Человек в Черном
10 октября 2006 г.
«Ревизор», 6 октября 2006
Признаюсь, шёл на премьеру в скептическом расположении духа.
Да и что говорить, премьера.
Ничего ещё не притёрлось, не обкаталось на публике.
Не отброшено лишнее, не развито то, что особенно принимается публикой.
Умный зритель на премьеры не ходит! Умный зритель ходит через месяц-два после.
Но, это умный, а нам, смертным? Так хочется, после длительного перерыва, посмотреть на любимых артистов! Да, ещё на такое соцветие! Да, ещё на премьеру!
Ах, что там говорить, премьера, знаете ли: «Да, да, конечно был на премьере, ну как же иначе»!
Слаб, слаб человек.
Я не жалею, что, поддавшись слабости, пошёл на премьеру.
Я бы очень, очень пожалел, если бы не пошёл.
Во-первых, я хохотал в первом действии, да что там хохотал, вульгарно ржал, сползая с кресла и распугивая актёров. Давно я не замечал за собой таких эмо-ций на театре.
Во-вторых, действие развивается динамично, очень динамично. Не с привычной малотеатровской обстоятельностью с вкусным обсасыванием деталей, а в каком-то современном, прямо-таки кинематографическом темпе. Но, при том, как это не удивительно, ни детали, ни всяческие гоголевские вкусности не пропадают.
Нет, ни в коем случае не пропадают, а становятся, благодаря этой стремительности, только выпуклей, смешней.
Достигается это не примитивной скороговоркой, не значительным сокращением текста, а чисто режиссёрскими приёмами.
Переходы актёров между сценами зрительно убыстряются встречным движением круга, на котором секторами размещены декорационные выгородки. Приём не новый, но здесь, на все сто процентов, работающий на темп. Но есть и нечто, до сих пор, мною, по крайней мере, не виданное.
Герои пьесы «выходят из гостиной во двор». Мы видим, как они, только что выходящие в «дверь», внизу, на планшете сцены в выгородке «гостиной», уже, спускаются с «бельэтажа» по лестнице следующей выгородки, «двора», ещё только въезжающей на своё место. Это производит впечатление какого-то фокуса. Хотя, никакого тут фокуса нет. Просто, пока передняя часть следующей выгородки движется перед зрителем на своё место в центр зеркала сцены, в центре круга (в центре всех секторов-выгородок) актёры, скрытые декорацией, быстро поднимаются по внутренней, рабочей лесенке на верхнюю площадку следующего сектора.
Эффектно, очень эффектно.
Но, такой высокий темп взят не ради сценического эффекта, не ради красного словца. Вот, только-только мы познакомились с Хлестаковым, не успели переварить фейерверк его удивительных приключений в уездном городишке, как уже слышим удаляющийся звон колокольцев его тройки. И становится понятно, почему в этой спешке не только сонные чиновники, но и «прожженный плут», городничий не заметили в этом «инкогнито», жалкого чиновника, «штафирку». Не почувствовали чего-то несообразного.
НЕ УСПЕЛИ заметить, НЕ УСПЕЛИ почувствовать. И никаких натяжек, никакой «сценической условности», на которые частенько сваливали поразительную слепоту героев пьесы.
И, наконец, третье. Третье действие.
Обратите особенное внимание, 2 (два!), да, да, два антракта! Сердце старого театрала благодарно дрогнуло. Он снова почувствовал себя в ТЕАТРЕ!
Огромная сцена раскрыта перед ним. На заднике уездные дали. Огромное количество неоновых канделябров. Огромное количество актёров.
Бал в честь градоначальника.
Нет, это не ущербный «бал» у Фамусова (в том же Малом, увы), сильно смахивающий на убогую вечеринку у Карандышева….
Господи, как же надоели зрителю, эти скудные, так называемые, «массовые сцены» последних лет. Когда парочка бессловесных (потому и худосочных) «стражников», наводит панику на десяток упитанных «заговорщиков» «со словами». Когда «народное гуляние» он должен вообразить себе где-то за кулисами. Когда бал представлен…. А, ладно, не буду бередить.
Здесь настоящий бал с мазуркой (не у всех, не у всех, у кого-то и другие фигуры, но это неважно, поскольку слаженно и с удовольствием). Танцующих много, очень много. Вот, мимо зрителя проходят в мазурке Земляника с Марьей Антоновной. Они танцуют с огромным удовольствием. Зритель видит это удовольствие от танца, именно, актёров Клюквина и Ивановой и ещё больше радуется сам. Потом, проносятся девушка и юноша, студенты «Щепки». Они прекрасно танцуют. Они радостно смотрят друг на друга. Им приятно танцевать рядом. И эта радость волнами катится в зрительный зал и как электричеством заряжает зрителя.
Нет, друзья мои, это настоящий бал!
Это майский день!
Это именины зрительского сердца!
Всякий искушённый зритель ждёт, очень ждёт – а какой же у этого режиссёра выйдет немая сцена?
Это особая забота режиссёра. Традиции обязывают. Здесь от него обязательно требуется выдумка, чтобы его нынешняя немая сцена была не похожа (нет, лучше, ах как хочется, чтобы вышло лучше!) на прошлые, уже прославленные немые сцены.
(Мейерхольд, некогда, не мудрствуя лукаво, ловко подменил живых актёров куклами, чем и произвёл фурор.)
Соломин с честью вышел из положения и поставил свою, особенную, немую сцену. В этом спектакле, собственно, три (может, и больше, не считал, не до этого было) немые сцены. Разные немые сцены с разными персонажами, проплывающими мимо зрителя на круге. Не знаю, как профессиональных ругателей Малого с дубинами, а меня эта немая сцена впечатлила, очень впечатлила.
Весь спектакль воспринимается, как праздник жизни, и я, зритель, на нём не лишний!
Этот праздник устроен для меня!
Спасибо!