19.06.2004
Подробнее
19 июня
на сцене филиала Чеченская студия «Нахи» представит новую постановку Абдул-Хамид Хамидова «БОЖ-АЛИ».
Режиссер – художественный руководитель студии, Народный артист России, лауреат Госпремии имени К.С.Станиславского, профессор Мималта Солцаева.
Режиссер – художественный руководитель студии, Народный артист России, лауреат Госпремии имени К.С.Станиславского, профессор Мималта Солцаева.
ТЕАТР ДОМА НАРОДОВ РОССИИ
МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ КУЛЬТУРЫ И ИСКУССТВ
ЧЕЧЕНСКАЯ СТУДИЯ «НАХИ»
Представляет
19 июня
«БОЖ-АЛИ»
Абдул-Хамид Хамидов
Постановка – художественного руководителя студии, Народного артиста России, лауреата Госпремии имени К.С.Станиславского, профессора Мималта Солцаева.
Действующие лица и исполнители:
Бож-Али – Ибрагимов Али
Сутарби – Джабраилов Аслан
Зулай – Сугаипова Светлана
Бабаци – Банкурова Роза
Майма – Дадаева Эмилия
Рамзан – Джабраилов Супьян
Абубешар – Идигов Магомед
Абхад – Хадашев Анзор, Баснукаев Имран
Авалу – Милькиев Рустам
Асет – Богатырева Милана
Села – Цацаева Роза
Фатима – Катцаева Фатима
Недалг – Зухайраев Орца
Мадина – Баталова Мадина
Жамалайла – Айдамиров Валид
Сота – Гайтукаев Руслан
Милиционер – Темишев Рустан, Идигов Ахмед
В массовых сценах – студенты студии «Нахи»
Сценография и костюмы – Валерий Фомин
Постановка танцев – Елена Смольянина, Аслан Джабраилов
Звукорежиссер – Аслан Зязиков
Концертмейстер – Надежда Соколова
Грим – Тамара Сорокина
МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ КУЛЬТУРЫ И ИСКУССТВ
ЧЕЧЕНСКАЯ СТУДИЯ «НАХИ»
Представляет
19 июня
«БОЖ-АЛИ»
Абдул-Хамид Хамидов
Постановка – художественного руководителя студии, Народного артиста России, лауреата Госпремии имени К.С.Станиславского, профессора Мималта Солцаева.
Действующие лица и исполнители:
Бож-Али – Ибрагимов Али
Сутарби – Джабраилов Аслан
Зулай – Сугаипова Светлана
Бабаци – Банкурова Роза
Майма – Дадаева Эмилия
Рамзан – Джабраилов Супьян
Абубешар – Идигов Магомед
Абхад – Хадашев Анзор, Баснукаев Имран
Авалу – Милькиев Рустам
Асет – Богатырева Милана
Села – Цацаева Роза
Фатима – Катцаева Фатима
Недалг – Зухайраев Орца
Мадина – Баталова Мадина
Жамалайла – Айдамиров Валид
Сота – Гайтукаев Руслан
Милиционер – Темишев Рустан, Идигов Ахмед
В массовых сценах – студенты студии «Нахи»
Сценография и костюмы – Валерий Фомин
Постановка танцев – Елена Смольянина, Аслан Джабраилов
Звукорежиссер – Аслан Зязиков
Концертмейстер – Надежда Соколова
Грим – Тамара Сорокина
Подробнее
20, 23, 26 и 27 июня МАЛЫЙ ТЕАТР участвует в акции «День открытых дверей», которую проводит наш информационный партнёр еженедельник «АРГУМЕНТЫ И ФАКТЫ» среди своих подписчиков. Лотерея определила 32-х счастливчиков, которые получили контрамарки на спектак
20, 23, 26 и 27 июня МАЛЫЙ ТЕАТР участвует в акции «День открытых дверей», которую проводит наш информационный партнёр еженедельник «АРГУМЕНТЫ И ФАКТЫ» среди своих подписчиков. Лотерея определила 32-х счастливчиков, которые получили контрамарки на спектакли Малого театра – «Правда – хорошо, а счастье лучше», «Усилия любви» и «Тайны мадридского двора».
Приятного вечера, самых добрых и незабываемых впечатлений от встреч с искусством Малого театра!
Приятного вечера, самых добрых и незабываемых впечатлений от встреч с искусством Малого театра!
18.06.2004
Подробнее
Cотрудник ГУВД столицы сообщил, что Афанасий Кочетков находится в 68-й городской больнице с травмой головы. Желаем скорейшего выздоровления и возвращения на сцену!
Cотрудник ГУВД столицы сообщил, что Афанасий Кочетков находится в 68-й городской больнице с травмой головы.
Желаем скорейшего выздоровления и возвращения на сцену!
Желаем скорейшего выздоровления и возвращения на сцену!
Cотрудник ГУВД столицы сообщил, что Афанасий Кочетков находится в 68-й городской больнице с травмой головы.
О пропаже 74-летнего актера стало известно в среду. Родственники и руководство театра обратились в милицию, так как не могли найти его самостоятельно.
Желаем скорейшего выздоровления и возвращения на сцену!
О пропаже 74-летнего актера стало известно в среду. Родственники и руководство театра обратились в милицию, так как не могли найти его самостоятельно.
Желаем скорейшего выздоровления и возвращения на сцену!
Подробнее
18 июня - день рождения художественного руководителя Малого театра, народного артиста СССР, лауреата Государственных премий России Юрия Мефодьевича Соломина. Сердечно поздравляем Юрия Мефодьевича с праздничной датой! Желаем неизменно крепкого здоровья
18 июня - день рождения художественного руководителя Малого театра, народного артиста СССР, лауреата Государственных премий России Юрия Мефодьевича Соломина.
Сердечно поздравляем Юрия Мефодьевича с праздничной датой!
Желаем неизменно крепкого здоровья и новых замечательных ролей.
Сердечно поздравляем Юрия Мефодьевича с праздничной датой!
Желаем неизменно крепкого здоровья и новых замечательных ролей.
18 июня - день рождения художественного руководителя Малого театра, народного артиста СССР, лауреата Государственных премий России Юрия Мефодьевича Соломина.
В 1953 году восемнадцатилетний Юрий Соломин из далекой Читы стал студентом мастерской одного из лучших педагогов Щепкинского училища - Веры Николаевны Пашенной. Ее опыт, школа Малого, идущая от А.П.Ленского, П.М.Садовского, А.Н.Островского, нашла в Ю.Соломине благодатную почву, когда актер, верный замыслу драматурга, восприняв идеи режиссера, открывает в себе черты своего героя, создает образ, опираясь на единый творческий ансамбль актеров.
В 1957 году, по окончании училища Ю.Соломин был принят в труппу Малого театра, где ему предстояло на новом этапе встретить гениальных учителей, наставников, партнеров. Надо сказать, что В.Н.Пашенная заодно дала Юрию Соломину путевку в кинематограф, порекомендовав режиссеру И.М.Анненскому молодого артиста на главную роль в фильме «Бессонная ночь», которая и стала кинематографическим дебютом Юрия Соломина. Но, по-настоящему широкую известность Соломину принесла роль капитана Кольцова в многосерийном телевизионном фильме «Адъютант его превосходительства». Публика сразу отметила и полюбила его умного, интеллигентного и обаятельного героя. Это был настоящий бум! Известно, что когда в 1976 году Соломина вводили на роль царя Федора Иоанновича, люди поминутно донимали театр расспросами о новом исполнителе. И успокаивались, услышав ответ находчивого администратора, что царя будет играть «адъютант его превосходительства». В творческой биографии Соломина были не менее заметные кинороли - Трояни в киноэпосе М.Калатозова «Красная палатка», Телегин в телефильме по роману Алексея Толстого «Хождение по мукам», Арсеньев в «Дерсу Узала» - фильме, принесшем артисту международное признание, но главное - подарившем встречу и впоследствии дружбу с великим Акирой Куросава. В театре были сыграны Кисельников («Пучина»), Михаил Яровой («Любовь Яровая» К.Тренева), Хлестаков («Ревизор» Н.Гоголя), Сирано («Сирано де Бержерак» Э.Ростана), Протасов («Живой труп» Л.Толстого), Войницкий («Леший», «Дядя Ваня»), Тригорин («Чайка» А.Чехова) и, конечно, царь Федор Иоаннович - из ставшего уже легендой одноименного спектакля, который более тридцати лет не сходит с афиши.
В репертуаре Малого театра идут спектакли, поставленные режиссером Ю.М.Соломиным – «Лес», «Коварство и любовь», «Таинственный ящик», «Три сестры».
Некоторое время артист Юрий Соломин не баловал своих почитателей новыми ролями, большую часть времени отдавая руководству театра, режиссуре и преподавательской деятельности в родном Щепкинском училище. Сейчас на сцене Юрия Мефодьевича Соломина можно увидеть в спектаклях: «Царь Федор Иоаннович», «Чайка», «Дядя Ваня», «Таинственный ящик». Его Фамусова из сравнительно недавнего спектакля «Горе от ума» можно считать безусловной актерской удачей. Далекий от классического прочтения этого образа - вовсе не старичок почтенного возраста в непременном халате и тапочках, из последних сил волочащийся за служанкой, но бесконечно живой и быстрый, современный деловой человек, остроумный, живо реагирующий на реплики нежданно прибывшего Чацкого. Эта роль сыграна виртуозно, с каким-то необычайным внутренним задором.
Сердечно поздравляем Юрия Мефодьевича Соломина с праздничной датой!
Желаем неизменно крепкого здоровья и новых замечательных ролей.
В 1953 году восемнадцатилетний Юрий Соломин из далекой Читы стал студентом мастерской одного из лучших педагогов Щепкинского училища - Веры Николаевны Пашенной. Ее опыт, школа Малого, идущая от А.П.Ленского, П.М.Садовского, А.Н.Островского, нашла в Ю.Соломине благодатную почву, когда актер, верный замыслу драматурга, восприняв идеи режиссера, открывает в себе черты своего героя, создает образ, опираясь на единый творческий ансамбль актеров.
В 1957 году, по окончании училища Ю.Соломин был принят в труппу Малого театра, где ему предстояло на новом этапе встретить гениальных учителей, наставников, партнеров. Надо сказать, что В.Н.Пашенная заодно дала Юрию Соломину путевку в кинематограф, порекомендовав режиссеру И.М.Анненскому молодого артиста на главную роль в фильме «Бессонная ночь», которая и стала кинематографическим дебютом Юрия Соломина. Но, по-настоящему широкую известность Соломину принесла роль капитана Кольцова в многосерийном телевизионном фильме «Адъютант его превосходительства». Публика сразу отметила и полюбила его умного, интеллигентного и обаятельного героя. Это был настоящий бум! Известно, что когда в 1976 году Соломина вводили на роль царя Федора Иоанновича, люди поминутно донимали театр расспросами о новом исполнителе. И успокаивались, услышав ответ находчивого администратора, что царя будет играть «адъютант его превосходительства». В творческой биографии Соломина были не менее заметные кинороли - Трояни в киноэпосе М.Калатозова «Красная палатка», Телегин в телефильме по роману Алексея Толстого «Хождение по мукам», Арсеньев в «Дерсу Узала» - фильме, принесшем артисту международное признание, но главное - подарившем встречу и впоследствии дружбу с великим Акирой Куросава. В театре были сыграны Кисельников («Пучина»), Михаил Яровой («Любовь Яровая» К.Тренева), Хлестаков («Ревизор» Н.Гоголя), Сирано («Сирано де Бержерак» Э.Ростана), Протасов («Живой труп» Л.Толстого), Войницкий («Леший», «Дядя Ваня»), Тригорин («Чайка» А.Чехова) и, конечно, царь Федор Иоаннович - из ставшего уже легендой одноименного спектакля, который более тридцати лет не сходит с афиши.
В репертуаре Малого театра идут спектакли, поставленные режиссером Ю.М.Соломиным – «Лес», «Коварство и любовь», «Таинственный ящик», «Три сестры».
Некоторое время артист Юрий Соломин не баловал своих почитателей новыми ролями, большую часть времени отдавая руководству театра, режиссуре и преподавательской деятельности в родном Щепкинском училище. Сейчас на сцене Юрия Мефодьевича Соломина можно увидеть в спектаклях: «Царь Федор Иоаннович», «Чайка», «Дядя Ваня», «Таинственный ящик». Его Фамусова из сравнительно недавнего спектакля «Горе от ума» можно считать безусловной актерской удачей. Далекий от классического прочтения этого образа - вовсе не старичок почтенного возраста в непременном халате и тапочках, из последних сил волочащийся за служанкой, но бесконечно живой и быстрый, современный деловой человек, остроумный, живо реагирующий на реплики нежданно прибывшего Чацкого. Эта роль сыграна виртуозно, с каким-то необычайным внутренним задором.
Сердечно поздравляем Юрия Мефодьевича Соломина с праздничной датой!
Желаем неизменно крепкого здоровья и новых замечательных ролей.
17.06.2004
Подробнее
Актёры, занятые в спектаклях с 22 по 27 июня мая 2004 года.
Актёры, занятые в спектаклях с 22 по 27 июня мая 2004 года.
Актёры, занятые в спектаклях с 22 по 27 июня мая 2004 года.
22 июня, основная сцена, «Усилия любви…»: И.Ю.Леонова, И.В.Иванова, В.В.Андреева, Е.М.Базарова, Д.Н.Подгорная, В.Г.Зотов, Г.А.Дронов, О.В.Доброван, С.А.Коршунов, А.Е.Фаддеев, Д.Н.Солодовник, В.В.Дахненко, В.А.Низовой, П.В.Кипнис.
23 июня, основная сцена, «Правда – хорошо, а счастье лучше»: Е.К.Глушенко, И.Ю.Леонова, Л.П.Полякова, Л.Г.Кичанова, Д.Н.Подгорная, Ю.В.Сафронова, Е.А.Кулешова, В.А.Низовой, В.И.Бочкарев, А.В.Клюквин, Г.В.Подгородинский, Г.А.Дронов, Д.Н.Зеничев, И.С.Григорьев.
24 июня, основная сцена, «Волки и овцы» : Л.П.Полякова, Е.В.Харитонова, И.В.Муравьева, Т.П.Панкова, А.В.Коршунов, Э.Е.Марцевич, В.И.Езепов, Я.П.Барышев, А.М.Торопов, А.В.Вершинин, А.Т.Манке, А.Н.Анохин.
25 июня, основная сцена, «На всякого мудреца довольно простоты»: Л.Г.Кичанова, И.В.Муравьёва, Э.А.Быстрицкая, Т.П.Панкова, О.Л.Пашкова, Г.Г.Микшун, А.М.Жарова, Н.П.Швец, А.В.Вершинин, А.С.Потапов, Б.В.Клюев, А.В.Клюквин, Г.А.Дронов, А.Ю.Ермаков, П.В.Абрамов, А.Т.Манке, И.С.Григорьев.
26 июня, основная сцена, «Усилия любви…»: Д.Н.Подгорная, И.В.Иванова, В.В.Андреева, Е.М.Базарова, О.Г.Жевакина, В.Г.Зотов, Д.А.Жулин, О.В.Доброван, С.А.Коршунов, А.Е.Фаддеев, Д.Н.Солодовник, В.В.Дахненко, В.А.Низовой, П.В.Кипнис.
27 июня, основная сцена, «Тайны мадридского двора»: Т.Н.Лебедева, Е.М.Базарова, Е.Г.Харитонова, Г.Г.Микшун, Н.П.Швец, Д.Н.Подгорная, О.В.Молочная, И.В.Иванова, О.Г.Жевакина, Ю.В.Сафронова, В.И.Езепов, В.В.Петров, В.А.Низовой, О.В.Доброван, А.В.Вершинин, П.В.Кипнис, Д.Н.Солодовник, В.А.Андрианов, Е.В.Арановский.
22 июня, основная сцена, «Усилия любви…»: И.Ю.Леонова, И.В.Иванова, В.В.Андреева, Е.М.Базарова, Д.Н.Подгорная, В.Г.Зотов, Г.А.Дронов, О.В.Доброван, С.А.Коршунов, А.Е.Фаддеев, Д.Н.Солодовник, В.В.Дахненко, В.А.Низовой, П.В.Кипнис.
23 июня, основная сцена, «Правда – хорошо, а счастье лучше»: Е.К.Глушенко, И.Ю.Леонова, Л.П.Полякова, Л.Г.Кичанова, Д.Н.Подгорная, Ю.В.Сафронова, Е.А.Кулешова, В.А.Низовой, В.И.Бочкарев, А.В.Клюквин, Г.В.Подгородинский, Г.А.Дронов, Д.Н.Зеничев, И.С.Григорьев.
24 июня, основная сцена, «Волки и овцы» : Л.П.Полякова, Е.В.Харитонова, И.В.Муравьева, Т.П.Панкова, А.В.Коршунов, Э.Е.Марцевич, В.И.Езепов, Я.П.Барышев, А.М.Торопов, А.В.Вершинин, А.Т.Манке, А.Н.Анохин.
25 июня, основная сцена, «На всякого мудреца довольно простоты»: Л.Г.Кичанова, И.В.Муравьёва, Э.А.Быстрицкая, Т.П.Панкова, О.Л.Пашкова, Г.Г.Микшун, А.М.Жарова, Н.П.Швец, А.В.Вершинин, А.С.Потапов, Б.В.Клюев, А.В.Клюквин, Г.А.Дронов, А.Ю.Ермаков, П.В.Абрамов, А.Т.Манке, И.С.Григорьев.
26 июня, основная сцена, «Усилия любви…»: Д.Н.Подгорная, И.В.Иванова, В.В.Андреева, Е.М.Базарова, О.Г.Жевакина, В.Г.Зотов, Д.А.Жулин, О.В.Доброван, С.А.Коршунов, А.Е.Фаддеев, Д.Н.Солодовник, В.В.Дахненко, В.А.Низовой, П.В.Кипнис.
27 июня, основная сцена, «Тайны мадридского двора»: Т.Н.Лебедева, Е.М.Базарова, Е.Г.Харитонова, Г.Г.Микшун, Н.П.Швец, Д.Н.Подгорная, О.В.Молочная, И.В.Иванова, О.Г.Жевакина, Ю.В.Сафронова, В.И.Езепов, В.В.Петров, В.А.Низовой, О.В.Доброван, А.В.Вершинин, П.В.Кипнис, Д.Н.Солодовник, В.А.Андрианов, Е.В.Арановский.
Подробнее
Юрий СОЛОМИН: «Влюблен в сцену по собственному желанию» 14 июня исполнилось 70 лет народному артисту России Виктору Борцову.
Юрий СОЛОМИН: «Влюблен в сцену по собственному желанию»
14 июня исполнилось 70 лет народному артисту России Виктору Борцову.
14 июня исполнилось 70 лет народному артисту России Виктору Борцову.
Юрий СОЛОМИН: «Влюблен в сцену по собственному желанию»
14 июня исполнилось 70 лет народному артисту России Виктору Борцову. Многочисленные киноработы принесли ему горячую зрительскую любовь - конечно, невозможно забыть его Савву Игнатьича из «Покровских ворот». Почти полвека отдал Виктор Андреевич Малому театру - и сегодня он играет трогательного и беззащитного Вафлю в «Дяде Ване», самодура Тита Титыча в «День на день не приходится», великодушного Пинту в «Старом добром ансамбле», обманутого плута Большова в «Своих людях», простодушного Лыняева в «Волках и овцах».
О нем надо писать большие тома. Познакомились мы в 1953 году на вступительных экзаменах в Щепкинском училище. Виктор сразу произвел на меня впечатление, потому что он - прирожденный артист. А потом мы вместе учились четыре года, жили в общежитии - семь человек в одной комнате.
И по сегодняшний день мы не поругались, не предали друг друга. Артист он прекрасный, каких не только в Малом театре, но вообще мало. Борцов самобытен во всем: его логика, жизнь и психология необычны, честны и бескорыстны. У Виктора театр всегда стоял на первом месте. Это началось еще со студенческой скамьи. Нет такого спектакля, который бы он не посмотрел за время учебы. Уже работая в Малом, он ездил на все премьеры Товстоногова в тогдашний Ленинград. Он все знает о театре, это удивительно!
Когда шла сессия и на следующий день предстоял экзамен по истории КПСС, мы вечером и ночью готовили шпаргалки. Борцову тоже полагалось что-то написать, но его не было ни в 10, ни в 11, ни в 12 часов ночи. Он мог прийти в час, когда мы, бездыханные, уже лежали по кроватям. Открывалась дверь, и в проеме, в луче света, появлялся Борцов. Очень долго вздыхал, кряхтел, искал, на кого бы направить свои эмоции, - ему нужно было выговориться! Моя кровать стояла у окна. Он подходил ко мне, смотрел, потом присаживался, чтобы понять, сплю я или нет, но в конечном счете всегда заговаривал. К примеру: «Был во МХАТе... Видел Ливанова». Борис Ливанов был его любимцем. Честно говоря, я ему завидую, потому что он столько видел. Борцов был свободен как птица, он свободен и сейчас. Конечно, у него есть обязанности, есть дом. И все равно внутренне, я вижу, он свободный человек.
Я не могу об этом не сказать, это я рассказываю своим студентам буквально на первых занятиях. Игорь Владимирович Ильинский поставил у нас «Ревизора», я играл Хлестакова. У Борцова была небольшая роль, эпизод, - он играл слугу в трактире. Всего одна сцена. Это ж надо было - на эту сцену придумать такое! Борцов снимал тогда комнату, у нас не было еще квартир. Так вот, его хозяйка пекла ему блины, и он выходил на сцену с тарелкой, словно бы его оторвали от стола, и на ходу, разговаривая с голодным Хлестаковым, поедал блины. Это Виктор придумал для себя, но это было удобно и мне как исполнителю Хлестакова, потому что, по мере того как он ел, у меня глаза лезли на лоб и, естественно, было полное возмущение, у меня уже слюни текли, потому что я видел сочные, смачные блины, запах замечательный. Зрительный зал умирал от хохота. И это не штучка - это характер, работа с образом.
Когда бы ты с ним ни встретился, в радости или в горе, естественно, какое-то время уделялось тому или иному моменту, а потом все равно разговор переходил на творчество, и это огромнейшая заслуга Виктора. Мало научить артиста быть артистом, его еще надо научить быть человеком в искусстве.
Я очень рад, что он популярен, много снимается в кино. Борцов - тот артист, у которого можно учиться и мастерству актера, и отношению к театру, к своей профессии, к партнеру. Неудобно объясняться в любви, а то сейчас не подумали бы чего, но, пользуясь возможностью, я говорю, что я его люблю. Люблю как человека, зная его пятьдесят лет. Я никогда не говорил ему таких слов почему-то, случая не было. Вот сейчас есть случай, и пусть это прозвучит во всеуслышание: да, мне нравится артист Борцов! Я ему желаю того же, чего пожелал бы и себе, - душевного спокойствия и огромного-огромного счастья.
«Культура», №24 (7432) 17 - 23 июня 2004г.
14 июня исполнилось 70 лет народному артисту России Виктору Борцову. Многочисленные киноработы принесли ему горячую зрительскую любовь - конечно, невозможно забыть его Савву Игнатьича из «Покровских ворот». Почти полвека отдал Виктор Андреевич Малому театру - и сегодня он играет трогательного и беззащитного Вафлю в «Дяде Ване», самодура Тита Титыча в «День на день не приходится», великодушного Пинту в «Старом добром ансамбле», обманутого плута Большова в «Своих людях», простодушного Лыняева в «Волках и овцах».
О нем надо писать большие тома. Познакомились мы в 1953 году на вступительных экзаменах в Щепкинском училище. Виктор сразу произвел на меня впечатление, потому что он - прирожденный артист. А потом мы вместе учились четыре года, жили в общежитии - семь человек в одной комнате.
И по сегодняшний день мы не поругались, не предали друг друга. Артист он прекрасный, каких не только в Малом театре, но вообще мало. Борцов самобытен во всем: его логика, жизнь и психология необычны, честны и бескорыстны. У Виктора театр всегда стоял на первом месте. Это началось еще со студенческой скамьи. Нет такого спектакля, который бы он не посмотрел за время учебы. Уже работая в Малом, он ездил на все премьеры Товстоногова в тогдашний Ленинград. Он все знает о театре, это удивительно!
Когда шла сессия и на следующий день предстоял экзамен по истории КПСС, мы вечером и ночью готовили шпаргалки. Борцову тоже полагалось что-то написать, но его не было ни в 10, ни в 11, ни в 12 часов ночи. Он мог прийти в час, когда мы, бездыханные, уже лежали по кроватям. Открывалась дверь, и в проеме, в луче света, появлялся Борцов. Очень долго вздыхал, кряхтел, искал, на кого бы направить свои эмоции, - ему нужно было выговориться! Моя кровать стояла у окна. Он подходил ко мне, смотрел, потом присаживался, чтобы понять, сплю я или нет, но в конечном счете всегда заговаривал. К примеру: «Был во МХАТе... Видел Ливанова». Борис Ливанов был его любимцем. Честно говоря, я ему завидую, потому что он столько видел. Борцов был свободен как птица, он свободен и сейчас. Конечно, у него есть обязанности, есть дом. И все равно внутренне, я вижу, он свободный человек.
Я не могу об этом не сказать, это я рассказываю своим студентам буквально на первых занятиях. Игорь Владимирович Ильинский поставил у нас «Ревизора», я играл Хлестакова. У Борцова была небольшая роль, эпизод, - он играл слугу в трактире. Всего одна сцена. Это ж надо было - на эту сцену придумать такое! Борцов снимал тогда комнату, у нас не было еще квартир. Так вот, его хозяйка пекла ему блины, и он выходил на сцену с тарелкой, словно бы его оторвали от стола, и на ходу, разговаривая с голодным Хлестаковым, поедал блины. Это Виктор придумал для себя, но это было удобно и мне как исполнителю Хлестакова, потому что, по мере того как он ел, у меня глаза лезли на лоб и, естественно, было полное возмущение, у меня уже слюни текли, потому что я видел сочные, смачные блины, запах замечательный. Зрительный зал умирал от хохота. И это не штучка - это характер, работа с образом.
Когда бы ты с ним ни встретился, в радости или в горе, естественно, какое-то время уделялось тому или иному моменту, а потом все равно разговор переходил на творчество, и это огромнейшая заслуга Виктора. Мало научить артиста быть артистом, его еще надо научить быть человеком в искусстве.
Я очень рад, что он популярен, много снимается в кино. Борцов - тот артист, у которого можно учиться и мастерству актера, и отношению к театру, к своей профессии, к партнеру. Неудобно объясняться в любви, а то сейчас не подумали бы чего, но, пользуясь возможностью, я говорю, что я его люблю. Люблю как человека, зная его пятьдесят лет. Я никогда не говорил ему таких слов почему-то, случая не было. Вот сейчас есть случай, и пусть это прозвучит во всеуслышание: да, мне нравится артист Борцов! Я ему желаю того же, чего пожелал бы и себе, - душевного спокойствия и огромного-огромного счастья.
«Культура», №24 (7432) 17 - 23 июня 2004г.
16.06.2004
Подробнее
Виктор Борцов: Малый театр надо переименовать в «Современник» 14 июня народный артист России Виктор Борцов отметил свое 70-летие. Большинству зрителей актер, конечно, памятен по блестяще сыгранной роли Саввы Игнатьевича в фильме Михаила Казакова «Покр
Виктор Борцов: Малый театр надо переименовать в «Современник»
14 июня народный артист России Виктор Борцов отметил свое 70-летие. Большинству зрителей актер, конечно, памятен по блестяще сыгранной роли Саввы Игнатьевича в фильме Михаила Казакова «Покровские ворота» – «Натюрлих, Маргарита Павловна…». Незадолго до юбилея корреспонденту «Yтра» удалось встретиться и побеседовать с Виктором Андреевичем.
14 июня народный артист России Виктор Борцов отметил свое 70-летие. Большинству зрителей актер, конечно, памятен по блестяще сыгранной роли Саввы Игнатьевича в фильме Михаила Казакова «Покровские ворота» – «Натюрлих, Маргарита Павловна…». Незадолго до юбилея корреспонденту «Yтра» удалось встретиться и побеседовать с Виктором Андреевичем.
Виктор Борцов: Малый театр надо переименовать в «Современник»
14 июня народный артист России Виктор Борцов отметил свое 70-летие. Большинству зрителей актер, конечно, памятен по блестяще сыгранной роли Саввы Игнатьевича в фильме Михаила Казакова «Покровские ворота» – «Натюрлих, Маргарита Павловна…». Таких, как Борцов иногда называют «мастер эпизода». Это в кино (припомните хотя бы фрагмент из «Вокзала для двоих»), а в театре все иначе. Борцов – один из самых репертуарных актеров Малого театра, и роли у него здесь отнюдь не эпизодические: Лыняев в «Волках и овцах», Матвей Потрохов в «Трудовом хлебе», Тит Титыч Брусков в «День на день не приходится», Пинта в «Старом добром ансамбле» и другие.
Участие Виктора Борцова – непременный залог высокого качества спектакля. Зрители это знают и награждают актера заслуженными аплодисментами. Такова уж актерская и человеческая фактура Борцова, что на сцене он притягивает к себе внимание как магнит. А после спектакля его интонации еще долго вертятся в памяти. При этом ничего сверхъестественного он на сцене не делает, просто живет в образе. Борцов потрясающе органичен, каждому его движению и фразе веришь беспрекословно.
Любовь к актерскому искусству, выступлению на публике Виктор Андреевич усвоил в самом раннем детстве. Первой его книжкой была сказка о театре. Оренбург, где родился Борцов, в войну превратился в культурный центр – в город были эвакуированы труппы со всего Союза. Позже был самодельный кукольный театр, «Театр у микрофона», «Сорочинская ярмарка», которую Борцов поставил и сыграл с друзьями на кухне в коммуналке, драмкружки, Щепкинское училище и, наконец, Малый театр.
Незадолго до юбилея корреспонденту «Yтра» удалось встретиться и побеседовать с Виктором Андреевичем.
«Yтро»: Виктор Андрееевич, как вы отметите ваш юбилей?
Виктор Борцов: Я буду в этот день играть в Кирове спектакль «Волки и овцы», а на другой день сяду в поезд и поеду домой.
«Y»: А обычно как отмечаете?
В.Б.: Я отмечаю свои дни рождения так же, как и все. Во-первых, я летний, и всегда день рождения на гастроли приходится. В театре в это время будут играть англичане, ну какой юбилей? На будущий сезон пообещали сделать бенефис, афишный спектакль. Надо к этому проще относиться. На жену-то все не свалишь: банкет и т.д. А потом возраст уже такой. Хотя вот Татьяна Петровна Панкова весь свой юбилейный вечер после спектакля простояла, я уже так спектакль не простою. А она не села даже…
«Y»: Виктор Андреевич, сколько лет вы служите в Малом театре?
В.Б.: Скоро будет уже 50 лет. Я пришел сюда в 1957 году.
«Y»: В какое время актеру легче жить — раньше или сейчас?
В.Б.: Раньше можно было с тремя-пятью рублями зайти в ВТО, а сейчас и ВТО нет, сожгли. Каждое лето мы ездили с концертами, мы знали сколько ты можешь получить, какова ставка, сколько стоит билет. А теперь все ушло. Такой вот рынок, не знаем, сколько за билет брать. Не знаем, есть ли зритель, будут ли смотреть.
«Y»: Никогда не пробовали посчитать, сколько ролей было сыграно на сцене?
В.Б.: Да что вы! Огромное количество. В кино еще можно сосчитать, а в Малом очень много. А сколько вводов было! Как бюллетень, так я. Это длилось очень долго, но, во всяком случае, мне это помогло, потому что каких-то ролей противоположного плана я бы не сыграл при других обстоятельствах.
Я ведь очень рано начал играть. К шестому классу я уже играл на сцене дома пионеров. А так и сам играл, и на кухне «Сорочинскую ярмарку» ставил. В городе я был известен. Ведь не было ни телевидения, ни магнитофонов. Но был концерт — по любому поводу. Я уже в первом классе пел в концерте «До свиданья, города и хаты». В каком-то следующем классе я уже читал рассказ. И никто меня не просил и ничего не давал. Я сам все готовил. Иногда читал то, что я не понимаю. Например, политический рассказ «Тени Фонтанебло». Но и то потом один мой приятель пришел и сказал: «Ты знаешь, я тебя послушал, пришел и выучил этот рассказ. Я понял, что можно на три голоса читать».
Проблема же у меня была такая. Я был маленький, и когда я пришел в драмкружок, мне руководитель дал комедийную роль. И так я простаком, комиком какое-то время был. А потом он уехал. Я же вырос, и мне эти роли перестали давать. Просили Бориса сыграть в «Грозе», Самозванца, Незнамова. Это теперь бы я сыграл, я теперь знаю, как одеться и т.д. А тогда было сложно. То же самое было в училище. Дали сначала пару комедийных ролей сыграть, а потом Вера Николаевна Пашенная сказала: «Ну они же должны играть героев». И все. А на выпускном экзамене у меня вообще в испанской трагедии была роль, в «Звезде Севильи». Хорошая роль, очень. Но тогда я уже про Испанию все знал, все книжки прочитал. Сыграли раза четыре, а репетировали очень долго. Михаил Николаевич Гладков ставил, замечательный педагог. Тогда как раз раскрылось дело с Берией, и «Звезда Севильи» была взята специально. Многое там напоминало о том, что в жизни происходит.
И Швандю-то я получил после того, как сделал очень смешной рассказ Шолохова. Я его прочел в училище, кто-то из режиссеров увидел и говорит: «Да что ж мы его во фрак-то? У него ж кровь другая!». И так я сыграл Горецкого, Швандю, Валерьяна в пьесе «Перед ужином». А поначалу так мальчиков, школьников приходилось играть. Нам с Юрой Соломиным дали хорошие, большие роли — дублировать. Из-за этого и попали наверное в театр. Пьесу пробила комсомольская организация к очередному фестивалю молодежи и студентов. Поставил ее А.Гончаров. И эти роли играли сначала Коршунов и Подгорный. А мы были дублеры. Я играл роль Коршунова, а Юра — Никиты Подгорного. А дублеры были нужны потому, что они снимались в кино. Пьеса называлась «Когда горит сердце» по роману Виктора Кина.
«Y»: Виктор Андреевич, вы по натуре человек мягкий?
В.Б.: Ну где мягкий, где не очень. Однозначно трудно сказать…
«Y»: Наверняка в вашей жизни были люди, которым вы бы сейчас в ноги поклонились за то, что они для вас сделали…
В.Б.: Всех перечислить? (смеется)
«Y»: Всех, конечно!
В.Б.: Ну, во-первых, руководитель драмкружка Александр Михайлович Озеров, братья Фомичевы, один из них был чтец великолепный, он в моей судьбе очень большую роль сыграл. Николай Петрович Воробьев — грандиозный был артист в Оренбурге. Он играл Силу Грознова в «Правде — хорошо…», и когда вышел фильм Малого театра, то я увидел разницу между Малым театром и Оренбургским. Воробьев, представьте себе, переиграл Федора Григорьева. Конечно, все остальные были великолепны: Сашин-Никольский, Рыжовы, Турчанинова. Ведь до Григорьева в Малом роль Грознова играл Н.К.Яковлев. Вот его было не переиграть. Эта роль его записана на радио. Но я его не застал. А, говорят, было так: играет Яковлев «Бедность не порок» — все плачут, играет Истомин — никто не плачет.
Но вернемся к вопросу. В Оренбурге я был в друзьях у Леонида Сергеевича Броневого. Ему было тогда 25 лет. Он играл молодого Ленина, Улдоса, героев. Великолепный, яркий артист. Я — человек, вертящийся около театра, — сидел у него дома (у него была маленькая комнатенка) и слушал. Я его даже считаю своим учителем по литературе. Ведь ни Шекспира, ни Блока, ни Леонида Андреева в школе не было. А он все читал, все показывал. Мне тогда около 20 было.
Потом я пришел в Малый театр, увидел Доронина, Оленева, Грузинского, Константинова. Это я нетитулованных называю. Я многим обязан Доронину. За ним весь театр ходил табуном. И он не был никакой не барин или дворянин, а он был простой парень, и не знаю сколько ему лет было, по-моему до 50 лет играл 25-летнего. В великолепной был форме. Актер — ой-ой-ой! При чем он никуда не лез, а знал он очень много, понимаете, многое видел и играл. Он очень хотел Царя Федора играть, десять лет ходил за Равенских, и даже был конфликт из-за этого всего. И если бы он сыграл Царя Федора, это был бы другой Царь Федор. Конечно, мы у них учились. Например, одном спектакле играют Любезнов и Константинов — это две противоположные школы. А спектакль ведь идет долго, много лет, и ты уже сам становишься то ли Любезновым, то ли Константиновым. Вот так!
«Y»: Малый театр — хранитель театральных традиций. А что такое традиции Малого театра?
В.Б.: Это вопрос очень сложный (смеется). Я так скажу. Есть одна традиция — делать банкет после каждого ввода. Это закон, намертво. Поэтому я уже почти не ввожусь. Сейчас уж годы не те, надо успеть засветло домой и т.д. А если серьезно, то такие традиции — слово! Ведь сейчас как: сидишь в девятом ряду и не расслышал, что там на сцене говорят. Вера Николаевна Пашенная говорила: «Я купила билет на последний ряд, так будьте любезны, чтобы я все поняла, чтобы я все услышала». Сейчас нас выручает Островский. Мы были правительственный театр, чего мы только не играли, чего мы только не ставили! И был даже такой комплекс: вот в «Современнике» все лучшие пьесы, а мы с этим сидим. Выезжали на артистах. Вот, предположим, выйдет Светловидов и сыграет все что угодно. Пьеса пройдет несколько сезонов и все довольны. А пьесы Островского — это же был музей. Очень здорово играли. А сейчас пришло такое время, когда Островский стал самым современным автором. Вообще на Малом театре надо написать — «Современник».
«Y»: И тем не менее современные пьесы из репертуара ушли…
В.Б.: Ушли, но придут еще… Жизнь сложная. Ведь идет сейчас везде такая чернуха, но до нас она все-таки не доходит. Не тот у нас театр. Ведь сейчас, слава Богу, мы можем поставить всего Островского. Когда Саша Коршунов принес пьесу «Тяжелые дни», чего мы только ему не говорили: что, мол, ты пьесу лучше не мог найти, ведь это и не пьеса, что ж тут вообще играть и т.д. И вдруг успех. Не можем пропуск достать. Так что не угадаешь.
Я когда маленький был, буквально жил в радиотарелке. Я Диккенса не открывал, но я его знаю всего наизусть. Все было сыграно в Театре у микрофона. А сейчас я плачу за радио, но у меня радио нет. Я бы и послушал какую-нибудь старую постановку, да не могу. А тогда, представьте, Тарханов, Москвин, Грибов — читают один и тот же монолог, для того чтобы могли сравнить, как читает этот, тот и т.д. Это все слушали. Дикторы были какие! Так уже надоела бытовая речь, что, кажется, многие люди в театр-то ходят просто послушать, как объяснялись в любви, как разговаривали.
«Y»: Ну а почему бы не поставить на сцене Малого театра, например, пьесу Вампилова?
В.Б.: Во-первых, Вампилов не то что в театре, он в кино весь поставлен. Переиграешь разве Леонова? Нет, конечно.
«Y»: А молодежь Малого театра справляется? Входит в нужное русло?
В.Б.: Да, сейчас театр весь на молодежи держится, они играют много, но ушло то поколение артистов. Мало их уже осталось. Вот недавно смотрел юбилейный вечер Татьяны Еремеевой. Какая актриса! А Татьяна Панкова? Ее где ни выпусти, везде великолепно! Сейчас же ведь Самойлов на сцену выходит. Во в этом сезоне у нас пошел «Старый добрый ансамбль» — современная пьеса. Думали сначала, что вообще не пойдет спектакль. Столько сложностей разных было! У меня первый раз было наказание за выбор профессии. Но попробовали выпустить на зрителя и пьеса пошла. Смотрим, спектакль оказался нужен, зрители благодарят.
«Y»: Почему бы не пригласить режиссера со стороны? Вот С.Женовач поставил уже два спектакля…
В.Б.: У Женовача я пока не играл. Его Юра Соломин на свои спектакли приглашает. «Правду — хорошо, а счастье — лучше» я еще не видел. А «Горе от ума» — это профессиональная удача.
«Y»: А вы часто в театр ходите?
В.Б.: Я хожу, но я сначала спрошу, что там такое. Что ж я пойду смотреть на Катерину, которая курит? Я знаю, куда пойти. Театр не умрет никогда, он может на одной стороне улицы умереть, но тут же на другой воскреснуть.
«Yтро.ru»
Максим РЕДИН
14 июня народный артист России Виктор Борцов отметил свое 70-летие. Большинству зрителей актер, конечно, памятен по блестяще сыгранной роли Саввы Игнатьевича в фильме Михаила Казакова «Покровские ворота» – «Натюрлих, Маргарита Павловна…». Таких, как Борцов иногда называют «мастер эпизода». Это в кино (припомните хотя бы фрагмент из «Вокзала для двоих»), а в театре все иначе. Борцов – один из самых репертуарных актеров Малого театра, и роли у него здесь отнюдь не эпизодические: Лыняев в «Волках и овцах», Матвей Потрохов в «Трудовом хлебе», Тит Титыч Брусков в «День на день не приходится», Пинта в «Старом добром ансамбле» и другие.
Участие Виктора Борцова – непременный залог высокого качества спектакля. Зрители это знают и награждают актера заслуженными аплодисментами. Такова уж актерская и человеческая фактура Борцова, что на сцене он притягивает к себе внимание как магнит. А после спектакля его интонации еще долго вертятся в памяти. При этом ничего сверхъестественного он на сцене не делает, просто живет в образе. Борцов потрясающе органичен, каждому его движению и фразе веришь беспрекословно.
Любовь к актерскому искусству, выступлению на публике Виктор Андреевич усвоил в самом раннем детстве. Первой его книжкой была сказка о театре. Оренбург, где родился Борцов, в войну превратился в культурный центр – в город были эвакуированы труппы со всего Союза. Позже был самодельный кукольный театр, «Театр у микрофона», «Сорочинская ярмарка», которую Борцов поставил и сыграл с друзьями на кухне в коммуналке, драмкружки, Щепкинское училище и, наконец, Малый театр.
Незадолго до юбилея корреспонденту «Yтра» удалось встретиться и побеседовать с Виктором Андреевичем.
«Yтро»: Виктор Андрееевич, как вы отметите ваш юбилей?
Виктор Борцов: Я буду в этот день играть в Кирове спектакль «Волки и овцы», а на другой день сяду в поезд и поеду домой.
«Y»: А обычно как отмечаете?
В.Б.: Я отмечаю свои дни рождения так же, как и все. Во-первых, я летний, и всегда день рождения на гастроли приходится. В театре в это время будут играть англичане, ну какой юбилей? На будущий сезон пообещали сделать бенефис, афишный спектакль. Надо к этому проще относиться. На жену-то все не свалишь: банкет и т.д. А потом возраст уже такой. Хотя вот Татьяна Петровна Панкова весь свой юбилейный вечер после спектакля простояла, я уже так спектакль не простою. А она не села даже…
«Y»: Виктор Андреевич, сколько лет вы служите в Малом театре?
В.Б.: Скоро будет уже 50 лет. Я пришел сюда в 1957 году.
«Y»: В какое время актеру легче жить — раньше или сейчас?
В.Б.: Раньше можно было с тремя-пятью рублями зайти в ВТО, а сейчас и ВТО нет, сожгли. Каждое лето мы ездили с концертами, мы знали сколько ты можешь получить, какова ставка, сколько стоит билет. А теперь все ушло. Такой вот рынок, не знаем, сколько за билет брать. Не знаем, есть ли зритель, будут ли смотреть.
«Y»: Никогда не пробовали посчитать, сколько ролей было сыграно на сцене?
В.Б.: Да что вы! Огромное количество. В кино еще можно сосчитать, а в Малом очень много. А сколько вводов было! Как бюллетень, так я. Это длилось очень долго, но, во всяком случае, мне это помогло, потому что каких-то ролей противоположного плана я бы не сыграл при других обстоятельствах.
Я ведь очень рано начал играть. К шестому классу я уже играл на сцене дома пионеров. А так и сам играл, и на кухне «Сорочинскую ярмарку» ставил. В городе я был известен. Ведь не было ни телевидения, ни магнитофонов. Но был концерт — по любому поводу. Я уже в первом классе пел в концерте «До свиданья, города и хаты». В каком-то следующем классе я уже читал рассказ. И никто меня не просил и ничего не давал. Я сам все готовил. Иногда читал то, что я не понимаю. Например, политический рассказ «Тени Фонтанебло». Но и то потом один мой приятель пришел и сказал: «Ты знаешь, я тебя послушал, пришел и выучил этот рассказ. Я понял, что можно на три голоса читать».
Проблема же у меня была такая. Я был маленький, и когда я пришел в драмкружок, мне руководитель дал комедийную роль. И так я простаком, комиком какое-то время был. А потом он уехал. Я же вырос, и мне эти роли перестали давать. Просили Бориса сыграть в «Грозе», Самозванца, Незнамова. Это теперь бы я сыграл, я теперь знаю, как одеться и т.д. А тогда было сложно. То же самое было в училище. Дали сначала пару комедийных ролей сыграть, а потом Вера Николаевна Пашенная сказала: «Ну они же должны играть героев». И все. А на выпускном экзамене у меня вообще в испанской трагедии была роль, в «Звезде Севильи». Хорошая роль, очень. Но тогда я уже про Испанию все знал, все книжки прочитал. Сыграли раза четыре, а репетировали очень долго. Михаил Николаевич Гладков ставил, замечательный педагог. Тогда как раз раскрылось дело с Берией, и «Звезда Севильи» была взята специально. Многое там напоминало о том, что в жизни происходит.
И Швандю-то я получил после того, как сделал очень смешной рассказ Шолохова. Я его прочел в училище, кто-то из режиссеров увидел и говорит: «Да что ж мы его во фрак-то? У него ж кровь другая!». И так я сыграл Горецкого, Швандю, Валерьяна в пьесе «Перед ужином». А поначалу так мальчиков, школьников приходилось играть. Нам с Юрой Соломиным дали хорошие, большие роли — дублировать. Из-за этого и попали наверное в театр. Пьесу пробила комсомольская организация к очередному фестивалю молодежи и студентов. Поставил ее А.Гончаров. И эти роли играли сначала Коршунов и Подгорный. А мы были дублеры. Я играл роль Коршунова, а Юра — Никиты Подгорного. А дублеры были нужны потому, что они снимались в кино. Пьеса называлась «Когда горит сердце» по роману Виктора Кина.
«Y»: Виктор Андреевич, вы по натуре человек мягкий?
В.Б.: Ну где мягкий, где не очень. Однозначно трудно сказать…
«Y»: Наверняка в вашей жизни были люди, которым вы бы сейчас в ноги поклонились за то, что они для вас сделали…
В.Б.: Всех перечислить? (смеется)
«Y»: Всех, конечно!
В.Б.: Ну, во-первых, руководитель драмкружка Александр Михайлович Озеров, братья Фомичевы, один из них был чтец великолепный, он в моей судьбе очень большую роль сыграл. Николай Петрович Воробьев — грандиозный был артист в Оренбурге. Он играл Силу Грознова в «Правде — хорошо…», и когда вышел фильм Малого театра, то я увидел разницу между Малым театром и Оренбургским. Воробьев, представьте себе, переиграл Федора Григорьева. Конечно, все остальные были великолепны: Сашин-Никольский, Рыжовы, Турчанинова. Ведь до Григорьева в Малом роль Грознова играл Н.К.Яковлев. Вот его было не переиграть. Эта роль его записана на радио. Но я его не застал. А, говорят, было так: играет Яковлев «Бедность не порок» — все плачут, играет Истомин — никто не плачет.
Но вернемся к вопросу. В Оренбурге я был в друзьях у Леонида Сергеевича Броневого. Ему было тогда 25 лет. Он играл молодого Ленина, Улдоса, героев. Великолепный, яркий артист. Я — человек, вертящийся около театра, — сидел у него дома (у него была маленькая комнатенка) и слушал. Я его даже считаю своим учителем по литературе. Ведь ни Шекспира, ни Блока, ни Леонида Андреева в школе не было. А он все читал, все показывал. Мне тогда около 20 было.
Потом я пришел в Малый театр, увидел Доронина, Оленева, Грузинского, Константинова. Это я нетитулованных называю. Я многим обязан Доронину. За ним весь театр ходил табуном. И он не был никакой не барин или дворянин, а он был простой парень, и не знаю сколько ему лет было, по-моему до 50 лет играл 25-летнего. В великолепной был форме. Актер — ой-ой-ой! При чем он никуда не лез, а знал он очень много, понимаете, многое видел и играл. Он очень хотел Царя Федора играть, десять лет ходил за Равенских, и даже был конфликт из-за этого всего. И если бы он сыграл Царя Федора, это был бы другой Царь Федор. Конечно, мы у них учились. Например, одном спектакле играют Любезнов и Константинов — это две противоположные школы. А спектакль ведь идет долго, много лет, и ты уже сам становишься то ли Любезновым, то ли Константиновым. Вот так!
«Y»: Малый театр — хранитель театральных традиций. А что такое традиции Малого театра?
В.Б.: Это вопрос очень сложный (смеется). Я так скажу. Есть одна традиция — делать банкет после каждого ввода. Это закон, намертво. Поэтому я уже почти не ввожусь. Сейчас уж годы не те, надо успеть засветло домой и т.д. А если серьезно, то такие традиции — слово! Ведь сейчас как: сидишь в девятом ряду и не расслышал, что там на сцене говорят. Вера Николаевна Пашенная говорила: «Я купила билет на последний ряд, так будьте любезны, чтобы я все поняла, чтобы я все услышала». Сейчас нас выручает Островский. Мы были правительственный театр, чего мы только не играли, чего мы только не ставили! И был даже такой комплекс: вот в «Современнике» все лучшие пьесы, а мы с этим сидим. Выезжали на артистах. Вот, предположим, выйдет Светловидов и сыграет все что угодно. Пьеса пройдет несколько сезонов и все довольны. А пьесы Островского — это же был музей. Очень здорово играли. А сейчас пришло такое время, когда Островский стал самым современным автором. Вообще на Малом театре надо написать — «Современник».
«Y»: И тем не менее современные пьесы из репертуара ушли…
В.Б.: Ушли, но придут еще… Жизнь сложная. Ведь идет сейчас везде такая чернуха, но до нас она все-таки не доходит. Не тот у нас театр. Ведь сейчас, слава Богу, мы можем поставить всего Островского. Когда Саша Коршунов принес пьесу «Тяжелые дни», чего мы только ему не говорили: что, мол, ты пьесу лучше не мог найти, ведь это и не пьеса, что ж тут вообще играть и т.д. И вдруг успех. Не можем пропуск достать. Так что не угадаешь.
Я когда маленький был, буквально жил в радиотарелке. Я Диккенса не открывал, но я его знаю всего наизусть. Все было сыграно в Театре у микрофона. А сейчас я плачу за радио, но у меня радио нет. Я бы и послушал какую-нибудь старую постановку, да не могу. А тогда, представьте, Тарханов, Москвин, Грибов — читают один и тот же монолог, для того чтобы могли сравнить, как читает этот, тот и т.д. Это все слушали. Дикторы были какие! Так уже надоела бытовая речь, что, кажется, многие люди в театр-то ходят просто послушать, как объяснялись в любви, как разговаривали.
«Y»: Ну а почему бы не поставить на сцене Малого театра, например, пьесу Вампилова?
В.Б.: Во-первых, Вампилов не то что в театре, он в кино весь поставлен. Переиграешь разве Леонова? Нет, конечно.
«Y»: А молодежь Малого театра справляется? Входит в нужное русло?
В.Б.: Да, сейчас театр весь на молодежи держится, они играют много, но ушло то поколение артистов. Мало их уже осталось. Вот недавно смотрел юбилейный вечер Татьяны Еремеевой. Какая актриса! А Татьяна Панкова? Ее где ни выпусти, везде великолепно! Сейчас же ведь Самойлов на сцену выходит. Во в этом сезоне у нас пошел «Старый добрый ансамбль» — современная пьеса. Думали сначала, что вообще не пойдет спектакль. Столько сложностей разных было! У меня первый раз было наказание за выбор профессии. Но попробовали выпустить на зрителя и пьеса пошла. Смотрим, спектакль оказался нужен, зрители благодарят.
«Y»: Почему бы не пригласить режиссера со стороны? Вот С.Женовач поставил уже два спектакля…
В.Б.: У Женовача я пока не играл. Его Юра Соломин на свои спектакли приглашает. «Правду — хорошо, а счастье — лучше» я еще не видел. А «Горе от ума» — это профессиональная удача.
«Y»: А вы часто в театр ходите?
В.Б.: Я хожу, но я сначала спрошу, что там такое. Что ж я пойду смотреть на Катерину, которая курит? Я знаю, куда пойти. Театр не умрет никогда, он может на одной стороне улицы умереть, но тут же на другой воскреснуть.
«Yтро.ru»
Максим РЕДИН
15.06.2004
Подробнее
Президент России Владимир Путин
Президент России Владимир Путин подписал указ «О присуждении Государственных премий Российской Федерации в области литературы и искусства 2003г.».
В области театрального искусства Государственные премии присуждены режиссеру-постановщику Сергею Женовачу, художнику-постановщику Александру Боровскому, исполнителям главных ролей Василию Бочкареву, Евгении Глушенко, Ирине Леоновой, Глебу Подгородинскому, Людмиле Поляковой - за спектакль Государственного академического Малого театра России «Правда - хорошо, а счастье лучше» по пьесе А.Островского.
В области театрального искусства Государственные премии присуждены режиссеру-постановщику Сергею Женовачу, художнику-постановщику Александру Боровскому, исполнителям главных ролей Василию Бочкареву, Евгении Глушенко, Ирине Леоновой, Глебу Подгородинскому, Людмиле Поляковой - за спектакль Государственного академического Малого театра России «Правда - хорошо, а счастье лучше» по пьесе А.Островского.
Подробнее
Полный аллес капут!
Виктор БОРЦОВ
Сегодня неподражаемый, добродушный, немножко нелепый Савва Игнатьевич из «Покровских ворот» отметит свое 70-летие.
Сегодня неподражаемый, добродушный, немножко нелепый Савва Игнатьевич из «Покровских ворот» отметит свое 70-летие.
Полный аллес капут!
Виктор БОРЦОВ: «Ну что сказать о себе? Волосы дыбом, уши торчком — старый м... с комсомольским значком!»
МОСФИЛЬМ
Сегодня неподражаемый, добродушный, немножко нелепый Савва Игнатьевич из «Покровских ворот» отметит свое 70-летие. Все такой же обаятельный здоровяк, за четверть века он изменился только внешне: поседел, постарел, зарос бородой. А в остальном...
Большой, сильный. И слабый одновременно. Он по-прежнему как ребенок — все на лице написано. Если грустит, то чуть не плачет. Тогда его голос становится тихим-тихим, бормочет себе что-то под нос — слов не разобрать. Если смеется, то таким громогласным раскатистым смехом, что невольно начинаешь хохотать вместе с ним. Ну настоящий Савва!.. А в миру — замечательный актер Малого театра Виктор Борцов.
— Поиграть в цитаты из «Покровских ворот»? — удивленно переспросил он. — Ну если вы говорите, что это ваш любимый фильм, почему бы и нет. Давайте попробуем — интересно, что получится.
«До слез знакомый образ»
— После «Покровских ворот», уверен, имя Савва приклеилось к вам раз и навсегда. Мне, например, так и хочется назвать вас Саввой Игнатьичем.
— Ну поня-я-ятно: покажут фильм по телевизору, и вот тут, во дворе подходят: «Савва, Саввушка, иди, там Маргарита Павловна ждет». Ты не понимаешь: кто это, что это. Ну и ляпнешь, бывало: «А где она?» Они, дураки, смеются.
— Ну что поделать, Виктор Андреевич, такая уж у вас колоритная и очень узнаваемая внешность.
— Да ну, сейчас уже мало кто помнит — лет-то сколько прошло. Вот случай был. С одной знакомой актрисой возвращаемся после спектакля. Сели в метро, разговариваем. И вдруг смотрю: в конце вагона на полу лежит бомжиха. Спит. А тут объявляют, что поезд пойдет в депо, мол, просьба освободить вагоны. Ну и мы решили разбудить эту женщину, бомжиху значит. Потолкали ее, а она глаза открывает и в упор на меня. «О! — говорит. — А у меня с тобой кассета есть». Представляете: я проехал весь путь, никто меня не узнал, а эта тетка только очнулась и — на тебе.
— Да, но самое главное отличие вас от Саввы Игнатьевича — это ваша борода. Почему вдруг решили отпустить?
— Я работаю в Малом театре...
— А, добавляет благородства чеховским и островским персонажам?
— Не-е-ет, ну при чем тут... Чтобы не клеить ее каждый раз, не вставать в очередь к гримеру. Вот приклейте себе, и потом снимите — посмотрим, что с вами будет. Очень неприятная штука.
— А если роль безбородая?
— Ну так сбрею! Но у нас в основном кого приходится играть? Царь Федор, царь Борис, купцы разные — вот с бородкой и хожу. Перед спектаклем, конечно, мне подбреют все аккуратненько. А то, знаете, выхожу из театра, подходят поклонницы и говорят: «Знаете, у вас бородка должна быть как у женишка. Нельзя такую большую носить». И куда деваться — приходится следить... А однажды приезжаю в Новосибирск, поселили меня в гостиницу, а там — съезд бандитов. Попадаю с ними как-то в лифт. И чего-то там один, какая-то «шестерка», полез на меня: «Эй, ты чё!» А другой, пахан его, что ли, посмотрел на меня и так одобрительно: «Бороду носишь. Бороду носят мужики и гении». Теперь понятно, зачем бывает нужна артисту борода?
«В нем есть начиночка — что-то подлинное»
— Как думаете, что про вас говорят знакомые?
— Вы знаете, 15-го числа будет передача, и там штук восемь коллег будут говорить обо мне. Я не знаю — что. Вот и посмотрим, что они обо мне скажут. Все скажут. Скажут как есть. Но, думаю, плохого говорить не станут.
— Ну понятное дело. Во-первых, юбилей...
— Во-о-от и-именно, вот именно...
— А сами себя могли бы в нескольких предложениях охарактеризовать?
— Нет. Зачем?.. (Неожиданно заливается смехом.) Волосы дыбом, уши торчком — старый мудак с комсомольским значком. Это вас устроит?
— А в вас что-нибудь есть от Саввы? Например, говорят, большие люди — сплошь добряки.
— Ну, наверное, так. Но что же я всех маленьких сейчас буду судить, что ли, скажу, что самый лучший, самый добрый? Да нет же. Никакой я не ватный, не добрый. Я жизнь прожил, и не все у меня хорошо...
— Были тяжелые моменты?
— Хм, моменты! У вас газеты не хватит, если я начну все перечислять... Моменты... (Тяжело вздыхает.) Я пришел аппендицит вырезать: семь человек в палате — шесть уходят, а я лежу с распадом крови. Молодой, только пришел в театр, одну лишь роль сыграть успел. Я, конечно, ничего не знаю: лежу, влюбился в медсестру. А врачи между собой шушукаются: «Все подтвердилось — скоро карточку в театре повесят». Поначалу-то думали, что желтуха — глаза стали желтые, а оказалось — перитонит. Засандалили мне четыре операции, потом еще и швы вскрывали — выяснилось, что сделали плохо. Ой, чего рассказывать-то... Было время, у меня сердце побаливало. А потом я в этих «Гардемаринах» упал с кареты — и прямо под копыта лошади. В общем, потерял сознание. Но что главное: с сердцем — все в порядке. Казалось бы: шок — черт-те что могло произойти. А так бывало: идешь, прихватит — вроде бы ни с чего. Вот такие вещи, если вас это интересует.
«Это, брат, сон! Хожу и жмурюсь»
— После «Покровских ворот» не жмурились от сияния славы?
— Да уж. Помню, только вышел фильм, и Миша Козаков устроил какой-то вечер. Я пришел. И подходит ко мне один космонавт, очень известный. Тычет в бок свою жену и, показывая на меня, шепчет ей: «Это же он. Ты видишь — тот самый». Я так приосанился, мол: да, это я. А она вдруг состроила такую кислую физиономию, отвечает мужу: «Да я вижу — он другой». Разочаровалась, видишь ли. Ей нужен был тот — Савва! Но такого ведь быть не может. «Мы так полюбили вашего персонажа!» (Театрально заламывает руки, изображая зрительский восторг.) Да нет его, господи!
— Правда, что изначально Козаков видел в роли Саввы — Никиту Михалкова, а вместо Равиковича и Инны Ульяновой должны были играть Андрей Миронов и Гундарева?
— Наверное, так и было. Я потом уже об этом узнал — через 25 лет после выхода фильма услышал от Михалкова: «Я должен был играть Савву». Вы понимаете, раньше, когда начинали картины, актеров искали по всему Советскому Союзу. С Гундаревой я должен был пробоваться — не смог в этот день из Свердловска приехать. А Миронов якобы должен был играть Хоботова. Но Миша сказал так: «Чтобы Миронов играл Хоботова, ему надо чулок на лицо надеть». А больше я ничего не знаю.
— У фильма целая история: его то клали на полку, то вновь разрешали. Сильно переживали?
— А как же, миленький! Конечно, одно расстройство. Почему? За что? Ничего же не было понятно. В это время Коренева уезжает в Америку — еще один удар. То, что фильм все-таки вышел, — это, конечно, заслуга Миши. Перед тем как запретили, он уже успел его везде прокрутить: в ВТО, в ЦДРИ, в Доме кино...
— Кстати, вы стали одним из виновников запрета фильма. Невольно, конечно. Но ведь именно ваш Савва якобы опорочил светлый образ фронтовика, ветерана войны.
— Да. Было так: на пробе к сцене в ЗАГСе я надел одну медаль. А потом, когда снимали уже по-настоящему, какая-то зараза принесла планку с четырьмя медалями. А их не разорвешь! Вот и начали говорить: издевается над ветераном... Но, должен вам сказать (переходит на заговорщицкий тон), роль-то не положительная.
— Почему?
— Это я ее положительной сделал. Размазывает еврея по стенке — все содержание пьесы. Понимаете?.. Меня когда пригласили, сценарий сначала не дали почитать. Просто сказали: «Савва твой — такой артист двора». А я жил в таких дворах. Вечером приходили мужики, садились на крылечке, курили, отдыхали, играли в домино. И они чудили, хохмили — это был самый настоящий театр. Среди них, конечно, был какой-то самый главный. И я вспомнил такого, из своего детства. Он на наших глазах вырос, отслужил, стал шофером, макинтош носил, вот так двигался определенным образом. Его я и думал сыграть. Но когда я прочел, у-у — это же мрачно. А Миша говорит: «Вот мне и нужно было, чтобы ты спрятал все это за «Волгу-Волгу».
— Сейчас, наверное, «Покровские ворота» уже не пересматриваете?
— Да нет, ну почему... Раньше, когда у меня не было видео, и показывали, а я вдруг занят, — даже нервничать начинал. А сейчас...
«Это в твоих руках все горит, а у него в руках — все работает!»
— Можете назвать себя практичным человеком?
— Не-е-ет, абсолютно. Что вы, я весь в театре.
— Ну розетку починить, картину повесить...
— Упаси господь. Как раз вчера розетка сломалась — искры били на всю стену. Ну позвонил: ко мне пришли и починили. Нет, вы знаете, я все это уже прошел — и огороды во время войны вскапывал, и червей в саду ковырял. Ну зачем мне это надо? Тем более понимаешь, что сам скоро к червям пойдешь. Мне что нужно: вот — скамеечка, зелень. Только сегодня, кстати, открыл это место. А я, идиот, живу чуть ли не напротив и ни разу здесь не был. Понимаете, артисты... Яковлев, например, помню, приезжает на концерт в Щёлоково. После выступления выходит с черного хода. Через кочегарку, прямо по кучам угля. И спиной ко всем садится. Почему? За сезон устаешь от людей, вот и все. Вот прийти сюда, в этот парк, сесть и смотреть — больше ничего и не нужно. Дня три посидеть, и можно жить дальше.
«С утра заправляйся. Мозги — они тоже этого требуют»
— Судя по вашей фигуре, покушать вы явно не дурак?
— Сейчас я худею. Уже несколько дней.
— Зачем, тоже для роли?
— Да нет, напугали диабетом. Я потом проверил — все вроде нормально. Но так, на всякий случай...
— Всегда были таким упитанным?
— Да что вы — военное детство! Худой был, конечно. Кстати, когда я только начинал играть, к нам в Оренбург приехал Броневой. 25 лет ему тогда было. И вот он мне сказал: «Витя, а у тебя будет живот». А я — худой мальчишка 19-летний. «Почему?» — спрашиваю. «А по походке видно».
— Наверное, готовить любите?
— Терпеть не могу. Нет, ну могу, конечно, положить из кастрюли в сковородку, разогреть. Пельмени покупные могу сварить... Сейчас, правда, их надо бы отставить.
«А кто не пьет? Назови! Нет, я жду»
— По этому делу как?
— А никак. Разве что шампанского выпью, да и то теперь нельзя. Говорят, лучше водку пить. А эту водку сейчас чуть ли не в ванной делают. Поэтому нет — не пью.
— А как же разгульная театральная жизнь, знаменитый ресторан ВТО?
— А-а! Это было и прошло. Как только тронулись цены, как только Володя Носик пришел туда, а ему сказали: «Простите, прочитайте, сколько стоит боржоми». Он прочел и вышел. Вот и все. А раньше с тремя рублями можно было зайти и просидеть там всю ночь.
— Вы там были частым гостем?
— А как же! Я же на Станиславского жил. Так что к утру все перли к нам в общежитие.
— А кто входил в вашу компанию?
— У меня была комната, напротив жил Соломин с женой, дальше — Коняев. А Роман Филиппов просто так приходил ко мне ночевать. Он жил в квартире самого Качалова! Но ему там было скучно, и он частенько бывал у нас. Кто еще?.. Федька Чеханков, Лева Борисов — масса людей, все заезжали к нам на огонек. Но жизнь, понятное дело, разводит.
— С компанией из «Покровских ворот» тоже?
— С Равиковичем нас как-то свели — мы должны были озвучивать какую-то рекламу. Ну, конечно, встретились как родные — обнялись, сразу стали анекдоты друг другу рассказывать. И очень горько, что с Броневым почти не вижусь. Конечно, мы уже и люди другие, но воспоминания остались очень приятные.
— С Меньшиковым, наверное, еще реже встречаетесь?
— Однажды совершенно случайно встретились. Шел я как-то прямо здесь, возле дома, ночью, и он меня по походке узнал. Я даже удивился. Вот единственный раз, когда я его видел. Нет, вру. Меньшиков еще меня приглашал на спектакль. Замечательный был у него спектакль — «Игроки».
«Познакомился я однажды с женщиной. Выдающейся красоты»
— Можете продолжить?
— Нет. Знакомился, конечно: и с «выдающейся», и с «невыдающейся». Нет, нечего рассказывать.
— А я-то думал, сейчас расскажете, как с женой познакомились.
— Мне 70 лет, ну с какой женой?! Мы даже не познакомились — нас сосватали. Слава богу, жена есть — Бог послал. Не сразу, кстати. Нет, я не хочу об этом говорить.
— То есть ловеласом вас не назовешь?
— О чем вы говорите, все уже давно проехали. Я живу на диване. Живу на диване и смотрю телевизор. И с работы бы еще засветло вернуться. Потому что у нас тут во дворе живет один... как его... ну этот, знаменитый телеведущий — так ему однажды ночью по башке дали. Хоть иди да оглядывайся. Была бы машина — дело другое.
— А чего не купите?
— Да была у меня, когда еще в Чертанове жили — жена возила, сам-то я в машинах ни бум-бум. А сейчас здесь, в центре, на Киевской. Кстати, этот вход в метро — это же ужас, помойка. Так я иду на остановку, сажусь на троллейбус и через всю Москву еду в Малый театр. Лишь бы проехать по чистому месту... Ой, я даже забыл, о чем вы спрашивали. Про то, какой я ловелас, что ли? Все было, конечно, все было...
«В своем немолодом уже возрасте веду иллюзорный образ жизни: хожу в кино на последний сеанс, три раза был в оперетте»
— Из чего состоит ваш досуг?
— К роли готовлюсь.
— И все?
— Ну когда сезон. Роли большие, их повторять надо.
— А так, чтобы вечерком пойти с женой, скажем, в кино или в театр?
— А что бы вы предложили посмотреть? Да еще с женой.
— Почему: «да еще с женой»? Это что-то меняет?
— Не знаю, как с ней приду — так плохой спектакль. Сейчас если одному удается выбраться, так ей и говорю: «Ты бы не высидела». Другое дело, есть спектакли, на которые еще и не попадешь. Вот я бы сейчас к Райкину поехал. Но на чем? Даже не знаю, где это. Театр находится в таком месте, что попасть туда могут или люди, которые живут рядом, или нужно на машине ехать. Так и не был ни разу.
— Но есть же много театров в пределах Садового кольца?
— Так что же, мне пешком туда идти? Извини меня, пока дойдешь, три раза обосс... Ни одного же туалета в городе нет.
— Ну а кино?
— А что кино? С кино проблем нет. Вон у меня видеопрокат поблизости.
— Что там берете?
— Все что угодно. Но я не смотрю фантастику, не смотрю мордобой, ужасы...
— И что же остается?
— Разговорник. Чтобы в таком вот галстучке и рубашечке сидели люди и чтобы я не смог оторваться.
«Савва Игнатьевич, в конце концов, выйди на первый план»
— В Малом театре вы один из самых востребованных актеров, а вот в кино, кроме «Покровских ворот» да яркого эпизода в «Вокзале для двоих», многим и вспомнить нечего. Почему так?
— Я снимаюсь только летом. Когда есть возможность в отпуск сняться — хорошо, а так — кто ж тебя пустит? Это ведь надо постоянно отпрашиваться — а сколько из-за этого было неприятностей. Про это я вообще не хочу говорить. Обидно: почему-то одному можно, а другому нельзя. Вот так. Надо уметь с ними говорить, договариваться. А я не умею. Ну что поделать — не дано. А скажешь, что у тебя картина, — так нарочно роль дадут.
— Почему вас практически не видно на актерских тусовках, фестивалях?
— Ой, я даже не член Союза кинематографистов.
— То есть вы из тех, кто предпочитает не высовываться?
— Еще Чехов говорил: «Актеру надо быть поменьше на людях, и лучше обойтись без детей и живота». Да и куда высовываться, если у меня ноги еле ходят. А знаете, как у нас любят: «Давай, у нас последний спектакль, пойдем выпьем». Так придешь, поставишь бутылки и уйдешь. «Извините, ребята, мне завтра рано вставать». Зачем мне это надо?
— Вы такой обязательный? Опять-таки, вспоминая вашего Савву: «Живут не для радости, а для совести».
— Ну а чего, я столько видел необязательных. Театр переполнен такими. И что вы мне прикажете делать?
«Хотите по гамбургскому счету? Извольте, давайте по гамбургскому»
— 14 июня вам исполняется 70: наверное, рано подводить итоги?
— Да нет, пожалуйста, давайте подведем. Жизнь прожита. Грешить нечего. Что касается профессии — очень я этого хотел, очень любил. Все-таки почти 50 лет в Малом театре, и слава богу. Но особенно я вспоминаю свою юность, еще до того, как приехал поступать в Щепкинское училище. Конечно, уже не помню тех ролей — мальчишка же был. Но помню ощущение — вот это было самое сладкое.
— Но это скорее ностальгия по молодости?
— Да. Но по какой молодости. Кто-то вспоминает, как он окна разбивал. А я... (Виктор Андреевич расплывается в мечтательной улыбке.) Идешь, бывало, в школу, и какая там учеба — ты эту роль повторяешь. И больше ни-че-го не нужно. Эх...
Московский Комсомолец
от 14.06.2004 Дмитрий МЕЛЬМАН.
Виктор БОРЦОВ: «Ну что сказать о себе? Волосы дыбом, уши торчком — старый м... с комсомольским значком!»
МОСФИЛЬМ
Сегодня неподражаемый, добродушный, немножко нелепый Савва Игнатьевич из «Покровских ворот» отметит свое 70-летие. Все такой же обаятельный здоровяк, за четверть века он изменился только внешне: поседел, постарел, зарос бородой. А в остальном...
Большой, сильный. И слабый одновременно. Он по-прежнему как ребенок — все на лице написано. Если грустит, то чуть не плачет. Тогда его голос становится тихим-тихим, бормочет себе что-то под нос — слов не разобрать. Если смеется, то таким громогласным раскатистым смехом, что невольно начинаешь хохотать вместе с ним. Ну настоящий Савва!.. А в миру — замечательный актер Малого театра Виктор Борцов.
— Поиграть в цитаты из «Покровских ворот»? — удивленно переспросил он. — Ну если вы говорите, что это ваш любимый фильм, почему бы и нет. Давайте попробуем — интересно, что получится.
«До слез знакомый образ»
— После «Покровских ворот», уверен, имя Савва приклеилось к вам раз и навсегда. Мне, например, так и хочется назвать вас Саввой Игнатьичем.
— Ну поня-я-ятно: покажут фильм по телевизору, и вот тут, во дворе подходят: «Савва, Саввушка, иди, там Маргарита Павловна ждет». Ты не понимаешь: кто это, что это. Ну и ляпнешь, бывало: «А где она?» Они, дураки, смеются.
— Ну что поделать, Виктор Андреевич, такая уж у вас колоритная и очень узнаваемая внешность.
— Да ну, сейчас уже мало кто помнит — лет-то сколько прошло. Вот случай был. С одной знакомой актрисой возвращаемся после спектакля. Сели в метро, разговариваем. И вдруг смотрю: в конце вагона на полу лежит бомжиха. Спит. А тут объявляют, что поезд пойдет в депо, мол, просьба освободить вагоны. Ну и мы решили разбудить эту женщину, бомжиху значит. Потолкали ее, а она глаза открывает и в упор на меня. «О! — говорит. — А у меня с тобой кассета есть». Представляете: я проехал весь путь, никто меня не узнал, а эта тетка только очнулась и — на тебе.
— Да, но самое главное отличие вас от Саввы Игнатьевича — это ваша борода. Почему вдруг решили отпустить?
— Я работаю в Малом театре...
— А, добавляет благородства чеховским и островским персонажам?
— Не-е-ет, ну при чем тут... Чтобы не клеить ее каждый раз, не вставать в очередь к гримеру. Вот приклейте себе, и потом снимите — посмотрим, что с вами будет. Очень неприятная штука.
— А если роль безбородая?
— Ну так сбрею! Но у нас в основном кого приходится играть? Царь Федор, царь Борис, купцы разные — вот с бородкой и хожу. Перед спектаклем, конечно, мне подбреют все аккуратненько. А то, знаете, выхожу из театра, подходят поклонницы и говорят: «Знаете, у вас бородка должна быть как у женишка. Нельзя такую большую носить». И куда деваться — приходится следить... А однажды приезжаю в Новосибирск, поселили меня в гостиницу, а там — съезд бандитов. Попадаю с ними как-то в лифт. И чего-то там один, какая-то «шестерка», полез на меня: «Эй, ты чё!» А другой, пахан его, что ли, посмотрел на меня и так одобрительно: «Бороду носишь. Бороду носят мужики и гении». Теперь понятно, зачем бывает нужна артисту борода?
«В нем есть начиночка — что-то подлинное»
— Как думаете, что про вас говорят знакомые?
— Вы знаете, 15-го числа будет передача, и там штук восемь коллег будут говорить обо мне. Я не знаю — что. Вот и посмотрим, что они обо мне скажут. Все скажут. Скажут как есть. Но, думаю, плохого говорить не станут.
— Ну понятное дело. Во-первых, юбилей...
— Во-о-от и-именно, вот именно...
— А сами себя могли бы в нескольких предложениях охарактеризовать?
— Нет. Зачем?.. (Неожиданно заливается смехом.) Волосы дыбом, уши торчком — старый мудак с комсомольским значком. Это вас устроит?
— А в вас что-нибудь есть от Саввы? Например, говорят, большие люди — сплошь добряки.
— Ну, наверное, так. Но что же я всех маленьких сейчас буду судить, что ли, скажу, что самый лучший, самый добрый? Да нет же. Никакой я не ватный, не добрый. Я жизнь прожил, и не все у меня хорошо...
— Были тяжелые моменты?
— Хм, моменты! У вас газеты не хватит, если я начну все перечислять... Моменты... (Тяжело вздыхает.) Я пришел аппендицит вырезать: семь человек в палате — шесть уходят, а я лежу с распадом крови. Молодой, только пришел в театр, одну лишь роль сыграть успел. Я, конечно, ничего не знаю: лежу, влюбился в медсестру. А врачи между собой шушукаются: «Все подтвердилось — скоро карточку в театре повесят». Поначалу-то думали, что желтуха — глаза стали желтые, а оказалось — перитонит. Засандалили мне четыре операции, потом еще и швы вскрывали — выяснилось, что сделали плохо. Ой, чего рассказывать-то... Было время, у меня сердце побаливало. А потом я в этих «Гардемаринах» упал с кареты — и прямо под копыта лошади. В общем, потерял сознание. Но что главное: с сердцем — все в порядке. Казалось бы: шок — черт-те что могло произойти. А так бывало: идешь, прихватит — вроде бы ни с чего. Вот такие вещи, если вас это интересует.
«Это, брат, сон! Хожу и жмурюсь»
— После «Покровских ворот» не жмурились от сияния славы?
— Да уж. Помню, только вышел фильм, и Миша Козаков устроил какой-то вечер. Я пришел. И подходит ко мне один космонавт, очень известный. Тычет в бок свою жену и, показывая на меня, шепчет ей: «Это же он. Ты видишь — тот самый». Я так приосанился, мол: да, это я. А она вдруг состроила такую кислую физиономию, отвечает мужу: «Да я вижу — он другой». Разочаровалась, видишь ли. Ей нужен был тот — Савва! Но такого ведь быть не может. «Мы так полюбили вашего персонажа!» (Театрально заламывает руки, изображая зрительский восторг.) Да нет его, господи!
— Правда, что изначально Козаков видел в роли Саввы — Никиту Михалкова, а вместо Равиковича и Инны Ульяновой должны были играть Андрей Миронов и Гундарева?
— Наверное, так и было. Я потом уже об этом узнал — через 25 лет после выхода фильма услышал от Михалкова: «Я должен был играть Савву». Вы понимаете, раньше, когда начинали картины, актеров искали по всему Советскому Союзу. С Гундаревой я должен был пробоваться — не смог в этот день из Свердловска приехать. А Миронов якобы должен был играть Хоботова. Но Миша сказал так: «Чтобы Миронов играл Хоботова, ему надо чулок на лицо надеть». А больше я ничего не знаю.
— У фильма целая история: его то клали на полку, то вновь разрешали. Сильно переживали?
— А как же, миленький! Конечно, одно расстройство. Почему? За что? Ничего же не было понятно. В это время Коренева уезжает в Америку — еще один удар. То, что фильм все-таки вышел, — это, конечно, заслуга Миши. Перед тем как запретили, он уже успел его везде прокрутить: в ВТО, в ЦДРИ, в Доме кино...
— Кстати, вы стали одним из виновников запрета фильма. Невольно, конечно. Но ведь именно ваш Савва якобы опорочил светлый образ фронтовика, ветерана войны.
— Да. Было так: на пробе к сцене в ЗАГСе я надел одну медаль. А потом, когда снимали уже по-настоящему, какая-то зараза принесла планку с четырьмя медалями. А их не разорвешь! Вот и начали говорить: издевается над ветераном... Но, должен вам сказать (переходит на заговорщицкий тон), роль-то не положительная.
— Почему?
— Это я ее положительной сделал. Размазывает еврея по стенке — все содержание пьесы. Понимаете?.. Меня когда пригласили, сценарий сначала не дали почитать. Просто сказали: «Савва твой — такой артист двора». А я жил в таких дворах. Вечером приходили мужики, садились на крылечке, курили, отдыхали, играли в домино. И они чудили, хохмили — это был самый настоящий театр. Среди них, конечно, был какой-то самый главный. И я вспомнил такого, из своего детства. Он на наших глазах вырос, отслужил, стал шофером, макинтош носил, вот так двигался определенным образом. Его я и думал сыграть. Но когда я прочел, у-у — это же мрачно. А Миша говорит: «Вот мне и нужно было, чтобы ты спрятал все это за «Волгу-Волгу».
— Сейчас, наверное, «Покровские ворота» уже не пересматриваете?
— Да нет, ну почему... Раньше, когда у меня не было видео, и показывали, а я вдруг занят, — даже нервничать начинал. А сейчас...
«Это в твоих руках все горит, а у него в руках — все работает!»
— Можете назвать себя практичным человеком?
— Не-е-ет, абсолютно. Что вы, я весь в театре.
— Ну розетку починить, картину повесить...
— Упаси господь. Как раз вчера розетка сломалась — искры били на всю стену. Ну позвонил: ко мне пришли и починили. Нет, вы знаете, я все это уже прошел — и огороды во время войны вскапывал, и червей в саду ковырял. Ну зачем мне это надо? Тем более понимаешь, что сам скоро к червям пойдешь. Мне что нужно: вот — скамеечка, зелень. Только сегодня, кстати, открыл это место. А я, идиот, живу чуть ли не напротив и ни разу здесь не был. Понимаете, артисты... Яковлев, например, помню, приезжает на концерт в Щёлоково. После выступления выходит с черного хода. Через кочегарку, прямо по кучам угля. И спиной ко всем садится. Почему? За сезон устаешь от людей, вот и все. Вот прийти сюда, в этот парк, сесть и смотреть — больше ничего и не нужно. Дня три посидеть, и можно жить дальше.
«С утра заправляйся. Мозги — они тоже этого требуют»
— Судя по вашей фигуре, покушать вы явно не дурак?
— Сейчас я худею. Уже несколько дней.
— Зачем, тоже для роли?
— Да нет, напугали диабетом. Я потом проверил — все вроде нормально. Но так, на всякий случай...
— Всегда были таким упитанным?
— Да что вы — военное детство! Худой был, конечно. Кстати, когда я только начинал играть, к нам в Оренбург приехал Броневой. 25 лет ему тогда было. И вот он мне сказал: «Витя, а у тебя будет живот». А я — худой мальчишка 19-летний. «Почему?» — спрашиваю. «А по походке видно».
— Наверное, готовить любите?
— Терпеть не могу. Нет, ну могу, конечно, положить из кастрюли в сковородку, разогреть. Пельмени покупные могу сварить... Сейчас, правда, их надо бы отставить.
«А кто не пьет? Назови! Нет, я жду»
— По этому делу как?
— А никак. Разве что шампанского выпью, да и то теперь нельзя. Говорят, лучше водку пить. А эту водку сейчас чуть ли не в ванной делают. Поэтому нет — не пью.
— А как же разгульная театральная жизнь, знаменитый ресторан ВТО?
— А-а! Это было и прошло. Как только тронулись цены, как только Володя Носик пришел туда, а ему сказали: «Простите, прочитайте, сколько стоит боржоми». Он прочел и вышел. Вот и все. А раньше с тремя рублями можно было зайти и просидеть там всю ночь.
— Вы там были частым гостем?
— А как же! Я же на Станиславского жил. Так что к утру все перли к нам в общежитие.
— А кто входил в вашу компанию?
— У меня была комната, напротив жил Соломин с женой, дальше — Коняев. А Роман Филиппов просто так приходил ко мне ночевать. Он жил в квартире самого Качалова! Но ему там было скучно, и он частенько бывал у нас. Кто еще?.. Федька Чеханков, Лева Борисов — масса людей, все заезжали к нам на огонек. Но жизнь, понятное дело, разводит.
— С компанией из «Покровских ворот» тоже?
— С Равиковичем нас как-то свели — мы должны были озвучивать какую-то рекламу. Ну, конечно, встретились как родные — обнялись, сразу стали анекдоты друг другу рассказывать. И очень горько, что с Броневым почти не вижусь. Конечно, мы уже и люди другие, но воспоминания остались очень приятные.
— С Меньшиковым, наверное, еще реже встречаетесь?
— Однажды совершенно случайно встретились. Шел я как-то прямо здесь, возле дома, ночью, и он меня по походке узнал. Я даже удивился. Вот единственный раз, когда я его видел. Нет, вру. Меньшиков еще меня приглашал на спектакль. Замечательный был у него спектакль — «Игроки».
«Познакомился я однажды с женщиной. Выдающейся красоты»
— Можете продолжить?
— Нет. Знакомился, конечно: и с «выдающейся», и с «невыдающейся». Нет, нечего рассказывать.
— А я-то думал, сейчас расскажете, как с женой познакомились.
— Мне 70 лет, ну с какой женой?! Мы даже не познакомились — нас сосватали. Слава богу, жена есть — Бог послал. Не сразу, кстати. Нет, я не хочу об этом говорить.
— То есть ловеласом вас не назовешь?
— О чем вы говорите, все уже давно проехали. Я живу на диване. Живу на диване и смотрю телевизор. И с работы бы еще засветло вернуться. Потому что у нас тут во дворе живет один... как его... ну этот, знаменитый телеведущий — так ему однажды ночью по башке дали. Хоть иди да оглядывайся. Была бы машина — дело другое.
— А чего не купите?
— Да была у меня, когда еще в Чертанове жили — жена возила, сам-то я в машинах ни бум-бум. А сейчас здесь, в центре, на Киевской. Кстати, этот вход в метро — это же ужас, помойка. Так я иду на остановку, сажусь на троллейбус и через всю Москву еду в Малый театр. Лишь бы проехать по чистому месту... Ой, я даже забыл, о чем вы спрашивали. Про то, какой я ловелас, что ли? Все было, конечно, все было...
«В своем немолодом уже возрасте веду иллюзорный образ жизни: хожу в кино на последний сеанс, три раза был в оперетте»
— Из чего состоит ваш досуг?
— К роли готовлюсь.
— И все?
— Ну когда сезон. Роли большие, их повторять надо.
— А так, чтобы вечерком пойти с женой, скажем, в кино или в театр?
— А что бы вы предложили посмотреть? Да еще с женой.
— Почему: «да еще с женой»? Это что-то меняет?
— Не знаю, как с ней приду — так плохой спектакль. Сейчас если одному удается выбраться, так ей и говорю: «Ты бы не высидела». Другое дело, есть спектакли, на которые еще и не попадешь. Вот я бы сейчас к Райкину поехал. Но на чем? Даже не знаю, где это. Театр находится в таком месте, что попасть туда могут или люди, которые живут рядом, или нужно на машине ехать. Так и не был ни разу.
— Но есть же много театров в пределах Садового кольца?
— Так что же, мне пешком туда идти? Извини меня, пока дойдешь, три раза обосс... Ни одного же туалета в городе нет.
— Ну а кино?
— А что кино? С кино проблем нет. Вон у меня видеопрокат поблизости.
— Что там берете?
— Все что угодно. Но я не смотрю фантастику, не смотрю мордобой, ужасы...
— И что же остается?
— Разговорник. Чтобы в таком вот галстучке и рубашечке сидели люди и чтобы я не смог оторваться.
«Савва Игнатьевич, в конце концов, выйди на первый план»
— В Малом театре вы один из самых востребованных актеров, а вот в кино, кроме «Покровских ворот» да яркого эпизода в «Вокзале для двоих», многим и вспомнить нечего. Почему так?
— Я снимаюсь только летом. Когда есть возможность в отпуск сняться — хорошо, а так — кто ж тебя пустит? Это ведь надо постоянно отпрашиваться — а сколько из-за этого было неприятностей. Про это я вообще не хочу говорить. Обидно: почему-то одному можно, а другому нельзя. Вот так. Надо уметь с ними говорить, договариваться. А я не умею. Ну что поделать — не дано. А скажешь, что у тебя картина, — так нарочно роль дадут.
— Почему вас практически не видно на актерских тусовках, фестивалях?
— Ой, я даже не член Союза кинематографистов.
— То есть вы из тех, кто предпочитает не высовываться?
— Еще Чехов говорил: «Актеру надо быть поменьше на людях, и лучше обойтись без детей и живота». Да и куда высовываться, если у меня ноги еле ходят. А знаете, как у нас любят: «Давай, у нас последний спектакль, пойдем выпьем». Так придешь, поставишь бутылки и уйдешь. «Извините, ребята, мне завтра рано вставать». Зачем мне это надо?
— Вы такой обязательный? Опять-таки, вспоминая вашего Савву: «Живут не для радости, а для совести».
— Ну а чего, я столько видел необязательных. Театр переполнен такими. И что вы мне прикажете делать?
«Хотите по гамбургскому счету? Извольте, давайте по гамбургскому»
— 14 июня вам исполняется 70: наверное, рано подводить итоги?
— Да нет, пожалуйста, давайте подведем. Жизнь прожита. Грешить нечего. Что касается профессии — очень я этого хотел, очень любил. Все-таки почти 50 лет в Малом театре, и слава богу. Но особенно я вспоминаю свою юность, еще до того, как приехал поступать в Щепкинское училище. Конечно, уже не помню тех ролей — мальчишка же был. Но помню ощущение — вот это было самое сладкое.
— Но это скорее ностальгия по молодости?
— Да. Но по какой молодости. Кто-то вспоминает, как он окна разбивал. А я... (Виктор Андреевич расплывается в мечтательной улыбке.) Идешь, бывало, в школу, и какая там учеба — ты эту роль повторяешь. И больше ни-че-го не нужно. Эх...
Московский Комсомолец
от 14.06.2004 Дмитрий МЕЛЬМАН.
Подробнее
МИРОВАЯ ПРЕМЬЕРА НА СЦЕНЕ МАЛОГО ТЕАТРА.
МИРОВАЯ ПРЕМЬЕРА НА СЦЕНЕ МАЛОГО ТЕАТРА.
14, 15, 16, 17 июня театр «Чик бай Джаул» (Великобритания) представит новую постановку «Отелло» У.Шекспира.
Режиссер — Деклан Доннеллан.
14, 15, 16, 17 июня театр «Чик бай Джаул» (Великобритания) представит новую постановку «Отелло» У.Шекспира.
Режиссер — Деклан Доннеллан.
Британский Совет в России
в рамках Международного театрального фестиваля А.П.Чехова
представляет Спектакль Деклана Доннеллана в Москве
Деклан Доннеллан – знаменитый английский режиссер, создатель лондонского театра «Чик бай Джаул», известный и любимый москвичами и петербуржцами за свои спектакли – «Мера за меру», «Как вам это понравится», «Герцогиня Амальфи», «Зимняя сказка» и др. Доннеллан – лауреат многочисленных премий в Лондоне, Париже, Нью-Йорке и Москве.
14, 15, 16, 17 июня
Мировая премьера
«Отелло» У. Шекспир
Театр «Чик бай Джаул» (Великобритания)
Сценография Ника Ормерода (Великобритания)
В главной роли – Нонсо Анози
(спектакль идет на английском языке с субтитрами)
Начало спектаклей в 19.00
Действующие лица и исполнители:
Отелло .... Nonso Anozie
Яго .... Jonny Phillips
Кассио .... Ryan Kiggell
Родриго .... Matthew Douglas
Брабанцио .... David Hobbs
Дож Венеции .... Michael Gardiner
Дездемона .... Caroline Martin
Эмилия .... Jaye Griffiths
Бьянка .... Kirsty Besterman
Музыканты .... Robin Pearce, Oliver Boot, Alex Kerr
Венеции угрожает вторжение и единственный, кто может спасти город — чернокожий генерал. Шекпир рассекает своим скальпелем сердцевину политической жизни и проникает прямо в душу самой любви. В этом триллере, полном паранойи, ревности и секса, зрители становятся свидетелями взлета и падения Отелло.
в рамках Международного театрального фестиваля А.П.Чехова
представляет Спектакль Деклана Доннеллана в Москве
Деклан Доннеллан – знаменитый английский режиссер, создатель лондонского театра «Чик бай Джаул», известный и любимый москвичами и петербуржцами за свои спектакли – «Мера за меру», «Как вам это понравится», «Герцогиня Амальфи», «Зимняя сказка» и др. Доннеллан – лауреат многочисленных премий в Лондоне, Париже, Нью-Йорке и Москве.
14, 15, 16, 17 июня
Мировая премьера
«Отелло» У. Шекспир
Театр «Чик бай Джаул» (Великобритания)
Сценография Ника Ормерода (Великобритания)
В главной роли – Нонсо Анози
(спектакль идет на английском языке с субтитрами)
Начало спектаклей в 19.00
Действующие лица и исполнители:
Отелло .... Nonso Anozie
Яго .... Jonny Phillips
Кассио .... Ryan Kiggell
Родриго .... Matthew Douglas
Брабанцио .... David Hobbs
Дож Венеции .... Michael Gardiner
Дездемона .... Caroline Martin
Эмилия .... Jaye Griffiths
Бьянка .... Kirsty Besterman
Музыканты .... Robin Pearce, Oliver Boot, Alex Kerr
Венеции угрожает вторжение и единственный, кто может спасти город — чернокожий генерал. Шекпир рассекает своим скальпелем сердцевину политической жизни и проникает прямо в душу самой любви. В этом триллере, полном паранойи, ревности и секса, зрители становятся свидетелями взлета и падения Отелло.
14.06.2004
Подробнее
14 июня в 16 часов
начнутся полуфинальные игры по минифутболу на «Кубок ЭФСИ».
Малый театр встретится с командами: Большого театра, МХАТа им. А.П.Чехова и театра «Эрмитаж».
Из группы вышли команды Малого театра и МХАТа им. А.П.Чехова
Приходите поддержать команду Малого!
Адрес: ул. Лавочкина, д.32, проезд до ст. метро «Речной вокзал».
Малый театр встретится с командами: Большого театра, МХАТа им. А.П.Чехова и театра «Эрмитаж».
Из группы вышли команды Малого театра и МХАТа им. А.П.Чехова
Приходите поддержать команду Малого!
Адрес: ул. Лавочкина, д.32, проезд до ст. метро «Речной вокзал».
Подробнее
14 июня день рождения у известного актёра театра и кино, народного артиста России Александра Сергеевича Потапова. От всей души поздравляем Александра Сергеевича Потапова с днём рождения! Крепкого здоровья, счастья, бодрости духа и новых интересных работ
14 июня день рождения у известного актёра театра и кино, народного артиста России Александра Сергеевича Потапова.
От всей души поздравляем Александра Сергеевича Потапова с днём рождения! Крепкого здоровья, счастья, бодрости духа и новых интересных работ в театре и в кино!
От всей души поздравляем Александра Сергеевича Потапова с днём рождения! Крепкого здоровья, счастья, бодрости духа и новых интересных работ в театре и в кино!
14 июня день рождения у известного актёра театра и кино, народного артиста России Александра Сергеевича Потапова. В 1962 году он окончил Театральное училище им. Щепкина и уже более 40 лет работает в Малом театре. Среди сыгранных Александром Потаповым ролей в театре — Иванушка («Конёк-Горбунок» П.П.Ершова), Мишка Зевин («Летние прогулки» А.Д.Салынского), мавр Хасан («Заговор Фиеско в Генуе» Ф.Шиллера), Ипполит («Не всё коту масленица» А.Н.Островского), Ефимов («Фальшивая монета» М.Горького), Скотинин («Недоросль» Д.И.Фонвизина), Луп-Клешнин («Царь Фёдор Иоаннович» А.К.Толстого), Восмибратов («Лес» А.Н.Островского), Муромский («Свадьба Кречинского» А.Колкера по А.В.Сухово-Кобылину), Лебедев («Иванов» А.П.Чехова), Мамаев («На всякого мудреца довольно простоты» А.Н.Островского) и многие другие.
Александр Сергеевич много и успешно снимается в кино и в телесериалах. Среди фильмов с его участием «Крепостная актриса», «Верность», «Экипаж», «Серые волки», «Взять живым», «Королевская регата», «Сибириада» и многие другие.
От всей души поздравляем Александра Сергеевича Потапова с днём рождения! Крепкого здоровья, счастья, бодрости духа и новых интересных работ в театре и в кино!
Александр Сергеевич много и успешно снимается в кино и в телесериалах. Среди фильмов с его участием «Крепостная актриса», «Верность», «Экипаж», «Серые волки», «Взять живым», «Королевская регата», «Сибириада» и многие другие.
От всей души поздравляем Александра Сергеевича Потапова с днём рождения! Крепкого здоровья, счастья, бодрости духа и новых интересных работ в театре и в кино!
Подробнее
14 июня день рождения народного артиста России Анатолия Михайловича Торопова. Сердечно поздравляем дорогого Анатолия Михайловича Торопова с днём рождения! Желаем очень крепкого здоровья, неиссякаемой жизнерадостности и новых интересных ролей!
14 июня день рождения народного артиста России Анатолия Михайловича Торопова.
Сердечно поздравляем дорогого Анатолия Михайловича Торопова с днём рождения! Желаем очень крепкого здоровья, неиссякаемой жизнерадостности и новых интересных ролей!
Сердечно поздравляем дорогого Анатолия Михайловича Торопова с днём рождения! Желаем очень крепкого здоровья, неиссякаемой жизнерадостности и новых интересных ролей!
14 июня день рождения народного артиста России Анатолия Михайловича Торопова. В 1952 году Торопов окончил Театральное училище им. М.С.Щепкина и сразу же был зачислен в труппу Малого театра. Среди ролей, сыгранных Анатолием Михайловичем на старейшей драматической сцене, — Владька Карпов («Коллеги» В.Аксёнова), Мурзавецкий и Павлин Савельевич («Волки и овцы» А.Н.Островского), Автономов («Холопы» П.П.Гнедича), Городулин («На всякого мудреца довольно простоты» А.Н.Островского), Антуан («Мамуре» Ж.Сармана), Карп, Счастливцев и Бодаев («Лес» А.Н.Островского), Вожак («Оптимистическая трагедия» Вс.Вишневского), Сганарель («Каменный хозяин» Л.Украинки), Арлекин («Бабьи сплетни» К.Гольдони), Гарабурда («Царь Иоанн Грозный» А.К.Толстого), Миллер («Коварство и любовь» Ф.Шиллера), Бертран («Корсиканка» И.Губача), Бедя в комедии Иржи Губача «Старый добрый ансамбль» и многие другие.
Анатолий Михайлович Торопов снимался в кино. Своей наиболее значительной киноработой он сам считает роль Шапошникова в многосерийном фильме «Угрюм-река».
Сердечно поздравляем дорогого Анатолия Михайловича Торопова с днём рождения! Желаем очень крепкого здоровья, неиссякаемой жизнерадостности и новых интересных ролей!
Анатолий Михайлович Торопов снимался в кино. Своей наиболее значительной киноработой он сам считает роль Шапошникова в многосерийном фильме «Угрюм-река».
Сердечно поздравляем дорогого Анатолия Михайловича Торопова с днём рождения! Желаем очень крепкого здоровья, неиссякаемой жизнерадостности и новых интересных ролей!
Подробнее
14 июня народный артист России Виктор Андреевич Борцов отмечает свое 70-летие. Горячо и сердечно поздравляя Виктора Адреевича Борцова с 70-летием, руководство театра желает ему доброго здоровья, счастья, благополучия дальнейших творческих удач и свершени
14 июня народный артист России Виктор Андреевич Борцов отмечает свое 70-летие.
Горячо и сердечно поздравляя Виктора Адреевича Борцова с 70-летием, руководство театра желает ему доброго здоровья, счастья, благополучия дальнейших творческих удач и свершений.
Горячо и сердечно поздравляя Виктора Адреевича Борцова с 70-летием, руководство театра желает ему доброго здоровья, счастья, благополучия дальнейших творческих удач и свершений.
14 июня народный артист России Виктор Андреевич Борцов отмечает свое 70-летие.
Ученик прославленной актрисы Малого театра В.Н.Пашенной, Виктор Борцов пришел служить искусству Малого театра в 1957г. после окончания Театрального училища им. М.С.Щепкина и с тех пор верно и преданно служит «Дому Островского». Уже в своих студенческих работах он обнаружил талант не только выразить суть предлагаемого образа, но и привнести в каждую роль яркие свойства собственной индивидуальности, наполнить персонаж пафосом личного пристрастия.
Среди ранних театральных работ Борцова — такие несомненные удачи, как Матвеев («Когда горит сердце», по В.Кину), Горецкий («Волки и овцы» А.Островского), Швандя («Любовь Яровая» К.Тренева), Валерьян («Перед ужином» В.Розова), Чино («Украли консула!» Г.Мдивани), Петр («Лес» А.Н.Островского) и другие.
Виктор Борцов — актер уникальных творческих возможностей. В лучших своих работах он, с видимой непринужденностью, раскрывает типические черты русского национального характера с его мощью и широтой, и вместе с тем, с задушевным лиризмом, сердечной добротой и обезоруживающим прямодушием.
Несомненно, что в лице Виктора Борцова Малый театр имеет великолепного исполнителя ролей «островского репертуара». Кроме ролей Горецкого и Петраа, Борцов в, разное время, блестяще сыграл Досужева в «Доходном месте», Ахова «Не все коту масленица», а в текущем репертуаре Виктора Борцова присутствуют — Лыняев «Волки и овцы», Самсон Большов «Свои люди сочтемся!», Потрохов «Трудовой хлеб» и Тит Брусков в последней по времени его работе в спектакле «День на день не приходится»! Среди ролей, сыгранных Виктором Борцовым на протяжении почти полувека работы в Малом театре, стоит отметить такие, как: Музыкант («Умные вещи» С.Я. Маршака), Доббин («Ярмарка тщеславия» по У.Теккерею), князь Мстиславский («Царь Федор Иоаннович» Алексея Толстого), Иван и поп («Беседы при ясной луне» по В.Шукшину), Северьян Убойца («Каменный цветок» по П.П.Бажову), Венедикт и Леденей (в «Холопах» П.П.Гнедича), Москалев («Дядюшкин сон» по Ф.Достоевскому), Журден («Мещанин во дворянстве» Ж.Б.Мольера) и многие другие.
Наряду с напряженной и плодотворной работой в театре Виктор Борцов, на протяжении почти 45 лет с неизменным успехом снимается в кино и на телевидении. Среди фильмов с его участием — «Песнь о Кольцове», «Первый троллейбус», «Верьте мне, люди», «Освобождение», «Раскол», «И снова Анискин», «Хождение по мукам» и другие. Но визитной карточкой Борцовауже более 20 лет остается его великолепный Савва Игнатьевич из, уже успевших стать классикой, «Покровских ворот».
Наряду с напряженной работой в театре и в кино, Виктор Борцов находит время и для шефской и военно-шефской работы, выступая в концертах и с авторскими программами во время гастрольных поездок театра.
За большие заслуги в развитии театрального искусства России В.Борцов награжден Орденом Почета, медалями и Почетными грамотами.
Удивительно яркий талант, органичность, трудолюбие и безмерная преданность своей профессии позволяют назвать Виктора Борцова, одним из лучших актеров Малого театра России.
Горячо и сердечно поздравляя Виктора Адреевича Борцова с 70-летием, руководство театра желает ему доброго здоровья, счастья, благополучия дальнейших творческих удач и свершений.
За многолетнюю плодотворную творческую деятельность, беззаветную преданность «Дому Островского» и в связи с ЮБИЛЕЕМ Виктору Андреевичу БОРЦОВУ ОБЪЯВИТЬ БЛАГОДАРНОСТЬ.
Художественный руководитель [right">Юрий Соломин[/right">
Ученик прославленной актрисы Малого театра В.Н.Пашенной, Виктор Борцов пришел служить искусству Малого театра в 1957г. после окончания Театрального училища им. М.С.Щепкина и с тех пор верно и преданно служит «Дому Островского». Уже в своих студенческих работах он обнаружил талант не только выразить суть предлагаемого образа, но и привнести в каждую роль яркие свойства собственной индивидуальности, наполнить персонаж пафосом личного пристрастия.
Среди ранних театральных работ Борцова — такие несомненные удачи, как Матвеев («Когда горит сердце», по В.Кину), Горецкий («Волки и овцы» А.Островского), Швандя («Любовь Яровая» К.Тренева), Валерьян («Перед ужином» В.Розова), Чино («Украли консула!» Г.Мдивани), Петр («Лес» А.Н.Островского) и другие.
Виктор Борцов — актер уникальных творческих возможностей. В лучших своих работах он, с видимой непринужденностью, раскрывает типические черты русского национального характера с его мощью и широтой, и вместе с тем, с задушевным лиризмом, сердечной добротой и обезоруживающим прямодушием.
Несомненно, что в лице Виктора Борцова Малый театр имеет великолепного исполнителя ролей «островского репертуара». Кроме ролей Горецкого и Петраа, Борцов в, разное время, блестяще сыграл Досужева в «Доходном месте», Ахова «Не все коту масленица», а в текущем репертуаре Виктора Борцова присутствуют — Лыняев «Волки и овцы», Самсон Большов «Свои люди сочтемся!», Потрохов «Трудовой хлеб» и Тит Брусков в последней по времени его работе в спектакле «День на день не приходится»! Среди ролей, сыгранных Виктором Борцовым на протяжении почти полувека работы в Малом театре, стоит отметить такие, как: Музыкант («Умные вещи» С.Я. Маршака), Доббин («Ярмарка тщеславия» по У.Теккерею), князь Мстиславский («Царь Федор Иоаннович» Алексея Толстого), Иван и поп («Беседы при ясной луне» по В.Шукшину), Северьян Убойца («Каменный цветок» по П.П.Бажову), Венедикт и Леденей (в «Холопах» П.П.Гнедича), Москалев («Дядюшкин сон» по Ф.Достоевскому), Журден («Мещанин во дворянстве» Ж.Б.Мольера) и многие другие.
Наряду с напряженной и плодотворной работой в театре Виктор Борцов, на протяжении почти 45 лет с неизменным успехом снимается в кино и на телевидении. Среди фильмов с его участием — «Песнь о Кольцове», «Первый троллейбус», «Верьте мне, люди», «Освобождение», «Раскол», «И снова Анискин», «Хождение по мукам» и другие. Но визитной карточкой Борцовауже более 20 лет остается его великолепный Савва Игнатьевич из, уже успевших стать классикой, «Покровских ворот».
Наряду с напряженной работой в театре и в кино, Виктор Борцов находит время и для шефской и военно-шефской работы, выступая в концертах и с авторскими программами во время гастрольных поездок театра.
За большие заслуги в развитии театрального искусства России В.Борцов награжден Орденом Почета, медалями и Почетными грамотами.
Удивительно яркий талант, органичность, трудолюбие и безмерная преданность своей профессии позволяют назвать Виктора Борцова, одним из лучших актеров Малого театра России.
Горячо и сердечно поздравляя Виктора Адреевича Борцова с 70-летием, руководство театра желает ему доброго здоровья, счастья, благополучия дальнейших творческих удач и свершений.
За многолетнюю плодотворную творческую деятельность, беззаветную преданность «Дому Островского» и в связи с ЮБИЛЕЕМ Виктору Андреевичу БОРЦОВУ ОБЪЯВИТЬ БЛАГОДАРНОСТЬ.
Художественный руководитель [right">Юрий Соломин[/right">
13.06.2004
Подробнее
13, 14 июня
на сцене Кировского областного Ордена трудового Красного знамени драматического театра им. С.М.Кирова гастроли Малого театра со спектаклем по пьесе А.Н.Островского «Волки и овцы»
13, 14 июня на сцене Кировского областного Ордена трудового Красного знамени драматического театра им. С.М.Кирова гастроли Малого театра со спектаклем по пьесе А.Н.Островского «Волки и овцы»
Состав актёров: Л.П.Полякова, Л.В.Титова, С.Г.Аманова, Г.Я.Дёмина, А.В.Коршунов, В.А.Борцов, В.И.Езепов, Я.П.Барышев, А.М.Торопов, А.Р.Хомятов, В.Б.Носик – 2 роли.
Состав актёров: Л.П.Полякова, Л.В.Титова, С.Г.Аманова, Г.Я.Дёмина, А.В.Коршунов, В.А.Борцов, В.И.Езепов, Я.П.Барышев, А.М.Торопов, А.Р.Хомятов, В.Б.Носик – 2 роли.
12.06.2004
Подробнее
14 июня исполняется 70 лет замечательному актёру и человеку – народному артисту России Виктору Андреевичу Борцову. Сердечно поздравляем дорогого юбиляра! Вашему вниманию предлагается текст готовящегося к публикации буклета о Борцове из серии «Библиотека М
14 июня исполняется 70 лет замечательному актёру и человеку – народному артисту России Виктору Андреевичу Борцову. Сердечно поздравляем дорогого юбиляра! Вашему вниманию предлагается текст готовящегося к публикации буклета о Борцове из серии «Библиотека Малого театра». Автор (ведущий редактор литчасти Ольга Петренко) надеется, что буклет увидит свет осенью, когда Виктор Андреевич будет отмечать свой юбилей спектаклем «Волки и овцы».
14 июня 2004 года исполняется 70 лет замечательному актёру и человеку – народному артисту России Виктору Андреевичу Борцову. Сердечно поздравляем дорогого юбиляра! Вашему вниманию предлагается текст готовящегося к публикации буклета о Борцове из серии «Библиотека Малого театра». Автор (ведущий редактор литчасти Ольга Петренко) надеется, что буклет увидит свет осенью, когда Виктор Андреевич будет отмечать свой юбилей спектаклем «Волки и овцы».
ВИКТОР БОРЦОВ.
ДОБРЫЙ ЧЕЛОВЕК ИЗ ОРЕНБУРГА.
Виктор Андреевич Борцов красив, как Зевс-олимпиец – высокий рост, стать, орлиный нос, голубые глаза… Неудивительно, что многие режиссёры, с которыми сводила артиста богатая творческая судьба, шли по пути наименьшего сопротивления, предлагая ему роли романтических героев. Ещё школьником Борцову довелось сыграть и Жадова в «Доходном месте», и пушкинского Самозванца. А он мечтал о характерных ролях, о Тихоне и Кудряше. Но играл Бориса.
- Виктор Андреевич, откуда у Вас любовь к простакам? Ведь это амплуа совершенно не соответствует Вашей внешности!
- Да, это трагедия моей жизни… Ну, не трагедия – проблема. Как у каждого человека, полюбившего театр, всё началось очень рано, ещё в детском возрасте.
Виктор Борцов родился и вырос в Оренбурге. Он рано лишился матери, отца же арестовали в 1937 году – доносчик претендовал на комнату, в которой жила семья. «…Были времена, когда по улицам вели заключённых. Этапом. И с собаками. В Сибирь, пешочком. Неподалёку от нашего дома находился облсуд, где по вечерам давали концерты».
Через год Андрея Сергеевича Борцова выпустили из тюрьмы, впоследствии он работал на предприятии Заготзерна. Во время войны Андрей Сергеевич женился во второй раз. Витю в основном воспитывала бабушка.
14 июня 1941 года ему исполнилось 7 лет, а вскоре началась война. Вспоминая о тех страшных днях, многие рассказывают, как моментально опустели полки в магазинах – люди скупали всё. В основном, конечно, еду. А в Оренбург как раз привезли книги. Витя несколько часов отстоял в очереди, зажав деньги в кулачок. Он ещё не умел читать и взял первую попавшуюся книжку. Впрочем, теперь его выбор не кажется случайным — это оказалась сказка о театре.
Оренбург военных лет можно по праву назвать культурным центром Приуралья – в город, находившийся в глубоком тылу, были эвакуированы театральные коллективы со всего Советского Союза. Витя оказался благодарным зрителем – он ходил и в цирк, и в оперетту, и в кукольный театр, а позже и в драму. Виктор Андреевич до сих пор помнит свои первые театральные впечатления. Пьеса называлась «Серебряный кролик». «Это я смотрел в таком возрасте, что, когда сказали: «Я вам сейчас открою страшную тайну», я у отца спросил: «Что такое «тайна»?» Но тогда я не сказал, что буду артистом, надел, правда, бабушкино платье и станцевал канкан на крыльце, что было воспринято как заболевание». (Кстати говоря, Борцов и сегодня очень любит пританцовывать на сцене.)
Самодельный кукольный театр, радиопередачи «Театр у микрофона», «Сорочинская ярмарка», поставленная вместе с друзьями и сыгранная на коммунальной кухне у бабушки, — в конце концов, Витя пришёл в Дом пионеров, где начал заниматься в нескольких драмкружках сразу. Репертуар составляли пьесы, печатавшиеся в журнале «Пионерский затейник», — «Страшный враг», «Дружба», «Снежок»… Ставили и классику, например, «Невольниц» А.Н.Островского, где Борцову достался Мулин. «В Доме пионеров я сыграл ролей 10 комедийных, и с этого всё началось».
Причина, по которой ему перестали давать характерных персонажей, была самой банальной: мальчик сильно вырос. К этому времени он уже занимался в ТЮЗе, «где на простака назначали другого. Я очень переживал, когда мне, ученику 7-го класса, дали Жадова. По-моему, это ошибка, это говорит о том, что преподаватель ставит спектакль для себя. Поэтому я стал читать с эстрады». В свой репертуар Борцов включал стихи Твардовского, рассказы Шолохова и Виктора Ардова.
В 10-ом классе он уже выходил в небольшой роли на сцену Оренбургского областного драматического театра им. М.Горького. Там в это время служил ещё один артист, которому суждено было стать знаменитым. Борцову он запомнился ролями молодого Ленина и Петьки в пьесе о Чапаеве. Звали артиста Леонид Сергеевич Броневой.
…Решение Борцова поступать в театральное училище не удивило даже военкома, которого Виктор, как военнообязанный, должен был поставить в известность о своих планах. «В артисты? Туда тебе и дорога!» И летом 1953-го Виктор Борцов поехал в Москву.
В тот год курс в Щепкинском училище набирала легендарная Вера Николаевна Пашенная. Борцов поступил сразу. …Ещё в первом классе, посмотрев утренник в оперетте, он подошёл к отцу и тихо сказал: «Наверное, я буду артистом…» Напророчил!
Курс, на котором учился Борцов, помимо самого Виктора Андреевича, подарил Малому театру ещё троих замечательных мастеров — Романа Филиппова, Алексея Эйбоженко и Юрия Соломина, нынешнего художественного руководителя ГАМТ. Юрий Мефодьевич Соломин – крайне занятой человек, чьё время расписано по минутам, но о Борцове мы проговорили целый час.
«О нём надо писать большие тома, книги. Познакомились мы в 1953 году. Когда в Щепкинском училище проходят отборочные туры, абитуриентов обычно делят на десятки. Мы с Борцовым и Романом Филипповым попали в одну десятку, и потом все приёмные экзамены сдавали вместе. Виктор сразу произвёл на меня определённое впечатление, потому что он прирождённый артист, – во-первых, у него были великолепные данные, а во-вторых, я слышал, как он читал. А потом мы вместе учились четыре года, жили в общежитии — семь человек в одной комнате...
И по сегодняшний день мы не поругались, не предали друг друга, ничего этого не было. Артист он прекрасный и очень самобытный, каких не только в Малом театре, но вообще мало. Борцов самобытен во всём: вся его логика, его жизнь и психология необычны, очень честны и бескорыстны. У Виктора театр всегда стоял на первом месте. Это началось ещё со студенческой скамьи. Нет такого спектакля, который бы он не посмотрел за время учёбы. Уже работая в Малом, он ездил на все премьеры Товстоногова в тогдашний Ленинград. Он всё знает о театре, это удивительно!»
Впрочем, любовь Виктора Андреевича к искусству частенько имела курьёзные последствия.
«Когда шла сессия, — продолжает Юрий Соломин, — и на следующий день предстоял экзамен по истории КПСС или ещё что-нибудь, мы вечером и ночью готовили шпаргалки, предварительно распределив, кто что будет писать. Борцову тоже полагалось что-то написать, но его не было ни в 10, ни в 11, ни в 12 часов ночи… Он мог прийти в час, когда мы, бездыханные, без каких либо ощущений и эмоций, уже лежали по кроватям, – открывалась дверь и в проёме, свет оттуда падал, появлялся Борцов. Очень долго вздыхал, кряхтел, искал, на кого бы направить свои эмоции, – ему нужно было выговориться! Моя кровать стояла у окна. Он подходил ко мне, смотрел, потом присаживался, чтобы понять, сплю я или нет, но, в конечном счёте, всегда заговаривал. К примеру, вот это я запомнил, как он долго сидел, кряхтел, а потом сказал: «Был во МХАТе… Видел Ливанова». (Ливанов был его любимцем.) Тут все соскакивали с кроватей, начинали кричать, что мы в поту, как негры работали, писали шпаргалки!.. Борцов молча всё выслушивал, а у нас был однокурсник Игорь Карпов, старше всех, отслуживший армию, мы ему доверяли, и он говорил: «Всё, не давать ему шпаргалок, пусть как хочет, так и сдаёт!» И рано утром мы уходили, засовывая шпаргалки во все места, куда только можно было засунуть, а Виктор спал детским сном, не думая ни о каких экзаменах. И когда всё уже было позади — часов в двенадцать, после хорошего завтрака, появлялся розовый, улыбающийся Борцов и спрашивал: «Ну, как там?» Но уже были получены устраивавшие всех отметки, и мы говорили: «Ну ладно, дайте ему тоже шпаргалки!» …Честно говоря, я ему завидую, потому что столько, сколько видел он… Теперь думаешь: «Надо было в ЦДРИ пойти, в Дом актёра, посмотреть тот спектакль, другой спектакль» и так далее, и тому подобное… Борцов был свободен, как птица, он свободен и сейчас. Конечно, у него есть обязанности, есть дом, — это всё понятно. И всё равно внутренне, я вижу, он свободный человек, как Петя Трофимов говорит: «Я свободный человек!»
На сцену Малого театра Виктор Борцов впервые вышел студентом IV курса. Шло лето 1957 года, только-только началась хрущёвская оттепель. Среди реабилитированных вскоре после XX съезда оказался публицист Виктор Кин (Суровикин), расстрелянный в 1937 году. Особой популярностью пользовался в пятидесятые его роман «По ту сторону», посвящённый героям Гражданской войны на Дальнем Востоке. Был снят одноимённый фильм, а в Малом театре Андрей Александрович Гончаров поставил спектакль «Когда горит сердце». Премьера была приурочена к Международному фестивалю молодёжи и студентов в Москве. Главные роли репетировали молодые актёры Виктор Коршунов и Никита Подгорный, но в связи с их занятостью на съёмках был назначен второй состав. Юрия Соломина взяли дублёром Подгорного, Виктор Борцов разделил роль с Коршуновым.
…Сюжет был прост — два комсомольца, Безайс (Соломин) и Матвеев (Борцов), пробираются через Сибирь на Дальний Восток, чтобы по заданию партии организовать там революционное подполье. В Хабаровске они вступают в борьбу с белогвардейцами, Матвеев лишается ноги, но продолжает сражаться, как может, — расклеивает листовки. В финале герой погибает. «Спектакль был очень сильный и яркий, он делался по заказу комитета комсомола Малого театра, чтобы там играла одна молодёжь».
Постановка пользовалась успехом и шла довольно долго, постепенно появлялись новые исполнители. Ещё студентом ввёлся на небольшую роль Ярослав Барышев. Сейчас он не только партнёр Виктора Андреевича по таким спектаклям, как «Князь Серебряный», «Волки и овцы», «Царь Фёдор Иоаннович», но ещё и сосед по гримёрке. Говоря о Борцове, Ярослав Павлович в первую очередь отмечает его замечательные личностные качества.
«Он удивительный человек – добрый, преданный, органичный. Я с ним впервые встретился в спектакле «Когда горит сердце». Борцов играл революционера, а я одного из белогвардейцев, которые должны были его арестовывать. И когда я подбежал к нему на сцене, он меня оттолкнул, и я так упал, что вывихнул руку. Боль страшная. Не знаю, как бы повёл себя кто-нибудь другой, но Борцов после спектакля посадил меня в машину, отвёз в поликлинику, сделали мне снимок, перебинтовали, и только после этого он уехал. Вот такая трогательность в этом человеке».
Несколько лет после «Когда горит сердце» Борцову давали только вводы или совсем небольшие роли: «…играли детей в «Песне о ветре», других спектаклях. Как всегда, доля начинающего артиста – играть сначала очень молодые роли, как говорится, до грудных младенцев». Впрочем, в Малом быстро разобрались с амплуа Борцова, разглядев во внешности лирического героя черты простака. Борцов стал получать характерные роли, сыграв одного за другим Горецкого в «Волках и овцах», Швандю («Любовь Яровая» Константина Тренёва) и Валерьяна в пьесе Виктора Розова «Перед ужином».
Революционный матросик Швандя, весельчак и балагур, чьим прототипом послужил знаменитый полярник Иван Папанин, был и остаётся мечтой многих комедийных артистов. Не стал исключением и Борцов.
Из интервью Виктора Андреевича оренбургской газете «Южный Урал»: «Рассказ Михаила Шолохова «О Колчаке, крапиве и прочем» в какой-то степени определил поворот в моей жизни. С этим рассказом товарищи привели меня к Игорю Ильинскому. И он сказал: «Надо готовить Швандю». Правда, Швандю я сыграл много позже, но фраза такая была».
Борцов шёл к одному из своих любимейших персонажей целых три года. За время, прошедшее со дня премьеры «Любови Яровой» (постановка Игоря Ильинского и Вениамина Цыганкова), он успел сыграть в этом спектакле второстепенные роли Рабочего, Гражданина и красноармейца Григория. …Швандя случился внезапно – заболел Виталий Дмитриевич Доронин. В театре знали, что Борцов ещё в детстве играл Швандю, но ведь в драмкружке тогда поставили не всю пьесу целиком, а только небольшую сценку!
…Он ввёлся на эту роль, сложную и разноплановую, большую по объёму, всего за два дня, поразив режиссёра и партнёров сплавом яркого комического и лирического дарования, не говоря уже о феноменальной памяти.
«…Когда я сыграл Швандю, Грузинский сказал: «Его Пашенная не раскрыла, а он сам себя раскрыл».
А вот что написал Игорь Ильинский в своей книге «Со зрителем наедине»: «В спектакле «Любовь Яровая» очень хорошо сыграл роль Шванди – роль, в которой сочетаются юмор и романтика, — актёр Малого театра Виктор Борцов. Образ молодого матроса, поднятого волной Октябрьской революции, получился у него пылким, непосредственным. В.Борцов хорошо несёт чистоту этого образа, веру в революцию».
Надо сказать, что Игорь Владимирович Ильинский очень высоко ценил талант Борцова. Помимо «Любови Яровой», Виктор Андреевич принимал участие в таких постановках Ильинского, как «Ярмарка тщеславия» (Лоренс, Уильям Доббин) и «Лес» (Пётр). Сыграл он и в «Ревизоре», где его партнёром по сцене снова стал Юрий Соломин:
«Я не могу об этом не сказать, это я рассказываю своим студентам буквально на первых занятиях. Игорь Владимирович Ильинский поставил у нас «Ревизора», я играл Хлестакова. У Борцова была небольшая роль, эпизод, – он играл слугу в трактире, когда вызывает его Хлестаков и говорит: «Дай мне поесть!» – «А вам ничего не дадут». – «Как не дадут?!» и так далее. Всего одна сцена. Это ж надо было — на эту сцену придумать такое! Борцов снимал тогда комнату, у нас не было ещё квартир. Так вот, его хозяйка пекла ему блины, и он выходил на сцену с тарелкой. Как бы его оторвали от стола, он приходил и на ходу, разговаривая с голодным Хлестаковым, поедал блины. Это Виктор придумал для себя, но это было удобно и мне как исполнителю Хлестакова, потому что, по мере того, как он ел, у меня глаза лезли на лоб и, естественно, было полное возмущение, у меня уже слюни текли, потому что я видел – сочные, смачные блины, запах замечательный… Зрительный зал умирал от хохота. И это не штучка — это характер, работа с образом. О каждой роли, которую Борцов сыграл, можно говорить подобные вещи, но эта – наиболее яркая, которая мне запомнилась. Почему? Потому что мне было очень легко после того, как он уходит, впадать в истерику, то есть решение моей следующей сцены было уже однозначно точным. Он никогда не шёл и не идёт во вред партнёру».
Все, с кем мне довелось говорить о Викторе Андреевиче Борцове, произносили ключевое слово: «органика». Чем меньше привязка персонажа к конкретному амплуа, тем интереснее работа получается у Борцова. Самому Виктору Андреевичу больше по сердцу характерные роли, однако Борцов абсолютно естествен в любых предлагаемых обстоятельствах, в чьём бы обличье он ни выходил на сцену, – трогательного беззащитного Вафли, обманутого обманщика Самсона Большова или жестокого и подлого Матвея Хомяка из «Князя Серебряного».
Кстати, о Хомяке – вот вам персонаж, полная противоположность исполнителя. Виктор Борцов – человек-праздник, редкостно обаятельный, добрый, отзывчивый, просто излучающий радость жизни. «Сейчас мы сидим в одной гримёрке, — говорит Ярослав Барышев. – Очень интересно – у него всегда какие-то новости: все фильмы он должен посмотреть, все спектакли!» Кроме того, Борцов – непревзойдённый мастер актёрской байки. Не могу отказать себе в удовольствии привести здесь один из театральных анекдотов «от Борцова»:
«Наш режиссёр Александр Четвёркин, светлая ему память, будучи дитёй, был принесён в Театр им. Станиславского и Немировича-Данченко и посажен на первый ряд. Утро, первое января какого-то года. Начинается увертюра. Потом открывается занавес и идёт снег… И вдруг он видит, как вместе со снегом сверху летит валенок, потом корзина с этим снегом и, наконец, мужик в ватнике – бубух! Ну, так как мужик этот уже, видимо, опохмелился, он ничего себе не поломал, забрал корзину и ушёл со сцены. Этот случай привёл Александра Четвёркина в театр, забыть такое было невозможно. Через много лет приезжает в Москву «Ла Скала». Четвёркин с большим трудом достаёт билет в Большой, бегает весь день, наконец, купил, садится… И начинается та же самая опера! И тоже идёт снег! С ним истерика, смех, его чуть не вывели из зала».
Эта прелестная история, скорее всего, правдива, ведь Борцов близко знал Александра Четвёркина. Вместе они выпустили два спектакля: «Свои люди – сочтёмся!», о котором будет рассказано чуть позже, и «Дядюшкин сон» по Достоевскому с уморительно смешным Эдуардом Марцевичем в роли Князя К., Ольгой Пашковой — Зинаидой и Людмилой Поляковой – Москалёвой. Борцов играл Афанасия Матвеевича, супруга героини Поляковой. Пользуясь скудоумием несчастного Князя, Москалёва решает женить его на своей дочери, а поскольку Афанасий Матвеевич ничуть не умнее потенциального зятя, с ним проводится инструктаж, чтобы ненароком не сорвать всё мероприятие. Афанасию Матвеевичу предписывается изображать немого, а на вопросы Князя, если таковые последуют, «отвечать саркастической улыбкой».
«Сцена из «Дядюшкиного сна» всегда шла на «ура», — говорит Виктор Андреевич. – Это конец 2-го акта, смех всё нарастает, а под занавес я просто выхожу – и уже аплодисменты».
Побывавшая на спектакле Инна Ульянова, партнёрша Виктора Андреевича по знаменитым «Покровским воротам», весьма эмоционально описывает свои впечатления: «Когда я увидела Борцова в «Дядюшкином сне», я ржала, как гиена. Он настолько был в этом «гумканьи» органичен! Это был не простой алкаш, это был барин. У него грандиозный серьёз, какое-то детски-козье выраженье глаз».
«У Виктора Андреевича колоссальное чувства юмора, — говорит Александр Коршунов, — он очень хорошо чувствует юмор, великолепно им владеет и может быть безумно смешным. И это в сочетании с тем, что он может быть и очень глубоким и трогательным. Всё это свойственно качеству, которым обладают только настоящие мастера, — умению сохранить в себе детскость. Он большой ребёнок. И это качество сохраняется, сколько бы ему ни было лет. Он всегда готов к игре, готов увлекаться, реагировать на всё происходящее вокруг именно так вот — живо, по-детски, совершенно непосредственно».
Детский взгляд на жизнь, радостное мироощущение, счастье работать с великими режиссёрами – Ильинским, Равенских, Фоменко, Хейфецом… Борцов кажется баловнем судьбы? Между тем, в его жизни бывало всякое. Вот, например, что говорит Юрий Соломин: «Я помню, как ему сделали операцию, очень неудачно, он был совсем молодой тогда и буквально находился при смерти. И врачи были потрясены жизнелюбием Виктора, потому что, когда его оперировали повторно, он читал стихи, рассказывал какие-то истории и так далее. Когда бы ты с ним ни встретился, в радости или в горе, естественно, какое-то время уделялось тому или иному моменту, а потом всё равно разговор всегда переходил на творчество, и это огромнейшая заслуга Виктора. Мало научить артиста быть артистом, его ещё надо научить быть человеком в искусстве».
Что значит «быть человеком в искусстве»? Это колоссальная ответственность перед своей профессией, партнёрами, зрителями – большими и маленькими. В своё время в репертуаре Борцова были два детских спектакля – «Умные вещи» Самуила Маршака и бажовский «Каменный цветок».
Музыканта – так звали его персонажа из «Умных вещей» — Борцов играл долго, лет двадцать пять.
«У Виктора была центральная роль, — говорит Юрий Соломин, — с песнями, танцами – он прекрасно поёт, великолепно чувствует движение, пластику – и всё начинало вокруг него вертеться».
«…Довольно ответственная вещь. Моего героя, этакого разлюбовничка, на Новый год и школьные каникулы играть было очень сложно. Потом ввёлся Назаров, а я стал играть сказку в филиале. Он мне звонил и говорил: «У меня нет голоса. Может, придёте, сыграете вместо меня?» А я ему: «Нет, милый!» То есть, десять дней отдай, не греши».
Зато филиальский «Каменный цветок» давал возможность встретить Новый год в своё удовольствие: чем страшнее и помятее была физиономия злодея-приказчика Северьяна Убойцы, тем лучше. Инсценировка была сделана сразу по нескольким произведениям Бажова, и Борцов, работая над ролью, перечитал буквально все сказы, выискивая всякие интересные «словинки». Так он вышел на прелестную фразу «Дозвольте замереть в глубоком бонжуре». С такими словами Северьян раболепно склонялся перед невозмутимым князем (изумительный Виталий Коняев), пообещавшим отдать за приказчика молоденькую девушку Катю. Правда, прозвучала эта фраза только в телеверсии спектакля.
Сниматься в кино и на телевидении Борцов начал ещё в 1959 году. Среди фильмов с его участием — «Песнь о Кольцове», «Первый троллейбус», «Верьте мне, люди», «Баллада о старом оружии», «И снова Анискин», «Визит дамы», «Дневной поезд», «Гардемарины, вперёд!», «Хождение по мукам»… Перечислить все работы Виктора Андреевича Борцова просто невозможно. Но о его главной кинороли разговор особый.
…Вы можете жить в Саратове, Иркутске, Мышкине, никогда не побывать в Москве и, соответственно, в Малом театре, но при наличии телевизора вы хотя бы раз в жизни видели «Покровские ворота». За прошедшие два десятилетия фильм разлетелся на цитаты, прямо как «Горе от ума». Кто же не помнит: «Я вся такая внезапная, вся такая противоречивая», «высокие, высокие отношения», «натюрлих, Маргарита Павловна!», и – надпись на часах мужу: «Спасибо за сладостные секунды!» Этот сомнительный комплимент выгравировал по заказу дамы Савва Игнатьевич Ефимов. Кстати, фамилия Саввы в народном сознании как-то не прижилась, да и зачем она эпическому герою?! Большой, красивый, жизнерадостный и простодушный, Савва Игнатьевич – находка для любой женщины: и мастер на все руки, и подчиняется беспрекословно. Его совершенно не смущает существование бок о бок с недотёпой Хоботовым, первым мужем Маргариты Павловны. «В нём есть нечто подлинное», — говорит после знакомства с Саввой потрясённый Глеб Орлович, и с ним нельзя не согласиться.
«Покровские ворота», помимо прочих достоинств, отличает великолепный актёрский состав. Партнёрами Борцова были Олег Меньшиков, Инна Ульянова, Анатолий Равикович, Леонид Броневой, Софья Пилявская, Елена Коренева, Елизавета Никищихина, Игорь Дмитриев, Татьяна Догилева… Отдать предпочтение кому-нибудь из них было бы несправедливо, и всё же Инна Ульянова, сыгравшая Маргариту Павловну, советский вариант femme fatalе, стоит особняком.
«Мы тогда впервые встретились в работе. Это было 21 год назад, в прошлом году на Чистых прудах отметили юбилей фильма. Меня поразила одна вещь – огромный патлатый мужчина с удивительно детским выражением глаз. Он на редкость порядочный человек во всём – в отношениях с партнёром, с режиссёром, в быту. Мне надо было играть любовь, ну, это естественно, ведь Савва Игнатьевич нравился Маргарите Павловне, — и я себя ловила на том, что мне не приходится особенно насиловать свою природу. Нет, не потому что я была влюблена, просто было приятие этой личности – наивной, в чём-то бесконечно трогательной. На съёмках меня совершенно потрясло бережное и достойное отношение Виктора Андреевича к своей профессии. Я видела, как он всегда точен, собран, знает всё, что касается дела. К концу съёмок мы подружились, потому что Броневой Лёнечка немножко другого склада, Равикович всё время был в разъездах… С Виктором мы и сейчас перезваниваемся, обмениваемся впечатлениями о спектаклях. Первый, кого я зову на свои просмотры, пробные ещё, ну, знаете, чтобы сидел «свой» человек, чтобы было понятно, — это Виктор Андреевич. Потому что у него есть и чуткость, и знание профессии, и я уверена, что если он даст какой-то совет, то это всегда «до дела». Ведь партнёрство – это не только любезность и хорошие взаимоотношения, это ещё и умение видеть. Он – видит. Он не обо всём говорит, но мимо него ничего не проходит. Он трогательный, потрясающий человек. Общаться с ним – одно удовольствие.
- Инна Ивановна, почему Маргарита Павловна, «женщина сказочного ума», предпочла человека, на несколько, если не на много, интеллектуальных ступенек ниже себя?
- Знаете, Оленька, я ведь над этим не задумывалась… Но мы ведь ещё забываем ту сторону, Хоботова – изнервлённого интеллектуала: «Тебе бы любой в редакции щелчки давал, убогий, и ты бы загнулся, если бы не я!» Хоботов говорит: «Ну да, у него же всё в руках горит!» – «Это у тебя горит, а у него всё работает!» И ведь Савва Игнатьевич ещё крепкий мужчинка! Тогда он был просто роскошный, особенно за станком. Он ещё и музыкален, паразит, «Розамунду» пел он сам. И то, что Маргарита Павловна держит обоих, это не какой-нибудь там Фрейд, это обыкновенная ситуация, поскольку Хоботов одинок, поскольку – интеллект, поскольку Рембо, Вийон и тому подобное, а у этого – дрель».
Справедливости ради замечу, что в одном из интервью Михаил Козаков дал куда менее эротичную, но тоже интересную трактовку поведения Маргариты Павловны: Хоботов – это интеллигенция, Савва Игнатьевич – простой народ, а сама Маргарита Павловна – Советская власть. В общем, «истина где-то рядом».
Начавшиеся в восьмидесятые годы перемены не могли не отразиться и на театральном репертуаре. Вместе с перестройкой пришла гласность. Пьесы и инсценировки, запрещённые в своё время по идеологическим соображениям, доставались «из стола» и предоставлялись на суд зрителей. Так, вахтанговцы показали «Брестский мир» с Ульяновым в роли Ленина (сущая правда, а звучит, как каламбур), на Таганке с успехом возродили «Живого»… Разумеется, шли и совсем современные пьесы: всем памятен резонанс, вызванный «Премией» и «Говори…». Не остался в стороне и Малый театр: режиссёр Василий Фёдоров поставил социальную комедию «Обсуждению подлежит» публициста Алексея Косенкова. Главную роль – секретаря парторганизации колхоза Ефима Захаровича Егунова – сыграл Борцов.
Сейчас этот спектакль в Малом уже не идёт, никаких записей не сохранилось, но есть возможность поговорить с Василием Евгеньевичем Фёдоровым.
«Пьеса ставилась в 1987 году, когда уже стало возможно рассуждать по поводу нашей истории. По сюжету «Обсуждению подлежит» не сильно отличалось от «Премии» — секретарь парторганизации всё ставил на свои места. Что же касается Виктора Андреевича… Тогда ещё существовал художественный совет. И все члены худсовета — а это были артисты Малого театра — в один голос сказали: если бы все играли, как Борцов! Это было очень сложно – сыграть секретаря партийной организации, тем более в то время, убедительным, достоверным, да ещё и в комедийном жанре!
Конфликт в пьесе был вот в чём: заболевает секретарь парторганизации, на ком держался весь этот колхоз. Моментально начинается полный развал и разброд, и он, тяжело больной человек, подымается с больничной койки, идёт на собрание, где должны выбирать нового председателя колхоза, а тот такой плохой, присланный из райкома. И вот он решает во что бы то ни стало остановить этого претендента. Начинался спектакль с того, что лежит полумёртвый Ефим Захарович, к нему приходит и.о. секретаря парторганизации и рассказывает, как всё в колхозе плохо. Борцов приподнимался на постели: “Надои снизили?” – “Снизили…” – “Ох…” – и падал навзничь. Потом он вскакивал во весь рост на больничной койке – он же большой такой — и говорил: “Раздевайся!” Жора Оболенский раздевался до трусов, Борцов напяливал его одежду на себя, одежда трещала, и он шёл в таком виде спасать колхоз, а Жоре вместо Борцова делали сонный укол перед операцией. Пьеса очень хорошо написана, там много комических ситуаций. Допустим, приходил студент-практикант, которому без разницы было, кому делать укол. И он делал укол Жоре, и тут звучал духовой оркестр. Играл Борцов дивно. Настоящий социальный герой, но очень искренний, большой и беззащитный. …Говорить о нём можно бесконечно. Например, он очень точно играл физическое самочувствие, это немногие могут. Когда у его персонажа случался сердечный приступ – как это передашь? Борцов просто нагибался вперёд и застывал. И сидел так минут пять. То есть, у человека что-то «схватило», и он не может ни двинуться, ни пошевелиться, — это было так точно! Вокруг него бегали, он что-то говорил, отдавал какие-то распоряжения, ситуация была смешная, зал смеялся. Не случайно я говорю: если бы все играли, как Борцов! Потому что он очень искренний, убедительный и небезразличный и всегда точно понимает и ощущает жанр. Работая с ним, можно быть уверенным, что если ты, как постановщик, определился со своей целью, через него можно всё донести».
Сегодня в репертуаре Виктора Борцова пять ролей. Самая маленькая из них – князь Мстиславский в «Царе Фёдоре Иоанновиче» (помимо Мстиславского, Борцов в разные годы вводился на Федюка Старкова, князя Туренина и Красильникова). Кроме того, Виктор Андреевич играет в трёх постановках по Островскому, идущих на трёх сценах Малого театра: на основной это «Волки и овцы» (Лыняев), в филиале – «Свои люди – сочтёмся!» (Самсон Большов) и на малой сцене филиала – «Трудовой хлеб» (Потрохов). Плюс Вафля в «Дяде Ване». Вот об этих работах хотелось бы поговорить подробнее.
Свою первую чеховскую роль Виктор Борцов сыграл непростительно поздно. Так уж случилось, что Чехов, чьи ранние пьесы предназначались именно для Малого, смог занять достойное место в репертуаре нашего театра только в конце прошлого века – в 1988 году Борис Морозов поставил «Лешего», а в 1993-м Сергей Соловьёв – «Дядю Ваню». В соловьёвском спектакле, тонком, изящном и неторопливом, пронизанном осенней чеховской тоской и горечью крушения надежд, Борцов сыграл Илью Ильича Телегина, «по причине рябого лица» прозванного Вафлей. Этот Вафля – одинокий обедневший помещик, сразу после свадьбы брошенный женой и отдавший всё своё состояние её детям, рождённым вне брака. Имение, в котором разворачивается действие пьесы, принадлежало когда-то дяде Ильи Ильича, и теперь он приживал у Войницких.
Добрый, трогательный и наивный идеалист, привыкший ставить чужие интересы выше собственных, Телегин-Вафля вобрал в себя черты не только своего «предшественника» Дядина-Вафли, но и Ивана Ивановича Орловского – Сонино «крёстненький» и оговорка Елены Андреевны, назвавшей Телегина Иваном Ивановичем, — прямая отсылка ко «всеобщему утешителю» из «Лешего». Но, в отличие от персонажей «Лешего», борцовский Вафля изначально чувствует всю бесперспективность попыток примирить близких ему людей, и его восторженная реплика «Погода очаровательная, птички поют, живём мы все в мире и согласии – чего ещё нам?» так и повисает в воздухе.
Из почти трёх часов, что идёт спектакль, Борцов находится на сцене от силы минут тридцать, а все Вафлины реплики могли бы уместиться на полутора-двух страничках. Но для создания образа Борцову достаточно нескольких точных штрихов. Вот Вафля, держась на почтительном расстоянии от Серебряковых, появляется в саду; на нём измятый мешковатый костюм и нелепая панама. Большой и неуклюжий, он всё время жмётся по углам, боясь показаться назойливым и помешать. Порой в нём просыпается чувство собственного достоинства, и Вафля начинает отстаивать перед дядей Ваней свои наивные идеалы или давать отповедь Елене Андреевне, не знающей его имени-отчества. Но в большинстве случаев он просто покорно тушуется, не будучи в состоянии противостоять ни грубости дяди Вани, ни хамству Астрова. Есть что-то детское в том, как во время беспорядочной пальбы дяди Вани по профессору Серебрякову Вафля пытается спастись, взобравшись на садовую скамейку.
Борцов играет изумительно, лишний раз подтверждая старую театральную истину, что маленьких ролей не бывает. Его Вафля – такая же бесспорная удача спектакля, как дядя Ваня Юрия Соломина, Серебряков Юрия Каюрова или старая нянька Марина Елизаветы Солодовой.
…И конечно же, любимый автор Борцова, — Александр Николаевич Островский. В репертуаре Малого театра его пьесы занимают особое место. «Мне кажется, – говорит Виктор Андреевич, — что сейчас кроме Островского вообще ничего не надо ставить». Артист, чьё имя – Виктор Борцов – словно взято у самого драматурга, в своё время играл Петра в «Лесе», Досужева в «Доходном месте», Ахова («Не всё коту масленица»). Первой «островской» ролью Борцова стал бесшабашный Клавдий Горецкий. А спустя сорок с лишним лет «Волки и овцы» вернулись в репертуар Виктора Андреевича – в постановке, осуществлённой режиссёром Виталием Ивановым, артист сыграл одного из центральных персонажей, богатого помещика Михаила Борисовича Лыняева. Человек серьёзный и ответственный, Лыняев считает своим долгом присматривать за соседкой, молодой вдовой Купавиной, поскольку, по его мнению, «женщины ничего не знают, ничего не умеют, без опеки жить не могут». (Надо сказать, что поведение Купавиной только подтверждает правоту этих слов.) Лыняев неглуп, а должность почётного мирового судьи даёт ему независимость. В разговоре с ним Меропа Мурзавецкая, фактическая хозяйка губернии, даже не пытается привычно ханжить, ведь Лыняев видит её насквозь. Именно он произносит слова, вынесенные в заголовок пьесы: «Да разве кругом нас люди живут? Волки да овцы. Волки кушают овец, а овцы смиренно позволяют себя кушать».
Первое же появление Лыняева — Борцова заставляет вспомнить уайльдовских джентльменов – он хорош собой, элегантен и невозмутим. А главное – убеждённый холостяк. От женщин Лыняев бежит, как от чумы, подозревая их в коварном намерении насильно женить его на себе. Что, собственно, и происходит. Лыняева «кушает» Глафира, бедная родственница Мурзавецкой. Действует она в открытую, со всеми деталями и подробностями рассказывая Михайле Борисовичу, как могла бы его завлечь, будь на то её воля. Лыняев, даром что ленивый и «ожирелый», с удовольствием включается в игру: после общения с Купавиной так приятно поговорить с умной женщиной, да ещё и хорошенькой! «Волки и овцы», спектакль яркий, красочный и очень смешной, стоит посмотреть второй, третий, четвёртый раз хотя бы из-за знаменитой сцены обольщения. Лыняев слушает Глафиру с неподдельным интересом; ему кажется, что игра всё ещё идёт на равных, и он не замечает, что ловушка захлопнулась. Точно так же мы, зрители, не замечаем, как Борцов по ходу роли меняет амплуа — классический резонёр оборачивается простаком!
«Борцов настоящий Актёр, — говорит Ярослав Барышев, играющий Беркутова, — смотришь на него и радуешься. Он органичен сам по себе, а вдобавок ещё старается быть очень подлинным в деталях. В «Волках и овцах» он обязательно красит бороду, чтобы выглядеть помоложе. А потом приходят костюмеры и начинают ругаться разными словами, потому что воротнички после первого же спектакля становятся рыжими от грима».
«С Виктором Андреевичем всегда очень легко, — добавляет Александр Коршунов, исполнитель роли Мурзавецкого, — и в то же время ответственно, чтобы рядом с ним не оказаться фальшивым. В определённом смысле Борцов для меня критерий органики. Ему надо соответствовать».
В сегодняшнем «островском» репертуаре Виктора Борцова купец Большов из спектакля «Свои люди – сочтёмся!» (режиссёр Александр Четвёркин) занимает особое место. В большинстве пьес драматурга, разбирая того или иного персонажа, следует плясать от печки, то бишь от имени героя. Однако «Самсон Силыч Большов» – такое же имя-обманка, как, скажем, «Сила Ерофеич Грознов» в «Правде – хорошо, а счастье лучше». В отсылке к библейскому персонажу заключены уязвимость и двойственность замоскворецкого купца: Самсон Большов совсем не то, чем кажется самому себе. Он абсолютно искренен, когда распекает стряпчего Рисположенского (великолепная работа Владимира Носика) за пристрастие к «рюмочке», хотя для самого Самсона Силыча трезвость тоже не является нормой жизни. Лежащая в основе сюжета афера – объявить себя банкротом, чтобы не расплачиваться с кредиторами, — вызвана исключительно жадностью Большова. «Самсон Силыч купец богатейший, — рассуждает приказчик Лазарь Елизарыч, — …всё это дело… так, для препровождения времени затеял». Однако погоня за барышом не мешает Большову оставаться по-своему совестливым человеком: «У меня кредиторы богатые, что им сделается!» — говорит он в своё оправдание.
Двойственность персонажа читается и в его манере одеваться: вернувшись из города,
ВИКТОР БОРЦОВ.
ДОБРЫЙ ЧЕЛОВЕК ИЗ ОРЕНБУРГА.
Виктор Андреевич Борцов красив, как Зевс-олимпиец – высокий рост, стать, орлиный нос, голубые глаза… Неудивительно, что многие режиссёры, с которыми сводила артиста богатая творческая судьба, шли по пути наименьшего сопротивления, предлагая ему роли романтических героев. Ещё школьником Борцову довелось сыграть и Жадова в «Доходном месте», и пушкинского Самозванца. А он мечтал о характерных ролях, о Тихоне и Кудряше. Но играл Бориса.
- Виктор Андреевич, откуда у Вас любовь к простакам? Ведь это амплуа совершенно не соответствует Вашей внешности!
- Да, это трагедия моей жизни… Ну, не трагедия – проблема. Как у каждого человека, полюбившего театр, всё началось очень рано, ещё в детском возрасте.
Виктор Борцов родился и вырос в Оренбурге. Он рано лишился матери, отца же арестовали в 1937 году – доносчик претендовал на комнату, в которой жила семья. «…Были времена, когда по улицам вели заключённых. Этапом. И с собаками. В Сибирь, пешочком. Неподалёку от нашего дома находился облсуд, где по вечерам давали концерты».
Через год Андрея Сергеевича Борцова выпустили из тюрьмы, впоследствии он работал на предприятии Заготзерна. Во время войны Андрей Сергеевич женился во второй раз. Витю в основном воспитывала бабушка.
14 июня 1941 года ему исполнилось 7 лет, а вскоре началась война. Вспоминая о тех страшных днях, многие рассказывают, как моментально опустели полки в магазинах – люди скупали всё. В основном, конечно, еду. А в Оренбург как раз привезли книги. Витя несколько часов отстоял в очереди, зажав деньги в кулачок. Он ещё не умел читать и взял первую попавшуюся книжку. Впрочем, теперь его выбор не кажется случайным — это оказалась сказка о театре.
Оренбург военных лет можно по праву назвать культурным центром Приуралья – в город, находившийся в глубоком тылу, были эвакуированы театральные коллективы со всего Советского Союза. Витя оказался благодарным зрителем – он ходил и в цирк, и в оперетту, и в кукольный театр, а позже и в драму. Виктор Андреевич до сих пор помнит свои первые театральные впечатления. Пьеса называлась «Серебряный кролик». «Это я смотрел в таком возрасте, что, когда сказали: «Я вам сейчас открою страшную тайну», я у отца спросил: «Что такое «тайна»?» Но тогда я не сказал, что буду артистом, надел, правда, бабушкино платье и станцевал канкан на крыльце, что было воспринято как заболевание». (Кстати говоря, Борцов и сегодня очень любит пританцовывать на сцене.)
Самодельный кукольный театр, радиопередачи «Театр у микрофона», «Сорочинская ярмарка», поставленная вместе с друзьями и сыгранная на коммунальной кухне у бабушки, — в конце концов, Витя пришёл в Дом пионеров, где начал заниматься в нескольких драмкружках сразу. Репертуар составляли пьесы, печатавшиеся в журнале «Пионерский затейник», — «Страшный враг», «Дружба», «Снежок»… Ставили и классику, например, «Невольниц» А.Н.Островского, где Борцову достался Мулин. «В Доме пионеров я сыграл ролей 10 комедийных, и с этого всё началось».
Причина, по которой ему перестали давать характерных персонажей, была самой банальной: мальчик сильно вырос. К этому времени он уже занимался в ТЮЗе, «где на простака назначали другого. Я очень переживал, когда мне, ученику 7-го класса, дали Жадова. По-моему, это ошибка, это говорит о том, что преподаватель ставит спектакль для себя. Поэтому я стал читать с эстрады». В свой репертуар Борцов включал стихи Твардовского, рассказы Шолохова и Виктора Ардова.
В 10-ом классе он уже выходил в небольшой роли на сцену Оренбургского областного драматического театра им. М.Горького. Там в это время служил ещё один артист, которому суждено было стать знаменитым. Борцову он запомнился ролями молодого Ленина и Петьки в пьесе о Чапаеве. Звали артиста Леонид Сергеевич Броневой.
…Решение Борцова поступать в театральное училище не удивило даже военкома, которого Виктор, как военнообязанный, должен был поставить в известность о своих планах. «В артисты? Туда тебе и дорога!» И летом 1953-го Виктор Борцов поехал в Москву.
В тот год курс в Щепкинском училище набирала легендарная Вера Николаевна Пашенная. Борцов поступил сразу. …Ещё в первом классе, посмотрев утренник в оперетте, он подошёл к отцу и тихо сказал: «Наверное, я буду артистом…» Напророчил!
Курс, на котором учился Борцов, помимо самого Виктора Андреевича, подарил Малому театру ещё троих замечательных мастеров — Романа Филиппова, Алексея Эйбоженко и Юрия Соломина, нынешнего художественного руководителя ГАМТ. Юрий Мефодьевич Соломин – крайне занятой человек, чьё время расписано по минутам, но о Борцове мы проговорили целый час.
«О нём надо писать большие тома, книги. Познакомились мы в 1953 году. Когда в Щепкинском училище проходят отборочные туры, абитуриентов обычно делят на десятки. Мы с Борцовым и Романом Филипповым попали в одну десятку, и потом все приёмные экзамены сдавали вместе. Виктор сразу произвёл на меня определённое впечатление, потому что он прирождённый артист, – во-первых, у него были великолепные данные, а во-вторых, я слышал, как он читал. А потом мы вместе учились четыре года, жили в общежитии — семь человек в одной комнате...
И по сегодняшний день мы не поругались, не предали друг друга, ничего этого не было. Артист он прекрасный и очень самобытный, каких не только в Малом театре, но вообще мало. Борцов самобытен во всём: вся его логика, его жизнь и психология необычны, очень честны и бескорыстны. У Виктора театр всегда стоял на первом месте. Это началось ещё со студенческой скамьи. Нет такого спектакля, который бы он не посмотрел за время учёбы. Уже работая в Малом, он ездил на все премьеры Товстоногова в тогдашний Ленинград. Он всё знает о театре, это удивительно!»
Впрочем, любовь Виктора Андреевича к искусству частенько имела курьёзные последствия.
«Когда шла сессия, — продолжает Юрий Соломин, — и на следующий день предстоял экзамен по истории КПСС или ещё что-нибудь, мы вечером и ночью готовили шпаргалки, предварительно распределив, кто что будет писать. Борцову тоже полагалось что-то написать, но его не было ни в 10, ни в 11, ни в 12 часов ночи… Он мог прийти в час, когда мы, бездыханные, без каких либо ощущений и эмоций, уже лежали по кроватям, – открывалась дверь и в проёме, свет оттуда падал, появлялся Борцов. Очень долго вздыхал, кряхтел, искал, на кого бы направить свои эмоции, – ему нужно было выговориться! Моя кровать стояла у окна. Он подходил ко мне, смотрел, потом присаживался, чтобы понять, сплю я или нет, но, в конечном счёте, всегда заговаривал. К примеру, вот это я запомнил, как он долго сидел, кряхтел, а потом сказал: «Был во МХАТе… Видел Ливанова». (Ливанов был его любимцем.) Тут все соскакивали с кроватей, начинали кричать, что мы в поту, как негры работали, писали шпаргалки!.. Борцов молча всё выслушивал, а у нас был однокурсник Игорь Карпов, старше всех, отслуживший армию, мы ему доверяли, и он говорил: «Всё, не давать ему шпаргалок, пусть как хочет, так и сдаёт!» И рано утром мы уходили, засовывая шпаргалки во все места, куда только можно было засунуть, а Виктор спал детским сном, не думая ни о каких экзаменах. И когда всё уже было позади — часов в двенадцать, после хорошего завтрака, появлялся розовый, улыбающийся Борцов и спрашивал: «Ну, как там?» Но уже были получены устраивавшие всех отметки, и мы говорили: «Ну ладно, дайте ему тоже шпаргалки!» …Честно говоря, я ему завидую, потому что столько, сколько видел он… Теперь думаешь: «Надо было в ЦДРИ пойти, в Дом актёра, посмотреть тот спектакль, другой спектакль» и так далее, и тому подобное… Борцов был свободен, как птица, он свободен и сейчас. Конечно, у него есть обязанности, есть дом, — это всё понятно. И всё равно внутренне, я вижу, он свободный человек, как Петя Трофимов говорит: «Я свободный человек!»
На сцену Малого театра Виктор Борцов впервые вышел студентом IV курса. Шло лето 1957 года, только-только началась хрущёвская оттепель. Среди реабилитированных вскоре после XX съезда оказался публицист Виктор Кин (Суровикин), расстрелянный в 1937 году. Особой популярностью пользовался в пятидесятые его роман «По ту сторону», посвящённый героям Гражданской войны на Дальнем Востоке. Был снят одноимённый фильм, а в Малом театре Андрей Александрович Гончаров поставил спектакль «Когда горит сердце». Премьера была приурочена к Международному фестивалю молодёжи и студентов в Москве. Главные роли репетировали молодые актёры Виктор Коршунов и Никита Подгорный, но в связи с их занятостью на съёмках был назначен второй состав. Юрия Соломина взяли дублёром Подгорного, Виктор Борцов разделил роль с Коршуновым.
…Сюжет был прост — два комсомольца, Безайс (Соломин) и Матвеев (Борцов), пробираются через Сибирь на Дальний Восток, чтобы по заданию партии организовать там революционное подполье. В Хабаровске они вступают в борьбу с белогвардейцами, Матвеев лишается ноги, но продолжает сражаться, как может, — расклеивает листовки. В финале герой погибает. «Спектакль был очень сильный и яркий, он делался по заказу комитета комсомола Малого театра, чтобы там играла одна молодёжь».
Постановка пользовалась успехом и шла довольно долго, постепенно появлялись новые исполнители. Ещё студентом ввёлся на небольшую роль Ярослав Барышев. Сейчас он не только партнёр Виктора Андреевича по таким спектаклям, как «Князь Серебряный», «Волки и овцы», «Царь Фёдор Иоаннович», но ещё и сосед по гримёрке. Говоря о Борцове, Ярослав Павлович в первую очередь отмечает его замечательные личностные качества.
«Он удивительный человек – добрый, преданный, органичный. Я с ним впервые встретился в спектакле «Когда горит сердце». Борцов играл революционера, а я одного из белогвардейцев, которые должны были его арестовывать. И когда я подбежал к нему на сцене, он меня оттолкнул, и я так упал, что вывихнул руку. Боль страшная. Не знаю, как бы повёл себя кто-нибудь другой, но Борцов после спектакля посадил меня в машину, отвёз в поликлинику, сделали мне снимок, перебинтовали, и только после этого он уехал. Вот такая трогательность в этом человеке».
Несколько лет после «Когда горит сердце» Борцову давали только вводы или совсем небольшие роли: «…играли детей в «Песне о ветре», других спектаклях. Как всегда, доля начинающего артиста – играть сначала очень молодые роли, как говорится, до грудных младенцев». Впрочем, в Малом быстро разобрались с амплуа Борцова, разглядев во внешности лирического героя черты простака. Борцов стал получать характерные роли, сыграв одного за другим Горецкого в «Волках и овцах», Швандю («Любовь Яровая» Константина Тренёва) и Валерьяна в пьесе Виктора Розова «Перед ужином».
Революционный матросик Швандя, весельчак и балагур, чьим прототипом послужил знаменитый полярник Иван Папанин, был и остаётся мечтой многих комедийных артистов. Не стал исключением и Борцов.
Из интервью Виктора Андреевича оренбургской газете «Южный Урал»: «Рассказ Михаила Шолохова «О Колчаке, крапиве и прочем» в какой-то степени определил поворот в моей жизни. С этим рассказом товарищи привели меня к Игорю Ильинскому. И он сказал: «Надо готовить Швандю». Правда, Швандю я сыграл много позже, но фраза такая была».
Борцов шёл к одному из своих любимейших персонажей целых три года. За время, прошедшее со дня премьеры «Любови Яровой» (постановка Игоря Ильинского и Вениамина Цыганкова), он успел сыграть в этом спектакле второстепенные роли Рабочего, Гражданина и красноармейца Григория. …Швандя случился внезапно – заболел Виталий Дмитриевич Доронин. В театре знали, что Борцов ещё в детстве играл Швандю, но ведь в драмкружке тогда поставили не всю пьесу целиком, а только небольшую сценку!
…Он ввёлся на эту роль, сложную и разноплановую, большую по объёму, всего за два дня, поразив режиссёра и партнёров сплавом яркого комического и лирического дарования, не говоря уже о феноменальной памяти.
«…Когда я сыграл Швандю, Грузинский сказал: «Его Пашенная не раскрыла, а он сам себя раскрыл».
А вот что написал Игорь Ильинский в своей книге «Со зрителем наедине»: «В спектакле «Любовь Яровая» очень хорошо сыграл роль Шванди – роль, в которой сочетаются юмор и романтика, — актёр Малого театра Виктор Борцов. Образ молодого матроса, поднятого волной Октябрьской революции, получился у него пылким, непосредственным. В.Борцов хорошо несёт чистоту этого образа, веру в революцию».
Надо сказать, что Игорь Владимирович Ильинский очень высоко ценил талант Борцова. Помимо «Любови Яровой», Виктор Андреевич принимал участие в таких постановках Ильинского, как «Ярмарка тщеславия» (Лоренс, Уильям Доббин) и «Лес» (Пётр). Сыграл он и в «Ревизоре», где его партнёром по сцене снова стал Юрий Соломин:
«Я не могу об этом не сказать, это я рассказываю своим студентам буквально на первых занятиях. Игорь Владимирович Ильинский поставил у нас «Ревизора», я играл Хлестакова. У Борцова была небольшая роль, эпизод, – он играл слугу в трактире, когда вызывает его Хлестаков и говорит: «Дай мне поесть!» – «А вам ничего не дадут». – «Как не дадут?!» и так далее. Всего одна сцена. Это ж надо было — на эту сцену придумать такое! Борцов снимал тогда комнату, у нас не было ещё квартир. Так вот, его хозяйка пекла ему блины, и он выходил на сцену с тарелкой. Как бы его оторвали от стола, он приходил и на ходу, разговаривая с голодным Хлестаковым, поедал блины. Это Виктор придумал для себя, но это было удобно и мне как исполнителю Хлестакова, потому что, по мере того, как он ел, у меня глаза лезли на лоб и, естественно, было полное возмущение, у меня уже слюни текли, потому что я видел – сочные, смачные блины, запах замечательный… Зрительный зал умирал от хохота. И это не штучка — это характер, работа с образом. О каждой роли, которую Борцов сыграл, можно говорить подобные вещи, но эта – наиболее яркая, которая мне запомнилась. Почему? Потому что мне было очень легко после того, как он уходит, впадать в истерику, то есть решение моей следующей сцены было уже однозначно точным. Он никогда не шёл и не идёт во вред партнёру».
Все, с кем мне довелось говорить о Викторе Андреевиче Борцове, произносили ключевое слово: «органика». Чем меньше привязка персонажа к конкретному амплуа, тем интереснее работа получается у Борцова. Самому Виктору Андреевичу больше по сердцу характерные роли, однако Борцов абсолютно естествен в любых предлагаемых обстоятельствах, в чьём бы обличье он ни выходил на сцену, – трогательного беззащитного Вафли, обманутого обманщика Самсона Большова или жестокого и подлого Матвея Хомяка из «Князя Серебряного».
Кстати, о Хомяке – вот вам персонаж, полная противоположность исполнителя. Виктор Борцов – человек-праздник, редкостно обаятельный, добрый, отзывчивый, просто излучающий радость жизни. «Сейчас мы сидим в одной гримёрке, — говорит Ярослав Барышев. – Очень интересно – у него всегда какие-то новости: все фильмы он должен посмотреть, все спектакли!» Кроме того, Борцов – непревзойдённый мастер актёрской байки. Не могу отказать себе в удовольствии привести здесь один из театральных анекдотов «от Борцова»:
«Наш режиссёр Александр Четвёркин, светлая ему память, будучи дитёй, был принесён в Театр им. Станиславского и Немировича-Данченко и посажен на первый ряд. Утро, первое января какого-то года. Начинается увертюра. Потом открывается занавес и идёт снег… И вдруг он видит, как вместе со снегом сверху летит валенок, потом корзина с этим снегом и, наконец, мужик в ватнике – бубух! Ну, так как мужик этот уже, видимо, опохмелился, он ничего себе не поломал, забрал корзину и ушёл со сцены. Этот случай привёл Александра Четвёркина в театр, забыть такое было невозможно. Через много лет приезжает в Москву «Ла Скала». Четвёркин с большим трудом достаёт билет в Большой, бегает весь день, наконец, купил, садится… И начинается та же самая опера! И тоже идёт снег! С ним истерика, смех, его чуть не вывели из зала».
Эта прелестная история, скорее всего, правдива, ведь Борцов близко знал Александра Четвёркина. Вместе они выпустили два спектакля: «Свои люди – сочтёмся!», о котором будет рассказано чуть позже, и «Дядюшкин сон» по Достоевскому с уморительно смешным Эдуардом Марцевичем в роли Князя К., Ольгой Пашковой — Зинаидой и Людмилой Поляковой – Москалёвой. Борцов играл Афанасия Матвеевича, супруга героини Поляковой. Пользуясь скудоумием несчастного Князя, Москалёва решает женить его на своей дочери, а поскольку Афанасий Матвеевич ничуть не умнее потенциального зятя, с ним проводится инструктаж, чтобы ненароком не сорвать всё мероприятие. Афанасию Матвеевичу предписывается изображать немого, а на вопросы Князя, если таковые последуют, «отвечать саркастической улыбкой».
«Сцена из «Дядюшкиного сна» всегда шла на «ура», — говорит Виктор Андреевич. – Это конец 2-го акта, смех всё нарастает, а под занавес я просто выхожу – и уже аплодисменты».
Побывавшая на спектакле Инна Ульянова, партнёрша Виктора Андреевича по знаменитым «Покровским воротам», весьма эмоционально описывает свои впечатления: «Когда я увидела Борцова в «Дядюшкином сне», я ржала, как гиена. Он настолько был в этом «гумканьи» органичен! Это был не простой алкаш, это был барин. У него грандиозный серьёз, какое-то детски-козье выраженье глаз».
«У Виктора Андреевича колоссальное чувства юмора, — говорит Александр Коршунов, — он очень хорошо чувствует юмор, великолепно им владеет и может быть безумно смешным. И это в сочетании с тем, что он может быть и очень глубоким и трогательным. Всё это свойственно качеству, которым обладают только настоящие мастера, — умению сохранить в себе детскость. Он большой ребёнок. И это качество сохраняется, сколько бы ему ни было лет. Он всегда готов к игре, готов увлекаться, реагировать на всё происходящее вокруг именно так вот — живо, по-детски, совершенно непосредственно».
Детский взгляд на жизнь, радостное мироощущение, счастье работать с великими режиссёрами – Ильинским, Равенских, Фоменко, Хейфецом… Борцов кажется баловнем судьбы? Между тем, в его жизни бывало всякое. Вот, например, что говорит Юрий Соломин: «Я помню, как ему сделали операцию, очень неудачно, он был совсем молодой тогда и буквально находился при смерти. И врачи были потрясены жизнелюбием Виктора, потому что, когда его оперировали повторно, он читал стихи, рассказывал какие-то истории и так далее. Когда бы ты с ним ни встретился, в радости или в горе, естественно, какое-то время уделялось тому или иному моменту, а потом всё равно разговор всегда переходил на творчество, и это огромнейшая заслуга Виктора. Мало научить артиста быть артистом, его ещё надо научить быть человеком в искусстве».
Что значит «быть человеком в искусстве»? Это колоссальная ответственность перед своей профессией, партнёрами, зрителями – большими и маленькими. В своё время в репертуаре Борцова были два детских спектакля – «Умные вещи» Самуила Маршака и бажовский «Каменный цветок».
Музыканта – так звали его персонажа из «Умных вещей» — Борцов играл долго, лет двадцать пять.
«У Виктора была центральная роль, — говорит Юрий Соломин, — с песнями, танцами – он прекрасно поёт, великолепно чувствует движение, пластику – и всё начинало вокруг него вертеться».
«…Довольно ответственная вещь. Моего героя, этакого разлюбовничка, на Новый год и школьные каникулы играть было очень сложно. Потом ввёлся Назаров, а я стал играть сказку в филиале. Он мне звонил и говорил: «У меня нет голоса. Может, придёте, сыграете вместо меня?» А я ему: «Нет, милый!» То есть, десять дней отдай, не греши».
Зато филиальский «Каменный цветок» давал возможность встретить Новый год в своё удовольствие: чем страшнее и помятее была физиономия злодея-приказчика Северьяна Убойцы, тем лучше. Инсценировка была сделана сразу по нескольким произведениям Бажова, и Борцов, работая над ролью, перечитал буквально все сказы, выискивая всякие интересные «словинки». Так он вышел на прелестную фразу «Дозвольте замереть в глубоком бонжуре». С такими словами Северьян раболепно склонялся перед невозмутимым князем (изумительный Виталий Коняев), пообещавшим отдать за приказчика молоденькую девушку Катю. Правда, прозвучала эта фраза только в телеверсии спектакля.
Сниматься в кино и на телевидении Борцов начал ещё в 1959 году. Среди фильмов с его участием — «Песнь о Кольцове», «Первый троллейбус», «Верьте мне, люди», «Баллада о старом оружии», «И снова Анискин», «Визит дамы», «Дневной поезд», «Гардемарины, вперёд!», «Хождение по мукам»… Перечислить все работы Виктора Андреевича Борцова просто невозможно. Но о его главной кинороли разговор особый.
…Вы можете жить в Саратове, Иркутске, Мышкине, никогда не побывать в Москве и, соответственно, в Малом театре, но при наличии телевизора вы хотя бы раз в жизни видели «Покровские ворота». За прошедшие два десятилетия фильм разлетелся на цитаты, прямо как «Горе от ума». Кто же не помнит: «Я вся такая внезапная, вся такая противоречивая», «высокие, высокие отношения», «натюрлих, Маргарита Павловна!», и – надпись на часах мужу: «Спасибо за сладостные секунды!» Этот сомнительный комплимент выгравировал по заказу дамы Савва Игнатьевич Ефимов. Кстати, фамилия Саввы в народном сознании как-то не прижилась, да и зачем она эпическому герою?! Большой, красивый, жизнерадостный и простодушный, Савва Игнатьевич – находка для любой женщины: и мастер на все руки, и подчиняется беспрекословно. Его совершенно не смущает существование бок о бок с недотёпой Хоботовым, первым мужем Маргариты Павловны. «В нём есть нечто подлинное», — говорит после знакомства с Саввой потрясённый Глеб Орлович, и с ним нельзя не согласиться.
«Покровские ворота», помимо прочих достоинств, отличает великолепный актёрский состав. Партнёрами Борцова были Олег Меньшиков, Инна Ульянова, Анатолий Равикович, Леонид Броневой, Софья Пилявская, Елена Коренева, Елизавета Никищихина, Игорь Дмитриев, Татьяна Догилева… Отдать предпочтение кому-нибудь из них было бы несправедливо, и всё же Инна Ульянова, сыгравшая Маргариту Павловну, советский вариант femme fatalе, стоит особняком.
«Мы тогда впервые встретились в работе. Это было 21 год назад, в прошлом году на Чистых прудах отметили юбилей фильма. Меня поразила одна вещь – огромный патлатый мужчина с удивительно детским выражением глаз. Он на редкость порядочный человек во всём – в отношениях с партнёром, с режиссёром, в быту. Мне надо было играть любовь, ну, это естественно, ведь Савва Игнатьевич нравился Маргарите Павловне, — и я себя ловила на том, что мне не приходится особенно насиловать свою природу. Нет, не потому что я была влюблена, просто было приятие этой личности – наивной, в чём-то бесконечно трогательной. На съёмках меня совершенно потрясло бережное и достойное отношение Виктора Андреевича к своей профессии. Я видела, как он всегда точен, собран, знает всё, что касается дела. К концу съёмок мы подружились, потому что Броневой Лёнечка немножко другого склада, Равикович всё время был в разъездах… С Виктором мы и сейчас перезваниваемся, обмениваемся впечатлениями о спектаклях. Первый, кого я зову на свои просмотры, пробные ещё, ну, знаете, чтобы сидел «свой» человек, чтобы было понятно, — это Виктор Андреевич. Потому что у него есть и чуткость, и знание профессии, и я уверена, что если он даст какой-то совет, то это всегда «до дела». Ведь партнёрство – это не только любезность и хорошие взаимоотношения, это ещё и умение видеть. Он – видит. Он не обо всём говорит, но мимо него ничего не проходит. Он трогательный, потрясающий человек. Общаться с ним – одно удовольствие.
- Инна Ивановна, почему Маргарита Павловна, «женщина сказочного ума», предпочла человека, на несколько, если не на много, интеллектуальных ступенек ниже себя?
- Знаете, Оленька, я ведь над этим не задумывалась… Но мы ведь ещё забываем ту сторону, Хоботова – изнервлённого интеллектуала: «Тебе бы любой в редакции щелчки давал, убогий, и ты бы загнулся, если бы не я!» Хоботов говорит: «Ну да, у него же всё в руках горит!» – «Это у тебя горит, а у него всё работает!» И ведь Савва Игнатьевич ещё крепкий мужчинка! Тогда он был просто роскошный, особенно за станком. Он ещё и музыкален, паразит, «Розамунду» пел он сам. И то, что Маргарита Павловна держит обоих, это не какой-нибудь там Фрейд, это обыкновенная ситуация, поскольку Хоботов одинок, поскольку – интеллект, поскольку Рембо, Вийон и тому подобное, а у этого – дрель».
Справедливости ради замечу, что в одном из интервью Михаил Козаков дал куда менее эротичную, но тоже интересную трактовку поведения Маргариты Павловны: Хоботов – это интеллигенция, Савва Игнатьевич – простой народ, а сама Маргарита Павловна – Советская власть. В общем, «истина где-то рядом».
Начавшиеся в восьмидесятые годы перемены не могли не отразиться и на театральном репертуаре. Вместе с перестройкой пришла гласность. Пьесы и инсценировки, запрещённые в своё время по идеологическим соображениям, доставались «из стола» и предоставлялись на суд зрителей. Так, вахтанговцы показали «Брестский мир» с Ульяновым в роли Ленина (сущая правда, а звучит, как каламбур), на Таганке с успехом возродили «Живого»… Разумеется, шли и совсем современные пьесы: всем памятен резонанс, вызванный «Премией» и «Говори…». Не остался в стороне и Малый театр: режиссёр Василий Фёдоров поставил социальную комедию «Обсуждению подлежит» публициста Алексея Косенкова. Главную роль – секретаря парторганизации колхоза Ефима Захаровича Егунова – сыграл Борцов.
Сейчас этот спектакль в Малом уже не идёт, никаких записей не сохранилось, но есть возможность поговорить с Василием Евгеньевичем Фёдоровым.
«Пьеса ставилась в 1987 году, когда уже стало возможно рассуждать по поводу нашей истории. По сюжету «Обсуждению подлежит» не сильно отличалось от «Премии» — секретарь парторганизации всё ставил на свои места. Что же касается Виктора Андреевича… Тогда ещё существовал художественный совет. И все члены худсовета — а это были артисты Малого театра — в один голос сказали: если бы все играли, как Борцов! Это было очень сложно – сыграть секретаря партийной организации, тем более в то время, убедительным, достоверным, да ещё и в комедийном жанре!
Конфликт в пьесе был вот в чём: заболевает секретарь парторганизации, на ком держался весь этот колхоз. Моментально начинается полный развал и разброд, и он, тяжело больной человек, подымается с больничной койки, идёт на собрание, где должны выбирать нового председателя колхоза, а тот такой плохой, присланный из райкома. И вот он решает во что бы то ни стало остановить этого претендента. Начинался спектакль с того, что лежит полумёртвый Ефим Захарович, к нему приходит и.о. секретаря парторганизации и рассказывает, как всё в колхозе плохо. Борцов приподнимался на постели: “Надои снизили?” – “Снизили…” – “Ох…” – и падал навзничь. Потом он вскакивал во весь рост на больничной койке – он же большой такой — и говорил: “Раздевайся!” Жора Оболенский раздевался до трусов, Борцов напяливал его одежду на себя, одежда трещала, и он шёл в таком виде спасать колхоз, а Жоре вместо Борцова делали сонный укол перед операцией. Пьеса очень хорошо написана, там много комических ситуаций. Допустим, приходил студент-практикант, которому без разницы было, кому делать укол. И он делал укол Жоре, и тут звучал духовой оркестр. Играл Борцов дивно. Настоящий социальный герой, но очень искренний, большой и беззащитный. …Говорить о нём можно бесконечно. Например, он очень точно играл физическое самочувствие, это немногие могут. Когда у его персонажа случался сердечный приступ – как это передашь? Борцов просто нагибался вперёд и застывал. И сидел так минут пять. То есть, у человека что-то «схватило», и он не может ни двинуться, ни пошевелиться, — это было так точно! Вокруг него бегали, он что-то говорил, отдавал какие-то распоряжения, ситуация была смешная, зал смеялся. Не случайно я говорю: если бы все играли, как Борцов! Потому что он очень искренний, убедительный и небезразличный и всегда точно понимает и ощущает жанр. Работая с ним, можно быть уверенным, что если ты, как постановщик, определился со своей целью, через него можно всё донести».
Сегодня в репертуаре Виктора Борцова пять ролей. Самая маленькая из них – князь Мстиславский в «Царе Фёдоре Иоанновиче» (помимо Мстиславского, Борцов в разные годы вводился на Федюка Старкова, князя Туренина и Красильникова). Кроме того, Виктор Андреевич играет в трёх постановках по Островскому, идущих на трёх сценах Малого театра: на основной это «Волки и овцы» (Лыняев), в филиале – «Свои люди – сочтёмся!» (Самсон Большов) и на малой сцене филиала – «Трудовой хлеб» (Потрохов). Плюс Вафля в «Дяде Ване». Вот об этих работах хотелось бы поговорить подробнее.
Свою первую чеховскую роль Виктор Борцов сыграл непростительно поздно. Так уж случилось, что Чехов, чьи ранние пьесы предназначались именно для Малого, смог занять достойное место в репертуаре нашего театра только в конце прошлого века – в 1988 году Борис Морозов поставил «Лешего», а в 1993-м Сергей Соловьёв – «Дядю Ваню». В соловьёвском спектакле, тонком, изящном и неторопливом, пронизанном осенней чеховской тоской и горечью крушения надежд, Борцов сыграл Илью Ильича Телегина, «по причине рябого лица» прозванного Вафлей. Этот Вафля – одинокий обедневший помещик, сразу после свадьбы брошенный женой и отдавший всё своё состояние её детям, рождённым вне брака. Имение, в котором разворачивается действие пьесы, принадлежало когда-то дяде Ильи Ильича, и теперь он приживал у Войницких.
Добрый, трогательный и наивный идеалист, привыкший ставить чужие интересы выше собственных, Телегин-Вафля вобрал в себя черты не только своего «предшественника» Дядина-Вафли, но и Ивана Ивановича Орловского – Сонино «крёстненький» и оговорка Елены Андреевны, назвавшей Телегина Иваном Ивановичем, — прямая отсылка ко «всеобщему утешителю» из «Лешего». Но, в отличие от персонажей «Лешего», борцовский Вафля изначально чувствует всю бесперспективность попыток примирить близких ему людей, и его восторженная реплика «Погода очаровательная, птички поют, живём мы все в мире и согласии – чего ещё нам?» так и повисает в воздухе.
Из почти трёх часов, что идёт спектакль, Борцов находится на сцене от силы минут тридцать, а все Вафлины реплики могли бы уместиться на полутора-двух страничках. Но для создания образа Борцову достаточно нескольких точных штрихов. Вот Вафля, держась на почтительном расстоянии от Серебряковых, появляется в саду; на нём измятый мешковатый костюм и нелепая панама. Большой и неуклюжий, он всё время жмётся по углам, боясь показаться назойливым и помешать. Порой в нём просыпается чувство собственного достоинства, и Вафля начинает отстаивать перед дядей Ваней свои наивные идеалы или давать отповедь Елене Андреевне, не знающей его имени-отчества. Но в большинстве случаев он просто покорно тушуется, не будучи в состоянии противостоять ни грубости дяди Вани, ни хамству Астрова. Есть что-то детское в том, как во время беспорядочной пальбы дяди Вани по профессору Серебрякову Вафля пытается спастись, взобравшись на садовую скамейку.
Борцов играет изумительно, лишний раз подтверждая старую театральную истину, что маленьких ролей не бывает. Его Вафля – такая же бесспорная удача спектакля, как дядя Ваня Юрия Соломина, Серебряков Юрия Каюрова или старая нянька Марина Елизаветы Солодовой.
…И конечно же, любимый автор Борцова, — Александр Николаевич Островский. В репертуаре Малого театра его пьесы занимают особое место. «Мне кажется, – говорит Виктор Андреевич, — что сейчас кроме Островского вообще ничего не надо ставить». Артист, чьё имя – Виктор Борцов – словно взято у самого драматурга, в своё время играл Петра в «Лесе», Досужева в «Доходном месте», Ахова («Не всё коту масленица»). Первой «островской» ролью Борцова стал бесшабашный Клавдий Горецкий. А спустя сорок с лишним лет «Волки и овцы» вернулись в репертуар Виктора Андреевича – в постановке, осуществлённой режиссёром Виталием Ивановым, артист сыграл одного из центральных персонажей, богатого помещика Михаила Борисовича Лыняева. Человек серьёзный и ответственный, Лыняев считает своим долгом присматривать за соседкой, молодой вдовой Купавиной, поскольку, по его мнению, «женщины ничего не знают, ничего не умеют, без опеки жить не могут». (Надо сказать, что поведение Купавиной только подтверждает правоту этих слов.) Лыняев неглуп, а должность почётного мирового судьи даёт ему независимость. В разговоре с ним Меропа Мурзавецкая, фактическая хозяйка губернии, даже не пытается привычно ханжить, ведь Лыняев видит её насквозь. Именно он произносит слова, вынесенные в заголовок пьесы: «Да разве кругом нас люди живут? Волки да овцы. Волки кушают овец, а овцы смиренно позволяют себя кушать».
Первое же появление Лыняева — Борцова заставляет вспомнить уайльдовских джентльменов – он хорош собой, элегантен и невозмутим. А главное – убеждённый холостяк. От женщин Лыняев бежит, как от чумы, подозревая их в коварном намерении насильно женить его на себе. Что, собственно, и происходит. Лыняева «кушает» Глафира, бедная родственница Мурзавецкой. Действует она в открытую, со всеми деталями и подробностями рассказывая Михайле Борисовичу, как могла бы его завлечь, будь на то её воля. Лыняев, даром что ленивый и «ожирелый», с удовольствием включается в игру: после общения с Купавиной так приятно поговорить с умной женщиной, да ещё и хорошенькой! «Волки и овцы», спектакль яркий, красочный и очень смешной, стоит посмотреть второй, третий, четвёртый раз хотя бы из-за знаменитой сцены обольщения. Лыняев слушает Глафиру с неподдельным интересом; ему кажется, что игра всё ещё идёт на равных, и он не замечает, что ловушка захлопнулась. Точно так же мы, зрители, не замечаем, как Борцов по ходу роли меняет амплуа — классический резонёр оборачивается простаком!
«Борцов настоящий Актёр, — говорит Ярослав Барышев, играющий Беркутова, — смотришь на него и радуешься. Он органичен сам по себе, а вдобавок ещё старается быть очень подлинным в деталях. В «Волках и овцах» он обязательно красит бороду, чтобы выглядеть помоложе. А потом приходят костюмеры и начинают ругаться разными словами, потому что воротнички после первого же спектакля становятся рыжими от грима».
«С Виктором Андреевичем всегда очень легко, — добавляет Александр Коршунов, исполнитель роли Мурзавецкого, — и в то же время ответственно, чтобы рядом с ним не оказаться фальшивым. В определённом смысле Борцов для меня критерий органики. Ему надо соответствовать».
В сегодняшнем «островском» репертуаре Виктора Борцова купец Большов из спектакля «Свои люди – сочтёмся!» (режиссёр Александр Четвёркин) занимает особое место. В большинстве пьес драматурга, разбирая того или иного персонажа, следует плясать от печки, то бишь от имени героя. Однако «Самсон Силыч Большов» – такое же имя-обманка, как, скажем, «Сила Ерофеич Грознов» в «Правде – хорошо, а счастье лучше». В отсылке к библейскому персонажу заключены уязвимость и двойственность замоскворецкого купца: Самсон Большов совсем не то, чем кажется самому себе. Он абсолютно искренен, когда распекает стряпчего Рисположенского (великолепная работа Владимира Носика) за пристрастие к «рюмочке», хотя для самого Самсона Силыча трезвость тоже не является нормой жизни. Лежащая в основе сюжета афера – объявить себя банкротом, чтобы не расплачиваться с кредиторами, — вызвана исключительно жадностью Большова. «Самсон Силыч купец богатейший, — рассуждает приказчик Лазарь Елизарыч, — …всё это дело… так, для препровождения времени затеял». Однако погоня за барышом не мешает Большову оставаться по-своему совестливым человеком: «У меня кредиторы богатые, что им сделается!» — говорит он в своё оправдание.
Двойственность персонажа читается и в его манере одеваться: вернувшись из города,
11.06.2004
Подробнее
Внимание:
12 июня 2004 года по техническим причинам Web-kacca Малого театра не работает. Приносим свои извинения за доставленные неудобства.
Подробнее
Актёры, занятые в спектаклях с 14 по 20 июня мая 2004 года.
Актёры, занятые в спектаклях с 14 по 20 июня мая 2004 года.
Актёры, занятые в спектаклях с 14 по 20 июня мая 2004 года.
14, 15, 16, 17 июня, основная сцена, «Отелло» театра «Чик бай Джаул» (Великобритания).
18 июня, основная сцена, «Коварство и любовь»: В.В.Андреева, Е.Г.Харитонова, А.Н.Евдокимова, Т.И.Короткова, В.А.Баринов, В.Г.Зотов, А.В.Клюквин, В.И.Бочкарёв, А.М.Торопов, Е.В.Самойлов, Д.А.Жулин, П.В.Абрамов, О.В.Доброван, А.Н.Анохин.
19 июня, основная сцена, «На всякого мудреца довольно простоты»: Л.Г.Кичанова, И.В.Муравьёва, Э.А.Быстрицкая, Т.П.Панкова, О.Л.Пашкова, Г.Г.Микшун, А.М.Жарова, Н.П.Швец, В.Г.Зотов, А.С.Потапов, Б.В.Клюев, А.В.Клюквин, Г.А.Дронов, А.Ю.Ермаков, П.В.Абрамов, А.Т.Манке, И.С.Григорьев.
20 июня, основная сцена, «Правда – хорошо, а счастье лучше»: Е.К.Глушенко, И.Ю.Леонова, Л.П.Полякова, Л.Г.Кичанова, Д.Н.Подгорная, Ю.В.Сафронова, Е.А.Кулешова, В.А.Низовой, В.И.Бочкарев, А.В.Клюквин, Г.В.Подгородинский, Г.А.Дронов, Д.Н.Зеничев, И.С.Григорьев.
14, 15, 16, 17 июня, основная сцена, «Отелло» театра «Чик бай Джаул» (Великобритания).
18 июня, основная сцена, «Коварство и любовь»: В.В.Андреева, Е.Г.Харитонова, А.Н.Евдокимова, Т.И.Короткова, В.А.Баринов, В.Г.Зотов, А.В.Клюквин, В.И.Бочкарёв, А.М.Торопов, Е.В.Самойлов, Д.А.Жулин, П.В.Абрамов, О.В.Доброван, А.Н.Анохин.
19 июня, основная сцена, «На всякого мудреца довольно простоты»: Л.Г.Кичанова, И.В.Муравьёва, Э.А.Быстрицкая, Т.П.Панкова, О.Л.Пашкова, Г.Г.Микшун, А.М.Жарова, Н.П.Швец, В.Г.Зотов, А.С.Потапов, Б.В.Клюев, А.В.Клюквин, Г.А.Дронов, А.Ю.Ермаков, П.В.Абрамов, А.Т.Манке, И.С.Григорьев.
20 июня, основная сцена, «Правда – хорошо, а счастье лучше»: Е.К.Глушенко, И.Ю.Леонова, Л.П.Полякова, Л.Г.Кичанова, Д.Н.Подгорная, Ю.В.Сафронова, Е.А.Кулешова, В.А.Низовой, В.И.Бочкарев, А.В.Клюквин, Г.В.Подгородинский, Г.А.Дронов, Д.Н.Зеничев, И.С.Григорьев.
Подробнее
«К 250-летию русского театра» А.И.Сумбатов-Южин ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА НАРОДНОМУ КОМИССАРУ ПРОСВЕЩЕНИЯ
«К 250-летию русского театра»
А.И.Сумбатов-Южин
ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА НАРОДНОМУ КОМИССАРУ ПРОСВЕЩЕНИЯ
А.И.Сумбатов-Южин
ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА НАРОДНОМУ КОМИССАРУ ПРОСВЕЩЕНИЯ
«К 250-летию русского театра»
А.И.Сумбатов-Южин
ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА НАРОДНОМУ КОМИССАРУ ПРОСВЕЩЕНИЯ
Март 21 дня 1924 года
Малый театр был открыт 14 октября ст. ст. 1824 года — в год окончательной отделки Грибоедовым «Горя от ума» и за год с небольшим до 14 декабря 1825 года. Это близкое соседство с двумя событиями, почти с равной силой ударившими, как таран, в вековые твердыни рабства и деспотии, с одной стороны, в ложь и условность старого театра, — с другой, определяло и путь, и задачи, и самый склад Малого театра. Сто лет он шел рука об руку с высшими устремлениями русской освободительной мысли, русской литературы, русской общественности и во главе всего русского театра боролся за высшие идеалы тем единственным оружием, которое дано в руки сцене — неотразимым влиянием художественных образов и великих мыслей на общественную психику тех миллионов людей, которые сто лет изо дня в день вливались в его зрительный зал. Все, что мог сделать театр как таковой для расчистки тернистого пути, которым шли к великой цели общего счастья и права люди активной общественной и политической борьбы, сделано Малым театром на всем протяжении его жизни и будет сделано им в будущем. При оценке его работы нельзя забывать ее тяжелых условий. Над ним стоял, как давящий пресс, гнет, общий для всей России, вокруг него и в нем самом было много сплошных полос косности, тупости и невежества, но он же всегда порождал и вырабатывал целые группы несокрушимых борцов за те начала, которые вызвали его к жизни сто лет назад, в эпоху «Горя от ума» и декабристов. И общественные, и социальные, и политические, и литературные, и, наконец, художественные разветвления этих начал образовали целую чащу, покрыли всю Россию своими побегами. Видоизменялись по существу, боролись, вырастали в гигантские размеры одни, отмирали другие идеалы и стремления. Много сменилось взглядов и доминирующих идей за эти сто лет. Малый театр нервно и трепетно жил с теми из них, которые вели к торжеству труда и свободы.
Государственное издательство ко дню юбилея Малого театра выпускает «Исторический сборник», который имеет целью осветить этапы его многосторонней вековой работы. Нет возможности в деловой записке, имеющей своим назначением представить правительству Республики вопиющие нужды Малого театра, уделять много места хотя бы конспектному очерку его прошлого. Но в нескольких строках, по возможности сжато, надо указать на некоторые важнейшие идеологические основания, которые дают ему неоспоримые права на государсгвен-ную поддержку в тот момент, когда ему грозит неминуемая гибель — момент, совпавший со столетием его существования.
Конечно, те бессмертные начала, на которых он построен и которые вечны, как солнце, никогда не исчезнут, если даже и разрушится его настоящая форма, если и распылится бережно и любовно созданное им дело. Но много времени пройдет, пока вновь сложится тот могучий художественный организм, который существует и работает теперь не покладая рук, не отступив от своего долга перед трудовой Россией ни на один день за все семь лет революции и советского строительства.
Я намеренно остановлюсь здесь лишь на немногих важных сторонах его художественной природы, оставляя в стороне весь пройденный путь его общественного значения. Его прошлое, и близкое нам, и далекое, знакомо всем, кому знаком весь исторический ход раскрепощения России за последние сто лет, а его неотступная и вполне бескорыстная работа за последние семь лет, без единого часа отступления от своего поста, на глазах у всех. И не мне, участнику этой работы, давать ей оценку. За эти годы театр довел до высшего напряжения ту же верность освободительным идеалам, которые в глухую пору звучали в трагических воплях Мочалова, в разрушительном юморе Щепкина, в великих типах Садовского, в труппе 80-х и 90-х годов, которая считала своим завещанием от своего прошлого, долгом в тяжелую пору злой реакции вызвать инициативой своих выдающихся членов впервые на сцену своего театра великие, бывшие под строгим запретом произведения Лопе де Вега, Шиллера, Гюго, Гете, звучавшие мощным призывом к борьбе, и одновременно продолжать художественную разработку Гоголя, Грибоедова, Островского, Шекспира — этих гениальных палачей всех наростов на русском и всечеловеческом горбе, — и их ценнейших соратников и последователей, наконец, в молодой труппе последней четверти века, с честью и убежденностью продолжающей то же дело, какое утвердили ее предшественники, внося в то же время новые, свежие струи в старые стены Варгинского дома под влиянием лихорадочно развивавшегося, ускоренного темпа движения, приведшего к 1917 году. Чуток и молод этот старый театр, хранящий в своих покрытых трещинами стенах общественную совесть и художественную силу русского актера. Сменяющиеся поколения его артистов непрерывно сменяли и формы творчества, — ни одно поколение не повторяло другого, каждый выдающийся деятель сцены Малого театра вносил свое оригинальное новое на его подмостки, но высшая культура дела прослоила весь вековой период его существования красной нитью проходящими по нем вечными принципами, без которых всякий театр мертв и мимолетен: жизненной правдой и яркой выразительностью артистического творчества. В этом и культ, и традиция, и смысл Малого театра, а вовсе не в том, в чем досужая болтовня их видит В этих началах и причина его бессмертия Если бы, допустим, рухнули эти старые стены и разбрелся собранный в них мощный художественный коллектив, — а это легко может случиться, как мы увидим дальше, — то можно поручиться, что через год любая из тех «единых воль», которые покрыли Москву сетью театральных новообразований и о которых речь впереди, выставила бы своим новым, а может быть, даже и революционным шагом именно то, что сто лет бережно и честно созидалось в рухнувшем доме Варгина наслоениями таланта русского актера и драматурга.
В 80-м году была отменена монополия императорских театров в столицах — одна из уродливейших форм кастрации искусства. Кстати сказать, может быть, именно потому, что Малый театр был в «заглазной» Москве, состоял всегда в загоне, а его сравнительно бедное помещение не позволяло располагаться на широкую ногу в его неприглядных ложах великим мира сего, может быть, именно поэтому-то и мог этот Малый театр — менее всех других придворный — стать тем театром, каким он стал, и сохранить свой внутренний строй в годы великой ломки. Он был создан в 1824 году, как это видно из объявления Дирекции императорских театров, хранящегося в печатном оригинале в Театральном музее А.А. Бахрушина, с виду только в качестве довеска к Большому Петровскому, впоследствии сгоревшему в 50-х годах. В этом объявлении обещается «в малом Театре» совершенно тот же репертуар всяких «театральных представлений» и с теми же артистами, как и в «большом». Официальные и близорукие его создатели на этом и ставили точку, не учитывая надвигавшейся эпохи, когда драматическому театру пробуждавшаяся Россия намечала один из главнейших постов в предстоящей столетней борьбе и за красоту и за свободу. Этому довеску скоро Щепкин и Мочалов, Грибоедов и Островский, Белинский и Грановский, и все, кто шел с ними и вслед за ними до наших дней, сузили иную гудьбу, далекую от судьбы всяких «представлений с пением и танцами». Этот довесок вызван был той в воздухе реявшей мыслью, осознанной в то время только «отборными умами века», что наступает длительный, но неизбежный период борьбы за раскрепощение мысли, в котором русскому драматургу и русскому актеру придется играть свою видную и значительную роль. До какого размера, до каких форм дорастет эта роль в будущем, предстояло указать вечно бьющейся, вечно изменяющейся волне и художественных и общественных идей и идеалов. Выделяемые народной силой таланты на протяжении века со сцены Малого театра упорно били во всякие плотины и заграждения, то ослабевая, то доходя до высшего напряжения, и свое дело сделали: уже через два-три десятилетия высший тип идейного театра — драматический театр — нашел свой центр, свою крепость — Малый театр. И внутри его пошла неутомимая работа. То ослабевали его силы, то вновь крепли, освежаемые новыми притоками, но дело шло вперед и вперед.
Когда отменена была монополия, 42 года тому назад, Москва стала покрываться сетью театров разных направлений и разных типов — я здесь буду говорить лишь о драматических сценах Москвы, более или менее крупных и постоянных. Конкуренция не ослабила Малого театра. Ряд тяжелых потерь артистов первоклассного значения, или неожиданно выхваченных в начале нашего века из строя Малого театра смертью и болезнями, или переменивших свои передовые позиции под влиянием возраста, непозволительное непонимание самой сущности идеологии Малого театра и его природы теми, кто в то время им управлял, — все это вместе взятое вызвало то, что на первые 5—6 лет нашего века посещаемость Малого театра относительно упала. К этому присоединилась японская война и вся жгучая атмосфера 1905 и 1906 годов, когда всем было не до театра. Но этих же лет оказалось достаточным, чтобы вновь вернуть ему и его временно ослабевшее влияние, и общественные симпатии, и прилив широкой публики, и, главное, чтобы дать ему время выработать из своих молодых сил скрепших, выдающихся работников сцены и призвать новые притоки крупных артистов с других сцен. Так продолжается и до текущего сезона. Эти периоды недолгих ослаблений — нормальное явление. Они всегда были в моменты смены коренного состава труппы или неудачной полосы в драматургии, были во всех театрах всего мира. Театр есть коллективный и вечно обновляющийся, а не единичный, индивидуальный художник, переживающий свои стадии роста, расцвета, увядания и, конечно, смерти. Театр вечно молод тем притоком живых талантов, какие выделяет из себя народ. И все эти бредни о смерти театра — клевета на него, полного неистощимых сил. Смертен и мимолетен лишь тот театр, который построен на одном человеке, его создавшем на принципе преобладания.
Малый театр молод, здоров и силен потому, что молода, здорова и сильна сама страна: она посылает и будет посылать, как посылала раньше, свои жизненные соки на поддержку огромного дела своего драматического театра, как сознательного творческого коллектива талантов драматурга и актера, объединенных вечными началами искусства от античного театра и до наших дней. Эти две силы неразрывны. Недаром Софокл и Эсхил, Шекспир и Мольер были и драматическими поэтами и драматическими актерами.
Малый театр — наиболее яркий тип того театра, который всецело опирается именно на эти две основные творческие силы, выделяемые гением народа. Как бы сильна ни была внутренняя, служебная дисциплина и режиссерский авторитет, без которых, конечно, немыслимо дело коллективного творчества, творчество само по себе и его процесс должны всецело принадлежать тем, кто творит. Только этим путем создаются великие произведения искусства — вечные, как книга, как статуя, как картина, и каждый день рождающиеся в полной жизненной силе, но в тот же день и умирающие, как спектакль. Творить может только сам творец: и замысел и выполнение его тогда высоко ценны, когда они зарождаются и вызревают в душе художника. Никакое вмешательство в это дело не проходит без ущерба для ценности самого создания. Нет никакого сомнения, что Толстой и Достоевский не были бы ни тем, ни другим в своих гениальных творениях, если бы все, что они дали в них, не имело бы единым источником их личной творческой инициативы, если бы образы и мысли, ими созданные, не зарождались именно в каждом из них и не осуществлялись именно их творческой волей, со всеми им свойственными особенностями и подхода к созданию и всего процесса создания. Допустима ли мысль, что если бы даже гений Достоевского руководил гением Толстого во время этого процесса, то могла бы появиться «Война и мир» или обратно—«Карамазовы»? Может ли проявиться сила творческой мысли под указкою другой, пусть такой же властной и такой же творческой силы? Одна непременно подавит другую. Творчество руководимого станет просто орудием творчества руководящего. материалом для работы первого. Это аксиома. Надо бережно хранить права таланта на полную художественную инициативу и на весь процесс создания. История Малого театра не дает никакой возможности установить, что Щепкин, Мочалов, Садовские, Шумский, Самарин, Живокини, Ленский, Горев, Рыбаков, Колосова, Медведева, Акимова, Федотова, Ермолова, Никулина и целый ряд других первоклассных творческих сил, ныне сошедших со сцены, создавших целые эпохи русского искусства, бы и созданы творчеством директоров или режиссеров их времени: они выросли сами из себя и собою создавали свой театр.
Этим путем вырос и по этому пути идет Малый театр. Он особенно ярок в эпохи, когда народ богат талантами, бледнеет, когда наступает временный неурожай на них, но принцип артистической или поэтической инициативы, свободного художественно-творческого труда есть основной камень, на котором стоит все его дело, опирается его право на живую связь с жизнью страны и которое делает его постольку жизнеспособным, поскольку жизнеспособен его народ. Сеть театров, покрывших Москву в течение всего времени, как отменена монополия, выработала и иной тип театра — театр, в котором эта инициатива почти целиком сосредоточена в волевом напряжении некоего третьего. Обыкновенно этот некий третий соединяет в своем лице и руководителя и режиссера. Последнего в гипертрофированном всегда размере. Опять-таки не место здесь ни оценивать, ни оспаривать это явление. Достаточно заметить, что оно получает все большее и большее распространение. И так как волевое начало бесспорно требует прежде всего сильного представителя этого начала, одаренного выдающимся административным и, конечно, режиссерским дарованием любого оттенка и направления, что редко соединяется с талантом артистическим, то созданный им спектакль целиком окрашивается его личным спектром, и в этой окраске этот спектакль представляет лишь точное отражение, как в зеркале, только того, что видит в пьесе и ее представлении на сцене единственный автор спектакля, то есть этот «повелительный императив» театра. Каждый живой участник действия, как бы он ни был талантлив, непременно является тем же отражением, а не самостоятельным источником света.
Не будем вдаваться в разбор того, какой театр лучше, какой хуже. Может быть, этот прием творчества спектакля дает иногда прекрасные достижения. Может быть, эта форма творчества, при которой поэт и актер, как и вся nature morte спектакля, есть только орудие в руках одного, представляег собою наилучшую практическую утилизацию искусства, особенно, когда с соизволения «категорического императива» под его строгой ферулой на поверхности спектакля поблескивают и бриллиантовые вспышки отдельного сценического дарования, прорывающиеся между пальцами властной руки, налегшей на спектакль. Наконец, может быть, эти императивы данного театра в силу личного дарования и имеют право на то, чтобы класть на дело свой отпечаток и создавать свои спектакли как выявления своего единоличного художественного замысла, хотя бы за счет чужих, порабощенных сил. Все это может быть. Но это, несомненно, не вечное начало творческого театра. Это одна из форм, убивающих личный почин, обращающих проблески народного гения в чисто служебную, едва ли не машинную силу.
Результаты этого очень мощного и растущего явления — повторяю, может быть, во многих случаях очень любопытного и целыми эпохами модного — очень печальны и требуют сильного противовеса для защиты и укрепления значения не модных, а вечных основ театра — актера и драматурга — во всей полноте их художественного приоритета.
Если не будет театра, где действительно большой артист будет поставлен в условия, при которых только и может вырасти его талант, где за ним оставалось бы право свободной творческой инициативы и где вместе с тем он сам лично нес бы полную ответственность за все, что он создал, тяжела будет и без того тяжелая из тяжких судьба русской сцены. Нельзя не быть тому театру, в который, правда, наряду со многим негодным, стекались и стекаются ценнейшие самостоятельные творцы сценических образов, лучшие воплотители луч-шнх поэтических созданий, творцы целых школ театрального мастерства, в дружном, непрерывном труде из десятилетия в десятилетие двигающие вперед и вперед свое дело, сохраняя из прошлого то, что никогда не истлеет, принося в себе отзвуки и творческие соки той современной им жизни, которая выслала их вперед. Таким сборным пунктом творческих сил страны и лабораторией их художественного труда был и остается Малый театр. Недаром вся сценическая Россия рвется на его сцену.
Театр единой воли дал много плюсов. В противоположность тому, чего страстно требует этот театр для Малого, то есть скорейшего его уничтожения, Малый от всей души желает успеха — конечно, заслуженного, а не рекламного — всем тем крупным людям, которые создали эти театры единоличной воли.
Но для того, чтобы под их влиянием не мельчала и не гасла творческая сила русского актера, а это безусловно замечается за последнюю четверть века под давлением этого перемещения инициативы и ответственности с подлинных творцов спектакля в одну из боковых или даже пусть центральных его точек; чтобы драматург имел сцену, на которой между ним и народом были единственными посредниками его воплощающие и с его творчеством слитые в одно путем творческого же проникновения артисты; чтобы жизнь театра не находилась в полной зависимости от жизни одного индивидуального лица, а была связана с вечным приливом живых творческих сил страны; чтобы было сохранено в театре то, что стало наконец неотъемлемой собственностью трудовых масс, у которых никто не вправе отнять великих писателей, художников, скульпторов, а значит, и актеров, личным гением или талантом освещавших целые эпохи мрака и тьмы, — для всего этого надо, кроме тех театров, которые живут единой волей — индивидуальной — и умирают одновременно с тем, кто проявлял эту волю, — кроме этих театров, надо сберечь и поддержать театр национального гения, собирателя и сплотителя великих сил, выделяемых всем народом страны без различия класса и рас.
Малый театр стоит во главе этого типа театров. Смело можно сказать, он ведет их, верный своему художественному и общественному пути. На глазах советской власти его бескорыстная и непрерывная работа и в его стенах и по всей периферии Москвы. Ценность его для новой трудовой России утверждается не единичными заверениями его сторонников и слуг, а неудержимым тяготением к нему, несмотря на все усилия его противников, трудовых пролетарских масс, потоком заполняющих все места, доступные их средствам, заливающих проходы его балконов и галлерей. Жажда знать и воспринимать, жажда обладать всем, что было доступно раньше лишь избранным, делает то, что в будни и праздники не только люди трудовой Москвы всех классов и положений, не только приезжие издалека, но и пришедшие пешком крестьяне соседних деревень расхватывают мало-мальски дешевые билеты. Об этой публике всю жизнь грезил и тосковал Малый театр. «Решение судеб театра в Париже в руках 10% населения, а в Москве едва 0,4. Это не публика. Это кучка людей», — писал я в своей статье в 1901 году. Время это миновало. Но именно к этому моменту окончательно иссякли его материальные силы. Дух его бодр, но тело немощно.
В настоящем докладе нельзя обойтись без этого общего очертания идеологии и природы Малого театра. Без этого вступления не были бы понятны его притязания на поддержку в то время, когда материальные ресурсы Республики переживают первые дни своего оздоровления и, как всегда бывает в такие дни, еще не окрепли в должной мере и степени. Если бы Малый театр был просто очень хорошим, даже выдающимся театром, у него, пожалуй, не было бы тех неоспоримых прав на государственную поддержку при этих условиях материального кризиса страны. Но из изложенного анализа его существа выясняется его кровная связь с народом, с его духовными и с его общественными запросами. Малый театр — один из его жизненных органов, имеющий свои разветвления по всему необъятному пространству его территории, орган, росший и крепнувший вместе с ростом и укреплением народной воли и народной борьбы за свои права, за разум и свободу. Несчастливцевы, пешком разносившие по дремучему лесу старой России великие мысли и образы величайших поэтов мира, видели в старом Варгинском доме все сто лет свою опору и путеводную звезду и прежде всего собирательную силу свободного творческого начала, уже давшего и дающего так много и великих и ценных сотрудников общего народного дела, в котором театр призван быть одним из мощных участников...
А.И.Сумбатов-Южин
ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА НАРОДНОМУ КОМИССАРУ ПРОСВЕЩЕНИЯ
Март 21 дня 1924 года
Малый театр был открыт 14 октября ст. ст. 1824 года — в год окончательной отделки Грибоедовым «Горя от ума» и за год с небольшим до 14 декабря 1825 года. Это близкое соседство с двумя событиями, почти с равной силой ударившими, как таран, в вековые твердыни рабства и деспотии, с одной стороны, в ложь и условность старого театра, — с другой, определяло и путь, и задачи, и самый склад Малого театра. Сто лет он шел рука об руку с высшими устремлениями русской освободительной мысли, русской литературы, русской общественности и во главе всего русского театра боролся за высшие идеалы тем единственным оружием, которое дано в руки сцене — неотразимым влиянием художественных образов и великих мыслей на общественную психику тех миллионов людей, которые сто лет изо дня в день вливались в его зрительный зал. Все, что мог сделать театр как таковой для расчистки тернистого пути, которым шли к великой цели общего счастья и права люди активной общественной и политической борьбы, сделано Малым театром на всем протяжении его жизни и будет сделано им в будущем. При оценке его работы нельзя забывать ее тяжелых условий. Над ним стоял, как давящий пресс, гнет, общий для всей России, вокруг него и в нем самом было много сплошных полос косности, тупости и невежества, но он же всегда порождал и вырабатывал целые группы несокрушимых борцов за те начала, которые вызвали его к жизни сто лет назад, в эпоху «Горя от ума» и декабристов. И общественные, и социальные, и политические, и литературные, и, наконец, художественные разветвления этих начал образовали целую чащу, покрыли всю Россию своими побегами. Видоизменялись по существу, боролись, вырастали в гигантские размеры одни, отмирали другие идеалы и стремления. Много сменилось взглядов и доминирующих идей за эти сто лет. Малый театр нервно и трепетно жил с теми из них, которые вели к торжеству труда и свободы.
Государственное издательство ко дню юбилея Малого театра выпускает «Исторический сборник», который имеет целью осветить этапы его многосторонней вековой работы. Нет возможности в деловой записке, имеющей своим назначением представить правительству Республики вопиющие нужды Малого театра, уделять много места хотя бы конспектному очерку его прошлого. Но в нескольких строках, по возможности сжато, надо указать на некоторые важнейшие идеологические основания, которые дают ему неоспоримые права на государсгвен-ную поддержку в тот момент, когда ему грозит неминуемая гибель — момент, совпавший со столетием его существования.
Конечно, те бессмертные начала, на которых он построен и которые вечны, как солнце, никогда не исчезнут, если даже и разрушится его настоящая форма, если и распылится бережно и любовно созданное им дело. Но много времени пройдет, пока вновь сложится тот могучий художественный организм, который существует и работает теперь не покладая рук, не отступив от своего долга перед трудовой Россией ни на один день за все семь лет революции и советского строительства.
Я намеренно остановлюсь здесь лишь на немногих важных сторонах его художественной природы, оставляя в стороне весь пройденный путь его общественного значения. Его прошлое, и близкое нам, и далекое, знакомо всем, кому знаком весь исторический ход раскрепощения России за последние сто лет, а его неотступная и вполне бескорыстная работа за последние семь лет, без единого часа отступления от своего поста, на глазах у всех. И не мне, участнику этой работы, давать ей оценку. За эти годы театр довел до высшего напряжения ту же верность освободительным идеалам, которые в глухую пору звучали в трагических воплях Мочалова, в разрушительном юморе Щепкина, в великих типах Садовского, в труппе 80-х и 90-х годов, которая считала своим завещанием от своего прошлого, долгом в тяжелую пору злой реакции вызвать инициативой своих выдающихся членов впервые на сцену своего театра великие, бывшие под строгим запретом произведения Лопе де Вега, Шиллера, Гюго, Гете, звучавшие мощным призывом к борьбе, и одновременно продолжать художественную разработку Гоголя, Грибоедова, Островского, Шекспира — этих гениальных палачей всех наростов на русском и всечеловеческом горбе, — и их ценнейших соратников и последователей, наконец, в молодой труппе последней четверти века, с честью и убежденностью продолжающей то же дело, какое утвердили ее предшественники, внося в то же время новые, свежие струи в старые стены Варгинского дома под влиянием лихорадочно развивавшегося, ускоренного темпа движения, приведшего к 1917 году. Чуток и молод этот старый театр, хранящий в своих покрытых трещинами стенах общественную совесть и художественную силу русского актера. Сменяющиеся поколения его артистов непрерывно сменяли и формы творчества, — ни одно поколение не повторяло другого, каждый выдающийся деятель сцены Малого театра вносил свое оригинальное новое на его подмостки, но высшая культура дела прослоила весь вековой период его существования красной нитью проходящими по нем вечными принципами, без которых всякий театр мертв и мимолетен: жизненной правдой и яркой выразительностью артистического творчества. В этом и культ, и традиция, и смысл Малого театра, а вовсе не в том, в чем досужая болтовня их видит В этих началах и причина его бессмертия Если бы, допустим, рухнули эти старые стены и разбрелся собранный в них мощный художественный коллектив, — а это легко может случиться, как мы увидим дальше, — то можно поручиться, что через год любая из тех «единых воль», которые покрыли Москву сетью театральных новообразований и о которых речь впереди, выставила бы своим новым, а может быть, даже и революционным шагом именно то, что сто лет бережно и честно созидалось в рухнувшем доме Варгина наслоениями таланта русского актера и драматурга.
В 80-м году была отменена монополия императорских театров в столицах — одна из уродливейших форм кастрации искусства. Кстати сказать, может быть, именно потому, что Малый театр был в «заглазной» Москве, состоял всегда в загоне, а его сравнительно бедное помещение не позволяло располагаться на широкую ногу в его неприглядных ложах великим мира сего, может быть, именно поэтому-то и мог этот Малый театр — менее всех других придворный — стать тем театром, каким он стал, и сохранить свой внутренний строй в годы великой ломки. Он был создан в 1824 году, как это видно из объявления Дирекции императорских театров, хранящегося в печатном оригинале в Театральном музее А.А. Бахрушина, с виду только в качестве довеска к Большому Петровскому, впоследствии сгоревшему в 50-х годах. В этом объявлении обещается «в малом Театре» совершенно тот же репертуар всяких «театральных представлений» и с теми же артистами, как и в «большом». Официальные и близорукие его создатели на этом и ставили точку, не учитывая надвигавшейся эпохи, когда драматическому театру пробуждавшаяся Россия намечала один из главнейших постов в предстоящей столетней борьбе и за красоту и за свободу. Этому довеску скоро Щепкин и Мочалов, Грибоедов и Островский, Белинский и Грановский, и все, кто шел с ними и вслед за ними до наших дней, сузили иную гудьбу, далекую от судьбы всяких «представлений с пением и танцами». Этот довесок вызван был той в воздухе реявшей мыслью, осознанной в то время только «отборными умами века», что наступает длительный, но неизбежный период борьбы за раскрепощение мысли, в котором русскому драматургу и русскому актеру придется играть свою видную и значительную роль. До какого размера, до каких форм дорастет эта роль в будущем, предстояло указать вечно бьющейся, вечно изменяющейся волне и художественных и общественных идей и идеалов. Выделяемые народной силой таланты на протяжении века со сцены Малого театра упорно били во всякие плотины и заграждения, то ослабевая, то доходя до высшего напряжения, и свое дело сделали: уже через два-три десятилетия высший тип идейного театра — драматический театр — нашел свой центр, свою крепость — Малый театр. И внутри его пошла неутомимая работа. То ослабевали его силы, то вновь крепли, освежаемые новыми притоками, но дело шло вперед и вперед.
Когда отменена была монополия, 42 года тому назад, Москва стала покрываться сетью театров разных направлений и разных типов — я здесь буду говорить лишь о драматических сценах Москвы, более или менее крупных и постоянных. Конкуренция не ослабила Малого театра. Ряд тяжелых потерь артистов первоклассного значения, или неожиданно выхваченных в начале нашего века из строя Малого театра смертью и болезнями, или переменивших свои передовые позиции под влиянием возраста, непозволительное непонимание самой сущности идеологии Малого театра и его природы теми, кто в то время им управлял, — все это вместе взятое вызвало то, что на первые 5—6 лет нашего века посещаемость Малого театра относительно упала. К этому присоединилась японская война и вся жгучая атмосфера 1905 и 1906 годов, когда всем было не до театра. Но этих же лет оказалось достаточным, чтобы вновь вернуть ему и его временно ослабевшее влияние, и общественные симпатии, и прилив широкой публики, и, главное, чтобы дать ему время выработать из своих молодых сил скрепших, выдающихся работников сцены и призвать новые притоки крупных артистов с других сцен. Так продолжается и до текущего сезона. Эти периоды недолгих ослаблений — нормальное явление. Они всегда были в моменты смены коренного состава труппы или неудачной полосы в драматургии, были во всех театрах всего мира. Театр есть коллективный и вечно обновляющийся, а не единичный, индивидуальный художник, переживающий свои стадии роста, расцвета, увядания и, конечно, смерти. Театр вечно молод тем притоком живых талантов, какие выделяет из себя народ. И все эти бредни о смерти театра — клевета на него, полного неистощимых сил. Смертен и мимолетен лишь тот театр, который построен на одном человеке, его создавшем на принципе преобладания.
Малый театр молод, здоров и силен потому, что молода, здорова и сильна сама страна: она посылает и будет посылать, как посылала раньше, свои жизненные соки на поддержку огромного дела своего драматического театра, как сознательного творческого коллектива талантов драматурга и актера, объединенных вечными началами искусства от античного театра и до наших дней. Эти две силы неразрывны. Недаром Софокл и Эсхил, Шекспир и Мольер были и драматическими поэтами и драматическими актерами.
Малый театр — наиболее яркий тип того театра, который всецело опирается именно на эти две основные творческие силы, выделяемые гением народа. Как бы сильна ни была внутренняя, служебная дисциплина и режиссерский авторитет, без которых, конечно, немыслимо дело коллективного творчества, творчество само по себе и его процесс должны всецело принадлежать тем, кто творит. Только этим путем создаются великие произведения искусства — вечные, как книга, как статуя, как картина, и каждый день рождающиеся в полной жизненной силе, но в тот же день и умирающие, как спектакль. Творить может только сам творец: и замысел и выполнение его тогда высоко ценны, когда они зарождаются и вызревают в душе художника. Никакое вмешательство в это дело не проходит без ущерба для ценности самого создания. Нет никакого сомнения, что Толстой и Достоевский не были бы ни тем, ни другим в своих гениальных творениях, если бы все, что они дали в них, не имело бы единым источником их личной творческой инициативы, если бы образы и мысли, ими созданные, не зарождались именно в каждом из них и не осуществлялись именно их творческой волей, со всеми им свойственными особенностями и подхода к созданию и всего процесса создания. Допустима ли мысль, что если бы даже гений Достоевского руководил гением Толстого во время этого процесса, то могла бы появиться «Война и мир» или обратно—«Карамазовы»? Может ли проявиться сила творческой мысли под указкою другой, пусть такой же властной и такой же творческой силы? Одна непременно подавит другую. Творчество руководимого станет просто орудием творчества руководящего. материалом для работы первого. Это аксиома. Надо бережно хранить права таланта на полную художественную инициативу и на весь процесс создания. История Малого театра не дает никакой возможности установить, что Щепкин, Мочалов, Садовские, Шумский, Самарин, Живокини, Ленский, Горев, Рыбаков, Колосова, Медведева, Акимова, Федотова, Ермолова, Никулина и целый ряд других первоклассных творческих сил, ныне сошедших со сцены, создавших целые эпохи русского искусства, бы и созданы творчеством директоров или режиссеров их времени: они выросли сами из себя и собою создавали свой театр.
Этим путем вырос и по этому пути идет Малый театр. Он особенно ярок в эпохи, когда народ богат талантами, бледнеет, когда наступает временный неурожай на них, но принцип артистической или поэтической инициативы, свободного художественно-творческого труда есть основной камень, на котором стоит все его дело, опирается его право на живую связь с жизнью страны и которое делает его постольку жизнеспособным, поскольку жизнеспособен его народ. Сеть театров, покрывших Москву в течение всего времени, как отменена монополия, выработала и иной тип театра — театр, в котором эта инициатива почти целиком сосредоточена в волевом напряжении некоего третьего. Обыкновенно этот некий третий соединяет в своем лице и руководителя и режиссера. Последнего в гипертрофированном всегда размере. Опять-таки не место здесь ни оценивать, ни оспаривать это явление. Достаточно заметить, что оно получает все большее и большее распространение. И так как волевое начало бесспорно требует прежде всего сильного представителя этого начала, одаренного выдающимся административным и, конечно, режиссерским дарованием любого оттенка и направления, что редко соединяется с талантом артистическим, то созданный им спектакль целиком окрашивается его личным спектром, и в этой окраске этот спектакль представляет лишь точное отражение, как в зеркале, только того, что видит в пьесе и ее представлении на сцене единственный автор спектакля, то есть этот «повелительный императив» театра. Каждый живой участник действия, как бы он ни был талантлив, непременно является тем же отражением, а не самостоятельным источником света.
Не будем вдаваться в разбор того, какой театр лучше, какой хуже. Может быть, этот прием творчества спектакля дает иногда прекрасные достижения. Может быть, эта форма творчества, при которой поэт и актер, как и вся nature morte спектакля, есть только орудие в руках одного, представляег собою наилучшую практическую утилизацию искусства, особенно, когда с соизволения «категорического императива» под его строгой ферулой на поверхности спектакля поблескивают и бриллиантовые вспышки отдельного сценического дарования, прорывающиеся между пальцами властной руки, налегшей на спектакль. Наконец, может быть, эти императивы данного театра в силу личного дарования и имеют право на то, чтобы класть на дело свой отпечаток и создавать свои спектакли как выявления своего единоличного художественного замысла, хотя бы за счет чужих, порабощенных сил. Все это может быть. Но это, несомненно, не вечное начало творческого театра. Это одна из форм, убивающих личный почин, обращающих проблески народного гения в чисто служебную, едва ли не машинную силу.
Результаты этого очень мощного и растущего явления — повторяю, может быть, во многих случаях очень любопытного и целыми эпохами модного — очень печальны и требуют сильного противовеса для защиты и укрепления значения не модных, а вечных основ театра — актера и драматурга — во всей полноте их художественного приоритета.
Если не будет театра, где действительно большой артист будет поставлен в условия, при которых только и может вырасти его талант, где за ним оставалось бы право свободной творческой инициативы и где вместе с тем он сам лично нес бы полную ответственность за все, что он создал, тяжела будет и без того тяжелая из тяжких судьба русской сцены. Нельзя не быть тому театру, в который, правда, наряду со многим негодным, стекались и стекаются ценнейшие самостоятельные творцы сценических образов, лучшие воплотители луч-шнх поэтических созданий, творцы целых школ театрального мастерства, в дружном, непрерывном труде из десятилетия в десятилетие двигающие вперед и вперед свое дело, сохраняя из прошлого то, что никогда не истлеет, принося в себе отзвуки и творческие соки той современной им жизни, которая выслала их вперед. Таким сборным пунктом творческих сил страны и лабораторией их художественного труда был и остается Малый театр. Недаром вся сценическая Россия рвется на его сцену.
Театр единой воли дал много плюсов. В противоположность тому, чего страстно требует этот театр для Малого, то есть скорейшего его уничтожения, Малый от всей души желает успеха — конечно, заслуженного, а не рекламного — всем тем крупным людям, которые создали эти театры единоличной воли.
Но для того, чтобы под их влиянием не мельчала и не гасла творческая сила русского актера, а это безусловно замечается за последнюю четверть века под давлением этого перемещения инициативы и ответственности с подлинных творцов спектакля в одну из боковых или даже пусть центральных его точек; чтобы драматург имел сцену, на которой между ним и народом были единственными посредниками его воплощающие и с его творчеством слитые в одно путем творческого же проникновения артисты; чтобы жизнь театра не находилась в полной зависимости от жизни одного индивидуального лица, а была связана с вечным приливом живых творческих сил страны; чтобы было сохранено в театре то, что стало наконец неотъемлемой собственностью трудовых масс, у которых никто не вправе отнять великих писателей, художников, скульпторов, а значит, и актеров, личным гением или талантом освещавших целые эпохи мрака и тьмы, — для всего этого надо, кроме тех театров, которые живут единой волей — индивидуальной — и умирают одновременно с тем, кто проявлял эту волю, — кроме этих театров, надо сберечь и поддержать театр национального гения, собирателя и сплотителя великих сил, выделяемых всем народом страны без различия класса и рас.
Малый театр стоит во главе этого типа театров. Смело можно сказать, он ведет их, верный своему художественному и общественному пути. На глазах советской власти его бескорыстная и непрерывная работа и в его стенах и по всей периферии Москвы. Ценность его для новой трудовой России утверждается не единичными заверениями его сторонников и слуг, а неудержимым тяготением к нему, несмотря на все усилия его противников, трудовых пролетарских масс, потоком заполняющих все места, доступные их средствам, заливающих проходы его балконов и галлерей. Жажда знать и воспринимать, жажда обладать всем, что было доступно раньше лишь избранным, делает то, что в будни и праздники не только люди трудовой Москвы всех классов и положений, не только приезжие издалека, но и пришедшие пешком крестьяне соседних деревень расхватывают мало-мальски дешевые билеты. Об этой публике всю жизнь грезил и тосковал Малый театр. «Решение судеб театра в Париже в руках 10% населения, а в Москве едва 0,4. Это не публика. Это кучка людей», — писал я в своей статье в 1901 году. Время это миновало. Но именно к этому моменту окончательно иссякли его материальные силы. Дух его бодр, но тело немощно.
В настоящем докладе нельзя обойтись без этого общего очертания идеологии и природы Малого театра. Без этого вступления не были бы понятны его притязания на поддержку в то время, когда материальные ресурсы Республики переживают первые дни своего оздоровления и, как всегда бывает в такие дни, еще не окрепли в должной мере и степени. Если бы Малый театр был просто очень хорошим, даже выдающимся театром, у него, пожалуй, не было бы тех неоспоримых прав на государственную поддержку при этих условиях материального кризиса страны. Но из изложенного анализа его существа выясняется его кровная связь с народом, с его духовными и с его общественными запросами. Малый театр — один из его жизненных органов, имеющий свои разветвления по всему необъятному пространству его территории, орган, росший и крепнувший вместе с ростом и укреплением народной воли и народной борьбы за свои права, за разум и свободу. Несчастливцевы, пешком разносившие по дремучему лесу старой России великие мысли и образы величайших поэтов мира, видели в старом Варгинском доме все сто лет свою опору и путеводную звезду и прежде всего собирательную силу свободного творческого начала, уже давшего и дающего так много и великих и ценных сотрудников общего народного дела, в котором театр призван быть одним из мощных участников...
10.06.2004
Подробнее
«К 250-летию русского театра» А.И. Сумбатов-Южин СТУДЕНТ и 38-й № ГАЛЛЕРЕИ МАЛОГО ТЕАТРА
«К 250-летию русского театра»
А.И. Сумбатов-Южин
СТУДЕНТ и 38-й № ГАЛЛЕРЕИ МАЛОГО ТЕАТРА
А.И. Сумбатов-Южин
СТУДЕНТ и 38-й № ГАЛЛЕРЕИ МАЛОГО ТЕАТРА
«К 250-летию русского театра»
А.И. Сумбатов-Южин
СТУДЕНТ и 38-й № ГАЛЛЕРЕИ МАЛОГО ТЕАТРА
В половине августа 1877 года в погожий летний день я вышел из курского поезда и вступил на московскую территорию. Я только что кончил Тифлисскую гимназию и направлялся в тогдашний Санкт-Петербургский университет.
Здесь необходимо сделать небольшую, отчасти автобиографическую предпосылку, чтобы читатель знал, на каком экране отражалось все то, о чем пойдет речь.
И тогда, как и теперь, как и в промежутки этих «тогда» и «теперь», и ранее этого «тогда» в молодом пласте русского мира всех классов и всех национальностей существовал довольно обширный слой молодежи, для которого литературная и театральная часть общерусской жизни была неотделимой — смело можно сказать, — доминирующей надо всем остальным стороною его духовных устремлений, его жизненного тяготения. Все вопросы и общего и личного характера в душах юношей, образовывавших этот слой, возникали и разрешались в преломлении театра и литературы, как для других слоев того же молодого пласта — в политическом, социальном, научном, религиозном преломлениях, а для слоев менее идеологического свойства — в преломлении их личного приспособления к жизненной борьбе за себя. Принадлежность к тому или другому слою обусловливалась и природой каждого индивидуального организма и обстоятельствами, лежащими вне его воли. Осуждать кого-либо за то, что он входил в состав того или иного слоя, было бы так же несправедливо, как осуждать рыбу за то, что она не порхает по деревьям, и птицу, что она не ныряет на дно реки.
В числе органических крупиц, образовавших — коротко говоря — «литературно-театральный» слой молодежи того времени, был и я вместе с немногими друзьями моего детства, из тесного и немногочисленного кружка которых двое — Вл.И.Немирович-Данченко и я — срослись с этим слоем с первых классов гимназии, да так и остались в нем до наших дней, растеряв на пути и тех двух-трех человек, которые жили в этом же мире театрально-литературного преломления. В предшествующие студенчеству наши гимназические годы мы оба, да еще покойный В.Г.Туманов, одолевали бесчисленные препятствия гимназической ферулы для устройства всяких тайных спектаклей на окраинах и частных квартирах, куда не досягали бы проницательные взоры надзирателей, классных наставников и всякого рода шпиков по обязанности или по призванию, для посещения запретных зрелищ в запретные дни, для чтения книг, не одобренных ученым комитетом министерства народного просвещения для гимназий, где даже особо смелые и поэтому особенно любимые учителя словесности в своем дерзновении не смели в классах заходить дальше «Песни о вещем Олеге» и избранных мест из «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Конечно, вне классов «Современник» и «Русское слово» 60-х годов открывали нам существование Толстых и Тургеневых, Чернышевских и Добролюбовых, а «Колокол» доносил до нас могучие раскаты Герцена. Не забудьте, что это были не 60-е, а 70-е годы, эпоха Д.А. Толстого и М.Н.Каткова, замундштучивших классицизмом бодрый порыв юности после эпохи освобождения. Это была пора, когда внимание, прилежание и поведение по всей линии могли заменить знание, когда тифлисские гимназисты подозревались в сепаратических стремлениях и сочувствии Польше — словом, когда крутой поворот назад был лозунгом эпохи.
Как только аттестаты зрелости сняли с нас синие с серебряными галунчиками мундиры и как только мы утопили Кюнера в мутных волнах Куры, немедленно, в ожидании разъезда в университеты в августе месяце, «люди литературно-театрального преломления» опрометью кинулись к пассивному и активному участию в театре. Наш фанатизм доходил до того, что мы смотрели на кончивших наших товарищей, не умевших или не хотевших играть в затеваемых нами спектаклях, не только как на тупиц, но просто как на изменников какому-то призванию, какому-то неписанному договору — «жить и умереть» в театре по завету Белинского. До сих пор не могу без смеха вспомнить унылые физиономии наших бедных друзей по гимназии, совершенно, говоря деликатно, «не имевших сценических данных», но запряженных нашим молодым деспотизмом в сбрую всяких Новосильских и Бординых и беспомощно барахтавшихся в пучинах объемистых ролей. Были случаи, когда от нашего насилия спасались только бегством из города или вмешательством престарелых матерей, отпрашивавших своих детей от участия в наших затеях, как от воинской повинности. Трудно было ладить студенческие спектакли летом 1877 года в Тифлисе будущим директорам государственных академических театров!! Во всяком случае, не легче, чем теперь...
Лично моей характерной чертой было — здесь я говорю только о себе — мое слепое преклонение перед профессиональными актерами местной труппы этого лета 1877 года. Между ними, правда, было несколько очень даровитых людей, к сожалению, сильно разменявшихся на мелочь в своей дальнейшей карьере, но для меня самый факт принадлежности кого бы то ни было к труппе А.А.Яблочкина раньше или С.А.Пальма в лето освобождения от Кюнера уже озарял человека сиянием избранного мужа. От премьерши труппы до выходного артиста, от изящной ingenue или coquette до третьей комической старухи я был определенно и несомненно влюблен во всех вместе и порознь, и встреча с кем-либо из них в жизни — на улице, на гулянье, в ресторане — вгоняла меня в предательскую краску, а весь день встречи наполнял особым смыслом и счастьем. Должен покаяться, что на это лето я сильно изменил литературе, кроме, конечно, драматической. Все мои силы ушли на общение с театром, и когда в августе я пустился в путь в Санкт-Петербург, к месту моего назначения, мой маршрут, несмотря на ограниченность моих студенческих капиталов, поражал своей неопределенностью и мог навести на самые подозрительные мысли любого Шерлока Холмса. Задержавшись лишний день во Владикавказе только для того, чтобы посмотреть прелестную Погодину-Долинскую в «Двух сиротках», я миновал Ростов, ибо в его труппе не было моих знакомых, доехал до Харькова, где служил некто Кубалов, актер на выходных ролях в Тифлисской труппе Пальма, из Харькова — в Орел, оттуда, повидавшись с В.В.Шумилиным и посмотрев его в «Блуждающих огнях», проехал через Елец в Воронеж повидаться с Е.Е.Черновым, потом опять вернулся в Елец, где служил тот сезон П.П.Протасов, заглянул в Тулу, уж не помню для кого, и только после всех этих заячьих петель добрался до Москвы.
Москва была мне не чужая. По рассказам отца и матери я уже знал о Щепкине и Садовском (уже покойных), о Самарине и Шумском, а от Немировича, опередившего меня на один класс и учебный сезон 1876/77 года уже бывшего студентом Московского университета и работавшего в московских газетах, о блестящих дебютах Ленского, о Федотовой и Медведевой, о Решимове и молоденькой звездочке, едва всходившей, Ермоловой. По черте характера, свойственной людям литературно-театрального преломления, я оппозиционно относился к оценкам Немировича, который, в противоположность мне, отличался необыкновенно сильно обостренным критическим задором и с мужеством, сохраненным им и в более зрелом возрасте, низвергал мои кумиры с созданных мною алтарей. Его несомненным превосходством надо мной в спорах и оценках были его авторитет сотрудника московской печати и личное знакомство с некоторыми корифеями Малого театра. В жарких спорах в жаркие ночи тифлисского лета язык особенно прилипал у меня к гортани, когда он, как ядрами тяжелой артиллерии, поражал меня священными именами Шумского и Самарина, Федотовой и Медведевой, тогдашних звезд первого калибра Малой сцены. Но я не уступал ему ни одного божества из моего местного Олимпа и не очень, откровенно говоря, доверял его рассуждениям о «тоне Малого театра» и его «традициях». Тогда это были новые слова, к которым я относился несколько подозрительно, как к туманным заволокам совершенно определенных понятий о таланте актера и яркости спектакля.
Но Москва и Малый театр маячили передо мною всю дорогу. Как только я вышел из старого деревянного, красной охрой выкрашенного здания Курского вокзала, первое, что бросилось мне в глаза, была вывеска, где крупными буквами было изображено: ПРОДАЖА РАЗНЫХ МУК.
Не обратив внимания на это пророчество, я быстро справился с моим несложным багажом, занял номер в ближайшей гостинице и окунулся в лабиринт соседних улиц и переулков, в конце концов выведших меня на Театральную площадь, где серел приземистый, низенький дом рядом с массивным колоссом — Большим театром. Этот дом и был и есть Малый театр, тогда такой же облупленный и полинялый, каким он предстает перед нами через сорок семь лет. Его вообще не баловали.
До начала спектакля (в семь часов) оставалось часа три-четыре. Как я провел их, к предмету настоящего очерка не относится. Я взял билет на галлерею, помню — 38-й номер, я удивился, что мне его легко и свободно выдали из кассы. В Тифлисе и партер трудно было достать. Шла хорошо мне знакомая по Тифлису пьеса Тарновского «Тетеревам не летать по деревам», переделка на русские нравы остроумной комедии, кажется, Сарду «Le voyage de M-r Perrichon». Играли Шумский, Самарин, Решимов, Музиль, Акимова, других не помню.
Я был в оппозиционном настроении. Все эти знаменитости, как нарочно, играли роли, в которых меня приводили в восторг Пальм, Чернов, Арбенин и dei minores летней тифлисской труппы. Талантливый комик С.А.Пальм был моим особенным любимцем, и даже то, что он беспощадно картавил и гнусавил, было в моих глазах едва ли не самым привлекательным и неотразимым признаком его дарования и, во всяком случае, одним из самых действительных оружий его сценических побед.
Вот этому Пальму и грозил Шумский, вооруженный против него своей колоссальной всероссийской популярностью и авторитетом одного из первейших, если не первого, русских актеров. Весь день до спектакля я провел в мучительной тревоге. Мне казалось, что для меня вопросом чести и верности является обязанность не поддаться могущественному гипнозу этого авторитета. В моих глазах это было бы изменой, хуже того — предательством. Пробило семь часов. Я на своем 38-м номере. Подо мною почти пустой зрительный зал, обитый малиновым плисом, как теперь. Сыграли увертюру. Занавес поднялся.
То, что происходило на сцене, было совсем не то, к чему я привык. Вначале мне просто все показалось точно слинявшим, точно подернутым каким-то матом. Когда вышел Шумский со своею дочерью и сопровождавшей его компанией, я был даже несколько озадачен. Так это-то и есть этот враг моего друга, которого я так боялся? Этот худенький, с большими черными глазами старичок, с гемороидальным цветом лица, почти без жестов, без суетливости, без уморительных интонаций и комического грассирования, без подчеркнутых фраз, без раздражительного фальцета, вообще безо всех тех особенностей крупного комизма Пальма, которым он одинаково блистал во всех своих ролях и покорял наши юные сердца.
Но вот что со мной было в этом левом уголке нашей галерки. Я совершенно забыл о мучивших меня опасениях, о том, что я в театре, что мне надо остерегаться обаяния крупного имени и т.д. Глядя на фигуру Шумского, я не мог отделаться от воспоминаний о всех тех бесчисленных вокзалах, которые я только что перевидал на моем путаном маршруте от Владикавказа до Москвы, и тех фигурах и группах, с которыми мне на них пришлось сталкиваться. Я бессознательно искал, кого мне напоминает этот старик, и ни на ком одном я не мог остановиться: он напоминал мне всех тех многочисленных учителей, судейских, помещиков — и худых, и толстых, и плешивых, и густоволосых, и всяких, суетившихся у кассы и в багажных прилавках и в Ростове, и в Ельце, и в Туле — везде. А он, Шумский, ни на кого не был похож ни лицом, ни голосом, ни жестом, но одно было несомненно, что встреть я этого самого Черемухина завтра на Николаевском вокзале при моем отъезде в Санкт-Петербург, я нисколько не буду удивлен, а он будет тем же самым, кем я его сейчас вижу на сцене. Движений, беганий и размахиваний руками, всего того, что так, казалось, верно характеризовало у Пальма предотъездную суету, не было в помине у Шумского, а в то же время все его существо было полно этой суетой, и не было возможности отделаться от участия в тревожных заботах этого старика о багаже, билетах, носильщиках и т. д. Несомненно, Пальм лучше играл,— думалось мне. «Этот» Шумский точно не на сцене... Думалось все это, думалось весь первый акт, — каюсь в этом.
Только думалось-то думалось, но когда Шумский безо всяких подмигиваний на дочь, без всяких ужимок, с особенной заботливостью отца, охраняющего помыслы дочери от всяких тлетворных влияний, покупал «книжечку для дочери... такую книжонку, где бы речи не было ни о любви, ни о замужестве, ни о смерти, ни о деньгах, ни о политике», и получал русский календарь 1872 года, то перед вами был сущий, непроходимый, важный, самодовлеющий — и весь живой дурак во весь рост. Кругом на постепенно набившейся галерке прошел тот дружный смех, какого ничем нельзя вызвать на сцене, кроме полного слияния с подлинной жизнью. Это смех совсем особенный: его нельзя вызвать ничем театральным в обычном смысле этого слова, ни тем более внешним комизмом тона, жеста, мимики. Им смеются люди, нашедшие то, что искали. Это смех радостный и бодрящий — смех жизни над жизнью, отзвук правды.
Такой смех — гордость артиста и высшая для него награда. Им как будто сливаются в одно зритель и сцена.
Мне стало просто страшно. Я чувствовал, что это совсем не то, что я знал и — греха нечего таить — любил в театре. Да и вообще это какой-то странный театр: чем дальше идет действие, тем все новее и новее впечатления. И главное — начинаешь чувствовать, что ты втянут в жизнь, идущую на сцене, что пред тобой никто ничего не представляет, а вот пришли люди и зажили своим, и дела им нет, нравится это или не нравится, смотрят ли на них откуда-то издали или нет. Шумский ушел. Входит Самарин. Жизнь усиливается и разнообразится. Вместо только что бывшего перед вами ничтожного человека, случайно выбившегося в люди, — родовая барская фигура, полная утонченного, вежливого презрения ко всему, что не принадлежит к ее кругу, в каждом слове и взгляде — покой и уверенность, и жизнь,— жизнь, как она есть, собранная из тысячи тончайших наблюдений. Князь, в сущности, и не умнее и не крупнее Черемухина — и непередаваемыми словами, приемами Самарин это дает понять сразу — но это другая глупость и другое ничтожество, другое тщеславие и другая самоуверенность.
Метод сравнения, мысли о предательстве и измене, да и вообще мысли обо всем, что не относилось именно к этому прошедшему передо мною акту, словно провалились у меня куда-то. Я еще ни в чем не разобрался. Я только чувствовал, что я в чем-то новом, нигде мною невиданном, о чем еще нельзя думать, в чем еще нельзя разобраться, но необходимо дожить до конца в этом новом мире. Передо мною точно раскрылись подземелья Алладина.
Действие идет дальше. И чем дальше оно идет, тем дальше отходит от того, бесспорно яркого, бесспорно талантливого, что я видел в исполнении этой пьесы там, в Тифлисе. Надо сказать, что «литературное» преломление вопреки «театральному» давно отвело в глубине моей критической мысли пьесам, вроде этой пустельги, место довольно низменное. Я почти наизусть знал уже тогда большинство творений Шиллера, Гюго и Бомарше, не говоря уж о «Горе от ума» и «Ревизоре», упивался Островским, горячо любил А.Потехина и Писемского, грезил трилогией А.Толстого. Но театр как таковой увлекал меня независимо от моего литературного «верую». Он мне был такой огромной радостью, что все, что делалось на сцене, вырастало во что-то большое, лучшее. Я хорошо помню, как язвительно я смеялся над старинной мелодрамой «Графиня Клара д\\\\\\\\\\\\\\\'Обер-виль», когда я ее читал, и какое глубокое впечатление я вынес в том же Тифлисском театре от ее действительно очень талантливого исполнения.
Но то, что сделала сцена Малого театра в этот великий по значению для меня вечер, что сделали из лиц легковесной комедии Шумский и Самарин в главных ролях и их товарищи — во второстепенных, это было действительно то же самое, что Шекспир делал из диких легенд и наивных новелл.
Какие тут сопоставления, какие вопросы о верности или измене прошлым моим богам, когда Шумский из акта в акт все глубже и глубже взрывал довольно унылую почву поверхностной комедии и все больше и больше добывал оттуда драгоценных каменьев, из которых создавал образ незабываемой красоты. Комическая роль, смешившая меня до упаду в исполнении моего любимца, вырастала в живое лицо, достойное Бальзака или Диккенса по многогранности и психологическому углублению, во сто раз притом — и благодаря именно этому — выигрывала в своей сценической яркости, в своей безмерной смехотворности. Вы смеялись не над актером, а над неподражаемым, живым его созданием. Нельзя забыть, как Шумский пробирался к билетной кассе, оттирая плечом других едущих и повторяя: «Надворный советник Черемухин... Надворный советник Черемухин...», как будто в этом чине заключалась целая уйма непререкаемых прав и преимуществ. Через несколько минут после этого тот же Черемухин диктует дочери заодно дорожный расход и осеняющие его голову великие мысли: «Карета — два целковых... артельщику — три гривенника... рюмка перцовки и бутерброд — пятиалтынный... Теперь пиши впечатления: Прости, Россия! Прости, дорогая родина! Слеза умиления катится по щеке моей!! А где моя шляпа? Шляпа моя где?..» Всем делается ясно, что перед шляпой «дорогая родина» нечто весьма второстепенное и маловажное.
Черемухин в Швейцарии, у подножья Монблана, слетел с лошади и чуть не угодил в пропасть. Его спасает один из претендентов на руку его дочери. Если бы можно было описать, до чего противен Черемухину — Шумскому не только его спаситель, но всякое упоминание о том, что он ему обязан! И с какой любовью, с каким нежным, теплым чувством он говорил другому претенденту, который, наоборот, дал ему, Черемухину, вытащить себя из маленького овражка, куда он нарочно завалился: «Саша! друг мой! Дитя мое!.. без меня вы были бы там бездыханным... безобразно-отвратительным трупом... заживо погребенным в снежной могиле. Вы всем, всем обязаны мне... мне одному! (Дрожащим от слез голосом.) Я этого никогда не забуду!» и обращаясь к первому, только что вытащившему его из пропасти:
«Вам трудно понять меня, трудно! Вы еще не испытали высокого, святого наслаждения — спасти жизнь своего ближнего».
Водевильный контраст, гиперболическая подчеркнутость авторского приема очень талантливо передавались Пальмом. Зал, то что называется, дрожал от хохота, но, помню, мне лично почему-то в этом месте не было смешно, мне точно стыдно было смеяться — слишком даже моему тогдашнему примитиву были видны белые нитки сценического эффекта. Но когда Шумский во всем тоне Малого театра точно бросил эти слова, тот же радостный смех всей залы ответил на эту великую правду, с которой эта фраза вырвалась у Шумского в порыве безграничного восторга перед своим собственным подвигом, перед совершенно исключительным величием своей собственной души.
Только на другой день по пути в Санкт-Петербург я поймал себя на вопросе: почему одно и то же место комедии вызвало во мне такие различные впечатления? В чем тут дело? Несомненно, Пальм (которого я и теперь, перевидав все, что было выдающегося в театре всей Европы, считаю очень крупным, хотя и очень разменявшимся и измельчавшим впоследствии талантом) — несомненно, Пальм использовал в этом месте весь внешний комизм контраста, был неподдельно смешон. Но почему у него белые нитки так и оставались белыми, а у Шумского слились с общим фоном всего образа, явились естественным, больше того — необходимым проявлением именно этой души, а дешевый эффект автора — правдивой и глубокой жизненной чертой? На этот вопрос, запомнившийся мне надолго, я нашел разрешение много позднее, но даже только то обстоятельство, что он непроизвольно возник во мне тогда, я считаю одним из важнейших толчков моей внутренней художественной работы над собою.
Останемся еще немного в Малом театре. Следить во всех подробностях за ходом углубления Шумским своего образа я не стану. Задача этого очерка не анализировать творчество одного из первоклассных художников сцены, а лишний раз осветить значение основ Малого театра для художественной жизни России, и размеры статьи не дают возможности остановиться на одной роли из сотен, созданных Шумским, притом из гораздо более значительного материала, и на одном Шумском, при всем блеске его первоклассного таланта все же являющемся одним из нескольких десятков равных ему звезд первой величины, всходивших и заходивших за сто лет на небе Малого театра, создавших и утвердивших его начала. Но еще несколько моментов этого спектакля необходимо отметить и для моей цели. Вернувшись домой из Швейцарии, Черемухин — Шумский весь под обаянием воспоминаний о... себе, величайшем из надворных советников: «Орел, с отдаленной поднявшись вершины, парил в поднебесье со мной наравне». Хитрый второй претендент на руку его дочери, Миловецкий, заказывает картину, где изображены во вкусе известных батальных картин, изображающих полководцев, крошечный Монблан и огромный Черемухин, у ног которого из пропасти видны две простертые руки гибнущего Миловецкого, и приносит ему номер «Голоса», где сам Миловецкий расписывает подвиг великого россиянина. «Верно!.. Все верно»,— постоянно прерывает чтение Шумский, весь в слезах от умиления перед величием своей великой души... «Пошли купить десять номеров», — говорит он дочери. Как говорит!!! В этом «пошли купить» уже нет слез. В этих словах звучит какой-то долг перед чем-то высшим, долг увековечить славу родины. Это уже, так сказать, говорит его устами само общественное мнение, возлагающее на него, Черемухина, гражданский венец. Забыть нельзя этого тона, этого эпического покоя, этой пропитанной каким-то показным смирением и вместе с тем гордостью за народ, родивший такого сына, фигуры, каждой складкой в рукавах сюртука говорящей всем: «Этот сын — Я!!» Поле зрения будто расширяется. На сцене уже видишь не частный случай, не живое типическое лицо, а какой-то символ тупого канцелярского всемогущества, правившего Россией, усиленного еще выигрышем в 75 тысяч рублей по тиражу выигрышного займа и приобщившего этим к могуществу надворного советника и могущество капиталиста. И этот великий человек, несмотря на свое величие, снисходит до спасения ничтожного перед ним, незначительного человека.
Судьба, свергнувшая Помпея и Наполеона, не щадит и надворного советника Черемухина. Приезжает к нему Самарин в роли князя Шемякина, который еще в Швейцарии, прочтя в книге путешественников глубокомысленное замечание надворного советника Черемухина: «Как мал мне кажется человек, взирая на него с высот альпийских ледников», приписал ниже совет поучиться грамматике. Черемухин, прочтя совет в момент высшего упоения своим подвигом, в порыве досады тут же приписал: «А князь Шемякин, чему бы ни учился, останется дураком». И уехал в Москву, забыв об этой полемике. Князь приехал вызвать его на дуэль. Самарин и Шумский стали лицом к лицу. Изящный, вежливый, неумолимо-холодный Самарин сперва мало пугает парящего над Монбланом наравне с орлом Шумского. Шумский еще весь в ореоле своей популярности (номер «Голоса», картина), он еще не вполне освободился от уверенности в том, что вся родина встанет на защиту его драгоценной жизни. Но когда он узнает, что князь известный бретер, еще в прошлом году кого-то «укокошивший» на дуэли,— описать невозможно, как он меняется. Те же черты, то же лицо,— ни единой гримасы, ни единого резкого штриха! Но точно вынули из-под этого лица все, чем оно дышало и светилось. Глаза померкли и расширились. Животный страх, полная беспомощность, лихорадочная готовность куда бы то ни было спрятаться от нагрянувшей грозы на некоторое время сменили безмерное самодовольство и величавую снисходительность. Он невольно ищет глазами своего спасителя, первого жениха своей дочери, но его нет. Становится маленьким-маленьким без подгибания колен, без дрожи и приседаний. Словом, пузырь, из которого выпустили воздух. Вдруг — счастливая мысль: донести на дуэлистов полиции, — и Шумский вновь прежний. Больше прежнего: написав донос, он всему своему семейству — жене, дочери, обоим претендентам, лакею, гостю — всем сообщает о своей дуэли. Он неустрашим. Мне рассказывали спустя много лет, что Самарин, что-то объясняя, предложил одному своему ученику дать сперва смеющееся, а потом плачущее лицо. Тот, разумеется, сперва распустил по всему лицу улыбку, обнаружил зубы, сузил глаза, а потом постепенно, по руководству «Грим», опустил углы губ, сморщил и поднял брови — все, как полагается. «А вы никогда не видали, как люди смеются и плачут, стараясь не показывать ни того, ни другого? Без гримас?» Тот попытался — ничего не вышло. «Смотрите», — сказал Самарин. И на глазах рассказчика у старика стали подергиваться губы, дрожать какие-то незаметные мускулы лица, из глаз засветился неудержимый смех, настолько заразительный, что лицо ученика невольно растянулось в широкую улыбку — да не надолго. Потом теми же приемами лицо Самарина приняло выражение невыносимого горя, и из глаз засветилась такая безнадежность, перед которой бессильно всякое утешение. И ни одного резкого штриха. Все шло из глубины. Улыбка быстро сошла с лица ученика. Когда мне это рассказывали, я вспомнил описанную сцену Шумского.
К третьему акту пьесы я определенно чувствовал, что я не смотрю спектакль, а втянут в чью-то потешную жизнь, из которой некто написал забавную шаржированную комедию, которую прекрасно и смешно играли в Тифлисе милый Пальм с товарищами. Я это ощущение пережил десятки раз впоследствии, когда я видел одни и те же пьесы на Малой и на других первоклассных сценах России и Европы. Особенно четко я это ощущал, когда мне приходилось видеть и сравнивать исполнение на этих сценах моих собственных пьес. В Малом театре точно шла та жизнь, из которой я брал свои сюжеты и свои лица, может быть, не то, что я из этой жизни взял. На других сценах зачастую бесподобно играли комедию или драму из этой жизни. В подчеркнутых выше строках я только отчетливо формулирую то, что я так же отчетливо пережил сорок семь лет назад впервые на 38-м номере галлереи Малого театра и что неминуемо повторялось, конечно, не в ударной силе первого раза, когда это ощущение просто-напросто перевернуло все мои представления о театре, далеко отбросило от всего, что раньше было для меня несомненным и ясным.
Особенной яркостью этого озарения сверкнула передо мной одна из сцен последующего действия.
Дело идет к развязке. Два претендента откровенно беседуют о средствах, какие они употребляли, чтобы обольстить Черемухина и получить согласие на руку дочери. Как обыкновенно практиковалось в пьесах, «заимствованных» с французского, Черемухин подслушивает эту беседу. Это же, конечно, делал и Пальм, и Шумский, и двое-трое первоклассных артистов, которых я видел в этой роли впоследствии. Все, кроме Шумского, давали мимическую игру лица, отражавшую их переживания. Шумский один слушал почти без единой ужимки, несколько склонив набок голову. При словах Миловецкого: «Ни один дурак не вынесет того нравственного бремени, которое зовется благодарностью, а вы мне позволите не причислять моего будущего тестя к разряду светлых голов», Шумский только мотнул головой и закрыл окно. Я, ошеломленный, так и откинулся назад.
В спектакле играла жену Черемухина наиболее индивидуальная актриса того времени, наиболее талантливая комик-буфф — С.П. Акимова. Играла бесподобно, уморительно, так сказать, являясь довершением, высшей точкой того, чем на сцене брал талантливый Пальм. Но и в ней, как буквально во всех исполнителях, начиная с Шумского и Самарина до лакея из дворовых Порфирия, чувствовалось одно: они со своими индивидуальностями, достоинствами и недостатками, со всей разницей в размерах их личных дарований, войдя в спектакль, считали его самым главным своим делом, подлинною своею жизнью, перед которой стушевывается их личная жизнь, в которой растворяется их личность, важнее которой нет для них ничего. Этим пропитан был весь воздух Малого театра. Какова бы ни была сама пьеса, раз она идет на сцене Малого театра, она уже является отрывком самой жизни, отрывком важным или ничтожным, смешным или потрясающим, но непременно подлинным, настоящим для всех, кто ее переживает, а не представлением ее. Слова моего друга и оппонента Немировича о традициях и тоне получили для меня реальную, видимую иллюстрацию.
Спектакль кончился. Я спустился с 4-го яруса. Во всем театре у меня не было ни одной знакомой души. Виденное и пережитое мною всецело меня охватило, вытеснило все... вплоть до названия гостиницы, где я остановился.
В десять часов вечера, когда кончился спектакль, запад еще светился непогасшей вечерней зарей. Мне хотелось поскорее добраться до своей комнаты в гостинице, чтобы в четырех стенах одному продумать все, что недрилось в моей голове, разобраться в вихре отдельных несвязных мыслей и ощущений. Я кликнул извозчика.
— Куда прикажете? Куда? Легко сказать!
— К Курскому вокзалу!
Приехали к Курскому вокзалу, но к себе в номер я попал часа в три утра: всю ночь до рассвета я блуждал по лабиринту тупиков и переулков, ориентируясь от «Продажи разных мук», звоня к заспанным швейцарам и спрашивая их с ключом от № 6 в руках — не здесь ли я остановился? Как я, и без того не спавший прошлую ночь под тяжестью навалившейся на меня семипудовой тульской купчихи в тесно набитом вагоне Курской дороги, добрался наконец до своей кровати, я плохо помню. Но отчетливо помню все это бессонное утро в гостинице и унылый, серый, дождливый день, когда я выехал в Петербург.
Я чувствовал, что я другой. У меня точно открылись глаза на что-то такое, чего и существования я не подозревал. Невольно назойливо теснилось в голову что-то; что я пережил в Малом театре, имело неразрывное общее с тем, что я переживал, когда мальчиком после «Аскольдовой могилы» прочел «Тысячу душ», позднее — после «Железной маски» — «Воеводу» Островского или после «Монте-Кристо» — «Войну и мир».
Для меня не было вопроса — лучше ли этот новый для меня театр или хуже того, прежнего, дававшего мне столько радости? Это было просто что-то совсем другое, не похожее на театр вообще, на представление. Это было что-то очень для всех важное, что-то необходимое, и прежде всего важное и необходимое для самих артистов. Чувствовалось, что в этой великой простоте речи и движения — целые эпохи работ творческой мысли ряда гениальных художников, искавших что-то самое главное, самое вечное, самую душу искусства. Никто из них не похож друг на друга, а все они единое целое, точно голова, руки, плечи, образующие красивое и живое целое тело.
Боже мой! Как этого достигнуть! Как найти в себе силы пойти этим же путем великой вдумчивости, отрешения от себя, перенесения себя в другое и притом так, чтобы оба эти существа — живое, личное и отвлеченное, реально не существующее — сплавились в одно без всякой черты, обозначающей место сплава.
Я совсем пришел в отчаяние. И оно длилось у меня два года. Я почти отошел от сцены. Ушел целиком в государственные и иные права, в первое с тем большим увлечением, что первую же свою лекцию читавший это право покойный А.Д. Градовский закончил, весь бледный и взволнованный, говоря о значении права для человечества, цитатой слов Шейлока: «Разве у жида нет глаз? Нет органов чувств, страстей?» — и, еще более побледнев, бросил последние слова своей цитаты:
«А когда вы отравляете нас, — разве мы не умираем?»
Этот вечер в Малом театре, эту лекцию А.Д. Градовского и зимой того же года заключительную речь Анатолия Федоровича Кони по делу Засулич я считаю отправной точкой всего, что я старался сделать в своей жизни.
И не случайно я связал эти три эстрады — сцена Малого театра, кафедра профессора, возвышение судьи. Они убедили меня в том, что красота и талант неразлучны с правдой. Что только в этом единении они неотразимы. Что человек, подходя к театру ли, к кафедре ли, к суду ли, одинаково подходит к источнику, откуда он ждет утверждения лучшего в себе, и если он, отдав себя во власть этих сил, встречает позировку или ложь во имя каких угодно соображений, — он рано или поздно станет глубоко презирать и театр, и науку, и право, утилизируя, однако, в чисто личных интересах все эти силы.
Чем незначительнее был материал, над которым работал Малый театр в этот памятный для меня вечер, тем ярче проступает сквозь чащу прожитых лет мощь его влияния на молодое сознание. Я подчинился ему не потому, что меня сильно тянуло к сцене. Тогда я и не думал, что мне придется себя ей отдать. Как я сказал, целых два года после этого спектакля я жил вне непосредственного сближения с театром. Но и тогда и потом я ясно осознал, что вершины художественности и общественности синтезируются в одном общем — в глубоком проникновении в жизнь человека, в искании той высшей правды, без которой нет и искусства. Вот почему здесь я счел нужным и возможным сопоставить значение для меня в жизни этих трех моментов моей ранней молодости: спектакля Малого театра, лекции Градовского, точно нарочно связанной с великим драматургом, и суда Кони.
Когда через пять лет А.А. Потехин позвал меня на сцену Малого театра, я два месяца не решался принять приглашение, так велико было во мне благоговение перед этим великим строем всего дела, в его целом. Когда, наконец, тот же Потехин сказал мне, что если я хочу стать актером, то я должен учиться только в Малом театре, — я решился на этот шаг, и вот что случилось.
Раз благодаря чистой случайности опоздал я минут на двадцать на репетицию «Горя от ума». И теперь, при воспоминании о том, что я пережил, пока я шел от артистического хода, находившегося в глубине сцены, шагах в сорока от рампы, у меня холодеют руки.
По рампе в ряд стояли дожидавшиеся меня Самарин, Решимов, Садовский, Правдин, Макшеев, Медведева, Акимова, Ермолова, Садовская, Никулина. Впереди режиссер С.А. Черневский. Неловко раскланиваясь, я стал что-то объяснять.
«Извините дебютанта, — сказал Черневский, обращаясь к труппе, холодно протягивая мне руку, — он еще не знает, что значит у нас репетиция. Давайте продолжать». Лучше бы он меня изругал, накричал на меня, оштрафовал — только бы не слышать этих слов и не видеть тех холодных, снисходительных лиц, с которыми труппа их выслушала.
Я почувствовал себя совершенно отверженным. Я понял, что, хотя и совершенно безвинно, я чем-то оскорбил всех этих людей, осквернил их святыню... Но я понял еще и другое... чем был для них Малый театр, почему в августе 1877 года он в заурядной пьесе довел меня до того, что я забыл, где я остановился, и что заурядный спектакль заурядной пьесы стал для меня поворотным пунктом и отправной точкой целой жизни.
А.И. Сумбатов-Южин
СТУДЕНТ и 38-й № ГАЛЛЕРЕИ МАЛОГО ТЕАТРА
В половине августа 1877 года в погожий летний день я вышел из курского поезда и вступил на московскую территорию. Я только что кончил Тифлисскую гимназию и направлялся в тогдашний Санкт-Петербургский университет.
Здесь необходимо сделать небольшую, отчасти автобиографическую предпосылку, чтобы читатель знал, на каком экране отражалось все то, о чем пойдет речь.
И тогда, как и теперь, как и в промежутки этих «тогда» и «теперь», и ранее этого «тогда» в молодом пласте русского мира всех классов и всех национальностей существовал довольно обширный слой молодежи, для которого литературная и театральная часть общерусской жизни была неотделимой — смело можно сказать, — доминирующей надо всем остальным стороною его духовных устремлений, его жизненного тяготения. Все вопросы и общего и личного характера в душах юношей, образовывавших этот слой, возникали и разрешались в преломлении театра и литературы, как для других слоев того же молодого пласта — в политическом, социальном, научном, религиозном преломлениях, а для слоев менее идеологического свойства — в преломлении их личного приспособления к жизненной борьбе за себя. Принадлежность к тому или другому слою обусловливалась и природой каждого индивидуального организма и обстоятельствами, лежащими вне его воли. Осуждать кого-либо за то, что он входил в состав того или иного слоя, было бы так же несправедливо, как осуждать рыбу за то, что она не порхает по деревьям, и птицу, что она не ныряет на дно реки.
В числе органических крупиц, образовавших — коротко говоря — «литературно-театральный» слой молодежи того времени, был и я вместе с немногими друзьями моего детства, из тесного и немногочисленного кружка которых двое — Вл.И.Немирович-Данченко и я — срослись с этим слоем с первых классов гимназии, да так и остались в нем до наших дней, растеряв на пути и тех двух-трех человек, которые жили в этом же мире театрально-литературного преломления. В предшествующие студенчеству наши гимназические годы мы оба, да еще покойный В.Г.Туманов, одолевали бесчисленные препятствия гимназической ферулы для устройства всяких тайных спектаклей на окраинах и частных квартирах, куда не досягали бы проницательные взоры надзирателей, классных наставников и всякого рода шпиков по обязанности или по призванию, для посещения запретных зрелищ в запретные дни, для чтения книг, не одобренных ученым комитетом министерства народного просвещения для гимназий, где даже особо смелые и поэтому особенно любимые учителя словесности в своем дерзновении не смели в классах заходить дальше «Песни о вещем Олеге» и избранных мест из «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Конечно, вне классов «Современник» и «Русское слово» 60-х годов открывали нам существование Толстых и Тургеневых, Чернышевских и Добролюбовых, а «Колокол» доносил до нас могучие раскаты Герцена. Не забудьте, что это были не 60-е, а 70-е годы, эпоха Д.А. Толстого и М.Н.Каткова, замундштучивших классицизмом бодрый порыв юности после эпохи освобождения. Это была пора, когда внимание, прилежание и поведение по всей линии могли заменить знание, когда тифлисские гимназисты подозревались в сепаратических стремлениях и сочувствии Польше — словом, когда крутой поворот назад был лозунгом эпохи.
Как только аттестаты зрелости сняли с нас синие с серебряными галунчиками мундиры и как только мы утопили Кюнера в мутных волнах Куры, немедленно, в ожидании разъезда в университеты в августе месяце, «люди литературно-театрального преломления» опрометью кинулись к пассивному и активному участию в театре. Наш фанатизм доходил до того, что мы смотрели на кончивших наших товарищей, не умевших или не хотевших играть в затеваемых нами спектаклях, не только как на тупиц, но просто как на изменников какому-то призванию, какому-то неписанному договору — «жить и умереть» в театре по завету Белинского. До сих пор не могу без смеха вспомнить унылые физиономии наших бедных друзей по гимназии, совершенно, говоря деликатно, «не имевших сценических данных», но запряженных нашим молодым деспотизмом в сбрую всяких Новосильских и Бординых и беспомощно барахтавшихся в пучинах объемистых ролей. Были случаи, когда от нашего насилия спасались только бегством из города или вмешательством престарелых матерей, отпрашивавших своих детей от участия в наших затеях, как от воинской повинности. Трудно было ладить студенческие спектакли летом 1877 года в Тифлисе будущим директорам государственных академических театров!! Во всяком случае, не легче, чем теперь...
Лично моей характерной чертой было — здесь я говорю только о себе — мое слепое преклонение перед профессиональными актерами местной труппы этого лета 1877 года. Между ними, правда, было несколько очень даровитых людей, к сожалению, сильно разменявшихся на мелочь в своей дальнейшей карьере, но для меня самый факт принадлежности кого бы то ни было к труппе А.А.Яблочкина раньше или С.А.Пальма в лето освобождения от Кюнера уже озарял человека сиянием избранного мужа. От премьерши труппы до выходного артиста, от изящной ingenue или coquette до третьей комической старухи я был определенно и несомненно влюблен во всех вместе и порознь, и встреча с кем-либо из них в жизни — на улице, на гулянье, в ресторане — вгоняла меня в предательскую краску, а весь день встречи наполнял особым смыслом и счастьем. Должен покаяться, что на это лето я сильно изменил литературе, кроме, конечно, драматической. Все мои силы ушли на общение с театром, и когда в августе я пустился в путь в Санкт-Петербург, к месту моего назначения, мой маршрут, несмотря на ограниченность моих студенческих капиталов, поражал своей неопределенностью и мог навести на самые подозрительные мысли любого Шерлока Холмса. Задержавшись лишний день во Владикавказе только для того, чтобы посмотреть прелестную Погодину-Долинскую в «Двух сиротках», я миновал Ростов, ибо в его труппе не было моих знакомых, доехал до Харькова, где служил некто Кубалов, актер на выходных ролях в Тифлисской труппе Пальма, из Харькова — в Орел, оттуда, повидавшись с В.В.Шумилиным и посмотрев его в «Блуждающих огнях», проехал через Елец в Воронеж повидаться с Е.Е.Черновым, потом опять вернулся в Елец, где служил тот сезон П.П.Протасов, заглянул в Тулу, уж не помню для кого, и только после всех этих заячьих петель добрался до Москвы.
Москва была мне не чужая. По рассказам отца и матери я уже знал о Щепкине и Садовском (уже покойных), о Самарине и Шумском, а от Немировича, опередившего меня на один класс и учебный сезон 1876/77 года уже бывшего студентом Московского университета и работавшего в московских газетах, о блестящих дебютах Ленского, о Федотовой и Медведевой, о Решимове и молоденькой звездочке, едва всходившей, Ермоловой. По черте характера, свойственной людям литературно-театрального преломления, я оппозиционно относился к оценкам Немировича, который, в противоположность мне, отличался необыкновенно сильно обостренным критическим задором и с мужеством, сохраненным им и в более зрелом возрасте, низвергал мои кумиры с созданных мною алтарей. Его несомненным превосходством надо мной в спорах и оценках были его авторитет сотрудника московской печати и личное знакомство с некоторыми корифеями Малого театра. В жарких спорах в жаркие ночи тифлисского лета язык особенно прилипал у меня к гортани, когда он, как ядрами тяжелой артиллерии, поражал меня священными именами Шумского и Самарина, Федотовой и Медведевой, тогдашних звезд первого калибра Малой сцены. Но я не уступал ему ни одного божества из моего местного Олимпа и не очень, откровенно говоря, доверял его рассуждениям о «тоне Малого театра» и его «традициях». Тогда это были новые слова, к которым я относился несколько подозрительно, как к туманным заволокам совершенно определенных понятий о таланте актера и яркости спектакля.
Но Москва и Малый театр маячили передо мною всю дорогу. Как только я вышел из старого деревянного, красной охрой выкрашенного здания Курского вокзала, первое, что бросилось мне в глаза, была вывеска, где крупными буквами было изображено: ПРОДАЖА РАЗНЫХ МУК.
Не обратив внимания на это пророчество, я быстро справился с моим несложным багажом, занял номер в ближайшей гостинице и окунулся в лабиринт соседних улиц и переулков, в конце концов выведших меня на Театральную площадь, где серел приземистый, низенький дом рядом с массивным колоссом — Большим театром. Этот дом и был и есть Малый театр, тогда такой же облупленный и полинялый, каким он предстает перед нами через сорок семь лет. Его вообще не баловали.
До начала спектакля (в семь часов) оставалось часа три-четыре. Как я провел их, к предмету настоящего очерка не относится. Я взял билет на галлерею, помню — 38-й номер, я удивился, что мне его легко и свободно выдали из кассы. В Тифлисе и партер трудно было достать. Шла хорошо мне знакомая по Тифлису пьеса Тарновского «Тетеревам не летать по деревам», переделка на русские нравы остроумной комедии, кажется, Сарду «Le voyage de M-r Perrichon». Играли Шумский, Самарин, Решимов, Музиль, Акимова, других не помню.
Я был в оппозиционном настроении. Все эти знаменитости, как нарочно, играли роли, в которых меня приводили в восторг Пальм, Чернов, Арбенин и dei minores летней тифлисской труппы. Талантливый комик С.А.Пальм был моим особенным любимцем, и даже то, что он беспощадно картавил и гнусавил, было в моих глазах едва ли не самым привлекательным и неотразимым признаком его дарования и, во всяком случае, одним из самых действительных оружий его сценических побед.
Вот этому Пальму и грозил Шумский, вооруженный против него своей колоссальной всероссийской популярностью и авторитетом одного из первейших, если не первого, русских актеров. Весь день до спектакля я провел в мучительной тревоге. Мне казалось, что для меня вопросом чести и верности является обязанность не поддаться могущественному гипнозу этого авторитета. В моих глазах это было бы изменой, хуже того — предательством. Пробило семь часов. Я на своем 38-м номере. Подо мною почти пустой зрительный зал, обитый малиновым плисом, как теперь. Сыграли увертюру. Занавес поднялся.
То, что происходило на сцене, было совсем не то, к чему я привык. Вначале мне просто все показалось точно слинявшим, точно подернутым каким-то матом. Когда вышел Шумский со своею дочерью и сопровождавшей его компанией, я был даже несколько озадачен. Так это-то и есть этот враг моего друга, которого я так боялся? Этот худенький, с большими черными глазами старичок, с гемороидальным цветом лица, почти без жестов, без суетливости, без уморительных интонаций и комического грассирования, без подчеркнутых фраз, без раздражительного фальцета, вообще безо всех тех особенностей крупного комизма Пальма, которым он одинаково блистал во всех своих ролях и покорял наши юные сердца.
Но вот что со мной было в этом левом уголке нашей галерки. Я совершенно забыл о мучивших меня опасениях, о том, что я в театре, что мне надо остерегаться обаяния крупного имени и т.д. Глядя на фигуру Шумского, я не мог отделаться от воспоминаний о всех тех бесчисленных вокзалах, которые я только что перевидал на моем путаном маршруте от Владикавказа до Москвы, и тех фигурах и группах, с которыми мне на них пришлось сталкиваться. Я бессознательно искал, кого мне напоминает этот старик, и ни на ком одном я не мог остановиться: он напоминал мне всех тех многочисленных учителей, судейских, помещиков — и худых, и толстых, и плешивых, и густоволосых, и всяких, суетившихся у кассы и в багажных прилавках и в Ростове, и в Ельце, и в Туле — везде. А он, Шумский, ни на кого не был похож ни лицом, ни голосом, ни жестом, но одно было несомненно, что встреть я этого самого Черемухина завтра на Николаевском вокзале при моем отъезде в Санкт-Петербург, я нисколько не буду удивлен, а он будет тем же самым, кем я его сейчас вижу на сцене. Движений, беганий и размахиваний руками, всего того, что так, казалось, верно характеризовало у Пальма предотъездную суету, не было в помине у Шумского, а в то же время все его существо было полно этой суетой, и не было возможности отделаться от участия в тревожных заботах этого старика о багаже, билетах, носильщиках и т. д. Несомненно, Пальм лучше играл,— думалось мне. «Этот» Шумский точно не на сцене... Думалось все это, думалось весь первый акт, — каюсь в этом.
Только думалось-то думалось, но когда Шумский безо всяких подмигиваний на дочь, без всяких ужимок, с особенной заботливостью отца, охраняющего помыслы дочери от всяких тлетворных влияний, покупал «книжечку для дочери... такую книжонку, где бы речи не было ни о любви, ни о замужестве, ни о смерти, ни о деньгах, ни о политике», и получал русский календарь 1872 года, то перед вами был сущий, непроходимый, важный, самодовлеющий — и весь живой дурак во весь рост. Кругом на постепенно набившейся галерке прошел тот дружный смех, какого ничем нельзя вызвать на сцене, кроме полного слияния с подлинной жизнью. Это смех совсем особенный: его нельзя вызвать ничем театральным в обычном смысле этого слова, ни тем более внешним комизмом тона, жеста, мимики. Им смеются люди, нашедшие то, что искали. Это смех радостный и бодрящий — смех жизни над жизнью, отзвук правды.
Такой смех — гордость артиста и высшая для него награда. Им как будто сливаются в одно зритель и сцена.
Мне стало просто страшно. Я чувствовал, что это совсем не то, что я знал и — греха нечего таить — любил в театре. Да и вообще это какой-то странный театр: чем дальше идет действие, тем все новее и новее впечатления. И главное — начинаешь чувствовать, что ты втянут в жизнь, идущую на сцене, что пред тобой никто ничего не представляет, а вот пришли люди и зажили своим, и дела им нет, нравится это или не нравится, смотрят ли на них откуда-то издали или нет. Шумский ушел. Входит Самарин. Жизнь усиливается и разнообразится. Вместо только что бывшего перед вами ничтожного человека, случайно выбившегося в люди, — родовая барская фигура, полная утонченного, вежливого презрения ко всему, что не принадлежит к ее кругу, в каждом слове и взгляде — покой и уверенность, и жизнь,— жизнь, как она есть, собранная из тысячи тончайших наблюдений. Князь, в сущности, и не умнее и не крупнее Черемухина — и непередаваемыми словами, приемами Самарин это дает понять сразу — но это другая глупость и другое ничтожество, другое тщеславие и другая самоуверенность.
Метод сравнения, мысли о предательстве и измене, да и вообще мысли обо всем, что не относилось именно к этому прошедшему передо мною акту, словно провалились у меня куда-то. Я еще ни в чем не разобрался. Я только чувствовал, что я в чем-то новом, нигде мною невиданном, о чем еще нельзя думать, в чем еще нельзя разобраться, но необходимо дожить до конца в этом новом мире. Передо мною точно раскрылись подземелья Алладина.
Действие идет дальше. И чем дальше оно идет, тем дальше отходит от того, бесспорно яркого, бесспорно талантливого, что я видел в исполнении этой пьесы там, в Тифлисе. Надо сказать, что «литературное» преломление вопреки «театральному» давно отвело в глубине моей критической мысли пьесам, вроде этой пустельги, место довольно низменное. Я почти наизусть знал уже тогда большинство творений Шиллера, Гюго и Бомарше, не говоря уж о «Горе от ума» и «Ревизоре», упивался Островским, горячо любил А.Потехина и Писемского, грезил трилогией А.Толстого. Но театр как таковой увлекал меня независимо от моего литературного «верую». Он мне был такой огромной радостью, что все, что делалось на сцене, вырастало во что-то большое, лучшее. Я хорошо помню, как язвительно я смеялся над старинной мелодрамой «Графиня Клара д\\\\\\\\\\\\\\\'Обер-виль», когда я ее читал, и какое глубокое впечатление я вынес в том же Тифлисском театре от ее действительно очень талантливого исполнения.
Но то, что сделала сцена Малого театра в этот великий по значению для меня вечер, что сделали из лиц легковесной комедии Шумский и Самарин в главных ролях и их товарищи — во второстепенных, это было действительно то же самое, что Шекспир делал из диких легенд и наивных новелл.
Какие тут сопоставления, какие вопросы о верности или измене прошлым моим богам, когда Шумский из акта в акт все глубже и глубже взрывал довольно унылую почву поверхностной комедии и все больше и больше добывал оттуда драгоценных каменьев, из которых создавал образ незабываемой красоты. Комическая роль, смешившая меня до упаду в исполнении моего любимца, вырастала в живое лицо, достойное Бальзака или Диккенса по многогранности и психологическому углублению, во сто раз притом — и благодаря именно этому — выигрывала в своей сценической яркости, в своей безмерной смехотворности. Вы смеялись не над актером, а над неподражаемым, живым его созданием. Нельзя забыть, как Шумский пробирался к билетной кассе, оттирая плечом других едущих и повторяя: «Надворный советник Черемухин... Надворный советник Черемухин...», как будто в этом чине заключалась целая уйма непререкаемых прав и преимуществ. Через несколько минут после этого тот же Черемухин диктует дочери заодно дорожный расход и осеняющие его голову великие мысли: «Карета — два целковых... артельщику — три гривенника... рюмка перцовки и бутерброд — пятиалтынный... Теперь пиши впечатления: Прости, Россия! Прости, дорогая родина! Слеза умиления катится по щеке моей!! А где моя шляпа? Шляпа моя где?..» Всем делается ясно, что перед шляпой «дорогая родина» нечто весьма второстепенное и маловажное.
Черемухин в Швейцарии, у подножья Монблана, слетел с лошади и чуть не угодил в пропасть. Его спасает один из претендентов на руку его дочери. Если бы можно было описать, до чего противен Черемухину — Шумскому не только его спаситель, но всякое упоминание о том, что он ему обязан! И с какой любовью, с каким нежным, теплым чувством он говорил другому претенденту, который, наоборот, дал ему, Черемухину, вытащить себя из маленького овражка, куда он нарочно завалился: «Саша! друг мой! Дитя мое!.. без меня вы были бы там бездыханным... безобразно-отвратительным трупом... заживо погребенным в снежной могиле. Вы всем, всем обязаны мне... мне одному! (Дрожащим от слез голосом.) Я этого никогда не забуду!» и обращаясь к первому, только что вытащившему его из пропасти:
«Вам трудно понять меня, трудно! Вы еще не испытали высокого, святого наслаждения — спасти жизнь своего ближнего».
Водевильный контраст, гиперболическая подчеркнутость авторского приема очень талантливо передавались Пальмом. Зал, то что называется, дрожал от хохота, но, помню, мне лично почему-то в этом месте не было смешно, мне точно стыдно было смеяться — слишком даже моему тогдашнему примитиву были видны белые нитки сценического эффекта. Но когда Шумский во всем тоне Малого театра точно бросил эти слова, тот же радостный смех всей залы ответил на эту великую правду, с которой эта фраза вырвалась у Шумского в порыве безграничного восторга перед своим собственным подвигом, перед совершенно исключительным величием своей собственной души.
Только на другой день по пути в Санкт-Петербург я поймал себя на вопросе: почему одно и то же место комедии вызвало во мне такие различные впечатления? В чем тут дело? Несомненно, Пальм (которого я и теперь, перевидав все, что было выдающегося в театре всей Европы, считаю очень крупным, хотя и очень разменявшимся и измельчавшим впоследствии талантом) — несомненно, Пальм использовал в этом месте весь внешний комизм контраста, был неподдельно смешон. Но почему у него белые нитки так и оставались белыми, а у Шумского слились с общим фоном всего образа, явились естественным, больше того — необходимым проявлением именно этой души, а дешевый эффект автора — правдивой и глубокой жизненной чертой? На этот вопрос, запомнившийся мне надолго, я нашел разрешение много позднее, но даже только то обстоятельство, что он непроизвольно возник во мне тогда, я считаю одним из важнейших толчков моей внутренней художественной работы над собою.
Останемся еще немного в Малом театре. Следить во всех подробностях за ходом углубления Шумским своего образа я не стану. Задача этого очерка не анализировать творчество одного из первоклассных художников сцены, а лишний раз осветить значение основ Малого театра для художественной жизни России, и размеры статьи не дают возможности остановиться на одной роли из сотен, созданных Шумским, притом из гораздо более значительного материала, и на одном Шумском, при всем блеске его первоклассного таланта все же являющемся одним из нескольких десятков равных ему звезд первой величины, всходивших и заходивших за сто лет на небе Малого театра, создавших и утвердивших его начала. Но еще несколько моментов этого спектакля необходимо отметить и для моей цели. Вернувшись домой из Швейцарии, Черемухин — Шумский весь под обаянием воспоминаний о... себе, величайшем из надворных советников: «Орел, с отдаленной поднявшись вершины, парил в поднебесье со мной наравне». Хитрый второй претендент на руку его дочери, Миловецкий, заказывает картину, где изображены во вкусе известных батальных картин, изображающих полководцев, крошечный Монблан и огромный Черемухин, у ног которого из пропасти видны две простертые руки гибнущего Миловецкого, и приносит ему номер «Голоса», где сам Миловецкий расписывает подвиг великого россиянина. «Верно!.. Все верно»,— постоянно прерывает чтение Шумский, весь в слезах от умиления перед величием своей великой души... «Пошли купить десять номеров», — говорит он дочери. Как говорит!!! В этом «пошли купить» уже нет слез. В этих словах звучит какой-то долг перед чем-то высшим, долг увековечить славу родины. Это уже, так сказать, говорит его устами само общественное мнение, возлагающее на него, Черемухина, гражданский венец. Забыть нельзя этого тона, этого эпического покоя, этой пропитанной каким-то показным смирением и вместе с тем гордостью за народ, родивший такого сына, фигуры, каждой складкой в рукавах сюртука говорящей всем: «Этот сын — Я!!» Поле зрения будто расширяется. На сцене уже видишь не частный случай, не живое типическое лицо, а какой-то символ тупого канцелярского всемогущества, правившего Россией, усиленного еще выигрышем в 75 тысяч рублей по тиражу выигрышного займа и приобщившего этим к могуществу надворного советника и могущество капиталиста. И этот великий человек, несмотря на свое величие, снисходит до спасения ничтожного перед ним, незначительного человека.
Судьба, свергнувшая Помпея и Наполеона, не щадит и надворного советника Черемухина. Приезжает к нему Самарин в роли князя Шемякина, который еще в Швейцарии, прочтя в книге путешественников глубокомысленное замечание надворного советника Черемухина: «Как мал мне кажется человек, взирая на него с высот альпийских ледников», приписал ниже совет поучиться грамматике. Черемухин, прочтя совет в момент высшего упоения своим подвигом, в порыве досады тут же приписал: «А князь Шемякин, чему бы ни учился, останется дураком». И уехал в Москву, забыв об этой полемике. Князь приехал вызвать его на дуэль. Самарин и Шумский стали лицом к лицу. Изящный, вежливый, неумолимо-холодный Самарин сперва мало пугает парящего над Монбланом наравне с орлом Шумского. Шумский еще весь в ореоле своей популярности (номер «Голоса», картина), он еще не вполне освободился от уверенности в том, что вся родина встанет на защиту его драгоценной жизни. Но когда он узнает, что князь известный бретер, еще в прошлом году кого-то «укокошивший» на дуэли,— описать невозможно, как он меняется. Те же черты, то же лицо,— ни единой гримасы, ни единого резкого штриха! Но точно вынули из-под этого лица все, чем оно дышало и светилось. Глаза померкли и расширились. Животный страх, полная беспомощность, лихорадочная готовность куда бы то ни было спрятаться от нагрянувшей грозы на некоторое время сменили безмерное самодовольство и величавую снисходительность. Он невольно ищет глазами своего спасителя, первого жениха своей дочери, но его нет. Становится маленьким-маленьким без подгибания колен, без дрожи и приседаний. Словом, пузырь, из которого выпустили воздух. Вдруг — счастливая мысль: донести на дуэлистов полиции, — и Шумский вновь прежний. Больше прежнего: написав донос, он всему своему семейству — жене, дочери, обоим претендентам, лакею, гостю — всем сообщает о своей дуэли. Он неустрашим. Мне рассказывали спустя много лет, что Самарин, что-то объясняя, предложил одному своему ученику дать сперва смеющееся, а потом плачущее лицо. Тот, разумеется, сперва распустил по всему лицу улыбку, обнаружил зубы, сузил глаза, а потом постепенно, по руководству «Грим», опустил углы губ, сморщил и поднял брови — все, как полагается. «А вы никогда не видали, как люди смеются и плачут, стараясь не показывать ни того, ни другого? Без гримас?» Тот попытался — ничего не вышло. «Смотрите», — сказал Самарин. И на глазах рассказчика у старика стали подергиваться губы, дрожать какие-то незаметные мускулы лица, из глаз засветился неудержимый смех, настолько заразительный, что лицо ученика невольно растянулось в широкую улыбку — да не надолго. Потом теми же приемами лицо Самарина приняло выражение невыносимого горя, и из глаз засветилась такая безнадежность, перед которой бессильно всякое утешение. И ни одного резкого штриха. Все шло из глубины. Улыбка быстро сошла с лица ученика. Когда мне это рассказывали, я вспомнил описанную сцену Шумского.
К третьему акту пьесы я определенно чувствовал, что я не смотрю спектакль, а втянут в чью-то потешную жизнь, из которой некто написал забавную шаржированную комедию, которую прекрасно и смешно играли в Тифлисе милый Пальм с товарищами. Я это ощущение пережил десятки раз впоследствии, когда я видел одни и те же пьесы на Малой и на других первоклассных сценах России и Европы. Особенно четко я это ощущал, когда мне приходилось видеть и сравнивать исполнение на этих сценах моих собственных пьес. В Малом театре точно шла та жизнь, из которой я брал свои сюжеты и свои лица, может быть, не то, что я из этой жизни взял. На других сценах зачастую бесподобно играли комедию или драму из этой жизни. В подчеркнутых выше строках я только отчетливо формулирую то, что я так же отчетливо пережил сорок семь лет назад впервые на 38-м номере галлереи Малого театра и что неминуемо повторялось, конечно, не в ударной силе первого раза, когда это ощущение просто-напросто перевернуло все мои представления о театре, далеко отбросило от всего, что раньше было для меня несомненным и ясным.
Особенной яркостью этого озарения сверкнула передо мной одна из сцен последующего действия.
Дело идет к развязке. Два претендента откровенно беседуют о средствах, какие они употребляли, чтобы обольстить Черемухина и получить согласие на руку дочери. Как обыкновенно практиковалось в пьесах, «заимствованных» с французского, Черемухин подслушивает эту беседу. Это же, конечно, делал и Пальм, и Шумский, и двое-трое первоклассных артистов, которых я видел в этой роли впоследствии. Все, кроме Шумского, давали мимическую игру лица, отражавшую их переживания. Шумский один слушал почти без единой ужимки, несколько склонив набок голову. При словах Миловецкого: «Ни один дурак не вынесет того нравственного бремени, которое зовется благодарностью, а вы мне позволите не причислять моего будущего тестя к разряду светлых голов», Шумский только мотнул головой и закрыл окно. Я, ошеломленный, так и откинулся назад.
В спектакле играла жену Черемухина наиболее индивидуальная актриса того времени, наиболее талантливая комик-буфф — С.П. Акимова. Играла бесподобно, уморительно, так сказать, являясь довершением, высшей точкой того, чем на сцене брал талантливый Пальм. Но и в ней, как буквально во всех исполнителях, начиная с Шумского и Самарина до лакея из дворовых Порфирия, чувствовалось одно: они со своими индивидуальностями, достоинствами и недостатками, со всей разницей в размерах их личных дарований, войдя в спектакль, считали его самым главным своим делом, подлинною своею жизнью, перед которой стушевывается их личная жизнь, в которой растворяется их личность, важнее которой нет для них ничего. Этим пропитан был весь воздух Малого театра. Какова бы ни была сама пьеса, раз она идет на сцене Малого театра, она уже является отрывком самой жизни, отрывком важным или ничтожным, смешным или потрясающим, но непременно подлинным, настоящим для всех, кто ее переживает, а не представлением ее. Слова моего друга и оппонента Немировича о традициях и тоне получили для меня реальную, видимую иллюстрацию.
Спектакль кончился. Я спустился с 4-го яруса. Во всем театре у меня не было ни одной знакомой души. Виденное и пережитое мною всецело меня охватило, вытеснило все... вплоть до названия гостиницы, где я остановился.
В десять часов вечера, когда кончился спектакль, запад еще светился непогасшей вечерней зарей. Мне хотелось поскорее добраться до своей комнаты в гостинице, чтобы в четырех стенах одному продумать все, что недрилось в моей голове, разобраться в вихре отдельных несвязных мыслей и ощущений. Я кликнул извозчика.
— Куда прикажете? Куда? Легко сказать!
— К Курскому вокзалу!
Приехали к Курскому вокзалу, но к себе в номер я попал часа в три утра: всю ночь до рассвета я блуждал по лабиринту тупиков и переулков, ориентируясь от «Продажи разных мук», звоня к заспанным швейцарам и спрашивая их с ключом от № 6 в руках — не здесь ли я остановился? Как я, и без того не спавший прошлую ночь под тяжестью навалившейся на меня семипудовой тульской купчихи в тесно набитом вагоне Курской дороги, добрался наконец до своей кровати, я плохо помню. Но отчетливо помню все это бессонное утро в гостинице и унылый, серый, дождливый день, когда я выехал в Петербург.
Я чувствовал, что я другой. У меня точно открылись глаза на что-то такое, чего и существования я не подозревал. Невольно назойливо теснилось в голову что-то; что я пережил в Малом театре, имело неразрывное общее с тем, что я переживал, когда мальчиком после «Аскольдовой могилы» прочел «Тысячу душ», позднее — после «Железной маски» — «Воеводу» Островского или после «Монте-Кристо» — «Войну и мир».
Для меня не было вопроса — лучше ли этот новый для меня театр или хуже того, прежнего, дававшего мне столько радости? Это было просто что-то совсем другое, не похожее на театр вообще, на представление. Это было что-то очень для всех важное, что-то необходимое, и прежде всего важное и необходимое для самих артистов. Чувствовалось, что в этой великой простоте речи и движения — целые эпохи работ творческой мысли ряда гениальных художников, искавших что-то самое главное, самое вечное, самую душу искусства. Никто из них не похож друг на друга, а все они единое целое, точно голова, руки, плечи, образующие красивое и живое целое тело.
Боже мой! Как этого достигнуть! Как найти в себе силы пойти этим же путем великой вдумчивости, отрешения от себя, перенесения себя в другое и притом так, чтобы оба эти существа — живое, личное и отвлеченное, реально не существующее — сплавились в одно без всякой черты, обозначающей место сплава.
Я совсем пришел в отчаяние. И оно длилось у меня два года. Я почти отошел от сцены. Ушел целиком в государственные и иные права, в первое с тем большим увлечением, что первую же свою лекцию читавший это право покойный А.Д. Градовский закончил, весь бледный и взволнованный, говоря о значении права для человечества, цитатой слов Шейлока: «Разве у жида нет глаз? Нет органов чувств, страстей?» — и, еще более побледнев, бросил последние слова своей цитаты:
«А когда вы отравляете нас, — разве мы не умираем?»
Этот вечер в Малом театре, эту лекцию А.Д. Градовского и зимой того же года заключительную речь Анатолия Федоровича Кони по делу Засулич я считаю отправной точкой всего, что я старался сделать в своей жизни.
И не случайно я связал эти три эстрады — сцена Малого театра, кафедра профессора, возвышение судьи. Они убедили меня в том, что красота и талант неразлучны с правдой. Что только в этом единении они неотразимы. Что человек, подходя к театру ли, к кафедре ли, к суду ли, одинаково подходит к источнику, откуда он ждет утверждения лучшего в себе, и если он, отдав себя во власть этих сил, встречает позировку или ложь во имя каких угодно соображений, — он рано или поздно станет глубоко презирать и театр, и науку, и право, утилизируя, однако, в чисто личных интересах все эти силы.
Чем незначительнее был материал, над которым работал Малый театр в этот памятный для меня вечер, тем ярче проступает сквозь чащу прожитых лет мощь его влияния на молодое сознание. Я подчинился ему не потому, что меня сильно тянуло к сцене. Тогда я и не думал, что мне придется себя ей отдать. Как я сказал, целых два года после этого спектакля я жил вне непосредственного сближения с театром. Но и тогда и потом я ясно осознал, что вершины художественности и общественности синтезируются в одном общем — в глубоком проникновении в жизнь человека, в искании той высшей правды, без которой нет и искусства. Вот почему здесь я счел нужным и возможным сопоставить значение для меня в жизни этих трех моментов моей ранней молодости: спектакля Малого театра, лекции Градовского, точно нарочно связанной с великим драматургом, и суда Кони.
Когда через пять лет А.А. Потехин позвал меня на сцену Малого театра, я два месяца не решался принять приглашение, так велико было во мне благоговение перед этим великим строем всего дела, в его целом. Когда, наконец, тот же Потехин сказал мне, что если я хочу стать актером, то я должен учиться только в Малом театре, — я решился на этот шаг, и вот что случилось.
Раз благодаря чистой случайности опоздал я минут на двадцать на репетицию «Горя от ума». И теперь, при воспоминании о том, что я пережил, пока я шел от артистического хода, находившегося в глубине сцены, шагах в сорока от рампы, у меня холодеют руки.
По рампе в ряд стояли дожидавшиеся меня Самарин, Решимов, Садовский, Правдин, Макшеев, Медведева, Акимова, Ермолова, Садовская, Никулина. Впереди режиссер С.А. Черневский. Неловко раскланиваясь, я стал что-то объяснять.
«Извините дебютанта, — сказал Черневский, обращаясь к труппе, холодно протягивая мне руку, — он еще не знает, что значит у нас репетиция. Давайте продолжать». Лучше бы он меня изругал, накричал на меня, оштрафовал — только бы не слышать этих слов и не видеть тех холодных, снисходительных лиц, с которыми труппа их выслушала.
Я почувствовал себя совершенно отверженным. Я понял, что, хотя и совершенно безвинно, я чем-то оскорбил всех этих людей, осквернил их святыню... Но я понял еще и другое... чем был для них Малый театр, почему в августе 1877 года он в заурядной пьесе довел меня до того, что я забыл, где я остановился, и что заурядный спектакль заурядной пьесы стал для меня поворотным пунктом и отправной точкой целой жизни.
19.06.2004
19 июня
на сцене филиала Чеченская студия «Нахи» представит новую постановку Абдул-Хамид Хамидова «БОЖ-АЛИ».
Режиссер – художественный руководитель студии, Народный артист России, лауреат Госпремии имени К.С.Станиславского, профессор Мималта Солцаева.
Режиссер – художественный руководитель студии, Народный артист России, лауреат Госпремии имени К.С.Станиславского, профессор Мималта Солцаева.
19.06.2004
20, 23, 26 и 27 июня МАЛЫЙ ТЕАТР участвует в акции «День открытых дверей», которую проводит наш информационный партнёр еженедельник «АРГУМЕНТЫ И ФАКТЫ» среди своих подписчиков. Лотерея определила 32-х счастливчиков, которые получили контрамарки на спектак
20, 23, 26 и 27 июня МАЛЫЙ ТЕАТР участвует в акции «День открытых дверей», которую проводит наш информационный партнёр еженедельник «АРГУМЕНТЫ И ФАКТЫ» среди своих подписчиков. Лотерея определила 32-х счастливчиков, которые получили контрамарки на спектакли Малого театра – «Правда – хорошо, а счастье лучше», «Усилия любви» и «Тайны мадридского двора».
Приятного вечера, самых добрых и незабываемых впечатлений от встреч с искусством Малого театра!
Приятного вечера, самых добрых и незабываемых впечатлений от встреч с искусством Малого театра!
18.06.2004
Cотрудник ГУВД столицы сообщил, что Афанасий Кочетков находится в 68-й городской больнице с травмой головы. Желаем скорейшего выздоровления и возвращения на сцену!
Cотрудник ГУВД столицы сообщил, что Афанасий Кочетков находится в 68-й городской больнице с травмой головы.
Желаем скорейшего выздоровления и возвращения на сцену!
Желаем скорейшего выздоровления и возвращения на сцену!
18.06.2004
18 июня - день рождения художественного руководителя Малого театра, народного артиста СССР, лауреата Государственных премий России Юрия Мефодьевича Соломина. Сердечно поздравляем Юрия Мефодьевича с праздничной датой! Желаем неизменно крепкого здоровья
18 июня - день рождения художественного руководителя Малого театра, народного артиста СССР, лауреата Государственных премий России Юрия Мефодьевича Соломина.
Сердечно поздравляем Юрия Мефодьевича с праздничной датой!
Желаем неизменно крепкого здоровья и новых замечательных ролей.
Сердечно поздравляем Юрия Мефодьевича с праздничной датой!
Желаем неизменно крепкого здоровья и новых замечательных ролей.
17.06.2004
Актёры, занятые в спектаклях с 22 по 27 июня мая 2004 года.
Актёры, занятые в спектаклях с 22 по 27 июня мая 2004 года.
17.06.2004
Юрий СОЛОМИН: «Влюблен в сцену по собственному желанию» 14 июня исполнилось 70 лет народному артисту России Виктору Борцову.
Юрий СОЛОМИН: «Влюблен в сцену по собственному желанию»
14 июня исполнилось 70 лет народному артисту России Виктору Борцову.
14 июня исполнилось 70 лет народному артисту России Виктору Борцову.
16.06.2004
Виктор Борцов: Малый театр надо переименовать в «Современник» 14 июня народный артист России Виктор Борцов отметил свое 70-летие. Большинству зрителей актер, конечно, памятен по блестяще сыгранной роли Саввы Игнатьевича в фильме Михаила Казакова «Покр
Виктор Борцов: Малый театр надо переименовать в «Современник»
14 июня народный артист России Виктор Борцов отметил свое 70-летие. Большинству зрителей актер, конечно, памятен по блестяще сыгранной роли Саввы Игнатьевича в фильме Михаила Казакова «Покровские ворота» – «Натюрлих, Маргарита Павловна…». Незадолго до юбилея корреспонденту «Yтра» удалось встретиться и побеседовать с Виктором Андреевичем.
14 июня народный артист России Виктор Борцов отметил свое 70-летие. Большинству зрителей актер, конечно, памятен по блестяще сыгранной роли Саввы Игнатьевича в фильме Михаила Казакова «Покровские ворота» – «Натюрлих, Маргарита Павловна…». Незадолго до юбилея корреспонденту «Yтра» удалось встретиться и побеседовать с Виктором Андреевичем.
15.06.2004
Президент России Владимир Путин
Президент России Владимир Путин подписал указ «О присуждении Государственных премий Российской Федерации в области литературы и искусства 2003г.».
В области театрального искусства Государственные премии присуждены режиссеру-постановщику Сергею Женовачу, художнику-постановщику Александру Боровскому, исполнителям главных ролей Василию Бочкареву, Евгении Глушенко, Ирине Леоновой, Глебу Подгородинскому, Людмиле Поляковой - за спектакль Государственного академического Малого театра России «Правда - хорошо, а счастье лучше» по пьесе А.Островского.
В области театрального искусства Государственные премии присуждены режиссеру-постановщику Сергею Женовачу, художнику-постановщику Александру Боровскому, исполнителям главных ролей Василию Бочкареву, Евгении Глушенко, Ирине Леоновой, Глебу Подгородинскому, Людмиле Поляковой - за спектакль Государственного академического Малого театра России «Правда - хорошо, а счастье лучше» по пьесе А.Островского.
15.06.2004
Полный аллес капут!
Виктор БОРЦОВ
Сегодня неподражаемый, добродушный, немножко нелепый Савва Игнатьевич из «Покровских ворот» отметит свое 70-летие.
Сегодня неподражаемый, добродушный, немножко нелепый Савва Игнатьевич из «Покровских ворот» отметит свое 70-летие.
15.06.2004
МИРОВАЯ ПРЕМЬЕРА НА СЦЕНЕ МАЛОГО ТЕАТРА.
МИРОВАЯ ПРЕМЬЕРА НА СЦЕНЕ МАЛОГО ТЕАТРА.
14, 15, 16, 17 июня театр «Чик бай Джаул» (Великобритания) представит новую постановку «Отелло» У.Шекспира.
Режиссер — Деклан Доннеллан.
14, 15, 16, 17 июня театр «Чик бай Джаул» (Великобритания) представит новую постановку «Отелло» У.Шекспира.
Режиссер — Деклан Доннеллан.
14.06.2004
14 июня в 16 часов
начнутся полуфинальные игры по минифутболу на «Кубок ЭФСИ».
Малый театр встретится с командами: Большого театра, МХАТа им. А.П.Чехова и театра «Эрмитаж».
Из группы вышли команды Малого театра и МХАТа им. А.П.Чехова
Приходите поддержать команду Малого!
Адрес: ул. Лавочкина, д.32, проезд до ст. метро «Речной вокзал».
Малый театр встретится с командами: Большого театра, МХАТа им. А.П.Чехова и театра «Эрмитаж».
Из группы вышли команды Малого театра и МХАТа им. А.П.Чехова
Приходите поддержать команду Малого!
Адрес: ул. Лавочкина, д.32, проезд до ст. метро «Речной вокзал».
14.06.2004
14 июня день рождения у известного актёра театра и кино, народного артиста России Александра Сергеевича Потапова. От всей души поздравляем Александра Сергеевича Потапова с днём рождения! Крепкого здоровья, счастья, бодрости духа и новых интересных работ
14 июня день рождения у известного актёра театра и кино, народного артиста России Александра Сергеевича Потапова.
От всей души поздравляем Александра Сергеевича Потапова с днём рождения! Крепкого здоровья, счастья, бодрости духа и новых интересных работ в театре и в кино!
От всей души поздравляем Александра Сергеевича Потапова с днём рождения! Крепкого здоровья, счастья, бодрости духа и новых интересных работ в театре и в кино!
14.06.2004
14 июня день рождения народного артиста России Анатолия Михайловича Торопова. Сердечно поздравляем дорогого Анатолия Михайловича Торопова с днём рождения! Желаем очень крепкого здоровья, неиссякаемой жизнерадостности и новых интересных ролей!
14 июня день рождения народного артиста России Анатолия Михайловича Торопова.
Сердечно поздравляем дорогого Анатолия Михайловича Торопова с днём рождения! Желаем очень крепкого здоровья, неиссякаемой жизнерадостности и новых интересных ролей!
Сердечно поздравляем дорогого Анатолия Михайловича Торопова с днём рождения! Желаем очень крепкого здоровья, неиссякаемой жизнерадостности и новых интересных ролей!
14.06.2004
14 июня народный артист России Виктор Андреевич Борцов отмечает свое 70-летие. Горячо и сердечно поздравляя Виктора Адреевича Борцова с 70-летием, руководство театра желает ему доброго здоровья, счастья, благополучия дальнейших творческих удач и свершени
14 июня народный артист России Виктор Андреевич Борцов отмечает свое 70-летие.
Горячо и сердечно поздравляя Виктора Адреевича Борцова с 70-летием, руководство театра желает ему доброго здоровья, счастья, благополучия дальнейших творческих удач и свершений.
Горячо и сердечно поздравляя Виктора Адреевича Борцова с 70-летием, руководство театра желает ему доброго здоровья, счастья, благополучия дальнейших творческих удач и свершений.
13.06.2004
13, 14 июня
на сцене Кировского областного Ордена трудового Красного знамени драматического театра им. С.М.Кирова гастроли Малого театра со спектаклем по пьесе А.Н.Островского «Волки и овцы»
12.06.2004
14 июня исполняется 70 лет замечательному актёру и человеку – народному артисту России Виктору Андреевичу Борцову. Сердечно поздравляем дорогого юбиляра! Вашему вниманию предлагается текст готовящегося к публикации буклета о Борцове из серии «Библиотека М
14 июня исполняется 70 лет замечательному актёру и человеку – народному артисту России Виктору Андреевичу Борцову. Сердечно поздравляем дорогого юбиляра! Вашему вниманию предлагается текст готовящегося к публикации буклета о Борцове из серии «Библиотека Малого театра». Автор (ведущий редактор литчасти Ольга Петренко) надеется, что буклет увидит свет осенью, когда Виктор Андреевич будет отмечать свой юбилей спектаклем «Волки и овцы».
11.06.2004
Внимание:
12 июня 2004 года по техническим причинам Web-kacca Малого театра не работает. Приносим свои извинения за доставленные неудобства.
11.06.2004
Актёры, занятые в спектаклях с 14 по 20 июня мая 2004 года.
Актёры, занятые в спектаклях с 14 по 20 июня мая 2004 года.
11.06.2004
«К 250-летию русского театра» А.И.Сумбатов-Южин ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА НАРОДНОМУ КОМИССАРУ ПРОСВЕЩЕНИЯ
«К 250-летию русского театра»
А.И.Сумбатов-Южин
ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА НАРОДНОМУ КОМИССАРУ ПРОСВЕЩЕНИЯ
А.И.Сумбатов-Южин
ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА НАРОДНОМУ КОМИССАРУ ПРОСВЕЩЕНИЯ
10.06.2004
«К 250-летию русского театра» А.И. Сумбатов-Южин СТУДЕНТ и 38-й № ГАЛЛЕРЕИ МАЛОГО ТЕАТРА
«К 250-летию русского театра»
А.И. Сумбатов-Южин
СТУДЕНТ и 38-й № ГАЛЛЕРЕИ МАЛОГО ТЕАТРА
А.И. Сумбатов-Южин
СТУДЕНТ и 38-й № ГАЛЛЕРЕИ МАЛОГО ТЕАТРА
Главный режиссёр Малого театра —
заслуженный артист России А.В. Дубровский
Главная
Новости
Изменения в афише
Премьеры
Гастроли
Репертуар
Отзывы
Фестиваль "Островский в доме Островского"
Малый ТВ
Газета "Малый театр"
Открытая информация
Партнёры
О театре
Попечительский совет Руководство театра Актёры Режиссёры Художники Музыкальная часть Репертуарный отдел Режиссёрский отдел Пресс-служба Музейно-информационный центр Художественно-постановочная часть Мемориальная квартира А.И. Сумбатова-Южина Щепкинское училище Детская студия Малого театра Филиал в Когалыме
История
Здание Малого театра
Репертуар с 1824 г.
Театральное училище
Спектакли
Труппа театра с 1824 года
Труппа театра с 1917 года
Актеры
Режиссеры
Художники
Звуковой архив
1941-1945
Щелыково
Библиотека Малого театра
Правила вежливости и этикета
Публикации
Памятник А.Н. Островскому
Партнеры
Информационная поддержка
Как добраться?© 2025 Пресс-служба:
press@maly.ru
Заказ билетов (web-касса) (495) 624-40-46
Оценка качества услуг учреждений культуры
Адрес театра:
Москва, Театральный проезд д. 1
телефон: (495)624-42-01
Мы в соцсетях:
Партнеры
Информационная поддержка