Вячеслав ЕЗЕПОВ: «Сцена — не предмет для самолюбования»

Вячеслав ЕЗЕПОВ сыграл более ста ролей в театре, более шестидесяти в кино. Он известен по картинам «Хождение по мукам», «Битва за Москву», «Пять минут страха», «Убить шакала», «Ася» по повести Ивана Тургенева.

Вячеслав ЕЗЕПОВ: «Сцена — не предмет для самолюбования»

Вячеслав ЕЗЕПОВ сыграл более ста ролей в театре, более шестидесяти в кино. Он известен по картинам «Хождение по мукам», «Битва за Москву», «Пять минут страха», «Убить шакала», «Ася» по повести Ивана Тургенева. Вячеслав Иванович — народный артист России и Украины. Из всех своих ролей он особо выделяет три. Первые две сыграны в Киевском театре имени Леси Украинки: Крылов в спектакле «Иду на грозу» и Чехов в «Насмешливом моем счастье». Третья — роль короля Карла в «Тайнах мадридского двора», спектакле, который с успехом идет сегодня на сцене Малого театра.

- Когда оглядываешься на пройденный путь, видишь, что остается очень мало ролей, о которых можешь сказать: «За это я отвечаю». У кого-то это может быть и одна роль, у кого-то пять... Я просмотрел все свои сто ролей, и мне показалось, что три из них соответствуют тому, чего мне хотелось. Роль Крылова — мой дебют в театре. 1963 год, я молодой актер мхатовской школы. Все, что я знал, помнил, все, что в меня вложили в институте, — все это реализовалось здесь. В этот спектакль никто не верил. Физики, гроза, какие-то приборы... И сто аншлагов подряд. Я имел огромнейший зрительский успех, получил грамоту Верховного совета Украины. Эта роль стала моей визитной карточкой. Спектакль «Насмешливое мое счастье» поставлен по письмам Чехова. Мы, по-хорошему наглые актеры, режиссер Михаил Резникович, художник Давид Боровский, рискнули его поставить. Нас отговаривал весь театр. «Читать письма три часа, да вы с ума сошли!» Теперь этот спектакль идет с перерывами в киевском Театре имени Леси Украинки почти сорок лет. Мы, как сказал один критик, попали на то поле, где у нас нет конкурентов. Все возрасты, от двадцати до восьмидесяти, получают от спектакля что-то свое. Плюс ко всему великолепный состав. Роль Чехова со мной всю жизнь... «Тайны мадридского двора» — реверанс знаменитейшему спектаклю Малого театра, который прошел несколько раз и был закрыт после войны. Сегодняшний спектакль в режиссуре Владимира Бейлиса поставлен в память о том спектакле. Вместе с актрисой Еленой Харитоновой я сыграл в нем роль короля более трехсот с лишним раз. Спектакль всегда идет с полным залом. Он дает зрителям возможность забыть о трудностях и вселяет надежду, заряд бодрости. Спектакль светлый, и в этом секрет его успеха, где бы он ни шел, в столице или в других городах России во время наших гастролей.

- Если роль Чехова с вами всегда, значит, чем-то Антон Павлович близок вам. Чем же?

- Когда мы ставили спектакль «Насмешливое мое счастье», мы были на двадцать лет моложе Чехова, а он ушел из жизни в сорок четыре. Материалов было мало. Мы многого не понимали и во многом не могли себе дать отчет... Волновало одно: мы хотели разрушить стереотипы, сложившиеся вокруг Чехова. Хотели показать настоящего, живого Чехова, а не такого, к которому привыкаем еще со школы: якобы он всю жизнь носил пенсне, всегда был тихим и интеллигентным. Это неправда. Он был разным, очень темпераментным, резким. Чехов писал о себе: «Характер у меня резкий, я от природы вспыльчив».

— Беда в том, что мы порой отождествляем Чехова с его героями.

— Мы своим спектаклем защищали Чехова, а он нас формировал. Соприкасаясь с его жизнью, с его личностью, невозможно не формировать себя. Но сейчас, как заметил один критик, мы стараемся защитить Чеховым публику от пошлости, от всех этих «пиф-паф», от этой жути, которую нам преподносят. У нас еще есть люди, которые могут плакать, сопереживать чему-то светлому, грустному, настоящему. Одна работница театра мне рассказывала, что после спектакля пришла домой, включила телевизор, посмотрела немного и выключила. Впервые за многие годы она не стала его смотреть. Она увидела то, что на экране, совсем другими глазами. Чехов очень актуален. У него находишь то, что способно послужить жизненной опорой. А ведь это сто лет назад написано было. И многие не угадывают даже, что это Чехов.

- Например

— Ну вот: «Если бы вдруг теперь мы получили свободу, о которой так много говорим, когда грызем друг друга, то на первых порах просто не знали бы, а что с ней делать, и тратили бы ее только на то, чтобы обличать друг друга в газетах в шпионстве, в пристрастии к рублю и запугивать общество уверениями, что у нас нет ни людей, ни истории, ни литературы, ничего-ничего. Прежде чем заблестит заря этой новой жизни, мы обратимся в зловещих старух и стариков и первые с ненавистью отвернемся от этой зари и пустим в нее клеветой». Как писал один киевский критик, волосы шевелятся, когда слышишь это со сцены. Или к примеру: «Скучно и нелепо обедать, пить шампанское, галдеть, говорить речи о народном самосознании, о народной совести, о свободе, когда вокруг стола снуют рабы во фраках, а под окном ждут кучера. Это значит лгать Святому Духу». И так я могу говорить бесконечно о вещах, совершенно сегодня невероятных, которые открываются у Чехова. Антон Павлович коротко и ясно писал обо всем, что нас волнует. Мы можем целый день спорить, что такое Россия — Европа или Азия, а у него есть очень короткая запись: «Самомнение и самолюбие у нас европейские, а поступки азиатские». Мы можем спорить о Боге: есть Он или нет. А у Антона Павловича написано: «Между «есть Бог» и «нет Бога» лежит громадное поле, которое с трудом преодолевает за всю свою жизнь истинный мудрец. Русский человек знает одну из двух этих истин: или есть Бог, или нет Бога, середина ему неинтересна...». Чехов был и хулиган. Вот запись под названием «Глубокомысленный вопрос»: «А что, монахи кальсоны носят?» При всем этом Чехов — фигура трагическая. Его ненавидят многие литераторы и критики, потому что они никак не могут найти в нем ничего порочного. Он не принадлежал ни к какой партии, никогда в политику не лез, он просто тихо писал. Много и бескорыстно помогал: строил школы, больницы, лечил. О многих тех, кто ругает его, забудут, и, понимая это, они не могут ему этого простить.

— Чего вы не позволяете себе на сцене?

- Сцена — не предмет для самолюбования или для самоутверждения. Это служение. Тут надо или служить, или не заниматься этой профессией. Смысл театра в том, что называют словом «катарсис»: очищение. Если это достигается, тогда все табу просто не существуют.

— В Малом театре вам часто доставались роли злодеев...

- Да, поначалу именно так складывалась судьба. Играл одних негодяев. Пистолет, кастет — это все со мной. А у нас часто бывали члены политбюро, всегда на сцене стояла охрана. Они, как правило, проверяли тех, кто идет на сцену с оружием. И вот через какое-то время говорят мне: «Как хорошо нам в Малом театре работать». «Почему?». — «Мы в других театрах проверяем, а здесь знаем, что, если кто с пистолетом, с ножом или с кастетом, это вы». Помню, как я пришел в Чеховский музей что-то рассказать из «Насмешливого моего счастья». Служительницы посмотрели на меня, пошушукались, подходят и говорят: «Мы вас узнали». Думаю про себя: «Ну как приятно!» А они и говорят: «Как это вы Жарова-то по голове кастетом — тюк, тюк!» Это они вспомнили спектакль «Самый последний день». У меня все внутри оборвалось. «Ну да, — говорю, — это я». А они и спрашивают: «А у нас-то вы зачем, что ж вы у нас-то делаете?» Порвать с этим злодейским амплуа я смог одним способом: ушел из Малого обратно в Киевский театр имени Леси Украинки.

— Ваш путь в театр начался в школе?

— Во втором классе я выучил басню Михалкова «Заяц во хмелю». Меня привлекло то, что там разные герои: грозный Лев и пьяный Заяц. Вышел читать. И это был такой успех, что я стал сразу легендой. Меня таскали на все вечера, в старшие классы, снимали с уроков. Я читал этого «Зайца во хмелю» с упоением. Слава Богу, родители отнеслись серьезно к моему увлечению и отвели в Дом пионеров, в театральную студию, которую возглавляла Александра Георгиевна Кудашева-Тинникова. Если хотите, именно там начался советский театр. Актеры имеют обыкновение называть известных педагогов, а о первых своих учителях, менее известных, умалчивают. Это несправедливо. Лучшим учеником Александры Георгиевны, которого я застал, с которым был знаком, был Олег Ефремов. Кудашева-Тинникова дала ему, может быть, все лучшее, что было. Отсюда и «Современник», и МХАТ. Я уж не говорю, что там учились Слава Шалевич, Женя Киндинов, Галя Кирюшина...

- Школьные театры сейчас приобретают популярность. Какие бы вы могли дать советы юным актерам?

— Я никогда никому не посоветую заниматься этой профессией! Это зависимая, чрезвычайно тяжелая, в том числе морально, профессия. Но если человек очень хочет и чувствует, что может состояться только на сцене, он сам к этому придет и его ничто не остановит. Человек бросит институт, не станет слушать родителей. Нужен педагог, который скажет твердо: стоит этим заниматься или нет. Очень часто люди себя обманывают, думая, что актерская профессия — это легко, это цветы, аплодисменты... Вот от этого хотелось бы уберечь. А школьники есть замечательные! Выхожу как-то после «Волков и овец» из театра. Дождь идет. Меня окружают человек пятнадцать молодых ребят, просят автограф. А у меня цветы, зонтик, и, честно говоря, не хочется ничего подписывать. Но смотрю — молодые, чудные лица, мальчишки и девчонки, класс десятый. У них в школе, оказывается, свой театр, они его любят. Это — не та молодежь, которая будет пить пиво и хохотать в подъезде. Я с удовольствием им все подписал. Они: «А можно сфотографироваться с вами?» Мы встали под памятником Островскому, и мне как-то тепло сделалось. Это замечательно, что школьники занимаются в театральных кружках, но заниматься театром чисто профессионально — уже совсем другое дело.
Как хорошо, если бы школьники чувствовали, что Малый театр — особое место. Там, в седьмом-восьмом ряду, любил сидеть Достоевский, а вот здесь обычно брал места Лев Толстой, там — Чехов. По коридорам театра ходили Щепкин, Ермолова, Гоголь. В зале сиживали цари, члены политбюро. Не говоря уже о Сталине. У него был особый вход — с Неглинки. Мы пытаемся сохранить традиции классики, и, кстати, во многом благодаря художественному руководителю театра Юрию Соломину и директору Виктору Коршунову. Хорошо, если б учитель, перед тем как вести детей в Малый театр, это рассказал. Не нужны высокие слова, что это храм, второй университет. Куда важнее, если человек понимает, что входит в помещение, которого нигде нет. Разве что Александринка в Петербурге. Тем более что в следующем году исполняется 250 лет с того дня, когда императрица Елизавета подписала указ об образовании этих двух театров.

Виктор БОЧЕНКОВ
«Учительская газета» №10 (10039) / 2005-03-15

«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»

Е.Н. ГОГОЛЕВА

«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»

ДВЕ ГРОЗЫ

«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»

Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ДВЕ ГРОЗЫ

В 1962 году В. Н. Пашенная решила в свой юбилей поставить «Грозу» и сыграть Кабаниху. Я знала, что роль полусумасшедшей Барыни Вера Николаевна предложила Д. В. Зеркаловой. Отношения у нас с Верой Николаевной были сложные. Как я уже говорила, она не принимала меня как актрису. И вдруг, после отказа Зеркаловой, Пашенная обращается ко мне. Ни минуты не колеблясь, я согласилась.

Художником спектакля был Б. И. Волков, музыку писал Р. К. Щедрин. Спектакль был несколько тяжеловесный, хрестоматийный, в старых традициях театра. Пашенная играла как обычно было принято — с огромной внутренней силой, говорила зычным голосом. Чувствовался гнет в доме Кабанихи, понятен был рвущийся на волю Тихон—Доронин, вырвавшаяся очертя голову Варвара — Хорькова, загубленная Катерина — Нифонтова.

Я знала, какую беру на себя ответственность и как должна сыграть Барыню. Я не видела прежних постановок «Грозы». Совершенно не помнила разговоров об исполнении этой роли блестящей актрисой В. O. Массалитиновой и засела, по своему обыкновению, за изучение образа. Островский говорит о Барыне словами Варвары: «Всю жизнь смолоду-то грешила. Спроси-ка, что об ней порасскажут! Вот умирать-то и боится. Чего сама-то боится, тем и других пугает». От этого я и пошла.

В постановке Веры Николаевны Барыня была, очевидно, женщина состоятельная; может быть, долго проживала в Петербурге и Москве, была некогда, безусловно, очень красива и имела много поклонников. Может быть, из-за нее происходили дуэли — иначе откуда в ее помутневшем сознании возникают слова: «На поединки выходят, шпагами колют друг друга». Но, по-видимому, с ней случилось что-то скандальное, и этот скандал заставил ее уехать в глухой городок на Волге и поселиться в своем доме. И здесь ли, а может, еще и в столице, среди веселой жизни, которую она вела, вдруг вспыхнула настоящая любовь, но не привела ее ни к чему хорошему. Может, хотели ее выдать замуж за старика, для того чтобы пресечь страсть к человеку, любящему ее, но неугодному родным. В результате любовной неудачи она пыталась покончить с собой, бросалась в омут. Ее спасли. Но река, вода, омут вызвали помутнение ее рассудка. А потому она после неудачного покушения всегда под надзором. Вот и приставили к ней родственники двух лакеев, которые глаз с нее не должны спускать, особенно на прогулках. Эти лакеи — попросту санитары в ливреях. Так представляла себе я эту Барыню в постановке Пашенной. Моя Барыня была достаточно красиво одета, выделяясь и шиком, и вкусом, и изяществом.
Дорогая Елена Николаевна!
Примите мой восторг по поводу Вашей «сумасшедшей».
Увидев афишу с «Грозой», я не утерпела и 11 апреля прямо с репетиции влетела в ваш театр, купив у входа билет. Я люблю Островского (именно в Малом театре), люблю очень «Грозу», и меня, конечно, прежде всего заинтересовала Вера Николаевна в Кабанихе. Но когда я села в амфитеатр и развернула программу, то, увы, узрела вместо Пашенной — Панкову и очень расстроилась. Но тут я увидела Вашу фамилию и удивилась, как Вы взялись играть маленькую роль, которая мне всегда казалась неинтересной и ненужной. Вы, как бриллиант, сверкнули над всеми. Это вот был настоящий Малый театр с самой большой буквы. Все, начиная с костюма, с грима. И тут же я расплакалась от восхищения. И до ст. пор нахожусь под впечатлением Вашего совершенства:
С горячей, глубокой благодарностью
Н. Клименкова, г. Москва.
В 1974 году Б. А. Бабочкин вновь поставил «Грозу». У него было свое понимание пьесы. Он очень омолодил действующих лиц. Катерине, по его мнению, не могло быть больше восемнадцати-девятнадцати лет. Варваре — семнадцать, а самой Кабанихе — не более пятидесяти. Художником спектакля был В. Я. Левенталь. Весь состав Борис Андреевич подобрал новый, из исполнителей прежней «Грозы» сохранил лишь меня. Сказав много лестных слов о моем исполнении роли Барыни в старой постановке, он одновременно заметил, что с толкованием этого характера в постановке Пашенной категорически не согласен.

На репетициях Борис Андреевич стал в тупик: куда девать моих двух лакеев? В конце концов он попросил меня обойтись без них. «Не знаю, Елена Николаевна, просто не знаю, куда их поставить или посадить, вообще, что им делать. Я их просто вымараю. Обойдетесь без лакеев». В первой сцене постановки Пашенной Волга была у меня за спиной. И, разговаривая с Катериной и Варварой, охорашиваясь и глядя в зеркальце, я видела за спиной Волгу. На меня накатывались воспоминания, и я делала быстрое движение к парапету, желая броситься в реку. Меня вовремя хватали два лакея и, отвлекая внимание увядшим букетом, который я принимала за роскошную бутоньерку, уводили со сцены. Если бы я сохранила прежний рисунок, то, собираясь броситься в воду, не встретила сопротивления, ибо лишена была санитаров-лакеев, которые бы меня удержали и отвлекли. Надо было что-то менять, придумать другое. Да и нельзя механически переносить в новую постановку ту трактовку роли, которая подходила к прежнему решению «Грозы».

Борис Андреевич особенно упорно настаивал на ремарке Островского — «старуха, 70 лет, полусумасшедшая». Тогда я стала думать о другой трактовке, более зловещей.

Барыня из этого города, никогда не бывала в столицах, обнищала, гуляет совершенно одна и спокойна, пока что-нибудь ее не взволнует. Жила в этом городе довольно весело, были и оргии за высокими заборами, были и поклонники. И вот у нее появилась красивая воспитанница, сирота, на которую стали заглядываться гости Барыни, кавалеры. Дошли до Барыни слухи, что из-за этой воспитанницы кто-то из ее поклонников дрался на дуэли. Барыня вышла из себя и решила избавиться от воспитанницы, навязать ее в любовницы какому-то развратному старику. Девушка не поддалась убеждению, а Барыня ее все донимала, ревновала к ней своих поклонников, и замученная бедная девушка бросилась в омут. Пошли нехорошие слухи. От Барыни все отвернулись, считая ее виновной в самоубийстве девушки. И Барыня повредилась в уме. Она сознает, что она убийца, и поэтому не может равнодушно видеть красоту Катерины. Катерина напоминает ей ту, что утопилась. Вот почему она боится омута, вот почему во время грозы, когда у всех напряжены нервы, она, видя дрожащую Катерину, преследует ее и, как ту далекую девушку, толкает броситься в реку.

Мне думается, что Барыню в новой «Грозе» я сыграла тусклее, что-то не вязалось с образом Островского, а замысел режиссера не был доведен до конца.

«Листая старые подшивки»

ЮРИЙ КАЮРОВ: НЕ ПОДДАЮСЬ СТОЛИЧНОЙ КРУГОВЕРТИ.

Юрию Ивановичу Каюрову — 75!

«Листая старые подшивки»

ЮРИЙ КАЮРОВ: НЕ ПОДДАЮСЬ СТОЛИЧНОЙ КРУГОВЕРТИ.

Юрию Ивановичу Каюрову — 75!
Впрочем, это не единственный юбилей мастера: ровно пятьдесят лет назад началась его актерская жизнь и ровно тридцать пять прошло с тех пор, как он ступил на сцену Малого театра. За полвека им сыграно более ста ролей на сцене и кино, но, как это часто бывает, лишь одна из них сделала его имя всенародно известным, а лицо — узнаваемым: роль вождя мирового пролетариата В.И. Ленина он сыграл восемнадцать раз. В последнее десятилетие ему не раз и не два приходилось отвечать на вопрос, как он относится к этому факту своей биографии.

- Как писатель пишет главную книгу среди других романов и повестей, так и роль Ленина — главная из всех, сыгранных мною. Вы сейчас можете по-разному к этому относиться. А мое отношение — определенное: когда мне, молодому саратовскому актеру, в 1961 году нежданно-негаданно предложили роль молодого увлеченного человека по имени Владимир Ульянов — я был счастлив. В фильме А. Рыбакова «В начале века» он сидит в Шушенском и мечтает о том, чтобы «перевернуть Россию»... И ведь действительно переворачивает! От этого никуда не денешься С тех пор я сыграл Ленина восемнадцать раз, в том числе пять-шесть больших ролей Но в конце концов моя «лениниана» закончилась, потому что всему бывает предел. А до тех пор снимается в Монголии фильм «Суровое утро», и в нем эпизод, как Сухэ-Батор встречается с Владимиром Ильичем Кого в Монголию послать? Каюрова! Потом оказалось, что болгарский революционер Георги Димитров тоже встречался с Лениным Кого на съемки в Софию послать? Опять Каюрова Каюров берет с собой гримера, котомочку на плечи (фигурально выражаясь) и едет в Софию. Ездил играть Ленина в Минск, в Ленинград, в Киев.

И если, скажем, в фильмах «В начале века», «Шестое июля», «Кремлевские куранты» были большие роли, то здесь — эпизодические И я не жалею об этом. Можно и в пять минут сказать о человеке все. Но когда после «Черных сухарей» на «Ленфильме» возник «Угол падения», да еще и монгольское «Суровое утро» к ним присоединилось, я подумал а не пора ли с этим уже заканчивать? Раз пошли такие наименования... Вскоре и на самом деле так получилось: и возраст продиктовал, и спрос на тему упал.

- Вам нравилось, что с тех пор вас рассматривали как артиста, которому можно играть только положительных героев?
- Да, после моего первого фильма «В начале века» тот же режиссер Рыбаков собрался снимать еще одну картину. И хотел снова меня пригласить, но роль была со знаком «минус». Ему этого не разрешили: актер, который сыграл Ленина, уже не должен играть роли отрицательного плана. Такая постановка вопроса меня не огорчила — со знаком минус у нас всего достаточно, так что мое участие здесь просто лишнее.
- Юрий Иванович, рассказывают, что с фильмом «Шестое июля» вы в 1968 году ездили в Чехословакию?
- Да, во время известной «бархатной революции» картину показали Леониду Ильичу Брежневу Он распорядился послать ее на кинофестиваль в Карловы Вары. Если кто не помнит — там идет речь о левоэсеровском восстании в Москве и о том, во что оно вылилось Брежнев считал, что если чехи увидят фильм, то поймут, что не надо им ни революций, ни контрреволюций
- И Ленин в этой картине был совсем другой...
- Там Владимир Ильич был не такой, как в предыдущих фильмах — не только моих, но и коллег Здесь было сказано о нем что-то новое.
- Говорят, что картина была настолько непривычна, что ее ругали... Ленина нельзя было показывать в чем-то сомневающимся.
- Дело в том, что действительно фильма испугались. Что такое? До тех пор о Ленине говорили только в таком тоне: добренький, хорошенький, миленький. Он все время улыбался. А здесь — ни одной улыбки. (Об этом у меня была даже специальная договоренность с режиссером.) В одном кадре Ленин и пистолет достает из стола и кладет в карман.
Фильм был представлен на Ленинскую премию, но его сбили как птицу влет. Сказали — все не так. Дзержинский не мог оказаться в плену у эсеров, Ленин ни в чем никогда не сомневался.
- Когда снимался «Ленин в Париже», рассказывают, что вы просто в гриме вышли на Плас Пигаль...
- И никто из прохожих не обратил на меня никакого внимания. Как это было? Мы снимали в одном кафе, а потом решили отдохнуть. Вот я и подумал: пойду-ка на Плас Пигаль! Правда, я был в шляпе, но при полном гриме: бородка, усы — похож! Иду, поглядываю по сторонам — на меня ноль внимания. А знаете почему? Париж ничем не удивишь. Ведь кого они только не видали! И Людовиков, и Маратов, и Сен-Жюстов, и Бастилию брали! Все у них было.
Но я люблю вспоминать другой момент: сижу на съемках «Шестого июля» в коридоре особняка левых эсеров, в кресле, в гриме Ленина. А в доме был детский сад. Сначала у них был тихий час, потом он закончился. Детей повели на прогулку. Идут мимо меня парами, за ручку, и вдруг один из них (знающий человек!) меня узнал и говорит: «Дедуска Ленин...» Они все подхватили, как попугайчики, и, проходя, каждый повторял: «Дедуска Ленин». А кто-то возьми да и спроси: «Дедуска Ленин, а вы лежали где?» (Так не совсем обычно прозвучал вопрос). Он, наверное, знал, что дедушка Ленин лежит в Мавзолее. Я сказал: «Да, вот лежал-лежал, надоело лежать, теперь сел — хочу отдохнуть...» Прошло тридцать три года, но почему-то этот случай остался у меня как одно из самых трогательных воспоминаний. — Юрий Иванович, что для вас самое главное в актерском деле?
- В разные периоды профессионального служения сцене я по-разному думал об этом. Было время, когда хотелось укрепиться в профессии, хотелось, чтобы тебя знали и узнавали в лицо. Потом, когда все это уже произошло, начались поиски — куда плыть? Работа диктует наше существование на сцене и в жизни. Если и были страдания, тоска, то только о том, чтобы была хорошая роль, интересный характер, основанный на добротной литературе.
Сейчас наступил период (может быть, даже и поздновато), когда я понял, что, выходя на сцену, никому ничего не надо доказывать. Нужно просто жить в ее атмосфере, получая радость от общения с партнерами и со зрителями.
- Ваша последняя работа на сцене Малого театра...
- К великому сожалению — в пьесе «Иванов». Виталий Соломин сам поставил этот спектакль, сам играл Иванова... Там у меня замечательная роль — графа Шабельского. Но она не будет иметь продолжения потому, что нет Виталия.
- Что для вас Москва?
- Когда я жил и работал в Саратове, то, конечно, как чеховские три сестры, думал: в Москву, в Москву. И вот я уже тридцать пять лет здесь.
И все сбылось, о чем мечталось, чего хотелось. И в театре, и в кино, и в жизни. Я не скажу, как Чацкий: «Вон из Москвы».
Но был я недавно в маленьком городке Вологодской области — Белозерске. Это моя родина. Там жили мои отцы и деды, там много родных, там, хочется быть. Вечер, тишина, Белое озеро, и кажется, что душа твоя растворяется в тех краях. Если бы мне сейчас пришлось выбирать – Москва или Белозерск, то, поскольку с Москвой уже все ясно (ни убавить ни прибавить), я бы выбрал Вологодскую губернию.
- А как же театр, московская круговерть?
- Да мне много уже не надо. И эта круговерть меня не закручивает. Я на нее смотрю со стороны и ей не поддаюсь. Театр — да. Если бы в Белозерске был театр, было бы совсем хорошо. Что-то нужно делать человеку, пока он живет на этой земле. Не просто же: ушел на пенсию, а потом взял и умер. Потому что дела у тебя никакого нет, ничего тебя не держит, ничего не вдохновляет. Природа — это прекрасно, а дальше что?
Конечно, жизнь заключается не только в работе. Есть книги, музыка, картины в музеях, добрые лица. Думаешь: ах, какая хорошая девушка прошла и улыбнулась мне глазами. И когда на улицах со мной здороваются незнакомые люди — я счастлив.

Беседовала Татьяна СЕМАШКО.
«Парламентская газета», 01.10.2002

ПРИКАЗ ПО ГОСУДАРСТВЕННОМУ АКАДЕМИЧЕСКОМУ МАЛОМУ ТЕАТРУ РОССИИ.

Установить с 1 октября 2005 г. цены на спектакли театра в следующих размерах

ПРИКАЗ ПО ГОСУДАРСТВЕННОМУ АКАДЕМИЧЕСКОМУ МАЛОМУ ТЕАТРУ РОССИИ.

Установить с 1 октября 2005 г. цены на спектакли театра в следующих размерах:

УТРЕННИЕ СПЕКТАКЛИ

«Недоросль» от 80 до 300 руб.
«Сказка о царе Салтане» от 80 до 300 руб.
«Снежная королева» от 80 до 300 руб.
Спектакли классического репертуара от 80 до 300 руб.
Премьерные спектакли до 400 руб.

ВЕЧЕРНИЕ СПЕКТАКЛИ

«Горе от ума» от 200 до 1000 руб.
«Таинственный ящик» от 200 до 1000 руб.
«На всякого мудреца довольно простоты» от 200 до 1000 руб.
«Правда – хорошо, а счастье лучше» от 200 до 1000 руб.
«Три сестры» от 200 до 1000 руб.
«Мнимый больной» от 200 до 1000 руб.

«Госпожа министерша» от 150 до 800 руб.
«Свадьба, свадьба, свадьба!» от 150 до 800 руб.
«Чайка» от 150 до 600 руб.
«Лес» от 150 до 600 руб.
«Тайны Мадридского двора» от 150 до 600 руб.
«Усилия любви» от 150 до 600 руб.
«Волки и овцы» от 150 до 600 руб.
«Коварство и любовь» от 150 до 600 руб.

«Дядя Ваня» от 150 до 500 руб.
«Не было ни гроша, да вдруг алтын» от 150 до 500 руб.
«Царь Борис» от 150 до 500 руб.
«Царь Иоанн Грозный» от 150 до 500 руб.
«Царь Федор Иоаннович» от 150 до 500 руб.

«Вишневый сад» от 120 до 400 руб.
«Недоросль» от 100 до 400 руб.
«Бешеные деньги» от 120 до 400 руб.
«Свои люди – сочтемся» от 120 до 400 руб.
«Пучина» от 120 до 400 руб.
«Расплюевские веселые дни» от 120 до 400 руб.
«День на день не приходится» от 80 до 300 руб.
«Смерть Тарелкина» от 80 до 400 руб.
«Трудовой хлеб» от 80 до 300 руб.

Директор-распорядитель
Л.В.Белоокая

Виктор НИЗОВОЙ: «Я — парусник и должен дойти до своей гавани»

Виктора Низового я впервые увидел на сцене Малого театра, где он играет с 1995 года после окончания Театрального училища имени Щепкина.

Виктор НИЗОВОЙ: «Я — парусник и должен дойти до своей гавани»

Виктора Низового я впервые увидел на сцене Малого театра, где он играет с 1995 года после окончания Театрального училища имени Щепкина. Но особое внимание на этого симпатичного, улыбчивого парня обратил, когда смотрел сериал «Возвращение Мухтара». Встретились мы в Доме кино. Разговор, конечно же, начался с телесериала.

- У вас получился очень обаятельный герой.
Мне он самому нравится: обычный, живой человек, у которого хватает и достоинств, и недостатков. Хотя, в общем-то, мой герой все-таки положительный. Ему, как и мне, 29 лет, он женат, в семье растет сын Данька. Вместе с друзьями-оперативниками, которых играют Саша Носик и Алла Ковнир, он раскрывает преступления.
— Помните, с чего начались съемки?
— Это было 15 июня прошлого года. Первая серия называлась «Итальянский галстук». Мы снимали в питомнике, куда по сценарию временно должны были сдать Мухтара, так как его хозяина Артема (Александр Носик) ранили. Съемки проходили в настоящем милицейском питомнике, который произвел на меня сильное впечатление. Потом где только не снимали... В аэропорту Внуково, в парфюмерном магазине, в Царицынском парке, автомобильных салонах...
— Вы впервые снимаетесь у режиссера Полынникова?
— К Александру Николаевичу я попал случайно. Ехал со съемок сериала «Простые истины», где играл роль учителя физкультуры, и в метро встретился с ассистентом режиссера Леной Галановой. Она работала и в «Простых истинах». Лена и пригласила меня на кастинг «Возвращение Мухтара». Полынников до этого снял немало замечательных картин, таких, как «Приключения Электроника», «Приморский бульвар» и другие. Попасть к нему — это большая удача. Мне такая удача выпала, и я очень рад. Мухтара играют сразу две собаки, потому что это очень большая нагрузка. У них свои непростые характеры. Я как-то, еще на пробах, в перерыв вышел во двор, хотел посидеть на лавочке. А она была грязной. Тут же, во дворе, оказалась хозяйка одного из будущих героев, предложила мне сесть на газету. Только я протянул руку, чтобы взять эту газету, как собака на меня набросилась! Еле успокоили... Этот пес по кличке Дункан вместе с Варгуном стал сниматься в сериале. Впоследствии у нас отношения наладились.
— После окончания съемок вздохнули с облегчением?
— Признаться, за девять месяцев немного устал. Были и свои трудности, в сценарии встречались очень слабые места, порой приходилось его буквально на ходу переделывать, но спасало то, что на съемочной площадке всегда была доброжелательная атмосфера.
— У вас есть что-то общее с вашим героем?
— Конечно, в моем Толике Щепкине много от меня самого. Я старался выискать в себе самые добрые и светлые черты.
— Ваш Толик уделяет очень мало внимания своей жене. А в жизни вы от него отличаетесь?
— На нашей с Катей свадьбе мой коллега по театру Валерий Александрович Баринов сказал ей: «Ты даже не представляешь, как редко будешь видеть своего мужа, потому что артист сегодня на съемках, завтра — на гастролях, послезавтра — на репетиции». Она правильно поняла эти слова и не обижается на меня, принимая то, что мы редко видимся, как данность.
— Где вы нашли такую красавицу?
— Она приехала в Москву с Украины на заработки и устроилась в Малый театр поваром. Когда я ее увидел, то просто поразился, до чего она похожа на мою маму. Потом на это многие обращали внимание. Я решил, что это судьба... Кстати, моя мама Катю приняла очень тепло. Да не полюбить Катю просто невозможно, это такой мягкий, добрый человек. Мы живем большой семьей, с моими родителями и сестрой. Семья у нас очень дружная, так что разногласий не бывает. Хотя, конечно, о собственном жилье мечтаем, в ближайшее время собираемся решать этот вопрос.
— Вы не из актерской семьи?
— Нет. Мама — сурдопедагог, в детском саду учит глухих детей, а отец, Алексей Викторович, врач-хирург, когда-то прошел Афганистан, сейчас он военный пенсионер, работает в больнице.
— Жена вашего героя упрекает его за то, что не дарит ей цветы.
— Я цветы Кате дарю, но, наверное, недостаточно часто.
— Иметь жену-повара — это мечта многих мужчин.
— Катя сейчас не работает, занимается, так сказать, домашним хозяйством. Хозяйка она замечательная, готовит — пальчики оближешь. Особенно мне нравится, когда она делает драники, по-украински деруны. Это тертая картошка, поджаренная на сковородке. Вкуснота необыкновенная! Я вообще-то человек в этом плане избалованный, мама у меня тоже прекрасно готовит, вне конкуренции ее украинский борщ.
— Какой вы представляете современную Прекрасную Даму?
— Как-то я прочитал интервью с безвременно ушедшим от нас Анатолием Ромашиным. Он на подобный вопрос ответил такими словами: «Женщина должна быть красива не только внешне, а и внутренне. Если это гармония внешней и внутренней красоты, то это то, что надо». Я полностью с ним согласен и даже выписал эти слова в свой блокнот.
— Я тоже выписал для себя такую фразу: «Если к сорока годам комната человека не наполняется детскими голосами, она наполняется кошмарами». О детях еще не думаете?
— Конечно, думаем, я очень люблю детей, так же, как и Катя. Но пока у нас нет возможности пополнить семью. Скажу по секрету, мы мечтаем о дочке и сыне, и чтобы они обязательно занимались спортом.
— А вы сами спортом занимались?
— Много лет играл в ручной мяч. В Малом театре есть своя футбольная команда, я — вратарь. Мы даже вышли в финал среди театральных команд. Тренируемся в зале манежа «Локомотив». Я уже на двух турнирах получал призы как лучший вратарь. Болею за наших российских футболистов и лыжников. Знаете, как-то смотрел эстафету по биатлону, и когда увидел, как наши спортсмены первыми пересекали финишную прямую с Российским флагом, к горлу подступил комок.
— Вам знакомо такое чувство, как зависть?
— Знакомо. Как сказал Армен Борисович Джигарханян, не существует белой зависти. Существует просто зависть. Да, это грех, но никуда от этого не денешься, нет людей, незнакомых с этим чувством, я в этом уверен.
— Скажите, а почему вы не пошли, например, по стопам отца?
— Сначала я вообще хотел стать... оперным певцом, голос у меня есть. Я очень любил оперу, до сих пор обожаю «Евгения Онегина», которого слушал не меньше десяти раз. Любовь эту мне привила мама. Кстати, параллельно с занятиями спортом я закончил музыкальную школу по классу скрипки. Мне это впоследствии очень помогло — когда я учился в театральном институте.
— Много ли людей, которые знают вас по-настоящему?
— Скорее всего, немного. Я не стараюсь от всех закрываться, просто я такой, какой есть. У меня есть настоящие друзья, которых я знаю много лет. Это настоящая мужская дружба. Замечательные ребята, большинство из них не артисты, но у нас много общего, бываем друг у друга в гостях.
— Что вас больше всего в жизни удивляет?
— Обман. Когда люди в глаза говорят одно, а за спиной — совсем другое. При всем этом я по-прежнему продолжаю верить людям.
— Если бы вы рисовали картину собственной жизни, то какие бы краски использовали?
— В первую очередь я бы нарисовал море, потому что моя мама выросла у моря, в Херсонской области. Мы с сестрой там часто жили на каникулах у дедушки с бабушкой. Еще бы нарисовал парусник — самого себя. Этот парусник собирается уплыть в даль, где его ждут шторм и штиль, но он должен дойти до своей гавани. На картине также обязательно должно светить солнце.

Леонид ГУРЕВИЧ
«Учительская газета» №38 (10015) / 2004-09-21

«Листая старые подшивки»

СЕНАТОР ФАМУСОВ И ДРУГИЕ.

Сегодняшнее «Горе от ума» в Малом театре.

Классика всегда ко времени. На то она и классика. Главное — как в данное время читается и видится.

«Листая старые подшивки»

СЕНАТОР ФАМУСОВ И ДРУГИЕ.

Сегодняшнее «Горе от ума» в Малом театре.
Классика всегда ко времени. На то она и классика. Главное — как в данное время читается и видится.
Малый театр опять поставил одну из самых что ни на есть своих пьес — «Горе от ума». Вернее, если говорить о собственно режиссерской работе, то поставил-то как раз человек «со стороны», и это стало чуть ли не основным поводом для повышенного интереса к спектаклю в определенных, я бы сказал, кругах и определенных изданиях.

Еще бы! Моднейший и, как ныне принято говорить, элитарный Сергей Женовач, который даже в Театре на Малой Бронной не смог ужиться из-за вызывающей несговорчивости, а с другой стороны — Дом Щепкина, третируемый как гнездо консерваторов. Любопытно же, что получилось в итоге такого союза.

Скажу сразу: результат творчески интересный, то есть не только по конъюнктурным признакам заслуживающий большого внимания. Но сразу же хочу сказать и о другом. Неправда, будто для Малого театра приглашение режиссера другой школы и другого склада — нечто экстраординарное, было это многократно. А еще большая неправда состоит в том, якобы на сцене Малого если что по-современному достойное и может сегодня появиться, так только «не от себя». Говорить или писать это — значит умышленно закрыть глаза на целый ряд безусловных художественных достижений последних лет в старейшем русском театре, который достойно сохраняет и развивает свой могучий творческий потенциал.

Ладно, недобрая пристрастность по отношению к Малому известна. Обратимся к «Горю от ума». Все-таки и антитрадиционалистский поиск Женовача, и в каком-то смысле суперсовременная сценография Александра Боровского, и костюмы, как пишут, «а ля модерн» от Оксаны Ярмольник представляют или не представляют ценность не сами по себе, а постольку, поскольку помогают раскрыть и донести мысль, образы гениального драматургического произведения в современном их звучании.

Первые представления «Горя от ума» состоялись более полутора столетий назад, только в нынешнем веке это уже шестая сценическая версия бессмертной комедии в Малом театре. Сколько времени прошло! А вот смотришь — Боже мой, да все они, что называется, из окружающей действительности тут собрались!

Такой брызжущий здоровьем и жизнелюбием, ухоженный, умудренный ох каким всесторонним опытом и, конечно, в мудрости этого опыта ни капли не сомневающийся, всегда знающий, кому что и когда сказать государственный человек Павел Афанасьевич Фамусов в приватной домашней обстановке представлен Юрием Соломиным столь узнаваемо, что видишь даже не одного нынешнего «государственного». Появится сейчас какая-нибудь Ирина Зайцева с НТВ — пожалуйста, готов беседовать для передачи «Герой дня без галстука». Ну, понятно, там он не станет вполне-то уж откровенничать, слушателей слишком много, но в меру, отчего ж: добродушно похохатывая, постарается всех к себе расположить и разговором про семейство, и про хобби, и «что едва где сыщется столица, как Москва».

В печатающемся тексте комедии Павел Афанасьевич — «управляющий в казенном месте». В афише и программке спектакля — «сенатор, служащий при архивах». Наверное, взят вариант из ранних грибоедовских редакций, которые использованы при постановке. Есть же, есть и у нас теперь свои сенаторы! Повышены недавно в Государственный совет, а один, особенно похожий, — в президиуме этого совета...

Полковник Скалозуб, который «и золотой мешок, и метит в генералы»? Так он в наше время генералом уже стал. Мало того — губернатором. И есть немалые основания думать, что в исполнении Виктора Низового достаточно верно переданы не только внешние черты, но и внутреннее содержание известного деятеля: внутреннее и внешнее здесь в органическом единстве.

Так же у захлебывающегося от бурного своего либерализма московского жителя Репетилова. Имя и отчество этому персонажу Грибоедовым не даны, но почему бы не назвать нам его сегодня, скажем, Григорием Алексеевичем, и почему бы ему при таком-то полном неумении связать один обрывок мысли с другим и безотчетно упоительном словесном захлебе, какой демонстрирует актер Дмитрий Зеничев, не возглавить партию «российского масштаба», а себя не выдвинуть в президенты? Свои шесть-семь процентов с помощью того же НТВ обязательно будет иметь!

Да и весь этот званый вечер в доме Фамусова, по духу так напоминающий политические, кинематографические и прочие «тусовки», которые нынче нам показывают по телевидению, словно олицетворяет на сцене перекличку времен. Больше скажу, действующие лица того вечера встречались и в зале, среди зрителей премьерного спектакля. Как же, на громкие премьеры в театр теперь тоже ходят как на «тусовки». Подумалось: Москва лужковская пришла смотреть фамусовскую Москву. Интересно, себя узнала?

Во всяком случае, некоторые печатные отклики на спектакль подтвердили полную идентичность. «Начать с того, что едва ли не впервые на старейшей сцене вместо «исторически достоверных» нарядов и набивших оскомину интерьеров появились изящные костюмы и стильные супрематические декорации...» Читаешь это, а слышишь голос Натальи Дмитриевны Горич (в спектакле — заслуженная артистка России Светлана Аманова): «Нет, если б видели мой тюрлюрлю атласный! «Третье и четвертое действия, где предстают перед нами гости Фамусова, — это настоящее пиршество талантов, в первую очередь корифеев Малого. Даже не знаешь, кому отдать предпочтение — так совершенна
работа Юрия Каюрова и Татьяны Панковой, Элины Быстрицкой и Татьяны Еремеевой. Не карикатуры, живые люди! И Антон Антоныч Загорецкий, с которым «не надобно газет», он у народного артиста России Виктора Павлова при всей заостренности ну абсолютно будто на нынешнем тусовочном приеме нам встретился.

А когда потом волею режиссера выстроятся они все на заднем плане в тусклом мертвенном свете, как тени живых, возникает уже обобщенный и завершенный образ: паноптикум.

О режиссерской воле надо сказать особо. Известно, бывает она во благо автору пьесы, актерам, зрителям, а бывает — во вред. Одиночество Чацкого в фамусовском окружении, нарастающее чувство этого одиночества очень выразительно подчеркнуты синим фоном пустой холодной комнаты, в которой он оказывается, как в загоне, с тяжкими своими размышлениями. Еще более выразительно передано потрясение открытием, кого любит Софья: белый экран одного из тех самых «супрематических» щитов помогает нам почувствовать почти физически — человек словно электрошоком поражен.

Кстати, этот момент становится в спектакле, пожалуй, и кульминацией всего действия. Максимально выделив линию Чацкий-Софья, режиссер одновременно приглушает общественный, гражданский пафос в монологах главного героя. И в результате его «мильон терзаний» сводится чуть ли не к одному — кого же она любит, а все остальное, что, собственно, и делало Чацкого для нас со школьной скамьи героем, проговаривается как бы вскользь, между прочим. Ну, просто скверный характер — злословить по делу и без дела, каким он Софьей и воспринимается.

Да, Пушкин в свое время досадовал: но кому Чацкий все это так умно говорит? Фамусову? Скалозубу? Однако Грибоедов все-таки счел более важным, не кому он говорит, а что. И, надо заметить, крайне злободневным оказалось это не только для его времени.

«Где, укажите нам, отечества отцы, которых мы должны принять за образцы? Не эти ли, грабительством богаты? « Сегодня звучит современнее некуда! А негодование «от жалкой тошноты по стороне чужой» и пожелание, «чтоб истребил Господь нечистый этот дух пустого, рабского, слепого подражанья»? Если Женовач всерьез считает, все это так себе, между прочим, — очень жаль. Если жертвует этим из убеждения, что такой пафос нынче не нужен или «не моден», хотя бы по причине набившей оскомину «хрестоматийности», тогда жаль еще более. В любом случае, на мой взгляд, происходит колоссальная потеря. Об истоках же ее, которые представляются вовсе не случайными, а очень даже глубокими и показательными для нынешнего времени, еще предстоит нам поразмышлять...

Играет Чацкого молодой Глеб Подгородинский. В ключе, заданном режиссером, играет хорошо. Тонко и по-своему убедительно. Я вообще не согласен с теми, кто пишет, что молодые исполнители резко уступают в спектакле «старикам». Хороша и Софья — Ирина Леонова (для которой это фактически первая роль!), и очень живая Лиза — Инна Иванова. Актеры великолепной школы Малого театра в основном-то делают спектакль, а не «супрематические» щиты.

И все-таки с чувством тревоги вспоминаю разговор старшеклассников, невольно подслушанный после спектакля.
- Ну вот, оказывается, «Карету мне, карету» надо тихо произносить. А мы — громко!
Раздавленный, совершенно уничтоженный Чацкий в этом спектакле действительно еле слышно выговаривает последние слова последнего своего монолога. Впрочем, как и многое другое, что раньше звучало протестно непримиримо. Неужели вконец сломлен и побежден сегодня фамусовыми, скалозубами, молчалиными этот «якобинец» и «карбонарий»? «Коммуняка» — так, наверное, нынче его бы назвали...
Не хочется верить, что сломлен совсем. Нет, мы еще повоюем!

Виктор КОЖЕМЯКО
«Советская Россия», 09.12.2000

ЕВГЕНИЙ САМОЙЛОВ: ПОСЛЕ ВСТРЕЧИ СО СТАЛИНЫМ Я ВЫПИЛ ЛИТР ВОДКИ И ОСТАЛСЯ ТРЕЗВ

Если бы Евгений Самойлов начал свою кинокарьеру сейчас, его наверняка записали бы в секс-символы. Любой голливудский актер позавидует его красоте и ослепительной улыбке.

ЕВГЕНИЙ САМОЙЛОВ: ПОСЛЕ ВСТРЕЧИ СО СТАЛИНЫМ Я ВЫПИЛ ЛИТР ВОДКИ И ОСТАЛСЯ ТРЕЗВ

Если бы Евгений Самойлов начал свою кинокарьеру сейчас, его наверняка записали бы в секс-символы. Любой голливудский актер позавидует его красоте и ослепительной улыбке. Его герои даже в гимнастерках и спецовках выглядят сказочными принцами. Стоит на телеэкранах появиться фильмам «Светлый путь», «Сердца четырех», «В шесть часов вечера после войны» – и женские сердца, как и прежде, начинают биться учащенно. 93-летний артист, любимец публики по-прежнему играет в Малом театре.

– Когда видишь ваших героев – красавцев с тонкими благородными чертами лица, – невольно думаешь о вашем аристократическом происхождении.
– Никаких дворянских корней у меня нет! Мой отец с малолетства трудился на Путиловском заводе и был квалифицированным рабочим пушечного цеха. Правда, его мама была замужем за англичанином, но и тот, видимо, был не лорд. Англичанина этого я никогда не видел. Каким ветром его занесло в Россию? Он погиб еще до моего рождения, погиб нелепо, под паровозом, на котором работал. Об этом мне рассказывала бабушка. А вот ее я помню прекрасно. Статная красавица. Осталась одна с детьми, обоих поставила на ноги. Мама же моя – костромчанка. Отец ее занимался торговлей. Вот такие у меня «аристократические» корни.
– А что вы помните о своей дореволюционной жизни?
– У меня было великолепное детство. Мы жили в Петербурге на Московско-Нарвской заставе. На нашей улице стояло всего три дома. Наш – самый крайний, рядом с Екатерингофом. Я ходил гулять в этот роскошный малолюдный парк. Помню чудесные пруды, дворец петровского времени, бот. Все там дышало эпохой Петра I. Этот парк мне снится до сих пор. Мы жили в частном доме. Отец купил в нем квартиру из трех комнат. Квалифицированный рабочий-оружейник, он получал приличные деньги – 280 рублей золотом. Я помню хозяина нашего дома. Помню дворника – очень красивого мужчину с бородой, всегда в белоснежном фартуке. Он следил за порядком, и у нас всегда была идеальная чистота. Когда начались революционные бои, мы с отцом вышли из дома – у ворот стоял дворник. Мимо одна за другой пролетали пули. Вдруг – раз! – и дворника не стало, на моих глазах его убила шальная пуля. Это мое самое сильное впечатление от революции.
– А отец в революционных боях не участвовал?
– Нет. Этого я не помню… Отец всегда был абсолютно лысым. Как-то я спросил, почему у него не растут волосы. И он рассказал, что вместе с Гапоном ходил к царю, и, когда начался расстрел, он со страху залез на столб. Это его спасло, но на нервной почве он потерял волосы навсегда.
– Как воспитывали вас ваши родители?
– Отец очень любил литературу. И всю жизнь с каждой получки обязательно покупал книги. В конце концов собрал огромную библиотеку. Усаживал нас с братом за обеденный стол под зеленой лампой и читал нам либо Тургенева (особенно он любил «Бежин луг»), либо Гоголя – начиная от «Вия» и кончая «Мертвыми душами». Монолог о дороге я помню с детства. Еще отец увлекался театром. Однажды выстоял гигантскую очередь, чтобы попасть на Шаляпина. Постоянно ходил в Александринку, когда я подрос, стал брать и меня. Еще школьником я посмотрел «Дни Турбиных», с которыми приезжал МХАТ. Не привезли декорации, актеры извинились и стали играть в стульях. Но впечатление было грандиозное! Я впервые увидел молодую красивую Тарасову. До сих пор слышу ее смех…
Как-то для путиловцов выступал с программой Александр Закушняк. Мы пошли вместе с папой. Путиловцы слушали тишайше – ведья Закушняк был потрясающим мастером… Так отец привил мне любовь к искусству.
– А как он отнесся к вашему решению стать актером?
– Вначале настороженно. Потом увидел меня на сцене – и благословил.
– А когда же у вас впервые зародилась мысль стать актером?
– А она и не зарождалась. В школе я учился плохо. Особым кошмаром для меня были немецкий язык и математика. Я любил только два предмета – литературу и рисование. Частенько наведывался в Эрмитаж и Русский музей. Приходил ранним утром и проводил там весь день до закрытия. Иногда и школу прогуливал. Собирался поступать в художественную школу. Но мой школьный товарищ, проведав, что на Литейном есть частное училище Ходотова, бывшего артиста императорских театров, уговорил меня пойти за компанию сдавать экзамены. Вывесили списки – меня приняли, а его нет… Все преподавание Николая Николаевича Ходотова заключалось в том, что он нам читал и читал, а мы должны были учиться читать так же.
Я стал часто ходить в Александринский театр. Видел Юрьева, Горяин-Горяинова, Корчагину-Александровскую, Певцова, Мичурину-Самойлову. Очень любил Николая Симонова. Так искусство театра поглотило меня целиком. Ходотов приглашал к себе Леонида Федоровича Вивьена. А тот организовал «Молодежный театр» в бывшей Голландской церкви. Взял туда и меня – я играл там характерные роли.
– А как вы попали в театр Мейерхольда?
– Случайно. Брат Всеволода Эмильевича, Борис Эмильевич, был знаком с родителями моей жены. Он и попросил Мейерхольда посмотреть меня. Мейерхольд был моим кумиром. Я видел все его спектакли, которые он привозил в Ленинград. Когда я пришел к нему в гостиницу «Европейская», то так оробел, что слова не мог сказать. Он расхохотался и сразу предложил мне пойти в его театр – дал роль Пети в «Лесе».
– Каким показался вам при близком общении Всеволод Эмильевич?
– Он был человеком огромного обаяния. Всегда очень элегантно одевался, очень энергичный, подвижный. В процессе репетиции он раз шестьдесят выбегал на сцену. Все бегом! Начинал репетировать в свитере или в пиджаке, а кончалось тем, что он оставался в одной мокрой рубашке.
– А Зинаиду Райх вы помните?
– Конечно. Она была очень красивой и обаятельной женщиной с хорошей фигурой. Мне посчастливилось наблюдать их не только в театре, но и в быту. Когда я вернулся после съемок «Щорса» в Москву, мне негде было жить, и Всеволод Эмильевич предложил мне пожить у него. У них была трехкомнатная квартира в Брюсовом переулке, где я и обитал некоторое время. Он был гостеприимным и заботливым хозяином. Совсем не походил на строгого режиссера. С ним было очень легко. А Зинаида Николаевна оказалась радушной хозяйкой. Я был у них на положении сына.
– Как закрывали ГОСТИМ?
– Шла постепенная травля. Разгромные статьи. Мы готовили к выпуску «Как закалялась сталь», где я играл Павку Корчагина. Началась генеральная репетиция. Ждали Шумяцкого, возглавлявшего отдел искусств. Он вошел в зал в галошах, не сняв ни пальто, ни головного убора. Мы играли для него одного. Спектакль не выпустили. Сочли его слишком пессимистичным. Это была прелюдия разгрома. Когда театр закрыли, для меня это было колоссальным ударом. Я был ошеломлен. Помню собрание, на котором актеры, воспитанные Мастером, выступали один за другим с разгромными речами.
– Слова защиты означали подписание себе смертного приговора. Но неужели не нашлось никого, кто хотя бы промолчал?
– Нашлись. Ни слова не сказали Эраст Гарин и Игорь Ильинский.
– А как складывалась после этого ваша судьба?
– На генеральной репетиции спектакля «Как закалялась сталь» был ассистент Александра Довженко, искавший актера на роль Щорса. Он предложил мне приехать в Киев и попробоваться. Я поехал, и Довженко сразу меня утвердил, хотя в этой роли уже начал сниматься очень хороший мхатовский актер Кисляков. Сняли уже пять частей! Но Довженко в нем не хватало волевого начала.
– Говорят, что работать с Довженко было нелегко.
– Он был крут и своенравен. Но очень талантливый мастер. Работать с ним было счастье.
– Как он выглядел?
– Очень красивый, с абсолютно белыми волосами. У него были выразительные руки – как у скульптора, который мнет глину. Одевался очень скромно. Легко воспламенялся. Сделать фильм о Щорсе было заказом Сталина. Александр Петрович рассказывал, что они долго гуляли по ночному Арбату и беседовали. Сталин хотел, чтобы в картине было много украинских песен и танцев. Он сказал Довженко: «Вы же видели картину «Чапаев». Ее все, от старика до малыша, поймут сразу. А вы сделайте такую картину, чтобы надо было задумываться».
Довженко сам написал сценарий. Первым зрителем картины стал Мейерхольд. Он приехал в Киев на постановку оперы, и Довженко пригласил его на просмотр. Довженко очень волновался, но Мейерхольду фильм понравился. А я за «Щорса» в первый раз получил Сталинскую премию.
– А со Сталиным общаться вам приходилось?
– Один раз. Случилось так, что меня пригласили вести концерт в честь его 70-летия. У меня душа в пятки ушла. Я разрезал программу на кусочки. Название каждого номера наклеил на палец, а поскольку тогда мне еще не нужны были очки, то я мог спокойно читать, чтобы, не дай Бог, не ошибиться.
Режиссером этого концерта был Григорий Александров. Он сам объявил первые номера, а потом уже начал я. Все это происходило в Георгиевском зале Кремля. Столы стояли буквой «П». Сталин и все Политбюро расположились совсем рядом. Но они сидели к нам спиной, лицом к зрителю. Наступает мой черед объявлять. Вокруг все едят, стучат ножами и вилками, и, чтобы заглушить шум, я набрал воздуха и гаркнул в полную силу, не заметив, что рядом микрофон. Сталин обернулся, посмотрел на меня и что-то шепнул Берии. У меня перехватило поясницу так, что я до сих пор страдаю от болей. Второй номер я уже объявил нормально. Когда концерт закончился, мне предложили сесть за специально отведенный стол – поесть, выпить, но у меня так болела поясница, что я сразу пошел домой. Дома выпил литр водки, но остался абсолютно трезв…
– И больше вы его не видели?
– Нет. Но помню, что, когда он умер, я ехал в театр на троллейбусе и меня била дрожь, а все в троллейбусе рыдали. Потом я и еще несколько человек от партбюро театра отправились на похороны. Я, как и все на Красной площади, стоял на коленях.
– В то время вы уже были актером Театра имени Маяковского?
– Да. Я поступил туда еще до войны, но в войну пришлось эвакуироваться, так как вышел указ: все сталинские лауреаты должны покинуть Москву. В 43-м году по приглашению Николая Павловича Охлопкова я вернулся.
– Вы стали воплощением женской мечты. Наверное, от поклонниц отбоя не было?
– Да, они подстерегали меня, исписывали признаниями в любви все стены моего дома, но я не обращал на это внимания.
– А жена не ревновала?
– Нет, она была очень умной женщиной. Мы поженились совсем молодыми. Познакомились в доме отдыха, когда мне было 20 лет, а ей 18, и счастливо прожили 65 лет.
– Ваша дочь Татьяна и сын Алексей тоже выбрали актерскую профессию. Вы способствовали этому?
– Я не помогал им, но и не отговаривал, хотя понимал, насколько тяжела эта стезя. Но каждый человек сам выбирает себе дорогу.
– Вам, народному артисту СССР, трижды лауреату Сталинской премии, при советской власти жилось легче, чем сейчас?
– Я никогда не имел никаких ценностей – ни машины, ни роскошной дачи, ни шикарных костюмов. Сейчас мне материально живется даже легче. Я прожил эту жизнь с замечательной семьей, с любимой работой. У меня нет врагов. Может, потому, что я никогда не сплетничал, не писал кляуз, никому никогда не завидовал и не делал зла.

«Вечерняя Москва», 27 июля 2005 года (среда)
Елена ВЛАДИМИРОВА

«Листая старые подшивки»

«ДЕЛЕЦ» ОН ВСЕГДА «ДЕЛЕЦ»

Прошли те времена, когда Малый театр следовал только традициям классической русской сцены. Сегодня в его репертуаре спектакли самые разные по стилям и жанрам. Последняя премьера — легкая, веселая, искристая, как бокал настоящего французского шампанского, комедия Оноре де Бальзака «Делец»...

«Листая старые подшивки»

«ДЕЛЕЦ» ОН ВСЕГДА «ДЕЛЕЦ»

Прошли те времена, когда Малый театр следовал только традициям классической русской сцены. Сегодня в его репертуаре спектакли самые разные по стилям и жанрам. Последняя премьера — легкая, веселая, искристая, как бокал настоящего французского шампанского, комедия Оноре де Бальзака «Делец».

Конечно, режиссер Владимир Драгунов, взявшись за постановку этой малоизвестной бальзаковской пьесы, руководствовался прежде всего соображениями актуальности. В центре — тема всевластия денег. «Сегодня эмоции упразднены — их место заняли деньги» или «При бедности невозможно никакое счастье. Зато нет такого несчастья, которое не смягчило бы богатство». Не правда ли, эти сентенции в сегодняшней России звучат весьма современно?

При всем при том спектакль Малого театра — вовсе не смелая и беспощадная сатира, не суровое обличение нынешних нравов и тем более не политический памфлет. То, что мы видим на сцене, — это веселая игра, в которой нет проигравших, мир, в котором нет злодеев, а все конфликты разрешаются сами собой. Как говорит исполнитель главной роли дельца — парижского коммерсанта Огюста Меркаде — народный артист России Василий Бочкарев, ключевыми словами в его работе над образом стали «игра, розыгрыш, мистификация, праздник».

Василию Ивановичу, кажется, подвластны все жанры. Он играет в исторических трагедиях царя Бориса и царевича Алексея, Расплюева в мюзикле по Сухово-Кобылину, а теперь и коммерсанта Меркаде во французской комедии. Здесь он создает непростой характер. С одной стороны, плут и аферист с романтической жилкой, временами мнит себя Наполеоном от коммерции, но с другой по словам самого актера, — «в первую очередь отец, а во вторую – делец». Артист, который щедро делится с нами радостью творчества, веселой импровизацией. Например, бальзаковские слова «Мое столовое серебро заложено. Что я положу на стол?» он домысливает так: «Неужели эти деревянные ложки, которые мы с тобой сперли из России?». А вот фраза «Эти деньги можно утроить, вложив в акции «Газпрома»? (Кстати, это очень близко к самому Бальзаку, который в пьесе написал: «газовой промышленности».)

Лирично и женственно играет Татьяна Лебедева жену героя, Жозефину, — совесть Огюста Меркаде. Нельзя не почувствовать то удовольствие, с которым заслуженные и народные артисты исполняют небольшие роли кредиторов. Весело, со вкусом и выдумкой играют Владимир Сафонов, Борис Клюев, Виталий Коняев, Владимир Дубровский. Перед корифеями не пасуют и юные артисты Катя Базарова и Степан Коршунов. Они ведут свой дуэт органично и непосредственно.

На этот раз режиссер спектакля Владимир Драгунов вовсе не «умер в актерах», как это принято в традициях Малого, а предложил зрителям множество остроумных находок. Удалась главная задача, которую он поставил перед собой: сломать рампу — барьер между артистами и зрительным залом. В этот вечер они прекрасно общались и понимали друг друга.

Татьяна СЕМАШКО
«Парламентская газета», 18.10.2000

«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»

Е.Н. ГОГОЛЕВА

«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»

СУДЬБА АКТРИСЫ

«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»

Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
СУДЬБА АКТРИСЫ

Актерская профессия серьезно отличается от других творческих профессий. Прежде всего актер — член коллектива, и его личные творческие планы всегда зависят от творческих планов всего коллектива. Ты можешь сколько угодно желать сыграть ту или иную роль, но если театр ставить эту пьесу не будет, ты эту роль никогда не сыграешь.

У каждого актера или актрисы есть роли, о которых они мечтают всю жизнь и, увы, так и не получают возможности их воплотить. Были и у меня мечты-роли, так и не сыгранные. Я уже рассказывала, что, обучаясь на втором курсе Филармонии, пыталась сыграть роль Марии Стюарт. Но из этого ничего не получилось. Так Мария Стюарт и осталась моей заветной мечтой.

Вторая несбывшаяся мечта — Настасья Филипповна в «Идиоте». Я играла ее много и с успехом в поездках труппы Малого театра, организованных С. А. Головиным. Играла в таких больших городах, как Харьков, Ростов, Баку, Тифлис, Одесса. Играла в Москве со смешанным составом в филиале Большого театра. Спектакль шел хорошо, выступали в нем главным образом актеры Малого театра. Но ведь это была моя почти самостоятельная работа, а мне так хотелось сделать Настасью Филипповну с настоящим, строгим режиссером. И я была просто на седьмом небе от счастья, когда услыхала, что после «Варваров» И. Я. Судаков хочет поставить «Идиота» и дать мне роль Настасьи Филипповны. Увы! «Идиот» в Малом театре так и не пошел.

Ну а третья мечта, уже последних лет, — сыграть бабушку Лермонтова, Елизавету Алексеевну Арсеньеву.

Я уже писала, что очень люблю Лермонтова, много читала его с эстрады, много читала о нем. Знала и жизнь и безграничную любовь к нему воспитавшей его бабушки. Но надо было писать об этом пьесу, найти драматурга и режиссера. Прежде всего я обратилась к Ираклию Луарсабовичу Андроникову. Кто, как не он, знал все о Лермонтове. Слушал и меня, когда я давала вечер поэзии Лермонтова. Смею думать, что и лично ко мне он неплохо относится.

Дорогая Елена Николаевна!
Мы не поздравили Вас в юбилейные дни театра, не отметили Вашу награду, не были на Вашем творческом вечере, но думаем о Вас постоянно. Встречи в Доме актера из года в год раскрыли нам чудесные черты Вашего характера. Вы не только высокоталантливы и наделены прекрасной и, можно сказать, торжественной красотой — Вы необыкновенно добрый и скромный человек. И это сочетание так прекрасно, что грех не пожелать вам всего самого лучшего в придачу к тому, чем одарили Вас Ваш талант и Ваша прекрасная жизнь. Будьте здоровы, милая Елена Николаевна!
Ваши Андрониковы 1974.XII. 15.

Андроников очень сочувственно отнесся к моему предложению, тут же рассказал много новых подробностей об Арсеньевой, но добавил: «Консультировать, помогать буду с наслаждением, Елена Николаевна, но я никогда не писал пьес и не могу это сделать». Я просила его подсказать мне, кто из современных драматургов или писателей мог бы взяться за такую тему. Но, перебрав всех современных писателей, мы не нашли никого. «Да и вряд ли найдем, Елена Николаевна, — сказал мне на прощание Андроников. — Я никого не вижу. Тема особенная. Лермонтов».

Как-то при встрече с Г. М. Марковым я поделилась с ним своей мечтой и попросила посоветовать, к кому обратиться с предложением написать такую пьесу. Я даже набросала в мыслях подобие сценарного плана, где мне как бабушке Лермонтова нужны были лишь три картины: детство Миши — бабушка властная помещица; арест Лермонтова — бабушка в Петербурге у Бенкендорфа; и бабушка над могилой или у гроба—в общем, смерть Лермонтова. Георгий Мокеевич посоветовал обратиться к Г. А. Гулиа, который в журнале «Москва» напечатал интересный очерк «Жизнь и смерть Михаила Лермонтова». Разумеется, я сейчас же отыскала этот очерк, буквально проглотила его и отправилась к Гулиа. Гулиа со свойственным ему темпераментом ухватился за мою идею. Он был, безусловно, в материале, но честно мне сказал, что без помощи режиссера сделать пьесу не сумеет. Режиссер, которого я боготворила и который, казалось мне, должен обязательно увлечься темой, был Г. А. Товстоногов. Воспользовавшись его приездом в Москву, я вместе с ним поехала к Гулиа. Товстоногов высказал необыкновенно интересные мысли. Какой это талантливый человек!

Он блестяще нафантазировал пьесу. Как замечательно все это виделось! Но Георгий Александрович совершенно определенно заявил: пьеса не о Лермонтове, а о бабушке Лермонтова. «Не верю и не могу представить самого Лермонтова на сцене», — говорил Товстоногов. И это ему принадлежат слова: «Как писатели и поэты писали — мы знаем, читаем их с восторгом, но как они говорили в жизни — не знаем и вряд ли кто-нибудь сумеет это верно отобразить». Вспоминали спектакль «Лермонтов» — неудачную постановку МХАТ. Говорили о других неудавшихся попытках вывести на сцену великих поэтов. И опять пришли к выводу: единственная возможность— написать пьесу о бабушке Лермонтова. Но, вероятно, у Гулиа были другие заботы. Дело у него не двигалось, несмотря на мои многократные звонки, а потом я и звонить перестала.

Многоуважаемая Елена Николаевна! ...Недавно, из телевизионной передачи «Мастера искусств», мне было очень приятно и интересно узнать о Вашем желании сыграть роль Елизаветы Алексеевны, так много сделавшей для воспитания своего внука.
Это было бы замечательно!
Посылаю Вам, в знак признательности, «родословную Лермонтовых», составленную по архивным данным, литературным источникам и моим личным контактам и переписке с представителями этого рода, проживающими в СССР.
С уважением к Вам С. А. Панфилова.

И еще была попытка. О моей мечте и приближающемся 60-летии моей работы в Малом театре знал Евгений Иванович Куманьков. Как-то в его мастерской собралась вся его семья, приехала и я. С наслаждением смотрела я картины Евгения Ивановича: переулочки, особнячки старой Москвы, выполненные с огромным мастерством и чуткостью. Так ощущалась любовь Евгения Ивановича к этому простому, чисто русскому уголку, какому-нибудь незатейливому домику с пошатнувшимся крылечком, с садиком, выглядывающим из дырявого забора. Пересмотрев уйму этюдов, набросков, готовых к выставке картин, заговорили и о моем приближающемся юбилее. А что играть? Опять подумали о драматурге или писателе. Евгений Иванович был хорошо знаком с Ю. М. Нагибиным. И вот на одном из спектаклей «Господ Головлевых» состоялось мое знакомство с Нагибиным. Его интересовали и идея и тот набросок, который сделал Товстоногов. Нагибин знал и ценил Товстоногова, и, может быть, могло бы что-то получиться. Но, очевидно, я ни как актриса, ни как человек не вдохновляла Нагибина, и для меня он этой пьесы не написал.

Но актерская профессия имеет и другие сложности. Понятие хорошей роли, роли, которую играешь с удовольствием и творческим удовлетворением, связано обычно и с партнером, к которому чувствуешь притяжение, с которым есть творческая близость. Прощание с хорошей ролью, если к тому же она одна из любимых, всегда трудно и больно. Иногда это прощание начинается, когда меняется многолетний партнер. Так было у меня с «Уриэлем Акостой». Я боготворила Остужева, и то, что его роль стал играть другой актер, восприняла как удар. Я больше не испытывала прежнего трепета, вдохновения, играя Юдифь с новым Уриэлем. Да и спектакль уже потерял интерес зрителя и скоро сошел со сцены. Окончательное прощание с Юдифью прошло почти безболезненно, так как его тяжесть я пережила с уходом из спектакля Остужева. Труднее было расставание с леди Макбет. Непонятно, почему сняли с репертуара этот спектакль, всегда делавший полные сборы. Однако это все были роли героинь, которых я еще продолжала играть, и отказ от этого амплуа казался мне далеким и нескорым. Но вот ушел из жизни Зубов, и я простилась с Надеждой в «Варварах», ибо кто же мог заменить Зубова в Цыганове! Я понимала, что без Зубова нельзя играть «Варваров».

А бывают прощания, связанные с иными суровыми вещами — возрастом, например. Актер—художник, образы которого связаны с его внешностью. И постепенное старение ведет к переходу на другие роли, на другое амплуа. Пришлось это и мне пережить.

В 60-е годы в театре шел спектакль, поставленный И. В. Ильинским и В. И. Цыганковым, — «Ярмарка тщеславия». Исполнительницы роли мисс Кроули А. А. Яблочкина и Е. Д. Турчанинова были уже в преклонных годах, требовалась смена. И эту роль предложили мне. Я, конечно, согласилась. После нескольких репетиций вышла на сцену в костюме, с седой накладкой, но мало что изменив в своем лице. Я вообще не люблю грима. Прошла репетиция. Ильинский зашел в мою гримуборную. «Не вяжется то, что вы делаете на сцене, с вашим лицом, с вашей внешностью, Елена Николаевна. Давайте поищем грим». А образ-то был характерный, острый, сатирический. Пришел наш гример, и оба режиссера стали что-то делать с моим лицом. Гример наклеил страшный нос, провел какие-то штрихи. Надели полуседую накладку, нацепили чепец, и я увидела себя в зеркале. Это был ужасный момент. Очень больно стало где-то в груди, но... грим одобрен; все довольны, и я осталась одна с этой мерзкой, длинноносой образиной, смотрящей на меня из зеркала... Я поняла, как это ни горько было: прощайте, мои героини, начинается, очевидно, новый этап в моей творческой жизни — роли старух. Даже не пожилых героинь, где еще можно щегольнуть остатками внешности. Нет уже и мысли о Кручининой или о ролях «мам» — надо смириться и думать о «бабушках». Больно, грустно, но, как говорится, «закон божий». Я почти не заметила перехода от молодых героинь—Софьи в «Горе от ума», Лидии в «Бешеных деньгах» — к таким ролям, как Горелова в «За тех, кто в море!» и позднее Кручинина в «Без вины виноватых». Все это еще было закономерно и легко. А вот с «Ярмарки тщеславия» поняла, что кончилась и молодость и зрелость. Нужны другие краски, нужен иной подход к ролям. Дело не во внешнем облике. Должно постареть, поуспокоиться то, что внутри. И как-то глубже, мудрее должны смотреть глаза.

Я знала и отдавала себе ясный отчет, что от всех моих героинь, а в прошлом «роковых» женщин, от гордого и властного взгляда, поворота головы, от всех бурь внутри у меня наросли известные штампы. Появилась внешняя, поверхностная игра. Чтобы преодолеть это, мне нужен был друг, товарищ, учитель, пристальный, терпеливый взгляд. В то время в театр пришел режиссер Л. Е. Хейфец. Я внимательно смотрела первую у нас его постановку — «Свадьбу Кречинского». Я хорошо знала актеров, занятых в этом спектакле, и мне почудилось в каждом из них что-то новое, свежее. Интересно поставлены некоторые сцены этой хорошо всем известной комедии.

Мне очень захотелось поработать именно с Хейфецем. Молодой, ищущий, может, он очистит меня от всяких годами наросших штампов, подготовит к тому новому периоду творческой жизни, к которому я через боль, но уже подготовила себя. Стала узнавать у товарищей, как именно он работает с актерами на репетициях. Говорят: прибегает иногда к «этюдам». Как это — к этюдам? Ведь это стыдно, этюды-то делали в школе. И вдруг я, уже полвека актриса, и при всех буду делать этюды. И страшно, и стыдно. Но очень, очень хотелось учиться. Пусть этюды.

Следующей постановкой Хейфеца было «Перед заходом солнца» Гауптмана. Одна пожилая роль. Маленькая — это не важно. Но вот смогут ли мне ее дать: дочери ведь восемнадцать лет. Инкен юна, ну, мне, если дадут эту роль, если думать о поздних родах, должно быть не больше пятидесяти — ну пятидесяти пяти от силы. Да, я выгляжу неплохо, и все ж таки... Так хотелось работать с Хейфецем, что я решила просить эту роль. На деле же оказалось, что дирекция и хотела, чтобы я играла, да роль слишком мала. Еще видели во мне героиню. Значит, все к лучшему.

Уважаемая Елена Николаевна!
Просмотрев вчера спектакль «Перед заходом солнца», не могу удержаться, чтобы не выразить свой восторг. Сыгранная Вами роль хоть и не очень большая, зато глубоко эмоциональна и драматична. Есть некоторые актеры, игра которых всегда меня убеждает в том, что только так надо играть, не иначе, и что это тот образ, который не вызывает сомнений своей сценической достоверностью и органичностью.

Конечно, актеров на свете много, и играют неплохо, но служить эталоном в сценическом мастерстве не могут. Вы мне очень нравитесь и в игре, и в беседах, и в выступлениях, которые я неоднократно слушал. Играйте и маленькие роли, не бойтесь их, ведь все равно останетесь такой же высокой Гоголевой.
Ольшевский

Интересен мой разговор с Хейфецем. Я ему прямо сказала, что очень бы хотела работать с ним и рада, что мне дали эту возможность. Уже вывесили приказ о распределении ролей, и я — фрау Петерc, но я боюсь его. Говорю: «Мне сказали, что вы этюдами занимаетесь, а я уже для этюдов-то старовата, мне смешно и стыдно перед всеми». А он мне в ответ: «Вот видите как. А я вас боюсь — старейшая актриса Малого театра, как мне держать себя с вами?» Мы расхохотались, а потом я уже серьезно сказала: «Да, старейшая, и СССР, и так далее, но я понимаю, что у меня много штампов и сама я их не замечаю. Вас я прошу посмотреть свежими глазами и, не стесняясь, очистить меня от этих штампов. Я верю, что вы можете это сделать, но боюсь ваших «этюдов», как-то мне не очень ловко их проделывать, вроде поздновато!» После паузы Леонид Ефимович вдруг тоже очень серьезно ответил: «Впервые вижу актрису, которая так откровенно говорит о своих недостатках режиссеру, — это удивительно». Потом мне рассказывали, что его просто поразило: Гоголева—и вдруг так говорит о себе. А во время работы, на репетициях, мне было и трудно, и радостно, и творческое удовлетворение я ощутила. Что-то новое, легкое и простое. И были этюды, но Хейфец предлагал их так незаметно, а я исполняла их так непосредственно, что Леонид Ефимович после говорил: «Что же вы боялись этюдов, вы прекрасно их схватываете».

Работа с Хейфецем принесла мне громадную пользу и творческую удачу, как говорили товарищи. Хороший режиссер Хейфец, и моя ему большая благодарность. Его работы в Малом театре, пусть иногда не во всем удавшиеся, всегда чем-то очень и очень интересны. А главное его великолепное качество — он умеет раскрывать актера. Думаю, что это качество — величайший дар режиссера.

В «Заговоре Фиеско» Шиллера он выявил много новых дарований. Некоторые были загублены предыдущим постановщиком, на некоторых вообще не обращали внимания, считая просто бездарными, а они заиграли, и как заиграли! Многие просто вновь родились как актеры. Я — поклонница Хейфеца. Хорошо, что он в Малом театре.

В 60-е годы мне пришлось играть и Мурзавецкую в «Волках и овцах». В Малом театре я много видела Мурзавецких. Видела и Яблочкину, и Турчанинову, и Массалитинову, и Пашенную. Со многими из них я играла Глафиру. И вот теперь сама я Мурзавецкая. Я вдумывалась в образ своей героини, читала о процессе баронессы Розен (в иночестве игуменьи Митрофании) — прототипе Мурзавецкой. Почему-то передо мной часто вставала усадьба и помещичий дом в «Темных аллеях» Бунина. Размышляя, я без конца задавала себе вопросы: почему она осталась «в девицах», почему не вышла замуж? Как и почему не сложилась личная жизнь Меропии Давыдовны? Промотал ли все их состояние пьяница брат, сын которого, молодой Мурзавецкий, тоже пьянчуга? При этом пьянчуга никчемный, выгнанный из полка. Физических недостатков у Меропии нет, не урод она и лицом, так в чем же дело? Островский не дает на эти вопросы ответа. Тогда, следуя своему методу работы, я восстанавливаю биографию Меропии и ее брата.

Оба они рано осиротели. Брат был моложе. Забыв себя, Меропия отдается заботам о брате. Ему вручены бразды правления, усадьба, капитал, имение. А он, рано овдовев и оставшись с сыном, проматывает все, что у них с сестрой было, и умирает. Она бесприданница. На ее руках племянник и расстроенное имение. Благодаря своему уму, а он у нее бесспорно есть, определяет племянника на военную службу. Но поправить как следует финансовые дела почти невозможно, да, наверно, и практической сметки у нее нет. Племянника выгоняют из полка. Он сидит на шее у Меропии, пьянствует и тащит из дому все, что попадается под руку. Имение разваливается. А в губернии помнят, как она вела себя, воспитывая брата, каким уважением пользовалась, какой приобрела авторитет. Но денег нет, все идет к финансовому краху, потому и решается она на любую авантюру, даже на подлог: надо сохранять видимость приличия и респектабельности. Потому и вечно черное платье — других-то нарядов нет! Потому и хватается она, как утопающий за соломинку, за возможность женить племянника на богатой, глупой, по ее мнению, и безвольной Купавиной. Если он женится, Меропия все ее имение и капитал в свои руки заберет. Но наступают новые времена, появляются новые люди — заводчики, предприниматели, дельцы. Старосветские помещики отступают. Вот Меропия и напоролась на Беркутова. Фамилия, как всегда у Островского, точно передает смысл: Беркутов — беркут.

Много в своей жизни претерпела Меропия, много перестрадала. Некогда было думать о себе, выезжать, искать подходящего жениха. Да и сами женихи знали о ее разоренном хозяйстве. Их не проведешь. А Меропия не заботилась о радости и счастье. Обладая твердым, властным характером, она думала только о том, как скрыть разорение и поддержать семейный престиж.

Так размышляла я, читая «Темные аллеи» Бунина. Все ветшает. Дом уже не тот. Остался лишь запущенный сад, чудесные аллеи. Наступил конец помещичьей эпохи.

Теперь «Волки и овцы» уже не идут на сцене Малого театра. Если бы мне опять пришлось играть Меропию, вероятно, надо было бы еще помечтать, еще продумать «предлагаемые обстоятельства», и, может быть, да и наверное даже, появились бы некоторые новые черточки, новые акценты в роли. Теперь бы я обязательно настояла, чтобы сцену с Беркутовым не сокращали, а восстановили всю целиком, чего не было в нашем спектакле.

Другая моя работа — два «Горя от ума». Вернее, две Хлёстовы. «Горе от ума» было поставлено Евгением Симоновым в Малом театре в 1963 году. Чацкого играл Подгорный, Софью — Корниенко и Юдина, Фамусова — Царев и Ильинский. Мне и Фадеевой была поручена роль Хлёстовой. Симонов ставил «Горе от ума» в романтическом стиле. Этому способствовали и декорации Б. И. Волкова, и костюмы, и, пожалуй, трактовка некоторых ролей. Это, скорее, был Петербург, а не московский дом Фамусова.

Так я и играла. Я читала, что Грибоедов писал свою Амфису Ниловну простоватой. Я же, следуя замыслу режиссера, представляла Хлёстову независимой, всех и все несколько презирающей, резкой (фамилия-то какая! Хлёстова, хлыст!). Такая и во дворце в Петербурге бывала, и не на последних ролях, могла и с императором говорить свободно. Она, безусловно, умна, хотя несколько самодурка. «Зловещая ли она старуха», как говорит Чацкий, — не знаю. В постановке Симонова, под влиянием слухов и общественной молвы на балу у Фамусова и непочтительного отношения Чацкого (не подошел к ручке да еще осмелился засмеяться, по ее мнению, ни к селу ни к городу), она раздражена, возмущена его дерзостью. Но зловещей старухи в моем исполнении не было. Весь облик скорее напоминал петербургскую гранд-даму, чем московскую старуху, воссозданную по рисункам Боклевского. Не думаю, что образ получился правильным. Во всяком случае, в другой постановке он оказался бы невозможен. Вероятно, правильнее было бы играть, как В. Н. Пашенная и особенно В. О. Массалитинова. Увы! Эти краски не моей палитры. И если бы я и старалась подражать этим великолепным актрисам, у меня бы ничего не получилось, а тем более на общем фоне постановки Евгения Симонова.

Но вот в 1975 году Малый театр опять вернулся к «Горю от ума». Ставил спектакль молодой режиссер. В. Н. Иванов под общим руководством М. И. Царева. Состав несколько изменился, я бы сказала, помолодел, хотя роль Фамусова по-прежнему исполнял Царев, а Софьи — Корниенко. Хлёстову снова дали мне. Художник Е. И. Куманьков создал весьма достоверный московский дом Фамусова, да и сам Царев—Фамусов был блестящим московским барином. Виталий Соломин играл молодого, но несколько спорного Чацкого — резкого, подчас вздорного. Не все принимали такой образ. Пришлось и мне пересматривать мою Хлёстову. Теперь я не кичилась своим богатством, своими бриллиантами, как в прежней постановке. Костюм был более скромным, но я играла московскую крепостницу, властную, иногда даже и веселую, готовую пожурить и метко высказаться. С удовольствием хвасталась своей арапкой — вот, ни у кого такой нет, а у нас с сестрой это чудище есть. Никто не смеет так отрекомендовать Загорецкого, а ей можно, ей все дозволено. Выходка Чацкого, как только она узнала, что это тот мальчишка, которого она «за уши дирала», особенно ее не затронула,—ну что на мальчишку обращать внимание! А вот дурак Скалозуб ее взорвал. Лезет со своими «выпушками, петлицами», вроде ее поправляет, она бы даже уехала сейчас же — так разгневалась. Да вовремя тучу разогнал Молчалин. Вот милый, услужливый человек. Сумасшествие Чацкого ее поразило. Она даже поверить в это не может. Знала его мальчишкой и шалунишкой и только что видела здесь, правда, он как будто не к месту рассмеялся, но зла на него она пока не имеет. Недоумевает, жаль его. В общем он неплохой был малый, и вот — на тебе. В монологе Чацкого есть кое-что, что ее, женщину неглупую, даже заставляет задуматься. Но вот Чацкого занесло, Хлёстовой почудилась дерзость, и она вконец разгневалась и встала из-за стола. Последний акт — разъезд гостей. Хлёстова попросту устала, и ей вое безразлично. Хочется скорей домой в постель, потому почти равнодушно говорит она о Чацком.

Не считаю, что мне удалась эта роль, я чего-то не нашла в ней, не «сидела» в роли, как мы иногда говорим. Режиссура мне не помогала, а сама я, играя редко, никак не могла уловить ту ниточку, которая бы связала мое исполнение с нафантазированным образом. Мешал старый образ Хлёстовой, подсказанный Симоновым. Тянуло на гранд-даму, а не на старуху. Переход на роли старух вообще очень труден, хотя я уже и совершила его, играя «Пучину». Но о «Пучине» особый разговор. Да, в сущности, какая роль дается легко? Мучителен, ох как мучителен труд актера! Если и заснешь, пробегая мысленно отдельные сцены, то, проснувшись среди ночи, опять и опять до рассвета перебираешь, ищешь, думаешь, иногда и плачешь, что не можешь уловить образ.

«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»

Е.Н. ГОГОЛЕВА

«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»

ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ

«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»

Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ


И еще об одном актере хочется мне сказать — замечательном актере, талант которого оставил большой след в моей жизни. О нем написано много великолепных отзывов, он был любимцем на киноэкране, неповторимым на эстраде, читая неподражаемо Крылова, Маршака и т. д. Он пришел в Малый театр популярнейшим уже «Игорем Ильинским». Я не буду перечислять все его прекрасно сыгранные роли в Малом театре. Я хочу только поделиться тем глубоким впечатлением, которое Игорь Владимирович Ильинский произвел на меня. Произошло это в нашем маленьком зале А. Н. Островского. Не помню, по какому случаю там состоялся концерт. И Игорь Владимирович читал Гоголя — «Старосветские помещики». Это было необыкновенно, удивительно — так точно и тонко были переданы юмор, грусть, горечь и трагизм Гоголя. Да, это до сих пор незабываемо.

И второе потрясение моего творческого восприятия — Ильинский—Аким во «Власти тьмы» Л. Толстого.

Не могу передать словами впечатление от игры Игоря Владимировича в этом спектакле — нет таких слов. Это исполнение большого мастера потрясло всех, кто имел счастье видеть Ильинского—Акима.

«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»

Е.Н. ГОГОЛЕВА

«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»

МИХАИЛ ЦАРЕВ

«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»

Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
КОНСТАНТИН ЗУБОВ

Третий большой художник — Михаил Иванович Царев. Он начал как герой-любовник, но в процессе своего творческого развития проявил себя и как разносторонний характерный актер и как мастер трагедии.

Я была больна в то время, когда Царев пришел в Малый театр. И впервые увидела его уже на сцене в одной из лучших его ролей — Чацкого. Надо сказать, что Царев буквально потряс меня своим первым выходом, тем, как Чацкий выбегает на сцену. В этом Чацком были и молодость, и задор, это был влюбленный молодой человек, так радостно ощущающий возвращение на родину.

Я играла с Царевым в разных пьесах — как советских, так и классических. Он создал в них множество «замечательных характеров, высоко оцененных и критикой я публикой. Мне хочется здесь отметить только три, особенно восхитившие своим мастерством и блеском. Первый из них — Макбет. Я считаю, что во второй половине спектакля Царев, произносивший монологи мрачного, разочарованного и философствующего Макбета, поднимался на самые большие высоты искусства. Не знаешь, чем больше восхищаться — изумительной ли подачей речи, умением нести мысль или способностью сосредоточить на себе внимание зрителя. Вторая роль, которую я особенно глубоко ценю, — дядюшка в «Селе Степанчикове» по Достоевскому. Царев играл не просто безвольного человека, неспособного противостоять злу, воплощенному в Фоме Опискине. Он играл человека чистой души, большой доброты, у него были такие теплые, сердечные, чисто русские интонации, что зритель не знал, возмущаться ли этим персонажем или восхищаться им.

И наконец, в прекрасно сыгранном Царевым Фамусове один монолог я считаю подлинным шедевром артиста. Это монолог о Москве. По юмору, рельефности и смысловой выразительности, по подаче стиха он принадлежит к вершинам искусства Малого театра.

«Листая старые подшивки»

ЭДУАРД МАРЦЕВИЧ: «МОЯ ЖИЗНЬ — ЭТО ЧЕРЕДА ПАДЕНИЙ И ВЗЛЕТОВ»

Народный артист России Эдуард МАРЦЕВИЧ проснулся знаменитым после премьеры спектакля «Гамлет», в котором сыграл заглавную роль. Он стал достойным соперником великого Евгения Самойлова, который отдал должное молодому коллеге...

«Листая старые подшивки»

ЭДУАРД МАРЦЕВИЧ: «МОЯ ЖИЗНЬ — ЭТО ЧЕРЕДА ПАДЕНИЙ И ВЗЛЕТОВ»

Народный артист России Эдуард МАРЦЕВИЧ проснулся знаменитым после премьеры спектакля «Гамлет», в котором сыграл заглавную роль. Он стал достойным соперником великого Евгения Самойлова, который отдал должное молодому коллеге. Его приветствовала публика, критики. В фильме «Красная палатка» он выступил в амплуа героя-любовника, к чему имел все данные. Но тут была особая ситуация: его любила героиня, которую играла одна из самых красивых женщин нашего времени: суперзвезда Клаудиа Кардинале. А потом было много интересных работ в Театре Маяковского, в Малом...

Нашу беседу я начала с традиционного вопроса:

- Эдуард Евгеньевич, почему пошли в артисты?

- Папа у меня — артист. Предки — священники. Люди этой профессии священнодействуют, а об артистах Михаил Щепкин говорил: «Или священнодействуй, или пошел вон!» Такое отношение к профессии мне нравится. Так что после окончания школы в Вильнюсе я и поступил в театральное училище имени Щепкина при Малом театре. На сцене Малого играю вот уже более тридцати лет. А до этого более десяти лет служил в театре Маяковского. Там прошли мои юношеские годы под руководством незабвенного Николая Павловича Охлопкова. Он подарил мне Гамлета. И еще роли в спектаклях «Иркутская история», «Проводы белых ночей», «Как поживаешь, парень?» На сцене этого театра в пьесах Арбузова я играл с Марией Бабановой! Да, это были прекрасные годы юности... Сейчас в Малом театре работаю над очень интересным репертуаром. Играю царя Федора Иоанновича, Войницкого в «Дяде Ване», Лыняева в «Волках и овцах». В спектакле «Дядюшкин сон» — дядюшку, в «Царе Борисе» — Шуйского. Я стал и режиссером. Закончил высшие режиссерские курсы в Паневежисе у маэстро Мильтиниса.

- Потому что вы из Литвы или из почтения к Мильтинису?

- Нет, не так. Я закончил съемки в «Красной палатке». Мы на 50 дней на ледоколе «Обь» выходили в широты Новой Земли, Земли Франца-Иосифа. Я жил в одном кубрике с Донатасом Банионисом. Он много мне рассказывал о Паневежисском театре. Это было в шестьдесят восьмом году, а в семьдесят четвертом театр приехал в Москву. Я посмотрел спектакль «Вольпоне» по Бену Джонсону. Спектакль произвел на меня сильное впечатление. Ведь Джонсон — второй после Шекспира английский драматург. Как Пушкин затмил многих выдающихся поэтов девятнадцатого века, так и Шекспир — многих великолепных драматургов века шестнадцатого. Ну, а та пьеса — потрясающая. Я видел и самого Мильтиниса на сцене: он играл Вольпоне. Потом я заболел, перенес операцию, думал, что должен менять профессию. Мне было сорок лет. Решил, что надо стать режиссером. Кстати, я и в юности организовал студию в Центральном Доме работников искусств, где поставил спектакли «Короткое счастье Фрэнсиса Макомбера» и «Русский характер» по Алексею Толстому. Я закрыл эту студию, потому что в ней ощущался налет дилетантизма, а я хотел, чтобы все было профессионально. Вот и поехал к Мильтинису. Год учения у него мне очень много дал.

- Что в его опыте оказалось для вас главным?

- Метод. Он никогда никого не учил. И не любил учеников, считал, что они потенциальные убийцы учителя. Он стремился найти общий язык с теми, с кем делился опытом. Мы с ним нашли общий язык. Он преподал мне, как вместить в одно мгновение ритм, настроение и динамику спектакля. И отталкиваясь от всего этого, в классической пьесе вести диалог персонажей так, как его ведут сегодняшние люди. Не по-театральному, а вот так, как мы с вами.

- Значит, вы не испытывали неприятных ощущений школьника за партой?

- О нет. Стажировка у Мильтиниса — это было счастье. Как в древнегреческих академических садах. В Школе Аристотеля, Платона... Мильтинис любил историю, знал 9 языков, у него в доме практически не было ничего, кроме книг. А беседы с ним! Да и можно было просто сидеть с ним рядом. Он молчит, и ты молчишь. И не смей даже слова сказать! Он заговорит — тогда и ты можешь вставить вопрос. С десяти утра до поздней ночи ученик (а я все-таки считал себя его учеником) должен был сидеть при нем, как собака у ноги. В эпоху Возрождения так учились Ремеслу и Микеланджело, и Рафаэль. Я счастлив, что учился у этого энциклопедически образованного человека. Каждый вторник он собирал всю труппу на пятиминутку. Я видел, как он отчитывал Баниониса, как мальчишку. Народного артиста СССР! Лауреата многих престижных премий! При этом мог похвалить молодого актера. В труппе Мильтиниса не существовало чинопочитания. Он поклонялся Истине. Истине вообще и в искусстве в частности.

- Вы учились у Мильтиниса режиссуре. Насколько я знаю, уроки оказались плодотворными...

- Уже семь лет со сцены Малого театра не сходит поставленный мною спектакль «Не было ни гроша, да вдруг алтын», два года идет спектакль «Воскресение» по Льву Толстому. Я сам написал инсценировку. Сделал десять вариантов, пока не остановился на том, в котором, как мне показалось, смог выразить главное.

- Что же это?

- Грех и искупление. Путь к воскресению истинно человеческого начала. Идея должна проявиться, когда всплывает начало преступления Нехлюдова перед Катюшей. Вся эта сцена ярко освещена. Зрители считают, что получилось красиво в хорошем смысле слова... Я влюблен в этот спектакль.

- Как вы осовремениваете Островского? Как сочетаете злободневное для той эпохи и вечное?

- Я ставлю спектакли, ориентированные на вопросы, которые волнуют наших современников. В спектакле «Не было ни гроша, да вдруг алтын» я говорил о яме, разделяющей наше общество на бедных и богатых. Но в Малом театре вековые традиции. Никуда не уйдешь от витающей над драматургией прошлых лет наивности. Кстати, это свое произведение Островский любил больше других, потому что это была пьеса-музыка. И вот сумел поэтично рассказать о богатых, которые прячут миллионы, изображая бедных. Как это созвучно тому, что происходит сейчас, и интересно всем нам!

- Но те-то были стыдливы. Наши, которые нас больше беспокоят, — беспардонны.

- Те — не стыдливые. Те — скупые. Сродни мольеровскому Скупому, пушкинскому скупому рыцарю... Кстати, скупердяя Крутицкого из пьесы Островского поначалу играл Евгений Валерьянович Самойлов. Теперь играю я. В спектакле о Руси, о Москве, о Замоскворечье. О любви. О порядочности, об интеллигентности... Там есть слова: «Ну лавка-то внешне. А ночами-то мы совсем другими делами занимаемся». Я добавил сцену с гульбой, с цыганами. Но там и небо, и Москва...

- Английский классик вслед за античными философами сказал: «Весь мир — театр». Что же в таком мире Россия?

- Трагикомедия. Все хотят возрождения России, но многие при этом думают только о развлечениях, выражающихся в дерганиях тела. Хочется, чтобы мы все пришли к совершенствованию души, к любви.

- Как вы снимались в «Красной палатке» с Клаудией Кардинале?

- Хорошо снимался.

- Не сомневаюсь. Но Клаудиа повлияла на ваше отношение к женщине?

- Клаудиа — женщина удивительной красоты. Но и внутренний ее мир красив. Я оказался вовлеченным в этот мир. Хотя среди моих партнерш по работе — много красивых актрис: Изольда Извицкая, Алла Ларионова, Людмила Гурченко, Людмила Савельева. И красивые актрисы нового поколения. А в «Красной палатке» я попал в созвездие: Шон Коннери, Питер Финч, Марио Адорф, Юрий Соломин, Юрий Визбор, Отар Коберидзе, Борис Хмельницкий. Прекрасная компания! Послал Господь такое счастье!.. Прекрасная Клаудиа будила в душе благородные чувства, но я преклоняюсь перед женщиной прежде всего потому, что у меня прекрасная жена. Ее зовут Лилия Османовна. Она экономист.У нас двое сыновей. Оба актеры.

- Где и когда вы с Лилией познакомились?

- Тридцать лет назад в театре. Она у нас работала.

- Эдуард Евгеньевич, вы играли и Гамлета, и простых советских парней — как Сергей из «Иркутской истории».

- Причем почти одновременно.

- Ну и как вам удавалось одновременно находить разные ключики к постижению столь разных характеров?

- Как удавалось — секрет. В нем — самое интересное. Потому и считаю, что у меня хорошая профессия.

- Как вы, тогда еще совсем молодой актер, нашли «своего» Гамлета?

- Действительно, был молод, учился на первом курсе. Тогда-то и увидел в этой роли великого англичанина Пола Скофилда, который выступал с театром Питера Брука на гастролях в Москве. И конечно же, Евгения Самойлова в театре Маяковского. Я был потрясен. Я просто заболел этой ролью. На втором курсе показал Гамлета в сцене с матерью, с Полонием. Однокашники надо мной смеялись: как ты решился взяться за такую роль? Так уж случилось, что я показал ее Охлопкову. Ему понравилось. Я стал репетировать. А вскоре заболел Евгений Валерианович Самойлов. И вот я днем репетирую эту роль, а в пять часов вечера раздается звонок из театра: «Прими теплый душ и приходи играть в спектакле»... Эта роль повлияла на многие мои дальнейшие работы. Она — моя любимая. Ключ к «моему» Гамлету в словах Белинского, который говорил, что Гамлет — это величайший алмаз в короне драматических поэтов... Работая над этим образом, я помнил те слова. И читал о Мочалове в роли Гамлета, об Эдмунде Кине, о Качалове, о Ливанове.

- Все прочитанное не помешало вам внести в эту работу свое?

- Нет, я познавал живую ткань образа. И меня вел Охлопков. Но он отталкивался от моего характера. Он говорил: «Ты играешь Бэмби, который выскакивает из леса. А в лесу столько неправды, ненависти, зависти, коварства... И этот лес горит. На наших глазах Бэмби взрослеет и превращается в борца за истину, за справедливость. И готов за это принять смерть». Гамлет остался во мне на всю жизнь. Он мне и помогает, и мешает. Я живу бескомпромиссно, и потому то взбираюсь, то падаю, а потом опять взбираюсь. Так и проходит моя жизнь.

Беседовала Елена БЕЛОСТОЦКАЯ
«Слово», 08.06.2001

«Листая старые подшивки»

НЕКОВАРНАЯ ЛЮБОВЬ ЮРИЯ

Сначала показалось странным, что сидевший рядом со мной немолодой человек в середине второго действия стал допытываться у своей спутницы, чем закончится происходящее на сцене. Потом кто-то громким шепотом воскликнул: «Неужели он ее отравит?!»...

«Листая старые подшивки»

НЕКОВАРНАЯ ЛЮБОВЬ ЮРИЯ

Сначала показалось странным, что сидевший рядом со мной немолодой человек в середине второго действия стал допытываться у своей спутницы, чем закончится происходящее на сцене. Потом кто-то громким шепотом воскликнул: «Неужели он ее отравит?!» На сцене горели шиллеровские страсти «Коварство и любовь». Я присмотрелась к этим зрителям они не были похожи на случайно забредших в театр. Кроме того, на премьеру в Малый театр заглянуть так, между прочим, и невозможно: билетов в кассе не бывает. Просто сюжет трагедии нашим зрителем забыт немного. Но, очевидно, это не единственная причина, заставившая Юрия Соломина поставить ее.

Да, пьеса эта немного подзабыта. Но Юрий Соломин решился напомнить о чистоте чувства двух юных сердец, которым уготована судьба Ромео и Джульетты, но не из-за вражды семейств, а по причине их сословных различий. Тема вечная. Так же, как и коварство, нечистоплотность, интриги правителей и прочее, чем наполнен мир, а значит, и захватывающий сюжет пьесы.

... Это было в 30-е годы прошлого столетия. На сцене Малого театра давали «Коварство и любовь». Великий Мочалов играл Фердинанда. И вот своим знаменитым громким шепотом он произносит одну фразу. Это вызвало взрыв аплодисментов. П.П. Каратыгин, драматург, не расслышал произнесенные артистом слова и склонился к своему соседу, подвыпившему купчику, который в бешеном восторге бил в ладони и стучал ногами: «Что такое сказал Мочалов? «Купчик сконфузился немного: «Не слышал, батюшка, извините. Но играет-то как, злодей, — чудо! чудо! «Вот такое же чудо преподнес нам и современный Малый театр.

Малый театр славен редкой способностью создать исполнительский ансамбль. Этот механизм, тонкий и очень капризный, и на его сцене порой дает сбои. До начала спектакля мне казалось, вот появится Валерий Баринов (фон Вальтер), актер, способный заполнять собой все пространство сцены даже когда молчит, и другие останутся в его тени. Однако у Василия Бочкарева (Вурм, личный секретарь фон Вальтера), Ярослава Барышева (Миллер), Евгения Самойлова, исполнившего эпизодическую роль камердинера герцога, биотоки не менее мощны... Но вот начался спектакль, и все дарования слились воедино, захватили зрителей и своей страстностью, и своеобразием трактовок персонажей. К примеру, Вурм в переводе с немецкого это слово означает «червяк» в разных постановках всегда был явным подлецом. На Вурме-Бочкареве — маска добропорядочности, серое лицо, серый костюм... Может ли достичь больших высот в карьере человек с откровенной печатью негодяя на лице? Вопрос нынче очень актуальный. Не сразу понятно из-за этого, почему так категорически отвергает притязания Вурма на Луизу старик Миллер. А когда секретарь сбрасывает маску перед своим сюзереном, то даже того, прирожденного мастера политических интриг, потрясает его цинизм.

Однако судя по реакциям зрительного зала, коварство политиков вообще надоело порядком. Естественно, что иногда о нем хочется забыть, а потому бурю восторгов вызывает гротескный гофмаршал-дурак фон Кальб в великолепном исполнении Александра Клюквина.

Упомянутый Мочалов создал в свое время нетрадиционный образ Фердинанда человека сильного, немного грубоватого даже, не мирящегося с ложью окружающих. Каким может быть Фердинанд в наше время? Думаю, мочаловская трактовка не подошла потому, что, скорее, вызвала бы ассоциацию с нынешними парвеню, «новыми русскими». А потому романтического влюбленного играет Василий Зотов — актер с благородной, утонченной внешностью, не лишенной, однако, мужественности. Верится в то, что такого Фердинанда могла полюбить и леди Мильфорд, и Луиза. Актриса Елена Харитонова (леди Мильфорд) создала запоминающийся образ красивой, доброй, но несчастливой женщины, ставшей жертвой коварства сановных особ.

Как часто бывает, что актеры, изображая на сцене любовь, все равно существуют каждый сам по себе. Думаешь: «И за что она его полюбила?!», или наоборот: он — ее. Если бы не верилось в чувства «соломинских» Луизы (Татьяна Скиба) и Фердинанда, то спектакль рассыпался бы. Не помогли бы ни великолепные костюмы и декорации художника Энара Стенберга, ни прекрасная музыка Григория Гоберника. Но на сцене предстает настоящее чувство, ради которого стоит и умереть. Наверное, не мне одной стало ясно на душе от того, что есть такой замечательный театр.

Маргарита МАРУТЯН
«Российские вести»,03.02.1999

«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»

Е.Н. ГОГОЛЕВА

«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»

БОРИС БАБОЧКИН

«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»

Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
БОРИС БАБОЧКИН

Личность Бориса Андреевича Бабочкина была очень сложна. Порой резкий и несправедливый, он одновременно был хорошим товарищем, преданно и ответственно относился к своему делу. Как деятель искусства, Бабочкин был лишен «ячества», никогда не работал на публику. К актеру Бабочкин-постановщик относился внимательно и требовательно; если актер верно намечал образ, мог учиться у него, идти за его трактовкой. Он умел увидеть и раскрыть в актере новые краски, новые грани дарования.
Я очень ценила Бабочкина-режиссера. Его глубоко социальные, проникнутые духом современности, точные прочтения Горького были прекрасны. При этом Бабочкин брал и такие пьесы Горького, о которых шла молва, что они не сценичны и мало интересны для зрителя. А вот в постановках Бабочкина эти «не сценичные» пьесы становились интересны и волновали зрителя и актеров.

Мне посчастливилось играть в его постановке пьесы «Достигаев и другие». Сам он был блестящим исполнителем роли Достигаева. Его мелкая, скользящая походка, поднятые плечи, засунутые в карманы руки, холеная бородка и усики, непревзойденный тенорок — все было удивительно типично. Конечно, это фабрикант не морозовского размаха и культуры. Это проницательный, умный и какой-то скользкий человечек. Видишь, что враг, а ухвати-ка, разберись, какие мысли в этой аккуратно причесанной голове. А мыслей там много, они злые, торопливые и бегут, бегут, перегоняя друг друга: куда, к какому берегу пристанут, как он выкарабкается и не попадется на крючок!

Великолепно играл Борис Андреевич. И как точно была передана атмосфера тех предоктябрьских дней! Играя с ним Меланию, я всегда чувствовала, что игуменье боязно. Боязно, потому что я — Мелания никак не могла понять Достигаева—Бабочкина. Куда он гнет? Спасет он ее или сбежит? И надо ли бежать или здесь, на месте, убивать этих «революционеров», «страшных большевиков»? Говорит: «Мир надо с немцами». Какой мир с немцами? Непонятен Мелании Достигаев, непонятен и страшен.

Мне нравилось играть с Бабочкиным, потому что партнер он был превосходный. Все, что он делал, было взаимосвязано с партнером, все для него и от него. Бабочкин не всегда приходил в настроении, часто было известно, что он играет больной. Но это знали мы за кулисами, а на сцене я никогда не чувствовала недомогания Бабочкина. Точность формы и острота мысли, темперамент и полная отдача требовали и от меня, его партнерши, такого же ответа. А что может быть радостнее творческого слияния с партнером. И я глубоко благодарна Борису Андреевичу за эти счастливые минуты вдохновения, за истинное творчество, даже в такой небольшой роли, как Мелания в «Достигаеве и других».
Бабочкин уговаривал меня играть Мавру Тарасовну в его постановке «Правда — хорошо, а счастье лучше» Островского. Я не принимала спектакль, и роль эта казалась мне не отвечающей моему дарованию. Бабочкин привлек Белевцеву, и она, сыграв Барабошеву, раскрыла новые грани своего таланта.

Работы Бабочкина были неровными. Иногда интересная постановка не сопровождалась удачной игрой самого постановщика. Так, Бабочкин очень хорошо поставил «Иванова» Чехова. Борис Андреевич тонко и умно работал с актерами. Он помог Роек сделать роль Сарры, и этот образ стал ее выдающимся достижением. В спектакле прекрасно играли Жаров, Велихов, Подгорный. Но сам Бабочкин, исполнявший роль Иванова в очередь с Царевым, на мой взгляд, уступал ему. Царев играл более выпукло и верно. Бабочкин—Иванов был суховат.

Зато постановка «Браконьеров» Э. Раннета и исполнение ролей Нифонтовой, Жаровым и самим Бабочкиным (там было три действующих лица) стали общепризнанной удачей Бориса Андреевича.

Я за многое ценила Бабочкина. У него всегда была интересная задумка. А как придирчиво он относился к речи актера. Как берег слово Островского или Горького, как хранил эту неумирающую традицию Малого театра.

«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»

Е.Н. ГОГОЛЕВА

«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»

КОНСТАНТИН ЗУБОВ

«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»

Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
КОНСТАНТИН ЗУБОВ

Я говорила о многих артистах Малого театра, составивших его славу в предреволюционные годы и первые годы Советской власти. Сейчас я хочу рассказать о выдающихся деятелях, чье творчество наложило значительный отпечаток на развитие Малого театра. Я имею в виду Зубова, Бабочкина, Царева и Ильинского.

С Константином Александровичем Зубовым у меня всегда существовали прекрасные отношения. Он много раз был моим партнером и всегда внимательно следил за моими работами.

По своему творческому профилю Зубов был скорее артистом театра Корша, нежели Малого. Но и Малым он руководил умело и умно. Зубов принадлежал к категории образованных актеров, учился в Нанси, затем в Петербургском университете и Школе драматического искусства у В. Н. Давыдова. П. М. Садовский относился к нему свысока и внутренне над ним посмеивался. Но то, что Зубов был человек умный, интеллигентный и воспитанный, всегда выручало его и помогало ему.

Я уже писала, что он очень хорошо играл в «Стакане воды», был обаятелен, вел себя как истинно светский человек и блистательно парировал реплики своих врагов. Вообще Зубов был превосходный актер комедии. Во всех своих комедийных ролях он отличался абсолютной достоверностью, избегал утрировки и шаржа. Зубов поставил «Пигмалиона» Шоу и сыграл Хиггинса. Пьеса, конечно, не в стиле Малого театра. Зубов и поставил ее, как ставили коршевские спектакли — занимательно, легко, весело. В известной мере он сделал этот спектакль для Зеркаловой, которая виртуозно играла Элизу Дулиттл. Исполняя роль Генри Хиггинса, он изображал скорее француза, чем англичанина. Но в рамках задуманного образа Зубов был неотразим. Кстати, в этом спектакле Велихов удивительно верно и точно играл корректного англичанина полковника Пиккеринга.

Две роли Зубова были особенно хороши. Прежде всего — Цыганов в горьковских «Варварах». Некогда хороший инженер, Цыганов начинает спиваться и постепенно деградирует. Этим воспользовался грубый Черкун, чтобы восторжествовать над ним и захватить первенство. Эволюция Цыганова была передана Зубовым безукоризненно.
Но вершиной достижений Зубова-актера был Стессель в «Порт-Артуре» А. Степанова и И. Попова. Это был военный высокого ранга, воспитанный, обладающий выправкой, элегантностью. Такого Стесселя можно было представить и на приеме у его величества. Однако формула «чего изволите» вовсе не противоречила его выправке и достоинству. Стессель не глуп, как это может показаться на первый взгляд. Но он человек мягкий и бесхарактерный и целиком находится под каблуком у своей жены. Она фактически командует им и направляет всю его деятельность.

Зубов был режиссером старого типа. При работе над спектаклем он не открывал особых глубин, не искал новых форм. Он умело подбирал исполнителей и добивался хорошей игры.

«Листая старые подшивки»

СЕКРЕТ ЕЕ БАБУШКИ

Героини Быстрицкой - женщины сильные и волевые. Этим они на нее и похожи: Элина Авраамовна всегда идет против тех обстоятельств, которые могут помешать ее целям, мечтам, ее пониманию искусства...

«Листая старые подшивки»

СЕКРЕТ ЕЕ БАБУШКИ

ТЕМ HE МЕНЕЕ для нее самой внешность никогда не была главной. Никогда не считала себя красивой, находила в своей внешности немало недостатков, а замечания типа «красота не требует таланта» воспринимала как абсолютно несерьезные и много времени тратила на овладение профессией. Героини Быстрицкой - женщины сильные и волевые. Этим они на нее и похожи: Элина Авраамовна всегда идет против тех обстоятельств, которые могут помешать ее целям, мечтам, ее пониманию искусства.

Ей рано пришлось повзрослеть. Когда началась война, Элине было тринадцать лет. Отец - фронтовой врач, работал в передвижном эвакогоспитале. А она разносила раненым письма, газеты, помогала как могла. Актерский талант дал о себе знать еще в медицинском училище, куда Элина поступила, следуя семейной традиции. Там был драматический кружок, и все друзья и сокурсники очень скоро стали твердить, что ей надо быть актрисой. Она и сама это понимала, но родители были категорически против. Когда Элина поступила в театральный, папа с мамой восприняли известие как трагедию. Какое-то время они ей не помогали, и пришлось подрабатывать. Примирение случилось лишь тогда, когда увидели дочь на сцене вильнюсского театра в роли арбузовской Тани. Родители пришли на премьеру тайком. Зато, когда она вернулась домой из театра, дверь ей открыла мама, в комнате стоял отец в парадном костюме, а на столе кипел самовар. Вскоре Быстрицкая получила одновременно приглашения на две роли сразу - в фильмы «Неоконченная повесть» и «Двенадцатая ночь» по Шекспиру. Она выбрала «Неоконченную повесть» Эрмлера.

Вообще с самых первых шагов Быстрицкой повезло работать с крупнейшими режиссерами. Герасимов, Ромм... После выхода в свет «Неоконченной повести», где Элина сыграла врача Елизавету Максимовну, конкурс в медицинские институты явно подскочил, а Быстрицкую признали лучшей актрисой года. Когда она узнала о том, что Сергей Аполлинариевич Герасимов собирается снимать «Тихий Дон» и подбирает актеров, то при первой возможности позвонила Герасимову, Сергей Аполлинариевич выслушал ее просьбу и пригласил приехать на пробы. Аксинья стала самой большой удачей актрисы. Шолохов сам утвердил ее на роль. Увидев фотопробы, писатель воскликнул: «Вот она - моя Аксинья!»

После «Тихого Дона» были «Добровольцы», «Все остается людям». Все это этапные картины для своего времени. А казаки признали ее, между прочим, своей и умоляли называть себя не иначе как Аксиньей Донской. У нее были потрясающие партнеры и учителя - великие актеры Малого театра и кино, среди которых - Жаров, Бабочкин, Черкасов, Гарин, Бондарчук...

...После войны ей снились прекрасные сны: «Играла дивная музыка, я летала, танцевала, кружилась в воздушных шарфах и платьях». Элина восприняла это как знак свыше, решив, что искусство - ее судьба. Сны стали явью. Но профессия актера да и сама наша жизнь требуют немалых усилий. Приходится быть активной, следить за физической формой, ограничивать себя во многом. Каждое утро - зарядка, занятия с гантелями, и так из года в год. Привычка к четкому ритму.

У нее красивый, уютный дом, в котором нет ничего лишнего. Основное украшение - живые цветы, которые она очень любит, а они, как оказалось, ее: стоит ей к ним приблизиться, как листья начинают шевелиться. Здороваются, наверное.

Ей часто задают вопросы о секрете ее молодости. Она не очень любит подобные разговоры. И тем не менее открыла один из секретов: «Как-то бабушка мне сказала: детка, каждому дается ведро жизни - таланта, красоты, радости. Вопрос в том, как его расходовать. Видимо, я умела расходовать аккуратно».

Наталия ЛЕСНОВА
«Парламентская газета», 15.12.2000

«Листая старые подшивки»

ИСТОРИЯ С ЖОЗЕФИНОЙ. НО КАКАЯ...

Дуэт Евгении Глушенко и Валерия Баринова — целая симфония чувств, тончайших, трепетных, растопивших охладевшее сердце императора, вернувших Жозефине молодость души...

«Листая старые подшивки»

ИСТОРИЯ С ЖОЗЕФИНОЙ. НО КАКАЯ...

На днях промелькнула в СМИ информация о том, что на аукционе в Фонтенбло (Франция) состоялась распродажа вещей, принадлежавших или связанных с именем Наполеона Бонапарта. И самым ценным предметом — не по стоимости, а по значимости — оказалась белая батистовая сорочка, в которой, согласно преданию, скончался легендарный император и полководец 5 мая 1821 года узником на острове Святой Елены. Мир и сегодня, почти два столетия спустя, не теряет жгучего интереса к этой сколь великой, столь же и противоречивой личности.

«Корсиканка» чеха Иржи Губача — пьеса, как принято говорить, «самоигральная»: во-первых — комедия, до которой очень охоча нынешняя публика, во-вторых — сюжет занимательный, где перепуталась история с самой беспардонной, но лихо закрученной выдумкой, в-третьих, что ни роль — праздник для актеров, а уж две центральные — Наполеон и Жозефина — настоящие бенефисные. Что удивляться, «Корсиканка» — всегда желанный гость на театральной афише. За последние годы московские зрители успели повидать несколько гастрольных версий, а теперь появились и свои, столичные: в прошлом сезоне в Театре киноактера в постановке Г. Сайфулина, а на днях, прямо под 8 Марта, в подарок женщинам, — на сцене филиала Малого в режиссуре Владислава Константинова и оформлении Александра Глазунова. В главных ролях — Валерий Баринов и Евгения Глушенко.

В. Баринов на сегодня в Малом самый, пожалуй, востребованный актер: за редким исключением занят во всех последних премьерах. И — о чудо! — нигде не повторяется. Вот только что сыграл в «Пучине» Островского эдакого хитрованца-купчину из замоскворецких — с умом коварным, руками загребущими, сердцем черствым, а душой-то все-таки русской, с размахом. И тут же он — великий полководец, император Наполеон Бонапарт, покоривший всю Европу, а кончающий свои дни узником на острове Святой Елены.

От былого величия здесь, на острове, остались у него только позолоченное кресло да парадный мундир с золотыми пуговицами. А кругом — мерзость запустения: крысы стаями бегают, куры не несутся, продукты доставляются негодные, стерегущие узника англичане ведут себя нагло. Ох, и кипит же душа у Наполеона! Готов, кажется, зубами скрипеть, а нельзя — император все-таки, хоть и низложенный, надо с достоинством нести свой крест.

И вдруг фантастическое явление — женщина на острове: симпатичная, моложавая, напористая, темпераментная, не лишенная юмора, да к тому же, как выясняется, землячка Бонапарта — корсиканка из Аяччо и даже зовется Жозефиной, как та, единственная, которую по-настоящему глубоко и страстно любил Наполеон. Их встреча, начавшаяся с перепалки, преображает всю жизнь узника, а Жозефина, прибывшая стребовать с императора недополученное жалованье покойного мужа-солдата, чисто по-бабьи проникается сначала жалостью к неухоженному великому человеку, а постепенно и нежностью с грустью пополам.

Дуэт Евгении Глушенко и Валерия Баринова — целая симфония чувств, тончайших, трепетных, растопивших охладевшее сердце императора, вернувших Жозефине молодость души.

Актеры буквально купаются в ролях, своей истовостью, темпераментом задавая тон всему происходящему на сцене. Невероятно смешными смотрятся в шотландских юбочках, с голыми коленками меланхоличный губернатор острова (Владимир Дубровский) и непосредственный страж Наполеона буквоед-службист Попплтон (Глеб Подгородинский). Особенно уморительна процедура отдания чести, которую с вящим старанием, лихо исполняет Попплтон, являясь по делам службы к Наполеону. Крепко достается от Жозефины за нерадивость наполеоновским адъютантам — генералам Бертрану (Борис Клюев) и Гурго (Виталий Коняев). Даже верткий, донельзя любопытный повар (Петр Складчиков), привыкший всюду совать свой нос, в панике скрывается от одного властного окрика «мадам-генерала».

Только не суждено императору надолго оставаться под заботливым присмотром домовитой корсиканки. Кознями наполеоновских приспешников Жозефина удаляется с острова. В последние минуты расставания языкатая, бесстрашная женщина утрачивает всю свою бойкость и самоуверенность, а Наполеон — сдержанность и величие. Растерянные, смущенные, опечаленные стоят они друг перед другом, не смея даже соприкоснуться руками. И когда он, пытаясь скрыть смятение, круто разворачивается и убегает за прощальным подарком, она, в последний раз окинув взглядом этот клочок земли, где провела несколько счастливых дней, быстро исчезает, будто и не было ее вовсе. Не получив денег, ради которых с риском для жизни пробралась на этот остров, Жозефина взамен уносит в своем сердце чувство, которое будет озарять и греть ее жизнь до последнего часа.

«Se non е vero е ben trovato» (если это и выдумка, то хорошо придуманная) — говорят итальянцы. История с Жозефиной на острове Святой Елены — вымысел Губача, но какой! И отлично сыгранный. Как всегда в Малом театре.

Наталия БАЛАШОВА
«Московская правда», 28.03.2002

«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»

Е.Н. ГОГОЛЕВА

«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»

ПЯТИДЕСЯТЫЕ ГОДЫ

«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»

Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ПЯТИДЕСЯТЫЕ ГОДЫ

В конце 40-х—начале 50-х годов у меня были интересные работы. В пьесе Н. Вирты «Заговор обреченных», поставленной Зубовым, я играла члена Бюро ЦК компартии Ганну Лихта. Особенного резонанса спектакль не имел, хоть заняты в нем были лучшие актеры: Зеркалова, Межинский, Царев, сам Зубов. Но что-то, очевидно, не удалось найти, и спектакль по-настоящему до зрителя не дошел.

В эти годы в театр пришел Евгений Матвеев. Зубов поставил «Северные зори» Н. Никитина. Тема пьесы оккупация американцами нашего Севера в 1919 году. Хороший был спектакль. Чудесно играли и Матвеев, и Хорькова, и Роек. Моя крошечная сценка всегда доставляла мне огромную радость. Я играла мать покончившей с собой девочки, которую изнасиловали офицер американской контрразведки и его пьяные дружки. Я – мать, интеллигентка, лояльно настроенная к американцам, прихожу к полковнику, высшему начальнику контрразведки, требовать наказания виновных. И убеждаюсь в зверином облике американской военной администрации. Перелом от доверия к полному прозрению, к пониманию истинного лица полковника... И страшная боль от потери дочери — вот сущность роли. Спектакль имел успех у зрителей и общественное признание.

В управлении Малым театром наступили перемены. Ушел Л. Е. Шаповалов. Директором театра назначили М. И. Царева. Случилось так, что несколько сезонов я почти не имела новой работы. И я предложила Цареву несколько пьес с ролями, соответствующими моему возрасту. Были выбраны «Привидения» Ибсена. Однако первоначально предложенный режиссер Б. В. Эрин, по общему мнению участников будущего спектакля, не обладал достаточными творческими возможностями. Репетиции затягивались.

Два сезона у меня были простойные. И вот в 1955 году К. А. Зубов осуществил свою мечту — поставил «Макбета» Шекспира. Мне кажется, что эта работа была не под силу Зубову. Блестяще раскрывая идею и форму в далеко не совершенных современных пьесах. Зубов с Шекспиром явно не сладил. И тем не менее спектакль имел большой успех, шел всегда при переполненном зале. Я лично не была удовлетворена своей первой картиной, хотя Зубов долго и мучительно искал пути ее раскрытия. А вот сцену убийства Дункана и особенно сцену со стиранием кровавых пятен на руках, думается, я играла верно.

Любопытны были две рецензии в журнале «Театр» — критика А. Штейна и поэта И. Сельвинского. Первый очень хвалил Макбета — Царева и резко критиковал мое исполнение, называя его большой неудачей, но конкретно ничего не анализируя; а Сельвинский, в противоположность ему, писал о моей большой удаче. Вот и пойми, как надо относиться к критике! Причем Сельвинский довольно обоснованно писал, что и почему мне удалось, а Штейн просто: «...надо считать большой неудачей Гоголевой исполнение роли леди Макбет». Обе рецензии были помещены одна за другой в одном и том же номере журнала. И это доставило мне много веселых минут.

Переводчиком трагедии Шекспира был Борис Леонидович Пастернак. Это обстоятельство дало мне возможность познакомиться с одним из величайших поэтов современности. Немножко странный и чудаковатый на первый взгляд, он поражал своей искренностью и увлеченностью искусством.

Поскольку каждая строка замечательного человека интересна, я позволю себе привести письмо Пастернака, адресованное мне, и посвящение, написанное им на книге его стихов.

29 дек. 1955
Дорогая Елена Николаевна!
Я просил вчера Михаила Ивановича и Константина Александровича передать Вам мои восторги и поздравления. И они, наверное, сделали это так хорошо, что мне нечего прибавить, и я не стану утомлять Вас подробно разработанным славословием, разбором частностей. Скажу одно. Наверное, Вы и свое собственное восприятие леди Макбет, задуманное и выношенное, с таким счастьем и победою перешагнули и превысили в исполнении, что вправе теперь забыть о первой исходной мысли, которая привела Вас к Вашему торжеству. Что касается меня, то у меня, наверное, были тоже свои представления этого образа, но они так бесследно вылетели из головы, так вытеснены Вами, что мне кажется, будто Вы и есть леди Макбет подлинника, будто Шекспир писал ее с Вас, будто он Вас переводил на английский. Но это еще не высшая похвала. А высшая — это когда искусство или какое-нибудь из его проявлений растет на наших глазах от положения к положению, как растет человеческая жизнь. Когда, уходя со спектакля, зритель выносит впечатление, будто не смотрел Вас в Вашей, часами измерявшейся роли, а прожил век вместе с Вашей дерзостью и Вашим горем. Так это и было. Какой стремительный и большой шаг в преддверии нового года, какой взгляд вдаль, какое предзнаменование! Слава Вам!

... Хотя это было когда-то скорее специальностью Художественного, нежели Малого театра — улавливать и овеществлять невоплотимое, я не помню ни одной попытки, даже у Комиссаржевской и Мейерхольда, где бы театр так далеко и успешно заходил в передаче фантастического и таинственного. Знаменитые пузыри земли явились материализованными. Весь Макбет, как зрелище, поднялся вверх в дыму и испарениях авторского замысла. Я хотел перечислить все, что говорил вчера Михаилу Ивановичу и Константину Александровичу, но это затянет письмо и заслонит то главное, что я с благодарностью и головной болью от вчерашних слез сказал Вам в начале.
Ваш Б. Пастернак
Артистке, настолько стершей границы между ролью и исполнительницей, между леди Макбет и Гоголевой, что я искренне не знаю, кому надписываю тетрадку и к кому из них, в ужасе и восхищении, обращаюсь.
Б. Пастернак 20 янв. 1956 г.

Кроме совместной работы над «Макбетом» нас объединяла с Пастернаком общая любовь к грузинской поэзии и грузинскому искусству.

Мы встретились однажды у него на даче в Переделкине. За столом присутствовал и Генрих Нейгауз, который принимал участие в моих концертах. Разговор шел о грузинской поэзии. Пастернак был удивительно мил, весел и остроумен.

Таковы впечатления, связанные с «Макбетом».

После «Макбета» — Ибсен. Сжалившись над нами, участниками «Привидений», за постановку взялся В. И. Цыганков, хороший педагог и, увы, очень посредственный постановщик. Зубов видел и понимал, что Ибсен требует более серьезного подхода. Незадолго до своей смерти он вдруг сказал: «Знаю, знаю, только теперь понял, как надо ставить «Привидения», вот поправлюсь, приду и все выправим». К сожалению, он уже не вставал с постели и вскоре скончался. Мне кажется, за те почти пятнадцать-шестнадцать лет, что мы играли этот спектакль, мы сами, участники, многое выправили, углубили. Конечно, если бы с самого начала дана была прочная основа, все бы это произошло быстрее.

Очень интересно играл Освальда Никита Подгорный. Я рада, что именно по моей инициативе этот замечательный актер, по уходе из театра Матвеева, был назначен на роль Освальда.

Бывают партнеры, которых чувствуешь сразу, с которыми говоришь как бы на одном языке. Бывают партнеры, которые тебе чужды. Ты никак не можешь к ним приладиться, хотя в жизни с ними дружишь и даже считаешь единомышленниками во взглядах на театр. Глухой Остужев был мне близок и понятен на сцене, а с Радиным я не могла найти общий язык.

Матвеев играл Освальда сильно и ярко. Работать с ним было удобно и хорошо, но, мне думается, Женя делал ошибку, слишком много внимания уделяя изучению больных в специальных клиниках. Из-за этого у него во многом ушло творческое, романтическое существо Освальда-художника. Ведь трагедия в том, что гибнет художник, и большой художник, а не только человек. У Подгорного (мой любимейший партнер) существо художника, каким был Освальд, как-то особенно ярко прочерчивалось. И это было правильно.

Мне почему-то казалось, что Подгорный действительно мой сын. Он был чутким, необыкновенно творческим партнером. Мне доставляло огромное наслаждение играть с ним. Как часто после спектакля мы радостно делились внезапно возникшей на сцене свежей интонацией, новой мыслью, новым взглядом. Необычайно одаренный актер, Подгорный обладал внутренней интеллигентностью, умом и обаянием, которые, к сожалению, не всегда встречаешь даже в очень талантливых актерах.

Когда играешь роль в продолжение нескольких лет, да еще с разными партнерами, невольно пересматриваешь и свое исполнение. Да и зритель часто наталкивает на новое толкование отдельных кусков. Не говорю уже о том, что требования самой жизни не позволяют роли стоять на месте. Так случилось и с моей фру Альвинг.

В сущности, как я уже говорила, режиссерского решения не было никакого. Был текст, были актеры, были приблизительные мизансцены. Мы и играли, кто как «почувствует» роль. Вначале я все эмоции вкладывала в трагедию матери. Испытав измены, разврат, пьянство мужа, не получив никакой нравственной поддержки от своей семьи, которая считала этот брак блестящей партией, я главным образом страдала из-за сына. Последняя надежда была на пастора, но он оттолкнул молодую фру Альвинг. Что же дальше? Фру Альвинг замкнулась, отстранилась от отвратительного мужа и всю любовь перенесла на сына. Подчиняя все именно материнским чувствам, я совершенно обходила первопричину несчастий.

Ибсен назвал свою пьесу «Привидения» (в иных переводах — «Призраки»). Второе мне кажется точнее. Прошло время, и я все чаще стала вдумываться в слово «Призраки». Это не привидения, явившиеся фру Альвинг в виде легкомысленной игры, флирта Освальда с Региной. Дело не только в том, что фру Альвинг видела в этой паре как бы возрождение самого Альвинга и матери Регины. Пьесу надо понимать глубже. «Призраки» или «Привидения», о которых говорит Ибсен, это те самые ложные предрассудки общества, на страже которых стоит церковь. Яростным, глубоко убежденным защитником этих предрассудков является пастор. Вот что бичевал в первую очередь Ибсен и что надо особенно ярко вычертить в спектакле.

Поняв это, я стала придавать особое значение сценам с пастором. И потому рассказ фру Альвинг о совместной жизни с мужем — это не воспоминания о страданиях, это почти иронично-торжествующая исповедь. Виновником ее страданий был недалекий, недальновидный пастор, который, находясь в шорах своих «священных обязанностей», совершил злое дело. Вторая сцена объяснения с пастором — это уже гневное обличение слепоты, приведшей к катастрофе.

В последние годы моего исполнения роли фру Альвинг я делала сильнейший акцент именно на конфликт с фальшивыми взглядами лживого общества, которое коверкает души, ломает жизнь свободных и мыслящих людей. А ведь будучи совсем одинокой, фру Альвинг много читала, много думала, многое осознавала и, разумеется, стояла выше общества, из которого вышла и с которым не смогла бороться. Мне кажется, именно так надо было с самого начала разрешать пьесу Ибсена. И жаль, что мое прозрение, прозрение актрисы, пришло слишком поздно.

Как это часто бывало, пресса не заметила этой моей работы. Хотя во время гастролей в других городах в периферийных газетах появились интересные отзывы.

Здравствуйте, уважаемая Елена Николаевна! Пишет Вам одна девушка, которой Вы не знаете, но которая знает и любит Вас. Всего один раз я видела Вас, когда приезжали Вы в Пятигорск, в «Привидениях» Ибсена... Благодаря Вам я тогда впервые испытала удивительное, прекрасное чувство, которому и теперь не могу найти названия. Вы чем-то отравили меня, чем-то ранили мое сердце тогда так хорошо и так больно. Вы дали мне узнать тоску по невозможному. Тогда я узнала, что существует священный ужас, когда Вы пошатнулись, было жутко и необычно и как-то сладко. И страшно и восторг какой-то. Кажется, в Ваших глазах светились все чувства. Они менялись с какой-то бешеной быстротой, захлестывая друг друга. Не могу понять, что это такое, что делает человека, женщину такой прекрасной, прекраснее самой красивой женщины на свете…
Н. Желябовская, г. Пятигорск.

Дорогая, уважаемая Елена Николаевна! Вчера смотрела спектакль «Привидения». Не могу удержаться от того, чтобы не написать Вам о моей бесконечной благодарности за образ, созданный Вами. Сколько благородства, трагической глубины и реализма.
Это целая школа. Ваш образ до сих пор у меня перед глазами. Я его никогда не забуду.
Благодарная Фатьма Кадри (народная артистка республики), г. Баку.

Сегодня отмечает день рождения Лариса Георгиевна Кичанова. От души поздравляем актрису и желаем ей крепкого здоровья, хорошего настроения и новых ролей на сцене родного театра!

«Листая старые подшивки»

ВАЛЕРИЙ БАРИНОВ: «БЕДЫ НАШЕЙ НАЦИИ - ОТ ВЫСОКОМЕРИЯ»

Он, пожалуй, один из самых востребованных артистов своего поколения. Играет так много и ненасытно, что, кажется, ему и неведомы такие простые чувства, как усталость, пресыщение, гаснущий интерес к своему делу...

«Листая старые подшивки»

ВАЛЕРИЙ БАРИНОВ: «БЕДЫ НАШЕЙ НАЦИИ - ОТ ВЫСОКОМЕРИЯ»

Он, пожалуй, один из самых востребованных артистов своего поколения. Играет так много и ненасытно, что, кажется, ему и неведомы такие простые чувства, как усталость, пресыщение, гаснущий интерес к своему делу. В Малом театре, где в последнее время служит актер, о нем говорят: Баринов - «поэт ввода». За кратчайший срок может выучить роль, имея в виду не просто текст, а все то, что вкладывается в понятие роли. Ему верят безоговорочно. В частности, те, кто страдает, переживает из-за того, что не смог найти себя в век коммерции. Такое доверие идет оттого, что его герои вызывают в зрителе массу положительных ощущений - и начинает казаться, что именно этим нашим собственным переживанием заполнены роли его персонажей. Персонажей, сыгранных артистом в разные годы и десятилетия в Александринке и Центральном театре Советской Армии, Московском театре имени А. С. Пушкина и в Малом, в многочисленных антрепризах, где он занят, в кино, на телевидении, на радио.

- У любого человека должна быть мечта, иначе он начнет терять смысл жизни. Какой мечтой вы живете сегодня?

- Есть у артиста такое место в душе, которое называется театр. Туда не пускаю никого, ничего, кроме театра! Чудо театра состоит в том, что не могу не играть! Даже если неважно себя чувствую, выпил вчера или пьеса не очень нравится, просто иначе сердце разорвется, запас жизни кончится. Если добраться до такой ноты... Странная мечта, да? Эта мечта лежит в основе русской психологии, питаясь соками из корня, название которого было столь привычно для актеров начала XX века - заразительность. Великие мастера прошлого добирались до этой ноты, и сердца их не разрывались в буквальном смысле слова, а надрывались из вечера в вечер, переполненные чужим страданием, помноженным на собственное.

- Валерий Александрович, сейчас, когда многие пребывают в простое, вы активно играете в театре, снимаетесь в кино, на телевидении. В чем секрет вашей востребованности?

- Сейчас мы переживаем время, когда многое в искусстве диктуется безденежьем. Некогда искать таланты, нет возможности рисковать материально. В этом, на мой взгляд, колоссальная потеря нашего театра и кино. Театр редко пробует молодых режиссеров. А в кино, если раньше можно было снимать 5-6 дублей, то сейчас пленки хватает только на один. Поэтому нужен артист, который все сделает за один дубль. Были у меня вводы и за 40 минут до начала спектакля.

- Вы в своей жизни сыграли множество отрицательных ролей. Это и тот же Хлебонасущенский в «Петербургских тайнах», и в Малом - Кучумов в «Бешеных деньгах». Вас не коробит, когда играете их? В жизни и так вокруг хватает, мягко говоря, малоприятных личностей.

- Честно говоря, я не верю в хороших и плохих людей. Хотите я вам расскажу, какой плохой Корпелов («Трудовой хлеб»)? Ну что это за человек! Всю жизнь прошатался, ничего толком не сделал. Никчемный бомж! Но именно этим он и хорош: ничего не нажил и к этому не стремился. Жил только добром, только любовью.У меня есть мечта: сыграть Корпелова так, чтобы сердце останавливалось...

- Значит, плохих людей не так уж и много на свете?

- Часто нам кажется: вот тот-то и тот-то - плохие. Ну ты-то ничем не лучше. Это только тебе так кажется, что ты очень хороший.

- Вам нравятся новые театры, которые появляются в столице чуть ли ни каждый месяц?

- Мне очень нравятся и новые театры, и новые формы. Но настоящий театр я понимаю так: сидит в зале тысяча человек. А на сцену вышли двое. И разговаривают между собой. И те, которых тысяча, не могут от них оторвать глаз. Все остальное - от лукавого.

- Сейчас модно, когда те двое показывают порнографию, а тысяча человек не может оторвать от них глаз.

- Недавно я слушал, как один режиссер, выступая по телевидению, долго рассуждал о том, что такое порнография, что можно показывать со сцены и с экрана, а что нельзя. И вспоминал, как много лет назад, когда я был студентом, на сцене Малого проходили гастроли итальянского театра - в спектакле Франко Дзефирелли «Волчица» главную роль играла Анна Маньяни. Ей было уже много лет, и по сюжету она была влюблена в своего зятя. Страстной любовью. Волосы закрывали ей глаза, на ней была белая блузка и черная юбка. Этой женщине было, как мне тогда казалось, неимоверно много лет - за пятьдесят. Она ни разу не разделась, не сделала ни одного двусмысленного жеста, но меня, юношу, колотило от этой женщины, потому что ее страсть захлестывала зал. Вот настоящий театр! А обычным раздеванием и матерщиной вызвать бурную реакцию немудрено.

- Вы снялись во многих сериалах («Петербургские тайны» и «На ножах» по Лескову, «Досье детектива Дубровского»). Как вы относитесь к мыльным операм?

- К хорошим - хорошо. «Ножи» - очень хорошая, добротная работа. Это наша классика, и такие сериалы необходимы. «Петербургские тайны» - явление массовой культуры. Я редко встречал человека, который сказал бы, что он этого фильма не смотрел. Работал над ним с колоссальным удовольствием и, как говорят артисты, «на чистом сливочном масле». Материал там простой и доступный, но сыгран добросовестно, и автор по-настоящему владеет языком прошлого века. Наши сериалы нужны хотя бы для того, чтобы перебить «жвачку» мексиканских. Но ставить их дорого. Гораздо легче купить где-нибудь по 200 долларов за серию.

Меня последнее время раздражает лозунг: «Народ устал от сложностей, ему надо что-нибудь попроще! « Нет, народ устал от простоты. От того, что душа бездействует. От того, что она не страдает, не кается. От этого народ устал. Народ хочет плакать и смеяться, и хочет, чтобы в искусстве было как в жизни, сложно.

- Вы могли бы сказать, что являетесь патриотом своей страны?

- Я очень люблю русских, но мне кажется, что самая большая беда нашей нации - наше высокомерие. Мы высокомерны во всем, начиная с того, что у нас должна быть держава. А если у нас не будет державы? Вот у голландцев державы нет, а живут хорошо, и у датчан нет державы, и у французов. Мы же все времена требуем себе каких-то привилегий. У нас совершенно особые понятия о нормальной жизни. Вот пример новых русских: оказалось, что в квартирах без джакузи - просто не жизнь. Это происходит, как мне кажется, все-таки от недостаточного уровня общего развития. Ведь высокомерие - это удел униженных и ущербных, убогих людей. Человек, освобожденный от комплекса неполноценности, никогда не будет думать, что ты хуже, чем я. Вы посмотрите, как наши разговаривают в ресторанах за границей. Громко, по-русски, да еще возмущаются: ты что, не понимаешь, что ли? Это идет от комплексов, из-за которых люди себя неправильно оценивают.

- У вас есть джакузи?

- Нет. У меня обычная московская квартира.

Андрей РАЗИН
«Народная газета», 03.04.2002