Новости

СВЯЗЬ ВРЕМЕН

СВЯЗЬ ВРЕМЕН

Мы уже пробовали говорить о том, в какой связи находятся вопросы национальной безопасности и отношения к литературному и театральному наследию. Нашим собеседником был профессор Борис Николаевич Любимов, заместитель художественного руководителя Малого театра по литературно-драматической части, в 2007-м году возглавивший Высшее театральное училище имени Щепкина. Продолжим начатый ранее разговор...

Запись этой беседы слушайте в аудиофайле

- Сейчас мы говорим с вами на языке, на котором говорили и наши недавние предки. Но язык наших близких потомков уже во многом отличается от нашего; они заглядывают в другие словари, в которых совершенно неважно, где ставится ударение, они совершенно иначе воспринимают жизнь. И такие же точно люди приходят к вам. И вот вы видите насмешливый - не глупый! - взгляд, и понимаете: ничего не выйдет; зерна, брошенные в эту душу, не прорастут... Не бывает такого ощущения?

ЛЮБИМОВ: Такое ощущение, конечно же, есть, но нет ощущения безнадежности. Когда я вижу нормальную подростковую реакцию на то, что говорит седой человек, я вспоминаю себя: я тоже не любил, когда мне взрослые делали замечания, неважно, справедливые или несправедливые. Это отчасти свойство еще и возрастное.

Что здесь можно сделать? Можно сказать: я - начальник, ты - дурак. Убери свою усмешку с лица, - четыре года ты будешь делать то, что я скажу. Придем ли мы к каким-то результатам, не прервем ли отношений, не разбежимся ли, зависит от многих обстоятельств. Иногда бывает, что человек на четыре года зажмется, как в армии, а потом - глядишь - своего учителя забыл или вообще обругал в печати. Бывает такое? Бывает.

Второй путь - вступить с ним и в прямом и в переносном смысле в диалог, в беседу. Да, у тебя есть своя правда, а разрыв в культуре, разрыв в языке... Знаете, так сложилось, что крестная мама моего отца была дочерью Марии Николаевны Ермоловой. И он, когда учился в институте, жил в доме, который потом стал музеем (и где я впоследствии стал директором). Маргарита Николаевна Зеленина, дочь Ермоловой, - 1878-го года рождения; между мною и ею - семьдесят лет. Она говорила так, как говорили в Москве в 80-90-е годы XIX-го столетия. И так же говорили в Малом театре: с теми же ударениями, интонациями и так далее.

- Язык Тургенева...

ЛЮБИМОВ: Да; Островского, Тургенева, Гончарова, Льва Толстого, Достоевского, Чехова, Бунина... И я эти интонации помнил. И когда я выходил на улицу, когда пытался в классе говорить с одноклассниками «языком Тургенева», это оказалось довольно бессмысленно. Все равно в мою жизнь входила повседневная проза, язык зэков, хлынувший после 53-го года, язык «Одного дня Ивана Денисовича». То, что в одном стихотворении раннего Евтушенко «...речь свою за водкой и чайком // Уснащал великим и могучим // Русским нецензурным языком...», - конечно, все это было, - и на стадионе, куда не ходили тургеневские девушки, и в армии... Язык стал другим.

Но разрыв между поколениями бывает всегда. Сейчас хлынула лексика, связанная с компьютером, лексика наших менеджеров, офисных ребят; она завоевывает пространство, и никуда от этого не денешься. Скажу такую вещь: я служил в стройбате на Байконуре; у меня даже есть почетный знак «Строитель Байконура». Правда, я был там связан с Домом культуры, но ведро и тряпка были основным оружием. Как тогда мы шутили, - количество вымытых полов равнялось расстоянию от Байконура до Москвы...
В роте, где я проходил карантин, кроме шестидесяти ребят из Средней Азии, было сорок москвичей. Из них тридцать восемь - ранее судимых. Когда мы пришли в баню, кроме меня и одного моего однополчанина, все остальные были татуированными. Опять-таки, сейчас, наверное, татуированные почти все...

- Есть принципиальная разница: тогда татуировки невозможно было смыть, а сейчас рисуют переводные картинки. Хочется быть крутым сегодня, но завтра это может повредить... Тогда же наносили татуировки, считая, что впереди - вечность, а в вечности нужно сохранить себя таким как есть. Согласитесь, подобное было и в драматургии: хороший драматург - в какой-то мере мастер несмываемой татуировки...

ЛЮБИМОВ: Да, да. У одного моего однополчанина (кажется, его фамилия была Зайчиков) на груди был вытатуирован тигр. А еще у него был колокол и голубок: голубь - свобода, а колокол - отсидел «от звонка до звонка». Конечно, те зэки были не страшные - с большой уголовной статьей тогда в армию вообще бы не взяли; сидели за драки, хулиганство, за угон машины по пьяной лавочке... И когда я увидел их, - тридцать восемь татуированных ребят, - подумал: ну, все... Но, знаете, я целый месяц нормально с ними общался, ну, кроме, может быть, одного. А кое-кто мне даже помогал...

Радио России
19 октября 2009 года

Дата публикации: 20.10.2009
СВЯЗЬ ВРЕМЕН

Мы уже пробовали говорить о том, в какой связи находятся вопросы национальной безопасности и отношения к литературному и театральному наследию. Нашим собеседником был профессор Борис Николаевич Любимов, заместитель художественного руководителя Малого театра по литературно-драматической части, в 2007-м году возглавивший Высшее театральное училище имени Щепкина. Продолжим начатый ранее разговор...

Запись этой беседы слушайте в аудиофайле

- Сейчас мы говорим с вами на языке, на котором говорили и наши недавние предки. Но язык наших близких потомков уже во многом отличается от нашего; они заглядывают в другие словари, в которых совершенно неважно, где ставится ударение, они совершенно иначе воспринимают жизнь. И такие же точно люди приходят к вам. И вот вы видите насмешливый - не глупый! - взгляд, и понимаете: ничего не выйдет; зерна, брошенные в эту душу, не прорастут... Не бывает такого ощущения?

ЛЮБИМОВ: Такое ощущение, конечно же, есть, но нет ощущения безнадежности. Когда я вижу нормальную подростковую реакцию на то, что говорит седой человек, я вспоминаю себя: я тоже не любил, когда мне взрослые делали замечания, неважно, справедливые или несправедливые. Это отчасти свойство еще и возрастное.

Что здесь можно сделать? Можно сказать: я - начальник, ты - дурак. Убери свою усмешку с лица, - четыре года ты будешь делать то, что я скажу. Придем ли мы к каким-то результатам, не прервем ли отношений, не разбежимся ли, зависит от многих обстоятельств. Иногда бывает, что человек на четыре года зажмется, как в армии, а потом - глядишь - своего учителя забыл или вообще обругал в печати. Бывает такое? Бывает.

Второй путь - вступить с ним и в прямом и в переносном смысле в диалог, в беседу. Да, у тебя есть своя правда, а разрыв в культуре, разрыв в языке... Знаете, так сложилось, что крестная мама моего отца была дочерью Марии Николаевны Ермоловой. И он, когда учился в институте, жил в доме, который потом стал музеем (и где я впоследствии стал директором). Маргарита Николаевна Зеленина, дочь Ермоловой, - 1878-го года рождения; между мною и ею - семьдесят лет. Она говорила так, как говорили в Москве в 80-90-е годы XIX-го столетия. И так же говорили в Малом театре: с теми же ударениями, интонациями и так далее.

- Язык Тургенева...

ЛЮБИМОВ: Да; Островского, Тургенева, Гончарова, Льва Толстого, Достоевского, Чехова, Бунина... И я эти интонации помнил. И когда я выходил на улицу, когда пытался в классе говорить с одноклассниками «языком Тургенева», это оказалось довольно бессмысленно. Все равно в мою жизнь входила повседневная проза, язык зэков, хлынувший после 53-го года, язык «Одного дня Ивана Денисовича». То, что в одном стихотворении раннего Евтушенко «...речь свою за водкой и чайком // Уснащал великим и могучим // Русским нецензурным языком...», - конечно, все это было, - и на стадионе, куда не ходили тургеневские девушки, и в армии... Язык стал другим.

Но разрыв между поколениями бывает всегда. Сейчас хлынула лексика, связанная с компьютером, лексика наших менеджеров, офисных ребят; она завоевывает пространство, и никуда от этого не денешься. Скажу такую вещь: я служил в стройбате на Байконуре; у меня даже есть почетный знак «Строитель Байконура». Правда, я был там связан с Домом культуры, но ведро и тряпка были основным оружием. Как тогда мы шутили, - количество вымытых полов равнялось расстоянию от Байконура до Москвы...
В роте, где я проходил карантин, кроме шестидесяти ребят из Средней Азии, было сорок москвичей. Из них тридцать восемь - ранее судимых. Когда мы пришли в баню, кроме меня и одного моего однополчанина, все остальные были татуированными. Опять-таки, сейчас, наверное, татуированные почти все...

- Есть принципиальная разница: тогда татуировки невозможно было смыть, а сейчас рисуют переводные картинки. Хочется быть крутым сегодня, но завтра это может повредить... Тогда же наносили татуировки, считая, что впереди - вечность, а в вечности нужно сохранить себя таким как есть. Согласитесь, подобное было и в драматургии: хороший драматург - в какой-то мере мастер несмываемой татуировки...

ЛЮБИМОВ: Да, да. У одного моего однополчанина (кажется, его фамилия была Зайчиков) на груди был вытатуирован тигр. А еще у него был колокол и голубок: голубь - свобода, а колокол - отсидел «от звонка до звонка». Конечно, те зэки были не страшные - с большой уголовной статьей тогда в армию вообще бы не взяли; сидели за драки, хулиганство, за угон машины по пьяной лавочке... И когда я увидел их, - тридцать восемь татуированных ребят, - подумал: ну, все... Но, знаете, я целый месяц нормально с ними общался, ну, кроме, может быть, одного. А кое-кто мне даже помогал...

Радио России
19 октября 2009 года

Дата публикации: 20.10.2009