Новости

Нынешние чиновники не лучше прежних. Такие же безграмотные и алчные

Юрий Мефодьевич Соломин — артист театра и кино, народный артист СССР, лауреат Государственных и международных премий, фильм японского режиссера Куросавы «Дерсу Узала» с Соломиным в главной роли был удостоен премии «Оскар». Он режиссер, педагог, профессор Театрального училища им. М.С.Щепкина. Художественный руководитель Малого театра. Сыграл в театре: царя Федора Иоанновича, Хлестакова, Кисельникова, Тригорина и Войницкого, Сирано де Бержерака, Федора Протасова, царя Николая II, поручика Ярового; в кино — Арсеньева (в том знаменитом «Дерсу Узала»), Кольцова («Адъютант его превосходительства»), Телегина («Хождение по мукам»), Звягинцева («Блокада») и множество других ролей. Был министром культуры РСФСР.

— Во-первых, как вы себя чувствуете? Все так беспокоились...
— Хорошо. Нормально... В день столетия Михаила Ивановича Царева сыграл Фамусова в «Горе от ума», потом Тригорина в «Чайке». А после, в санатории, начал репетировать «Три сестры». На прогонах так бегал, что и о болезни забыл.
— Водевиль «Таинственный ящик», где вы танцуете и поете, еще не играли?
— Нет еще. Но надо бы... Хотя теперь ничего наперед не загадываю...
— Испугались, когда стало плохо?
— Да нет... Спасибо нашим врачам, посмотрели, в каком состоянии сосуды, пришли в палату и объявили, что необходима операция. Нужно так нужно! А плохо мне стало после съемок. Я «не доснялся» в большом фильме «Московская сага». Два месяца они меня ждали. Потом досняли, соединили с прежним материалом. Словом, из положения вышли.
— В Москве ловили каждое известие о том, как вы себя чувствуете там, в Италии, куда вам помогли поехать.
— Оказывается, есть такие русские люди! В одну секунду помогли! Я об этом узнал после операции и даже не знаю, чем могу отплатить человеку, который меня своими деньгами спас. Кстати, операцию там мне делали русские врачи... Главный хирург был итальянец — Рипосини, а правая рука его — Игорь Котельников из Новосибирска, и он там оперирует уже 8 лет. И врач-анестезиолог тоже был русский.
— Вернемся теперь, Юрий Мефодьевич, к текущим делам. Наши выдающиеся деятели искусства выражают большую тревогу за судьбу русского репертуарного театра. Недавно Галина Волчек в «Родной газете» прямо говорила, что те, кто намеренно губит и разрушает наш репертуарный театр, не понимают, что на восстановление его уйдет потом лет пятьдесят. Что вы думаете об этом?
— Говорят, все упирается в деньги, в слабую экономику. Но дело еще и в мозгах, совести, сердцах тех, кто руководит культурой. Никогда не поднять экономику, если в загоне будут медицина, образование, наука и культура.
Спрашивают, что может сделать культура, чтобы государство поднялось с колен? Да культура может все! Даже войну помочь выиграть. Достаточно вспомнить, как великая актриса Малого театра Вера Николаевна Пашенная вместе с фронтовой бригадой приезжала на Север, на нашу военно-морскую базу, они играли там Островского «На бойком месте». Один спектакль сыграли специально для трех летчиков, которые готовились лететь бомбить Берлин. Вот что такое искусство! Когда страна слабеет, беднеет, ее полпредами в мире становятся деятели искусств. Но, как только положение чуть-чуть налаживается, власти забывают, чем они нам обязаны. Галина Волчек говорит о пятидесяти годах? А я бы назвал больший срок. Развалить наш признанный во всем мире театр легко, а вот построить заново, духовно вылечить человека и общество — на это потребуется жизнь не одного, а нескольких поколений. Однако в окончательную катастрофу я не верю. И русский театр, и новое кино, которое медленно возрождается и уже дает блестящие результаты, уничтожить нельзя. Будем бороться.
— Тем не менее определенного толка пресса — желтая, полужелтая — организует гонения на академические театры, на театры с традициями, с историей и биографией.
— Отношусь к этой проблеме болезненно. Вечно нам урок не впрок. Я более 15 раз бывал в Японии, снимался там, близко знал великого Куросаву. И Малый театр трижды с большим успехом гастролировал в Стране восходящего солнца, возил Чехова, Островского... Почему, спрашивается, японцы дорожат древним искусством своего театра «Но», глубоко чтят величественный и ритуальный «Кабуки»? Слово «традиция» они произносят с уважением, а мы — с уничижением. Наши радикалы с презрением пишут о «театрах с колоннами».
Вот эти стены в кабинете Ленского, Южина, потом Царева, где и я сегодня сижу... Им уже двести лет, они с самого начала были темно-оливкового цвета. И двери были точно такие, как сейчас, — белые, с золотой лепниной. Почему я должен перекрашивать их? Кому в угоду? Ведь это память. От этого свет и воздух у нас особые, каких нигде больше нет.
— Иные называют ваше искусство старомодным, исчерпавшим себя...
— Я этого не знаю, не слышал… Знаю, что нас, как и прежде, любят люди. Выпускники нашей школы мечтают к нам попасть. Из Малого театра и теперь никто из актеров по своей воле не уходит, текучки, убивающей ансамбль, у нас нет. Вы слышали, какая тишина в зале на «Трех сестрах»? Самое для меня бесценное — когда молодежь так слушает и смотрит Чехова или спектакаль «Коварство и любовь», который идет у нас уже какой сезон.
Перед премьерой шиллеровской трагедии я, постановщик, ждал чуть ли не провала. Но как слушали! Хотя никто никого не «заваливал» на доски сцены, не лапал, не тискал, не хватал за зад. Не ставил «злободневных» политических акцентов, когда Фердинанд угрожал отцу: «Я расскажу, как становятся президентами!..» Молодежь внимала простому и вечному: «Я тебя люблю…» и «Я тебя люблю…» Играя Островского, мы не собираемся угождать десятку театральных умников — «образованцев», по выражению Солженицына, а обращаемся к тысячам людей, которые идут в театр, чтобы получить наслаждение, нравственное очищение, сделаться душевно лучше. Малый театр, слава Богу, имеет своего зрителя и свою нишу в искусстве. Уничтожить это было бы преступлением и трагедией для людей, для страны, для народа.
— Вспоминаете ли вы свое «советское прошлое»? Не без помощи «толкователей» молодежь думает, что в те годы в искусстве все было «темно и пусто»...
— Политическая цензура была ужасной. И конъюнктурные ремесленные пьесы приходилось играть в немалом числе. Но при всех человеческих трагедиях, гонениях на гениев, тотальном угнетении вдруг рождался, существовал десятилетиями великий театр. Здесь — тайна выживаемости, даже при невыносимых условиях. Возможно, именно сопротивление обстоятельствам и рождало мощную энергию творчества…
Сегодня пытаются зачеркнуть театр советского времени. Мол, все были приспособленцами-конъюнктурщиками, стукачами или жертвами режима. Но нельзя не помнить, что кое-что первородно важное в искусстве театра власть нам сохранила. Русскую театральную школу, например.

Требуя служения «коммунистической идее», она, власть, приняла на себя полное обеспечение театра. Думаю, что и сегодня без поддержки «сверху», при слаборазвитом меценатстве современному театру с его цехами, зданиями, машинерией, труппами, иногда с живым оркестром не уцелеть. Я говорю лишь о талантливых коллективах. В спешке в Москве наоткрывали много лишних. Есть и совсем изжившие себя. Но решать — кто есть кто? — следует очень осторожно. «Судьями» опять могут стать чиновники, которые сегодня нисколько не лучше прежних. Такие же безграмотные и алчные.
— А новой драмой, так называемым черным театром с его патологией, уличным языком вам не приходилось интересоваться?
— Только в той степени, в которой с этим знакомит телевидение. У нас, в Малом, мы такое не ставим. Ругаться матом — пожалуйста, но в свободное от работы время где-нибудь на задворках. А в театр ходят дети и подростки. Мы отвечаем за них. И люди старшего поколения — больших знаний и культуры — не принимают этот тип театральных «новаций».
— Число соблазнов, актерских возможностей сегодня очень возросло. Артист-звезда, который снимается, занят в антрепризе, прекрасно зарабатывает, может прийти к вам и поставить ультиматум: «Дайте свободные дни! Если нет, то до свиданья, я из театра ушел...»?
— Пока такого у нас не бывало. Хотя многие актеры заняты на стороне, но Малый театр по-прежнему остается главным в их жизни. Когда просят, скажем, переставить спектакли и высвободить «окно», иду навстречу. С этой стороны опасность разрушения нам не грозит.
— Вас побаиваются в театре?
— Не знаю... Хочется, чтобы уважали. Но, может быть, и боятся. Потому что начальник. Могу ущемить в ролях, в зарплате, в званиях. Чаще других приходят актеры среднего возраста с жалобами на то, что мало играют, что звания задерживаются. Я говорю: «Стоп! Звания — да. Пожалуйста. Роли — нет».
— Почему вам легче дать звание, чем роль?
— Роль — она ведь должна найти артиста. Артистов у нас много. Молодые должны расти, и надо о старших, о ветеранах думать. Вот только что у меня была Элина Авраамовна Быстрицкая. Я обязан позаботиться о ней. Она много сделала для Малого театра. Или Демина Галина Яковлевна, которая сейчас уже не очень здорова, но актриса блестящая. Кто не видел Варвару Николаевну Рыжову, пусть идет и смотрит Демину — она из великой плеяды замечательных наших «старух». Подлинная русская театральная школа. А народность, яркость, чудесный юмор — от провинциальной сцены, на которой Галина Яковлевна начинала. И о Татьяне Петровне Панковой надо думать, и о Еремеевой, Ликсо, Солодовой... Они — лицо, слава, марка коллектива. Но возраст есть возраст. Я назвал шесть замечательных актрис. А в репертуаре за один сезон выпадают только две или три «пожилые» роли.
— А этим немолодым людям по-прежнему хочется играть?
— Очень хочется! Николай Александрович Анненков, когда ему было девяносто восемь лет, зашел, помню, сюда, в кабинет, и, не снимая пальто, так требовательно, строго спросил: «Ты подумал о моей перспективе в театре?!» В глубокой старости Театр — единственный Дом, который остается с актером до конца.
— Что за странная привязанность к Чехову в нынешнем Малом? Никогда раньше Чехов так много не шел на щепкинской сцене. Он же всегда был «собственностью» Художественного театра.
— Видите на стене портрет Александра Павловича Ленского? Начинающий драматург Антон Чехов пришел к великому актеру и еще до того, как МХТ родился, принес ему свою раннюю пьесу «Леший». А Ленский пьесу ему не только зарубил, но, сделав множество замечаний, посоветовал молодому автору драматургией больше не заниматься. Наверное, Антон Павлович обиделся, однако вступил с Ленским в переписку и, переделывая «Лешего» на «Дядю Ваню», его замечания учел.
Потом Чехов уже был весь во МХАТе, но, как ни странно, огорчив мхатовцев, «Дядю Ваню» опять понес в Малый. Видимо, очень ему хотелось, чтобы пьесу сыграли корифеи щепкинской сцены. В своей манере и интонации, другой, чем в Камергерском переулке. Но репертуарный комитет не разрешил тогда эту постановку на Императорской сцене.

После революции в Малом театре Чехов долго не шел. Лишь в 60-е годы Борис Андреевич Бабочкин поставил «Иванова». Я там был занят в эпизоде, играл слугу Петра. Затем Игорь Владимирович Ильинский поставил «Вишневый сад». Потом Борис Морозов — «Лешего», Сергей Соловьев — «Дядю Ваню», я — «Чайку», Виталий Соломин — «Иванова», теперь я — «Три сестры». Мы решили, что сыграем всего Чехова. Сейчас, кроме «Иванова», все пьесы в репертуаре. После смерти Виталия Соломина, постановщика и исполнителя главной роли, мы решили не вводить нового актера. Пусть талантливый и оригинальный «Иванов» останется в памяти людей таким, каким он был.
— У вас, как у режиссера, в чем заключалась побудительная причина поставить «Три сестры»?
— Это пьеса об интеллигенции, об армии, неустроенности тех и других. О человеческих чувствах. Там же сплошные любовные треугольники. Сколько раз в письмах Чехов пишет о своем стремлении в Москву! Из Ялты, где жил одиноким и больным. Из Ниццы, где пытался отдыхать. И в письмах к Книппер звучит эта тоска — мечта о Москве. Так что сестры говорят о Москве, повторяя устремленность самого Чехова, они чувствуют, как он. Почему они не уезжают в Москву?..
— В самом деле, почему?
— Да денег у них нет. Такая вот простая причина. Вершинин говорит, что всю жизнь мается. Железная кровать... Печка дымит... Почти как у многих наших офицеров...
— Зачем вы в начале и в конце спектакля читаете чеховский текст? Там очень сильно звучит слово «провинция». Что-то о том, что, не дай бог, жить в российской провинциальной глуши...
— В провинции и тогда было тяжело, и теперь. Деятелям культуры, и учителям, и офицерам. Ольга с Ириной — учительницы...
— Чехов Чеховым, но по-прежнему лидером и кумиром для вас остается Островский. Судя по афише, все нынешние наши театры его активно ставят. Почему?
— Он живой и вечный. И вот уже сто лет «репертуарный» и в провинции и в Москве. Тут одна причина — его гений. Но выбор пьес в зависимости от времени меняется. Сегодня востребованы «экономические пьесы» Островского, то есть о капиталах, о деньгах. «Свои люди — сочтемся», «Волки и овцы», «Не было ни гроша, да вдруг алтын», «Трудовой хлеб»... В советское время они принимались по-другому. Замечательные, но как бы не про нас. Частных банков тогда не существовало. Кредитов под проценты никто не брал, долговых бумаг не подписывал. Землей тоже не торговали. Да и денег больших у людей не было. Если кто и копил, то тайно. Да и обманывали на весьма жалком уровне.

Когда Леонид Андреевич Волков ставил в Малом театре «Свои люди — сочтемся» с Любезновым, Анненковым, Владиславским, Белевцевой, Эллой Долматовой — я там слугу Тишку играл, — пришлось экономиста приглашать. И он нам долго втолковывал, что такое закладные, проценты, долговая яма... А мы ничего не понимали. Многие сцены пришлось вымарывать, потому что и зритель не понимал.

Только Жарову с Ильинским удалось уже не в Островском, а во «Власти тьмы» Толстого исполнить диалог Митрича и Акима о земельном банке. В зрительном зале дикий хохот стоял, пока два замечательных артиста рассуждали о том, что есть такая «банка», где тебе сначала дадут деньги, а потом с помощью процентов обдерут до липки.

Сегодня появились и банки, и ЧАРы, и грандиозные аферы Березовского, и долговые ямы — тюрьмы для олигархов, не уплативших налоги. Все стало понятно. Сцены, которые раньше вымарывали, теперь самые для зрителя интересные. Люди спрашивают в антрактах: «Неужели это Островский так давно и так точно про нашу сегодняшнюю жизнь написал?»
— Что это за Ассоциация русских театров в республиках России и СНГ, которую вы возглавляете?
— Это объединение театров, работающих на русском языке. В Казахстане, например, их 16. Все существуют, живут трудно.
— Когда вас выбрали председателем?
— В 1992-м позвонили из Чувашии, из Йошкар-Олы, и сказали, что у них возникла идея, они посоветовались и выбрали главой ассоциации меня. Я сказал, что идея меня греет. Сохранение русскоязычных театров — это сохранение нашего национального достоинства. Вместе с Министерством культуры из бюджетных денег мы помогаем материально актерам, режиссерам. Как известно, в республиках ситуация с русской культурой, с русским языком зависит от доброй или злой воли высшего начальства. В Башкирии и Татарстане к русским театрам относятся хорошо. В Казахстане тоже. Недавно в Алма-Ате даже юбилей русского театра праздновали. Но когда республики отделились, стали полностью или частично самостоятельными, большинству коллективов жить стало совсем плохо. Где-то русские театры вообще исчезают. В Чувашии, например, положение критическое. Там даже вывеска Русского драматического театра была уничтожена. А ведь там была хорошая база, хороший директор, теперь ничего не осталось. Коллектив развалили до основания. Убрали способного молодого главного режиссера — сына знаменитого Георгия Константинова, крупнейшего провинциального постановщика, имя которого носил театр. Я его хорошо знал, ездил в Йошкар-Олу играть в его спектакле царя Федора Иоанновича. Получал большое творческое удовольствие.

Теперь центр ассоциации переведен в Москву. Отсюда легче с помощью министерства, федеральной власти влиять, мешать несправедливостям. Здесь же легче и деньги находить. Мы работаем, чтобы внимания и помощи русским театрам было больше.
— Но вы не бросаете и другой фестиваль, посвященный А.Н.Островскому…
— Да. Шестой по счету, он состоится в апреле нынешнего года, потому что 12 апреля — день рождения великого драматурга. В фестивале участвуют только провинциальные театры. Как бы по желанию самого Александра Николаевича, который лучшие свои пьесы — «Лес», «Таланты и поклонники», «Без вины виноватые» — посвящал актерам русской провинции, а у себя в Щелыково даже дом для них отдельный построил, чтобы они приезжали и играли для него. За десять лет существования фестиваля на нашей большой сцене постановки Островского показали более двадцати коллективов России.
— За время нашего разговора вы несколько раз коснулись темы дома, семьи...Что это значит для вас, у которого есть дача, квартира, жена, дочка, внучка?
— Мне повезло, что у меня в доме сплошь творческие люди. С женой мы вместе работаем в училище. Я ей абсолютно доверяю. Дома по вечерам продолжаются разговоры о театре, об учениках.
— Говорят, что Ольга Николаевна в училище находится с утра и до вечера. А обед-то кто готовит?
— Иногда мы здесь, в театре, обедаем. Иногда — дома.
— А дочка и внучка что делают?
— Они музыкантши, пианистки, живут сейчас в Англии. Дочь окончила Московскую консерваторию, работала в Малом театре концертмейстером, теперь в Англии — педагог. Внучка одно время жила у нас, и мы ею много занимались, начали учить музыке. Теперь она учится в Лондонской музыкальной школе. До Академии музыки еще не доросла. В этом году стала дважды лауреатом Международных конкурсов пианистов в Лондоне и на Кипре. Все участники были взрослые, а она одна — тринадцатилетняя. Еще получила особый приз жюри.

Мы с женой не очень верили в ее успехи. Но вот однажды Ольга Николаевна пошла на концерт в Консерваторию, купила журнал «Фортепьяно», начала его листать и вдруг прочитала: «Наши победы в Лондоне», а в списке победителей увидела имя Александры Соломиной.
— Саша бывает в Москве?
— Она каждые три месяца прилетает домой, чтобы заниматься с нашими педагогами. Потому что русская музыкальное школа, наверное, лучшая в мире.
— В этом году как молодому обещающему таланту в Москве ей дали престижную премию «Триумф».
— Моя жена — Сашина бабушка — отдает ей много сил и внимания. И мама — педагог тоже. Но очень многое зависит от нее самой. В свои небольшие годы она удивительно разумная и ответственная. Все понимает. Этим пошла в дедушку... (Смеется.)
— Вы такой разумный?
— Хотелось бы...

Беседовала Вера Максимова
«РОДНАЯ ГАЗЕТА» № 11(46), 19 марта 2004 г., полоса 13