Нынешние чиновники не лучше прежних. Такие же безграмотные и алчные.

Юрий Мефодьевич Соломин — артист театра и кино, народный артист СССР, лауреат Государственных и международных премий, фильм японского режиссера Куросавы «Дерсу Узала» с Соломиным в главной роли был удостоен премии «Оскар».

Нынешние чиновники не лучше прежних. Такие же безграмотные и алчные

Юрий Мефодьевич Соломин — артист театра и кино, народный артист СССР, лауреат Государственных и международных премий, фильм японского режиссера Куросавы «Дерсу Узала» с Соломиным в главной роли был удостоен премии «Оскар». Он режиссер, педагог, профессор Театрального училища им. М.С.Щепкина. Художественный руководитель Малого театра. Сыграл в театре: царя Федора Иоанновича, Хлестакова, Кисельникова, Тригорина и Войницкого, Сирано де Бержерака, Федора Протасова, царя Николая II, поручика Ярового; в кино — Арсеньева (в том знаменитом «Дерсу Узала»), Кольцова («Адъютант его превосходительства»), Телегина («Хождение по мукам»), Звягинцева («Блокада») и множество других ролей. Был министром культуры РСФСР.

— Во-первых, как вы себя чувствуете? Все так беспокоились...
— Хорошо. Нормально... В день столетия Михаила Ивановича Царева сыграл Фамусова в «Горе от ума», потом Тригорина в «Чайке». А после, в санатории, начал репетировать «Три сестры». На прогонах так бегал, что и о болезни забыл.
— Водевиль «Таинственный ящик», где вы танцуете и поете, еще не играли?
— Нет еще. Но надо бы... Хотя теперь ничего наперед не загадываю...
— Испугались, когда стало плохо?
— Да нет... Спасибо нашим врачам, посмотрели, в каком состоянии сосуды, пришли в палату и объявили, что необходима операция. Нужно так нужно! А плохо мне стало после съемок. Я «не доснялся» в большом фильме «Московская сага». Два месяца они меня ждали. Потом досняли, соединили с прежним материалом. Словом, из положения вышли.
— В Москве ловили каждое известие о том, как вы себя чувствуете там, в Италии, куда вам помогли поехать.
— Оказывается, есть такие русские люди! В одну секунду помогли! Я об этом узнал после операции и даже не знаю, чем могу отплатить человеку, который меня своими деньгами спас. Кстати, операцию там мне делали русские врачи... Главный хирург был итальянец — Рипосини, а правая рука его — Игорь Котельников из Новосибирска, и он там оперирует уже 8 лет. И врач-анестезиолог тоже был русский.
— Вернемся теперь, Юрий Мефодьевич, к текущим делам. Наши выдающиеся деятели искусства выражают большую тревогу за судьбу русского репертуарного театра. Недавно Галина Волчек в «Родной газете» прямо говорила, что те, кто намеренно губит и разрушает наш репертуарный театр, не понимают, что на восстановление его уйдет потом лет пятьдесят. Что вы думаете об этом?
— Говорят, все упирается в деньги, в слабую экономику. Но дело еще и в мозгах, совести, сердцах тех, кто руководит культурой. Никогда не поднять экономику, если в загоне будут медицина, образование, наука и культура.
Спрашивают, что может сделать культура, чтобы государство поднялось с колен? Да культура может все! Даже войну помочь выиграть. Достаточно вспомнить, как великая актриса Малого театра Вера Николаевна Пашенная вместе с фронтовой бригадой приезжала на Север, на нашу военно-морскую базу, они играли там Островского «На бойком месте». Один спектакль сыграли специально для трех летчиков, которые готовились лететь бомбить Берлин. Вот что такое искусство! Когда страна слабеет, беднеет, ее полпредами в мире становятся деятели искусств. Но, как только положение чуть-чуть налаживается, власти забывают, чем они нам обязаны. Галина Волчек говорит о пятидесяти годах? А я бы назвал больший срок. Развалить наш признанный во всем мире театр легко, а вот построить заново, духовно вылечить человека и общество — на это потребуется жизнь не одного, а нескольких поколений. Однако в окончательную катастрофу я не верю. И русский театр, и новое кино, которое медленно возрождается и уже дает блестящие результаты, уничтожить нельзя. Будем бороться.
— Тем не менее определенного толка пресса — желтая, полужелтая — организует гонения на академические театры, на театры с традициями, с историей и биографией.
— Отношусь к этой проблеме болезненно. Вечно нам урок не впрок. Я более 15 раз бывал в Японии, снимался там, близко знал великого Куросаву. И Малый театр трижды с большим успехом гастролировал в Стране восходящего солнца, возил Чехова, Островского... Почему, спрашивается, японцы дорожат древним искусством своего театра «Но», глубоко чтят величественный и ритуальный «Кабуки»? Слово «традиция» они произносят с уважением, а мы — с уничижением. Наши радикалы с презрением пишут о «театрах с колоннами».
Вот эти стены в кабинете Ленского, Южина, потом Царева, где и я сегодня сижу... Им уже двести лет, они с самого начала были темно-оливкового цвета. И двери были точно такие, как сейчас, — белые, с золотой лепниной. Почему я должен перекрашивать их? Кому в угоду? Ведь это память. От этого свет и воздух у нас особые, каких нигде больше нет.
— Иные называют ваше искусство старомодным, исчерпавшим себя...
— Я этого не знаю, не слышал… Знаю, что нас, как и прежде, любят люди. Выпускники нашей школы мечтают к нам попасть. Из Малого театра и теперь никто из актеров по своей воле не уходит, текучки, убивающей ансамбль, у нас нет. Вы слышали, какая тишина в зале на «Трех сестрах»? Самое для меня бесценное — когда молодежь так слушает и смотрит Чехова или спектакаль «Коварство и любовь», который идет у нас уже какой сезон.
Перед премьерой шиллеровской трагедии я, постановщик, ждал чуть ли не провала. Но как слушали! Хотя никто никого не «заваливал» на доски сцены, не лапал, не тискал, не хватал за зад. Не ставил «злободневных» политических акцентов, когда Фердинанд угрожал отцу: «Я расскажу, как становятся президентами!..» Молодежь внимала простому и вечному: «Я тебя люблю…» и «Я тебя люблю…» Играя Островского, мы не собираемся угождать десятку театральных умников — «образованцев», по выражению Солженицына, а обращаемся к тысячам людей, которые идут в театр, чтобы получить наслаждение, нравственное очищение, сделаться душевно лучше. Малый театр, слава Богу, имеет своего зрителя и свою нишу в искусстве. Уничтожить это было бы преступлением и трагедией для людей, для страны, для народа.
— Вспоминаете ли вы свое «советское прошлое»? Не без помощи «толкователей» молодежь думает, что в те годы в искусстве все было «темно и пусто»...
— Политическая цензура была ужасной. И конъюнктурные ремесленные пьесы приходилось играть в немалом числе. Но при всех человеческих трагедиях, гонениях на гениев, тотальном угнетении вдруг рождался, существовал десятилетиями великий театр. Здесь — тайна выживаемости, даже при невыносимых условиях. Возможно, именно сопротивление обстоятельствам и рождало мощную энергию творчества…
Сегодня пытаются зачеркнуть театр советского времени. Мол, все были приспособленцами-конъюнктурщиками, стукачами или жертвами режима. Но нельзя не помнить, что кое-что первородно важное в искусстве театра власть нам сохранила. Русскую театральную школу, например.

Требуя служения «коммунистической идее», она, власть, приняла на себя полное обеспечение театра. Думаю, что и сегодня без поддержки «сверху», при слаборазвитом меценатстве современному театру с его цехами, зданиями, машинерией, труппами, иногда с живым оркестром не уцелеть. Я говорю лишь о талантливых коллективах. В спешке в Москве наоткрывали много лишних. Есть и совсем изжившие себя. Но решать — кто есть кто? — следует очень осторожно. «Судьями» опять могут стать чиновники, которые сегодня нисколько не лучше прежних. Такие же безграмотные и алчные.
— А новой драмой, так называемым черным театром с его патологией, уличным языком вам не приходилось интересоваться?
— Только в той степени, в которой с этим знакомит телевидение. У нас, в Малом, мы такое не ставим. Ругаться матом — пожалуйста, но в свободное от работы время где-нибудь на задворках. А в театр ходят дети и подростки. Мы отвечаем за них. И люди старшего поколения — больших знаний и культуры — не принимают этот тип театральных «новаций».
— Число соблазнов, актерских возможностей сегодня очень возросло. Артист-звезда, который снимается, занят в антрепризе, прекрасно зарабатывает, может прийти к вам и поставить ультиматум: «Дайте свободные дни! Если нет, то до свиданья, я из театра ушел...»?
— Пока такого у нас не бывало. Хотя многие актеры заняты на стороне, но Малый театр по-прежнему остается главным в их жизни. Когда просят, скажем, переставить спектакли и высвободить «окно», иду навстречу. С этой стороны опасность разрушения нам не грозит.
— Вас побаиваются в театре?
— Не знаю... Хочется, чтобы уважали. Но, может быть, и боятся. Потому что начальник. Могу ущемить в ролях, в зарплате, в званиях. Чаще других приходят актеры среднего возраста с жалобами на то, что мало играют, что звания задерживаются. Я говорю: «Стоп! Звания — да. Пожалуйста. Роли — нет».
— Почему вам легче дать звание, чем роль?
— Роль — она ведь должна найти артиста. Артистов у нас много. Молодые должны расти, и надо о старших, о ветеранах думать. Вот только что у меня была Элина Авраамовна Быстрицкая. Я обязан позаботиться о ней. Она много сделала для Малого театра. Или Демина Галина Яковлевна, которая сейчас уже не очень здорова, но актриса блестящая. Кто не видел Варвару Николаевну Рыжову, пусть идет и смотрит Демину — она из великой плеяды замечательных наших «старух». Подлинная русская театральная школа. А народность, яркость, чудесный юмор — от провинциальной сцены, на которой Галина Яковлевна начинала. И о Татьяне Петровне Панковой надо думать, и о Еремеевой, Ликсо, Солодовой... Они — лицо, слава, марка коллектива. Но возраст есть возраст. Я назвал шесть замечательных актрис. А в репертуаре за один сезон выпадают только две или три «пожилые» роли.
— А этим немолодым людям по-прежнему хочется играть?
— Очень хочется! Николай Александрович Анненков, когда ему было девяносто восемь лет, зашел, помню, сюда, в кабинет, и, не снимая пальто, так требовательно, строго спросил: «Ты подумал о моей перспективе в театре?!» В глубокой старости Театр — единственный Дом, который остается с актером до конца.
— Что за странная привязанность к Чехову в нынешнем Малом? Никогда раньше Чехов так много не шел на щепкинской сцене. Он же всегда был «собственностью» Художественного театра.
— Видите на стене портрет Александра Павловича Ленского? Начинающий драматург Антон Чехов пришел к великому актеру и еще до того, как МХТ родился, принес ему свою раннюю пьесу «Леший». А Ленский пьесу ему не только зарубил, но, сделав множество замечаний, посоветовал молодому автору драматургией больше не заниматься. Наверное, Антон Павлович обиделся, однако вступил с Ленским в переписку и, переделывая «Лешего» на «Дядю Ваню», его замечания учел.
Потом Чехов уже был весь во МХАТе, но, как ни странно, огорчив мхатовцев, «Дядю Ваню» опять понес в Малый. Видимо, очень ему хотелось, чтобы пьесу сыграли корифеи щепкинской сцены. В своей манере и интонации, другой, чем в Камергерском переулке. Но репертуарный комитет не разрешил тогда эту постановку на Императорской сцене.

После революции в Малом театре Чехов долго не шел. Лишь в 60-е годы Борис Андреевич Бабочкин поставил «Иванова». Я там был занят в эпизоде, играл слугу Петра. Затем Игорь Владимирович Ильинский поставил «Вишневый сад». Потом Борис Морозов — «Лешего», Сергей Соловьев — «Дядю Ваню», я — «Чайку», Виталий Соломин — «Иванова», теперь я — «Три сестры». Мы решили, что сыграем всего Чехова. Сейчас, кроме «Иванова», все пьесы в репертуаре. После смерти Виталия Соломина, постановщика и исполнителя главной роли, мы решили не вводить нового актера. Пусть талантливый и оригинальный «Иванов» останется в памяти людей таким, каким он был.
— У вас, как у режиссера, в чем заключалась побудительная причина поставить «Три сестры»?
— Это пьеса об интеллигенции, об армии, неустроенности тех и других. О человеческих чувствах. Там же сплошные любовные треугольники. Сколько раз в письмах Чехов пишет о своем стремлении в Москву! Из Ялты, где жил одиноким и больным. Из Ниццы, где пытался отдыхать. И в письмах к Книппер звучит эта тоска — мечта о Москве. Так что сестры говорят о Москве, повторяя устремленность самого Чехова, они чувствуют, как он. Почему они не уезжают в Москву?..
— В самом деле, почему?
— Да денег у них нет. Такая вот простая причина. Вершинин говорит, что всю жизнь мается. Железная кровать... Печка дымит... Почти как у многих наших офицеров...
— Зачем вы в начале и в конце спектакля читаете чеховский текст? Там очень сильно звучит слово «провинция». Что-то о том, что, не дай бог, жить в российской провинциальной глуши...
— В провинции и тогда было тяжело, и теперь. Деятелям культуры, и учителям, и офицерам. Ольга с Ириной — учительницы...
— Чехов Чеховым, но по-прежнему лидером и кумиром для вас остается Островский. Судя по афише, все нынешние наши театры его активно ставят. Почему?
— Он живой и вечный. И вот уже сто лет «репертуарный» и в провинции и в Москве. Тут одна причина — его гений. Но выбор пьес в зависимости от времени меняется. Сегодня востребованы «экономические пьесы» Островского, то есть о капиталах, о деньгах. «Свои люди — сочтемся», «Волки и овцы», «Не было ни гроша, да вдруг алтын», «Трудовой хлеб»... В советское время они принимались по-другому. Замечательные, но как бы не про нас. Частных банков тогда не существовало. Кредитов под проценты никто не брал, долговых бумаг не подписывал. Землей тоже не торговали. Да и денег больших у людей не было. Если кто и копил, то тайно. Да и обманывали на весьма жалком уровне.

Когда Леонид Андреевич Волков ставил в Малом театре «Свои люди — сочтемся» с Любезновым, Анненковым, Владиславским, Белевцевой, Эллой Долматовой — я там слугу Тишку играл, — пришлось экономиста приглашать. И он нам долго втолковывал, что такое закладные, проценты, долговая яма... А мы ничего не понимали. Многие сцены пришлось вымарывать, потому что и зритель не понимал.

Только Жарову с Ильинским удалось уже не в Островском, а во «Власти тьмы» Толстого исполнить диалог Митрича и Акима о земельном банке. В зрительном зале дикий хохот стоял, пока два замечательных артиста рассуждали о том, что есть такая «банка», где тебе сначала дадут деньги, а потом с помощью процентов обдерут до липки.

Сегодня появились и банки, и ЧАРы, и грандиозные аферы Березовского, и долговые ямы — тюрьмы для олигархов, не уплативших налоги. Все стало понятно. Сцены, которые раньше вымарывали, теперь самые для зрителя интересные. Люди спрашивают в антрактах: «Неужели это Островский так давно и так точно про нашу сегодняшнюю жизнь написал?»
— Что это за Ассоциация русских театров в республиках России и СНГ, которую вы возглавляете?
— Это объединение театров, работающих на русском языке. В Казахстане, например, их 16. Все существуют, живут трудно.
— Когда вас выбрали председателем?
— В 1992-м позвонили из Чувашии, из Йошкар-Олы, и сказали, что у них возникла идея, они посоветовались и выбрали главой ассоциации меня. Я сказал, что идея меня греет. Сохранение русскоязычных театров — это сохранение нашего национального достоинства. Вместе с Министерством культуры из бюджетных денег мы помогаем материально актерам, режиссерам. Как известно, в республиках ситуация с русской культурой, с русским языком зависит от доброй или злой воли высшего начальства. В Башкирии и Татарстане к русским театрам относятся хорошо. В Казахстане тоже. Недавно в Алма-Ате даже юбилей русского театра праздновали. Но когда республики отделились, стали полностью или частично самостоятельными, большинству коллективов жить стало совсем плохо. Где-то русские театры вообще исчезают. В Чувашии, например, положение критическое. Там даже вывеска Русского драматического театра была уничтожена. А ведь там была хорошая база, хороший директор, теперь ничего не осталось. Коллектив развалили до основания. Убрали способного молодого главного режиссера — сына знаменитого Георгия Константинова, крупнейшего провинциального постановщика, имя которого носил театр. Я его хорошо знал, ездил в Йошкар-Олу играть в его спектакле царя Федора Иоанновича. Получал большое творческое удовольствие.

Теперь центр ассоциации переведен в Москву. Отсюда легче с помощью министерства, федеральной власти влиять, мешать несправедливостям. Здесь же легче и деньги находить. Мы работаем, чтобы внимания и помощи русским театрам было больше.
— Но вы не бросаете и другой фестиваль, посвященный А.Н.Островскому…
— Да. Шестой по счету, он состоится в апреле нынешнего года, потому что 12 апреля — день рождения великого драматурга. В фестивале участвуют только провинциальные театры. Как бы по желанию самого Александра Николаевича, который лучшие свои пьесы — «Лес», «Таланты и поклонники», «Без вины виноватые» — посвящал актерам русской провинции, а у себя в Щелыково даже дом для них отдельный построил, чтобы они приезжали и играли для него. За десять лет существования фестиваля на нашей большой сцене постановки Островского показали более двадцати коллективов России.
— За время нашего разговора вы несколько раз коснулись темы дома, семьи...Что это значит для вас, у которого есть дача, квартира, жена, дочка, внучка?
— Мне повезло, что у меня в доме сплошь творческие люди. С женой мы вместе работаем в училище. Я ей абсолютно доверяю. Дома по вечерам продолжаются разговоры о театре, об учениках.
— Говорят, что Ольга Николаевна в училище находится с утра и до вечера. А обед-то кто готовит?
— Иногда мы здесь, в театре, обедаем. Иногда — дома.
— А дочка и внучка что делают?
— Они музыкантши, пианистки, живут сейчас в Англии. Дочь окончила Московскую консерваторию, работала в Малом театре концертмейстером, теперь в Англии — педагог. Внучка одно время жила у нас, и мы ею много занимались, начали учить музыке. Теперь она учится в Лондонской музыкальной школе. До Академии музыки еще не доросла. В этом году стала дважды лауреатом Международных конкурсов пианистов в Лондоне и на Кипре. Все участники были взрослые, а она одна — тринадцатилетняя. Еще получила особый приз жюри.

Мы с женой не очень верили в ее успехи. Но вот однажды Ольга Николаевна пошла на концерт в Консерваторию, купила журнал «Фортепьяно», начала его листать и вдруг прочитала: «Наши победы в Лондоне», а в списке победителей увидела имя Александры Соломиной.
— Саша бывает в Москве?
— Она каждые три месяца прилетает домой, чтобы заниматься с нашими педагогами. Потому что русская музыкальное школа, наверное, лучшая в мире.
— В этом году как молодому обещающему таланту в Москве ей дали престижную премию «Триумф».
— Моя жена — Сашина бабушка — отдает ей много сил и внимания. И мама — педагог тоже. Но очень многое зависит от нее самой. В свои небольшие годы она удивительно разумная и ответственная. Все понимает. Этим пошла в дедушку... (Смеется.)
— Вы такой разумный?
— Хотелось бы...

Беседовала Вера Максимова
«РОДНАЯ ГАЗЕТА» № 11(46), 19 марта 2004 г., полоса 13

Русский водевиль — это жанр, который должен возродиться,

считает художественный руководитель Малого театра Юрий Соломин. «Таинственный ящик»...

Малый театр впервые за свою богатую историю обратился к пьесе А.П.Чехова «Три сестры»...

Русский водевиль — это жанр, который должен возродиться,
считает художественный руководитель Малого театра Юрий Соломин.

Малый театр впервые за свою богатую историю обратился к пьесе А.П.Чехова «Три сестры». В прошлом месяце ее постановку завершил художественный руководитель прославленной труппы, народный артист СССР Юрий Соломин. Юрий Соломин — гость программы «Культурный вопрос».

- Какое-то время тому назад вы попали в больницу, в Италии находились. Потом приехали и, вместо того чтобы продолжать лечение, принялись тут же за репетиции «Трех сестер». Может быть, вы скоро и на сцену выйдете в спектакле?

СОЛОМИН: Я уже вышел, я играл «Горе от ума». Дальнейшее, думаю, пока надо попридержать, как все мне советуют. Потихонечку буду играть один спектакль.

- Сегодня, когда смотришь ту или иную версию «Трех сестер», видишь, что режиссер каждый раз находит, что открыть плохое в этих людях. А вы нашли возможность их показать очень хорошими людьми. Кстати говоря, это меняет и реакцию зала.

СОЛОМИН: Это ведь все написано у Чехова, я не сделал никакого открытия...

- Любой режиссер, когда приступает к репетициям, он что-то такое знает об этой пьесе, чего не знают другие. Что вы такого узнали о Чехове за время репетиций, чего, как вам кажется, сегодня недостает другим постановщикам?

СОЛОМИН: Я себя поймал на том, что пьесу я знал давно, со школьной скамьи, видел очень много спектаклей, и что-то меня раздражало, какая-то плаксивость раздражала, непонятность — в старых спектаклях... В новых, пятилетней давности спектаклях я не понимал, почему людей интересует что-то, о чем Чехов не писал. Поэтому я начал просто читать его записные книжки. И вот там все как раз оказалось просто и понятно.

- Вы в минувшем сезоне поставили обыкновенный русский водевиль «Таинственный ящик». И вдруг почувствовалось, как этот жанр востребован. Когда можно будет этот спектакль увидеть? И предполагаете ли вы, что кто-то еще или вы сами будете ставить и дальше водевили?

СОЛОМИН: Эта идея у нас существовала давно, и вот она осуществилась. Одно время просто это не советовали делать. Вот этот водевиль с 1973 года так у меня в голове сидит... Потом в училище я попробовал, и даже играли в филиале студенты, и это было неплохо. И вот несколько лет потребовалось для написания музыки, стихов, разработки всей. И когда все у нас было готово, даже музыка была записана, аранжирована, вот тогда мы начали репетировать. Но вообще, водевиль русский — это жанр, который должен возродиться, должен существовать. Самое главное, что зритель получает удовольствие.

- Когда этот спектакль вернется на сцену, и кто будет играть?

СОЛОМИН: Премьеру у нас играли только три раза в прошлом году. Сейчас мы репетируем, центральную роль будет играть Эдуард Марцевич. Будем надеяться, что 8 апреля это свершится.

радиокомпания «Маяк»

В этот радостный весенний день Государственный академический Малый театр от всего сердца поздравляет Вас с замечательным праздником — 8 Марта!

Огромного Вам счастья, крепкого здоровья, душевного тепла, творческих успехов и хорошего настроения! А мы, со своей стороны, будем стремиться к тому, чтобы встречи с искусством Малого театра приносили Вам радость!

С любовью и уважением,

Художественный руководитель

Ю.Соломин

Генеральный директор
В.Коршунов

ЮРИЙ СОЛОМИН: «Будем бороться»

Мы в большой тревоге за судьбы русского репертуарного театра. То проходит слух о том, что государственные театры вот-вот снимут с дотации.

ЮРИЙ СОЛОМИН: «Будем бороться»

Мы в большой тревоге за судьбы русского репертуарного театра. То проходит слух о том, что государственные театры вот-вот снимут с дотации. То новый председатель комиссии по культуре, в Госдуме, Иосиф Кобзон заявляет, что театров слишком много и следует больше внимания уделять эстраде и цирку. Звучит и повторяется циничная фраза о том, что нужны не актерские труппы, а только стены, площадки, пустые театральные дома.

Едва случается в нашей жизни какая-то резкая перемена, и все прежнее в искусстве мгновенно перестает нравиться.

Почему японцы дорожат древним искусством своего театра «Но» и глубоко чтят величественный ритуал «Кабуки»? Они слово «традиция» произносят с высоким уважением, а мы с уничижением. Кажется, что кто-то намеренно губит и разрушает русский стационарный репертуарный театр. Разрушат, а потом лет через пятьдесят начнут с великими трудами восстанавливать. Говорят, все упирается в деньги, в слабую экономику, а я считаю, что экономику нам никогда не поднять, если в загоне будут медицина, образование, наука и культура. Только с их помощью можно восстановить могучее государство.

Спрашивают, а что может дать культура, чтобы страна поднялась с колен? Культура все может. Например, войну выиграть или предотвратить войну! Когда страна слабеет, беднеет, ее полпредами в мире становятся деятели искусства. Но как только положение чуть-чуть налаживается, власти забывают, чем они нам обязаны. Развалить наш признанный во всем мире театр легко, а вот построить заново, духовно вылечить человека и общество – на это потребуется даже не пятьдесят лет, а жизнь нескольких поколений.

Однако в окончательную катастрофу я не верю. И наш театр, и новое кино, которое возрождается и уже дает блестящие результаты, уничтожить нельзя. Будем бороться.

«Новые известия», 1 марта 2004 года

Худшее - враг хорошего

В Малом театре появились «Три сестры» в постановке Юрия Соломина

Тяжелые люди живут в доме Прозоровых.

Худшее - враг хорошего
В Малом театре появились «Три сестры» в постановке Юрия Соломина

Тяжелые люди живут в доме Прозоровых. Ирина (Варвара Андреева) в первом акте хохочет так, словно в именины приняла ударную дозу кокаина, а потом весь спектакль рыдает, точно у нее ломка. Маша (Ольга Пашкова) всем говорит гадости. Ольга (Алена Охлупина) ноет, словно вьюга за окном. Один здесь хороший человек, да и тот Кулыгин.
С пьесой Чехова случился тот же скверный анекдот, что происходит со всеми классическими пьесами в современной постановке. Все положительные герои оказываются невыносимыми занудами, все театральные злодеи - симпатягами. В любом «Гамлете» последних лет Гамлет выходил невнятным нытиком, зато Клавдий был душкой и умницей. В «Братьях Карамазовых» в Театре Маяковского из всей достоевской семейки симпатии зала вызывал только Федор Павлович с его коньячком и «цыпленочком». Ровно то же произошло в «Трех сестрах». Рогоносец, пошляк, подхалим, человек в футляре стал самым симпатичным персонажем спектакля. По ходу дела он демонстрирует деликатность, такт, доброту - все фирменные свойства чеховского героя. В финале он держит над сестрами черный зонтик, укрывая их от дождя, и нехитрая метафора вполне работает: только житейская мудрость да здравый смысл Кулыгина могут спасти этих вздорных женщин.
Кулыгина играет Валерий Бабятинский. К премьере в театре выпустили газету, где актеры высказываются о своих героях. Так вот, Бабятинскому принадлежит самое здравое высказывание о пьесе: «Мне кажется, у Чехова есть этакая улыбка, снимающая лишний пафос, - рассуждает он. - Он слегка ироничен, и в этом его изюминка».
Кажется, Юрий Соломин думал о чем-то похожем, когда брался за «Сестер». Во всяком случае, он позволил Глебу Подгородинскому сделать из Тузенбаха омерзительного человечка, даже не человечка, а какое-то кафкианское «насекомое существо». Подгородинский впервые сыграл Тузенбаха так, что стало ясно, отчего это Ирина целых пять лет не может решиться принять его предложение. «Одним бароном больше, одним бароном меньше», - вполне достойная эпитафия этому ничтожеству.
В своей газете Соломин не без удовольствия процитировал чеховскую запись, так напоминающую ленинский приговор интеллигенции: «Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, ленивую». Наверное, он склонен был отнестись к чеховским героям с иронией. Однако тут надо было идти до конца и ставить «Сестер» так, как они этого заслуживают: как черную комедию про провинциальных истеричек и туповатых военных, над которыми автор откровенно издевается.
Этого Соломин, к сожалению, испугался. Или, может, решил, что в академическом театре такие эксперименты с классиком непозволительны. В результате почти все его актеры не верят ни единому своему слову. Хорошо поставленными голосами они подают классические реплики и романтизируют своих героев. Но, несмотря на все их усилия, соляная кислота чеховской иронии разъедает риторические конструкции про «счастье труда» и «жизнь через двести-триста лет». Когда красивый здоровенный военный Вершинин (Александр Ермаков) с надрывом произносит: «Жена опять отравилась. Такая неприятность», - публика хихикает: чеховский фарс пробивается наружу, как бы ни старались актеры его облагородить.
Чеховские интеллигенты выглядят сегодня чистыми инопланетянами. Никакие усилия по перевоплощению не позволяют актерам отождествиться с этими ленивыми, истеричными, иррациональными созданиями. И когда Чебутыкин (Эдуард Марцевич) заплетающимся языком сообщает партеру: «Может быть, я и не человек, а только делаю вид, что у меня руки и ноги», - партер склонен ему поверить.
И только ловкий, добрый, законопослушный, тщеславный, затянутый в сверкающий мундир преподаватель гимназии Кулыгин кажется единственным живым человеком среди этих странных существ под названием «интеллигенция».

Ведомости, 18 февраля 2004 года
Виктория Никифорова

Квартет невозвращенцев.

В Малом театре завершен чеховский цикл.

В Малом театре Юрий Соломин представил публике свою версию постановки знаменитых «Трех сестер»

Квартет невозвращенцев.

В Малом театре завершен чеховский цикл.

При жизни Чехова у Малого театра с его драматургией отношения как-то не заладились. Все его подтексты, «подводные течения» и прочие нюансы «новой драмы» вековой давности были не в ладу с актерскими традициями императорской сцены, хотя и она жаждала реформ. В советские времена Чехова в Малом ставили нечасто и без явных открытий. Зато в последние годы случилась целая обойма чеховских постановок, а Малый переплюнул даже МХАТ, носящий имя драматурга, имея в своем репертуаре целых четыре названия: «Вишневый сад», «Дядю Ваню», «Чайку» и «Три сестры». Известно, что некоторые продвинутые театральные деятели современности предлагают наложить мораторий на постановку чеховских пьес. При всей абсурдности позиций понять их все-таки можно, хотя бы в том, что суперпопулярность Чехова отчасти тормозит продвижение «новой драмы» нынешнего образца и очередных «новых форм». Правда, справедливости ради стоит заметить, что эта драма даже к минимальной конкуренции не способна. А что касается «новых форм», то герои чеховских произведений сегодня и поют, и пляшут, и зачастую ведут себя как отвязные авангардисты. И между прочим, самые крутые из нынешней волны молодой режиссуры в своих ближайших премьерных постановках обещают нам встречу не со своими современниками, но с такими же «крутыми» классиками. Но сегодня не о них. В Малом театре его художественный руководитель Юрий Соломин представил публике свою версию постановки знаменитых «Трех сестер», которые до сего дня на старейшей московской сцене никогда не шли. И здесь позвольте на минуточку впасть в банальность. Все-таки самое хрестоматийнейшее классическое произведение ныне ставится не ради него самого (если пьеса перешагнула вековой рубеж, то автоматически доказала свою гениальность), но ради его сопряжения с болевыми точками сегодняшней действительности. Юрий Соломин «Трех сестер» от нашего времени подчеркнуто дистанцировал. Как вечное от суетного, настоящее от суррогатов. О чем лично и заявил в прологе и эпилоге своего спектакля, где звучит его «закадровый» голос, повествующий о том, что там лучше, где нас нет. Этот голос внятно настраивает на то, что мы увидим историю, случившуюся давным-давно, идеальную и единичную, которой можно посочувствовать, но весьма отрешенно. А между тем синдром «трех сестер» по-прежнему существует, и даже в далеко не идеальной современной Москве, в которую так стремились и не попали барышни Прозоровы. В весьма обостренном состоянии, спровоцированном не столь далекими социальными катаклизмами. Малый же предпочел «прекрасное далеко». Юрий Соломин не рискнул или просто не захотел сочинять какие-либо концепции, предпочтя традиционно актерское прочтение пьесы, развернутой на подмостках в такой же традиционно красивой сценографии. Художник Александр Глазунов выстроил весьма замечательную саму по себе декорацию, правда, кочующую из одного чеховского спектакля в другой. Панорама усадебного парка, деревья, пруд, в центре — вращающийся павильон, представляющий интерьеры дома Прозоровых. Зритель, как водится, встречает всю эту красоту аплодисментами. А далее — по тексту. Неспешно, подробно и уверенно. Соломин не собирается никого «удивлять». Но за неимением остального предполагается, что основное удовольствие зритель должен получить от актерской игры, которая, по неписаным законам, в Малом театре вроде бы традиционно хороша. Тот, кто пристрастно наблюдает за жизнью театра, давно уже успел уяснить, что хороша она все же лишь в том случае, если режиссерски направлена и огранена. Даже при том, что постановщик по старинке «умирает» в актерах. Вспомните хотя бы спектакль «Правда — хорошо, а счастье лучше» Сергея Женовача, признанный безусловным первым «гвоздем сезона» минувшего. В соломинских «Трех сестрах» знаменитый актерский ансамбль парадоксальным образом то возникает, то исчезает, распадаясь на отдельные солирующие партии, не всегда пребывающие в гармонии. По-прежнему на высоте старшее поколение актеров Малого, представленное здесь Галиной Деминой (Анфиса), Валерием Бабятинским (Кулыгин) и Эдуардом Марцевичем (Чебутыкин). Последний особенно хорош, потому что обладает своей личной «историей», которую тянет, не обрывая нити, из прошлого в будущее, весьма, впрочем, неопределенное. Здесь он, обычно вечно пьяненький приживал, едва ли не «хранитель дома», его устоев, живой, темпераментный, непосредственный, умеющий и скрывать свои чувства, и нервно, ерничая, выплескивать эмоции. Да и Кулыгин — Бабятинский, прекрасно осведомленный о двойственности своего положения, такую же двойственность существования и демонстрирует: недалекий и суетливый «сухарь», то и дело роняющий затасканные фразы, и безнадежно влюбленный в собственную жену человек, способный на понимание и прощение. Само же семейство Прозоровых выглядит достаточно обычно и обыденно. О тонкости чувств, мимолетности нюансов, душевной эволюции говорить не приходится. Разве что старшая сестра Ольга (Алена Охлупина) старается «жить» на сцене в предлагаемых обстоятельствах. Остальные две отчаянно играют в «трагедии», подлинные и мнимые. Причем по-разному. Ирина (Варвара Андреева) свое стремление к детской непосредственности доводит до нелепости. Кажется, что празднуются именины не 20-летней барышни, а трехлетнего младенца, так она суетится, экзальтированно выкрикивая пассажи о труде, закатывая глаза и заламывая руки. И что здесь мог полюбить по-настоящему непосредственный, искренний и тонкий Тузенбах (Глеб Подгородинский)? Разве что свою противоположность. Маша же (Ольга Пашкова), наоборот, не снимает с лица застывшей маски высокомерного презрения, а финальная истерика поэтому кажется абсолютно вставным номером, не слишком виртуозно исполненным. Брат Андрей (Александр Клюквин) на их фоне выглядит приемышем, потому что куда более спокоен и нормален, одновременно и принимая свою незавидную участь, и обреченно бунтуя против нее. Впрочем, с подобной супругой Наташей (Инна Иванова), традиционно шумной, истеричной, наглой и беспардонной, особенно не забунтуешь. На все эти знакомые перипетии действительно смотришь глазами стороннего наблюдателя, то посмеиваясь, то сохраняя полное равнодушие. Трогают разве что вышеупомянутые «старики» да эпизод прощания Тузенбаха с Ириной. И то исключительно с позиции барона — Подгородинского, потому что понимаешь, что лучше впрямь трогательно расстаться с жизнью, нежели провести ее остаток на кирпичном заводе с такой экзальтированной, да еще не любящей особой, как Ирина. Правда, исходя из нынешней театральной ситуации, поневоле хочется порадоваться тому, что в спектакле Малого театра чеховские герои хотя бы психически нормальны, демонстрируют естественную ориентацию и цензурно выражаются.


Ирина АЛПАТОВА
№6 (7414) 12 — 18 февраля 2004г.

http://www.kultura-portal.ru/tree/cultpaper/article.jsp?number=505&rubric_id=206

ЗАМРИ. УМРИ. ЖИВИ ДАЛЬШЕ

Юрий Соломин поставил в Малом театре «Трех сестер»

Артисты часто идут в режиссуру и крайне редко чего-то в ней добиваются. Юрий Соломин неожиданно добился.

ЗАМРИ. УМРИ. ЖИВИ ДАЛЬШЕ

Юрий Соломин поставил в Малом театре «Трех сестер»


Артисты часто идут в режиссуру и крайне редко чего-то в ней добиваются. Юрий Соломин неожиданно добился. Выпущенные им в Малом «Три сестры» сделаны и сыграны с той добротной простотой, о которой видавшие виды критики не смели уже и мечтать.

Так уж случилось, что в Москве существовали с некоторых пор два оплота традиции — МХАТ и Малый. И возглавляют их с недавних пор два выдающихся артиста — Табаков и Соломин. Первый обнаружил в себе задатки выдающегося менеджера и в соответствии с духом времени превратил вверенный ему театр в открытую всем направлениям и ветрам площадку. Второй, напротив, духу времени всячески сопротивлялся, модных веяний чурался и прослыл в театральных кругах неисправимым консерватором. «Три сестры» — плод этого самого консерватизма. Неожиданный, прямо скажем, плод.

Традиция вообще слово расплывчатое. Применительно к театру, и уж тем более к русскому театру, оно подлежит дефиниции с особенным трудом. Ведь Малый и МХАТ воплощают в себе разные традиции. И «Три сестры» — это не из репертуара Малого. Это как раз совсем из другого репертуара. Если быть исторически и театроведчески точным, сыграть Чехова в Малом в соответствии с традицией — это значит сыграть размашисто, задорно, с некоторым уклоном в комедию, скорее всего в комедию Островского. Сергей Женовач — вот истинный наследник этих традиций. «Трех сестер» между тем сыграли в Малом по-мхатовски, не оглядываясь на какую-то конкретную постановку, но в очевидном соответствии с гипотетическим мхатовским спектаклем, каким он, по словам одного из чеховских героев, «представляется в мечтах». То, что Малый, да еще силами его художественного руководителя, взялся решить подобную задачу, заслуживает интереса и уважения. То, что эта задача оказалась ему в конечном итоге по плечу, заслуживает пристального анализа.

Соломина никто никогда не числил в настоящих режиссерах. Он, думаю, и сам себя в них не числил. Никаких поражающих глубиной и новаторством мыслей по поводу чеховской пьесы у него явно не было. Никаких новых слов в искусстве он говорить не собирался. Он вообще оказался в данном случае не режиссером, а скорее медиумом, проводником той театральной идеи, в соответствии с которой надо максимально довериться автору, честно попытаться проникнуть в суть каждого характера и не деформировать пьесу концепцией. Эти предписания кажутся сейчас простыми, как рецепт блинов. Но на моей памяти подавляющее число таких блинов выходило комом.

Вот, скажем, звонит тебе какой-нибудь неискушенный в театральных вопросах родственник и говорит: «Хочется посмотреть Чехова, но чтобы без авангардизма и излишеств всяких нехороших. В классическом исполнении». Буквально не знаешь, что человеку посоветовать, потому что «классические исполнения» вроде бы встречаются, но отдают они такой фальшью, такой беспросветной театральной рутиной, что совестно их кому-либо рекомендовать. Когда забубенную банальщину с развевающимися на сценическом ветру шарфиками и картинно отыгранным на авансцене надрывом выдают за верность традиции русского психологического театра, хочется бежать от этой традиции и ее словоохотливых адептов, как Мопассан от Эйфелевой башни. Ведь на самом деле подобные адепты губят ее куда с большим успехом, чем все радикалы и ниспровергатели вместе взятые. Так неумный охранитель может нанести христианскому вероучению вред посерьезнее, чем самый яростный атеист.

Со спектакля Малого выходишь в хорошем настроении и с радостью в сердце. Оказывается, можно вот так — без открытий и прорывов, но и без неверно взятых нот. Без пошлости и лажи. Эти «Три сестры» ни единой минуты не выглядят анахронизмом, хотя весь джентльменский набор спектакля по Чехову вроде на месте — подробно проработанные интерьеры, задник с березовой рощей, соответствующие эпохе костюмы. Здесь сестры (Алена Охлупина, Ольга Пашкова, Варвара Андреева) будут страдать, Наташа (Инна Иванова) превратится из робкой мещаночки в истеричную домоправительницу, Кулыгин (Валерий Бабятинский) будет возвышенно беззащитен в своей любви к Маше, Соленый (Виктор Низовой) смешон в своих романтических претензиях. Но каждому из них я верю.

Труппа Малого — убеждаешься в этом лишний раз — одна из самых крепких и, главное, слаженных трупп Москвы. Ее артисты редко мелькают в сериалах и телевизионных посиделках за чашкой чая, зато дело свое делают справно. Конечно, Эдуард Марцевич в роли Чебутыкина, давно уже, в отличие от всех прочих, не питающего никаких иллюзий и надежд, показывает класс актерской игры куда более высокий, чем, скажем, Александр Ермаков (Вершинин) или обаятельный, но не очень-то отличающийся этим обаянием от Федотика или Родэ Глеб Подгородинский (Тузенбах), но ни одного из них невозможно упрекнуть в самолюбовании, бессовестном перетаскивании одеяла на себя.

Сидя в Малом, отдаешься мерному течению пьесы и спектакля и обнаруживаешь в его негромкой кантилене неожиданные и точные пассажи. Вот Андрей Прозоров (отличная работа Александра Клюквина) произносит в последнем акте свой очередной монолог на тему «пропала жизнь», адресуя его лежащей в коляске Софочке. И это абсурдное резонерство вдруг обнажает чеховский трагизм посильнее любого надрыва. Или в финале не звучит громкая музыка, которая вроде бы должна сопровождать монолог Ольги согласно ремарке, а просто слышен стук мерно падающих капель. И это, надо сказать, одна из лучших «настроенческих» сцен, которые мне доводилось видеть.

Сравнивая спектакль Малого с другими «классическими» постановками, начинаешь вдруг ясно понимать, чем правильный ответ на сложный вопрос отличается от банального. Банальный — он всегда заимствованный. Для правильного потребна работа собственного мозга и собственной души. Есть теоремы, которые никогда не превратятся в аксиомы. Их надо всякий раз доказывать заново. В спектакле Малого работа души и ума видна, и она способна заменить собой все то, что принято ценить в современном театре, — и стильную декорацию, и неожиданность трактовки, и смелость постановочных ходов.

Где-то традиция, неразрывно связанная когда-то с Художественным театром, но ставшая давно уже всеобщим достоянием, умерла и превратилась в высохшую мумию. Где-то она замерла в ожидании новых свершений. Где-то, как в Малом, продолжает скромно, но достойно жить. Дай Бог ей здоровья.


Марина ДАВЫДОВА

21:03 03.02.04
http://izvestia.ru/culture/article43847

Премьера. «Три сестры» А.П.Чехов.

Юрий Соломин: «Жаль, что Чарли Чаплин не играл Чехова»

Чеховская эпоха - конец девятнадцатого, начало двадцатого века. Развитие техники, новое в политике, экономике, искусстве.

Премьера. «Три сестры» А.П.Чехов.

Юрий Соломин: «Жаль, что Чарли Чаплин не играл Чехова»

Чеховская эпоха - конец девятнадцатого, начало двадцатого века. Развитие техники, новое в политике, экономике, искусстве. Чехов – это новая драматургия, новые герои. Они не какие-то исключительные личности, а самые обыкновенные люди. Но будничное течение жизни в его пьесах наполнено драматизмом.
Чехов не сразу был принят зрителями. Хотя его темы очень человеческие, очень простые, вне политики. «Три сестры», может быть, самая сложная в его драматургии пьеса. Она рождалась в муках творчества. В это время Антон Павлович был весь во власти любви к Книппер-Чеховой. И в своих записных книжках и письмах он постоянно пишет, как ему хочется приехать в Москву из Ялты… Но этот приезд все время откладывался. Из Ниццы он тоже рвался в Москву. Слово «Москва» постоянно звучало в его сердце, и поэтому, мне кажется, мечта трех сестер - «в Москву, в Москву» – это мечта самого Чехова. Ему хотелось вырваться из Ялты, из болезни. Наверное, если попробовать мыслить абстрактно, то герои «Трех сестер» - это сам Антон Павлович. Здесь и его неудачная любовь. Я могу только предполагать, он-то был влюблен по-настоящему. Ольга Леонардовна - его последняя настоящая любовь, которая, скажем так, была не совсем счастливой… И мне кажется, что эту линию – несчастную любовь – он показал в судьбах и Андрея, и Маши. Любовь, которая подавила Андрея - это Наташа. И такое тоже было в жизни Чехова – любовь, которая его подавила. Он писал Книппер: «Я получил письмо из Петербурга, вы были на гастролях. У тебя там увлечение появилось? Ты мне напиши откровенно, я не буду сердиться, я тебе прощу все это». Это уже заставляет вспомнить Кулыгина… Поэтому, если меня спросят, о чем «Три сестры», я скажу: о Чехове Антоне Павловиче. Свои метания, переживания он вложил во всех действующих лиц. В каждом из них – частица его души.
Я играл многих чеховских героев. Единственное, что я могу сказать, я их очень хорошо не то чтобы понимаю, а чувствую. Мне кажется, что я чувствую, о чем говорит Чехов, и как он это говорит. Может быть, это осталось у меня с детства, когда мне впервые прочитали «Каштанку», и я рыдал. Мне трудно объяснить, как играть Чехова. Я пытаюсь об этом на репетициях рассказать, подкрепляя свою мысль чеховскими письмами, записными книжками. В них я все время нахожу подтверждение своим мыслям.
Когда я был студентом, то играл Треплева в выпускном спектакле «Чайка», и даже позволил себе доказывать Вере Николаевне Пашенной, которая ставила этот спектакль, что «чайка» – это не только Нина Заречная, но и Треплев. И доказывал, очевидно, своей работой… Конечно, она была несовершенна... Хотя сегодня я бы сказал, что в этой пьесе все - «птицы», «чайки».
И еще во всех произведениях Чехова очень много любовных треугольников. Ни в одной пьесе другого автора я не встречал столько трагической любви! И в «Трех сестрах», и в «Иванове», и в «Чайке», и в «Дяде Ване», и в «Вишневом саде» нет ни одной счастливой пары.
Много трагичного было в судьбе самого Чехова… Бунин, который очень уважал и любил Чехова, был у него в гостях в Ялте. Он уже очень болел, Бунин сидел у него допоздна. Уезжая утром рано на поезд, он не мог не проехать мимо домика Чехова. И остановился. Какая-то неестественная сила остановила его. Он сказал вознице: подожди. Сошел и долго смотрел на этот сад, который сам Чехов посадил, на этот дом… И потом он увидел сгорбленную фигуру высокого человека – Чехова, который бродил между деревьями. Туман, ранняя осень, фигура бредущего человека… Вот это ощущение у меня оставил Чехов. И когда я встречаюсь с Чеховым, я вижу эту картину…
На первый взгляд, Чехов очень прост, и его легко понять. На самом деле он очень глубокий автор, но об этой глубине не надо думать. Просто нужно разбираться в пьесе, идти по этой дорожке. А когда начинаешь думать: «Здесь сцену надо потрагичнее» – все получается неправильно… Ведь Чехов предостерегал нас от этого. Он многие свои пьесы называл комедиями. Если правильно разобрать «Чайку», то зритель смеется. Чехов предупреждает: везде надо искать юмор. И у него довольно-таки много юмора в его пьесах. Правда, «Три сестры» – самая неюмористическая пьеса, сам автор определяет ее жанр «драма». И все равно, здесь есть смешные реплики: «Я бы сказал, на что похожа ваша физиономия без усов…». Зритель будет смеяться, когда выходит Наташа и пугается бороды кулыгинской. Есть неуклюжесть Тузенбаха, которая тоже должна вызывать улыбку. Так же и Соленый со своими шуточками. Почему у русских так много анекдотов? Это у нас в крови, в этом мы можем поспорить только с Англией. Но там очень уж своеобразный юмор, а у нас анекдоты самые смешные, какие только могут быть. Мы не боимся смеяться над собой. Чехов тоже не боялся…
Он очень честный, порядочный, это чувствуется в каждом произведении, и еще чувствуется, что он был несчастен в любви. Только человек с огромной душевной болью может написать так много о любви, «семь пудов любви». Я не могу сказать, что мы его поняли, мы только подошли к пониманию.
Почему «Три сестры» – такая трудная пьеса? Она очень мучительно писалась – под прессингом МХАТ. Поэтому он не мог высказать до конца все, что хотел. Он долго переделывал пьесу, дописывал. Посылал: это добавьте, это вычеркните. Метания, неуравновешенность, неуверенность. Мне кажется, «Три сестры» – это самое выстраданное и самое крупномасштабное его произведение…
Многие обвиняют Чехова в том, что у него мало действия. Но больше всего внешнего действия в детективах. Поэтому трудно сравнивать… Я считаю, что и внутреннее действие немаловажно. А какое действие в «Дяде Ване»? То, что в конце герой стреляет и не попадает? Там что? Просто – люблю, и у меня есть соперник. Я считаю, пьеса «Дядя Ваня» о треугольнике: Войницкий – Елена Андреевна – Астров. Если пересказывать содержание: были два друга, которые полюбили одну замужнюю женщину… Взять «Чайку» – там тоже множество треугольников. Переплетение нескольких историй о несчастной любви… Нина, Аркадина и Тригорин. Нина, Треплев и Маша… Почему Чехов идет во всем мире? Вот Островский – чисто русский, и у него много таких моментов, которые может понять только русский человек. А Чехов писал и для Востока, и для Запада, Австралии, Англии, Америки, Японии, Китая. Любовные треугольники существуют везде…
А когда у меня спрашивают, почему чеховские герои такие слабые и безвольные, я отвечаю: это так называемая интеллигенция. Та, которая сейчас проиграла на выборах. Почему они такие? Это творческие люди, которые не занимаются стяжательством. Среди его героев нет банкиров… Есть, конечно, люди, которые добиваются, чего хотят, но они чаще всего выглядят у Чехова не очень привлекательно… Чехов все-таки за маленького человека, такого, как Чаплин. Маленький человек – слабый, неловкий. Над ним смеешься, но за него болеешь, его становится жалко… Вот если бы соединить Чаплина с Чеховым! Жалко, что Чаплин не сыграл Чехова.

Юрий Соломин нашел своих «Трех сестер»

Когда я впервые услышал, что в Малом будут ставить «Трех сестер», меня охватило искреннее недоумение, и первый вопрос был: зачем? какая в этом нужда?

Yтро.ru

Максим РЕДИН

Юрий Соломин нашел своих «Трех сестер»

Когда я впервые услышал, что в Малом будут ставить «Трех сестер», меня охватило искреннее недоумение, и первый вопрос был: зачем? какая в этом нужда? Кто вообще осмелится ставить эту драму после Ефремова? Премьерный показ спектакля, к счастью, расставил все на свои места и дал ответы на все эти и многие другие вопросы, еще раз подтвердив, что Малый театр жив, полон сил и способен на многое.
Юрий Соломин намеренно отказался от каких-либо авторских интерпретаций пьесы, от привнесения чего бы то ни было чуждого самому ее духу. Режиссер попросту дал в полную силу высказаться самому Чехову, растворился в нем. В чем это выражается? Ну, хотя бы в том, что спектакль начинается и заканчивается отрывками из чеховских дневников в исполнении самого постановщика.
Каждая составляющая спектакля проработана с потрясающей скрупулезностью: сценический рисунок выверен до мельчайшей подробности, на сцене и листопад устраивается, и даже дождь настоящий идет, ну а господа офицеры одеты именно в такую форму, которую носили при Александре III, и т.д. Тысячи подробностей, переходов, ахов, вздохов, мыслей, тем не менее, не разваливают пьесы, а наоборот, будучи проникнутыми авторским поэтическим отношением, которое постановщикам спектакля удалось уловить, создают главное – то особое настроение, без которого чеховский театр вообще немыслим и исключительную важность которого в свое время подчеркивал В.И. Немирович-Данченко.
Соломин при работе над пьесой пошел путем испытанным в этих стенах: от актера. Именно поэтому очень трудно оценивать новую да и вообще любую постановку в Малом театре как какое-то «концептуальное целое». Собственно, о чем спектакль Юрия Соломина? О крушении дома Прозоровых под стихийным натиском жизни – да, о стремлении понять, почему это произошло (знаменитое – «о, если бы знать») – тоже да. Но прежде всего, на мой взгляд, это спектакль о каждой отдельной и неповторимой человеческой судьбе, о человеке. Для этой сцены важны, прежде всего, образы, характеры персонажей. И здесь актеры, которыми театр славится с самого своего основания, как правило, дают богатую пищу для размышления и оценок.
Несомненной актерской удачей спектакля следует признать работу Варвары Андреевой, очень точно передавшей внутреннюю динамику образа Ирины. Ее по-детски восторженное «в Москву!» в первом акте звучит так, что не остается сомнения: сестры преодолеют внутреннюю инерцию и выберутся из гнетущей их обстановки. От действия к действию эта уверенность затухает. Переломным и наиболее ярким эпизодом роли оказывается самый конец второго акта: рыдания Ирины, ее очередное «в Москву», полное надрыва – это уже крик человека, готового вот-вот расстаться с надеждой, но из последних сил хватающегося за нее.
С присущей этому образу сдержанностью и огромным внутренним напряжением играет Ольгу Алена Охлупина. Чувствуется, что ей любое проявление «неделикатности» рвет душу, но противостоять ей она не умеет, не может, не привыкла. Ей легче уйти, скрыть свою подавленность. Гораздо большая эмоциональность и открытость заложена Чеховым в образ Маши, которую играет Ольга Пашкова. Актриса находится, в принципе, на верном пути, однако нужные краски для некоторых моментов роли ей найти еще предстоит: «масло» должно переродиться в «акварель».
Не лишена внутреннего развития и Наташа в исполнении Инны Ивановой. Если в первом действии это обыкновенная провинциалка, конфузящаяся по поводу и без повода, то в конце она предстает живым воплощением всеподавляющей пошлости, от которой хочется скрыться, но которая неотступно преследует несчастных сестер, превращается в подобие ночного кошмара. То, какой представляет Инна Иванова свою героиню в первом действии, вполне объясняет, почему, собственно, Андрей Прозоров (Александр Клюквин) мог попасться к ней на крючок. Чего-то ему не хватало в окружении сестер, какой-то обманчивой простонародной бойкости, за которой, стоило лишь внимательнее приглядеться, оказалась пустота и заурядность.
Образы военных также выстраиваются по принципу противопоставления: восторженному и трогательному Тузебаху (Глеб Подгородинский), благородному, чистому душой Вершинину (Александр Ермаков), очаровательным Федотику (Степан Коршунов) и Родэ (Дмитрий Жулин) приходится мириться с присутствием в своем обществе такого «типа», как Соленый, которого несколько утрированно играет Виктор Низовой. Особенно порадоваться хочется за Глеба Подгородинского. Его актерская судьба складывается на редкость счастливо, он много играет и играет разное – от Бомарше до Горького. От спектакля к спектаклю сценические образы становятся все более наполненными внутренним содержанием, юношеская порывистость сменяется сдержанностью мастера, которая как нельзя более кстати проявилась и в образе Тузенбаха.
Опостылевший муж Маши Кулыгин, каким его представляет Валерий Бабятинский, оказывается интересен такой необычной черточкой, как легкая самоирония: повторяя свои вечные латинские фразочки, он как бы подтрунивает сам над собой. Кулыгин очень хочет хоть чем-нибудь помочь Маше, но это выше его сил. Надо видеть то искреннее сочувствие, которое появляется на его лице, когда он на мгновение становится свидетелем прощания своей жены с Вершининым. И радуется он не тому, что соперник его уехал навсегда, но тому, что это, по его разумению, будет лучше прежде всего для самой Маши.
Есть в новом спектакле три несомненных актерских шедевра – старшее поколение актеров Малого театра дает своеобразный мастер-класс. Доктор Иван Романыч Чебутыкин у Эдуарда Марцевича становится не простым спившимся стариком. Актер наделяет своего героя большой душевной теплотой, неподдельным отцовским чувством по отношению к сестрам. Сколько горя и переживаний можно увидеть в глазах Чебутыкина-Марцевича, когда он возвращается после дуэли и приносит известие о гибели Тузенбаха.
До слез трогательно играет няньку Анфису одна из старейших актрис театра Галина Яковлевна Демина. Несмотря на «низкое» крестьянское происхождение, в ней столько же деликатности и чуткости, сколько и в самих сестрах. Как можно обидеть это божье создание, понять нельзя, и тем сильнее вскипает возмущение зрителя, когда Наташа требует выгнать несчастную няньку из дому. Будто ребенок радуется старая Анфиса, рассказывая, как ей теперь хорошо живется в гимназии с ее ненаглядной Олюшкой.
Полного перевоплощения достигает замечательный Алексей Кудинович, рисуя сочными мазками старика Ферапонта: и походочка шаркающая, и голос осипший, рухлядь, кажется, рухлядью. Вот уж поистине когда убеждаешься: нет маленьких ролей, есть маленькие актеры.
Оформление спектакля, выполненное Александром Глазуновым по большей части в теплых тонах, вполне созвучно и общему тону спектакля, который я бы также назвал теплым (в отличие, скажем, от холодного тона мхатовской постановки «Трех сестер», признанной в свое время эталоном современного прочтения этой пьесы).
Новый спектакль очень хорошо дает понять, в чем же, собственно, кроется традиционность Малого театра, который частенько упрекают в окаменелости, архаичности. Малый театр, и в этом в очередной раз убеждаешься, глядя «Трех сестер», впитал в себя как губка все лучшее, что было в других театральных школах и направлениях. Именно это обстоятельство позволило, хотя и с большим опозданием, прийти и чеховским пьесам в Малый. Пусть еще многому надо устояться в новом спектакле, но главное – то самое чеховское настроение – режиссер уловил и дал нам почувствовать. Оно захватывает и долго не отпускает не только нас, зрителей, но и самих актеров, выходящих на поклоны со слезами на глазах.
Нынешним спектаклем Юрий Соломин завершил цикл постановок больших пьес Антона Павловича Чехова на сцене своего родного театра, блестяще начатый в 1960 г. Борисом Бабочкиным («Иванов»). Дело теперь за водевилями: «Медведь», «Свадьба» и «Юбилей» уже приняты в Малом к постановке...

Максим РЕДИН, 30 января
Yтро.ru
http://www.utro.ru/articles/2004/01/30/273441.shtml

«ТРИ СЕСТРЫ» ПОСЕЛИЛИСЬ В МАЛОМ ТЕАТРЕ

«СТАРОМОДНЫЕ ПОНЯТИЯ» ЧЕСТИ И ДОЛГА СТАЛИ ГЛАВНЫМИ В ЧЕХОВСКОМ СПЕКТАКЛЕ ЮРИЯ СОЛОМИНА.

И снова, в который раз, теперь уже на сцене Малого театра играют семейную драму о трех сестрах, мечтавших попасть в Москву, да так и не доехавших до нее.

«ТРИ СЕСТРЫ» ПОСЕЛИЛИСЬ В МАЛОМ ТЕАТРЕ

«СТАРОМОДНЫЕ ПОНЯТИЯ» ЧЕСТИ И ДОЛГА СТАЛИ ГЛАВНЫМИ В ЧЕХОВСКОМ СПЕКТАКЛЕ ЮРИЯ СОЛОМИНА.

И снова, в который раз, теперь уже на сцене Малого театра играют семейную драму о трех сестрах, мечтавших попасть в Москву, да так и не доехавших до нее. Эта история, описанная Чеховым, настолько известна всем, что, кажется, ничего нового открыть в ней нельзя, но театры с удивительным упорством продолжают ставить ее, желая доказать зрителям, что дело тут не столько в сюжете, сколько в правде жизни и интересных образах, оживающих на подмостках. Юрий Соломин долго шел к своим «Трем сестрам», понимая, что для этого нужен ансамбль единомышленников, так же, как и он, чувствующих природу автора, в простых вещах открывающего смысл бытия. Изучая пьесу, Соломин сделал неожиданное открытие: ведь история семьи Прозоровых неразрывно связана с историей дома, который оставил в наследство своим дочерям и сыну генерал Прозоров, умерший год назад, как раз в именины Ирины. Следовательно, дом такое же «действующее лицо», как и люди, живущие в нем, - он может радоваться, грустить, скучать вместе с ними. Одним словом, Соломин вместе с художником Александром Глазуновым создали нечто вроде кинопавильона с множеством комнат, лестницами, настоящей мебелью, старинными фотографиями на стенах. Такие декорации «строили» при Станиславском в Художественном театре, но потом о них забыли, и теперь они смотрятся в новинку. В спектакле Соломина также большое значение имеют времена года: весна, зима, осень, которые влияют на настроение героев. Так, в первом действии все комнаты залиты ярким, весенним солнцем, никому не хочется хмуриться, тем более плакать. Поэтому в годовщину смерти генерала все вспоминают о нем с грустной улыбкой и поскорее хотят сесть за стол и поздравить Ирину с именинами. Присутствующие с удовольствием шутят по поводу влюбленных Андрея (Александр Клюквин) и Наташи (Инна Иванова), совсем не предполагая, что очень скоро она установит в доме свои порядки, выживет из него сестер, а мужа, мечтающего стать профессором, превратит в няньку. Во втором действии спектакля вместе с зимними заморозками в дом начинает проникать холодок отчуждения и пасмурности. Ирина (Варвара Андреева), вернувшись с телеграфа, жалуется на головную боль и несносную работу. А возникший роман между Машей (Ольга Пашкова) и полковником Вершининым (Александр Ермаков) по характеру напоминает зимние сумерки, когда хочется говорить шепотом или молчать. Эта взаимосвязь человека с природой позволила режиссеру представить чеховских персонажей во всей полноте их существования. И не случайно в финале спектакля три сестры, одиноко стоящие среди осеннего сада, напоминают птиц, отставших от стаи. Не раз повторяющая в спектакле фраза: «В Москву, в Москву!» - это всего лишь мечта, которой не суждено сбыться, потому что долг и ответственность перед другими людьми берут верх. Ольга (Алена Охлупина), став начальницей в гимназии, понимает: теперь ей Москвы не видать как собственных ушей. Ирина тоже отказывается от своей мечты, так как ее ждут в сельской школе, куда она должна была ехать вместе с Тузенбахом. А Маша, связанная невыносимым браком с Кулыгиным, на минуточку вообразив себя рядом с Вершининым, тоже понимает, что это - несбыточная мечта, поскольку ее возлюбленный - человек долга и никогда не покинет свою жену и маленьких дочерей. Тема чести и долга становится определяющей в спектакле Соломина. Глядя на стеснительного, вечно сомневающегося Тузенбаха в исполнении Глеба Подгородинского, никогда не подумаешь, что он способен вызвать на дуэль Соленого. Но он это делает, защищая честь свою и невесты, и погибает. Нередко чеховских героинь упрекают в излишней мягкотелости, не понимая, как они могли допустить, чтобы мещанка Наташа отобрала у них дом их отца. Но ведь для Чехова женский идеал - это прежде всего хрупкость, нежность и жертвенность. Таким его видит и Соломин. Видимо, поэтому он не мог позволить каких-то скабрезностей в интимных сценах Маши и Вершинина. Да, быть может, он - идеалист, старомодный человек, но ему хочется хотя бы на сцене сохранить возвышенные отношения между мужчиной и женщиной. Честно говоря, мне хотелось, чтобы Ермаков, играющий Вершишина, был не только честным и прямым, но и человеком с тонким строем души, иначе за что же тогда его полюбила умная Маша. Мне хотелось бы, чтобы Соленый в исполнении Виктора Низового не был бы уж столь тупым, чтобы не понимать самому, как он «достал» всех своими плоскими умозаключениями, а действительно страдал от своего одиночества. Обычно мы сопереживаем тем героям, у которых есть своя судьба, биография, «сочиненная» исполнителями. К сожалению, этого нет у исполнителей Вершинина и Соленого. Зато как интересно трактует Валерий Бабятинский своего Кулыгина. Этот учитель гимназии не только любящий муж, но и своего рода провинциальный оракул, делающий вид, что он простак, но на самом деле отлично разбирающийся в людях. Как правило, доктора Чебутыкина изображали милым, безобидным старикашкой. Эдуард Марцевич играет не только одинокую старость, но трагедию несостоявшейся личности, мечтающего только об одном: выйти в отставку и поселиться рядом с сестрами... Но мы-то знаем, что и этой мечте не суждено сбыться. Того прежнего дома Прозоровых больше нет, он остался в прошлом и... в памяти зрителей, благодарных театру за то, что он интерпретировал Чехова как гуманного, мужественного и правдивого автора, без которого немыслимо театральное искусство.

Лебедина Любовь.

Труд №012 за 23.01.2004 КУЛЬТУРА

http://www.trud.ru/005_Ptn/200401230120603_.html

ОН И В ЖИЗНИ БЫЛ ЧАПАЕВЫМ

Художественный руководитель Малого театра Юрий Соломин рассказывает о Борисе Бабочкине, столетний юбилей которого мы отмечаем в эти дни.

- Когда я пришел в Малый театр в 1957 году, Борис Андреевич Бабочкин уже работал в нем актером и режиссером.

ОН И В ЖИЗНИ БЫЛ ЧАПАЕВЫМ

Художественный руководитель Малого театра Юрий Соломин рассказывает о Борисе Бабочкине, столетний юбилей которого мы отмечаем в эти дни.

- Когда я пришел в Малый театр в 1957 году, Борис Андреевич Бабочкин уже работал в нем актером и режиссером. Впервые я с ним встретился на спектакле «Иванов», где он мне доверил маленькую роль слуги Петра, а потом уже в современной пьесе «Весенний гром» дал одну из главных ролей — внука дедушки, которого исполнял Михаил Иванович Жаров. Одно время мы вместе с ним играли в «Ревизоре», я — Хлестакова, он — Почтмейстера, но после 15 спектаклей Борис Андреевич отказался от этой роли, сказав: «Я плохо играю». Это была неправда, поскольку плохо играть он не умел, к тому же спектакль ставил Игорь Владимирович Ильинский, да и команда была такая замечательная, что словами передать невозможно.

- Юрий Мефодьевич, а правда, что у Бабочкина с Ильинским были сложные взаимоотношения, и они даже ненавидели друг друга? — Сейчас много говорят о неприязни между Бабочкиным и Ильинским, а также между Ильинским и Царевым, но, по- моему, теперь уже никто не сможет разобраться, кто и в чем был виноват, и поэтому не надо их судить. Могу рассказать об одном случае, свидетелем которого я был. Когда Царева снимали с поста директора Малого театра при участии министра культуры СССР Екатерины Фурцевой, то и Бабочкин, и Ильинский, и Жаров голосовали против Михаила Ивановича. После этого прошло года два или три, Царев продолжал оставаться в труппе актером, но творческая атмосфера в театре по-прежнему не улучшалась, и Бабочкин с Ильинским подали заявление об уходе. Так получилось, что после гастролей в Николаеве я и еще один молодой актер вместе с Царевым возвращались в Москву. Выпив коньячку в аэропорту, мы несколько расслабились и уже в самолете продолжили разговор по душам. И вот тогда мэтр сказал: «Большая ошибка произошла. Жаль, что не прислушались к старикам и позволили им уйти». «Ну а что бы вы сделали, если бы снова стали директором театра?» — спросил я его. «Я бы непременно вернул стариков», — ответил Михаил Иванович. Прошло лето, и в начале сезона нам представляют «нового» директора... Михаила Ивановича Царева, который тут же немедленно вернул в театр Бабочкина и Ильинского. Поэтому все разговоры по поводу их взаимной непримиримости не так уж существенны теперь, ведь они продолжали играть вместе не только в одних спектаклях, но одни и те же роли по очереди. А это, поверьте мне, никак невозможно при взаимной ненависти.

- На ваш взгляд, Бабочкин был «жестким» режиссером?

- Очень. Но ему и противоречить не хотелось, ибо во время репетиций он блистательно показывал, как надо играть. В спектакле «Весенний гром», где я, как уже сказал, играл внука главного героя — молодого стилягу, у меня никак не получался первый выход на сцену. Бабочкин нервничал, ворчал и в конце концов, выскочив на сцену, блистательно показал, как это надо сделать. Ну а поскольку Бог наделил меня способностью к «обезьянничанию», то я при повторе настолько точно его скопировал, что все артисты, в том числе и он, упали со смеху со стульев. После чего Бабочкин сказал: «Играй как хочешь» и закурил. Курил он настолько красиво, держа чуть на отлете сигарету в своих длинных пальцах, что мне тоже не раз хотелось покурить, как он. Не могу забыть еще один случай, связанный с Бабочкиным, когда я репетировал в его постановке и одновременно снимался в фильме Марка Донского «Сердце матери». Так получилось, что сроки выпуска спектакля были сдвинуты, и мне пришлось отпрашиваться с репетиций у Бабочкина, чтобы не подвести съемочную группу. Трусил страшно, но другого выхода не было, хотя и знал крутой характер Бабочкина по части творческой дисциплины. Каково же было мое удивление, когда он, выслушав мою сбивчивую извиняющуюся речь, разрешил мне пропустить несколько репетиций. Скорее всего, он понял, как много значат для меня съемки у Марка Донского, ведь сам был киноактером... В своей жизни я видел много интересных спектаклей. Но две постановки Бабочкина — «Браконьеры» и «Дачники» — запомнились на всю жизнь. Борис Андреевич обожал талантливых артистов, но особенно ценил талант Руфины Нифонтовой.

- Еще и потому, что она была красивой актрисой?

- Красота Руфы, конечно, его покоряла, как любая женская красота (он вообще знал толк в женщинах), но больше всего ему нравилось с ней репетировать, находить какие-то новые, неожиданные театральные ходы. Вообще, когда он брал в свой спектакль актера, то отвечал за него до конца, и тот всегда чувствовал надежный «тыл». Но при этом иногда его и «заносило». Помню, я сыграл Кисельникова в «Пучине», и, по общему мнению, это была самая значительная роль в моей творческой биографии. Но Бабочкин неожиданно на художественном совете разнес ее в пух и прах. Для меня это был такой удар «под дых», что, когда Бабочкин через некоторое время предложил мне сыграть Бориса в «Грозе», я отказался. Более двух лет я бегал от него, едва завидев в конце коридора, только бы с ним не здороваться. Как известно, в 1976 году фильм «Дерсу Узала» получил на московском кинофестивале «Гран-при». И меня в числе почетных гостей пригласили в Кремль. И вот я иду, а навстречу Бабочкин, деваться некуда. Мы поздоровались, он обнял меня за плечи и повел в президиум. В тот вечер Бабочкин был настроен по-боевому, бесконечно шутил, сыпал анекдотами, заигрывал с польскими актрисами, сидящими рядом. По сути, это была наша последняя встреча с Борисом Андреевичем. Придя через неделю за отпускными в театр, я узнал, что буквально несколько минут назад он скончался за рулем своей «Волги» по дороге из театра домой... Все знали, что он сильно болен, но поскольку Бабочкин никому не позволял жалеть себя, заводить разговоры по поводу его болячек, то и привыкли считать, что у него все не так уж плохо. Сила-то воли у него была ог-го-го, несмотря на небогатырскую внешность. Однажды мы были с ним и с Гоголевой в Чехословакии, давали там концерты для наших Вооруженных сил. Так вот, после выступлений надо было еще встречаться и с военным начальством в узком кругу. Я видел, насколько физически трудно приходилось Бабочкину, но он виду не подавал, только самые наблюдательные замечали, что пил он одну минеральную воду, покоряя всех своим юмором и бесконечными байками.

- Он что, и в жизни был Чапаевым?

- Да! По-моему, не было ни одного человека, которому он бы не мог сказать правду в глаза. Бабочкин был первым актером, начавшим выезжать со своим фильмом в самые отдаленные уголки России. И вот однажды, приехав в один сибирский городок, он должен был перед каждым сеансом (а их было пять) выходить перед публикой и рассказывать о съемках картины «Чапаев». Борис Андреевич заметил, что в первом ряду и на всех сеансах сидит один и тот же мужчина и, затаив дыхание, слушает его, а потом смотрит картину. Бабочкин настолько был заинтригован, что попросил дирекцию кинотеатра пригласить к нему этого человека. Рандеву состоялось, и Бабочкин спросил : «Скажите, а зачем вы купили билеты на все пять сеансов, фильм-то один?» И мужчина, глядя ему в глаза, и как бы не совсем доверяя, сказал: «Я все смотрю и надеюсь: а может быть, Чапаев все-таки выплывет?». Вот какова была сила воздействия Бабочкина-актера на зрителей. После этой роли он мог бы уже больше ничего не играть, и народ все равно помнил бы Бабочкина, как помнит сейчас, отмечая его 100-летний юбилей. Такое надо заслужить.

Беседу вела
Лебедина Любовь.

Труд №009 за 20.01.2004

http://www.trud.ru/002_Vtr/200401200090601.htm

В Малом театре впервые поставлены «Три сестры» А.П.Чехова

Эпиграфом к спектаклю стали строки из записных книжек драматурга, которые читает Юрий Соломин, постановщик спектакля.

В Малом театре впервые поставлены «Три сестры» А.П.Чехова

Эпиграфом к спектаклю стали строки из записных книжек драматурга, которые читает Юрий Соломин, постановщик спектакля. Художественный руководитель Малого полагает, что «Дом Островского» уже давно стал и Домом Чехова. Произведениям двух великих писателей не тесно на сцене старейшего русского театра. На генеральной репетиции побывала наш корреспондент Наталия Тагунова.

ТАГУНОВА: Нет, дорогой Антон Павлович, вот уже 21 век на дворе, а мы так и не узнали, зачем мы живем, страдаем и мучаемся. Счастье и мир, о котором вы так мечтали, так и не наступают на Земле. Но из ваших мечтаний сбывается лишь то, что мы поминаем добрым словом вас, ваших героев и продолжаем учиться у них мудрости и терпению.

Постановщик спектакля «Три сестры», народный артист СССР Юрий Соломин.

СОЛОМИН: Я давно говорил, что в Малом театре шли все пьесы Чехова, и даже его одноактная пьеса еще до того, как он стал писать большие. В Малом театре Бабочкиным был поставлен «Иванов», затем был «Вишневый сад» в постановке Ильинского, который идет и по сегодняшний день, и мы его держим именно в этой постановке. Остались «Три сестры» - пожалуй, самая трудная пьеса . Это все говорят , и он сам говорит об этом. Во-первых, это пьеса о любви, не состоявшейся почти у всех действующих лиц. Второе, это пьеса о средней интеллигенции и армии, учителях, потому что две сестры - учительницы Кулыгин, муж одной из сестер, тоже учитель гимназии, и очень много военных. Их неустроенность, она была и тогда. И нет-нет, до об этом возникает речь. О благородстве одних и неблагородстве других. И самое главное, что такое: «В Москву, в Москву...» - говорят сестры на протяжении 4-х актов. Они ведь с самого начала говорят: «А мы ведь уезжаем». Что это такое? Интеллигенция хочет вырваться , тяжело жить в провинции. Хотя та провинция и сегодняшняя провинция во многом отличаются, но во многом очень похожи. А для меня лично, читая все письма Чехова, кое-какую литературу, где он через письмо, через раз, а то и каждый пишет: «Так хочется приехать в Москву. Я думаю, что приеду 8 октября». Или: «Дорогие мои, я очень волнуюсь, в конце октября буду в Москве. Так хочется быть в Москве». Нет письма, где он бы он не говорил об этом. Для меня это чеховское «хочу приехать в Москву» является доминантной фразой. Мне кажется, что он это вложил «Трем сестрам».


Не секрет, что чем больше ставят Чехова, тем сложнее становится он для актеров и даже для зрителей.

Народный артист России Валерий Бабятинский в «Дяде Ване» играет профессора Серебрякова, в «Вишневом саде» Гаева, а в трех сестрах Кулыгина.

БАБЯТИНСКИЙ: Кулыгин, как мы его определяем, - человек добрый, со своими нюансами, странностями, со своими задачами в жизни. При этом он достаточно комичный, достаточно веселый. Потом, он педагог, учитель. И вот я лично на это ставку делаю. Может быть, на взгляд обывателя, он тряпка, а мне кажется, что это идет от очень большого сердца, достаточно высокого ума и такта человеческого.

Итак, сегодня в Малом театре - премьера «Трех сестер» А.П.Чехова в постановке Юрия Соломина.

«Радиокомпания Маяк»
2004/23/01 | 11:56
http://www.radiomayak.ru/culture/04/01/23/27421.html

Довольствоваться Малым

«Когда вышел указ президента о национальном достоянии, куда вошли 17 объектов культуры, в их числе два театра - Большой и Малый, многие очень возмущались. Я отвечал на язвительные замечания: «Ребята! Не сердитесь! Вы - лучше! Но у нас просто люстр больше», - рассказывает художественный руководитель Малого театра Юрий Соломин

Довольствоваться Малым

«Когда вышел указ президента о национальном достоянии, куда вошли 17 объектов культуры, в их числе два театра - Большой и Малый, многие очень возмущались. Я отвечал на язвительные замечания: «Ребята! Не сердитесь! Вы - лучше! Но у нас просто люстр больше», - рассказывает художественный руководитель Малого театра Юрий Соломин
Кажется, что за кулисы этого театра не проникает время. Никаких новомодных постановок, никаких скандальных премьер - одна лишь проверенная годами классика. Буквально только что состоялась очередная премьера, вновь подтвердившая консервативное реноме Малого, - чеховские «Три сестры». Есть ли будущее у этого, некогда великого театра или же нам достанутся лишь воспоминания о его блистательном прошлом - об этом в разговоре «Итогов» с художественным руководителем Малого театра народным артистом СССР Юрием Соломиным.

- Юрий Мефодьевич, Малый театр часто упрекают в однообразии репертуара. И ведь правда. Только что состоялась новая премьера - и опять классика! Почему?

- Во-первых, в 2004 году исполняется 100 лет со дня смерти Чехова. Во-вторых, в Малом театре на сегодняшний день поставлены все пьесы Антона Павловича, кроме «Трех сестер». В прошлом году на гастролях в Японии мы договорились поставить в Малом эту пьесу и привезти к ним. Японцы тоже будут отмечать юбилей Чехова. Вообще в этой стране очень любят русскую литературу и очень неплохо ее знают. Правда, кто-то из «доброжелателей» тогда сказал о наших гастролях: «Они поехали в какую-то деревню!» Но если бы в каждой деревне были такие грандиозные театры и платили бы столько, сколько эти японцы, я бы только по деревням и ездил!

- С «Тремя сестрами» разобрались. Но почему все остальные спектакли тоже классического репертуара?

- Мы - первый профессиональный государственный театр, основанный указом императрицы Елизаветы в 1756 году. Но сохранять традиции сегодня нелегко. Действительно, то и дело слышишь: «Эти театры с колоннами никому не нужны!» Мне в таких случаях хочется сказать: «Остановись, родненький! Не надо ничего ломать, это еще никому не помогало!»

- Вы сознательный противник современной драматургии?

- Нет, конечно! Новое должно появляться. Но при этом надо обязательно беречь хорошее старое. У каждого народа есть традиции - семейные, государственные, театральные... Я за последовательность. И не только в искусстве, но и в жизни. Старое - не синоним плохого.

- При таком пиетете к классике как вы относитесь к вольным трактовкам известных произведений молодыми режиссерами, когда, например, Анна Каренина не погибает, но становится инвалидом, а Гамлет оказывается гомосексуалистом?

- Меня в таких случаях интересует: до чего может дойти режиссер? Я считаю, что всегда надо четко понимать, что можно разрешить, а что необходимо запретить.

- То есть вы за цензуру?

- В области нравственности - да. У нас не действуют нравственные законы. Мы кричим: «Наркотики!» Но забываем, откуда они появились. Нам показывали американские фильмы и говорили: это демократия! Мы ее и переняли. Я не буду называть фамилии режиссеров, которые заигрывают с этой темой. Их все знают, только молчат. И я не стану говорить, так как за каждым из этих людей стоят близкие им критики. Лично мне уже ничего не нужно. Но рикошетом мои слова могут ударить по нашему театру. Это лишний раз вызовет свару. Не хочу давать кому бы то ни было возможность зарабатывать на статьях, в которых будут ругать Малый театр. Да, у нас наряду с прекрасными спектаклями есть средние, но из ряда вон плохих нет. А некоторые спектакли идут по 15, 20, 30 лет!

- На них по-прежнему есть спрос?

- Поклонники русского искусства каждый вечер заполняют основной зал Малого театра и его филиал, а это в общей сложности полторы тысячи мест. И наше место в театральной палитре пока никто не занял. Будут пытаться - мы с удовольствием поможем. Ради бога! Если они будут лучше - пожалуйста! Пусть мы станем историей. Я за справедливость. Но сегодня именно Малый занимает нишу русского национального театра.

- Другие театры тоже ставят нашу классику, почему их нельзя считать русскими национальными театрами?

- Потому что в нашем репертуаре русская классика превалирует. И актеры говорят на великолепном русском языке. Многие иностранцы приходят в Малый театр, чтобы научиться правильно говорить по-русски. Ведь у нас даже телеведущие коверкают язык! Такое легкомысленное отношение может привести к тому, что следующие поколения будут читать Пушкина, как мы читаем книги на старославянском.

- Для пропаганды классических норм русского языка вы, как известно, не ограничиваетесь спектаклями. Малый театр продолжает издавать аудиокниги?

- Да, конечно. Сейчас мы хотим записать «Горе от ума», но уже не на кассеты, а на компакт-диски. В этом произведении что ни страничка, то крылатая фраза. И самое интересное, что школьники прекрасно знают эти крылатые выражения, а откуда они - нет. Нельзя быть Иванами, родства не помнящими. А сегодня многие молодые люди даже не знают, кто победил в Великой Отечественной войне! В прошлом году, 9 Мая, по телевизору у молодежи спрашивали: «Что сегодня отмечают?» - «Победу». - «А кто победил?» - «Не знаем». Больно это слышать. Обидно, что не пропагандируется патриотизм, что пытаются уничтожить гордость русского человека. Мы только сейчас стали говорить: русский театр, русская литература... А ведь в советское время у нас даже не было ЦК партии России, при том что были ЦК партии Украины, Казахстана, Прибалтики... Парадокс! Не было Академии наук России - только СССР. В то время я был в театре секретарем комсомольской организации и всегда выступал за сохранение русского классического репертуара. Говорил: «Ну почему мы ставим такую плохую пьесу? Есть же Островский, Чехов, Толстой, Тургенев!» Искренне не понимал, почему существует национальный украинский или прибалтийский театр, а русского национального театра нет. И я счастлив, что национальным театром России является именно Малый театр.

- Сегодня, когда много говорят о самоидентификации нации, другим театрам ничего не остается, как на вас равняться...

- Да не равняйтесь, не надо! Только и не плюйте в нашу сторону, обвиняя в старомодности и называя «вещью в себе». Еще пригодится воды напиться - я это точно знаю. Когда в начале 90-х вышел указ президента о национальном достоянии, куда вошли 17 объектов культуры, в их числе были два театра

- Большой и Малый. Многие тогда очень возмущались. Я отвечал на язвительные замечания: «Ребята! Не сердитесь! Вы - лучше! Но у нас просто люстр больше». Насчет люстр - чистая правда.

- Кроме люстр, в Малом есть еще целое созвездие актеров старшего поколения. А вот молодых звезд маловато. Почему не выращиваете своих или не приглашаете на спектакли известных актеров других театров?

- Дело в том, что Малый - это первый репертуарный театр. А репертуарный театр требует определенной школы. Эту театральную школу нам задали Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Островский, Чехов, Толстой. Приглашение актера на какую-то роль - разрушение школы Малого театра. Поэтому у нас в труппе работают 80-90 процентов выпускников Щепкинского училища. Мы приглашаем актеров, но только на постоянную работу. В противном случае это будет уже антреприза. Мы разрушим то, что сохраняли 250 лет.

- Тогда своих раскручивайте.

- Сейчас «раскрутка» - модное слово. Но это ведь несерьезно. Невозможно сделать за полгода пусть даже из способного мальчика или девочки звезду! За этот срок нельзя что-то понять о человеке, а вот искалечить его жизнь можно легко. Популярность бывает разная. Так же как и пути ее достижения. Я убежден: для того, чтобы человек стал звездой, прежде всего он должен пройти школу. У нас это Щепкинское училище. Наблюдая за студентом с самого первого курса, мы уже начинаем думать над тем, какой дипломный спектакль ему предложить. А самородки в искусстве бывают очень редко.

- Известно, что прямой путь к популярности - кино. Но многие руководители театров противятся съемкам своих актеров. А вы?

- Я не противлюсь. Только если приглашают моих студентов, прошу дать мне почитать сценарий будущего фильма. Мне важно, чтобы они не появились на экране в том образе, который бы противоречил созданному здесь. И потом, читая сценарий, я могу понять, вырежут эту сцену или она, наоборот, станет главной в фильме. Иногда советую и в маленькой роли сниматься, если понимаю, что она цементирует в себе сюжет фильма.

- А если сценарий не понравится, запретите сниматься?

- Нет, конечно. Просто расскажу актеру, что может быть с ним и его творческой судьбой после этой роли. У меня был студент, которого я посмотрел в нескольких сериалах и потом решил, что в театр не возьму - его не туда раскрутили.

- Актеров со стороны вы не зовете, а вот режиссеров приглашаете...

- А как же, обязательно! Для вливания, что называется, новой крови. Правда, у критиков бытует мнение, что Малый театр съедает режиссеров. Это только лишний раз подтверждает их безграмотность. Если они заглянут в историю русского театра, то увидят, что все известные сегодня режиссеры прошли через Малый театр. И никто их не скушал. Наоборот. Когда-то под крышу Малого приняли Эфроса, Львова-Анохина, Хейфеца. Они были в очень сложном положении, а Малый театр их приютил. Здесь ставили Андрей Гончаров, Петр Фоменко. Теперь уже ученик Петра Наумовича Сергей Женовач сделал у нас две работы. Он оказался очень хорошим режиссером психологического русского театра.

- Каким должен быть режиссер, чтобы вы пригласили его в Малый?

- Профессиональным. Он не должен быть режиссером, пришедшим учить - нас научить невозможно. Когда нас пытаются учить, мы либо не можем принять то, что предлагает режиссер, либо не хотим. Чаще бывает второй вариант, когда мы понимаем, что это не годится для Малого театра. У нас четыре штатных режиссера, и у каждого есть спектакли, которые пользуются большим зрительским успехом. Но все равно мы ежегодно приглашаем еще одного-двух режиссеров со стороны.

- Зачем так много, если учесть, что репертуар практически не меняется?

- Ошибаетесь. Да, на основной сцене у нас идет только классика. А на сцене филиала мы еще и экспериментируем. Сейчас никто не помнит, но первый мюзикл был поставлен именно на сцене Малого театра. «Свадьба Кречинского» шла с успехом много лет.

- Роль Кречинского стала последней для вашего брата Виталия Соломина, который поставил этот спектакль и действительно с аншлагами играл. Недавно в Москве показывались спектакли, посвященные его памяти. Был среди них и спектакль вашего театра. Это станет ежегодной акцией?

- Не знаю. Вообще мы одинаково чтим память всех актеров, которые ушли от нас.

- Вам нравятся какие-нибудь спектакли других театров?

- Последнее сильное впечатление - спектакль «Контрабас» в «Сатириконе». Я был потрясен и спектаклем в целом, и игрой Райкина. Это настоящее искусство. Еще мне понравился спектакль Марка Захарова «Плач палача». К сожалению, многих спектаклей я просто не видел - не успеваю.

- А как вы оцениваете состояние нашего кинематографа? Победа картины Андрея Звягинцева «Возвращение» в Венеции дает надежду на то, что российское кино возрождается?

- Вы знаете, «возрождается» говорить некорректно - российский кинематограф никогда не умирал. Ведь режиссеры у нас были всегда, и операторы первоклассные тоже. А что касается картины «Возвращение», то я голосовал за присуждение ей премии «Золотой орел».

- А как сейчас складываются ваши взаимоотношения с кинематографом?

- У меня они всегда складывались хорошо. Недавно по телевидению прошел фильм «Родина ждет» с моим участием. Также я снялся в картине по пьесе Александра Вампилова «Прощание в июне». К сожалению, она три года пролежала на полке. И я знал, что так будет, поэтому сначала не хотел сниматься. Но от прозы Вампилова грех отказываться. Сейчас работаю над фильмом «Московская сага» по книге Василия Аксенова. Эта картина, насколько мне известно, в 24 сериях снимается уже два года. Режиссер Дмитрий Барщевский собрал в своем фильме более 200 актеров.

- Сериалов, значит, не чураетесь?

- А что такое сериал? Это телевизионный фильм. Многие телефильмы стали классикой - и «Адъютант его превосходительства», и «Семнадцать мгновений весны». А «Летучая мышь» и «Обыкновенное чудо» разве плохие картины? Дело в том, что уважающий себя режиссер не снимет картину плохого качества ни для широкого экрана, ни для телевидения.

- А сами снять фильм не хотите?

- Три года назад я снял свой последний фильм «В начале было слово» - мне хотелось, чтобы осталась моя версия о том, как было написано «Слово о полку Игореве». Это не коммерческий фильм, а скорее учебный. Недавно предложили сделать исторический фильм о Шаляпине. Но это невозможно, потому что придется как минимум на год оставить театр.

- В начале 90-х вы были не только художественным руководителем Малого театра, но и министром культуры России. Если бы сейчас вам предложили занять этот пост, что бы вы сделали в первую очередь?

- Мне не очень бы хотелось говорить на эту тему. Если бы да кабы... Во-первых, сейчас я бы не согласился на эту должность.

- Почему?

- По разным обстоятельствам. Но прежде всего потому, что культура, как и медицина, наука, образование, а теперь еще и армия, сегодня находится в самых-самых дальних рядах. Я об этом говорю уже лет 10. Но это ни до кого не доходит. Мы сейчас часто повторяем словосочетание «национальная идея». А что в нее входит? Как раз культура, наука и образование.

- Ходят слухи, что готовится закон, по которому все государственные театры приравняют к бюджетным организациям, то есть прибыль они будут отдавать Минкультуры, а он, в свою очередь, станет ее распределять между другими госучреждениями. Хорошо или плохо это для театра?

- Не слышал об этом. Но я был бы категорически против такого закона. Принять его означает задушить развитие театра. Мы и так находимся в сложном положении. Многие думают, что мы зарабатываем жуткие деньги. Коммерческие театры - да, и в антрепризах актеры получают за спектакль немалую сумму. Но ведь это 2-3 раза в месяц, а не каждый день.

- Из чего складывается ваш бюджет? Вы ведь находитесь на государственной дотации, а она, как известно, весьма мала?

- Может, у нас она чуть побольше, чем в других театрах, но это потому, что у нас ведь и театр побольше. А стоимость билетов, пожалуй, самая низкая в Москве: самый дорогой на премьеру в партер - не больше 500 рублей, а самый дешевый - 50.

- Тогда на какие средства вы выпускаете новые спектакли?

- Малый театр - не только очаг культуры, но и рентабельное производство. У нас есть свои живописные цеха, пошивочные мастерские, обувная мастерская, да и декорации делаем сами. Есть своя слесарная мастерская и даже ремонтная бригада! Например, для строительства мы покупаем обычное дерево и сами сушим его. Поэтому оно обходится дешевле, чем если бы мы покупали сразу сухое, готовое. У нас есть даже свой оркестр. Там все молодые музыканты окончили консерваторию, есть даже лауреаты конкурсов. Помимо того что оркестр занят в наших спектаклях, он также вошел в абонемент Московской филармонии и аккомпанирует таким мастерам, как Штоколов. То есть у нас существует все то, что должно быть в театральном организме. Поэтому бюджет Малого театра складывается практически целиком из нашего заработка. Это продажа билетов, печатной продукции, которую мы выпускаем, а также гастроли, которые и приносят основную прибыль. Иногда мы сдаем наш зал для торжественных мероприятий или играем спектакль, который полностью покупает та или иная организация. Из этих составляющих складываются те деньги, которые мы используем на фактически вторую зарплату актерам. Про первую, бюджетную, даже говорить несерьезно.

- И сколько премьер удается выпустить в год?

- Каждый год мы выпускаем 5-6 новых спектаклей.

- Вы в будущее смотрите с оптимизмом?

- Наверное, да. И это несмотря на то, что уже несколько раз мы накалывались. Но при любых обстоятельствах я никогда не хотел покинуть страну. Это моя родина. И мы должны отдавать свои долги тем, кто нас воспитал и поддерживал всю жизнь.

- В 2006 году вашему театру 250 лет. Как собираетесь отмечать это событие?

- Эту дату отметят сразу два театра - Малый театр в Москве и Александринка в Петербурге. Мы решили объединиться, проехать с лучшими спектаклями по России друг другу навстречу и встретиться где-нибудь в середине нашего пути. Я думаю, что эта акция нужна не столько нашим театрам, сколько России.

Итоги, 20 января 2004 года
Екатерина Андраго

Юрий СОЛОМИН: МЫ ТРАДИЦИОНАЛИСТЫ

В рабочем кабинете Юрия Соломина - запахи гримерной. Полного описания им не дашь, как ни старайся, хоть эманации театра и до меня миллион раз описывали. Важно другое - то, что мистическим образом подчиняешься им, едва вошел, а тут еще портреты великих актеров Малого - сама его история.

Юрий СОЛОМИН: МЫ ТРАДИЦИОНАЛИСТЫ


В рабочем кабинете Юрия Соломина - запахи гримерной. Полного описания им не дашь, как ни старайся, хоть эманации театра и до меня миллион раз описывали. Важно другое - то, что мистическим образом подчиняешься им, едва вошел, а тут еще портреты великих актеров Малого - сама его история.
Придти с вопросами к Соломину хотелось давно - и тем настойчивей, чем жестче заговор молчания, которым окружен театр в последние годы. То ли по нерадению нынешних попечителей отечественной культуры, то ли нарочито. Не слышно ничего о первом отечественном драматическом театре и будто бы даже не видно стало - словно на него некий Копперфильд шапку-невидимку накинул. Ни по радио, ни по ТВ… И подумается иной раз не без грусти, что только очередной уход из жизни или поминовение кого-либо из плеяды великих «щепкинцев» - словно вспышка «cверхновой» - напомнит современнику, приученному ощущать культурное пространство посредством телетолчков и теленапоминаний, что не только авангардизм и постмодернизм суть управители и кумиры на театре…
Потому и хотелось узнать о жизни Малого театра из первых уст - у Юрия Мефодьевича Соломина, художественного руководителя Малого театра, для многих в одном лице и «адъютанта его превосходительства», и «капитана» из «Дерсу Узала», и экс-министра культуры…


- Юрий Мефодьевич, истинно ли то, что театр служит воспитанию чувств и смягчению нравов? Что за многие годы Вашей работы в театре побуждало усомниться в этом его высоком назначении и что все же возвращало к вере в эту возможность?

Юрий Соломин. То, что театр по природе своей призван служить воспитанию нравов, естественно и неоспоримо. Ведь театр - это прежде всего литература, и если брать по большому счету, то литература избранная, в основном классическая. Особенно в последние годы, когда мы стали несколько свободней в подборе репертуара, все больше стали обращаться к классике. Частично и по той причине, конечно, что нет современной драматургии. Она будет, она переживает какой-то кризис, в том числе и потому, что сейчас сильно развивается антреприза. Антреприза стала развиваться и дала возможность развиваться современным произведениям, но по типу заимствованным с Запада. Это очень удобно, там театры небольшие, спектакль ставится силами двух-трех актеров, которые везут его на гастроли…
У нас в России все-таки репертуарный театр, и нашему репертуарному театру завидует весь Запад. Потому что это стабильность труппы, это вообще стабильность театра - даже в случае не очень удачной режиссуры. Я скажу так: нет ни одного театра в России, где не было бы одного-двух очень хороших актеров. Даже в самой глубинке. А раз есть такие актеры (а я уверен, что их больше), то существует и театр.

- Так антреприза мешает нашему театру?

Юрий Соломин. Нет, она в общем не мешает. И это нормальное явление - антреприза, только ведь мы всегда делаем перебор. Я считаю, что у нас сейчас с антрепризой перебор, хотя в самые последние годы она и стала несколько солидней.

- Идет ли речь о стихийном процессе - или же оно требует вмешательства властной руки, какого-то регулирования?

Юрий Соломин. Вмешательство властной руки вообще нежелательно нигде. Но контроль, я считаю, должен быть. Это рыночная экономика, это частное производство, и ходит зритель - значит делают, не ходит - не будут делать. Но в последние годы антреприза стала все же качественной, потому что помимо актеров появилась хорошая режиссура, стали делать хорошие декорации - и так далее. А в первые годы это был просто шабаш. И возвращаясь к заданному вами вопросу… что бы там ни утверждали иные, театр все же несет воспитательные задачи. Боюсь неточно процитировать, но, кажется, Островский Александр Николаевич говорил, что без театра нет нации. Если коротко эти слова истолковать, то театр - это язык, театр - это смысл, идеи, драматургия, писатель, театр - это художники, театр - это музыка. И в общем набирается очень много таких компонентов, без которых общество не может существовать.
Как ни странно, только в последнее время об этом заговорили, а я говорю об этом уже лет десять… Столько говорили о том, что мы вот будем делать то и это, обучать менеджменту, организовывать банки и корпорации - и тем поднимем экономику. Но экономику поднять можно только культурой, образованием, медициной и наукой. Без этих четырех китов об экономике можете забыть.

- Похоже, мы естественным образом приближаемся к вопросу о вашем пребывании в высоких правительственных сферах в начале 90-х. С чем связан и что значит в Вашей жизни период, когда вы были министром культуры? Было ли в уходе из правительства больше облегчения или огорчения? Удалось ли в тот период чем-то помочь отечественной культуре? Молодежной культуре?

Юрий Соломин. Я с удовольствием работал в тот период. Теперь я уже точно могу сказать, что сделано кое-что в самый сложный момент, когда оно только-только формировалось. С другой стороны, когда уже стали появляться неадекватные взаимоотношения, меня уже там не стало. В политических интригах я не участвую, это моя позиция. А то, что я делал свою работу профессионально, это однозначно, и многое работает и по сегодняшний день.

- В ряду театров России Малый стоит особо - в статусе хранителя традиций русской драмы. Это просто или трудно - быть хранителем традиций? Какие задачи это ставит перед худруком, перед режиссерами и актерами?

Юрий Соломин. Вопрос это очень большой, обширный и, кстати, очень нужный. Ведь традиции можно понимать по-разному. К сожалению большому, наши традиции русского театра, которые чтут во всем мире (достаточно назвать наших великих авторов - Островского, Чехова, пьесы которых не сходят со сцен всего мира), отступают под натиском эпохи форсмажоров. Но та театральная школа, которая возникла в России… в XIX-ом веке, в конце XIX-го и в XX-ом… это уважаемая школа традиционного русского театра. А слово традиции можно произнести с разным отношением и с разной интонацией. Кому-то традиции русского театра не нравятся, и они хотят выхватить оттуда, вытянуть что-то такое, что говорит, что эти традиции плохи. Но этот номер пока не удается, хотя мы чувствуем - и особенно в Малом театре… вы, должно быть, тоже заметили, что не очень он рекламируется, не очень, так сказать, в «тусовках» подается, не очень он так далее и так далее…
Впрочем, мы и не настаиваем. Наша ниша в искусстве театра особая - Малый театр существует и в русском театральном деле, и вообще в мировом. Хотя потуги на то, чтобы эту нишу занять… (эту нишу уже никто не возьмет) или потуги поменять ее существуют.
Могут назвать нас русофилами, националистами... ничего подобного. Мы традиционалисты, сохраняющие традиционную русскую культуру в театре. И театральная школа Малого театра, наше театральное училище имени Щепкина, воспитала почти все национальные театры республик, которые теперь стали независимыми странами. Нет такой республики, где бы не работали выпускники училища имени Щепкина в национальных студиях. Я сам выпустил киргизскую студию, это была моя первая студия. Я получил ее из рук Виктора Ивановича Хохрякова. Я преподавал и до этого, но вот художественным руководителем студии был тогда в первый раз. И я вспоминаю их с большим удовольствием, и они, кстати, вспоминают. Многие работают в театрах, стали ведущими актерами, снимаются в кино, даже политиками стали. Когда был юбилей нашего училища, мне было очень радостно, что эти ребята - и артисты, и уже народные, в том числе и видные политические деятели - приехали поздравить нашу школу с юбилеем (195 лет было). И я был удостоен звания народного артиста Киргизстана. И это, я считаю, не мне награда, а русской театральной школе. В Киргизии мои ученики работают так, как их научил работать я. А я работаю так, как меня учили мои учителя. Вера Николаевна Пашенная, например. А Вера Николаевна Пашенная была любимой ученицей Ленского Александра Павловича, потрет которого висит у меня в рабочем кабинете, первого русского режиссера-педагога, который воспитал Остужева, ту же Пашенную, Рыжову. Достаточно этих трех фамилий, чтобы понять, что это был за человек.
Тут на одном высоком собрании недавно стали говорить, что режиссурой стали у нас заниматься в 1903 или 1905 году (имея в виду Станиславского), я напомнил, что русский театр существует с 1756 года. История отсчитывает начало русского профессионального театра с издания указа императрицы Елизаветы в 1756 о создании профессионального театра, который стал субсидироваться государством. Он назывался императорским театром. Отсюда и идет исчисление профессионального русского театра. А театральная школа возникла в 1809 году - при Малом театре. Она готовила в Большой и Малый театры.

- И что же - не было деления на оперных певцов и драматических актеров?

Юрий Соломин. Тогда ведь была в фаворе так называемая комическая опера, балет. Драма существовала, но не в таком масштабе, как впоследствии. Там отбирали детей, в том числе и из крепостных, готовили их с шести-семи лет. Готовили их для оперы, для балета, для драмы, - для всего. А драматическая школа отпочковалась потом.
В общем традиции - дело большое и серьезное. И жалко, когда то великое творческое начало, что сопутствовало становлению российского театра, замалчивается или не находит должного проникновения в сознание наших с вами современников. Я не скрываю, что обижен, я просто оскорблен за свой коллектив тем, что юбилей театра не нашел должного отражения на телевидении и вообще в СМИ. Нам не дали времени. Какие-то каналы сказали, что им это не очень интересно… А вот народу интересно. Нас завалили письмами. Один телеканал нашелся - дали сюжет о нас… тогда как канал «Культура», как и российский канал, который давал нам обещания, просто нас подвели. Я бы даже назвал это больше, чем подвели…

- Возможно, это «заговор молчания», но стоит ли огорчаться, ведь народ любит Малый театр без напоминаний, сами сказали, не забывает. Значит и помимо традиций есть за что… Известно, что Вы приступили к репетициям «Трех сестер». Несколько лет тому назад я смотрел эту чеховскую пьесу во МХАТе в ефремовской постановке - и решил, что это абсолют, ничего лучше в театре еще не видел. Хотя вообще к восторгам не склонен. А тут испытал что-то вроде потрясения. Идеальная режиссура, идеальные мизансцены, идеальная сценография, совершенная игра актеров - признанных, известных всей стране. Не говоря уже о чеховской драматургии… И когда мне сказали, что Юрий Соломин ставит «Трех сестер» в Малом театре, усомнился - неужели можно сделать лучше… Должно быть, это довольно непросто - создать рядом с тем, что есть во МХАТе, еще одно совершенство…

Юрий Соломин. Знаете, я никогда не стремлюсь кого-то удивить. И учу этому своих учеников и вообще молодых артистов. И сам никогда ни с кем не соревнуюсь. Все равно сделать так, как ты думаешь, как ты хочешь или так, как ты играешь… никто другой этого не сделает. Почему? Потому что все мы люди разные. Если ты будешь стремиться удивить, победить, показать, что ты лучше, то напрасно растратишь время и талант. Есть ли у меня какая-то режиссерская концепция? У меня нет какой-то концепции Чехова, но есть его драматургия. И это главное. Мне и самому очень нравится эта работа ушедшего от нас Олега Ефремова. Что ж, хорошо, когда признают совершенным то, что и в самом деле заслуживает высокой оценки. Да, «Три сестры» идут во МХАТе, в «Современнике» у Волчек, а теперь вот будут и у нас. Но совершенное многообразно, оно не конечно, и стремиться к нему - значит стремиться к бесконечному. А Чехов - он многомерен, полифоничен, он в полутонах, в недосказанностях. Пойдет ли к нам зритель, когда то же можно посмотреть на другой сцене? Думаю, что пойдет - и дай бог, долго будет идти. Вот «Царь Федор Иоаннович» в театре уже тридцать лет, а люди к нам идут. Им интересно испытать потрясения далеких эпох - попытаться разобраться, через какие коллизии развивались исторические судьбы России.

- Чехова уж очень любят ставить за границей. Возможно, потому что он экзистенционален как автор по сути. Ведь у него почти все имеет отношение к тому, что описывается в категориях «здесь и сейчас». Чехов и предвосхитил экзистенционализм в литературе, в частности, в драматургии. И вместе с тем Антон Палыч - стопроцентно русский писатель, и как таковой - не столько «созерцатель», сколько одержим идеей будущего, идеей совершенного. Вот и думаю - не загоняют ли они там «за бугром» (когда ставят на сцене) заключенные в чеховских пьесах объемы в некую бытийную плоскость, в анализ некой «патологии русского духа»?

Юрий Соломин. Чехова, конечно же, нельзя втиснуть в узкие рамки национального писателя. Он и национален, и наднационален. Чехов не живописует драму страстей, но мы чувствуем их тайное подспудное течение. Происходящее на сцене на первый взгляд инертно и банально, но захватывает и потрясает. Чехов интересен всему миру. И ставят его часто, порой очень интересно. Но и такое случается - недопонимают, перебарщивают, бывает, и до нелепого доходит. Иногда это происходит из-за неграмотной режиссуры, иногда - по причине общей неподготовленности к восприятию русской культуры. Ну да не беда, любая постановка чеховской пьесы - это шаг на пути к такому восприятию. Для нас же постановка любой из чеховских пьес - событие для театра, жизнь наполняется новым смыслом, появляются новые силы. Это и трудно, и радостно. Искусство, рожденное Чеховым, это большая новая эпоха. Это молодое искусство, оно и обращено было к молодежи начала двадцатого века.

- А что, по-вашему, драматический театр сейчас может предложить молодым?

Юрий Соломин. Для юношей и девушек прежних эпох классический театр значил очень много. Он воспитывал, занимался духовным строительством, побуждал к поиску нравственных ориентиров. Наконец, просто служил достойным способом развлечься. Конечно же, были и водевили, были и низкопробные пьески, шутовство и пошлятина, но это уже к классическому театру отношения не имело.
Сегодня души молодых дезориентированы иными соблазнами. Изобретены орудия влияния на сознание, многократно превышающие потенциал драматической сцены - и главным образом по степени воздействия на инстинкты. Но, как известно, не в силе бог, а в правде. А путь к ней неизбежно через классический театр пролегает.

Беседу вел Геннадий Старостенко

http://www.hrono.ru/text/2003/solom0311.html

Юрий Соломин: История болезни

Сегодня мы публикуем самую тревожную часть его рассказа. Многие знают, наверное, что летом на съемках чеховской «Чайки» знаменитому актеру стало плохо

Юрий Соломин: История болезни

Сегодня мы публикуем самую тревожную часть его рассказа. Многие знают, наверное, что летом на съемках чеховской «Чайки» знаменитому актеру стало плохо, и его срочно госпитализировали, а потом оперировали. До нашей сегодняшней публикации в СМИ появлялись лишь догадки и домыслы по поводу случившегося. Теперь у наших читателей появилась возможность узнать все из первых рук...


NewsInfo: Юрий Мефодьевич, не могу не спросить о том, что тревожило всех нас, начиная с лета. Как писала пресса, вас увезли со съемок «Чайки» в тяжелом состоянии. Что случилось, и как вы чувствуете себя сейчас?

Юрий Соломин: Я чувствую себя хорошо. А тогда все было сложно, я даже не думал, что это было настолько серьезно. Я очень благодарен всем тем, кто поддержал меня тогда. Хотя мне очень не понравилась волна, которая поднялась в прессе в те дни. Доходило даже до того, что репортеры прорывались ко мне и фотографировали через дверь… Наверное, деньги зарабатывали. Но в целом я был потрясен вниманием людей, зрителей. На улицах до сих пор спрашивают о здоровье. Это очень дорогого стоит… А тогда, повторяю, было непросто: мне надо было срочно оперироваться. Решили делать это в Италии, хотя и здешние врачи сделали все, что могли. Я очень благодарен также людям из съемочной группы фильма «Московская сага», которые мне очень помогли тогда. И МИДу, который сделал визу за четыре дня. А когда мы с женой прилетели в Милан и не знали поначалу, куда податься, то первые слова, которые я услышал, были на чисто русском языке: «Юрий Мефодьевич, здравствуйте!» Оказалось, что в клинике, где мне предстояло оперироваться, работают двое русских врачей - Игорь и Борис. Кстати, - оба из Новосибирска, почти земляки. Один из них меня встречал. Их там очень ценят.

«Погрузили» в машину, привезли в прекрасную клинику в город Бергамо. Не могу забыть тех дней: на первый взгляд грозного, но на самом деле доброго хирурга г-на Рипассини, маму Игоря, которая готовила мне обеды, делала морковный сок! А какого класса там обслуживающий персонал! Ко мне обычно и в наших больницах относятся неплохо, но там был просто класс. Тем боле, что они не знали, кто я такой. В течение нескольких дней заходили в палату через каждые двадцать минут! Ночью даже с фонариком. И Игорь с Борисом каждый день приходили ко мне. Мы вспоминали Россию, общих знакомых. Но они - нет-нет, да пощупают пульс… Я был горд за то, что наших людей там так ценят. Они бы могли и здесь работать, но одному из них в нашей клинике, когда он что-то предложил, сказали: «Ух, ты какой, нет, это рано!» А в Италии его сразу же схватили с руками и ногами, когда он приехал на стажировку. Там оказалось «не рано».

NewsInfo:У вас много наград и званий. Как вы к ним относитесь?

Юрий Соломин: Нормально отношусь. Когда было празднование 175-летия театра, я попросил всех прийти на галапредставление в лучших костюмах и надеть все награды, полученные за годы работы в театре. И когда на генеральной репетиции открылся занавес, даже наши люди, сидевшие в зале ахнули. Все буквально горело! И я видел радость этих людей, которые по тридцать лет не надевали эти награды. А ведь это их биографии. И мы стараемся всегда отмечать юбилейные даты работы в театре: от 25 до 70 и далее лет! Представляете себе: 90 лет Евгению Валерьяновичу Самойлову и 60 с гаком лет творческой деятельности! Все эти люди - наше национальное достояние! Правда, можно было к почетным званиям давать еще что-нибудь, хотя бы какие-нибудь льготы…

NewsInfo:В вас нет-нет, да просыпается общественный деятель. Не жалеете, что ушли в свое время с должности министра культуры?

Юрий Соломин: Я никогда ни о чем не жалею. Ведь я тогда получил очень многое для своего развития, не получив, правда, никаких наград. (Смех). Но это, конечно, не важно. А важно то, что я до сих пор не испытываю стыда перед своими коллегами. Было сделано много такого, что вспоминается с радостью.

NewsInfo:В финале вернусь к вашему замечательному «музею». Почти полвека работать в одном месте - это не скучно? Не хочется поработать где-то на стороне?

Юрий Соломин: Пока я не испытываю желания куда-тo уйти. Хотя, было время: приглашали в другие театры. А сейчас - и в антрепризы. Но я никогда не предаю тех людей, с которыми работаю. Мы вместе с этими людьми выдержали многое, даже период неудач, когда нас щипали со всех сторон. Мы устояли и заняли свою нишу. А самое главное: это мой дом. Я пришел сюда в 18 лет.

Беседовала Татьяна Ломме
2004-01-14 20:54

http://www.newsinfo.ru/?a=radio&sa=view_new&id=45560&date=2004-01-14

Власть имущие могли бы нам помочь…

Сегодня – продолжение рассказа, в котором Юрий Соломин предстает перед читателями в образе художественного руководителя старейшего московского театра…

Власть имущие могли бы нам помочь…

Сегодня – продолжение рассказа, в котором Юрий Соломин предстает перед читателями в образе художественного руководителя старейшего московского театра…


NewsInfo: Юрий Мефодьевич, вас функции художественного руководителя не «заедают»?

Юрий Соломин: Нет, просто сейчас осложнилась ситуация. Надо думать не только о проблемах искусства, но и о быте актеров. Хочется взять молодого человека в труппу, а он оказывается из провинции. Мало того, еще из «простой» семьи, папа и мама квартиру не купят. А нынче это почти единственный вариант остаться жить и работать в Москве. Так что, приходится выкручиваться. Думаем и об экономической стороне, и я c гордостью говорю, что наши сотрудники получают вторую зарплату, которую платит театр.

NewsInfo: У вас есть хороший спонсор?

Юрий Соломин: Нет.

NewsInfo: В таком случае, откуда «дровишки»?

Юрий Соломин: Мы работаем.

NewsInfo: Практикуете ли вы «показ лица» в больших кабинетах для выбивания денег или других благ?

Юрий Соломин: Лет пять назад это практиковалось. Но с каждым годом я понимал, что, хотя в лицо мне не скажут «нет», но при этом никто ничего не сделает. Хотя власть имущие могли бы, например, в юбилей театра помочь квартирами. Но этого не происходит. Единственное, о чем мы можем просить: продать квартиру по государственной цене, как это практикуется в отношении некоторых министров или депутатов. И это получается очень редко. Пока в нашей стране не дошли до понимания того, что экономику можно возродить только при наличии здорового, образованного и культурного человека. Тогда молодежь не будет чесать в затылке, отвечая на вопрос, кто победил в Великой Отечественной войне. И Малый театр чувствует свою миссию. Я горжусь, вспоминая, как нас с восторгом принимали во Франции. Были аншлаги, причем, приходили не только русские эмигранты, но и французы. У меня даже сохранилась видеопленка… Играли мы и в Германии, и в Израиле, и в Югославии. Скоро в четвертый раз за десять лет поедем в Японию. Они ведь люди практичные, сами приезжают и отбирают, что им нравится. А сейчас даже «заказали» «Три сестры» Чехова.

NewsInfo: Но вы, наверное, взялись за Чехова не только по просьбе японцев?

Юрий Соломин: Нет, конечно. Здесь наши желания совпали. В Малом театре шли все пьесы Антона Павловича, даже маленькие, одноактные. Осталась самая трудная – «Три сестры». Мы всё подбирались к ней, а тут вдруг японцы сказали: «Давайте!» Вот мы и «даём». (Смех).

NewsInfo: Вы – абсолютно чеховский актер, я ожидал, что сыграете Вершинина. Но в распределении ролей вашей фамилии нет. Почему?

Юрий Соломин: Во-первых, для этой роли я уже подхожу по возрасту. Не говоря уже о том, что я вообще себя в ней не вижу. Кроме того, я же начальник, нельзя под себя грести. Не могу же я играть в каждой премьере. Поэтому я для себя решил: одна роль раз в два года. Нельзя сыграть все, что хочется. Кроме того, у нас много хороших актеров.

NewsInfo: А как вам играется в своих спектаклях?

Юрий Соломин: Я попробовал это делать в «Чайке» и в последнем водевиле «Таинственный ящик». Это очень трудное дело. Но поскольку этот водевиль жил во мне 25 лет, я решился в нем сыграть. Тридцать с лишним лет назад мы планировали его поставить, причем играть вместе с «Пучиной», как это было принято в русском театре: драма и водевиль в один вечер. Не вышло. Потом я поставил его в училище. И тогда увидел, что это – тема! Тема, которая актуальна всегда – о судьбе актера. Мы решили его поставить еще и потому, что у нас в театре есть замечательный оркестр – единственный камерный оркестр в драматическом театре, который сохранился со времен создания Малого театра. Мне хотелось, чтобы он зазвучал. И он-таки зазвучал! Более того, он стал главным действующим лицом спектакля.

Беседовала Татьяна Ломме
2004-01-12 00:14

http://www.newsinfo.ru/?a=radio&sa=view_new&id=45156&date=2004-01-12

Музей - это звучит гордо! - Юрий Соломин о Малом театре

В жизни Юрия Мефодьевича Соломина в последнее время хватало самых разных событий

Музей - это звучит гордо! - Юрий Соломин о Малом театре

В жизни Юрия Мефодьевича Соломина в последнее время хватало самых разных событий: летом в его постановке вышла премьера водевиля Таинственный ящик, замысел которого бродил в режиссере четверть века. А через некоторое время, прервав съемки чеховской Чайки, он был срочно госпитализирован и отправлен на операцию за границу. Сейчас, войдя в строй, он с удвоенной энергией взялся за постановку Трех сестер, которые в 2004 году поедут в Японию…

Юрий Соломин не очень-то расположен говорить о своих творческих достижениях, и все время «съезжает» на позиции художественного руководителя театра. Дай ему волю, он без устали стал бы говорить о коллегах, о нуждах театра, о молодежи. Порой в нем начинает говорить министр, в должности которого он поработал недолгое время на заре отечественной демократии. Как и любому недавно выздоровевшему человеку, ему, наверное, очень приятно слышать от людей о своей нынешней прекрасной форме. Но, ей-ей, в моих словах не было ни грана комплимента: любимый артист действительно выглядит помолодевшим лет на двадцать.

NewsInfo: Многие называют Малый театр музеем. Вас это не обижает? Не кажется ли вам, что «музейность» - это признак стагнации?

Юрий Соломин: Это - признак стабильности. Мы же уважительно относимся к тому, что англичане дотошно блюдут свои традиции. Например, их законности не одна сотня лет. Взять те же музеи: мы же не относимся к Третьяковке или Русскому музею скептически: а, дескать, рухлядь… Там ведь собраны шедевры! Также и в Малом театре: мы стараемся сохранить традиции, накопленные за две сотни лет. Разве это плохо, когда у народа есть традиции?! Как только нарушаются традиции, перестает существовать народ. Примеры, думаю, приводить не надо. Вот, например, когда-то у нас в стране отменили ёлки. Но народ, чтя свои тысячелетние традиции, продолжал праздновать Новый год с этим деревцем в доме. Поэтому, когда про Малый театр говорят - «музей», это меня не только не обижает, но и вызывает гордость за то, что мы сохраняем переданное нам нашими предшественниками. Вот, например, этот ковер: я уже пятьдесят лет в Малом (вместе с училищем), а он все лежит. А этот красавец-стол или кресла! Их выносили на сцену, когда Михаил Иванович Царев играл Чацкого! На них иногда спали студенты, но мы сохраняем эту мебель в идеальном состоянии.

NewsInfo: В той же Третьяковке наряду с Репиным и Суриковым есть и Кандинский и Малевич. В Малом театре возможен, например, «Черный квадрат»?

Юрий Соломин: Если это Малевич - да! Если «под Малевича» - нет! Подражание - это почти всегда плохо. Да, наряду с классиками есть и современные художники. Но, к сожалению, современная драматургия ориентирована, прежде всего, на антрепризу. На небольшие мобильные спектакли, которые укладываются в чемодан, с тремя-четырьмя артистами. А для «театров с колоннами», как нас иногда иронически величают, они не пишут.

NewsInfo: Рядом с вами в таком же «театре с колоннами» идут спектакли на злобу дня. Ведь на улице - терроризм, убийства, насилие, а в Малом - тишь да благодать: изысканная костюмная классика…

Юрий Соломин: Я не считаю, что «Коварство и любовь» Шиллера - тишь и благодать. Это - политический спектакль, драма отцов и детей. О молодежи, в конце концов! Разве не современен сюжет, когда сын ради любви к простой девушке пошел против отца- президента?! Там есть такая фраза: «Если ты меня не простишь, то я расскажу всем, как становятся президентами!» Поэтому у нас в зале много молодежи, хотя на сцене никто не раздевается. Но там любят, страдают и борются! А «Лес» Островского! Это же пьеса о «творческих работниках» (Смех). Об актерах, которые бьются и побеждают своим благородством! А разве не актуальны «экономические» пьесы Островского: те же «Волки и овцы» или «Свои люди - сочтемся»?! Когда люди смотрят «Дельца», то не верят, что это написал Бальзак. Потому что это - типичная структура МММ. (Смех). Нет, мы не в стороне! А то, что у нас не раздеваются на сцене… Так ведь ни Шиллер, ни Чехов не планировали раздевать своих персонажей. Мы за экологию в театре! Поверьте, плохого классики нам не оставили. Поэтому мы решили: пусть наша основная сцена будет только классической. Сейчас многие люди (и не только россияне) приходят в Малый театр учиться русскому языку. Во-первых, потому что наши актеры умеют хорошо говорить. А во-вторых, потому, что такие тексты, которые мы играем, можно произносить только хорошим языком. Я в этой связи вспоминаю своего учителя Веру Николаевну Пашенную, которая говорила: «Я заплатила рубль двадцать, и хочу все видеть, слышать и понимать!» Вот и все «заповеди» нашей школы.

NewsInfo: Иногда злые языки утверждают, что в Малом театре съедают режиссеров…

Юрий Соломин: Нет, хороших мы никогда не едим, а плохие - невкусные, их есть вредно! (Смех).

NewsInfo: Но, все же, положа руку на сердце, «главный хранитель музея» может прийти к молодому режиссеру и что-то твердо ему посоветовать?

Юрий Соломин: Да, это может быть. Дело в том, что эта сцена и этот зал не выдерживают примитивизма в оформлении. Вот, приезжали англичане и французы. У них там из декораций было всего две ступенечки, лестница да ширмочки. Это у нас «не работает». Нужно учитывать и архитектуру здания, и цветовую гамму.

NewsInfo: Юрий Мефодьевич, актерство вам, по-прежнему, - в радость, или все же уже чувствуется усталость?

Юрий Соломин: «Жизненная» усталость, конечно, есть. А актерской просто не может быть. Что говорить обо мне, когда на «актерский праздник» в «Горе от ума» выходят Самойлов, Еремеева, Панкова, которым, по их же словам, «за 87 и за 92»! Работают они классно, и творческой усталости у них нет. Наоборот, они всегда мягко интересуются: «Есть ли там что-нибудь для них в перспективе?» Николай Александрович Анненков, который в 100 лет вышел на сцену, заходил ко мне за два года до смерти и спрашивал: «Ты подумал о моей перспективе?»

(продолжение следует)

Беседовала Татьяна Ломме
2003-12-21 18:01

http://www.newsinfo.ru/?a=radio&sa=view_new&id=43146&date=2003-12-21

Москва увидит «Трех сестер» Юрия Соломина

16 января на сцене Малого театра произойдет событие, которое при любом результате будет вписано в историю театра: Юрий Соломин представит на суд публики свою версию «Трех сестер» Чехова.

Москва увидит «Трех сестер» Юрия Соломина

16 января на сцене Малого театра произойдет событие, которое при любом результате будет вписано в историю театра: Юрий Соломин представит на суд публики свою версию «Трех сестер» Чехова. Это последняя из крупных чеховских пьес, которая еще не шла на этой сцене.
Не сразу пришел Малый театр к Чехову: многие корифеи театра — даже сама Мария Ермолова — отвергали сценические возможности его пьес. Это досадное недоразумение устранил лишь Борис Бабочкин, поставив в 1960 г. пьесу «Иванов». Через двадцать с лишним лет, в 1982 г., в Малом сыграли «Вишневый сад» в постановке Игоря Ильинского, потом были «Дядя Ваня», «Чайка», снова «Иванов». Все эти спектакли (кроме «Иванова», поставленного Виталием Соломиным) театр сохраняет в своем репертуаре. Для Юрия Соломина «Три сестры» — это не первое обращение к Чехову: постановка «Чайки» осуществлялась под его общим художественным руководством. В новом спектакле заняты актеры разных поколений: Охлупина, Пашкова, Андреева, Подгородинский, Жулин, Иванова, Клюквин, Ермаков, Марцевич. Художник-постановщик спектакля — Александр Глазунов, участвовавший в создании таких спектаклей, как «Волки и овцы», «Бешеные деньги», «Чайка» и другие. Музыкальное оформление выполнил Григорий Гоберник.
Премьерные спектакли состоятся 16, 23 и 30 января. Билеты можно приобрести в Web-кассе театра, а также в обычных кассах, которые работают в будни с 12:00 до 19:00, в выходные с 10:00 до 18:30.

Yтро.ru
http://www.utro.ru/news/2004/01/15/268420.shtml