27.01.2021
Подробнее
ИЗ КОГОРТЫ ВЕЛИКИХ СТАРУХ
27 января исполняется 150 лет со дня рождения народной артистки СССР Варвары Николаевны Рыжовой (1871 - 1963). Варвара Николаевна - ученица А.П.Ленского, одна из "великих старух" Малого театра, выдающаяся и незаменимая исполнительница ролей в пьесах А.Н.Островского, актриса из знаменитой театральной династии Бороздиных-Музилей-Рыжовых. Сегодня слушаем аудиозаписи и смотрим документальный фильм о Варваре Николаевне.
27 января исполняется 150 лет со дня рождения народной артистки СССР Варвары Николаевны Рыжовой (1871 - 1963). Варвара Николаевна - ученица А.П.Ленского, одна из "великих старух" Малого театра, выдающаяся и незаменимая исполнительница ролей в пьесах А.Н.Островского, актриса из знаменитой театральной династии Бороздиных-Музилей-Рыжовых. Сегодня слушаем аудиозаписи и смотрим документальный фильм о Варваре Николаевне.
27.01.2016
Подробнее
ПАМЯТЬ
27 января исполняется 145 лет со дня рождения народной артистки СССР Варвары Николаевны Рыжовой (1871 – 1963).
27 января исполняется 145 лет со дня рождения народной артистки СССР Варвары Николаевны Рыжовой (1871 – 1963).
27.01.2011
Подробнее
«Звуковой архив Малого театра» ТВОРЧЕСКИЙ ПОРТРЕТ ВАРВАРЫ НИКОЛАЕВНЫ РЫЖОВОЙ
«Звуковой архив Малого театра»
ТВОРЧЕСКИЙ ПОРТРЕТ ВАРВАРЫ НИКОЛАЕВНЫ РЫЖОВОЙ
В передаче использованы фрагменты из спектаклей как уже знакомые посетителям сайта, так и новые, ранее не публиковавшиеся…
ТВОРЧЕСКИЙ ПОРТРЕТ ВАРВАРЫ НИКОЛАЕВНЫ РЫЖОВОЙ
В передаче использованы фрагменты из спектаклей как уже знакомые посетителям сайта, так и новые, ранее не публиковавшиеся…
«Звуковой архив Малого театра»
ТВОРЧЕСКИЙ ПОРТРЕТ ВАРВАРЫ НИКОЛАЕВНЫ РЫЖОВОЙ
В передаче использованы фрагменты из спектаклей как уже знакомые посетителям сайта, так и новые, ранее не публиковавшиеся…
Творческий портрет В.Н.Рыжовой (45 Мб)
1. «Правда – хорошо, а счастье лучше» А.Н.Островского
Филицата – Варвара Рыжова
Барабошева – Евдокия Турчанинова
Грознов – Николай Яковлев
2. «Горе от ума» А.С.Грибоедова
Графиня-бабушка – Варвара Рыжова
Князь Тугоуховский – Виктор Красавин
3. «Наш современник» К.Паустовского
Арина Родионовна – Варвара Рыжова
Пушкин – Михаил Царев
4. «Не было ни гроша, да вдруг алтын» А.Н.Островского
Мигачева – Варвара Рыжова
Елеся – Николай Рыжов
5. «Лес» А.Н.Островского
Улита – Варвара Рыжова
Счастливцев – Николай Яковлев
6. «Доходное место» А.Н.Островского
Кукушкина – Варвара Рыжова
Полина – Ольга Хорькова
Жадов – Николай Анненков
Записано на «Старом радио»
ТВОРЧЕСКИЙ ПОРТРЕТ ВАРВАРЫ НИКОЛАЕВНЫ РЫЖОВОЙ
В передаче использованы фрагменты из спектаклей как уже знакомые посетителям сайта, так и новые, ранее не публиковавшиеся…
Творческий портрет В.Н.Рыжовой (45 Мб)
1. «Правда – хорошо, а счастье лучше» А.Н.Островского
Филицата – Варвара Рыжова
Барабошева – Евдокия Турчанинова
Грознов – Николай Яковлев
2. «Горе от ума» А.С.Грибоедова
Графиня-бабушка – Варвара Рыжова
Князь Тугоуховский – Виктор Красавин
3. «Наш современник» К.Паустовского
Арина Родионовна – Варвара Рыжова
Пушкин – Михаил Царев
4. «Не было ни гроша, да вдруг алтын» А.Н.Островского
Мигачева – Варвара Рыжова
Елеся – Николай Рыжов
5. «Лес» А.Н.Островского
Улита – Варвара Рыжова
Счастливцев – Николай Яковлев
6. «Доходное место» А.Н.Островского
Кукушкина – Варвара Рыжова
Полина – Ольга Хорькова
Жадов – Николай Анненков
Записано на «Старом радио»
Подробнее
РЫЖОВА ЗА КУЛИСАМИ
Из книги Н.И.Рыжова «Рыжов о Рыжовой». М., 1984.
РЫЖОВА ЗА КУЛИСАМИ
Из книги Н.И.Рыжова «Рыжов о Рыжовой». М., 1984.
Случалось мне не раз слышать о том или другом знакомом такое мнение: «Хороший актер, а человек — так себе». Или и того больше: «Хороший актер, жаль, что человек дрянь». Что ж, должно быть, бывает иногда и так, если речь идет об актере среднего дарования. Однако я не знаю, не помню случая, чтобы настоящий художник, мастер был скверным человеком. Я имею в виду, разумеется, не скверный характер, а ту нравственную сущность, которую народ попросту именует душой. Думаю, что великий художник — это всегда человек великой души. Помните, как блестяще сформулировал эту мысль Пушкин в маленькой трагедии «Моцарт и Сальери»: «Гений и злодейство — две вещи несовместные».
Этот замечательный афоризм, ставший уже, пожалуй, нравственным правилом, родился, мне думается, не только в результате размышлений или наблюдений поэта, но и как следствие глубокого понимания им духовной сущности тех, кого называют гениальными творцами. Уверен, что это относится и к большим актерам. К ним-то, может быть, в самую первую очередь. Я задумался об этом, читая письма матери к разным людям, письма, полные сердечности, простоты, доброты и уважения к людям. В этом, по моему мнению, тоже проявляется душевное величие человека. Вот мне хочется привести одно из писем матери к Борису Андреевичу Бабочкину. Оно без даты, но, судя по всему, написано Варварой Николаевной в последние годы ее жизни. Для меня оно не просто свидетельство ее чуткости, ума, внимания к людям, полного отсутствия зависти. Я в нем вижу то самое душевное величие, которое свойственно истинным талантам. Только очень большой Художник и Человек (сознательно пишу оба эти слова с большой буквы) мог написать другому большому Художнику так, как написала мать. Позвольте привести это письмо целиком:
«Дорогой Борис Андреевич!
Могу сказать, что очень порадовали Вы меня своим дорогим письмом. Еще очень радуюсь, что Вы увлечены своей работой — без увлечения работа тягостна, и только при увлечении она дает радость творчества. А у Вас при Вашем громадном таланте режиссера Ваше увлечение передачей молодым болгарским актерам* своих методов, конечно, увлекает Вас еще больше.
Не знаю, подойдет ли Вам моя мысль. Так как я ценю Вас как большого артиста, мне бы хотелось, чтобы та труппа, которую Вы так хвалите, увидала Вас и поняла не только как большого режиссера, но и как большого актера. Очень бы желала я, чтобы Вы с ними сыграли Хлестакова. Сама я увлечена Вашим Хлестаковым. Он меня не покидает, так и стоит перед моими глазами. Вот бы и хотелось, чтобы с этой прекрасной труппой Вы сыграли «Ревизора» и показали им наглядно, как надо его трактовать.
Конечно, они знают Вас по кинокартинам, по незабываемому Чапаеву. Раз увидеть Вас там — значит запомнить и полюбить на всю жизнь.
Мне, как актрисе, хотелось бы, чтобы они увидали Вас с разных сторон Вашего громадного дарования. Вот на моей памяти в Малый театр приезжал Томмазо Сальвини, знаменитый трагик, и играл он у нас на своем языке. А вся труппа говорила по-русски. Это нисколько не ослабляло потрясающего впечатления, которое он производил своей игрой. А болгарский язык очень напоминает русский, и мне очень бы хотелось, чтобы Вы там сыграли, а уж до того Вы обаятельны на сцене и такую имеете ценную и очень редкую способность перевоплощения!
Желала бы, чтобы все условия жизни и климата не повредили Вашему драгоценному здоровью. Желаю полного успеха во всех Ваших начинаниях. Зная, что Вы так заняты, не буду ждать от Вас ответного письма».
Боюсь, что я плохо, невразумительно объяснил свою мысль, даже совсем не объяснил. А хотел я сказать вот о чем. У определенной части зрителей, и немалой, особенно в дореволюционное время, существовало мнение, что в погоне за успехом... нет, не так... что жажда успеха, признания, без которой действительно невозможна жизнь и работа артиста, порождает нездоровое соперничество между актерами, зависть одних по отношению к другим, более одаренным, интриги разного рода, борьбу за роли и прочее, и прочее. Я не хочу анализировать сейчас этот вопрос подробно. Я хочу только сказать о Варваре Николаевне Рыжовой. Не знаю, что думала она о своем таланте, как оценивала его; не знаю потому, что сама мать никогда об этом не говорила. Но показателем ее подлинно человеческого и актерского величия для меня было ее умение ценить талант других актеров, открыто преклоняться перед ним, вслух восхищаться, если хотите, пропагандировать его.
Вот, например, мама часто выступала на страницах многотиражной газеты нашего театра, которая так и называлась «Малый театр». О чем писала там Варвара Николаевна? О себе? О спектаклях, в которых играла? Нет. Она писала о товарищах своих, об актерах, в том числе и о тех, кто играл с ней одни роли. Приведу воспоминания мамы об Александре Александровне Яблочкиной, опубликованные в первом номере газеты «Малый театр» за 1937 год. Статья называлась «Прекрасный товарищ», и в ней Варвара Николаевна рассказывала:
«Николай Игнатьевич Музиль и Варвара Петровна Музиль-Бороздина, поженившись в 1870 году, поехали играть на летний сезон в Тифлис, где и работали с известным в то время режиссером А. А. Яблочкиным и его женой, тоже артисткой Малого театра, Серафимой Васильевной Яблочкиной. С тех пор семья Яблочкиных и семья Музилей стали друзьями до конца жизни...
...Я помню Александру Александровну подростком, когда она приезжала к нам на дачу в Петровское-Разумовское. Я помню Александру Александровну Софьей в «Горе от ума», и лучшей Софьи я в своей жизни потом не видела. Я была свидетельницей блестящего периода ее деятельности, когда она играла героинь: Магду в «Родине», Настасью Филипповну в «Идиоте», Лидию в «Бешеных деньгах», героинь в «Талантах и поклонниках», в «Последней жертве», «Цене жизни», «Невольницах», «Измене», «Идеальной жене», Елизавету в «Марии Стюарт», Дездемону, Корделию, Эмилию и массу других ролей. На моих же глазах она делала переход от героинь к ролям старух: Маргарите в «Ричарде», Мурзавецкой — «Волки и овцы», Чебоксаровой — «Бешеные деньги» и т. д. Всех ролей не перечтешь — их сотни.
Александра Александровна — прекрасный товарищ. В несчастье, в болезни она никогда никого не оставляла, первая шла хлопотать, помогать, — словом, отдавала всю свою душу. Такого прекрасного, доброго, отзывчивого человека, как Александра Александровна, трудно найти».
Что же удивительного? — скажете вы. — Во-первых, речь идет о подруге всей жизни, человеке близком, почти родном. Во-вторых, доброта и бескорыстие Яблочкиной действительно известны всем. Взять хотя бы тот факт, что все свои сбережения, все, что она имела, великая актриса отдала на создание Дома ветеранов сцены, в котором нашли не просто пристанище, а свой родной дом сотни бывших актеров, оказавшихся в старости одинокими или беспомощными. Верно. Это так, отвечу я. Но вот еще пример. Всего несколько лет, с 1933 по 1938 год, играла в Малом театре народная артистка СССР М. М. Блюменталь-Тамарина. Подругами они с матерью не были, но вот что писала В. Н. Рыжова в той же газете:
«Я с юных лет была поклонницей Марии Михайловны Блюменталь-Тамариной. Она меня всегда поражала своей исключительной простотой,
трогательностью и комизмом. Не буду делать перечень всех созданных ею образов, но не могу не упомянуть о роли матери в пьесе «Дети Ванюшина». Лучшей исполнительницы я не видела, она до сих пор стоит перед моими глазами. Я всегда с таким нетерпением ожидала ее появления на сцене, она заставляла и смеяться, и плакать...»
И я помню, как мать действительно плакала, глядя на игру Марии Михайловны. Это было в предвоенные годы. Тогда большой популярностью у зрителей пользовался кинофильм «Искатели счастья», кстати, с великолепной музыкой И. О. Дунаевского. Мария Михайловна играла там старую еврейскую мать. В одном эпизоде героиня Марии Михайловны рассказывает о безысходной, отчаянной бедности в большой еврейской семье и говорит с невероятной горечью и мукой:
— Ты режешь одну маленькую ржавую селедку, а семь голодных детей смотрят на твои руки, и каждый просит: «Мама, дай мне побольше...»
В этот момент я почувствовал (мы сидели с мамой рядом), как напряглась и выпрямилась она, словно устремившись к экрану. Я искоса взглянул на нее и заметил сверкнувшую в свете экрана слезу на ее щеке.
Еще до этого, в той же статье своей, мама писала:
«Мария Михайловна всегда уделяла мне свое внимание (Блюменталь-Тамарина была двенадцатью годами старше мамы. — Н. Р.), и ее похвала давала мне радость и бодрость, окрыляла меня на дальнейшую работу. Это редкое и дорогое качество у работника театра — прийти и выразить похвалу или указать на недостатки». Или вот еще, о другой актрисе:
«Тридцать лет назад в Малый театр пришла молодая, красивая актриса, расположившая к себе всех нас. Этой актрисой была Раиса Романовна Рейзен. Она обладала не только внешней красотой. За три десятилетия работы в нашем театре она проявила себя как хороший, отзывчивый товарищ, милый, чуткий человек.
Я знаю Раису Романовну как очень способную, талантливую актрису, вносящую много своеобразия в исполняемые ею роли, особенно характерные. Создавая сценические образы, она вкладывает в них ряд наблюдательно подмеченных штрихов.
Раиса Романовна горячо любит свое дело, она буквально болеет душой за театр, всегда стремится устранить в театре всякие неполадки...»
Когда в 1939 году коллектив Малого театра выдвинул кандидатом в депутаты райсовета С. А. Головина, мать тоже написала о нем в нашей газете. Написала так просто, так душевно и искренне, как обычно говорила о людях:
«Много лет я знаю Сергея Аркадьевича Головина. Всю жизнь вместе работаем. Хороший он человек, добрый, сердце у него большое. Сергей Аркадьевич — настоящий, хороший товарищ. Мы, актеры, очень дружим с ним.
Сергей Аркадьевич — прекрасный артист, горячо любящий театр, и играть с ним в одном спектакле — просто удовольствие.
Знаю я Сергея Аркадьевича и как организатора. Он энергичен, умеет со всеми ладить, он обо всех заботится, обо всех хлопочет...»
«Обо всех заботится, обо всех хлопочет...» Это Варвара Николаевна говорит о других, рассказывает о товарищах. А как заботилась и хлопотала о товарищах она, рассказывали и до сих пор еще рассказывают они, ее товарищи. Уж по меньшей мере человек тридцать, например, рассказывали мне и нашим близким одну старую историю. Иногда рассказывали и при маме. Она немного смущенно поводила плечом и изредка приговаривала:
— Ну да будет уж вам! Как не грех!
Было это давным-давно, в первые послереволюционные годы, когда директором Малого театра был Александр Иванович Южин. Надо сказать, что это было трудное для театра время, время, когда многим казалось, что вместе с гибелью старого мира должно погибнуть и все, что было порождено им, — искусство, театр, литература. Возникшие новые театры искали новые формы, новые средства выражения, пытались создать новый репертуар. К старым классическим театрам и у части публики, и у многих критиков отношение было как к чему-то безнадежно устаревшему и чуть ли не контрреволюционному. Многие актеры находились, если можно так сказать, в состоянии творческого кризиса, играли мало, почти не имели ролей. Каким-то образом получилось, что в один из сезонов без сколько-нибудь значительных ролей осталась прекрасная актриса Евдокия Дмитриевна
Турчанинова. У мамы же, хотя они с Турчаниновой выступали примерно в одном амплуа — характерных актрис, ролей было достаточно, и она по-прежнему пользовалась успехом. В пьесе А. Истомина «Сестры Кедровы» ей была поручена центральная роль матери.
И вот однажды, когда Александр Иванович Южин, уже грузноватый, солидный, сидел у себя в кабинете, занимаясь делами с кем-то из своих помощников, в дверях нерешительно возникла Варвара Николаевна и, словно просительница, остановилась у порога.
— Вы ко мне, Варвара Николаевна? — поднялся ей навстречу Южин.
— К вам, Александр Иванович...
Южин внимательно вглядывается в ее лицо.
— У вас что-нибудь случилось, Варвара Николаевна?
— Случилось, Александр Иванович...
— Да что же?
— Да вот роль мне дали в «Сестрах Кедровых»...
— Что же плохая разве роль?
— Роль-то хорошая, Александр Иванович. Да у меня и другие хорошие роли есть. А вот у Дунечки Турчаниновой, так у нее как-то совсем хороших ролей нет. Так все, пустяки какие-то. Вот бы ей в «Сестрах»-то...
— Варвара Николаевна, — с некоторым недоумением говорит Южин, — Евдокия Дмитриевна в «Сестрах» тоже занята, она кухарку играет. А других ролей там ни для вас, ни для нее нет.
— Так вот я затем и пришла, Александр Иванович, — обрадованно говорит мама, очень довольная, что разговор наконец-то приблизился к делу. — Я и говорю: нельзя ли Дунечке тоже мать играть? А я бы уж с ней в очередь играла...
Южин сначала удивился, потом рассмеялся и решил:
— Ну, будь по-вашему, Варвара Николаевна!
Так и играли в этой пьесе Рыжова и Турчанинова по очереди — одна мать, другая — кухарку, и наоборот. Причем маленькую роль кухарки Варвара Николаевна играла своеобразно, с блеском. В частности, там был эпизод, в котором кухарка произносила одну-единственную фразу, но делала это Варвара Николаевна так, что без смеха смотреть было невозможно. Она выходила на сцену, где ее хозяйка вела оживленный разговор с гостьей, выходила мрачная, без тени робости или услужливости, и, дернув хозяйку за рукав, говорила с видом оскорбленной добродетели, с досадливым чувством человека, обиженного недоверием, но не потерявшего гордости:
— Барыня, идите смотреть, как я руки перед каклетами мыть буду. — И, повернувшись, не заботясь о том, идет ли за нею барыня, так же мрачно и уверенно шла обратно.
Зал раскалывался смехом и аплодисментами... Южин как-то не выдержал и сказал ей:
— Ну вот, Варвара Николаевна, а вы говорили, что Дунечке в «Сестрах» играть нечего...
А сколько народу приходило к нам в дом, к маме, за помощью, за советом или просто сочувствием? Да нет, просто сочувствия у мамы никогда не получалось: если человек вызывал сочувствие (а при маминой доброте он его вызывал всегда), то тут же следовала и помощь, часто — денежная, хотя не могу сказать, чтобы деньги бывали лишними в нашей большой семье (кроме мамы, моей жены и дочери, с нами жила моя тетка, сестра Варвары Николаевны, Елена Николаевна, и подолгу гостили родственники разной степени родства, а также и знакомые).
Что касается денег, которые легко давала мама, то я не уверен даже, что за ними всегда обращались люди, действительно попавшие в безвыходное положение. Думаю, что порой добротой мамы пользовались бессовестные попрошайки. Но сказать об этом маме, даже просто намекнуть, было невозможно: глаза у нее делались испуганными, лицо вытягивалось, и она укоризненно говорила:
— Да господь с тобою, Колюшка! Да как можно так думать? А ну как и вправду беда у человека? Ведь век себе не простишь, коль откажешь. Да и зачем отказывать-то? Уж не обойдемся мы, что ли, без этих денег!
Но вот, когда надо было помочь не деньгами и советами, а по-иному, если где-то в официальных инстанциях надо было добиться справедливости, Варвара Николаевна вникала во все подробности и, только убедившись в том, что человек действительно незаслуженно обижен, обойден, неспособен постоять за себя, начинала обстоятельные хлопоты. Обычно при этом она некоторое время ходила по своей спальне с озабоченным выражением лица, останавливалась в задумчивости, подолгу вглядывалась в тонкое лицо богоматери на деревянной доске и вдруг решительно начинала собираться куда-то.
— Куда ты, мама? —спрашивал я.
— Да вот, Колюшка, поеду хлопотать. Надо, чтобы хорошенько разобрались товарищи. А то что же так-то, с ходу, тяп-ляп... Эдак и обидеть человека недолго...
Иной раз сама предлагала мне или моей жене:
— Что б тебе, душка моя, собраться, да со мной бы и поехать. Вдвоем-то и быстрей правды добьемся.
Должен сказать, что хлопоты Варвары Николаевны, как правило, увенчивались успехом. И не только потому, что ее знали, любили, высоко ценили многие люди, облеченные народным доверием. И я и многие современники Варвары Николаевны не раз слышали от должностных лиц и партийно-общественных руководителей слова: «Раз Рыжова просит, надо разобраться. Надо помочь. Она зря просить не станет».
И, честное слово, я не знаю, кто больше радовался, когда удавалось отменить несправедливое решение, добиться помощи, внимания, тот ли, за кого хлопотала мать, или она сама.
Надо было видеть, как принимала Варвара Николаевна тех, кто приходил в наш дом, в дом, где мамой свято поддерживались традиции всем известного московского гостеприимства. Каждого, кто переступал порог квартиры в Воротниковском переулке, прежде всего усаживали за большой круглый стол. При этом, если пришедший пытался отказаться и начинал лепетать что-либо о деловом характере своего визита, Варвара Николаевна
Хлопоты, хлопоты.
будто и не слышала его слов, быстренько подталкивала пришедшего к столу, приговаривая на ходу:
— А вы вот за стол присаживайтесь. Сейчас чайком с пирожком вас угостим, а потом уж и о делах разговаривать будем. Не посетуйте, по-московски, у нас иначе нельзя...
Ну а если уж званные гости!.. Тут хлопотам в доме не было конца. И, конечно, больше всех хлопотала мама. И принять гостей она тоже умела. Европейского этикета, по которому каждый гость сам себе кладет кушанье, а не хочет — так и не ест, Варвара Николаевна не признавала. Зная, что «рыжовские» блюда всегда вкусные, сама накладывала гостю чуть не полную тарелку. Иной гость и в самом деле взмаливался:
— Варвара Николаевна, голубушка моя, родная! Да не могу я больше!
Но мать и слышать ничего не хотела:
— Душка моя, да быть того не может, чтоб такого вкусного блюда не съесть. Нет уж, нет уж, у нас по-московски: полагается все скушать, а то обида хозяйке.
И такая благожелательность была в голосе, что гость вздыхал и доедал все дочиста.
— Вот, душка моя, и ладно; а то не могу да не могу, — говорила мать.
Чтобы кто-нибудь из недоверчивых читателей не заподозрил меня в пристрастии (впрочем, довольно естественном для всех, кто любил Варвару Николаевну), я решил привести здесь маленький отрывок из воспоминаний на эту тему известного талантливого журналиста, большого знатока мира искусства и его служителей Михаила Николаевича Дол-гополова. Михаил Николаевич был знаком с мамой на протяжении почти сорока лет, видел ее на сцене во многих спектаклях, восхищался ее, как он писал, «изумительной, неповторимой игрой», считал Варвару Николаевну «великолепной актрисой» и называл «чудесницей Малого театра». Бывая у нас дома, Михаил Николаевич не брал у мамы интервью, не выспрашивал, не выпытывал, а слушал то, что она сама хотела, находила нужным рассказать, о своих первых шагах на сцене. Он наблюдал этот феномен, пытаясь для себя раскрыть секрет таланта, позволяющего актрисе проникнуть в любой характер и с величайшим искусством сыграть любую роль. Словом, как говорят теперь, он «снимал скрытой камерой». Вот что писал Михаил Николаевич Долгополое:
«И дома Варвара Николаевна была удивительно душевной и сердечной. Простая и добрая, гостеприимная хозяйка, она буквально не знала, куда усадить человека, пришедшего за статьей или интервью. И тут, за чашкой чая с чудным вареньем, начинались такие рассказы и воспоминания, сопровождаемые мгновенно возникающими сценками — жизненными портретами тех, о ком шел разговор, что часто забывалась цель визита. Варвара Николаевна и сама настолько увлекалась рассказом о былом, что, спохватившись, всплескивала руками и восклицала удивленно:
— Что же это я! Совсем вас заговорила! Правда, как же это так? Скромности матери не было предела. Нередко журналистам, желавшим
получить от нее интервью, приходилось долго уговаривать маму рассказать о себе. И только потому, что ей казалось, будто все это: ее жизнь, ее работа, ее мысли — не может быть интересным людям, читающим такие серьезные журналы и газеты, от которых приходили к ней корреспонденты. Михаил Николаевич Долгополов писал далее:
«Немалых трудов стоило убедить Варвару Николаевну, насколько интересны ее рассказы и сколько удовольствия они доставляют слушателю.
Главным «мотивом» рассказов милой и предельно искренней Варвары Николаевны было ее глубокое убеждение, что всеми скромными, как она говорила, успехами она обязана замечательному окружению, в котором росла с детских лет:
— Родному Малому театру я обязана всем, — говорила Варвара Николаевна. — Ни на один день с ним не расставалась. А ведь сколько пережито и радостей, и обид. И трудно было, и хорошо. И счастлива я безмерно, что прожила такую большую жизнь, прожила с такими исключительными людьми».
Об этом же мама и сама писала в одной из своих статей: «...Мы жили в Кривоарбатском переулке. У нас бывали: А. Н. Островский, А. П. Чехов, замечательные артисты М. Н. Ермолова, А. П. Ленский, М. П. Садовский О. О. Садовская, Н. А. Никулина, И. Ф. Горбунов и другие. Помню, как после обеда отец читал нам юмористические рассказы Антоши Чехонте, печатавшиеся в «Петербургской газете», «Стрекозе», «Осколках».
Часто бывал у нас и Вл. И. Немирович-Данченко, тогда еще молодой драматург. Владимир Иванович ознакомил отца с одной из первых своих пьес «Последняя воля». Отец поставил ее в Малом театре, в свой бенефис. В спектакле, кроме него, играли: Ермолова, Федотова, Никулина, Ленский, Рыбаков, Южин.
Пьеса и спектакль имели громадный успех. После этого в Малом театре были поставлены пьесы Вл. И. Немировича-Данченко «Цена жизни» и «Золото».
Радостно мне было видеть на сцене Малого театра своего отца, который чудесно играл Шмагу в «Без вины виноватых» и Робинзона в «Бесприданнице» А. Н. Островского. А как чудесно играла Кручинину Ермолова! Мы все ее обожали. Я росла и воспитывалась в среде талантливейших артистов конца XIX века, училась на их лучших сценических созданиях. Могла ли я мечтать, что через 10—15 лет буду сама играть вместе с Ермоловой, у которой я ребенком бывала на квартире. Никогда не мыслила и не мыслю сейчас, что без Малого театра я стала бы той, какой стала, что я могла бы жить без моего родного театра».
Поражала меня в матери и еще одна особенность.
Я нередко замечал, что, в сущности, вызвать сочувствие к человеку, попавшему в беду, вообще не так уж и трудно. Вспомните, как часто роняют слезы, слушая горестный рассказ, люди отнюдь не добрые по сути своей, а просто сентиментальные. Иной раз холодные или даже жестокие люди сочувствуют другим, жалея вовсе не того, с кем стряслась беда сейчас, а себя, вспомнив собственную сходную, аналогичную ситуацию. Причем, выражая сочувствие, подобные люди не притворяются, они искренне плачут вместе с вами, а отойдя, тут же забывают о вас и вашем горе. Нет, серьезно, сочувствующих в беде найти легче, чем готовых искренне за вас порадоваться. К сожалению, удача, успех, счастье порой совершенно невольно вызывают у людей неосознанную зависть, досаду, особенно если у самого одни неудачи: вот, дескать, везет человеку! Ну, надо же! И за что такое везение?
Я не знаю второго такого человека, который так умел бы радоваться чужим удачам, успеху, счастью, как моя мать. Думаю, никто и никогда не слышал от Варвары Николаевны вот этих мелких, обывательских слов о «везении». Зато скольких актеров поддержала она словами одобрения, благодарности за талант, за труд, вложенный в роль. И дома тоже:
— Ах, душки мои, до чего же хороша была сегодня Лена Гоголева! Вот радость-то всем доставила!
Или об актрисе, играющей роли, которые когда-то были сыграны ею:
— Вот прелесть-то какая! Прямо расцеловать ее хотелось!
В 1940 году в одной из своих статей, опубликованной в «Театральной неделе», мама писала:
«Искренне радуюсь я успехам моих товарищей-актеров. Как замечательно сыграл в прошлом сезоне роль Уриэля Акосты мой старый друг А. А. Остужев! В других театрах Москвы и Ленинграда особенно яркое впечатление на меня произвела чудесная, поэтическая Г. Уланова (я видела ее в балете «Жизель»), безукоризненная Эмма Бовари Алисы Коонен в спектакле Камерного театра, с большим вкусом поставленном А. Таировым. Очень понравился мне в Ленинградском театре комедии спектакль «Тень», в котором роль Аннунциаты исполняла И. Гошева; на эстраде — выступление певца Анатолия Доливо».
В другой статье, анализируя причины успеха первого советского спектакля, поставленного в Малом театре и игравшегося по пятнадцать раз в месяц (имеется в виду «Любовь Яровая» К. Тренева), мама писала: «Пьеса эта в течение многих лет не сходила с репертуара Малого театра. А почему? Потому что образы людей, выведенных в пьесе, были близки и понятны нашему зрителю. Артисты театра впервые выступили в новых для них ролях. Большевистского комиссара Кошкина великолепно играл Пров Садовский, роль братишки, революционного матроса Шванди блистательно исполнил обаятельный, замечательный актер Степан Кузнецов. Образ учительницы Яровой крупными, яркими мазками создала Вера Пашенная... Блеснула красотой, умом и тонкостью исполнения молодая Елена Гоголева, с честью оправдавшая теплые слова, сказанные о ней ее учителем, Иваном Андреевичем Рыжовым, который в этой пьесе играл начальника контрразведки полковника Кутова...»
Недавно попалось мне в руки хранящееся у нас более тридцати лет письмо к Варваре Николаевне одного из прославленных советских актеров, начинавшего свою творческую жизнь в Малом театре. И мне очень захотелось рассказать об обстоятельствах, связанных с этим письмом, его автором и моей мамой. Но решился я не сразу, поскольку дело касалось в первую очередь человека, написавшего это письмо, и я не был уверен, деликатно ли возвращаться к дням и событиям, в свое время вызвавшим у автора письма горькие переживания. Но, перечитав его прекрасное письмо, полное благородной искренности, глубоких мыслей и высоких чувств, я понял, что, напротив, было бы несправедливым не только по отношению к маме, но и по отношению к автору письма не привести целиком этот прекрасный человеческий документ, рассказывающий о душевной красоте двух больших художников.
Речь идет о замечательном актере, заслуженном артисте РСФСР Всеволоде Николаевиче Аксенове.
Окончив Щепкинское училище в 1919 году, юный актер Всеволод Аксенов был принят в труппу Малого театра и играл в нем довольно продолжительное время, более двадцати лет — срок вполне достаточный, чтобы между актером и театром возникли кровные узы, сознание своей неразрывной связи с ним. Но разрыв все же произошел. Не хочу даже говорить о сущности конфликта; для моего рассказа он не имеет никакого значения. Не берусь также судить, кто был прав, кто виноват; скажу только, что в силу сложившихся отношений с администрацией и враждебности некоторых членов труппы Всеволоду Аксенову, тогда уже достаточно известному актеру, из театра пришлось уйти. Уходил он тяжко, считая себя выброшенным, насильственно оторванным от родного дела, от коллектива, в котором он вырос, с которым сжился за долгие годы и который искренне любил.
К сожалению, не знаю, не помню в деталях, какое участие в этих событиях принимала мама. Но прошло несколько лет. В. Аксенов, который за это время выдвинулся в число наших лучших чтецов, удачно снялся в нескольких кинокартинах (например, в «Русском вопросе»), играл в театрах, в 1949 году отмечал тридцатилетие своей актерской деятельности. Помню, что мама, отложив свои дела, 23 мая отправилась в зал имени Чайковского, где проходило юбилейное торжество В. Аксенова. А через несколько дней, в начале июня, от Всеволода Николаевича было получено письмо:
«Дорогая, родная Варвара Николаевна! Еще и еще раз хочу сказать Вам огромное спасибо за все Ваши хлопоты, за Ваше драгоценное ко мне отношение, которое я ничем не заслужил, которого я не стою и на которое не смел рассчитывать!.. Ваше горячее участие в моем вечере в то время, когда — я знаю — Вы вообще никуда не выходите и нигде не бываете, кроме театра, чтение и безусловное Ваше участие в составлении прекрасного адреса от труппы Малого театра и, наконец, чтение Вами драгоценнейшего письма Александры Александровны (Яблочкиной. — Н. Р.) — все это не только бесконечно обогрело весь мой юбилейный вечер, но и заставило меня по-новому пересмотреть свое личное отношение к нашему старому и вечно прекрасному Малому театру, ко всем своим старшим и старым товарищам и учителям Дома Щепкина, которым по праву гордится вся наша страна и который, несмотря на многие различные болезни и временные обиды, все-таки самый, а может быть, и единственный очаг настоящей реалистической культуры, единственная сокровищница первейшей ценности нашего национального русского искусства. Этот вечер 23 мая мне дорог не только тем, что он тепло и радостно отметил тридцатилетнюю дату следующего за Вами поколения артистов Малого театра, но главным образом и потому, что он утвердил во мне самом неразрывную, ничем не сокрушимую и органическую связь с моим родным домом, со всею родною семьей артистов нашего театра. И вот в этом моем праздничном состоянии Вы сыграли главную роль. Именно Вы, милая Варвара Николаевна, заставили меня пересмотреть мои неверные предположения о том, что я давно уже забыт, что я давно уже не родной нашему Малому театру. Не отдавая себе в том отчета, а, может быть, и просто не сознаваясь в этом, я, конечно же, тяготился этим своим отчуждением, потому что для меня, как и для каждого актера, прослужившего в Малом театре и начавшего в нем свое театральное детство, такое незаслуженное отчуждение от семьи было и обидно и несказанно тяжело. Вы, родная Варвара Николаевна, совершенно рассеяли эту тягость, и вот за это Вам тоже огромное человеческое, сыновнее спасибо. Я снова почувствовал себя не оторванным от родной семьи, я снова ощутил в себе любовь, и неожиданно очень большую, к своей родине — к Малому театру, к каждому родному в нем человеку. Я поймал себя в этот вечер на освещающем наши души чувстве гордости за свой театр, за все его успехи, за всех дорогих мне артистов этого театра, которые сумели так благородно и так искренне отнестись к празднику своего старого питомца и товарища, уже давно — формально — расставшегося с ними. Вот за это мое душевное ощущение примите от всей моей души и от всей моей любви к Малому театру большое и самое горячее спасибо.
Сейчас же после своего вечера я с головой ушел в Пушкинский юбилей, и все мои выступления — будь то в кино на экране, будь то в правительственном концерте в Большом театре или же просто в рядовом выступлении на клубной сцене — были озарены моей радостью, пережитой 23 мая в зале Чайковского. Не было дня и поступка, который не зависел бы — в своем творческом отражении — от той Весны, которую Вы и мои другие товарищи по Малому театру дали мне пережить на моем юбилее. И за эту Весну — спасибо прежде всех Вам, моя дорогая и горячо любимая Варвара Никола евна!... Мне много пришлось пережить в нашем театре, в разные годы своего в нем пребывания и по разным причинам. Вероятно, во многих случая я сам бывал виноват. Но разве есть на свете семья, в которой все и всегда было бы гладко? И разве — наряду с обидой и горечью — я не встреча, в нашей театральной семье светлых праздников и радостных дней?. А обиды, как огорчения детства, хотя и накладывают на сердце рубцы все же забываются быстро: время излечивает все и всякие горести А счастье — не забывается вечно. В день тридцатилетия моего актерской труда Вы помогли мне снова пережить все счастье, которое я встречал н трудном, но благородном пути актера Малого театра. И вот и за эп Вам мой низкий поклон и глубокое, от всего сердца спасибо.
Передо мною на столе рядом с карточкой сына стоит Ваш портрет И в нем не просто символ моей «обновленной» любви к Малому театру а родное и необходимое общение с Вами. Оно продолжает меня обогревать Вашим золотым сердцем и Вашей необыкновенно большой, хорошей, нежно! и расточительной душою. В постоянном общении с Вами — через Ваш портрет — многие неудачи и горести блудного сына переносятся легче, светлее., Всеми чувствами и мыслями своими я шлю Вам самые сильные пожелания долгих лет, блистательных и радостных успехов на нашей дорогой сцен и крепкого и доброго здоровья. Да сохранит Вас бог за вашу доброту за Ваше благородное и дорогое всем нам сердце.
Всегда Вам преданный и горячо Вас любящий
Всеволод Аксенов»
Нет, что ни говорите, а подлинное благородство, душевное богатстве нравственная чистота — качества, без которых великого актера быть н может. Поистине, «гений и злодейство — две вещи несовместные».
Это, между прочим, тонко подметил народный артист СССР Михаи. Иванович Жаров, который в своей статье о маме, пытаясь раскрыт"> «тайны ее актерского обаяния» и сказав о сценическом мастерства В. Н. Рыжовой, далее писал: «И другая тайна замечательной актрисы. У Варвары Николаевны была огромная, чудесная душа, чистая и человечна» Только таким может быть настоящий талант».
Мне бесконечно дороги также слова, сказанные о матери, замечательным актером, нашим современником, бессменным руководителем Малого театр* Михаилом Ивановичем Царевым:
«Период истории Малого театра, когда в нем работали наши замечательные «старухи» — А. А. Яблочкина, В. Н. Рыжова, Е. Д. Турчанинова В. О. Массалитинова — был периодом удивительно творческой атмосфере внутри театра. Эти актрисы задавали тон всей жизни коллектива, тон благородный и строгий. Они были образом высокого служения искусств; и преданности Малому театру. Вместе с ними ушло что-то очень ценное из наших творческих и человеческих отношений».
Впрочем, это не только мнение Михаила Ивановича. Вот и Е. Н. Гоголева говорит то же самое: «Варвара Николаевна была всегда принципиальна и, уж если в чем была сама убеждена, переубедить ее было трудно. Она терпеть не могла всякого подхалимства, резко восставала против протекционизма при распределении ролей, возмущалась незаслуженным зачислением в труппу малоодаренных актеров».
Приходится ли удивляться тому, что в нашем семейном архиве сотни писем от самых разных людей, выражающих искреннюю любовь и уважение к Варваре Николаевне Рыжовой. Вот уж правду говорят, что любовь — чувство взаимное. Или, как написано где-то у Шекспира: «Коль хочешь взять — сама отдай». Мама отдавала людям все, что имела, — себя, свое сердце. И получала не только аплодисменты. Вот кусочек из письма, подписанного артистами Игорем Владимировичем Ильинским и Татьяной Александровной Еремеевой:
«Любим Вас и желаем Вам здоровья, бодрости и уверенности в том, что Вы — наша гордость, драгоценность, которую мы чтим и любим за то, что Вы не только драгоценный художник, но и драгоценный человек».
Тридцатитрехлетний Сергей Михалков подарил маме свой, кажется первый, сборник с таким автографом:
«Варваре Николаевне Рыжовой:
Чей в жизни путь прекрасен
и ясен,
И с чем весь наш народ
согласен.
Дарю я скромный сборник
басен.
Надеюсь, ей в ее 100-летний
юбилей
Преподнести не без волнений
Свое собранье сочинений».
К сожалению, мама не дожила до своего столетнего юбилея, а стало быть, и до этого подарка, но Михалков все-таки слово сдержал: собрание его сочинений уже издано...
И не могу не привести также отрывка из письма к маме писателя Леонида Леонова:
«Дорогая Варвара Николаевна,
[..."> прошу разрешения заочно обнять Вас по-сыновнему... Я счастлив, что и мои сценические произведения Вы освещали громадным своим талантом, который я чту глубоко и нежно. Для меня он — не только в большом Вашем сердце, без чего не бывает великого художника, но и в Вашей благородной простоте, в Вашей чудесной благожелательности; вот так же после двадцати минут знакомства с Горьким мне казалось, что я знаком с ним уже двадцать лет...»
Так писали о маме.
А что думала, писала о себе сама Варвара Николаевна? Ну что она думала — это ее, это ушло с ней. А писала — нечасто. В основном о том, что, работая в театре, хотела бы, могла бы, чувствует себя способной отдать больше, но в силу тех или иных обстоятельств, не зависящих от нее, лишена возможности сделать это. Разве не об этом была ее статья, например, в газете «Советское искусство» от 23 сентября 1937 года «Жену рабочего вы не сыграете!»:
«Спектакли на о
Из книги Н.И.Рыжова «Рыжов о Рыжовой». М., 1984.
Случалось мне не раз слышать о том или другом знакомом такое мнение: «Хороший актер, а человек — так себе». Или и того больше: «Хороший актер, жаль, что человек дрянь». Что ж, должно быть, бывает иногда и так, если речь идет об актере среднего дарования. Однако я не знаю, не помню случая, чтобы настоящий художник, мастер был скверным человеком. Я имею в виду, разумеется, не скверный характер, а ту нравственную сущность, которую народ попросту именует душой. Думаю, что великий художник — это всегда человек великой души. Помните, как блестяще сформулировал эту мысль Пушкин в маленькой трагедии «Моцарт и Сальери»: «Гений и злодейство — две вещи несовместные».
Этот замечательный афоризм, ставший уже, пожалуй, нравственным правилом, родился, мне думается, не только в результате размышлений или наблюдений поэта, но и как следствие глубокого понимания им духовной сущности тех, кого называют гениальными творцами. Уверен, что это относится и к большим актерам. К ним-то, может быть, в самую первую очередь. Я задумался об этом, читая письма матери к разным людям, письма, полные сердечности, простоты, доброты и уважения к людям. В этом, по моему мнению, тоже проявляется душевное величие человека. Вот мне хочется привести одно из писем матери к Борису Андреевичу Бабочкину. Оно без даты, но, судя по всему, написано Варварой Николаевной в последние годы ее жизни. Для меня оно не просто свидетельство ее чуткости, ума, внимания к людям, полного отсутствия зависти. Я в нем вижу то самое душевное величие, которое свойственно истинным талантам. Только очень большой Художник и Человек (сознательно пишу оба эти слова с большой буквы) мог написать другому большому Художнику так, как написала мать. Позвольте привести это письмо целиком:
«Дорогой Борис Андреевич!
Могу сказать, что очень порадовали Вы меня своим дорогим письмом. Еще очень радуюсь, что Вы увлечены своей работой — без увлечения работа тягостна, и только при увлечении она дает радость творчества. А у Вас при Вашем громадном таланте режиссера Ваше увлечение передачей молодым болгарским актерам* своих методов, конечно, увлекает Вас еще больше.
Не знаю, подойдет ли Вам моя мысль. Так как я ценю Вас как большого артиста, мне бы хотелось, чтобы та труппа, которую Вы так хвалите, увидала Вас и поняла не только как большого режиссера, но и как большого актера. Очень бы желала я, чтобы Вы с ними сыграли Хлестакова. Сама я увлечена Вашим Хлестаковым. Он меня не покидает, так и стоит перед моими глазами. Вот бы и хотелось, чтобы с этой прекрасной труппой Вы сыграли «Ревизора» и показали им наглядно, как надо его трактовать.
Конечно, они знают Вас по кинокартинам, по незабываемому Чапаеву. Раз увидеть Вас там — значит запомнить и полюбить на всю жизнь.
Мне, как актрисе, хотелось бы, чтобы они увидали Вас с разных сторон Вашего громадного дарования. Вот на моей памяти в Малый театр приезжал Томмазо Сальвини, знаменитый трагик, и играл он у нас на своем языке. А вся труппа говорила по-русски. Это нисколько не ослабляло потрясающего впечатления, которое он производил своей игрой. А болгарский язык очень напоминает русский, и мне очень бы хотелось, чтобы Вы там сыграли, а уж до того Вы обаятельны на сцене и такую имеете ценную и очень редкую способность перевоплощения!
Желала бы, чтобы все условия жизни и климата не повредили Вашему драгоценному здоровью. Желаю полного успеха во всех Ваших начинаниях. Зная, что Вы так заняты, не буду ждать от Вас ответного письма».
Боюсь, что я плохо, невразумительно объяснил свою мысль, даже совсем не объяснил. А хотел я сказать вот о чем. У определенной части зрителей, и немалой, особенно в дореволюционное время, существовало мнение, что в погоне за успехом... нет, не так... что жажда успеха, признания, без которой действительно невозможна жизнь и работа артиста, порождает нездоровое соперничество между актерами, зависть одних по отношению к другим, более одаренным, интриги разного рода, борьбу за роли и прочее, и прочее. Я не хочу анализировать сейчас этот вопрос подробно. Я хочу только сказать о Варваре Николаевне Рыжовой. Не знаю, что думала она о своем таланте, как оценивала его; не знаю потому, что сама мать никогда об этом не говорила. Но показателем ее подлинно человеческого и актерского величия для меня было ее умение ценить талант других актеров, открыто преклоняться перед ним, вслух восхищаться, если хотите, пропагандировать его.
Вот, например, мама часто выступала на страницах многотиражной газеты нашего театра, которая так и называлась «Малый театр». О чем писала там Варвара Николаевна? О себе? О спектаклях, в которых играла? Нет. Она писала о товарищах своих, об актерах, в том числе и о тех, кто играл с ней одни роли. Приведу воспоминания мамы об Александре Александровне Яблочкиной, опубликованные в первом номере газеты «Малый театр» за 1937 год. Статья называлась «Прекрасный товарищ», и в ней Варвара Николаевна рассказывала:
«Николай Игнатьевич Музиль и Варвара Петровна Музиль-Бороздина, поженившись в 1870 году, поехали играть на летний сезон в Тифлис, где и работали с известным в то время режиссером А. А. Яблочкиным и его женой, тоже артисткой Малого театра, Серафимой Васильевной Яблочкиной. С тех пор семья Яблочкиных и семья Музилей стали друзьями до конца жизни...
...Я помню Александру Александровну подростком, когда она приезжала к нам на дачу в Петровское-Разумовское. Я помню Александру Александровну Софьей в «Горе от ума», и лучшей Софьи я в своей жизни потом не видела. Я была свидетельницей блестящего периода ее деятельности, когда она играла героинь: Магду в «Родине», Настасью Филипповну в «Идиоте», Лидию в «Бешеных деньгах», героинь в «Талантах и поклонниках», в «Последней жертве», «Цене жизни», «Невольницах», «Измене», «Идеальной жене», Елизавету в «Марии Стюарт», Дездемону, Корделию, Эмилию и массу других ролей. На моих же глазах она делала переход от героинь к ролям старух: Маргарите в «Ричарде», Мурзавецкой — «Волки и овцы», Чебоксаровой — «Бешеные деньги» и т. д. Всех ролей не перечтешь — их сотни.
Александра Александровна — прекрасный товарищ. В несчастье, в болезни она никогда никого не оставляла, первая шла хлопотать, помогать, — словом, отдавала всю свою душу. Такого прекрасного, доброго, отзывчивого человека, как Александра Александровна, трудно найти».
Что же удивительного? — скажете вы. — Во-первых, речь идет о подруге всей жизни, человеке близком, почти родном. Во-вторых, доброта и бескорыстие Яблочкиной действительно известны всем. Взять хотя бы тот факт, что все свои сбережения, все, что она имела, великая актриса отдала на создание Дома ветеранов сцены, в котором нашли не просто пристанище, а свой родной дом сотни бывших актеров, оказавшихся в старости одинокими или беспомощными. Верно. Это так, отвечу я. Но вот еще пример. Всего несколько лет, с 1933 по 1938 год, играла в Малом театре народная артистка СССР М. М. Блюменталь-Тамарина. Подругами они с матерью не были, но вот что писала В. Н. Рыжова в той же газете:
«Я с юных лет была поклонницей Марии Михайловны Блюменталь-Тамариной. Она меня всегда поражала своей исключительной простотой,
трогательностью и комизмом. Не буду делать перечень всех созданных ею образов, но не могу не упомянуть о роли матери в пьесе «Дети Ванюшина». Лучшей исполнительницы я не видела, она до сих пор стоит перед моими глазами. Я всегда с таким нетерпением ожидала ее появления на сцене, она заставляла и смеяться, и плакать...»
И я помню, как мать действительно плакала, глядя на игру Марии Михайловны. Это было в предвоенные годы. Тогда большой популярностью у зрителей пользовался кинофильм «Искатели счастья», кстати, с великолепной музыкой И. О. Дунаевского. Мария Михайловна играла там старую еврейскую мать. В одном эпизоде героиня Марии Михайловны рассказывает о безысходной, отчаянной бедности в большой еврейской семье и говорит с невероятной горечью и мукой:
— Ты режешь одну маленькую ржавую селедку, а семь голодных детей смотрят на твои руки, и каждый просит: «Мама, дай мне побольше...»
В этот момент я почувствовал (мы сидели с мамой рядом), как напряглась и выпрямилась она, словно устремившись к экрану. Я искоса взглянул на нее и заметил сверкнувшую в свете экрана слезу на ее щеке.
Еще до этого, в той же статье своей, мама писала:
«Мария Михайловна всегда уделяла мне свое внимание (Блюменталь-Тамарина была двенадцатью годами старше мамы. — Н. Р.), и ее похвала давала мне радость и бодрость, окрыляла меня на дальнейшую работу. Это редкое и дорогое качество у работника театра — прийти и выразить похвалу или указать на недостатки». Или вот еще, о другой актрисе:
«Тридцать лет назад в Малый театр пришла молодая, красивая актриса, расположившая к себе всех нас. Этой актрисой была Раиса Романовна Рейзен. Она обладала не только внешней красотой. За три десятилетия работы в нашем театре она проявила себя как хороший, отзывчивый товарищ, милый, чуткий человек.
Я знаю Раису Романовну как очень способную, талантливую актрису, вносящую много своеобразия в исполняемые ею роли, особенно характерные. Создавая сценические образы, она вкладывает в них ряд наблюдательно подмеченных штрихов.
Раиса Романовна горячо любит свое дело, она буквально болеет душой за театр, всегда стремится устранить в театре всякие неполадки...»
Когда в 1939 году коллектив Малого театра выдвинул кандидатом в депутаты райсовета С. А. Головина, мать тоже написала о нем в нашей газете. Написала так просто, так душевно и искренне, как обычно говорила о людях:
«Много лет я знаю Сергея Аркадьевича Головина. Всю жизнь вместе работаем. Хороший он человек, добрый, сердце у него большое. Сергей Аркадьевич — настоящий, хороший товарищ. Мы, актеры, очень дружим с ним.
Сергей Аркадьевич — прекрасный артист, горячо любящий театр, и играть с ним в одном спектакле — просто удовольствие.
Знаю я Сергея Аркадьевича и как организатора. Он энергичен, умеет со всеми ладить, он обо всех заботится, обо всех хлопочет...»
«Обо всех заботится, обо всех хлопочет...» Это Варвара Николаевна говорит о других, рассказывает о товарищах. А как заботилась и хлопотала о товарищах она, рассказывали и до сих пор еще рассказывают они, ее товарищи. Уж по меньшей мере человек тридцать, например, рассказывали мне и нашим близким одну старую историю. Иногда рассказывали и при маме. Она немного смущенно поводила плечом и изредка приговаривала:
— Ну да будет уж вам! Как не грех!
Было это давным-давно, в первые послереволюционные годы, когда директором Малого театра был Александр Иванович Южин. Надо сказать, что это было трудное для театра время, время, когда многим казалось, что вместе с гибелью старого мира должно погибнуть и все, что было порождено им, — искусство, театр, литература. Возникшие новые театры искали новые формы, новые средства выражения, пытались создать новый репертуар. К старым классическим театрам и у части публики, и у многих критиков отношение было как к чему-то безнадежно устаревшему и чуть ли не контрреволюционному. Многие актеры находились, если можно так сказать, в состоянии творческого кризиса, играли мало, почти не имели ролей. Каким-то образом получилось, что в один из сезонов без сколько-нибудь значительных ролей осталась прекрасная актриса Евдокия Дмитриевна
Турчанинова. У мамы же, хотя они с Турчаниновой выступали примерно в одном амплуа — характерных актрис, ролей было достаточно, и она по-прежнему пользовалась успехом. В пьесе А. Истомина «Сестры Кедровы» ей была поручена центральная роль матери.
И вот однажды, когда Александр Иванович Южин, уже грузноватый, солидный, сидел у себя в кабинете, занимаясь делами с кем-то из своих помощников, в дверях нерешительно возникла Варвара Николаевна и, словно просительница, остановилась у порога.
— Вы ко мне, Варвара Николаевна? — поднялся ей навстречу Южин.
— К вам, Александр Иванович...
Южин внимательно вглядывается в ее лицо.
— У вас что-нибудь случилось, Варвара Николаевна?
— Случилось, Александр Иванович...
— Да что же?
— Да вот роль мне дали в «Сестрах Кедровых»...
— Что же плохая разве роль?
— Роль-то хорошая, Александр Иванович. Да у меня и другие хорошие роли есть. А вот у Дунечки Турчаниновой, так у нее как-то совсем хороших ролей нет. Так все, пустяки какие-то. Вот бы ей в «Сестрах»-то...
— Варвара Николаевна, — с некоторым недоумением говорит Южин, — Евдокия Дмитриевна в «Сестрах» тоже занята, она кухарку играет. А других ролей там ни для вас, ни для нее нет.
— Так вот я затем и пришла, Александр Иванович, — обрадованно говорит мама, очень довольная, что разговор наконец-то приблизился к делу. — Я и говорю: нельзя ли Дунечке тоже мать играть? А я бы уж с ней в очередь играла...
Южин сначала удивился, потом рассмеялся и решил:
— Ну, будь по-вашему, Варвара Николаевна!
Так и играли в этой пьесе Рыжова и Турчанинова по очереди — одна мать, другая — кухарку, и наоборот. Причем маленькую роль кухарки Варвара Николаевна играла своеобразно, с блеском. В частности, там был эпизод, в котором кухарка произносила одну-единственную фразу, но делала это Варвара Николаевна так, что без смеха смотреть было невозможно. Она выходила на сцену, где ее хозяйка вела оживленный разговор с гостьей, выходила мрачная, без тени робости или услужливости, и, дернув хозяйку за рукав, говорила с видом оскорбленной добродетели, с досадливым чувством человека, обиженного недоверием, но не потерявшего гордости:
— Барыня, идите смотреть, как я руки перед каклетами мыть буду. — И, повернувшись, не заботясь о том, идет ли за нею барыня, так же мрачно и уверенно шла обратно.
Зал раскалывался смехом и аплодисментами... Южин как-то не выдержал и сказал ей:
— Ну вот, Варвара Николаевна, а вы говорили, что Дунечке в «Сестрах» играть нечего...
А сколько народу приходило к нам в дом, к маме, за помощью, за советом или просто сочувствием? Да нет, просто сочувствия у мамы никогда не получалось: если человек вызывал сочувствие (а при маминой доброте он его вызывал всегда), то тут же следовала и помощь, часто — денежная, хотя не могу сказать, чтобы деньги бывали лишними в нашей большой семье (кроме мамы, моей жены и дочери, с нами жила моя тетка, сестра Варвары Николаевны, Елена Николаевна, и подолгу гостили родственники разной степени родства, а также и знакомые).
Что касается денег, которые легко давала мама, то я не уверен даже, что за ними всегда обращались люди, действительно попавшие в безвыходное положение. Думаю, что порой добротой мамы пользовались бессовестные попрошайки. Но сказать об этом маме, даже просто намекнуть, было невозможно: глаза у нее делались испуганными, лицо вытягивалось, и она укоризненно говорила:
— Да господь с тобою, Колюшка! Да как можно так думать? А ну как и вправду беда у человека? Ведь век себе не простишь, коль откажешь. Да и зачем отказывать-то? Уж не обойдемся мы, что ли, без этих денег!
Но вот, когда надо было помочь не деньгами и советами, а по-иному, если где-то в официальных инстанциях надо было добиться справедливости, Варвара Николаевна вникала во все подробности и, только убедившись в том, что человек действительно незаслуженно обижен, обойден, неспособен постоять за себя, начинала обстоятельные хлопоты. Обычно при этом она некоторое время ходила по своей спальне с озабоченным выражением лица, останавливалась в задумчивости, подолгу вглядывалась в тонкое лицо богоматери на деревянной доске и вдруг решительно начинала собираться куда-то.
— Куда ты, мама? —спрашивал я.
— Да вот, Колюшка, поеду хлопотать. Надо, чтобы хорошенько разобрались товарищи. А то что же так-то, с ходу, тяп-ляп... Эдак и обидеть человека недолго...
Иной раз сама предлагала мне или моей жене:
— Что б тебе, душка моя, собраться, да со мной бы и поехать. Вдвоем-то и быстрей правды добьемся.
Должен сказать, что хлопоты Варвары Николаевны, как правило, увенчивались успехом. И не только потому, что ее знали, любили, высоко ценили многие люди, облеченные народным доверием. И я и многие современники Варвары Николаевны не раз слышали от должностных лиц и партийно-общественных руководителей слова: «Раз Рыжова просит, надо разобраться. Надо помочь. Она зря просить не станет».
И, честное слово, я не знаю, кто больше радовался, когда удавалось отменить несправедливое решение, добиться помощи, внимания, тот ли, за кого хлопотала мать, или она сама.
Надо было видеть, как принимала Варвара Николаевна тех, кто приходил в наш дом, в дом, где мамой свято поддерживались традиции всем известного московского гостеприимства. Каждого, кто переступал порог квартиры в Воротниковском переулке, прежде всего усаживали за большой круглый стол. При этом, если пришедший пытался отказаться и начинал лепетать что-либо о деловом характере своего визита, Варвара Николаевна
Хлопоты, хлопоты.
будто и не слышала его слов, быстренько подталкивала пришедшего к столу, приговаривая на ходу:
— А вы вот за стол присаживайтесь. Сейчас чайком с пирожком вас угостим, а потом уж и о делах разговаривать будем. Не посетуйте, по-московски, у нас иначе нельзя...
Ну а если уж званные гости!.. Тут хлопотам в доме не было конца. И, конечно, больше всех хлопотала мама. И принять гостей она тоже умела. Европейского этикета, по которому каждый гость сам себе кладет кушанье, а не хочет — так и не ест, Варвара Николаевна не признавала. Зная, что «рыжовские» блюда всегда вкусные, сама накладывала гостю чуть не полную тарелку. Иной гость и в самом деле взмаливался:
— Варвара Николаевна, голубушка моя, родная! Да не могу я больше!
Но мать и слышать ничего не хотела:
— Душка моя, да быть того не может, чтоб такого вкусного блюда не съесть. Нет уж, нет уж, у нас по-московски: полагается все скушать, а то обида хозяйке.
И такая благожелательность была в голосе, что гость вздыхал и доедал все дочиста.
— Вот, душка моя, и ладно; а то не могу да не могу, — говорила мать.
Чтобы кто-нибудь из недоверчивых читателей не заподозрил меня в пристрастии (впрочем, довольно естественном для всех, кто любил Варвару Николаевну), я решил привести здесь маленький отрывок из воспоминаний на эту тему известного талантливого журналиста, большого знатока мира искусства и его служителей Михаила Николаевича Дол-гополова. Михаил Николаевич был знаком с мамой на протяжении почти сорока лет, видел ее на сцене во многих спектаклях, восхищался ее, как он писал, «изумительной, неповторимой игрой», считал Варвару Николаевну «великолепной актрисой» и называл «чудесницей Малого театра». Бывая у нас дома, Михаил Николаевич не брал у мамы интервью, не выспрашивал, не выпытывал, а слушал то, что она сама хотела, находила нужным рассказать, о своих первых шагах на сцене. Он наблюдал этот феномен, пытаясь для себя раскрыть секрет таланта, позволяющего актрисе проникнуть в любой характер и с величайшим искусством сыграть любую роль. Словом, как говорят теперь, он «снимал скрытой камерой». Вот что писал Михаил Николаевич Долгополое:
«И дома Варвара Николаевна была удивительно душевной и сердечной. Простая и добрая, гостеприимная хозяйка, она буквально не знала, куда усадить человека, пришедшего за статьей или интервью. И тут, за чашкой чая с чудным вареньем, начинались такие рассказы и воспоминания, сопровождаемые мгновенно возникающими сценками — жизненными портретами тех, о ком шел разговор, что часто забывалась цель визита. Варвара Николаевна и сама настолько увлекалась рассказом о былом, что, спохватившись, всплескивала руками и восклицала удивленно:
— Что же это я! Совсем вас заговорила! Правда, как же это так? Скромности матери не было предела. Нередко журналистам, желавшим
получить от нее интервью, приходилось долго уговаривать маму рассказать о себе. И только потому, что ей казалось, будто все это: ее жизнь, ее работа, ее мысли — не может быть интересным людям, читающим такие серьезные журналы и газеты, от которых приходили к ней корреспонденты. Михаил Николаевич Долгополов писал далее:
«Немалых трудов стоило убедить Варвару Николаевну, насколько интересны ее рассказы и сколько удовольствия они доставляют слушателю.
Главным «мотивом» рассказов милой и предельно искренней Варвары Николаевны было ее глубокое убеждение, что всеми скромными, как она говорила, успехами она обязана замечательному окружению, в котором росла с детских лет:
— Родному Малому театру я обязана всем, — говорила Варвара Николаевна. — Ни на один день с ним не расставалась. А ведь сколько пережито и радостей, и обид. И трудно было, и хорошо. И счастлива я безмерно, что прожила такую большую жизнь, прожила с такими исключительными людьми».
Об этом же мама и сама писала в одной из своих статей: «...Мы жили в Кривоарбатском переулке. У нас бывали: А. Н. Островский, А. П. Чехов, замечательные артисты М. Н. Ермолова, А. П. Ленский, М. П. Садовский О. О. Садовская, Н. А. Никулина, И. Ф. Горбунов и другие. Помню, как после обеда отец читал нам юмористические рассказы Антоши Чехонте, печатавшиеся в «Петербургской газете», «Стрекозе», «Осколках».
Часто бывал у нас и Вл. И. Немирович-Данченко, тогда еще молодой драматург. Владимир Иванович ознакомил отца с одной из первых своих пьес «Последняя воля». Отец поставил ее в Малом театре, в свой бенефис. В спектакле, кроме него, играли: Ермолова, Федотова, Никулина, Ленский, Рыбаков, Южин.
Пьеса и спектакль имели громадный успех. После этого в Малом театре были поставлены пьесы Вл. И. Немировича-Данченко «Цена жизни» и «Золото».
Радостно мне было видеть на сцене Малого театра своего отца, который чудесно играл Шмагу в «Без вины виноватых» и Робинзона в «Бесприданнице» А. Н. Островского. А как чудесно играла Кручинину Ермолова! Мы все ее обожали. Я росла и воспитывалась в среде талантливейших артистов конца XIX века, училась на их лучших сценических созданиях. Могла ли я мечтать, что через 10—15 лет буду сама играть вместе с Ермоловой, у которой я ребенком бывала на квартире. Никогда не мыслила и не мыслю сейчас, что без Малого театра я стала бы той, какой стала, что я могла бы жить без моего родного театра».
Поражала меня в матери и еще одна особенность.
Я нередко замечал, что, в сущности, вызвать сочувствие к человеку, попавшему в беду, вообще не так уж и трудно. Вспомните, как часто роняют слезы, слушая горестный рассказ, люди отнюдь не добрые по сути своей, а просто сентиментальные. Иной раз холодные или даже жестокие люди сочувствуют другим, жалея вовсе не того, с кем стряслась беда сейчас, а себя, вспомнив собственную сходную, аналогичную ситуацию. Причем, выражая сочувствие, подобные люди не притворяются, они искренне плачут вместе с вами, а отойдя, тут же забывают о вас и вашем горе. Нет, серьезно, сочувствующих в беде найти легче, чем готовых искренне за вас порадоваться. К сожалению, удача, успех, счастье порой совершенно невольно вызывают у людей неосознанную зависть, досаду, особенно если у самого одни неудачи: вот, дескать, везет человеку! Ну, надо же! И за что такое везение?
Я не знаю второго такого человека, который так умел бы радоваться чужим удачам, успеху, счастью, как моя мать. Думаю, никто и никогда не слышал от Варвары Николаевны вот этих мелких, обывательских слов о «везении». Зато скольких актеров поддержала она словами одобрения, благодарности за талант, за труд, вложенный в роль. И дома тоже:
— Ах, душки мои, до чего же хороша была сегодня Лена Гоголева! Вот радость-то всем доставила!
Или об актрисе, играющей роли, которые когда-то были сыграны ею:
— Вот прелесть-то какая! Прямо расцеловать ее хотелось!
В 1940 году в одной из своих статей, опубликованной в «Театральной неделе», мама писала:
«Искренне радуюсь я успехам моих товарищей-актеров. Как замечательно сыграл в прошлом сезоне роль Уриэля Акосты мой старый друг А. А. Остужев! В других театрах Москвы и Ленинграда особенно яркое впечатление на меня произвела чудесная, поэтическая Г. Уланова (я видела ее в балете «Жизель»), безукоризненная Эмма Бовари Алисы Коонен в спектакле Камерного театра, с большим вкусом поставленном А. Таировым. Очень понравился мне в Ленинградском театре комедии спектакль «Тень», в котором роль Аннунциаты исполняла И. Гошева; на эстраде — выступление певца Анатолия Доливо».
В другой статье, анализируя причины успеха первого советского спектакля, поставленного в Малом театре и игравшегося по пятнадцать раз в месяц (имеется в виду «Любовь Яровая» К. Тренева), мама писала: «Пьеса эта в течение многих лет не сходила с репертуара Малого театра. А почему? Потому что образы людей, выведенных в пьесе, были близки и понятны нашему зрителю. Артисты театра впервые выступили в новых для них ролях. Большевистского комиссара Кошкина великолепно играл Пров Садовский, роль братишки, революционного матроса Шванди блистательно исполнил обаятельный, замечательный актер Степан Кузнецов. Образ учительницы Яровой крупными, яркими мазками создала Вера Пашенная... Блеснула красотой, умом и тонкостью исполнения молодая Елена Гоголева, с честью оправдавшая теплые слова, сказанные о ней ее учителем, Иваном Андреевичем Рыжовым, который в этой пьесе играл начальника контрразведки полковника Кутова...»
Недавно попалось мне в руки хранящееся у нас более тридцати лет письмо к Варваре Николаевне одного из прославленных советских актеров, начинавшего свою творческую жизнь в Малом театре. И мне очень захотелось рассказать об обстоятельствах, связанных с этим письмом, его автором и моей мамой. Но решился я не сразу, поскольку дело касалось в первую очередь человека, написавшего это письмо, и я не был уверен, деликатно ли возвращаться к дням и событиям, в свое время вызвавшим у автора письма горькие переживания. Но, перечитав его прекрасное письмо, полное благородной искренности, глубоких мыслей и высоких чувств, я понял, что, напротив, было бы несправедливым не только по отношению к маме, но и по отношению к автору письма не привести целиком этот прекрасный человеческий документ, рассказывающий о душевной красоте двух больших художников.
Речь идет о замечательном актере, заслуженном артисте РСФСР Всеволоде Николаевиче Аксенове.
Окончив Щепкинское училище в 1919 году, юный актер Всеволод Аксенов был принят в труппу Малого театра и играл в нем довольно продолжительное время, более двадцати лет — срок вполне достаточный, чтобы между актером и театром возникли кровные узы, сознание своей неразрывной связи с ним. Но разрыв все же произошел. Не хочу даже говорить о сущности конфликта; для моего рассказа он не имеет никакого значения. Не берусь также судить, кто был прав, кто виноват; скажу только, что в силу сложившихся отношений с администрацией и враждебности некоторых членов труппы Всеволоду Аксенову, тогда уже достаточно известному актеру, из театра пришлось уйти. Уходил он тяжко, считая себя выброшенным, насильственно оторванным от родного дела, от коллектива, в котором он вырос, с которым сжился за долгие годы и который искренне любил.
К сожалению, не знаю, не помню в деталях, какое участие в этих событиях принимала мама. Но прошло несколько лет. В. Аксенов, который за это время выдвинулся в число наших лучших чтецов, удачно снялся в нескольких кинокартинах (например, в «Русском вопросе»), играл в театрах, в 1949 году отмечал тридцатилетие своей актерской деятельности. Помню, что мама, отложив свои дела, 23 мая отправилась в зал имени Чайковского, где проходило юбилейное торжество В. Аксенова. А через несколько дней, в начале июня, от Всеволода Николаевича было получено письмо:
«Дорогая, родная Варвара Николаевна! Еще и еще раз хочу сказать Вам огромное спасибо за все Ваши хлопоты, за Ваше драгоценное ко мне отношение, которое я ничем не заслужил, которого я не стою и на которое не смел рассчитывать!.. Ваше горячее участие в моем вечере в то время, когда — я знаю — Вы вообще никуда не выходите и нигде не бываете, кроме театра, чтение и безусловное Ваше участие в составлении прекрасного адреса от труппы Малого театра и, наконец, чтение Вами драгоценнейшего письма Александры Александровны (Яблочкиной. — Н. Р.) — все это не только бесконечно обогрело весь мой юбилейный вечер, но и заставило меня по-новому пересмотреть свое личное отношение к нашему старому и вечно прекрасному Малому театру, ко всем своим старшим и старым товарищам и учителям Дома Щепкина, которым по праву гордится вся наша страна и который, несмотря на многие различные болезни и временные обиды, все-таки самый, а может быть, и единственный очаг настоящей реалистической культуры, единственная сокровищница первейшей ценности нашего национального русского искусства. Этот вечер 23 мая мне дорог не только тем, что он тепло и радостно отметил тридцатилетнюю дату следующего за Вами поколения артистов Малого театра, но главным образом и потому, что он утвердил во мне самом неразрывную, ничем не сокрушимую и органическую связь с моим родным домом, со всею родною семьей артистов нашего театра. И вот в этом моем праздничном состоянии Вы сыграли главную роль. Именно Вы, милая Варвара Николаевна, заставили меня пересмотреть мои неверные предположения о том, что я давно уже забыт, что я давно уже не родной нашему Малому театру. Не отдавая себе в том отчета, а, может быть, и просто не сознаваясь в этом, я, конечно же, тяготился этим своим отчуждением, потому что для меня, как и для каждого актера, прослужившего в Малом театре и начавшего в нем свое театральное детство, такое незаслуженное отчуждение от семьи было и обидно и несказанно тяжело. Вы, родная Варвара Николаевна, совершенно рассеяли эту тягость, и вот за это Вам тоже огромное человеческое, сыновнее спасибо. Я снова почувствовал себя не оторванным от родной семьи, я снова ощутил в себе любовь, и неожиданно очень большую, к своей родине — к Малому театру, к каждому родному в нем человеку. Я поймал себя в этот вечер на освещающем наши души чувстве гордости за свой театр, за все его успехи, за всех дорогих мне артистов этого театра, которые сумели так благородно и так искренне отнестись к празднику своего старого питомца и товарища, уже давно — формально — расставшегося с ними. Вот за это мое душевное ощущение примите от всей моей души и от всей моей любви к Малому театру большое и самое горячее спасибо.
Сейчас же после своего вечера я с головой ушел в Пушкинский юбилей, и все мои выступления — будь то в кино на экране, будь то в правительственном концерте в Большом театре или же просто в рядовом выступлении на клубной сцене — были озарены моей радостью, пережитой 23 мая в зале Чайковского. Не было дня и поступка, который не зависел бы — в своем творческом отражении — от той Весны, которую Вы и мои другие товарищи по Малому театру дали мне пережить на моем юбилее. И за эту Весну — спасибо прежде всех Вам, моя дорогая и горячо любимая Варвара Никола евна!... Мне много пришлось пережить в нашем театре, в разные годы своего в нем пребывания и по разным причинам. Вероятно, во многих случая я сам бывал виноват. Но разве есть на свете семья, в которой все и всегда было бы гладко? И разве — наряду с обидой и горечью — я не встреча, в нашей театральной семье светлых праздников и радостных дней?. А обиды, как огорчения детства, хотя и накладывают на сердце рубцы все же забываются быстро: время излечивает все и всякие горести А счастье — не забывается вечно. В день тридцатилетия моего актерской труда Вы помогли мне снова пережить все счастье, которое я встречал н трудном, но благородном пути актера Малого театра. И вот и за эп Вам мой низкий поклон и глубокое, от всего сердца спасибо.
Передо мною на столе рядом с карточкой сына стоит Ваш портрет И в нем не просто символ моей «обновленной» любви к Малому театру а родное и необходимое общение с Вами. Оно продолжает меня обогревать Вашим золотым сердцем и Вашей необыкновенно большой, хорошей, нежно! и расточительной душою. В постоянном общении с Вами — через Ваш портрет — многие неудачи и горести блудного сына переносятся легче, светлее., Всеми чувствами и мыслями своими я шлю Вам самые сильные пожелания долгих лет, блистательных и радостных успехов на нашей дорогой сцен и крепкого и доброго здоровья. Да сохранит Вас бог за вашу доброту за Ваше благородное и дорогое всем нам сердце.
Всегда Вам преданный и горячо Вас любящий
Всеволод Аксенов»
Нет, что ни говорите, а подлинное благородство, душевное богатстве нравственная чистота — качества, без которых великого актера быть н может. Поистине, «гений и злодейство — две вещи несовместные».
Это, между прочим, тонко подметил народный артист СССР Михаи. Иванович Жаров, который в своей статье о маме, пытаясь раскрыт"> «тайны ее актерского обаяния» и сказав о сценическом мастерства В. Н. Рыжовой, далее писал: «И другая тайна замечательной актрисы. У Варвары Николаевны была огромная, чудесная душа, чистая и человечна» Только таким может быть настоящий талант».
Мне бесконечно дороги также слова, сказанные о матери, замечательным актером, нашим современником, бессменным руководителем Малого театр* Михаилом Ивановичем Царевым:
«Период истории Малого театра, когда в нем работали наши замечательные «старухи» — А. А. Яблочкина, В. Н. Рыжова, Е. Д. Турчанинова В. О. Массалитинова — был периодом удивительно творческой атмосфере внутри театра. Эти актрисы задавали тон всей жизни коллектива, тон благородный и строгий. Они были образом высокого служения искусств; и преданности Малому театру. Вместе с ними ушло что-то очень ценное из наших творческих и человеческих отношений».
Впрочем, это не только мнение Михаила Ивановича. Вот и Е. Н. Гоголева говорит то же самое: «Варвара Николаевна была всегда принципиальна и, уж если в чем была сама убеждена, переубедить ее было трудно. Она терпеть не могла всякого подхалимства, резко восставала против протекционизма при распределении ролей, возмущалась незаслуженным зачислением в труппу малоодаренных актеров».
Приходится ли удивляться тому, что в нашем семейном архиве сотни писем от самых разных людей, выражающих искреннюю любовь и уважение к Варваре Николаевне Рыжовой. Вот уж правду говорят, что любовь — чувство взаимное. Или, как написано где-то у Шекспира: «Коль хочешь взять — сама отдай». Мама отдавала людям все, что имела, — себя, свое сердце. И получала не только аплодисменты. Вот кусочек из письма, подписанного артистами Игорем Владимировичем Ильинским и Татьяной Александровной Еремеевой:
«Любим Вас и желаем Вам здоровья, бодрости и уверенности в том, что Вы — наша гордость, драгоценность, которую мы чтим и любим за то, что Вы не только драгоценный художник, но и драгоценный человек».
Тридцатитрехлетний Сергей Михалков подарил маме свой, кажется первый, сборник с таким автографом:
«Варваре Николаевне Рыжовой:
Чей в жизни путь прекрасен
и ясен,
И с чем весь наш народ
согласен.
Дарю я скромный сборник
басен.
Надеюсь, ей в ее 100-летний
юбилей
Преподнести не без волнений
Свое собранье сочинений».
К сожалению, мама не дожила до своего столетнего юбилея, а стало быть, и до этого подарка, но Михалков все-таки слово сдержал: собрание его сочинений уже издано...
И не могу не привести также отрывка из письма к маме писателя Леонида Леонова:
«Дорогая Варвара Николаевна,
[..."> прошу разрешения заочно обнять Вас по-сыновнему... Я счастлив, что и мои сценические произведения Вы освещали громадным своим талантом, который я чту глубоко и нежно. Для меня он — не только в большом Вашем сердце, без чего не бывает великого художника, но и в Вашей благородной простоте, в Вашей чудесной благожелательности; вот так же после двадцати минут знакомства с Горьким мне казалось, что я знаком с ним уже двадцать лет...»
Так писали о маме.
А что думала, писала о себе сама Варвара Николаевна? Ну что она думала — это ее, это ушло с ней. А писала — нечасто. В основном о том, что, работая в театре, хотела бы, могла бы, чувствует себя способной отдать больше, но в силу тех или иных обстоятельств, не зависящих от нее, лишена возможности сделать это. Разве не об этом была ее статья, например, в газете «Советское искусство» от 23 сентября 1937 года «Жену рабочего вы не сыграете!»:
«Спектакли на о
12.01.2011
Подробнее
«Звуковой архив Малого театра»«БЕДНОСТЬ НЕ ПОРОК» А.Н.ОСТРОВСКОГО
«Звуковой архив Малого театра»
«БЕДНОСТЬ НЕ ПОРОК» А.Н.ОСТРОВСКОГО
Святочная комедия Александра Николаевича Островского – в дни святок нового 2011 года…
«БЕДНОСТЬ НЕ ПОРОК» А.Н.ОСТРОВСКОГО
Святочная комедия Александра Николаевича Островского – в дни святок нового 2011 года…
«Звуковой архив Малого театра»
А.Н.Островский
«БЕДНОСТЬ НЕ ПОРОК»
Комедия в 3-х действиях (радиокомпозиция спектакля, 91 Мб)
Действующие лица и исполнители:
Гордей Карпыч Торцов, богатый купец – Николай Шамин
Пелагея Егоровна, его жена – Варвара Рыжова
Любовь Гордеевна, их дочь — Мария Овчинникова
Любим Карпыч Торцов, его брат, промотавшийся – Николай Яковлев
Африкан Савич Коршунов, фабрикант — Петр Леонтьев
Митя, приказчик Торцова — Виталий Игаров
Яша Гуслин, племянник Торцова — Владимир Колосов
Гриша Разлюляев, молодой купчик, сын богатого отца – Николай Рыжов
Анна Ивановна, молодая вдова — Александра Сальникова
Егорушка, мальчик, дальний родственник Торцова — Александра Щепкина;
Арина, нянька Любови Гордеевны — Анастасия Преображенская
Пояснительный текст читает Аркадий Смирнов
Постановка Б. И. Никольского
Композитор П. А. Ипполитов
Премьера – 6 июня 1946 года.
Запись 1948 года.
25.11.2010
Подробнее
«Звуковой архив Малого театра» «ЛЮБОВЬ ЯРОВАЯ» К.ТРЕНЕВА
«Звуковой архив Малого театра»
«ЛЮБОВЬ ЯРОВАЯ» К.ТРЕНЕВА
Предлагаем вниманию посетителей сайта запись легендарного спектакля, ставшего одним из ярчайших театральных событий своей эпохи. В заглавной роли – Вера Николаевна Пашенная.[link Sashin-NikolskiyA">
«ЛЮБОВЬ ЯРОВАЯ» К.ТРЕНЕВА
Предлагаем вниманию посетителей сайта запись легендарного спектакля, ставшего одним из ярчайших театральных событий своей эпохи. В заглавной роли – Вера Николаевна Пашенная.[link Sashin-NikolskiyA">
«Звуковой архив Малого театра»
«ЛЮБОВЬ ЯРОВАЯ» К.ТРЕНЕВА
Предлагаем вниманию посетителей сайта запись легендарного спектакля, ставшего одним из ярчайших театральных событий своей эпохи. В заглавной роли – Вера Николаевна Пашенная.
К.Тренев
«ЛЮБОВЬ ЯРОВАЯ»
Пьеса в 4-х действиях
Часть 1 (21 Мб)
Часть 2 (14 Мб)
Часть 3 (13 Мб)
Часть 4 (12 Мб)
Часть 5 (14 Мб)
Часть 6 (17 Мб)
Действующие лица и исполнители:
Любовь Яровая – Вера Пашенная
Михаил Яровой, поручик – Михаил Царёв
Роман Кошкин, комиссар – Николай Анненков
Швандя, матрос – Николай Светловидов
Члены Ревкома:
Мазухин – Олег Федоровский
Хрущ – Николай Сивов
Шелест – Алексей Шереметьев
Батьков – Владимир Головин
Панова, машинистка – Елена Гоголева
Горностаев, профессор – Владимир Савельев
Елена Ивановна, его жена – Евдокия Турчанинова
Колосов, электромонтер – Николай Рыжов
Грозный, адьютант штаба – Александр Истомин
Марья, крестьянка – Варвара Рыжова
Семен, ее сын, солдат – Анатолий Ржанов
Елисатов – Константин Зубов
Малинин, белогвардейский полковник – Владимир Владиславский
Закатов, протоиерей – Александр Грузинский
Пикалов, солдат – [link Sashin-NikolskiyA">Александр Сашин-Никольский
Чир, курьер – Иван Скуратов
Дунька, спекулянтка – Мария Дымова
Караульный – Иван Лагутин
Пояснительный текст читает Юрий Левитан.
В массовых сценах и эпизодах заняты артисты театра
Постановка И.С. Платона и Л. М. Прозоровского
Музыкальное оформление П.А. Ипполитова.
Премьера – 22 декабря 1926 года.
Запись 1950 года.
Продолжительность – 1 ч. 43 мин.
«ЛЮБОВЬ ЯРОВАЯ» К.ТРЕНЕВА
Предлагаем вниманию посетителей сайта запись легендарного спектакля, ставшего одним из ярчайших театральных событий своей эпохи. В заглавной роли – Вера Николаевна Пашенная.
К.Тренев
«ЛЮБОВЬ ЯРОВАЯ»
Пьеса в 4-х действиях
Часть 1 (21 Мб)
Часть 2 (14 Мб)
Часть 3 (13 Мб)
Часть 4 (12 Мб)
Часть 5 (14 Мб)
Часть 6 (17 Мб)
Действующие лица и исполнители:
Любовь Яровая – Вера Пашенная
Михаил Яровой, поручик – Михаил Царёв
Роман Кошкин, комиссар – Николай Анненков
Швандя, матрос – Николай Светловидов
Члены Ревкома:
Мазухин – Олег Федоровский
Хрущ – Николай Сивов
Шелест – Алексей Шереметьев
Батьков – Владимир Головин
Панова, машинистка – Елена Гоголева
Горностаев, профессор – Владимир Савельев
Елена Ивановна, его жена – Евдокия Турчанинова
Колосов, электромонтер – Николай Рыжов
Грозный, адьютант штаба – Александр Истомин
Марья, крестьянка – Варвара Рыжова
Семен, ее сын, солдат – Анатолий Ржанов
Елисатов – Константин Зубов
Малинин, белогвардейский полковник – Владимир Владиславский
Закатов, протоиерей – Александр Грузинский
Пикалов, солдат – [link Sashin-NikolskiyA">Александр Сашин-Никольский
Чир, курьер – Иван Скуратов
Дунька, спекулянтка – Мария Дымова
Караульный – Иван Лагутин
Пояснительный текст читает Юрий Левитан.
В массовых сценах и эпизодах заняты артисты театра
Постановка И.С. Платона и Л. М. Прозоровского
Музыкальное оформление П.А. Ипполитова.
Премьера – 22 декабря 1926 года.
Запись 1950 года.
Продолжительность – 1 ч. 43 мин.
06.04.2010
Подробнее
«Звуковой архив Малого театра» ВАРВАРА РЫЖОВА ЧИТАЕТ РУССКУЮ НАРОДНУЮ СКАЗКУ «ВОРОВАТЫЙ МУЖИК»
«Звуковой архив Малого театра»
ВАРВАРА РЫЖОВА ЧИТАЕТ РУССКУЮ НАРОДНУЮ СКАЗКУ «ВОРОВАТЫЙ МУЖИК»
ВАРВАРА РЫЖОВА ЧИТАЕТ РУССКУЮ НАРОДНУЮ СКАЗКУ «ВОРОВАТЫЙ МУЖИК»
«Звуковой архив Малого театра»
ВАРВАРА РЫЖОВА ЧИТАЕТ РУССКУЮ НАРОДНУЮ СКАЗКУ «ВОРОВАТЫЙ МУЖИК»
«Вороватый мужик» (8 Мб)
Запись 1951 года.
ВАРВАРА РЫЖОВА ЧИТАЕТ РУССКУЮ НАРОДНУЮ СКАЗКУ «ВОРОВАТЫЙ МУЖИК»
«Вороватый мужик» (8 Мб)
Запись 1951 года.
09.09.2009
Подробнее
«Звуковой архив Малого театра» А.И.САШИН-НИКОЛЬСКИЙ В КОМЕДИИ А.Н.ОСТРОВСКОГО «ПРАВДА – ХОРОШО, А СЧАСТЬЕ ЛУЧШЕ»
«Звуковой архив Малого театра»
А.И.САШИН-НИКОЛЬСКИЙ В КОМЕДИИ А.Н.ОСТРОВСКОГО «ПРАВДА – ХОРОШО, А СЧАСТЬЕ ЛУЧШЕ»
12 сентября исполняется 115 лет со дня рождения замечательного артиста театра и кино, актера Малого театра [link Sashin-NikolskiyA">Александра Ивановича Сашина-Никольского. Эта и другие записи, которые будут в ближайшие дни опубликованы на сайте, посвящены памяти Александра Ивановича…[link Sashin-NikolskiyA">
А.И.САШИН-НИКОЛЬСКИЙ В КОМЕДИИ А.Н.ОСТРОВСКОГО «ПРАВДА – ХОРОШО, А СЧАСТЬЕ ЛУЧШЕ»
12 сентября исполняется 115 лет со дня рождения замечательного артиста театра и кино, актера Малого театра [link Sashin-NikolskiyA">Александра Ивановича Сашина-Никольского. Эта и другие записи, которые будут в ближайшие дни опубликованы на сайте, посвящены памяти Александра Ивановича…[link Sashin-NikolskiyA">
«Звуковой архив Малого театра»
А.И.САШИН-НИКОЛЬСКИЙ В КОМЕДИИ А.Н.ОСТРОВСКОГО «ПРАВДА – ХОРОШО, А СЧАСТЬЕ ЛУЧШЕ»
12 сентября исполняется 115 лет со дня рождения замечательного артиста театра и кино, актера Малого театра [link Sashin-NikolskiyA">Александра Ивановича Сашина-Никольского. Эта и другие записи, которые будут в ближайшие дни опубликованы на сайте, посвящены памяти Александра Ивановича…
Две сцены из комедии «Правда – хорошо, а счастье лучше» (18 Мб)
Действующие лица и исполнители:
Мавра Тарасовна Барабошева – Евдокия Турчанинова
Фелицата – Варвара Рыжова
Меркулыч – [link Sashin-NikolskiyA">Александр Сашин-Никольский
Запись конца 1940-х гг. из зала Малого театра.
А.И.САШИН-НИКОЛЬСКИЙ В КОМЕДИИ А.Н.ОСТРОВСКОГО «ПРАВДА – ХОРОШО, А СЧАСТЬЕ ЛУЧШЕ»
12 сентября исполняется 115 лет со дня рождения замечательного артиста театра и кино, актера Малого театра [link Sashin-NikolskiyA">Александра Ивановича Сашина-Никольского. Эта и другие записи, которые будут в ближайшие дни опубликованы на сайте, посвящены памяти Александра Ивановича…
Две сцены из комедии «Правда – хорошо, а счастье лучше» (18 Мб)
Действующие лица и исполнители:
Мавра Тарасовна Барабошева – Евдокия Турчанинова
Фелицата – Варвара Рыжова
Меркулыч – [link Sashin-NikolskiyA">Александр Сашин-Никольский
Запись конца 1940-х гг. из зала Малого театра.
10.03.2009
Подробнее
ВАРВАРА РЫЖОВА ЧИТАЕТ СТИХОТВОРЕНИЯ НИКОЛАЯ НЕКРАСОВА
«Звуковой архив Малого театра»
ВАРВАРА РЫЖОВА ЧИТАЕТ СТИХОТВОРЕНИЯ НИКОЛАЯ НЕКРАСОВА
01.12.2008
Подробнее
«Звуковой архив Малого театра» - МИХАИЛ ЦАРЕВ – ЧАЦКИЙ В КОМЕДИИ А.С.ГРИБОЕДОВА «ГОРЕ ОТ УМА»
«Звуковой архив Малого театра»
МИХАИЛ ЦАРЕВ – ЧАЦКИЙ В КОМЕДИИ А.С.ГРИБОЕДОВА «ГОРЕ ОТ УМА»
1 декабря исполняется 105 лет со дня рождения народного артиста СССР Михаила Ивановича Царева. В этот день мы предлагаем посетителям сайта уникальную возможность познакомиться сразу с двумя записями бессмертной комедии А.С.Грибоедова «Горе от ума» (1945 и 1952 годов), в которой Царев долгое время играл роль Чацкого.
МИХАИЛ ЦАРЕВ – ЧАЦКИЙ В КОМЕДИИ А.С.ГРИБОЕДОВА «ГОРЕ ОТ УМА»
1 декабря исполняется 105 лет со дня рождения народного артиста СССР Михаила Ивановича Царева. В этот день мы предлагаем посетителям сайта уникальную возможность познакомиться сразу с двумя записями бессмертной комедии А.С.Грибоедова «Горе от ума» (1945 и 1952 годов), в которой Царев долгое время играл роль Чацкого.
А.С.Грибоедов
«ГОРЕ ОТ УМА»
Комедия в четырех действиях
ЗАПИСЬ 1945 ГОДА (радиокомпозиция спектакля)
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА И ИСПОЛНИТЕЛИ:
Павел Афанасьевич Фамусов — Пров Садовский
Софья Павловна, его дочь — Ирина Ликсо
Лиза, служанка — Софья Фадеева
Молчалин — Михаил Садовский
Чацкий — Михаил Царёв
Скалозуб, подковник — Николай Соловьёв
Наталья Дмитриевна Горич — Елена Шатрова
Платон Михайлович Горич, её муж — Николай Рыжов
Князь Тугоуховский — Виктор Красавин
Княжна Тугоуховская — Евдокия Турчанинова
Графиня бабушка Хрюмина — Варвара Рыжова
Графиня внучка Хрюмина — Нина Григоровская
Старуха Хлёстова, свояченица Фамусова — Александра Яблочкина
Загорецкий — Владимир Владиславский
Репетилов — Николай Светловидов
в других ролях и эпизодах — артисты Малого театра.
Пояснительный текст — Анатолий Дорменко.
ЗАПИСЬ 1952 ГОДА
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА И ИСПОЛНИТЕЛИ:
Павел Фамусов — Константин Зубов
Софья Павловна, его дочь — Ирина Ликсо
Лиза, служанка — Ольга Хорькова
Молчалин — Михаил Садовский
Чацкий — Михаил Царёв
Скалозуб, подковник — Владимир Савельев
Наталья Дмитриевна Горич — Татьяна Еремеева
Платон Михайлович Горич, её муж — Николай Рыжов
Князь Тугоуховский — Петр Старковский
Княжна Тугоуховская — Евдокия Турчанинова
Графиня бабушка Хрюмина — Варвара Рыжова
Графиня внучка Хрюмина — Нина Стоянова
Старуха Хлёстова, свояченица Фамусова — Александра Яблочкина
Загорецкий — Игорь Ильинский
Репетилов — Николай Светловидов
Г.Н. — Александр Коротков
Г.Д. – Леонид Титов
в других ролях и эпизодах — артисты Малого театра.
Пояснительный текст — Евгений Велихов
Постановка П. М. Садовского
Режиссеры И. Я. Судаков и С. П. Алексеев
Художник Е. Е. Лансере
Музыкальное оформление П.А. Ипполитова
Премьера – 17 ноября 1938 года.
24.09.2008
Подробнее
«Звуковой архив Малого театра» ВАРВАРА РЫЖОВА В КОМЕДИИ А.Н.ОСТРОВСКОГО «ДОХОДНОЕ МЕСТО»
«Звуковой архив Малого театра»
ВАРВАРА РЫЖОВА В КОМЕДИИ А.Н.ОСТРОВСКОГО «ДОХОДНОЕ МЕСТО»
ВАРВАРА РЫЖОВА В КОМЕДИИ А.Н.ОСТРОВСКОГО «ДОХОДНОЕ МЕСТО»
«Звуковой архив Малого театра»
ВАРВАРА РЫЖОВА В КОМЕДИИ А.Н.ОСТРОВСКОГО «ДОХОДНОЕ МЕСТО»
Сцена из 4-го действия комедии А.Н.Островского «Доходное место» (27 Мб)
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА И ИСПОЛНИТЕЛИ:
Фелисата Герасимовна Кукушкина – Варвара Рыжова
Жадов – Николай Анненков
Полина – Ольга Хорькова
Благодарим Светлану Алейникову (Минск) за предоставленную запись.
ВАРВАРА РЫЖОВА В КОМЕДИИ А.Н.ОСТРОВСКОГО «ДОХОДНОЕ МЕСТО»
Сцена из 4-го действия комедии А.Н.Островского «Доходное место» (27 Мб)
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА И ИСПОЛНИТЕЛИ:
Фелисата Герасимовна Кукушкина – Варвара Рыжова
Жадов – Николай Анненков
Полина – Ольга Хорькова
Благодарим Светлану Алейникову (Минск) за предоставленную запись.
08.08.2008
Подробнее
«Звуковой архив Малого театра» «НЕ БЫЛО НИ ГРОША ДА ВДРУГ АЛТЫН» А.Н.ОСТРОВСКОГО
«Звуковой архив Малого театра»
«НЕ БЫЛО НИ ГРОША ДА ВДРУГ АЛТЫН» А.Н.ОСТРОВСКОГО
Сцена из спектакля в исполнении Варвары Николаевны и Николая Ивановича Рыжовых…
«НЕ БЫЛО НИ ГРОША ДА ВДРУГ АЛТЫН» А.Н.ОСТРОВСКОГО
Сцена из спектакля в исполнении Варвары Николаевны и Николая Ивановича Рыжовых…
«Звуковой архив Малого театра»
«НЕ БЫЛО НИ ГРОША ДА ВДРУГ АЛТЫН» А.Н.ОСТРОВСКОГО
Сцена из спектакля в исполнении Варвары Николаевны и Николая Ивановича Рыжовых…
Сцена из комедии А.Н.Островского «Не было ни гроша, да вдруг алтын» (6 Мб)
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА И ИСПОЛНИТЕЛИ:
Елеся – Николай Рыжов
Мигачева (его мать) – Варвара Рыжова
Благодарим Светлану Алейникову (Минск) за предоставленную запись.
«НЕ БЫЛО НИ ГРОША ДА ВДРУГ АЛТЫН» А.Н.ОСТРОВСКОГО
Сцена из спектакля в исполнении Варвары Николаевны и Николая Ивановича Рыжовых…
Сцена из комедии А.Н.Островского «Не было ни гроша, да вдруг алтын» (6 Мб)
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА И ИСПОЛНИТЕЛИ:
Елеся – Николай Рыжов
Мигачева (его мать) – Варвара Рыжова
Благодарим Светлану Алейникову (Минск) за предоставленную запись.
24.01.2008
Подробнее
ЛЕВ ТОЛСТОЙ В МАЛОМ ТЕАТРЕ
Из книги Н.И.Рыжова «Рыжов о Рыжовой»
ЛЕВ ТОЛСТОЙ В МАЛОМ ТЕАТРЕ
Из книги Н.И.Рыжова «Рыжов о Рыжовой»
С еще одним великим именем связано начало творческой деятельности Варвары Николаевны Рыжовой, еще один великий человек и его творчество во многом определили ее судьбу как актрисы. Это — Лев Николаевич Толстой, гений, титан, «глыба», «матерый человечище», как назвал его В. И. Ленин. В нелегкое для себя время вошел великий писатель в жизнь моей матери.
Тут уж я нового ничего не скажу, всем, должно быть, известно, что к 90-м годам 19 в. Лев Толстой окончательно и бесповоротно порвал все ниточки, по рождению и воспитанию связывавшие его с русским дворянством, до дна испил горькую чашу разочарования в ортодоксальной религии и русской православной церкви. Его смятенная, страстная душа, его непримиримый, могучий ум видели одну-единственную, поистине великую нравственную силу — русский народ, замученный, задавленный, истерзанный русский народ. Я вполне понимаю, как мне кажется, что имел в виду Толстой, когда говорил о своей «почти физической» любви к русскому мужику: это прежде всего была, по-моему, острая, физическая боль сердца, страдание за поруганную душу русского человека.
Объяснять и рассказывать, как и почему Лев Николаевич Толстой обратился к драматургии, я не буду: это дело литературоведов. Но я не могу не сказать, правда, в основном со слов матери, о том, как волновала Толстого атмосфера театра, с каким благоговением, что ли, относился он к актерскому творчеству, к актерскому ремеслу. Конечно, он и объяснял актерам свою авторскую позицию и поправлял их. Но делал это как-то осторожно, бережно, словно чувствуя, что прикасается к особому миру. Я думаю, что такое отношение сложилось у великого писателя еще в детстве и юности. Известно, что в Большом театре он начал бывать совсем ребенком, лет девяти. А рассказывая о юношеских годах писателя, современники Толстого, все без исключения, вспоминают, каким страстным театралом был Лев Николаевич, учась в Казанском университете. А Казань в те годы была одним из крупных культурных центров, так что на гастроли туда приезжали труппы знаменитых театров, и Толстой видел самых прославленных актеров Москвы и Петербурга: Михаила Семеновича Щепкина, Павла Степановича Мочалова, Александра Евстафьевича Мартынова.
Правда, когда к Льву Толстому пришла известность, слава, посещения театров стали для него в некотором смысле затруднительными: он стал сам знаменитостью и привлекал внимание публики больше, чем то, что происходило на сцене. Это, видимо, не то чтобы раздражало или смущало Толстого, а просто мешало ему, превращая его самого из зрителя в зрелище. Из-за этого он иной раз не бывал даже на премьерах своих собственных пьес или, смешавшись с толпой самых бедных театралов, отправлялся на галерку. Такие уловки, как правило, удавались: кому же могло прийти в голову, что пришедший на самые дешевые и неудобные места мужичок в поддевке и сапогах — великий писатель, граф. Но те из друзей Толстого, которые бывали с ним в театре и наблюдали за ним, увлеченным игрой актеров, говорили и писали, что он поражал их «удивительной свежестью и непосредственностью своих театральных впечатлений».
Кафедра для проповеди добра
В тот год, когда в Малом театре готовили к постановке «Власть тьмы» и Толстой часто бывал на репетициях, актеры волновались еще и потому, что, как рассказывали мне родители, воспринимали Льва Николаевича не только как автора ставящейся пьесы, великого писателя, но и как глубокого ценителя театрального искусства, настоящего знатока. В актерском кругу в ту пору часто рассказывалось о знакомстве Льва Николаевича с Михаилом Семеновичем Щепкиным, которое началось с того, что, вернувшись в Петербург из Севастополя в дни празднования пятидесятилетнего юбилея Михаила Семеновича, молодой писатель, в числе других литераторов, подписал приветствие великому актеру, в котором отмечалось большое прогрессивное значение его творчества. Да я сам не так давно, перечитывая незаконченный роман Толстого «Декабристы», вдруг к собственному удивлению наткнулся на интереснейшее место, где описывается именно этот юбилей. Просто даже не знаю, как раньше не обращал внимания на строчки, в которых Лев Толстой одним из значительных событий общественной жизни пятидесятых годов назвал «юбилей московского актера», на котором, «упроченное тостом, явилось общественное мнение, начавшее карать всех преступников». Это точно уж о Щепкине: других актерских юбилеев в те годы не было.
Вряд ли Лев Николаевич был знаком с Мочаловым, но видел на сцене его, вероятно, очень много, потому что особенности мастерства его знал хорошо и на всю жизнь запомнил характерный, неповторимый мо-чаловский трагический шепот, который проникал зрителям прямо в душу, заставляя каждого во всех тонкостях переживать то, что заставляло страдать героя на сцене. Толстой об этом и сам говорил актерам Малого, да и писал уже об этом кто-то, у меня выписка сохранилась из журнала «Театр», где говорится, что в первой редакции «Холстомера» «внятный мочаловский шепот, сразу привлекающий внимание слушателей, служит у Толстого мерой глубины трагических переживаний его героев».
Толстому было двадцать лет, когда не стало великого Мочалова, прожил он всего только сорок восемь лет, к тому же бурных, неспокойных лет, душу свою тратил безоглядно, потому что не играл на сцене, а сжигал себя. Поистине неукротимый был актер и человек. Но не видеть Мочалова Толстой не мог, должно быть, немало видел.
И Мартынова Александра Евстафьевича очень хорошо знал и ценил Лев Николаевич. Мартынова и А. Н. Островский очень высоко ценил, считал его одним из основоположников «школы естественной и выразительной игры на сцене» в Москве. А Толстого в Мартынове восхищали талант, ум и удивительное трудолюбие.
Как раз с последними годами жизни Мартынова (он умер сорока четы-рых лет, в 1860 году) совпало особенное сближение Льва Николаевича Толстого с театром. Тут, конечно, свою роль сыграли и дружеские связи с М. С. Щепкиным, А. Н. Островским, И. Ф. Горбуновым, С. Т. Аксаковым, П. В. Анненковым, Н. X. Кетчером и другими знатоками русского театра, но только в эти годы Толстой чаще чем когда-либо в своей жизни ходил в драматические театры, особенно в Малый. К драматургии Лев Николаевич обратился много позже, в восьмидесятые годы, пришел к ней уже настоящим знатоком театра.
Думаю, что, обращаясь к драматургии, Л. Н. Толстой исходил из той же мысли, что и Николай Васильевич Гоголь, говоривший, что театр — это такая кафедра, с которой много можно сказать доброго людям. Однако в царской России это было не так-то просто. Вот, например, драма Л. Н. Толстого «Власть тьмы», завершенная им в 1886 году, долго томилась под цензурным запретом. Она шла во Франции и Германии, в Швеции и Англии, то есть, по сути, обошла все главные сцены Западной Европы, но на родине великого писателя для правящих классов пьеса была страшней чумы. Да ведь шила в мешке не утаишь: драма вырвалась на свет, для нее нашлись и благодарные зрители, и актеры, которые за честь и счастье почли играть в драме Толстого. Между прочим, пьеса увлекла не только труппу Малого театра. 18 октября 1895 года в бенефис Н. С. Васильевой она была поставлена в Александрийском театре в Петербурге. Театральная публика с величайшим интересом отнеслась к постановкам спектакля «Власть тьмы» у Корша и в народном театре «Скоморох». Отмечу, что в те времена это бывало редко, чтобы одна и та же пьеса одновременно шла в нескольких театрах. Обычно у каждого театра на определенный сезон имелся свой собственный репертуар, чем, кстати, достигался и чисто коммерческий эффект.
Вся труппа Малого театра, как говорят, заболела своей новой постановкой. И дело было не только в конкуренции, в желании сделать спектакль лучше, интереснее, чем в других театрах. Такая труппа не могла не понимать, сколь ответственна задача: сыграть Толстого «по-толстовски», бережно донести до зрителя авторский замысел, показать настоящую русскую деревню, настоящего, а не бутафорского русского мужика, которого сам автор знал как никто. Помните, Владимир Ильнч Ленин сказал как-то Алексею Максимовичу Горькому, что «... до этого графа подлинного мужика в литературе не было».
Режиссер С. А. Черневский, который ставил спектакль, отнесся к нему в высшей степени серьезно. Начать с того, что в спектакле были заняты лучшие силы театра. «Власть тьмы» ставилась в бенефис замечательной актрисы Н. А. Никулиной, которая со свойственной ей свежестью чувства и беспредельной простотой сыграла Анисью. О. О. Садовская играла роль Матрены, М. П. Садовский — Петра, В. А. Макшеев — Акима, мой дед Николай Игнатьевич Музиль — Митрича, Варвара Николаевна Музиль — Акулину, а мой отец Иван Андреевич Рыжов — Никиту. Правда, И. А. Рыжов тогда еще не был ни моим отцом, ни мужем Вареньки Музиль, потому что, как я уже писал, поженились они чуть позже, работая над пьесой А. Н. Островского «Воевода».
О.Садовская – Матрена, Н.Никулина – Анисья, В.Макшеев – Аким и М.Садовский – Петр в драме Льва Толстого «Власть тьмы»
О браке моих будущих родителей Л. Н. Толстой узнал от отца Варвары Николаевны. Мама рассказывала мне, что, когда Лев Николаевич заканчивал работу над «Живым трупом», дед поехал к нему в Ясную Поляну просить согласия на постановку этой пьесы в Малом театре в свой бенефис. «Живой труп», к великому огорчению деда, оказался еще не законченным, но Толстой принял Н. И. Музиля приветливо, расспросил о театре, о новых ролях, а потом вспомнил о Вареньке:
— А что делает моя Акулина, Варенька Музиль? Как ее успехи? Дед несколько смущенно ответил:
— Она теперь, Лев Николаевич, уже не Музиль, а Рыжова.
— Вот как? — с веселой и лукавой улыбкой переспросил Толстой. — Значит, моя Акулина вышла замуж за моего Никиту? Очень рад! Сердечно поздравляю! И Акулину, то есть Вареньку, от меня поздравьте. Очень рад за них обоих!
Растроганный дед от всей души поблагодарил великого писателя, а тот, не ограничившись добрыми пожеланиями, вскоре прислал матери официальное поздравление и свою фотографию с автографом, которая вот уже больше восьмидесяти лет бережно хранится в нашем доме. Больше того, одобрение Львом Николаевичем любви и брака моих родителей они восприняли прямо как благословение и всю жизнь относились к памяти о своих отношениях с великим писателем с трогательным благоговением.
Но я несколько отвлекся. Вернусь к подготовке спектакля в 1895 году.
Современному поколению читателей еще из школьных учебников известно, как актеры МХАТа, готовя спектакль по пьесе А. М. Горького «На дне», отправлялись в ночлежки Хитрова рынка, чтобы найти типажи, изучить, так сказать, натуру своих героев. Актеры Малого театра учились носить крестьянскую одежду, а режиссер С. А. Черневский и художник-декоратор К. Ф. Вальц не раз ездили в Ясную Поляну, бродили по окрестностям имения, заходили в крестьянские избы, подолгу беседовали со Львом Николаевичем и его дочерьми, которые, по существу, руководили подбором одежды, мебели, утвари для спектакля. Итак, моя мать получила роль Акулины.
Назначение на эту роль вызвало у матери двойственное чувство. Прежде всего к сердцу подступила волна горячей радости: наконец-то после опостылевших барышень и хихикающих субреток, в которых не было главного — своего собственного внутреннего мира, достаточно глубокого и интересного для того, чтобы его стоило раскрывать перед зрителем, она получила характерную роль, роль, которая позволяла, нет, требовала, чтобы актриса через сценическое поведение своей героини раскрыла ее внутреннюю суть. С другой стороны, молодая актриса не могла не испытывать тревоги, может быть, даже некоторой боязни, что не удастся сыграть по-своему и в то же время выявить, высветить в Акулине то, что было заложено в нее автором, великим Толстым, сделать жизненно достоверным каждый ее поступок, взгляд, жест. Тем более, что в Петербурге Акулину играла несравненная М. Г. Савина.
Некоторую неуверенность рождало и то, что руководство императорского театра неохотно согласилось доверить эту роль молоденькой актрисе, так что Н. А. Никулиной пришлось выдержать серьезный бой с администрацией. Вот как об этом рассказывает сама Варвара Николаевна:
«В то далекое время мы, молодежь, пробивали лбом каменную стену недоверия к нам, начинающим актерам, со стороны дирекции театра. Каждой своей пусть маленькой и неинтересной ролью, каждым выходом на сцену надо было доказывать, что ты уже можешь и должна играть ответственные роли. Не говорю уж о том, что я, например, получила звание заслуженной артистки после тридцати двух лет службы в театре. А сколько и как я добивалась того, чтобы стать характерной бытовой актрисой? Ведь на каждого из нас как бы наклеивался определенный ярлык: это— герой-\\\\\\\' любовник, это—героиня, это — инженю-комик, это—инженю-драматик и так далее. Ну, бог с ними, с этими ярлыками. Да беда-то в том, что роли давались в соответствии с ними. Я с первых лет, да где там лет, с первых месяцев работы на сцене мечтала получить ярлык характерно-бытовой актрисы. Мне сразу были ненавистны роли кисейных барышень. Я уже писала, что с детства была воспитана на наблюдении русской жизни, живой устной речи окружающих, на реалистической, подлинно народной драматургии великого Островского. Мне просто было скучно и неинтересно играть всех этих бесчисленных, но, в сущности, однообразных манерных резвушек, пустых и бездушных в своей пресной наивности. Я была упряма, я не просто ждала, я требовала «своих», характерных ролей.
Но определилось мое амплуа характерной бытовой актрисы только в 1895 году, благодаря Надежде Алексеевне Никулиной. Не могу не сказать, что сама она была блестящей, замечательной комедийной актрисой. И какой неудержимый темперамент! Просто фейерверк! Когда Надежда Алексеевна выбрала для своего бенефиса «Власть тьмы» Льва Николаевича Толстого и решила дать мне роль деревенской девки Акулины, ей пришлось выдержать, выиграть нелегкую борьбу с начальством. В это время администрацию в нашем театре возглавлял некто Пчельников, он-то и упирался больше всего.
— Помилуйте, Надежда Алексеевна, — говорил Пчельников Никулиной, — Да где ваши глаза? Да какая она Акулина? Она же барышня! Понимаете, барышня, а не деревенская девка!
Но Никулина упорно твердила:
— Глаза мои на месте, дорогой Павел Николаевич, и видят они Вареньку настоящей Акулиной. Настоящей. И никакой другой Акулины я не вижу в нашем театре. И вообще не вижу. Вот так.
Театр работал над спектаклем вместе с Львом Николаевичем. Первой встречи с ним, по-моему, даже как-то боялись: знали, слышали, какой взыскательный и суровый автор великий писатель. Он сам и читал нам «Власть тьмы». Помню, что меня эта первая встреча удивила несказанно: такой гениальный, всемирно известный, а вошел — скромный, с какой-то тихой, смущенной улыбкой на лице. И эта простота и скромность еще больше возвысили его в наших глазах.
С первых же слов, прочитанных им, удивительно ярко, как-то сочно начали вставать перед нами образы действующих лиц, а сцена Анютки с Митричем произвела потрясающее впечатление.
Мы сидели очарованные, ошеломленные, околдованные его чтением. Исключительно он читал Акима — его знаменитое «тае» он так разнообразно и так удивительно произносил, что в этом, казалось бы, бесхитростном словечке угадывались, слышались глубоко затаенные, выстраданные мысли.
После чтения все закидали Толстого вопросами относительно своих ролей, а он так просто, словно даже конфузясь, давал, подсказывал нам яркие черточки, двумя словами обрисовывая характер. И сразу становилось ясно, чего он хочет, а главное, что надо, чтобы создать живой образ — живого мужика, а не трафарет. Я с трепетом слушала и записывала каждое слово великого писателя, относящееся к моей роли.
Начались репетиции. Во время первой из них я так волновалась, что ни тогда, сразу после репетиции, ни сейчас не могу оценить, как я играла, не могу вспомнить. Не помню и того, что сказал тогда режиссер. Зато помню, как после репетиции меня за кулисами окружили рабочие сцены и один из них, маленький, худощавый, застенчиво и ласково сказал:
— Ну, Варвара Миколавна, ты наша, деревенская, настоящая. А другой, побойчее, прибавил:
— Да ты не волнуй себя, не беспокойся — хорошо больно говоришь! Как у нас в деревне.
Я оглядывала всех их, приговаривая:
— Спасибо вам! Спасибо! Большое спасибо!
- Чего нам! Тебе спасибо, — опередил всех тот, бойкий. И я ушла домой успокоенная, почти счастливая и все шептала себе: а я лучше могу, а я лучше сделаю, обязательно сделаю.
И вот после одной из очередных репетиций нам сказали, что дирекция пригласила на следующую автора и что Лев Николаевич обещал завтра быть. Боже, какое поднялось волнение! Волновались все и за всех. Помню, ко мне в уборную заскочила молоденькая актриса, занятая буквально в одном выходе, и, глядя на меня огромными подведенными глазами, почти с мистическим страхом сказала:
- Варюша, милая! Да что же будет? А вдруг ему не понравится? Вот это-то и было страшно: как он примет? что скажет? а вдруг не понравится? Думаю, не одна я плохо спала в ночь на тот день, когда к нам на репетицию пришел Лев Николаевич Толстой. Пришел, как и раньше приходил: скромно и просто одетый, в высоких сапогах, в башлыке, со своей уже знакомой нам застенчивой, даже робкой улыбкой, и как будто пряча свои умные, зоркие, острые глаза. И оттого, что он пришел такой обычный, как приходил раньше, всегда, мы будто вздохнули с облегчением и, благодарные, буквально оглушили его своими аплодисментами.
После этого Лев Николаевич часто приходил к нам на репетиции. При этом он всегда старался пройти незаметно и сесть в темном зале, чтобы не смущать нас. Но в каждый антракт он приходил к нам на сцену, и мы засыпали его вопросами. Лев Николаевич щурил свои пронзительные глаза, иногда мягко улыбался, иногда переспрашивал и непременно отвечал всем спрашивавшим. Я тоже иногда задавала ему вопросы. (Желание понять свою героиню, мысли и чувства ее создателя, заставляло меня ловить, впитывать замечания, указания Льва Николаевича, всегда глубокие, яркие, необычайные.) Но однажды, ответив кому-то, Лев Николаевич вдруг круто повернулся (я стояла за его плечом) и сам сказал мне:
— А вы — настоящая, живая, наша, яснополянская!
Я была бесконечно счастлива, получив похвалу самого Толстого. И радовалась не просто тому, что похвалил, а тому, что осуществилась моя мечта, удалось мне сыграть настоящую деревенскую девку Акулину такой, какой я ее понимала — тупой, грубой, жестокой. Похвала автора окрылила меня, я чувствовала, что Лев Николаевич поддерживает меня в стремлении показать не просто животную тупость, минутами почти звериную жестокость Акулины, но и оправдать ее, показать, что именно такой характер неизбежно должен был сложиться в душной атмосфере темноты и забитости.
В первый раз «Власть тьмы» в Малом театре давали 29 ноября 1895 г. (это, кстати, была девятая новая пьеса сезона).
Лев Николаевич вообще был очень доволен исполнением своей пьесы. Да и не мудрено: я уже говорила, какие замечательные актеры были заняты в этом спектакле. Толстой благодарил нас всех, хвалил прежде всего за то, что артисты сумели убедительно показать: да, герои пьесы — люди жестокие, темные, они совершают страшные злодеяния; но не их вина, что они стали такими. Задавленные жизнью, нравственно изуродованные дикостью своего существования, они не только страшны, но и жалки. Особенно хвалил Лев Николаевич Ольгу Осиповну Садовскую, которая показала страшную глубину душевной тьмы своей героини, Матрены, одновременно набожной и безнравственной бабы, любящей матери и преступницы-убийцы. Высоко оценил писатель и игру М. П. Садовского, В. А. Макшеева, Н. И. Музиля, И. А. Рыжова.
А я всю жизнь носила в памяти, в душе своей его чудные, глубокие, улыбающиеся глаза, которые он обратил на трепещущую «Акулину», произнося слова похвалы и одобрения, такие человечные и простые, как он сам. Вот уж правда — настоящий великий человек велик именно бесконечной простотой своей и человечностью.
Тут вспоминается один курьезный случай, о котором позже мне рассказывала моя мама, Варвара Петровна Музиль. Она передавала его со слов жены Льва Николаевича Софьи Андреевны, с которой была в очень близких отношениях. А Софье Андреевне рассказывал сам Лев Николаевич, причем смеялся от души. Дело было так.
Лев Николаевич шел к нам в театр на репетицию «Власти тьмы», одетый, как всегда: высокие сапоги, простой дубленый тулуп, и по зимнему обыкновению закутанный в башлык. Пошел с артистического подъезда (он тогда помещался прямо против гостиницы «Метрополь»), а старик сторож ему и говорит:
— Куда лезешь, борода? Тут чистая публика ходит, господа артисты. Куда прешь?
— В Малый театр, на репетицию, — ответил ему Лев Николаевич.
— Ну, и пшел со двора, — потеснил Толстого широкой грудью сторож. — С черного ходу давай, со двора!
(Вход во двор Малого театра тогда был с Театральной площади, рядом с магазином «Мюр и Мерилиз».) Ну, и Лев Николаевич покорно «пшел со двора» к нам на репетицию.
Собственно, настоящая моя актерская работа началась с роли Акулины в спектакле «Власть тьмы». Я утвердилась в амплуа характерной актрисы и сыграла за свою жизнь более 250 ролей. За долгие годы работы на сцене я поняла, что мое стремление к характерным ролям не было ни капризом, ни делом вкуса. Это была моя судьба, мое призвание. Весь мой сценический опыт убеждает меня в том, что способность к реалистической бытовой речи — прирожденная черта актерской индивидуальности. Ей почти невозможно научиться, если нет пристрастия, обостренного внимания к характерным оттенкам народной речи. Лично я с детства любила прислушиваться к разным говорам и безошибочно различала говор костромичей, ярославцев, туляков, рязанцев, а потом использовала все это на сцене. Я, видимо, была рождена для того, чем жила всю жизнь».
Да, все большое и настоящее началось в актерской жизни Варвары Николаевны с толстовской Акулины, и она вправе была считать Льва Николаевича своим крестным. Дома у нас был своего рода культ Толстого, как, впрочем и А. Н. Островского, и мы, потомки зачинателей нашей актерской династии, свято храним все реликвии, которые были дороги нашим близким. Кроме фотографии Льва Николаевича Толстого с автографом, подаренной им моей матери вскоре после ее свадьбы, есть у нас и еще один дорогой подарок. Софья Андреевна Толстая подарила моей бабке Варваре Петровне Музиль большой ситцевый платок с портретом Льва Толстого посередине. А по краям, вокруг великого писателя, словно венец, весь олимп русской литературы: А. Н. Островский, Н. В. Гоголь, М. Ю. Лермонтов, А. С. Пушкин, И. С. Тургенев, М. Е. Салтыков-Щедрин, А. С. Грибоедов, И. А. Крылов, Д. В. Григорович, Ф. М. Достоевский, И. А. Гончаров, Н. А. Некрасов.
Под портретом Толстого надпись: «Лев Николаевич Толстой — великий писатель земли русской. Художник Аксаков». Этот платок был изготовлен на мануфактуре братьев Медведевых.
Что же касается пьесы Л. Н. Толстого «Власть тьмы», то не одних русских потрясла она глубиной проникновения в нашу действительность, в души простых людей. Я уже говорил, что пьеса обошла сцены лучших европейских театров и пользовалась большим успехом.
Русские любители театра и театральная критика высоко оценивали игру молодой актрисы Музиль 1-й. Называя ее в числе лучших исполнителей после Ольги Осиповны и Михаила Провыча Садовских, критик «Московских ведомостей», например, писал, что, кроме их троих, «на сцене никто не был похож на мужиков и баб, никто не говорил настоящим народным говором». Думаю, что тут была некоторая пристрастность, потому что все занятые в пьесе актеры играли великолепно, но, видимо, Садовские и Варвара Музиль действительно выделялись и были лучше других.
Из книги Н.И.Рыжова «Рыжов о Рыжовой»
С еще одним великим именем связано начало творческой деятельности Варвары Николаевны Рыжовой, еще один великий человек и его творчество во многом определили ее судьбу как актрисы. Это — Лев Николаевич Толстой, гений, титан, «глыба», «матерый человечище», как назвал его В. И. Ленин. В нелегкое для себя время вошел великий писатель в жизнь моей матери.
Тут уж я нового ничего не скажу, всем, должно быть, известно, что к 90-м годам 19 в. Лев Толстой окончательно и бесповоротно порвал все ниточки, по рождению и воспитанию связывавшие его с русским дворянством, до дна испил горькую чашу разочарования в ортодоксальной религии и русской православной церкви. Его смятенная, страстная душа, его непримиримый, могучий ум видели одну-единственную, поистине великую нравственную силу — русский народ, замученный, задавленный, истерзанный русский народ. Я вполне понимаю, как мне кажется, что имел в виду Толстой, когда говорил о своей «почти физической» любви к русскому мужику: это прежде всего была, по-моему, острая, физическая боль сердца, страдание за поруганную душу русского человека.
Объяснять и рассказывать, как и почему Лев Николаевич Толстой обратился к драматургии, я не буду: это дело литературоведов. Но я не могу не сказать, правда, в основном со слов матери, о том, как волновала Толстого атмосфера театра, с каким благоговением, что ли, относился он к актерскому творчеству, к актерскому ремеслу. Конечно, он и объяснял актерам свою авторскую позицию и поправлял их. Но делал это как-то осторожно, бережно, словно чувствуя, что прикасается к особому миру. Я думаю, что такое отношение сложилось у великого писателя еще в детстве и юности. Известно, что в Большом театре он начал бывать совсем ребенком, лет девяти. А рассказывая о юношеских годах писателя, современники Толстого, все без исключения, вспоминают, каким страстным театралом был Лев Николаевич, учась в Казанском университете. А Казань в те годы была одним из крупных культурных центров, так что на гастроли туда приезжали труппы знаменитых театров, и Толстой видел самых прославленных актеров Москвы и Петербурга: Михаила Семеновича Щепкина, Павла Степановича Мочалова, Александра Евстафьевича Мартынова.
Правда, когда к Льву Толстому пришла известность, слава, посещения театров стали для него в некотором смысле затруднительными: он стал сам знаменитостью и привлекал внимание публики больше, чем то, что происходило на сцене. Это, видимо, не то чтобы раздражало или смущало Толстого, а просто мешало ему, превращая его самого из зрителя в зрелище. Из-за этого он иной раз не бывал даже на премьерах своих собственных пьес или, смешавшись с толпой самых бедных театралов, отправлялся на галерку. Такие уловки, как правило, удавались: кому же могло прийти в голову, что пришедший на самые дешевые и неудобные места мужичок в поддевке и сапогах — великий писатель, граф. Но те из друзей Толстого, которые бывали с ним в театре и наблюдали за ним, увлеченным игрой актеров, говорили и писали, что он поражал их «удивительной свежестью и непосредственностью своих театральных впечатлений».
Кафедра для проповеди добра
В тот год, когда в Малом театре готовили к постановке «Власть тьмы» и Толстой часто бывал на репетициях, актеры волновались еще и потому, что, как рассказывали мне родители, воспринимали Льва Николаевича не только как автора ставящейся пьесы, великого писателя, но и как глубокого ценителя театрального искусства, настоящего знатока. В актерском кругу в ту пору часто рассказывалось о знакомстве Льва Николаевича с Михаилом Семеновичем Щепкиным, которое началось с того, что, вернувшись в Петербург из Севастополя в дни празднования пятидесятилетнего юбилея Михаила Семеновича, молодой писатель, в числе других литераторов, подписал приветствие великому актеру, в котором отмечалось большое прогрессивное значение его творчества. Да я сам не так давно, перечитывая незаконченный роман Толстого «Декабристы», вдруг к собственному удивлению наткнулся на интереснейшее место, где описывается именно этот юбилей. Просто даже не знаю, как раньше не обращал внимания на строчки, в которых Лев Толстой одним из значительных событий общественной жизни пятидесятых годов назвал «юбилей московского актера», на котором, «упроченное тостом, явилось общественное мнение, начавшее карать всех преступников». Это точно уж о Щепкине: других актерских юбилеев в те годы не было.
Вряд ли Лев Николаевич был знаком с Мочаловым, но видел на сцене его, вероятно, очень много, потому что особенности мастерства его знал хорошо и на всю жизнь запомнил характерный, неповторимый мо-чаловский трагический шепот, который проникал зрителям прямо в душу, заставляя каждого во всех тонкостях переживать то, что заставляло страдать героя на сцене. Толстой об этом и сам говорил актерам Малого, да и писал уже об этом кто-то, у меня выписка сохранилась из журнала «Театр», где говорится, что в первой редакции «Холстомера» «внятный мочаловский шепот, сразу привлекающий внимание слушателей, служит у Толстого мерой глубины трагических переживаний его героев».
Толстому было двадцать лет, когда не стало великого Мочалова, прожил он всего только сорок восемь лет, к тому же бурных, неспокойных лет, душу свою тратил безоглядно, потому что не играл на сцене, а сжигал себя. Поистине неукротимый был актер и человек. Но не видеть Мочалова Толстой не мог, должно быть, немало видел.
И Мартынова Александра Евстафьевича очень хорошо знал и ценил Лев Николаевич. Мартынова и А. Н. Островский очень высоко ценил, считал его одним из основоположников «школы естественной и выразительной игры на сцене» в Москве. А Толстого в Мартынове восхищали талант, ум и удивительное трудолюбие.
Как раз с последними годами жизни Мартынова (он умер сорока четы-рых лет, в 1860 году) совпало особенное сближение Льва Николаевича Толстого с театром. Тут, конечно, свою роль сыграли и дружеские связи с М. С. Щепкиным, А. Н. Островским, И. Ф. Горбуновым, С. Т. Аксаковым, П. В. Анненковым, Н. X. Кетчером и другими знатоками русского театра, но только в эти годы Толстой чаще чем когда-либо в своей жизни ходил в драматические театры, особенно в Малый. К драматургии Лев Николаевич обратился много позже, в восьмидесятые годы, пришел к ней уже настоящим знатоком театра.
Думаю, что, обращаясь к драматургии, Л. Н. Толстой исходил из той же мысли, что и Николай Васильевич Гоголь, говоривший, что театр — это такая кафедра, с которой много можно сказать доброго людям. Однако в царской России это было не так-то просто. Вот, например, драма Л. Н. Толстого «Власть тьмы», завершенная им в 1886 году, долго томилась под цензурным запретом. Она шла во Франции и Германии, в Швеции и Англии, то есть, по сути, обошла все главные сцены Западной Европы, но на родине великого писателя для правящих классов пьеса была страшней чумы. Да ведь шила в мешке не утаишь: драма вырвалась на свет, для нее нашлись и благодарные зрители, и актеры, которые за честь и счастье почли играть в драме Толстого. Между прочим, пьеса увлекла не только труппу Малого театра. 18 октября 1895 года в бенефис Н. С. Васильевой она была поставлена в Александрийском театре в Петербурге. Театральная публика с величайшим интересом отнеслась к постановкам спектакля «Власть тьмы» у Корша и в народном театре «Скоморох». Отмечу, что в те времена это бывало редко, чтобы одна и та же пьеса одновременно шла в нескольких театрах. Обычно у каждого театра на определенный сезон имелся свой собственный репертуар, чем, кстати, достигался и чисто коммерческий эффект.
Вся труппа Малого театра, как говорят, заболела своей новой постановкой. И дело было не только в конкуренции, в желании сделать спектакль лучше, интереснее, чем в других театрах. Такая труппа не могла не понимать, сколь ответственна задача: сыграть Толстого «по-толстовски», бережно донести до зрителя авторский замысел, показать настоящую русскую деревню, настоящего, а не бутафорского русского мужика, которого сам автор знал как никто. Помните, Владимир Ильнч Ленин сказал как-то Алексею Максимовичу Горькому, что «... до этого графа подлинного мужика в литературе не было».
Режиссер С. А. Черневский, который ставил спектакль, отнесся к нему в высшей степени серьезно. Начать с того, что в спектакле были заняты лучшие силы театра. «Власть тьмы» ставилась в бенефис замечательной актрисы Н. А. Никулиной, которая со свойственной ей свежестью чувства и беспредельной простотой сыграла Анисью. О. О. Садовская играла роль Матрены, М. П. Садовский — Петра, В. А. Макшеев — Акима, мой дед Николай Игнатьевич Музиль — Митрича, Варвара Николаевна Музиль — Акулину, а мой отец Иван Андреевич Рыжов — Никиту. Правда, И. А. Рыжов тогда еще не был ни моим отцом, ни мужем Вареньки Музиль, потому что, как я уже писал, поженились они чуть позже, работая над пьесой А. Н. Островского «Воевода».
О.Садовская – Матрена, Н.Никулина – Анисья, В.Макшеев – Аким и М.Садовский – Петр в драме Льва Толстого «Власть тьмы»О браке моих будущих родителей Л. Н. Толстой узнал от отца Варвары Николаевны. Мама рассказывала мне, что, когда Лев Николаевич заканчивал работу над «Живым трупом», дед поехал к нему в Ясную Поляну просить согласия на постановку этой пьесы в Малом театре в свой бенефис. «Живой труп», к великому огорчению деда, оказался еще не законченным, но Толстой принял Н. И. Музиля приветливо, расспросил о театре, о новых ролях, а потом вспомнил о Вареньке:
— А что делает моя Акулина, Варенька Музиль? Как ее успехи? Дед несколько смущенно ответил:
— Она теперь, Лев Николаевич, уже не Музиль, а Рыжова.
— Вот как? — с веселой и лукавой улыбкой переспросил Толстой. — Значит, моя Акулина вышла замуж за моего Никиту? Очень рад! Сердечно поздравляю! И Акулину, то есть Вареньку, от меня поздравьте. Очень рад за них обоих!
Растроганный дед от всей души поблагодарил великого писателя, а тот, не ограничившись добрыми пожеланиями, вскоре прислал матери официальное поздравление и свою фотографию с автографом, которая вот уже больше восьмидесяти лет бережно хранится в нашем доме. Больше того, одобрение Львом Николаевичем любви и брака моих родителей они восприняли прямо как благословение и всю жизнь относились к памяти о своих отношениях с великим писателем с трогательным благоговением.
Но я несколько отвлекся. Вернусь к подготовке спектакля в 1895 году.
Современному поколению читателей еще из школьных учебников известно, как актеры МХАТа, готовя спектакль по пьесе А. М. Горького «На дне», отправлялись в ночлежки Хитрова рынка, чтобы найти типажи, изучить, так сказать, натуру своих героев. Актеры Малого театра учились носить крестьянскую одежду, а режиссер С. А. Черневский и художник-декоратор К. Ф. Вальц не раз ездили в Ясную Поляну, бродили по окрестностям имения, заходили в крестьянские избы, подолгу беседовали со Львом Николаевичем и его дочерьми, которые, по существу, руководили подбором одежды, мебели, утвари для спектакля. Итак, моя мать получила роль Акулины.
Назначение на эту роль вызвало у матери двойственное чувство. Прежде всего к сердцу подступила волна горячей радости: наконец-то после опостылевших барышень и хихикающих субреток, в которых не было главного — своего собственного внутреннего мира, достаточно глубокого и интересного для того, чтобы его стоило раскрывать перед зрителем, она получила характерную роль, роль, которая позволяла, нет, требовала, чтобы актриса через сценическое поведение своей героини раскрыла ее внутреннюю суть. С другой стороны, молодая актриса не могла не испытывать тревоги, может быть, даже некоторой боязни, что не удастся сыграть по-своему и в то же время выявить, высветить в Акулине то, что было заложено в нее автором, великим Толстым, сделать жизненно достоверным каждый ее поступок, взгляд, жест. Тем более, что в Петербурге Акулину играла несравненная М. Г. Савина.
Некоторую неуверенность рождало и то, что руководство императорского театра неохотно согласилось доверить эту роль молоденькой актрисе, так что Н. А. Никулиной пришлось выдержать серьезный бой с администрацией. Вот как об этом рассказывает сама Варвара Николаевна:
«В то далекое время мы, молодежь, пробивали лбом каменную стену недоверия к нам, начинающим актерам, со стороны дирекции театра. Каждой своей пусть маленькой и неинтересной ролью, каждым выходом на сцену надо было доказывать, что ты уже можешь и должна играть ответственные роли. Не говорю уж о том, что я, например, получила звание заслуженной артистки после тридцати двух лет службы в театре. А сколько и как я добивалась того, чтобы стать характерной бытовой актрисой? Ведь на каждого из нас как бы наклеивался определенный ярлык: это— герой-\\\\\\\' любовник, это—героиня, это — инженю-комик, это—инженю-драматик и так далее. Ну, бог с ними, с этими ярлыками. Да беда-то в том, что роли давались в соответствии с ними. Я с первых лет, да где там лет, с первых месяцев работы на сцене мечтала получить ярлык характерно-бытовой актрисы. Мне сразу были ненавистны роли кисейных барышень. Я уже писала, что с детства была воспитана на наблюдении русской жизни, живой устной речи окружающих, на реалистической, подлинно народной драматургии великого Островского. Мне просто было скучно и неинтересно играть всех этих бесчисленных, но, в сущности, однообразных манерных резвушек, пустых и бездушных в своей пресной наивности. Я была упряма, я не просто ждала, я требовала «своих», характерных ролей.
Но определилось мое амплуа характерной бытовой актрисы только в 1895 году, благодаря Надежде Алексеевне Никулиной. Не могу не сказать, что сама она была блестящей, замечательной комедийной актрисой. И какой неудержимый темперамент! Просто фейерверк! Когда Надежда Алексеевна выбрала для своего бенефиса «Власть тьмы» Льва Николаевича Толстого и решила дать мне роль деревенской девки Акулины, ей пришлось выдержать, выиграть нелегкую борьбу с начальством. В это время администрацию в нашем театре возглавлял некто Пчельников, он-то и упирался больше всего.
— Помилуйте, Надежда Алексеевна, — говорил Пчельников Никулиной, — Да где ваши глаза? Да какая она Акулина? Она же барышня! Понимаете, барышня, а не деревенская девка!
Но Никулина упорно твердила:
— Глаза мои на месте, дорогой Павел Николаевич, и видят они Вареньку настоящей Акулиной. Настоящей. И никакой другой Акулины я не вижу в нашем театре. И вообще не вижу. Вот так.
Театр работал над спектаклем вместе с Львом Николаевичем. Первой встречи с ним, по-моему, даже как-то боялись: знали, слышали, какой взыскательный и суровый автор великий писатель. Он сам и читал нам «Власть тьмы». Помню, что меня эта первая встреча удивила несказанно: такой гениальный, всемирно известный, а вошел — скромный, с какой-то тихой, смущенной улыбкой на лице. И эта простота и скромность еще больше возвысили его в наших глазах.
С первых же слов, прочитанных им, удивительно ярко, как-то сочно начали вставать перед нами образы действующих лиц, а сцена Анютки с Митричем произвела потрясающее впечатление.
Мы сидели очарованные, ошеломленные, околдованные его чтением. Исключительно он читал Акима — его знаменитое «тае» он так разнообразно и так удивительно произносил, что в этом, казалось бы, бесхитростном словечке угадывались, слышались глубоко затаенные, выстраданные мысли.
После чтения все закидали Толстого вопросами относительно своих ролей, а он так просто, словно даже конфузясь, давал, подсказывал нам яркие черточки, двумя словами обрисовывая характер. И сразу становилось ясно, чего он хочет, а главное, что надо, чтобы создать живой образ — живого мужика, а не трафарет. Я с трепетом слушала и записывала каждое слово великого писателя, относящееся к моей роли.
Начались репетиции. Во время первой из них я так волновалась, что ни тогда, сразу после репетиции, ни сейчас не могу оценить, как я играла, не могу вспомнить. Не помню и того, что сказал тогда режиссер. Зато помню, как после репетиции меня за кулисами окружили рабочие сцены и один из них, маленький, худощавый, застенчиво и ласково сказал:
— Ну, Варвара Миколавна, ты наша, деревенская, настоящая. А другой, побойчее, прибавил:
— Да ты не волнуй себя, не беспокойся — хорошо больно говоришь! Как у нас в деревне.
Я оглядывала всех их, приговаривая:
— Спасибо вам! Спасибо! Большое спасибо!
- Чего нам! Тебе спасибо, — опередил всех тот, бойкий. И я ушла домой успокоенная, почти счастливая и все шептала себе: а я лучше могу, а я лучше сделаю, обязательно сделаю.
И вот после одной из очередных репетиций нам сказали, что дирекция пригласила на следующую автора и что Лев Николаевич обещал завтра быть. Боже, какое поднялось волнение! Волновались все и за всех. Помню, ко мне в уборную заскочила молоденькая актриса, занятая буквально в одном выходе, и, глядя на меня огромными подведенными глазами, почти с мистическим страхом сказала:
- Варюша, милая! Да что же будет? А вдруг ему не понравится? Вот это-то и было страшно: как он примет? что скажет? а вдруг не понравится? Думаю, не одна я плохо спала в ночь на тот день, когда к нам на репетицию пришел Лев Николаевич Толстой. Пришел, как и раньше приходил: скромно и просто одетый, в высоких сапогах, в башлыке, со своей уже знакомой нам застенчивой, даже робкой улыбкой, и как будто пряча свои умные, зоркие, острые глаза. И оттого, что он пришел такой обычный, как приходил раньше, всегда, мы будто вздохнули с облегчением и, благодарные, буквально оглушили его своими аплодисментами.
После этого Лев Николаевич часто приходил к нам на репетиции. При этом он всегда старался пройти незаметно и сесть в темном зале, чтобы не смущать нас. Но в каждый антракт он приходил к нам на сцену, и мы засыпали его вопросами. Лев Николаевич щурил свои пронзительные глаза, иногда мягко улыбался, иногда переспрашивал и непременно отвечал всем спрашивавшим. Я тоже иногда задавала ему вопросы. (Желание понять свою героиню, мысли и чувства ее создателя, заставляло меня ловить, впитывать замечания, указания Льва Николаевича, всегда глубокие, яркие, необычайные.) Но однажды, ответив кому-то, Лев Николаевич вдруг круто повернулся (я стояла за его плечом) и сам сказал мне:
— А вы — настоящая, живая, наша, яснополянская!
Я была бесконечно счастлива, получив похвалу самого Толстого. И радовалась не просто тому, что похвалил, а тому, что осуществилась моя мечта, удалось мне сыграть настоящую деревенскую девку Акулину такой, какой я ее понимала — тупой, грубой, жестокой. Похвала автора окрылила меня, я чувствовала, что Лев Николаевич поддерживает меня в стремлении показать не просто животную тупость, минутами почти звериную жестокость Акулины, но и оправдать ее, показать, что именно такой характер неизбежно должен был сложиться в душной атмосфере темноты и забитости.
В первый раз «Власть тьмы» в Малом театре давали 29 ноября 1895 г. (это, кстати, была девятая новая пьеса сезона).
Лев Николаевич вообще был очень доволен исполнением своей пьесы. Да и не мудрено: я уже говорила, какие замечательные актеры были заняты в этом спектакле. Толстой благодарил нас всех, хвалил прежде всего за то, что артисты сумели убедительно показать: да, герои пьесы — люди жестокие, темные, они совершают страшные злодеяния; но не их вина, что они стали такими. Задавленные жизнью, нравственно изуродованные дикостью своего существования, они не только страшны, но и жалки. Особенно хвалил Лев Николаевич Ольгу Осиповну Садовскую, которая показала страшную глубину душевной тьмы своей героини, Матрены, одновременно набожной и безнравственной бабы, любящей матери и преступницы-убийцы. Высоко оценил писатель и игру М. П. Садовского, В. А. Макшеева, Н. И. Музиля, И. А. Рыжова.
А я всю жизнь носила в памяти, в душе своей его чудные, глубокие, улыбающиеся глаза, которые он обратил на трепещущую «Акулину», произнося слова похвалы и одобрения, такие человечные и простые, как он сам. Вот уж правда — настоящий великий человек велик именно бесконечной простотой своей и человечностью.
Тут вспоминается один курьезный случай, о котором позже мне рассказывала моя мама, Варвара Петровна Музиль. Она передавала его со слов жены Льва Николаевича Софьи Андреевны, с которой была в очень близких отношениях. А Софье Андреевне рассказывал сам Лев Николаевич, причем смеялся от души. Дело было так.
Лев Николаевич шел к нам в театр на репетицию «Власти тьмы», одетый, как всегда: высокие сапоги, простой дубленый тулуп, и по зимнему обыкновению закутанный в башлык. Пошел с артистического подъезда (он тогда помещался прямо против гостиницы «Метрополь»), а старик сторож ему и говорит:
— Куда лезешь, борода? Тут чистая публика ходит, господа артисты. Куда прешь?
— В Малый театр, на репетицию, — ответил ему Лев Николаевич.
— Ну, и пшел со двора, — потеснил Толстого широкой грудью сторож. — С черного ходу давай, со двора!
(Вход во двор Малого театра тогда был с Театральной площади, рядом с магазином «Мюр и Мерилиз».) Ну, и Лев Николаевич покорно «пшел со двора» к нам на репетицию.
Собственно, настоящая моя актерская работа началась с роли Акулины в спектакле «Власть тьмы». Я утвердилась в амплуа характерной актрисы и сыграла за свою жизнь более 250 ролей. За долгие годы работы на сцене я поняла, что мое стремление к характерным ролям не было ни капризом, ни делом вкуса. Это была моя судьба, мое призвание. Весь мой сценический опыт убеждает меня в том, что способность к реалистической бытовой речи — прирожденная черта актерской индивидуальности. Ей почти невозможно научиться, если нет пристрастия, обостренного внимания к характерным оттенкам народной речи. Лично я с детства любила прислушиваться к разным говорам и безошибочно различала говор костромичей, ярославцев, туляков, рязанцев, а потом использовала все это на сцене. Я, видимо, была рождена для того, чем жила всю жизнь».
Да, все большое и настоящее началось в актерской жизни Варвары Николаевны с толстовской Акулины, и она вправе была считать Льва Николаевича своим крестным. Дома у нас был своего рода культ Толстого, как, впрочем и А. Н. Островского, и мы, потомки зачинателей нашей актерской династии, свято храним все реликвии, которые были дороги нашим близким. Кроме фотографии Льва Николаевича Толстого с автографом, подаренной им моей матери вскоре после ее свадьбы, есть у нас и еще один дорогой подарок. Софья Андреевна Толстая подарила моей бабке Варваре Петровне Музиль большой ситцевый платок с портретом Льва Толстого посередине. А по краям, вокруг великого писателя, словно венец, весь олимп русской литературы: А. Н. Островский, Н. В. Гоголь, М. Ю. Лермонтов, А. С. Пушкин, И. С. Тургенев, М. Е. Салтыков-Щедрин, А. С. Грибоедов, И. А. Крылов, Д. В. Григорович, Ф. М. Достоевский, И. А. Гончаров, Н. А. Некрасов.
Под портретом Толстого надпись: «Лев Николаевич Толстой — великий писатель земли русской. Художник Аксаков». Этот платок был изготовлен на мануфактуре братьев Медведевых.
Что же касается пьесы Л. Н. Толстого «Власть тьмы», то не одних русских потрясла она глубиной проникновения в нашу действительность, в души простых людей. Я уже говорил, что пьеса обошла сцены лучших европейских театров и пользовалась большим успехом.
Русские любители театра и театральная критика высоко оценивали игру молодой актрисы Музиль 1-й. Называя ее в числе лучших исполнителей после Ольги Осиповны и Михаила Провыча Садовских, критик «Московских ведомостей», например, писал, что, кроме их троих, «на сцене никто не был похож на мужиков и баб, никто не говорил настоящим народным говором». Думаю, что тут была некоторая пристрастность, потому что все занятые в пьесе актеры играли великолепно, но, видимо, Садовские и Варвара Музиль действительно выделялись и были лучше других.
06.12.2006
Подробнее
«К 140-летию со дня рождения Александры Александровны Яблочкиной» А.А.ЯБЛОЧКИНА «75 ЛЕТ В ТЕАТРЕ»
«К 140-летию со дня рождения Александры Александровны Яблочкиной»
А.А.ЯБЛОЧКИНА «75 ЛЕТ В ТЕАТРЕ»
ВЫДАЮЩИЕСЯ МАСТЕРА РУССКОГО ТЕАТРА. БОРОЗДИНЫ-МУЗИЛИ-РЫЖОВЫ
А.А.ЯБЛОЧКИНА «75 ЛЕТ В ТЕАТРЕ»
ВЫДАЮЩИЕСЯ МАСТЕРА РУССКОГО ТЕАТРА. БОРОЗДИНЫ-МУЗИЛИ-РЫЖОВЫ
«К 140-летию со дня рождения Александры Александровны Яблочкиной»
А.А.ЯБЛОЧКИНА «75 ЛЕТ В ТЕАТРЕ»
ВЫДАЮЩИЕСЯ МАСТЕРА РУССКОГО ТЕАТРА. БОРОЗДИНЫ-МУЗИЛИ-РЫЖОВЫ
К ЧИТАТЕЛЮ
СЕМЬЯ ЯБЛОЧКИНЫХ (начало)
СЕМЬЯ ЯБЛОЧКИНЫХ (продолжение)
СЕМЬЯ ЯБЛОЧКИНЫХ (окончание)
ГОДЫ ТРУДА И УЧЕНЬЯ (начало)
ГОДЫ ТРУДА И УЧЕНЬЯ (продолжение)
ГОДЫ ТРУДА И УЧЕНЬЯ (продолжение)
ГОДЫ ТРУДА И УЧЕНЬЯ (окончание)
ВЫДАЮЩИЕСЯ МАСТЕРА РУССКОГО ТЕАТРА. ГЛИКЕРИЯ ФЕДОТОВА
ВЫДАЮЩИЕСЯ МАСТЕРА РУССКОГО ТЕАТРА. МАРИЯ ЕРМОЛОВА
ВЫДАЮЩИЕСЯ МАСТЕРА РУССКОГО ТЕАТРА. АЛЕКСАНДР ЛЕНСКИЙ
ВЫДАЮЩИЕСЯ МАСТЕРА РУССКОГО ТЕАТРА. ПАВЕЛ ХОХЛОВ
ВЫДАЮЩИЕСЯ МАСТЕРА РУССКОГО ТЕАТРА. АЛЕКСАНДР ЮЖИН
ВЫДАЮЩИЕСЯ МАСТЕРА РУССКОГО ТЕАТРА. МАКШЕЕВ, РЫБАКОВ, САДОВСКИЕ
Лишь на русской сцене можно было встретить такие замечательные актерские «династии», как Садовские, Самойловы, из поколения в поколение в течение сотни лет беззаветно служившие театру.
Таким же «театральным родом», который отдал свои силы, талант и жизнь Малому театру, была фамилия Бороздиных — Музиль — Рыжовых. В 1946 году мы отмечали столетие их служения театру.
Родоначальница этой династии — Варвара Васильевна Бороздина. После окончания Московского театрального училища она вступила в труппу Малого театра. Талантливая, обладающая благородной внешностью и прекрасным голосом, она в начале своей сценической карьеры с успехом выступала в водевилях, пела в опереттах, которые шли тогда довольно часто на сцене драматического театра. Она обращала на себя внимание грациозностью, женственностью, живостью и красотой. Постоянной ее партнершей выступала младшая сестра, тоже весьма любимая публикой, Евгения Васильевна (Бороздина вторая, как называли ее в афишах).
Варвара и Евгения Бороздины принадлежали к той группе актеров, которые вместе с великим Провом Садовским, Любовью Косицкой, Екатериной и Сергеем Васильевыми всегда выступали в пьесах А. Н. Островского. Они-то и помогли тому, что драматургия Островского так естественно срослась с творчеством Малого театра, стала его живой историей.
А. Н. Островский очень ценил дарование сестер Бороздиных, с которыми он был дружен. Ряд ролей, в том числе Варвару в «Грозе», Островский писал, имея в виду и облик и особенности таланта старшей из сестер — Варвары Бороздиной.
Она умерла в полном расцвете сил, оставив после себя двенадцатилетнюю дочь, тоже Варвару. Маленькая Варя тогда уже была ученицей в Московском театральном училище. По окончании этого училища ее зачислили на казенную сцену. В 1870 году «с разрешения господина директора императорских театров» (тогда требовались такие «разрешения», сейчас парадоксальные) Варвара Петровна Бороздина вышла замуж за актера Малого театра Николая Игнатьевича Музиля. У этой несомненно талантливой актрисы большая семья отняла столько сил, что проявить свою артистическую одаренность в полной мере она не смогла. Прослужив на сцене двадцать лет, она покинула театр.
Николая Игнатьевича я хорошо помню, ибо в течение ряда лет служила с ним вместе. Очень ценю я этого артиста, о котором, к сожалению, мало написано и сказано в истории нашего театра.
Музиль был несомненно выдающимся артистом, ярким и самобытным. Он страстно любил искусство и относился к театру с особым благоговением. С людьми он всегда был по-настоящему сердечен, добр и терпелив.
Своеобразна его судьба. Музиля приняли в труппу Малого театра в 1866 году. Он не получал никакого жалованья и безвозмездно играл на сцене до 1870 года, когда освободилась вакансия. Вокруг него плелись всевозможные интриги — в дореволюционном театре такие вещи случались весьма часто. Дело в том, что он был очень талантлив и многие опасались, не придется ли им уступить ему свое место. Но его громадное дарование и подкупающие простота и искренность характера сломили сопротивление. Не раз и в дальнейшем ему чинили всевозможные препятствия (уж очень он по всему своему складу не подходил к актерству того времени). Пожалуй, спасало его то, что он никогда не вступал ни в какие группировки и в «тайных боях» не участвовал. Николай Игнатьевич работал и работал, не замечал, что творилось вокруг него, и скоро стал одним из лучших мастеров Малого театра. Несмотря на то, что Николай Игнатьевич мало видел хорошего от окружающих и за свою жизнь столкнулся с множеством неприятностей, он не только не озлобился, но стремился каждому помочь, а того, кто нуждался в поддержке, поддержать. Это я не раз сама испытывала, за что навсегда глубоко благодарна ему, необыкновенно доброжелательному и редкостно благородному человеку.
В молодости Музиль был неподражаем в ролях простаков — его справедливо называли непревзойденным Митрофанушкой в «Недоросле» Фонвизина. Перед Островским Музиль преклонялся, ценя его и как драматурга, и как человека. А Александр Николаевич, со своей стороны, восторженно относился к Музилю. «Какой у него тон! Сама жизнь»,— говорил он по поводу его игры и многие свои пьесы отдавал ему для бенефиса. И в самом деле: Музиль был великий мастер на создание характерных жанровых фигур. В них находила отражение его наблюдательность над жизненными типами, его острый глаз. До сих пор в моей памяти как живые стоят образы, созданные им: Робинзон в «Бесприданнице», Шмага в «Без вины виноватые», Дормидонт в «Поздней любви», Мирон Ипатыч в «Невольницах», Чугунов в «Волках и овцах». Когда Музиль, играя Нарокова в «Талантах и поклонниках», читал Негиной — Ермоловой стихи, он плакал, плакал и зрительный зал, а участники спектакля с трудом сдерживали слезы. Я играла с ним в «Виндзорских проказницах», где он был изумительным Фордом.
Умел этот забытый теперь актер создавать подлинные шедевры из эпизодических ролей. Таким был, например, его старый повар в «Плодах просвещения» Л. Толстого — трагическая фигура, навсегда запечатлевшаяся в памяти. Звучала в голосе Музиля покорность судьбе, тихая печаль русского труженика, удел которого — беспросветная горькая старость. И нам казалось, что это — сама действительность, та жизнь, которую мы наблюдали бок о бок с собой: несправедливая, жестокая, не щадящая бедных, униженных, слабых. Теперь мы сказали бы, что в образ повара Музиль внес социальное содержание, протест; тогда мы говорили иные слова, но сущность их была такой же. В пушкинском «Борисе Годунове» артист играл Юродивого. Роль эта хоть и очень мала, но любима настоящими художниками сцены. Она нарисована рукой гения, и что-то жизненно трагическое наполняет ее. Музиль чувствовал это, с большой проникновенностью передавая трагизм образа. На каждом спектакле «Бориса Годунова» я нетерпеливо ждала сцены с Юродивым. Как бы силен ни был состав исполнителей, Музиль — Юродивый переигрывал всех. И не было в нем ничего надуманного — это был человек из народа, не боящийся «могучих владык», ничего не жаждущий, ни к чему не стремящийся, кроме правды.
Музиль обладал предельной четкостью речи, любил и умел тщательно обдумывать все мелочи и детали, вносить свои находки в роль. Но в то же время он был подлинным продолжателем щепкинского сценического реализма, не позволял частностям заслонять главное. В его игре никогда не чувствовалось притворства, она отличалась большой и искренней задушевностью.
У Николая Игнатьевича и Варвары Петровны было шестеро детей, четверо из них стали артистами. Две старшие дочери — Варвара Николаевна и Елена Николаевна — учились у Александра Павловича Ленского, а потом поступили в Малый театр. Их брат Николай Николаевич тоже вступил в труппу. Младшая дочь, Надежда Николаевна, выступавшая под фамилией Музиль-Бороздиной, играла сначала в московском театре Корша, а потом в Петербурге. Изящная и талантливая, она была любимицей публики.
Елена Николаевна, исполнявшая роли ingénue dramatique, отличалась большой искренностью и трогала зрителей непосредственностью, правдой и глубиной чувства. Ее очень любила и ценила М. Н. Ермолова. Впоследствии она стала прекрасным педагогом. Самая старшая из сестер — наша знаменитая актриса, народная артистка СССР Варвара Николаевна Рыжова. Кто не знает ее! Кто не восторгался ее разносторонним дарованием. Так же, как и отец, влюбленная в искусство, она, несмотря на долголетний сценический путь и возраст, до последних дней своего пребывания в театре находила в себе достаточно сил, чтобы быть на сцене всегда новой. И всегда была поистине народной.
Рыжова уже в первые годы своей артистической карьеры в роли Акулины из «Власти тьмы» обратила на себя внимание Льва Николаевича Толстого, одобрившего ее стремление придать характерность образу и показать Акулину как настоящую деревенскую девку. Никогда Варвара Николаевна не бывала удовлетворена собой. Все ей казалось, что чего-то не хватает то в одной, то в другой сцене, и она искала, пробовала новые решения, отделывала интонации. А ее интонации — как они были искренни, как живы!
Варвара Николаевна своим примером доказала, чего может достигнуть артист трудом в соединении с талантом. Огромной работой и непрерывным наблюдением жизни она ежедневно обогащала и шлифовала свое природное дарование. Она была всегда горячей поклонницей драматургии Островского, переиграла в его пьесах множество ролей, среди которых Улита в «Лесе», Фелицата в «Правде — хорошо, а счастье лучше», Домна Пантелеевна в «Талантах и поклонниках» должны быть, без сомнения, выделены особо. В последние годы у нее, бывало, сильно болят ноги. Сидит дома в кресле с утра и не может встать. Но наступал вечер, било шесть часов, за ней приезжала машина. С большим трудом спускалась Варвара Николаевна вниз — и машина везла ее на площадь Свердлова. Надо играть «Правда — хорошо, а счастье лучше». И происходило полное преображение. Варвара Николаевна выходила на сцену, не помня про свою боль, не чувствуя ее. А в финале Фелицата даже плясала от радости, нахваливая себя за удачный исход борьбы. Рыжова могла бы и не приплясывать — это ее собственная сценическая деталь,— но ни разу она не отказывалась от этого эпизода. Как все вдохновенные артисты, Рыжова забывала про физическое недомогание, когда выходила на сцену.
Но не только в отечественной классике Варвара Николаевна создавала интересные образы.
На сцене Малого театра ей принадлежит не один поистине замечательный образ в советских пьесах. Она была на редкость жизненна в роли крестьянки Марьи в «Любови Яровой» Тренева. Словно где-то актриса видела эту женщину, совсем уж забитую жизнью, совсем темную, которую только любовь к сыновьям заставила покинуть родную избу. Выходила она на сцену — маленькая, растерявшаяся перед событиями, понять их никак не может. И все ищет сыновей, все тоскует по ним, все хочет вернуть их домой, в деревню. Трогательна была в этой роли В. Н. Рыжова, правдива, достоверна и очень выразительна.
И Маланью в «Ясном логе» она играла интересно, хотя эта роль куда менее содержательна и ярка, нежели Марья.
Играя Мотылькову в «Славе» Гусева, состязалась в яркости с М. М. Блюменталь-Тамариной и Е. Д. Турчаниновой (все они были очень хороши в роли матери героя-летчика). Демидьевну в «Нашествии» Леонова играла с трагедийными красками.
Под своей девичьей фамилией Варвара Николаевна играла лишь несколько лет и, выйдя замуж за актера Малого театра Ивана Андреевича Рыжова, стала носить его фамилию. Это был артист тонкий, вдумчивый и наблюдательный. Он зарекомендовал себя и хорошим педагогом — ряд его учеников занимал и занимает сейчас ведущее положение на сцене Московского Малого и многих столичных и периферийных театров.
Иван Андреевич обладал прекрасными внешними данными, отлично держался на сцене, прекрасно носил костюм (он кончил балетные классы театрального училища и несколько сезонов участвовал в балетных спектаклях Большого театра). По своим внешним данным это был настоящий герой-любовник — ему часто и поручали эти роли. Так, после Южина он играл Николая в «Поздней любви», Дульчина в «Последней жертве». Но душа его лежала к характерным ролям, многие из которых он играл с блеском.
Сын Ивана Андреевича и Варвары Николаевны, народный артист РСФСР Николай Иванович Рыжов — представитель четвертого поколения этого театрального рода. Он унаследовал многие свойства своего дарования и от дедушки и от родителей. Играл Митрофанушку в «Недоросле», Разлюляева («Бедность не порок»). Н. И. Рыжов по складу своего таланта умеет быть одновременно и сочно-бытовым и сатиричным. Это ему особенно удавалось в роли Барабошева («Правда — хорошо, а счастье лучше») — человека беспросветно тупого, дикарски относящегося ко всему, что люди называли прогрессом. Хорошо сыграл он и Лыняева в «Волках и овцах», хотя до классического исполнения, каким можно назвать исполнение А. П. Ленского, не поднялся. Впрочем, этого нельзя требовать ни от кого. Н. И. Рыжов умеет наблюдать действительность и передавать на сцене ее характерные черты, напоминая этим своего отца. Николай Иванович страстно любит драматургию Островского и умеет доносить до советского зрителя красоту языка великого драматурга.
Продолжение следует…
А.А.ЯБЛОЧКИНА «75 ЛЕТ В ТЕАТРЕ»
ВЫДАЮЩИЕСЯ МАСТЕРА РУССКОГО ТЕАТРА. БОРОЗДИНЫ-МУЗИЛИ-РЫЖОВЫ
К ЧИТАТЕЛЮ
СЕМЬЯ ЯБЛОЧКИНЫХ (начало)
СЕМЬЯ ЯБЛОЧКИНЫХ (продолжение)
СЕМЬЯ ЯБЛОЧКИНЫХ (окончание)
ГОДЫ ТРУДА И УЧЕНЬЯ (начало)
ГОДЫ ТРУДА И УЧЕНЬЯ (продолжение)
ГОДЫ ТРУДА И УЧЕНЬЯ (продолжение)
ГОДЫ ТРУДА И УЧЕНЬЯ (окончание)
ВЫДАЮЩИЕСЯ МАСТЕРА РУССКОГО ТЕАТРА. ГЛИКЕРИЯ ФЕДОТОВА
ВЫДАЮЩИЕСЯ МАСТЕРА РУССКОГО ТЕАТРА. МАРИЯ ЕРМОЛОВА
ВЫДАЮЩИЕСЯ МАСТЕРА РУССКОГО ТЕАТРА. АЛЕКСАНДР ЛЕНСКИЙ
ВЫДАЮЩИЕСЯ МАСТЕРА РУССКОГО ТЕАТРА. ПАВЕЛ ХОХЛОВ
ВЫДАЮЩИЕСЯ МАСТЕРА РУССКОГО ТЕАТРА. АЛЕКСАНДР ЮЖИН
ВЫДАЮЩИЕСЯ МАСТЕРА РУССКОГО ТЕАТРА. МАКШЕЕВ, РЫБАКОВ, САДОВСКИЕ
Лишь на русской сцене можно было встретить такие замечательные актерские «династии», как Садовские, Самойловы, из поколения в поколение в течение сотни лет беззаветно служившие театру.
Таким же «театральным родом», который отдал свои силы, талант и жизнь Малому театру, была фамилия Бороздиных — Музиль — Рыжовых. В 1946 году мы отмечали столетие их служения театру.
Родоначальница этой династии — Варвара Васильевна Бороздина. После окончания Московского театрального училища она вступила в труппу Малого театра. Талантливая, обладающая благородной внешностью и прекрасным голосом, она в начале своей сценической карьеры с успехом выступала в водевилях, пела в опереттах, которые шли тогда довольно часто на сцене драматического театра. Она обращала на себя внимание грациозностью, женственностью, живостью и красотой. Постоянной ее партнершей выступала младшая сестра, тоже весьма любимая публикой, Евгения Васильевна (Бороздина вторая, как называли ее в афишах).
Варвара и Евгения Бороздины принадлежали к той группе актеров, которые вместе с великим Провом Садовским, Любовью Косицкой, Екатериной и Сергеем Васильевыми всегда выступали в пьесах А. Н. Островского. Они-то и помогли тому, что драматургия Островского так естественно срослась с творчеством Малого театра, стала его живой историей.
А. Н. Островский очень ценил дарование сестер Бороздиных, с которыми он был дружен. Ряд ролей, в том числе Варвару в «Грозе», Островский писал, имея в виду и облик и особенности таланта старшей из сестер — Варвары Бороздиной.
Она умерла в полном расцвете сил, оставив после себя двенадцатилетнюю дочь, тоже Варвару. Маленькая Варя тогда уже была ученицей в Московском театральном училище. По окончании этого училища ее зачислили на казенную сцену. В 1870 году «с разрешения господина директора императорских театров» (тогда требовались такие «разрешения», сейчас парадоксальные) Варвара Петровна Бороздина вышла замуж за актера Малого театра Николая Игнатьевича Музиля. У этой несомненно талантливой актрисы большая семья отняла столько сил, что проявить свою артистическую одаренность в полной мере она не смогла. Прослужив на сцене двадцать лет, она покинула театр.
Николая Игнатьевича я хорошо помню, ибо в течение ряда лет служила с ним вместе. Очень ценю я этого артиста, о котором, к сожалению, мало написано и сказано в истории нашего театра.
Музиль был несомненно выдающимся артистом, ярким и самобытным. Он страстно любил искусство и относился к театру с особым благоговением. С людьми он всегда был по-настоящему сердечен, добр и терпелив.
Своеобразна его судьба. Музиля приняли в труппу Малого театра в 1866 году. Он не получал никакого жалованья и безвозмездно играл на сцене до 1870 года, когда освободилась вакансия. Вокруг него плелись всевозможные интриги — в дореволюционном театре такие вещи случались весьма часто. Дело в том, что он был очень талантлив и многие опасались, не придется ли им уступить ему свое место. Но его громадное дарование и подкупающие простота и искренность характера сломили сопротивление. Не раз и в дальнейшем ему чинили всевозможные препятствия (уж очень он по всему своему складу не подходил к актерству того времени). Пожалуй, спасало его то, что он никогда не вступал ни в какие группировки и в «тайных боях» не участвовал. Николай Игнатьевич работал и работал, не замечал, что творилось вокруг него, и скоро стал одним из лучших мастеров Малого театра. Несмотря на то, что Николай Игнатьевич мало видел хорошего от окружающих и за свою жизнь столкнулся с множеством неприятностей, он не только не озлобился, но стремился каждому помочь, а того, кто нуждался в поддержке, поддержать. Это я не раз сама испытывала, за что навсегда глубоко благодарна ему, необыкновенно доброжелательному и редкостно благородному человеку.
В молодости Музиль был неподражаем в ролях простаков — его справедливо называли непревзойденным Митрофанушкой в «Недоросле» Фонвизина. Перед Островским Музиль преклонялся, ценя его и как драматурга, и как человека. А Александр Николаевич, со своей стороны, восторженно относился к Музилю. «Какой у него тон! Сама жизнь»,— говорил он по поводу его игры и многие свои пьесы отдавал ему для бенефиса. И в самом деле: Музиль был великий мастер на создание характерных жанровых фигур. В них находила отражение его наблюдательность над жизненными типами, его острый глаз. До сих пор в моей памяти как живые стоят образы, созданные им: Робинзон в «Бесприданнице», Шмага в «Без вины виноватые», Дормидонт в «Поздней любви», Мирон Ипатыч в «Невольницах», Чугунов в «Волках и овцах». Когда Музиль, играя Нарокова в «Талантах и поклонниках», читал Негиной — Ермоловой стихи, он плакал, плакал и зрительный зал, а участники спектакля с трудом сдерживали слезы. Я играла с ним в «Виндзорских проказницах», где он был изумительным Фордом.
Умел этот забытый теперь актер создавать подлинные шедевры из эпизодических ролей. Таким был, например, его старый повар в «Плодах просвещения» Л. Толстого — трагическая фигура, навсегда запечатлевшаяся в памяти. Звучала в голосе Музиля покорность судьбе, тихая печаль русского труженика, удел которого — беспросветная горькая старость. И нам казалось, что это — сама действительность, та жизнь, которую мы наблюдали бок о бок с собой: несправедливая, жестокая, не щадящая бедных, униженных, слабых. Теперь мы сказали бы, что в образ повара Музиль внес социальное содержание, протест; тогда мы говорили иные слова, но сущность их была такой же. В пушкинском «Борисе Годунове» артист играл Юродивого. Роль эта хоть и очень мала, но любима настоящими художниками сцены. Она нарисована рукой гения, и что-то жизненно трагическое наполняет ее. Музиль чувствовал это, с большой проникновенностью передавая трагизм образа. На каждом спектакле «Бориса Годунова» я нетерпеливо ждала сцены с Юродивым. Как бы силен ни был состав исполнителей, Музиль — Юродивый переигрывал всех. И не было в нем ничего надуманного — это был человек из народа, не боящийся «могучих владык», ничего не жаждущий, ни к чему не стремящийся, кроме правды.
Музиль обладал предельной четкостью речи, любил и умел тщательно обдумывать все мелочи и детали, вносить свои находки в роль. Но в то же время он был подлинным продолжателем щепкинского сценического реализма, не позволял частностям заслонять главное. В его игре никогда не чувствовалось притворства, она отличалась большой и искренней задушевностью.
У Николая Игнатьевича и Варвары Петровны было шестеро детей, четверо из них стали артистами. Две старшие дочери — Варвара Николаевна и Елена Николаевна — учились у Александра Павловича Ленского, а потом поступили в Малый театр. Их брат Николай Николаевич тоже вступил в труппу. Младшая дочь, Надежда Николаевна, выступавшая под фамилией Музиль-Бороздиной, играла сначала в московском театре Корша, а потом в Петербурге. Изящная и талантливая, она была любимицей публики.
Елена Николаевна, исполнявшая роли ingénue dramatique, отличалась большой искренностью и трогала зрителей непосредственностью, правдой и глубиной чувства. Ее очень любила и ценила М. Н. Ермолова. Впоследствии она стала прекрасным педагогом. Самая старшая из сестер — наша знаменитая актриса, народная артистка СССР Варвара Николаевна Рыжова. Кто не знает ее! Кто не восторгался ее разносторонним дарованием. Так же, как и отец, влюбленная в искусство, она, несмотря на долголетний сценический путь и возраст, до последних дней своего пребывания в театре находила в себе достаточно сил, чтобы быть на сцене всегда новой. И всегда была поистине народной.
Рыжова уже в первые годы своей артистической карьеры в роли Акулины из «Власти тьмы» обратила на себя внимание Льва Николаевича Толстого, одобрившего ее стремление придать характерность образу и показать Акулину как настоящую деревенскую девку. Никогда Варвара Николаевна не бывала удовлетворена собой. Все ей казалось, что чего-то не хватает то в одной, то в другой сцене, и она искала, пробовала новые решения, отделывала интонации. А ее интонации — как они были искренни, как живы!
Варвара Николаевна своим примером доказала, чего может достигнуть артист трудом в соединении с талантом. Огромной работой и непрерывным наблюдением жизни она ежедневно обогащала и шлифовала свое природное дарование. Она была всегда горячей поклонницей драматургии Островского, переиграла в его пьесах множество ролей, среди которых Улита в «Лесе», Фелицата в «Правде — хорошо, а счастье лучше», Домна Пантелеевна в «Талантах и поклонниках» должны быть, без сомнения, выделены особо. В последние годы у нее, бывало, сильно болят ноги. Сидит дома в кресле с утра и не может встать. Но наступал вечер, било шесть часов, за ней приезжала машина. С большим трудом спускалась Варвара Николаевна вниз — и машина везла ее на площадь Свердлова. Надо играть «Правда — хорошо, а счастье лучше». И происходило полное преображение. Варвара Николаевна выходила на сцену, не помня про свою боль, не чувствуя ее. А в финале Фелицата даже плясала от радости, нахваливая себя за удачный исход борьбы. Рыжова могла бы и не приплясывать — это ее собственная сценическая деталь,— но ни разу она не отказывалась от этого эпизода. Как все вдохновенные артисты, Рыжова забывала про физическое недомогание, когда выходила на сцену.
Но не только в отечественной классике Варвара Николаевна создавала интересные образы.
На сцене Малого театра ей принадлежит не один поистине замечательный образ в советских пьесах. Она была на редкость жизненна в роли крестьянки Марьи в «Любови Яровой» Тренева. Словно где-то актриса видела эту женщину, совсем уж забитую жизнью, совсем темную, которую только любовь к сыновьям заставила покинуть родную избу. Выходила она на сцену — маленькая, растерявшаяся перед событиями, понять их никак не может. И все ищет сыновей, все тоскует по ним, все хочет вернуть их домой, в деревню. Трогательна была в этой роли В. Н. Рыжова, правдива, достоверна и очень выразительна.
И Маланью в «Ясном логе» она играла интересно, хотя эта роль куда менее содержательна и ярка, нежели Марья.
Играя Мотылькову в «Славе» Гусева, состязалась в яркости с М. М. Блюменталь-Тамариной и Е. Д. Турчаниновой (все они были очень хороши в роли матери героя-летчика). Демидьевну в «Нашествии» Леонова играла с трагедийными красками.
Под своей девичьей фамилией Варвара Николаевна играла лишь несколько лет и, выйдя замуж за актера Малого театра Ивана Андреевича Рыжова, стала носить его фамилию. Это был артист тонкий, вдумчивый и наблюдательный. Он зарекомендовал себя и хорошим педагогом — ряд его учеников занимал и занимает сейчас ведущее положение на сцене Московского Малого и многих столичных и периферийных театров.
Иван Андреевич обладал прекрасными внешними данными, отлично держался на сцене, прекрасно носил костюм (он кончил балетные классы театрального училища и несколько сезонов участвовал в балетных спектаклях Большого театра). По своим внешним данным это был настоящий герой-любовник — ему часто и поручали эти роли. Так, после Южина он играл Николая в «Поздней любви», Дульчина в «Последней жертве». Но душа его лежала к характерным ролям, многие из которых он играл с блеском.
Сын Ивана Андреевича и Варвары Николаевны, народный артист РСФСР Николай Иванович Рыжов — представитель четвертого поколения этого театрального рода. Он унаследовал многие свойства своего дарования и от дедушки и от родителей. Играл Митрофанушку в «Недоросле», Разлюляева («Бедность не порок»). Н. И. Рыжов по складу своего таланта умеет быть одновременно и сочно-бытовым и сатиричным. Это ему особенно удавалось в роли Барабошева («Правда — хорошо, а счастье лучше») — человека беспросветно тупого, дикарски относящегося ко всему, что люди называли прогрессом. Хорошо сыграл он и Лыняева в «Волках и овцах», хотя до классического исполнения, каким можно назвать исполнение А. П. Ленского, не поднялся. Впрочем, этого нельзя требовать ни от кого. Н. И. Рыжов умеет наблюдать действительность и передавать на сцене ее характерные черты, напоминая этим своего отца. Николай Иванович страстно любит драматургию Островского и умеет доносить до советского зрителя красоту языка великого драматурга.
Продолжение следует…
17.04.2006
Подробнее
«Звуковой архив Малого театра» СЦЕНЫ ИЗ КОМЕДИИ А.ОСТРОВСКОГО «ПРАВДА – ХОРОШО, А СЧАСТЬЕ – ЛУЧШЕ!»
«Звуковой архив Малого театра»
СЦЕНЫ ИЗ КОМЕДИИ А.ОСТРОВСКОГО «ПРАВДА – ХОРОШО, А СЧАСТЬЕ – ЛУЧШЕ!»
Продолжаем публикацию аудиозаписей из комплекта грампластинок, выпущенных к 150-летию Малого театра…
СЦЕНЫ ИЗ КОМЕДИИ А.ОСТРОВСКОГО «ПРАВДА – ХОРОШО, А СЧАСТЬЕ – ЛУЧШЕ!»
Продолжаем публикацию аудиозаписей из комплекта грампластинок, выпущенных к 150-летию Малого театра…
«Звуковой архив Малого театра»
СЦЕНЫ ИЗ КОМЕДИИ А.ОСТРОВСКОГО «ПРАВДА – ХОРОШО, А СЧАСТЬЕ – ЛУЧШЕ!»
Продолжаем публикацию аудиозаписей из комплекта грампластинок, выпущенных к 150-летию Малого театра…
Сцены из 4 действия комедии. Запись конца 1940-х гг. (2,8 Мб)
Фелицата – В.Н. Рыжова
Грознов – Н.К. Яковлев
Барабошева – Е.Д. Турчанинова
Б.А.Бабочкин в роли Силы Ерофеича Грознова
Сцена из 2 действия комедии. (2,7 Мб)
Грознов – Б.А. Бабочкин
Зыбкина – В.А. Обухова
Комментарий – Е.Н.Гоголевой
СЦЕНЫ ИЗ КОМЕДИИ А.ОСТРОВСКОГО «ПРАВДА – ХОРОШО, А СЧАСТЬЕ – ЛУЧШЕ!»
Продолжаем публикацию аудиозаписей из комплекта грампластинок, выпущенных к 150-летию Малого театра…
Сцены из 4 действия комедии. Запись конца 1940-х гг. (2,8 Мб)
Фелицата – В.Н. Рыжова
Грознов – Н.К. Яковлев
Барабошева – Е.Д. Турчанинова
Б.А.Бабочкин в роли Силы Ерофеича ГрозноваСцена из 2 действия комедии. (2,7 Мб)
Грознов – Б.А. Бабочкин
Зыбкина – В.А. Обухова
Комментарий – Е.Н.Гоголевой
03.04.2006
Подробнее
«Звуковой архив Малого театра» СЦЕНЫ ИЗ СПЕКТАКЛЯ «СЛАВА» ВИКТОРА ГУСЕВА
«Звуковой архив Малого театра»
СЦЕНЫ ИЗ СПЕКТАКЛЯ «СЛАВА» ВИКТОРА ГУСЕВА
Продолжаем публикацию аудиозаписей из комплекта грампластинок, выпущенных к 150-летию Малого театра…
СЦЕНЫ ИЗ СПЕКТАКЛЯ «СЛАВА» ВИКТОРА ГУСЕВА
Продолжаем публикацию аудиозаписей из комплекта грампластинок, выпущенных к 150-летию Малого театра…
«Звуковой архив Малого театра»
СЦЕНЫ ИЗ СПЕКТАКЛЯ «СЛАВА» ВИКТОРА ГУСЕВА
Продолжаем публикацию аудиозаписей из комплекта грампластинок, выпущенных к 150-летию Малого театра…
Сцена из спектакля «Слава» В.Гусева (1,5 Мб)
Мотылькова – Варвара Рыжова
Медведев – Николай Яковлев
Монолог Мотыльковой из спектакля «Слава» В.Гусева (0,8 Мб)
Мотылькова – Евдокия Турчанинова
Мотылькова — Е.Д.Турчанинова, Медведев — Н.К.Яковлев
В 1942 г. одну из фронтовых бригад в возрасте 72-х лет возглавила Евдокия Дмитриевна Турчанинова. «Среди артистов бригады, – пишет в своей книге актриса Малого театра Елена Митрофановна Шатрова, – наибольший успех имела Турчанинова. Молодые бойцы видели в ней бабку, седоусые генералы мать. И для всех она была частицей дома, семьи. Турчанинова читала в концертах монолог матери из пьесы В.Гусева «Слава»... Лишь только на импровизированной фронтовой сцене появлялась Турчанинова-Мотылькова, воцарялась тишина. Глаза бойцов глядели на нее с такой сыновней любовью, что не ответить им подлинным материнским словом было нельзя. И Турчанинова отвечала. «Сыны мои...» – начинала она слегка дрожащим голосом, протягивая к бойцам огрубевшие на осеннем ветру руки... После концерта к Турчаниновой подходили офицеры, девушки-лейтенанты и солдаты, обнимали ее, называли «мамашей»... Иные плакали. Плакала и она».
СЦЕНЫ ИЗ СПЕКТАКЛЯ «СЛАВА» ВИКТОРА ГУСЕВА
Продолжаем публикацию аудиозаписей из комплекта грампластинок, выпущенных к 150-летию Малого театра…
Сцена из спектакля «Слава» В.Гусева (1,5 Мб)
Мотылькова – Варвара Рыжова
Медведев – Николай Яковлев
Монолог Мотыльковой из спектакля «Слава» В.Гусева (0,8 Мб)
Мотылькова – Евдокия Турчанинова
Мотылькова — Е.Д.Турчанинова, Медведев — Н.К.ЯковлевВ 1942 г. одну из фронтовых бригад в возрасте 72-х лет возглавила Евдокия Дмитриевна Турчанинова. «Среди артистов бригады, – пишет в своей книге актриса Малого театра Елена Митрофановна Шатрова, – наибольший успех имела Турчанинова. Молодые бойцы видели в ней бабку, седоусые генералы мать. И для всех она была частицей дома, семьи. Турчанинова читала в концертах монолог матери из пьесы В.Гусева «Слава»... Лишь только на импровизированной фронтовой сцене появлялась Турчанинова-Мотылькова, воцарялась тишина. Глаза бойцов глядели на нее с такой сыновней любовью, что не ответить им подлинным материнским словом было нельзя. И Турчанинова отвечала. «Сыны мои...» – начинала она слегка дрожащим голосом, протягивая к бойцам огрубевшие на осеннем ветру руки... После концерта к Турчаниновой подходили офицеры, девушки-лейтенанты и солдаты, обнимали ее, называли «мамашей»... Иные плакали. Плакала и она».
20.03.2006
Подробнее
«Звуковой архив Малого театра» ВАРВАРА РЫЖОВА И ВАРВАРА МАССАЛИТИНОВА В СПЕКТАКЛЕ «В ЧУЖОМ ПИРУ ПОХМЕЛЬЕ»
«Звуковой архив Малого театра»
ВАРВАРА РЫЖОВА И ВАРВАРА МАССАЛИТИНОВА В СПЕКТАКЛЕ «В ЧУЖОМ ПИРУ ПОХМЕЛЬЕ»
Продолжаем публикацию аудиозаписей из комплекта грампластинок, выпущенных в 150-летию Малого театра…
ВАРВАРА РЫЖОВА И ВАРВАРА МАССАЛИТИНОВА В СПЕКТАКЛЕ «В ЧУЖОМ ПИРУ ПОХМЕЛЬЕ»
Продолжаем публикацию аудиозаписей из комплекта грампластинок, выпущенных в 150-летию Малого театра…
«Звуковой архив Малого театра»
ВАРВАРА РЫЖОВА И ВАРВАРА МАССАЛИТИНОВА В СПЕКТАКЛЕ «В ЧУЖОМ ПИРУ ПОХМЕЛЬЕ»
Продолжаем публикацию аудиозаписей из комплекта грампластинок, выпущенных в 150-летию Малого театра…
Сцена из спектакля «В чужом пиру похмелье» А.Н.Островского (1,3 Мб)
Настасья Панкратьевна – Варвара Николаевна Рыжова
Немила Сидоровна – Варвара Осиповна Масалитинова
ВАРВАРА РЫЖОВА И ВАРВАРА МАССАЛИТИНОВА В СПЕКТАКЛЕ «В ЧУЖОМ ПИРУ ПОХМЕЛЬЕ»
Продолжаем публикацию аудиозаписей из комплекта грампластинок, выпущенных в 150-летию Малого театра…
Сцена из спектакля «В чужом пиру похмелье» А.Н.Островского (1,3 Мб)
Настасья Панкратьевна – Варвара Николаевна Рыжова
Немила Сидоровна – Варвара Осиповна Масалитинова
03.02.2006
Подробнее
«К 135-летию со дня рождения Варвары Николаевны Рыжовой» С.Н. Дурылин
«К 135-летию со дня рождения Варвары Николаевны Рыжовой»
С.Н. Дурылин
ВАРВАРА НИКОЛАЕВНА РЫЖОВА
Советские драматурги в большом долгу перед Рыжовой: ей редко приходится играть женщин наших дней. А какие образы старых людей с молодым сердцем могла бы она создать!
С.Н. Дурылин
ВАРВАРА НИКОЛАЕВНА РЫЖОВА
Советские драматурги в большом долгу перед Рыжовой: ей редко приходится играть женщин наших дней. А какие образы старых людей с молодым сердцем могла бы она создать!
«К 135-летию со дня рождения Варвары Николаевны Рыжовой»
С.Н. Дурылин
ВАРВАРА НИКОЛАЕВНА РЫЖОВА
Часть 1
Часть 2
Часть 3
Часть 4
Часть 5
Часть 6.
Советские драматурги в большом долгу перед Рыжовой: ей редко приходится играть женщин наших дней. А какие образы старых людей с молодым сердцем могла бы она создать!
Те немногие роли в советских пьесах, которые сыграла Рыжова, принадлежат к лучшим ее созданиям.
В пьесе «Последняя бабушка из Семигорья» Рыжова играла эту самую «бабушку» — старуху Федоcью Митрофановну, и она одна поддерживала интерес зрителя к слабой пьесе; ее удачей определился весь смысл спектакля.
Автор поставил перед исполнительницей труднейшую задачу: показать, как умная, властная и крутая старуха, деревенская Кабаниха, враждующая с новой жизнью, превращается в колхозницу; пьеса кончается тем, что «Кабаниха» принимает из рук председателя колхоза трудовую книжку и идет в колхозные ясли рассказывать ребятам сказки. Автор почти не помогает исполнительнице решить эту трудную задачу: ему нехватает психологических красок, у него вял и беден язык.
Но недаром Рыжова когда-то так верно играла Акулину во «Власти тьмы» (а в годы революции в районном театре также и Матрену), недаром она так чувствует народную речь. Рыжова вложила в роль богатое внутреннее содержание, оживила вялый язык драматурга теплым дыханием народной речи.
Ее «бабушка из Семигорья» была и крута, и норовиста, и зла, но зритель замечал также ее большой ум, видел, как зорко и пристально всматривается она в жизнь, и верил в то, что эта «Кабаниха» должна найти именно тот путь, к которому подвел ее автор: она не умрет в одинокой, закоснелой злобе на новую жизнь, а признает ее правоту, найдет в своем старом сердце ласковую сказку для колхозных ребят.
Одно из лучших созданий Рыжовой — крестьянка Марья из «Любови Яровой» К. А. Тренева (1926). Историк этой постановки — одного из классических спектаклей советского театра — пишет: «Крестьянка Марья в исполнении В. Н. Рыжовой — от чернозема, настоящая «всевыносящего русского племени многострадальная мать». Однако Марья удалась Рыжовой не сразу. «Я очень долго мучилась с ролью старухи в «Любови Яровой», — вспоминает артистка. — Для меня самое главное, чтобы я увидела то лицо, которое я играю. Если я лица не вижу, то это для меня ужасная мука. Мне необходимо увидать, как она ходит, как она говорит. Я всегда ищу это лицо, где бы я ни была,— и в трамвае, и в автобусе, и на улице. Если я не нахожу это лицо в жизни, я иду по картинным галереям и ищу то, что мне нужно. Иногда подойдешь к картине и чувствуешь: «А-а, вот это то, что мне надо!.. Я сознательно ищу то, что мне нужно, то, что я вижу, и я ищу похожее».
Создав в воображении внешний облик своей героини, сроднившись с ее чертами, Рыжова настойчиво ищет в жизни такое человеческое лицо, которое соответствовало бы ее замыслу.
«Так было у меня в роли Марьи в «Любови Яровой», — рассказывает Рыжова.— Однажды, когда я ехала на репетицию, в трамвай вошла молочница, села против меня — и я сразу увидела лицо Марьи. Что было со мной — трудно передать. Я была очень рада, и после этого мне так легко было ее играть, потому что для меня главное, чтобы я видела не свое лицо, а то лицо, которое мае нужно играть».
Такую радость испытывает каждый художник-реалист, когда он убеждается в том, что образ, созданный его творческим воображением, обладает всей полнотой бытия.
Марья Пыжовой — это рядовая, обыкновенная крестьянка, прошедшая все тяжкие «труды и дни» деревенской бабы. Жизнь наложила на нее много коросты. Рыжова не снимает с Марьи эту коросту грубости и темноты.
Марья Пыжовой — не только порождение, но и воплощение старой деревни: в ней сколько угодно «близорукости», темноты, ее мозг еще спит, но еще больше в ней света, никакая тьма ие помрачила в ней доброго ума, мужественной воли, золотого сердца.
Очень мало слов в роли Рыжовой, но как много умеет вместить в них вдумчивая артистка! Образ Марьи будят в душе зрителя большие и в конце концов радостные мысли о судьбе русской женщины.
Смотря на старуху-крестьянку, ворчащую на сыновей-солдат: «сукины вы дети!», думаешь: «А как отлично она будет нянчить своих внуков, не хуже няньки Фелицаты! Какие чудесные сказки она им расскажет, не хуже пушкинской Арины Родионовны!»
В пьесе В. Гусева «Слава» Рыжова играла старуху Мотылькову, мать нескольких сыновей, преданно служащих родине. Играя, как всегда просто и обаятельно, Рыжова «спела» в этой роли настоящую «Славу» русской женщине-матери. Артистка сумела показать эту русскую мать дочерью великой матери — Родины.
Последний монолог Мотыльковой звучал у Рыжовой горячим призывом ко всем детям этой великой матери: трудиться всю свою жизнь ради ее счастья и славы.
В дни Великой Отечественной войны Рыжова создала образ няньки Демидьевны в пьесе Л. Леонова «Нашествие».
Никогда ни к одной роли Рыжова не готовилась с таким волнением, как к этой по размеру небольшой роли. «Всю мою ненависть к немцам, к фашистам, всю мою безмерную любовь к родной стране, всю боль за советских людей, попавших в лапы гитлеровских извергов, вложу я в русское сердце моей Демидьевны».
Так говорила Рыжова, работая над ролью, и она осуществила свой замысел.
У Демидьевны было то русское сердце, благородное и честное биение которого Рыжова так чутко слышала и в Домне Пантелеевне, и в Фелицате, и в Марье, я в Мотыльковой. Но теперь это старое сердце преисполнено глубокою болью за (Родину, насыщено до предела неведомой ранее ненавистью к ее врагам, изменникам и предателям. Сердце Демидьевны безраздельно принадлежит Родине. Никакой другой любви теперь нет у Демидьевяы, — верит она,— никакой другой любви не может и не должно быть. Старая нянька любит только тех людей, которые верно служат Родине, готовы отдать за нее жизнь. Любить Родину — это значит ненавидеть ее врагов,— таково убеждение старой русской женщины, которое с удивительной простотой, силой и убежденностью передает В. Н. Рыжова.
«Больше 250 ролей сыграно мною на сцене Малого театра, — говорит Варвара Николаевна. — Но только при советской власти я почувствовала настоящее внимание к своей работе и своему творчеству, обрела подлинное творческое удовлетворение, которое дало мне сознание, что я служу народу».
За эту долгую и верную службу народу В. Н. Рыжовой присвоено звание народной артистки СССР; она награждена орденом Ленина, ей присуждена Сталинская премия первой степени.
В таланте Рыжовой есть радостная бодрость. Как светлое облако, ее смех проносится над тьмою косного быта, который ей часто приходится изображать. И эта тьма рассеивается лучами бодрого смеха, точь-в-точь по пословице: «Под силу беда со смехами, не под силу беда со слезами».
Эта особенность таланта и творчества Рыжовой близка советскому зрителю: у народа несокрушима воля к жизни, я, как бы ни трудна была в прошлом суровая правда Действительности, в народе — непочатый край сил для жизни, для творчества, для борьбы.
С.Н. Дурылин
ВАРВАРА НИКОЛАЕВНА РЫЖОВА
Часть 1
Часть 2
Часть 3
Часть 4
Часть 5
Часть 6.
Советские драматурги в большом долгу перед Рыжовой: ей редко приходится играть женщин наших дней. А какие образы старых людей с молодым сердцем могла бы она создать!
Те немногие роли в советских пьесах, которые сыграла Рыжова, принадлежат к лучшим ее созданиям.
В пьесе «Последняя бабушка из Семигорья» Рыжова играла эту самую «бабушку» — старуху Федоcью Митрофановну, и она одна поддерживала интерес зрителя к слабой пьесе; ее удачей определился весь смысл спектакля.
Автор поставил перед исполнительницей труднейшую задачу: показать, как умная, властная и крутая старуха, деревенская Кабаниха, враждующая с новой жизнью, превращается в колхозницу; пьеса кончается тем, что «Кабаниха» принимает из рук председателя колхоза трудовую книжку и идет в колхозные ясли рассказывать ребятам сказки. Автор почти не помогает исполнительнице решить эту трудную задачу: ему нехватает психологических красок, у него вял и беден язык.
Но недаром Рыжова когда-то так верно играла Акулину во «Власти тьмы» (а в годы революции в районном театре также и Матрену), недаром она так чувствует народную речь. Рыжова вложила в роль богатое внутреннее содержание, оживила вялый язык драматурга теплым дыханием народной речи.
Ее «бабушка из Семигорья» была и крута, и норовиста, и зла, но зритель замечал также ее большой ум, видел, как зорко и пристально всматривается она в жизнь, и верил в то, что эта «Кабаниха» должна найти именно тот путь, к которому подвел ее автор: она не умрет в одинокой, закоснелой злобе на новую жизнь, а признает ее правоту, найдет в своем старом сердце ласковую сказку для колхозных ребят.
Одно из лучших созданий Рыжовой — крестьянка Марья из «Любови Яровой» К. А. Тренева (1926). Историк этой постановки — одного из классических спектаклей советского театра — пишет: «Крестьянка Марья в исполнении В. Н. Рыжовой — от чернозема, настоящая «всевыносящего русского племени многострадальная мать». Однако Марья удалась Рыжовой не сразу. «Я очень долго мучилась с ролью старухи в «Любови Яровой», — вспоминает артистка. — Для меня самое главное, чтобы я увидела то лицо, которое я играю. Если я лица не вижу, то это для меня ужасная мука. Мне необходимо увидать, как она ходит, как она говорит. Я всегда ищу это лицо, где бы я ни была,— и в трамвае, и в автобусе, и на улице. Если я не нахожу это лицо в жизни, я иду по картинным галереям и ищу то, что мне нужно. Иногда подойдешь к картине и чувствуешь: «А-а, вот это то, что мне надо!.. Я сознательно ищу то, что мне нужно, то, что я вижу, и я ищу похожее».
Создав в воображении внешний облик своей героини, сроднившись с ее чертами, Рыжова настойчиво ищет в жизни такое человеческое лицо, которое соответствовало бы ее замыслу.
«Так было у меня в роли Марьи в «Любови Яровой», — рассказывает Рыжова.— Однажды, когда я ехала на репетицию, в трамвай вошла молочница, села против меня — и я сразу увидела лицо Марьи. Что было со мной — трудно передать. Я была очень рада, и после этого мне так легко было ее играть, потому что для меня главное, чтобы я видела не свое лицо, а то лицо, которое мае нужно играть».
Такую радость испытывает каждый художник-реалист, когда он убеждается в том, что образ, созданный его творческим воображением, обладает всей полнотой бытия.
Марья Пыжовой — это рядовая, обыкновенная крестьянка, прошедшая все тяжкие «труды и дни» деревенской бабы. Жизнь наложила на нее много коросты. Рыжова не снимает с Марьи эту коросту грубости и темноты.
Марья Пыжовой — не только порождение, но и воплощение старой деревни: в ней сколько угодно «близорукости», темноты, ее мозг еще спит, но еще больше в ней света, никакая тьма ие помрачила в ней доброго ума, мужественной воли, золотого сердца.
Очень мало слов в роли Рыжовой, но как много умеет вместить в них вдумчивая артистка! Образ Марьи будят в душе зрителя большие и в конце концов радостные мысли о судьбе русской женщины.
Смотря на старуху-крестьянку, ворчащую на сыновей-солдат: «сукины вы дети!», думаешь: «А как отлично она будет нянчить своих внуков, не хуже няньки Фелицаты! Какие чудесные сказки она им расскажет, не хуже пушкинской Арины Родионовны!»
В пьесе В. Гусева «Слава» Рыжова играла старуху Мотылькову, мать нескольких сыновей, преданно служащих родине. Играя, как всегда просто и обаятельно, Рыжова «спела» в этой роли настоящую «Славу» русской женщине-матери. Артистка сумела показать эту русскую мать дочерью великой матери — Родины.
Последний монолог Мотыльковой звучал у Рыжовой горячим призывом ко всем детям этой великой матери: трудиться всю свою жизнь ради ее счастья и славы.
В дни Великой Отечественной войны Рыжова создала образ няньки Демидьевны в пьесе Л. Леонова «Нашествие».
Никогда ни к одной роли Рыжова не готовилась с таким волнением, как к этой по размеру небольшой роли. «Всю мою ненависть к немцам, к фашистам, всю мою безмерную любовь к родной стране, всю боль за советских людей, попавших в лапы гитлеровских извергов, вложу я в русское сердце моей Демидьевны».
Так говорила Рыжова, работая над ролью, и она осуществила свой замысел.
У Демидьевны было то русское сердце, благородное и честное биение которого Рыжова так чутко слышала и в Домне Пантелеевне, и в Фелицате, и в Марье, я в Мотыльковой. Но теперь это старое сердце преисполнено глубокою болью за (Родину, насыщено до предела неведомой ранее ненавистью к ее врагам, изменникам и предателям. Сердце Демидьевны безраздельно принадлежит Родине. Никакой другой любви теперь нет у Демидьевяы, — верит она,— никакой другой любви не может и не должно быть. Старая нянька любит только тех людей, которые верно служат Родине, готовы отдать за нее жизнь. Любить Родину — это значит ненавидеть ее врагов,— таково убеждение старой русской женщины, которое с удивительной простотой, силой и убежденностью передает В. Н. Рыжова.
«Больше 250 ролей сыграно мною на сцене Малого театра, — говорит Варвара Николаевна. — Но только при советской власти я почувствовала настоящее внимание к своей работе и своему творчеству, обрела подлинное творческое удовлетворение, которое дало мне сознание, что я служу народу».
За эту долгую и верную службу народу В. Н. Рыжовой присвоено звание народной артистки СССР; она награждена орденом Ленина, ей присуждена Сталинская премия первой степени.
В таланте Рыжовой есть радостная бодрость. Как светлое облако, ее смех проносится над тьмою косного быта, который ей часто приходится изображать. И эта тьма рассеивается лучами бодрого смеха, точь-в-точь по пословице: «Под силу беда со смехами, не под силу беда со слезами».
Эта особенность таланта и творчества Рыжовой близка советскому зрителю: у народа несокрушима воля к жизни, я, как бы ни трудна была в прошлом суровая правда Действительности, в народе — непочатый край сил для жизни, для творчества, для борьбы.
02.02.2006
Подробнее
«К 135-летию со дня рождения Варвары Николаевны Рыжовой» С.Н. Дурылин
«К 135-летию со дня рождения Варвары Николаевны Рыжовой»
С.Н. Дурылин
ВАРВАРА НИКОЛАЕВНА РЫЖОВА
Всмотримся в некоторые образы, созданные Рыжовой в последние годы. Одно из первых мест среди них занимает Улита в комедии «Лес»...
С.Н. Дурылин
ВАРВАРА НИКОЛАЕВНА РЫЖОВА
Всмотримся в некоторые образы, созданные Рыжовой в последние годы. Одно из первых мест среди них занимает Улита в комедии «Лес»...
«К 135-летию со дня рождения Варвары Николаевны Рыжовой»
С.Н. Дурылин
ВАРВАРА НИКОЛАЕВНА РЫЖОВА
Часть 1
Часть 2
Часть 3
Часть 4
Часть 5.
Всмотримся в некоторые образы, созданные Рыжовой в последние годы. Одно из первых мест среди них занимает Улита в комедии «Лес».
В построении этого образа сказались все особенности блестящего дарования Рыжовой. Речь, мимика, жест, движение — все здесь подчинено главной художественной задаче, а задача эта у артистки большая, сложная, психологически глубокая, социально ответственная: показать, как рабство убивает в человеке человека.
Барская ключница Улита — ручки на животике, губки на замочке — тихонькими, мелкими шажками семенит по комнате; едва вошла, а уже обнюхала всю комнату, каждую вещицу, каждую пылинку на вещице и всех, кого застала в комнате. Крепостное право упразднено, но этот нюх Улиты — подлый рабский нюх крепостнического шпионства.
Улита «вынюхивает» все в доме своей барыни Гурмыжской: не пахнет ли каким-нибудь своеволием, не слышно ли какого-нибудь подозрительного шороха? Когда старый лакей Карп ворчит на Улиту: «Брысь ты, окаянная!» — он гонит ее, как назойливую кошку.
Всмотритесь в Улиту пристальней. Глаза ее полузакрыты: зачем ей зрение, когда у нее есть обоняние? Так кошка, потушив зеленые зрачки, одним чутьем выискивает затаившуюся мышь.
Улита неутомима в своем кошачьем сыске. «Как это вы себе покоя не найдете, — ворчит на нее с истинно человеческой горечью старый, видавший виды лакей Карп. — Мечетесь вы, как кошка угорелая!»
Носками прюнелевых туфель Улита еле-еле прикасается к полу, но эти самые «цыпочки», на которых она идет, кажется, тоже что-то вынюхивают.
Сколько театральных образов построено на слове, на движении, на мимике! Образ ключницы Улиты построен у Рыжовой прежде веете на обонянии. Редчайшее из сценических построений, труднейшая из актерских задач!
По построение точно, задача решена верно. Вас душит смех, и в то же время становится жутко, словно и вам, как «крещеной собственности» госпожи Гурмыжской, придется держать ответ перед владелицей усадьбы «Пеньки»: за четверть секунды вы превратились в ее крепостного и начинаете ненавидеть барскую ищейку .Улиту, как ненавидел ее какой-нибудь брошка, приведенный ее нюхом на конюшню, под кнут.
Улита — комическая роль, а какой страшный образ создает Рыжова!
Но вот та же У лита в четвертом действии, на свидании с актером Счастливцевым, принимаемым ею за лакея.
В старомодном платье с плеча Гурмыжской, в поношением причудливом уборе с ее же головы, с истрепанным веером в руках Улита теперь необычайно смешна, комически нелепа. Но как же она жалка, эта пожилая женщина, которая запоздало ищет радостей жизни! пет уже «нюха ищейки», есть горькие человеческие слова: «бывало... и вспомнить-то смерть, так жизнь-то, не живя, и коротали. Замуж тебя не пускают, любить тоже никого не приказывают... У нас насчет любви большой запрет был».
Какая горечь звучит у Рыжовой в этих словах! Тоска человека, превращенного в раба, слышится в признании Улиты: «Ну, одно средство: к барыне подделываешься. Ползаешь, ползаешь перед барыней, то есть хуже, кажется, всякой твари последней; ну, и выползаешь себе льготу маленькую: сердцу-то своему отвагу и дашь. Потому ведь оно живое, тоже своего требует».
Слушая это горькое признание, начинаешь понимать- «Нет, не ищейка! Человек! Нет, не кошачий нюх: поруганное человеческое достоинство!»
Улита сама подсказывает, кем поругано это достоинство: «Уж как эта крепость людей уродует!» — говорит она.
Рыжова беспощадна в изображении поведения Улиты, но изображение так полно, так социально четко, так психологически глубоко, что исчезает «кошачье» в облике Улиты, и зритель видит человеческое лицо, искаженное жалкой и горькой гримасой утомления и обиды. Мерзостное холопье повеление Улиты оказывается не ее виной, а ее бедой.
За это уменье в рабе показать человека Островский, вероятно. так же похвалил бы Рыжову, как хвалил «МУЗИЛЬ 1-ю» -Лев Толстой за то, что она показала его Акулину как жертву «темноты и забитости».
В окружении интереснейших женских образов комедии «На всякого мудреца довольно простоты» роль Глумовой на первый взгляд кажется менее яркой, чем роли Мамаевой. Турусиной и Манефы; «комические старухи», за исключением гениальной О. О. Садовской, неохотно брались за Глумову, предпочитая ей ярко жанровую Манефу.
У Рыжовой Глумова — одно из лучших, образцовых созданий.
Вот как В. Н. Рыжова раскрывает свой замысел образа Глумовой (в письме к автору этой книги): «Мелкопоместная дворянка, безгранично любящая своего сына, желающая его выдвинуть на высшую ступень: эту высшую ступень она понимает как хорошую должность, большое жалование и соответствующее положение в обществе. Для оказания этой помощи она не брезгает и солгать и выставить сына в лучшем свете, чем он есть в действительности, и очень стремится, чтобы Мамаева взяла его под свое покровительство, будет счастлива, если он женится на богатой невесте. Ей все средства хороши для достижения цели: видеть сына знатным и богатым. Она не умна, а хитра., понимает, что лесть привлекает все сердца, на этом основаны ее сцены с Мамаевым и Мамаевой во втором акте. Вообще в ней много непосредственной экспансивности, я бы сказала, в ней есть что-то детское: когда она радуется, то радуется от души и радуется как-то бурно, по-детски».
«Маменька, вы знаете меня,— говорит Глумов в самом начале пьесы, — я умен, зол, завистлив: весь в вас».
Глумова ни единым словом не возражает на такое признание и заключает с сыном наступательный союз против глупых Мамаевых и Турусиных.
Характеристику Глумовой, заключенную в словах сына, Рыжова подтверждает всем ее сценическим обликом и поведением.
Зависть? Она выглядывает у Глумовой — Рыжовой из каждой складочки, из каждого рубчика, из каждой претенциозной нашивочки ее старомодного коричневого платья с белым воротничком, с крупной, но дешевой камеей.
Злость? Она у Глумовой является подтекстом всех ее «лобызаний» с «батюшкой-братцем», всех ее старосветских комплиментов его жене.
Ум? Он у Глумовой — Рыжовой не на первом месте. Однако она безусловно умнее Мамаевых и Турусиных, знает это и потому может обыграть их, делая ставку на лесть и тщеславие.
«Ты всегда должен итти не от себя. а от того человека, которого ты играешь, — учит Рыжова, — от его психологии, от его чувства. Ты вскрываешь его сущность, его глубину, и, сколько бы ты ни играл, ты находишь все новые и новые краски, иногда даже другие интонации, и всегда шлифуешь свою роль».
Именно так уже больше двадцати лет Рыжова играет Глумову, поражая жизненной свежестью и яркостью этого образа.
«Когда ты выхолишь на сцену, ты должен знать не только, зачем ты пришел, но ты должен .знать, что ты делал и чувствовал за сценой за пятнадцать минут до поднятия занавеса. Ты должен думать и чувствовать, как текла твоя жизнь».
Это наставление актеру Рыжова выполняет и в роли Глумовой и в других своих ролях: с первого взгляда на ее Глумову видно, что она погружена в заботу о карьере своего сына, что это та «главная забота», наполняющая жизнь, которую, по мысли Гоголя, актеру следует искать прежде всяких деталей и частностей образа. «Актер, — учил Гоголь, — должен рассмотреть главную и преимущественную заботу каждого лица, на которую издерживается жизнь его, которая составляет постоянный предмет мыслей, вечный гвоздь, сидящий в голове».
Следя за тем, как Глумова лебезит перед «батюшкой-братцем», чванным Мамаевым, как она притворно благоговейна перед полупьяной Манефой, как она сентиментальничает перед Мамаевой, поражаешься, как непринужденно проводит Рыжова эти сцены: так естественен ее родственный пиетет перед чиновным Мямаевым и перед «дамой, приятной во всех отношениях» — его женой.
Но Рыжова всегда помнит завет, воспринятый от Гоголя и выраженный ею в таких словах:
«Вы должны знать, зачем вы тут сидите. По ходу действия может причти кто-нибудь и начнется другой разговор или может кто-нибудь притти и вас отвлечь от главной мысли. И давая другое направление вашей мысли, вы все время должны не терять своей главной задачи, зачем вы сюда пришли. Эта мысль должна вас беспокоить все время».
Беспокойство о карьере сына — это «гвоздь, сидящий в голове» Глумовой, и чем серьезнее в ее глазах эта ее «главная забота», тем комичнее она в восприятии зрителя, потому что в Глумовой, по верному определению исполнительницы, «есть что-то детское: когда она радуется, то радуется от души и радуется как-то бурно, по-детски».
В образе Глумовой проявилась и еще одна драгоценная черта Рыжовой-художницы: чувство авторского стиля.
Если сравнить Глумову с другими созданными Рыжовой персонажами Островского, то ясно почувствуется в этом образе большая заостренность линий, нарочитый подбор красок, рассчитанная выпуклость композиции. Все это прекрасно .передает стиль комедии «На всякого мудреца довольно простоты»: в ней Островский как нигде, близок к Салтыкову-Щедрину. Недаром знаменитый сатирик ввел Глумова в число действующих лиц своих очерков «В среде умеренности и аккуратности». Совершенно так же и в образе Глумовой, созданном Рыжовой, звучит сатирическая ирония Щедрина.
В инсценировке «Растеряева улица», сделанной М. С. Нароковым по Глебу Успенскому, Рыжова играла Авдотью, кухарку чиновника Толоконникова. Было бы естественно при обрисовке персонажа из губернского захолустья прибегнуть к обычным краскам, знакомым по комедиям Островского. Когда-то Рыжова сочно, «звонко» играла кухарку Матрену в «Женитьбе Бальзаминова», и так легко было воспользоваться этими же красками для другой, тоже чиновничьей кухарки с Растеряевой улицы. Но у Рыжовой замечательный слух на самую мелодию художественного слова. Она прекрасно усвоила мелодию речи Глеба Успенского: ее нервность, остроту, горечь, даже надрыв. Образ Авдотьи, очень яркий сам по себе, в своей вязкой обывательщине, в темной своей «растеряевщине»,был страстнее образов Островского.
Быть может, еще глубже почувствован Рыжовой стиль другого автора — Сухово-Кобылина; в его «Смерти Тарелкина» Рыжова играла роль кухарки Мавруши.
Роль создавалась с большим трудом. «Мы очень долго сидели за столом, — вспоминает Рыжова свою работу с режиссером А. Д. Диким.— Потом поехали в Ленинград на гастроли, там стали репетировать. Я ему сказала, что не могу играть так, как я репетировала в Москве. Я нахожу, что это должна быть чухонка, потому что Тарелкин говорит: «чухонский мозг». Дикий меня познакомил с актером, который владел чухонской речью. У меня хороший слух, и я быстро запоминаю».
Но запомнила Рыжова не акцент, а ритм чужой речи. Было жутко и очень смешно, когда Мавруша начинала причитать по «живому покойнику» Тарелкину: «Отциии моии, как вони... то не... быть... умер — бедно, ооох... Гроб купилааа, хооооро-нить-то и нечем. Вооот он, голубчииик, и воняет!»
Причитанье Мавруши — это только «урок», заданный ей хозяином («Мавруша свой урок знает» — замечает про себя Тарелкин). И Мавруша — Рыжова отлично выполняла «урок». В громком жалобном вопле у Рыжовой слышалась и юркая бабья хитрость, и бесстыдное лукавство и самоуверенная дерзость. «Вот, мол, я — баба, дура, а перехитрю вас, умников. Вы и в самом деле поверите, что барин помер, а он жив-живехонек».
И вместе с тем рыжовская Мавруша так входила в это причитанье, что на миг исчезало куда-то притворство, и собственная ее бездомность никому ненужной темной старухи сказывалась в этом плаче, в этой жалобе на горькую женскую долю: «Круууглая сирота... Одна, батюшка, одна, как перстик, одинехонька...»
Когда же чиновники, которым Мавруша надорвала уши истошным причитаньем, уходили, она вырывалась из объятий «живого мертвеца» Тарелкина с трезвым, злым и бойким бабьим окриком: «Да подвалитесь вы все! Что я вам шутиха досталась?»
Исполнение Рыжовой до такой степени было в стиле зловещей «комедии-шутки» Сухово-Кобылина, что режиссер перестроил всю мизансцену первого действия, исходя от образа, созданного Рыжовой, и прислушивался к ее исполнению, как к камертону, безошибочно улавливающему причудливый стиль трагического фарса Сухово-Кобылина.
Образы Рыжовой всегда реалистически убедительны, психологически достоверны, облечены в яркую театральную форму.
У Рыжовой нет скучных ролей, серых тонов, выцветших характеристик, усталых линий. Ее искусство многоцветно и многозвучно.
Искусство Рыжовой становится праздничным там, где ей не приходится сетовать и сокрушаться, там, где она может радоваться за человека, за простую русскую женщину.
Рыжова признается, что небольшая роль Фелицаты в комедии «Правда хорошо, а счастье лучше» Островского — ее любимая роль. Это и любимейший образ советского зрителя.
Фелицата — старая нянька купеческой внучки Поликсены. Девушку держит в домостроевском плену властная богатая бабка Барабошева. Фелицата воюет с этой замоскворецкой Кабанихой за счастье Поликсены, рвущейся из-под бабкиных крепких запоров; нянька вкладывает в эту «войну» все тепло своей любви к девушке, всю силу своей природной доброты. Любовь няньки к ее питомице Поликсене в глазах Барабошевой не больше, как пустое потворство, глупое баловство. Барабошева прогоняет Фелицату из дома, лишая куска хлеба, но старая нянька ведет по-прежнему свою линию и в конце концов одерживает победу над суровой богачкой. Ликуя от счастья (всегда от чужого счастья: своего у старой няньки не было!), Фелицата восклицает: «Какую силу сломили! Ее и пушкой-то не прошибешь, а я вот нашла на нее угрозу». Она радуется тому, что отвоевала для молодости право на счастье и независимость. В чужом счастье находит она свое тихое счастье.
Удивительно в этом образе у Рыжовой сплетение чисто народного задушевного лиризма с тонким, мудрым юмором. Нянька Фелицата и старуха Мавра Тарасовна, умнее всех в купеческом доме Барабошевой. Но как различны эти два ума! У Мавры Тарасовны сухой, строгий ум, скованный железной волей, от него веет холодом; у Фелицаты—открытый, ясный ум сердца, излучающий тепло и свет. И оттого, когда Фелицата — Рыжова на сцене, она «светит» не только Поликсене и Платону, «греет» не только их, но и всех, сидящих а зрительном зале.
Если нужен пример сценического обаяния, его дает Рыжова в спектакле «Правда хорошо, а счастье лучше»; вместе с тем ее Фелицата— пример искусства подлинно народного — простого, ясного, правдивого — и высокого мастерства.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
С.Н. Дурылин
ВАРВАРА НИКОЛАЕВНА РЫЖОВА
Часть 1
Часть 2
Часть 3
Часть 4
Часть 5.
Всмотримся в некоторые образы, созданные Рыжовой в последние годы. Одно из первых мест среди них занимает Улита в комедии «Лес».
В построении этого образа сказались все особенности блестящего дарования Рыжовой. Речь, мимика, жест, движение — все здесь подчинено главной художественной задаче, а задача эта у артистки большая, сложная, психологически глубокая, социально ответственная: показать, как рабство убивает в человеке человека.
Барская ключница Улита — ручки на животике, губки на замочке — тихонькими, мелкими шажками семенит по комнате; едва вошла, а уже обнюхала всю комнату, каждую вещицу, каждую пылинку на вещице и всех, кого застала в комнате. Крепостное право упразднено, но этот нюх Улиты — подлый рабский нюх крепостнического шпионства.
Улита «вынюхивает» все в доме своей барыни Гурмыжской: не пахнет ли каким-нибудь своеволием, не слышно ли какого-нибудь подозрительного шороха? Когда старый лакей Карп ворчит на Улиту: «Брысь ты, окаянная!» — он гонит ее, как назойливую кошку.
Всмотритесь в Улиту пристальней. Глаза ее полузакрыты: зачем ей зрение, когда у нее есть обоняние? Так кошка, потушив зеленые зрачки, одним чутьем выискивает затаившуюся мышь.
Улита неутомима в своем кошачьем сыске. «Как это вы себе покоя не найдете, — ворчит на нее с истинно человеческой горечью старый, видавший виды лакей Карп. — Мечетесь вы, как кошка угорелая!»
Носками прюнелевых туфель Улита еле-еле прикасается к полу, но эти самые «цыпочки», на которых она идет, кажется, тоже что-то вынюхивают.
Сколько театральных образов построено на слове, на движении, на мимике! Образ ключницы Улиты построен у Рыжовой прежде веете на обонянии. Редчайшее из сценических построений, труднейшая из актерских задач!
По построение точно, задача решена верно. Вас душит смех, и в то же время становится жутко, словно и вам, как «крещеной собственности» госпожи Гурмыжской, придется держать ответ перед владелицей усадьбы «Пеньки»: за четверть секунды вы превратились в ее крепостного и начинаете ненавидеть барскую ищейку .Улиту, как ненавидел ее какой-нибудь брошка, приведенный ее нюхом на конюшню, под кнут.
Улита — комическая роль, а какой страшный образ создает Рыжова!
Но вот та же У лита в четвертом действии, на свидании с актером Счастливцевым, принимаемым ею за лакея.
В старомодном платье с плеча Гурмыжской, в поношением причудливом уборе с ее же головы, с истрепанным веером в руках Улита теперь необычайно смешна, комически нелепа. Но как же она жалка, эта пожилая женщина, которая запоздало ищет радостей жизни! пет уже «нюха ищейки», есть горькие человеческие слова: «бывало... и вспомнить-то смерть, так жизнь-то, не живя, и коротали. Замуж тебя не пускают, любить тоже никого не приказывают... У нас насчет любви большой запрет был».
Какая горечь звучит у Рыжовой в этих словах! Тоска человека, превращенного в раба, слышится в признании Улиты: «Ну, одно средство: к барыне подделываешься. Ползаешь, ползаешь перед барыней, то есть хуже, кажется, всякой твари последней; ну, и выползаешь себе льготу маленькую: сердцу-то своему отвагу и дашь. Потому ведь оно живое, тоже своего требует».
Слушая это горькое признание, начинаешь понимать- «Нет, не ищейка! Человек! Нет, не кошачий нюх: поруганное человеческое достоинство!»
Улита сама подсказывает, кем поругано это достоинство: «Уж как эта крепость людей уродует!» — говорит она.
Рыжова беспощадна в изображении поведения Улиты, но изображение так полно, так социально четко, так психологически глубоко, что исчезает «кошачье» в облике Улиты, и зритель видит человеческое лицо, искаженное жалкой и горькой гримасой утомления и обиды. Мерзостное холопье повеление Улиты оказывается не ее виной, а ее бедой.
За это уменье в рабе показать человека Островский, вероятно. так же похвалил бы Рыжову, как хвалил «МУЗИЛЬ 1-ю» -Лев Толстой за то, что она показала его Акулину как жертву «темноты и забитости».
В окружении интереснейших женских образов комедии «На всякого мудреца довольно простоты» роль Глумовой на первый взгляд кажется менее яркой, чем роли Мамаевой. Турусиной и Манефы; «комические старухи», за исключением гениальной О. О. Садовской, неохотно брались за Глумову, предпочитая ей ярко жанровую Манефу.
У Рыжовой Глумова — одно из лучших, образцовых созданий.
Вот как В. Н. Рыжова раскрывает свой замысел образа Глумовой (в письме к автору этой книги): «Мелкопоместная дворянка, безгранично любящая своего сына, желающая его выдвинуть на высшую ступень: эту высшую ступень она понимает как хорошую должность, большое жалование и соответствующее положение в обществе. Для оказания этой помощи она не брезгает и солгать и выставить сына в лучшем свете, чем он есть в действительности, и очень стремится, чтобы Мамаева взяла его под свое покровительство, будет счастлива, если он женится на богатой невесте. Ей все средства хороши для достижения цели: видеть сына знатным и богатым. Она не умна, а хитра., понимает, что лесть привлекает все сердца, на этом основаны ее сцены с Мамаевым и Мамаевой во втором акте. Вообще в ней много непосредственной экспансивности, я бы сказала, в ней есть что-то детское: когда она радуется, то радуется от души и радуется как-то бурно, по-детски».
«Маменька, вы знаете меня,— говорит Глумов в самом начале пьесы, — я умен, зол, завистлив: весь в вас».
Глумова ни единым словом не возражает на такое признание и заключает с сыном наступательный союз против глупых Мамаевых и Турусиных.
Характеристику Глумовой, заключенную в словах сына, Рыжова подтверждает всем ее сценическим обликом и поведением.
Зависть? Она выглядывает у Глумовой — Рыжовой из каждой складочки, из каждого рубчика, из каждой претенциозной нашивочки ее старомодного коричневого платья с белым воротничком, с крупной, но дешевой камеей.
Злость? Она у Глумовой является подтекстом всех ее «лобызаний» с «батюшкой-братцем», всех ее старосветских комплиментов его жене.
Ум? Он у Глумовой — Рыжовой не на первом месте. Однако она безусловно умнее Мамаевых и Турусиных, знает это и потому может обыграть их, делая ставку на лесть и тщеславие.
«Ты всегда должен итти не от себя. а от того человека, которого ты играешь, — учит Рыжова, — от его психологии, от его чувства. Ты вскрываешь его сущность, его глубину, и, сколько бы ты ни играл, ты находишь все новые и новые краски, иногда даже другие интонации, и всегда шлифуешь свою роль».
Именно так уже больше двадцати лет Рыжова играет Глумову, поражая жизненной свежестью и яркостью этого образа.
«Когда ты выхолишь на сцену, ты должен знать не только, зачем ты пришел, но ты должен .знать, что ты делал и чувствовал за сценой за пятнадцать минут до поднятия занавеса. Ты должен думать и чувствовать, как текла твоя жизнь».
Это наставление актеру Рыжова выполняет и в роли Глумовой и в других своих ролях: с первого взгляда на ее Глумову видно, что она погружена в заботу о карьере своего сына, что это та «главная забота», наполняющая жизнь, которую, по мысли Гоголя, актеру следует искать прежде всяких деталей и частностей образа. «Актер, — учил Гоголь, — должен рассмотреть главную и преимущественную заботу каждого лица, на которую издерживается жизнь его, которая составляет постоянный предмет мыслей, вечный гвоздь, сидящий в голове».
Следя за тем, как Глумова лебезит перед «батюшкой-братцем», чванным Мамаевым, как она притворно благоговейна перед полупьяной Манефой, как она сентиментальничает перед Мамаевой, поражаешься, как непринужденно проводит Рыжова эти сцены: так естественен ее родственный пиетет перед чиновным Мямаевым и перед «дамой, приятной во всех отношениях» — его женой.
Но Рыжова всегда помнит завет, воспринятый от Гоголя и выраженный ею в таких словах:
«Вы должны знать, зачем вы тут сидите. По ходу действия может причти кто-нибудь и начнется другой разговор или может кто-нибудь притти и вас отвлечь от главной мысли. И давая другое направление вашей мысли, вы все время должны не терять своей главной задачи, зачем вы сюда пришли. Эта мысль должна вас беспокоить все время».
Беспокойство о карьере сына — это «гвоздь, сидящий в голове» Глумовой, и чем серьезнее в ее глазах эта ее «главная забота», тем комичнее она в восприятии зрителя, потому что в Глумовой, по верному определению исполнительницы, «есть что-то детское: когда она радуется, то радуется от души и радуется как-то бурно, по-детски».
В образе Глумовой проявилась и еще одна драгоценная черта Рыжовой-художницы: чувство авторского стиля.
Если сравнить Глумову с другими созданными Рыжовой персонажами Островского, то ясно почувствуется в этом образе большая заостренность линий, нарочитый подбор красок, рассчитанная выпуклость композиции. Все это прекрасно .передает стиль комедии «На всякого мудреца довольно простоты»: в ней Островский как нигде, близок к Салтыкову-Щедрину. Недаром знаменитый сатирик ввел Глумова в число действующих лиц своих очерков «В среде умеренности и аккуратности». Совершенно так же и в образе Глумовой, созданном Рыжовой, звучит сатирическая ирония Щедрина.
В инсценировке «Растеряева улица», сделанной М. С. Нароковым по Глебу Успенскому, Рыжова играла Авдотью, кухарку чиновника Толоконникова. Было бы естественно при обрисовке персонажа из губернского захолустья прибегнуть к обычным краскам, знакомым по комедиям Островского. Когда-то Рыжова сочно, «звонко» играла кухарку Матрену в «Женитьбе Бальзаминова», и так легко было воспользоваться этими же красками для другой, тоже чиновничьей кухарки с Растеряевой улицы. Но у Рыжовой замечательный слух на самую мелодию художественного слова. Она прекрасно усвоила мелодию речи Глеба Успенского: ее нервность, остроту, горечь, даже надрыв. Образ Авдотьи, очень яркий сам по себе, в своей вязкой обывательщине, в темной своей «растеряевщине»,был страстнее образов Островского.
Быть может, еще глубже почувствован Рыжовой стиль другого автора — Сухово-Кобылина; в его «Смерти Тарелкина» Рыжова играла роль кухарки Мавруши.
Роль создавалась с большим трудом. «Мы очень долго сидели за столом, — вспоминает Рыжова свою работу с режиссером А. Д. Диким.— Потом поехали в Ленинград на гастроли, там стали репетировать. Я ему сказала, что не могу играть так, как я репетировала в Москве. Я нахожу, что это должна быть чухонка, потому что Тарелкин говорит: «чухонский мозг». Дикий меня познакомил с актером, который владел чухонской речью. У меня хороший слух, и я быстро запоминаю».Но запомнила Рыжова не акцент, а ритм чужой речи. Было жутко и очень смешно, когда Мавруша начинала причитать по «живому покойнику» Тарелкину: «Отциии моии, как вони... то не... быть... умер — бедно, ооох... Гроб купилааа, хооооро-нить-то и нечем. Вооот он, голубчииик, и воняет!»
Причитанье Мавруши — это только «урок», заданный ей хозяином («Мавруша свой урок знает» — замечает про себя Тарелкин). И Мавруша — Рыжова отлично выполняла «урок». В громком жалобном вопле у Рыжовой слышалась и юркая бабья хитрость, и бесстыдное лукавство и самоуверенная дерзость. «Вот, мол, я — баба, дура, а перехитрю вас, умников. Вы и в самом деле поверите, что барин помер, а он жив-живехонек».
И вместе с тем рыжовская Мавруша так входила в это причитанье, что на миг исчезало куда-то притворство, и собственная ее бездомность никому ненужной темной старухи сказывалась в этом плаче, в этой жалобе на горькую женскую долю: «Круууглая сирота... Одна, батюшка, одна, как перстик, одинехонька...»
Когда же чиновники, которым Мавруша надорвала уши истошным причитаньем, уходили, она вырывалась из объятий «живого мертвеца» Тарелкина с трезвым, злым и бойким бабьим окриком: «Да подвалитесь вы все! Что я вам шутиха досталась?»
Исполнение Рыжовой до такой степени было в стиле зловещей «комедии-шутки» Сухово-Кобылина, что режиссер перестроил всю мизансцену первого действия, исходя от образа, созданного Рыжовой, и прислушивался к ее исполнению, как к камертону, безошибочно улавливающему причудливый стиль трагического фарса Сухово-Кобылина.
Образы Рыжовой всегда реалистически убедительны, психологически достоверны, облечены в яркую театральную форму.
У Рыжовой нет скучных ролей, серых тонов, выцветших характеристик, усталых линий. Ее искусство многоцветно и многозвучно.
Искусство Рыжовой становится праздничным там, где ей не приходится сетовать и сокрушаться, там, где она может радоваться за человека, за простую русскую женщину.
Рыжова признается, что небольшая роль Фелицаты в комедии «Правда хорошо, а счастье лучше» Островского — ее любимая роль. Это и любимейший образ советского зрителя.
Фелицата — старая нянька купеческой внучки Поликсены. Девушку держит в домостроевском плену властная богатая бабка Барабошева. Фелицата воюет с этой замоскворецкой Кабанихой за счастье Поликсены, рвущейся из-под бабкиных крепких запоров; нянька вкладывает в эту «войну» все тепло своей любви к девушке, всю силу своей природной доброты. Любовь няньки к ее питомице Поликсене в глазах Барабошевой не больше, как пустое потворство, глупое баловство. Барабошева прогоняет Фелицату из дома, лишая куска хлеба, но старая нянька ведет по-прежнему свою линию и в конце концов одерживает победу над суровой богачкой. Ликуя от счастья (всегда от чужого счастья: своего у старой няньки не было!), Фелицата восклицает: «Какую силу сломили! Ее и пушкой-то не прошибешь, а я вот нашла на нее угрозу». Она радуется тому, что отвоевала для молодости право на счастье и независимость. В чужом счастье находит она свое тихое счастье.
Удивительно в этом образе у Рыжовой сплетение чисто народного задушевного лиризма с тонким, мудрым юмором. Нянька Фелицата и старуха Мавра Тарасовна, умнее всех в купеческом доме Барабошевой. Но как различны эти два ума! У Мавры Тарасовны сухой, строгий ум, скованный железной волей, от него веет холодом; у Фелицаты—открытый, ясный ум сердца, излучающий тепло и свет. И оттого, когда Фелицата — Рыжова на сцене, она «светит» не только Поликсене и Платону, «греет» не только их, но и всех, сидящих а зрительном зале.
Если нужен пример сценического обаяния, его дает Рыжова в спектакле «Правда хорошо, а счастье лучше»; вместе с тем ее Фелицата— пример искусства подлинно народного — простого, ясного, правдивого — и высокого мастерства.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
27.01.2021
ИЗ КОГОРТЫ ВЕЛИКИХ СТАРУХ
27 января исполняется 150 лет со дня рождения народной артистки СССР Варвары Николаевны Рыжовой (1871 - 1963). Варвара Николаевна - ученица А.П.Ленского, одна из "великих старух" Малого театра, выдающаяся и незаменимая исполнительница ролей в пьесах А.Н.Островского, актриса из знаменитой театральной династии Бороздиных-Музилей-Рыжовых. Сегодня слушаем аудиозаписи и смотрим документальный фильм о Варваре Николаевне.
27.01.2016
ПАМЯТЬ
27 января исполняется 145 лет со дня рождения народной артистки СССР Варвары Николаевны Рыжовой (1871 – 1963).
27.01.2011
«Звуковой архив Малого театра» ТВОРЧЕСКИЙ ПОРТРЕТ ВАРВАРЫ НИКОЛАЕВНЫ РЫЖОВОЙ
«Звуковой архив Малого театра»
ТВОРЧЕСКИЙ ПОРТРЕТ ВАРВАРЫ НИКОЛАЕВНЫ РЫЖОВОЙ
В передаче использованы фрагменты из спектаклей как уже знакомые посетителям сайта, так и новые, ранее не публиковавшиеся…
ТВОРЧЕСКИЙ ПОРТРЕТ ВАРВАРЫ НИКОЛАЕВНЫ РЫЖОВОЙ
В передаче использованы фрагменты из спектаклей как уже знакомые посетителям сайта, так и новые, ранее не публиковавшиеся…
27.01.2011
ПАМЯТЬ
27 января исполняется 140 лет со дня рождения народной артистки СССР Варвары Николаевны Рыжовой (1871 – 1963).
12.01.2011
«Звуковой архив Малого театра»«БЕДНОСТЬ НЕ ПОРОК» А.Н.ОСТРОВСКОГО
«Звуковой архив Малого театра»
«БЕДНОСТЬ НЕ ПОРОК» А.Н.ОСТРОВСКОГО
Святочная комедия Александра Николаевича Островского – в дни святок нового 2011 года…
«БЕДНОСТЬ НЕ ПОРОК» А.Н.ОСТРОВСКОГО
Святочная комедия Александра Николаевича Островского – в дни святок нового 2011 года…
25.11.2010
«Звуковой архив Малого театра» «ЛЮБОВЬ ЯРОВАЯ» К.ТРЕНЕВА
«Звуковой архив Малого театра»
«ЛЮБОВЬ ЯРОВАЯ» К.ТРЕНЕВА
Предлагаем вниманию посетителей сайта запись легендарного спектакля, ставшего одним из ярчайших театральных событий своей эпохи. В заглавной роли – Вера Николаевна Пашенная.[link Sashin-NikolskiyA">
«ЛЮБОВЬ ЯРОВАЯ» К.ТРЕНЕВА
Предлагаем вниманию посетителей сайта запись легендарного спектакля, ставшего одним из ярчайших театральных событий своей эпохи. В заглавной роли – Вера Николаевна Пашенная.[link Sashin-NikolskiyA">
06.04.2010
«Звуковой архив Малого театра» ВАРВАРА РЫЖОВА ЧИТАЕТ РУССКУЮ НАРОДНУЮ СКАЗКУ «ВОРОВАТЫЙ МУЖИК»
«Звуковой архив Малого театра»
ВАРВАРА РЫЖОВА ЧИТАЕТ РУССКУЮ НАРОДНУЮ СКАЗКУ «ВОРОВАТЫЙ МУЖИК»
ВАРВАРА РЫЖОВА ЧИТАЕТ РУССКУЮ НАРОДНУЮ СКАЗКУ «ВОРОВАТЫЙ МУЖИК»
09.09.2009
«Звуковой архив Малого театра» А.И.САШИН-НИКОЛЬСКИЙ В КОМЕДИИ А.Н.ОСТРОВСКОГО «ПРАВДА – ХОРОШО, А СЧАСТЬЕ ЛУЧШЕ»
«Звуковой архив Малого театра»
А.И.САШИН-НИКОЛЬСКИЙ В КОМЕДИИ А.Н.ОСТРОВСКОГО «ПРАВДА – ХОРОШО, А СЧАСТЬЕ ЛУЧШЕ»
12 сентября исполняется 115 лет со дня рождения замечательного артиста театра и кино, актера Малого театра [link Sashin-NikolskiyA">Александра Ивановича Сашина-Никольского. Эта и другие записи, которые будут в ближайшие дни опубликованы на сайте, посвящены памяти Александра Ивановича…[link Sashin-NikolskiyA">
А.И.САШИН-НИКОЛЬСКИЙ В КОМЕДИИ А.Н.ОСТРОВСКОГО «ПРАВДА – ХОРОШО, А СЧАСТЬЕ ЛУЧШЕ»
12 сентября исполняется 115 лет со дня рождения замечательного артиста театра и кино, актера Малого театра [link Sashin-NikolskiyA">Александра Ивановича Сашина-Никольского. Эта и другие записи, которые будут в ближайшие дни опубликованы на сайте, посвящены памяти Александра Ивановича…[link Sashin-NikolskiyA">
10.03.2009
ВАРВАРА РЫЖОВА ЧИТАЕТ СТИХОТВОРЕНИЯ НИКОЛАЯ НЕКРАСОВА
«Звуковой архив Малого театра»
ВАРВАРА РЫЖОВА ЧИТАЕТ СТИХОТВОРЕНИЯ НИКОЛАЯ НЕКРАСОВА
01.12.2008
«Звуковой архив Малого театра» - МИХАИЛ ЦАРЕВ – ЧАЦКИЙ В КОМЕДИИ А.С.ГРИБОЕДОВА «ГОРЕ ОТ УМА»
«Звуковой архив Малого театра»
МИХАИЛ ЦАРЕВ – ЧАЦКИЙ В КОМЕДИИ А.С.ГРИБОЕДОВА «ГОРЕ ОТ УМА»
1 декабря исполняется 105 лет со дня рождения народного артиста СССР Михаила Ивановича Царева. В этот день мы предлагаем посетителям сайта уникальную возможность познакомиться сразу с двумя записями бессмертной комедии А.С.Грибоедова «Горе от ума» (1945 и 1952 годов), в которой Царев долгое время играл роль Чацкого.
МИХАИЛ ЦАРЕВ – ЧАЦКИЙ В КОМЕДИИ А.С.ГРИБОЕДОВА «ГОРЕ ОТ УМА»
1 декабря исполняется 105 лет со дня рождения народного артиста СССР Михаила Ивановича Царева. В этот день мы предлагаем посетителям сайта уникальную возможность познакомиться сразу с двумя записями бессмертной комедии А.С.Грибоедова «Горе от ума» (1945 и 1952 годов), в которой Царев долгое время играл роль Чацкого.
24.09.2008
«Звуковой архив Малого театра» ВАРВАРА РЫЖОВА В КОМЕДИИ А.Н.ОСТРОВСКОГО «ДОХОДНОЕ МЕСТО»
«Звуковой архив Малого театра»
ВАРВАРА РЫЖОВА В КОМЕДИИ А.Н.ОСТРОВСКОГО «ДОХОДНОЕ МЕСТО»
ВАРВАРА РЫЖОВА В КОМЕДИИ А.Н.ОСТРОВСКОГО «ДОХОДНОЕ МЕСТО»
08.08.2008
«Звуковой архив Малого театра» «НЕ БЫЛО НИ ГРОША ДА ВДРУГ АЛТЫН» А.Н.ОСТРОВСКОГО
«Звуковой архив Малого театра»
«НЕ БЫЛО НИ ГРОША ДА ВДРУГ АЛТЫН» А.Н.ОСТРОВСКОГО
Сцена из спектакля в исполнении Варвары Николаевны и Николая Ивановича Рыжовых…
«НЕ БЫЛО НИ ГРОША ДА ВДРУГ АЛТЫН» А.Н.ОСТРОВСКОГО
Сцена из спектакля в исполнении Варвары Николаевны и Николая Ивановича Рыжовых…
06.12.2006
«К 140-летию со дня рождения Александры Александровны Яблочкиной» А.А.ЯБЛОЧКИНА «75 ЛЕТ В ТЕАТРЕ»
«К 140-летию со дня рождения Александры Александровны Яблочкиной»
А.А.ЯБЛОЧКИНА «75 ЛЕТ В ТЕАТРЕ»
ВЫДАЮЩИЕСЯ МАСТЕРА РУССКОГО ТЕАТРА. БОРОЗДИНЫ-МУЗИЛИ-РЫЖОВЫ
А.А.ЯБЛОЧКИНА «75 ЛЕТ В ТЕАТРЕ»
ВЫДАЮЩИЕСЯ МАСТЕРА РУССКОГО ТЕАТРА. БОРОЗДИНЫ-МУЗИЛИ-РЫЖОВЫ
17.04.2006
«Звуковой архив Малого театра» СЦЕНЫ ИЗ КОМЕДИИ А.ОСТРОВСКОГО «ПРАВДА – ХОРОШО, А СЧАСТЬЕ – ЛУЧШЕ!»
«Звуковой архив Малого театра»
СЦЕНЫ ИЗ КОМЕДИИ А.ОСТРОВСКОГО «ПРАВДА – ХОРОШО, А СЧАСТЬЕ – ЛУЧШЕ!»
Продолжаем публикацию аудиозаписей из комплекта грампластинок, выпущенных к 150-летию Малого театра…
СЦЕНЫ ИЗ КОМЕДИИ А.ОСТРОВСКОГО «ПРАВДА – ХОРОШО, А СЧАСТЬЕ – ЛУЧШЕ!»
Продолжаем публикацию аудиозаписей из комплекта грампластинок, выпущенных к 150-летию Малого театра…
03.04.2006
«Звуковой архив Малого театра» СЦЕНЫ ИЗ СПЕКТАКЛЯ «СЛАВА» ВИКТОРА ГУСЕВА
«Звуковой архив Малого театра»
СЦЕНЫ ИЗ СПЕКТАКЛЯ «СЛАВА» ВИКТОРА ГУСЕВА
Продолжаем публикацию аудиозаписей из комплекта грампластинок, выпущенных к 150-летию Малого театра…
СЦЕНЫ ИЗ СПЕКТАКЛЯ «СЛАВА» ВИКТОРА ГУСЕВА
Продолжаем публикацию аудиозаписей из комплекта грампластинок, выпущенных к 150-летию Малого театра…
20.03.2006
«Звуковой архив Малого театра» ВАРВАРА РЫЖОВА И ВАРВАРА МАССАЛИТИНОВА В СПЕКТАКЛЕ «В ЧУЖОМ ПИРУ ПОХМЕЛЬЕ»
«Звуковой архив Малого театра»
ВАРВАРА РЫЖОВА И ВАРВАРА МАССАЛИТИНОВА В СПЕКТАКЛЕ «В ЧУЖОМ ПИРУ ПОХМЕЛЬЕ»
Продолжаем публикацию аудиозаписей из комплекта грампластинок, выпущенных в 150-летию Малого театра…
ВАРВАРА РЫЖОВА И ВАРВАРА МАССАЛИТИНОВА В СПЕКТАКЛЕ «В ЧУЖОМ ПИРУ ПОХМЕЛЬЕ»
Продолжаем публикацию аудиозаписей из комплекта грампластинок, выпущенных в 150-летию Малого театра…
03.02.2006
«К 135-летию со дня рождения Варвары Николаевны Рыжовой» С.Н. Дурылин
«К 135-летию со дня рождения Варвары Николаевны Рыжовой»
С.Н. Дурылин
ВАРВАРА НИКОЛАЕВНА РЫЖОВА
Советские драматурги в большом долгу перед Рыжовой: ей редко приходится играть женщин наших дней. А какие образы старых людей с молодым сердцем могла бы она создать!
С.Н. Дурылин
ВАРВАРА НИКОЛАЕВНА РЫЖОВА
Советские драматурги в большом долгу перед Рыжовой: ей редко приходится играть женщин наших дней. А какие образы старых людей с молодым сердцем могла бы она создать!
02.02.2006
«К 135-летию со дня рождения Варвары Николаевны Рыжовой» С.Н. Дурылин
«К 135-летию со дня рождения Варвары Николаевны Рыжовой»
С.Н. Дурылин
ВАРВАРА НИКОЛАЕВНА РЫЖОВА
Всмотримся в некоторые образы, созданные Рыжовой в последние годы. Одно из первых мест среди них занимает Улита в комедии «Лес»...
С.Н. Дурылин
ВАРВАРА НИКОЛАЕВНА РЫЖОВА
Всмотримся в некоторые образы, созданные Рыжовой в последние годы. Одно из первых мест среди них занимает Улита в комедии «Лес»...
Художественный руководитель Малого театра —
народный артист СССР Юрий Мефодьевич Соломин
Главная
Новости
Изменения в афише
Премьеры
Гастроли
Репертуар
Отзывы
Фестиваль "Островский в доме Островского"
Малый ТВ
Газета "Малый театр"
Открытая информация
Виртуальная экскурсия
Партнёры
О театре
Попечительский совет
Руководство театра
Актёры
Режиссеры
Художники
Оркестр
Репертуарный отдел
Режиссёрский отдел
Пресс-служба
Музейно-информационный центр
Художественно-постановочная часть
Мемориальная квартира А.И. Сумбатова-Южина
Филиал в Когалыме
Щепкинское училище
История
Здание Малого театра
Репертуар с 1824 г.
Театральное училище
Спектакли
Труппа театра с 1824 года
Труппа театра с 1917 года
Актеры
Режиссеры
Художники
Звуковой архив
1941-1945
Щелыково
Библиотека Малого театра
Правила вежливости и этикета
Публикации
Памятник А.Н. Островскому
Партнеры
Информационная поддержка
Как добраться?© 2024 Пресс-служба:
press@maly.ru
Заказ билетов (web-касса) (495) 624-40-46
Оценка качества услуг учреждений культуры
Адрес театра:
Москва, Театральный проезд д. 1
телефон: (495)624-42-01
Мы в соцсетях:
Партнёры:
Информационная поддержка
