22 июля празднует день рождения артист Алексей Николаевич Анохин. От души поздравляем Алексея Николаевича и желаем ему солнечного настроения, удачи и новых творческих свершений!

«Листая старые подшивки»

ВАЛЕРИЙ БАРИНОВ: «ИМИДЖ ЗЛОДЕЯ МЕНЯТЬ ПОЗДНО»

Я и сам на экране много народу передушил-поубивал. Но старался показать, что дело это невероятно противное и поступать так может только плохой человек...

«Листая старые подшивки»

ВАЛЕРИЙ БАРИНОВ: «ИМИДЖ ЗЛОДЕЯ МЕНЯТЬ ПОЗДНО»

Валерий Баринов часто играет в кино. И в основном мерзавцев.

Он — актер Малого театра, очень много снимается. Но для зрителей Валерий Баринов — прежде всего интриган-управляющий Хлебонасущенский из «Петербургских тайн».

- Валерий Александрович, вы часто появляетесь в сериалах. Нравится?

- Для меня это — мощнейшее средство воздействия на людей. Но, к великому сожалению, экран переполнен сериалами, романтизирующими бандитскую жизнь. Смотришь такое кино — и уже не понимаешь, кто хороший, кто плохой: все герои, все умирают красиво. А в мозгах зрителей, особенно молодых, это откладывается и, боюсь, вырабатывает определенный стереотип поведения. Я и сам на экране много народу передушил-поубивал. Но старался показать, что дело это невероятно противное и поступать так может только плохой человек. Недавно вот снова достался мне персонаж с нехорошим прошлым. Режиссер Михаил Туманишвили снял меня в нескольких сериях по детективам Незнанского «Марш Турецкого». Играю бизнесмена, на которого «охотятся».

- А как в «Петербургских тайнах» оказались?

- Я и раньше снимался у Леонида Пчелкина. А в сериале «Дни и годы Николая Батыгина» играл основателя династии стеклодувов. Моим партнером был Олег Иванович Борисов, которого считаю величайшим артистом. Мы с ним еще по Питеру были знакомы, вместе на радио работали, а сейчас читаю его «Дневники» просто с восторгом! Еще играл несколько эпизодов в сериале, посвященном драматургу Сухово-Кобылину. А потом случайно встретился с Пчелкиным на телевидении, тот и говорит: «Слушай, есть роль. Ужасно интересная, но большая! Занудливый управляющий, у которого все время требуют денег, а он отвечает: «Денег нет! « И так серий сорок...» А тогда «Петербургские тайны» были уже популярны — мой Хлебонасущенский ведь только в одиннадцатой серии появляется. Я согласился. Первой снимали сцену Хлебонасущенского и Морденко (его играл Миша Филиппов). И когда мы ее сыграли, я понял: роль — гениальная, чистой воды Достоевский.

Снимали сериал по мотивам романа, и многое сценарист Анатолий Гребнев и сорежиссер Вадим Зобин дописывали прямо на ходу. Сам я текст всегда учу, что называется, после команды «Мотор!». Отмечаю свои куски маркером и, пока гримируюсь, запоминаю. На «Петербургских тайнах» эта моя способность очень пригодилась. Прихожу на съемки, Пчелкин мне: «Учил текст?» — «Нет!» — «Вот и молодец — мы тебе новый написали!» И приносят монолог на три-четыре страницы: «Подъячий Семенов должен по закладным получить 17 процентов, а если 30 процентов вычислить после закладки дома и продажи леса...» Когда я это все после двух-трех прочтений заучивал, на меня смотрели как на чудотворца. А я просто запоминал мелодику фраз. Особенно Федосееву-Шукшину мое умение удивляло: сама она с текстом очень мужественно боролась, заучивала дома и потом рвалась поскорее отсняться, пока не забыла. Вообще в этом сериале артисты были подобраны изумительные и атмосфера на съемках царила прекрасная. А сценарий последних двенадцати серий был написан Вадимом Зобиным уже помимо романа: специально выстроил сюжет на нас с Шукшиной.

- Снимали «Петербургские тайны» в Петербурге?

- Там снимали только проходы по улицам. А так — искали Петербург в Москве. К примеру, для эпизода, где я убийство дворника готовлю, присмотрели интерьер 1-й градской больницы — там колонны оказались подходящие. Сцены, которые по сюжету происходят в Калуге, тоже снимались в окрестностях Москвы — в Царицыне и Звенигороде. Но когда я оказался в Калуге на гастролях, обнаружил, что все калужане уверены: съемки шли в их родном городе.

Еще запомнился смешной эпизод в монтажной. Пчелкин монтировал нашу с Игорем Ясуловичем сцену в трактире «Ерши», где мимо нас бегали половые. И вдруг закричал: «А этот как сюда попал?» По экрану с тряпкой бегал... Леня Голубков.

Когда сериал только начинали, это был просто артист Пермяков, известный узкому кругу. Но после пресловутой рекламы он стал такой знаменитостью! Менять что-то было уже поздно — так и шныряет в «Петербургских тайнах» Голубков с тряпкой, изрядно отвлекая внимание от действия.

- Новые кинопредложения есть?

- Написан очень интересный сценарий, специально на меня. Если все состоится — это счастье. В «Доме для богатых» сыграл домовладельца — делового, но не подлого человека. А вот в «Сибирском спасе» — опять злодей. Но я не борюсь за свой имидж: его уже не исправишь.

- Как отдыхаете от кино?

- Я очень загружен в театре: кроме Малого, где у меня много ролей, играю в студии «Человек» и «A parte». Когда в одном интервью спросили, хожу ли я в театр, честно ответил: «Каждый день два раза! Утром на репетицию, вечером — на спектакль». Но вообще я — футбольный болельщик. И человек азартный: играю во все, во что можно играть. Люблю преферанс — эта игра замечательна тем, что тут надо уметь думать и подбирать партнеров, которые умеют острить. Играю в домино, бывал на ипподроме. А вот в казино дал себе слово не ходить: хоть я и работающий человек, но не настолько шикарно живу.

- Ваши домашние за вас болеют?

- Они смотрят мои работы. Особенно жена и мама, которая живет в Орле: я и сам оттуда родом. А вот сын Егор мои фильмы видит реже, он человек занятой и сам артист, в этом году пришел в Малый театр. Ну а дочка Саша еще маленькая, ей восемь лет. Мы с ней однажды гуляли в парке около дома, навстречу — какая-то женщина: «Ой, Сашенька, у тебя такой знаменитый дедушка!» Дочка насупилась, но я даже загордился: вроде пора в дедушки, а я всего лишь папа!

Татьяна ИСКАНЦЕВА
«Финансовая Россия», 14.12.2000

«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»

Е.Н. ГОГОЛЕВА

«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»

ВСТРЕЧИ С ПОЭТАМИ

«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»

Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ВСТРЕЧИ С ПОЭТАМИ

Прочитала «Алмазный мой венец» В. П. Катаева и невольно вспомнила все мои встречи с блестящей плеядой первых советских писателей и поэтов. Я не была особенно близка с ними, но следила за новыми советскими стихами и прозой, включая их в мой концертный репертуар. Были и личные знакомства.

Так, с Маяковским познакомились в Евпатории. Как-то вечером сидели мы с Всеволодом на приморском бульваре и обсуждали предстоящее выступление Маяковского — о нем везде были расклеены афиши. Конечно, мы знали Владимира Владимировича, не один раз слушали его в Москве, в переполненной аудитории Политехнического музея, но лично знакомы не были. И вдруг на аллее появляется сам Маяковский и направляется к нашей скамейке. Мы замерли, ибо только что говорили о нем, о его манере чтения, его бурных спорах с публикой и вообще о его, как нам казалось, «обходительном и вежливом» отношении к нам — актерам-чтецам. Маяковский поздоровался, мы ответили. Пауза. И вдруг Владимир Владимирович совсем не озорно, даже почти робко спрашивает: «Вы пойдете на мой вечер?» Я беру инициативу в свои руки и вежливо, но с чуть заметной иронией отвечаю: «Не думаю. Ведь вы так не любите, когда мы, актеры, читаем стихи, еще, пожалуй, будете с э.страды нас ругать». Маяковский, стоявший перед нами как провинившийся школьник, опять тихо говорит: «Но ведь вы действительно очень плохо читаете стихи, а особенно мои».. Мы расхохотались, настолько не вязалась вся его фигура с этой суровой оценкой. «Ну вот видите, чего же мы пойдем, вы и впрямь со сцены нас опозорите, а у нас еще целый цикл выступлений здесь».

Но то ли наш веселый смех помог, то ли доброе настроение, хороший вечер, чудное море, — словом, атмосфера стала товарищеской, добродушной. Стали спорить о манере чтения, Маяковский все стоял перед нами, доказывая, что актеры вообще не умеют читать стихи, а мы, попадая под его обаяние, — уж очень он не был похож на хулиганистого Маяковского, которого мы иногда видели на его вечерах, — доказывали, что нельзя слушать чтение поэтов. Потом перешли на другие темы, и вдруг опять: «Я очень вас прошу, пожалуйста, приходите на мой вечер». Так просто, хорошо. «Я, ей-богу, ругаться не буду, приходите». Снова посмеялись, но мы уже чувствовали себя друзьями и, конечно, обещали прийти.

И вот его вечер. Нас уже знали, поэтому мы старались быть как можно более незаметными, сели где-то в пятом-седьмом ряду. Вышел Маяковский. Встретили его как всегда: кто настороженно, кто с возмущением, а кто с интересом, ожидая какой-нибудь скандальной выходки. Владимир Владимирович, мне кажется, нас не заметил, спокойно снял пиджак, повесил на спинку стула и начал читать. Ну, что говорить, читал он великолепно. Ясная мысль, чудный голос, его рифмы и чувствовались и не заслоняли смысла. Хорошо читал, много, принимали его прекрасно. Мы были горды, что знакомы с ним, и его обаяние захватило нас совершенно. Но вот программа кончена, и полетели записки, на которые Маяковский всегда отвечал в конце вечера. Ответы его были остроумны, иногда резковаты, однако пока все шло хорошо. Но вот попала записка об актере с большим именем: желали слышать о его исполнении стихотворения, только что самим Маяковским прочитанного. Последовала пауза, и вот, примерно, ответ: «Ну, этот (имярек) еще ничего, грамотный, а вообще-то актеры ни черта в стихе не смыслят, поют, руками махают, не понимают, что ли, о чем читают!» И пошел, и пошел. Мы не знали куда деваться. Уйти как будто неудобно, а слушать все это тоже неладно. Втянув головы в плечи, готовы были сквозь землю провалиться.

На следующий день на пляже мы на него накинулись: «Что же вы—звали, звали, а потом так разругали, что мы едва до дома дошли». «Так я же не вас ругал, я вообще говорил, что актеры не умеют читать стихи.—И все это с искренним изумлением.—Я же вас не называл!» — «Еще бы называли!» Но опять его обаяние и весь нелепый вид в трусах на пляже — ну какая тут обида! Снова хороший, веселый, интересный разговор и, конечно же, игра в маджонг — тогда была такая модная игра, что-то вроде домино, но с нарисованными китайскими фигурами, очень азартная. Говорили, что в Китае она запрещена и виновным за нее чуть ли не рубили головы. Маяковский очень любил эту игру и каждый день, пока шли его концерты (дней семь-десять), мы встречались на пляже и с удовольствием играли в маджонг, загорали и по-настоящему подружились. Но на концерты его мы не ходили, несмотря на все его уверения, что больше он нас ругать не будет. В Москве встретиться как-то не пришлось. И только один раз видела его через стеклянные двери кафе в проезде Художественного театра. Было это зимой (его последняя зима), я постеснялась войти в кафе и подсесть к нему, а он мне показался грустным, сумрачным, совсем не таким, каким был в Евпатории.

Мы с Всеволодом шли в той многотысячной толпе, которая проводила его в последний путь.

С Есениным мне познакомиться не довелось. Окружавшая его богемная обстановка меня пугала, сказывалось и институтское воспитание. С Демьяном Бедным я была знакома, читала его стихи, да и присутствие в нашей труппе его жены, актрисы Назаровой, способствовало этому. Бывала я у Городецкого, хотя не читала его стихов. Помню, те несколько посиделок, которые состоялись у него, были и интересны и по-дружески приятны. Больше знал его и дружил с ним в те годы Всеволод Аксенов.

Раз во время какого-то спектакля раздался стук в мою гримуборную. Вошли два молодых человека и смело расселись на диване. Потешаясь над моим ошеломленным видом, они заявили: «Вы читаете наши стихи! Это хорошо. Вот мы и решили с вами познакомиться. Я — поэт-Жаров, а это — поэт Уткин!» Я действительно часто включала в свой репертуар их стихи. В общем, знакомство состоялось. Но, к сожалению, продолжалось не очень долго. Часто при встречах мы вспоминали их бесцеремонное вторжение. Я всегда недоумевала, как им удалось проникнуть за кулисы театра — в те годы это было совсем не легко. Они давали мне свои стихи, но вскоре моя болезнь, а потом война, на которой погиб Уткин, прекратили наши встречи.

Помню, как я волновалась на каком-то поэтическом концерте. Выступал Луговской, а потом и я читала его стихи. Но он быстро уехал, кажется, сразу же после своего выступления, так что мы ограничились знакомством в президиуме. Он спросил, что я буду читать, и сказал, что слышал от кого-то о моем оригинальном исполнении его «Поезда» — я точно воспроизводила в стихах ритмическое звучание колес вагона. Ему это нравилось.

С Асеевым встречалась лишь на литературных вечерах. Я часто бывала в Политехническом, где выступали поэты. Особое внимание привлекал Пастернак. Нас сближала любовь к Грузии. Иногда мы виделись у грузинских товарищей, а совсем близко познакомились, когда в Малом шел «Макбет» в его переводе. Но об этом расскажу позднее. Моя болезнь и война, конечно, много способствовали отрыву от друзей-поэтов.

Вспоминается и встреча с Катаевым, на даче в Переделкине. Задумав сыграть его рассказ «Фиалка», я с В. Б. Монаховым, который хотел ставить эту инсценировку, приехала к нему. Речь шла о том, чтобы Катаев сам сделал пьесу или разрешил сделать ее Монахову и Добронравову (работнику литчасти). Катаев встретил нас с чисто русским радушием. Разговор шел серьезный, интересный. Катаев согласился делать инсценировку и через некоторое время приехал в театр ее читать. Он думал, что будет чтение на труппе, но из-за нездоровой обстановки в театре это чтение не состоялось. Позднее мы встретились с ним в Кремле, получая награды. Поговорить не удалось, но я почувствовала такую ласку в его глазах, что поняла—вся история с инсценировкой «Фиалки» именно тогда, в той атмосфере, которая царила в театре, была ему понятна.

Мне очень близка проза Паустовского. Я работала над некоторыми его рассказами, но что-то не получалось. Мне кажется, что Паустовский не был удовлетворен спектаклем «Наш современник», который шел в Малом театре. Эта пьеса о днях пребывания Пушкина в Одессе и его романе с Воронцовой. Подлинным теплом веяло в нашем спектакле от исполнения Турчаниновой роли Арины Родионовны, а остальные актеры, в их числе и я — Воронцова, чего-то недобирали.

Помню, к 40-летию моей сценической деятельности я искала советскую пьесу. Поехала к Леонову, он жил тогда на улице Горького. Долго мы с ним говорили, вспоминали его «Нашествие», шедшее с успехом в Малом театре, обстоятельства, не позволившие мне сыграть Ольгу на премьере. Лишь много позднее я вошла в спектакль. Это многим не понравилось. Что делать? Театр есть театр, и мне не очень-то легко было в нем жить. Леонов наотрез отказался писать что-либо новое, и из моего замысла в юбилей сыграть в его пьесе так ничего и не получилось.

Сегодня отмечает день рождения заслуженная артистка России Людмила Леонидовна Пирогова. От всего сердца поздравляем актрису и желаем ей здоровья, хорошего настроения и творческих успехов!

«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»

Е.Н. ГОГОЛЕВА

«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»

ЛЮДИ, КОТОРЫЕ УКРАШАЛИ ЖИЗНЬ. ВЕРА ПОПОВА

«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»

Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ЛЮДИ, КОТОРЫЕ УКРАШАЛИ ЖИЗНЬ. ВЕРА ПОПОВА

Хочется мне также вспомнить Веру Николаевну Попову, актрису, которая произвела на меня неизгладимое впечатление. Она приехала с периферии и играла в театре бывш. Корша. Кажется, ее учителем и первым режиссером был актер, и актер первоклассный, И. Р. Пельтцер.

Вера Николаевна Попова была очень нехороша собой. Но когда она играла, забывалось все — и ее невысокий рост и маленькие глаза. Вся Москва 20-х годов рвалась к Коршу на спектакли с Поповой. Это была очень умная, глубокая и необычайно разнообразная актриса. Сильный темперамент, точная разработка ролей, приятного тембра голос, исключительная фигура и пластичность составляли одну сторону ее дарования. Но главным была глубина образов. Казалось, играла не актриса, а вся душа женщины, ее сердце. Попова великолепно владела техникой, но зал потрясала ее полная отдача, «нутро», как тогда говорили. Нет, это не просто темперамент, не просто «разрыванье страсти в клочья». Это огромное мастерство. Так, нельзя забыть ее Анну Кристи в одноименной пьесе О\\\'Нила. Сколько боли, сколько отчаянного страдания было в этой девушке! И вдруг — роль Марии Вечера в пьесе «Женщина у трона» Э. Вайда. Это же она, совсем некрасивая Попова, но зритель видел необыкновенную красавицу. Игра актрисы заставляла публику видеть эту красавицу. Мастерство Поповой, ее техника блестяще выявлялись в такой пьесе, как «Еврейская вдова» Г. Кайзера. Пляска полуобнаженной торжествующей женщины до сих пор у меня перед глазами, пляска и огромный монолог—блестящее владение дыханием, голосом, телом и темпераментом.

А вот роли иного плана. Почти девочка-ребенок в спектакле «Чудеса в решете» А. Н. Толстого. И сколько неподдельной искренности, юмора и чистоты в этой девочке. Я смотрела на Веру Николаевну, восхищалась и старалась постичь секреты ее мастерства. Совсем в другом плане сделана роль в пьесе Луначарского «Яд». В. ее героине чувствовалось что-то внутренне испорченное, греховное, несмотря на молодость, но как талантливо все было подано, с каким чувством меры. Да, Марджанов был прав, когда поставил у Корша «Строителя Сольнеса» Ибсена именно с Поповой и влюбился в нее как в актрису.

Мне довелось ближе познакомиться с Поповой во время нашей совместной работы по понедельникам в сборных спектаклях, о которых я уже писала. Ее чуткая, нежная Лиза в «Дворянском гнезде» (я играла Варвару Лаврецкую). Вера Николаевна репетировала очень внимательно, хотя репетиций было всего пять-шесть. Размечая мизансцены, что-то обдумывала, просила партнера вместе найти нужную атмосферу. Она была очаровательна в Консуэлле из «Тот, кто получает пощечины» Леонида Андреева. А нежная русская княгиня в «Ваньке Ключнике»!

Удивительным она была товарищем. С ней так просто и легко работалось, никаких склок, зависти, всегда умная, творческая поддержка. Иногда подойдет и ласково подскажет в той или иной сцене более интересное решение. В «Обрыве» она играла Марфиньку. И опять я — Вера поражалась ее легкости, простодушию и обаянию в этой роли.

Так случилось, что мы побывали дома у Веры Николаевны и ее мужа Анатолия Петровича Кторова. Меня приятно удивила ее хозяйственность, домашность. Оба они были радушны, остроумны; сохранила память и убранство их квартиры. Было хорошо.

Хочется сказать несколько слов о творческой лаборатории Веры Николаевны. На репетициях, читая роль, она вдруг прерывала сцену, замолкала на минуту и просила пропустить данное место: «Надо еще подумать». И додумка, упорная и глубокая, шла днем и ночью. Работала она сама с собой. Да, в сущности, так и должны работать все актеры. Разжевывание режиссера отучило артиста трудиться дома, зачастую режиссеры даже просят дома не «надумывать чего-нибудь».

Я против таких режиссеров. Они попирают индивидуальность актера, лишают его способности мыслить самостоятельно, фантазировать. Опять-таки оговариваюсь: разумеется, эта домашняя работа актера не должна нарушать общего замысла пьесы, основного «зерна», как говорил Немирович-Данченко. Понять идею пьесы, видение режиссера и пользоваться в работе своими средствами в едином русле спектакля—это, мне думается, верно. Пусть режиссер дает задание, ставит задачу—я постараюсь ее в себе оправдать, осмыслить, пережить. Но если во мне что-то сопротивляется, с чем-то я не согласна, я должна предложить обоснованное решение, и, может, оно не только понравится режиссеру, но и вдохновит его на несколько иную трактовку сцены, более интересную, яркую, не искажающую цельность постановки. Так работала Попова.

Знакомство с Верой Николаевной Поповой и увлечение ею, мне кажется, оставило благотворный след в моей творческой жизни. Я поняла, что настоящий талант может действительно сделать чудеса, заставить публику забыть все внешние недостатки и из обычного человека создать на сцене идеал красоты. Одной внешности мало, ах как мало!
Я много потеряла в молодости из-за своей внешности, придавала ей слишком первостепенное значение. И почем знать, может, потому и критика меня обходила. Сейчас я часто говорю очень красивым актрисам: «Забудьте на сцене о своей красоте, не показывайте ее, не старайтесь быть красивой — ваша внешность все равно при вас останется, но не заслоняйте ею внутреннюю сущность роли».

«Листая старые подшивки»

СТРАСТИ ПО ДЕНЬГАМ

Малый театр верен себе. В его репертуаре стало на одну пьесу Островского больше. На сцене филиала состоялась премьера «Бешеных денег»...

«Листая старые подшивки»

СТРАСТИ ПО ДЕНЬГАМ

Малый театр верен себе. В его репертуаре стало на одну пьесу Островского больше. На сцене филиала состоялась премьера «Бешеных денег».

Беседы о деньгах нынче стали сродни разговорам о погоде и уже не вызывают брезгливости. Островский, приветствовавший приход деловых людей на место праздных умельцев деньги тратить, и сегодня оказался на гребне волны. Услышав о разорении отца, Лидочка Чебоксарова (Светлана Аманова), твердо усвоившая, что беззаботность лучшее украшение девушки, покупает новую мебель и расставляет сети на мужчин, которые могут за нее заплатить. Вокруг слухов о мильонном состоянии провинциала Саввы Василькова (Виктор Низовой) закручивается сюжет. Желание наложить свою беленькую ручку на несуществующие золотые прииски приводит Лидочку под венец. Когда же выясняется, что слухи о состоянии Василькова сильно преувеличены, к тому же любящий муж оказывается сторонником экономии, новобрачная немедленно возвращается к прежней жизни. Все ее попытки разжиться деньгами для самостоятельного существования на широкую ногу оканчиваются неудачами. Перестали «бешеные деньги» попадаться на пути кокетки-барышни, ее недалекой мамаши и вхожих в дом кавалеров-угодников. Им остается только заглядывается на домик в три оконца, где проворачивает свои дела «новый» человек Савва, который наживет-таки миллионы через несколько лет...

Не мудрствуя лукаво, режиссер Виталий Иванов поставил комедию без оттенков. Все происходящее смешно от первой до последней сцены. Только напоследок подстерегает невеселая усмешка Островского от лица светской баловницы Лидочки: «...богиня беззаботного счастья валится с пьедестала, и на ее место вступает грубый идол труда и промышленности, имя которому «бюджет».

Среди пухлых ангелочков, завитушек и кружев, которыми художник-постановщик Александр Глазунов щедро оформил сцену, Лидочка Чебоксарова выглядит фарфоровой каминной статуэткой. Картинное недомогание, заломанные ручки, кукольное кокетство. Пребывая в уверенности, что красота страшная сила, Лидочка обманывается на каждом шагу, лишний раз подтверждая не всем угодный тезис, что женщина игрушка в мужских руках. Кавалеры у Лидочки как на подбор. От скуки, развлечений ради и в надежде на бесплатные ласки ездят они к ней ежедневно. А как дело доходит до того, чтобы жениться или помочь материально, тут они откланиваются. Иван Петрович Телятев (Валерий Бабятинский) безвредный шут. Даже револьвер в его руках распускается цветком. Напряженные ситуации он разряжает при помощи гастрономических предложений. Егор Дмитрич Глумов (Кирилл Демин) хитер и изворотлив, не брезглив ничуть. Внешность у него неброская. Дельца свои подловатые он проворачивает исподтишка. Это он выдумывает сказку о золотых приисках. А после находит для себя щедрую кормушку в виде состояния одинокой старой богачки. Григорий Борисович Кучумов (Валерий Баринов) наиболее колоритный из всей троицы. «Папаша» врет, как дышит. И плату за свои обещания норовит получить вперед. Все они стоят друг друга и Лидочки... Не ждите от спектакля откровений. Просто позвольте себе приятно провести вечер в компании красивой женщины, склонной к кокетству, и лукавых, но любезных кавалеров, умеющих себя подать. Ловите момент, может быть, завтра кому-нибудь из них предстоит сесть в долговую яму...

Интересная деталь: музыку к спектаклю написал 16-летний Саша Иванов сын гитариста из театрального оркестра. Когда юному дарованию было всего двенадцать, он озвучил «Волков и овец». Об оригинальности и самобытности мелодий говорить не приходится, но к общему настроению спектакля они прибавляют игривости.

Юлия Немцова

«Новые Известия», 29.09.1998

«Листая старые подшивки»

В ЗАЛЕ СТАРИННОГО ЗАМКА

«Пир победителей» Александра Солженицына. Постановка Бориса Морозова. Художник Иосиф Сумбаташвили.

«Листая старые подшивки»

В ЗАЛЕ СТАРИННОГО ЗАМКА

«Пир победителей» Александра Солженицына. Постановка Бориса Морозова.

Художник Иосиф Сумбаташвили. Малый театр

Андрей Немзер. Первое ощущение при взгляде на сцену — красиво. Очень красиво. Готические окна. Скульптуры. Галерея. Белая крутая лестница справа. Точно выдержанная цветовая гамма. Потом, в результате многочисленных световых эффектов (частью — мотивированных текстом пьесы), колорит будет меняться, неизменно сохраняя продуманную стильность. Строгое великолепие прусского замка кажется самоценным и, возможно, кого-то поперву озадачит. Не перебор ли? Все-таки война. Однако торжественная гармоничность оформления кажется мне совершенно оправданной. И не только потому, что «все как в тексте Солженицына». Подчеркнутая красота декораций, костюмов, танцевальных эпизодов, монологов необыкновенно важна для концепции спектакля.

Марина Зайонц. Все это вместе взятое определяет стиль, казалось бы, легко считанный с текста пьесы, зачем-то же написанной стихами. Красота «военного» спектакля удивила, но гораздо сильнее удивила свобода режиссера от давно приготовленного набора (средств, образов и тем), услужливо возникающего вслед за произнесением одного только имени: Солженицын. Он не воспользовался ни ореолом мученика, ни символом протеста, ни лезущими в руку штампами, ни возможными политическими, идеологическими и проч. соблазнами, он всего лишь внимательно прочел пьесу. Откровенно и даже наивно написанную по канону классической грибоедовской комедии. Бориса Морозова увлек стиль, он и спас от всех возможных неприятностей, связанных с этим — соблазнительным в общественном смысле, но рискованным в художественном — проектом.

А. Н. Стиль для Солженицына никогда не был самоцелью. Следовательно, надобно искать ответ на незамысловатый вопрос: почему «Пир победителей» написан так, а не иначе. Авторские объяснения («прагматическое»: стихи было легче запоминать экибастузскому зэку; «биографическое»: воздействие стандартного довоенного репертуара, в котором соседствовали Грибоедов, Ростан и Гусев) существенны, но минуют суть проблемы. Морозов и его актеры суть эту нашли. Стилевое благородство, поэтическая архаичность, аристократичность тона неотделимы от солженицынской веры в человеческое благородство и российскую традицию, от его мечты о возвращении понятиям их естественного смысла. Военный человек — воплощение мужества, чести и достоинства. (Скалозуб у Грибоедова плох не тем, что армеец, а тем, что дурной офицер.) Честь немыслима без свободы. Ею дышат офицеры Красной Армии — будущие «декабристы без декабря», вовремя раскиданные по сталинским лагерям. Пока еще дышат. Пока еще одолевают гаденыша-смершевца. Дружбой. Юмором. Артистичным профессионализмом, неотделимым от профессионального артистизма. Мне кажется, этими словами должно характеризовать одного из главных разрешителей интриги — начштаба Доброхотова-Майкова. При этом будут описаны разом и персонаж, и исполнительская работа Василия Бочкарева.

М. 3. Удивительно, однако, как легко (так кажется) найдено то, что мы с вами столь общо называем сутью. Как легко в Малом театре отказались от сочных политических противопоставлений, представив конфликт вполне в духе старинной и прелестной в своей прозрачной ясности традиции — благородный герой (пусть офицер Красной армии) и злодей (пусть себе смершевец) сражаются не за идею, не за или против Сталина и колхозов, но за прекрасную даму. При этом убеждения остаются делом почти интимным, обнаруживаются без аффектации и надрыва. Удивительно, что в Солженицыне, к которому слово «ненависть», казалось бы, надежно приклеено обстоятельствами и вольными интерпретаторами, режиссер и актеры вычитывают любовь и веру. Мне — удивительно. Пророк и олимпиец оказался (сцена обнаружила и, кажется, впервые) открытым, незащищенным, даже и трепетным каким-то человеком.

А. Н. По мне так отнюдь не впервые. Просто мы чаще верим легендам о писателе, чем его книгам.

М. 3. Случается иногда, что и писатель начинает больше верить легенде, чем себе. Так или иначе, но нежданный лик автора, пожалуй, самое сильное мое впечатление. Ну и, конечно, уверенная последовательность режиссера, аккуратно и нежно прошедшего все нетайные рифы и минные овраги солженицынского текста. В большом, крупном (во всех смыслах) спектакле, населенном множеством персонажей, ничто не надрывало слух и не царапало душу фальшью. Раз выбранный тон чуть комичного преувеличения пришелся всем кстати и всем к лицу. Актеры, одушевленные внятной им профессиональной задачей, играют сосредоточенно и с достоинством, которое было востребовано общим замыслом. Ибо спектакль, поставленный Морозовым, в первую очередь об этом — о достоинстве и благородстве. Офицерском и просто мужском. Давно не приходилось видеть на сцене столько надежных мужчин, способных защитить и спасти. Лихих, веселых, смелых, красивых наконец.

А. Н. В короткой речи после спектакля Солженицын говорил о том, что победители 1945 года не были тупыми исполнителями хозяйской воли, что люди эти по-настоящему любили отечество и надеялись толково устроить новую послевоенную жизнь. Не удалось. Система оказалась изворотливее и сильнее, чем одураченный смершевец. Но и не сошло на нет вовсе. Как оглядка на декабристов, на романтическую эпоху была важна для солженицынских победителей, так сегодня важна встреча с ними, «декабристами без декабря». Свободными, потому как разными. И наоборот.

М. 3. Романтический воздух вольности, дозволяющий шалости и пафос, комические трюки и монологи, обращенные прямо в зал, насытил спектакль артистизмом и воодушевил актеров. Тут как на фронте: каждый четко знает свою задачу и вдохновенно-точно ее выполняет. Каждый знает свое место, дорожит им и на чужую территорию не претендует. Справедливость требует назвать всех, а газетный размер диктует избирательность. Василий Бочкарев и Валерий Баринов (замполит Ванин), каждый на свой лад, замечательно отыгрывают вариации мужественности и отваги, на которых, собственно говоря, испокон веку и держится мир, а Людмила Титова (Галина, та самая женщина, которой грозит опасность) не менее замечательно демонстрирует столь же вечную женственность — кокетливо-изломанную, захваченную и управляемую одним только чувством — на которой, однако, тоже что-то такое в этом мире держится. «Пир победителей», при всей легкости изобразительного ряда, — основы полагающий спектакль. Что и уводит его от злободневности, социальности и прочей приходящей-уходящей чепухи.

А. Н. От дурной тенденциозности — да, от большой мысли о России и свободе — нет. Тирания, ложь, демагогия противоестественны, а потому — противны. Как физиологически противен смершевец Гриднев (Александр Пряхин, сумевший изящно и точно сыграть олицетворенную гадость). Благородство подразумевает и преданность друзьям, и верность памяти павших (комдив Бербенчук произносит первый тост за армию и армейское братство, а не за Сталина — и потому он живой человек, хотя и бабник, и у жены под каблуком, и недалек, и трусоват, — Юрий Васильев выдерживает роль в фламандских тонах), и гордость старой русской славой (непривычно торжественный монолог Майкова произносится Бочкаревым со страстью — разом «классической» и достоверной), и тяжесть раздумий о будущем. Прикровенно-тревожных у скептика Ванина, откровенных у центрального героя — Нержина (Александр Овчинников). Нержину и в пьесе, и в спектакле не хватает характерности. Он слишком близок автору, одарившему героя своей судьбой и своими идеями-чувствами. Вероятно, лучшее в роли Овчинникова — лирический монолог в преддверье финала, монолог о поверженной германской гордыне (в день, когда советские войска сомкнули клещи в Восточной Пруссии, вспоминается самсоновская катастрофа 1914 года; Нержин говорит о поверженном памятнике тогдашним триумфаторам) и гордыне советской, что засеет Россию новым злом. Монолог этот дешифрует название пьесы. Конечно, тут важны библейские ассоциации, но не менее существен другой подтекст. «Пир победителей» — это Das Siegesfest Шиллера с его непреложным: «Ныне жребий выпал Трое, //Завтра выпадет другим...»

Марина Зайонц Андрей Немзер
«Сегодня», 28.01.1995

«Листая старые подшивки»

CЛЕЗЫ КАПАЛИ

«Преступная мать, или Второй Тартюф» Бомарше. Режиссер Борис Морозов. Художник Иосиф Сумбаташвили...

«Листая старые подшивки»

CЛЕЗЫ КАПАЛИ

«Преступная мать, или Второй Тартюф» Бомарше. Режиссер Борис Морозов. Художник Иосиф Сумбаташвили. Малый театр

После революционного фейерверка вокруг Фигаро, устроенного театром «Ленком» пару лет назад, заключительная и малоизвестная часть известной трилогии Бомарше стала просто-таки настырно стучаться в театральные двери. Ожидаемая в Малом премьера легко воображалась самой что ни на есть злободневной политической ядовитостью в адрес постаревших шалунов. Постреволюционный задор седого Фигаро, слезоточивая усталость гуляки графа, кающаяся кротость Розины, согрешившей, как это ни смешно, с Керубино, — просто рвались на сцену для участия в публицистическом действе о бывших героях, ходоках в народ и на баррикады.

Борис Морозов политическим соблазнам не поддался, внимательно прочитал авторский комментарий к пьесе и решил остаться верным ее букве и духу. Мелодраматической сентиментальности не постеснялся, наоборот, увлекся ею и поставил нравоучительную историю, из которой в виде морали легко извлекается необходимость прощать чужие грехи (особенно если ты сам грешен), ну и для окончательного счастья — изгнание из семьи негодяя, конечно. Негодяй, тот самый второй Тартюф (по пьесе: некто г-н Бежарс, ирландец, майор испанской пехоты, исполнявший обязанности секретаря при графе, когда тот был послом; весьма низкой души человек, великий интриган, искусно сеющий раздоры, у-уф, все!), необходим для интриги, но Бомарше, устало отдавший ей непременную дань, более всего заинтересован в сочувствии к остывшей старости и к умилительной радости отцовства. Он ищет зрительских слез и сердечной благожелательности к преступной матери (ребенок от Керубино), не устающей вымаливать прощение за постыдную ошибку молодости. И если автор еще смотрит на нас откуда-то из-за облаков, он должен быть удовлетворен. В Малом театре, может быть, не проливают слезы, но испуганно трепетные, сочувственные рукоплескания раздаются после каждой сцены. Реакция публики — самая большая удача театра. Подробно и внятно тут играют сюжет, не запудривая его режиссерскими самовыражениями, угадав до конца не выплеснувшийся на латиноамериканских женщин запас сочувствия простого человека к простому же человеку, будь он хоть граф.

Еще Морозова увлек стиль. Изысканные гобелены, охватившие сцену, и величественные часы, демонстрирующие единство времени и все другие обязательные единства, подчеркивают обстоятельный классицизм спектакля с его медленными ритмами, отчетливой выписанностью сюжета и счастливой развязкой. Режиссер не берет на себя много, но то, что взял, пытается решить добротно и до конца, не оставляя зазора между пьесой и воплощением. Допущенная при этом мизантропическая окраска тона не взята из воздуха, она услышана в постаревшем забияке и политическом сластолюбце Бомарше и с доверчивой чуткостью преподнесена залу.

Малый театр, умилительно-помпезный, бархатно-торжественный, как нельзя лучше подходил к этой затее, в которой комическая интрига должна была раствориться в возвышенном стиле драмы. Жаль, что актеры испугались пойти по этой дороге до самого финала и показаться наивнее, чем они есть. Вырвавшаяся из-под контроля житейская их трезвость помогла комическому победить в прихотливой схватке, предложенной автором и режиссером. Хорошо и точно игравшие Нелли Корниенко (Розина), Виктор Павлов (Бежарс), Глеб Подгородинский (Леон) на подступах к финалу, самому пафосному и возвышенному месту спектакля, вдруг как-то разом осознали комизм ситуации и стали жать, и изо всех сил остраняться от прелестных и простодушных своих героев, чтобы и зритель вслед за ними все понял и рассмеялся наконец. В то время, как именно тут и требовалось выжать из него (зрителя) слезу умиления. И лишь один Борис Клюев (Альмавива) остался трогательно верен тому душевному потрясению, что поразило его героя в самом начале пьесы.

Фигаро (Василий Бочкарев) и Сюзанна (Евгения Глушенко) в этой заключающей трилогию пьесе не вполне у дел. Они по-прежнему много суетятся, но от них как-то мало что зависит. И мысли, которые возникают при виде этих постаревших бывших игроков, любителей интриги; при виде этой энергии ради энергии (когда Фигаро по-прежнему и «здесь», и «там», но события уже развиваются совершенно самостоятельно, оставляя ему только бег, бег и захлебывающиеся хлопоты), мысли эти выводят скромный спектакль за рамки стилизованной, сентиментально благородной истории. И взывают прислушаться к тоскующей мизантропии, звучащей фоном, но и защитившей режиссера от обильного сочувствия публики.

МАРИНА ЗАЙОНЦ
«Сегодня», 27.04.1994

«Листая старые подшивки»

ВАЛЕРИЙ БАБЯТИНСКИЙ: Я — БОЛЬШОЙ САМОЕД

Для того, чтобы заплакать в финале «Вишневого сада», я каждый раз набираю что-то новое, подхожу к этому состоянию...

«Листая старые подшивки»

ВАЛЕРИЙ БАБЯТИНСКИЙ: Я — БОЛЬШОЙ САМОЕД

Валерий БАБЯТИНСКИЙ запомнился многим после телеспектакля «Портрет Дориана Грея» по Оскару Уайльду, где душевное старение молодого красавца сыграно столь убедительно, что не было нужды смотреть на обезображенный портрет. И до и после были в биографии артиста теле- и кинороли, а также .множество чтецких выступлений. Но главным для него всегда остается театр — единственный в его жизни Малый, где Бабятинский играет сегодня интеллигента-мечтателя Гаева и профессора Серебрякова в чеховских «Вишневом саде» и «Дяде Ване», принципиального Правдина в «Недоросле» Д.Фонвизина и сказочного Советника в «Снежной королеве» Е.Шварца, великосветского графа Панина в «Хронике дворцового переворота» Г. Турчиной и водевильно-фарсового Телятева в «Бешеных деньгах» А.Островского. 15 июля артист отметил свое 60-летие.

- Валерий Константинович, в последнее время в актерской среде принято кочевать по сценам, антрепризам, телесериалам. Чем вызвано ваше постоянство, преданность Малому театру?

- Театр — это же не сценическая коробка, а прежде всего люди. И несмотря на порой несправедливо скептическое отношение к Малому театру, труппу здесь сохранили. При всех нареканиях, которые можно иногда услышать в адрес нашего руководства, даже от меня самого, это, на мой взгляд, очень большая заслуга Юрия Соломина. Кроме того, сохраняется уважительное отношение к классике, насколько это возможно в условиях рынка. Не хочу бросать в кого-то камень, но иногда бывает стыдно смотреть на хороших актеров, которые откровенно халтурят в наскоро сделанных постановках, а уж участвовать в этом совсем не хочется. Конечно, жизнь сегодня всех заставляет все чаще заглядывать в бумажник. Но наше поколение шло в театр как в святилище, разговоры о том, кому сколько заплатят считались просто неприличными. Я действительно всегда хранил верность Малому театру, правда, сейчас уже не очень уверен, правильно ли поступал. У меня было немало достаточно интересных и перспективных предложений в кино и на телевидении. Но я всегда «горел» на двух вещах: во-первых, ни один договор не подписывал. если в нем не было строки «в свободное от работы в театре время», а во-вторых, я был уверен, что меня должны как-то по-особенному принимать уже только потому, что я артист Малого. И вот я сорок лет в театре, вижу, как приходят актеры, не так уж много сделавшие, но популярные благодаря кино и телеработам, и отношение к ним другое. Вот тогда начинаешь думать: а что важнее в конечном итоге? Если отвечать честно, то не знаю — возможно, я ошибся. После фильмов «Путь к причалу» и особенно- «Двое в степи» режиссер Анатолий Эфрос мне сказал: «Валера, сейчас на тебя посыплются предложения, но ты выбирай» Вот я и довыбирался: остальные снимались, а я нет — такой был важный.

- Но у вас была и звездная роль на телевидении в «Портрете Дориана Грея» Насколько я знаю, вы хотели вернуться к Уайльду уже в театре?

- Мы совсем не ожидали, что эта работа будет иметь такой резонанс. Мне кажется, фильм-опера «Игрок» где я играл Алексея, ничуть не хуже, а прошла почти незамеченной. Хотя вообще я самоед и не люблю смотреть свои работы, потому что всегда нахожу массу недостатков. Но, безусловно, «Портрет Дориана Грея» стал одной из ступенек в моей карьере и принес определенную популярность. Да и сам автор с его утонченным английским эстетизмом требовал работы не топором или рубанком, а скальпелем. Это сейчас в его произведениях акцентируют совсем другое, не являющееся предметом рассмотрения искусства. В театре же я хотел сделать вечер памяти Оскара Уайльда, который, помимо «Портрета Дориана Грея», включал бы еще несколько вещей в чтецком исполнении, но все это получалось слишком объемным.

- И больше вы к режиссуре не обращались, хотя актерские постановки в традициях Малого?

- Я попробовал поставить «Стакан воды» Скриба. Наверное, это могло бы получиться: актеры работали неплохо. Но я видел старый спектакль с корифеями и помнил, какие они плели кружева, потому мне казалось, что вместо тонкой ручной работы теперь предлагается нейлоновый гипюр. К тому же в период репетиций я разбился на машине, так что все сошло на нет. А вообще, конечно, это совсем другая профессия. Я сейчас преподаю актерское мастерство и понимаю, как трудно подобраться к артисту, объяснить ему на первый взгляд простые вещи.

- У вас сегодня в репертуаре много ролей, в том числе в спектаклях, идущих по многу лет. Что вы делаете для того, чтобы не заскучать от повторения?

- Но вы же каждый день завтракаете, пьете кофе. Однако в зависимости от того, как себя чувствуете, расстроены чем-то или ждете желанного звонка — этот кофе для вас всегда разный. От актерского самочувствия тоже очень многое зависит, потому у каждого спектакля своя энергетика. Ведь для того, чтобы заплакать в финале «Вишневого сада», я каждый раз набираю что-то новое, подхожу к этому состоянию.

- Ваш Гаев — романтик, некий повзрослевший Петя Трофимов, каким вы его играли прежде. К тому же эта работа — ввод в уже идущий спектакль. Насколько сложно для вас войти в чужой рисунок роли?

- Я ужасно дисциплинированный человек и всегда боюсь сломать существующую мизансцену, чем-то помешать партнеру, но тогда мы хотели сыграть про выброшенных людей, про интеллигенцию, вытесненную хамьем.

- И ваш Серебряков из «Дяди Вани» не ворчливый зануда и пустой болтун, а человек действительно тонкий и интеллигентный.

- Мне интересны люди такого склада. Возможно, это идет от воспитания. У нас семья была очень строгая. Отец — военный, мама — педагог. Моя первая и самая любимая книга — «Евгений Онегин» А сейчас я не знаю, что говорить детям, как их воспитывать, ведь сегодня надо учить думать только о себе, грабить, воровать, для того чтобы выжить, но сказать такое своему ребенку язык не поворачивается. Поэтому хорошо уже то, что дочь знает, кто такая Цветаева, и этим мое влияние ограничивается, а как-то адаптироваться пусть сама жизнь учит.

- В вашем восприятии реальности преобладает драматическое, исследовательское начало или есть и что-то «вахтанговское», праздничное вопреки всему?

- Я, конечно, мало верю во всякие средневековые глупости, но, наверное, какое-то влияние оказывает и то, что я по гороскопу рак, и то, что во мне много кровей перемешано: русская, украинская, польская, венгерская, болгарская. Я люблю устраивать праздники, дарить подарки, делать сюрпризы, разыгрывать. Но вместе с тем и тот анализ, о котором вы говорите, во мне тоже присутствует: я все обдумываю, просчитываю, но в итоге обязательно вляпываюсь.

- Вы пришли в Малый театр после вахтанговской школы и чувствовали себя «чужаком», ушло ли сейчас это ощущение?

- Да, я был пришлым, к тому же очень вспыльчивым, но при этом уже сразу играл Чацкого в «Горе от ума» и меня называли по имени-отчеству. Конечно, это осложняло отношения. В то же время ко мне хорошо относились Б.Бабочкин. М.Царев, И.Ильинский, В.Обухова. Мне всегда везло на интересные встречи. но часто я сам был несправедлив к людям. При этом печать другой школы до сих пор существует. Хотя на первый взгляд кажется, что судьба моя складывалась празднично и легко, но это внешнее впечатление. Однако я бы ничего не поменял в своей жизни. Возможно, только выучил бы систему Станиславского еще в Щукинском училище, а не тогда, когда сам стал преподавать. И главное — остался бы у мамы, когда она во сне хрипела, — мне тогда объяснили, что под воздействием снотворного, и я уехал домой, а она уже умирала. Вот это каждый день меня мучает. А все остальное. все ошибки я бы так и оставил.

Беседу вела Марина ГАЕВСКАЯ
«Культура», 18.07.2002

В семействе культурных сайтов Рунета прибавление. Неделю назад собственной страничкой в Интернете обзавелся Региональный благотворительный фонд «Сцена и мир», которому в этом году исполняется 12 лет. Президентом Фонда является актер Малого театра Александр Ермаков. На сайте вы сможете найти всю интересующую информацию о деятельности Фонда - историю, проекты и фотогалереи.

15 июля отмечает день рождения народный артист России Валерий Константинович Бабятинский.

Хочется от всей души пожелать Валерию Константиновичу счастья, крепкого здоровья, отличного настроения и новых премьер!

«К юбилею Юрия Мефодьевича Соломина»

ВЕЛИКИЙ В МАЛОМ

Высокое звание «Народный артист СССР», Государственная премия, знаки отличия, профессорское звание, любовь нескольких поколений зрителей, огромная популярность - все это принадлежит Юрию Мефодьевичу Соломину...

«К юбилею Юрия Мефодьевича Соломина»

ВЕЛИКИЙ В МАЛОМ

Высокое звание «Народный артист СССР», Государственная премия, знаки отличия, профессорское звание, любовь нескольких поколений зрителей, огромная популярность - все это принадлежит Юрию Мефодьевичу Соломину.

Актер, однажды и навсегда связавший свою судьбу с Малым театром, игравший на сцене со многими выдающимися актерами XX века, ученик В.Н. Пашенной, педагог, воспитавший замечательных актеров, многие из которых сегодня работают на сцене Малого театра, режиссер, чье театральное кредо - любовь и уважительное отношение к классическому театральному наследию, общественный деятель, защищающий и отстаивающий ценности отечественной культуры, популярный киноактер, чьи роли стали культовыми в советском кинематографе, - столько граней, но что же главное в творчестве этого замечательного человека? Совсем недавно в одном из интервью Юрий Мефодьевич сказал: «Гордость должна быть и любовь к своей Родине, уважение к своей нации, к своему народу, языку, к своей земле». Вот в этом и есть то самое главное, что определяет человеческую и творческую позицию руководителя прославленного театра, которую он отстаивает на протяжении всей своей жизни.

Никаких легенд о чудесном превращении в сказочного принца, какие частенько рассказывают популярные актеры, Юрий Мефодьевич не создает. Во всех интервью говорит о себе мало, просто и естественно. Родился в Чите, в интеллигентной семье, мама - пианистка, отец - хормейстер. Актером стал потому, что понял - в этом призвание. Однажды в 1949 году увидел фильм, снятый к 125-летию Малого театра, - «Малый театр и его мастера», запомнил адрес - Неглинная, 6, по окончании школы пришел по этому адресу, поступил в Щепкинское училище, по распределению оказался в Малом театре. Кажется, просто и понятно. Но вот важное обстоятельство - увидел фильм... После Великой разрушительной войны у страны хватало средств снять такой фильм, потому что это очень важно - воспитать умного и доброго зрителя. Кстати, в 70-е годы каждое воскресенье по телевидению шли выдающиеся спектакли лучших театров страны. Юрий Мефодьевич пишет: «Для юношей и девушек прежних эпох классический театр значил очень много. Он воспитывал, побуждал к поиску нравственных ориентиров, да и просто служил достойным способом развлечения. Сегодня души молодых дезориентированы, что неудивительно. Нам показывают жестокие западные фильмы и говорят: это демократия! Наше общество такую «демократию» и переняло». И действительно, сегодня в продаже огромный выбор кинопродукции, но можно ли купить кассету с записью замечательных постановок Малого театра, МХАТа, Театра им. Вахтангова, БДТ, часто ли можно увидеть такие постановки на экране телевизора? Проблема, видимо, в том, что это «плохо продается», зато хорошо идет товар в яркой зарубежной упаковке, сдобренный сексом, насилием, пошлостью. Вот и результат: мы воспитываем ущербное поколение, неспособное воспринимать истинные ценности, - они просто недоступны им.

К счастью, Малый театр, руководимый Соломиным, никак нельзя упрекнуть в недостатке внимания к классическому наследию. Классика всегда современна - вот неизменная точка зрения, театральное кредо и даже гражданская позиция Ю.М. Соломина, которую он неизменно отстаивает. Но делать это, к сожалению, становится все труднее и труднее. Что театральный сезон, то в различных театрах появляются постановки с «авторской» трактовкой, «новым видением» классических произведений Чехова, Островского, Гоголя. На кого рассчитаны такие постановки? Прежде всего, на театральных снобов или невежд, на тех, кто не помышляет о том, что же хотел сказать гениальный автор зрителю, на тех, кому важнее внешний эффект, ерничанье, пустое зубоскальство. Вот и выходит, что мы подчас лишаемся возможности увидеть и услышать настоящего Чехова или Островского. А ведь поход в театр - это незаурядное событие для многих, и очень важно, что останется в душе после спектакля, особенно если это неокрепшая, молодая душа.

За консерватизм и упрямое стремление оградиться от модных «прочтений» якобы злободневных пьес Малый театр иногда называют «музеем», вкладывая в это слово нечто закоснелое. К этому упреку Ю.М. Соломин готов: да, музей, в котором сохраняются как драгоценные экспонаты живая русская речь, великая сценическая культура, славные театральные традиции России. Да, Малый театр традиционен, его традиции складывались столетиями, они отражают и защищают национальное самосознание. Чтобы сохранить традиции, их надобно иметь, а это дано далеко не каждому театру. А вот «новое прочтение» гораздо доступнее.

Театральные роли Юрия Мефодьевича Соломина, которые он играет сегодня, - это своеобразный «мастер-класс», как теперь говорится. Почти тридцать лет Ю. Соломин играл царя Федора в пьесе А.Н. Толстого «Царь Федор Иоаннович». Многие театральные сезоны Малого начинались именно этим спектаклем. К сожалению, в нынешнем, завершающемся театральном сезоне спектакль не игрался. Хочется верить, что в будущем сезоне спектакль вновь пойдет, ведь он украшает русскую драматическую сцену, является своеобразным рукопожатием актеров старшего и нового поколений, индикатором уровня современных постановок Малого театра. Долгая жизнь этого спектакля определяется во многом участием в нем Ю.М. Соломина, создавшего образ, не раз по достоинству оцененный критикой и зрителем.

Другая, сравнительно недавняя классическая постановка с участием Ю.М. Соломина, «Горе от ума» А.С. Грибоедова, вошла в пору зрелости, и сегодня ясно, что его Фамусов - центральная фигура спектакля не по замыслу режиссера-постановщика, а по уровню актерского мастерства. Фамусов Соломина еще молод, легок, остроумен, ироничен, обаятелен. Это отнюдь не привычно навязываемый литературной критикой «социальный тип московского барина», но заботливый отец, душа общества, острослов, в чем-то конформист. Грибоедовский текст, хорошо знакомый со школьной скамьи, звучит у Соломина свежо, ново, каждая фраза, даже хорошо известная, ставшая поговоркой, воспринимается как открытие, как впервые услышанная. Фамусов отнюдь не банален (есть такой риск в этой роли) - его фразы рождаются в присутствии зрителя как новая мысль, с которой он делится с собеседником. Редко сегодня можно увидеть с концертной эстрады, по телевидению отрывки из спектаклей, сцены, поставленные как концертный номер. Смею предположить, что чтение отрывков из спектакля «Горе от ума» в исполнении Ю.М. Соломина было бы интересным, например, для радиослушателей, столь ярок и остроумен актер в этой роли.

Театрального актера Юрия Соломина мы знаем, возможно, меньше, чем знаменитого киноактера. В этом есть какая-то несправедливость. Ведь театральный Соломин - в целом ряде созданных им на прославленной русской сцене удивительно ярких образов - в Кисельникове, в Сирано, в царе Федоре, в Протасове, Войницком, Тригорине...

Постановки Ю. Соломина - режиссера отличаются бережным, уважительным отношением к драматургическим произведениям, к слову и замыслу автора.

Среди его последних работ «Лес» А.Н. Островского, «Три сестры» А.П. Чехова, «Таинственный ящик» П.А. Каратыгина, «Коварство и любовь» Ф. Шиллера. Режиссер-постановщик как бы растворяется в драматургическом материале, никак не выпячивая собственное «я», всеми театральными средствами пытается донести до зрителя и слово автора, и вкус времени, эпохи, и человеческие отношения. Ведь чем меньше зритель думает во время спектакля о режиссерских изысках, тем режиссер точнее в своей работе и ближе к автору пьесы. Именно так ставит спектакли Ю.М. Соломин. В то же время хорошо читается его режиссерский стиль, в основе которого поиск духовного начала в исполнении ролей. Все постановки Ю.Соломина объединяет одно общее качество - теплота интонаций и доброта, живущая на сцене как особое действующее лицо спектакля, которой так не хватает в наше время. Вот, к примеру, постановка «Таинственного ящика» Каратыгина. Пьеса небольшая, всего лишь водевиль с непритязательным сюжетом о провинциальном актере. Но актеру и режиссеру Ю. Соломину есть что сказать о своем ремесле, об отношении к любимому делу, о людях, горячо и преданно любящих театр. В первых спектаклях Ю. Соломин сам играл роль актера Сен-Феликса, который говорит в пьесе о своих студентах, учениках, кафедре, и зритель понимает, что своих учеников Мастер собрал на прославленной сцене для того, чтобы рассказать о великом достоинстве людей увлеченных, преданных театру, зрителю. Для таких людей театральный костюм дороже дорогого платья, возможность заниматься любимым делом выше преуспевания в обществе, быть в актерской семье - истинное счастье.

Каждая постановка Ю.М.Соломина возвышается до уровня, при котором после спектакля вспоминается не сюжет пьесы, а переживания героев, их тревоги, радости, волнения. Не в этом ли высший смысл театрального действия? Сегодня же нас приучают, в том числе и бесчисленными зарубежными телесериалами, лишь следить за сюжетом, причем на уровне, определяемом набором из десятка глаголов.

Малый театр, руководимый Ю.М. Соломиным, - это сегодня воистину опора и надежда нашей духовной культуры, искусства. Будущее Отечества, его могущество, суверенитет, процветание граждан напрямую зависят от духовного здоровья нации и от того, с каким интеллектуальным и духовным багажом приходят к власти наши руководители. Бездушие, интеллектуальное обнищание, безнравственность способны разрушить любую экономику. И напротив, национальное самосознание, гордость, патриотизм, уважительное отношение к традициям и культурному наследию, языку, всему тому, что воспитывает наш второй университет - Малый театр, способны привести Россию к экономическому развитию и процветанию. «Экономику можно поднять только, если прежде развить науку, образование, медицину и культуру. В этом, на мой взгляд, национальная идея! « - пишет Ю.М. Соломин.

Браво, Юрий Мефодьевич!

В. СОЛОМАТИН
«Патриот», 06.07.2005

«К 250-летию русского театра»

КОМЕДИАНТ ОТ БОГА

Актер Малого театра Василий Игнатьевич Живокини (1808 — 1862)

«К 250-летию русского театра»

КОМЕДИАНТ ОТ БОГА

Актер Малого театра Василий Игнатьевич Живокини (1808 — 1862)

«Лицедей, актер низшего разряда» — так характеризует комедиантов Владимир Даль. Другое дело трагик — это актер высшей пробы, которого иногда можно даже впустить в дворянский дом. Шутов же и скоморохов на Руси издавна любили, но не считали себе ровней даже простолюдины. Их почитали за бездельников по сравнению с тяжелой унылой работой крестьянина и мастерового. Но шли века, и к людям, которые умели рассмешить других, постепенно появлялось уважение. В Москве любимцем театральной публики, одно появление которого на сцене вызывало улыбку, был итальянец Дживованнио Лалемон, родившийся в Москве и здесь, за исключением гастрольных поездок, проведший почти всю жизнь. Мудреное имя вскоре заменили на Василия Живокини, и началась жизнь прирожденного комика-буффа. Правда, учась в театральной школе, он более всего увлекался игрой на скрипке и уроками фехтования. «Страсть к музыке была во мне так сильна, — признавался Живокини, — что я беспрестанно вызывался играть за других и готов был сидеть в оркестре целые ночи».

Но страсть смешить публику победила все друго.е — он стал «светлым комиком» Малого театра Москвы. Светлым, потому что обычно играл веселых и счастливых, любящих шутки людей. Его героями стали мелкие чиновники, уличные торговцы, ремесленники, обнищавшие и, наоборот, разбогатевшие актеры. Невысокий, с небольшим круглым животиком, с большим мясистым сизым носом, толстыми губами и двойным подбородком, он уже своим внешним видом вызывал смех. Рассказывали, что однажды во время литургии богомольцы вместо молитвенного усердия начали смеяться — в церковь вошел Живокини. А. А. Фет вспоминал, как в молодости обедал в трактире Печкина и прошел в соседнюю залу посмотреть на знаменитого комика: «Должно быть, вскинувший глаза Живокини заметил вперившего в него взор студента. Лицо артиста мгновенно приняло такое безнадежно глупое выражение, что я круто повернулся на каблуках и, разражаясь хохотом, влетел в свою комнату».

В Москве, если человеку удавалось рассмешить собравшихся за столом собутыльников, о нем говорили с уважением: «Настоящий Живокини». «Весь комизм господина Живокини, — отмечал поэт и театральный критик А. А. Григорьев, — заключается в его личной натуре, в ему свойственных жестах и интонациях, которые были бы в высшей степени несвойственны у всякого другого и естественны у него. Стоит только всмотреться попристальней, чем возбуждает господин Живокини смех, и вы должны будете признаться, что хохочете над странной, особенной походкой, над особенными и никому не свойственными жестами и также никому не свойственным произношением слов».

Мольер говорил про самого себя: «Он брал свое добро, где мог». То же можно сказать о Живокини — он отыскивал комическое и веселое всюду, где играл, начиная от водевилей 1830-х годов и кончая оперетками 1860-х годов.

Живокини на сцене продолжил лучшие традиции русских ярмарочных балаганов, веселивших москвичей в дни народных гуляний под Новинским, на Девичьем поле и прочих местах, где любил отдохнуть от тяжелого труда московский люд. И одновременно, вместе с М. С. Щепкиным, Д. Т. Ленским, С. В. Шумскйм, П. М. Садовским, был создателем чисто московского классического театрального искусства, которое принято называть школой Малого театра.

Живокини дарил людям радость, хоть ненадолго отвлекая их от грустной однообразной жизни. Он играл в водевилях, опереттах, комедиях, драмах, где распевал шуточные куплеты, танцевал, произносил экспромты. На сцене он чувствовал себя как рыба в воде — это была его стихия. Он увлекал своим задором и других артистов, помогал расшевелиться перед публикой самым скованным из них.

Живокини уверенно себя чувствовал не только на сцене, но и в кругу охотнорядских торговцев, за столом купцов с миллионным состоянием, рядом с Н. В. Гоголем, А. Н. Островским, П. И. Чайковским. Люди, в большинстве своем усталые от унылой русской действительности, заряжались от него жизнелюбием, забывали свою хандру и апатию. Его добрые карие глаза, мягкий тон разговора и меткие, в большинстве случаев безобидные остроты в дружеской компании за бутылкой вина располагали к нему собеседников.

За месяц до смерти Живокини написал свое первое и последнее стихотворение. Оно начиналось немного грустными словами:

Люди все с начала века
Очень схожи меж собой,
И нет в мире человека,
Кто б доволен был судьбой.
Только я один, ей-Богу,
Не похож на род людской,
Я нашел свою дорогу,
И не надо мне другой.
Я хожу с веселым взором
Поутру и ввечеру,
Я родился быть актером,
Я актером и умру.

Последний раз всеми любимый паяц выступил 9 января 1874 года. Уже сошла в могилу его жена, друзья ушли туда же. Московский комик панически думал о собственной скорой кончине. Но зрители, увидев его на сцене, хохотали. Зато сам Живокини, выходя на поклоны после представления, разрыдался. Плакал он и в карете по дороге в свой маленький домик в Спасоконюшенном переулке. Через девять дней Живокини не стало.

«Не приведется уже больше отдохнуть на игре дорогого Василия Игнатьевича», — горько вздохнул писатель Петр Боборыкин, получив весть о смерти замечательного комедианта.

Михаил ВОСТРЫШЕВ
«Московская правда», 08.07.2005

Актер Юрий Соломин в письме поблагодарил автозаводцев за теплый прием

Артисты Московского Государственного Академического Малого театра выступили в ДК «ГАЗ» и в подразделениях автозавода с гастролями в июне.

Актер Юрий Соломин в письме поблагодарил автозаводцев за теплый прием

Артисты Московского Государственного Академического Малого театра выступили в ДК «ГАЗ» и в подразделениях автозавода с гастролями в июне. Об этом сообщили в пресс-службе предприятия.

Во время гастролей в Нижнем Новгороде автозаводцы тепло принимали столичных артистов и во Дворце, и на предприятии. Гастроли оставили приятное впечатление и у москвичей.

После гастролей на имя генерального директора ОАО «ГАЗ» А.Г. Баранцева пришло письмо от художественного руководителя театра Юрия Соломина и директора Ларисы Белоокой. В частности в телеграмме говорилось:

«Уважаемый Алексей Георгиевич! Коллектив Государственного Академического Малого театра России выражает вам искреннюю благодарность за хорошо организованный и сердечный прием гастрольных спектаклей в вашем великолепном Дворце культуры.

Внимательные, благодарные автозаводские зрители запомнились актерской группе доброжелательностью и внутренней культурой.

Большое спасибо вам за помощь, оказанную в организации и проведении гастролей, за поддержку Дворца культуры «ГАЗа» и ваш личный вклад в развитие культуры России».

Нижний Новгород. РИА «Кремль». Июль,12

«Листая старые подшивки»

СУДЬБА И ТРАДИЦИИ МАЛОГО

Судьба здания подчас сродни человеческой: произведенное на свет, оно выдерживает не одну житейскую бурю, по чьей-то прихоти перестраивается на другой лад, обвиняется в недееспособности, бывает, приговаривается к смертной казни и — уже по уничтожении — оправдывается. Случается, естественно, и иначе...

«Листая старые подшивки»

СУДЬБА И ТРАДИЦИИ МАЛОГО

Судьба здания подчас сродни человеческой: произведенное на свет, оно выдерживает не одну житейскую бурю, по чьей-то прихоти перестраивается на другой лад, обвиняется в недееспособности, бывает, приговаривается к смертной казни и — уже по уничтожении — оправдывается. Случается, естественно, и иначе...

Когда в удаленных друг от друга -.временными рамками, местом проживания, сословным положением — да и вообще мало чем связанных семьях Варгина, Бове, Островского, Чехова появлялись младенцы, никто не мог сказать, как сложится их судьба и каким образом вдруг сойдутся их жизненные линии. А вот сошлись — посредством одного сооружения, именуемого ныне Государственным академическим Малым театром.

Невероятно, но факт: еще в XVIII столетии на месте Театральной площади ютились омываемые Неглинкой деревенские избы. Затем Неглинку запрудили, а к 1819 году и вовсе убрали в трубу. Земляные бастионы Петра, высившиеся на месте «Метрополя», срыли, Петровскую (Театральную) площадь подсыпали, и все это позволило распланировать ее по общему проекту О. Бове...

Земля, где сегодня Малый, в начале позапрошлого столетия являла собой участки трехдомовладельцев. Но к 1818 году их выкупил серпуховской «гость» В. Варгин, разбогатевший на поставках обмундирования в действующую армию, а уже вскоре Бове и А. Элькинский выстроили для него жилой дом с магазинами и концертным залом. Купец, побывавший в Париже и знавший рампу, мечтал о театре первопрестольной, где с 1806 года существовала обращенная из частной антрепризы императорская труппа, не имевшая собственного пристанища. И потому, когда коллективу подобрали варгинские апартаменты, хозяин уступил их по сходной цене. Всего два месяца потребовалось для переоборудования, и 14 октября 1824 года Малый, названный так «в противовес» превосходившему его количеством мест соседу, Большому, торжественно открылся.

Что после этого имел серпуховчанин? Да ничего хорошего. Судя по всему, человек принципиальный и честный, не желавший кормить взятками вышестоящее чиновничество, он был оклеветан, вовлечена нескончаемый судебный процесс и — хотя обвинение не вынесли -пошел по этапу. Увы, увы, непросто сложилась судьба и иного отца театра, строителя послепожарной Москвы Бове. От супруги его, урожденной княгини Трубецкой, отвернулось высшее общество, а самого зодчего после того, как в 1830-е годы К. Тон затеял очередную перекройку театрального здания, лишили в Малом постоянной ложи. Чудная у нас память...

Одним из покровителей Малого стал бывший генерал-губернатор белокаменной и глава Московской театральной дирекции Д. Голицын. Замечу, что при нем (да и длительно после него) на Театральной, числившейся за военным ведомством, не дозволялись даже обыденные прогулки. Площадь пустовала, хотя представления в Малом давались ежедневно, за исключением субботы.

Правда, поначалу (и довольно долго) зал использовался и под драму, и под балет, и под оперу, и под концерты заезжих гастролеров. Сюда, к примеру, наведывался Ференц Лист, а по желанию автора, Чайковского, здесь впервые прозвучали сцены «Евгения Онегина». А когда погорел Большой, подмостки его «малого» соседа приняли двойную нагрузку.

Впрочем, на них не чурались и откровенно развлекательного жанра. Сегодня не верится, что в Малом с его высоким классическим репертуаром многие годы царствовал водевиль.

В 1851 году отселили остававшихся жильцов, а после того как в 1865 году в Москве появилось газовое освещение, фонари зажглись и у бывшего варгинского жилища. Еще ранее, вслед за пожаром 1841 года и последующей реконструкцией, был принят специальный указ «О запрещении курения табаком во всех помещениях Малого театра». Как ни странно, в XIX столетии к цигарке, судя по всему, прикладывались не менее нашего. Смолили, более того, в совершенно неподобающей обстановке. Во время длительных церковных служб некоторые из прихожан втихаря умудрялись покурить в храме, и лишь по окончании службы сторожа собирали окурки. (После отпевания Достоевскйго в Александро-Невской лавре, несмотря на толпы прощавшихся и продолжительность панихиды, лаврский пол остался чистым. Писателя чтили. А сценические версии произведений Достоевского, к слову говоря, знал и Малый)...

Однако основным «поставщиком» пьес сюда, безусловно, стал Островский. Ряд комедий и драм он посвятил любимцам из актерской среды Малого (например, «Не в свои сани не садись» была дана в бенефис Л. Никулиной-Косицкой), для них же подбирались и многие роли. Между тем беспечные дружеские отношения порою приводили к неприятным последствиям: в 1853 году актер Д. Горев-Тарасенков пытался оспорить авторство комедии «Свои люди — сочтемся» в свою пользу. В отличие от актеров, прославивших сцену Малого, Горев предстал перед образом и памятью Александра Николаевича явно не «своим человеком»...

Если век позапрошлый на театральной сцене был прежде всего временем Островского, то век двадцатый — это эпоха театра Чехова... Чехов воспринимается по-разному. К примеру, Ахматова считала произведения Антона Павловича полностью лишенными поэзии и пропитанными запахами колониальных товаров и купеческих лавок. Великая Ермолова хотя и называла творчество Чехова «нытьем», сокрушалась, когда его «Дядю Ваню» отклонили в Малом...

Редкий режиссер из сколь-нибудь именитых не обращался к творчеству Чехова. Обратился к достаточно сложному «Дяде Ване» и прослывший более мастером кино С. Соловьев. Не первый год идет здесь спектакль и в полной мере демонстрирует и то, насколько сегодня актуален сам Чехов, и то, как сохраняются и приумножаются традиции Малого.

Начну с мелочи — хотя бы с театральной программки. Ее хорошо узнаваемый желто-белый облик, быть может, и стал попроще качеством, зато не втесалась в него реклама чесночных таблеток и снадобья от опрелости ног. Теперь о более высоком — о ногах, например. Натурализм Малого, в лучшем смысле этого слова, тоже остался прежним: профессору Серебрякову натурально распаривают ноги в тазу...

Среди достоинств (Малый есть Малый) и непозволительно дорогие для иных декорации. В те, кстати, лета, когда театр рождался, Александр I часами бился с Аракчеевым над созданием воинских мундиров, их фасона, расцветки и т. д. Мундир — парадное лицо армии, а чем декорации — не парадный мундир театра? И, будто перед императором, сей мундир, естественно, проплывает перед человеком N1 Малого, его художественным руководителем Ю. Соломиным, заодно исполняющим и иную главную роль, дяди Вани, например...

Трагедия Ивана Войницкого — это трагедия разочарованной интеллигенции, поколения одиноких, но думающих людей в годину деаристократизации оказавшихся подле обломков прежних идеалов и не нашедших замены. Сам смысл их бытия потому размыт и рассеян. Не то ли сегодня, когда идет мучительное выдавливание среднего сословия и вместе с ним реальное обуржуазивание общества? Чехов удивительно современен. Помните: «Вообще жизнь люблю, но нашу жизнь, уездную, русскую, обывательскую терпеть не могу». Да и не может «праздная жизнь быть чистой». Но что же делать, если другой у нас нету? Чеховский ответ, высказанный в «Трех сестрах», удивительно прост: «Надо жить». Наперекор вчерашним и нынешним невзгодам жизнь продолжается.

Продолжает ее и наш герой, академический Малый.

Алексей МИНКИН

«Московская правда», 12.04.2002

«К юбилею Юрия Мефодьевича Соломина»

ОТ АДЪЮТАНТА ДО ПРОФЕССОРА

Когда Юре Соломину было 14 лет, он случайно увидел фильм «Малый театр и его мастера» и, выйдя из кинотеатра, дал себе слово обязательно играть в прославленном театре...

ОТ АДЪЮТАНТА ДО ПРОФЕССОРА.

Когда Юре Соломину было 14 лет, он случайно увидел фильм «Малый театр и его мастера» и, выйдя из кинотеатра, дал себе слово обязательно играть в прославленном театре. А родители видели его музыкантом или хирургом. Но в конце концов смирились с мечтой и даже помогли сыну.

В 1953 году отец привез Юрия из Читы в Москву учиться на артиста. В театральное училище имени Щепкина курс набирала народная артистка СССР Вера Николаевна Пашенная. Юрий Мефодьевич позже писал: «Я считаю, что именно Пашенной обязан всем, чего достиг. Почему она в меня поверила? Может быть, из-за худобы?

Эдакий персонаж из песенки «Позабыт, позаброшен». Можно с пафосом сказать: «Я ее боготворю», но я скажу проще — этому человеку я обязан всем в жизни. Нет дня, чтобы я не вспомнил ее».

Дипломной работой молодого актера стала «Чайка», где Юрий играл Треплева, и сыграл так, что перед ним открылись двери Малого театра. Со всего курса кроме него взяли только троих: Р.Нифонтову, Р.Филиппова и В.Борцова. В первые же годы он играет центральные роли в спектаклях «Неравный бой» и «Перед ужином» В.Розова, «Украли консула» Г.Мдивани. Не каждому начинающему артисту выпадает такая удача.

Дебют в кино состоялся в 1959 году. И опять произошло это с легкой руки Пашенной. Она порекомендовала режиссеру взять Юрия на одну из небольших ролей в картину «Бессонная ночь».

Юрий Соломин сыграл много интересных ролей в театре и кино. Но для многих он останется капитаном Кольцовым в пятисерийном фильме «Адъютант его превосходительства». Сначала он был приглашен без пробы на роль белогвардейского капитана Осипова. Но режиссер Евгений Пашков «переиграл» на Кольцова.

Фильм вышел в апреле 1972 года и имел оглушительный успех.
В 1990 году Соломин неожиданно стал министром культуры РСФСР. Но на этом посту проработал всего полтора года. По этому поводу он сказал: «У меня, наверное, характер дурной. Я имею глупость не соглашаться с тем, что меня не устраивает. Когда я понял, что отношение государства к культуре не смогу изменить, то сразу подал заявление об уходе. Сложно иметь дело с непрофессионалами...»

Сегодня Юрий Мефодьевч редко снимается в кино. Он художественный руководитель Малого театра, преподает в театральном училище имени Щепкина. В 1995 году он возглавил фонд «Покровский собор». Благодаря его стараниям были собраны деньги для реставрации собора Василия Блаженного. К 100-летию кино, в 1996 году, Соломину была вручена премия «Золотой Овен».

***
«Они сыграли много интересных ролей в театре и кино.
Оба — любимны нескольких поколений зрителей. И все же Георгий Жженов не считает себя актером, а Юрий Соломин жалуется на свой дурной характер. Такие разные интересные судьбы»

Евгений КОЧЕТКОВ
«Московский железнодорожник», 17.06.2005

13 июля день рождения народного артиста России Бориса Владимировича Клюева - популярного актёра театра и кино.

От всей души поздравляем Бориса Владимировича Клюева с днем рождения! Желаем крепкого здоровья, исполнения заветных желаний, дальнейших побед и отличного настроения!

«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»

Е.Н. ГОГОЛЕВА

«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»

ЛЮДИ, КОТОРЫЕ УКРАШАЛИ ЖИЗНЬ. ЕЛЕНА АХВЛЕДИАНИ

«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»

Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ЛЮДИ, КОТОРЫЕ УКРАШАЛИ ЖИЗНЬ. ЕЛЕНА АХВЛЕДИАНИ

Она приезжала к нам с Котэ Марджанишвили, но тогда я плохо ее запомнила. Для меня существовал лишь Константин Александрович, а его «свита» — и Эля Ахвледиани и Вахвахишвили — как-то были в тени. Позднее я стала приезжать на отдых в Боржоми и проездом останавливалась у Елены Донаури, жены Марджанова, вернее, тогда уже вдовы. Вот тут-то я и сдружилась с этой удивительной Элечкой. Почему-то все так и звали Елену Дмитриевну Ахвледиани, хотя она была совсем не девочка. Высокая, худая, с копной волос, уже тогда с большой проседью, скорее некрасивая и совершенно не заботящаяся о своей внешности, она была резка и в своих движениях и в своих суждениях. Женщина с пронзительными глазами. Она говорила низким голосом, отрывистыми фразами, и было непонятно—то ли она не в духе и сердится, то ли это просто ее манера разговора.

Ахвледиани отличалась безапелляционностью суждений. Она не признавала никаких компромиссов. И поэтому была многим неприятна и вредила сама себе в глазах вышестоящих людей и организаций. Ей было решительно все равно, кто перед ней: я ли, только актриса московского театра, или ее непосредственное начальство в лице министра культуры Грузии. Ох как много она терпела из-за своего неуемного, строптивого характера. Нас связывало преклонение перед Марджановым, которого она, так же как и я, буквально боготворила. Воспоминания о нем, его деятельности, его последователях, его театре были основными нашими разговорами. Эля интересовалась моими творческими успехами и жизнью Малого театра. И, как это ни странно, мы мало говорили о живописи и ее непосредственной работе. Проявилась ли в этом ее скромность или затаенная обида, ибо ей казалось, что ее мало ценят и не понимают, особенно если речь шла о ее выставках. Когда я заговаривала о своих любимых картинах, она смотрела на меня пристально и, по своему обыкновению фыркнув, переводила разговор на другие темы.

Наконец как-то, придя к ней домой, я попросила показать ее картины. «Все равно ничего не поймешь», — как всегда резко осадила она меня и стала доставать свои полотна. Я молча смотрела ее наброски старого Тбилиси, грузинской природы и волшебный для меня монастырь, вернее, его остатки, где Лермонтов поселил своего Мцыри. «Ну, я говорила, ничего не понимаешь?!» Я действительно многого не понимала в ее живописи, начала с ней спорить, доказывать, что таких ярких красок все равно и под солнцем Грузии нет, что таких деревьев в природе не существует. В общем, дело дошло до бурного спора. Я, профан, очевидно, говорила глупости, а Элечка, полная презрения к моему невежеству, сложив все свои работы и даже не взглянув в мою сторону, заявила: «Надо хоть что-нибудь видеть глазами, понимаешь, глазами, душой видеть. Завтра поедем в Мцхету, в старый Тифлис, носом ткну. Сама увидишь!» — и по-грузински добавила еще что-то себе под нос. Но это было совсем не «генацвале».

Мы действительно поехали в Мцхету. Она нетерпеливо показывала мне орнаменты храма, говорила о тонкоcти линий, о красках. Но я была охвачена другими чувствами. Как и всегда вблизи места действия «Мцыри», я только и думала о Лермонтове, о его поэзии, представляя и переживая весь грандиозный замысел великого поэта. Какой там орнамент, когда вот здесь, на другой стороне— «там, где, сливаяся, шумят... струи Арагвы и Куры», блуждал, бился с барсом, страдал, умирал лермонтовский Мцыри. Сколько раз потом бродила я по развалинам этого монастыря. Там нет знаменитых орнаментов, но каждый камень хранит след Лермонтова.

Наверное, Элечка поняла. Она ведь чутко реагировала на все, несмотря на кажущуюся грубость. Будучи чуткой, она поняла и простила мой рассеянный взгляд на красоту орнаментов Мцхеты. А вот когда мы с ней лазили, буквально лазили, взбираясь по узеньким переулочкам, закоулкам, тропкам старого города, часто выходя на балконы чьих-то домиков, налепленных друг на друга и прямо повисающих над Курой или под скалистым обрывом, — я поняла правду полотен Ахвледиани. Ведь почти каждый домик, прилепившийся одной своей стороной к скале, другой выходящий на этот страшный обрыв, — все эти ветхие, казалось, готовые рухнуть балконы-террасы были выкрашены в разные цвета. И на солнце точно горели всеми пятнами Элиной палитры.

Я просила ее еще и еще раз показать мне свои работы. И внимательно, уже другими глазами смотрела на эти пашни в горах, на контуры деревьев. И вот странно: чем пристальнее я вглядывалась в картины Ахвледиани, тем больше чувствовала их правду. Ну а та картина, которую она мне подарила и которой я так бесконечно дорожу, была написана уже абсолютно реалистически, «Вот это совсем в вашем духе», — пробурчала мне Эля, вручая полотно. Там была изображена ее комната, зажженная люстра. В темном окне угадывается спящий город и видно отражение самой художницы за мольбертом, а на подоконнике — тщательно выписанные цветы в керамических горшочках, и занавески на окне.

Вообще ее жилище было так же необычно, как и сама хозяйка. Вход со двора, через общую галерею, которая тянется по всему двору, соседние квартиры все выходят на эту галерею. Входишь сразу в комнату, тут и кухня, и что-то вроде столовой, где Эля, необыкновенно красиво сервировав стол, могла угощать своих друзей изумительными яствами грузинской кухни. Здесь же была и передняя и лестница на антресоли, все заваленные неизвестно чем. В этой комнате не было дневного света. Ход из нее вел в собственно Элино царство. Светлая с двумя окнами — и мастерская и спальня. У стены — полотна, полотна, полотна. Посередине—мольберт, всюду книги и полный хаос. И только маленький, уютный уголок—тахта, вся в коврах, столик, лампочка, чисто, хорошо, красиво. Очень красиво. Хотя как будто и ничего особенного. Но все изящно, и истинно национальное своеобразие грузинской культуры чувствовалось в этом крошечном уголке художницы. На столах много эскизов, фотографии Марджанова, ее родных. Тут вся чудесная, красивая душа Елены Ахвледиани. Строптивость, порой грубость—это внешнее в ней, а сама она необыкновенно взыскательный художник, бескомпромиссный, правдивый человек. Жила она одна, женщина-холостяк. Я так и не знаю ее личной жизни. Был брат, семья брата. Но никогда Эля не говорила о своих семейных делах. Искусство, театр — эти интересы ее жизни я знала. С огромной болью вспоминала она Петю Оцхели.

Вероятно, не только Марджанов, но и вообще моя любовь к Грузии, к ее высокой культуре вызвали симпатию Эли Ахвледиани ко мне. Помню, я тогда готовила для концертных выступлений отрывки из «Витязя в тигровой шкуре» Шота Руставели и старалась осмыслить по-грузински стихотворение Гришашвили «Как хороша!». Ахвледиани старательно выправляла мой выговор, невероятно смеялась над моими усилиями. Мы русскими буквами написали весь текст стихотворения. Но, разумеется, специфические гортанные оттенки давались мне с трудом.

Я хочу специально сказать о душевности Елены Ахвледиани, сказать о ее сердце, которое скрывалось под внешней суровостью характера. Вероятно, мало кто знал, как она откликалась на нужды и просьбы даже мало знакомых ей людей. А с каким искренним, большим сочувствием относилась к горю людей, потерявших своих близких. Я была этому свидетельницей и хочу, чтобы об этом знали все.

Сейчас Елены Ахвледиани уже нет с нами. В доме, где она жила, открыт музей, в котором собраны ее лучшие полотна.

«Листая старые подшивки»

ЗАГАДКИ «ГОРЯ...»

Последняя московская премьера в двадцатом веке...

«Листая старые подшивки»

ЗАГАДКИ «ГОРЯ...»

Последняя московская премьера в двадцатом веке

Малым театр... Слово «академический» здесь не просто уместно, но и необходимо, потому что этот театр - хранилище русской культуры, русской речи, русского драматического искусства. И вот долгожданная премьера «Горе от ума» Грибоедова. Вы спросите: «Ну и что? Кажется, сто пятьдесят лет ставится в этом театре грибоедовское «Горе...». Да, все правильно, но эта постановка особая. Театр пригласил на нее режиссера «со стороны», скандально известного Сергея Женовача. Всего год назад он был художественным руководителем Театра на Малой Бронной, много ставил, успешно работал с молодыми актерами театра, но далеко не всем «на Малой Бронной» нравился...

«O tempora, о mores!»
Цицерон.

ЕЩЕ ЗАДОЛГО до премьеры театральная общественность предсказывала провал постановки -мало кому верилось, что Женовач потянет на высокий стиль отношений с труппой, а кроме того, сумеет сохранить классицистизм комедии Грибоедова. Да я и сама в это не верила.

Открывается занавес. И вместо роскошного фамусовского особняка с его старинной мебелью, огромными часами великолепных мастеров, с безделушками, картинами, камином мы видим яркие деревянные щиты на колесах, что дает возможность быстро и незаметно менять конфигурацию воображаемых комнат, а стоящие на авансцене маленькая, в старинном стиле кушетка и высокая изразцовая печь с открытыми дверцами, из которых идет жар и полыхает огонь, дают возможность обыгрывать все мизансцены.

Кажется невероятным, как сумели Женовач и Боровский (художник-постановщик) совершить переворот на театральном корабле ярых традиционалистов. А вот поди же, действие пьесы идет как по маслу, и героям спектакля все это никак не мешает выражаться стихами так легко и свободно, так естественно и красиво, будто они другого языка и не знают. На этой постановке можно по-настоящему учиться русской речи. О, как это немаловажно в сегодняшнее смутно-лингвистическое время! Только одно это делает рецензируемую постановку «Горе от ума» истинно художественной и значимой.

Поговорим об образах пьесы и их исполнителях в спектакле. Действительно, мы прожили с «Горем...» почти два века, и театральное общество питалось им. Наша духовная история есть в какой-то мере и живая история «Горе от ума» , особенно если иметь в виду Чацкого. И как хорошо, что Сергей Женовач решил поставить «Горе от ума» именно сегодня, потому что, как это ни парадоксально, пьеса заставляет нас разгадывать загадки нашей действительности. Александр Блок записал в своих дневниках, что «Горе от ума» - величайшее творение всей нашей литературы», прибавив при этом, что, может быть, даже «до сих пор не разгаданное».

Читаем программку: первым действующим лицом здесь значится Павел Афанасьевич Фамусов. Сенатор, служащий при архивах. Его играет Юрий Соломин. Вот первый выход Фамусова на сцену, когда служанка Лиза - артистка Инна Иванова - заводит часы с музыкой и будит барина, он вбегает в гостиную. Легкий, подтянутый, в утреннем туалете, на плечах роскошный шлафрок на лисьем меху. Правда, голова седая, но это, скорее, говорит не о возрасте, а о достоинстве. Служанка Лизонька величественно называет его барином. А когда Павел Афанасьевич, заметив неожиданное смущение Лизы, которая, как известно, стережет влюбленных - Софью Павловну Фамусову (Ирина Леонова) и секретаря хозяина дома Алексея Степановича Молчалина (Александр Вершинин), -разыгрывающих всю ночь напролет музыкальные дуэты, то, поддавшись искушению, прижался к ней, кокетничает молодо и задорно, называет ее баловницей, и мы видим уже совсем не старика, а еще довольно приятного мужчину. Таков Фамусов - Юрия Соломина. (Да, в сегодняшнем веке и мужчины могут выглядеть моложе своих лет.) Но вот на чем настаивал Александр Сергеевич Грибоедов, так это на том, что Фамусов был барином. Это он говорил Михаилу Семеновичу Щепкину, подарив ему рукопись своей комедии. Как известно, Щепкин был непревзойденным Фамусовым. Он прекрасно знал, кого он играл, надевая фрак со звездой на шее - да, он изображал важного московского барина. Нелюбопытно, когда Щепкина спрашивали, как он смог так блестяще постичь образ Фамусова, он отвечал: «Какой я Фамусов? Ведь он же барин! « А мы скажем то, что не сказал Михаил Семенович Щепкин, ведь полжизни он был крепостным. К тому же он видел воочию прототип Фамусова - Алексея Федоровича Грибоедова, дядю автора «Горе от ума», величавого московского барина, дававшего в своем доме неслыханные балы и маскарады, ну чем не Фамусов?

Надо помнить, что Фамусов вырос и воспитывался в век Екатерины, а это был век роскоши, барства, некоторой картинности. Да, восемнадцатый век был веком блестящих людей, умевших ловить удачу. Какие совершались подвиги, как шла «госпожа удача» в руки людей с темпераментом! Все вертелось вокруг Великой Екатерины, а она любила людей удачливых, заметных... И элегантность здесь играла не последнюю роль. Кто вырос в этом веке, тот, безусловно, остался под его влиянием. Таков, был Фамусов. Он близко соприкасался с вельможами екатерининских времен. Его дядя Максим Петрович «...не то на серебре, на золоте едал, сто человек к услугам...» Но и Максим Петрович, этот импозантный всемогущий барин, умел сгибаться в три погибели, когда ему было необходимо «подслуживаться». Но как же мог Фамусов не перенять эту к чинам ведущую находчивость, эту элегантность? Действительно, Павел Афанасьевич Фамусов (каким играет его Ю. Соломин, каким трактует его С. Женовач, каким одела его художник по костюмам О.Ярмольник) -фигура крупная и яркая, человек, безусловно, неглупый. Его красивые, полные артистизма жесты, барственность говорят о его породе, о его шестисотлетнем дворянстве. Все это, как ни странно, роднит Фамусова с Чацким.

События, происходящие в комедии, становятся для зрителя былью именно потому, что образы Фамусова и Чацкого не столь антогоничны. Несовместим Чацкий только с Молчалиным. И этот шлейф несовместимости далеко выходит за рамки спектакля.

А что Софья Павловна Фамусова, дочь нашего героя. С первого взгляда Ирина Леонова дает нам образ умной, чуть романтичной девушки. Ей семнадцать лет, по понятиям того времени она уже невеста. Фамусов не торопится выдать ее замуж, но все же присматривает женихов. Она рано осталась одна, без матери, выросла на французских книжках, в ней есть и ум, и смекалка, она истинная дочь своего отца. Такой играет ее Ирина Леонова. Художник наряжает Софью в строгое закрытое платье с длинными рукавами без каких-либо украшений, рюш, отделок, бутоньерок, тем самым подчеркивая ее суровость, сдержанность чувства, даже какую-то замкнутость. Ее скромная, по тем временам, прическа, умные, чуть суховатые глаза говорят о натуре недюжинной, интересной. И все же, несмотря на сказанное, она женственна, обаятельна, великолепно двигается, не лезет за словом в карман... Понятно, почему Чацкий влюбился в нее без памяти.

Но вот вопрос: а почему же предметом своих воздыханий она выбрала человека скромного, безродного, «делового», то есть всего лишь секретаря «управляющего казенным домом», ни денег, ни чинов? Так кто же все-таки Алексей Степанович Молчалин? Над разгадкой этого образа билось не одно поколение литературоведов. Разгадан ли? В рецензируемом спектакле Молчалин - А. Вершинин - внешне бесстрастен, холодноват, подчеркнуто «бессловесен» -в широком понимании этого слова. А вот посмотришь на него: привлекателен. Я бы даже сказала - красив, по-мужски обаятелен, высок, строен, как-то особо опрятен... Софья смотрит не него влюбленными глазами. Ей нравится его подчеркнутая вежливость, уступчивость, к тому же «и на флейте, и в беседе он мастак». Но вот высказать свое мнение в разговоре с Чацким он побаивается. Когда тот его спрашивает: «Но почему же? «, Молчалин отвечает: «В чинах мы небольших». Что ж, это так, но служит Молчалин усердно и получает награждение. И вот что интересно - Молчалин верит в свою звезду: чины получит и выгодно женится... Что бы ни случилось в дальнейшем в доме Фамусовых, мы скажем: «Молчалины блаженствуют на свете».

Здесь в самую пору сказать о горничной Лизе. По замыслу режиссера она в какой-то мере противостоит всем женским образам комедии. Режиссер будто нарочно показывает нам Лизу простонародную, «из избы». Она скромна, на ней темное затрапезное платье, одно единственное на протяжении всех картин. Вместо прически - коса, она в переднике, что выдает ее незавидную должность в доме. И все же Лиза - одна из главных героинь в этом спектакле. Она прямодушна, естественна. Обладает природной смекалкой и понимает, каков характер Софьи, Молчалина... Как ни странно, но именно ей очень нравится Чацкий. Она интуитивно понимает его благородство, его ум, его искренность. Да и сама Лиза по отношению к своей барышне благородна и честна. Ведь Софья - это смесь великолепных человеческих инстинктов с приобретенной лживостью. В ее личностной физиономии, такой, какой ее показывает актриса Ирина Леонова, прячется что-то горячее, нежное, мечтательное. Именно этим привлекает она зрителей. Тем досаднее ее недостатки - плоды воспитания тогдашнего общества. Французские романы, на которые так сетует Фамусов, сентиментальное фортепиано (да еще с аккомпанементом флейты), незатейливые стихи, обязательные танцы, «Кузнецкий мост и вечные обновы», эти странные светские балы, где царствуют сплетни, непременное желание маменек-княгинь найти богатых женихов, низменное угождение зубоскалов Загорецких, пьяные тирады о русской интеллигентности Репетиловых, указательный воспитательный перст красивой старухи Хлестовой, услужливость Молчалина -все это давало пишу ее юному воображению. Отсюда - такая злая выходка Софьи: объявить сумасшедшим Чацкого. Это актриса И. Леонова сделала блестяще. Она артистично бросила обществу свою сплетню, чем и доказала, что она истинная дочь Фамусова.

И все же режиссер нам все время подбрасывает возможность сравнения Софьи и Лизы. Разве могла бы сделать такое горничная Лиза, будь она на месте Софьи? Никогда. Актриса И. Иванова показывает, как сильны в Лизе благородство, русская народная смекалка, порядочность. Эти же качества ее мы видим и в отношении к Молчалину. И это важно для понимания не только ее образа, но и Молчалина. В предыдущих спектаклях это не было так ярко выражено, но, думаю, что Грибоедов именно такой хотел видеть Лизу.

Главная роль в комедии, безусловно, принадлежит Чацкому. С первого же выхода на сцену по приезде в дом Фамусова мы видим Чацкого - Подгородинского веселым, ребячливым, влюбленным, собственно, Чацкий -самая живая личность в спектакле и как человек, и как исполнитель высокой общественной роли, которую дал ему Грибоедов. И Глеб Подгородинский умно и изящно раскрывает нам в Чацком именно это. Нет, он не трибун, не революционер, не бунтовщик, каким обычно изображали Чацкого в прежних постановках. Он - молодой человек, влюбленный в Софью. Он приехал свататься к ней. Его сильная и горячая натура бунтует, потому что он не понимает, что происходит с Софьей, и Чацкий - Подгородинский грустнеет на наших глазах, осмеянный, оскорбленный, непонятый... В силу своей молодости, досады, горячности, влюбленности Чацкий - Подгородинский бурно восстает против того, что он видит в доме Фамусова. Тут вступает в свои права и ревность то к Скалозубу, то к Молчалину, которые вызывают у него почти нравственную брезгливость. Отсюда бунт против Фамусова, который прекрасно понимал близость к себе Чацкого по происхождению, по воспитанию. Ведь чины зарабатывал и искал Молчалин, а вот Чацкого, как и Фамусова, чины искали сами. Но для этого надо было служить, однако что значило в то время служить? Это Молчалин должен был нести всю работу, то есть «быть деловым», а Фамусову и Чацкому было нужно всего лишь соблюсти этикет службы. В сущности Фамусову, а значит, и Чацкому, нужно было соблюдать светские приличия, заботиться об обязательствах перед сильными мира сего и вступать в отношения с теми, кто «вершил светский суд», скажем, с Татьяной Юрьевной или Марьей Алексевной...

Внимательно смотрю на Чацкого - Подгородинского и вижу Александра Сергеевича Грибоедова. Не знаю, случайно ли это сходство, или режиссерски нарочито? .. Попробуем прочитать письма Грибоедова, когда писалась комедия: услышим тот же идеализм, недовольство земной жизнью, русской действительностью. Вот письмо, написанное Грибоедовым одному из своих друзей после сочинения комедии: «А мне так скучно, так грустно! Скажи мне что-нибудь в отраду: я с некоторых пор мрачен до крайности. Пора умирать! Не знаю, отчего это так долго тянется. Тоска неизбывная».

Будем помнить, что Пушкин назвал Грибоедова «самым умным человеком в России». Он получил прекрасное образование, был от природы одарен тонкой наблюдательностью, он с огромным интересом изучал «фамусовское общество» в Москве. Да, это был человек высочайшего интеллекта, ценивший его, то есть интеллект, в других, следивший за развитием научной и общественной мысли. Поэтому Грибоедову было очень горько видеть общество фамусовых как руководителей жизни. Думаю, что зритель, смотря этот спектакль, решает: кто же сегодня прав, Фамусов или Чацкий?

Прямая и честная натура Грибоедова не могла принять окружающую неправду. Ее не мог принять и Чацкий. Отсюда и его раздражительная тирада в последней картине. Он не верит, что Софья трагически разочаровалась в Молчалине, не верит, что Фамусов не простит своего секретаря, не верит, что всю правду узнает Марья Алексеевна...

И почти шепотом (в отличие от всех других актеров, игравших Чацкого) Г. Подгородинский скорбно-раздумчиво говорит:

«Карету мне, карету!»

Грибоедов поставил знак восклицания, но мы его не чувствуем в интонации Подгородинского. А ведь и сам Грибоедов искал упокоения только в дороге...

На срезе, на смене веков всегда возникают Чацкие. Это - максималисты, люди с высокими идеалами, любящие свою Родину, свой народ, готовые положить за них жизнь свою, как это сделал Грибоедов. Но есть ли они сегодня?

Светлана МАГИДСОН, «Подмосковье-Неделя», 21.03.2001

«К юбилею Юрия Мефодьевича Соломина»

БОЛЬШОЙ ИЗ МАЛОГО

Его обаятельную улыбку знают во всем мире. Образы, созданные им в театре и кино, покоряют зрителей своей искренностью, простотой, человечностью.

БОЛЬШОЙ ИЗ МАЛОГО

Его обаятельную улыбку знают во всем мире. Образы, созданные им в театре и кино, покоряют зрителей своей искренностью, простотой, человечностью.

Сегодня ему 70. Свой юбилей народный артист СССР, художественный руководитель Государственного академического Малого театра, профессор Щепкинского училища Юрий Мефодьевич Соломин встречает на гастролях. В Челябинск, Пермь и Нижний Новгород Малый театр отправился в начале мая, сразу после завершения очередного сезона.

Юбилейный, 250-й, сезон откроется в начале сентября. Тогда же состоится и чествование Мастера.

На сцене своего родного театра он прожил многие судьбы великих людей нашего прошлого, привык мыслить масштабами истории.
Среди более полусотни ролей русской и зарубежной классики — главные в спектаклях «Ревизор», «Царь Федор Иоаннович», «Пучина», «Леший», «Дядя Ваня», «Сирано де Бержерак», «Живой труп», «Чайка», «Веер леди Уиндермир»...
Но особо любимыми и, возможно, лучшими своими театральными работами Юрий Мефодьевич считает Войминского в чеховском «Дяде Ване» и роль Сирано в пьесе «Сирано де Бержерак».
В репертуаре театра есть и спектакли, поставленные Соломиным-режиссером, — «Лес», «Коварство и любовь», «Таинственный ящик», «Три сестры».

С 1989 года Юрий Соломин — первый избранный самим коллективом художественный руководитель одного из старейших театров России. По его словам, ему куда спокойнее было бы выходить на сцену, принимать цветы от зрителей, а не решать после спектакля массу организационных вопросов... Но кто-то же должен делать и это — постоянно думать о судьбе Малого театра.

Михаил Иванович Царев, который фактически много лет руководил Малым театром, любил говорить: «Малый театр — большой корабль. Пока мы его развернем направо, все изменится. Пока налево — тоже. Будем идти вперед».
Царев старался не ставить пьесы, которые ему навязывали. Конечно, и при нем в Малом шли «рекомендованные» спектакли, но в то время избежать их не было никакой возможности.

Соломин старается следовать завету Царева и вести театр своим курсом, не сворачивая в стороны. Были годы, когда Юрий Мефодьевич не баловал, увы, своих почитателей новыми ролями. Большую часть времени он отдавал руководству театром, режиссуре, преподавательской деятельности в родном Щепкинском училище, работе в возглавляемой им Ассоциации русских драматических театров... Подступили и болезни.
Сейчас Соломина можно увидеть в спектаклях «Царь Федор Иоаннович», «Чайка», «Дядя Ваня»... Безусловно, актерская удача Юрия Мефодьевича последних сезонов — далекий от классического прочтения образ Фамусова в «Горе от ума». Эта роль сыграна им виртуозно, с каким-то необычайным внутренним задором. Соломин — Фамусов — вовсе не старичок почтенного возраста в непременном халате и тапочках, а современный деловой
человек. Он остроумен, живо реагирует на реплики Чацкого.

Есть одна тема, прикосновение к которой сразу приводит Юрия Мефодьевича в необыкновенное волнение: теплеет взгляд, добреет голос. Это тема актерской преданности своему делу, тема возвышенной и бескорыстной любви артиста к сцене. Сильно прозвучала она в соломинской постановке «Леса» Островского — одной из лучших пьес любимого драматурга Малого, который еще при жизни Александра Николаевича назвали Домом Островского. Линия нищего, но благородного провинциального трагика Несчастливцева в этой пьесе противостоит пошлости и несправедливости окружающего мира. Эта тема все более набирает высоту по ходу спектакля, а в финале становится настоящим его апофеозом. Совсем иначе, но с той же пронзительной внутренней трогательностью звучит она и в спектакле «Таинственный ящик» — комедийно-водевильном действе, увлекательном и веселом.

На агрессивное засилье американских мюзиклов в нашей столице Юрий Соломин ответил по-своему — старинным русским водевилем, где сыграл главную роль. Все это и многое другое говорит о непоколебимой вере Соломина в то, что его родной Малый театр, несмотря ни на что, был и остается кафедрой, вторым университетом, чья миссия сеять в душах людей разумное, доброе, вечное...

По словам Юрия Мефодьевича, с каждым годом все труднее сохранять русские театральные традиции в стенах Малого театра, так как в последнее
время возрастает атака на сознание людей со стороны телевидения.
Не у всех, по мнению художественного руководителя, желание театра оставаться традиционным вызывает понимание и поддержку. Отсутствие в театральных постановках неординарных, актуальных именно сегодня решений приводит к тому, что современная критика не проявляет интереса к его работе. А замалчивание, по словам Соломина, еще более, чем плохая критика, принижает достоинство театра.

Над столом в кабинете Юрия Мефодьевича висит изображение Георгия Победоносца — мужественного воина с мирным именем землетруженика. Как известно, Юрий — славянская форма имени Георгий. Наверное, святой, издревле почитаемый в Москве, по-своему помогает носящему его имя человеку, который именно здесь состоялся как большой русский артист.

***
Есть одна тема, прикосновение к которой сразу приводит Юрия Мефодьевича в необыкновенное волнение: теплеет взгляд, добреет голос. Это тема
актерской преданности своему делу, тема возвышенной и бескорыстной любви артиста к сцене.

Николай ГОЛОВКИН
«Гудок», 18.06.2005