8 ноября свой юбилей отмечает артист Малого театра, представитель замечательной актерской семьи Алексей Евгеньевич Самойлов.

Пожелаем от всей души сегодня юбиляру всего самого наилучшего: крепкого здоровья, праздничного настроения и скорейшего осуществления всех творческих планов.

ПОКА – ОДНИ СЛЕЗЫ

Если вычесть из театральных событий те спектакли, что, отгастролировав, уехали и не догонишь, а с ними те, что прописаны в Москве, но лучше бы уехали куда подальше, в сухом остатке будут только три осенних премьеры: «Господа Головлевы» в чеховском МХТ, «Трамвай Желание» в ТЮЗе и «Мнимый больной» в Малом...

ПОКА – ОДНИ СЛЕЗЫ

Решено, что каждую неделю мы вам будем рассказывать, что интересного за последнее время произошло в каком-нибудь из видов искусств. Первым назначили театр. Итак: что было, на что надо идти, и чем сердце успокоится?

С начала сезона произошло много всего, особенно если считать фестивали. Лучший на Урале – екатеринбургский «Реальный театр», главный азиатский – «Лики Чингисхана» в Улан-Удэ, радикальный московский – «Новая драма», знаменитый питерский – «Балтийский дом», ну и так далее. Премьер тоже хватало. Но, несмотря на то что сезон в театрах бурлит уже два месяца, длинного списка рекомендаций не получается. Если вычесть из театральных событий те спектакли, что, отгастролировав, уехали и не догонишь, а с ними те, что прописаны в Москве, но лучше бы уехали куда подальше, в сухом остатке будут только три осенних премьеры: «Господа Головлевы» в чеховском МХТ, «Трамвай Желание» в ТЮЗе и «Мнимый больной» в Малом.

«Господ Головлевых» сыграли в начале октября, но этот спектакль заранее был назначен одной из главных премьер года. Не только потому, что его поставил Кирилл Серебренников, значащийся сегодня самым модным и продуктивным отечественным режиссером, но и оттого, что Иудушку в нем сыграл Евгений Миронов – пожалуй, главная отечественная театральная звезда (если не считать патриархов). Дополнительная интрига состояла в том, что в середине 80-х на мхатовской сцене «Головлевых» ставил Лев Додин и в главной роли был сам Смоктуновский. Спектакль этот большинство театралов помнит хорошо, так что совсем от сравнения уйти было невозможно.

Серебренников поставил спектакль темный и мучительный (по этим параметрам, кстати, он был недалек от додинской постановки), умученные персонажи его после смерти продолжали разгуливать по сцене, только полы на их одеждах были не застегнуты, а зашиты суровой ниткой. Каждый из мертвецов появлялся в глубине сцены в кабинке, похожей на пляжную раздевалку, и зажигал над собой лампочку – ну вот, еще одного засосал насмерть Иудушка. Миронов, еще не простившийся с ролями ясноглазых мальчиков, должен был играть кровососа и дьявола в образе приторного лицемера, роль длиной в целую биографию: от мальчишки-ябеды в спущенных штанах до сластолюбивого старика. Двадцать лет назад Смоктуновский играл Порфирия Головлева как само Зло, с невыносимо гнусным взглядом и липкой паутиной речей, которые он накидывал на родственничков, будто петлю. В мироновском Иудушке не было того масштаба, той силы зла, он был мелкой гадостью, моложавым демагогом-болтуном с оловянным, немигающим взором ящерицы. Даже мамаша Головлева, которую замечательно играла Алла Покровская, смотрела на сына с какой-то изумленной брезгливостью. В сущности, власть Иудушки была не в нем самом, а в его деньгах — в умении подгрести под себя все семейное добро и таким образом сделать всех родственников зависимыми от себя. Наверное, тот, кто любит искать в театре прямые параллели с жизнью, мог бы говорить, что щедринский сюжет в Художественном театре оказался тесно связан со временем. Спектакль Серебренникова — с мыслью о раздражающей и нестрашной нынешней власти, чья сила только в деньгах, спектакль Додина — с паучьей, многоречивой властью середины восьмидесятых. Но, в сущности, когда смотришь «Головлевых», все эти параллели не имеют никакого значения.

«Трамвай «Желание», поставленный Генриеттой Яновской в московском ТЮЗе, тоже получил неожиданную пару – практически в один день с ним та же пьеса вышла на сцене театра имени Моссовета в постановке Юрия Еремина. Правда, в этом случае сравнение шло явно в пользу Яновской. История про нежную и ранимую аристократку Бланш, чья жизнь пошла под откос, про то, как она приехала к сестре, вышедшей замуж за витального плебея, и как оттуда была выдворена в психбольницу, — на сцене театра имени Моссовета получилась сюжетом о жизни нимфоманки-авантюристки. Яновская, специально пригласив на эту роль актрису Ольгу Понизову, сделала спектакль о женщине-ребенке, витающей в облаках. Бланш, мечтательница в платье в цветочек, с детства приученная к хорошим манерам, все время таскает за собой большую музыкальную шкатулку в виде макета родового имения «Мечта» – белого дома с колоннами, вокруг которого кружатся дамы и кавалеры. И вот такая барышня попадает к своей сестре Стелле, живущей в бедном окраинном районе, к веселой девчонке, влюбленной в своего мужа – слесаря и мотоциклиста, жлоба с горой мускулов. А дальше спектакль Яновской рассказывает о том, как Бланш отчаянно пытается выжить, стать своей в этой чужой среде: поладить со свояком, понравиться мужчинам и соседке. Она и вправду больна, но понятно это не только оттого, что в ее голове фантазии так спутаны с реальностью, что она сама не может их разделить. Она и вообще какая-то странная – неуместная везде, с этой своей деликатностью и правилами хорошего тона, с жалкой навязчивостью и нелепым кокетством, с ложью о богатых поклонниках и дурной репутацией. Хотя, честно говоря, на спектакле Яновской в слухи о том, что Бланш путалась со всеми подряд, не очень-то веришь. Их, наверное, придумали насмешники или сам Стэнли, чтобы выжить надоевшую родственницу. Кто мог соблазнить это нездешнее создание в таком богом забытом месте? Разве тот, кто читал ей стихи и рассказывал сказки.

И третий номер в нашем списке – мольеровский «Мнимый больной» Сергея Женовача. Рядом с «Головлевыми» и «Трамваем» — творениями прихотливой режиссерской фантазии, создающей из всем известных классических текстов что-то свое, спектакль в Малом театре выглядит совершенно бесхитростным. И, если есть в нем что-то не вполне традиционное, то разве что полное отсутствие насмешки. Милейшими людьми оказываются все — даже хорошенькая злодейка Белина, мечтавшая заграбастать все состояние мужа после его кончины, никому не портит настроение. Милы и женщины (в этом спектакле они все до одной кудрявы, как барашки), и безвредные дураки-лекари, и громогласный хохотун Беральд, пытающийся спасти брата от злодейств медицины. Но главный миляга, конечно, сам «мнимый больной» — Арган, которого весело и беспечно играет Василий Бочкарев. Честно говоря, почему этому жовиальному моложавому и совсем не глупому мужчине пришло в голову назваться тяжело больным, я так и не поняла. Но тут, кажется, никто о таких мелочах не думает. Просто публика очень радуется, глядя, как Арган с восторгом изучает рецепты, а потом тайком от домашних лопает огромные бутерброды. И хохочет всякий раз, как герой посреди разговора, изображая последствия бесконечных клистиров, вдруг начинает вертеться волчком, схватившись за задницу, а потом пулей улетает за кулисы.

Вот, собственно, и все – больше мне вас порадовать нечем. Остается надеяться, что к зиме премьеры пойдут пободрее, и тогда можно будет не только посоветовать вам побольше спектаклей, но и понять, в какую сторону движется сезон. А то пока – одни слезы.

Дина Годер

Грани.ru, 05.11.2005 16:25


ОБСУДИТЬ СТАТЬЮ В АНТРАКТЕ

ВАСИЛИЙ ФЕДОРОВ: «ЭТО СПЕКТАКЛЬ О СЕГОДНЯШНЕЙ РОССИИ»

Поначалу мы польстились на тот «фейерверк», который есть в пьесе, на форму, текст. Но, начав работать, стали искать природу существования этого спектакля. На поиск сути у нас ушло очень много сил и эмоций....

ВАСИЛИЙ ФЕДОРОВ: «ЭТО СПЕКТАКЛЬ О СЕГОДНЯШНЕЙ РОССИИ»

- Василий Евгеньевич, почему, на Ваш взгляд, сразу несколько театров обратились сейчас к «Смерти Тарелкина»?

- Эта пьеса просто дождалась своего часа. И не случайно. История моих взаимоотношений со «Смертью Тарелкина» началась давно. Я ставил ее еще на третьем курсе ГИТИСа, когда мало кто к ней обращался. У Сухово-Кобылина есть эпиграф к пьесе: «Если вы меня спросите, где я видел подобное, я скажу: нигде… и везде». Несмотря на свою нереальность, фантасмагоричность, «Смерть Тарелкина» основана на конкретике и узнаваемости. Она напоминает о сегодняшнем отношении к жизни, власти. И о том, что если человек задумывает что-то противозаконное, он уже не считается ни с чем. Всё в «Тарелкине» происходит по-русски беспредельно — именно так, как сейчас. Эта пьеса долго не ставилась при царском режиме — якобы потому что там представлены в неприглядном виде власть предержащие. Но, как мы помним, в «Ревизоре» власть предержащие показаны еще похлеще. Однако «Ревизор» все-таки шел, а «Смерть Тарелкина» — нет. А все потому, что у Сухово-Кобылина есть некоторые вещи, которые не читаются впрямую, а заложены между строк. Мистическое что-то. Даже церковь была в свое время против «Тарелкина», ведь там идет игра со смертью.

И еще в пьесе заложена важная мысль. Когда ты хочешь отомстить и изобретаешь самую гениальную аферу, все равно найдется тот, кто придумает нечто еще более изощренное. Ни в коем случае нельзя уподобляться, отвечать злом на зло, подлостью на подлость — такой ком наворачивается, который трудно будет потом остановить.

Мне было интересно найти в каждом герое нечто человеческое. Подлец – это результат. Даже из монолога Расплюева, где он говорит о своем обжорстве, следует, что у него есть какая-то проблема. Бывает, человек выпьет в поезде и начинает рассказывать соседу по купе какие-то сокровенные вещи. Мы так этот монолог и выстраиваем…

- Да ведь Расплюев вполне собой доволен!

- Это если идти по первопутку. А если отойти в сторону, то совсем недоволен.

- Вот Вы вспоминали Гоголя, говорили о мистике «Тарелкина». Но вместе с тем Ваше решение скорее в бытовом ключе.

- Правильно, и если говорить о режиссерской задаче, мне и хотелось эту невозможность, фантасмагорию приземлить, сделать узнаваемой и похожей. Поэтому и выбран такой ход.

- Но тогда пьеса становится еще страшнее!

- Безусловно. Некоторые сцены, если их просто прочесть, — цирк неуемный, причем не самого высокого пошиба, фарс… Но если уйти от условности: дескать, мы играем, что с нас взять, а постараться по-настоящему вжиться в ситуацию, то получается намного серьезнее и страшнее.

- И потому у Вас такая по-достоевски трагичная Брандахлыстова?

- Я думаю, что Юрий Ильин сумеет сыграть ее убедительно. Далеко не всякая женщина сможет так откровенно отобразить женскую суть.

- Да, ведь сам Сухово-Кобылин говорил, что Брандахлыстову может играть мужчина. Но в любой пьесе хочется кому-то сопереживать. А здесь решительно некому.

- Я надеюсь, что, если обратиться к монологу Расплюева, то даже ему можно будет посочувствовать. Зритель должен понять, что этот человек не просто сволочь, что у него есть какая-то личная боль…

- Но история Расплюева начинается гораздо раньше, ведь «Смерть Тарелкина» — последняя пьеса в трилогии.

- Мы не делаем «Тарелкина» как продолжение. Это абсолютно самостоятельный спектакль.

- Два главных героя пьесы – Варравин и Тарелкин – враги. И вместе с тем в финале создается впечатление, что Варравину его противник близок и понятен, и что у него самого в прошлом были какие-то схожие обстоятельства.

- Я пытался эту историю, помимо сюжета, замешать на каких-то чисто личных отношениях. Это отношения учителя и ученика. «Я же тебя сделал, я же тебе всё дал!» А ученик предает учителя. Вот отсюда Кудинович, играющий Варравина, берет эмоцию на финальный монолог. Чем дороже человек, тем больнее от него оскорбление. И у Тарелкина тоже есть личное отношение к Варравину: меня обманул тот, на кого я пахал всю жизнь!

- Расскажите немного об исполнителях, занятых в спектакле.

- Актеры у меня играют очень хорошие, талантливые, мы с ними прошли большой и сложный путь. Поначалу мы польстились на тот «фейерверк», который есть в пьесе, на форму, текст. Но, начав работать, стали искать природу существования этого спектакля. На поиск сути у нас ушло очень много сил и эмоций. И я должен сказать, что артисты поняли: наскоком «Смерть Тарелкина» не возьмешь. Они очень честно пытались добиться наилучшего результата. Это был коллективный поиск. И я благодарен им за то, что во время этого поиска мы объединились в команду.

Сергей Еремеев — очень умный артист, органичный и податливый, настоящий профессионал. Леша Кудинович – необычайно творческий человек, на него можно положиться во всех ситуациях. Рита Фомина давно не играла значительных ролей, но сохранила огромную работоспособность, она очень талантлива. Дмитрий Зеничев — высокопрофессиональный, думающий артист. Никогда не подведет в работе Виталий Коняев. Во время репетиционного процесса он своим ответственным отношением к общему делу служил примером для всех. Коняев пользуется уважением, к нему прислушиваются, присматриваются другие артисты, и в критические моменты, которые бывают в любой работе, он вел себя точно и мудро, чем очень мне помог. Все работали с отдачей, желанием, огоньком.

«Смерть Тарелкина» написана почти 150 лет назад, а как будто сегодня. При всей ирреальности там ничего не выдумано. Все так и было, а сейчас происходит в тысячу раз хуже.


ОБСУДИТЬ СТАТЬЮ В АНТРАКТЕ

ЮРИЙ СОЛОМИН: «ПОВИДАТЬ БЕЛЫЙ СВЕТ ОЧЕНЬ ИНТЕРЕСНО»

О, эта лапша... У нас если будешь ее есть так, как ее едят там, — засмеют. Там принято лапшину втягивать в себя, причем с таким чудовищным звуком!

ЮРИЙ СОЛОМИН: «ПОВИДАТЬ БЕЛЫЙ СВЕТ ОЧЕНЬ ИНТЕРЕСНО»

- Юрий Мефодиевич, вы позиционируете руководимый вами Малый театр как «российский национальный», в котором главный закон — сохранение правильного русского языка...

- Да, для меня принципиально важно, чтобы в нашем театре говорили на языке Чехова, а не так, как сегодня на улице. Ведь язык у нас сейчас не просто изменяется, а изменяется в сторону ухудшения, я бы сказал, примитивизма. Вы согласны со мной?

- Но в любом случае, время меняет разговорный язык...

- Нет, неправильно. Вот я 70 лет живу на белом свете — и что? Я разговаривал со своими родителями, бабушкой на одном языке. И я не был, что называется, домашним мальчиком — как и все, дома разве что ночевал, а все остальное время — школа, кружки, двор со своей непростой жизнью. И надо учесть, что я все-таки жил в Чите, в местах, где были лагеря. И безусловно, мы употребляли «нелитературные» слова. Но сегодня ребята говорят на языке, который я уже просто не понимаю. Что это за странные слова — «сити-обувь»? Почему у нас так не уважают родной язык?
Хотя чего тут удивляться. Вот вы видели где-нибудь в больнице, чтобы хирурги, не закончив операцию, кинули медсестре: «Ну ты тут пока протампонируй, а мы пойдем покурим». Или учителя оставили класс, даже если дети пишут самостоятельную работу?

- Это риторический вопрос.

- Тогда почему же депутаты Думы все время ходят туда-сюда?

- Разминаются, видимо...

- А когда же они работают? Они же все время ходят. Я однажды, когда имел возможность приходить на думские заседания, приметил одного, в бабочке — он, по-моему, ни минуты не сидел на месте. И когда он вышел из зала в очередной раз, я пошел за ним, решил посмотреть, куда же он пойдет. Он вышел в коридор, прошелся по холлу, затем направился в туалет, причем не по делу, а так, покурить, там пообщался. И в конце концов соизволил вернуться в зал, когда заседание уже почти закончилось. Что же это такое, а? Если бы у меня в училище кто-нибудь из студентов позволил так гулять во время занятий, он был бы молниеносно отчислен.

- Что ж, Юрий Мефодиевич, считайте, что это национальная особенность нашей Думы. Но давайте лучше поговорим о других национальных особенностях. Вы как профессионал национальные театры других стран посещаете? К примеру, были в «Глобусе» (мемориальный шекспировский театр в Лондоне)?

- Был.

- И как вам театр эпохи Шекспира — без декораций, с исключительно мужским составом?

- Ну, его и надо воспринимать лишь как мемориальный театр-музей. Точно так же относишься к знаменитым античным амфитеатрам в Греции, Италии, Ливии. Кстати, насчет Ливии — вспомнил смешную историю, которая вышла у нас там, когда мы давали спектакли в дипломатической зоне. А надо сказать, что на гастроли с труппой приехала помощница режиссера, удивительно наивный человек. Играем мы спектакль, а рядом с местом представления — мечеть. И когда во время спектакля с минарета раздался крик муэдзина, она выскочила на улицу и закричала страшным голосом: «Тихо-о-о! Идет спектакль! Перестаньте хулиганить!» Представляете — «перестаньте хулиганить»!

- А национальный японский театр кабуки видеть довелось? Вы же частый гость в Стране восходящего солнца: и гастролировали с Малым театром не единожды, и снимались не раз...

- Это да. И мне как профессионалу было очень интересно. Вообще-то иностранцев пускают на верхний этаж бесплатно. Потому что японцы знают — европейца хватит на 15-20 минут. Я задержался подольше.

- Так захватило зрелище?

- Ну, во-первых, меня это действительно заинтересовало. Может быть, потому, что я родом из Забайкалья, где живут и буряты, и монголы, и эвенки, и тувинцы, и каждый народ обладает своими национальными — интереснейшими — особенностями, я всегда был любопытен до чужой культуры. Правда — мне это все интересно.
А что касается кабуки, то забавно было, когда посреди спектакля в зале кто-то громко закричал, я даже испугался. Потом еще раз, еще. Я поинтересовался у своих сопровождающих: что случилось? И слышу спокойное в ответ: «Это мы так подбадриваем своих любимых артистов». Понимаете, они кричат из зала артистам, как мы в спорте «гол!!!»

- В японском театре традиционны и подарки любимым артистам.

- Ну, это и у нас бывает. Допустим, мне совсем недавно подарили раритет — очень старое издание «Ревизора». Хотя дарят лично мне, но я оставляю подарки в театре.

- А кстати, вы что-нибудь привозите из поездок по миру?

- Я раньше отовсюду ложечки привозил.

- Ложечки?

- Да, такие маленькие. Я их не то чтобы коллекционировал, но поскольку не мог тогда купить что-то более существенное, обходился ложечками. А потом, когда у меня уже штук 30 их накопилось, спросил себя: а зачем я это делаю?

- И что — ответили самому себе?

- Честно говоря, нет. Но ведь всегда хочется оставить какую-то материальную память о чем-либо. Бывает, что-то перенимаешь, и это становится частью твоей жизни. Так, например, я приучился пить зеленый чай — из чайника с длинным носиком, чтобы вода, доходя до чашки, успевала слегка охладиться.
Только, знаете, все равно это не тот настоящий зеленый чай, который мне довелось однажды попробовать в японском храме. Тогда нам вместе с чаем подали какие-то не то конфетки, не то разноцветные кусочки сахара. И поскольку к сладкому я отношусь спокойно, меня больше интересовал чай. Я хлебнул его. Боже, как это было ужасно — горькая каша! Кто-то из японцев это заметил: «Соломин-сан, возьмите обязательно вот этот кусочек сахара». Я взял его, и он оказался таким сладким, что я думал — умру. Японец вновь заметил и сказал: «Соломин-сан, надо взять этот кусочек и запить его зеленым чаем». И когда я наконец это сделал, я понял, что более вкусного чая я еще никогда не пил. Все мечтаю еще раз попробовать тот зеленый чай.
А однажды мне довелось быть приглашенным в один дом в Арабских Эмиратах. Там для меня накрыли стол — фрукты и сладости, и все так красиво, вкусно. А мне сладкого нельзя. Боже, какая это была мука, но я же не мог оскорбить хозяев.

- Так вы жертва гастрономических национальных особенностей!

- А что делать? Всегда стараешься уважать какие-то национальные особенности чужой страны, пытаешься их понять и хоть как-то соответствовать.

- Получается?

- Знаете, в Японии принято — если ты зашел в магазин, но даже ничего в нем не купил, тебя проводят до дверей, выведут на улицу и будут долго-долго стоять и кланяться, кланяться тебе вслед.

- Меня бы это напрягло...

- В том-то и дело: мне тоже сначала было неудобно. А однажды, когда я в Японии побывал, выйдя в очередной раз из магазина без покупки, поймал себя на том, что тоже стою в дверях и долго-долго кланяюсь и повторяю: «домо аригато, домо аригато» («большое спасибо» по-японски. — Прим. авт.). Нет, мир безумно интересен — у каждого народа свои обычаи, особенности. Разве это может быть не интересно? Причем это может касаться таких обыденных вещей, таких как, скажем... пельмени.

- Почему — пельмени?

- А потому, что хотя пельмени есть и в Китае, и в Японии, и в Италии, но все они несравнимы с забайкальскими пельменями, которые делают охотники испокон веку. Я с детства знал, как делаются пельмени — из трех сортов мяса: больше говядины, меньше баранины, совсем мало свинины, для сока. Впрочем, дозировки у каждой семьи разные. И когда мы с братом привезли маму в Москву, она всегда нас собирала «на пельмени». Так что у нас в семье пельмени это была особая статья.

- А вы можете сегодня сделать пельмени?

- Конечно. Но только нет времени — пельмени нельзя делать с помощью техники, только руками! И еще, боже, как же мы любили жареную картошку кругляшками!

- И с луком?

- Э-э, нет. Лук надо жарить отдельно. Если картошку делать с луком, она будет такая кашеобразная. Вот когда картошка кругляшками поджарится, берешь лук, вяленый и жареный — в сковородку, прикрываешь и еще чуть-чуть жаришь. И тогда картошка получается и с хрустом, и со вкусом лука.

- Вы так вкусно все это рассказываете — никогда не хотели быть ресторатором?

- Нет, не было такого желания. Да и таланта. Но вот картошку иногда позволяю себе делать. А если еще и с селедочкой... Ну, что тут говорить, поесть я люблю...
Но поскольку я в театре целый день, то о картошке, селедочке и прочем можно только мечтать да вот в таких разговорах вспоминать. Кстати, если уж мы с вами заговорили о еде — в Японии самой лучшей кухней считается китайская. И если тебя уважают, то поведут именно в китайский ресторан есть лапшу. О, эта лапша... У нас если будешь ее есть так, как ее едят там, — засмеют. Там принято лапшину втягивать в себя, причем с таким чудовищным звуком! А я ведь бывал в китайских ресторанах в Японии в компаниях очень известных людей, которые именно так и ели лапшу — изо всех сил ее втягивая в себя и с этим специфическим звуком. Непередаваемые ощущения...
...Вообще, повидать белый свет очень интересно. Но не как турист. Когда еще в эпоху СССР была возможность объездить всю Европу в составе такой специализированной туристской группы от Малого театра и по плану надо было посмотреть, к примеру, четыре замка Луары, меня хватало лишь на один. А потом я садился в каком-нибудь особенно симпатичном месте, ко мне присоединялась еще парочка коллег, мы сидели и просто наблюдали за текущей мимо нас жизнью...

Елена БОБРОВА
«Санкт-Петербургский курьер», 03.11.2005


ОБСУДИТЬ СТАТЬЮ В АНТРАКТЕ

«Листая старые подшивки»

ЗАЙМЕМ У БАЛЬЗАКА НЕМНОГО ОПТИМИЗМА

Новый театральный сезон в Малом театре откроется премьерой комедии «Делец» по пьесе Оноре де Бальзака...

«Листая старые подшивки»

ЗАЙМЕМ У БАЛЬЗАКА НЕМНОГО ОПТИМИЗМА

Новый театральный сезон в Малом театре откроется премьерой комедии «Делец» по пьесе Оноре де Бальзака. Это не первое обращение к творчеству французского писателя». И наверное, не последнее. Неужели Бальзак современен? Об этом рассказывает режиссер Владимир ДРАГУНОВ.

Бальзаковская эпоха «смутное время». Что это значит, известно и всем нам. Меняется власть, отсутствует стабильность, то монархия берет верх, то революционеры пытаются установить республику... А самое главное во главу угла ставят деньги... Во всех человеческих отношениях любовных, дружеских, семейных, деловых между людьми встает денежный вопрос. И вот в эту эпоху Оноре де Бальзак пишет комедию «Делец» не для того, чтобы сурово обличить и зло высмеять нравы современного ему общества, а чтобы весело посмеяться и пошутить по поводу всего, что происходит вокруг.

Сценическая история этой пьесы невелика. Она впервые увидела свет уже после смерти Бальзака, хотя писатель и надеялся стать свидетелем ее успеха у парижан. В России же Бальзака ставят крайне редко, как прозаик он более известен, нежели как драматург. В его пьесах особый стиль: характеры проще, действия стремительнее, чем в романах... Бальзак-драматург добр и ироничен, он относится с симпатией к своим героям.

Мне кажется, что сегодня такой юмор уместнее всего. Мы живем тяжело и трудно, а Бальзак говорит нам: не надо отчаиваться, не надо опускать руки, как бы тяжело ни было. И в конце концов все будет хорошо. Таким настроением пронизана вся пьеса.

Россию трудно назвать оптимистической страной. И сегодня очень хочется занять у Бальзака немного оптимизма. Хочется немного французской легкости. Чехов говорил о разнице между французским и русским артистом о том, что француз может играть просто и легко, а русский даже в водевиле умудряется найти мировую скорбь и множество проблем. Конечно, мы не можем играть ни о чем, и в бальзаковской пьесе есть проблемы, но все-таки нужно, чтобы были и легкость, и свет.

Главного героя Меркаде играет Василий Бочкарев. Для Меркаде деньги не самое главное, но он любит свою семью и потому вынужден играть по существующим правилам. Роль его жены исполняет Татьяна Лебедева. Молодых героев играют Екатерина Базарова и Степан Коршунов это их дебют. В других ролях заняты такие замечательные артисты, как Борис Клюев, Анатолий Торопов, Виталий Коняев, Владимир Сафронов, Петр Складчиков и Александр Вахтеров.

Художник спектакля Лариса Ломакина, она работала над многими постановками в разных театрах страны, в антрепризе. Оформление, стилизация под бальзаковскую эпоху. Такую обстановку, как в доме Меркаде, можно и сегодня увидеть в доме богатого человека, который любит ретро. Мы же собираемся педантично и скрупулезно воссоздавать все бытовые детали, но хотим, чтобы чувствовался стиль и дух эпохи. Композитор Григорий Гоберник, которого зрители Малого театра хорошо знают по музыке к спектаклям «Коварство и любовь», «Лес» и другим.

Конечно, мир коммерции, о котором говорит Бальзак в своем «Дельце», известен далеко не каждому. Однако сегодня он все же гораздо понятнее нам, чем несколько лет назад. Еще недавно слова «биржа», «вкладчики», «финансовая пирамида» не говорили бы нам ни о чем. Теперь они на слуху у каждого, и герои Бальзака, живущие в этом непростом мире, подают нам пример стойкости и жизнелюбия.

Записала Ольга БУТКОВА.
«Российские вести», 07.06.2000

«К 250-летию русского театра»

ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА

Теперь мне следует рассказать случай, который имел сильное влияние на мое сценическое образование. Да, это был, так сказать, толчок, который заставил меня мыслить и увидать многое в совершенно новом свете...

«К 250-летию русского театра»

ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА

VI. КНЯЗЬ П. В. МЕЩЕРСКИЙ

ГЛАВА I. Начало
ГЛАВА I. Продолжение
ГЛАВА I. Продолжение
ГЛАВА I. Окончание
ГЛАВА II
ГЛАВА III. Начало
ГЛАВА III. Окончание
ГЛАВА IV
ГЛАВА V

Теперь мне следует рассказать случай, который имел сильное влияние на мое сценическое образование. Да, это был, так сказать, толчок, который заставил меня мыслить и увидать многое в совершенно новом свете.

Жил в Курске вельможа времен императрицы Екатерины II, князь Прокофий Васильевич Мещерский, человек, по своему веку, весьма образованный. Он знал много языков и был еще художником: занимался живописью, скульптурою, резьбою, токарным и даже слесарным искусством; а впоследствии князь открыл столярню, и мебель, выходившая из его мастерской, отличалась своим изящным рисунком. Носился слух, что он первый начал употреблять тогда для мебели вместо красного и орехового дерева березовые выплавки. Про него же говорили, что он был удивительный актер; но я никогда еще не видал его игры, хотя и знал его очень давно. Еще когда я был в училище, то на экзаменах он всегда ласкал меня как первого ученика.

Надобно сказать, что князю было уже лет за семьдесят, но такой красивой старости я другой уже не припомню: благороднее лица нельзя выдумать, и притом в речах и во всех движениях его виден был вельможа в полном смысле.

Наконец, в 1810 году я видел его играющего в Сумароковой комедии «Приданое обманом» роль Салидара. Это было в Юноковке, в доме князя Голицына, на домашнем спектакле, в котором участвовали также и другие любители театра. Надобно сказать, что в это время я был уже актером, лет пять уже пользовался вниманием публики и получал самый большой оклад жалованья — 350 руб. асе. (сорок лет назад эта сумма была очень значительна). Не могу высказать, с каким старанием искал я случая увидать игру князя М[ещерского">. Наконец судьба подарила мне этот случай, очень важный для меня. Вот как это было. Так как летом спектаклей не было и время было для меня свободное, то я стал учиться рисовать, к чему у меня всегда была наклонность. Учителем моим был академик Николай Антонович Ушаков. В то время портреты его работы славились необычайным сходством. Этому самому Ушакову сделано было предложение приехать к князю Голицынув деревню Юноковку для списывания портретов, на что Ушаков очень охотно согласился. Прислана была коляска. Ушаков пригласил и меня ехать, и мы отправились вместе. По приезде в Юноковку мы нашли там и князя М[ещерского"> и, к величайшему моему удовольствию, узнали, что вечером будет домашний спектакль и князь Мещерский будет в нем участвовать. Не могу передать теперь, что происходило во мне в то время в ожидании спектакля. Я уже создавал себе мысленно игру его, и она представлялась мне колоссальною. «Нет, — думал я, — игра его должна быть уже не нашей чета; потому что он не только живал в Москве и Петербурге, но бывал в Вене, Париже и Лондоне. Да мало того, он играл и во дворце императрицы Екатерины! Стало быть, какова же должна быть его игра!» Все это волновало меня ужасно до самого спектакля. Но вот я в театре, вот оркестр заиграл симфонию, вот поднялся занавес, и передо мною князь... но нет! это не князь, а Салидар скупой! Так страшно изменилась вся фигура князя: исчезло благородное выражение его лица, и скупость скареда резко выразилась на нем. Но что же! Несмотря на это страшное изменение, мне показалось, что князь играть совсем не умеет. У, как я торжествовал в этот миг, думая: «Вот оно! Оттого что вельможа, так и хорошо! И что это за игра? руками действовать не умеет, а говорит... смешно сказать! — говорит просто, ну так, как все говорят. Да что же это за игра? Нет! далеко вашему сиятельству до нас!» Одним словом, все, игравшие с ним, казались мне лучше его, потому что играли, а особенно игравший Скапина. Он говорил с такою быстротою и махал так сильно руками, как любой самый лучший настоящий актер. Князь же все продолжал по-прежнему; только странно, что, несмотря на простоту его игры, что я считал неуменьем играть, в продолжение всей роли, где только шло дело о деньгах, вам видно было, что это касалось самого больного места души его, и в этот миг вы забывали всех актеров. Страх смерти и боязнь расстаться с деньгами были поразительно верны и ужасны в игре князя, и простота, с которою он говорил, нисколько не мешала его игре. Чем далее шла пьеса, тем больше я увлекался и, наконец, даже усомнился, что чуть ли не было бы хуже, если б он играл по-нашему. Словом, действительность овладела мною и не выпустила меня уже до окончания спектакля: кроме князя, я никого уже не видал; я, так сказать, прирос к нему. Его страдания, его звуки отзывались в душе моей; каждое слово его своею естественностью приводило меня в восторг и вместе с тем терзало меня. В сцене, где открылся обман и Салидар узнал, что фальшивым образом выманили у него завещание, я испугался за князя; я думал, что он умрет, ибо при такой сильной любви к деньгам, какую князь имел к ним в Салидаре, невозможно было, потеряв их, жить ни минуты.

Пьеса кончилась. Все были в восторге, все хохотали, а я заливался слезами, что всегда было со мною от сильных потрясений. Все это мне казалось сном, и все в голове моей перепуталось: «И нехорошо-то князь говорит, — думал я, — потому что говорит просто»; а потом мне казалось, что именно это-то и прекрасно, что он говорит просто: он не играет, а живет. Сколько фраз и слов осталось в моей памяти, сказанных им просто, но с силой страсти; я уже считал их своими, потому что думал, что могу сказать их так же, как он. И как мне было досадно на самого себя: как я не догадался прежде, что то-то и хорошо, что естественно и просто! И думал про себя: «Постой же, теперь я удивлю в Курске, на сцене! Ведь им, моим товарищам, и в голову не придет играть просто, а я тут-то и отличусь». Чтоб больше сдружиться с естественностию игры князя в комедии Сумарокова, не охладеть и не утратить слышанного, я тут же выпросил эту комедию переписать и переписал ее, не вставая с места. Из Юноковки я поехал в деревню к своим и всю дорогу не выпускал пьесы из рук; по приваде, через сутки, я знал уже всю комедию на память. Но каково же было мое удивление, когда я вздумал говорить просто и не мог сказать естественно, непринужденно ни одного слова. Я начал припоминать князя, стал произносить фразы таким голосом, как он, и чувствовал, что хотя и говорил точно так, как он, но в то же время не мог не замечать всей неестественности моей речи; а отчего это выходило — никак не мог понять. Несколько дней сряду я уходил в рощу и там с деревьями играл всю комедию, но тут же понимал, что играл так же, как и прежде, а уловить простоту и естественность, какими обладал князь, не мог. Все это приводило меня в отчаяние. Мне никак не приходило в голову, что для того, чтоб быть естественным, прежде всего должно говорить своими звуками и чувствовать по-своему, а не передражнивать князя. После долгих трудов я упал духом и пришел к такой мысли, что мне никогда не достигнуть простоты в игре. Я было отказался от своих напрасных трудов, но мысль об естественной игре уже заронилась в моей голове, и когда к зиме я приехал в Курск и начались спектакли, то эта мысль ни на минуту меня не оставляла, и, невзирая на все неудачи, я опять старался искать естественности. Долго-долго она мне не давалась, но случай помог мне, и тогда уже твердою ногой пошел я по этой дороге, хотя привычки старой игры много и долго мне вредили.

Случай этот состоял вот в чем. Как-то была репетиция мольеровской комедии «Школа мужей», где я играл Сганареля. Так как ее много репетировали и это мне наскучило, да и голова моя была занята в то время какими-то пустяками, то я вел репетицию, как говорится, неглиже: не играл, а только говорил, что следовало по роли (роли мои я учил всегда твердо), и говорил обыкновенным своим голосом. И что же? Я почувствовал, что сказал несколько слов просто, и так просто, что если б не по пьесе, а в жизни мне пришлось говорить эту фразу, то сказал бы ее точно так же. И всякий раз, как только мне удавалось сказать таким образом, я чувствовал наслаждение, и так мне было хорошо, что к концу пьесы я уже начал стараться сохранить этот тон разговора. И тогда все пошло навыворот: чем больше я старался, тем выходило хуже, потому что переходил опять в обыкновенную свою игру, которой уже не удовлетворялся, так как втайне смотрел на искусство другими глазами. Да, втайне! Если бы я высказал зародившуюся во мне мысль, то меня бы все осмеяли. Эта мысль была так противоположна господствовавшему мнению, что товарищи мои к концу пьесы осыпали меня похвалами, потому что я старанием попал в общую колею и играл так же, как и все актеры, и даже, по мнению некоторых, лучше всех. Припомню, сколько могу, в чем состояло, по тогдашним понятиям, превосходство игры: его видели в том, когда никто не говорил своим голосом, когда игра состояла из крайне изуродованной декламации, слова произносились как можно громче, и почти каждое слово сопровождалось жестами. Особенно в ролях любовника декламировали так страстно, что вспомнить смешно; слова любовь, страсть, измена выкрикивались так громко, как только доставало силы в человеке; но игра физиономии не помогала актеру: она оставалась в том же натянутом, неестественном положении, в каком являлась на сцену. Или еще: когда, например, актер оканчивал какой-нибудь сильный монолог, после которого должен был уходить, то принято было в то время за правило поднимать правую руку вверх и таким образом удаляться со сцены. Кстати, по этому случаю я вспомнил об одном из своих товарищей: однажды он, окончивши тираду и удаляясь со сцены, забыл поднять вверх руку. Что же? На половине дороги он решился поправить свою ошибку и торжественно поднял эту заветную руку. И это все доставляло зрителям удовольствие! Не могу пересказать всех нелепостей, какие тогда существовали на сцене, — это скучно и бесполезно. Между прочим, во всех нелепостях всегда проглядывало желание возвысить искусство: так, например, актер на сцене, говоря с другим лицом и чувствуя, что ему предстоит сказать блестящую фразу, бросал того, с кем говорил, выступал вперед на авансцену и обращался уже не к действующему лицу, а дарил публику этой фразой; а публика, со своей стороны, за такой сюрприз аплодировала неистово. Вот чем был театр в провинции сорок лет назад и вот чем можно было удовлетворить публику. В это-то время князь Мещерский, без желания, указал мне другой путь. Все, что я приобрел впоследствии, все, что из меня вышло, всем этим я обязан ему; потому что он первый посеял во мне верное понятие об искусстве и показал мне, что искусство настолько высоко, насколько близко к природе. К этому рассказу мне остается только прибавить, что по прошествии пятнадцати лет я узнал уже в Москве от покойного князя А. А. Шаховского, что этим не я один был одолжен князю Мещерскому, а весь театр русский; потому что князь Мещерский первый в России заговорил на сцене просто, тогда как вся прежняя школа, школа Дмитревского, состояла из чтецов и декламаторов. И еще узнал я от князя Шаховского, что Дмитревский не расположен был к князю Мещерскому за это введение простоты и естественности, особенно когда они начали увлекать публику и приобретать много последователей.

Продолжение следует…

«СМЕРТЬ ТАРЕЛКИНА» НА СЦЕНЕ МАЛОГО ТЕАТРА

Из статьи Б.Ростоцкого «Малый театр в советские годы» в книге «Малый театр СССР, 1917-1974», М., ВТО, 1983.

Премьера — 31 октября 1936 года. Постановщик – А.Д.Дикий, Художник – Н.П.Прусаков, Композитор – В.А.Оранский...

«СМЕРТЬ ТАРЕЛКИНА» НА СЦЕНЕ МАЛОГО ТЕАТРА

Из статьи Б.Ростоцкого «Малый театр в советские годы» в книге «Малый театр СССР, 1917-1974», М., ВТО, 1983.

Премьера — 31 октября 1936 года. Постановщик – А.Д.Дикий, Художник – Н.П.Прусаков, Композитор – В.А.Оранский.

Смелым опытом обращения к классике явилась постановка «Смерти Тарелкина» А. Д. Диким в 1936 году. Смелость этой попытки заключалась уже в самом выборе пьесы, столь редко ставившейся на сцене и как правило, не находившей театрального воплощения, соразмерного огромной силе присущего ей гневного пафоса обличения античеловечности бюрократического деспотизма. Смелостью была и та неожиданная зрелищно яркая форма, к которой прибег режиссер.
Дикий искал сценического стиля постановки в щедром, изобретательном и даже вызывающе дерзком использовании средств откровенно балаганно-площадного зрелища. Нет необходимости пояснять, насколько оправданным было применение подобного рода выразительных средств и приемов в сценической реализации комедии-шутки Сухово-Кобылина.
Современная спектаклю критика не простила Дикому его смелости. Приметы суженного представления о возможностях социалистического реализма, столь явственно проявившиеся в дальнейшем, на рубеже 40—50-х годов, начали давать о себе знать уже в эту пору.
В спектакле, осуществленном Диким на сцене Малого театра, были преувеличения и крайности. Но критика выступала не просто против них, а фактически зачеркивала всю работу режиссера. По сути дела отрицалась сама возможность применения средств балаганно-площадной зрелищности, с ее угловатостью, гиперболизмом, метафоричностью, контрастной резкостью переходов, вызывающим соединением патетики и буффонности. Выступая с обвинительными тирадами в адрес режиссера, обвиняя его в формализме, в декадентстве,- в реставрации символизма и тому подобных грехах, критики упирали на то, что в издании своей трилогии 1869 года автор на заглавном листе пометил: «Писал с натуры А. Сухово-Кобылин». При этом невозможность отхода от «натуры» трактовалась узко, догматически, в очевидном противоречии с поэтикой «Смерти Тарелкина», а какое бы то ни было отступление от «правдоподобия» рассматривалось как нечто абсолютно недопустимое.
Режиссер справедливо подчеркивал особые свойства пьесы, требующие и от постановщиков, и от актеров «.особой формы спектакля, выражающей органические свойства драматурга». Но именно в той мере, в какой между пьесой и ее сценическим воплощением было достигнуто гармоническое соответствие, спектакль и становился предметом критических атак. Характерно, что наиболее неприязненно воспринявшие работу А. Дикого критики закономерно приходили и к отрицанию возможности и целесообразности постановки «Смерти Тарелкина» на советской сцене. Так, один из критиков, утверждая, что в пьесе Сухово-Кобылина якобы «...уничтожается не только российская бюрократия, но и вера в человека», приходил к выводу, что «...едва ли советскому театру имеет смысл заниматься ее воскрешением».
Тем не менее в опубликованных отзывах достаточно высоко (а порой и весьма высоко!) оценивалось актерское исполнение. В статьях выделялась талантливая и даже виртуозная игра С. Б. Межинского — Тарелкина, В. О. Массалитиновой — Брандахлыстовой, А. И. Зражевского — Варравина, Н. А. Светловидова — Расплюева. При этом актерское исполнение резко противопоставлялось режиссерскому замыслу. Получалось, что актеры достигали немалой силы выразительности... вопреки режиссуре.
На самом деле вряд ли это было (да и вряд ли могло быть!) так. Вернее другое. Как ни очевидны были отдельные просчеты постановщика (например, действительно вычурное в отдельных сценах оформление художника Н. П. Прусакова), именно ориентация режиссера на органическое единство реальности и фантасмагории, вне которого нет подлинной атмосферы трагической и буффонной в одно и то же время комедии-шутки Сухово-Кобылина, и создавала надежную предпосылку для обретения артистами высокой меры сатирического звучания созданных ими образов.
Можно не сомневаться, что уроки спектакля не прошли бесследно. Они помогли уяснить не только всю силу тех возможностей, которыми располагал коллектив театра в работе над классикой, но и важнейшее условие их реализации – четкость и энергию режиссерского замысла, нацеленного на раскрытие характерных особенностей пьесы.

скончался Михаил Иванович Царев - народный артист СССР, директор Малого театра.

Ко дню рождения Николая Ивановича Рыжова смотрите на телеканале «Культура» документальный фильм «Он был Рыжов» (4 ноября в 14:35) и фильм-спектакль с участием актера «Правда — хорошо, а счастье лучше» (15:15)...

Актер, не игравший в театр. 105 лет со дня рождения Николая Рыжова

Николай Иванович Рыжов — актер из знаменитой театральной династии Бороздиных-Музилей-Рыжовых, представители которой известны со времени расцвета творчества Александра Николаевича Островского. Когда Рыжов был принят в труппу Малого театра, великая Мария Николаевна Ермолова напутствовала его: «Да благословит тебя Господь, дорогой Коля, с началом твоего служения в Малом театре. Я ужасно рада за тебя, там твое место, дорогой мой, а не скитаться по разным театрам. Люби всем сердцем искусство и Малый театр, работай и трудись изо всех сил». А в 1978 году Николай Рыжов отметил 60-летие творческой деятельности на сцене Малого театра…

Ко дню рождения Николая Ивановича Рыжова смотрите на телеканале «Культура» документальный фильм «Он был Рыжов» (4 ноября в 14:35) и фильм-спектакль с участием актера «Правда — хорошо, а счастье лучше» (15:15)...

«К 250-летию русского театра»

ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА

...Пришло время переезжать из города в деревню, потому что граф Волькенштейн только зиму жил в Курске, а каждое лето в деревне. По этому случаю привезли в Курск на сорока подводах сто четвертей пшеницы, запроданных орловским купцам...

«К 250-летию русского театра»

ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА

V. 1808-й ГОД. СПАСЕНИЕ УТОПАЮЩИХ

ГЛАВА I. Начало
ГЛАВА I. Продолжение
ГЛАВА I. Продолжение
ГЛАВА I. Окончание
ГЛАВА II
ГЛАВА III. Начало
ГЛАВА III. Окончание
ГЛАВА IV

...Пришло время переезжать из города в деревню, потому что граф Волькенштейн только зиму жил в Курске, а каждое лето в деревне. По этому случаю привезли в Курск на сорока подводах сто четвертей пшеницы, запроданных орловским купцам. По ссыпке пшеницы на этих самых подводах повезли в деревню оркестр музыкантов, хор певчих, несколько официантов и меня, хотя настоящая моя должность была — как бы сказать? — графского секретаря, или письмоводителя, или чего-то вроде этого. По тракту нашему нужно было переправляться через реку Псёл на пароме. Дорога была проселочная, поэтому и паром был не слишком завидный и так мал, что больше четырех телег на себе не помещал: нужно было оборотиться раз десять, чтобы перевезти всех на другой берег. Переправившись с первыми возами, мы вздумали покупаться. Время было теплое, хотя это было и в начале мая. Обоз между тем продолжал переправляться. Не хотелось нам вылезать из воды, а нужно было: уже много возов переправилось. Когда мы вышли на берег и начали одеваться, бывший при пароме старик, с трубочкой в зубах, высекая кресалом огонь, спокойно сказал: «А що вы, хлопцы, знаете? человек тоне». — «Что ж ты не поможешь ему?» — отвечал я. «Та то не наш!» — отвечал он мне. Я бросился в ту сторону, куда он указал. Псёл в этом месте делал крутой поворот, так что сначала мы не могли видеть ничего, что делалось за углом поворота. Добежав до указанного места, я увидел, что вместо одного тонут двое, схватившись друг за друга. Я плаваю очень сильно, а потому и бросился к ним. Пока я добрался до них, они раз уже несколько окунулись; но, к счастию, река в этом месте была не слишком глубока: дойдя до дна, они упирались в дно ногой, выскакивали наверх воды и, переведя дух и побарахтавшись немного, опускались снова. Когда я доплыл к ним, они показались на воде и, увидев меня, бросились ко мне так стремительно, что я при всей своей храбрости нырнул от них в сторону: я чувствовал, что один не мог бы сладить с ними, тем более что один из них был огромного \\\'роста, вершков двенадцати, да и другой вершков шести, а с двумя трудно ладить на воде. Вынырнув, я крикнул мужикам, с любопытством ожидавшим, чем все это кончится, чтоб они бросили мне конец вожжи, потому что дело было не слишком далеко от берега; но спуск был очень крут, и у самого берега была уже глубь. Когда бросили конец вожжи, я обмотал ее около левой руки и наказал им, чтобы они тянули вожжу, как только утопающие схватятся за меня. Распорядившись таким образом, я подплыл к тому месту, где они начали уже реже показываться; я думал уже, что все кончено. Но, к счастию, они еще раз показались, и очень близко от меня. Я схватил одного правою рукой за волосы, а другой схватил меня самого за горло, и мы все трое пошли ко дну. Тут мужики, по моему наставлению, потянули вожжу, и мы помаленьку начали подплывать под водой к берегу. Когда недоставало духу, то я, собравшись с силами, упирался крепко в дно, — нас выбрасывало, и я переводил дух; но, невзирая на все мое мастерство в плавании, я должен был опять опускаться ко дну. Оба же тонувшие начали терять память. Между тем мужики делали свое, и все тянули да тянули, и вот, не один раз измерив глубину реки, мы приплыли к крутому берегу. Несколько рук явилось на -помощь, и хотя с трудом, но нас вытащили. Утопающие мои были словно полоумные, особенно самый большой. Между тем пошли расспросы, как это случилось; не скрою, я несколько гордился, впрочем, только мысленно, своим подвигом, что вот, дескать, спас двух человек. Между тем один из тонувших пришел в себя. Кто-то из мужиков обратился к нему с вопросом: «Тебе, дурный, який черт кинув в воду?» Тот ему в ответ: «Э! чоловек тоне». — «Эх, дурный, дурный! Ведь ты плавать не умеешь». — «Э! в голову не пришло!» Этими словами он совершенно уничтожил меня: я был сильный пловец, и было бы подло с моей стороны не броситься спасать их, а он кинулся в воду спасать человека, забыв, что не умеет плавать; признаюсь, мне стало стыдно. Происшествие это кончилось очень глупо с моей стороны. Когда и другой тонувший пришел в себя, то вдруг ни с того, ни с сего поворотил прямо к реке и пошел вглубь. Я схватил его за руку и спросил: «Куда ты?» — «Обмыться!» — был его ответ. Это так рассердило меня, что я сильно ударил его, так что он упал. Тогда первый обратился ко мне с ироническою усмешкой и сказал: «От-се, Семенович, вытяг человека, щоб убити». Из уважения к его благородному поступку я записал его имя: звали его Алексей Хоремер.

Продолжение следует…

«СМЕРТЬ ТАРЕЛКИНА» В МАЛОМ ТЕАТРЕ

В прошлом сезоне пьесу Сухово-Кобылина «Смерть Тарелкина», фантасмагорический фарс, рассказывающий об ужасах полицейского государства и не появлявшийся на московских сценах долгие годы, вдруг поставили сразу в трех театрах...

«СМЕРТЬ ТАРЕЛКИНА» В МАЛОМ ТЕАТРЕ

В прошлом сезоне пьесу Сухово-Кобылина «Смерть Тарелкина», фантасмагорический фарс, рассказывающий об ужасах полицейского государства и не появлявшийся на московских сценах долгие годы, вдруг поставили сразу в трех театрах — Et Cetera, Театре имени Ермоловой и Центре драматургии и режиссуры. В этом году к троице «Тарелкиных» прибавится еще один — в Малом театре. Но если спектакль Оскараса Коршуноваса проходит по ведомству авангардного театра, у Алексея Левинского действие пьесы перенесено почти что в наши дни, а Алексей Казанцев вместе с компанией молодых актеров превратил «Тарелкина» в отвязную черную комедию, новая постановка Малого представит последнюю часть знаменитой трилогии Сухово-Кобылина в ее классическом варианте. Не склонный к экспериментам режиссер Василий Федоров считает, что эта удивительная пьеса с ее необыкновенно острым, образным языком ничуть не устарела и не нуждается в осовременивании. Спектакль, поставленный в камерной, интимной манере, будет идти на Малой сцене театра. В главных ролях — Алексей Кудинович, Дмитрий Зеничев и Сергей Еремеев.

«Коммерсантъ-Weekend» (приложение к изданию «Коммерсантъ»), 03.11.2005

ДИАЛОГИ О КУЛЬТУРЕ

Предлагаем читателям сайта познакомиться с записью передачи «Диалоги о культуре», которая вышла на «Радио России» 19 февраля 2005 года и была посвящена спектаклю Малого театра «Чайка»...

ДИАЛОГИ О КУЛЬТУРЕ

Предлагаем читателям сайта познакомиться с записью передачи «Диалоги о культуре», которая вышла на «Радио России» 19 февраля 2005 года и была посвящена спектаклю Малого театра «Чайка». В обсуждении спектакля приняли участие актеры Ирина Муравьева, Вячеслав Езепов, Александр Коршунов, Валерий Бабятинский, Валентина Светлова, Ольга Молочная, режиссер-постановщик Владимир Драгунов и художник-постановщик Александр Глазунов. Программу подготовила и провела Людмила Борзяк.

«Диалоги о культуре», 14,4 Мб

Актёры занятые в спектаклях с 1 по 6 ноября 2005 года.

Актёры занятые в спектаклях с 1 по 6 ноября 2005 года.


1 ноября, основная сцена, «Не было ни гроша, да вдруг алтын»: И.А.Ликсо, А.И.Охлупина, К.Е.Блохина, О.А.Чуваева, Т.И.Короткова, И.А.Жерякова, Е.О.Порубель, Л.Г.Кичанова, Л.С.Аникеева, Т.Н.Рыжова, А.М.Жарова, Е.А.Кулешова, Н.В.Казинас, Гартина, Липина, Э.Е.Марцевич, А.В.Вершинин, Г.Д.Сергеев, В.В.Дахненко, В.Г.Богин, В.А.Сафронов, Г.Ю.Оболенский, А.Т.Манке, Г.Скряпкин, А.Р.Хомятов, Малец, Ильичев, Гера Брижак.


1 ноября, сцена на Б.Ордынке «Свадьба, свадьба, свадьба»: Е.Г.Харитонова, А.Н.Евдокимова, О.Г.Жевакина, Л.В.Ещенко, С.Г.Аманова, Л.Г.Кичанова, М.И.Фомина, Н.П.Швец, З.Е.Андреева, А.С.Потапов, Г.В.Подгородинский, В.А.Низовой, А.К.Вахтеров, В.А.Коняев, А.В.Коршунов, А.М.Торопов, К.В.Демин, В.В.Бунаков, В.А.Дубровский, Д.Д.Кознов, М.Г.Фоменко, В.А.Андрианов, А.Н.Анохин, С.А.Вещев, И.С.Григорьев, Е.В.Арановский


2 ноября, основная сцена, «Лес»: Л.В.Юдина, В.В.Андреева, Н.А.Титаева, А.М.Жарова, О.С.Мартьянов, А.М.Торопов, Ю.И.Каюров, А.С.Потапов, Д.Н.Солодовник, А.Е.Фаддеев, А.Ю.Ермаков, С.С.Еремеев.


2 ноября, сцена на Б.Ордынке, «Пучина»: О.А.Чуваева, А.И.Охлупина, О.Л.Пашкова, Д.Н.Подгорная, Е.М.Базарова, И.В.Тельпугова, И.А.Жерякова, Л.В.Ещенко, Липина, П.Бородкина, А.В.Коршунов, Д.Н.Зеничев, Д.Д.Кознов, В.А.Дубровский, А.К.Вахтеров, В.И.Бочкарев, С.Л.Тезов, С.А.Кагаков, П.Д.Складчиков, С.А.Коршунов, М.Г.Фоменко, С.В.Потапов, В.А.Андрианов, Е.В.Арановский, Г.Скряпкин, М.Тихонов

3 ноября, основная сцена, «Три сестры»: И.В.Иванова, А.И.Охлупина, О.Л.Пашкова, В.В.Андреева, Л.С.Аникеева, Д.Н.Подгорная А.В.Клюквин, В.К.Бабятинский, А.Ю.Ермаков, Э.Е.Марцевич, Г.В.Подгородинский, В.А.Низовой, С.А.Коршунов, А.Е.Фаддеев, А.С.Кудинович, А.Т.Манке.


3 ноября, сцена на Б.Ордынке, «Волки и овцы» : Л.П.Полякова, Е.Г.Харитонова, Е.К.Глушенко, Т.А.Еремеева, А.В.Коршунов, В.А.Борцов, В.И.Езепов, Я.П.Барышев, А.М.Торопов, А.Р.Хомятов, В.Б.Носик, А.Н.Анохин.



4 ноября, основная сцена, «Царь Борис»: Т.Н.Лебедева, О.В.Молочная, Е.В.Доронина, Г.А.Егорова, А.М.Жарова, Г.Г.Микшун, Н.П.Швец, Ю.В.Сафронова, В.И.Бочкарев, Г.В.Подгородинский, А.В.Вершинин, А.С.Потапов, В.А.Сафронов, Э.Е.Марцевич, Ю.Б.Ильин, В.В.Бунаков, Г.Ю.Оболенский, В.Г.Зотов, К.В.Демин, В.А.Коняев, А.Ю.Ермаков, В.А.Дубровский, А.Н.Анохин, О.В.Доброван, А.С.Кудинович, О.С.Мартьянов, С.А.Вещев, А.М.Торопов, С.А.Кагаков, А.К.Вахтеров, И.С.Григорьев, А.Т.Манке, Д.А.Курочка, А.Е.Фаддеев, Г.Скряпкин, В.А.Андрианов, Д.Н.Солодовник.


4 ноября, сцена на Б.Ордынке, «Свои люди – сочтёмся!»: Л.П.Полякова, И.А.Жерякова, Т.И.Короткова, К.Е.Блохина, В.А.Борцов, А.Р.Хомятов, В.Б.Носик, С.В.Потапов


5 ноября, основная сцена, «Последняя жертва»:
Л.В.Титова, Л.П.Полякова, О.А.Чуваева, Е.М.Базарова, А.М.Жарова, В.И.Бочкарев, О.В.Доброван, Б.В.Клюев, В.А.Сафронов, П.Д.Складчиков, В.В.Дахненко, Ю.Б.Ильин, С.А.Кагаков, И.С.Григорьев, Г.Скряпкин, В.А.Андрианов


5 ноября, сцена на Б.Ордынке, «Бешеные деньги»: А.Н.Евдокимова, С.Г.Аманова, Ю.В.Сафронова, Н.П.Швец, Е.А.Кулешова, Липина, В.А.Низовой, В.К.Бабятинский, В.А.Дубровский, К.В.Дёмин, Д.Д.Кознов, Д.Н.Солодовник, А.К.Вахтеров, С.А.Вещев, А.Н.Анохин, А.Е.Фаддеев, Е.В.Арановский, В.А.Ильичев, Видинеев


6 ноября, основная сцена, «Мнимый больной»:
Е.К.Глушенко, О.В.Молочная, Л.В.Титова, В.Куценко, В.И.Бочкарев, А.В.Клюквин, Г.В.Подгородинский, В.Б.Носик, В.А.Низовой, К.В.Демин, И.С.Григорьев, О.В.Доброван, Д.Курочка, Д.Н.Солодовник, С.А.Коршунов, Видинеев, Куршинский


6 ноября, сцена на Б.Ордынке, утро, «Снежная Королева»: студ.Милюзина, Е.М.Солодова, Л.В.Юдина, А.М.Жарова, Ю.В.Сафронова, Л.А.Пашкова, З.Е.Андреева, К.В.Демин, Г.В.Подгородинский, В.В.Дахненко, А.В.Вершинин, А.Н.Анохин, В.В.Бунаков, О.В.Доброван, студ. Лебедев, студ.Хрусталев.


6 ноября, сцена на Б.Ордынке, «Свои люди – сочтёмся!»: Л.П.Полякова, Е.М.Базарова, И.Г.Рахвалова, К.Е.Блохина, В.А.Борцов, А.Р.Хомятов, С.Л.Тезов, С.В.Потапов


6 ноября, малая сцена филиала,«Смерть Тарелкина» М.И.Фомина, А.С.Кудинович, Д.Н.Зеничев, В.А.Коняев, С.С.Еремеев, М.Г.Фоменко, А.Н.Анохин, Д.Д.Кознов, Ю.Б.Ильин, О.С.Мартьянов, Д.А.Марин

«К 250-летию русского театра»

ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА

В 1805 году мы переехали с господами в Курск довольно поздно, и за небытностью моей в городе договорен был другой суфлер на зиму и на Коренную, то есть для спектаклей на время Коренной ярмарки. Горько было для меня узнать это...

«К 250-летию русского театра»

ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА

IV. ПЕРВЫЙ УСПЕХ НА ГУБЕРНСКОЙ СЦЕНЕ

ГЛАВА I. Начало
ГЛАВА I. Продолжение
ГЛАВА I. Продолжение
ГЛАВА I. Окончание
ГЛАВА II
ГЛАВА III. Начало
ГЛАВА III. Окончание


В 1805 году мы переехали с господами в Курск довольно поздно, и за небытностью моей в городе договорен был другой суфлер на зиму и на Коренную, то есть для спектаклей на время Коренной ярмарки. Горько было для меня узнать это. Средство бывать в театре осталось одно, прежнее, то есть ходить с оркестром музыкантов, нести контрабас или литавры; впрочем, если удавалось мне перед спектаклем увидать Городенского, то есть меньшого брата содержателей Барсовых, то он меня всегда проводил или в партер, или в оркестр, или за кулисы. Но особенно горько было то, что я утратил право свободно входить в театр и самому быть участником в деле.

По счастию, случай, который баловал меня в течение целой жизни, что ясно будет видно из моих «Записок», и в настоящее время помог мне. В половине ноября актриса Пелагея Гавриловна Лыкова приехала к господам с бенефисной афишей. Граф взял у ней билет в кресло, заплатил 10 руб. ассигнациями — это по-тогдашнему была значительная плата, потому что в обыкновенные спектакли цена креслам была полтора рубля ассигнациями,— и тут же, обратись ко мне, сказал: «Миша, проводи г-жу Лыкову в чайную и скажи Параше, чтобы она напоила ее кофеем». В то время не было в провинции в обычае сажать и угощать актрис в гостиной. Между разговором г-жа Лыкова жаловалась, что билеты раздает, а еще не знает, будет ли бенефис, потому что актер Арепьев прислал записку из трактира, что он все платье проиграл и обретается в одной рубашке: так чтоб прислали ему денег для выкупа платья; если же не вышлют, то он играть в бенефисе не может, потому что ему выйти не в чем, да и не выпустят. А как он почти все жалованье забрал вперед, то содержатель отказал ему в деньгах, «и я,— говорила [Параше"> бенефициантка,— не знаю, милая, что мне делать». При этих словах во мне все так и закипело! Я дрожащим голосом спросил ее: «А что он играет?» — «Андрея-почтаря в драме «Зоя»,— отвечала она. Так как прошедшую зиму часто я суфлировал эту драму и знал ее очень хорошо, поэтому тут же, задыхаясь от волнения, предложил Лыковой: «Позвольте, я сыграю эту роль».— «Да разве ты когда играл на театре?» — «Помилуйте, несколько раз, в деревне, на домашнем театре».— «Что же ты играл?» — «Помилуйте... я играл Фирюлина в «Несчастье от кареты» и даже инфанта в «Редкой вещи», а будущее лето буду играть Фому в «Новом семействе».— «Да как же, милый мой,— продолжала Лыкова,— ведь бенефис завтра; успеешь ли ты выучить роль, кажется, листа два?» — «Помилуйте, да это безделица».— «Ну, милый, спасибо тебе! — и поцеловала меня в голову.— Я, говорит, отсюда же поеду к М. Е. Барсову (он был старший из братьев-содержателей), скажу ему об твоей готовности помочь нам, и если он согласится, в чем я нисколько не сомневаюсь, то я попрошу его, чтобы он прислал к тебе книгу для скорости, а то роль не скоро от Арепьева получишь. Ведь тебе все равно, что по роли, что по книге? А я тебе скажу, что пб книге для скорости гораздо лучше учить, а ты не поленись, прочти всю драму, и если хватит времени, то не один раз: это весьма полезно. Ну, прощай! через час ты получишь книгу».

После этого что со мной было — я пересказать не могу: я готов был и плакать, и смеяться, и первому встречному бросаться на шею, что я и сделал, повстречавшись с Васей, которого я любил. А он мне: «Что ты, с ума сошел? вешаешься на шею!» — «Вася, Вася! знаешь ли, я завтра играю на театре роль Андрея-почтаря в драме «Зоя»! — «Нет?! право, смотри — не осрамись! это ведь не то, что в деревне».— «Ну, Вася, что будет, то и будет!» — и в доме не осталось ни одного человека, которому бы не рассказал я об этом.
Разумеется, тут были и маленькие насмешки на мой счет, но меня уже ничто не оскорбляло, тем более что некоторые от души желали мне успеха. В доме был я общий любимец. Я не сходил с крыльца, потому что с него был виден дом П. И. Анненкова, где жили Барсовы: я видел, как Лыкова туда приехала и через полчаса уехала к себе на квартиру. Прошло два мучительных часа, а никакой вести ни от нее, ни от Барсовых не было. Грусть начинала одолевать меня. Чтобы выйти из этого положения, я прибегнул к хитрости и, надев картуз, отправился к Лыковой на квартиру. Когда я вошел, она спросила меня: «Что ты, мой милый?» — «Я, говорю, пришел узнать, нужен ли я вам завтрашний день или нет? А то теперь есть оказия, я хочу отпроситься в деревню повидаться с родителями».— «Ах, милый, пожалуйста, не езди, а то мне без тебя будет плохо: разве Михаил Егорович не присылал тебе книги?» — «Нет»,— я отвечал. «Ну, так скоро пришлет; пожалуйста, выручи меня из беды!» — «Помилуйте, всей душой рад быть для вас полезным».— «А когда выучишь, то приди ко мне; я тебя прослушаю и замечу, что нужно».— «Да вы вечером будете дома?» — спросил я.— «Буду».— «Так я вечером приду, и вы меня прослушаете».— «Смотри, не скоренько ли?» — «Нет, выучу».— «Ну, так приходи; я тебя и чайком напою». Возвратясь домой, я спрашиваю у товарищей: «Не приносили ли мне от Барсова книги?» — и общий ответ был — нет? Все опять начали шутить и острить на мой счет, но мне было не до них: тот же картуз на голову—и прямо к Барсову. Прихожу к нему и говорю, что, мол, Пелагея Гавриловна Лыкова просила меня прийти к вам и спросить, ежели вы не передумали насчет ее бенефиса, то чтобы пожаловали книгу — драму «Зоя», из которой она просила меня выучить роль. «Нет, милый! — отвечал он,— не передумал и очень рад, что ты пришел, а то братьев нет дома, человека я услал, и мне некого было к тебе отправить». Сказав это, он тотчас вручил мне книжку и примолвил: «Ты, я уверен, выучишь — я о твоей памяти знаю от брата Николая, и говоришь ты всегда ясно — это мне известно: ведь ты прошлого года был у нас несколько раз славным суфлером. Жаль, что поздно нынешний год вы приехали и мы принуждены были нанять суфлера: такая дрянь, что мочи нет!.. Прощай, а завтра поутру приди, я тебя прослушаю». Все это было сказано, как я понимал, для ободрения; но для меня это уже было лишнее. Одна мысль, что я завтра играю, так пришпоривала меня, что мне нужна была, напротив, крепкая узда, чтобы только сдерживать. Выйдя за ворота, я все забыл, кроме того, что я завтра играю, и, несмотря на то, что шел по улице, дорогой начал учить роль и несколько раз останавливался, не замечая, что прохожие подсмеивались надо мной, но я, кроме книги, ничего не замечал, и когда пришел домой, то роль была почти уже выучена. С какою гордостью показал я товарищам книгу: «Что! — говорю,— смеялись, не верили, а я вот завтра непременно играю!» — и тут же отправился в комнату. Через три часа роль была вытвержена как «Отче наш», книга, по наставлению Лыковой, прочтена два раза, и не осталось, кажется, в доме человека, от дворецкого до кучера, кому бы я не прочитал роль свою наизусть. Вечером отправился к Лыковой, которая встретила меня словами: «Что!, выучил?» — «Выучил».— «Благодарю тебя, мой милый. Книгу принес с собой?» — «Принес».— «Ну, садись же! Вот мы прежде напьемся чаю, а там я тебя и прослушаю». Но мне уж было не до чаю, а делать нечего. Тут все как будто сговорилось против меня: и самовар не скоро подан, и чай она делала мешкотно, и наливала чашки слишком медленно, и хотя все шло своим порядком, да нетерпение мое было таково, что мне это время показалось очень долгим. Но вот все и кончено. Чай отпили, самовар и чашки убраны, и хозяйка обратилась ко мне: «Ну, говорит, прочти, душка, я тебя прослушаю. Дай мне книгу»: Я вручил ей книгу, и какой-то огонь пробежал по всему моему телу; но это был не страх — нет! страх не так выражается,— это был просто внутренний огонь, страшный огонь, от которого я едва не задыхался, но со всем тем мне было так хорошо, и я только что не плакал от удовольствия. Я прочел ей роль так твердо, так громко, так скоро, что она не могла успеть мне сделать ни одного замечания, и по окончании встала и поцеловала меня с такой добротой, что я уж не помнил себя, и слезы полились у меня рекою. Это ее очень удивило. «Что с тобой?» — сказала она.— «Простите, Пелагея Гавриловна, это от радости, от удовольствия: других слез я почти не знаю».— «Что ж, мой дружок, неужели ты обрадовался тому, что тебя поцеловала старуха? Будто тебе поцелуй старухи так дорог?» — «Да, дорог, потому что он — первая награда за малый труд, который вы по доброте своей слишком оценили, и этого я никогда не забуду».— «Ох ты, ребенок, ребенок! — прибавила она.—Ну, это в сторону. Спасибо, тебе, спасибо, а все-таки послушай меня: ты слишком скоро говоришь. Конечно, всякое твое слово слышно, но этой быстротой ты вредишь самому себе; ты душишь себя; от этого выходит, что когда некоторым словам надо дать больше силы, а ты уже ее напрасно истратил». И тут же указала мне на некоторые фразы, объяснила, почему надо их усилить, посоветовала запомнить ее замечания, и если не устал, то чтоб дома еще прочитал роль,, стараясь дать указанным фразам более силы. «Ну, прощай! А как ты дорожишь поцелуями старух, то вот тебе и еще поцелуй». Но последний почему-то не произвел на меня никакого действия, да и голова моя была занята только что выслушанными советами. Возвратясь, я прочел роль еще несколько раз, не замечая, что читаю все так же быстро; только указанным фразам давал я более силы, которой у меня был избыток. На другое утро я в 7 часов отправился к М. Е. Барсову. Прихожу — говорят: спит. Я вышел за ворота, думаю — домой идти не для чего, и просто стал шагать взад и вперед по улице, заходя через несколько минут узнавать, проснулся ли? И «нет» было постоянным ответом. Наконец, в 9 часов, говорят, проснулся. Я вхожу. Михаил Егорович спрашивает: «Выучил?» —«Выучил»,—отвечал я.—«Ну, давай книгу, я тебя прослушаю». Он сам мне говорил последние реплики, что делала и Лыкова, а я работал от всей души языком, и руками, и ногами. Выслушав меня, он улыбнулся и сказал: «Хорошо, но только уж слишком быстро, да поменьше маши руками. Ну, ступай теперь домой, а на репетицию мы пришлем за тобой». Возвращаясь домой, разумеется,, дорогой читал я опять роль —не знаю и сам для чего, потому что я ее очень хорошо вытвердил; просто мне было как-то приятно ее прочитывать. Дома товарищи обступили меня с вопросами: что, буду ли я играть? «Разумеется, буду, — отвечал я с уверенностью,— и как только Барсовы приедут в театр, то пришлют за мной на репетицию». Но, как нарочно, все тянулось медленно: на репетицию Барсовы приехали довольно поздно и, приехав, не скоро за мной послали. Медленность эта была для меня пыткой, а особливо когда и в назначенное время из театра не скоро пришли меня звать. Тут уж товарищи начали подтрунивать. «Что, брат, прихвастнул! Вот они давно уж проехали, а за тобой не присылают». Мучению моему не было границ. Я беспрестанно бегал на заднее крыльцо поглядеть, не идут ли за мной, хотя и с переднего крыльца также было видно, но тут замучили бы меня насмешками над моим нетерпением. Наконец сторож Устинов показался, и я ожил. Видя, что он идет прямо к нам, я вошел в залу, где тогда много было нашей братьи, — вошел уж покойно; и только что принялись было опять за насмешки, как вдруг голос Устинова в передней: «Где у вас тут Щепкин?» Я из залы отвечал: «Здесь!» —и подошел к двери. «Идите, вас ждут на репетицию!»— «Хорошо, сейчас!» — и все товарищи, оставив насмешки, были рады такому событию, а Вася даже поцеловал меня. Такой водился у нас в доме патриархальный порядок, что никто никогда и ни у кого не спрашивался, идучи со двора, что, разумеется, и я делал; а теперь мне показалось как-то неловко уйти без спросу, и я тотчас же вошел в гостиную, где граф сидел с графиней. Он, по обыкновению, курил кнастер, а графиня занималась приведением в порядок каких-то узоров. «Позвольте, ваше сиятельство, мне отлучиться в театр».— «Зачем?»—«На репетицию».— «На какую репетицию?» — «Драмы «Зоя», я играю в ней Андрея-почтаря». Граф захохотал и закричал: «Браво, браво, Миша! Да смотри — не осрамись! Я буду в театре, и как хорошо сыграешь... ну, да тогда узнаешь». А графиня прибавила: «Ну, я думаю, ты как сыграешь, то уж будешь лениться рисовать узоры». — «Нет, ваше сиятельство, еще лучше зарисую».
На репетиции все было опять по-прежнему, то есть быстрота речей, беганье, размахиванье руками: обо всем этом мне напоминали и Барсовы и Лыкова. Между репетицией и спектаклем страшный промежуток: чего уж я не делал! даже уходил незаметно в домашнюю баню, которая, разумеется, была холодна, но мне было везде жарко; там я пробовал, можно ли говорить не слишком скоро, не махая руками и не бегая по сцене. И хотя мне казалось, что я довольно успел, но проклятая недоверчивость к себе меня мучила, и я решился Васю сделать свидетелем моего труда, упросил его сходить со мной по секрету в баню, послушать меня, как я играю, и сказать мне правду, только чтобы никому не выдавал, а то будут смеяться. И что же? Когда я начал показывать свое искусство, все опять заговорило — и руки и ноги. Вася, любя меня, был очень доволен, но все-таки прибавил: «Кажется, очень скоро говоришь!» Я ведь именно и думал о том, чтобы говорить пореже. «Ну, спасибо, Вася, иди себе, неравно граф тебя спросит, а я еще здесь поучусь говорить пореже». И в таком беспокойстве и беспрестанном учении прошел этот страшный промежуток. Когда же я начал собираться в театр, тут опять пошли шутки: «Куда спешишь? Еще успеешь осрамиться!» Другой прибавлял: «Подожди, рано, да и литавры кстати захвати, снесешь в оркестр». Это было, как я сказывал, у меня одно из средств бывать в театре. Но я не обижался такими шутками. Мне было как-то весело, даже сам смеялся. Наконец я прибыл в уборную театра, которая играла две роли — и уборной и передней для входа на сцену с актерского подъезда. Не припомню всего костюма, в который меня нарядили; знаю только, что на ноги мне надели страшные ботфорты, которые только одни и были во всем театре и потому приходились на все ноги и возрасты. Чем ближе шло к началу спектакля, тем становилось для меня жарче, хотя все жаловались на холод, так что перед выходом на сцену я был уже совершенно мокр, от испарины. Как я играл, принимала ли меня публика или нет — этого я совершенно не помню. Знаю только, что по окончании роли я ушел под сцену и плакал от радости, как дитя.
По окончании пьесы Лыкова благодарила меня с одобрением: «Хорошо, милый, очень хорошо!» Барсов тоже сказал: «Хорошо», и прибавил: «А все-таки спешил говорить!» Иван Васильевич Колосов, учитель из народного училища и зять Барсова (который в этот день по их просьбе суфлировал, потому что настоящий суфлер оказался на тот раз неспособным), потрепал меня по щеке, поцеловал в голову и сказал: «Спасибо, Миша, спасибо, хорошо! И как ты ловко нашелся, когда Михайло Егорыч перешагнул из первого в третий акт! Я, признаюсь, растерялся, кричу из суфлерни: «Братец, не то, не то!» — а он все порет тот же монолог, и, когда он кончил, я не знал, что делать. Да, ты ловко очень нашелся и выгнал его со сцены. Правда, по самой пьесе это следовало, но ты, конечно, заметил, что он не то говорил, и, спасибо, поправил сцену и сам не сконфузился: ловко! ловко! Ты, видно, всю пьесу хорошо знаешь?» — «Что мне лгать, Иван Васильевич,— отвечал я,— как и что было на сцене, я, право, ничего не помню. Пожалуйста, скажите мне, не совсем дурно я играл?» — «Полно, милый, хорошо, очень хорошо, и публика была очень довольна. Ты слышал, какие были аплодисменты?» — «Ничего не помню».— «Ну, спасибо!» Уходя из театра, М. Барсов тоже повторил: «Ну, спасибо»; а я ему на это: «Мне и Иван Васильич сказал спасибо; он говорит, что перепугался, когда вы махнули из первого акта в третий; да спасибо, говорит, ты все дело поправил».— «Нет,— отвечал он очень холодно,— это ему так показалось». И мне было совершенно непонятно, как можно человеку не сознаться в истине. Когда я пришел домой, все люди и музыканты меня уже ждали, и пошли объятия; кажется, только двое не обняли: Саламатин и Александр (первый скрипач), которые тоже игрывали на театре и пользовались лаской публики. «Ступай скорей к графу,— сказал мне Вася,— он тебя три раза спрашивал». Когда я вошел, граф захохотал и закричал: «Браво, Миша, браво! Поди, поцелуй меня!» И, поцеловав, приказал: «Вася, подай новый, нешитый триковый жилет!» Вася принес; граф взял и положил его мне на плечо: «Вот тебе на память нынешнего дня». Я, по заведенному порядку, хотел поцеловать ему руку, но он не дал и, поцеловав меня в голову, сказал: «Ступай к Параше, я велел приготовить самовар и напоить тебя чаем; напейся и ложись отдыхать, а то ты, я думаю, устал». После чаю, выпитого, разумеется, в порядочном количестве, я лег спать и, кажется, всю ночь бредил игрой. На другой день все вчерашнее мне казалось сном; но подаренный жилет убеждал меня, что то была сущая истина, и этого дня я никогда не забуду: ему я обязан всем, всем!

Продолжение следует…

«К 105-летию со дня рождения Михаила Жарова»

ЧТОБЫ ПОМНИЛИ. ОТ ЖИГАНА ДО АНИСКИНА

В тот исторически теперь уже далекий день в маленьком зальчике киностудии их было четверо: инженер по звуку Тагер, режиссер Николай Экк, оператор Нестеров и артист Михаил Жаров. Они только что просмотрели созданный ими фильм «Путевка в жизнь» и, ошеломленные впечатлением... плакали от счастья...

«К 105-летию со дня рождения Михаила Жарова»

ЧТОБЫ ПОМНИЛИ. ОТ ЖИГАНА ДО АНИСКИНА

В тот исторически теперь уже далекий день в маленьком зальчике киностудии их было четверо: инженер по звуку Тагер, режиссер Николай Экк, оператор Нестеров и артист Михаил Жаров, Они только что просмотрели созданный ими фильм «Путевка в жизнь» и, ошеломленные впечатлением... плакали от счастья.

Так начиналась новая эра российского кино. Ведь до этого момента наш экран был немым. И вот сделан был невероятный прорыв к чуду, и Мишка Жаров, молодой подмастерье лицедейского искусства 1930-х годов, одним из первых заговорил и запел с отечественного экрана. Блистательно сыгранный им главарь воровской шайки Фомка Жиган залихватски представляется веселой припевкой: «Нас на свете два громилы, гоп-тири-тири-бумбия! Один я, другой — Гаврила! Гоп-тири-тири-бумбия!».

Потом, спустя около четырех десятилетий, на экраны выйдет уже совсем не разбитной Мишка, а солидный Михаил Иванович Жаров в роли «деревенского детектива» милиционера Анискина, и все мы запомним его спокойный добрый взгляд, его реплики: «Ты подчепурься, подчепурься!», «Порядок в танковых частях!». И новый притягательный образ — на сей раз мудрого блюстителя порядка — станет для нас открытием. А между двумя этими вехами творческих озарений — от Жигана до Анискина — будет целая жизнь, полная напряженного труда и гонки за мечтой, неожиданных радостей и ошибок молодости, творческих находок и разочарований.

Наверное, при ином стечении обстоятельств Михаил Жаров мог бы стать, как его отец, профессиональным полиграфистом. Он, в сущности, и начал свой рабочий путь после окончания семилетки учеником наборщика. А поскольку в молодости каждому человеку хочется иметь побольше карманных денег, то, естественно, у Жарова возникла необходимость в дополнительном заработке. И он вместе с приятелем стал захаживать в оперный театр и на съемочную площадку киностудии. Там время от времени требовались статисты, то есть участники массовых сцен. За это, конечно, не осыпали ассигнациями, но платили реальные деньги.

Сначала так все и было — подрабатывал Жаров на сцене без душевной тяги к искусству. С таким же успехом он колол бы дрова для какой-нибудь конторы или помогал дворнику. Лишь бы платили. Но чем больше Михаил узнавал мир театра, тем больше проникался мыслью самому попробовать свои силы в актерском деле. И это несмотря на то, что его первый выход на сцену был полным драматизма!

Ставили тогда с размахом оперу Кюи «Капитанская дочка». Набранных с улицы добровольцев загримировали под разноликих представителей малых народностей; Жарова, например, одели под калмыка. И вот когда новички собрались на инструктаж, помощник режиссера Кудрин зычно изрек: «Вы сидите вот здесь, в укрытии, ждете, когда заиграет музыка. Я вам махну, и вы сразу же вылезаете на забор. А что будет дальше, это уже не ваша забота».

Народ оказался понятливым. И как только во время действия оперы помреж дал команду новичкам, они тут же резво обозначились над частоколом. А «екатерининские солдаты» начали отчаянно их дубасить... бутафорными палками по головам, причем весьма чувствительно! Получилось очень динамично и зрелищно. И одно только это должно было решительно отвратить, скажем, юного Жарова от театральной карьеры. Но он еще больше влюбился в сцену! И два года выходил на нее безмолвным статистом в опере. Держал то алебарду (копье с насаженным на него боевым топором или секирой), то подсвечник или находился в массовке. Зато каких замечательных артистов он перевидел тогда лицом к лицу!

Когда же Михаилу Жарову исполнилось восемнадцать лет, он уже практически был готов ради актерской карьеры преодолевать любые трудности.

В 1919 году Жаров окончил студию при театре Художественно-просветительского союза рабочих организаций. Затем проходил актерскую школу в передвижном фронтовом театре, потом работал в труппе Мейерхольда, в Бакинском театре. В 1931 -1937 годах он уже был артистом московского Камерного театра. И здесь сыграл одну из лучших своих ролей — Алексея в «Оптимистической трагедии» Вс. Вишневского. А с 1938-го поклонники сценического таланта Жарова ходили на спектакли с его участием уже в Малый театр, где он проработал до конца жизни.

Две стихии владели сердцем Жарова в пору его творческой зрелости — театр и кино. Только им он был предан. В них находил свою востребованность. На волне актерского вдохновения он блистательно сыграет здесь, в Малом, и Харитонова («За тех, кто в море» Б. Лавренева), и ряд других острохарактерных ролей. Параллельно же шло восхождение Жарова и на экранный олимп.

А начиналась киношная слава Михаила с того, что он страшно удивился, когда режиссер Экк предложил ему сыграть вора Жигана (фильм «Путевка в жизнь»). Бандитов и блатарей он до этого еще ни разу не изображал и потому, наверное, сумел личным обаянием подчеркнуть зловещую маску зла в лице Фомки: за его лихой удалью и внешней привлекательностью скрывалась натура холодного убийцы.

Пережив цунами популярности в роли уголовника, Михаил Жаров однажды (это было в начале 1930-х годов) пошел в магазин за продуктами. Когда же настала очередь расплатиться за покупку, вдруг обнаружил, что кошелек его чьи-то ловкие руки умыкнули. Извинился Жаров и направился к выходу, мысленно кляня себя за ротозейство. И тут на глаза ему попались два шалопая. Один из них, который постарше, отчитывал другого: «Ты что делаешь?! У кого воруешь? Своих не узнаешь?!». Кошелек ребята вернули и дали тягу. А Жаров только хмыкнул и головой покачал, не зная даже, то ли радоваться такой известности, то ли проклинать ее.

Режиссеры, конечно, взяли «бандитский» успех Жарова на карандаш, и быть бы ему после этого еще долго «киноуркой», играя отрицательных типов. Но идеологи страны воровскую тему прикрыли на экране, и это спасло актера от эксплуатации его «жигановского» амплуа. Зато появилась возможность сосредоточиться на разработке ярких, по широте души русских характеров — многогранно талантливых и трагически противоречивых.

Таковы сыгранные им Александр Меншиков в фильме «Петр Первый» (1937-1939) и Малюта Скуратов в «Иване Грозном» (1944-1945).

О таких актерах, как Жаров, писать легко и в то же время невероятно трудно. Яркие черты его характера, богатые внешние данные позволяют вести рассказ о нем без общих слов и пресных оценок. Но вот проблема — как вместить полную энергии жизнь этого неординарного Мастера театрального искусства и кино в ограниченные газетные строки?

Он выстроил собственным трудом свою незаурядную актерскую судьбу и был счастлив от того, что сумел реализовать все намеченное. Десятки запоминающихся ролей, сыгранных Жаровым в разных театрах, более семидесяти киногероев, созданных им за годы работы на съемочных площадках. В 1967 году этот знаменитый актер издал книгу «Жизнь, театр, кино». А семью годами раньше он как бы обозначил ее содержание в документальном фильме «Жаров рассказывает», где были широко использованы отрывки из ролей и он сам исполнил роль ведущего.

На закате жизни Михаил Иванович любил говаривать, что доволен своей биографией, она, дескать, вполне удалась. И действительно, в самые трудные времена он трижды удостаивался Сталинских премий: в 1941-м — за роль Меншикова, в 1942-м — за фильм «Оборона Царицына», в 1947-м — за театральные работы. В сорок девять лет получил звание народного артиста, а в семьдесят четыре года ему было присвоено звание Героя Социалистического Труда.

Выступая в концертных программах, Жаров легко находил контакт со зрителями, искренне и с юмором отвечал на вопросы из зала. Он не скрывал, что было у него несколько жен и две из них были известными актрисами, которые украшали его жизнь и в кинокадрах. С Ольгой Андровской, например, он снимался в фильме «Медведь», с Людмилой Целиковской — в картинах «Воздушный извозчик», «Беспокойное хозяйство», «Иван Грозный».

В конце 1940-х годов сердце Жарова покоряет новая муза, и он женится в последний раз (четвертый). А потом, годы спустя, отец его супруги, один из московских врачей, попадет в жернова репрессий как «агент сионизма», якобы связанный с «врачами-вредителями».

Никто в НКВД вину жаровского тестя Михаилу Ивановичу, конечно, не приписывал тогда. Но работать ему было очень трудно. Снимать в кино актера перестали, отдельные коллеги в театре боялись даже здороваться с ним. И начался самый тяжелый период застоя в его творчестве. Многим казалось, что актерское вдохновение Жарова двинулось под уклон. А он взял да и удивил всех неожиданным взлетом: сам поставил знаменитый фильм «Деревенский детектив» и великолепно сыграл в нем милиционера Анискина.

Таким вот был этот верный рыцарь искусства с необузданным русским характером.

27 октября Михаилу Жарову исполнилось бы 105 лет.

Геннадий Любаев
«Флаг Родины», 01.11.2005

«Листая старые подшивки»

ВЛАДИМИР САФРОНОВ: ЧТО? ГДЕ? ПОЧЕМ? МОИ ЛЮБИМЫЕ ВОПРОСЫ

Когда после программы о некачественном чае я выходил из метро, ко мне подбежал человек, прилично одетый, в костюме и галстуке, и выпалил: «Какое право вы имели говорить, что чай 1-й Московской чаеразвесочной фабрики плохой». Пока я соображал, что же произошло, он бесследно исчез...

«Листая старые подшивки»

ВЛАДИМИР САФРОНОВ: ЧТО? ГДЕ? ПОЧЕМ? МОИ ЛЮБИМЫЕ ВОПРОСЫ

Когда после программы о некачественном чае я выходил из метро, ко мне подбежал человек, прилично одетый, в костюме и галстуке, и выпалил: «Какое право вы имели говорить, что чай 1-й Московской чаеразвесочной фабрики плохой». Пока я соображал, что же произошло, он бесследно исчез.

***
Было время, когда мы, потребители, ели одинаковую зеленую колбасу, спали на стандартных диван-кроватях «Москва», жили в типовых блочных домах и ездили на автомобилях марки «инвалидка». Теперь не то, теперь времена другие, теперь можно выбрать между товаром качественным и не очень, китайским и не совсем. Обыватель от неожиданности растерялся. И на помощь нам пришло телевидение (канал НТВ), выпустив в эфир в ноябре прошлого года программу «Впрок».

Ведет ее актер Малого театра Владимир Сафронов: седина, борода, баритон -уважение внушает, к словам своим заставляет прислушаться. Лучше так и сделать, потому что иначе можно выбрать не то и прибавить работы медицине.

- Театральные актеры на телевидение обычно попадают, если снялись в рекламном ролике. С вами — та же история?

- Почти. Мне позвонил автор проекта «Впрок» Антон Понизовский, сказал, что я понравился ему в одной из телереклам. Это был ролик «Альфа-банка», где девушке-менеджеру в честь дня рождения дарят игрушку и цветы. Я играл клиента и был тогда без бороды. Антон предложил поучаствовать в программе, что поначалу я воспринял без особого энтузиазма. Но, как видите, остался.

- Разговоры на тему «что где почем» свойственны больше мещанской среде, нежели творческой. Вас это не смущало на первых порах?

- Нет, потому что проблема «что где почем» важна всегда и для любой категории покупателей, меняются только ответы на эти вопросы. Ведь все мы так или иначе — обыватели: все мы варимся в быту.
Если же подходить к проблеме философски, то наша программа -» это попытка привлечь внимание к возможности выбора. Наше поколение к нему не приучено.

- Почему, когда вы читаете текст в кадре, на губах у вас блуждает двусмысленная улыбка? Вы по какому поводу иронизируете?

- Ирония, как вы знаете, — это защитная реакция. Она позволяет избежать подвоха. Ирония, или улыбка, или намеки, или какие-то другие наигранные вещи, которые я иногда позволяю себе (например, интонацию в духе Левитана), — все это придает дополнительное содержание информации и лучше запоминается.

- Вам не скучно постоянно говорить о потреблении?

- Нет. Я участвую в программе с удовольствием. Во-первых, потому что это работа, во-вторых, потому что это работа не в пустоту: большинство сюжетов программы оказывается настолько актуально и интересно, что я без конца получаю вопросы, просьбы, предложения, согласия или, напротив, несогласия телезрителей. И хотя я всего лишь диктор, который читает подводки между сюжетами, зритель воспринимает меня совсем по-другому: если и не как сочинителя, автора, то по крайней мере как хозяина, который все обо всем знает. А это совсем не так. Честно говоря, ряд репортажей я вообще не видел.

- Вы читаете текст с монитора или заучиваете?

- Конечно, с монитора. Хотя каждый вечер перед записью я знакомлюсь с содержанием подводок. Даже у диктора есть необходимость заблаговременно прочитать текст, как говорят, «переспать» с этими мыслями, чтобы наутро делать поменьше ошибок.

- К какому жанру вы отнесли бы программу «Впрок»: аналитическому, информационному или, может быть, развлекательному?

- Информационному. Анализ предусматривает двухстороннее участие. Мы заканчиваем программу определенными выводами, а дело зрителя — принимать их или не принимать.

- Телевидение, Малый театр, преподавание в Щепкинском училище — что для вас главное?

- «Впрок» — это, наверное, еще одно проявление моей актерской профессии. Но пусть не обижается программа, а первостепенным для меня остается театр. Но наибольшее удовольствие все же доставляет роль преподавателя.

- Случалось ли, что знакомые просили вас дать совет в покупке той или иной вещи?

- Моя семья с некоторых пор покупает только определенные сорта колбас, мои дети и родственники тоже советуются. Артисты и работники театра с любопытством наблюдают за моей теледеятельностью и часто просят дать телефон магазинов и фирм. Посторонние люди на улице подходят и просят, например: «Расскажите о хлебе. Вот раньше хлеб был одной выпечки, а сейчас стал совсем другим».

- Вы сами активный покупатель или бываете в магазинах от случая к случаю?

- Я активный исполнитель домашних заказов. То есть раз в неделю мне дают список товаров (в основном продуктов), которые я должен приобрести. Вооружаюсь большой тележкой на колесах и с этим списком иду. У меня самого не хватает фантазии придумать, что дома нужно.

- Ну и напоследок скажите, какой, например, лимонад лучший? И остался ли вообще отечественный лимонад?

- Я понял, что детских лимонадов детям сейчас лучше не пить. Из всех традиционных лимонадов, знакомых с застойных времен, остался единственный, который делается на натуральном сырье, — «Лесная ягода».

Людмила РОЗОНОВА
«Комсомольская правда», 11.12.1997

поздравляем с 65-летием народного артиста России Владимира Алексеевича Сафронова.

Пожелаем актеру доброго здоровья, счастья, удачи во всем, свершения желаний!

1 ноября поздравляем с 65-летием народного артиста России Владимира Алексеевича Сафронова.
В спектакле «Последняя жертва» нувориш Салай Салтаныч в исполнении Владимира Сафронова получился вполне узнаваемым «героем нашего времени», « хозяином жизни» и королем теневой экономики.
Яркий самобытный артист Владимир Сафронов давно совмещает работу в театре с преподаванием в своем родном театральном училище имени Щепкина. Можно смело сказать, что многие из нынешних звезд театра — ученики Владимира Алексеевича.
Трудно представить себе труппу Малого театра без этого артиста, также и он, похоже, не представляет своей жизни вне родного театра. Вот и сегодня, юбиляр выйдет на сцену в спектакле «Не было ни гроша, да вдруг алтын».
Пожелаем Владимиру Алексеевичу доброго здоровья, счастья, удачи во всем, свершения желаний!

нашему информационному партнеру - телеканалу «Культура» - исполняется 8 лет. Поздравляем коллег и желаем им дальнейших успехов в их нелегком деле освещения событий российской и мировой культурной жизни!...

1 ноября 2005 года исполняется 8 лет телеканалу «Культура». Эти годы добавили в летопись телевидения немало интересных страниц: уникальные ретроспективы и концерты, просветительские проекты и многое, многое другое.

Сезон 2005/2006 года не станет исключением из правила: фестиваль спектаклей «Ленкома» и ретроспектива фильмов Чаплина, «Плоды просвещения» и музыкальный конкурс «Щелкунчик», новый проект «Большие» - перечислять все самое интересное нет нужды, достаточно просто открыть программу передач нашего телеканала.

В одном из интервью Полина Ермолаева, корреспондент «Новостей культуры» и ведущая рубрики «Худсовет» весьма точно сформулировала мнение тех, кто работает на телеканале: «Многие зрители в регионах выбирают «Культуру», потому что мы для них, как ни пафосно звучит, - единственный свет в окошке. Они работают на заводах, но это не значит, что они глупы и примитивны. Им многое интересно на нашем канале, и это прекрасно».

Нас смотрят, нас читают, нам пишут:

Светлана
«Спасибо за удивительный концерт Российского национального оркестра под управлением Михаила Плетнева. Удачный выбор музыкальных произведений, их виртуозное исполнение музыкантами оркестра. Концерт воспринимался как одно целое. Михаил Плетнев, как он сам сказал недавно в отношении А. Пахмутовой, если человек ТАЛАНТЛИВ ,то неважно сочиняет ли он симфоническую музыку или пишет для эстрады, но что бы это было только ТАЛАНТЛИВО… Так же можно сказать и о М. Плетневе. ТАЛАНТЛИВ и как пианист и как дирижер.
P.S. Очень хорошее время эфира было выбрано для концерта».

Константин
«С удовольствием посмотрел фрагмент концерта Е. Образцовой в Японии в передаче Час музыки. Хотелось бы увидеть целиком фильм «Образцова в Японии». Спасибо».

Ирина
«Спасибо любимому телеканалу за подаренную неравнодушным зрителям возможность развиваться интеллектуально и духовно среди «Звездный войн» да «Корпораций монстров». Спасибо, что Ваш канал не только полезен, но и ЧРЕЗВЫЧАЙНО ИНТЕРЕСЕН для молодого поколения!»

Наталья
«Я очень благодарна каналу Культура за возрождение на нашем телевидении такого – незаслуженно забытого – жанра, как цирк».

Юля

«Большое спасибо за показ «Quo vadis». Замечательная экранизация романа Сенкевича. Актёры просто великолепны».

Усувалиев Султан
«Канал хорош. Вы и сами знаете об этом. Как и мы – зрители».

Телеканал «Культура», 1.11.2005

«СМЕРТЬ ТАРЕЛКИНА» — ПРЕМЬЕРА НА СЦЕНЕ ФИЛИАЛА МАЛОГО ТЕАТРА

Пьеса «Смерть Тарелкина» не обделена вниманием режиссеров. Сатирическую драму Сухово-Кобылина полгода назад поставили сразу два столичных театра – имени Ермоловой и «Et cetera». И вот ожидается еще одна премьера — на сцене филиала Малого театра....

«СМЕРТЬ ТАРЕЛКИНА» — ПРЕМЬЕРА НА СЦЕНЕ ФИЛИАЛА МАЛОГО ТЕАТРА

Пьеса «Смерть Тарелкина» не обделена вниманием режиссеров. Сатирическую драму Сухово-Кобылина полгода назад поставили сразу два столичных театра – имени Ермоловой и «Et cetera». И вот ожидается еще одна премьера — на сцене филиала Малого театра. На одной из последних репетиций побывала съемочная группа «Новостей культуры».

Фантастическая история чиновника Тарелкина, устроившего собственные похороны, чтобы разбогатеть, прочитана без улыбки. Так, словно это реальный случай из жизни.

Василий Федоров, режиссёр: «И попытались в абсолютно фантасмагорической ситуации докопаться до сути. А когда докопались до сути, то ситуация перестала быть просто фантасмагорической, она стала настолько обыденной!»

Нужно устроить мою собственную официальную, несомненную смерть. Так, для этого извещены сослуживцы, полиция приглашена, в комнате стоит мрак и духота.

Авантюрист Тарелкин в какой-то момент перестаёт быть главным героем. После его разоблачения на первый план выходит другой персонаж, у которого нет лица – страшная полицейская машина, способная перемолоть каждого, кто в неё попадёт.

Алексей Кудинович, заслуженный артист России: «Вроде бы, может быть, и нужно посмеяться. Но это всё равно будет смех сквозь слёзы. Потому что всё то, что творится – это творится с человеком, с каждым из живущих – издевательства, надругательства».

Малый театр сохраняет традиции: классическая правильность речи, медленное развитие действия. Яркие исторические костюмы, в том числе и подлинные – девятнадцатого века, сохранившиеся в запасниках театра. Малый – в очередной раз отказывается от экспериментов с формой: «все пытаются сделать так, как не делал ещё никто. Мы – стараемся увидеть то, что есть в пьесе».

Телеканал «Культура», 31.10.2005

ИРИНА МУРАВЬЕВА НА ВЛАДИМИРСКОЙ СЦЕНЕ



Звезда киноэкрана на владимирских подмостках. Ирина Муравьева в составе театра «Содружество Российских актеров» на сцене областной филармонии блистала в водевиле, поставленном специально к юбилею актрисы.

ИРИНА МУРАВЬЕВА НА ВЛАДИМИРСКОЙ СЦЕНЕ

Звезда киноэкрана на владимирских подмостках. Ирина Муравьева в составе театра «Содружество Российских актеров» на сцене областной филармонии блистала в водевиле, поставленном специально к юбилею актрисы.

Мало снимается в кино, не появляется на светских тусовках, не присутствует на торжественных церемониях, не встречается с журналистами. Каких только «не» теперь не придумывают про Ирину Муравьеву. Она много гастролирует. У нее тур по России, в честь юбилея. Начался, когда она праздновала 50, и продолжают праздновать по сей день вот уже лет шесть.

Спектакль «Жена-интриганка» ставили специально для Муравьевой и под Муравьеву. Полные залы — как само собой разумеющееся. Билеты на спектакли с участием «самой обаятельной и привлекательной» раскупаются за считанные дни.

Людмила Дроздова, зритель: «Зрители нашего возраста помнят Муравьеву, когда она была еще травести, играла девочек, мальчиков. Это актриса синтетического жанра, она многое может».

Нина Соломатина из «Карнавала» — это как будто бы про каждую из девчонок. Когда после школы так хочется стать актрисой и непременно знаменитой. Людмила, из Москвы, которая слезам не верит, это уже не про каждую из нас, но зато про наших подруг.

Во время гастролей, звезда экрана не капризничает. Никаких дополнительных условий приема не выдвигает. Главное чтобы была сцена и горячий чай перед спектаклем. Но как только Муравьева появляется перед объективом телекамеры, сразу же вспоминаются: «не участвует», «не встречается», «журналистов избегает».

Спектакль «Жена интриганка или актеры между собой» — это как бы и бенефис актрисы, и в то же время спектакль-антреприза. Актеров из разных театров собирал режиссер Леонид Эйдлин. Он же муж актрисы Ирины Муравьевой. Но этот спектакль, скорее исключение из правил. Во Владимир артисты, вопреки ожиданиям, прибыли за 5 часов до начала спектакля. Надо было освоить новое сценическое пространство, установить декорации.

Виталий Тищенко, зритель: «Ирина Муравьева — это уже фамилия. Можно быть уверенным, что мы получим удовольствие».

Леонид Эйдлин, режиссер спектакля «Жена интриганка или актеры меду собой»: «Мы сделали ставку на артистов. Они у нас играют хорошо, в отличие от очень многих антреприз, которые имеют громкие имена, но не имеют хорошей игры. Игра должна быть».

Ирина Муравьева, говорят, когда-то играла во Владимире. Было это лет 20 назад. Спектакль назывался «Комната». Но этот спектакль, как впрочем и сам приезд, мало кто помнит. Новый визит актрисы открыл новую страницу театральной истории. Только теперь под названием «Жена-интриганка».

Элеонора Лемм, Дмитрий Силаков
ГТРК «Владимир», 1.11.2005