01.08.2005
Подробнее
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой» Е.Н. ГОГОЛЕВА
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
СУДЬБА АКТРИСЫ
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
СУДЬБА АКТРИСЫ
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
СУДЬБА АКТРИСЫ
Актерская профессия серьезно отличается от других творческих профессий. Прежде всего актер — член коллектива, и его личные творческие планы всегда зависят от творческих планов всего коллектива. Ты можешь сколько угодно желать сыграть ту или иную роль, но если театр ставить эту пьесу не будет, ты эту роль никогда не сыграешь.
У каждого актера или актрисы есть роли, о которых они мечтают всю жизнь и, увы, так и не получают возможности их воплотить. Были и у меня мечты-роли, так и не сыгранные. Я уже рассказывала, что, обучаясь на втором курсе Филармонии, пыталась сыграть роль Марии Стюарт. Но из этого ничего не получилось. Так Мария Стюарт и осталась моей заветной мечтой.
Вторая несбывшаяся мечта — Настасья Филипповна в «Идиоте». Я играла ее много и с успехом в поездках труппы Малого театра, организованных С. А. Головиным. Играла в таких больших городах, как Харьков, Ростов, Баку, Тифлис, Одесса. Играла в Москве со смешанным составом в филиале Большого театра. Спектакль шел хорошо, выступали в нем главным образом актеры Малого театра. Но ведь это была моя почти самостоятельная работа, а мне так хотелось сделать Настасью Филипповну с настоящим, строгим режиссером. И я была просто на седьмом небе от счастья, когда услыхала, что после «Варваров» И. Я. Судаков хочет поставить «Идиота» и дать мне роль Настасьи Филипповны. Увы! «Идиот» в Малом театре так и не пошел.
Ну а третья мечта, уже последних лет, — сыграть бабушку Лермонтова, Елизавету Алексеевну Арсеньеву.
Я уже писала, что очень люблю Лермонтова, много читала его с эстрады, много читала о нем. Знала и жизнь и безграничную любовь к нему воспитавшей его бабушки. Но надо было писать об этом пьесу, найти драматурга и режиссера. Прежде всего я обратилась к Ираклию Луарсабовичу Андроникову. Кто, как не он, знал все о Лермонтове. Слушал и меня, когда я давала вечер поэзии Лермонтова. Смею думать, что и лично ко мне он неплохо относится.
Дорогая Елена Николаевна!
Мы не поздравили Вас в юбилейные дни театра, не отметили Вашу награду, не были на Вашем творческом вечере, но думаем о Вас постоянно. Встречи в Доме актера из года в год раскрыли нам чудесные черты Вашего характера. Вы не только высокоталантливы и наделены прекрасной и, можно сказать, торжественной красотой — Вы необыкновенно добрый и скромный человек. И это сочетание так прекрасно, что грех не пожелать вам всего самого лучшего в придачу к тому, чем одарили Вас Ваш талант и Ваша прекрасная жизнь. Будьте здоровы, милая Елена Николаевна!
Ваши Андрониковы 1974.XII. 15.
Андроников очень сочувственно отнесся к моему предложению, тут же рассказал много новых подробностей об Арсеньевой, но добавил: «Консультировать, помогать буду с наслаждением, Елена Николаевна, но я никогда не писал пьес и не могу это сделать». Я просила его подсказать мне, кто из современных драматургов или писателей мог бы взяться за такую тему. Но, перебрав всех современных писателей, мы не нашли никого. «Да и вряд ли найдем, Елена Николаевна, — сказал мне на прощание Андроников. — Я никого не вижу. Тема особенная. Лермонтов».
Как-то при встрече с Г. М. Марковым я поделилась с ним своей мечтой и попросила посоветовать, к кому обратиться с предложением написать такую пьесу. Я даже набросала в мыслях подобие сценарного плана, где мне как бабушке Лермонтова нужны были лишь три картины: детство Миши — бабушка властная помещица; арест Лермонтова — бабушка в Петербурге у Бенкендорфа; и бабушка над могилой или у гроба—в общем, смерть Лермонтова. Георгий Мокеевич посоветовал обратиться к Г. А. Гулиа, который в журнале «Москва» напечатал интересный очерк «Жизнь и смерть Михаила Лермонтова». Разумеется, я сейчас же отыскала этот очерк, буквально проглотила его и отправилась к Гулиа. Гулиа со свойственным ему темпераментом ухватился за мою идею. Он был, безусловно, в материале, но честно мне сказал, что без помощи режиссера сделать пьесу не сумеет. Режиссер, которого я боготворила и который, казалось мне, должен обязательно увлечься темой, был Г. А. Товстоногов. Воспользовавшись его приездом в Москву, я вместе с ним поехала к Гулиа. Товстоногов высказал необыкновенно интересные мысли. Какой это талантливый человек!
Он блестяще нафантазировал пьесу. Как замечательно все это виделось! Но Георгий Александрович совершенно определенно заявил: пьеса не о Лермонтове, а о бабушке Лермонтова. «Не верю и не могу представить самого Лермонтова на сцене», — говорил Товстоногов. И это ему принадлежат слова: «Как писатели и поэты писали — мы знаем, читаем их с восторгом, но как они говорили в жизни — не знаем и вряд ли кто-нибудь сумеет это верно отобразить». Вспоминали спектакль «Лермонтов» — неудачную постановку МХАТ. Говорили о других неудавшихся попытках вывести на сцену великих поэтов. И опять пришли к выводу: единственная возможность— написать пьесу о бабушке Лермонтова. Но, вероятно, у Гулиа были другие заботы. Дело у него не двигалось, несмотря на мои многократные звонки, а потом я и звонить перестала.
Многоуважаемая Елена Николаевна! ...Недавно, из телевизионной передачи «Мастера искусств», мне было очень приятно и интересно узнать о Вашем желании сыграть роль Елизаветы Алексеевны, так много сделавшей для воспитания своего внука.
Это было бы замечательно!
Посылаю Вам, в знак признательности, «родословную Лермонтовых», составленную по архивным данным, литературным источникам и моим личным контактам и переписке с представителями этого рода, проживающими в СССР.
С уважением к Вам С. А. Панфилова.
И еще была попытка. О моей мечте и приближающемся 60-летии моей работы в Малом театре знал Евгений Иванович Куманьков. Как-то в его мастерской собралась вся его семья, приехала и я. С наслаждением смотрела я картины Евгения Ивановича: переулочки, особнячки старой Москвы, выполненные с огромным мастерством и чуткостью. Так ощущалась любовь Евгения Ивановича к этому простому, чисто русскому уголку, какому-нибудь незатейливому домику с пошатнувшимся крылечком, с садиком, выглядывающим из дырявого забора. Пересмотрев уйму этюдов, набросков, готовых к выставке картин, заговорили и о моем приближающемся юбилее. А что играть? Опять подумали о драматурге или писателе. Евгений Иванович был хорошо знаком с Ю. М. Нагибиным. И вот на одном из спектаклей «Господ Головлевых» состоялось мое знакомство с Нагибиным. Его интересовали и идея и тот набросок, который сделал Товстоногов. Нагибин знал и ценил Товстоногова, и, может быть, могло бы что-то получиться. Но, очевидно, я ни как актриса, ни как человек не вдохновляла Нагибина, и для меня он этой пьесы не написал.
Но актерская профессия имеет и другие сложности. Понятие хорошей роли, роли, которую играешь с удовольствием и творческим удовлетворением, связано обычно и с партнером, к которому чувствуешь притяжение, с которым есть творческая близость. Прощание с хорошей ролью, если к тому же она одна из любимых, всегда трудно и больно. Иногда это прощание начинается, когда меняется многолетний партнер. Так было у меня с «Уриэлем Акостой». Я боготворила Остужева, и то, что его роль стал играть другой актер, восприняла как удар. Я больше не испытывала прежнего трепета, вдохновения, играя Юдифь с новым Уриэлем. Да и спектакль уже потерял интерес зрителя и скоро сошел со сцены. Окончательное прощание с Юдифью прошло почти безболезненно, так как его тяжесть я пережила с уходом из спектакля Остужева. Труднее было расставание с леди Макбет. Непонятно, почему сняли с репертуара этот спектакль, всегда делавший полные сборы. Однако это все были роли героинь, которых я еще продолжала играть, и отказ от этого амплуа казался мне далеким и нескорым. Но вот ушел из жизни Зубов, и я простилась с Надеждой в «Варварах», ибо кто же мог заменить Зубова в Цыганове! Я понимала, что без Зубова нельзя играть «Варваров».
А бывают прощания, связанные с иными суровыми вещами — возрастом, например. Актер—художник, образы которого связаны с его внешностью. И постепенное старение ведет к переходу на другие роли, на другое амплуа. Пришлось это и мне пережить.
В 60-е годы в театре шел спектакль, поставленный И. В. Ильинским и В. И. Цыганковым, — «Ярмарка тщеславия». Исполнительницы роли мисс Кроули А. А. Яблочкина и Е. Д. Турчанинова были уже в преклонных годах, требовалась смена. И эту роль предложили мне. Я, конечно, согласилась. После нескольких репетиций вышла на сцену в костюме, с седой накладкой, но мало что изменив в своем лице. Я вообще не люблю грима. Прошла репетиция. Ильинский зашел в мою гримуборную. «Не вяжется то, что вы делаете на сцене, с вашим лицом, с вашей внешностью, Елена Николаевна. Давайте поищем грим». А образ-то был характерный, острый, сатирический. Пришел наш гример, и оба режиссера стали что-то делать с моим лицом. Гример наклеил страшный нос, провел какие-то штрихи. Надели полуседую накладку, нацепили чепец, и я увидела себя в зеркале. Это был ужасный момент. Очень больно стало где-то в груди, но... грим одобрен; все довольны, и я осталась одна с этой мерзкой, длинноносой образиной, смотрящей на меня из зеркала... Я поняла, как это ни горько было: прощайте, мои героини, начинается, очевидно, новый этап в моей творческой жизни — роли старух. Даже не пожилых героинь, где еще можно щегольнуть остатками внешности. Нет уже и мысли о Кручининой или о ролях «мам» — надо смириться и думать о «бабушках». Больно, грустно, но, как говорится, «закон божий». Я почти не заметила перехода от молодых героинь—Софьи в «Горе от ума», Лидии в «Бешеных деньгах» — к таким ролям, как Горелова в «За тех, кто в море!» и позднее Кручинина в «Без вины виноватых». Все это еще было закономерно и легко. А вот с «Ярмарки тщеславия» поняла, что кончилась и молодость и зрелость. Нужны другие краски, нужен иной подход к ролям. Дело не во внешнем облике. Должно постареть, поуспокоиться то, что внутри. И как-то глубже, мудрее должны смотреть глаза.
Я знала и отдавала себе ясный отчет, что от всех моих героинь, а в прошлом «роковых» женщин, от гордого и властного взгляда, поворота головы, от всех бурь внутри у меня наросли известные штампы. Появилась внешняя, поверхностная игра. Чтобы преодолеть это, мне нужен был друг, товарищ, учитель, пристальный, терпеливый взгляд. В то время в театр пришел режиссер Л. Е. Хейфец. Я внимательно смотрела первую у нас его постановку — «Свадьбу Кречинского». Я хорошо знала актеров, занятых в этом спектакле, и мне почудилось в каждом из них что-то новое, свежее. Интересно поставлены некоторые сцены этой хорошо всем известной комедии.
Мне очень захотелось поработать именно с Хейфецем. Молодой, ищущий, может, он очистит меня от всяких годами наросших штампов, подготовит к тому новому периоду творческой жизни, к которому я через боль, но уже подготовила себя. Стала узнавать у товарищей, как именно он работает с актерами на репетициях. Говорят: прибегает иногда к «этюдам». Как это — к этюдам? Ведь это стыдно, этюды-то делали в школе. И вдруг я, уже полвека актриса, и при всех буду делать этюды. И страшно, и стыдно. Но очень, очень хотелось учиться. Пусть этюды.
Следующей постановкой Хейфеца было «Перед заходом солнца» Гауптмана. Одна пожилая роль. Маленькая — это не важно. Но вот смогут ли мне ее дать: дочери ведь восемнадцать лет. Инкен юна, ну, мне, если дадут эту роль, если думать о поздних родах, должно быть не больше пятидесяти — ну пятидесяти пяти от силы. Да, я выгляжу неплохо, и все ж таки... Так хотелось работать с Хейфецем, что я решила просить эту роль. На деле же оказалось, что дирекция и хотела, чтобы я играла, да роль слишком мала. Еще видели во мне героиню. Значит, все к лучшему.
Уважаемая Елена Николаевна!
Просмотрев вчера спектакль «Перед заходом солнца», не могу удержаться, чтобы не выразить свой восторг. Сыгранная Вами роль хоть и не очень большая, зато глубоко эмоциональна и драматична. Есть некоторые актеры, игра которых всегда меня убеждает в том, что только так надо играть, не иначе, и что это тот образ, который не вызывает сомнений своей сценической достоверностью и органичностью.
Конечно, актеров на свете много, и играют неплохо, но служить эталоном в сценическом мастерстве не могут. Вы мне очень нравитесь и в игре, и в беседах, и в выступлениях, которые я неоднократно слушал. Играйте и маленькие роли, не бойтесь их, ведь все равно останетесь такой же высокой Гоголевой.
Ольшевский
Интересен мой разговор с Хейфецем. Я ему прямо сказала, что очень бы хотела работать с ним и рада, что мне дали эту возможность. Уже вывесили приказ о распределении ролей, и я — фрау Петерc, но я боюсь его. Говорю: «Мне сказали, что вы этюдами занимаетесь, а я уже для этюдов-то старовата, мне смешно и стыдно перед всеми». А он мне в ответ: «Вот видите как. А я вас боюсь — старейшая актриса Малого театра, как мне держать себя с вами?» Мы расхохотались, а потом я уже серьезно сказала: «Да, старейшая, и СССР, и так далее, но я понимаю, что у меня много штампов и сама я их не замечаю. Вас я прошу посмотреть свежими глазами и, не стесняясь, очистить меня от этих штампов. Я верю, что вы можете это сделать, но боюсь ваших «этюдов», как-то мне не очень ловко их проделывать, вроде поздновато!» После паузы Леонид Ефимович вдруг тоже очень серьезно ответил: «Впервые вижу актрису, которая так откровенно говорит о своих недостатках режиссеру, — это удивительно». Потом мне рассказывали, что его просто поразило: Гоголева—и вдруг так говорит о себе. А во время работы, на репетициях, мне было и трудно, и радостно, и творческое удовлетворение я ощутила. Что-то новое, легкое и простое. И были этюды, но Хейфец предлагал их так незаметно, а я исполняла их так непосредственно, что Леонид Ефимович после говорил: «Что же вы боялись этюдов, вы прекрасно их схватываете».
Работа с Хейфецем принесла мне громадную пользу и творческую удачу, как говорили товарищи. Хороший режиссер Хейфец, и моя ему большая благодарность. Его работы в Малом театре, пусть иногда не во всем удавшиеся, всегда чем-то очень и очень интересны. А главное его великолепное качество — он умеет раскрывать актера. Думаю, что это качество — величайший дар режиссера.
В «Заговоре Фиеско» Шиллера он выявил много новых дарований. Некоторые были загублены предыдущим постановщиком, на некоторых вообще не обращали внимания, считая просто бездарными, а они заиграли, и как заиграли! Многие просто вновь родились как актеры. Я — поклонница Хейфеца. Хорошо, что он в Малом театре.
В 60-е годы мне пришлось играть и Мурзавецкую в «Волках и овцах». В Малом театре я много видела Мурзавецких. Видела и Яблочкину, и Турчанинову, и Массалитинову, и Пашенную. Со многими из них я играла Глафиру. И вот теперь сама я Мурзавецкая. Я вдумывалась в образ своей героини, читала о процессе баронессы Розен (в иночестве игуменьи Митрофании) — прототипе Мурзавецкой. Почему-то передо мной часто вставала усадьба и помещичий дом в «Темных аллеях» Бунина. Размышляя, я без конца задавала себе вопросы: почему она осталась «в девицах», почему не вышла замуж? Как и почему не сложилась личная жизнь Меропии Давыдовны? Промотал ли все их состояние пьяница брат, сын которого, молодой Мурзавецкий, тоже пьянчуга? При этом пьянчуга никчемный, выгнанный из полка. Физических недостатков у Меропии нет, не урод она и лицом, так в чем же дело? Островский не дает на эти вопросы ответа. Тогда, следуя своему методу работы, я восстанавливаю биографию Меропии и ее брата.
Оба они рано осиротели. Брат был моложе. Забыв себя, Меропия отдается заботам о брате. Ему вручены бразды правления, усадьба, капитал, имение. А он, рано овдовев и оставшись с сыном, проматывает все, что у них с сестрой было, и умирает. Она бесприданница. На ее руках племянник и расстроенное имение. Благодаря своему уму, а он у нее бесспорно есть, определяет племянника на военную службу. Но поправить как следует финансовые дела почти невозможно, да, наверно, и практической сметки у нее нет. Племянника выгоняют из полка. Он сидит на шее у Меропии, пьянствует и тащит из дому все, что попадается под руку. Имение разваливается. А в губернии помнят, как она вела себя, воспитывая брата, каким уважением пользовалась, какой приобрела авторитет. Но денег нет, все идет к финансовому краху, потому и решается она на любую авантюру, даже на подлог: надо сохранять видимость приличия и респектабельности. Потому и вечно черное платье — других-то нарядов нет! Потому и хватается она, как утопающий за соломинку, за возможность женить племянника на богатой, глупой, по ее мнению, и безвольной Купавиной. Если он женится, Меропия все ее имение и капитал в свои руки заберет. Но наступают новые времена, появляются новые люди — заводчики, предприниматели, дельцы. Старосветские помещики отступают. Вот Меропия и напоролась на Беркутова. Фамилия, как всегда у Островского, точно передает смысл: Беркутов — беркут.
Много в своей жизни претерпела Меропия, много перестрадала. Некогда было думать о себе, выезжать, искать подходящего жениха. Да и сами женихи знали о ее разоренном хозяйстве. Их не проведешь. А Меропия не заботилась о радости и счастье. Обладая твердым, властным характером, она думала только о том, как скрыть разорение и поддержать семейный престиж.
Так размышляла я, читая «Темные аллеи» Бунина. Все ветшает. Дом уже не тот. Остался лишь запущенный сад, чудесные аллеи. Наступил конец помещичьей эпохи.
Теперь «Волки и овцы» уже не идут на сцене Малого театра. Если бы мне опять пришлось играть Меропию, вероятно, надо было бы еще помечтать, еще продумать «предлагаемые обстоятельства», и, может быть, да и наверное даже, появились бы некоторые новые черточки, новые акценты в роли. Теперь бы я обязательно настояла, чтобы сцену с Беркутовым не сокращали, а восстановили всю целиком, чего не было в нашем спектакле.
Другая моя работа — два «Горя от ума». Вернее, две Хлёстовы. «Горе от ума» было поставлено Евгением Симоновым в Малом театре в 1963 году. Чацкого играл Подгорный, Софью — Корниенко и Юдина, Фамусова — Царев и Ильинский. Мне и Фадеевой была поручена роль Хлёстовой. Симонов ставил «Горе от ума» в романтическом стиле. Этому способствовали и декорации Б. И. Волкова, и костюмы, и, пожалуй, трактовка некоторых ролей. Это, скорее, был Петербург, а не московский дом Фамусова.
Так я и играла. Я читала, что Грибоедов писал свою Амфису Ниловну простоватой. Я же, следуя замыслу режиссера, представляла Хлёстову независимой, всех и все несколько презирающей, резкой (фамилия-то какая! Хлёстова, хлыст!). Такая и во дворце в Петербурге бывала, и не на последних ролях, могла и с императором говорить свободно. Она, безусловно, умна, хотя несколько самодурка. «Зловещая ли она старуха», как говорит Чацкий, — не знаю. В постановке Симонова, под влиянием слухов и общественной молвы на балу у Фамусова и непочтительного отношения Чацкого (не подошел к ручке да еще осмелился засмеяться, по ее мнению, ни к селу ни к городу), она раздражена, возмущена его дерзостью. Но зловещей старухи в моем исполнении не было. Весь облик скорее напоминал петербургскую гранд-даму, чем московскую старуху, воссозданную по рисункам Боклевского. Не думаю, что образ получился правильным. Во всяком случае, в другой постановке он оказался бы невозможен. Вероятно, правильнее было бы играть, как В. Н. Пашенная и особенно В. О. Массалитинова. Увы! Эти краски не моей палитры. И если бы я и старалась подражать этим великолепным актрисам, у меня бы ничего не получилось, а тем более на общем фоне постановки Евгения Симонова.
Но вот в 1975 году Малый театр опять вернулся к «Горю от ума». Ставил спектакль молодой режиссер. В. Н. Иванов под общим руководством М. И. Царева. Состав несколько изменился, я бы сказала, помолодел, хотя роль Фамусова по-прежнему исполнял Царев, а Софьи — Корниенко. Хлёстову снова дали мне. Художник Е. И. Куманьков создал весьма достоверный московский дом Фамусова, да и сам Царев—Фамусов был блестящим московским барином. Виталий Соломин играл молодого, но несколько спорного Чацкого — резкого, подчас вздорного. Не все принимали такой образ. Пришлось и мне пересматривать мою Хлёстову. Теперь я не кичилась своим богатством, своими бриллиантами, как в прежней постановке. Костюм был более скромным, но я играла московскую крепостницу, властную, иногда даже и веселую, готовую пожурить и метко высказаться. С удовольствием хвасталась своей арапкой — вот, ни у кого такой нет, а у нас с сестрой это чудище есть. Никто не смеет так отрекомендовать Загорецкого, а ей можно, ей все дозволено. Выходка Чацкого, как только она узнала, что это тот мальчишка, которого она «за уши дирала», особенно ее не затронула,—ну что на мальчишку обращать внимание! А вот дурак Скалозуб ее взорвал. Лезет со своими «выпушками, петлицами», вроде ее поправляет, она бы даже уехала сейчас же — так разгневалась. Да вовремя тучу разогнал Молчалин. Вот милый, услужливый человек. Сумасшествие Чацкого ее поразило. Она даже поверить в это не может. Знала его мальчишкой и шалунишкой и только что видела здесь, правда, он как будто не к месту рассмеялся, но зла на него она пока не имеет. Недоумевает, жаль его. В общем он неплохой был малый, и вот — на тебе. В монологе Чацкого есть кое-что, что ее, женщину неглупую, даже заставляет задуматься. Но вот Чацкого занесло, Хлёстовой почудилась дерзость, и она вконец разгневалась и встала из-за стола. Последний акт — разъезд гостей. Хлёстова попросту устала, и ей вое безразлично. Хочется скорей домой в постель, потому почти равнодушно говорит она о Чацком.
Не считаю, что мне удалась эта роль, я чего-то не нашла в ней, не «сидела» в роли, как мы иногда говорим. Режиссура мне не помогала, а сама я, играя редко, никак не могла уловить ту ниточку, которая бы связала мое исполнение с нафантазированным образом. Мешал старый образ Хлёстовой, подсказанный Симоновым. Тянуло на гранд-даму, а не на старуху. Переход на роли старух вообще очень труден, хотя я уже и совершила его, играя «Пучину». Но о «Пучине» особый разговор. Да, в сущности, какая роль дается легко? Мучителен, ох как мучителен труд актера! Если и заснешь, пробегая мысленно отдельные сцены, то, проснувшись среди ночи, опять и опять до рассвета перебираешь, ищешь, думаешь, иногда и плачешь, что не можешь уловить образ.
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
СУДЬБА АКТРИСЫ
Актерская профессия серьезно отличается от других творческих профессий. Прежде всего актер — член коллектива, и его личные творческие планы всегда зависят от творческих планов всего коллектива. Ты можешь сколько угодно желать сыграть ту или иную роль, но если театр ставить эту пьесу не будет, ты эту роль никогда не сыграешь.
У каждого актера или актрисы есть роли, о которых они мечтают всю жизнь и, увы, так и не получают возможности их воплотить. Были и у меня мечты-роли, так и не сыгранные. Я уже рассказывала, что, обучаясь на втором курсе Филармонии, пыталась сыграть роль Марии Стюарт. Но из этого ничего не получилось. Так Мария Стюарт и осталась моей заветной мечтой.
Вторая несбывшаяся мечта — Настасья Филипповна в «Идиоте». Я играла ее много и с успехом в поездках труппы Малого театра, организованных С. А. Головиным. Играла в таких больших городах, как Харьков, Ростов, Баку, Тифлис, Одесса. Играла в Москве со смешанным составом в филиале Большого театра. Спектакль шел хорошо, выступали в нем главным образом актеры Малого театра. Но ведь это была моя почти самостоятельная работа, а мне так хотелось сделать Настасью Филипповну с настоящим, строгим режиссером. И я была просто на седьмом небе от счастья, когда услыхала, что после «Варваров» И. Я. Судаков хочет поставить «Идиота» и дать мне роль Настасьи Филипповны. Увы! «Идиот» в Малом театре так и не пошел.
Ну а третья мечта, уже последних лет, — сыграть бабушку Лермонтова, Елизавету Алексеевну Арсеньеву.
Я уже писала, что очень люблю Лермонтова, много читала его с эстрады, много читала о нем. Знала и жизнь и безграничную любовь к нему воспитавшей его бабушки. Но надо было писать об этом пьесу, найти драматурга и режиссера. Прежде всего я обратилась к Ираклию Луарсабовичу Андроникову. Кто, как не он, знал все о Лермонтове. Слушал и меня, когда я давала вечер поэзии Лермонтова. Смею думать, что и лично ко мне он неплохо относится.
Дорогая Елена Николаевна!
Мы не поздравили Вас в юбилейные дни театра, не отметили Вашу награду, не были на Вашем творческом вечере, но думаем о Вас постоянно. Встречи в Доме актера из года в год раскрыли нам чудесные черты Вашего характера. Вы не только высокоталантливы и наделены прекрасной и, можно сказать, торжественной красотой — Вы необыкновенно добрый и скромный человек. И это сочетание так прекрасно, что грех не пожелать вам всего самого лучшего в придачу к тому, чем одарили Вас Ваш талант и Ваша прекрасная жизнь. Будьте здоровы, милая Елена Николаевна!
Ваши Андрониковы 1974.XII. 15.
Андроников очень сочувственно отнесся к моему предложению, тут же рассказал много новых подробностей об Арсеньевой, но добавил: «Консультировать, помогать буду с наслаждением, Елена Николаевна, но я никогда не писал пьес и не могу это сделать». Я просила его подсказать мне, кто из современных драматургов или писателей мог бы взяться за такую тему. Но, перебрав всех современных писателей, мы не нашли никого. «Да и вряд ли найдем, Елена Николаевна, — сказал мне на прощание Андроников. — Я никого не вижу. Тема особенная. Лермонтов».
Как-то при встрече с Г. М. Марковым я поделилась с ним своей мечтой и попросила посоветовать, к кому обратиться с предложением написать такую пьесу. Я даже набросала в мыслях подобие сценарного плана, где мне как бабушке Лермонтова нужны были лишь три картины: детство Миши — бабушка властная помещица; арест Лермонтова — бабушка в Петербурге у Бенкендорфа; и бабушка над могилой или у гроба—в общем, смерть Лермонтова. Георгий Мокеевич посоветовал обратиться к Г. А. Гулиа, который в журнале «Москва» напечатал интересный очерк «Жизнь и смерть Михаила Лермонтова». Разумеется, я сейчас же отыскала этот очерк, буквально проглотила его и отправилась к Гулиа. Гулиа со свойственным ему темпераментом ухватился за мою идею. Он был, безусловно, в материале, но честно мне сказал, что без помощи режиссера сделать пьесу не сумеет. Режиссер, которого я боготворила и который, казалось мне, должен обязательно увлечься темой, был Г. А. Товстоногов. Воспользовавшись его приездом в Москву, я вместе с ним поехала к Гулиа. Товстоногов высказал необыкновенно интересные мысли. Какой это талантливый человек!
Он блестяще нафантазировал пьесу. Как замечательно все это виделось! Но Георгий Александрович совершенно определенно заявил: пьеса не о Лермонтове, а о бабушке Лермонтова. «Не верю и не могу представить самого Лермонтова на сцене», — говорил Товстоногов. И это ему принадлежат слова: «Как писатели и поэты писали — мы знаем, читаем их с восторгом, но как они говорили в жизни — не знаем и вряд ли кто-нибудь сумеет это верно отобразить». Вспоминали спектакль «Лермонтов» — неудачную постановку МХАТ. Говорили о других неудавшихся попытках вывести на сцену великих поэтов. И опять пришли к выводу: единственная возможность— написать пьесу о бабушке Лермонтова. Но, вероятно, у Гулиа были другие заботы. Дело у него не двигалось, несмотря на мои многократные звонки, а потом я и звонить перестала.
Многоуважаемая Елена Николаевна! ...Недавно, из телевизионной передачи «Мастера искусств», мне было очень приятно и интересно узнать о Вашем желании сыграть роль Елизаветы Алексеевны, так много сделавшей для воспитания своего внука.
Это было бы замечательно!
Посылаю Вам, в знак признательности, «родословную Лермонтовых», составленную по архивным данным, литературным источникам и моим личным контактам и переписке с представителями этого рода, проживающими в СССР.
С уважением к Вам С. А. Панфилова.
И еще была попытка. О моей мечте и приближающемся 60-летии моей работы в Малом театре знал Евгений Иванович Куманьков. Как-то в его мастерской собралась вся его семья, приехала и я. С наслаждением смотрела я картины Евгения Ивановича: переулочки, особнячки старой Москвы, выполненные с огромным мастерством и чуткостью. Так ощущалась любовь Евгения Ивановича к этому простому, чисто русскому уголку, какому-нибудь незатейливому домику с пошатнувшимся крылечком, с садиком, выглядывающим из дырявого забора. Пересмотрев уйму этюдов, набросков, готовых к выставке картин, заговорили и о моем приближающемся юбилее. А что играть? Опять подумали о драматурге или писателе. Евгений Иванович был хорошо знаком с Ю. М. Нагибиным. И вот на одном из спектаклей «Господ Головлевых» состоялось мое знакомство с Нагибиным. Его интересовали и идея и тот набросок, который сделал Товстоногов. Нагибин знал и ценил Товстоногова, и, может быть, могло бы что-то получиться. Но, очевидно, я ни как актриса, ни как человек не вдохновляла Нагибина, и для меня он этой пьесы не написал.
Но актерская профессия имеет и другие сложности. Понятие хорошей роли, роли, которую играешь с удовольствием и творческим удовлетворением, связано обычно и с партнером, к которому чувствуешь притяжение, с которым есть творческая близость. Прощание с хорошей ролью, если к тому же она одна из любимых, всегда трудно и больно. Иногда это прощание начинается, когда меняется многолетний партнер. Так было у меня с «Уриэлем Акостой». Я боготворила Остужева, и то, что его роль стал играть другой актер, восприняла как удар. Я больше не испытывала прежнего трепета, вдохновения, играя Юдифь с новым Уриэлем. Да и спектакль уже потерял интерес зрителя и скоро сошел со сцены. Окончательное прощание с Юдифью прошло почти безболезненно, так как его тяжесть я пережила с уходом из спектакля Остужева. Труднее было расставание с леди Макбет. Непонятно, почему сняли с репертуара этот спектакль, всегда делавший полные сборы. Однако это все были роли героинь, которых я еще продолжала играть, и отказ от этого амплуа казался мне далеким и нескорым. Но вот ушел из жизни Зубов, и я простилась с Надеждой в «Варварах», ибо кто же мог заменить Зубова в Цыганове! Я понимала, что без Зубова нельзя играть «Варваров».
А бывают прощания, связанные с иными суровыми вещами — возрастом, например. Актер—художник, образы которого связаны с его внешностью. И постепенное старение ведет к переходу на другие роли, на другое амплуа. Пришлось это и мне пережить.
В 60-е годы в театре шел спектакль, поставленный И. В. Ильинским и В. И. Цыганковым, — «Ярмарка тщеславия». Исполнительницы роли мисс Кроули А. А. Яблочкина и Е. Д. Турчанинова были уже в преклонных годах, требовалась смена. И эту роль предложили мне. Я, конечно, согласилась. После нескольких репетиций вышла на сцену в костюме, с седой накладкой, но мало что изменив в своем лице. Я вообще не люблю грима. Прошла репетиция. Ильинский зашел в мою гримуборную. «Не вяжется то, что вы делаете на сцене, с вашим лицом, с вашей внешностью, Елена Николаевна. Давайте поищем грим». А образ-то был характерный, острый, сатирический. Пришел наш гример, и оба режиссера стали что-то делать с моим лицом. Гример наклеил страшный нос, провел какие-то штрихи. Надели полуседую накладку, нацепили чепец, и я увидела себя в зеркале. Это был ужасный момент. Очень больно стало где-то в груди, но... грим одобрен; все довольны, и я осталась одна с этой мерзкой, длинноносой образиной, смотрящей на меня из зеркала... Я поняла, как это ни горько было: прощайте, мои героини, начинается, очевидно, новый этап в моей творческой жизни — роли старух. Даже не пожилых героинь, где еще можно щегольнуть остатками внешности. Нет уже и мысли о Кручининой или о ролях «мам» — надо смириться и думать о «бабушках». Больно, грустно, но, как говорится, «закон божий». Я почти не заметила перехода от молодых героинь—Софьи в «Горе от ума», Лидии в «Бешеных деньгах» — к таким ролям, как Горелова в «За тех, кто в море!» и позднее Кручинина в «Без вины виноватых». Все это еще было закономерно и легко. А вот с «Ярмарки тщеславия» поняла, что кончилась и молодость и зрелость. Нужны другие краски, нужен иной подход к ролям. Дело не во внешнем облике. Должно постареть, поуспокоиться то, что внутри. И как-то глубже, мудрее должны смотреть глаза.
Я знала и отдавала себе ясный отчет, что от всех моих героинь, а в прошлом «роковых» женщин, от гордого и властного взгляда, поворота головы, от всех бурь внутри у меня наросли известные штампы. Появилась внешняя, поверхностная игра. Чтобы преодолеть это, мне нужен был друг, товарищ, учитель, пристальный, терпеливый взгляд. В то время в театр пришел режиссер Л. Е. Хейфец. Я внимательно смотрела первую у нас его постановку — «Свадьбу Кречинского». Я хорошо знала актеров, занятых в этом спектакле, и мне почудилось в каждом из них что-то новое, свежее. Интересно поставлены некоторые сцены этой хорошо всем известной комедии.
Мне очень захотелось поработать именно с Хейфецем. Молодой, ищущий, может, он очистит меня от всяких годами наросших штампов, подготовит к тому новому периоду творческой жизни, к которому я через боль, но уже подготовила себя. Стала узнавать у товарищей, как именно он работает с актерами на репетициях. Говорят: прибегает иногда к «этюдам». Как это — к этюдам? Ведь это стыдно, этюды-то делали в школе. И вдруг я, уже полвека актриса, и при всех буду делать этюды. И страшно, и стыдно. Но очень, очень хотелось учиться. Пусть этюды.
Следующей постановкой Хейфеца было «Перед заходом солнца» Гауптмана. Одна пожилая роль. Маленькая — это не важно. Но вот смогут ли мне ее дать: дочери ведь восемнадцать лет. Инкен юна, ну, мне, если дадут эту роль, если думать о поздних родах, должно быть не больше пятидесяти — ну пятидесяти пяти от силы. Да, я выгляжу неплохо, и все ж таки... Так хотелось работать с Хейфецем, что я решила просить эту роль. На деле же оказалось, что дирекция и хотела, чтобы я играла, да роль слишком мала. Еще видели во мне героиню. Значит, все к лучшему.
Уважаемая Елена Николаевна!
Просмотрев вчера спектакль «Перед заходом солнца», не могу удержаться, чтобы не выразить свой восторг. Сыгранная Вами роль хоть и не очень большая, зато глубоко эмоциональна и драматична. Есть некоторые актеры, игра которых всегда меня убеждает в том, что только так надо играть, не иначе, и что это тот образ, который не вызывает сомнений своей сценической достоверностью и органичностью.
Конечно, актеров на свете много, и играют неплохо, но служить эталоном в сценическом мастерстве не могут. Вы мне очень нравитесь и в игре, и в беседах, и в выступлениях, которые я неоднократно слушал. Играйте и маленькие роли, не бойтесь их, ведь все равно останетесь такой же высокой Гоголевой.
Ольшевский
Интересен мой разговор с Хейфецем. Я ему прямо сказала, что очень бы хотела работать с ним и рада, что мне дали эту возможность. Уже вывесили приказ о распределении ролей, и я — фрау Петерc, но я боюсь его. Говорю: «Мне сказали, что вы этюдами занимаетесь, а я уже для этюдов-то старовата, мне смешно и стыдно перед всеми». А он мне в ответ: «Вот видите как. А я вас боюсь — старейшая актриса Малого театра, как мне держать себя с вами?» Мы расхохотались, а потом я уже серьезно сказала: «Да, старейшая, и СССР, и так далее, но я понимаю, что у меня много штампов и сама я их не замечаю. Вас я прошу посмотреть свежими глазами и, не стесняясь, очистить меня от этих штампов. Я верю, что вы можете это сделать, но боюсь ваших «этюдов», как-то мне не очень ловко их проделывать, вроде поздновато!» После паузы Леонид Ефимович вдруг тоже очень серьезно ответил: «Впервые вижу актрису, которая так откровенно говорит о своих недостатках режиссеру, — это удивительно». Потом мне рассказывали, что его просто поразило: Гоголева—и вдруг так говорит о себе. А во время работы, на репетициях, мне было и трудно, и радостно, и творческое удовлетворение я ощутила. Что-то новое, легкое и простое. И были этюды, но Хейфец предлагал их так незаметно, а я исполняла их так непосредственно, что Леонид Ефимович после говорил: «Что же вы боялись этюдов, вы прекрасно их схватываете».
Работа с Хейфецем принесла мне громадную пользу и творческую удачу, как говорили товарищи. Хороший режиссер Хейфец, и моя ему большая благодарность. Его работы в Малом театре, пусть иногда не во всем удавшиеся, всегда чем-то очень и очень интересны. А главное его великолепное качество — он умеет раскрывать актера. Думаю, что это качество — величайший дар режиссера.
В «Заговоре Фиеско» Шиллера он выявил много новых дарований. Некоторые были загублены предыдущим постановщиком, на некоторых вообще не обращали внимания, считая просто бездарными, а они заиграли, и как заиграли! Многие просто вновь родились как актеры. Я — поклонница Хейфеца. Хорошо, что он в Малом театре.
В 60-е годы мне пришлось играть и Мурзавецкую в «Волках и овцах». В Малом театре я много видела Мурзавецких. Видела и Яблочкину, и Турчанинову, и Массалитинову, и Пашенную. Со многими из них я играла Глафиру. И вот теперь сама я Мурзавецкая. Я вдумывалась в образ своей героини, читала о процессе баронессы Розен (в иночестве игуменьи Митрофании) — прототипе Мурзавецкой. Почему-то передо мной часто вставала усадьба и помещичий дом в «Темных аллеях» Бунина. Размышляя, я без конца задавала себе вопросы: почему она осталась «в девицах», почему не вышла замуж? Как и почему не сложилась личная жизнь Меропии Давыдовны? Промотал ли все их состояние пьяница брат, сын которого, молодой Мурзавецкий, тоже пьянчуга? При этом пьянчуга никчемный, выгнанный из полка. Физических недостатков у Меропии нет, не урод она и лицом, так в чем же дело? Островский не дает на эти вопросы ответа. Тогда, следуя своему методу работы, я восстанавливаю биографию Меропии и ее брата.
Оба они рано осиротели. Брат был моложе. Забыв себя, Меропия отдается заботам о брате. Ему вручены бразды правления, усадьба, капитал, имение. А он, рано овдовев и оставшись с сыном, проматывает все, что у них с сестрой было, и умирает. Она бесприданница. На ее руках племянник и расстроенное имение. Благодаря своему уму, а он у нее бесспорно есть, определяет племянника на военную службу. Но поправить как следует финансовые дела почти невозможно, да, наверно, и практической сметки у нее нет. Племянника выгоняют из полка. Он сидит на шее у Меропии, пьянствует и тащит из дому все, что попадается под руку. Имение разваливается. А в губернии помнят, как она вела себя, воспитывая брата, каким уважением пользовалась, какой приобрела авторитет. Но денег нет, все идет к финансовому краху, потому и решается она на любую авантюру, даже на подлог: надо сохранять видимость приличия и респектабельности. Потому и вечно черное платье — других-то нарядов нет! Потому и хватается она, как утопающий за соломинку, за возможность женить племянника на богатой, глупой, по ее мнению, и безвольной Купавиной. Если он женится, Меропия все ее имение и капитал в свои руки заберет. Но наступают новые времена, появляются новые люди — заводчики, предприниматели, дельцы. Старосветские помещики отступают. Вот Меропия и напоролась на Беркутова. Фамилия, как всегда у Островского, точно передает смысл: Беркутов — беркут.
Много в своей жизни претерпела Меропия, много перестрадала. Некогда было думать о себе, выезжать, искать подходящего жениха. Да и сами женихи знали о ее разоренном хозяйстве. Их не проведешь. А Меропия не заботилась о радости и счастье. Обладая твердым, властным характером, она думала только о том, как скрыть разорение и поддержать семейный престиж.
Так размышляла я, читая «Темные аллеи» Бунина. Все ветшает. Дом уже не тот. Остался лишь запущенный сад, чудесные аллеи. Наступил конец помещичьей эпохи.
Теперь «Волки и овцы» уже не идут на сцене Малого театра. Если бы мне опять пришлось играть Меропию, вероятно, надо было бы еще помечтать, еще продумать «предлагаемые обстоятельства», и, может быть, да и наверное даже, появились бы некоторые новые черточки, новые акценты в роли. Теперь бы я обязательно настояла, чтобы сцену с Беркутовым не сокращали, а восстановили всю целиком, чего не было в нашем спектакле.
Другая моя работа — два «Горя от ума». Вернее, две Хлёстовы. «Горе от ума» было поставлено Евгением Симоновым в Малом театре в 1963 году. Чацкого играл Подгорный, Софью — Корниенко и Юдина, Фамусова — Царев и Ильинский. Мне и Фадеевой была поручена роль Хлёстовой. Симонов ставил «Горе от ума» в романтическом стиле. Этому способствовали и декорации Б. И. Волкова, и костюмы, и, пожалуй, трактовка некоторых ролей. Это, скорее, был Петербург, а не московский дом Фамусова.
Так я и играла. Я читала, что Грибоедов писал свою Амфису Ниловну простоватой. Я же, следуя замыслу режиссера, представляла Хлёстову независимой, всех и все несколько презирающей, резкой (фамилия-то какая! Хлёстова, хлыст!). Такая и во дворце в Петербурге бывала, и не на последних ролях, могла и с императором говорить свободно. Она, безусловно, умна, хотя несколько самодурка. «Зловещая ли она старуха», как говорит Чацкий, — не знаю. В постановке Симонова, под влиянием слухов и общественной молвы на балу у Фамусова и непочтительного отношения Чацкого (не подошел к ручке да еще осмелился засмеяться, по ее мнению, ни к селу ни к городу), она раздражена, возмущена его дерзостью. Но зловещей старухи в моем исполнении не было. Весь облик скорее напоминал петербургскую гранд-даму, чем московскую старуху, воссозданную по рисункам Боклевского. Не думаю, что образ получился правильным. Во всяком случае, в другой постановке он оказался бы невозможен. Вероятно, правильнее было бы играть, как В. Н. Пашенная и особенно В. О. Массалитинова. Увы! Эти краски не моей палитры. И если бы я и старалась подражать этим великолепным актрисам, у меня бы ничего не получилось, а тем более на общем фоне постановки Евгения Симонова.
Но вот в 1975 году Малый театр опять вернулся к «Горю от ума». Ставил спектакль молодой режиссер. В. Н. Иванов под общим руководством М. И. Царева. Состав несколько изменился, я бы сказала, помолодел, хотя роль Фамусова по-прежнему исполнял Царев, а Софьи — Корниенко. Хлёстову снова дали мне. Художник Е. И. Куманьков создал весьма достоверный московский дом Фамусова, да и сам Царев—Фамусов был блестящим московским барином. Виталий Соломин играл молодого, но несколько спорного Чацкого — резкого, подчас вздорного. Не все принимали такой образ. Пришлось и мне пересматривать мою Хлёстову. Теперь я не кичилась своим богатством, своими бриллиантами, как в прежней постановке. Костюм был более скромным, но я играла московскую крепостницу, властную, иногда даже и веселую, готовую пожурить и метко высказаться. С удовольствием хвасталась своей арапкой — вот, ни у кого такой нет, а у нас с сестрой это чудище есть. Никто не смеет так отрекомендовать Загорецкого, а ей можно, ей все дозволено. Выходка Чацкого, как только она узнала, что это тот мальчишка, которого она «за уши дирала», особенно ее не затронула,—ну что на мальчишку обращать внимание! А вот дурак Скалозуб ее взорвал. Лезет со своими «выпушками, петлицами», вроде ее поправляет, она бы даже уехала сейчас же — так разгневалась. Да вовремя тучу разогнал Молчалин. Вот милый, услужливый человек. Сумасшествие Чацкого ее поразило. Она даже поверить в это не может. Знала его мальчишкой и шалунишкой и только что видела здесь, правда, он как будто не к месту рассмеялся, но зла на него она пока не имеет. Недоумевает, жаль его. В общем он неплохой был малый, и вот — на тебе. В монологе Чацкого есть кое-что, что ее, женщину неглупую, даже заставляет задуматься. Но вот Чацкого занесло, Хлёстовой почудилась дерзость, и она вконец разгневалась и встала из-за стола. Последний акт — разъезд гостей. Хлёстова попросту устала, и ей вое безразлично. Хочется скорей домой в постель, потому почти равнодушно говорит она о Чацком.
Не считаю, что мне удалась эта роль, я чего-то не нашла в ней, не «сидела» в роли, как мы иногда говорим. Режиссура мне не помогала, а сама я, играя редко, никак не могла уловить ту ниточку, которая бы связала мое исполнение с нафантазированным образом. Мешал старый образ Хлёстовой, подсказанный Симоновым. Тянуло на гранд-даму, а не на старуху. Переход на роли старух вообще очень труден, хотя я уже и совершила его, играя «Пучину». Но о «Пучине» особый разговор. Да, в сущности, какая роль дается легко? Мучителен, ох как мучителен труд актера! Если и заснешь, пробегая мысленно отдельные сцены, то, проснувшись среди ночи, опять и опять до рассвета перебираешь, ищешь, думаешь, иногда и плачешь, что не можешь уловить образ.
31.07.2005
Подробнее
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой» Е.Н. ГОГОЛЕВА
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ
И еще об одном актере хочется мне сказать — замечательном актере, талант которого оставил большой след в моей жизни. О нем написано много великолепных отзывов, он был любимцем на киноэкране, неповторимым на эстраде, читая неподражаемо Крылова, Маршака и т. д. Он пришел в Малый театр популярнейшим уже «Игорем Ильинским». Я не буду перечислять все его прекрасно сыгранные роли в Малом театре. Я хочу только поделиться тем глубоким впечатлением, которое Игорь Владимирович Ильинский произвел на меня. Произошло это в нашем маленьком зале А. Н. Островского. Не помню, по какому случаю там состоялся концерт. И Игорь Владимирович читал Гоголя — «Старосветские помещики». Это было необыкновенно, удивительно — так точно и тонко были переданы юмор, грусть, горечь и трагизм Гоголя. Да, это до сих пор незабываемо.
И второе потрясение моего творческого восприятия — Ильинский—Аким во «Власти тьмы» Л. Толстого.
Не могу передать словами впечатление от игры Игоря Владимировича в этом спектакле — нет таких слов. Это исполнение большого мастера потрясло всех, кто имел счастье видеть Ильинского—Акима.
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ
И еще об одном актере хочется мне сказать — замечательном актере, талант которого оставил большой след в моей жизни. О нем написано много великолепных отзывов, он был любимцем на киноэкране, неповторимым на эстраде, читая неподражаемо Крылова, Маршака и т. д. Он пришел в Малый театр популярнейшим уже «Игорем Ильинским». Я не буду перечислять все его прекрасно сыгранные роли в Малом театре. Я хочу только поделиться тем глубоким впечатлением, которое Игорь Владимирович Ильинский произвел на меня. Произошло это в нашем маленьком зале А. Н. Островского. Не помню, по какому случаю там состоялся концерт. И Игорь Владимирович читал Гоголя — «Старосветские помещики». Это было необыкновенно, удивительно — так точно и тонко были переданы юмор, грусть, горечь и трагизм Гоголя. Да, это до сих пор незабываемо.
И второе потрясение моего творческого восприятия — Ильинский—Аким во «Власти тьмы» Л. Толстого.
Не могу передать словами впечатление от игры Игоря Владимировича в этом спектакле — нет таких слов. Это исполнение большого мастера потрясло всех, кто имел счастье видеть Ильинского—Акима.
30.07.2005
Подробнее
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой» Е.Н. ГОГОЛЕВА
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
МИХАИЛ ЦАРЕВ
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
МИХАИЛ ЦАРЕВ
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
КОНСТАНТИН ЗУБОВ
Третий большой художник — Михаил Иванович Царев. Он начал как герой-любовник, но в процессе своего творческого развития проявил себя и как разносторонний характерный актер и как мастер трагедии.
Я была больна в то время, когда Царев пришел в Малый театр. И впервые увидела его уже на сцене в одной из лучших его ролей — Чацкого. Надо сказать, что Царев буквально потряс меня своим первым выходом, тем, как Чацкий выбегает на сцену. В этом Чацком были и молодость, и задор, это был влюбленный молодой человек, так радостно ощущающий возвращение на родину.
Я играла с Царевым в разных пьесах — как советских, так и классических. Он создал в них множество «замечательных характеров, высоко оцененных и критикой я публикой. Мне хочется здесь отметить только три, особенно восхитившие своим мастерством и блеском. Первый из них — Макбет. Я считаю, что во второй половине спектакля Царев, произносивший монологи мрачного, разочарованного и философствующего Макбета, поднимался на самые большие высоты искусства. Не знаешь, чем больше восхищаться — изумительной ли подачей речи, умением нести мысль или способностью сосредоточить на себе внимание зрителя. Вторая роль, которую я особенно глубоко ценю, — дядюшка в «Селе Степанчикове» по Достоевскому. Царев играл не просто безвольного человека, неспособного противостоять злу, воплощенному в Фоме Опискине. Он играл человека чистой души, большой доброты, у него были такие теплые, сердечные, чисто русские интонации, что зритель не знал, возмущаться ли этим персонажем или восхищаться им.
И наконец, в прекрасно сыгранном Царевым Фамусове один монолог я считаю подлинным шедевром артиста. Это монолог о Москве. По юмору, рельефности и смысловой выразительности, по подаче стиха он принадлежит к вершинам искусства Малого театра.
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
КОНСТАНТИН ЗУБОВ
Третий большой художник — Михаил Иванович Царев. Он начал как герой-любовник, но в процессе своего творческого развития проявил себя и как разносторонний характерный актер и как мастер трагедии.
Я была больна в то время, когда Царев пришел в Малый театр. И впервые увидела его уже на сцене в одной из лучших его ролей — Чацкого. Надо сказать, что Царев буквально потряс меня своим первым выходом, тем, как Чацкий выбегает на сцену. В этом Чацком были и молодость, и задор, это был влюбленный молодой человек, так радостно ощущающий возвращение на родину.
Я играла с Царевым в разных пьесах — как советских, так и классических. Он создал в них множество «замечательных характеров, высоко оцененных и критикой я публикой. Мне хочется здесь отметить только три, особенно восхитившие своим мастерством и блеском. Первый из них — Макбет. Я считаю, что во второй половине спектакля Царев, произносивший монологи мрачного, разочарованного и философствующего Макбета, поднимался на самые большие высоты искусства. Не знаешь, чем больше восхищаться — изумительной ли подачей речи, умением нести мысль или способностью сосредоточить на себе внимание зрителя. Вторая роль, которую я особенно глубоко ценю, — дядюшка в «Селе Степанчикове» по Достоевскому. Царев играл не просто безвольного человека, неспособного противостоять злу, воплощенному в Фоме Опискине. Он играл человека чистой души, большой доброты, у него были такие теплые, сердечные, чисто русские интонации, что зритель не знал, возмущаться ли этим персонажем или восхищаться им.
И наконец, в прекрасно сыгранном Царевым Фамусове один монолог я считаю подлинным шедевром артиста. Это монолог о Москве. По юмору, рельефности и смысловой выразительности, по подаче стиха он принадлежит к вершинам искусства Малого театра.
29.07.2005
Подробнее
«Листая старые подшивки» ЭДУАРД МАРЦЕВИЧ: «МОЯ ЖИЗНЬ — ЭТО ЧЕРЕДА ПАДЕНИЙ И ВЗЛЕТОВ»
«Листая старые подшивки»
ЭДУАРД МАРЦЕВИЧ: «МОЯ ЖИЗНЬ — ЭТО ЧЕРЕДА ПАДЕНИЙ И ВЗЛЕТОВ»
Народный артист России Эдуард МАРЦЕВИЧ проснулся знаменитым после премьеры спектакля «Гамлет», в котором сыграл заглавную роль. Он стал достойным соперником великого Евгения Самойлова, который отдал должное молодому коллеге...
ЭДУАРД МАРЦЕВИЧ: «МОЯ ЖИЗНЬ — ЭТО ЧЕРЕДА ПАДЕНИЙ И ВЗЛЕТОВ»
Народный артист России Эдуард МАРЦЕВИЧ проснулся знаменитым после премьеры спектакля «Гамлет», в котором сыграл заглавную роль. Он стал достойным соперником великого Евгения Самойлова, который отдал должное молодому коллеге...
«Листая старые подшивки»
ЭДУАРД МАРЦЕВИЧ: «МОЯ ЖИЗНЬ — ЭТО ЧЕРЕДА ПАДЕНИЙ И ВЗЛЕТОВ»
Народный артист России Эдуард МАРЦЕВИЧ проснулся знаменитым после премьеры спектакля «Гамлет», в котором сыграл заглавную роль. Он стал достойным соперником великого Евгения Самойлова, который отдал должное молодому коллеге. Его приветствовала публика, критики. В фильме «Красная палатка» он выступил в амплуа героя-любовника, к чему имел все данные. Но тут была особая ситуация: его любила героиня, которую играла одна из самых красивых женщин нашего времени: суперзвезда Клаудиа Кардинале. А потом было много интересных работ в Театре Маяковского, в Малом...
Нашу беседу я начала с традиционного вопроса:
- Эдуард Евгеньевич, почему пошли в артисты?
- Папа у меня — артист. Предки — священники. Люди этой профессии священнодействуют, а об артистах Михаил Щепкин говорил: «Или священнодействуй, или пошел вон!» Такое отношение к профессии мне нравится. Так что после окончания школы в Вильнюсе я и поступил в театральное училище имени Щепкина при Малом театре. На сцене Малого играю вот уже более тридцати лет. А до этого более десяти лет служил в театре Маяковского. Там прошли мои юношеские годы под руководством незабвенного Николая Павловича Охлопкова. Он подарил мне Гамлета. И еще роли в спектаклях «Иркутская история», «Проводы белых ночей», «Как поживаешь, парень?» На сцене этого театра в пьесах Арбузова я играл с Марией Бабановой! Да, это были прекрасные годы юности... Сейчас в Малом театре работаю над очень интересным репертуаром. Играю царя Федора Иоанновича, Войницкого в «Дяде Ване», Лыняева в «Волках и овцах». В спектакле «Дядюшкин сон» — дядюшку, в «Царе Борисе» — Шуйского. Я стал и режиссером. Закончил высшие режиссерские курсы в Паневежисе у маэстро Мильтиниса.
- Потому что вы из Литвы или из почтения к Мильтинису?
- Нет, не так. Я закончил съемки в «Красной палатке». Мы на 50 дней на ледоколе «Обь» выходили в широты Новой Земли, Земли Франца-Иосифа. Я жил в одном кубрике с Донатасом Банионисом. Он много мне рассказывал о Паневежисском театре. Это было в шестьдесят восьмом году, а в семьдесят четвертом театр приехал в Москву. Я посмотрел спектакль «Вольпоне» по Бену Джонсону. Спектакль произвел на меня сильное впечатление. Ведь Джонсон — второй после Шекспира английский драматург. Как Пушкин затмил многих выдающихся поэтов девятнадцатого века, так и Шекспир — многих великолепных драматургов века шестнадцатого. Ну, а та пьеса — потрясающая. Я видел и самого Мильтиниса на сцене: он играл Вольпоне. Потом я заболел, перенес операцию, думал, что должен менять профессию. Мне было сорок лет. Решил, что надо стать режиссером. Кстати, я и в юности организовал студию в Центральном Доме работников искусств, где поставил спектакли «Короткое счастье Фрэнсиса Макомбера» и «Русский характер» по Алексею Толстому. Я закрыл эту студию, потому что в ней ощущался налет дилетантизма, а я хотел, чтобы все было профессионально. Вот и поехал к Мильтинису. Год учения у него мне очень много дал.
- Что в его опыте оказалось для вас главным?
- Метод. Он никогда никого не учил. И не любил учеников, считал, что они потенциальные убийцы учителя. Он стремился найти общий язык с теми, с кем делился опытом. Мы с ним нашли общий язык. Он преподал мне, как вместить в одно мгновение ритм, настроение и динамику спектакля. И отталкиваясь от всего этого, в классической пьесе вести диалог персонажей так, как его ведут сегодняшние люди. Не по-театральному, а вот так, как мы с вами.
- Значит, вы не испытывали неприятных ощущений школьника за партой?
- О нет. Стажировка у Мильтиниса — это было счастье. Как в древнегреческих академических садах. В Школе Аристотеля, Платона... Мильтинис любил историю, знал 9 языков, у него в доме практически не было ничего, кроме книг. А беседы с ним! Да и можно было просто сидеть с ним рядом. Он молчит, и ты молчишь. И не смей даже слова сказать! Он заговорит — тогда и ты можешь вставить вопрос. С десяти утра до поздней ночи ученик (а я все-таки считал себя его учеником) должен был сидеть при нем, как собака у ноги. В эпоху Возрождения так учились Ремеслу и Микеланджело, и Рафаэль. Я счастлив, что учился у этого энциклопедически образованного человека. Каждый вторник он собирал всю труппу на пятиминутку. Я видел, как он отчитывал Баниониса, как мальчишку. Народного артиста СССР! Лауреата многих престижных премий! При этом мог похвалить молодого актера. В труппе Мильтиниса не существовало чинопочитания. Он поклонялся Истине. Истине вообще и в искусстве в частности.
- Вы учились у Мильтиниса режиссуре. Насколько я знаю, уроки оказались плодотворными...
- Уже семь лет со сцены Малого театра не сходит поставленный мною спектакль «Не было ни гроша, да вдруг алтын», два года идет спектакль «Воскресение» по Льву Толстому. Я сам написал инсценировку. Сделал десять вариантов, пока не остановился на том, в котором, как мне показалось, смог выразить главное.
- Что же это?
- Грех и искупление. Путь к воскресению истинно человеческого начала. Идея должна проявиться, когда всплывает начало преступления Нехлюдова перед Катюшей. Вся эта сцена ярко освещена. Зрители считают, что получилось красиво в хорошем смысле слова... Я влюблен в этот спектакль.
- Как вы осовремениваете Островского? Как сочетаете злободневное для той эпохи и вечное?
- Я ставлю спектакли, ориентированные на вопросы, которые волнуют наших современников. В спектакле «Не было ни гроша, да вдруг алтын» я говорил о яме, разделяющей наше общество на бедных и богатых. Но в Малом театре вековые традиции. Никуда не уйдешь от витающей над драматургией прошлых лет наивности. Кстати, это свое произведение Островский любил больше других, потому что это была пьеса-музыка. И вот сумел поэтично рассказать о богатых, которые прячут миллионы, изображая бедных. Как это созвучно тому, что происходит сейчас, и интересно всем нам!
- Но те-то были стыдливы. Наши, которые нас больше беспокоят, — беспардонны.
- Те — не стыдливые. Те — скупые. Сродни мольеровскому Скупому, пушкинскому скупому рыцарю... Кстати, скупердяя Крутицкого из пьесы Островского поначалу играл Евгений Валерьянович Самойлов. Теперь играю я. В спектакле о Руси, о Москве, о Замоскворечье. О любви. О порядочности, об интеллигентности... Там есть слова: «Ну лавка-то внешне. А ночами-то мы совсем другими делами занимаемся». Я добавил сцену с гульбой, с цыганами. Но там и небо, и Москва...
- Английский классик вслед за античными философами сказал: «Весь мир — театр». Что же в таком мире Россия?
- Трагикомедия. Все хотят возрождения России, но многие при этом думают только о развлечениях, выражающихся в дерганиях тела. Хочется, чтобы мы все пришли к совершенствованию души, к любви.
- Как вы снимались в «Красной палатке» с Клаудией Кардинале?
- Хорошо снимался.
- Не сомневаюсь. Но Клаудиа повлияла на ваше отношение к женщине?
- Клаудиа — женщина удивительной красоты. Но и внутренний ее мир красив. Я оказался вовлеченным в этот мир. Хотя среди моих партнерш по работе — много красивых актрис: Изольда Извицкая, Алла Ларионова, Людмила Гурченко, Людмила Савельева. И красивые актрисы нового поколения. А в «Красной палатке» я попал в созвездие: Шон Коннери, Питер Финч, Марио Адорф, Юрий Соломин, Юрий Визбор, Отар Коберидзе, Борис Хмельницкий. Прекрасная компания! Послал Господь такое счастье!.. Прекрасная Клаудиа будила в душе благородные чувства, но я преклоняюсь перед женщиной прежде всего потому, что у меня прекрасная жена. Ее зовут Лилия Османовна. Она экономист.У нас двое сыновей. Оба актеры.
- Где и когда вы с Лилией познакомились?
- Тридцать лет назад в театре. Она у нас работала.
- Эдуард Евгеньевич, вы играли и Гамлета, и простых советских парней — как Сергей из «Иркутской истории».
- Причем почти одновременно.
- Ну и как вам удавалось одновременно находить разные ключики к постижению столь разных характеров?
- Как удавалось — секрет. В нем — самое интересное. Потому и считаю, что у меня хорошая профессия.
- Как вы, тогда еще совсем молодой актер, нашли «своего» Гамлета?
- Действительно, был молод, учился на первом курсе. Тогда-то и увидел в этой роли великого англичанина Пола Скофилда, который выступал с театром Питера Брука на гастролях в Москве. И конечно же, Евгения Самойлова в театре Маяковского. Я был потрясен. Я просто заболел этой ролью. На втором курсе показал Гамлета в сцене с матерью, с Полонием. Однокашники надо мной смеялись: как ты решился взяться за такую роль? Так уж случилось, что я показал ее Охлопкову. Ему понравилось. Я стал репетировать. А вскоре заболел Евгений Валерианович Самойлов. И вот я днем репетирую эту роль, а в пять часов вечера раздается звонок из театра: «Прими теплый душ и приходи играть в спектакле»... Эта роль повлияла на многие мои дальнейшие работы. Она — моя любимая. Ключ к «моему» Гамлету в словах Белинского, который говорил, что Гамлет — это величайший алмаз в короне драматических поэтов... Работая над этим образом, я помнил те слова. И читал о Мочалове в роли Гамлета, об Эдмунде Кине, о Качалове, о Ливанове.
- Все прочитанное не помешало вам внести в эту работу свое?
- Нет, я познавал живую ткань образа. И меня вел Охлопков. Но он отталкивался от моего характера. Он говорил: «Ты играешь Бэмби, который выскакивает из леса. А в лесу столько неправды, ненависти, зависти, коварства... И этот лес горит. На наших глазах Бэмби взрослеет и превращается в борца за истину, за справедливость. И готов за это принять смерть». Гамлет остался во мне на всю жизнь. Он мне и помогает, и мешает. Я живу бескомпромиссно, и потому то взбираюсь, то падаю, а потом опять взбираюсь. Так и проходит моя жизнь.
Беседовала Елена БЕЛОСТОЦКАЯ
«Слово», 08.06.2001
ЭДУАРД МАРЦЕВИЧ: «МОЯ ЖИЗНЬ — ЭТО ЧЕРЕДА ПАДЕНИЙ И ВЗЛЕТОВ»
Народный артист России Эдуард МАРЦЕВИЧ проснулся знаменитым после премьеры спектакля «Гамлет», в котором сыграл заглавную роль. Он стал достойным соперником великого Евгения Самойлова, который отдал должное молодому коллеге. Его приветствовала публика, критики. В фильме «Красная палатка» он выступил в амплуа героя-любовника, к чему имел все данные. Но тут была особая ситуация: его любила героиня, которую играла одна из самых красивых женщин нашего времени: суперзвезда Клаудиа Кардинале. А потом было много интересных работ в Театре Маяковского, в Малом...
Нашу беседу я начала с традиционного вопроса:
- Эдуард Евгеньевич, почему пошли в артисты?
- Папа у меня — артист. Предки — священники. Люди этой профессии священнодействуют, а об артистах Михаил Щепкин говорил: «Или священнодействуй, или пошел вон!» Такое отношение к профессии мне нравится. Так что после окончания школы в Вильнюсе я и поступил в театральное училище имени Щепкина при Малом театре. На сцене Малого играю вот уже более тридцати лет. А до этого более десяти лет служил в театре Маяковского. Там прошли мои юношеские годы под руководством незабвенного Николая Павловича Охлопкова. Он подарил мне Гамлета. И еще роли в спектаклях «Иркутская история», «Проводы белых ночей», «Как поживаешь, парень?» На сцене этого театра в пьесах Арбузова я играл с Марией Бабановой! Да, это были прекрасные годы юности... Сейчас в Малом театре работаю над очень интересным репертуаром. Играю царя Федора Иоанновича, Войницкого в «Дяде Ване», Лыняева в «Волках и овцах». В спектакле «Дядюшкин сон» — дядюшку, в «Царе Борисе» — Шуйского. Я стал и режиссером. Закончил высшие режиссерские курсы в Паневежисе у маэстро Мильтиниса.
- Потому что вы из Литвы или из почтения к Мильтинису?
- Нет, не так. Я закончил съемки в «Красной палатке». Мы на 50 дней на ледоколе «Обь» выходили в широты Новой Земли, Земли Франца-Иосифа. Я жил в одном кубрике с Донатасом Банионисом. Он много мне рассказывал о Паневежисском театре. Это было в шестьдесят восьмом году, а в семьдесят четвертом театр приехал в Москву. Я посмотрел спектакль «Вольпоне» по Бену Джонсону. Спектакль произвел на меня сильное впечатление. Ведь Джонсон — второй после Шекспира английский драматург. Как Пушкин затмил многих выдающихся поэтов девятнадцатого века, так и Шекспир — многих великолепных драматургов века шестнадцатого. Ну, а та пьеса — потрясающая. Я видел и самого Мильтиниса на сцене: он играл Вольпоне. Потом я заболел, перенес операцию, думал, что должен менять профессию. Мне было сорок лет. Решил, что надо стать режиссером. Кстати, я и в юности организовал студию в Центральном Доме работников искусств, где поставил спектакли «Короткое счастье Фрэнсиса Макомбера» и «Русский характер» по Алексею Толстому. Я закрыл эту студию, потому что в ней ощущался налет дилетантизма, а я хотел, чтобы все было профессионально. Вот и поехал к Мильтинису. Год учения у него мне очень много дал.
- Что в его опыте оказалось для вас главным?
- Метод. Он никогда никого не учил. И не любил учеников, считал, что они потенциальные убийцы учителя. Он стремился найти общий язык с теми, с кем делился опытом. Мы с ним нашли общий язык. Он преподал мне, как вместить в одно мгновение ритм, настроение и динамику спектакля. И отталкиваясь от всего этого, в классической пьесе вести диалог персонажей так, как его ведут сегодняшние люди. Не по-театральному, а вот так, как мы с вами.
- Значит, вы не испытывали неприятных ощущений школьника за партой?
- О нет. Стажировка у Мильтиниса — это было счастье. Как в древнегреческих академических садах. В Школе Аристотеля, Платона... Мильтинис любил историю, знал 9 языков, у него в доме практически не было ничего, кроме книг. А беседы с ним! Да и можно было просто сидеть с ним рядом. Он молчит, и ты молчишь. И не смей даже слова сказать! Он заговорит — тогда и ты можешь вставить вопрос. С десяти утра до поздней ночи ученик (а я все-таки считал себя его учеником) должен был сидеть при нем, как собака у ноги. В эпоху Возрождения так учились Ремеслу и Микеланджело, и Рафаэль. Я счастлив, что учился у этого энциклопедически образованного человека. Каждый вторник он собирал всю труппу на пятиминутку. Я видел, как он отчитывал Баниониса, как мальчишку. Народного артиста СССР! Лауреата многих престижных премий! При этом мог похвалить молодого актера. В труппе Мильтиниса не существовало чинопочитания. Он поклонялся Истине. Истине вообще и в искусстве в частности.
- Вы учились у Мильтиниса режиссуре. Насколько я знаю, уроки оказались плодотворными...
- Уже семь лет со сцены Малого театра не сходит поставленный мною спектакль «Не было ни гроша, да вдруг алтын», два года идет спектакль «Воскресение» по Льву Толстому. Я сам написал инсценировку. Сделал десять вариантов, пока не остановился на том, в котором, как мне показалось, смог выразить главное.
- Что же это?
- Грех и искупление. Путь к воскресению истинно человеческого начала. Идея должна проявиться, когда всплывает начало преступления Нехлюдова перед Катюшей. Вся эта сцена ярко освещена. Зрители считают, что получилось красиво в хорошем смысле слова... Я влюблен в этот спектакль.
- Как вы осовремениваете Островского? Как сочетаете злободневное для той эпохи и вечное?
- Я ставлю спектакли, ориентированные на вопросы, которые волнуют наших современников. В спектакле «Не было ни гроша, да вдруг алтын» я говорил о яме, разделяющей наше общество на бедных и богатых. Но в Малом театре вековые традиции. Никуда не уйдешь от витающей над драматургией прошлых лет наивности. Кстати, это свое произведение Островский любил больше других, потому что это была пьеса-музыка. И вот сумел поэтично рассказать о богатых, которые прячут миллионы, изображая бедных. Как это созвучно тому, что происходит сейчас, и интересно всем нам!
- Но те-то были стыдливы. Наши, которые нас больше беспокоят, — беспардонны.
- Те — не стыдливые. Те — скупые. Сродни мольеровскому Скупому, пушкинскому скупому рыцарю... Кстати, скупердяя Крутицкого из пьесы Островского поначалу играл Евгений Валерьянович Самойлов. Теперь играю я. В спектакле о Руси, о Москве, о Замоскворечье. О любви. О порядочности, об интеллигентности... Там есть слова: «Ну лавка-то внешне. А ночами-то мы совсем другими делами занимаемся». Я добавил сцену с гульбой, с цыганами. Но там и небо, и Москва...
- Английский классик вслед за античными философами сказал: «Весь мир — театр». Что же в таком мире Россия?
- Трагикомедия. Все хотят возрождения России, но многие при этом думают только о развлечениях, выражающихся в дерганиях тела. Хочется, чтобы мы все пришли к совершенствованию души, к любви.
- Как вы снимались в «Красной палатке» с Клаудией Кардинале?
- Хорошо снимался.
- Не сомневаюсь. Но Клаудиа повлияла на ваше отношение к женщине?
- Клаудиа — женщина удивительной красоты. Но и внутренний ее мир красив. Я оказался вовлеченным в этот мир. Хотя среди моих партнерш по работе — много красивых актрис: Изольда Извицкая, Алла Ларионова, Людмила Гурченко, Людмила Савельева. И красивые актрисы нового поколения. А в «Красной палатке» я попал в созвездие: Шон Коннери, Питер Финч, Марио Адорф, Юрий Соломин, Юрий Визбор, Отар Коберидзе, Борис Хмельницкий. Прекрасная компания! Послал Господь такое счастье!.. Прекрасная Клаудиа будила в душе благородные чувства, но я преклоняюсь перед женщиной прежде всего потому, что у меня прекрасная жена. Ее зовут Лилия Османовна. Она экономист.У нас двое сыновей. Оба актеры.
- Где и когда вы с Лилией познакомились?
- Тридцать лет назад в театре. Она у нас работала.
- Эдуард Евгеньевич, вы играли и Гамлета, и простых советских парней — как Сергей из «Иркутской истории».
- Причем почти одновременно.
- Ну и как вам удавалось одновременно находить разные ключики к постижению столь разных характеров?
- Как удавалось — секрет. В нем — самое интересное. Потому и считаю, что у меня хорошая профессия.
- Как вы, тогда еще совсем молодой актер, нашли «своего» Гамлета?
- Действительно, был молод, учился на первом курсе. Тогда-то и увидел в этой роли великого англичанина Пола Скофилда, который выступал с театром Питера Брука на гастролях в Москве. И конечно же, Евгения Самойлова в театре Маяковского. Я был потрясен. Я просто заболел этой ролью. На втором курсе показал Гамлета в сцене с матерью, с Полонием. Однокашники надо мной смеялись: как ты решился взяться за такую роль? Так уж случилось, что я показал ее Охлопкову. Ему понравилось. Я стал репетировать. А вскоре заболел Евгений Валерианович Самойлов. И вот я днем репетирую эту роль, а в пять часов вечера раздается звонок из театра: «Прими теплый душ и приходи играть в спектакле»... Эта роль повлияла на многие мои дальнейшие работы. Она — моя любимая. Ключ к «моему» Гамлету в словах Белинского, который говорил, что Гамлет — это величайший алмаз в короне драматических поэтов... Работая над этим образом, я помнил те слова. И читал о Мочалове в роли Гамлета, об Эдмунде Кине, о Качалове, о Ливанове.
- Все прочитанное не помешало вам внести в эту работу свое?
- Нет, я познавал живую ткань образа. И меня вел Охлопков. Но он отталкивался от моего характера. Он говорил: «Ты играешь Бэмби, который выскакивает из леса. А в лесу столько неправды, ненависти, зависти, коварства... И этот лес горит. На наших глазах Бэмби взрослеет и превращается в борца за истину, за справедливость. И готов за это принять смерть». Гамлет остался во мне на всю жизнь. Он мне и помогает, и мешает. Я живу бескомпромиссно, и потому то взбираюсь, то падаю, а потом опять взбираюсь. Так и проходит моя жизнь.
Беседовала Елена БЕЛОСТОЦКАЯ
«Слово», 08.06.2001
Подробнее
«Листая старые подшивки» НЕКОВАРНАЯ ЛЮБОВЬ ЮРИЯ
«Листая старые подшивки»
НЕКОВАРНАЯ ЛЮБОВЬ ЮРИЯ
Сначала показалось странным, что сидевший рядом со мной немолодой человек в середине второго действия стал допытываться у своей спутницы, чем закончится происходящее на сцене. Потом кто-то громким шепотом воскликнул: «Неужели он ее отравит?!»...
НЕКОВАРНАЯ ЛЮБОВЬ ЮРИЯ
Сначала показалось странным, что сидевший рядом со мной немолодой человек в середине второго действия стал допытываться у своей спутницы, чем закончится происходящее на сцене. Потом кто-то громким шепотом воскликнул: «Неужели он ее отравит?!»...
«Листая старые подшивки»
НЕКОВАРНАЯ ЛЮБОВЬ ЮРИЯ
Сначала показалось странным, что сидевший рядом со мной немолодой человек в середине второго действия стал допытываться у своей спутницы, чем закончится происходящее на сцене. Потом кто-то громким шепотом воскликнул: «Неужели он ее отравит?!» На сцене горели шиллеровские страсти «Коварство и любовь». Я присмотрелась к этим зрителям они не были похожи на случайно забредших в театр. Кроме того, на премьеру в Малый театр заглянуть так, между прочим, и невозможно: билетов в кассе не бывает. Просто сюжет трагедии нашим зрителем забыт немного. Но, очевидно, это не единственная причина, заставившая Юрия Соломина поставить ее.
Да, пьеса эта немного подзабыта. Но Юрий Соломин решился напомнить о чистоте чувства двух юных сердец, которым уготована судьба Ромео и Джульетты, но не из-за вражды семейств, а по причине их сословных различий. Тема вечная. Так же, как и коварство, нечистоплотность, интриги правителей и прочее, чем наполнен мир, а значит, и захватывающий сюжет пьесы.
... Это было в 30-е годы прошлого столетия. На сцене Малого театра давали «Коварство и любовь». Великий Мочалов играл Фердинанда. И вот своим знаменитым громким шепотом он произносит одну фразу. Это вызвало взрыв аплодисментов. П.П. Каратыгин, драматург, не расслышал произнесенные артистом слова и склонился к своему соседу, подвыпившему купчику, который в бешеном восторге бил в ладони и стучал ногами: «Что такое сказал Мочалов? «Купчик сконфузился немного: «Не слышал, батюшка, извините. Но играет-то как, злодей, — чудо! чудо! «Вот такое же чудо преподнес нам и современный Малый театр.
Малый театр славен редкой способностью создать исполнительский ансамбль. Этот механизм, тонкий и очень капризный, и на его сцене порой дает сбои. До начала спектакля мне казалось, вот появится Валерий Баринов (фон Вальтер), актер, способный заполнять собой все пространство сцены даже когда молчит, и другие останутся в его тени. Однако у Василия Бочкарева (Вурм, личный секретарь фон Вальтера), Ярослава Барышева (Миллер), Евгения Самойлова, исполнившего эпизодическую роль камердинера герцога, биотоки не менее мощны... Но вот начался спектакль, и все дарования слились воедино, захватили зрителей и своей страстностью, и своеобразием трактовок персонажей. К примеру, Вурм в переводе с немецкого это слово означает «червяк» в разных постановках всегда был явным подлецом. На Вурме-Бочкареве — маска добропорядочности, серое лицо, серый костюм... Может ли достичь больших высот в карьере человек с откровенной печатью негодяя на лице? Вопрос нынче очень актуальный. Не сразу понятно из-за этого, почему так категорически отвергает притязания Вурма на Луизу старик Миллер. А когда секретарь сбрасывает маску перед своим сюзереном, то даже того, прирожденного мастера политических интриг, потрясает его цинизм.
Однако судя по реакциям зрительного зала, коварство политиков вообще надоело порядком. Естественно, что иногда о нем хочется забыть, а потому бурю восторгов вызывает гротескный гофмаршал-дурак фон Кальб в великолепном исполнении Александра Клюквина.
Упомянутый Мочалов создал в свое время нетрадиционный образ Фердинанда человека сильного, немного грубоватого даже, не мирящегося с ложью окружающих. Каким может быть Фердинанд в наше время? Думаю, мочаловская трактовка не подошла потому, что, скорее, вызвала бы ассоциацию с нынешними парвеню, «новыми русскими». А потому романтического влюбленного играет Василий Зотов — актер с благородной, утонченной внешностью, не лишенной, однако, мужественности. Верится в то, что такого Фердинанда могла полюбить и леди Мильфорд, и Луиза. Актриса Елена Харитонова (леди Мильфорд) создала запоминающийся образ красивой, доброй, но несчастливой женщины, ставшей жертвой коварства сановных особ.
Как часто бывает, что актеры, изображая на сцене любовь, все равно существуют каждый сам по себе. Думаешь: «И за что она его полюбила?!», или наоборот: он — ее. Если бы не верилось в чувства «соломинских» Луизы (Татьяна Скиба) и Фердинанда, то спектакль рассыпался бы. Не помогли бы ни великолепные костюмы и декорации художника Энара Стенберга, ни прекрасная музыка Григория Гоберника. Но на сцене предстает настоящее чувство, ради которого стоит и умереть. Наверное, не мне одной стало ясно на душе от того, что есть такой замечательный театр.
Маргарита МАРУТЯН
«Российские вести»,03.02.1999
НЕКОВАРНАЯ ЛЮБОВЬ ЮРИЯ
Сначала показалось странным, что сидевший рядом со мной немолодой человек в середине второго действия стал допытываться у своей спутницы, чем закончится происходящее на сцене. Потом кто-то громким шепотом воскликнул: «Неужели он ее отравит?!» На сцене горели шиллеровские страсти «Коварство и любовь». Я присмотрелась к этим зрителям они не были похожи на случайно забредших в театр. Кроме того, на премьеру в Малый театр заглянуть так, между прочим, и невозможно: билетов в кассе не бывает. Просто сюжет трагедии нашим зрителем забыт немного. Но, очевидно, это не единственная причина, заставившая Юрия Соломина поставить ее.
Да, пьеса эта немного подзабыта. Но Юрий Соломин решился напомнить о чистоте чувства двух юных сердец, которым уготована судьба Ромео и Джульетты, но не из-за вражды семейств, а по причине их сословных различий. Тема вечная. Так же, как и коварство, нечистоплотность, интриги правителей и прочее, чем наполнен мир, а значит, и захватывающий сюжет пьесы.
... Это было в 30-е годы прошлого столетия. На сцене Малого театра давали «Коварство и любовь». Великий Мочалов играл Фердинанда. И вот своим знаменитым громким шепотом он произносит одну фразу. Это вызвало взрыв аплодисментов. П.П. Каратыгин, драматург, не расслышал произнесенные артистом слова и склонился к своему соседу, подвыпившему купчику, который в бешеном восторге бил в ладони и стучал ногами: «Что такое сказал Мочалов? «Купчик сконфузился немного: «Не слышал, батюшка, извините. Но играет-то как, злодей, — чудо! чудо! «Вот такое же чудо преподнес нам и современный Малый театр.
Малый театр славен редкой способностью создать исполнительский ансамбль. Этот механизм, тонкий и очень капризный, и на его сцене порой дает сбои. До начала спектакля мне казалось, вот появится Валерий Баринов (фон Вальтер), актер, способный заполнять собой все пространство сцены даже когда молчит, и другие останутся в его тени. Однако у Василия Бочкарева (Вурм, личный секретарь фон Вальтера), Ярослава Барышева (Миллер), Евгения Самойлова, исполнившего эпизодическую роль камердинера герцога, биотоки не менее мощны... Но вот начался спектакль, и все дарования слились воедино, захватили зрителей и своей страстностью, и своеобразием трактовок персонажей. К примеру, Вурм в переводе с немецкого это слово означает «червяк» в разных постановках всегда был явным подлецом. На Вурме-Бочкареве — маска добропорядочности, серое лицо, серый костюм... Может ли достичь больших высот в карьере человек с откровенной печатью негодяя на лице? Вопрос нынче очень актуальный. Не сразу понятно из-за этого, почему так категорически отвергает притязания Вурма на Луизу старик Миллер. А когда секретарь сбрасывает маску перед своим сюзереном, то даже того, прирожденного мастера политических интриг, потрясает его цинизм.
Однако судя по реакциям зрительного зала, коварство политиков вообще надоело порядком. Естественно, что иногда о нем хочется забыть, а потому бурю восторгов вызывает гротескный гофмаршал-дурак фон Кальб в великолепном исполнении Александра Клюквина.
Упомянутый Мочалов создал в свое время нетрадиционный образ Фердинанда человека сильного, немного грубоватого даже, не мирящегося с ложью окружающих. Каким может быть Фердинанд в наше время? Думаю, мочаловская трактовка не подошла потому, что, скорее, вызвала бы ассоциацию с нынешними парвеню, «новыми русскими». А потому романтического влюбленного играет Василий Зотов — актер с благородной, утонченной внешностью, не лишенной, однако, мужественности. Верится в то, что такого Фердинанда могла полюбить и леди Мильфорд, и Луиза. Актриса Елена Харитонова (леди Мильфорд) создала запоминающийся образ красивой, доброй, но несчастливой женщины, ставшей жертвой коварства сановных особ.
Как часто бывает, что актеры, изображая на сцене любовь, все равно существуют каждый сам по себе. Думаешь: «И за что она его полюбила?!», или наоборот: он — ее. Если бы не верилось в чувства «соломинских» Луизы (Татьяна Скиба) и Фердинанда, то спектакль рассыпался бы. Не помогли бы ни великолепные костюмы и декорации художника Энара Стенберга, ни прекрасная музыка Григория Гоберника. Но на сцене предстает настоящее чувство, ради которого стоит и умереть. Наверное, не мне одной стало ясно на душе от того, что есть такой замечательный театр.
Маргарита МАРУТЯН
«Российские вести»,03.02.1999
Подробнее
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой» Е.Н. ГОГОЛЕВА
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
БОРИС БАБОЧКИН
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
БОРИС БАБОЧКИН
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
БОРИС БАБОЧКИН
Личность Бориса Андреевича Бабочкина была очень сложна. Порой резкий и несправедливый, он одновременно был хорошим товарищем, преданно и ответственно относился к своему делу. Как деятель искусства, Бабочкин был лишен «ячества», никогда не работал на публику. К актеру Бабочкин-постановщик относился внимательно и требовательно; если актер верно намечал образ, мог учиться у него, идти за его трактовкой. Он умел увидеть и раскрыть в актере новые краски, новые грани дарования.
Я очень ценила Бабочкина-режиссера. Его глубоко социальные, проникнутые духом современности, точные прочтения Горького были прекрасны. При этом Бабочкин брал и такие пьесы Горького, о которых шла молва, что они не сценичны и мало интересны для зрителя. А вот в постановках Бабочкина эти «не сценичные» пьесы становились интересны и волновали зрителя и актеров.
Мне посчастливилось играть в его постановке пьесы «Достигаев и другие». Сам он был блестящим исполнителем роли Достигаева. Его мелкая, скользящая походка, поднятые плечи, засунутые в карманы руки, холеная бородка и усики, непревзойденный тенорок — все было удивительно типично. Конечно, это фабрикант не морозовского размаха и культуры. Это проницательный, умный и какой-то скользкий человечек. Видишь, что враг, а ухвати-ка, разберись, какие мысли в этой аккуратно причесанной голове. А мыслей там много, они злые, торопливые и бегут, бегут, перегоняя друг друга: куда, к какому берегу пристанут, как он выкарабкается и не попадется на крючок!
Великолепно играл Борис Андреевич. И как точно была передана атмосфера тех предоктябрьских дней! Играя с ним Меланию, я всегда чувствовала, что игуменье боязно. Боязно, потому что я — Мелания никак не могла понять Достигаева—Бабочкина. Куда он гнет? Спасет он ее или сбежит? И надо ли бежать или здесь, на месте, убивать этих «революционеров», «страшных большевиков»? Говорит: «Мир надо с немцами». Какой мир с немцами? Непонятен Мелании Достигаев, непонятен и страшен.
Мне нравилось играть с Бабочкиным, потому что партнер он был превосходный. Все, что он делал, было взаимосвязано с партнером, все для него и от него. Бабочкин не всегда приходил в настроении, часто было известно, что он играет больной. Но это знали мы за кулисами, а на сцене я никогда не чувствовала недомогания Бабочкина. Точность формы и острота мысли, темперамент и полная отдача требовали и от меня, его партнерши, такого же ответа. А что может быть радостнее творческого слияния с партнером. И я глубоко благодарна Борису Андреевичу за эти счастливые минуты вдохновения, за истинное творчество, даже в такой небольшой роли, как Мелания в «Достигаеве и других».
Бабочкин уговаривал меня играть Мавру Тарасовну в его постановке «Правда — хорошо, а счастье лучше» Островского. Я не принимала спектакль, и роль эта казалась мне не отвечающей моему дарованию. Бабочкин привлек Белевцеву, и она, сыграв Барабошеву, раскрыла новые грани своего таланта.
Работы Бабочкина были неровными. Иногда интересная постановка не сопровождалась удачной игрой самого постановщика. Так, Бабочкин очень хорошо поставил «Иванова» Чехова. Борис Андреевич тонко и умно работал с актерами. Он помог Роек сделать роль Сарры, и этот образ стал ее выдающимся достижением. В спектакле прекрасно играли Жаров, Велихов, Подгорный. Но сам Бабочкин, исполнявший роль Иванова в очередь с Царевым, на мой взгляд, уступал ему. Царев играл более выпукло и верно. Бабочкин—Иванов был суховат.
Зато постановка «Браконьеров» Э. Раннета и исполнение ролей Нифонтовой, Жаровым и самим Бабочкиным (там было три действующих лица) стали общепризнанной удачей Бориса Андреевича.
Я за многое ценила Бабочкина. У него всегда была интересная задумка. А как придирчиво он относился к речи актера. Как берег слово Островского или Горького, как хранил эту неумирающую традицию Малого театра.
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
БОРИС БАБОЧКИН
Личность Бориса Андреевича Бабочкина была очень сложна. Порой резкий и несправедливый, он одновременно был хорошим товарищем, преданно и ответственно относился к своему делу. Как деятель искусства, Бабочкин был лишен «ячества», никогда не работал на публику. К актеру Бабочкин-постановщик относился внимательно и требовательно; если актер верно намечал образ, мог учиться у него, идти за его трактовкой. Он умел увидеть и раскрыть в актере новые краски, новые грани дарования.
Я очень ценила Бабочкина-режиссера. Его глубоко социальные, проникнутые духом современности, точные прочтения Горького были прекрасны. При этом Бабочкин брал и такие пьесы Горького, о которых шла молва, что они не сценичны и мало интересны для зрителя. А вот в постановках Бабочкина эти «не сценичные» пьесы становились интересны и волновали зрителя и актеров.
Мне посчастливилось играть в его постановке пьесы «Достигаев и другие». Сам он был блестящим исполнителем роли Достигаева. Его мелкая, скользящая походка, поднятые плечи, засунутые в карманы руки, холеная бородка и усики, непревзойденный тенорок — все было удивительно типично. Конечно, это фабрикант не морозовского размаха и культуры. Это проницательный, умный и какой-то скользкий человечек. Видишь, что враг, а ухвати-ка, разберись, какие мысли в этой аккуратно причесанной голове. А мыслей там много, они злые, торопливые и бегут, бегут, перегоняя друг друга: куда, к какому берегу пристанут, как он выкарабкается и не попадется на крючок!
Великолепно играл Борис Андреевич. И как точно была передана атмосфера тех предоктябрьских дней! Играя с ним Меланию, я всегда чувствовала, что игуменье боязно. Боязно, потому что я — Мелания никак не могла понять Достигаева—Бабочкина. Куда он гнет? Спасет он ее или сбежит? И надо ли бежать или здесь, на месте, убивать этих «революционеров», «страшных большевиков»? Говорит: «Мир надо с немцами». Какой мир с немцами? Непонятен Мелании Достигаев, непонятен и страшен.
Мне нравилось играть с Бабочкиным, потому что партнер он был превосходный. Все, что он делал, было взаимосвязано с партнером, все для него и от него. Бабочкин не всегда приходил в настроении, часто было известно, что он играет больной. Но это знали мы за кулисами, а на сцене я никогда не чувствовала недомогания Бабочкина. Точность формы и острота мысли, темперамент и полная отдача требовали и от меня, его партнерши, такого же ответа. А что может быть радостнее творческого слияния с партнером. И я глубоко благодарна Борису Андреевичу за эти счастливые минуты вдохновения, за истинное творчество, даже в такой небольшой роли, как Мелания в «Достигаеве и других».
Бабочкин уговаривал меня играть Мавру Тарасовну в его постановке «Правда — хорошо, а счастье лучше» Островского. Я не принимала спектакль, и роль эта казалась мне не отвечающей моему дарованию. Бабочкин привлек Белевцеву, и она, сыграв Барабошеву, раскрыла новые грани своего таланта.
Работы Бабочкина были неровными. Иногда интересная постановка не сопровождалась удачной игрой самого постановщика. Так, Бабочкин очень хорошо поставил «Иванова» Чехова. Борис Андреевич тонко и умно работал с актерами. Он помог Роек сделать роль Сарры, и этот образ стал ее выдающимся достижением. В спектакле прекрасно играли Жаров, Велихов, Подгорный. Но сам Бабочкин, исполнявший роль Иванова в очередь с Царевым, на мой взгляд, уступал ему. Царев играл более выпукло и верно. Бабочкин—Иванов был суховат.
Зато постановка «Браконьеров» Э. Раннета и исполнение ролей Нифонтовой, Жаровым и самим Бабочкиным (там было три действующих лица) стали общепризнанной удачей Бориса Андреевича.
Я за многое ценила Бабочкина. У него всегда была интересная задумка. А как придирчиво он относился к речи актера. Как берег слово Островского или Горького, как хранил эту неумирающую традицию Малого театра.
28.07.2005
Подробнее
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой» Е.Н. ГОГОЛЕВА
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
КОНСТАНТИН ЗУБОВ
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
КОНСТАНТИН ЗУБОВ
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
КОНСТАНТИН ЗУБОВ
Я говорила о многих артистах Малого театра, составивших его славу в предреволюционные годы и первые годы Советской власти. Сейчас я хочу рассказать о выдающихся деятелях, чье творчество наложило значительный отпечаток на развитие Малого театра. Я имею в виду Зубова, Бабочкина, Царева и Ильинского.
С Константином Александровичем Зубовым у меня всегда существовали прекрасные отношения. Он много раз был моим партнером и всегда внимательно следил за моими работами.
По своему творческому профилю Зубов был скорее артистом театра Корша, нежели Малого. Но и Малым он руководил умело и умно. Зубов принадлежал к категории образованных актеров, учился в Нанси, затем в Петербургском университете и Школе драматического искусства у В. Н. Давыдова. П. М. Садовский относился к нему свысока и внутренне над ним посмеивался. Но то, что Зубов был человек умный, интеллигентный и воспитанный, всегда выручало его и помогало ему.
Я уже писала, что он очень хорошо играл в «Стакане воды», был обаятелен, вел себя как истинно светский человек и блистательно парировал реплики своих врагов. Вообще Зубов был превосходный актер комедии. Во всех своих комедийных ролях он отличался абсолютной достоверностью, избегал утрировки и шаржа. Зубов поставил «Пигмалиона» Шоу и сыграл Хиггинса. Пьеса, конечно, не в стиле Малого театра. Зубов и поставил ее, как ставили коршевские спектакли — занимательно, легко, весело. В известной мере он сделал этот спектакль для Зеркаловой, которая виртуозно играла Элизу Дулиттл. Исполняя роль Генри Хиггинса, он изображал скорее француза, чем англичанина. Но в рамках задуманного образа Зубов был неотразим. Кстати, в этом спектакле Велихов удивительно верно и точно играл корректного англичанина полковника Пиккеринга.
Две роли Зубова были особенно хороши. Прежде всего — Цыганов в горьковских «Варварах». Некогда хороший инженер, Цыганов начинает спиваться и постепенно деградирует. Этим воспользовался грубый Черкун, чтобы восторжествовать над ним и захватить первенство. Эволюция Цыганова была передана Зубовым безукоризненно.
Но вершиной достижений Зубова-актера был Стессель в «Порт-Артуре» А. Степанова и И. Попова. Это был военный высокого ранга, воспитанный, обладающий выправкой, элегантностью. Такого Стесселя можно было представить и на приеме у его величества. Однако формула «чего изволите» вовсе не противоречила его выправке и достоинству. Стессель не глуп, как это может показаться на первый взгляд. Но он человек мягкий и бесхарактерный и целиком находится под каблуком у своей жены. Она фактически командует им и направляет всю его деятельность.
Зубов был режиссером старого типа. При работе над спектаклем он не открывал особых глубин, не искал новых форм. Он умело подбирал исполнителей и добивался хорошей игры.
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
КОНСТАНТИН ЗУБОВ
Я говорила о многих артистах Малого театра, составивших его славу в предреволюционные годы и первые годы Советской власти. Сейчас я хочу рассказать о выдающихся деятелях, чье творчество наложило значительный отпечаток на развитие Малого театра. Я имею в виду Зубова, Бабочкина, Царева и Ильинского.
С Константином Александровичем Зубовым у меня всегда существовали прекрасные отношения. Он много раз был моим партнером и всегда внимательно следил за моими работами.
По своему творческому профилю Зубов был скорее артистом театра Корша, нежели Малого. Но и Малым он руководил умело и умно. Зубов принадлежал к категории образованных актеров, учился в Нанси, затем в Петербургском университете и Школе драматического искусства у В. Н. Давыдова. П. М. Садовский относился к нему свысока и внутренне над ним посмеивался. Но то, что Зубов был человек умный, интеллигентный и воспитанный, всегда выручало его и помогало ему.
Я уже писала, что он очень хорошо играл в «Стакане воды», был обаятелен, вел себя как истинно светский человек и блистательно парировал реплики своих врагов. Вообще Зубов был превосходный актер комедии. Во всех своих комедийных ролях он отличался абсолютной достоверностью, избегал утрировки и шаржа. Зубов поставил «Пигмалиона» Шоу и сыграл Хиггинса. Пьеса, конечно, не в стиле Малого театра. Зубов и поставил ее, как ставили коршевские спектакли — занимательно, легко, весело. В известной мере он сделал этот спектакль для Зеркаловой, которая виртуозно играла Элизу Дулиттл. Исполняя роль Генри Хиггинса, он изображал скорее француза, чем англичанина. Но в рамках задуманного образа Зубов был неотразим. Кстати, в этом спектакле Велихов удивительно верно и точно играл корректного англичанина полковника Пиккеринга.
Две роли Зубова были особенно хороши. Прежде всего — Цыганов в горьковских «Варварах». Некогда хороший инженер, Цыганов начинает спиваться и постепенно деградирует. Этим воспользовался грубый Черкун, чтобы восторжествовать над ним и захватить первенство. Эволюция Цыганова была передана Зубовым безукоризненно.
Но вершиной достижений Зубова-актера был Стессель в «Порт-Артуре» А. Степанова и И. Попова. Это был военный высокого ранга, воспитанный, обладающий выправкой, элегантностью. Такого Стесселя можно было представить и на приеме у его величества. Однако формула «чего изволите» вовсе не противоречила его выправке и достоинству. Стессель не глуп, как это может показаться на первый взгляд. Но он человек мягкий и бесхарактерный и целиком находится под каблуком у своей жены. Она фактически командует им и направляет всю его деятельность.
Зубов был режиссером старого типа. При работе над спектаклем он не открывал особых глубин, не искал новых форм. Он умело подбирал исполнителей и добивался хорошей игры.
Подробнее
«Листая старые подшивки» СЕКРЕТ ЕЕ БАБУШКИ
«Листая старые подшивки»
СЕКРЕТ ЕЕ БАБУШКИ
Героини Быстрицкой - женщины сильные и волевые. Этим они на нее и похожи: Элина Авраамовна всегда идет против тех обстоятельств, которые могут помешать ее целям, мечтам, ее пониманию искусства...
СЕКРЕТ ЕЕ БАБУШКИ
Героини Быстрицкой - женщины сильные и волевые. Этим они на нее и похожи: Элина Авраамовна всегда идет против тех обстоятельств, которые могут помешать ее целям, мечтам, ее пониманию искусства...
«Листая старые подшивки»
СЕКРЕТ ЕЕ БАБУШКИ
ТЕМ HE МЕНЕЕ для нее самой внешность никогда не была главной. Никогда не считала себя красивой, находила в своей внешности немало недостатков, а замечания типа «красота не требует таланта» воспринимала как абсолютно несерьезные и много времени тратила на овладение профессией. Героини Быстрицкой - женщины сильные и волевые. Этим они на нее и похожи: Элина Авраамовна всегда идет против тех обстоятельств, которые могут помешать ее целям, мечтам, ее пониманию искусства.
Ей рано пришлось повзрослеть. Когда началась война, Элине было тринадцать лет. Отец - фронтовой врач, работал в передвижном эвакогоспитале. А она разносила раненым письма, газеты, помогала как могла. Актерский талант дал о себе знать еще в медицинском училище, куда Элина поступила, следуя семейной традиции. Там был драматический кружок, и все друзья и сокурсники очень скоро стали твердить, что ей надо быть актрисой. Она и сама это понимала, но родители были категорически против. Когда Элина поступила в театральный, папа с мамой восприняли известие как трагедию. Какое-то время они ей не помогали, и пришлось подрабатывать. Примирение случилось лишь тогда, когда увидели дочь на сцене вильнюсского театра в роли арбузовской Тани. Родители пришли на премьеру тайком. Зато, когда она вернулась домой из театра, дверь ей открыла мама, в комнате стоял отец в парадном костюме, а на столе кипел самовар. Вскоре Быстрицкая получила одновременно приглашения на две роли сразу - в фильмы «Неоконченная повесть» и «Двенадцатая ночь» по Шекспиру. Она выбрала «Неоконченную повесть» Эрмлера.
Вообще с самых первых шагов Быстрицкой повезло работать с крупнейшими режиссерами. Герасимов, Ромм... После выхода в свет «Неоконченной повести», где Элина сыграла врача Елизавету Максимовну, конкурс в медицинские институты явно подскочил, а Быстрицкую признали лучшей актрисой года. Когда она узнала о том, что Сергей Аполлинариевич Герасимов собирается снимать «Тихий Дон» и подбирает актеров, то при первой возможности позвонила Герасимову, Сергей Аполлинариевич выслушал ее просьбу и пригласил приехать на пробы. Аксинья стала самой большой удачей актрисы. Шолохов сам утвердил ее на роль. Увидев фотопробы, писатель воскликнул: «Вот она - моя Аксинья!»
После «Тихого Дона» были «Добровольцы», «Все остается людям». Все это этапные картины для своего времени. А казаки признали ее, между прочим, своей и умоляли называть себя не иначе как Аксиньей Донской. У нее были потрясающие партнеры и учителя - великие актеры Малого театра и кино, среди которых - Жаров, Бабочкин, Черкасов, Гарин, Бондарчук...
...После войны ей снились прекрасные сны: «Играла дивная музыка, я летала, танцевала, кружилась в воздушных шарфах и платьях». Элина восприняла это как знак свыше, решив, что искусство - ее судьба. Сны стали явью. Но профессия актера да и сама наша жизнь требуют немалых усилий. Приходится быть активной, следить за физической формой, ограничивать себя во многом. Каждое утро - зарядка, занятия с гантелями, и так из года в год. Привычка к четкому ритму.
У нее красивый, уютный дом, в котором нет ничего лишнего. Основное украшение - живые цветы, которые она очень любит, а они, как оказалось, ее: стоит ей к ним приблизиться, как листья начинают шевелиться. Здороваются, наверное.
Ей часто задают вопросы о секрете ее молодости. Она не очень любит подобные разговоры. И тем не менее открыла один из секретов: «Как-то бабушка мне сказала: детка, каждому дается ведро жизни - таланта, красоты, радости. Вопрос в том, как его расходовать. Видимо, я умела расходовать аккуратно».
Наталия ЛЕСНОВА
«Парламентская газета», 15.12.2000
СЕКРЕТ ЕЕ БАБУШКИ
ТЕМ HE МЕНЕЕ для нее самой внешность никогда не была главной. Никогда не считала себя красивой, находила в своей внешности немало недостатков, а замечания типа «красота не требует таланта» воспринимала как абсолютно несерьезные и много времени тратила на овладение профессией. Героини Быстрицкой - женщины сильные и волевые. Этим они на нее и похожи: Элина Авраамовна всегда идет против тех обстоятельств, которые могут помешать ее целям, мечтам, ее пониманию искусства.
Ей рано пришлось повзрослеть. Когда началась война, Элине было тринадцать лет. Отец - фронтовой врач, работал в передвижном эвакогоспитале. А она разносила раненым письма, газеты, помогала как могла. Актерский талант дал о себе знать еще в медицинском училище, куда Элина поступила, следуя семейной традиции. Там был драматический кружок, и все друзья и сокурсники очень скоро стали твердить, что ей надо быть актрисой. Она и сама это понимала, но родители были категорически против. Когда Элина поступила в театральный, папа с мамой восприняли известие как трагедию. Какое-то время они ей не помогали, и пришлось подрабатывать. Примирение случилось лишь тогда, когда увидели дочь на сцене вильнюсского театра в роли арбузовской Тани. Родители пришли на премьеру тайком. Зато, когда она вернулась домой из театра, дверь ей открыла мама, в комнате стоял отец в парадном костюме, а на столе кипел самовар. Вскоре Быстрицкая получила одновременно приглашения на две роли сразу - в фильмы «Неоконченная повесть» и «Двенадцатая ночь» по Шекспиру. Она выбрала «Неоконченную повесть» Эрмлера.
Вообще с самых первых шагов Быстрицкой повезло работать с крупнейшими режиссерами. Герасимов, Ромм... После выхода в свет «Неоконченной повести», где Элина сыграла врача Елизавету Максимовну, конкурс в медицинские институты явно подскочил, а Быстрицкую признали лучшей актрисой года. Когда она узнала о том, что Сергей Аполлинариевич Герасимов собирается снимать «Тихий Дон» и подбирает актеров, то при первой возможности позвонила Герасимову, Сергей Аполлинариевич выслушал ее просьбу и пригласил приехать на пробы. Аксинья стала самой большой удачей актрисы. Шолохов сам утвердил ее на роль. Увидев фотопробы, писатель воскликнул: «Вот она - моя Аксинья!»
После «Тихого Дона» были «Добровольцы», «Все остается людям». Все это этапные картины для своего времени. А казаки признали ее, между прочим, своей и умоляли называть себя не иначе как Аксиньей Донской. У нее были потрясающие партнеры и учителя - великие актеры Малого театра и кино, среди которых - Жаров, Бабочкин, Черкасов, Гарин, Бондарчук...
...После войны ей снились прекрасные сны: «Играла дивная музыка, я летала, танцевала, кружилась в воздушных шарфах и платьях». Элина восприняла это как знак свыше, решив, что искусство - ее судьба. Сны стали явью. Но профессия актера да и сама наша жизнь требуют немалых усилий. Приходится быть активной, следить за физической формой, ограничивать себя во многом. Каждое утро - зарядка, занятия с гантелями, и так из года в год. Привычка к четкому ритму.
У нее красивый, уютный дом, в котором нет ничего лишнего. Основное украшение - живые цветы, которые она очень любит, а они, как оказалось, ее: стоит ей к ним приблизиться, как листья начинают шевелиться. Здороваются, наверное.
Ей часто задают вопросы о секрете ее молодости. Она не очень любит подобные разговоры. И тем не менее открыла один из секретов: «Как-то бабушка мне сказала: детка, каждому дается ведро жизни - таланта, красоты, радости. Вопрос в том, как его расходовать. Видимо, я умела расходовать аккуратно».
Наталия ЛЕСНОВА
«Парламентская газета», 15.12.2000
27.07.2005
Подробнее
«Листая старые подшивки» ИСТОРИЯ С ЖОЗЕФИНОЙ. НО КАКАЯ...
«Листая старые подшивки»
ИСТОРИЯ С ЖОЗЕФИНОЙ. НО КАКАЯ...
Дуэт Евгении Глушенко и Валерия Баринова — целая симфония чувств, тончайших, трепетных, растопивших охладевшее сердце императора, вернувших Жозефине молодость души...
ИСТОРИЯ С ЖОЗЕФИНОЙ. НО КАКАЯ...
Дуэт Евгении Глушенко и Валерия Баринова — целая симфония чувств, тончайших, трепетных, растопивших охладевшее сердце императора, вернувших Жозефине молодость души...
«Листая старые подшивки»
ИСТОРИЯ С ЖОЗЕФИНОЙ. НО КАКАЯ...
На днях промелькнула в СМИ информация о том, что на аукционе в Фонтенбло (Франция) состоялась распродажа вещей, принадлежавших или связанных с именем Наполеона Бонапарта. И самым ценным предметом — не по стоимости, а по значимости — оказалась белая батистовая сорочка, в которой, согласно преданию, скончался легендарный император и полководец 5 мая 1821 года узником на острове Святой Елены. Мир и сегодня, почти два столетия спустя, не теряет жгучего интереса к этой сколь великой, столь же и противоречивой личности.
«Корсиканка» чеха Иржи Губача — пьеса, как принято говорить, «самоигральная»: во-первых — комедия, до которой очень охоча нынешняя публика, во-вторых — сюжет занимательный, где перепуталась история с самой беспардонной, но лихо закрученной выдумкой, в-третьих, что ни роль — праздник для актеров, а уж две центральные — Наполеон и Жозефина — настоящие бенефисные. Что удивляться, «Корсиканка» — всегда желанный гость на театральной афише. За последние годы московские зрители успели повидать несколько гастрольных версий, а теперь появились и свои, столичные: в прошлом сезоне в Театре киноактера в постановке Г. Сайфулина, а на днях, прямо под 8 Марта, в подарок женщинам, — на сцене филиала Малого в режиссуре Владислава Константинова и оформлении Александра Глазунова. В главных ролях — Валерий Баринов и Евгения Глушенко.
В. Баринов на сегодня в Малом самый, пожалуй, востребованный актер: за редким исключением занят во всех последних премьерах. И — о чудо! — нигде не повторяется. Вот только что сыграл в «Пучине» Островского эдакого хитрованца-купчину из замоскворецких — с умом коварным, руками загребущими, сердцем черствым, а душой-то все-таки русской, с размахом. И тут же он — великий полководец, император Наполеон Бонапарт, покоривший всю Европу, а кончающий свои дни узником на острове Святой Елены.
От былого величия здесь, на острове, остались у него только позолоченное кресло да парадный мундир с золотыми пуговицами. А кругом — мерзость запустения: крысы стаями бегают, куры не несутся, продукты доставляются негодные, стерегущие узника англичане ведут себя нагло. Ох, и кипит же душа у Наполеона! Готов, кажется, зубами скрипеть, а нельзя — император все-таки, хоть и низложенный, надо с достоинством нести свой крест.
И вдруг фантастическое явление — женщина на острове: симпатичная, моложавая, напористая, темпераментная, не лишенная юмора, да к тому же, как выясняется, землячка Бонапарта — корсиканка из Аяччо и даже зовется Жозефиной, как та, единственная, которую по-настоящему глубоко и страстно любил Наполеон. Их встреча, начавшаяся с перепалки, преображает всю жизнь узника, а Жозефина, прибывшая стребовать с императора недополученное жалованье покойного мужа-солдата, чисто по-бабьи проникается сначала жалостью к неухоженному великому человеку, а постепенно и нежностью с грустью пополам.
Дуэт Евгении Глушенко и Валерия Баринова — целая симфония чувств, тончайших, трепетных, растопивших охладевшее сердце императора, вернувших Жозефине молодость души.
Актеры буквально купаются в ролях, своей истовостью, темпераментом задавая тон всему происходящему на сцене. Невероятно смешными смотрятся в шотландских юбочках, с голыми коленками меланхоличный губернатор острова (Владимир Дубровский) и непосредственный страж Наполеона буквоед-службист Попплтон (Глеб Подгородинский). Особенно уморительна процедура отдания чести, которую с вящим старанием, лихо исполняет Попплтон, являясь по делам службы к Наполеону. Крепко достается от Жозефины за нерадивость наполеоновским адъютантам — генералам Бертрану (Борис Клюев) и Гурго (Виталий Коняев). Даже верткий, донельзя любопытный повар (Петр Складчиков), привыкший всюду совать свой нос, в панике скрывается от одного властного окрика «мадам-генерала».
Только не суждено императору надолго оставаться под заботливым присмотром домовитой корсиканки. Кознями наполеоновских приспешников Жозефина удаляется с острова. В последние минуты расставания языкатая, бесстрашная женщина утрачивает всю свою бойкость и самоуверенность, а Наполеон — сдержанность и величие. Растерянные, смущенные, опечаленные стоят они друг перед другом, не смея даже соприкоснуться руками. И когда он, пытаясь скрыть смятение, круто разворачивается и убегает за прощальным подарком, она, в последний раз окинув взглядом этот клочок земли, где провела несколько счастливых дней, быстро исчезает, будто и не было ее вовсе. Не получив денег, ради которых с риском для жизни пробралась на этот остров, Жозефина взамен уносит в своем сердце чувство, которое будет озарять и греть ее жизнь до последнего часа.
«Se non е vero е ben trovato» (если это и выдумка, то хорошо придуманная) — говорят итальянцы. История с Жозефиной на острове Святой Елены — вымысел Губача, но какой! И отлично сыгранный. Как всегда в Малом театре.
Наталия БАЛАШОВА
«Московская правда», 28.03.2002
ИСТОРИЯ С ЖОЗЕФИНОЙ. НО КАКАЯ...
На днях промелькнула в СМИ информация о том, что на аукционе в Фонтенбло (Франция) состоялась распродажа вещей, принадлежавших или связанных с именем Наполеона Бонапарта. И самым ценным предметом — не по стоимости, а по значимости — оказалась белая батистовая сорочка, в которой, согласно преданию, скончался легендарный император и полководец 5 мая 1821 года узником на острове Святой Елены. Мир и сегодня, почти два столетия спустя, не теряет жгучего интереса к этой сколь великой, столь же и противоречивой личности.
«Корсиканка» чеха Иржи Губача — пьеса, как принято говорить, «самоигральная»: во-первых — комедия, до которой очень охоча нынешняя публика, во-вторых — сюжет занимательный, где перепуталась история с самой беспардонной, но лихо закрученной выдумкой, в-третьих, что ни роль — праздник для актеров, а уж две центральные — Наполеон и Жозефина — настоящие бенефисные. Что удивляться, «Корсиканка» — всегда желанный гость на театральной афише. За последние годы московские зрители успели повидать несколько гастрольных версий, а теперь появились и свои, столичные: в прошлом сезоне в Театре киноактера в постановке Г. Сайфулина, а на днях, прямо под 8 Марта, в подарок женщинам, — на сцене филиала Малого в режиссуре Владислава Константинова и оформлении Александра Глазунова. В главных ролях — Валерий Баринов и Евгения Глушенко.
В. Баринов на сегодня в Малом самый, пожалуй, востребованный актер: за редким исключением занят во всех последних премьерах. И — о чудо! — нигде не повторяется. Вот только что сыграл в «Пучине» Островского эдакого хитрованца-купчину из замоскворецких — с умом коварным, руками загребущими, сердцем черствым, а душой-то все-таки русской, с размахом. И тут же он — великий полководец, император Наполеон Бонапарт, покоривший всю Европу, а кончающий свои дни узником на острове Святой Елены.
От былого величия здесь, на острове, остались у него только позолоченное кресло да парадный мундир с золотыми пуговицами. А кругом — мерзость запустения: крысы стаями бегают, куры не несутся, продукты доставляются негодные, стерегущие узника англичане ведут себя нагло. Ох, и кипит же душа у Наполеона! Готов, кажется, зубами скрипеть, а нельзя — император все-таки, хоть и низложенный, надо с достоинством нести свой крест.
И вдруг фантастическое явление — женщина на острове: симпатичная, моложавая, напористая, темпераментная, не лишенная юмора, да к тому же, как выясняется, землячка Бонапарта — корсиканка из Аяччо и даже зовется Жозефиной, как та, единственная, которую по-настоящему глубоко и страстно любил Наполеон. Их встреча, начавшаяся с перепалки, преображает всю жизнь узника, а Жозефина, прибывшая стребовать с императора недополученное жалованье покойного мужа-солдата, чисто по-бабьи проникается сначала жалостью к неухоженному великому человеку, а постепенно и нежностью с грустью пополам.
Дуэт Евгении Глушенко и Валерия Баринова — целая симфония чувств, тончайших, трепетных, растопивших охладевшее сердце императора, вернувших Жозефине молодость души.
Актеры буквально купаются в ролях, своей истовостью, темпераментом задавая тон всему происходящему на сцене. Невероятно смешными смотрятся в шотландских юбочках, с голыми коленками меланхоличный губернатор острова (Владимир Дубровский) и непосредственный страж Наполеона буквоед-службист Попплтон (Глеб Подгородинский). Особенно уморительна процедура отдания чести, которую с вящим старанием, лихо исполняет Попплтон, являясь по делам службы к Наполеону. Крепко достается от Жозефины за нерадивость наполеоновским адъютантам — генералам Бертрану (Борис Клюев) и Гурго (Виталий Коняев). Даже верткий, донельзя любопытный повар (Петр Складчиков), привыкший всюду совать свой нос, в панике скрывается от одного властного окрика «мадам-генерала».
Только не суждено императору надолго оставаться под заботливым присмотром домовитой корсиканки. Кознями наполеоновских приспешников Жозефина удаляется с острова. В последние минуты расставания языкатая, бесстрашная женщина утрачивает всю свою бойкость и самоуверенность, а Наполеон — сдержанность и величие. Растерянные, смущенные, опечаленные стоят они друг перед другом, не смея даже соприкоснуться руками. И когда он, пытаясь скрыть смятение, круто разворачивается и убегает за прощальным подарком, она, в последний раз окинув взглядом этот клочок земли, где провела несколько счастливых дней, быстро исчезает, будто и не было ее вовсе. Не получив денег, ради которых с риском для жизни пробралась на этот остров, Жозефина взамен уносит в своем сердце чувство, которое будет озарять и греть ее жизнь до последнего часа.
«Se non е vero е ben trovato» (если это и выдумка, то хорошо придуманная) — говорят итальянцы. История с Жозефиной на острове Святой Елены — вымысел Губача, но какой! И отлично сыгранный. Как всегда в Малом театре.
Наталия БАЛАШОВА
«Московская правда», 28.03.2002
Подробнее
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой» Е.Н. ГОГОЛЕВА
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ПЯТИДЕСЯТЫЕ ГОДЫ
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ПЯТИДЕСЯТЫЕ ГОДЫ
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ПЯТИДЕСЯТЫЕ ГОДЫ
В конце 40-х—начале 50-х годов у меня были интересные работы. В пьесе Н. Вирты «Заговор обреченных», поставленной Зубовым, я играла члена Бюро ЦК компартии Ганну Лихта. Особенного резонанса спектакль не имел, хоть заняты в нем были лучшие актеры: Зеркалова, Межинский, Царев, сам Зубов. Но что-то, очевидно, не удалось найти, и спектакль по-настоящему до зрителя не дошел.
В эти годы в театр пришел Евгений Матвеев. Зубов поставил «Северные зори» Н. Никитина. Тема пьесы оккупация американцами нашего Севера в 1919 году. Хороший был спектакль. Чудесно играли и Матвеев, и Хорькова, и Роек. Моя крошечная сценка всегда доставляла мне огромную радость. Я играла мать покончившей с собой девочки, которую изнасиловали офицер американской контрразведки и его пьяные дружки. Я – мать, интеллигентка, лояльно настроенная к американцам, прихожу к полковнику, высшему начальнику контрразведки, требовать наказания виновных. И убеждаюсь в зверином облике американской военной администрации. Перелом от доверия к полному прозрению, к пониманию истинного лица полковника... И страшная боль от потери дочери — вот сущность роли. Спектакль имел успех у зрителей и общественное признание.
В управлении Малым театром наступили перемены. Ушел Л. Е. Шаповалов. Директором театра назначили М. И. Царева. Случилось так, что несколько сезонов я почти не имела новой работы. И я предложила Цареву несколько пьес с ролями, соответствующими моему возрасту. Были выбраны «Привидения» Ибсена. Однако первоначально предложенный режиссер Б. В. Эрин, по общему мнению участников будущего спектакля, не обладал достаточными творческими возможностями. Репетиции затягивались.
Два сезона у меня были простойные. И вот в 1955 году К. А. Зубов осуществил свою мечту — поставил «Макбета» Шекспира. Мне кажется, что эта работа была не под силу Зубову. Блестяще раскрывая идею и форму в далеко не совершенных современных пьесах. Зубов с Шекспиром явно не сладил. И тем не менее спектакль имел большой успех, шел всегда при переполненном зале. Я лично не была удовлетворена своей первой картиной, хотя Зубов долго и мучительно искал пути ее раскрытия. А вот сцену убийства Дункана и особенно сцену со стиранием кровавых пятен на руках, думается, я играла верно.
Любопытны были две рецензии в журнале «Театр» — критика А. Штейна и поэта И. Сельвинского. Первый очень хвалил Макбета — Царева и резко критиковал мое исполнение, называя его большой неудачей, но конкретно ничего не анализируя; а Сельвинский, в противоположность ему, писал о моей большой удаче. Вот и пойми, как надо относиться к критике! Причем Сельвинский довольно обоснованно писал, что и почему мне удалось, а Штейн просто: «...надо считать большой неудачей Гоголевой исполнение роли леди Макбет». Обе рецензии были помещены одна за другой в одном и том же номере журнала. И это доставило мне много веселых минут.
Переводчиком трагедии Шекспира был Борис Леонидович Пастернак. Это обстоятельство дало мне возможность познакомиться с одним из величайших поэтов современности. Немножко странный и чудаковатый на первый взгляд, он поражал своей искренностью и увлеченностью искусством.
Поскольку каждая строка замечательного человека интересна, я позволю себе привести письмо Пастернака, адресованное мне, и посвящение, написанное им на книге его стихов.
29 дек. 1955
Дорогая Елена Николаевна!
Я просил вчера Михаила Ивановича и Константина Александровича передать Вам мои восторги и поздравления. И они, наверное, сделали это так хорошо, что мне нечего прибавить, и я не стану утомлять Вас подробно разработанным славословием, разбором частностей. Скажу одно. Наверное, Вы и свое собственное восприятие леди Макбет, задуманное и выношенное, с таким счастьем и победою перешагнули и превысили в исполнении, что вправе теперь забыть о первой исходной мысли, которая привела Вас к Вашему торжеству. Что касается меня, то у меня, наверное, были тоже свои представления этого образа, но они так бесследно вылетели из головы, так вытеснены Вами, что мне кажется, будто Вы и есть леди Макбет подлинника, будто Шекспир писал ее с Вас, будто он Вас переводил на английский. Но это еще не высшая похвала. А высшая — это когда искусство или какое-нибудь из его проявлений растет на наших глазах от положения к положению, как растет человеческая жизнь. Когда, уходя со спектакля, зритель выносит впечатление, будто не смотрел Вас в Вашей, часами измерявшейся роли, а прожил век вместе с Вашей дерзостью и Вашим горем. Так это и было. Какой стремительный и большой шаг в преддверии нового года, какой взгляд вдаль, какое предзнаменование! Слава Вам!
... Хотя это было когда-то скорее специальностью Художественного, нежели Малого театра — улавливать и овеществлять невоплотимое, я не помню ни одной попытки, даже у Комиссаржевской и Мейерхольда, где бы театр так далеко и успешно заходил в передаче фантастического и таинственного. Знаменитые пузыри земли явились материализованными. Весь Макбет, как зрелище, поднялся вверх в дыму и испарениях авторского замысла. Я хотел перечислить все, что говорил вчера Михаилу Ивановичу и Константину Александровичу, но это затянет письмо и заслонит то главное, что я с благодарностью и головной болью от вчерашних слез сказал Вам в начале.
Ваш Б. Пастернак
Артистке, настолько стершей границы между ролью и исполнительницей, между леди Макбет и Гоголевой, что я искренне не знаю, кому надписываю тетрадку и к кому из них, в ужасе и восхищении, обращаюсь.
Б. Пастернак 20 янв. 1956 г.
Кроме совместной работы над «Макбетом» нас объединяла с Пастернаком общая любовь к грузинской поэзии и грузинскому искусству.
Мы встретились однажды у него на даче в Переделкине. За столом присутствовал и Генрих Нейгауз, который принимал участие в моих концертах. Разговор шел о грузинской поэзии. Пастернак был удивительно мил, весел и остроумен.
Таковы впечатления, связанные с «Макбетом».
После «Макбета» — Ибсен. Сжалившись над нами, участниками «Привидений», за постановку взялся В. И. Цыганков, хороший педагог и, увы, очень посредственный постановщик. Зубов видел и понимал, что Ибсен требует более серьезного подхода. Незадолго до своей смерти он вдруг сказал: «Знаю, знаю, только теперь понял, как надо ставить «Привидения», вот поправлюсь, приду и все выправим». К сожалению, он уже не вставал с постели и вскоре скончался. Мне кажется, за те почти пятнадцать-шестнадцать лет, что мы играли этот спектакль, мы сами, участники, многое выправили, углубили. Конечно, если бы с самого начала дана была прочная основа, все бы это произошло быстрее.
Очень интересно играл Освальда Никита Подгорный. Я рада, что именно по моей инициативе этот замечательный актер, по уходе из театра Матвеева, был назначен на роль Освальда.
Бывают партнеры, которых чувствуешь сразу, с которыми говоришь как бы на одном языке. Бывают партнеры, которые тебе чужды. Ты никак не можешь к ним приладиться, хотя в жизни с ними дружишь и даже считаешь единомышленниками во взглядах на театр. Глухой Остужев был мне близок и понятен на сцене, а с Радиным я не могла найти общий язык.
Матвеев играл Освальда сильно и ярко. Работать с ним было удобно и хорошо, но, мне думается, Женя делал ошибку, слишком много внимания уделяя изучению больных в специальных клиниках. Из-за этого у него во многом ушло творческое, романтическое существо Освальда-художника. Ведь трагедия в том, что гибнет художник, и большой художник, а не только человек. У Подгорного (мой любимейший партнер) существо художника, каким был Освальд, как-то особенно ярко прочерчивалось. И это было правильно.
Мне почему-то казалось, что Подгорный действительно мой сын. Он был чутким, необыкновенно творческим партнером. Мне доставляло огромное наслаждение играть с ним. Как часто после спектакля мы радостно делились внезапно возникшей на сцене свежей интонацией, новой мыслью, новым взглядом. Необычайно одаренный актер, Подгорный обладал внутренней интеллигентностью, умом и обаянием, которые, к сожалению, не всегда встречаешь даже в очень талантливых актерах.
Когда играешь роль в продолжение нескольких лет, да еще с разными партнерами, невольно пересматриваешь и свое исполнение. Да и зритель часто наталкивает на новое толкование отдельных кусков. Не говорю уже о том, что требования самой жизни не позволяют роли стоять на месте. Так случилось и с моей фру Альвинг.
В сущности, как я уже говорила, режиссерского решения не было никакого. Был текст, были актеры, были приблизительные мизансцены. Мы и играли, кто как «почувствует» роль. Вначале я все эмоции вкладывала в трагедию матери. Испытав измены, разврат, пьянство мужа, не получив никакой нравственной поддержки от своей семьи, которая считала этот брак блестящей партией, я главным образом страдала из-за сына. Последняя надежда была на пастора, но он оттолкнул молодую фру Альвинг. Что же дальше? Фру Альвинг замкнулась, отстранилась от отвратительного мужа и всю любовь перенесла на сына. Подчиняя все именно материнским чувствам, я совершенно обходила первопричину несчастий.
Ибсен назвал свою пьесу «Привидения» (в иных переводах — «Призраки»). Второе мне кажется точнее. Прошло время, и я все чаще стала вдумываться в слово «Призраки». Это не привидения, явившиеся фру Альвинг в виде легкомысленной игры, флирта Освальда с Региной. Дело не только в том, что фру Альвинг видела в этой паре как бы возрождение самого Альвинга и матери Регины. Пьесу надо понимать глубже. «Призраки» или «Привидения», о которых говорит Ибсен, это те самые ложные предрассудки общества, на страже которых стоит церковь. Яростным, глубоко убежденным защитником этих предрассудков является пастор. Вот что бичевал в первую очередь Ибсен и что надо особенно ярко вычертить в спектакле.
Поняв это, я стала придавать особое значение сценам с пастором. И потому рассказ фру Альвинг о совместной жизни с мужем — это не воспоминания о страданиях, это почти иронично-торжествующая исповедь. Виновником ее страданий был недалекий, недальновидный пастор, который, находясь в шорах своих «священных обязанностей», совершил злое дело. Вторая сцена объяснения с пастором — это уже гневное обличение слепоты, приведшей к катастрофе.
В последние годы моего исполнения роли фру Альвинг я делала сильнейший акцент именно на конфликт с фальшивыми взглядами лживого общества, которое коверкает души, ломает жизнь свободных и мыслящих людей. А ведь будучи совсем одинокой, фру Альвинг много читала, много думала, многое осознавала и, разумеется, стояла выше общества, из которого вышла и с которым не смогла бороться. Мне кажется, именно так надо было с самого начала разрешать пьесу Ибсена. И жаль, что мое прозрение, прозрение актрисы, пришло слишком поздно.
Как это часто бывало, пресса не заметила этой моей работы. Хотя во время гастролей в других городах в периферийных газетах появились интересные отзывы.
Здравствуйте, уважаемая Елена Николаевна! Пишет Вам одна девушка, которой Вы не знаете, но которая знает и любит Вас. Всего один раз я видела Вас, когда приезжали Вы в Пятигорск, в «Привидениях» Ибсена... Благодаря Вам я тогда впервые испытала удивительное, прекрасное чувство, которому и теперь не могу найти названия. Вы чем-то отравили меня, чем-то ранили мое сердце тогда так хорошо и так больно. Вы дали мне узнать тоску по невозможному. Тогда я узнала, что существует священный ужас, когда Вы пошатнулись, было жутко и необычно и как-то сладко. И страшно и восторг какой-то. Кажется, в Ваших глазах светились все чувства. Они менялись с какой-то бешеной быстротой, захлестывая друг друга. Не могу понять, что это такое, что делает человека, женщину такой прекрасной, прекраснее самой красивой женщины на свете…
Н. Желябовская, г. Пятигорск.
Дорогая, уважаемая Елена Николаевна! Вчера смотрела спектакль «Привидения». Не могу удержаться от того, чтобы не написать Вам о моей бесконечной благодарности за образ, созданный Вами. Сколько благородства, трагической глубины и реализма.
Это целая школа. Ваш образ до сих пор у меня перед глазами. Я его никогда не забуду.
Благодарная Фатьма Кадри (народная артистка республики), г. Баку.
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ПЯТИДЕСЯТЫЕ ГОДЫ
В конце 40-х—начале 50-х годов у меня были интересные работы. В пьесе Н. Вирты «Заговор обреченных», поставленной Зубовым, я играла члена Бюро ЦК компартии Ганну Лихта. Особенного резонанса спектакль не имел, хоть заняты в нем были лучшие актеры: Зеркалова, Межинский, Царев, сам Зубов. Но что-то, очевидно, не удалось найти, и спектакль по-настоящему до зрителя не дошел.
В эти годы в театр пришел Евгений Матвеев. Зубов поставил «Северные зори» Н. Никитина. Тема пьесы оккупация американцами нашего Севера в 1919 году. Хороший был спектакль. Чудесно играли и Матвеев, и Хорькова, и Роек. Моя крошечная сценка всегда доставляла мне огромную радость. Я играла мать покончившей с собой девочки, которую изнасиловали офицер американской контрразведки и его пьяные дружки. Я – мать, интеллигентка, лояльно настроенная к американцам, прихожу к полковнику, высшему начальнику контрразведки, требовать наказания виновных. И убеждаюсь в зверином облике американской военной администрации. Перелом от доверия к полному прозрению, к пониманию истинного лица полковника... И страшная боль от потери дочери — вот сущность роли. Спектакль имел успех у зрителей и общественное признание.
В управлении Малым театром наступили перемены. Ушел Л. Е. Шаповалов. Директором театра назначили М. И. Царева. Случилось так, что несколько сезонов я почти не имела новой работы. И я предложила Цареву несколько пьес с ролями, соответствующими моему возрасту. Были выбраны «Привидения» Ибсена. Однако первоначально предложенный режиссер Б. В. Эрин, по общему мнению участников будущего спектакля, не обладал достаточными творческими возможностями. Репетиции затягивались.
Два сезона у меня были простойные. И вот в 1955 году К. А. Зубов осуществил свою мечту — поставил «Макбета» Шекспира. Мне кажется, что эта работа была не под силу Зубову. Блестяще раскрывая идею и форму в далеко не совершенных современных пьесах. Зубов с Шекспиром явно не сладил. И тем не менее спектакль имел большой успех, шел всегда при переполненном зале. Я лично не была удовлетворена своей первой картиной, хотя Зубов долго и мучительно искал пути ее раскрытия. А вот сцену убийства Дункана и особенно сцену со стиранием кровавых пятен на руках, думается, я играла верно.
Любопытны были две рецензии в журнале «Театр» — критика А. Штейна и поэта И. Сельвинского. Первый очень хвалил Макбета — Царева и резко критиковал мое исполнение, называя его большой неудачей, но конкретно ничего не анализируя; а Сельвинский, в противоположность ему, писал о моей большой удаче. Вот и пойми, как надо относиться к критике! Причем Сельвинский довольно обоснованно писал, что и почему мне удалось, а Штейн просто: «...надо считать большой неудачей Гоголевой исполнение роли леди Макбет». Обе рецензии были помещены одна за другой в одном и том же номере журнала. И это доставило мне много веселых минут.
Переводчиком трагедии Шекспира был Борис Леонидович Пастернак. Это обстоятельство дало мне возможность познакомиться с одним из величайших поэтов современности. Немножко странный и чудаковатый на первый взгляд, он поражал своей искренностью и увлеченностью искусством.
Поскольку каждая строка замечательного человека интересна, я позволю себе привести письмо Пастернака, адресованное мне, и посвящение, написанное им на книге его стихов.
29 дек. 1955
Дорогая Елена Николаевна!
Я просил вчера Михаила Ивановича и Константина Александровича передать Вам мои восторги и поздравления. И они, наверное, сделали это так хорошо, что мне нечего прибавить, и я не стану утомлять Вас подробно разработанным славословием, разбором частностей. Скажу одно. Наверное, Вы и свое собственное восприятие леди Макбет, задуманное и выношенное, с таким счастьем и победою перешагнули и превысили в исполнении, что вправе теперь забыть о первой исходной мысли, которая привела Вас к Вашему торжеству. Что касается меня, то у меня, наверное, были тоже свои представления этого образа, но они так бесследно вылетели из головы, так вытеснены Вами, что мне кажется, будто Вы и есть леди Макбет подлинника, будто Шекспир писал ее с Вас, будто он Вас переводил на английский. Но это еще не высшая похвала. А высшая — это когда искусство или какое-нибудь из его проявлений растет на наших глазах от положения к положению, как растет человеческая жизнь. Когда, уходя со спектакля, зритель выносит впечатление, будто не смотрел Вас в Вашей, часами измерявшейся роли, а прожил век вместе с Вашей дерзостью и Вашим горем. Так это и было. Какой стремительный и большой шаг в преддверии нового года, какой взгляд вдаль, какое предзнаменование! Слава Вам!
... Хотя это было когда-то скорее специальностью Художественного, нежели Малого театра — улавливать и овеществлять невоплотимое, я не помню ни одной попытки, даже у Комиссаржевской и Мейерхольда, где бы театр так далеко и успешно заходил в передаче фантастического и таинственного. Знаменитые пузыри земли явились материализованными. Весь Макбет, как зрелище, поднялся вверх в дыму и испарениях авторского замысла. Я хотел перечислить все, что говорил вчера Михаилу Ивановичу и Константину Александровичу, но это затянет письмо и заслонит то главное, что я с благодарностью и головной болью от вчерашних слез сказал Вам в начале.
Ваш Б. Пастернак
Артистке, настолько стершей границы между ролью и исполнительницей, между леди Макбет и Гоголевой, что я искренне не знаю, кому надписываю тетрадку и к кому из них, в ужасе и восхищении, обращаюсь.
Б. Пастернак 20 янв. 1956 г.
Кроме совместной работы над «Макбетом» нас объединяла с Пастернаком общая любовь к грузинской поэзии и грузинскому искусству.
Мы встретились однажды у него на даче в Переделкине. За столом присутствовал и Генрих Нейгауз, который принимал участие в моих концертах. Разговор шел о грузинской поэзии. Пастернак был удивительно мил, весел и остроумен.
Таковы впечатления, связанные с «Макбетом».
После «Макбета» — Ибсен. Сжалившись над нами, участниками «Привидений», за постановку взялся В. И. Цыганков, хороший педагог и, увы, очень посредственный постановщик. Зубов видел и понимал, что Ибсен требует более серьезного подхода. Незадолго до своей смерти он вдруг сказал: «Знаю, знаю, только теперь понял, как надо ставить «Привидения», вот поправлюсь, приду и все выправим». К сожалению, он уже не вставал с постели и вскоре скончался. Мне кажется, за те почти пятнадцать-шестнадцать лет, что мы играли этот спектакль, мы сами, участники, многое выправили, углубили. Конечно, если бы с самого начала дана была прочная основа, все бы это произошло быстрее.
Очень интересно играл Освальда Никита Подгорный. Я рада, что именно по моей инициативе этот замечательный актер, по уходе из театра Матвеева, был назначен на роль Освальда.
Бывают партнеры, которых чувствуешь сразу, с которыми говоришь как бы на одном языке. Бывают партнеры, которые тебе чужды. Ты никак не можешь к ним приладиться, хотя в жизни с ними дружишь и даже считаешь единомышленниками во взглядах на театр. Глухой Остужев был мне близок и понятен на сцене, а с Радиным я не могла найти общий язык.
Матвеев играл Освальда сильно и ярко. Работать с ним было удобно и хорошо, но, мне думается, Женя делал ошибку, слишком много внимания уделяя изучению больных в специальных клиниках. Из-за этого у него во многом ушло творческое, романтическое существо Освальда-художника. Ведь трагедия в том, что гибнет художник, и большой художник, а не только человек. У Подгорного (мой любимейший партнер) существо художника, каким был Освальд, как-то особенно ярко прочерчивалось. И это было правильно.
Мне почему-то казалось, что Подгорный действительно мой сын. Он был чутким, необыкновенно творческим партнером. Мне доставляло огромное наслаждение играть с ним. Как часто после спектакля мы радостно делились внезапно возникшей на сцене свежей интонацией, новой мыслью, новым взглядом. Необычайно одаренный актер, Подгорный обладал внутренней интеллигентностью, умом и обаянием, которые, к сожалению, не всегда встречаешь даже в очень талантливых актерах.
Когда играешь роль в продолжение нескольких лет, да еще с разными партнерами, невольно пересматриваешь и свое исполнение. Да и зритель часто наталкивает на новое толкование отдельных кусков. Не говорю уже о том, что требования самой жизни не позволяют роли стоять на месте. Так случилось и с моей фру Альвинг.
В сущности, как я уже говорила, режиссерского решения не было никакого. Был текст, были актеры, были приблизительные мизансцены. Мы и играли, кто как «почувствует» роль. Вначале я все эмоции вкладывала в трагедию матери. Испытав измены, разврат, пьянство мужа, не получив никакой нравственной поддержки от своей семьи, которая считала этот брак блестящей партией, я главным образом страдала из-за сына. Последняя надежда была на пастора, но он оттолкнул молодую фру Альвинг. Что же дальше? Фру Альвинг замкнулась, отстранилась от отвратительного мужа и всю любовь перенесла на сына. Подчиняя все именно материнским чувствам, я совершенно обходила первопричину несчастий.
Ибсен назвал свою пьесу «Привидения» (в иных переводах — «Призраки»). Второе мне кажется точнее. Прошло время, и я все чаще стала вдумываться в слово «Призраки». Это не привидения, явившиеся фру Альвинг в виде легкомысленной игры, флирта Освальда с Региной. Дело не только в том, что фру Альвинг видела в этой паре как бы возрождение самого Альвинга и матери Регины. Пьесу надо понимать глубже. «Призраки» или «Привидения», о которых говорит Ибсен, это те самые ложные предрассудки общества, на страже которых стоит церковь. Яростным, глубоко убежденным защитником этих предрассудков является пастор. Вот что бичевал в первую очередь Ибсен и что надо особенно ярко вычертить в спектакле.
Поняв это, я стала придавать особое значение сценам с пастором. И потому рассказ фру Альвинг о совместной жизни с мужем — это не воспоминания о страданиях, это почти иронично-торжествующая исповедь. Виновником ее страданий был недалекий, недальновидный пастор, который, находясь в шорах своих «священных обязанностей», совершил злое дело. Вторая сцена объяснения с пастором — это уже гневное обличение слепоты, приведшей к катастрофе.
В последние годы моего исполнения роли фру Альвинг я делала сильнейший акцент именно на конфликт с фальшивыми взглядами лживого общества, которое коверкает души, ломает жизнь свободных и мыслящих людей. А ведь будучи совсем одинокой, фру Альвинг много читала, много думала, многое осознавала и, разумеется, стояла выше общества, из которого вышла и с которым не смогла бороться. Мне кажется, именно так надо было с самого начала разрешать пьесу Ибсена. И жаль, что мое прозрение, прозрение актрисы, пришло слишком поздно.
Как это часто бывало, пресса не заметила этой моей работы. Хотя во время гастролей в других городах в периферийных газетах появились интересные отзывы.
Здравствуйте, уважаемая Елена Николаевна! Пишет Вам одна девушка, которой Вы не знаете, но которая знает и любит Вас. Всего один раз я видела Вас, когда приезжали Вы в Пятигорск, в «Привидениях» Ибсена... Благодаря Вам я тогда впервые испытала удивительное, прекрасное чувство, которому и теперь не могу найти названия. Вы чем-то отравили меня, чем-то ранили мое сердце тогда так хорошо и так больно. Вы дали мне узнать тоску по невозможному. Тогда я узнала, что существует священный ужас, когда Вы пошатнулись, было жутко и необычно и как-то сладко. И страшно и восторг какой-то. Кажется, в Ваших глазах светились все чувства. Они менялись с какой-то бешеной быстротой, захлестывая друг друга. Не могу понять, что это такое, что делает человека, женщину такой прекрасной, прекраснее самой красивой женщины на свете…
Н. Желябовская, г. Пятигорск.
Дорогая, уважаемая Елена Николаевна! Вчера смотрела спектакль «Привидения». Не могу удержаться от того, чтобы не написать Вам о моей бесконечной благодарности за образ, созданный Вами. Сколько благородства, трагической глубины и реализма.
Это целая школа. Ваш образ до сих пор у меня перед глазами. Я его никогда не забуду.
Благодарная Фатьма Кадри (народная артистка республики), г. Баку.
Подробнее
Сегодня отмечает день рождения Лариса Георгиевна Кичанова. От души поздравляем актрису и желаем ей крепкого здоровья, хорошего настроения и новых ролей на сцене родного театра!
Сегодня отмечает день рождения Лариса Георгиевна Кичанова. От души поздравляем актрису и желаем ей крепкого здоровья, хорошего настроения и новых ролей на сцене родного театра!
26.07.2005
Подробнее
«Листая старые подшивки» ВАЛЕРИЙ БАРИНОВ: «БЕДЫ НАШЕЙ НАЦИИ - ОТ ВЫСОКОМЕРИЯ»
«Листая старые подшивки»
ВАЛЕРИЙ БАРИНОВ: «БЕДЫ НАШЕЙ НАЦИИ - ОТ ВЫСОКОМЕРИЯ»
Он, пожалуй, один из самых востребованных артистов своего поколения. Играет так много и ненасытно, что, кажется, ему и неведомы такие простые чувства, как усталость, пресыщение, гаснущий интерес к своему делу...
ВАЛЕРИЙ БАРИНОВ: «БЕДЫ НАШЕЙ НАЦИИ - ОТ ВЫСОКОМЕРИЯ»
Он, пожалуй, один из самых востребованных артистов своего поколения. Играет так много и ненасытно, что, кажется, ему и неведомы такие простые чувства, как усталость, пресыщение, гаснущий интерес к своему делу...
«Листая старые подшивки»
ВАЛЕРИЙ БАРИНОВ: «БЕДЫ НАШЕЙ НАЦИИ - ОТ ВЫСОКОМЕРИЯ»
Он, пожалуй, один из самых востребованных артистов своего поколения. Играет так много и ненасытно, что, кажется, ему и неведомы такие простые чувства, как усталость, пресыщение, гаснущий интерес к своему делу. В Малом театре, где в последнее время служит актер, о нем говорят: Баринов - «поэт ввода». За кратчайший срок может выучить роль, имея в виду не просто текст, а все то, что вкладывается в понятие роли. Ему верят безоговорочно. В частности, те, кто страдает, переживает из-за того, что не смог найти себя в век коммерции. Такое доверие идет оттого, что его герои вызывают в зрителе массу положительных ощущений - и начинает казаться, что именно этим нашим собственным переживанием заполнены роли его персонажей. Персонажей, сыгранных артистом в разные годы и десятилетия в Александринке и Центральном театре Советской Армии, Московском театре имени А. С. Пушкина и в Малом, в многочисленных антрепризах, где он занят, в кино, на телевидении, на радио.
- У любого человека должна быть мечта, иначе он начнет терять смысл жизни. Какой мечтой вы живете сегодня?
- Есть у артиста такое место в душе, которое называется театр. Туда не пускаю никого, ничего, кроме театра! Чудо театра состоит в том, что не могу не играть! Даже если неважно себя чувствую, выпил вчера или пьеса не очень нравится, просто иначе сердце разорвется, запас жизни кончится. Если добраться до такой ноты... Странная мечта, да? Эта мечта лежит в основе русской психологии, питаясь соками из корня, название которого было столь привычно для актеров начала XX века - заразительность. Великие мастера прошлого добирались до этой ноты, и сердца их не разрывались в буквальном смысле слова, а надрывались из вечера в вечер, переполненные чужим страданием, помноженным на собственное.
- Валерий Александрович, сейчас, когда многие пребывают в простое, вы активно играете в театре, снимаетесь в кино, на телевидении. В чем секрет вашей востребованности?
- Сейчас мы переживаем время, когда многое в искусстве диктуется безденежьем. Некогда искать таланты, нет возможности рисковать материально. В этом, на мой взгляд, колоссальная потеря нашего театра и кино. Театр редко пробует молодых режиссеров. А в кино, если раньше можно было снимать 5-6 дублей, то сейчас пленки хватает только на один. Поэтому нужен артист, который все сделает за один дубль. Были у меня вводы и за 40 минут до начала спектакля.
- Вы в своей жизни сыграли множество отрицательных ролей. Это и тот же Хлебонасущенский в «Петербургских тайнах», и в Малом - Кучумов в «Бешеных деньгах». Вас не коробит, когда играете их? В жизни и так вокруг хватает, мягко говоря, малоприятных личностей.
- Честно говоря, я не верю в хороших и плохих людей. Хотите я вам расскажу, какой плохой Корпелов («Трудовой хлеб»)? Ну что это за человек! Всю жизнь прошатался, ничего толком не сделал. Никчемный бомж! Но именно этим он и хорош: ничего не нажил и к этому не стремился. Жил только добром, только любовью.У меня есть мечта: сыграть Корпелова так, чтобы сердце останавливалось...
- Значит, плохих людей не так уж и много на свете?
- Часто нам кажется: вот тот-то и тот-то - плохие. Ну ты-то ничем не лучше. Это только тебе так кажется, что ты очень хороший.
- Вам нравятся новые театры, которые появляются в столице чуть ли ни каждый месяц?
- Мне очень нравятся и новые театры, и новые формы. Но настоящий театр я понимаю так: сидит в зале тысяча человек. А на сцену вышли двое. И разговаривают между собой. И те, которых тысяча, не могут от них оторвать глаз. Все остальное - от лукавого.
- Сейчас модно, когда те двое показывают порнографию, а тысяча человек не может оторвать от них глаз.
- Недавно я слушал, как один режиссер, выступая по телевидению, долго рассуждал о том, что такое порнография, что можно показывать со сцены и с экрана, а что нельзя. И вспоминал, как много лет назад, когда я был студентом, на сцене Малого проходили гастроли итальянского театра - в спектакле Франко Дзефирелли «Волчица» главную роль играла Анна Маньяни. Ей было уже много лет, и по сюжету она была влюблена в своего зятя. Страстной любовью. Волосы закрывали ей глаза, на ней была белая блузка и черная юбка. Этой женщине было, как мне тогда казалось, неимоверно много лет - за пятьдесят. Она ни разу не разделась, не сделала ни одного двусмысленного жеста, но меня, юношу, колотило от этой женщины, потому что ее страсть захлестывала зал. Вот настоящий театр! А обычным раздеванием и матерщиной вызвать бурную реакцию немудрено.
- Вы снялись во многих сериалах («Петербургские тайны» и «На ножах» по Лескову, «Досье детектива Дубровского»). Как вы относитесь к мыльным операм?
- К хорошим - хорошо. «Ножи» - очень хорошая, добротная работа. Это наша классика, и такие сериалы необходимы. «Петербургские тайны» - явление массовой культуры. Я редко встречал человека, который сказал бы, что он этого фильма не смотрел. Работал над ним с колоссальным удовольствием и, как говорят артисты, «на чистом сливочном масле». Материал там простой и доступный, но сыгран добросовестно, и автор по-настоящему владеет языком прошлого века. Наши сериалы нужны хотя бы для того, чтобы перебить «жвачку» мексиканских. Но ставить их дорого. Гораздо легче купить где-нибудь по 200 долларов за серию.
Меня последнее время раздражает лозунг: «Народ устал от сложностей, ему надо что-нибудь попроще! « Нет, народ устал от простоты. От того, что душа бездействует. От того, что она не страдает, не кается. От этого народ устал. Народ хочет плакать и смеяться, и хочет, чтобы в искусстве было как в жизни, сложно.
- Вы могли бы сказать, что являетесь патриотом своей страны?
- Я очень люблю русских, но мне кажется, что самая большая беда нашей нации - наше высокомерие. Мы высокомерны во всем, начиная с того, что у нас должна быть держава. А если у нас не будет державы? Вот у голландцев державы нет, а живут хорошо, и у датчан нет державы, и у французов. Мы же все времена требуем себе каких-то привилегий. У нас совершенно особые понятия о нормальной жизни. Вот пример новых русских: оказалось, что в квартирах без джакузи - просто не жизнь. Это происходит, как мне кажется, все-таки от недостаточного уровня общего развития. Ведь высокомерие - это удел униженных и ущербных, убогих людей. Человек, освобожденный от комплекса неполноценности, никогда не будет думать, что ты хуже, чем я. Вы посмотрите, как наши разговаривают в ресторанах за границей. Громко, по-русски, да еще возмущаются: ты что, не понимаешь, что ли? Это идет от комплексов, из-за которых люди себя неправильно оценивают.
- У вас есть джакузи?
- Нет. У меня обычная московская квартира.
Андрей РАЗИН
«Народная газета», 03.04.2002
ВАЛЕРИЙ БАРИНОВ: «БЕДЫ НАШЕЙ НАЦИИ - ОТ ВЫСОКОМЕРИЯ»
Он, пожалуй, один из самых востребованных артистов своего поколения. Играет так много и ненасытно, что, кажется, ему и неведомы такие простые чувства, как усталость, пресыщение, гаснущий интерес к своему делу. В Малом театре, где в последнее время служит актер, о нем говорят: Баринов - «поэт ввода». За кратчайший срок может выучить роль, имея в виду не просто текст, а все то, что вкладывается в понятие роли. Ему верят безоговорочно. В частности, те, кто страдает, переживает из-за того, что не смог найти себя в век коммерции. Такое доверие идет оттого, что его герои вызывают в зрителе массу положительных ощущений - и начинает казаться, что именно этим нашим собственным переживанием заполнены роли его персонажей. Персонажей, сыгранных артистом в разные годы и десятилетия в Александринке и Центральном театре Советской Армии, Московском театре имени А. С. Пушкина и в Малом, в многочисленных антрепризах, где он занят, в кино, на телевидении, на радио.
- У любого человека должна быть мечта, иначе он начнет терять смысл жизни. Какой мечтой вы живете сегодня?
- Есть у артиста такое место в душе, которое называется театр. Туда не пускаю никого, ничего, кроме театра! Чудо театра состоит в том, что не могу не играть! Даже если неважно себя чувствую, выпил вчера или пьеса не очень нравится, просто иначе сердце разорвется, запас жизни кончится. Если добраться до такой ноты... Странная мечта, да? Эта мечта лежит в основе русской психологии, питаясь соками из корня, название которого было столь привычно для актеров начала XX века - заразительность. Великие мастера прошлого добирались до этой ноты, и сердца их не разрывались в буквальном смысле слова, а надрывались из вечера в вечер, переполненные чужим страданием, помноженным на собственное.
- Валерий Александрович, сейчас, когда многие пребывают в простое, вы активно играете в театре, снимаетесь в кино, на телевидении. В чем секрет вашей востребованности?
- Сейчас мы переживаем время, когда многое в искусстве диктуется безденежьем. Некогда искать таланты, нет возможности рисковать материально. В этом, на мой взгляд, колоссальная потеря нашего театра и кино. Театр редко пробует молодых режиссеров. А в кино, если раньше можно было снимать 5-6 дублей, то сейчас пленки хватает только на один. Поэтому нужен артист, который все сделает за один дубль. Были у меня вводы и за 40 минут до начала спектакля.
- Вы в своей жизни сыграли множество отрицательных ролей. Это и тот же Хлебонасущенский в «Петербургских тайнах», и в Малом - Кучумов в «Бешеных деньгах». Вас не коробит, когда играете их? В жизни и так вокруг хватает, мягко говоря, малоприятных личностей.
- Честно говоря, я не верю в хороших и плохих людей. Хотите я вам расскажу, какой плохой Корпелов («Трудовой хлеб»)? Ну что это за человек! Всю жизнь прошатался, ничего толком не сделал. Никчемный бомж! Но именно этим он и хорош: ничего не нажил и к этому не стремился. Жил только добром, только любовью.У меня есть мечта: сыграть Корпелова так, чтобы сердце останавливалось...
- Значит, плохих людей не так уж и много на свете?
- Часто нам кажется: вот тот-то и тот-то - плохие. Ну ты-то ничем не лучше. Это только тебе так кажется, что ты очень хороший.
- Вам нравятся новые театры, которые появляются в столице чуть ли ни каждый месяц?
- Мне очень нравятся и новые театры, и новые формы. Но настоящий театр я понимаю так: сидит в зале тысяча человек. А на сцену вышли двое. И разговаривают между собой. И те, которых тысяча, не могут от них оторвать глаз. Все остальное - от лукавого.
- Сейчас модно, когда те двое показывают порнографию, а тысяча человек не может оторвать от них глаз.
- Недавно я слушал, как один режиссер, выступая по телевидению, долго рассуждал о том, что такое порнография, что можно показывать со сцены и с экрана, а что нельзя. И вспоминал, как много лет назад, когда я был студентом, на сцене Малого проходили гастроли итальянского театра - в спектакле Франко Дзефирелли «Волчица» главную роль играла Анна Маньяни. Ей было уже много лет, и по сюжету она была влюблена в своего зятя. Страстной любовью. Волосы закрывали ей глаза, на ней была белая блузка и черная юбка. Этой женщине было, как мне тогда казалось, неимоверно много лет - за пятьдесят. Она ни разу не разделась, не сделала ни одного двусмысленного жеста, но меня, юношу, колотило от этой женщины, потому что ее страсть захлестывала зал. Вот настоящий театр! А обычным раздеванием и матерщиной вызвать бурную реакцию немудрено.
- Вы снялись во многих сериалах («Петербургские тайны» и «На ножах» по Лескову, «Досье детектива Дубровского»). Как вы относитесь к мыльным операм?
- К хорошим - хорошо. «Ножи» - очень хорошая, добротная работа. Это наша классика, и такие сериалы необходимы. «Петербургские тайны» - явление массовой культуры. Я редко встречал человека, который сказал бы, что он этого фильма не смотрел. Работал над ним с колоссальным удовольствием и, как говорят артисты, «на чистом сливочном масле». Материал там простой и доступный, но сыгран добросовестно, и автор по-настоящему владеет языком прошлого века. Наши сериалы нужны хотя бы для того, чтобы перебить «жвачку» мексиканских. Но ставить их дорого. Гораздо легче купить где-нибудь по 200 долларов за серию.
Меня последнее время раздражает лозунг: «Народ устал от сложностей, ему надо что-нибудь попроще! « Нет, народ устал от простоты. От того, что душа бездействует. От того, что она не страдает, не кается. От этого народ устал. Народ хочет плакать и смеяться, и хочет, чтобы в искусстве было как в жизни, сложно.
- Вы могли бы сказать, что являетесь патриотом своей страны?
- Я очень люблю русских, но мне кажется, что самая большая беда нашей нации - наше высокомерие. Мы высокомерны во всем, начиная с того, что у нас должна быть держава. А если у нас не будет державы? Вот у голландцев державы нет, а живут хорошо, и у датчан нет державы, и у французов. Мы же все времена требуем себе каких-то привилегий. У нас совершенно особые понятия о нормальной жизни. Вот пример новых русских: оказалось, что в квартирах без джакузи - просто не жизнь. Это происходит, как мне кажется, все-таки от недостаточного уровня общего развития. Ведь высокомерие - это удел униженных и ущербных, убогих людей. Человек, освобожденный от комплекса неполноценности, никогда не будет думать, что ты хуже, чем я. Вы посмотрите, как наши разговаривают в ресторанах за границей. Громко, по-русски, да еще возмущаются: ты что, не понимаешь, что ли? Это идет от комплексов, из-за которых люди себя неправильно оценивают.
- У вас есть джакузи?
- Нет. У меня обычная московская квартира.
Андрей РАЗИН
«Народная газета», 03.04.2002
Подробнее
Президент наградил лучших из лучших
Президент наградил лучших из лучших
В Кремле в понедельник собрались те, кого президент назвал душой России, и от кого зависит успех и мощь нашей страны. Выдающиеся ученые, деятели культуры, военные и политики. Владимир Путин лично вручил им государственные награды...
В Кремле в понедельник собрались те, кого президент назвал душой России, и от кого зависит успех и мощь нашей страны. Выдающиеся ученые, деятели культуры, военные и политики. Владимир Путин лично вручил им государственные награды...
Президент наградил лучших из лучших
В Кремле в понедельник собрались те, кого президент назвал душой России, и от кого зависит успех и мощь нашей страны. Выдающиеся ученые, деятели культуры, военные и политики. Владимир Путин лично вручил им государственные награды.
Награждения ученые, военные и артисты ждали в Екатерининском зале Кремля почти в полной тишине. Позднее говорили: волновались очень. Те, кто сидели в первых рядах, рассматривали стол с наградами: 45 орденов лежали ровными рядами. Через минуту заиграл оркестр, и в зал вошел Владимир Путин. «Здесь, в Екатерининском зале, собрались люди, которыми по праву гордится Россия. Об успехах многих из вас знают не только в нашей стране, но и действительно во всем мире, — отметил российский президент. — Ваши талант, мужество, подвиги уже стали достоянием великой истории нашей страны. Ваше творчество обогатило самобытную культуру нашего народа. Глубокие знания, самоотверженный труд легли в основу экономических и научных прорывов, укрепили социальное здоровье нашего общества. И сегодня мы награждаем тех, кто продолжает и создает славные и национальные традиции. Тех, кого объединяет высокая цель, — сделать нашу страну сильной и процветающей державой».
Одними из первых кавалерами орденов стали ученые. Юрий Израэль, который десятки лет занимается изучением глобального потепления, решил напомнить об этих проблемах и сегодня. И сразу же предложил свою идею — как их решить и передал свои предложения Путину.
Один из рядов целиком занимали люди искусства. Александр Буйнов с интересом изучал Екатерининский зал, его купол и говорил, судя по всему, об акустике. Вскоре стало понятно, почему. Надежда Бабкина, получив свою награду, запела.
Известный модельер Валентин Юдашкин теперь стал еще и народным художником — сегодня ему присвоено такое звание. Людмила Касаткина и Юрий Соломин сидели рядом и сразу после награждения поздравили друг друга. Для Соломина это уже третий орден «За заслуги перед Отечеством». Актер, которого часто называют «адъютантом его превосходительства», говорит, что специально ради наград ничего не делал, просто работал. «Я никогда не думал об этом. Это награда за труд тому коллективу, в котором ты работаешь. А я работаю 50 лет в Малом театре», — говорит Юрий Соломин.
Президент «Альфа-банка» Петр Авен и гендиректор «Газпроминвестхолдинга» Алишер Уманов пообещали, что иногда будут надевать ордена Почета даже на работу. Для нас это награждение — символ сближения позиций власти и бизнеса, сказали они позднее в кулуарах. От имени бизнеса выступал и Жорж Полински — председатель совета директоров «Европы Плюс». «За 15 лет работы в России, — говорил он, — я убедился: здесь можно и нужно вести свой бизнес». После них к президенту вышел архиепископ Красноярский и Енисейский. Он теперь тоже — обладатель ордена Почета.
Вячеслав Иванов, про которого журналистам сообщили только то, что он майор, вышел за наградой, чеканя шаг. Любовь Слиска — она сегодня стала заслуженным юристом России — решила не выступать. А вот проректор Московского лингвистического университета Виктор Егоров подошел к микрофону и сказал: «Этот орден не за то, что было сделано раньше, а подсказка — что делать завтра. Мы уверены, что надо изучать великий русский язык и великий армянский, и белорусский с украинским, великий киргизский и казахские языки. Это поможет нам в работе — как в формате европейской интеграции, так и в создании единого пространства Содружества».
В заключение, вручив все награды, слово снова взял президент: «Это небольшой зал, и он вмещает немного людей. Однако здесь сегодня представлена, по сути, вся Россия — и по географии, и по роду вашей деятельности. Представлена вся Россия во всем ее великолепии и красоте. Здесь люди — и с севера, и с юга, и с Дальнего Востока, и из центра. Выдающиеся деятели искусства, театра, ученые, военные, государственные деятели. И здесь душа России. Это чувствовалось и в выступлениях, и в том, как некоторые из награжденных реагировали на государство и на награды, вспоминая, в том числе и своих родителей. Здесь душа России. Я вас хочу искренне от всего сердца поздравить с государственными наградами, поблагодарить вас и пожелать вам всего самого-самого доброго. Спасибо большое».
После этого в зал внесли бокалы с шампанским, и все награжденные вновь подошли к Владимиру Путину. Под звон бокалов они поздравляли уже друг друга.
Павел ЗАРУБИН,
Вести.ru, 25.07.2005
В Кремле в понедельник собрались те, кого президент назвал душой России, и от кого зависит успех и мощь нашей страны. Выдающиеся ученые, деятели культуры, военные и политики. Владимир Путин лично вручил им государственные награды.
Награждения ученые, военные и артисты ждали в Екатерининском зале Кремля почти в полной тишине. Позднее говорили: волновались очень. Те, кто сидели в первых рядах, рассматривали стол с наградами: 45 орденов лежали ровными рядами. Через минуту заиграл оркестр, и в зал вошел Владимир Путин. «Здесь, в Екатерининском зале, собрались люди, которыми по праву гордится Россия. Об успехах многих из вас знают не только в нашей стране, но и действительно во всем мире, — отметил российский президент. — Ваши талант, мужество, подвиги уже стали достоянием великой истории нашей страны. Ваше творчество обогатило самобытную культуру нашего народа. Глубокие знания, самоотверженный труд легли в основу экономических и научных прорывов, укрепили социальное здоровье нашего общества. И сегодня мы награждаем тех, кто продолжает и создает славные и национальные традиции. Тех, кого объединяет высокая цель, — сделать нашу страну сильной и процветающей державой».
Одними из первых кавалерами орденов стали ученые. Юрий Израэль, который десятки лет занимается изучением глобального потепления, решил напомнить об этих проблемах и сегодня. И сразу же предложил свою идею — как их решить и передал свои предложения Путину.
Один из рядов целиком занимали люди искусства. Александр Буйнов с интересом изучал Екатерининский зал, его купол и говорил, судя по всему, об акустике. Вскоре стало понятно, почему. Надежда Бабкина, получив свою награду, запела.
Известный модельер Валентин Юдашкин теперь стал еще и народным художником — сегодня ему присвоено такое звание. Людмила Касаткина и Юрий Соломин сидели рядом и сразу после награждения поздравили друг друга. Для Соломина это уже третий орден «За заслуги перед Отечеством». Актер, которого часто называют «адъютантом его превосходительства», говорит, что специально ради наград ничего не делал, просто работал. «Я никогда не думал об этом. Это награда за труд тому коллективу, в котором ты работаешь. А я работаю 50 лет в Малом театре», — говорит Юрий Соломин.
Президент «Альфа-банка» Петр Авен и гендиректор «Газпроминвестхолдинга» Алишер Уманов пообещали, что иногда будут надевать ордена Почета даже на работу. Для нас это награждение — символ сближения позиций власти и бизнеса, сказали они позднее в кулуарах. От имени бизнеса выступал и Жорж Полински — председатель совета директоров «Европы Плюс». «За 15 лет работы в России, — говорил он, — я убедился: здесь можно и нужно вести свой бизнес». После них к президенту вышел архиепископ Красноярский и Енисейский. Он теперь тоже — обладатель ордена Почета.
Вячеслав Иванов, про которого журналистам сообщили только то, что он майор, вышел за наградой, чеканя шаг. Любовь Слиска — она сегодня стала заслуженным юристом России — решила не выступать. А вот проректор Московского лингвистического университета Виктор Егоров подошел к микрофону и сказал: «Этот орден не за то, что было сделано раньше, а подсказка — что делать завтра. Мы уверены, что надо изучать великий русский язык и великий армянский, и белорусский с украинским, великий киргизский и казахские языки. Это поможет нам в работе — как в формате европейской интеграции, так и в создании единого пространства Содружества».
В заключение, вручив все награды, слово снова взял президент: «Это небольшой зал, и он вмещает немного людей. Однако здесь сегодня представлена, по сути, вся Россия — и по географии, и по роду вашей деятельности. Представлена вся Россия во всем ее великолепии и красоте. Здесь люди — и с севера, и с юга, и с Дальнего Востока, и из центра. Выдающиеся деятели искусства, театра, ученые, военные, государственные деятели. И здесь душа России. Это чувствовалось и в выступлениях, и в том, как некоторые из награжденных реагировали на государство и на награды, вспоминая, в том числе и своих родителей. Здесь душа России. Я вас хочу искренне от всего сердца поздравить с государственными наградами, поблагодарить вас и пожелать вам всего самого-самого доброго. Спасибо большое».
После этого в зал внесли бокалы с шампанским, и все награжденные вновь подошли к Владимиру Путину. Под звон бокалов они поздравляли уже друг друга.
Павел ЗАРУБИН,
Вести.ru, 25.07.2005
Подробнее
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой» Е.Н. ГОГОЛЕВА
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ОБЩЕСТВЕННАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ОБЩЕСТВЕННАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ОБЩЕСТВЕННАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
Как и любая советская актриса и к тому же член партии, я постоянно веду общественную работу. И эта работа составляет важный элемент моей духовной жизни, моего творческого самочувствия. Она дает мне дополнительные связи с народными массами и таким образом питает мое творчество. Без общественной работы я не мыслю своей жизни. О некоторых сторонах этой работы я и хочу здесь рассказать.
Уважаемая Елена Николаевна! Извините нас за очередное беспокойство. Мы только что получили письмо от совета ветеранов 18-й гвардейской стрелковой дивизии, в котором нам выслали уточненный план проведения встречи ветеранов дивизии в городе Юхнове...
Мы просим Вас в связи с изменением плана встречи в Юхнове организовать посещение нашей делегацией музея Малого театра 5 мая или 10 мая. Состав делегации три человека.
Мы просим Вас, уважаемая Елена Николаевна, сообщить, с кем и каким образом нам связаться в Москве по поводу посещения музея. Заранее благодарны за помощь. С искренним уважением член клуба «Родина»
Е. Иванова, г. Черняховск.
В течение многих лет я являюсь председателем Центральной комиссии по культурному шефству над Вооруженными Силами СССР. Это моя главная общественная работа. Начало ей было положено моими поездками на фронт во время Великой Отечественной войны. До сих пор у меня сохранились связи с многими участниками войны. Пишут, вспоминают, напоминают. «А помните, Елена Николаевна, как мы Вас звали «мамашей», когда Вы приехали в нашу часть?..» И следует название местечка или номер части. Недавно получила из Ташкента письмо от пенсионера Рудина: «Это мне Вы, Елена Николаевна, посвятили свое выступление, когда были на фронте в нашей части и давали концерт». Каким теплом веет от таких воспоминаний!
Моя нынешняя работа, в сущности, представляет собой продолжение той же связи с армией, культурного обслуживания ее.
Уважаемая Елена Николаевна! Ваша многолетняя шефская работа над Вооруженными Силами воистину увенчана доброй и почетной\\\\\\\\\\\\\\\' славой. А в эскадрилье «Малый театр—фронту» Вы стали самым близким и уважаемым человеком. Спасибо Вам за все хорошее, что сделали и делаете. По поручению летчиков эскадрильи «Малый театр — фронту»
А. Батизат.
Расскажу сначала, как организована эта шефская работа. В каждом театре есть комиссия, которая ставит своей задачей обслуживать бесплатными концертами и спектаклями, всеми другими культурными мероприятиями воинские части. Отдельные комиссии объединяются в масштабах области или республики, группируются по территориальному признаку. Во главе всех этих организаций стоит Центральная шефская комиссия, в которую входят пятьдесят-шестьдесят человек от республиканских и областных комиссий. Я не только руковожу Центральной комиссией, но и сама выезжаю к моим друзьям-военным. Прежде всего — к пограничникам. Я побывала на отдаленных заставах за Полярным кругом — норвежская граница, потом финская и Ленинградский округ с Кронштадтом; Прибалтика, Белорусский округ, Молдавия, Прикарпатский округ, далее Одесса, Николаев, турецкая граница. Закавказский округ, иранская граница, Уральский и Забайкальский военные округа. Я не говорю уже о Москве и Московском округе, об Украине—это центр. Здесь я была во всех воинских частях и подразделениях — везде, откуда поступали заявки и где Центральная шефская комиссия или Главное политическое управление считали нужным мое присутствие. Особенно запомнились посещения Балтийского и Черноморского флотов. Встречи на подводных лодках, сторожевых кораблях, тральщиках—там служат особые люди, у них особая служба. Такая же ответственная и трудная, как и за границами нашей Родины. Я побывала в Центральной группе войск, в Южной группе и пять раз — в Группе наших войск в ГДР. Как мы нужны там нашим воинам!
Сейчас формы военного шефства приняли более широкий характер. В орбиту внимания вошли и войска внутренней охраны и работники гражданской авиации. В последние годы наша работа особо направлена на воспитание юных воинов, патриотического мировоззрения, на расширение их культурного кругозора. Об этом говорится на заседаниях шефской комиссии и руководства ЦДСА (начальник—генерал-майор М. И. Михайлов), на пленумах ЦК профсоюза работников культуры, на специальных совещаниях творческой интеллигенции нашей страны, которые собирает Главное политическое управление. И тут особую роль играют доклады и советы генерала армии Алексея Алексеевича Епишева— начальника Главного политического управления.
Четкие формулировки докладов Епишева определяют программу нашей работы. И если мне, как председателю Центральной комиссии, необходимы конкретные разъяснения, я всегда незамедлительно получаю разрешение прийти к Епишеву. Внимательно меня выслушав, он серьезно и вдумчиво старается мне помочь. Я стремлюсь не злоупотреблять его временем, ибо знаю, как он занят и какая огромная ответственность лежит на его плечах. Тем дороже мне его внимание к нашей работе и тем трогательнее было, когда после одного из заседаний в комнате для президиума, где собрался весь генералитет и я была одна-единственная женщина, — Епишев вдруг поднял бокал и пригласил всех поздравить меня с наступающим на другой день днем рождения! Смутилась я ужасно. Так это было неожиданно и, что говорить, более чем приятно!
Сам Епишев большой любитель театра. Он пристально следит за культурной жизнью страны, глубоко вникает в проблемы искусства. Ни одно новое интересное литературное произведение, ни одно крупное достижение театра и кино или новое имя в музыке не проходит мимо него.
Идя к Епишеву, я мысленно готовлюсь к вопросам, касающимся искусства. Он всегда интересуется моим мнением о новом писателе и его повести, о композиторе или новой песне.
Каков начальник, таковы и его подчиненные. Я не могу не восхищаться генерал-полковником Г. В. Срединым. С Геннадием Васильевичем чувствуешь себя просто, непрерывно ощущаешь в его взгляде внимание и уважение лично к тебе, к твоей работе.
Часто думаю о том, почему меня с таким вниманием и уважением принимают и выслушивают наши большие военачальники, люди, казалось бы, далеко стоящие от театра. Ну что я такого особенного делаю для воинов? Да, я люблю их всем сердцем. Но ведь не я одна. Все мы, деятели искусства и культуры, радостно несем им свое творчество.
Средин — сравнительно еще молодой человек. Знать и видеть меня в мои лучшие годы на сцене, когда я играла большие роли, он не мог. Вот и думается: просто он и его коллеги чувствуют мою любовь к воинам, слышали о моих прежних поездках в самые отдаленные уголки страны, в самые маленькие подразделения. Может быть, они знают о том уважении, симпатии, которые я испытываю к их подругам—офицерским женам. А как иногда трудно бывает им, женщинам, на границе! Как неуютно перебираться с места на место, когда мужья получают новые назначения. Все это я видела, понимала, знала. Но сердечность такого талантливого и культурного человека, как Средин, я объясняю настоящей любовью к искусству и людям искусства.
Несмотря на занятость. Средин часто бывает в театрах и на концертах. Не забуду, как в день 150-летия Малого театра он приветствовал коллектив от Министерства обороны. Я волновалась, так как должна была читать приветственное письмо Центральному Комитету нашей партии. И Средин видел это и всячески старался меня подбодрить и успокоить. А сам тоже волновался. И это нас как-то еще больше по-человечески сблизило. Обаятельный, простой, умный, я бы сказала, красивой души человек—Геннадий Васильевич Средин.
Хочу упомянуть также и генерала Е. И. Востокова. Востоков — подлинный энтузиаст военного шефства. Он сам художник — несколько раз устраивались его выставки.
Он человек; бесконечно преданный искусству и природе. Пейзажи его очаровательны. Самое большое его удовольствие — взять ящик с красками и уехать за город, на природу, чтобы писать и писать. Он неизменный посетитель вернисажей. Но и театр не остается без его внимания. Он следит за всеми премьерами, хорошо знает актеров и концертную эстраду. Евгений Иванович был неоценимым руководителем военно-шефской работы. Никто лучше него не знал, что необходимо воинам для поднятия их культурного уровня, для развития их эстетических вкусов. Как же легко и приятно было работать с ним. И как по-настоящему бывал он счастлив, когда,, находясь в зале, видел и чувствовал благодарный отклик воинов на выступление артистов. Радостно, что связи наши сохранились.
Говоря о военных — энтузиастах шефской работы, я не могу обойти молчанием помощника Востокова — Ф. Л. Малыгина. Неистощимая фантазия и горение, энергия, неусыпный поиск все новых и новых форм шефства — вот что характерно для Федора Лукича. Оба они — Востоков и Малыгин — очень много сделали для развития шефства. Все недоработки со стороны военных организаций, недооценка важности шефства и другие помехи по первому моему сигналу внимательно рассматривались и всегда легко и быстро устранялись.
Хочется сказать несколько добрых слов и о заместителе Малыгина—капитане 1-го ранга И. Д. Ярцеве. Тоже человек большой культуры, любитель театра. И Малыгин и Ярцев по выходе на пенсию нашли большой простор для своих знаний и способностей в Союзе кинематографистов. Самые добрые воспоминания оставили оба они в моей памяти. Наши дружеские, хоть и редкие встречи всегда наполняют меня радостным теплом.
Но я не хотела бы ограничиться воспоминанием только о работниках, призванных осуществлять военное шефство. Меня всегда радовало отношение высшего командования к театру, искусству и к нам, служителям муз. С какой любовью и уважением, с какой увлеченностью говорили они о нашем творчестве. Помню, на заре моей военно-шефской работы министром обороны был Родион Яковлевич Малиновский. Каждые четыре года мы проводили Всесоюзное совещание по культурному шефству над Армией и Флотом. Обычно я делала доклад о нашей работе. После меня выступали и военные, приехавшие с разных концов Союза, и шефы. Одно из таких совещаний длилось два дня, было очень многолюдным. На нем присутствовал Малиновский. С каким интересом выслушивал он высказывания, просьбы, а иногда и требования и шефов и самих своих подчиненных. Какие дельные, умные советы давал для улучшения шефской работы, которой придавал большое значение. И» как благодарно отзывался о наших успехах в ней.
Словно драгоценную память храню я его подарок, преподнесенный мне на одном из моих юбилеев. Сам Малиновский не мог присутствовать на моем празднике. Но как красиво выглядела делегация генералов, вышедших на сцену меня приветствовать. Всех поразил подарок — огромная ваза, состоящая из нескольких частей. Это был аквариум с золотыми рыбками. Чудесные цветы украшали его верхнюю часть. Но самое для меня дорогое то, что ваза была опоясана цепью с табличкой, на которой выгравировано личное поздравление министра и благодарность за мой труд. И подпись — министр обороны маршал Малиновский.
Выясняя какой-либо вопрос, я всегда лично могла позвонить в министерство Малиновскому. Он терпеливо выслушивал меня и разрешал все сомнения, давая нужный совет. Никогда не забыть его огромного вклада в столь необходимое и серьезное дело культурного воспитания воинов.
Помню, отмечалось 80-летие маршала А. М. Василевского. Я послала поздравление этому умному, прекрасному человеку, герою Великой Отечественной войны. Как же мне было приятно, когда я получила теплое письмо от Александра Михайловича и книгу его воспоминаний с доброй надписью. А ведь я не была лично знакома с ним. В его письме выразилось внимание к моему творчеству и моей работе в Армии и Флоте.
Дорогая Елена Николаевна!
-Сегодня с огромным удовольствием и полным удовлетворением вместе со своей семьей и, безусловно, со всей советской общественностью воспринял Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении Вам звания Героя Социалистического Труда. С этой высокой правительственной наградой разрешите прежде всего от всего сердца и поздравить Вас...
Вспоминая годы Великой Отечественной войны и ту огромную помощь, которую оказывал коллектив Вашего театра своими незабываемыми выступлениями в войсках Действующей армии, мы прежде всего вспоминаем Вас, дорогая Елена Николаевна, как одного из самых активных деятелей в организации этой помощи, лицо, фактически возглавлявшее этот изумительный, так называемый фронтовой филиал театра...
С сердечным приветом, самыми добрыми пожеланиями и любовью к Вам
Ваш А. Василевский.
Когда умер Василевский, я почувствовала, что потеряла какую-то часть своего духовного мира. Отечественная война и все, что с ней связано, неотделимо от имени Василевского. Ушел герой войны, умный стратег, один из тех, кто победил гитлеровскую военную машину, советский патриот, всем сердцем любивший простого рядового бойца. От друзей Василевского я узнала, какой отзывчивой душой, какой добротой обладал этот замечательный человек.
В один из моих приездов с военно-шефской бригадой в ГДР я была приглашена на обед к командующему Группой войск А. А. Гречко. Однако обедали мы вдвоем с его супругой. Сам Андрей Андреевич заглянул в столовую буквально на несколько минут, чтобы поздороваться со мной и спросить, как мы устроены, не надо ли нам, бригаде, чего-нибудь, нет ли каких-нибудь претензий. Такое внимание и забота были мне очень дороги. Они показали, как ценил наш приезд и нашу работу сам командующий.
Помню мое знакомство с маршалом И. И. Якубовским. Тогда он был командующим Южной группой войск в ГДР. Мы приехали в Дрезден, где помещалась его резиденция. Наступил час обеда. Вижу, не хватает нескольких товарищей из моей бригады —Жарова, Доронина и Калужского. Куда они девались? Кто-то высказал предположение, не в бассейне ли они. Иду к бассейну и по торчащим из воды головам пытаюсь отыскать моих пропавших. И там их нет! Я прихожу в отчаяние. Внезапно ко мне подходит адъютант командующего и приглашает от его имени пройти к нему. «Хорошо, но мне прежде надо найти своих товарищей», — говорю я. «Да они там, у командующего», — был ответ. У меня отлегло от сердца.
Иду в штаб. Проводят меня в какое-то помещение. Драпировки на дверях скрывают, очевидно, столовую. Распахиваются занавески, и я вижу—все мои беглецы сидят за роскошным столом. Чего-чего только на нем нет. Навстречу мне поднимается красавец богатырь! Моя растерянность, общий хохот, и я уже сижу рядом с командующим. И—о ужас!—он наливает мне фужер коньяка. На все мои протесты Якубовский совершенно серьезно и решительно заявляет, что мои «дорогие товарищи» чуть ли не клятвенно заверили его, что я, их бригадир и «самая главная», пью коньяк только фужерами. Что было делать? Прежде всего я попросила позвать и остальных актеров бригады, надеясь этим отсрочить или заставить забыть злосчастный фужер. Но с Якубовским спорить было бесполезно. За товарищами послали, а фужер коньяка я должна была выпить. Поднимая бокал, Якубовский сказал: «Да, как ваша фамилия-то?!» «Гоголева»,—пролепетала я, с ужасом глядя на коньяк. «Гоголева? Никогда не слыхал. Ваше здоровье»,—последовал ответ. И я... выпила до дна весь огромный фужер! Почему и как я не опьянела — одному господу богу известно.
Явились и остальные наши товарищи, возникло дружеское застолье. После него Якубовский повез нас на дачу. Чудесный, весь в зелени, маленький домик, красивый сад и громадный черный пес, повинующийся каждому приказу хозяина. Много раз потом мы с Якубовским вспоминали наше такое необычное знакомство. Я убедилась, какой он простой и обаятельный человек, как уважает и любит искусство. И уже позднее, заменив маршала Гречко на посту командующего всей Группой войск в ГДР, Якубовский находил время встретиться с нашей бригадой. С большим интересом расспрашивал он о театральных новинках. Однажды, находясь у него в гостях, мы неожиданно, прямо за столом дали маленький концерт, специально для командующего. Он проникновенно слушал песни, и всегда была в его глазах какая-то грустинка.
Его смерть потрясла меня. Такой большой и могучий, здоровяк с виду. Тяжела потеря такого красивого человека. Мне всегда казалось, что он тяготился службой вне родной страны. Он был весь такой русский, так неразрывно связан с нашим Отечеством.
Ежегодно перед Октябрьскими праздниками для участников парада на Красной площади Московская военно-шефская комиссия устраивает в Кремлевском Дворце съездов большой праздничный концерт. Командование всегда приглашает меня в президиум. И я получаю большое удовольствие от созерцания этих чудесных молодых солдат и моряков, наполняющих огромный зал. Как гордишься, что именно эти отличники боевой и политической подготовки вместе со своими командирами завтра пройдут перед Мавзолеем Ленина. А по телевизору миллионы и миллионы глаз будут с гордостью следить за своими умелыми, смелыми и красивыми воинами—сынами и внуками, любоваться мощью нашего оружия, надежной опорой нашей безопасности.
Волнующий момент—вынос знамен! Горло сжимает комок! А потом доклад и поздравление командующего, поздравления и рапорты комсомольцев, рабочих, деятелей культуры и после антракта наш, шефов, рапорт-концерт. Обычно все начинают съезжаться к девяти часам утра. Зал наполняется участниками парада. А мы, президиум, собираемся в специальном помещении за кулисами. Тут происходят неожиданные встречи. Встречаюсь с командирами, которых давно не видела. Надо поздравить вновь произведенных генералов и полюбоваться новыми знаками отличия. А иногда подойдет ко мне такой генерал да и напомнит: «А ведь вы, Елена Николаевна, тогда-то были у нас на границе или в такой-то войсковой части». А то припомнит и фронт Отечественной.
Всегда волнуюсь, собираясь на этот праздник. И до слез радостна та приветливость, с которой меня встречают. Хочется еще и еще работать, чтобы отблагодарить, заслужить внимание.
Командующий Московским округом генерал-полковник Е. Ф. Ивановский был всегда неизменно любезен. Он внимательно следил, чтобы мне вовремя подавали машину. И капитан или майор, сопровождавший меня, звонил заранее, уточняя адрес. После официальной части я обычно шла к зрителям. Меня со всех сторон окружала молодежь в форме всех возможных родов войск. Начинались вопросы, разговоры, а то тянулись ко мне программки, записные книжки, просто билеты: «Автограф! Елена Николаевна! Мне, мне, я раньше! Вот ручка!!!»
Звонки! Но меня теснит и окружает еще огромная толпа. Не успеваешь подписывать всем, а антракта больше не будет!
Наш шефский концерт я всегда смотрю полностью. А потом маленьким застольем командование благодарит участников концерта. И тут, как всегда, вперемежку с тостами — небольшой концерт, немного песен, немного чудесных добрых шуток, и мы расходимся.
Какова была моя радость, когда, приехав как-то в ГДР, я встретила Ивановского уже командующим Группой войск. Как родные мы обнялись и стали вспоминать Москву—театры и общих знакомых деятелей культуры. И опять теплая забота о нашем устройстве здесь, в ГДР. Удобно ли нам, хорошо ли? В каких только частях я не бывала! И всюду встречали отлично!
Долгое время Московским военным округом командовал генерал армии Владимир Леонидович Говоров, сын героя Отечественной войны Леонида Александровича Говорова, а начальником штаба МВО был генерал-полковник Константин Степанович Грушевой. Оба они также люди влюбленные в искусство, страстные поклонники театра. И, сидя рядом с ними, слушая наш рапорт-концерт, я получала огромное удовольствие не только от исполнителей там, на сцене, но и от того, как оба эти командира воспринимают искусство.
В. Л. Говоров — скромный, порой даже застенчивый человек. Его безграничное уважение к людям искусства с первого же знакомства бросается в глаза. Он и за столом удивительно располагает к себе, внимателен, предупредителен, хотя и не очень разговорчив.
Я никогда не бываю дома у больших людей — это не в моих правилах. На официальных обедах, встречах— другое дело. Но и на концертах, за товарищеским застольем можно угадать многие черты человека. Так, на одном из наших шефских концертов для участников парада Константин Степанович Грушевой познакомил меня со своим еще совсем юным внуком, тоже участником парада. Он ученик одного из военных училищ. С гордостью представлял мне его Грушевой — дед. И как нарочито строго приказал ему по звонку идти на свое место. А какой Грушевой в застолье! По слуху подбирает аккомпанемент для певца, сам поет, и кажется, если представится случай, вот-вот пустится в пляс! В искусстве он разбирается тонко и строго.
Помню, как-то в программе был возмутивший меня ансамбль. Я искоса взглянула на замкнутое лицо Грушевого. Он молчал. На мой тревожный вопросительный взгляд Константин Степанович сквозь зубы проронил: «Этого номера могло бы и не быть». Я до сих пор помню и его лицо и эту оценку. Ну и выдала же я после концерта его устроителям. Я и вообще-то против вокально-инструментальных ансамблей с их оглушительной электроникой. Воспитывать вкус, музыкальность и понимание красоты музыки на такой—увы!—какофонии нельзя. Некоторые начальники домов офицеров слишком нетребовательны, и это приносит вред нашей молодежи.
Помню, как к нам на заседание Центральной комиссии приехал представитель подводного флота и категорически требовал, чтобы им, подводникам, не присылали пластинки с современными остроритмичными мелодиями. Люди находятся под водой иногда целые месяцы. Невольно начинают сдавать нервы, а подобная музыка расшатывает нервную систему и действует отрицательно на дисциплину. «Мы просим мелодичную музыку, Чайковского, Моцарта!» Вот слова, которые я непрестанно на всех совещаниях привожу в пример. Уж эта мне мода! Хоть бы поскорее прошло это повальное увлечение оглушительной какофонией!
До войны в «Соснах» за соседним с нашим столиком в столовой сидел тогда еще не маршал, а просто генерал К. А. Мерецков с женой и сыном — совсем юношей. Всегда приветливые, они, однако, держались несколько обособленно. Но на мой юбилей я получила от маршала К. А. Мерецкова, уже командующего Московским округом, теплое, дружеское поздравление и чудесную палехскую шкатулку с «Всадницей» Брюллова на крышке. В заповедном уголке моего дома, где хранятся подарки моих дорогих военных, на почетном месте стоит и эта шкатулка. Ну а несколько лет спустя, когда я с бригадой артистов приехала в ГДР, командующим танковой частью был сын маршала Мерецкова, тот самый застенчивый юноша. Теперь о нем его подчиненные говорят как об удивительно смелом, волевом начальнике, всегда сдержанном, но и требовательном к своим однополчанам. Я видела, с каким уважением и теплотой обращались к нему офицеры, а сам он по-прежнему оставался несколько застенчивым и так по-молодому радовался нашей встрече. Вспоминал далекие годы в «Соснах», благодарил нас за приезд и за то удовольствие и радость, которые мы доставили воинам. Так на глазах у меня вырастали и взрослели сыновья и внуки тех, кого я знала в годы становления нашего государства.
Как драгоценную реликвию храню я портрет с чудесной надписью Героя Советского Союза, генерала П. И. Батова. С каким неподдельным чувством восхищался Павел Иванович нашим искусством, мастерством.
Была одна из традиционных встреч в телевизионном концертном зале. С воспоминаниями выступали наши прославленные военачальники, и среди них — маршал П. А. Ротмистров. С удивительным юмором рассказывал он об одной военной уловке своих танковых подразделений, шедших в лоб фашистским дивизиям. Когда я поднялась на сцену, чтобы поблагодарить героя, то попала сразу в такие жаркие объятия, что чуть не задохнулась. «Приезды ваших товарищей к нам, их выступления—вот что давало нам силы, вот что воодушевляло на драку с чертовым фашистом!» — кричал Ротмистров, не выпуская меня из объятий. И я была горда, счастлива; я не была на Сталинградском фронте, но мои товарищи там были. И это за них я принимала горячую благодарность и уважение прославленного воина.
Помню, мы давали концерт на кораблях в Мурманске и Североморске. Как-то нам с бригадой пришлось заночевать на одном из кораблей. Всех разместили по каютам офицеров, а мне предоставили каюту самого командира, который отправился ночевать на берег к своей семье.
Спала я как убитая. Просыпаюсь—думаю, отчего же такая тишина? По моим расчетам, давно уже должны драить палубу. Я бы проснулась от этого, привела бы себя в порядок. Наконец, сверившись с часами, я вышла к своим, и как раз вовремя. Прибыл командир, и по его приказу вся команда корабля выстроилась на палубе. Мы присутствовали при торжественном поднятии флага. Это было грандиозное, незабываемое впечатление. А спала я, оказывается, в такой тишине, потому что был дан строгий приказ: убирать палубу около каюты командира «бесшумно», там спит актриса и боже упаси ее побеспокоить!
Да, во многих местах побывали мы с шефскими концертами. И все же еще и еще раз жалею, что и годы и занятость не позволяют мне чаще навещать моих дорогих бойцов в их частях, особенно на границах, в отдаленных гарнизонах, и встречаться с друзьями у себя дома. Есть у меня и большая задолженность перед «моими военными», как я обычно говорю. Вот сколько объездила границ и флотов, а в Приморье и на Алтае не сумела побывать, да, боюсь, уж это для меня теперь неисполнимая мечта. А они зовут, ждут, и часто слышу упрек: «Что же вы, Елена Николаевна, нас забыли!» А как к ним ехать, вернее, лететь? Летом, во время нашего отпуска, когда я обычно проводила военно-шефские поездки, дальневосточники сами не советуют к ним приезжать. Штормы. Лучше всего сентябрь, а это уже начало сезона и повседневная работа. А где-то все же мелькает надежда: может быть, и повстречаюсь еще с тихоокеанскими моряками и воинами Алтая!
В 50-е годы возникло могучее движение по освоению целинных земель в Казахстане. Работники искусства не могли остаться в стороне от этого движения. Малый театр, как всегда, откликнулся одним из первых. И вот я решила свой отпуск провести на целине, давая в степи, в маленьких селениях концерты. Был у нас в Малом театре человек, обладавший необыкновенными организаторскими способностями, умевший организовать бригады и группы,— суфлер Иосиф Иванович Дарьяльский. Так вот мы и решили с Иосифом Ивановичем отправиться на месяц на целину. В городах я выступала от филармонии за плату, но главная наша задача состояла в шефском обслуживании целинников. Поездка была не из легких, освоение целины только начиналось. Всюду пыль, жара, грязь. Кажется, я за целый месяц не могла по-настоящему помыть голову и просто закрутила волосы в виде чалмы на все время пребывания на целине.
Зато люди везде старались помочь. Секретарь горкома выделил для нас машину и великолепно знающего дороги и местные условия водителя. Условия в разных местах были разные.
Так, например, в Рудном нас приняли по-царски. Маленький чистенький домик, приветливые девушки, даже торт нам поднесли. В еще не совсем готовом Доме культуры, если можно было так назвать этот домик, мое выступление прошло успешно. Собрались и все строители и «горожане», вернее, будущие горожане; ну а теперь, судя по газетам, в Рудном не только Дворец культуры, но и драматический театр выстроен.
Помню и другой эпизод. Приехали—в степи никого, ни стана, ни человека, ни намека на какое-нибудь жилье. Где же зрители? Но шофер наш упорно стоял на своем. Это место рекомендовано секретарем горкома. Значит, кто-нибудь придет. Сели мы на стерне и ждем. И вдруг с одной и с другой стороны навстречу друг другу идут далеко-далеко два трактора. «Ну вот, я же говорил,— обрадовался водитель.—Вот и публика!» И действительно, в том месте, где мы присели, сошлись два трактора. Наскоро закусив, трактористы приготовились меня слушать. «А еще-то кто будет?»—недоумевала я. «Да вот мы все тут!» Так для двух трактористов и состоялся мой концерт. Теперь это кажется смешным. Но, право же, в том, что два тракториста в центре необозримой степи слушают концерт артистки, есть что-то очень значительное.
Как-то проезжая вот по такой пустыне, мы буквально умирали от жары, и наш водитель предложил сделать маленький крюк и заехать к табунщикам попробовать настоящего кумыса. Конечно, мы с радостью согласились. Табунщики—двое стариков и старуха—по-русски не говорили. Объясниться с ними мог только водитель. Вошли в конюшню, где была всего одна лошадь, остальной табун далеко. Через стойло прошли в светлую и чистую горницу, всю застланную коврами, с неимоверно громоздкой кроватью и горой подушек чуть ли не до потолка. Все ярко, необычно. Нас усадили на ковре и из чистейших, просто сверкающих пиал предложили попробовать настоящий целебный кумыс. Никогда ничего подобного я не пила, да и потом не приходилось пить ничего чудеснее этого холодноватого напитка. Я попросила еще. Но тут наш шофер объяснил, что после второй порции я вряд ли встану. У этого натурального кумыса есть коварное свойство опьянять. Хозяйка с удовольствием наблюдала за моими пререканиями с водителем. Я не знала, как отблагодарить дружелюбных хозяев, мы ограничились дружескими рукопожатиями, улыбками и бесконечными поклонами.
Помню и наше пребывание в Семиозерном. В то время там было лишь одно озеро, вокруг которого тесно сгрудились маленькие деревянные домишки. Ни одного кирпичного здания, кроме бывшей не то церкви, не то часовни, где я и давала концерт. Это Семиозерное и стало на несколько дней нашей базой. В озере купаться было нельзя, ибо одна-единственная главная улица и являлась его берегом. У озера страшная грязь, а на «набережной» невообразимая пылища. Поселили нас в бараке из двух комнат и коридора с умывальником-рукомойником. Таз под умывальником, ведро с водой рядом, а из таза выливалось все прямо за дверь. В одной комнате жили восемь девушек и я. В другой помещались мужчины-трактористы и наш Дарьяльский. Девушки уходили чуть свет, большая часть мужчин тоже, а мне приходилось, выходя из комнаты, оповещать мужчин, которые еще не встали, что я буду мыться и потому прошу их не выходить в коридор, а Дарьяльский стоял снаружи на страже. Такая процедура всем очень понравилась, и если Дарьяльский отсутствовал, кто-нибудь из мужчин добросовестно нес за него вахту, сообщая: «Не входи, артистка умывается». Хорошие, веселые и добрые люди. Особенно их симпатии возросли после моего концерта, и мне было жаль расставаться с ними.
Целина была в то время своеобразным фронтом. И как в огне фронтов, так и здесь, в палящих степях Казахстана, Малый театр делал свое дело—воодушевлял и нес эстетическое наслаждение людям.
Чтобы завершить разговор о своей общественной деятельности, хочу сказать несколько слов о более чем полувековой дружбе Малого театра с заводом «Серп и молот». Здесь огромная заслуга принадлежит народной артистке РСФСР Варваре Александровне Обуховой. Ее энергия на поприще шефства над заводом просто удивительна. Она нас всех заражает своим энтузиазмом в этом деле. Наши режиссеры и актеры по ее требованию часто посещают цеха завода, давая в обеденный перерыв маленькие концерты. Режиссеры театра регулярно помогают заводской самодеятельности, и в результате на «Серпе» вырос народный театр, получивший широкое признание. Рабочие завода—частые гости у нас. Они посещают генеральные репетиции, они в курсе нашего репертуара и даже принимают участие в работе художественного совета.
Естественно, я не остаюсь в стороне: бываю на заводе не только в праздничные дни, но и в будни. Всегда еду туда с большим волнением и удовольствием, жду хорошей и приветливой встречи с друзьями.
Возникла у меня и еще более тесная связь с заводом «Компрессор». Сначала по просьбе директора завода, человека деятельного и очень любящего театр, мы приезжали на обычные встречи-концерты. Позднее дружба углубилась. Некоторые актеры Малого театра во главе с отзывчивым человеком и прекрасным артистом Виктором Ивановичем Хохряковым стали постоянными гостями завода. А потом ближе сошлись с рабочими и были избраны почетными членами бригад коммунистического труда. Меня удостоили чести быть избранной в бригаду Николая Петровича Разувакина. Мои социалистические обязательства таковы: раз в квартал моя бригада посещает спектакль Малого театра. И затем в перерыве мы вместе обсуждаем постановку. Порой я просто приезжаю на завод в свой выходной день. В обеденный перерыв я либо читаю стихи, либо рассказываю о жизни театра, о его репертуарном плане или истории, а в цеху стараюсь освоить мой станок. Мы лучше узнаем друг друга, и дружба наша крепнет.
Говоря о своей общественной работе, я хотела бы помянуть добрым словом Михаила Алексеевича Яснова. В бытность мою депутатом Моссовета он был председателем Мосгорисполкома. Труппа Малого театра расширилась. Приходили актеры с периферии, приходила и молодежь, а жить было негде. Театр остро нуждался в жилплощади. Задумали строить многоквартирный дом. Выделили нам место на 2-й Брестской улице, материальные фонды на строительство. Но все это надо было, как теперь говорят, «выбивать». И вот я, пользуясь депутатским пропуском, почти ежевечерне после спектакля дежурила в приемной у дверей Яснова. Помню свои походы к В. Ф. Промыслову (тогда занимавшемуся делами строительства), к министру легкой промышленности А. Н. Косыгину. Депутатский билет и настойчивость открывали передо мной все двери. Ну а дальше отвязаться от меня было не так просто. Мне же было легко хлопотать. Я говорила о нуждах Малого театра, о моих товарищах. Сама я уже давно имела хорошую кооперативную квартиру, где и сейчас живу, и ни в какой жилплощади не нуждалась. Так вот, встречая в двенадцатом часу ночи у дверей своего кабинета меня, упорно дожидавшуюся его приема (в те годы было принято работать в поздний час), Яснов иногда просто приходил в отчаяние. «Да что же это такое? Опять вы? Я дам распоряжение охране не пропускать вас в Моссовет». Но это было только угрозой. И малый, добрый, хороший Яснов, иногда продержав у дверей с час, очевидно в наказание, впускал меня к себе, выслушав и сурово сдвинув брови, подписывал нужные бумаги. И мы расставались добрыми друзьями до следующей встречи. Дом на 2-й Брестской был выстроен при его постоянной помощи и содействии. И многие актеры и сотрудники театра обязаны ему своими благоустроенными квартирами. Встречаясь иногда с Ясновым на съездах или официальных приемах, мы не без юмора вспоминаем постройку дома Малого театра и «вечную» просительницу у дверей его кабинета в Моссовете по ночам.
Теперь мало кто помнит эти наши волнения и хлопоты. Иногда мы вспоминаем об этом с А. Е. Пузанковым. Почти всю жизнь отдавший Малому театру, Пузанков и сейчас живет в доме на 2-й Брестской. Пришел он в театр простым рабочим сцены и дошел до заместителя директора. Замечательный товарищ, один из первых коммунистов Малого театра. Когда началась война, он сразу ушел на фронт и чудом остался жив благодаря своему адъютанту, тоже рабочему сцены Малого театра, Мочалову. Мочалов под пулями вытащил с поля боя своего израненного командира. После Отечественной войны оба, чуть подлечившись, вернулись в Малый театр, который беззаветно любили. Вышедший в запас полковником Пузанков занял в театре должность заведующего репертуарной конторой. И пусть у него не всегда хватало специальных знаний, но его принципиальность, знание труппы и преданность Малому, именно Малому театру, который он боготворил, делали его работу безупречной. Я не один раз приходила в его маленький кабинет за советом, приходила как к честнейшему коммунисту и товарищу поплакаться о делах и просто вспомнить ушедших корифеев Малого театра, которых и он знал и почитал. Сейчас Пузанков на пенсии, дают знать о себе раны. Я нет-нет да звоню ему, чтобы поделиться новостями театра.
Особенность Малого театра, вернее, одна из его традиций—дружба с обслуживающим персоналом. Я уже упоминала одевальщика-портного А. И. Южина, у которого Александр Иванович
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ОБЩЕСТВЕННАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
Как и любая советская актриса и к тому же член партии, я постоянно веду общественную работу. И эта работа составляет важный элемент моей духовной жизни, моего творческого самочувствия. Она дает мне дополнительные связи с народными массами и таким образом питает мое творчество. Без общественной работы я не мыслю своей жизни. О некоторых сторонах этой работы я и хочу здесь рассказать.
Уважаемая Елена Николаевна! Извините нас за очередное беспокойство. Мы только что получили письмо от совета ветеранов 18-й гвардейской стрелковой дивизии, в котором нам выслали уточненный план проведения встречи ветеранов дивизии в городе Юхнове...
Мы просим Вас в связи с изменением плана встречи в Юхнове организовать посещение нашей делегацией музея Малого театра 5 мая или 10 мая. Состав делегации три человека.
Мы просим Вас, уважаемая Елена Николаевна, сообщить, с кем и каким образом нам связаться в Москве по поводу посещения музея. Заранее благодарны за помощь. С искренним уважением член клуба «Родина»
Е. Иванова, г. Черняховск.
В течение многих лет я являюсь председателем Центральной комиссии по культурному шефству над Вооруженными Силами СССР. Это моя главная общественная работа. Начало ей было положено моими поездками на фронт во время Великой Отечественной войны. До сих пор у меня сохранились связи с многими участниками войны. Пишут, вспоминают, напоминают. «А помните, Елена Николаевна, как мы Вас звали «мамашей», когда Вы приехали в нашу часть?..» И следует название местечка или номер части. Недавно получила из Ташкента письмо от пенсионера Рудина: «Это мне Вы, Елена Николаевна, посвятили свое выступление, когда были на фронте в нашей части и давали концерт». Каким теплом веет от таких воспоминаний!
Моя нынешняя работа, в сущности, представляет собой продолжение той же связи с армией, культурного обслуживания ее.
Уважаемая Елена Николаевна! Ваша многолетняя шефская работа над Вооруженными Силами воистину увенчана доброй и почетной\\\\\\\\\\\\\\\' славой. А в эскадрилье «Малый театр—фронту» Вы стали самым близким и уважаемым человеком. Спасибо Вам за все хорошее, что сделали и делаете. По поручению летчиков эскадрильи «Малый театр — фронту»
А. Батизат.
Расскажу сначала, как организована эта шефская работа. В каждом театре есть комиссия, которая ставит своей задачей обслуживать бесплатными концертами и спектаклями, всеми другими культурными мероприятиями воинские части. Отдельные комиссии объединяются в масштабах области или республики, группируются по территориальному признаку. Во главе всех этих организаций стоит Центральная шефская комиссия, в которую входят пятьдесят-шестьдесят человек от республиканских и областных комиссий. Я не только руковожу Центральной комиссией, но и сама выезжаю к моим друзьям-военным. Прежде всего — к пограничникам. Я побывала на отдаленных заставах за Полярным кругом — норвежская граница, потом финская и Ленинградский округ с Кронштадтом; Прибалтика, Белорусский округ, Молдавия, Прикарпатский округ, далее Одесса, Николаев, турецкая граница. Закавказский округ, иранская граница, Уральский и Забайкальский военные округа. Я не говорю уже о Москве и Московском округе, об Украине—это центр. Здесь я была во всех воинских частях и подразделениях — везде, откуда поступали заявки и где Центральная шефская комиссия или Главное политическое управление считали нужным мое присутствие. Особенно запомнились посещения Балтийского и Черноморского флотов. Встречи на подводных лодках, сторожевых кораблях, тральщиках—там служат особые люди, у них особая служба. Такая же ответственная и трудная, как и за границами нашей Родины. Я побывала в Центральной группе войск, в Южной группе и пять раз — в Группе наших войск в ГДР. Как мы нужны там нашим воинам!
Сейчас формы военного шефства приняли более широкий характер. В орбиту внимания вошли и войска внутренней охраны и работники гражданской авиации. В последние годы наша работа особо направлена на воспитание юных воинов, патриотического мировоззрения, на расширение их культурного кругозора. Об этом говорится на заседаниях шефской комиссии и руководства ЦДСА (начальник—генерал-майор М. И. Михайлов), на пленумах ЦК профсоюза работников культуры, на специальных совещаниях творческой интеллигенции нашей страны, которые собирает Главное политическое управление. И тут особую роль играют доклады и советы генерала армии Алексея Алексеевича Епишева— начальника Главного политического управления.
Четкие формулировки докладов Епишева определяют программу нашей работы. И если мне, как председателю Центральной комиссии, необходимы конкретные разъяснения, я всегда незамедлительно получаю разрешение прийти к Епишеву. Внимательно меня выслушав, он серьезно и вдумчиво старается мне помочь. Я стремлюсь не злоупотреблять его временем, ибо знаю, как он занят и какая огромная ответственность лежит на его плечах. Тем дороже мне его внимание к нашей работе и тем трогательнее было, когда после одного из заседаний в комнате для президиума, где собрался весь генералитет и я была одна-единственная женщина, — Епишев вдруг поднял бокал и пригласил всех поздравить меня с наступающим на другой день днем рождения! Смутилась я ужасно. Так это было неожиданно и, что говорить, более чем приятно!
Сам Епишев большой любитель театра. Он пристально следит за культурной жизнью страны, глубоко вникает в проблемы искусства. Ни одно новое интересное литературное произведение, ни одно крупное достижение театра и кино или новое имя в музыке не проходит мимо него.
Идя к Епишеву, я мысленно готовлюсь к вопросам, касающимся искусства. Он всегда интересуется моим мнением о новом писателе и его повести, о композиторе или новой песне.
Каков начальник, таковы и его подчиненные. Я не могу не восхищаться генерал-полковником Г. В. Срединым. С Геннадием Васильевичем чувствуешь себя просто, непрерывно ощущаешь в его взгляде внимание и уважение лично к тебе, к твоей работе.
Часто думаю о том, почему меня с таким вниманием и уважением принимают и выслушивают наши большие военачальники, люди, казалось бы, далеко стоящие от театра. Ну что я такого особенного делаю для воинов? Да, я люблю их всем сердцем. Но ведь не я одна. Все мы, деятели искусства и культуры, радостно несем им свое творчество.
Средин — сравнительно еще молодой человек. Знать и видеть меня в мои лучшие годы на сцене, когда я играла большие роли, он не мог. Вот и думается: просто он и его коллеги чувствуют мою любовь к воинам, слышали о моих прежних поездках в самые отдаленные уголки страны, в самые маленькие подразделения. Может быть, они знают о том уважении, симпатии, которые я испытываю к их подругам—офицерским женам. А как иногда трудно бывает им, женщинам, на границе! Как неуютно перебираться с места на место, когда мужья получают новые назначения. Все это я видела, понимала, знала. Но сердечность такого талантливого и культурного человека, как Средин, я объясняю настоящей любовью к искусству и людям искусства.
Несмотря на занятость. Средин часто бывает в театрах и на концертах. Не забуду, как в день 150-летия Малого театра он приветствовал коллектив от Министерства обороны. Я волновалась, так как должна была читать приветственное письмо Центральному Комитету нашей партии. И Средин видел это и всячески старался меня подбодрить и успокоить. А сам тоже волновался. И это нас как-то еще больше по-человечески сблизило. Обаятельный, простой, умный, я бы сказала, красивой души человек—Геннадий Васильевич Средин.
Хочу упомянуть также и генерала Е. И. Востокова. Востоков — подлинный энтузиаст военного шефства. Он сам художник — несколько раз устраивались его выставки.
Он человек; бесконечно преданный искусству и природе. Пейзажи его очаровательны. Самое большое его удовольствие — взять ящик с красками и уехать за город, на природу, чтобы писать и писать. Он неизменный посетитель вернисажей. Но и театр не остается без его внимания. Он следит за всеми премьерами, хорошо знает актеров и концертную эстраду. Евгений Иванович был неоценимым руководителем военно-шефской работы. Никто лучше него не знал, что необходимо воинам для поднятия их культурного уровня, для развития их эстетических вкусов. Как же легко и приятно было работать с ним. И как по-настоящему бывал он счастлив, когда,, находясь в зале, видел и чувствовал благодарный отклик воинов на выступление артистов. Радостно, что связи наши сохранились.
Говоря о военных — энтузиастах шефской работы, я не могу обойти молчанием помощника Востокова — Ф. Л. Малыгина. Неистощимая фантазия и горение, энергия, неусыпный поиск все новых и новых форм шефства — вот что характерно для Федора Лукича. Оба они — Востоков и Малыгин — очень много сделали для развития шефства. Все недоработки со стороны военных организаций, недооценка важности шефства и другие помехи по первому моему сигналу внимательно рассматривались и всегда легко и быстро устранялись.
Хочется сказать несколько добрых слов и о заместителе Малыгина—капитане 1-го ранга И. Д. Ярцеве. Тоже человек большой культуры, любитель театра. И Малыгин и Ярцев по выходе на пенсию нашли большой простор для своих знаний и способностей в Союзе кинематографистов. Самые добрые воспоминания оставили оба они в моей памяти. Наши дружеские, хоть и редкие встречи всегда наполняют меня радостным теплом.
Но я не хотела бы ограничиться воспоминанием только о работниках, призванных осуществлять военное шефство. Меня всегда радовало отношение высшего командования к театру, искусству и к нам, служителям муз. С какой любовью и уважением, с какой увлеченностью говорили они о нашем творчестве. Помню, на заре моей военно-шефской работы министром обороны был Родион Яковлевич Малиновский. Каждые четыре года мы проводили Всесоюзное совещание по культурному шефству над Армией и Флотом. Обычно я делала доклад о нашей работе. После меня выступали и военные, приехавшие с разных концов Союза, и шефы. Одно из таких совещаний длилось два дня, было очень многолюдным. На нем присутствовал Малиновский. С каким интересом выслушивал он высказывания, просьбы, а иногда и требования и шефов и самих своих подчиненных. Какие дельные, умные советы давал для улучшения шефской работы, которой придавал большое значение. И» как благодарно отзывался о наших успехах в ней.
Словно драгоценную память храню я его подарок, преподнесенный мне на одном из моих юбилеев. Сам Малиновский не мог присутствовать на моем празднике. Но как красиво выглядела делегация генералов, вышедших на сцену меня приветствовать. Всех поразил подарок — огромная ваза, состоящая из нескольких частей. Это был аквариум с золотыми рыбками. Чудесные цветы украшали его верхнюю часть. Но самое для меня дорогое то, что ваза была опоясана цепью с табличкой, на которой выгравировано личное поздравление министра и благодарность за мой труд. И подпись — министр обороны маршал Малиновский.
Выясняя какой-либо вопрос, я всегда лично могла позвонить в министерство Малиновскому. Он терпеливо выслушивал меня и разрешал все сомнения, давая нужный совет. Никогда не забыть его огромного вклада в столь необходимое и серьезное дело культурного воспитания воинов.
Помню, отмечалось 80-летие маршала А. М. Василевского. Я послала поздравление этому умному, прекрасному человеку, герою Великой Отечественной войны. Как же мне было приятно, когда я получила теплое письмо от Александра Михайловича и книгу его воспоминаний с доброй надписью. А ведь я не была лично знакома с ним. В его письме выразилось внимание к моему творчеству и моей работе в Армии и Флоте.
Дорогая Елена Николаевна!
-Сегодня с огромным удовольствием и полным удовлетворением вместе со своей семьей и, безусловно, со всей советской общественностью воспринял Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении Вам звания Героя Социалистического Труда. С этой высокой правительственной наградой разрешите прежде всего от всего сердца и поздравить Вас...
Вспоминая годы Великой Отечественной войны и ту огромную помощь, которую оказывал коллектив Вашего театра своими незабываемыми выступлениями в войсках Действующей армии, мы прежде всего вспоминаем Вас, дорогая Елена Николаевна, как одного из самых активных деятелей в организации этой помощи, лицо, фактически возглавлявшее этот изумительный, так называемый фронтовой филиал театра...
С сердечным приветом, самыми добрыми пожеланиями и любовью к Вам
Ваш А. Василевский.
Когда умер Василевский, я почувствовала, что потеряла какую-то часть своего духовного мира. Отечественная война и все, что с ней связано, неотделимо от имени Василевского. Ушел герой войны, умный стратег, один из тех, кто победил гитлеровскую военную машину, советский патриот, всем сердцем любивший простого рядового бойца. От друзей Василевского я узнала, какой отзывчивой душой, какой добротой обладал этот замечательный человек.
В один из моих приездов с военно-шефской бригадой в ГДР я была приглашена на обед к командующему Группой войск А. А. Гречко. Однако обедали мы вдвоем с его супругой. Сам Андрей Андреевич заглянул в столовую буквально на несколько минут, чтобы поздороваться со мной и спросить, как мы устроены, не надо ли нам, бригаде, чего-нибудь, нет ли каких-нибудь претензий. Такое внимание и забота были мне очень дороги. Они показали, как ценил наш приезд и нашу работу сам командующий.
Помню мое знакомство с маршалом И. И. Якубовским. Тогда он был командующим Южной группой войск в ГДР. Мы приехали в Дрезден, где помещалась его резиденция. Наступил час обеда. Вижу, не хватает нескольких товарищей из моей бригады —Жарова, Доронина и Калужского. Куда они девались? Кто-то высказал предположение, не в бассейне ли они. Иду к бассейну и по торчащим из воды головам пытаюсь отыскать моих пропавших. И там их нет! Я прихожу в отчаяние. Внезапно ко мне подходит адъютант командующего и приглашает от его имени пройти к нему. «Хорошо, но мне прежде надо найти своих товарищей», — говорю я. «Да они там, у командующего», — был ответ. У меня отлегло от сердца.
Иду в штаб. Проводят меня в какое-то помещение. Драпировки на дверях скрывают, очевидно, столовую. Распахиваются занавески, и я вижу—все мои беглецы сидят за роскошным столом. Чего-чего только на нем нет. Навстречу мне поднимается красавец богатырь! Моя растерянность, общий хохот, и я уже сижу рядом с командующим. И—о ужас!—он наливает мне фужер коньяка. На все мои протесты Якубовский совершенно серьезно и решительно заявляет, что мои «дорогие товарищи» чуть ли не клятвенно заверили его, что я, их бригадир и «самая главная», пью коньяк только фужерами. Что было делать? Прежде всего я попросила позвать и остальных актеров бригады, надеясь этим отсрочить или заставить забыть злосчастный фужер. Но с Якубовским спорить было бесполезно. За товарищами послали, а фужер коньяка я должна была выпить. Поднимая бокал, Якубовский сказал: «Да, как ваша фамилия-то?!» «Гоголева»,—пролепетала я, с ужасом глядя на коньяк. «Гоголева? Никогда не слыхал. Ваше здоровье»,—последовал ответ. И я... выпила до дна весь огромный фужер! Почему и как я не опьянела — одному господу богу известно.
Явились и остальные наши товарищи, возникло дружеское застолье. После него Якубовский повез нас на дачу. Чудесный, весь в зелени, маленький домик, красивый сад и громадный черный пес, повинующийся каждому приказу хозяина. Много раз потом мы с Якубовским вспоминали наше такое необычное знакомство. Я убедилась, какой он простой и обаятельный человек, как уважает и любит искусство. И уже позднее, заменив маршала Гречко на посту командующего всей Группой войск в ГДР, Якубовский находил время встретиться с нашей бригадой. С большим интересом расспрашивал он о театральных новинках. Однажды, находясь у него в гостях, мы неожиданно, прямо за столом дали маленький концерт, специально для командующего. Он проникновенно слушал песни, и всегда была в его глазах какая-то грустинка.
Его смерть потрясла меня. Такой большой и могучий, здоровяк с виду. Тяжела потеря такого красивого человека. Мне всегда казалось, что он тяготился службой вне родной страны. Он был весь такой русский, так неразрывно связан с нашим Отечеством.
Ежегодно перед Октябрьскими праздниками для участников парада на Красной площади Московская военно-шефская комиссия устраивает в Кремлевском Дворце съездов большой праздничный концерт. Командование всегда приглашает меня в президиум. И я получаю большое удовольствие от созерцания этих чудесных молодых солдат и моряков, наполняющих огромный зал. Как гордишься, что именно эти отличники боевой и политической подготовки вместе со своими командирами завтра пройдут перед Мавзолеем Ленина. А по телевизору миллионы и миллионы глаз будут с гордостью следить за своими умелыми, смелыми и красивыми воинами—сынами и внуками, любоваться мощью нашего оружия, надежной опорой нашей безопасности.
Волнующий момент—вынос знамен! Горло сжимает комок! А потом доклад и поздравление командующего, поздравления и рапорты комсомольцев, рабочих, деятелей культуры и после антракта наш, шефов, рапорт-концерт. Обычно все начинают съезжаться к девяти часам утра. Зал наполняется участниками парада. А мы, президиум, собираемся в специальном помещении за кулисами. Тут происходят неожиданные встречи. Встречаюсь с командирами, которых давно не видела. Надо поздравить вновь произведенных генералов и полюбоваться новыми знаками отличия. А иногда подойдет ко мне такой генерал да и напомнит: «А ведь вы, Елена Николаевна, тогда-то были у нас на границе или в такой-то войсковой части». А то припомнит и фронт Отечественной.
Всегда волнуюсь, собираясь на этот праздник. И до слез радостна та приветливость, с которой меня встречают. Хочется еще и еще работать, чтобы отблагодарить, заслужить внимание.
Командующий Московским округом генерал-полковник Е. Ф. Ивановский был всегда неизменно любезен. Он внимательно следил, чтобы мне вовремя подавали машину. И капитан или майор, сопровождавший меня, звонил заранее, уточняя адрес. После официальной части я обычно шла к зрителям. Меня со всех сторон окружала молодежь в форме всех возможных родов войск. Начинались вопросы, разговоры, а то тянулись ко мне программки, записные книжки, просто билеты: «Автограф! Елена Николаевна! Мне, мне, я раньше! Вот ручка!!!»
Звонки! Но меня теснит и окружает еще огромная толпа. Не успеваешь подписывать всем, а антракта больше не будет!
Наш шефский концерт я всегда смотрю полностью. А потом маленьким застольем командование благодарит участников концерта. И тут, как всегда, вперемежку с тостами — небольшой концерт, немного песен, немного чудесных добрых шуток, и мы расходимся.
Какова была моя радость, когда, приехав как-то в ГДР, я встретила Ивановского уже командующим Группой войск. Как родные мы обнялись и стали вспоминать Москву—театры и общих знакомых деятелей культуры. И опять теплая забота о нашем устройстве здесь, в ГДР. Удобно ли нам, хорошо ли? В каких только частях я не бывала! И всюду встречали отлично!
Долгое время Московским военным округом командовал генерал армии Владимир Леонидович Говоров, сын героя Отечественной войны Леонида Александровича Говорова, а начальником штаба МВО был генерал-полковник Константин Степанович Грушевой. Оба они также люди влюбленные в искусство, страстные поклонники театра. И, сидя рядом с ними, слушая наш рапорт-концерт, я получала огромное удовольствие не только от исполнителей там, на сцене, но и от того, как оба эти командира воспринимают искусство.
В. Л. Говоров — скромный, порой даже застенчивый человек. Его безграничное уважение к людям искусства с первого же знакомства бросается в глаза. Он и за столом удивительно располагает к себе, внимателен, предупредителен, хотя и не очень разговорчив.
Я никогда не бываю дома у больших людей — это не в моих правилах. На официальных обедах, встречах— другое дело. Но и на концертах, за товарищеским застольем можно угадать многие черты человека. Так, на одном из наших шефских концертов для участников парада Константин Степанович Грушевой познакомил меня со своим еще совсем юным внуком, тоже участником парада. Он ученик одного из военных училищ. С гордостью представлял мне его Грушевой — дед. И как нарочито строго приказал ему по звонку идти на свое место. А какой Грушевой в застолье! По слуху подбирает аккомпанемент для певца, сам поет, и кажется, если представится случай, вот-вот пустится в пляс! В искусстве он разбирается тонко и строго.
Помню, как-то в программе был возмутивший меня ансамбль. Я искоса взглянула на замкнутое лицо Грушевого. Он молчал. На мой тревожный вопросительный взгляд Константин Степанович сквозь зубы проронил: «Этого номера могло бы и не быть». Я до сих пор помню и его лицо и эту оценку. Ну и выдала же я после концерта его устроителям. Я и вообще-то против вокально-инструментальных ансамблей с их оглушительной электроникой. Воспитывать вкус, музыкальность и понимание красоты музыки на такой—увы!—какофонии нельзя. Некоторые начальники домов офицеров слишком нетребовательны, и это приносит вред нашей молодежи.
Помню, как к нам на заседание Центральной комиссии приехал представитель подводного флота и категорически требовал, чтобы им, подводникам, не присылали пластинки с современными остроритмичными мелодиями. Люди находятся под водой иногда целые месяцы. Невольно начинают сдавать нервы, а подобная музыка расшатывает нервную систему и действует отрицательно на дисциплину. «Мы просим мелодичную музыку, Чайковского, Моцарта!» Вот слова, которые я непрестанно на всех совещаниях привожу в пример. Уж эта мне мода! Хоть бы поскорее прошло это повальное увлечение оглушительной какофонией!
До войны в «Соснах» за соседним с нашим столиком в столовой сидел тогда еще не маршал, а просто генерал К. А. Мерецков с женой и сыном — совсем юношей. Всегда приветливые, они, однако, держались несколько обособленно. Но на мой юбилей я получила от маршала К. А. Мерецкова, уже командующего Московским округом, теплое, дружеское поздравление и чудесную палехскую шкатулку с «Всадницей» Брюллова на крышке. В заповедном уголке моего дома, где хранятся подарки моих дорогих военных, на почетном месте стоит и эта шкатулка. Ну а несколько лет спустя, когда я с бригадой артистов приехала в ГДР, командующим танковой частью был сын маршала Мерецкова, тот самый застенчивый юноша. Теперь о нем его подчиненные говорят как об удивительно смелом, волевом начальнике, всегда сдержанном, но и требовательном к своим однополчанам. Я видела, с каким уважением и теплотой обращались к нему офицеры, а сам он по-прежнему оставался несколько застенчивым и так по-молодому радовался нашей встрече. Вспоминал далекие годы в «Соснах», благодарил нас за приезд и за то удовольствие и радость, которые мы доставили воинам. Так на глазах у меня вырастали и взрослели сыновья и внуки тех, кого я знала в годы становления нашего государства.
Как драгоценную реликвию храню я портрет с чудесной надписью Героя Советского Союза, генерала П. И. Батова. С каким неподдельным чувством восхищался Павел Иванович нашим искусством, мастерством.
Была одна из традиционных встреч в телевизионном концертном зале. С воспоминаниями выступали наши прославленные военачальники, и среди них — маршал П. А. Ротмистров. С удивительным юмором рассказывал он об одной военной уловке своих танковых подразделений, шедших в лоб фашистским дивизиям. Когда я поднялась на сцену, чтобы поблагодарить героя, то попала сразу в такие жаркие объятия, что чуть не задохнулась. «Приезды ваших товарищей к нам, их выступления—вот что давало нам силы, вот что воодушевляло на драку с чертовым фашистом!» — кричал Ротмистров, не выпуская меня из объятий. И я была горда, счастлива; я не была на Сталинградском фронте, но мои товарищи там были. И это за них я принимала горячую благодарность и уважение прославленного воина.
Помню, мы давали концерт на кораблях в Мурманске и Североморске. Как-то нам с бригадой пришлось заночевать на одном из кораблей. Всех разместили по каютам офицеров, а мне предоставили каюту самого командира, который отправился ночевать на берег к своей семье.
Спала я как убитая. Просыпаюсь—думаю, отчего же такая тишина? По моим расчетам, давно уже должны драить палубу. Я бы проснулась от этого, привела бы себя в порядок. Наконец, сверившись с часами, я вышла к своим, и как раз вовремя. Прибыл командир, и по его приказу вся команда корабля выстроилась на палубе. Мы присутствовали при торжественном поднятии флага. Это было грандиозное, незабываемое впечатление. А спала я, оказывается, в такой тишине, потому что был дан строгий приказ: убирать палубу около каюты командира «бесшумно», там спит актриса и боже упаси ее побеспокоить!
Да, во многих местах побывали мы с шефскими концертами. И все же еще и еще раз жалею, что и годы и занятость не позволяют мне чаще навещать моих дорогих бойцов в их частях, особенно на границах, в отдаленных гарнизонах, и встречаться с друзьями у себя дома. Есть у меня и большая задолженность перед «моими военными», как я обычно говорю. Вот сколько объездила границ и флотов, а в Приморье и на Алтае не сумела побывать, да, боюсь, уж это для меня теперь неисполнимая мечта. А они зовут, ждут, и часто слышу упрек: «Что же вы, Елена Николаевна, нас забыли!» А как к ним ехать, вернее, лететь? Летом, во время нашего отпуска, когда я обычно проводила военно-шефские поездки, дальневосточники сами не советуют к ним приезжать. Штормы. Лучше всего сентябрь, а это уже начало сезона и повседневная работа. А где-то все же мелькает надежда: может быть, и повстречаюсь еще с тихоокеанскими моряками и воинами Алтая!
В 50-е годы возникло могучее движение по освоению целинных земель в Казахстане. Работники искусства не могли остаться в стороне от этого движения. Малый театр, как всегда, откликнулся одним из первых. И вот я решила свой отпуск провести на целине, давая в степи, в маленьких селениях концерты. Был у нас в Малом театре человек, обладавший необыкновенными организаторскими способностями, умевший организовать бригады и группы,— суфлер Иосиф Иванович Дарьяльский. Так вот мы и решили с Иосифом Ивановичем отправиться на месяц на целину. В городах я выступала от филармонии за плату, но главная наша задача состояла в шефском обслуживании целинников. Поездка была не из легких, освоение целины только начиналось. Всюду пыль, жара, грязь. Кажется, я за целый месяц не могла по-настоящему помыть голову и просто закрутила волосы в виде чалмы на все время пребывания на целине.
Зато люди везде старались помочь. Секретарь горкома выделил для нас машину и великолепно знающего дороги и местные условия водителя. Условия в разных местах были разные.
Так, например, в Рудном нас приняли по-царски. Маленький чистенький домик, приветливые девушки, даже торт нам поднесли. В еще не совсем готовом Доме культуры, если можно было так назвать этот домик, мое выступление прошло успешно. Собрались и все строители и «горожане», вернее, будущие горожане; ну а теперь, судя по газетам, в Рудном не только Дворец культуры, но и драматический театр выстроен.
Помню и другой эпизод. Приехали—в степи никого, ни стана, ни человека, ни намека на какое-нибудь жилье. Где же зрители? Но шофер наш упорно стоял на своем. Это место рекомендовано секретарем горкома. Значит, кто-нибудь придет. Сели мы на стерне и ждем. И вдруг с одной и с другой стороны навстречу друг другу идут далеко-далеко два трактора. «Ну вот, я же говорил,— обрадовался водитель.—Вот и публика!» И действительно, в том месте, где мы присели, сошлись два трактора. Наскоро закусив, трактористы приготовились меня слушать. «А еще-то кто будет?»—недоумевала я. «Да вот мы все тут!» Так для двух трактористов и состоялся мой концерт. Теперь это кажется смешным. Но, право же, в том, что два тракториста в центре необозримой степи слушают концерт артистки, есть что-то очень значительное.
Как-то проезжая вот по такой пустыне, мы буквально умирали от жары, и наш водитель предложил сделать маленький крюк и заехать к табунщикам попробовать настоящего кумыса. Конечно, мы с радостью согласились. Табунщики—двое стариков и старуха—по-русски не говорили. Объясниться с ними мог только водитель. Вошли в конюшню, где была всего одна лошадь, остальной табун далеко. Через стойло прошли в светлую и чистую горницу, всю застланную коврами, с неимоверно громоздкой кроватью и горой подушек чуть ли не до потолка. Все ярко, необычно. Нас усадили на ковре и из чистейших, просто сверкающих пиал предложили попробовать настоящий целебный кумыс. Никогда ничего подобного я не пила, да и потом не приходилось пить ничего чудеснее этого холодноватого напитка. Я попросила еще. Но тут наш шофер объяснил, что после второй порции я вряд ли встану. У этого натурального кумыса есть коварное свойство опьянять. Хозяйка с удовольствием наблюдала за моими пререканиями с водителем. Я не знала, как отблагодарить дружелюбных хозяев, мы ограничились дружескими рукопожатиями, улыбками и бесконечными поклонами.
Помню и наше пребывание в Семиозерном. В то время там было лишь одно озеро, вокруг которого тесно сгрудились маленькие деревянные домишки. Ни одного кирпичного здания, кроме бывшей не то церкви, не то часовни, где я и давала концерт. Это Семиозерное и стало на несколько дней нашей базой. В озере купаться было нельзя, ибо одна-единственная главная улица и являлась его берегом. У озера страшная грязь, а на «набережной» невообразимая пылища. Поселили нас в бараке из двух комнат и коридора с умывальником-рукомойником. Таз под умывальником, ведро с водой рядом, а из таза выливалось все прямо за дверь. В одной комнате жили восемь девушек и я. В другой помещались мужчины-трактористы и наш Дарьяльский. Девушки уходили чуть свет, большая часть мужчин тоже, а мне приходилось, выходя из комнаты, оповещать мужчин, которые еще не встали, что я буду мыться и потому прошу их не выходить в коридор, а Дарьяльский стоял снаружи на страже. Такая процедура всем очень понравилась, и если Дарьяльский отсутствовал, кто-нибудь из мужчин добросовестно нес за него вахту, сообщая: «Не входи, артистка умывается». Хорошие, веселые и добрые люди. Особенно их симпатии возросли после моего концерта, и мне было жаль расставаться с ними.
Целина была в то время своеобразным фронтом. И как в огне фронтов, так и здесь, в палящих степях Казахстана, Малый театр делал свое дело—воодушевлял и нес эстетическое наслаждение людям.
Чтобы завершить разговор о своей общественной деятельности, хочу сказать несколько слов о более чем полувековой дружбе Малого театра с заводом «Серп и молот». Здесь огромная заслуга принадлежит народной артистке РСФСР Варваре Александровне Обуховой. Ее энергия на поприще шефства над заводом просто удивительна. Она нас всех заражает своим энтузиазмом в этом деле. Наши режиссеры и актеры по ее требованию часто посещают цеха завода, давая в обеденный перерыв маленькие концерты. Режиссеры театра регулярно помогают заводской самодеятельности, и в результате на «Серпе» вырос народный театр, получивший широкое признание. Рабочие завода—частые гости у нас. Они посещают генеральные репетиции, они в курсе нашего репертуара и даже принимают участие в работе художественного совета.
Естественно, я не остаюсь в стороне: бываю на заводе не только в праздничные дни, но и в будни. Всегда еду туда с большим волнением и удовольствием, жду хорошей и приветливой встречи с друзьями.
Возникла у меня и еще более тесная связь с заводом «Компрессор». Сначала по просьбе директора завода, человека деятельного и очень любящего театр, мы приезжали на обычные встречи-концерты. Позднее дружба углубилась. Некоторые актеры Малого театра во главе с отзывчивым человеком и прекрасным артистом Виктором Ивановичем Хохряковым стали постоянными гостями завода. А потом ближе сошлись с рабочими и были избраны почетными членами бригад коммунистического труда. Меня удостоили чести быть избранной в бригаду Николая Петровича Разувакина. Мои социалистические обязательства таковы: раз в квартал моя бригада посещает спектакль Малого театра. И затем в перерыве мы вместе обсуждаем постановку. Порой я просто приезжаю на завод в свой выходной день. В обеденный перерыв я либо читаю стихи, либо рассказываю о жизни театра, о его репертуарном плане или истории, а в цеху стараюсь освоить мой станок. Мы лучше узнаем друг друга, и дружба наша крепнет.
Говоря о своей общественной работе, я хотела бы помянуть добрым словом Михаила Алексеевича Яснова. В бытность мою депутатом Моссовета он был председателем Мосгорисполкома. Труппа Малого театра расширилась. Приходили актеры с периферии, приходила и молодежь, а жить было негде. Театр остро нуждался в жилплощади. Задумали строить многоквартирный дом. Выделили нам место на 2-й Брестской улице, материальные фонды на строительство. Но все это надо было, как теперь говорят, «выбивать». И вот я, пользуясь депутатским пропуском, почти ежевечерне после спектакля дежурила в приемной у дверей Яснова. Помню свои походы к В. Ф. Промыслову (тогда занимавшемуся делами строительства), к министру легкой промышленности А. Н. Косыгину. Депутатский билет и настойчивость открывали передо мной все двери. Ну а дальше отвязаться от меня было не так просто. Мне же было легко хлопотать. Я говорила о нуждах Малого театра, о моих товарищах. Сама я уже давно имела хорошую кооперативную квартиру, где и сейчас живу, и ни в какой жилплощади не нуждалась. Так вот, встречая в двенадцатом часу ночи у дверей своего кабинета меня, упорно дожидавшуюся его приема (в те годы было принято работать в поздний час), Яснов иногда просто приходил в отчаяние. «Да что же это такое? Опять вы? Я дам распоряжение охране не пропускать вас в Моссовет». Но это было только угрозой. И малый, добрый, хороший Яснов, иногда продержав у дверей с час, очевидно в наказание, впускал меня к себе, выслушав и сурово сдвинув брови, подписывал нужные бумаги. И мы расставались добрыми друзьями до следующей встречи. Дом на 2-й Брестской был выстроен при его постоянной помощи и содействии. И многие актеры и сотрудники театра обязаны ему своими благоустроенными квартирами. Встречаясь иногда с Ясновым на съездах или официальных приемах, мы не без юмора вспоминаем постройку дома Малого театра и «вечную» просительницу у дверей его кабинета в Моссовете по ночам.
Теперь мало кто помнит эти наши волнения и хлопоты. Иногда мы вспоминаем об этом с А. Е. Пузанковым. Почти всю жизнь отдавший Малому театру, Пузанков и сейчас живет в доме на 2-й Брестской. Пришел он в театр простым рабочим сцены и дошел до заместителя директора. Замечательный товарищ, один из первых коммунистов Малого театра. Когда началась война, он сразу ушел на фронт и чудом остался жив благодаря своему адъютанту, тоже рабочему сцены Малого театра, Мочалову. Мочалов под пулями вытащил с поля боя своего израненного командира. После Отечественной войны оба, чуть подлечившись, вернулись в Малый театр, который беззаветно любили. Вышедший в запас полковником Пузанков занял в театре должность заведующего репертуарной конторой. И пусть у него не всегда хватало специальных знаний, но его принципиальность, знание труппы и преданность Малому, именно Малому театру, который он боготворил, делали его работу безупречной. Я не один раз приходила в его маленький кабинет за советом, приходила как к честнейшему коммунисту и товарищу поплакаться о делах и просто вспомнить ушедших корифеев Малого театра, которых и он знал и почитал. Сейчас Пузанков на пенсии, дают знать о себе раны. Я нет-нет да звоню ему, чтобы поделиться новостями театра.
Особенность Малого театра, вернее, одна из его традиций—дружба с обслуживающим персоналом. Я уже упоминала одевальщика-портного А. И. Южина, у которого Александр Иванович
25.07.2005
Подробнее
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой» Е.Н. ГОГОЛЕВА
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
НЕСКОЛЬКО СЛОВ О КИНО
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
НЕСКОЛЬКО СЛОВ О КИНО
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
НЕСКОЛЬКО СЛОВ О КИНО
Я еще застала немое кино, видела первых его «звезд» — Веру Холодную, Мозжухина, Полонского и Максимова. Я застала даже иллюзионы, как тогда назывались маленькие кинотеатрики. В этих иллюзионах шли видовые картины или немые увлекательные драмы с западными киногероями.
Показывали невероятные комедии с Максом Линдером, потом появились трюковые картины с Гарольдом Ллойдом, с никогда не улыбавшимся Бестером Китоном, ну и, конечно, Чарли Чаплином, Мэри Пикфорд и Дугласом Фэрбенксом. Я любила кино, часто ходила смотреть «звезд» американского экрана. До сих пор не могу забыть картин с Бетт Дэвис и, конечно же, со сводившей всех с ума в «Маленькой маме» и в «Петере» очаровательной Франческой Гааль.
Сначала я не думала о кинокарьере. Театр был для меня всем, как остается всем и по сей день. Но появилось желание и самой сняться. Что привлекало? Я была молода, отсюда желание славы и популярности. С первым моим фильмом — «Тираном Падуанским» — ничего не получилось. Произошла революция, и все съемки были отменены. Иначе сложились обстоятельства с «Аэлитой». Я прошла все пробы, была утверждена на роль Аэлиты, мне даже выдали аванс. Я ждала вызова на съемки, но снималась не я, а Ю. И. Солнцева (впоследствии известный кинорежиссер), которая первоначально должна была играть мою горничную. Я очень переживала свою неудачу и успокаивала себя тем, что отказали мне до съемок, значит, не как провалившейся актрисе. Впоследствии мне часто приходилось именно в кино получать такие щелчки. Но вот однажды в каком-то обществе я услыхала, что «не фотогенична», особенно мешают будто бы мои брови. Ну не фотогенична — что же делать! Брить брови я не хотела. Так и покорилась формуле: «неудавшаяся киноактриса».
В 30-е годы Константин Эггерт пригласил меня сниматься в фильме «Гобсек» с Л. М. Леонидовым. С ним у меня, по сценарию, была одна сцена, потом добавилась еще одна. Волновалась я ужасно. Леонида Мироновича я глубоко уважала, к тому же он был мхатовец: как-то он отнесется ко мне, совершенно неопытной в кино, да еще актрисе Малого театра. Сам он и репетировал и снимался прекрасно, но замечаний мне никаких не делал, так как занят был своей ролью. Никакого недоброжелательства с его стороны я не чувствовала. Однажды мы снимали сцену, где я, графиня Ресто, ищу либо завещание, либо деньги в комнате своего умершего мужа (в этой сцене скончавшегося графа играл дублер: Эггерт — исполнитель и режиссер — стоял у аппарата). На репетициях было точно условлено, где я, после всех поисков, наконец найду деньги.
Начали съемку, и... я забыла место, где спрятаны деньги. Я в ужасе с остервенением переворачивала всю постель и дублера-«труп», мучительно вспоминая, где же эти проклятые деньги. А съемка шла, лента крутилась, и Я уже не играла, а действительно с отчаянием металась от стола к постели, вспоминая репетиционное место свертка с деньгами. Совсем выбившись из сил (поворочай-ка этого дублера!), я наконец вспомнила место и завершила сцену.
Очень меня хвалили и Эггерт и оператор, говоря, что сцена вышла великолепно. Да, чего она мне стоила! Прервать съемку я считала невозможным, хотя ничего бы не произошло—ну, начали бы еще раз с начала. Кстати, о моей нефотогеничности: «Гобсек» явно свидетельствовал об обратном...
Как-то до меня дошли слухи, что Протазанов хочет снимать «Любовь Яровую» и Панову предложить играть мне. Почему этого не случилось—не знаю. Во всяком случае, никаких съемок «Любови Яровой» не было. Но такая мечта у Протазанова действительно существовала. И для меня это осталось лишь мечтой.
Потом война, фронт. После войны стали снимать фильмы-спектакли. Часто с завистью смотрела я кинофильмы с Марецкой, Ужвий, смотрела, восхищалась и понимала, что к этим ролям совсем не подхожу. Надо было окончательно расстаться с мечтой о кино. Но вот, после съемок нашего спектакля «Варвары» Л. Д. Луковым, я получила от него приглашение играть в картине «Об этом забывать нельзя». Сюжет картины — убийство писателя Ярослава Галана. Я должна была играть участницу контрреволюционной банды. Она маскируется под личиной подруги одного из близких Галану людей. В общем, руководит всем заговором вместе со своим сообщником, которого мастерски играл Н. С. Плотников. На съемках была очень приятная атмосфера. Работала я с большим удовольствием. Участвовали Л. Н. Смирнова, В. В. Тихонов, С. Ф. Бондарчук. Все были тогда еще совсем молодыми. Моей партнершей, игравшей подругу, в доверие к которой я втерлась, была О. А. Жизнева. Фильм получился безусловно интересный. Он шел и за границей, но под названием «Агент № 13». Вот этим агентом № 13 и была я. Однако в Москве по каким-то причинам фильм широко не рекламировался. Сейчас на моих творческих вечерах иногда показывают последний допрос и разоблачение моей героини. В этих кадрах моим партнером был Б. М. Тенин, который играл следователя. За эту работу меня хвалили и коллеги по работе и сам Луков.
Через некоторое время он пригласил меня сниматься в картине «Две жизни». Главные роли исполняли Н. Н. Рыбников и В. В. Тихонов. Тихонов играл белогвардейца князя Мещерского. Я играла его тетку, ярую монархистку, аристократку, в бешеной ярости, из пулемета, поставленного на чердаке ее особняка, расстреливающую демонстрацию на Садовой в Петрограде. Затем следовали кадры ареста княгини и ее проход через возмущенную толпу.
Съемки шли в Ленинграде. Стояли морозы. И мы все намерзлись и на натуре и в холодном вестибюле, из которого меня выводили арестованную. Пулемет я освоила быстро, и ворвавшимся красногвардейцам стоило действительно немалых усилий меня от него оторвать, так что Луков даже испугался, как бы меня по-настоящему не растерзали солдаты-статисты. Потом, при дублях на набережной, когда я шла до извозчика, на котором меня увозили арестованную, толпа действительно была настроена угрожающе. Кто-то залепил мне в спину таким снежком, что я и сквозь шубу почувствовала хороший удар. Луков даже счел необходимым при дубле разъяснить толпе статистов, что я актриса, а не всамделишная злобная княгиня. А вот сцена самого ареста кому-то не понравилась. И уже после, когда были разобраны декорации внутренней лестницы особняка. Луков опять меня вызвал и стал снимать разные варианты ареста. Я понимала, что дело во мне. Но чего от меня хотел в этой сцене Луков и что я делала неверно, я никак не могла уразуметь. Промучившись со мной весь съемочный день, Луков наконец закончил съемку и с раздражением сказал: «Ведь все было хорошо, не знаю, что Каплеру еще нужно!» В общем, кадры ареста так в картину и не вошли. Чем был недоволен А. Я. Каплер, автор сценария, я так и не узнала. Думаю, что я играла сцену ареста с чересчур большим нажимом. В этом, вероятно, и был мой просчет.
После я много раз участвовала в съемках спектаклей, но в кино меня не приглашали. Да и что я могла играть в кино? Я явно не подходила к тем ролям современных женщин, которые были так распространены в картинах. И вдруг Бондарчук снимает «Войну и мир». У меня мелькнула надежда — а может, позовут. Ведь тут я могла быть полезной. И действительно, меня пригласили на пробу роли графини Ростовой. Сделали несколько гримов, причесок, сняли в профиль, анфас, все честь по чести. А снималась в этой роли, как известно, К. Н. Головко. С образом, который она создала, я не согласна, представляла себе графиню Ростову несколько иной, более породистой, что ли. Но так или иначе, а я дала себе слово больше ни на какие пробы никогда не соглашаться и с кино кончить всякие отношения. Если уж в «Анне Карениной» и в «Войне и мире» мне не нашлось роли, то больше не о чем и мечтать.
Для телеэкрана я оказывалась и приемлемой и фотогеничной. Снималась и в спектаклях, были у меня и отдельные выступления и даже чтецкие номера. И вот опять вызов. Советско-японская картина. В главной роли — мой товарищ Юрий Соломин. Прислали мне сценарий. В общем, роль небольшая, спокойная, съемки в Ленинграде и Москве. Думаю, поеду, поговорю, но на. пробу не пойду. Видели меня по телевизору — какая я есть, а пробовать нечего. Поехала. Режиссер и ассистент на меня посмотрели, я — на них, а снималась Е. М. Солодова. Картины я не видела. Так и не получился мой «роман» с кино. Очень жаль. В последние годы я бы хотела сниматься не из-за популярности, а чтобы на дублях лучше изучить свои недостатки. Но сейчас, когда я вижу себя по телевизору, прихожу в ужас! Все мне не нравится: и я сама, и я как актриса. Порой просто хочется сразу же подать на пенсию и закончить свою творческую жизнь. Но польза от телевидения огромная. Посмотрев себя в «Головлевых», я поняла, что надо исправить моей Арине Петровне в будущих спектаклях. И очень волновалась и боялась телесъемок «Мамуре». Слишком дорога мне эта роль. Дорог и прием зрителей в театре.
А радио? Я люблю читать по радио стихи, прозу. Тут какая-то задушевность появляется. Сидишь одна и говоришь кому-то одному или одной. Микрофон не мешает, не пугает, он друг-собеседник. И нет страха что-то забыть. Текст перед глазами, или, если говоришь о ком-то или о чем-то, есть маленький конспект, тезисы. И ведешь беседу уверенно.
Таковы мои взаимоотношения с искусством, основанным на технике, — с кино, радио, телевидением.
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
НЕСКОЛЬКО СЛОВ О КИНО
Я еще застала немое кино, видела первых его «звезд» — Веру Холодную, Мозжухина, Полонского и Максимова. Я застала даже иллюзионы, как тогда назывались маленькие кинотеатрики. В этих иллюзионах шли видовые картины или немые увлекательные драмы с западными киногероями.
Показывали невероятные комедии с Максом Линдером, потом появились трюковые картины с Гарольдом Ллойдом, с никогда не улыбавшимся Бестером Китоном, ну и, конечно, Чарли Чаплином, Мэри Пикфорд и Дугласом Фэрбенксом. Я любила кино, часто ходила смотреть «звезд» американского экрана. До сих пор не могу забыть картин с Бетт Дэвис и, конечно же, со сводившей всех с ума в «Маленькой маме» и в «Петере» очаровательной Франческой Гааль.
Сначала я не думала о кинокарьере. Театр был для меня всем, как остается всем и по сей день. Но появилось желание и самой сняться. Что привлекало? Я была молода, отсюда желание славы и популярности. С первым моим фильмом — «Тираном Падуанским» — ничего не получилось. Произошла революция, и все съемки были отменены. Иначе сложились обстоятельства с «Аэлитой». Я прошла все пробы, была утверждена на роль Аэлиты, мне даже выдали аванс. Я ждала вызова на съемки, но снималась не я, а Ю. И. Солнцева (впоследствии известный кинорежиссер), которая первоначально должна была играть мою горничную. Я очень переживала свою неудачу и успокаивала себя тем, что отказали мне до съемок, значит, не как провалившейся актрисе. Впоследствии мне часто приходилось именно в кино получать такие щелчки. Но вот однажды в каком-то обществе я услыхала, что «не фотогенична», особенно мешают будто бы мои брови. Ну не фотогенична — что же делать! Брить брови я не хотела. Так и покорилась формуле: «неудавшаяся киноактриса».
В 30-е годы Константин Эггерт пригласил меня сниматься в фильме «Гобсек» с Л. М. Леонидовым. С ним у меня, по сценарию, была одна сцена, потом добавилась еще одна. Волновалась я ужасно. Леонида Мироновича я глубоко уважала, к тому же он был мхатовец: как-то он отнесется ко мне, совершенно неопытной в кино, да еще актрисе Малого театра. Сам он и репетировал и снимался прекрасно, но замечаний мне никаких не делал, так как занят был своей ролью. Никакого недоброжелательства с его стороны я не чувствовала. Однажды мы снимали сцену, где я, графиня Ресто, ищу либо завещание, либо деньги в комнате своего умершего мужа (в этой сцене скончавшегося графа играл дублер: Эггерт — исполнитель и режиссер — стоял у аппарата). На репетициях было точно условлено, где я, после всех поисков, наконец найду деньги.
Начали съемку, и... я забыла место, где спрятаны деньги. Я в ужасе с остервенением переворачивала всю постель и дублера-«труп», мучительно вспоминая, где же эти проклятые деньги. А съемка шла, лента крутилась, и Я уже не играла, а действительно с отчаянием металась от стола к постели, вспоминая репетиционное место свертка с деньгами. Совсем выбившись из сил (поворочай-ка этого дублера!), я наконец вспомнила место и завершила сцену.
Очень меня хвалили и Эггерт и оператор, говоря, что сцена вышла великолепно. Да, чего она мне стоила! Прервать съемку я считала невозможным, хотя ничего бы не произошло—ну, начали бы еще раз с начала. Кстати, о моей нефотогеничности: «Гобсек» явно свидетельствовал об обратном...
Как-то до меня дошли слухи, что Протазанов хочет снимать «Любовь Яровую» и Панову предложить играть мне. Почему этого не случилось—не знаю. Во всяком случае, никаких съемок «Любови Яровой» не было. Но такая мечта у Протазанова действительно существовала. И для меня это осталось лишь мечтой.
Потом война, фронт. После войны стали снимать фильмы-спектакли. Часто с завистью смотрела я кинофильмы с Марецкой, Ужвий, смотрела, восхищалась и понимала, что к этим ролям совсем не подхожу. Надо было окончательно расстаться с мечтой о кино. Но вот, после съемок нашего спектакля «Варвары» Л. Д. Луковым, я получила от него приглашение играть в картине «Об этом забывать нельзя». Сюжет картины — убийство писателя Ярослава Галана. Я должна была играть участницу контрреволюционной банды. Она маскируется под личиной подруги одного из близких Галану людей. В общем, руководит всем заговором вместе со своим сообщником, которого мастерски играл Н. С. Плотников. На съемках была очень приятная атмосфера. Работала я с большим удовольствием. Участвовали Л. Н. Смирнова, В. В. Тихонов, С. Ф. Бондарчук. Все были тогда еще совсем молодыми. Моей партнершей, игравшей подругу, в доверие к которой я втерлась, была О. А. Жизнева. Фильм получился безусловно интересный. Он шел и за границей, но под названием «Агент № 13». Вот этим агентом № 13 и была я. Однако в Москве по каким-то причинам фильм широко не рекламировался. Сейчас на моих творческих вечерах иногда показывают последний допрос и разоблачение моей героини. В этих кадрах моим партнером был Б. М. Тенин, который играл следователя. За эту работу меня хвалили и коллеги по работе и сам Луков.
Через некоторое время он пригласил меня сниматься в картине «Две жизни». Главные роли исполняли Н. Н. Рыбников и В. В. Тихонов. Тихонов играл белогвардейца князя Мещерского. Я играла его тетку, ярую монархистку, аристократку, в бешеной ярости, из пулемета, поставленного на чердаке ее особняка, расстреливающую демонстрацию на Садовой в Петрограде. Затем следовали кадры ареста княгини и ее проход через возмущенную толпу.
Съемки шли в Ленинграде. Стояли морозы. И мы все намерзлись и на натуре и в холодном вестибюле, из которого меня выводили арестованную. Пулемет я освоила быстро, и ворвавшимся красногвардейцам стоило действительно немалых усилий меня от него оторвать, так что Луков даже испугался, как бы меня по-настоящему не растерзали солдаты-статисты. Потом, при дублях на набережной, когда я шла до извозчика, на котором меня увозили арестованную, толпа действительно была настроена угрожающе. Кто-то залепил мне в спину таким снежком, что я и сквозь шубу почувствовала хороший удар. Луков даже счел необходимым при дубле разъяснить толпе статистов, что я актриса, а не всамделишная злобная княгиня. А вот сцена самого ареста кому-то не понравилась. И уже после, когда были разобраны декорации внутренней лестницы особняка. Луков опять меня вызвал и стал снимать разные варианты ареста. Я понимала, что дело во мне. Но чего от меня хотел в этой сцене Луков и что я делала неверно, я никак не могла уразуметь. Промучившись со мной весь съемочный день, Луков наконец закончил съемку и с раздражением сказал: «Ведь все было хорошо, не знаю, что Каплеру еще нужно!» В общем, кадры ареста так в картину и не вошли. Чем был недоволен А. Я. Каплер, автор сценария, я так и не узнала. Думаю, что я играла сцену ареста с чересчур большим нажимом. В этом, вероятно, и был мой просчет.
После я много раз участвовала в съемках спектаклей, но в кино меня не приглашали. Да и что я могла играть в кино? Я явно не подходила к тем ролям современных женщин, которые были так распространены в картинах. И вдруг Бондарчук снимает «Войну и мир». У меня мелькнула надежда — а может, позовут. Ведь тут я могла быть полезной. И действительно, меня пригласили на пробу роли графини Ростовой. Сделали несколько гримов, причесок, сняли в профиль, анфас, все честь по чести. А снималась в этой роли, как известно, К. Н. Головко. С образом, который она создала, я не согласна, представляла себе графиню Ростову несколько иной, более породистой, что ли. Но так или иначе, а я дала себе слово больше ни на какие пробы никогда не соглашаться и с кино кончить всякие отношения. Если уж в «Анне Карениной» и в «Войне и мире» мне не нашлось роли, то больше не о чем и мечтать.
Для телеэкрана я оказывалась и приемлемой и фотогеничной. Снималась и в спектаклях, были у меня и отдельные выступления и даже чтецкие номера. И вот опять вызов. Советско-японская картина. В главной роли — мой товарищ Юрий Соломин. Прислали мне сценарий. В общем, роль небольшая, спокойная, съемки в Ленинграде и Москве. Думаю, поеду, поговорю, но на. пробу не пойду. Видели меня по телевизору — какая я есть, а пробовать нечего. Поехала. Режиссер и ассистент на меня посмотрели, я — на них, а снималась Е. М. Солодова. Картины я не видела. Так и не получился мой «роман» с кино. Очень жаль. В последние годы я бы хотела сниматься не из-за популярности, а чтобы на дублях лучше изучить свои недостатки. Но сейчас, когда я вижу себя по телевизору, прихожу в ужас! Все мне не нравится: и я сама, и я как актриса. Порой просто хочется сразу же подать на пенсию и закончить свою творческую жизнь. Но польза от телевидения огромная. Посмотрев себя в «Головлевых», я поняла, что надо исправить моей Арине Петровне в будущих спектаклях. И очень волновалась и боялась телесъемок «Мамуре». Слишком дорога мне эта роль. Дорог и прием зрителей в театре.
А радио? Я люблю читать по радио стихи, прозу. Тут какая-то задушевность появляется. Сидишь одна и говоришь кому-то одному или одной. Микрофон не мешает, не пугает, он друг-собеседник. И нет страха что-то забыть. Текст перед глазами, или, если говоришь о ком-то или о чем-то, есть маленький конспект, тезисы. И ведешь беседу уверенно.
Таковы мои взаимоотношения с искусством, основанным на технике, — с кино, радио, телевидением.
Подробнее
«Листая старые подшивки» УДАРИМ ПО ЧЕХОВУ
«Листая старые подшивки»
УДАРИМ ПО ЧЕХОВУ
Малый театр за Чехова берется редко. Века прошелестели, а природе, духу этого театра по-прежнему чуждо все сколько-нибудь «чеховское»...
УДАРИМ ПО ЧЕХОВУ
Малый театр за Чехова берется редко. Века прошелестели, а природе, духу этого театра по-прежнему чуждо все сколько-нибудь «чеховское»...
«Листая старые подшивки»
УДАРИМ ПО ЧЕХОВУ
В Малом театре вновь сделали попытку сыграть пьесу великого драматурга
ЧЕХОВСКИЕ радения, приуроченные к юбилею его смерти, вступили в свой апогей. После страшного, исполненного смятения и дисгармонии «Вишневого сада» Эймунтаса Някрошюса высказался Иосиф Райхельгауз, назло всем выпустивший развеселую, пустяшную оперетту «Чайка». Две следующие премьеры — «Вишневый сад» в РАМТе и «Три сестры» в Малом театре — оказались куда более основательными.
Малый театр за Чехова берется редко. Века прошелестели, а природе, духу этого театра по-прежнему чуждо все сколько-нибудь «чеховское». Если бы в конце позапрошлого века «Чайку» не провалили в Александринке — ее бы точно провалили в Малом. Ясная, сильная поступь, темперамент открытый и мощный, уважение к слову, переходящее в патетическую декламацию, — вот актерский стиль Малого театра, который со временем, если и мельчал, то никогда не менял своей природы. Восторженный почитатель Малого театра Василий Розанов, воспитанный его великими мастерами, навсегда сохранил веру в то, что «театр не может передавать ничего интимного, скрытого, внутреннего.... Вообще сила и краткость, как бы ударность всего, — есть основной закон театра».
Словно подслушав эти давние размышления русского философа, художественный руководитель Малого театра Юрий Соломин поставил чеховские «Три сестры» так, как здесь ставили когда-то Южина-Сумбатова или Немировича-Данченко. «Ударяют» в его спектакле все и во все. Нет ни одной реплики, которая была бы сказана тихо, неразборчиво или незаметно. Поток жизни, серые ее будни, певцом которых так долго дразнили Чехова, неподвластны актерам Малого. Тихое мерцание разных планов, множество ежеминутных драм, полифония голосов, которые, не сливаясь, создают тревожный и сложный гул бытия, — все то, что составляет такую интимную, неизбежную часть чеховской поэтики, — для Малого театра по-прежнему составляет непостижимую тайну.
Наблюдать за этими муками постижения даже любопытно. Раздается бой часов, и Ирина, подойдя к ним, торжественно и пафосно возглашает: «И год назад точно также били часы». Возглашению подлежит всякая реплика и всякая строка. Звуки на реке, крики офицеров, гул волчка, «та-ра-ра-бумбия» Чебутыкина, шум самовара — все и вся становится у Соломина солирующим номером. Когда в доме Прозоровых ждут ряженых, русские народные песни звучат так, точно хор имени Пятницкого выстроился прямо здесь, на сцене.
Собственно, и сами актеры выстраиваются на сцене, точно народный хор, помня, что их должно быть видно и слышно отовсюду. И если уж сестры и все обитатели дома слушают забежавшего на минуту Вершинина (Александр Ермаков), то делают это основательно, развернувшись прямо на зрителя. Сразу видно, генеральские дочки.
Соломин с художником Александром Глазуновым, следуя чеховским постановкам Ефремова и Левенталя, подробно выстраивают на сцене дом Прозоровых с комнатами и переходами, с пейзажем и березовой рощей.
Но здесь-то, с березовой рощи, и начинается самое интересное. Соломин пытается расслышать трагедию с первых, веселых аккордов Ирининых именин. Роща — место, где Соленый убивает Тузенбаха — постоянно присутствует в образном строе спектакля, точно немой пророк и свидетель будущих несчастий. Да и сами именины — с подробным застольем, самоваром и пирогом — тоже читаются Соломиным как предвестие. К сожалению, и актеры в первом акте играют так, точно все самые роковые развязки пьесы уже произошли.
Праздник начинается с поминок. Гости Прозоровского дома встают, чтобы помянуть умершего ровно год назад отца. А еще раньше — в прологе к спектаклю — Соломин читает фрагмент письма Чехова к Книппер, где он говорит о своем истерзанном неразделенной любовью сердце.
Собственно, эта интонация поминовений, смертоносных предвестий и личных несчастий — главная в спектакле Малого театра. С каждым новым вздохом его дыхание становится все горячее, а в сцене пожара почти обжигает количеством разбитых судеб и безнадежных любовей. Скученные в одной маленькой комнате сестры, спрятавшийся за ширму Кулыгин (Валерий Бабятинский), вдребезги пьяный Чебутыкин (нежная и безысходная интонация Эдуарда Марцевича — может быть, самое сильное впечатление спектакля), бедная старая Анфиса (Галина Демина), брат Андрей (Александр Клюквин) — Соломин концентрирует степень страдания до предельной степени. Пожалуй, лишь Маша в исполнении Ольги Пашковой не слышит этой отчаянной атмосферы. Для нее ни любовь, ни внезапно обрушившееся на нее счастье несущественны, актриса с легкостью пропускает важнейшие сцены пьесы. И потому ее исповедь сестрам о своей незаконной любви воспринимается случайной и бессмысленной.
Существенно, что Тузенбах (Глеб Подгородинский) любит Ирину. Существенно, что она не слышит этой любви, но готова с ней смириться. Существенно, что Ольга (Алена Охлупина) внезапно принимает Кулыгина как человека, которого она — в отличие от Маши — могла бы полюбить. Существенно, что и он готов был бы полюбить Ольгу, если бы не тяжесть моральных запретов. Существенно, что он терпит Машино страдание в финале пьесы и готов терпеть его дальше. Существенно, что в финале музыка полкового оркестра вовсе не звучит радостно и успокоительно и слова Ольги тонут в отчаянной и безнадежной тишине. И выходит, что Малый театр порой наивно и напыщенно, но все же умудрился сыграть «Три сестры» как самую отчаянную и безнадежную чеховскую пьесу о несбывшейся любви.
Алена Карась
«Российская газета», 02.04.2005
УДАРИМ ПО ЧЕХОВУ
В Малом театре вновь сделали попытку сыграть пьесу великого драматурга
ЧЕХОВСКИЕ радения, приуроченные к юбилею его смерти, вступили в свой апогей. После страшного, исполненного смятения и дисгармонии «Вишневого сада» Эймунтаса Някрошюса высказался Иосиф Райхельгауз, назло всем выпустивший развеселую, пустяшную оперетту «Чайка». Две следующие премьеры — «Вишневый сад» в РАМТе и «Три сестры» в Малом театре — оказались куда более основательными.
Малый театр за Чехова берется редко. Века прошелестели, а природе, духу этого театра по-прежнему чуждо все сколько-нибудь «чеховское». Если бы в конце позапрошлого века «Чайку» не провалили в Александринке — ее бы точно провалили в Малом. Ясная, сильная поступь, темперамент открытый и мощный, уважение к слову, переходящее в патетическую декламацию, — вот актерский стиль Малого театра, который со временем, если и мельчал, то никогда не менял своей природы. Восторженный почитатель Малого театра Василий Розанов, воспитанный его великими мастерами, навсегда сохранил веру в то, что «театр не может передавать ничего интимного, скрытого, внутреннего.... Вообще сила и краткость, как бы ударность всего, — есть основной закон театра».
Словно подслушав эти давние размышления русского философа, художественный руководитель Малого театра Юрий Соломин поставил чеховские «Три сестры» так, как здесь ставили когда-то Южина-Сумбатова или Немировича-Данченко. «Ударяют» в его спектакле все и во все. Нет ни одной реплики, которая была бы сказана тихо, неразборчиво или незаметно. Поток жизни, серые ее будни, певцом которых так долго дразнили Чехова, неподвластны актерам Малого. Тихое мерцание разных планов, множество ежеминутных драм, полифония голосов, которые, не сливаясь, создают тревожный и сложный гул бытия, — все то, что составляет такую интимную, неизбежную часть чеховской поэтики, — для Малого театра по-прежнему составляет непостижимую тайну.
Наблюдать за этими муками постижения даже любопытно. Раздается бой часов, и Ирина, подойдя к ним, торжественно и пафосно возглашает: «И год назад точно также били часы». Возглашению подлежит всякая реплика и всякая строка. Звуки на реке, крики офицеров, гул волчка, «та-ра-ра-бумбия» Чебутыкина, шум самовара — все и вся становится у Соломина солирующим номером. Когда в доме Прозоровых ждут ряженых, русские народные песни звучат так, точно хор имени Пятницкого выстроился прямо здесь, на сцене.
Собственно, и сами актеры выстраиваются на сцене, точно народный хор, помня, что их должно быть видно и слышно отовсюду. И если уж сестры и все обитатели дома слушают забежавшего на минуту Вершинина (Александр Ермаков), то делают это основательно, развернувшись прямо на зрителя. Сразу видно, генеральские дочки.
Соломин с художником Александром Глазуновым, следуя чеховским постановкам Ефремова и Левенталя, подробно выстраивают на сцене дом Прозоровых с комнатами и переходами, с пейзажем и березовой рощей.
Но здесь-то, с березовой рощи, и начинается самое интересное. Соломин пытается расслышать трагедию с первых, веселых аккордов Ирининых именин. Роща — место, где Соленый убивает Тузенбаха — постоянно присутствует в образном строе спектакля, точно немой пророк и свидетель будущих несчастий. Да и сами именины — с подробным застольем, самоваром и пирогом — тоже читаются Соломиным как предвестие. К сожалению, и актеры в первом акте играют так, точно все самые роковые развязки пьесы уже произошли.
Праздник начинается с поминок. Гости Прозоровского дома встают, чтобы помянуть умершего ровно год назад отца. А еще раньше — в прологе к спектаклю — Соломин читает фрагмент письма Чехова к Книппер, где он говорит о своем истерзанном неразделенной любовью сердце.
Собственно, эта интонация поминовений, смертоносных предвестий и личных несчастий — главная в спектакле Малого театра. С каждым новым вздохом его дыхание становится все горячее, а в сцене пожара почти обжигает количеством разбитых судеб и безнадежных любовей. Скученные в одной маленькой комнате сестры, спрятавшийся за ширму Кулыгин (Валерий Бабятинский), вдребезги пьяный Чебутыкин (нежная и безысходная интонация Эдуарда Марцевича — может быть, самое сильное впечатление спектакля), бедная старая Анфиса (Галина Демина), брат Андрей (Александр Клюквин) — Соломин концентрирует степень страдания до предельной степени. Пожалуй, лишь Маша в исполнении Ольги Пашковой не слышит этой отчаянной атмосферы. Для нее ни любовь, ни внезапно обрушившееся на нее счастье несущественны, актриса с легкостью пропускает важнейшие сцены пьесы. И потому ее исповедь сестрам о своей незаконной любви воспринимается случайной и бессмысленной.
Существенно, что Тузенбах (Глеб Подгородинский) любит Ирину. Существенно, что она не слышит этой любви, но готова с ней смириться. Существенно, что Ольга (Алена Охлупина) внезапно принимает Кулыгина как человека, которого она — в отличие от Маши — могла бы полюбить. Существенно, что и он готов был бы полюбить Ольгу, если бы не тяжесть моральных запретов. Существенно, что он терпит Машино страдание в финале пьесы и готов терпеть его дальше. Существенно, что в финале музыка полкового оркестра вовсе не звучит радостно и успокоительно и слова Ольги тонут в отчаянной и безнадежной тишине. И выходит, что Малый театр порой наивно и напыщенно, но все же умудрился сыграть «Три сестры» как самую отчаянную и безнадежную чеховскую пьесу о несбывшейся любви.
Алена Карась
«Российская газета», 02.04.2005
Подробнее
Сегодня отмечает день рождения актриса Анна Михайловна Жарова. От души поздравляем Анну Михайловну и желаем ей крепкого здоровья, душевного спокойствия и творческих успехов!
Сегодня отмечает день рождения актриса Анна Михайловна Жарова. От души поздравляем Анну Михайловну и желаем ей крепкого здоровья, душевного спокойствия и творческих успехов!
23.07.2005
Подробнее
«Листая старые подшивки» БОЛЬ О ЧЕЛОВЕКЕ — ПО ДОСТОЕВСКОМУ И ОСТРОВСКОМУ
«Листая старые подшивки»
БОЛЬ О ЧЕЛОВЕКЕ — ПО ДОСТОЕВСКОМУ И ОСТРОВСКОМУ
Две премьеры в старейших театрах Москвы — «Униженные и оскорбленные» Достоевского во МХАТе им.Горького и «Пучина» А.Н.Островского в Малом — прямое послание авторов в наше время...
БОЛЬ О ЧЕЛОВЕКЕ — ПО ДОСТОЕВСКОМУ И ОСТРОВСКОМУ
Две премьеры в старейших театрах Москвы — «Униженные и оскорбленные» Достоевского во МХАТе им.Горького и «Пучина» А.Н.Островского в Малом — прямое послание авторов в наше время...
«Листая старые подшивки»
БОЛЬ О ЧЕЛОВЕКЕ — ПО ДОСТОЕВСКОМУ И ОСТРОВСКОМУ
на московских подмостках
Две премьеры в старейших театрах Москвы — «Униженные и оскорбленные» Достоевского во МХАТе им.Горького и «Пучина» А.Н.Островского в Малом — прямое послание авторов в наше время. На сцену выведены люди, человеческое достоинство которых оскорблено, и публика, вдоволь насладившаяся «медовым месяцем» и «лунным светом» антреприз, демонстрирующих триумф «власти денег», как к живой воде, припала вновь к классике. К колоритному русскому языку, к жизни, полной настоящих страстей и подлинно драматических коллизий. «Боль о человеке», который не в силах поднять себя в полный рост, ярко заявлена в этих премьерах.
В «Униженных и оскорбленных», поставленных Татьяной Дорониной, не ищите новаторства и режиссерских изысков, изощренных трактовок авторской позиции в угоду времени, хотя возможностей для этого предостаточно — Достоевский всегда стоял над схваткой «либералов» и «демократов». И если с первыми его еще как-то роднил протест против социальной несправедливости, то от вторых писателю частенько доставалось за попытки примирения всех противоречий с помощью христианского мировоззрения. Об образе Ивана Петровича, с которым незримыми нитями связаны все персонажи в «Униженных», Добролюбов писал когда-то: «Я признаюсь — все эти господа, доводящие свое душевное величие до того, чтобы зазнамо целоваться с любовником своей невесты и быть у него на побегушках, мне вовсе не нравятся. Они или вовсе не любили, или любили головою только... Если же эти романтические самоотверженцы точно любили, то какие же должны быть у них тряпичные сердца, какие куричьи чувства!»
Театр полемизирует с этим постулатом Добролюбова, утверждая христианскую мораль главной жизненной ценностью, не случайно кульминацией инсценировки становится финальное восклицание старика Ихменева, простившего свою дочь: «О! Пусть мы униженные, пусть мы оскорбленные, но мы опять вместе, и пусть, и пусть теперь торжествуют эти гордые и надменные, унизившие и оскорбившие нас! « В гордом смирении Ихменева (Анатолий Семенов), отказывающегося от протеста, — вызов времени, о котором и рядовой обыватель, и высоко-ученый человек все чаще заявляют: «Плетью обуха не перешибешь, с достоинством перетерпеть тяжкие времена — вот задача».
Потому вся борьба добра и зла в спектакле, обозначенных полюсами образов князя Валковского (Валентин Клементьев) и Ивана Петровича (Максим Дахненко), воспринимается как естественное течение жизни. Тонкий психологизм в актерской игре преобладает над авантюрно-детективным началом повествования. В мерное течение сюжета погружаешься, как в чтение романа, художники-постановщики — Владимир Серебровский и Виктория Севрюкова — дотошно-внимательны к деталям в сценографии и костюмах, и зритель оказывается захвачен этим действом с нарочитым налетом старомодности. Хотя что считать старомодностью -проникновенно играет всепрощенческую любовь в Наташе молодая актриса Нионель Гогаева; заразительна в образе маленькой Нелли, погубленной злом этого мира, Ольга Глушко.
«Я как в музее побывала, увидела всех персонажей такими, какими и представляла», — наивно поделилась мнением одна из зрительниц. И, надо сказать, она оказалась точна в выражении своего впечатления. Сохранение традиций старого МХАТа, из которого в свое время с запальчивым заявлением: «Никогда не мечтал работать в филиале театра «Современник»!» ушел Борис Ливанов, ставят своей задачей в коллективе, которым ныне руководит Татьяна Доронина.
«Пучина» Островского испугала цензуру своего времени. И в самом деле: мурашки по коже, когда видишь, как благодаря «порядочным» людям и обстоятельствам честный человек в «зверка» превращается. На сцене Малого превращение это показано мастерски — постановщиком спектакля и исполнителем роли Кирилла Кисельникова Александром Коршуновым. Тема противостояния достоинства в человеке суетному стремлению любой ценой выбраться из гложущей нищеты, когда вопрос «переступлю или не переступлю» становится вопросом жизни и смерти, куда как актуальна в наше время. Сколько знаем людей, наступивших на горло собственной совести ради суетных ценностей материального рая и — оказавшихся вдруг в духовном вакууме. Степень разреженности окружающей среды при этом в каждом случае своя, особая, а тоска, охватывающая страдающего человека, неизбежно сродни той, что бредет вместо желанной «талан-доли» за потерявшим рассудок площадным офеней Кирюшей Кисельниковым.
И для того, чтобы возникли аллюзии с современностью, как выяснилось, не нужно препарировать текст Островского и приближать к современности. Драма предательства Кириллом Кисельниковым самого себя разыгрывается в традиционно обустроенных купеческих апартаментах прошлого века — сценография и костюмы Ольги Коршуновой. Только один раз маленький судебный чиновник, доведенный до отчаяния — тестюшка Пуд Кузьмич (Валерий Баринов) пустил по миру с детьми-сиротами — переступает черту, и пучина проглатывает его. Мог ведь Кирюша спасти в себе человека — какое счастье жить с чистой совестью! — а не удержался. В лучших традициях русского реалистического театра дана эта сцена в Малом... В звенящей тишине зала одинокий человек делает роковой шаг, и каждый зритель ощущает, как страшно ему, как сомневается он, как хочется ему удержаться. Но все равно шагает. Туда, в пучину, успокаивая себя тем, что он «чуть-чуть» отступит от совести, всего на три тысячи рублей — ради детей же грешит! — а потом отмолит свой грех. Воистину отмолит! Все это читает зритель в несчастных глазах Кисельникова — Коршунова, которого увидит настоящим «зверком» в последнем акте и ощутит всю меру боли великого драматурга за человека.
«Пучина» — тяжелая пьеса и, на мой взгляд, состоит в ближнем родстве с «Униженными и оскорбленными». Чехов поражался мастерству драматурга в четвертом акте, и надо видеть, с каким наслаждением играют его актеры. Пучина всех накрывает своей грязной волной — и тестя-банкрота, и безумного Кисельникова, и не виноватую ни в чем дочь его Лизаньку (Татьяна Скиба), и грешницу Анну Устиновну (Ольга Чуваева), шепнувшую сыну не в добрый час, чтобы брал он взятки. Вот в чем корень зла! Несмываемый грех — семена его всходят в поколениях ядовитыми плодами.
Трудно отыскать положительных героев в «Пучине», кроме Лизаньки и ее спасителя Антона Погуляева (Егор Баринов), студенческого приятеля Кисельникова, и, надо сказать, что колоритен «фон» из разномастных подлецов в спектакле, «ансамблевости» ему не занимать. Особо хотелось бы отметить Василия Бочкарева в роли Неизвестного — этот улыбчивый дьявол, явившийся Кисельникову в ночи, и соблазнил его на подлог в суде. Тонка и изящна игра актера — именно так, чувствует каждый, судьба играет человеком, и никто не застрахован от ее каверз.
Нина КАТАЕВА
«Гудок», 22.02.2002
БОЛЬ О ЧЕЛОВЕКЕ — ПО ДОСТОЕВСКОМУ И ОСТРОВСКОМУ
на московских подмостках
Две премьеры в старейших театрах Москвы — «Униженные и оскорбленные» Достоевского во МХАТе им.Горького и «Пучина» А.Н.Островского в Малом — прямое послание авторов в наше время. На сцену выведены люди, человеческое достоинство которых оскорблено, и публика, вдоволь насладившаяся «медовым месяцем» и «лунным светом» антреприз, демонстрирующих триумф «власти денег», как к живой воде, припала вновь к классике. К колоритному русскому языку, к жизни, полной настоящих страстей и подлинно драматических коллизий. «Боль о человеке», который не в силах поднять себя в полный рост, ярко заявлена в этих премьерах.
В «Униженных и оскорбленных», поставленных Татьяной Дорониной, не ищите новаторства и режиссерских изысков, изощренных трактовок авторской позиции в угоду времени, хотя возможностей для этого предостаточно — Достоевский всегда стоял над схваткой «либералов» и «демократов». И если с первыми его еще как-то роднил протест против социальной несправедливости, то от вторых писателю частенько доставалось за попытки примирения всех противоречий с помощью христианского мировоззрения. Об образе Ивана Петровича, с которым незримыми нитями связаны все персонажи в «Униженных», Добролюбов писал когда-то: «Я признаюсь — все эти господа, доводящие свое душевное величие до того, чтобы зазнамо целоваться с любовником своей невесты и быть у него на побегушках, мне вовсе не нравятся. Они или вовсе не любили, или любили головою только... Если же эти романтические самоотверженцы точно любили, то какие же должны быть у них тряпичные сердца, какие куричьи чувства!»
Театр полемизирует с этим постулатом Добролюбова, утверждая христианскую мораль главной жизненной ценностью, не случайно кульминацией инсценировки становится финальное восклицание старика Ихменева, простившего свою дочь: «О! Пусть мы униженные, пусть мы оскорбленные, но мы опять вместе, и пусть, и пусть теперь торжествуют эти гордые и надменные, унизившие и оскорбившие нас! « В гордом смирении Ихменева (Анатолий Семенов), отказывающегося от протеста, — вызов времени, о котором и рядовой обыватель, и высоко-ученый человек все чаще заявляют: «Плетью обуха не перешибешь, с достоинством перетерпеть тяжкие времена — вот задача».
Потому вся борьба добра и зла в спектакле, обозначенных полюсами образов князя Валковского (Валентин Клементьев) и Ивана Петровича (Максим Дахненко), воспринимается как естественное течение жизни. Тонкий психологизм в актерской игре преобладает над авантюрно-детективным началом повествования. В мерное течение сюжета погружаешься, как в чтение романа, художники-постановщики — Владимир Серебровский и Виктория Севрюкова — дотошно-внимательны к деталям в сценографии и костюмах, и зритель оказывается захвачен этим действом с нарочитым налетом старомодности. Хотя что считать старомодностью -проникновенно играет всепрощенческую любовь в Наташе молодая актриса Нионель Гогаева; заразительна в образе маленькой Нелли, погубленной злом этого мира, Ольга Глушко.
«Я как в музее побывала, увидела всех персонажей такими, какими и представляла», — наивно поделилась мнением одна из зрительниц. И, надо сказать, она оказалась точна в выражении своего впечатления. Сохранение традиций старого МХАТа, из которого в свое время с запальчивым заявлением: «Никогда не мечтал работать в филиале театра «Современник»!» ушел Борис Ливанов, ставят своей задачей в коллективе, которым ныне руководит Татьяна Доронина.
«Пучина» Островского испугала цензуру своего времени. И в самом деле: мурашки по коже, когда видишь, как благодаря «порядочным» людям и обстоятельствам честный человек в «зверка» превращается. На сцене Малого превращение это показано мастерски — постановщиком спектакля и исполнителем роли Кирилла Кисельникова Александром Коршуновым. Тема противостояния достоинства в человеке суетному стремлению любой ценой выбраться из гложущей нищеты, когда вопрос «переступлю или не переступлю» становится вопросом жизни и смерти, куда как актуальна в наше время. Сколько знаем людей, наступивших на горло собственной совести ради суетных ценностей материального рая и — оказавшихся вдруг в духовном вакууме. Степень разреженности окружающей среды при этом в каждом случае своя, особая, а тоска, охватывающая страдающего человека, неизбежно сродни той, что бредет вместо желанной «талан-доли» за потерявшим рассудок площадным офеней Кирюшей Кисельниковым.
И для того, чтобы возникли аллюзии с современностью, как выяснилось, не нужно препарировать текст Островского и приближать к современности. Драма предательства Кириллом Кисельниковым самого себя разыгрывается в традиционно обустроенных купеческих апартаментах прошлого века — сценография и костюмы Ольги Коршуновой. Только один раз маленький судебный чиновник, доведенный до отчаяния — тестюшка Пуд Кузьмич (Валерий Баринов) пустил по миру с детьми-сиротами — переступает черту, и пучина проглатывает его. Мог ведь Кирюша спасти в себе человека — какое счастье жить с чистой совестью! — а не удержался. В лучших традициях русского реалистического театра дана эта сцена в Малом... В звенящей тишине зала одинокий человек делает роковой шаг, и каждый зритель ощущает, как страшно ему, как сомневается он, как хочется ему удержаться. Но все равно шагает. Туда, в пучину, успокаивая себя тем, что он «чуть-чуть» отступит от совести, всего на три тысячи рублей — ради детей же грешит! — а потом отмолит свой грех. Воистину отмолит! Все это читает зритель в несчастных глазах Кисельникова — Коршунова, которого увидит настоящим «зверком» в последнем акте и ощутит всю меру боли великого драматурга за человека.
«Пучина» — тяжелая пьеса и, на мой взгляд, состоит в ближнем родстве с «Униженными и оскорбленными». Чехов поражался мастерству драматурга в четвертом акте, и надо видеть, с каким наслаждением играют его актеры. Пучина всех накрывает своей грязной волной — и тестя-банкрота, и безумного Кисельникова, и не виноватую ни в чем дочь его Лизаньку (Татьяна Скиба), и грешницу Анну Устиновну (Ольга Чуваева), шепнувшую сыну не в добрый час, чтобы брал он взятки. Вот в чем корень зла! Несмываемый грех — семена его всходят в поколениях ядовитыми плодами.
Трудно отыскать положительных героев в «Пучине», кроме Лизаньки и ее спасителя Антона Погуляева (Егор Баринов), студенческого приятеля Кисельникова, и, надо сказать, что колоритен «фон» из разномастных подлецов в спектакле, «ансамблевости» ему не занимать. Особо хотелось бы отметить Василия Бочкарева в роли Неизвестного — этот улыбчивый дьявол, явившийся Кисельникову в ночи, и соблазнил его на подлог в суде. Тонка и изящна игра актера — именно так, чувствует каждый, судьба играет человеком, и никто не застрахован от ее каверз.
Нина КАТАЕВА
«Гудок», 22.02.2002
Подробнее
24 июля отмечает день рождения режиссер Малого театра Виталий Николаевич Иванов
24 июля отмечает день рождения режиссер Малого театра Виталий Николаевич Иванов. Поздравляем Виталия Николаевича и с радостью желаем ему крепкого здоровья, счастья и новых работ на сцене родного театра!
22.07.2005
Подробнее
«Листая старые подшивки» ГЛУБИНА ЮРИЯ СОЛОМИНА
«Листая старые подшивки»
ГЛУБИНА ЮРИЯ СОЛОМИНА
В последние несколько лет артист Юрий Соломин сыграл две очень серьезные, в каком-то смысле рубежные для себя роли. А режиссер Юрий Соломин поставил два совершенно разных, но глубоких, по-своему сильных спектакля...
ГЛУБИНА ЮРИЯ СОЛОМИНА
В последние несколько лет артист Юрий Соломин сыграл две очень серьезные, в каком-то смысле рубежные для себя роли. А режиссер Юрий Соломин поставил два совершенно разных, но глубоких, по-своему сильных спектакля...
«Листая старые подшивки»
Глубина ЮРИЯ СОЛОМИНА
Юрий Соломин вошел в жизнь и сознание нескольких поколений как мужественный, красивый, исполненный высокого достоинства адъютант его превосходительства капитан Кольцов. Несмотря на то, что до этого популярного телесериала сыграл и в кино, и на сцене Малого театра, куда он поступил сразу после окончания Театрального училища им. М. С. Щепкина, в 1957 году, множество самых различных ролей.
Минуло с той поры, как фильм «Адъютант его превосходительства» прошел впервые по экранам, более четверти века, но по сей день для многих едва ли не в первую очередь имя и облик Юрия Соломина прочно ассоциируются именно с телегероем Кольцовым — и это совершенно естественно, потому что таковы законы нашего восприятия артиста: через роль. сливающуюся с угадываемым нами характером: через вымышленную жизнь, накладываемую воображением на реальную...
О четырех с половиной десятилетиях, проведенных Юрием Соломиным в одном из старейших российских театров, можно было бы написать целую книгу. О его ролях, о тяжком труде художественного руководителя Малого театра, о тех фестивалях «Островский в Доме Островского», которые проводятся здесь раз в два года для провинциальных российских театров, и Юрий Соломин вдохновенно говорит о том, какая счастливая, уникальная возможность для актеров разных театров, удаленных от столицы. — подняться на овеянные историей и славой подмостки и ощутить себя как будто в мире Александра Николаевича Островского...
Наконец, можно было бы подробно говорить о той удивительной атмосфере, что царит в закулисье Малого театра, в кабинете его художественного руководителя — уютном, каком-то домашнем, потому что, попадая туда, видишь приветливого, гостеприимного хозяина и слышишь пение птиц в клетке — словно не в деловую часть театра попадаешь. а в атмосферу усадьбы, возле которой встретились кочующие из Керчи в Вологду Счастливцев и Несчастливцев.
Казалось бы, все это — не самое главное. Возможно, но именно так — через какие-то черточки, детали и создается ощущение личности.
Той личности, что пропускает через себя вымышленные характеры. созидая образ.
Образ, пленяющий на сцене и после окончания спектакля остающийся в нашей душе.
Таких образов на творческом счету Юрия Мефодьевича достаточно много. Но в последние несколько лет артист Юрий Соломин сыграл две очень серьезные, в каком-то смысле рубежные для себя роли. А режиссер Юрий Соломин поставил два совершенно разных, но глубоких, по-своему сильных спектакля.
Вот об этом и хотелось бы поразмышлять.
В поставленной режиссером В. Драгуновым чеховской «Чайке Юрий Соломин сыграл Тригорина. Сыграл необычно, нешаблонно, увидев в этом персонаже те черты, которые, как правило, не прочерчивались столь сильно и горестно.
Всем памятно, как Петр Николаевич Сорин печально повествует о своей несложившейся жизни: «Когда-то я страстно хотел двух вещей: хотел жениться и хотел стать литератором, но не удалось ни то, ни другое... Вот хочу дать Косте сюжет для повести. Она должна называться так: «Человек, который хотел...». В молодости когда-то хотел я сделаться литератором — и не сделался; хотел красиво говорить — и говорил отвратительно... хотел жениться — и не женился; хотел всегда жить в городе — и вот кончаю свою жизнь в деревне, и все». «Хотел стать действительным статским советником — и стал», — подразнивает его доктор Дорн, а в ответ Сорин только усмехается: «К этому я не стремился. Это вышло само собой».
Вот эти слова и стали для режиссера В. Драгунова и для художественного руководителя постановки Ю. Соломин неким ключом, шифром к современному звучанию «Чайки». Ни в одном, пожалуй, спектакле по этой пьесе не звучали для меня с такой пронзительной болью, с такой мукой, с таким отчаянием слова не о человеке, достигшем или не достигшем того, о чем мечталось, — о людях, которые хотели. Хотели чего-то определенного, хотя и совсем простого, а выходило куда более замысловато, но — не так, по-другому...
И в подобном прочтении особенно неожиданно высветился характер Бориса Алексеевича Тригорина.
Накопив опыт общения с драматургией Чехова (а Соломин играл и в «Лешем», и в «Дяде Ване»), артист в «Чайке» дает нам очень важные, очень нужные ориентиры: как спокойно и внимательно наблюдает Тригорин за всем, что происходит вокруг, не упускает из поля своего зрения ничего и никого; как читая в собственной книге слова, припомненные ему Ниной, Борис Алексеевич внезапно преображается, вялость сменяется энергией, словно его нарождающаяся страсть возникла не от общения с юной влюбленной девушкой, а от прикосновения к книге — тому особому миру, который сформировал и закрепостил навеки этого человека, по законам которого он привык жить, чувствовать, мыслить...
Есть эпизод в спектакле, казалось бы, простой и естественный, но удивительно значимый. Между первым и вторым актом перед нами проплывает внутренняя часть дома, и в одной из комнат мы видим за роялем Тригорина, играющего грустную, пленительную мелодию. «В доме, кажется, играют. Надо идти», — эти слова доктора Дорна прозвучали за несколько секунд. Что имел в виду Чехов — игру в лото, в карты или на рояле, — каждый театр решает по-своему, но в Малом театре это играет на рояле Борис Алексеевич Тригорин: человек, который свое немногословие и отсутствие воли привык компенсировать не только писанием рассказов, но и, как оказывается, музыкой. И игра его не просто талантлива — она словно являет истинный масштаб этого человека.
В непритязательной, но очень красивой мелодии Ю. Прялкина приоткрывается душа Бориса Тригорина — для всех запечатанная семью печатями. И для окружающих «товарищей по перу», которые снисходительно думают о нем как о «хорошем писателе», но не забудут добавить про Толстого и Тургенева: и для женщин, которым кажется, что они любят его; и для людей, воспринимающих Тригорина простым, естественным и порядочным человеком...
Он — человек, который хотел... Не просто хотел — жаждал того, что скрыто в рождающейся под его пальцами мелодии, рвется из души, пока она постепенно покрывается пеплом разочарований.
И почему-то мне кажется, что именно такой Борис Алексеевич Тригорин ближе других к чеховскому интеллигенту, несущему в себе непосильную муку несвершенности.
В Тригорине, каким сыграл его Юрий Соломин, увиделась, обозначилась целая тема, невероятно интересная, поистине «золотая жила», которую артисту придется еще разрабатывать вдохновенно и радостно. Но театр умеет подбрасывать самые неожиданные сюрпризы — судьба в лице режиссера Сергея Женовача предложила Юрию Соломину роль Фамусова в грибоедовской комедии «Горе от ума».
Юрий Соломин сыграл эту роль так, что она потрясла театральную Москву!
Его Фамусов крепок, свеж, моложав, он никак не желает укладываться в рамки какого бы то ни было стереотипа: его заигрывания с Лизой абсолютно лишены налета старческого сластолюбия. Он еще, что называется, ого-го! А спина побаливает, так это и у молодых бывает... В Фамусове Юрия Соломина тонко, лукаво проглядывает бывший Молчалин — скорее всего, потому, что режиссером и артистом уловлен не только определенный социальный тип на все времена, но и подлинно современный стержень «фамусовщины». Людей, умеющих жить широко, открыто, но — с непременной оглядкой на тех, кто выше; людей, формирующих так называемое «общественное мнение», но -из тех токов, которые приходят к ним от этого общества и от этого мнения, формирующих.
Фамусов Юрия Соломина удивительно чуток; кажется порой, что слово еще не высказано, а смысл его и интонация уже уловлены и подхвачены персонажем. Он умеет чуять, словно очень породистая и хорошо выученная собака, — на расстоянии, задолго. И это умение и помогает, и играет с ним...
Да, такого Фамусова никому из нас, пожалуй, не доводилось еще видеть. Соломин не сгущает краски, не являет нам ни губителя, ни душителя всего прогрессивного — он страшен и смешон своей обыденностью, самим своим обаянием, которому хочешь не хочешь, а поддаешься порой. И — что очень важно! — этот Фамусов вызывает принципиально иные чувства, чем мы привыкли испытывать к этому знаковому персонажу.
Сергей Женовач вообще сумел совершенно по-новому посмотреть на комедию Грибоедова. Сегодня многие акценты сдвинулись для нас, мы иначе воспринимаем и основной конфликт комедии, и ее персонажей. И вдруг оказывается, что есть своя правда и у Фамусова, насмотревшегося вволю на бунтарей-одиночек, навидавшегося на своем веку робких и смиренных секретарей, беззвучно проникающих в спальню к дочерям своих благодетелей. Его правда — не в обхаживании Скалозуба, не в боязни княгини Марьи Алексеевны, не в желании угодить влиятельным старикам. Это — скорее, эмблема поведения, круг привычек, которые, как известно, даны свыше, желание соответствовать миру, в котором приходится жить.
Он умен и непрост, Фамусов, сыгранный Юрием Соломиным. И за хрестоматийно известным текстом, рассыпанным на пословицы и поговорки, сквозит незаемная мудрость, не предназначенная для того, чтобы рассыпать ее перед каждым; она остается «про запас».
И во многом благодаря именно такому неожиданному Фамусову «Горе от ума» Сергея Женовача приобрело огромную популярность, хотя несправедливо было бы не отметить блистательный актерский ансамбль, в котором сошлись звезды Малого театра и талантливые молодые исполнители, и замечательную, изысканную и современную режиссуру Сергея Женовача.
Что же касается режиссерских работ Юрия Соломина последних лет, это спектакли «Коварство и любовь» Ф. Шиллера и «Лес» А. Н. Островского. Обманчиво-простые, широко известные, казалось бы, почти не содержащие в себе никакой новой возможности постижения произведения мировой классики.
Именно их выбрал Юрий Соломин для того, чтобы поделиться со зрителями своими мыслями о несовершенстве мира и человека, о тех жестоких и грубых противоречиях, что правят жизнью и личностью.
«Мещанская» драма романтика Шиллера прочитана Соломиным подробно, детально и — очень просто, без надрыва и мелодраматического умиления характерами юных влюбленных. Режиссер нашел особый ход — словно музыкальная шкатулка, украшенная фигурками, медленно поворачивается перед нами сценическая площадка, и возникают сменяющие друг друга «картинки»: дом музыканта Миллера... кабинет Президента... покои леди Мильфорд... снова жилище Миллера... Оживают фигурки и становятся живыми, страдающими людьми — коварными и любящими, изворотливыми и простыми, самонадеянными и растерянными перед непредсказуемым течением жизни.
В этом спектакле все на удивление просто; кажется, на исходе XX столетия театр, овладев самыми разнообразными, сложными и переусложненными приемами и эффектами, приходит к тому, чтобы рассказать нам человеческую историю, историю с самым обыкновенным сюжетом, в который вплетены такие понятия, как «сейчас» и «всегда». Во всяком случае, Юрий Соломин воспринимается приверженцем именно такого театра — вызывающего смех, слезы, негодование, радость, отчаяние, боль.
В его спектакле «Коварство и любовь» отчетливо просвечивают не просто традиции, принципы Малого театра — не музея восковых фигур, а школы в самом глубоком понимании.
Когда-то, сравнивая Малый театр с университетом, имели в виду ученичество как отнюдь не только свод определенных знаний и профессиональных навыков. В Малый театр ходили учиться сопереживать, сочувствовать, осмысливать, ощущать то редкое и счастливое чувство, когда многоликий зал охвачен единым ощущением, дышит одним дыханием. Сегодняшний театр под влиянием времени, наверное, от этой роли Учителя отрекся сознательно. Но — не Малый театр, который продолжает ощущать себя университетом в высоком смысле этого понятия. Эта черта не может всех привлечь, заразить, захватить, но очень часто именно она и завораживает в спектаклях Малого театра. В том числе и тех, что поставлены Юрием Соломиным.
Думаю, что и само название было не случайно выбрано в наследии Шиллера — уместно, ко времени. Первая драма великого немецкого романтика, в которой содержатся зародыши всех последующих его произведений, его наследия, воспринимается сегодня как история современная, не потерявшая в движении своей актуальности и глубины.
Что может быть понятнее, ближе и важнее, чем горечь поруганного чувства, грязная тайна возвышения, искусное плетение интриг?
Что может быть обыденнее?
Что может быть глубже, острее?
И чем, в конце концов, как не любовью и ненавистью дышит и движется мир?..
Об этом — спектакль Юрия Соломина «Коварство и любовь».
Но не только.
В нем ощутима та тема, которую можно смело назвать темой Юрия Соломина — артиста и режиссера, упорно и трудолюбиво исследуемая им на протяжении едва ли не всех десятилетий творчества.
Это — тема сложных отношений внутри людского сообщества, тема взаимопроникновения людей друг в друга. Только с первого, беглого взгляда может показаться, что бесследно проходят знакомства, недолгие общения, зарождение привязанности и отталкивания. Для Юрия Соломина едва ли не самое интересное — выстраивание тех логических цепочек человеческих отношений, которые в конечном счете образуют тот или иной сюжет в жизни. Иногда — короткий, иногда — продолженный на века.
В спектакле «Лес» все, казалось бы, знаково просто. Хрестоматийно знакомый сюжет, давно известные взаимоотношения персонажей, пронзительная нота любви к театру, которая делает комедию Островского особенно притягательной для подмостков. Но Юрию Соломину очень важно взглянуть на эти привычные, угнездившиеся в нашем сознании и душе моменты через призму именно театра — самого обычного, в котором собираются на несколько недель (и то — если повезет) кочующие из Керчи в Вологду и обратно комики и трагики, носящие в своих баулах и чемоданах все свое имущество. Но им открыта какая-то тайная истина. Им — в отличие от всех других, выстраивающих самодеятельные, лишенные живого чувства, живого тока крови театрики.
Как раз такой театрик находится в имении Раисы Гурмыжской, персонажа, кажется, более всех других отдаленного от сцены барьером презрения, неприятия. И даже самой себе не отдающей отчет в том, что все задуманное ею является именно «дурным театром», лицедейством в самом примитивном значении этого понятия.
Гурмыжская в интерпретации Соломина — не совсем умелый и совсем не ловкий режиссер, пытающийся поставить спектакль о чистой и возвышенной любви, где главным героем надлежит стать Алексею, где есть непременная наперсница Улита, почти безмолвно действующий персонаж Карп, проходной персонаж Аксюша, обманутые купцы и, главное, великая героиня, возвращающая себе молодость. Но сюжет никак не хочет подчиниться, в нем нет логики истинности, поэтому он и ломается. Все происходит не так, но — вот в чем дополнительный элемент игры! — завершится именно таким образом, каким и планировала Гурмыжская!..
И этот эффект совершенно по-особому сработает потому, что в какой-то момент искусственный, самодеятельный театр Раисы Румыжской взорвется изнутри подлинным театром. Это произойдет в тот момент, когда Счастливцев и Несчастливцев будут посвящать в актрисы спасенную девушку — вспыхнут разноцветными огоньками деревья мрачного, темного леса, словно откроется дорога на сцену, и прозвучат высокие слова об актерском братстве, и вновь заворожит волшебный, словно никогда еще не слышанный призыв: «Руку, товарищ!..»
В этом сопоставлении подлинности и мнимости, в их отраженности друг в друге — необычность и глубина предложенной Юрием Соломиным интерпретации.
Когда-то много лет назад Юрий Соломин играл в инсценировке романа Ф. М. Достоевского «Униженные и оскорбленные» Ивана Петровича, отнюдь не безучастного повествователя запутанных драматических событий. Ему, этому начинающему писателю, человеку, наделенному щедрым даром сострадания, было важнее прочего понять не тайну князя Валковского, не мрачную загадку Нелли, а ту вязь логических сочленений, что определяет будущее людей, невольно попавших «в сюжет». Прошло много лет, но помнятся внимательные глаза Ивана Петровича, его спокойное (именно спокойное, а не равнодушное) проникновение в те сферы, что зовутся внутренним миром людей. Чтобы прежде понять, а уже потом — оправдать или осудить. И почему-то кажется, что для Юрия Соломина — актера, как и для Юрия Соломина — режиссера и сегодня важнее прочего — именно это: понять... чтобы оправдать или осудить с позиций глубоко человеческих, присущих всем и каждому.
Эта черта характера ли, таланта ли делает спектакли и роли Юрия Соломина очень простыми. Но за простотой всегда таится глубина — та глубина, в которую Юрий Соломин приглашает заглянуть нас, его зрителей.
Наталья СТАРОСЕЛЬСКАЯ
«Театральная жизнь», 28.04.2003
Глубина ЮРИЯ СОЛОМИНА
Юрий Соломин вошел в жизнь и сознание нескольких поколений как мужественный, красивый, исполненный высокого достоинства адъютант его превосходительства капитан Кольцов. Несмотря на то, что до этого популярного телесериала сыграл и в кино, и на сцене Малого театра, куда он поступил сразу после окончания Театрального училища им. М. С. Щепкина, в 1957 году, множество самых различных ролей.
Минуло с той поры, как фильм «Адъютант его превосходительства» прошел впервые по экранам, более четверти века, но по сей день для многих едва ли не в первую очередь имя и облик Юрия Соломина прочно ассоциируются именно с телегероем Кольцовым — и это совершенно естественно, потому что таковы законы нашего восприятия артиста: через роль. сливающуюся с угадываемым нами характером: через вымышленную жизнь, накладываемую воображением на реальную...
О четырех с половиной десятилетиях, проведенных Юрием Соломиным в одном из старейших российских театров, можно было бы написать целую книгу. О его ролях, о тяжком труде художественного руководителя Малого театра, о тех фестивалях «Островский в Доме Островского», которые проводятся здесь раз в два года для провинциальных российских театров, и Юрий Соломин вдохновенно говорит о том, какая счастливая, уникальная возможность для актеров разных театров, удаленных от столицы. — подняться на овеянные историей и славой подмостки и ощутить себя как будто в мире Александра Николаевича Островского...
Наконец, можно было бы подробно говорить о той удивительной атмосфере, что царит в закулисье Малого театра, в кабинете его художественного руководителя — уютном, каком-то домашнем, потому что, попадая туда, видишь приветливого, гостеприимного хозяина и слышишь пение птиц в клетке — словно не в деловую часть театра попадаешь. а в атмосферу усадьбы, возле которой встретились кочующие из Керчи в Вологду Счастливцев и Несчастливцев.
Казалось бы, все это — не самое главное. Возможно, но именно так — через какие-то черточки, детали и создается ощущение личности.
Той личности, что пропускает через себя вымышленные характеры. созидая образ.
Образ, пленяющий на сцене и после окончания спектакля остающийся в нашей душе.
Таких образов на творческом счету Юрия Мефодьевича достаточно много. Но в последние несколько лет артист Юрий Соломин сыграл две очень серьезные, в каком-то смысле рубежные для себя роли. А режиссер Юрий Соломин поставил два совершенно разных, но глубоких, по-своему сильных спектакля.
Вот об этом и хотелось бы поразмышлять.
В поставленной режиссером В. Драгуновым чеховской «Чайке Юрий Соломин сыграл Тригорина. Сыграл необычно, нешаблонно, увидев в этом персонаже те черты, которые, как правило, не прочерчивались столь сильно и горестно.
Всем памятно, как Петр Николаевич Сорин печально повествует о своей несложившейся жизни: «Когда-то я страстно хотел двух вещей: хотел жениться и хотел стать литератором, но не удалось ни то, ни другое... Вот хочу дать Косте сюжет для повести. Она должна называться так: «Человек, который хотел...». В молодости когда-то хотел я сделаться литератором — и не сделался; хотел красиво говорить — и говорил отвратительно... хотел жениться — и не женился; хотел всегда жить в городе — и вот кончаю свою жизнь в деревне, и все». «Хотел стать действительным статским советником — и стал», — подразнивает его доктор Дорн, а в ответ Сорин только усмехается: «К этому я не стремился. Это вышло само собой».
Вот эти слова и стали для режиссера В. Драгунова и для художественного руководителя постановки Ю. Соломин неким ключом, шифром к современному звучанию «Чайки». Ни в одном, пожалуй, спектакле по этой пьесе не звучали для меня с такой пронзительной болью, с такой мукой, с таким отчаянием слова не о человеке, достигшем или не достигшем того, о чем мечталось, — о людях, которые хотели. Хотели чего-то определенного, хотя и совсем простого, а выходило куда более замысловато, но — не так, по-другому...
И в подобном прочтении особенно неожиданно высветился характер Бориса Алексеевича Тригорина.
Накопив опыт общения с драматургией Чехова (а Соломин играл и в «Лешем», и в «Дяде Ване»), артист в «Чайке» дает нам очень важные, очень нужные ориентиры: как спокойно и внимательно наблюдает Тригорин за всем, что происходит вокруг, не упускает из поля своего зрения ничего и никого; как читая в собственной книге слова, припомненные ему Ниной, Борис Алексеевич внезапно преображается, вялость сменяется энергией, словно его нарождающаяся страсть возникла не от общения с юной влюбленной девушкой, а от прикосновения к книге — тому особому миру, который сформировал и закрепостил навеки этого человека, по законам которого он привык жить, чувствовать, мыслить...
Есть эпизод в спектакле, казалось бы, простой и естественный, но удивительно значимый. Между первым и вторым актом перед нами проплывает внутренняя часть дома, и в одной из комнат мы видим за роялем Тригорина, играющего грустную, пленительную мелодию. «В доме, кажется, играют. Надо идти», — эти слова доктора Дорна прозвучали за несколько секунд. Что имел в виду Чехов — игру в лото, в карты или на рояле, — каждый театр решает по-своему, но в Малом театре это играет на рояле Борис Алексеевич Тригорин: человек, который свое немногословие и отсутствие воли привык компенсировать не только писанием рассказов, но и, как оказывается, музыкой. И игра его не просто талантлива — она словно являет истинный масштаб этого человека.
В непритязательной, но очень красивой мелодии Ю. Прялкина приоткрывается душа Бориса Тригорина — для всех запечатанная семью печатями. И для окружающих «товарищей по перу», которые снисходительно думают о нем как о «хорошем писателе», но не забудут добавить про Толстого и Тургенева: и для женщин, которым кажется, что они любят его; и для людей, воспринимающих Тригорина простым, естественным и порядочным человеком...
Он — человек, который хотел... Не просто хотел — жаждал того, что скрыто в рождающейся под его пальцами мелодии, рвется из души, пока она постепенно покрывается пеплом разочарований.
И почему-то мне кажется, что именно такой Борис Алексеевич Тригорин ближе других к чеховскому интеллигенту, несущему в себе непосильную муку несвершенности.
В Тригорине, каким сыграл его Юрий Соломин, увиделась, обозначилась целая тема, невероятно интересная, поистине «золотая жила», которую артисту придется еще разрабатывать вдохновенно и радостно. Но театр умеет подбрасывать самые неожиданные сюрпризы — судьба в лице режиссера Сергея Женовача предложила Юрию Соломину роль Фамусова в грибоедовской комедии «Горе от ума».
Юрий Соломин сыграл эту роль так, что она потрясла театральную Москву!
Его Фамусов крепок, свеж, моложав, он никак не желает укладываться в рамки какого бы то ни было стереотипа: его заигрывания с Лизой абсолютно лишены налета старческого сластолюбия. Он еще, что называется, ого-го! А спина побаливает, так это и у молодых бывает... В Фамусове Юрия Соломина тонко, лукаво проглядывает бывший Молчалин — скорее всего, потому, что режиссером и артистом уловлен не только определенный социальный тип на все времена, но и подлинно современный стержень «фамусовщины». Людей, умеющих жить широко, открыто, но — с непременной оглядкой на тех, кто выше; людей, формирующих так называемое «общественное мнение», но -из тех токов, которые приходят к ним от этого общества и от этого мнения, формирующих.
Фамусов Юрия Соломина удивительно чуток; кажется порой, что слово еще не высказано, а смысл его и интонация уже уловлены и подхвачены персонажем. Он умеет чуять, словно очень породистая и хорошо выученная собака, — на расстоянии, задолго. И это умение и помогает, и играет с ним...
Да, такого Фамусова никому из нас, пожалуй, не доводилось еще видеть. Соломин не сгущает краски, не являет нам ни губителя, ни душителя всего прогрессивного — он страшен и смешон своей обыденностью, самим своим обаянием, которому хочешь не хочешь, а поддаешься порой. И — что очень важно! — этот Фамусов вызывает принципиально иные чувства, чем мы привыкли испытывать к этому знаковому персонажу.
Сергей Женовач вообще сумел совершенно по-новому посмотреть на комедию Грибоедова. Сегодня многие акценты сдвинулись для нас, мы иначе воспринимаем и основной конфликт комедии, и ее персонажей. И вдруг оказывается, что есть своя правда и у Фамусова, насмотревшегося вволю на бунтарей-одиночек, навидавшегося на своем веку робких и смиренных секретарей, беззвучно проникающих в спальню к дочерям своих благодетелей. Его правда — не в обхаживании Скалозуба, не в боязни княгини Марьи Алексеевны, не в желании угодить влиятельным старикам. Это — скорее, эмблема поведения, круг привычек, которые, как известно, даны свыше, желание соответствовать миру, в котором приходится жить.
Он умен и непрост, Фамусов, сыгранный Юрием Соломиным. И за хрестоматийно известным текстом, рассыпанным на пословицы и поговорки, сквозит незаемная мудрость, не предназначенная для того, чтобы рассыпать ее перед каждым; она остается «про запас».
И во многом благодаря именно такому неожиданному Фамусову «Горе от ума» Сергея Женовача приобрело огромную популярность, хотя несправедливо было бы не отметить блистательный актерский ансамбль, в котором сошлись звезды Малого театра и талантливые молодые исполнители, и замечательную, изысканную и современную режиссуру Сергея Женовача.
Что же касается режиссерских работ Юрия Соломина последних лет, это спектакли «Коварство и любовь» Ф. Шиллера и «Лес» А. Н. Островского. Обманчиво-простые, широко известные, казалось бы, почти не содержащие в себе никакой новой возможности постижения произведения мировой классики.
Именно их выбрал Юрий Соломин для того, чтобы поделиться со зрителями своими мыслями о несовершенстве мира и человека, о тех жестоких и грубых противоречиях, что правят жизнью и личностью.
«Мещанская» драма романтика Шиллера прочитана Соломиным подробно, детально и — очень просто, без надрыва и мелодраматического умиления характерами юных влюбленных. Режиссер нашел особый ход — словно музыкальная шкатулка, украшенная фигурками, медленно поворачивается перед нами сценическая площадка, и возникают сменяющие друг друга «картинки»: дом музыканта Миллера... кабинет Президента... покои леди Мильфорд... снова жилище Миллера... Оживают фигурки и становятся живыми, страдающими людьми — коварными и любящими, изворотливыми и простыми, самонадеянными и растерянными перед непредсказуемым течением жизни.
В этом спектакле все на удивление просто; кажется, на исходе XX столетия театр, овладев самыми разнообразными, сложными и переусложненными приемами и эффектами, приходит к тому, чтобы рассказать нам человеческую историю, историю с самым обыкновенным сюжетом, в который вплетены такие понятия, как «сейчас» и «всегда». Во всяком случае, Юрий Соломин воспринимается приверженцем именно такого театра — вызывающего смех, слезы, негодование, радость, отчаяние, боль.
В его спектакле «Коварство и любовь» отчетливо просвечивают не просто традиции, принципы Малого театра — не музея восковых фигур, а школы в самом глубоком понимании.
Когда-то, сравнивая Малый театр с университетом, имели в виду ученичество как отнюдь не только свод определенных знаний и профессиональных навыков. В Малый театр ходили учиться сопереживать, сочувствовать, осмысливать, ощущать то редкое и счастливое чувство, когда многоликий зал охвачен единым ощущением, дышит одним дыханием. Сегодняшний театр под влиянием времени, наверное, от этой роли Учителя отрекся сознательно. Но — не Малый театр, который продолжает ощущать себя университетом в высоком смысле этого понятия. Эта черта не может всех привлечь, заразить, захватить, но очень часто именно она и завораживает в спектаклях Малого театра. В том числе и тех, что поставлены Юрием Соломиным.
Думаю, что и само название было не случайно выбрано в наследии Шиллера — уместно, ко времени. Первая драма великого немецкого романтика, в которой содержатся зародыши всех последующих его произведений, его наследия, воспринимается сегодня как история современная, не потерявшая в движении своей актуальности и глубины.
Что может быть понятнее, ближе и важнее, чем горечь поруганного чувства, грязная тайна возвышения, искусное плетение интриг?
Что может быть обыденнее?
Что может быть глубже, острее?
И чем, в конце концов, как не любовью и ненавистью дышит и движется мир?..
Об этом — спектакль Юрия Соломина «Коварство и любовь».
Но не только.
В нем ощутима та тема, которую можно смело назвать темой Юрия Соломина — артиста и режиссера, упорно и трудолюбиво исследуемая им на протяжении едва ли не всех десятилетий творчества.
Это — тема сложных отношений внутри людского сообщества, тема взаимопроникновения людей друг в друга. Только с первого, беглого взгляда может показаться, что бесследно проходят знакомства, недолгие общения, зарождение привязанности и отталкивания. Для Юрия Соломина едва ли не самое интересное — выстраивание тех логических цепочек человеческих отношений, которые в конечном счете образуют тот или иной сюжет в жизни. Иногда — короткий, иногда — продолженный на века.
В спектакле «Лес» все, казалось бы, знаково просто. Хрестоматийно знакомый сюжет, давно известные взаимоотношения персонажей, пронзительная нота любви к театру, которая делает комедию Островского особенно притягательной для подмостков. Но Юрию Соломину очень важно взглянуть на эти привычные, угнездившиеся в нашем сознании и душе моменты через призму именно театра — самого обычного, в котором собираются на несколько недель (и то — если повезет) кочующие из Керчи в Вологду и обратно комики и трагики, носящие в своих баулах и чемоданах все свое имущество. Но им открыта какая-то тайная истина. Им — в отличие от всех других, выстраивающих самодеятельные, лишенные живого чувства, живого тока крови театрики.
Как раз такой театрик находится в имении Раисы Гурмыжской, персонажа, кажется, более всех других отдаленного от сцены барьером презрения, неприятия. И даже самой себе не отдающей отчет в том, что все задуманное ею является именно «дурным театром», лицедейством в самом примитивном значении этого понятия.
Гурмыжская в интерпретации Соломина — не совсем умелый и совсем не ловкий режиссер, пытающийся поставить спектакль о чистой и возвышенной любви, где главным героем надлежит стать Алексею, где есть непременная наперсница Улита, почти безмолвно действующий персонаж Карп, проходной персонаж Аксюша, обманутые купцы и, главное, великая героиня, возвращающая себе молодость. Но сюжет никак не хочет подчиниться, в нем нет логики истинности, поэтому он и ломается. Все происходит не так, но — вот в чем дополнительный элемент игры! — завершится именно таким образом, каким и планировала Гурмыжская!..
И этот эффект совершенно по-особому сработает потому, что в какой-то момент искусственный, самодеятельный театр Раисы Румыжской взорвется изнутри подлинным театром. Это произойдет в тот момент, когда Счастливцев и Несчастливцев будут посвящать в актрисы спасенную девушку — вспыхнут разноцветными огоньками деревья мрачного, темного леса, словно откроется дорога на сцену, и прозвучат высокие слова об актерском братстве, и вновь заворожит волшебный, словно никогда еще не слышанный призыв: «Руку, товарищ!..»
В этом сопоставлении подлинности и мнимости, в их отраженности друг в друге — необычность и глубина предложенной Юрием Соломиным интерпретации.
Когда-то много лет назад Юрий Соломин играл в инсценировке романа Ф. М. Достоевского «Униженные и оскорбленные» Ивана Петровича, отнюдь не безучастного повествователя запутанных драматических событий. Ему, этому начинающему писателю, человеку, наделенному щедрым даром сострадания, было важнее прочего понять не тайну князя Валковского, не мрачную загадку Нелли, а ту вязь логических сочленений, что определяет будущее людей, невольно попавших «в сюжет». Прошло много лет, но помнятся внимательные глаза Ивана Петровича, его спокойное (именно спокойное, а не равнодушное) проникновение в те сферы, что зовутся внутренним миром людей. Чтобы прежде понять, а уже потом — оправдать или осудить. И почему-то кажется, что для Юрия Соломина — актера, как и для Юрия Соломина — режиссера и сегодня важнее прочего — именно это: понять... чтобы оправдать или осудить с позиций глубоко человеческих, присущих всем и каждому.
Эта черта характера ли, таланта ли делает спектакли и роли Юрия Соломина очень простыми. Но за простотой всегда таится глубина — та глубина, в которую Юрий Соломин приглашает заглянуть нас, его зрителей.
Наталья СТАРОСЕЛЬСКАЯ
«Театральная жизнь», 28.04.2003
01.08.2005
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой» Е.Н. ГОГОЛЕВА
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
СУДЬБА АКТРИСЫ
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
СУДЬБА АКТРИСЫ
31.07.2005
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой» Е.Н. ГОГОЛЕВА
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ
30.07.2005
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой» Е.Н. ГОГОЛЕВА
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
МИХАИЛ ЦАРЕВ
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
МИХАИЛ ЦАРЕВ
29.07.2005
«Листая старые подшивки» ЭДУАРД МАРЦЕВИЧ: «МОЯ ЖИЗНЬ — ЭТО ЧЕРЕДА ПАДЕНИЙ И ВЗЛЕТОВ»
«Листая старые подшивки»
ЭДУАРД МАРЦЕВИЧ: «МОЯ ЖИЗНЬ — ЭТО ЧЕРЕДА ПАДЕНИЙ И ВЗЛЕТОВ»
Народный артист России Эдуард МАРЦЕВИЧ проснулся знаменитым после премьеры спектакля «Гамлет», в котором сыграл заглавную роль. Он стал достойным соперником великого Евгения Самойлова, который отдал должное молодому коллеге...
ЭДУАРД МАРЦЕВИЧ: «МОЯ ЖИЗНЬ — ЭТО ЧЕРЕДА ПАДЕНИЙ И ВЗЛЕТОВ»
Народный артист России Эдуард МАРЦЕВИЧ проснулся знаменитым после премьеры спектакля «Гамлет», в котором сыграл заглавную роль. Он стал достойным соперником великого Евгения Самойлова, который отдал должное молодому коллеге...
29.07.2005
«Листая старые подшивки» НЕКОВАРНАЯ ЛЮБОВЬ ЮРИЯ
«Листая старые подшивки»
НЕКОВАРНАЯ ЛЮБОВЬ ЮРИЯ
Сначала показалось странным, что сидевший рядом со мной немолодой человек в середине второго действия стал допытываться у своей спутницы, чем закончится происходящее на сцене. Потом кто-то громким шепотом воскликнул: «Неужели он ее отравит?!»...
НЕКОВАРНАЯ ЛЮБОВЬ ЮРИЯ
Сначала показалось странным, что сидевший рядом со мной немолодой человек в середине второго действия стал допытываться у своей спутницы, чем закончится происходящее на сцене. Потом кто-то громким шепотом воскликнул: «Неужели он ее отравит?!»...
29.07.2005
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой» Е.Н. ГОГОЛЕВА
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
БОРИС БАБОЧКИН
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
БОРИС БАБОЧКИН
28.07.2005
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой» Е.Н. ГОГОЛЕВА
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
КОНСТАНТИН ЗУБОВ
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
КОНСТАНТИН ЗУБОВ
28.07.2005
«Листая старые подшивки» СЕКРЕТ ЕЕ БАБУШКИ
«Листая старые подшивки»
СЕКРЕТ ЕЕ БАБУШКИ
Героини Быстрицкой - женщины сильные и волевые. Этим они на нее и похожи: Элина Авраамовна всегда идет против тех обстоятельств, которые могут помешать ее целям, мечтам, ее пониманию искусства...
СЕКРЕТ ЕЕ БАБУШКИ
Героини Быстрицкой - женщины сильные и волевые. Этим они на нее и похожи: Элина Авраамовна всегда идет против тех обстоятельств, которые могут помешать ее целям, мечтам, ее пониманию искусства...
27.07.2005
«Листая старые подшивки» ИСТОРИЯ С ЖОЗЕФИНОЙ. НО КАКАЯ...
«Листая старые подшивки»
ИСТОРИЯ С ЖОЗЕФИНОЙ. НО КАКАЯ...
Дуэт Евгении Глушенко и Валерия Баринова — целая симфония чувств, тончайших, трепетных, растопивших охладевшее сердце императора, вернувших Жозефине молодость души...
ИСТОРИЯ С ЖОЗЕФИНОЙ. НО КАКАЯ...
Дуэт Евгении Глушенко и Валерия Баринова — целая симфония чувств, тончайших, трепетных, растопивших охладевшее сердце императора, вернувших Жозефине молодость души...
27.07.2005
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой» Е.Н. ГОГОЛЕВА
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ПЯТИДЕСЯТЫЕ ГОДЫ
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ПЯТИДЕСЯТЫЕ ГОДЫ
27.07.2005
Сегодня отмечает день рождения Лариса Георгиевна Кичанова. От души поздравляем актрису и желаем ей крепкого здоровья, хорошего настроения и новых ролей на сцене родного театра!
Сегодня отмечает день рождения Лариса Георгиевна Кичанова. От души поздравляем актрису и желаем ей крепкого здоровья, хорошего настроения и новых ролей на сцене родного театра!
26.07.2005
«Листая старые подшивки» ВАЛЕРИЙ БАРИНОВ: «БЕДЫ НАШЕЙ НАЦИИ - ОТ ВЫСОКОМЕРИЯ»
«Листая старые подшивки»
ВАЛЕРИЙ БАРИНОВ: «БЕДЫ НАШЕЙ НАЦИИ - ОТ ВЫСОКОМЕРИЯ»
Он, пожалуй, один из самых востребованных артистов своего поколения. Играет так много и ненасытно, что, кажется, ему и неведомы такие простые чувства, как усталость, пресыщение, гаснущий интерес к своему делу...
ВАЛЕРИЙ БАРИНОВ: «БЕДЫ НАШЕЙ НАЦИИ - ОТ ВЫСОКОМЕРИЯ»
Он, пожалуй, один из самых востребованных артистов своего поколения. Играет так много и ненасытно, что, кажется, ему и неведомы такие простые чувства, как усталость, пресыщение, гаснущий интерес к своему делу...
26.07.2005
Президент наградил лучших из лучших
Президент наградил лучших из лучших
В Кремле в понедельник собрались те, кого президент назвал душой России, и от кого зависит успех и мощь нашей страны. Выдающиеся ученые, деятели культуры, военные и политики. Владимир Путин лично вручил им государственные награды...
В Кремле в понедельник собрались те, кого президент назвал душой России, и от кого зависит успех и мощь нашей страны. Выдающиеся ученые, деятели культуры, военные и политики. Владимир Путин лично вручил им государственные награды...
26.07.2005
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой» Е.Н. ГОГОЛЕВА
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ОБЩЕСТВЕННАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ОБЩЕСТВЕННАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
25.07.2005
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой» Е.Н. ГОГОЛЕВА
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
НЕСКОЛЬКО СЛОВ О КИНО
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
НЕСКОЛЬКО СЛОВ О КИНО
25.07.2005
«Листая старые подшивки» УДАРИМ ПО ЧЕХОВУ
«Листая старые подшивки»
УДАРИМ ПО ЧЕХОВУ
Малый театр за Чехова берется редко. Века прошелестели, а природе, духу этого театра по-прежнему чуждо все сколько-нибудь «чеховское»...
УДАРИМ ПО ЧЕХОВУ
Малый театр за Чехова берется редко. Века прошелестели, а природе, духу этого театра по-прежнему чуждо все сколько-нибудь «чеховское»...
25.07.2005
Сегодня отмечает день рождения актриса Анна Михайловна Жарова. От души поздравляем Анну Михайловну и желаем ей крепкого здоровья, душевного спокойствия и творческих успехов!
Сегодня отмечает день рождения актриса Анна Михайловна Жарова. От души поздравляем Анну Михайловну и желаем ей крепкого здоровья, душевного спокойствия и творческих успехов!
23.07.2005
«Листая старые подшивки» БОЛЬ О ЧЕЛОВЕКЕ — ПО ДОСТОЕВСКОМУ И ОСТРОВСКОМУ
«Листая старые подшивки»
БОЛЬ О ЧЕЛОВЕКЕ — ПО ДОСТОЕВСКОМУ И ОСТРОВСКОМУ
Две премьеры в старейших театрах Москвы — «Униженные и оскорбленные» Достоевского во МХАТе им.Горького и «Пучина» А.Н.Островского в Малом — прямое послание авторов в наше время...
БОЛЬ О ЧЕЛОВЕКЕ — ПО ДОСТОЕВСКОМУ И ОСТРОВСКОМУ
Две премьеры в старейших театрах Москвы — «Униженные и оскорбленные» Достоевского во МХАТе им.Горького и «Пучина» А.Н.Островского в Малом — прямое послание авторов в наше время...
23.07.2005
24 июля отмечает день рождения режиссер Малого театра Виталий Николаевич Иванов
24 июля отмечает день рождения режиссер Малого театра Виталий Николаевич Иванов. Поздравляем Виталия Николаевича и с радостью желаем ему крепкого здоровья, счастья и новых работ на сцене родного театра!
22.07.2005
«Листая старые подшивки» ГЛУБИНА ЮРИЯ СОЛОМИНА
«Листая старые подшивки»
ГЛУБИНА ЮРИЯ СОЛОМИНА
В последние несколько лет артист Юрий Соломин сыграл две очень серьезные, в каком-то смысле рубежные для себя роли. А режиссер Юрий Соломин поставил два совершенно разных, но глубоких, по-своему сильных спектакля...
ГЛУБИНА ЮРИЯ СОЛОМИНА
В последние несколько лет артист Юрий Соломин сыграл две очень серьезные, в каком-то смысле рубежные для себя роли. А режиссер Юрий Соломин поставил два совершенно разных, но глубоких, по-своему сильных спектакля...
Главный режиссёр Малого театра —
заслуженный артист России А.В. Дубровский
Главная
Новости
Изменения в афише
Премьеры
Гастроли
Репертуар
Отзывы
Фестиваль "Островский в доме Островского"
Малый ТВ
Газета "Малый театр"
Открытая информация
Партнёры
О театре
Попечительский совет Руководство театра Актёры Режиссёры Художники Музыкальная часть Репертуарный отдел Режиссёрский отдел Пресс-служба Музейно-информационный центр Художественно-постановочная часть Мемориальная квартира А.И. Сумбатова-Южина Щепкинское училище Детская студия Малого театра Филиал в Когалыме
История
Здание Малого театра
Репертуар с 1824 г.
Театральное училище
Спектакли
Труппа театра с 1824 года
Труппа театра с 1917 года
Актеры
Режиссеры
Художники
Звуковой архив
1941-1945
Щелыково
Библиотека Малого театра
Правила вежливости и этикета
Публикации
Памятник А.Н. Островскому
Партнеры
Информационная поддержка
Как добраться?© 2025 Пресс-служба:
press@maly.ru
Заказ билетов (web-касса) (495) 624-40-46
Оценка качества услуг учреждений культуры
Адрес театра:
Москва, Театральный проезд д. 1
телефон: (495)624-42-01
Мы в соцсетях:
Партнеры
Информационная поддержка