16.07.2011
Подробнее
ПОЗДРАВЛЯЕМ С ТРУДОВЫМ ЮБИЛЕЕМ!
16 июля исполняется 65 лет служения Малому театру народного артиста России Геннадия Дмитриевича Сергеева. От души поздравляем Геннадия Дмитриевича и желаем ему доброго здоровья, хорошего настроения и еще многих встреч с благодарным зрителем на родных подмостках!
15.07.2011
Подробнее
«Листая старые подшивки» ЖИЗНЬ ТРАДИЦИИ,
«Листая старые подшивки»
ЖИЗНЬ ТРАДИЦИИ,
или Свирепая требовательность к себе актрисы Панковой
([link Lvov-AnohinB">Борис Львов-Анохин «Независимая газета», 16 декабря 1993 г.)
ЖИЗНЬ ТРАДИЦИИ,
или Свирепая требовательность к себе актрисы Панковой
([link Lvov-AnohinB">Борис Львов-Анохин «Независимая газета», 16 декабря 1993 г.)
«Листая старые подшивки»
ЖИЗНЬ ТРАДИЦИИ,
или Свирепая требовательность к себе актрисы Панковой
Татьяна Панкова — яростный апологет и защитник Малого театра, и действительно, в ее игре оживают его традиции, кажется, что за ней встает целая вереница знаменитых характерных актрис далекого и более близкого прошлого — С.П. Акимова, Н.В. Рыкалова, Н.М. Медведева, что ее осеняет могучая тень В.О. Массалитиновой, которую мы еще помним в знаменитых ее ролях. Традиция Малого театра — игра широкими мазками, сочность масляных красок, масштабный охват быта, красота и полнозвучие русской речи — все это заставляет говорить о Панковой как о носительнице живой традиции, которая, к сожалению, порой кажется почти угасшей. При этом она абсолютно индивидуальна, никого и ни в чем не повторяет.
Панкова часто бывает на сцене чудной, смешной, гомерически нелепой, басовито шумной, пластично громоздкой. Она хитро и искусно умеет обыграть уморительную грацию танцующей слонихи или гиппопотамихи, ни на секунду не теряя при этом обаяния прирожденной артистичности, ухитряясь быть легкой и стремительной при основательной громоздкости большинства своих героинь.
Кого бы она ни играла, какими бы пожилыми или старыми ни были ее героини (а почти всегда они бывают именно такими), она в какие-то минуты на сцене кажется большим, неуклюжим, смешно переваливающимся ребенком, которого легко обрадовать и легко обидеть, которого ничего не стоит осчастливить или непоправимо обмануть. Она заливисто, неудержимо смеется и горько, взахлеб плачет, вспыхивает, как порох, и тут же успокаивается, если что-нибудь отвлечет или увлечет ее.
Играя сваху в «Женитьбе Бальзаминовая А.Н. Островского, она ' появлялась в широкой юбке, сшитой из каких-то ярких тряпок, как лоскутное одеяло, — замоскворецкая шутиха, купеческая клоунесса. А плечи ее были покрыты скромнейшей коричневой накидкой — деталь наряда горькой вдовицы, намек на «сиротство», на «недостатки», на бедственное положение. На голове ее красовался довольно чинный чепец, а на нем водружена была крохотная, кокетливая шляпка с цветочками, явно чей-то подарок, пожертвованный за ненадобностью. В руках — сбруя с бубенцами, которыми она звонко возвещала свое, всегда несколько театрализованное появление.
Восьмидесятилетняя Элоиза и ее стошестилетняя матушка в «Мамуре» Жана Сармана давно уже поменялись ролями — престарелая мадам Муре вела себя, как шаловливая девчонка, а дочь — как солидная, строгая мать. Элоиза Панковой могла казаться даже черствой в своей суровости, но, как зеленые побеги сквозь корявую кору старого дерева, в ней то и дело пробивались и грустная нежность, и почти суеверный страх за едва теплившуюся жизнь матери, и горячая ненависть к тупым и злым членам семейства Муре.
В последней картине она стояла у постели умирающей Мамуре, крупные слезы неудержимо катились по ее лицу, и вдруг мы понимали, что когда не станет матери, она не останется в этом доме, не склонит головы перед его наглым хозяином, наверное, где-нибудь в монастыре доживет одинокие дни, скоротает свое сиротство, укроет от посторонних глаз свою больше чем дочернюю — материнскую боль, тоску женщины, потерявшей ребенка — мать.
В роли Тельбы («Утренняя фея» А. Касоны) Панкова соединяла ворчливую простоту, внешнюю обыденность с внутренней патетикой, масштабом философского охвата роли. Она как будто «ничего не делала», ничего не играла, но вы чувствовали, что ее присутствие было необходимо всем окружающим. Она была как большая старая печь, которая тоже ведь «ничего не делает», просто согревает дом своим теплом.
А между тем в ней жила неутихающая боль — семерых сыновей потеряла она в один день во время взрыва шахты. И выжить ей помогла ее вера, ее подлинная религия — жизнь. Она свято верила в жизнь, которая для нее была и богом, и долгом, и служением, и молитвой, и, несмотря ни на что, радостью.
Энона Панковой («Федра» Ж. Расина) — не безликая наперсница трагической героини, а ее мрачная жрица, зловещая вдохновительница, жестокая и лукавая советчица, готовая фанатически принести все в жертву, чтобы сохранить и утвердить царственное, почти божественное величие своей воспитанницы.
Суровый безулыбчатый юмор, какое-то комедийное величие есть в эпизодической роли Евсевны в «Холопах» П. Гнедича. Столетняя старуха, пережившая царствования Петра Великого, Елизаветы, Екатерины Второй, Павла, почти неподвижно сидит на высокой печи и чаще всего невпопад роняет сверху свои увесистые реплики с поистине эпическим равнодушием. Старость ограничила ее движения, но не сделала слабой, дряхлой. Она высится как некий монумент, обломок петровской эпохи. Кажется, что она вырублена из камня, может быть, из осколка того самого валуна, на котором стоит Фальконетов всадник.
В роли Фетиньи Епишкиной из пьесы А.Н. Островского «Не было ни гроша, да вдруг алтын» Панкова покорно сносит жестокие побои мужа и взвивается на дыбы от малейшей обиды соседей, мучается от жгучей, непереносимой зависти и демонстрирует идолоподобную надменность. В сытом благодушии она являет собою существо человекоподобное, а в ненависти — звероподобное. Но вполне человеком не бывает никогда.
Что бы ни играла Панкова, ее создания трудно представить вне интерьера Малого театра, вне его уютной праздничной пышности, вне роскоши его пурпурно-золотых лож.
К сожалению, мы теряем лучшие традиции наших лучших театров. Нам остается тосковать по волшебству сценической атмосферы, уходящей из Художественного театра, сожалеть, что сценическая речь актеров Малого театра уже не может считаться образцовой, как это когда-то было.
Панкова одна из немногих современных актрис, которая хранит и утверждает определенную школу, определенную театральную культуру. Этому способствуют и ее ревностное, самозабвенное отношение к театру, ее свирепая требовательность к себе.
«Как вы живете, Татьяна Петровна?» — спрашиваешь ее при встрече. «Проваливаю роль», — почти неизменно, с отчаянной убежденностью отвечает она.
Когда-то Панкова играла в какой-то неудачной постановке комедии Карло Гольдони. Оказавшись в Венеции, она разыскала на какой-то площади памятник Гольдони, бухнулась перед ним на колени и воскликнула со всем своим темпераментом — «Прости, Карло, что я так плохо играла в твоей пьесе!»
Недавно Панкова отметила свое семидесятилетие и пятидесятилетие служения сцене. Я думаю, что в эти дни Гольдони отпустил ей все грехи, а великие тени Гоголя, Островского, Толстого (она прекрасно играла в их пьесах) благословили ее на долгую жизнь и счастливое творчество.
Борис Львов-Анохин
«Независимая газета», 16 декабря 1993 г.
ЖИЗНЬ ТРАДИЦИИ,
или Свирепая требовательность к себе актрисы Панковой
Татьяна Панкова — яростный апологет и защитник Малого театра, и действительно, в ее игре оживают его традиции, кажется, что за ней встает целая вереница знаменитых характерных актрис далекого и более близкого прошлого — С.П. Акимова, Н.В. Рыкалова, Н.М. Медведева, что ее осеняет могучая тень В.О. Массалитиновой, которую мы еще помним в знаменитых ее ролях. Традиция Малого театра — игра широкими мазками, сочность масляных красок, масштабный охват быта, красота и полнозвучие русской речи — все это заставляет говорить о Панковой как о носительнице живой традиции, которая, к сожалению, порой кажется почти угасшей. При этом она абсолютно индивидуальна, никого и ни в чем не повторяет.
Панкова часто бывает на сцене чудной, смешной, гомерически нелепой, басовито шумной, пластично громоздкой. Она хитро и искусно умеет обыграть уморительную грацию танцующей слонихи или гиппопотамихи, ни на секунду не теряя при этом обаяния прирожденной артистичности, ухитряясь быть легкой и стремительной при основательной громоздкости большинства своих героинь.
Кого бы она ни играла, какими бы пожилыми или старыми ни были ее героини (а почти всегда они бывают именно такими), она в какие-то минуты на сцене кажется большим, неуклюжим, смешно переваливающимся ребенком, которого легко обрадовать и легко обидеть, которого ничего не стоит осчастливить или непоправимо обмануть. Она заливисто, неудержимо смеется и горько, взахлеб плачет, вспыхивает, как порох, и тут же успокаивается, если что-нибудь отвлечет или увлечет ее.
Играя сваху в «Женитьбе Бальзаминовая А.Н. Островского, она ' появлялась в широкой юбке, сшитой из каких-то ярких тряпок, как лоскутное одеяло, — замоскворецкая шутиха, купеческая клоунесса. А плечи ее были покрыты скромнейшей коричневой накидкой — деталь наряда горькой вдовицы, намек на «сиротство», на «недостатки», на бедственное положение. На голове ее красовался довольно чинный чепец, а на нем водружена была крохотная, кокетливая шляпка с цветочками, явно чей-то подарок, пожертвованный за ненадобностью. В руках — сбруя с бубенцами, которыми она звонко возвещала свое, всегда несколько театрализованное появление.
Восьмидесятилетняя Элоиза и ее стошестилетняя матушка в «Мамуре» Жана Сармана давно уже поменялись ролями — престарелая мадам Муре вела себя, как шаловливая девчонка, а дочь — как солидная, строгая мать. Элоиза Панковой могла казаться даже черствой в своей суровости, но, как зеленые побеги сквозь корявую кору старого дерева, в ней то и дело пробивались и грустная нежность, и почти суеверный страх за едва теплившуюся жизнь матери, и горячая ненависть к тупым и злым членам семейства Муре.
В последней картине она стояла у постели умирающей Мамуре, крупные слезы неудержимо катились по ее лицу, и вдруг мы понимали, что когда не станет матери, она не останется в этом доме, не склонит головы перед его наглым хозяином, наверное, где-нибудь в монастыре доживет одинокие дни, скоротает свое сиротство, укроет от посторонних глаз свою больше чем дочернюю — материнскую боль, тоску женщины, потерявшей ребенка — мать.
В роли Тельбы («Утренняя фея» А. Касоны) Панкова соединяла ворчливую простоту, внешнюю обыденность с внутренней патетикой, масштабом философского охвата роли. Она как будто «ничего не делала», ничего не играла, но вы чувствовали, что ее присутствие было необходимо всем окружающим. Она была как большая старая печь, которая тоже ведь «ничего не делает», просто согревает дом своим теплом.
А между тем в ней жила неутихающая боль — семерых сыновей потеряла она в один день во время взрыва шахты. И выжить ей помогла ее вера, ее подлинная религия — жизнь. Она свято верила в жизнь, которая для нее была и богом, и долгом, и служением, и молитвой, и, несмотря ни на что, радостью.
Энона Панковой («Федра» Ж. Расина) — не безликая наперсница трагической героини, а ее мрачная жрица, зловещая вдохновительница, жестокая и лукавая советчица, готовая фанатически принести все в жертву, чтобы сохранить и утвердить царственное, почти божественное величие своей воспитанницы.
Суровый безулыбчатый юмор, какое-то комедийное величие есть в эпизодической роли Евсевны в «Холопах» П. Гнедича. Столетняя старуха, пережившая царствования Петра Великого, Елизаветы, Екатерины Второй, Павла, почти неподвижно сидит на высокой печи и чаще всего невпопад роняет сверху свои увесистые реплики с поистине эпическим равнодушием. Старость ограничила ее движения, но не сделала слабой, дряхлой. Она высится как некий монумент, обломок петровской эпохи. Кажется, что она вырублена из камня, может быть, из осколка того самого валуна, на котором стоит Фальконетов всадник.
В роли Фетиньи Епишкиной из пьесы А.Н. Островского «Не было ни гроша, да вдруг алтын» Панкова покорно сносит жестокие побои мужа и взвивается на дыбы от малейшей обиды соседей, мучается от жгучей, непереносимой зависти и демонстрирует идолоподобную надменность. В сытом благодушии она являет собою существо человекоподобное, а в ненависти — звероподобное. Но вполне человеком не бывает никогда.
Что бы ни играла Панкова, ее создания трудно представить вне интерьера Малого театра, вне его уютной праздничной пышности, вне роскоши его пурпурно-золотых лож.
К сожалению, мы теряем лучшие традиции наших лучших театров. Нам остается тосковать по волшебству сценической атмосферы, уходящей из Художественного театра, сожалеть, что сценическая речь актеров Малого театра уже не может считаться образцовой, как это когда-то было.
Панкова одна из немногих современных актрис, которая хранит и утверждает определенную школу, определенную театральную культуру. Этому способствуют и ее ревностное, самозабвенное отношение к театру, ее свирепая требовательность к себе.
«Как вы живете, Татьяна Петровна?» — спрашиваешь ее при встрече. «Проваливаю роль», — почти неизменно, с отчаянной убежденностью отвечает она.
Когда-то Панкова играла в какой-то неудачной постановке комедии Карло Гольдони. Оказавшись в Венеции, она разыскала на какой-то площади памятник Гольдони, бухнулась перед ним на колени и воскликнула со всем своим темпераментом — «Прости, Карло, что я так плохо играла в твоей пьесе!»
Недавно Панкова отметила свое семидесятилетие и пятидесятилетие служения сцене. Я думаю, что в эти дни Гольдони отпустил ей все грехи, а великие тени Гоголя, Островского, Толстого (она прекрасно играла в их пьесах) благословили ее на долгую жизнь и счастливое творчество.
Борис Львов-Анохин
«Независимая газета», 16 декабря 1993 г.
Подробнее
ВАЛЕРИЙ БАБЯТИНСКИЙ
Очерк Наталии Казьминой из серии «Библиотека Малого театра». (М., 2003).
ВАЛЕРИЙ БАБЯТИНСКИЙ
Очерк Наталии Казьминой из серии «Библиотека Малого театра». (М., 2003).
В свои шестьдесят он моложав и подтянут, одет с иголочки и старомодно галантен. Надевая очки, кажется похожим на научного работника, а не актера самого академического театра на свете. А на сцене все еще пытается хулиганить. Может быть бесшабашен, как мальчишка. А может состарить себя до неузнаваемости. Любит внешнюю и внутреннюю трансформацию. Ему невыносимо скучно плескаться в стоячей воде. Он фонтанирует идеями. Легко загорается. То мечтает попробовать себя в режиссуре. То репетирует чтецкую программу. А то перестраивает и пересаживает что-то на даче. Он человек страстный и деятельный. Однажды сел в такси и, будучи в хорошем настроении, предложил развлекать шофера стихами. Таксист — не будучи в настроении — буркнул, что стихов терпеть не может. Тогда Валерий Константинович с ним поспорил: «Буду читать вам всю дорогу свое самое любимое. Но уж, если понравится, вы с меня денег не возьмете». Ехали долго, читал он в тот вечер вдохновенно, о споре и думать забыл, поэтому даже смутился, когда таксист пытался вернуть ему плату за проезд.
... А иногда, увлеченно о чем-то рассказывая, он может сникнуть и разговор скомкать. Вдруг сухо сказать: «Кажется, я заболтал вас. Извините». В таких эмоциональных перепадах — от доверительного тона к полной закрытости — он весь. Двойственность — в его лице, в его характере. В какой-то степени именно это качество и определило его судьбу.
В молодости он был очень хорош собой. «Смазлив», — иронично комментирует В.К. Но характер имел колючий, а язык острый. Поэтому и в театре, и в кино жил трудно. Играл героев, и романтических, и социальных, юношей, чистых душой и оступившихся, подлецов всех мастей, а любил характерные, возрастные и комические роли. Принадлежал одной театральной школе, Вахтанговской, а всю жизнь верой и правдой служит школе другой — Малому театру. В общем, свой среди чужих, чужой среди своих.
Телеспектакль по О.Уайльду «Портрет Дориана Грея» (режиссер Виктор Турбин) сделал молодого Бабятинского суперизвестным. Спектакль стал, что называется сегодня, хитом. Снятый целиком в павильоне, он, казалось, существовал на фоне чисто английских ландшафтов. И в актерской манере игры (а играли, кроме Валерия Бабятинского — Дориана, Юрий Яковлев — лорд Генри, Валентина Малявина — Сибила Вейн, Александр Лазарев — художник Бэзил) ощущался стиль английской чопорности и изящества. Турбин очень чувственно сумел передать интонацию, атмосферу, саму «английскость» романа Уайльда. Уайльдовские афоризмы, как стрелы, летели точно в цель, а диалоги, начинавшиеся как уколы булавкой, заканчивались настоящими словесными дуэлями.
В те годы романтичный молодой человек, Бабятинский был, может быть, излишне наивен для философского осмысления Уайльда. Но и это «работало» на роль. То, как наглядно менялся его герой в кадре, перерождался этически и физически, поражало воображение. Наверное, как все мы тогда, актер не столько знал, сколько догадывался о реальной жизни Уайльда, способной, по его словам, «до смерти напугать робких духом, рассердить серых и скучных и разъярить почтенных филистеров», о его вечном и так дорого оплаченном стремлении к свободе, о его презрении к законам и условностям света, о его нетрадиционной ориентации, наконец. Но парадоксальные утверждения Уайльда о том, что «на самом деле искусство отражает не жизнь, а того, кто наблюдает его», а «каждый человек видит в Дориане Грее свои собственные грехи», неожиданным образом воплотились в том спектакле. К догадкам прибавилась интуиция, ремесло и любовь к предмету, то есть к роману. Бабятинский играл человека, пораженного, как проказой, любовью к жизни, к себе самому, отравленного мечтой о вечной красоте, сведенного с ума идеей безнаказанности, которая и олицетворяла для него свободу, но в итоге приводила на край пропасти. Эта фантастическая история о вечно молодом Дориане Грее и его стареющем портрете поначалу казалась еще одной жестокой сказкой Уайльда, но боль была настоящей и сильной. Одними из самых трагичных были сцены молчания и внутренних монологов Дориана—Бабятинского, когда он с любопытством и ужасом рассматривал свой портрет, искажаемый его подлыми поступками. Лорд Генри говорил Дориану: «Вы -- тот человек, которого наш век ищет и... боится, что нашел. Я очень рад, что вы не изваяли никакой статуи, не написали картины, вообще, не создали ничего вне себя. Вашим искусством была жизнь. Вы положили себя на музыку». Но каким ужасающим диссонансом оборачивалась эта музыка в финале, когда становилось ясно, сколько боли и горя принес в этот мир человек, не создавший ничего и разрушивший себя и все вокруг себя.
- А знаете, я до сих пор мечтаю сделать «Дориана Грея» в театре. Станок на сцене в форме мольберта. Отдельные предметы мебели как пятна краски... Даже инсценировку написал. В ней, правда, сначала было 200 страниц. Для сравнения, нормальная пьеса — это 70. Когда читал ее актерам, на 50 странице уснули все. Скука, как теперь понимаю, была невероятная. Но тогда я обиделся. А потом увидел на гастролях Гранд-опера в Москве балет Ролана Пети «Эсмеральда». Спектакль длился всего полтора часа, многое по сравнению с романом было сокращено, осталось только главное, но глаз было не отвести, и это был «Собор Парижской Богоматери». Сирил Атанасов танцевал Квазимодо: никакого горба, все только на пластике. Он ходил, скрючившись, но всякий раз, видя Эсмералъду, распрямлялся. У них было изящнейшее па-де-де, танец воплощенной мечты, а когда она уходила, он снова горбился. Я был ошеломлен! Сел в метро, весь в своих мыслях, а когда двери с треском захлопнулись, вдруг очнулся. И подумал, что так же надо ставить и «Дориана Грея»: легко, стремительно, не утопая в тексте, а передавая метаморфозы героя пластически. Теперь дело осталось за малым — найти таких пластичных актеров, как Сирил Атанасов и Жан-Пьер Бонфу. (Смеется.) После знаменитого «Дориана Грея» у Бабятинского было много телеработ, было кино, но серьезная кинобиография не сложилась. В.К. объясняет это... любовью к театру и сложным характером. По иронии судьбы, его красота сыграла с ним тоже некую шутку, как с Дорианом Греем: Бабятинский не производил впечатления «человека с проблемами», чтобы рассчитывать на современные драматические роли. После Уайльда его можно было представить в ролях костюмных, исторических, романтических. Но кино всегда, а особенно в 60-х, искало типажи и лица современных героев. Для них он был, пожалуй, излишне породист и хрупок.
- Договоры с кино я всегда подписывал с одним условием — снимаюсь в свободное от театра время. Сейчас думаю, что это неверно. В театре многое забывается, спектакли уходят. Кто теперь помнит, кроме меня, как я играл Чацкого с температурой под сорок ? Врачи дежурили за кулисами, не могли мне сделать укол: Чацкий ведь со сцены почти не уходит. А кино все-таки остается, это память... Что касается характера, то Юра Соломин про меня однажды хорошо пошутил: «Человек ты, конечно, дерьмо, но артист хороший». У меня, и правда, сложный характер. Я нетерпим. Если не верю в то, что делаю, в режиссера, воюю за свою точку зрения до победного. Это не всем нравится. Но я не умею говорить то, что не думаю. Смешной случай. Когда я только-только пришел в театр, меня пыталось вербовать КГБ. Вдруг подваливает такой серый тип: «Вы не могли бы...» — «С удовольствием! — ошарашиваю его я. — Но могу писать только то, что готов сказать с трибуны. Не могу же я играть Чацкого и наушничать?» В общем, под дурачка сыграл. В понятие «сложный характер» входило и легкомыслие, и желание независимости, и гордыня, часто скрывавшая неуверенность в себе. «У меня есть театр, зачем мне кино?» — так думали многие, хотя бы потому что театр 60-х был знаменит, удачлив и самодостаточен. Бабятинского, например, утвердили на роль Ричарда в фильме С.Микаэляна «Иду на грозу» (ее потом сыграл Лев Прыгунов). Он уже договор подписал! И надо же было в каком-то актерском трепе завестись, клюнуть на подначку: мол, ты получаешь меньше, а вот тому салаге платят больше. И он, разобиженный, явился в гостиницу к Микаэляну и разорвал договор у него на глазах.
- В общем, занимался я в юности всякой ерундой, поэтому многие роли и пролетели мимо. А про меня стали говорить: «Он скандальный».
Однако даже его непростые романы с кино оставили в памяти несколько красивых и трогательных эпизодов. О том, как на втором курсе он и его однокурсники — Люда Чурсина, Миша Кокшенов, Элла Шашкова, Олег Форостенко — снимались в эпизодах у Ромма, в «Девяти днях одного года», — играли молодых физиков. О том, как он снялся у Данелии в фильме «Путь к причалу» и жизнь столкнула его с Борисом Андреевым.
- Мощный, природный был артист. И человек крупный, самобытный. Он мне часто говорил: «Тебе надо сниматься, уходи из театра. Поверь старику». Но я не поверил, и, может быть, зря.
А потом позвонили от какого-то неизвестного режиссера Эфроса и пригласили на главную роль. И только на съемках он понял, с кем имеет дело и как же ему повезло. Анатолию Васильевичу, по его словам, он обязан многим.
Эфрос позже так рассказывал об их первой встрече. Какой-то юный нахал рывком открыл дверь в киногруппу и, стараясь выглядеть независимым и равнодушным, спросил: «Где здесь Эфрос?» — «А зачем он вам?» — «Он пригласил меня сниматься». Что-то в этой юной браваде режиссеру понравилось. Он почему-то сразу понял, что это и есть его лейтенант Огарков: молоденький, но пытающийся выглядеть старше своих лет, ранимый, незащищенный и очень одинокий. Эфрос утвердил его тут же. Фильм назывался «Двое в степи», сценарий писался по повести Э.Казакевича. Это был фильм о войне, непарадной, потной, угрюмой, которой недосуг разбираться с одной отдельно взятой жизнью. Это был фильм о судьбе лейтенанта, приговоренного к расстрелу. Его проступок состоял, главным образом, в неопытности: мальчишка-химик, попавший на фронт из научной лаборатории, он не доставил приказ об отступлении, и дивизия попала в «котел». А не доставил... потому что лошадь, которую он видел, может быть, второй раз в жизни, сбросила его и умчалась в степь. И лейтенант еще долго плутал в полосе отчуждения. Снимали в Бердянске, в степях, на солнцепеке, актер в полном военном обмундировании: сапоги, скатка, котелок. Несчетное число раз пускали лошадь галопом, которую Огарков должен был ловить, не поймать и упасть под копыта. А потом он долго сидел на земле: с одной стороны — золотистое жнивье, а с другой — черная пахота. Для Эфроса эти цвета, золотистый и черный, символизировали чередующиеся полосы горя и счастья в человеческой жизни. Это было предчувствием трагического поворота судьбы его героя. В финале оказывалось, что дивизия из окружения вышла, и трибунал героя оправдывал. Когда все заканчивалось благополучно, зритель видел председателя трибунала, который, садясь в машину, вполне миролюбиво кричал: «Огарков! Садись с нами». Но лейтенантик, ошеломленный стремительной переменой участи, за одни сутки переживший и прощание с жизнью, и второе рождение, брел по степи, кидался навзничь в траву... и последними кадрами фильма были его глаза, полные слез, и небо, в котором летят журавли.
Это был второй фильм Эфроса после «Високосного года» с И.Смоктуновским. В том, что фильм получился, были уверены все, кто на нем работал. Но приняли его прохладно, и, кажется, сам Эфрос остался им не вполне удовлетворен. А не так давно В.К. позвонили с телевидения и попросили представить фильм «Двое в степи» для показа ко Дню Победы. «Почему вдруг «Двое в степи», а не «Баллада о солдате»?» — спросил он, как всегда не скрывая иронии. Ему объяснили, что «Балладу» показывают слишком часто, но фильм Эфроса им показался не хуже, а для нынешних времен по настроению даже глубже...
В роду Бабятинских существует легенда, будто дед В.К., человек образованный и благородных кровей, однажды был оскорблен генералом и застрелил его на месте. Генерал оказался в родстве с царской фамилией, деду грозила каторга, пришлось полжизни скрываться и жить в деревне. В.К. иногда напоминает своего деда — непримирим страшно и горд непомерно. Очень щепетилен в отношениях с прошлым. Ни о чем не жалеет, ни от чего не отказывается и ничего не желает вычеркивать из памяти.
- К сожалению, общество делает вид, что корни — это неважно. Важно, еще как! Беспамятство могут позволить себе «новые русские». Им, может быть, и выгодно корней не помнить. Но я эту точку зрения не разделяю. Любой человек, состоявшийся в жизни, обязан прежде всего своим корням. Человек как дерево: если корни подсечь, будет расти уродливо, а потом и вовсе умрет. Чем старше становлюсь, тем отчетливее понимаю, какие замечательные у меня были корни. Кстати, совершенно ничего общего с театром. Может быть, дело в крови, которой во мне намешано, дай бог: и болгары, и русские, и венгры, и украинцы.
Папа был профессиональным военным. Слава богу, ушел из жизни, не дождавшись перемен. Я имею в виду «перемены», начавшиеся в армии еще лет двадцать назад, когда можно было запросто встретить на улице подвыпившего офицера. Папа бы сразу себе пулю в лоб пустил! Он был военным в подлинном смысле слова. Мама — из многодетной семьи, она одна выбилась в люди, тетки так и живут в глубинке, на Украине. Встретились они с папой в Харькове. Там мамочка моя и выскочила замуж: за молодого лейтенанта. Могла бы стать генеральшей, но не стала. Звания отцу не дали: его родной брат работал в Одесском обкоме, еще до войны был репрессирован. Отец жил под этим дамокловым мечом всю жизнь. Но служил честно и истово, домой приезжал только обедать, вечно на учениях. У нас дома сохранилась фотография: сидит весь танковый батальон (папа командовал батальоном), он в центре, а на руках у него такая кукла в кроличьей шубке — это я.
Когда началась война, мама пошла с отцом на фронт санитаркой. Я родился под Сталинградом, в городе Камышине. Город бомбили, зенитки лупили в небо прямо с крыши роддома. Танковое училище, которое возглавлял отец, срочно передислоцировали, а меня из роддома не выписывают. И тогда отец меня выкрал. Мама убежала из роддома в его шинели, а меня завернули в одеяло и вынесли, как сверток. Когда мы плыли по Волге на барже — курсанты, оборудование, -началась бомбежка. Папа потом рассказывал, как стоял над нами с пистолетом, готовый застрелить сначала меня, потом мать и себя, если будем тонуть: плавать не умели оба. Детство В.К. прошло в Молдавии, в Дубоссарах, там он и закончил школу с золотой медалью. Отец после войны стал военкомом города, а этот пост был в известной мере даже крупнее, чем пост первого секретаря партии. При таком отце учиться плохо было неприлично. Жили они, как все в то время — скромно, но достойно. Воспитание было строгим.
- Мата я в семье вообще не слышал, хотя, думаю, отец вполне загнуть мог, если нужно. Но в доме это было не принято. Как-то, уже взрослым парнем, я, что-то рассказывая о спектакле, позволил себе сказать: «... а она была проституткой». Отец вызвал меня из комнаты и зашептал: «Я тебе по физиономии должен был съездить. Как ты мог при матери такое слово сказать?!» У нас с женой сейчас часто по этому поводу споры бывают. Она моложе меня, другое поколение, и к современному сленгу, и к воспитанию детей, у меня сын и дочь, относится проще. А я вот не могу, по-другому воспитан. Родители оба были членами партии. Дома вечно диспуты какие-то устраивали, спорили до хрипоты, обсуждали закрытые письма ЦК — справедливость искали. Какие же наивные были! Но, живя в такое трудное время, остались кристально честными людьми. Отец мечтал, чтобы он стал хирургом. Или, на худой конец, военным инженером. Идея актерского образования пришла в голову маме. Что-то, видимо, серьезное почудилось ей в детском увлечении сына: он собирал фотографии актеров, часто бегал в кино и местный театр, стихи читал хорошо. Профессия казалась романтической — почти такой же, как несколько лет спустя станет космонавтика. Все решил случай. В 1959 году в Кишинев приехал Борис Захава, ректор Щукинского училища, набирать молдавскую студию. Директором русского драматического театра в Кишиневе был папин однополчанин, Дмитрий Иванович Прилепов, они дружили. Отец обмолвился о мечте сына, а Прилепов предложил попробоваться.
- Увидев меня, Захава сказал: «О, какой парень красивый!», а я стал пунцового цвета. В нашей семье и это было не принято. Я в то время был достаточно темным молодым человеком. Про Малый и Большой театры еще что-то знал, про Вахтанговский — ничего. Читал что-то из школьной программы. Потом сделал этюд: Захава попросил меня войти в комнату и объявить, что меня приняли в театральное училище. Я вбежал, влетел, ликовал, лепетал с горящими глазами. В общем, Борис Евгеньевич, видимо, решил, что парень смазливый, органичный, и дал записочку в Училище принять у меня документы сразу на первый тур. Так родился мой самый страшный комплекс — я поступил в театральное по блату. Наивный провинциал! Будучи уже студентом, я сам мог договориться с любым педагогом, чтобы пропустить на третий тур абитуриента, если он того стоил. Экзамены я сдал легко и попал на курс к Леониду Моисеевичу Шихматову и Вере Константиновне Львовой. Работал и с Ц. Мансуровой, И.Раппопортом, Д. Андреевой, М. Синельниковой, Е. Симоновым. У каждого пытался взять то, что мне было созвучно.
Учеба пролетела как миг, в этюдах, отрывках, романах, заботах и надеждах. Бабятинский шел на красный диплом и только трояк по сценической речи мог этому помешать: у него был ужасный молдавско-украинский говор. Он боролся с ним все четыре года. В итоге услышал на выпускном экзамене от Захавы: «Вот теперь другое дело». Его уже занимали в массовках и маленьких ролях в Вахтанговском театре. Е. Симонов написал пьесу «Алексей Бережной» и сам ее поставил. Играли Пашкова, Любимов, Яковлев, главного героя — Лановой и Шалевич, а Бабятинский — внука Бережного. Ему передавали, что Рубен Симонов после спектакля сказал: «Бабятинский — это же такая чистота, понимаете!» Поговаривали, что Симонов собирается ставить «Чайку» и пригласить его на роль Треплева. В первом составе должны были играть Ю.Яковлев и Ю.Борисова, а во втором — он и его партнерша по танцу Татьяна Самойлова.
- Рубена Николаевича я боготворил — и боялся как огня. Поэтому выбрал Евгения Рубеновича, своего педагога. Шел 1962 год, я был на третьем курсе, когда он сказал, что будет ставить в Малом театре «Горе от ума» и хочет попробовать меня на Чацкого. Евгения Рубеновича нельзя было не любить, он был вдохновенным романтиком. Нам очень нравилось, что он выглядел таким светским, мог стать душой любой компании, и стихи писал, и пел, и на рояле играл, и прекрасно музыку знал. Он был действительно изумительным человеком, легким. Хотя, будучи легким, так же легко и рвал отношения. Уходя из Малого театра, где он мне, кстати, никакой потом протекции не делал, он сказал, вспоминая нашего Чацкого: «Я тебя взял и в воду, как щенка, бросил. Выплывешь — выплывешь, нет — нет». Это мне показалось очень обидным. Но тем не менее я ему очень многим обязан. Евгения Симонова пригласили в Малый театр главным режиссером. Тогда же решено было взять в театр и большую группу молодежи. Из «Щепки» пришли Виталий Соломин, Ярослав Барышев, Георгий Оболенский, Татьяна Рыжова, Маргарита Фомина. Из «Щуки» — Людмила Кириченко, Надежда Корункова, Наталья Рудная и Валерий Бабятинский. Родное училище от такой новости гудело. Считалось, что его амплуа «простак», на худой конец «неврастеник». Но при чем здесь Чацкий?! Кто-то завидовал, кто-то шутил на эту тему. Он дрожал перед премьерой, как осиновый лист.
...Это был романтический спектакль. Родство грибоедовского героя декабристам Симонов заявлял впрямую: в прологе — когда на фоне снежной равнины и тающего на морозе холодного солнца появлялись силуэты во фраках и крылатках, военных мундирах и треуголках, и в финале — когда к этой живописной группе присоединялся Чацкий. Да и первое появление Чацкого, из полной тьмы, в раскрытых дверях, под тревожный хорал пролога, свидетельствовало о его избранности. Замах у спектакля был трагическим, что оценили многие, но к сцене бала у Фамусовых трагедия, как написал известный историк театра Б.Алперс, мельчала и в водевильных интонациях, бытовых зарисовках сходила на нет. Поругивали даже Ильинского—Фамусова, начавшего игру со злой сатиры, а закончившего «танцем плешивого толстого старичка на согнутых ногах с комичными приседаниями, нелепым коленопреклонением перед дамой» и выстрелом из бутафорского пистолета. Бабятинский играл во втором составе, в первом — Никита Подгорный. Их, естественно, сравнивали, склонялись в пользу более опытного Подгорного, видимо, считая, что у него как «актеpa обличительно-сатирического плана» больше шансов поддержать декабристские аллюзии постановки. Чацкий Бабятинского был виноват уж тем, что был непростительно молод. «Романтик-юноша», — писали о нем. А он и был им, «до слез счастливым, до боли одиноким влюбленным», «намечтавшим свою Софью» и верившим в эту мечту. Но эта роль была для него серьезной творческой заявкой — особенно в театре, где героев-любовников было даже принято играть лет до шестидесяти. Сначала, по собственному мнению В.К., он «играл плохо, но потом все же набрал высоту». Сам Царев однажды даже поцеловал его в лоб и сказал: «Никому не говорил, а тебе скажу: ты — для Малого театра».
Если роль Чацкого должна была продемонстрировать зрителю легковоспламеняющийся темперамент молодого премьера Малого театра, то, чтобы пройти на труппе, следовало сыграть, конечно, Островского. На текстах создателя и главного драматурга этого театра сразу становилось ясно — «наш артист или не наш». Одной из первых ролей в Островском стал для Бабятинского Платон Зыбкин в пьесе «Правда — хорошо, а счастье лучше». Ставил сам Борис Бабочкин. И снова молодого актера заметили, хотя спорили о его Платоне: одни писали, что он горяч и порывист, другие — что слишком робок и сдержан. Однако не всякий из молодых артистов удостаивался похвалы такого строгого критика, как Алперс. В обстоятельной статье «Сердце не камень» и поздний Островский», разбирая последние пьесы драматурга и вспоминая великих стариков МХАТа и Малого, в главе «Поиски и находки» он отметил и молодого актера: «Об этом спектакле можно было бы не вспоминать. Но в нем необычайно новой оказалась роль Платона Зыбкина, трактованная молодым актером В.Бабятинским и режиссером Б. Бабочкиным в таком ракурсе, который мог бы пригодиться для будущей обновленной постановки... Это — тоже удачная актерская находка, и жаль, если она исчезнет бесследно для сценической истории этой комедии Островского. Обычно Зыбкина изображали в театрах в облике традиционного купеческого приказчика начала XIX века, вроде Мити из «Бедности не порок»... И держался он соответствующим образом, с явными признаками подневольного положения у своих хозяев... У Бабятинского от такого Зыбкина не осталось и следа. В спектакле действовал молодой человек интеллигентного вида, с хорошими манерами, одетый не без щегольства по тогдашней моде. И вел он себя скромно, с достоинством, сохраняя свободный, независимый тон в самых для себя рискованных обстоятельствах. Это был не приказчик старого дореформенного образца, а, скорее, служащий в конторе солидного торгового дома... Вместе с внешностью Зыбкина изменился и его человеческий характер. В нем поубавилось той скучноватой положительности, которой сверх меры наделяли в прошлом исполнители своего героя, и появились черты молодого легкомыслия, расцветившие роль живой характерностью. Интересно, что такой необычный для театра образ Зыбкина без труда уложился в текст роли». Видимо, как и в случае с Чацким, роль Платона внутренне совпала с актером, а эмоциональность и искренность восполнили отсутствие опыта и мастерства. Но одно качество, замеченное критиком тогда, Бабятинский сохранил в работе до сих пор. Еще много раз, опасаясь «скучноватой положительности» своих персонажей, он старался нащупать их нестандартность и, независимо от общего итога спектакля, «сохранял свободный, независимый тон в самых для себя рискованных обстоятельствах».
Впоследствии с Островским В.К. сталкивался не раз. Играл Буланова в знаменитом «Лесе» Игоря Ильинского.
- Помню, когда репетировали сцену с Гурмыжской, и мой Буланов в любовном порыве кричал: «Раисонька! Раисонька!», Игорь Владимирович мне говорил: «Никакого сала в глазах! Мы не об этом ставим».
Ставили о Счастливцеве и Несчастливцеве, о судьбе актера, об актерах и комедиантах, которые живут в имении Пеньки. В спектакле было много сочного малотеатровского бытовизма, но ничего водевильного, как часто случается, когда ставят «Лес». Когда сегодня смотришь этот спектакль по ТВ, он кажется даже мхатовски подробным по психологическому наполнению.
Пожалуй, таким же не лубочным, не ярмарочным был и спектакль Леонида Варпаховского «Бешеные деньги». Если иметь в виду решение главных образов комедии — Лидии Чебоксаровой (Э.Быстрицкая) и Василькова (Ю.Каюров), то целью режиссера было представить на сцене русского Шекспира, эдакий русский вариант «Укрощения строптивой».
«Тогда спектакль казался, между прочим, аванградным, сейчас бы сказали — академический». И хотя тот же Б.Алперс критиковал режиссера за невнимание к второстепенным персонажам, стертость их человеческих характеров, Бабятинский с большим удовольствием играл своего мрачного и желчного хищника Глумова.
Нынешняя постановка «Бешеных денег» (режиссер В.Иванов), где Бабятинский играет не менее интересную роль Телятева, — спектакль совсем другой, нежели у Варпаховского, кудрявый, фарсовый, лубочный. Даже в его оформлении видится нечто кустодиевское. Эти «Бешеные деньги» — скорее, водевиль, чем лирическая комедия. Обычно Телятева играют бонвиваном, циником, резонером, этаким «доморощенным Мефистофелем московских гостиных и дамских будуаров, одержимым страстью развращать молодых женщин и девиц, завершая их светское воспитание» (Б.Алперс). То, как играет Бабятинский, очень похоже на решение этой роли у Варпаховского и Подгорного. Наделив героя обаянием помимо цинизма, В. К. добавил к этому каплю добросердечия и ума, что заставило воспринимать его Телятева как лирического героя Островского. Эта роль сыграна актером, что называется, с вахтанговским шиком, «с отношением», с умением подняться над собственными сценическими обстоятельствами и ощутить, осознать спектакль как целое. Знаменитые афоризмы Телятева актер произносит как уайльдовские парадоксы. Своими репликами всякий раз ставит изящную смысловую точку всей сцены, подчеркивая то, что подчеркнуть в Островском надобно, и микшируя то, что вышло случайно. А иногда будто совсем выходит из роли, и тогда звучат, как апарты, знаменитые монологи — о том, что такое бешеные деньги и кому они плывут в руки. Звучит даже знаменитая реплика «И в рубище почтенна добродетель», которая на самом деле режиссером из текста вычеркнута, потому что он посчитал ее (и не без оснований) для современного зрителя риторической и двусмысленной.
Этот Телятев порхает по сцене, как эльф. Муж-мальчик, муж-слуга, мудрец и пройдоха, он знает, что, прикинувшись дураком, жить легче. Глядя, как хитроумно актер строит эту роль, сожалеешь, что он не сыграл Хлестакова, Глумова («На всякого мудреца...»), может быть, Жадова («Доходное место»), Робинзона или Карандышева («Бесприданница»), Сыграл некогда Артура Мэшема, но так и не сыграл лорда Болингброка из скри-бовского «Стакана воды», хотя все еще мечтает об этой роли. Сыграл Гюго, но не сыграл Шоу — хотя бы Шоу из «Милого лжеца» Килти. Не участвовал в постановках Маркова и Бондарева (тот самый случай, когда не подходило лицо), но не играл и в «Короле Лире», и в «Заговоре Фиеско», участия в которых был достоин. Играл и современных нефтяников, и журналистов, и директоров научных институтов, но так и не сыграл ни одного шекспировского шута. Однако всегда, как ученик вахтанговской школы, был озабочен формой роли, стилем игры. А как житель Дома Островского, обожествлял слово настолько, что мог и его сделать героем спектакля. Даже в маленьких ролях безликих следователей и письмоводителей он был и социально и психологически точен.
- Уже после того, как я у Бабочкина сыграл главные роли, он предложил мне в «Достигаеве» Виктора Нестрашного, роль-малютку. Я даже заявление об уходе написал! А потом задумался: роль характерная, из тех, что можно покрутить. Чего я только не вытворял потом в этой роли! Придумал себе горб, зубы «выбил», поэтому часть букв не выговаривал, и пробор у меня был масляный, и лоб дегенеративный. В общем, играл и сам получал удовольствие. Зал принимал хорошо. А Быстрицкая, как-то проходя мимо, спросила: «Что это за новый артист в театре?» А я уже проработал 10лет. Не узнала! Когда я получал первое звание (заслуженным артистом России он стал в 1974-м. — Н.К.,), мне сказали, что это за Януса в «Криминальном танго» и за Нестрашного... Эх, когда моложе был, казалось, все могу сыграть. И наверное, мог. Сейчас уже чувствую, что-то не под силу. Мог и Ромео сыграть. Какая замечательная роль! И как неправильно ее играют. А Чацкий! Сейчас бы совсем иначе играл. Там надо только купаться в тексте, без всяких концепций. И ничего не бояться. Малый театр всегда был не просто театром и непростым театром. Сегодня это официально «национальное достояние страны»: держава, цитадель слова, крепость традиции. В этом есть и свои положительные, и свои отрицательные стороны. Здесь по-прежнему чтут канон и актерское ремесло, но режиссеров, способных его поддержать, объективно мало, а выжить актеру самому, выстроить собственную биографию в огромной труппе, пополняемой новыми лицами, непросто. В Малом театре Бабятинский долго, по его словам, ощущал себя изгоем и до сих пор иногда ощущает, несмотря на то, что начал с Чацкого, что с 19 лет его величали по имени-отчеству, что были живы старики (Царев, Ильинский, Жаров, Пашенная, Турчанинова, Бабочкин), которые его любили и общение с которыми позволяло держать планку.
- Театр резко отличался от всех остальных по культуре и уровню отношений. Это в Вахтанговском могли «рожу начистить», а тут все чопорно и спокойно. Но я все равно ощущал: не принимают. Однажды в буфете кто-то из работниц театра уронил ключи, я кинулся поднимать: ну ведь женщина же! А по театру пошел слух: подхалим. Когда кого-то не принимаешь, всегда найдешь основания. Помню, на одном собрании почему-то заговорили о молодых актерах, о том, что получают они мало. «Вон, Бабятинский — играет Чацкого, а получает 69 рублей», — сказал кто-то. На что Виталий Доронин, обожаемый нами артист, как председатель профкома вдруг ответил: «Ну, как играет, так и получает...» Справедливо сказал, но обидно. Хотя, как выяснилось потом, я тоже был чересчур подозрителен и на чей-то счет заблуждался. Например, совершенно неожиданно для себя как-то услышал от Светлова, что, слушая последний монолог моего Чацкого, он всякий раз плакал в кулисе. Все изменилось, когда В.Цыганков поставил «Криминальное танго», острую современную пьесу эстонца Э.Раннета. Ее уже успели запретить по всему Союзу, но Малый театр добился постановки, хотя и с трудом. Даже на прогоне спектакль чуть не закрыла министр культуры Фурцева. Еще бы, если речь в пьесе шла о неблагополучии в семье известного журналиста, о его ссорах с женой, о непонимании с сыном, который считал отца конъюнктурщиком и в финале бросал ему упрек: «Это ты меня сделал вором!» В общем, уже в антракте Фурцева сказала: «Закрыть немедленно!» Но в Малом театре знали толк не только в ремесле, но и в интригах. Именно в этот момент в зал «случайно» вошел министр МВД Щелоков и парировал: «Почему закрыть? Замечательный спектакль, надо играть». И Фурцева успокоилась. Когда театр гастролировал в Таллине, на «Криминальном танго» был переаншлаг (ситуация в пьесе была описана местная, так что люди даже знали прототипов этих героев). Создавалось впечатление, как рассказывал В.К., что приехал не Академический театр, а Таганка, позволявшая себе в те времена самую большую свободу.
Роль Януса, мальчика из хорошей семьи, отбившегося от рук, попавшего в дурную компанию, устроившего бунт против отца-конформиста, что называется, снова легла актеру на сердце: совпали возраст, опыт, понимание жизни, психология, мировоззрение, характер. И Бабятинский эмоционально выплеснулся, сыграл как будто самого себя.
- Евгений Павлович Велихов играл отца. В финале у него был сильный монолог, а Янус просто молча при этом присутствовал, говорил только одну реплику. И вот однажды, выдав все, что мог, в предыдущей сцене, своей последней, я как-то легкомысленно ушел за кулисы и стал разгримировываться. Забыл, что у меня еще один выход. И вдруг слышу крик Цыганкова: «Бабятинский! На сцену!!!» Вот большего успеха, чем в тот вечер, я не знал. Когда, запыхавшись, он вылетел на сцену, зал взорвался аплодисментами, тем самым поддержав искренность и точку зрения его героя. Сама Серафима Бирман кричала ему на этом спектакле «браво!», а на худсовете его называли новым Орленевым. После «Криминального танго» он наконец почувствовал, что Малый театр его принял. Это был 1967 год...
Чехов никогда не казался безумно любимым автором ни в Малом театре, ни в Вахтанговском, ставили его все-таки немного, получался он редко. Но в судьбе Бабятинского драматург умудрился сыграть даже мистическую роль. То ли присутствие черт сразу двух школ в этом актере, то ли его способность к внешне скупым, а внутренне глубоким реакциям, тот самый легко воспламеняющийся темперамент, а может быть, иронизм, душевная хрупкость заставляли режиссеров предполагать, что перед ними чеховский актер. Нет сомнений, что когда-то он мог бы неожиданно сыграть как «злого» Соленого, так и «доброго» Андрея Прозорова в «Трех сестрах». Легко бы сыграл желчного фанатика доктора Львова и бесхарактерного, но честнейшего Лебедева в «Иванове». Странное сочетание сарказма и нежности, которое постоянно слышится, предощущается в этом актере, заставляет предположить, что из него получился бы идеальный доктор Дорн, бывший jeune premier и кумир шести помещичьих усадеб, а ныне усталый путешественник, усталый любовник Полины Андреевны, искренне сострадающий Нине и Треплеву и имеющий мужество красиво стареть. Хотя не удивлюсь, что, будь его воля, он выбрал бы не Дорна, а Сорина, роль и лиричнее, и трагичнее. В «Чайке» он не сыграл дважды. В первый раз — когда ее собирался ставить Рубен Симонов. Во второй — когда его уже практически утвердил на роль Треплева Борис Бабочкин.
- Это было в конце сезона, я забежал к нему поговорить. «Стрикулист, что же ты не спрашиваешь, как я буду ставить «Чайку»?» А я думаю, какая там «Чайка», у меня сейчас гастроли, роман какой-то любовный. «Ну приеду в сентябре и расскажете». Гастроли были в родной мне Молдавии, роскошно прошли, я играл свое любимое «Криминальное танго»... И вот приезжаем мы в Бельцы, я покупаю газету «Правда». Даже не знаю, зачем, никогда не читал. Открываю ее, а там некролог Бабочкина. Так не состоялась ни «Чайка», ни телеспектакль «Моцарт и Сальери», куда Бабочкин тоже его приглашал — играть Моцарта. А «Вишневый сад» ему будто на роду было написано играть всю жизнь. Впервые он столкнулся с пьесой в семнадцать лет, когда Евгений Симонов поставил ее на курсе Щукинского училища. Бабятинский получил роль «на преодоление» — Гаева. Понимая, что пропасть между ним и героем непреодолима, попытался идти от себя, играть в острокомедийном ключе — не старика, а большого ребенка. И это было правильным. Когда он уже был актером Малого театра, имел поклонников, к нему на улице подошла пожилая дама: «Вы Бабятинский?» — «Да». — «Я вас узнала». — «Очень приятно. А что вы смотрели?» — «Вишневый сад». Вы замечательно играли!» Оказывается, случаются и студенческие работы, которые помнят годами. А спустя много лет его пригласил в «Вишневый сад» Ильинский. И предложение снова было, мягко говоря, нетривиальным. Играть надо было... Яшу.
- Мне это показалось даже оскорбительным. «Как! Почему?! — недоумевал Ильинский. — Это же такая роль!» — «Увольте, Игорь Владимирович, я уже сыграл столько подобных ролей, не хочу больше». По глупости мне казалось, что после моих романтических героев это унизительно. А роль-то и правда замечательная! «И что же, по-вашему, вы должны здесь играть?» Чтобы закончи
Очерк Наталии Казьминой из серии «Библиотека Малого театра». (М., 2003).
В свои шестьдесят он моложав и подтянут, одет с иголочки и старомодно галантен. Надевая очки, кажется похожим на научного работника, а не актера самого академического театра на свете. А на сцене все еще пытается хулиганить. Может быть бесшабашен, как мальчишка. А может состарить себя до неузнаваемости. Любит внешнюю и внутреннюю трансформацию. Ему невыносимо скучно плескаться в стоячей воде. Он фонтанирует идеями. Легко загорается. То мечтает попробовать себя в режиссуре. То репетирует чтецкую программу. А то перестраивает и пересаживает что-то на даче. Он человек страстный и деятельный. Однажды сел в такси и, будучи в хорошем настроении, предложил развлекать шофера стихами. Таксист — не будучи в настроении — буркнул, что стихов терпеть не может. Тогда Валерий Константинович с ним поспорил: «Буду читать вам всю дорогу свое самое любимое. Но уж, если понравится, вы с меня денег не возьмете». Ехали долго, читал он в тот вечер вдохновенно, о споре и думать забыл, поэтому даже смутился, когда таксист пытался вернуть ему плату за проезд.
... А иногда, увлеченно о чем-то рассказывая, он может сникнуть и разговор скомкать. Вдруг сухо сказать: «Кажется, я заболтал вас. Извините». В таких эмоциональных перепадах — от доверительного тона к полной закрытости — он весь. Двойственность — в его лице, в его характере. В какой-то степени именно это качество и определило его судьбу.
В молодости он был очень хорош собой. «Смазлив», — иронично комментирует В.К. Но характер имел колючий, а язык острый. Поэтому и в театре, и в кино жил трудно. Играл героев, и романтических, и социальных, юношей, чистых душой и оступившихся, подлецов всех мастей, а любил характерные, возрастные и комические роли. Принадлежал одной театральной школе, Вахтанговской, а всю жизнь верой и правдой служит школе другой — Малому театру. В общем, свой среди чужих, чужой среди своих.
Телеспектакль по О.Уайльду «Портрет Дориана Грея» (режиссер Виктор Турбин) сделал молодого Бабятинского суперизвестным. Спектакль стал, что называется сегодня, хитом. Снятый целиком в павильоне, он, казалось, существовал на фоне чисто английских ландшафтов. И в актерской манере игры (а играли, кроме Валерия Бабятинского — Дориана, Юрий Яковлев — лорд Генри, Валентина Малявина — Сибила Вейн, Александр Лазарев — художник Бэзил) ощущался стиль английской чопорности и изящества. Турбин очень чувственно сумел передать интонацию, атмосферу, саму «английскость» романа Уайльда. Уайльдовские афоризмы, как стрелы, летели точно в цель, а диалоги, начинавшиеся как уколы булавкой, заканчивались настоящими словесными дуэлями.
В те годы романтичный молодой человек, Бабятинский был, может быть, излишне наивен для философского осмысления Уайльда. Но и это «работало» на роль. То, как наглядно менялся его герой в кадре, перерождался этически и физически, поражало воображение. Наверное, как все мы тогда, актер не столько знал, сколько догадывался о реальной жизни Уайльда, способной, по его словам, «до смерти напугать робких духом, рассердить серых и скучных и разъярить почтенных филистеров», о его вечном и так дорого оплаченном стремлении к свободе, о его презрении к законам и условностям света, о его нетрадиционной ориентации, наконец. Но парадоксальные утверждения Уайльда о том, что «на самом деле искусство отражает не жизнь, а того, кто наблюдает его», а «каждый человек видит в Дориане Грее свои собственные грехи», неожиданным образом воплотились в том спектакле. К догадкам прибавилась интуиция, ремесло и любовь к предмету, то есть к роману. Бабятинский играл человека, пораженного, как проказой, любовью к жизни, к себе самому, отравленного мечтой о вечной красоте, сведенного с ума идеей безнаказанности, которая и олицетворяла для него свободу, но в итоге приводила на край пропасти. Эта фантастическая история о вечно молодом Дориане Грее и его стареющем портрете поначалу казалась еще одной жестокой сказкой Уайльда, но боль была настоящей и сильной. Одними из самых трагичных были сцены молчания и внутренних монологов Дориана—Бабятинского, когда он с любопытством и ужасом рассматривал свой портрет, искажаемый его подлыми поступками. Лорд Генри говорил Дориану: «Вы -- тот человек, которого наш век ищет и... боится, что нашел. Я очень рад, что вы не изваяли никакой статуи, не написали картины, вообще, не создали ничего вне себя. Вашим искусством была жизнь. Вы положили себя на музыку». Но каким ужасающим диссонансом оборачивалась эта музыка в финале, когда становилось ясно, сколько боли и горя принес в этот мир человек, не создавший ничего и разрушивший себя и все вокруг себя.
- А знаете, я до сих пор мечтаю сделать «Дориана Грея» в театре. Станок на сцене в форме мольберта. Отдельные предметы мебели как пятна краски... Даже инсценировку написал. В ней, правда, сначала было 200 страниц. Для сравнения, нормальная пьеса — это 70. Когда читал ее актерам, на 50 странице уснули все. Скука, как теперь понимаю, была невероятная. Но тогда я обиделся. А потом увидел на гастролях Гранд-опера в Москве балет Ролана Пети «Эсмеральда». Спектакль длился всего полтора часа, многое по сравнению с романом было сокращено, осталось только главное, но глаз было не отвести, и это был «Собор Парижской Богоматери». Сирил Атанасов танцевал Квазимодо: никакого горба, все только на пластике. Он ходил, скрючившись, но всякий раз, видя Эсмералъду, распрямлялся. У них было изящнейшее па-де-де, танец воплощенной мечты, а когда она уходила, он снова горбился. Я был ошеломлен! Сел в метро, весь в своих мыслях, а когда двери с треском захлопнулись, вдруг очнулся. И подумал, что так же надо ставить и «Дориана Грея»: легко, стремительно, не утопая в тексте, а передавая метаморфозы героя пластически. Теперь дело осталось за малым — найти таких пластичных актеров, как Сирил Атанасов и Жан-Пьер Бонфу. (Смеется.) После знаменитого «Дориана Грея» у Бабятинского было много телеработ, было кино, но серьезная кинобиография не сложилась. В.К. объясняет это... любовью к театру и сложным характером. По иронии судьбы, его красота сыграла с ним тоже некую шутку, как с Дорианом Греем: Бабятинский не производил впечатления «человека с проблемами», чтобы рассчитывать на современные драматические роли. После Уайльда его можно было представить в ролях костюмных, исторических, романтических. Но кино всегда, а особенно в 60-х, искало типажи и лица современных героев. Для них он был, пожалуй, излишне породист и хрупок.
- Договоры с кино я всегда подписывал с одним условием — снимаюсь в свободное от театра время. Сейчас думаю, что это неверно. В театре многое забывается, спектакли уходят. Кто теперь помнит, кроме меня, как я играл Чацкого с температурой под сорок ? Врачи дежурили за кулисами, не могли мне сделать укол: Чацкий ведь со сцены почти не уходит. А кино все-таки остается, это память... Что касается характера, то Юра Соломин про меня однажды хорошо пошутил: «Человек ты, конечно, дерьмо, но артист хороший». У меня, и правда, сложный характер. Я нетерпим. Если не верю в то, что делаю, в режиссера, воюю за свою точку зрения до победного. Это не всем нравится. Но я не умею говорить то, что не думаю. Смешной случай. Когда я только-только пришел в театр, меня пыталось вербовать КГБ. Вдруг подваливает такой серый тип: «Вы не могли бы...» — «С удовольствием! — ошарашиваю его я. — Но могу писать только то, что готов сказать с трибуны. Не могу же я играть Чацкого и наушничать?» В общем, под дурачка сыграл. В понятие «сложный характер» входило и легкомыслие, и желание независимости, и гордыня, часто скрывавшая неуверенность в себе. «У меня есть театр, зачем мне кино?» — так думали многие, хотя бы потому что театр 60-х был знаменит, удачлив и самодостаточен. Бабятинского, например, утвердили на роль Ричарда в фильме С.Микаэляна «Иду на грозу» (ее потом сыграл Лев Прыгунов). Он уже договор подписал! И надо же было в каком-то актерском трепе завестись, клюнуть на подначку: мол, ты получаешь меньше, а вот тому салаге платят больше. И он, разобиженный, явился в гостиницу к Микаэляну и разорвал договор у него на глазах.
- В общем, занимался я в юности всякой ерундой, поэтому многие роли и пролетели мимо. А про меня стали говорить: «Он скандальный».
Однако даже его непростые романы с кино оставили в памяти несколько красивых и трогательных эпизодов. О том, как на втором курсе он и его однокурсники — Люда Чурсина, Миша Кокшенов, Элла Шашкова, Олег Форостенко — снимались в эпизодах у Ромма, в «Девяти днях одного года», — играли молодых физиков. О том, как он снялся у Данелии в фильме «Путь к причалу» и жизнь столкнула его с Борисом Андреевым.
- Мощный, природный был артист. И человек крупный, самобытный. Он мне часто говорил: «Тебе надо сниматься, уходи из театра. Поверь старику». Но я не поверил, и, может быть, зря.
А потом позвонили от какого-то неизвестного режиссера Эфроса и пригласили на главную роль. И только на съемках он понял, с кем имеет дело и как же ему повезло. Анатолию Васильевичу, по его словам, он обязан многим.
Эфрос позже так рассказывал об их первой встрече. Какой-то юный нахал рывком открыл дверь в киногруппу и, стараясь выглядеть независимым и равнодушным, спросил: «Где здесь Эфрос?» — «А зачем он вам?» — «Он пригласил меня сниматься». Что-то в этой юной браваде режиссеру понравилось. Он почему-то сразу понял, что это и есть его лейтенант Огарков: молоденький, но пытающийся выглядеть старше своих лет, ранимый, незащищенный и очень одинокий. Эфрос утвердил его тут же. Фильм назывался «Двое в степи», сценарий писался по повести Э.Казакевича. Это был фильм о войне, непарадной, потной, угрюмой, которой недосуг разбираться с одной отдельно взятой жизнью. Это был фильм о судьбе лейтенанта, приговоренного к расстрелу. Его проступок состоял, главным образом, в неопытности: мальчишка-химик, попавший на фронт из научной лаборатории, он не доставил приказ об отступлении, и дивизия попала в «котел». А не доставил... потому что лошадь, которую он видел, может быть, второй раз в жизни, сбросила его и умчалась в степь. И лейтенант еще долго плутал в полосе отчуждения. Снимали в Бердянске, в степях, на солнцепеке, актер в полном военном обмундировании: сапоги, скатка, котелок. Несчетное число раз пускали лошадь галопом, которую Огарков должен был ловить, не поймать и упасть под копыта. А потом он долго сидел на земле: с одной стороны — золотистое жнивье, а с другой — черная пахота. Для Эфроса эти цвета, золотистый и черный, символизировали чередующиеся полосы горя и счастья в человеческой жизни. Это было предчувствием трагического поворота судьбы его героя. В финале оказывалось, что дивизия из окружения вышла, и трибунал героя оправдывал. Когда все заканчивалось благополучно, зритель видел председателя трибунала, который, садясь в машину, вполне миролюбиво кричал: «Огарков! Садись с нами». Но лейтенантик, ошеломленный стремительной переменой участи, за одни сутки переживший и прощание с жизнью, и второе рождение, брел по степи, кидался навзничь в траву... и последними кадрами фильма были его глаза, полные слез, и небо, в котором летят журавли.
Это был второй фильм Эфроса после «Високосного года» с И.Смоктуновским. В том, что фильм получился, были уверены все, кто на нем работал. Но приняли его прохладно, и, кажется, сам Эфрос остался им не вполне удовлетворен. А не так давно В.К. позвонили с телевидения и попросили представить фильм «Двое в степи» для показа ко Дню Победы. «Почему вдруг «Двое в степи», а не «Баллада о солдате»?» — спросил он, как всегда не скрывая иронии. Ему объяснили, что «Балладу» показывают слишком часто, но фильм Эфроса им показался не хуже, а для нынешних времен по настроению даже глубже...
В роду Бабятинских существует легенда, будто дед В.К., человек образованный и благородных кровей, однажды был оскорблен генералом и застрелил его на месте. Генерал оказался в родстве с царской фамилией, деду грозила каторга, пришлось полжизни скрываться и жить в деревне. В.К. иногда напоминает своего деда — непримирим страшно и горд непомерно. Очень щепетилен в отношениях с прошлым. Ни о чем не жалеет, ни от чего не отказывается и ничего не желает вычеркивать из памяти.
- К сожалению, общество делает вид, что корни — это неважно. Важно, еще как! Беспамятство могут позволить себе «новые русские». Им, может быть, и выгодно корней не помнить. Но я эту точку зрения не разделяю. Любой человек, состоявшийся в жизни, обязан прежде всего своим корням. Человек как дерево: если корни подсечь, будет расти уродливо, а потом и вовсе умрет. Чем старше становлюсь, тем отчетливее понимаю, какие замечательные у меня были корни. Кстати, совершенно ничего общего с театром. Может быть, дело в крови, которой во мне намешано, дай бог: и болгары, и русские, и венгры, и украинцы.
Папа был профессиональным военным. Слава богу, ушел из жизни, не дождавшись перемен. Я имею в виду «перемены», начавшиеся в армии еще лет двадцать назад, когда можно было запросто встретить на улице подвыпившего офицера. Папа бы сразу себе пулю в лоб пустил! Он был военным в подлинном смысле слова. Мама — из многодетной семьи, она одна выбилась в люди, тетки так и живут в глубинке, на Украине. Встретились они с папой в Харькове. Там мамочка моя и выскочила замуж: за молодого лейтенанта. Могла бы стать генеральшей, но не стала. Звания отцу не дали: его родной брат работал в Одесском обкоме, еще до войны был репрессирован. Отец жил под этим дамокловым мечом всю жизнь. Но служил честно и истово, домой приезжал только обедать, вечно на учениях. У нас дома сохранилась фотография: сидит весь танковый батальон (папа командовал батальоном), он в центре, а на руках у него такая кукла в кроличьей шубке — это я.
Когда началась война, мама пошла с отцом на фронт санитаркой. Я родился под Сталинградом, в городе Камышине. Город бомбили, зенитки лупили в небо прямо с крыши роддома. Танковое училище, которое возглавлял отец, срочно передислоцировали, а меня из роддома не выписывают. И тогда отец меня выкрал. Мама убежала из роддома в его шинели, а меня завернули в одеяло и вынесли, как сверток. Когда мы плыли по Волге на барже — курсанты, оборудование, -началась бомбежка. Папа потом рассказывал, как стоял над нами с пистолетом, готовый застрелить сначала меня, потом мать и себя, если будем тонуть: плавать не умели оба. Детство В.К. прошло в Молдавии, в Дубоссарах, там он и закончил школу с золотой медалью. Отец после войны стал военкомом города, а этот пост был в известной мере даже крупнее, чем пост первого секретаря партии. При таком отце учиться плохо было неприлично. Жили они, как все в то время — скромно, но достойно. Воспитание было строгим.
- Мата я в семье вообще не слышал, хотя, думаю, отец вполне загнуть мог, если нужно. Но в доме это было не принято. Как-то, уже взрослым парнем, я, что-то рассказывая о спектакле, позволил себе сказать: «... а она была проституткой». Отец вызвал меня из комнаты и зашептал: «Я тебе по физиономии должен был съездить. Как ты мог при матери такое слово сказать?!» У нас с женой сейчас часто по этому поводу споры бывают. Она моложе меня, другое поколение, и к современному сленгу, и к воспитанию детей, у меня сын и дочь, относится проще. А я вот не могу, по-другому воспитан. Родители оба были членами партии. Дома вечно диспуты какие-то устраивали, спорили до хрипоты, обсуждали закрытые письма ЦК — справедливость искали. Какие же наивные были! Но, живя в такое трудное время, остались кристально честными людьми. Отец мечтал, чтобы он стал хирургом. Или, на худой конец, военным инженером. Идея актерского образования пришла в голову маме. Что-то, видимо, серьезное почудилось ей в детском увлечении сына: он собирал фотографии актеров, часто бегал в кино и местный театр, стихи читал хорошо. Профессия казалась романтической — почти такой же, как несколько лет спустя станет космонавтика. Все решил случай. В 1959 году в Кишинев приехал Борис Захава, ректор Щукинского училища, набирать молдавскую студию. Директором русского драматического театра в Кишиневе был папин однополчанин, Дмитрий Иванович Прилепов, они дружили. Отец обмолвился о мечте сына, а Прилепов предложил попробоваться.
- Увидев меня, Захава сказал: «О, какой парень красивый!», а я стал пунцового цвета. В нашей семье и это было не принято. Я в то время был достаточно темным молодым человеком. Про Малый и Большой театры еще что-то знал, про Вахтанговский — ничего. Читал что-то из школьной программы. Потом сделал этюд: Захава попросил меня войти в комнату и объявить, что меня приняли в театральное училище. Я вбежал, влетел, ликовал, лепетал с горящими глазами. В общем, Борис Евгеньевич, видимо, решил, что парень смазливый, органичный, и дал записочку в Училище принять у меня документы сразу на первый тур. Так родился мой самый страшный комплекс — я поступил в театральное по блату. Наивный провинциал! Будучи уже студентом, я сам мог договориться с любым педагогом, чтобы пропустить на третий тур абитуриента, если он того стоил. Экзамены я сдал легко и попал на курс к Леониду Моисеевичу Шихматову и Вере Константиновне Львовой. Работал и с Ц. Мансуровой, И.Раппопортом, Д. Андреевой, М. Синельниковой, Е. Симоновым. У каждого пытался взять то, что мне было созвучно.
Учеба пролетела как миг, в этюдах, отрывках, романах, заботах и надеждах. Бабятинский шел на красный диплом и только трояк по сценической речи мог этому помешать: у него был ужасный молдавско-украинский говор. Он боролся с ним все четыре года. В итоге услышал на выпускном экзамене от Захавы: «Вот теперь другое дело». Его уже занимали в массовках и маленьких ролях в Вахтанговском театре. Е. Симонов написал пьесу «Алексей Бережной» и сам ее поставил. Играли Пашкова, Любимов, Яковлев, главного героя — Лановой и Шалевич, а Бабятинский — внука Бережного. Ему передавали, что Рубен Симонов после спектакля сказал: «Бабятинский — это же такая чистота, понимаете!» Поговаривали, что Симонов собирается ставить «Чайку» и пригласить его на роль Треплева. В первом составе должны были играть Ю.Яковлев и Ю.Борисова, а во втором — он и его партнерша по танцу Татьяна Самойлова.
- Рубена Николаевича я боготворил — и боялся как огня. Поэтому выбрал Евгения Рубеновича, своего педагога. Шел 1962 год, я был на третьем курсе, когда он сказал, что будет ставить в Малом театре «Горе от ума» и хочет попробовать меня на Чацкого. Евгения Рубеновича нельзя было не любить, он был вдохновенным романтиком. Нам очень нравилось, что он выглядел таким светским, мог стать душой любой компании, и стихи писал, и пел, и на рояле играл, и прекрасно музыку знал. Он был действительно изумительным человеком, легким. Хотя, будучи легким, так же легко и рвал отношения. Уходя из Малого театра, где он мне, кстати, никакой потом протекции не делал, он сказал, вспоминая нашего Чацкого: «Я тебя взял и в воду, как щенка, бросил. Выплывешь — выплывешь, нет — нет». Это мне показалось очень обидным. Но тем не менее я ему очень многим обязан. Евгения Симонова пригласили в Малый театр главным режиссером. Тогда же решено было взять в театр и большую группу молодежи. Из «Щепки» пришли Виталий Соломин, Ярослав Барышев, Георгий Оболенский, Татьяна Рыжова, Маргарита Фомина. Из «Щуки» — Людмила Кириченко, Надежда Корункова, Наталья Рудная и Валерий Бабятинский. Родное училище от такой новости гудело. Считалось, что его амплуа «простак», на худой конец «неврастеник». Но при чем здесь Чацкий?! Кто-то завидовал, кто-то шутил на эту тему. Он дрожал перед премьерой, как осиновый лист.
...Это был романтический спектакль. Родство грибоедовского героя декабристам Симонов заявлял впрямую: в прологе — когда на фоне снежной равнины и тающего на морозе холодного солнца появлялись силуэты во фраках и крылатках, военных мундирах и треуголках, и в финале — когда к этой живописной группе присоединялся Чацкий. Да и первое появление Чацкого, из полной тьмы, в раскрытых дверях, под тревожный хорал пролога, свидетельствовало о его избранности. Замах у спектакля был трагическим, что оценили многие, но к сцене бала у Фамусовых трагедия, как написал известный историк театра Б.Алперс, мельчала и в водевильных интонациях, бытовых зарисовках сходила на нет. Поругивали даже Ильинского—Фамусова, начавшего игру со злой сатиры, а закончившего «танцем плешивого толстого старичка на согнутых ногах с комичными приседаниями, нелепым коленопреклонением перед дамой» и выстрелом из бутафорского пистолета. Бабятинский играл во втором составе, в первом — Никита Подгорный. Их, естественно, сравнивали, склонялись в пользу более опытного Подгорного, видимо, считая, что у него как «актеpa обличительно-сатирического плана» больше шансов поддержать декабристские аллюзии постановки. Чацкий Бабятинского был виноват уж тем, что был непростительно молод. «Романтик-юноша», — писали о нем. А он и был им, «до слез счастливым, до боли одиноким влюбленным», «намечтавшим свою Софью» и верившим в эту мечту. Но эта роль была для него серьезной творческой заявкой — особенно в театре, где героев-любовников было даже принято играть лет до шестидесяти. Сначала, по собственному мнению В.К., он «играл плохо, но потом все же набрал высоту». Сам Царев однажды даже поцеловал его в лоб и сказал: «Никому не говорил, а тебе скажу: ты — для Малого театра».
Если роль Чацкого должна была продемонстрировать зрителю легковоспламеняющийся темперамент молодого премьера Малого театра, то, чтобы пройти на труппе, следовало сыграть, конечно, Островского. На текстах создателя и главного драматурга этого театра сразу становилось ясно — «наш артист или не наш». Одной из первых ролей в Островском стал для Бабятинского Платон Зыбкин в пьесе «Правда — хорошо, а счастье лучше». Ставил сам Борис Бабочкин. И снова молодого актера заметили, хотя спорили о его Платоне: одни писали, что он горяч и порывист, другие — что слишком робок и сдержан. Однако не всякий из молодых артистов удостаивался похвалы такого строгого критика, как Алперс. В обстоятельной статье «Сердце не камень» и поздний Островский», разбирая последние пьесы драматурга и вспоминая великих стариков МХАТа и Малого, в главе «Поиски и находки» он отметил и молодого актера: «Об этом спектакле можно было бы не вспоминать. Но в нем необычайно новой оказалась роль Платона Зыбкина, трактованная молодым актером В.Бабятинским и режиссером Б. Бабочкиным в таком ракурсе, который мог бы пригодиться для будущей обновленной постановки... Это — тоже удачная актерская находка, и жаль, если она исчезнет бесследно для сценической истории этой комедии Островского. Обычно Зыбкина изображали в театрах в облике традиционного купеческого приказчика начала XIX века, вроде Мити из «Бедности не порок»... И держался он соответствующим образом, с явными признаками подневольного положения у своих хозяев... У Бабятинского от такого Зыбкина не осталось и следа. В спектакле действовал молодой человек интеллигентного вида, с хорошими манерами, одетый не без щегольства по тогдашней моде. И вел он себя скромно, с достоинством, сохраняя свободный, независимый тон в самых для себя рискованных обстоятельствах. Это был не приказчик старого дореформенного образца, а, скорее, служащий в конторе солидного торгового дома... Вместе с внешностью Зыбкина изменился и его человеческий характер. В нем поубавилось той скучноватой положительности, которой сверх меры наделяли в прошлом исполнители своего героя, и появились черты молодого легкомыслия, расцветившие роль живой характерностью. Интересно, что такой необычный для театра образ Зыбкина без труда уложился в текст роли». Видимо, как и в случае с Чацким, роль Платона внутренне совпала с актером, а эмоциональность и искренность восполнили отсутствие опыта и мастерства. Но одно качество, замеченное критиком тогда, Бабятинский сохранил в работе до сих пор. Еще много раз, опасаясь «скучноватой положительности» своих персонажей, он старался нащупать их нестандартность и, независимо от общего итога спектакля, «сохранял свободный, независимый тон в самых для себя рискованных обстоятельствах».
Впоследствии с Островским В.К. сталкивался не раз. Играл Буланова в знаменитом «Лесе» Игоря Ильинского.
- Помню, когда репетировали сцену с Гурмыжской, и мой Буланов в любовном порыве кричал: «Раисонька! Раисонька!», Игорь Владимирович мне говорил: «Никакого сала в глазах! Мы не об этом ставим».
Ставили о Счастливцеве и Несчастливцеве, о судьбе актера, об актерах и комедиантах, которые живут в имении Пеньки. В спектакле было много сочного малотеатровского бытовизма, но ничего водевильного, как часто случается, когда ставят «Лес». Когда сегодня смотришь этот спектакль по ТВ, он кажется даже мхатовски подробным по психологическому наполнению.
Пожалуй, таким же не лубочным, не ярмарочным был и спектакль Леонида Варпаховского «Бешеные деньги». Если иметь в виду решение главных образов комедии — Лидии Чебоксаровой (Э.Быстрицкая) и Василькова (Ю.Каюров), то целью режиссера было представить на сцене русского Шекспира, эдакий русский вариант «Укрощения строптивой».
«Тогда спектакль казался, между прочим, аванградным, сейчас бы сказали — академический». И хотя тот же Б.Алперс критиковал режиссера за невнимание к второстепенным персонажам, стертость их человеческих характеров, Бабятинский с большим удовольствием играл своего мрачного и желчного хищника Глумова.
Нынешняя постановка «Бешеных денег» (режиссер В.Иванов), где Бабятинский играет не менее интересную роль Телятева, — спектакль совсем другой, нежели у Варпаховского, кудрявый, фарсовый, лубочный. Даже в его оформлении видится нечто кустодиевское. Эти «Бешеные деньги» — скорее, водевиль, чем лирическая комедия. Обычно Телятева играют бонвиваном, циником, резонером, этаким «доморощенным Мефистофелем московских гостиных и дамских будуаров, одержимым страстью развращать молодых женщин и девиц, завершая их светское воспитание» (Б.Алперс). То, как играет Бабятинский, очень похоже на решение этой роли у Варпаховского и Подгорного. Наделив героя обаянием помимо цинизма, В. К. добавил к этому каплю добросердечия и ума, что заставило воспринимать его Телятева как лирического героя Островского. Эта роль сыграна актером, что называется, с вахтанговским шиком, «с отношением», с умением подняться над собственными сценическими обстоятельствами и ощутить, осознать спектакль как целое. Знаменитые афоризмы Телятева актер произносит как уайльдовские парадоксы. Своими репликами всякий раз ставит изящную смысловую точку всей сцены, подчеркивая то, что подчеркнуть в Островском надобно, и микшируя то, что вышло случайно. А иногда будто совсем выходит из роли, и тогда звучат, как апарты, знаменитые монологи — о том, что такое бешеные деньги и кому они плывут в руки. Звучит даже знаменитая реплика «И в рубище почтенна добродетель», которая на самом деле режиссером из текста вычеркнута, потому что он посчитал ее (и не без оснований) для современного зрителя риторической и двусмысленной.
Этот Телятев порхает по сцене, как эльф. Муж-мальчик, муж-слуга, мудрец и пройдоха, он знает, что, прикинувшись дураком, жить легче. Глядя, как хитроумно актер строит эту роль, сожалеешь, что он не сыграл Хлестакова, Глумова («На всякого мудреца...»), может быть, Жадова («Доходное место»), Робинзона или Карандышева («Бесприданница»), Сыграл некогда Артура Мэшема, но так и не сыграл лорда Болингброка из скри-бовского «Стакана воды», хотя все еще мечтает об этой роли. Сыграл Гюго, но не сыграл Шоу — хотя бы Шоу из «Милого лжеца» Килти. Не участвовал в постановках Маркова и Бондарева (тот самый случай, когда не подходило лицо), но не играл и в «Короле Лире», и в «Заговоре Фиеско», участия в которых был достоин. Играл и современных нефтяников, и журналистов, и директоров научных институтов, но так и не сыграл ни одного шекспировского шута. Однако всегда, как ученик вахтанговской школы, был озабочен формой роли, стилем игры. А как житель Дома Островского, обожествлял слово настолько, что мог и его сделать героем спектакля. Даже в маленьких ролях безликих следователей и письмоводителей он был и социально и психологически точен.
- Уже после того, как я у Бабочкина сыграл главные роли, он предложил мне в «Достигаеве» Виктора Нестрашного, роль-малютку. Я даже заявление об уходе написал! А потом задумался: роль характерная, из тех, что можно покрутить. Чего я только не вытворял потом в этой роли! Придумал себе горб, зубы «выбил», поэтому часть букв не выговаривал, и пробор у меня был масляный, и лоб дегенеративный. В общем, играл и сам получал удовольствие. Зал принимал хорошо. А Быстрицкая, как-то проходя мимо, спросила: «Что это за новый артист в театре?» А я уже проработал 10лет. Не узнала! Когда я получал первое звание (заслуженным артистом России он стал в 1974-м. — Н.К.,), мне сказали, что это за Януса в «Криминальном танго» и за Нестрашного... Эх, когда моложе был, казалось, все могу сыграть. И наверное, мог. Сейчас уже чувствую, что-то не под силу. Мог и Ромео сыграть. Какая замечательная роль! И как неправильно ее играют. А Чацкий! Сейчас бы совсем иначе играл. Там надо только купаться в тексте, без всяких концепций. И ничего не бояться. Малый театр всегда был не просто театром и непростым театром. Сегодня это официально «национальное достояние страны»: держава, цитадель слова, крепость традиции. В этом есть и свои положительные, и свои отрицательные стороны. Здесь по-прежнему чтут канон и актерское ремесло, но режиссеров, способных его поддержать, объективно мало, а выжить актеру самому, выстроить собственную биографию в огромной труппе, пополняемой новыми лицами, непросто. В Малом театре Бабятинский долго, по его словам, ощущал себя изгоем и до сих пор иногда ощущает, несмотря на то, что начал с Чацкого, что с 19 лет его величали по имени-отчеству, что были живы старики (Царев, Ильинский, Жаров, Пашенная, Турчанинова, Бабочкин), которые его любили и общение с которыми позволяло держать планку.
- Театр резко отличался от всех остальных по культуре и уровню отношений. Это в Вахтанговском могли «рожу начистить», а тут все чопорно и спокойно. Но я все равно ощущал: не принимают. Однажды в буфете кто-то из работниц театра уронил ключи, я кинулся поднимать: ну ведь женщина же! А по театру пошел слух: подхалим. Когда кого-то не принимаешь, всегда найдешь основания. Помню, на одном собрании почему-то заговорили о молодых актерах, о том, что получают они мало. «Вон, Бабятинский — играет Чацкого, а получает 69 рублей», — сказал кто-то. На что Виталий Доронин, обожаемый нами артист, как председатель профкома вдруг ответил: «Ну, как играет, так и получает...» Справедливо сказал, но обидно. Хотя, как выяснилось потом, я тоже был чересчур подозрителен и на чей-то счет заблуждался. Например, совершенно неожиданно для себя как-то услышал от Светлова, что, слушая последний монолог моего Чацкого, он всякий раз плакал в кулисе. Все изменилось, когда В.Цыганков поставил «Криминальное танго», острую современную пьесу эстонца Э.Раннета. Ее уже успели запретить по всему Союзу, но Малый театр добился постановки, хотя и с трудом. Даже на прогоне спектакль чуть не закрыла министр культуры Фурцева. Еще бы, если речь в пьесе шла о неблагополучии в семье известного журналиста, о его ссорах с женой, о непонимании с сыном, который считал отца конъюнктурщиком и в финале бросал ему упрек: «Это ты меня сделал вором!» В общем, уже в антракте Фурцева сказала: «Закрыть немедленно!» Но в Малом театре знали толк не только в ремесле, но и в интригах. Именно в этот момент в зал «случайно» вошел министр МВД Щелоков и парировал: «Почему закрыть? Замечательный спектакль, надо играть». И Фурцева успокоилась. Когда театр гастролировал в Таллине, на «Криминальном танго» был переаншлаг (ситуация в пьесе была описана местная, так что люди даже знали прототипов этих героев). Создавалось впечатление, как рассказывал В.К., что приехал не Академический театр, а Таганка, позволявшая себе в те времена самую большую свободу.
Роль Януса, мальчика из хорошей семьи, отбившегося от рук, попавшего в дурную компанию, устроившего бунт против отца-конформиста, что называется, снова легла актеру на сердце: совпали возраст, опыт, понимание жизни, психология, мировоззрение, характер. И Бабятинский эмоционально выплеснулся, сыграл как будто самого себя.
- Евгений Павлович Велихов играл отца. В финале у него был сильный монолог, а Янус просто молча при этом присутствовал, говорил только одну реплику. И вот однажды, выдав все, что мог, в предыдущей сцене, своей последней, я как-то легкомысленно ушел за кулисы и стал разгримировываться. Забыл, что у меня еще один выход. И вдруг слышу крик Цыганкова: «Бабятинский! На сцену!!!» Вот большего успеха, чем в тот вечер, я не знал. Когда, запыхавшись, он вылетел на сцену, зал взорвался аплодисментами, тем самым поддержав искренность и точку зрения его героя. Сама Серафима Бирман кричала ему на этом спектакле «браво!», а на худсовете его называли новым Орленевым. После «Криминального танго» он наконец почувствовал, что Малый театр его принял. Это был 1967 год...
Чехов никогда не казался безумно любимым автором ни в Малом театре, ни в Вахтанговском, ставили его все-таки немного, получался он редко. Но в судьбе Бабятинского драматург умудрился сыграть даже мистическую роль. То ли присутствие черт сразу двух школ в этом актере, то ли его способность к внешне скупым, а внутренне глубоким реакциям, тот самый легко воспламеняющийся темперамент, а может быть, иронизм, душевная хрупкость заставляли режиссеров предполагать, что перед ними чеховский актер. Нет сомнений, что когда-то он мог бы неожиданно сыграть как «злого» Соленого, так и «доброго» Андрея Прозорова в «Трех сестрах». Легко бы сыграл желчного фанатика доктора Львова и бесхарактерного, но честнейшего Лебедева в «Иванове». Странное сочетание сарказма и нежности, которое постоянно слышится, предощущается в этом актере, заставляет предположить, что из него получился бы идеальный доктор Дорн, бывший jeune premier и кумир шести помещичьих усадеб, а ныне усталый путешественник, усталый любовник Полины Андреевны, искренне сострадающий Нине и Треплеву и имеющий мужество красиво стареть. Хотя не удивлюсь, что, будь его воля, он выбрал бы не Дорна, а Сорина, роль и лиричнее, и трагичнее. В «Чайке» он не сыграл дважды. В первый раз — когда ее собирался ставить Рубен Симонов. Во второй — когда его уже практически утвердил на роль Треплева Борис Бабочкин.
- Это было в конце сезона, я забежал к нему поговорить. «Стрикулист, что же ты не спрашиваешь, как я буду ставить «Чайку»?» А я думаю, какая там «Чайка», у меня сейчас гастроли, роман какой-то любовный. «Ну приеду в сентябре и расскажете». Гастроли были в родной мне Молдавии, роскошно прошли, я играл свое любимое «Криминальное танго»... И вот приезжаем мы в Бельцы, я покупаю газету «Правда». Даже не знаю, зачем, никогда не читал. Открываю ее, а там некролог Бабочкина. Так не состоялась ни «Чайка», ни телеспектакль «Моцарт и Сальери», куда Бабочкин тоже его приглашал — играть Моцарта. А «Вишневый сад» ему будто на роду было написано играть всю жизнь. Впервые он столкнулся с пьесой в семнадцать лет, когда Евгений Симонов поставил ее на курсе Щукинского училища. Бабятинский получил роль «на преодоление» — Гаева. Понимая, что пропасть между ним и героем непреодолима, попытался идти от себя, играть в острокомедийном ключе — не старика, а большого ребенка. И это было правильным. Когда он уже был актером Малого театра, имел поклонников, к нему на улице подошла пожилая дама: «Вы Бабятинский?» — «Да». — «Я вас узнала». — «Очень приятно. А что вы смотрели?» — «Вишневый сад». Вы замечательно играли!» Оказывается, случаются и студенческие работы, которые помнят годами. А спустя много лет его пригласил в «Вишневый сад» Ильинский. И предложение снова было, мягко говоря, нетривиальным. Играть надо было... Яшу.
- Мне это показалось даже оскорбительным. «Как! Почему?! — недоумевал Ильинский. — Это же такая роль!» — «Увольте, Игорь Владимирович, я уже сыграл столько подобных ролей, не хочу больше». По глупости мне казалось, что после моих романтических героев это унизительно. А роль-то и правда замечательная! «И что же, по-вашему, вы должны здесь играть?» Чтобы закончи
Подробнее
ПОЗДРАВЛЯЕМ С ДНЁМ РОЖДЕНИЯ!
15 июля – день рождения народного артиста России Валерия Константиновича Бабятинского. Поздравляем!
13.07.2011
Подробнее
МАЛЫЙ ТЕАТР ПРОСТИЛСЯ С ТАТЬЯНОЙ ПАНКОВОЙ
Она была одной из последних старух Малого театра. Сегодня в Москве простились с актрисой Татьяной Петровной Панковой. Гражданская панихида прошла в родном для актрисы Малом театре, которому Панкова служила 70 лет, где сыграла более ста ролей. Рассказывают «Новости культуры».
МАЛЫЙ ТЕАТР ПРОСТИЛСЯ С ТАТЬЯНОЙ ПАНКОВОЙ
Она была одной из последних старух Малого театра. Сегодня в Москве простились с актрисой Татьяной Петровной Панковой. Гражданская панихида прошла в родном для актрисы Малом театре, которому Панкова служила 70 лет, где сыграла более ста ролей. Рассказывают «Новости культуры».
До последнего она продолжала выходить на сцену. Коллеги отмечали ее потрясающий, зычный голос. Какой она могла быть разной: и трагической, и простонародно-веселой. Артисты театра, много лет знавшие Панкову, сегодня вспоминали ее уникальный талант. Вместе с тем, в каждой ее роли, в каждом произнесенном слове чувствовались дух Малого театра, связь с традицией. Ее свахи, няни и бабушки надолго останутся в памяти зрителей, приходивших в Малый специально «на Панкову». По традиции, актрису проводили громкими аплодисментами. А в храме Воскресения на Успенском Вражке прошло отпевание.
«Это был необыкновенный ребенок. Человек открытой души, невероятной непосредственности, невероятной детской искренности и юмора и доброты», – говорит народный артист России Александр Коршунов.
«Необыкновенное внимание к молодежи! Как она поддерживала, как приходила на каждую премьеру, приходила в Щепкинское училище, у них брала современный дух, который она переносила на сцену Малого театра. Это был постоянный диалог. Восторженный, азартный диалог», – вспоминает народный артист России Василий Бочкарев.
«Культура», 13 июля 2011 года
Она была одной из последних старух Малого театра. Сегодня в Москве простились с актрисой Татьяной Петровной Панковой. Гражданская панихида прошла в родном для актрисы Малом театре, которому Панкова служила 70 лет, где сыграла более ста ролей. Рассказывают «Новости культуры».
До последнего она продолжала выходить на сцену. Коллеги отмечали ее потрясающий, зычный голос. Какой она могла быть разной: и трагической, и простонародно-веселой. Артисты театра, много лет знавшие Панкову, сегодня вспоминали ее уникальный талант. Вместе с тем, в каждой ее роли, в каждом произнесенном слове чувствовались дух Малого театра, связь с традицией. Ее свахи, няни и бабушки надолго останутся в памяти зрителей, приходивших в Малый специально «на Панкову». По традиции, актрису проводили громкими аплодисментами. А в храме Воскресения на Успенском Вражке прошло отпевание.
«Это был необыкновенный ребенок. Человек открытой души, невероятной непосредственности, невероятной детской искренности и юмора и доброты», – говорит народный артист России Александр Коршунов.
«Необыкновенное внимание к молодежи! Как она поддерживала, как приходила на каждую премьеру, приходила в Щепкинское училище, у них брала современный дух, который она переносила на сцену Малого театра. Это был постоянный диалог. Восторженный, азартный диалог», – вспоминает народный артист России Василий Бочкарев.
«Культура», 13 июля 2011 года
Подробнее
УШЛА ИЗ ЖИЗНИ ТАТЬЯНА ПАНКОВА
Видеорепортаж Вести.ру
Она жила Малым театром. И практически жила в Малом театре. Еще в прошлом сезоне, в 93 года, Татьяна Панкова выходила на сцену.
Она жила Малым театром. И практически жила в Малом театре. Еще в прошлом сезоне, в 93 года, Татьяна Панкова выходила на сцену.
УШЛА ИЗ ЖИЗНИ ТАТЬЯНА ПАНКОВА
Видеорепортаж Вести.ру
Она жила Малым театром. И практически жила в Малом театре. Еще в прошлом сезоне, в 93 года, Татьяна Панкова выходила на сцену. И только в этом году играть уже не могла из-за болезни. Коллеги по театру звонили, интересовались, как самочувствие, навещали. И ждали, когда же Татьяна Петровна вернется домой - в Малый театр.
Они собирались встречать ее с цветами. Но случилось так, что цветы теперь несут на прощание.
«Есть актеры-явления, самородки. Их невозможно ни повторить, ни заменить. Таким человеком была Татьяна Петровна. Вечная ей благодарность, память. И она, действительно, в ауру Малого театра вошла навсегда», - говорит народный артист России Александр Коршунов.
Она сыграла здесь больше 100 ролей, проработала 68 лет. Воплотила на сцене лучшие традиции Щепкинской школы. Кстати, в Щепкинское училище поступила уже дипломированным математиком. Еще студенткой сыграла первую из своих легендарных «старух» - бабу Василису в спектакле «Отечественная война 1812 года» по Льву Толстому. Никогда не играла молодых, только опытных, умудренных годами, но всегда, как дебютантка, как в первый раз, как будто в этот момент решалась вся ее судьба.
«Плисецкая сказала, что приходит опыт - уходит прыжок. А у Татьяны Петровны, как у драматической актрисы, с опытом остается прыжок. И этот прыжок всегда разнообразный. С такими нюансами, которые определяют ее большой талант», - говорит народный артист России Василий Бочкарев.
Про нее говорили: на сцене может просто сидеть, ничего не говорить, а глаз отвести невозможно.
В кино - и в эпизоде сыграет так, что никогда не забудешь. Десятки киноролей.
Всесоюзную популярность принесла «Звезда пленительного счастья». В картине Владимира Мотыля Татьяна Панкова так убедительна, что, вопреки всем законам логики, на улицах к ней потом подходили со словами: «Вы же мать декабриста Анненкова!»
Своей второй мамой ее сегодня называют многие. И вспоминают, как помогала, давала советы, иногда ругала, но никогда не проходила мимо.
«В общении она была очень приветливая, очень радостная. Всегда принимала с открытыми объятиями», - вспоминает народный артист России Эдуард Мацкевич.
«Я помню, как однажды я ее подвозил домой, мы к ней поднялись в квартиру. Это было перед самым Новым годом. И она сказала: «вот, Валера, эта дверь в Новый год всегда открыта. С друзьями, супругой, можешь приходить всегда. И когда тебе плохо. Я всегда тебя здесь жду», - делится народный артист России Валерий Баринов.
Ее гримерка опустела. Из театра Татьяна Панкова ушла навсегда. По театральной традиции - под аплодисменты.
Дина Иванова
Вести.ру, 13 июля 2011 года
Видеорепортаж Вести.ру
Она жила Малым театром. И практически жила в Малом театре. Еще в прошлом сезоне, в 93 года, Татьяна Панкова выходила на сцену. И только в этом году играть уже не могла из-за болезни. Коллеги по театру звонили, интересовались, как самочувствие, навещали. И ждали, когда же Татьяна Петровна вернется домой - в Малый театр.
Они собирались встречать ее с цветами. Но случилось так, что цветы теперь несут на прощание.
«Есть актеры-явления, самородки. Их невозможно ни повторить, ни заменить. Таким человеком была Татьяна Петровна. Вечная ей благодарность, память. И она, действительно, в ауру Малого театра вошла навсегда», - говорит народный артист России Александр Коршунов.
Она сыграла здесь больше 100 ролей, проработала 68 лет. Воплотила на сцене лучшие традиции Щепкинской школы. Кстати, в Щепкинское училище поступила уже дипломированным математиком. Еще студенткой сыграла первую из своих легендарных «старух» - бабу Василису в спектакле «Отечественная война 1812 года» по Льву Толстому. Никогда не играла молодых, только опытных, умудренных годами, но всегда, как дебютантка, как в первый раз, как будто в этот момент решалась вся ее судьба.
«Плисецкая сказала, что приходит опыт - уходит прыжок. А у Татьяны Петровны, как у драматической актрисы, с опытом остается прыжок. И этот прыжок всегда разнообразный. С такими нюансами, которые определяют ее большой талант», - говорит народный артист России Василий Бочкарев.
Про нее говорили: на сцене может просто сидеть, ничего не говорить, а глаз отвести невозможно.
В кино - и в эпизоде сыграет так, что никогда не забудешь. Десятки киноролей.
Всесоюзную популярность принесла «Звезда пленительного счастья». В картине Владимира Мотыля Татьяна Панкова так убедительна, что, вопреки всем законам логики, на улицах к ней потом подходили со словами: «Вы же мать декабриста Анненкова!»
Своей второй мамой ее сегодня называют многие. И вспоминают, как помогала, давала советы, иногда ругала, но никогда не проходила мимо.
«В общении она была очень приветливая, очень радостная. Всегда принимала с открытыми объятиями», - вспоминает народный артист России Эдуард Мацкевич.
«Я помню, как однажды я ее подвозил домой, мы к ней поднялись в квартиру. Это было перед самым Новым годом. И она сказала: «вот, Валера, эта дверь в Новый год всегда открыта. С друзьями, супругой, можешь приходить всегда. И когда тебе плохо. Я всегда тебя здесь жду», - делится народный артист России Валерий Баринов.
Ее гримерка опустела. Из театра Татьяна Панкова ушла навсегда. По театральной традиции - под аплодисменты.
Дина Иванова
Вести.ру, 13 июля 2011 года
Подробнее
ДОСТОЙНАЯ СТАРОСТИ
Умерла Татьяна Панкова
ДОСТОЙНАЯ СТАРОСТИ
Умерла Татьяна Панкова
На 95-м году жизни скончалась одна из старейших актрис Малого театра, народная артистка России Татьяна Панкова.
По первому образованию Татьяна Панкова была «технарем»: после школы пошла на физико-математический факультет университета в родном Ленинграде. В семье все увлекались театром, младший брат потом тоже стал известным актером, играл у Товстоногова в БДТ, но Татьяна боялась со своей «неактерской» внешностью идти в театральный. На физмате училась без радости, мечтая о сцене, но «математика», как ни странно, всегда чувствовалась в ее ролях. Панкова была актрисой темпераментной, яркой, даже озорной, словом, прирожденной лицедейкой, но без точного расчета даже столь одаренный актерским талантом человек ни за что не добился бы того, чего добилась она. Играя всю жизнь по преимуществу небольшие, неглавные роли, Татьяна Панкова никогда не оставалась незамеченной, а очень часто даже оставляла позади премьеров.
Почти 60 лет она прослужила в московском Малом театре. Вся биография Панковой, в сущности, является специфическим «малотеатровским» феноменом — только здесь по-прежнему всерьез говорят про актерские амплуа, только в этой почтенной академии до сих пор сохраняется неформальный титул «великая старуха», каковой и была Татьяна Панкова, взявшая эстафету от Елены Шатровой и Веры Пашенной. Только здесь столь важно жить очень долго физически, потому что актеров принято «выдерживать», будто аристократические напитки, так что требуемую крепость и ароматы талант часто обретает в те годы, когда по обычным законам пора на пенсию. Панкова с молодых лет играла в основном возрастные роли, никогда, говорят, не была недооцененной, но лишь когда ее физический возраст сравнялся со средним возрастом ее персонажей — а потом превзошел его — она вступила в пору настоящего творческого расцвета.
Ее имя никогда не писали крупными буквами на афишах. Но те, кто впервые приходил в Малый, при выходе актрисы из-за кулис, при первых звуках ее необычайно выразительного, низкого, густого голоса, который нельзя было перепутать ни с чьим еще, находили имя в программке — чтобы потом, перед другими спектаклями, заранее радоваться, вновь находя его: имя гарантировало хотя бы десять минут настоящего актерского искусства. Снималась Панкова и в кино, хотя, конечно, именно сцена Малого, одновременно торжественная и по-домашнему уютная, была для нее родным домом. Но наверняка помнят актрису и те, кто никогда не был в Малом театре,— матерью декабриста Анненкова из фильма «Звезда пленительного счастья», властной, упрямой старухой, не способной все-таки пойти против собственного сына. В этом эпизоде была вся Панкова, умевшая любой человеческий характер укрупнить до незабываемой отчетливости.
Роман Должанский
«КоммерсантЪ», 13 июля 2011 года
Умерла Татьяна Панкова
На 95-м году жизни скончалась одна из старейших актрис Малого театра, народная артистка России Татьяна Панкова.
По первому образованию Татьяна Панкова была «технарем»: после школы пошла на физико-математический факультет университета в родном Ленинграде. В семье все увлекались театром, младший брат потом тоже стал известным актером, играл у Товстоногова в БДТ, но Татьяна боялась со своей «неактерской» внешностью идти в театральный. На физмате училась без радости, мечтая о сцене, но «математика», как ни странно, всегда чувствовалась в ее ролях. Панкова была актрисой темпераментной, яркой, даже озорной, словом, прирожденной лицедейкой, но без точного расчета даже столь одаренный актерским талантом человек ни за что не добился бы того, чего добилась она. Играя всю жизнь по преимуществу небольшие, неглавные роли, Татьяна Панкова никогда не оставалась незамеченной, а очень часто даже оставляла позади премьеров.
Почти 60 лет она прослужила в московском Малом театре. Вся биография Панковой, в сущности, является специфическим «малотеатровским» феноменом — только здесь по-прежнему всерьез говорят про актерские амплуа, только в этой почтенной академии до сих пор сохраняется неформальный титул «великая старуха», каковой и была Татьяна Панкова, взявшая эстафету от Елены Шатровой и Веры Пашенной. Только здесь столь важно жить очень долго физически, потому что актеров принято «выдерживать», будто аристократические напитки, так что требуемую крепость и ароматы талант часто обретает в те годы, когда по обычным законам пора на пенсию. Панкова с молодых лет играла в основном возрастные роли, никогда, говорят, не была недооцененной, но лишь когда ее физический возраст сравнялся со средним возрастом ее персонажей — а потом превзошел его — она вступила в пору настоящего творческого расцвета.
Ее имя никогда не писали крупными буквами на афишах. Но те, кто впервые приходил в Малый, при выходе актрисы из-за кулис, при первых звуках ее необычайно выразительного, низкого, густого голоса, который нельзя было перепутать ни с чьим еще, находили имя в программке — чтобы потом, перед другими спектаклями, заранее радоваться, вновь находя его: имя гарантировало хотя бы десять минут настоящего актерского искусства. Снималась Панкова и в кино, хотя, конечно, именно сцена Малого, одновременно торжественная и по-домашнему уютная, была для нее родным домом. Но наверняка помнят актрису и те, кто никогда не был в Малом театре,— матерью декабриста Анненкова из фильма «Звезда пленительного счастья», властной, упрямой старухой, не способной все-таки пойти против собственного сына. В этом эпизоде была вся Панкова, умевшая любой человеческий характер укрупнить до незабываемой отчетливости.
Роман Должанский
«КоммерсантЪ», 13 июля 2011 года
Подробнее
БОРИС КЛЮЕВ
Очерк Ольги Бутковой из серии «Библиотека Малого театра» (2007).
БОРИС КЛЮЕВ
Очерк Ольги Бутковой из серии «Библиотека Малого театра» (2007).
Его почти никогда не покидает легкая ирония. И на сцене, и на экране, и в жизни. Может быть, в этом - один из главных секретов безграничного обаяния Бориса Клюева.
— Главное - чувство юмора по отношению к себе, - говорит Борис Владимирович. - Это спасает от множества разочарований. Если внезапно становишься популярным, легко вообразить, что ты великий и всеми любимый. Тут и призываешь к себе на помощь чувство юмора. У популярности Бориса Клюева было две самых больших «волны». Две известнейшие роли в кино - два злодея. Коварный граф Рошфор в фильме «Д'Артаньян и три мушкетера» и агент мирового империализма, шпион Трианон, он же Сергей Дубов в «ТАСС уполномочен заявить». Сегодня каждый знает артиста по многочисленным ролям в фильмах и телесериалах. Но театр, увы, не является искусством миллионов. И потому далеко не всем известен другой Борис Клюев - артист Малого театра.
Сорок лет на старейших московских подмостках. Работы в спектаклях лучших режиссеров, партнерство с великими корифеями русской сцены. Все театральные стили и жанры.
Он с детства не мыслил себе другой профессии - всегда знал, что будет артистом. Можно сказать, профессия досталась ему по наследству. Судьба отца, Владимира Клюева, сложилась трагически. Его жизненный и профессиональный путь прервался очень рано. Учился в Вахтанговской школе, потом - о, романтическая эпоха, - всем курсом поехали играть в Комсомольск-на-Амуре. Затем Москва, областной драматический театр - предтеча Таганки. Потом - фронт. Владимир Клюев умер в тридцать шесть лет. Осталась память - множество фотографий в разных ролях. Сын, конечно же, любил подолгу их рассматривать.
Борис с мамой жили в самом сердце Москвы - на углу Спиридоновки и Гранатного переулка, в замечательном старом доме, имевшем прозвище «Утюг».
Вспоминает друг детства Бориса Клюева, поэт-песенник Михаил Шабров:
- В нашем доме жили замечательные люди, в том числе известные артисты - Владимир Самойлов, Петр Константинов. Мы, конечно, целыми днями пропадали во дворе, играли в футбол, зимой там заливали каток. В школе атмосфера была тоже теплой, семейной, творческой. Учителя прививали нам любовь к искусству, многие из нас писали стихи. Мы с Борей все в детстве проходили вместе, даже курить одновременно попробовали. Правда, за это наши мамы задали нам трепку, и с тех пор мы больше не курим.
Дружбе Бориса Клюева с Виктором Линником, нынешним главным редактором газеты «Слово», также минуло полвека.
- На каникулы Борис приезжал в подмосковный город Дмитров. Там и сейчас живет его замечательная тетка Зина, которая привечала племянника каждое лето. Там мы познакомились, сначала чуть не подрались, а потом стали друзьями. Энергия в нем всегда била ключом, заводила был. Предоставленные сами себе, мы играли в лапту и штандер на свежем воздухе, ездили за город, ночевали в лесу, в палатках. В Боре уже тогда были заметны художественные способности. Мы вместе исполняли «Осенние листья» из репертуара Адамо.
Мама Бориса любила искусство, но поначалу не одобряла желания сына стать артистом. Она работала бухгалтером-экономистом в Доме композиторов на улице Нежданова и привила сыну любовь к музыке. Борис посещал все концерты в филармонии и по несколько раз слушал оперы, которые ставили студенты консерватории. В детские годы пришла и любовь к литературе - любовь, которую Борис Клюев пронес через всю жизнь.
- Я вырос на Джеке Лондоне, Хемингуэе и Ремарке. Они оказали большое влияние на становление моей души. Ну, конечно, в школьные годы увлекался Майн Ридом. Мне очень нравился образ его героя - элегантный и благородный, нос с горбинкой, шляпа с пером...
И когда Борис Владимирович произносит эти слова, трудно удержаться от мысли: «Боже мой, ведь он и есть тот самый майн-ридовский герой-романтик. Не хватает только шляпы с пером...»
В «Словаре русских фамилий» В. А. Никонова к фамилии «Клюев» дано следующее пояснение: «Этимология спорна: «От клювый - красивый, статный, видный» (Г. В. Тропин) или «Человек с длинным орлиным носом, похожим на клюв» (Ю. А. Федосюк)». Так что пресловутый «нос с горбинкой», судя по всему, достался Борису Владимировичу от многих поколений статных и красивых предков, похожих на литературных героев....
Еще в юности Борис начал собирать книги. Любимые букинистические магазины - на Кузнецком мосту, в Камергерском переулке.
- Это было время, когда портрет Хемингуэя висел в каждом доме. Но для меня он до сих пор остается любимым писателем. Когда мне бывает тоскливо, я беру книгу Хемингуэя, любое произведение, открываю - и сразу погружаюсь. Я очень его понимаю. Может быть, это связано с тем, что у нас один и тот же знак Зодиака - Рак. Поэтому нам легко.
Иметь обширную библиотеку в те годы было сложно - прежде всего, из-за тесноты. Как и многие москвичи, Борис с мамой ютились в коммуналке.
- Я очень благодарен маме за то, что она всячески поощряла мое увлечение живописью, книгами, спортом. Это помогло мне в жизни. У мамы был самый важный критерий, она говорила: «Это красиво». Могла сказать так и о человеке, и о поступке, и о вещах. И для меня это тоже главное. Мое кредо: нужно стараться жить красиво и поступать красиво. А разве не самая красивая профессия - актерская? Борис начал свою театральную деятельность еще в школе. Сначала - кукольный спектакль-сказка. В нем Борис исполнил сложную и почетную роль Бабы-Яги. Затем - уже не кукольный, а самый настоящий спектакль «Чертова мельница» по пьесе чешского драматурга Яна Дрды. Роль - черт Люциус. Нет, право слово, в актерской индивидуальности Бориса Клюева всегда, с самых младых ногтей было нечто демоническое, предвещавшее его дьявольски коварных графов и шпионов. Вспоминает Михаил Шабров:
- Я считаю, Боре предопределено было стать актером. Это знак судьбы, что в нашей школе появилась Клавдия Михайловна Половикова - народная артистка СССР и по совместительству мама Валентины Серовой. Сложилось так, что она стала вести театральный кружок. Мы с Борей туда записались одними из первых. Вот так он сразу, в четырнадцать лет попал в руки большого мастера. Клавдию Михайловну я до сих пор боготворю. Итак, Борис играл черта Люциуса - имя, наверное, происходило от Люцифера, и он был главный злодей. А у него было два подручных - бестолковых черта, одним из которых был я. Боря в этой роли производил на всех фантастическое впечатление. Он уже тогда был похож на итальянца или француза: горбоносый, стройный, худой. Ему сделали рога, бородку, плащ, как у летучей мыши - даже страшно! Мы играли «Чертову мельницу» не только в школе, но и на сцене Дома архитекторов. В этом прекрасном старинном здании большая сцена, и выступать там было очень почетно. Был полный зрительный зал. И аплодисменты Борису после этого спектакля были аплодисментами, провожавшими его в театр. Потом был драматический кружок при Доме журналистов и Театральное училище имени Щепкина. Почему поступил именно в Щеп-кинское? Это было делом случая - или судьбы.
Так уж повелось, что абитуриенты пытаются поступить сразу в несколько театральных институтов - где повезет. Борис оказался перед выбором. Его были готовы принять сразу несколько училищ. Он выбрал Щукинское, но там в самый последний момент сказали: «Не сможем защитить вас от армии, идите послужите, а потом примем без конкурса». Ринулся в Школу-студию МХАТ - поздно, поезд ушел. Вот так и попал в Щепкинское. Проучился год, потом все-таки забрали в армию. Вернувшись, продолжил учебу.
- Первым моим педагогом была замечательная актриса Валентина Александровна Сперантова, находившаяся тогда в зените актерской славы. И, конечно, огромное влияние на меня оказали Леонид Викторович Варпаховский, Вениамин Иванович Цыганков и Леонид Андреевич Волков. Я на всю жизнь запомнил слова Леонида Андреевича: «Артист на сцене должен находиться в состоянии атаки». Волкова я считаю главным своим учителем.
Юность не была легкой и безоблачной - чтобы хоть как-то подработать, приходилось заниматься тяжелым трудом. Борис разгружал вагоны, бурил землю. Так он заработал деньги на костюм для школьного выпускного вечера. А в студенческие годы начал сниматься в массовке и групповке.
- Групповка находится ближе к главным героям, она выше оплачивается. Как сейчас помню, участие в массовке стоило три рубля, в групповке - пять шестьдесят.
Первым фильмом Бориса Клюева стала советско-итальянская картина «Они шли на Восток», где он изображал итальянского солдата. Первая роль со словами - сержант в фильме «Каратель».
- Для молодого артиста очень важно иметь кумира, которому хочется подражать. Для меня такими кумирами стали Борис Николаевич Ливанов и Борис Андреевич Бабочкин. Из зарубежных киноартистов - Витторио Гассман. Мне сказали, что я на него похож, и этого хватило, чтобы я его полюбил. А потом посмотрел много фильмов с его участием и понял, что он прекрасный артист. Кумиры заставляют нас тянуться, быть лучше. И очень хорошо, когда они рядом. Вот, скажем, Бабочкин в моей театральной юности все время был рядом. Я очень многому у него научился.
Малый театр к начинающим артистам был строг. На протяжении первых сезонов каждого ждало множество крохотных ролей, зачастую и вовсе без слов. Рыцари, полицейские, разбойники...
- Моей первой настоящей ролью в театре стал Сергей Синицын в спектакле «Так и будет» по Константину Симонову. Отрицательный герой, конечно. Тут дело в моей внешности. Помню даже двустишие из какого-то журнала: «Нос с горбинкой, бровь дугой - отрицательный герой».
Что поделаешь! Не было и нет во внешности Бориса Владимировича ничего рабоче-крестьянского. Аристократ, лорд, граф. Человек, на котором как нельзя более естественно смотрятся широкополая шляпа, камзол или же фрак, или старинный мундир. Куда более естественно, чем современная повседневная одежда. Такой вот классово чуждый элемент. По понятиям советского времени, аристократизм - качество опасное и подозрительное. Так и появилась в актерской биографии Бориса Клюева череда злодеев и просто нехороших людей.
Хотя злодей злодею рознь. Порой герой отрицательный, «с двойным дном», куда интереснее и многограннее положительного.
- Кто из нас не совершал плохих поступков? Но мы делаем и хорошие. Где грань между положительным и отрицательным? Человек, который делает только хорошие поступки, неинтересен, более того - фальшив.
В Малом театре молодого артиста ждала огромная удача - работа с Борисом Бабочкиным. Спектакли Бабочкина на долгие годы стали эталоном вкуса и мастерства. Счастье, что многие спектакли Бабочкина сохранились в телевизионном формате!
Иванов - маленькая роль, вылепленная с безукоризненным изяществом. Человек самовлюбленный, самодовольный, среди трагических ситуаций и мечущихся натур. Он умеет получать удовольствие от жизни - и невольно возникает вопрос: неужели на это способны лишь ограниченные люди?
Кудряш - роль другого плана и масштаба. Деревенский парень. Парадоксальный выбор: ведь, как только что мы говорили, в наружности Бориса Владимировича нет ничего крестьянского.
Ваня Кудряш, ухарь и хват, первый парень на деревне. Человек, который умеет быть красивым и свободным в несвободном мире. Даже другое слово сюда просится: не свобода, а воля. Помните, у Тэффи:
«Свобода законна.
Воля ни с чем не считается.
Свобода есть гражданское состояние человека.
Воля - чувство».
У таких людей, как Кудряш, врожденное чувство воли. И никто им не указ. Сумел же Кудряш убежать с Варварой из «темного царства»!
Нужно видеть, как красив Борис Владимирович в картузе и рубахе Кудряша. Сколько удали - и сколько благородства в его молодецкой повадке! Одна из лучших сцен в спектакле - когда Кудряш поет «Ваньку-ключника» и как по-мужски сурово и сдержанно принимает он ласку Варвары. И как легко чувствует себя в стихии любви и воли...
- Я был интеллигентный молодой человек, и мне было трудно представить себя Ваней Кудряшом. Но я с детства держал в руках гитару и в какие-то моменты был лидером в школе. И мне было знакомо чувство, что ты сильный, можешь многого добиться, ощущение самости - это очень важно для мужчины. Кудряш никого не боится, ни от кого не зависит, знает себе цену, и он нигде не пропадет. Это совпадало с моим внутренним мироощущением. А вскоре после Кудряша Борису Клюеву предстояло сыграть еще одну важнейшую роль русского классического репертуара - Молча-лина в грибоедовской пьесе «Горе от ума», поставленной режиссером Виталием Ивановым.
Молчалин - полная противоположность Кудряшу Бесшабашность Кудряша - «умеренность и аккуратность» Молчалина. Независимость Кудряша - и абсолютная зависимость Молчалина от всех окружающих, включая дворника и его собачку.
Но зависимость свою Молчалин принимает добровольно и несет даже с гордостью. Как некий долг, обязанность.
Молчалин снисходительно разъясняет чудаковатому вольнодумцу Чацкому свою жизненную позицию - позицию, которая позволяет добиться успеха. «Ведь надобно ж зависеть от других». Изумленный вопрос Чацкого: «Зачем же надобно?» Молчалин смотрит на юного забияку укоризненно и иронично - дескать, ты сам все прекрасно понимаешь. «В чинах мы небольших».
Ох, как несправедлив Чацкий, когда презрительно бросает фразу о Молчалине: «Ума в нем только мало». Он явно недооценивает противника. Потому что Молчалин в исполнении Бориса Клюева очень даже неглуп. Другое дело, что он привык держать свои мысли при себе. Высказывать вслух все, что думаешь, - с его точки зрения, вовсе не признак ума, а распущенность.
- Он молчит не потому, что ему нечего сказать, а потому, что наблюдает. У Молчалина есть в жизни главная цель - пробиться. И он пробьется. Недаром говорят о том, что Молчалин - это будущий министр. Да, и угождать «всем людям без изъятья» - это тоже часть грандиозного плана. Потому в клюевском Молчалине не чувствуется никакой приниженности, подобострастия - он, черт возьми, «глядит в Наполеоны». Но пока молчит. До поры до времени.
1975 год. Молчалин в «Горе от ума» А. С. Грибоедова.
В спектакле «Горе от ума» состоялся дебют выпускницы Щепкинского училища Евгении Глушенко. Она вспоминает об этом периоде с удовольствием:
- Мне очень повезло, поскольку я попала в компанию людей молодых, но уже опытных, известных, знающих. Это были Виталий Соломин, Нелли Корниенко, Борис Клюев. Если говорить о Борисе Владимировиче, он был неподражаем: импозантен, красавец, высокий, стройный, просто денди. Он обладает качествами, которые очень важны для актера - именно мужчины-актера. Это профессионализм, знание материала, юмор. Борис очень тактичен и внимателен, и потому я чувствовала себя с ним легко и свободно. Если он советовал мне что-то, то очень деликатно, никак не давя на меня. Не говорил: «Этого не надо, я не хочу, чтобы ты так делала». Все, что я делала,
он принимал. Это мужское качество. В нашей профессии женщина должна быть более актрисой, чем женщиной, а мужчина - более мужчиной, чем актером. Это сказала Мерил Стрип. Наблюдение очень точное. Потому что актриса обязана прощать то, что не может простить женщина - какие-то резкие слова со стороны режиссера, например. Это профессия. А мужчина должен оставаться мужчиной. И он может простить то, чего не может простить актер. Борис Владимировисч как раз соответствует этому определению. Но пришел час, когда Бориса Клюева узнала вся страна. Час легендарного фильма «Д'Артаньян и три мушкетера». Лихой, бесшабашно-веселый мюзикл стал, как нынче говорится, «хитом» - песни из него распевали везде и всюду. Борису Владимировичу досталась, конечно же, роль злодея - графа Рошфора, агента кардинала Ришелье. Лиловый камзол, длинные темные кудри - казалось, что Борис Владимирович с детства привык к плащу и шпаге. Рошфор - главный противник д'Артаньяна, а одним умным человеком было сказано, что врагов нужно выбирать еще более тщательно, нежели друзей. В этом случае Рошфор - прекрасный выбор. Достойный противник - умный, ироничный, обладающий аристократическими повадками и осанкой. В довольно эклектичном фильме именно Клюев - Рошфор стал олицетворением стиля эпохи.
Если мюзиклами нашего зрителя баловали нечасто, то детективы были и вовсе редким празднеством. И потому вся страна с замиранием сердца следила за шпионскими страстями многосерийного телевизионного фильма «ТАСС уполномочен заявить». Кто же является этим таинственным и неуловимым посланцем сил зла, работающим под именем «Трианон»? Кто окажется хитроумным и безжалостным убийцей и соблазнителем? Конечно, рабоче-крестьянская среда не может породить такое чудовище. Герой Бориса Клюева - представитель интеллигенции, дипломат Сергей Дубов, которого дьявольское честолюбие толкнуло на двойную игру.
Казалось бы, от такого человека каждый должен отвернуться с ужасом и негодованием. И даже перенести эти чувства на артиста, сыгравшего столь аморальную личность. Ан нет. После показа фильма «ТАСС уполномочен заявить» на Бориса Клюева обрушилась волна народной любви. Множество поклонников и еще больше поклонниц писали письма и мечтали о личной встрече. Одна восторженная женщина даже влезла по водосточной трубе в гостиницу, где проживал артист.
- Не могу сказать, что меня раздражала эта слава, я полностью наслаждался ею. Конечно, для юного артиста она опасна, «крыша» может поехать. А когда ты уже зрелый человек, то с юмором относишься ко всему. Ты прекрасно понимаешь, что все это скоро пройдет. И действительно проходит! Сергей Дубов был столь последователен в своем злодействе, что невольно вызывал трепет. Поняв, что проиграл, он кончает жизнь самоубийством и избегает советского правосудия. Волевой, цельный, беспринципный человек «западного типа» - все это было столь непривычно для советских зрителей, что и они попадали под власть обаяния Трианона...
Но кинобиография Бориса Клюева все же уклонялась в сторону от «злодейского» пути. Так, ему достался один из самых симпатичных образов в эпопее о Шерлоке Холмсе и докторе Ватсоне. Это брат Шерлока, Майкрофт Холмс. Человек, который мог превзойти любого, даже своего непревзойденного брата. Мог сделать любую карьеру. Но не хотел. Предпочитал предаваться созерцанию и молчаливым раздумьям. Уж на что Холмс и Ватсон - совершенные английские джентльмены, но Майкрофт Холмс - еще более великолепный образчик этого человеческого типа. Истинное дитя викторианской эпохи. К своему знаменитому брату Шерлоку он обращается ласково-снисходительно: «Мальчик мой».
- Главное в понятии «джентльмен» - что ты обязан уважать всех, кто находится рядом с тобой. Независимо от их званий, регалий, возраста. Впрочем, неуемная энергия младшего брата захватывала и Май-крофта. И ему приходилось отвлекаться от раздумий ради опасных приключений.
А в последних сериях, действие коих происходит уже в начале двадцатого века, с Майкрофтом и вовсе совершается метаморфоза: из молчаливого философа он превращается в энергичного политического деятеля. Но по-прежнему остается изысканно-безупречным аристократом.
Вспоминает режиссер фильма Игорь Масленников:
- Где было взять русского актера на столь экзотическую роль? Выручил доктор Ватсон, точнее - Виталий Соломин, как не раз выручал он нас в той прочной связке - ХОЛМС + ВА ТСОН, без которой не получились бы наши фильмы, столь отличающиеся от всех других экранизаций, где Холмс одинок. Как известно, «наша сила -в коллективе». К нашей экранной паре примкнул еще один участник. И пара превратилась в прочный треугольник. Имя своего коллеги по Малому театру и близкого друга назвал Виталий Соломин: «Борис Клюев». Попали в десятку!
Говорит Василий Ливанов - Шерлок Холмс:
- Я, хоть и ненадолго, нашел брата, которого у меня никогда ранее не было.
Впрочем, другие роли, не столь запомнившиеся зрителю, ничуть не менее любимы артистом. Он играл характеры сильные и сложные. Это композитор Рихард Вагнер в советско-французском фильме «Жизнь Берлиоза», Григорий Орлов в исторической картине «Михай-ло Ломоносов». А фильм «Диверсанты идут на Алма-Ату» советско-китайского производства, в котором Борис Клюев исполнил главную роль, был несколько раз показан в Китае, а до нашего зрителя так и не дошел.
Всеобщий восторг вызвала небольшая, но выразительно сыгранная роль в фильме «Гений». Борис Владимирович изобразил представителя богемы с нетрадиционной сексуальной ориентацией. Щегольски одетого, вышагивающего важно - как гусь. И ужасно трусливого. «За эту роль я даже получил премию на фестивале» - улыбается Борис Владимирович.
Но годы успеха в кино не стали годами простоя в театре. Вереница ролей, работы с Леонидом Хейфецем, Борисом Равенских... Беспринципный Ломеллино («Заговор Фиеско в Генуе»), мрачный и жестокий Ахмет («Возвращение на круги своя»), обманщик Муров, сломавший жизнь женщине («Без вины виноватые»).
- Я очень давно хотел сыграть Мурова в спектакле «Без вины виноватые». В молодости составил список ролей, которые мне хотелось сыграть, и Муров был в этом списке. Потому что его в свое время играл Борис Николаевич Ливанов, которому я хотел подражать. Спектакль «Без вины виноватые» мне очень трудно, тяжело давался. Хотя было очень интересно работать с замечательным режиссером Бурдонским. Артисту иногда важно играть ту роль, которая у него не получается, преодолевать какие-то трудности. Впрочем, все эти злодеи могут показаться просто овечками по сравнению с Палачом, которого сыграл Клюев в спектакле «Убийство Гонзаго», поставленном Борисом Морозовым. Зловещая и нелепая фигура - то ли человек, то ли одушевленное орудие пытки. Палач считает - и небезосновательно, - что с помощью унижения можно заставить человека признаться в чем угодно. Скрипучим голосом Палач задает два дежурных вопроса: «Имя? Профессия?» и получает не менее дежурные ответы: «Мое имя - грязная свинья. Моя профессия -рыться в помоях». Один из подозреваемых пытается задушить палача, но такое существо не задушишь, не убьешь!
В другом спектакле этого же режиссера («Горячее сердце») Борис Клюев предстает в образе наглого приказчика Наркиса, который стал любовником хозяйки и беспардонно пользуется своим привилегированным положением. Хозяйку, беспутную Матрену, сыграла Евгения Глушенко. Огромное удовольствие смотреть на артистов, буквально «купающихся» в своих ролях! Уж как виснет Матрена на шее у своего грубияна, сладострастно приговаривая: «Варвар ты, варвар!»-»Это точно, я варвар, это ты правду, - удовлетворенно соглашается Наркис. - Жалости во мне на вас нет».
Уж на что непросто было Борису Клюеву с его природным аристократизмом сыграть плебея, «торжествующего хама». Девиз Наркиса прост и незатейлив: «А для чего ж мне тебя не грабить, коли я могу». Это его житейская мудрость, пришедшая с опытом. Наркис исповедует ее, не таясь.
Особым успехом пользовался такой эпизод. В лесу Наркиса окружают какие-то странные люди и заявляют, что они иноземные разбойники. Когда проходит первый страх, приказчик начинает расспрашивать их о разбойничьем ремесле: «А грабите-таки довольно?» Ему отвечают: «Нет». Наркис искренне удивляется: «Как нет? Что ж вы не грабите? Это вы напрасно. Вы из чужих земель, вы нашего народу не знаете. Наш народ простой, смирный, терпеливый народ, я тебе скажу, его можно грабить».
Борис Клюев произносил эти слова с такой простодушной убежденностью, что они всегда тонули в громовом хохоте.
Вот уж где мог проявить Борис Владимирович свои аристократические манеры, так это в спектакле «Преступная мать, или Второй Тартюф». Здесь он играл великолепного графа Альмавиву, в доверие к которому втерся коварный ханжа Бежеарс (эту роль исполнял Виктор Павлов). Все недоразумения в семействе Альмавивы под конец счастливо разрешались, граф раскаивался... Самым ценным качеством здесь оказалось умение Бориса Клюева играть как бы и всерьез, и понарошку. За всеми взволнованными и патетическими восклицаниями графа глубоко-глубоко, на самом донышке, прячется ирония...
«В каждую роль я стараюсь вносить толику юмора», - говорит Борис Клюев. Может быть, поэтому за последние годы ему довелось переиграть множество «смешных» ролей. Это и грозный с виду, но легковерный на деле господин Гуляр в комедии Бальзака «Делец». Это и куртуазно-галантный генерал Бертран в «Корсиканке» Иржи Губача. И, разумеется, строгий блюститель морали, издатель газеты «Общественная нравственность» Дероше в водевиле А. Каратыгина «Таинственный ящик». Дероше возмущается падением нравов, изображает глубокую скорбь о родственнике, умершем сто лет назад, и тут же начинает увиваться за хорошенькой дамой... Борис Клюев все эти переходы героя от одного чувства к другому делает настолько изящными и непринужденными, что даже не чувствуешь никакого противоречия... И неудивительно, что критика называет этот образ одной из главных удач спектакля!
- Борису Клюеву удалось найти свою нишу в искусстве -говорит художественный руководитель Малого театра, режиссер-постановщик спектакля «Таинственный ящик» Юрий Соломин. - Он из тех актеров, о которых говорят: «Его ни с кем не спутаешь». Это дано далеко не каждому. Бывает, человек всю жизнь ищет и не может найти то самое «свое». А у Бориса Владимировича получилось, потому что он актер умный и тонкий. И, конечно, необычайно колоритен его Лавр Мироныч из «Последней жертвы» А. Н. Островского. Спектакль Малого театра получился не столько о деньгах, сколько о любви. Мы с волнением следим за любовным треугольником Юлии, Флора Федулыча и Дульчина. Сопереживаем героям, на глаза наворачиваются слезы... И если хоть что-то способно нас развеселить, так это появление великолепного, преисполненного чувства собственного достоинства Лавра Мироныча в щегольском костюме. Лавр Мироныч - европеец, он интересуется здоровьем папы Римского. Лавр Мироныч - возвышенная душа, он заявляет о своем сходстве с графом Монте-Кристо. Лавр Мироныч, как никто в Москве, умеет заказать вкусный обед. Короче, умеет красиво жить, и никто ему этого запретить не может. Потому что ему и долговая яма нипочем - будет полеживать да читать романы о благородных чувствах.
Надо заметить, что умение «красиво жить» делает героя глубоко симпатичным самому актеру.
- Конечно, так, как живет Лавр Мироныч, жить нельзя, но, с другой стороны, есть много счастливых бомжей, которые счастливы уже тем, что живут. Да и существующее до сих пор течение хиппи родилось не из бедной среды, а из богатой. Здесь есть свой плюс, когда у человека нет никаких тормозов, обязанностей, и он просто легко и нежно парит в этом мире. А, уж если продолжать речь об Островском, что сказать о бравом вояке, генерале Крутицком из «На всякого мудреца довольно простоты», страстном любителе театра и женского пола? Залихватски подкрученные седые усы - и ни с чем не сравнимое простодушие, которое заставляет главного героя, Глумова, удивляться: «Нельзя довольно налюбоваться тобой, маститый старец! Поведай нам, поведай миру, как ты ухитрился, дожив до шестидесятилетнего возраста, сохранить во всей неприкосновенности ум шестилетнего ребенка?» Шквал аплодисментов вызывает сцена Крутицкого и Турусиной. Старомодная галантность - и солдатская прямота: Крутицкий является к своей прежней возлюбленной с корзиной цветов, недвусмысленно намекает на общее счастливое прошлое - а потом впивается в нее страстным поцелуем. И кокетке Турусиной это, пожалуй, приятно. Молодечество удалого генерала и бывалого ловеласа Борис Клюев преподносит столь обаятельно, что мы невольно начинаем сочувствовать его герою. Мы понимаем, что рядом с таким кавалером женщина расцветает! Элина Быстрицкая и Лилия Юдина играют Турусину по-разному, но обе - с лукавством и непобедимым обаянием.
У Элины Авраамовны было немало сценических встреч с Клюевым, он - один из ее любимейших партнеров. Сначала встретились в спектакле «Дачники», далее - «Без вины виноватые», «На всякого мудреца довольно простоты», да и сейчас они репетируют вместе, но о будущих работах артисты из суеверия не говорят...
- Знаете, что такое хороший партнер? - рассказывает Элина Быстрицкая. - Он заботится о том, чтобы его партнеру было удобно. Бывает по-другому. Говоришь -тебя не слышат, смотришь - тебя не видят. А с ним мне всегда хорошо и интересно, легко и приятно работать. Мы много разговариваем, шутим, у нас очень добрые отношения.
Я часто общалась с Борисом Клюевым по педагогическим и творческим делам, и знаю: он настоящий мастер. У него прекрасные актерские данные: мужская стать, рост, голос. А главное - Борис Владимирович любит театр и понимает, для чего он здесь.
Сегодня мы часто встречаем Бориса Клюева на телеэкране. Есть яркие, запоминающиеся роли - например, в «Казусе Кукоцкого». Но есть и множество других, которых сам актер упомнить не может. Множество сериальных персонажей - генералы ФСБ, депутаты, криминальные авторитеты... Однако это принципиальная установка Бориса Владимировича - постоянно находиться в работе, чтобы не допустить «растренированности». И зачастую случается, что артисту удается вдохнуть жизнь даже в самый, казалось бы, безнадежный материал!
Почти каждый талантливый мастер осваивает несколько профессий. Помимо актерского ремесла, Борис Владимирович на протяжении многих лет занимается педагогической деятельностью.
- Сразу после того, как я окончил театральное училище имени Щепкина, его ректор, Евгений Евгеньевич Северин, предложил мне работать педагогом. Я с радостью согласился, потому что до этого уже несколько лет вел драматический кружок в Историко-архивном институте. Там до сих пор работают мои ученики. Сначала я преподавал в якутской студии, которой руководил Михаил Гладков. Интересно, что на этом курсе учился Борисов, нынешний министр культуры Якутии, художественный руководитель театра. Это было в далеком 1969 году. Затем, после некоторого перерыва в преподавательской деятельности, меня пригласили работать в ГИТИС. Я согласился, и мы с Элиной Авраамовной Быстрицкой выпустили полтора курса, и после этого пришли в Щеп-кинское училище, где я и работаю до сих пор. Я получаю огромное удовольствие от общения со студентами. Невольно хочется передать другим то, что знаешь, умеешь в профессии. И если зерна попадают на благодатную почву, ты испытываешь колоссальное удовлетворение. Это, наверное, естественно, накопление хочется кому-то передать. Я ставил в училище «Сон в летнюю ночь», затем «Дачники», «Фальшивую монету», считаю, что студенты должны пройти через Горького. Последняя моя работа - «Доктор философии» Нушича, я попробовал себя в этом жанре, но опять вернусь к Горькому, надеюсь.
Пробует себя Борис Владимирович и в качестве режиссера -и не только в училище. Разумеется, он не берется ни за одно дело без тщательной подготовки, а потому учился на курсах у Гончарова. Поставленный Борисом Клюевым спектакль «Фальшивая монета» в Днепропетровском театре драмы имел огромный успех - теперь Бориса Владимировича зовут на новые постановки, да только актерская профессия не всегда позволяет...
На какие только мероприятия Бориса Клюева не приглашают в качестве ведущего, конферансье, тамады! Открытия и закрытия фестивалей театра и кино, творческие вечера, юбилеи, поздравления... Импозантный, общительный, непринужденнный - и ни грана пошлости, ни тени развязности. Здесь особенно требуются такие качества Клюева, так такт и чувство меры. Борис Владимирович - нарасхват, потому что настоящие денди и джентльмены сегодня - большая редкость.
Иногда артисты до слез разочаровывают своих поклонников тем, что они совершенно не похожи на образы, созданные ими на экране и сцене. Сам Борис Владимирович вспоминает о подобной, огорчившей его встрече с Жаном Маре, которого он попросту не узнал. Он поджидал Маре вместе с толпой поклонников, но не смог представить, что экранный красавец-исполин и неказистый, рябой мужчина, заходивший в гостиницу, - одно и то же лицо.
Бориса Владимировича не узнать невозможно, даже если он конспирации ради надевает кепку и темные очки. Он собрал в себе очарование всех своих героев - не взял только их коварство. Неизменно спокойный, выдержанный, ровный в обращении, он держится с аристократической простотой, слегка подтрунивая над всеми - и над собой. И очевидно, что Борису Клюеву не угрожает недостаток ролей. Он нужен, потому что его присутствие само по себе облагораживает экранное и сценическое действо, придает ему значительность. В его присутствии каждому хочется стать таким же учтивым, соблюдать правила хорошего тона, а главное - научиться видеть мир в мягком свете иронии.
Сегодня он снова в работе. На выпуске - спектакль по Сомерсету Моэму «Любовный круг». И снова - роль английского лорда Портеса. Ворчуна и грубияна, но - настоящего лорда, который много лет назад пожертвовал всем ради любимой женщины... Борис Клюев верен себе, и в то же время никогда не повторяется, он всегда неожиданный, а потому появления каждой его новой роли ждешь с нетерпением.
Очерк Ольги Бутковой из серии «Библиотека Малого театра» (2007).
Его почти никогда не покидает легкая ирония. И на сцене, и на экране, и в жизни. Может быть, в этом - один из главных секретов безграничного обаяния Бориса Клюева.
— Главное - чувство юмора по отношению к себе, - говорит Борис Владимирович. - Это спасает от множества разочарований. Если внезапно становишься популярным, легко вообразить, что ты великий и всеми любимый. Тут и призываешь к себе на помощь чувство юмора. У популярности Бориса Клюева было две самых больших «волны». Две известнейшие роли в кино - два злодея. Коварный граф Рошфор в фильме «Д'Артаньян и три мушкетера» и агент мирового империализма, шпион Трианон, он же Сергей Дубов в «ТАСС уполномочен заявить». Сегодня каждый знает артиста по многочисленным ролям в фильмах и телесериалах. Но театр, увы, не является искусством миллионов. И потому далеко не всем известен другой Борис Клюев - артист Малого театра.
Сорок лет на старейших московских подмостках. Работы в спектаклях лучших режиссеров, партнерство с великими корифеями русской сцены. Все театральные стили и жанры.
Он с детства не мыслил себе другой профессии - всегда знал, что будет артистом. Можно сказать, профессия досталась ему по наследству. Судьба отца, Владимира Клюева, сложилась трагически. Его жизненный и профессиональный путь прервался очень рано. Учился в Вахтанговской школе, потом - о, романтическая эпоха, - всем курсом поехали играть в Комсомольск-на-Амуре. Затем Москва, областной драматический театр - предтеча Таганки. Потом - фронт. Владимир Клюев умер в тридцать шесть лет. Осталась память - множество фотографий в разных ролях. Сын, конечно же, любил подолгу их рассматривать.
Борис с мамой жили в самом сердце Москвы - на углу Спиридоновки и Гранатного переулка, в замечательном старом доме, имевшем прозвище «Утюг».
Вспоминает друг детства Бориса Клюева, поэт-песенник Михаил Шабров:
- В нашем доме жили замечательные люди, в том числе известные артисты - Владимир Самойлов, Петр Константинов. Мы, конечно, целыми днями пропадали во дворе, играли в футбол, зимой там заливали каток. В школе атмосфера была тоже теплой, семейной, творческой. Учителя прививали нам любовь к искусству, многие из нас писали стихи. Мы с Борей все в детстве проходили вместе, даже курить одновременно попробовали. Правда, за это наши мамы задали нам трепку, и с тех пор мы больше не курим.
Дружбе Бориса Клюева с Виктором Линником, нынешним главным редактором газеты «Слово», также минуло полвека.
- На каникулы Борис приезжал в подмосковный город Дмитров. Там и сейчас живет его замечательная тетка Зина, которая привечала племянника каждое лето. Там мы познакомились, сначала чуть не подрались, а потом стали друзьями. Энергия в нем всегда била ключом, заводила был. Предоставленные сами себе, мы играли в лапту и штандер на свежем воздухе, ездили за город, ночевали в лесу, в палатках. В Боре уже тогда были заметны художественные способности. Мы вместе исполняли «Осенние листья» из репертуара Адамо.
Мама Бориса любила искусство, но поначалу не одобряла желания сына стать артистом. Она работала бухгалтером-экономистом в Доме композиторов на улице Нежданова и привила сыну любовь к музыке. Борис посещал все концерты в филармонии и по несколько раз слушал оперы, которые ставили студенты консерватории. В детские годы пришла и любовь к литературе - любовь, которую Борис Клюев пронес через всю жизнь.
- Я вырос на Джеке Лондоне, Хемингуэе и Ремарке. Они оказали большое влияние на становление моей души. Ну, конечно, в школьные годы увлекался Майн Ридом. Мне очень нравился образ его героя - элегантный и благородный, нос с горбинкой, шляпа с пером...
И когда Борис Владимирович произносит эти слова, трудно удержаться от мысли: «Боже мой, ведь он и есть тот самый майн-ридовский герой-романтик. Не хватает только шляпы с пером...»
В «Словаре русских фамилий» В. А. Никонова к фамилии «Клюев» дано следующее пояснение: «Этимология спорна: «От клювый - красивый, статный, видный» (Г. В. Тропин) или «Человек с длинным орлиным носом, похожим на клюв» (Ю. А. Федосюк)». Так что пресловутый «нос с горбинкой», судя по всему, достался Борису Владимировичу от многих поколений статных и красивых предков, похожих на литературных героев....
Еще в юности Борис начал собирать книги. Любимые букинистические магазины - на Кузнецком мосту, в Камергерском переулке.
- Это было время, когда портрет Хемингуэя висел в каждом доме. Но для меня он до сих пор остается любимым писателем. Когда мне бывает тоскливо, я беру книгу Хемингуэя, любое произведение, открываю - и сразу погружаюсь. Я очень его понимаю. Может быть, это связано с тем, что у нас один и тот же знак Зодиака - Рак. Поэтому нам легко.
Иметь обширную библиотеку в те годы было сложно - прежде всего, из-за тесноты. Как и многие москвичи, Борис с мамой ютились в коммуналке.
- Я очень благодарен маме за то, что она всячески поощряла мое увлечение живописью, книгами, спортом. Это помогло мне в жизни. У мамы был самый важный критерий, она говорила: «Это красиво». Могла сказать так и о человеке, и о поступке, и о вещах. И для меня это тоже главное. Мое кредо: нужно стараться жить красиво и поступать красиво. А разве не самая красивая профессия - актерская? Борис начал свою театральную деятельность еще в школе. Сначала - кукольный спектакль-сказка. В нем Борис исполнил сложную и почетную роль Бабы-Яги. Затем - уже не кукольный, а самый настоящий спектакль «Чертова мельница» по пьесе чешского драматурга Яна Дрды. Роль - черт Люциус. Нет, право слово, в актерской индивидуальности Бориса Клюева всегда, с самых младых ногтей было нечто демоническое, предвещавшее его дьявольски коварных графов и шпионов. Вспоминает Михаил Шабров:
- Я считаю, Боре предопределено было стать актером. Это знак судьбы, что в нашей школе появилась Клавдия Михайловна Половикова - народная артистка СССР и по совместительству мама Валентины Серовой. Сложилось так, что она стала вести театральный кружок. Мы с Борей туда записались одними из первых. Вот так он сразу, в четырнадцать лет попал в руки большого мастера. Клавдию Михайловну я до сих пор боготворю. Итак, Борис играл черта Люциуса - имя, наверное, происходило от Люцифера, и он был главный злодей. А у него было два подручных - бестолковых черта, одним из которых был я. Боря в этой роли производил на всех фантастическое впечатление. Он уже тогда был похож на итальянца или француза: горбоносый, стройный, худой. Ему сделали рога, бородку, плащ, как у летучей мыши - даже страшно! Мы играли «Чертову мельницу» не только в школе, но и на сцене Дома архитекторов. В этом прекрасном старинном здании большая сцена, и выступать там было очень почетно. Был полный зрительный зал. И аплодисменты Борису после этого спектакля были аплодисментами, провожавшими его в театр. Потом был драматический кружок при Доме журналистов и Театральное училище имени Щепкина. Почему поступил именно в Щеп-кинское? Это было делом случая - или судьбы.
Так уж повелось, что абитуриенты пытаются поступить сразу в несколько театральных институтов - где повезет. Борис оказался перед выбором. Его были готовы принять сразу несколько училищ. Он выбрал Щукинское, но там в самый последний момент сказали: «Не сможем защитить вас от армии, идите послужите, а потом примем без конкурса». Ринулся в Школу-студию МХАТ - поздно, поезд ушел. Вот так и попал в Щепкинское. Проучился год, потом все-таки забрали в армию. Вернувшись, продолжил учебу.
- Первым моим педагогом была замечательная актриса Валентина Александровна Сперантова, находившаяся тогда в зените актерской славы. И, конечно, огромное влияние на меня оказали Леонид Викторович Варпаховский, Вениамин Иванович Цыганков и Леонид Андреевич Волков. Я на всю жизнь запомнил слова Леонида Андреевича: «Артист на сцене должен находиться в состоянии атаки». Волкова я считаю главным своим учителем.
Юность не была легкой и безоблачной - чтобы хоть как-то подработать, приходилось заниматься тяжелым трудом. Борис разгружал вагоны, бурил землю. Так он заработал деньги на костюм для школьного выпускного вечера. А в студенческие годы начал сниматься в массовке и групповке.
- Групповка находится ближе к главным героям, она выше оплачивается. Как сейчас помню, участие в массовке стоило три рубля, в групповке - пять шестьдесят.
Первым фильмом Бориса Клюева стала советско-итальянская картина «Они шли на Восток», где он изображал итальянского солдата. Первая роль со словами - сержант в фильме «Каратель».
- Для молодого артиста очень важно иметь кумира, которому хочется подражать. Для меня такими кумирами стали Борис Николаевич Ливанов и Борис Андреевич Бабочкин. Из зарубежных киноартистов - Витторио Гассман. Мне сказали, что я на него похож, и этого хватило, чтобы я его полюбил. А потом посмотрел много фильмов с его участием и понял, что он прекрасный артист. Кумиры заставляют нас тянуться, быть лучше. И очень хорошо, когда они рядом. Вот, скажем, Бабочкин в моей театральной юности все время был рядом. Я очень многому у него научился.
Малый театр к начинающим артистам был строг. На протяжении первых сезонов каждого ждало множество крохотных ролей, зачастую и вовсе без слов. Рыцари, полицейские, разбойники...
- Моей первой настоящей ролью в театре стал Сергей Синицын в спектакле «Так и будет» по Константину Симонову. Отрицательный герой, конечно. Тут дело в моей внешности. Помню даже двустишие из какого-то журнала: «Нос с горбинкой, бровь дугой - отрицательный герой».
Что поделаешь! Не было и нет во внешности Бориса Владимировича ничего рабоче-крестьянского. Аристократ, лорд, граф. Человек, на котором как нельзя более естественно смотрятся широкополая шляпа, камзол или же фрак, или старинный мундир. Куда более естественно, чем современная повседневная одежда. Такой вот классово чуждый элемент. По понятиям советского времени, аристократизм - качество опасное и подозрительное. Так и появилась в актерской биографии Бориса Клюева череда злодеев и просто нехороших людей.
Хотя злодей злодею рознь. Порой герой отрицательный, «с двойным дном», куда интереснее и многограннее положительного.
- Кто из нас не совершал плохих поступков? Но мы делаем и хорошие. Где грань между положительным и отрицательным? Человек, который делает только хорошие поступки, неинтересен, более того - фальшив.
В Малом театре молодого артиста ждала огромная удача - работа с Борисом Бабочкиным. Спектакли Бабочкина на долгие годы стали эталоном вкуса и мастерства. Счастье, что многие спектакли Бабочкина сохранились в телевизионном формате!
Иванов - маленькая роль, вылепленная с безукоризненным изяществом. Человек самовлюбленный, самодовольный, среди трагических ситуаций и мечущихся натур. Он умеет получать удовольствие от жизни - и невольно возникает вопрос: неужели на это способны лишь ограниченные люди?
Кудряш - роль другого плана и масштаба. Деревенский парень. Парадоксальный выбор: ведь, как только что мы говорили, в наружности Бориса Владимировича нет ничего крестьянского.
Ваня Кудряш, ухарь и хват, первый парень на деревне. Человек, который умеет быть красивым и свободным в несвободном мире. Даже другое слово сюда просится: не свобода, а воля. Помните, у Тэффи:
«Свобода законна.
Воля ни с чем не считается.
Свобода есть гражданское состояние человека.
Воля - чувство».
У таких людей, как Кудряш, врожденное чувство воли. И никто им не указ. Сумел же Кудряш убежать с Варварой из «темного царства»!
Нужно видеть, как красив Борис Владимирович в картузе и рубахе Кудряша. Сколько удали - и сколько благородства в его молодецкой повадке! Одна из лучших сцен в спектакле - когда Кудряш поет «Ваньку-ключника» и как по-мужски сурово и сдержанно принимает он ласку Варвары. И как легко чувствует себя в стихии любви и воли...
- Я был интеллигентный молодой человек, и мне было трудно представить себя Ваней Кудряшом. Но я с детства держал в руках гитару и в какие-то моменты был лидером в школе. И мне было знакомо чувство, что ты сильный, можешь многого добиться, ощущение самости - это очень важно для мужчины. Кудряш никого не боится, ни от кого не зависит, знает себе цену, и он нигде не пропадет. Это совпадало с моим внутренним мироощущением. А вскоре после Кудряша Борису Клюеву предстояло сыграть еще одну важнейшую роль русского классического репертуара - Молча-лина в грибоедовской пьесе «Горе от ума», поставленной режиссером Виталием Ивановым.
Молчалин - полная противоположность Кудряшу Бесшабашность Кудряша - «умеренность и аккуратность» Молчалина. Независимость Кудряша - и абсолютная зависимость Молчалина от всех окружающих, включая дворника и его собачку.
Но зависимость свою Молчалин принимает добровольно и несет даже с гордостью. Как некий долг, обязанность.
Молчалин снисходительно разъясняет чудаковатому вольнодумцу Чацкому свою жизненную позицию - позицию, которая позволяет добиться успеха. «Ведь надобно ж зависеть от других». Изумленный вопрос Чацкого: «Зачем же надобно?» Молчалин смотрит на юного забияку укоризненно и иронично - дескать, ты сам все прекрасно понимаешь. «В чинах мы небольших».
Ох, как несправедлив Чацкий, когда презрительно бросает фразу о Молчалине: «Ума в нем только мало». Он явно недооценивает противника. Потому что Молчалин в исполнении Бориса Клюева очень даже неглуп. Другое дело, что он привык держать свои мысли при себе. Высказывать вслух все, что думаешь, - с его точки зрения, вовсе не признак ума, а распущенность.
- Он молчит не потому, что ему нечего сказать, а потому, что наблюдает. У Молчалина есть в жизни главная цель - пробиться. И он пробьется. Недаром говорят о том, что Молчалин - это будущий министр. Да, и угождать «всем людям без изъятья» - это тоже часть грандиозного плана. Потому в клюевском Молчалине не чувствуется никакой приниженности, подобострастия - он, черт возьми, «глядит в Наполеоны». Но пока молчит. До поры до времени.
1975 год. Молчалин в «Горе от ума» А. С. Грибоедова.
В спектакле «Горе от ума» состоялся дебют выпускницы Щепкинского училища Евгении Глушенко. Она вспоминает об этом периоде с удовольствием:
- Мне очень повезло, поскольку я попала в компанию людей молодых, но уже опытных, известных, знающих. Это были Виталий Соломин, Нелли Корниенко, Борис Клюев. Если говорить о Борисе Владимировиче, он был неподражаем: импозантен, красавец, высокий, стройный, просто денди. Он обладает качествами, которые очень важны для актера - именно мужчины-актера. Это профессионализм, знание материала, юмор. Борис очень тактичен и внимателен, и потому я чувствовала себя с ним легко и свободно. Если он советовал мне что-то, то очень деликатно, никак не давя на меня. Не говорил: «Этого не надо, я не хочу, чтобы ты так делала». Все, что я делала,
он принимал. Это мужское качество. В нашей профессии женщина должна быть более актрисой, чем женщиной, а мужчина - более мужчиной, чем актером. Это сказала Мерил Стрип. Наблюдение очень точное. Потому что актриса обязана прощать то, что не может простить женщина - какие-то резкие слова со стороны режиссера, например. Это профессия. А мужчина должен оставаться мужчиной. И он может простить то, чего не может простить актер. Борис Владимировисч как раз соответствует этому определению. Но пришел час, когда Бориса Клюева узнала вся страна. Час легендарного фильма «Д'Артаньян и три мушкетера». Лихой, бесшабашно-веселый мюзикл стал, как нынче говорится, «хитом» - песни из него распевали везде и всюду. Борису Владимировичу досталась, конечно же, роль злодея - графа Рошфора, агента кардинала Ришелье. Лиловый камзол, длинные темные кудри - казалось, что Борис Владимирович с детства привык к плащу и шпаге. Рошфор - главный противник д'Артаньяна, а одним умным человеком было сказано, что врагов нужно выбирать еще более тщательно, нежели друзей. В этом случае Рошфор - прекрасный выбор. Достойный противник - умный, ироничный, обладающий аристократическими повадками и осанкой. В довольно эклектичном фильме именно Клюев - Рошфор стал олицетворением стиля эпохи.
Если мюзиклами нашего зрителя баловали нечасто, то детективы были и вовсе редким празднеством. И потому вся страна с замиранием сердца следила за шпионскими страстями многосерийного телевизионного фильма «ТАСС уполномочен заявить». Кто же является этим таинственным и неуловимым посланцем сил зла, работающим под именем «Трианон»? Кто окажется хитроумным и безжалостным убийцей и соблазнителем? Конечно, рабоче-крестьянская среда не может породить такое чудовище. Герой Бориса Клюева - представитель интеллигенции, дипломат Сергей Дубов, которого дьявольское честолюбие толкнуло на двойную игру.
Казалось бы, от такого человека каждый должен отвернуться с ужасом и негодованием. И даже перенести эти чувства на артиста, сыгравшего столь аморальную личность. Ан нет. После показа фильма «ТАСС уполномочен заявить» на Бориса Клюева обрушилась волна народной любви. Множество поклонников и еще больше поклонниц писали письма и мечтали о личной встрече. Одна восторженная женщина даже влезла по водосточной трубе в гостиницу, где проживал артист.
- Не могу сказать, что меня раздражала эта слава, я полностью наслаждался ею. Конечно, для юного артиста она опасна, «крыша» может поехать. А когда ты уже зрелый человек, то с юмором относишься ко всему. Ты прекрасно понимаешь, что все это скоро пройдет. И действительно проходит! Сергей Дубов был столь последователен в своем злодействе, что невольно вызывал трепет. Поняв, что проиграл, он кончает жизнь самоубийством и избегает советского правосудия. Волевой, цельный, беспринципный человек «западного типа» - все это было столь непривычно для советских зрителей, что и они попадали под власть обаяния Трианона...
Но кинобиография Бориса Клюева все же уклонялась в сторону от «злодейского» пути. Так, ему достался один из самых симпатичных образов в эпопее о Шерлоке Холмсе и докторе Ватсоне. Это брат Шерлока, Майкрофт Холмс. Человек, который мог превзойти любого, даже своего непревзойденного брата. Мог сделать любую карьеру. Но не хотел. Предпочитал предаваться созерцанию и молчаливым раздумьям. Уж на что Холмс и Ватсон - совершенные английские джентльмены, но Майкрофт Холмс - еще более великолепный образчик этого человеческого типа. Истинное дитя викторианской эпохи. К своему знаменитому брату Шерлоку он обращается ласково-снисходительно: «Мальчик мой».
- Главное в понятии «джентльмен» - что ты обязан уважать всех, кто находится рядом с тобой. Независимо от их званий, регалий, возраста. Впрочем, неуемная энергия младшего брата захватывала и Май-крофта. И ему приходилось отвлекаться от раздумий ради опасных приключений.
А в последних сериях, действие коих происходит уже в начале двадцатого века, с Майкрофтом и вовсе совершается метаморфоза: из молчаливого философа он превращается в энергичного политического деятеля. Но по-прежнему остается изысканно-безупречным аристократом.
Вспоминает режиссер фильма Игорь Масленников:
- Где было взять русского актера на столь экзотическую роль? Выручил доктор Ватсон, точнее - Виталий Соломин, как не раз выручал он нас в той прочной связке - ХОЛМС + ВА ТСОН, без которой не получились бы наши фильмы, столь отличающиеся от всех других экранизаций, где Холмс одинок. Как известно, «наша сила -в коллективе». К нашей экранной паре примкнул еще один участник. И пара превратилась в прочный треугольник. Имя своего коллеги по Малому театру и близкого друга назвал Виталий Соломин: «Борис Клюев». Попали в десятку!
Говорит Василий Ливанов - Шерлок Холмс:
- Я, хоть и ненадолго, нашел брата, которого у меня никогда ранее не было.
Впрочем, другие роли, не столь запомнившиеся зрителю, ничуть не менее любимы артистом. Он играл характеры сильные и сложные. Это композитор Рихард Вагнер в советско-французском фильме «Жизнь Берлиоза», Григорий Орлов в исторической картине «Михай-ло Ломоносов». А фильм «Диверсанты идут на Алма-Ату» советско-китайского производства, в котором Борис Клюев исполнил главную роль, был несколько раз показан в Китае, а до нашего зрителя так и не дошел.
Всеобщий восторг вызвала небольшая, но выразительно сыгранная роль в фильме «Гений». Борис Владимирович изобразил представителя богемы с нетрадиционной сексуальной ориентацией. Щегольски одетого, вышагивающего важно - как гусь. И ужасно трусливого. «За эту роль я даже получил премию на фестивале» - улыбается Борис Владимирович.
Но годы успеха в кино не стали годами простоя в театре. Вереница ролей, работы с Леонидом Хейфецем, Борисом Равенских... Беспринципный Ломеллино («Заговор Фиеско в Генуе»), мрачный и жестокий Ахмет («Возвращение на круги своя»), обманщик Муров, сломавший жизнь женщине («Без вины виноватые»).
- Я очень давно хотел сыграть Мурова в спектакле «Без вины виноватые». В молодости составил список ролей, которые мне хотелось сыграть, и Муров был в этом списке. Потому что его в свое время играл Борис Николаевич Ливанов, которому я хотел подражать. Спектакль «Без вины виноватые» мне очень трудно, тяжело давался. Хотя было очень интересно работать с замечательным режиссером Бурдонским. Артисту иногда важно играть ту роль, которая у него не получается, преодолевать какие-то трудности. Впрочем, все эти злодеи могут показаться просто овечками по сравнению с Палачом, которого сыграл Клюев в спектакле «Убийство Гонзаго», поставленном Борисом Морозовым. Зловещая и нелепая фигура - то ли человек, то ли одушевленное орудие пытки. Палач считает - и небезосновательно, - что с помощью унижения можно заставить человека признаться в чем угодно. Скрипучим голосом Палач задает два дежурных вопроса: «Имя? Профессия?» и получает не менее дежурные ответы: «Мое имя - грязная свинья. Моя профессия -рыться в помоях». Один из подозреваемых пытается задушить палача, но такое существо не задушишь, не убьешь!
В другом спектакле этого же режиссера («Горячее сердце») Борис Клюев предстает в образе наглого приказчика Наркиса, который стал любовником хозяйки и беспардонно пользуется своим привилегированным положением. Хозяйку, беспутную Матрену, сыграла Евгения Глушенко. Огромное удовольствие смотреть на артистов, буквально «купающихся» в своих ролях! Уж как виснет Матрена на шее у своего грубияна, сладострастно приговаривая: «Варвар ты, варвар!»-»Это точно, я варвар, это ты правду, - удовлетворенно соглашается Наркис. - Жалости во мне на вас нет».
Уж на что непросто было Борису Клюеву с его природным аристократизмом сыграть плебея, «торжествующего хама». Девиз Наркиса прост и незатейлив: «А для чего ж мне тебя не грабить, коли я могу». Это его житейская мудрость, пришедшая с опытом. Наркис исповедует ее, не таясь.
Особым успехом пользовался такой эпизод. В лесу Наркиса окружают какие-то странные люди и заявляют, что они иноземные разбойники. Когда проходит первый страх, приказчик начинает расспрашивать их о разбойничьем ремесле: «А грабите-таки довольно?» Ему отвечают: «Нет». Наркис искренне удивляется: «Как нет? Что ж вы не грабите? Это вы напрасно. Вы из чужих земель, вы нашего народу не знаете. Наш народ простой, смирный, терпеливый народ, я тебе скажу, его можно грабить».
Борис Клюев произносил эти слова с такой простодушной убежденностью, что они всегда тонули в громовом хохоте.
Вот уж где мог проявить Борис Владимирович свои аристократические манеры, так это в спектакле «Преступная мать, или Второй Тартюф». Здесь он играл великолепного графа Альмавиву, в доверие к которому втерся коварный ханжа Бежеарс (эту роль исполнял Виктор Павлов). Все недоразумения в семействе Альмавивы под конец счастливо разрешались, граф раскаивался... Самым ценным качеством здесь оказалось умение Бориса Клюева играть как бы и всерьез, и понарошку. За всеми взволнованными и патетическими восклицаниями графа глубоко-глубоко, на самом донышке, прячется ирония...
«В каждую роль я стараюсь вносить толику юмора», - говорит Борис Клюев. Может быть, поэтому за последние годы ему довелось переиграть множество «смешных» ролей. Это и грозный с виду, но легковерный на деле господин Гуляр в комедии Бальзака «Делец». Это и куртуазно-галантный генерал Бертран в «Корсиканке» Иржи Губача. И, разумеется, строгий блюститель морали, издатель газеты «Общественная нравственность» Дероше в водевиле А. Каратыгина «Таинственный ящик». Дероше возмущается падением нравов, изображает глубокую скорбь о родственнике, умершем сто лет назад, и тут же начинает увиваться за хорошенькой дамой... Борис Клюев все эти переходы героя от одного чувства к другому делает настолько изящными и непринужденными, что даже не чувствуешь никакого противоречия... И неудивительно, что критика называет этот образ одной из главных удач спектакля!
- Борису Клюеву удалось найти свою нишу в искусстве -говорит художественный руководитель Малого театра, режиссер-постановщик спектакля «Таинственный ящик» Юрий Соломин. - Он из тех актеров, о которых говорят: «Его ни с кем не спутаешь». Это дано далеко не каждому. Бывает, человек всю жизнь ищет и не может найти то самое «свое». А у Бориса Владимировича получилось, потому что он актер умный и тонкий. И, конечно, необычайно колоритен его Лавр Мироныч из «Последней жертвы» А. Н. Островского. Спектакль Малого театра получился не столько о деньгах, сколько о любви. Мы с волнением следим за любовным треугольником Юлии, Флора Федулыча и Дульчина. Сопереживаем героям, на глаза наворачиваются слезы... И если хоть что-то способно нас развеселить, так это появление великолепного, преисполненного чувства собственного достоинства Лавра Мироныча в щегольском костюме. Лавр Мироныч - европеец, он интересуется здоровьем папы Римского. Лавр Мироныч - возвышенная душа, он заявляет о своем сходстве с графом Монте-Кристо. Лавр Мироныч, как никто в Москве, умеет заказать вкусный обед. Короче, умеет красиво жить, и никто ему этого запретить не может. Потому что ему и долговая яма нипочем - будет полеживать да читать романы о благородных чувствах.
Надо заметить, что умение «красиво жить» делает героя глубоко симпатичным самому актеру.
- Конечно, так, как живет Лавр Мироныч, жить нельзя, но, с другой стороны, есть много счастливых бомжей, которые счастливы уже тем, что живут. Да и существующее до сих пор течение хиппи родилось не из бедной среды, а из богатой. Здесь есть свой плюс, когда у человека нет никаких тормозов, обязанностей, и он просто легко и нежно парит в этом мире. А, уж если продолжать речь об Островском, что сказать о бравом вояке, генерале Крутицком из «На всякого мудреца довольно простоты», страстном любителе театра и женского пола? Залихватски подкрученные седые усы - и ни с чем не сравнимое простодушие, которое заставляет главного героя, Глумова, удивляться: «Нельзя довольно налюбоваться тобой, маститый старец! Поведай нам, поведай миру, как ты ухитрился, дожив до шестидесятилетнего возраста, сохранить во всей неприкосновенности ум шестилетнего ребенка?» Шквал аплодисментов вызывает сцена Крутицкого и Турусиной. Старомодная галантность - и солдатская прямота: Крутицкий является к своей прежней возлюбленной с корзиной цветов, недвусмысленно намекает на общее счастливое прошлое - а потом впивается в нее страстным поцелуем. И кокетке Турусиной это, пожалуй, приятно. Молодечество удалого генерала и бывалого ловеласа Борис Клюев преподносит столь обаятельно, что мы невольно начинаем сочувствовать его герою. Мы понимаем, что рядом с таким кавалером женщина расцветает! Элина Быстрицкая и Лилия Юдина играют Турусину по-разному, но обе - с лукавством и непобедимым обаянием.
У Элины Авраамовны было немало сценических встреч с Клюевым, он - один из ее любимейших партнеров. Сначала встретились в спектакле «Дачники», далее - «Без вины виноватые», «На всякого мудреца довольно простоты», да и сейчас они репетируют вместе, но о будущих работах артисты из суеверия не говорят...
- Знаете, что такое хороший партнер? - рассказывает Элина Быстрицкая. - Он заботится о том, чтобы его партнеру было удобно. Бывает по-другому. Говоришь -тебя не слышат, смотришь - тебя не видят. А с ним мне всегда хорошо и интересно, легко и приятно работать. Мы много разговариваем, шутим, у нас очень добрые отношения.
Я часто общалась с Борисом Клюевым по педагогическим и творческим делам, и знаю: он настоящий мастер. У него прекрасные актерские данные: мужская стать, рост, голос. А главное - Борис Владимирович любит театр и понимает, для чего он здесь.
Сегодня мы часто встречаем Бориса Клюева на телеэкране. Есть яркие, запоминающиеся роли - например, в «Казусе Кукоцкого». Но есть и множество других, которых сам актер упомнить не может. Множество сериальных персонажей - генералы ФСБ, депутаты, криминальные авторитеты... Однако это принципиальная установка Бориса Владимировича - постоянно находиться в работе, чтобы не допустить «растренированности». И зачастую случается, что артисту удается вдохнуть жизнь даже в самый, казалось бы, безнадежный материал!
Почти каждый талантливый мастер осваивает несколько профессий. Помимо актерского ремесла, Борис Владимирович на протяжении многих лет занимается педагогической деятельностью.
- Сразу после того, как я окончил театральное училище имени Щепкина, его ректор, Евгений Евгеньевич Северин, предложил мне работать педагогом. Я с радостью согласился, потому что до этого уже несколько лет вел драматический кружок в Историко-архивном институте. Там до сих пор работают мои ученики. Сначала я преподавал в якутской студии, которой руководил Михаил Гладков. Интересно, что на этом курсе учился Борисов, нынешний министр культуры Якутии, художественный руководитель театра. Это было в далеком 1969 году. Затем, после некоторого перерыва в преподавательской деятельности, меня пригласили работать в ГИТИС. Я согласился, и мы с Элиной Авраамовной Быстрицкой выпустили полтора курса, и после этого пришли в Щеп-кинское училище, где я и работаю до сих пор. Я получаю огромное удовольствие от общения со студентами. Невольно хочется передать другим то, что знаешь, умеешь в профессии. И если зерна попадают на благодатную почву, ты испытываешь колоссальное удовлетворение. Это, наверное, естественно, накопление хочется кому-то передать. Я ставил в училище «Сон в летнюю ночь», затем «Дачники», «Фальшивую монету», считаю, что студенты должны пройти через Горького. Последняя моя работа - «Доктор философии» Нушича, я попробовал себя в этом жанре, но опять вернусь к Горькому, надеюсь.
Пробует себя Борис Владимирович и в качестве режиссера -и не только в училище. Разумеется, он не берется ни за одно дело без тщательной подготовки, а потому учился на курсах у Гончарова. Поставленный Борисом Клюевым спектакль «Фальшивая монета» в Днепропетровском театре драмы имел огромный успех - теперь Бориса Владимировича зовут на новые постановки, да только актерская профессия не всегда позволяет...
На какие только мероприятия Бориса Клюева не приглашают в качестве ведущего, конферансье, тамады! Открытия и закрытия фестивалей театра и кино, творческие вечера, юбилеи, поздравления... Импозантный, общительный, непринужденнный - и ни грана пошлости, ни тени развязности. Здесь особенно требуются такие качества Клюева, так такт и чувство меры. Борис Владимирович - нарасхват, потому что настоящие денди и джентльмены сегодня - большая редкость.
Иногда артисты до слез разочаровывают своих поклонников тем, что они совершенно не похожи на образы, созданные ими на экране и сцене. Сам Борис Владимирович вспоминает о подобной, огорчившей его встрече с Жаном Маре, которого он попросту не узнал. Он поджидал Маре вместе с толпой поклонников, но не смог представить, что экранный красавец-исполин и неказистый, рябой мужчина, заходивший в гостиницу, - одно и то же лицо.
Бориса Владимировича не узнать невозможно, даже если он конспирации ради надевает кепку и темные очки. Он собрал в себе очарование всех своих героев - не взял только их коварство. Неизменно спокойный, выдержанный, ровный в обращении, он держится с аристократической простотой, слегка подтрунивая над всеми - и над собой. И очевидно, что Борису Клюеву не угрожает недостаток ролей. Он нужен, потому что его присутствие само по себе облагораживает экранное и сценическое действо, придает ему значительность. В его присутствии каждому хочется стать таким же учтивым, соблюдать правила хорошего тона, а главное - научиться видеть мир в мягком свете иронии.
Сегодня он снова в работе. На выпуске - спектакль по Сомерсету Моэму «Любовный круг». И снова - роль английского лорда Портеса. Ворчуна и грубияна, но - настоящего лорда, который много лет назад пожертвовал всем ради любимой женщины... Борис Клюев верен себе, и в то же время никогда не повторяется, он всегда неожиданный, а потому появления каждой его новой роли ждешь с нетерпением.
Подробнее
ПОЗДРАВЛЯЕМ С ДНЁМ РОЖДЕНИЯ!
13 июля – день рождения народного артиста России Бориса Владимировича Клюева. Поздравляем!
Подробнее
ПОЗДРАВЛЯЕМ С ЮБИЛЕЕМ!
13 июля – юбилей ассистента режиссёра Альбины Андреевны Гончаровой. Поздравляем Альбину Андреевну и желаем ей крепкого здоровья, хорошего настроения и еще многих лет служения Малому театру!
12.07.2011
Подробнее
ТЕЛЕГРАММА ПРЕЗИДЕНТА РОССИИ
Родным и близким Т.П.Панковой
ТЕЛЕГРАММА ПРЕЗИДЕНТА РОССИИ
Родным и близким Т.П.Панковой
Примите мои соболезнования в связи с кончиной Татьяны Петровны Панковой.
Яркая, талантливая актриса, она посвятила себя искусству, начав творческий путь в составе фронтовой бригады Малого театра. Татьяна Петровна связала с ним всю свою дальнейшую жизнь, исполнила множество незабываемых ролей в кино, покорив сердца зрителей мастерством и темпераментной игрой.
Добрая и светлая память о Татьяне Панковой навсегда сохранится в сердцах всех, кто знал и высоко ценил ее.
Дмитрий Медведев
Родным и близким Т.П.Панковой
Примите мои соболезнования в связи с кончиной Татьяны Петровны Панковой.
Яркая, талантливая актриса, она посвятила себя искусству, начав творческий путь в составе фронтовой бригады Малого театра. Татьяна Петровна связала с ним всю свою дальнейшую жизнь, исполнила множество незабываемых ролей в кино, покорив сердца зрителей мастерством и темпераментной игрой.
Добрая и светлая память о Татьяне Панковой навсегда сохранится в сердцах всех, кто знал и высоко ценил ее.
Дмитрий Медведев
Подробнее
ТЕЛЕГРАММЫ, ПРИШЕДШИЕ В МАЛЫЙ ТЕАТР В СВЯЗИ СО СМЕРТЬЮ ТАТЬЯНЫ ПЕТРОВНЫ ПАНКОВОЙ
ТЕЛЕГРАММЫ, ПРИШЕДШИЕ В МАЛЫЙ ТЕАТР В СВЯЗИ СО СМЕРТЬЮ ТАТЬЯНЫ ПЕТРОВНЫ ПАНКОВОЙ
Малый театр
Юрию Соломину
Уважаемый Юрий Мефодьевич! Дорогие мои коллеги, друзья!
Отечественная культура понесла огромную потерю: ушла из жизни выдающаяся актриса Татьяна Петровна Панкова, отдавшая без малого семьдесят лет своей жизни прославленной сцене Малого театра. Татьяна Петровна до конца дней была предана своей профессии, верна своему театральному дому. Горько сознавать, что уходит поколение великих стариков – хранителей традиций русской театральной школы. Вечная им благодарность и низкий поклон. Светлая память о Татьяне Петровне всегда будет жить в наших сердцах. Ее имя сохранит история отечественного искусства.
Ваш Александр Калягин
***
Уважаемые коллеги!
Выражаем вам глубокое соболезнование с связи с уходом из жизни замечтательной актрисы Татьяны Петровны Панковой.
Татьяна Петровна до последних лет своей долгой и плодотворной творческой жизни играла на одной из прославленнейших сцен нашей страны, являясь хранительницей традиций великих мастеров русской актерской школы. Ее уход – невосполнимая потеря для ее родственников, ее коллег, для зрителей, которые ходили в Малый «на Панкову».
Мы скорбим вместе со всеми, кому была дорога Татьяна Петровна, и надеемся, что память о ней надолго сохранится в стенах Малого театра, которому она верой и правдой служила всю свою жизнь.
Коллектив Театра на Таганке
***
Государственный академический
Малый театр
Художественному руководителю
Народному артисту СССР
Ю.М.Соломину
Уважаемый Юрий Мефодьевич!
Дорогие коллеги!
Коллектив Театрального музея им. А.А.Бахрушина выражает глубокие соболезнования в связи со смертью народной артистки России Татьяны Петровны Панковой.
Это невосполнимая утрата для мира театра и кино, для отечественной культуры в целом.
Татьяна Петровна была любима многими поколениями зрителей. Память о ней навсегда останется в наших сердцах.
Скорбим вместе с Вами.
Генеральный директор
Д.В.Родионов
Малый театр
Юрию Соломину
Уважаемый Юрий Мефодьевич! Дорогие мои коллеги, друзья!
Отечественная культура понесла огромную потерю: ушла из жизни выдающаяся актриса Татьяна Петровна Панкова, отдавшая без малого семьдесят лет своей жизни прославленной сцене Малого театра. Татьяна Петровна до конца дней была предана своей профессии, верна своему театральному дому. Горько сознавать, что уходит поколение великих стариков – хранителей традиций русской театральной школы. Вечная им благодарность и низкий поклон. Светлая память о Татьяне Петровне всегда будет жить в наших сердцах. Ее имя сохранит история отечественного искусства.
Ваш Александр Калягин
***
Уважаемые коллеги!
Выражаем вам глубокое соболезнование с связи с уходом из жизни замечтательной актрисы Татьяны Петровны Панковой.
Татьяна Петровна до последних лет своей долгой и плодотворной творческой жизни играла на одной из прославленнейших сцен нашей страны, являясь хранительницей традиций великих мастеров русской актерской школы. Ее уход – невосполнимая потеря для ее родственников, ее коллег, для зрителей, которые ходили в Малый «на Панкову».
Мы скорбим вместе со всеми, кому была дорога Татьяна Петровна, и надеемся, что память о ней надолго сохранится в стенах Малого театра, которому она верой и правдой служила всю свою жизнь.
Коллектив Театра на Таганке
***
Государственный академический
Малый театр
Художественному руководителю
Народному артисту СССР
Ю.М.Соломину
Уважаемый Юрий Мефодьевич!
Дорогие коллеги!
Коллектив Театрального музея им. А.А.Бахрушина выражает глубокие соболезнования в связи со смертью народной артистки России Татьяны Петровны Панковой.
Это невосполнимая утрата для мира театра и кино, для отечественной культуры в целом.
Татьяна Петровна была любима многими поколениями зрителей. Память о ней навсегда останется в наших сердцах.
Скорбим вместе с Вами.
Генеральный директор
Д.В.Родионов
Подробнее
ПОЗДРАВЛЯЕМ С ДНЁМ РОЖДЕНИЯ!
12 июля – день рождения заслуженного артиста России Петра Даниловича Складчикова. Поздравляем!
Подробнее
ВЕЛИКАЯ УТРАТА МАЛОГО ТЕАТРА – УШЛА ИЗ ЖИЗНИ ТАТЬЯНА ПАНКОВА
«Великая утрата» – так говорят сегодня в Малом театре. На 95-м году жизни скончалась одна из его старейших актрис – Татьяна Панкова. Почти семьдесят лет Татьяна Петрова прослужила на этой сцене, сыграла здесь больше ста ролей. Коллеги говорят, что до последних дней маститая актриса играла свежо и проникновенно, словно восторженная дебютантка. Каждой роли отдавалась так, словно в этот момент решалась ее творческая судьба. Рассказывают »Новости культуры»
ВЕЛИКАЯ УТРАТА МАЛОГО ТЕАТРА – УШЛА ИЗ ЖИЗНИ ТАТЬЯНА ПАНКОВА
«Великая утрата» – так говорят сегодня в Малом театре. На 95-м году жизни скончалась одна из его старейших актрис – Татьяна Панкова. Почти семьдесят лет Татьяна Петрова прослужила на этой сцене, сыграла здесь больше ста ролей. Коллеги говорят, что до последних дней маститая актриса играла свежо и проникновенно, словно восторженная дебютантка. Каждой роли отдавалась так, словно в этот момент решалась ее творческая судьба. Рассказывают »Новости культуры».
Её называли «великолепной старухой». Она не обижалась и даже гордилась этим. Еще студенткой училища Щепкина сыграла бабу Василису в спектакле «Отечественная война 1812 года» по Толстому. Когда ей было немногим больше двадцати, в ее репертуаре уже была 70-летняя боярыня Старицкая в «Иване Грозном».
«Надо сказать, что довольно скоро она стала получать острохарактерные роли в разных спектаклях. Часто она играла во втором составе, ее это никоим образом не смущало. Ей не казалось, что каким-то образом ущемлены ее интересы», – говорит искусствовед Борис Поюровский.
Панковой всегда было интересно играть своих «старух». Более сотни ролей на сцене Малого театра в комедиях, трагифарсах, водевилях и даже детских сказках.
«Есть люди, которые могут прийти на сцену и сесть, а не можешь оторвать глаз. Вот такой тайной была награждена Господом Татьяна Петровна. На нее хотелось смотреть всегда. Она играла смешные роли, публика умирала, меня душили слезы», – вспоминает Валерий Баринов.
В 1954 году в ее жизни появилось кино. Режиссер Анненский пригласил Панкову на крохотный эпизод, а потом решил добавить специально для нее еще одну сцену. С присущей ей иронией актриса говорила о кино – «головная боль». Но именно киноэкран принес всенародную популярность. Три десятка фильмов и одна из самых запоминающихся ролей – мать декабриста Анненкова.
«Когда мы приехали на гастроли в Читу и пошли в церковь, где венчались декабристы, то к ней кинулись служители этого музея со словами: «Боже мой, кто к нам приехал! К нам мама приехала, мама Аненнкова!». Ее воспринимали абсолютно как мать Анненкова, живую во плоти», – рассказывает народный артист России Александр Коршунов.
Ей было 94, но она не могла жить без сцены. Каждый сезон спрашивала: «Есть ли для меня роль?». Для Панковой они были всегда. Ее потрясающий голос – зычный, почти в баритональном регистре, был узнаваем моментально. Публика Малого ее обожала. И вот она ушла – царственная, величественно смешная, простонародно-веселая... Вместе с ней ушла целая галерея неповторимых образов истинно русского театра.
Прощание с Татьяной Панковой состоится 13 июля в Малом театре. Гражданская панихида начнется в 11:00.
Памяти Татьяны Панковой посвящена программа «Эпизоды». Смотрите в эфире телеканала «Культура» 13 июля, в 18:45.
«Культура», 11 июля 2011 года
«Великая утрата» – так говорят сегодня в Малом театре. На 95-м году жизни скончалась одна из его старейших актрис – Татьяна Панкова. Почти семьдесят лет Татьяна Петрова прослужила на этой сцене, сыграла здесь больше ста ролей. Коллеги говорят, что до последних дней маститая актриса играла свежо и проникновенно, словно восторженная дебютантка. Каждой роли отдавалась так, словно в этот момент решалась ее творческая судьба. Рассказывают »Новости культуры».
Её называли «великолепной старухой». Она не обижалась и даже гордилась этим. Еще студенткой училища Щепкина сыграла бабу Василису в спектакле «Отечественная война 1812 года» по Толстому. Когда ей было немногим больше двадцати, в ее репертуаре уже была 70-летняя боярыня Старицкая в «Иване Грозном».
«Надо сказать, что довольно скоро она стала получать острохарактерные роли в разных спектаклях. Часто она играла во втором составе, ее это никоим образом не смущало. Ей не казалось, что каким-то образом ущемлены ее интересы», – говорит искусствовед Борис Поюровский.
Панковой всегда было интересно играть своих «старух». Более сотни ролей на сцене Малого театра в комедиях, трагифарсах, водевилях и даже детских сказках.
«Есть люди, которые могут прийти на сцену и сесть, а не можешь оторвать глаз. Вот такой тайной была награждена Господом Татьяна Петровна. На нее хотелось смотреть всегда. Она играла смешные роли, публика умирала, меня душили слезы», – вспоминает Валерий Баринов.
В 1954 году в ее жизни появилось кино. Режиссер Анненский пригласил Панкову на крохотный эпизод, а потом решил добавить специально для нее еще одну сцену. С присущей ей иронией актриса говорила о кино – «головная боль». Но именно киноэкран принес всенародную популярность. Три десятка фильмов и одна из самых запоминающихся ролей – мать декабриста Анненкова.
«Когда мы приехали на гастроли в Читу и пошли в церковь, где венчались декабристы, то к ней кинулись служители этого музея со словами: «Боже мой, кто к нам приехал! К нам мама приехала, мама Аненнкова!». Ее воспринимали абсолютно как мать Анненкова, живую во плоти», – рассказывает народный артист России Александр Коршунов.
Ей было 94, но она не могла жить без сцены. Каждый сезон спрашивала: «Есть ли для меня роль?». Для Панковой они были всегда. Ее потрясающий голос – зычный, почти в баритональном регистре, был узнаваем моментально. Публика Малого ее обожала. И вот она ушла – царственная, величественно смешная, простонародно-веселая... Вместе с ней ушла целая галерея неповторимых образов истинно русского театра.
Прощание с Татьяной Панковой состоится 13 июля в Малом театре. Гражданская панихида начнется в 11:00.
Памяти Татьяны Панковой посвящена программа «Эпизоды». Смотрите в эфире телеканала «Культура» 13 июля, в 18:45.
«Культура», 11 июля 2011 года
Подробнее
ИЗ МАЛОГО ТЕАТРА УШЛА «ВЕЛИКАЯ СТАРУХА»
Не стало Татьяны Панковой (Марина Райкина «Московский комсомолец», 11 июля 2011 года)
ИЗ МАЛОГО ТЕАТРА УШЛА «ВЕЛИКАЯ СТАРУХА»
Не стало Татьяны Панковой (Марина Райкина «Московский комсомолец», 11 июля 2011 года)
Под траурную музыку закрыл свой сезон Малый театр. Умерла «великая старуха» Татьяна Панкова. Ей было 94.
Великая старуха — совсем не случайное название для Дома Островского. Долгожительство актеров здесь традиция: Яблочкина умерла на 98-м, Анненков — на 101-м году. Здравствует и продолжает работать Татьяна Еремеева — ей 98. «В Малом умели беречь актеров, — говорит Элина Быстрицкая, ей я дозвонилась в Вильнюс. Ведь отпуск. — Не могу объяснить, как это передавалось, но то, что у нас работают до последнего, — это факт».
Татьяна Петровна Панкова как раз до последнего выходила на сцену. По первой своей профессии математик, она тем не менее оставила любимое дело и посвятила жизнь театру. Еще год назад она уверяла меня, что математика, любовь к формулам — это поэзия, сохранившаяся в ее сердце навсегда. Но сцена, сцена… служение ей для Панковой осталось превыше всего. И формула оказалась проста, с двумя известными: «Дом Островского — 68 лет». Как ответить на главный вопрос этой задачи: как прожить почти 70 лет на одном месте, в одной труппе? Это уравнение она для себя давно решила. Вот вехи биографии: в самом начале войны из театрального училища пришла в Малый, сразу попала на фронт — во фронтовые бригады, слава Богу, осталась жива, а дальше — театр, спектакли, роли. Мало главных — в основном вторые, эпизодические, но какие!!!
У Татьяны Петровны была такая специфическая фактура (высокая, с низким неподражаемым голосом), что молодую артистку режиссеры с ходу определяли на роли старух (самая гениальная — мать поручика Анненкова в «Звезде пленительного счастья»). И вот что удивительно: артистка не возражала и даже гордилась тем, что почти не сыграла своих ровесниц. «Старух-то куда интереснее играть. Сколько можно найти красок!» — говорила она, так что все старухи были ее. А уж раскрасить их она умела так, что даже эпизодическая роль не забывалась.
Жизнь была непростая: мужа похоронила, детей не было, но витальности Татьяны Петровны можно было только позавидовать. Сильная, заводная, мобильная, она не сидела на месте. Путешествия были ее такой же страстью, как математика в молодости. Не останавливали ни расстояния, ни собственные годы. А как она любила жизнь! Гостей принимала, водочку с закуской выставляла и накрывала, как было принято в прежние, никому теперь не ведомые годы. Она как будто с другой планеты. И формулировала так, как сейчас уже не говорят. Например, рассказывая о старых артистах Малого, в частности об Остужеве, она произнесла фразу: «Я не смела ему сказать». Кто сейчас так мыслит — «не смела»? Почему не смела и что это за фокусы?
Несколько месяцев назад Татьяна Петровна сломала ногу, попала в больницу. Вышла, все надеялись, что жизнь ее ладится, актриса вернется, но… Смерть выбрала для нее совсем неподходящий момент: театр закрылся, артисты-коллеги разъехались. А может быть, в силу природной деликатности она не захотела никого раньше времени расстраивать?
Прощание с Татьяной Панковой состоится 13 июля в 11.00 в Малом театре (Щепкинское фойе). В 12.00 — отпевание в храме в Брюсовом переулке, кремирование пройдет в Николо-Архангельском крематории.
Марина Райкина
«МК», 11 июля 2011 года
Не стало Татьяны Панковой (Марина Райкина «Московский комсомолец», 11 июля 2011 года)
Под траурную музыку закрыл свой сезон Малый театр. Умерла «великая старуха» Татьяна Панкова. Ей было 94.
Великая старуха — совсем не случайное название для Дома Островского. Долгожительство актеров здесь традиция: Яблочкина умерла на 98-м, Анненков — на 101-м году. Здравствует и продолжает работать Татьяна Еремеева — ей 98. «В Малом умели беречь актеров, — говорит Элина Быстрицкая, ей я дозвонилась в Вильнюс. Ведь отпуск. — Не могу объяснить, как это передавалось, но то, что у нас работают до последнего, — это факт».
Татьяна Петровна Панкова как раз до последнего выходила на сцену. По первой своей профессии математик, она тем не менее оставила любимое дело и посвятила жизнь театру. Еще год назад она уверяла меня, что математика, любовь к формулам — это поэзия, сохранившаяся в ее сердце навсегда. Но сцена, сцена… служение ей для Панковой осталось превыше всего. И формула оказалась проста, с двумя известными: «Дом Островского — 68 лет». Как ответить на главный вопрос этой задачи: как прожить почти 70 лет на одном месте, в одной труппе? Это уравнение она для себя давно решила. Вот вехи биографии: в самом начале войны из театрального училища пришла в Малый, сразу попала на фронт — во фронтовые бригады, слава Богу, осталась жива, а дальше — театр, спектакли, роли. Мало главных — в основном вторые, эпизодические, но какие!!!
У Татьяны Петровны была такая специфическая фактура (высокая, с низким неподражаемым голосом), что молодую артистку режиссеры с ходу определяли на роли старух (самая гениальная — мать поручика Анненкова в «Звезде пленительного счастья»). И вот что удивительно: артистка не возражала и даже гордилась тем, что почти не сыграла своих ровесниц. «Старух-то куда интереснее играть. Сколько можно найти красок!» — говорила она, так что все старухи были ее. А уж раскрасить их она умела так, что даже эпизодическая роль не забывалась.
Жизнь была непростая: мужа похоронила, детей не было, но витальности Татьяны Петровны можно было только позавидовать. Сильная, заводная, мобильная, она не сидела на месте. Путешествия были ее такой же страстью, как математика в молодости. Не останавливали ни расстояния, ни собственные годы. А как она любила жизнь! Гостей принимала, водочку с закуской выставляла и накрывала, как было принято в прежние, никому теперь не ведомые годы. Она как будто с другой планеты. И формулировала так, как сейчас уже не говорят. Например, рассказывая о старых артистах Малого, в частности об Остужеве, она произнесла фразу: «Я не смела ему сказать». Кто сейчас так мыслит — «не смела»? Почему не смела и что это за фокусы?
Несколько месяцев назад Татьяна Петровна сломала ногу, попала в больницу. Вышла, все надеялись, что жизнь ее ладится, актриса вернется, но… Смерть выбрала для нее совсем неподходящий момент: театр закрылся, артисты-коллеги разъехались. А может быть, в силу природной деликатности она не захотела никого раньше времени расстраивать?
Прощание с Татьяной Панковой состоится 13 июля в 11.00 в Малом театре (Щепкинское фойе). В 12.00 — отпевание в храме в Брюсовом переулке, кремирование пройдет в Николо-Архангельском крематории.
Марина Райкина
«МК», 11 июля 2011 года
11.07.2011
Подробнее
ТАТЬЯНА ПАНКОВА ЖИЛА ДОЛГО, И ИГРАЛА ДО ПОСЛЕДНИХ ДНЕЙ
Время и место похорон пока не называют, в некрологе, который пришел по из Малого театра, традиционный и неизбежный список ролей, вехи официальной биографии тут и там перебивается разрывается горестным всплеском рук, не официальным – «наша дорогая, любимая «старуха».
ТАТЬЯНА ПАНКОВА ЖИЛА ДОЛГО, И ИГРАЛА ДО ПОСЛЕДНИХ ДНЕЙ
Время и место похорон пока не называют, в некрологе, который пришел по из Малого театра, традиционный и неизбежный список ролей, вехи официальной биографии тут и там перебивается разрывается горестным всплеском рук, не официальным – «наша дорогая, любимая «старуха».
Панкова была одной из великих старух Малого театра, театра, который по праву гордится не только актерами-долгожителями, но особым амплуа – старух, в Малом – всегда или почти всегда великих. Панкова, которая роли немолодых героинь играет, вернее – играла не одно десятилетие, можно сказать, смолоду, была такой – великой старухой, занимала ближайшую к сцене гримуборную, в которой до нее сидела Гоголева, а до Гоголевой – Яблочкина, в Малом всегда понятно, кто кому наследует.
Панковой было 94 года, она продолжала выходить на сцену, голос у нее был потрясающий, зычный и одновременно подвижный, богатый интонациями в неизменно хрипловатом низком – даже не контральтовом, а почти баритональном регистре. В театральный – в Щепкинское училище – она поступила, успев получить уже одно, серьезное образование, по первому была математиком. В труппу Малого пришла в 43-ем, когда театр находился в эвакуации, в Челябинске. Одна из первых ролей – Мерчуткина в чеховском «Юбилее». Роли получала из рук других, великих, от Веры Николаевны Пашенной – роль Ефросиньи Старицкой в «Царе Иване Грозном» и Кабанихи в «Грозе», от Шатровой – Матрёна во «Власти тьмы» и т.д. Она могла быть серьезной и даже трагической в своих ролях, мелодраматичной, могла быть очень смешной, юмор чувствовала, причем разный, могла быть и царственно, величественно смешной и простонародно-веселой, сама была смешлива, - как она играла Хлёстову и Тугоуховскую в «Горе от ума», или Евсеевну в «Холопах», Авдотью Назаровну в «Иванове» или Манефу в «Мудреце». Островский – конечно, ее хлеб, но Панкова всегда была готова экспериментировать. Помню, однажды я спросил ее, было бы ей интересно сыграть что-то в «новой драме», где – я уже боялся даже, когда спрашивал – встречается нецензурная лексика. – «Очень!» - мгновенно и живо откликнулась Панкова. – «Очень хотела бы!» Интервью, которое я брал у нее на «Маяке» стал для меня одновременно и уроком актерского ремесла. Она сидела, что-то говорила, вдруг резко откидывалась на стуле перед микрофоном. Через стекло я видел, как вздрогнула звукорежиссер прямого эфира, а Панкова – ровно настолько, насколько она откинулась от микрофона, настолько громче начинала говорить. И приближаясь к микрофону, так же автоматически «убавляла» звук.
В кино она тоже чаще появлялась в эпизодах, однако достаточно сказать – мать Костолевского, то есть, конечно, декабриста Ивана Анненкова в «Звезде пленительного счастья», - суровая, почти жестокая, точно жесткая, но все равно безумно любящая своего «непутевого» сына. Панкова, помимо сказанного, была еще на редкость интеллигентным человеком, очень отзывчивым, точно чувствовала себя еще и наследницей той императорской сцены, первые актрисы которой когда-то стояли у истоков Всероссийского театрального общества.
Она была уникальна, неповторима, а вместе с тем в каждой ее роли, в каких-то словах, произнесенных публично, на людях всегда чувствовался дух Малого театра, связь с традицией. Она жила долго, и играла до последних дней, а все равно горько. Очень горько. И утрата – тяжелейшая и точно – невосполнимая.
Григорий Заславский
«Независимая газета», 11 июля 2011 года
Время и место похорон пока не называют, в некрологе, который пришел по из Малого театра, традиционный и неизбежный список ролей, вехи официальной биографии тут и там перебивается разрывается горестным всплеском рук, не официальным – «наша дорогая, любимая «старуха».
Панкова была одной из великих старух Малого театра, театра, который по праву гордится не только актерами-долгожителями, но особым амплуа – старух, в Малом – всегда или почти всегда великих. Панкова, которая роли немолодых героинь играет, вернее – играла не одно десятилетие, можно сказать, смолоду, была такой – великой старухой, занимала ближайшую к сцене гримуборную, в которой до нее сидела Гоголева, а до Гоголевой – Яблочкина, в Малом всегда понятно, кто кому наследует.
Панковой было 94 года, она продолжала выходить на сцену, голос у нее был потрясающий, зычный и одновременно подвижный, богатый интонациями в неизменно хрипловатом низком – даже не контральтовом, а почти баритональном регистре. В театральный – в Щепкинское училище – она поступила, успев получить уже одно, серьезное образование, по первому была математиком. В труппу Малого пришла в 43-ем, когда театр находился в эвакуации, в Челябинске. Одна из первых ролей – Мерчуткина в чеховском «Юбилее». Роли получала из рук других, великих, от Веры Николаевны Пашенной – роль Ефросиньи Старицкой в «Царе Иване Грозном» и Кабанихи в «Грозе», от Шатровой – Матрёна во «Власти тьмы» и т.д. Она могла быть серьезной и даже трагической в своих ролях, мелодраматичной, могла быть очень смешной, юмор чувствовала, причем разный, могла быть и царственно, величественно смешной и простонародно-веселой, сама была смешлива, - как она играла Хлёстову и Тугоуховскую в «Горе от ума», или Евсеевну в «Холопах», Авдотью Назаровну в «Иванове» или Манефу в «Мудреце». Островский – конечно, ее хлеб, но Панкова всегда была готова экспериментировать. Помню, однажды я спросил ее, было бы ей интересно сыграть что-то в «новой драме», где – я уже боялся даже, когда спрашивал – встречается нецензурная лексика. – «Очень!» - мгновенно и живо откликнулась Панкова. – «Очень хотела бы!» Интервью, которое я брал у нее на «Маяке» стал для меня одновременно и уроком актерского ремесла. Она сидела, что-то говорила, вдруг резко откидывалась на стуле перед микрофоном. Через стекло я видел, как вздрогнула звукорежиссер прямого эфира, а Панкова – ровно настолько, насколько она откинулась от микрофона, настолько громче начинала говорить. И приближаясь к микрофону, так же автоматически «убавляла» звук.
В кино она тоже чаще появлялась в эпизодах, однако достаточно сказать – мать Костолевского, то есть, конечно, декабриста Ивана Анненкова в «Звезде пленительного счастья», - суровая, почти жестокая, точно жесткая, но все равно безумно любящая своего «непутевого» сына. Панкова, помимо сказанного, была еще на редкость интеллигентным человеком, очень отзывчивым, точно чувствовала себя еще и наследницей той императорской сцены, первые актрисы которой когда-то стояли у истоков Всероссийского театрального общества.
Она была уникальна, неповторима, а вместе с тем в каждой ее роли, в каких-то словах, произнесенных публично, на людях всегда чувствовался дух Малого театра, связь с традицией. Она жила долго, и играла до последних дней, а все равно горько. Очень горько. И утрата – тяжелейшая и точно – невосполнимая.
Григорий Заславский
«Независимая газета», 11 июля 2011 года
Подробнее
ТАТЬЯНА ПАНКОВА
Очерк Александра Иняхина из книги «Звёзды Малого театра» (М., 2002).
ТАТЬЯНА ПАНКОВА
Очерк Александра Иняхина из книги «Звёзды Малого театра» (М., 2002).
Театральная Олимпиада в Москве весной 2001 года открылась изумительным спектаклем «Арлекин, или Слуга двух господ», поставленным великим Джорджо Стрелером в «Пикколо Театро ди Милано» больше полувека назад.
Сидя 25 апреля в ложе родного Малого театра и явно наслаждаясь невыразимым совершенством этого зрелища, народная артистка России Татьяна Петровна Панкова, наверное, с улыбкой вспоминала, как в Венеции «каялась» перед памятью Карло Гольдони в том, что, как ей казалось, плохо играла в его комедии «Бабьи сплетни».
Актриса свято помнит завет своего учителя по Щепкин-ской школе Константина Александровича Зубова: «Артисты растут на провалах».
Но привычное, ритуальное порой самоедство в случае Панковой абсолютно напрасно, ибо она — одна из самых органичных, точных и чутких актрис Дома Островского.
На сцене Малого театра Татьяна Панкова с 1943 года (хотя в статусе первокурсницы вышла на эти подмостки еще раньше, в сезоне 1939/40 года, изображая в «Отелло» прислужницу-турчанку).
Ролей с тех волшебных времен, когда на одной сцене можно было оказаться с великим и обожаемым Остужевым, пусть в качестве «фона», переиграно множество. От, казалось бы, самых незначительных до центральных.
Внешность актрисы, что называется, трудная, но для жанровых задач выигрышная (если, к примеру, придется сыграть тещу Кисы Воробьянинова из «Двенадцати стульев»). Голос тоже природа подарила богатый: раскатистый, густого тембра (было дело, записала даже фонограмму ржания «той самой» лошади, что гарцует под легендарным командармом Ворошиловым в «Первой Конной»). Эффектная, гиперболическая внешность дополнена прямо-таки вулканическим темпераментом. Бесчисленные мамки и няньки, свахи и кухарки, кормилицы и наперсницы, а еще всякого рода «старухи с неопределенною профессией» — набор в таких случаях неизбежный и в чем-то любую актрису ограничивающий. Больше того, сложилось так, что Панкова смолоду играла старух, а это тоже порой опасно для актерской судьбы. Но и тут она избежала однообразия и приблизительности. Мамку Ивана Грозного Онуфриевну в «Князе Серебряном» А. К. Толстого, что сегодня идет на сцене Малого, Панкова играет столь же многозначно и темпераментно, как когда-то Ефросинью Старицкую в «Иване Грозном» АН. Толстого, введясь на эту роль с благословения Веры Николаевны Пашенной.
В спектакле же «Сотворение мира» по пьесе Н. Погодина сыграла Семеновну — мать двоих детей — так мощно и сердечно, что молодую актрису сравнивали с самой Марией Михайловной Блюменталь-Тамариной, чью тонкую душевную природу не то что превзойти — повторить немыслимо. Да и нянька Демидьевна в трагедии Л. Леонова «Нашествие» была явно под стать созданиям когорты Малого театра 40-х. Когда показала Алексею Денисовичу Дикому все, что разглядела и напридумывала для своей Пошлепкиной из «Ревизора», — услышала восторженное: «Только ничего не прибавляйте!» А за кухарку Степаниду в «Мещанах» М. Горького получила и вовсе нежданный дар — огромную корзину сирени... от самого Соломона Михоэлса. Жизнь меж тем могла пойти совсем по иному руслу. Вняв настойчивым требованиям родни, Татьяна сначала кончила физмат Ленинградского государственного университета, но, получив диплом, ринулась в Москву — в школу Малого театра, гастрольные спектакли которого ее потрясли и покорили. Сработало не простое упрямство, а зов природы: отец, крупный потомственный инженер, сам не был чужд творчеству — читал и сочинял стихи. Школьные годы Татьяны прошли на Васильевском, в знаменитой гимназии Шаффе (проще школе № 206), где сосредоточенно изучали литературу и ставили речь, а театральный кружок вела Наталья Федоровна Ольденбург-Корнилова, человек удивительного таланта и трудной судьбы.
Так или иначе, все четверо детей семьи Панковых стали актерами. Старший брат Татьяны Василий, сокурсник Ефима Копеляна, работавший в Театре Балтфлота, погиб на войне. Нина вместе с братом Павлом училась в Студии при Большом драматическом театре, позже играла на его сцене Татьяну в «Разломе» и Антонину в «Достигаеве и других». Но большую часть жизни проработала в Москве, почти три десятка лет преподавала в ГИТИСе актерское мастерство.
Павел же был знаменит, пожалуй, не меньше самой Татьяны. Артист варламовско-давыдовской закваски, Панков играл Варравина в Театре комедии у Акимова в фантасмагорическом спектакле по пьесе «Дело» А. В. Сухово-Кобылина на таком градусе фантастического реализма, что эта его работа вошла в историю российского театра. Татьяну Петровну, кстати, Акимов тоже звал к себе и, говорят, очень обиделся, когда она отказалась. А ведь какая могла бы получиться увлекательная сценическая жизнь в праздничных, преувеличенно театральных созданиях Николая Павловича Акимова, где гипертрофированному темпераменту и озорству Татьяны Панковой всегда нашлось бы применение...
Судьбой же были уготованы иные испытания. Первый муж, артист БДТ Борис Шляпников, погиб в войну, на корабле, вместе со старшим братом Василием. Второй супруг, актер Малого театра Константин Назаров, с которым прожила недолго, сгинул по причине, сгубившей многих российских актеров. Это оставило в душе Татьяны Петровны тягостное чувство вины: не сумела уберечь. Утешением стали несколько десятилетий счастливого брака с известным дирижером, профессором Гнесинского института Олегом Михайловичем Агарковым. Их дом, как и дом ее отца, был «художественным» — в нем не переводились гости и вдохновенные творческие занятия. Однако племянники, в отличие от самих Панковых-старших, все пошли в науку.
Нынче, не без удовольствия пересматривая лирическую кинокомедию «Медовый месяц», поставленную вслед всенародно любимой «Укротительницы тигров» с теми же Людмилой Касаткиной и Павлом Кадочниковым, но куда более занятную и даже социально острую для своего времени, следишь не только за тем, как любят, мучая друг друга, одинаково упрямые главные герои. Весьма интересны в картине и милые родственники героини, два научных деятеля, которых — вместе — сыграли Павел и Татьяна Панковы. Они оба были не менее упрямы. Но это упрямство совершенно иной природы. Занятые «чистой» наукой, честные и порядочные, они странным образом стабилизировали «завихрения» героини, не давая безалаберной девице превратиться в черствую стерву.
Судьба Панковой-киноактрисы тоже сложилась удачно. В ее киносудьбе есть даже роли, что называется, памятные любителям кинематографа. Чего стоит эпизод из «Анны на шее», где всем сразу запомнилась не то чтобы льстивая, а скорее восторженная портниха, произносящая одну-единственную фразу: «Не женщина — фея!» Слова эти, сказанные в лицо героине Аллы Ларионовой, одной из самых красивых русских актрис, были, как говорится, в кон.
Снималась Татьяна Панкова немало: фильмы «Княжна Мэри», «День рождения», «Екатерина Воронина», «Твой современник» смотрела вся страна. Но звездный час актриса пережила в роли матери декабриста Анненкова из пафосно-романтической исторической эпопеи Владимира Мотыля «Звезда пленительного счастья». Татьяну Петровну вослед режиссеру увлекла возможность рассказать о благородстве поколения, чистоте помыслов людей, сознающих свою обреченность.
В судьбе княгини Анненковой было много «достоевщины». Но не в поверхностно-невротическом, а глубинном выражении. Дочь сибирского губернатора Якоби, она не знала недостатка в женихах. Правда, многих больше привлекала возможность торговать с Китаем, открывавшаяся при таком родстве. Папенька, однако, требовал соблюдения единственного условия: жить в Сибири! Нашелся-таки человек, влюбившийся по-настоящему, но, желая порадовать супругу букетом ранних цветов, попал в ледоход и, простудившись, помер. Старший сын проигрался и был похоронен у дороги, как самоубийца. Что сталось с младшеньким, всем известно по картине, которую, похоже, и помнят в основном по красивой любовной истории, разыгранной Игорем Костолевским и Эвой Шикульской под изумительный романс Исаака Шварца и Булата Окуджавы.
Роль самовластной старухи Анненковой в этом фильме вызывающе эффектна. Буйная самодурша, не знающая «этикету» хозяйка, подобно фонвизинской Простаковой, любит сыночка без памяти, но и к «французке» ревнует люто. Лишь убедившись, что страсть, связавшая детей, не «больная», не пустая, допускает невесту до своей особы, «прощая» ей сына и признавая за нею право на характер.
Темная сила соседствует в ее душе с неутоленной тоской, неуправляемость натуры — с зоркостью и умением видеть суть творящегося вокруг. Желание настоять на своем так же сильно, как понимание, что от судьбы не уйдешь, — и новая жизнь, законы которой неведомы ей самой, пройдя через кровь, мучения, трагедии и страсти, окажется права. Анненкова, подобно Бабуленьке из «Игрока» Ф.М. Достоевского, даже ошибаясь, не теряет азарта, хотя всегда знает истинную цену своим ошибкам.
Мечта сыграть Бабуленьку живет в душе Татьяны Петровны Панковой постоянно. Исступленное клокотание страсти, смелая ярость в борьбе с судьбой, доброта и неуступчивость, приступы гнева и отходчивость — все краски яркой натуры, не ведающей удержу, доступны героиням актрисы. Все «происходят» из Достоевского, но проявляются в самых разных обстоятельствах совершенно по-разному. Играть «на пределе» Татьяна Панкова стремится всегда.
Она была Кабанихой в «Грозе», хозяйкой притона Бубновой из «Униженных и оскорбленных», Матреной во «Власти тьмы», унаследовав эту роль от Елены Митрофановны Шатровой так же, как и Василису Волохову в «Царе Федоре Иоанновиче». Весь спектр «темных натур» был ею освоен сполна. Но даже у Матрены Курослеповой из «Горячего сердца» или госпожи Кукушкиной из «Доходного места» виделись актрисе свои резоны бороться за собственное, пусть уродливое, понимание счастья, для которого и они ведь тоже, как ни смешно, родились на свет.
Сегодня Татьяна Петровна Панкова гримируется там же, где готовились выйти на сцену Александр Иванович Южин, Вера Николаевна Пашенная, Елена Николаевна Гоголева. Критики сравнивают ее с самой Варварой Осиповной Массалитиновой по смелости и органике, по природной сочности дарования. Актриса всегда играет поражающе просто и при этом ярко. Масштаб воплощаемых ею характеров всегда натурален, а непосредственность гомерична.
Эпической фигурой казалась тетя Катя в «Иване Рыбакове» В. Гусева, зато Сойка из «Доктора философии» Б. Нушича была сильно «подвинута» в сторону эксцентрики. В ее служанках сквозь хлопоты и заботы чудился почти свирепый сторожевой рефлекс и маниакальное служение хозяину или идее. В одном лице могли сойтись инстинкты дочери, матери, гувернантки, сиделки. Такими были Элоиза в «Мамуре», Евсеевна в «Холопах». Такой была Энона — кормилица и наперсница царицы из «роскошной» трагедии Жана Расина «Федра». Актриса искала здесь языческие краски ужаса «подавляющей» преданности, доходящей до религиозного фанатизма.
В телевизионной версии знаменитого в свое время спектакля Малого театра «Евгения Гранде» по Бальзаку Татьяна Панкова сыграла еще одно воплощение преданности и надежности, служанку Нанетту. Это была очень интересная, хотя и «фоновая» роль, да и сам спектакль явно дорог театру, значим для его художественной истории.
В телевизионной редакции молодых героев гастрольно сыграли артисты «со стороны» — крайне популярные, прозвучавшие в свое время как лидеры нового поколения Ариадна Шенгелая и Михаил Козаков. Несчастная влюбленная дочь скряги и вероломный столичный красавец жили своим, весьма, надо признать, изысканным сюжетом, а из остальных персонажей получился собирательный образ плотно спаянного, настырного, тупого и лживого общества, нищего духом и пронизанного стяжательством.
Нанетта, не лишенная природной зоркости, совестливая, полная достоинства, к этому обществу, разумеется, не принадлежала, а наблюдала его со стороны, явно имея по его поводу собственное мнение. И сердцем чувствовала, к чему приведет милую Эжени омут неугасимой и наивной, всепоглощающей и напрасной любви.
Душа героини Ариадны Шенгелая, напрасно, но упорно ждавшей от любимого исполнения обещаний, к финалу высыхала и черствела. Лишь на самом ее дне оставалось нечто человеческое — то была последняя привязанность к ворчливой, но мудрой старухе Нанетте. Они были дороги друг другу.
Татьяна Петровна не устает поражать своей творческой отзывчивостью и восприимчивостью. В довольно уже давнем спектакле «Живой труп» по пьесе Л.Н. Толстого, поставленном в старом здании на Ордынке Виталием Соломиным, где было много наивного, ученического, но была и очевидная искренность в отношении к «недописанному» классиком сюжету, попытка самостоятельно в нем разобраться, Панкова вышла в крохотной роли старой цыганки Настасьи Ивановны, матери Маши. Старуху мучили тяжелые предчувствия. Она не знала, что с ними делать, старалась по-своему повлиять и на своенравную дочь, и на «затуманившегося» чужака, пытаясь в каждом из них пробудить достоинство — и своего тоже не теряла.
Нынче, в волшебно преображенном здании филиала, вовсе непохожем на бывший неуютный и тусклый «вагон дальнего следования», а, напротив, превратившемся в торжественный храм муз, Татьяна Петровна играет Анну Антоновну Атуеву, туповатую и настырно упрямую тетку Лидочки Муромской, с чьей тяжелой руки закручивается весь омут жуткой чертовщины в знаменитой трилогии А.В. Сухово-Кобылина. Ведь именно тетушкина инициатива, именно ее лопоухое попустительство дают движение авантюрному сюжету «Свадьбы Кречинского» (во всяком случае, актриса заставляет своим решением роли об этом задуматься).
Главная новость здесь в том, что вместо самой пьесы, ставившейся в 70-х годах на основной сцене Л. Хейфецем для Владимира Кенигсона, Виталий Соломин, упорно стремящийся в режиссуру, обратился к довольно давно отыгранному по всей стране мюзиклу А.Колкера и К.Рыжова, что, на первый взгляд, вступает в противоречие с традициями театра.
Но сами по себе возникшие противоречия оказались, во-первых, содержательны, интересны по смыслу, а во-вторых, заметно освежили актерскую технику. Да и сам спектакль получился по-своему ярким, чему причиной неофитский азарт постановщика и прямое соавторство модного сценографа Юрия Харикова, превращавшего сценическое пространство трагикомедии то в арену для корриды (Кречинский ведь дарит Муромскому бычка), то в оплывающий ледяной замок, то в стартовую площадку для возможного полета героев из пушки на Луну в духе ранних кинофеерий Мельеса (правда, внутри обеих золотых пушек оказываются вполне уместные в данном случае адские топки).
И хотя музыки стало заметно меньше, звучит она скромнее, но прибавилось фантасмагории, бесовщины и дьявольщины.
Герой, отравленный азартом игры, пытается сам себя убедить, что способен еще и на искренние чувства. Юная, но явно разочарованная в жизни Лидочка, влюбившаяся всерьез, к финалу становится способна на жертвы ради любви. И только «упертая» дуреха тетушка, по-медвежьи переваливаясь, вся в пенных кружевах, знай себе поет про тягу к светской жизни и столичной роскоши. Ослеплен-ность ее внушает подобие священного ужаса, ибо каждому ведомо, что прежде, чем наказать, Господь сначала отнимает разум. В воплощении Т. Панковой Анна Антоновна Атуева, сама того не ведая, превращалась в «лоно зла», если не его источник.
Серьезно и вдохновенно играла актриса в столь же неожиданном для Малого театра спектакле по рыцарской фантастической драме Генриха фон Клейста «Кетхен из Хайльбронна».
Постановочный дуэт из ФРГ — режиссер Клаус Вагнер и художник Томас Пекне — создали стильную среду из живого, «дышащего» некрашеного светлого дерева, одели персонажей в монохромные романтичные длиннополые одежды. Но все таинственное, волшебное, даже сказочное, что происходит в пьесе, оказалось пронизано вроде бы несвойственной Малому театру иронией.
История трогательной самоотверженной любви юной девушки прозвучала в спектакле с поправкой на постмодернизм, заново входивший в моду на нашей сцене в начале 90-х.
Фигурой, на которой концентрировалась вся эта придуманность, становилась вероломная невеста графа, Кунигунда фон Турнек, прославленная красавица, а в действительности безобразная колдунья. Эта жуткая тетка представала в двух ипостасях: юной чаровницей (С. Аманова) и одноглазой старой ведьмой, которую, тоже не баз иронии, Татьяна Панкова наделяла нешуточной мистической силой.
В не менее мистической истории, «Утренней фее» А. Касоны, поставленной Б.А. Львовым-Анохиным со всем вниманием к поэтической природе этой притчи о силе любви и смерти, сыгранная Т. Панковой служанка Тельга, напротив, воплощала не покидающее дом тепло жизни, широкую натуру и могучий дух вполне земного человека, озабоченного простыми насущностями быта, который столь же значим, как само бытие.
И все-таки интереснее следить за тем, как Татьяна Петровна Панкова «разбирается» со своими эксцентрическими героинями, будь то сваха Красавина в «Женитьбе Бальзаминова» или Фетинья Епишкина из пьесы А.Н. Островского «Не было ни гроша, да вдруг алтын». Тут актрисе предоставлен зачастую полный простор для выхлестов вулканического темперамента и чудес гиперболического реализма.
Всех этих женщин Татьяна Панкова живописует масляными красками. Ее героини всегда живут на пределе «энергетических» возможностей. Выражаются сочно, объемно, даже звонко. В этом актриса — прямая наследница Веры Николаевны Пашенной, Евдокии Дмитриевны Турчаниновой, Варвары Николаевны Рыжовой. Диапазон возможностей смолоду казался (и, как выясняется, остался) уникальным. Недаром еще в студенчестве она сыграла — последовательно — Кабаниху в «Грозе» и... Раневскую в «Вишневом саде». Но главный «видовой признак» артистки Панковой как приверженки Малого театра — природный аппетит к слову Островского, его «суриковским» тонам.
При этом, не нарушая базовых свойств характеров, актриса охотно и весело обостряет их эксцентрические признаки: театральность, ярмарочность, многоцветность.
Занятнее всего это получается, когда Панкова играет свах. К примеру, ее Красавину из «Женитьбы Бальзаминова» называли свахой-клоуном при купцах-скоморохах. Она была отчаянной фантазеркой, кажется, готовой выдумывать для самой себя — лишь бы скучно не было — какое-то подобие домашнего театра.
Но, если людям от красавинских «представлений» была сплошная и очевидная польза, то Фетинья Епишкина из спектакля «Не было ни гроша...», поставленного Э. Марцевичем, становилась средоточием темных сил мутной замоскворецкой житухи с ее гнилым нищенством, лживой моралью и убогими иллюзиями.
Въедливая сплетница, Фетинья надменна и завистлива. Она фантазирует, буквально пузырится злобой, непрерывно ища повод для очередного припадка ненависти. В этой «субстанции» она купалась, но и зверела, тупо и темно ожесточаясь на всех и вся. Временами казалось, что перед нами жертва домостроя. Но по сути Фетинья оставалась профессиональной склочницей, явно нашедшей себя в этой всегда чреватой несчастьями жизни.
Авдотья Назаровна, дама с неопределенною профессией из чеховского «Иванова», совсем недавно поставленного Виталием Соломиным, густо характерна и самодостаточна, как контрабас. Она тоже хочет иметь вес и значение в обществе, нагло не замечая, что у всех вызывает изжогу сама необходимость общения с нею. Характер этой беззастенчивой тетки опять вылеплен ярко, с чеканной ясностью.
Не менее внушительна сыгранная чуть раньше старая княгиня Тугоуховская, не оставляющая надежд даже на тихом «сборище» посреди Великого поста найти жениха для любой из своих шестерых дочерей, которые, как говорится, давно крышу проросли.
Роль, по сюжетной функции, простая, но исполнена полнозвучно и азартно. Что-то есть в этой старухе, самой ее мании почти фольклорное, забавно-раритетное, нелепо-обаятельное.
Самое занятное, что все возможное многообразие подобных «объектов портретирования» Татьяна Петровна Панкова обнаруживает в реальных характерах и судьбах, не позволяя усомниться в их натуральности и исторической конкретности. А уморительный гротеск игровых акцентов постоянно рождается из природного человеческого нутра, умением познавать которое так сильна из века в век актерская школа Малого театра.
Очерк Александра Иняхина из книги «Звёзды Малого театра» (М., 2002).
Театральная Олимпиада в Москве весной 2001 года открылась изумительным спектаклем «Арлекин, или Слуга двух господ», поставленным великим Джорджо Стрелером в «Пикколо Театро ди Милано» больше полувека назад.
Сидя 25 апреля в ложе родного Малого театра и явно наслаждаясь невыразимым совершенством этого зрелища, народная артистка России Татьяна Петровна Панкова, наверное, с улыбкой вспоминала, как в Венеции «каялась» перед памятью Карло Гольдони в том, что, как ей казалось, плохо играла в его комедии «Бабьи сплетни».
Актриса свято помнит завет своего учителя по Щепкин-ской школе Константина Александровича Зубова: «Артисты растут на провалах».
Но привычное, ритуальное порой самоедство в случае Панковой абсолютно напрасно, ибо она — одна из самых органичных, точных и чутких актрис Дома Островского.
На сцене Малого театра Татьяна Панкова с 1943 года (хотя в статусе первокурсницы вышла на эти подмостки еще раньше, в сезоне 1939/40 года, изображая в «Отелло» прислужницу-турчанку).
Ролей с тех волшебных времен, когда на одной сцене можно было оказаться с великим и обожаемым Остужевым, пусть в качестве «фона», переиграно множество. От, казалось бы, самых незначительных до центральных.
Внешность актрисы, что называется, трудная, но для жанровых задач выигрышная (если, к примеру, придется сыграть тещу Кисы Воробьянинова из «Двенадцати стульев»). Голос тоже природа подарила богатый: раскатистый, густого тембра (было дело, записала даже фонограмму ржания «той самой» лошади, что гарцует под легендарным командармом Ворошиловым в «Первой Конной»). Эффектная, гиперболическая внешность дополнена прямо-таки вулканическим темпераментом. Бесчисленные мамки и няньки, свахи и кухарки, кормилицы и наперсницы, а еще всякого рода «старухи с неопределенною профессией» — набор в таких случаях неизбежный и в чем-то любую актрису ограничивающий. Больше того, сложилось так, что Панкова смолоду играла старух, а это тоже порой опасно для актерской судьбы. Но и тут она избежала однообразия и приблизительности. Мамку Ивана Грозного Онуфриевну в «Князе Серебряном» А. К. Толстого, что сегодня идет на сцене Малого, Панкова играет столь же многозначно и темпераментно, как когда-то Ефросинью Старицкую в «Иване Грозном» АН. Толстого, введясь на эту роль с благословения Веры Николаевны Пашенной.
В спектакле же «Сотворение мира» по пьесе Н. Погодина сыграла Семеновну — мать двоих детей — так мощно и сердечно, что молодую актрису сравнивали с самой Марией Михайловной Блюменталь-Тамариной, чью тонкую душевную природу не то что превзойти — повторить немыслимо. Да и нянька Демидьевна в трагедии Л. Леонова «Нашествие» была явно под стать созданиям когорты Малого театра 40-х. Когда показала Алексею Денисовичу Дикому все, что разглядела и напридумывала для своей Пошлепкиной из «Ревизора», — услышала восторженное: «Только ничего не прибавляйте!» А за кухарку Степаниду в «Мещанах» М. Горького получила и вовсе нежданный дар — огромную корзину сирени... от самого Соломона Михоэлса. Жизнь меж тем могла пойти совсем по иному руслу. Вняв настойчивым требованиям родни, Татьяна сначала кончила физмат Ленинградского государственного университета, но, получив диплом, ринулась в Москву — в школу Малого театра, гастрольные спектакли которого ее потрясли и покорили. Сработало не простое упрямство, а зов природы: отец, крупный потомственный инженер, сам не был чужд творчеству — читал и сочинял стихи. Школьные годы Татьяны прошли на Васильевском, в знаменитой гимназии Шаффе (проще школе № 206), где сосредоточенно изучали литературу и ставили речь, а театральный кружок вела Наталья Федоровна Ольденбург-Корнилова, человек удивительного таланта и трудной судьбы.
Так или иначе, все четверо детей семьи Панковых стали актерами. Старший брат Татьяны Василий, сокурсник Ефима Копеляна, работавший в Театре Балтфлота, погиб на войне. Нина вместе с братом Павлом училась в Студии при Большом драматическом театре, позже играла на его сцене Татьяну в «Разломе» и Антонину в «Достигаеве и других». Но большую часть жизни проработала в Москве, почти три десятка лет преподавала в ГИТИСе актерское мастерство.
Павел же был знаменит, пожалуй, не меньше самой Татьяны. Артист варламовско-давыдовской закваски, Панков играл Варравина в Театре комедии у Акимова в фантасмагорическом спектакле по пьесе «Дело» А. В. Сухово-Кобылина на таком градусе фантастического реализма, что эта его работа вошла в историю российского театра. Татьяну Петровну, кстати, Акимов тоже звал к себе и, говорят, очень обиделся, когда она отказалась. А ведь какая могла бы получиться увлекательная сценическая жизнь в праздничных, преувеличенно театральных созданиях Николая Павловича Акимова, где гипертрофированному темпераменту и озорству Татьяны Панковой всегда нашлось бы применение...
Судьбой же были уготованы иные испытания. Первый муж, артист БДТ Борис Шляпников, погиб в войну, на корабле, вместе со старшим братом Василием. Второй супруг, актер Малого театра Константин Назаров, с которым прожила недолго, сгинул по причине, сгубившей многих российских актеров. Это оставило в душе Татьяны Петровны тягостное чувство вины: не сумела уберечь. Утешением стали несколько десятилетий счастливого брака с известным дирижером, профессором Гнесинского института Олегом Михайловичем Агарковым. Их дом, как и дом ее отца, был «художественным» — в нем не переводились гости и вдохновенные творческие занятия. Однако племянники, в отличие от самих Панковых-старших, все пошли в науку.
Нынче, не без удовольствия пересматривая лирическую кинокомедию «Медовый месяц», поставленную вслед всенародно любимой «Укротительницы тигров» с теми же Людмилой Касаткиной и Павлом Кадочниковым, но куда более занятную и даже социально острую для своего времени, следишь не только за тем, как любят, мучая друг друга, одинаково упрямые главные герои. Весьма интересны в картине и милые родственники героини, два научных деятеля, которых — вместе — сыграли Павел и Татьяна Панковы. Они оба были не менее упрямы. Но это упрямство совершенно иной природы. Занятые «чистой» наукой, честные и порядочные, они странным образом стабилизировали «завихрения» героини, не давая безалаберной девице превратиться в черствую стерву.
Судьба Панковой-киноактрисы тоже сложилась удачно. В ее киносудьбе есть даже роли, что называется, памятные любителям кинематографа. Чего стоит эпизод из «Анны на шее», где всем сразу запомнилась не то чтобы льстивая, а скорее восторженная портниха, произносящая одну-единственную фразу: «Не женщина — фея!» Слова эти, сказанные в лицо героине Аллы Ларионовой, одной из самых красивых русских актрис, были, как говорится, в кон.
Снималась Татьяна Панкова немало: фильмы «Княжна Мэри», «День рождения», «Екатерина Воронина», «Твой современник» смотрела вся страна. Но звездный час актриса пережила в роли матери декабриста Анненкова из пафосно-романтической исторической эпопеи Владимира Мотыля «Звезда пленительного счастья». Татьяну Петровну вослед режиссеру увлекла возможность рассказать о благородстве поколения, чистоте помыслов людей, сознающих свою обреченность.
В судьбе княгини Анненковой было много «достоевщины». Но не в поверхностно-невротическом, а глубинном выражении. Дочь сибирского губернатора Якоби, она не знала недостатка в женихах. Правда, многих больше привлекала возможность торговать с Китаем, открывавшаяся при таком родстве. Папенька, однако, требовал соблюдения единственного условия: жить в Сибири! Нашелся-таки человек, влюбившийся по-настоящему, но, желая порадовать супругу букетом ранних цветов, попал в ледоход и, простудившись, помер. Старший сын проигрался и был похоронен у дороги, как самоубийца. Что сталось с младшеньким, всем известно по картине, которую, похоже, и помнят в основном по красивой любовной истории, разыгранной Игорем Костолевским и Эвой Шикульской под изумительный романс Исаака Шварца и Булата Окуджавы.
Роль самовластной старухи Анненковой в этом фильме вызывающе эффектна. Буйная самодурша, не знающая «этикету» хозяйка, подобно фонвизинской Простаковой, любит сыночка без памяти, но и к «французке» ревнует люто. Лишь убедившись, что страсть, связавшая детей, не «больная», не пустая, допускает невесту до своей особы, «прощая» ей сына и признавая за нею право на характер.
Темная сила соседствует в ее душе с неутоленной тоской, неуправляемость натуры — с зоркостью и умением видеть суть творящегося вокруг. Желание настоять на своем так же сильно, как понимание, что от судьбы не уйдешь, — и новая жизнь, законы которой неведомы ей самой, пройдя через кровь, мучения, трагедии и страсти, окажется права. Анненкова, подобно Бабуленьке из «Игрока» Ф.М. Достоевского, даже ошибаясь, не теряет азарта, хотя всегда знает истинную цену своим ошибкам.
Мечта сыграть Бабуленьку живет в душе Татьяны Петровны Панковой постоянно. Исступленное клокотание страсти, смелая ярость в борьбе с судьбой, доброта и неуступчивость, приступы гнева и отходчивость — все краски яркой натуры, не ведающей удержу, доступны героиням актрисы. Все «происходят» из Достоевского, но проявляются в самых разных обстоятельствах совершенно по-разному. Играть «на пределе» Татьяна Панкова стремится всегда.
Она была Кабанихой в «Грозе», хозяйкой притона Бубновой из «Униженных и оскорбленных», Матреной во «Власти тьмы», унаследовав эту роль от Елены Митрофановны Шатровой так же, как и Василису Волохову в «Царе Федоре Иоанновиче». Весь спектр «темных натур» был ею освоен сполна. Но даже у Матрены Курослеповой из «Горячего сердца» или госпожи Кукушкиной из «Доходного места» виделись актрисе свои резоны бороться за собственное, пусть уродливое, понимание счастья, для которого и они ведь тоже, как ни смешно, родились на свет.
Сегодня Татьяна Петровна Панкова гримируется там же, где готовились выйти на сцену Александр Иванович Южин, Вера Николаевна Пашенная, Елена Николаевна Гоголева. Критики сравнивают ее с самой Варварой Осиповной Массалитиновой по смелости и органике, по природной сочности дарования. Актриса всегда играет поражающе просто и при этом ярко. Масштаб воплощаемых ею характеров всегда натурален, а непосредственность гомерична.
Эпической фигурой казалась тетя Катя в «Иване Рыбакове» В. Гусева, зато Сойка из «Доктора философии» Б. Нушича была сильно «подвинута» в сторону эксцентрики. В ее служанках сквозь хлопоты и заботы чудился почти свирепый сторожевой рефлекс и маниакальное служение хозяину или идее. В одном лице могли сойтись инстинкты дочери, матери, гувернантки, сиделки. Такими были Элоиза в «Мамуре», Евсеевна в «Холопах». Такой была Энона — кормилица и наперсница царицы из «роскошной» трагедии Жана Расина «Федра». Актриса искала здесь языческие краски ужаса «подавляющей» преданности, доходящей до религиозного фанатизма.
В телевизионной версии знаменитого в свое время спектакля Малого театра «Евгения Гранде» по Бальзаку Татьяна Панкова сыграла еще одно воплощение преданности и надежности, служанку Нанетту. Это была очень интересная, хотя и «фоновая» роль, да и сам спектакль явно дорог театру, значим для его художественной истории.
В телевизионной редакции молодых героев гастрольно сыграли артисты «со стороны» — крайне популярные, прозвучавшие в свое время как лидеры нового поколения Ариадна Шенгелая и Михаил Козаков. Несчастная влюбленная дочь скряги и вероломный столичный красавец жили своим, весьма, надо признать, изысканным сюжетом, а из остальных персонажей получился собирательный образ плотно спаянного, настырного, тупого и лживого общества, нищего духом и пронизанного стяжательством.
Нанетта, не лишенная природной зоркости, совестливая, полная достоинства, к этому обществу, разумеется, не принадлежала, а наблюдала его со стороны, явно имея по его поводу собственное мнение. И сердцем чувствовала, к чему приведет милую Эжени омут неугасимой и наивной, всепоглощающей и напрасной любви.
Душа героини Ариадны Шенгелая, напрасно, но упорно ждавшей от любимого исполнения обещаний, к финалу высыхала и черствела. Лишь на самом ее дне оставалось нечто человеческое — то была последняя привязанность к ворчливой, но мудрой старухе Нанетте. Они были дороги друг другу.
Татьяна Петровна не устает поражать своей творческой отзывчивостью и восприимчивостью. В довольно уже давнем спектакле «Живой труп» по пьесе Л.Н. Толстого, поставленном в старом здании на Ордынке Виталием Соломиным, где было много наивного, ученического, но была и очевидная искренность в отношении к «недописанному» классиком сюжету, попытка самостоятельно в нем разобраться, Панкова вышла в крохотной роли старой цыганки Настасьи Ивановны, матери Маши. Старуху мучили тяжелые предчувствия. Она не знала, что с ними делать, старалась по-своему повлиять и на своенравную дочь, и на «затуманившегося» чужака, пытаясь в каждом из них пробудить достоинство — и своего тоже не теряла.
Нынче, в волшебно преображенном здании филиала, вовсе непохожем на бывший неуютный и тусклый «вагон дальнего следования», а, напротив, превратившемся в торжественный храм муз, Татьяна Петровна играет Анну Антоновну Атуеву, туповатую и настырно упрямую тетку Лидочки Муромской, с чьей тяжелой руки закручивается весь омут жуткой чертовщины в знаменитой трилогии А.В. Сухово-Кобылина. Ведь именно тетушкина инициатива, именно ее лопоухое попустительство дают движение авантюрному сюжету «Свадьбы Кречинского» (во всяком случае, актриса заставляет своим решением роли об этом задуматься).
Главная новость здесь в том, что вместо самой пьесы, ставившейся в 70-х годах на основной сцене Л. Хейфецем для Владимира Кенигсона, Виталий Соломин, упорно стремящийся в режиссуру, обратился к довольно давно отыгранному по всей стране мюзиклу А.Колкера и К.Рыжова, что, на первый взгляд, вступает в противоречие с традициями театра.
Но сами по себе возникшие противоречия оказались, во-первых, содержательны, интересны по смыслу, а во-вторых, заметно освежили актерскую технику. Да и сам спектакль получился по-своему ярким, чему причиной неофитский азарт постановщика и прямое соавторство модного сценографа Юрия Харикова, превращавшего сценическое пространство трагикомедии то в арену для корриды (Кречинский ведь дарит Муромскому бычка), то в оплывающий ледяной замок, то в стартовую площадку для возможного полета героев из пушки на Луну в духе ранних кинофеерий Мельеса (правда, внутри обеих золотых пушек оказываются вполне уместные в данном случае адские топки).
И хотя музыки стало заметно меньше, звучит она скромнее, но прибавилось фантасмагории, бесовщины и дьявольщины.
Герой, отравленный азартом игры, пытается сам себя убедить, что способен еще и на искренние чувства. Юная, но явно разочарованная в жизни Лидочка, влюбившаяся всерьез, к финалу становится способна на жертвы ради любви. И только «упертая» дуреха тетушка, по-медвежьи переваливаясь, вся в пенных кружевах, знай себе поет про тягу к светской жизни и столичной роскоши. Ослеплен-ность ее внушает подобие священного ужаса, ибо каждому ведомо, что прежде, чем наказать, Господь сначала отнимает разум. В воплощении Т. Панковой Анна Антоновна Атуева, сама того не ведая, превращалась в «лоно зла», если не его источник.
Серьезно и вдохновенно играла актриса в столь же неожиданном для Малого театра спектакле по рыцарской фантастической драме Генриха фон Клейста «Кетхен из Хайльбронна».
Постановочный дуэт из ФРГ — режиссер Клаус Вагнер и художник Томас Пекне — создали стильную среду из живого, «дышащего» некрашеного светлого дерева, одели персонажей в монохромные романтичные длиннополые одежды. Но все таинственное, волшебное, даже сказочное, что происходит в пьесе, оказалось пронизано вроде бы несвойственной Малому театру иронией.
История трогательной самоотверженной любви юной девушки прозвучала в спектакле с поправкой на постмодернизм, заново входивший в моду на нашей сцене в начале 90-х.
Фигурой, на которой концентрировалась вся эта придуманность, становилась вероломная невеста графа, Кунигунда фон Турнек, прославленная красавица, а в действительности безобразная колдунья. Эта жуткая тетка представала в двух ипостасях: юной чаровницей (С. Аманова) и одноглазой старой ведьмой, которую, тоже не баз иронии, Татьяна Панкова наделяла нешуточной мистической силой.
В не менее мистической истории, «Утренней фее» А. Касоны, поставленной Б.А. Львовым-Анохиным со всем вниманием к поэтической природе этой притчи о силе любви и смерти, сыгранная Т. Панковой служанка Тельга, напротив, воплощала не покидающее дом тепло жизни, широкую натуру и могучий дух вполне земного человека, озабоченного простыми насущностями быта, который столь же значим, как само бытие.
И все-таки интереснее следить за тем, как Татьяна Петровна Панкова «разбирается» со своими эксцентрическими героинями, будь то сваха Красавина в «Женитьбе Бальзаминова» или Фетинья Епишкина из пьесы А.Н. Островского «Не было ни гроша, да вдруг алтын». Тут актрисе предоставлен зачастую полный простор для выхлестов вулканического темперамента и чудес гиперболического реализма.
Всех этих женщин Татьяна Панкова живописует масляными красками. Ее героини всегда живут на пределе «энергетических» возможностей. Выражаются сочно, объемно, даже звонко. В этом актриса — прямая наследница Веры Николаевны Пашенной, Евдокии Дмитриевны Турчаниновой, Варвары Николаевны Рыжовой. Диапазон возможностей смолоду казался (и, как выясняется, остался) уникальным. Недаром еще в студенчестве она сыграла — последовательно — Кабаниху в «Грозе» и... Раневскую в «Вишневом саде». Но главный «видовой признак» артистки Панковой как приверженки Малого театра — природный аппетит к слову Островского, его «суриковским» тонам.
При этом, не нарушая базовых свойств характеров, актриса охотно и весело обостряет их эксцентрические признаки: театральность, ярмарочность, многоцветность.
Занятнее всего это получается, когда Панкова играет свах. К примеру, ее Красавину из «Женитьбы Бальзаминова» называли свахой-клоуном при купцах-скоморохах. Она была отчаянной фантазеркой, кажется, готовой выдумывать для самой себя — лишь бы скучно не было — какое-то подобие домашнего театра.
Но, если людям от красавинских «представлений» была сплошная и очевидная польза, то Фетинья Епишкина из спектакля «Не было ни гроша...», поставленного Э. Марцевичем, становилась средоточием темных сил мутной замоскворецкой житухи с ее гнилым нищенством, лживой моралью и убогими иллюзиями.
Въедливая сплетница, Фетинья надменна и завистлива. Она фантазирует, буквально пузырится злобой, непрерывно ища повод для очередного припадка ненависти. В этой «субстанции» она купалась, но и зверела, тупо и темно ожесточаясь на всех и вся. Временами казалось, что перед нами жертва домостроя. Но по сути Фетинья оставалась профессиональной склочницей, явно нашедшей себя в этой всегда чреватой несчастьями жизни.
Авдотья Назаровна, дама с неопределенною профессией из чеховского «Иванова», совсем недавно поставленного Виталием Соломиным, густо характерна и самодостаточна, как контрабас. Она тоже хочет иметь вес и значение в обществе, нагло не замечая, что у всех вызывает изжогу сама необходимость общения с нею. Характер этой беззастенчивой тетки опять вылеплен ярко, с чеканной ясностью.
Не менее внушительна сыгранная чуть раньше старая княгиня Тугоуховская, не оставляющая надежд даже на тихом «сборище» посреди Великого поста найти жениха для любой из своих шестерых дочерей, которые, как говорится, давно крышу проросли.
Роль, по сюжетной функции, простая, но исполнена полнозвучно и азартно. Что-то есть в этой старухе, самой ее мании почти фольклорное, забавно-раритетное, нелепо-обаятельное.
Самое занятное, что все возможное многообразие подобных «объектов портретирования» Татьяна Петровна Панкова обнаруживает в реальных характерах и судьбах, не позволяя усомниться в их натуральности и исторической конкретности. А уморительный гротеск игровых акцентов постоянно рождается из природного человеческого нутра, умением познавать которое так сильна из века в век актерская школа Малого театра.
Подробнее
«ПОСЛЕ ГАСТРОЛЕЙ В ПЕТЕРБУРГЕ В МОСКВЕ НАЧИНАЕШЬ ИГРАТЬ ЛУЧШЕ…»
С Татьяной Панковой беседует театральный критик Майя Фолкинштейн («Театральные вести» (Санкт-Петербург» № 2 за 2010 год).
«ПОСЛЕ ГАСТРОЛЕЙ В ПЕТЕРБУРГЕ В МОСКВЕ НАЧИНАЕШЬ ИГРАТЬ ЛУЧШЕ…»
С Татьяной Панковой беседует театральный критик Майя Фолкинштейн («Театральные вести» (Санкт-Петербург» № 2 за 2010 год).
Театральному училищу имени М. С. Щепкина исполнилось двести лет. Столь солидную «дату» Москва отметила достойно, без пафоса торжественным вечером в Малом театре, гостями которого стали выпускники училища разных поколений. И среди них — Татьяна Панкова, одна из старейших отечественных актрис, чей профессиональный «стаж» исчисляется семьюдесятью годами. Это ли не повод побеседовать с Татьяной Петровной? Предполагалось, что речь пойдет исключительно о юбилее щепкинской школы. Но говорили мы и о театре в целом, и о единственном в биографии актрисы Малом театре в частности, и о корифеях «Дома Островского». А еще — о родном для Татьяны Петровны Петербурге и о театральной династии Панковых, «корни» которой находятся как раз в городе на Неве.
— Артистом был мой младший брат, Павел. Он работал в БДТ. Его очень ценил Георгий Александрович Товстоногов, в чьих спектаклях Павел играл большие роли. И, вообще, был успешным, хорошим актером. Актрисой стала и сестра Нина. Она, как и Павел, окончила Студию при Большом драматическом театре. Нина тоже играла в БДТ. В ее репертуаре были Купава в «Снегурочке», Татьяну в «Разломе», другие крупные роли. Нина пережила в Ленинграде блокаду. И оставаться в этом городе ей, вероятно, было тяжело. Видимо, по этой причине Нина переехала в Москву. Устроиться в театр не смогла и стала преподавать в ГИТИСе. Преподавала там тридцать лет. Имела и научную степень, и другие регалии.… Был у нас и еще один брат, старший — Василий, тоже артист. Василий погиб во время войны, вместе с бригадой Театра Балтийского флота, где он служил. Их корабль подорвался на мине. Папа считал, что это Вася «заразил» нас театром. Но, мне-то кажется, что в этом повинен сам папа. Ведь он великолепно читал стихи, мог облечь в стихотворную форму любую сказку. Так что, родоначальником нашей династии против своего желания оказался отец. Хотя он и не имел никакого отношения к театру. Он был крупным инженером. И к театру относился скептически. Поэтому, когда я объявила о своем желании поступать в театральный институт, он мне сказал: «Сначала приобрети профессию, а потом будешь заниматься своей ерундой». И я пошла в Университет, на физико-математический факультет, что, кстати, мне очень пригодилось впоследствии. Ведь любое образование — гуманитарное или техническое, обогащает человека, его кругозор. Между прочим, у нас в Ленинграде, в годы моего студенчества редко кто заканчивал один факультет. Многие сдавали экзамены, например, на физико-математическом и тут же бежали на исторический. Слушать лекции академика Евгения Тарле. Когда Тарле говорил о Наполеоне, он так нервничал, что у него даже слезы текли. Так он волновался. Он обожал Наполеона… Уникальные педагоги были и в Щепкинском училище. Тот же Зубов, курс которого я закончила.
Я много читала о том, каким педагогом был Станиславский, но, анализируя то, что я получила от Зубова, мне кажется, что Зубов, как педагог, был не хуже Константина Сергеевича, а в чем-то, может быть, даже лучше него. Константин Александрович сразу требовал от нас профессионализма. И с первых дней обучения погружал нас в атмосферу Малого театра. Мы участвовали в массовках, иногда говорили несколько слов, на деле, а не на словах постигая азы профессии.
— А что еще отличало Школу Малого театра?
— Конечно, всегда была приоритетна безукоризненная речь. У нас за этим особо следила Евдокия Дмитриевна Турчанинова, которая за малейшую провинность строго наказывала. Требовали от нас быть правдивыми на сцене. И неизменно уступать «пальму первенства» партнеру. Так как в Малом театре есть негласный закон: сначала — партнер, а потом уже — ты. Но главное нас учили полнейшему вживанию в образ, полнейшей отдаче на сцене. Был такой случай. Великолепная актриса Дарья Васильевна Зеркалова блистательно играла Элизу Дулитл в «Пигмалионе» Б. Шоу. Однажды она в первом акте неудачно подвернула ногу и сломала лодыжку. Ужас! Но она доиграла. Потом, после спектакля ей сапожок разрезали, иначе не могли снять его с опухшей ноги…. И сегодня в Малом театре также не жалеют себя и мастера старшего, среднего поколения, и молодые актеры. Сохраняет свои традиции и Щепкинское училище, годы учебы в котором — самые счастливая пора в жизни артиста. Вы «летаете» на «крыльях» успеха! Вас приняли в Училище! Для вас все ново. Вы видите перед собой настоящих актеров. Вы ими восхищаетесь. И у вас полно надежд. «Ну, ничего, — говорите вы себе, — эта роль не получилась, но вот следующая обязательно получится!». И так до конца учебы. А уж, если вас пригласили в труппу Малого театра, то это просто верх счастья! Особенно, если он всегда был вашей мечтой, как у меня. Я могла поступить учиться в Ленинграде, где тоже были великолепные театры — Александринский, Большой драматический, в самом расцвете была акимовская «Комедия». Но что-то меня не удовлетворяло. Какая-то во всем сквозила холодность. Все у питерских артистов было чуть-чуть «на цыпочках», чуть-чуть «на котурнах». Но вот однажды к нам приехал на гастроли Малый театр. И я пошла на спектакль «Дети Ванюшина», где главную роль замечательно, очень сердечно исполнял Николай Николаевич Рыбников. И я сказала себе: «Я хочу играть только так!». И уехала в Москву. Поступила в Щепкинское училище. Это был 1939-ый год. А официально я в труппе Малого с 1943-его. Шестьдесят шесть сезонов! Чем безмерно счастлива. И даже думать себе не позволяю о том, что когда-нибудь придется уходить. До сих пор играю. Правда, сейчас одних старух.
— Но, насколько известно, Вы играли их и в молодости?
— Да, с самого начала. В двадцать три года мне давали сорок. Первая роль — Ефросинья Старицкая в «Иване Грозном». Это уже такое «амплуа». Но ведь и Корчагина-Александровская в «Александринке» в двадцать с небольшим лет играла в каком-то спектакле старую, седую большевичку, а Блюменталь-Тамарина и вовсе никогда не получала роли молодых героинь, которые справедливости ради стоит заметить, по сравнению с ролями пожилых людей менее интересны. Возрастные роли, зачастую, выписаны намного богаче, содержательнее. Я с удовольствием их играю. Независимо от того, каков объем этих ролей. Мой учитель Константин Александрович Зубов говорил: «В искусстве не важно «что», важно «как». Да и в Малом театре принято ответственно относиться к любой работе. Вот Вам пример. Режиссер кино Сергей Юткевич ставил у нас спектакль «Южный узел». В нем крохотную роль Матери солдата играла Вера Николаевна Пашенная. У нее была всего одна реплика. Когда в колонне солдат героиня Пашенной видела своего сына, который спрашивал ее: «Маманя, где папаня?», она должна была ответить: «Убили папаню». Пашенная произносила эту фразу, подходила к самой авансцене и крестила войско. У всех, кто это видел, мурашки бежали по телу. И таких примеров можно привести немало. Малый театр славен великими артистами. Когда я пришла в театр, на его подмостки выходили Остужев и Рыбников, Пашенная и Турчанинова, Рыжова и Белевцева… Следующее поколение — Зеркалова, Гоголева.… Сейчас тоже есть прекрасные артисты. Но таких индивидуальностей, как, скажем, Рыжова нет. Она была неповторима!
— А Вам никогда не предлагали преподавать в Щепкинском училище?
— Предлагали. И Коршунов. И Зубов, сразу после того, как я окончила Училище, звал меня в ассистенты. И это, наверное, было бы интересно передать свой опыт молодым. Но я очень нетерпелива. Я начинаю раздражаться, если вижу, что кто-то не может выполнить простое, на мой взгляд, задание. А с таким настроением нельзя идти на урок. И потом, я всегда была востребована в театре. Утром репетировала. Вечером играла. Поспишь немного и опять бежишь на репетицию. Все время была в работе. Снималась в кино. Много гастролировала. В том числе и в Ленинграде. Это изумительный город. Кажется, все здесь так, как в Москве. И — все не так! После того, как некоторое время поиграешь в Петербурге, и в Москве начинаешь играть лучше. Потому что, здесь другой зритель, более требовательный что ли. По уровню выше московского. Как будто питерская грандиозная архитектура не позволяет им понижать культурный уровень. И нам невольно приходится «подтягиваться». Но я не ругаю Москву. Я ее люблю. Восхищаюсь москвичами, их азартом, их деловым настроем. Но Петербург в моей душе всегда будет занимать особое место.
Беседу вела Майя Фолкинштейн.
«Театральные вести» (Санкт-Петербург» № 2 за 2010 год).
С Татьяной Панковой беседует театральный критик Майя Фолкинштейн («Театральные вести» (Санкт-Петербург» № 2 за 2010 год).
Театральному училищу имени М. С. Щепкина исполнилось двести лет. Столь солидную «дату» Москва отметила достойно, без пафоса торжественным вечером в Малом театре, гостями которого стали выпускники училища разных поколений. И среди них — Татьяна Панкова, одна из старейших отечественных актрис, чей профессиональный «стаж» исчисляется семьюдесятью годами. Это ли не повод побеседовать с Татьяной Петровной? Предполагалось, что речь пойдет исключительно о юбилее щепкинской школы. Но говорили мы и о театре в целом, и о единственном в биографии актрисы Малом театре в частности, и о корифеях «Дома Островского». А еще — о родном для Татьяны Петровны Петербурге и о театральной династии Панковых, «корни» которой находятся как раз в городе на Неве.
— Артистом был мой младший брат, Павел. Он работал в БДТ. Его очень ценил Георгий Александрович Товстоногов, в чьих спектаклях Павел играл большие роли. И, вообще, был успешным, хорошим актером. Актрисой стала и сестра Нина. Она, как и Павел, окончила Студию при Большом драматическом театре. Нина тоже играла в БДТ. В ее репертуаре были Купава в «Снегурочке», Татьяну в «Разломе», другие крупные роли. Нина пережила в Ленинграде блокаду. И оставаться в этом городе ей, вероятно, было тяжело. Видимо, по этой причине Нина переехала в Москву. Устроиться в театр не смогла и стала преподавать в ГИТИСе. Преподавала там тридцать лет. Имела и научную степень, и другие регалии.… Был у нас и еще один брат, старший — Василий, тоже артист. Василий погиб во время войны, вместе с бригадой Театра Балтийского флота, где он служил. Их корабль подорвался на мине. Папа считал, что это Вася «заразил» нас театром. Но, мне-то кажется, что в этом повинен сам папа. Ведь он великолепно читал стихи, мог облечь в стихотворную форму любую сказку. Так что, родоначальником нашей династии против своего желания оказался отец. Хотя он и не имел никакого отношения к театру. Он был крупным инженером. И к театру относился скептически. Поэтому, когда я объявила о своем желании поступать в театральный институт, он мне сказал: «Сначала приобрети профессию, а потом будешь заниматься своей ерундой». И я пошла в Университет, на физико-математический факультет, что, кстати, мне очень пригодилось впоследствии. Ведь любое образование — гуманитарное или техническое, обогащает человека, его кругозор. Между прочим, у нас в Ленинграде, в годы моего студенчества редко кто заканчивал один факультет. Многие сдавали экзамены, например, на физико-математическом и тут же бежали на исторический. Слушать лекции академика Евгения Тарле. Когда Тарле говорил о Наполеоне, он так нервничал, что у него даже слезы текли. Так он волновался. Он обожал Наполеона… Уникальные педагоги были и в Щепкинском училище. Тот же Зубов, курс которого я закончила.
Я много читала о том, каким педагогом был Станиславский, но, анализируя то, что я получила от Зубова, мне кажется, что Зубов, как педагог, был не хуже Константина Сергеевича, а в чем-то, может быть, даже лучше него. Константин Александрович сразу требовал от нас профессионализма. И с первых дней обучения погружал нас в атмосферу Малого театра. Мы участвовали в массовках, иногда говорили несколько слов, на деле, а не на словах постигая азы профессии.
— А что еще отличало Школу Малого театра?
— Конечно, всегда была приоритетна безукоризненная речь. У нас за этим особо следила Евдокия Дмитриевна Турчанинова, которая за малейшую провинность строго наказывала. Требовали от нас быть правдивыми на сцене. И неизменно уступать «пальму первенства» партнеру. Так как в Малом театре есть негласный закон: сначала — партнер, а потом уже — ты. Но главное нас учили полнейшему вживанию в образ, полнейшей отдаче на сцене. Был такой случай. Великолепная актриса Дарья Васильевна Зеркалова блистательно играла Элизу Дулитл в «Пигмалионе» Б. Шоу. Однажды она в первом акте неудачно подвернула ногу и сломала лодыжку. Ужас! Но она доиграла. Потом, после спектакля ей сапожок разрезали, иначе не могли снять его с опухшей ноги…. И сегодня в Малом театре также не жалеют себя и мастера старшего, среднего поколения, и молодые актеры. Сохраняет свои традиции и Щепкинское училище, годы учебы в котором — самые счастливая пора в жизни артиста. Вы «летаете» на «крыльях» успеха! Вас приняли в Училище! Для вас все ново. Вы видите перед собой настоящих актеров. Вы ими восхищаетесь. И у вас полно надежд. «Ну, ничего, — говорите вы себе, — эта роль не получилась, но вот следующая обязательно получится!». И так до конца учебы. А уж, если вас пригласили в труппу Малого театра, то это просто верх счастья! Особенно, если он всегда был вашей мечтой, как у меня. Я могла поступить учиться в Ленинграде, где тоже были великолепные театры — Александринский, Большой драматический, в самом расцвете была акимовская «Комедия». Но что-то меня не удовлетворяло. Какая-то во всем сквозила холодность. Все у питерских артистов было чуть-чуть «на цыпочках», чуть-чуть «на котурнах». Но вот однажды к нам приехал на гастроли Малый театр. И я пошла на спектакль «Дети Ванюшина», где главную роль замечательно, очень сердечно исполнял Николай Николаевич Рыбников. И я сказала себе: «Я хочу играть только так!». И уехала в Москву. Поступила в Щепкинское училище. Это был 1939-ый год. А официально я в труппе Малого с 1943-его. Шестьдесят шесть сезонов! Чем безмерно счастлива. И даже думать себе не позволяю о том, что когда-нибудь придется уходить. До сих пор играю. Правда, сейчас одних старух.
— Но, насколько известно, Вы играли их и в молодости?
— Да, с самого начала. В двадцать три года мне давали сорок. Первая роль — Ефросинья Старицкая в «Иване Грозном». Это уже такое «амплуа». Но ведь и Корчагина-Александровская в «Александринке» в двадцать с небольшим лет играла в каком-то спектакле старую, седую большевичку, а Блюменталь-Тамарина и вовсе никогда не получала роли молодых героинь, которые справедливости ради стоит заметить, по сравнению с ролями пожилых людей менее интересны. Возрастные роли, зачастую, выписаны намного богаче, содержательнее. Я с удовольствием их играю. Независимо от того, каков объем этих ролей. Мой учитель Константин Александрович Зубов говорил: «В искусстве не важно «что», важно «как». Да и в Малом театре принято ответственно относиться к любой работе. Вот Вам пример. Режиссер кино Сергей Юткевич ставил у нас спектакль «Южный узел». В нем крохотную роль Матери солдата играла Вера Николаевна Пашенная. У нее была всего одна реплика. Когда в колонне солдат героиня Пашенной видела своего сына, который спрашивал ее: «Маманя, где папаня?», она должна была ответить: «Убили папаню». Пашенная произносила эту фразу, подходила к самой авансцене и крестила войско. У всех, кто это видел, мурашки бежали по телу. И таких примеров можно привести немало. Малый театр славен великими артистами. Когда я пришла в театр, на его подмостки выходили Остужев и Рыбников, Пашенная и Турчанинова, Рыжова и Белевцева… Следующее поколение — Зеркалова, Гоголева.… Сейчас тоже есть прекрасные артисты. Но таких индивидуальностей, как, скажем, Рыжова нет. Она была неповторима!
— А Вам никогда не предлагали преподавать в Щепкинском училище?
— Предлагали. И Коршунов. И Зубов, сразу после того, как я окончила Училище, звал меня в ассистенты. И это, наверное, было бы интересно передать свой опыт молодым. Но я очень нетерпелива. Я начинаю раздражаться, если вижу, что кто-то не может выполнить простое, на мой взгляд, задание. А с таким настроением нельзя идти на урок. И потом, я всегда была востребована в театре. Утром репетировала. Вечером играла. Поспишь немного и опять бежишь на репетицию. Все время была в работе. Снималась в кино. Много гастролировала. В том числе и в Ленинграде. Это изумительный город. Кажется, все здесь так, как в Москве. И — все не так! После того, как некоторое время поиграешь в Петербурге, и в Москве начинаешь играть лучше. Потому что, здесь другой зритель, более требовательный что ли. По уровню выше московского. Как будто питерская грандиозная архитектура не позволяет им понижать культурный уровень. И нам невольно приходится «подтягиваться». Но я не ругаю Москву. Я ее люблю. Восхищаюсь москвичами, их азартом, их деловым настроем. Но Петербург в моей душе всегда будет занимать особое место.
Беседу вела Майя Фолкинштейн.
«Театральные вести» (Санкт-Петербург» № 2 за 2010 год).
Подробнее
ХРАНИТЕЛЬНИЦА ТРАДИЦИЙ
Ушла из жизни старейшая актриса Малого театра...
ХРАНИТЕЛЬНИЦА ТРАДИЦИЙ
Ушла из жизни старейшая актриса Малого театра
9 июля скончалась Татьяна Петровна Панкова, одна из старейших актрис Малого театра, на сцене которого она после окончания Щепкинского училища сыграла более ста ролей и проработала 68 лет. Народная артистка России имела солидный список наград и медалей, из которых больше всего ценила военные медали: «За оборону Советского Заполярья», «За Победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.», «За доблестный труд в Великой Отечественной войне» и «Медаль Жукова».
Вспоминая различные эпизоды своей жизни, Татьяна Панкова часто рассказывала о том, как однажды на фронте она играла с товарищами спектакль перед одним зрителем. Это не было высокое начальство: майор уходил на опасное задание и политрук его части попросил специально сыграть для него хоть что-нибудь. Как вспоминала Татьяна Петровна, «мы играли комедию так, как будто собрались все солдаты, была такая собранность, такое напряжение и такое желание все сделать для этого майора, потому что в голове сидело – «увидим ли мы его потом?». Когда мы отыграли, никто не мог уснуть. Ждали, когда придет известие. И приходит тот же политрук и говорит, это было в то время для фронта очень странно: «Помолимся за его душу…» – майор погиб»…
В биографии актрисы, проработавшей 68 лет в Малом театре, больше сотни ролей, но те, сыгранные в составе фронтовой бригады, занимали место особое и отдельное. Может, потому, что Отечественная война тяжко прошлась по семье: в блокадном Ленинграде умерли родители, погиб на фронте старший брат Василий, первым пошедший в актеры и заразивший театральной бациллой двух сестер и младшего брата. Отец увлечение театром не поощрял, и его любимица-дочка Танюша сначала окончила физико-математическое отделение Ленинградского университета, положила на стол папе диплом, а потом поехала в Москву, в Щепкинское училище.
Бывают биографии похожие на путь ручья. Блуждает герой по низинам и косогорам, пока не попадет на свое русло, много испишет страниц-черновиков, пока не выработает свой почерк. У Татьяны Панковой жизненный путь представляется несгибаемой линией. Выбрав раз, театр ли, мужа ли, – осталась верна на всю жизнь. О таких говорят – «кремень-баба», и счастливы, если такая окажется рядом.
Острохарактерную молодую актрису быстро определили на роли… старух, да еще не в первом составе, а дублировать великих старух Малого театра – Пашенную, Рыжову, Турчанинову… Многие бы взбунтовались, а она отнеслась к своему жребию как подарку: идти след вслед за мастерицами, набираться опыта, какого ни в одном училище не научишься. И из робкой дебютантки скоро сложилась актриса-мастер, отличающаяся разнообразием интонаций в бытовым ролях, юмором и смелостью в ролях комических, редким чувством меры и прекрасным владением старомосковской речью, которая сказывается не только в употреблении определенных звуков и ударений, но и в звуках голоса, в мимике лица.
Она много снималась в кино (одной из самых известных ее киноролей, стала Анненкова в фильме «Звезда пленительного счастья» режиссера В. Мотыля (1975). Ее ценили такие разные режиссеры как Алексей Дикий, Борис Равенских, Сергей Женовач. Любили партнеры, радостно приветствовал зрительный зал, обожавший ее свах, нянюшек, тетушек, бабушек, грозных властительниц и лукавых наперсниц, – Татьяна Панкова создала целую галерею разнообразных женских типов, не смущаясь объемом роли. Она играла Ефрасинью Старицкую в «Иване Грозном», Матрену во «Власти тьмы», Кабаниху в «Грозе», Кукушкину в «Доходном месте», Гельбу в «Утренней фее», старуху Тинкер в «Ярмарке тщеславия», Энону в «Федре», Элоизу в «Мамуре», Евсеевну в «Холопах». А рядом роли, которые только талант актрисы не давал назвать «эпизодическими». «Я люблю маленькие роли и получаю огромное наслаждение, работая над ними, – уверяла актриса, – Потому что в маленький промежуток времени надо вложить все, что ты вкладываешь в большую роль. И какой у нее характер, злая она или добрая, любит сына или не любит. Это такое наслаждение в маленьком штрихе находить черту характера». Ее княгиню Тугоуховскую в «Горе от ума» зал встречал громом аплодисментов. Сергей Женовач собрал на балу у Фамусова всю блистательную старую гвардию Малого театра и каждому поставил свой бенефисный выход-номер, еще раз показав, что «нет маленьких ролей, а только маленькие актеры».
Долгие годы Татьяна Панкова занимала гримуборную великой Веры Пашенной, о которой всегда много рассказывала, не замечая, что для собеседников она сама давно стала хранительницей духа Малого театра.
Актер Василий Иванович БОЧКАРЕВ:
– Татьяна Петровна являлась связующим звеном между прошлым и настоящим Малого театра, ведь она ветеран войны, прошла войну в концертных бригадах и буквально по сей день выходила на сцену. Она подавала пример бескорыстного служения театру, показывала нам, как нужно относиться к своему делу, передавала традиции, опыт…Татьяна Петровна была этаким Дон Кихотом Малого театра. И, что особенно ценно, была человеком, который откликался на любые проблемы, помогала всем без исключения. Это невосполнимая утрата для нас всех.
Записала Ирина МУСТАФИНА
Ольга ЕГОШИНА
«Новые известия», 11 июля 2011 года
Ушла из жизни старейшая актриса Малого театра
9 июля скончалась Татьяна Петровна Панкова, одна из старейших актрис Малого театра, на сцене которого она после окончания Щепкинского училища сыграла более ста ролей и проработала 68 лет. Народная артистка России имела солидный список наград и медалей, из которых больше всего ценила военные медали: «За оборону Советского Заполярья», «За Победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.», «За доблестный труд в Великой Отечественной войне» и «Медаль Жукова».
Вспоминая различные эпизоды своей жизни, Татьяна Панкова часто рассказывала о том, как однажды на фронте она играла с товарищами спектакль перед одним зрителем. Это не было высокое начальство: майор уходил на опасное задание и политрук его части попросил специально сыграть для него хоть что-нибудь. Как вспоминала Татьяна Петровна, «мы играли комедию так, как будто собрались все солдаты, была такая собранность, такое напряжение и такое желание все сделать для этого майора, потому что в голове сидело – «увидим ли мы его потом?». Когда мы отыграли, никто не мог уснуть. Ждали, когда придет известие. И приходит тот же политрук и говорит, это было в то время для фронта очень странно: «Помолимся за его душу…» – майор погиб»…
В биографии актрисы, проработавшей 68 лет в Малом театре, больше сотни ролей, но те, сыгранные в составе фронтовой бригады, занимали место особое и отдельное. Может, потому, что Отечественная война тяжко прошлась по семье: в блокадном Ленинграде умерли родители, погиб на фронте старший брат Василий, первым пошедший в актеры и заразивший театральной бациллой двух сестер и младшего брата. Отец увлечение театром не поощрял, и его любимица-дочка Танюша сначала окончила физико-математическое отделение Ленинградского университета, положила на стол папе диплом, а потом поехала в Москву, в Щепкинское училище.
Бывают биографии похожие на путь ручья. Блуждает герой по низинам и косогорам, пока не попадет на свое русло, много испишет страниц-черновиков, пока не выработает свой почерк. У Татьяны Панковой жизненный путь представляется несгибаемой линией. Выбрав раз, театр ли, мужа ли, – осталась верна на всю жизнь. О таких говорят – «кремень-баба», и счастливы, если такая окажется рядом.
Острохарактерную молодую актрису быстро определили на роли… старух, да еще не в первом составе, а дублировать великих старух Малого театра – Пашенную, Рыжову, Турчанинову… Многие бы взбунтовались, а она отнеслась к своему жребию как подарку: идти след вслед за мастерицами, набираться опыта, какого ни в одном училище не научишься. И из робкой дебютантки скоро сложилась актриса-мастер, отличающаяся разнообразием интонаций в бытовым ролях, юмором и смелостью в ролях комических, редким чувством меры и прекрасным владением старомосковской речью, которая сказывается не только в употреблении определенных звуков и ударений, но и в звуках голоса, в мимике лица.
Она много снималась в кино (одной из самых известных ее киноролей, стала Анненкова в фильме «Звезда пленительного счастья» режиссера В. Мотыля (1975). Ее ценили такие разные режиссеры как Алексей Дикий, Борис Равенских, Сергей Женовач. Любили партнеры, радостно приветствовал зрительный зал, обожавший ее свах, нянюшек, тетушек, бабушек, грозных властительниц и лукавых наперсниц, – Татьяна Панкова создала целую галерею разнообразных женских типов, не смущаясь объемом роли. Она играла Ефрасинью Старицкую в «Иване Грозном», Матрену во «Власти тьмы», Кабаниху в «Грозе», Кукушкину в «Доходном месте», Гельбу в «Утренней фее», старуху Тинкер в «Ярмарке тщеславия», Энону в «Федре», Элоизу в «Мамуре», Евсеевну в «Холопах». А рядом роли, которые только талант актрисы не давал назвать «эпизодическими». «Я люблю маленькие роли и получаю огромное наслаждение, работая над ними, – уверяла актриса, – Потому что в маленький промежуток времени надо вложить все, что ты вкладываешь в большую роль. И какой у нее характер, злая она или добрая, любит сына или не любит. Это такое наслаждение в маленьком штрихе находить черту характера». Ее княгиню Тугоуховскую в «Горе от ума» зал встречал громом аплодисментов. Сергей Женовач собрал на балу у Фамусова всю блистательную старую гвардию Малого театра и каждому поставил свой бенефисный выход-номер, еще раз показав, что «нет маленьких ролей, а только маленькие актеры».
Долгие годы Татьяна Панкова занимала гримуборную великой Веры Пашенной, о которой всегда много рассказывала, не замечая, что для собеседников она сама давно стала хранительницей духа Малого театра.
Актер Василий Иванович БОЧКАРЕВ:
– Татьяна Петровна являлась связующим звеном между прошлым и настоящим Малого театра, ведь она ветеран войны, прошла войну в концертных бригадах и буквально по сей день выходила на сцену. Она подавала пример бескорыстного служения театру, показывала нам, как нужно относиться к своему делу, передавала традиции, опыт…Татьяна Петровна была этаким Дон Кихотом Малого театра. И, что особенно ценно, была человеком, который откликался на любые проблемы, помогала всем без исключения. Это невосполнимая утрата для нас всех.
Записала Ирина МУСТАФИНА
Ольга ЕГОШИНА
«Новые известия», 11 июля 2011 года
16.07.2011
ПОЗДРАВЛЯЕМ С ТРУДОВЫМ ЮБИЛЕЕМ!
16 июля исполняется 65 лет служения Малому театру народного артиста России Геннадия Дмитриевича Сергеева. От души поздравляем Геннадия Дмитриевича и желаем ему доброго здоровья, хорошего настроения и еще многих встреч с благодарным зрителем на родных подмостках!
15.07.2011
«Листая старые подшивки» ЖИЗНЬ ТРАДИЦИИ,
«Листая старые подшивки»
ЖИЗНЬ ТРАДИЦИИ,
или Свирепая требовательность к себе актрисы Панковой
([link Lvov-AnohinB">Борис Львов-Анохин «Независимая газета», 16 декабря 1993 г.)
ЖИЗНЬ ТРАДИЦИИ,
или Свирепая требовательность к себе актрисы Панковой
([link Lvov-AnohinB">Борис Львов-Анохин «Независимая газета», 16 декабря 1993 г.)
15.07.2011
ПОЗДРАВЛЯЕМ С ДНЁМ РОЖДЕНИЯ!
15 июля – день рождения народного артиста России Валерия Константиновича Бабятинского. Поздравляем!
13.07.2011
МАЛЫЙ ТЕАТР ПРОСТИЛСЯ С ТАТЬЯНОЙ ПАНКОВОЙ
Она была одной из последних старух Малого театра. Сегодня в Москве простились с актрисой Татьяной Петровной Панковой. Гражданская панихида прошла в родном для актрисы Малом театре, которому Панкова служила 70 лет, где сыграла более ста ролей. Рассказывают «Новости культуры».
13.07.2011
УШЛА ИЗ ЖИЗНИ ТАТЬЯНА ПАНКОВА
Видеорепортаж Вести.ру
Она жила Малым театром. И практически жила в Малом театре. Еще в прошлом сезоне, в 93 года, Татьяна Панкова выходила на сцену.
Она жила Малым театром. И практически жила в Малом театре. Еще в прошлом сезоне, в 93 года, Татьяна Панкова выходила на сцену.
13.07.2011
ПОЗДРАВЛЯЕМ С ДНЁМ РОЖДЕНИЯ!
13 июля – день рождения народного артиста России Бориса Владимировича Клюева. Поздравляем!
13.07.2011
ПОЗДРАВЛЯЕМ С ЮБИЛЕЕМ!
13 июля – юбилей ассистента режиссёра Альбины Андреевны Гончаровой. Поздравляем Альбину Андреевну и желаем ей крепкого здоровья, хорошего настроения и еще многих лет служения Малому театру!
12.07.2011
ПОЗДРАВЛЯЕМ С ДНЁМ РОЖДЕНИЯ!
12 июля – день рождения заслуженного артиста России Петра Даниловича Складчикова. Поздравляем!
12.07.2011
ВЕЛИКАЯ УТРАТА МАЛОГО ТЕАТРА – УШЛА ИЗ ЖИЗНИ ТАТЬЯНА ПАНКОВА
«Великая утрата» – так говорят сегодня в Малом театре. На 95-м году жизни скончалась одна из его старейших актрис – Татьяна Панкова. Почти семьдесят лет Татьяна Петрова прослужила на этой сцене, сыграла здесь больше ста ролей. Коллеги говорят, что до последних дней маститая актриса играла свежо и проникновенно, словно восторженная дебютантка. Каждой роли отдавалась так, словно в этот момент решалась ее творческая судьба. Рассказывают »Новости культуры»
12.07.2011
ИЗ МАЛОГО ТЕАТРА УШЛА «ВЕЛИКАЯ СТАРУХА»
Не стало Татьяны Панковой (Марина Райкина «Московский комсомолец», 11 июля 2011 года)
11.07.2011
ТАТЬЯНА ПАНКОВА ЖИЛА ДОЛГО, И ИГРАЛА ДО ПОСЛЕДНИХ ДНЕЙ
Время и место похорон пока не называют, в некрологе, который пришел по из Малого театра, традиционный и неизбежный список ролей, вехи официальной биографии тут и там перебивается разрывается горестным всплеском рук, не официальным – «наша дорогая, любимая «старуха».
11.07.2011
«ПОСЛЕ ГАСТРОЛЕЙ В ПЕТЕРБУРГЕ В МОСКВЕ НАЧИНАЕШЬ ИГРАТЬ ЛУЧШЕ…»
С Татьяной Панковой беседует театральный критик Майя Фолкинштейн («Театральные вести» (Санкт-Петербург» № 2 за 2010 год).
Главный режиссёр Малого театра —
заслуженный артист России А.В. Дубровский
Главная
Новости
Изменения в афише
Премьеры
Гастроли
Репертуар
Отзывы
Фестиваль "Островский в доме Островского"
Малый ТВ
Газета "Малый театр"
Открытая информация
Партнёры
О театре
Попечительский совет Руководство театра Актёры Режиссёры Художники Музыкальная часть Репертуарный отдел Режиссёрский отдел Пресс-служба Музейно-информационный центр Художественно-постановочная часть Мемориальная квартира А.И. Сумбатова-Южина Щепкинское училище Детская студия Малого театра Филиал в Когалыме
История
Здание Малого театра
Репертуар с 1824 г.
Театральное училище
Спектакли
Труппа театра с 1824 года
Труппа театра с 1917 года
Актеры
Режиссеры
Художники
Звуковой архив
1941-1945
Щелыково
Библиотека Малого театра
Правила вежливости и этикета
Публикации
Памятник А.Н. Островскому
Партнеры
Информационная поддержка
Как добраться?© 2025 Пресс-служба:
press@maly.ru
Заказ билетов (web-касса) (495) 624-40-46
Оценка качества услуг учреждений культуры
Адрес театра:
Москва, Театральный проезд д. 1
телефон: (495)624-42-01
Мы в соцсетях:
Партнеры
Информационная поддержка