​15 ноября юбилей актрисы Малого театра Натальи Верещенко. От души поздравляем Наталью Николаевну и желаем ей крепкого здоровья, благополучия и новых творческих свершений на родных подмостках!

22 мая в спектакле «Золушка» Е.Шварца роль Феи в первый раз сыграла актриса Наталья Верещенко.

15 ноября – день рождения актрисы Малого театра Натальи Николаевны Верещенко. Поздравляем!

15 ноября – день рождения актрисы Малого театра Натальи Николаевны Верещенко. От души поздравляем Наталью Николаевну и желаем ей крепкого здоровья, удачи и новых творческих успехов!

Малый театр впервые обратился к наследию одного из самых ярких писателей двадцатого века – Михаила Булгакова.

ЮРИЙ СОЛОМИН СЫГРАЛ БУЛГАКОВСКОГО МОЛЬЕРА

Малый театр впервые обратился к наследию одного из самых ярких писателей двадцатого века – Михаила Булгакова.

На старейшей московской сцене в постановке Владимира Драгунова идёт пьеса «Мольер». Истинным талантам во все времена жилось непросто – эту известную мысль Булгаков развивает на примере биографии знаменитого французского комедианта, который, казалось бы, всегда был любим властью. Но высочайшее покровительство может ограничивать свободу творца сильнее, чем любые гонения…

Режиссёр Владимир Драгунов и художник Станислав Бенедиктов выстраивают на сцене семнадцатый век, проявляя себя настоящими мастерами иллюзии. Общей стилистике спектакля, его эмоциональной приподнятости, радостной взволнованности соответствует и музыка Григория Гоберника.

Конечно, булгаковский Мольер вовсе не тождественен Мольеру историческому. Это фигура скорее символическая, воплощение духа творчества писателя и актёра. Ему свойственны и слабости, и удивительные взлёты. Юрий Соломин в роли Мольера играет и хитрость художника, трагически зависящего от власти, и великолепную внутреннюю свободу, и страх одиночества, и великодушие… В этой работе множество нюансов, не поддающихся даже перечислению. Мольер-человек, друг, влюблённый, актёр, писатель… Тонкий психологизм актёра Юрия Соломина ни для кого не новость. Но особенно восхищает то, как он играет трагические сцены – вспышки горя, ярости, протеста, которые не могут не всколыхнуть душу каждого сидящего в зале.

В то же время «Мольер» – пьеса о театре, а следовательно, она требует слаженного ансамбля. В этой постановке играют вместе представители самых разных поколений артистов Малого театра, но чувствуется, что все они являются единой сплочённой командой. И мэтр отечественного театра и кино Борис Клюев в роли короля Людовика, и юная Маша Андреева, играющая ветреную Арманду, и Татьяна Лебедева, нашедшая подлинно трагические ноты для своей Мадлены, – равно убедительны. Каждая из красок, внесённых этими артистами в палитру спектакля, прекрасно сочетается с остальными.

И невольно приходит на ум мысль, что труппа Малого театра, к счастью, как и встарь, является одной из лучших трупп, ибо в ней можно найти блестящих артистов каждого амплуа и, соответственно, сыграть даже самую сложную пьесу. Вот бретёр и забияка по прозвищу Помолись (Антон Хомятов), вот очаровательная хрупкая Риваль (Наталья Верещенко), вот высокий и суровый «тёмный рыцарь» Лагранж (Александр Ермаков). Данные каждого артиста как нельзя более соответствуют создаваемому ими образу. И все вместе они рождают волшебную атмосферу спектакля.

Татьяна Семашко
«Парламентская газета», 18.12.2009

15 ноября – день рождения актрисы Малого театра Натальи Николаевны Верещенко. Искренне поздравляем Наталью Николаевну и желаем ей хорошего самочувствия, благополучия и новых премьер!

15 ноября – день рождения актрисы Малого театра Натальи Николаевны Верещенко. От души поздравляем актрису и желаем ей крепкого здоровья, благополучия и интересных творческих предложений!

Что перед нами — прекрасная Традиция Малого театра или всего лишь устоявшиеся режиссерские пристрастия? Во всяком случае, спектакль Малого театра «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» по пьесе А.Островского (режиссер — Владимир Драгунов) вновь подарил зрителю встречу с историческим прошлым страны.

КОРРЕКЦИЯ ГЕРОЯ

Что перед нами — прекрасная Традиция Малого театра или всего лишь устоявшиеся режиссерские пристрастия? Во всяком случае, спектакль Малого театра «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» по пьесе А.Островского (режиссер — Владимир Драгунов) вновь подарил зрителю встречу с историческим прошлым страны. Выбран один из тяжелых периодов русской истории — смутное лихолетье. Короткий срок правления Лжедмитрия (1605-1606).

Атмосфера тревоги и ожидания в Москве. Противостояние Василия Шуйского. Его путь к власти. Обагренный трон. Повторяющийся виток Истории.

Пустота сцены. Минимум театрального реквизита. Разнообразие вносят лишь спускающиеся сверху белые полотна с архитектурными рисунками зданий московских церквей, соборов и палат (художник-постановщик Лариса Ломакина).

В центре — фигура Лжедмитрия. Его играют по очереди Алексей Фаддеев и Глеб Подгородинский. На уровне актерской игры существенного различия не наблюдается, но весьма ощутим разный стартовый настрой и трактовка сценического образа. Фаддеев более склонен к романтизации своего персонажа, в котором даже на краю гибели продолжает бурлить горячий нерв благородства, граничащего с холодом загнанного и опустошенного безответной любовью молодца. У Подгородинского Самозванец более опытен, изощрен и ловок, но, как ни странно, он мельче. Актер, акцентируя метаморфозы души, дает образ в развитии от положительного посыла к разрушительному финалу. Когда впервые появляется вступивший на престол Дмитрий (Г.Подгородинский), пытаясь сохранить хладнокровие, заметно, что чувства героя неустойчивы, а желание быть справедливым быстро пройдет. В сцене суда над Василием Шуйским царь, «обыграв демократию», хитро делает политический ход, отдав решение на откуп боярам, ставя их перед проблемой выбора. Интриганом здесь скорее выглядит сам Дмитрий. Иной подход у Фаддеева, который в царском решении своего героя выдает внутреннюю неуверенность самозванца в принятии жестокого приговора — внешне повелевая, он втайне не желает проливать кровь. В этой разнице двойной актерской игры в маске одного героя — магия театрального искусства.

В сцене при встрече с матерью, которая должна признать в царе своего сына, Подгородинским более тщательно «прописана технология» убеждения и ходы обольщения для преодоления сопротивления Марфы (Татьяна Лебедева). Иной ракурс души самозванца у Фаддеева, им в этой сцене скорее сыграна импровизация общения. Апеллируя к материнским чувствам, самозванец почти не надеется на положительный результат, хотя — парадокс — почти верит в свое царское происхождение. Убеждая Марфу назваться его родной матерью, Дмитрий ищет путь к ее сердцу, случайно «зацепив и натянув» нужную струну. Это тонкая психологическая сцена, в которой Татьяна Лебедева трагически сыграла дрогнувшую душу несчастной матери. Царствуй, «сын»! Наконец, по-разному трактуется еще одна решающая сцена — объяснение с Мариной Мнишек. Роль Мнишек исполняют Елена Харитонова и Наталья Верещенко. Марина Харитоновой грубее и откровеннее в своих властолюбивых аппетитах. Наталья Верещенко предложила рисунок более острый и едкий. Насмешливо припоминая Дмитрию его прошлое холопство, она жестко ставит его перед дилеммой. Что выбирать — царскую власть, долг служения или открывшиеся перспективы любви? Любовь ослепляет Лжедмитрия-Фаддеева. Душа царя перестает быть самостоятельной — перед нами безудержная страсть, не вникающая в политические тонкости. В игре Подгородинского все прозаичней: согласие на коронование — это деловой способ-сделка, чтобы заполучить любимую женщину. Жест протянутой руки вдруг дает возможность выбрать иной жребий, а именно — освободиться от бремени царства, отдавшись во власть Мнишек. Как непохожа эта неосознанная расчетливость на ту же самую сцену, где Фаддеевым сыграна безнадежность страстной безответной любви, которая в отчаянии согласна на любые условия.

Вслед за Лжедмитрием главной фигурой судьбы (и в спектакле, и в русской истории) становится Шуйский. Будущего Василия IV Ивановича, царя московского (1606-1610), а в спектакле просто боярина Василия Шуйского сыграл Борис Невзоров. Это работа большого мастера. Монументальность — смысловой фундамент, заложенный в рисунке характера. Хотя на протяжении всего спектакля Борис Невзоров и пытается снизить уровень пафосных речей до бытовой интонации, зритель заворожен дородностью, проницательным умом, закрытостью его героя. Слова боярина о том, что род Шуйских «чести не терял», даже на фоне его брата, трусливого Дмитрия Ивановича Шуйского (Сергей Вещев), звучат весьма убедительно. Но... актерское обаяние Невзорова затушевывает истинное лицо персонажа. Здесь стоит сделать небольшое отступление. Практически все ведущие крупные историки: и Костомаров, и Соловьев, и Ключевский — были единодушны в негативной оценке Шуйского. По историческим источникам, Василий Шуйский был невероятно хитрым и изобретательным, очень скользким человеком. Однако в постановке Драгунова эти важные краски оказались совершенно не востребованными. Перед нами только положительный герой — прямой, мужественный человек. Сцена покаяния Василия Шуйского сыграна негромко, проникновенно и глубоко продуманно. Здесь мы скорее видим благородство Ивана Петровича Шуйского из «Царя Федора Иоанновича», недоуменно вспоминая предыдущие лукавые признания Василия Шуйского из спектакля «Царь Борис». Хотя Голицын в спектакле В.Драгунова говорит о боярине без прикрас: «Нет, Шуйский пригодился б, Что ни толкуй! Он плут и пройдоха...». Шуйский прекрасно знает, что выиграет партию у незрелого птенца, не ведающего и не чтящего преданий русской старины. История опять повторит повороты — новоявленный царь приблизит к себе нашего героя, как когда-то Иоанн IV благосклонно отнесся к Годунову. Результат тот же. Шуйский медленно, но неумолимо идет к престолу. Вот проявленное человеческое достоинство боярина в сцене суда, а затем рвущийся внутренний бунт после приговора от шутки «мальчишки-царя» Самозванца над его жизнью. Пьяный от вновь предоставленной свободы, протрезвевший, будучи совсем не пьяным, оставшись в живых и оправившись от насмешки, Василий Иванович решает не форсировать события, а более тонко вести свою подрывную работу. Наконец-то в спектакле появляются истинные ноты Шуйского — хитрая игривость интонации: «Аи, не дождутся!» или удовлетворенно-насмешливый смешок из-под прикрывающей овчины при боярском посещении.

С этой точки событий, главным лицом спектакля становится Шуйский. Ровной, почти безразличной интонацией он предлагает царю насилие и выселение богатых горожан. Басманов как политик прекрасно понимает, что эти «советы — гибель» -исход подобных действий в обострении противоречий с последующим бунтом. К сожалению, превалируют только темные сценические штрихи для исполнителя роли Петра Федоровича Басманова (Владимир Богин). Неудивительно, ведь почему-то Басманов произносит в спектакле порой фразы Вельского или десятского. Видоизменена и сцена суда. Если в пьесе Островского множество голосов призывают к смертной казни Шуйского, то в спектакле бояре молчат, а вершит судьбу обвиняемого лишь Басманов. Открытое коварство Басманова в контрасте уклончивого Шуйского. Побеждает сильнейший? Главенствует мудрый расчет? Почему же в финале Василий Шуйский, окутанный красным бархатом света, замер в вопрошающем одиночестве? Заключительная голицынская реплика вослед новому венценосцу: «Не царствовать ему!» — по своей сути убийственный вердикт. Шуйский стоит на дороге, пропитанной кровью Прошлого и уже вновь покрытой кровавыми брызгами Настоящего. Каждый создатель сценического произведения имеет право на свое художественное видение любого события. Разумеется. Можно с пониманием отнестись к мнению режиссера В.Драгунова, считающего, что он де реабилитирует доброе имя Василия Шуйского, постоянного участника почти всех политических заговоров, которого еще в 1587 году высылали из Москвы за стремление развести царя Федора Иоанновича с бездетной Ириной. Мало заявить, что «историческая репутация не всегда соответствует действительности», как это сделал Драгунов, предупреждая возражения историков (узнать о режиссерской позиции Владимира Драгунова можно из мартовского номера газеты Малого театра — № 17, стр.2). То, что допустимо, например, в диссертации при наличии весомых научных аргументов, невозможно в живой пьесе с историческим прошлым!

Думается, что замысел постановщика все-таки не смог переплавить дух пьесы Островского, изменить тотальный подтекст, где Шуйский подан как один из источников Смуты. Мнению В.Драгунова сопротивляется сама душа пьесы, оркестровка персонажей, сопротивляется напряжение правды, которое вложил в нее драматург. И хотя режиссер пошел на прямые изъятия в тексте, наперекор автору, зияния остались, и они дышат холодом, даже несмотря на то, что все озарено победой. «Восстанавливать репутацию» за счет драматурга, скорректировав и «приноровив по своему разумению» образ героя пьесы, — не самое удачное решение. Зритель Малого театра привык к бережному отношению к авторскому тексту в Доме Островского. Тем более к драматургии самого Александра Николаевича. Но достаточно прочитать саму пьесу, чтобы убедиться — убраны фрагменты, которые противоречат позиции постановщика, решившего показать московской публике настоящего политического «лидера». Как, например, в монологе-размышлении Василия Шуйского изъята главенствующая мысль о целях и средствах будущего венценосца: «Отныне каждый помысл И каждый шаг ведут меня к престолу; Умом, обманом, даже преступленьем Добьюсь венца». В нашем театральном мире достаточно постановщиков, увы, наплевательски относящихся к историческому Прошлому своих отцов и дедов, что-то вещающих о неправдоподобном Настоящем времени и мнящих себя пророками режиссуры Будущего. Страдая амнезией, они с упрямством патефонной иглы ведут заезженную партию, на каждой очередной фальшивой ноте порой теряя даже своих почитателей. Разумеется, такой контингент господ-товарищей в Малом замечен никогда не был. Но Владимир Драгунов не является приглашенным режиссером театра, которому можно списать видимые несуразности из-за незнания сценического воплощения, например, трилогии А.К.Толстого на сцене Малого. Еще в 1995 году им же поставлена первая часть трилогии «Смерть Иоанна Грозного» - спектакль «Царь Иоанн Грозный». Вот где корень проблемы. Проигнорирована годами выстроенная репертуарная политика театра, который новым спектаклем хронологически продолжает тему исторической линии развития государства все с теми же действующими лицами. Предложено спорное историческое прочтение личности Василия Шуйского, которое весьма смущает. Вспоминается даже не историография персоналии В.И.Шуйского и тем более не блистательный штрих А.Пушкина — «лукавый царедворец». Вспоминается даже не сам текст Островского, чью пьесу прочитал далеко не каждый зритель и в которой этот персонаж представлен отнюдь не идеальным, ведь мысли и желания Шуйского у Островского достаточно откровенны: «Я не брезглив, мне всякий друг, кто нужен. И сволочь хороша». Зрители вспоминают предыдущие исторические спектакли с «рабочим стажем» свыше десяти лет, которые, кстати, живут и поныне на сцене Малого. Противоречие очевидно!

Однако нужно отдать должное исполнителю роли Василия Шуйского. Борис Невзоров всего за пять спектаклей (предполагаю, что даже не сознательно) существенно изменил статику характера персонажа на более пластичный рисунок. Видимо, драматургия и театрально-историческая память порой заставляют сменить ракурс, направленный вразрез с имеющимся «сценическим наследием-багажом». Малый театр России сегодня по своему статусу в нашей стране может позволить выстраивать ход исторических событий, абсолютно игнорируя конъюнктурно-временные соображения, последовательно продолжать линию сценического изучения глубинных основ государственного развития нашей страны. Такое рыцарское поведение, скорее всего, не прибавляет любви недоброжелателей традиционного театра, но вызывает глубокое уважение, которое сейчас имеет далеко не каждый, пожинающий лишь былую славу театр. Одна из задач национального театра — с архивной страстью беречь волю автора и охранять ее смысл, заложенный в пьесе, даже если он кому-то кажется ошибочным. И случай с Шуйским, увы, пересмотру не подлежит, это один из одиозных русских правителей прошлого. Во всяком случае, пересмотреть его оценку руками и устами классиков не удалось.

Ирина Решетникова

9-99/2007 СТРАСТНОЙ БУЛЬВАР. 1О

Драматическая хроника «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» подобна величественным многофигурным композициям Сурикова, словно переливающимся через ограничивающие полотна рамы...

НА ВОЛНЕ СМУТЫ

Драматическая хроника «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» подобна величественным многофигурным композициям Сурикова, словно переливающимся через ограничивающие полотна рамы. Но Малый театр не побоялся этой сложности, и режиссер Владимир Драгунов поставил «Дмитрия Самозванца».

Перед нами – вереница лиц и характеров. Здесь люди всех сословий, из царских палат действие переносится на площадь, а оттуда в простую избу, а потом в монастырскую келью… Но Островский не был бы Островским, если бы это были просто картинки прошлого, если бы в пьесе не было живой и горькой правды. Именно поэтому пьеса и сейчас может послужить пособием для тех, кто пытается захватить власть.

Основной конфликт заложен в названии: столкновение двух политиков, противников, обладателей двух диаметрально противоположных мировоззрений. Дмитрий Самозванец на протяжении пьесы власть теряет, а Василий Шуйский прибирает ее к рукам. Дмитрий хочет внести в российскую жизнь новшества и перемены, Шуйский мечтает вернуться к старому. Дмитрием руководят эмоции и импульсы, у Шуйского во всем холодный, трезвый расчет. Дмитрий готов прощать врагов. Шуйский не забывает и не прощает – никому и ничего. За каждым из них стоят определенные силы. И, занятые своей борьбой, они все глубже погружают Россию в состояние смуты.

Загадочная мелодия флейты (композитор Григорий Гоберник) уводит зрителя в глубину веков. Господствующий цвет – тревожный, красный, на его фоне проступают контуры старинных зданий, изображенных словно на обгоревших листах бумаги. Это и пожар смуты, и напоминание о том, что все, что мы видим, – лишь чудом уцелевшие страницы летописи. Скупая сценография Ларисы Ломакиной лишь обозначает место действия, как в шекспировском театре над сценой висели надписи: «лес», «дворец», «берег моря». Необычайным и смелым новшеством для Малого театра кажутся и безбородые бояре (при том, что костюмы приближены к эпохе). А потому игра артистов в классической, подробной и обстоятельной реалистической манере идет несколько вразрез с условностью оформления спектакля.

У Бориса Невзорова (Василий Шуйский), безусловно, положительное обаяние. И несколько парадоксальным кажется, что ему поручена роль Василия Шуйского, которого еще Пушкин окрестил «лукавым царедворцем». Того самого, который, по выражению Василия Ключевского, «шагу не ступил, не солгав». Который при всех царях плел крамолы и заговоры, но выживал, потому что предавал своих сообщников. Который, наконец, недобросовестно вел следственное дело о гибели царевича Дмитрия…

Впрочем, одно дело – Шуйский исторический, и совсем другое – сценический. В чем состоит смысл назначения на эту роль актера с имиджем простого «справного мужика» из рассказов наших писателей-деревенщиков? По-видимому, в том, что режиссер хотел в какой-то мере поспорить с Островским и представить Шуйского на самом деле тем самым русским мужиком, который если и хитрит и подличает, так только во имя блага народа и отечества. Материал, однако, сопротивляется, и положительного героя из Шуйского не получилось, а получился политик, на удивление современного типа. И современность его – в том цинизме, который ради благозвучия обозначают словом «прагматизм».

Во-первых, Шуйский прекрасно понимает, что такое «пиар», хотя и не знает такого слова: у Шуйского есть специальные люди – пропагандисты и агитаторы, сеющие в народе нужные Шуйскому идеи и настроения. Во-вторых, четко сознает, на кого может опереться, кто обижен или недоволен нынешним режимом. В-третьих, умеет сталкивать людей между собой и провоцировать конфликты, подталкивая легкомысленного Дмитрия на заведомо непопулярные решения. А в-четвертых, не гнушается никем и ничем для совершения переворота, прибегая к помощи «сидельцев бражных тюрем» и «цепных воров с Варварского крестца». И в-пятых, знает, каким надо казаться – своим в доску. Так что тот самый «справный мужик» в итоге оказывается маской для одурачивания мужиков настоящих.

Надо сказать, что Борис Невзоров, влекомый логикой роли, во всем этом убедителен и достоверен. А если мы в какие-то моменты не можем понять, искренен его Шуйский или фальшив, то это, может быть, так и нужно, поскольку актер играет человека, который сам был хорошим актером и умел одурачить даже самых прожженных и матерых своих соперников.

Дмитрий же, в исполнении Алексея Фаддеева, искренен во всем, а потому во всем и проигрывает. Он хочет прощать и миловать, но в стране, которая еще хорошо помнит Ивана Грозного, этого никто не может оценить. В пьесе несколько раз всплывает имя Грозного, которое нависает над эпохой, как тень. И люди вспоминают о нем со страхом и почтением. И в конце Самозванец прозревает: «Вам нужен Грозный!» Не доброты от царя ждут люди, а твердой руки. Не христианской милости, а величия и строгого соблюдения обрядов. А именно этого молодому царю и не хватает – он не заботится, как бы мы сегодня сказали, об имидже, он хочет быть героем, а не казаться им. Простых людей больше всего волнует внешнее благочестие, а царь, видите ли, постом ест телятину. Не случайно режиссер вкладывает Дмитрию в уста подлинные слова Самозванца – выстраданное обвинение русским в отсутствии подлинной веры. Фаддеев – один из немногих сегодня молодых актеров, которым удаются романтические ноты, он ярко играет и любовь, и негодование, и отчаяние, заражая своими чувствами зрительный зал.

Все окружающие Дмитрия и Шуйского стремятся разыграть собственную карту. Пожалуй, только царица Марфа, сильно сыгранная Татьяной Лебедевой, бескорыстно стремится помочь Самозванцу – своему мнимому сыну. Сподвижник Дмитрия Петр Басманов (Владимир Богин) хочет сохранить мир и порядок методами Ивана Грозного, казня людей налево и направо. Родовитые бояре пытаются урвать свой кусок от пирога власти. Им, конечно же, принадлежит главная роль в возведении Самозванца на престол. Правда, вскоре бояре списывают его со счетов и начинают думать о новом кандидате в цари. Шуйский кажется им вполне подходящим – до поры до времени. Знатные поляки, в том числе и невеста молодого царя, Марина Мнишек (Наталья Верещенко), разумеется, все поставили на Дмитрия и пытаются извлечь из ситуации как можно большую выгоду. Секретарь Лжедмитрия, строгий и сдержанный Бучинский (Василий Дахненко), работает на Папу Римского. То ли он помогает Дмитрию, то ли следит за ним… Фанатику католичества противостоит ревнитель православия дьяк Осипов (Сергей Кагаков). Он считает себя мучеником за веру, но сам кипит яростью и ненавистью ко всему иноземному…

Довольно загадочной кажется фигура Калачника, темпераментно сыгранного Антоном Хомятовым: с одной стороны, это человек из народа – поборник православной веры, мститель за брата, с другой – «человек в штатском», тайный агент Шуйского, провокатор и шпион. Похоже на то, что его торговля калачами только «прикрытие». Один раз за весь спектакль мы видим лоток на его плече, да и то пустой. Калачник называет себя «народом», но он, пожалуй, ох как непрост…

А что же простой народ? В массе своей он растерян, простодушен и доверчиво воспринимает все, что ему говорят. Именно на доверчивость народную надеется Василий Шуйский – и выигрывает. Самозванец же со всем своим романтическим геройством остается для народа безнадежно чужим – просто потому, что не умеет найти подход к массам. А массы, направляемые умелыми руками, неуклонно движутся к бунту – вполне беспощадному, но не совсем бессмысленному. Во всяком случае, бунт имеет немалый смысл для того, кто его разжигает. И всех персонажей увлекает за собой мощный поток Смуты. Кто-то идет ко дну, кому-то удается удержаться на плаву, но мы-то знаем: это ненадолго, стихия не пощадит никого…

Но где, в самом деле – где тот герой, который, позабыв о собственных меркантильных интересах, примется за спасение России от смуты и хаоса, лжи и коррупции? Что ж, не стоит отчаиваться. Ведь у Островского есть пьеса и о Козьме Минине…

Татьяна Семашко
«Политический журнал», 2 апреля 2007

«Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» в Малом театре

СПРОСИТЕ ИСТОРИЮ

«Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» в Малом театре

В наши дни, когда только ленивый не берется за переделку классики, Малый театр, словно остров в океане, остается верен себе и не поддается сомнительным экспериментам.

Здесь, правда, к сожалению, иногда случается и скучно, и недостаточно талантливо, но зато не бывает стыдно. Вот и сейчас режиссер Владимир Драгунов он хоть и не возглавляет сомнительные рейтинговые списки коллег, но не первый раз достойно делает свое дело, — предложил собственную версию драматической хроники А. Н. Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский», что почти век бережно хранилась в собрании сочинений драматурга, как говорят в таких случаях, до востребования.

Классика тем и замечательна, что с годами не ,теряет своей привлекательности, а лишь терпеливо дожидается, когда же снова понадобится современникам?

Речь идет не о насилии над ней, тем более, не о пресловутой попытке связать события четырех столетий давности со злобой дня. Но о способности увидеть и услышать в самом произведении мотивы, которые по разным причинам оставались в тени или до того пугали цензуру, что о них лучше было и не вспоминать вовсе. Не шли же у нас десятилетиями «Макбет», «Ричард 111» и даже «Гамлет»: кому нужны эти аллюзии или сомнения, когда мы твердо знали: «Наш паровоз, вперед лети! В коммуне — остановка!..»

Режиссер В. Драгунов, конечно, произвел некоторые купюры — сегодня спектакль не может длиться 5 часов! Но он поставил пьесу А. Н. Островского, обратив свое внимание на моменты, которые оказались особенно созвучны нашему времени. Прежде всего режиссера заинтересовали проблемы выбора дальнейшего пути развития России, ее государственного обустройства в один из самых драматических периодов, вошедших в историю под названием «смутного времени»: окончилась династия Рюриковичей, на престол претендовали многие, но в конце концов впасть на триста лет перешла в руки к Романовым...

В пьесе Островского выбран конкретный эпизод: московский Кремль занял Григорий Отрепьев. Он выдает себя за законного наследника царевича Дмитрия, младшего сына Ивана Грозного. С помощью поляков и некоторых предателей ему удается воспользоваться безвременьем и сесть на трон. Островский дает понять, что Дмитрий Самозванец не просто авантюрист. Да, он безусловно тщеславен, одержим манией престолонаследования, но при этом умеет держать удар, достаточно понаторел в придворных интригах и постоянно разыгрывает сложнейшие шахматные партии, путая планы не только своих врагов, но и союзников.

С одной стороны, поляки, Ватикан, Западная Европа в целом, стремящиеся прибрать к рукам Россию, с другой, — боярские династии, не желающие ничего менять в многовековом укладе державы. Главное достоинство новой работы Малого театра — в ее неторопливой обстоятельности, в серьезном, вдумчивом, заинтересованном отношении к истории, без истерик, шутовства, гаерничества, с уважением к каждому слову, поступку и даже взгляду, который иногда бывает выразительнее пространных монологов. Никто никуда не торопится, полагая, что лучше семь раз отмерить, прежде чем один отрезать, касается ли это вынесения смертного приговора или призывов к бунту.

Сценическое пространство практически избавлено от любых подробностей. Художник Лариса Ломакина с помощью деталей лишь обозначает место действия, ни на минуту не останавливая его. Благодаря частым переменам создается впечатление, будто мы смотрим фильм, а не спектакль. Костюмы точно воспроизводят эпоху, однако не превращают представление в сугубо этнографическое зрелище. Потому что режиссер и художник заняты, прежде всего, исследованием исторических событий, отстаивая собственный взгляд, опираясь на свидетельства современников и мнение ученых. Но что важно отметить особо — режиссеру удалось добиться такого ансамбля, когда не только исполнители больших и малых ролей, но и бессловесные участники народных сцен ведут себя как оркестранты, что с удовольствием подчиняются дирижерской палочке. (Жаль только, что некоторые из них не дают себе труда воспользоваться если не гримом, то хотя бы общим тоном.) Впрочем, дирижерской палочке с таким же энтузиазмом подчиняются и композитор Григорий Гоберник, и художник по свету Дамир Исмагилов. Все вместе они образуют заветное сообщество, лишний раз свидетельствующее о том, что искусство театра по природе своей дело коллективное. И что не менее существенно: обращаясь к прошлому, не стоит его насиловать. Куда Спектакль отмечен рядом актерских удач, что далеко не всегда определяется размерами роли. К ним, на мой взгляд, могут быть отнесены работы Алексея Фаддеева (Дмитрий Самозванец), Бориса Невзорова (Василий Шуйский), Владимира Богина (Басманов), Татьяны Лебедевой (Марфа), Натальи Верещенко (Марина Мнишек), Виктора Андрианова (Десятский), Юрия Ильина (Повар).

Плодотворнее в подобных случаях набраться терпения и попытаться допросить историю в надежде, что она, опираясь на свой опыт, сама объяснит современность, а может быть чуть-чуть намекнет и на будущее...

Борис ПОЮРОВСКИЙ
«Москвичка»,28.3.2007

15 ноября отмечает день рождения артистка Малого театра Наталья Николаевна Верещенко. Поздравляем актрису и от всего сердца желаем ей неизменной удачи, хорошего физического и творческого самочувствия!

5 октября в спектакле «Горе от ума» Н.Н.Верещенко впервые исполнит роль Княжны, а 8 октября в спектакле «Три сестры» А.М.Жарова исполнит роль Горничной.

«Листая старые подшивки»

НАША ИСТОРИЯ

Время летит с такой немыслимой скоростью, что трудно и представить себе — четверть века отделяет нас сегодня от премьеры «Царя Федора Иоанновича», поставленного Борисом Равенских на сцене Малого театра...

«Листая старые подшивки»

НАША ИСТОРИЯ

Время летит с такой немыслимой скоростью, что трудно и представить себе — четверть века отделяет нас сегодня от премьеры «Царя Федора Иоанновича», поставленного Борисом Равенских на сцене Малого театра. Тот легендарный спектакль с Иннокентием Смоктуновским помнится по сей день. Как не забывается, не стирается в памяти появившийся совсем на других подмостках и раньше спектакль Леонида Хейфеца «Смерть Иоанна Грозного» — мне и сегодня слышится голос Андрея Попова, стонущий: «Нет, я не царь! Я волк! Я пес смердящий! Мучитель я!..»

Прошло много лет, и в 1993 году появился в Малом театре спектакль «Царь Борис», третья часть трилогии Алексея Константиновича Толстого, воплощенная режиссером Владимиром Бейлисом. И хотя в нем не оказалось столь сильных потрясений, какими стали и остались «дуэты» И. Смоктуновского и Б. Равенских, А. Попова и Л. Хейфеца, соединилась некая историческая и эстетическая цепочка. Медленно явилось из частей целое — замысел А. К. Толстого увиделся не только в своей философской глубине, но и в мощи сценических возможностей. А главное — в той чистоте и ясности нравственных критериев, которые ныне утратили свою незыблемость.

На моей памяти не было такого, чтобы в одном театре шла вся трилогия о русских царях А. К. Толстого. С 1995 года на сцене Малого театра она явлена полностью — три великие трагедии, повествующие не только об отечественной истории, но и о ее непонятых, не пошедших на пользу потомкам кровавых уроках.

Именно в 1995 году Виктор Драгунов поставил первую часть трилогии, «Смерть Иоанна Грозного» (сценическая редакция Малого театра носит название «Царь Иоанн Грозный»), и теперь можно три вечера подряд погружаться в течение нашей истории, нашего прошлого, в чем-то определившего и настоящее, такое, каким мы его получили. И, в сущности, — заслужили... Целостности восприятия помогает и сценография, выполненная разными художниками, но сохраняющая «единство стиля» (Е. Куманьков работал над «Царем Федором Иоанновичем» и «Царем Иоанном Грозным», а И. Сумбаташвили оформлял спектакль «Царь Борис»), и замечательная музыка Георгия Свиридова, словно перетекающая из спектакля в спектакль в поистине возвышающем душу исполнении Русской хоровой капеллы им. А. А. Юрлова и Русской хоровой капеллы Санкт-Петербурга.

В комментариях к Собранию сочинений А. К. Толстого можно прочесть краткую сценическую историю каждой из трагедий. За первой постановкой «Смерти Иоанна Грозного» в Санкт-Петербурге в 1867 году «следил» не только сам автор — на репетициях постоянно присутствовал Н. И. Костомаров, соблюдавший историческую точность. Оценка критики была очень высокой, но относилась она, в основном, к постановке, а не к исполнителям. Такая же история повторилась год спустя и с московским спектаклем, где Иоанна играл С. В. Шумский, а Бориса Годунова — Н. Е. Вильде. После 70-го года прошлого столетия трагедия все реже и реже появлялась на подмостках, пока не исчезла совсем, получив новую жизнь лишь в постановке Художественного театра на исходе века. «Царь Федор Иоаннович» подвергся жестоким гонениям цензуры — пьеса была запрещена, и ее сценическая жизнь началась лишь через 30 лет после опубликования. Алексей Константинович Толстой так и не увидел на сцене своего любимого произведения. «Царь Борис» был поставлен в Москве впервые в 1881 году, но к постановке императорскими театрами допущен не был...

Из этих разрозненных заметок, дополнив их некоторыми разысканиями, можно было бы создать интереснейший очерк восприятия нашей истории в ходе исторического развития России. И нашего изменяющегося отношения к истории. Это могло бы стать увлекательнейшим исследованием, путеводителем по которому, ключом, отмыкающим самые тайные замки, явился бы именно театр — вечный проводник, катализатор и... вечный провокатор.

Поставленная на сцене Малого театра трилогия едва ли не в первую очередь заставляет задуматься об этом. Любое произведение классики пробуждает в нас не только эстетическое наслаждение, но и память о «нравственном законе внутри нас», как определял это состояние один из героев другого Толстого, Льва Николаевича. Историческая проза ли, драматургия ставит перед необходимостью осмыслить уроки, постигнуть былое, осознать, что же такое подлинная личность — понятие, тоже основательно поколебленное, размытое сегодня...

Нередко трилогия воспринималась и как история измельчания личности — сценическое действие каждой из трагедий сконцентрировано вокруг последних событий жизни Иоанна, Федора, Бориса, но как по-разному свершается падение их власти, насколько разные ведут к этому пути...

В трилогии, воплощенной Малым театром, эта тема не становится главной. Если бы каждая из основных ролей была на протяжении всех трех вечеров сыграна одним и тем же артистом, возможно, историческая трилогия предстала бы перед нами в своей пластической завершенности — было бы чрезвычайно любопытно увидеть, как князь Василий Шуйский («Царь Федор Иоаннович»), замечательно сыгранный А. Кочетковым, совершенно спокойно приемлющий что угодно, потому что внутренне он давно готов к предательству, предстанет в «Царе Борисе» законченным негодяем, от страха за собственную жизнь готовым пытать своих же недавних товарищей. Впрочем, эта мысль, скорее, является концепцией театра, а не драматурга.

Потрясает в «Царе Борисе» Луп-Клешнин А. Кочеткова — его муку раскаяния ощущаешь почти физически, и сцена встречи принявшего схиму Луп-Клешнина с Годуновым (В. Бочкарев) надолго остается в памяти глубоким потрясением.

Главным героем трилогии (и в этом проявилось точное совпадение с замыслом А. К. Толстого) становится Борис Годунов, сыгранный соответственно А. Коршуновым, В. Коршуновым и В. Бочкаревым.

«Толстой работал над трилогией семь лет, — писал один из исследователей творчества Алексея Константиновича И. Ямпольский. — При этом понимание личности Бориса и отношение к нему менялось. Во второй и особенно в третьей трагедии поэт значительно усложнил его внутренний мир, с гораздо большей определенностью увидел в Борисе мудрого государственного деятеля, а также близкие ему самому идейные устремления — желание вывести Россию из национальной замкнутости и патриархальности на арену мировой истории и культуры и пр. Последнее является одним из существенных моментов идейного содержания пьесы; по-видимому, за это, главным образом, Толстой и полюбил Бориса».

Конечно, было бы очень интересно проследить эту линию, воплощенную одним артистом. Но и три совершенно разных, но сильных и ярких исполнителя в равной мере несут задуманное Толстым усложнение образа. И даже — в какой-то степени — возрастающую к нему любовь А. К. Толстого. Достаточно вспомнить, как в «Царе Иоанне Грозном», в первой сцене, Борис Александра Коршунова стоит в отдалении от бояр, почти спиной к ним, погрузившись в свой внутренний мир; он уже не просто полон честолюбивыми замыслами, но перенасыщен энергией изменений, которые грядут и в какой-то мере могут зависеть от него, Бориса Годунова, сидящего пока в думе ниже всех.

Он вкрадчив, но напряжен. Он осторожен, но тверд. Лукав, но точно знает, чего добивается, потому такой горечью и ненавистью наполнены его слова: «Он прав, я только раб его...» Предсказание волхвов становится той самой точкой, с которой и начинается стремительный и страшный путь наверх. С этого момента, продолжая оставаться тихим и ровным со всеми, он кричит, когда остается наедине с собой, — так рвется наружу подавленность всех чувств и эмоций, столь остро необходимая для достижения цели. И жена Годунова, Мария, огненно-рыжая дочь Малюты Скуратова (Н. Верещенко), очень точно умеет понимать своего мужа и помогать ему.

И один «пик» образа удивительно точно сыгран А. Коршуновым — рванувшись от царя Иоанна, Борис — Коршунов случайно на какую-то секунду садится на трон: вся гамма чувств отражается в его взгляде, сложнейшая, противоречивая гамма...

Борис второй части, «Царя Федора Иоанновича», сыгран Виктором Коршуновым как человек, прошедший значительную часть пути и оказавшийся перед необходимостью совершить преступление. Его сосредоточенность уже иного рода — это готовность к прыжку над пропастью. Потом... не так уж и важно, что будет потом, волхвы произнесли свое пророчество семь лет назад. Рано или поздно престол будет принадлежать ему, Борису. И уже не это заботит будущего царя — мысль о том, что он «строит над провалом». В несчастной логике русской истории Годунов, по всей вероятности, осознал это первым — потому так остро, так трагично осознал. И его реакция на известие о гибели царевича Димитрия исполнена неподдельного ужаса: все уже свершилось, ничего нельзя изменить, провал стал шире, а строить необходимо ему... Потому так многозначен, так символичен финал спектакля: Борис — В. Коршунов нерешительно замирает на миг с шапкой Мономаха в руке и... тихо опускает ее...

Борису третьей части, Василию Бочкареву, уже не с кем бороться -его битва с призраками, страшные муки совести словно перехлестывают за рампу. Взгляды в зал, внимательное всматривание в лица тех, кто сидит перед ним, постоянное вслушивание в себя — вот черты этого Бориса, бросающего свой вызов: «Увидим, кто из нас устанет прежде...»

Герой В. Бочкарева одержим страхом, который он подавляет в себе с той же неистовой энергией, с которой подавлял в «Царе Иоанне Грозном» истинные свои устремления герой А. Коршунова. В сцене с инокиней Марфой (Л. Полякова) как будто соединяется некая цепочка — припомнится эпизод с волхвами из первой части. Но это обещание будущего окажется совсем иным.

Потому что его нет...

Странно порой высвечивает театр, освещенные подмостки, ту историческую логику, которая, по мысли одних, движима народом; по мысли других — ролью личности. Наверное, это один из тех немногих вопросов, на которые у каждого есть свой ответ. Ответ, выстраданный восприятием истории и собственным опытом. У театра нередко они очень индивидуальны, независимо от воли автора драматургического произведения. А потому случилось так, что трилогия Малого театра, которая приходила к зрителю на протяжении двадцати двух лет и не в том порядке, в котором была написана А. К. Толстым, воспринимается сегодня как трагическая история народа, уничтожавшего собственное будущее. С помощью личности, благодаря нежеланию участвовать в своей судьбе, благодаря какой-то особой наивности, всегда предполагавшей, что все будет именно так, как должно быть. А может быть, действительно, так и должно было быть?..

Во всяком случае, когда из вечера в вечер приходишь в зал Малого театра и смотришь трилогию в хронологическом порядке, возникает странное, долго не отпускающее потом ощущение. Ощущение завороженности историей: ее несправедливостью и обусловленностью каждого следующего шага. Ее размеренностью и непредсказуемостью. И еще одна мысль не дает покоя.

Самый давний по времени постановки, спектакль «Царь Федор Иоаннович», созданный в то время, когда наша жизнь и наше искусство были насквозь пропитаны идеологией, поражает и сегодня своей невероятной мощью. Силой мысли, которую заложил Борис Равенских в историю одного из самых кротких на Руси царей. Энергией действия, энергией ритма. Эти черты спектакля не только не утратились за четверть века, но стали в каком-то смысле более выпуклыми, забирающими в плен, не отпускающими мысль и чувство. Тогда, 25 лет назад, казалось, что все дело в сильной, неповторимой индивидуальности Иннокентия Смоктуновского. Сегодня оказывается, что мощной и яркой была и осталась постановка. Актеры почти все сменились — кто-то играет сильнее, кто-то слабее, но выясняется, что суть не в этом. Да, с наслаждением смотришь на сцены, в которых заняты А. Кочетков, В. Коршунов, Я. Барышев (Иван Шуйский), есть замечательные эпизоды у Э. Марцевича (Федор) и Т. Лебедевой (Ирина), но есть и нечто помимо актерских работ. Блеск постановки, способной и столько времени спустя захватить тебя полностью, без остатка, биением мысли.

Не так выстроены «Царь Иоанн Грозный» и «Царь Борис» — детища 90-х годов, нашего безыдеологичного, безгеройного, безыдеального времени. Здесь привлекают образы, созданные превосходными артистами Малого театра — Я. Барышевым (Иоанн), В. Бариновым (Захарьин-Юрьев), В. Богиным (Нагой), А. Коршуновым в «Царе Иоанне Грозном», В. Бочкаревым, Л. Поляковой, А. Кочетковым в «Царе Борисе», но захватывающей мощи режиссерской мысли нет.

Но зрители, особенно молодые, которых обычно в зале Малого театра бывает много, смотрят всю трилогию с одинаковым напряжением. А это, в конце концов, главное.

...На трилогию в Малый театр мы ходили с моим сыном, которому скоро исполнится десять лет. Его восторг запечатлен в лаконичной надписи на всех программках: «15, 16 и 17 мая. Дом Островского. С мамой». А на обычный родительский вопрос: что же больше всего понравилось? — он ответил, наверное, единственно возможно: «Наша история. Она страшная, но она — наша...»

Его увлекли не цари, а жестокая и кровавая логика их смен, в которой есть место всему, кроме доброты, сердечности, любви. И почему-то мне кажется, что Малый театр точно угадал необходимость вернуть нас к осмыслению уроков в то время, когда мы заглушаем голоса прошлого, не стремимся к будущему, а живем лишь днем сегодняшним.
Слишком многое надо нам заново вспомнить, чтобы хоть что-то предугадать. Ведь какой бы страшной ни была эта история, она — наша...

Наталья Старосельская
«Театральная жизнь», 1998, №7

15 ноября день рождения отмечает актриса Малого театра Наталья Николаевна Верещенко. Пожелаем Наталье Николаевне всего самого доброго: здоровья, удачи и больших успехов на сцене Малого театра.

15 ноября день рождения отмечает актриса Малого театра Наталья Николаевна Верещенко.
В Малом театре всегда гордились актерскими династиями. Наталья Верещенко актерскую профессию унаследовала от своего отца Николая Верещенко — замечательного артиста Малого театра и педагога Щепкинского училища.
Фамильные успехи она подтверждает своими яркими ролями в спектаклях «Тайны мадридского двора», «Недоросль», «Царь Иоанн Грозный».
Пожелаем Наталье Николаевне всего самого доброго: здоровья, удачи и больших успехов на сцене Малого театра.

15 ноября с Днем рождения поздравляем артистку Малого театра Наталью Николаевну Верещенко. Наши самые искренние пожелания здоровья, радости, успехов на прославленной сцене Малого театра.

15 ноября мы поздравляем с днем рождения артистку Малого театра Наталью Николаевну Верещенко.

Желаем крепкого здоровья, благополучия и неизменного успеха.