26.07.2005
Подробнее
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой» Е.Н. ГОГОЛЕВА
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ОБЩЕСТВЕННАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ОБЩЕСТВЕННАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ОБЩЕСТВЕННАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
Как и любая советская актриса и к тому же член партии, я постоянно веду общественную работу. И эта работа составляет важный элемент моей духовной жизни, моего творческого самочувствия. Она дает мне дополнительные связи с народными массами и таким образом питает мое творчество. Без общественной работы я не мыслю своей жизни. О некоторых сторонах этой работы я и хочу здесь рассказать.
Уважаемая Елена Николаевна! Извините нас за очередное беспокойство. Мы только что получили письмо от совета ветеранов 18-й гвардейской стрелковой дивизии, в котором нам выслали уточненный план проведения встречи ветеранов дивизии в городе Юхнове...
Мы просим Вас в связи с изменением плана встречи в Юхнове организовать посещение нашей делегацией музея Малого театра 5 мая или 10 мая. Состав делегации три человека.
Мы просим Вас, уважаемая Елена Николаевна, сообщить, с кем и каким образом нам связаться в Москве по поводу посещения музея. Заранее благодарны за помощь. С искренним уважением член клуба «Родина»
Е. Иванова, г. Черняховск.
В течение многих лет я являюсь председателем Центральной комиссии по культурному шефству над Вооруженными Силами СССР. Это моя главная общественная работа. Начало ей было положено моими поездками на фронт во время Великой Отечественной войны. До сих пор у меня сохранились связи с многими участниками войны. Пишут, вспоминают, напоминают. «А помните, Елена Николаевна, как мы Вас звали «мамашей», когда Вы приехали в нашу часть?..» И следует название местечка или номер части. Недавно получила из Ташкента письмо от пенсионера Рудина: «Это мне Вы, Елена Николаевна, посвятили свое выступление, когда были на фронте в нашей части и давали концерт». Каким теплом веет от таких воспоминаний!
Моя нынешняя работа, в сущности, представляет собой продолжение той же связи с армией, культурного обслуживания ее.
Уважаемая Елена Николаевна! Ваша многолетняя шефская работа над Вооруженными Силами воистину увенчана доброй и почетной\\\\\\\\\\\\\\\' славой. А в эскадрилье «Малый театр—фронту» Вы стали самым близким и уважаемым человеком. Спасибо Вам за все хорошее, что сделали и делаете. По поручению летчиков эскадрильи «Малый театр — фронту»
А. Батизат.
Расскажу сначала, как организована эта шефская работа. В каждом театре есть комиссия, которая ставит своей задачей обслуживать бесплатными концертами и спектаклями, всеми другими культурными мероприятиями воинские части. Отдельные комиссии объединяются в масштабах области или республики, группируются по территориальному признаку. Во главе всех этих организаций стоит Центральная шефская комиссия, в которую входят пятьдесят-шестьдесят человек от республиканских и областных комиссий. Я не только руковожу Центральной комиссией, но и сама выезжаю к моим друзьям-военным. Прежде всего — к пограничникам. Я побывала на отдаленных заставах за Полярным кругом — норвежская граница, потом финская и Ленинградский округ с Кронштадтом; Прибалтика, Белорусский округ, Молдавия, Прикарпатский округ, далее Одесса, Николаев, турецкая граница. Закавказский округ, иранская граница, Уральский и Забайкальский военные округа. Я не говорю уже о Москве и Московском округе, об Украине—это центр. Здесь я была во всех воинских частях и подразделениях — везде, откуда поступали заявки и где Центральная шефская комиссия или Главное политическое управление считали нужным мое присутствие. Особенно запомнились посещения Балтийского и Черноморского флотов. Встречи на подводных лодках, сторожевых кораблях, тральщиках—там служат особые люди, у них особая служба. Такая же ответственная и трудная, как и за границами нашей Родины. Я побывала в Центральной группе войск, в Южной группе и пять раз — в Группе наших войск в ГДР. Как мы нужны там нашим воинам!
Сейчас формы военного шефства приняли более широкий характер. В орбиту внимания вошли и войска внутренней охраны и работники гражданской авиации. В последние годы наша работа особо направлена на воспитание юных воинов, патриотического мировоззрения, на расширение их культурного кругозора. Об этом говорится на заседаниях шефской комиссии и руководства ЦДСА (начальник—генерал-майор М. И. Михайлов), на пленумах ЦК профсоюза работников культуры, на специальных совещаниях творческой интеллигенции нашей страны, которые собирает Главное политическое управление. И тут особую роль играют доклады и советы генерала армии Алексея Алексеевича Епишева— начальника Главного политического управления.
Четкие формулировки докладов Епишева определяют программу нашей работы. И если мне, как председателю Центральной комиссии, необходимы конкретные разъяснения, я всегда незамедлительно получаю разрешение прийти к Епишеву. Внимательно меня выслушав, он серьезно и вдумчиво старается мне помочь. Я стремлюсь не злоупотреблять его временем, ибо знаю, как он занят и какая огромная ответственность лежит на его плечах. Тем дороже мне его внимание к нашей работе и тем трогательнее было, когда после одного из заседаний в комнате для президиума, где собрался весь генералитет и я была одна-единственная женщина, — Епишев вдруг поднял бокал и пригласил всех поздравить меня с наступающим на другой день днем рождения! Смутилась я ужасно. Так это было неожиданно и, что говорить, более чем приятно!
Сам Епишев большой любитель театра. Он пристально следит за культурной жизнью страны, глубоко вникает в проблемы искусства. Ни одно новое интересное литературное произведение, ни одно крупное достижение театра и кино или новое имя в музыке не проходит мимо него.
Идя к Епишеву, я мысленно готовлюсь к вопросам, касающимся искусства. Он всегда интересуется моим мнением о новом писателе и его повести, о композиторе или новой песне.
Каков начальник, таковы и его подчиненные. Я не могу не восхищаться генерал-полковником Г. В. Срединым. С Геннадием Васильевичем чувствуешь себя просто, непрерывно ощущаешь в его взгляде внимание и уважение лично к тебе, к твоей работе.
Часто думаю о том, почему меня с таким вниманием и уважением принимают и выслушивают наши большие военачальники, люди, казалось бы, далеко стоящие от театра. Ну что я такого особенного делаю для воинов? Да, я люблю их всем сердцем. Но ведь не я одна. Все мы, деятели искусства и культуры, радостно несем им свое творчество.
Средин — сравнительно еще молодой человек. Знать и видеть меня в мои лучшие годы на сцене, когда я играла большие роли, он не мог. Вот и думается: просто он и его коллеги чувствуют мою любовь к воинам, слышали о моих прежних поездках в самые отдаленные уголки страны, в самые маленькие подразделения. Может быть, они знают о том уважении, симпатии, которые я испытываю к их подругам—офицерским женам. А как иногда трудно бывает им, женщинам, на границе! Как неуютно перебираться с места на место, когда мужья получают новые назначения. Все это я видела, понимала, знала. Но сердечность такого талантливого и культурного человека, как Средин, я объясняю настоящей любовью к искусству и людям искусства.
Несмотря на занятость. Средин часто бывает в театрах и на концертах. Не забуду, как в день 150-летия Малого театра он приветствовал коллектив от Министерства обороны. Я волновалась, так как должна была читать приветственное письмо Центральному Комитету нашей партии. И Средин видел это и всячески старался меня подбодрить и успокоить. А сам тоже волновался. И это нас как-то еще больше по-человечески сблизило. Обаятельный, простой, умный, я бы сказала, красивой души человек—Геннадий Васильевич Средин.
Хочу упомянуть также и генерала Е. И. Востокова. Востоков — подлинный энтузиаст военного шефства. Он сам художник — несколько раз устраивались его выставки.
Он человек; бесконечно преданный искусству и природе. Пейзажи его очаровательны. Самое большое его удовольствие — взять ящик с красками и уехать за город, на природу, чтобы писать и писать. Он неизменный посетитель вернисажей. Но и театр не остается без его внимания. Он следит за всеми премьерами, хорошо знает актеров и концертную эстраду. Евгений Иванович был неоценимым руководителем военно-шефской работы. Никто лучше него не знал, что необходимо воинам для поднятия их культурного уровня, для развития их эстетических вкусов. Как же легко и приятно было работать с ним. И как по-настоящему бывал он счастлив, когда,, находясь в зале, видел и чувствовал благодарный отклик воинов на выступление артистов. Радостно, что связи наши сохранились.
Говоря о военных — энтузиастах шефской работы, я не могу обойти молчанием помощника Востокова — Ф. Л. Малыгина. Неистощимая фантазия и горение, энергия, неусыпный поиск все новых и новых форм шефства — вот что характерно для Федора Лукича. Оба они — Востоков и Малыгин — очень много сделали для развития шефства. Все недоработки со стороны военных организаций, недооценка важности шефства и другие помехи по первому моему сигналу внимательно рассматривались и всегда легко и быстро устранялись.
Хочется сказать несколько добрых слов и о заместителе Малыгина—капитане 1-го ранга И. Д. Ярцеве. Тоже человек большой культуры, любитель театра. И Малыгин и Ярцев по выходе на пенсию нашли большой простор для своих знаний и способностей в Союзе кинематографистов. Самые добрые воспоминания оставили оба они в моей памяти. Наши дружеские, хоть и редкие встречи всегда наполняют меня радостным теплом.
Но я не хотела бы ограничиться воспоминанием только о работниках, призванных осуществлять военное шефство. Меня всегда радовало отношение высшего командования к театру, искусству и к нам, служителям муз. С какой любовью и уважением, с какой увлеченностью говорили они о нашем творчестве. Помню, на заре моей военно-шефской работы министром обороны был Родион Яковлевич Малиновский. Каждые четыре года мы проводили Всесоюзное совещание по культурному шефству над Армией и Флотом. Обычно я делала доклад о нашей работе. После меня выступали и военные, приехавшие с разных концов Союза, и шефы. Одно из таких совещаний длилось два дня, было очень многолюдным. На нем присутствовал Малиновский. С каким интересом выслушивал он высказывания, просьбы, а иногда и требования и шефов и самих своих подчиненных. Какие дельные, умные советы давал для улучшения шефской работы, которой придавал большое значение. И» как благодарно отзывался о наших успехах в ней.
Словно драгоценную память храню я его подарок, преподнесенный мне на одном из моих юбилеев. Сам Малиновский не мог присутствовать на моем празднике. Но как красиво выглядела делегация генералов, вышедших на сцену меня приветствовать. Всех поразил подарок — огромная ваза, состоящая из нескольких частей. Это был аквариум с золотыми рыбками. Чудесные цветы украшали его верхнюю часть. Но самое для меня дорогое то, что ваза была опоясана цепью с табличкой, на которой выгравировано личное поздравление министра и благодарность за мой труд. И подпись — министр обороны маршал Малиновский.
Выясняя какой-либо вопрос, я всегда лично могла позвонить в министерство Малиновскому. Он терпеливо выслушивал меня и разрешал все сомнения, давая нужный совет. Никогда не забыть его огромного вклада в столь необходимое и серьезное дело культурного воспитания воинов.
Помню, отмечалось 80-летие маршала А. М. Василевского. Я послала поздравление этому умному, прекрасному человеку, герою Великой Отечественной войны. Как же мне было приятно, когда я получила теплое письмо от Александра Михайловича и книгу его воспоминаний с доброй надписью. А ведь я не была лично знакома с ним. В его письме выразилось внимание к моему творчеству и моей работе в Армии и Флоте.
Дорогая Елена Николаевна!
-Сегодня с огромным удовольствием и полным удовлетворением вместе со своей семьей и, безусловно, со всей советской общественностью воспринял Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении Вам звания Героя Социалистического Труда. С этой высокой правительственной наградой разрешите прежде всего от всего сердца и поздравить Вас...
Вспоминая годы Великой Отечественной войны и ту огромную помощь, которую оказывал коллектив Вашего театра своими незабываемыми выступлениями в войсках Действующей армии, мы прежде всего вспоминаем Вас, дорогая Елена Николаевна, как одного из самых активных деятелей в организации этой помощи, лицо, фактически возглавлявшее этот изумительный, так называемый фронтовой филиал театра...
С сердечным приветом, самыми добрыми пожеланиями и любовью к Вам
Ваш А. Василевский.
Когда умер Василевский, я почувствовала, что потеряла какую-то часть своего духовного мира. Отечественная война и все, что с ней связано, неотделимо от имени Василевского. Ушел герой войны, умный стратег, один из тех, кто победил гитлеровскую военную машину, советский патриот, всем сердцем любивший простого рядового бойца. От друзей Василевского я узнала, какой отзывчивой душой, какой добротой обладал этот замечательный человек.
В один из моих приездов с военно-шефской бригадой в ГДР я была приглашена на обед к командующему Группой войск А. А. Гречко. Однако обедали мы вдвоем с его супругой. Сам Андрей Андреевич заглянул в столовую буквально на несколько минут, чтобы поздороваться со мной и спросить, как мы устроены, не надо ли нам, бригаде, чего-нибудь, нет ли каких-нибудь претензий. Такое внимание и забота были мне очень дороги. Они показали, как ценил наш приезд и нашу работу сам командующий.
Помню мое знакомство с маршалом И. И. Якубовским. Тогда он был командующим Южной группой войск в ГДР. Мы приехали в Дрезден, где помещалась его резиденция. Наступил час обеда. Вижу, не хватает нескольких товарищей из моей бригады —Жарова, Доронина и Калужского. Куда они девались? Кто-то высказал предположение, не в бассейне ли они. Иду к бассейну и по торчащим из воды головам пытаюсь отыскать моих пропавших. И там их нет! Я прихожу в отчаяние. Внезапно ко мне подходит адъютант командующего и приглашает от его имени пройти к нему. «Хорошо, но мне прежде надо найти своих товарищей», — говорю я. «Да они там, у командующего», — был ответ. У меня отлегло от сердца.
Иду в штаб. Проводят меня в какое-то помещение. Драпировки на дверях скрывают, очевидно, столовую. Распахиваются занавески, и я вижу—все мои беглецы сидят за роскошным столом. Чего-чего только на нем нет. Навстречу мне поднимается красавец богатырь! Моя растерянность, общий хохот, и я уже сижу рядом с командующим. И—о ужас!—он наливает мне фужер коньяка. На все мои протесты Якубовский совершенно серьезно и решительно заявляет, что мои «дорогие товарищи» чуть ли не клятвенно заверили его, что я, их бригадир и «самая главная», пью коньяк только фужерами. Что было делать? Прежде всего я попросила позвать и остальных актеров бригады, надеясь этим отсрочить или заставить забыть злосчастный фужер. Но с Якубовским спорить было бесполезно. За товарищами послали, а фужер коньяка я должна была выпить. Поднимая бокал, Якубовский сказал: «Да, как ваша фамилия-то?!» «Гоголева»,—пролепетала я, с ужасом глядя на коньяк. «Гоголева? Никогда не слыхал. Ваше здоровье»,—последовал ответ. И я... выпила до дна весь огромный фужер! Почему и как я не опьянела — одному господу богу известно.
Явились и остальные наши товарищи, возникло дружеское застолье. После него Якубовский повез нас на дачу. Чудесный, весь в зелени, маленький домик, красивый сад и громадный черный пес, повинующийся каждому приказу хозяина. Много раз потом мы с Якубовским вспоминали наше такое необычное знакомство. Я убедилась, какой он простой и обаятельный человек, как уважает и любит искусство. И уже позднее, заменив маршала Гречко на посту командующего всей Группой войск в ГДР, Якубовский находил время встретиться с нашей бригадой. С большим интересом расспрашивал он о театральных новинках. Однажды, находясь у него в гостях, мы неожиданно, прямо за столом дали маленький концерт, специально для командующего. Он проникновенно слушал песни, и всегда была в его глазах какая-то грустинка.
Его смерть потрясла меня. Такой большой и могучий, здоровяк с виду. Тяжела потеря такого красивого человека. Мне всегда казалось, что он тяготился службой вне родной страны. Он был весь такой русский, так неразрывно связан с нашим Отечеством.
Ежегодно перед Октябрьскими праздниками для участников парада на Красной площади Московская военно-шефская комиссия устраивает в Кремлевском Дворце съездов большой праздничный концерт. Командование всегда приглашает меня в президиум. И я получаю большое удовольствие от созерцания этих чудесных молодых солдат и моряков, наполняющих огромный зал. Как гордишься, что именно эти отличники боевой и политической подготовки вместе со своими командирами завтра пройдут перед Мавзолеем Ленина. А по телевизору миллионы и миллионы глаз будут с гордостью следить за своими умелыми, смелыми и красивыми воинами—сынами и внуками, любоваться мощью нашего оружия, надежной опорой нашей безопасности.
Волнующий момент—вынос знамен! Горло сжимает комок! А потом доклад и поздравление командующего, поздравления и рапорты комсомольцев, рабочих, деятелей культуры и после антракта наш, шефов, рапорт-концерт. Обычно все начинают съезжаться к девяти часам утра. Зал наполняется участниками парада. А мы, президиум, собираемся в специальном помещении за кулисами. Тут происходят неожиданные встречи. Встречаюсь с командирами, которых давно не видела. Надо поздравить вновь произведенных генералов и полюбоваться новыми знаками отличия. А иногда подойдет ко мне такой генерал да и напомнит: «А ведь вы, Елена Николаевна, тогда-то были у нас на границе или в такой-то войсковой части». А то припомнит и фронт Отечественной.
Всегда волнуюсь, собираясь на этот праздник. И до слез радостна та приветливость, с которой меня встречают. Хочется еще и еще работать, чтобы отблагодарить, заслужить внимание.
Командующий Московским округом генерал-полковник Е. Ф. Ивановский был всегда неизменно любезен. Он внимательно следил, чтобы мне вовремя подавали машину. И капитан или майор, сопровождавший меня, звонил заранее, уточняя адрес. После официальной части я обычно шла к зрителям. Меня со всех сторон окружала молодежь в форме всех возможных родов войск. Начинались вопросы, разговоры, а то тянулись ко мне программки, записные книжки, просто билеты: «Автограф! Елена Николаевна! Мне, мне, я раньше! Вот ручка!!!»
Звонки! Но меня теснит и окружает еще огромная толпа. Не успеваешь подписывать всем, а антракта больше не будет!
Наш шефский концерт я всегда смотрю полностью. А потом маленьким застольем командование благодарит участников концерта. И тут, как всегда, вперемежку с тостами — небольшой концерт, немного песен, немного чудесных добрых шуток, и мы расходимся.
Какова была моя радость, когда, приехав как-то в ГДР, я встретила Ивановского уже командующим Группой войск. Как родные мы обнялись и стали вспоминать Москву—театры и общих знакомых деятелей культуры. И опять теплая забота о нашем устройстве здесь, в ГДР. Удобно ли нам, хорошо ли? В каких только частях я не бывала! И всюду встречали отлично!
Долгое время Московским военным округом командовал генерал армии Владимир Леонидович Говоров, сын героя Отечественной войны Леонида Александровича Говорова, а начальником штаба МВО был генерал-полковник Константин Степанович Грушевой. Оба они также люди влюбленные в искусство, страстные поклонники театра. И, сидя рядом с ними, слушая наш рапорт-концерт, я получала огромное удовольствие не только от исполнителей там, на сцене, но и от того, как оба эти командира воспринимают искусство.
В. Л. Говоров — скромный, порой даже застенчивый человек. Его безграничное уважение к людям искусства с первого же знакомства бросается в глаза. Он и за столом удивительно располагает к себе, внимателен, предупредителен, хотя и не очень разговорчив.
Я никогда не бываю дома у больших людей — это не в моих правилах. На официальных обедах, встречах— другое дело. Но и на концертах, за товарищеским застольем можно угадать многие черты человека. Так, на одном из наших шефских концертов для участников парада Константин Степанович Грушевой познакомил меня со своим еще совсем юным внуком, тоже участником парада. Он ученик одного из военных училищ. С гордостью представлял мне его Грушевой — дед. И как нарочито строго приказал ему по звонку идти на свое место. А какой Грушевой в застолье! По слуху подбирает аккомпанемент для певца, сам поет, и кажется, если представится случай, вот-вот пустится в пляс! В искусстве он разбирается тонко и строго.
Помню, как-то в программе был возмутивший меня ансамбль. Я искоса взглянула на замкнутое лицо Грушевого. Он молчал. На мой тревожный вопросительный взгляд Константин Степанович сквозь зубы проронил: «Этого номера могло бы и не быть». Я до сих пор помню и его лицо и эту оценку. Ну и выдала же я после концерта его устроителям. Я и вообще-то против вокально-инструментальных ансамблей с их оглушительной электроникой. Воспитывать вкус, музыкальность и понимание красоты музыки на такой—увы!—какофонии нельзя. Некоторые начальники домов офицеров слишком нетребовательны, и это приносит вред нашей молодежи.
Помню, как к нам на заседание Центральной комиссии приехал представитель подводного флота и категорически требовал, чтобы им, подводникам, не присылали пластинки с современными остроритмичными мелодиями. Люди находятся под водой иногда целые месяцы. Невольно начинают сдавать нервы, а подобная музыка расшатывает нервную систему и действует отрицательно на дисциплину. «Мы просим мелодичную музыку, Чайковского, Моцарта!» Вот слова, которые я непрестанно на всех совещаниях привожу в пример. Уж эта мне мода! Хоть бы поскорее прошло это повальное увлечение оглушительной какофонией!
До войны в «Соснах» за соседним с нашим столиком в столовой сидел тогда еще не маршал, а просто генерал К. А. Мерецков с женой и сыном — совсем юношей. Всегда приветливые, они, однако, держались несколько обособленно. Но на мой юбилей я получила от маршала К. А. Мерецкова, уже командующего Московским округом, теплое, дружеское поздравление и чудесную палехскую шкатулку с «Всадницей» Брюллова на крышке. В заповедном уголке моего дома, где хранятся подарки моих дорогих военных, на почетном месте стоит и эта шкатулка. Ну а несколько лет спустя, когда я с бригадой артистов приехала в ГДР, командующим танковой частью был сын маршала Мерецкова, тот самый застенчивый юноша. Теперь о нем его подчиненные говорят как об удивительно смелом, волевом начальнике, всегда сдержанном, но и требовательном к своим однополчанам. Я видела, с каким уважением и теплотой обращались к нему офицеры, а сам он по-прежнему оставался несколько застенчивым и так по-молодому радовался нашей встрече. Вспоминал далекие годы в «Соснах», благодарил нас за приезд и за то удовольствие и радость, которые мы доставили воинам. Так на глазах у меня вырастали и взрослели сыновья и внуки тех, кого я знала в годы становления нашего государства.
Как драгоценную реликвию храню я портрет с чудесной надписью Героя Советского Союза, генерала П. И. Батова. С каким неподдельным чувством восхищался Павел Иванович нашим искусством, мастерством.
Была одна из традиционных встреч в телевизионном концертном зале. С воспоминаниями выступали наши прославленные военачальники, и среди них — маршал П. А. Ротмистров. С удивительным юмором рассказывал он об одной военной уловке своих танковых подразделений, шедших в лоб фашистским дивизиям. Когда я поднялась на сцену, чтобы поблагодарить героя, то попала сразу в такие жаркие объятия, что чуть не задохнулась. «Приезды ваших товарищей к нам, их выступления—вот что давало нам силы, вот что воодушевляло на драку с чертовым фашистом!» — кричал Ротмистров, не выпуская меня из объятий. И я была горда, счастлива; я не была на Сталинградском фронте, но мои товарищи там были. И это за них я принимала горячую благодарность и уважение прославленного воина.
Помню, мы давали концерт на кораблях в Мурманске и Североморске. Как-то нам с бригадой пришлось заночевать на одном из кораблей. Всех разместили по каютам офицеров, а мне предоставили каюту самого командира, который отправился ночевать на берег к своей семье.
Спала я как убитая. Просыпаюсь—думаю, отчего же такая тишина? По моим расчетам, давно уже должны драить палубу. Я бы проснулась от этого, привела бы себя в порядок. Наконец, сверившись с часами, я вышла к своим, и как раз вовремя. Прибыл командир, и по его приказу вся команда корабля выстроилась на палубе. Мы присутствовали при торжественном поднятии флага. Это было грандиозное, незабываемое впечатление. А спала я, оказывается, в такой тишине, потому что был дан строгий приказ: убирать палубу около каюты командира «бесшумно», там спит актриса и боже упаси ее побеспокоить!
Да, во многих местах побывали мы с шефскими концертами. И все же еще и еще раз жалею, что и годы и занятость не позволяют мне чаще навещать моих дорогих бойцов в их частях, особенно на границах, в отдаленных гарнизонах, и встречаться с друзьями у себя дома. Есть у меня и большая задолженность перед «моими военными», как я обычно говорю. Вот сколько объездила границ и флотов, а в Приморье и на Алтае не сумела побывать, да, боюсь, уж это для меня теперь неисполнимая мечта. А они зовут, ждут, и часто слышу упрек: «Что же вы, Елена Николаевна, нас забыли!» А как к ним ехать, вернее, лететь? Летом, во время нашего отпуска, когда я обычно проводила военно-шефские поездки, дальневосточники сами не советуют к ним приезжать. Штормы. Лучше всего сентябрь, а это уже начало сезона и повседневная работа. А где-то все же мелькает надежда: может быть, и повстречаюсь еще с тихоокеанскими моряками и воинами Алтая!
В 50-е годы возникло могучее движение по освоению целинных земель в Казахстане. Работники искусства не могли остаться в стороне от этого движения. Малый театр, как всегда, откликнулся одним из первых. И вот я решила свой отпуск провести на целине, давая в степи, в маленьких селениях концерты. Был у нас в Малом театре человек, обладавший необыкновенными организаторскими способностями, умевший организовать бригады и группы,— суфлер Иосиф Иванович Дарьяльский. Так вот мы и решили с Иосифом Ивановичем отправиться на месяц на целину. В городах я выступала от филармонии за плату, но главная наша задача состояла в шефском обслуживании целинников. Поездка была не из легких, освоение целины только начиналось. Всюду пыль, жара, грязь. Кажется, я за целый месяц не могла по-настоящему помыть голову и просто закрутила волосы в виде чалмы на все время пребывания на целине.
Зато люди везде старались помочь. Секретарь горкома выделил для нас машину и великолепно знающего дороги и местные условия водителя. Условия в разных местах были разные.
Так, например, в Рудном нас приняли по-царски. Маленький чистенький домик, приветливые девушки, даже торт нам поднесли. В еще не совсем готовом Доме культуры, если можно было так назвать этот домик, мое выступление прошло успешно. Собрались и все строители и «горожане», вернее, будущие горожане; ну а теперь, судя по газетам, в Рудном не только Дворец культуры, но и драматический театр выстроен.
Помню и другой эпизод. Приехали—в степи никого, ни стана, ни человека, ни намека на какое-нибудь жилье. Где же зрители? Но шофер наш упорно стоял на своем. Это место рекомендовано секретарем горкома. Значит, кто-нибудь придет. Сели мы на стерне и ждем. И вдруг с одной и с другой стороны навстречу друг другу идут далеко-далеко два трактора. «Ну вот, я же говорил,— обрадовался водитель.—Вот и публика!» И действительно, в том месте, где мы присели, сошлись два трактора. Наскоро закусив, трактористы приготовились меня слушать. «А еще-то кто будет?»—недоумевала я. «Да вот мы все тут!» Так для двух трактористов и состоялся мой концерт. Теперь это кажется смешным. Но, право же, в том, что два тракториста в центре необозримой степи слушают концерт артистки, есть что-то очень значительное.
Как-то проезжая вот по такой пустыне, мы буквально умирали от жары, и наш водитель предложил сделать маленький крюк и заехать к табунщикам попробовать настоящего кумыса. Конечно, мы с радостью согласились. Табунщики—двое стариков и старуха—по-русски не говорили. Объясниться с ними мог только водитель. Вошли в конюшню, где была всего одна лошадь, остальной табун далеко. Через стойло прошли в светлую и чистую горницу, всю застланную коврами, с неимоверно громоздкой кроватью и горой подушек чуть ли не до потолка. Все ярко, необычно. Нас усадили на ковре и из чистейших, просто сверкающих пиал предложили попробовать настоящий целебный кумыс. Никогда ничего подобного я не пила, да и потом не приходилось пить ничего чудеснее этого холодноватого напитка. Я попросила еще. Но тут наш шофер объяснил, что после второй порции я вряд ли встану. У этого натурального кумыса есть коварное свойство опьянять. Хозяйка с удовольствием наблюдала за моими пререканиями с водителем. Я не знала, как отблагодарить дружелюбных хозяев, мы ограничились дружескими рукопожатиями, улыбками и бесконечными поклонами.
Помню и наше пребывание в Семиозерном. В то время там было лишь одно озеро, вокруг которого тесно сгрудились маленькие деревянные домишки. Ни одного кирпичного здания, кроме бывшей не то церкви, не то часовни, где я и давала концерт. Это Семиозерное и стало на несколько дней нашей базой. В озере купаться было нельзя, ибо одна-единственная главная улица и являлась его берегом. У озера страшная грязь, а на «набережной» невообразимая пылища. Поселили нас в бараке из двух комнат и коридора с умывальником-рукомойником. Таз под умывальником, ведро с водой рядом, а из таза выливалось все прямо за дверь. В одной комнате жили восемь девушек и я. В другой помещались мужчины-трактористы и наш Дарьяльский. Девушки уходили чуть свет, большая часть мужчин тоже, а мне приходилось, выходя из комнаты, оповещать мужчин, которые еще не встали, что я буду мыться и потому прошу их не выходить в коридор, а Дарьяльский стоял снаружи на страже. Такая процедура всем очень понравилась, и если Дарьяльский отсутствовал, кто-нибудь из мужчин добросовестно нес за него вахту, сообщая: «Не входи, артистка умывается». Хорошие, веселые и добрые люди. Особенно их симпатии возросли после моего концерта, и мне было жаль расставаться с ними.
Целина была в то время своеобразным фронтом. И как в огне фронтов, так и здесь, в палящих степях Казахстана, Малый театр делал свое дело—воодушевлял и нес эстетическое наслаждение людям.
Чтобы завершить разговор о своей общественной деятельности, хочу сказать несколько слов о более чем полувековой дружбе Малого театра с заводом «Серп и молот». Здесь огромная заслуга принадлежит народной артистке РСФСР Варваре Александровне Обуховой. Ее энергия на поприще шефства над заводом просто удивительна. Она нас всех заражает своим энтузиазмом в этом деле. Наши режиссеры и актеры по ее требованию часто посещают цеха завода, давая в обеденный перерыв маленькие концерты. Режиссеры театра регулярно помогают заводской самодеятельности, и в результате на «Серпе» вырос народный театр, получивший широкое признание. Рабочие завода—частые гости у нас. Они посещают генеральные репетиции, они в курсе нашего репертуара и даже принимают участие в работе художественного совета.
Естественно, я не остаюсь в стороне: бываю на заводе не только в праздничные дни, но и в будни. Всегда еду туда с большим волнением и удовольствием, жду хорошей и приветливой встречи с друзьями.
Возникла у меня и еще более тесная связь с заводом «Компрессор». Сначала по просьбе директора завода, человека деятельного и очень любящего театр, мы приезжали на обычные встречи-концерты. Позднее дружба углубилась. Некоторые актеры Малого театра во главе с отзывчивым человеком и прекрасным артистом Виктором Ивановичем Хохряковым стали постоянными гостями завода. А потом ближе сошлись с рабочими и были избраны почетными членами бригад коммунистического труда. Меня удостоили чести быть избранной в бригаду Николая Петровича Разувакина. Мои социалистические обязательства таковы: раз в квартал моя бригада посещает спектакль Малого театра. И затем в перерыве мы вместе обсуждаем постановку. Порой я просто приезжаю на завод в свой выходной день. В обеденный перерыв я либо читаю стихи, либо рассказываю о жизни театра, о его репертуарном плане или истории, а в цеху стараюсь освоить мой станок. Мы лучше узнаем друг друга, и дружба наша крепнет.
Говоря о своей общественной работе, я хотела бы помянуть добрым словом Михаила Алексеевича Яснова. В бытность мою депутатом Моссовета он был председателем Мосгорисполкома. Труппа Малого театра расширилась. Приходили актеры с периферии, приходила и молодежь, а жить было негде. Театр остро нуждался в жилплощади. Задумали строить многоквартирный дом. Выделили нам место на 2-й Брестской улице, материальные фонды на строительство. Но все это надо было, как теперь говорят, «выбивать». И вот я, пользуясь депутатским пропуском, почти ежевечерне после спектакля дежурила в приемной у дверей Яснова. Помню свои походы к В. Ф. Промыслову (тогда занимавшемуся делами строительства), к министру легкой промышленности А. Н. Косыгину. Депутатский билет и настойчивость открывали передо мной все двери. Ну а дальше отвязаться от меня было не так просто. Мне же было легко хлопотать. Я говорила о нуждах Малого театра, о моих товарищах. Сама я уже давно имела хорошую кооперативную квартиру, где и сейчас живу, и ни в какой жилплощади не нуждалась. Так вот, встречая в двенадцатом часу ночи у дверей своего кабинета меня, упорно дожидавшуюся его приема (в те годы было принято работать в поздний час), Яснов иногда просто приходил в отчаяние. «Да что же это такое? Опять вы? Я дам распоряжение охране не пропускать вас в Моссовет». Но это было только угрозой. И малый, добрый, хороший Яснов, иногда продержав у дверей с час, очевидно в наказание, впускал меня к себе, выслушав и сурово сдвинув брови, подписывал нужные бумаги. И мы расставались добрыми друзьями до следующей встречи. Дом на 2-й Брестской был выстроен при его постоянной помощи и содействии. И многие актеры и сотрудники театра обязаны ему своими благоустроенными квартирами. Встречаясь иногда с Ясновым на съездах или официальных приемах, мы не без юмора вспоминаем постройку дома Малого театра и «вечную» просительницу у дверей его кабинета в Моссовете по ночам.
Теперь мало кто помнит эти наши волнения и хлопоты. Иногда мы вспоминаем об этом с А. Е. Пузанковым. Почти всю жизнь отдавший Малому театру, Пузанков и сейчас живет в доме на 2-й Брестской. Пришел он в театр простым рабочим сцены и дошел до заместителя директора. Замечательный товарищ, один из первых коммунистов Малого театра. Когда началась война, он сразу ушел на фронт и чудом остался жив благодаря своему адъютанту, тоже рабочему сцены Малого театра, Мочалову. Мочалов под пулями вытащил с поля боя своего израненного командира. После Отечественной войны оба, чуть подлечившись, вернулись в Малый театр, который беззаветно любили. Вышедший в запас полковником Пузанков занял в театре должность заведующего репертуарной конторой. И пусть у него не всегда хватало специальных знаний, но его принципиальность, знание труппы и преданность Малому, именно Малому театру, который он боготворил, делали его работу безупречной. Я не один раз приходила в его маленький кабинет за советом, приходила как к честнейшему коммунисту и товарищу поплакаться о делах и просто вспомнить ушедших корифеев Малого театра, которых и он знал и почитал. Сейчас Пузанков на пенсии, дают знать о себе раны. Я нет-нет да звоню ему, чтобы поделиться новостями театра.
Особенность Малого театра, вернее, одна из его традиций—дружба с обслуживающим персоналом. Я уже упоминала одевальщика-портного А. И. Южина, у которого Александр Иванович
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ОБЩЕСТВЕННАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
Как и любая советская актриса и к тому же член партии, я постоянно веду общественную работу. И эта работа составляет важный элемент моей духовной жизни, моего творческого самочувствия. Она дает мне дополнительные связи с народными массами и таким образом питает мое творчество. Без общественной работы я не мыслю своей жизни. О некоторых сторонах этой работы я и хочу здесь рассказать.
Уважаемая Елена Николаевна! Извините нас за очередное беспокойство. Мы только что получили письмо от совета ветеранов 18-й гвардейской стрелковой дивизии, в котором нам выслали уточненный план проведения встречи ветеранов дивизии в городе Юхнове...
Мы просим Вас в связи с изменением плана встречи в Юхнове организовать посещение нашей делегацией музея Малого театра 5 мая или 10 мая. Состав делегации три человека.
Мы просим Вас, уважаемая Елена Николаевна, сообщить, с кем и каким образом нам связаться в Москве по поводу посещения музея. Заранее благодарны за помощь. С искренним уважением член клуба «Родина»
Е. Иванова, г. Черняховск.
В течение многих лет я являюсь председателем Центральной комиссии по культурному шефству над Вооруженными Силами СССР. Это моя главная общественная работа. Начало ей было положено моими поездками на фронт во время Великой Отечественной войны. До сих пор у меня сохранились связи с многими участниками войны. Пишут, вспоминают, напоминают. «А помните, Елена Николаевна, как мы Вас звали «мамашей», когда Вы приехали в нашу часть?..» И следует название местечка или номер части. Недавно получила из Ташкента письмо от пенсионера Рудина: «Это мне Вы, Елена Николаевна, посвятили свое выступление, когда были на фронте в нашей части и давали концерт». Каким теплом веет от таких воспоминаний!
Моя нынешняя работа, в сущности, представляет собой продолжение той же связи с армией, культурного обслуживания ее.
Уважаемая Елена Николаевна! Ваша многолетняя шефская работа над Вооруженными Силами воистину увенчана доброй и почетной\\\\\\\\\\\\\\\' славой. А в эскадрилье «Малый театр—фронту» Вы стали самым близким и уважаемым человеком. Спасибо Вам за все хорошее, что сделали и делаете. По поручению летчиков эскадрильи «Малый театр — фронту»
А. Батизат.
Расскажу сначала, как организована эта шефская работа. В каждом театре есть комиссия, которая ставит своей задачей обслуживать бесплатными концертами и спектаклями, всеми другими культурными мероприятиями воинские части. Отдельные комиссии объединяются в масштабах области или республики, группируются по территориальному признаку. Во главе всех этих организаций стоит Центральная шефская комиссия, в которую входят пятьдесят-шестьдесят человек от республиканских и областных комиссий. Я не только руковожу Центральной комиссией, но и сама выезжаю к моим друзьям-военным. Прежде всего — к пограничникам. Я побывала на отдаленных заставах за Полярным кругом — норвежская граница, потом финская и Ленинградский округ с Кронштадтом; Прибалтика, Белорусский округ, Молдавия, Прикарпатский округ, далее Одесса, Николаев, турецкая граница. Закавказский округ, иранская граница, Уральский и Забайкальский военные округа. Я не говорю уже о Москве и Московском округе, об Украине—это центр. Здесь я была во всех воинских частях и подразделениях — везде, откуда поступали заявки и где Центральная шефская комиссия или Главное политическое управление считали нужным мое присутствие. Особенно запомнились посещения Балтийского и Черноморского флотов. Встречи на подводных лодках, сторожевых кораблях, тральщиках—там служат особые люди, у них особая служба. Такая же ответственная и трудная, как и за границами нашей Родины. Я побывала в Центральной группе войск, в Южной группе и пять раз — в Группе наших войск в ГДР. Как мы нужны там нашим воинам!
Сейчас формы военного шефства приняли более широкий характер. В орбиту внимания вошли и войска внутренней охраны и работники гражданской авиации. В последние годы наша работа особо направлена на воспитание юных воинов, патриотического мировоззрения, на расширение их культурного кругозора. Об этом говорится на заседаниях шефской комиссии и руководства ЦДСА (начальник—генерал-майор М. И. Михайлов), на пленумах ЦК профсоюза работников культуры, на специальных совещаниях творческой интеллигенции нашей страны, которые собирает Главное политическое управление. И тут особую роль играют доклады и советы генерала армии Алексея Алексеевича Епишева— начальника Главного политического управления.
Четкие формулировки докладов Епишева определяют программу нашей работы. И если мне, как председателю Центральной комиссии, необходимы конкретные разъяснения, я всегда незамедлительно получаю разрешение прийти к Епишеву. Внимательно меня выслушав, он серьезно и вдумчиво старается мне помочь. Я стремлюсь не злоупотреблять его временем, ибо знаю, как он занят и какая огромная ответственность лежит на его плечах. Тем дороже мне его внимание к нашей работе и тем трогательнее было, когда после одного из заседаний в комнате для президиума, где собрался весь генералитет и я была одна-единственная женщина, — Епишев вдруг поднял бокал и пригласил всех поздравить меня с наступающим на другой день днем рождения! Смутилась я ужасно. Так это было неожиданно и, что говорить, более чем приятно!
Сам Епишев большой любитель театра. Он пристально следит за культурной жизнью страны, глубоко вникает в проблемы искусства. Ни одно новое интересное литературное произведение, ни одно крупное достижение театра и кино или новое имя в музыке не проходит мимо него.
Идя к Епишеву, я мысленно готовлюсь к вопросам, касающимся искусства. Он всегда интересуется моим мнением о новом писателе и его повести, о композиторе или новой песне.
Каков начальник, таковы и его подчиненные. Я не могу не восхищаться генерал-полковником Г. В. Срединым. С Геннадием Васильевичем чувствуешь себя просто, непрерывно ощущаешь в его взгляде внимание и уважение лично к тебе, к твоей работе.
Часто думаю о том, почему меня с таким вниманием и уважением принимают и выслушивают наши большие военачальники, люди, казалось бы, далеко стоящие от театра. Ну что я такого особенного делаю для воинов? Да, я люблю их всем сердцем. Но ведь не я одна. Все мы, деятели искусства и культуры, радостно несем им свое творчество.
Средин — сравнительно еще молодой человек. Знать и видеть меня в мои лучшие годы на сцене, когда я играла большие роли, он не мог. Вот и думается: просто он и его коллеги чувствуют мою любовь к воинам, слышали о моих прежних поездках в самые отдаленные уголки страны, в самые маленькие подразделения. Может быть, они знают о том уважении, симпатии, которые я испытываю к их подругам—офицерским женам. А как иногда трудно бывает им, женщинам, на границе! Как неуютно перебираться с места на место, когда мужья получают новые назначения. Все это я видела, понимала, знала. Но сердечность такого талантливого и культурного человека, как Средин, я объясняю настоящей любовью к искусству и людям искусства.
Несмотря на занятость. Средин часто бывает в театрах и на концертах. Не забуду, как в день 150-летия Малого театра он приветствовал коллектив от Министерства обороны. Я волновалась, так как должна была читать приветственное письмо Центральному Комитету нашей партии. И Средин видел это и всячески старался меня подбодрить и успокоить. А сам тоже волновался. И это нас как-то еще больше по-человечески сблизило. Обаятельный, простой, умный, я бы сказала, красивой души человек—Геннадий Васильевич Средин.
Хочу упомянуть также и генерала Е. И. Востокова. Востоков — подлинный энтузиаст военного шефства. Он сам художник — несколько раз устраивались его выставки.
Он человек; бесконечно преданный искусству и природе. Пейзажи его очаровательны. Самое большое его удовольствие — взять ящик с красками и уехать за город, на природу, чтобы писать и писать. Он неизменный посетитель вернисажей. Но и театр не остается без его внимания. Он следит за всеми премьерами, хорошо знает актеров и концертную эстраду. Евгений Иванович был неоценимым руководителем военно-шефской работы. Никто лучше него не знал, что необходимо воинам для поднятия их культурного уровня, для развития их эстетических вкусов. Как же легко и приятно было работать с ним. И как по-настоящему бывал он счастлив, когда,, находясь в зале, видел и чувствовал благодарный отклик воинов на выступление артистов. Радостно, что связи наши сохранились.
Говоря о военных — энтузиастах шефской работы, я не могу обойти молчанием помощника Востокова — Ф. Л. Малыгина. Неистощимая фантазия и горение, энергия, неусыпный поиск все новых и новых форм шефства — вот что характерно для Федора Лукича. Оба они — Востоков и Малыгин — очень много сделали для развития шефства. Все недоработки со стороны военных организаций, недооценка важности шефства и другие помехи по первому моему сигналу внимательно рассматривались и всегда легко и быстро устранялись.
Хочется сказать несколько добрых слов и о заместителе Малыгина—капитане 1-го ранга И. Д. Ярцеве. Тоже человек большой культуры, любитель театра. И Малыгин и Ярцев по выходе на пенсию нашли большой простор для своих знаний и способностей в Союзе кинематографистов. Самые добрые воспоминания оставили оба они в моей памяти. Наши дружеские, хоть и редкие встречи всегда наполняют меня радостным теплом.
Но я не хотела бы ограничиться воспоминанием только о работниках, призванных осуществлять военное шефство. Меня всегда радовало отношение высшего командования к театру, искусству и к нам, служителям муз. С какой любовью и уважением, с какой увлеченностью говорили они о нашем творчестве. Помню, на заре моей военно-шефской работы министром обороны был Родион Яковлевич Малиновский. Каждые четыре года мы проводили Всесоюзное совещание по культурному шефству над Армией и Флотом. Обычно я делала доклад о нашей работе. После меня выступали и военные, приехавшие с разных концов Союза, и шефы. Одно из таких совещаний длилось два дня, было очень многолюдным. На нем присутствовал Малиновский. С каким интересом выслушивал он высказывания, просьбы, а иногда и требования и шефов и самих своих подчиненных. Какие дельные, умные советы давал для улучшения шефской работы, которой придавал большое значение. И» как благодарно отзывался о наших успехах в ней.
Словно драгоценную память храню я его подарок, преподнесенный мне на одном из моих юбилеев. Сам Малиновский не мог присутствовать на моем празднике. Но как красиво выглядела делегация генералов, вышедших на сцену меня приветствовать. Всех поразил подарок — огромная ваза, состоящая из нескольких частей. Это был аквариум с золотыми рыбками. Чудесные цветы украшали его верхнюю часть. Но самое для меня дорогое то, что ваза была опоясана цепью с табличкой, на которой выгравировано личное поздравление министра и благодарность за мой труд. И подпись — министр обороны маршал Малиновский.
Выясняя какой-либо вопрос, я всегда лично могла позвонить в министерство Малиновскому. Он терпеливо выслушивал меня и разрешал все сомнения, давая нужный совет. Никогда не забыть его огромного вклада в столь необходимое и серьезное дело культурного воспитания воинов.
Помню, отмечалось 80-летие маршала А. М. Василевского. Я послала поздравление этому умному, прекрасному человеку, герою Великой Отечественной войны. Как же мне было приятно, когда я получила теплое письмо от Александра Михайловича и книгу его воспоминаний с доброй надписью. А ведь я не была лично знакома с ним. В его письме выразилось внимание к моему творчеству и моей работе в Армии и Флоте.
Дорогая Елена Николаевна!
-Сегодня с огромным удовольствием и полным удовлетворением вместе со своей семьей и, безусловно, со всей советской общественностью воспринял Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении Вам звания Героя Социалистического Труда. С этой высокой правительственной наградой разрешите прежде всего от всего сердца и поздравить Вас...
Вспоминая годы Великой Отечественной войны и ту огромную помощь, которую оказывал коллектив Вашего театра своими незабываемыми выступлениями в войсках Действующей армии, мы прежде всего вспоминаем Вас, дорогая Елена Николаевна, как одного из самых активных деятелей в организации этой помощи, лицо, фактически возглавлявшее этот изумительный, так называемый фронтовой филиал театра...
С сердечным приветом, самыми добрыми пожеланиями и любовью к Вам
Ваш А. Василевский.
Когда умер Василевский, я почувствовала, что потеряла какую-то часть своего духовного мира. Отечественная война и все, что с ней связано, неотделимо от имени Василевского. Ушел герой войны, умный стратег, один из тех, кто победил гитлеровскую военную машину, советский патриот, всем сердцем любивший простого рядового бойца. От друзей Василевского я узнала, какой отзывчивой душой, какой добротой обладал этот замечательный человек.
В один из моих приездов с военно-шефской бригадой в ГДР я была приглашена на обед к командующему Группой войск А. А. Гречко. Однако обедали мы вдвоем с его супругой. Сам Андрей Андреевич заглянул в столовую буквально на несколько минут, чтобы поздороваться со мной и спросить, как мы устроены, не надо ли нам, бригаде, чего-нибудь, нет ли каких-нибудь претензий. Такое внимание и забота были мне очень дороги. Они показали, как ценил наш приезд и нашу работу сам командующий.
Помню мое знакомство с маршалом И. И. Якубовским. Тогда он был командующим Южной группой войск в ГДР. Мы приехали в Дрезден, где помещалась его резиденция. Наступил час обеда. Вижу, не хватает нескольких товарищей из моей бригады —Жарова, Доронина и Калужского. Куда они девались? Кто-то высказал предположение, не в бассейне ли они. Иду к бассейну и по торчащим из воды головам пытаюсь отыскать моих пропавших. И там их нет! Я прихожу в отчаяние. Внезапно ко мне подходит адъютант командующего и приглашает от его имени пройти к нему. «Хорошо, но мне прежде надо найти своих товарищей», — говорю я. «Да они там, у командующего», — был ответ. У меня отлегло от сердца.
Иду в штаб. Проводят меня в какое-то помещение. Драпировки на дверях скрывают, очевидно, столовую. Распахиваются занавески, и я вижу—все мои беглецы сидят за роскошным столом. Чего-чего только на нем нет. Навстречу мне поднимается красавец богатырь! Моя растерянность, общий хохот, и я уже сижу рядом с командующим. И—о ужас!—он наливает мне фужер коньяка. На все мои протесты Якубовский совершенно серьезно и решительно заявляет, что мои «дорогие товарищи» чуть ли не клятвенно заверили его, что я, их бригадир и «самая главная», пью коньяк только фужерами. Что было делать? Прежде всего я попросила позвать и остальных актеров бригады, надеясь этим отсрочить или заставить забыть злосчастный фужер. Но с Якубовским спорить было бесполезно. За товарищами послали, а фужер коньяка я должна была выпить. Поднимая бокал, Якубовский сказал: «Да, как ваша фамилия-то?!» «Гоголева»,—пролепетала я, с ужасом глядя на коньяк. «Гоголева? Никогда не слыхал. Ваше здоровье»,—последовал ответ. И я... выпила до дна весь огромный фужер! Почему и как я не опьянела — одному господу богу известно.
Явились и остальные наши товарищи, возникло дружеское застолье. После него Якубовский повез нас на дачу. Чудесный, весь в зелени, маленький домик, красивый сад и громадный черный пес, повинующийся каждому приказу хозяина. Много раз потом мы с Якубовским вспоминали наше такое необычное знакомство. Я убедилась, какой он простой и обаятельный человек, как уважает и любит искусство. И уже позднее, заменив маршала Гречко на посту командующего всей Группой войск в ГДР, Якубовский находил время встретиться с нашей бригадой. С большим интересом расспрашивал он о театральных новинках. Однажды, находясь у него в гостях, мы неожиданно, прямо за столом дали маленький концерт, специально для командующего. Он проникновенно слушал песни, и всегда была в его глазах какая-то грустинка.
Его смерть потрясла меня. Такой большой и могучий, здоровяк с виду. Тяжела потеря такого красивого человека. Мне всегда казалось, что он тяготился службой вне родной страны. Он был весь такой русский, так неразрывно связан с нашим Отечеством.
Ежегодно перед Октябрьскими праздниками для участников парада на Красной площади Московская военно-шефская комиссия устраивает в Кремлевском Дворце съездов большой праздничный концерт. Командование всегда приглашает меня в президиум. И я получаю большое удовольствие от созерцания этих чудесных молодых солдат и моряков, наполняющих огромный зал. Как гордишься, что именно эти отличники боевой и политической подготовки вместе со своими командирами завтра пройдут перед Мавзолеем Ленина. А по телевизору миллионы и миллионы глаз будут с гордостью следить за своими умелыми, смелыми и красивыми воинами—сынами и внуками, любоваться мощью нашего оружия, надежной опорой нашей безопасности.
Волнующий момент—вынос знамен! Горло сжимает комок! А потом доклад и поздравление командующего, поздравления и рапорты комсомольцев, рабочих, деятелей культуры и после антракта наш, шефов, рапорт-концерт. Обычно все начинают съезжаться к девяти часам утра. Зал наполняется участниками парада. А мы, президиум, собираемся в специальном помещении за кулисами. Тут происходят неожиданные встречи. Встречаюсь с командирами, которых давно не видела. Надо поздравить вновь произведенных генералов и полюбоваться новыми знаками отличия. А иногда подойдет ко мне такой генерал да и напомнит: «А ведь вы, Елена Николаевна, тогда-то были у нас на границе или в такой-то войсковой части». А то припомнит и фронт Отечественной.
Всегда волнуюсь, собираясь на этот праздник. И до слез радостна та приветливость, с которой меня встречают. Хочется еще и еще работать, чтобы отблагодарить, заслужить внимание.
Командующий Московским округом генерал-полковник Е. Ф. Ивановский был всегда неизменно любезен. Он внимательно следил, чтобы мне вовремя подавали машину. И капитан или майор, сопровождавший меня, звонил заранее, уточняя адрес. После официальной части я обычно шла к зрителям. Меня со всех сторон окружала молодежь в форме всех возможных родов войск. Начинались вопросы, разговоры, а то тянулись ко мне программки, записные книжки, просто билеты: «Автограф! Елена Николаевна! Мне, мне, я раньше! Вот ручка!!!»
Звонки! Но меня теснит и окружает еще огромная толпа. Не успеваешь подписывать всем, а антракта больше не будет!
Наш шефский концерт я всегда смотрю полностью. А потом маленьким застольем командование благодарит участников концерта. И тут, как всегда, вперемежку с тостами — небольшой концерт, немного песен, немного чудесных добрых шуток, и мы расходимся.
Какова была моя радость, когда, приехав как-то в ГДР, я встретила Ивановского уже командующим Группой войск. Как родные мы обнялись и стали вспоминать Москву—театры и общих знакомых деятелей культуры. И опять теплая забота о нашем устройстве здесь, в ГДР. Удобно ли нам, хорошо ли? В каких только частях я не бывала! И всюду встречали отлично!
Долгое время Московским военным округом командовал генерал армии Владимир Леонидович Говоров, сын героя Отечественной войны Леонида Александровича Говорова, а начальником штаба МВО был генерал-полковник Константин Степанович Грушевой. Оба они также люди влюбленные в искусство, страстные поклонники театра. И, сидя рядом с ними, слушая наш рапорт-концерт, я получала огромное удовольствие не только от исполнителей там, на сцене, но и от того, как оба эти командира воспринимают искусство.
В. Л. Говоров — скромный, порой даже застенчивый человек. Его безграничное уважение к людям искусства с первого же знакомства бросается в глаза. Он и за столом удивительно располагает к себе, внимателен, предупредителен, хотя и не очень разговорчив.
Я никогда не бываю дома у больших людей — это не в моих правилах. На официальных обедах, встречах— другое дело. Но и на концертах, за товарищеским застольем можно угадать многие черты человека. Так, на одном из наших шефских концертов для участников парада Константин Степанович Грушевой познакомил меня со своим еще совсем юным внуком, тоже участником парада. Он ученик одного из военных училищ. С гордостью представлял мне его Грушевой — дед. И как нарочито строго приказал ему по звонку идти на свое место. А какой Грушевой в застолье! По слуху подбирает аккомпанемент для певца, сам поет, и кажется, если представится случай, вот-вот пустится в пляс! В искусстве он разбирается тонко и строго.
Помню, как-то в программе был возмутивший меня ансамбль. Я искоса взглянула на замкнутое лицо Грушевого. Он молчал. На мой тревожный вопросительный взгляд Константин Степанович сквозь зубы проронил: «Этого номера могло бы и не быть». Я до сих пор помню и его лицо и эту оценку. Ну и выдала же я после концерта его устроителям. Я и вообще-то против вокально-инструментальных ансамблей с их оглушительной электроникой. Воспитывать вкус, музыкальность и понимание красоты музыки на такой—увы!—какофонии нельзя. Некоторые начальники домов офицеров слишком нетребовательны, и это приносит вред нашей молодежи.
Помню, как к нам на заседание Центральной комиссии приехал представитель подводного флота и категорически требовал, чтобы им, подводникам, не присылали пластинки с современными остроритмичными мелодиями. Люди находятся под водой иногда целые месяцы. Невольно начинают сдавать нервы, а подобная музыка расшатывает нервную систему и действует отрицательно на дисциплину. «Мы просим мелодичную музыку, Чайковского, Моцарта!» Вот слова, которые я непрестанно на всех совещаниях привожу в пример. Уж эта мне мода! Хоть бы поскорее прошло это повальное увлечение оглушительной какофонией!
До войны в «Соснах» за соседним с нашим столиком в столовой сидел тогда еще не маршал, а просто генерал К. А. Мерецков с женой и сыном — совсем юношей. Всегда приветливые, они, однако, держались несколько обособленно. Но на мой юбилей я получила от маршала К. А. Мерецкова, уже командующего Московским округом, теплое, дружеское поздравление и чудесную палехскую шкатулку с «Всадницей» Брюллова на крышке. В заповедном уголке моего дома, где хранятся подарки моих дорогих военных, на почетном месте стоит и эта шкатулка. Ну а несколько лет спустя, когда я с бригадой артистов приехала в ГДР, командующим танковой частью был сын маршала Мерецкова, тот самый застенчивый юноша. Теперь о нем его подчиненные говорят как об удивительно смелом, волевом начальнике, всегда сдержанном, но и требовательном к своим однополчанам. Я видела, с каким уважением и теплотой обращались к нему офицеры, а сам он по-прежнему оставался несколько застенчивым и так по-молодому радовался нашей встрече. Вспоминал далекие годы в «Соснах», благодарил нас за приезд и за то удовольствие и радость, которые мы доставили воинам. Так на глазах у меня вырастали и взрослели сыновья и внуки тех, кого я знала в годы становления нашего государства.
Как драгоценную реликвию храню я портрет с чудесной надписью Героя Советского Союза, генерала П. И. Батова. С каким неподдельным чувством восхищался Павел Иванович нашим искусством, мастерством.
Была одна из традиционных встреч в телевизионном концертном зале. С воспоминаниями выступали наши прославленные военачальники, и среди них — маршал П. А. Ротмистров. С удивительным юмором рассказывал он об одной военной уловке своих танковых подразделений, шедших в лоб фашистским дивизиям. Когда я поднялась на сцену, чтобы поблагодарить героя, то попала сразу в такие жаркие объятия, что чуть не задохнулась. «Приезды ваших товарищей к нам, их выступления—вот что давало нам силы, вот что воодушевляло на драку с чертовым фашистом!» — кричал Ротмистров, не выпуская меня из объятий. И я была горда, счастлива; я не была на Сталинградском фронте, но мои товарищи там были. И это за них я принимала горячую благодарность и уважение прославленного воина.
Помню, мы давали концерт на кораблях в Мурманске и Североморске. Как-то нам с бригадой пришлось заночевать на одном из кораблей. Всех разместили по каютам офицеров, а мне предоставили каюту самого командира, который отправился ночевать на берег к своей семье.
Спала я как убитая. Просыпаюсь—думаю, отчего же такая тишина? По моим расчетам, давно уже должны драить палубу. Я бы проснулась от этого, привела бы себя в порядок. Наконец, сверившись с часами, я вышла к своим, и как раз вовремя. Прибыл командир, и по его приказу вся команда корабля выстроилась на палубе. Мы присутствовали при торжественном поднятии флага. Это было грандиозное, незабываемое впечатление. А спала я, оказывается, в такой тишине, потому что был дан строгий приказ: убирать палубу около каюты командира «бесшумно», там спит актриса и боже упаси ее побеспокоить!
Да, во многих местах побывали мы с шефскими концертами. И все же еще и еще раз жалею, что и годы и занятость не позволяют мне чаще навещать моих дорогих бойцов в их частях, особенно на границах, в отдаленных гарнизонах, и встречаться с друзьями у себя дома. Есть у меня и большая задолженность перед «моими военными», как я обычно говорю. Вот сколько объездила границ и флотов, а в Приморье и на Алтае не сумела побывать, да, боюсь, уж это для меня теперь неисполнимая мечта. А они зовут, ждут, и часто слышу упрек: «Что же вы, Елена Николаевна, нас забыли!» А как к ним ехать, вернее, лететь? Летом, во время нашего отпуска, когда я обычно проводила военно-шефские поездки, дальневосточники сами не советуют к ним приезжать. Штормы. Лучше всего сентябрь, а это уже начало сезона и повседневная работа. А где-то все же мелькает надежда: может быть, и повстречаюсь еще с тихоокеанскими моряками и воинами Алтая!
В 50-е годы возникло могучее движение по освоению целинных земель в Казахстане. Работники искусства не могли остаться в стороне от этого движения. Малый театр, как всегда, откликнулся одним из первых. И вот я решила свой отпуск провести на целине, давая в степи, в маленьких селениях концерты. Был у нас в Малом театре человек, обладавший необыкновенными организаторскими способностями, умевший организовать бригады и группы,— суфлер Иосиф Иванович Дарьяльский. Так вот мы и решили с Иосифом Ивановичем отправиться на месяц на целину. В городах я выступала от филармонии за плату, но главная наша задача состояла в шефском обслуживании целинников. Поездка была не из легких, освоение целины только начиналось. Всюду пыль, жара, грязь. Кажется, я за целый месяц не могла по-настоящему помыть голову и просто закрутила волосы в виде чалмы на все время пребывания на целине.
Зато люди везде старались помочь. Секретарь горкома выделил для нас машину и великолепно знающего дороги и местные условия водителя. Условия в разных местах были разные.
Так, например, в Рудном нас приняли по-царски. Маленький чистенький домик, приветливые девушки, даже торт нам поднесли. В еще не совсем готовом Доме культуры, если можно было так назвать этот домик, мое выступление прошло успешно. Собрались и все строители и «горожане», вернее, будущие горожане; ну а теперь, судя по газетам, в Рудном не только Дворец культуры, но и драматический театр выстроен.
Помню и другой эпизод. Приехали—в степи никого, ни стана, ни человека, ни намека на какое-нибудь жилье. Где же зрители? Но шофер наш упорно стоял на своем. Это место рекомендовано секретарем горкома. Значит, кто-нибудь придет. Сели мы на стерне и ждем. И вдруг с одной и с другой стороны навстречу друг другу идут далеко-далеко два трактора. «Ну вот, я же говорил,— обрадовался водитель.—Вот и публика!» И действительно, в том месте, где мы присели, сошлись два трактора. Наскоро закусив, трактористы приготовились меня слушать. «А еще-то кто будет?»—недоумевала я. «Да вот мы все тут!» Так для двух трактористов и состоялся мой концерт. Теперь это кажется смешным. Но, право же, в том, что два тракториста в центре необозримой степи слушают концерт артистки, есть что-то очень значительное.
Как-то проезжая вот по такой пустыне, мы буквально умирали от жары, и наш водитель предложил сделать маленький крюк и заехать к табунщикам попробовать настоящего кумыса. Конечно, мы с радостью согласились. Табунщики—двое стариков и старуха—по-русски не говорили. Объясниться с ними мог только водитель. Вошли в конюшню, где была всего одна лошадь, остальной табун далеко. Через стойло прошли в светлую и чистую горницу, всю застланную коврами, с неимоверно громоздкой кроватью и горой подушек чуть ли не до потолка. Все ярко, необычно. Нас усадили на ковре и из чистейших, просто сверкающих пиал предложили попробовать настоящий целебный кумыс. Никогда ничего подобного я не пила, да и потом не приходилось пить ничего чудеснее этого холодноватого напитка. Я попросила еще. Но тут наш шофер объяснил, что после второй порции я вряд ли встану. У этого натурального кумыса есть коварное свойство опьянять. Хозяйка с удовольствием наблюдала за моими пререканиями с водителем. Я не знала, как отблагодарить дружелюбных хозяев, мы ограничились дружескими рукопожатиями, улыбками и бесконечными поклонами.
Помню и наше пребывание в Семиозерном. В то время там было лишь одно озеро, вокруг которого тесно сгрудились маленькие деревянные домишки. Ни одного кирпичного здания, кроме бывшей не то церкви, не то часовни, где я и давала концерт. Это Семиозерное и стало на несколько дней нашей базой. В озере купаться было нельзя, ибо одна-единственная главная улица и являлась его берегом. У озера страшная грязь, а на «набережной» невообразимая пылища. Поселили нас в бараке из двух комнат и коридора с умывальником-рукомойником. Таз под умывальником, ведро с водой рядом, а из таза выливалось все прямо за дверь. В одной комнате жили восемь девушек и я. В другой помещались мужчины-трактористы и наш Дарьяльский. Девушки уходили чуть свет, большая часть мужчин тоже, а мне приходилось, выходя из комнаты, оповещать мужчин, которые еще не встали, что я буду мыться и потому прошу их не выходить в коридор, а Дарьяльский стоял снаружи на страже. Такая процедура всем очень понравилась, и если Дарьяльский отсутствовал, кто-нибудь из мужчин добросовестно нес за него вахту, сообщая: «Не входи, артистка умывается». Хорошие, веселые и добрые люди. Особенно их симпатии возросли после моего концерта, и мне было жаль расставаться с ними.
Целина была в то время своеобразным фронтом. И как в огне фронтов, так и здесь, в палящих степях Казахстана, Малый театр делал свое дело—воодушевлял и нес эстетическое наслаждение людям.
Чтобы завершить разговор о своей общественной деятельности, хочу сказать несколько слов о более чем полувековой дружбе Малого театра с заводом «Серп и молот». Здесь огромная заслуга принадлежит народной артистке РСФСР Варваре Александровне Обуховой. Ее энергия на поприще шефства над заводом просто удивительна. Она нас всех заражает своим энтузиазмом в этом деле. Наши режиссеры и актеры по ее требованию часто посещают цеха завода, давая в обеденный перерыв маленькие концерты. Режиссеры театра регулярно помогают заводской самодеятельности, и в результате на «Серпе» вырос народный театр, получивший широкое признание. Рабочие завода—частые гости у нас. Они посещают генеральные репетиции, они в курсе нашего репертуара и даже принимают участие в работе художественного совета.
Естественно, я не остаюсь в стороне: бываю на заводе не только в праздничные дни, но и в будни. Всегда еду туда с большим волнением и удовольствием, жду хорошей и приветливой встречи с друзьями.
Возникла у меня и еще более тесная связь с заводом «Компрессор». Сначала по просьбе директора завода, человека деятельного и очень любящего театр, мы приезжали на обычные встречи-концерты. Позднее дружба углубилась. Некоторые актеры Малого театра во главе с отзывчивым человеком и прекрасным артистом Виктором Ивановичем Хохряковым стали постоянными гостями завода. А потом ближе сошлись с рабочими и были избраны почетными членами бригад коммунистического труда. Меня удостоили чести быть избранной в бригаду Николая Петровича Разувакина. Мои социалистические обязательства таковы: раз в квартал моя бригада посещает спектакль Малого театра. И затем в перерыве мы вместе обсуждаем постановку. Порой я просто приезжаю на завод в свой выходной день. В обеденный перерыв я либо читаю стихи, либо рассказываю о жизни театра, о его репертуарном плане или истории, а в цеху стараюсь освоить мой станок. Мы лучше узнаем друг друга, и дружба наша крепнет.
Говоря о своей общественной работе, я хотела бы помянуть добрым словом Михаила Алексеевича Яснова. В бытность мою депутатом Моссовета он был председателем Мосгорисполкома. Труппа Малого театра расширилась. Приходили актеры с периферии, приходила и молодежь, а жить было негде. Театр остро нуждался в жилплощади. Задумали строить многоквартирный дом. Выделили нам место на 2-й Брестской улице, материальные фонды на строительство. Но все это надо было, как теперь говорят, «выбивать». И вот я, пользуясь депутатским пропуском, почти ежевечерне после спектакля дежурила в приемной у дверей Яснова. Помню свои походы к В. Ф. Промыслову (тогда занимавшемуся делами строительства), к министру легкой промышленности А. Н. Косыгину. Депутатский билет и настойчивость открывали передо мной все двери. Ну а дальше отвязаться от меня было не так просто. Мне же было легко хлопотать. Я говорила о нуждах Малого театра, о моих товарищах. Сама я уже давно имела хорошую кооперативную квартиру, где и сейчас живу, и ни в какой жилплощади не нуждалась. Так вот, встречая в двенадцатом часу ночи у дверей своего кабинета меня, упорно дожидавшуюся его приема (в те годы было принято работать в поздний час), Яснов иногда просто приходил в отчаяние. «Да что же это такое? Опять вы? Я дам распоряжение охране не пропускать вас в Моссовет». Но это было только угрозой. И малый, добрый, хороший Яснов, иногда продержав у дверей с час, очевидно в наказание, впускал меня к себе, выслушав и сурово сдвинув брови, подписывал нужные бумаги. И мы расставались добрыми друзьями до следующей встречи. Дом на 2-й Брестской был выстроен при его постоянной помощи и содействии. И многие актеры и сотрудники театра обязаны ему своими благоустроенными квартирами. Встречаясь иногда с Ясновым на съездах или официальных приемах, мы не без юмора вспоминаем постройку дома Малого театра и «вечную» просительницу у дверей его кабинета в Моссовете по ночам.
Теперь мало кто помнит эти наши волнения и хлопоты. Иногда мы вспоминаем об этом с А. Е. Пузанковым. Почти всю жизнь отдавший Малому театру, Пузанков и сейчас живет в доме на 2-й Брестской. Пришел он в театр простым рабочим сцены и дошел до заместителя директора. Замечательный товарищ, один из первых коммунистов Малого театра. Когда началась война, он сразу ушел на фронт и чудом остался жив благодаря своему адъютанту, тоже рабочему сцены Малого театра, Мочалову. Мочалов под пулями вытащил с поля боя своего израненного командира. После Отечественной войны оба, чуть подлечившись, вернулись в Малый театр, который беззаветно любили. Вышедший в запас полковником Пузанков занял в театре должность заведующего репертуарной конторой. И пусть у него не всегда хватало специальных знаний, но его принципиальность, знание труппы и преданность Малому, именно Малому театру, который он боготворил, делали его работу безупречной. Я не один раз приходила в его маленький кабинет за советом, приходила как к честнейшему коммунисту и товарищу поплакаться о делах и просто вспомнить ушедших корифеев Малого театра, которых и он знал и почитал. Сейчас Пузанков на пенсии, дают знать о себе раны. Я нет-нет да звоню ему, чтобы поделиться новостями театра.
Особенность Малого театра, вернее, одна из его традиций—дружба с обслуживающим персоналом. Я уже упоминала одевальщика-портного А. И. Южина, у которого Александр Иванович
25.07.2005
Подробнее
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой» Е.Н. ГОГОЛЕВА
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
НЕСКОЛЬКО СЛОВ О КИНО
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
НЕСКОЛЬКО СЛОВ О КИНО
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
НЕСКОЛЬКО СЛОВ О КИНО
Я еще застала немое кино, видела первых его «звезд» — Веру Холодную, Мозжухина, Полонского и Максимова. Я застала даже иллюзионы, как тогда назывались маленькие кинотеатрики. В этих иллюзионах шли видовые картины или немые увлекательные драмы с западными киногероями.
Показывали невероятные комедии с Максом Линдером, потом появились трюковые картины с Гарольдом Ллойдом, с никогда не улыбавшимся Бестером Китоном, ну и, конечно, Чарли Чаплином, Мэри Пикфорд и Дугласом Фэрбенксом. Я любила кино, часто ходила смотреть «звезд» американского экрана. До сих пор не могу забыть картин с Бетт Дэвис и, конечно же, со сводившей всех с ума в «Маленькой маме» и в «Петере» очаровательной Франческой Гааль.
Сначала я не думала о кинокарьере. Театр был для меня всем, как остается всем и по сей день. Но появилось желание и самой сняться. Что привлекало? Я была молода, отсюда желание славы и популярности. С первым моим фильмом — «Тираном Падуанским» — ничего не получилось. Произошла революция, и все съемки были отменены. Иначе сложились обстоятельства с «Аэлитой». Я прошла все пробы, была утверждена на роль Аэлиты, мне даже выдали аванс. Я ждала вызова на съемки, но снималась не я, а Ю. И. Солнцева (впоследствии известный кинорежиссер), которая первоначально должна была играть мою горничную. Я очень переживала свою неудачу и успокаивала себя тем, что отказали мне до съемок, значит, не как провалившейся актрисе. Впоследствии мне часто приходилось именно в кино получать такие щелчки. Но вот однажды в каком-то обществе я услыхала, что «не фотогенична», особенно мешают будто бы мои брови. Ну не фотогенична — что же делать! Брить брови я не хотела. Так и покорилась формуле: «неудавшаяся киноактриса».
В 30-е годы Константин Эггерт пригласил меня сниматься в фильме «Гобсек» с Л. М. Леонидовым. С ним у меня, по сценарию, была одна сцена, потом добавилась еще одна. Волновалась я ужасно. Леонида Мироновича я глубоко уважала, к тому же он был мхатовец: как-то он отнесется ко мне, совершенно неопытной в кино, да еще актрисе Малого театра. Сам он и репетировал и снимался прекрасно, но замечаний мне никаких не делал, так как занят был своей ролью. Никакого недоброжелательства с его стороны я не чувствовала. Однажды мы снимали сцену, где я, графиня Ресто, ищу либо завещание, либо деньги в комнате своего умершего мужа (в этой сцене скончавшегося графа играл дублер: Эггерт — исполнитель и режиссер — стоял у аппарата). На репетициях было точно условлено, где я, после всех поисков, наконец найду деньги.
Начали съемку, и... я забыла место, где спрятаны деньги. Я в ужасе с остервенением переворачивала всю постель и дублера-«труп», мучительно вспоминая, где же эти проклятые деньги. А съемка шла, лента крутилась, и Я уже не играла, а действительно с отчаянием металась от стола к постели, вспоминая репетиционное место свертка с деньгами. Совсем выбившись из сил (поворочай-ка этого дублера!), я наконец вспомнила место и завершила сцену.
Очень меня хвалили и Эггерт и оператор, говоря, что сцена вышла великолепно. Да, чего она мне стоила! Прервать съемку я считала невозможным, хотя ничего бы не произошло—ну, начали бы еще раз с начала. Кстати, о моей нефотогеничности: «Гобсек» явно свидетельствовал об обратном...
Как-то до меня дошли слухи, что Протазанов хочет снимать «Любовь Яровую» и Панову предложить играть мне. Почему этого не случилось—не знаю. Во всяком случае, никаких съемок «Любови Яровой» не было. Но такая мечта у Протазанова действительно существовала. И для меня это осталось лишь мечтой.
Потом война, фронт. После войны стали снимать фильмы-спектакли. Часто с завистью смотрела я кинофильмы с Марецкой, Ужвий, смотрела, восхищалась и понимала, что к этим ролям совсем не подхожу. Надо было окончательно расстаться с мечтой о кино. Но вот, после съемок нашего спектакля «Варвары» Л. Д. Луковым, я получила от него приглашение играть в картине «Об этом забывать нельзя». Сюжет картины — убийство писателя Ярослава Галана. Я должна была играть участницу контрреволюционной банды. Она маскируется под личиной подруги одного из близких Галану людей. В общем, руководит всем заговором вместе со своим сообщником, которого мастерски играл Н. С. Плотников. На съемках была очень приятная атмосфера. Работала я с большим удовольствием. Участвовали Л. Н. Смирнова, В. В. Тихонов, С. Ф. Бондарчук. Все были тогда еще совсем молодыми. Моей партнершей, игравшей подругу, в доверие к которой я втерлась, была О. А. Жизнева. Фильм получился безусловно интересный. Он шел и за границей, но под названием «Агент № 13». Вот этим агентом № 13 и была я. Однако в Москве по каким-то причинам фильм широко не рекламировался. Сейчас на моих творческих вечерах иногда показывают последний допрос и разоблачение моей героини. В этих кадрах моим партнером был Б. М. Тенин, который играл следователя. За эту работу меня хвалили и коллеги по работе и сам Луков.
Через некоторое время он пригласил меня сниматься в картине «Две жизни». Главные роли исполняли Н. Н. Рыбников и В. В. Тихонов. Тихонов играл белогвардейца князя Мещерского. Я играла его тетку, ярую монархистку, аристократку, в бешеной ярости, из пулемета, поставленного на чердаке ее особняка, расстреливающую демонстрацию на Садовой в Петрограде. Затем следовали кадры ареста княгини и ее проход через возмущенную толпу.
Съемки шли в Ленинграде. Стояли морозы. И мы все намерзлись и на натуре и в холодном вестибюле, из которого меня выводили арестованную. Пулемет я освоила быстро, и ворвавшимся красногвардейцам стоило действительно немалых усилий меня от него оторвать, так что Луков даже испугался, как бы меня по-настоящему не растерзали солдаты-статисты. Потом, при дублях на набережной, когда я шла до извозчика, на котором меня увозили арестованную, толпа действительно была настроена угрожающе. Кто-то залепил мне в спину таким снежком, что я и сквозь шубу почувствовала хороший удар. Луков даже счел необходимым при дубле разъяснить толпе статистов, что я актриса, а не всамделишная злобная княгиня. А вот сцена самого ареста кому-то не понравилась. И уже после, когда были разобраны декорации внутренней лестницы особняка. Луков опять меня вызвал и стал снимать разные варианты ареста. Я понимала, что дело во мне. Но чего от меня хотел в этой сцене Луков и что я делала неверно, я никак не могла уразуметь. Промучившись со мной весь съемочный день, Луков наконец закончил съемку и с раздражением сказал: «Ведь все было хорошо, не знаю, что Каплеру еще нужно!» В общем, кадры ареста так в картину и не вошли. Чем был недоволен А. Я. Каплер, автор сценария, я так и не узнала. Думаю, что я играла сцену ареста с чересчур большим нажимом. В этом, вероятно, и был мой просчет.
После я много раз участвовала в съемках спектаклей, но в кино меня не приглашали. Да и что я могла играть в кино? Я явно не подходила к тем ролям современных женщин, которые были так распространены в картинах. И вдруг Бондарчук снимает «Войну и мир». У меня мелькнула надежда — а может, позовут. Ведь тут я могла быть полезной. И действительно, меня пригласили на пробу роли графини Ростовой. Сделали несколько гримов, причесок, сняли в профиль, анфас, все честь по чести. А снималась в этой роли, как известно, К. Н. Головко. С образом, который она создала, я не согласна, представляла себе графиню Ростову несколько иной, более породистой, что ли. Но так или иначе, а я дала себе слово больше ни на какие пробы никогда не соглашаться и с кино кончить всякие отношения. Если уж в «Анне Карениной» и в «Войне и мире» мне не нашлось роли, то больше не о чем и мечтать.
Для телеэкрана я оказывалась и приемлемой и фотогеничной. Снималась и в спектаклях, были у меня и отдельные выступления и даже чтецкие номера. И вот опять вызов. Советско-японская картина. В главной роли — мой товарищ Юрий Соломин. Прислали мне сценарий. В общем, роль небольшая, спокойная, съемки в Ленинграде и Москве. Думаю, поеду, поговорю, но на. пробу не пойду. Видели меня по телевизору — какая я есть, а пробовать нечего. Поехала. Режиссер и ассистент на меня посмотрели, я — на них, а снималась Е. М. Солодова. Картины я не видела. Так и не получился мой «роман» с кино. Очень жаль. В последние годы я бы хотела сниматься не из-за популярности, а чтобы на дублях лучше изучить свои недостатки. Но сейчас, когда я вижу себя по телевизору, прихожу в ужас! Все мне не нравится: и я сама, и я как актриса. Порой просто хочется сразу же подать на пенсию и закончить свою творческую жизнь. Но польза от телевидения огромная. Посмотрев себя в «Головлевых», я поняла, что надо исправить моей Арине Петровне в будущих спектаклях. И очень волновалась и боялась телесъемок «Мамуре». Слишком дорога мне эта роль. Дорог и прием зрителей в театре.
А радио? Я люблю читать по радио стихи, прозу. Тут какая-то задушевность появляется. Сидишь одна и говоришь кому-то одному или одной. Микрофон не мешает, не пугает, он друг-собеседник. И нет страха что-то забыть. Текст перед глазами, или, если говоришь о ком-то или о чем-то, есть маленький конспект, тезисы. И ведешь беседу уверенно.
Таковы мои взаимоотношения с искусством, основанным на технике, — с кино, радио, телевидением.
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
НЕСКОЛЬКО СЛОВ О КИНО
Я еще застала немое кино, видела первых его «звезд» — Веру Холодную, Мозжухина, Полонского и Максимова. Я застала даже иллюзионы, как тогда назывались маленькие кинотеатрики. В этих иллюзионах шли видовые картины или немые увлекательные драмы с западными киногероями.
Показывали невероятные комедии с Максом Линдером, потом появились трюковые картины с Гарольдом Ллойдом, с никогда не улыбавшимся Бестером Китоном, ну и, конечно, Чарли Чаплином, Мэри Пикфорд и Дугласом Фэрбенксом. Я любила кино, часто ходила смотреть «звезд» американского экрана. До сих пор не могу забыть картин с Бетт Дэвис и, конечно же, со сводившей всех с ума в «Маленькой маме» и в «Петере» очаровательной Франческой Гааль.
Сначала я не думала о кинокарьере. Театр был для меня всем, как остается всем и по сей день. Но появилось желание и самой сняться. Что привлекало? Я была молода, отсюда желание славы и популярности. С первым моим фильмом — «Тираном Падуанским» — ничего не получилось. Произошла революция, и все съемки были отменены. Иначе сложились обстоятельства с «Аэлитой». Я прошла все пробы, была утверждена на роль Аэлиты, мне даже выдали аванс. Я ждала вызова на съемки, но снималась не я, а Ю. И. Солнцева (впоследствии известный кинорежиссер), которая первоначально должна была играть мою горничную. Я очень переживала свою неудачу и успокаивала себя тем, что отказали мне до съемок, значит, не как провалившейся актрисе. Впоследствии мне часто приходилось именно в кино получать такие щелчки. Но вот однажды в каком-то обществе я услыхала, что «не фотогенична», особенно мешают будто бы мои брови. Ну не фотогенична — что же делать! Брить брови я не хотела. Так и покорилась формуле: «неудавшаяся киноактриса».
В 30-е годы Константин Эггерт пригласил меня сниматься в фильме «Гобсек» с Л. М. Леонидовым. С ним у меня, по сценарию, была одна сцена, потом добавилась еще одна. Волновалась я ужасно. Леонида Мироновича я глубоко уважала, к тому же он был мхатовец: как-то он отнесется ко мне, совершенно неопытной в кино, да еще актрисе Малого театра. Сам он и репетировал и снимался прекрасно, но замечаний мне никаких не делал, так как занят был своей ролью. Никакого недоброжелательства с его стороны я не чувствовала. Однажды мы снимали сцену, где я, графиня Ресто, ищу либо завещание, либо деньги в комнате своего умершего мужа (в этой сцене скончавшегося графа играл дублер: Эггерт — исполнитель и режиссер — стоял у аппарата). На репетициях было точно условлено, где я, после всех поисков, наконец найду деньги.
Начали съемку, и... я забыла место, где спрятаны деньги. Я в ужасе с остервенением переворачивала всю постель и дублера-«труп», мучительно вспоминая, где же эти проклятые деньги. А съемка шла, лента крутилась, и Я уже не играла, а действительно с отчаянием металась от стола к постели, вспоминая репетиционное место свертка с деньгами. Совсем выбившись из сил (поворочай-ка этого дублера!), я наконец вспомнила место и завершила сцену.
Очень меня хвалили и Эггерт и оператор, говоря, что сцена вышла великолепно. Да, чего она мне стоила! Прервать съемку я считала невозможным, хотя ничего бы не произошло—ну, начали бы еще раз с начала. Кстати, о моей нефотогеничности: «Гобсек» явно свидетельствовал об обратном...
Как-то до меня дошли слухи, что Протазанов хочет снимать «Любовь Яровую» и Панову предложить играть мне. Почему этого не случилось—не знаю. Во всяком случае, никаких съемок «Любови Яровой» не было. Но такая мечта у Протазанова действительно существовала. И для меня это осталось лишь мечтой.
Потом война, фронт. После войны стали снимать фильмы-спектакли. Часто с завистью смотрела я кинофильмы с Марецкой, Ужвий, смотрела, восхищалась и понимала, что к этим ролям совсем не подхожу. Надо было окончательно расстаться с мечтой о кино. Но вот, после съемок нашего спектакля «Варвары» Л. Д. Луковым, я получила от него приглашение играть в картине «Об этом забывать нельзя». Сюжет картины — убийство писателя Ярослава Галана. Я должна была играть участницу контрреволюционной банды. Она маскируется под личиной подруги одного из близких Галану людей. В общем, руководит всем заговором вместе со своим сообщником, которого мастерски играл Н. С. Плотников. На съемках была очень приятная атмосфера. Работала я с большим удовольствием. Участвовали Л. Н. Смирнова, В. В. Тихонов, С. Ф. Бондарчук. Все были тогда еще совсем молодыми. Моей партнершей, игравшей подругу, в доверие к которой я втерлась, была О. А. Жизнева. Фильм получился безусловно интересный. Он шел и за границей, но под названием «Агент № 13». Вот этим агентом № 13 и была я. Однако в Москве по каким-то причинам фильм широко не рекламировался. Сейчас на моих творческих вечерах иногда показывают последний допрос и разоблачение моей героини. В этих кадрах моим партнером был Б. М. Тенин, который играл следователя. За эту работу меня хвалили и коллеги по работе и сам Луков.
Через некоторое время он пригласил меня сниматься в картине «Две жизни». Главные роли исполняли Н. Н. Рыбников и В. В. Тихонов. Тихонов играл белогвардейца князя Мещерского. Я играла его тетку, ярую монархистку, аристократку, в бешеной ярости, из пулемета, поставленного на чердаке ее особняка, расстреливающую демонстрацию на Садовой в Петрограде. Затем следовали кадры ареста княгини и ее проход через возмущенную толпу.
Съемки шли в Ленинграде. Стояли морозы. И мы все намерзлись и на натуре и в холодном вестибюле, из которого меня выводили арестованную. Пулемет я освоила быстро, и ворвавшимся красногвардейцам стоило действительно немалых усилий меня от него оторвать, так что Луков даже испугался, как бы меня по-настоящему не растерзали солдаты-статисты. Потом, при дублях на набережной, когда я шла до извозчика, на котором меня увозили арестованную, толпа действительно была настроена угрожающе. Кто-то залепил мне в спину таким снежком, что я и сквозь шубу почувствовала хороший удар. Луков даже счел необходимым при дубле разъяснить толпе статистов, что я актриса, а не всамделишная злобная княгиня. А вот сцена самого ареста кому-то не понравилась. И уже после, когда были разобраны декорации внутренней лестницы особняка. Луков опять меня вызвал и стал снимать разные варианты ареста. Я понимала, что дело во мне. Но чего от меня хотел в этой сцене Луков и что я делала неверно, я никак не могла уразуметь. Промучившись со мной весь съемочный день, Луков наконец закончил съемку и с раздражением сказал: «Ведь все было хорошо, не знаю, что Каплеру еще нужно!» В общем, кадры ареста так в картину и не вошли. Чем был недоволен А. Я. Каплер, автор сценария, я так и не узнала. Думаю, что я играла сцену ареста с чересчур большим нажимом. В этом, вероятно, и был мой просчет.
После я много раз участвовала в съемках спектаклей, но в кино меня не приглашали. Да и что я могла играть в кино? Я явно не подходила к тем ролям современных женщин, которые были так распространены в картинах. И вдруг Бондарчук снимает «Войну и мир». У меня мелькнула надежда — а может, позовут. Ведь тут я могла быть полезной. И действительно, меня пригласили на пробу роли графини Ростовой. Сделали несколько гримов, причесок, сняли в профиль, анфас, все честь по чести. А снималась в этой роли, как известно, К. Н. Головко. С образом, который она создала, я не согласна, представляла себе графиню Ростову несколько иной, более породистой, что ли. Но так или иначе, а я дала себе слово больше ни на какие пробы никогда не соглашаться и с кино кончить всякие отношения. Если уж в «Анне Карениной» и в «Войне и мире» мне не нашлось роли, то больше не о чем и мечтать.
Для телеэкрана я оказывалась и приемлемой и фотогеничной. Снималась и в спектаклях, были у меня и отдельные выступления и даже чтецкие номера. И вот опять вызов. Советско-японская картина. В главной роли — мой товарищ Юрий Соломин. Прислали мне сценарий. В общем, роль небольшая, спокойная, съемки в Ленинграде и Москве. Думаю, поеду, поговорю, но на. пробу не пойду. Видели меня по телевизору — какая я есть, а пробовать нечего. Поехала. Режиссер и ассистент на меня посмотрели, я — на них, а снималась Е. М. Солодова. Картины я не видела. Так и не получился мой «роман» с кино. Очень жаль. В последние годы я бы хотела сниматься не из-за популярности, а чтобы на дублях лучше изучить свои недостатки. Но сейчас, когда я вижу себя по телевизору, прихожу в ужас! Все мне не нравится: и я сама, и я как актриса. Порой просто хочется сразу же подать на пенсию и закончить свою творческую жизнь. Но польза от телевидения огромная. Посмотрев себя в «Головлевых», я поняла, что надо исправить моей Арине Петровне в будущих спектаклях. И очень волновалась и боялась телесъемок «Мамуре». Слишком дорога мне эта роль. Дорог и прием зрителей в театре.
А радио? Я люблю читать по радио стихи, прозу. Тут какая-то задушевность появляется. Сидишь одна и говоришь кому-то одному или одной. Микрофон не мешает, не пугает, он друг-собеседник. И нет страха что-то забыть. Текст перед глазами, или, если говоришь о ком-то или о чем-то, есть маленький конспект, тезисы. И ведешь беседу уверенно.
Таковы мои взаимоотношения с искусством, основанным на технике, — с кино, радио, телевидением.
Подробнее
«Листая старые подшивки» УДАРИМ ПО ЧЕХОВУ
«Листая старые подшивки»
УДАРИМ ПО ЧЕХОВУ
Малый театр за Чехова берется редко. Века прошелестели, а природе, духу этого театра по-прежнему чуждо все сколько-нибудь «чеховское»...
УДАРИМ ПО ЧЕХОВУ
Малый театр за Чехова берется редко. Века прошелестели, а природе, духу этого театра по-прежнему чуждо все сколько-нибудь «чеховское»...
«Листая старые подшивки»
УДАРИМ ПО ЧЕХОВУ
В Малом театре вновь сделали попытку сыграть пьесу великого драматурга
ЧЕХОВСКИЕ радения, приуроченные к юбилею его смерти, вступили в свой апогей. После страшного, исполненного смятения и дисгармонии «Вишневого сада» Эймунтаса Някрошюса высказался Иосиф Райхельгауз, назло всем выпустивший развеселую, пустяшную оперетту «Чайка». Две следующие премьеры — «Вишневый сад» в РАМТе и «Три сестры» в Малом театре — оказались куда более основательными.
Малый театр за Чехова берется редко. Века прошелестели, а природе, духу этого театра по-прежнему чуждо все сколько-нибудь «чеховское». Если бы в конце позапрошлого века «Чайку» не провалили в Александринке — ее бы точно провалили в Малом. Ясная, сильная поступь, темперамент открытый и мощный, уважение к слову, переходящее в патетическую декламацию, — вот актерский стиль Малого театра, который со временем, если и мельчал, то никогда не менял своей природы. Восторженный почитатель Малого театра Василий Розанов, воспитанный его великими мастерами, навсегда сохранил веру в то, что «театр не может передавать ничего интимного, скрытого, внутреннего.... Вообще сила и краткость, как бы ударность всего, — есть основной закон театра».
Словно подслушав эти давние размышления русского философа, художественный руководитель Малого театра Юрий Соломин поставил чеховские «Три сестры» так, как здесь ставили когда-то Южина-Сумбатова или Немировича-Данченко. «Ударяют» в его спектакле все и во все. Нет ни одной реплики, которая была бы сказана тихо, неразборчиво или незаметно. Поток жизни, серые ее будни, певцом которых так долго дразнили Чехова, неподвластны актерам Малого. Тихое мерцание разных планов, множество ежеминутных драм, полифония голосов, которые, не сливаясь, создают тревожный и сложный гул бытия, — все то, что составляет такую интимную, неизбежную часть чеховской поэтики, — для Малого театра по-прежнему составляет непостижимую тайну.
Наблюдать за этими муками постижения даже любопытно. Раздается бой часов, и Ирина, подойдя к ним, торжественно и пафосно возглашает: «И год назад точно также били часы». Возглашению подлежит всякая реплика и всякая строка. Звуки на реке, крики офицеров, гул волчка, «та-ра-ра-бумбия» Чебутыкина, шум самовара — все и вся становится у Соломина солирующим номером. Когда в доме Прозоровых ждут ряженых, русские народные песни звучат так, точно хор имени Пятницкого выстроился прямо здесь, на сцене.
Собственно, и сами актеры выстраиваются на сцене, точно народный хор, помня, что их должно быть видно и слышно отовсюду. И если уж сестры и все обитатели дома слушают забежавшего на минуту Вершинина (Александр Ермаков), то делают это основательно, развернувшись прямо на зрителя. Сразу видно, генеральские дочки.
Соломин с художником Александром Глазуновым, следуя чеховским постановкам Ефремова и Левенталя, подробно выстраивают на сцене дом Прозоровых с комнатами и переходами, с пейзажем и березовой рощей.
Но здесь-то, с березовой рощи, и начинается самое интересное. Соломин пытается расслышать трагедию с первых, веселых аккордов Ирининых именин. Роща — место, где Соленый убивает Тузенбаха — постоянно присутствует в образном строе спектакля, точно немой пророк и свидетель будущих несчастий. Да и сами именины — с подробным застольем, самоваром и пирогом — тоже читаются Соломиным как предвестие. К сожалению, и актеры в первом акте играют так, точно все самые роковые развязки пьесы уже произошли.
Праздник начинается с поминок. Гости Прозоровского дома встают, чтобы помянуть умершего ровно год назад отца. А еще раньше — в прологе к спектаклю — Соломин читает фрагмент письма Чехова к Книппер, где он говорит о своем истерзанном неразделенной любовью сердце.
Собственно, эта интонация поминовений, смертоносных предвестий и личных несчастий — главная в спектакле Малого театра. С каждым новым вздохом его дыхание становится все горячее, а в сцене пожара почти обжигает количеством разбитых судеб и безнадежных любовей. Скученные в одной маленькой комнате сестры, спрятавшийся за ширму Кулыгин (Валерий Бабятинский), вдребезги пьяный Чебутыкин (нежная и безысходная интонация Эдуарда Марцевича — может быть, самое сильное впечатление спектакля), бедная старая Анфиса (Галина Демина), брат Андрей (Александр Клюквин) — Соломин концентрирует степень страдания до предельной степени. Пожалуй, лишь Маша в исполнении Ольги Пашковой не слышит этой отчаянной атмосферы. Для нее ни любовь, ни внезапно обрушившееся на нее счастье несущественны, актриса с легкостью пропускает важнейшие сцены пьесы. И потому ее исповедь сестрам о своей незаконной любви воспринимается случайной и бессмысленной.
Существенно, что Тузенбах (Глеб Подгородинский) любит Ирину. Существенно, что она не слышит этой любви, но готова с ней смириться. Существенно, что Ольга (Алена Охлупина) внезапно принимает Кулыгина как человека, которого она — в отличие от Маши — могла бы полюбить. Существенно, что и он готов был бы полюбить Ольгу, если бы не тяжесть моральных запретов. Существенно, что он терпит Машино страдание в финале пьесы и готов терпеть его дальше. Существенно, что в финале музыка полкового оркестра вовсе не звучит радостно и успокоительно и слова Ольги тонут в отчаянной и безнадежной тишине. И выходит, что Малый театр порой наивно и напыщенно, но все же умудрился сыграть «Три сестры» как самую отчаянную и безнадежную чеховскую пьесу о несбывшейся любви.
Алена Карась
«Российская газета», 02.04.2005
УДАРИМ ПО ЧЕХОВУ
В Малом театре вновь сделали попытку сыграть пьесу великого драматурга
ЧЕХОВСКИЕ радения, приуроченные к юбилею его смерти, вступили в свой апогей. После страшного, исполненного смятения и дисгармонии «Вишневого сада» Эймунтаса Някрошюса высказался Иосиф Райхельгауз, назло всем выпустивший развеселую, пустяшную оперетту «Чайка». Две следующие премьеры — «Вишневый сад» в РАМТе и «Три сестры» в Малом театре — оказались куда более основательными.
Малый театр за Чехова берется редко. Века прошелестели, а природе, духу этого театра по-прежнему чуждо все сколько-нибудь «чеховское». Если бы в конце позапрошлого века «Чайку» не провалили в Александринке — ее бы точно провалили в Малом. Ясная, сильная поступь, темперамент открытый и мощный, уважение к слову, переходящее в патетическую декламацию, — вот актерский стиль Малого театра, который со временем, если и мельчал, то никогда не менял своей природы. Восторженный почитатель Малого театра Василий Розанов, воспитанный его великими мастерами, навсегда сохранил веру в то, что «театр не может передавать ничего интимного, скрытого, внутреннего.... Вообще сила и краткость, как бы ударность всего, — есть основной закон театра».
Словно подслушав эти давние размышления русского философа, художественный руководитель Малого театра Юрий Соломин поставил чеховские «Три сестры» так, как здесь ставили когда-то Южина-Сумбатова или Немировича-Данченко. «Ударяют» в его спектакле все и во все. Нет ни одной реплики, которая была бы сказана тихо, неразборчиво или незаметно. Поток жизни, серые ее будни, певцом которых так долго дразнили Чехова, неподвластны актерам Малого. Тихое мерцание разных планов, множество ежеминутных драм, полифония голосов, которые, не сливаясь, создают тревожный и сложный гул бытия, — все то, что составляет такую интимную, неизбежную часть чеховской поэтики, — для Малого театра по-прежнему составляет непостижимую тайну.
Наблюдать за этими муками постижения даже любопытно. Раздается бой часов, и Ирина, подойдя к ним, торжественно и пафосно возглашает: «И год назад точно также били часы». Возглашению подлежит всякая реплика и всякая строка. Звуки на реке, крики офицеров, гул волчка, «та-ра-ра-бумбия» Чебутыкина, шум самовара — все и вся становится у Соломина солирующим номером. Когда в доме Прозоровых ждут ряженых, русские народные песни звучат так, точно хор имени Пятницкого выстроился прямо здесь, на сцене.
Собственно, и сами актеры выстраиваются на сцене, точно народный хор, помня, что их должно быть видно и слышно отовсюду. И если уж сестры и все обитатели дома слушают забежавшего на минуту Вершинина (Александр Ермаков), то делают это основательно, развернувшись прямо на зрителя. Сразу видно, генеральские дочки.
Соломин с художником Александром Глазуновым, следуя чеховским постановкам Ефремова и Левенталя, подробно выстраивают на сцене дом Прозоровых с комнатами и переходами, с пейзажем и березовой рощей.
Но здесь-то, с березовой рощи, и начинается самое интересное. Соломин пытается расслышать трагедию с первых, веселых аккордов Ирининых именин. Роща — место, где Соленый убивает Тузенбаха — постоянно присутствует в образном строе спектакля, точно немой пророк и свидетель будущих несчастий. Да и сами именины — с подробным застольем, самоваром и пирогом — тоже читаются Соломиным как предвестие. К сожалению, и актеры в первом акте играют так, точно все самые роковые развязки пьесы уже произошли.
Праздник начинается с поминок. Гости Прозоровского дома встают, чтобы помянуть умершего ровно год назад отца. А еще раньше — в прологе к спектаклю — Соломин читает фрагмент письма Чехова к Книппер, где он говорит о своем истерзанном неразделенной любовью сердце.
Собственно, эта интонация поминовений, смертоносных предвестий и личных несчастий — главная в спектакле Малого театра. С каждым новым вздохом его дыхание становится все горячее, а в сцене пожара почти обжигает количеством разбитых судеб и безнадежных любовей. Скученные в одной маленькой комнате сестры, спрятавшийся за ширму Кулыгин (Валерий Бабятинский), вдребезги пьяный Чебутыкин (нежная и безысходная интонация Эдуарда Марцевича — может быть, самое сильное впечатление спектакля), бедная старая Анфиса (Галина Демина), брат Андрей (Александр Клюквин) — Соломин концентрирует степень страдания до предельной степени. Пожалуй, лишь Маша в исполнении Ольги Пашковой не слышит этой отчаянной атмосферы. Для нее ни любовь, ни внезапно обрушившееся на нее счастье несущественны, актриса с легкостью пропускает важнейшие сцены пьесы. И потому ее исповедь сестрам о своей незаконной любви воспринимается случайной и бессмысленной.
Существенно, что Тузенбах (Глеб Подгородинский) любит Ирину. Существенно, что она не слышит этой любви, но готова с ней смириться. Существенно, что Ольга (Алена Охлупина) внезапно принимает Кулыгина как человека, которого она — в отличие от Маши — могла бы полюбить. Существенно, что и он готов был бы полюбить Ольгу, если бы не тяжесть моральных запретов. Существенно, что он терпит Машино страдание в финале пьесы и готов терпеть его дальше. Существенно, что в финале музыка полкового оркестра вовсе не звучит радостно и успокоительно и слова Ольги тонут в отчаянной и безнадежной тишине. И выходит, что Малый театр порой наивно и напыщенно, но все же умудрился сыграть «Три сестры» как самую отчаянную и безнадежную чеховскую пьесу о несбывшейся любви.
Алена Карась
«Российская газета», 02.04.2005
Подробнее
Сегодня отмечает день рождения актриса Анна Михайловна Жарова. От души поздравляем Анну Михайловну и желаем ей крепкого здоровья, душевного спокойствия и творческих успехов!
Сегодня отмечает день рождения актриса Анна Михайловна Жарова. От души поздравляем Анну Михайловну и желаем ей крепкого здоровья, душевного спокойствия и творческих успехов!
23.07.2005
Подробнее
«Листая старые подшивки» БОЛЬ О ЧЕЛОВЕКЕ — ПО ДОСТОЕВСКОМУ И ОСТРОВСКОМУ
«Листая старые подшивки»
БОЛЬ О ЧЕЛОВЕКЕ — ПО ДОСТОЕВСКОМУ И ОСТРОВСКОМУ
Две премьеры в старейших театрах Москвы — «Униженные и оскорбленные» Достоевского во МХАТе им.Горького и «Пучина» А.Н.Островского в Малом — прямое послание авторов в наше время...
БОЛЬ О ЧЕЛОВЕКЕ — ПО ДОСТОЕВСКОМУ И ОСТРОВСКОМУ
Две премьеры в старейших театрах Москвы — «Униженные и оскорбленные» Достоевского во МХАТе им.Горького и «Пучина» А.Н.Островского в Малом — прямое послание авторов в наше время...
«Листая старые подшивки»
БОЛЬ О ЧЕЛОВЕКЕ — ПО ДОСТОЕВСКОМУ И ОСТРОВСКОМУ
на московских подмостках
Две премьеры в старейших театрах Москвы — «Униженные и оскорбленные» Достоевского во МХАТе им.Горького и «Пучина» А.Н.Островского в Малом — прямое послание авторов в наше время. На сцену выведены люди, человеческое достоинство которых оскорблено, и публика, вдоволь насладившаяся «медовым месяцем» и «лунным светом» антреприз, демонстрирующих триумф «власти денег», как к живой воде, припала вновь к классике. К колоритному русскому языку, к жизни, полной настоящих страстей и подлинно драматических коллизий. «Боль о человеке», который не в силах поднять себя в полный рост, ярко заявлена в этих премьерах.
В «Униженных и оскорбленных», поставленных Татьяной Дорониной, не ищите новаторства и режиссерских изысков, изощренных трактовок авторской позиции в угоду времени, хотя возможностей для этого предостаточно — Достоевский всегда стоял над схваткой «либералов» и «демократов». И если с первыми его еще как-то роднил протест против социальной несправедливости, то от вторых писателю частенько доставалось за попытки примирения всех противоречий с помощью христианского мировоззрения. Об образе Ивана Петровича, с которым незримыми нитями связаны все персонажи в «Униженных», Добролюбов писал когда-то: «Я признаюсь — все эти господа, доводящие свое душевное величие до того, чтобы зазнамо целоваться с любовником своей невесты и быть у него на побегушках, мне вовсе не нравятся. Они или вовсе не любили, или любили головою только... Если же эти романтические самоотверженцы точно любили, то какие же должны быть у них тряпичные сердца, какие куричьи чувства!»
Театр полемизирует с этим постулатом Добролюбова, утверждая христианскую мораль главной жизненной ценностью, не случайно кульминацией инсценировки становится финальное восклицание старика Ихменева, простившего свою дочь: «О! Пусть мы униженные, пусть мы оскорбленные, но мы опять вместе, и пусть, и пусть теперь торжествуют эти гордые и надменные, унизившие и оскорбившие нас! « В гордом смирении Ихменева (Анатолий Семенов), отказывающегося от протеста, — вызов времени, о котором и рядовой обыватель, и высоко-ученый человек все чаще заявляют: «Плетью обуха не перешибешь, с достоинством перетерпеть тяжкие времена — вот задача».
Потому вся борьба добра и зла в спектакле, обозначенных полюсами образов князя Валковского (Валентин Клементьев) и Ивана Петровича (Максим Дахненко), воспринимается как естественное течение жизни. Тонкий психологизм в актерской игре преобладает над авантюрно-детективным началом повествования. В мерное течение сюжета погружаешься, как в чтение романа, художники-постановщики — Владимир Серебровский и Виктория Севрюкова — дотошно-внимательны к деталям в сценографии и костюмах, и зритель оказывается захвачен этим действом с нарочитым налетом старомодности. Хотя что считать старомодностью -проникновенно играет всепрощенческую любовь в Наташе молодая актриса Нионель Гогаева; заразительна в образе маленькой Нелли, погубленной злом этого мира, Ольга Глушко.
«Я как в музее побывала, увидела всех персонажей такими, какими и представляла», — наивно поделилась мнением одна из зрительниц. И, надо сказать, она оказалась точна в выражении своего впечатления. Сохранение традиций старого МХАТа, из которого в свое время с запальчивым заявлением: «Никогда не мечтал работать в филиале театра «Современник»!» ушел Борис Ливанов, ставят своей задачей в коллективе, которым ныне руководит Татьяна Доронина.
«Пучина» Островского испугала цензуру своего времени. И в самом деле: мурашки по коже, когда видишь, как благодаря «порядочным» людям и обстоятельствам честный человек в «зверка» превращается. На сцене Малого превращение это показано мастерски — постановщиком спектакля и исполнителем роли Кирилла Кисельникова Александром Коршуновым. Тема противостояния достоинства в человеке суетному стремлению любой ценой выбраться из гложущей нищеты, когда вопрос «переступлю или не переступлю» становится вопросом жизни и смерти, куда как актуальна в наше время. Сколько знаем людей, наступивших на горло собственной совести ради суетных ценностей материального рая и — оказавшихся вдруг в духовном вакууме. Степень разреженности окружающей среды при этом в каждом случае своя, особая, а тоска, охватывающая страдающего человека, неизбежно сродни той, что бредет вместо желанной «талан-доли» за потерявшим рассудок площадным офеней Кирюшей Кисельниковым.
И для того, чтобы возникли аллюзии с современностью, как выяснилось, не нужно препарировать текст Островского и приближать к современности. Драма предательства Кириллом Кисельниковым самого себя разыгрывается в традиционно обустроенных купеческих апартаментах прошлого века — сценография и костюмы Ольги Коршуновой. Только один раз маленький судебный чиновник, доведенный до отчаяния — тестюшка Пуд Кузьмич (Валерий Баринов) пустил по миру с детьми-сиротами — переступает черту, и пучина проглатывает его. Мог ведь Кирюша спасти в себе человека — какое счастье жить с чистой совестью! — а не удержался. В лучших традициях русского реалистического театра дана эта сцена в Малом... В звенящей тишине зала одинокий человек делает роковой шаг, и каждый зритель ощущает, как страшно ему, как сомневается он, как хочется ему удержаться. Но все равно шагает. Туда, в пучину, успокаивая себя тем, что он «чуть-чуть» отступит от совести, всего на три тысячи рублей — ради детей же грешит! — а потом отмолит свой грех. Воистину отмолит! Все это читает зритель в несчастных глазах Кисельникова — Коршунова, которого увидит настоящим «зверком» в последнем акте и ощутит всю меру боли великого драматурга за человека.
«Пучина» — тяжелая пьеса и, на мой взгляд, состоит в ближнем родстве с «Униженными и оскорбленными». Чехов поражался мастерству драматурга в четвертом акте, и надо видеть, с каким наслаждением играют его актеры. Пучина всех накрывает своей грязной волной — и тестя-банкрота, и безумного Кисельникова, и не виноватую ни в чем дочь его Лизаньку (Татьяна Скиба), и грешницу Анну Устиновну (Ольга Чуваева), шепнувшую сыну не в добрый час, чтобы брал он взятки. Вот в чем корень зла! Несмываемый грех — семена его всходят в поколениях ядовитыми плодами.
Трудно отыскать положительных героев в «Пучине», кроме Лизаньки и ее спасителя Антона Погуляева (Егор Баринов), студенческого приятеля Кисельникова, и, надо сказать, что колоритен «фон» из разномастных подлецов в спектакле, «ансамблевости» ему не занимать. Особо хотелось бы отметить Василия Бочкарева в роли Неизвестного — этот улыбчивый дьявол, явившийся Кисельникову в ночи, и соблазнил его на подлог в суде. Тонка и изящна игра актера — именно так, чувствует каждый, судьба играет человеком, и никто не застрахован от ее каверз.
Нина КАТАЕВА
«Гудок», 22.02.2002
БОЛЬ О ЧЕЛОВЕКЕ — ПО ДОСТОЕВСКОМУ И ОСТРОВСКОМУ
на московских подмостках
Две премьеры в старейших театрах Москвы — «Униженные и оскорбленные» Достоевского во МХАТе им.Горького и «Пучина» А.Н.Островского в Малом — прямое послание авторов в наше время. На сцену выведены люди, человеческое достоинство которых оскорблено, и публика, вдоволь насладившаяся «медовым месяцем» и «лунным светом» антреприз, демонстрирующих триумф «власти денег», как к живой воде, припала вновь к классике. К колоритному русскому языку, к жизни, полной настоящих страстей и подлинно драматических коллизий. «Боль о человеке», который не в силах поднять себя в полный рост, ярко заявлена в этих премьерах.
В «Униженных и оскорбленных», поставленных Татьяной Дорониной, не ищите новаторства и режиссерских изысков, изощренных трактовок авторской позиции в угоду времени, хотя возможностей для этого предостаточно — Достоевский всегда стоял над схваткой «либералов» и «демократов». И если с первыми его еще как-то роднил протест против социальной несправедливости, то от вторых писателю частенько доставалось за попытки примирения всех противоречий с помощью христианского мировоззрения. Об образе Ивана Петровича, с которым незримыми нитями связаны все персонажи в «Униженных», Добролюбов писал когда-то: «Я признаюсь — все эти господа, доводящие свое душевное величие до того, чтобы зазнамо целоваться с любовником своей невесты и быть у него на побегушках, мне вовсе не нравятся. Они или вовсе не любили, или любили головою только... Если же эти романтические самоотверженцы точно любили, то какие же должны быть у них тряпичные сердца, какие куричьи чувства!»
Театр полемизирует с этим постулатом Добролюбова, утверждая христианскую мораль главной жизненной ценностью, не случайно кульминацией инсценировки становится финальное восклицание старика Ихменева, простившего свою дочь: «О! Пусть мы униженные, пусть мы оскорбленные, но мы опять вместе, и пусть, и пусть теперь торжествуют эти гордые и надменные, унизившие и оскорбившие нас! « В гордом смирении Ихменева (Анатолий Семенов), отказывающегося от протеста, — вызов времени, о котором и рядовой обыватель, и высоко-ученый человек все чаще заявляют: «Плетью обуха не перешибешь, с достоинством перетерпеть тяжкие времена — вот задача».
Потому вся борьба добра и зла в спектакле, обозначенных полюсами образов князя Валковского (Валентин Клементьев) и Ивана Петровича (Максим Дахненко), воспринимается как естественное течение жизни. Тонкий психологизм в актерской игре преобладает над авантюрно-детективным началом повествования. В мерное течение сюжета погружаешься, как в чтение романа, художники-постановщики — Владимир Серебровский и Виктория Севрюкова — дотошно-внимательны к деталям в сценографии и костюмах, и зритель оказывается захвачен этим действом с нарочитым налетом старомодности. Хотя что считать старомодностью -проникновенно играет всепрощенческую любовь в Наташе молодая актриса Нионель Гогаева; заразительна в образе маленькой Нелли, погубленной злом этого мира, Ольга Глушко.
«Я как в музее побывала, увидела всех персонажей такими, какими и представляла», — наивно поделилась мнением одна из зрительниц. И, надо сказать, она оказалась точна в выражении своего впечатления. Сохранение традиций старого МХАТа, из которого в свое время с запальчивым заявлением: «Никогда не мечтал работать в филиале театра «Современник»!» ушел Борис Ливанов, ставят своей задачей в коллективе, которым ныне руководит Татьяна Доронина.
«Пучина» Островского испугала цензуру своего времени. И в самом деле: мурашки по коже, когда видишь, как благодаря «порядочным» людям и обстоятельствам честный человек в «зверка» превращается. На сцене Малого превращение это показано мастерски — постановщиком спектакля и исполнителем роли Кирилла Кисельникова Александром Коршуновым. Тема противостояния достоинства в человеке суетному стремлению любой ценой выбраться из гложущей нищеты, когда вопрос «переступлю или не переступлю» становится вопросом жизни и смерти, куда как актуальна в наше время. Сколько знаем людей, наступивших на горло собственной совести ради суетных ценностей материального рая и — оказавшихся вдруг в духовном вакууме. Степень разреженности окружающей среды при этом в каждом случае своя, особая, а тоска, охватывающая страдающего человека, неизбежно сродни той, что бредет вместо желанной «талан-доли» за потерявшим рассудок площадным офеней Кирюшей Кисельниковым.
И для того, чтобы возникли аллюзии с современностью, как выяснилось, не нужно препарировать текст Островского и приближать к современности. Драма предательства Кириллом Кисельниковым самого себя разыгрывается в традиционно обустроенных купеческих апартаментах прошлого века — сценография и костюмы Ольги Коршуновой. Только один раз маленький судебный чиновник, доведенный до отчаяния — тестюшка Пуд Кузьмич (Валерий Баринов) пустил по миру с детьми-сиротами — переступает черту, и пучина проглатывает его. Мог ведь Кирюша спасти в себе человека — какое счастье жить с чистой совестью! — а не удержался. В лучших традициях русского реалистического театра дана эта сцена в Малом... В звенящей тишине зала одинокий человек делает роковой шаг, и каждый зритель ощущает, как страшно ему, как сомневается он, как хочется ему удержаться. Но все равно шагает. Туда, в пучину, успокаивая себя тем, что он «чуть-чуть» отступит от совести, всего на три тысячи рублей — ради детей же грешит! — а потом отмолит свой грех. Воистину отмолит! Все это читает зритель в несчастных глазах Кисельникова — Коршунова, которого увидит настоящим «зверком» в последнем акте и ощутит всю меру боли великого драматурга за человека.
«Пучина» — тяжелая пьеса и, на мой взгляд, состоит в ближнем родстве с «Униженными и оскорбленными». Чехов поражался мастерству драматурга в четвертом акте, и надо видеть, с каким наслаждением играют его актеры. Пучина всех накрывает своей грязной волной — и тестя-банкрота, и безумного Кисельникова, и не виноватую ни в чем дочь его Лизаньку (Татьяна Скиба), и грешницу Анну Устиновну (Ольга Чуваева), шепнувшую сыну не в добрый час, чтобы брал он взятки. Вот в чем корень зла! Несмываемый грех — семена его всходят в поколениях ядовитыми плодами.
Трудно отыскать положительных героев в «Пучине», кроме Лизаньки и ее спасителя Антона Погуляева (Егор Баринов), студенческого приятеля Кисельникова, и, надо сказать, что колоритен «фон» из разномастных подлецов в спектакле, «ансамблевости» ему не занимать. Особо хотелось бы отметить Василия Бочкарева в роли Неизвестного — этот улыбчивый дьявол, явившийся Кисельникову в ночи, и соблазнил его на подлог в суде. Тонка и изящна игра актера — именно так, чувствует каждый, судьба играет человеком, и никто не застрахован от ее каверз.
Нина КАТАЕВА
«Гудок», 22.02.2002
Подробнее
24 июля отмечает день рождения режиссер Малого театра Виталий Николаевич Иванов
24 июля отмечает день рождения режиссер Малого театра Виталий Николаевич Иванов. Поздравляем Виталия Николаевича и с радостью желаем ему крепкого здоровья, счастья и новых работ на сцене родного театра!
22.07.2005
Подробнее
«Листая старые подшивки» ГЛУБИНА ЮРИЯ СОЛОМИНА
«Листая старые подшивки»
ГЛУБИНА ЮРИЯ СОЛОМИНА
В последние несколько лет артист Юрий Соломин сыграл две очень серьезные, в каком-то смысле рубежные для себя роли. А режиссер Юрий Соломин поставил два совершенно разных, но глубоких, по-своему сильных спектакля...
ГЛУБИНА ЮРИЯ СОЛОМИНА
В последние несколько лет артист Юрий Соломин сыграл две очень серьезные, в каком-то смысле рубежные для себя роли. А режиссер Юрий Соломин поставил два совершенно разных, но глубоких, по-своему сильных спектакля...
«Листая старые подшивки»
Глубина ЮРИЯ СОЛОМИНА
Юрий Соломин вошел в жизнь и сознание нескольких поколений как мужественный, красивый, исполненный высокого достоинства адъютант его превосходительства капитан Кольцов. Несмотря на то, что до этого популярного телесериала сыграл и в кино, и на сцене Малого театра, куда он поступил сразу после окончания Театрального училища им. М. С. Щепкина, в 1957 году, множество самых различных ролей.
Минуло с той поры, как фильм «Адъютант его превосходительства» прошел впервые по экранам, более четверти века, но по сей день для многих едва ли не в первую очередь имя и облик Юрия Соломина прочно ассоциируются именно с телегероем Кольцовым — и это совершенно естественно, потому что таковы законы нашего восприятия артиста: через роль. сливающуюся с угадываемым нами характером: через вымышленную жизнь, накладываемую воображением на реальную...
О четырех с половиной десятилетиях, проведенных Юрием Соломиным в одном из старейших российских театров, можно было бы написать целую книгу. О его ролях, о тяжком труде художественного руководителя Малого театра, о тех фестивалях «Островский в Доме Островского», которые проводятся здесь раз в два года для провинциальных российских театров, и Юрий Соломин вдохновенно говорит о том, какая счастливая, уникальная возможность для актеров разных театров, удаленных от столицы. — подняться на овеянные историей и славой подмостки и ощутить себя как будто в мире Александра Николаевича Островского...
Наконец, можно было бы подробно говорить о той удивительной атмосфере, что царит в закулисье Малого театра, в кабинете его художественного руководителя — уютном, каком-то домашнем, потому что, попадая туда, видишь приветливого, гостеприимного хозяина и слышишь пение птиц в клетке — словно не в деловую часть театра попадаешь. а в атмосферу усадьбы, возле которой встретились кочующие из Керчи в Вологду Счастливцев и Несчастливцев.
Казалось бы, все это — не самое главное. Возможно, но именно так — через какие-то черточки, детали и создается ощущение личности.
Той личности, что пропускает через себя вымышленные характеры. созидая образ.
Образ, пленяющий на сцене и после окончания спектакля остающийся в нашей душе.
Таких образов на творческом счету Юрия Мефодьевича достаточно много. Но в последние несколько лет артист Юрий Соломин сыграл две очень серьезные, в каком-то смысле рубежные для себя роли. А режиссер Юрий Соломин поставил два совершенно разных, но глубоких, по-своему сильных спектакля.
Вот об этом и хотелось бы поразмышлять.
В поставленной режиссером В. Драгуновым чеховской «Чайке Юрий Соломин сыграл Тригорина. Сыграл необычно, нешаблонно, увидев в этом персонаже те черты, которые, как правило, не прочерчивались столь сильно и горестно.
Всем памятно, как Петр Николаевич Сорин печально повествует о своей несложившейся жизни: «Когда-то я страстно хотел двух вещей: хотел жениться и хотел стать литератором, но не удалось ни то, ни другое... Вот хочу дать Косте сюжет для повести. Она должна называться так: «Человек, который хотел...». В молодости когда-то хотел я сделаться литератором — и не сделался; хотел красиво говорить — и говорил отвратительно... хотел жениться — и не женился; хотел всегда жить в городе — и вот кончаю свою жизнь в деревне, и все». «Хотел стать действительным статским советником — и стал», — подразнивает его доктор Дорн, а в ответ Сорин только усмехается: «К этому я не стремился. Это вышло само собой».
Вот эти слова и стали для режиссера В. Драгунова и для художественного руководителя постановки Ю. Соломин неким ключом, шифром к современному звучанию «Чайки». Ни в одном, пожалуй, спектакле по этой пьесе не звучали для меня с такой пронзительной болью, с такой мукой, с таким отчаянием слова не о человеке, достигшем или не достигшем того, о чем мечталось, — о людях, которые хотели. Хотели чего-то определенного, хотя и совсем простого, а выходило куда более замысловато, но — не так, по-другому...
И в подобном прочтении особенно неожиданно высветился характер Бориса Алексеевича Тригорина.
Накопив опыт общения с драматургией Чехова (а Соломин играл и в «Лешем», и в «Дяде Ване»), артист в «Чайке» дает нам очень важные, очень нужные ориентиры: как спокойно и внимательно наблюдает Тригорин за всем, что происходит вокруг, не упускает из поля своего зрения ничего и никого; как читая в собственной книге слова, припомненные ему Ниной, Борис Алексеевич внезапно преображается, вялость сменяется энергией, словно его нарождающаяся страсть возникла не от общения с юной влюбленной девушкой, а от прикосновения к книге — тому особому миру, который сформировал и закрепостил навеки этого человека, по законам которого он привык жить, чувствовать, мыслить...
Есть эпизод в спектакле, казалось бы, простой и естественный, но удивительно значимый. Между первым и вторым актом перед нами проплывает внутренняя часть дома, и в одной из комнат мы видим за роялем Тригорина, играющего грустную, пленительную мелодию. «В доме, кажется, играют. Надо идти», — эти слова доктора Дорна прозвучали за несколько секунд. Что имел в виду Чехов — игру в лото, в карты или на рояле, — каждый театр решает по-своему, но в Малом театре это играет на рояле Борис Алексеевич Тригорин: человек, который свое немногословие и отсутствие воли привык компенсировать не только писанием рассказов, но и, как оказывается, музыкой. И игра его не просто талантлива — она словно являет истинный масштаб этого человека.
В непритязательной, но очень красивой мелодии Ю. Прялкина приоткрывается душа Бориса Тригорина — для всех запечатанная семью печатями. И для окружающих «товарищей по перу», которые снисходительно думают о нем как о «хорошем писателе», но не забудут добавить про Толстого и Тургенева: и для женщин, которым кажется, что они любят его; и для людей, воспринимающих Тригорина простым, естественным и порядочным человеком...
Он — человек, который хотел... Не просто хотел — жаждал того, что скрыто в рождающейся под его пальцами мелодии, рвется из души, пока она постепенно покрывается пеплом разочарований.
И почему-то мне кажется, что именно такой Борис Алексеевич Тригорин ближе других к чеховскому интеллигенту, несущему в себе непосильную муку несвершенности.
В Тригорине, каким сыграл его Юрий Соломин, увиделась, обозначилась целая тема, невероятно интересная, поистине «золотая жила», которую артисту придется еще разрабатывать вдохновенно и радостно. Но театр умеет подбрасывать самые неожиданные сюрпризы — судьба в лице режиссера Сергея Женовача предложила Юрию Соломину роль Фамусова в грибоедовской комедии «Горе от ума».
Юрий Соломин сыграл эту роль так, что она потрясла театральную Москву!
Его Фамусов крепок, свеж, моложав, он никак не желает укладываться в рамки какого бы то ни было стереотипа: его заигрывания с Лизой абсолютно лишены налета старческого сластолюбия. Он еще, что называется, ого-го! А спина побаливает, так это и у молодых бывает... В Фамусове Юрия Соломина тонко, лукаво проглядывает бывший Молчалин — скорее всего, потому, что режиссером и артистом уловлен не только определенный социальный тип на все времена, но и подлинно современный стержень «фамусовщины». Людей, умеющих жить широко, открыто, но — с непременной оглядкой на тех, кто выше; людей, формирующих так называемое «общественное мнение», но -из тех токов, которые приходят к ним от этого общества и от этого мнения, формирующих.
Фамусов Юрия Соломина удивительно чуток; кажется порой, что слово еще не высказано, а смысл его и интонация уже уловлены и подхвачены персонажем. Он умеет чуять, словно очень породистая и хорошо выученная собака, — на расстоянии, задолго. И это умение и помогает, и играет с ним...
Да, такого Фамусова никому из нас, пожалуй, не доводилось еще видеть. Соломин не сгущает краски, не являет нам ни губителя, ни душителя всего прогрессивного — он страшен и смешон своей обыденностью, самим своим обаянием, которому хочешь не хочешь, а поддаешься порой. И — что очень важно! — этот Фамусов вызывает принципиально иные чувства, чем мы привыкли испытывать к этому знаковому персонажу.
Сергей Женовач вообще сумел совершенно по-новому посмотреть на комедию Грибоедова. Сегодня многие акценты сдвинулись для нас, мы иначе воспринимаем и основной конфликт комедии, и ее персонажей. И вдруг оказывается, что есть своя правда и у Фамусова, насмотревшегося вволю на бунтарей-одиночек, навидавшегося на своем веку робких и смиренных секретарей, беззвучно проникающих в спальню к дочерям своих благодетелей. Его правда — не в обхаживании Скалозуба, не в боязни княгини Марьи Алексеевны, не в желании угодить влиятельным старикам. Это — скорее, эмблема поведения, круг привычек, которые, как известно, даны свыше, желание соответствовать миру, в котором приходится жить.
Он умен и непрост, Фамусов, сыгранный Юрием Соломиным. И за хрестоматийно известным текстом, рассыпанным на пословицы и поговорки, сквозит незаемная мудрость, не предназначенная для того, чтобы рассыпать ее перед каждым; она остается «про запас».
И во многом благодаря именно такому неожиданному Фамусову «Горе от ума» Сергея Женовача приобрело огромную популярность, хотя несправедливо было бы не отметить блистательный актерский ансамбль, в котором сошлись звезды Малого театра и талантливые молодые исполнители, и замечательную, изысканную и современную режиссуру Сергея Женовача.
Что же касается режиссерских работ Юрия Соломина последних лет, это спектакли «Коварство и любовь» Ф. Шиллера и «Лес» А. Н. Островского. Обманчиво-простые, широко известные, казалось бы, почти не содержащие в себе никакой новой возможности постижения произведения мировой классики.
Именно их выбрал Юрий Соломин для того, чтобы поделиться со зрителями своими мыслями о несовершенстве мира и человека, о тех жестоких и грубых противоречиях, что правят жизнью и личностью.
«Мещанская» драма романтика Шиллера прочитана Соломиным подробно, детально и — очень просто, без надрыва и мелодраматического умиления характерами юных влюбленных. Режиссер нашел особый ход — словно музыкальная шкатулка, украшенная фигурками, медленно поворачивается перед нами сценическая площадка, и возникают сменяющие друг друга «картинки»: дом музыканта Миллера... кабинет Президента... покои леди Мильфорд... снова жилище Миллера... Оживают фигурки и становятся живыми, страдающими людьми — коварными и любящими, изворотливыми и простыми, самонадеянными и растерянными перед непредсказуемым течением жизни.
В этом спектакле все на удивление просто; кажется, на исходе XX столетия театр, овладев самыми разнообразными, сложными и переусложненными приемами и эффектами, приходит к тому, чтобы рассказать нам человеческую историю, историю с самым обыкновенным сюжетом, в который вплетены такие понятия, как «сейчас» и «всегда». Во всяком случае, Юрий Соломин воспринимается приверженцем именно такого театра — вызывающего смех, слезы, негодование, радость, отчаяние, боль.
В его спектакле «Коварство и любовь» отчетливо просвечивают не просто традиции, принципы Малого театра — не музея восковых фигур, а школы в самом глубоком понимании.
Когда-то, сравнивая Малый театр с университетом, имели в виду ученичество как отнюдь не только свод определенных знаний и профессиональных навыков. В Малый театр ходили учиться сопереживать, сочувствовать, осмысливать, ощущать то редкое и счастливое чувство, когда многоликий зал охвачен единым ощущением, дышит одним дыханием. Сегодняшний театр под влиянием времени, наверное, от этой роли Учителя отрекся сознательно. Но — не Малый театр, который продолжает ощущать себя университетом в высоком смысле этого понятия. Эта черта не может всех привлечь, заразить, захватить, но очень часто именно она и завораживает в спектаклях Малого театра. В том числе и тех, что поставлены Юрием Соломиным.
Думаю, что и само название было не случайно выбрано в наследии Шиллера — уместно, ко времени. Первая драма великого немецкого романтика, в которой содержатся зародыши всех последующих его произведений, его наследия, воспринимается сегодня как история современная, не потерявшая в движении своей актуальности и глубины.
Что может быть понятнее, ближе и важнее, чем горечь поруганного чувства, грязная тайна возвышения, искусное плетение интриг?
Что может быть обыденнее?
Что может быть глубже, острее?
И чем, в конце концов, как не любовью и ненавистью дышит и движется мир?..
Об этом — спектакль Юрия Соломина «Коварство и любовь».
Но не только.
В нем ощутима та тема, которую можно смело назвать темой Юрия Соломина — артиста и режиссера, упорно и трудолюбиво исследуемая им на протяжении едва ли не всех десятилетий творчества.
Это — тема сложных отношений внутри людского сообщества, тема взаимопроникновения людей друг в друга. Только с первого, беглого взгляда может показаться, что бесследно проходят знакомства, недолгие общения, зарождение привязанности и отталкивания. Для Юрия Соломина едва ли не самое интересное — выстраивание тех логических цепочек человеческих отношений, которые в конечном счете образуют тот или иной сюжет в жизни. Иногда — короткий, иногда — продолженный на века.
В спектакле «Лес» все, казалось бы, знаково просто. Хрестоматийно знакомый сюжет, давно известные взаимоотношения персонажей, пронзительная нота любви к театру, которая делает комедию Островского особенно притягательной для подмостков. Но Юрию Соломину очень важно взглянуть на эти привычные, угнездившиеся в нашем сознании и душе моменты через призму именно театра — самого обычного, в котором собираются на несколько недель (и то — если повезет) кочующие из Керчи в Вологду и обратно комики и трагики, носящие в своих баулах и чемоданах все свое имущество. Но им открыта какая-то тайная истина. Им — в отличие от всех других, выстраивающих самодеятельные, лишенные живого чувства, живого тока крови театрики.
Как раз такой театрик находится в имении Раисы Гурмыжской, персонажа, кажется, более всех других отдаленного от сцены барьером презрения, неприятия. И даже самой себе не отдающей отчет в том, что все задуманное ею является именно «дурным театром», лицедейством в самом примитивном значении этого понятия.
Гурмыжская в интерпретации Соломина — не совсем умелый и совсем не ловкий режиссер, пытающийся поставить спектакль о чистой и возвышенной любви, где главным героем надлежит стать Алексею, где есть непременная наперсница Улита, почти безмолвно действующий персонаж Карп, проходной персонаж Аксюша, обманутые купцы и, главное, великая героиня, возвращающая себе молодость. Но сюжет никак не хочет подчиниться, в нем нет логики истинности, поэтому он и ломается. Все происходит не так, но — вот в чем дополнительный элемент игры! — завершится именно таким образом, каким и планировала Гурмыжская!..
И этот эффект совершенно по-особому сработает потому, что в какой-то момент искусственный, самодеятельный театр Раисы Румыжской взорвется изнутри подлинным театром. Это произойдет в тот момент, когда Счастливцев и Несчастливцев будут посвящать в актрисы спасенную девушку — вспыхнут разноцветными огоньками деревья мрачного, темного леса, словно откроется дорога на сцену, и прозвучат высокие слова об актерском братстве, и вновь заворожит волшебный, словно никогда еще не слышанный призыв: «Руку, товарищ!..»
В этом сопоставлении подлинности и мнимости, в их отраженности друг в друге — необычность и глубина предложенной Юрием Соломиным интерпретации.
Когда-то много лет назад Юрий Соломин играл в инсценировке романа Ф. М. Достоевского «Униженные и оскорбленные» Ивана Петровича, отнюдь не безучастного повествователя запутанных драматических событий. Ему, этому начинающему писателю, человеку, наделенному щедрым даром сострадания, было важнее прочего понять не тайну князя Валковского, не мрачную загадку Нелли, а ту вязь логических сочленений, что определяет будущее людей, невольно попавших «в сюжет». Прошло много лет, но помнятся внимательные глаза Ивана Петровича, его спокойное (именно спокойное, а не равнодушное) проникновение в те сферы, что зовутся внутренним миром людей. Чтобы прежде понять, а уже потом — оправдать или осудить. И почему-то кажется, что для Юрия Соломина — актера, как и для Юрия Соломина — режиссера и сегодня важнее прочего — именно это: понять... чтобы оправдать или осудить с позиций глубоко человеческих, присущих всем и каждому.
Эта черта характера ли, таланта ли делает спектакли и роли Юрия Соломина очень простыми. Но за простотой всегда таится глубина — та глубина, в которую Юрий Соломин приглашает заглянуть нас, его зрителей.
Наталья СТАРОСЕЛЬСКАЯ
«Театральная жизнь», 28.04.2003
Глубина ЮРИЯ СОЛОМИНА
Юрий Соломин вошел в жизнь и сознание нескольких поколений как мужественный, красивый, исполненный высокого достоинства адъютант его превосходительства капитан Кольцов. Несмотря на то, что до этого популярного телесериала сыграл и в кино, и на сцене Малого театра, куда он поступил сразу после окончания Театрального училища им. М. С. Щепкина, в 1957 году, множество самых различных ролей.
Минуло с той поры, как фильм «Адъютант его превосходительства» прошел впервые по экранам, более четверти века, но по сей день для многих едва ли не в первую очередь имя и облик Юрия Соломина прочно ассоциируются именно с телегероем Кольцовым — и это совершенно естественно, потому что таковы законы нашего восприятия артиста: через роль. сливающуюся с угадываемым нами характером: через вымышленную жизнь, накладываемую воображением на реальную...
О четырех с половиной десятилетиях, проведенных Юрием Соломиным в одном из старейших российских театров, можно было бы написать целую книгу. О его ролях, о тяжком труде художественного руководителя Малого театра, о тех фестивалях «Островский в Доме Островского», которые проводятся здесь раз в два года для провинциальных российских театров, и Юрий Соломин вдохновенно говорит о том, какая счастливая, уникальная возможность для актеров разных театров, удаленных от столицы. — подняться на овеянные историей и славой подмостки и ощутить себя как будто в мире Александра Николаевича Островского...
Наконец, можно было бы подробно говорить о той удивительной атмосфере, что царит в закулисье Малого театра, в кабинете его художественного руководителя — уютном, каком-то домашнем, потому что, попадая туда, видишь приветливого, гостеприимного хозяина и слышишь пение птиц в клетке — словно не в деловую часть театра попадаешь. а в атмосферу усадьбы, возле которой встретились кочующие из Керчи в Вологду Счастливцев и Несчастливцев.
Казалось бы, все это — не самое главное. Возможно, но именно так — через какие-то черточки, детали и создается ощущение личности.
Той личности, что пропускает через себя вымышленные характеры. созидая образ.
Образ, пленяющий на сцене и после окончания спектакля остающийся в нашей душе.
Таких образов на творческом счету Юрия Мефодьевича достаточно много. Но в последние несколько лет артист Юрий Соломин сыграл две очень серьезные, в каком-то смысле рубежные для себя роли. А режиссер Юрий Соломин поставил два совершенно разных, но глубоких, по-своему сильных спектакля.
Вот об этом и хотелось бы поразмышлять.
В поставленной режиссером В. Драгуновым чеховской «Чайке Юрий Соломин сыграл Тригорина. Сыграл необычно, нешаблонно, увидев в этом персонаже те черты, которые, как правило, не прочерчивались столь сильно и горестно.
Всем памятно, как Петр Николаевич Сорин печально повествует о своей несложившейся жизни: «Когда-то я страстно хотел двух вещей: хотел жениться и хотел стать литератором, но не удалось ни то, ни другое... Вот хочу дать Косте сюжет для повести. Она должна называться так: «Человек, который хотел...». В молодости когда-то хотел я сделаться литератором — и не сделался; хотел красиво говорить — и говорил отвратительно... хотел жениться — и не женился; хотел всегда жить в городе — и вот кончаю свою жизнь в деревне, и все». «Хотел стать действительным статским советником — и стал», — подразнивает его доктор Дорн, а в ответ Сорин только усмехается: «К этому я не стремился. Это вышло само собой».
Вот эти слова и стали для режиссера В. Драгунова и для художественного руководителя постановки Ю. Соломин неким ключом, шифром к современному звучанию «Чайки». Ни в одном, пожалуй, спектакле по этой пьесе не звучали для меня с такой пронзительной болью, с такой мукой, с таким отчаянием слова не о человеке, достигшем или не достигшем того, о чем мечталось, — о людях, которые хотели. Хотели чего-то определенного, хотя и совсем простого, а выходило куда более замысловато, но — не так, по-другому...
И в подобном прочтении особенно неожиданно высветился характер Бориса Алексеевича Тригорина.
Накопив опыт общения с драматургией Чехова (а Соломин играл и в «Лешем», и в «Дяде Ване»), артист в «Чайке» дает нам очень важные, очень нужные ориентиры: как спокойно и внимательно наблюдает Тригорин за всем, что происходит вокруг, не упускает из поля своего зрения ничего и никого; как читая в собственной книге слова, припомненные ему Ниной, Борис Алексеевич внезапно преображается, вялость сменяется энергией, словно его нарождающаяся страсть возникла не от общения с юной влюбленной девушкой, а от прикосновения к книге — тому особому миру, который сформировал и закрепостил навеки этого человека, по законам которого он привык жить, чувствовать, мыслить...
Есть эпизод в спектакле, казалось бы, простой и естественный, но удивительно значимый. Между первым и вторым актом перед нами проплывает внутренняя часть дома, и в одной из комнат мы видим за роялем Тригорина, играющего грустную, пленительную мелодию. «В доме, кажется, играют. Надо идти», — эти слова доктора Дорна прозвучали за несколько секунд. Что имел в виду Чехов — игру в лото, в карты или на рояле, — каждый театр решает по-своему, но в Малом театре это играет на рояле Борис Алексеевич Тригорин: человек, который свое немногословие и отсутствие воли привык компенсировать не только писанием рассказов, но и, как оказывается, музыкой. И игра его не просто талантлива — она словно являет истинный масштаб этого человека.
В непритязательной, но очень красивой мелодии Ю. Прялкина приоткрывается душа Бориса Тригорина — для всех запечатанная семью печатями. И для окружающих «товарищей по перу», которые снисходительно думают о нем как о «хорошем писателе», но не забудут добавить про Толстого и Тургенева: и для женщин, которым кажется, что они любят его; и для людей, воспринимающих Тригорина простым, естественным и порядочным человеком...
Он — человек, который хотел... Не просто хотел — жаждал того, что скрыто в рождающейся под его пальцами мелодии, рвется из души, пока она постепенно покрывается пеплом разочарований.
И почему-то мне кажется, что именно такой Борис Алексеевич Тригорин ближе других к чеховскому интеллигенту, несущему в себе непосильную муку несвершенности.
В Тригорине, каким сыграл его Юрий Соломин, увиделась, обозначилась целая тема, невероятно интересная, поистине «золотая жила», которую артисту придется еще разрабатывать вдохновенно и радостно. Но театр умеет подбрасывать самые неожиданные сюрпризы — судьба в лице режиссера Сергея Женовача предложила Юрию Соломину роль Фамусова в грибоедовской комедии «Горе от ума».
Юрий Соломин сыграл эту роль так, что она потрясла театральную Москву!
Его Фамусов крепок, свеж, моложав, он никак не желает укладываться в рамки какого бы то ни было стереотипа: его заигрывания с Лизой абсолютно лишены налета старческого сластолюбия. Он еще, что называется, ого-го! А спина побаливает, так это и у молодых бывает... В Фамусове Юрия Соломина тонко, лукаво проглядывает бывший Молчалин — скорее всего, потому, что режиссером и артистом уловлен не только определенный социальный тип на все времена, но и подлинно современный стержень «фамусовщины». Людей, умеющих жить широко, открыто, но — с непременной оглядкой на тех, кто выше; людей, формирующих так называемое «общественное мнение», но -из тех токов, которые приходят к ним от этого общества и от этого мнения, формирующих.
Фамусов Юрия Соломина удивительно чуток; кажется порой, что слово еще не высказано, а смысл его и интонация уже уловлены и подхвачены персонажем. Он умеет чуять, словно очень породистая и хорошо выученная собака, — на расстоянии, задолго. И это умение и помогает, и играет с ним...
Да, такого Фамусова никому из нас, пожалуй, не доводилось еще видеть. Соломин не сгущает краски, не являет нам ни губителя, ни душителя всего прогрессивного — он страшен и смешон своей обыденностью, самим своим обаянием, которому хочешь не хочешь, а поддаешься порой. И — что очень важно! — этот Фамусов вызывает принципиально иные чувства, чем мы привыкли испытывать к этому знаковому персонажу.
Сергей Женовач вообще сумел совершенно по-новому посмотреть на комедию Грибоедова. Сегодня многие акценты сдвинулись для нас, мы иначе воспринимаем и основной конфликт комедии, и ее персонажей. И вдруг оказывается, что есть своя правда и у Фамусова, насмотревшегося вволю на бунтарей-одиночек, навидавшегося на своем веку робких и смиренных секретарей, беззвучно проникающих в спальню к дочерям своих благодетелей. Его правда — не в обхаживании Скалозуба, не в боязни княгини Марьи Алексеевны, не в желании угодить влиятельным старикам. Это — скорее, эмблема поведения, круг привычек, которые, как известно, даны свыше, желание соответствовать миру, в котором приходится жить.
Он умен и непрост, Фамусов, сыгранный Юрием Соломиным. И за хрестоматийно известным текстом, рассыпанным на пословицы и поговорки, сквозит незаемная мудрость, не предназначенная для того, чтобы рассыпать ее перед каждым; она остается «про запас».
И во многом благодаря именно такому неожиданному Фамусову «Горе от ума» Сергея Женовача приобрело огромную популярность, хотя несправедливо было бы не отметить блистательный актерский ансамбль, в котором сошлись звезды Малого театра и талантливые молодые исполнители, и замечательную, изысканную и современную режиссуру Сергея Женовача.
Что же касается режиссерских работ Юрия Соломина последних лет, это спектакли «Коварство и любовь» Ф. Шиллера и «Лес» А. Н. Островского. Обманчиво-простые, широко известные, казалось бы, почти не содержащие в себе никакой новой возможности постижения произведения мировой классики.
Именно их выбрал Юрий Соломин для того, чтобы поделиться со зрителями своими мыслями о несовершенстве мира и человека, о тех жестоких и грубых противоречиях, что правят жизнью и личностью.
«Мещанская» драма романтика Шиллера прочитана Соломиным подробно, детально и — очень просто, без надрыва и мелодраматического умиления характерами юных влюбленных. Режиссер нашел особый ход — словно музыкальная шкатулка, украшенная фигурками, медленно поворачивается перед нами сценическая площадка, и возникают сменяющие друг друга «картинки»: дом музыканта Миллера... кабинет Президента... покои леди Мильфорд... снова жилище Миллера... Оживают фигурки и становятся живыми, страдающими людьми — коварными и любящими, изворотливыми и простыми, самонадеянными и растерянными перед непредсказуемым течением жизни.
В этом спектакле все на удивление просто; кажется, на исходе XX столетия театр, овладев самыми разнообразными, сложными и переусложненными приемами и эффектами, приходит к тому, чтобы рассказать нам человеческую историю, историю с самым обыкновенным сюжетом, в который вплетены такие понятия, как «сейчас» и «всегда». Во всяком случае, Юрий Соломин воспринимается приверженцем именно такого театра — вызывающего смех, слезы, негодование, радость, отчаяние, боль.
В его спектакле «Коварство и любовь» отчетливо просвечивают не просто традиции, принципы Малого театра — не музея восковых фигур, а школы в самом глубоком понимании.
Когда-то, сравнивая Малый театр с университетом, имели в виду ученичество как отнюдь не только свод определенных знаний и профессиональных навыков. В Малый театр ходили учиться сопереживать, сочувствовать, осмысливать, ощущать то редкое и счастливое чувство, когда многоликий зал охвачен единым ощущением, дышит одним дыханием. Сегодняшний театр под влиянием времени, наверное, от этой роли Учителя отрекся сознательно. Но — не Малый театр, который продолжает ощущать себя университетом в высоком смысле этого понятия. Эта черта не может всех привлечь, заразить, захватить, но очень часто именно она и завораживает в спектаклях Малого театра. В том числе и тех, что поставлены Юрием Соломиным.
Думаю, что и само название было не случайно выбрано в наследии Шиллера — уместно, ко времени. Первая драма великого немецкого романтика, в которой содержатся зародыши всех последующих его произведений, его наследия, воспринимается сегодня как история современная, не потерявшая в движении своей актуальности и глубины.
Что может быть понятнее, ближе и важнее, чем горечь поруганного чувства, грязная тайна возвышения, искусное плетение интриг?
Что может быть обыденнее?
Что может быть глубже, острее?
И чем, в конце концов, как не любовью и ненавистью дышит и движется мир?..
Об этом — спектакль Юрия Соломина «Коварство и любовь».
Но не только.
В нем ощутима та тема, которую можно смело назвать темой Юрия Соломина — артиста и режиссера, упорно и трудолюбиво исследуемая им на протяжении едва ли не всех десятилетий творчества.
Это — тема сложных отношений внутри людского сообщества, тема взаимопроникновения людей друг в друга. Только с первого, беглого взгляда может показаться, что бесследно проходят знакомства, недолгие общения, зарождение привязанности и отталкивания. Для Юрия Соломина едва ли не самое интересное — выстраивание тех логических цепочек человеческих отношений, которые в конечном счете образуют тот или иной сюжет в жизни. Иногда — короткий, иногда — продолженный на века.
В спектакле «Лес» все, казалось бы, знаково просто. Хрестоматийно знакомый сюжет, давно известные взаимоотношения персонажей, пронзительная нота любви к театру, которая делает комедию Островского особенно притягательной для подмостков. Но Юрию Соломину очень важно взглянуть на эти привычные, угнездившиеся в нашем сознании и душе моменты через призму именно театра — самого обычного, в котором собираются на несколько недель (и то — если повезет) кочующие из Керчи в Вологду и обратно комики и трагики, носящие в своих баулах и чемоданах все свое имущество. Но им открыта какая-то тайная истина. Им — в отличие от всех других, выстраивающих самодеятельные, лишенные живого чувства, живого тока крови театрики.
Как раз такой театрик находится в имении Раисы Гурмыжской, персонажа, кажется, более всех других отдаленного от сцены барьером презрения, неприятия. И даже самой себе не отдающей отчет в том, что все задуманное ею является именно «дурным театром», лицедейством в самом примитивном значении этого понятия.
Гурмыжская в интерпретации Соломина — не совсем умелый и совсем не ловкий режиссер, пытающийся поставить спектакль о чистой и возвышенной любви, где главным героем надлежит стать Алексею, где есть непременная наперсница Улита, почти безмолвно действующий персонаж Карп, проходной персонаж Аксюша, обманутые купцы и, главное, великая героиня, возвращающая себе молодость. Но сюжет никак не хочет подчиниться, в нем нет логики истинности, поэтому он и ломается. Все происходит не так, но — вот в чем дополнительный элемент игры! — завершится именно таким образом, каким и планировала Гурмыжская!..
И этот эффект совершенно по-особому сработает потому, что в какой-то момент искусственный, самодеятельный театр Раисы Румыжской взорвется изнутри подлинным театром. Это произойдет в тот момент, когда Счастливцев и Несчастливцев будут посвящать в актрисы спасенную девушку — вспыхнут разноцветными огоньками деревья мрачного, темного леса, словно откроется дорога на сцену, и прозвучат высокие слова об актерском братстве, и вновь заворожит волшебный, словно никогда еще не слышанный призыв: «Руку, товарищ!..»
В этом сопоставлении подлинности и мнимости, в их отраженности друг в друге — необычность и глубина предложенной Юрием Соломиным интерпретации.
Когда-то много лет назад Юрий Соломин играл в инсценировке романа Ф. М. Достоевского «Униженные и оскорбленные» Ивана Петровича, отнюдь не безучастного повествователя запутанных драматических событий. Ему, этому начинающему писателю, человеку, наделенному щедрым даром сострадания, было важнее прочего понять не тайну князя Валковского, не мрачную загадку Нелли, а ту вязь логических сочленений, что определяет будущее людей, невольно попавших «в сюжет». Прошло много лет, но помнятся внимательные глаза Ивана Петровича, его спокойное (именно спокойное, а не равнодушное) проникновение в те сферы, что зовутся внутренним миром людей. Чтобы прежде понять, а уже потом — оправдать или осудить. И почему-то кажется, что для Юрия Соломина — актера, как и для Юрия Соломина — режиссера и сегодня важнее прочего — именно это: понять... чтобы оправдать или осудить с позиций глубоко человеческих, присущих всем и каждому.
Эта черта характера ли, таланта ли делает спектакли и роли Юрия Соломина очень простыми. Но за простотой всегда таится глубина — та глубина, в которую Юрий Соломин приглашает заглянуть нас, его зрителей.
Наталья СТАРОСЕЛЬСКАЯ
«Театральная жизнь», 28.04.2003
Подробнее
22 июля празднует день рождения артист Алексей Николаевич Анохин. От души поздравляем Алексея Николаевича и желаем ему солнечного настроения, удачи и новых творческих свершений!
22 июля празднует день рождения артист Алексей Николаевич Анохин. От души поздравляем Алексея Николаевича и желаем ему солнечного настроения, удачи и новых творческих свершений!
21.07.2005
Подробнее
«Листая старые подшивки» ВАЛЕРИЙ БАРИНОВ: «ИМИДЖ ЗЛОДЕЯ МЕНЯТЬ ПОЗДНО»
«Листая старые подшивки»
ВАЛЕРИЙ БАРИНОВ: «ИМИДЖ ЗЛОДЕЯ МЕНЯТЬ ПОЗДНО»
Я и сам на экране много народу передушил-поубивал. Но старался показать, что дело это невероятно противное и поступать так может только плохой человек...
ВАЛЕРИЙ БАРИНОВ: «ИМИДЖ ЗЛОДЕЯ МЕНЯТЬ ПОЗДНО»
Я и сам на экране много народу передушил-поубивал. Но старался показать, что дело это невероятно противное и поступать так может только плохой человек...
«Листая старые подшивки»
ВАЛЕРИЙ БАРИНОВ: «ИМИДЖ ЗЛОДЕЯ МЕНЯТЬ ПОЗДНО»
Валерий Баринов часто играет в кино. И в основном мерзавцев.
Он — актер Малого театра, очень много снимается. Но для зрителей Валерий Баринов — прежде всего интриган-управляющий Хлебонасущенский из «Петербургских тайн».
- Валерий Александрович, вы часто появляетесь в сериалах. Нравится?
- Для меня это — мощнейшее средство воздействия на людей. Но, к великому сожалению, экран переполнен сериалами, романтизирующими бандитскую жизнь. Смотришь такое кино — и уже не понимаешь, кто хороший, кто плохой: все герои, все умирают красиво. А в мозгах зрителей, особенно молодых, это откладывается и, боюсь, вырабатывает определенный стереотип поведения. Я и сам на экране много народу передушил-поубивал. Но старался показать, что дело это невероятно противное и поступать так может только плохой человек. Недавно вот снова достался мне персонаж с нехорошим прошлым. Режиссер Михаил Туманишвили снял меня в нескольких сериях по детективам Незнанского «Марш Турецкого». Играю бизнесмена, на которого «охотятся».
- А как в «Петербургских тайнах» оказались?
- Я и раньше снимался у Леонида Пчелкина. А в сериале «Дни и годы Николая Батыгина» играл основателя династии стеклодувов. Моим партнером был Олег Иванович Борисов, которого считаю величайшим артистом. Мы с ним еще по Питеру были знакомы, вместе на радио работали, а сейчас читаю его «Дневники» просто с восторгом! Еще играл несколько эпизодов в сериале, посвященном драматургу Сухово-Кобылину. А потом случайно встретился с Пчелкиным на телевидении, тот и говорит: «Слушай, есть роль. Ужасно интересная, но большая! Занудливый управляющий, у которого все время требуют денег, а он отвечает: «Денег нет! « И так серий сорок...» А тогда «Петербургские тайны» были уже популярны — мой Хлебонасущенский ведь только в одиннадцатой серии появляется. Я согласился. Первой снимали сцену Хлебонасущенского и Морденко (его играл Миша Филиппов). И когда мы ее сыграли, я понял: роль — гениальная, чистой воды Достоевский.
Снимали сериал по мотивам романа, и многое сценарист Анатолий Гребнев и сорежиссер Вадим Зобин дописывали прямо на ходу. Сам я текст всегда учу, что называется, после команды «Мотор!». Отмечаю свои куски маркером и, пока гримируюсь, запоминаю. На «Петербургских тайнах» эта моя способность очень пригодилась. Прихожу на съемки, Пчелкин мне: «Учил текст?» — «Нет!» — «Вот и молодец — мы тебе новый написали!» И приносят монолог на три-четыре страницы: «Подъячий Семенов должен по закладным получить 17 процентов, а если 30 процентов вычислить после закладки дома и продажи леса...» Когда я это все после двух-трех прочтений заучивал, на меня смотрели как на чудотворца. А я просто запоминал мелодику фраз. Особенно Федосееву-Шукшину мое умение удивляло: сама она с текстом очень мужественно боролась, заучивала дома и потом рвалась поскорее отсняться, пока не забыла. Вообще в этом сериале артисты были подобраны изумительные и атмосфера на съемках царила прекрасная. А сценарий последних двенадцати серий был написан Вадимом Зобиным уже помимо романа: специально выстроил сюжет на нас с Шукшиной.
- Снимали «Петербургские тайны» в Петербурге?
- Там снимали только проходы по улицам. А так — искали Петербург в Москве. К примеру, для эпизода, где я убийство дворника готовлю, присмотрели интерьер 1-й градской больницы — там колонны оказались подходящие. Сцены, которые по сюжету происходят в Калуге, тоже снимались в окрестностях Москвы — в Царицыне и Звенигороде. Но когда я оказался в Калуге на гастролях, обнаружил, что все калужане уверены: съемки шли в их родном городе.
Еще запомнился смешной эпизод в монтажной. Пчелкин монтировал нашу с Игорем Ясуловичем сцену в трактире «Ерши», где мимо нас бегали половые. И вдруг закричал: «А этот как сюда попал?» По экрану с тряпкой бегал... Леня Голубков.
Когда сериал только начинали, это был просто артист Пермяков, известный узкому кругу. Но после пресловутой рекламы он стал такой знаменитостью! Менять что-то было уже поздно — так и шныряет в «Петербургских тайнах» Голубков с тряпкой, изрядно отвлекая внимание от действия.
- Новые кинопредложения есть?
- Написан очень интересный сценарий, специально на меня. Если все состоится — это счастье. В «Доме для богатых» сыграл домовладельца — делового, но не подлого человека. А вот в «Сибирском спасе» — опять злодей. Но я не борюсь за свой имидж: его уже не исправишь.
- Как отдыхаете от кино?
- Я очень загружен в театре: кроме Малого, где у меня много ролей, играю в студии «Человек» и «A parte». Когда в одном интервью спросили, хожу ли я в театр, честно ответил: «Каждый день два раза! Утром на репетицию, вечером — на спектакль». Но вообще я — футбольный болельщик. И человек азартный: играю во все, во что можно играть. Люблю преферанс — эта игра замечательна тем, что тут надо уметь думать и подбирать партнеров, которые умеют острить. Играю в домино, бывал на ипподроме. А вот в казино дал себе слово не ходить: хоть я и работающий человек, но не настолько шикарно живу.
- Ваши домашние за вас болеют?
- Они смотрят мои работы. Особенно жена и мама, которая живет в Орле: я и сам оттуда родом. А вот сын Егор мои фильмы видит реже, он человек занятой и сам артист, в этом году пришел в Малый театр. Ну а дочка Саша еще маленькая, ей восемь лет. Мы с ней однажды гуляли в парке около дома, навстречу — какая-то женщина: «Ой, Сашенька, у тебя такой знаменитый дедушка!» Дочка насупилась, но я даже загордился: вроде пора в дедушки, а я всего лишь папа!
Татьяна ИСКАНЦЕВА
«Финансовая Россия», 14.12.2000
ВАЛЕРИЙ БАРИНОВ: «ИМИДЖ ЗЛОДЕЯ МЕНЯТЬ ПОЗДНО»
Валерий Баринов часто играет в кино. И в основном мерзавцев.
Он — актер Малого театра, очень много снимается. Но для зрителей Валерий Баринов — прежде всего интриган-управляющий Хлебонасущенский из «Петербургских тайн».
- Валерий Александрович, вы часто появляетесь в сериалах. Нравится?
- Для меня это — мощнейшее средство воздействия на людей. Но, к великому сожалению, экран переполнен сериалами, романтизирующими бандитскую жизнь. Смотришь такое кино — и уже не понимаешь, кто хороший, кто плохой: все герои, все умирают красиво. А в мозгах зрителей, особенно молодых, это откладывается и, боюсь, вырабатывает определенный стереотип поведения. Я и сам на экране много народу передушил-поубивал. Но старался показать, что дело это невероятно противное и поступать так может только плохой человек. Недавно вот снова достался мне персонаж с нехорошим прошлым. Режиссер Михаил Туманишвили снял меня в нескольких сериях по детективам Незнанского «Марш Турецкого». Играю бизнесмена, на которого «охотятся».
- А как в «Петербургских тайнах» оказались?
- Я и раньше снимался у Леонида Пчелкина. А в сериале «Дни и годы Николая Батыгина» играл основателя династии стеклодувов. Моим партнером был Олег Иванович Борисов, которого считаю величайшим артистом. Мы с ним еще по Питеру были знакомы, вместе на радио работали, а сейчас читаю его «Дневники» просто с восторгом! Еще играл несколько эпизодов в сериале, посвященном драматургу Сухово-Кобылину. А потом случайно встретился с Пчелкиным на телевидении, тот и говорит: «Слушай, есть роль. Ужасно интересная, но большая! Занудливый управляющий, у которого все время требуют денег, а он отвечает: «Денег нет! « И так серий сорок...» А тогда «Петербургские тайны» были уже популярны — мой Хлебонасущенский ведь только в одиннадцатой серии появляется. Я согласился. Первой снимали сцену Хлебонасущенского и Морденко (его играл Миша Филиппов). И когда мы ее сыграли, я понял: роль — гениальная, чистой воды Достоевский.
Снимали сериал по мотивам романа, и многое сценарист Анатолий Гребнев и сорежиссер Вадим Зобин дописывали прямо на ходу. Сам я текст всегда учу, что называется, после команды «Мотор!». Отмечаю свои куски маркером и, пока гримируюсь, запоминаю. На «Петербургских тайнах» эта моя способность очень пригодилась. Прихожу на съемки, Пчелкин мне: «Учил текст?» — «Нет!» — «Вот и молодец — мы тебе новый написали!» И приносят монолог на три-четыре страницы: «Подъячий Семенов должен по закладным получить 17 процентов, а если 30 процентов вычислить после закладки дома и продажи леса...» Когда я это все после двух-трех прочтений заучивал, на меня смотрели как на чудотворца. А я просто запоминал мелодику фраз. Особенно Федосееву-Шукшину мое умение удивляло: сама она с текстом очень мужественно боролась, заучивала дома и потом рвалась поскорее отсняться, пока не забыла. Вообще в этом сериале артисты были подобраны изумительные и атмосфера на съемках царила прекрасная. А сценарий последних двенадцати серий был написан Вадимом Зобиным уже помимо романа: специально выстроил сюжет на нас с Шукшиной.
- Снимали «Петербургские тайны» в Петербурге?
- Там снимали только проходы по улицам. А так — искали Петербург в Москве. К примеру, для эпизода, где я убийство дворника готовлю, присмотрели интерьер 1-й градской больницы — там колонны оказались подходящие. Сцены, которые по сюжету происходят в Калуге, тоже снимались в окрестностях Москвы — в Царицыне и Звенигороде. Но когда я оказался в Калуге на гастролях, обнаружил, что все калужане уверены: съемки шли в их родном городе.
Еще запомнился смешной эпизод в монтажной. Пчелкин монтировал нашу с Игорем Ясуловичем сцену в трактире «Ерши», где мимо нас бегали половые. И вдруг закричал: «А этот как сюда попал?» По экрану с тряпкой бегал... Леня Голубков.
Когда сериал только начинали, это был просто артист Пермяков, известный узкому кругу. Но после пресловутой рекламы он стал такой знаменитостью! Менять что-то было уже поздно — так и шныряет в «Петербургских тайнах» Голубков с тряпкой, изрядно отвлекая внимание от действия.
- Новые кинопредложения есть?
- Написан очень интересный сценарий, специально на меня. Если все состоится — это счастье. В «Доме для богатых» сыграл домовладельца — делового, но не подлого человека. А вот в «Сибирском спасе» — опять злодей. Но я не борюсь за свой имидж: его уже не исправишь.
- Как отдыхаете от кино?
- Я очень загружен в театре: кроме Малого, где у меня много ролей, играю в студии «Человек» и «A parte». Когда в одном интервью спросили, хожу ли я в театр, честно ответил: «Каждый день два раза! Утром на репетицию, вечером — на спектакль». Но вообще я — футбольный болельщик. И человек азартный: играю во все, во что можно играть. Люблю преферанс — эта игра замечательна тем, что тут надо уметь думать и подбирать партнеров, которые умеют острить. Играю в домино, бывал на ипподроме. А вот в казино дал себе слово не ходить: хоть я и работающий человек, но не настолько шикарно живу.
- Ваши домашние за вас болеют?
- Они смотрят мои работы. Особенно жена и мама, которая живет в Орле: я и сам оттуда родом. А вот сын Егор мои фильмы видит реже, он человек занятой и сам артист, в этом году пришел в Малый театр. Ну а дочка Саша еще маленькая, ей восемь лет. Мы с ней однажды гуляли в парке около дома, навстречу — какая-то женщина: «Ой, Сашенька, у тебя такой знаменитый дедушка!» Дочка насупилась, но я даже загордился: вроде пора в дедушки, а я всего лишь папа!
Татьяна ИСКАНЦЕВА
«Финансовая Россия», 14.12.2000
Подробнее
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой» Е.Н. ГОГОЛЕВА
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ВСТРЕЧИ С ПОЭТАМИ
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ВСТРЕЧИ С ПОЭТАМИ
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ВСТРЕЧИ С ПОЭТАМИ
Прочитала «Алмазный мой венец» В. П. Катаева и невольно вспомнила все мои встречи с блестящей плеядой первых советских писателей и поэтов. Я не была особенно близка с ними, но следила за новыми советскими стихами и прозой, включая их в мой концертный репертуар. Были и личные знакомства.
Так, с Маяковским познакомились в Евпатории. Как-то вечером сидели мы с Всеволодом на приморском бульваре и обсуждали предстоящее выступление Маяковского — о нем везде были расклеены афиши. Конечно, мы знали Владимира Владимировича, не один раз слушали его в Москве, в переполненной аудитории Политехнического музея, но лично знакомы не были. И вдруг на аллее появляется сам Маяковский и направляется к нашей скамейке. Мы замерли, ибо только что говорили о нем, о его манере чтения, его бурных спорах с публикой и вообще о его, как нам казалось, «обходительном и вежливом» отношении к нам — актерам-чтецам. Маяковский поздоровался, мы ответили. Пауза. И вдруг Владимир Владимирович совсем не озорно, даже почти робко спрашивает: «Вы пойдете на мой вечер?» Я беру инициативу в свои руки и вежливо, но с чуть заметной иронией отвечаю: «Не думаю. Ведь вы так не любите, когда мы, актеры, читаем стихи, еще, пожалуй, будете с э.страды нас ругать». Маяковский, стоявший перед нами как провинившийся школьник, опять тихо говорит: «Но ведь вы действительно очень плохо читаете стихи, а особенно мои».. Мы расхохотались, настолько не вязалась вся его фигура с этой суровой оценкой. «Ну вот видите, чего же мы пойдем, вы и впрямь со сцены нас опозорите, а у нас еще целый цикл выступлений здесь».
Но то ли наш веселый смех помог, то ли доброе настроение, хороший вечер, чудное море, — словом, атмосфера стала товарищеской, добродушной. Стали спорить о манере чтения, Маяковский все стоял перед нами, доказывая, что актеры вообще не умеют читать стихи, а мы, попадая под его обаяние, — уж очень он не был похож на хулиганистого Маяковского, которого мы иногда видели на его вечерах, — доказывали, что нельзя слушать чтение поэтов. Потом перешли на другие темы, и вдруг опять: «Я очень вас прошу, пожалуйста, приходите на мой вечер». Так просто, хорошо. «Я, ей-богу, ругаться не буду, приходите». Снова посмеялись, но мы уже чувствовали себя друзьями и, конечно, обещали прийти.
И вот его вечер. Нас уже знали, поэтому мы старались быть как можно более незаметными, сели где-то в пятом-седьмом ряду. Вышел Маяковский. Встретили его как всегда: кто настороженно, кто с возмущением, а кто с интересом, ожидая какой-нибудь скандальной выходки. Владимир Владимирович, мне кажется, нас не заметил, спокойно снял пиджак, повесил на спинку стула и начал читать. Ну, что говорить, читал он великолепно. Ясная мысль, чудный голос, его рифмы и чувствовались и не заслоняли смысла. Хорошо читал, много, принимали его прекрасно. Мы были горды, что знакомы с ним, и его обаяние захватило нас совершенно. Но вот программа кончена, и полетели записки, на которые Маяковский всегда отвечал в конце вечера. Ответы его были остроумны, иногда резковаты, однако пока все шло хорошо. Но вот попала записка об актере с большим именем: желали слышать о его исполнении стихотворения, только что самим Маяковским прочитанного. Последовала пауза, и вот, примерно, ответ: «Ну, этот (имярек) еще ничего, грамотный, а вообще-то актеры ни черта в стихе не смыслят, поют, руками махают, не понимают, что ли, о чем читают!» И пошел, и пошел. Мы не знали куда деваться. Уйти как будто неудобно, а слушать все это тоже неладно. Втянув головы в плечи, готовы были сквозь землю провалиться.
На следующий день на пляже мы на него накинулись: «Что же вы—звали, звали, а потом так разругали, что мы едва до дома дошли». «Так я же не вас ругал, я вообще говорил, что актеры не умеют читать стихи.—И все это с искренним изумлением.—Я же вас не называл!» — «Еще бы называли!» Но опять его обаяние и весь нелепый вид в трусах на пляже — ну какая тут обида! Снова хороший, веселый, интересный разговор и, конечно же, игра в маджонг — тогда была такая модная игра, что-то вроде домино, но с нарисованными китайскими фигурами, очень азартная. Говорили, что в Китае она запрещена и виновным за нее чуть ли не рубили головы. Маяковский очень любил эту игру и каждый день, пока шли его концерты (дней семь-десять), мы встречались на пляже и с удовольствием играли в маджонг, загорали и по-настоящему подружились. Но на концерты его мы не ходили, несмотря на все его уверения, что больше он нас ругать не будет. В Москве встретиться как-то не пришлось. И только один раз видела его через стеклянные двери кафе в проезде Художественного театра. Было это зимой (его последняя зима), я постеснялась войти в кафе и подсесть к нему, а он мне показался грустным, сумрачным, совсем не таким, каким был в Евпатории.
Мы с Всеволодом шли в той многотысячной толпе, которая проводила его в последний путь.
С Есениным мне познакомиться не довелось. Окружавшая его богемная обстановка меня пугала, сказывалось и институтское воспитание. С Демьяном Бедным я была знакома, читала его стихи, да и присутствие в нашей труппе его жены, актрисы Назаровой, способствовало этому. Бывала я у Городецкого, хотя не читала его стихов. Помню, те несколько посиделок, которые состоялись у него, были и интересны и по-дружески приятны. Больше знал его и дружил с ним в те годы Всеволод Аксенов.
Раз во время какого-то спектакля раздался стук в мою гримуборную. Вошли два молодых человека и смело расселись на диване. Потешаясь над моим ошеломленным видом, они заявили: «Вы читаете наши стихи! Это хорошо. Вот мы и решили с вами познакомиться. Я — поэт-Жаров, а это — поэт Уткин!» Я действительно часто включала в свой репертуар их стихи. В общем, знакомство состоялось. Но, к сожалению, продолжалось не очень долго. Часто при встречах мы вспоминали их бесцеремонное вторжение. Я всегда недоумевала, как им удалось проникнуть за кулисы театра — в те годы это было совсем не легко. Они давали мне свои стихи, но вскоре моя болезнь, а потом война, на которой погиб Уткин, прекратили наши встречи.
Помню, как я волновалась на каком-то поэтическом концерте. Выступал Луговской, а потом и я читала его стихи. Но он быстро уехал, кажется, сразу же после своего выступления, так что мы ограничились знакомством в президиуме. Он спросил, что я буду читать, и сказал, что слышал от кого-то о моем оригинальном исполнении его «Поезда» — я точно воспроизводила в стихах ритмическое звучание колес вагона. Ему это нравилось.
С Асеевым встречалась лишь на литературных вечерах. Я часто бывала в Политехническом, где выступали поэты. Особое внимание привлекал Пастернак. Нас сближала любовь к Грузии. Иногда мы виделись у грузинских товарищей, а совсем близко познакомились, когда в Малом шел «Макбет» в его переводе. Но об этом расскажу позднее. Моя болезнь и война, конечно, много способствовали отрыву от друзей-поэтов.
Вспоминается и встреча с Катаевым, на даче в Переделкине. Задумав сыграть его рассказ «Фиалка», я с В. Б. Монаховым, который хотел ставить эту инсценировку, приехала к нему. Речь шла о том, чтобы Катаев сам сделал пьесу или разрешил сделать ее Монахову и Добронравову (работнику литчасти). Катаев встретил нас с чисто русским радушием. Разговор шел серьезный, интересный. Катаев согласился делать инсценировку и через некоторое время приехал в театр ее читать. Он думал, что будет чтение на труппе, но из-за нездоровой обстановки в театре это чтение не состоялось. Позднее мы встретились с ним в Кремле, получая награды. Поговорить не удалось, но я почувствовала такую ласку в его глазах, что поняла—вся история с инсценировкой «Фиалки» именно тогда, в той атмосфере, которая царила в театре, была ему понятна.
Мне очень близка проза Паустовского. Я работала над некоторыми его рассказами, но что-то не получалось. Мне кажется, что Паустовский не был удовлетворен спектаклем «Наш современник», который шел в Малом театре. Эта пьеса о днях пребывания Пушкина в Одессе и его романе с Воронцовой. Подлинным теплом веяло в нашем спектакле от исполнения Турчаниновой роли Арины Родионовны, а остальные актеры, в их числе и я — Воронцова, чего-то недобирали.
Помню, к 40-летию моей сценической деятельности я искала советскую пьесу. Поехала к Леонову, он жил тогда на улице Горького. Долго мы с ним говорили, вспоминали его «Нашествие», шедшее с успехом в Малом театре, обстоятельства, не позволившие мне сыграть Ольгу на премьере. Лишь много позднее я вошла в спектакль. Это многим не понравилось. Что делать? Театр есть театр, и мне не очень-то легко было в нем жить. Леонов наотрез отказался писать что-либо новое, и из моего замысла в юбилей сыграть в его пьесе так ничего и не получилось.
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ВСТРЕЧИ С ПОЭТАМИ
Прочитала «Алмазный мой венец» В. П. Катаева и невольно вспомнила все мои встречи с блестящей плеядой первых советских писателей и поэтов. Я не была особенно близка с ними, но следила за новыми советскими стихами и прозой, включая их в мой концертный репертуар. Были и личные знакомства.
Так, с Маяковским познакомились в Евпатории. Как-то вечером сидели мы с Всеволодом на приморском бульваре и обсуждали предстоящее выступление Маяковского — о нем везде были расклеены афиши. Конечно, мы знали Владимира Владимировича, не один раз слушали его в Москве, в переполненной аудитории Политехнического музея, но лично знакомы не были. И вдруг на аллее появляется сам Маяковский и направляется к нашей скамейке. Мы замерли, ибо только что говорили о нем, о его манере чтения, его бурных спорах с публикой и вообще о его, как нам казалось, «обходительном и вежливом» отношении к нам — актерам-чтецам. Маяковский поздоровался, мы ответили. Пауза. И вдруг Владимир Владимирович совсем не озорно, даже почти робко спрашивает: «Вы пойдете на мой вечер?» Я беру инициативу в свои руки и вежливо, но с чуть заметной иронией отвечаю: «Не думаю. Ведь вы так не любите, когда мы, актеры, читаем стихи, еще, пожалуй, будете с э.страды нас ругать». Маяковский, стоявший перед нами как провинившийся школьник, опять тихо говорит: «Но ведь вы действительно очень плохо читаете стихи, а особенно мои».. Мы расхохотались, настолько не вязалась вся его фигура с этой суровой оценкой. «Ну вот видите, чего же мы пойдем, вы и впрямь со сцены нас опозорите, а у нас еще целый цикл выступлений здесь».
Но то ли наш веселый смех помог, то ли доброе настроение, хороший вечер, чудное море, — словом, атмосфера стала товарищеской, добродушной. Стали спорить о манере чтения, Маяковский все стоял перед нами, доказывая, что актеры вообще не умеют читать стихи, а мы, попадая под его обаяние, — уж очень он не был похож на хулиганистого Маяковского, которого мы иногда видели на его вечерах, — доказывали, что нельзя слушать чтение поэтов. Потом перешли на другие темы, и вдруг опять: «Я очень вас прошу, пожалуйста, приходите на мой вечер». Так просто, хорошо. «Я, ей-богу, ругаться не буду, приходите». Снова посмеялись, но мы уже чувствовали себя друзьями и, конечно, обещали прийти.
И вот его вечер. Нас уже знали, поэтому мы старались быть как можно более незаметными, сели где-то в пятом-седьмом ряду. Вышел Маяковский. Встретили его как всегда: кто настороженно, кто с возмущением, а кто с интересом, ожидая какой-нибудь скандальной выходки. Владимир Владимирович, мне кажется, нас не заметил, спокойно снял пиджак, повесил на спинку стула и начал читать. Ну, что говорить, читал он великолепно. Ясная мысль, чудный голос, его рифмы и чувствовались и не заслоняли смысла. Хорошо читал, много, принимали его прекрасно. Мы были горды, что знакомы с ним, и его обаяние захватило нас совершенно. Но вот программа кончена, и полетели записки, на которые Маяковский всегда отвечал в конце вечера. Ответы его были остроумны, иногда резковаты, однако пока все шло хорошо. Но вот попала записка об актере с большим именем: желали слышать о его исполнении стихотворения, только что самим Маяковским прочитанного. Последовала пауза, и вот, примерно, ответ: «Ну, этот (имярек) еще ничего, грамотный, а вообще-то актеры ни черта в стихе не смыслят, поют, руками махают, не понимают, что ли, о чем читают!» И пошел, и пошел. Мы не знали куда деваться. Уйти как будто неудобно, а слушать все это тоже неладно. Втянув головы в плечи, готовы были сквозь землю провалиться.
На следующий день на пляже мы на него накинулись: «Что же вы—звали, звали, а потом так разругали, что мы едва до дома дошли». «Так я же не вас ругал, я вообще говорил, что актеры не умеют читать стихи.—И все это с искренним изумлением.—Я же вас не называл!» — «Еще бы называли!» Но опять его обаяние и весь нелепый вид в трусах на пляже — ну какая тут обида! Снова хороший, веселый, интересный разговор и, конечно же, игра в маджонг — тогда была такая модная игра, что-то вроде домино, но с нарисованными китайскими фигурами, очень азартная. Говорили, что в Китае она запрещена и виновным за нее чуть ли не рубили головы. Маяковский очень любил эту игру и каждый день, пока шли его концерты (дней семь-десять), мы встречались на пляже и с удовольствием играли в маджонг, загорали и по-настоящему подружились. Но на концерты его мы не ходили, несмотря на все его уверения, что больше он нас ругать не будет. В Москве встретиться как-то не пришлось. И только один раз видела его через стеклянные двери кафе в проезде Художественного театра. Было это зимой (его последняя зима), я постеснялась войти в кафе и подсесть к нему, а он мне показался грустным, сумрачным, совсем не таким, каким был в Евпатории.
Мы с Всеволодом шли в той многотысячной толпе, которая проводила его в последний путь.
С Есениным мне познакомиться не довелось. Окружавшая его богемная обстановка меня пугала, сказывалось и институтское воспитание. С Демьяном Бедным я была знакома, читала его стихи, да и присутствие в нашей труппе его жены, актрисы Назаровой, способствовало этому. Бывала я у Городецкого, хотя не читала его стихов. Помню, те несколько посиделок, которые состоялись у него, были и интересны и по-дружески приятны. Больше знал его и дружил с ним в те годы Всеволод Аксенов.
Раз во время какого-то спектакля раздался стук в мою гримуборную. Вошли два молодых человека и смело расселись на диване. Потешаясь над моим ошеломленным видом, они заявили: «Вы читаете наши стихи! Это хорошо. Вот мы и решили с вами познакомиться. Я — поэт-Жаров, а это — поэт Уткин!» Я действительно часто включала в свой репертуар их стихи. В общем, знакомство состоялось. Но, к сожалению, продолжалось не очень долго. Часто при встречах мы вспоминали их бесцеремонное вторжение. Я всегда недоумевала, как им удалось проникнуть за кулисы театра — в те годы это было совсем не легко. Они давали мне свои стихи, но вскоре моя болезнь, а потом война, на которой погиб Уткин, прекратили наши встречи.
Помню, как я волновалась на каком-то поэтическом концерте. Выступал Луговской, а потом и я читала его стихи. Но он быстро уехал, кажется, сразу же после своего выступления, так что мы ограничились знакомством в президиуме. Он спросил, что я буду читать, и сказал, что слышал от кого-то о моем оригинальном исполнении его «Поезда» — я точно воспроизводила в стихах ритмическое звучание колес вагона. Ему это нравилось.
С Асеевым встречалась лишь на литературных вечерах. Я часто бывала в Политехническом, где выступали поэты. Особое внимание привлекал Пастернак. Нас сближала любовь к Грузии. Иногда мы виделись у грузинских товарищей, а совсем близко познакомились, когда в Малом шел «Макбет» в его переводе. Но об этом расскажу позднее. Моя болезнь и война, конечно, много способствовали отрыву от друзей-поэтов.
Вспоминается и встреча с Катаевым, на даче в Переделкине. Задумав сыграть его рассказ «Фиалка», я с В. Б. Монаховым, который хотел ставить эту инсценировку, приехала к нему. Речь шла о том, чтобы Катаев сам сделал пьесу или разрешил сделать ее Монахову и Добронравову (работнику литчасти). Катаев встретил нас с чисто русским радушием. Разговор шел серьезный, интересный. Катаев согласился делать инсценировку и через некоторое время приехал в театр ее читать. Он думал, что будет чтение на труппе, но из-за нездоровой обстановки в театре это чтение не состоялось. Позднее мы встретились с ним в Кремле, получая награды. Поговорить не удалось, но я почувствовала такую ласку в его глазах, что поняла—вся история с инсценировкой «Фиалки» именно тогда, в той атмосфере, которая царила в театре, была ему понятна.
Мне очень близка проза Паустовского. Я работала над некоторыми его рассказами, но что-то не получалось. Мне кажется, что Паустовский не был удовлетворен спектаклем «Наш современник», который шел в Малом театре. Эта пьеса о днях пребывания Пушкина в Одессе и его романе с Воронцовой. Подлинным теплом веяло в нашем спектакле от исполнения Турчаниновой роли Арины Родионовны, а остальные актеры, в их числе и я — Воронцова, чего-то недобирали.
Помню, к 40-летию моей сценической деятельности я искала советскую пьесу. Поехала к Леонову, он жил тогда на улице Горького. Долго мы с ним говорили, вспоминали его «Нашествие», шедшее с успехом в Малом театре, обстоятельства, не позволившие мне сыграть Ольгу на премьере. Лишь много позднее я вошла в спектакль. Это многим не понравилось. Что делать? Театр есть театр, и мне не очень-то легко было в нем жить. Леонов наотрез отказался писать что-либо новое, и из моего замысла в юбилей сыграть в его пьесе так ничего и не получилось.
Подробнее
Сегодня отмечает день рождения заслуженная артистка России Людмила Леонидовна Пирогова. От всего сердца поздравляем актрису и желаем ей здоровья, хорошего настроения и творческих успехов!
Сегодня отмечает день рождения заслуженная артистка России Людмила Леонидовна Пирогова. От всего сердца поздравляем актрису и желаем ей здоровья, хорошего настроения и творческих успехов!
20.07.2005
Подробнее
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой» Е.Н. ГОГОЛЕВА
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ЛЮДИ, КОТОРЫЕ УКРАШАЛИ ЖИЗНЬ. ВЕРА ПОПОВА
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ЛЮДИ, КОТОРЫЕ УКРАШАЛИ ЖИЗНЬ. ВЕРА ПОПОВА
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ЛЮДИ, КОТОРЫЕ УКРАШАЛИ ЖИЗНЬ. ВЕРА ПОПОВА
Хочется мне также вспомнить Веру Николаевну Попову, актрису, которая произвела на меня неизгладимое впечатление. Она приехала с периферии и играла в театре бывш. Корша. Кажется, ее учителем и первым режиссером был актер, и актер первоклассный, И. Р. Пельтцер.
Вера Николаевна Попова была очень нехороша собой. Но когда она играла, забывалось все — и ее невысокий рост и маленькие глаза. Вся Москва 20-х годов рвалась к Коршу на спектакли с Поповой. Это была очень умная, глубокая и необычайно разнообразная актриса. Сильный темперамент, точная разработка ролей, приятного тембра голос, исключительная фигура и пластичность составляли одну сторону ее дарования. Но главным была глубина образов. Казалось, играла не актриса, а вся душа женщины, ее сердце. Попова великолепно владела техникой, но зал потрясала ее полная отдача, «нутро», как тогда говорили. Нет, это не просто темперамент, не просто «разрыванье страсти в клочья». Это огромное мастерство. Так, нельзя забыть ее Анну Кристи в одноименной пьесе О\\\'Нила. Сколько боли, сколько отчаянного страдания было в этой девушке! И вдруг — роль Марии Вечера в пьесе «Женщина у трона» Э. Вайда. Это же она, совсем некрасивая Попова, но зритель видел необыкновенную красавицу. Игра актрисы заставляла публику видеть эту красавицу. Мастерство Поповой, ее техника блестяще выявлялись в такой пьесе, как «Еврейская вдова» Г. Кайзера. Пляска полуобнаженной торжествующей женщины до сих пор у меня перед глазами, пляска и огромный монолог—блестящее владение дыханием, голосом, телом и темпераментом.
А вот роли иного плана. Почти девочка-ребенок в спектакле «Чудеса в решете» А. Н. Толстого. И сколько неподдельной искренности, юмора и чистоты в этой девочке. Я смотрела на Веру Николаевну, восхищалась и старалась постичь секреты ее мастерства. Совсем в другом плане сделана роль в пьесе Луначарского «Яд». В. ее героине чувствовалось что-то внутренне испорченное, греховное, несмотря на молодость, но как талантливо все было подано, с каким чувством меры. Да, Марджанов был прав, когда поставил у Корша «Строителя Сольнеса» Ибсена именно с Поповой и влюбился в нее как в актрису.
Мне довелось ближе познакомиться с Поповой во время нашей совместной работы по понедельникам в сборных спектаклях, о которых я уже писала. Ее чуткая, нежная Лиза в «Дворянском гнезде» (я играла Варвару Лаврецкую). Вера Николаевна репетировала очень внимательно, хотя репетиций было всего пять-шесть. Размечая мизансцены, что-то обдумывала, просила партнера вместе найти нужную атмосферу. Она была очаровательна в Консуэлле из «Тот, кто получает пощечины» Леонида Андреева. А нежная русская княгиня в «Ваньке Ключнике»!
Удивительным она была товарищем. С ней так просто и легко работалось, никаких склок, зависти, всегда умная, творческая поддержка. Иногда подойдет и ласково подскажет в той или иной сцене более интересное решение. В «Обрыве» она играла Марфиньку. И опять я — Вера поражалась ее легкости, простодушию и обаянию в этой роли.
Так случилось, что мы побывали дома у Веры Николаевны и ее мужа Анатолия Петровича Кторова. Меня приятно удивила ее хозяйственность, домашность. Оба они были радушны, остроумны; сохранила память и убранство их квартиры. Было хорошо.
Хочется сказать несколько слов о творческой лаборатории Веры Николаевны. На репетициях, читая роль, она вдруг прерывала сцену, замолкала на минуту и просила пропустить данное место: «Надо еще подумать». И додумка, упорная и глубокая, шла днем и ночью. Работала она сама с собой. Да, в сущности, так и должны работать все актеры. Разжевывание режиссера отучило артиста трудиться дома, зачастую режиссеры даже просят дома не «надумывать чего-нибудь».
Я против таких режиссеров. Они попирают индивидуальность актера, лишают его способности мыслить самостоятельно, фантазировать. Опять-таки оговариваюсь: разумеется, эта домашняя работа актера не должна нарушать общего замысла пьесы, основного «зерна», как говорил Немирович-Данченко. Понять идею пьесы, видение режиссера и пользоваться в работе своими средствами в едином русле спектакля—это, мне думается, верно. Пусть режиссер дает задание, ставит задачу—я постараюсь ее в себе оправдать, осмыслить, пережить. Но если во мне что-то сопротивляется, с чем-то я не согласна, я должна предложить обоснованное решение, и, может, оно не только понравится режиссеру, но и вдохновит его на несколько иную трактовку сцены, более интересную, яркую, не искажающую цельность постановки. Так работала Попова.
Знакомство с Верой Николаевной Поповой и увлечение ею, мне кажется, оставило благотворный след в моей творческой жизни. Я поняла, что настоящий талант может действительно сделать чудеса, заставить публику забыть все внешние недостатки и из обычного человека создать на сцене идеал красоты. Одной внешности мало, ах как мало!
Я много потеряла в молодости из-за своей внешности, придавала ей слишком первостепенное значение. И почем знать, может, потому и критика меня обходила. Сейчас я часто говорю очень красивым актрисам: «Забудьте на сцене о своей красоте, не показывайте ее, не старайтесь быть красивой — ваша внешность все равно при вас останется, но не заслоняйте ею внутреннюю сущность роли».
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ЛЮДИ, КОТОРЫЕ УКРАШАЛИ ЖИЗНЬ. ВЕРА ПОПОВА
Хочется мне также вспомнить Веру Николаевну Попову, актрису, которая произвела на меня неизгладимое впечатление. Она приехала с периферии и играла в театре бывш. Корша. Кажется, ее учителем и первым режиссером был актер, и актер первоклассный, И. Р. Пельтцер.
Вера Николаевна Попова была очень нехороша собой. Но когда она играла, забывалось все — и ее невысокий рост и маленькие глаза. Вся Москва 20-х годов рвалась к Коршу на спектакли с Поповой. Это была очень умная, глубокая и необычайно разнообразная актриса. Сильный темперамент, точная разработка ролей, приятного тембра голос, исключительная фигура и пластичность составляли одну сторону ее дарования. Но главным была глубина образов. Казалось, играла не актриса, а вся душа женщины, ее сердце. Попова великолепно владела техникой, но зал потрясала ее полная отдача, «нутро», как тогда говорили. Нет, это не просто темперамент, не просто «разрыванье страсти в клочья». Это огромное мастерство. Так, нельзя забыть ее Анну Кристи в одноименной пьесе О\\\'Нила. Сколько боли, сколько отчаянного страдания было в этой девушке! И вдруг — роль Марии Вечера в пьесе «Женщина у трона» Э. Вайда. Это же она, совсем некрасивая Попова, но зритель видел необыкновенную красавицу. Игра актрисы заставляла публику видеть эту красавицу. Мастерство Поповой, ее техника блестяще выявлялись в такой пьесе, как «Еврейская вдова» Г. Кайзера. Пляска полуобнаженной торжествующей женщины до сих пор у меня перед глазами, пляска и огромный монолог—блестящее владение дыханием, голосом, телом и темпераментом.
А вот роли иного плана. Почти девочка-ребенок в спектакле «Чудеса в решете» А. Н. Толстого. И сколько неподдельной искренности, юмора и чистоты в этой девочке. Я смотрела на Веру Николаевну, восхищалась и старалась постичь секреты ее мастерства. Совсем в другом плане сделана роль в пьесе Луначарского «Яд». В. ее героине чувствовалось что-то внутренне испорченное, греховное, несмотря на молодость, но как талантливо все было подано, с каким чувством меры. Да, Марджанов был прав, когда поставил у Корша «Строителя Сольнеса» Ибсена именно с Поповой и влюбился в нее как в актрису.
Мне довелось ближе познакомиться с Поповой во время нашей совместной работы по понедельникам в сборных спектаклях, о которых я уже писала. Ее чуткая, нежная Лиза в «Дворянском гнезде» (я играла Варвару Лаврецкую). Вера Николаевна репетировала очень внимательно, хотя репетиций было всего пять-шесть. Размечая мизансцены, что-то обдумывала, просила партнера вместе найти нужную атмосферу. Она была очаровательна в Консуэлле из «Тот, кто получает пощечины» Леонида Андреева. А нежная русская княгиня в «Ваньке Ключнике»!
Удивительным она была товарищем. С ней так просто и легко работалось, никаких склок, зависти, всегда умная, творческая поддержка. Иногда подойдет и ласково подскажет в той или иной сцене более интересное решение. В «Обрыве» она играла Марфиньку. И опять я — Вера поражалась ее легкости, простодушию и обаянию в этой роли.
Так случилось, что мы побывали дома у Веры Николаевны и ее мужа Анатолия Петровича Кторова. Меня приятно удивила ее хозяйственность, домашность. Оба они были радушны, остроумны; сохранила память и убранство их квартиры. Было хорошо.
Хочется сказать несколько слов о творческой лаборатории Веры Николаевны. На репетициях, читая роль, она вдруг прерывала сцену, замолкала на минуту и просила пропустить данное место: «Надо еще подумать». И додумка, упорная и глубокая, шла днем и ночью. Работала она сама с собой. Да, в сущности, так и должны работать все актеры. Разжевывание режиссера отучило артиста трудиться дома, зачастую режиссеры даже просят дома не «надумывать чего-нибудь».
Я против таких режиссеров. Они попирают индивидуальность актера, лишают его способности мыслить самостоятельно, фантазировать. Опять-таки оговариваюсь: разумеется, эта домашняя работа актера не должна нарушать общего замысла пьесы, основного «зерна», как говорил Немирович-Данченко. Понять идею пьесы, видение режиссера и пользоваться в работе своими средствами в едином русле спектакля—это, мне думается, верно. Пусть режиссер дает задание, ставит задачу—я постараюсь ее в себе оправдать, осмыслить, пережить. Но если во мне что-то сопротивляется, с чем-то я не согласна, я должна предложить обоснованное решение, и, может, оно не только понравится режиссеру, но и вдохновит его на несколько иную трактовку сцены, более интересную, яркую, не искажающую цельность постановки. Так работала Попова.
Знакомство с Верой Николаевной Поповой и увлечение ею, мне кажется, оставило благотворный след в моей творческой жизни. Я поняла, что настоящий талант может действительно сделать чудеса, заставить публику забыть все внешние недостатки и из обычного человека создать на сцене идеал красоты. Одной внешности мало, ах как мало!
Я много потеряла в молодости из-за своей внешности, придавала ей слишком первостепенное значение. И почем знать, может, потому и критика меня обходила. Сейчас я часто говорю очень красивым актрисам: «Забудьте на сцене о своей красоте, не показывайте ее, не старайтесь быть красивой — ваша внешность все равно при вас останется, но не заслоняйте ею внутреннюю сущность роли».
Подробнее
«Листая старые подшивки» СТРАСТИ ПО ДЕНЬГАМ
«Листая старые подшивки»
СТРАСТИ ПО ДЕНЬГАМ
Малый театр верен себе. В его репертуаре стало на одну пьесу Островского больше. На сцене филиала состоялась премьера «Бешеных денег»...
СТРАСТИ ПО ДЕНЬГАМ
Малый театр верен себе. В его репертуаре стало на одну пьесу Островского больше. На сцене филиала состоялась премьера «Бешеных денег»...
«Листая старые подшивки»
СТРАСТИ ПО ДЕНЬГАМ
Малый театр верен себе. В его репертуаре стало на одну пьесу Островского больше. На сцене филиала состоялась премьера «Бешеных денег».
Беседы о деньгах нынче стали сродни разговорам о погоде и уже не вызывают брезгливости. Островский, приветствовавший приход деловых людей на место праздных умельцев деньги тратить, и сегодня оказался на гребне волны. Услышав о разорении отца, Лидочка Чебоксарова (Светлана Аманова), твердо усвоившая, что беззаботность лучшее украшение девушки, покупает новую мебель и расставляет сети на мужчин, которые могут за нее заплатить. Вокруг слухов о мильонном состоянии провинциала Саввы Василькова (Виктор Низовой) закручивается сюжет. Желание наложить свою беленькую ручку на несуществующие золотые прииски приводит Лидочку под венец. Когда же выясняется, что слухи о состоянии Василькова сильно преувеличены, к тому же любящий муж оказывается сторонником экономии, новобрачная немедленно возвращается к прежней жизни. Все ее попытки разжиться деньгами для самостоятельного существования на широкую ногу оканчиваются неудачами. Перестали «бешеные деньги» попадаться на пути кокетки-барышни, ее недалекой мамаши и вхожих в дом кавалеров-угодников. Им остается только заглядывается на домик в три оконца, где проворачивает свои дела «новый» человек Савва, который наживет-таки миллионы через несколько лет...
Не мудрствуя лукаво, режиссер Виталий Иванов поставил комедию без оттенков. Все происходящее смешно от первой до последней сцены. Только напоследок подстерегает невеселая усмешка Островского от лица светской баловницы Лидочки: «...богиня беззаботного счастья валится с пьедестала, и на ее место вступает грубый идол труда и промышленности, имя которому «бюджет».
Среди пухлых ангелочков, завитушек и кружев, которыми художник-постановщик Александр Глазунов щедро оформил сцену, Лидочка Чебоксарова выглядит фарфоровой каминной статуэткой. Картинное недомогание, заломанные ручки, кукольное кокетство. Пребывая в уверенности, что красота страшная сила, Лидочка обманывается на каждом шагу, лишний раз подтверждая не всем угодный тезис, что женщина игрушка в мужских руках. Кавалеры у Лидочки как на подбор. От скуки, развлечений ради и в надежде на бесплатные ласки ездят они к ней ежедневно. А как дело доходит до того, чтобы жениться или помочь материально, тут они откланиваются. Иван Петрович Телятев (Валерий Бабятинский) безвредный шут. Даже револьвер в его руках распускается цветком. Напряженные ситуации он разряжает при помощи гастрономических предложений. Егор Дмитрич Глумов (Кирилл Демин) хитер и изворотлив, не брезглив ничуть. Внешность у него неброская. Дельца свои подловатые он проворачивает исподтишка. Это он выдумывает сказку о золотых приисках. А после находит для себя щедрую кормушку в виде состояния одинокой старой богачки. Григорий Борисович Кучумов (Валерий Баринов) наиболее колоритный из всей троицы. «Папаша» врет, как дышит. И плату за свои обещания норовит получить вперед. Все они стоят друг друга и Лидочки... Не ждите от спектакля откровений. Просто позвольте себе приятно провести вечер в компании красивой женщины, склонной к кокетству, и лукавых, но любезных кавалеров, умеющих себя подать. Ловите момент, может быть, завтра кому-нибудь из них предстоит сесть в долговую яму...
Интересная деталь: музыку к спектаклю написал 16-летний Саша Иванов сын гитариста из театрального оркестра. Когда юному дарованию было всего двенадцать, он озвучил «Волков и овец». Об оригинальности и самобытности мелодий говорить не приходится, но к общему настроению спектакля они прибавляют игривости.
Юлия Немцова
«Новые Известия», 29.09.1998
СТРАСТИ ПО ДЕНЬГАМ
Малый театр верен себе. В его репертуаре стало на одну пьесу Островского больше. На сцене филиала состоялась премьера «Бешеных денег».
Беседы о деньгах нынче стали сродни разговорам о погоде и уже не вызывают брезгливости. Островский, приветствовавший приход деловых людей на место праздных умельцев деньги тратить, и сегодня оказался на гребне волны. Услышав о разорении отца, Лидочка Чебоксарова (Светлана Аманова), твердо усвоившая, что беззаботность лучшее украшение девушки, покупает новую мебель и расставляет сети на мужчин, которые могут за нее заплатить. Вокруг слухов о мильонном состоянии провинциала Саввы Василькова (Виктор Низовой) закручивается сюжет. Желание наложить свою беленькую ручку на несуществующие золотые прииски приводит Лидочку под венец. Когда же выясняется, что слухи о состоянии Василькова сильно преувеличены, к тому же любящий муж оказывается сторонником экономии, новобрачная немедленно возвращается к прежней жизни. Все ее попытки разжиться деньгами для самостоятельного существования на широкую ногу оканчиваются неудачами. Перестали «бешеные деньги» попадаться на пути кокетки-барышни, ее недалекой мамаши и вхожих в дом кавалеров-угодников. Им остается только заглядывается на домик в три оконца, где проворачивает свои дела «новый» человек Савва, который наживет-таки миллионы через несколько лет...
Не мудрствуя лукаво, режиссер Виталий Иванов поставил комедию без оттенков. Все происходящее смешно от первой до последней сцены. Только напоследок подстерегает невеселая усмешка Островского от лица светской баловницы Лидочки: «...богиня беззаботного счастья валится с пьедестала, и на ее место вступает грубый идол труда и промышленности, имя которому «бюджет».
Среди пухлых ангелочков, завитушек и кружев, которыми художник-постановщик Александр Глазунов щедро оформил сцену, Лидочка Чебоксарова выглядит фарфоровой каминной статуэткой. Картинное недомогание, заломанные ручки, кукольное кокетство. Пребывая в уверенности, что красота страшная сила, Лидочка обманывается на каждом шагу, лишний раз подтверждая не всем угодный тезис, что женщина игрушка в мужских руках. Кавалеры у Лидочки как на подбор. От скуки, развлечений ради и в надежде на бесплатные ласки ездят они к ней ежедневно. А как дело доходит до того, чтобы жениться или помочь материально, тут они откланиваются. Иван Петрович Телятев (Валерий Бабятинский) безвредный шут. Даже револьвер в его руках распускается цветком. Напряженные ситуации он разряжает при помощи гастрономических предложений. Егор Дмитрич Глумов (Кирилл Демин) хитер и изворотлив, не брезглив ничуть. Внешность у него неброская. Дельца свои подловатые он проворачивает исподтишка. Это он выдумывает сказку о золотых приисках. А после находит для себя щедрую кормушку в виде состояния одинокой старой богачки. Григорий Борисович Кучумов (Валерий Баринов) наиболее колоритный из всей троицы. «Папаша» врет, как дышит. И плату за свои обещания норовит получить вперед. Все они стоят друг друга и Лидочки... Не ждите от спектакля откровений. Просто позвольте себе приятно провести вечер в компании красивой женщины, склонной к кокетству, и лукавых, но любезных кавалеров, умеющих себя подать. Ловите момент, может быть, завтра кому-нибудь из них предстоит сесть в долговую яму...
Интересная деталь: музыку к спектаклю написал 16-летний Саша Иванов сын гитариста из театрального оркестра. Когда юному дарованию было всего двенадцать, он озвучил «Волков и овец». Об оригинальности и самобытности мелодий говорить не приходится, но к общему настроению спектакля они прибавляют игривости.
Юлия Немцова
«Новые Известия», 29.09.1998
19.07.2005
Подробнее
«Листая старые подшивки» В ЗАЛЕ СТАРИННОГО ЗАМКА
«Листая старые подшивки»
В ЗАЛЕ СТАРИННОГО ЗАМКА
«Пир победителей» Александра Солженицына. Постановка Бориса Морозова. Художник Иосиф Сумбаташвили.
В ЗАЛЕ СТАРИННОГО ЗАМКА
«Пир победителей» Александра Солженицына. Постановка Бориса Морозова. Художник Иосиф Сумбаташвили.
«Листая старые подшивки»
В ЗАЛЕ СТАРИННОГО ЗАМКА
«Пир победителей» Александра Солженицына. Постановка Бориса Морозова.
Художник Иосиф Сумбаташвили. Малый театр
Андрей Немзер. Первое ощущение при взгляде на сцену — красиво. Очень красиво. Готические окна. Скульптуры. Галерея. Белая крутая лестница справа. Точно выдержанная цветовая гамма. Потом, в результате многочисленных световых эффектов (частью — мотивированных текстом пьесы), колорит будет меняться, неизменно сохраняя продуманную стильность. Строгое великолепие прусского замка кажется самоценным и, возможно, кого-то поперву озадачит. Не перебор ли? Все-таки война. Однако торжественная гармоничность оформления кажется мне совершенно оправданной. И не только потому, что «все как в тексте Солженицына». Подчеркнутая красота декораций, костюмов, танцевальных эпизодов, монологов необыкновенно важна для концепции спектакля.
Марина Зайонц. Все это вместе взятое определяет стиль, казалось бы, легко считанный с текста пьесы, зачем-то же написанной стихами. Красота «военного» спектакля удивила, но гораздо сильнее удивила свобода режиссера от давно приготовленного набора (средств, образов и тем), услужливо возникающего вслед за произнесением одного только имени: Солженицын. Он не воспользовался ни ореолом мученика, ни символом протеста, ни лезущими в руку штампами, ни возможными политическими, идеологическими и проч. соблазнами, он всего лишь внимательно прочел пьесу. Откровенно и даже наивно написанную по канону классической грибоедовской комедии. Бориса Морозова увлек стиль, он и спас от всех возможных неприятностей, связанных с этим — соблазнительным в общественном смысле, но рискованным в художественном — проектом.
А. Н. Стиль для Солженицына никогда не был самоцелью. Следовательно, надобно искать ответ на незамысловатый вопрос: почему «Пир победителей» написан так, а не иначе. Авторские объяснения («прагматическое»: стихи было легче запоминать экибастузскому зэку; «биографическое»: воздействие стандартного довоенного репертуара, в котором соседствовали Грибоедов, Ростан и Гусев) существенны, но минуют суть проблемы. Морозов и его актеры суть эту нашли. Стилевое благородство, поэтическая архаичность, аристократичность тона неотделимы от солженицынской веры в человеческое благородство и российскую традицию, от его мечты о возвращении понятиям их естественного смысла. Военный человек — воплощение мужества, чести и достоинства. (Скалозуб у Грибоедова плох не тем, что армеец, а тем, что дурной офицер.) Честь немыслима без свободы. Ею дышат офицеры Красной Армии — будущие «декабристы без декабря», вовремя раскиданные по сталинским лагерям. Пока еще дышат. Пока еще одолевают гаденыша-смершевца. Дружбой. Юмором. Артистичным профессионализмом, неотделимым от профессионального артистизма. Мне кажется, этими словами должно характеризовать одного из главных разрешителей интриги — начштаба Доброхотова-Майкова. При этом будут описаны разом и персонаж, и исполнительская работа Василия Бочкарева.
М. 3. Удивительно, однако, как легко (так кажется) найдено то, что мы с вами столь общо называем сутью. Как легко в Малом театре отказались от сочных политических противопоставлений, представив конфликт вполне в духе старинной и прелестной в своей прозрачной ясности традиции — благородный герой (пусть офицер Красной армии) и злодей (пусть себе смершевец) сражаются не за идею, не за или против Сталина и колхозов, но за прекрасную даму. При этом убеждения остаются делом почти интимным, обнаруживаются без аффектации и надрыва. Удивительно, что в Солженицыне, к которому слово «ненависть», казалось бы, надежно приклеено обстоятельствами и вольными интерпретаторами, режиссер и актеры вычитывают любовь и веру. Мне — удивительно. Пророк и олимпиец оказался (сцена обнаружила и, кажется, впервые) открытым, незащищенным, даже и трепетным каким-то человеком.
А. Н. По мне так отнюдь не впервые. Просто мы чаще верим легендам о писателе, чем его книгам.
М. 3. Случается иногда, что и писатель начинает больше верить легенде, чем себе. Так или иначе, но нежданный лик автора, пожалуй, самое сильное мое впечатление. Ну и, конечно, уверенная последовательность режиссера, аккуратно и нежно прошедшего все нетайные рифы и минные овраги солженицынского текста. В большом, крупном (во всех смыслах) спектакле, населенном множеством персонажей, ничто не надрывало слух и не царапало душу фальшью. Раз выбранный тон чуть комичного преувеличения пришелся всем кстати и всем к лицу. Актеры, одушевленные внятной им профессиональной задачей, играют сосредоточенно и с достоинством, которое было востребовано общим замыслом. Ибо спектакль, поставленный Морозовым, в первую очередь об этом — о достоинстве и благородстве. Офицерском и просто мужском. Давно не приходилось видеть на сцене столько надежных мужчин, способных защитить и спасти. Лихих, веселых, смелых, красивых наконец.
А. Н. В короткой речи после спектакля Солженицын говорил о том, что победители 1945 года не были тупыми исполнителями хозяйской воли, что люди эти по-настоящему любили отечество и надеялись толково устроить новую послевоенную жизнь. Не удалось. Система оказалась изворотливее и сильнее, чем одураченный смершевец. Но и не сошло на нет вовсе. Как оглядка на декабристов, на романтическую эпоху была важна для солженицынских победителей, так сегодня важна встреча с ними, «декабристами без декабря». Свободными, потому как разными. И наоборот.
М. 3. Романтический воздух вольности, дозволяющий шалости и пафос, комические трюки и монологи, обращенные прямо в зал, насытил спектакль артистизмом и воодушевил актеров. Тут как на фронте: каждый четко знает свою задачу и вдохновенно-точно ее выполняет. Каждый знает свое место, дорожит им и на чужую территорию не претендует. Справедливость требует назвать всех, а газетный размер диктует избирательность. Василий Бочкарев и Валерий Баринов (замполит Ванин), каждый на свой лад, замечательно отыгрывают вариации мужественности и отваги, на которых, собственно говоря, испокон веку и держится мир, а Людмила Титова (Галина, та самая женщина, которой грозит опасность) не менее замечательно демонстрирует столь же вечную женственность — кокетливо-изломанную, захваченную и управляемую одним только чувством — на которой, однако, тоже что-то такое в этом мире держится. «Пир победителей», при всей легкости изобразительного ряда, — основы полагающий спектакль. Что и уводит его от злободневности, социальности и прочей приходящей-уходящей чепухи.
А. Н. От дурной тенденциозности — да, от большой мысли о России и свободе — нет. Тирания, ложь, демагогия противоестественны, а потому — противны. Как физиологически противен смершевец Гриднев (Александр Пряхин, сумевший изящно и точно сыграть олицетворенную гадость). Благородство подразумевает и преданность друзьям, и верность памяти павших (комдив Бербенчук произносит первый тост за армию и армейское братство, а не за Сталина — и потому он живой человек, хотя и бабник, и у жены под каблуком, и недалек, и трусоват, — Юрий Васильев выдерживает роль в фламандских тонах), и гордость старой русской славой (непривычно торжественный монолог Майкова произносится Бочкаревым со страстью — разом «классической» и достоверной), и тяжесть раздумий о будущем. Прикровенно-тревожных у скептика Ванина, откровенных у центрального героя — Нержина (Александр Овчинников). Нержину и в пьесе, и в спектакле не хватает характерности. Он слишком близок автору, одарившему героя своей судьбой и своими идеями-чувствами. Вероятно, лучшее в роли Овчинникова — лирический монолог в преддверье финала, монолог о поверженной германской гордыне (в день, когда советские войска сомкнули клещи в Восточной Пруссии, вспоминается самсоновская катастрофа 1914 года; Нержин говорит о поверженном памятнике тогдашним триумфаторам) и гордыне советской, что засеет Россию новым злом. Монолог этот дешифрует название пьесы. Конечно, тут важны библейские ассоциации, но не менее существен другой подтекст. «Пир победителей» — это Das Siegesfest Шиллера с его непреложным: «Ныне жребий выпал Трое, //Завтра выпадет другим...»
Марина Зайонц Андрей Немзер
«Сегодня», 28.01.1995
В ЗАЛЕ СТАРИННОГО ЗАМКА
«Пир победителей» Александра Солженицына. Постановка Бориса Морозова.
Художник Иосиф Сумбаташвили. Малый театр
Андрей Немзер. Первое ощущение при взгляде на сцену — красиво. Очень красиво. Готические окна. Скульптуры. Галерея. Белая крутая лестница справа. Точно выдержанная цветовая гамма. Потом, в результате многочисленных световых эффектов (частью — мотивированных текстом пьесы), колорит будет меняться, неизменно сохраняя продуманную стильность. Строгое великолепие прусского замка кажется самоценным и, возможно, кого-то поперву озадачит. Не перебор ли? Все-таки война. Однако торжественная гармоничность оформления кажется мне совершенно оправданной. И не только потому, что «все как в тексте Солженицына». Подчеркнутая красота декораций, костюмов, танцевальных эпизодов, монологов необыкновенно важна для концепции спектакля.
Марина Зайонц. Все это вместе взятое определяет стиль, казалось бы, легко считанный с текста пьесы, зачем-то же написанной стихами. Красота «военного» спектакля удивила, но гораздо сильнее удивила свобода режиссера от давно приготовленного набора (средств, образов и тем), услужливо возникающего вслед за произнесением одного только имени: Солженицын. Он не воспользовался ни ореолом мученика, ни символом протеста, ни лезущими в руку штампами, ни возможными политическими, идеологическими и проч. соблазнами, он всего лишь внимательно прочел пьесу. Откровенно и даже наивно написанную по канону классической грибоедовской комедии. Бориса Морозова увлек стиль, он и спас от всех возможных неприятностей, связанных с этим — соблазнительным в общественном смысле, но рискованным в художественном — проектом.
А. Н. Стиль для Солженицына никогда не был самоцелью. Следовательно, надобно искать ответ на незамысловатый вопрос: почему «Пир победителей» написан так, а не иначе. Авторские объяснения («прагматическое»: стихи было легче запоминать экибастузскому зэку; «биографическое»: воздействие стандартного довоенного репертуара, в котором соседствовали Грибоедов, Ростан и Гусев) существенны, но минуют суть проблемы. Морозов и его актеры суть эту нашли. Стилевое благородство, поэтическая архаичность, аристократичность тона неотделимы от солженицынской веры в человеческое благородство и российскую традицию, от его мечты о возвращении понятиям их естественного смысла. Военный человек — воплощение мужества, чести и достоинства. (Скалозуб у Грибоедова плох не тем, что армеец, а тем, что дурной офицер.) Честь немыслима без свободы. Ею дышат офицеры Красной Армии — будущие «декабристы без декабря», вовремя раскиданные по сталинским лагерям. Пока еще дышат. Пока еще одолевают гаденыша-смершевца. Дружбой. Юмором. Артистичным профессионализмом, неотделимым от профессионального артистизма. Мне кажется, этими словами должно характеризовать одного из главных разрешителей интриги — начштаба Доброхотова-Майкова. При этом будут описаны разом и персонаж, и исполнительская работа Василия Бочкарева.
М. 3. Удивительно, однако, как легко (так кажется) найдено то, что мы с вами столь общо называем сутью. Как легко в Малом театре отказались от сочных политических противопоставлений, представив конфликт вполне в духе старинной и прелестной в своей прозрачной ясности традиции — благородный герой (пусть офицер Красной армии) и злодей (пусть себе смершевец) сражаются не за идею, не за или против Сталина и колхозов, но за прекрасную даму. При этом убеждения остаются делом почти интимным, обнаруживаются без аффектации и надрыва. Удивительно, что в Солженицыне, к которому слово «ненависть», казалось бы, надежно приклеено обстоятельствами и вольными интерпретаторами, режиссер и актеры вычитывают любовь и веру. Мне — удивительно. Пророк и олимпиец оказался (сцена обнаружила и, кажется, впервые) открытым, незащищенным, даже и трепетным каким-то человеком.
А. Н. По мне так отнюдь не впервые. Просто мы чаще верим легендам о писателе, чем его книгам.
М. 3. Случается иногда, что и писатель начинает больше верить легенде, чем себе. Так или иначе, но нежданный лик автора, пожалуй, самое сильное мое впечатление. Ну и, конечно, уверенная последовательность режиссера, аккуратно и нежно прошедшего все нетайные рифы и минные овраги солженицынского текста. В большом, крупном (во всех смыслах) спектакле, населенном множеством персонажей, ничто не надрывало слух и не царапало душу фальшью. Раз выбранный тон чуть комичного преувеличения пришелся всем кстати и всем к лицу. Актеры, одушевленные внятной им профессиональной задачей, играют сосредоточенно и с достоинством, которое было востребовано общим замыслом. Ибо спектакль, поставленный Морозовым, в первую очередь об этом — о достоинстве и благородстве. Офицерском и просто мужском. Давно не приходилось видеть на сцене столько надежных мужчин, способных защитить и спасти. Лихих, веселых, смелых, красивых наконец.
А. Н. В короткой речи после спектакля Солженицын говорил о том, что победители 1945 года не были тупыми исполнителями хозяйской воли, что люди эти по-настоящему любили отечество и надеялись толково устроить новую послевоенную жизнь. Не удалось. Система оказалась изворотливее и сильнее, чем одураченный смершевец. Но и не сошло на нет вовсе. Как оглядка на декабристов, на романтическую эпоху была важна для солженицынских победителей, так сегодня важна встреча с ними, «декабристами без декабря». Свободными, потому как разными. И наоборот.
М. 3. Романтический воздух вольности, дозволяющий шалости и пафос, комические трюки и монологи, обращенные прямо в зал, насытил спектакль артистизмом и воодушевил актеров. Тут как на фронте: каждый четко знает свою задачу и вдохновенно-точно ее выполняет. Каждый знает свое место, дорожит им и на чужую территорию не претендует. Справедливость требует назвать всех, а газетный размер диктует избирательность. Василий Бочкарев и Валерий Баринов (замполит Ванин), каждый на свой лад, замечательно отыгрывают вариации мужественности и отваги, на которых, собственно говоря, испокон веку и держится мир, а Людмила Титова (Галина, та самая женщина, которой грозит опасность) не менее замечательно демонстрирует столь же вечную женственность — кокетливо-изломанную, захваченную и управляемую одним только чувством — на которой, однако, тоже что-то такое в этом мире держится. «Пир победителей», при всей легкости изобразительного ряда, — основы полагающий спектакль. Что и уводит его от злободневности, социальности и прочей приходящей-уходящей чепухи.
А. Н. От дурной тенденциозности — да, от большой мысли о России и свободе — нет. Тирания, ложь, демагогия противоестественны, а потому — противны. Как физиологически противен смершевец Гриднев (Александр Пряхин, сумевший изящно и точно сыграть олицетворенную гадость). Благородство подразумевает и преданность друзьям, и верность памяти павших (комдив Бербенчук произносит первый тост за армию и армейское братство, а не за Сталина — и потому он живой человек, хотя и бабник, и у жены под каблуком, и недалек, и трусоват, — Юрий Васильев выдерживает роль в фламандских тонах), и гордость старой русской славой (непривычно торжественный монолог Майкова произносится Бочкаревым со страстью — разом «классической» и достоверной), и тяжесть раздумий о будущем. Прикровенно-тревожных у скептика Ванина, откровенных у центрального героя — Нержина (Александр Овчинников). Нержину и в пьесе, и в спектакле не хватает характерности. Он слишком близок автору, одарившему героя своей судьбой и своими идеями-чувствами. Вероятно, лучшее в роли Овчинникова — лирический монолог в преддверье финала, монолог о поверженной германской гордыне (в день, когда советские войска сомкнули клещи в Восточной Пруссии, вспоминается самсоновская катастрофа 1914 года; Нержин говорит о поверженном памятнике тогдашним триумфаторам) и гордыне советской, что засеет Россию новым злом. Монолог этот дешифрует название пьесы. Конечно, тут важны библейские ассоциации, но не менее существен другой подтекст. «Пир победителей» — это Das Siegesfest Шиллера с его непреложным: «Ныне жребий выпал Трое, //Завтра выпадет другим...»
Марина Зайонц Андрей Немзер
«Сегодня», 28.01.1995
18.07.2005
Подробнее
«Листая старые подшивки» CЛЕЗЫ КАПАЛИ
«Листая старые подшивки»
CЛЕЗЫ КАПАЛИ
«Преступная мать, или Второй Тартюф» Бомарше. Режиссер Борис Морозов. Художник Иосиф Сумбаташвили...
CЛЕЗЫ КАПАЛИ
«Преступная мать, или Второй Тартюф» Бомарше. Режиссер Борис Морозов. Художник Иосиф Сумбаташвили...
«Листая старые подшивки»
CЛЕЗЫ КАПАЛИ
«Преступная мать, или Второй Тартюф» Бомарше. Режиссер Борис Морозов. Художник Иосиф Сумбаташвили. Малый театр
После революционного фейерверка вокруг Фигаро, устроенного театром «Ленком» пару лет назад, заключительная и малоизвестная часть известной трилогии Бомарше стала просто-таки настырно стучаться в театральные двери. Ожидаемая в Малом премьера легко воображалась самой что ни на есть злободневной политической ядовитостью в адрес постаревших шалунов. Постреволюционный задор седого Фигаро, слезоточивая усталость гуляки графа, кающаяся кротость Розины, согрешившей, как это ни смешно, с Керубино, — просто рвались на сцену для участия в публицистическом действе о бывших героях, ходоках в народ и на баррикады.
Борис Морозов политическим соблазнам не поддался, внимательно прочитал авторский комментарий к пьесе и решил остаться верным ее букве и духу. Мелодраматической сентиментальности не постеснялся, наоборот, увлекся ею и поставил нравоучительную историю, из которой в виде морали легко извлекается необходимость прощать чужие грехи (особенно если ты сам грешен), ну и для окончательного счастья — изгнание из семьи негодяя, конечно. Негодяй, тот самый второй Тартюф (по пьесе: некто г-н Бежарс, ирландец, майор испанской пехоты, исполнявший обязанности секретаря при графе, когда тот был послом; весьма низкой души человек, великий интриган, искусно сеющий раздоры, у-уф, все!), необходим для интриги, но Бомарше, устало отдавший ей непременную дань, более всего заинтересован в сочувствии к остывшей старости и к умилительной радости отцовства. Он ищет зрительских слез и сердечной благожелательности к преступной матери (ребенок от Керубино), не устающей вымаливать прощение за постыдную ошибку молодости. И если автор еще смотрит на нас откуда-то из-за облаков, он должен быть удовлетворен. В Малом театре, может быть, не проливают слезы, но испуганно трепетные, сочувственные рукоплескания раздаются после каждой сцены. Реакция публики — самая большая удача театра. Подробно и внятно тут играют сюжет, не запудривая его режиссерскими самовыражениями, угадав до конца не выплеснувшийся на латиноамериканских женщин запас сочувствия простого человека к простому же человеку, будь он хоть граф.
Еще Морозова увлек стиль. Изысканные гобелены, охватившие сцену, и величественные часы, демонстрирующие единство времени и все другие обязательные единства, подчеркивают обстоятельный классицизм спектакля с его медленными ритмами, отчетливой выписанностью сюжета и счастливой развязкой. Режиссер не берет на себя много, но то, что взял, пытается решить добротно и до конца, не оставляя зазора между пьесой и воплощением. Допущенная при этом мизантропическая окраска тона не взята из воздуха, она услышана в постаревшем забияке и политическом сластолюбце Бомарше и с доверчивой чуткостью преподнесена залу.
Малый театр, умилительно-помпезный, бархатно-торжественный, как нельзя лучше подходил к этой затее, в которой комическая интрига должна была раствориться в возвышенном стиле драмы. Жаль, что актеры испугались пойти по этой дороге до самого финала и показаться наивнее, чем они есть. Вырвавшаяся из-под контроля житейская их трезвость помогла комическому победить в прихотливой схватке, предложенной автором и режиссером. Хорошо и точно игравшие Нелли Корниенко (Розина), Виктор Павлов (Бежарс), Глеб Подгородинский (Леон) на подступах к финалу, самому пафосному и возвышенному месту спектакля, вдруг как-то разом осознали комизм ситуации и стали жать, и изо всех сил остраняться от прелестных и простодушных своих героев, чтобы и зритель вслед за ними все понял и рассмеялся наконец. В то время, как именно тут и требовалось выжать из него (зрителя) слезу умиления. И лишь один Борис Клюев (Альмавива) остался трогательно верен тому душевному потрясению, что поразило его героя в самом начале пьесы.
Фигаро (Василий Бочкарев) и Сюзанна (Евгения Глушенко) в этой заключающей трилогию пьесе не вполне у дел. Они по-прежнему много суетятся, но от них как-то мало что зависит. И мысли, которые возникают при виде этих постаревших бывших игроков, любителей интриги; при виде этой энергии ради энергии (когда Фигаро по-прежнему и «здесь», и «там», но события уже развиваются совершенно самостоятельно, оставляя ему только бег, бег и захлебывающиеся хлопоты), мысли эти выводят скромный спектакль за рамки стилизованной, сентиментально благородной истории. И взывают прислушаться к тоскующей мизантропии, звучащей фоном, но и защитившей режиссера от обильного сочувствия публики.
МАРИНА ЗАЙОНЦ
«Сегодня», 27.04.1994
CЛЕЗЫ КАПАЛИ
«Преступная мать, или Второй Тартюф» Бомарше. Режиссер Борис Морозов. Художник Иосиф Сумбаташвили. Малый театр
После революционного фейерверка вокруг Фигаро, устроенного театром «Ленком» пару лет назад, заключительная и малоизвестная часть известной трилогии Бомарше стала просто-таки настырно стучаться в театральные двери. Ожидаемая в Малом премьера легко воображалась самой что ни на есть злободневной политической ядовитостью в адрес постаревших шалунов. Постреволюционный задор седого Фигаро, слезоточивая усталость гуляки графа, кающаяся кротость Розины, согрешившей, как это ни смешно, с Керубино, — просто рвались на сцену для участия в публицистическом действе о бывших героях, ходоках в народ и на баррикады.
Борис Морозов политическим соблазнам не поддался, внимательно прочитал авторский комментарий к пьесе и решил остаться верным ее букве и духу. Мелодраматической сентиментальности не постеснялся, наоборот, увлекся ею и поставил нравоучительную историю, из которой в виде морали легко извлекается необходимость прощать чужие грехи (особенно если ты сам грешен), ну и для окончательного счастья — изгнание из семьи негодяя, конечно. Негодяй, тот самый второй Тартюф (по пьесе: некто г-н Бежарс, ирландец, майор испанской пехоты, исполнявший обязанности секретаря при графе, когда тот был послом; весьма низкой души человек, великий интриган, искусно сеющий раздоры, у-уф, все!), необходим для интриги, но Бомарше, устало отдавший ей непременную дань, более всего заинтересован в сочувствии к остывшей старости и к умилительной радости отцовства. Он ищет зрительских слез и сердечной благожелательности к преступной матери (ребенок от Керубино), не устающей вымаливать прощение за постыдную ошибку молодости. И если автор еще смотрит на нас откуда-то из-за облаков, он должен быть удовлетворен. В Малом театре, может быть, не проливают слезы, но испуганно трепетные, сочувственные рукоплескания раздаются после каждой сцены. Реакция публики — самая большая удача театра. Подробно и внятно тут играют сюжет, не запудривая его режиссерскими самовыражениями, угадав до конца не выплеснувшийся на латиноамериканских женщин запас сочувствия простого человека к простому же человеку, будь он хоть граф.
Еще Морозова увлек стиль. Изысканные гобелены, охватившие сцену, и величественные часы, демонстрирующие единство времени и все другие обязательные единства, подчеркивают обстоятельный классицизм спектакля с его медленными ритмами, отчетливой выписанностью сюжета и счастливой развязкой. Режиссер не берет на себя много, но то, что взял, пытается решить добротно и до конца, не оставляя зазора между пьесой и воплощением. Допущенная при этом мизантропическая окраска тона не взята из воздуха, она услышана в постаревшем забияке и политическом сластолюбце Бомарше и с доверчивой чуткостью преподнесена залу.
Малый театр, умилительно-помпезный, бархатно-торжественный, как нельзя лучше подходил к этой затее, в которой комическая интрига должна была раствориться в возвышенном стиле драмы. Жаль, что актеры испугались пойти по этой дороге до самого финала и показаться наивнее, чем они есть. Вырвавшаяся из-под контроля житейская их трезвость помогла комическому победить в прихотливой схватке, предложенной автором и режиссером. Хорошо и точно игравшие Нелли Корниенко (Розина), Виктор Павлов (Бежарс), Глеб Подгородинский (Леон) на подступах к финалу, самому пафосному и возвышенному месту спектакля, вдруг как-то разом осознали комизм ситуации и стали жать, и изо всех сил остраняться от прелестных и простодушных своих героев, чтобы и зритель вслед за ними все понял и рассмеялся наконец. В то время, как именно тут и требовалось выжать из него (зрителя) слезу умиления. И лишь один Борис Клюев (Альмавива) остался трогательно верен тому душевному потрясению, что поразило его героя в самом начале пьесы.
Фигаро (Василий Бочкарев) и Сюзанна (Евгения Глушенко) в этой заключающей трилогию пьесе не вполне у дел. Они по-прежнему много суетятся, но от них как-то мало что зависит. И мысли, которые возникают при виде этих постаревших бывших игроков, любителей интриги; при виде этой энергии ради энергии (когда Фигаро по-прежнему и «здесь», и «там», но события уже развиваются совершенно самостоятельно, оставляя ему только бег, бег и захлебывающиеся хлопоты), мысли эти выводят скромный спектакль за рамки стилизованной, сентиментально благородной истории. И взывают прислушаться к тоскующей мизантропии, звучащей фоном, но и защитившей режиссера от обильного сочувствия публики.
МАРИНА ЗАЙОНЦ
«Сегодня», 27.04.1994
15.07.2005
Подробнее
«Листая старые подшивки» ВАЛЕРИЙ БАБЯТИНСКИЙ: Я — БОЛЬШОЙ САМОЕД
«Листая старые подшивки»
ВАЛЕРИЙ БАБЯТИНСКИЙ: Я — БОЛЬШОЙ САМОЕД
Для того, чтобы заплакать в финале «Вишневого сада», я каждый раз набираю что-то новое, подхожу к этому состоянию...
ВАЛЕРИЙ БАБЯТИНСКИЙ: Я — БОЛЬШОЙ САМОЕД
Для того, чтобы заплакать в финале «Вишневого сада», я каждый раз набираю что-то новое, подхожу к этому состоянию...
«Листая старые подшивки»
ВАЛЕРИЙ БАБЯТИНСКИЙ: Я — БОЛЬШОЙ САМОЕД
Валерий БАБЯТИНСКИЙ запомнился многим после телеспектакля «Портрет Дориана Грея» по Оскару Уайльду, где душевное старение молодого красавца сыграно столь убедительно, что не было нужды смотреть на обезображенный портрет. И до и после были в биографии артиста теле- и кинороли, а также .множество чтецких выступлений. Но главным для него всегда остается театр — единственный в его жизни Малый, где Бабятинский играет сегодня интеллигента-мечтателя Гаева и профессора Серебрякова в чеховских «Вишневом саде» и «Дяде Ване», принципиального Правдина в «Недоросле» Д.Фонвизина и сказочного Советника в «Снежной королеве» Е.Шварца, великосветского графа Панина в «Хронике дворцового переворота» Г. Турчиной и водевильно-фарсового Телятева в «Бешеных деньгах» А.Островского. 15 июля артист отметил свое 60-летие.
- Валерий Константинович, в последнее время в актерской среде принято кочевать по сценам, антрепризам, телесериалам. Чем вызвано ваше постоянство, преданность Малому театру?
- Театр — это же не сценическая коробка, а прежде всего люди. И несмотря на порой несправедливо скептическое отношение к Малому театру, труппу здесь сохранили. При всех нареканиях, которые можно иногда услышать в адрес нашего руководства, даже от меня самого, это, на мой взгляд, очень большая заслуга Юрия Соломина. Кроме того, сохраняется уважительное отношение к классике, насколько это возможно в условиях рынка. Не хочу бросать в кого-то камень, но иногда бывает стыдно смотреть на хороших актеров, которые откровенно халтурят в наскоро сделанных постановках, а уж участвовать в этом совсем не хочется. Конечно, жизнь сегодня всех заставляет все чаще заглядывать в бумажник. Но наше поколение шло в театр как в святилище, разговоры о том, кому сколько заплатят считались просто неприличными. Я действительно всегда хранил верность Малому театру, правда, сейчас уже не очень уверен, правильно ли поступал. У меня было немало достаточно интересных и перспективных предложений в кино и на телевидении. Но я всегда «горел» на двух вещах: во-первых, ни один договор не подписывал. если в нем не было строки «в свободное от работы в театре время», а во-вторых, я был уверен, что меня должны как-то по-особенному принимать уже только потому, что я артист Малого. И вот я сорок лет в театре, вижу, как приходят актеры, не так уж много сделавшие, но популярные благодаря кино и телеработам, и отношение к ним другое. Вот тогда начинаешь думать: а что важнее в конечном итоге? Если отвечать честно, то не знаю — возможно, я ошибся. После фильмов «Путь к причалу» и особенно- «Двое в степи» режиссер Анатолий Эфрос мне сказал: «Валера, сейчас на тебя посыплются предложения, но ты выбирай» Вот я и довыбирался: остальные снимались, а я нет — такой был важный.
- Но у вас была и звездная роль на телевидении в «Портрете Дориана Грея» Насколько я знаю, вы хотели вернуться к Уайльду уже в театре?
- Мы совсем не ожидали, что эта работа будет иметь такой резонанс. Мне кажется, фильм-опера «Игрок» где я играл Алексея, ничуть не хуже, а прошла почти незамеченной. Хотя вообще я самоед и не люблю смотреть свои работы, потому что всегда нахожу массу недостатков. Но, безусловно, «Портрет Дориана Грея» стал одной из ступенек в моей карьере и принес определенную популярность. Да и сам автор с его утонченным английским эстетизмом требовал работы не топором или рубанком, а скальпелем. Это сейчас в его произведениях акцентируют совсем другое, не являющееся предметом рассмотрения искусства. В театре же я хотел сделать вечер памяти Оскара Уайльда, который, помимо «Портрета Дориана Грея», включал бы еще несколько вещей в чтецком исполнении, но все это получалось слишком объемным.
- И больше вы к режиссуре не обращались, хотя актерские постановки в традициях Малого?
- Я попробовал поставить «Стакан воды» Скриба. Наверное, это могло бы получиться: актеры работали неплохо. Но я видел старый спектакль с корифеями и помнил, какие они плели кружева, потому мне казалось, что вместо тонкой ручной работы теперь предлагается нейлоновый гипюр. К тому же в период репетиций я разбился на машине, так что все сошло на нет. А вообще, конечно, это совсем другая профессия. Я сейчас преподаю актерское мастерство и понимаю, как трудно подобраться к артисту, объяснить ему на первый взгляд простые вещи.
- У вас сегодня в репертуаре много ролей, в том числе в спектаклях, идущих по многу лет. Что вы делаете для того, чтобы не заскучать от повторения?
- Но вы же каждый день завтракаете, пьете кофе. Однако в зависимости от того, как себя чувствуете, расстроены чем-то или ждете желанного звонка — этот кофе для вас всегда разный. От актерского самочувствия тоже очень многое зависит, потому у каждого спектакля своя энергетика. Ведь для того, чтобы заплакать в финале «Вишневого сада», я каждый раз набираю что-то новое, подхожу к этому состоянию.
- Ваш Гаев — романтик, некий повзрослевший Петя Трофимов, каким вы его играли прежде. К тому же эта работа — ввод в уже идущий спектакль. Насколько сложно для вас войти в чужой рисунок роли?
- Я ужасно дисциплинированный человек и всегда боюсь сломать существующую мизансцену, чем-то помешать партнеру, но тогда мы хотели сыграть про выброшенных людей, про интеллигенцию, вытесненную хамьем.
- И ваш Серебряков из «Дяди Вани» не ворчливый зануда и пустой болтун, а человек действительно тонкий и интеллигентный.
- Мне интересны люди такого склада. Возможно, это идет от воспитания. У нас семья была очень строгая. Отец — военный, мама — педагог. Моя первая и самая любимая книга — «Евгений Онегин» А сейчас я не знаю, что говорить детям, как их воспитывать, ведь сегодня надо учить думать только о себе, грабить, воровать, для того чтобы выжить, но сказать такое своему ребенку язык не поворачивается. Поэтому хорошо уже то, что дочь знает, кто такая Цветаева, и этим мое влияние ограничивается, а как-то адаптироваться пусть сама жизнь учит.
- В вашем восприятии реальности преобладает драматическое, исследовательское начало или есть и что-то «вахтанговское», праздничное вопреки всему?
- Я, конечно, мало верю во всякие средневековые глупости, но, наверное, какое-то влияние оказывает и то, что я по гороскопу рак, и то, что во мне много кровей перемешано: русская, украинская, польская, венгерская, болгарская. Я люблю устраивать праздники, дарить подарки, делать сюрпризы, разыгрывать. Но вместе с тем и тот анализ, о котором вы говорите, во мне тоже присутствует: я все обдумываю, просчитываю, но в итоге обязательно вляпываюсь.
- Вы пришли в Малый театр после вахтанговской школы и чувствовали себя «чужаком», ушло ли сейчас это ощущение?
- Да, я был пришлым, к тому же очень вспыльчивым, но при этом уже сразу играл Чацкого в «Горе от ума» и меня называли по имени-отчеству. Конечно, это осложняло отношения. В то же время ко мне хорошо относились Б.Бабочкин. М.Царев, И.Ильинский, В.Обухова. Мне всегда везло на интересные встречи. но часто я сам был несправедлив к людям. При этом печать другой школы до сих пор существует. Хотя на первый взгляд кажется, что судьба моя складывалась празднично и легко, но это внешнее впечатление. Однако я бы ничего не поменял в своей жизни. Возможно, только выучил бы систему Станиславского еще в Щукинском училище, а не тогда, когда сам стал преподавать. И главное — остался бы у мамы, когда она во сне хрипела, — мне тогда объяснили, что под воздействием снотворного, и я уехал домой, а она уже умирала. Вот это каждый день меня мучает. А все остальное. все ошибки я бы так и оставил.
Беседу вела Марина ГАЕВСКАЯ
«Культура», 18.07.2002
ВАЛЕРИЙ БАБЯТИНСКИЙ: Я — БОЛЬШОЙ САМОЕД
Валерий БАБЯТИНСКИЙ запомнился многим после телеспектакля «Портрет Дориана Грея» по Оскару Уайльду, где душевное старение молодого красавца сыграно столь убедительно, что не было нужды смотреть на обезображенный портрет. И до и после были в биографии артиста теле- и кинороли, а также .множество чтецких выступлений. Но главным для него всегда остается театр — единственный в его жизни Малый, где Бабятинский играет сегодня интеллигента-мечтателя Гаева и профессора Серебрякова в чеховских «Вишневом саде» и «Дяде Ване», принципиального Правдина в «Недоросле» Д.Фонвизина и сказочного Советника в «Снежной королеве» Е.Шварца, великосветского графа Панина в «Хронике дворцового переворота» Г. Турчиной и водевильно-фарсового Телятева в «Бешеных деньгах» А.Островского. 15 июля артист отметил свое 60-летие.
- Валерий Константинович, в последнее время в актерской среде принято кочевать по сценам, антрепризам, телесериалам. Чем вызвано ваше постоянство, преданность Малому театру?
- Театр — это же не сценическая коробка, а прежде всего люди. И несмотря на порой несправедливо скептическое отношение к Малому театру, труппу здесь сохранили. При всех нареканиях, которые можно иногда услышать в адрес нашего руководства, даже от меня самого, это, на мой взгляд, очень большая заслуга Юрия Соломина. Кроме того, сохраняется уважительное отношение к классике, насколько это возможно в условиях рынка. Не хочу бросать в кого-то камень, но иногда бывает стыдно смотреть на хороших актеров, которые откровенно халтурят в наскоро сделанных постановках, а уж участвовать в этом совсем не хочется. Конечно, жизнь сегодня всех заставляет все чаще заглядывать в бумажник. Но наше поколение шло в театр как в святилище, разговоры о том, кому сколько заплатят считались просто неприличными. Я действительно всегда хранил верность Малому театру, правда, сейчас уже не очень уверен, правильно ли поступал. У меня было немало достаточно интересных и перспективных предложений в кино и на телевидении. Но я всегда «горел» на двух вещах: во-первых, ни один договор не подписывал. если в нем не было строки «в свободное от работы в театре время», а во-вторых, я был уверен, что меня должны как-то по-особенному принимать уже только потому, что я артист Малого. И вот я сорок лет в театре, вижу, как приходят актеры, не так уж много сделавшие, но популярные благодаря кино и телеработам, и отношение к ним другое. Вот тогда начинаешь думать: а что важнее в конечном итоге? Если отвечать честно, то не знаю — возможно, я ошибся. После фильмов «Путь к причалу» и особенно- «Двое в степи» режиссер Анатолий Эфрос мне сказал: «Валера, сейчас на тебя посыплются предложения, но ты выбирай» Вот я и довыбирался: остальные снимались, а я нет — такой был важный.
- Но у вас была и звездная роль на телевидении в «Портрете Дориана Грея» Насколько я знаю, вы хотели вернуться к Уайльду уже в театре?
- Мы совсем не ожидали, что эта работа будет иметь такой резонанс. Мне кажется, фильм-опера «Игрок» где я играл Алексея, ничуть не хуже, а прошла почти незамеченной. Хотя вообще я самоед и не люблю смотреть свои работы, потому что всегда нахожу массу недостатков. Но, безусловно, «Портрет Дориана Грея» стал одной из ступенек в моей карьере и принес определенную популярность. Да и сам автор с его утонченным английским эстетизмом требовал работы не топором или рубанком, а скальпелем. Это сейчас в его произведениях акцентируют совсем другое, не являющееся предметом рассмотрения искусства. В театре же я хотел сделать вечер памяти Оскара Уайльда, который, помимо «Портрета Дориана Грея», включал бы еще несколько вещей в чтецком исполнении, но все это получалось слишком объемным.
- И больше вы к режиссуре не обращались, хотя актерские постановки в традициях Малого?
- Я попробовал поставить «Стакан воды» Скриба. Наверное, это могло бы получиться: актеры работали неплохо. Но я видел старый спектакль с корифеями и помнил, какие они плели кружева, потому мне казалось, что вместо тонкой ручной работы теперь предлагается нейлоновый гипюр. К тому же в период репетиций я разбился на машине, так что все сошло на нет. А вообще, конечно, это совсем другая профессия. Я сейчас преподаю актерское мастерство и понимаю, как трудно подобраться к артисту, объяснить ему на первый взгляд простые вещи.
- У вас сегодня в репертуаре много ролей, в том числе в спектаклях, идущих по многу лет. Что вы делаете для того, чтобы не заскучать от повторения?
- Но вы же каждый день завтракаете, пьете кофе. Однако в зависимости от того, как себя чувствуете, расстроены чем-то или ждете желанного звонка — этот кофе для вас всегда разный. От актерского самочувствия тоже очень многое зависит, потому у каждого спектакля своя энергетика. Ведь для того, чтобы заплакать в финале «Вишневого сада», я каждый раз набираю что-то новое, подхожу к этому состоянию.
- Ваш Гаев — романтик, некий повзрослевший Петя Трофимов, каким вы его играли прежде. К тому же эта работа — ввод в уже идущий спектакль. Насколько сложно для вас войти в чужой рисунок роли?
- Я ужасно дисциплинированный человек и всегда боюсь сломать существующую мизансцену, чем-то помешать партнеру, но тогда мы хотели сыграть про выброшенных людей, про интеллигенцию, вытесненную хамьем.
- И ваш Серебряков из «Дяди Вани» не ворчливый зануда и пустой болтун, а человек действительно тонкий и интеллигентный.
- Мне интересны люди такого склада. Возможно, это идет от воспитания. У нас семья была очень строгая. Отец — военный, мама — педагог. Моя первая и самая любимая книга — «Евгений Онегин» А сейчас я не знаю, что говорить детям, как их воспитывать, ведь сегодня надо учить думать только о себе, грабить, воровать, для того чтобы выжить, но сказать такое своему ребенку язык не поворачивается. Поэтому хорошо уже то, что дочь знает, кто такая Цветаева, и этим мое влияние ограничивается, а как-то адаптироваться пусть сама жизнь учит.
- В вашем восприятии реальности преобладает драматическое, исследовательское начало или есть и что-то «вахтанговское», праздничное вопреки всему?
- Я, конечно, мало верю во всякие средневековые глупости, но, наверное, какое-то влияние оказывает и то, что я по гороскопу рак, и то, что во мне много кровей перемешано: русская, украинская, польская, венгерская, болгарская. Я люблю устраивать праздники, дарить подарки, делать сюрпризы, разыгрывать. Но вместе с тем и тот анализ, о котором вы говорите, во мне тоже присутствует: я все обдумываю, просчитываю, но в итоге обязательно вляпываюсь.
- Вы пришли в Малый театр после вахтанговской школы и чувствовали себя «чужаком», ушло ли сейчас это ощущение?
- Да, я был пришлым, к тому же очень вспыльчивым, но при этом уже сразу играл Чацкого в «Горе от ума» и меня называли по имени-отчеству. Конечно, это осложняло отношения. В то же время ко мне хорошо относились Б.Бабочкин. М.Царев, И.Ильинский, В.Обухова. Мне всегда везло на интересные встречи. но часто я сам был несправедлив к людям. При этом печать другой школы до сих пор существует. Хотя на первый взгляд кажется, что судьба моя складывалась празднично и легко, но это внешнее впечатление. Однако я бы ничего не поменял в своей жизни. Возможно, только выучил бы систему Станиславского еще в Щукинском училище, а не тогда, когда сам стал преподавать. И главное — остался бы у мамы, когда она во сне хрипела, — мне тогда объяснили, что под воздействием снотворного, и я уехал домой, а она уже умирала. Вот это каждый день меня мучает. А все остальное. все ошибки я бы так и оставил.
Беседу вела Марина ГАЕВСКАЯ
«Культура», 18.07.2002
Подробнее
В семействе культурных сайтов Рунета прибавление. Неделю назад собственной страничкой в Интернете обзавелся Региональный благотворительный фонд «Сцена и мир», которому в этом году исполняется 12 лет. Президентом Фонда является актер Малого театра Александ
В семействе культурных сайтов Рунета прибавление. Неделю назад собственной страничкой в Интернете обзавелся Региональный благотворительный фонд «Сцена и мир», которому в этом году исполняется 12 лет. Президентом Фонда является актер Малого театра Александр Ермаков. На сайте вы сможете найти всю интересующую информацию о деятельности Фонда - историю, проекты и фотогалереи.
Подробнее
15 июля отмечает день рождения народный артист России Валерий Константинович Бабятинский. Хочется от всей души пожелать Валерию Константиновичу счастья, крепкого здоровья, отличного настроения и новых премьер!
15 июля отмечает день рождения народный артист России Валерий Константинович Бабятинский.
Хочется от всей души пожелать Валерию Константиновичу счастья, крепкого здоровья, отличного настроения и новых премьер!
Хочется от всей души пожелать Валерию Константиновичу счастья, крепкого здоровья, отличного настроения и новых премьер!
14.07.2005
Подробнее
«К юбилею Юрия Мефодьевича Соломина» ВЕЛИКИЙ В МАЛОМ
«К юбилею Юрия Мефодьевича Соломина»
ВЕЛИКИЙ В МАЛОМ
Высокое звание «Народный артист СССР», Государственная премия, знаки отличия, профессорское звание, любовь нескольких поколений зрителей, огромная популярность - все это принадлежит Юрию Мефодьевичу Соломину...
ВЕЛИКИЙ В МАЛОМ
Высокое звание «Народный артист СССР», Государственная премия, знаки отличия, профессорское звание, любовь нескольких поколений зрителей, огромная популярность - все это принадлежит Юрию Мефодьевичу Соломину...
«К юбилею Юрия Мефодьевича Соломина»
ВЕЛИКИЙ В МАЛОМ
Высокое звание «Народный артист СССР», Государственная премия, знаки отличия, профессорское звание, любовь нескольких поколений зрителей, огромная популярность - все это принадлежит Юрию Мефодьевичу Соломину.
Актер, однажды и навсегда связавший свою судьбу с Малым театром, игравший на сцене со многими выдающимися актерами XX века, ученик В.Н. Пашенной, педагог, воспитавший замечательных актеров, многие из которых сегодня работают на сцене Малого театра, режиссер, чье театральное кредо - любовь и уважительное отношение к классическому театральному наследию, общественный деятель, защищающий и отстаивающий ценности отечественной культуры, популярный киноактер, чьи роли стали культовыми в советском кинематографе, - столько граней, но что же главное в творчестве этого замечательного человека? Совсем недавно в одном из интервью Юрий Мефодьевич сказал: «Гордость должна быть и любовь к своей Родине, уважение к своей нации, к своему народу, языку, к своей земле». Вот в этом и есть то самое главное, что определяет человеческую и творческую позицию руководителя прославленного театра, которую он отстаивает на протяжении всей своей жизни.
Никаких легенд о чудесном превращении в сказочного принца, какие частенько рассказывают популярные актеры, Юрий Мефодьевич не создает. Во всех интервью говорит о себе мало, просто и естественно. Родился в Чите, в интеллигентной семье, мама - пианистка, отец - хормейстер. Актером стал потому, что понял - в этом призвание. Однажды в 1949 году увидел фильм, снятый к 125-летию Малого театра, - «Малый театр и его мастера», запомнил адрес - Неглинная, 6, по окончании школы пришел по этому адресу, поступил в Щепкинское училище, по распределению оказался в Малом театре. Кажется, просто и понятно. Но вот важное обстоятельство - увидел фильм... После Великой разрушительной войны у страны хватало средств снять такой фильм, потому что это очень важно - воспитать умного и доброго зрителя. Кстати, в 70-е годы каждое воскресенье по телевидению шли выдающиеся спектакли лучших театров страны. Юрий Мефодьевич пишет: «Для юношей и девушек прежних эпох классический театр значил очень много. Он воспитывал, побуждал к поиску нравственных ориентиров, да и просто служил достойным способом развлечения. Сегодня души молодых дезориентированы, что неудивительно. Нам показывают жестокие западные фильмы и говорят: это демократия! Наше общество такую «демократию» и переняло». И действительно, сегодня в продаже огромный выбор кинопродукции, но можно ли купить кассету с записью замечательных постановок Малого театра, МХАТа, Театра им. Вахтангова, БДТ, часто ли можно увидеть такие постановки на экране телевизора? Проблема, видимо, в том, что это «плохо продается», зато хорошо идет товар в яркой зарубежной упаковке, сдобренный сексом, насилием, пошлостью. Вот и результат: мы воспитываем ущербное поколение, неспособное воспринимать истинные ценности, - они просто недоступны им.
К счастью, Малый театр, руководимый Соломиным, никак нельзя упрекнуть в недостатке внимания к классическому наследию. Классика всегда современна - вот неизменная точка зрения, театральное кредо и даже гражданская позиция Ю.М. Соломина, которую он неизменно отстаивает. Но делать это, к сожалению, становится все труднее и труднее. Что театральный сезон, то в различных театрах появляются постановки с «авторской» трактовкой, «новым видением» классических произведений Чехова, Островского, Гоголя. На кого рассчитаны такие постановки? Прежде всего, на театральных снобов или невежд, на тех, кто не помышляет о том, что же хотел сказать гениальный автор зрителю, на тех, кому важнее внешний эффект, ерничанье, пустое зубоскальство. Вот и выходит, что мы подчас лишаемся возможности увидеть и услышать настоящего Чехова или Островского. А ведь поход в театр - это незаурядное событие для многих, и очень важно, что останется в душе после спектакля, особенно если это неокрепшая, молодая душа.
За консерватизм и упрямое стремление оградиться от модных «прочтений» якобы злободневных пьес Малый театр иногда называют «музеем», вкладывая в это слово нечто закоснелое. К этому упреку Ю.М. Соломин готов: да, музей, в котором сохраняются как драгоценные экспонаты живая русская речь, великая сценическая культура, славные театральные традиции России. Да, Малый театр традиционен, его традиции складывались столетиями, они отражают и защищают национальное самосознание. Чтобы сохранить традиции, их надобно иметь, а это дано далеко не каждому театру. А вот «новое прочтение» гораздо доступнее.
Театральные роли Юрия Мефодьевича Соломина, которые он играет сегодня, - это своеобразный «мастер-класс», как теперь говорится. Почти тридцать лет Ю. Соломин играл царя Федора в пьесе А.Н. Толстого «Царь Федор Иоаннович». Многие театральные сезоны Малого начинались именно этим спектаклем. К сожалению, в нынешнем, завершающемся театральном сезоне спектакль не игрался. Хочется верить, что в будущем сезоне спектакль вновь пойдет, ведь он украшает русскую драматическую сцену, является своеобразным рукопожатием актеров старшего и нового поколений, индикатором уровня современных постановок Малого театра. Долгая жизнь этого спектакля определяется во многом участием в нем Ю.М. Соломина, создавшего образ, не раз по достоинству оцененный критикой и зрителем.
Другая, сравнительно недавняя классическая постановка с участием Ю.М. Соломина, «Горе от ума» А.С. Грибоедова, вошла в пору зрелости, и сегодня ясно, что его Фамусов - центральная фигура спектакля не по замыслу режиссера-постановщика, а по уровню актерского мастерства. Фамусов Соломина еще молод, легок, остроумен, ироничен, обаятелен. Это отнюдь не привычно навязываемый литературной критикой «социальный тип московского барина», но заботливый отец, душа общества, острослов, в чем-то конформист. Грибоедовский текст, хорошо знакомый со школьной скамьи, звучит у Соломина свежо, ново, каждая фраза, даже хорошо известная, ставшая поговоркой, воспринимается как открытие, как впервые услышанная. Фамусов отнюдь не банален (есть такой риск в этой роли) - его фразы рождаются в присутствии зрителя как новая мысль, с которой он делится с собеседником. Редко сегодня можно увидеть с концертной эстрады, по телевидению отрывки из спектаклей, сцены, поставленные как концертный номер. Смею предположить, что чтение отрывков из спектакля «Горе от ума» в исполнении Ю.М. Соломина было бы интересным, например, для радиослушателей, столь ярок и остроумен актер в этой роли.
Театрального актера Юрия Соломина мы знаем, возможно, меньше, чем знаменитого киноактера. В этом есть какая-то несправедливость. Ведь театральный Соломин - в целом ряде созданных им на прославленной русской сцене удивительно ярких образов - в Кисельникове, в Сирано, в царе Федоре, в Протасове, Войницком, Тригорине...
Постановки Ю. Соломина - режиссера отличаются бережным, уважительным отношением к драматургическим произведениям, к слову и замыслу автора.
Среди его последних работ «Лес» А.Н. Островского, «Три сестры» А.П. Чехова, «Таинственный ящик» П.А. Каратыгина, «Коварство и любовь» Ф. Шиллера. Режиссер-постановщик как бы растворяется в драматургическом материале, никак не выпячивая собственное «я», всеми театральными средствами пытается донести до зрителя и слово автора, и вкус времени, эпохи, и человеческие отношения. Ведь чем меньше зритель думает во время спектакля о режиссерских изысках, тем режиссер точнее в своей работе и ближе к автору пьесы. Именно так ставит спектакли Ю.М. Соломин. В то же время хорошо читается его режиссерский стиль, в основе которого поиск духовного начала в исполнении ролей. Все постановки Ю.Соломина объединяет одно общее качество - теплота интонаций и доброта, живущая на сцене как особое действующее лицо спектакля, которой так не хватает в наше время. Вот, к примеру, постановка «Таинственного ящика» Каратыгина. Пьеса небольшая, всего лишь водевиль с непритязательным сюжетом о провинциальном актере. Но актеру и режиссеру Ю. Соломину есть что сказать о своем ремесле, об отношении к любимому делу, о людях, горячо и преданно любящих театр. В первых спектаклях Ю. Соломин сам играл роль актера Сен-Феликса, который говорит в пьесе о своих студентах, учениках, кафедре, и зритель понимает, что своих учеников Мастер собрал на прославленной сцене для того, чтобы рассказать о великом достоинстве людей увлеченных, преданных театру, зрителю. Для таких людей театральный костюм дороже дорогого платья, возможность заниматься любимым делом выше преуспевания в обществе, быть в актерской семье - истинное счастье.
Каждая постановка Ю.М.Соломина возвышается до уровня, при котором после спектакля вспоминается не сюжет пьесы, а переживания героев, их тревоги, радости, волнения. Не в этом ли высший смысл театрального действия? Сегодня же нас приучают, в том числе и бесчисленными зарубежными телесериалами, лишь следить за сюжетом, причем на уровне, определяемом набором из десятка глаголов.
Малый театр, руководимый Ю.М. Соломиным, - это сегодня воистину опора и надежда нашей духовной культуры, искусства. Будущее Отечества, его могущество, суверенитет, процветание граждан напрямую зависят от духовного здоровья нации и от того, с каким интеллектуальным и духовным багажом приходят к власти наши руководители. Бездушие, интеллектуальное обнищание, безнравственность способны разрушить любую экономику. И напротив, национальное самосознание, гордость, патриотизм, уважительное отношение к традициям и культурному наследию, языку, всему тому, что воспитывает наш второй университет - Малый театр, способны привести Россию к экономическому развитию и процветанию. «Экономику можно поднять только, если прежде развить науку, образование, медицину и культуру. В этом, на мой взгляд, национальная идея! « - пишет Ю.М. Соломин.
Браво, Юрий Мефодьевич!
В. СОЛОМАТИН
«Патриот», 06.07.2005
ВЕЛИКИЙ В МАЛОМ
Высокое звание «Народный артист СССР», Государственная премия, знаки отличия, профессорское звание, любовь нескольких поколений зрителей, огромная популярность - все это принадлежит Юрию Мефодьевичу Соломину.
Актер, однажды и навсегда связавший свою судьбу с Малым театром, игравший на сцене со многими выдающимися актерами XX века, ученик В.Н. Пашенной, педагог, воспитавший замечательных актеров, многие из которых сегодня работают на сцене Малого театра, режиссер, чье театральное кредо - любовь и уважительное отношение к классическому театральному наследию, общественный деятель, защищающий и отстаивающий ценности отечественной культуры, популярный киноактер, чьи роли стали культовыми в советском кинематографе, - столько граней, но что же главное в творчестве этого замечательного человека? Совсем недавно в одном из интервью Юрий Мефодьевич сказал: «Гордость должна быть и любовь к своей Родине, уважение к своей нации, к своему народу, языку, к своей земле». Вот в этом и есть то самое главное, что определяет человеческую и творческую позицию руководителя прославленного театра, которую он отстаивает на протяжении всей своей жизни.
Никаких легенд о чудесном превращении в сказочного принца, какие частенько рассказывают популярные актеры, Юрий Мефодьевич не создает. Во всех интервью говорит о себе мало, просто и естественно. Родился в Чите, в интеллигентной семье, мама - пианистка, отец - хормейстер. Актером стал потому, что понял - в этом призвание. Однажды в 1949 году увидел фильм, снятый к 125-летию Малого театра, - «Малый театр и его мастера», запомнил адрес - Неглинная, 6, по окончании школы пришел по этому адресу, поступил в Щепкинское училище, по распределению оказался в Малом театре. Кажется, просто и понятно. Но вот важное обстоятельство - увидел фильм... После Великой разрушительной войны у страны хватало средств снять такой фильм, потому что это очень важно - воспитать умного и доброго зрителя. Кстати, в 70-е годы каждое воскресенье по телевидению шли выдающиеся спектакли лучших театров страны. Юрий Мефодьевич пишет: «Для юношей и девушек прежних эпох классический театр значил очень много. Он воспитывал, побуждал к поиску нравственных ориентиров, да и просто служил достойным способом развлечения. Сегодня души молодых дезориентированы, что неудивительно. Нам показывают жестокие западные фильмы и говорят: это демократия! Наше общество такую «демократию» и переняло». И действительно, сегодня в продаже огромный выбор кинопродукции, но можно ли купить кассету с записью замечательных постановок Малого театра, МХАТа, Театра им. Вахтангова, БДТ, часто ли можно увидеть такие постановки на экране телевизора? Проблема, видимо, в том, что это «плохо продается», зато хорошо идет товар в яркой зарубежной упаковке, сдобренный сексом, насилием, пошлостью. Вот и результат: мы воспитываем ущербное поколение, неспособное воспринимать истинные ценности, - они просто недоступны им.
К счастью, Малый театр, руководимый Соломиным, никак нельзя упрекнуть в недостатке внимания к классическому наследию. Классика всегда современна - вот неизменная точка зрения, театральное кредо и даже гражданская позиция Ю.М. Соломина, которую он неизменно отстаивает. Но делать это, к сожалению, становится все труднее и труднее. Что театральный сезон, то в различных театрах появляются постановки с «авторской» трактовкой, «новым видением» классических произведений Чехова, Островского, Гоголя. На кого рассчитаны такие постановки? Прежде всего, на театральных снобов или невежд, на тех, кто не помышляет о том, что же хотел сказать гениальный автор зрителю, на тех, кому важнее внешний эффект, ерничанье, пустое зубоскальство. Вот и выходит, что мы подчас лишаемся возможности увидеть и услышать настоящего Чехова или Островского. А ведь поход в театр - это незаурядное событие для многих, и очень важно, что останется в душе после спектакля, особенно если это неокрепшая, молодая душа.
За консерватизм и упрямое стремление оградиться от модных «прочтений» якобы злободневных пьес Малый театр иногда называют «музеем», вкладывая в это слово нечто закоснелое. К этому упреку Ю.М. Соломин готов: да, музей, в котором сохраняются как драгоценные экспонаты живая русская речь, великая сценическая культура, славные театральные традиции России. Да, Малый театр традиционен, его традиции складывались столетиями, они отражают и защищают национальное самосознание. Чтобы сохранить традиции, их надобно иметь, а это дано далеко не каждому театру. А вот «новое прочтение» гораздо доступнее.
Театральные роли Юрия Мефодьевича Соломина, которые он играет сегодня, - это своеобразный «мастер-класс», как теперь говорится. Почти тридцать лет Ю. Соломин играл царя Федора в пьесе А.Н. Толстого «Царь Федор Иоаннович». Многие театральные сезоны Малого начинались именно этим спектаклем. К сожалению, в нынешнем, завершающемся театральном сезоне спектакль не игрался. Хочется верить, что в будущем сезоне спектакль вновь пойдет, ведь он украшает русскую драматическую сцену, является своеобразным рукопожатием актеров старшего и нового поколений, индикатором уровня современных постановок Малого театра. Долгая жизнь этого спектакля определяется во многом участием в нем Ю.М. Соломина, создавшего образ, не раз по достоинству оцененный критикой и зрителем.
Другая, сравнительно недавняя классическая постановка с участием Ю.М. Соломина, «Горе от ума» А.С. Грибоедова, вошла в пору зрелости, и сегодня ясно, что его Фамусов - центральная фигура спектакля не по замыслу режиссера-постановщика, а по уровню актерского мастерства. Фамусов Соломина еще молод, легок, остроумен, ироничен, обаятелен. Это отнюдь не привычно навязываемый литературной критикой «социальный тип московского барина», но заботливый отец, душа общества, острослов, в чем-то конформист. Грибоедовский текст, хорошо знакомый со школьной скамьи, звучит у Соломина свежо, ново, каждая фраза, даже хорошо известная, ставшая поговоркой, воспринимается как открытие, как впервые услышанная. Фамусов отнюдь не банален (есть такой риск в этой роли) - его фразы рождаются в присутствии зрителя как новая мысль, с которой он делится с собеседником. Редко сегодня можно увидеть с концертной эстрады, по телевидению отрывки из спектаклей, сцены, поставленные как концертный номер. Смею предположить, что чтение отрывков из спектакля «Горе от ума» в исполнении Ю.М. Соломина было бы интересным, например, для радиослушателей, столь ярок и остроумен актер в этой роли.
Театрального актера Юрия Соломина мы знаем, возможно, меньше, чем знаменитого киноактера. В этом есть какая-то несправедливость. Ведь театральный Соломин - в целом ряде созданных им на прославленной русской сцене удивительно ярких образов - в Кисельникове, в Сирано, в царе Федоре, в Протасове, Войницком, Тригорине...
Постановки Ю. Соломина - режиссера отличаются бережным, уважительным отношением к драматургическим произведениям, к слову и замыслу автора.
Среди его последних работ «Лес» А.Н. Островского, «Три сестры» А.П. Чехова, «Таинственный ящик» П.А. Каратыгина, «Коварство и любовь» Ф. Шиллера. Режиссер-постановщик как бы растворяется в драматургическом материале, никак не выпячивая собственное «я», всеми театральными средствами пытается донести до зрителя и слово автора, и вкус времени, эпохи, и человеческие отношения. Ведь чем меньше зритель думает во время спектакля о режиссерских изысках, тем режиссер точнее в своей работе и ближе к автору пьесы. Именно так ставит спектакли Ю.М. Соломин. В то же время хорошо читается его режиссерский стиль, в основе которого поиск духовного начала в исполнении ролей. Все постановки Ю.Соломина объединяет одно общее качество - теплота интонаций и доброта, живущая на сцене как особое действующее лицо спектакля, которой так не хватает в наше время. Вот, к примеру, постановка «Таинственного ящика» Каратыгина. Пьеса небольшая, всего лишь водевиль с непритязательным сюжетом о провинциальном актере. Но актеру и режиссеру Ю. Соломину есть что сказать о своем ремесле, об отношении к любимому делу, о людях, горячо и преданно любящих театр. В первых спектаклях Ю. Соломин сам играл роль актера Сен-Феликса, который говорит в пьесе о своих студентах, учениках, кафедре, и зритель понимает, что своих учеников Мастер собрал на прославленной сцене для того, чтобы рассказать о великом достоинстве людей увлеченных, преданных театру, зрителю. Для таких людей театральный костюм дороже дорогого платья, возможность заниматься любимым делом выше преуспевания в обществе, быть в актерской семье - истинное счастье.
Каждая постановка Ю.М.Соломина возвышается до уровня, при котором после спектакля вспоминается не сюжет пьесы, а переживания героев, их тревоги, радости, волнения. Не в этом ли высший смысл театрального действия? Сегодня же нас приучают, в том числе и бесчисленными зарубежными телесериалами, лишь следить за сюжетом, причем на уровне, определяемом набором из десятка глаголов.
Малый театр, руководимый Ю.М. Соломиным, - это сегодня воистину опора и надежда нашей духовной культуры, искусства. Будущее Отечества, его могущество, суверенитет, процветание граждан напрямую зависят от духовного здоровья нации и от того, с каким интеллектуальным и духовным багажом приходят к власти наши руководители. Бездушие, интеллектуальное обнищание, безнравственность способны разрушить любую экономику. И напротив, национальное самосознание, гордость, патриотизм, уважительное отношение к традициям и культурному наследию, языку, всему тому, что воспитывает наш второй университет - Малый театр, способны привести Россию к экономическому развитию и процветанию. «Экономику можно поднять только, если прежде развить науку, образование, медицину и культуру. В этом, на мой взгляд, национальная идея! « - пишет Ю.М. Соломин.
Браво, Юрий Мефодьевич!
В. СОЛОМАТИН
«Патриот», 06.07.2005
Подробнее
«К 250-летию русского театра» КОМЕДИАНТ ОТ БОГА
«К 250-летию русского театра»
КОМЕДИАНТ ОТ БОГА
Актер Малого театра Василий Игнатьевич Живокини (1808 — 1862)
КОМЕДИАНТ ОТ БОГА
Актер Малого театра Василий Игнатьевич Живокини (1808 — 1862)
«К 250-летию русского театра»
КОМЕДИАНТ ОТ БОГА
Актер Малого театра Василий Игнатьевич Живокини (1808 — 1862)
«Лицедей, актер низшего разряда» — так характеризует комедиантов Владимир Даль. Другое дело трагик — это актер высшей пробы, которого иногда можно даже впустить в дворянский дом. Шутов же и скоморохов на Руси издавна любили, но не считали себе ровней даже простолюдины. Их почитали за бездельников по сравнению с тяжелой унылой работой крестьянина и мастерового. Но шли века, и к людям, которые умели рассмешить других, постепенно появлялось уважение. В Москве любимцем театральной публики, одно появление которого на сцене вызывало улыбку, был итальянец Дживованнио Лалемон, родившийся в Москве и здесь, за исключением гастрольных поездок, проведший почти всю жизнь. Мудреное имя вскоре заменили на Василия Живокини, и началась жизнь прирожденного комика-буффа. Правда, учась в театральной школе, он более всего увлекался игрой на скрипке и уроками фехтования. «Страсть к музыке была во мне так сильна, — признавался Живокини, — что я беспрестанно вызывался играть за других и готов был сидеть в оркестре целые ночи».
Но страсть смешить публику победила все друго.е — он стал «светлым комиком» Малого театра Москвы. Светлым, потому что обычно играл веселых и счастливых, любящих шутки людей. Его героями стали мелкие чиновники, уличные торговцы, ремесленники, обнищавшие и, наоборот, разбогатевшие актеры. Невысокий, с небольшим круглым животиком, с большим мясистым сизым носом, толстыми губами и двойным подбородком, он уже своим внешним видом вызывал смех. Рассказывали, что однажды во время литургии богомольцы вместо молитвенного усердия начали смеяться — в церковь вошел Живокини. А. А. Фет вспоминал, как в молодости обедал в трактире Печкина и прошел в соседнюю залу посмотреть на знаменитого комика: «Должно быть, вскинувший глаза Живокини заметил вперившего в него взор студента. Лицо артиста мгновенно приняло такое безнадежно глупое выражение, что я круто повернулся на каблуках и, разражаясь хохотом, влетел в свою комнату».
В Москве, если человеку удавалось рассмешить собравшихся за столом собутыльников, о нем говорили с уважением: «Настоящий Живокини». «Весь комизм господина Живокини, — отмечал поэт и театральный критик А. А. Григорьев, — заключается в его личной натуре, в ему свойственных жестах и интонациях, которые были бы в высшей степени несвойственны у всякого другого и естественны у него. Стоит только всмотреться попристальней, чем возбуждает господин Живокини смех, и вы должны будете признаться, что хохочете над странной, особенной походкой, над особенными и никому не свойственными жестами и также никому не свойственным произношением слов».
Мольер говорил про самого себя: «Он брал свое добро, где мог». То же можно сказать о Живокини — он отыскивал комическое и веселое всюду, где играл, начиная от водевилей 1830-х годов и кончая оперетками 1860-х годов.
Живокини на сцене продолжил лучшие традиции русских ярмарочных балаганов, веселивших москвичей в дни народных гуляний под Новинским, на Девичьем поле и прочих местах, где любил отдохнуть от тяжелого труда московский люд. И одновременно, вместе с М. С. Щепкиным, Д. Т. Ленским, С. В. Шумскйм, П. М. Садовским, был создателем чисто московского классического театрального искусства, которое принято называть школой Малого театра.
Живокини дарил людям радость, хоть ненадолго отвлекая их от грустной однообразной жизни. Он играл в водевилях, опереттах, комедиях, драмах, где распевал шуточные куплеты, танцевал, произносил экспромты. На сцене он чувствовал себя как рыба в воде — это была его стихия. Он увлекал своим задором и других артистов, помогал расшевелиться перед публикой самым скованным из них.
Живокини уверенно себя чувствовал не только на сцене, но и в кругу охотнорядских торговцев, за столом купцов с миллионным состоянием, рядом с Н. В. Гоголем, А. Н. Островским, П. И. Чайковским. Люди, в большинстве своем усталые от унылой русской действительности, заряжались от него жизнелюбием, забывали свою хандру и апатию. Его добрые карие глаза, мягкий тон разговора и меткие, в большинстве случаев безобидные остроты в дружеской компании за бутылкой вина располагали к нему собеседников.
За месяц до смерти Живокини написал свое первое и последнее стихотворение. Оно начиналось немного грустными словами:
Люди все с начала века
Очень схожи меж собой,
И нет в мире человека,
Кто б доволен был судьбой.
Только я один, ей-Богу,
Не похож на род людской,
Я нашел свою дорогу,
И не надо мне другой.
Я хожу с веселым взором
Поутру и ввечеру,
Я родился быть актером,
Я актером и умру.
Последний раз всеми любимый паяц выступил 9 января 1874 года. Уже сошла в могилу его жена, друзья ушли туда же. Московский комик панически думал о собственной скорой кончине. Но зрители, увидев его на сцене, хохотали. Зато сам Живокини, выходя на поклоны после представления, разрыдался. Плакал он и в карете по дороге в свой маленький домик в Спасоконюшенном переулке. Через девять дней Живокини не стало.
«Не приведется уже больше отдохнуть на игре дорогого Василия Игнатьевича», — горько вздохнул писатель Петр Боборыкин, получив весть о смерти замечательного комедианта.
Михаил ВОСТРЫШЕВ
«Московская правда», 08.07.2005
КОМЕДИАНТ ОТ БОГА
Актер Малого театра Василий Игнатьевич Живокини (1808 — 1862)
«Лицедей, актер низшего разряда» — так характеризует комедиантов Владимир Даль. Другое дело трагик — это актер высшей пробы, которого иногда можно даже впустить в дворянский дом. Шутов же и скоморохов на Руси издавна любили, но не считали себе ровней даже простолюдины. Их почитали за бездельников по сравнению с тяжелой унылой работой крестьянина и мастерового. Но шли века, и к людям, которые умели рассмешить других, постепенно появлялось уважение. В Москве любимцем театральной публики, одно появление которого на сцене вызывало улыбку, был итальянец Дживованнио Лалемон, родившийся в Москве и здесь, за исключением гастрольных поездок, проведший почти всю жизнь. Мудреное имя вскоре заменили на Василия Живокини, и началась жизнь прирожденного комика-буффа. Правда, учась в театральной школе, он более всего увлекался игрой на скрипке и уроками фехтования. «Страсть к музыке была во мне так сильна, — признавался Живокини, — что я беспрестанно вызывался играть за других и готов был сидеть в оркестре целые ночи».
Но страсть смешить публику победила все друго.е — он стал «светлым комиком» Малого театра Москвы. Светлым, потому что обычно играл веселых и счастливых, любящих шутки людей. Его героями стали мелкие чиновники, уличные торговцы, ремесленники, обнищавшие и, наоборот, разбогатевшие актеры. Невысокий, с небольшим круглым животиком, с большим мясистым сизым носом, толстыми губами и двойным подбородком, он уже своим внешним видом вызывал смех. Рассказывали, что однажды во время литургии богомольцы вместо молитвенного усердия начали смеяться — в церковь вошел Живокини. А. А. Фет вспоминал, как в молодости обедал в трактире Печкина и прошел в соседнюю залу посмотреть на знаменитого комика: «Должно быть, вскинувший глаза Живокини заметил вперившего в него взор студента. Лицо артиста мгновенно приняло такое безнадежно глупое выражение, что я круто повернулся на каблуках и, разражаясь хохотом, влетел в свою комнату».
В Москве, если человеку удавалось рассмешить собравшихся за столом собутыльников, о нем говорили с уважением: «Настоящий Живокини». «Весь комизм господина Живокини, — отмечал поэт и театральный критик А. А. Григорьев, — заключается в его личной натуре, в ему свойственных жестах и интонациях, которые были бы в высшей степени несвойственны у всякого другого и естественны у него. Стоит только всмотреться попристальней, чем возбуждает господин Живокини смех, и вы должны будете признаться, что хохочете над странной, особенной походкой, над особенными и никому не свойственными жестами и также никому не свойственным произношением слов».
Мольер говорил про самого себя: «Он брал свое добро, где мог». То же можно сказать о Живокини — он отыскивал комическое и веселое всюду, где играл, начиная от водевилей 1830-х годов и кончая оперетками 1860-х годов.
Живокини на сцене продолжил лучшие традиции русских ярмарочных балаганов, веселивших москвичей в дни народных гуляний под Новинским, на Девичьем поле и прочих местах, где любил отдохнуть от тяжелого труда московский люд. И одновременно, вместе с М. С. Щепкиным, Д. Т. Ленским, С. В. Шумскйм, П. М. Садовским, был создателем чисто московского классического театрального искусства, которое принято называть школой Малого театра.
Живокини дарил людям радость, хоть ненадолго отвлекая их от грустной однообразной жизни. Он играл в водевилях, опереттах, комедиях, драмах, где распевал шуточные куплеты, танцевал, произносил экспромты. На сцене он чувствовал себя как рыба в воде — это была его стихия. Он увлекал своим задором и других артистов, помогал расшевелиться перед публикой самым скованным из них.
Живокини уверенно себя чувствовал не только на сцене, но и в кругу охотнорядских торговцев, за столом купцов с миллионным состоянием, рядом с Н. В. Гоголем, А. Н. Островским, П. И. Чайковским. Люди, в большинстве своем усталые от унылой русской действительности, заряжались от него жизнелюбием, забывали свою хандру и апатию. Его добрые карие глаза, мягкий тон разговора и меткие, в большинстве случаев безобидные остроты в дружеской компании за бутылкой вина располагали к нему собеседников.
За месяц до смерти Живокини написал свое первое и последнее стихотворение. Оно начиналось немного грустными словами:
Люди все с начала века
Очень схожи меж собой,
И нет в мире человека,
Кто б доволен был судьбой.
Только я один, ей-Богу,
Не похож на род людской,
Я нашел свою дорогу,
И не надо мне другой.
Я хожу с веселым взором
Поутру и ввечеру,
Я родился быть актером,
Я актером и умру.
Последний раз всеми любимый паяц выступил 9 января 1874 года. Уже сошла в могилу его жена, друзья ушли туда же. Московский комик панически думал о собственной скорой кончине. Но зрители, увидев его на сцене, хохотали. Зато сам Живокини, выходя на поклоны после представления, разрыдался. Плакал он и в карете по дороге в свой маленький домик в Спасоконюшенном переулке. Через девять дней Живокини не стало.
«Не приведется уже больше отдохнуть на игре дорогого Василия Игнатьевича», — горько вздохнул писатель Петр Боборыкин, получив весть о смерти замечательного комедианта.
Михаил ВОСТРЫШЕВ
«Московская правда», 08.07.2005
26.07.2005
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой» Е.Н. ГОГОЛЕВА
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ОБЩЕСТВЕННАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ОБЩЕСТВЕННАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
25.07.2005
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой» Е.Н. ГОГОЛЕВА
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
НЕСКОЛЬКО СЛОВ О КИНО
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
НЕСКОЛЬКО СЛОВ О КИНО
25.07.2005
«Листая старые подшивки» УДАРИМ ПО ЧЕХОВУ
«Листая старые подшивки»
УДАРИМ ПО ЧЕХОВУ
Малый театр за Чехова берется редко. Века прошелестели, а природе, духу этого театра по-прежнему чуждо все сколько-нибудь «чеховское»...
УДАРИМ ПО ЧЕХОВУ
Малый театр за Чехова берется редко. Века прошелестели, а природе, духу этого театра по-прежнему чуждо все сколько-нибудь «чеховское»...
25.07.2005
Сегодня отмечает день рождения актриса Анна Михайловна Жарова. От души поздравляем Анну Михайловну и желаем ей крепкого здоровья, душевного спокойствия и творческих успехов!
Сегодня отмечает день рождения актриса Анна Михайловна Жарова. От души поздравляем Анну Михайловну и желаем ей крепкого здоровья, душевного спокойствия и творческих успехов!
23.07.2005
«Листая старые подшивки» БОЛЬ О ЧЕЛОВЕКЕ — ПО ДОСТОЕВСКОМУ И ОСТРОВСКОМУ
«Листая старые подшивки»
БОЛЬ О ЧЕЛОВЕКЕ — ПО ДОСТОЕВСКОМУ И ОСТРОВСКОМУ
Две премьеры в старейших театрах Москвы — «Униженные и оскорбленные» Достоевского во МХАТе им.Горького и «Пучина» А.Н.Островского в Малом — прямое послание авторов в наше время...
БОЛЬ О ЧЕЛОВЕКЕ — ПО ДОСТОЕВСКОМУ И ОСТРОВСКОМУ
Две премьеры в старейших театрах Москвы — «Униженные и оскорбленные» Достоевского во МХАТе им.Горького и «Пучина» А.Н.Островского в Малом — прямое послание авторов в наше время...
23.07.2005
24 июля отмечает день рождения режиссер Малого театра Виталий Николаевич Иванов
24 июля отмечает день рождения режиссер Малого театра Виталий Николаевич Иванов. Поздравляем Виталия Николаевича и с радостью желаем ему крепкого здоровья, счастья и новых работ на сцене родного театра!
22.07.2005
«Листая старые подшивки» ГЛУБИНА ЮРИЯ СОЛОМИНА
«Листая старые подшивки»
ГЛУБИНА ЮРИЯ СОЛОМИНА
В последние несколько лет артист Юрий Соломин сыграл две очень серьезные, в каком-то смысле рубежные для себя роли. А режиссер Юрий Соломин поставил два совершенно разных, но глубоких, по-своему сильных спектакля...
ГЛУБИНА ЮРИЯ СОЛОМИНА
В последние несколько лет артист Юрий Соломин сыграл две очень серьезные, в каком-то смысле рубежные для себя роли. А режиссер Юрий Соломин поставил два совершенно разных, но глубоких, по-своему сильных спектакля...
22.07.2005
22 июля празднует день рождения артист Алексей Николаевич Анохин. От души поздравляем Алексея Николаевича и желаем ему солнечного настроения, удачи и новых творческих свершений!
22 июля празднует день рождения артист Алексей Николаевич Анохин. От души поздравляем Алексея Николаевича и желаем ему солнечного настроения, удачи и новых творческих свершений!
21.07.2005
«Листая старые подшивки» ВАЛЕРИЙ БАРИНОВ: «ИМИДЖ ЗЛОДЕЯ МЕНЯТЬ ПОЗДНО»
«Листая старые подшивки»
ВАЛЕРИЙ БАРИНОВ: «ИМИДЖ ЗЛОДЕЯ МЕНЯТЬ ПОЗДНО»
Я и сам на экране много народу передушил-поубивал. Но старался показать, что дело это невероятно противное и поступать так может только плохой человек...
ВАЛЕРИЙ БАРИНОВ: «ИМИДЖ ЗЛОДЕЯ МЕНЯТЬ ПОЗДНО»
Я и сам на экране много народу передушил-поубивал. Но старался показать, что дело это невероятно противное и поступать так может только плохой человек...
21.07.2005
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой» Е.Н. ГОГОЛЕВА
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ВСТРЕЧИ С ПОЭТАМИ
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ВСТРЕЧИ С ПОЭТАМИ
21.07.2005
Сегодня отмечает день рождения заслуженная артистка России Людмила Леонидовна Пирогова. От всего сердца поздравляем актрису и желаем ей здоровья, хорошего настроения и творческих успехов!
Сегодня отмечает день рождения заслуженная артистка России Людмила Леонидовна Пирогова. От всего сердца поздравляем актрису и желаем ей здоровья, хорошего настроения и творческих успехов!
20.07.2005
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой» Е.Н. ГОГОЛЕВА
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ЛЮДИ, КОТОРЫЕ УКРАШАЛИ ЖИЗНЬ. ВЕРА ПОПОВА
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ЛЮДИ, КОТОРЫЕ УКРАШАЛИ ЖИЗНЬ. ВЕРА ПОПОВА
20.07.2005
«Листая старые подшивки» СТРАСТИ ПО ДЕНЬГАМ
«Листая старые подшивки»
СТРАСТИ ПО ДЕНЬГАМ
Малый театр верен себе. В его репертуаре стало на одну пьесу Островского больше. На сцене филиала состоялась премьера «Бешеных денег»...
СТРАСТИ ПО ДЕНЬГАМ
Малый театр верен себе. В его репертуаре стало на одну пьесу Островского больше. На сцене филиала состоялась премьера «Бешеных денег»...
19.07.2005
«Листая старые подшивки» В ЗАЛЕ СТАРИННОГО ЗАМКА
«Листая старые подшивки»
В ЗАЛЕ СТАРИННОГО ЗАМКА
«Пир победителей» Александра Солженицына. Постановка Бориса Морозова. Художник Иосиф Сумбаташвили.
В ЗАЛЕ СТАРИННОГО ЗАМКА
«Пир победителей» Александра Солженицына. Постановка Бориса Морозова. Художник Иосиф Сумбаташвили.
18.07.2005
«Листая старые подшивки» CЛЕЗЫ КАПАЛИ
«Листая старые подшивки»
CЛЕЗЫ КАПАЛИ
«Преступная мать, или Второй Тартюф» Бомарше. Режиссер Борис Морозов. Художник Иосиф Сумбаташвили...
CЛЕЗЫ КАПАЛИ
«Преступная мать, или Второй Тартюф» Бомарше. Режиссер Борис Морозов. Художник Иосиф Сумбаташвили...
15.07.2005
«Листая старые подшивки» ВАЛЕРИЙ БАБЯТИНСКИЙ: Я — БОЛЬШОЙ САМОЕД
«Листая старые подшивки»
ВАЛЕРИЙ БАБЯТИНСКИЙ: Я — БОЛЬШОЙ САМОЕД
Для того, чтобы заплакать в финале «Вишневого сада», я каждый раз набираю что-то новое, подхожу к этому состоянию...
ВАЛЕРИЙ БАБЯТИНСКИЙ: Я — БОЛЬШОЙ САМОЕД
Для того, чтобы заплакать в финале «Вишневого сада», я каждый раз набираю что-то новое, подхожу к этому состоянию...
15.07.2005
В семействе культурных сайтов Рунета прибавление. Неделю назад собственной страничкой в Интернете обзавелся Региональный благотворительный фонд «Сцена и мир», которому в этом году исполняется 12 лет. Президентом Фонда является актер Малого театра Александ
В семействе культурных сайтов Рунета прибавление. Неделю назад собственной страничкой в Интернете обзавелся Региональный благотворительный фонд «Сцена и мир», которому в этом году исполняется 12 лет. Президентом Фонда является актер Малого театра Александр Ермаков. На сайте вы сможете найти всю интересующую информацию о деятельности Фонда - историю, проекты и фотогалереи.
15.07.2005
15 июля отмечает день рождения народный артист России Валерий Константинович Бабятинский. Хочется от всей души пожелать Валерию Константиновичу счастья, крепкого здоровья, отличного настроения и новых премьер!
15 июля отмечает день рождения народный артист России Валерий Константинович Бабятинский.
Хочется от всей души пожелать Валерию Константиновичу счастья, крепкого здоровья, отличного настроения и новых премьер!
Хочется от всей души пожелать Валерию Константиновичу счастья, крепкого здоровья, отличного настроения и новых премьер!
14.07.2005
«К юбилею Юрия Мефодьевича Соломина» ВЕЛИКИЙ В МАЛОМ
«К юбилею Юрия Мефодьевича Соломина»
ВЕЛИКИЙ В МАЛОМ
Высокое звание «Народный артист СССР», Государственная премия, знаки отличия, профессорское звание, любовь нескольких поколений зрителей, огромная популярность - все это принадлежит Юрию Мефодьевичу Соломину...
ВЕЛИКИЙ В МАЛОМ
Высокое звание «Народный артист СССР», Государственная премия, знаки отличия, профессорское звание, любовь нескольких поколений зрителей, огромная популярность - все это принадлежит Юрию Мефодьевичу Соломину...
14.07.2005
«К 250-летию русского театра» КОМЕДИАНТ ОТ БОГА
«К 250-летию русского театра»
КОМЕДИАНТ ОТ БОГА
Актер Малого театра Василий Игнатьевич Живокини (1808 — 1862)
КОМЕДИАНТ ОТ БОГА
Актер Малого театра Василий Игнатьевич Живокини (1808 — 1862)
Главный режиссёр Малого театра —
заслуженный артист России А.В. Дубровский
Главная
Новости
Изменения в афише
Премьеры
Гастроли
Репертуар
Отзывы
Фестиваль "Островский в доме Островского"
Малый ТВ
Газета "Малый театр"
Открытая информация
Партнёры
О театре
Попечительский совет Руководство театра Актёры Режиссёры Художники Музыкальная часть Репертуарный отдел Режиссёрский отдел Пресс-служба Музейно-информационный центр Художественно-постановочная часть Мемориальная квартира А.И. Сумбатова-Южина Щепкинское училище Детская студия Малого театра Филиал в Когалыме
История
Здание Малого театра
Репертуар с 1824 г.
Театральное училище
Спектакли
Труппа театра с 1824 года
Труппа театра с 1917 года
Актеры
Режиссеры
Художники
Звуковой архив
1941-1945
Щелыково
Библиотека Малого театра
Правила вежливости и этикета
Публикации
Памятник А.Н. Островскому
Партнеры
Информационная поддержка
Как добраться?© 2025 Пресс-служба:
press@maly.ru
Заказ билетов (web-касса) (495) 624-40-46
Оценка качества услуг учреждений культуры
Адрес театра:
Москва, Театральный проезд д. 1
телефон: (495)624-42-01
Мы в соцсетях:
Партнеры
Информационная поддержка