Очерк Светланы Овчинниковой из цикла «Библиотека Малого театра». М., 2002.
ЯРОСЛАВ БАРЫШЕВ
Очерк Светланы Овчинниковой из цикла «Библиотека Малого театра». М., 2002.
Народный артист России Ярослав Павлович Барышев - последний русский трагик. Или последний трагик на Москве. Есть мастера, которым дано играть и трагические роли: Ульянов, Джигарханян, Горобец, Петренко...
Есть и в блистательной труппе Малого театра Юрий Соломин - трагический Войницкий, а раньше - Кисельников, Протасов... Есть Виктор Коршунов с его Петром I... Есть Эдуард Марцевич - царь Федор Иоаннович, Василий Бочкарев - царевич Алексей и, как ни странно и неожиданно - чеховский доктор Львов...
Но трагик чистой воды, возможно, действительно один - артист Малого театра Ярослав Барышев.
Трагик - амплуа, равное кресту. Нести его мучительно.
Барышев переиграл, а стало быть, прочувствовал, прожил, перестрадал множество ролей: самого Шекспира и его героев, Освальда из Ибсена, Чацкого, Понтия Пилата, несколько персонажей «Царя Федора Иоанновича» А.К.Толстого, Миллера, Карла Моора и Джанеттино Дориа из Шиллера... Он в двух спектаклях –«Князь Серебряный» и «Смерть Иоанна Грозного» - играет грозного царя...
Он, как и положено классическому трагику, - огромного роста, с роскошным голосом, красив и манок.
У него могучий темперамент и мощная энергетика: взгляните на фотографии - рот как трагическая античная маска, рот в крике, а не в шепоте...
Быть трагиком - это постоянно существовать в буре, без штилей.
Это - смех возводить в ранг хохота, а слезы - рыданий. И при этом не представлять, а жить в роли. И, не сходя с ума, сводить с ума зал...
Трагиком актера делает не только талант, но и судьба: благополучненьким, взлелеянным, холеным, страдающим лишь одним комплексом - абсолютной полноценности - в этом амплуа не быть.
Судьба Барышева жестока и мистична, как и его Дар.
Он крепко помнит военный голод. Как подошел к иконе еще совсем ребенком и взмолился: «Боженька, пошли мне хлебца». А на следующий день в дом пришла посылка. В которой не было ничего, кроме буханки настоящего хлеба...
Когда ему было 17 лет - погибли родители. Он сам вытаскивал их из покореженной машины. Сам накрывал простынями. Шел страшный дождь, проходящие машины не останавливались. И страшно кричала младшая сестренка, у которой оказалась сломана ключица... А он получил сильнейшее сотрясение мозга, сломал нос - но это выяснилось позже, когда врачи пытались остановить кровь. И не могли очень долго...
После той трагедии он был еще в двух авариях. Жив.
«Вот мы сомневаемся в мистике, а мама словно предчувствовала: в ночь перед катастрофой было очень душно, и она пошла спать в сад. И вдруг через какое-то время вернулась: «Не могу там, меня земля к себе тянет» ...А назавтра она разбилась. Мне было 17, а сестренке 14 лет.
- Кто ж вас потом растил ?
- Никто. Сами. Я перешел тогда на II курс: рано поступил и был моложе своих товарищей».
А товарищи, надо сказать, были уникальные. Тот курс - первый, набранный великим актером и педагогом Николаем Александровичем Анненковым, совсем недавно в возрасте ста лет ушедшим от нас, - оказался ошеломляюще «звездным»: на нем учились Олег Даль, Виктор Павлов, Виталий Соломин, Михаил Кононов и он - Вячеслав Барышев. Это не опечатка. Он действительно по паспорту Вячеслав. Но темперамент Барышева - столь мощный, что в азарте лицедейства, играя учебные отрывки и этюды, шестнадцатилетний студент буквально крушил мебель. Олег Даль прозвал его тогда «Ярым».
А после, когда на третьем курсе Барышев начал играть в Малом, в программках уж печатали: Ярослав. И звания ему давали как Ярославу...
Интересно, что при таких уникальных внешних данных он не снимался в кино. Не получилось. Его пробовали на арапа Петра Великого. Еще в какой-то фильм с Любшиным. И тот сказал: «В кино надо играть на пять процентов от театра». А Барышев не мог на пять процентов: темперамент не позволял. Энергетика.
Шестнадцатилетний Слава Барышев по окончании школы поступал сразу во все театральные училища и во ВГИК. Читал из «Продолжения легенды» В.Аксенова. Тот отрывок, где герой воевал с бетоном, и, когда силы были уже на исходе, начиналась буря. Так вот о мистике: едва абитуриент Барышев произнес: «Вдруг грянула гроза!» - раздался страшный треск, прямо в окно полыхнула молния - и разразился ливень! Перепуганные вгиковские экзаменаторы забормотали: «Спасибо, спасибо, хватит...»
Он всюду прошел на последние туры, но экзамен раньше был в Щепкинском - туда и отнес документы.
Это было 43 года назад...
Семь выпускников его курса были приглашены в Малый - случай исключительный.
И в первом же сезоне Барышев сыграл Шекспира в «Человеке из Страдфорда» С.Алешина. Забавно: на роль самого Шекспира артист променял... роль Гамлета. Дело в том, что дипломником, еще до приглашения в Малый, он показывался, как это принято, в разные театры, в том числе и в Театр имени Маяковского. И руководивший тогда театром великий режиссер Николай Павлович Охлопков спросил:»Ну что, губастый, будешь играть Гамлета?» Потом много раз звонили из режиссерского управления, повторяя приглашение. Но Барышев уже был принят в родной Малый и начинал репетировать Шекспира.
А 18 апреля 1964 года на сцену филиала Малого театра вышел юноша и, засмотревшись на девушку в кабачке, зачитал сто тридцатый сонет Шекспира:
Ее глаза на звезды не похожи, Нельзя уста кораллами назвать...
Про ту работу известный критик написал статью, назвав «Удивительный дебют»:
«Нужно сказать откровенно: пьеса С.Алешина далека от совершенства. И спектакль Малого театра мог бы смело кануть в вечность, если бы не дебют Ярослава Барышева в роли Шекспира...
Первое появление Барышева - Шекспира скорее всего настораживает. Огромный нескладный юноша, с небольшими глубоко посаженными глазами, мало чем напоминает шекспировские портреты, но об этом быстро забываешь. Барышев заставляет своего Шекспира быть Гамлетом, Ромео, Горацио... Для этого ему не нужны новые сцены и даже новые реплики. Актер исходит из того, что его герой - первый и лучший их творец...
Барышевский Шекспир отмечен особым талантом...
Шекспир Барышева наивен и мудр одновременно. Я бы сказал, особая рыцарственность, но не та, что порою пугает в театре плаща и шпаги, а согретая большой человечностью, пленяет нас в юном Шекспире».
Статья заканчивалась словами: «Многообещающий и обязывающий дебют!»
Барышев сдержал свои обещания и щедро заплатил по обязательствам. И этой, и последующими ролями.
«Шекспир - очень мистический драматург. Часто на спектаклях случались такие сюжеты, такие выплески, такие совпадения, которые потом не повторишь. Когда я играл Шекспира, в меня как бы входило вдохновение. Я читал сонеты - и вдруг начиналось такое видение, что зрительный зал тут же откликался». Это так. Это не фантазия актера. Шекспир то ли провоцировал, то ли посылал Барышеву импульсы вдохновения. Знаю случай, когда после спектакля потрясенные зрительницы уехали в противоположную дому сторону...
Но знаю и другое. И Барышев знает:
\'\'Трагик - это сдвинутая психика... Когда играешь спектакли, это все отдаешь, обмениваешься с залом энергией - и выходишь «нормальным» человеком. А когда спектаклей долго нет, то остается только пожалеть своих домашних... Сейчас в месяц я играю по восемь спектаклей. Это очень мало «. Ну конечно, артисту никогда не дано насытиться ролями, быть довольным судьбой... Когда-то в позапрошлом уже, девятнадцатом, веке замечательная актриса Малого театра Надежда Михайловна Медведева, которую считал своей учительницей сам Станиславский, сетовала, что она никому не нужна, потому что в театр не вызывали уже целую... неделю.
Вот и Ярослав Павлович страдает, что два сезона не имел премьер... И я ему всей душой сочувствую. Понимая при этом, что такова доля любого артиста в театре, труппа которого больше ста человек...
Но - снова о мистике этой профессии и этого амплуа. Помню, Алексей Васильевич Петренко сказал как-то по телевизору:»На мне очень много грехов, потому что я взял на себя грехи всех своих персонажей». Меня потрясло это признание. И я спросила Барышева, есть ли у него ощущение или понимание того, что грехи Грозного или Дориа, трагическое помутнение разума Освальда - он «взял на себя»?
«Про Грозного я даже боюсь говорить... Боюсь, что «переведу» на своих сыновей. Это страшно. А «мысль изреченная есть ложь».
Я ведь Грозного очень мало репетировал - меньше месяца. Но почему-то все о нем знал. Такие вещи, от которых иногда становилось не по себе... Эта роль входила в меня, как бы диктовалась мне. Может быть, им? Освальд - это тоже страшно. Он ведь отвечает за грех родителей...А я больше всего боюсь, чтобы за мои грехи не ответили мои дети».
Барышев часто играл исторических персонажей. Он был Шекспиром. Бахом. Анри Барбюсом. И трижды - Пушкиным. На телевидении.
«Пушкин единственный, кто мне снился. Живой. Я пытался с ним говорить, но он как-то странно на меня посмотрел. Я его помню: маленького, вертлявого, очень быстрого... Приснился, а потом я его сыграл». И опять мистика!
На одной из телепередач - а тогда был прямой эфир - Барышев - Пушкин должен был пройти с горящим сосудом. На репетиции налили в сосуд ацетон, зажгли, артист пошел - и наступил на электрический провод. Облитые ацетоном руки загорелись по локоть.
Он медленно поставил сосуд на пол.
А пожарные с побелевшими лицами бросились тушить не человека, а реквизит...
Он расплачивается за роли.
Впрочем, ролями их не считает. Как и Грозного. Они для артиста реальные люди. Чьи судьбы он вбирает в свою. И они его уже не отпускают...
А что такое «впустить в себя» того же Иоанна Васильевича Грозного? Что такое вообще проживать - а Барышев обладает уникальным даром одновременно лицедействовать и жить в роли - трагедию?
Чтоб не взорваться изнутри, он начал писать стихи. Рисовать. Взял карандаш, потом сангину, уголь... И его любят писать художники: одних портретов Барышева - Грозного - три...
Мастер, он умеет оставлять зазор между собой и ролью. Но из зала этот зазор не виден.
«Представляешь себе: я абсолютно сливаюсь, например, с Освальдом - и меня хватает паралич. Организм мудр, он защищается, всегда оставляя между актером и ролью зазор. Но у трагика он крохотный». Когда-то очень давно мне довелось видеть Фаину Георгиевну Раневскую в спектакле «Деревья умирают стоя» А.Кассоны. Видеть многократно. И каждый раз я бросалась после финальной сцены за кулисы, уверенная, что великая актриса действительно умирает и надо срочно вызывать «Скорую»...
Когда Барышев первый раз играл ввод в «Смерть Иоанна Грозного», в антракт зашла к нему в гримуборную - подбодрить. Но он даже не понял, что кто-то пришел, посмотрел полубезумным взглядом сквозь меня, словно был в каком-то другом мире... В другом измерении.
Вот это «другое измерение» трагического актера меня очень интересует. Что оно есть?
«Это надо было спрашивать у Луспекаева, у Николая Симонова...Наверно, они брали все «в себя» - иначе так Петра I не сыграть.
Я не знаю, что это такое. Это, наверно, объяснить нельзя. Объяснение всегда будет полуправдой: мистика необъяснима. Это загадка, тайна. Может быть, таинство. А если его нет - то и роли нет. И актера».
Барышеву часто приходилось - и приходится играть вводы. Это значит - наскоро играть в незнакомом спектакле вместо заболевшего или уехавшего на съемки, короче - так или иначе выбывшего артиста. А это, в свою очередь, значит, что очередную трагическую роль он постигает сам. Режиссер здесь почти не помощник: нет времени скрупулезно разбираться в каждом вздохе персонажа... Только собственный интеллект, интеллигентность и яростная самоотдача артиста здесь могут привести к успеху. И, как правило, критиков на вводы не зовут, и серьезная, часто определяющая для актерской судьбы работа остается где-то на периферии театрального процесса... Вот такая грустная ситуация.
Барышев ввелся на Освальда в «Привидениях» Ибсена. После Е.Матвеева и Н.Подгорного.
На Чацкого. В тот спектакль Евгения Симонова, где играли сначала Н.Подгорный, потом В.Бабятинский и только потом он.
На князя Ивана Петровича Шуйского в «Царе Федоре Иоанновиче», которого играет после Е.Самойлова...
И ни разу Барышев не повторил хоть как-то хоть кого-то из предыдущих исполнителей. Не позволила индивидуальность.
У меня в руках поразительные документы, я их выпросила, выклянчила: Барышев человек скромный, а записи, сделанные актером для себя после спектаклей, - интимны, как личные письма... Мне стыдно, но я их прочла. Эти блокноты, бегло исписанные карандашом. И обратную сторону страниц роли Грозного... Думаю, когда-нибудь после нас будущие театроведы, заинтересовавшись этим ушедшим амплуа, их опубликуют.
«29 декабря 69 г. «Привидения». (Значит, Освальда Барышев играл уже два года! - СО.) Играл заменой. Заболел Подгорный. Мать - Гоголева. Е. Н. (Елена Николаевна Гоголева. - СО.) была недовольна. Слишком я молод для нее или она стара для меня.
I акт. Ничего, но еще далеко не ТО (здесь и дальше подчеркнуто Барышевым. - СО.) Легче. Освальд здесь легкий. Больше внутренней загадки. Мягкий, интеллигентный.
II акт. По ощущению опять завалил. Все время не клеится разговор с матерью. Нет НАДЛОМА? Начиная с подхода. «Мама, можно присесть на диванчик» - идет пустая болтовня. В чем дело? Не пойму. СМЕРТЕЛЬНО НУЖНО НАЙТИ!!! Сижу на диване, как бревно. ПРОТИВНО! БЕСПОМОЩНЫЙ!»
«Юность - это возмездие» написал Ибсен в «Строителе Сольнесе». «Юность - это возмездие» - мог поставить драматург эпиграфом к «Привидениям». Освальд - молодой талантливый художник, погибает из-за болезни, унаследованной от развратного отца и скрываемой матерью...
Барышев не играл первые два акта болезнь. Он играл невысказанность и загадочность своего героя. Очень конкретного человека: он всегда играет очень конкретных людей. Сумасшедшинка появлялась после сцены пожара. И постепенно, без крика, а ужасающе тихо развивалась в паралич.
Та тихая трагедия, которую умеет играть Барышев, порой значительнее трагедии громкой, рвущей страстья в клочья. Которую он тоже умеет играть. Тихая рвет не страсти, а душу, сердце.
В том спектакле, в той роли была такая боль и ее было столько, что затих, помню, даже заполненный пэтэушниками зал, пришедший смотреть оглушительно смешную комедию Островского «Волки и овцы», а получивший под замену «Привидения». По Ибсену - «семейную драму». По Барышеву - трагедию...
Замечательный старый актер Малого театра Шарлахов подошел к Ярославу на том спектакле и сказал: «Что ты волнуешься? Я с Орленевым играл. Ты играешь лучше!» Я не видела, как играл Орленев. Но видела Барышева. Это была работа подлинно трагического актера, умного, страстного, магнетически держащего зал...
А потом был Чацкий.
До Барышева в тот спектакль резко врывался, проездом на Сенатскую, саркастический, ироничный, злой и страстный Чацкий - Никита Подгорный.
Влетал бесконечно влюбленный Чацкий-Ромео прелестного двадцатилетнего Валерия Бабятинского.
У Барышева с этой ролью сложились особые отношения: приход к ней совпал с неурядицами в первой семье... И Чацкий - Барышев сыграл в спектакле ярче всего потрясение изменой Софьи. И квинтэссенцию этого потрясения - знаменитый последний монолог: «Не образумлюсь... виноват...»
Сыграл огромную человеческую трагедию - трагедию предательства.
Через три года он ввелся на роль Родона Кроули в «Ярмарке тщеславия» по Теккерею. Когда спектакль снимало телевидение, то в трагической сцене у артиста от ярости темнели глаза. Они у него светлые, а здесь просто было видно, как становились черными. От ревности, от презрения и, повторюсь, от ярости.
То, что Шиллер - исконный автор Малого, общеизвестно. Как и то, что в искусстве этого театра четко обозначены две линии -бытовая и романтическая. Барышев - яркий представитель последней. И не удивительно, что во всех трех шиллеровских спектаклях, которые случились за последние 40 лет ,- он сыграл.
В «Разбойниках» показывал руководству и Карла, и Франца, мечтая и желая сыграть любого из героев. В нем увидели Карла.
Я снова листаю записи:
«Больше простоты, естественности... Мало МЫСЛЕЙ! Одно ЧУВСТВО и ПЕРЕЖИВАНИЕ. Это вон из себя??? Как???
И еще одно очень важное: нужно, необходимо убрать все
В одном из трех телеспектаклей о Пушкине в роли Поэта.
общения со зрительным залом, т.е. не говорить в зрительный зал прямо. Это безвкусица, ВУЛЬГАРНО...»
Артист мучился шиллеровской выспренностью. Хотел снять образ с романтических котурнов. В том спектакле, поставленном стандартно и ходульно.
По рабочим дневникам видно, как он разбивался в кровь, чтобы сыграть одновременно романтично и современно. Чтобы пафос многословия увести в сердце, в душу, в мозг...
С Джанеттино Дориа из «Заговора Фиеско в Генуе» было проще. Победительный тиран был страшен и роскошен в своем пурпурном одеянии, в своей красоте. Он устремлялся в самом начале спектакля навстречу Фиеско - и уже в этой стремительности была по-бедительность фактического властелина Генуи, упоенного этой властью, избалованного ею и развращенного. «Скоро мы поймем неразрешимость конфликта и глубину его корней, увидим, как опасна разнузданно жадная, губительная страсть самовластия в этом Джанеттино, которого с редкостной силой темперамента и притом очень точно играет артист Я.Барышев...» - писала критика.
Удачи шли одна за другой. Ввод на роль Эриха Кламрота в спектакль «Перед заходом солнца» Гауптмана.
Грозной в «Любови Яровой» Тренева.
Эдгар в «Короле Лире» - этот сгусток трагедии. Прячущийся за артистизм, чтобы не быть узнанным. Какая роскошная роль! И как была сыграна! Хотя этот спектакль Л.Хейфеца в отличие от потрясающего «Заговора Фиеско в Генуе» был холодноват, рассудочен и несимпатичен...Но Барышев блеснул здесь не только трагическим своим дарованием, но и острой характерностью. С подлинными актерами Малого так и бывает: принадлежа определенному амплуа, они легко выходят за его рамки.
О Барышеве - Рамзине, самом трагическом образе спектакля «Выбор» по роману Ю.Бондарева, писали много и восторженно: о светскости, обаятельности его манер, об исполнении одной из трагичнейших сиен - встречи с матерью, считавшей его погибшим на фронте...
«Отлично играет артист Я.Барышев, складывающийся в крупного мастера», - написала известная критик, доктор искусствоведения. «Отлично» - что верно, то верно. Но в крупного мастера сорокалетний тогда Барышев сложился много раньше. И зритель это заметил. Писем множество, приведу фрагмент одного:
«...Я пожилой человек, мне повезло в том смысле, что мне удалось (и много раз) видеть и слышать Качалова, Москвина, Хмелева и многих других больших артистов. Пишу это не для того, чтобы похвастать, а для того, чтобы подчеркнуть то огромное впечатление, какое Вы произвели - точнее, Ваш Рамзин! Забыла, что нахожусь в театре. Было одно-единственное чувство - переживание-боль за Рамзина. ВЫ НЕ ИГРАЛИ, Вы были Рамзин... Вы передали всю боль и весь ад, через который прошел Рамзин. Мое поколение хорошо понимает, почему Рамзин не мог вернуться...»
История о том, как человек не мог вернуться из плена, понимая, что из немецкого лагеря попадет в советский, как остался за рубежом - и не смог состояться там ни по своему таланту, ни по человеческим качествам или, как сегодня мы бы сказали, -менталитету, как вернулся все-таки на родину годы и годы спустя - и покончил здесь, собой, могла быть прочитана театром как история раскаявшегося предателя... Если бы не Барышев, с его тонкостью, разнообразностью актерской палитры, умением и желанием всегда быть адвокатом роли и всегда насытить персонаж собой, своим пониманием и ощущением жизни...
За ту работу артист был удостоен Государственной премии СССР.
В одном только сезоне 84-85 гг. Барышев сыграл две решительно непохожие, но значительные - и в его судьбе, и в истории Малого театра - роли: князя Ивана Петровича Шуйского в «Царе Федоре Иоанновиче» А.К.Толстого и Муратова в «Зыковых» М.Горького.
Шуйский и по сей день играется с мощной естественностью. Барышев убирает былинность, написанную этому персонажу, но оставляет страсть. Которая, помноженная на могучий его темперамент, электризует зал.
Помню, во втором антракте зашла в кабинет дежурившего на спектакле врача: Барышев играл роль впервые, и я думала, что голова моя болит просто от волнения... Я бесконечно люблю это поколение артистов Малого театра, стараюсь не пропустить их премьер ли, вводов ли и переживаю очень...
Так вот: следом вошла девушка, и врач спросила:
- Нравится спектакль?
- Да.
- А кто больше всех?
- Барышев. Только вот очень голова разболелась... Загадочная штука - энергетика актера. Особенно трагического.
Муратов обладал совсем иной энергетикой. Спокойно-властной. Как диктовала роль.
Но все сыгранные роли сегодня кажутся путем к главной - царя Иоанна Васильевича Грозного. Сначала в «Князе Серебряном» А.К.Толстого, потом в его же «Смерти Иоанна Грозного». Ввод. Которым Барышев мошной своей неординарностью сотворил спектакль, до того числившийся рядовым.
Восторженная зрительница прислала актеру после премьеры стихи. Вот их фрагмент:
Аплодисменты и цветы...
А на глазах застыли слезы,
когда на сцену вышли вы
в поклоне - Барышев и Грозный.
С победой новой поздравляя,
скажу без лести и обмана:
сыграли, душу разрывая,
Вы ГЕНИАЛЬНО Иоанна!
Из дневника:
«Когда Иван один?! Человек без людей? Какой он? Одиночество. Когда тебя никто не видит?! СЫН! ИВАН! - убийство. Он хочет, чтоб его пожалели, поняли, простили. Отец. Несчастный отец. Люди? Нет, перед людьми он не ответчик. БОГ! Один Бог - его судья. Душа сжата, и нет расслабления, нет прощения, нет покоя...
Иван - термоядерный ВЗРЫВ, бесконечный - до самой смерти. Реакция началась, и она без КОНЦА. Какая? Это дело твоих способностей...
Но никогда не забывать, что Грозный - великий актер. Сам пишет, сам ставит, сам ИГРАЕТ, но этого он сам не знает и не понимает. Это от природы».
Барышев играет трагического царя - трагического в моменты тихих отчаянных покаяний и мощных, непредсказуемых взрывов. Вернее, не играет, а живет. Каждой клеточкой своего человеческого и актерского естества. И становится страшно от такой самоотдачи:
Народный артист Советского Союза Николай Павлович Хмелев умер во время генеральной репетиции «Ивана Грозного», исполняя заглавную роль. На 45-м году жизни.
Иван Грозный стал последней ролью на театре народного артиста Советского Союза Ивана Ивановича Соловьева.
Иван Грозный стал последней ролью в кино народного артиста Советского Союза Евгения Александровича Евстигнеева.
Ивана Грозного до последних дней жизни репетировал народный артист Советского Союза Иннокентий Михайлович Смоктуновский.
На генеральной репетиции в роли Ивана Грозного умер отец Михаила Боярского.
Два фильма из трилогии об Иване Грозном - «Иван Грозный» и «Боярский заговор» - стали последними в жизни великого кинорежиссера Сергея Михайловича Эйзенштейна.
Народный артист России Александр Михайлов тяжко заболел, едва сыграв в спектакле Малого...
А Барышев играет - и играет беспощадно: все страсти накалены и в великом сумасбродстве пожираются одна другой.
У его Грозного болен ум, больна душа. Страдание и ярость, мучительны сомнения, непосильная тяжесть грехов давят на мозг и сердце...
Да, его Грозный - кровожадный тиран, самодур с воспаленным воображением. Но сила зла в нем равна силе страдания.
Больной и надломленный, он окунает в ужас, ибо в нем сидит взрыв. Это даже не понимаешь, а чувствуешь. Потому что артист словно затягивает в свою душу магнитом. Возможно, этот магнит - и есть талант?
Грозный, гипнотизирующий окружающих, - это «нормально», привычно, это проходят, кажется, в пятом классе. Но Грозный, гипнотизирующий зал на огромном протяжении спектакля... Это, пожалуй, явление, достойное войти в историю театра.
Даже когда царь кается; когда бесконтрольная власть, которой, не спросивши, наделила его судьба, становится непосильной, и он делает тщетные попытки сбросить ее; когда, в рваном рубище распростертый ниц перед образами, стареющий, больной и глубоко одинокий, вызывает жалость и сострадание - он страшен. Потому что непредсказуем...И в следующий момент он снова пойдет казнить. И снова понесет свой тяжкий крест.
Как рассказать Грозного - Барышева? Почти невозможно...
Он впервые появляется на сцене, пустой и неуютной, словно пытаясь занять на ней как можно меньше места: старик, съежившийся в покаянии. И меркнет привычный образ самого страшного царя на многострадальной Руси: остается человек, которому можно сочувствовать, которому нельзя не сочувствовать.
И не вспоминается, а запоминается залитое слезами лицо, когда Грозный кается перед залом, страстно, искренно.
И запоминается иное лицо - когда царь просит прощения у бояр, ерничая в самоуничижении, которое паче гордости.
Барышев играет поразительно разнообразно: вдруг промелькнет нежность в его обычно хмуром взгляде, или невольный жест выдаст неизжитую привязанность к жене, Марии Нагой, которой пришел сообщить о разводе... То брезгливая и беспредельная жалость даст неожиданный тон сцене с сыном Федором...
Увы, в этом спектакле не действует старое театральное правило: «короля отыгрывает свита». Здесь король отыгрывает свиту, ряженых, которым режиссер не потрудился дать необщее выражение каждого лица, нестандартность мизансцен - они, в основном, фронтальны... Лишь Годунов в исполнении А.Коршунова - образ самостоятельный, самобытный...
Это в «Царе Иоанне Грозном» - так переименовал театр спектакль «Смерть Иоанна Грозного» по просьбе Александра Михайлова. А в «Князе Серебряном»...
«Когда очередной исполнитель роли очередного опричника стоит на сцене, уютно сложив на груди руки, это у меня как Грозного или как Барышева, скорее как Грозного - как Барышев я бы этого не сделал, - вызывает бешеный гнев: не может так опричник стоять, да еще при царе! И когда я в ярости, человек начинает что-то понимать и его одолевает уже не шутейный испуг. Он
начинает играть, а не присутствовать.
Однажды партнер подошел ко мне, бледный и дрожащий, и сказал: ну, так же нельзя!» Может быть, талант трагика и есть такая сумасшедшая энергетика?
«Не знаю. Но за несколько дней до спектакля в тебя начинает входить роль, а потом, порой целую неделю, мучительно выходит обратно. И от этого нельзя отделаться.
Шаляпин гениально сказал: я его отпускаю. Несколько раз у меня так было - я Грозного отпускал. Я словно его вперед пускаю и за ним сзади слежу. С Шекспиром так один раз было. Когда непонятно, то ли он мной руководит, то ли я им...» - Ты не боялся браться за эту роль, вокруг которой наверчено столько мистического?
«Когда Саша Михайлов сыграл несколько спектаклей - и заболел, подошел режиссер и передал, что Юрий Мефодьевич Соломин, художественный руководитель нашего театра, велел мне взять в режиссерском управлении роль... Я взял. И в первую очередь пошел в церковь. И поставил свечку за упокой Грозного, чтобы Бог простил ему его грехи. Я долго стоял и молился...» На сцене Малого умирает в одиночестве царь. Ему чудятся шорохи и заговоры, он в беспомощном страхе втискивается в трон.
В страхе тот, кто держит в нем бескрайнюю страну. В страхе тот, кто одинок и страдает и чьей близкой смерти ждут как избавления. Дождались. Теперь он - легенда.
Легенда о царе - палаче и жертве смутного и жестокого времени, на которые так щедра история государства Российского.
И легенда об актёре.
Великие повторяли: «Священнодействуй или убирайся вон». Артист Барышв - священнодействут.
Артист Барышев - трагик всея Москвы.
