ПАМЯТЬ
24 июля исполняется 120 лет со дня рождения народного артиста СССР Игоря Владимировича Ильинского (1901 - 1987). Блистательный артист и выдающийся режиссер, Игорь Ильинский - это одна из выдающихся творческих личностей, служивших Малому театру во второй половине XX века. Одной из его последних работ в Малом театре стала постановка спектакля "На всякого мудреца довольно простоты" А.Н.Островского, в которой он сам исполнил роль Крутицкого, игранную им на этой сцене еще в 1940-50-х годах. Запись этого спектакля мы и хотим предложить вашему вниманию сегодня.
Игорь Ильинский был прекрасным чтецом, особым успехом в его исполнении пользовалась повесть Н.В.Гоголя "Старосветские помещики". Этот номер был записан на радио и на телевидении, и, конечно, является настоящим шедевром актерского мастерства, достойным отдельной исследовательской работы.
СЫН ИГОРЯ ИЛЬИНСКОГО: «ПОСЛЕДНИЕ ТРИ ГОДА ОТЕЦ АБСОЛЮТНО НИЧЕГО НЕ ВИДЕЛ, НО ПРОДОЛЖАЛ ИГРАТЬ НА СЦЕНЕ»
Миллионам зрителей народный артист СССР Игорь Ильинский запомнился по блестяще сыгранным ролям в фильме Григория Александрова «Волга-Волга» и картинах Эльдара Рязанова «Карнавальная ночь» и «Гусарская баллада». Уже при жизни он стал легендой кинематографа.
Судьба отмерила Игорю Владимировичу 85 лет.
О том, каким он был человеком, «ФАКТАМ» рассказал его сын — известный московский радиоведущий музыкальных программ Владимир Ильинский.
— Владимир Игоревич, вашего отца называли советским Чаплиным. Как Игорь Ильинский воспринимал свою славу?
- Серьезно к ней отец никогда не относился. А по поводу сравнений с великими комиками даже иронизировал. Большинству людей запомнились его Бывалов в фильме «Волга-Волга» и Огурцов в «Карнавальной ночи». Но у отца ведь были и другие роли. В Малом театре, к примеру, он прекрасно сыграл Льва Толстого. И далеко не все знают Ильинского как чтеца. А ведь именно в этом он достиг настоящей вершины. Как он читал гоголевских «Старосветских помещиков»! Как перевоплощался в Пульхерию Ивановну и тут же — в Афанасия Ивановича!
— Говорят, что у Игоря Владимировича был красивейший голубой «кадиллак».
— Да, отец пригнал его из Прибалтики. Этим «кадиллаком» организаторы гастролей рассчитались с ним за серию выступлений. Меня тогда еще не было. Но со слов отца знаю, как он мучился с этим автомобилем. Запчасти к нему в Москве не продавались. И когда машина ломалась, это становилось настоящей катастрофой.
С этим «кадиллаком» связана и такая забавная история. Когда у отца он появился, его стали беспокоить «органы», выясняя, каким образом машина оказалась у Игоря Владимировича. Ведь до того она принадлежала какому-то разоблаченному вражескому агенту.
— Прямо детектив!
— А когда я родился (отцу тогда исполнилось 50 лет), он приобрел черный «ЗИМ». На улицах Москвы эти машины были большой редкостью. Огромная, с откидными сиденьями! В ней могло поместиться семь человек. Я даже запомнил номер «ЗИМа» — ЭВ1054. Отец в шутку называл его Эдуардом Васильевичем. В сильные морозы отец меня подвозил на «ЗИМе» в школу. Позже «ЗИМ» сменила «Волга».
— Игорь Ильинский хорошо водил?
— Поскольку у него уже в 1960 годы были проблемы со зрением, возил его шофер. Но и сам отец ездил неплохо. Проблем с милицией никогда не возникало. «Иногда меня останавливают, — говорил, — просто, видимо, потому, что хотят пообщаться с Ильинским».
— Вашими соседями по подмосковной даче были Любовь Орлова и Григорий Александров, Леонид Утесов, Исаак Дунаевский. Отец с ними дружил?
— В нашем поселке Внуково действительно жило много известных людей. Но с названными вами знаменитостями отец близко не общался. Иногда приходил к нам сын министра иностранных дел СССР Андрей Громыко, чтобы понаблюдать за игрой в теннис. У нас во дворе отец оборудовал корт. Бывало, папа играл и с многократным чемпионом СССР по теннису, спортивным комментатором Николаем Озеровым.
— В книге «Сам о себе» Игорь Ильинский писал, что в его жизни менялись театры и съемочные площадки, но всегда оставался каток на Петровке, 26.
— Он назывался «Динамо». Когда я учился в младших классах, мы с отцом ходили на этот каток несколько раз в неделю. Как сейчас вижу картину: мы идем по улице, под ногами хрустит снег. У отца в руке чемоданчик с несколько старомодными коньками, у меня — свой, маленький. Мы переодевались в раздевалке, выходили на каток, где все светилось, гремела музыка. Отец изумительно катался на коньках. Выделывал на льду фигуры — «восьмерку», «кораблик». И я очень любил кататься на коньках. Это одно из самых ярких воспоминаний детства.
Отец был спортивным человеком. Ходил на лыжах, плавал. Пока зрение совсем не отказало, играл в теннис. И меня практически всегда обыгрывал. Теннисный корт на даче зимой мы заливали водой и играли в хоккей. Иногда к нам, мальчишкам, присоединялся отец.
А еще он играл с нами в настольный «пуговичный» футбол. На разлинованной картонке расставлялись игроки — «пуговицы». Самая маленькая — мяч. Нажимаешь на свою пуговицу расческой, и она бьет по маленькой пуговке-мячу. Задача — загнать эту маленькую пуговку в ворота… Мы разыгрывали целые чемпионаты! Отец охотно соглашался с нами играть, часто проигрывал. Вел себя с нами абсолютно на равных.
— С удивлением узнала, что в фильмах Игорь Ильинский сам, без каскадера, выполнял сложнейшие трюки…
— В фильме «Когда пробуждаются мертвые» есть сцена, где он бежит от кондуктора по крышам вагонов движущегося состава и перепрыгивает с одного вагона на другой. Когда поезд вдруг ушел под мост, отец, схватившись за ферму моста, висел минут пять без всякой страховки на высоте четырех-пяти метров — до тех пор, пока поезд не вернулся назад. И еще несколько минут — над проходящим составом.
— Невероятно.
— А помните эпизод, когда в «Волге-Волге» Бывалов со второй палубы теплохода прыгает в воду? Должна была прыгать и Любовь Орлова, но вместо нее поручили это сделать профессиональной пловчихе. Съемки проходили в октябре, вода была уже очень холодная, и спортсменка дублировать Орлову отказалась, пришлось искать другую дублершу. А отец прыгал сам. Причем дважды! Первый раз снять прыжок не получилось — «заела» камера. А второй раз режиссер усложнил задачу. Чтобы сцена получилась более комичной, Игорь Ильинский должен был не просто прыгнуть в воду, а перебирать ногами в воздухе, будто продолжает бежать. Этот дубль и вошел в фильм.
— Сыграно виртуозно!
— Была еще одна опасная ситуация. В фильме «Человек ниоткуда», в котором играет Сергей Юрский, первоначально снимался отец, но потом отказался. Как-то во время съемок отец оказался на памятнике — верхом на коне вместе с Юрием Долгоруким (памятник находится на Тверской улице в Москве). Отец вспоминал, как не на шутку испугался: «Я посмотрел вниз и понял, что если вдруг свалюсь с такой высоты, то шансов выжить не останется». Он испытал такой стресс, что даже не помнил, как его оттуда сняли.
— Игорь Ильинский был человеком верующим?
— Да. Но в церковь не ходил, посты не соблюдал. Правда, у него был знакомый священник. Меня крестили. Когда я был маленьким, отец сказал мне: «Володюшка, помни и знай, что Боженька находится в твоем сердце. Он тебе всегда подскажет, как себя вести в той или иной ситуации».
— Случались ли в жизни Игоря Ильинского чудеса?
— В детстве на спинке родительской кровати я увидел выщербленность. Такая же была рядом на шкафчике. Я спросил отца, что это такое. И он рассказал историю, что как-то (было это до моего рождения) через окно на третьем этаже, пробив штору, свернутую жгутом, влетела пуля. Она ударилась о спинку кровати и срикошетировала в шкафчик, а затем — в стену. Чудо, что ни мама, ни отец от этой пули не пострадали. Их не было в момент выстрела в комнате. Отец обращался в милицию. Но стрелявшего не нашли.
— Как познакомились ваши родители?
— У отца это был второй брак. Первая его супруга Татьяна Ивановна умерла от тифа. Похоронена на Внуковском кладбище — недалеко от дачи. И отец на протяжении всей жизни летом каждую неделю приносил ей на могилу полевые цветы.
А познакомились родители вот как. Вместе работали в Малом театре. После смерти первой жены папа вел достаточно уединенный образ жизни. Объединило родителей… одиночество. Мама тогда приехала в Москву из Тамбова, и ее едва не выслали из столицы обратно, так как у нее была немецкая фамилия Битрих. Ее вызвали в «органы» и сказали: «Вы что, с ума сошли? У нас война с фашистской Германией, а вы с немецкой фамилией собираетесь играть в театре?» И потребовали покинуть Москву в 24 часа — ехать обратно в Тамбов.
Мама рассказала в театре о сложившейся ситуации. Начальство ее успокоило: «Вы репетируйте, а мы этот вопрос решим!» И каким-то образом все уладили, но попросили взять псевдоним. Так она стала Еремеевой. Первым человеком, который поздравил ее с дебютом, был Игорь Ильинский. Как-то они разговорились. Мама поведала отцу свою боль о том, что репрессировали ее двоюродного брата и он погиб. Оказалось, папа был в молодости с ним знаком и очень близко принял его гибель к сердцу. С тех пор родители почувствовали друг в друге родственные души.
— Какая у родителей была разница в возрасте?
— Двенадцать лет. Всю жизнь у отца и мамы были очень теплые отношения. Хорошо помню его глаза, когда он смотрел на нее, обнимал и говорил: «Моя Танюшенька». Мама была замечательной хозяйкой, фантастическим кулинаром. Любимым тортом в нашей семье был «Бовари». В его основе безе, как в «Киевском торте», который мне всегда очень нравился, и кофейный крем с орешками. К слову, названия всех тортов связаны с названиями спектаклей.
Бефстроганов, котлеты, салаты у мамы получались такие, что нельзя было оторваться. Консервировала грибы, варила варенье… А ее капустный пирог я мог весь съесть в один присест. Все было настолько вкусно, что представить отца, идущего обедать или ужинать в ресторан, просто невозможно. Он очень любил нашу квартиру и простенькую довоенную дачу.
— Какой фильм с участием Игоря Ильинского у вас любимый?
— Помню, как всей семьей мы ходили в кинотеатр на премьеру «Карнавальной ночи». Я был еще ребенком. Мама спросила, понравилось ли мне. Но я молчал. Огурцов, которого сыграл папа, мне казался чудовищем. Он всем мешал! Мама же объяснила, что это просто такая роль. А я даже придумал тогда папе прозвище Мешалкин. Любимая отцовская роль у меня — Кутузов в «Гусарской балладе». На эту роль Ильинского утверждать не хотели, видя в нем исключительно комика. Но Эльдар Рязанов прибег к хитрости. Снял Ильинского, а потом заявил, что зима закончилась и уже нет натуры для пересъемок.
— В Киеве Игорь Ильинский бывал?
— Конечно. В 1965 году родители с Малым театром поехали на гастроли в Киев и взяли меня с собой. Сильнейшее впечатление на меня произвели Владимирская горка и цветущие каштаны, которых я раньше никогда не видел. Киев мне очень понравился.
— Правда, что в последние три года жизни Игорь Ильинский абсолютно ничего не видел?
— Да. Зрение ослабело, после того как в молодости отец переболел тифом. Кроме того, он много снимался, и яркий свет софитов тоже в какой-то степени сказался. Отец обращался к врачам, перенес операцию. Но ничего не помогло. В последние три года не мог различить день и ночь, не понимал, где находится: на даче или в московской квартире. Но продолжал играть на сцене. За кулисами всегда зажигали лампочку, чтобы он уходил на ее свет.
— Умер Игорь Ильинский 13 января накануне старого Нового года.
— Отец очень любил этот праздник. Больше, чем 31 декабря. И вообще любил цифру тринадцать. Когда покупал билет на поезд, у него обязательно было тринадцатое место. И вот так эта цифра ему «аукнулась». Умер отец в больнице. По телевизору как раз шла «Карнавальная ночь». Сообщение о его смерти стало для меня страшным ударом. Я был уверен, что он вернется из больницы, куда лег поправить здоровье.
— Что бы вы сказали вашему отцу, если бы сегодня он мог вас услышать?
— Я самый счастливый человек, потому что моя работа радиоведущего музыкальных программ совпадает с моим увлечением с юности. И этим я обязан отцу, который когда-то привез мне с гастролей пластинку «Битлз».
Родители всегда во всем меня поддерживали. Когда, к примеру, я увлекся в 14 лет хоккеем, отец попросил Николая Озерова «выбить» мне настоящую экипировку и такую клюшку, которыми играла сборная СССР. Это была фантастика! Все хорошее связано у меня с отцом. Он во всем мне дал старт.
Ольга СМЕТАНСКАЯ, «ФАКТЫ», 10.08.2016
ПАМЯТЬ
ИЛЬИНСКИЙ ИГОРЬ ВЛАДИМИРОВИЧ (1901–1987), русский актер. Народный артист СССР (1949), лауреат Государственной премии СССР (1941, 1942, 1951). Герой Социалистического Труда (1974). Родился 11 (24) июля 1901 в семье врача, актера-любителя.
В 1917 выпускник класса Флеровской гимназии Ильинский поступил в театральную студию Ф.Ф.Комиссаржевского и еще студийцем играл слуг, шутов, вестников, стариков в постановках Комиссаржевского, по возможности разрабатывая каждую «роль» самостоятельно. С этого времени путь творческого самопознания артиста отмечен калейдоскопом исканий, проб, увлечений, разочарований и неистощимой энергией. Ильинский совмещал работу в Театре им. В.Ф.Комиссаржевской и в ряде студий, в том числе 1-й Студии МХТ, играл в оперетте, цирке, на эстраде, в бывшей Александринке, «служил» во МХАТе и т.д. Начав с философского романтизма Комиссаржевского, через реставрационные опыты Н.М.Фореггера, условность В.М.Бебутова пришел к Вс.Мейрхольду.
В начале 1920-х годов молодой Ильинский был самым талантливым представителем «левого фронта», одним из ведущих его актеров. Первый и настоящий успех 21-летний Игорь Ильинский узнал в роли Тихона («Гроза» А.Н.Островского, Московский Драматический театр, 1922), а затем в роли Брюно («Великодушный рогоносец» Ф.Кроммелинка, Государственные Высшие театральные мастерские, реж. Мейерхольд, 1922). Так закончился знаменательный для артиста сезон 1921–1922.
За время сотрудничества с Мейрхольдом (1920–1935) Ильинский сыграл в постановках мастера фермера Гислена («Зори» Э.Верхарна 1920), Немца 1 и Соглашателя-меньшевика («Мистерия-Буфф» В.В.Маяковского, 1921), Расплюева («Смерть Тарелкина» А.В.Сухово-Кобылина, 1922), Аркашку Счастливцева («Лес» Островского, 1924), Фамусова («Горе уму» А.С.Грибоедова, 1928), Присыпкина («Клоп» Маяковского, 1929), матроса Семушкина («Последний решительный» Вс.Вишневского, 1931), Ломова в «Предложении» А.П.Чехова (спектакль «33 обморока», 1934). Игра Ильинского разрушала границу между «малым» и «большим» искусством, «малое» обращала в «большое». Актер достигал сильнейших комических эффектов приемами деформации: внезапная гримаса на равнодушном лице исчезала так же быстро, как и появлялась. Неистощимый изобретатель на сцене, оригинальная личность, обладатель первоклассного дарования, Ильинский всегда подчеркивал свою «современность».
После очередного ухода от Мейерхольда актер начал сниматься в кино, эпоха «великого немого» неразрывно связана с именем Ильинского: «Аэлита», «Папиросница от Моссельпрома», «Закройщик из Торжка» (1924), «Поцелуй Мэри Пикфорд», «Мисс Мэнд», «Когда пробуждаются мертвые», «Праздник св. Йоргена» (последняя лента немого кино, 1929–1930) и др. Об Ильинском-киноартисте писали, что он «здоровее и биологичнее Чаплина». В звуковом кино артист создал незабываемые образы Бывалова («Волга-Волга», 1938), Огурцова («Карнавальная ночь», 1956).
В 1938 Ильинский поступил в Малый театр. На сцене Малого Ильинский дебютировал в роли Хлестакова («Ревизор» Н.В.Гоголя, 1938). В репертуаре Островского сыграл Аркашку Счастливцева, Шмагу («Без вины виноватые»), Крутицкого («На всякого мудреца довольно простоты», Юсова («Доходное место») и др. Много выступал в современных пьесах. Особенным успехом пользовалась роль председателя колхоза Чеснока в спектакле «В степях Украины» А.Е.Корнейчука (1949).
Два художественно современных, зрелых создания Ильинского связаны с именем Л.Н.Толстого. Образ ясноглазого старика Акима («Власть тьмы», 1956) в исполнении Ильинского был признан глубоко самобытной фигурой эпического масштаба. Уникальное творение Ильинского – образ Льва Толстого, последняя роль артиста в театре (спектакль «Возвращение на круги своя» И.Друце, 1978).
В течение всей творческой жизни, начиная с 1919, Ильинский много времени и внимания уделял художественному слову, выступал на эстраде и на радио с чтением басен, стихов, прозы. В его репертуаре были И.А.Крылов, А.С.Пушкин, Маяковский, Чехов, М.Е.Салтыков-Щедрин и особенно любимые Ильинским «Отрочество» Толстого и «Старосветские помещики» Гоголя. Почти все литературные концерты Ильинского были экранизированы на телевидении в четырех телефильмах (1968–1970).
Разносторонний талант Ильинского проявился и в режиссуре. Его постановки «Ярмарка тщеславия» У.Теккерея (1958), «Любовь Яровая» К.А.Тренева (1960), «Честность» Сафронова (1961) и др. современники назвали «ценным приобретением для нашего театра».
Умер Ильинский в Москве 13 января 1987.
[GALLERY:243]
В РИТМЕ ЖИЗНИ
Многим из тех, кто любит «Волгу-Волгу», наверняка памятны слова вступительной песенки: «Вот Бывалов перед вами, / Бюрократ он исполинский. / Играет, играет его артист Ильинский. / Ильинский, Ильинский играет эту роль». При этом сам бюрократ на экране столь выразительно хлопает ресницами, страх в его взгляде так густо замешан на воле к власти, что перестаешь думать об «игре». Нет, здесь не киношные бирюльки, а нечто сущностное. За десять секунд предъявлено огромное пугающее содержание.
В дальнейшем Игорю Ильинскому удается на равных существовать в кадре с обаятельнейшей Любовью Орловой и ее «положительными» партнерами. По воспоминаниям самого артиста, предназначенный ему исходный драматургический материал был беден: «В сценарии роль Бывалова носила несколько бледный и неопределенный характер, но, поговорив с Александровым, я убедился, что на данной основе можно создать интересный сатирический образ, он обещал мне, что роль в согласовании со мной будет дописана и «дожата» уже в процессе съемок. Хотя я и недолюбливал таких «дожатий» на ходу, раздумывать было некогда, я поверил Александрову. И действительно, его обещания не оказались пустыми словами: все, что можно было «дожать», развить и расцветить целесообразно в рамках сценария, было сделано для роли Бывалова».
Мало сказать: «Хорошо играет». Или: «Сатирически заострил, мастерски разоблачил». Недостаточно будет даже поднять мастера до небес заявлением: «Придумал, сделал роль из ничего». Комиков в мире не счесть, однако настолько уверенно тягаться с лирикой, красавицей, великими песнями, изобретательной режиссурой дано немногим. Дело в том, что Ильинский и не комик, и не сатирик. Точнее, больше, чем первый, масштабнее, нежели второй.
Он недаром прошел в 20–30-е школу Всеволода Мейерхольда, внутренне состоявшегося в начале столетия как «дитя символизма». Мейерхольд еще до революции тщательно разрабатывал тему «живого мертвеца».
Как тяжко мертвецу среди людей
Живым и страстным притворяться!
Но надо, надо в общество втираться,
Скрывая для карьеры лязг костей...
Ильинский обучен особого рода технике игры, технологии построения образа. Его Бывалов, да, напоминает про бытовой гротеск, вписан в сатирический контекст, однако происходит, конечно же, из символистского периода. Рискнем посмотреть знакомую картину через призму этого понимания, и она станет совсем уже огромной, нетривиальной, подключенной к по-настоящему высокой культуре.
Все это, кстати, плохо осознавалось уже в 30-е, хотя работа по созданию универсальных смыслов общемирового значения шла у нас полным ходом. Сам Игорь Владимирович с досадой и явной обидой написал в своей итоговой книге: «Фильм «Волга-Волга» не был достаточно высоко оценен нашей кинообщественностью, в среде которой в то время было немало снобов и эстетствующих кинорежиссеров, не понявших и не оценивших положительных качеств фильма, заключавшихся главным образом в его подлинной народности и здоровом оптимизме».
Или еще более откровенно: «Что касается меня, то я, будучи не в чести в кинематографических кругах, читал о себе в журнале «Искусство кино», например, такие строки: «Бывалов лишний в картине... Отчасти в этом виновата сама по себе «маска» Ильинского. Ильинский не создал образа. Бывалов не стал одним из «Бываловых». Роль Бывалова — это всего лишь комедийный стержень сценария, объединяющий его эпизоды».
Обо всем этом важно помнить сегодня: обласканного впоследствии властью и правительством, любимого массами артиста откровенно третировали «профессионалы», попросту не понимавшие глубины его поиска, генезиса его творчества.
Что же касается термина «маска», то здесь злобствующий рецензент не ошибается. Знаковая книга соратника Мейерхольда Бориса Алперса называлась «Театр социальной маски». В самых популярных, будто бы «сатирических» ролях — Бывалова и Огурцова — Ильинский выдает под видом бытописательства именно нетривиальную актерскую технику, которая явилась плодом многолетних исканий русской культуры — от символистов до Станиславского, Вахтангова и Мейерхольда.
Ильинский не просто комический артист, но человек высокой культуры и всестороннего воспитания. Хочется даже сказать — «образцово-показательной выучки». Отец, военный врач, и сам играл любительские роли. Мать всячески приобщала сына и к хорошей литературе, и к гимнастике. Имя ему выбиралось словно в обещание небывалой судьбы, тогда оно не было популярным, зато считалось модным у интеллигентных, внутренне настроенных на новизну родителей. Игорь Стравинский, Игорь Лотарев — будущий Северянин, Игорь Ильинский.
В доме бывали великие люди, маленьким он видел на расстоянии руки, допустим, Александра Остужева, актерская слава которого не померкнет еще долгие годы: «Мне очень полюбился в Малом театре «Дмитрий Самозванец». Помню, я всецело был на его стороне и очень жалел, что его авантюра не удалась. Может быть, это было потому, что его играл дядя Остужев, знакомый и пациент моего отца, мимо ног которого я старался лихо прокатиться на трехколесном велосипеде, как бы невзначай раскатясь в приемную».
Игорь устраивает домашние представления в придуманном им театре «Киу-Сиу». Потом гимназия — всюду атмосфера игры и творчества. А параллельно — футбол, хоккей, каток, теннис, гимнастика.
Ильинский жадно впитывает воздух эпохи, в 1917-м поступает в театральную студию Федора Комиссаржевского. Уже через год дебютирует на профессиональной сцене. Проходит ряд театров, включая оперетту, детский и МХТ, пока не оказывается в 1920-м у Мейерхольда. К которому он навсегда сохранил благодарность, считал его главным своим Учителем.
Ревнивец Брюно в «Великолепном рогоносце» (1922), Аркашка Счастливцев в «Лесе» (1924), Присыпкин в «Клопе» (1929) — легендарные роли, многократно описанные в самых восторженных выражениях. Но параллельно развивается феерическая кинокарьера. Работы в комедиях Юрия Желябужского, Сергея Комарова и особенно Якова Протазанова сделали Ильинского бешено популярным. Попутно, есть мнение, росло негодование эстетов от кино, одновременно завидовавших, недоумевавших и даже «презиравших».
Заезжие интеллектуальные звезды тоже не баловали оценками. Знаменитый немецкий культуролог Вальтер Беньямин брезгливо замечает: «Очень посредственный русский киноактер Ильинский, беззастенчивый, малоэлегантный подражатель Чаплина, пользуется здесь славой великого комика просто-напросто потому, что фильмы Чаплина так дороги, что их здесь не показывают».
Ориентировался ли он на Чаплина? Наверняка имел в виду его достижения и стремился адаптировать чужую успешную манеру для народившегося отечественного комического экрана. Однако Ильинский производит совершенно другой социально-психологический продукт, о чем написала в свое время советский театровед Нина Велехова: «Ильинский создал тип самой низкой, незначительной, заброшенной психологии, не обладающей никакими общими достоинствами, тип человека, никому не интересного, но втайне страстно желающего изменить свою участь, прорвать сомкнувшуюся над ним поверхность, отделяющую его от большой общей жизни. И это единственное человеческое движение в его героях делало в конце концов оправданным интерес актера к им же созданному странному существу. Созданием своего низкого героя и такой амбивалентной оценкой его Ильинский ответил одному из естественных требований демократизации и жизни, и искусства. Он вводил в искусство тех, кто не надеялся быть когда-либо замечен и воспет не только в серьезных, но хотя бы в смешных, «макаронических», пародийных формах... За сыгранными Ильинским ролями стояла чаще всего судьба или история человека, вытолкнутого из мира малого неожиданным космическим толчком в мир больших ритмов и сдвигов».
Персонаж Чаплина все же окультурен, и в любых лохмотьях он европеец, денди, притом психически взрослый. Герой Ильинского — подросток-переросток, человек не города, но деревни, предместья, слободы, неожиданно попавший в «мир больших ритмов и сдвигов», растерявшийся, испугавшийся. Он специфичен именно для нашей страны, внезапно прыгнувшей из аграрной архаики в урбанизацию.
Инфантилизм его персонажей парадоксален. Атлетичный, самоуверенный крепыш показывает это через актерскую технику, методично наигрывает, будто бы напрягая-отпуская мышцы. Ильинский, как замечает Велехова, «уходил от прямых совпадений с реальностью», его маска истеричного взрослого ребенка работает поэтому в качестве грандиозной метафоры.
Таков новый массовый советский человек. Сегодня его принято презирать за несоответствие некоему «цивилизационному стандарту», однако внимательное наблюдение за киногероями Ильинского снимает любые вопросы о примитивизме. Человек этот не вполне развит, да, тем не менее технология создания образа, использованная артистом, столь сложна, что не оставляет сомнений и в психологической, и в социальной значительности персонажа, в бесконечности его адаптационных возможностей, в нелинейности душевного пространства.
Со временем, поступив в Малый театр, Ильинский начинает, по его собственным словам, больше интересоваться «внутренним миром человека со всеми его сложностями, с «подглядкой души». «Психологические тонкости увлекали меня больше, — вспоминал актер, — чем чисто внешняя сторона, трюки и забавные штучки, которым я прежде уделял столько внимания. Но это требовало и новой техники. Одного желания и убеждения в необходимости перестройки было недостаточно. То, чего я хотел, далеко не всегда выходило. В свое время недостаточно тренирована была моя «внутренняя техника».
И вот на этом пути появляются у него новые, вечные роли, которые производили на современников, причем даже самых «окультуренных», ошеломляющее впечатление. Таков, например, Аким в спектакле Бориса Равенских «Власть тьмы» (1956) по пьесе Льва Толстого. Даже видавшие виды «старики» Малого театра, замирая, следили за тем, как Ильинский строит образ крестьянина, предъявляющего высокий нравственный счет злодейскому сыну Никите.
У Толстого Аким охарактеризован как «мужик невзрачный, богобоязненный». Ильинский умудряется присвоить себе простонародную лексику, убирает гротеск и — выдает поразительную наполненность образа. При этом он не вполне забывает и свою прежнюю актерскую технику, мейерхольдовскую биомеханику. Там, где у Толстого нейтральная ремарка, разыгрывает тонкую, углубляющую роль пантомиму, работающую уже «на прямое совпадение с реальностью», дающую на выходе завораживающий гиперреализм. Общепризнанный мастер формы удивил подробным анализом внутреннего человеческого мира.
И здесь он работает методично, накапливая детали, обнажая подробности, прибавляя к одному микрофакту другой. Это не просто нутряной талант, но продуманная и прочувствованная художественная система. Ильинский подробно рассуждает об этом в книге: «Чувство ритма дает нам, актерам, возможность согласовывать наши переживания в стройной гармонии с их внешними выражениями. По мнению поэта Андрея Белого, ритм является «естественной напевностью души»... Мне кажется, что можно сказать: ритм — это внутреннее, душевное движение всяческого проявления жизни».
Он был безжалостен к себе. Будучи лауреатом всех мыслимых премий, кавалером всех орденов, писал: «Я хотел бы, чтобы мой Расплюев везде был Расплюевым — и в комические, и в драматические моменты — и нигде не старался ни специально смешить, ни разжалобить зрителя. Пока это в полной мере у меня не выходит».
Вторая жена Ильинского, актриса Малого Татьяна Еремеева, вспоминала, как во время их первой доверительной беседы Игорь Владимирович непрерывно себя ругал. Не сделал то, упустил это, мало заботится о живущей в Прибалтике сестре...
Тот же самый подход, тот же максимализм и в его актерских работах: Ильинский редко оправдывает своих персонажей, почти никогда не «утепляет». Он один из самых безжалостных актеров театра и кино.
Высокая планка, постоянное движение, стремление совпадать с ритмом окружающей жизни, воля согласовывать с ним свое дыхание.
Ильинский слишком много аккумулировал. Забвение с равнодушием ему не грозят.
Николай ИРИН, «Культура», 21.06.2016
ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ: ТЯЖЕЛЫЕ ИСПЫТАНИЯ И СПАСИТЕЛЬНАЯ ЛЮБОВЬ ЗНАМЕНИТОГО АКТЕРА
Павел Колобовский, 7days.ru, 13 января 2015 года
13 января 1987 года, ровно 28 лет назад, из жизни ушел популярный отечественный артист Игорь Ильинский. Наиболее яркими работами Игоря Владимировича стали роли Бывалова в комедии «Волга-Волга» (1938) и товарища Огурцова в музыкальной картине «Карнавальная ночь» (1956). Жизнь актера была очень непростой: он победил опасную болезнь, его телефон находился на прослушке, а вторую жену Татьяну Еремееву пытались завербовать спецслужбы. В материале из рубрики «Кумиры прошлого» мы расскажем о любви и тяжелом пути Игоря Ильинского от молодого театрального артиста до одного из самых высокооплачиваемых актеров Советского Союза.
Вот уже два года, с тех пор как в 1945 году он овдовел, Игорь Владимирович Ильинский не появлялся ни в театре, ни на киностудии. Великий артист — совсем еще не старый, всего сорок шесть лет — жил на своей даче во Внуково затворником, и никто не знал, до какой степени он возненавидел свое искусство! Оно оказалось Молохом, проглотившим всех, кого Ильинский любил. «Слишком дорогая цена, — думал он. — Пора вернуть судьбе все ее проклятые подарки»…
Летом во Внуково все было почти как раньше, при жизни жены: легкий двухэтажный дом — деревянный, резной, с просторными балконами и открытой верандой — утопал в зелени столетних лип и тополей. Собственный теннисный корт, голубой «Кадиллак»…
Все к услугам самого высокооплачиваемого актера Советского Союза! Зимой становилось заметно, что гараж и сарай покосились, что все вокруг запущено и обветшало: что нет на даче ни телефона, ни водопровода, ни газа, ни отопления. Голо, бесприютно, холодно… Ильинский, в свитере с продырявленными локтями, целыми дня ми сидел в единственной отапливаемой однокомнатной пристройке в компании своей старой овчарки Дедка и тосковал. В углу, прикрытый какой-то ветошью, пылился баллон с усыпляющим газом — когда жены не стало, Игорь Владимирович собирался покончить с собой, да так и не решился. А вот свой архив уничтожить успел.
Теперь он жалел об этом, ведь у него не осталось ни одной Танечкиной фотографии. Сидя долгими зимними вечерами в своем пустынном Внуково, Игорь Владимирович думал о том, что вся его жизнь состояла из борьбы двух начал: любви к сцене и… раскаяния за погубленных ради этой распроклятой сцены близких людей!
Жертва первая
Его отец, Владимир Капитонович Ильинский, был посредственным зубным врачом и очень талантливым актером-любителем, известным на всю Москву. Игорь видел искусство своего отца только однажды — на сцене Охот ничьего клуба в 1907 году, в роли Расплюева в любительском спектакле «Свадьба Кречинского». Досмотреть до конца шестилетнему Игорю не удалось — когда Кречинский стал колотить Расплюева, мальчик отчаянно завопил: «Не смей бить моего папу!» — и был удален из зала...
После этого маленький Игорь и сам решил поиграть в театр: сочинил «трагедию» про неких Мирольфа и Геруа и сыграл сразу обоих. Повсюду, включая клозет, были развешаны самодельные афиши, изготовлены билеты с дырочками для отрывания «контроля» — на деньги, вырученные от их продажи, докторский сын предполагал купить лошадь (он мечтал стать извозчиком). Собрать удалось только сорок семь копеек.
В возрасте четырнадцати лет Игорь грезил о профессиональной сцене и однажды решился поговорить с отцом: «А что, если я?..» Владимир Капитонович был категорически против: «У тебя нет большого таланта, и хорошим артистом ты не станешь. А быть плохим или средним артистом не стоит». Игорь так обиделся, что наговорил отцу дерзостей. Владимир Капитонович бросился за ним, не догнал, упал, задыхаясь, на траву (дело было на даче)… «Сердечный приступ», — объяснили ошарашенному Игорю. Все кончилось слезами раскаяния, примирением. Но душевная боль не проходила… И непонятно, что было хуже — вина перед отцом или расставание с мечтой о театре. Ведь Игорь даже мысли не допускал, что отец мог ошибаться насчет его таланта.
1916 год. Игорю пятнадцать, и, казалось, он не хочет знать ничего, кроме спорта. Отсидит свое в гимназии, за двадцать минут «выучит» уроки — и бегом на стадион. Летом футбол, теннис, гребля на Москве-реке, зимой — коньки, и, конечно же хоккей (русский, с мячом). Кто бы мог догадаться, что таким образом Игорь просто пытается подавить свою запретную «театральную» страсть.
Впрочем, спорт Ильинский и потом любил. До глубокой старости не расставался с теннисом, катался на коньках. Преданно болел за «Спартак». Однажды, сказавшись больным, вместо спектакля в Малом театре отправился на футбол, где его и застигла бдительная телекамера, показав на всю страну… Директор театра был в полуобмороке: «А если бы Иосиф Виссарионович приехал?!» Но не будем забегать вперед!
Зима 1916—1917 года выдалась очень теплой, катки растаяли, отвлекаться от мечтаний о театральной карьере стало нечем. А вскоре Владимир Капитонович угодил в больницу с очередным сердечным недугом. Ильинский воспринял это как знак судьбы и отправился на экзамены в театральную студию Комиссаржевского и Сахновского.
«Может, меня еще и не примут, — рассуждал он. — В любом случае, когда отец вернется домой, дело будет уже сделано». Едва Игорь прочел первые строчки никитинского «Выезда ямщика», как Комиссаржевский буркнул: «Довольно!» Юношу приняли! А вот Владимир Капитонович так об этом ни чего и не узнал, потому что внезапно умер. Ильинский почувствовал, что ка ким-то мистическим образом именно он виноват в смерти отца. «Как я буду жить с этим?» — с тоской думал он. Несколько лет спустя один из друзей семьи, посмотрев мейерхольдовский «Лес», где блистал Ильинский-сын, за метил: «Хорошо играешь, Игорь, но до отца тебе все-таки далеко!»
И еще три
Еще до знакомства с режиссером авангардного театра «РСФСР Первый» Всеволодом Эмильевичем Мейерхольдом Ильинский видел его портрет (работы Бориса Григорьева): фрак, цилиндр, изломанный жест… Оказалось, что в жизни Мейерхольд носит красноармейскую шинель и фуражку с приколотым изображением Ленина. Великий режиссер не скрывал своей увлеченности революцией (через 20 лет она рассчиталась с ним пулей в лубянском подвале). Мейерхольд взял Ильинского к себе в театр и сделал из него звезду комедии. На премьере «Великодушного рогоносца» восторженная публика ворвалась на сцену и стала качать исполнителя главной роли…
Вскоре Ильинский начал сниматься в кино — тоже, конечно, в комедиях, вроде «Праздника святого Йоргена». Его герои бесконечно падали куда-то, тонули, от кого-то удирали... Лет через тридцать Ильинский, увидев свои первые фильмы по телевизору, требовал: «Выключите этот балаган!» Но, как бы там ни было, публика была в восторге, и слава «рус ского Чаплина» прочно закрепилась за Ильинским.
В начале двадцатых Ильинский заболел брюшным тифом. По всем медицинским прогнозам должен был умереть. Спасла мать — Евгения Петровна. Она не отходила от его постели, снова и снова внушая ему: «Ты должен, должен, должен держаться! Ты обязательно выкарабкаешься, если не позволишь себе сдаться». Он не сдавался и действительно выздоровел. Едва оправившись, Игорь снова бросился в пьянящие волны театральной жизни — репетиции, спектакли, друзья, поклонники... Он как-то даже и не заметил, что теперь больна его мать — на нее тоже напал тиф, только не брюшной, а сыпной.
Конечно, Игорь договорился с доктором, нанял сиделку. В общем, он сделал все, что необходимо, вот только времени самому посидеть с боль ной матерью у него совсем не было — искусство требовало его целиком и без остатка. Евгения Петровна, проболев пару недель, скончалась.
Конечно, Ильинский не был доктором и вряд ли смог бы помочь врачам лечить мать. Но, может быть, если бы он поддерживал ее так же, как несколькими месяцами раньше она — его, то Евгения Петровна осталась бы жива... А теперь кроме мучительного раскаяния из-за отца в душе Игоря навсегда поселилась и вина перед матерью. Ох и дорого давалась Ильинскому страсть к сцене! К счастью, Игорь Владимирович недолго тосковал в одиночестве. В его жизни появилась женщина. Жена. Таня.
Как-то раз Ильинского спросили о его отношениях с женщинами. Он ответил: «В молодости я интересовал женщин как Игорь. Когда стал знаменитым — как Ильинский. Потом совсем пере стал их интересовать». На самом деле, будучи еще просто Игорем, он был уверен, что интересовать женщин не может в принципе. Коренастый, невысокий, круглолицый, Ильинский красавцем не был и не считал себя таковым, к тому же вне сцены был застенчив и болезненно неуверен в себе. И впервые влюбился он только в 23 года, будучи уже известным актером. Татьяна была начинающей актрисой у Мейерхольда и казалась Ильинскому «прекрасной из прекрасных».
Влюбленные без конца повторяли друг другу: «Я сделаю все ради тебя». Если б они знали тогда, в какой кошмар через несколько лет превратится это их намерение! Все началось со ссоры с Мейерхольдом. Однажды на репетиции Ильинский затеял свару из-за сценического света: он не желал оставаться в темноте, в то время как жену Мейерхольда — Зинаиду Райх — высвечивал яркий прожектор. Кто-то из труппы бросил Ильинскому обидную реплику и немедленно получил в ответ крепкий спортивный удар по физиономии. Разъяренный Мейерхольд завопил: «Бейте его!» Ильинский схватил табурет, началась грандиозная драка…
«Премьер» был изгнан из театра. Вместе с ним, конечно, ушла и жена. Да только Ильинский через какое-то время вернулся, а вот Татьяну назад не позвали. Не долгое время помыкавшись по разным театрам, она решила посвятить себя мужу. Стала чем-то средним между домохозяйкой и личным секретарем. «Все ради тебя». Игорь Владимирович не перестал любить ее, да только вот его стало пугать ощущение, что в его жизни не остается даже самого малого уголка, куда бы не сумела проникнуть любящая и любимая жена. «Она измучила меня своей мелочной опекой», — шепотом жаловался он друзьям.
И больше всего Ильинский боялся, что, потеряв свою независимость, подчинившись жене, он потеряет и свой талант. «Нет артиста без свободы», — твердил он как заклинание. И, как сделали бы многие мужчины на его месте, стал сражаться за свою свободу. Причем способ выбрал самый доступный — заводил романы на стороне. Казалось, Татьяна смирилась с этим… Казалось, она поняла, что, как бы там ни было, но по-настоящему Ильинский любит только ее одну!
В конце 1937 года Мейерхольд после очередного двухгодичного разрыва с Ильинским уговорил актера вернуться в театр. Правда, сделать это немедленно Ильинский не смог: в то время он снимался в фильме «Волга-Волга». А когда съемки были закончены, возвращаться стало некуда: театр закрыли, Всеволод Эмильевич попал в опалу. Стоит ли говорить, что Ильинский и это поставил се бе в вину: «В трудную минуту я не под держал мастера, который, в сущности, был мне как второй отец. И все ради какой-то одной роли в кино!» — казнил себя Игорь Владимирович. Такова уж была его судьба: приносить жертву за жертвой, совсем не желая этого! Тем временем «Волга-Волга» вышла на экраны.
После премьеры съемочную группу пригласили в Кремль. «Кто этот человек?» — спросил на приеме Сталин. «Ильинский, известный киноартист». — «Кому он известен? Я его не знаю!» «Иосиф Виссарионович, это же Бывалов», — шепнул кто-то из свиты. «А, Бывалов! — сталинские усы поднялись в улыбке. — Тысяча
извинений. Ну что ж, товарищ Бывалов, вы бюрократ и я бюрократ, мы поймем друг друга». Эта странная шутка имела продолжение. Ильинский получил за «Волгу-Волгу» Сталинскую премию, но после этого его телефон стал прослушиваться, а сам артист на долгие восемнадцать лет был отлучен от кинематографа.
Велел ли так сам Сталин? Или кто-то просто перестраховался? Это осталось неизвестным. Настоящим спасением для Ильинского стал Малый театр. Когда в январе 1938-го (через неделю после закрытия театра Мейерхольда) Игорь Владимирович пришел туда устраиваться (поначалу — на непривычно скромное положение и небольшие деньги), кто-то из академических актеров возмущался: «Дожили! Теперь нам осталось пригласить только клоуна Карандаша». Однако через несколько лет Ильинский доказал, что кроме всего прочего он — великий драматический актер. И вот, когда жизнь Игоря Владимировича вошла в относительно спокойное русло, оказалось, что еще не все жертвы принесены!
Двадцать с лишним лет преданности и терпения истощили нервы и здоровье Татьяны Ильинской. Совершенно неожиданно для Игоря Владимировича ее не стало. По околотеатральной Москве поползли слухи о самоубийстве. Тогда Ильинский понял: хватит! Подал заявление об уходе из театра, раздобыл усыпляющий газ и уехал во Внуково...
Спасительная любовь
Что это было? Прозрение? Наитие? Ильинский и сам толком не понимал, зачем в один прекрасный день он пригласил к себе во Внуково свою молодую коллегу из Малого — актрису Еремееву. Пожалуй, не последнюю роль здесь сыграло ее имя — она ведь тоже звалась Татьяной! «Я, наверное, уже не могу быть счастливым и вряд ли принесу вам счастье. Но если вы возьмете меня таким, каким я стал, я хотел бы… чтобы мы были вместе», — сказал ей Ильинский.
Татьяна Александровна была ошеломлена: «Зачем я вам?» А потом Еремееву вызвали в «органы»: «Вот вы бывали у Ильинского. Что вы знаете о его друзьях? Кажется, к нему приходил какой-то иностранец?» «Я выхожу замуж за Игоря Владимировича», — вырвалось у нее само собой. «Особист» увял: одно дело вербовать беззащитную актриску с плохой анкетой (Татьяна Александровна — на половину немка, ее родственники по фамилии Битрих жили в Германии), совсем другое — «мадам Ильинскую».
За кулисами поднялась буря: «Эта карьеристка окрутила-таки Ильинского!» Особенно негодовала Вера Пашенная, прочившая дочь за знатного вдовца. А Татьяне Александровне было не до того: она пришла в ужас, узнав, как измучил сам себя ее муж! «Ты ни в чем не вино ват. Все они, твои близкие, умерли потому, что так было угодно судьбе. Все дело в том, что у тебя слишком чувствительная совесть!» — повторяла она тысячу раз. Убедила ли? Неизвестно. Но только Ильинскому волей-неволей пришлось возвращаться к жизни, ведь он — впервые — стал отцом!
Володюшка рос, окруженный родительской лаской. Отец сочинял для него сказки, учил кататься на коньках, привез из-за границы хоккейное снаряжение. Всей семьей они снимали на даче любительские фильмы про шпионов и грабителей. Главные роли играл Володя, оператором была Татьяна Александровна. Но в актеры он не пошел, окончил иняз, теперь ведет музыкальные передачи на радио. Сыновья Владимира, Антон и Игорь, тоже выбрали для себя журналистику. Правда, их знаменитый дед не ус пел узнать об этом.
Долгих 36 лет прожил Ильинский со своей второй женой и был так счастлив, насколько только мог для своего возраста. В последние годы жизни Игорь Владимирович одряхлел, почти совсем ослеп: отслоилась сетчатка, зрение стало минус шестнадцать. Ему бы уйти на заслуженный отдых, да оказалось, что без актерского ремесла, которое он когда-то винил во всех своих потерях, он совсем не может жить. По той самой сцене, которую он когда-то проклинал, Ильинский теперь двигался наизусть, а за кули сами специально для него ставили маячок — чтобы он знал, куда уходить после финальных аплодисментов
Публика не хотела замечать слепоты артиста — даже когда он не сумел раскурить сигару: спичечное пламя оказалось невидимым для него... Когда по ходу пьесы Ильинский подходил к рампе, он сильно рисковал упасть со сцены в зал. «Стоит ли так рисковать? Неужели искусство требует да же таких жертв?» — спросили его как-то раз. «О, это была бы совсем небольшая жертва», — усмехнулся он.
Игорь Владимирович тихо ушел зимним вечером, в январе 87-го. В Малом театре начинался «Вишневый сад». Татьяна Александровна готовилась к выходу... Был канун Старого Нового года. По телевизору шла «Карнавальная ночь» — товарищ Огурцов давал «установку»: встретить праздник по возможности весело.
ОН ТВОРИЛ ЧУДЕСА
Александра Равенских, «Театральный мир» №8-9, 2012
Народная артистка России Татьяна Александровна Еремеева – о режиссёре Борисе Равенских
27 июня 2012 года исполнилось 100 лет со дня рождения Народного артиста СССР, лауреата Государственных премий, профессора, выдающегося театрального режиссера Бориса Ивановича Равенских. Его лучшие спектакли вошли в историю русского театра. Это всенародно любимая «Свадьба с приданым», толстовская «Власть тьмы», «Царь Федор Иоаннович», «Возвращение на круги своя». Будучи много лет главным режиссером Пушкинского и Малого театров, Борис Иванович внес большой вклад в развитие театрального искусства нашей страны.
Журнал «Театральный мир» продолжает публикацию уникальных интервью о «сильнейшем таланте эпохи», последнем любимом ученике Всеволода Мейерхольда. Эти беседы с современниками режиссера - признанными мастерами российского театра, работавшими с ним в разные периоды жизни, - принадлежат семейному архиву Бориса Равенских и собирались долгие годы. Борис Иванович никогда не вел дневников и не писал о себе книг. Поэтому свидетельства его современников бесценны. В них речь пойдет о самом важном - о том, как идеи времени претворяются в творчестве отдельного художника.
Борис Равенских был убежден: «Театр должен сильно воздействовать на зрителя, быть сотворцом жизни. А может рискнуть и на большее - предвосхищать будущее».
Память о моем отце - самое дорогое, что у меня есть. К его столетнему юбилею я хочу опубликовать беседы с теми, кто долгие годы хранит благодарную память о большом художнике, размышляя о его драматической судьбе и о ее сопричастности судьбе национального театра.
- Татьяна Александровна, я так долго думала, как бы нам с Вами оживить воспоминания о дорогих нам людях. Мне бы очень хотелось, чтобы Вы искренне поделились тем, что хранит Ваша память. Однажды я наткнулась на удивительное признание Игоря Владимировича Ильинского о Борисе Равенских. Он пишет: «Я счастлив, что любил его». Так не скажет ни искусствовед, ни писатель. Так, наверное, может сказать только художник, актер. Я подумала, может быть, любовь к Толстому роднила их многие годы? Почему они так долго находили общий язык и никогда не предавали друг друга, как Вы думаете?
- Боже мой! Поделиться воспоминаниями и размышлять над тем, о чем думал Игорь Владимирович, я могу очень долго. Воспоминания гложут. Игорь Владимирович не мог сразу дружить. Ему необходимо было очень хорошо узнать человека. У него было мало серьезных друзей. Он редко вступал в беседы, был очень осторожен в общении с людьми. А Бориса Ивановича он понял, познав трудности его театральной жизни. Ведь Равенских было трудно пробиться к признанию. Он был человеком тяжелой судьбы, кочевал по разным театральным коллективам, но мне кажется - именно в Малом театре в своей поразительной работе «Власть тьмы» Равенских сполна выразил свое творческое нутро. Спектакль этот просто нельзя забыть. Прочитав «залежавшуюся» пьесу Толстого, которая пугала коллектив Малого театра своей мрачностью, режиссер создал спектакль о победе света над тьмой, о торжестве христианских призывов к добру. «Власть тьмы» хотели сначала закрыть. И Пашенная, и Гоголева, и многие другие выступали против спектакля. И только когда пришли толстовцы - сотрудники музеев и, посмотрев, сказали «браво!», всем пришлось замолкнуть. Спектакль пошел.
- Борис Иванович иногда будил вас телефонными звонками и подолгу ночами разговаривал с Вами. О чем?
-О многом. Например, когда я хотела уходить с роли Софьи Андреевны, потому что меня обвиняли в том, что в ней много жестокости и нет никакой сердечности, Борис Иванович сказал: «Потерпите. Мы посмотрим». Но пообещал, что кого-то введет. Прошел день-два. Звонок: «Танечка, если ты меня не послушаешься, я буду жаловаться твоему сыну Володьке. Лучше вернись на роль пока не поздно. Как твоему Игорю привыкать к новой партнерше? Он же с тобой - живой. А если ты уйдешь и с ним будет другая, как он будет смотреть на нее?»
-А почему Игорь Владимирович несколько раз прерывал репетиции, останавливая работу, а потом с трудом возвращался?
- Он все время мучился вопросом, почему он - Толстой? Пьеса ему казалась странной, это очень сложный материал. Ильинский долго работал, но потом сказал: «Нет, я не могу играть Толстого». И ушел. И надо было быть Борисом Ивановичем, чтобы его понять.
- Равенских был терпелив с Игорем Владимировичем и уговаривал его, не правда ли?
- Когда у Бориса Ивановича было хорошее настроение и творческий подъем, он творил чудеса. Никогда не забуду и всегда рассказываю, как он делал финал спектакля «Возвращение на круги своя».
-Расскажите.
- Идет репетиция. Борису Ивановичу как будто скучно. Вдруг он заволновался и на одном дыхании родил этот незабываемый финал. Его было не остановить, это был поток его вдохновения. Он говорит: «Подождите, Игорь Владимирович, подождите». Пауза. Кричит: «Позовите костюмеров, пусть принесут шубу Ильинскому!» Проходит минута ожидания. Приносят. «Игорь Владимирович, надевайте шубу. Идите вперед, на зал. Прямо, прямо, на самый край сцены. Начинайте говорить свой последний текст». - «Осветители, зажигайте прожектор. Прибавляйте, прибавляйте свет на лицо Ильинского! Еще, еще! Как можете! Когда он схватиться за сердце, начинайте потихоньку глушить свет. Гасите, гасите. Оставляйте только лицо, чтобы я видел только глаза. Лоб. И потом тушите все. Это и будет финал». Этот великий финал рождался при мне. Когда он все это делал, я стояла за кулисами не дыша. Мне даже стало плохо. Такой был внутренний подъем. Равенских как будто постиг главный смысл пьесы. Ведь он вымарал у Друцэ весь финал, где Толстой умирает в кровати, возле него врач... Равенских сказал: «Я не хочу, чтобы так было. Я хочу, чтобы он остался живой». Так и сделал. Это было совершенно неожиданно и удивительно. До последней минуты Толстой был живым. Какая глубина! Человек на ваших глазах умирал стоя. Толстой до последней минуты был Толстой. Перед этим шла моя сцена, где я читаю прощальное письмо Толстого, и каждый спектакль, убегая со сцены, я смотрела этот финал. Просто невозможно было не смотреть и не слушать эту сцену.
Уговаривая меня остаться на роли, Борис Иванович говорил: «Таня, я придумал. Ты будешь читать прощальное письмо Льва Николаевича. Этого в пьесе нет. Я нашел это письмо. Ты будешь его читать и после этого побежишь топиться». Так это и было в спектакле. Я начинала произносить строки письма на первом плане, а он помогал: «Так, тихо, спокойно. Читай, читай медленно. Когда дойдешь до конца - минута страшной растерянности, и вдруг бросаешься куда-то бежать. Натыкаешься на сидящего нищего, испугалась: это та минута, когда Софья Андреевна вспоминает, что есть последователи, которые любили Толстого; она должна об этом подумать и стремительно убежать топиться».
Когда я репетировала эту сцену, мне было безумно интересно. Я углубилась в материал! А иначе Борису Ивановичу делалось неспокойно. Он искал эти минуты высшего накала в образе. Это был удивительный мастер. Он не скоро зажигался, не любил застольный период, ему было скучно. Он любил сцену. Ему нужно было, чтобы все актеры начинали жить. Он ловил это, и тогда уже от актера заражался. Мог подсказывать, советовать: «Это не надо, лучше вот так!» Потом вдруг замолкнет. Он сам жил этими минутами. Такого режиссерского вдохновения, как было у Бориса Ивановича, я никогда больше не встречала.
- Он обижал Вас когда-нибудь на репетиции? Бывал с Вами жестоким?
- Нет. И с Игорем Владимировичем нет. Равенских заставил Ильинского полюбить роль. Когда все ушли в отпуск и мы жили на даче, Игорь Владимирович все время готовил себя к роли. Он все время думал о Толстом, бесконечно. Часто сомневался: «Я откажусь. Не могу. У меня нет толстовского ума. Нет проникновения. Это стыдно. Это грешно». Однажды Борис Иванович позвонил поздно вечером, пришел и разговаривал с Ильинским до четырех утра, не смолкая. Вселял какие-то удивительные мысли. И вдруг Игорь Владимирович говорит: «Я понял. Я буду продолжать работать».
- Я знаю, что Равенских просил играть Толстого без грима, а Ильинский не согласился.
- Да, грим искали долго. Сначала Игоря Владимировича загримировали по портрету Толстого, но когда он пришел на сцену и попробовал репетировать, Борис Иванович сказал: «Нет. Плохо. Нет Вашего лица. Есть чужое что-то. Это все не годится. Чем меньше на Вашем лице будет грима, тем лучше. И тем ближе будет Вам Толстой». И добился этого.
- Татьяна Александровна, вот такой вопрос. Борис Иванович-ученик Мейерхольда. Я читала у Игоря Владимировича о том, что, когда Равенских репетировал, было понятно, чей он ученик.
- Безусловно, Мейерхольд в Равенских многое вложил. И Борис Иванович не мог не взять то, что было у его мастера. Во-первых, внезапность решений. Например, однажды, репетируя Расплюева, Ильинский сделал паузу. И вдруг Мейерхольд кричит: «Браво! Оставьте, оставьте то, что Вы нашли!» И эта пауза многое решала в роли. Всеволод Эмильевич радовался, когда актер приносил что-то свое. Но все же он ушел от Мейерхольда, потому что последняя работа Игоря Владимировича не удовлетворила. Он сказал: «Я хочу глубины человеческой, а играть эти комические роли больше невозможно». И ушел. И два-три года был нигде. Потом пришел в Малый театр, его пригласил Судаков.
Ильинский очень переживал закрытие театра Мейерхольда. Он пришел к Всеволоду Эмильевичу и уговаривал его продолжать работать: «Придумайте что-нибудь. Найдите хорошую пьесу. Найдите свой материал и живите в нем. И к Вам вернуться все, кто от Вас ушел: Бабанова, Гарин...» Мейерхольд сказал: «Нет, сам я никуда проситься не буду». После этого он уехал в Петербург. Позже Игорь Владимирович узнал об аресте Мейерхольда. Он очень переживал эту потерю.
Когда началась реабилитация, следствие по делу Мейерхольда вел следователь Ряжский. Он знал Игоря Владимировича и сказал: «Я начну с Ильинского». Игорь Владимирович пришел к нему, они долго разговаривали. Все, что мог сказать Ильинский доброго о Всеволоде Эмильевиче, он сказал. Еще следователь позвал внучку Мейерхольда Марию Валентей. Он показал весь материал, который накопил по этому делу. Все, что должно было быть опубликовано. Когда они узнали, как били и мучили Мейерхольда в тюрьме, как его пытали, как стегали по пяткам, Валентей вдруг бросилась на шею Игорю Владимировичу и зарыдала. Они рыдали оба! Когда Ильинский пришел домой, я его не узнала: такое у него было лицо. Он лишь произнес: «Я сейчас не могу ничего рассказать». Ушел в спальню, упал на кровать и рыдал, зарывшись глубоко в подушку. Да, это было.
Игорь Владимирович долго присматривался к Борису Ивановичу, чтобы понять его внутреннюю связь со школой Мейерхольда. Весь этот подспудный материал Равенских всегда носил в себе, хотя и преломлял по- своему в работе. Он не сразу раскрывал свое видение спектакля. Он долго искал. Ему нужно было видеть актеров на сцене. Помню, как он заставлял на репетиции «Царя Федора Иоанновича» исполнительницу роли царицы Ирины Галину Кирюшину уходить далеко-далеко на задний план сцены, где выписана церковь. Ему нужно было, чтобы царица в своей борьбе за Федора искала сил в молитве. После напряженнейшего диалога с братом Борисом Годуновым, стоя на авансцене, она вдруг поворачивалась и уходила вдаль, через всю площадь к храму. Вот такие он находил неожиданно моменты.
Не все актеры могли выдерживать характер Бориса Ивановича. Некоторым делалось скучно, некоторые уставали, потому что он часто повторял одно и то же, настаивал на своем видении, не предлагая каждый день нового. Некоторые уходили от него, были и такие. Не сразу открывалась людям глубина его решений и мыслей. Но наступал момент, когда его нельзя было остановить.
После репетиций он продолжал разговаривать в раздевалке. Выходя на улицу, не мог расстаться с актерами. Когда зажигался творческий огонь между актерами, вот тут он остановиться не мог. Репетиции никогда не кончались вовремя, всегда задерживались. А опаздывал он на репетиции потому, что ему необходимо было время накопить в себе то, что он должен отдать. Репетировать с ним было очень трудно, но интересно.
Я работала с Борисом Ивановичем только один раз в спектакле «Возвращение на круги своя». Сейчас думаю, что мне нужно было быть смелее, а я не смела никогда возразить ему. Потом, когда автор и сотрудники театра посмотрели черновой прогон и спросили, почему Софья Андреевна такая сердитая, я решила уйти с роли. Чувствовала, что у меня нет в роли ни одного доброго момента. И тогда у Бориса Ивановича родилась сцена «поговорим о Ванечке». Сцена, где можно было выразить всю любовь к Толстому, где она говорит со своим великим мужем об умершем сыне. Это место было очень важно для меня. Софья Андреевна искренне хочет вернуть этим разговором Толстого к себе. А он отвечает ей сухо: «Давай поговорим». И когда в конце сцены он отворачивается и уходит, она медленно встает, идет к двери и падает в обморок. Ее мечта вернуть его к себе не воплотилась. Вот этот найденный в спектакле момент был, может быть, самым лучшим.
- Мне не казалось, Татьяна Александровна, что Ваша Софья Андреевна была строгая. Это была не строгость. Вы играли так, что ни у кого не поднялась бы рука о Вашей Софье Андреевне сказать, какая она - плохая или хорошая. Она была сложная и не пускающая в свою духовную жизнь. Ведь это дело только двоих людей. И никто не в праве их судить. Толстой говорил, что «духовная жизнь человека - это тайна самого человека». И Вы защищали тайну Софьи Андреевны. Таково было решение этого образа в спектакле. Вы не разменивались, чтобы быть добренькой, ласковой.
- Да, а вот мне было достаточно одного критического замечания Друцэ, чтобы решить, что мне необходимо все смягчать и облегчать в роли. Я понимала, что мне предстоит оправдывать все свои поступки перед Толстым, что необходимо все смягчать, чтобы он не был со мной жесток. Например, в сцене у рояля Софья Андреевна пытается объяснить Толстому, за что она дала приказ наказать его бывшего ученика Федотку. Но Толстой, выслушав ее мнение, берет свою палку и бьет прямо по роялю. Это было найдено Борисом Ивановичем. Он кричал из зала Ильинскому: «Палкой стукните прямо по клавишам!» Это был страшный момент. Я вся внутренне съеживалась.
-ТатьянаАлександровна, а какими были отношения Бориса Ивановича и его жены, Галины Кирюшиной, на репетициях?
-Она была очень послушной и безмолвной.
-А Вы общались с мамой за кулисами?
- Нет, мало.
- Мне кажется, она Вас стеснялась. Очень хотела, чтобы у Вас все получилось в роли. И вообще переживала за всех, видя, как трудно и мучительно работать над спектаклем.
- Да, трудно было всем. Игорь Владимирович поздно пришел к окончательному решению роли. И я не сразу нашла необходимую сдержанность, а это было правильнее и серьезнее. Вообще про репетиционный процесс нельзя рассказать. Он шел долго, почти два года.
- А если бы я попросила Вас назвать основное человеческое качество Бориса Ивановича, какое бы Вы назвали?
- Может быть, некоторая скрытость от общих глаз. Не общение, а внутренняя жизнь была для него главной. И она была не всем и не всегда понятна. Иногда он приходил в театр, а начать репетировать не мог. Он говорил: «Играйте, играйте. Говорите текст». А в это время сам сидел в зале и думал. Не просто сидел, а смотрел, что неверно делают актеры, что не так. Иногда казалось,' что он не подготовлен к началу работы. А это было его углубление в свои мысли. Ему было важно услышать на сцене какое-то удачное живое слово. И тогда он вдруг загорался, хватался за это слово, и в нем просыпалось желание творить. Он горел в эти минуты, становился совсем другим.
А какой он был человек? Думаю, что добрый и, безусловно, талантливый. Скрытный был. В театре не многие его понимали. Не все втягивались в его репетиционный процесс. А нужно уметь пристроиться к режиссеру спектакля, нужно понять, что для него важно. Вот это не все умели. А Бориса Ивановича нужно было чувствовать.
Вот почему он, думая о Толстом, вернулся опять к Игорю Владимировичу? Потому что Ильинский был восприимчив и жаждал режиссерской помощи. Он никогда не хотел только сам сделать роль. Ему нужно было, чтобы режиссер показал ему путь к роли. Ему было важно начало, с чего все развивается и как. Игорь Владимирович в каждой роли хотел находить в себе новое. Когда он слышал, что его называют комиком, он страдал. Он искал роли с глубокой внутренней жизнью, такие, как Аким во «Власти тьмы».
Они с Борисом Ивановичем тоже ведь в один сезон с этой пьесой не сладили. Ильинский купил себе магнитофон, тогда они только появились, поставил на даче на террасе и все время повторял роль, а потом слушал себя. Ведь у Акима очень трудный текст, бесконечные «тае не тае». Он хотел понять, как рождаются эти реплики. Поэтому его монолог, обращенный к Никите, когда Аким уходит из дома сына, так запоминается и так точно звучит. Эту драгоценную сцену ему родил Борис Иванович. Он говорил: «Вы сидите на печке и слушаете, как наслаждается жизнью Ваш сын, Никита. Сидите, сидите, потом начинаете сникать. Ниже, ниже. Подавленно склоняетесь. Потом медленно задом спускаетесь с печки. Так накапливается Ваш протест против сына». Аким узнает, кто такой его сын. И, познав, насыщаясь внутренним гневом, обрушивается на него. Он произносит самое главное: «Опамятуйся, Никита! Душа надобна!» Эта фраза звучала так внушительно, что зал не мог на это спокойно смотреть. После ухода отца Никита ложится на скамью и плачет. Все это было сотворено Равенских.
Сказать, что я любила и уважала Бориса Ивановича - это мало. Я ценила в нем это умение слиться с артистом на сцене в минуты, когда материал затягивает.
Александра Равенских
«Театральный мир» №8-9, 2012
ВЛАДИМИР ИЛЬИНСКИЙ: «СТАЛИН СКАЗАЛ ОТЦУ: «А, ТОВАРИЩ БЫВАЛОВ! ВЫ БЮРОКРАТ. Я БЮРОКРАТ. МЫ ПОЙМЕМ ДРУГ ДРУГА»
110 лет назад родился советский актер, запомнившийся зрителям по ролям в картинах «Волга-Волга», «Карнавальная ночь» и «Гусарская баллада»
Игорь Ильинский — легенда советского кино и театра. Трижды актеру присуждалась Сталинская премия первой степени: в 1941 году — за исполнение роли Бывалова в фильме «Волга-Волга», в 1942-м — за роль Часнока в спектакле «В степях Украины» по пьесе Александра Корнейчука, а в 1951-м — за исполнение роли матроса Шибаева в постановке «Незабываемый 1919-й».
О том, каким человеком был отец, «ФАКТАМ» рассказал его сын — известный московский радиоведущий Владимир Ильинский.
— Владимир Игоревич, вы родились, когда вашему отцу исполнилось 50 лет. В своей книге «Сам о себе» он писал: «Лишь после пятидесяти лет я познал великое чувство отцовства. С грустью и с недоумением думаю: ведь могло случиться так, что я и не испытал бы этого великого чувства!»
— Отец во мне действительно души не чаял, — вспоминает Владимир Ильинский. — Я был домашним ребенком, в садик не ходил. Жили мы на подмосковной даче. Отец уделял мне практически все свое свободное время. Гулял со мной, водил на каток, поставил на лыжи, научил плавать.
— Одиннадцатого июля Игорю Ильинскому исполнилось бы 110 лет. Как он обычно отмечал дни рождения?
— Папа очень любил дом, сложно даже представить, чтобы он праздновал юбилей в ресторане среди двухсот гостей, как сейчас принято. Не вспомню ни одного случая, чтобы мы всей семьей ходили в ресторан. Мама прекрасно готовила, и отец обожал ее блюда. Она до сих пор, несмотря на свои 98 лет, готовит и еще полгода назад играла в Малом театре, даже ездила с труппой на гастроли. Фирменным ее тортом был «Бовари», названный в честь спектакля по пьесе Флобера. Безе, заварной крем с какао и орешками… Немного напоминает «Киевский».
А еще мама пекла пироги с капустой, делала изумительные пышные блины на дрожжах. А какие куличи у нее получались! Пекла их и в советское время. Пасха и Новый год были в нашей семье главными праздниками. Отец был верующим человеком. В 1952 году меня крестили. На первой книжке, которую он мне подарил, сделал надпись: «Володюшка, всегда прислушивайся к Богу, который живет в твоем сердце». Эта книжка у меня и сейчас стоит на полке.
— Читала, что Игорь Ильинский очень долго отказывался вступать в партию, каждый раз отвечая, что он верующий.
— Он вынужден был вступить, ведь на партсобраниях обсуждался и утверждался театральный репертуар. А непартийным артистам присутствовать на этих собраниях не разрешалось.
— Но в те времена заявить в открытую о своей вере было большим риском…
— Папа позволял себе совершенно невероятные вещи! Его действительно Бог спасал. Например, когда арестовали Мейерхольда, он с письмом, в котором писал, что, наверное, случилась какая-то ошибка, ходил в НКВД. Следователь испуганно говорил: «Бога ради, Игорь Владимирович, уходите! Я вас не видел, вы сюда не приходили. Не нужно хлопотать, это ничего не изменит». У отца дома всегда висел портрет Мейерхольда — его учителя.
А недавно в папиной библиотеке на даче я обнаружил книгу Сталина о ленинизме с дарственной надписью Мейерхольда. Великий режиссер подарил отцу книгу, написанную… своим будущим палачом.
— Игорь Ильинский был знаком со Сталиным?
— Они сталкивались несколько раз на правительственных приемах, концертах. Об одной такой встрече отец мне рассказывал. У него было плохо со зрением, а свет в зале оказался приглушенным. Увидел, что кто-то к нему идет. Когда понял, что Сталин, немножко растерялся, поздоровался. Сталин пристально посмотрел и шутя сказал: «А, товарищ Бывалов! Вы бюрократ. Я бюрократ. Мы поймем друг друга». Однажды Сталин сидел в боковой ложе на спектакле о революции, в котором отец играл матроса и произносил монолог в пяти шагах от ложи. Вдруг папа услышал сталинскую реплику: «Молодец!».
— С Хрущевым и Брежневым отец знаком не был, а вот письмо министру иностранных дел СССР Андрею Громыко как-то написал, — продолжает Владимир Игоревич. — В 1960-е только-только начали возить за границу туристические группы. Отец ездил на чемпионаты мира по хоккею в Финляндию, Австрию, Швейцарию, Швецию. А в 1966-м как болельщик планировал отправиться на чемпионат мира по футболу в Лондон. Хотел взять и меня. Мне было лет 13-14. Но в «Интуристе» ему отказали. Тогда отец написал письмо Громыко с просьбой либо разрешить, либо объяснить, почему невозможно. Громыко дал положительный ответ.
И я поехал с отцом в Лондон. Это была вторая моя загранпоездка. Первый раз родители брали меня в Финляндию. Помню, как в Финляндии немного общался на английском языке, ведь учился я в английской спецшколе. А в Англии почему-то тушевался. И просил отца подойти к полицейскому и спросить, как пройти на ту или иную улицу. Я ему говорил фразу, а он обращался с ней к блюстителю правопорядка.
Сам иностранными языками отец не владел, хотя к языкам склонность имел. Латынь, которую учил еще в дореволюционной гимназии, хорошо помнил и даже помогал мне по этому предмету, когда я был студентом.
— Еще в тридцатые годы Игорь Ильинский с театром имени Мейерхольда выезжал на гастроли в Германию и Францию…
— Он действительно много ездил. Однажды антрепренер рассчитался с отцом… автомобилем. По тем временам случай из ряда вон выходящий! Но как только отец приехал в Москву, начались проблемы. Оказалось, что автомобиль когда-то принадлежал какому-то резиденту разведки! Отца куда-то таскали, не давали покоя.
Подобных историй, кстати, было несколько. Как-то папа обратился в милицию с просьбой разрешить ему приобрести оружие. Мотивировал тем, что живет за городом, после спектаклей поздно ночью возвращается домой. Отказали. А через год приходит повестка из милиции. Он — в отделение. У входа плакат с надписью: «У тебя есть незарегистрированное оружие? Сдай!» Около года отца просили добровольно сдать оружие. Он объяснял, что не имеет. А потом как-то не выдержал и написал заявление с просьбой провести у него на квартире обыск. На этом история и закончилась…
— Вы отцовскую славу на себе ощущали?
— Когда мы ходили на футбольные матчи, к отцу за автографами выстраивались очереди — человек по 40. Хорошо запомнил, что почему-то часто к папе обращались «Игорь Ильич», а не Владимирович. Может, потому что Ильинский? Отец никогда не поправлял.
«Отцовские костюмы и рубашки до сих пор хранятся у мамы. Открою шкаф и чувствую его запах»
— Читала, что как режиссер Игорь Ильинский дебютировал на «Укрфильме». Часто бывал в Киеве?
— С театром он объездил практически весь Советский Союз. Обычно с гастролей привозил забавные истории. Например, в Батуми стал свидетелем того, как кто-то из отдыхающих обронил в море… зубной протез. Мужчина попросил отыскать потерю мальчишек, пообещав ныряльщикам по рублю. Через минут двадцать один паренек выныривает со вставными зубами в руках и кричит на весь пляж: «Ваши?». Как будто на дне лежало несколько подобных протезов (смеется).
Отец был замечательным рассказчиком. А в Киеве с родителями я побывал в 1960-х годах. Останавливались в гостинице «Москва». Город мне безумно понравился: цветущие каштаны, памятник Владимиру, Днепр…
В последнее время отец ездил с сольными концертами как чтец. К сожалению, не был реализован в кино и театре так, как хотел. Его приглашали исключительно на комические роли, от этого он очень страдал. К слову, на роль Кутузова в «Гусарской балладе» Эльдара Рязанова отца никак не хотели утвердить. Министр культуры СССР Екатерина Фурцева считала, что доверять комику роль национального героя недопустимо. Но когда фильм показали кому-то из членов Политбюро, тому безумно понравилось. В результате все решилось положительно…
— Трудно поверить, что лауреат трех Сталинских премий, Ленинской, Герой Соцтруда и народный артист СССР страдал от творческой нереализованности.
— К наградам у отца было своеобразное отношение. Как-то на правительственный костюм нужно было надеть звезду Героя. Он сказал маме: «Не знаю — я же не могу ради этого испортить костюм!». Мама аккуратно на лацкан пиджака пришила награду, которую он называл Гертруда. Многочисленных своих орденов никогда не надевал, считал, что носить их должны только фронтовики.
— Кстати, костюмы отец шил в Прибалтике?
— У него была нестандартная фигура, поэтому шил на заказ. Отцовские костюмы до сих пор висят в шкафу у мамы, на полочке лежат рубашки. Открою шкаф и чувствую запах отца. Кажется, что он рядом… К слову, обстановка в маминой квартире осталась та же — как и при папе.
— Но больше он ведь, как я поняла, любил дачу во Внуково, где, кстати, вашими соседями были Орлова и Александров, Громыко, Дунаевский, Утесов...
— В дачу папа вкладывал практически все деньги — то скважину бурили, то электрику проводили, то что-то ремонтировалось… А вот названных вами известных людей я никогда не видел. Иногда приходил к нам сын Громыко, любил понаблюдать за игрой в теннис, корт оборудовал мой отец. Часто папа играл со спортивным комментатором Николаем Озеровым.
— В кино ваш отец выполнял такие трюки, на которые не каждый бы каскадер решился…
— Это было. В фильме «Когда пробуждаются мертвые» он бежит по крышам вагонов, за ним гонятся контролеры. Поезд проходит под мостом, отец хватается за его основание и остается висеть. Рассказывал, что снимали этот эпизод без всякой страховки. Висеть над железнодорожными путями отцу пришлось несколько минут, пока поезд не подогнали опять.
А в фильме «Волга-Волга» он прыгал с верхней палубы теплохода. Вместо Орловой должна была прыгать ее дублерша, мастер спорта. Но она посмотрела вниз и… отказалась. А отец не побоялся. Кроме того, придумал фишку — перебирать в полете ногами, будто бежит. Фильм «Волга-Волга» был любимым фильмом Сталина. Думаю, именно поэтому никого из актеров, игравших в картине, не репрессировали.
— Правда, что в последние годы Игорь Владимирович практически не видел и при этом продолжал играть на сцене?
— В молодости отец переболел тифом. Болезнь дала осложнение на глаза. В последние три года он действительно практически ничего не видел. Просыпался и не мог понять, день на улице или ночь. Со сцены уходил на лампочку, которую специально для него зажигали за кулисами.
— От чего умер Игорь Ильинский?
— Как объяснили врачи, организм выработал свой ресурс. Умер 13 января 1987 года в возрасте 86 лет. По стечению обстоятельств по телевизору как раз шел фильм «Карнавальная ночь».
— Писали, что для того, чтобы поставить отцу памятник, вашей маме пришлось продать две старинные вазы…
— Да, это так. На книжке у отца осталось девять тысяч рублей — столько в то время стоили «Жигули». Но шарахнул кризис, и эти деньги обесценились, превратились фактически в 90 рублей.
— А при жизни он был обеспеченным человеком?
— Имел небольшую трехкомнатную квартиру, дачу, машины — сначала ЗИМ, потом «Волгу», «Жигули»…Ставка отца в театре была самая высокая. Она рублей на 70 превышала ставки других актеров, эти деньги тогда приравнивались еще к одной зарплате. Но ничего особого отцу не нужно было. Не гнался за импортом, на даче ходил в любимой фуфайке с протертыми, мамой заштопанными рукавами.
— Вспоминая отца, о чем вы думаете сегодня?
— Годы, когда он был жив, считаю самыми счастливыми в моей жизни. Иногда думаю о том, что половину пути, который мне осталось пройти, отдал бы за то, чтобы хотя бы на несколько дней вернуться в то время…
Ольга СМЕТАНСКАЯ, «ФАКТЫ» (Москва), 18.07.2011
ИЛЬИНСКИЙ
Глава из книги В.И.Коршунова «Пережитое» (2008).
Большие актеры Малого театра очень часто брали на себя роль режиссера, создав, таким образом, много прекрасных постановок, вошедших в золотой фонд отечественного театрального искусства. Одним из таких корифеев, актеров-режиссеров, был Игорь Владимирович Ильинский. Именно благодаря тому, что он занимался режиссурой, судьба подарила мне глубокие творческие и человеческие отношения с ним. Но, к сожалению, лишь в последние годы его жизни, когда он пригласил меня в свои спектакли. Работать с Игорем Владимировичем было великим наслаждением. Время репетиций летело стремительно. Мне всегда его было мало.
Началу работы, как всегда в закулисной жизни театра предшествовали слухи. Все чаще и чаще слышалось, что великий актер хочет ставить чеховский «Вишневый сад». Он долго подбирался к этой работе, прежде чем начать. И, наконец, решился. До этого, лишь одна чеховская пьеса - «Иванов» в постановке Б.А. Бабочкина шла на нашей сцене.
В труппе новость вызвала огромное волнение. К тому времени, как и у каждого режиссера, у Ильинского сложилась своя «актерская компания». Это были замечательные наши мастера, талантливая молодежь, игравшая в «Мадам Бовари», «Ярмарке тщеславия», «Ревизоре», «Лесе», которые Игорь Владимирович в разные годы ставил. Все это были яркие, оригинальные, имевшие большой успех спектакли. Особенно прославилась «Ярмарка тщеславия», спектакль цельный, стремительный в смене многих эпизодов; с актерским ансамблем невероятного уровня и блеска, в котором участвовали - прелестная Татьяна Александровна Еремеева в главной роли Ребекки Шарп; старейшина нашей труппы Александра Александровна Яблочкина; а также Межинский, Хорькова, Телегин, Рыжов, Подгорный и другие.
Узнав о «Вишневом саде», коллектив «напрягся», а я оставался спокойным, потому что не был, что называется, актером Ильинского, и потому не очень надеялся, что Игорь Владимирович пригласит меня в свой спектакль. Но когда роли распределили, то вдруг увидел в списке Лопахин - Коршунов. Назначение меня удивило так, как если бы я был назначен не роль Раневской. Не нужно говорить, как я обрадовался, - ведь роль-то прекрасная! К тому же, это - Чехов, в пьесах которого раньше мне не доводилось играть. И еще я радовался возможности узнать поближе Ильинского - художника и человека.
На первой же репетиции наш режиссер сказал, что попытается очистить Чехова от многолетних наслоений, штампов подтекстов в ущерб тексту; обязательно-принудительных «мхатовских пауз». Ильинский сказал также, что по его ощущению Чехов был «прост и прозрачен, он ни на чем не настаивал, оь хотел, чтобы зритель сам делал выводы».
Игорь Владимирович в работе был одновременно и мягким и добрым, и жестоким, и жестким. Даже обожаемую жену -Татьяну Александровну Еремееву, которая играла Раневскую с изысканностью европейской актрисы, во всеоружии культурь и интеллекта, в неотразимости «вечно женственного», он иногда не щадил совершенно. Конечно, ему хотелось, чтобы Еремеева-самый близкий ему человек была в своей работе безупречна Запредельная требовательность режиссера порой делала наци совместные поиски мучительными.
Он пригласил композитора «с именем», заказал ему музыку и мы слушали ее. Композитор был хороший, но музыка, им со чиненная, оказалась далека от стиля задуманного спектакля
Мы, актеры, не могли сказать какая она должна быть, но явно чувствовали - нужна какая-то другая. Поделились своими впечатлениями с Игорем Владимировичем. Он очень расстроился и даже рассердился, но, подумав, согласился с нами. И неожиданно заказал музыкальное сопровождение нашему театральному работнику - В. Морозу, который, в общем и целом справился с заданием, нашел верный тон и «характер» музыки. У Чехова в пьесе слышен «звук лопнувшей струны». Игорь Владимирович всех замучил с этой «струной». Он бесконечно искал, пробовал, как именно она должна звучать.
- Вы даете не то, - повторял он В. Морозу. - Вы видите, что написано в чеховской ремарке: «...звук лопнувшей струны, замирающий, печальный».
Он буквально истязал композитора, пока не получил более или менее то, что ему хотелось. Однажды Игорь Владимирович сказал удивительно простые и мудрые слова:
- Я и у Мейерхольда работал, и в цирке, участвовал в мюзикле... Поверьте мне, говорю так, не потому что я старше стал, а весь мой опыт говорит, что самое сложное - это самое простое: Правда.
Поиски тональности спектакля, с помощью которой эта самая Правда передавалась бы наиболее точно, были мучительны. Ильинский записывал многие сцены на магнитофон, прослушивал их, выискивая фальшь. Он просто болел чеховской «правдой».
В работе над Лопахиным у нас с ним особых столкновений и споров не было. Игорь Владимирович с доверием относился к тому, что я предлагал. А то, что я делал по его совету, у меня всегда получалось. Мой монолог Лопахина, после того как он купил вишневый сад, в моем варианте режиссер почти не изменил. Кто-то из актеров сделал замечание.
- Не мешайте, пускай делает, как делает, - раздался голос Ильинского из зала.
Он чувствовал, что для меня эта работа над чеховской ролью вообще очень важна. И что квинтэссенцией образа Лопахина я считаю именно этот монолог. Особенно его слова: «Боже мой, Господи, вишневый сад мой! Скажите мне, что я пьян, не в своем уме, что все это мне представляется... Если бы отец мой и дед встали из гробов и посмотрели на все происшествие, как их Ермолай, битый, малограмотный Ермолай, который зимой босиком бегал, как этот самый Ермолай купил имение, прекрасней которого ничего нет на свете. Я купил имение, где дед и отец были рабами, где их не пускали даже в кухню». Это - отношение к прошлому, к своим корням, отношение к тому, что человек своим трудом, горбом в мужицком понимании вдруг получил то, о чем его близкие и мечтать не могли. Здесь и его отношение к бывшим хозяевам. Он чувствует свою невольную вину перед ними, любит их, но внутренне и утешает себя. Ведь он спас это сокровище - старое имение с садом, иначе неизвестно, кто купил бы, и что с ним сделал бы. Старые деревья вырубят, но Лопахин уверен, что в его руках вишневый сад зацветет еще прекрасней.
Я очень благодарен Игорю Владимировичу за редкостное согласие в работе, за его уважительное, бережное отношение к каждому из актеров. И благодарен судьбе за встречу с таким художником. В 1987 году Игоря Владимировича не стало... Но его чеховский спектакль по сию пору не сходит со сцены, которой великий русский актер подарил почти всю свою жизнь. Лишь поколения исполнителей - сменяют друг друга.
А уже в следующем сезоне после премьеры «Вишневого сада» по театру снова пополз слух, что Ильинский «замахнулся не больше не меньше как на «Мудреца» (так в театральном просторечии называют пьесу Островского «На всякого мудреца довольно простоты»). «Мудрец», я считаю, одна из самых лучших пьес у Островского. Это удивительный материал для любого времени - вчерашнего, сегодняшнего... И нашим правнукам хватит его мудрости.
Читая пьесу, актер невольно примеривает себя к той или иной роли. Я почти решил, что мне играть в «Мудреце» нечего. Нет, была роль, о которой я мечтал. Но, я тут же гасил эту мысль: не подхожу по возрасту. И вдруг Игорь Владимирович как-то в коридоре ко мне подходит и говорит:
- Я собираюсь ставить «На всякого мудреца...»
- Слышал, Игорь Владимирович. Если это состоится, буду очень рад, что, наконец, мы эту пьесу берем.
Еще в 40-е годы в постановке П.М. Садовского Ильинский сыграл своего первого Крутицкого - прекрасно, как никто до него. Поразил всех своей актерской смелостью, полной внешней и внутренней неузнаваемостью. Рассматривая его фотографии в этой роли нельзя поверить, что это был молодой Ильинский -недавний Хлестаков и Мурзавецкий.
- А вы не хотели бы участвовать в моей работе? - с хитрым характерным «ильинским» прищуром спрашивает он меня.
Я засмеялся:
- Ну, как вам сказать?.. Конечно, хотел бы...
- Так вот, это вполне может случиться.
Я раздумываю - говорить или не говорить о моей мечте Ильинскому, ловко или не ловко это будет. Все-таки говорю:
- Игорь Владимирович, я вам очень благодарен, если вы действительно хотите меня занять, но думаю, что наши желания не совпадают...
- Да?! А почему? Я хотел вам дать Голутвина.
- Я вам очень благодарен...
- У вас голос как-то сразу изменился, - смеется он. - А кого же вы хотели? Что вы считаете для вас подходящее и интересное?
- Мне немного неловко, потому что я вас очень уважаю и ценю нашу работу по «Вишневому саду», и ваше отношение ко мне.
- Нет, вы скажите, мне интересно... Вы меня уже заинтриговали.
- Я очень хотел бы сыграть Глумова. Он долго молчал в удивлении...
- Вы считаете, что это ваше?..
- Я понимаю, что по возрасту, по общепринятым «меркам» не подхожу, но думаю, что смог бы... А по актерским данным... Вы не сердитесь! Но при всем том, что я давно работаю в театре, и много сыграл, и играю, меня, представьте, не до конца знают...
Он удивился еще больше.
А я уже окончательно осмелел и решил договорить до конца:
- У меня есть склонность к характерным ролям, комедийным, в особенности... Мне так кажется. Но я очень мало в этом направлении пробовал, хотя Молчалина, Суслова наделял некоторыми комедийными чертами...
- Я знаю, знаю. У вас есть это...
И стал делать мне замечания по прежним моим ролям, в которых имелись черты характерности.
- А потом - опять вернулся к конкретному разговору о предстоящем распределении, к тому, что же актеру Коршунову в «Мудреце» дать.
- Мне казалось, что Голутвин будет вам интересен. А с Глумовым вы меня озадачили. И дело даже не в возрасте...
Я решил, как можно более убедительно изложить свое видение роли. Сказал о том, что чувствую в Глумове не только активность, напористость, но больше - одержимость карьерой, страстью добиваться успеха, денег, славы...
Шёл 1984 год. Уже начинались «перестроечные» процессы появилось множество деловых людей, недавних «партийцев «комсомольцев», «красных директоров», стремительно поменявших свои убеждения, рвущих куски от общего пирога нисколько не стыдящихся собственного ренегатства. Мне казалось, что Глумов - таран, сметающий на своем пути любы препятствия, умный, одаренный, беспринципный, очень соответствовал времени.
Игорь Владимирович внимательно меня слушал:
- Ладно, хорошо... Может быть... не знаю... Но жалко, что Вы так отнеслись к Голутвину...
На этом мы и расстались. Я был ему благодарен за откровенный разговор, за добрую память о наших совместных работах. Прошло какое-то время. С Ильинским я не виделся. И вдруг вывесили список исполнителей «Мудреца». Смотрю и глазам своим не верю: «Я - Глумов!» Еще больше, чем я сам, удивился коллектив театра. Кажется, не было человека в труппе, который представлял бы меня Глумовым, потому что подобных ролей я не играл. И по возрасту был старше героя - и своему типажу. В кулуарах с удовольствием называли двух-трех актеров, которые подходили на роль Глумова больше, чем я. Одна наша очень хорошая актриса сразу после распределения спросила меня, что называется «в лоб»:
- Ты серьезно собираешься играть Глумова? Это совсем не твое!
А я и не думал отказываться от роли. Мне было важно, что Ильинский в меня поверил, дал мне шанс. Да и сам я уже видел своего Глумова. Надо пробовать, а дальше посмотрим, как пойдет работа.
Репетировал я азартно, помня о том, что должен делом доказать и Игорю Владимировичу, и сомневающимся товарищам, что имею право на роль. Были и споры, и слезы, и муки.
Режиссер был влюблен в пьесу Островского. Дарил актерам массу интереснейших подсказок. И у нас с ним был найден общий язык. Форма объяснений и споров носила в высшей степени уважительный характер. Я помнил, что передо мной великий Мастер. Как мэтр театра, как непререкаемый авторитет, он мог бы себе позволить иногда и раздражаться, просто на-просто приказать, навязать исполнителю свою волю... Ничего подобного Ильинский на репетициях не делал. Был внимателен, доброжелателен, терпелив, хотя в жизни обладал трудным, капризным и властным характером. Ему, кажется, нравилось, что я готов работать сутками, что никогда не устаю, не прошу пощады и прежде, чем принять или возразить, стараюсь выполнить каждое его замечание. Он мне очень многое позволял – дерзать, даже озоровать в роли.
В сцене с Мамаевым, например, когда Глумов желает понравиться дядюшке, я настолько разошелся, что схватил «ненужное, нехорошее» письмо, разорвал его на клочки, засунул в рот и принялся жевать! Помню, что у Анненкова, игравшего Мамаева, глаза от удивления «остекленели»! Он растерялся и уставился на меня! А Игорь Владимирович в зале даже подпрыгнул со своего режиссерского стула и рассмеялся молодо, громко! Анненков, придя в себя от шока, закричал:
- Нет, нет, этого нельзя! Это - нехорошо!
В ответ закричал Ильинский:
- Коля, не мешай! Так нужно!
Я продолжал жевать, изображая, что почти проглатываю письмо. Это так и оставили в спектакле.
Николай Александрович Анненков, как и все другие участники «Мудреца», тоже был чрезвычайно увлечен работой. Много видевший в своей долгой жизни, много знавший, он любил поговорить со мной за кулисами, пока репетировали не наши сцены. Увлекался так, что держал меня час-полтора. Анализировал, разбирал, предлагал новые и новые решения... Я уже был готов на стену полезть. А он никак не отпускал. Обладатель великолепного музыкального голоса Анненков почти кричал в экстазе, забывая, что рядом репетируют другие, Игорь Владимирович возмутился:
- Кто там разговаривает так громко?
Николай Александрович затих на мгновение, я попытался улизнуть - не тут-то было. Наши «собеседования» в кулисах продолжались. А в какой-то момент я поймал себя на мысли:
- Что же я, дурак, делаю?! Это же хорошо, прекрасно, что старый актер так долго, искренне, подробно со мной разговаривает. Во-первых, в его замечаниях бездна интересного. А во-вторых, он, общаясь со мной, - изнемогающим, торопящимся ускользнуть, невольно подсказывает мне, как, в каком состоянии находится мой герой, слушая поучения дяди, притворяясь благодарным и совершенно счастливым. Он же - Мамаев!
Когда я это понял, я начал с упоением внимать Анненкову. Но чуткий художник, он заметил перемену во мне. Спросил:
- Ты чего какой-то не такой сегодня?
- Какой Николай Александрович?
- Как-то странно смотришь на меня...
- Я вас слушаю...
Вот такая у нас случилась «репетиция без репетиции»! Я «превращался» в Глумова, беседуя с ним.
Исчезновение дневника Глумова, я играл как драму. Как сильнейшую драму человека, приложившего колоссальные усилия в погоне за своим счастьем, которому казалось, что вот оно это счастье уже в руках, и вдруг все летит в тартарары! Я именно так и строил образ, что Глумов не просто хотел жить красиво. Нет! Он - деятельная натура, он - талантливая натура. Он -человек неординарный. Недаром же он всем в конце говорит: «Я и вам нужен, господа! Без такого человека, как я, вам нельзя жить!» Не так, как Молчалин; а по большому счету нужен.
Когда я искал похищенный дневник, то метался по сцене, буквально нырял рыбкой и летел под стол метра полтора-два с размаху, «зарывался» в бумаги...
Мне казалось, что дневник - вот он лежит! Найду, и катастрофа разоблачения меня минует. Бросок под стол трудно было исполнить, но я его каждый раз делал, потому что это был бросок отчаяния!
Такие находки и «трюки» Игорь Владимирович всячески поддерживал. Сам он, как и в предыдущей постановке «Мудреца», играл Крутицкого. В сцене с ним я, рапортуя генералу-законотворцу становился на колени. Здесь было все - и раболепство Глумова, и его раскованная игра в «верноподанного», но и мое упоение и искренность моего восторга перед великим артистом!
Моему «драгоценному» Глумову важно и нужно было завоевать доверие. А окружали его отнюдь не полные дураки! Люди по-своему чудные, ограниченные, но занимавшие важное место в обществе. Большой опыт чиновничьей службы заменял им ум. Почти звериная интуиция распознавать - кто есть кто. Поэтому Глумов должен был «потрудиться». Так просто, с налета, «дурака валяньем» их взять было невозможно. Искренность и одержимость я брал за основу характера. Искренность (неистовость, иступленность) - в том, как он, уже не юный, бедный -желал поменять свою жизнь. Одержимость - в том, как напрягал все свои дарования: незаурядный ум, способность актера -лицедея, имитатора. Я считал Глумова талантливым человеком. Расчетливо холодным, но еще и азартным, и обаятельным по-мужски. Над новой для себя средой он смеялся, но был ею и увлечен, как миражом благополучия, богатства, комфорта, силы и власти.
Игорь Владимирович выбрал очень интересное сценографическое решение спектакля. В начале каждого акта под бравурную музыку оркестра вертелся круг с панорамой старой Москвы. И вот вдоль церквей, старых особняков, чугунных фонарей, круглых тумб с афишами стремительно шел мой Глумов. Почти бежал, стремился, летел по жизни. Пока еще не победитель. Одержимый своей идеей человек? Не замечающий ничего вокруг? Деловой? Вот это слово очень ему подходило. Перестройку объявят через несколько месяцев после премьеры. Появятся «новые деловые» правнуки моего Глумова, который при всей своей трезвости, опьянен близкой возможностью стать хозяином жизни.
Была в спектакле и сцена, когда мой герой стоял возле бюста Наполеона и философствовал. Эдакий молодой российский Бонапарт; демагог, и хитрец, и вероломный политик, сметающий на своем пути все, верящий лишь в стратегию наступления. Были в нем увлечение, страсть, озорство разума, рассчет уходил.
И вот мы показываем спектакль художественному совету театра. Сидим с Игорем Владимировичем за кулисами перед выходом в сцене - Крутицкого и Глумова. И вдруг - Боже мой! - я вижу, что у него ноги ходуном ходят! Меня это потрясло.
- Игорь Владимирович, родной, простите, Вы что, так волнуетесь?
- Да, - ответил он, тщетно пытаясь утихомирить дрожь.
- Ради Бога извините, но ведь у Вас и все звания, и награды. Вы - Ильинский!
- Так я потому и волнуюсь, что я - Ильинский. «Марку»-то свою я не могу испортить...
Он волновался еще и потому, что в эти годы у него заметно портилось зрение. Несмотря на это, как он замечательно играл! Правда, мизансцены старались строить так, чтобы он поменьше двигался по сцене. Но иногда он в увлечении сбивал мизансценический рисунок, и мы, его партнеры в такие моменты нервничали. Однако это были мелочи, и у нас вызывала восторг его бесподобная игра. До сих пор помню каждую его интонацию. Слышу, но передать, повторить не могу. Например, когда Крутицкий говорит Мамаеву: «Писать надо, писать - больше писать». И чуть позже: «Я пишу, я пишу, я много пишу». И он так произносил это - «я пишу», простую, казалось бы, фразу, что зал всегда взрывался аплодисментами восторга.
Глумов потом расскажет, какую ахинею сочиняет его «патрон». Но Крутицкий - Ильинский говорил о своей писанине с увлеченностью и серьезом, как о самом необходимом деле для государства! Мы чувствовали: он не просто пишет, создает, сочиняет, творит! В обличии старого генерала перед нами представал поэт консерватизма, фанат российской старины и неподвижности.
С Ильинским работать было радостно, хотя и больно, и тревожно за него. Потому что годы и болезнь давали о себе знать.
В общении с людьми Ильинский был открыт, прост, никого не подавлял своим величием. С ним было легко. Однажды я имел радость играть с Игорем Владимировичем в теннис. Выиграл, и как-то неловко себя почувствовал, потому что не считал, что хорошо владею ракеткой. А мой знаменитый партнер был великолепным игроком. Я извинился. А он в ответ:
- Чего ты извиняешься?!
- Но ведь я не у кого-нибудь, а у Вас выиграл...
- Сейчас ты выиграл, а потом, может быть, я выиграю.
К сожалению, нам больше не довелось встретиться на теннисном корте. Его увлечение спортом вспомнилось потому, что отличная физическая форма была для него залогом успешной профессиональной работы. Во всем он был не только художником, профессионалом самого высокого класса, но и Мастером. Это позволяло ему трудиться адски много: играть на сцене, режиссировать, блестяще читать в концертах - и как читать! - весь материал помнить, готовиться к литературным вечерам и выступлениям на радио, сниматься в кино так, как обычный человек не мог. Я до сих пор просто поражаюсь, как он умел держать внимание аудитории часа два-два с половиной.
Умный, талантливый человек, обладавший колоссальной профессиональной эрудицией, с богатым внутренним миром, в который, однако, при всей своей открытости он особенно никого не пускал. Этот внутренний мир я бы сравнил с вишневым садом, владелец которого держит его на замке, а если уж и пустит кого, то покажет не весь: обязательно хотя бы одно из прекрасных деревьев останется окутанным тайной. И это правильно: доступными должны быть лишь плоды таланта, а то, как они вызревают, нужно держать в секрете.
Я был очень увлечен Ильинским и своей ролью, и своими замечательными партнерами - Н.А. Анненковым, Т.А. Еремеевой, С.Н. Фадеевой... Всегда готовился к спектаклю, потому что он требовал не только затрат души, но и выносливости. Перед ним надо было обязательно отдыхать, рассчитывать силы, забывая о повседневной суете. Но однажды получилось так, что безо всякой паузы пришлось сразу включиться в спектакль. Загримировался, оделся и подумал в тревоге: «Как же я буду играть-то? И сил нет, и желания...» Уже начинает музыка играть, а я стою на выходе и чувствую, что не тянет на сцену, какая-то пустота в душе... И вот уже закрутилась перед зрителями Москва... И вдруг вижу, что верхняя часть декорации зацепилась, наматывается на трос и не идет. Через несколько мгновений все застопорится, обнажится и полетит вниз. Я закричал, что есть мочи. Все обернулись на мой вопль. К счастью и машинист сцены меня услышал. И он молниеносно по лестницам полетел к злополучной шторке. Буквально в последний момент исправил неполадку.
Я и опомниться не успел, как подошел мой «такт», и я должен был «зашагать по жизни»- то есть по кругу сцены. В тот вечер спектакль прошел на «ура»! И куда девалась усталость, пустота в душе?! Вот они - загадки нашей профессии...
ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ - ЛЕВ ТОЛСТОЙ
Очерк из книги В.А.Максимовой «Театра радостные тени» (2006).
Когда Игорь Ильинский сыграл Толстого, ему было почти столько же лет, сколько русскому гению, ноябрьской ночью 1910 года совершившему загадочный уход - побег из дедовской Ясной Поляны. Ильинский уже плохо видел и слышал, боялся не запомнить текста пьесы Иона Друцэ, тем более что кроме диалогов там была пространная притча - баллада о старом Волке, который уходит из стаи; теряя силы, не хочет показать молодым свою слабость и выбирает смерть. Балладу предстояло читать Игорю Владимировичу.
Во время репетиций они ссорились - старый актер и режиссер-постановщик Равенских, человек бешеного темперамента, наивности и детскости, талантливый полубезумец, как считали в Малом театре, любя и не любя Бориса Ивановича.
Ильинский много раз просил его от роли освободить, ссылаясь на возраст и нездоровье, предупреждая, что здесь, на сцене, на репетиции, всего вероятнее, он и помрет.
Равенских уговаривал его «по-своему».
«Игорь Владимирович! - восторженно вопил он. - Вы только вспомните!.. Хмелев умер Иваном Грозным, накрытый красным царским кафтаном... Добронравов - во время спектакля в костюме и гриме царя Федора Иоановича. Вы умрете Толстым! Это же великолепно!..».
Когда ссора заходила далеко и разгневанный актер репетицию покидал, поклявшись, что ноги его здесь больше не будет, Равенских призывал «Володечку», единственного, обожаемого сына Игоря Владимировича. Шептал в темном закоулке: «Завтра еду в Ясную Поляну... Вот и билет купил... Пойду на могилу Толстого и прокляну твоего папашу, если он на репетицию не придет». Глубоко религиозный Ильинский, скрипя зубами от злости, к работе возвращался.
В Ясную Поляну они ездили вместе с Равенских и художником Кочергиным, шли знакомым путем - от знаменитых белых столбов на шоссе, округлых и крепких, чуть осевших в землю; сквозь частоту и белое мерцание березовых стволов к дому, чей силуэт известен всему миру; и дальше - к Заказу, к могиле без памятника и надгробного камня на краю оврага, под деревьями, ветви которых в вышине соединялись в купол нерукотворного, каждую весну зеленеющего храма, из земли, из сырой глины возросшего.
После премьеры в Малом Равенских уговорил Ильинского сыграть спектакль в Туле на фестивале памяти писателя - выйти Толстым на театральные подмостки в городе, где все полно памятью и знанием о великом земляке.
Мучась и отчаиваясь, прерывая репетиции и начиная их заново, Игорь Владимирович Ильинский - легендарный мейерхольдовец, давно ставший корифеем и столпом старейшей национальной щеп-кинской сцены, - догадывался, что играет последнюю в своей жизни роль. Но не знал, что сыграет великую роль.
Она была еще и самой тихой у актера. В зале Малого театра стояла такая тишина, что случайное покашливанье, шелест программки, стук оброненной сумочки казались кощунством.
...Очень знакомый человек с легкими седыми волосами и седой бородой, в черной подпоясаннной блузе, в сапогах с твердыми голенищами появлялся в осветившейся глубине сцены, шел по покатому настилу к рампе и останавливался у края ее, совсем близко к нам, зрителям. Ступая прочно и основательно, по-мужицки, он словно «пробовал» ступнями землю.
Бесстрастно и отрешенно произносил Игорь Ильинский слова притчи о старом Волке, пустившемся в свой самый трудный, последний путь. Тончайшая стилизация толстовской прозы - вот что такое была эта баллада, пронизавшая спектакль. Ничто не игралось, не изображалось. Звучало и жило в почти аскетическом слове. Достоинство и независимость Толстого, его жестокая правдивость, суровость поучающей морали.
В ясности рождавшихся фраз, в упорном обнажении смысла открывал актер масштаб Толстого - личности и художника.
А за спиной его, в глубине сцены, полукругом замыкая пространство, подымалась стена из ровных, свежеоструганных досок с проемами незатворенных дверей - прямоугольников пустоты. Тонкие стволы деревьев с голыми по-осеннему ветвями вырастали прямо из досок, тянулись вверх.
Что это была за стена? Яснополянского дома? Недаром на простых досках развесил художник Эдуард Кочергин драгоценные канделябры. Они зажигались и гасли, мерцали и, кажется, даже позванивали тонко.
Или это было живое ограждение бедного храма из ветвей и стволов, того, что встал над легендарной могилой?
Принцип, с которым художник и режиссер подошли к пьесе поэтичной и умной, но пригодной более для чтения, чем для игры, состоял в освобождении от всего отвлекающего, детального, частного.
И потому не яснополянский или хамовнический быт Толстого присутствовал в спектакле, а «формула» жизни великого человека, вместившего в себя свой век.
Вспоминая, мысленно видишь эту стену из досок медового цвета, эти прямоугольные проемы пустоты, густеющей, теряющей прозрачность, в финале не синей, а черной; видишь ветви в вышине, освобожденную от аксессуаров, почти пустую сцену и постоянно - Толстого-Ильинского на ней. Повторялась и повторялась главная, характерная поза: горделиво выпрямленная старческая фигура, руки, сомкнутые за спиной, и запрокинутая к небу седая голова Бога Саваофа.
Сложный портретный грим был отвергнут актером. Но осанка, постав головы, в которых «читались» несмиренность и вызов, мужицкое упорство шага, тихая, полная значительности речь рождали иллюзию абсолютного сходства.
Трудным для людей и страстным, бесконечно разным открывался в спектакле Толстой. Неутолимый в привязаности к живому, которое «всегда неповторимо» и «не приедается», он жадно и горестно ласкал коня Дэлира перед тем, как отослать от себя навсегда -в табун. На сцене Малого театра коня, разумеется, не было. Лишь поводья тянулись из-за досок. Но пронзительно и отчаянно играл Ильинский это прощание с любимцем, превозмогание себя, непреклонный отказ от радостей и соблазнов жизни «перед уходом».
Аристократически благовоспитанный, бесстрастный, Толстой был полон достоинства в унизительной сцене с врачом-психиатром, которого пригласили домашние, дабы убедиться, не безумен ли глава семьи?
Устав от людских восторгов, вдруг называл собственное толкование Евангелия «старческим дребезжанием». Тогда проступали опасное толстовское озорство, азарт великого спорщика, мальчишеское желание высунуть язык перед объективом надоевшего фотоаппарта.
В спектакле Толстой был запальчивым, капризным, деспотичным, неприятным - и изысканно любезным с посторонними, с гостями, по-мужски очаровательным с женщинами, нежным - с дочерьми, терпимым - с больной женой.
Он был беспощадным, когда рассказывал о крестьянине-бедняке Митрии Сударикове и павшем мерине. В яростном упорстве, нагнетая ужасные подробности, несмотря на протесты домашних, доводил рассказ до конца, рушил светскую трапезу с ее безмятежным и пустым щебетанием, равнодушием ко всему, кроме собственного комфорта. Становилось ясно, за что его называли страшным, а его правду - кричащей.
Всей жизнью артиста и чтеца связанный с великой русской литературой, Ильинский давал потрясающее ощущение речи Толстого, ее спокойных ритмов, скупых интонаций, в которых время от времени проступала привычка к публичным проповедям. Он воплощал мощь толстовского слова, добирающегося до сути.
Но и в раздумье, в самопогружении, молчаливый, неподвижный, слушающий музыку или наблюдающий людей, Толстой-Ильинский производил сильнейшее впечатление. Открывалась потаенная часть его жизни: беспокойный дух и несмиренная мысль «там, внутри». Рождалась особенная, внебытовая природа общения Толстого -не только с людьми и с самим собой, но со своим веком, вечностью, миром. Все были равными собеседниками.
Каждый раз возвращаясь от края сцены назад, в глубину, к темным проемам дверей, он подходил к ним все ближе, но медлил, собираясь с силами, как старый Волк из баллады перед прыжком. Так медлят люди на пороге небытия, дорожа последними мгновеньями жизни. Но в этих паузах Толстого-Ильинского страха смерти не было. Было сознание близкого конца и - неприятие конца. (Волк из притчи смирялся со смертью, лишь до дна израсходовав силы.)
Ильинский, Равенских и весь спектакль по-своему отвечали на вопрос, куда и зачем осенней ночью 1910-го ушел из дедовского дома его хозяин? Не исключая личных, семейных причин трагедии Толстого, спектакль не ограничивался ими.
Домашнее окружение было очерчено скупо. Каждой из фигур полагалась своя «миссия». Примиряющая - дочери Татьяне (М. Овчинникова). Союзническая, защитительная - младшей дочери Александре (Г. Кирюшина). И Софью Андреевну Толстую с ее жертвенностью, любовью, тяготами существования возле самого сложного человека эпохи, мучительными претензиями к мужу, раздражением, гневом и гордостью за него Татьяна Еремеева играла корректно и скромно, имея в виду драму и вину своей героини. Однако не от них уходил Толстой.
В спектакле, как старый могучий волк, он был «обложен» не семьей и даже не официальной царской Россией, боявшейся гения настолько, что она не решалась притеснять его.
Мукой и проклятьем Толстого был душевный разлад с собой, несовпадение идеального мечтания о скромном и чистом земном рае для людей, философии добровольного самосовершенствования с невозможностью осуществить идеал. Толстой был сыгран Ильинским не только страстно верующим, но страстно сомневающимся и приходящим в отчаянье от сомнений. Душа рвалась ввысь - мощный и трезвый разум не пускал. Вера оставалась неколебимой, а результаты ее ничтожны, смешны, осуществлены зачастую мелкими, корыстными, убогими людьми, жаждущими приобщения к славе всемирного гения. В спектакле, отделяя себя от своих последователей и толкователей, апостол говорил с высокомерием и гневом: «Я не толстовец. Я - Толстой».
С позиций толстовского всепонимания играл Ильинский большую сцену с крестьянами, с иронией принимая собственное поражение, чувствуя «тьмы и тьмы» этих Курносенковых и Клячкиных, их темноту, неистребимую в поколениях рабов корыстность, жалкую безнравственность и святой обман; тщету собственных усилий рублями и трешками, шитьем сапог и пахотой на мужицких скудных полях закрыть прорехи всенародной нищеты.
Уход был еще и последней, безнадежной попыткой проигравшего сражение бойца уже не томами проповедей, а собственным поступком достучаться до человечьих душ, доказать правоту идеи, на которую потрачена жизнь.
На протяжении всего спектакля актер и режиссер постоянно выводили своего героя за пределы, обозначенные стенами дома, -на волю, к людям, не святым, а живым и грешным. Помолодевшим и легким становился тогда Толстой.
При абсолютном отсутствии сил физических (у исполнителя и героя), Ильинский в финале играл Толстого мыслящим ясно и полным духовных сил, следуя известному его суждению о том, что человек «старится», но «не стареет».
В спектакле великий старец уходил не для того, чтобы жить, как желал, нищенствовать или трудиться в Оптиной пустыни, в поселениях толстовцев на юге России.
Толстой шел умирать, как желал. Во исполнение все еще могучей своей воли, подобно изнемогшему старому Волку, совершить последний рывок к людям, соединиться с ними и окончить земные дни не в тишине дедовской Ясной Поляны, а в миру, среди людей, в самом сердце России.
АНОНС: ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ. ЖИЗНЬ АРТИСТА
Смотрите на канале «Культура» 24 июля в 21:10.
Документальный фильм (Россия, 2001).
Автор Карина Бальян.
Режиссер-постановщик Виктор Спиридонов.
Операторы Михаил Федоров, Юрий Журавлев, Олег Кудрявцев.
Текст читает Всеволод Абдулов.
Фильм о народном артисте СССР, лауреате Государственных премий СССР Игоре Ильинском.
Принимают участие: Татьяна Еремеева, Юрий Соломин, Леонид Хейфец, Валерий Бабятинский, Анатолий Торопов.
«КУТУЗОВ» ДОШЕЛ И ДО НАС
Ровно 60 лет назад, в августе 1950-го года, Игорь Владимирович Ильинский приезжал с гастролями в наш город.
Даже в наши дни редкий праздник обходится без показа на голубом экране комедий Эльдара Рязанова «Карнавальная ночь» и «Гусарская баллада». Брюзга-бюрократ Серафим Огурцов и мудрый Кутузов в исполнении Ильинского – несомненное украшение этих фильмов. Впрочем, у меня, видевшей Игоря Владимировича на сцене Московского Малого театра и восторгавшейся его игрой, всегда появляется горькое чувство сожаления, что современное поколение знает Ильинского, в основном, по комедийным ролям – таким, как Петя Петелькин.
В августе 1950-го года, ровно 60 лет назад, Игорь Владимирович Ильинский приезжал в наш город. Это были годы, когда артист очень много выступал на эстраде. Сочная сатира чеховских рассказов в исполнении Ильинского звучала настолько современно, что у зрителя дух захватывало. К сожалению, в те годы личности гениальных актеров не представляли интереса для местных газет, на страницах которых освещались только трудовые подвиги рабочих и крестьян. Конечно, в этом нет ничего «криминального» и это замечательно, но, честное слово, очень жаль, что об этом событии не осталось практически никаких письменных свидетельств.
«Бюрократу» – госпремию!
Ильинский родился в семье московского зубного врача. Впрочем, отец был прекрасным актером, и лишь необходимость содержать семью заставила его выбрать столь практичную профессию. О таких, как Игорь Владимирович, говорят: артист от Бога. Его, единственного из молодых артистов, великий Мейерхольд называл по имени-отчеству. Артистическая карьера Ильинского складывалась блестяще и на театральной сцене, и в тогда еще только начинавшемся кинематографе. Уже в начале 20-х популярность 25-летнего артиста была огромной. Стоит только почитать театральные афиши того времени: «К нам едет король экрана! Нас посетит закройщик из Торжка, похититель трех миллионов, личный друг Мисс Менд и возлюбленный Аэлиты – Игорь Ильинский» или «Завтра – единственная гастроль знаменитого киноартиста, живого Игоря Ильинского!»
В 1938-ом году на экраны советских кинотеатров вышла звуковая комедия «Волга-Волга», ставшая не только любимым фильмом Сталина, но и киносимволом той эпохи. На роль бюрократа Бывалова в этом фильме был приглашен 37-летний Игорь Ильинский. Маленькие, постоянно щурившиеся глазки, семенящая деловая походочка, характерные для бюрократа движения рук придуманы самим артистом. Да и все трюки в фильме Ильинский выполнял сам, без помощи каскадеров, хотя многие из них были довольно опасными для жизни. Взять хотя бы сцену из фильма, когда Бывалов прыгает с верхней палубы парохода. Первый прыжок – у оператора не включилась камера: необходимо повторить дубль. Второй прыжок – проходящий мимо корабль поднял слишком большую волну, и кульбит Ильинского опять не попал в кадр. И так солидный артист безропотно «сигал» с верхней палубы семь раз. Хорошо еще, что Игорь Ильинский с малолетства увлекался спортом и был неплохим пловцом. Иначе его отчаянная смелость могла закончиться просто плачевно.
«Чем крупнее личность, тем меньше в ней фанаберии», – так говорил Эльдар Рязанов о великом русском артисте Игоре Владимировиче Ильинском
После выхода «Волги-Волги» Ильинского пригласили выступить на одном из праздничных концертов в Кремле. Артист, как обычно, читал Чехова. Он очень волновался, тем более, что зрители в зале, сидевшие за накрытыми столами, фактически его не слушали. Окончив свое выступление, Игорь Владимирович спустился в зал, присел за столик рядом с Натальей Шпиллер
От огорчения Ильинский не находил себе места и успокоился, лишь когда к нему подошел Молотов: министр иностранных дел поблагодарил артиста за выступление. Неожиданно у столика Ильинского остановился Сталин. Вождь сказал несколько благодарственных слов соседке артиста – выдающейся певице– и вдруг строго спросил об Ильинском: «А это кто?» Тут между вождем и его свитой состоялся приблизительно такой диалог: «Это известный артист Ильинский, товарищ Сталин» — «Кому известный? Мне неизвестный!»— «Он, товарищ Сталин, недавно сыграл в фильме «Волга-Волга» — «А, товарищ Бывалов! Здравствуйте! Мы с вами, бюрократы, поймем друг друга», — вдруг приветливо протянул руку Ильинскому Сталин. К слову сказать, вождь не только посмотрел этот фильм 16 раз, но и подарил его копию Рузвельту, президенту США.
«А девкой был бы краше»
Эту коронную фразу, которую Михаил Кутузов говорит Шурочке Азаровой, придумал сам Ильинский. Полвека назад, в канун 150-летия Бородинской битвы, началась работа над фильмом «Гусарская баллада». На свой страх и риск, не поставив в известность вышестоящее начальство, Эльдар Рязанов стал снимать Ильинского в роли полководца Михаила Илларионовича Кутузова. Но когда фильм был практически готов, тогдашний министр культуры Екатерина Фурцева потребовала от режиссера переснять сцены с участием Ильинского. «Мадам министерша» посчитала, что зрители, привыкшие встречать появление артиста-комика хохотом, так же будут воспринимать в фильме и прославленного полководца. Переснять сцены? Абсурд! Снимали-то Кутузова фактически зимой, а на дворе уже было лето. Да и как сказать Игорю Владимировичу о том, что его забраковали? Спасло ситуацию невероятное везение режиссера: первыми фильм посмотрели журналисты и редактор «Известий», зять Хрущева. Комедия была принята на «ура», особой похвалы критиков удостоился Ильинский.
Талант дорогу найдет!
Последние годы жизни Игорь Владимирович очень плохо видел, но продолжал работать на радио и в Малом театре, которому Ильинский отдал почти 50 лет. Старого актера на радио приводили под руки, но стоило ему взять листок с текстом, написанным 6-сантиметровыми буквами, как чудо свершалось: немощь отступала и талант Ильинского сверкал с прежней молодой силой. В театре же за сценой ставили специальный световой сигнал. последнюю свою роль артист играл, будучи фактически полностью слепым: минус 16 и отслоение сетчатки. Но какова же была сила таланта великого Ильинского, если зритель ни о чем не догадывался и принимал любимого артиста с восторгом! Однако главное, что Игорь Владимирович был не только прекрасным актером, но и удивительно светлым и чутким человеком.
Этот хитрец Ильинский!
Современники вспоминали, что артист долгое время не хотел вступать в партию, потому что был человеком глубоко верующим и часто ходил в храм. И знаете, каким был аргумент, сломавший сопротивление Ильинского? Самым простым: Игорю Владимировичу сказали, что, вступив в партию, он сможет помогать своим товарищам и коллегам. Побывав на первых партийных собраниях, артист приходил домой поникшим и жаловался жене: «Танюша, я несчастный человек. Мне так не нравится все, что там происходит... Я хочу выйти из партии». Но в то время сын Ильинского учился в институте, и выход из партии артиста, тем более – артиста такого масштаба и такой популярности, означал бы крах и артистической карьеры Ильинского, и карьеры его сына. Хорошее забывается быстро, но жизнь сохранила несколько трагических историй, когда артист, используя свой талант великого комика, приходил на помощь своим друзьям.
Когда скончался друг Ильинского, известный художник Василий Камарденков, вдова покойного обратилась к нему с просьбой помочь похоронить мужа рядом с родителями на закрытом Новодевичьем кладбище. Ильинский, придя к директору кладбища, задал последнему провокационный вопрос: «Скажите, если я умру, имею ли я право быть похороненным на Новодевичьем?». «Конечно, Игорь Владимирович», – ответил высокопоставленный чиновник. «Тогда похороните Камарденкова вместо меня», – безапелляционно сказал Ильинский.
Когда скончался Самуил Маршак, история повторилась вновь: вдова обратилась к артисту, и тот добился, чтобы на престижном кладбище нашли место для поэта. Кстати, самого великого комика похоронили тоже на Новодевичьем, рядом с друзьями.
«Знаешь, – как-то пошутил Игорь Владимирович, обращаясь к жене, – цифра «тринадцать» вполне приличная, но от нее можно ожидать любых неприятностей». И оказался, как всегда, прав: артист умер 13 января, накануне Старого Нового года.
Его не стало в семь часов вечера, когда в театрах начинаются вечерние спектакли, а по телевидению шла неумирающая комедия «Карнавальная ночь» с участием Ильинского. В тот вечер в его доме, не переставая, звонил телефон: не зная о трагедии, люди спешили поздравить артиста и в который раз поблагодарить за великолепно сыгранную роль...
Наталия САЛАГУБОВА
«Наша газета» (Даугавпилс), 19 августа 2010 года
ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ О ЕВДОКИИ ТУРЧАНИНОВОЙ
Из книги «Евдокия Дмитриевна Турчанинова. На сцене и в жизни». - М., 1974.
Первые впечатления о замечательной русской актрисе — Евдокии Дмитриевне Турчаниновой связаны у меня еще с гимназическими годами. Наряду с великой Ермоловой, чьи выступления на концертной эстраде никогда не изгладятся из моей памяти, приезды Евдокии Дмитриевны в нашу гимназию Флерова у Никитских ворот и ее чтение с нашей гимназической сцены русских сказок имели большое значение для воспитания в,куса и понимания лучших качеств и традиций этой русской актрисы. Какова же она, «актриса нашего русского .великого театра»? Приходится теперь, через пятьдесят с лишком лет, ответить на этот вопрос, потому что тогда проанализировать, понять значение этих качеств я, конечно, не мог.
Евдокия Дмитриевна была одной из последних представительниц знаменитых так называемых «старух» Малого театра. Может показаться, что наименование «старуха» несколько фамильярно, вульгарно, а может быть, и несколько непочтительно по отношению к таким славным именам и столпам русского театра и искусства, как О. О. Садовская, А. А. Яблочкина, В. Н. Рыжова, В. О. Массалитинова, В. Н. Пашенная. Но я должен сказать, что наименование «старуха» или «старик», или общее — «старики» являлось самым большим званием внутри Малого театра. Я говорю «являлось», потому что, увы, сейчас у нас нет ни «стариков», ни «старух». Есть молодежь, есть среднее поколение, есть пожилые и старые актеры пенсионного и предпенсионного возраста, но «старики» исчезли. Почтенные актеры уже достигли того возраста, когда их предшественники ходили в «стариках», одного этого звания — теплого, душевного и уважительного — уже никто не удостаивается. И на то есть, по-видимому, свои причины.
Какие же особенности |были у «стариков», ярким представителем которых была Евдокия Дмитриевна Турчанинова? Почему они снискали такую любовь и глубочайшее уважение?
Прежде всего именно они определяли лицо Малого театра. У них были совсем несхожие характеры, могли не совпадать вкусы, привязанности, могли возникнуть разногласия по поводу трактовки общей роли, но они умели любить друг друга и своих молодых товарищей по сцене, а это и значит любить театр. Они всегда были вместе и, забывая свои личные интересы, дружно защищали честь театра, боролись за его интересы. Нам казалось, что они никогда не знали таких чувств, как ревность, зависть. Они ратовали за реалистическое искусство Малого театра, твердо и неуклонно стремились к тому, чтобы эта цитадель благородной русской сцены не засорялась пошлостью, вульгарностью как в репертуаре, так и в исполнении актеров и в режиссуре. Они стояли и боролись за главное в театре — за мастерство актера, и за самое совершенное в режиссуре почитали выявление и воспитание актерского мастерства. Они помнили слова А. П. Ленского: «Талантом я вас наделить не могу, «о воспитать и привить вам вкус — это в моих силах».
Они не любили преходящую моду и разные кунштюки как у актеров, так и у режиссеров. Они верили в силу мысли и в силу русского слова на сцене, слова, которым они так прекрасно и по-разному владели. Это были чистые люди, непосредственные, с творческим отношением к жизни. Это было твердое ядро в театре, его совесть и оплот. Поэтому говорить о Евдокии Дмитриевне Турчаниновой — это значит говорить о целой эпохе театра, говорить об истории Малого театра.
При общей отзывчивости, внимательном отношении к товарищам Евдокию Дмитриевну отличала от других большая строгость, большая непримиримость в защите традиций Второго университета, как именовала русская интеллигенция Малый театр.
Строг был суд старейшин. И я сам долго «сдавал экзамен», вступая в каждую новую роль. Молодежь, приходя в театр, чувствовала ответственность взятой на себя обязанности хранить и развивать традиции русского национального театра.
При вводе в труппу нового актера «старики» тщательно проверяли его «годность» к работе в Малом театре. Учитывалось все: способности, речь, дикция, стиль игры, отношение к театру, к сцене. Вновь пришедшие входили всецело в коллектив, принимались и признавались «стариками» в том случае, если они видели, что новый актер или актриса по-настоящему любят Малый театр, отдают ему не только все свои творческие силы, но и начинают бороться за те творческие принципы, в основе которых лежит реалистическое мастерство, благородство исполнения, сценическая правда, которые так дороги и близки коллективу Малого театра. И если актер выдерживал экзамен, он был окружен заботой и вниманием «стариков». Молодежи они помогали искренне, от души. Приходили «а репетиции, делились опытом и секретами создания того или иного образа.
За время моей работы в Малом театре я ни разу не видел, чтобы «старики» негостеприимно и предвзято встречали новых пришельцев. Разве иной раз настороженно.
Подобным гостеприимством, приветливостью и вниманием к вновь пришедшим особенно отличалась Евдокия Дмитриевна. С полной отдачей, доверием и благожелательностью она работала с новыми и разными режиссерами, пытливо вникая в их замыслы, но, конечно, в том случае, если они были близки, по ее мнению, Малому театру.
А сколько забот о воспитании молодежи, сколько огорчений, что учат молодежь не те мастера, у которых можно было бы научиться! Она вместе со всеми «стариками» как бы чувствовала и видела будущие трудности в Малом театре в передаче столь высокой эстафеты поколений.
Поэтому она и другие «старики» очень волновались за достойных преемников, за смену, за школу «Дома Щепкина». Я никогда не забуду, как Евдокия Дмитриевна на одном из заседаний в Министерстве культуры СССР в присутствии ведущих артистов театра горько расплакалась и просила помощи и внимания к положению Малого театра, который в то время начал катиться к упадку и к разъединению коллектива. По этому поводу волновалась и обращалась с письмом к правительству и А. А. Яблочкина. Были приняты меры. И на письмо и на беспокойство было обращено внимание.
После премьеры «Бесприданницы» в стенгазете театра появилась статья А. А. Яблочкиной, в общем ободряющая, поддерживающая молодых актеров, хотя и не без критических замечаний. Заканчивалась статья словами: «Вот кому нести наше знамя». И стыдно сейчас перед «стариками», что не несем мы их знамя, нет у нас той любви друг к другу и к театру, что была у них, нет той дружбы и сплоченности, общности интересов, заботы о нуждах театра. Исчез и общий тон, в который так трудно и так почетно было попасть актеру. Мы как транзитные пассажиры—-каждый со своим билетом—едем в разные стороны, занятые своими мыслями.
Малый театр — это история. Уничтожить ее нельзя, а разрушить — преступление.
Все наши «старики» прожили на сцене долгую жизнь, начинали работать в театре еще до революции, а ушли не в такие уж давние годы. И если они не любили подозрительных и модных новшеств, то это далеко не значит, что они не любили нового. Но от этого нового они требовали глубины, убедительной и впечатляющей яркости, которая бы помогала актерам и служила выявлению главной идеи произведения.
«Старики» никогда не были консерваторами. Все они, и особенно Евдокия Дмитриевна, шли в ногу со временем и прекрасно понимали, что современный Малый театр не должен оставаться музеем и быть в плену тех устоев, которые превращаются в рутину. Театр, бережно сохраняя традиции, не нарушая общий тон, должен быть живым и современным — театром, которому исторически предпослано высоко держать знамя славного русского театрального искусства. Но современным — не значит экспериментальным. Малый театр, в отличие от всех других, — театр классический, со своими глубокими традициями, театр старой русской школы.
Сейчас на обсуждениях после репетиции почти не говорят о речи актера, четкости, звучности его произношения на сцене, о чистоте его русского языка. А ведь в Малый театр ходили учиться правильному русскому языку. Ни одна ошибка в нашей речи не проходила мимо чуткото уха «стариков». Они нас останавливали, поправляли, объясняли нашу ошибку. При этом были очень строги и требовательны. Евдокия Дмитриевна, кстати, обладала наиболее совершенным знанием русского слова, и не надо было в театре обращаться к Далю, Ушакову или еще какому-либо словарю, можно было смело положиться на Евдокию Дмитриевну, как следует произносить сложное слово или где поставить ударение.
Еще в гимназии, когда я слушал сказки и рассказы Евдокии Дмитриевны Турчаниновой, меня поразила ее простота, отсутствие позы, задушевность в общении со зрителем. Не было ни малейшего педалирования, утрирования и внешних эффектов. Удивительно гармонично сливались воедино рассказчик и герои с их радостями и огорчениями. Рождалась достоверность событий, чувств, потому что исполнительница органически перевоплощалась в действующее лицо, живя всеми его бедами, заботами и удачами.
Позднее, когда мне пришлось стать младшим товарищем Евдокии Дмитриевны по сцене Малого театра, я увидел, что эти качества остались незыблемыми в ее творчестве .и в той богатой галерее образов, которые в течение многих десятков лет создавала эта замечательная, скромная, но вместе с тем глубокая и требовательная к себе Актриса с большой буквы.
Однажды в Румынии после спектакля («Волки и овцы» мне случайно пришлось разговаривать с человеком, который оказался нашим зрителем. Среди прочего он сказал, что больше всех исполнителей ему понравилась Турчанинова—Мурзавец-кая: «Она не давит. Все остальные как будто хотят в чем-то убедить нас, а это мешает, отвлекает от основного». Мне кажется, он подметил основную особенность игры Е. Д. Турчаниновой. Она никогда не наигрывала, не допускала утрировки, ложного пафоса и фальши. Прежде всего она руководствовалась чувством правды, в каждом образе добивалась естественности. Поэтому очень и очень экономно расходовала внешние выразительные средства. Мягкие, неяркие краски, которыми она пользовалась, всегда гармонировали с тем образом, который уже к моменту репетиций складывался и жил где-то внутри, в сознании артистки. Только в Барабошевой она немного наигрывала властность и грозность купчихи. Эти качества были ей чужды, поэтому она их немножко форсировала. Однако и здесь, как и везде, Евдокия Дмитриевна не отступала от своего правила — давать на сцене такой образ, который она пережила, прочувствовала, которым переболела внутренне. Поэтому, если требования режиссера расходились с ее пониманием роли, она и не пыталась их выполнять. У нее была своя манера игры. Так, режиссер Л. А. Волков, работая над «Селом Степанчиковым», требовал от Турчаниновой — Крахоткиной гротеска, может быть, органичного для другого актера, но ей совершенно не свойственного. И Евдокия Дмитриевна настояла на своей трактовке образа. Ее мягкость, подчиненность Опискину были очень убедительны, а лишняя красочность в игре была бы неестественной, лишила бы образ правдивости. То же произошло с ролью мисс Кроули в «Ярмарке тщеславия». Сцена была задумана с .гротескными приемами, и мне, как режиссеру, хотелось добиться от исполнителя большей экспансивности, живописности. Однако Евдокия Дмитриевна играла по-своему, и я не настаивал.
Работать с Е. Д. Турчаниновой было легко и приятно, так как всякая неправда от нее как бы отскакивала сама собой. Жизненность и непринужденность невольно передавались партнеру. Играя с ней в «Волках и овцах», «Горе от ума», «На всякого мудреца довольно простоты» и режиссируя в «Ярмарке тщеславия», я на себе чувствовал эту ее особенность, которая помогала мне искать большей внутренней правды и простоты, не увлекаясь порой излишней рельефностью или сомнительной яркостью.
Это качество Евдокии Дмитриевны недавно я снова почувствовал, посмотрев телевизионный спектакль «Горе от ума». У нее там маленькая роль княгини, всего несколько слов. Но какая убедительная закоренело-архаичная фигура! Сколько силы в тупости, с которой она произносит свою реплику о «педагоническом институте»!
Творческие встречи и общение с Е. Д. Турчаниновой, как и с другими великими «стариками» Малого театра, были для меня счастьем, и благодарная память о них будет жить во мне до конца моих дней.
«Звуковой архив Малого театра» «ВОЛКИ И ОВЦЫ» А.Н.ОСТРОВСКОГО
«ВОЛКИ И ОВЦЫ» А.Н.ОСТРОВСКОГО
В день памяти М.Ф.Ленина мы предлагаем вашему вниманию запись комедии А.Н.Островского, в которой артист блестяще исполнял роль Беркутова…
А.Н.Островский
«ВОЛКИ И ОВЦЫ»
Комедия в пяти действиях
Часть 1 (71 Мб)
Часть 2 (86 Мб)
Действующие лица и исполнители:
Меропия Давыдовна Мурзавецкая, помещица – Вера Пашенная
Аполлон Викторович Мурзавецкий, её племянник – Игорь Ильинский
Глафира Алексеевна, бедная девица, родственница Мурзавецкой – Дарья Зеркалова
Евлампия Николаевна Купавина, богатая вдова – Елена Шатрова
Анфуса Тихоновна, её тетка – Варвара Рыжова
Михаил Борисович Лыняев, богатый барин, мировой судья – Николай Светловидов
Василий Иванович Беркутов, помещик, сосед Купавиной – Михаил Ленин
Вукол Наумович Чугунов, бывший член уездного суда – Владимир Владиславский
Клавдий Горецкий, его племянник – Борис Телегин
Павлин Савельич, дворецкий Мурзавецкой — Николай Гремин
Пояснительный текст читает Анатолий Дорменко
Запись 1949 г
Премьера – 28 марта 1944 года.
Постановка — П.М. Садовского
Режиссер — Б.И. Никольский
Художник — К.Ф. Юон.
«Звуковой архив Малого театра» ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ ЧИТАЕТ БАСНИ И СТИХИ РУССКИХ И ЗАРУБЕЖНЫХ ПОЭТОВ
ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ ЧИТАЕТ БАСНИ И СТИХИ РУССКИХ И ЗАРУБЕЖНЫХ ПОЭТОВ
ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ ЧИТАЕТ БАСНИ И СТИХИ РУССКИХ И ЗАРУБЕЖНЫХ ПОЭТОВ
Басни, стихи и сказки русских и зарубежных поэтов (53 Мб)
В программе:
И.А.Крылов
«Кот и повар»
«Демьянова уха»
«Мартышка и зеркало»
«Волк и журавль»
«Прохожие и собаки»
«Котенок и скворец»
«Собачья дружба»
«Слон и моська»
А.С.Пушкин
«Сказка о золотом петушке»
Н.А.Некрасов
«Генерал Топтыгин»
В.В.Маяковский
«Общее руководство для начинающих подхалим»
Пьер-Жан Беранже
«Фрак»
«Я с вами больше не знаком»
Роберт Бернс
«Заздравный тост»
«Строчки о войне и любви»
«Честная бедность»
«Песенка о старом муже»
С.Маршак
«Сказка о глупости»
«Дом, который построил Джек»
«Звуковой архив Малого театра» ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ ЧИТАЕТ БАСНИ И.А.КРЫЛОВА
ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ ЧИТАЕТ БАСНИ И.А.КРЫЛОВА
ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ ЧИТАЕТ БАСНИ И.А.КРЫЛОВА
«Кукушка и петух» (0,9 Мб)
«Любопытный» (0,8 Мб)
«Свинья» (1,1 Мб)
«Волк и журавль» (1,1 Мб)
Страничка Игоря Владимировича Ильинского.
«Звуковой архив Малого театра» ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ ЧИТАЕТ ПОЭМУ-ПАРОДИЮ И.П.КОТЛЯРЕВСКОГО «ЭНЕИДА»
ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ ЧИТАЕТ ПОЭМУ-ПАРОДИЮ И.П.КОТЛЯРЕВСКОГО «ЭНЕИДА»
ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ ЧИТАЕТ ПОЭМУ-ПАРОДИЮ И.П.КОТЛЯРЕВСКОГО «ЭНЕИДА»
И.П.Котляревский «Энеида» (64 Мб)
Котляревский Иван Петрович (1769 – 1838), украинский писатель. Бурлескная сатирическая поэма «Энеида» (1798, полный текст опубликован в 1842). Пьесы «Наталка Полтавка» (опубликована 1838; одноименная опера Н. Лысенко, 1889) и «Солдат-чародей» (опубликована 1841; обе — поставлены в 1819 при участии М. Щепкина).
* Сочинения, т. 1-2, Киев, 1969 (на украинском и русском языках); Сочинения, Л., 1969.
* Левин Б., Веселый мудрец, М., 1981.
Литературный энциклопедический словарь (Под общ. ред. В. М. Кожевникова, П. А. Николаева. Редкол.: Л. Г. Андреев, Н. И. Балашов, А. Г. Бочаров и др.) –М.: Сов. энциклопедия, 1987. – 752 с.
Почитать отрывки из поэмы «Энеиды»
«Звуковой архив Малого театра» ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ ЧИТАЕТ РАССКАЗ М.ЗОЩЕНКО «ГАЛОША»
ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ ЧИТАЕТ РАССКАЗ М.ЗОЩЕНКО «ГАЛОША»
ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ ЧИТАЕТ РАССКАЗ М.ЗОЩЕНКО «ГАЛОША»
«Галоша» (6 Мб)
Благодарим «Клуб любителей аудиокниг» за предоставленные материалы.
«Звуковой архив Малого театра» ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ ЧИТАЕТ РАССКАЗЫ А.П.ЧЕХОВА
ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ ЧИТАЕТ РАССКАЗЫ А.П.ЧЕХОВА
ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ ЧИТАЕТ РАССКАЗЫ А.П.ЧЕХОВА
«Душечка» (16 Мб)
«Хамелеон» (7,4 Мб)
«Горе» (15 Мб)
Страничка Игоря Ильинского на сайте театра.
«Звуковой архив Малого театра» - МИХАИЛ ЦАРЕВ – ЧАЦКИЙ В КОМЕДИИ А.С.ГРИБОЕДОВА «ГОРЕ ОТ УМА»
МИХАИЛ ЦАРЕВ – ЧАЦКИЙ В КОМЕДИИ А.С.ГРИБОЕДОВА «ГОРЕ ОТ УМА»
1 декабря исполняется 105 лет со дня рождения народного артиста СССР Михаила Ивановича Царева. В этот день мы предлагаем посетителям сайта уникальную возможность познакомиться сразу с двумя записями бессмертной комедии А.С.Грибоедова «Горе от ума» (1945 и 1952 годов), в которой Царев долгое время играл роль Чацкого.
А.С.Грибоедов
«ГОРЕ ОТ УМА»
Комедия в четырех действиях
ЗАПИСЬ 1945 ГОДА (радиокомпозиция спектакля)
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА И ИСПОЛНИТЕЛИ:
Павел Афанасьевич Фамусов — Пров Садовский
Софья Павловна, его дочь — Ирина Ликсо
Лиза, служанка — Софья Фадеева
Молчалин — Михаил Садовский
Чацкий — Михаил Царёв
Скалозуб, подковник — Николай Соловьёв
Наталья Дмитриевна Горич — Елена Шатрова
Платон Михайлович Горич, её муж — Николай Рыжов
Князь Тугоуховский — Виктор Красавин
Княжна Тугоуховская — Евдокия Турчанинова
Графиня бабушка Хрюмина — Варвара Рыжова
Графиня внучка Хрюмина — Нина Григоровская
Старуха Хлёстова, свояченица Фамусова — Александра Яблочкина
Загорецкий — Владимир Владиславский
Репетилов — Николай Светловидов
в других ролях и эпизодах — артисты Малого театра.
Пояснительный текст — Анатолий Дорменко.
ЗАПИСЬ 1952 ГОДА
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА И ИСПОЛНИТЕЛИ:
Павел Фамусов — Константин Зубов
Софья Павловна, его дочь — Ирина Ликсо
Лиза, служанка — Ольга Хорькова
Молчалин — Михаил Садовский
Чацкий — Михаил Царёв
Скалозуб, подковник — Владимир Савельев
Наталья Дмитриевна Горич — Татьяна Еремеева
Платон Михайлович Горич, её муж — Николай Рыжов
Князь Тугоуховский — Петр Старковский
Княжна Тугоуховская — Евдокия Турчанинова
Графиня бабушка Хрюмина — Варвара Рыжова
Графиня внучка Хрюмина — Нина Стоянова
Старуха Хлёстова, свояченица Фамусова — Александра Яблочкина
Загорецкий — Игорь Ильинский
Репетилов — Николай Светловидов
Г.Н. — Александр Коротков
Г.Д. – Леонид Титов
в других ролях и эпизодах — артисты Малого театра.
Пояснительный текст — Евгений Велихов
Постановка П. М. Садовского
Режиссеры И. Я. Судаков и С. П. Алексеев
Художник Е. Е. Лансере
Музыкальное оформление П.А. Ипполитова
Премьера – 17 ноября 1938 года.
ПАМЯТЬ
СЫН ИГОРЯ ИЛЬИНСКОГО: «ПОСЛЕДНИЕ ТРИ ГОДА ОТЕЦ АБСОЛЮТНО НИЧЕГО НЕ ВИДЕЛ, НО ПРОДОЛЖАЛ ИГРАТЬ НА СЦЕНЕ»
ПАМЯТЬ
В РИТМЕ ЖИЗНИ
ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ: ТЯЖЕЛЫЕ ИСПЫТАНИЯ И СПАСИТЕЛЬНАЯ ЛЮБОВЬ ЗНАМЕНИТОГО АКТЕРА
ОН ТВОРИЛ ЧУДЕСА
Александра Равенских, «Театральный мир» №8-9, 2012
ВЛАДИМИР ИЛЬИНСКИЙ: «СТАЛИН СКАЗАЛ ОТЦУ: «А, ТОВАРИЩ БЫВАЛОВ! ВЫ БЮРОКРАТ. Я БЮРОКРАТ. МЫ ПОЙМЕМ ДРУГ ДРУГА»
ПАМЯТЬ
«КУТУЗОВ» ДОШЕЛ И ДО НАС
ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ О ЕВДОКИИ ТУРЧАНИНОВОЙ
«Звуковой архив Малого театра» «ВОЛКИ И ОВЦЫ» А.Н.ОСТРОВСКОГО
«ВОЛКИ И ОВЦЫ» А.Н.ОСТРОВСКОГО
В день памяти М.Ф.Ленина мы предлагаем вашему вниманию запись комедии А.Н.Островского, в которой артист блестяще исполнял роль Беркутова…
«Звуковой архив Малого театра» ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ ЧИТАЕТ БАСНИ И СТИХИ РУССКИХ И ЗАРУБЕЖНЫХ ПОЭТОВ
ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ ЧИТАЕТ БАСНИ И СТИХИ РУССКИХ И ЗАРУБЕЖНЫХ ПОЭТОВ
«Звуковой архив Малого театра» ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ ЧИТАЕТ БАСНИ И.А.КРЫЛОВА
ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ ЧИТАЕТ БАСНИ И.А.КРЫЛОВА
«Звуковой архив Малого театра» ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ ЧИТАЕТ ПОЭМУ-ПАРОДИЮ И.П.КОТЛЯРЕВСКОГО «ЭНЕИДА»
ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ ЧИТАЕТ ПОЭМУ-ПАРОДИЮ И.П.КОТЛЯРЕВСКОГО «ЭНЕИДА»
«Звуковой архив Малого театра» ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ ЧИТАЕТ РАССКАЗ М.ЗОЩЕНКО «ГАЛОША»
ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ ЧИТАЕТ РАССКАЗ М.ЗОЩЕНКО «ГАЛОША»
«Звуковой архив Малого театра» ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ ЧИТАЕТ РАССКАЗЫ А.П.ЧЕХОВА
ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ ЧИТАЕТ РАССКАЗЫ А.П.ЧЕХОВА
«Звуковой архив Малого театра» - МИХАИЛ ЦАРЕВ – ЧАЦКИЙ В КОМЕДИИ А.С.ГРИБОЕДОВА «ГОРЕ ОТ УМА»
МИХАИЛ ЦАРЕВ – ЧАЦКИЙ В КОМЕДИИ А.С.ГРИБОЕДОВА «ГОРЕ ОТ УМА»
1 декабря исполняется 105 лет со дня рождения народного артиста СССР Михаила Ивановича Царева. В этот день мы предлагаем посетителям сайта уникальную возможность познакомиться сразу с двумя записями бессмертной комедии А.С.Грибоедова «Горе от ума» (1945 и 1952 годов), в которой Царев долгое время играл роль Чацкого.
Партнеры
Информационная поддержка
