«Правда и вдохновение – неизменные ее спутники», — говорил А.И.Сумбатов-Южин о Надежде Алексеевне Никулиной. 24 августа исполняется 165 лет со дня рождения этой замечательной актрисы, для которой А.Н.Островский специально писал роли в своих пьесах и которую по праву считал «своим созданием».

Из книги В.А. Нелидова «Театральная Москва. Сорок лет московских театров». М. «Материк», 2002.

НАДЕЖДА АЛЕКСЕЕВНА НИКУЛИНА

Из книги В.А. Нелидова «Театральная Москва. Сорок лет московских театров». М. «Материк», 2002.

Рассказ о женских талантах Малого театра не закончен без Никулиной. Если дарование Ермоловой определимо термином «Божья милость», Федотовой — художественность, Медведевой — кованность, Садовских — непосредственность, Лешковской -искрометность, то никулинское дарование подойдет под понятие «бессознательность».

Однолетки и товарищи по школе с Федотовой, они фактически почти одновременно и покинули сцену — Федотова вследствие ревматизма, Никулина по причине старческого маразма. После 1905 года Никулина показывалась на сцене, но это была не та Никулина, о которой следует рассказать.

В записках Станиславского о его системе драматического творчества много места уделено понятию «сценическая наивность и вера». Я затрону эту тему, поскольку она касается Никулиной.

Читатель, конечно, имел случай не раз в жизни наблюдать детские игры, когда один ребенок объясняет: «Я царь, ты мой генерал, а вы мои солдаты и т.п.». Как серьезны бывают дети «после раздачи ролей», как ссорятся, если кто погрешил по их понятию «против правды», как беззаветно «верят», что каждый из них есть именно то, что взялся воплотить. И разве не наивность и не глубокая вера одно из очарований итальянских прерафаэлитов, и разве не это чувство глубокой веры руководило Мочаловым, когда, встав с кресла, он поднял всю залу? Без сценической наивности и веры немыслимо вдохновенное исполнение. Вся разница в том, что один приходит к такому состоянию сознательно, а другой бессознательно, что имело место у Никулиной.

Когда в «Ревизоре», играя Анну Андреевну, она тоном глубочайшего убеждения заявляет поддразнивающей ее дочери: «Как же мои глаза не темные, когда и гадаю я всегда на себя на трефовую даму», — становится ясно, что бедная городничиха перепутала следствие с причиною, и если уж идти в этом вопросе путем логики, то масть карты зависит от цвета глаз, а не наоборот. Однако зрителю ясно, что городничиху не переубедишь — она верит.

В другой пьесе «Хрущевские помещики» артистка играет дочь кулака, 30-летнюю дуру, чья мечта жизни замужество, диктуемое властным голосом природы. У героини поклонники, и один из них говорит: «Я привез вам ваш любимый фрукт». Никулина как-то приседает, лицо ее озаряется радостью и она на весь театр кричит: «Репа!» Комична, но и жалка смешная дура, эстетико-кулинарный идеал которой поесть репы. Литературные достоинства пьесы не таковы, чтобы упоминать о ней, и я бы это пропустил, если бы не указание К. С. Станиславского, слышанное мною от него лично, что в этой роли особенно артистка являлась художественным образом сценической веры и наивности, «была целиком в системе», обыкновенно заканчивал великий новатор.

Какая-то стихийная жизнерадостность этого дарования почти всегда направляла ее по верному пути. Мне не пришлось видеть первого представления «Снегурочки» Островского в середине семидесятых годов, где Никулина играла Купаву. Но очевидцы передают, что и в.сцену проклятия Мизгиря, ее бросившего (I акт), и в прелестную жалобу Купавы (II акт) артистка вносила неуловимую черту юмора, улыбку комического лиризма. Как это глубоко верно! Ведь никакой «трагедии» у Купавы нет, в тот же вечер, по пьесе, ее утешил Лель.

Чутье и артистическая бессознательная интуиция — вот что руководило Никулиной. Потому не заменить ли термин «бессознательность» понятием более точным: «подсознательность», ибо бессознательно раз, другой, третий можно попасть верно, но пройти артистический путь едва ли.

Заканчивая перечень «женского персонала труппы», надо указать, что вскоре после зенита славы Никулиной много и тяжело эволюционировал сам театр. Стало тесно в узких рамках театрального искусства, где царили занимательная фабула или выигрышные роли. Революция в театре стала необходимостью, и она вспыхнула.

Новаторы прежде всего кинулись уничтожать театральную условность, культивировать ряд новых возможностей (пьесы Чехова). Далее перешли к символизму, натурализму, стилизации, схематизации, и что же в конце концов от этого осталось, кроме художественного реализма, только глубоко утонченного и проникновенного (Шаляпин)?

Заслуги новаторов несомненны и громадны, но есть у них и грех. Разрушая старое, они проглядели его завет: «Не учите, не проповедуйте, не анализируйте, «не проверяйте алгеброй гармонию», не старайтесь на сцене, но живите, наслаждайтесь, любите, плачьте, горюйте, веселитесь для себя одного. Верьте, что все на сцене правда, будьте наивны и вы достигнете искусства. Только тогда зритель будет плакать, и смеяться, и жить вместе с вами».

Вот это доброе старое. Оно вечно. А вечное молодо. И это вечно молодое подсознательно дала русскому театру Никулина. Она и анализ — антиподы, но она и ее талант — органическое целое, что не часто встречается. Вспомним хотя бы «мрачность» в жизни гениальных комиков и, наоборот, обычно веселый характер трагиков. Но ни лета, ни начинающаяся болезнь не убили в Никулиной жизнерадостности.

Я помню такую сцену в 1910 году. В двенадцатом часу ночи в «Свадьбе Фигаро» перед последним актом Марселина-Никулина (48 лет театра) и юный Керубино-Гзовская отжаривают в антракте на сцене развеселый танец, и так зажигательно-радостно было видеть молодое веселье Никулиной. На этом милом танце я закончу об артистках Малого театра.

Я не буду перечислять других почтенных имен, у кого таланты были большие, но имена не исторические. Когда я в 1899 году вступил в управление труппой, то число актрис было 61. Вот что передали в наследство пчельниковский режим и бессловесность Черневского. Однако надо быть справедливым: ни фаворитизм, ни взяточничество места не имели. Принимали «так», неведомо почему актеры плодились, как в барской усадьбе приживальщики. Даже сильные мира не вмешивались.

Только раз за 20 лет я помню, что один из великих князей, Сергей Александрович, прислал однажды дочь камер-пажа своей матери, некую В., бывшую в полной нищете, прося взять ее на сцену. Особу эту приняли на 50 рублей в месяц и больше ни она ни к кому ни с чем не приставала, ни о ней никто не просил. Выслужив пенсию, она ушла со сцены, участвуя на выходах и не сказав при поднятом занавесе ни одного слова.

От прочих протекций отделываться было легко. Так, однажды сам обер-прокурор Синода всесильный Победоносцев, прислал окончившую драматические курсы в театральном училище в Москве свою родственницу, тоже Победоносцеву, «для определения в Малый театр», как он начертал на своей карточке. Принявший просительницу заявил, что «ввиду недостаточной яркости дарования она принята быть не может». — «Но ведь мой дядя просит, не кто-нибудь?» На что просительница в ответ получила: «Передайте вашему дяде, что я у него ни за одного архиерея просить никогда не буду».

Подобные юмористические беседы не облегчали дела. Что было мне делать с балластом? 61 актриса! Уволить половину? Легче сказать, чем сделать; добрых три четверти могущих подлежать увольнению прослужили более 10 лет, и театр, как государственный институт, приняв их на дело, которое они делать не умели, нес перед ними моральную ответственность.

Кое-как нашли выход из положения. Существовал закон, по которому в случае болезни могло быть прибавлено 5 лет службы для получения пенсии артистам. Этим широко воспользовались, все оказались больны, и операция увольнения была проведена под анестезией пенсии.

Очерк С.Г. Кара-Мурзы из книги «Малый театр. Очерки и впечатления» (М., 1924).

НАДЕЖДА АЛЕКСЕЕВНА НИКУЛИНА

Очерк С.Г. Кара-Мурзы из книги «Малый театр. Очерки и впечатления» (М., 1924).

Девочкой лет одиннадцати, — рассказывала Надежда Алексеевна Никулина, — повезли меня в театр; давали, помню, водевиль «Ворона в павлиньих перьях» и балет «Жизель». Когда вернулись домой, я несколько дней все представляла виденное в театре: ломала стулья, переворачивала мебель... Называли меня тогда дома: «Надина Картина». И вот один наш знакомый, прикосновенный к театру, увидев мои театральные представления, стал советовать домашним отдать меня в театральное училище. «Из нее что-нибудь выйдет, надо отдать ее в школу», — говорил он. Мой отец, человек старых взглядов, сначала ни за что не соглашался, но в конце-концов уступил. И из немецкого пансиона Стори, где я воспитывалась, я поступила в театральную школу, сразу в число «средних» учениц. В то время все воспитанницы делились на три категории: младших, средних и старших. В школе тотчас же у меня обнаружились громадные способности к балету. Мы даже как-то танцевали с Г. Н. Федотовой марш на сцене Большого театра к балете «Наяда и Рыбак». Когда мой отец услышал, что из меня хотят сделать балетную артистку, он воспротивился этому и хотел совсем взять меня из школы. Однако, его упросили меня оставить и перевели в драматический отдел. Так началась сценическая работа Никулиной.

Н.А. родилась в Москве, 12 августа 1845 г. в зажиточной купеческой семье. Отец ее торговал готовым платьем. В драматическом отделении театральной школы Н.А. пробыла около четырех с половиной лет. Здесь обучала ее сначала первым «азам» театрального дела воспитанница того же училища Анетта Герман. Потом начались занятия под руководством Барышной. Всерьез Н.А. училась драматическому искусству у Дмитревского-Демерта, а затем у Самарина. Однако, от пребывания в школе Никулина вынесла очень мало пользы; гораздо больше влияния на юную артистку оказал М.С. Щепкин, всегда приходивший на помощь Н.A. своими ценными советами, и практическими указаниями. В семье Щепкина Никулина, была принята со всей свойственной великому артисту сердечностью и гостеприимством.

Способности ученицы Никулиной заметил управлявший тогда Московскими театрами Л. Ф. Львов и 6 декабря 1861 г. ей был дан дебют в водевиле «Взаимное обучение». По поводу этого дебюта А. Н. Баженов написал в №23 «Московских Ведомостей» за 1861 г. такой отзыв: «Никулина, при первом появлении на сцену, несколько оробела, но потом обошлась и держала себя очень мило, без малейшего кокетства, что, признаюсь, мне особенно понравилось в игре ее. Простота, доходящая до наивности, прямота чувства и детская откровенность — вот характеристические черты игры молодой дебютантки».

Вместе с Никулиной дебютировали еще два молодых актера: Семьин и Рябов. Но, видимо, какая-то неведомая рука ведет одаренных людей к славе. В то время, как Никулина приобрела впоследствии всероссийскую популярность, имена Семьина и Рябова затерялись в неизвестности. После удачного дебюта Н.А. еще полтора года оставалась в школе. За это время она получала 10 рублей ежемесячно «на булавки». Ближайшей подругой Н.А. в школе была Г.Н. Федотова; их поселили в одной комнате и из своекоштных сделали казеннокоштными пансионерками.

В марте 1863 г. Н.А. была выпущена из школы и принята на сцену Малого театра на оклад 600 руб. в год. В ту эпоху лучшие репертуарные роли отдавались признанным корифейкам сцены А.М. Колосовой и А.И. Шуберт и Н.А. приходилось бездействовать. Никулина тяготилась этим и, между прочим, жаловалась на свое положение И.Ф. Горбунову. Наконец, ей удалось получить роль молодой офицерши в пьесе «Картинка с натуры». Опять Баженов пишет об исполнении Н.А. сочувственный отзыв. «Маленькую роль выполняла Никулина с увлекательной искренностью и простотой. Прежде всего в игре ее приятно бросалось в глаза полнейшее отсутствие всякой манерности и приторного жеманства, чем, обыкновенно, на первых же порах спешат обзавестись молодые артистки. Ничего рутинного, никаких избитых общих мест не было в ее умном исполнении, а детская наивность и бесхитростность сообщали ему какую-то особенную свежесть и живость. Необыкновенно свободно и легко жилось ей в роли изображаемой ею молоденькой женщины, ребяческий мягкий характер которой она так прекрасно поняла и усвоила. С какою ясностью и полнотою передала она все маленькие огорчения, заботы и радости узкой будничной жизни этой молодой женщины. Много задушевности и теплоты было в дешевых слезах ее и еще больше откровенности в смехе. Вся роль от начала до конца была полна той милой любезности, которая редка и так хороша на сцене».

Благоприятная рецензия Баженова подняла значение Никулиной в глазах дирекции, и в августе 1863 года ей уже предоставили главную роль в пьесе В. Острогорского «Липочка», напечатанной в «Эпохе» М. М. Достоевского и шедшей первоначально на школьной сцене в постановке Самарина. Это был первый опыт Н.А. в драме. «Глубоко прочувствованная и обдуманная игра Никулиной, — писал в №1 «Библиотеки для чтения» А. И. Урусов, — заявила о драматических средствах ее таланта, который до того времени блистательно выражался только в комических ролях, по большей части весьма ничтожных. Никулина представляет очень редкое соединение обдуманности и чувства, строгого отношения к каждой роли и отсутствия всякой рутины. В ее игре есть несомненная оригинальность, состоящая в удивительном умении владеть слезами и смехом, переходить от драматического положения к изящному светлому комизму — и при том так просто, так легко и естественно... Веселость и молодой смех Никулиной оживляют ничтожные роли, из которых казалось бы ничего нельзя было извлечь, кроме призрачной пустоты. Ее слезы и тихие рыдания, ее глубокий неподвижный взгляд гнетущего горя, так трогательны своею искренностью, что роль — («почти получает поэтическую типичность, которая не изглаживается из памяти». Критик указывает на один лишь недостаток замечательного таланта Никулиной, на неразвитой и плохо разработанный голос, который действительно и впоследствии оставался слабой стороной ее сценических средств.

Ролью Липочки, а также в целом ряде других пьес: «Старшая и младшая», комедии М. Достоевского, «Прежде маменька», Корженевского, «Несчастье особого рода», «Соль супружества», «Институтка», Никулина успела уже возбудить общее внимание, когда Островский специально для Н.А. написал пьесу «Шутники» и посвятил ей роль Шурочки. Островский был женат на близкой подруге Н.А., Маше Васильевой, и потому очень участливо относился к Никулиной, которая звала его «папка» за дружелюбие и заботливость.

12 октября 1864 года «Шутники» были поставлены в бенефис Рассказова, и Н.А. появилась в роли Верочки. О первом представлении этих сцен, как скромно назвал автор свою пьесу, сохранилась заметка К. А. Тарковского в его воспоминаниях, опубликованных в 1887 г. «Мы живо помним представление этой комедии, — пишет драматург, — как сейчас стоит перед нашими глазами Вера в ее беленьком платьице, сетке, сжимающей черную косу, и шелковых митенках на худеньких детских ручках... Это был воистину вечер сценических «крестин» Никулиной. Восторг публики не знал границ. Артистку много раз вызывали и наградили целым ураганом рукоплесканий, а между тем она играла с Васильевой, Шуйским и Садовским. Ореол, окружавший эти светила, не затемнил лучей яркой звездочки, вспыхнувшей на горизонте Московского Малого театра».

Существует также ценный отзыв об исполнении Никулиной роли Верочки — А. Н. Плещеева. «Более свежести, правды, искренности нам не случалось встречать в ролях наивной девочки, — писал поэт. — Казалось, что Никулина не играет, но что она такая и есть в самом деле, ни одной фальшивой аффектированной дотки, ни тени рутины. От всей души приветствуем дарование этой начинающей артистки. Каждая новая роль ее показывает, что она работает над собой, учится, думает, а это, право, такая редкость, что невольно порадуешься этому явлению. Мы видели ее несколько ранее этого спектакля, —продолжает Плещеев, — в комедии Корфа «Браслет», где она играла молоденькую женщину, только что вышедшую замуж, которая по совету опытной тетеньки, чтобы выпросить у мужа браслет, притворяется, падает в обморок и плачет, а потом, разумеется, в раскаяния падает «к ногам» мужа. Тот, поколебавшись минут с пять, прощает ее. Никулина в сцене, где она колеблется, упасть опять ли ей в обморок или на колена—превосходна».

В том же сезоне Н.А. играет роль Машеньки в «Гувернере» Дьяченко; она удается ей настолько, что сам автор писал в одной из своих критических заметок: «я никогда и не воображал, чтобы можно было так хорошо и правдиво исполнить эту роль».

В виду успеха Никулиной в «Шутниках», Островский стал предоставлять Н.А. лучшие роли в своих новых пьесах: царицы Анны в «Василисе Мелентьевой», Варвары в «Грозе», Нади в «Воспитаннице», Веры в «Дикарке», Мамаевой в «На всякого мудреца довольно простоты», Глафиры в «Волках и овцах» и др.

Особенно хороша была Никулина в «Грозе». Это был уже, как говорит театральный критик П. Россиев, триумф великолепного бытового таланта — бесспорного, независимого; это был уже восход солнышка, которое не заимствует тепла и света, но само наполняет все вокруг. Надо уметь смеяться и надо уметь плакать на сцене; надо было дать почувствовать всем запах Волги, облик костромской «девы-гулены», с своеобычным душком, с налетом — типичной прелести, и веселости, и размашистости, и красочности поволжского раздолья.

За Варварою начинается целая галерея портретов, то жизнерадостных, то обвеянных тихою скорбью, то брызжущих юмором, то неудержимым комизмом. И во всех прелесть, и поэзия — от добродушия, от симпатичности. Добродушие и симпатичность пропитали талант. Н.А. Никулина брала все непосредственным чутьем. Жизнь кипела, переливалась в каждой черточке, в каждой ее жилке, — писал о Н.А. критик Л. Вильде. Подмостки, что называется, горели под ней.

Начав с водевильных ролей, она играла потом и роли ingenue comique и dramatique, роли характерные, бытовые, классические, переходя постепенно к ролям пожилых женщин. Превосходна была Н.А. в Лизе («Горе от ума») и в Мольеровских комедиях: «Тартюф», «Школа мужей», «Ученые женщины» и др. Яркий и характерный отзыв дает об игре Никулиной в этот период журнал «Сезон» за 1887 г. «Появление Н.А. Никулиной в Грибоедовской Лизе еще выше приподняло ее в глазах публики, с видимым интересом следившей за быстрым развитием ее своеобразного таланта. Ряд мольеровских ролей и паж в «Свадьбе Фигаро» завершили первый период сценической деятельности Никулиной: с амплуа ingenue она стала медленно и постепенно переходить на роли так называемых «кокеток», обнаруживая с каждой новой ролью все новые и новые, стороны своей богато одаренной артистической натуры. На смену обаятельной женственности явился увлекательный юмор, — и сколько жизни, огня и увлечения вложила артистка в свои новые роли, не впадая в шарж, и, ни на мгновение не шокируя в зрителе чувства меры, уязвить которое ей было, по-видимому, так легко в ролях подобного пошиба... Второклассные драматурги очень ловко воспользовались «шиком», который она при этом обнаружила, я тотчас же принялись «сочинять» всевозможные драматические фарсы, в которых Никулиной пришлось создать, один за другим, целый ряд испорченных «двусмысленных» женщин... Чувство меры и врожденная женственность и тут спасли, однако, талантливую артистку от «пересолов»: в ее исполнении «двусмысленные создания» выходили веселы и забавны, но не отвратительны».

Почти аналогичную оценку таланту и игре Никулиной дает «Театр и жизнь». Привыкнув в начале своей сценической карьеры, — пишет в 1886 г. газета, — к изображению хороших сторон женской натуры, милой кокетливости, лукавства, девственной грации и нежной заботливости, Никулина мало-помалу стала с неменьшим искусством изображать таких лиц, в которых эти хорошие стороны находятся в извращенном виде, где врожденное женское кокетство переходит в намеренное кокетничанье, хитрость — в коварство и мнительность. грация в разбитные манеры дурного тона, но рядом с этим олицетворялись и женщины, являющиеся во всеоружии женской ласки и привлекательности, умения все примирить, на все пролить ясный теплый свет участия и заботливости.

Любопытно отметить, что в 1866 году Никулина поставила в свой бенефис, переделанную из рассказа Диккенса пьесу «Сверчок домашнего очага», того самого «Сверчка на печи», который, как новость, пленяет в наше время москвичей: на сцене Первой студии.

Из позднейших ролей Н.А. памятен карикатурный тип старой девы Степаниды Васильевны в пьесе Федотова «Дети отцов своих». Никулина должна была изображать болтливую с претензиями на ученость, сварливую, комичную фигуру, которая то и дело бранится такими словами, как «свинья», «скотина» и пр. Попади эта роль не в руки Никулиной, сцены Степаниды вышли бы просто балаганными, но благодаря своему такту и чувству меры, Н.А. спасла роль и создала живое яйцо, оставшееся в памяти.

В «Осколках минувшего» Никулина играла драматическую роль забитой, загнанной приживалки и сумела в сердце-этой жалкой женщины открыть истинный захватывающий драматизм, и из второстепенной фигуры сделать яркий образ из печальной галереи униженных и оскорбленных.

Бесподобна была Н.А., по рассказам современников, в роли Лели в «Блуждающих огнях» Антропова. В этой роли с ней могла сравняться только М. Г. Савина. В «Кручине» Шпажинского Никулина играла Таису Ефимовну — тип из накипи общественного движения, — примазавшуюся к нигилизму. Роль в передаче Н.А. была полна жизненной правды и художественного реализма. В «Теще» Жоржа Онэ в роли м-м Деваренн Н.А. заметно оттеняла элемент материнского чувства, а в сценах с дочерью обнаруживала много сердечности.. Артистка давала понять зрителю, что она прежде всего мать, а затем уже глава многочисленных торговых предприятии. В объяснениях с зятем, аристократическим авантюристом, министром торговли, везде, где речь идет о счастье дочери, в словах Н.А. звучала сила воли и убежденья. Великолепна была Никулина в городничихе; невозможно передать весь комизм, всю живость и своеобразную естественность, с какой Никулина произносила реплики пожилой кокетки Анны Андреевны.

Уж одна эта фраза чего стоит: «Так это вы были Брамбеус» (с французским носовым произношением: Brambeus). Разве можно забыть это обращение к Хлестакову при ее первом выходе к нему, фразу — «Ах, какой пассаж». В пьесе испанского драматурга Мазаса «За наследство» Н.А. пришлось изображать также сильно шаржированный тип корыстолюбивой ханжи — Лукрецию, вот и здесь артистка, верная своему природному чутью правды и реальности, сумела смягчить слишком карикатурные черты и придать правдоподобие неудачному детищу испанца.

Необходимо отметить одно из ценных отличительных свойств артистического дарования Никулиной — это совершенство мимики, необыкновенную живость и экспрессивность игры лица. В свое время это было замечено еще А. Н. Плещеевым. «Никулина — едва ли не единственная артистка на нашей сцене, — писал поэт, — обладающая мимикой. Черты лица ее, подвижные и выразительные, необыкновенно способны изменяться сообразно изображаемой личности».

В пьесе «Грех да беда на кого не живет» в роли Тани, когда ее допрашивает муж, мимика Никулиной не могла не обратить на себя внимание зрителя. Артистка не форсировала, чтобы придать своему лицу необычайное выражение, не прибегала она также к этой вечной манере актрис-рутинерок, тяжело дышать, поднимая грудь; но в чертах ее лица читался весь ужас той внутренней драмы, которая должна была происходить в эту минуту в душе Красновой.

В один из своих бенефисов Н.А. поставила трагедию Д. В. Аверкиева «Ульяна Вяземская». В этой пьесе артистка показала несколько очень драматических моментов. Как трогательна она в сцене, — писал в своей рецензии Антропов, — когда узнает от старого своего слуги, что Юрий убил ее супруга, как трогательно молилась она за него, с какой энергиею в экспрессиею провела она сцену обличения Юрия. В восторге были зрители от исполнения Н.А. роли Куикли в «Виндзорских проказницах», Жильберты из «Фру-фру», Мельяка и Галеви. Комические сцены роли, само собой разумеется, должны были удаться ей: в них артистка была в своей стихии, как рыба в воде, во и драматические элементы роли: сцены объяснения с мужем после дуэли, сцена смерти были исполнены с редкой выразительностью.

Не удавались Н.А. лишь роли трагического содержания. Артистка комедии, незаменимая исполнительница ролей Островского, Гоголя, Грибоедова, Бомарше, Мольера, комедий Шекспира, Н.А. еще могла передавать драматические переживания своих героинь, но не была в состоявши подняться до трагического пафоса, до воплощения катастрофической коллизии страстей. Для этого ей не доставало прежде всего голоса: ей всегда мешал, свойственный тембру ее речи, оттенок добродушия, от которою она никак не могла отделаться — даже в сильно; драматических ролях... Она не возвышала зрителя до «поэзии горя», как писал Тарновский, а вызывала в нем одно лишь непреоборимое желание: чтобы страдания ее как можно скорее кончились и на созданном для улыбки лице снова засветилась радость, то тихая и спокойная, то шаловливая и задорная, во непременно радость... Оттого неудачна была Никулина, напр., в трагедии «Побежденный Рим».

В 1912 г. Н.А. справляла свой 50-летний юбилей, на котором в полной мере обнаружилось, что Никулина была одним из лучших украшений, из столпов образцовой сцены, что она одна из самых выдающихся по таланту и по долголетию своей сценической деятельности артисток, поддерживающих блестящие традиции славного прошлого Малого театра. «Правда и вдохновение, — сказал в своей приветственной речи, обращенной к юбилярше, А. И. Южин, — неизменные ваши спутники; они ярко горят в вашем венце». Ярко запомнился еще один эпизод юбилея. М. Н. Ермолова читала трогательное нежное письмо, полученное от Г.Н. Федотовой: «Дорогая моя подруженька Наденька, — писала Г.Н., — сегодня в день твоего великого торжества, предо мною оживает наше старое театральное училище, где мы вместе начали работать под руководством нашего незабвенного учителя И. В. Самарина, и где впервые загорелась яркая звездочка — наша Наденька Никулина, восхищавшая сверстниц подруг. Но только мне одной выпало счастье в течение целого полустолетия быть свидетельницей полного расцвета и блеска твоего мощного и радостного таланта. О неизменной любовью горячо обнимаю тебя, мой старый товарищ, и желаю тебе силы и здоровья, чтобы с той же энергией продолжать наше любимое дело и бесконечно радовать публику и товарищей своим несравненным талантом. Твоя, всей душой, Гликерия Федотова, а по-старому, по-школьному — Люси». Ермолова, передающая Никулиной привет от Федотовой — это был момент исторический в хронике русского театра.

Для юбилейного спектакля Н.А. выбрала пьесу, скорее сцены из дачной жизни, Персианиновой: «Большие и маленькие». Никулина исполняла роль пожилой дамы, ради игры на бирже забывающей свою семью, пренебрегающей ее интересами, и представила колоритную фигуру, жалкую и трогательную в одно и то же время, и весьма характерную для предвоенных настроений азарта и биржевого ажиотажа. В этой роли она дала великолепный образец смеха сквозь слезы и слез сквозь смех.

Такова Н.А. была и в жизни: слезливая и сентиментальная, суетливая и беспомощная, азартная и безвольная. В 1900 г. А. И. Урусов писал Никулиной: «Не плачьте, подумайте, сколько людей более несчастливы, чем вы, сколько вы могли еще потерять, а сохранили, — и увидите, что вы еще счастливее многих и осушите слезы. Не стоит плакать, причинять себе новые страдания. Когда можно жить, видеть, слышать, двигаться, пить, есть, — не стоит огорчаться, даже когда всего этого не можешь». Бедный Урусов писал так потому, что сам уже был изнурен неизлечимой болезнью и лишен способности слышать, двигаться и даже ощущать вкус пищи. Никулина любила риск, азарт, любила спорить, при чем, как выразилась однажды Г. Н. Федотова, — «Надя сначала говорит, а потом думает».

Лет десять тому назад с Н.А. сделался удар и с тех пор она на сцене не появлялась. В течение последних лет здоровье артистки то поправлялось, а то вновь ухудшалось, удары повторялись. Два года, предшествующие смерти, она не могла двигаться и испытала расстройство речи. Умерла Никулина летом 1923 года, в самую глухую пору для театра, потому ее смерть прошла мало замеченной. Говорят, в последние минуты перед смертью она бессвязно пробормотала, а затем как-то выкрикнула несколько слов из «Горя от ума».

В чем же заключалась главная заслуга Никулиной перед историей русского театра, чем отличалась ее игра от исполнения ее предшественниц — Колосовой, Васильевой, Шуберт, что нового, какие дотоле неизвестные методы и приемы внесла она в сокровищницу сценического искусства? Мало сказать, что Н.А. утвердила реалистические способы игры, внесла в свое исполнение жизненную правду, живость игры, бытовую характерность. Она изменила самый подход к театральному искусству, безжалостно выбросив за борт весь аффектированный, ходульный и кричащий антураж мелодрамы, навсегда отвергла искусство патетической декламации, шумной, соблазнительной, катаклической игры, заменив их строгой экономией сценических средств, умеренным употреблением драматических приемов, благородным проявлением чувств, хотя бы обуревающих ее страстно. Она научила зрителей ценить не внешне эффектное, а внутренне значительное, задушевность, простоту и непосредственность, свои врожденные качества. Н.А. подготовила публику своего времени к эстетической зрелости, способной воспринимать тонкую художественность игры, артистический такт и чувство сценической меры. Что бы она ни изображала — задор, лукавство хитрость, кокетство, — она не позволяла себе ни одного лишнего штриха, ни вольного жеста, ни разу не впадала в рискованные интонации, сохраняя всегда жизненность, здоровый комизм, естественные разговорные тона, простодушие и добросердечие. В простом здоровом юморе, в совершенстве мимики, в сценической находчивости, в легкой подвижности чувств, в неподражаемом комизме, в светлой жизнерадости заключался природный талант Никулиной, оцененный даже французским историком театра Альфонс Руайе во втором томе его «Histoire du teatre contemporain en Franse et a letranger». Благодушие — вот основная нота в сценическом регистре Никулиной. От него исходят и ее здоровый, чисто русский смех, прелесть обаятельной игры, большое богатство полутонов и жанровая оригинальность, делающие исполнение Никулиной таким сочным, таким конкретным и выпуклым. В переломе художественных вкусов русской театральной публики, в облагорожении ее сценических симпатий, в эволюции понимания тонкой артистичности и благородной простоты Никулина сыграла решающую, историческую роль, и в этом заключается ее заслуга перед русским театром.

«135-летию со дня рождения Е.Д.Турчаниновой»

Е.Д.Турчанинова

НАДЕЖДА АЛЕКСЕЕВНА НИКУЛИНА

«135-летию со дня рождения Е.Д.Турчаниновой»

Е.Д.Турчанинова

НАДЕЖДА АЛЕКСЕЕВНА НИКУЛИНА

Надежда Алексеевна Никулина — крупнейший талант. По яркости, темпераменту, непосредственности могу ее сравнить с М.Н.Ермоловой, но только она была комической, характерной актрисой. Огромный талант Никулиной недостаточно оценен современниками, быть может, потому, что комическое амплуа не так захватывает, не так будоражит чувства зрителя, как трагическое.
Надежда Алексеевна родилась в Москве 12 августа 1845 года в купеческой семье. Ее первым учителем драматического искусства в театральном училище был артист Дмитриевский, а потом Самарин.
В год смерти Михаила Семеновича Щепкина Никулина окончила театральное училище. Ей тогда исполнилось 16 лет.
Никулина часто бывала в семье М.С.Щепкина с неразлучным другом своих юных лет Гликерией Николаевной Федотовой. Надежда Алексеевна вспоминала, что по субботам в доме Щепкина собиралась масса народу — профессора, артисты, литераторы — и она имела возможность видеть знаменитостей и лучших людей своего времени.
При жизни Щепкина Никулиной, как воспитаннице, приходилось играть крошечные роли; с Михаилом Семеновичем ей довелось играть в мелодраме «Помешанная» и в драматическом водевиле «Матрос».
Творческая жизнь Никулиной тесно связана с А.Н.Островским. Надежда Алексеевна вспоминала с большой теплотой:
«Всегда необыкновенно ласковый и внимательный... Островский пользовался всеобщей любовью... Под обаянием его личности находились все, вплоть до низших служащих театра... А какой деликатный режиссер! На репетициях он никогда не находился на авансцене, а скромно и молча наблюдал позади играющих. Слушает внимательно, а уж после делает указания и замечания.
А когда он сам читал свои пьесы — было настоящее событие.
«Островский читает». Голос у него негромкий, но чрезвычайно выразительный».
Надежда Алексеевна была любимицей Островского еще в драматической школе. Специально для бенефиса Никулиной Островский написал пьесу «Шутники», с которой началось участие Надежды Алексеевны в пьесах Островского, писавшего некоторые роли прямо для нее. Островский относился к Никулиной всегда очень дружески и несомненно имел большое влияние на развитие ее таланта.
В роли Верочки в «Шутниках» она давала образ очаровательной девочки-куколки, наивной, живой, настоящего ребенка. Но кроме огненного веселья, жизнерадостности у нее было много тепла, глубины, необыкновенной искренности, сердечности.
Современник Никулиной поэт А.Н.Плещеев писал об исполнении ею роли Верочки: «Более свежести, правды, искренности нам не случалось встречать в ролях наивной девочки. Казалось, что г-жа Никулина не играет, что она такая и есть на самом деле; ни одной фальшивой, аффектированной ноты, ни тени рутины... Каждая новая роль ее показывает, что она работает над собой, учится, думает, а это, право, такая редкость, что невольно порадуешься этому явлению».
Кроме Верочки для Никулиной были написаны роли Глафиры («Волки и овцы») и Вари («Дикарка»). Никулина все роли получала из рук самого Островского и играла во всех его пьесах: Купаву («Снегурочка»), Поликсену («Правда — хорошо»), Настю («Не было ни гроша»), Мамаеву («На всякого мудреца»), Женю («Трудовой хлеб»), Коринкину («Без вины виноватые»), Смельскую («Таланты и поклонники»), Надю («Воспитанница»), Елену («Женитьба Белугина») и др. Особенно хороша она была в роли Варвары в «Грозе». Эта роль ко мне перешла от Никулиной, которая к тому времени была уже в преклонном возрасте.
Я видела ее в роли царицы Анны в «Василисе Мелентьевой» Островского. Лирика, мягкость, нежность, грусть, огромная жажда любви у молодой женщины, запертой в тереме грозным мужем, привлекали и трогали зрителя до слез. Благородство, гнев, оскорбленное царское достоинство в сцене с Малютой были замечательны по силе контраста с предыдущей сценой. Покорность судьбе, горький нежный упрек в интонации и затаенная любовь к Колычеву, принесшему от царя отравленный кубок, оставляли глубокое впечатление.
Я видела ее в роли Глашки в «Каширской старине» Д. Аверкиева. Русская девушка, огневая, быстрая, ловкая, озорная. Глашка в «Хрущевских помещиках» Федотова — засидевшаяся, откормленная, глупая, неуклюжая девка, дочь кулака, считающая себя умной и красивой. Она кокетничает с молодым барчуком, мечтает выйти за него замуж, изливает в большом монологе свои мечты. Публика заливалась смехом, глядя на эту глупую особь женского пола. Никулина составляла изумительную пару с О. О. Садовской, игравшей ее мать, тоже тупую, но старую, забитую мужем, дуру. Вы сразу видели, что это мать и дочь.
В «Осколках минувшего» Ге Никулина играла характерную роль Абаровой, забитой, бедной женщины. Вдруг вспыхивает в ней чувство человеческого достоинства, и она дает горячую отповедь тому обществу, которое унижало и презирало ее. Переход от комических нот к драматическим был так внезапен, так стремителен и горяч, что ошеломлял зрителей, и зал гремел аплодисментами.
Никулина была чудной городничихой в «Ревизоре» Н. Гоголя. Уверенная в своем превосходстве перед .всеми, мечтающая о поклонниках и соревнующаяся в этом со своей дочерью, она с неподдельным увлечением спорит с ней о том, на кого больше глядел Хлестаков. В азарте она рассказывает о своих победах над ротмистром Старокопытовым и млеет при этом. Все это искренне, убедительно для зрителя, который видел, что разуверить и убедить эту женщину в чем-либо, противном ее пониманию, нет возможности.
В «Плодах просвещения» Л. Толстого Надежда Алексеевна играла толстую барыню — Толбухину. Она необычайно много говорит, всем мешает, пристает, верит непреложно во все явления спиритизма, фантазирует о небывалых проявлениях его.
Причем все, что она играла, было без малейшего шаржа, нажима. Это было художественное отображение.
Надежда Алексеевна до старости сохранила большой темперамент, и, вероятно, поэтому на сцене она никогда не была старухой, хотя играла старух и надевала седой парик. Никулина — вся порыв, движение, огонь, интуиция.
В свой пятидесятилетний юбилей Надежда Алексеевна была полноценной артисткой. В пьесе «Большие и маленькие» Персианиновой, шедшей в этот день, публика с увлечением и удивлением наслаждалась ее темпераментом. Когда она, по роли пожилая дама, услыхав военную музыку, вдруг вскочила и стала говорить, как это увлекает ее, и пустилась танцевать с подлинным огнем, то нельзя было удержаться от оваций, видя этот неувядший источник жизни в изображаемой ею немолодой женщине.
Надежда Алексеевна кроме русских пьес переиграла бездну ролей западного репертуара, везде тонко чувствуя особенности изображаемого лица.
Никулина очень любила наряжаться на сцене и обожала роли, где можно было переодеваться по пять-шесть раз. Часто она говорила: «Ну что это за роль! Не хочу ее играть. Там надеть нечего». Она ни за что не хотела играть роль в «Хрущевских помещиках»... «Не хочу одеваться уродом». Потом, после долгих упрашиваний, она эту роль сыграла и полюбила ее.
Надежда Алексеевна была чудесным товарищем, о котором я вспоминаю всегда с глубокой благодарностью. Мне приходилось играть с ней одну и ту же роль, но она никогда не позволяла дублировать, а всегда заявляла, чтобы я играла с ней в правильную очередь. Не знаю, кто еще другой мог так относиться к молодой нетитулованной актрисе. Для такой большой артистки, как Никулина, это было необыкновенно по-товарищески.
Когда я играла Лизу в «Горе от ума», Никулина смотрела из-за кулис и слезы градом катились у нее. Она говорила: «Я вспоминаю, как я играла, я больше никогда не смогу играть». И позднее, когда я после нее получила роль городничихи, она была ко мне необычайно доброжелательна.
Федотова рассказывала мне, что Никулина играла с ней вместе Лелечку в «Блуждающих огнях» Л. Антропова. Это сильная драматическая роль. Живая, веселая девочка превращается в глубоко страдающую женщину, когда узнает, что ее сестра отняла у нее мужа. Федотова играла ее сестру, блестящую кокетку. Гликерия Николаевна говорила, что во время их объяснения она не могла справиться с собой и плакала горькими слезами, слушая Никулину, — так это было глубоко искренне, трогательно.
В жизни Надежда Алексеевна была всегда веселая, жизнерадостная, прекрасная гостеприимная хозяйка. Скромная и простая в обращении со всеми, она не кичилась своими исключительными дарованием и успехом. У нее всегда собиралось большое общество. Под пасху бывала большая компания, среди которой неизменно присутствовал Н. Ф. Горбунов — блестящий рассказчик-актер. Они ходили в Кремль — главным образом потолкаться среди народа. Возвратившись оттуда. Горбунов развлекал всех своими рассказами, сюжет которых он только что подслушал.
За год до смерти Надежды Алексеевны Никулиной, в 1923 году, в Малом театре состоялся торжественный спектакль, в котором принял участие и Художественный театр.
Этим спектаклем отмечался юбилей Г. Н. Федотовой и Н. А. Никулиной — шестидесятилетие их служения родному русскому театру.