хорошо, а счастье лучше» А.Н.Островского, организованный совместно с Республиканским советам по вопросам благотворительной деятельности, будут приглашены ветераны и инвалиды. Об этом сообщил сегодня на пресс-конференции в Казани художественный руководитель Малого театра, народный артист СССР Юрий Соломин.
26 сентября спектакль «Правда – хорошо, а счастье лучше» будет показан дважды – в 12 часов (благотворительный) и в 19 часов (время начало всех спектаклей Малого театра в Казани). Примечательно, что все актеры, задействованные в спектакле, без промедления дали согласие на участие в благотворительном спектакле, хотя для этого им придется отыграть два раза за один день.
Помимо благотворительного концерта, Малым театром организована еще одна акция, направленная на то, чтобы как можно больше молодежи смогло посетить спектакли в Казани. В частности, студенты смогут приобрести два билета по цене одного. По словам Юрия Соломина, такая система действует и в Москве. За прошедшие полгода благодаря этой акции около тысячи московских студентов побывали на спектаклях Малого театра. Заместитель Премьер-министра – министр культуры РТ Зиля Валеева сообщила, что практически все билеты на спектакли Малого театра в Казани уже раскуплены.
По словам Юрия Соломина, еще недавно он сомневался в том, что аншлаг в Казани будет обеспечен. Ведь Малый театр был на гастролях в Казани в прошлом году – в рамках большого тура по городам Поволжья. Однако сейчас у него не осталось и тени сомнений: «Мы очень доброжелательно относимся к нынешним гастролям в Казани. Внимание, которое оказывается нам здесь, мы принимаем с удовольствием».
Юрий Соломин рассказал о репертуаре, который в этом году привез Малый театр в Казань на открытие своего 254-го сезона. Актеры представят 6 спектаклей – «Ревизор» Н.В.Гоголя, «Власть тьмы» Л.Н.Толстого, «Горе от ума» А.С.Грибоедова и три спектакля по пьесам А.Н.Островского – «Последняя жертва», «Правда – хорошо, а счастье лучше» и «На всякого мудреца довольно простоты». Все спектакли будут показаны по два раза. «6 названий – это очень много для гастролей. Ведь обычно мы даем 2-3 спектакля», - подчеркнул Юрий Соломин. По словам худрука, за два спектакля – «Ревизор» и «Власть тьмы» - он волнуется особо. Ведь в них он выступил в качестве режиссера-постановщика.
Зиля Валеева назвала приезд труппы Малого театра в Казань праздником, встречей с выдающимися мастерами сцены. По словам министра культуры РТ, Малый театр – это национальное достояние России.
Кроме того, актеры Малого театра выразили свое отношение к изменениям норм русского языка.
Напомним, 1 сентября, вступил в силу приказ Минобрнауки России, который определяет список словарей, грамматик и справочников, содержащих нормы современного русского литературного языка. Например, нормой признано, что слово «кофе» отныне может употребляться и как существительное среднего рода.
«Малый театр бережет русское слово и никакие фурсенки нам не указ!», - заявил на пресс-конференции в Министерстве культуры РТ народный артист РФ, официальный закадровый голос телеканала «Россия» Александр Клюквин.
В свою очередь художественный руководитель Малого театра, народный артист СССР Юрий Соломин подчеркнул, что вопросы, связанные с изменениями норм русского языка, абы как не решаются. «Все, что делается с русским языком, очень плохо, - считает он. – Нельзя менять такие вещи, не обратившись к высоким литераторам, творческим работникам».
По мнению Юрия Соломина, «нельзя с русским языком делать такие вещи». Некоторые члены труппы Малого театра предложили придти на их спектакли и поучиться правильному русскому языку.
«Я просто влюблена в Казань», - призналась на пресс-конференции в Казани, посвященной гастролям Малого театра в столице Татарстана, народная артистка России Людмила Полякова.
По словам Людмилы Поляковой, Казань – город, не похожий ни на один другой в мире. Народная артистка также выразила надежду на взаимную радость от общения с казанским зрителем.
В свою очередь заслуженный артист России Борис Невзоров рассказал, что в Казани он во второй раз. Однажды он уже приезжал в столицу Татарстана как гость фестиваля мусульманского кино «Золотой минбар». По словам актера, он долгое время понимал татарский язык, потому что рос в «самом татарском районе Астрахани – Наримановском», где жили 2 русские и 10 татарских семей. «Я воспитывался на стыке татарской и русской культур. И это переплетение культур дает необыкновенный результат», - считает Борис Невзоров.
Борис Невзоров также заявил, что очень любит Казань, в которой живут очень красивые девушки. Его слова подхватил народный артист РФ, голос телеканала «Россия» Александр Клюквин, заявивший, что в Казани живут самые красивые девушки России.
Борис Невзоров выразил и свое мнение по отношению к нововведениям в театральном искусстве. «Зритель устал от нововведений. А старый добротный российский театр всегда ждут с нетерпением. За ним – большое будущее», - уверен он.
В дни празднования 65-й годовщины Победы в Великой Отечественной войне и в рамках 150-летия со дня рождения Антона Чехова Малый театр планирует организовать турне по Волге. Об этом сообщил сегодня на пресс-конференции в Казани художественный руководитель театра, народный артист СССР Юрий Соломин.
«Мы уже обратились в речное пароходство с просьбой закупить огромный пароход и всей командой Малого театра вместе с симфоническим оркестром, который в прошлом году отметил 200-летие, выехать по Волге. Думаем – или начать с Казани или завершить турне здесь», - рассказал Юрий Соломин.
По словам худрука Малого театра, в рамках турне зрителям будет представлен спектакль по Чехову, а также концерт симфонического оркестра Малого театра. Солировать будут артисты театра, в частности, народная артистка СССР Элина Быстрицкая, народная артистка России Ирина Муравьева. «У нас также очень много молодежи, с голосами все хорошо – и без всякой фанеры», - заверил Юрий Соломин.
В рамках гастролей Государственного академического малого театра в Казани актеры сыграют в футбол с журналистами. Об этом сообщил сегодня на пресс-конференции в Казани директор-распорядитель Малого театра Геннадий Аничкин.
По его словам, 22 сентября состоится исторический футбольный матч между командой актеров Малого театра и журналистами Казани. Капитан команды Малого театра – народный артист России Борис Клюев, вратарь – заслуженный артист Виктор Низовой, который, по выражению Аничкина, «вернул в каждую российскую семью Мухтара».
Геннадий Аничкин также сообщил, что в Казани актеров Малого театра, несмотря на насыщенный гастрольный график, ожидают также экскурсии по историческим местам города. А художественный руководитель Малого театра, народный артист СССР Юрий Соломин дал согласие встретиться со студентами Казанского государственного университета в рамках подготовки к проведению Универсиады-2013. Предположительно, встреча состоится 23 сентября.
В рамках встречи стороны обменялись памятными сувенирами. Так, заместитель Премьер-министра – министр культуры РТ Зиля Валеева подарила Юрию Соломину и Геннадию Аничкину по тюбетейке. В свою очередь, худрук Малого театра презентовал Зиле Валеевой футболку с надписью «Начни с Малого».
Благодарственное письмо от художественного руководителя Государственного академического Малого театра России, народного артиста СССР Юрия Соломина поступило в адрес Правительства Татарстана и заместителя Премьер-министра РТ – министра культуры Зили Валеевой. В письме говорится о сердечной признательности за теплый прием и высокий уровень организации гастролей театра в Казани, которые прошли в июне.
В письме также выражается искренняя благодарность труппы Малого театра казанским организаторам гастролей за помощь, которая способствовала тому, что каждый спектакль стал аншлаговым, и за предоставление возможности ознакомиться с достопримечательностями столицы Татарстана.
ИА «Татар-Информ», 17 сентября 2009 года
17 сентября Малый театр начал гастрольные выступления в столице Татарстана Казани комедией Н.В.Гоголя «Ревизор». Перед этим актеры Малого театра во главе с его художественным руководителем Юрием Соломиным встретились с журналистами. Подробности – в подборке материалов ИА «Татар-Информ»…
Перед открытием на сцене ТГАТ имени Камала 254-го сезона Малого театра России спектаклем «Ревизор», артистов и художественного руководителя театра поприветствовал председатель Госсовета Татарстана Фарид Мухаметшин.
От имени Президента РТ, Госсовета и Правительства Фарид Мухаметшин поздравил зрителей с настоящим праздником театра, сообщает пресс-служба республиканского парламента. «Билеты на все спектакли скупали не только жители нашей столицы, но и других городов и районов республики и даже соседних субъектов, – сказал он. – Рад тому, что мы увидим замечательные произведения, которые в очередной раз привез Малый театр».
Он произнес особые слова благодарности в адрес художественного руководителя театра Юрия Соломина за неоднократно предоставленную камаловскому театру возможность познакомить московского зрителя со своим репертуаром со сцены Малого театра. «Рад, что возникло понимание того, что в многонациональной России есть много национальных театров, украшающих театральное ожерелье нашей страны», – подчеркнул Фарид Мухаметшин.
«Яркая плеяда артистов московского театра неизменна в своем репертуаре и мастерстве, они не подстраиваются под сиюминутную конъюнктуру, а несут большое искусство со сцены Малого театра. За это от нас, ваших поклонников, огромное вам спасибо, – отметил глава парламента РТ. – Желаю больших успехов и новых встреч, которые, думаю, обогатят нас всех». Под оглушительные аплодисменты Фарид Мухаметшин вручил Юрию Соломину медаль «В память 1000-летия Казани» – государственную награду, учрежденную Указом Президента РФ.
В свою очередь Юрий Соломин передал в дар Председателю Госсовета памятную тарелку с изображением императрицы Елизаветы Петровны и ее знаменитого указа об учреждении первого театра, символизирующую рождение профессионального театрального искусства в России.
«Вот уже 50 лет я с волнением выхожу на сцену, – признался Юрий Соломин. – Мы играем классику, как и камаловский театр, который стремится сохранить свою национальную классику. Для нас старшее поколение актеров театра им.Камала – очень близкие и родные люди. В конце 50-х годов мы вместе учились в Щепкинском училище. Спасибо за добрые слова. Поверьте, мы очень волнуемся, но это часть нашей профессии».
На спектакле Малого театра в этот вечер также побывали руководитель Аппарата Президента РТ Юрий Камалтынов, заместитель Премьер-министра РТ – министр культуры Зиля Валеева и другие официальные лица.
26 сентября в рамках гастролей Государственного академического Малого театра будет дан благотворительный спектакль.
На благотворительный спектакль «Правда – хорошо, а счастье лучше» А.Н.Островского, организованный совместно с Республиканским советам по вопросам благотворительной деятельности, будут приглашены ветераны и инвалиды. Об этом сообщил сегодня на пресс-конференции в Казани художественный руководитель Малого театра, народный артист СССР Юрий Соломин.
26 сентября спектакль «Правда – хорошо, а счастье лучше» будет показан дважды – в 12 часов (благотворительный) и в 19 часов (время начало всех спектаклей Малого театра в Казани). Примечательно, что все актеры, задействованные в спектакле, без промедления дали согласие на участие в благотворительном спектакле, хотя для этого им придется отыграть два раза за один день.
Помимо благотворительного концерта, Малым театром организована еще одна акция, направленная на то, чтобы как можно больше молодежи смогло посетить спектакли в Казани. В частности, студенты смогут приобрести два билета по цене одного. По словам Юрия Соломина, такая система действует и в Москве. За прошедшие полгода благодаря этой акции около тысячи московских студентов побывали на спектаклях Малого театра. Заместитель Премьер-министра – министр культуры РТ Зиля Валеева сообщила, что практически все билеты на спектакли Малого театра в Казани уже раскуплены.
По словам Юрия Соломина, еще недавно он сомневался в том, что аншлаг в Казани будет обеспечен. Ведь Малый театр был на гастролях в Казани в прошлом году – в рамках большого тура по городам Поволжья. Однако сейчас у него не осталось и тени сомнений: «Мы очень доброжелательно относимся к нынешним гастролям в Казани. Внимание, которое оказывается нам здесь, мы принимаем с удовольствием».
Юрий Соломин рассказал о репертуаре, который в этом году привез Малый театр в Казань на открытие своего 254-го сезона. Актеры представят 6 спектаклей – «Ревизор» Н.В.Гоголя, «Власть тьмы» Л.Н.Толстого, «Горе от ума» А.С.Грибоедова и три спектакля по пьесам А.Н.Островского – «Последняя жертва», «Правда – хорошо, а счастье лучше» и «На всякого мудреца довольно простоты». Все спектакли будут показаны по два раза. «6 названий – это очень много для гастролей. Ведь обычно мы даем 2-3 спектакля», - подчеркнул Юрий Соломин. По словам худрука, за два спектакля – «Ревизор» и «Власть тьмы» - он волнуется особо. Ведь в них он выступил в качестве режиссера-постановщика.
Зиля Валеева назвала приезд труппы Малого театра в Казань праздником, встречей с выдающимися мастерами сцены. По словам министра культуры РТ, Малый театр – это национальное достояние России.
Кроме того, актеры Малого театра выразили свое отношение к изменениям норм русского языка.
Напомним, 1 сентября, вступил в силу приказ Минобрнауки России, который определяет список словарей, грамматик и справочников, содержащих нормы современного русского литературного языка. Например, нормой признано, что слово «кофе» отныне может употребляться и как существительное среднего рода.
«Малый театр бережет русское слово и никакие фурсенки нам не указ!», - заявил на пресс-конференции в Министерстве культуры РТ народный артист РФ, официальный закадровый голос телеканала «Россия» Александр Клюквин.
В свою очередь художественный руководитель Малого театра, народный артист СССР Юрий Соломин подчеркнул, что вопросы, связанные с изменениями норм русского языка, абы как не решаются. «Все, что делается с русским языком, очень плохо, - считает он. – Нельзя менять такие вещи, не обратившись к высоким литераторам, творческим работникам».
По мнению Юрия Соломина, «нельзя с русским языком делать такие вещи». Некоторые члены труппы Малого театра предложили придти на их спектакли и поучиться правильному русскому языку.
«Я просто влюблена в Казань», - призналась на пресс-конференции в Казани, посвященной гастролям Малого театра в столице Татарстана, народная артистка России Людмила Полякова.
По словам Людмилы Поляковой, Казань – город, не похожий ни на один другой в мире. Народная артистка также выразила надежду на взаимную радость от общения с казанским зрителем.
В свою очередь заслуженный артист России Борис Невзоров рассказал, что в Казани он во второй раз. Однажды он уже приезжал в столицу Татарстана как гость фестиваля мусульманского кино «Золотой минбар». По словам актера, он долгое время понимал татарский язык, потому что рос в «самом татарском районе Астрахани – Наримановском», где жили 2 русские и 10 татарских семей. «Я воспитывался на стыке татарской и русской культур. И это переплетение культур дает необыкновенный результат», - считает Борис Невзоров.
Борис Невзоров также заявил, что очень любит Казань, в которой живут очень красивые девушки. Его слова подхватил народный артист РФ, голос телеканала «Россия» Александр Клюквин, заявивший, что в Казани живут самые красивые девушки России.
Борис Невзоров выразил и свое мнение по отношению к нововведениям в театральном искусстве. «Зритель устал от нововведений. А старый добротный российский театр всегда ждут с нетерпением. За ним – большое будущее», - уверен он.
В дни празднования 65-й годовщины Победы в Великой Отечественной войне и в рамках 150-летия со дня рождения Антона Чехова Малый театр планирует организовать турне по Волге. Об этом сообщил сегодня на пресс-конференции в Казани художественный руководитель театра, народный артист СССР Юрий Соломин.
«Мы уже обратились в речное пароходство с просьбой закупить огромный пароход и всей командой Малого театра вместе с симфоническим оркестром, который в прошлом году отметил 200-летие, выехать по Волге. Думаем – или начать с Казани или завершить турне здесь», - рассказал Юрий Соломин.
По словам худрука Малого театра, в рамках турне зрителям будет представлен спектакль по Чехову, а также концерт симфонического оркестра Малого театра. Солировать будут артисты театра, в частности, народная артистка СССР Элина Быстрицкая, народная артистка России Ирина Муравьева. «У нас также очень много молодежи, с голосами все хорошо – и без всякой фанеры», - заверил Юрий Соломин.
В рамках гастролей Государственного академического малого театра в Казани актеры сыграют в футбол с журналистами. Об этом сообщил сегодня на пресс-конференции в Казани директор-распорядитель Малого театра Геннадий Аничкин.
По его словам, 22 сентября состоится исторический футбольный матч между командой актеров Малого театра и журналистами Казани. Капитан команды Малого театра – народный артист России Борис Клюев, вратарь – заслуженный артист Виктор Низовой, который, по выражению Аничкина, «вернул в каждую российскую семью Мухтара».
Геннадий Аничкин также сообщил, что в Казани актеров Малого театра, несмотря на насыщенный гастрольный график, ожидают также экскурсии по историческим местам города. А художественный руководитель Малого театра, народный артист СССР Юрий Соломин дал согласие встретиться со студентами Казанского государственного университета в рамках подготовки к проведению Универсиады-2013. Предположительно, встреча состоится 23 сентября.
В рамках встречи стороны обменялись памятными сувенирами. Так, заместитель Премьер-министра – министр культуры РТ Зиля Валеева подарила Юрию Соломину и Геннадию Аничкину по тюбетейке. В свою очередь, худрук Малого театра презентовал Зиле Валеевой футболку с надписью «Начни с Малого».
Благодарственное письмо от художественного руководителя Государственного академического Малого театра России, народного артиста СССР Юрия Соломина поступило в адрес Правительства Татарстана и заместителя Премьер-министра РТ – министра культуры Зили Валеевой. В письме говорится о сердечной признательности за теплый прием и высокий уровень организации гастролей театра в Казани, которые прошли в июне.
В письме также выражается искренняя благодарность труппы Малого театра казанским организаторам гастролей за помощь, которая способствовала тому, что каждый спектакль стал аншлаговым, и за предоставление возможности ознакомиться с достопримечательностями столицы Татарстана.
ИА «Татар-Информ», 17 сентября 2009 года
Подробнее
В КАЗАНЬ ПРИБЫЛИ ЗВЕЗДЫ МАЛОГО ТЕАТРА
ФОТОГАЛЕРЕЯ
Ранним утром актеров Малого театра, задействованных в спектакле «Ревизор» Н.В.Гоголя, встречали на казанском вокзале. Актерами ТГАТ имени Камала и Министерством культуры РТ была организована торжественная встреча московских знаменитостей – с песнями и плясками, угощением чак-чаком, цветами и даже файер-шоу.
Ранним утром актеров Малого театра, задействованных в спектакле «Ревизор» Н.В.Гоголя, встречали на казанском вокзале. Актерами ТГАТ имени Камала и Министерством культуры РТ была организована торжественная встреча московских знаменитостей – с песнями и плясками, угощением чак-чаком, цветами и даже файер-шоу.
В КАЗАНЬ ПРИБЫЛИ ЗВЕЗДЫ МАЛОГО ТЕАТРА
ФОТОГАЛЕРЕЯ
Сегодня в Казани на сцене ТГАТ имени Г.Камала спектаклем «Ревизор» откроет свой 254-й сезон Государственный академический Малый театр.
Ранним утром актеров Малого театра, задействованных в спектакле «Ревизор» Н.В.Гоголя, встречали на казанском вокзале. Актерами ТГАТ имени Камала и Министерством культуры РТ была организована торжественная встреча московских знаменитостей – с песнями и плясками, угощением чак-чаком, цветами и даже файер-шоу.
В Казань труппа Малого театра будет прибывать в зависимости от того, какие актеры задействованы в спектаклях. По словам ведущего редактора литературной части театра Ольги Петренко, актеры прибывают в день показа спектакля.
Сегодня актеры Малого театра приехали в Казань на двух поездах. Первыми – в 8.30 – на перроне встречали народных артистов России Эдуарда Марцевича, Людмилу Полякову, заслуженного артиста РФ Бориса Невзорова. Вторым поездом прибыла остальная часть труппы артистов спектакля «Ревизор» и художественный руководитель Малого, народный артист СССР Юрий Соломин. Кстати, он выступил в качестве режиссера двух спектаклей, которые будут показаны в Казани, а также сыграет Фамусова в спектакле «Горе от ума» Грибоедова.
Все актеры, прибывшие сегодня в столицу, выражали слова восхищения красотой Казани и теплотой приема, оказанного татарстанской стороной. Людмила Полякова назвала столицу Татарстана удивительным городом, властям которого удается сохранять старый стиль архитектуры и при этом возводить новые здания. «Я совершенно влюбилась в Казань. Это удивительно гармоничный город», — заявила народная артистка России.
По ее словам, Малый театр привез в Казань самое лучшее – только самые дорогие и важные спектакли. «Мы очень ждем встречи с казанским зрителем, потому что привезли сюда нашу гордость», — сказала Людмила Полякова. – Мы очень хотим, чтобы все сложилось хорошо».
В свою очередь, Эдуард Марцевич признался, что позавчера стал дедом. Говоря о репертуаре, привезенном в Казань, народный артист РСФСР заявил, что спектакли, которые увидят казанцы — лицо Малого театра. «В последнее время мы часто открываем театральный сезон не в Москве, — сказал он корреспонденту ИА «Татар-информ». – Для нас это очень приятно. Публика всегда принимает наши спектакли на ура».
Артисты Малого приехали в Казань уже во второй раз: весной 2008 года они посетили столицу Татарстана в рамках большого тура по городам Поволжья. Тогда казанский зритель получил возможность увидеть лучшие спектакли из репертуара театра – «Чайка», «Свадьба, свадьба!», «Тайны мадридского двора», «На всякого мудреца довольно простоты». По словам Ольги Петренко, на этот раз театр привез в Казань менее развлекательный репертуар. Актеры Малого театра представят 6 спектаклей – «Ревизор» Н.В.Гоголя, «Власть тьмы» Л.Н.Толстого, «Горе от ума» А.С.Грибоедова и три спектакля по пьесам А.Н.Островского – «Последняя жертва», «Правда – хорошо, а счастье лучше» и «На всякого мудреца довольно простоты». Все спектакли будут показаны по два раза за исключением «Правда – хорошо, а счастье лучше», который казанский зритель сможет увидеть трижды. Как рассказала Ольга Петренко, своеобразной премьерой можно считать спектакль «Последняя жертва», который будет показан за пределами Москвы впервые.
Как отметила О.Петренко, московский зритель, в свою очередь, скоро сможет вновь увидеть спектакли ТГАТ имени Камала. По ее словам, в январе камаловцы уже в 3-й раз приедут на гастроли в Москву и будут выступать на сцене Малого театра.
Кристина Иванова
ИА «Татар-Информ», 17 сентября 2009 года
ФОТОГАЛЕРЕЯ
Сегодня в Казани на сцене ТГАТ имени Г.Камала спектаклем «Ревизор» откроет свой 254-й сезон Государственный академический Малый театр.
Ранним утром актеров Малого театра, задействованных в спектакле «Ревизор» Н.В.Гоголя, встречали на казанском вокзале. Актерами ТГАТ имени Камала и Министерством культуры РТ была организована торжественная встреча московских знаменитостей – с песнями и плясками, угощением чак-чаком, цветами и даже файер-шоу.
В Казань труппа Малого театра будет прибывать в зависимости от того, какие актеры задействованы в спектаклях. По словам ведущего редактора литературной части театра Ольги Петренко, актеры прибывают в день показа спектакля.
Сегодня актеры Малого театра приехали в Казань на двух поездах. Первыми – в 8.30 – на перроне встречали народных артистов России Эдуарда Марцевича, Людмилу Полякову, заслуженного артиста РФ Бориса Невзорова. Вторым поездом прибыла остальная часть труппы артистов спектакля «Ревизор» и художественный руководитель Малого, народный артист СССР Юрий Соломин. Кстати, он выступил в качестве режиссера двух спектаклей, которые будут показаны в Казани, а также сыграет Фамусова в спектакле «Горе от ума» Грибоедова.
Все актеры, прибывшие сегодня в столицу, выражали слова восхищения красотой Казани и теплотой приема, оказанного татарстанской стороной. Людмила Полякова назвала столицу Татарстана удивительным городом, властям которого удается сохранять старый стиль архитектуры и при этом возводить новые здания. «Я совершенно влюбилась в Казань. Это удивительно гармоничный город», — заявила народная артистка России.
По ее словам, Малый театр привез в Казань самое лучшее – только самые дорогие и важные спектакли. «Мы очень ждем встречи с казанским зрителем, потому что привезли сюда нашу гордость», — сказала Людмила Полякова. – Мы очень хотим, чтобы все сложилось хорошо».
В свою очередь, Эдуард Марцевич признался, что позавчера стал дедом. Говоря о репертуаре, привезенном в Казань, народный артист РСФСР заявил, что спектакли, которые увидят казанцы — лицо Малого театра. «В последнее время мы часто открываем театральный сезон не в Москве, — сказал он корреспонденту ИА «Татар-информ». – Для нас это очень приятно. Публика всегда принимает наши спектакли на ура».
Артисты Малого приехали в Казань уже во второй раз: весной 2008 года они посетили столицу Татарстана в рамках большого тура по городам Поволжья. Тогда казанский зритель получил возможность увидеть лучшие спектакли из репертуара театра – «Чайка», «Свадьба, свадьба!», «Тайны мадридского двора», «На всякого мудреца довольно простоты». По словам Ольги Петренко, на этот раз театр привез в Казань менее развлекательный репертуар. Актеры Малого театра представят 6 спектаклей – «Ревизор» Н.В.Гоголя, «Власть тьмы» Л.Н.Толстого, «Горе от ума» А.С.Грибоедова и три спектакля по пьесам А.Н.Островского – «Последняя жертва», «Правда – хорошо, а счастье лучше» и «На всякого мудреца довольно простоты». Все спектакли будут показаны по два раза за исключением «Правда – хорошо, а счастье лучше», который казанский зритель сможет увидеть трижды. Как рассказала Ольга Петренко, своеобразной премьерой можно считать спектакль «Последняя жертва», который будет показан за пределами Москвы впервые.
Как отметила О.Петренко, московский зритель, в свою очередь, скоро сможет вновь увидеть спектакли ТГАТ имени Камала. По ее словам, в январе камаловцы уже в 3-й раз приедут на гастроли в Москву и будут выступать на сцене Малого театра.
Кристина Иванова
ИА «Татар-Информ», 17 сентября 2009 года
17.09.2009
Подробнее
ЮРИЙ СОЛОМИН: «В КАЗАНЬ МЫ ПРИВЕЗЛИ ВЕДУЩИЙ РЕПЕРТУАР»
Государственный академический Малый театр привез в Казань свой лучший репертуар. Об этом заявил сегодня художественный руководитель театра, народный артист СССР Юрий Соломин сразу же по прибытии в столицу Татарстана.
ЮРИЙ СОЛОМИН: «В КАЗАНЬ МЫ ПРИВЕЗЛИ ВЕДУЩИЙ РЕПЕРТУАР»
Государственный академический Малый театр привез в Казань свой лучший репертуар. Об этом заявил сегодня художественный руководитель театра, народный артист СССР Юрий Соломин сразу же по прибытии в столицу Татарстана.
Отметим, сегодня Малый театр открывает в Казани своей 254-й сезон. Ранним утром в столицу республики прибыли актеры театра, задействованные в спектакле «Ревизор». Выйдя из вагона поезда, Юрий Соломин согласился ответить на несколько вопросов представителей СМИ Татарстана. «В Казань мы привезли ведущий репертуар, спектакли, которые занимают в Москве не последнее место», - заявил он.
«Казань - хороший город. Путешествие прошло нормально. Мне все понравилось, кроме Казанского вокзала в Москве – очень уж он грязный», - поделился впечатлениями от поездки Юрий Соломин.
По словам Юрия Соломина, главное богатство Малого театра – коллектив. «Коллектив, ансамбль – это очень важно. Если взять симфонический оркестр, который утром играет на похоронах, где-то еще подрабатывают, а вечером исполняет крупные произведения – это халтура, - уверен худрук. – Артисты должны ежедневно, как футбольная команда тренироваться. Так что все зависит от работы группы и человека, который ей руководит».
«Сейчас я мечтаю, чтобы светило солнце, в театр приходил зритель, и наши артисты были в хорошем состоянии, здоровы. Будет хорошо дому (театру), будет хорошо тебе», - заявил Юрий Соломин.
По мнению художественного руководителя Малого театра, провинциального зрителя с точки зрения образования и культуры нет. «Я очень люблю провинцию, потому что сам оттуда – из Читы. Сейчас в слово «провинция» вкладывают другой смысл. А для меня провинция – это возрождение культуры, образования, - заявил он. Зритель, если у него есть сердце, ходит в театр, кино. Если он идет в другое место, пусть себе идет, я не против. Но вот в старости он подумает: «Вот дурак был, надо было в театр ходить, в кино. А я ходил в другое место». Но мы не загоняем зрителя в театр».
В Казани зритель увидит Юрия Соломина в качестве актера в роли Фамусова («Горе от ума») и режиссера-постановщика. Корреспондент ИА «Татар-информ» поинтересовался, в каком амплуа Соломин чувствует себя более комфортно. «В чиновничьем, - пошутил Юрий Соломин. - Я сейчас очень мало играю, иногда ставлю спектакли, но очень много руковожу. Уже с этим делом надо завязывать. Вот дотяну до юбилея, и распрощаемся с этим - надо еще успеть поиграть».
«Татар-информ», Кристина Иванова
17 Сентября 2009 г., 12:32
Государственный академический Малый театр привез в Казань свой лучший репертуар. Об этом заявил сегодня художественный руководитель театра, народный артист СССР Юрий Соломин сразу же по прибытии в столицу Татарстана.
Отметим, сегодня Малый театр открывает в Казани своей 254-й сезон. Ранним утром в столицу республики прибыли актеры театра, задействованные в спектакле «Ревизор». Выйдя из вагона поезда, Юрий Соломин согласился ответить на несколько вопросов представителей СМИ Татарстана. «В Казань мы привезли ведущий репертуар, спектакли, которые занимают в Москве не последнее место», - заявил он.
«Казань - хороший город. Путешествие прошло нормально. Мне все понравилось, кроме Казанского вокзала в Москве – очень уж он грязный», - поделился впечатлениями от поездки Юрий Соломин.
По словам Юрия Соломина, главное богатство Малого театра – коллектив. «Коллектив, ансамбль – это очень важно. Если взять симфонический оркестр, который утром играет на похоронах, где-то еще подрабатывают, а вечером исполняет крупные произведения – это халтура, - уверен худрук. – Артисты должны ежедневно, как футбольная команда тренироваться. Так что все зависит от работы группы и человека, который ей руководит».
«Сейчас я мечтаю, чтобы светило солнце, в театр приходил зритель, и наши артисты были в хорошем состоянии, здоровы. Будет хорошо дому (театру), будет хорошо тебе», - заявил Юрий Соломин.
По мнению художественного руководителя Малого театра, провинциального зрителя с точки зрения образования и культуры нет. «Я очень люблю провинцию, потому что сам оттуда – из Читы. Сейчас в слово «провинция» вкладывают другой смысл. А для меня провинция – это возрождение культуры, образования, - заявил он. Зритель, если у него есть сердце, ходит в театр, кино. Если он идет в другое место, пусть себе идет, я не против. Но вот в старости он подумает: «Вот дурак был, надо было в театр ходить, в кино. А я ходил в другое место». Но мы не загоняем зрителя в театр».
В Казани зритель увидит Юрия Соломина в качестве актера в роли Фамусова («Горе от ума») и режиссера-постановщика. Корреспондент ИА «Татар-информ» поинтересовался, в каком амплуа Соломин чувствует себя более комфортно. «В чиновничьем, - пошутил Юрий Соломин. - Я сейчас очень мало играю, иногда ставлю спектакли, но очень много руковожу. Уже с этим делом надо завязывать. Вот дотяну до юбилея, и распрощаемся с этим - надо еще успеть поиграть».
«Татар-информ», Кристина Иванова
17 Сентября 2009 г., 12:32
Подробнее
НОВЫЕ ИСПОЛНИТЕЛИ В СПЕКТАКЛИ
В комедии А.Н.Островского «Правда – хорошо, а счастье лучше» роль садовника Глеба Меркулыча сыграет...
НОВЫЕ ИСПОЛНИТЕЛИ В СПЕКТАКЛИ
В комедии А.Н.Островского «Правда – хорошо, а счастье лучше» роль садовника Глеба Меркулыча сыграет Антон Хомятов
В драме Льва Толстого «Власть тьмы» роль работника Митрича сыграет заслуженный артист России Виктор Низовой
В комедии Н.В.Гоголя «Ревизор» роль Мишки сыграет Сергей Потапов
В комедии А.Н.Островского «Правда – хорошо, а счастье лучше» роль садовника Глеба Меркулыча сыграет Антон Хомятов
В драме Льва Толстого «Власть тьмы» роль работника Митрича сыграет заслуженный артист России Виктор Низовой
В комедии Н.В.Гоголя «Ревизор» роль Мишки сыграет Сергей Потапов
16.09.2009
Подробнее
Памяти А.И.Сашина-Никольского В.Темкина «СТРАНИЦЫ НЕОКОНЧЕННОЙ КНИГИ»
Памяти А.И.Сашина-Никольского
В.Темкина «СТРАНИЦЫ НЕОКОНЧЕННОЙ КНИГИ»
Предлагаем вашему вниманию вторую часть замечательной книги, написанной супругой А.И.Сашина-Никольского актрисой Малого театра Валентиной Темкиной…
В.Темкина «СТРАНИЦЫ НЕОКОНЧЕННОЙ КНИГИ»
Предлагаем вашему вниманию вторую часть замечательной книги, написанной супругой А.И.Сашина-Никольского актрисой Малого театра Валентиной Темкиной…
Памяти А.И.Сашина-Никольского
В.Темкина «СТРАНИЦЫ НЕОКОНЧЕННОЙ КНИГИ»
Предлагаем вашему вниманию вторую часть замечательной книги, написанной супругой А.И.Сашина-Никольского актрисой Малого театра Валентиной Темкиной…
Так состоялось наше знакомство
На одном из школьных вечеров в 1935 году организатор, участник и вдохновитель Надя Арди приказала мне:
— Вон в углу у печки стоит Александр Иванович Сашин-Никольский, пригласи его на вальс.
— Я хочу с Сережей Коновым... мне неловко как-то... Александр Иванович уж очень знам...
— Я тебя прошу! — зыркнула Арди огромными зелеными глазами.
— Я бы сама его пригласила, но я очень высокая... А ты...
Как раз!
Мы таинственно шипели, а Сашин так и стоял неприкаянно.
Я подошла к нему.
— Александр Иванович! Я приглашаю вас на вальс, — и, смутившись, договорила: — Арди велела.
Александр Иванович улыбнулся, по-старинному поклонился мне, что означало приглашение кавалера, еле касаясь, положил мне руку на талию, другую подставил, чтобы я возложила свою, и мы... закружились! Танцевал он легко, изящно. Так состоялось наше знакомство.
Он часто приходил в училище. Никогда не искал меня. Всегда пел в физкультурном зале, а я была в толпе моих сверстников и наслаждалась талантливостью и душевным богатством его искусства.
Поездка в Саранск
Весна 1936 года. Меня вызывает директор училища т. Бакач.
— Валя! Со мной разговаривал Александр Егорович Пузанков. Вас приглашают на гастроли в город Саранск Мордовской АССР, художественный руководитель Николай Николаевич Рыбников, организаторы А. Е. Пузанков и Н. О. Григоровская. Вам срочно надо репетировать Настю в «Не было ни гроша, да вдруг алтын», Ирину в пьесе Амоглобели «Жизнь», Аннушку в «Без вины виноватые» и Дуняшу в «Огненном мосте» Ромашова... Как вы смотрите на это? У меня кружилась голова... Я даже не обрадовалась, я растерялась...
— А я справлюсь?
— Попытайтесь. Я разрешил.
Дней более счастливых в моей жизни не было! Роли! Чудесные роли в спектаклях Малого театра! Глаз в глаз, дыхание в дыхание с артистами Малого театра! Начались репетиции, а скоро и отъезд в город Саранск, который стал моей судьбой.
В поезде на Саранск мы оказались в одном купе с Александром Ивановичем. Вещей у меня никаких не было, я залезла на верхнюю полку и развернула узелок с ролями. Внизу, визави, сидел Сашин. Небритый, в косоворотке темно-красного цвета, в черном пиджаке грубой шерсти, в сапогах. Очень был похож на цыгана. Темные локоны спутались от ветра. Он был не в духе, кого-то обругал и лег, закинув правую руку за голову, ноги свисали со скамьи. Мне было не до него, я шелестела тетрадями.
— Волнуетесь?
— Очень!
— Главное, не тараторьте! Не спешите! Слушайте, поймите и только тогда — отвечайте. Нас Николай Капитоныч учил попросту.
Александр Иванович преобразился, цыган молниеносно обрусел, папиросная коробочка в руках стала книжкой, и урок уже вел Николай Капитоныч Яковлев:
— И черть его знает, бегут, бегут, — поплевывая и по-яковлевски произнося букву «г» мягко, Сашин продолжал. — Куда торопются, надо оглядеться... Понять что к чему...
Опять изящно поплевался:
— Сломя голову мчатся, бегут, а куда, зачем — неизвестно... И вдруг в совершенно климовской интонации завершил:
— Курица, курица, а что такое... Ихль... (шел толоконниковский кляклый свист через зубы) — неизвестно.
Передо мной был живой М. М. Климов в роли Толоконникова из «Растеряевой улицы». Меня раздирал смех.
— Если одичал, мой сокол, я отпущу тебя, лети по ветру, охоться на удачу: черный я...
Стало даже страшно... Остужев! Бог мой! Остужев во всей своей неповторимости... Сашин встал и в полную силу легких, с дыханием великого трагика, с романтическим взлетом, с жестами Остужева, с поражающей красотой голосом Остужева, продолжал:
— Раз в Алеппо в чалме злой турок поносил республику... Схватил за горло я обрезанного пса и поразил его вот так...
В дверях нашего купе толпились свои и чужие. Свои улыбались, смеялись, заказывали: «Давыдова, покажи Давыдова! Яковлева! Климова! Расскажи, как Остужев на охоту ходил... про ключи... пьяного дворника покажи... Моисcи...», «Саш, Саш... Короля Лира», — просил Николай Александрович Анненков. «Александр Иванович, спойте»,— спокойно и весомо просил Александр Егорович Пузанков. Свои шумели.
Пассажиры, сбежавшиеся на удивительный концерт, восхищенно молчали, слушали и смотрели на невиданную диковину. Стучали колеса, мелькали станции, шли по вагону люди со своими делами и заботами, а разогревшийся, неуемный артист расточительно, щедро,, пригоршнями бросал бриллианты своего редкостного дарования. Концерт шел несколько часов, казалось бы, пора устать, но вот Александр Иванович берет гитару, перебирает струны, подстраивает и в нежнейшей, совсем прозрачной интонации начинает:
Будь мне желанною подругой, Будь светлым гением моим! Будь мне цветком роскошным Юга, Любви источником живым! Будь мне отрадой, упованьем, Дай животворный луч весны, Что счастье нежного свиданья, Приносит радость, свет, покой.
В романсе были и призыв, и мольба, бездонная нежность, и страсть... Мир уходил в нереальность... Люди как бы погружались в очистительную купель... Не виден был его странный костюм, не мешала небритость лица... Прочувствовалась лишь необъятная душа артиста, его сложный и прекрасный внутренний мир. Этот романе Александр Иванович пел очень редко, в какой-то час, минуту, секунду особого настроя.
У Александра Ивановича не было музыкального образования, он не знал нот, в этой области он был в полном смысле самородком!\' Рассказывал Пров Михайлович Садовский, что в спектакле «Воевода» А. Н. Островского Сашин пел сложную арию, где было верхнее «до»... Эту арию он пел в очередь с солистом Большого театра и пел дивно... Пров Михайлович так и говорил — дивно. На похвалы он был скуп. Не щадил ни близких, ни родных. Вероятно, он унаследовал характер своей матери архигениальнейшей (по выражению Ф. И. Шаляпина) О. О. Садовской, которая больше всего бранила своих детей... Не плохой характер!
В поездке в Саранск пел Александр Иванович и «Лотос».
Звуки песни моей вдохновенной далеко вас, мой друг, унесут.
К водам Ганга далекого края, там мой дом, там волшебный приют.
(Текст Г. Гейне)
Мелодии к этим романсам, как я узнала впоследствии, сочинил сам Александр Иванович.
Стучали, стучали колеса, мелькали станции, концерт продолжался. Гейновский «Лотос» увел всех к водам Ганга, к шепоту роз, в далекие края, где нет тоски и печали... Но вот артист вздохнул, взял несколько аккордов, мягко откинул голову назад и, устремив взгляд вдаль, чуть выше голов, сидевших напротив него, запел один из любимых романсов Владимира Николаевича Давыдова:
Когда на него ты глядишь так умиленно,
А я одинокий стою,
В то время и злоба и зависть так сильно
Грудь белую мучит мою.
Слушатели превратились в нечто сцепленное воедино рассказом-песней о трагической любви. Страшно было шевельнуться, страшно было дышать...
Я презрен, отвергнут, а он торжествует,
С улыбкой глядит на меня,
Но бедное сердце сильнее волнует,
И мщения ищет рука...
Пауза. Артист бледнел и смотрел все так же вдаль. (Он сурово, строго обвинял себя.)
Но мщение глупо!
Не лучше ль презренье к нему и забвенье к тебе...
И здесь, как везде, как во всем, как всегда, шла защита человеческого достоинства. Боже, через какую муку он произносил «забвенье к тебе». Видна была она, виден был тот, кто ее украл у него.
Я вынес довольно, прося упоенья. Пора, пора пробудиться от сна.
Он так произнес «Я вынес...», что трудно было сдержаться от слез, комом вставших в горле; все присутствовали на исповеди и своим вздохом боялись помешать кристальной душе поведать миру е коварстве, неверности и святотатстве. Какая-то неопределенность в аккордах, трагическая напряженность в сдерживании горьких чувств убеждали, что он не пробудится от кошмарного сна, но и не уронит своего достоинства, что он не будет ни о чем молить растоптавшую его любовь...
Чувствовалось, что он будет страдать и любить ее вечно. Все песни и романсы о любви, а их были сотни, наполнялись артистом таким глубоким содержанием, проникновением в мечты и душевные катастрофы, что не оставляли равнодушными даже людей жестких, себялюбивых, корыстных, холодных... Сашин лечил своим талантом от этих тяжких болезней, от «недугов», что отравляют жизнь. Как часто видела я слезы в их глазах. В тот далекий день пути в Саранск пел он и старинный романс — «Меня ты вовсе не любила». Опять откровение, опять приглушенный крик души:
Меня ты вовсе не любила.
Я был тебе совсем чужой.
Зачем же ты меня сгубила,
Зачем смеялась надо мной?
Нередко приходится слышать: «Так он же (или она) не поет! Он выдувает ноты!».
Александр Иванович не выдувал ноты, он интересно и, думается, верно входил в романс, он вспоминал, ощущал, думал... Разумеется, никогда в его пении не было технических, формальных ходов — тихо или громко, быстро или медленно, все шло от существа, от содержания:
Я не достоин сожаленья,
Я в жизни сам себя гублю,
Ты злой мой дух,
Ты злой мой гений,
Но все же я тебя люблю.
Шел рассказ о любви поруганной, о муках скрываемых, благородно переносимых.
Когда, в порыве увлеченья,
Порой тебе проклятья шлю
За бесконечные мои мученья,
Но все же я тебя люблю.
У Александра Ивановича в исполнении никогда не было сантимента, слащавости, сахарина... Скорее, скупость в выражении, он как бы скрывал чувство, а не высказывал его. Всегда было впечатление, что он не все сказал на эту тему, что в душевных глубинах есть еще не вскрытые пласты.
Я в жизни все, ты это знаешь,
Принес к твоим ногам.
Чего же ты еще желаешь,
Быть может, жизнь?
Так я отдам.
Не было сомнения, что он, поющий, и в жизни, в подобной ситуации, не задумываясь, отдаст жизнь.
Я перенес все муки ада, Я их теперь еще терплю. Тебя мне ненавидеть надо, - .... Но я, безумный, все люблю.
Александр Иванович пел, смотря вдаль, явственно ощущая непоправимое... Нет, это не пение... раненая душа вела рассказ; мысль, что он несчастлив, обожгла мне сердце. Кто же мог так обидеть это-то удивительного человека? Что было с ним? Когда? Что так скорбно волнует сейчас? Вновь перебрал струны и словно продолжал начатую тему:
Мы долго шли рядом одной дорогой
И много хотели друг другу сказать.
Надежд и желаний теснилось так много,
Но мы не решались молчанье прервать.
И новый романс раскрывал грань пережитого, трагического. И в новом романсе звучала биография артиста:
Когда по целым дням в безмолвном наслажденьи
От вашего лица я глаз не отводил,
Горел и холодел при вашем приближеньи,
Я чувствовал, что вас любил,
Когда потом порой в сомненьях я терялся,
Ко всем вас ревновал, кто близко подходил,
Завидовал воем тем, кто вами любовался,
Я понимал, что вас любил...
Пауза. Горьким вздохом прозвучали слова:
Но лишь вдали от вас, за сотни верст, к несчастью,
Когда мучения Тантала я терплю.
Тут только понял я, с какой безумной страстью
Я вас любил и вас люблю.
Александр Иванович резко ударил по струнам, оборвал тему... и зло сказал:
— Выпить бы!
Все начали уговаривать еще спеть...
— Я вам который час пою... Коль! (Он обращался к Н. А. Анненкову.) Спой про муравья...
— В другой раз...
— Ну, ладно! Последнюю, и по домам! (Т. е. по своим купе.) Александр Иванович улыбнулся, без аккомпанемента стал напевать, что-то вспоминая...
— Давно не пел... хо-о-рроший вальс...
Он оглядел всех и даже на меня взглянул, первый раз за долгие часы неповторимого концерта.
— Вот...
Праздником светлым вся жизнь предо мною Развернулась, улыбнулась, упоительно мила. Я играю, слез не знаю, мне все в жизни трын-трава!
Покачиваясь в ритме вальса, повторил припев:
Я играю, слез не знаю, мне все в жизни трын-трава! Иронически гмыкнул, очень легко продолжал:
Чувство любви мне смешно, непонятно.
Дум высоких, одиноких непонятны мне слова.
Жажда встречи, клятвы, речи. .
Все пустяк, все трын-трава!
Подпевайте!!
Жажда встречи, клятвы, речи,
Все пустяк, все трын-трава!
А вы? Товарищ студентка! Включайтесь!
В те годы я пела и довольно прилично, но включиться не могла... от всего, что я услышала и увидела, у меня кружилась голова, трещали по швам все понятия, вычитанные из книг, я столкнулась с чудом... Артист наращивал ритм. О, господи! Откуда он брал силы на эти многочасовые сольные концерты!
Что мне за дело, что годы проходят,
Что далеко раньше срока поседела голова.
Мне мгновенье — наслажденье, остальное — трын-трава!
Э-э-эх! — молодецки всплеснулся чародей.
Мне мгновенье — наслажденье, остальное — трын-трава!..
Баста! Хватит. — Встал. Бросил гитару в угол... ушел...
— Переутомился, — сказал Николай Александрович...
— В Саранске допоет, — добродушно промолвил Александр Егорович Пузанков, уходя... Все расходились... виноватые...
Артист пел раненой душой. Мелькали огоньки полустанков... огни остановок... Александр Иванович пришел поздно. Тяжело лег, не раздеваясь.
Саранск. Солнечное утро. Выходим на платформу. У Александра Ивановича маленький, сильно потрепанный чемоданишко был перевязан веревкой. У меня — узелок, в котором были тетради с ролями, ситцевый сарафанчик, зубная щетка, мятный зубной порошок и кусок розового мыла, с названием «Семейное».
Нас встречали радостные лица общественности города, молодежь, пионеры с цветами. Нина Осиповна Григоровская энергично распоряжалась; подкатила тележка для вещей.
Александр Иванович вышел из вагона мрачный, но быстро включился в радостную атмосферу встречи. На чье-то приветствие, пожимая руки, он пропел:
— Нам встречаться чаще нужно возле леса у реки... Сашин-Никольский...
— Александр Иванович! Давайте ваш чемодан...
— Легок! Сам донесу.
Мой узелок тоже в помощи не нуждался. Я слышала только его... Смотрела только на него... Думала только о нем... Никакими силами меня нельзя было отвлечь от него... Помню фразу Николая Александровича Анненкова:
— Смотрите, смотрите... а девчушка-то не отходит от Сашина... Новая аудитория у Сашина!
Значительно позже я поняла, что всех волновало в искусстве Сашина... Глубина! Простота! Эмоциональность, поэтическое и вместе с тем реальное восприятие мира. Даже банальные тексты романсов он наполнял таким содержанием, что завораживал, обволакивал, окрашивал своим восприятием события, о которых пел. Невольно вспомнились лермонтовские строки:
Есть речи — значенье
Темно иль ничтожно,
Но им без волненья
Внимать невозможно.
Последний раз в Щелыкове
Александр Иванович бывал в Щелыкове 35 раз. Сжимается сердце, как вспомню наш последний приезд в Щелыково...
В гостиной голубого дома Александр Иванович сел за пианино и тихонько пальцами касался клавиш... Около него сидела Таня Черняева (гример Малого театра), на цыпочках вошел Никита Подгорный, через несколько минут так же тихо вошли Муза Седова, Ольга Чуваева, Пров Садовский, Ия Костина. Я стояла на веранде и боялась прервать тишину, нарушить его полуодиночество... Таня ему не мешала, вошедших он не заметил, осторожно вошел М. Н. Си-доркин и сел на подоконник. Все эти товарищи знали, что Александра Ивановича не надо одолевать просьбами, он не пел по заказу, он пел, когда не мог не петь (исключением, разумеется, была профессиональная работа). М. Н. Сидоркин откровенно плакал... по его милому, полному, красивому лицу ручейками текли слезы, он их не смахивал, он врос в подоконник. На последнем аккорде артист задержался, он еще был в содержании романса, в событиях, с ним случившихся...
Пауза. Никто ничего не просил... Исповедь артиста захватила души собравшихся. Наконец Александр Иванович откачнулся от инструмента, словно оттолкнулся от горьких воспоминаний, и повернулся, собираясь уходить и... увидел полную гостиную людей... Он был взволнован... Никто не аплодировал, не выражал восторгов, все смотрели на него, как на бога, и ждали, что он сам захочет... Через мгновение он резко повернулся, сделал по клавишам глиссандо и залихватски, озорно, молодецки запел:
Я больная с постели вставала
И всю ночь не спала напролет,
Под окошком я милого ждала...
Мне все кажется, вот он идет.
Эту залихватскую песню он начинал с сложного «многоярусного» захода:
Я бо-о-о-о-льная... —
и обрушивался водопадом на звуки и слова:
льная с постели вставала
И всю но-очь...
Ночь была длинная, но ожидание было радостное, с предвкушением счастья: не спала напролет...
Радостно, бравурно, но еще не выплескиваясь: Под окошком я милого ждала...
Он вглядывался в путь-дороженьку, по которой должен появиться милый:
Мне все кажется, вот он идет.
Злые люди завидовать стали,
Что судьба нас с тобою свела,
Об одном они только мечтали,
Чтоб разбить наши бедны сердца.
В интонации артиста была ирония к этим людям, сожаление к их недалекости, ограниченности. Небольшая пауза, артист мгновенно сосредоточивался на новой мысли, раздумчиво шел мелодический пассаж-отыгрыш.
Полюбить ты меня не сумела,
Оценить ты меня не смогла...
Так смотри ж, чтоб потом не жалела,
Ухожу от тебя навсегда.
Широко, победно завершал:
Мил ушел, не cказал до свиданья,
Ухожу от тебя навсегда,
Позабудь про мои обещанья,
Не женюсь на тебе никогда.
И сделав еще раз глиссандо, смешно, озорно лопотал никому не понятное:
Общерда! Лопщерда! Общерда!
Хохот, смех, восклицания...
— Споем хором! По команде, по моему «смычку», кричите фортэс!
Слово «фортэс» в переводе с цыганского языка обозначает — счастье! Еще раз спел «Я больная», еще озорнее, и, орудуя глиссандо, тарабарщиной со словами «общерда, лобщерда» он отрывался от пианино, вскакивал, взмахивал «смычком», или, вернее, «дирижерской палочкой», пристукивал ногой, во весь голос, во весь темперамент кричал «фортэс»!!! Недавно плакавшие улыбались! Блестя глазами, в полный нерв включались в сашинский хор и весело кричали «фортэс»! На полную катушку работали в массовке Никита Подгорный и Садовский Пров! Последний раз это было в августе 1967 года.
В сентябре того года артиста не стало. Щелыковский соловей простился с дорогими его сердцу местами.
Замолкли звуки чудных песен,
Не раздаваться им опять.
Приют певца угрюм и тесен,
И на устах его печать.
Елеся
Поэтичнейшее создание артиста солнечным зайчиком освещало спектакль «Не было ни гроша, да вдруг алтын» А. Н. Островского. К сожалению, не все сохранила моя память... Елеся — Сашин был действен на сцене; ни доли секунды без мысли, без дела... В его руках гитара, метелка, сажа, клетка, тряпка были необходимыми атрибутами его незатейливой жизни. Он все делал с удовольствием; пользовался точно отобранными деталями сценической жизни образа. Занятен был его вид: белобрысый парик с соломками — торчащими космами, словно выгоревшими на солнце, рваненькая светлая рубашечка, штанишки, неравные в окончаниях, держащиеся на матерчатых ремешках, перекрещивавших его изящное тельце, на ногах — башмачки-опорки с ушками. Красивый тонкий нос был вздернут. Улыбка с ямочками на щеках, раскрывающая миндалевидные зубы; прелестные темные глаза, смотрящие на мир то радостно я удивленно, то с лукавинкой; легкие движения то плавные, то порывистые, то озорные, то озадаченные... Первозданность бытия немудрящего-человечка завораживала, восхищала, радовала зрителей. Непосредственность и простота этого образа захватывали. Юмор и лиризм очаровывали в этом создании артиста. Останавливая бушующую мать-мещанку, Сашин — Елеся с достоинством президента или министра возражал:
— Меня-то пожалейте, ведь я жених... Улыбчатый шорох шел по зрительному залу.
На брань матери, что дома ни копейки, а он чижей ловит да на барышень любуется, Сашин — Елеся с сокрушающей логикой ребенка отвечал:
— Позвольте, маменька! Да на что нам много денег? Нам ведь серебряных подков не покупать, потому у нас и лошадей нет.
В ответ на замечание матери, что Квартальный срамил за некрашеный забор, Сашин оживлялся, с удовольствием потирал хорошенькие, маленькие ручки и выражал готовность приступить к работе:
— Важное дело! Кабы хитрость какая! А то... взять голландской сажи, — вот и весь состав.
Мать сокрушалась, что денег нет и на сажу. Сашин весело утешал ее:
— Сейчас умом раскину.
Замечание матери, что он дурак круглый, Сашин воспринимал как похвалу:
— Что ж, что дурак, маменька? Видно, родом так.
— Да отец-то был у тебя умный. Елеся серьезно продолжал утешать мать:
— Я, маменька, не в отца.
Он был так мило послушен, так готов трудиться, что его хотелось защищать от нападок матери-мещанки. Он не издевался над матерью, не дразнил ее, не озорничал, а трогательно вразумлял:
— Вы знаете, можно человека и в тоску вогнать, а в тоске куда человеку? Одно средство — в Москву-реку...
Он жалел мать, сочувствовал ей, оберегал от грубости:
— Прочитают вам в «Полицейских ведомостях»: «найдено тело неизвестного человека... юноши цветущих лет, прекрасной наружности».
Его непорочный вид, а главное, детская наивность, вызывали умиление и смех. Дальше артист продолжал активнее:
— И тут еще добавлено: «Так видно, что по неприятности от ;родителев».
Сашин великолепно обращался с несуществующими предметами... Раскрыв левую ладошку, он «читал» матери «по полицейской ведомости». Сочувствуя ей, он произносил: «по неприятности от родителей».
Ни на одно смешное слово никогда, ни в одной роли он не нажимал, не забывал говорить артистам: «от смешного надо уходить... нажали, ан зритель от вас и отвернулся! Вы его за дурака сочли, юн подспудно это чувствует и... не смеется!».
Играя Настю и готовясь к выходу, я стояла в левой кулисе, в доме-развалюхе Крутицкого, и смотрела в щелочку. Баклушин просит Елесю доставить письмо барышне, Насте. Александр Иванович радостно соглашался. Но простосердечно советовался с соседом:
— Истукарий Лупыч! А по затылку нашего брата за эти дела ше скомандуют?
Елеся то поглядывал на записку, то на купца Епишкина, что-то соображая, быстро перекладывал записку в левую руку, подбегал к домику-развалюхе, тихонечко стучал правым кулачком в дверь и отходил, ожидая выхода Насти.
Я выходила на крыльцо, он прятал руку с письмом за спину и, лукаво улыбаясь, молвил:
— Получите...
Я недоумевала: получать было нечего. Он игриво взмахивал письмом и приближался, подтанцовывая и напевая:
— Получите, получите... получите нисыме-цо!
Мне казалось, что он шутит: не Елеся, а он, Сашин-Никольский, того и гляди, скажет — товарищ студентка.
Значительно позднее я поняла, что его простота — высокое искусство. В конце первого акта Крутицкий выпроваживает свою жену с Настей собирать милостыню, просить на приданое. На грудь Насте вешали документ, подписанный священником и старостой церковным, гласивший о ее нищете. Смеются соседи на это «представление», кричит мещанка Мигачева:
— Елеся, Елеся, погляди! Ведут ее, бедную, как овечку, ах, как интересно!
Выбежавший Елеся — Сашин замирал, чуть-чуть пятился назад... лямочка спадала с правого плеча... грустно-грустно смотрел он на шествие несчастной бесприданницы... Чуть не сорок лет прошло с тех пор, но сашинская хрупкая фигурка с детским полуоткрытым ртом, его беспомощность и сердечность трогают душу по-прежнему.
Актер Стрижаков
Интересным было исполнение роли актера Стрижакова в «Огненном мосте» Б. Ромашова. Премьера в Малом театре состоялась в 1928 году. В сашинском Стрижакове была своеобразная увлеченность революционными событиями, он жил на сцене с ощущением творческих перспектив, с прошлой жизнью его мало что связывало, легкомыслие его было вынужденное.
В доме адвоката Дубравина (Н. Н. Рыбников) — сложная семейная ситуация: дочь Ирина (В. Н. Пашенная) — с большевиками. Сын Геннадий (С. Л. Кузнецов, Н. А. Анненков) — враг революции, Ксения Михайловна (А. А. Яблочкина, Н. О. Григоровская), жена Дубравина, актриса — беспомощная и беспринципная женщина. Актер Стрижаков в двусмысленном положении при Ксении Михайловне: не то паж, не то любовник, не то друг, не то лишь партнер по сцене... В доме сложных отношений актер Стрижаков не унывает: поет, острит, играет на рояле. Подарив цветы Ксении Михайловне, он напевает:
Ей граф с утра фиалки присылает,
Он знает, что фиалки — вкус мадам.
На замечание, что его не покидает хорошее настроение, Стрижаков — Сашин убежденно произносил:
— А зачем мне волноваться, мне хуже не будет. Я — актер, — и продолжал петь:
Ле Шер барон ей розы присылает с письмом о том, что будет сам.
Легко бросал реплику:
— И притом я люблю катастрофы.
Стрижаков не герой, но всегда готов броситься в опасность, вернее, он воспринимает опасность жизненную, как в театре, как на сцене...
— Меня никогда не убьют. Актеров вообще не убивают... Красиво закинув голову, типично по-актерски, он философствовал:
— И что такое смерть?
Приближаясь к Ксении Михайловне, с томным взглядом продолжал:
— Была милее дев лобзальных ты, смерть венчальная моя... Для вас я готов на все.
Ксения Михайловна умоляла его не уходить, опасно; на что Сашин отвечал с лихостью гусара:
— Мне даже хочется, честное слово, — улицы в огне. Москва горит. Пулеметы — трах-тах-трата-тах... Я крадусь переулками, и вдруг пуля — дзил...
Он разыгрывал сцену ранения, как артист, с некоторым преувеличением. Рассказ юнкера о красных, что ползут под огнем, Стрижаков воспринимал восторженно, как хорошо исполненный пассаж4
— Согласитесь, господа, что это героизм!
Полярность социальных позиций Ирины и Геннадия ему не понятна, идеологическую борьбу он воспринимает через состояние Ксении Михайловны, падающей в обморок от столкновений Ирины с Геннадием.
— Это же гибельно для Ксении Михайловны с ее слабым сердцем. Увлеченность событиями у Стрижакова была театральная. Восприятие революционных событий — восприятие спектакля с трагит ческими и комическими эпизодами.
Александр Иванович, глубокий знаток актерской психологии, тонко и точно вел свою роль, остро высмеивал актеров, про которых можно сказать — актер актерыч.
— Вчера было общее собрание. Выступали от всех театров... Какой подъем, какие слова! Не я один, многие просто плакали.
На эту реплику всегда был взрыв смеха; невозможно было представить, чтобы этот вертопрах вообще мог расплакаться, даже на похоронах своей матери. Спохватившись, словно извиняясь, вел рассказ:
— Разумеется, многие против большевиков... но искусство поднимается... Ксения Михайловна.
Выспренно, с жаром произносил:
— Театр должен служить про-ле-та-ри-ату!
Слово «пролетариат» он выговаривал с трудом, как малоизвестное слово, вызывая смех в зрительном зале. Озаренный перспективами, он вел диалог со своей партнершей:
— Между прочим, я ухожу с простаков, Ксения Михайловна. Какие теперь могут быть простаки! Вы помните, кто выступал на демократическом совещании? Плеханов. Сам Плеханов, ну, какие же могут быть простаки! Героический репертуар — трагедия! Вот что теперь нужно.
На реплику Ксении Михайловны: «А Плеханов... этот герой-любовник...» — Сашин взвивался и просвещал подругу:
— Гениальный марксист! Жить так интересно, перед театром открываются такие перспективы! — Стрижаков — Сашин сообщал радостную сенсацию: — Говорят, общие собрания будут каждый день!
— А когда же репетировать? — недоумевала артистка. Восторженно сыпал артист:
— Рано утром. Ночью. Сколько проблем. Вы почитайте газеты. Какие статьи, какая буря! Новая эра в искусстве. Делами искусства будет ведать народный комиссар по просвещению Луначарский... высококультурный человек. В Питере он произнес замечательную речь о театре в эпоху революции, подъем духа необычайный. Мы несомненно присутствуем у колыбели революции искусства.
Аффектация была чисто театральная, актерская.
На замечание Дубравина: «Стыдно слушать от интеллигента!» — Стрижаков надувался, откидывал голову назад и, глядя сверху вниз, припечатывал:
— Простите, Аркадий Степанович! Это вы интеллигентный человек, а я — пролетарий духа!
Взрыв смеха. На волне этой реакции зрительного зала артист воодушевлялся и парил дальше:
— Ведь это сила! Это — движение масс, как говорил Ленин... По-актерски приподнято декламировал:
Весенний день горяч и золот, Весь город солнцем ослеплен...
Дубравины собираются уезжать. Взбаламученная патетикой Стрижакова, Ксения Михайловна взмолилась:
— Петя! Вы забываете, что я тридцать лет замужем! Стрижаков беззаботно, легко успокаивает коллегу:
— Ну и довольно. Попили нашей кровушки. Пускай сам едет!
Вновь взрыв хохота. Первую половину действия он играл в бархатной курточке-разлетайке, которую обычно носили художники или люди свободной профессии. Потертая блуза-разлетайка, стоптанные лакированные туфли, темные брюки с отглаженной стрелкой. Материальная несостоятельность актера Стрижакова была налицо, но отглаженные брюки говорили о его чисто профессиональной заботе о своей внешности. Артист должен быть привлекательным.
Непутевый
Пьеса А. Н. Островского «На бойком месте» шла долгие годы на сцене Малого театра в ярчайшем исполнении не только центральных ролей.
В исполнении Александром Ивановичем роли буйствовавшего разгулявшегося купчика Непутевого были черты даже трогательные... Не случайно Михаил Иванович Царев не однажды называл Александра Ивановича Мартыновым наших дней.
А. И. Сашин-Никольский подобно великому артисту прошлого мог играть водевиль и трагедию, петь в Большом театре и играть в Малом. Присущие Александру Ивановичу солнечность, жизнеутверждение, юмор и лиризм высвечивали образы и «темного царства». В разбойном омуте, в трактире с названием «На бойком месте», одурманенный алкогольным зельем Непутевый приметил Аннушку не только за красоту, но и за ее душевные качества. Его буйства к безобразия сникали при виде этой скромной девушки, приобретали особый оттенок.
Я, играя Аннушку, заканчивала монолог во втором действии словами:
— Я золовку и за человека не считала, а он (Миловидов) ее-то и полюбил, а меня, девушку, бросил. — Облокачивалась о стол, поддерживая правой рукой отяжелевшую голову.
Непутевый — Сашин подходил ко мне тихо, присаживался на табуретку около стола и, еле дотрагиваясь до моего локтя, ласково шептал:
— Ты что плачешь? Кто тебя обидел?
Он был симпатичен в своей человечности. Отвечая ему в тон, я мирно просила:
— Поди к Евгении, она ласковая, а меня не тронь, мне и без
тебя тошно.
Непутевый — Сашин с ощущением всевластия денег гордо задирал нос, смотрел на меня сверху вниз и грозно изрекал:
— Я сам знаю, куда мне идти; ты меня не учи! Вот что! — в неопределенном направлении грозился. — Ты не смей мне указывать!
Качнувшись, Непутевый пытался меня обнять, я резко обрывала его:
— Русским языком тебе говорю, отойди. Аль ты слов не понимаешь, — и переходила на другую сторону комнаты.
Сашин давал возможность пройти, немножно пятился назад и очень мягко передразнивал меня, какая, мол, «прынцесса»! Царевна-Несмеяна! Он вставал посредине сцены, вскидывал руки кверху, будто звал на помощь, поднимал правую ногу, согнутую в колене, и собирался так топнуть, чтобы трактир развалился, но, потеряв равновесие, чуть не падая, жалобно мычал:
— Тешь мой обычай! Аль ты моего ндраву не знаешь! — выпрямляясь, хорохорился: — Я в Курчавине, бывало, запрягу девок в сани летом, да и езжу по деревне...
Покачиваясь, приближался к Аннушке и внушал:
— Ты знай обхождение купеческое.
На возражение Аннушки, не желающей знать обхождение купеческое, Непутевый взвивался, пытался заглянуть ей в глаза, проверял, не рехнулась ли она.
— Да ты обо мне как понимаешь! Ты вот это видела?
Он потрясал туго набитым кисетом с деньгами, с трудом развязывал шнур и сыпал золотым дождем на стол. На просьбу Аннушки убрать деньги, а то у брата (Бессудного) глаза разгорятся, так добру не бывать, — Сашин раскидывался на стуле, покачиваясь и кобенясь, восклицал:
— Я здесь погулять хочу!
Но недолго держал «скульптуру» купеческого безобразия и, нежно улыбаясь, лепетал:
— Пойдешь за меня замуж? — проводил рукой по монетам и, ласково заглядывая в глаза Аннушке, продолжал: — Вот отец умрет, я большой останусь.
Желая отделаться от него, Аннушка успокаивала:
— Ну хорошо, хорошо. В другой раз потолкуем.
Непутевый добродушно кивал головой, как бы соглашаясь, что это дело терпит, еще не время идти под венец, да и деньги заполучить при живом отце не удастся, но этот разговор еще будет продолжен...
В сашинском Непутевом, так же как и в других отрицательных героях его галереи, был огонек добра и человечности, что делало непутевого человека исправимым, не безнадежным.
Шмага
В разные годы в спектакле «Без вины виноватые» мне пришлось играть Аннушку, Шелавину, Коринкину. Я встречалась с выдающимися артистами Малого театра, запомнила многие черты их покоряющего искусства.
Среди образов, созданных Александром Ивановичем в пьесах Островского, особое место занимает... без вины виноватый артист и человек Шмага.
Примечателен был сам его облик в роли Шмаги. Светлый парик с проседью и лысиной. Пушистые волосы чуть приподнимались над ушами, небольшой хохолок закручивался над большим лбом. Нос Шмаги был слегка вздернут. Под воротником светлой рубашкгг змеился помятый галстук. Сильно поношенный лапсердак серого цвета, брючки, давно не чищенные и не глаженные, рваные башмаки. Внешний вид опустившегося человека. В те годы Александр Иванович в жизни был одет немногим лучше Шмаги. В театре о нем говорили, как о погибшем таланте... Его личная трагическая судьба, творческая обойденность, всесторонняя неустроенность вырывались, в мир и через сложный образ Шмаги.
Сашинский Шмага был человеком сложной судьбы, трагически несложившейся жизни. Вы сразу чувствовали, что за его выко-мариваниями, остротами, цинизмом скрывается горькая судьба неудачника.
То, как воспринимал Шмага — Сашин происходящие события, как оценивал артистов, с которыми свела его судьба, все его поступки свидетельствовали, что перед нами интересный человек и бесспорно талантливый артист.
Характеристику, данную ему Незнамовым — «он играет всякие роли и даже благородных отцов», — Александр Иванович своим исполнением исчерпывающе оправдывал. Иронию Незнамова он понимал и прощал. Старше Незнамова по возрасту, испытавший на себе всю бесчеловечность социального уклада, битый и преследуемый полицейскими властями, Шмага — Сашин тянулся к молодому, талантливому артисту, защищал его от интриг Коринкиной и Миловзорова, не осуждал за резкость.
Мечты сашинского Шмаги попраны! Надежд на будущее — никаких! С удовольствием идет он со своим другом Незнамовым к приезжей знаменитости Елене Ивановне Кручининой, осмелившейся заступиться за Незнамова, чтобы выразить ей свое негодование и презрение.
В годы, когда Александр Иванович играл Шмагу, Кручинину играла Вера Николаевна Пашенная, Незнамова — Царев, в Саранске — М. А. Переслени и Н. А. Анненков.
Знакомясь с Кручининой, в ответ на реплику Незнамова: «Кланяйся, Шмага!» — Сашин галантно приподнимал мятую, рваную шляпу. Несколько присев на левую ногу и вытянув вперед правую, он мушкетерским, кружным движением рваной шляпой помахивал вокруг головы и по полу и, прижав ее к сердцу, низко кланялся, показывая приезжей знаменитости лысину, что означало преклонение перед талантом и добродетелями артистки, без которых мир может спокойно обойтись! На приглашение Кручининой присесть Сашин — Шмага разваливался на кресле, как именитый лорд; шляпу небрежно бросал на изящный столик, накидывал ногу на ногу, руками брался за лацканы обветшалого пальто. Откинув голову и презрительно глядя на Кручинину, начинал дерзить:
— Вы знаменитость, вы получаете за спектакль чуть не половину сбора...
В ответ на скорбный взгляд без вины виноватой артистки Кручининой ядовито поддевал:
— А еще н
В.Темкина «СТРАНИЦЫ НЕОКОНЧЕННОЙ КНИГИ»
Предлагаем вашему вниманию вторую часть замечательной книги, написанной супругой А.И.Сашина-Никольского актрисой Малого театра Валентиной Темкиной…
Так состоялось наше знакомство
На одном из школьных вечеров в 1935 году организатор, участник и вдохновитель Надя Арди приказала мне:
— Вон в углу у печки стоит Александр Иванович Сашин-Никольский, пригласи его на вальс.
— Я хочу с Сережей Коновым... мне неловко как-то... Александр Иванович уж очень знам...
— Я тебя прошу! — зыркнула Арди огромными зелеными глазами.
— Я бы сама его пригласила, но я очень высокая... А ты...
Как раз!
Мы таинственно шипели, а Сашин так и стоял неприкаянно.
Я подошла к нему.
— Александр Иванович! Я приглашаю вас на вальс, — и, смутившись, договорила: — Арди велела.
Александр Иванович улыбнулся, по-старинному поклонился мне, что означало приглашение кавалера, еле касаясь, положил мне руку на талию, другую подставил, чтобы я возложила свою, и мы... закружились! Танцевал он легко, изящно. Так состоялось наше знакомство.
Он часто приходил в училище. Никогда не искал меня. Всегда пел в физкультурном зале, а я была в толпе моих сверстников и наслаждалась талантливостью и душевным богатством его искусства.
Поездка в Саранск
Весна 1936 года. Меня вызывает директор училища т. Бакач.
— Валя! Со мной разговаривал Александр Егорович Пузанков. Вас приглашают на гастроли в город Саранск Мордовской АССР, художественный руководитель Николай Николаевич Рыбников, организаторы А. Е. Пузанков и Н. О. Григоровская. Вам срочно надо репетировать Настю в «Не было ни гроша, да вдруг алтын», Ирину в пьесе Амоглобели «Жизнь», Аннушку в «Без вины виноватые» и Дуняшу в «Огненном мосте» Ромашова... Как вы смотрите на это? У меня кружилась голова... Я даже не обрадовалась, я растерялась...
— А я справлюсь?
— Попытайтесь. Я разрешил.
Дней более счастливых в моей жизни не было! Роли! Чудесные роли в спектаклях Малого театра! Глаз в глаз, дыхание в дыхание с артистами Малого театра! Начались репетиции, а скоро и отъезд в город Саранск, который стал моей судьбой.
В поезде на Саранск мы оказались в одном купе с Александром Ивановичем. Вещей у меня никаких не было, я залезла на верхнюю полку и развернула узелок с ролями. Внизу, визави, сидел Сашин. Небритый, в косоворотке темно-красного цвета, в черном пиджаке грубой шерсти, в сапогах. Очень был похож на цыгана. Темные локоны спутались от ветра. Он был не в духе, кого-то обругал и лег, закинув правую руку за голову, ноги свисали со скамьи. Мне было не до него, я шелестела тетрадями.
— Волнуетесь?
— Очень!
— Главное, не тараторьте! Не спешите! Слушайте, поймите и только тогда — отвечайте. Нас Николай Капитоныч учил попросту.
Александр Иванович преобразился, цыган молниеносно обрусел, папиросная коробочка в руках стала книжкой, и урок уже вел Николай Капитоныч Яковлев:
— И черть его знает, бегут, бегут, — поплевывая и по-яковлевски произнося букву «г» мягко, Сашин продолжал. — Куда торопются, надо оглядеться... Понять что к чему...
Опять изящно поплевался:
— Сломя голову мчатся, бегут, а куда, зачем — неизвестно... И вдруг в совершенно климовской интонации завершил:
— Курица, курица, а что такое... Ихль... (шел толоконниковский кляклый свист через зубы) — неизвестно.
Передо мной был живой М. М. Климов в роли Толоконникова из «Растеряевой улицы». Меня раздирал смех.
— Если одичал, мой сокол, я отпущу тебя, лети по ветру, охоться на удачу: черный я...
Стало даже страшно... Остужев! Бог мой! Остужев во всей своей неповторимости... Сашин встал и в полную силу легких, с дыханием великого трагика, с романтическим взлетом, с жестами Остужева, с поражающей красотой голосом Остужева, продолжал:
— Раз в Алеппо в чалме злой турок поносил республику... Схватил за горло я обрезанного пса и поразил его вот так...
В дверях нашего купе толпились свои и чужие. Свои улыбались, смеялись, заказывали: «Давыдова, покажи Давыдова! Яковлева! Климова! Расскажи, как Остужев на охоту ходил... про ключи... пьяного дворника покажи... Моисcи...», «Саш, Саш... Короля Лира», — просил Николай Александрович Анненков. «Александр Иванович, спойте»,— спокойно и весомо просил Александр Егорович Пузанков. Свои шумели.
Пассажиры, сбежавшиеся на удивительный концерт, восхищенно молчали, слушали и смотрели на невиданную диковину. Стучали колеса, мелькали станции, шли по вагону люди со своими делами и заботами, а разогревшийся, неуемный артист расточительно, щедро,, пригоршнями бросал бриллианты своего редкостного дарования. Концерт шел несколько часов, казалось бы, пора устать, но вот Александр Иванович берет гитару, перебирает струны, подстраивает и в нежнейшей, совсем прозрачной интонации начинает:
Будь мне желанною подругой, Будь светлым гением моим! Будь мне цветком роскошным Юга, Любви источником живым! Будь мне отрадой, упованьем, Дай животворный луч весны, Что счастье нежного свиданья, Приносит радость, свет, покой.
В романсе были и призыв, и мольба, бездонная нежность, и страсть... Мир уходил в нереальность... Люди как бы погружались в очистительную купель... Не виден был его странный костюм, не мешала небритость лица... Прочувствовалась лишь необъятная душа артиста, его сложный и прекрасный внутренний мир. Этот романе Александр Иванович пел очень редко, в какой-то час, минуту, секунду особого настроя.
У Александра Ивановича не было музыкального образования, он не знал нот, в этой области он был в полном смысле самородком!\' Рассказывал Пров Михайлович Садовский, что в спектакле «Воевода» А. Н. Островского Сашин пел сложную арию, где было верхнее «до»... Эту арию он пел в очередь с солистом Большого театра и пел дивно... Пров Михайлович так и говорил — дивно. На похвалы он был скуп. Не щадил ни близких, ни родных. Вероятно, он унаследовал характер своей матери архигениальнейшей (по выражению Ф. И. Шаляпина) О. О. Садовской, которая больше всего бранила своих детей... Не плохой характер!
В поездке в Саранск пел Александр Иванович и «Лотос».
Звуки песни моей вдохновенной далеко вас, мой друг, унесут.
К водам Ганга далекого края, там мой дом, там волшебный приют.
(Текст Г. Гейне)
Мелодии к этим романсам, как я узнала впоследствии, сочинил сам Александр Иванович.
Стучали, стучали колеса, мелькали станции, концерт продолжался. Гейновский «Лотос» увел всех к водам Ганга, к шепоту роз, в далекие края, где нет тоски и печали... Но вот артист вздохнул, взял несколько аккордов, мягко откинул голову назад и, устремив взгляд вдаль, чуть выше голов, сидевших напротив него, запел один из любимых романсов Владимира Николаевича Давыдова:
Когда на него ты глядишь так умиленно,
А я одинокий стою,
В то время и злоба и зависть так сильно
Грудь белую мучит мою.
Слушатели превратились в нечто сцепленное воедино рассказом-песней о трагической любви. Страшно было шевельнуться, страшно было дышать...
Я презрен, отвергнут, а он торжествует,
С улыбкой глядит на меня,
Но бедное сердце сильнее волнует,
И мщения ищет рука...
Пауза. Артист бледнел и смотрел все так же вдаль. (Он сурово, строго обвинял себя.)
Но мщение глупо!
Не лучше ль презренье к нему и забвенье к тебе...
И здесь, как везде, как во всем, как всегда, шла защита человеческого достоинства. Боже, через какую муку он произносил «забвенье к тебе». Видна была она, виден был тот, кто ее украл у него.
Я вынес довольно, прося упоенья. Пора, пора пробудиться от сна.
Он так произнес «Я вынес...», что трудно было сдержаться от слез, комом вставших в горле; все присутствовали на исповеди и своим вздохом боялись помешать кристальной душе поведать миру е коварстве, неверности и святотатстве. Какая-то неопределенность в аккордах, трагическая напряженность в сдерживании горьких чувств убеждали, что он не пробудится от кошмарного сна, но и не уронит своего достоинства, что он не будет ни о чем молить растоптавшую его любовь...
Чувствовалось, что он будет страдать и любить ее вечно. Все песни и романсы о любви, а их были сотни, наполнялись артистом таким глубоким содержанием, проникновением в мечты и душевные катастрофы, что не оставляли равнодушными даже людей жестких, себялюбивых, корыстных, холодных... Сашин лечил своим талантом от этих тяжких болезней, от «недугов», что отравляют жизнь. Как часто видела я слезы в их глазах. В тот далекий день пути в Саранск пел он и старинный романс — «Меня ты вовсе не любила». Опять откровение, опять приглушенный крик души:
Меня ты вовсе не любила.
Я был тебе совсем чужой.
Зачем же ты меня сгубила,
Зачем смеялась надо мной?
Нередко приходится слышать: «Так он же (или она) не поет! Он выдувает ноты!».
Александр Иванович не выдувал ноты, он интересно и, думается, верно входил в романс, он вспоминал, ощущал, думал... Разумеется, никогда в его пении не было технических, формальных ходов — тихо или громко, быстро или медленно, все шло от существа, от содержания:
Я не достоин сожаленья,
Я в жизни сам себя гублю,
Ты злой мой дух,
Ты злой мой гений,
Но все же я тебя люблю.
Шел рассказ о любви поруганной, о муках скрываемых, благородно переносимых.
Когда, в порыве увлеченья,
Порой тебе проклятья шлю
За бесконечные мои мученья,
Но все же я тебя люблю.
У Александра Ивановича в исполнении никогда не было сантимента, слащавости, сахарина... Скорее, скупость в выражении, он как бы скрывал чувство, а не высказывал его. Всегда было впечатление, что он не все сказал на эту тему, что в душевных глубинах есть еще не вскрытые пласты.
Я в жизни все, ты это знаешь,
Принес к твоим ногам.
Чего же ты еще желаешь,
Быть может, жизнь?
Так я отдам.
Не было сомнения, что он, поющий, и в жизни, в подобной ситуации, не задумываясь, отдаст жизнь.
Я перенес все муки ада, Я их теперь еще терплю. Тебя мне ненавидеть надо, - .... Но я, безумный, все люблю.
Александр Иванович пел, смотря вдаль, явственно ощущая непоправимое... Нет, это не пение... раненая душа вела рассказ; мысль, что он несчастлив, обожгла мне сердце. Кто же мог так обидеть это-то удивительного человека? Что было с ним? Когда? Что так скорбно волнует сейчас? Вновь перебрал струны и словно продолжал начатую тему:
Мы долго шли рядом одной дорогой
И много хотели друг другу сказать.
Надежд и желаний теснилось так много,
Но мы не решались молчанье прервать.
И новый романс раскрывал грань пережитого, трагического. И в новом романсе звучала биография артиста:
Когда по целым дням в безмолвном наслажденьи
От вашего лица я глаз не отводил,
Горел и холодел при вашем приближеньи,
Я чувствовал, что вас любил,
Когда потом порой в сомненьях я терялся,
Ко всем вас ревновал, кто близко подходил,
Завидовал воем тем, кто вами любовался,
Я понимал, что вас любил...
Пауза. Горьким вздохом прозвучали слова:
Но лишь вдали от вас, за сотни верст, к несчастью,
Когда мучения Тантала я терплю.
Тут только понял я, с какой безумной страстью
Я вас любил и вас люблю.
Александр Иванович резко ударил по струнам, оборвал тему... и зло сказал:
— Выпить бы!
Все начали уговаривать еще спеть...
— Я вам который час пою... Коль! (Он обращался к Н. А. Анненкову.) Спой про муравья...
— В другой раз...
— Ну, ладно! Последнюю, и по домам! (Т. е. по своим купе.) Александр Иванович улыбнулся, без аккомпанемента стал напевать, что-то вспоминая...
— Давно не пел... хо-о-рроший вальс...
Он оглядел всех и даже на меня взглянул, первый раз за долгие часы неповторимого концерта.
— Вот...
Праздником светлым вся жизнь предо мною Развернулась, улыбнулась, упоительно мила. Я играю, слез не знаю, мне все в жизни трын-трава!
Покачиваясь в ритме вальса, повторил припев:
Я играю, слез не знаю, мне все в жизни трын-трава! Иронически гмыкнул, очень легко продолжал:
Чувство любви мне смешно, непонятно.
Дум высоких, одиноких непонятны мне слова.
Жажда встречи, клятвы, речи. .
Все пустяк, все трын-трава!
Подпевайте!!
Жажда встречи, клятвы, речи,
Все пустяк, все трын-трава!
А вы? Товарищ студентка! Включайтесь!
В те годы я пела и довольно прилично, но включиться не могла... от всего, что я услышала и увидела, у меня кружилась голова, трещали по швам все понятия, вычитанные из книг, я столкнулась с чудом... Артист наращивал ритм. О, господи! Откуда он брал силы на эти многочасовые сольные концерты!
Что мне за дело, что годы проходят,
Что далеко раньше срока поседела голова.
Мне мгновенье — наслажденье, остальное — трын-трава!
Э-э-эх! — молодецки всплеснулся чародей.
Мне мгновенье — наслажденье, остальное — трын-трава!..
Баста! Хватит. — Встал. Бросил гитару в угол... ушел...
— Переутомился, — сказал Николай Александрович...
— В Саранске допоет, — добродушно промолвил Александр Егорович Пузанков, уходя... Все расходились... виноватые...
Артист пел раненой душой. Мелькали огоньки полустанков... огни остановок... Александр Иванович пришел поздно. Тяжело лег, не раздеваясь.
Саранск. Солнечное утро. Выходим на платформу. У Александра Ивановича маленький, сильно потрепанный чемоданишко был перевязан веревкой. У меня — узелок, в котором были тетради с ролями, ситцевый сарафанчик, зубная щетка, мятный зубной порошок и кусок розового мыла, с названием «Семейное».
Нас встречали радостные лица общественности города, молодежь, пионеры с цветами. Нина Осиповна Григоровская энергично распоряжалась; подкатила тележка для вещей.
Александр Иванович вышел из вагона мрачный, но быстро включился в радостную атмосферу встречи. На чье-то приветствие, пожимая руки, он пропел:
— Нам встречаться чаще нужно возле леса у реки... Сашин-Никольский...
— Александр Иванович! Давайте ваш чемодан...
— Легок! Сам донесу.
Мой узелок тоже в помощи не нуждался. Я слышала только его... Смотрела только на него... Думала только о нем... Никакими силами меня нельзя было отвлечь от него... Помню фразу Николая Александровича Анненкова:
— Смотрите, смотрите... а девчушка-то не отходит от Сашина... Новая аудитория у Сашина!
Значительно позже я поняла, что всех волновало в искусстве Сашина... Глубина! Простота! Эмоциональность, поэтическое и вместе с тем реальное восприятие мира. Даже банальные тексты романсов он наполнял таким содержанием, что завораживал, обволакивал, окрашивал своим восприятием события, о которых пел. Невольно вспомнились лермонтовские строки:
Есть речи — значенье
Темно иль ничтожно,
Но им без волненья
Внимать невозможно.
Последний раз в Щелыкове
Александр Иванович бывал в Щелыкове 35 раз. Сжимается сердце, как вспомню наш последний приезд в Щелыково...
В гостиной голубого дома Александр Иванович сел за пианино и тихонько пальцами касался клавиш... Около него сидела Таня Черняева (гример Малого театра), на цыпочках вошел Никита Подгорный, через несколько минут так же тихо вошли Муза Седова, Ольга Чуваева, Пров Садовский, Ия Костина. Я стояла на веранде и боялась прервать тишину, нарушить его полуодиночество... Таня ему не мешала, вошедших он не заметил, осторожно вошел М. Н. Си-доркин и сел на подоконник. Все эти товарищи знали, что Александра Ивановича не надо одолевать просьбами, он не пел по заказу, он пел, когда не мог не петь (исключением, разумеется, была профессиональная работа). М. Н. Сидоркин откровенно плакал... по его милому, полному, красивому лицу ручейками текли слезы, он их не смахивал, он врос в подоконник. На последнем аккорде артист задержался, он еще был в содержании романса, в событиях, с ним случившихся...
Пауза. Никто ничего не просил... Исповедь артиста захватила души собравшихся. Наконец Александр Иванович откачнулся от инструмента, словно оттолкнулся от горьких воспоминаний, и повернулся, собираясь уходить и... увидел полную гостиную людей... Он был взволнован... Никто не аплодировал, не выражал восторгов, все смотрели на него, как на бога, и ждали, что он сам захочет... Через мгновение он резко повернулся, сделал по клавишам глиссандо и залихватски, озорно, молодецки запел:
Я больная с постели вставала
И всю ночь не спала напролет,
Под окошком я милого ждала...
Мне все кажется, вот он идет.
Эту залихватскую песню он начинал с сложного «многоярусного» захода:
Я бо-о-о-о-льная... —
и обрушивался водопадом на звуки и слова:
льная с постели вставала
И всю но-очь...
Ночь была длинная, но ожидание было радостное, с предвкушением счастья: не спала напролет...
Радостно, бравурно, но еще не выплескиваясь: Под окошком я милого ждала...
Он вглядывался в путь-дороженьку, по которой должен появиться милый:
Мне все кажется, вот он идет.
Злые люди завидовать стали,
Что судьба нас с тобою свела,
Об одном они только мечтали,
Чтоб разбить наши бедны сердца.
В интонации артиста была ирония к этим людям, сожаление к их недалекости, ограниченности. Небольшая пауза, артист мгновенно сосредоточивался на новой мысли, раздумчиво шел мелодический пассаж-отыгрыш.
Полюбить ты меня не сумела,
Оценить ты меня не смогла...
Так смотри ж, чтоб потом не жалела,
Ухожу от тебя навсегда.
Широко, победно завершал:
Мил ушел, не cказал до свиданья,
Ухожу от тебя навсегда,
Позабудь про мои обещанья,
Не женюсь на тебе никогда.
И сделав еще раз глиссандо, смешно, озорно лопотал никому не понятное:
Общерда! Лопщерда! Общерда!
Хохот, смех, восклицания...
— Споем хором! По команде, по моему «смычку», кричите фортэс!
Слово «фортэс» в переводе с цыганского языка обозначает — счастье! Еще раз спел «Я больная», еще озорнее, и, орудуя глиссандо, тарабарщиной со словами «общерда, лобщерда» он отрывался от пианино, вскакивал, взмахивал «смычком», или, вернее, «дирижерской палочкой», пристукивал ногой, во весь голос, во весь темперамент кричал «фортэс»!!! Недавно плакавшие улыбались! Блестя глазами, в полный нерв включались в сашинский хор и весело кричали «фортэс»! На полную катушку работали в массовке Никита Подгорный и Садовский Пров! Последний раз это было в августе 1967 года.
В сентябре того года артиста не стало. Щелыковский соловей простился с дорогими его сердцу местами.
Замолкли звуки чудных песен,
Не раздаваться им опять.
Приют певца угрюм и тесен,
И на устах его печать.
Елеся
Поэтичнейшее создание артиста солнечным зайчиком освещало спектакль «Не было ни гроша, да вдруг алтын» А. Н. Островского. К сожалению, не все сохранила моя память... Елеся — Сашин был действен на сцене; ни доли секунды без мысли, без дела... В его руках гитара, метелка, сажа, клетка, тряпка были необходимыми атрибутами его незатейливой жизни. Он все делал с удовольствием; пользовался точно отобранными деталями сценической жизни образа. Занятен был его вид: белобрысый парик с соломками — торчащими космами, словно выгоревшими на солнце, рваненькая светлая рубашечка, штанишки, неравные в окончаниях, держащиеся на матерчатых ремешках, перекрещивавших его изящное тельце, на ногах — башмачки-опорки с ушками. Красивый тонкий нос был вздернут. Улыбка с ямочками на щеках, раскрывающая миндалевидные зубы; прелестные темные глаза, смотрящие на мир то радостно я удивленно, то с лукавинкой; легкие движения то плавные, то порывистые, то озорные, то озадаченные... Первозданность бытия немудрящего-человечка завораживала, восхищала, радовала зрителей. Непосредственность и простота этого образа захватывали. Юмор и лиризм очаровывали в этом создании артиста. Останавливая бушующую мать-мещанку, Сашин — Елеся с достоинством президента или министра возражал:
— Меня-то пожалейте, ведь я жених... Улыбчатый шорох шел по зрительному залу.
На брань матери, что дома ни копейки, а он чижей ловит да на барышень любуется, Сашин — Елеся с сокрушающей логикой ребенка отвечал:
— Позвольте, маменька! Да на что нам много денег? Нам ведь серебряных подков не покупать, потому у нас и лошадей нет.
В ответ на замечание матери, что Квартальный срамил за некрашеный забор, Сашин оживлялся, с удовольствием потирал хорошенькие, маленькие ручки и выражал готовность приступить к работе:
— Важное дело! Кабы хитрость какая! А то... взять голландской сажи, — вот и весь состав.
Мать сокрушалась, что денег нет и на сажу. Сашин весело утешал ее:
— Сейчас умом раскину.
Замечание матери, что он дурак круглый, Сашин воспринимал как похвалу:
— Что ж, что дурак, маменька? Видно, родом так.
— Да отец-то был у тебя умный. Елеся серьезно продолжал утешать мать:
— Я, маменька, не в отца.
Он был так мило послушен, так готов трудиться, что его хотелось защищать от нападок матери-мещанки. Он не издевался над матерью, не дразнил ее, не озорничал, а трогательно вразумлял:
— Вы знаете, можно человека и в тоску вогнать, а в тоске куда человеку? Одно средство — в Москву-реку...
Он жалел мать, сочувствовал ей, оберегал от грубости:
— Прочитают вам в «Полицейских ведомостях»: «найдено тело неизвестного человека... юноши цветущих лет, прекрасной наружности».
Его непорочный вид, а главное, детская наивность, вызывали умиление и смех. Дальше артист продолжал активнее:
— И тут еще добавлено: «Так видно, что по неприятности от ;родителев».
Сашин великолепно обращался с несуществующими предметами... Раскрыв левую ладошку, он «читал» матери «по полицейской ведомости». Сочувствуя ей, он произносил: «по неприятности от родителей».
Ни на одно смешное слово никогда, ни в одной роли он не нажимал, не забывал говорить артистам: «от смешного надо уходить... нажали, ан зритель от вас и отвернулся! Вы его за дурака сочли, юн подспудно это чувствует и... не смеется!».
Играя Настю и готовясь к выходу, я стояла в левой кулисе, в доме-развалюхе Крутицкого, и смотрела в щелочку. Баклушин просит Елесю доставить письмо барышне, Насте. Александр Иванович радостно соглашался. Но простосердечно советовался с соседом:
— Истукарий Лупыч! А по затылку нашего брата за эти дела ше скомандуют?
Елеся то поглядывал на записку, то на купца Епишкина, что-то соображая, быстро перекладывал записку в левую руку, подбегал к домику-развалюхе, тихонечко стучал правым кулачком в дверь и отходил, ожидая выхода Насти.
Я выходила на крыльцо, он прятал руку с письмом за спину и, лукаво улыбаясь, молвил:
— Получите...
Я недоумевала: получать было нечего. Он игриво взмахивал письмом и приближался, подтанцовывая и напевая:
— Получите, получите... получите нисыме-цо!
Мне казалось, что он шутит: не Елеся, а он, Сашин-Никольский, того и гляди, скажет — товарищ студентка.
Значительно позднее я поняла, что его простота — высокое искусство. В конце первого акта Крутицкий выпроваживает свою жену с Настей собирать милостыню, просить на приданое. На грудь Насте вешали документ, подписанный священником и старостой церковным, гласивший о ее нищете. Смеются соседи на это «представление», кричит мещанка Мигачева:
— Елеся, Елеся, погляди! Ведут ее, бедную, как овечку, ах, как интересно!
Выбежавший Елеся — Сашин замирал, чуть-чуть пятился назад... лямочка спадала с правого плеча... грустно-грустно смотрел он на шествие несчастной бесприданницы... Чуть не сорок лет прошло с тех пор, но сашинская хрупкая фигурка с детским полуоткрытым ртом, его беспомощность и сердечность трогают душу по-прежнему.
Актер Стрижаков
Интересным было исполнение роли актера Стрижакова в «Огненном мосте» Б. Ромашова. Премьера в Малом театре состоялась в 1928 году. В сашинском Стрижакове была своеобразная увлеченность революционными событиями, он жил на сцене с ощущением творческих перспектив, с прошлой жизнью его мало что связывало, легкомыслие его было вынужденное.
В доме адвоката Дубравина (Н. Н. Рыбников) — сложная семейная ситуация: дочь Ирина (В. Н. Пашенная) — с большевиками. Сын Геннадий (С. Л. Кузнецов, Н. А. Анненков) — враг революции, Ксения Михайловна (А. А. Яблочкина, Н. О. Григоровская), жена Дубравина, актриса — беспомощная и беспринципная женщина. Актер Стрижаков в двусмысленном положении при Ксении Михайловне: не то паж, не то любовник, не то друг, не то лишь партнер по сцене... В доме сложных отношений актер Стрижаков не унывает: поет, острит, играет на рояле. Подарив цветы Ксении Михайловне, он напевает:
Ей граф с утра фиалки присылает,
Он знает, что фиалки — вкус мадам.
На замечание, что его не покидает хорошее настроение, Стрижаков — Сашин убежденно произносил:
— А зачем мне волноваться, мне хуже не будет. Я — актер, — и продолжал петь:
Ле Шер барон ей розы присылает с письмом о том, что будет сам.
Легко бросал реплику:
— И притом я люблю катастрофы.
Стрижаков не герой, но всегда готов броситься в опасность, вернее, он воспринимает опасность жизненную, как в театре, как на сцене...
— Меня никогда не убьют. Актеров вообще не убивают... Красиво закинув голову, типично по-актерски, он философствовал:
— И что такое смерть?
Приближаясь к Ксении Михайловне, с томным взглядом продолжал:
— Была милее дев лобзальных ты, смерть венчальная моя... Для вас я готов на все.
Ксения Михайловна умоляла его не уходить, опасно; на что Сашин отвечал с лихостью гусара:
— Мне даже хочется, честное слово, — улицы в огне. Москва горит. Пулеметы — трах-тах-трата-тах... Я крадусь переулками, и вдруг пуля — дзил...
Он разыгрывал сцену ранения, как артист, с некоторым преувеличением. Рассказ юнкера о красных, что ползут под огнем, Стрижаков воспринимал восторженно, как хорошо исполненный пассаж4
— Согласитесь, господа, что это героизм!
Полярность социальных позиций Ирины и Геннадия ему не понятна, идеологическую борьбу он воспринимает через состояние Ксении Михайловны, падающей в обморок от столкновений Ирины с Геннадием.
— Это же гибельно для Ксении Михайловны с ее слабым сердцем. Увлеченность событиями у Стрижакова была театральная. Восприятие революционных событий — восприятие спектакля с трагит ческими и комическими эпизодами.
Александр Иванович, глубокий знаток актерской психологии, тонко и точно вел свою роль, остро высмеивал актеров, про которых можно сказать — актер актерыч.
— Вчера было общее собрание. Выступали от всех театров... Какой подъем, какие слова! Не я один, многие просто плакали.
На эту реплику всегда был взрыв смеха; невозможно было представить, чтобы этот вертопрах вообще мог расплакаться, даже на похоронах своей матери. Спохватившись, словно извиняясь, вел рассказ:
— Разумеется, многие против большевиков... но искусство поднимается... Ксения Михайловна.
Выспренно, с жаром произносил:
— Театр должен служить про-ле-та-ри-ату!
Слово «пролетариат» он выговаривал с трудом, как малоизвестное слово, вызывая смех в зрительном зале. Озаренный перспективами, он вел диалог со своей партнершей:
— Между прочим, я ухожу с простаков, Ксения Михайловна. Какие теперь могут быть простаки! Вы помните, кто выступал на демократическом совещании? Плеханов. Сам Плеханов, ну, какие же могут быть простаки! Героический репертуар — трагедия! Вот что теперь нужно.
На реплику Ксении Михайловны: «А Плеханов... этот герой-любовник...» — Сашин взвивался и просвещал подругу:
— Гениальный марксист! Жить так интересно, перед театром открываются такие перспективы! — Стрижаков — Сашин сообщал радостную сенсацию: — Говорят, общие собрания будут каждый день!
— А когда же репетировать? — недоумевала артистка. Восторженно сыпал артист:
— Рано утром. Ночью. Сколько проблем. Вы почитайте газеты. Какие статьи, какая буря! Новая эра в искусстве. Делами искусства будет ведать народный комиссар по просвещению Луначарский... высококультурный человек. В Питере он произнес замечательную речь о театре в эпоху революции, подъем духа необычайный. Мы несомненно присутствуем у колыбели революции искусства.
Аффектация была чисто театральная, актерская.
На замечание Дубравина: «Стыдно слушать от интеллигента!» — Стрижаков надувался, откидывал голову назад и, глядя сверху вниз, припечатывал:
— Простите, Аркадий Степанович! Это вы интеллигентный человек, а я — пролетарий духа!
Взрыв смеха. На волне этой реакции зрительного зала артист воодушевлялся и парил дальше:
— Ведь это сила! Это — движение масс, как говорил Ленин... По-актерски приподнято декламировал:
Весенний день горяч и золот, Весь город солнцем ослеплен...
Дубравины собираются уезжать. Взбаламученная патетикой Стрижакова, Ксения Михайловна взмолилась:
— Петя! Вы забываете, что я тридцать лет замужем! Стрижаков беззаботно, легко успокаивает коллегу:
— Ну и довольно. Попили нашей кровушки. Пускай сам едет!
Вновь взрыв хохота. Первую половину действия он играл в бархатной курточке-разлетайке, которую обычно носили художники или люди свободной профессии. Потертая блуза-разлетайка, стоптанные лакированные туфли, темные брюки с отглаженной стрелкой. Материальная несостоятельность актера Стрижакова была налицо, но отглаженные брюки говорили о его чисто профессиональной заботе о своей внешности. Артист должен быть привлекательным.
Непутевый
Пьеса А. Н. Островского «На бойком месте» шла долгие годы на сцене Малого театра в ярчайшем исполнении не только центральных ролей.
В исполнении Александром Ивановичем роли буйствовавшего разгулявшегося купчика Непутевого были черты даже трогательные... Не случайно Михаил Иванович Царев не однажды называл Александра Ивановича Мартыновым наших дней.
А. И. Сашин-Никольский подобно великому артисту прошлого мог играть водевиль и трагедию, петь в Большом театре и играть в Малом. Присущие Александру Ивановичу солнечность, жизнеутверждение, юмор и лиризм высвечивали образы и «темного царства». В разбойном омуте, в трактире с названием «На бойком месте», одурманенный алкогольным зельем Непутевый приметил Аннушку не только за красоту, но и за ее душевные качества. Его буйства к безобразия сникали при виде этой скромной девушки, приобретали особый оттенок.
Я, играя Аннушку, заканчивала монолог во втором действии словами:
— Я золовку и за человека не считала, а он (Миловидов) ее-то и полюбил, а меня, девушку, бросил. — Облокачивалась о стол, поддерживая правой рукой отяжелевшую голову.
Непутевый — Сашин подходил ко мне тихо, присаживался на табуретку около стола и, еле дотрагиваясь до моего локтя, ласково шептал:
— Ты что плачешь? Кто тебя обидел?
Он был симпатичен в своей человечности. Отвечая ему в тон, я мирно просила:
— Поди к Евгении, она ласковая, а меня не тронь, мне и без
тебя тошно.
Непутевый — Сашин с ощущением всевластия денег гордо задирал нос, смотрел на меня сверху вниз и грозно изрекал:
— Я сам знаю, куда мне идти; ты меня не учи! Вот что! — в неопределенном направлении грозился. — Ты не смей мне указывать!
Качнувшись, Непутевый пытался меня обнять, я резко обрывала его:
— Русским языком тебе говорю, отойди. Аль ты слов не понимаешь, — и переходила на другую сторону комнаты.
Сашин давал возможность пройти, немножно пятился назад и очень мягко передразнивал меня, какая, мол, «прынцесса»! Царевна-Несмеяна! Он вставал посредине сцены, вскидывал руки кверху, будто звал на помощь, поднимал правую ногу, согнутую в колене, и собирался так топнуть, чтобы трактир развалился, но, потеряв равновесие, чуть не падая, жалобно мычал:
— Тешь мой обычай! Аль ты моего ндраву не знаешь! — выпрямляясь, хорохорился: — Я в Курчавине, бывало, запрягу девок в сани летом, да и езжу по деревне...
Покачиваясь, приближался к Аннушке и внушал:
— Ты знай обхождение купеческое.
На возражение Аннушки, не желающей знать обхождение купеческое, Непутевый взвивался, пытался заглянуть ей в глаза, проверял, не рехнулась ли она.
— Да ты обо мне как понимаешь! Ты вот это видела?
Он потрясал туго набитым кисетом с деньгами, с трудом развязывал шнур и сыпал золотым дождем на стол. На просьбу Аннушки убрать деньги, а то у брата (Бессудного) глаза разгорятся, так добру не бывать, — Сашин раскидывался на стуле, покачиваясь и кобенясь, восклицал:
— Я здесь погулять хочу!
Но недолго держал «скульптуру» купеческого безобразия и, нежно улыбаясь, лепетал:
— Пойдешь за меня замуж? — проводил рукой по монетам и, ласково заглядывая в глаза Аннушке, продолжал: — Вот отец умрет, я большой останусь.
Желая отделаться от него, Аннушка успокаивала:
— Ну хорошо, хорошо. В другой раз потолкуем.
Непутевый добродушно кивал головой, как бы соглашаясь, что это дело терпит, еще не время идти под венец, да и деньги заполучить при живом отце не удастся, но этот разговор еще будет продолжен...
В сашинском Непутевом, так же как и в других отрицательных героях его галереи, был огонек добра и человечности, что делало непутевого человека исправимым, не безнадежным.
Шмага
В разные годы в спектакле «Без вины виноватые» мне пришлось играть Аннушку, Шелавину, Коринкину. Я встречалась с выдающимися артистами Малого театра, запомнила многие черты их покоряющего искусства.
Среди образов, созданных Александром Ивановичем в пьесах Островского, особое место занимает... без вины виноватый артист и человек Шмага.
Примечателен был сам его облик в роли Шмаги. Светлый парик с проседью и лысиной. Пушистые волосы чуть приподнимались над ушами, небольшой хохолок закручивался над большим лбом. Нос Шмаги был слегка вздернут. Под воротником светлой рубашкгг змеился помятый галстук. Сильно поношенный лапсердак серого цвета, брючки, давно не чищенные и не глаженные, рваные башмаки. Внешний вид опустившегося человека. В те годы Александр Иванович в жизни был одет немногим лучше Шмаги. В театре о нем говорили, как о погибшем таланте... Его личная трагическая судьба, творческая обойденность, всесторонняя неустроенность вырывались, в мир и через сложный образ Шмаги.
Сашинский Шмага был человеком сложной судьбы, трагически несложившейся жизни. Вы сразу чувствовали, что за его выко-мариваниями, остротами, цинизмом скрывается горькая судьба неудачника.
То, как воспринимал Шмага — Сашин происходящие события, как оценивал артистов, с которыми свела его судьба, все его поступки свидетельствовали, что перед нами интересный человек и бесспорно талантливый артист.
Характеристику, данную ему Незнамовым — «он играет всякие роли и даже благородных отцов», — Александр Иванович своим исполнением исчерпывающе оправдывал. Иронию Незнамова он понимал и прощал. Старше Незнамова по возрасту, испытавший на себе всю бесчеловечность социального уклада, битый и преследуемый полицейскими властями, Шмага — Сашин тянулся к молодому, талантливому артисту, защищал его от интриг Коринкиной и Миловзорова, не осуждал за резкость.
Мечты сашинского Шмаги попраны! Надежд на будущее — никаких! С удовольствием идет он со своим другом Незнамовым к приезжей знаменитости Елене Ивановне Кручининой, осмелившейся заступиться за Незнамова, чтобы выразить ей свое негодование и презрение.
В годы, когда Александр Иванович играл Шмагу, Кручинину играла Вера Николаевна Пашенная, Незнамова — Царев, в Саранске — М. А. Переслени и Н. А. Анненков.
Знакомясь с Кручининой, в ответ на реплику Незнамова: «Кланяйся, Шмага!» — Сашин галантно приподнимал мятую, рваную шляпу. Несколько присев на левую ногу и вытянув вперед правую, он мушкетерским, кружным движением рваной шляпой помахивал вокруг головы и по полу и, прижав ее к сердцу, низко кланялся, показывая приезжей знаменитости лысину, что означало преклонение перед талантом и добродетелями артистки, без которых мир может спокойно обойтись! На приглашение Кручининой присесть Сашин — Шмага разваливался на кресле, как именитый лорд; шляпу небрежно бросал на изящный столик, накидывал ногу на ногу, руками брался за лацканы обветшалого пальто. Откинув голову и презрительно глядя на Кручинину, начинал дерзить:
— Вы знаменитость, вы получаете за спектакль чуть не половину сбора...
В ответ на скорбный взгляд без вины виноватой артистки Кручининой ядовито поддевал:
— А еще н
15.09.2009
Подробнее
ПОЗДРАВЛЯЕМ С ТРУДОВЫМ ЮБИЛЕЕМ!
15 сентября исполняется 40 лет работы в Малом театре народного артиста России Эдуарда Евгеньевича Марцевича. От души поздравляем Эдуарда Евгеньевича и желаем ему крепкого здоровья и еще многих лет служения старейшим подмосткам России!
Подробнее
ПРЕСС-КОНФЕРЕНЦИЯ, ПОСВЯЩЕННАЯ ГАСТРОЛЯМ БДТ им. Г.А.ТОВСТОНОГОВА
16 сентября в 12.00 в Малом театре (Театральная пл. д. 1/6) состоится пресс-конференция, посвященная юбилейным гастролям БДТ в Москве.
В пресс-конференции примут участие: Темур Чхеидзе – главный режиссер БДТ, Алиса Фрейндлих – народная артистка СССР, Лауреат Гос.премий, Олег Басилашвили – народный артист СССР, Лауреат Гос.премии, Елена Попова – народная артистка РФ...
В пресс-конференции примут участие: Темур Чхеидзе – главный режиссер БДТ, Алиса Фрейндлих – народная артистка СССР, Лауреат Гос.премий, Олег Басилашвили – народный артист СССР, Лауреат Гос.премии, Елена Попова – народная артистка РФ...
ПРЕСС-КОНФЕРЕНЦИЯ, ПОСВЯЩЕННАЯ ГАСТРОЛЯМ БДТ им. Г.А.ТОВСТОНОГОВА
16 сентября в 12.00 в Малом театре (Театральная пл. д. 1/6) состоится пресс-конференция, посвященная юбилейным гастролям БДТ в Москве.
В пресс-конференции примут участие: Темур Чхеидзе – главный режиссер БДТ, Алиса Фрейндлих – народная артистка СССР, Лауреат Гос.премий, Олег Басилашвили – народный артист СССР, Лауреат Гос.премии, Елена Попова – народная артистка РФ,
молодые артисты театра Полина Толстун, Кирилл Жандаров, Сергей Галич
Ирина Шимбаревич – помощник художественного руководителя по PR
Аккредитация на пресс-конференцию обязательна!
Аккредитация по e-mail’ам jul@girba.ru, masterfest@yandex.ru
Справки по тел. 8-916-620-24-79
Большой Драматический Театр имени Г.А.Товстоногова – один из самых легендарных драматических театров России. Театр был создан в 1919 году. В его создании принимали участие, А.Луначарский, А.Блок и М.Горький. В разные годы в БДТ работали режиссеры А.Дикий, Б.Бабочкин, Г.Козинцев, художники М.Добужинский, Б.Кустодиев, А.Бенуа, Ю.Анненков, Н.Акимов. На сцене БДТ были впервые поставлены пьесы драматургов Б.Лавренева, М.Файко, А.Толстого, Ю.Олеши, М.Горького. Расцвет БДТ пришелся на период руководства Г.А.Товстоногова (1956-89), гармонично сочетавшего в репертуаре актуально интерпретируемую классику и обобщенно инсценируемые современную драматургию и прозу. Товстоногов собрал блестящий ансамбль ярких актерских индивидуальностей Е.Копелян, Е.Лебедев, И.Смоктуновский, Т.Доронина, П.Луспекаев, С.Юрский, О.Борисов, Н.Трофимов, О.Басилашвили, З.Шарко, К.Лавров, О.Волкова, Л.Макарова, Э.Попова, В.Стржельчик, А.Фрейндлих, Л.Малеванная, А.Толубеев, Г.Богачев, В.Ивченко и др. В 1964 БДТ присвоено звание академического. Э.Кочергин, главный художник театра с 1972, стал соавтором Товстоногова по многим лучшим его работам. В 1992 БДТ было присвоено имя Г.А.Товстоногова, после смерти которого художественным руководителем театра стал актер К.Лавров. Темур Чхеидзе работает в БДТ с 1990 года как режиссер-постановщик, с 2004 года – главным режиссером, с 2007 года – художественным руководителем Театра. За эти годы на сцене БДТ он поставил 15 спектаклей.
15 февраля 2009 г. Большому драматическому театру имени Георгия Товстоногова исполнилось 90 лет! Юбилейные торжества весной начал фестиваль спектаклей дружественных московских театров «БДТ 90!», в котором приняли участие спектакли МХТ, Малого театра, театра «Современник», московского ТЮЗа. Огромный интерес у историков театра и у зрителей вызвал круглый стол «БДТ ВЧЕРА, СЕГОДНЯ, ЗАВТРА» в котором приняли участие Лед Додин и Алексей Герман, работавшие в БДТ, Эдуард Кочергин, московские и петербургские историки и критики театра. Завершила петербургский период юбилея 27 марта, в Международный День театра, премьера спектакля «Дон Карлос» Ф.Шиллера в постановке Темура Чхеидзе. Так театр закольцевал свою девяностолетнюю историю, именно «Дон Карлосом» Ф.Шиллера 15 февраля 1919 года на сцене петербургской Консерватории открылся БДТ.
Кульминацией юбилея БДТ станут его московские гастроли, которых с нетерпением ждет коллектив театра. В рамках гастролей будут показаны 5 последних премьерных спектаклей БДТ, выпущенные театром за последние 5 лет – ровно столько лет прошло с последних Московских гастролей БДТ.
Московские гастроли 2009 года озарятся еще одним мощным юбилеем. В июле исполнилось 50 лет служения великим подмосткам выдающегося артиста, народного артиста СССР Олега Басилашвили, а во время гастролей 26 сентября спектаклем «Копенгаген» БДТ отметит 75-летие со дня его рождения!
Официальный сайт театра: www.bdt.spb.ru
Информационная поддержка гастролей: газета «Труд», журнал «Citizen K» «Радио России», «Радио Культура», газета «Время Новостей»
16 сентября в 12.00 в Малом театре (Театральная пл. д. 1/6) состоится пресс-конференция, посвященная юбилейным гастролям БДТ в Москве.
В пресс-конференции примут участие: Темур Чхеидзе – главный режиссер БДТ, Алиса Фрейндлих – народная артистка СССР, Лауреат Гос.премий, Олег Басилашвили – народный артист СССР, Лауреат Гос.премии, Елена Попова – народная артистка РФ,
молодые артисты театра Полина Толстун, Кирилл Жандаров, Сергей Галич
Ирина Шимбаревич – помощник художественного руководителя по PR
Аккредитация на пресс-конференцию обязательна!
Аккредитация по e-mail’ам jul@girba.ru, masterfest@yandex.ru
Справки по тел. 8-916-620-24-79
Большой Драматический Театр имени Г.А.Товстоногова – один из самых легендарных драматических театров России. Театр был создан в 1919 году. В его создании принимали участие, А.Луначарский, А.Блок и М.Горький. В разные годы в БДТ работали режиссеры А.Дикий, Б.Бабочкин, Г.Козинцев, художники М.Добужинский, Б.Кустодиев, А.Бенуа, Ю.Анненков, Н.Акимов. На сцене БДТ были впервые поставлены пьесы драматургов Б.Лавренева, М.Файко, А.Толстого, Ю.Олеши, М.Горького. Расцвет БДТ пришелся на период руководства Г.А.Товстоногова (1956-89), гармонично сочетавшего в репертуаре актуально интерпретируемую классику и обобщенно инсценируемые современную драматургию и прозу. Товстоногов собрал блестящий ансамбль ярких актерских индивидуальностей Е.Копелян, Е.Лебедев, И.Смоктуновский, Т.Доронина, П.Луспекаев, С.Юрский, О.Борисов, Н.Трофимов, О.Басилашвили, З.Шарко, К.Лавров, О.Волкова, Л.Макарова, Э.Попова, В.Стржельчик, А.Фрейндлих, Л.Малеванная, А.Толубеев, Г.Богачев, В.Ивченко и др. В 1964 БДТ присвоено звание академического. Э.Кочергин, главный художник театра с 1972, стал соавтором Товстоногова по многим лучшим его работам. В 1992 БДТ было присвоено имя Г.А.Товстоногова, после смерти которого художественным руководителем театра стал актер К.Лавров. Темур Чхеидзе работает в БДТ с 1990 года как режиссер-постановщик, с 2004 года – главным режиссером, с 2007 года – художественным руководителем Театра. За эти годы на сцене БДТ он поставил 15 спектаклей.
15 февраля 2009 г. Большому драматическому театру имени Георгия Товстоногова исполнилось 90 лет! Юбилейные торжества весной начал фестиваль спектаклей дружественных московских театров «БДТ 90!», в котором приняли участие спектакли МХТ, Малого театра, театра «Современник», московского ТЮЗа. Огромный интерес у историков театра и у зрителей вызвал круглый стол «БДТ ВЧЕРА, СЕГОДНЯ, ЗАВТРА» в котором приняли участие Лед Додин и Алексей Герман, работавшие в БДТ, Эдуард Кочергин, московские и петербургские историки и критики театра. Завершила петербургский период юбилея 27 марта, в Международный День театра, премьера спектакля «Дон Карлос» Ф.Шиллера в постановке Темура Чхеидзе. Так театр закольцевал свою девяностолетнюю историю, именно «Дон Карлосом» Ф.Шиллера 15 февраля 1919 года на сцене петербургской Консерватории открылся БДТ.
Кульминацией юбилея БДТ станут его московские гастроли, которых с нетерпением ждет коллектив театра. В рамках гастролей будут показаны 5 последних премьерных спектаклей БДТ, выпущенные театром за последние 5 лет – ровно столько лет прошло с последних Московских гастролей БДТ.
Московские гастроли 2009 года озарятся еще одним мощным юбилеем. В июле исполнилось 50 лет служения великим подмосткам выдающегося артиста, народного артиста СССР Олега Басилашвили, а во время гастролей 26 сентября спектаклем «Копенгаген» БДТ отметит 75-летие со дня его рождения!
Официальный сайт театра: www.bdt.spb.ru
Информационная поддержка гастролей: газета «Труд», журнал «Citizen K» «Радио России», «Радио Культура», газета «Время Новостей»
14.09.2009
Подробнее
ЕКАТЕРИНА ЕЛАНСКАЯ: ЧЕЛОВЕКА НАДО ПОДДЕРЖИВАТЬ, А НЕ БИТЬ ПО ГОЛОВЕ, ТЕМ БОЛЕЕ ТОГО, КОТОРЫЙ ПРИШЕЛ В ТЕАТР...
Екатерина Ильинична Еланская — человек бесконечно преданный театральному делу. Вот уже без малого тридцать лет она руководит созданным ею театром «Сфера», без устали ставит спектакли и дает возможность новому поколению артистов заявить о себе...
ЕКАТЕРИНА ЕЛАНСКАЯ: ЧЕЛОВЕКА НАДО ПОДДЕРЖИВАТЬ, А НЕ БИТЬ ПО ГОЛОВЕ, ТЕМ БОЛЕЕ ТОГО, КОТОРЫЙ ПРИШЕЛ В ТЕАТР...
Екатерина Ильинична Еланская — человек бесконечно преданный театральному делу. Вот уже без малого тридцать лет она руководит созданным ею театром «Сфера», без устали ставит спектакли и дает возможность новому поколению артистов заявить о себе. Пройдя большой жизненный и творческий путь от актрисы до художественного руководителя коллектива, народная артистка России Екатерина Еланская не утратила требовательного и трепетного отношения к сцене, желания искать новые формы, которые всегда помогали театру оставаться по-настоящему живым искусством...
Хотя моя мама, актриса Художественного театра Клавдия Николаевна Еланская, очень хотела, чтобы я стала математиком, потому что я легко и хорошо шла по этому предмету, все понимала в тригонометрии и прочих точных науках, но... Я очень любила театр и с детства смотрела множество спектаклей, в том числе и спектакли моего отца — режиссера, а некоторое время и главного режиссера Малого театра Ильи Яковлевича Судакова. И я помню, что когда он брал очередную пьесу и распределял роли, то я, параллельно с ним, делала свое распределение ролей. Для меня это была любимая игра, потому что я всех актеров видела на сцене и в жизни, я их знала. Так что режиссерские задатки начали проявляться у меня с самого детства. Потом папа делал много инсценировок. У нас в доме была потрясающая библиотека. И вот одной из последних, сделанных им, была инсценировка «Обрыва» Гончарова. Он ее нам читал на даче. Это было как раз перед тем, как приехали люди и сообщили, что началась война. Этот момент я хорошо запомнила. А потом, в своей творческой работе, я очень часто занималась инсценировками, потому что мне всегда не хватало пьес, материала не заигранного, не «затрепанного» театрами, не «обросшего» большим прошлым. Меня тянуло к инсценировкам, и ими я занималась с самых первых шагов в театре, начиная с «Маленького принца» Сент-Экзюпери и шла дальше-дальше, обращаясь ко всем любимым писателям. Вот эта привязанность к работе над прозой для театра, думаю, перешла ко мне от отца.
Окончив Школу-студию МХАТ, курс Александра Михайловича Карева, я пришла в Малый театр. Там сыграла и Софью в «Горе от ума» Грибоедова, и Эмилию Галотти в трагедии Лессинга, и Людмилу в «Вассе Железновой» Горького. В Малом проработала девять лет, потом недолго была в Театре им. Маяковского и столкнулась с тем, что я почти никогда не разделяю с режиссером его позицию. Что у меня как у актрисы есть своя позиция — как поставить спектакль и какой должна быть моя роль внутри этого спектакля. А это всегда расходилось с желанием режиссера. И мне приходилось отказываться от своего мнения, а значит, мне становилось неинтересно делать то, что мне предлагали, мне становилось неинтересно играть. И, в конце концов, я пришла к мысли, что мне нужно пересесть в другое кресло. И пришла к Марии Осиповне Кнебель, она тогда набирала режиссерскую аспирантуру на свой курс. Я написала вступительную работу, реферат. Ей понравилось то, что я сделала, и она сказала, что берет меня к себе. Единственное, что она сделала, — спросила у моей старшей сестры, которая тогда уже работала педагогом в ГИТИСе, почему я такая нервная. Это было действительно так, я находилась тогда в тупике, искала выход из затянувшегося конфликта с режиссерами, который требовал разрешения. Кнебель все поняла и взяла меня к себе на курс. Так я начала свою режиссерскую биографию. Мария Осиповна мне очень много дала, и я считаю себя ее ученицей, хотя непосредственно у нее на курсе не училась, а сразу стала начинающим педагогом и начала ставить спектакли. Первой работой был «Маленький принц» по Сент-Экзюпери в Театре им. Станиславского. Когда я сказала Кнебель о своем желании поставить это произведение, она ответила: «Катя, нет, нет, это невозможно! Оставьте эту затею, я много читала инсценировок, но во всех пропадают прелесть и очарование сказки. Это нельзя перенести на язык театра!» «Мария Осиповна, ну прочитайте еще одну!» — попросила я. Она прочла, и моя работа ее переубедила. «Вы сохранили автора, его стиль мышления, сказка не превратилась у вас в буквальную пьесу, делайте!» — сказала мне Кнебель. И я поставила спектакль таким образом, что со сцены шел как бы авторский разговор с залом, в котором участвуют актеры, играющие обитателей всех планет. Человека играл Леонид Сатановский, Лис был Игорь Козлов, Олечка Бган — Принц, а Вася Бочкарев — Летчик. Это был первый состав, с ним я выпустила спектакль, который шел победоносно, залы были аншлаговые. И еще один спектакль мне дорог в театре Станиславского. Это «Робин Гуд» Заяицкого. Актеры работали с большим увлечением, спектакль вышел в шестьдесят восьмом году, но оставался в репертуаре очень долгое время. Потом я уже ставила спектакли в ряде других театров. В Ермоловском родился «Месяц в деревне» Тургенева с Александром Калягиным, Женей Ураловой, Львом Круглым, Шурой Назаровой, Катюшей Васильевой. Она была тогда совсем молоденькая, играла компаньонку Елизавету Богдановну и хотела отказаться от роли, но я ее отправила к главному режиссеру, сказав, что не имею возможности отпустить ее. Потом у нас с ней возникла большая дружба. Сыграла она свою роль прекрасно и очень любила музыку в этом спектакле. «Как музыка заиграет, мне сразу плакать хочется», — часто повторяла она. Потом эту работу сняли на телевидении как самостоятельную. Был симпатичный телевизионный вариант спектакля, и его часто показывали. Но продолжалось это до тех пор, пока Лев Круглый не уехал за рубеж. С того момента о судьбе этой телевизионной работы мне ничего не известно, не знаю, смыли ее с пленки или она все еще где-то хранится...
«Месяц в деревне» вышел в шестьдесят девятом, и его посмотрел Олег Ефремов. Он пришел в театр на премьеру вместе с Аллой Покровской. Спектакль ему очень понравился, потому что был решен в жанре комедии, то есть так, как написано у Тургенева. И это было впервые: как бы от мелодрамы для пожилой актрисы, которая обычно играет главную героиню, был сделан шаг к комедии. Главную героиню, Наталью Петровну, играла Женя Уралова, она была в расцвете женской прелести, и это делало сюжет гораздо свежее, моложе. И все смешное, что было заложено Тургеневым, начинало работать. Публика очень азартно воспринимала спектакль, много смеялась. Но все же это была серьезная комедия. В финале у героини катились большие, как горох, слезы, и она повторяла: «Все кончено, все опять пришло в порядок...»
И после «Месяца в деревне» Олег Ефремов предложил мне поставить спектакль «Вкус черешни» Осецкой к польскому фестивалю. В «Современнике» у меня был тоже очень интересный актерский состав, особенно тот, с которым я выпускала спектакль. Это Олег Даль и Лена Козелькова, я очень любила эту пару. Они все делали замечательно! После них в спектакле играли уже и Табаков, и Кваша, и Покровская, и многие другие. К сожалению, не сыграла Лиличка Толмачева, которая очень хотела репетировать эту роль, но, к сожалению, она была занята в других работах.
И вот именно после этих спектаклей я почувствовала, что разлюбила сцену. Она мне перестала нравиться. Мне стало казаться, что она досталась нам из далекого прошлого. С появлением телевидения и кино, которые вошли в мышление зрителей, я поняла, что приближение актера к публике должно быть иным, чем прежде. А существующая коробка сцены не дает возможности актерам приблизиться к зрителям, не дает состояться живому сиюминутному контакту, который необходим современному театру, потому что это и есть по-настоящему «живой» театр, что его отличает от кино и телевидения, где все однажды и навсегда зафиксировано. Смотрите вы, плачете или смеетесь, уснули или вообще выключили эту «машину» и занялись чем-то другим, там от этого никому ни горячо ни холодно. Все безразлично. А живой актер, когда он с залом, когда он с живыми партнерами, когда его слушают или нет, он все чувствует, все на нем отражается. И от того, как воспринимает артиста зал, как отвечает ему, во многом зависит, как артист
играет свою роль. И я пришла к мысли, что необходимо сменить форму, что форма прежнего театра держит его в определенных, ограниченных, условиях игры. Поэтому у меня родилось понятие «сфера», то, что окружает нас. Это мы: и артисты, и зрители, нас окружает сфера, и мы все находимся внутри нее. И те и другие. Как это сделать, чтобы форма этому отвечала? Надо убрать, ликвидировать эту самую «четвертую» стену, к которой уже привыкли и актеры и зрители. Когда я была актрисой, я все время смотрела в зрительный зал, и меня за это страшно ругали: «Ты что делаешь! Зачем ты все время смотришь в зрительный зал? Четвертая стена... Никаких зрителей нет!» А у меня было сильное желание посмотреть, как они там, зрители. Когда я теперь прихожу в обычный театр, то всегда хочу видеть лица сидящих в зале, поэтому стараюсь сесть куда-нибудь в ложу, чтобы можно было наблюдать за публикой. Так мне интереснее смотреть спектакль. Вот тогда-то и родилась у меня идея создать иное театральное пространство, приближенное в какой-то мере к греческому театру.
Однажды мой художник Володя Солдатов, который со мной с первых шагов в организации этого дела и до
сих пор разделяет все мои творческие мысли, принес мне книгу. Наш коллектив к тому времени уже неформально существовал, и мы даже называли себя театром-студией «Сфера». Играли там, где была хотя бы полусфера: в зале Чайковского, зале Дома туриста, зале ДК «Каучук». Мы искали такие помещения, в которых, хотя бы отчасти, это подобие единства было архитектурно задано. В зале Чайковского, например, оно осталось еще от Мейерхольда, потому как изначально это должен был быть его театр. Мейерхольд как раз работал в этом направлении и очень верно чувствовал время. Так вот книга, которую дал мне Солдатов, называлась «Эволюция сценического пространства (От Антуана до Крэга)». Автор книги Татьяна Бачелис писала, как английский режиссер Гордон Крэг поставил в Москве в Художественном театре «Гамлета». Он расставил в зале и на сцене серые ширмы и таким образом соединил зрительный зал со сценой. И актер стал динамическим центром спектакля, как это было в греческом театре и в шекспировском театре. Ведь изначально театр был сферой. И вся его история делится на театр-сферу и театр-куб, когда он закрылся от зрителя четвертой стеной. И эта стенка как бы снимается для зрителя, и он подглядывает за тем, что происходит в этом кубике. Но сами они в происходящем участвовать не могут. Они — только зрители. Именно это меня и не устраивало, именно это мне и хотелось сломать. Хотелось сделать так, чтобы актеры и зрители были внутри одной «сферы». Книга мне очень помогла, потому что после ее прочтения я уже смело произносила слово «сфера». И гордилась, что, с одной стороны, это понятие пришло мне в голову без помощи искусствоведов Запада, а с другой — что история театра уже его знает. Когда мы получили это здание, то вместе с художником Владимиром Солдатовым и архитектором Натальей Голас придумали ныне существующий зрительный зал театра «Сфера».
Сначала нельзя было делать съемные места. Все было закреплено, и ничего никуда не сдвигалось. Был амфитеатр, внутри него — сцена-шестиугольник. Действие шло на пятачке, но мы старались играть и на лестницах, в проходах и т.д. Старались искать пути. Потом нам разрешили заменить неподвижные деревянные скамейки на съемные кресла. Теперь возможности нашего зала расширились, и мы можем менять его конфигурацию. Сейчас, помимо основного зала, у нас появился и камерный зал. Это такая большая комната, в которой можно играть еще более свободно и раскованно. В дальнейшем хотим расширить малую сцену. Сейчас мы готовим спектакль «Наши за границей» по произведению известного писателя Николая Лейкина, современника Чехова. Вот в этом спектакле мы хотим, чтобы актеры сидели даже среди зрителей. Подобный опыт у нас уже был. Мы ставили спектакль по рассказам Шукшина.
И там актриса находилась как раз среди зрителей. И когда герой обращался к ней, то очень часто ему отвечали зрительницы. Это было неожиданно, но актриса находила нужный момент, чтобы направить спектакль в сюжетное русло. Вот это сиюминутное общение живого актера со зрителем и есть настоящая ценность театра, это то, что не дает театру умереть! И сегодня я чувствую, что этот процесс — ухода от традиционной коробки сцены — идет. Подтверждение тому — маленькие театры-студии, малые сцены, все это ничто иное, как приближение актера к зрителю.
Меня всегда привлекает индивидуальность актера. Она либо есть, либо ее нет. Бывает человек и одаренный, но сам по себе он оказывается не очень ярким, особенным. «Сфера» обнажает человека,
здесь не спрячешься, зритель со всех сторон. Когда мы начинали, еще в зале Чайковского, мне помогли очень крупные актеры, обладавшие каждый своей, неповторимой индивидуальностью. У нас
играли Евгений Весник, Женя Симонова, Евгений Киндинов, Геннадий Бортников, Александр Голобородько, Михаил Козаков выступал со своими поэтическими проектами. И Татьяна Доронина у нас играла. Вначале, в зале Чайковского, у нее был моноспектакль, а потом, уже здесь, она вместе с Сашей Голобородько долго играла «Живи и помни». Но даже этим выдающимся артистам было в «Сфере» непросто. И такой замечательной актрисе, как Катя Васильева, которая со мной начинала это дело и дружила, — даже ей было трудно здесь работать, хотя она все делала блистательно. И казалось, что ей это ничего не стоит. На самом деле
она страшно уставала и говорила, что здесь совсем по-другому существует артист, затраты совершенно другие, потому что не за что спрятаться. В традиционном театре-кубе больше покоя и безответственности. А здесь — иное. Артист должен быть вооружен своей индивидуальностью и настоящим литературным материалом. А всякие поделки сиюминутные, которые сегодня звучат, а завтра о них никто и не вспомнит, здесь не пройдут. Они сразу же обнаружат свою несостоятельность. Поэтому мы опираемся на классический репертуар — Булгаков, Набоков, Мельников-Печерский, Шукшин, Пастернак, Сент-Экзюпери, Шекспир и т.д. Это настоящая литература, настоящий язык, настоящие образы.
Я схватилась за пьесу Набокова «Человек из СССР», потому что мне хотелось, чтобы как можно больше актеров прошли через этот уникальный материал. Это для них неоценимая пища. Поэтому в спектакле в общей сложности три состава. Один — более возрастной. Это наши ведущие артисты — Александр Парра, Дмитрий Ячевский, Татьяна Филатова, Василий Стоноженко. И молодежь, которой пришло время дать слово. Это Анатолий Смиранин, Александр Пацевич, Нелли Шмелева. Этот спектакль для нас принципиален, потому что поколения актерские срастаются, происходит взаимопонимание, обогащение. Конечно, сложно работать в три состава, но этот эксперимент мне был интересен. Получилась полезная и увлекательная работа.
Я много думала, о чем же эта пьеса Набокова, такая понятная, легкая по
языку, живая... И поняла — о совести. О совести как о верховном судье. Человек в определенных условиях действует так, как он вынужден действовать, теми методами, которые совпадают с чекистскими. Но от этого он и сам делается другим, он что-то разрушает в себе. Он — человек с больной совестью. Поэтому я ввела в пролог сказку о совести Салтыкова-Щедрина, чтобы нацелить зрителей на то, что все герои пьесы Набокова — из России, а Кузнецов — он уже человек из СССР. Недавно я смотрела передачу о русских эмигрантах. Об отце и сыне, которые вернулись на родину и, естественно, попали в лагерь, работали на лесозаготовках, и сын тогда с упреком сказал отцу, что вот, мол, ты все тосковал о русских березках, вот мы и получили с лихвой. А отец ему ответил: «Я же думал, что мы вернемся в Россию, а мы приехали в СССР..» Никогда не надо делать ничего против своей совести. Иначе вы что-то изменяете в себе. Изменяете безвозвратно...
Сегодня такое время, когда зрители ищут, на что опереться. Потому что могучим ураганом истории было снесено все, что насаждалось, во что надо было верить. И люди ищут поддержку, ищут то, что не подведет. И вот на эти вопросы отвечает пьеса Набокова — возведение совести в ранг верховного судьи человека и его дела. Совесть... Если она будет неробкой, то плохого в мире станет значительно меньше. Поэтому наш театр старается говорить со зрителями не о том, как все плохо, а о хорошем, о том, на что можно опереться, во что верить. Был период чернухи, когда все было повернуто таким образом, что и верить не во что, и выхода нет. Человека надо поддерживать, а не бить по голове, тем более того человека, который пришел в театр.
Театр не обладает столь мощной аудиторией, как телевидение или кино. Да и количество мест в зале невелико. Так что в этом смысле театр, в какой-то мере, — искусство элитарное. Хотя я не считаю, что у нас в «Сфере» собирается элитарная публика. Зрители очень разные. Есть старшее поколение, есть молодые. И если то, что мы делаем, им созвучно, то они начинают приходить в наш театр еще и еще. Многих зрителей нашей «Сферы» я знаю в лицо. Театр драматический не должен быть очень большим. Хотя сегодня понастроили огромных залов и будут, конечно, стараться нагнать людей. И это неплохо, зрители будут ходить туда как на праздник: пришли, посмотрели на артистов в пышных костюмах, посетили хороший буфет, выпили, закусили. Почему нет? Но если честно, такой театр меня уже давно не интересует, годов с восьмидесятых. А вот ощутить душевный подъем, желание что-то сказать зрителям через автора, вместе с ним — это чудо, которое и есть живой театр, сиюминутное, трепетное общение. А иначе, как говорила Катя Васильева: «Или пробивайся к каждому зрителю, или уйди, уйди, уйди!»
В зале сидят все — и мой муж Виктор Иванович Коршунов, и наш сын Саша Коршунов, и наши внуки Клавдия и Степан. Клавдия работает в «Современнике», Степа — в Малом театре вместе с отцом и дедом. У Виктора Ивановича в этом году юбилей, и мы все желаем ему доброго здравия. Его советы и предложения я всегда выслушиваю очень внимательно. Он, когда надо, и подскажет... Однажды он смотрел спектакль по Шукшину «Я пришел дать вам волю» о Степане Разине. И в завершение спектакля актриса читала стихи Цветаевой, а потом звучала молитва — стихи грузинского поэта: «Скажи же, к чему так при жизни стремились мы оба, Скажи, наконец, что есть истина, Боже мой, правый». Этими словами заканчивался спектакль. И Виктор Иванович предложил в эти минуты показать фотографии Василия Макаровича Шукшина. Эффект был потрясающий. Мы оставили это в спектакле и рады, что он подарил нам такую идею. А Саша уже совсем близок нашему коллективу. Играл в «Маленьком принце» Сент-Экзюпери, в «Театральном романе» Булгакова, в «Докторе Живаго» Пастернака. И, конечно же, он ставит как режиссер, делает это очень удачно: «Приглашение в замок» Ануя, «В чужом пиру похмелье» и замечательный спектакль «Доходное место» по Островскому. Сашины работы очень жизнеспособны, на них всегда много народу. Так распорядилась судьба, что члены нашей семьи работают в разных театрах, но, думаю, мы все занимаемся одним делом...
Материал подготовила Жанна Филатова
«Театральная афиша», сентябрь 2009 года
Екатерина Ильинична Еланская — человек бесконечно преданный театральному делу. Вот уже без малого тридцать лет она руководит созданным ею театром «Сфера», без устали ставит спектакли и дает возможность новому поколению артистов заявить о себе. Пройдя большой жизненный и творческий путь от актрисы до художественного руководителя коллектива, народная артистка России Екатерина Еланская не утратила требовательного и трепетного отношения к сцене, желания искать новые формы, которые всегда помогали театру оставаться по-настоящему живым искусством...
Хотя моя мама, актриса Художественного театра Клавдия Николаевна Еланская, очень хотела, чтобы я стала математиком, потому что я легко и хорошо шла по этому предмету, все понимала в тригонометрии и прочих точных науках, но... Я очень любила театр и с детства смотрела множество спектаклей, в том числе и спектакли моего отца — режиссера, а некоторое время и главного режиссера Малого театра Ильи Яковлевича Судакова. И я помню, что когда он брал очередную пьесу и распределял роли, то я, параллельно с ним, делала свое распределение ролей. Для меня это была любимая игра, потому что я всех актеров видела на сцене и в жизни, я их знала. Так что режиссерские задатки начали проявляться у меня с самого детства. Потом папа делал много инсценировок. У нас в доме была потрясающая библиотека. И вот одной из последних, сделанных им, была инсценировка «Обрыва» Гончарова. Он ее нам читал на даче. Это было как раз перед тем, как приехали люди и сообщили, что началась война. Этот момент я хорошо запомнила. А потом, в своей творческой работе, я очень часто занималась инсценировками, потому что мне всегда не хватало пьес, материала не заигранного, не «затрепанного» театрами, не «обросшего» большим прошлым. Меня тянуло к инсценировкам, и ими я занималась с самых первых шагов в театре, начиная с «Маленького принца» Сент-Экзюпери и шла дальше-дальше, обращаясь ко всем любимым писателям. Вот эта привязанность к работе над прозой для театра, думаю, перешла ко мне от отца.
Окончив Школу-студию МХАТ, курс Александра Михайловича Карева, я пришла в Малый театр. Там сыграла и Софью в «Горе от ума» Грибоедова, и Эмилию Галотти в трагедии Лессинга, и Людмилу в «Вассе Железновой» Горького. В Малом проработала девять лет, потом недолго была в Театре им. Маяковского и столкнулась с тем, что я почти никогда не разделяю с режиссером его позицию. Что у меня как у актрисы есть своя позиция — как поставить спектакль и какой должна быть моя роль внутри этого спектакля. А это всегда расходилось с желанием режиссера. И мне приходилось отказываться от своего мнения, а значит, мне становилось неинтересно делать то, что мне предлагали, мне становилось неинтересно играть. И, в конце концов, я пришла к мысли, что мне нужно пересесть в другое кресло. И пришла к Марии Осиповне Кнебель, она тогда набирала режиссерскую аспирантуру на свой курс. Я написала вступительную работу, реферат. Ей понравилось то, что я сделала, и она сказала, что берет меня к себе. Единственное, что она сделала, — спросила у моей старшей сестры, которая тогда уже работала педагогом в ГИТИСе, почему я такая нервная. Это было действительно так, я находилась тогда в тупике, искала выход из затянувшегося конфликта с режиссерами, который требовал разрешения. Кнебель все поняла и взяла меня к себе на курс. Так я начала свою режиссерскую биографию. Мария Осиповна мне очень много дала, и я считаю себя ее ученицей, хотя непосредственно у нее на курсе не училась, а сразу стала начинающим педагогом и начала ставить спектакли. Первой работой был «Маленький принц» по Сент-Экзюпери в Театре им. Станиславского. Когда я сказала Кнебель о своем желании поставить это произведение, она ответила: «Катя, нет, нет, это невозможно! Оставьте эту затею, я много читала инсценировок, но во всех пропадают прелесть и очарование сказки. Это нельзя перенести на язык театра!» «Мария Осиповна, ну прочитайте еще одну!» — попросила я. Она прочла, и моя работа ее переубедила. «Вы сохранили автора, его стиль мышления, сказка не превратилась у вас в буквальную пьесу, делайте!» — сказала мне Кнебель. И я поставила спектакль таким образом, что со сцены шел как бы авторский разговор с залом, в котором участвуют актеры, играющие обитателей всех планет. Человека играл Леонид Сатановский, Лис был Игорь Козлов, Олечка Бган — Принц, а Вася Бочкарев — Летчик. Это был первый состав, с ним я выпустила спектакль, который шел победоносно, залы были аншлаговые. И еще один спектакль мне дорог в театре Станиславского. Это «Робин Гуд» Заяицкого. Актеры работали с большим увлечением, спектакль вышел в шестьдесят восьмом году, но оставался в репертуаре очень долгое время. Потом я уже ставила спектакли в ряде других театров. В Ермоловском родился «Месяц в деревне» Тургенева с Александром Калягиным, Женей Ураловой, Львом Круглым, Шурой Назаровой, Катюшей Васильевой. Она была тогда совсем молоденькая, играла компаньонку Елизавету Богдановну и хотела отказаться от роли, но я ее отправила к главному режиссеру, сказав, что не имею возможности отпустить ее. Потом у нас с ней возникла большая дружба. Сыграла она свою роль прекрасно и очень любила музыку в этом спектакле. «Как музыка заиграет, мне сразу плакать хочется», — часто повторяла она. Потом эту работу сняли на телевидении как самостоятельную. Был симпатичный телевизионный вариант спектакля, и его часто показывали. Но продолжалось это до тех пор, пока Лев Круглый не уехал за рубеж. С того момента о судьбе этой телевизионной работы мне ничего не известно, не знаю, смыли ее с пленки или она все еще где-то хранится...
«Месяц в деревне» вышел в шестьдесят девятом, и его посмотрел Олег Ефремов. Он пришел в театр на премьеру вместе с Аллой Покровской. Спектакль ему очень понравился, потому что был решен в жанре комедии, то есть так, как написано у Тургенева. И это было впервые: как бы от мелодрамы для пожилой актрисы, которая обычно играет главную героиню, был сделан шаг к комедии. Главную героиню, Наталью Петровну, играла Женя Уралова, она была в расцвете женской прелести, и это делало сюжет гораздо свежее, моложе. И все смешное, что было заложено Тургеневым, начинало работать. Публика очень азартно воспринимала спектакль, много смеялась. Но все же это была серьезная комедия. В финале у героини катились большие, как горох, слезы, и она повторяла: «Все кончено, все опять пришло в порядок...»
И после «Месяца в деревне» Олег Ефремов предложил мне поставить спектакль «Вкус черешни» Осецкой к польскому фестивалю. В «Современнике» у меня был тоже очень интересный актерский состав, особенно тот, с которым я выпускала спектакль. Это Олег Даль и Лена Козелькова, я очень любила эту пару. Они все делали замечательно! После них в спектакле играли уже и Табаков, и Кваша, и Покровская, и многие другие. К сожалению, не сыграла Лиличка Толмачева, которая очень хотела репетировать эту роль, но, к сожалению, она была занята в других работах.
И вот именно после этих спектаклей я почувствовала, что разлюбила сцену. Она мне перестала нравиться. Мне стало казаться, что она досталась нам из далекого прошлого. С появлением телевидения и кино, которые вошли в мышление зрителей, я поняла, что приближение актера к публике должно быть иным, чем прежде. А существующая коробка сцены не дает возможности актерам приблизиться к зрителям, не дает состояться живому сиюминутному контакту, который необходим современному театру, потому что это и есть по-настоящему «живой» театр, что его отличает от кино и телевидения, где все однажды и навсегда зафиксировано. Смотрите вы, плачете или смеетесь, уснули или вообще выключили эту «машину» и занялись чем-то другим, там от этого никому ни горячо ни холодно. Все безразлично. А живой актер, когда он с залом, когда он с живыми партнерами, когда его слушают или нет, он все чувствует, все на нем отражается. И от того, как воспринимает артиста зал, как отвечает ему, во многом зависит, как артист
играет свою роль. И я пришла к мысли, что необходимо сменить форму, что форма прежнего театра держит его в определенных, ограниченных, условиях игры. Поэтому у меня родилось понятие «сфера», то, что окружает нас. Это мы: и артисты, и зрители, нас окружает сфера, и мы все находимся внутри нее. И те и другие. Как это сделать, чтобы форма этому отвечала? Надо убрать, ликвидировать эту самую «четвертую» стену, к которой уже привыкли и актеры и зрители. Когда я была актрисой, я все время смотрела в зрительный зал, и меня за это страшно ругали: «Ты что делаешь! Зачем ты все время смотришь в зрительный зал? Четвертая стена... Никаких зрителей нет!» А у меня было сильное желание посмотреть, как они там, зрители. Когда я теперь прихожу в обычный театр, то всегда хочу видеть лица сидящих в зале, поэтому стараюсь сесть куда-нибудь в ложу, чтобы можно было наблюдать за публикой. Так мне интереснее смотреть спектакль. Вот тогда-то и родилась у меня идея создать иное театральное пространство, приближенное в какой-то мере к греческому театру.
Однажды мой художник Володя Солдатов, который со мной с первых шагов в организации этого дела и до
сих пор разделяет все мои творческие мысли, принес мне книгу. Наш коллектив к тому времени уже неформально существовал, и мы даже называли себя театром-студией «Сфера». Играли там, где была хотя бы полусфера: в зале Чайковского, зале Дома туриста, зале ДК «Каучук». Мы искали такие помещения, в которых, хотя бы отчасти, это подобие единства было архитектурно задано. В зале Чайковского, например, оно осталось еще от Мейерхольда, потому как изначально это должен был быть его театр. Мейерхольд как раз работал в этом направлении и очень верно чувствовал время. Так вот книга, которую дал мне Солдатов, называлась «Эволюция сценического пространства (От Антуана до Крэга)». Автор книги Татьяна Бачелис писала, как английский режиссер Гордон Крэг поставил в Москве в Художественном театре «Гамлета». Он расставил в зале и на сцене серые ширмы и таким образом соединил зрительный зал со сценой. И актер стал динамическим центром спектакля, как это было в греческом театре и в шекспировском театре. Ведь изначально театр был сферой. И вся его история делится на театр-сферу и театр-куб, когда он закрылся от зрителя четвертой стеной. И эта стенка как бы снимается для зрителя, и он подглядывает за тем, что происходит в этом кубике. Но сами они в происходящем участвовать не могут. Они — только зрители. Именно это меня и не устраивало, именно это мне и хотелось сломать. Хотелось сделать так, чтобы актеры и зрители были внутри одной «сферы». Книга мне очень помогла, потому что после ее прочтения я уже смело произносила слово «сфера». И гордилась, что, с одной стороны, это понятие пришло мне в голову без помощи искусствоведов Запада, а с другой — что история театра уже его знает. Когда мы получили это здание, то вместе с художником Владимиром Солдатовым и архитектором Натальей Голас придумали ныне существующий зрительный зал театра «Сфера».
Сначала нельзя было делать съемные места. Все было закреплено, и ничего никуда не сдвигалось. Был амфитеатр, внутри него — сцена-шестиугольник. Действие шло на пятачке, но мы старались играть и на лестницах, в проходах и т.д. Старались искать пути. Потом нам разрешили заменить неподвижные деревянные скамейки на съемные кресла. Теперь возможности нашего зала расширились, и мы можем менять его конфигурацию. Сейчас, помимо основного зала, у нас появился и камерный зал. Это такая большая комната, в которой можно играть еще более свободно и раскованно. В дальнейшем хотим расширить малую сцену. Сейчас мы готовим спектакль «Наши за границей» по произведению известного писателя Николая Лейкина, современника Чехова. Вот в этом спектакле мы хотим, чтобы актеры сидели даже среди зрителей. Подобный опыт у нас уже был. Мы ставили спектакль по рассказам Шукшина.
И там актриса находилась как раз среди зрителей. И когда герой обращался к ней, то очень часто ему отвечали зрительницы. Это было неожиданно, но актриса находила нужный момент, чтобы направить спектакль в сюжетное русло. Вот это сиюминутное общение живого актера со зрителем и есть настоящая ценность театра, это то, что не дает театру умереть! И сегодня я чувствую, что этот процесс — ухода от традиционной коробки сцены — идет. Подтверждение тому — маленькие театры-студии, малые сцены, все это ничто иное, как приближение актера к зрителю.
Меня всегда привлекает индивидуальность актера. Она либо есть, либо ее нет. Бывает человек и одаренный, но сам по себе он оказывается не очень ярким, особенным. «Сфера» обнажает человека,
здесь не спрячешься, зритель со всех сторон. Когда мы начинали, еще в зале Чайковского, мне помогли очень крупные актеры, обладавшие каждый своей, неповторимой индивидуальностью. У нас
играли Евгений Весник, Женя Симонова, Евгений Киндинов, Геннадий Бортников, Александр Голобородько, Михаил Козаков выступал со своими поэтическими проектами. И Татьяна Доронина у нас играла. Вначале, в зале Чайковского, у нее был моноспектакль, а потом, уже здесь, она вместе с Сашей Голобородько долго играла «Живи и помни». Но даже этим выдающимся артистам было в «Сфере» непросто. И такой замечательной актрисе, как Катя Васильева, которая со мной начинала это дело и дружила, — даже ей было трудно здесь работать, хотя она все делала блистательно. И казалось, что ей это ничего не стоит. На самом деле
она страшно уставала и говорила, что здесь совсем по-другому существует артист, затраты совершенно другие, потому что не за что спрятаться. В традиционном театре-кубе больше покоя и безответственности. А здесь — иное. Артист должен быть вооружен своей индивидуальностью и настоящим литературным материалом. А всякие поделки сиюминутные, которые сегодня звучат, а завтра о них никто и не вспомнит, здесь не пройдут. Они сразу же обнаружат свою несостоятельность. Поэтому мы опираемся на классический репертуар — Булгаков, Набоков, Мельников-Печерский, Шукшин, Пастернак, Сент-Экзюпери, Шекспир и т.д. Это настоящая литература, настоящий язык, настоящие образы.
Я схватилась за пьесу Набокова «Человек из СССР», потому что мне хотелось, чтобы как можно больше актеров прошли через этот уникальный материал. Это для них неоценимая пища. Поэтому в спектакле в общей сложности три состава. Один — более возрастной. Это наши ведущие артисты — Александр Парра, Дмитрий Ячевский, Татьяна Филатова, Василий Стоноженко. И молодежь, которой пришло время дать слово. Это Анатолий Смиранин, Александр Пацевич, Нелли Шмелева. Этот спектакль для нас принципиален, потому что поколения актерские срастаются, происходит взаимопонимание, обогащение. Конечно, сложно работать в три состава, но этот эксперимент мне был интересен. Получилась полезная и увлекательная работа.
Я много думала, о чем же эта пьеса Набокова, такая понятная, легкая по
языку, живая... И поняла — о совести. О совести как о верховном судье. Человек в определенных условиях действует так, как он вынужден действовать, теми методами, которые совпадают с чекистскими. Но от этого он и сам делается другим, он что-то разрушает в себе. Он — человек с больной совестью. Поэтому я ввела в пролог сказку о совести Салтыкова-Щедрина, чтобы нацелить зрителей на то, что все герои пьесы Набокова — из России, а Кузнецов — он уже человек из СССР. Недавно я смотрела передачу о русских эмигрантах. Об отце и сыне, которые вернулись на родину и, естественно, попали в лагерь, работали на лесозаготовках, и сын тогда с упреком сказал отцу, что вот, мол, ты все тосковал о русских березках, вот мы и получили с лихвой. А отец ему ответил: «Я же думал, что мы вернемся в Россию, а мы приехали в СССР..» Никогда не надо делать ничего против своей совести. Иначе вы что-то изменяете в себе. Изменяете безвозвратно...
Сегодня такое время, когда зрители ищут, на что опереться. Потому что могучим ураганом истории было снесено все, что насаждалось, во что надо было верить. И люди ищут поддержку, ищут то, что не подведет. И вот на эти вопросы отвечает пьеса Набокова — возведение совести в ранг верховного судьи человека и его дела. Совесть... Если она будет неробкой, то плохого в мире станет значительно меньше. Поэтому наш театр старается говорить со зрителями не о том, как все плохо, а о хорошем, о том, на что можно опереться, во что верить. Был период чернухи, когда все было повернуто таким образом, что и верить не во что, и выхода нет. Человека надо поддерживать, а не бить по голове, тем более того человека, который пришел в театр.
Театр не обладает столь мощной аудиторией, как телевидение или кино. Да и количество мест в зале невелико. Так что в этом смысле театр, в какой-то мере, — искусство элитарное. Хотя я не считаю, что у нас в «Сфере» собирается элитарная публика. Зрители очень разные. Есть старшее поколение, есть молодые. И если то, что мы делаем, им созвучно, то они начинают приходить в наш театр еще и еще. Многих зрителей нашей «Сферы» я знаю в лицо. Театр драматический не должен быть очень большим. Хотя сегодня понастроили огромных залов и будут, конечно, стараться нагнать людей. И это неплохо, зрители будут ходить туда как на праздник: пришли, посмотрели на артистов в пышных костюмах, посетили хороший буфет, выпили, закусили. Почему нет? Но если честно, такой театр меня уже давно не интересует, годов с восьмидесятых. А вот ощутить душевный подъем, желание что-то сказать зрителям через автора, вместе с ним — это чудо, которое и есть живой театр, сиюминутное, трепетное общение. А иначе, как говорила Катя Васильева: «Или пробивайся к каждому зрителю, или уйди, уйди, уйди!»
В зале сидят все — и мой муж Виктор Иванович Коршунов, и наш сын Саша Коршунов, и наши внуки Клавдия и Степан. Клавдия работает в «Современнике», Степа — в Малом театре вместе с отцом и дедом. У Виктора Ивановича в этом году юбилей, и мы все желаем ему доброго здравия. Его советы и предложения я всегда выслушиваю очень внимательно. Он, когда надо, и подскажет... Однажды он смотрел спектакль по Шукшину «Я пришел дать вам волю» о Степане Разине. И в завершение спектакля актриса читала стихи Цветаевой, а потом звучала молитва — стихи грузинского поэта: «Скажи же, к чему так при жизни стремились мы оба, Скажи, наконец, что есть истина, Боже мой, правый». Этими словами заканчивался спектакль. И Виктор Иванович предложил в эти минуты показать фотографии Василия Макаровича Шукшина. Эффект был потрясающий. Мы оставили это в спектакле и рады, что он подарил нам такую идею. А Саша уже совсем близок нашему коллективу. Играл в «Маленьком принце» Сент-Экзюпери, в «Театральном романе» Булгакова, в «Докторе Живаго» Пастернака. И, конечно же, он ставит как режиссер, делает это очень удачно: «Приглашение в замок» Ануя, «В чужом пиру похмелье» и замечательный спектакль «Доходное место» по Островскому. Сашины работы очень жизнеспособны, на них всегда много народу. Так распорядилась судьба, что члены нашей семьи работают в разных театрах, но, думаю, мы все занимаемся одним делом...
Материал подготовила Жанна Филатова
«Театральная афиша», сентябрь 2009 года
Подробнее
Памяти А.И.Сашина-Никольского В.Темкина «СТРАНИЦЫ НЕОКОНЧЕННОЙ КНИГИ»
Памяти А.И.Сашина-Никольского
В.Темкина «СТРАНИЦЫ НЕОКОНЧЕННОЙ КНИГИ»
Предлагаем вашему вниманию замечательную книгу, написанную супругой А.И.Сашина-Никольского актрисой Малого театра Валентиной Темкиной. Книга написана очень живо, проникнута искренним восхищением талантом актера. Для удобства текст разбит на три части. Сегодня мы публикуем первый отрывок.
В.Темкина «СТРАНИЦЫ НЕОКОНЧЕННОЙ КНИГИ»
Предлагаем вашему вниманию замечательную книгу, написанную супругой А.И.Сашина-Никольского актрисой Малого театра Валентиной Темкиной. Книга написана очень живо, проникнута искренним восхищением талантом актера. Для удобства текст разбит на три части. Сегодня мы публикуем первый отрывок.
Памяти А.И.Сашина-Никольского
В.Темкина «СТРАНИЦЫ НЕОКОНЧЕННОЙ КНИГИ»
Предлагаем вашему вниманию замечательную книгу, написанную супругой А.И.Сашина-Никольского актрисой Малого театра Валентиной Темкиной. Книга написана очень живо, проникнута искренним восхищением талантом актера. Для удобства текст разбит на три части. Сегодня мы публикуем первый отрывок.
Часть 1
Мечты кипят;
в уме, подавленном тоской,
Теснится тяжких дум избыток;
Воспоминание безмолвно предо мной
Свой длинный развивает свиток.
А. С. Пушкин
Мастеровой
1931 год. Знакомство из зрительного зала. Заботами друзей, впервые в жизни я иду в Малый театр! В Малый... о котором я только читала. Шел спектакль «Растеряева улица» по Глебу Успенскому. Автор инсценировки и режиссер М. С. Нароков.
В шестнадцать лет у меня были некоторые знания по литературе и истории. По искусству театра — никаких!
Постепенно гаснет свет. Несколько секунд кромешной тьмы... Мягко поднимается занавес, и вы входите в мир «Растеряевой улицы».
Тишина. Ни души. Ветерок поднимает сухие листья, шелуху, траву, перья и гонит по дороге, отделявшей кабак от бакалейной лавки; из окна развалившейся халупы женщина выбрасывает мусор и, видимо, попадает в какое-то, пока еще непонятное, живое существо…
Раскрываются ставни кабака, и оттуда показывается пышная, лоснящаяся от сытости Маланья (В. Н. Пашенная). Справа, на пороге лавки — купец Трифонов (С. А. Головин). Он деловито зевает. Кабатчик Данила (А. В. Карцев), плотоядно улыбаясь, слушает взопревшую от сна Маланью... Живое существо, валявшееся в канаве около дороги, поднимается и с трудом распознает «окрестные предметы». Он прозяб, дрожит, язык не слушается, с побелевших губ срываются какие-то полуслова, тихие междометия, вздохи. Затуманенным взором примечает он стоявшего поодаль кабатчика Данилу, что-то соображает... Перед зрителем появляется еще один житель «Растеряевой улицы».
Это — первый Мастеровой.
Как обозначено в программке, его играет А. И. Сашин-Никольский.
Взлохмаченный, маленький мужичонка, босой, в холщовой рва-ненькой рубахе, в портах неопределенного цвета с заплатками, силится снять с себя жилетку. В добрых карих глазах теплится свет надежды...
Неровными шагами двинулся к кабаку. Зрительный зал тревожно затих, ожидая, что скажет, что сделает этот хрупкий человечек, какова судьба этого жителя «Растеряевой улицы».
Мастеровой останавливается перед кабатчиком Данилой, силится подобрать слова и с трудом выговаривает:
— Сдел... милость... сделл... милость...
В глазах не просьба... мольба. Удав-накопитель жестко смотрит на вещь, которую держит в руках проситель:
— Покажь-ка, за что миловать-то еще?
Российский горемыка оживляется и доверчиво протягивает свое единственное сокровище — жилетку:
— Сделл... милость. Ах ты, боже мой... А? Мастеровой — Сашин ласково смотрит на кровососа:
— Данила Григорьевич сдел... милость... Ах ты, боже мой... Данила швыряет жилетку и велит Маланье дать стаканчик
водки.
— На-ко-ся, потчуйся!
Мастеровой бледнел, его измученное лицо подергивалось, лихорадочно блестели огромные глаза.
— Данила Григорьевич! Побойся бога! Что же это?
Мольба несчастного человека разбивалась о неприступность мироеда-кабатчика; только крошечный стаканчик российской радости предлагал он в оплату за вещь, которую вырвал «из дрожащих рук Мастерового.
Данила наслаждается мучениями горемыки, грозит отнять... Судорожно защищает губительную влагу тощий маленький человечек:
— Сто-сто-стой! Что ты! Сделай милость... Ах ты, господи. Теперь он выговаривает все слова, теперь он борется за горькую
свою радость...
Сашин судорожно проглатывал то, что получил как мизерную плату за свое достояние. Мы чувствовали, что какие-то секунды яд согревает его тельце и воскрешает немудрящую душонку. Мастеровой произносил почти радостно:
— Нет, я все гляжу, какова обчистка!
На замечания Данилы, что «скажешь еще за жилетку-то, слава богу», Сашин исчерпывающе просто и ласково отвечает:
— И, ей-богу, скажешь...
Мастеровой уходил в себя, склонялась его голова; мы видели только его обтрепанную фигурку и босые ноги:
— Ах ты, боже мой... Аб-чи-истка...
Целый мир можно было утопить в его печали:
— Коневые сапоги — одни, душа вон, пять целковых, один... да ведь какой конь-то!
Живодер Данила просит Маланью принести сапоги, так же легко приобретенные, как и жилетка. Увидев сапоги, Сашин радостно всплескивал руками, с восхищением смотрел на вещь, им сделанную:
— Они! Он-ии! Ах, братец ты мой! Как есть они самые... Приобретатель ликовал:
— Ну, теперь не воротишь.
Мастеровой тепло и нежно, словно на ласку друга, отвечал:
— Где воротить! Не воротишь!
С доброй полуулыбкой, взглянув еще раз на отлично сделанные сапоги, он продолжал вести обычный и типичный для нравов Ра-стеряевой улицы разговор.
— Теперь, избави бог, ни в жисть не вернуть... Они как есть... абчи-и-истка.
В «великом оборванце», как называл М. С. Нароков Сашина, мы видели черты талантливости. Такие сапоги мог сделать лишь трудолюбивый и одаренный человек, художник своего дела.
Несчастный горемыка снова виновато обращается к удаву:
— Данила Григорьевич! Сделай милость... маленькую... отец! Его обчистили дотла и теперь прогоняют. С великой тоской
смотрел оборванец на своего мучителя.
— Как же быть-то? Кровосос поучал:
— Думай!
Мастеровой — Сашин, жертва обчистки и прижимки российской, воспринимал это простое слово, как совершенно ему не знакомое, как иностранное. Думать? Что думать-то? О чем? Зачем? Свыкшись с обдирками, прижимками, обчистками, Мастеровой совершенно безнадежно механически заканчивал фразу: — Ведь и то, пожалуй, надо думать...
— Дело твое,— безжалостно резал толстосум.
Хватаясь за соломинку, тонущий вновь взметнулся и обратился с просьбой:
— А то уважил бы, Данила Григорьевич!
Выудив из него все, что можно и что нельзя было выудить, Данила снова грубо гонит его:
— Проваливай! Не проедайся!
Сашин не гневался, не сердился, не злился, говорил печально, безысходно:
— Ну, черт с тобой, рыжая сковорода!
Добродушно руганув обдирку, первый Мастеровой, слегка качнувшись, двинулся было вверх по улице... Его останавливал глас пышной девицы:
— И штой-то вы, Данила Григорьевич, только характер себе портите с этими пропойцами.
У Сашина было непроницаемое, лишенное конкретности лицо, он глядел на Маланью, как щенок, только что вывалившийся из утробы матери:
— Эх, мадама, что не тем местом в окошко выставилась? Чарующая непосредственность, незлобливость, обштопанность
жителя Растеряевой канавы вызывали бурную реакцию зрительного зала.
Ругань Маланьи и Данилы, грозивших вызвать будочника, Мастерового — Сашина не задевала, он весь был в своих горьких мыcлях и двинулся по пыльной дороге, не сулившей ему ничего хорошего. Навстречу ему медленно выплывала растеряевская бого-мольница Балканиха (В. О. Массалитинова, Е. Д. Турчанинова. В фильме-спектакле «Растеряева улица» роль Балканихи играла В. Н. Пашенная).
Удрученный своими бедствиями, Мастеровой не сразу узнает грозу Растеряевки, знакомый окрик возвращает его к реальности.
— Эва! Крестник... ты что же это? Опять за свое? Яко наг, яко благ, яко нет ничего?
Мастеровой глубоко вбирал в себя воздух. Неопределенно разводил руками, будто хотел сказать, «что поделаешь!». Стакашка Данилы, видимо, разъедал его утробушку, нижняя губа словно присохла к зубам, и перед словом высвистывались, вышлепывались какие-то нечленораздельные звуки:
— Дейс.дейс.твительно... так-то...— Сашин добирал воздух. Малость...прошибся.
Умиленный смех шел по зрительному залу. Российский горемыка вызывал к себе нежную симпатию.
— Ах ты, страмник. Нечестивец ты этакий! — продолжала нази-дать богомольница.
Сашин терпеливо выслушивал, смотрел на нее, как верующий на пресвятую матерь божию.
— Давно ли я тебя, поганца, от смертного часа вызволила? Мастеровой пытался поклониться и слегка терял равновесие...
Деликатность оборванца вызывала одобрение в зрительном зале... Он гипнотизировал зрителя своей личностью, приковывал к себе внимание.
Искренняя благодарность лилась из его уст, скованных и развязанных дорогостоящей влагой.
— Это точно, дай вам господи доброго здоровья, матушка Пела-гея Петровна.— Он пытался приложить правую руку к сердцу, жест благодарности не получался. И рука соскальзывала вниз; однако горемыка пытался выразить уважение к наставнице. — Без вас я, кажись, давно бы душу отдал...
В нем шла сложная внутренняя работа. Видно было, что он желает выразить что-то весомое и значительное. Сочувствуя Бал-канихе, он произносил:
— И опохмелиться бы не пришлось. Взрыв хохота. Аплодисменты.
Маленькая, тоненькая фигурка нацелилась было двигаться по исхоженной тропе, но не тут-то было!
— Стой! — рявкнула богомольница.
Надо было видеть безропотного оборванца, взгляд его щенячьих глаз... он тихо, совсем тихо произносил: — Слушаюсь... только я...— Сашин изящно держал ручки внизу живота... ему не можилось.— Этого самого... маленечко.
Не понимала богомольница простых житейских вещей, не догадывалась, что человечку до ветра надобно.
— Нет, ты постой. Ты, что же, забыл мое поучение? Ну-ка, ответствуй: куды душа человеческая надлежит по-настоящему?
Боже правый, как недоумевающе смотрел подсудимый!
— Не понимаешь?
Сашин с улыбкой мадонны почти шептал:
— Мал-ле-енечко точно что...есть препону...
— Ну, ты подумай.
Придерживая животишко, покорно ответствовал тиранке.
— Слушаюсь.
— Тогда и скажи. Только хорошенько подумай. Сашин ласково успокаивал ее:
— Да уж будьте покойны... Слава богу, али мы... Мастеровой тщился думать, хотел угадать, чего от него ждут,
и мучился органической потребностью отойти в сторонку.
— Приму все силы...
Опять взрыв хохота. Одна Балканиха не понимает, что человеку нужно, и продолжает свой допрос:
— Ну? Куды же наша душа надлежит по-настоящему? Артист готовился к львиному прыжку!
— Душ-ша наша...
Он искал высокие слова, он пытался хоть что-нибудь вспомнить из уроков наставницы:
— Душа наша, матушка Пелагея Петровна, главное, норовит, по своей пакости, как бы, например...— Оборванец серьезно искал для души маршруты и, как находку, сообщал: — Согрешить.
Насупливалась Балканиха, а Мастеровой, озаренный открытием, завершал:
— Например, в кабак.
Взрыв хохота. Аплодисменты... возгласы и стоны. Перекрывая реакцию зрителей, Балканиха всей артиллерией своих познаний обрушивалась на беззащитного:
— Глупец! Что ты сказал? Опомнись, что ты сказал? В рай нашей душе по божьему писанию надлежит, а не в кабак. Безумец этакий!.. В рай.
Мастеровой с благодарностью соглашался:
— В рай. В рай-с...
Отняв правую руку от животишка, он уверенно тыкал указательным пальцем в землю, произнося «в рай-с». Благостно взглянув на схимницу, он продолжал молитвенную беседу:
— Это точно. Ах ты, боже мой... А я эво куда... Ах... Свирепела Балканиха:
— Нет, как ты осмелился это сказать... В кабак! А? Сашин смиренно принимал удар.
— Да что будешь делать. Хорошенько не огляделся, ну и...
Вспоминая, с кем имеет дело, вспоминая вещания покровительницы, оборванец убежденно изрекал:
— В рай-с. Будьте покойны. [ Нравоучительница мягчела.
— Видишь ты, как враг-то тебя оплел. А? В кабак...
По выражению лица, глаз, по всей фигурке Мастерового было видно его желание дотерпеть и смыться. Но «деятельностью» была одержима и Балканиха.
— Следственно, душа твоя до какого же безобразия искажена? Сашин нежно и просто соглашался:
— Прошибся. Не подумавши, сказал. Я было, признаться, и хотел-то это самое сказать, да маленечко, по грехам, не туда прохватил...
Легкий смешок в зале... Ну, уж все сделал человечек, чтобы ублаготворить богомольницу. Сейчас бы и за сарайчик... Не тут-то было!
— Сотвори крестное знамение! — приказывала благовестница. Да когда же кончится эта ржа? Это пропиявление.
Житель Растеряевой канавы, держась левой рукой за живот,, крестился правой.
— Говори теперь: от змия зеленого отрекохся... Просящий взгляд Мастерового и механическое повторение:
— От змия зеленого отрекохся.
«Уж и хватит! Чего еще надо?» — говорил взгляд оборванца.
— Трижды! — требовала неумолимая повелительница.
Опять недоумевающий взгляд оборванца: зачем, мол, так много? Незащищенность напарывалась на неумолимость.
— Трекохся, трекохся, трекохся.
Вроде и хватит! Сколько можно просвещаться?
— Ну, теперь плюнь! — въедалась неумолимая.
Пустячки задание! Плюнь! Губы-то не двигаются! Как быть? Вот дилемма!
Мастеровой собирал всю силушку и через неподвижную нижнюю губу плевался каким-то влажным звуком — вефьлию. Плевок получался рассеивающимся дождем.
Церковнице этого было недостаточно.
— Трижды! — требовала она.
Один-то раз никак не получается, а тут трижды!
Мастеровой, осердясь, набирал воздух для фонтана и со свистом, с шипением усердно плевал в разные стороны. Молебственная экзекуция окончена. Грешник отпускается.
— Вот теперь ступай. Да гляди у меня...
Наконец-то можно за сарайчик. Словно для разбега, Мастеровой, качнувшись назад, целенаправленно удалялся от истязательницы.
Шквальные аплодисменты, хохот, какие-то возгласы...
Могла ли я думать, что с этим «Великим оборванцем» через несколько лет будет связана вся моя жизнь?
Премьера «Растеряевой улицы» состоялась 25 ноября 1929 года. Спектакль с большим успехом шел до 1938 года. 289 раз зрители встречались с обитателями Растеряевой улицы, так ярко нарисованными писателем и воплощенными артистами Малого театра.
Когда в 1956 году вышла книга М. С. Нарокова «Биография моего поколения», я с волнением искала страницы, посвященные «Растеряевой улице», и прочитала Александру Ивановичу, что о нем написал постановщик. Вот эти строки:
«Сашин-Никольский — редкостное театральное явление. Сценические образы рождаются у него из каких-то глубоких тайных источников, проследить путь их рождения очень трудно. В свою репетиционную работу он вносит много раздражения и неудовлетворенности — и вдруг какими-то незримыми ходами выносит на свет уже готовое создание. Его имитаторский талант огромен. Голосовые подделки выходят у него безукоризненно, но это свое качество он никогда не пускает в сценический оборот. Мастерство Сашина-Никольского в роли первого Мастерового охватывает зрителя тонким юмором. Вместе с тем точность всего рисунка роли, ритмический расчет несуразных рваных фраз сохраняются неизменными в каждом спектакле»1.
Александр Иванович молчал... Я ждала, боясь спугнуть его воспоминания...
— Верно! Угадал старик... Спасибо ему.
Мастеровой — одна из любимейших ролей артиста. Образ этот прочно сидел в нем. Совершенно неожиданно вдруг обращался ко мне:
— Данил... Григорьевич... сделай милость...— Смотрел с мольбой и тянул руку.
Я с трудом выдерживала его молящий взгляд, но категорически отвергала просьбу.
1 М. С. Нароков. Биография моего поколения. М., ВТО, 1956, с. 260.
Митрий Чиликин
(3-й мужик)
В 1931 году мне еще раз выпало счастье попасть в Малый театр. Шел спектакль «Плоды просвещения» Л. Н. Толстого. На этот раз я увереннее входила в театр и сразу ринулась за программкой. Какое счастье! Какая радость! В списке действующих лиц — знакомые артисты! Знакомые по незабываемой «Растеряевой улице». Целое созвездие великих и просто талантливых артистов! В. Н. Пашенная (Таня), В. Н. Рыжова (кухарка), В. О. Массалитинова (Звездинцева), М. М. Климов (Звездшщев), А. А. Остужев (Вово). Н. Ф. Костромской (камердинер), Н. Н. Шамин (2-й мужик), С. М. Чернышев (1-й мужик), Александр Иванович Сашин-Никольский (3-й мужик).
Я не верила своим глазам! Такие выигрыши бывают раз в жизни! Колотилось сердце, стучало в висках. Скорее, скорее бы открывался занавес.
В галерее образов простых людей, созданных Александром Ивановичем, свое неповторимое место занимает и толстовский мужик из «Плодов просвещения». При всей моей театральной неопытности меня поразило еще тогда абсолютное перевоплощение артиста; 3-й мужик настолько не был похож на недавно виденного Мастерового из «Растеряевой», что я несколько раз заглядывала в программку и проверяла фамилию исполнителя. Все три мужика были яркими, колоритными фигурами, очень точно выражавшими замысел Льва Толстого.
Малый театр славится воплощением бытовых характеров и типов; мелодия речи, ритмы и пластика, каждый взгляд, каждое движение опираются у корифеев театра на глубокое знание жизни. Все три мужика — С. М. Чернышов, Н. Н. Шамин, А. И. Сашин-Никольский — были добротными, крепко «сшитыми» людьми, одержимыми артельными заботами о земле. Здравые понятия, честность и трудолюбие крестьян наталкивались на жестокость, скаредность и глупость господ, пронзительно-ядовито нарисованных гениальным автором.
Горестным вздохом российского крестьянства проходит через всю пьесу фраза Митрия Чиликина «О, господи! земля малая, не то что скотину,— куренка, скажем, и того вывести некуда».
Психологически тонкое проникновение во внутренний мир своего героя вело артиста к обобщению социального явления, к раскрытию судьбы русского крестьянства.
В характеристике 3-го мужика Лев Толстой говорит:
«...лет 70-ти, в лаптях, нервный, беспокойный, торопится, робеет и разговором заглушает свою робость».
В тот год Александру Ивановичу было тридцать семь лет. Изящный чудо-певец и рассказчик, юморист и лирик в «лаптёвой» роли был совершенно неузнаваем!
Ходоки от крестьянской артели пришли в господский дом для решения жизненно важного вопроса о покупке земли. Первая же фраза Митрия — Сашина, обращенная к Тане: «Тех вознала, а меня не вознала, а я, скажем, Митрий Чиликин», своей сердечностью и теплотой привлекала симпатии зрителей. Сашинский Митрий с уважением относился к девушке, так высоко взлетевшей, что господам под стать.
На замечание 1-го мужика «вроде как мамзель» — с восхищением смотрел на нее, любуясь, произносил:
— Это как есть. О, господи!
Сашинский гуманизм, интерес к человеку высвечивал этот образ.
192
Молодого барина Вово играл Александр Алексеевич Остужев. До сих пор не могу забыть, как мужики воспринимали его необычность, напевность. его речи... Все возгласы Вово — Остужева, его обращения они ощущали, как неземные звуки, льющиеся из уст непонятного, невсамделишного существа. Митрий Чиликин, услышав крик Вово «Гри-и-го-о-орий», вздрагивая, недоуменно поглядывал на своих товарищей и произносил свое «о, господи» с явным желанием быть подальше от этой заморской птицы. Тревожился мужичок о доверенном деле, опасливо оглядывался, часто прощупывал мешочек с артельными денежками, висевший под рубахой.
Второй крик Вово Митрий — Сашин воспринимал еще взволнованнее:
— А може, скажем, не время теперь, пошли бы на фатеру, обождали бы пока что.
Митрий Чиликин еще верил, что у господ бывают часы-минуты, на людские похожие, на человеческие.
Мужики трогательно обращаются к Звездинцеву с просьбой помочь им в приобретении земли, заверяя своего господина, что «как их родители верно служили родителям Звездинцева, так и они будут от души, а не то, чтобы как...». Мужики, каждый в своем характере, вкладывали всю душу в эту просьбу.
Митрий, волнуясь, снимал с шеи мешочек и так проникновенно молил барина помилосердствовать и принять собранные деньги, что надо было быть камнем, чтобы отвергнуть его просьбу... Покоряли зрителей искренность и нравственная чистота мужиков. Запомнилось, как Митрий — Сашин спохватывался, что «деньги раскутал», как он торопливо заворачивал тряпицу и в ответ на совет камердинера «понатужиться и собрать еще» смотрел невыразимо страдальческими глазами, зная, что еще не собрать!
В сцене с Таней, обещавшей помочь мужикам похлопотать за них, Митрий Чиликин весь лучился, на глазах молодел, казалось, он вот-вот запляшет:
— Только выхлопочи ты дело, всю жизнь, скажем, кормить миром обяжемся. Во, как!
Митрий похлопывал ладонью по местечку, где лежали заветные-слезные, любовно глядел на Таню. Не находил слов, чтобы выразить свой восторг.
Яркой, вкусной, колоритной была сцена мужиков с кухаркой. Митрий Чиликин, слушая рассказ о том, что камердинер пост не соблюдает и ест скоромное, проглатывал слюну и слушал завороженно о жизни, какая ему могла лишь присниться. Реплику кухарки «в постели и то едят» Митрий воспринимал, как что-то нереальное, вы догадывались о его голодной жизни, о том, что и минимального он не имеет. Сашинское «хоть бы денек так пожить» вызывало сочувствие к трудовому человеку, что жил впроголодь.
Артист никого не осуждал, и правда жизни в конкретно исторических условиях раскрывалась еще сильнее, художественнее и всегда волновала.
Кухарка дорвалась до своих, понимающих ее душу, заботы, дела; насмешливо, озорно «чихвостила» господ.
— На фыртепьянах запузыривают, аж здесь слышно.
Митрий — Сашин вслушивался, всматривался в непонятные действия хозяев, размышлял, старался понять; в его «о, господи!» было удивление: зачем, мол, такой шум? Разгул такой? К чему бы это?
Слушая рассказ камердинера о Вово, который в императорском обществе поощрения русских густо-псовых собак заседает и завтракает, а денег нет,— Митрий поглядывал во все углы, откуда может появиться барин-птица, и сжимал покрепче тряпицу, готовый стоять насмерть за натруженные денежки:
— Прибрать, видно, пока что.
Митрий — Сашин, узнав, что Вово, как единственный сын, уволен от воинской повинности, серьезно взвешивал это обстоятельство, оценивал существующие права господ:
— Для прокорму, скажем, родителев оставлен...
Взрыв хохота в зрительном зале. Артист продолжал размышлять и взвешивать и как вывод произносит:
— Это правильно. Хохот усиливался.
После каждого взрыва реакции зрительного зала мужики становились все серьезнее, сосредоточеннее, они прикидывали, примеривали и реплику второго мужика: «Этот прокормит, что и говорить», воспринимали, сокрушаясь за отца заморской птицы.
Барыня приказывает Тане вымыть пол особым мылом на том месте, где стоят мужики. Грубость барыни оттенялась деликатностью мужика. Митрий почти шептал своим товарищам:
— О, господи! Говорил я — на фатеру бы покуда что.
Великолепной была сцена мужиков с дочерью Звездинцева Бетси (В. Н. Орлова). Бетси озабочена приобретением платья от Бурдье, на которое мама жалеет денег, но зато дает в пять раз больше Вово на борзых собак. Жалуясь на свою судьбу, она натыкается на мужиков. Разглядывая через лорнет посетителей, она громко спрашивает:
— А это кто?
Мужики спокойно сносили «лорнирование» госпожи, воспринимали ее действия, как установленный в доме порядок. На разъяснение лакея Григория, что это мужики... Землю покупают какую-то, Бетси разочарованно изрекла:
— А я думала, охотники.
Мужики ждали вопросов, их касающихся, но госпожа продолжала въедаться:
— Вы не охотники?
1-й мужик весомо, степенно, обстоятельно отвечал:
— Никак нет-с, госпожа. Мы насчет свершения продажи акта земли, к Леониду Федоровичу.
Бетси, презрительно глядя на мужиков, продолжала:
— Как же, к Вово должны были прийти охотники.
Мужики переглядывались, что означало: «Почему нас можно принять за охотников, чудные какие-то эти господа». Бетси удалялась и неожиданно возвращалась, поражая мужиков своей глупостью:
— Да вы, наверное, не охотники?
Большая пауза. Мужики даже не переглядывались, они каменели, немели, молчали. Из их реакции было ясно, что с этой особой и говорить не о чем! Напрасный труд!
Молчание мужиков всегда сопровождалось смехом и аплодисментами.
Корифеи Малого театра уважительно относились к ремаркам авторов. В этой сцене у Толстого сказано — «мужики молчат». Это «молчат» было таким же значительным, как у Пушкина в трагической ситуации — «народ безмолвствует».
Ремарка гениального автора мастерски выполнялась артистами. Сашинский Митрий был сердечен, заботлив, чуток к страданиям и бедам. Жалко ему было и старого повара, просящего вина у кухарки, и Наташу, выгнанную из дома, от горя заболевшую и вскоре умершую.
Вы чувствовали, что этому хрупкому мужичку до всего есть дело, что его волнует судьба всех страждущих. Его «о, господи! народ слабый, жалеть надо» звучало выводом из наблюдений, призывом к оказанию помощи.
Митрий Чиликин в господском доме чувствовал себя, как на раскаленных углях: ни на одну секунду он не забывал о цели прихода сюда, не забывал о мешочке, на который нацелил свой взор барин-птица, невсамделишный человек. Очень смешно Сашин заговорщически хрипел:
— Деньги, говорит, давай. К чему это?
Наивность и чистота были совершенно обескураживающими. В аду господского дома умученный мужичок падает и расшибает себе нос:
— Отпусти ты нас, ради Христа!
Барыня называет мужиков «резервуаром заразы», упрекает камердинера, что он «зараженных мужиков вчера в кухню завел», и взгляд ее падает на самого хрупкого и робкого, на Митрия Чиликина.
— У этого сыпь на носу! — кричит тупая, брезгливая хозяйка. Сашин — Митрий по-детски защищал правой ладонью свой разбитый нос и слушал ее без тени осуждения. Взбесившаяся барыня приказывала камердинеру деньги взять, а их, «особенно этого больного, вон, сию минуту вон! Он совсем гнилой!».
Митрий — Сашин слушал бесноватую скареду горестно, гордо подняв голову, отвечал спокойно, с достоинством:
— Напрасно ты, мать, ей-богу, напрасно!
Он подбирал аргументы, он давал добрый совет:
— У моей старухи, скажем, спроси, какой я гнилой!
Сашин открыто смотрел на Звездинцеву — так могут смотреть люди с чистой совестью — и не спеша заканчивал:
— Я как стеклышко!
Исполняя эту роль, Александр Иванович очаровывал душевной ясностью, глубиной, простотой. Его Митрий Чиликин был истинно толстовским персонажем.
Яша Гуслин
После долгого перерыва Театральное училище имени М. С. Щепкина объявило прием в 1932 году. В 1933 году я была принята в Училище при Малом театре и теперь по студенческому билету могла посещать спектакли Малого театра. Старшекурсники: Б. В. Телегин, А. И. Смирнов, Н. А. Арди, Л. В. Гайликовская, Г. С. Еринов, А. Пролыгина, Е. И. Рогожина, Е. С. Фохт и другие помогали приемной комиссии и в дальнейшем были нашими творческими опекунами. Помню, как Борис Телегин сказал:
— Посмотрите «Бедность не порок»... как играет Любима Тор-нова Николай Капитоныч (Н. К. Яковлев)... А как поет Сашин... Я плакал.
Экспансивная, поэтическая Надя Арди, не раздумывая долго, приказала мне:
— Пойдем сегодня! После занятий... Сразу и туда! (Спектакль шел в филиале, на Таганке.)
Образы великого Островского, воплощенные Варварой Николаевной Рыжовой (Пелагея Егоровна), Николаем Капитоновичем Яковлевым (Любим Торцов), Николаем Александровичем Анненковым (Митя), Николаем Федосеевичем Костромским (Африкан Саввич), Николаем Ивановичем Рыжовым (Разлюляев), Александром Ивановичем Сашиным-Никольским (Яша Гуслин) и другими исполнителями, волновали, покоряли зрителей.
В убогой каморке Мити, приказчика богатого купца Гордея Карповича Торцова, Яша Гуслин и Разлюляев печаловались о судьбе своей, судьбе зависимой и подневольной.
Нежно обнимая гитару, как живое существо, пел Сашин.
Нет-то злей, постылее
Злой сиротской доли,
Злее горя лютого,
Тяжелей неволи.
Сама душа исповедовалась в грустной мелодии песни. В зале тишина, слышны вздохи. Мягко перебирая струны, Яша Гуслин продолжал свой невеселый рассказ:
Всем на свете праздничек.
Тебе не веселье...
Буйной ли головушке
Без вина похмелье!
Артист останавливался, слегка откидывал голову назад... Его взор уходил в даль темного зала... С невыразимой тоской он продолжал:
Молодость не радует,
Красота не тешит,
То не красна девица,
Горе кудри чешет.
Слышались посмаркивания, сдерживаемые слезы и откровенный плач... Меня поразило, что последние строчки песни Яша Гуслин почти говорил и говорил скорее жестко, чем печально.
Много позднее я поняла, что в своих лирических и драматических ролях Александр Иванович никогда не впадал в сантимент, сохранял строгость и сдержанность. Горе подневольной жизни объединяло Митю, Яшу Гуслина и весельчака Разлюляева. Не могу забыть лицо откровенно плакавшего Мити (Н. А. Анненков), остолбеневшего Разлюляева (Н. И. Рыжов).
В ремарке А. И. Островского сказано:
«Во все это время Разлюляев стоит как вкопанный и слушает с чувством; по окончании пения все молчат».
Несколько секунд была напряженная тишина на сцене и в зрительном зале, и только после реплики Разлюляева: «Хорошо, больно хорошо! жалко только, так за сердце и хватает», были бурные аплодисменты и крики «браво Сашину».
Разлюляев — Рыжов как бы стряхивал горе, подхватывал аплодисменты зрителей и просил: «Эх, Яша, сыграй веселую — нынче праздник». Чтобы развлечь друзей, начинал плясать с прибауткой. Веселье не ладится. По просьбе Мити Яша Гуслин продолжает петь. Сашинские форшлаги в «Лучинушке» не мог выдержать равнодушно ни один человек.
Что же ты, моя лучинушка,
Не ярко горишь
Да не вспыхиваешь?..
Это был уже не спектакль, а что-то более высокое, объединившее всех, кто находился тогда в Театре имени Сафонова на Таганке. Да! Это были слезы очищения... светлая улыбка и грусть.
Я была потрясена. Из театра мы с Надей ушли последними и долго молчали.
Я еще не освоила образы Мастерового и Митрия Чиликина, а тут Яша Гуслин с рыдающими форшлагами...
Пикалов
«Любовь Яровая» К. Тренева на сцене Малого театра вошла золотой страницей в летопись советского искусства.
Наша студенческая практика началась с участия в народных сценах этого поражающего яркостью спектакля. Созвездие могучих талантов, неповторимых актерских индивидуальностей обессмертило создание автора. Раскрепощение личности, путь к новой жизни раскрывала великая Пашенная в образе скромной учительницы Любови Яровой. Обновление мира сулил своими действиями Кошкин (А. Л. Садовский), покорял наши сердца жизнерадостный Швандя (С. Л. Кузнецов, позднее Н. А. Светловидов и Н. А. Анненков).
Очаровывала всех непревзойденная Марья (В. Н. Рыжова) в поисках сыновей, истоптавшая своими лапотками тропы и дороги России. Покоряла красотой «злодейка» Панова (Е. Н. Гоголева). Восхищали зрителей профессор Горностаев (Н. Ф. Костромской) и Пикалов (А. И. Сашин-Никольский). Пикалов и Горностаев — темный, неграмотный крестьянин и профессор, — спаянные событиями гражданской войны, ничего не смыслящие в происходящем, тыркались в поисках неизвестного начальника, имеющего право вскрыть пакет, так трепетно и серьезно оберегаемый конвоиром Пикаловым. В пакете — судьба профессора Горностаева, забавно прозванного Швандей «Марксой». Горностаев — Костромской, погруженный в свои мысли, плелся без всяких возражений за «строителем новой жизни» — Пикаловым, веруя, что так и надо. Пикалов и Горностаев так серьезно были заняты каждый своим делом, что их жизнь не прекращалась с уходом со сцены. Все их появления радостно встречались зрителем. Вот они появились на верху роскошного, покинутого дома. Пикалов, крепко держа злополучный пакет, оглядывался, всматривался в торопящиеся и шныряющие фигуры в надежде распознать начальника.
Еще без текста артист ярко проживал сложившиеся обстоятельства и, разводя руками, как бы советовался со всеми.
«Куда его девать? Кому его сдать? Что с ним делать? Какая «мина» заложена в этом пакете? А тут еще этот непонятный Маркса вопросы задает».
— Дорогой друг! Сколько люди придумали правд?!!
Ничего себе вопросик!.. Тут начальника черти с квасом съели, неведомо куда «ушился», а он о каких-то правдах.
— Не слыхал! — раздраженно отвечал незадачливый конвоир.
Занятый своими мыслями, философствующий «Маркса» сравнивал попытку людей сложить из тысяч маленьких правд одну большую, с попыткой из тысячи крыс сложить одного слона. Горностаев .тихо клал руку на плечо Пикалова.
Это уж слишком! Сашин — Пикалов воспринимал ласковый жест профессора так, словно его каленым железом приложили:
— Да ты что меня трясешь? Я же не груша! Грозясь пакетом, он поучал профессора:
— Арестанту должно иттить, а не конвойного трясти!
На какое-то мгновение крестьянин этот становился солдатом, командующим. Профессор Горностаев мудро успокаивал своего «командира»:
— Но мы с тобой ходим и не находим.
Взрыв хохота. Аплодисменты. Замечательные артисты очень ясно доносили судьбу своих героев, их заботы и тревоги до зрительного зала.
Доброта, мудрость профессора трогают Пикалова.
Сашин оправдывался, будто совершил семь смертных грехов:
— А я виноват, ежели хороших начальников черти с квасом съели!
Опять взрыв хохота.
Профессор — Костромской совершенно беспомощно взмахивал руками и безразлично отвечал:
— Сдавай меня плохим.
Опять дали скипидару незадачливому конвоиру.
— Плохой тут не управится, тут двое наворочили!
Сашин всматривался во «врага» революции и старался разобраться в ситуации.
— Один кричит: «Тут на пакете весьма важное, волоки самого при пакете!..».
Горностаев — Костромской мечтательно смотрел в глубь веков, его безразличие к пакету горячило Пикалова.
— А сам черт... и куды ушился! Сыщи его!
На предложение профессора не подождать ли, пока он нас отыщет? Пикалов удрученно слушал своего подопечного. Ему явно симпатичен этот непонятный «Маркса», он с сочувствием поглядывал на своего «врага».
— Жди не жди, а я это дело, старичок, по здешним местам так понимаю...
Пикалов — Сашин очень осторожно делился своими соображениями:
— Раз тебя ведут при важнейшем пакете, значит...
У Пикалова пропадал голос, он чуточку откашливался, ему было явно не по себе.
— Значит... в расход! Молись богу.
В зале тишина... Ожидание — какова будет судьба этих симпатичных людей, что же будет дальше? Какой «динамит» заложен в пакете?
— Ну, друг, куда теперь идти?
Опять ущипнули Пикалова, опять наподдали перцу:
— А черт ее душу знает!
Незлобиво, решая какие-то важные научные проблемы, профессор предлагает:
— А если некуда идти, давай сядем, может быть, ума прибавится?
Опять жгучку в сердце влили. Смешон — чуден этот «Маркса», какой ум и где?
Пикалов сокрушенно завершал:
— Куда ж это прибавится, ежели ты шляпу потерял? Горностаев с сочувствием воспринимал возглас темного человека:
— Не кажется ли тебе, что мы ищем истину, уклоняясь от нее? Опять непонятные слова, еще искать начальника куда ни шло,
но истину?! Что это такое? Где лежит-валяется?
Пикалов — Сашин завершал с нескрываемым отчаянием:
— Навязался ты на мою душу!
Хохот в зале. Аплодисменты. Совершенно серьезно, по-сашински просто, Пикалов советовался с профессором:
— Как мне от тебя ослобониться?
Опять взрыв хохота, опять аплодисменты. Профессор, погруженный в свои мысли, совершенно механически произносил:
— Не знаю. Дал бы тебе взятку, да у меня ничего нет. Это уже обижало честного труженика:
— Я сроду...
Сашин доставал кисет с махоркой, долго крутил из кусочка газеты козью ножку, зализывал свое устройство и продолжал:
— Я сроду... взяток не брал.
Профессор заинтересовался этим индивидом:
— А тебе давали?
Сашин сыпал махорку в сооружение из газеты и отвечал:
— Не-ет.
— Мне тоже, — механически продолжал профессор.
Что-то зашевелилось в извилинах темного крестьянского мозга, что-то важное решил он выяснить у своего подопечного.
— Да ты какого классу? — выговаривал Пикалов ему самому совершенно непонятное, неосвоенное слово.
Взрыв хохота в зрительном зале.
Но и профессор это слово, вероятно, недопонял. Еще не зная куда, к какому классу он относится, отвечал, как о чем-то незначащем:
— Я профессор.
Пикалов серьезно всматривался в Горност
В.Темкина «СТРАНИЦЫ НЕОКОНЧЕННОЙ КНИГИ»
Предлагаем вашему вниманию замечательную книгу, написанную супругой А.И.Сашина-Никольского актрисой Малого театра Валентиной Темкиной. Книга написана очень живо, проникнута искренним восхищением талантом актера. Для удобства текст разбит на три части. Сегодня мы публикуем первый отрывок.
Часть 1
Мечты кипят;
в уме, подавленном тоской,
Теснится тяжких дум избыток;
Воспоминание безмолвно предо мной
Свой длинный развивает свиток.
А. С. Пушкин
Мастеровой
1931 год. Знакомство из зрительного зала. Заботами друзей, впервые в жизни я иду в Малый театр! В Малый... о котором я только читала. Шел спектакль «Растеряева улица» по Глебу Успенскому. Автор инсценировки и режиссер М. С. Нароков.
В шестнадцать лет у меня были некоторые знания по литературе и истории. По искусству театра — никаких!
Постепенно гаснет свет. Несколько секунд кромешной тьмы... Мягко поднимается занавес, и вы входите в мир «Растеряевой улицы».
Тишина. Ни души. Ветерок поднимает сухие листья, шелуху, траву, перья и гонит по дороге, отделявшей кабак от бакалейной лавки; из окна развалившейся халупы женщина выбрасывает мусор и, видимо, попадает в какое-то, пока еще непонятное, живое существо…
Раскрываются ставни кабака, и оттуда показывается пышная, лоснящаяся от сытости Маланья (В. Н. Пашенная). Справа, на пороге лавки — купец Трифонов (С. А. Головин). Он деловито зевает. Кабатчик Данила (А. В. Карцев), плотоядно улыбаясь, слушает взопревшую от сна Маланью... Живое существо, валявшееся в канаве около дороги, поднимается и с трудом распознает «окрестные предметы». Он прозяб, дрожит, язык не слушается, с побелевших губ срываются какие-то полуслова, тихие междометия, вздохи. Затуманенным взором примечает он стоявшего поодаль кабатчика Данилу, что-то соображает... Перед зрителем появляется еще один житель «Растеряевой улицы».
Это — первый Мастеровой.
Как обозначено в программке, его играет А. И. Сашин-Никольский.
Взлохмаченный, маленький мужичонка, босой, в холщовой рва-ненькой рубахе, в портах неопределенного цвета с заплатками, силится снять с себя жилетку. В добрых карих глазах теплится свет надежды...
Неровными шагами двинулся к кабаку. Зрительный зал тревожно затих, ожидая, что скажет, что сделает этот хрупкий человечек, какова судьба этого жителя «Растеряевой улицы».
Мастеровой останавливается перед кабатчиком Данилой, силится подобрать слова и с трудом выговаривает:
— Сдел... милость... сделл... милость...
В глазах не просьба... мольба. Удав-накопитель жестко смотрит на вещь, которую держит в руках проситель:
— Покажь-ка, за что миловать-то еще?
Российский горемыка оживляется и доверчиво протягивает свое единственное сокровище — жилетку:
— Сделл... милость. Ах ты, боже мой... А? Мастеровой — Сашин ласково смотрит на кровососа:
— Данила Григорьевич сдел... милость... Ах ты, боже мой... Данила швыряет жилетку и велит Маланье дать стаканчик
водки.
— На-ко-ся, потчуйся!
Мастеровой бледнел, его измученное лицо подергивалось, лихорадочно блестели огромные глаза.
— Данила Григорьевич! Побойся бога! Что же это?
Мольба несчастного человека разбивалась о неприступность мироеда-кабатчика; только крошечный стаканчик российской радости предлагал он в оплату за вещь, которую вырвал «из дрожащих рук Мастерового.
Данила наслаждается мучениями горемыки, грозит отнять... Судорожно защищает губительную влагу тощий маленький человечек:
— Сто-сто-стой! Что ты! Сделай милость... Ах ты, господи. Теперь он выговаривает все слова, теперь он борется за горькую
свою радость...
Сашин судорожно проглатывал то, что получил как мизерную плату за свое достояние. Мы чувствовали, что какие-то секунды яд согревает его тельце и воскрешает немудрящую душонку. Мастеровой произносил почти радостно:
— Нет, я все гляжу, какова обчистка!
На замечания Данилы, что «скажешь еще за жилетку-то, слава богу», Сашин исчерпывающе просто и ласково отвечает:
— И, ей-богу, скажешь...
Мастеровой уходил в себя, склонялась его голова; мы видели только его обтрепанную фигурку и босые ноги:
— Ах ты, боже мой... Аб-чи-истка...
Целый мир можно было утопить в его печали:
— Коневые сапоги — одни, душа вон, пять целковых, один... да ведь какой конь-то!
Живодер Данила просит Маланью принести сапоги, так же легко приобретенные, как и жилетка. Увидев сапоги, Сашин радостно всплескивал руками, с восхищением смотрел на вещь, им сделанную:
— Они! Он-ии! Ах, братец ты мой! Как есть они самые... Приобретатель ликовал:
— Ну, теперь не воротишь.
Мастеровой тепло и нежно, словно на ласку друга, отвечал:
— Где воротить! Не воротишь!
С доброй полуулыбкой, взглянув еще раз на отлично сделанные сапоги, он продолжал вести обычный и типичный для нравов Ра-стеряевой улицы разговор.
— Теперь, избави бог, ни в жисть не вернуть... Они как есть... абчи-и-истка.
В «великом оборванце», как называл М. С. Нароков Сашина, мы видели черты талантливости. Такие сапоги мог сделать лишь трудолюбивый и одаренный человек, художник своего дела.
Несчастный горемыка снова виновато обращается к удаву:
— Данила Григорьевич! Сделай милость... маленькую... отец! Его обчистили дотла и теперь прогоняют. С великой тоской
смотрел оборванец на своего мучителя.
— Как же быть-то? Кровосос поучал:
— Думай!
Мастеровой — Сашин, жертва обчистки и прижимки российской, воспринимал это простое слово, как совершенно ему не знакомое, как иностранное. Думать? Что думать-то? О чем? Зачем? Свыкшись с обдирками, прижимками, обчистками, Мастеровой совершенно безнадежно механически заканчивал фразу: — Ведь и то, пожалуй, надо думать...
— Дело твое,— безжалостно резал толстосум.
Хватаясь за соломинку, тонущий вновь взметнулся и обратился с просьбой:
— А то уважил бы, Данила Григорьевич!
Выудив из него все, что можно и что нельзя было выудить, Данила снова грубо гонит его:
— Проваливай! Не проедайся!
Сашин не гневался, не сердился, не злился, говорил печально, безысходно:
— Ну, черт с тобой, рыжая сковорода!
Добродушно руганув обдирку, первый Мастеровой, слегка качнувшись, двинулся было вверх по улице... Его останавливал глас пышной девицы:
— И штой-то вы, Данила Григорьевич, только характер себе портите с этими пропойцами.
У Сашина было непроницаемое, лишенное конкретности лицо, он глядел на Маланью, как щенок, только что вывалившийся из утробы матери:
— Эх, мадама, что не тем местом в окошко выставилась? Чарующая непосредственность, незлобливость, обштопанность
жителя Растеряевой канавы вызывали бурную реакцию зрительного зала.
Ругань Маланьи и Данилы, грозивших вызвать будочника, Мастерового — Сашина не задевала, он весь был в своих горьких мыcлях и двинулся по пыльной дороге, не сулившей ему ничего хорошего. Навстречу ему медленно выплывала растеряевская бого-мольница Балканиха (В. О. Массалитинова, Е. Д. Турчанинова. В фильме-спектакле «Растеряева улица» роль Балканихи играла В. Н. Пашенная).
Удрученный своими бедствиями, Мастеровой не сразу узнает грозу Растеряевки, знакомый окрик возвращает его к реальности.
— Эва! Крестник... ты что же это? Опять за свое? Яко наг, яко благ, яко нет ничего?
Мастеровой глубоко вбирал в себя воздух. Неопределенно разводил руками, будто хотел сказать, «что поделаешь!». Стакашка Данилы, видимо, разъедал его утробушку, нижняя губа словно присохла к зубам, и перед словом высвистывались, вышлепывались какие-то нечленораздельные звуки:
— Дейс.дейс.твительно... так-то...— Сашин добирал воздух. Малость...прошибся.
Умиленный смех шел по зрительному залу. Российский горемыка вызывал к себе нежную симпатию.
— Ах ты, страмник. Нечестивец ты этакий! — продолжала нази-дать богомольница.
Сашин терпеливо выслушивал, смотрел на нее, как верующий на пресвятую матерь божию.
— Давно ли я тебя, поганца, от смертного часа вызволила? Мастеровой пытался поклониться и слегка терял равновесие...
Деликатность оборванца вызывала одобрение в зрительном зале... Он гипнотизировал зрителя своей личностью, приковывал к себе внимание.
Искренняя благодарность лилась из его уст, скованных и развязанных дорогостоящей влагой.
— Это точно, дай вам господи доброго здоровья, матушка Пела-гея Петровна.— Он пытался приложить правую руку к сердцу, жест благодарности не получался. И рука соскальзывала вниз; однако горемыка пытался выразить уважение к наставнице. — Без вас я, кажись, давно бы душу отдал...
В нем шла сложная внутренняя работа. Видно было, что он желает выразить что-то весомое и значительное. Сочувствуя Бал-канихе, он произносил:
— И опохмелиться бы не пришлось. Взрыв хохота. Аплодисменты.
Маленькая, тоненькая фигурка нацелилась было двигаться по исхоженной тропе, но не тут-то было!
— Стой! — рявкнула богомольница.
Надо было видеть безропотного оборванца, взгляд его щенячьих глаз... он тихо, совсем тихо произносил: — Слушаюсь... только я...— Сашин изящно держал ручки внизу живота... ему не можилось.— Этого самого... маленечко.
Не понимала богомольница простых житейских вещей, не догадывалась, что человечку до ветра надобно.
— Нет, ты постой. Ты, что же, забыл мое поучение? Ну-ка, ответствуй: куды душа человеческая надлежит по-настоящему?
Боже правый, как недоумевающе смотрел подсудимый!
— Не понимаешь?
Сашин с улыбкой мадонны почти шептал:
— Мал-ле-енечко точно что...есть препону...
— Ну, ты подумай.
Придерживая животишко, покорно ответствовал тиранке.
— Слушаюсь.
— Тогда и скажи. Только хорошенько подумай. Сашин ласково успокаивал ее:
— Да уж будьте покойны... Слава богу, али мы... Мастеровой тщился думать, хотел угадать, чего от него ждут,
и мучился органической потребностью отойти в сторонку.
— Приму все силы...
Опять взрыв хохота. Одна Балканиха не понимает, что человеку нужно, и продолжает свой допрос:
— Ну? Куды же наша душа надлежит по-настоящему? Артист готовился к львиному прыжку!
— Душ-ша наша...
Он искал высокие слова, он пытался хоть что-нибудь вспомнить из уроков наставницы:
— Душа наша, матушка Пелагея Петровна, главное, норовит, по своей пакости, как бы, например...— Оборванец серьезно искал для души маршруты и, как находку, сообщал: — Согрешить.
Насупливалась Балканиха, а Мастеровой, озаренный открытием, завершал:
— Например, в кабак.
Взрыв хохота. Аплодисменты... возгласы и стоны. Перекрывая реакцию зрителей, Балканиха всей артиллерией своих познаний обрушивалась на беззащитного:
— Глупец! Что ты сказал? Опомнись, что ты сказал? В рай нашей душе по божьему писанию надлежит, а не в кабак. Безумец этакий!.. В рай.
Мастеровой с благодарностью соглашался:
— В рай. В рай-с...
Отняв правую руку от животишка, он уверенно тыкал указательным пальцем в землю, произнося «в рай-с». Благостно взглянув на схимницу, он продолжал молитвенную беседу:
— Это точно. Ах ты, боже мой... А я эво куда... Ах... Свирепела Балканиха:
— Нет, как ты осмелился это сказать... В кабак! А? Сашин смиренно принимал удар.
— Да что будешь делать. Хорошенько не огляделся, ну и...
Вспоминая, с кем имеет дело, вспоминая вещания покровительницы, оборванец убежденно изрекал:
— В рай-с. Будьте покойны. [ Нравоучительница мягчела.
— Видишь ты, как враг-то тебя оплел. А? В кабак...
По выражению лица, глаз, по всей фигурке Мастерового было видно его желание дотерпеть и смыться. Но «деятельностью» была одержима и Балканиха.
— Следственно, душа твоя до какого же безобразия искажена? Сашин нежно и просто соглашался:
— Прошибся. Не подумавши, сказал. Я было, признаться, и хотел-то это самое сказать, да маленечко, по грехам, не туда прохватил...
Легкий смешок в зале... Ну, уж все сделал человечек, чтобы ублаготворить богомольницу. Сейчас бы и за сарайчик... Не тут-то было!
— Сотвори крестное знамение! — приказывала благовестница. Да когда же кончится эта ржа? Это пропиявление.
Житель Растеряевой канавы, держась левой рукой за живот,, крестился правой.
— Говори теперь: от змия зеленого отрекохся... Просящий взгляд Мастерового и механическое повторение:
— От змия зеленого отрекохся.
«Уж и хватит! Чего еще надо?» — говорил взгляд оборванца.
— Трижды! — требовала неумолимая повелительница.
Опять недоумевающий взгляд оборванца: зачем, мол, так много? Незащищенность напарывалась на неумолимость.
— Трекохся, трекохся, трекохся.
Вроде и хватит! Сколько можно просвещаться?
— Ну, теперь плюнь! — въедалась неумолимая.
Пустячки задание! Плюнь! Губы-то не двигаются! Как быть? Вот дилемма!
Мастеровой собирал всю силушку и через неподвижную нижнюю губу плевался каким-то влажным звуком — вефьлию. Плевок получался рассеивающимся дождем.
Церковнице этого было недостаточно.
— Трижды! — требовала она.
Один-то раз никак не получается, а тут трижды!
Мастеровой, осердясь, набирал воздух для фонтана и со свистом, с шипением усердно плевал в разные стороны. Молебственная экзекуция окончена. Грешник отпускается.
— Вот теперь ступай. Да гляди у меня...
Наконец-то можно за сарайчик. Словно для разбега, Мастеровой, качнувшись назад, целенаправленно удалялся от истязательницы.
Шквальные аплодисменты, хохот, какие-то возгласы...
Могла ли я думать, что с этим «Великим оборванцем» через несколько лет будет связана вся моя жизнь?
Премьера «Растеряевой улицы» состоялась 25 ноября 1929 года. Спектакль с большим успехом шел до 1938 года. 289 раз зрители встречались с обитателями Растеряевой улицы, так ярко нарисованными писателем и воплощенными артистами Малого театра.
Когда в 1956 году вышла книга М. С. Нарокова «Биография моего поколения», я с волнением искала страницы, посвященные «Растеряевой улице», и прочитала Александру Ивановичу, что о нем написал постановщик. Вот эти строки:
«Сашин-Никольский — редкостное театральное явление. Сценические образы рождаются у него из каких-то глубоких тайных источников, проследить путь их рождения очень трудно. В свою репетиционную работу он вносит много раздражения и неудовлетворенности — и вдруг какими-то незримыми ходами выносит на свет уже готовое создание. Его имитаторский талант огромен. Голосовые подделки выходят у него безукоризненно, но это свое качество он никогда не пускает в сценический оборот. Мастерство Сашина-Никольского в роли первого Мастерового охватывает зрителя тонким юмором. Вместе с тем точность всего рисунка роли, ритмический расчет несуразных рваных фраз сохраняются неизменными в каждом спектакле»1.
Александр Иванович молчал... Я ждала, боясь спугнуть его воспоминания...
— Верно! Угадал старик... Спасибо ему.
Мастеровой — одна из любимейших ролей артиста. Образ этот прочно сидел в нем. Совершенно неожиданно вдруг обращался ко мне:
— Данил... Григорьевич... сделай милость...— Смотрел с мольбой и тянул руку.
Я с трудом выдерживала его молящий взгляд, но категорически отвергала просьбу.
1 М. С. Нароков. Биография моего поколения. М., ВТО, 1956, с. 260.
Митрий Чиликин
(3-й мужик)
В 1931 году мне еще раз выпало счастье попасть в Малый театр. Шел спектакль «Плоды просвещения» Л. Н. Толстого. На этот раз я увереннее входила в театр и сразу ринулась за программкой. Какое счастье! Какая радость! В списке действующих лиц — знакомые артисты! Знакомые по незабываемой «Растеряевой улице». Целое созвездие великих и просто талантливых артистов! В. Н. Пашенная (Таня), В. Н. Рыжова (кухарка), В. О. Массалитинова (Звездинцева), М. М. Климов (Звездшщев), А. А. Остужев (Вово). Н. Ф. Костромской (камердинер), Н. Н. Шамин (2-й мужик), С. М. Чернышев (1-й мужик), Александр Иванович Сашин-Никольский (3-й мужик).
Я не верила своим глазам! Такие выигрыши бывают раз в жизни! Колотилось сердце, стучало в висках. Скорее, скорее бы открывался занавес.
В галерее образов простых людей, созданных Александром Ивановичем, свое неповторимое место занимает и толстовский мужик из «Плодов просвещения». При всей моей театральной неопытности меня поразило еще тогда абсолютное перевоплощение артиста; 3-й мужик настолько не был похож на недавно виденного Мастерового из «Растеряевой», что я несколько раз заглядывала в программку и проверяла фамилию исполнителя. Все три мужика были яркими, колоритными фигурами, очень точно выражавшими замысел Льва Толстого.
Малый театр славится воплощением бытовых характеров и типов; мелодия речи, ритмы и пластика, каждый взгляд, каждое движение опираются у корифеев театра на глубокое знание жизни. Все три мужика — С. М. Чернышов, Н. Н. Шамин, А. И. Сашин-Никольский — были добротными, крепко «сшитыми» людьми, одержимыми артельными заботами о земле. Здравые понятия, честность и трудолюбие крестьян наталкивались на жестокость, скаредность и глупость господ, пронзительно-ядовито нарисованных гениальным автором.
Горестным вздохом российского крестьянства проходит через всю пьесу фраза Митрия Чиликина «О, господи! земля малая, не то что скотину,— куренка, скажем, и того вывести некуда».
Психологически тонкое проникновение во внутренний мир своего героя вело артиста к обобщению социального явления, к раскрытию судьбы русского крестьянства.
В характеристике 3-го мужика Лев Толстой говорит:
«...лет 70-ти, в лаптях, нервный, беспокойный, торопится, робеет и разговором заглушает свою робость».
В тот год Александру Ивановичу было тридцать семь лет. Изящный чудо-певец и рассказчик, юморист и лирик в «лаптёвой» роли был совершенно неузнаваем!
Ходоки от крестьянской артели пришли в господский дом для решения жизненно важного вопроса о покупке земли. Первая же фраза Митрия — Сашина, обращенная к Тане: «Тех вознала, а меня не вознала, а я, скажем, Митрий Чиликин», своей сердечностью и теплотой привлекала симпатии зрителей. Сашинский Митрий с уважением относился к девушке, так высоко взлетевшей, что господам под стать.
На замечание 1-го мужика «вроде как мамзель» — с восхищением смотрел на нее, любуясь, произносил:
— Это как есть. О, господи!
Сашинский гуманизм, интерес к человеку высвечивал этот образ.
192
Молодого барина Вово играл Александр Алексеевич Остужев. До сих пор не могу забыть, как мужики воспринимали его необычность, напевность. его речи... Все возгласы Вово — Остужева, его обращения они ощущали, как неземные звуки, льющиеся из уст непонятного, невсамделишного существа. Митрий Чиликин, услышав крик Вово «Гри-и-го-о-орий», вздрагивая, недоуменно поглядывал на своих товарищей и произносил свое «о, господи» с явным желанием быть подальше от этой заморской птицы. Тревожился мужичок о доверенном деле, опасливо оглядывался, часто прощупывал мешочек с артельными денежками, висевший под рубахой.
Второй крик Вово Митрий — Сашин воспринимал еще взволнованнее:
— А може, скажем, не время теперь, пошли бы на фатеру, обождали бы пока что.
Митрий Чиликин еще верил, что у господ бывают часы-минуты, на людские похожие, на человеческие.
Мужики трогательно обращаются к Звездинцеву с просьбой помочь им в приобретении земли, заверяя своего господина, что «как их родители верно служили родителям Звездинцева, так и они будут от души, а не то, чтобы как...». Мужики, каждый в своем характере, вкладывали всю душу в эту просьбу.
Митрий, волнуясь, снимал с шеи мешочек и так проникновенно молил барина помилосердствовать и принять собранные деньги, что надо было быть камнем, чтобы отвергнуть его просьбу... Покоряли зрителей искренность и нравственная чистота мужиков. Запомнилось, как Митрий — Сашин спохватывался, что «деньги раскутал», как он торопливо заворачивал тряпицу и в ответ на совет камердинера «понатужиться и собрать еще» смотрел невыразимо страдальческими глазами, зная, что еще не собрать!
В сцене с Таней, обещавшей помочь мужикам похлопотать за них, Митрий Чиликин весь лучился, на глазах молодел, казалось, он вот-вот запляшет:
— Только выхлопочи ты дело, всю жизнь, скажем, кормить миром обяжемся. Во, как!
Митрий похлопывал ладонью по местечку, где лежали заветные-слезные, любовно глядел на Таню. Не находил слов, чтобы выразить свой восторг.
Яркой, вкусной, колоритной была сцена мужиков с кухаркой. Митрий Чиликин, слушая рассказ о том, что камердинер пост не соблюдает и ест скоромное, проглатывал слюну и слушал завороженно о жизни, какая ему могла лишь присниться. Реплику кухарки «в постели и то едят» Митрий воспринимал, как что-то нереальное, вы догадывались о его голодной жизни, о том, что и минимального он не имеет. Сашинское «хоть бы денек так пожить» вызывало сочувствие к трудовому человеку, что жил впроголодь.
Артист никого не осуждал, и правда жизни в конкретно исторических условиях раскрывалась еще сильнее, художественнее и всегда волновала.
Кухарка дорвалась до своих, понимающих ее душу, заботы, дела; насмешливо, озорно «чихвостила» господ.
— На фыртепьянах запузыривают, аж здесь слышно.
Митрий — Сашин вслушивался, всматривался в непонятные действия хозяев, размышлял, старался понять; в его «о, господи!» было удивление: зачем, мол, такой шум? Разгул такой? К чему бы это?
Слушая рассказ камердинера о Вово, который в императорском обществе поощрения русских густо-псовых собак заседает и завтракает, а денег нет,— Митрий поглядывал во все углы, откуда может появиться барин-птица, и сжимал покрепче тряпицу, готовый стоять насмерть за натруженные денежки:
— Прибрать, видно, пока что.
Митрий — Сашин, узнав, что Вово, как единственный сын, уволен от воинской повинности, серьезно взвешивал это обстоятельство, оценивал существующие права господ:
— Для прокорму, скажем, родителев оставлен...
Взрыв хохота в зрительном зале. Артист продолжал размышлять и взвешивать и как вывод произносит:
— Это правильно. Хохот усиливался.
После каждого взрыва реакции зрительного зала мужики становились все серьезнее, сосредоточеннее, они прикидывали, примеривали и реплику второго мужика: «Этот прокормит, что и говорить», воспринимали, сокрушаясь за отца заморской птицы.
Барыня приказывает Тане вымыть пол особым мылом на том месте, где стоят мужики. Грубость барыни оттенялась деликатностью мужика. Митрий почти шептал своим товарищам:
— О, господи! Говорил я — на фатеру бы покуда что.
Великолепной была сцена мужиков с дочерью Звездинцева Бетси (В. Н. Орлова). Бетси озабочена приобретением платья от Бурдье, на которое мама жалеет денег, но зато дает в пять раз больше Вово на борзых собак. Жалуясь на свою судьбу, она натыкается на мужиков. Разглядывая через лорнет посетителей, она громко спрашивает:
— А это кто?
Мужики спокойно сносили «лорнирование» госпожи, воспринимали ее действия, как установленный в доме порядок. На разъяснение лакея Григория, что это мужики... Землю покупают какую-то, Бетси разочарованно изрекла:
— А я думала, охотники.
Мужики ждали вопросов, их касающихся, но госпожа продолжала въедаться:
— Вы не охотники?
1-й мужик весомо, степенно, обстоятельно отвечал:
— Никак нет-с, госпожа. Мы насчет свершения продажи акта земли, к Леониду Федоровичу.
Бетси, презрительно глядя на мужиков, продолжала:
— Как же, к Вово должны были прийти охотники.
Мужики переглядывались, что означало: «Почему нас можно принять за охотников, чудные какие-то эти господа». Бетси удалялась и неожиданно возвращалась, поражая мужиков своей глупостью:
— Да вы, наверное, не охотники?
Большая пауза. Мужики даже не переглядывались, они каменели, немели, молчали. Из их реакции было ясно, что с этой особой и говорить не о чем! Напрасный труд!
Молчание мужиков всегда сопровождалось смехом и аплодисментами.
Корифеи Малого театра уважительно относились к ремаркам авторов. В этой сцене у Толстого сказано — «мужики молчат». Это «молчат» было таким же значительным, как у Пушкина в трагической ситуации — «народ безмолвствует».
Ремарка гениального автора мастерски выполнялась артистами. Сашинский Митрий был сердечен, заботлив, чуток к страданиям и бедам. Жалко ему было и старого повара, просящего вина у кухарки, и Наташу, выгнанную из дома, от горя заболевшую и вскоре умершую.
Вы чувствовали, что этому хрупкому мужичку до всего есть дело, что его волнует судьба всех страждущих. Его «о, господи! народ слабый, жалеть надо» звучало выводом из наблюдений, призывом к оказанию помощи.
Митрий Чиликин в господском доме чувствовал себя, как на раскаленных углях: ни на одну секунду он не забывал о цели прихода сюда, не забывал о мешочке, на который нацелил свой взор барин-птица, невсамделишный человек. Очень смешно Сашин заговорщически хрипел:
— Деньги, говорит, давай. К чему это?
Наивность и чистота были совершенно обескураживающими. В аду господского дома умученный мужичок падает и расшибает себе нос:
— Отпусти ты нас, ради Христа!
Барыня называет мужиков «резервуаром заразы», упрекает камердинера, что он «зараженных мужиков вчера в кухню завел», и взгляд ее падает на самого хрупкого и робкого, на Митрия Чиликина.
— У этого сыпь на носу! — кричит тупая, брезгливая хозяйка. Сашин — Митрий по-детски защищал правой ладонью свой разбитый нос и слушал ее без тени осуждения. Взбесившаяся барыня приказывала камердинеру деньги взять, а их, «особенно этого больного, вон, сию минуту вон! Он совсем гнилой!».
Митрий — Сашин слушал бесноватую скареду горестно, гордо подняв голову, отвечал спокойно, с достоинством:
— Напрасно ты, мать, ей-богу, напрасно!
Он подбирал аргументы, он давал добрый совет:
— У моей старухи, скажем, спроси, какой я гнилой!
Сашин открыто смотрел на Звездинцеву — так могут смотреть люди с чистой совестью — и не спеша заканчивал:
— Я как стеклышко!
Исполняя эту роль, Александр Иванович очаровывал душевной ясностью, глубиной, простотой. Его Митрий Чиликин был истинно толстовским персонажем.
Яша Гуслин
После долгого перерыва Театральное училище имени М. С. Щепкина объявило прием в 1932 году. В 1933 году я была принята в Училище при Малом театре и теперь по студенческому билету могла посещать спектакли Малого театра. Старшекурсники: Б. В. Телегин, А. И. Смирнов, Н. А. Арди, Л. В. Гайликовская, Г. С. Еринов, А. Пролыгина, Е. И. Рогожина, Е. С. Фохт и другие помогали приемной комиссии и в дальнейшем были нашими творческими опекунами. Помню, как Борис Телегин сказал:
— Посмотрите «Бедность не порок»... как играет Любима Тор-нова Николай Капитоныч (Н. К. Яковлев)... А как поет Сашин... Я плакал.
Экспансивная, поэтическая Надя Арди, не раздумывая долго, приказала мне:
— Пойдем сегодня! После занятий... Сразу и туда! (Спектакль шел в филиале, на Таганке.)
Образы великого Островского, воплощенные Варварой Николаевной Рыжовой (Пелагея Егоровна), Николаем Капитоновичем Яковлевым (Любим Торцов), Николаем Александровичем Анненковым (Митя), Николаем Федосеевичем Костромским (Африкан Саввич), Николаем Ивановичем Рыжовым (Разлюляев), Александром Ивановичем Сашиным-Никольским (Яша Гуслин) и другими исполнителями, волновали, покоряли зрителей.
В убогой каморке Мити, приказчика богатого купца Гордея Карповича Торцова, Яша Гуслин и Разлюляев печаловались о судьбе своей, судьбе зависимой и подневольной.
Нежно обнимая гитару, как живое существо, пел Сашин.
Нет-то злей, постылее
Злой сиротской доли,
Злее горя лютого,
Тяжелей неволи.
Сама душа исповедовалась в грустной мелодии песни. В зале тишина, слышны вздохи. Мягко перебирая струны, Яша Гуслин продолжал свой невеселый рассказ:
Всем на свете праздничек.
Тебе не веселье...
Буйной ли головушке
Без вина похмелье!
Артист останавливался, слегка откидывал голову назад... Его взор уходил в даль темного зала... С невыразимой тоской он продолжал:
Молодость не радует,
Красота не тешит,
То не красна девица,
Горе кудри чешет.
Слышались посмаркивания, сдерживаемые слезы и откровенный плач... Меня поразило, что последние строчки песни Яша Гуслин почти говорил и говорил скорее жестко, чем печально.
Много позднее я поняла, что в своих лирических и драматических ролях Александр Иванович никогда не впадал в сантимент, сохранял строгость и сдержанность. Горе подневольной жизни объединяло Митю, Яшу Гуслина и весельчака Разлюляева. Не могу забыть лицо откровенно плакавшего Мити (Н. А. Анненков), остолбеневшего Разлюляева (Н. И. Рыжов).
В ремарке А. И. Островского сказано:
«Во все это время Разлюляев стоит как вкопанный и слушает с чувством; по окончании пения все молчат».
Несколько секунд была напряженная тишина на сцене и в зрительном зале, и только после реплики Разлюляева: «Хорошо, больно хорошо! жалко только, так за сердце и хватает», были бурные аплодисменты и крики «браво Сашину».
Разлюляев — Рыжов как бы стряхивал горе, подхватывал аплодисменты зрителей и просил: «Эх, Яша, сыграй веселую — нынче праздник». Чтобы развлечь друзей, начинал плясать с прибауткой. Веселье не ладится. По просьбе Мити Яша Гуслин продолжает петь. Сашинские форшлаги в «Лучинушке» не мог выдержать равнодушно ни один человек.
Что же ты, моя лучинушка,
Не ярко горишь
Да не вспыхиваешь?..
Это был уже не спектакль, а что-то более высокое, объединившее всех, кто находился тогда в Театре имени Сафонова на Таганке. Да! Это были слезы очищения... светлая улыбка и грусть.
Я была потрясена. Из театра мы с Надей ушли последними и долго молчали.
Я еще не освоила образы Мастерового и Митрия Чиликина, а тут Яша Гуслин с рыдающими форшлагами...
Пикалов
«Любовь Яровая» К. Тренева на сцене Малого театра вошла золотой страницей в летопись советского искусства.
Наша студенческая практика началась с участия в народных сценах этого поражающего яркостью спектакля. Созвездие могучих талантов, неповторимых актерских индивидуальностей обессмертило создание автора. Раскрепощение личности, путь к новой жизни раскрывала великая Пашенная в образе скромной учительницы Любови Яровой. Обновление мира сулил своими действиями Кошкин (А. Л. Садовский), покорял наши сердца жизнерадостный Швандя (С. Л. Кузнецов, позднее Н. А. Светловидов и Н. А. Анненков).
Очаровывала всех непревзойденная Марья (В. Н. Рыжова) в поисках сыновей, истоптавшая своими лапотками тропы и дороги России. Покоряла красотой «злодейка» Панова (Е. Н. Гоголева). Восхищали зрителей профессор Горностаев (Н. Ф. Костромской) и Пикалов (А. И. Сашин-Никольский). Пикалов и Горностаев — темный, неграмотный крестьянин и профессор, — спаянные событиями гражданской войны, ничего не смыслящие в происходящем, тыркались в поисках неизвестного начальника, имеющего право вскрыть пакет, так трепетно и серьезно оберегаемый конвоиром Пикаловым. В пакете — судьба профессора Горностаева, забавно прозванного Швандей «Марксой». Горностаев — Костромской, погруженный в свои мысли, плелся без всяких возражений за «строителем новой жизни» — Пикаловым, веруя, что так и надо. Пикалов и Горностаев так серьезно были заняты каждый своим делом, что их жизнь не прекращалась с уходом со сцены. Все их появления радостно встречались зрителем. Вот они появились на верху роскошного, покинутого дома. Пикалов, крепко держа злополучный пакет, оглядывался, всматривался в торопящиеся и шныряющие фигуры в надежде распознать начальника.
Еще без текста артист ярко проживал сложившиеся обстоятельства и, разводя руками, как бы советовался со всеми.
«Куда его девать? Кому его сдать? Что с ним делать? Какая «мина» заложена в этом пакете? А тут еще этот непонятный Маркса вопросы задает».
— Дорогой друг! Сколько люди придумали правд?!!
Ничего себе вопросик!.. Тут начальника черти с квасом съели, неведомо куда «ушился», а он о каких-то правдах.
— Не слыхал! — раздраженно отвечал незадачливый конвоир.
Занятый своими мыслями, философствующий «Маркса» сравнивал попытку людей сложить из тысяч маленьких правд одну большую, с попыткой из тысячи крыс сложить одного слона. Горностаев .тихо клал руку на плечо Пикалова.
Это уж слишком! Сашин — Пикалов воспринимал ласковый жест профессора так, словно его каленым железом приложили:
— Да ты что меня трясешь? Я же не груша! Грозясь пакетом, он поучал профессора:
— Арестанту должно иттить, а не конвойного трясти!
На какое-то мгновение крестьянин этот становился солдатом, командующим. Профессор Горностаев мудро успокаивал своего «командира»:
— Но мы с тобой ходим и не находим.
Взрыв хохота. Аплодисменты. Замечательные артисты очень ясно доносили судьбу своих героев, их заботы и тревоги до зрительного зала.
Доброта, мудрость профессора трогают Пикалова.
Сашин оправдывался, будто совершил семь смертных грехов:
— А я виноват, ежели хороших начальников черти с квасом съели!
Опять взрыв хохота.
Профессор — Костромской совершенно беспомощно взмахивал руками и безразлично отвечал:
— Сдавай меня плохим.
Опять дали скипидару незадачливому конвоиру.
— Плохой тут не управится, тут двое наворочили!
Сашин всматривался во «врага» революции и старался разобраться в ситуации.
— Один кричит: «Тут на пакете весьма важное, волоки самого при пакете!..».
Горностаев — Костромской мечтательно смотрел в глубь веков, его безразличие к пакету горячило Пикалова.
— А сам черт... и куды ушился! Сыщи его!
На предложение профессора не подождать ли, пока он нас отыщет? Пикалов удрученно слушал своего подопечного. Ему явно симпатичен этот непонятный «Маркса», он с сочувствием поглядывал на своего «врага».
— Жди не жди, а я это дело, старичок, по здешним местам так понимаю...
Пикалов — Сашин очень осторожно делился своими соображениями:
— Раз тебя ведут при важнейшем пакете, значит...
У Пикалова пропадал голос, он чуточку откашливался, ему было явно не по себе.
— Значит... в расход! Молись богу.
В зале тишина... Ожидание — какова будет судьба этих симпатичных людей, что же будет дальше? Какой «динамит» заложен в пакете?
— Ну, друг, куда теперь идти?
Опять ущипнули Пикалова, опять наподдали перцу:
— А черт ее душу знает!
Незлобиво, решая какие-то важные научные проблемы, профессор предлагает:
— А если некуда идти, давай сядем, может быть, ума прибавится?
Опять жгучку в сердце влили. Смешон — чуден этот «Маркса», какой ум и где?
Пикалов сокрушенно завершал:
— Куда ж это прибавится, ежели ты шляпу потерял? Горностаев с сочувствием воспринимал возглас темного человека:
— Не кажется ли тебе, что мы ищем истину, уклоняясь от нее? Опять непонятные слова, еще искать начальника куда ни шло,
но истину?! Что это такое? Где лежит-валяется?
Пикалов — Сашин завершал с нескрываемым отчаянием:
— Навязался ты на мою душу!
Хохот в зале. Аплодисменты. Совершенно серьезно, по-сашински просто, Пикалов советовался с профессором:
— Как мне от тебя ослобониться?
Опять взрыв хохота, опять аплодисменты. Профессор, погруженный в свои мысли, совершенно механически произносил:
— Не знаю. Дал бы тебе взятку, да у меня ничего нет. Это уже обижало честного труженика:
— Я сроду...
Сашин доставал кисет с махоркой, долго крутил из кусочка газеты козью ножку, зализывал свое устройство и продолжал:
— Я сроду... взяток не брал.
Профессор заинтересовался этим индивидом:
— А тебе давали?
Сашин сыпал махорку в сооружение из газеты и отвечал:
— Не-ет.
— Мне тоже, — механически продолжал профессор.
Что-то зашевелилось в извилинах темного крестьянского мозга, что-то важное решил он выяснить у своего подопечного.
— Да ты какого классу? — выговаривал Пикалов ему самому совершенно непонятное, неосвоенное слово.
Взрыв хохота в зрительном зале.
Но и профессор это слово, вероятно, недопонял. Еще не зная куда, к какому классу он относится, отвечал, как о чем-то незначащем:
— Я профессор.
Пикалов серьезно всматривался в Горност
22.09.2009
НИКОЛАЙ АННЕНКОВ. МАСТЕР МАЛОГО ТЕАТРА
Сегодня исполняется 110 лет со дня рождения выдающегося актера Николая Анненкова. Его настоящая фамилия – Кокин. Псевдоним Анненков – от имени Анна...
22.09.2009
Памяти А.И.Сашина-Никольского В.Темкина «СТРАНИЦЫ НЕОКОНЧЕННОЙ КНИГИ»
Памяти А.И.Сашина-Никольского
В.Темкина «СТРАНИЦЫ НЕОКОНЧЕННОЙ КНИГИ»
Предлагаем вашему вниманию третью часть книги, написанной супругой А.И.Сашина-Никольского актрисой Малого театра Валентиной Темкиной. Публикация посвящена чеховским ролям актера…
В.Темкина «СТРАНИЦЫ НЕОКОНЧЕННОЙ КНИГИ»
Предлагаем вашему вниманию третью часть книги, написанной супругой А.И.Сашина-Никольского актрисой Малого театра Валентиной Темкиной. Публикация посвящена чеховским ролям актера…
21.09.2009
ПОЗДРАВЛЯЕМ!
От души поздравляем Екатерину Базарову и Филиппа Марцевича с рождением дочери, а Эдуарда Евгеньевича Марцевича – с рождением внучки Александры! Желаем Александре счастья и здоровья, а молодым родителям и дедушке – терпения и успехов в воспитании!
21.09.2009
НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ АННЕНКОВ
21 сентября исполняется 110 лет со дня рождения народного артиста СССР Николая Александровича Анненкова. Предлагаем вашему вниманию статью Наталии Пашкиной, посвященную жизни и творчеству артиста и опубликованную в книге «Малый театр. 175 лет» (М., 1999). Для удобства публикация разбита на три части…
21.09.2009
АНОНС! К 110-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ НИКОЛАЯ АННЕНКОВА
К 110-летию со дня рождения знаменитого актера Николая Анненкова на телеканале «Культура» будет показан документальный фильм «В творческом беспокойстве — бесконечность». Смотрите 21 сентября в 21:20.
18.09.2009
МАЛЫЙ ТЕАТР В КАЗАНИ
17 сентября Малый театр начал гастрольные выступления в столице Татарстана Казани комедией Н.В.Гоголя «Ревизор». Перед этим актеры Малого театра во главе с его художественным руководителем Юрием Соломиным встретились с журналистами. Подробности – в подборке материалов ИА «Татар-Информ»…
18.09.2009
В КАЗАНЬ ПРИБЫЛИ ЗВЕЗДЫ МАЛОГО ТЕАТРА
ФОТОГАЛЕРЕЯ
Ранним утром актеров Малого театра, задействованных в спектакле «Ревизор» Н.В.Гоголя, встречали на казанском вокзале. Актерами ТГАТ имени Камала и Министерством культуры РТ была организована торжественная встреча московских знаменитостей – с песнями и плясками, угощением чак-чаком, цветами и даже файер-шоу.
Ранним утром актеров Малого театра, задействованных в спектакле «Ревизор» Н.В.Гоголя, встречали на казанском вокзале. Актерами ТГАТ имени Камала и Министерством культуры РТ была организована торжественная встреча московских знаменитостей – с песнями и плясками, угощением чак-чаком, цветами и даже файер-шоу.
17.09.2009
ЮРИЙ СОЛОМИН: «В КАЗАНЬ МЫ ПРИВЕЗЛИ ВЕДУЩИЙ РЕПЕРТУАР»
Государственный академический Малый театр привез в Казань свой лучший репертуар. Об этом заявил сегодня художественный руководитель театра, народный артист СССР Юрий Соломин сразу же по прибытии в столицу Татарстана.
17.09.2009
НОВЫЕ ИСПОЛНИТЕЛИ В СПЕКТАКЛИ
В комедии А.Н.Островского «Правда – хорошо, а счастье лучше» роль садовника Глеба Меркулыча сыграет...
16.09.2009
Памяти А.И.Сашина-Никольского В.Темкина «СТРАНИЦЫ НЕОКОНЧЕННОЙ КНИГИ»
Памяти А.И.Сашина-Никольского
В.Темкина «СТРАНИЦЫ НЕОКОНЧЕННОЙ КНИГИ»
Предлагаем вашему вниманию вторую часть замечательной книги, написанной супругой А.И.Сашина-Никольского актрисой Малого театра Валентиной Темкиной…
В.Темкина «СТРАНИЦЫ НЕОКОНЧЕННОЙ КНИГИ»
Предлагаем вашему вниманию вторую часть замечательной книги, написанной супругой А.И.Сашина-Никольского актрисой Малого театра Валентиной Темкиной…
15.09.2009
ПОЗДРАВЛЯЕМ С ТРУДОВЫМ ЮБИЛЕЕМ!
15 сентября исполняется 40 лет работы в Малом театре народного артиста России Эдуарда Евгеньевича Марцевича. От души поздравляем Эдуарда Евгеньевича и желаем ему крепкого здоровья и еще многих лет служения старейшим подмосткам России!
15.09.2009
ПРЕСС-КОНФЕРЕНЦИЯ, ПОСВЯЩЕННАЯ ГАСТРОЛЯМ БДТ им. Г.А.ТОВСТОНОГОВА
16 сентября в 12.00 в Малом театре (Театральная пл. д. 1/6) состоится пресс-конференция, посвященная юбилейным гастролям БДТ в Москве.
В пресс-конференции примут участие: Темур Чхеидзе – главный режиссер БДТ, Алиса Фрейндлих – народная артистка СССР, Лауреат Гос.премий, Олег Басилашвили – народный артист СССР, Лауреат Гос.премии, Елена Попова – народная артистка РФ...
В пресс-конференции примут участие: Темур Чхеидзе – главный режиссер БДТ, Алиса Фрейндлих – народная артистка СССР, Лауреат Гос.премий, Олег Басилашвили – народный артист СССР, Лауреат Гос.премии, Елена Попова – народная артистка РФ...
14.09.2009
ЕКАТЕРИНА ЕЛАНСКАЯ: ЧЕЛОВЕКА НАДО ПОДДЕРЖИВАТЬ, А НЕ БИТЬ ПО ГОЛОВЕ, ТЕМ БОЛЕЕ ТОГО, КОТОРЫЙ ПРИШЕЛ В ТЕАТР...
Екатерина Ильинична Еланская — человек бесконечно преданный театральному делу. Вот уже без малого тридцать лет она руководит созданным ею театром «Сфера», без устали ставит спектакли и дает возможность новому поколению артистов заявить о себе...
14.09.2009
Памяти А.И.Сашина-Никольского В.Темкина «СТРАНИЦЫ НЕОКОНЧЕННОЙ КНИГИ»
Памяти А.И.Сашина-Никольского
В.Темкина «СТРАНИЦЫ НЕОКОНЧЕННОЙ КНИГИ»
Предлагаем вашему вниманию замечательную книгу, написанную супругой А.И.Сашина-Никольского актрисой Малого театра Валентиной Темкиной. Книга написана очень живо, проникнута искренним восхищением талантом актера. Для удобства текст разбит на три части. Сегодня мы публикуем первый отрывок.
В.Темкина «СТРАНИЦЫ НЕОКОНЧЕННОЙ КНИГИ»
Предлагаем вашему вниманию замечательную книгу, написанную супругой А.И.Сашина-Никольского актрисой Малого театра Валентиной Темкиной. Книга написана очень живо, проникнута искренним восхищением талантом актера. Для удобства текст разбит на три части. Сегодня мы публикуем первый отрывок.
Главный режиссёр Малого театра —
заслуженный артист России А.В. Дубровский
Главная
Новости
Изменения в афише
Премьеры
Гастроли
Репертуар
Отзывы
Фестиваль "Островский в доме Островского"
Малый ТВ
Газета "Малый театр"
Открытая информация
Партнёры
О театре
Попечительский совет Руководство театра Актёры Режиссёры Художники Музыкальная часть Репертуарный отдел Режиссёрский отдел Пресс-служба Музейно-информационный центр Художественно-постановочная часть Мемориальная квартира А.И. Сумбатова-Южина Щепкинское училище Детская студия Малого театра Филиал в Когалыме
История
Здание Малого театра
Репертуар с 1824 г.
Театральное училище
Спектакли
Труппа театра с 1824 года
Труппа театра с 1917 года
Актеры
Режиссеры
Художники
Звуковой архив
1941-1945
Щелыково
Библиотека Малого театра
Правила вежливости и этикета
Публикации
Памятник А.Н. Островскому
Партнеры
Информационная поддержка
Как добраться?© 2025 Пресс-служба:
press@maly.ru
Заказ билетов (web-касса) (495) 624-40-46
Оценка качества услуг учреждений культуры
Адрес театра:
Москва, Театральный проезд д. 1
телефон: (495)624-42-01
Мы в соцсетях:
Партнеры
Информационная поддержка