Спроси любого деревенского ребенка: «Кем ты хочешь быть, когда вырастешь?»

И он ответит: «Отдыханцем».

Галина Манке. Начало. Из щелыковских баек

Спроси любого деревенского ребенка: «Кем ты хочешь быть, когда вырастешь?»
И он ответит: «Отдыханцем».

В паспорте у дочери первого директора дома творчества «Щелыково» Галины Геннадиевны Манке значится: место рождения — деревня Щелыково. А эти фотографии — из ее семейного альбома.

Г. М. Вообще-то у меня в свидетельстве было написано д/о Щелыково Семеновско-Лапотного района Ивановской области. И мама, когда на меня сердилась, говорила: «Ну что с нее взять? Она ж из Семеновско-Лапотного!» Это наши милиционеры потом перепутали: написали вместо д/о — деревня. А Щелыково вовсе не деревней звалось — деревенькой.
Ю. М. В эту вот деревеньку, разоренное имение Островского, и отправился весной голодного 1928 года отважный человек — Геннадий Генрихович Манке?
Г. М. Было постановление Совнаркома, подписанное Луначарским: сделать Щелыково совхозом — домом отдыха Малого театра. 1928 год. В Москве — голод, карточки. Вот поэтому — совхоз, чтобы артистов накормить. Ну а дом отдыха — это понятно. «На царство» папу просил Пров Михайлович Садовский.
Разорение в Щелыкове было полное. В полуразрушенном Старом доме жили лесорубы вместе со скотиной — весна же, самый окот. А наше крестьянство испокон века во время окота коров да коз в избу забирает. Избой стал дом Островского. И Голубой дом был разрушен. Уникальную библиотеку Александра Николаевича отправили в губернию, и там она пропала. Мебель растащили крестьяне...
Восстановили и Старый, и Голубой дом, отмыли комнаты, поставили лежанки. В общем, все очень простенько. Столовую устроили на веранде Голубого, затянув ее тентами.
Ю. М. А летом 1928-го Геннадий Манке уже встречал первых отдыханцев.
Г. М. Артистов из Кинешмы доставляли на телегах. Отец выковал так называемые линейки: телеги с удобствами — скамейками. Они доезжали до смычки — тогда не ходил паром, а была смычка между берегами: большая деревянная баржа, которую передвигали по канату из Кинешмы в Заволжск. Сначала на нее запускали лошадей, потом люди заходили, усаживались на скамеечках по краям. На линейках добирались из Заволжска в Щелыково. Это уж после, года через два, отец приобрел полуторку. Крытый верх — роскошь! Все помещались. Народу-то немного приезжало — человек 30-40. Клубное было место. Наиболее именитые жили в Старом доме, потом в Голубом. Это позже, при совсем уж советской власти, привилось: в каждой комнате по четыре человека, а та публика к подобным вещам не привыкла и привыкать не собиралась. Поэтому у Пашенной была своя комната, у Садовских...
Ю. М. Пашенная, Рыжова, Садовские... Весь цвет Малого театра прибыл летним днем 1928 года в Щелыково из голодной Москвы. А местный люд посмотрел да покривился: «Бог мой, мы думали — это артисты, а это — оборванцы».
Г. М. Щелыковская традиция ходить в оборванном бытовала всегда. Например, у Пров Провыча Садовского на штанине была 21 дырка, и он за этим очень внимательно следил. Вообще, щелыковцы всячески сопротивлялись урбанистическим изыскам. Помню, папа приобрел в столице огромный стеклянный шар, решил украсить им клумбу перед Голубым домом: шар по центру, а вокруг цветы. Утром просыпается — цветы на месте, шара нет. Товарищи артисты сказали: «Нам цивилизация не нужна» — и... спустили этот шар в уборную.
Ю. М. А как появилось Шале?
Г. М. Отец перенес сарай, который стоял напротив дома Островского, и по собственным чертежам перестроил его. Сам и название придумал — Шале. Никто не знал, что это такое, а он знал. Шале в переводе — уединение. Там была изумительная рябиновая аллея, из этой рябины все щелыковцы делали знаменитое варенье с грецкими орехами. По старинному рецепту.
Ю. М. Если бы те, прежние, актеры-легенды Малого театра приехали сегодня в Щелыково, они бы наверняка решили, что карточная система добралась каким-то чудовищным образом и до Семеновско-Лапотного района. Парная телятина, мороженое, осетрина да белуга, черная икра к завтраку, клубника со взбитыми сливками на полдник — это все из того, прошлого щелыковского меню, которое так любовно и бережно составляла жена директора Клавдия Ксенофонтовна.
Г. М. Мама нашла хорошего повара в Москве. Его звали Серебряное Горло (будто бы болел он, и вставили ему вместо настоящей гортани серебряную трубку.) Очень интересный был повар. Служил еще у Николая Второго. А подавальщиц мама ходила выбирать по деревням — самых красивых девчонок. Возила их в Кинешму в парикмахерскую и к маникюрше, потому что считала: подавать «оборванцам» кушанья можно только хорошо ухоженными руками. Холодильников в то время в Щелыкове не водилось — были ледники. Один, большой — между Голубым и охотничьим домом, второй — около дома управляющего. А дальше шел огород, парники, теплица, еще Шателеновская, знаменитая белая малина, помидоры, картофельная плантация. Вера Николаевна Пашенная восторгалась: «Ах, какие цветы!» — и обрывала картошку себе на букеты. Был коровник, свинарник, курятник. Молоко, масло, сливки, фрукты, овощи, мясо — все свое. Правда, осетрину и черную икру доставляли из Кинешмы, а водку из Ивашево. Четвертями. Хлеб в Щелыково возить нужды не было. Поля свои: пшеница, рожь, ячмень, овес. На старой, еще «островской», мельнице мололи зерно. А хлеб пекла Лиза Беликова (Беликовы — вообще, один из самых старинных ще-лыковских родов). Мороженое тоже делали сами, в специальной «пушке», доставшейся отцу в наследство, кажется, от Шетеленов. В большую бочку набивали лед, в «пушку» — сливки и яйца, взбитые венчиками, а потом «пушку» долго крутили вручную в бочке со льдом, пока мороженое не замерзало. Молока было вдоволь. Отец купил большое стадо во главе с быком-производителем Федькой (этот Федька, кстати, однажды Анну Владимировну Дурову на рога поднял, она его укрощать решила, даром, что ли, Дурова!). В сепараторной взбивали сливочное масло и отправляли его потом мешками в Москву, в Малый театр. Карточки-то отменили только в 1934-м или 1935-м.
Ю. М. Сегодняшнее Щелыково рифмуется с ночными кострами, струями, купаньем голышом в утренней Куекше, августовской капустной «Аркадиадой»...
Г. М. Костры в Щелыкове были всегда, еще при Александре Николаевиче. Только это были цыганские костры. Приходил табор, располагался на берегу реки... Я хорошо помню, как сбежала однажды от няньки к такому костру, к цыганским песням. Струи тоже были, только деревянные, а купаться голышом очень любили Анна Владимировна Дурова и Вера Николаевна Пашенная. «Аркадиады», конечно, в 1928 году не было и быть не могло, но артисты ведь без капустников не могут! Придумали и день, и праздник. День — августовский, а праздник назывался «Вывоз ведьмы». Добывали телегу, украшали ее гирляндами из репейника. На облуч садилась «ведьма» в цилиндре и с хлыстом, остальные впрягались в эту телегу и катали ее по всему Щелыкову. Одной из «ведьм» однажды была Ирина Шаляпина. Я это помню — меня тогда послали репей собирать и телегу украшать. Нелегкое дело.

Ю. М. Каждый год, возвращаясь в Щелыково, мы будто возвращаемся к себе. Есть некая магия в этом намоленном месте, которая позволяет театральному люду отбросить шелуху городских условностей и обрести здесь покой, волю и даже счастье. Вот если бы еще можно было забраться в машину времени и отправиться туда, в прежнее Щелыково, когда все живы и молоды, и Геннадий Генрихович Манке не арестован и не умер в Магадане, и не замерз яблоневый сад у Старого дома, и Черный обрыв — ярко-красный от клубники, и музыка играет так весело, и давний щелыковский вечер плывет над Куекшей...

Беседу вела Юлия МАРИНОВА
«Театральная жизнь» № 6, 2003 г.

Александр РЫБАКОВ, «Кинешемское Время», август 2002 г.

Щелыково — заповедная земля, дорогая сердцу русского человека. Здесь покоится прах великого мудреца России Александра Николаевича Островского. На его могиле — всегда живые цветы. Не зарастает сюда народная тропа.
То, о чем говорил Островский полтора столетия назад, и сегодня звучит вполне актуально, злободневно. Вот что писал он в своих статьях:
«... Буржуазия. Они не получили от отцов культивированного мозга, а от матерей получили такое воспитание, при котором умственная лень и льготы от всякого рода обязанностей считаются благополучием».
«... Императорский (читай: государственный) театр должен держать также искусство высоко, не идти за модными направлениями, не подчиняться указаниям обезьянствующей критики. Он должен стоять указующим маяком во время шатания вкуса».
Словно о нашей сегодняшней жизни сказано. Мы же ведем себя как Иваны, не помнящие родства. Есть у нас улица имени Островского, школа имени Островского, театр имени Островского. Но мы-то с вами что сделали для увековечения памяти великого драматурга, основателя национального русского Театра? Можно, конечно, присвоить имя Островского какому-нибудь очередному пивному бару или автозаправке. Но, видит Бог, на кинешемской земле давно следовало бы поставить памятник Алексанру Николаевичу, создать музей Островского. Только за это потомки скажут нам «спасибо».
А. Н. Островский любил наши северные края, кинешемская земля питала его творчество. Он писал: «Лишь бы мне дожить до весны, чтоб поехать скорей в Щелыково».
Побываем и мы вместе с вами в этом прекрасном и святом уголке России. А стихотворные строки о Щелыкове и Островском принадлежат перу замечательного кинешемского поэта Владимира Говоркова.

Снятся сказочно-дивные сны,
Просыпаясь, твердит он снова:
«Лишь бы мне дожить до весны,
Чтоб поехать скорей в Щелыково.

Городские стены тесны,
Их покинуть душа готова.
Лишь бы мне дожить до весны,
Чтоб поехать скорей в Щелыково.

Исцелит меня запах сосны
На пороге родимого крова.
Лишь бы мне дожить до весны.
Чтоб поехать скорей в Щелыково.

Небо сине, а зори красны.
Самовитое чую Слово.
Лишь бы мне дожить до весны.
Чтоб поехать скорей в Щелыково».

...Луговые травы хмельны,
И река заждалась рыболова...
«Лишь бы мне дожить до весны,
Чтоб поехать скорей в Щелыково».


Александр РЫБАКОВ

Газета «Кинешемское Время» август 2002 г.