15.01.2004
Подробнее
Москва увидит «Трех сестер» Юрия Соломина 16 января на сцене Малого театра произойдет событие, которое при любом результате будет вписано в историю театра: Юрий Соломин представит на суд публики свою версию «Трех сестер» Чехова.
Москва увидит «Трех сестер» Юрия Соломина
16 января на сцене Малого театра произойдет событие, которое при любом результате будет вписано в историю театра: Юрий Соломин представит на суд публики свою версию «Трех сестер» Чехова.
16 января на сцене Малого театра произойдет событие, которое при любом результате будет вписано в историю театра: Юрий Соломин представит на суд публики свою версию «Трех сестер» Чехова.
Москва увидит «Трех сестер» Юрия Соломина
16 января на сцене Малого театра произойдет событие, которое при любом результате будет вписано в историю театра: Юрий Соломин представит на суд публики свою версию «Трех сестер» Чехова. Это последняя из крупных чеховских пьес, которая еще не шла на этой сцене.
Не сразу пришел Малый театр к Чехову: многие корифеи театра — даже сама Мария Ермолова — отвергали сценические возможности его пьес. Это досадное недоразумение устранил лишь Борис Бабочкин, поставив в 1960 г. пьесу «Иванов». Через двадцать с лишним лет, в 1982 г., в Малом сыграли «Вишневый сад» в постановке Игоря Ильинского, потом были «Дядя Ваня», «Чайка», снова «Иванов». Все эти спектакли (кроме «Иванова», поставленного Виталием Соломиным) театр сохраняет в своем репертуаре. Для Юрия Соломина «Три сестры» — это не первое обращение к Чехову: постановка «Чайки» осуществлялась под его общим художественным руководством. В новом спектакле заняты актеры разных поколений: Охлупина, Пашкова, Андреева, Подгородинский, Жулин, Иванова, Клюквин, Ермаков, Марцевич. Художник-постановщик спектакля — Александр Глазунов, участвовавший в создании таких спектаклей, как «Волки и овцы», «Бешеные деньги», «Чайка» и другие. Музыкальное оформление выполнил Григорий Гоберник.
Премьерные спектакли состоятся 16, 23 и 30 января. Билеты можно приобрести в Web-кассе театра, а также в обычных кассах, которые работают в будни с 12:00 до 19:00, в выходные с 10:00 до 18:30.
Yтро.ru
http://www.utro.ru/news/2004/01/15/268420.shtml
16 января на сцене Малого театра произойдет событие, которое при любом результате будет вписано в историю театра: Юрий Соломин представит на суд публики свою версию «Трех сестер» Чехова. Это последняя из крупных чеховских пьес, которая еще не шла на этой сцене.
Не сразу пришел Малый театр к Чехову: многие корифеи театра — даже сама Мария Ермолова — отвергали сценические возможности его пьес. Это досадное недоразумение устранил лишь Борис Бабочкин, поставив в 1960 г. пьесу «Иванов». Через двадцать с лишним лет, в 1982 г., в Малом сыграли «Вишневый сад» в постановке Игоря Ильинского, потом были «Дядя Ваня», «Чайка», снова «Иванов». Все эти спектакли (кроме «Иванова», поставленного Виталием Соломиным) театр сохраняет в своем репертуаре. Для Юрия Соломина «Три сестры» — это не первое обращение к Чехову: постановка «Чайки» осуществлялась под его общим художественным руководством. В новом спектакле заняты актеры разных поколений: Охлупина, Пашкова, Андреева, Подгородинский, Жулин, Иванова, Клюквин, Ермаков, Марцевич. Художник-постановщик спектакля — Александр Глазунов, участвовавший в создании таких спектаклей, как «Волки и овцы», «Бешеные деньги», «Чайка» и другие. Музыкальное оформление выполнил Григорий Гоберник.
Премьерные спектакли состоятся 16, 23 и 30 января. Билеты можно приобрести в Web-кассе театра, а также в обычных кассах, которые работают в будни с 12:00 до 19:00, в выходные с 10:00 до 18:30.
Yтро.ru
http://www.utro.ru/news/2004/01/15/268420.shtml
01.01.2004
Подробнее
В МАЛОМ ТЕАТРЕ НАСТУПАЮТ «ТЯЖЕЛЫЕ ДНИ»
Малый театр нельзя назвать ни модным, ни культовым. Однако живет театр своей жизнью: премьеры идут одна за другой, собираются полные залы. И не мешает этому даже установка на классику, провозглашенная худруком Малого Юрием Соломиным. Скорее наоборот.
В МАЛОМ ТЕАТРЕ НАСТУПАЮТ «ТЯЖЕЛЫЕ ДНИ»
Малый театр нельзя назвать ни модным, ни культовым. Однако живет театр своей жизнью: премьеры идут одна за другой, собираются полные залы. И не мешает этому даже установка на классику, провозглашенная худруком Малого Юрием Соломиным. Скорее наоборот. Наелся народ разных однодневок и поделок поп-культуры, потянулся к вечным ценностям, к той самой классике. Иначе объяснить полнокровную жизнь этого театра нельзя. Сам театр, не изменяя своим принципам, обращается и к современной драматургии. Пример тому – недавняя блестящая постановка пьесы чешского драматурга И.Губача «Старый добрый ансамбль».
Конечно, Малый театр – это, прежде всего, «театр Островского». В его текущем репертуаре вы можете обнаружить девять пьес великого русского драматурга, и еще две готовятся к постановке (ближайшая премьера – «Тяжелые дни»). Есть в Малом одна примечательная традиция – сами актеры здесь ставят спектакли. Актерами- режиссерами были безумно популярные Игорь Ильинский и Борис Бабочкин, сейчас к режиссуре периодически обращается Эдуард Марцевич.
«Тяжелые дни» ставит и играет в спектакле главную роль человек, также являющийся частью этой традиции, — Александр Коршунов. Театр у Коршунова в крови, ведь он является продолжателем самой настоящей театральной династии. Посудите сами: дед – режиссер МХАТа Илья Судаков (именно его Булгаков вывел в «Театральном романе» под именем Фомы Стрижа), бабушка – актриса МХАТа Клавдия Еланская, отец – актер и директор Малого театра Виктор Коршунов, мама – худрук театра «Сфера» Екатерина Еланская. Дети Александра Коршунова – Степан и Клавдия – также играют на сцене Малого вместе с дедом и отцом. «Тяжелые дни» – это уже третья пьеса Островского, которая пойдет на сцене Малого в постановке А.Коршунова. При этом выбирает актер обычно вещи, которые ставятся редко и потому мало известны широкой публике: «Пучина», «Трудовой хлеб» (кстати, этот спектакль – камерный, тонкий и проникновенный – был выдвинут даже на «Золотую маску»). Несмотря на сильную занятость в текущем репертуаре и подготовкой премьеры, Александр Викторович любезно согласился побеседовать с корреспондентом «Yтра». Разговаривали мы с Коршуновым прямо в его гримерке перед спектаклем.
«Y»: Александр Викторович, сейчас вы работаете над «Тяжелыми днями» Островского. Расскажите, пожалуйста, немного о постановке.
Александр Коршунов: Ну, так особо не хочется ничего рассказывать, чтобы не забегать вперед. Дай Бог, чтобы мы закончили этот спектакль, чтобы он вышел и все было хорошо. Будем на это надеяться. Пьеса мне эта очень нравится. На афише, правда, появится совсем другое название — «День на день не приходится», но оно мне кажется тоже достаточно точным. Замена эта связана с моментом зрительского первоначального восприятия. Есть в этом необходимость потому, что само слово такое «тяжелое». Вот посмотрел у Даля, так там и «тяжелая женщина» – беременная, значит, «тяжелая рука», «тяжелый дух», «тяжелый характер», «тяжелое время» и т.д. Устали сейчас зрители. Людей, которые не знают этой пьесы, название Островского может насторожить и попросту отпугнуть. А на самом деле это комедия, «сцены из московской жизни» называет ее Островский. Лирические, лирико-комедийные сцены. Хочется, чтобы спектакль был легким и веселым, но, безусловно, как всегда у Островского, и поэтичным, и со смыслом. А смысл самого названия заключается в суеверном представлении о том, что понедельник, пятница — тяжелые дни, а вторник и суббота, предположим, легкие. И там этот мотив постоянно возникает: мол, не надо ничего затевать в понедельник — сразу возникают проблемы. Помимо такого буквального смысла, есть еще подспудный смысл, созвучный с нашим временем. Мы тоже иногда ощущаем эти тяжелые дни, дни особого напряжения, и каждый старается по-своему их преодолеть.
«Y»: На сайте Малого театра вывешено распределение ролей на водевиль «Свадьба! Свадьба! Свадьба!». Вам поручена роль Апломбова. Для большинства зрителей этот образ накрепко связан с Эрастом Гариным. Как вы с этим боретесь?
А.К.: Ну пока я еще не начал бороться. Мы только один раз встретились, открыли репетиции. Потом сделали перерыв. Виталий Николаевич Иванов, постановщик спектакля, ждет, когда исполнители освободятся, ждет и нашей премьеры. Поэтому непосредственным разбором, репетициями мы не занялись. Потом эта проблема, безусловно, будет. Еще в это надо влезть и разобраться. Я, честно говоря, не знаю, почему режиссер именно меня выбрал. Фильм, конечно, у всех на слуху и перед глазами – надо будет от него уйти, искать что-то свое.
«Y»: «Тяжелые дни» уже не за горами… А какое-нибудь название еще держите в голове? Горького не хотите что-нибудь поставить?
А.К.: Ну всегда что-то есть, только заранее я об этом предпочитаю не говорить. Горького очень люблю, так что все может быть... Тем более что начал я свои режиссерские пробы с пьесы Горького «Чудаки».
«Y»: Есть такое понятие, как «традиции Малого театра», в чем они заключаются для вас?
А.К.: Это достаточно сложный вопрос... Малый театр всегда славился своей труппой, актерским составом. Может, не на столько он знаменит своими режиссерами, своим реформаторством, сколько своей мощной труппой, сочностью, подлинностью и живостью существования на сцене. И особенно это касается пьес Островского, которые в Малом театре шли все. Может быть, одна из традиций, которую начинаешь понимать со временем, — это ощущение дома. Дома, в котором есть свои какие-то сложности, и споры, и всякое. Но все равно, есть это ощущение дома и какой-то защищенности от сиюминутных треволнений. Это очень важно. Театр великий, древний, наполнен какой-то колоссальной аурой всех бывших поколений. И, наверное, не случайно говорят, что без Малого театра не было бы и Художественного театра, который возник, реформировал театр, двигался вперед, много подытожил и резюмировал из того, что было накоплено. Сам Станиславский говорил, что учился у мастеров Малого театра. Это подлинно русский духовный театр.
«Y»: А в этой гримерке тоже своя аура? Здесь кто-нибудь из великих гримировался?
А.К.: Сильно великих и древних я тут не застал... Ну, вот за соседним столиком Владимир Алексеевич Дубровский гримируется, за другим Петр Данилович Складчиков, я третий. Тут еще четвертый столик стоял, за которым Борис Владимирович Клюев гримировался, потом он переместился на третий этаж. Говорят, что и Борцов когда-то в этой гримерной жил и что он ее очень любил, потому что она очень теплая. Тут в любой мороз хорошо.
«Y»: Одна из традиций Малого театра – бережное отношение к слову... Нет у вас ощущения, что уходит ясность слова со сцены?
А.К.: Может быть, есть, может, мы иногда и грешим где-то. Но это одна из важных традиций, в самом лучшем понимании, бережное отношение к слову. Потому что у Островского, Чехова ни одного случайного слова нет. Стараемся не отсебятничать, не добавлять ничего. Иногда удивляются, что звучит все прямо так, как и написано. И, действительно, звучит все очень современно, если каждое слово прожито изнутри актером. Важно разгадать и оправдать то, что написано, а не мусорить и добавлять. Отрезать я тоже не сторонник. Мы ничего не сокращали ни в «Пучине», ни в «Трудовом хлебе».
«Y»: А «Волки и овцы»?
А.К.: Ну, это не моя постановка. Виталий Иванов, я помню, исходил из того, что раньше в театре был совершенно иной темпоритм, необходимо было соблюсти количество действий и антрактов. Труппа с Большим театром была единая, актеры могли одновременно участвовать в разных спектаклях.
«Y»: А не кажется вам, что многие места у Островского устарели в бытовом отношении?
А.К.: Наоборот, мы сейчас сталкиваемся с тем, что какие-то вещи, которые лет 20 назад казались архаикой, сегодня очень злободневны и актуальны: все эти векселя, деньги, бумаги, взятки...
«Y»: Александр Викторович, у кого вы учились?
А.К.: Я учился у Виктора Карловича Монюкова, замечательного педагога школы-студии МХАТ, где и мама, и папа учились. И как раз на курсе у отца Монюков только начинал работать как педагог, делал свои первые педагогические шаги. А когда я учился, он был уже руководителем курса. Сейчас его уже нет с нами. Он был прекрасным руководителем, а на курсе у нас работали Виктор Яковлевич Станицын, Кира Николаевна Головко, Леонид Владимирович Харитонов, молодой Ильяшевский — команда мастеров была замечательная. Основы человеческого психологического театра они нам, безусловно, заложили.
«Y»: Кто-нибудь из ваших однокурсников сейчас в Малом театре работает?
А.К.: В Малом – нет. А вообще с Борисом Невзоровым мы учились, он сейчас по кино очень известен. Володя Донцов в театре «Сфера» и в театре Станиславского работает. Наталья Егорова, актриса МХАТа, тоже моя однокурсница. Люда Дмитриева из Et cetera. Вообще курс был очень сильный, на его базе был организован Новый драматический театр, многие продолжают работать там и сейчас.
«Y»: Александр Викторович, а в кино нет желания поработать?
А.К.: Такого острого желания, наверное, нет. В театре достаточно работы. Но если была бы какая-то интересная работа, с удовольствием бы снялся. Предложения бывают, но достаточно редко. Были такие случаи, когда я отказывался, бывали случаи, когда от меня отказывались. Теперь предлагают все реже и реже. Вот сейчас я снимаюсь в одном сериале, в котором много артистов Малого театра занято. Называется он «Возвращение Мухтара». Там и Виктор Низовой снимается в одной из центральных ролей. Моя роль, она там, так сказать, периодически возникает, время от времени.
Появление Интернета внесло свои коррективы в существование многих культурных явлений, в том числе и в жизнь театра. Даже такого в общем-то консервативного, как Малый театр. Сайт Малого – один из самых посещаемых театральных сайтов Рунета. Яркая его достопримечательность – форум, где обсуждается, прямо скажем, все – не только жизнь самого театра. Новые постановки становятся предметом самых настоящих словесных баталий. Одна из таких дискуссий разразилась по поводу спектакля по пьесе А.Н. Островского «Пучина» в постановке Александра Коршунова (он же является и исполнителем главной роли – Кирилла Кисельникова). В центре пьесы – судьба слабого, но честного человека, который оказывается неспособным противостоять волнам житейского моря. Тема эта весьма актуальна и для нашего времени. Наверное, поэтому спектакль вызвал массу самых разных откликов: от самых восторженных до крайне отрицательных. С просьбой прокомментировать этот спор мы обратились к самому создателю спектакля.
«Y»: Александр Викторович, как вы относитесь к развернувшейся в Интернете дискуссии по поводу «Пучины»? Не все однозначно положительно восприняли вашу трактовку. Критических замечаний достаточно много...
А.К.: Дискуссия, так сказать, естественная: если рождается какая-то дискуссия и спор, это хорошо. Я к ней отношусь нормально. Разные мнения существуют, и я постараюсь учесть какие-то замечания. То, что ты хочешь сделать, и то, что действительно получается, — это вещи разные. Здесь есть некий неблагодарный момент — объяснять, что я хотел вот это или это сделать.
Во всяком случае, задачи развенчать Кисельникова, сделать его дурачком или слабоумным, или истериком (такое мнение на форуме встречается), чрезвычайно слабым человеком, который не может ничего сделать, я, конечно, себе не ставил. Хотя Кисельников, безусловно, не идеальный герой, и дело вовсе не в том, что он единственный такой хороший, ни в чем не виноват, идеал во плоти, а все над ним издеваются. Нет, это не так, у него есть свои слабости и свои недостатки. Беда Кисельникова в том, что он до поры до времени не способен взять на себя ответственность за близких людей, за собственную судьбу... Ведь он много обещал собственной жене, но потом это не получилось, поэтому он действительно виноват. Той жизни, которой он хотел бы, и она хотела, не получилось, и не только по вине обстановки, среды и родственников, но и по его собственной вине, — это действительно так.
Хотелось бы, и это очень важно, чтобы сама ситуация, человеческий характер и спектакль имели не мелодраматический, а трагический смысл. Ведь существуют трагические конфликты, которые не имеют разрешения на этом свете. На мой взгляд, именно это присутствует в пьесе, потому что есть некая потребность в душе Кисельникова, такой определенный склад характера, какой-то душевный запрос, очень высокий и истинный (может быть, связанный с воспитанием, может, с обстановкой в его семье, с тем, что вырос он во многом незащищенным). А защитить этот свой запрос Кисельников не может до поры до времени. И в конце концов совершает такую страшную вещь, когда он ломает прежде всего самого себя — как в конце он говорит — «мы все продали»…
Трагической оказывается и сама ситуация, когда он берет взятку — он не может ее не взять, а взяв ее, он не может оставаться Кисельниковым. Разное могло быть развитие событий. Мог человек отказаться и вытащить это все, мог взять, но нести этот крест, грех, замолить его, выстоять... не сойти с ума. А Кисельников и не взять ее в той ситуации, ради детей не может, а, взявши ее, он не может оставаться самим собой. Поэтому он должен найти себе такую нишу в жизни, чтобы уйти от ощущения реальности.
«Y»: Насколько я понимаю, именно эта трагичность и задает эмоциональный градус всего спектакля? Если сравнивать ваш спектакль со старой постановкой, в которой играли Ю.Соломин и Э.Марцевич, то новая версия «Пучины» оказывается более эмоциональной...
А.К.: Наверное это так. Но я, к сожалению, не видел той постановки живьем, видел только ее телевизионный вариант. Он мне очень понравился, в особенности вторая половина. Естественно, когда сам делаешь, то стараешься делать так, как сам чувствуешь это. Если говорить о какой-то чрезмерной эмоциональности, нервности или взвинченности (может быть такой упрек) — то мне трудно его оценить со стороны. Но спектакль должен быть эмоциональным... это для меня аксиома. ... Сулержицкий был в свое время весьма озабочен этим вопросом и, по-моему, в дневниках у него есть такая запись, что, мол, много сейчас в театре истеричных актрис, которые рыдают, рвут на себе волосы, а на лице остается безучастие… В театре надо воздействовать не нервами артиста на нервы зрителя, а душой на душу. И если это происходит, то понимаешь, что удалось чего-то достичь…
«Y»: Неоднозначность восприятия, это, скорее, плюс для работы…
А.К.: Когда мы только начали репетировать, когда мы первый раз прочитали эту пьесу, то у актеров как раз были очень разные ощущения от Кисельникова, и мы даже заспорили по этому поводу. Мнения были, прямо скажем, полярные. Одни говорили, что Кисельников сам во всем виноват, и вообще это антигерой, слабый, запутавшийся человек. А кто-то, напротив, говорил, что это святой человек, что у нас мало христианского и мы не способны уже жалеть и понимать людей, а подавай нам сверхчеловека. Надо сказать, что этот спор в театральной среде вполне естественный. Он и у зрителей тоже должен быть.
«Y»: Резюме такое, что Кисельников достоин сочувствия.
А.К.: Я думаю, что безусловно. Как говорил один островсковед, на Кисельникове можно проверить русского человека: если он вызывает сочувствие, то все в порядке, если нет, то, что-то тут не так (хотя это может быть и вина исполнителей).
«Y»: На форуме высказывалось такое мнение, что эта пьеса своевременная и современная. В чем это выражается для вас?
А.К.: Я рад, что такое мнение вообще было, и я с ним полностью согласен. Пьеса удивительно современна и вечна. Она и для Островского необычна. Другой такой пьесы, где бы проходила жизнь человека целиком, с такими разрывами временными между каждым актом, нет. Недаром Чехов очень любил эту пьесу, говорил, что «такое я и за миллион не напишу, и когда у меня будет свой театр, я буду ставить только четвертый акт». И это не удивительно, поскольку тема изменения личности при столкновении с разными проблемами и противоречиями, с действительностью, с реальностью – это очень чеховская тема.
Вообще низкий поклон и благодарность всем, кто на наш спектакль откликнулся. Все спорные моменты, вопросы и сомнения я постараюсь учесть, подумать над ними. Если спектакль вызывает интерес и, самое главное, сопереживание в зрительном зале, — это самое дорогое для меня.
Максим РЕДИН, 25 декабря, 12:28
YTPO.ru
Малый театр нельзя назвать ни модным, ни культовым. Однако живет театр своей жизнью: премьеры идут одна за другой, собираются полные залы. И не мешает этому даже установка на классику, провозглашенная худруком Малого Юрием Соломиным. Скорее наоборот. Наелся народ разных однодневок и поделок поп-культуры, потянулся к вечным ценностям, к той самой классике. Иначе объяснить полнокровную жизнь этого театра нельзя. Сам театр, не изменяя своим принципам, обращается и к современной драматургии. Пример тому – недавняя блестящая постановка пьесы чешского драматурга И.Губача «Старый добрый ансамбль».
Конечно, Малый театр – это, прежде всего, «театр Островского». В его текущем репертуаре вы можете обнаружить девять пьес великого русского драматурга, и еще две готовятся к постановке (ближайшая премьера – «Тяжелые дни»). Есть в Малом одна примечательная традиция – сами актеры здесь ставят спектакли. Актерами- режиссерами были безумно популярные Игорь Ильинский и Борис Бабочкин, сейчас к режиссуре периодически обращается Эдуард Марцевич.
«Тяжелые дни» ставит и играет в спектакле главную роль человек, также являющийся частью этой традиции, — Александр Коршунов. Театр у Коршунова в крови, ведь он является продолжателем самой настоящей театральной династии. Посудите сами: дед – режиссер МХАТа Илья Судаков (именно его Булгаков вывел в «Театральном романе» под именем Фомы Стрижа), бабушка – актриса МХАТа Клавдия Еланская, отец – актер и директор Малого театра Виктор Коршунов, мама – худрук театра «Сфера» Екатерина Еланская. Дети Александра Коршунова – Степан и Клавдия – также играют на сцене Малого вместе с дедом и отцом. «Тяжелые дни» – это уже третья пьеса Островского, которая пойдет на сцене Малого в постановке А.Коршунова. При этом выбирает актер обычно вещи, которые ставятся редко и потому мало известны широкой публике: «Пучина», «Трудовой хлеб» (кстати, этот спектакль – камерный, тонкий и проникновенный – был выдвинут даже на «Золотую маску»). Несмотря на сильную занятость в текущем репертуаре и подготовкой премьеры, Александр Викторович любезно согласился побеседовать с корреспондентом «Yтра». Разговаривали мы с Коршуновым прямо в его гримерке перед спектаклем.
«Y»: Александр Викторович, сейчас вы работаете над «Тяжелыми днями» Островского. Расскажите, пожалуйста, немного о постановке.
Александр Коршунов: Ну, так особо не хочется ничего рассказывать, чтобы не забегать вперед. Дай Бог, чтобы мы закончили этот спектакль, чтобы он вышел и все было хорошо. Будем на это надеяться. Пьеса мне эта очень нравится. На афише, правда, появится совсем другое название — «День на день не приходится», но оно мне кажется тоже достаточно точным. Замена эта связана с моментом зрительского первоначального восприятия. Есть в этом необходимость потому, что само слово такое «тяжелое». Вот посмотрел у Даля, так там и «тяжелая женщина» – беременная, значит, «тяжелая рука», «тяжелый дух», «тяжелый характер», «тяжелое время» и т.д. Устали сейчас зрители. Людей, которые не знают этой пьесы, название Островского может насторожить и попросту отпугнуть. А на самом деле это комедия, «сцены из московской жизни» называет ее Островский. Лирические, лирико-комедийные сцены. Хочется, чтобы спектакль был легким и веселым, но, безусловно, как всегда у Островского, и поэтичным, и со смыслом. А смысл самого названия заключается в суеверном представлении о том, что понедельник, пятница — тяжелые дни, а вторник и суббота, предположим, легкие. И там этот мотив постоянно возникает: мол, не надо ничего затевать в понедельник — сразу возникают проблемы. Помимо такого буквального смысла, есть еще подспудный смысл, созвучный с нашим временем. Мы тоже иногда ощущаем эти тяжелые дни, дни особого напряжения, и каждый старается по-своему их преодолеть.
«Y»: На сайте Малого театра вывешено распределение ролей на водевиль «Свадьба! Свадьба! Свадьба!». Вам поручена роль Апломбова. Для большинства зрителей этот образ накрепко связан с Эрастом Гариным. Как вы с этим боретесь?
А.К.: Ну пока я еще не начал бороться. Мы только один раз встретились, открыли репетиции. Потом сделали перерыв. Виталий Николаевич Иванов, постановщик спектакля, ждет, когда исполнители освободятся, ждет и нашей премьеры. Поэтому непосредственным разбором, репетициями мы не занялись. Потом эта проблема, безусловно, будет. Еще в это надо влезть и разобраться. Я, честно говоря, не знаю, почему режиссер именно меня выбрал. Фильм, конечно, у всех на слуху и перед глазами – надо будет от него уйти, искать что-то свое.
«Y»: «Тяжелые дни» уже не за горами… А какое-нибудь название еще держите в голове? Горького не хотите что-нибудь поставить?
А.К.: Ну всегда что-то есть, только заранее я об этом предпочитаю не говорить. Горького очень люблю, так что все может быть... Тем более что начал я свои режиссерские пробы с пьесы Горького «Чудаки».
«Y»: Есть такое понятие, как «традиции Малого театра», в чем они заключаются для вас?
А.К.: Это достаточно сложный вопрос... Малый театр всегда славился своей труппой, актерским составом. Может, не на столько он знаменит своими режиссерами, своим реформаторством, сколько своей мощной труппой, сочностью, подлинностью и живостью существования на сцене. И особенно это касается пьес Островского, которые в Малом театре шли все. Может быть, одна из традиций, которую начинаешь понимать со временем, — это ощущение дома. Дома, в котором есть свои какие-то сложности, и споры, и всякое. Но все равно, есть это ощущение дома и какой-то защищенности от сиюминутных треволнений. Это очень важно. Театр великий, древний, наполнен какой-то колоссальной аурой всех бывших поколений. И, наверное, не случайно говорят, что без Малого театра не было бы и Художественного театра, который возник, реформировал театр, двигался вперед, много подытожил и резюмировал из того, что было накоплено. Сам Станиславский говорил, что учился у мастеров Малого театра. Это подлинно русский духовный театр.
«Y»: А в этой гримерке тоже своя аура? Здесь кто-нибудь из великих гримировался?
А.К.: Сильно великих и древних я тут не застал... Ну, вот за соседним столиком Владимир Алексеевич Дубровский гримируется, за другим Петр Данилович Складчиков, я третий. Тут еще четвертый столик стоял, за которым Борис Владимирович Клюев гримировался, потом он переместился на третий этаж. Говорят, что и Борцов когда-то в этой гримерной жил и что он ее очень любил, потому что она очень теплая. Тут в любой мороз хорошо.
«Y»: Одна из традиций Малого театра – бережное отношение к слову... Нет у вас ощущения, что уходит ясность слова со сцены?
А.К.: Может быть, есть, может, мы иногда и грешим где-то. Но это одна из важных традиций, в самом лучшем понимании, бережное отношение к слову. Потому что у Островского, Чехова ни одного случайного слова нет. Стараемся не отсебятничать, не добавлять ничего. Иногда удивляются, что звучит все прямо так, как и написано. И, действительно, звучит все очень современно, если каждое слово прожито изнутри актером. Важно разгадать и оправдать то, что написано, а не мусорить и добавлять. Отрезать я тоже не сторонник. Мы ничего не сокращали ни в «Пучине», ни в «Трудовом хлебе».
«Y»: А «Волки и овцы»?
А.К.: Ну, это не моя постановка. Виталий Иванов, я помню, исходил из того, что раньше в театре был совершенно иной темпоритм, необходимо было соблюсти количество действий и антрактов. Труппа с Большим театром была единая, актеры могли одновременно участвовать в разных спектаклях.
«Y»: А не кажется вам, что многие места у Островского устарели в бытовом отношении?
А.К.: Наоборот, мы сейчас сталкиваемся с тем, что какие-то вещи, которые лет 20 назад казались архаикой, сегодня очень злободневны и актуальны: все эти векселя, деньги, бумаги, взятки...
«Y»: Александр Викторович, у кого вы учились?
А.К.: Я учился у Виктора Карловича Монюкова, замечательного педагога школы-студии МХАТ, где и мама, и папа учились. И как раз на курсе у отца Монюков только начинал работать как педагог, делал свои первые педагогические шаги. А когда я учился, он был уже руководителем курса. Сейчас его уже нет с нами. Он был прекрасным руководителем, а на курсе у нас работали Виктор Яковлевич Станицын, Кира Николаевна Головко, Леонид Владимирович Харитонов, молодой Ильяшевский — команда мастеров была замечательная. Основы человеческого психологического театра они нам, безусловно, заложили.
«Y»: Кто-нибудь из ваших однокурсников сейчас в Малом театре работает?
А.К.: В Малом – нет. А вообще с Борисом Невзоровым мы учились, он сейчас по кино очень известен. Володя Донцов в театре «Сфера» и в театре Станиславского работает. Наталья Егорова, актриса МХАТа, тоже моя однокурсница. Люда Дмитриева из Et cetera. Вообще курс был очень сильный, на его базе был организован Новый драматический театр, многие продолжают работать там и сейчас.
«Y»: Александр Викторович, а в кино нет желания поработать?
А.К.: Такого острого желания, наверное, нет. В театре достаточно работы. Но если была бы какая-то интересная работа, с удовольствием бы снялся. Предложения бывают, но достаточно редко. Были такие случаи, когда я отказывался, бывали случаи, когда от меня отказывались. Теперь предлагают все реже и реже. Вот сейчас я снимаюсь в одном сериале, в котором много артистов Малого театра занято. Называется он «Возвращение Мухтара». Там и Виктор Низовой снимается в одной из центральных ролей. Моя роль, она там, так сказать, периодически возникает, время от времени.
Появление Интернета внесло свои коррективы в существование многих культурных явлений, в том числе и в жизнь театра. Даже такого в общем-то консервативного, как Малый театр. Сайт Малого – один из самых посещаемых театральных сайтов Рунета. Яркая его достопримечательность – форум, где обсуждается, прямо скажем, все – не только жизнь самого театра. Новые постановки становятся предметом самых настоящих словесных баталий. Одна из таких дискуссий разразилась по поводу спектакля по пьесе А.Н. Островского «Пучина» в постановке Александра Коршунова (он же является и исполнителем главной роли – Кирилла Кисельникова). В центре пьесы – судьба слабого, но честного человека, который оказывается неспособным противостоять волнам житейского моря. Тема эта весьма актуальна и для нашего времени. Наверное, поэтому спектакль вызвал массу самых разных откликов: от самых восторженных до крайне отрицательных. С просьбой прокомментировать этот спор мы обратились к самому создателю спектакля.
«Y»: Александр Викторович, как вы относитесь к развернувшейся в Интернете дискуссии по поводу «Пучины»? Не все однозначно положительно восприняли вашу трактовку. Критических замечаний достаточно много...
А.К.: Дискуссия, так сказать, естественная: если рождается какая-то дискуссия и спор, это хорошо. Я к ней отношусь нормально. Разные мнения существуют, и я постараюсь учесть какие-то замечания. То, что ты хочешь сделать, и то, что действительно получается, — это вещи разные. Здесь есть некий неблагодарный момент — объяснять, что я хотел вот это или это сделать.
Во всяком случае, задачи развенчать Кисельникова, сделать его дурачком или слабоумным, или истериком (такое мнение на форуме встречается), чрезвычайно слабым человеком, который не может ничего сделать, я, конечно, себе не ставил. Хотя Кисельников, безусловно, не идеальный герой, и дело вовсе не в том, что он единственный такой хороший, ни в чем не виноват, идеал во плоти, а все над ним издеваются. Нет, это не так, у него есть свои слабости и свои недостатки. Беда Кисельникова в том, что он до поры до времени не способен взять на себя ответственность за близких людей, за собственную судьбу... Ведь он много обещал собственной жене, но потом это не получилось, поэтому он действительно виноват. Той жизни, которой он хотел бы, и она хотела, не получилось, и не только по вине обстановки, среды и родственников, но и по его собственной вине, — это действительно так.
Хотелось бы, и это очень важно, чтобы сама ситуация, человеческий характер и спектакль имели не мелодраматический, а трагический смысл. Ведь существуют трагические конфликты, которые не имеют разрешения на этом свете. На мой взгляд, именно это присутствует в пьесе, потому что есть некая потребность в душе Кисельникова, такой определенный склад характера, какой-то душевный запрос, очень высокий и истинный (может быть, связанный с воспитанием, может, с обстановкой в его семье, с тем, что вырос он во многом незащищенным). А защитить этот свой запрос Кисельников не может до поры до времени. И в конце концов совершает такую страшную вещь, когда он ломает прежде всего самого себя — как в конце он говорит — «мы все продали»…
Трагической оказывается и сама ситуация, когда он берет взятку — он не может ее не взять, а взяв ее, он не может оставаться Кисельниковым. Разное могло быть развитие событий. Мог человек отказаться и вытащить это все, мог взять, но нести этот крест, грех, замолить его, выстоять... не сойти с ума. А Кисельников и не взять ее в той ситуации, ради детей не может, а, взявши ее, он не может оставаться самим собой. Поэтому он должен найти себе такую нишу в жизни, чтобы уйти от ощущения реальности.
«Y»: Насколько я понимаю, именно эта трагичность и задает эмоциональный градус всего спектакля? Если сравнивать ваш спектакль со старой постановкой, в которой играли Ю.Соломин и Э.Марцевич, то новая версия «Пучины» оказывается более эмоциональной...
А.К.: Наверное это так. Но я, к сожалению, не видел той постановки живьем, видел только ее телевизионный вариант. Он мне очень понравился, в особенности вторая половина. Естественно, когда сам делаешь, то стараешься делать так, как сам чувствуешь это. Если говорить о какой-то чрезмерной эмоциональности, нервности или взвинченности (может быть такой упрек) — то мне трудно его оценить со стороны. Но спектакль должен быть эмоциональным... это для меня аксиома. ... Сулержицкий был в свое время весьма озабочен этим вопросом и, по-моему, в дневниках у него есть такая запись, что, мол, много сейчас в театре истеричных актрис, которые рыдают, рвут на себе волосы, а на лице остается безучастие… В театре надо воздействовать не нервами артиста на нервы зрителя, а душой на душу. И если это происходит, то понимаешь, что удалось чего-то достичь…
«Y»: Неоднозначность восприятия, это, скорее, плюс для работы…
А.К.: Когда мы только начали репетировать, когда мы первый раз прочитали эту пьесу, то у актеров как раз были очень разные ощущения от Кисельникова, и мы даже заспорили по этому поводу. Мнения были, прямо скажем, полярные. Одни говорили, что Кисельников сам во всем виноват, и вообще это антигерой, слабый, запутавшийся человек. А кто-то, напротив, говорил, что это святой человек, что у нас мало христианского и мы не способны уже жалеть и понимать людей, а подавай нам сверхчеловека. Надо сказать, что этот спор в театральной среде вполне естественный. Он и у зрителей тоже должен быть.
«Y»: Резюме такое, что Кисельников достоин сочувствия.
А.К.: Я думаю, что безусловно. Как говорил один островсковед, на Кисельникове можно проверить русского человека: если он вызывает сочувствие, то все в порядке, если нет, то, что-то тут не так (хотя это может быть и вина исполнителей).
«Y»: На форуме высказывалось такое мнение, что эта пьеса своевременная и современная. В чем это выражается для вас?
А.К.: Я рад, что такое мнение вообще было, и я с ним полностью согласен. Пьеса удивительно современна и вечна. Она и для Островского необычна. Другой такой пьесы, где бы проходила жизнь человека целиком, с такими разрывами временными между каждым актом, нет. Недаром Чехов очень любил эту пьесу, говорил, что «такое я и за миллион не напишу, и когда у меня будет свой театр, я буду ставить только четвертый акт». И это не удивительно, поскольку тема изменения личности при столкновении с разными проблемами и противоречиями, с действительностью, с реальностью – это очень чеховская тема.
Вообще низкий поклон и благодарность всем, кто на наш спектакль откликнулся. Все спорные моменты, вопросы и сомнения я постараюсь учесть, подумать над ними. Если спектакль вызывает интерес и, самое главное, сопереживание в зрительном зале, — это самое дорогое для меня.
Максим РЕДИН, 25 декабря, 12:28
YTPO.ru
31.12.2003
Подробнее
Уважаемые театралы! Государственный академический Малый театр от всей души поздравляет Вас с Новым 2004 годом! Пусть наступающий год исполнит все Ваши заветные желания и мечты, а встречи с искусством нашего театра принесут Вам радость! Художественный
Уважаемые театралы!
Государственный академический Малый театр от всей души поздравляет Вас с Новым 2004 годом!
Пусть наступающий год исполнит все Ваши заветные желания и мечты, а встречи с искусством нашего театра принесут Вам радость!
Художественный руководитель Ю.М.Соломин
Генеральный директор В.И.Коршунов
Государственный академический Малый театр от всей души поздравляет Вас с Новым 2004 годом!
Пусть наступающий год исполнит все Ваши заветные желания и мечты, а встречи с искусством нашего театра принесут Вам радость!
Художественный руководитель Ю.М.Соломин
Генеральный директор В.И.Коршунов
15.12.2003
Подробнее
Юрий Соломин: «Мы традиционалисты» В рабочем кабинете Юрия Соломина - запахи гримерной. Полного описания им не дашь, как ни старайся, хоть эманации театра и до меня миллион раз описывали.
Юрий Соломин: «Мы традиционалисты»
В рабочем кабинете Юрия Соломина - запахи гримерной. Полного описания им не дашь, как ни старайся, хоть эманации театра и до меня миллион раз описывали.
В рабочем кабинете Юрия Соломина - запахи гримерной. Полного описания им не дашь, как ни старайся, хоть эманации театра и до меня миллион раз описывали.
Юрий Соломин: «Мы традиционалисты»
В рабочем кабинете Юрия Соломина - запахи гримерной. Полного описания им не дашь, как ни старайся, хоть эманации театра и до меня миллион раз описывали. Важно другое - то, что мистическим образом подчиняешься им, едва вошел, а тут еще портреты великих актеров Малого - сама его история.
Прийти с вопросами к Соломину хотелось давно - и тем настойчивей, чем жестче заговор молчания, которым окружен театр в последние годы. То ли по нерадению нынешних попечителей отечественной культуры, то ли нарочито. Потому и хотелось узнать о жизни Малого театра из первых уст - у Юрия Мефодьевича Соломина, художественного руководителя Малого театра, для многих в одном лице и «адъютанта его превосходительства», и «капитана» из «Дерсу Узала», и экс-министра культуры...
- Юрий Мефодьевич, истинно ли то, что театр служит воспитанию чувств и смягчению нравов? Что за многие годы вашей работы в театре побуждало усомниться в этом его высоком назначении и что все же возвращало к вере в эту возможность?
- То, что театр по природе своей призван служить воспитанию нравов, естественно и неоспоримо. Ведь театр - это прежде всего литература, и если брать по большому счету, то литература избранная, в основном классическая. Особенно в последние годы, когда мы стали несколько свободней в подборе репертуара, все больше стали обращаться к классике. Частично и по той причине, конечно, что нет современной драматургии. Она будет, она переживает какой-то кризис, в том числе и потому, что сейчас сильно развивается антреприза. Антреприза стала развиваться и дала возможность развиваться современным произведениям, но по типу, заимствованному с Запада. Это очень удобно, там театры небольшие, спектакль ставится силами двух-трех актеров, которые везут его на гастроли...
У нас в России все-таки репертуарный театр, и нашему репертуарному театру завидует весь Запад. Потому что это стабильность труппы, это вообще стабильность театра - даже в случае не очень удачной режиссуры. Я скажу так: нет ни одного театра в России, где не было бы о днем о двух очень хороших актеров. Даже, в самой глубинке. А раз есть такие актеры (а я уверен, что их больше), то существует и театр.
- Так антреприза мешает нашему театру?
- Нет, она, в общем, не мешает. И это нормальное явление - антреприза, только ведь мы всегда делаем перебор. Я считаю, что у нас сейчас с антрепризой перебор, хотя в самые последние годы она и стала несколько, солидней.
- Идет ли речь о стихийном процессе или требуется вмешательство властной руки, какое-то регулирование?
- Вмешательство властной руки вообще нежелательно нигде. Но контроль, я считаю, должен быть. Это рыночная экономика, это частное производство, и ходит зритель - значит будет антреприза, не ходит - не будут ее делать. Но в последние годы антреприза стала все же качественной, потому что помимо актеров появилась хорошая режиссура, стали делать хорошие декорации - и так далее. А в первые годы это был просто шабаш. И, возвращаясь к заданному вами вопросу... что бы там ни утверждали иные, у театра все же воспитательные задачи. Боюсь неточно процитировать, но, кажется, Александр Николаевич Островский говорил, что без театра нет нации. Если коротко эти слова истолковать, то театр - это язык, театр - это смысл, идеи, драматургия, писатель, театр - это художники, театр - это музыка. И, в общем, набирается очень много таких компонентов, без которых общество не может существовать.
Как ни странно, только в последнее время об этом заговорили, а я говорю об этом уже лет десять... Столько говорили о том, что мы вот будем делать то и это, обучать менеджменту, организовывать банки и корпорации - и тем поднимем экономику. Но экономику поднять можно только культурой, образованием, медициной и наукой. Без этих четырех китов об экономике можете забыть.
- Похоже, мы естественным образом приближаемся к вопросу о вашем пребывании в высоких правительственных сферах в начале 90-х. С чем связан и что значит в вашей жизни период, когда вы были министром культуры? Удалось ли в тот период чем-то помочь отечественной культуре?
- Я с удовольствием работал в тот период. Теперь Я уже точно могу сказать, что сделано кое-что в самый сложный момент, когда новые отношения культуры только-только формировались. С другой стороны, когда стали появляться неадекватные взаимоотношения, меня уже там не стало. В политических интригах я не участвую, это моя позиция. А то, что я делал свою работу профессионально, это однозначно, и многое работает и по сегодняшний день.
- В ряду театров России Малый стоит особо - в статусе хранителя традиций русской драмы. Это просто или трудно - быть хранителем традиций? Какие задачи это ставит перед худруком, перед режиссерами и актерами?
- Вопрос этот очень большой, обширный и, кстати, очень нужный. Ведь традиции можно понимать по-разному. К большому сожалению, традиции русского театра, которые чтут во всем мире (достаточно назвать наших великих авторов - Островского, Чехова, пьесы которых не сходят со сцен всего мира), отступают под натиском эпохи форсмажоров. Но та театральная школа, которая возникла в России... в XIX веке, в конце XIX и в XX... это уважаемая школа традиционного русского театра. А слово традиции можно произнести с разным отношением и с разной интонацией. Кому-то традиции русского театра не нравятся, и они хотят выхватить оттуда, вытянуть что-то такое, что говорит, что традиции эти плохи. Но этот номер пока не удается, хотя мы чувствуем - и особенно в Малом театре... вы, должно быть, тоже заметили, что не очень он рекламируется, не очень, так сказать, в «тусовках» подается, не очень он так далее и так далее...
Впрочем, мы и не настаиваем. Наша ниша в искусстве театра особая - Малый театр существует и в русском театральном деле, и вообще в мировом. Хотя потуги на то, чтобы эту нишу занять... (эту нишу уже никто не возьмет) или потуги поменять ее существуют.
Могут назвать нас русофилами, националистами... ничего подобного. Мы традиционалисты, сохраняющие традиционную русскую культуру в театре. И театральная школа Малого театра, наше театральное училище имени Щепкина, воспитала почти все национальные театры республик, которые теперь стали независимыми странами. Нет такой республики, где бы не работали выпускники училища имени Щепкина в национальных студиях. Я сам выпустил киргизскую студию, это была моя первая студия. Я получил ее из рук Виктора Ивановича Хохрякова. Я преподавал и до этого, но вот художественным руководителем студии был тогда в первый раз. И я вспоминаю их с большим удовольствием, и они, кстати, вспоминают. Многие работают в театрах, стали ведущими актерами, снимаются в кино, даже политиками стали. Когда был юбилей нашего училища, мне было очень радостно, что эти ребята - и артисты, и уже народные, в том числе и видные политические деятели – приехали поздравить нашу школу с юбилеем (195 лет было). И я был удостоен звания народного артиста Киргизстана. И это, я считаю, не мне награда, а русской театральной школе. В Киргизии мои ученики работают так, как их научил работать я. А я работаю так, как меня учили мои учителя. Вера Николаевна Пашенная, например. А Вера Николаевна Пашенная была любимой ученицей Ленского Александра Павловича, портрет которого висит у меня в рабочем кабинете, первого русского режиссера-педагога, который воспитал Остужева, ту же Пашенную, Рыжову. Достаточно этих трех фамилий, чтобы понять, что это был за человек.
Тут на одном высоком собрании недавно стали говорить, что режиссурой стали у нас заниматься в 1903 или 1905 году (имея в виду Станиславского), я напомнил, что русский театр существует с 1756 года. История отсчитывает начало русского профессионального театра с издания указа императрицы Елизаветы в 1756-м о создании профессионального театра, который стал субсидироваться государством. Он назывался императорским театром. Отсюда и идет исчисление профессионального русского театра. А театральная школа возникла в 1809 году - при Малом театре. Она готовила в Большой и Малый театры.
- И что же - не было деления на оперных певцов и драматических актеров?
- Тогда ведь была в фаворе так называемая комическая опера, балет. Драма существовала, но не в таком масштабе, как впоследствии. Там отбирали детей, в том числе и из крепостных, готовили их с шести-семи лет для оперы, для балета, для драмы - для всего. А драматическая школа отпочковалась потом.
В общем, традиции - дело большое и серьезное. И жалко, когда то великое творческое начало, что сопутствовало становлению российского театра, замалчивается или не находит должного проникновения в сознание наших с вами современников. Я не скрываю, что обижен, я просто оскорблен за свой коллектив тем, что юбилей театра не нашел должного отражения на телевидении и вообще в СМИ. Нам не дали времени. Какие-то каналы сказали, что им это не очень интересно... А вот народу интересно. Нас завалили письмами. Один телеканал нашелся - дали сюжет о нас... а каналы «Культура», «Россия», которые давали нам обещания, просто подвели. Я бы даже на звал это больше, чем подвели...
- Возможно, это «заговор молчания», но стоит ли огорчаться, ведь народ любит Малый театр без напоминаний, сами сказали, не забывает. Значит, и помимо традиций есть за что... Известно, что вы приступили к репетициям «Трех сестер». Несколько лет назад я смотрел эту чеховскую пьесу во МХАТе в ефремовской постановке и решил, что это абсолют, ничего лучше в театре еще не видел. Хотя вообще к восторгам не склонен. А тут испытал что-то вроде потрясения. Идеальная режиссура, идеальные мизансцены, идеальная сценография, совершенная игра актеров -признанных, известных всей стране. Не говоря уже о чеховской драматургии... И когда мне сказали, что Юрий Соломин ставит «Трех сестер» в Малом театре, усомнился - неужели можно сделать лучше... Должно быть, это довольно непросто - создать рядом с тем, что есть во МХАТе, еще одно совершенство...
- Знаете, я никогда не стремлюсь кого-то удивить. И учу этому своих учеников и вообще молодых артистов. И сам никогда ни с кем не соревнуюсь. Все равно никто другой не сделает так, как ты думаешь, как ты хочешь, или так, как ты играешь... Почему? Потому что все мы люди разные. Если ты будешь стремиться удивить, победить, показать, что ты лучше, то напрасно растратишь время и талант. Есть ли у меня какая-то режиссерская концепция? У меня нет какой-то концепции Чехова, но есть его драматургия. И это главное. Мне и самому очень нравится эта работа ушедшего от нас Олега Ефремова. Что ж, хорошо, когда признают совершенным то, что и в самом деле заслуживает высокой оценки. Да, «Три сестры» идут во МХАТе, в «Современнике» у Волчек, а теперь вот будут и у нас. Но совершенное многообразно, оно не конечно, и стремиться к нему - значит стремиться, к бесконечному. А Чехов - он многомерен, полифоничен, он в полутонах, в недосказанностях. Пойдет ли к нам зритель, когда-то же можно посмотреть на другой сцене? Думаю, что пойдет, и дай Бог, долго будет идти. Вот «Царь Федор Иоаннович» в театре уже тридцать лет, а люди к нам идут. Им интересно испытать потрясения далеких эпох - попытаться разобраться, через какие коллизии развивались исторические судьбы России.
- А что, по-вашему, драматический театр сейчас может предложить молодым?
- Для юношей и девушек прежних эпох классический театр значил очень много. Он воспитывал, занимался духовным строительством, побуждал к поиску нравственных ориентиров. Наконец просто служил достойным способом развлечься. Конечно же, были и водевили, были и низкопробные пьески, шутовство и пошлятина, но это уже к классическому театру отношения не имело.
Сегодня души молодых дезориентированы иными соблазнами. Изобретены орудия влияния на сознание, многократно превышающие потенциал драматической сцены - и главным образом по степени воздействия на инстинкты. Но, как известно, не в силе бог, а в правде. А путь к ней неизбежно через классический театр пролегает.
Геннадий СТАРОСТЕНКО
«Учительская газета» 13 ноября 2003 г.
В рабочем кабинете Юрия Соломина - запахи гримерной. Полного описания им не дашь, как ни старайся, хоть эманации театра и до меня миллион раз описывали. Важно другое - то, что мистическим образом подчиняешься им, едва вошел, а тут еще портреты великих актеров Малого - сама его история.
Прийти с вопросами к Соломину хотелось давно - и тем настойчивей, чем жестче заговор молчания, которым окружен театр в последние годы. То ли по нерадению нынешних попечителей отечественной культуры, то ли нарочито. Потому и хотелось узнать о жизни Малого театра из первых уст - у Юрия Мефодьевича Соломина, художественного руководителя Малого театра, для многих в одном лице и «адъютанта его превосходительства», и «капитана» из «Дерсу Узала», и экс-министра культуры...
- Юрий Мефодьевич, истинно ли то, что театр служит воспитанию чувств и смягчению нравов? Что за многие годы вашей работы в театре побуждало усомниться в этом его высоком назначении и что все же возвращало к вере в эту возможность?
- То, что театр по природе своей призван служить воспитанию нравов, естественно и неоспоримо. Ведь театр - это прежде всего литература, и если брать по большому счету, то литература избранная, в основном классическая. Особенно в последние годы, когда мы стали несколько свободней в подборе репертуара, все больше стали обращаться к классике. Частично и по той причине, конечно, что нет современной драматургии. Она будет, она переживает какой-то кризис, в том числе и потому, что сейчас сильно развивается антреприза. Антреприза стала развиваться и дала возможность развиваться современным произведениям, но по типу, заимствованному с Запада. Это очень удобно, там театры небольшие, спектакль ставится силами двух-трех актеров, которые везут его на гастроли...
У нас в России все-таки репертуарный театр, и нашему репертуарному театру завидует весь Запад. Потому что это стабильность труппы, это вообще стабильность театра - даже в случае не очень удачной режиссуры. Я скажу так: нет ни одного театра в России, где не было бы о днем о двух очень хороших актеров. Даже, в самой глубинке. А раз есть такие актеры (а я уверен, что их больше), то существует и театр.
- Так антреприза мешает нашему театру?
- Нет, она, в общем, не мешает. И это нормальное явление - антреприза, только ведь мы всегда делаем перебор. Я считаю, что у нас сейчас с антрепризой перебор, хотя в самые последние годы она и стала несколько, солидней.
- Идет ли речь о стихийном процессе или требуется вмешательство властной руки, какое-то регулирование?
- Вмешательство властной руки вообще нежелательно нигде. Но контроль, я считаю, должен быть. Это рыночная экономика, это частное производство, и ходит зритель - значит будет антреприза, не ходит - не будут ее делать. Но в последние годы антреприза стала все же качественной, потому что помимо актеров появилась хорошая режиссура, стали делать хорошие декорации - и так далее. А в первые годы это был просто шабаш. И, возвращаясь к заданному вами вопросу... что бы там ни утверждали иные, у театра все же воспитательные задачи. Боюсь неточно процитировать, но, кажется, Александр Николаевич Островский говорил, что без театра нет нации. Если коротко эти слова истолковать, то театр - это язык, театр - это смысл, идеи, драматургия, писатель, театр - это художники, театр - это музыка. И, в общем, набирается очень много таких компонентов, без которых общество не может существовать.
Как ни странно, только в последнее время об этом заговорили, а я говорю об этом уже лет десять... Столько говорили о том, что мы вот будем делать то и это, обучать менеджменту, организовывать банки и корпорации - и тем поднимем экономику. Но экономику поднять можно только культурой, образованием, медициной и наукой. Без этих четырех китов об экономике можете забыть.
- Похоже, мы естественным образом приближаемся к вопросу о вашем пребывании в высоких правительственных сферах в начале 90-х. С чем связан и что значит в вашей жизни период, когда вы были министром культуры? Удалось ли в тот период чем-то помочь отечественной культуре?
- Я с удовольствием работал в тот период. Теперь Я уже точно могу сказать, что сделано кое-что в самый сложный момент, когда новые отношения культуры только-только формировались. С другой стороны, когда стали появляться неадекватные взаимоотношения, меня уже там не стало. В политических интригах я не участвую, это моя позиция. А то, что я делал свою работу профессионально, это однозначно, и многое работает и по сегодняшний день.
- В ряду театров России Малый стоит особо - в статусе хранителя традиций русской драмы. Это просто или трудно - быть хранителем традиций? Какие задачи это ставит перед худруком, перед режиссерами и актерами?
- Вопрос этот очень большой, обширный и, кстати, очень нужный. Ведь традиции можно понимать по-разному. К большому сожалению, традиции русского театра, которые чтут во всем мире (достаточно назвать наших великих авторов - Островского, Чехова, пьесы которых не сходят со сцен всего мира), отступают под натиском эпохи форсмажоров. Но та театральная школа, которая возникла в России... в XIX веке, в конце XIX и в XX... это уважаемая школа традиционного русского театра. А слово традиции можно произнести с разным отношением и с разной интонацией. Кому-то традиции русского театра не нравятся, и они хотят выхватить оттуда, вытянуть что-то такое, что говорит, что традиции эти плохи. Но этот номер пока не удается, хотя мы чувствуем - и особенно в Малом театре... вы, должно быть, тоже заметили, что не очень он рекламируется, не очень, так сказать, в «тусовках» подается, не очень он так далее и так далее...
Впрочем, мы и не настаиваем. Наша ниша в искусстве театра особая - Малый театр существует и в русском театральном деле, и вообще в мировом. Хотя потуги на то, чтобы эту нишу занять... (эту нишу уже никто не возьмет) или потуги поменять ее существуют.
Могут назвать нас русофилами, националистами... ничего подобного. Мы традиционалисты, сохраняющие традиционную русскую культуру в театре. И театральная школа Малого театра, наше театральное училище имени Щепкина, воспитала почти все национальные театры республик, которые теперь стали независимыми странами. Нет такой республики, где бы не работали выпускники училища имени Щепкина в национальных студиях. Я сам выпустил киргизскую студию, это была моя первая студия. Я получил ее из рук Виктора Ивановича Хохрякова. Я преподавал и до этого, но вот художественным руководителем студии был тогда в первый раз. И я вспоминаю их с большим удовольствием, и они, кстати, вспоминают. Многие работают в театрах, стали ведущими актерами, снимаются в кино, даже политиками стали. Когда был юбилей нашего училища, мне было очень радостно, что эти ребята - и артисты, и уже народные, в том числе и видные политические деятели – приехали поздравить нашу школу с юбилеем (195 лет было). И я был удостоен звания народного артиста Киргизстана. И это, я считаю, не мне награда, а русской театральной школе. В Киргизии мои ученики работают так, как их научил работать я. А я работаю так, как меня учили мои учителя. Вера Николаевна Пашенная, например. А Вера Николаевна Пашенная была любимой ученицей Ленского Александра Павловича, портрет которого висит у меня в рабочем кабинете, первого русского режиссера-педагога, который воспитал Остужева, ту же Пашенную, Рыжову. Достаточно этих трех фамилий, чтобы понять, что это был за человек.
Тут на одном высоком собрании недавно стали говорить, что режиссурой стали у нас заниматься в 1903 или 1905 году (имея в виду Станиславского), я напомнил, что русский театр существует с 1756 года. История отсчитывает начало русского профессионального театра с издания указа императрицы Елизаветы в 1756-м о создании профессионального театра, который стал субсидироваться государством. Он назывался императорским театром. Отсюда и идет исчисление профессионального русского театра. А театральная школа возникла в 1809 году - при Малом театре. Она готовила в Большой и Малый театры.
- И что же - не было деления на оперных певцов и драматических актеров?
- Тогда ведь была в фаворе так называемая комическая опера, балет. Драма существовала, но не в таком масштабе, как впоследствии. Там отбирали детей, в том числе и из крепостных, готовили их с шести-семи лет для оперы, для балета, для драмы - для всего. А драматическая школа отпочковалась потом.
В общем, традиции - дело большое и серьезное. И жалко, когда то великое творческое начало, что сопутствовало становлению российского театра, замалчивается или не находит должного проникновения в сознание наших с вами современников. Я не скрываю, что обижен, я просто оскорблен за свой коллектив тем, что юбилей театра не нашел должного отражения на телевидении и вообще в СМИ. Нам не дали времени. Какие-то каналы сказали, что им это не очень интересно... А вот народу интересно. Нас завалили письмами. Один телеканал нашелся - дали сюжет о нас... а каналы «Культура», «Россия», которые давали нам обещания, просто подвели. Я бы даже на звал это больше, чем подвели...
- Возможно, это «заговор молчания», но стоит ли огорчаться, ведь народ любит Малый театр без напоминаний, сами сказали, не забывает. Значит, и помимо традиций есть за что... Известно, что вы приступили к репетициям «Трех сестер». Несколько лет назад я смотрел эту чеховскую пьесу во МХАТе в ефремовской постановке и решил, что это абсолют, ничего лучше в театре еще не видел. Хотя вообще к восторгам не склонен. А тут испытал что-то вроде потрясения. Идеальная режиссура, идеальные мизансцены, идеальная сценография, совершенная игра актеров -признанных, известных всей стране. Не говоря уже о чеховской драматургии... И когда мне сказали, что Юрий Соломин ставит «Трех сестер» в Малом театре, усомнился - неужели можно сделать лучше... Должно быть, это довольно непросто - создать рядом с тем, что есть во МХАТе, еще одно совершенство...
- Знаете, я никогда не стремлюсь кого-то удивить. И учу этому своих учеников и вообще молодых артистов. И сам никогда ни с кем не соревнуюсь. Все равно никто другой не сделает так, как ты думаешь, как ты хочешь, или так, как ты играешь... Почему? Потому что все мы люди разные. Если ты будешь стремиться удивить, победить, показать, что ты лучше, то напрасно растратишь время и талант. Есть ли у меня какая-то режиссерская концепция? У меня нет какой-то концепции Чехова, но есть его драматургия. И это главное. Мне и самому очень нравится эта работа ушедшего от нас Олега Ефремова. Что ж, хорошо, когда признают совершенным то, что и в самом деле заслуживает высокой оценки. Да, «Три сестры» идут во МХАТе, в «Современнике» у Волчек, а теперь вот будут и у нас. Но совершенное многообразно, оно не конечно, и стремиться к нему - значит стремиться, к бесконечному. А Чехов - он многомерен, полифоничен, он в полутонах, в недосказанностях. Пойдет ли к нам зритель, когда-то же можно посмотреть на другой сцене? Думаю, что пойдет, и дай Бог, долго будет идти. Вот «Царь Федор Иоаннович» в театре уже тридцать лет, а люди к нам идут. Им интересно испытать потрясения далеких эпох - попытаться разобраться, через какие коллизии развивались исторические судьбы России.
- А что, по-вашему, драматический театр сейчас может предложить молодым?
- Для юношей и девушек прежних эпох классический театр значил очень много. Он воспитывал, занимался духовным строительством, побуждал к поиску нравственных ориентиров. Наконец просто служил достойным способом развлечься. Конечно же, были и водевили, были и низкопробные пьески, шутовство и пошлятина, но это уже к классическому театру отношения не имело.
Сегодня души молодых дезориентированы иными соблазнами. Изобретены орудия влияния на сознание, многократно превышающие потенциал драматической сцены - и главным образом по степени воздействия на инстинкты. Но, как известно, не в силе бог, а в правде. А путь к ней неизбежно через классический театр пролегает.
Геннадий СТАРОСТЕНКО
«Учительская газета» 13 ноября 2003 г.
10.12.2003
Подробнее
Юрий Соломин: «Теперь у меня два дня рождения» После неприятностей со здоровьем он снова в форме. Причем в форме генерала спецслужб — в шпионском сериале «Родина ждет» («Первый канал»).
Юрий Соломин: «Теперь у меня два дня рождения»
После неприятностей со здоровьем он снова в форме. Причем в форме генерала спецслужб — в шпионском сериале «Родина ждет» («Первый канал»).
После неприятностей со здоровьем он снова в форме. Причем в форме генерала спецслужб — в шпионском сериале «Родина ждет» («Первый канал»).
Юрий Соломин: «Теперь у меня два дня рождения»
После неприятностей со здоровьем он снова в форме. Причем в форме генерала спецслужб — в шпионском сериале «Родина ждет» («Первый канал»). Юрий Мефодьевич играет ветерана госбезопасности, при любых обстоятельствах не оставляющего свой пост. Первое после болезни интервью актер дал «Антенне».
Играю разведчиков так, чтобы не было больно.
- Вы снова — положительный герой, энергичный, патриотичный. Режиссеры не видят вас отрицательным персонажем?
- На самом деле я играл отрицательные роли. Почему запомнились другие — не знаю, но не сказал бы, что мне это не нравится. Мой герой — генерал-контрразведчик. Разведка существует во всех странах, но мы в основном восхищаемся подвигами иностранных героев, а из аббревиатуры КГБ сделали страшилку — забыли, что она расшифровывается как «государственная безопасность», вещь совершенно необходимая.
Несколько лет назад я на гастролях в Израиле видел много пожилых людей с советскими орденами на груди, поющих советские песни военных лет. А у нас ветераны стесняются надевать ордена.
Должно что-то измениться. Во всяком случае я стараюсь играть такие роли, чтобы, как говорил герой Николая Островского, потом «не было мучительно больно».
- Фамилия вашего героя — Рокотов, прозвище среди коллег — Динамит за взрывной характер. В жизни вы тоже руководитель со стажем. А можете сорваться, накричать на подчиненных?
- Могу. Бог наградил меня темпераментом. Артисты народ эмоциональный, и я не исключение. Но могу точно сказать — ни на кого не кричу понапрасну. И это для людей повод не обижаться на меня, а задуматься о себе.
Нас, сибиряков, не согнуть.
- Сибирские корни дают о себе знать сегодня?
- Корни не могут остаться в прошлом, пока мне кровь полностью не поменяли. Могу сказать: никогда никому не кланялся и кланяться не буду. Меня иногда пытаются согнуть, заставить что-то попросить, протянуть руку. Но я этого не сделаю.
- Что дает вам такую уверенность в своих силах?
- Ощущение, что меня не оставят, если мне будет плохо. Я убедился в этом во время своей болезни. В августе после сложной операции я понял, как ко мне относятся коллеги и обычные люди, зрители. Раньше об этом совсем не думал: когда был полон сил и здоровья, просто жил, стараясь соблюдать основные заповеди. Видимо, у меня это получалось: когда понадобилась помощь, она пришла.
- Когда вы попали в больницу, говорили, что это просто обследование, а не операция.
- Я не хотел привлекать к себе ненужное внимание, почти никто не знал, в какой я больнице. Обойдусь без подробностей, но положение было настолько серьезное, что позже врачи сказали мне, что я буквально родился заново. Теперь у меня не один день рождения, а два — 18 июня и 13 августа.
Спасаю внучку от острых углов.
- Вы часто видитесь с внучкой Сашей?
- Она сейчас с нами, в Москве. Мы с женой всегда были против, чтобы она росла за границей, но родители считали иначе. Они до сих пор живут и работают в Лондоне, а внучка — с бабушкой и дедушкой. Конечно, с родителями часто встречается, приходится ездить туда-сюда, но я рад, что она живет в своей стране.
- Вы пытаетесь на нее как-то влиять или просто смотрите и радуетесь?
- Радуюсь ее успехам, недавно она получила премию на престижном международном музыкальном конкурсе. Больше всего радует, что она неглупый человек. Но мне хочется, чтобы она обошла те углы, которые доставили в свое время неприятности мне, и я продолжаю ее воспитывать.
Зачем мне миллион? За него надо расплачиваться.
- Приехав в Москву, вы с женой снимали углы. Сейчас ваш быт устроен. Где, на ваш взгляд, граница между необходимым и излишним?
- Граница там, где «потребительская» корзина рассчитана не по минимуму, как у нас сейчас, а по максимуму, когда пенсионер может купить все необходимое. Я в этом смысле -как все. Мне не нужен миллион. За него обязательно придется расплачиваться. Слушаю каждый день новости и думаю: неужели оно того стоило? Мне интереснее ставить спектакли -важно удовлетворение от дела. Но при этом я так воспитан, что на концерт не могу выйти в старом драном костюме и несвежей рубашке.
- Если правда, что вы согласились стать министром потому, что жена сказала «Надо!», интересно, часто ли вам приходится от нее слышать указания?
- Тогда «надо» означало, что речь идет об ответственности за нашу Родину. Но в быту другое дело, тут у нас все спокойно и вопросов «кто главный» не возникает.
- Малый театр планирует увековечить память Виталия Соломина?
- Эту тему я считаю некорректной — я его старший брат, я вместе с отцом забирал Виталия из роддома, но десятки других актеров Малого достойны того, чтобы их память увековечили. Сегодня действует фонд Виталия Соломина. Все, что театр должен был сделать для его памяти, было сделано.
- Бывает желание, подобно вашему герою из фильма «Скандальное происшествие», проснувшись утром, бросить все, не пойти на работу, разорвать все связи?
- Актерская работа происходит ежеминутно, можно ночью проснуться и повторить роль. И ты всегда на виду — не только на сцене. Это нормально для нас... Но все больше хочется побыть наедине с самим собой. Это удается только во время отдыха.
- А что для вас лучший отдых?
- Поехать за город, где слышен только шум леса. Странно — я ведь практически вырос в лесу, но в детстве его не любил. Тогда шум леса вызывал у меня не очень хорошие чувства, а сейчас, наоборот, успокаивает.
- А не мечтаете оказаться где-нибудь на другой планете — вашим именем названа одна!
- Мне не довелось посмотреть на нее даже в телескоп — это возможно в специальной обсерватории, которая находится в Крыму. Чтобы увидеть свою планету, я должен ехать в другое государство. Лучше подожду, пока такую обсерваторию построят у нас в России!
Блиц-опрос
- Какие ошибки, по-вашему, достойны прощения?
- Все, кроме предательства.
- Главное, чему вас научили преподаватели — легендарные актеры?
- Актерству нельзя научить, можно только научиться, это постоянная работа над собой.
-Идеальный литературный герой для сегодняшнего времени?
- В чем-то Чацкий, хотя он и не вполне идеален.
- Цитата из классики, определяющая ваше отношение к современной жизни?
-Опять же из Грибоедова: «А судьи кто?»
-Что больше всего раздражает в людях?
- Когда человек нагло уверен в своей правоте, хотя в данном вопросе ничего не понимает.
Досье «Антенны»
Родился: 18 июня 1935 года в г.Чите
(родители: отец Мефодий Викторович, мать Зинаида Ананьевна — преподаватели музыки
образование: Театральное училище им. М.Щепкина
карьера: всю творческую жизнь работает в Малом театре, сыграл в фильмах «Адъютант его превосходительства», «Красная палатка», «Дерсу Узала», «Летучая мышь», «Обыкновенное чудо» и др. Как режиссер снял телефильм «Скандальное происшествие в Брикмилле». С1988 г. — художественный руководитель Малого театра, в 1990-1992 гг. — первый министр культуры России
награды и звания: народный артист СССР и Кыргызстана, член-корреспондент Российской академии образования, кавалер орденов Дружбы народов, «За заслуги перед Отечеством» IV степени, японского ордена «За вклад в мировую культуру»
семья: жена Ольга Николаевна (1931 г.р., в прошлом — актриса МТЮЗа, сейчас -профессор Училища им. Щепкина), дочь Дарья (1965 г.р., преподаватель музыки), внучка Александра (1990 г.р.)
домашние животные: овчарка Маклай, терьер Ляля, дворняжки Яшка и Луша
Госбезопасность
обеспечивал
Вячеслав ШАДРОНОВ
«Антенна», 1-7 декабря 2003 г.
После неприятностей со здоровьем он снова в форме. Причем в форме генерала спецслужб — в шпионском сериале «Родина ждет» («Первый канал»). Юрий Мефодьевич играет ветерана госбезопасности, при любых обстоятельствах не оставляющего свой пост. Первое после болезни интервью актер дал «Антенне».
Играю разведчиков так, чтобы не было больно.
- Вы снова — положительный герой, энергичный, патриотичный. Режиссеры не видят вас отрицательным персонажем?
- На самом деле я играл отрицательные роли. Почему запомнились другие — не знаю, но не сказал бы, что мне это не нравится. Мой герой — генерал-контрразведчик. Разведка существует во всех странах, но мы в основном восхищаемся подвигами иностранных героев, а из аббревиатуры КГБ сделали страшилку — забыли, что она расшифровывается как «государственная безопасность», вещь совершенно необходимая.
Несколько лет назад я на гастролях в Израиле видел много пожилых людей с советскими орденами на груди, поющих советские песни военных лет. А у нас ветераны стесняются надевать ордена.
Должно что-то измениться. Во всяком случае я стараюсь играть такие роли, чтобы, как говорил герой Николая Островского, потом «не было мучительно больно».
- Фамилия вашего героя — Рокотов, прозвище среди коллег — Динамит за взрывной характер. В жизни вы тоже руководитель со стажем. А можете сорваться, накричать на подчиненных?
- Могу. Бог наградил меня темпераментом. Артисты народ эмоциональный, и я не исключение. Но могу точно сказать — ни на кого не кричу понапрасну. И это для людей повод не обижаться на меня, а задуматься о себе.
Нас, сибиряков, не согнуть.
- Сибирские корни дают о себе знать сегодня?
- Корни не могут остаться в прошлом, пока мне кровь полностью не поменяли. Могу сказать: никогда никому не кланялся и кланяться не буду. Меня иногда пытаются согнуть, заставить что-то попросить, протянуть руку. Но я этого не сделаю.
- Что дает вам такую уверенность в своих силах?
- Ощущение, что меня не оставят, если мне будет плохо. Я убедился в этом во время своей болезни. В августе после сложной операции я понял, как ко мне относятся коллеги и обычные люди, зрители. Раньше об этом совсем не думал: когда был полон сил и здоровья, просто жил, стараясь соблюдать основные заповеди. Видимо, у меня это получалось: когда понадобилась помощь, она пришла.
- Когда вы попали в больницу, говорили, что это просто обследование, а не операция.
- Я не хотел привлекать к себе ненужное внимание, почти никто не знал, в какой я больнице. Обойдусь без подробностей, но положение было настолько серьезное, что позже врачи сказали мне, что я буквально родился заново. Теперь у меня не один день рождения, а два — 18 июня и 13 августа.
Спасаю внучку от острых углов.
- Вы часто видитесь с внучкой Сашей?
- Она сейчас с нами, в Москве. Мы с женой всегда были против, чтобы она росла за границей, но родители считали иначе. Они до сих пор живут и работают в Лондоне, а внучка — с бабушкой и дедушкой. Конечно, с родителями часто встречается, приходится ездить туда-сюда, но я рад, что она живет в своей стране.
- Вы пытаетесь на нее как-то влиять или просто смотрите и радуетесь?
- Радуюсь ее успехам, недавно она получила премию на престижном международном музыкальном конкурсе. Больше всего радует, что она неглупый человек. Но мне хочется, чтобы она обошла те углы, которые доставили в свое время неприятности мне, и я продолжаю ее воспитывать.
Зачем мне миллион? За него надо расплачиваться.
- Приехав в Москву, вы с женой снимали углы. Сейчас ваш быт устроен. Где, на ваш взгляд, граница между необходимым и излишним?
- Граница там, где «потребительская» корзина рассчитана не по минимуму, как у нас сейчас, а по максимуму, когда пенсионер может купить все необходимое. Я в этом смысле -как все. Мне не нужен миллион. За него обязательно придется расплачиваться. Слушаю каждый день новости и думаю: неужели оно того стоило? Мне интереснее ставить спектакли -важно удовлетворение от дела. Но при этом я так воспитан, что на концерт не могу выйти в старом драном костюме и несвежей рубашке.
- Если правда, что вы согласились стать министром потому, что жена сказала «Надо!», интересно, часто ли вам приходится от нее слышать указания?
- Тогда «надо» означало, что речь идет об ответственности за нашу Родину. Но в быту другое дело, тут у нас все спокойно и вопросов «кто главный» не возникает.
- Малый театр планирует увековечить память Виталия Соломина?
- Эту тему я считаю некорректной — я его старший брат, я вместе с отцом забирал Виталия из роддома, но десятки других актеров Малого достойны того, чтобы их память увековечили. Сегодня действует фонд Виталия Соломина. Все, что театр должен был сделать для его памяти, было сделано.
- Бывает желание, подобно вашему герою из фильма «Скандальное происшествие», проснувшись утром, бросить все, не пойти на работу, разорвать все связи?
- Актерская работа происходит ежеминутно, можно ночью проснуться и повторить роль. И ты всегда на виду — не только на сцене. Это нормально для нас... Но все больше хочется побыть наедине с самим собой. Это удается только во время отдыха.
- А что для вас лучший отдых?
- Поехать за город, где слышен только шум леса. Странно — я ведь практически вырос в лесу, но в детстве его не любил. Тогда шум леса вызывал у меня не очень хорошие чувства, а сейчас, наоборот, успокаивает.
- А не мечтаете оказаться где-нибудь на другой планете — вашим именем названа одна!
- Мне не довелось посмотреть на нее даже в телескоп — это возможно в специальной обсерватории, которая находится в Крыму. Чтобы увидеть свою планету, я должен ехать в другое государство. Лучше подожду, пока такую обсерваторию построят у нас в России!
Блиц-опрос
- Какие ошибки, по-вашему, достойны прощения?
- Все, кроме предательства.
- Главное, чему вас научили преподаватели — легендарные актеры?
- Актерству нельзя научить, можно только научиться, это постоянная работа над собой.
-Идеальный литературный герой для сегодняшнего времени?
- В чем-то Чацкий, хотя он и не вполне идеален.
- Цитата из классики, определяющая ваше отношение к современной жизни?
-Опять же из Грибоедова: «А судьи кто?»
-Что больше всего раздражает в людях?
- Когда человек нагло уверен в своей правоте, хотя в данном вопросе ничего не понимает.
Досье «Антенны»
Родился: 18 июня 1935 года в г.Чите
(родители: отец Мефодий Викторович, мать Зинаида Ананьевна — преподаватели музыки
образование: Театральное училище им. М.Щепкина
карьера: всю творческую жизнь работает в Малом театре, сыграл в фильмах «Адъютант его превосходительства», «Красная палатка», «Дерсу Узала», «Летучая мышь», «Обыкновенное чудо» и др. Как режиссер снял телефильм «Скандальное происшествие в Брикмилле». С1988 г. — художественный руководитель Малого театра, в 1990-1992 гг. — первый министр культуры России
награды и звания: народный артист СССР и Кыргызстана, член-корреспондент Российской академии образования, кавалер орденов Дружбы народов, «За заслуги перед Отечеством» IV степени, японского ордена «За вклад в мировую культуру»
семья: жена Ольга Николаевна (1931 г.р., в прошлом — актриса МТЮЗа, сейчас -профессор Училища им. Щепкина), дочь Дарья (1965 г.р., преподаватель музыки), внучка Александра (1990 г.р.)
домашние животные: овчарка Маклай, терьер Ляля, дворняжки Яшка и Луша
Госбезопасность
обеспечивал
Вячеслав ШАДРОНОВ
«Антенна», 1-7 декабря 2003 г.
28.11.2003
Подробнее
Юрий Соломин – Газете: «Слово «родина» мы как-то измочалили» Сегодня Первый канал начнет показывать самый крупнобюджетный многосерийный фильм на российском ТВ за последние десять лет — шпионский боевик «Родина ждет».
Юрий Соломин – Газете: «Слово «родина» мы как-то измочалили»
Сегодня Первый канал начнет показывать самый крупнобюджетный многосерийный фильм на российском ТВ за последние десять лет — шпионский боевик «Родина ждет».
Сегодня Первый канал начнет показывать самый крупнобюджетный многосерийный фильм на российском ТВ за последние десять лет — шпионский боевик «Родина ждет».
Юрий Соломин – Газете: «Слово «родина» мы как-то измочалили»
Сегодня Первый канал начнет показывать самый крупнобюджетный многосерийный фильм на российском ТВ за последние десять лет — шпионский боевик «Родина ждет». Замечательный артист, глава Малого театра, звезда «Адъютанта его превосходительства» Юрий Соломин сыграл в фильме роль генерала ФСБ. Об этом он рассказал подробнее в интервью Антону Долину.
— Что вас заставило отвлечься от сложной работы в Малом театре и согласиться сыграть в фильме «Родина ждет»?
— У нас, у актеров, существует какой-то выбор из того, что предлагается: предложенное в этом фильме меня привлекло. В последние годы я снимался не так много, хотя на днях будет премьера еще одного фильма, «Прощания в июне», где я снимался три года назад. Я и тогда говорил, что мне не хочется сниматься «в стол». А «Родина ждет» делалась для того, чтобы жить в работе, а не заниматься какими-то исследованиями и измышлениями. Когда меня пригласили, была уже снята натура в Средней Азии. Режиссер, Олег Погодин, показал мне отснятый материал минут на сорок, и когда я посмотрел, мне захотелось сниматься. Уж очень все было профессионально — и режиссура, и операторская работа, и монтаж. Сейчас очень много остросюжетного кино, но «Родина ждет» отличается от общего уровня.
— Расскажите подробнее о вашем герое, который продолжает череду вами же сыгранных персонажей-разведчиков.
— Роль у меня небольшая, но требующая акцента. Есть небольшие роли, без которых не может существовать фильм. Это генерал ФСБ, ведущий дело, начальник отдела Рокотов. У него кадры, работники, заместители, но принимает решения он. Из кабинета: у меня все сцены кабинетные или прогулочные. Он следит за исполнителями и направляет их. Я таких персонажей знаю, играл их, и возраст мой подошел соответствующий. Думаю, что работаю в фильме в тех же темпоритмах, что всегда работал.
— В общем, это М из фильмов о Джеймсе Бонде?
— Можно и так считать, но я считаю, что это скорее персонаж Тихонова из «ТАСС уполномочен заявить». Начальник отдела есть начальник отдела. Это как руководитель театра. Вот у меня в театре работают 650 человек, к каждому свой подход. Не то чтобы это помогло мне сыграть роль, но я это знаю. Возраст и физическое состояние заставляют меньше прыгать и больше думать. И задумываться. И отвечать за что-то. Персонаж, которого я играю, думает так же. Да, может, проскочит какая-то шутка, но основан он на серьезном отношении и ответственности.
— Как себя ощущали, играя генерала ФСБ?
— Профессия работников ФСБ — теперь поменялась аббревиатура, но на самом деле это работники КГБ — существует, существовала и будет существовать. С каждым годом все больше и больше этому уделяется внимания, с каждым годом эта профессия все более востребована. Как ни назовите — будь она экономическая разведка, но разведка есть разведка. Комитет государственной безопасности — эти три буквы, КГБ, у нас вызывают не самые добрые
воспоминания, хотя такие работники существуют во всем мире. Мне приходилось сниматься в таких фильмах, играть таких людей, и я встречался с ними в жизни. В западных фильмах об агенте 007, которыми мы восторгаемся, действует то же КГБ, только английское.
За последние годы, учитывая развал государства и новое формирование этих органов, многое изменилось. Но я все-таки — за героев. Без них не может формироваться общество. Если мы не показываем героев науки, медицины и т.д. — хотя они существуют, — то можем сформировать у зрителей отношение к государству через отношение к сотрудникам этих структур, осуществляющих защиту общества и человека, хотим мы или не хотим. К сожалению, многие профессионалы были вынуждены уйти из органов по своим причинам — будь то возраст или политические причины, — потому так быстро и возникла деятельность различных охранных предприятий, куда перешли пятьдесят процентов профессионалов. Это было большой ошибкой.
— Другими словами, фильм, подобный «Родине ждет», по-вашему, может поднять дух и вернуть уважение к былым авторитетам?
— Мне бы хотелось так думать. Хотя есть в нем какие-то современные моменты, сохраняется интонация гордости за свою родину. Я хотел не употреблять слово «родина» — как-то мы его измочалили, оно мало сейчас звучит. Автор и режиссер правильно сделал, что не поменял название, хотя обсуждались и другие варианты. Мало у нас сейчас призывов, плакатов, где говорилось бы о родине. Хотя мы прекрасно понимаем, что одними призывами ничего не сделаешь. Но все равно мы работаем, чтобы слово «родина» и родная речь в учебниках жили в народе — или хотя бы в зрителях, которые смотрят телевидение. А телевидение смотрит народ, те люди, для которых слово «родина» очень дорого. Для меня в том числе.
— Забавно, ведь в учебники «Родной речи» слово «родина» попало из песни «С чего начинается родина?», которая, в свою очередь, позаимствована из легендарного фильма о разведчиках «Щит и меч»...
— Родина есть у всех, и любовь к родине надо прививать с пеленок. Когда звучит американский гимн, американцы кладут руку на сердце. И это не показуха! У многих из них возникают на глазах слезы. Купить всех невозможно, заставить всех плакать тоже невозможно — это только профессионалы могут, артисты. Во многих западных государствах прививается любовь к родине. Там, в Америке, выступают против войны... Но не против родины. Я мечтаю, чтобы это возвратилось и в нашу страну. Ведь не все в СССР было так уж плохо, точно так же, как не все было хорошо. Но образование было хорошее, армия была сильная. Что такое сильная армия? Это когда уважают и побаиваются! Наука была прекрасная, не говоря уж о культуре, здесь мы были впереди планеты всей.
— Вы не опасаетесь, что «Родина ждет» не только разбудит в ком-то патриотизм, но и покажется предвыборным выступлением в поддержку «партии власти» и нынешнего президента, вышедшего из соответствующих органов?
— В фильме как раз об этом речи и нет! Речь там идет о родине. Вот вы говорите, президент вышел... Назовите мне хоть одного из банкиров-миллионеров, который не вышел бы из комсомола! Да, мы все откуда-то вышли. Из родины. Я понимаю, что сейчас такое время — чихни, и скажут: это потому что начинается эпидемия, к выборам... А у человека просто насморк. Меня не волнует эта сторона, хотя я по телевизору смотрю ежедневно эти баталии. И прихожу к выводу, что этого показывать не надо. От того, что кто-то из депутатов обзовет другого кандидата нецензурными словами и скажет какие-то реплики против президента, электорат теперь уже не удивится. Сейчас еще говорят: «А эти отказались, из соответствующих органов?
В фильме как раз об этом речи и нет! Речь там идет о родине. Вот вы говорите, президент вышел... Назовите мне хоть одного из банкиров-миллионеров, который не вышел бы из комсомола! Да, мы все откуда-то вышли. Из родины. Я понимаю, что сейчас такое время — чихни, и скажут: это потому что начинается эпидемия, к выборам... А у человека просто насморк. Меня не волнует эта сторона, хотя я по телевизору смотрю ежедневно эти баталии. И прихожу к выводу, что этого показывать не надо. От того, что кто-то из депутатов обзовет другого кандидата нецензурными словами и скажет какие-то реплики против президента, электорат теперь уже не удивится. Сейчас еще говорят: «А эти отказались, потому что им не надо, они «партия власти». Ну не хотят они в этом участвовать. Вот мне бы предложили — я бы тоже отказался. Почему я должен, если не хочу? Хотите — выберите меня, не хотите — не выбирайте, что ж я буду доказывать, мол, я хороший, а ты — тьфу? Иногда даже вынуждают тех, кто не хотел бы этого, а хотел свою программу защитить, плевать на другого. Я бы лучше это время отдал...
— Показу фильма «Родина ждет»?
— Или этому, или старым нашим фильмам, в которых тоже говорится о хороших вещах. Историческим программам — ведь история у нас очень богата. Скоро наступит праздник, 60 лет со дня окончания войны, День Победы. Полтора года для подготовки — очень маленький срок, поверьте мне. Мы, мой возраст, через это прошли и знаем, кто победил, а молодежь некоторая не знает. Я сам видел по телевидению, что наши ребята молодые, которые на этой родине живут и выросли, говорят: «Не знаю, кто победил, кажется, американцы». Надо подумать о программах для школьников и молодежи. Ведь того, что мы споем на Поклонной горе или у Кремля песни военных лет, а потом перейдем к хлопанью и скандированию, сердце не воспримет — это чисто физические упражнения.
Чтобы понять сердцем, нужно услышать. Тогда это переходит в орган, который называется душа. Еще говорят «русская душа». Без слов «русская душа», «родина», «моя земля» и так далее, без русских народных сказок нам не выжить. Мы живем здесь, а если тебе не нравится — уезжай, тем более деньги есть. У детей с детского сада нужно воспитывать гордость за деревце, которое они посадят. Были переборы в СССР, но, когда на праздник сажали деревья в парке, это же не плохо! Хуже, когда сегодня уничтожают детские площадки.
— «Родина ждет» явно ориентируется на западную динамичную традицию, восходящую к Джеймсу Бонду, а не на неторопливую отечественную традицию «Адъютанта его превосходительства» или «Семнадцати мгновений весны». Бондовская ирония в «Родине ждет» тоже есть? И можно ли сегодня обойтись без юмора, говоря на эти темы?
— Я считаю, что нужно обходиться без иронии. С другой стороны, тот сленг, который неминуемо присутствует в разговоре, существует, хочешь не хочешь. Темпоритмы нашей жизни не могут не проявляться в современной драматургии. Техника съемки и исполнения изменилась, меняется и динамика. Сегодня и материал другой. Телевидение задалбливает нас очень быстрыми информационными сообщениями, и фильмы тоже приобрели такое ускорение в движении. В этом отношении можно сказать, что мы работаем «под Голливуд». Но посмотрите на информационность телеграфного формата — во всем, даже в рекламе! Ни одной рекламы, кроме памперсов и прокладок, я не запомнил. Не говоря о телефонах, которые просто невозможно уловить. Я даже не понимаю, почему это не волнует заказчиков рекламы, ведь понять невозможно, куда бежать! Однажды я случайно увидел, как рекламировали пластины обогревательные, тонкие, как фанерки. Мне надо было таких несколько штук, чтобы собакам поставить в будке и чтобы пожара не было. Стал смотреть эти рекламы. Ничего не запомнил! С первого раза записал только две цифры и дальше не мог. Не сидеть же целый день у телевизора? Случайно мне один знакомый подарил. Мне надо больше, но неудобно у знакомого спрашивать, где купил...
— Остались ли у вас несыгранные роли, о которых вы до сих пор мечтаете? Вопреки гонорару и здравому смыслу сыграли бы...
— Ставок теперь уже нет, но о гонорарах я по привычке не задумываюсь. Если я скажу, что хочу играть классику, то никого не удивлю. Вообще я жадный. Я мало играл комедий. В театре больше, а в кино только «Летучую мышь» и «Обыкновенное чудо». Я очень люблю Чехова, играю его всю жизнь, начиная с Треплева в дипломном спектакле. Чехов говорил, обращаясь к господам актерам: не смотрите, что кого-то убивают, а кто-то плачет, ищите юмор. У него всегда рядом со смешным трагическое, рядом с трагическим смешное. И анекдоты у нас в стране так появляются: чем хуже, тем они смешнее. Не может все быть очень серьезным, иначе можно сойти с ума.
«адъютант» стал «его превосходительством»
Юрий Мефодиевич Соломин (род. 1935) — уроженец Читы, выпускник Щепкинского училища, человек, оставшийся верным на всю жизнь воспитавшему его Малому театру, худруком которого, а также режиссером и бессменной звездой он является в последние годы. Сказать с уверенностью, считать ли более значительным вклад этого в лучшем смысле слова академического артиста в отечественный театр — больше не в развитие, а в сохранение и упрочение его традиций (недаром самой его запоминающейся ролью стал чеховский дядя Ваня) — или в кино, невозможно. Разве что констатировать, что его призванием оказался телевизионный, а не широкий экран. Впрочем, Юрий Соломин был одним из тех, кто заставлял забыть о разнице и, во всяком случае, не считать ее качественной. Его роль 1969 года в «Адъютанте его превосходительства» Евгения Ташкова — хрестоматийная классика, учебник актерского достоинства и благородной сдержанности, так редко встречающейся в советском кино. За эту роль он получил в 1971-м премию РСФСР имени братьев Васильевых, она же стала самой известной в его карьере. Хотя были и другие, почти сорок, ничуть не уступающие: вспомнить хотя бы изысканную виньетку в «Обыкновенном чуде» Марка Захарова (1978). В конце концов, не случайно же великий Акира Куросава выбрал из всех отечественных артистов именно Юрия Соломина на центральную роль в «Дерсу Узала» (1975). В последнее время актер отдает себя общественной и театральной деятельности, на экране появляется крайне редко. Фильм Олега Погодина «Родина ждет» — опыт, возвращающий Соломина к лучшим ролям прошлых лет, от «Адъютанта» до «ТАСС уполномочен заявить» Владимира Фокина (1984).
Антон Долин
«Газета» 24 ноября 2003 г.
Сегодня Первый канал начнет показывать самый крупнобюджетный многосерийный фильм на российском ТВ за последние десять лет — шпионский боевик «Родина ждет». Замечательный артист, глава Малого театра, звезда «Адъютанта его превосходительства» Юрий Соломин сыграл в фильме роль генерала ФСБ. Об этом он рассказал подробнее в интервью Антону Долину.
— Что вас заставило отвлечься от сложной работы в Малом театре и согласиться сыграть в фильме «Родина ждет»?
— У нас, у актеров, существует какой-то выбор из того, что предлагается: предложенное в этом фильме меня привлекло. В последние годы я снимался не так много, хотя на днях будет премьера еще одного фильма, «Прощания в июне», где я снимался три года назад. Я и тогда говорил, что мне не хочется сниматься «в стол». А «Родина ждет» делалась для того, чтобы жить в работе, а не заниматься какими-то исследованиями и измышлениями. Когда меня пригласили, была уже снята натура в Средней Азии. Режиссер, Олег Погодин, показал мне отснятый материал минут на сорок, и когда я посмотрел, мне захотелось сниматься. Уж очень все было профессионально — и режиссура, и операторская работа, и монтаж. Сейчас очень много остросюжетного кино, но «Родина ждет» отличается от общего уровня.
— Расскажите подробнее о вашем герое, который продолжает череду вами же сыгранных персонажей-разведчиков.
— Роль у меня небольшая, но требующая акцента. Есть небольшие роли, без которых не может существовать фильм. Это генерал ФСБ, ведущий дело, начальник отдела Рокотов. У него кадры, работники, заместители, но принимает решения он. Из кабинета: у меня все сцены кабинетные или прогулочные. Он следит за исполнителями и направляет их. Я таких персонажей знаю, играл их, и возраст мой подошел соответствующий. Думаю, что работаю в фильме в тех же темпоритмах, что всегда работал.
— В общем, это М из фильмов о Джеймсе Бонде?
— Можно и так считать, но я считаю, что это скорее персонаж Тихонова из «ТАСС уполномочен заявить». Начальник отдела есть начальник отдела. Это как руководитель театра. Вот у меня в театре работают 650 человек, к каждому свой подход. Не то чтобы это помогло мне сыграть роль, но я это знаю. Возраст и физическое состояние заставляют меньше прыгать и больше думать. И задумываться. И отвечать за что-то. Персонаж, которого я играю, думает так же. Да, может, проскочит какая-то шутка, но основан он на серьезном отношении и ответственности.
— Как себя ощущали, играя генерала ФСБ?
— Профессия работников ФСБ — теперь поменялась аббревиатура, но на самом деле это работники КГБ — существует, существовала и будет существовать. С каждым годом все больше и больше этому уделяется внимания, с каждым годом эта профессия все более востребована. Как ни назовите — будь она экономическая разведка, но разведка есть разведка. Комитет государственной безопасности — эти три буквы, КГБ, у нас вызывают не самые добрые
воспоминания, хотя такие работники существуют во всем мире. Мне приходилось сниматься в таких фильмах, играть таких людей, и я встречался с ними в жизни. В западных фильмах об агенте 007, которыми мы восторгаемся, действует то же КГБ, только английское.
За последние годы, учитывая развал государства и новое формирование этих органов, многое изменилось. Но я все-таки — за героев. Без них не может формироваться общество. Если мы не показываем героев науки, медицины и т.д. — хотя они существуют, — то можем сформировать у зрителей отношение к государству через отношение к сотрудникам этих структур, осуществляющих защиту общества и человека, хотим мы или не хотим. К сожалению, многие профессионалы были вынуждены уйти из органов по своим причинам — будь то возраст или политические причины, — потому так быстро и возникла деятельность различных охранных предприятий, куда перешли пятьдесят процентов профессионалов. Это было большой ошибкой.
— Другими словами, фильм, подобный «Родине ждет», по-вашему, может поднять дух и вернуть уважение к былым авторитетам?
— Мне бы хотелось так думать. Хотя есть в нем какие-то современные моменты, сохраняется интонация гордости за свою родину. Я хотел не употреблять слово «родина» — как-то мы его измочалили, оно мало сейчас звучит. Автор и режиссер правильно сделал, что не поменял название, хотя обсуждались и другие варианты. Мало у нас сейчас призывов, плакатов, где говорилось бы о родине. Хотя мы прекрасно понимаем, что одними призывами ничего не сделаешь. Но все равно мы работаем, чтобы слово «родина» и родная речь в учебниках жили в народе — или хотя бы в зрителях, которые смотрят телевидение. А телевидение смотрит народ, те люди, для которых слово «родина» очень дорого. Для меня в том числе.
— Забавно, ведь в учебники «Родной речи» слово «родина» попало из песни «С чего начинается родина?», которая, в свою очередь, позаимствована из легендарного фильма о разведчиках «Щит и меч»...
— Родина есть у всех, и любовь к родине надо прививать с пеленок. Когда звучит американский гимн, американцы кладут руку на сердце. И это не показуха! У многих из них возникают на глазах слезы. Купить всех невозможно, заставить всех плакать тоже невозможно — это только профессионалы могут, артисты. Во многих западных государствах прививается любовь к родине. Там, в Америке, выступают против войны... Но не против родины. Я мечтаю, чтобы это возвратилось и в нашу страну. Ведь не все в СССР было так уж плохо, точно так же, как не все было хорошо. Но образование было хорошее, армия была сильная. Что такое сильная армия? Это когда уважают и побаиваются! Наука была прекрасная, не говоря уж о культуре, здесь мы были впереди планеты всей.
— Вы не опасаетесь, что «Родина ждет» не только разбудит в ком-то патриотизм, но и покажется предвыборным выступлением в поддержку «партии власти» и нынешнего президента, вышедшего из соответствующих органов?
— В фильме как раз об этом речи и нет! Речь там идет о родине. Вот вы говорите, президент вышел... Назовите мне хоть одного из банкиров-миллионеров, который не вышел бы из комсомола! Да, мы все откуда-то вышли. Из родины. Я понимаю, что сейчас такое время — чихни, и скажут: это потому что начинается эпидемия, к выборам... А у человека просто насморк. Меня не волнует эта сторона, хотя я по телевизору смотрю ежедневно эти баталии. И прихожу к выводу, что этого показывать не надо. От того, что кто-то из депутатов обзовет другого кандидата нецензурными словами и скажет какие-то реплики против президента, электорат теперь уже не удивится. Сейчас еще говорят: «А эти отказались, из соответствующих органов?
В фильме как раз об этом речи и нет! Речь там идет о родине. Вот вы говорите, президент вышел... Назовите мне хоть одного из банкиров-миллионеров, который не вышел бы из комсомола! Да, мы все откуда-то вышли. Из родины. Я понимаю, что сейчас такое время — чихни, и скажут: это потому что начинается эпидемия, к выборам... А у человека просто насморк. Меня не волнует эта сторона, хотя я по телевизору смотрю ежедневно эти баталии. И прихожу к выводу, что этого показывать не надо. От того, что кто-то из депутатов обзовет другого кандидата нецензурными словами и скажет какие-то реплики против президента, электорат теперь уже не удивится. Сейчас еще говорят: «А эти отказались, потому что им не надо, они «партия власти». Ну не хотят они в этом участвовать. Вот мне бы предложили — я бы тоже отказался. Почему я должен, если не хочу? Хотите — выберите меня, не хотите — не выбирайте, что ж я буду доказывать, мол, я хороший, а ты — тьфу? Иногда даже вынуждают тех, кто не хотел бы этого, а хотел свою программу защитить, плевать на другого. Я бы лучше это время отдал...
— Показу фильма «Родина ждет»?
— Или этому, или старым нашим фильмам, в которых тоже говорится о хороших вещах. Историческим программам — ведь история у нас очень богата. Скоро наступит праздник, 60 лет со дня окончания войны, День Победы. Полтора года для подготовки — очень маленький срок, поверьте мне. Мы, мой возраст, через это прошли и знаем, кто победил, а молодежь некоторая не знает. Я сам видел по телевидению, что наши ребята молодые, которые на этой родине живут и выросли, говорят: «Не знаю, кто победил, кажется, американцы». Надо подумать о программах для школьников и молодежи. Ведь того, что мы споем на Поклонной горе или у Кремля песни военных лет, а потом перейдем к хлопанью и скандированию, сердце не воспримет — это чисто физические упражнения.
Чтобы понять сердцем, нужно услышать. Тогда это переходит в орган, который называется душа. Еще говорят «русская душа». Без слов «русская душа», «родина», «моя земля» и так далее, без русских народных сказок нам не выжить. Мы живем здесь, а если тебе не нравится — уезжай, тем более деньги есть. У детей с детского сада нужно воспитывать гордость за деревце, которое они посадят. Были переборы в СССР, но, когда на праздник сажали деревья в парке, это же не плохо! Хуже, когда сегодня уничтожают детские площадки.
— «Родина ждет» явно ориентируется на западную динамичную традицию, восходящую к Джеймсу Бонду, а не на неторопливую отечественную традицию «Адъютанта его превосходительства» или «Семнадцати мгновений весны». Бондовская ирония в «Родине ждет» тоже есть? И можно ли сегодня обойтись без юмора, говоря на эти темы?
— Я считаю, что нужно обходиться без иронии. С другой стороны, тот сленг, который неминуемо присутствует в разговоре, существует, хочешь не хочешь. Темпоритмы нашей жизни не могут не проявляться в современной драматургии. Техника съемки и исполнения изменилась, меняется и динамика. Сегодня и материал другой. Телевидение задалбливает нас очень быстрыми информационными сообщениями, и фильмы тоже приобрели такое ускорение в движении. В этом отношении можно сказать, что мы работаем «под Голливуд». Но посмотрите на информационность телеграфного формата — во всем, даже в рекламе! Ни одной рекламы, кроме памперсов и прокладок, я не запомнил. Не говоря о телефонах, которые просто невозможно уловить. Я даже не понимаю, почему это не волнует заказчиков рекламы, ведь понять невозможно, куда бежать! Однажды я случайно увидел, как рекламировали пластины обогревательные, тонкие, как фанерки. Мне надо было таких несколько штук, чтобы собакам поставить в будке и чтобы пожара не было. Стал смотреть эти рекламы. Ничего не запомнил! С первого раза записал только две цифры и дальше не мог. Не сидеть же целый день у телевизора? Случайно мне один знакомый подарил. Мне надо больше, но неудобно у знакомого спрашивать, где купил...
— Остались ли у вас несыгранные роли, о которых вы до сих пор мечтаете? Вопреки гонорару и здравому смыслу сыграли бы...
— Ставок теперь уже нет, но о гонорарах я по привычке не задумываюсь. Если я скажу, что хочу играть классику, то никого не удивлю. Вообще я жадный. Я мало играл комедий. В театре больше, а в кино только «Летучую мышь» и «Обыкновенное чудо». Я очень люблю Чехова, играю его всю жизнь, начиная с Треплева в дипломном спектакле. Чехов говорил, обращаясь к господам актерам: не смотрите, что кого-то убивают, а кто-то плачет, ищите юмор. У него всегда рядом со смешным трагическое, рядом с трагическим смешное. И анекдоты у нас в стране так появляются: чем хуже, тем они смешнее. Не может все быть очень серьезным, иначе можно сойти с ума.
«адъютант» стал «его превосходительством»
Юрий Мефодиевич Соломин (род. 1935) — уроженец Читы, выпускник Щепкинского училища, человек, оставшийся верным на всю жизнь воспитавшему его Малому театру, худруком которого, а также режиссером и бессменной звездой он является в последние годы. Сказать с уверенностью, считать ли более значительным вклад этого в лучшем смысле слова академического артиста в отечественный театр — больше не в развитие, а в сохранение и упрочение его традиций (недаром самой его запоминающейся ролью стал чеховский дядя Ваня) — или в кино, невозможно. Разве что констатировать, что его призванием оказался телевизионный, а не широкий экран. Впрочем, Юрий Соломин был одним из тех, кто заставлял забыть о разнице и, во всяком случае, не считать ее качественной. Его роль 1969 года в «Адъютанте его превосходительства» Евгения Ташкова — хрестоматийная классика, учебник актерского достоинства и благородной сдержанности, так редко встречающейся в советском кино. За эту роль он получил в 1971-м премию РСФСР имени братьев Васильевых, она же стала самой известной в его карьере. Хотя были и другие, почти сорок, ничуть не уступающие: вспомнить хотя бы изысканную виньетку в «Обыкновенном чуде» Марка Захарова (1978). В конце концов, не случайно же великий Акира Куросава выбрал из всех отечественных артистов именно Юрия Соломина на центральную роль в «Дерсу Узала» (1975). В последнее время актер отдает себя общественной и театральной деятельности, на экране появляется крайне редко. Фильм Олега Погодина «Родина ждет» — опыт, возвращающий Соломина к лучшим ролям прошлых лет, от «Адъютанта» до «ТАСС уполномочен заявить» Владимира Фокина (1984).
Антон Долин
«Газета» 24 ноября 2003 г.
24.11.2003
Подробнее
Юрий Соломин о Михаиле Царёве: «Актер, дипломат, нестяжатель»
1 декабря исполняется 100 лет со дня рождения замечательного артиста, выдающегося театрального деятеля Михаила Ивановича Царева.
Юрий Соломин о Михаиле Царёве: «Актер, дипломат, нестяжатель»
1 декабря исполняется 100 лет со дня рождения замечательного артиста, выдающегося театрального деятеля Михаила Ивановича Царева. Это был уникальный человек. Он учился у великих мастеров русской сцены. Я не знаю, может быть, это слово немодное сегодня, но он был нестяжатель. После его кончины у семьи ничего не осталось – ни дачи, ни сберкнижек, ни, тем более, зарубежных вкладов. Я «в наследство» от него получил квартиру на шестом этаже, где по сегодняшний день, как и тогда, течет крыша. Но он оставил после себя имя. Помню его выдающееся терпение на съезде ВТО, когда его сняли с должности председателя. Я видел Михаила Ивановича в перерыве между заседаниями, он был очень болен. Но достойно выслушал все, что было сказано в его адрес. К нему приезжала «скорая помощь» — он ни слова никому об этом не сказал. Затем кому-то в голову пришла благородная мысль – избрать Царева почетным председателем Всероссийского театрального общества. Михаил Иванович пришел на это заседание, посидел, поблагодарил и отказался по состоянию здоровья.
Мы сегодня часто вспоминаем о его человеческой доброте. «Никогда, — говорил он, — в этих стенах никогда не надо соревноваться, интриговать… Разберемся!» Была у нас такая семерка, ее называли «великолепная семерка», которая вместо худсовета руководила театром. Ирина Анатольевна Ликсо входила туда, Виктор Иванович Коршунов, Жаров, Ильинский, Гоголева, я тоже по молодости. И, вы знаете, поступали тогда такие распоряжения сверху, которые не шли на благо театра, но которые нужно было выполнять. А он ведь был и председателем ВТО, и руководителем театра, и не выполнять команд сверху было довольно-таки трудно. Вот в этом кабинете – многие свидетели здесь – ни одной такой бумаги исполнено не было. Что он делал? Царев был дипломат… Все выслушивал, и в самом конце говорил: «Ну, я получил тут одну бумагу …», и зачитывал бумагу, что, например, нужно сокращать двадцать пять процентов труппы. И он говорил: «Ну…» и смотрел на всех присутствующих. Мол, у кого поднимется рука? – такой подтекст был. И говорил: «Ну, я довел до вашего сведения, ну, мы подумаем…», эту бумагу клал в стол, и по-моему, она до сих пор там так и лежит. Ни одной бумаги не было пущено в ход. Так и лежат.
Одно время его ненадолго сняли из директоров, снятие было жестокое. Представляю, как это трудно было перенести… И он простым артистом поехал на гастроли в Одессу и в Николаев, и чувствовал себя абсолютно свободным. Я помню, ко мне в Николаеве наша молодежь прибежала ночью: «Слушай, у тебя, говорят, коньяк есть, там Михаил Иванович Царев читает!» Он ночами тогда имел возможность читать молодым артистам, а читал он потрясающе. Бутылка коньяку стояла перед ним, никто ее не трогал, только Михаил Иванович. И вот на следующий день после такого художественного чтения, мы возвращались в Москву. Летело три человека, один из хора и два артиста, один из них был я. Молодые артисты, мы сидели в хвосте вместе с Михаилом Ивановичем. Было очень тяжело, мало того, еще какая-то девушка сидела, у нее не было места, и Царев посадил ее рядом. Молодой актер подошел еще в аэропорту и говорит ему: «Михаил Иванович, пива не хотите?» Утром, в семь часов. Он говорит: «Почему пива?» — «А что?» — «Можно и коньяк». Этот актер взял коньяк, и вот мы летели в хвосте, нас так болтало! Михаил Иванович был уже не первой молодости, но дорогу переносил бодро, смеялся, у него смех раскатистый такой был, пил этот коньяк, и по наиву мы его спросили: «Михаил Иванович…» А в то время в театре было очень много конфликтов, уже после Михаила Ивановича из театра ушли Ильинский и Бабочкин, которые выступали в свое время против Царева очень мощно и сильно. А потом оказалось, что удар по Цареву рикошетом пришелся и по ним… Они не могли работать с новым директором и ушли из театра. И мы спросили: «Михаил Иванович! — (вроде как на свободе — наш брат артист) — Вот что бы вы сделали, как поступили бы с Бабочкиным и Ильинским?..» Он ответил: «Я бы вернул стариков…» Мы прилетели. В аэропорту Внуково его встречали какие-то люди. Это был сентябрь, мы ушли в отпуск, я даже не знал этих людей, они были из ВТО. Короче говоря, в сентябре он опять был назначен художественным руководителем, и через несколько дней вышел первый приказ: «Просить вернуться в театр Б.А.Бабочкина и И.В.Ильинского». Вот это у меня осталось в жизни, эта история для меня — как лакмусовая бумажка.
Он острил прекрасно, тонко, не мстительно. Помню, мы летим спецрейсом на гастроли в Монголию. Самолет качается, потом сломался мотор, было выпито все, что можно, бензин уже начали. Один наш замечательный артист, старый, очень уважаемый, гулял в этом самолете очень мощно. В Красноярске была посадка, нам дали подышать воздухом. И вот, когда вывалился этот старейший артист, Царев сказал: «В его годы завязывают…» Не могу забыть!
Михаил Иванович если дружил, то дружил надолго. Пузанков у нас был, зав. репертуарным управлением… И вот один из артистов пришел к нему и сказал: «Артист N пьет в уборной». А этот N был такой мягкий человек, плюшевая игрушка, у него диабет был, ну, пил он… И он наверху сидел, будучи уже старейшим заслуженным артистом, там у него была своя уборная, он там выпивал и спал. Короче говоря, сообщают Пузанкову: «Сейчас же доложите Михаилу Ивановичу, что там пьет N!» Пузанков тоже неглупый был человек и любил выпить. Он звонит и при этом товарище говорит: «Михаил Иванович, тут пришел ко мне такой-то и говорит, что N пьяный, пьет в уборной!» — «Да? Ну, сейчас я посмотрю…» А Пузанков был другом N. И понял слово «посмотрю…» Царев медленной своей походкой пошел до лифта. А режиссерское управление возле лифта. Пузанков тем временем поднялся, сказал N, и того уже не было в гримерке! И когда Царев туда пришел – а, где, что? – нету…
И когда N уже совсем попался, его разбирали на партийном бюро, я присутствовал, я был комсомолец. Его разнесли в пух и прах. Он сидел, он был всех цветов нашего флага, то синий, то белый, то красный…. Я думаю: он умрет, невозможно это вынести. А Царев неподвижно сидел, все два часа. И потом сказали: «Михаил Иванович, как вы скажете, так и будет». Все думали: ну все, увольнение, это абсолютно точно. Он начал: «Вы, старейший артист…Как вы посмели… Как вы могли…» — прекрасно говорил речь, так душевно. Я чувствую, что N худеет на глазах… «Я предлагаю: выговор». Даже без занесения в личное дело! И N заплакал! Таких историй очень много, их все знают, и это не придумано, это не сказка.
У всех нас, кто работает в Малом театре, уже стало поговоркой такое выражение Михаила Ивановича: что бы ни происходило, и радости и горести, он обязательно, после маленькой паузы, говорил: «Вперёд!» И сегодня, когда мы объявляем распределение на новый спектакль или открываем новый сезон, то в конце всегда делаем такую паузу, а потом произносим слово: «Вперед!». И вспоминаем Михаила Ивановича…
1 декабря исполняется 100 лет со дня рождения замечательного артиста, выдающегося театрального деятеля Михаила Ивановича Царева. Это был уникальный человек. Он учился у великих мастеров русской сцены. Я не знаю, может быть, это слово немодное сегодня, но он был нестяжатель. После его кончины у семьи ничего не осталось – ни дачи, ни сберкнижек, ни, тем более, зарубежных вкладов. Я «в наследство» от него получил квартиру на шестом этаже, где по сегодняшний день, как и тогда, течет крыша. Но он оставил после себя имя. Помню его выдающееся терпение на съезде ВТО, когда его сняли с должности председателя. Я видел Михаила Ивановича в перерыве между заседаниями, он был очень болен. Но достойно выслушал все, что было сказано в его адрес. К нему приезжала «скорая помощь» — он ни слова никому об этом не сказал. Затем кому-то в голову пришла благородная мысль – избрать Царева почетным председателем Всероссийского театрального общества. Михаил Иванович пришел на это заседание, посидел, поблагодарил и отказался по состоянию здоровья.
Мы сегодня часто вспоминаем о его человеческой доброте. «Никогда, — говорил он, — в этих стенах никогда не надо соревноваться, интриговать… Разберемся!» Была у нас такая семерка, ее называли «великолепная семерка», которая вместо худсовета руководила театром. Ирина Анатольевна Ликсо входила туда, Виктор Иванович Коршунов, Жаров, Ильинский, Гоголева, я тоже по молодости. И, вы знаете, поступали тогда такие распоряжения сверху, которые не шли на благо театра, но которые нужно было выполнять. А он ведь был и председателем ВТО, и руководителем театра, и не выполнять команд сверху было довольно-таки трудно. Вот в этом кабинете – многие свидетели здесь – ни одной такой бумаги исполнено не было. Что он делал? Царев был дипломат… Все выслушивал, и в самом конце говорил: «Ну, я получил тут одну бумагу …», и зачитывал бумагу, что, например, нужно сокращать двадцать пять процентов труппы. И он говорил: «Ну…» и смотрел на всех присутствующих. Мол, у кого поднимется рука? – такой подтекст был. И говорил: «Ну, я довел до вашего сведения, ну, мы подумаем…», эту бумагу клал в стол, и по-моему, она до сих пор там так и лежит. Ни одной бумаги не было пущено в ход. Так и лежат.
Одно время его ненадолго сняли из директоров, снятие было жестокое. Представляю, как это трудно было перенести… И он простым артистом поехал на гастроли в Одессу и в Николаев, и чувствовал себя абсолютно свободным. Я помню, ко мне в Николаеве наша молодежь прибежала ночью: «Слушай, у тебя, говорят, коньяк есть, там Михаил Иванович Царев читает!» Он ночами тогда имел возможность читать молодым артистам, а читал он потрясающе. Бутылка коньяку стояла перед ним, никто ее не трогал, только Михаил Иванович. И вот на следующий день после такого художественного чтения, мы возвращались в Москву. Летело три человека, один из хора и два артиста, один из них был я. Молодые артисты, мы сидели в хвосте вместе с Михаилом Ивановичем. Было очень тяжело, мало того, еще какая-то девушка сидела, у нее не было места, и Царев посадил ее рядом. Молодой актер подошел еще в аэропорту и говорит ему: «Михаил Иванович, пива не хотите?» Утром, в семь часов. Он говорит: «Почему пива?» — «А что?» — «Можно и коньяк». Этот актер взял коньяк, и вот мы летели в хвосте, нас так болтало! Михаил Иванович был уже не первой молодости, но дорогу переносил бодро, смеялся, у него смех раскатистый такой был, пил этот коньяк, и по наиву мы его спросили: «Михаил Иванович…» А в то время в театре было очень много конфликтов, уже после Михаила Ивановича из театра ушли Ильинский и Бабочкин, которые выступали в свое время против Царева очень мощно и сильно. А потом оказалось, что удар по Цареву рикошетом пришелся и по ним… Они не могли работать с новым директором и ушли из театра. И мы спросили: «Михаил Иванович! — (вроде как на свободе — наш брат артист) — Вот что бы вы сделали, как поступили бы с Бабочкиным и Ильинским?..» Он ответил: «Я бы вернул стариков…» Мы прилетели. В аэропорту Внуково его встречали какие-то люди. Это был сентябрь, мы ушли в отпуск, я даже не знал этих людей, они были из ВТО. Короче говоря, в сентябре он опять был назначен художественным руководителем, и через несколько дней вышел первый приказ: «Просить вернуться в театр Б.А.Бабочкина и И.В.Ильинского». Вот это у меня осталось в жизни, эта история для меня — как лакмусовая бумажка.
Он острил прекрасно, тонко, не мстительно. Помню, мы летим спецрейсом на гастроли в Монголию. Самолет качается, потом сломался мотор, было выпито все, что можно, бензин уже начали. Один наш замечательный артист, старый, очень уважаемый, гулял в этом самолете очень мощно. В Красноярске была посадка, нам дали подышать воздухом. И вот, когда вывалился этот старейший артист, Царев сказал: «В его годы завязывают…» Не могу забыть!
Михаил Иванович если дружил, то дружил надолго. Пузанков у нас был, зав. репертуарным управлением… И вот один из артистов пришел к нему и сказал: «Артист N пьет в уборной». А этот N был такой мягкий человек, плюшевая игрушка, у него диабет был, ну, пил он… И он наверху сидел, будучи уже старейшим заслуженным артистом, там у него была своя уборная, он там выпивал и спал. Короче говоря, сообщают Пузанкову: «Сейчас же доложите Михаилу Ивановичу, что там пьет N!» Пузанков тоже неглупый был человек и любил выпить. Он звонит и при этом товарище говорит: «Михаил Иванович, тут пришел ко мне такой-то и говорит, что N пьяный, пьет в уборной!» — «Да? Ну, сейчас я посмотрю…» А Пузанков был другом N. И понял слово «посмотрю…» Царев медленной своей походкой пошел до лифта. А режиссерское управление возле лифта. Пузанков тем временем поднялся, сказал N, и того уже не было в гримерке! И когда Царев туда пришел – а, где, что? – нету…
И когда N уже совсем попался, его разбирали на партийном бюро, я присутствовал, я был комсомолец. Его разнесли в пух и прах. Он сидел, он был всех цветов нашего флага, то синий, то белый, то красный…. Я думаю: он умрет, невозможно это вынести. А Царев неподвижно сидел, все два часа. И потом сказали: «Михаил Иванович, как вы скажете, так и будет». Все думали: ну все, увольнение, это абсолютно точно. Он начал: «Вы, старейший артист…Как вы посмели… Как вы могли…» — прекрасно говорил речь, так душевно. Я чувствую, что N худеет на глазах… «Я предлагаю: выговор». Даже без занесения в личное дело! И N заплакал! Таких историй очень много, их все знают, и это не придумано, это не сказка.
У всех нас, кто работает в Малом театре, уже стало поговоркой такое выражение Михаила Ивановича: что бы ни происходило, и радости и горести, он обязательно, после маленькой паузы, говорил: «Вперёд!» И сегодня, когда мы объявляем распределение на новый спектакль или открываем новый сезон, то в конце всегда делаем такую паузу, а потом произносим слово: «Вперед!». И вспоминаем Михаила Ивановича…
16.11.2003
Подробнее
Во главе национального достояния «Мне никогда не хотелось сыграть современника», — утверждает художественный руководитель Малого театра артист Юрий Соломин. Соломину первым удалось сыграть царского офицера как человека интеллигентного.
Во главе национального достояния
«Мне никогда не хотелось сыграть современника», — утверждает художественный руководитель Малого театра артист Юрий Соломин. Соломину первым удалось сыграть царского офицера как человека интеллигентного.
«Мне никогда не хотелось сыграть современника», — утверждает художественный руководитель Малого театра артист Юрий Соломин. Соломину первым удалось сыграть царского офицера как человека интеллигентного.
Во главе национального достояния
«Мне никогда не хотелось сыграть современника», — утверждает художественный руководитель Малого театра артист Юрий Соломин. Соломину первым удалось сыграть царского офицера как человека интеллигентного. После его исполнения роли последнего русского царя — человека с мягким голосом и несуетными манерами, покорного судьбе, но духовно не сломленного («...И Аз воздам», Малый театр), — стало возможным свободно обсуждать проблемы канонизации Николая II, до того чаще поминаемого как Кровавый. Известный своей принципиальностью и, по мнению многих, имеющий достаточно оснований не любить нынешнюю власть, Юрий Соломин тем не менее никогда не примыкал к оппозиционным «платформам». Юрий Мефодьевич Соломин родился 18 июня 1935 г. в Чите. В 1957 г. окончил Театральное училище имени М.С.Щепкина, принят в Малый театр, где работает по сей день. В театре сыграл Хлестакова, царя Федора, Сирано, Николая II, Войницкого, Тригорина и другие роли. С 1960 г. преподает в Училище имени Щепкина. Лауреат Государственной премии РСФСР имени братьев Васильевых (1971), 1-й премии КГБ за роль полковника Славина в телефильме «ТАСС уполномочен заявить...» (1985). Народный артист СССР. В 1988 г. становится художественным руководителем Малого театра. В 1990-1992 гг. — министр культуры РФ. В связи с этой должностью и прежде сыгранной актером ролью капитана Кольцова в фильме «Адъютант его превосходительства» в те годы ходила шутка, что Соломину удалось сыграть не только роль адъютанта, но также и «его превосходительства». Среди наиболее известных киноролей — Арсеньев в фильме Куросавы «Дерсу Узала», Телегин («Хождение по мукам»), Трактирщик («Обыкновенное чудо»).
- ВЫ СЛИШКОМ редко встречаетесь с журналистами, чтобы можно было отказаться от первого простого вопроса: откуда вы родом, Юрий Мефодьевич?
- На свет я появился в Чите, в 35-м. Отец и мать у меня были учителя музыки, оба поступали в консерваторию в Ленинграде и были приняты: отец по классу дирижирования и скрипки, а мама как вокалистка. Но мама получила осложнение после болезни и оглохла на одно ухо. Она вернулась в Читу, за ней поехал и отец, оставив учебу. И вот вдвоем остались с незаконченным высшим, хотя среднее образование получили в той же Чите. Оба были театралами, в городе действовал очень даже неплохой театр: во время войны туда выехало много видных актеров. Иван Александрович Любезнов рассказывал мне, что в Чите работала группа артистов из Театра сатиры и он в том числе. Родители занимались с детьми всю жизнь, прежде всего в Доме пионеров, через который я тоже прошел и благодарю судьбу, что общался с интересными ребятами. Не все из них стали артистами, но вышли оттуда и замечательные медики, и космические специалисты, достигшие высот в своем деле. Жизнь была тихая, это был тихий город. Я бы сказал, что в нем бродила старая культура: в Чите хватало сосланных туда людей, не со времен декабристов, конечно, а много позже. И это были образованные люди. Ох, если бы, как сегодня, я все это понимал тогда по-настоящему... Что сформировать поколение — это очень важно для дальнейших всяких дел.
У меня были очень хорошие учителя, начиная с моей первой учительницы, которая не оставляла нас на протяжении всех 10 лет обучения в школе. Мы поддерживали с нею связь через все десятилетия. Год назад она была жива, но уехала из Читы, я потерял ее след, где-то она в Новосибирске. Удивительно талантливый человек. Расскажу один эпизод. Я уже был артистом, приехал в Читу после первого года работы в театре и пришел к ней в школу. У нее был тогда, по-моему, 4-й класс. Зашел к ней на урок, она сказала: «Юра, посиди, посмотри на эту девочку и на этого мальчика». Я говорю: хорошо. Потом она мне рассказывает историю, которая произошла зимой. «Вхожу, — говорит, — в класс и чувствую: что-то стряслось, глаза у всех горят... И вдруг эта девочка встает и говорит: «Наталья Павловна, мне Вова Петров написал любовное письмо». Класс раскололся. Смотрю на Вову Петрова, у него вот-вот сердце разорвется, а девчоночка несет письмо и отдает мне. Что делать? Беру письмо: написано сердцем, хоть и коряво. Машинально взяла карандаш, начала исправлять, а сама думаю: как мне быть, потому что все ждут моей реакции. Говорю: написано грамотно, по русскому ставлю «4», а по литературе «5». Инцидент был снят». О ней можно рассказывать много. Мне везло на учителей. А знаете, чем был смотр художественной самодеятельности в таких небольших городах, как Чита? Это был праздник в городе. Болели родители, как за футбольную команду: за 4-ю школу, за 5-ю и т.д. Сколько людей участвовало в нем! И прежде всего родители шили костюмы, до отказа заполняли Дом офицеров, в котором обычно проходил смотр. Все это я вспоминаю с удовольствием, потому что дало мне возможность проверить себя и поверить в себя. Мои родители были, разумеется, в эпицентре этих смотров. Поэтому куда бы я не приходил и не приезжал, всюду вспоминали Зинаиду Ананьевну и Мефодия Викторовича. Приятно, что это не забывается. Естественно, семья была малообеспеченная. Плюс еще к тому приняла на себя все тяготы тех времен... Я только в конце 80-х узнал подробности заключения деда. Где он был с 37-го года, мы не знали: был «без права переписки». Оказывается, практически как забрали его, так его и не стало. Узнали об этом в 49-м, а до этого надеялись, что жив.
- А за что вашего деда посадили?
- За то, что сидел в 1905 году, за то, что сидел после.
Протоколы его допросов были напечатаны в газете «Забайкальский рабочий», а потом в «Совершенно секретно» и в газете «Щит и меч». Ни на один вопрос, какие ему были заданы, он не ответил положительно. И деда не стало. А я всю жизнь помню: мне около трех лет, какой-то праздник и дед — как в кадре из кино. Я все время сомневался, думал, что в кино это где-то видел или нафантазировал, как маленький ребенок выходит из двери в длинной рубашке, то бишь я, навстречу деду... И только в конце 80-х узнаю, что его арестовали 30 декабря. Да, был праздник, я теперь абсолютно верю: все, что помню, — не кино, не моя выдумка. Поэтому я со своей внучкой разговариваю очень серьезно: она все понимает, все запомнит. Семья на себе испытала многое: и из дома выселяли, и всегда жили в одной комнате, лишь перед самой смертью отец получил в Чите квартиру. Отца в городе знали, был он фигурой весьма заметной. Да и обладал он даром общительности. Любил кутнуть. (Смеется).
- Когда вы навсегда покинули Читу?
- В 1953-м. Закончил школу и сразу же отправил в Училище имени Щепкина все документы, не сделав даже никаких копий. Почему в Щепкинское училище? Когда-то увидел фильм «Малый театр и его мастера». Он был снят к 125-летию театра. Фильм потряс меня. Там показывали и училище, и преподавателей. Я все это хорошо запомнил и через несколько лет отправил все документы в Москву. Мать очень не хотела, чтобы я пошел в артисты. Очень. Хотела, чтобы я стал хирургом. А отец поддерживал меня. Он даже поехал со мной в Москву: отец подрабатывал в Доме культуры железнодорожников, и ему предоставили бесплатный билет. Кстати, и мне тоже. Особых денег в семье не было. А здесь случилось непредвиденное: у него все украли — документы, обратные железнодорожные билеты, партбилет (он потом всю жизнь мучился, его все вызывали и что-то выясняли). Да, все было украдено в скверике у Большого театра. Он обычно ждал там меня, пока я сдавал экзамены. К этому моменту я прошел два тура. Сидели мы с ним в скверике, горевали и думали: как быть и что делать? Билеты на обратную дорогу ему все же выписали. Встретил он какого-то знакомого на Ярославском вокзале, ходили вместе к железнодорожному начальству, звонили в Читу. Быстро прислали подтверждение. Курс в училище тогда набирала Вера Николаевна Пашенная. Я к ней поступал. Не знаю, как сложилось бы все дальше, если бы не отец и его сакраментальная фраза. Он сказал: «Иди к Пашенной, расскажи, что с нами случилось. Если она тебя берет, то пусть берет. Если нет, поедем обратно в Читу». Я был тихим парнем, хотя и вырос во дворе, и всякое бывало. Послушался отца и пошел. На мое счастье Вера Николаевна оказалась в институте. Секретарь Адель Яковлевна (потом она работала у Царева в театре), женщина солидная, всегда с папиросой, спрашивает:
«Что тебе, деточка?» — «Мне бы Веру Николаевну...». И она вызвала Веру Николаевну. Пашенная вышла: «Кто меня спрашивает?» Я ей все рассказал и, как отец меня учил, добавил: «Если берете, то берите, или я уеду в Читу». Она подумала и ответила: «Оставайся».Я отношусь к ней трепетно. Она никого не баловала. Теперь-то я понимаю, что Вера Николаевна относилась ко мне неплохо все четыре года, которые я учился. И уже после ее смерти, где-то в 70-е, 80-е, стал узнавать подробности о себе от людей (от Бондарчука, от Анненского, у которого я снялся в первом фильме, — оказывается, она меня рекомендовала ему). Спрашивал Бондарчука, — я пробовался у него в «Войне и мире»: каким образом он узнал обо мне? Сергей Федорович говорит: «Вера Николаевна...» И вот через годы и десятилетия (а ее не стало в 62-м) начинаешь узнавать, как много другой человек сделал для тебя... Очень многим она помогала. Я начал с ее легкой руки.
- Когда вы стали художественным руководителем, то, говорят, довольно болезненно реагировали на критику, звонили в редакции, пытались отвечать на какие-то недоброжелательные рецензии. Каково сегодня ваше отношение к критике, к отрицательным рецензиям и неэтичным, на ваш взгляд, высказываниям по адресу Малого театра?
- Конечно, это у меня прошло. Потому что понял, что всем надо жить, зарабатывать деньги. У критиков тоже дети. Сегодня, как мне представляется, нужна либо клубничка с клюквочкой, либо какие-то острые моменты, которые вызывали бы читательский интерес — положительный или отрицательный. Я успокоился, а тогда все только начиналось. И если бы лично обо мне написали, скажем: «Соломин плохой артист», — наверное, я поплакался бы дома в жилетку жены, услышал в ответ, что я хороший, и успокоился бы. Но задевали-то Малый театр и, на мой взгляд, задевали несправедливо, недостойно и неблагородно. Помните, в частности, такое: «Вышел указ президента о Малом театре и прачечных». Можно ли так писать? Во-первых, это неуважение к президенту, во-вторых, я не против прачечных, но при чем тут они? Подтекст этой фразы вряд ли необходимо пояснять. Естественно, это и побуждало меня в свое время реагировать таким образом. Я был и неопытным, и наивным, да и сама профессия поощряла идти на контакты с журналистами. Но вот однажды опубликовали мое интервью, которого я не давал, был всего лишь краткий разговор по телефону, вырвали из контекста несколько фраз, придали им другой смысл и поссорили меня с разными людьми; с тех пор я стал осторожен. Когда-то, еще в старые времена, я не понимал, почему немало актеров не хочет давать интервью и т.п. Много лет назад я снимался в фильме Калатозова «Красная палатка». Съемки шли в Италии. Провести вечер с нами приехала из Швейцарии Брижит Бардо. Пригласила нашу труппу к себе на виллу. Очень удивила нас тогда охрана этой виллы. Но ее ведь постоянно преследовали журналисты... И как преследовали! Как высмеивали!
- Юрий Мефодьевич, в середине прошлого века была популярна эпиграмма на театральных критиков:
«Свежим воздухом дыши
Без особенных претензий.
Если глуп, так не пиши,
А особенно рецензий».
- Я не против критики, даже самой острой (смеется). Важно, чтобы она тешила не только нескольких друзей этого критика. Которые посмеются и скажут: «Ну ты и дал, молодец». А для чего это? Говоря словами Станиславского, я не вижу «сквозной темы». Поэтому, честно говоря, особо и не читаю. Приятно, когда тебя хвалят, а когда бранят, два дня чувствуешь себя не в духе... Это чеховские слова...
Расскажу об одном случае. Какая-то журналистка, как мне рассказывали потом, начинающая, походя лягнула однажды нашу молодую актрису за ее «говор». Пожалуй, он у нее есть — еле уловимый, сибирский. Но он у каждого есть, у меня тоже. Но рецензентка намекнула на «хохлацкий говор». Актриса не могла несколько дней работать. Если бы актриса плохо играла, если бы у нее не было сердца, если бы зрительный зал ей не аплодировал и не плакал, тогда бы я первый сказал, что тут что-то не то. Но ведь этого нет. А то, что говор, — ничего страшного, пройдет. Да и говора-то, повторяю, нет, есть небольшой акцент. Но тогда давайте Джигарханяна критиковать, еще кое-кого...
- Вы стали художественным руководителем еще в советские годы.
Была другая экономическая ситуация. А сегодня никто не хочет быть даже главным режиссером. Говорят, в Москве нет ни одного главного режиссера моложе 50 лет. Некоторым предлагали — не хотят. Никто не хочет брать на себя такую ответственность. Скажите, не жалеете ли вы, что такую большую часть жизни отнимает у вас «художественное руководство»?
- Вы затронули мое самое больное место. Разумеется, мне прежде всего хочется играть, поскольку я артист. С годами роли уходят. Их очень много, ох, как много ушло за эти почти 10 лет. Естественно, мне хотелось бы спокойно работать в театре, принимать цветы от зрителей, а не оставаться здесь после спектакля решать различные вопросы. Конечно, я имел бы меньше врагов и среди критиков, и среди вышестоящих организаций. Когда я был только артистом, когда я только снимался и играл, обо мне хорошо писали и говорили. Но как только ты становишься человеком, за спиной которого стоит еще шестьсот, то естественно, что либо ты ведущий и отвечаешь за всех, либо ты выскочка. Я горжусь, что меня выбрал коллектив. Это первый раз за всю 200-летнюю историю нашего театра. Меня сначала выбрали председателем художественного совета, а потом — художественным руководителем. И тут же я распустил художественный совет (смеется). Почему? Я тогда честно сказал: если выбираете, если доверяете, то никакой художественный совет не нужен. Если будет плохо, выберите другого. Это было в 1989 году. Я уже тогда думал несколько иными категориями. Например, не мог понять — и заявлял об этом и в Министерстве культуры СССР, и в других инстанциях: почему в России не может быть национального театра?
Мне хотелось, чтобы в России был такой театр и, естественно, Малый. Наш театр когда-то имел статус императорского, я шел от него, но слово «императорский» нельзя было тогда произносить, поэтому я говорил о национальном театре. Я не мог понять, почему во всех республиках были национальные театры. Так они и назывались. А у нас в России... у нас даже своего ЦК партии не было, российской Академии наук не было. Я и тогда недоумевал, почему мы должны ставить современные пьесы, если их нет. Зачем нас заставлять делать это? В этом кабинете заседал художественный совет, и я был его членом от молодежи. Удивлялся, когда великие артисты, давая интервью, говорили, что им так хочется сыграть современника. А мне никогда не хотелось сыграть современника. Я и есть свой современник, живу в Бескудникове, езжу на троллейбусе. Мне это неинтересно. Если вдруг появляется сильная пьеса на современную тему, то, безусловно, это другое дело, а ставить нечто современное, лишь бы только оставить... Сейчас многие забыли, сколько театров в те годы выскочили на этом. Я, повторяю, не мог понять и постоянно спрашивал: «А почему нельзя классику?» И эта мечта стала осуществляться, когда в 1989 году мы решили, что на этой сцене будем ставить только классические вещи. Для этого у нас обширный портфель — русская и западная классика. Пожалуйста, выбирай любое. Были бы средства, режиссеры и актеры. С тех пор, за 10 лет, мы очистили репертуар. Похоже, начался какой-то новый этап в жизни Малого. Не хочу утверждать, что с этого момента мы делаем все только по-новому. Ничего подобного. В театре всегда шло какое-то обновление. Просто на моих коллег и меня выпало время, когда можно было сделать это. Единственный спектакль, который мы поставили вне этих рамок, — а я считаю, что это тоже классика — «Пир победителей» Солженицына.
- Почему спектакль быстро сошел? Как государственник, как патриот Солженицын должен быть близок вам. Премьера прошла успешно...
- Он не быстро сошел. Три года достаточный срок. Добавьте к этому замены некоторых актеров и тому подобное. За спектаклем надо было следить, надо вводить актеров, как только начинают делать ему инъекции, он становится неживым, а Борис Морозов пошел на повышение в Театр Российской Армии.
- Говорят, Морозов долго ждал, что ему предложат место главного режиссера. Но не дождался и ушел в Театр Российской Армии. У вас так и нет главного режиссера. Это принципиальная позиция — не иметь в Малом главного режиссера?
- Не хотел бы касаться некоторых подробностей, но все не так.
С Борисом мы в хороших отношениях. Ему было сказано: «Боря, подожди чуточку, совсем немножко». Почему? Вы знаете, что такое художественный руководитель? Это человек, отвечающий за репертуар и за все. Чтобы стабилизировать театр, надо было открывать двери в разные инстанции, чего он не смог сделать. Все условия для его работы — и вы наверняка можете знать это — были предоставлены. И материально, и по всем другим статьям он был выше других режиссеров, заслуженных деятелей, а он тогда еще не имел звания. Другие тоже ставили удачные, хорошие спектакли, но ему был предоставлен более широкий плацдарм для деятельности. Это о чем-то говорит? Слухи, которые ходят, неверны. И ушел он не поэтому. А вот почему, — вы уже с ним говорите.
- Было время, когда в Малом работали не только Морозов, но и Борис Львов-Анохин, и Леонид Хейфец. Все — сильные режиссеры. Нынешние уступают им. Вы считаете, что сильная режиссура не нужна Малому? И достаточно просто развести актеров, дать им свободу для творческого самовыражения?
- Это в корне неправильная позиция критики. Речь идет о так называемой актерской режиссуре. Я ее представитель. Также могу назвать представителей актерской режиссуры: это Станиславский, Мейерхольд, Вахтангов, Вивьен, Завадский, Рубен Симонов, Олег Ефремов, Галина Волчек, Игорь Горбачев... Не было бы таких режиссеров никогда, если бы каждый из них не был бы прежде актером. Любую профессию нужно знать. Доверят ли полостную операцию врачу, который только-только со студенческой скамьи? Нет, он должен «попахать», он должен изучить, что это такое. А режиссеры, закончив определенный институт сразу после школы или после какого-либо вуза, считают, что они все знают. Я категорически против этого. Почему-то на Западе эта проблема никого не волнует. И никто не против того, чтобы актер, если он захотел и может, ставил спектакль. Никто ведь не хочет ставить плохо.
Это — надуманная проблема. У того же Виталия Иванова несколько лет идет прекрасный спектакль «Волки и овцы». Спектакль «держит» стоимость билетов, зритель идет на него. А кто в конечном итоге определяет успех спектакля — зрители или два-три критика? У нас был прекрасный артист Владиславский Владимир Александрович. Он был когда-то провинциальным актером, потом работал у Корша. Когда мы с ним играли в филиале, он все время заходил в кассу, и я как-то тоже зашел, чтобы купить билеты. И вот Владиславский говорит мне:«Деточка, Корш всегда заходил в кассу и спрашивал: «Как у вас сегодня?» Корш понимал, кто определяет успех спектакля, — зритель. Для кого мы работаем, елки-палки?!» Я, наверное, скоро заговорю другими словами... Почему мне доказывают, что она, критика, понимает, а три миллиона человек не понимают? Потому что те закончили определенный институт? Поймите, я не злой. Мне хочется иногда выйти на улицу и крикнуть: «Вы что, не понимаете, что пилите сук, на котором сидите?» Я с голоду не умру. Меня прокормит зритель. Это я вам точно говорю. Хотите со мной на рынок пойти? С меня денег не берут. Я в рыночной экономике давно. Когда я еще снимался 20-30 лет назад, уже тогда мы были в рыночной экономике: либо я соглашался на ставку 16-50, либо нахально говорил: «Нет, дайте мне 25». И мне давали. Вот и все. Рыночной экономикой нас не запугать. Нас — это большую группу прежде всего московских и ленинградских актеров. У нас же сейчас раздаются ярлыки: этот режиссер поднимается, а другой — нет. У нас 30 лет работают в Малом Иванов и Бейлис. Ставили спектакли Ильинский, Любезнов, Доронин, Жаров. Не буду всех перечислять. Кому-то не нравится Бейлис. Допустим, фамилия кому-то не нравится. Но Иванов-то... И у того и у другого спектакли идут десятками лет. Напишите, допустим, что это плохо потому-то и потому-то, без концепции и так далее. Концепция, конечно, необходима. Но именно через актера идет восприятие всех этих концепций. Согласен с Константином Сергеевичем, что режиссер должен умереть в артисте. Режиссер должен быть прежде всего доброжелательным педагогом. Актер чувствует все: не так посмотришь, не так закуришь. И сутки будет ходить и думать: что-то не так. А оказывается, у режиссера просто желудок болел. Борис Андреевич Бабочкин на репетиции иногда садился боком к сцене и все лицо закрывал ладонью. «Что-то не так?» — спрашивали его. «Да нет, все так». Но артист сутки переживает. Как только артист прорывается и становится независимым, он артист. А когда из нас лепят... Я против того, чтобы артист был материалом для лепки. Против.
- Малый театр действительно не носит официального звания национального. Но исторически в СССР — а теперь в России — существовали и существуют два национальных театра, две театральные школы — школа Малого и школа Художественного. Казалось, рассчитанный на долгие годы жизни, Художественный театр, как нам кажется, довольно быстро прошел свою историю. Разделился надвое, в год своего столетия четыре с лишним месяца не играет. А Малый театр, пережив тоталитарную систему, сохранил свои великие традиции. В чем секрет такой жизнестойкости?
- На мой взгляд, единственный национальный театр был, есть и будет — Малый театр. Второго национального театра быть не может. Это нечто другое. Почему выжил? Потому что существует определенная традиция и школа. Вы знаете, что Станиславский ходил в Малый. Учился у его актеров. Великий человек, я к нему отношусь с огромным уважением. Впрочем как и к актерам из других театров. Но не могу не вспомнить и Михаила Ивановича Царева, а это был хитрый человек, дипломат. Было время, когда требовали обновлять театры и сокращать коллективы на 25 процентов. Все делали это. Царев ни одного человека не убрал из театра по этим постановлениям. Вот тут стоял стол, заседал совет, и в самом конце, когда уже все расходились, председатель спрашивал (изображает председателя и Царева и их манеру говорить): «Есть еще одно предписание из министерства, но трудно... 25 процентов... надо, так сказать, на конкурс. Ну, как мы, Михаил Иванович? Может быть, подождем?» «Хорошо, подождем», — отвечал Михаил Иванович. И так тянулось годами. Не буду перечислять всех режиссеров. К примеру, тот же Леонид Хейфец. Когда ему было очень плохо и в Театре Советской Армии у него был очень сложный момент, его взял под свое крыло Малый театр под руководством Царева. Когда Леонид Варпаховский пришел из мест не столь отдаленных и мыкался, его взял Малый театр. И он стал тем Варпаховским, которого мы знаем и уважаем. Когда Львов-Анохин пришел в Малый театр, этому тоже предшествовали разные сложности, и он многие годы не ставил, а только писал. Кто его пригрел? Царев, Малый театр. Свои лучшие работы, особенно за последний год, Львов-Анохин поставил здесь... Это все забывают почему-то. Я не слышал, чтобы кто-то был уволен тогда за пьянство. Это не анекдот, а правда: сюда, в этот кабинет, приходили и говорили: «Михаил Иванович, там на четвертом этаже пьют — тот-то и тот-то». «Да, — вскрикивал Царев, — безобразие!» И в присутствии посетителя снимал трубку и звонил: «Александр Егорович, — а это зав. труппой, его близкий друг, — какое там у вас безобразие? Пьют!» И называл по фамилиям. «Я сейчас иду туда, прекратите это!». Царев знал, что Александр Егорович на 100 метров ближе к «этому безобразию», что он добежит и предупредит артистов. Царев шел, разгневанный, к уборной, открывал, а там никого нет. Это же все поступки. Царев всегда говорил (изображает Царева): «Малый театр — корабль большой. Пока мы его развернем направо, все изменится. Пока — налево, то... Поэтому мы идем вперед». Он не поворачивался ни направо, ни налево, шел своим курсом и по возможности что-то ставил. Или, наоборот, не ставил пьесы, которые навязывались ему. Я еще застал, когда «не рекомендовали». Сейчас, правда, это любят делать демократы. Мне «не рекомендовали» и Солженицына ставить.
Да, при Цареве ставилось и «рекомендованное». А кто не ставил? Назовите мне хотя бы один театр из самых известнейших сегодня, который бы не ставил пьес о том времени и о себе. Причем они ставили больше и получали премии. Ведь давали за лучшее произведение того времени. Нахватали тогда. А мы ставили как можно хуже. И званий лауреатов за это не получали. ...У нас в театре существует это — «вперед». Все наши собрания я заканчиваю словами: «Вперед!» Лучше и больше не скажешь.
- У Ахматовой есть стихи: «И мы сохраним тебя, русская речь, великое русское слово». Написано в начале войны, когда действительно нависла опасность. Сейчас эта опасность другая, но не менее страшная. Малый театр, кажется, единственное место, где так говорят по-русски, так посылают реплику в зал и можно услышать такое качество речи. Как вам удается сохранять эти традиции, как вы учите?
- Вы практически и ответили на вопрос: учим. В училище преподают актеры и педагоги, которые его и заканчивали, которые работали с актерами, ставшими славой нашей театральной истории. Разве можно было сказать в то время, что русская речь плоха в других театрах? Она была на отличном уровне. А потом с появлением сленгов, жаргонов в драматургии и с увлечением театров этой драматургией все стало как бы наоборот. Я не мог понять, почему это происходит. Вот посмотрите в американских фильмах: там самые что ни на есть звезды так говорят, что запятую слышно. Немцы, французы, итальянцы — любят свою речь. А нас почему-то приучили не любить. Артистов нашего театра, помню, критиковали: «В Малом театре они все кричат». Но разве я сейчас кричу? Ничего подобного, я могу сутки так разговаривать. Я просто как собака натасканная. Меня выучили так.
Послушайте, какая музыка в любой фразе Островского, ее произнести-то сейчас одно удовольствие. Или Чехова возьмите. Какое построение фразы! Раньше их речь была эталоном во всех театрах. Помню, Доронин говорил: «У меня хрипатый голос, у меня в голосе должна быть биография»(смеется). Чем хрипатей, тем больше биография... Кстати, не такой уж хрипатый был у него голос. Эталон в театрах пропал. Почему у нас он еще задержался? Потому что в художественном совете была Гоголева, Ильинский... Кто лучше Ильинского читал? Вот вам и эталон. Любезнов. Кто лучше Любезнова читал на эстраде басни? Это же классика. Эталон передавался Гоголевой от Пашенной, Пашенной от Ермоловой. Кто-то может сказать: но сегодня у вас мало таких величин или даже совсем нет. Пройдет 40 лет, и эталоном будут называть артистов, которые живут и работают на сцене Малого театра. Благодарю за вопрос: он очень важный.
- На вступительных экзаменах в Щепкинское этот фактор, наверное, учитывается...
- Все начинается со школы. И, естественно, мы за этим следим.
Кто присутствует сейчас на сдаче экзаменов у нас? Панкова Татьяна Петровна. Кто в России говорит лучше, чем Панкова? Нету. Самойлов Евгений Валерьянович с прекрасной речью. Вот почему они у нас председатели экзаменационной комиссии. Н.А.Анненков, которому сейчас 98 лет, еще год назад заходил и начинал пояснять, как нужно выстраивать фразу, чтобы был смысл: «Не надо, Юра, выдавать темперамент. Смыслово надо фразу эту построить. Она же написана у Островского». В училище, где я тоже работаю, студенты самостоятельно делают монологи из русской и западной драматургии. Из «Электры», «Федры», «Сида» — это монологи, которые не может произнести человек, если у него проблемы с дыханием и речевым аппаратом. Конечно, можно произнести и еле слышно, медленно: «Ах, сын мой...» Это, пожалуй, можно было бы даже назвать современным решением. Но авторы этого не писали. Я за экологию драматургии. Я за сохранение того, что было написано Островским, Фонвизиным, Грибоедовым, Достоевским, Чеховым. Да, языковое загрязнение приобретает чудовищные масштабы. Если с детства тебя на поставили правильно на ноги, не научили, то беда. Все надо делать со школы. Имею в виду школу не театральную, а общеобразовательную. Когда я мальчишкой приехал сюда поступать и читал стихи, меня спрашивали: «Еще можете?» Конечно, мог, в школе учили — и Пушкина, и Лермонтова, и Тургенева... Сейчас этого нет. Так вправе ли требовать от детей, чтобы они говорили правильно?
- Юрий Мефодьевич, конечно, можно сохранять русскую речь, стараться от поколения к поколению передавать живое слово и очистить репертуар, оставив в нем только классику, но от того, что происходит в мире, за этим окном, вы никогда и ничем не отгородитесь. Душа-то болит подчас, верно?
- Болит. И не подчас, а подолгу.
- Почему и от чего?
- Мы не плачемся. У всех положение тяжелое, потому что мы бюджетники. Два года практически содержим весь дом. Из бюджета получаем только на зарплату. Нам не додали за два года большие деньги. Я говорю в министерстве: вот вы заседаете, принимаете бюджет, беседуете с министром финансов, так решите точно, на сколько зарубите — на 50%, на 30%, на 70%. Но то, что положено, те же 10%, отдайте нам, потому что мы не шараш-монтаж, не какая-то частная лавочка, мы же имеем статус национального достояния. Почему, например, милиция у нас при входе? Отвинчивали и уносили уникальнейшие бра, а это все надо сохранить. Два года не идут деньги на ремонт здания, на выпуски спектаклей, на оплату воды, канализацию, охрану... У меня и сейчас лежит письмо, в котором нас в последний раз предупреждают...
В жизни я часто повторял: «Хочу работать в хорошем театре, хочу работать в хороших спектаклях, у хороших режиссеров». Теперь я говорю: «Хочу жить в хорошей стране. Для этого у нас все есть». В прошлые годы я нередко приезжал в Читу, встречался с друзьями. Один из них — он занимал видный пост в области — почему-то таскал меня по лагерям. В один лагерь приехали, там висит красивая стенгазета «Они мешают нам жить!» (смеется). Так вот просто: «Они мешают нам жить». Я не могу понять, почему нельзя убрать всех этих людей, которые мешают жить. Убежден, их можно убрать, и так, чтобы не переводить с одной должности на другую, из одного министерства в другое, потому что там они так же будут мешать нам жить. Надо решать цивилизованно, но твердо. К сожалению, у нас сплошные перестановки. К чему это привело? К цинизму, черному юмору. Это все даже вылилось в анекдотическую программу на телевидении. Талантливую, безусловно. Но сколько можно находиться под пятой городничего в гоголевском «Ревизоре». «Над кем смеетесь? Над собой смеетесь». Мы все время над собой смеемся. Хуже того, у нас в последнее время появилась отвратительная черта — унизить себя.
- Ну вы же со сцены в «Царе Федоре» произносите удивительно современные слова: «Мое такое разуменье шурин: Нам делать так, чтоб на Руси у нас Привольней было жить, чем у чужих; Так незачем от нас и бегать будет». Но бегают и до сих пор. Не от такой ли жизни и все негативные качества, о которых вы говорите?
- Значит, что-то непривольно. То есть, может быть, и привольно, но не тем людям.
- Как вы сами чувствуете, что мы за последние десять лет потеряли, а что приобрели?
- В двух словах: приобрели свободу. Что потеряли? (Долгая пауза.) Гордость. Мы были гордый народ, я имею в виду все народы, населяющие Россию. Да, у нас многого не было. Плохого хватало, и я не хотел бы, чтобы все это вернулось. Но и не хотел бы, чтобы продолжалось то, что мы имеем сегодня. Замечаю, что дети уже другие. С самого раннего возраста идет расслоение людей. Не знаю, как по другим профессиям, но вот уже третий год в театральные вузы стремятся поступить все больше юношей и девушек, хотя наплыв и меньше, чем 10-15 лет назад. Но кто не приезжает? Не приезжает Дальний Восток, не приезжает Восточная Сибирь, отдаленные районы. Денег нет. Говорят: «Есть талант, он везде пробьется». Не согласен. Сейчас не пробьется. Таланту надо всегда помогать, а сегодня — тем более. Когда-то мне помогала Вера Николаевна Пашенная, другие актеры. Помогали советом, говорили: «Деточка, тебе надо бы это поправить, а это сделать вот так-то». Когда в 65-м году я вышел в роли Хлестакова, Городничего играл Ильинский, Почтмейстера — Бабочкин, Землянику — Хохряков, Ляпкина — Владиславский. Все они мне помогали. Конечно, такое окружение тащило меня. И та же Гоголева, и Царев — они всем помогали. Я человек мягкий, но ершистый. С Михаилом Ивановичем Царевым все время находился в оппозиции. Но когда возникал вопрос, кому помочь с квартирой, он говорил: «Соломину». Я неверующий человек. Но мне хочется быть верующим. Верю, что что-то есть. Очень хочется верить, что за добро воздастся, а за зло накажется.
1996 год.
«Мне никогда не хотелось сыграть современника», — утверждает художественный руководитель Малого театра артист Юрий Соломин. Соломину первым удалось сыграть царского офицера как человека интеллигентного. После его исполнения роли последнего русского царя — человека с мягким голосом и несуетными манерами, покорного судьбе, но духовно не сломленного («...И Аз воздам», Малый театр), — стало возможным свободно обсуждать проблемы канонизации Николая II, до того чаще поминаемого как Кровавый. Известный своей принципиальностью и, по мнению многих, имеющий достаточно оснований не любить нынешнюю власть, Юрий Соломин тем не менее никогда не примыкал к оппозиционным «платформам». Юрий Мефодьевич Соломин родился 18 июня 1935 г. в Чите. В 1957 г. окончил Театральное училище имени М.С.Щепкина, принят в Малый театр, где работает по сей день. В театре сыграл Хлестакова, царя Федора, Сирано, Николая II, Войницкого, Тригорина и другие роли. С 1960 г. преподает в Училище имени Щепкина. Лауреат Государственной премии РСФСР имени братьев Васильевых (1971), 1-й премии КГБ за роль полковника Славина в телефильме «ТАСС уполномочен заявить...» (1985). Народный артист СССР. В 1988 г. становится художественным руководителем Малого театра. В 1990-1992 гг. — министр культуры РФ. В связи с этой должностью и прежде сыгранной актером ролью капитана Кольцова в фильме «Адъютант его превосходительства» в те годы ходила шутка, что Соломину удалось сыграть не только роль адъютанта, но также и «его превосходительства». Среди наиболее известных киноролей — Арсеньев в фильме Куросавы «Дерсу Узала», Телегин («Хождение по мукам»), Трактирщик («Обыкновенное чудо»).
- ВЫ СЛИШКОМ редко встречаетесь с журналистами, чтобы можно было отказаться от первого простого вопроса: откуда вы родом, Юрий Мефодьевич?
- На свет я появился в Чите, в 35-м. Отец и мать у меня были учителя музыки, оба поступали в консерваторию в Ленинграде и были приняты: отец по классу дирижирования и скрипки, а мама как вокалистка. Но мама получила осложнение после болезни и оглохла на одно ухо. Она вернулась в Читу, за ней поехал и отец, оставив учебу. И вот вдвоем остались с незаконченным высшим, хотя среднее образование получили в той же Чите. Оба были театралами, в городе действовал очень даже неплохой театр: во время войны туда выехало много видных актеров. Иван Александрович Любезнов рассказывал мне, что в Чите работала группа артистов из Театра сатиры и он в том числе. Родители занимались с детьми всю жизнь, прежде всего в Доме пионеров, через который я тоже прошел и благодарю судьбу, что общался с интересными ребятами. Не все из них стали артистами, но вышли оттуда и замечательные медики, и космические специалисты, достигшие высот в своем деле. Жизнь была тихая, это был тихий город. Я бы сказал, что в нем бродила старая культура: в Чите хватало сосланных туда людей, не со времен декабристов, конечно, а много позже. И это были образованные люди. Ох, если бы, как сегодня, я все это понимал тогда по-настоящему... Что сформировать поколение — это очень важно для дальнейших всяких дел.
У меня были очень хорошие учителя, начиная с моей первой учительницы, которая не оставляла нас на протяжении всех 10 лет обучения в школе. Мы поддерживали с нею связь через все десятилетия. Год назад она была жива, но уехала из Читы, я потерял ее след, где-то она в Новосибирске. Удивительно талантливый человек. Расскажу один эпизод. Я уже был артистом, приехал в Читу после первого года работы в театре и пришел к ней в школу. У нее был тогда, по-моему, 4-й класс. Зашел к ней на урок, она сказала: «Юра, посиди, посмотри на эту девочку и на этого мальчика». Я говорю: хорошо. Потом она мне рассказывает историю, которая произошла зимой. «Вхожу, — говорит, — в класс и чувствую: что-то стряслось, глаза у всех горят... И вдруг эта девочка встает и говорит: «Наталья Павловна, мне Вова Петров написал любовное письмо». Класс раскололся. Смотрю на Вову Петрова, у него вот-вот сердце разорвется, а девчоночка несет письмо и отдает мне. Что делать? Беру письмо: написано сердцем, хоть и коряво. Машинально взяла карандаш, начала исправлять, а сама думаю: как мне быть, потому что все ждут моей реакции. Говорю: написано грамотно, по русскому ставлю «4», а по литературе «5». Инцидент был снят». О ней можно рассказывать много. Мне везло на учителей. А знаете, чем был смотр художественной самодеятельности в таких небольших городах, как Чита? Это был праздник в городе. Болели родители, как за футбольную команду: за 4-ю школу, за 5-ю и т.д. Сколько людей участвовало в нем! И прежде всего родители шили костюмы, до отказа заполняли Дом офицеров, в котором обычно проходил смотр. Все это я вспоминаю с удовольствием, потому что дало мне возможность проверить себя и поверить в себя. Мои родители были, разумеется, в эпицентре этих смотров. Поэтому куда бы я не приходил и не приезжал, всюду вспоминали Зинаиду Ананьевну и Мефодия Викторовича. Приятно, что это не забывается. Естественно, семья была малообеспеченная. Плюс еще к тому приняла на себя все тяготы тех времен... Я только в конце 80-х узнал подробности заключения деда. Где он был с 37-го года, мы не знали: был «без права переписки». Оказывается, практически как забрали его, так его и не стало. Узнали об этом в 49-м, а до этого надеялись, что жив.
- А за что вашего деда посадили?
- За то, что сидел в 1905 году, за то, что сидел после.
Протоколы его допросов были напечатаны в газете «Забайкальский рабочий», а потом в «Совершенно секретно» и в газете «Щит и меч». Ни на один вопрос, какие ему были заданы, он не ответил положительно. И деда не стало. А я всю жизнь помню: мне около трех лет, какой-то праздник и дед — как в кадре из кино. Я все время сомневался, думал, что в кино это где-то видел или нафантазировал, как маленький ребенок выходит из двери в длинной рубашке, то бишь я, навстречу деду... И только в конце 80-х узнаю, что его арестовали 30 декабря. Да, был праздник, я теперь абсолютно верю: все, что помню, — не кино, не моя выдумка. Поэтому я со своей внучкой разговариваю очень серьезно: она все понимает, все запомнит. Семья на себе испытала многое: и из дома выселяли, и всегда жили в одной комнате, лишь перед самой смертью отец получил в Чите квартиру. Отца в городе знали, был он фигурой весьма заметной. Да и обладал он даром общительности. Любил кутнуть. (Смеется).
- Когда вы навсегда покинули Читу?
- В 1953-м. Закончил школу и сразу же отправил в Училище имени Щепкина все документы, не сделав даже никаких копий. Почему в Щепкинское училище? Когда-то увидел фильм «Малый театр и его мастера». Он был снят к 125-летию театра. Фильм потряс меня. Там показывали и училище, и преподавателей. Я все это хорошо запомнил и через несколько лет отправил все документы в Москву. Мать очень не хотела, чтобы я пошел в артисты. Очень. Хотела, чтобы я стал хирургом. А отец поддерживал меня. Он даже поехал со мной в Москву: отец подрабатывал в Доме культуры железнодорожников, и ему предоставили бесплатный билет. Кстати, и мне тоже. Особых денег в семье не было. А здесь случилось непредвиденное: у него все украли — документы, обратные железнодорожные билеты, партбилет (он потом всю жизнь мучился, его все вызывали и что-то выясняли). Да, все было украдено в скверике у Большого театра. Он обычно ждал там меня, пока я сдавал экзамены. К этому моменту я прошел два тура. Сидели мы с ним в скверике, горевали и думали: как быть и что делать? Билеты на обратную дорогу ему все же выписали. Встретил он какого-то знакомого на Ярославском вокзале, ходили вместе к железнодорожному начальству, звонили в Читу. Быстро прислали подтверждение. Курс в училище тогда набирала Вера Николаевна Пашенная. Я к ней поступал. Не знаю, как сложилось бы все дальше, если бы не отец и его сакраментальная фраза. Он сказал: «Иди к Пашенной, расскажи, что с нами случилось. Если она тебя берет, то пусть берет. Если нет, поедем обратно в Читу». Я был тихим парнем, хотя и вырос во дворе, и всякое бывало. Послушался отца и пошел. На мое счастье Вера Николаевна оказалась в институте. Секретарь Адель Яковлевна (потом она работала у Царева в театре), женщина солидная, всегда с папиросой, спрашивает:
«Что тебе, деточка?» — «Мне бы Веру Николаевну...». И она вызвала Веру Николаевну. Пашенная вышла: «Кто меня спрашивает?» Я ей все рассказал и, как отец меня учил, добавил: «Если берете, то берите, или я уеду в Читу». Она подумала и ответила: «Оставайся».Я отношусь к ней трепетно. Она никого не баловала. Теперь-то я понимаю, что Вера Николаевна относилась ко мне неплохо все четыре года, которые я учился. И уже после ее смерти, где-то в 70-е, 80-е, стал узнавать подробности о себе от людей (от Бондарчука, от Анненского, у которого я снялся в первом фильме, — оказывается, она меня рекомендовала ему). Спрашивал Бондарчука, — я пробовался у него в «Войне и мире»: каким образом он узнал обо мне? Сергей Федорович говорит: «Вера Николаевна...» И вот через годы и десятилетия (а ее не стало в 62-м) начинаешь узнавать, как много другой человек сделал для тебя... Очень многим она помогала. Я начал с ее легкой руки.
- Когда вы стали художественным руководителем, то, говорят, довольно болезненно реагировали на критику, звонили в редакции, пытались отвечать на какие-то недоброжелательные рецензии. Каково сегодня ваше отношение к критике, к отрицательным рецензиям и неэтичным, на ваш взгляд, высказываниям по адресу Малого театра?
- Конечно, это у меня прошло. Потому что понял, что всем надо жить, зарабатывать деньги. У критиков тоже дети. Сегодня, как мне представляется, нужна либо клубничка с клюквочкой, либо какие-то острые моменты, которые вызывали бы читательский интерес — положительный или отрицательный. Я успокоился, а тогда все только начиналось. И если бы лично обо мне написали, скажем: «Соломин плохой артист», — наверное, я поплакался бы дома в жилетку жены, услышал в ответ, что я хороший, и успокоился бы. Но задевали-то Малый театр и, на мой взгляд, задевали несправедливо, недостойно и неблагородно. Помните, в частности, такое: «Вышел указ президента о Малом театре и прачечных». Можно ли так писать? Во-первых, это неуважение к президенту, во-вторых, я не против прачечных, но при чем тут они? Подтекст этой фразы вряд ли необходимо пояснять. Естественно, это и побуждало меня в свое время реагировать таким образом. Я был и неопытным, и наивным, да и сама профессия поощряла идти на контакты с журналистами. Но вот однажды опубликовали мое интервью, которого я не давал, был всего лишь краткий разговор по телефону, вырвали из контекста несколько фраз, придали им другой смысл и поссорили меня с разными людьми; с тех пор я стал осторожен. Когда-то, еще в старые времена, я не понимал, почему немало актеров не хочет давать интервью и т.п. Много лет назад я снимался в фильме Калатозова «Красная палатка». Съемки шли в Италии. Провести вечер с нами приехала из Швейцарии Брижит Бардо. Пригласила нашу труппу к себе на виллу. Очень удивила нас тогда охрана этой виллы. Но ее ведь постоянно преследовали журналисты... И как преследовали! Как высмеивали!
- Юрий Мефодьевич, в середине прошлого века была популярна эпиграмма на театральных критиков:
«Свежим воздухом дыши
Без особенных претензий.
Если глуп, так не пиши,
А особенно рецензий».
- Я не против критики, даже самой острой (смеется). Важно, чтобы она тешила не только нескольких друзей этого критика. Которые посмеются и скажут: «Ну ты и дал, молодец». А для чего это? Говоря словами Станиславского, я не вижу «сквозной темы». Поэтому, честно говоря, особо и не читаю. Приятно, когда тебя хвалят, а когда бранят, два дня чувствуешь себя не в духе... Это чеховские слова...
Расскажу об одном случае. Какая-то журналистка, как мне рассказывали потом, начинающая, походя лягнула однажды нашу молодую актрису за ее «говор». Пожалуй, он у нее есть — еле уловимый, сибирский. Но он у каждого есть, у меня тоже. Но рецензентка намекнула на «хохлацкий говор». Актриса не могла несколько дней работать. Если бы актриса плохо играла, если бы у нее не было сердца, если бы зрительный зал ей не аплодировал и не плакал, тогда бы я первый сказал, что тут что-то не то. Но ведь этого нет. А то, что говор, — ничего страшного, пройдет. Да и говора-то, повторяю, нет, есть небольшой акцент. Но тогда давайте Джигарханяна критиковать, еще кое-кого...
- Вы стали художественным руководителем еще в советские годы.
Была другая экономическая ситуация. А сегодня никто не хочет быть даже главным режиссером. Говорят, в Москве нет ни одного главного режиссера моложе 50 лет. Некоторым предлагали — не хотят. Никто не хочет брать на себя такую ответственность. Скажите, не жалеете ли вы, что такую большую часть жизни отнимает у вас «художественное руководство»?
- Вы затронули мое самое больное место. Разумеется, мне прежде всего хочется играть, поскольку я артист. С годами роли уходят. Их очень много, ох, как много ушло за эти почти 10 лет. Естественно, мне хотелось бы спокойно работать в театре, принимать цветы от зрителей, а не оставаться здесь после спектакля решать различные вопросы. Конечно, я имел бы меньше врагов и среди критиков, и среди вышестоящих организаций. Когда я был только артистом, когда я только снимался и играл, обо мне хорошо писали и говорили. Но как только ты становишься человеком, за спиной которого стоит еще шестьсот, то естественно, что либо ты ведущий и отвечаешь за всех, либо ты выскочка. Я горжусь, что меня выбрал коллектив. Это первый раз за всю 200-летнюю историю нашего театра. Меня сначала выбрали председателем художественного совета, а потом — художественным руководителем. И тут же я распустил художественный совет (смеется). Почему? Я тогда честно сказал: если выбираете, если доверяете, то никакой художественный совет не нужен. Если будет плохо, выберите другого. Это было в 1989 году. Я уже тогда думал несколько иными категориями. Например, не мог понять — и заявлял об этом и в Министерстве культуры СССР, и в других инстанциях: почему в России не может быть национального театра?
Мне хотелось, чтобы в России был такой театр и, естественно, Малый. Наш театр когда-то имел статус императорского, я шел от него, но слово «императорский» нельзя было тогда произносить, поэтому я говорил о национальном театре. Я не мог понять, почему во всех республиках были национальные театры. Так они и назывались. А у нас в России... у нас даже своего ЦК партии не было, российской Академии наук не было. Я и тогда недоумевал, почему мы должны ставить современные пьесы, если их нет. Зачем нас заставлять делать это? В этом кабинете заседал художественный совет, и я был его членом от молодежи. Удивлялся, когда великие артисты, давая интервью, говорили, что им так хочется сыграть современника. А мне никогда не хотелось сыграть современника. Я и есть свой современник, живу в Бескудникове, езжу на троллейбусе. Мне это неинтересно. Если вдруг появляется сильная пьеса на современную тему, то, безусловно, это другое дело, а ставить нечто современное, лишь бы только оставить... Сейчас многие забыли, сколько театров в те годы выскочили на этом. Я, повторяю, не мог понять и постоянно спрашивал: «А почему нельзя классику?» И эта мечта стала осуществляться, когда в 1989 году мы решили, что на этой сцене будем ставить только классические вещи. Для этого у нас обширный портфель — русская и западная классика. Пожалуйста, выбирай любое. Были бы средства, режиссеры и актеры. С тех пор, за 10 лет, мы очистили репертуар. Похоже, начался какой-то новый этап в жизни Малого. Не хочу утверждать, что с этого момента мы делаем все только по-новому. Ничего подобного. В театре всегда шло какое-то обновление. Просто на моих коллег и меня выпало время, когда можно было сделать это. Единственный спектакль, который мы поставили вне этих рамок, — а я считаю, что это тоже классика — «Пир победителей» Солженицына.
- Почему спектакль быстро сошел? Как государственник, как патриот Солженицын должен быть близок вам. Премьера прошла успешно...
- Он не быстро сошел. Три года достаточный срок. Добавьте к этому замены некоторых актеров и тому подобное. За спектаклем надо было следить, надо вводить актеров, как только начинают делать ему инъекции, он становится неживым, а Борис Морозов пошел на повышение в Театр Российской Армии.
- Говорят, Морозов долго ждал, что ему предложат место главного режиссера. Но не дождался и ушел в Театр Российской Армии. У вас так и нет главного режиссера. Это принципиальная позиция — не иметь в Малом главного режиссера?
- Не хотел бы касаться некоторых подробностей, но все не так.
С Борисом мы в хороших отношениях. Ему было сказано: «Боря, подожди чуточку, совсем немножко». Почему? Вы знаете, что такое художественный руководитель? Это человек, отвечающий за репертуар и за все. Чтобы стабилизировать театр, надо было открывать двери в разные инстанции, чего он не смог сделать. Все условия для его работы — и вы наверняка можете знать это — были предоставлены. И материально, и по всем другим статьям он был выше других режиссеров, заслуженных деятелей, а он тогда еще не имел звания. Другие тоже ставили удачные, хорошие спектакли, но ему был предоставлен более широкий плацдарм для деятельности. Это о чем-то говорит? Слухи, которые ходят, неверны. И ушел он не поэтому. А вот почему, — вы уже с ним говорите.
- Было время, когда в Малом работали не только Морозов, но и Борис Львов-Анохин, и Леонид Хейфец. Все — сильные режиссеры. Нынешние уступают им. Вы считаете, что сильная режиссура не нужна Малому? И достаточно просто развести актеров, дать им свободу для творческого самовыражения?
- Это в корне неправильная позиция критики. Речь идет о так называемой актерской режиссуре. Я ее представитель. Также могу назвать представителей актерской режиссуры: это Станиславский, Мейерхольд, Вахтангов, Вивьен, Завадский, Рубен Симонов, Олег Ефремов, Галина Волчек, Игорь Горбачев... Не было бы таких режиссеров никогда, если бы каждый из них не был бы прежде актером. Любую профессию нужно знать. Доверят ли полостную операцию врачу, который только-только со студенческой скамьи? Нет, он должен «попахать», он должен изучить, что это такое. А режиссеры, закончив определенный институт сразу после школы или после какого-либо вуза, считают, что они все знают. Я категорически против этого. Почему-то на Западе эта проблема никого не волнует. И никто не против того, чтобы актер, если он захотел и может, ставил спектакль. Никто ведь не хочет ставить плохо.
Это — надуманная проблема. У того же Виталия Иванова несколько лет идет прекрасный спектакль «Волки и овцы». Спектакль «держит» стоимость билетов, зритель идет на него. А кто в конечном итоге определяет успех спектакля — зрители или два-три критика? У нас был прекрасный артист Владиславский Владимир Александрович. Он был когда-то провинциальным актером, потом работал у Корша. Когда мы с ним играли в филиале, он все время заходил в кассу, и я как-то тоже зашел, чтобы купить билеты. И вот Владиславский говорит мне:«Деточка, Корш всегда заходил в кассу и спрашивал: «Как у вас сегодня?» Корш понимал, кто определяет успех спектакля, — зритель. Для кого мы работаем, елки-палки?!» Я, наверное, скоро заговорю другими словами... Почему мне доказывают, что она, критика, понимает, а три миллиона человек не понимают? Потому что те закончили определенный институт? Поймите, я не злой. Мне хочется иногда выйти на улицу и крикнуть: «Вы что, не понимаете, что пилите сук, на котором сидите?» Я с голоду не умру. Меня прокормит зритель. Это я вам точно говорю. Хотите со мной на рынок пойти? С меня денег не берут. Я в рыночной экономике давно. Когда я еще снимался 20-30 лет назад, уже тогда мы были в рыночной экономике: либо я соглашался на ставку 16-50, либо нахально говорил: «Нет, дайте мне 25». И мне давали. Вот и все. Рыночной экономикой нас не запугать. Нас — это большую группу прежде всего московских и ленинградских актеров. У нас же сейчас раздаются ярлыки: этот режиссер поднимается, а другой — нет. У нас 30 лет работают в Малом Иванов и Бейлис. Ставили спектакли Ильинский, Любезнов, Доронин, Жаров. Не буду всех перечислять. Кому-то не нравится Бейлис. Допустим, фамилия кому-то не нравится. Но Иванов-то... И у того и у другого спектакли идут десятками лет. Напишите, допустим, что это плохо потому-то и потому-то, без концепции и так далее. Концепция, конечно, необходима. Но именно через актера идет восприятие всех этих концепций. Согласен с Константином Сергеевичем, что режиссер должен умереть в артисте. Режиссер должен быть прежде всего доброжелательным педагогом. Актер чувствует все: не так посмотришь, не так закуришь. И сутки будет ходить и думать: что-то не так. А оказывается, у режиссера просто желудок болел. Борис Андреевич Бабочкин на репетиции иногда садился боком к сцене и все лицо закрывал ладонью. «Что-то не так?» — спрашивали его. «Да нет, все так». Но артист сутки переживает. Как только артист прорывается и становится независимым, он артист. А когда из нас лепят... Я против того, чтобы артист был материалом для лепки. Против.
- Малый театр действительно не носит официального звания национального. Но исторически в СССР — а теперь в России — существовали и существуют два национальных театра, две театральные школы — школа Малого и школа Художественного. Казалось, рассчитанный на долгие годы жизни, Художественный театр, как нам кажется, довольно быстро прошел свою историю. Разделился надвое, в год своего столетия четыре с лишним месяца не играет. А Малый театр, пережив тоталитарную систему, сохранил свои великие традиции. В чем секрет такой жизнестойкости?
- На мой взгляд, единственный национальный театр был, есть и будет — Малый театр. Второго национального театра быть не может. Это нечто другое. Почему выжил? Потому что существует определенная традиция и школа. Вы знаете, что Станиславский ходил в Малый. Учился у его актеров. Великий человек, я к нему отношусь с огромным уважением. Впрочем как и к актерам из других театров. Но не могу не вспомнить и Михаила Ивановича Царева, а это был хитрый человек, дипломат. Было время, когда требовали обновлять театры и сокращать коллективы на 25 процентов. Все делали это. Царев ни одного человека не убрал из театра по этим постановлениям. Вот тут стоял стол, заседал совет, и в самом конце, когда уже все расходились, председатель спрашивал (изображает председателя и Царева и их манеру говорить): «Есть еще одно предписание из министерства, но трудно... 25 процентов... надо, так сказать, на конкурс. Ну, как мы, Михаил Иванович? Может быть, подождем?» «Хорошо, подождем», — отвечал Михаил Иванович. И так тянулось годами. Не буду перечислять всех режиссеров. К примеру, тот же Леонид Хейфец. Когда ему было очень плохо и в Театре Советской Армии у него был очень сложный момент, его взял под свое крыло Малый театр под руководством Царева. Когда Леонид Варпаховский пришел из мест не столь отдаленных и мыкался, его взял Малый театр. И он стал тем Варпаховским, которого мы знаем и уважаем. Когда Львов-Анохин пришел в Малый театр, этому тоже предшествовали разные сложности, и он многие годы не ставил, а только писал. Кто его пригрел? Царев, Малый театр. Свои лучшие работы, особенно за последний год, Львов-Анохин поставил здесь... Это все забывают почему-то. Я не слышал, чтобы кто-то был уволен тогда за пьянство. Это не анекдот, а правда: сюда, в этот кабинет, приходили и говорили: «Михаил Иванович, там на четвертом этаже пьют — тот-то и тот-то». «Да, — вскрикивал Царев, — безобразие!» И в присутствии посетителя снимал трубку и звонил: «Александр Егорович, — а это зав. труппой, его близкий друг, — какое там у вас безобразие? Пьют!» И называл по фамилиям. «Я сейчас иду туда, прекратите это!». Царев знал, что Александр Егорович на 100 метров ближе к «этому безобразию», что он добежит и предупредит артистов. Царев шел, разгневанный, к уборной, открывал, а там никого нет. Это же все поступки. Царев всегда говорил (изображает Царева): «Малый театр — корабль большой. Пока мы его развернем направо, все изменится. Пока — налево, то... Поэтому мы идем вперед». Он не поворачивался ни направо, ни налево, шел своим курсом и по возможности что-то ставил. Или, наоборот, не ставил пьесы, которые навязывались ему. Я еще застал, когда «не рекомендовали». Сейчас, правда, это любят делать демократы. Мне «не рекомендовали» и Солженицына ставить.
Да, при Цареве ставилось и «рекомендованное». А кто не ставил? Назовите мне хотя бы один театр из самых известнейших сегодня, который бы не ставил пьес о том времени и о себе. Причем они ставили больше и получали премии. Ведь давали за лучшее произведение того времени. Нахватали тогда. А мы ставили как можно хуже. И званий лауреатов за это не получали. ...У нас в театре существует это — «вперед». Все наши собрания я заканчиваю словами: «Вперед!» Лучше и больше не скажешь.
- У Ахматовой есть стихи: «И мы сохраним тебя, русская речь, великое русское слово». Написано в начале войны, когда действительно нависла опасность. Сейчас эта опасность другая, но не менее страшная. Малый театр, кажется, единственное место, где так говорят по-русски, так посылают реплику в зал и можно услышать такое качество речи. Как вам удается сохранять эти традиции, как вы учите?
- Вы практически и ответили на вопрос: учим. В училище преподают актеры и педагоги, которые его и заканчивали, которые работали с актерами, ставшими славой нашей театральной истории. Разве можно было сказать в то время, что русская речь плоха в других театрах? Она была на отличном уровне. А потом с появлением сленгов, жаргонов в драматургии и с увлечением театров этой драматургией все стало как бы наоборот. Я не мог понять, почему это происходит. Вот посмотрите в американских фильмах: там самые что ни на есть звезды так говорят, что запятую слышно. Немцы, французы, итальянцы — любят свою речь. А нас почему-то приучили не любить. Артистов нашего театра, помню, критиковали: «В Малом театре они все кричат». Но разве я сейчас кричу? Ничего подобного, я могу сутки так разговаривать. Я просто как собака натасканная. Меня выучили так.
Послушайте, какая музыка в любой фразе Островского, ее произнести-то сейчас одно удовольствие. Или Чехова возьмите. Какое построение фразы! Раньше их речь была эталоном во всех театрах. Помню, Доронин говорил: «У меня хрипатый голос, у меня в голосе должна быть биография»(смеется). Чем хрипатей, тем больше биография... Кстати, не такой уж хрипатый был у него голос. Эталон в театрах пропал. Почему у нас он еще задержался? Потому что в художественном совете была Гоголева, Ильинский... Кто лучше Ильинского читал? Вот вам и эталон. Любезнов. Кто лучше Любезнова читал на эстраде басни? Это же классика. Эталон передавался Гоголевой от Пашенной, Пашенной от Ермоловой. Кто-то может сказать: но сегодня у вас мало таких величин или даже совсем нет. Пройдет 40 лет, и эталоном будут называть артистов, которые живут и работают на сцене Малого театра. Благодарю за вопрос: он очень важный.
- На вступительных экзаменах в Щепкинское этот фактор, наверное, учитывается...
- Все начинается со школы. И, естественно, мы за этим следим.
Кто присутствует сейчас на сдаче экзаменов у нас? Панкова Татьяна Петровна. Кто в России говорит лучше, чем Панкова? Нету. Самойлов Евгений Валерьянович с прекрасной речью. Вот почему они у нас председатели экзаменационной комиссии. Н.А.Анненков, которому сейчас 98 лет, еще год назад заходил и начинал пояснять, как нужно выстраивать фразу, чтобы был смысл: «Не надо, Юра, выдавать темперамент. Смыслово надо фразу эту построить. Она же написана у Островского». В училище, где я тоже работаю, студенты самостоятельно делают монологи из русской и западной драматургии. Из «Электры», «Федры», «Сида» — это монологи, которые не может произнести человек, если у него проблемы с дыханием и речевым аппаратом. Конечно, можно произнести и еле слышно, медленно: «Ах, сын мой...» Это, пожалуй, можно было бы даже назвать современным решением. Но авторы этого не писали. Я за экологию драматургии. Я за сохранение того, что было написано Островским, Фонвизиным, Грибоедовым, Достоевским, Чеховым. Да, языковое загрязнение приобретает чудовищные масштабы. Если с детства тебя на поставили правильно на ноги, не научили, то беда. Все надо делать со школы. Имею в виду школу не театральную, а общеобразовательную. Когда я мальчишкой приехал сюда поступать и читал стихи, меня спрашивали: «Еще можете?» Конечно, мог, в школе учили — и Пушкина, и Лермонтова, и Тургенева... Сейчас этого нет. Так вправе ли требовать от детей, чтобы они говорили правильно?
- Юрий Мефодьевич, конечно, можно сохранять русскую речь, стараться от поколения к поколению передавать живое слово и очистить репертуар, оставив в нем только классику, но от того, что происходит в мире, за этим окном, вы никогда и ничем не отгородитесь. Душа-то болит подчас, верно?
- Болит. И не подчас, а подолгу.
- Почему и от чего?
- Мы не плачемся. У всех положение тяжелое, потому что мы бюджетники. Два года практически содержим весь дом. Из бюджета получаем только на зарплату. Нам не додали за два года большие деньги. Я говорю в министерстве: вот вы заседаете, принимаете бюджет, беседуете с министром финансов, так решите точно, на сколько зарубите — на 50%, на 30%, на 70%. Но то, что положено, те же 10%, отдайте нам, потому что мы не шараш-монтаж, не какая-то частная лавочка, мы же имеем статус национального достояния. Почему, например, милиция у нас при входе? Отвинчивали и уносили уникальнейшие бра, а это все надо сохранить. Два года не идут деньги на ремонт здания, на выпуски спектаклей, на оплату воды, канализацию, охрану... У меня и сейчас лежит письмо, в котором нас в последний раз предупреждают...
В жизни я часто повторял: «Хочу работать в хорошем театре, хочу работать в хороших спектаклях, у хороших режиссеров». Теперь я говорю: «Хочу жить в хорошей стране. Для этого у нас все есть». В прошлые годы я нередко приезжал в Читу, встречался с друзьями. Один из них — он занимал видный пост в области — почему-то таскал меня по лагерям. В один лагерь приехали, там висит красивая стенгазета «Они мешают нам жить!» (смеется). Так вот просто: «Они мешают нам жить». Я не могу понять, почему нельзя убрать всех этих людей, которые мешают жить. Убежден, их можно убрать, и так, чтобы не переводить с одной должности на другую, из одного министерства в другое, потому что там они так же будут мешать нам жить. Надо решать цивилизованно, но твердо. К сожалению, у нас сплошные перестановки. К чему это привело? К цинизму, черному юмору. Это все даже вылилось в анекдотическую программу на телевидении. Талантливую, безусловно. Но сколько можно находиться под пятой городничего в гоголевском «Ревизоре». «Над кем смеетесь? Над собой смеетесь». Мы все время над собой смеемся. Хуже того, у нас в последнее время появилась отвратительная черта — унизить себя.
- Ну вы же со сцены в «Царе Федоре» произносите удивительно современные слова: «Мое такое разуменье шурин: Нам делать так, чтоб на Руси у нас Привольней было жить, чем у чужих; Так незачем от нас и бегать будет». Но бегают и до сих пор. Не от такой ли жизни и все негативные качества, о которых вы говорите?
- Значит, что-то непривольно. То есть, может быть, и привольно, но не тем людям.
- Как вы сами чувствуете, что мы за последние десять лет потеряли, а что приобрели?
- В двух словах: приобрели свободу. Что потеряли? (Долгая пауза.) Гордость. Мы были гордый народ, я имею в виду все народы, населяющие Россию. Да, у нас многого не было. Плохого хватало, и я не хотел бы, чтобы все это вернулось. Но и не хотел бы, чтобы продолжалось то, что мы имеем сегодня. Замечаю, что дети уже другие. С самого раннего возраста идет расслоение людей. Не знаю, как по другим профессиям, но вот уже третий год в театральные вузы стремятся поступить все больше юношей и девушек, хотя наплыв и меньше, чем 10-15 лет назад. Но кто не приезжает? Не приезжает Дальний Восток, не приезжает Восточная Сибирь, отдаленные районы. Денег нет. Говорят: «Есть талант, он везде пробьется». Не согласен. Сейчас не пробьется. Таланту надо всегда помогать, а сегодня — тем более. Когда-то мне помогала Вера Николаевна Пашенная, другие актеры. Помогали советом, говорили: «Деточка, тебе надо бы это поправить, а это сделать вот так-то». Когда в 65-м году я вышел в роли Хлестакова, Городничего играл Ильинский, Почтмейстера — Бабочкин, Землянику — Хохряков, Ляпкина — Владиславский. Все они мне помогали. Конечно, такое окружение тащило меня. И та же Гоголева, и Царев — они всем помогали. Я человек мягкий, но ершистый. С Михаилом Ивановичем Царевым все время находился в оппозиции. Но когда возникал вопрос, кому помочь с квартирой, он говорил: «Соломину». Я неверующий человек. Но мне хочется быть верующим. Верю, что что-то есть. Очень хочется верить, что за добро воздастся, а за зло накажется.
1996 год.
09.11.2003
Подробнее
СОЛОМИН МОЖЕТ И КАНКАН. В новом спектакле Малого театра его художественный руководитель поет и танцует вместе с молодыми актерами. Бытует мнение, что попасть в Малый относительно легко, поскольку в нем ставятся классические пьесы, а публика довол
СОЛОМИН МОЖЕТ И КАНКАН.
В новом спектакле Малого театра его художественный руководитель поет и танцует вместе с молодыми актерами.
Бытует мнение, что попасть в Малый относительно легко, поскольку в нем ставятся классические пьесы, а публика довольно равнодушна к ним. Но попробуйте купить билеты перед началом спектаклей — и вас постигнет неудача, не говоря уже о недавно состоявшейся премьере «Таинственного ящика».
В новом спектакле Малого театра его художественный руководитель поет и танцует вместе с молодыми актерами.
Бытует мнение, что попасть в Малый относительно легко, поскольку в нем ставятся классические пьесы, а публика довольно равнодушна к ним. Но попробуйте купить билеты перед началом спектаклей — и вас постигнет неудача, не говоря уже о недавно состоявшейся премьере «Таинственного ящика».
СОЛОМИН МОЖЕТ И КАНКАН.
В новом спектакле Малого театра его художественный руководитель поет и танцует вместе с молодыми актерами.
Бытует мнение, что попасть в Малый относительно легко, поскольку в нем ставятся классические пьесы, а публика довольно равнодушна к ним. Но попробуйте купить билеты перед началом спектаклей «Горе от ума», «Правда хорошо, а счастье лучше» — и вас постигнет неудача, не говоря уже о недавно состоявшейся премьере «Таинственного ящика». Перекупщики, почувствовав, что здесь можно хорошо заработать, продают билеты по полторы тысячи, и зрители — покупают.
Спрашивается, почему водевиль Петра Каратыгина, написанный в 1841 году, вдруг стал хитом сезона? Да хотя бы потому, что забытый всеми жанр водевиля сегодня может конкурировать с мюзиклами, наводнившими всю Москву. Ведь именно с водевилей начиналась в России история музыкальных спектаклей.
Однако Соломин поставил «Таинственный ящик» не ради того, чтобы попасть в модную струю. У него была совсем другая цель — доказать всем, сколь неисчерпаемы творческие кладовые русского театра, надо только не полениться открыть их.
В водевиле Каратыгина интрига закручивается вокруг некоего сундука с деньгами. Некий богач по фамилии Мерлюш оставил своим потомкам странное завещание: открыть сундук ровно через 100 лет — в день его смерти и... Толи старик под конец жизни совсем «сбрендил», то ли ему захотелось подразнить своих родственничков, только в этом завещании есть один весьма существенный пункт: тот, кто наденет его костюм башмачника и пройдется в нем по городу, тому и достанутся все деньги.
Среди наследников в кабинете нотариуса начинается форменный переполох, их возмущению нет предела. Как, скажем, барон де Ратиньер (Александр Ермаков) или редактор «самой моральной» газеты Дероше (Борис Клюев) могут обрядиться в лохмотья и выставить себя на посмешище перед горожанами? Такое немыслимо. Это, конечно бы, мог сделать бедный актер Сен-Феликс, ему не привыкать рядиться в шутов и, таким образом, позорить род Мерлюшей, но он «не врубается» в ситуацию. В момент раздела наследства его голова занята другим — немедленно найти 90 франков, чтобы их с дочерью не вышвырнули из гостиницы. В противном случае ему придется отказаться от ангажемента в новом театре. А это его последний шанс. В конце концов, он должен доказать всем и в первую очередь себе, что ему под силу не только роли с единственной репликой «кушать подано», но и шекспировские страсти.
Пожалуй, на этом стоит остановиться и не углубляться в сюжет спектакля, потому что главное в водевиле все-таки не сюжет, а КАК артисты его играют. Ведь не случайно из недр этого легковесного жанра возникли такие актерские амплуа, как инженю-кокет, наивный простак. Вот и Юрий Соломин не постеснялся сыграть старого чудака, зашиканного публикой провинциального актера, которому постоянно снится один и тот же сон, будто выходит он на поклон, а в него летят тухлые яйца. Зрителю, естественно, смешно, а актеру грустно, и чем больше он грустит, вздыхая, как большая печальная лошадь, тем сильнее веселится публика. А сколько теплоты и нежности в голосе Соломина, когда его герой, получив все-таки наследство, предается мечтаниям о собственном маленьком театре, где все актеры любят друг друга. В этом эмоциональном всплеске водевильного персонажа я ощутила и личный мотив художественного руководителя Малого театра, который держит на своих плечах такую махину... Поэтому, когда в финале спектакля, после виртуозно исполненного канкана простак Соломин обратился к публике и попросил ее не судить артистов слишком строго, то в этой реплике пронзительно-трогательно выразилось и его отношение к тем, кто каждый вечер выходит с ним на сцену.
И вновь звучала бравурная музыка, и вновь пышные юбки актрис взвивались, обнажая их стройные ножки, но это не выглядело пошло, — наоборот, красиво и по-русски лихо. Спектаклем «Таинственный ящик» Малый театр открыл, кажется, какую-то новую страницу своей жизни.
Любовь ЛЕБЕДИНА.
газета «Труд»
В новом спектакле Малого театра его художественный руководитель поет и танцует вместе с молодыми актерами.
Бытует мнение, что попасть в Малый относительно легко, поскольку в нем ставятся классические пьесы, а публика довольно равнодушна к ним. Но попробуйте купить билеты перед началом спектаклей «Горе от ума», «Правда хорошо, а счастье лучше» — и вас постигнет неудача, не говоря уже о недавно состоявшейся премьере «Таинственного ящика». Перекупщики, почувствовав, что здесь можно хорошо заработать, продают билеты по полторы тысячи, и зрители — покупают.
Спрашивается, почему водевиль Петра Каратыгина, написанный в 1841 году, вдруг стал хитом сезона? Да хотя бы потому, что забытый всеми жанр водевиля сегодня может конкурировать с мюзиклами, наводнившими всю Москву. Ведь именно с водевилей начиналась в России история музыкальных спектаклей.
Однако Соломин поставил «Таинственный ящик» не ради того, чтобы попасть в модную струю. У него была совсем другая цель — доказать всем, сколь неисчерпаемы творческие кладовые русского театра, надо только не полениться открыть их.
В водевиле Каратыгина интрига закручивается вокруг некоего сундука с деньгами. Некий богач по фамилии Мерлюш оставил своим потомкам странное завещание: открыть сундук ровно через 100 лет — в день его смерти и... Толи старик под конец жизни совсем «сбрендил», то ли ему захотелось подразнить своих родственничков, только в этом завещании есть один весьма существенный пункт: тот, кто наденет его костюм башмачника и пройдется в нем по городу, тому и достанутся все деньги.
Среди наследников в кабинете нотариуса начинается форменный переполох, их возмущению нет предела. Как, скажем, барон де Ратиньер (Александр Ермаков) или редактор «самой моральной» газеты Дероше (Борис Клюев) могут обрядиться в лохмотья и выставить себя на посмешище перед горожанами? Такое немыслимо. Это, конечно бы, мог сделать бедный актер Сен-Феликс, ему не привыкать рядиться в шутов и, таким образом, позорить род Мерлюшей, но он «не врубается» в ситуацию. В момент раздела наследства его голова занята другим — немедленно найти 90 франков, чтобы их с дочерью не вышвырнули из гостиницы. В противном случае ему придется отказаться от ангажемента в новом театре. А это его последний шанс. В конце концов, он должен доказать всем и в первую очередь себе, что ему под силу не только роли с единственной репликой «кушать подано», но и шекспировские страсти.
Пожалуй, на этом стоит остановиться и не углубляться в сюжет спектакля, потому что главное в водевиле все-таки не сюжет, а КАК артисты его играют. Ведь не случайно из недр этого легковесного жанра возникли такие актерские амплуа, как инженю-кокет, наивный простак. Вот и Юрий Соломин не постеснялся сыграть старого чудака, зашиканного публикой провинциального актера, которому постоянно снится один и тот же сон, будто выходит он на поклон, а в него летят тухлые яйца. Зрителю, естественно, смешно, а актеру грустно, и чем больше он грустит, вздыхая, как большая печальная лошадь, тем сильнее веселится публика. А сколько теплоты и нежности в голосе Соломина, когда его герой, получив все-таки наследство, предается мечтаниям о собственном маленьком театре, где все актеры любят друг друга. В этом эмоциональном всплеске водевильного персонажа я ощутила и личный мотив художественного руководителя Малого театра, который держит на своих плечах такую махину... Поэтому, когда в финале спектакля, после виртуозно исполненного канкана простак Соломин обратился к публике и попросил ее не судить артистов слишком строго, то в этой реплике пронзительно-трогательно выразилось и его отношение к тем, кто каждый вечер выходит с ним на сцену.
И вновь звучала бравурная музыка, и вновь пышные юбки актрис взвивались, обнажая их стройные ножки, но это не выглядело пошло, — наоборот, красиво и по-русски лихо. Спектаклем «Таинственный ящик» Малый театр открыл, кажется, какую-то новую страницу своей жизни.
Любовь ЛЕБЕДИНА.
газета «Труд»
10.07.2003
Подробнее
Юрий Соломин пока не стал миллионером. БОЛЬШИНСТВО столичных театров сегодня осваивает новое пространство современную русскую драматургию. И только Малый театр твердо выдерживает стиль его репертуар составлен исключительно из классики.
Юрий Соломин пока не стал миллионером.
БОЛЬШИНСТВО столичных театров сегодня осваивает новое пространство современную русскую драматургию. И только Малый театр твердо выдерживает стиль его репертуар составлен исключительно из классики.
БОЛЬШИНСТВО столичных театров сегодня осваивает новое пространство современную русскую драматургию. И только Малый театр твердо выдерживает стиль его репертуар составлен исключительно из классики.
Юрий Соломин пока не стал миллионером.
БОЛЬШИНСТВО столичных театров сегодня осваивает новое пространство современную русскую драматургию. И только Малый театр твердо выдерживает стиль его репертуар составлен исключительно из классики. Художественный руководитель Малого театра, народный артист СССР Юрий СОЛОМИН говорит, что это сознательная позиция.
- В 1988 г., когда я стал художественным руководителем Малого театра, сказал, что Россия, российское искусство заслужили право иметь национальный театр, коим Малый — так уж сложилось исторически — является. Поэтому основную сцену мы отдали классикам — Пушкину, Грибоедову, Чехову и т. д.
- Я не поленилась и посчитала: пьесы Островского сейчас идут в пяти столичных театрах. Почему он так «пришелся ко двору»?
- Потому что Островский серьезно занимался экономикой, работал при городских властях консультантом и знал все тонкости и интриги этого мира. Мы, ставя его пьесы в СССР, об этой сфере жизни имели весьма смутные представления. Одна из первых ролей, которую я получил в Малом театре, была роль Тишки в спектакле «Свои люди – сочтемся». И на репетиции к нам приходил доктор экономических наук и рассказывал, что такое закладная, проценты, долговая яма и пр. Артисты внимательно слушали. И ничего не понимали. В результате режиссер принял решение: все непонятные места вымарать. Теперь же фрагменты в пьесах Островского, завязанные на экономике, стали самым смешным, самым смотрибельным моментом спектаклей.
- Нужно ли театру обнажать болевые точки современности, как в свое время это делали «Современник», «Таганка»?
- И где сейчас «Таганка»? Театр, как мне кажется, — это нечто другое. Ведь для чего-то он был создан. На мой взгляд, театр, и не только русский, он всегда воспитывал. Театр — это момент той правды, которая необходима человеку. Когда церковь была запрещена в стране, люди находили отдушину в театре — и приходили именно на классику.
- В мире ставят нашу классику?
- А вы сомневаетесь? Временами — да.
- Я много лет довольно близко общался с Куросавой. Из того небольшого количества фильмов, которые он снял за свою жизнь, три были по русской классике: «Идиот», «На дне», «Дерсу Узала». Куросава говорил, что учился режиссуре на русской классике. Приехав в 1992 г. в Японию, я предложил Куросаве поставить спектакль у нас в театре. «Но я же никогда не ставил спектаклей», — возразил он. «Куросава-сан, но вы же Куросава! — ответил я. -Когда-то же надо сделать несделанное, это возможно! Многие великие кинорежиссеры ставили и спектакли, и оперы». Он задумался и спросил: «А что поставить?» — «Что хотите!» Он снова задумался и сказал: «Идиота». У меня не получился фильм, и я бы хотел исправить эту ошибку». К сожалению, этот проект так и не осуществился. Наша классика ценится очень высоко, потому что глубока. И наша школа театральная глубже. У западной театральной школы другая система. Там актеры могут играть «Гамлета» три месяца подряд. У наших же актеров отдача совсем другая. Когда был помоложе, антреприз еще не было и столичных актеров звали в провинциальные театры играть в местных постановках. Можете мне поверить, деньги за каждый спектакль по тем временам платили порядочные. По такому приглашению я приехал в Йошкар-Олу играть «Царя Федора Иоанновича». Заключаю договор, где значится, что должен сыграть пять спектаклей. Взмолился: «Я это не сыграю! Дайте два, потом перерыв — и еще два. А пять подряд никогда в жизни не смогу. Мне, конечно, очень нужны деньги, но играть такую роль с полной отдачей пять вечеров подряд — это выше человеческих сил». Знаете, как собака бывает натаскана на определенные вещи, так и нас учителя натаскивали на глубокую игру. Русская школа — это полная отдача, это сильные эмоции, ты должен оставить на сцене кусочек своего сердца.
- Россия театральная какое место занимает: первое, в серединке или тащится в хвосте?
- Знаете, я и артистам молодым, и студентам всегда говорю: «Ребята, никогда не соревнуйтесь ни с кем — это не спорт. Как бы вам ни говорили, что кто-то играет лучше, — нет! Ты можешь сыграть только так. И ни один человек в мире так, как ты, это не сыграет». А впереди мы или не впереди, не знаю.
- Неужели вы сами никогда никому не завидовали?
- Бывает, завидую. Недавно посмотрел в театре у Райкина «Контрабас». Дико понравилось! Никогда обычно не беру автографов у коллег, а тут даже позвонил. Потому что невозможно было не сказать, как он играл. Ты сидишь в зале и понимаешь: «Правильно он играет, правильно!» Но это зависть совершенно другая.
- Деньги — одна из основных тем не только у классиков, но и во всей нашей жизни. С вашей точки зрения, деньги — это награда или головная боль?
- К этому отношусь очень легко. К счастью. Не могу сказать, что я миллионер, — еще нет. (Смеется.) Всегда работал, зарабатывал, мне никто не помогал. Родители были небогатые совсем, поскольку служили работниками культуры — именно работниками, а не деятелями культуры — в провинции. Я никогда не канючил: «А-а, купите мне велосипед». Почему-то всегда понимал, что нет у них лишних денег. Теперь, когда деньги у меня есть, я их не считаю. Снявшись в первый раз в кино, получил большой гонорар и решил сделать сюрприз жене. Лег на тахту и покрыл себя купюрами. Этот поступок запомнил, а на что эти деньги потратили, не помню. Как-то они легко у нас уходят. У меня в семье никто никогда ни на что не копил.
Юлия ШИГАРЕВА
© «Аргументы и Факты» Юрий Соломин пока не стал миллионером.
БОЛЬШИНСТВО столичных театров сегодня осваивает новое пространство современную русскую драматургию. И только Малый театр твердо выдерживает стиль его репертуар составлен исключительно из классики. Художественный руководитель Малого театра, народный артист СССР Юрий СОЛОМИН говорит, что это сознательная позиция.
- В 1988 г., когда я стал художественным руководителем Малого театра, сказал, что Россия, российское искусство заслужили право иметь национальный театр, коим Малый — так уж сложилось исторически — является. Поэтому основную сцену мы отдали классикам — Пушкину, Грибоедову, Чехову и т. д.
- Я не поленилась и посчитала: пьесы Островского сейчас идут в пяти столичных театрах. Почему он так «пришелся ко двору»?
- Потому что Островский серьезно занимался экономикой, работал при городских властях консультантом и знал все тонкости и интриги этого мира. Мы, ставя его пьесы в СССР, об этой сфере жизни имели весьма смутные представления. Одна из первых ролей, которую я получил в Малом театре, была роль Тишки в спектакле «Свои люди – сочтемся». И на репетиции к нам приходил доктор экономических наук и рассказывал, что такое закладная, проценты, долговая яма и пр. Артисты внимательно слушали. И ничего не понимали. В результате режиссер принял решение: все непонятные места вымарать. Теперь же фрагменты в пьесах Островского, завязанные на экономике, стали самым смешным, самым смотрибельным моментом спектаклей.
- Нужно ли театру обнажать болевые точки современности, как в свое время это делали «Современник», «Таганка»?
- И где сейчас «Таганка»? Театр, как мне кажется, — это нечто другое. Ведь для чего-то он был создан. На мой взгляд, театр, и не только русский, он всегда воспитывал. Театр — это момент той правды, которая необходима человеку. Когда церковь была запрещена в стране, люди находили отдушину в театре — и приходили именно на классику.
- В мире ставят нашу классику?
- А вы сомневаетесь? Временами — да.
- Я много лет довольно близко общался с Куросавой. Из того небольшого количества фильмов, которые он снял за свою жизнь, три были по русской классике: «Идиот», «На дне», «Дерсу Узала». Куросава говорил, что учился режиссуре на русской классике. Приехав в 1992 г. в Японию, я предложил Куросаве поставить спектакль у нас в театре. «Но я же никогда не ставил спектаклей», — возразил он. «Куросава-сан, но вы же Куросава! — ответил я. -Когда-то же надо сделать несделанное, это возможно! Многие великие кинорежиссеры ставили и спектакли, и оперы». Он задумался и спросил: «А что поставить?» — «Что хотите!» Он снова задумался и сказал: «Идиота». У меня не получился фильм, и я бы хотел исправить эту ошибку». К сожалению, этот проект так и не осуществился. Наша классика ценится очень высоко, потому что глубока. И наша школа театральная глубже. У западной театральной школы другая система. Там актеры могут играть «Гамлета» три месяца подряд. У наших же актеров отдача совсем другая. Когда был помоложе, антреприз еще не было и столичных актеров звали в провинциальные театры играть в местных постановках. Можете мне поверить, деньги за каждый спектакль по тем временам платили порядочные. По такому приглашению я приехал в Йошкар-Олу играть «Царя Федора Иоанновича». Заключаю договор, где значится, что должен сыграть пять спектаклей. Взмолился: «Я это не сыграю! Дайте два, потом перерыв — и еще два. А пять подряд никогда в жизни не смогу. Мне, конечно, очень нужны деньги, но играть такую роль с полной отдачей пять вечеров подряд — это выше человеческих сил». Знаете, как собака бывает натаскана на определенные вещи, так и нас учителя натаскивали на глубокую игру. Русская школа — это полная отдача, это сильные эмоции, ты должен оставить на сцене кусочек своего сердца.
- Россия театральная какое место занимает: первое, в серединке или тащится в хвосте?
- Знаете, я и артистам молодым, и студентам всегда говорю: «Ребята, никогда не соревнуйтесь ни с кем — это не спорт. Как бы вам ни говорили, что кто-то играет лучше, — нет! Ты можешь сыграть только так. И ни один человек в мире так, как ты, это не сыграет». А впереди мы или не впереди, не знаю.
- Неужели вы сами никогда никому не завидовали?
- Бывает, завидую. Недавно посмотрел в театре у Райкина «Контрабас». Дико понравилось! Никогда обычно не беру автографов у коллег, а тут даже позвонил. Потому что невозможно было не сказать, как он играл. Ты сидишь в зале и понимаешь: «Правильно он играет, правильно!» Но это зависть совершенно другая.
- Деньги — одна из основных тем не только у классиков, но и во всей нашей жизни. С вашей точки зрения, деньги — это награда или головная боль?
- К этому отношусь очень легко. К счастью. Не могу сказать, что я миллионер, — еще нет. (Смеется.) Всегда работал, зарабатывал, мне никто не помогал. Родители были небогатые совсем, поскольку служили работниками культуры — именно работниками, а не деятелями культуры — в провинции. Я никогда не канючил: «А-а, купите мне велосипед». Почему-то всегда понимал, что нет у них лишних денег. Теперь, когда деньги у меня есть, я их не считаю. Снявшись в первый раз в кино, получил большой гонорар и решил сделать сюрприз жене. Лег на тахту и покрыл себя купюрами. Этот поступок запомнил, а на что эти деньги потратили, не помню. Как-то они легко у нас уходят. У меня в семье никто никогда ни на что не копил.
Юлия ШИГАРЕВА
© «Аргументы и Факты» Юрий Соломин пока не стал миллионером.
26.06.2003
Подробнее
Юрий Соломин: «Мы можем потерять русский театр» — Я НЕ ПОНИМАЮ людей, которые отказываются от Шекспира, Мольера, Шоу (не говорю уже о Чехове, Достоевском, Льве Толстом), мотивируя это тем, что зритель на классику не пойдет.
Юрий Соломин: «Мы можем потерять русский театр»
— Я НЕ ПОНИМАЮ людей, которые отказываются от Шекспира, Мольера, Шоу (не говорю уже о Чехове, Достоевском, Льве Толстом), мотивируя это тем, что зритель на классику не пойдет.
— Я НЕ ПОНИМАЮ людей, которые отказываются от Шекспира, Мольера, Шоу (не говорю уже о Чехове, Достоевском, Льве Толстом), мотивируя это тем, что зритель на классику не пойдет.
Шекспир в джинсах, или Когда наступит смерть театра?
СЕГОДНЯШНИЙ зритель разделен на два почти враждующих лагеря — сторонников современной драматургии, выносящей на сцену самые больные общественные проблемы, и верных поклонников театральной классики. Так что же лучше — наблюдать за льющейся со сцены кровью или зевать на вызубренных еще в школе пьесах? Об этом рассуждают художественный руководитель Малого театра Юрий СОЛОМИН и популярный театральный режиссер Кирилл СЕРЕБРЕННИКОВ, чьи постановки «Откровенные полароидные снимки» (об отчаянии современного мира), «Пластилин» (о борьбе героя с миром зла и насилия), «Терроризм» снискали скандальную славу.
Юрий Соломин: «Мы можем потерять русский театр»
— Я НЕ ПОНИМАЮ людей, которые отказываются от Шекспира, Мольера, Шоу (не говорю уже о Чехове, Достоевском, Льве Толстом), мотивируя это тем, что зритель на классику не пойдет. «Царь Федор Иоаннович» Алексея Толстого идет в нашем театре уже 30 лет! И если бы он не делал сборов — поверьте, спектакль давно был бы снят с репертуара.
Ответ на вопрос, а будет ли публике интересна классика, зависит прежде всего от режиссера. Если режиссер в процессе работы над пьесой не произвел, прошу прощения за выражение, некоторое кастрирование автора-классика, то зритель прекрасно во всем разберется и примет. Зритель — не глупец, он понимает, что это — история нашего русского народа: и трилогия Алексея Толстого, и «Власть тьмы» Льва Толстого, и Островский, и Достоевский. Нельзя быть Иванами, не помнящими родства.
По моему мнению, издеваться над классикой не стоит. Если бы дирижеры симфонических оркестров стали как бог на душу положит осовременивать Чайковского, Баха, Шуберта, Римского-Корсакова, захочет ли кто-нибудь это слушать? Скорее всего, мы просто потеряем великую музыку. Точно так же мы можем потерять Шиллера, Шекспира, Чехова — потому что они все станут на одну физиономию. Я не понимаю, как некоторые режиссеры говорят, что без Чехова жить не могут, и вдруг постановку по «Чайке» называют «Почему застрелился Константин?». В спорте за такие штучки дисквалифицируют, в балете, если ты будешь вместо классического танца выкидывать фортели, тебя на сцену больше не выпустят. Но в драме почему-то подобное возможно.
Я не против режиссуры — сам ею, к сожалению, занимаюсь. Просто, прежде чем браться за постановку, нужно понять, что хотел сказать автор. Нужно найти точку, на которой строится спектакль, и постараться сделать ее созвучной сегодняшнему дню. В ней все дело, а не в том, выйдут ли герои времен Шекспира на сцену в джинсах, с мобильными телефонами и будут говорить на сегодняшнем сленге.
Увлечение подобными экспериментами может стать концом нашего русского театра, который уважают во всем мире. И мне непонятно, когда же мы перестанем кусочничать, побираться по миру, когда мы перестанем хватать их лоскуты и напяливать на себя, вставлять в уши, в ноздри их кольца, перестанем дрыгаться, подражая их танцам. И потом, где хотя бы уважение, если не любовь, к своей культуре? Тот же «Царь Федор Иоаннович». Ему рукоплескали зрители Греции, Германии, Японии и т. д. Но ни одна программа русского ТВ о юбилее этого спектакля ни слова не сказала. И если меня будут призывать отныне делать так, как делают в том или ином театре мира, я могу хоть сегодня подать заявление об уходе. Да, я так делать могу. Но не буду!
Должен ли театр отражать современность? Должны ли актеры говорить тем языком, которым говорит улица? А зачем? Говорит улица на своем языке — и очень хорошо. И когда артист на улицу выходит, он тоже разговаривает таким языком. Но сцена требует своего слога, стиля.
Вы спрашиваете, остаются ли актуальными пьесы, написанные сто, двести лет назад. Можно я задам вам встречный вопрос? Вы знаете, как делаются дети? Что, сегодня люди стали использовать какие-то новые приемы? Нет! Как любила Джульетта Ромео, так и сегодня девчонки влюбляются и шагают с крыш из-за несчастной любви. А что, Раскольников из «Преступления и наказания» не годится в герои сегодняшнего дня? Нет в наших городах мальчишек, которых не мучают те же вопросы? Да сколько угодно! «Коварство и любовь», «Ромео и Джульетта» — это пьесы о трагедии любви, о проблемах взаимоотношений с родителями, «Без вины виноватые» — о катастрофе семейной жизни. Эти проблемы были и будут существовать во все века в любом обществе. Вот поэтому-то зритель и приходит к нам в театр.
Кирилл Серебренников: Чехов должен «отдохнуть»
— ТЕАТРУ, особенно русскому, вообще ничего не страшно. Если уж говорить об истории вопроса, то русский театр сделал себе славу именно на современной драматургии. Звезда Московского Художественного театра взошла благодаря постановкам современных пьес молодых тогда драматургов Чехова и Горького, а не спектакля «Федор Иоаннович».
Нужна ли театру современная пьеса? Об этом глупо говорить. Любой спектакль — это диалог со зрителем. И он никогда не состоится, если один из собеседников будет говорить на русском языке, а другой — на церковно-славянском. Важно и то, про что спектакль. Если в нем речь идет, например, о событиях, происходивших в 1815 году, он вряд ли привлечет публику в театр.
Хотя мне ближе тот путь, когда берется классическая пьеса и в ней находится повод для диалога с сегодняшним зрителем. И хорошие классические пьесы этот повод всегда дают. Поэтому так часто ставятся Шекспир, Чехов. Это я бы в принципе делать запретил, потому что классика устает от бесконечного использования. Чехов должен «отдохнуть» до тех пор, пока не возникнут люди, которые прочтут его в первый раз.
Мы возили «Пластилин» в Екатеринбург. И зрители были потрясены увиденным, так как не думали, что театр способен ТАК говорить об их реальной жизни. Ведь многие воспринимают сегодня театр как нечто отстраненное от того, что происходит на самом деле, — этакое развлекательно-повествовательное действо. А это совершенно неправильно. Если речь, конечно, не идет о театре-музее, каким, например, является Малый театр. Хотя, наверное, найдется много зрителей, которые придут туда и получат удовольствие.
Вообще же ситуация прекрасна тем, что каждый может выбрать, что ему смотреть. Хотите идти на грязь, сперму и кровь — идите на современные пьесы (хотя, конечно, не все современные пьесы посвящены этим темам, а драмы Шекспира и того же Чехова тоже порой чудовищно жестоки), хотите Островского — идите на классику. Мы живем в свободном мире.
Хорошо ли говорить со сцены языком улицы? В некоторых случаях это органично, как в моем спектакле «Откровенные полароидные снимки», где есть и сленг, и мат. Когда зритель видит пьесы о современных людях, которые начинают говорить высоким штилем или, что еще хуже, вымученным языком, который писатель высасывает из своего пальца, — это нечестно. Такому театру перестают верить. Просто увлекаться подражанием улице нельзя, но и совсем не замечать ее — глупо. Язык современного мира меняется, а значит, должен меняться язык театра.
На мой взгляд, неправильно, когда люди театра начинают заявлять, что в этом искусстве существует некий канон. Как только эти каноны, эти железные тиски возникают — это конец. Незыблемость формы для такого живого дела, как театр, означает смерть.
© «Аргументы и Факты»
СЕГОДНЯШНИЙ зритель разделен на два почти враждующих лагеря — сторонников современной драматургии, выносящей на сцену самые больные общественные проблемы, и верных поклонников театральной классики. Так что же лучше — наблюдать за льющейся со сцены кровью или зевать на вызубренных еще в школе пьесах? Об этом рассуждают художественный руководитель Малого театра Юрий СОЛОМИН и популярный театральный режиссер Кирилл СЕРЕБРЕННИКОВ, чьи постановки «Откровенные полароидные снимки» (об отчаянии современного мира), «Пластилин» (о борьбе героя с миром зла и насилия), «Терроризм» снискали скандальную славу.
Юрий Соломин: «Мы можем потерять русский театр»
— Я НЕ ПОНИМАЮ людей, которые отказываются от Шекспира, Мольера, Шоу (не говорю уже о Чехове, Достоевском, Льве Толстом), мотивируя это тем, что зритель на классику не пойдет. «Царь Федор Иоаннович» Алексея Толстого идет в нашем театре уже 30 лет! И если бы он не делал сборов — поверьте, спектакль давно был бы снят с репертуара.
Ответ на вопрос, а будет ли публике интересна классика, зависит прежде всего от режиссера. Если режиссер в процессе работы над пьесой не произвел, прошу прощения за выражение, некоторое кастрирование автора-классика, то зритель прекрасно во всем разберется и примет. Зритель — не глупец, он понимает, что это — история нашего русского народа: и трилогия Алексея Толстого, и «Власть тьмы» Льва Толстого, и Островский, и Достоевский. Нельзя быть Иванами, не помнящими родства.
По моему мнению, издеваться над классикой не стоит. Если бы дирижеры симфонических оркестров стали как бог на душу положит осовременивать Чайковского, Баха, Шуберта, Римского-Корсакова, захочет ли кто-нибудь это слушать? Скорее всего, мы просто потеряем великую музыку. Точно так же мы можем потерять Шиллера, Шекспира, Чехова — потому что они все станут на одну физиономию. Я не понимаю, как некоторые режиссеры говорят, что без Чехова жить не могут, и вдруг постановку по «Чайке» называют «Почему застрелился Константин?». В спорте за такие штучки дисквалифицируют, в балете, если ты будешь вместо классического танца выкидывать фортели, тебя на сцену больше не выпустят. Но в драме почему-то подобное возможно.
Я не против режиссуры — сам ею, к сожалению, занимаюсь. Просто, прежде чем браться за постановку, нужно понять, что хотел сказать автор. Нужно найти точку, на которой строится спектакль, и постараться сделать ее созвучной сегодняшнему дню. В ней все дело, а не в том, выйдут ли герои времен Шекспира на сцену в джинсах, с мобильными телефонами и будут говорить на сегодняшнем сленге.
Увлечение подобными экспериментами может стать концом нашего русского театра, который уважают во всем мире. И мне непонятно, когда же мы перестанем кусочничать, побираться по миру, когда мы перестанем хватать их лоскуты и напяливать на себя, вставлять в уши, в ноздри их кольца, перестанем дрыгаться, подражая их танцам. И потом, где хотя бы уважение, если не любовь, к своей культуре? Тот же «Царь Федор Иоаннович». Ему рукоплескали зрители Греции, Германии, Японии и т. д. Но ни одна программа русского ТВ о юбилее этого спектакля ни слова не сказала. И если меня будут призывать отныне делать так, как делают в том или ином театре мира, я могу хоть сегодня подать заявление об уходе. Да, я так делать могу. Но не буду!
Должен ли театр отражать современность? Должны ли актеры говорить тем языком, которым говорит улица? А зачем? Говорит улица на своем языке — и очень хорошо. И когда артист на улицу выходит, он тоже разговаривает таким языком. Но сцена требует своего слога, стиля.
Вы спрашиваете, остаются ли актуальными пьесы, написанные сто, двести лет назад. Можно я задам вам встречный вопрос? Вы знаете, как делаются дети? Что, сегодня люди стали использовать какие-то новые приемы? Нет! Как любила Джульетта Ромео, так и сегодня девчонки влюбляются и шагают с крыш из-за несчастной любви. А что, Раскольников из «Преступления и наказания» не годится в герои сегодняшнего дня? Нет в наших городах мальчишек, которых не мучают те же вопросы? Да сколько угодно! «Коварство и любовь», «Ромео и Джульетта» — это пьесы о трагедии любви, о проблемах взаимоотношений с родителями, «Без вины виноватые» — о катастрофе семейной жизни. Эти проблемы были и будут существовать во все века в любом обществе. Вот поэтому-то зритель и приходит к нам в театр.
Кирилл Серебренников: Чехов должен «отдохнуть»
— ТЕАТРУ, особенно русскому, вообще ничего не страшно. Если уж говорить об истории вопроса, то русский театр сделал себе славу именно на современной драматургии. Звезда Московского Художественного театра взошла благодаря постановкам современных пьес молодых тогда драматургов Чехова и Горького, а не спектакля «Федор Иоаннович».
Нужна ли театру современная пьеса? Об этом глупо говорить. Любой спектакль — это диалог со зрителем. И он никогда не состоится, если один из собеседников будет говорить на русском языке, а другой — на церковно-славянском. Важно и то, про что спектакль. Если в нем речь идет, например, о событиях, происходивших в 1815 году, он вряд ли привлечет публику в театр.
Хотя мне ближе тот путь, когда берется классическая пьеса и в ней находится повод для диалога с сегодняшним зрителем. И хорошие классические пьесы этот повод всегда дают. Поэтому так часто ставятся Шекспир, Чехов. Это я бы в принципе делать запретил, потому что классика устает от бесконечного использования. Чехов должен «отдохнуть» до тех пор, пока не возникнут люди, которые прочтут его в первый раз.
Мы возили «Пластилин» в Екатеринбург. И зрители были потрясены увиденным, так как не думали, что театр способен ТАК говорить об их реальной жизни. Ведь многие воспринимают сегодня театр как нечто отстраненное от того, что происходит на самом деле, — этакое развлекательно-повествовательное действо. А это совершенно неправильно. Если речь, конечно, не идет о театре-музее, каким, например, является Малый театр. Хотя, наверное, найдется много зрителей, которые придут туда и получат удовольствие.
Вообще же ситуация прекрасна тем, что каждый может выбрать, что ему смотреть. Хотите идти на грязь, сперму и кровь — идите на современные пьесы (хотя, конечно, не все современные пьесы посвящены этим темам, а драмы Шекспира и того же Чехова тоже порой чудовищно жестоки), хотите Островского — идите на классику. Мы живем в свободном мире.
Хорошо ли говорить со сцены языком улицы? В некоторых случаях это органично, как в моем спектакле «Откровенные полароидные снимки», где есть и сленг, и мат. Когда зритель видит пьесы о современных людях, которые начинают говорить высоким штилем или, что еще хуже, вымученным языком, который писатель высасывает из своего пальца, — это нечестно. Такому театру перестают верить. Просто увлекаться подражанием улице нельзя, но и совсем не замечать ее — глупо. Язык современного мира меняется, а значит, должен меняться язык театра.
На мой взгляд, неправильно, когда люди театра начинают заявлять, что в этом искусстве существует некий канон. Как только эти каноны, эти железные тиски возникают — это конец. Незыблемость формы для такого живого дела, как театр, означает смерть.
© «Аргументы и Факты»
19.06.2003
Подробнее
Улыбка Соломина Против мюзиклов - русский водевиль
Улыбка Соломина
Против мюзиклов - русский водевиль
Против мюзиклов - русский водевиль
Улыбка Соломина
Против мюзиклов - русский водевиль
На агрессивное засилье американских мюзиклов в нашей столице народный артист СССР Юрий Соломин решил ответить по-своему - старинным русским водевилем. В Малом театре состоялась премьера спектакля «Таинственный ящик». Написанный в первой половине позапрошлого века водевиль Петра Каратыгина поставлен художественным руководителем старейшего московского театра, и он же играет главную роль. Поставлен очень точно, выразительно, ярко, сыгран - блистательно.
При общении с Юрием Мефодьевичем давно уже я заметил, что есть одна тема, прикосновение к которой сразу приводит его в необычное волнение: теплеет взгляд, добреет голос. Это тема актерской преданности своему делу, тема возвышенной и бескорыстной любви артиста к сцене. Сильно прозвучала она в соломинской постановке «Леса» А.Н. Островского, где линия нищего, но благородного провинциального трагика Несчастливцева, противостоящего пошлости и несправедливости окружающего мира, все более набирая высоту по ходу спектакля, в финале становится настоящим его апофеозом. И вот теперь - разумеется, совсем иначе, но с той же пронзительной внутренней трогательностью - звучит эта тема в комедийно-водевильном действе, увлекательном и веселом.
Да, да, конечно, надо говорить и об увлекательности спектакля (ведь в пьесе есть прямо-таки захватывающая интрига), и о его изящной легкости, яркой зрелищности, чему немало поспособствовали сценография недавно ушедшего из жизни великого театрального художника Энара Стенберга и талантливая музыка композиторов Григоря Гоберника и Владимира Мороза. Но самое главное достоинство коллективной работы, заданной, направленной и слаженной Ю.Соломиным-режиссером, состоит, мне думается, все-таки именно в том, как непостижимо тонко и органично введена в безудержную игровую стихию трогательная, проникновенная нота старого артиста-неудачника, с беспредельной искренностью и любовью воплощенного на сцене Ю.Соломиным-актером.
Действительно, необходима большая собственная любовь к театру и такая же в душе живущая любовь к своим собратьям по искусству (ко всем, а не только к «успешным»!), чтобы психологически убедительно возник перед нами этот абсолютный бессребреник, житейски совершенно неприспособленный, даже во всех реальных обстоятельствах почти нелепый, всецело поглощенный одним-единственным стремлением - быть на сцене, играть для людей.
- Ты умрешь в сумасшедшем доме! - раздраженно бросает желающий ему, конечно же, добра друг, дабы подтолкнуть «на путь истинный». - Я умру на сцене, - отвечает он. И это не в драме, а в водевиле, веселая структура которого притом нисколько не нарушается. Вот оно, искусство Юрия Соломина, режиссерское И актерское. Вот он, его безупречный, изысканный вкус.
Центральная нота роли и всего спектакля, пожалуй, с наибольшей проникновенностью звучит в монологе-мечте главного героя, исполняемом Ю.Соломиным особенно прочувственно: «Театрик маленький построю, открою занавес - и ах!..». А театрик этот, оказывается, вот для кого и для чего ему нужен. Собрать «всех бездомных, обшиканных артистов» и самому вызывать их по десять раз на поклон. Чтобы подарить самую дорогую для любого играющего в театре радость!
Вы понимаете? О радости не только для себя мечтает герой Ю.Соломина. И не о славе для себя, не о больших деньгах. Собственно, деньги ему если и потребны, то лишь для того, чтобы расплатиться с долгами, выкупить отданные в залог свои сценические костюмы, ну а как вершина мечтаний - для постройки этого маленького театрика, но опять же - не для собственной какой-то выгоды.
Русский актер П.Каратыгин взял как основу своего водевиля французский материал, от которого в конце концов остались только сюжетная завязка да имена. Пьеса же получилась сугубо русская. Можно даже вспомнить любимого героя русских сказок по имени Иван, который полностью безразличен к богатству, за что и прозван кое-кем дураком. Но богатство под конец как раз ему и достается. А распоряжается он им столь же щедро и бескорыстно, как соломинский герой под занавес.
Надобно поблагодарить за великолепную литературную работу заслуженного артиста России Александра Клюквина, который (уже не впервые здесь, в Малом театре!) сделал современную сценическую редакцию старой пьесы и написал для нее стихи. Исполняет он роль нотариуса тоже великолепно. Интересны и другие актерские работы, которыми радуют народные артисты России Александр Ермаков и Борис Клюев, заслуженные артисты Ольга Пашкова и Алексей Кудинович, артисты Инна Иванова, Варвара Андреева, Алексей Фаддеев. Искрометно выступила в массовых танцевальных номерах (балетмейстер-постановщик - Любовь Парфенюк) большая группа студентов Щепкинского училища и актеров театра.
Словом, Малый во главе со своим художественным руководителем весьма убедительно доказал: не единым мюзиклом бродвейским может и должна жить сегодня отечественная сцена. Более того, наше, игранное на этой сцене давным-давно, даже в так называемом легком, или развлекательном, жанре имеет свои несравненные достоинства. Потому что несет не просто «чистую» развлекательность, смех ради смеха, но нечто гораздо большее - добрую и человечную мысль.
Виктор Кожемяко
Советская Россия, 19 июня 2003 года
Против мюзиклов - русский водевиль
На агрессивное засилье американских мюзиклов в нашей столице народный артист СССР Юрий Соломин решил ответить по-своему - старинным русским водевилем. В Малом театре состоялась премьера спектакля «Таинственный ящик». Написанный в первой половине позапрошлого века водевиль Петра Каратыгина поставлен художественным руководителем старейшего московского театра, и он же играет главную роль. Поставлен очень точно, выразительно, ярко, сыгран - блистательно.
При общении с Юрием Мефодьевичем давно уже я заметил, что есть одна тема, прикосновение к которой сразу приводит его в необычное волнение: теплеет взгляд, добреет голос. Это тема актерской преданности своему делу, тема возвышенной и бескорыстной любви артиста к сцене. Сильно прозвучала она в соломинской постановке «Леса» А.Н. Островского, где линия нищего, но благородного провинциального трагика Несчастливцева, противостоящего пошлости и несправедливости окружающего мира, все более набирая высоту по ходу спектакля, в финале становится настоящим его апофеозом. И вот теперь - разумеется, совсем иначе, но с той же пронзительной внутренней трогательностью - звучит эта тема в комедийно-водевильном действе, увлекательном и веселом.
Да, да, конечно, надо говорить и об увлекательности спектакля (ведь в пьесе есть прямо-таки захватывающая интрига), и о его изящной легкости, яркой зрелищности, чему немало поспособствовали сценография недавно ушедшего из жизни великого театрального художника Энара Стенберга и талантливая музыка композиторов Григоря Гоберника и Владимира Мороза. Но самое главное достоинство коллективной работы, заданной, направленной и слаженной Ю.Соломиным-режиссером, состоит, мне думается, все-таки именно в том, как непостижимо тонко и органично введена в безудержную игровую стихию трогательная, проникновенная нота старого артиста-неудачника, с беспредельной искренностью и любовью воплощенного на сцене Ю.Соломиным-актером.
Действительно, необходима большая собственная любовь к театру и такая же в душе живущая любовь к своим собратьям по искусству (ко всем, а не только к «успешным»!), чтобы психологически убедительно возник перед нами этот абсолютный бессребреник, житейски совершенно неприспособленный, даже во всех реальных обстоятельствах почти нелепый, всецело поглощенный одним-единственным стремлением - быть на сцене, играть для людей.
- Ты умрешь в сумасшедшем доме! - раздраженно бросает желающий ему, конечно же, добра друг, дабы подтолкнуть «на путь истинный». - Я умру на сцене, - отвечает он. И это не в драме, а в водевиле, веселая структура которого притом нисколько не нарушается. Вот оно, искусство Юрия Соломина, режиссерское И актерское. Вот он, его безупречный, изысканный вкус.
Центральная нота роли и всего спектакля, пожалуй, с наибольшей проникновенностью звучит в монологе-мечте главного героя, исполняемом Ю.Соломиным особенно прочувственно: «Театрик маленький построю, открою занавес - и ах!..». А театрик этот, оказывается, вот для кого и для чего ему нужен. Собрать «всех бездомных, обшиканных артистов» и самому вызывать их по десять раз на поклон. Чтобы подарить самую дорогую для любого играющего в театре радость!
Вы понимаете? О радости не только для себя мечтает герой Ю.Соломина. И не о славе для себя, не о больших деньгах. Собственно, деньги ему если и потребны, то лишь для того, чтобы расплатиться с долгами, выкупить отданные в залог свои сценические костюмы, ну а как вершина мечтаний - для постройки этого маленького театрика, но опять же - не для собственной какой-то выгоды.
Русский актер П.Каратыгин взял как основу своего водевиля французский материал, от которого в конце концов остались только сюжетная завязка да имена. Пьеса же получилась сугубо русская. Можно даже вспомнить любимого героя русских сказок по имени Иван, который полностью безразличен к богатству, за что и прозван кое-кем дураком. Но богатство под конец как раз ему и достается. А распоряжается он им столь же щедро и бескорыстно, как соломинский герой под занавес.
Надобно поблагодарить за великолепную литературную работу заслуженного артиста России Александра Клюквина, который (уже не впервые здесь, в Малом театре!) сделал современную сценическую редакцию старой пьесы и написал для нее стихи. Исполняет он роль нотариуса тоже великолепно. Интересны и другие актерские работы, которыми радуют народные артисты России Александр Ермаков и Борис Клюев, заслуженные артисты Ольга Пашкова и Алексей Кудинович, артисты Инна Иванова, Варвара Андреева, Алексей Фаддеев. Искрометно выступила в массовых танцевальных номерах (балетмейстер-постановщик - Любовь Парфенюк) большая группа студентов Щепкинского училища и актеров театра.
Словом, Малый во главе со своим художественным руководителем весьма убедительно доказал: не единым мюзиклом бродвейским может и должна жить сегодня отечественная сцена. Более того, наше, игранное на этой сцене давным-давно, даже в так называемом легком, или развлекательном, жанре имеет свои несравненные достоинства. Потому что несет не просто «чистую» развлекательность, смех ради смеха, но нечто гораздо большее - добрую и человечную мысль.
Виктор Кожемяко
Советская Россия, 19 июня 2003 года
29.04.2003
Подробнее
Премьера. «Таинственный ящик» П.А.Каратыгин. Юрий Соломин: «Я давно мечтал о водевиле». Водевили – это старинная традиция русского театра вообще и Малого в частности.
Премьера. «Таинственный ящик» П.А.Каратыгин.
Юрий Соломин: «Я давно мечтал о водевиле».
Водевили – это старинная традиция русского театра вообще и Малого в частности.
Юрий Соломин: «Я давно мечтал о водевиле».
Водевили – это старинная традиция русского театра вообще и Малого в частности.
Премьера. «Таинственный ящик» П.А.Каратыгин.
Юрий Соломин: «Я давно мечтал о водевиле»
Водевили – это старинная традиция русского театра вообще и Малого в частности. Раньше после драматического спектакля обязательно должны были давать водевиль. Существует даже такой театральный анекдот. Когда заканчивается драма Островского «Гроза», Тихон говорит последние слова над умирающей Катериной: «Хорошо тебе, Катя!» И шепотом добавляет ей на ухо: «А мне еще водевиль играть!»
Много лет назад у нас был замечательный режиссер Петр Васильев, он поставил спектакль «Пучина», где мне посчастливилось сыграть Кисельникова. И была у Васильева такая идея: показать зрителям спектакль-ретро - драма и «на закуску» водевиль. Он выбрал водевиль «Чудак-покойник, или Таинственный ящик». Уже было и режиссерское решение, и декорации. Но руководство отнеслось к этому скептически, и спектакль не состоялся. И я думаю об этом водевиле уже более 35 лет. Я пробовал его ставить в училище, и получилось. Потом я привлек к этой работе композиторов Владимира Мороза и Григория Гоберника. Куплеты к водевилю написал наш актер Александр Клюквин, играющий одну из главных ролей. Оформление спектакля создал художник Энар Стенберг. К сожалению, мы будем выпускать спектакль без него… И мне бы очень хотелось посвятить этот спектакль памяти Энара Стенберга, замечательного русского театрального художника.
Много раз я откладывал этот замысел на потом, но годы-то идут. И я решил приступить к его осуществлению… Поставить водевиль и сыграть роль актера Сен-Феликса, которая мне была предложена Петром Васильевым, и которую я так и не сыграл 35 лет назад. Теперь в моем исполнении она «постареет», но, может быть, это даже к лучшему. Артист-неудачник – это тема, которая есть и у Островского в «Лесе», Несчастливцев и Счастливцев. И слова героя, Сен-Феликса, напоминают монолог Несчастливцева о благородстве актерской профессии. Сегодня во всем главенствует экономика, а мне хотелось бы сказать – оглянитесь вокруг, вспомните о культуре, о театре. Театр ничего материального не производит, это развлечение – как бы!.. Но это и духовность, это воспитание поколения...
А возникла у меня эта идея после того, как я услышал Леонида Утесова, как он рассказывает о том, что такое джаз. Грандиозный номер, который я не могу забыть по сей день. «И вообще, все это было в Одессе на свадьбах. Играла скрипочка – ну-ка, дайте скрипочку», - говорил он оркестру своим неповторимым голосом. Начинала пиликать скрипочка, потом он подключал другие инструменты. И получался блестящий номер, настоящий джаз. Вот и мне хотелось бы сказать: «Вы знаете, что такое мюзикл, как он возник? Он возник из водевиля. А началось это давным-давно…»
Юрий Соломин: «Я давно мечтал о водевиле»
Водевили – это старинная традиция русского театра вообще и Малого в частности. Раньше после драматического спектакля обязательно должны были давать водевиль. Существует даже такой театральный анекдот. Когда заканчивается драма Островского «Гроза», Тихон говорит последние слова над умирающей Катериной: «Хорошо тебе, Катя!» И шепотом добавляет ей на ухо: «А мне еще водевиль играть!»
Много лет назад у нас был замечательный режиссер Петр Васильев, он поставил спектакль «Пучина», где мне посчастливилось сыграть Кисельникова. И была у Васильева такая идея: показать зрителям спектакль-ретро - драма и «на закуску» водевиль. Он выбрал водевиль «Чудак-покойник, или Таинственный ящик». Уже было и режиссерское решение, и декорации. Но руководство отнеслось к этому скептически, и спектакль не состоялся. И я думаю об этом водевиле уже более 35 лет. Я пробовал его ставить в училище, и получилось. Потом я привлек к этой работе композиторов Владимира Мороза и Григория Гоберника. Куплеты к водевилю написал наш актер Александр Клюквин, играющий одну из главных ролей. Оформление спектакля создал художник Энар Стенберг. К сожалению, мы будем выпускать спектакль без него… И мне бы очень хотелось посвятить этот спектакль памяти Энара Стенберга, замечательного русского театрального художника.
Много раз я откладывал этот замысел на потом, но годы-то идут. И я решил приступить к его осуществлению… Поставить водевиль и сыграть роль актера Сен-Феликса, которая мне была предложена Петром Васильевым, и которую я так и не сыграл 35 лет назад. Теперь в моем исполнении она «постареет», но, может быть, это даже к лучшему. Артист-неудачник – это тема, которая есть и у Островского в «Лесе», Несчастливцев и Счастливцев. И слова героя, Сен-Феликса, напоминают монолог Несчастливцева о благородстве актерской профессии. Сегодня во всем главенствует экономика, а мне хотелось бы сказать – оглянитесь вокруг, вспомните о культуре, о театре. Театр ничего материального не производит, это развлечение – как бы!.. Но это и духовность, это воспитание поколения...
А возникла у меня эта идея после того, как я услышал Леонида Утесова, как он рассказывает о том, что такое джаз. Грандиозный номер, который я не могу забыть по сей день. «И вообще, все это было в Одессе на свадьбах. Играла скрипочка – ну-ка, дайте скрипочку», - говорил он оркестру своим неповторимым голосом. Начинала пиликать скрипочка, потом он подключал другие инструменты. И получался блестящий номер, настоящий джаз. Вот и мне хотелось бы сказать: «Вы знаете, что такое мюзикл, как он возник? Он возник из водевиля. А началось это давным-давно…»
24.10.2002
Подробнее
Юрий СОЛОМИН: «Еще царь Федор Иоаннович советовал — о Руси надобно подумать» «Век» сердечно поздравляет друга газеты, давнего и постоянного своего автора Юрия Мефодьевича Соломина с присуждением ему Государственной премии РФ.
Юрий СОЛОМИН: «Еще царь Федор Иоаннович советовал — о Руси надобно подумать»
«Век» сердечно поздравляет друга газеты, давнего и постоянного своего автора Юрия Мефодьевича Соломина с присуждением ему Государственной премии РФ.
«Век» сердечно поздравляет друга газеты, давнего и постоянного своего автора Юрия Мефодьевича Соломина с присуждением ему Государственной премии РФ.
Юрий СОЛОМИН: «Еще царь Федор Иоаннович советовал — о Руси надобно подумать»
«Век» сердечно поздравляет друга газеты, давнего и постоянного своего автора Юрия Мефодьевича Соломина с присуждением ему Государственной премии РФ. Эта награда у мастера не первая, но она по-особому значительна. О выдающемся Соломине—Фамусове «Век» писал подробно. А вообще Юрий Соломин — артист счастливой судьбы. Пятнадцатилетним подростком он увидел фильм «Малый театр и его мастера» и понял: будет только артистом — и только Малого театра. И какие роли он сыграл: русских царей Федора Иоанновича и Николая II, Ревизора и Сирано, Войницкого и Фамусова — в театре, в кино — Арсеньева — «Дерсу Узала» и Телегина — «Хождение по мукам», капитана Кольцова — «Адъютант его превосходительства» и Славина — «ТАСС уполномочен заявить…», князя Святослава — «Вначале было слово» и Миклухо-Маклая — «Берег его жизни»! Он прожил многие судьбы великих людей нашего прошлого, он привык мыслить масштабами истории.
— Юрий Мефодьевич, наверное, непросто в условиях «развитого капитализма» быть руководителем театра?
— Думаю, до развитого капитализма нам еще далеко. Ведь при рыночной экономике цены должны регулироваться конкуренцией, не так ли? Но я пока еще не замечал их понижения, только растут. Они либо стабильные, либо повышаются. В прошлом году появилась новая государственная организация — казначейство. Теперь абсолютно все деньги театра, зарабатываемые или получаемые из госбюджета, проходят через нее в Государственный банк. Прежние же наши банковские счета закрыты. В итоге впервые за последнее десятилетие люди у нас вовремя не получили зарплату. Задержали на десять дней, накануне Нового года. Для бюджетной организации это большой срок. Теперь театр лишен возможности иметь в наличии какие бы то ни было деньги, которые ранее получал с гастролей, с продажи буклетов и программок. Захотите, скажем, рояль приобрести, придется молить казначейство: «Дайте на рояль!..» Иметь хоть какие-то свободные средства мы не можем. Роли не продашь, костюмы тоже, вазелин с лигнином никому, кроме нас, не нужен. Не могу понять, зачем понадобилось нас до такой степени контролировать. А те люди, из-за которых создавались эти дополнительные механизмы контроля, все равно, видимо, найдут лазейки для проводки своих огромных сумм. Народ у нас талантливый.
— У Вас есть возможность помогать своим актерам, хотя бы работой?
— Вопрос занятости актеров — один из самых сложных и болезненных. Труппа Малого театра — 130 человек! Конечно, стараюсь задействовать по возможности большую ее часть. Но ситуация сложна изначально. Переубедить нашего брата актера, и меня в том числе, невозможно. Все мы верим в свои силы, и каждому кажется, что он может справиться с любой ролью. А это не так. Естественно, в труппе есть актеры, которые на меня обижены. Всех не удовлетворишь. Не могу же я актрисе, которая перешла определенный возрастной рубеж, если она даже в очень хорошей форме, дать, скажем, роль начинающей артистки. Никого не хочу обидеть, но надо быть справедливым. Ну и обязательно приходится учитывать тех, на кого «ходят». Таких, наверное, не более тридцати у нас. Но много и таких, кто в кино играл мало, «не мелькает», а профессионалы замечательные.
Они работают много. Есть актеры второго и третьего плана, есть и эпизода. Последних, кстати, в Малом театре всегда очень любили и уважали. Среди них есть даже народные артисты.
— Если у актеров театра или у студентов Щепкинского училища появляется возможность сняться в кино, Вы не возражаете против съемок?
— Нет, никогда. Жизнь сейчас трудная. Актерам надо зарабатывать. А зарабатывать они могут только своим трудом. Единственное, что я говорю им всегда: «Пожалуйста, только без раздеваний». Почему? Да потому, что в этом нет необходимости. Сколько бы фильмов, появившихся за последнее время, я ни видел, ни в одном из них этого не требовалось, хотя и присутствовало. Ведь сцены такого рода вводят специально для коммерции, так сказать. Стало много антрепризных спектаклей, знаю, многие ими недовольны, но я лично ничего против не имею. В антрепризах немало известных артистов нашего театра. Иногда мы даже свой репертуар подстраиваем так, чтобы им было удобно. Думаю, в антрепризах есть свои преимущества. Благодаря им, скажем, мы узнали много интересного из зарубежной драматургии. Они делаются обычно на два-три, максимум на пять действующих лиц, что артистам весьма удобно играть. Ну и высокие гонорары, конечно. А вот недостатки антрепризных спектаклей остаются на совести тех, кто их затевает. Работать-то надо всегда честно. У каждого должен быть жесткий самоконтроль. Единственное, с чем не могу смириться, так это с тем, что антрепризы, да и просто театры, сплошь и рядом буквально мордуют нашу классику. Так и хочется воззвать к режиссерам: «Опомнитесь! Что делаете?!»
— Как получилось, что при жизни Чехова на сцене Малого театра были поставлены только его одноактные водевили? Все остальное шло в Художественном, хотя сам Антон Павлович мечтал увидеть себя в Малом.
— Существует история. Когда-то Чехов принес руководителю Малого театра Александру Ленскому своего «Лешего». Тот прочитал и имел неосторожность посоветовать: «Пьесы вам лучше не писать». Больше в Малом его не было. Однако «Лешего» все-таки переработал, появился второй вариант — «Дядя Ваня». Только в 1960 году к нам «пришел» Чехов. Тогда Борис Бабочкин поставил «Иванова». А через 20 лет после Бабочкина Игорь Ильинский, который великолепно знал и читал Чехова, поставил «Вишневый сад» и там же сыграл одну из последних своих ролей — роль Фирса. До сих пор сценический рисунок спектакля не изменился, хотя в нем работает уже третий состав исполнителей. Кстати, на гастролях во Франции в прошлом году «Вишневый сад» и «Дядя Ваня» (в постановке Сергея Соловьева) имели огромный успех. Показывали мы их на сцене старейшего версальского театра «Монтансьер». В нашем репертуаре есть еще «Чайка» в постановке Владимира Драгунова и «Иванов» — Виталия Соломина. Все спектакли разные, но едино самое уважительное следование мысли классика. А к 100-летию со дня смерти Антона Павловича готовим «Три сестры».
— А скажите, Юрий Мефодьевич, ведь непростое это дело — руководить таким большим театром, без проблем ведь в наше время не бывает...
— Если бы почувствовал что-то неладное, что-нибудь вроде раскола, не приведи Господи, немедленно бы ушел сам. Куда? Да есть еще места, где смог бы реализоваться, не пропаду. Конечно же, я понимаю, что нравлюсь не всем и характер у меня, может быть, не самый хороший. Хотя, думаю, не такой уж и плохой для жизни и для театра. Я отзывчивый и немстительный. Заповедям стараюсь следовать. Люди, которые рядом, это знают.
Наверное, поэтому я уже четырнадцатый год во главе. Вначале меня два раза избирала труппа, затем по инерции назначали, а сейчас, хотя и подписал контракт, честно говоря, даже не знаю, назначен я кем-то или выбран. Помню, когда избирали в первый раз, держал речь перед труппой.
Человек я эмоциональный, перешел на повышенные тона. Помню, Руфина Нифонтова сказала тогда: «Вот видишь, ты уже стал разговаривать с людьми в иной тональности!» «Руфа, — ответил, — ну, если бы я сейчас с тобой говорил тише, ты бы мне поверила?» Она меня хорошо знала, махнула рукой: «Черт с тобой!» — и проголосовала «за». Эмоции простительны. Всегда лучше громко сказать то, что думаешь, чем тихо приносить людям зло. Одна из замечательных традиций Малого театра — бережное отношение к старейшинам. Мы не забываем их, как можем — помогаем. И как хорошо они держатся! Видел как-то: очень уважаемый мною артист, из ветеранов, подходил к театру. По улице двигался еле-еле, опираясь на палочку. А переступил порог театра — выпрямился, улыбнулся, бодро зашагал по коридорам. Да, театр — это родной дом, большая семья. Рушить это нельзя. Думаю, если бы я не устраивал коллектив театра, а это около 700 коллег и у каждого свой характер, давно бы уже меня заменили. У нас много достойных людей.
— А приход молодых не взрывает Ваш патриархальный уклад?
— Нет. Молодежь приходит в основном из Училища им. Щепкина, а там преподают, ведут курсы наши же артисты. Каждого воспитанника хорошо знаем с первого шага. Есть время присмотреться к любому, прежде чем утвердить его или не утвердить в труппе. Многие студенты получают небольшие роли и выходят на сцену вместе с мастерами. Это прекрасная школа. После училища ребята уезжают в провинцию, но педагоги продолжают за ними следить. Где-то через два-три года может последовать приглашение в Москву.
— Как педагог, кроме актерского мастерства, что еще Вы стремитесь передать ученикам?
— Пусть мои слова покажутся кому-то высокопарными, но я считаю, надо воспитывать не только актера, но и личность, а значит — индивидуальность. Это прежде всего. Только личность притягательна для зрителей. И в этом залог актерского успеха. Они приходят в училище в 16—17 лет, фактически — дети, и от нас зависит, кем они станут. Будут ли размениваться на мелочи или научатся видеть в жизни и творчестве главное. Так что воспитывать чисто человеческие качества — тоже наша задача. Я, например, когда работаю со студентами, могу довести и до слез.
И мальчиков, и девочек. Специально. Артист должен знать градус своего темперамента, эмоциональности, а проверить это можно только в училище, и подвести его к этому обязан педагог. Как правило, через два-три года они окончательно осознают — все было ненапрасно.
— Вы много снимались в кино. Перед Вами когда-нибудь стоял выбор: кинематограф или театр?
— Нет. Желания уйти из театра у меня никогда не было. Помню, в самом начале, не проработав в Малом и двух лет, я положил на стол Михаилу Ивановичу Цареву заявление об уходе. Он внимательно прочитал, спросил: «Три месяца потерпеть можешь?» Действительно, через три месяца мои проблемы разрешились. Был я молод — жилось нелегко, неурядицы преследовали… А в кино долгое время никто не звал. Стало даже казаться, что есть во мне какой-то изъян. Пока не обратил на меня внимание Исидор Анненский, постановщик замечательных картин по Чехову — «Медведь», «Свадьба», «Анна на шее». Он сразу утвердил меня на роль Павла Каюрова в фильме «Бессонная ночь». Вот после этого кинорежиссеры меня заметили. Стал совмещать съемки и спектакли. Как-то снимался одновременно в Киеве, в Ленинграде и в Свердловске. Единственный раз меня девять месяцев не было в театре, когда снимался в 1974 году на Дальнем Востоке в фильме Акиры Куросавы «Дерсу Узала». То был счастливый билет — работать с режиссером такого уровня. На «Мосфильме» предупредили: Куросава — деспот. Поэтому я сначала терялся, теперь же могу сказать, что добрее режиссера по отношению к артисту не видел. Приятно и то, что картина получила «Оскара» в номинации «Лучший иностранный фильм года». Правда, ни я, ни второй наш актер Максим Мунзук на вручении не были. О присуждении узнал почти случайно. Пришел в театр, и мне сказали: «Тебе звонили из японского посольства». Это атташе по культуре спешил поздравить.
За последние десять лет я снялся только в одной картине — в 2000 году — по пьесе Вампилова «Прощание в июне». Скоро начну сниматься в сериале по роману Василия Аксенова «Московская сага». Моя роль возрастная, играю главу семейства врачей от 40 до 80 лет. Очень хочется, чтобы получилось, материал мне очень интересен. А то, что редко выхожу на съемочную площадку, так это только проблема времени — приглашений много. Но главное для меня — театр.
— О чем Вы мечтаете — какой поставить спектакль или снять фильм?
— Почти сорок лет я мечтаю сыграть в театре и поставить спектакль на абсолютно пустой сцене, как это было во времена Шекспира и Мольера. Не знаю, осуществится ли. Но очень хочется, и чтобы реализовано было не на нашей экспериментальной сцене, а на основной. В этом нет никакого надругательства над классикой. Актерская игра останется традиционной, прочтение произведения тоже, но не будет декораций! Вместо них — световые спецэффекты. Нечто подобное я видел у французского актера и режиссера-экспериментатора Жана Вилара. В нашем театре необычные световые решения были найдены Сергеем Женовачем в его спектакле «Горе от ума», где я сейчас играю роль Фамусова. А вот в кино, думаю, уже ничего не буду снимать. Этим надо или заниматься серьезно, или не заниматься совсем. После того как поставил картину «Вначале было слово» — версия того, как дошло до нас «Слово о полку Игореве», — я в этом лишний раз убедился. Шел 1993 год, в государстве трудная экономическая ситуация… Наша съемочная группа выехала в Кострому, в Ипатьевский монастырь, на натуру, откуда потом долго не могли вернуться — не было средств. В фильме снимались только артисты нашего театра, мы даже костюмы брали из своих исторических спектаклей — лишь бы обошлось подешевле. Был тогда и режиссером, и администратором, за двадцать дней света белого не взвидел. Такого натерпелся от этой экономики, что всякое желание снимать кино окончательно исчезло.
— Вы — член-корреспондент Российской академии образования.
— Непременное стремление подражать западным образцам — это не по мне. Ведь наша система образования всегда признавалась одной из самых лучших. Надо ли ломать?.. А еще мне жаль, что наши дети в обычных садах не имеют возможности заниматься иностранным языком. Ведь к шести годам, это уже установлено учеными, при специальной подготовке ребенок в состоянии овладеть помимо родного языка еще несколькими. Детям это под силу. Помню, как говорила моя бабушка: человек живет по-человечески до восьми лет. Так было в моем детстве. Сейчас же в школу начинают ходить с 6—7 лет. Соответственно время, когда ребенок живет свободно, видит мир по-своему и готов все познавать, сократилось. Но это можно преодолеть. Как? Да просто в школе не забивать детям голову, особенно в начальных классах, всякой ерундой, а тщательно отбирать материал для обучения, давать ту жизненно важную информацию, которая пригодится им хотя бы после 15—16 лет.
— Вы затронули проблему изучения иностранного языка. А давайте поговорим о русском…
— А я как раз на эту тему написал открытое письмо. Не так давно в Кремле был прием, присутствовали многие известные люди самых разных профессий. Почему-то заговорили о русском языке, и выяснилось, что все согласны в одном: детей сейчас обучают говорить не по-русски. На сленге каком-то. Кто повинен? Да средства массовой информации в первую очередь — радио, телевидение, пресса, газеты, безграмотные цветные журналы. Я не против, пусть выходят, но зачем же писать не по-русски? Зачем насаждать этот пошлый, полублатной юмор? Я вырос в Чите, края известные — там тогда было много лагерей. Естественно, дети набирались разных блатных слов, в том числе и я. Слова мы знали, но не употребляли же! А сейчас это звучит в эфире — и никому дела нет. Или навал иностранных заимствований, ведь и в толковых словарях многих значений не найдешь. Язык — культура нации, его надо спасать.
— Главными типажами нашего времени — и в искусстве, и в литературе, и на телеэкранах — стали герои-дельцы. А где обездоленные дети, голодные пенсионеры или те же нищие медики и учителя?
— Это так. Да простят меня господа с телевидения, говорю то, что думаю. Кого нам показывают? Какие передачи навязывают? Все эти тягостные «За стеклом»... Кто те люди, которые этим занимаются? На кого надеяться? Ну выступят в очередной раз деятели культуры, напишут какое-нибудь письмо, от этого что-нибудь изменится? Нет. Поэтому в последнее время я даже интервью даю неохотно. Зачем? Слово сейчас бессильно.
Девяносто пять процентов тех молодых людей, для которых я скажу что-то, этого читать не станут. А те пять, что прочитают, со мной и так согласны. Вот и все. Так какой же смысл? Знаете, впервые я остро ощутил это, когда было 175-летие Малого театра. Наш театр — государственное учреждение, он наряду с Эрмитажем, Третьяковской галереей и Музеем изобразительных искусств имени А.С.Пушкина включен в почетный список национального достояния России. И вот мы вполне официально обратились к одному из центральных телеканалов с просьбой показать наш юбилейный вечер. Ответ был таков: «Нам это неинтересно!» А мне стало интересно: кому это нам?! Со всей России приходят письма с мольбами: хотим вас видеть, ваши спектакли, ваших актеров. Но для «них» народ, зрители — ничто. Совершенно случайно при поддержке Аллы Борисовны Пугачевой удалось договориться с каналом ТВ-6 (это было при прежнем руководстве). Правда, сильно ограничили во времени, в эфир вышло всего 55 минут действия. Кто же, спрашивается, узурпировал право отнимать у телезрителей тот восторг, который испытали люди, сидевшие в зале? На сцене в тот вечер была задействована вся труппа, мы показали отрывки из лучших спектаклей, получился взволнованный и удивительно гармоничный диалог с аудиторией. Когда на сцену вышел Игорь Моисеев и сказал, что был на 100-летнем, 125-летнем, 150-летнем, а теперь уже и на 175-летнем юбилее театра, зал взорвался громом аплодисментов. И это все неинтересно? Я от лица миллионов телезрителей заявляю и прошу мои слова выделить: «А вот нам неинтересно то, что показываете вы!» Почему бы не перестать закупать в огромном количестве бездарные «мыльные оперы» для недоразвитых и не запустить в эфир хорошие доброкачественные английские, французские, итальянские, американские картины?
А где наши старые добрые фильмы? Почти все они идут в такое время, когда посмотреть их могут единицы. А где новые детские фильмы и полноценные программы? Их вообще перестали выпускать. Не безобразие ли это?!
— Так что же делать?
— Навести порядок.
— Как?
— Не знаю. Я отвечаю только за то, что делаю сам, твердо зная — зло не проходит безнаказанно. История это подтверждает. В нашем театре без малого тридцать лет идет «Царь Федор Иоаннович». Более двадцати лет я выхожу на сцену в главной роли. Когда сижу на троне и наблюдаю за борьбой Шуйского и Годунова, то по роли говорю: «Что вы делаете? Зачем же так? О Руси надобно подумать». Звучат эти слова, мне кажется, вполне современно.
— А как Вам вспоминаются годы, проведенные в кресле министра культуры России? Потерянное время или все-таки какие-то надежды оправдались?
— Министром был полтора года. Это был период становления Российского государства, думал, что в меру сил и возможностей смогу помочь подняться России. Непорядочно, казалось, оставаться в стороне. Все, что намечал, сделать все же не удалось. И срок был недолгий, и с театром я расставаться не стал: «До шести часов — министр, после шести — артист». Однако мне удалось пробить одно очень важное, на мой взгляд, постановление для театров, в котором речь шла о снижении так называемой нормы спектаклей. Оно действует до сих пор и приносит пользу.
Значит, что-то хорошее все-таки сделал. Вреда уж точно никакого не нанес. Двери моего кабинета были открыты для всех — специальных часов приема не существовало. Мог бы там оставаться и дальше, но сам ушел. Я был против соединения Министерства культуры с Министерством по туризму. Кстати, такое соединение, этакий «кентавр», просуществовало недолго. Те же, кто затевал все это, успели внедриться туда, куда стремились. О времени, потраченном на министерскую работу, не жалею. Мне никому не стыдно смотреть в глаза.
— Вы длительное время возглавляли фонд, поставивший целью заботиться о Покровском соборе и о других памятниках архитектуры. Почему же вы покинули эту организацию?
— Устал. Отдал этому делу несколько лет. Сейчас же точно не знаю, существует ли этот фонд и возглавляю ли я его. Мы успели провести первоочередную реставрацию, открыли церковь, где теперь хранятся святые мощи. Но потом я устал объяснять тем, от кого это зависит, что деньги нужны не лично мне, не людям фонда, а собору и другим нашим исчезающим памятникам, они гибнут. Думаю теперь, что никакие фонды тут не спасут, нужно участие государства. Храм Василия Блаженного с каждым годом все ближе и ближе подступает к Москва-реке. Разве это не катастрофа?! В какие двери ни стучался — «Услышьте! Помогите!», — никто практически не откликался! Все это было для меня очень болезненным, я ушел.
— Но Вы по-прежнему глава Фонда имени А.Н.Островского и президент Ассоциации русских театров, центр которой в Йошкар-Оле...
— С большими трудностями, только при содействии московского правительства и личной поддержке Людмилы Ивановны Швецовой, а теперь уже и министра образования Филиппова, нам удалось реализовать проект одного из актеров Малого театра Сергея Еремеева: выпустили антологию русской литературы для детей-инвалидов, которые не могут ни ходить, ни читать, могут только слушать. Кассеты отправлены во многие
русскоязычные школы бывших наших республик. Отовсюду приходят искренние слова благодарности. Недавно выпустили на двух кассетах запись произведений Александра Сергеевича Пушкина, их читают известные артисты Малого театра, а также по заказу Министерства образования — все тексты школьной программы по литературе с первого по четвертый класс. Школы их получают бесплатно.
Ассоциацию, которую вы упомянули, возглавляю почти десять лет. В Йошкар-Оле в первые годы провели пять фестивалей. Постепенно организация приобрела международный масштаб. В нее вошли многие русские театры СНГ и Прибалтики, положение которых фактически стало катастрофическим. Некоторым нам уже удалось помочь. Проблема русских театров в провинции и в других республиках для меня очень важна. Вот недавно в Марий Эл осложнилась ситуация, к руководству пришли люди, которые, как мне кажется, мало разбираются в проблемах театров, действуют весьма грубо, насаждая свою позицию и плетя интриги. Во время недавнего съезда СТД РФ, на котором присутствовали многие представители русских театров, было проведено собрание, переизбрали руководство ассоциации. Теперь центр будет в Москве. Фестивали же будут проходить либо ежегодно в столице, либо в разных республиках. Первый, думаю, не удастся провести в провинции, а второй намечен во Владикавказе.
— В чем Вы черпаете силы для работы?
— В самой же работе.
— Расскажите немного о Вашей семье, она у Вас — артистическая...
— Моя жена, Ольга Николаевна, актриса. Мы учились с ней на одном курсе у Веры Николаевны Пашенной. Как-то Ольга опоздала на занятия.
Рядом со мной было свободное место — она вошла, села, и… до сих пор мы вместе, с 1953 года. Уже с третьего курса Ольга много работала в ТЮЗе, играла Луизу в «Коварстве и любви», Негину в «Талантах и поклонниках». Тогда в их театре был очень сильный состав — и Ролан Быков, и Константин Назаров, и Владимир Горелов… В свое время Ольгу премировали за лучшее исполнение роли среди молодежи. Потом родилась дочь, Ольге пришлось уйти из театра. Помогать нам было некому — мои родители оставались в Чите, ее — во Львове. Основные тяготы по воспитанию ребенка легли, конечно, на плечи жены. Она выпала из репертуара на несколько сезонов… Судьба актрисы — сложная вещь. Когда дочь подросла, Ольга стала преподавать в Училище Щепкина, и это у нее, надо сказать, очень хорошо получается. Я студентов ругаю — она их защищает и хвалит, — такое у нас распределение обязанностей. Если что-нибудь стрясется, надо кого-то подлечить, или подкормить, или даже выручить из милиции, — она все сделает. Дочь Даша пошла по стопам моих родителей, она музыкант. Окончила Московскую консерваторию и сейчас преподает. Внучка, Александра, ей 11 лет, довольно-таки профессионально занимается музыкой. Хотя, надо сказать, поскольку у меня и у жены глаз наметанный, нам кажется, что она будет драматической актрисой. Если честно, мы этого очень бы хотели.
— А не тревожно Вам в таком случае за ее судьбу?
— А разве менее страшно быть теперь врачом или педагогом, музыкантом или военным?.. Думаю, если человек способный и идет не по блату, то рано или поздно обязательно взлетит. Ну а дедушка все-таки много делал людям хорошего и мало плохого — так что мстить, надеюсь, не будут.
Александра Алешина
14 июня 2002 года
«Век» сердечно поздравляет друга газеты, давнего и постоянного своего автора Юрия Мефодьевича Соломина с присуждением ему Государственной премии РФ. Эта награда у мастера не первая, но она по-особому значительна. О выдающемся Соломине—Фамусове «Век» писал подробно. А вообще Юрий Соломин — артист счастливой судьбы. Пятнадцатилетним подростком он увидел фильм «Малый театр и его мастера» и понял: будет только артистом — и только Малого театра. И какие роли он сыграл: русских царей Федора Иоанновича и Николая II, Ревизора и Сирано, Войницкого и Фамусова — в театре, в кино — Арсеньева — «Дерсу Узала» и Телегина — «Хождение по мукам», капитана Кольцова — «Адъютант его превосходительства» и Славина — «ТАСС уполномочен заявить…», князя Святослава — «Вначале было слово» и Миклухо-Маклая — «Берег его жизни»! Он прожил многие судьбы великих людей нашего прошлого, он привык мыслить масштабами истории.
— Юрий Мефодьевич, наверное, непросто в условиях «развитого капитализма» быть руководителем театра?
— Думаю, до развитого капитализма нам еще далеко. Ведь при рыночной экономике цены должны регулироваться конкуренцией, не так ли? Но я пока еще не замечал их понижения, только растут. Они либо стабильные, либо повышаются. В прошлом году появилась новая государственная организация — казначейство. Теперь абсолютно все деньги театра, зарабатываемые или получаемые из госбюджета, проходят через нее в Государственный банк. Прежние же наши банковские счета закрыты. В итоге впервые за последнее десятилетие люди у нас вовремя не получили зарплату. Задержали на десять дней, накануне Нового года. Для бюджетной организации это большой срок. Теперь театр лишен возможности иметь в наличии какие бы то ни было деньги, которые ранее получал с гастролей, с продажи буклетов и программок. Захотите, скажем, рояль приобрести, придется молить казначейство: «Дайте на рояль!..» Иметь хоть какие-то свободные средства мы не можем. Роли не продашь, костюмы тоже, вазелин с лигнином никому, кроме нас, не нужен. Не могу понять, зачем понадобилось нас до такой степени контролировать. А те люди, из-за которых создавались эти дополнительные механизмы контроля, все равно, видимо, найдут лазейки для проводки своих огромных сумм. Народ у нас талантливый.
— У Вас есть возможность помогать своим актерам, хотя бы работой?
— Вопрос занятости актеров — один из самых сложных и болезненных. Труппа Малого театра — 130 человек! Конечно, стараюсь задействовать по возможности большую ее часть. Но ситуация сложна изначально. Переубедить нашего брата актера, и меня в том числе, невозможно. Все мы верим в свои силы, и каждому кажется, что он может справиться с любой ролью. А это не так. Естественно, в труппе есть актеры, которые на меня обижены. Всех не удовлетворишь. Не могу же я актрисе, которая перешла определенный возрастной рубеж, если она даже в очень хорошей форме, дать, скажем, роль начинающей артистки. Никого не хочу обидеть, но надо быть справедливым. Ну и обязательно приходится учитывать тех, на кого «ходят». Таких, наверное, не более тридцати у нас. Но много и таких, кто в кино играл мало, «не мелькает», а профессионалы замечательные.
Они работают много. Есть актеры второго и третьего плана, есть и эпизода. Последних, кстати, в Малом театре всегда очень любили и уважали. Среди них есть даже народные артисты.
— Если у актеров театра или у студентов Щепкинского училища появляется возможность сняться в кино, Вы не возражаете против съемок?
— Нет, никогда. Жизнь сейчас трудная. Актерам надо зарабатывать. А зарабатывать они могут только своим трудом. Единственное, что я говорю им всегда: «Пожалуйста, только без раздеваний». Почему? Да потому, что в этом нет необходимости. Сколько бы фильмов, появившихся за последнее время, я ни видел, ни в одном из них этого не требовалось, хотя и присутствовало. Ведь сцены такого рода вводят специально для коммерции, так сказать. Стало много антрепризных спектаклей, знаю, многие ими недовольны, но я лично ничего против не имею. В антрепризах немало известных артистов нашего театра. Иногда мы даже свой репертуар подстраиваем так, чтобы им было удобно. Думаю, в антрепризах есть свои преимущества. Благодаря им, скажем, мы узнали много интересного из зарубежной драматургии. Они делаются обычно на два-три, максимум на пять действующих лиц, что артистам весьма удобно играть. Ну и высокие гонорары, конечно. А вот недостатки антрепризных спектаклей остаются на совести тех, кто их затевает. Работать-то надо всегда честно. У каждого должен быть жесткий самоконтроль. Единственное, с чем не могу смириться, так это с тем, что антрепризы, да и просто театры, сплошь и рядом буквально мордуют нашу классику. Так и хочется воззвать к режиссерам: «Опомнитесь! Что делаете?!»
— Как получилось, что при жизни Чехова на сцене Малого театра были поставлены только его одноактные водевили? Все остальное шло в Художественном, хотя сам Антон Павлович мечтал увидеть себя в Малом.
— Существует история. Когда-то Чехов принес руководителю Малого театра Александру Ленскому своего «Лешего». Тот прочитал и имел неосторожность посоветовать: «Пьесы вам лучше не писать». Больше в Малом его не было. Однако «Лешего» все-таки переработал, появился второй вариант — «Дядя Ваня». Только в 1960 году к нам «пришел» Чехов. Тогда Борис Бабочкин поставил «Иванова». А через 20 лет после Бабочкина Игорь Ильинский, который великолепно знал и читал Чехова, поставил «Вишневый сад» и там же сыграл одну из последних своих ролей — роль Фирса. До сих пор сценический рисунок спектакля не изменился, хотя в нем работает уже третий состав исполнителей. Кстати, на гастролях во Франции в прошлом году «Вишневый сад» и «Дядя Ваня» (в постановке Сергея Соловьева) имели огромный успех. Показывали мы их на сцене старейшего версальского театра «Монтансьер». В нашем репертуаре есть еще «Чайка» в постановке Владимира Драгунова и «Иванов» — Виталия Соломина. Все спектакли разные, но едино самое уважительное следование мысли классика. А к 100-летию со дня смерти Антона Павловича готовим «Три сестры».
— А скажите, Юрий Мефодьевич, ведь непростое это дело — руководить таким большим театром, без проблем ведь в наше время не бывает...
— Если бы почувствовал что-то неладное, что-нибудь вроде раскола, не приведи Господи, немедленно бы ушел сам. Куда? Да есть еще места, где смог бы реализоваться, не пропаду. Конечно же, я понимаю, что нравлюсь не всем и характер у меня, может быть, не самый хороший. Хотя, думаю, не такой уж и плохой для жизни и для театра. Я отзывчивый и немстительный. Заповедям стараюсь следовать. Люди, которые рядом, это знают.
Наверное, поэтому я уже четырнадцатый год во главе. Вначале меня два раза избирала труппа, затем по инерции назначали, а сейчас, хотя и подписал контракт, честно говоря, даже не знаю, назначен я кем-то или выбран. Помню, когда избирали в первый раз, держал речь перед труппой.
Человек я эмоциональный, перешел на повышенные тона. Помню, Руфина Нифонтова сказала тогда: «Вот видишь, ты уже стал разговаривать с людьми в иной тональности!» «Руфа, — ответил, — ну, если бы я сейчас с тобой говорил тише, ты бы мне поверила?» Она меня хорошо знала, махнула рукой: «Черт с тобой!» — и проголосовала «за». Эмоции простительны. Всегда лучше громко сказать то, что думаешь, чем тихо приносить людям зло. Одна из замечательных традиций Малого театра — бережное отношение к старейшинам. Мы не забываем их, как можем — помогаем. И как хорошо они держатся! Видел как-то: очень уважаемый мною артист, из ветеранов, подходил к театру. По улице двигался еле-еле, опираясь на палочку. А переступил порог театра — выпрямился, улыбнулся, бодро зашагал по коридорам. Да, театр — это родной дом, большая семья. Рушить это нельзя. Думаю, если бы я не устраивал коллектив театра, а это около 700 коллег и у каждого свой характер, давно бы уже меня заменили. У нас много достойных людей.
— А приход молодых не взрывает Ваш патриархальный уклад?
— Нет. Молодежь приходит в основном из Училища им. Щепкина, а там преподают, ведут курсы наши же артисты. Каждого воспитанника хорошо знаем с первого шага. Есть время присмотреться к любому, прежде чем утвердить его или не утвердить в труппе. Многие студенты получают небольшие роли и выходят на сцену вместе с мастерами. Это прекрасная школа. После училища ребята уезжают в провинцию, но педагоги продолжают за ними следить. Где-то через два-три года может последовать приглашение в Москву.
— Как педагог, кроме актерского мастерства, что еще Вы стремитесь передать ученикам?
— Пусть мои слова покажутся кому-то высокопарными, но я считаю, надо воспитывать не только актера, но и личность, а значит — индивидуальность. Это прежде всего. Только личность притягательна для зрителей. И в этом залог актерского успеха. Они приходят в училище в 16—17 лет, фактически — дети, и от нас зависит, кем они станут. Будут ли размениваться на мелочи или научатся видеть в жизни и творчестве главное. Так что воспитывать чисто человеческие качества — тоже наша задача. Я, например, когда работаю со студентами, могу довести и до слез.
И мальчиков, и девочек. Специально. Артист должен знать градус своего темперамента, эмоциональности, а проверить это можно только в училище, и подвести его к этому обязан педагог. Как правило, через два-три года они окончательно осознают — все было ненапрасно.
— Вы много снимались в кино. Перед Вами когда-нибудь стоял выбор: кинематограф или театр?
— Нет. Желания уйти из театра у меня никогда не было. Помню, в самом начале, не проработав в Малом и двух лет, я положил на стол Михаилу Ивановичу Цареву заявление об уходе. Он внимательно прочитал, спросил: «Три месяца потерпеть можешь?» Действительно, через три месяца мои проблемы разрешились. Был я молод — жилось нелегко, неурядицы преследовали… А в кино долгое время никто не звал. Стало даже казаться, что есть во мне какой-то изъян. Пока не обратил на меня внимание Исидор Анненский, постановщик замечательных картин по Чехову — «Медведь», «Свадьба», «Анна на шее». Он сразу утвердил меня на роль Павла Каюрова в фильме «Бессонная ночь». Вот после этого кинорежиссеры меня заметили. Стал совмещать съемки и спектакли. Как-то снимался одновременно в Киеве, в Ленинграде и в Свердловске. Единственный раз меня девять месяцев не было в театре, когда снимался в 1974 году на Дальнем Востоке в фильме Акиры Куросавы «Дерсу Узала». То был счастливый билет — работать с режиссером такого уровня. На «Мосфильме» предупредили: Куросава — деспот. Поэтому я сначала терялся, теперь же могу сказать, что добрее режиссера по отношению к артисту не видел. Приятно и то, что картина получила «Оскара» в номинации «Лучший иностранный фильм года». Правда, ни я, ни второй наш актер Максим Мунзук на вручении не были. О присуждении узнал почти случайно. Пришел в театр, и мне сказали: «Тебе звонили из японского посольства». Это атташе по культуре спешил поздравить.
За последние десять лет я снялся только в одной картине — в 2000 году — по пьесе Вампилова «Прощание в июне». Скоро начну сниматься в сериале по роману Василия Аксенова «Московская сага». Моя роль возрастная, играю главу семейства врачей от 40 до 80 лет. Очень хочется, чтобы получилось, материал мне очень интересен. А то, что редко выхожу на съемочную площадку, так это только проблема времени — приглашений много. Но главное для меня — театр.
— О чем Вы мечтаете — какой поставить спектакль или снять фильм?
— Почти сорок лет я мечтаю сыграть в театре и поставить спектакль на абсолютно пустой сцене, как это было во времена Шекспира и Мольера. Не знаю, осуществится ли. Но очень хочется, и чтобы реализовано было не на нашей экспериментальной сцене, а на основной. В этом нет никакого надругательства над классикой. Актерская игра останется традиционной, прочтение произведения тоже, но не будет декораций! Вместо них — световые спецэффекты. Нечто подобное я видел у французского актера и режиссера-экспериментатора Жана Вилара. В нашем театре необычные световые решения были найдены Сергеем Женовачем в его спектакле «Горе от ума», где я сейчас играю роль Фамусова. А вот в кино, думаю, уже ничего не буду снимать. Этим надо или заниматься серьезно, или не заниматься совсем. После того как поставил картину «Вначале было слово» — версия того, как дошло до нас «Слово о полку Игореве», — я в этом лишний раз убедился. Шел 1993 год, в государстве трудная экономическая ситуация… Наша съемочная группа выехала в Кострому, в Ипатьевский монастырь, на натуру, откуда потом долго не могли вернуться — не было средств. В фильме снимались только артисты нашего театра, мы даже костюмы брали из своих исторических спектаклей — лишь бы обошлось подешевле. Был тогда и режиссером, и администратором, за двадцать дней света белого не взвидел. Такого натерпелся от этой экономики, что всякое желание снимать кино окончательно исчезло.
— Вы — член-корреспондент Российской академии образования.
— Непременное стремление подражать западным образцам — это не по мне. Ведь наша система образования всегда признавалась одной из самых лучших. Надо ли ломать?.. А еще мне жаль, что наши дети в обычных садах не имеют возможности заниматься иностранным языком. Ведь к шести годам, это уже установлено учеными, при специальной подготовке ребенок в состоянии овладеть помимо родного языка еще несколькими. Детям это под силу. Помню, как говорила моя бабушка: человек живет по-человечески до восьми лет. Так было в моем детстве. Сейчас же в школу начинают ходить с 6—7 лет. Соответственно время, когда ребенок живет свободно, видит мир по-своему и готов все познавать, сократилось. Но это можно преодолеть. Как? Да просто в школе не забивать детям голову, особенно в начальных классах, всякой ерундой, а тщательно отбирать материал для обучения, давать ту жизненно важную информацию, которая пригодится им хотя бы после 15—16 лет.
— Вы затронули проблему изучения иностранного языка. А давайте поговорим о русском…
— А я как раз на эту тему написал открытое письмо. Не так давно в Кремле был прием, присутствовали многие известные люди самых разных профессий. Почему-то заговорили о русском языке, и выяснилось, что все согласны в одном: детей сейчас обучают говорить не по-русски. На сленге каком-то. Кто повинен? Да средства массовой информации в первую очередь — радио, телевидение, пресса, газеты, безграмотные цветные журналы. Я не против, пусть выходят, но зачем же писать не по-русски? Зачем насаждать этот пошлый, полублатной юмор? Я вырос в Чите, края известные — там тогда было много лагерей. Естественно, дети набирались разных блатных слов, в том числе и я. Слова мы знали, но не употребляли же! А сейчас это звучит в эфире — и никому дела нет. Или навал иностранных заимствований, ведь и в толковых словарях многих значений не найдешь. Язык — культура нации, его надо спасать.
— Главными типажами нашего времени — и в искусстве, и в литературе, и на телеэкранах — стали герои-дельцы. А где обездоленные дети, голодные пенсионеры или те же нищие медики и учителя?
— Это так. Да простят меня господа с телевидения, говорю то, что думаю. Кого нам показывают? Какие передачи навязывают? Все эти тягостные «За стеклом»... Кто те люди, которые этим занимаются? На кого надеяться? Ну выступят в очередной раз деятели культуры, напишут какое-нибудь письмо, от этого что-нибудь изменится? Нет. Поэтому в последнее время я даже интервью даю неохотно. Зачем? Слово сейчас бессильно.
Девяносто пять процентов тех молодых людей, для которых я скажу что-то, этого читать не станут. А те пять, что прочитают, со мной и так согласны. Вот и все. Так какой же смысл? Знаете, впервые я остро ощутил это, когда было 175-летие Малого театра. Наш театр — государственное учреждение, он наряду с Эрмитажем, Третьяковской галереей и Музеем изобразительных искусств имени А.С.Пушкина включен в почетный список национального достояния России. И вот мы вполне официально обратились к одному из центральных телеканалов с просьбой показать наш юбилейный вечер. Ответ был таков: «Нам это неинтересно!» А мне стало интересно: кому это нам?! Со всей России приходят письма с мольбами: хотим вас видеть, ваши спектакли, ваших актеров. Но для «них» народ, зрители — ничто. Совершенно случайно при поддержке Аллы Борисовны Пугачевой удалось договориться с каналом ТВ-6 (это было при прежнем руководстве). Правда, сильно ограничили во времени, в эфир вышло всего 55 минут действия. Кто же, спрашивается, узурпировал право отнимать у телезрителей тот восторг, который испытали люди, сидевшие в зале? На сцене в тот вечер была задействована вся труппа, мы показали отрывки из лучших спектаклей, получился взволнованный и удивительно гармоничный диалог с аудиторией. Когда на сцену вышел Игорь Моисеев и сказал, что был на 100-летнем, 125-летнем, 150-летнем, а теперь уже и на 175-летнем юбилее театра, зал взорвался громом аплодисментов. И это все неинтересно? Я от лица миллионов телезрителей заявляю и прошу мои слова выделить: «А вот нам неинтересно то, что показываете вы!» Почему бы не перестать закупать в огромном количестве бездарные «мыльные оперы» для недоразвитых и не запустить в эфир хорошие доброкачественные английские, французские, итальянские, американские картины?
А где наши старые добрые фильмы? Почти все они идут в такое время, когда посмотреть их могут единицы. А где новые детские фильмы и полноценные программы? Их вообще перестали выпускать. Не безобразие ли это?!
— Так что же делать?
— Навести порядок.
— Как?
— Не знаю. Я отвечаю только за то, что делаю сам, твердо зная — зло не проходит безнаказанно. История это подтверждает. В нашем театре без малого тридцать лет идет «Царь Федор Иоаннович». Более двадцати лет я выхожу на сцену в главной роли. Когда сижу на троне и наблюдаю за борьбой Шуйского и Годунова, то по роли говорю: «Что вы делаете? Зачем же так? О Руси надобно подумать». Звучат эти слова, мне кажется, вполне современно.
— А как Вам вспоминаются годы, проведенные в кресле министра культуры России? Потерянное время или все-таки какие-то надежды оправдались?
— Министром был полтора года. Это был период становления Российского государства, думал, что в меру сил и возможностей смогу помочь подняться России. Непорядочно, казалось, оставаться в стороне. Все, что намечал, сделать все же не удалось. И срок был недолгий, и с театром я расставаться не стал: «До шести часов — министр, после шести — артист». Однако мне удалось пробить одно очень важное, на мой взгляд, постановление для театров, в котором речь шла о снижении так называемой нормы спектаклей. Оно действует до сих пор и приносит пользу.
Значит, что-то хорошее все-таки сделал. Вреда уж точно никакого не нанес. Двери моего кабинета были открыты для всех — специальных часов приема не существовало. Мог бы там оставаться и дальше, но сам ушел. Я был против соединения Министерства культуры с Министерством по туризму. Кстати, такое соединение, этакий «кентавр», просуществовало недолго. Те же, кто затевал все это, успели внедриться туда, куда стремились. О времени, потраченном на министерскую работу, не жалею. Мне никому не стыдно смотреть в глаза.
— Вы длительное время возглавляли фонд, поставивший целью заботиться о Покровском соборе и о других памятниках архитектуры. Почему же вы покинули эту организацию?
— Устал. Отдал этому делу несколько лет. Сейчас же точно не знаю, существует ли этот фонд и возглавляю ли я его. Мы успели провести первоочередную реставрацию, открыли церковь, где теперь хранятся святые мощи. Но потом я устал объяснять тем, от кого это зависит, что деньги нужны не лично мне, не людям фонда, а собору и другим нашим исчезающим памятникам, они гибнут. Думаю теперь, что никакие фонды тут не спасут, нужно участие государства. Храм Василия Блаженного с каждым годом все ближе и ближе подступает к Москва-реке. Разве это не катастрофа?! В какие двери ни стучался — «Услышьте! Помогите!», — никто практически не откликался! Все это было для меня очень болезненным, я ушел.
— Но Вы по-прежнему глава Фонда имени А.Н.Островского и президент Ассоциации русских театров, центр которой в Йошкар-Оле...
— С большими трудностями, только при содействии московского правительства и личной поддержке Людмилы Ивановны Швецовой, а теперь уже и министра образования Филиппова, нам удалось реализовать проект одного из актеров Малого театра Сергея Еремеева: выпустили антологию русской литературы для детей-инвалидов, которые не могут ни ходить, ни читать, могут только слушать. Кассеты отправлены во многие
русскоязычные школы бывших наших республик. Отовсюду приходят искренние слова благодарности. Недавно выпустили на двух кассетах запись произведений Александра Сергеевича Пушкина, их читают известные артисты Малого театра, а также по заказу Министерства образования — все тексты школьной программы по литературе с первого по четвертый класс. Школы их получают бесплатно.
Ассоциацию, которую вы упомянули, возглавляю почти десять лет. В Йошкар-Оле в первые годы провели пять фестивалей. Постепенно организация приобрела международный масштаб. В нее вошли многие русские театры СНГ и Прибалтики, положение которых фактически стало катастрофическим. Некоторым нам уже удалось помочь. Проблема русских театров в провинции и в других республиках для меня очень важна. Вот недавно в Марий Эл осложнилась ситуация, к руководству пришли люди, которые, как мне кажется, мало разбираются в проблемах театров, действуют весьма грубо, насаждая свою позицию и плетя интриги. Во время недавнего съезда СТД РФ, на котором присутствовали многие представители русских театров, было проведено собрание, переизбрали руководство ассоциации. Теперь центр будет в Москве. Фестивали же будут проходить либо ежегодно в столице, либо в разных республиках. Первый, думаю, не удастся провести в провинции, а второй намечен во Владикавказе.
— В чем Вы черпаете силы для работы?
— В самой же работе.
— Расскажите немного о Вашей семье, она у Вас — артистическая...
— Моя жена, Ольга Николаевна, актриса. Мы учились с ней на одном курсе у Веры Николаевны Пашенной. Как-то Ольга опоздала на занятия.
Рядом со мной было свободное место — она вошла, села, и… до сих пор мы вместе, с 1953 года. Уже с третьего курса Ольга много работала в ТЮЗе, играла Луизу в «Коварстве и любви», Негину в «Талантах и поклонниках». Тогда в их театре был очень сильный состав — и Ролан Быков, и Константин Назаров, и Владимир Горелов… В свое время Ольгу премировали за лучшее исполнение роли среди молодежи. Потом родилась дочь, Ольге пришлось уйти из театра. Помогать нам было некому — мои родители оставались в Чите, ее — во Львове. Основные тяготы по воспитанию ребенка легли, конечно, на плечи жены. Она выпала из репертуара на несколько сезонов… Судьба актрисы — сложная вещь. Когда дочь подросла, Ольга стала преподавать в Училище Щепкина, и это у нее, надо сказать, очень хорошо получается. Я студентов ругаю — она их защищает и хвалит, — такое у нас распределение обязанностей. Если что-нибудь стрясется, надо кого-то подлечить, или подкормить, или даже выручить из милиции, — она все сделает. Дочь Даша пошла по стопам моих родителей, она музыкант. Окончила Московскую консерваторию и сейчас преподает. Внучка, Александра, ей 11 лет, довольно-таки профессионально занимается музыкой. Хотя, надо сказать, поскольку у меня и у жены глаз наметанный, нам кажется, что она будет драматической актрисой. Если честно, мы этого очень бы хотели.
— А не тревожно Вам в таком случае за ее судьбу?
— А разве менее страшно быть теперь врачом или педагогом, музыкантом или военным?.. Думаю, если человек способный и идет не по блату, то рано или поздно обязательно взлетит. Ну а дедушка все-таки много делал людям хорошего и мало плохого — так что мстить, надеюсь, не будут.
Александра Алешина
14 июня 2002 года
17.09.2002
Подробнее
Юрий Соломин: Театр — это любовь и талант. Малый начинает свой 247-й сезон
Юрий Соломин: Театр — это любовь и талант.
Малый начинает свой 247-й сезон
Малый начинает свой 247-й сезон
Юрий Соломин: Театр — это любовь и талант.
Малый начинает свой 247-й сезон
Как известно, сбор труппы перед началом сезона называют «Иудиным днем». Все впервые встречаются после лета, целуются, и, может быть, не всегда искренне. Пусть так! Но царит всеобщее праздничное оживление, предвкушение новой замечательной жизни, новых ролей, спектаклей. Не случайно так страдают артисты, когда сидят без работы. Ведь, как и прочие смертные, они зарабатывают хлеб в поте лица своего, но в отличие от многих других делают это с удовольствием.
О том, что ждет зрителей и труппу в новом сезоне, рассказывает в беседе с нашим обозревателем художественный руководитель Малого театра народный артист СССР Юрий СОЛОМИН:
- Как известно, пьесы Островского входят у нас в «обязательную программу» — мы каждый год ставим Островского. И в первых числах октября здесь, на Театральной площади, на основной сцене состоится премьера – «На всякого мудреца довольно простоты». Как получилось — хорошо ли, плохо ли, — пусть судят зрители и критики. Кто-то из старшего поколения, наверное, вспомнит старые постановки «Мудреца». Новая их не повторяет, хотя мы и не отказываемся от наших традиций. Сам дух времени не специально, не нарочито вносит в нее свою новизну. А вскоре на этой же сцене — снова премьера, снова Островский: «Правда хорошо, а счастье лучше» в постановке Сергея Женовача. С Женовачом нас связал Грибоедов: спектакль «Горе от ума», который он поставил у нас в прошлом сезоне, стал одним из самых популярных в Москве. Этот режиссер не только завоевал признание коллектива, но и близок Малому театру по своей сути.
- Юрий Мефодьевич, вы сказали, что у кого-то на памяти осталась постановка «На всякого мудреца...», шла здесь и «Правда хорошо...». А впрочем, в те или иные годы в репертуаре Малого театра были, наверное, все пьесы Островского. Не боитесь ли вы конкуренции с прошлым? Как вам удается держать уровень? Ведь иногда слышишь: «Зачем я пойду на этот спектакль, я его (например) с Ильинским видел...»
- Конечно, бывает трудно даже тем нашим актерам, которые играли в этих же спектаклях, когда их партнерами были Ильинский, Жаров, Пашенная, Турчанинова... Но существуют время и предлагаемые обстоятельства.
Мы уже второй год живем в новом веке. XX век ушел в прошлое. Но человеку трудно забыть то плохое и хорошее, что было в его жизни. Я ничего не забываю, но время позволяет видеть и прошлое, и настоящее с точки зрения нажитого опыта. Режиссер, артист должны совмещать то, что хотел сказать классик, с собственным взглядом на мир. И если обнаруживается сходство их взглядов и мироощущений — прекрасно. Если автор, режиссер, артист, художник, композитор, сговорившись между собою, сумеют увлечь зрителей, те вступают в их сговор. Они помнят и понимают значение того, что делали замечательные режиссеры и артисты до нас, но им интересно и то, что хотим сказать мы.
- Труппа Малого — одна из самых больших в России. Здесь и молодежь, только что пришедшая из «Щепки», и корифеи. Насколько удается всех занять?
- Пытаемся. В филиале на Ордынке ближайшая премьера — Шекспир, «Тщетные усилия любви». Здесь заняты самые молодые артисты — это спектакль для них. В комедиях Шекспира всегда звучит много музыки. Так будет и у нас: много танцев, сольных номеров, квартетов, дуэтов... Я очень рад, что наша молодежь получила прекрасные роли и сможет проявить себя и в пении, и в танцах. Сам мечтал об этом, когда был молодым. А поскольку моя мечта не смогла осуществиться, захотелось сделать это для нашей молодежи.
А вот пьеса чешского автора Иржи Губача, которая называется «Это было недавно — это было давно», — подарок для старшего поколения. Пусть вас не удивляет, что мы ставим подряд вторую пьесу Губача. Еще полтора года назад, до постановки «Корсиканки», драматург прислал мне ее и написал, что хотел бы видеть на сцене Малого театра. Пьеса мне очень понравилась, в ней Губач тонко и благородно разрабатывает тему старшего поколения — семидесятилетних. Она близка всем, будь то чехи, русские или французы. Все люди, которые уходят на пенсию, испытывают одно и то же... Пьеса очень добрая, лирическая. Не только о том, что в нашем обществе нет должного уважения к старикам, но и о них самих, о людях, которые, уйдя на пенсию, пытаются продолжать жить... Мне думается, что каждый из наших актеров старшего поколения заслуживает того, чтобы для него персонально ставили пьесу. К сожалению, это невозможно. И вот Губач написал как будто специально для них. Я вызвал Лилию Юдину, Алевтину Евдокимову, Юрия Каюрова, Виктора Борцова, Афанасия Кочеткова, Анатолия Торопова, Сергея Еремеева и сказал им: «Прочитайте пьесу. Если она вам понравится, мы ее возьмем, а если даже один из вас откажется, брать не будем. Потому что другого исполнителя на сегодняшний день нет». Все согласились.
- А есть в театре артисты, для которых не нашлось роли ни в одном новом спектакле?
- Есть, конечно. Раздавать роли ради удовлетворения актерских амбиций нельзя. Экономика поджимает.
- Да, экономика поджимает, поэтому режиссеры приглашают в свои спектакли звезд, а остальные...
- А почему я должен не давать роли артистам, которые в полной славе и силе, а давать тем, которых никто не знает? Должен вам сказать, что хороший артист всегда сумеет себя показать в эпизоде, в небольшой роли. Были у меня случаи. Актриса несколько лет не играет. Есть возможность ввести ее в готовый спектакль. Говорю: «На! Прекрасная роль!» — «Ну, это не совсем мой план...» — «Тогда жди!» Я ведь отдаю себе отчет в том, почему предлагаю работу именно этой актрисе, а не какой-то другой.
Иногда люди видят себя не такими, какими их видят режиссеры и зрители. Можно сидеть и год, и три, но потом человек «стирается». Вера Николаевна Пашенная, у которой я учился, говорила: «Будет очень трудно в театре. Хватайтесь за каждую работу, за каждое слово». Я помню, что в молодости так и делал. Записывался на радио, играл в массовках, снимался ночами. Во-первых, чтобы заработать какие-то деньги, во-вторых, чтобы учиться у мастеров, с которыми работаешь, и, в-третьих, чтобы заметили.
А потом жизнь все расставляет по своим местам. Есть роли молодые, и, как бы ты хорошо ни выглядел в 60, ты не сможешь сыграть 35-летнего. И когда мне говорят: «Да, но я же в хорошем состоянии...», я отвечаю: «А что делать с мыслями?»
- Правда ли, что Малый театр собирается ставить пьесу главного редактора «Московского комсомольца» Павла Гусева?
- Павлом Гусевым написана инсценировка по роману Альфреда де Виньи «Сен-Мар, или Заговор во времена Людовика XIII» (это не первая его работа в жанре драматургии). Действие, как следует из названия, происходит во Франции XVII века. Здесь тема власти, тема интриг. Можно сказать: «Ах, как это современно!» Но я думаю, что мы вертимся по кругу и возвращаемся к тому, что уже было когда-то сделано, написано, к тому, что с людьми уже происходило сто или четыреста лет тому назад.
- Насколько известно, в этом году вы собираетесь осуществить давнюю мечту — поставить старинный водевиль...
- Да, это водевиль Петра Каратыгина «Чудак-покойник, или Таинственный ящик». Водевили — давнишняя традиция русского театра вообще и Малого в частности. Не случайно все наши великие артисты играли в водевилях. Раньше после драматического спектакля обязательно должны были давать водевиль. Существует даже такой театральный анекдот. Когда заканчивается драма Островского «Гроза», Тихон говорит последние слова над умирающей Катериной: «Хорошо тебе, Катя!» И шепотом добавляет ей на ухо: «А мне еще водевиль играть!»
Много лет назад замечательный режиссер Петр Васильев поставил спектакль «Пучина», где мне посчастливилось сыграть Кисельникова (кстати, сегодня у нас тоже идет «Пучина» в постановке Александра Коршунова тогда у Васильева была идея: после серьезной, трагической «Пучины» дать еще и водевиль. Он выбрал этот водевиль, уже были готовы и режиссерское решение, и декорации. Но руководство отнеслось к замыслу скептически, и спектакль не состоялся. Я думаю об этом водевиле уже более 25 лет. Ставил его в училище. Много раз откладывал этот замысел на потом, но годы-то идут... И решил приступить к его осуществлению: поставить водевиль и сыграть в нем роль, которая мне была предложена Петром Васильевым и которую я так и не сыграл 25 лет назад. Теперь в моем исполнении она «постареет», но, может быть, это даже к лучшему.
- Почему в этом водевиле вам хочется сыграть роль неудачника, «ошиканного актера»? Чем она привлекла вас? По жизни вам не приходилось быть в такой ситуации...
- В спектакле есть монолог актера, который получает наследство. Он говорит: «Я раздам все деньги. Себе оставлю маленькую часть. И на эту маленькую часть открою маленький театр. И соберу там всех ошиканных артистов!» Ради этой реплики стоит играть! Он, может быть, и неудачник, но он добрый человек. Это главное. Об этом пьеса.
Я очень уважаю артистов, которые десятки лет играют «кушать подано». У них семьи и маленькие зарплаты. Очевидно, в семье неприятности: «Брось ты, «кушать подано» может сказать кто угодно!» Бывает, что человек даже уходит из семьи, но продолжает играть «кушать подано». Он, наверное, не талантлив в актерском деле, но он очень предан театру. И за эту преданность таких людей уважают. Это большое мужество — жить так.
А иногда случается, что артист на «кушать подано» уходит и ты понимаешь, что заменить его некем. Точно так же, как артиста на центральную роль. Случайный человек его заменяет — не то! Почему? Тот отдавал все, всю свою любовь театру. И любовь восполняла талант.
Парламентская газета, 13 сентября 2002 года
Татьяна Семашко
Малый начинает свой 247-й сезон
Как известно, сбор труппы перед началом сезона называют «Иудиным днем». Все впервые встречаются после лета, целуются, и, может быть, не всегда искренне. Пусть так! Но царит всеобщее праздничное оживление, предвкушение новой замечательной жизни, новых ролей, спектаклей. Не случайно так страдают артисты, когда сидят без работы. Ведь, как и прочие смертные, они зарабатывают хлеб в поте лица своего, но в отличие от многих других делают это с удовольствием.
О том, что ждет зрителей и труппу в новом сезоне, рассказывает в беседе с нашим обозревателем художественный руководитель Малого театра народный артист СССР Юрий СОЛОМИН:
- Как известно, пьесы Островского входят у нас в «обязательную программу» — мы каждый год ставим Островского. И в первых числах октября здесь, на Театральной площади, на основной сцене состоится премьера – «На всякого мудреца довольно простоты». Как получилось — хорошо ли, плохо ли, — пусть судят зрители и критики. Кто-то из старшего поколения, наверное, вспомнит старые постановки «Мудреца». Новая их не повторяет, хотя мы и не отказываемся от наших традиций. Сам дух времени не специально, не нарочито вносит в нее свою новизну. А вскоре на этой же сцене — снова премьера, снова Островский: «Правда хорошо, а счастье лучше» в постановке Сергея Женовача. С Женовачом нас связал Грибоедов: спектакль «Горе от ума», который он поставил у нас в прошлом сезоне, стал одним из самых популярных в Москве. Этот режиссер не только завоевал признание коллектива, но и близок Малому театру по своей сути.
- Юрий Мефодьевич, вы сказали, что у кого-то на памяти осталась постановка «На всякого мудреца...», шла здесь и «Правда хорошо...». А впрочем, в те или иные годы в репертуаре Малого театра были, наверное, все пьесы Островского. Не боитесь ли вы конкуренции с прошлым? Как вам удается держать уровень? Ведь иногда слышишь: «Зачем я пойду на этот спектакль, я его (например) с Ильинским видел...»
- Конечно, бывает трудно даже тем нашим актерам, которые играли в этих же спектаклях, когда их партнерами были Ильинский, Жаров, Пашенная, Турчанинова... Но существуют время и предлагаемые обстоятельства.
Мы уже второй год живем в новом веке. XX век ушел в прошлое. Но человеку трудно забыть то плохое и хорошее, что было в его жизни. Я ничего не забываю, но время позволяет видеть и прошлое, и настоящее с точки зрения нажитого опыта. Режиссер, артист должны совмещать то, что хотел сказать классик, с собственным взглядом на мир. И если обнаруживается сходство их взглядов и мироощущений — прекрасно. Если автор, режиссер, артист, художник, композитор, сговорившись между собою, сумеют увлечь зрителей, те вступают в их сговор. Они помнят и понимают значение того, что делали замечательные режиссеры и артисты до нас, но им интересно и то, что хотим сказать мы.
- Труппа Малого — одна из самых больших в России. Здесь и молодежь, только что пришедшая из «Щепки», и корифеи. Насколько удается всех занять?
- Пытаемся. В филиале на Ордынке ближайшая премьера — Шекспир, «Тщетные усилия любви». Здесь заняты самые молодые артисты — это спектакль для них. В комедиях Шекспира всегда звучит много музыки. Так будет и у нас: много танцев, сольных номеров, квартетов, дуэтов... Я очень рад, что наша молодежь получила прекрасные роли и сможет проявить себя и в пении, и в танцах. Сам мечтал об этом, когда был молодым. А поскольку моя мечта не смогла осуществиться, захотелось сделать это для нашей молодежи.
А вот пьеса чешского автора Иржи Губача, которая называется «Это было недавно — это было давно», — подарок для старшего поколения. Пусть вас не удивляет, что мы ставим подряд вторую пьесу Губача. Еще полтора года назад, до постановки «Корсиканки», драматург прислал мне ее и написал, что хотел бы видеть на сцене Малого театра. Пьеса мне очень понравилась, в ней Губач тонко и благородно разрабатывает тему старшего поколения — семидесятилетних. Она близка всем, будь то чехи, русские или французы. Все люди, которые уходят на пенсию, испытывают одно и то же... Пьеса очень добрая, лирическая. Не только о том, что в нашем обществе нет должного уважения к старикам, но и о них самих, о людях, которые, уйдя на пенсию, пытаются продолжать жить... Мне думается, что каждый из наших актеров старшего поколения заслуживает того, чтобы для него персонально ставили пьесу. К сожалению, это невозможно. И вот Губач написал как будто специально для них. Я вызвал Лилию Юдину, Алевтину Евдокимову, Юрия Каюрова, Виктора Борцова, Афанасия Кочеткова, Анатолия Торопова, Сергея Еремеева и сказал им: «Прочитайте пьесу. Если она вам понравится, мы ее возьмем, а если даже один из вас откажется, брать не будем. Потому что другого исполнителя на сегодняшний день нет». Все согласились.
- А есть в театре артисты, для которых не нашлось роли ни в одном новом спектакле?
- Есть, конечно. Раздавать роли ради удовлетворения актерских амбиций нельзя. Экономика поджимает.
- Да, экономика поджимает, поэтому режиссеры приглашают в свои спектакли звезд, а остальные...
- А почему я должен не давать роли артистам, которые в полной славе и силе, а давать тем, которых никто не знает? Должен вам сказать, что хороший артист всегда сумеет себя показать в эпизоде, в небольшой роли. Были у меня случаи. Актриса несколько лет не играет. Есть возможность ввести ее в готовый спектакль. Говорю: «На! Прекрасная роль!» — «Ну, это не совсем мой план...» — «Тогда жди!» Я ведь отдаю себе отчет в том, почему предлагаю работу именно этой актрисе, а не какой-то другой.
Иногда люди видят себя не такими, какими их видят режиссеры и зрители. Можно сидеть и год, и три, но потом человек «стирается». Вера Николаевна Пашенная, у которой я учился, говорила: «Будет очень трудно в театре. Хватайтесь за каждую работу, за каждое слово». Я помню, что в молодости так и делал. Записывался на радио, играл в массовках, снимался ночами. Во-первых, чтобы заработать какие-то деньги, во-вторых, чтобы учиться у мастеров, с которыми работаешь, и, в-третьих, чтобы заметили.
А потом жизнь все расставляет по своим местам. Есть роли молодые, и, как бы ты хорошо ни выглядел в 60, ты не сможешь сыграть 35-летнего. И когда мне говорят: «Да, но я же в хорошем состоянии...», я отвечаю: «А что делать с мыслями?»
- Правда ли, что Малый театр собирается ставить пьесу главного редактора «Московского комсомольца» Павла Гусева?
- Павлом Гусевым написана инсценировка по роману Альфреда де Виньи «Сен-Мар, или Заговор во времена Людовика XIII» (это не первая его работа в жанре драматургии). Действие, как следует из названия, происходит во Франции XVII века. Здесь тема власти, тема интриг. Можно сказать: «Ах, как это современно!» Но я думаю, что мы вертимся по кругу и возвращаемся к тому, что уже было когда-то сделано, написано, к тому, что с людьми уже происходило сто или четыреста лет тому назад.
- Насколько известно, в этом году вы собираетесь осуществить давнюю мечту — поставить старинный водевиль...
- Да, это водевиль Петра Каратыгина «Чудак-покойник, или Таинственный ящик». Водевили — давнишняя традиция русского театра вообще и Малого в частности. Не случайно все наши великие артисты играли в водевилях. Раньше после драматического спектакля обязательно должны были давать водевиль. Существует даже такой театральный анекдот. Когда заканчивается драма Островского «Гроза», Тихон говорит последние слова над умирающей Катериной: «Хорошо тебе, Катя!» И шепотом добавляет ей на ухо: «А мне еще водевиль играть!»
Много лет назад замечательный режиссер Петр Васильев поставил спектакль «Пучина», где мне посчастливилось сыграть Кисельникова (кстати, сегодня у нас тоже идет «Пучина» в постановке Александра Коршунова тогда у Васильева была идея: после серьезной, трагической «Пучины» дать еще и водевиль. Он выбрал этот водевиль, уже были готовы и режиссерское решение, и декорации. Но руководство отнеслось к замыслу скептически, и спектакль не состоялся. Я думаю об этом водевиле уже более 25 лет. Ставил его в училище. Много раз откладывал этот замысел на потом, но годы-то идут... И решил приступить к его осуществлению: поставить водевиль и сыграть в нем роль, которая мне была предложена Петром Васильевым и которую я так и не сыграл 25 лет назад. Теперь в моем исполнении она «постареет», но, может быть, это даже к лучшему.
- Почему в этом водевиле вам хочется сыграть роль неудачника, «ошиканного актера»? Чем она привлекла вас? По жизни вам не приходилось быть в такой ситуации...
- В спектакле есть монолог актера, который получает наследство. Он говорит: «Я раздам все деньги. Себе оставлю маленькую часть. И на эту маленькую часть открою маленький театр. И соберу там всех ошиканных артистов!» Ради этой реплики стоит играть! Он, может быть, и неудачник, но он добрый человек. Это главное. Об этом пьеса.
Я очень уважаю артистов, которые десятки лет играют «кушать подано». У них семьи и маленькие зарплаты. Очевидно, в семье неприятности: «Брось ты, «кушать подано» может сказать кто угодно!» Бывает, что человек даже уходит из семьи, но продолжает играть «кушать подано». Он, наверное, не талантлив в актерском деле, но он очень предан театру. И за эту преданность таких людей уважают. Это большое мужество — жить так.
А иногда случается, что артист на «кушать подано» уходит и ты понимаешь, что заменить его некем. Точно так же, как артиста на центральную роль. Случайный человек его заменяет — не то! Почему? Тот отдавал все, всю свою любовь театру. И любовь восполняла талант.
Парламентская газета, 13 сентября 2002 года
Татьяна Семашко
03.12.2000
Подробнее
ПОСЛЕ «ГОРЯ ОТ УМА» В МАЛОМ ТЕАТРЕ
Виталий ВУЛЬФ
Когда говорят, что Юрий Соломин занял в Малом театре место, которое занимал Михаил Царев, — это не так.
Когда говорят, что Юрий Соломин занял в Малом театре место, которое занимал Михаил Царев, — это не так.
ПОСЛЕ «ГОРЯ ОТ УМА» в Малом театре
Виталий ВУЛЬФ
Когда говорят, что Юрий Соломин занял в Малом театре место, которое занимал Михаил Царев, — это не так. Изменилась страна, изменились все мы, изменился его родной театр, изменилось отечественное искусство. Прибавилось жесткости и убавилось тонкости, мир стал жесток и груб. А оказалось, что все иначе. В спектакле Сергея Женовача воскресилось утерянное ощущение человеческой теплоты.
Оговорюсь сразу — я прежде никогда не был почитателем таланта Женовача. Его работы в Театре на Малой Бронной мне казались скучны, и вдруг — «Горе от ума».
Малый театр одержал победу. Юрий Соломин — Фамусов моложав, привлекателен и умен. Откровенный консерватор. За каждым словом огромный душевный опыт. Стихи читает с редким юмором, создавая ощущение, что слышишь их в первый раз. В спектакль он внес блеск игры и психологическое остроумие. Его Фамусов — это отклик на сомнительные постановки великой пьесы. Прошлое театра вошло в сценическое пространство как память. Его Фамусов неожиданный и артистичный. Сама стихия игры для него воздух театра. Соломин любит яркую характерную деталь, и в его отточенном рисунке нет никакого быта. Редкая актерская работа. Рядом с ним старые актрисы Малого театра Татьяна Панкова и Татьяна Еремеева — великолепно играют маленькие роли, за ними встает грибоедовская Москва. В артистической пластике Графини бабушки, которую играет Еремеева, не увидишь никакой механической остроты. В подтексте совсем в глубине — давно ушедший и живучий мир тщеславия и всеобщего обмана, и рядом Панкова, играющая ослепительно, легко, умно и саркастично. Ритмичен молодой актер Дмитрий Зеничев в роли Репетилова. В быстроте его слов крупным планом дан характер. Обаятельный и точный артист. В нем истинная лихорадочность и беспокойство. Никакого дела у Репетилова нет. Он искренно рад любым происшествиям. Любым неожиданным встречам. И в яркости, в мастерстве, с каким он ведет свой монолог, — праздник театра.
Как всегда, живой сверхсовременный и сверхироничный Виктор Павлов — Загорецкий и неожидан молоденький Чацкий — Глеб Подгородинский, сыгравший последний акт как прощание с молодостью — сильно, с душевной тревогой ранимого человека. Сергей Женовач, ставя самую театральную пьесу России, открыто признался в любви актерскому искусству и поставил «Горе от ума» увлекательно и театрально, без всякой эксцентрики и пестроты бала. Жаль, что острую игру ума этого спектакля не поддержал художник, ничего не придумавший для той тонкой графики мизансцен, которыми богато новое «Горе от ума». В нем есть главное — преемственность школы, традиции и стиля. След неумирающей культуры Малого театра.
© «Литературная газета», 2000
Виталий ВУЛЬФ
Когда говорят, что Юрий Соломин занял в Малом театре место, которое занимал Михаил Царев, — это не так. Изменилась страна, изменились все мы, изменился его родной театр, изменилось отечественное искусство. Прибавилось жесткости и убавилось тонкости, мир стал жесток и груб. А оказалось, что все иначе. В спектакле Сергея Женовача воскресилось утерянное ощущение человеческой теплоты.
Оговорюсь сразу — я прежде никогда не был почитателем таланта Женовача. Его работы в Театре на Малой Бронной мне казались скучны, и вдруг — «Горе от ума».
Малый театр одержал победу. Юрий Соломин — Фамусов моложав, привлекателен и умен. Откровенный консерватор. За каждым словом огромный душевный опыт. Стихи читает с редким юмором, создавая ощущение, что слышишь их в первый раз. В спектакль он внес блеск игры и психологическое остроумие. Его Фамусов — это отклик на сомнительные постановки великой пьесы. Прошлое театра вошло в сценическое пространство как память. Его Фамусов неожиданный и артистичный. Сама стихия игры для него воздух театра. Соломин любит яркую характерную деталь, и в его отточенном рисунке нет никакого быта. Редкая актерская работа. Рядом с ним старые актрисы Малого театра Татьяна Панкова и Татьяна Еремеева — великолепно играют маленькие роли, за ними встает грибоедовская Москва. В артистической пластике Графини бабушки, которую играет Еремеева, не увидишь никакой механической остроты. В подтексте совсем в глубине — давно ушедший и живучий мир тщеславия и всеобщего обмана, и рядом Панкова, играющая ослепительно, легко, умно и саркастично. Ритмичен молодой актер Дмитрий Зеничев в роли Репетилова. В быстроте его слов крупным планом дан характер. Обаятельный и точный артист. В нем истинная лихорадочность и беспокойство. Никакого дела у Репетилова нет. Он искренно рад любым происшествиям. Любым неожиданным встречам. И в яркости, в мастерстве, с каким он ведет свой монолог, — праздник театра.
Как всегда, живой сверхсовременный и сверхироничный Виктор Павлов — Загорецкий и неожидан молоденький Чацкий — Глеб Подгородинский, сыгравший последний акт как прощание с молодостью — сильно, с душевной тревогой ранимого человека. Сергей Женовач, ставя самую театральную пьесу России, открыто признался в любви актерскому искусству и поставил «Горе от ума» увлекательно и театрально, без всякой эксцентрики и пестроты бала. Жаль, что острую игру ума этого спектакля не поддержал художник, ничего не придумавший для той тонкой графики мизансцен, которыми богато новое «Горе от ума». В нем есть главное — преемственность школы, традиции и стиля. След неумирающей культуры Малого театра.
© «Литературная газета», 2000
25.02.1999
Подробнее
В СКАЗКАХ ЗЛОДЕЕВ НЕ ПРОЩАЮТ
«Коварство и любовь». Малый театр. Режиссер Юрий Соломин
В сказках злодеев не прощают
«Коварство и любовь». Малый театр. Режиссер Юрий Соломин
Декларируемая задача сегодняшнего Малого театра – в сохранении актерских традиций и классического репертуара. В этом смысле у театра не отнимешь благородства, но и не добавишь художественной смелости и эстетических дерзновений. Существенно другое: результаты Малого театра полностью идентичны запросам публики и дирекции. В качестве доказательства этого добротного соответствия желаемого и действительного может послужить премьерный спектакль «Коварство и любовь» Фридриха Шиллера в постановке Юрия Соломина.
Немецкая трагедия в русской интерпретации оборачивается рождественской сказкой, дурно и жалостно заканчивающейся, но при этом не теряющей присущих жанру волшебства и добрых чувств, которые несет с собой любовная история юных Фердинанда и Луизы, принесенных в жертву политической выгоде. В этом смысле «Коварство и любовь» — примечательный пример «тинеджейровского» спектакля, который нужно показывать взрослеющим детям, чтобы «влюбить» их в магию театра, в магию классики. Примечательно, что так спектакль и действует на молодую поросль, роящуюся в театре в дни зимних каникул.
Роскошь дворцовых декораций (сценография Энара Стенберга: поворотный круг с тремя конструкциями: припыленный, темный, но благородно традиционный дом музыканта Миллера (Ярослав Барышев), рококо-салон леди Мильфорд (Елена Харитонова), кабинет Президента (Валерий Баринов) с почти ватиканским убранством — мозаичные настенные панно, широченное многостворчатое окно, как видно, на последнем этаже средневекового замка), исключительное благородство интонаций даже в злых речах и из злых уст, особого рода театральная помпезность, «дыхание старины» – все это способствует ощущению уютного, но полного значения присутствия в истории, неспешно и увлекательно рассказываемой театром.
Если бы Юрий Соломин вместо театральной постановки снимал фильм по пьесе Шиллера, он использовал бы такой нехитрый прием: мир любви юных Фердинанда и Луизы всегда бы являлся зрителям крупным планом, «поцелуем в камеру», а мир политических интриг, мир многолюдный и социальный оставался бы мелким, неразборчивым, слитым с антуражем. Молодая пара – всегда на авансцене, в луче театрального прожектора, чуть приподымающем их над сценой.
Мир любовный и мир политический разведены по разные стороны: в сценах разговора отца и сына выделяются синий костюм жертвенного Фердинанда и красные одежды тирана-убийцы. Фердинанд окрылен, оттого и суетлив, Президент, наоборот, тверд в походке и речи, мужественен и нескрываемо жесток. Фердинанд словно назло отцу живет в другом мире, в другом измерении. Он для своей возлюбленной Луизы — «как лучшее творение Бога». Она для него – такая же. Искренняя инфантильность, беспечная любвеобильность, похоже, серьезно оберегают их от нравственной мутации и способствуют роковому незнанию нравов немецкого двора, беспомощной тепличности. Не случись эта история, кажется, Фердинанд никогда не узнал бы того, что творит, находясь во власти, его жуткий отец – Президент. Момент смерти совпал с моментом созревания.
Ясно одно: миром правит власть худших. Президент и Вурм (Василий Бочкарев) – настоящие политические разбойники, слишком умудренные, продвинувшиеся в опыте правления, чтобы разбирать тонкости любовной горячки людей, очень близких им. Они уже не мастера интриг, как леди Мильфорд, а мастера политического коварства и манипулирования целым народом, именем которого пытается прикрыться Президент в борьбе с сыном.
Умение причинять страдание – это их профессиональный навык, который возвышает над толпой, дает кураж для власти над «простыми». Правда, от теории Раскольникова их отличает понимание не столько того, что «можно убить», они берут выше – убивать нужно, чтобы остаться у власти. В этот раз нужно рассыпать кубики любви, мешающей продвижению во власти. И они это сделают, не морщась, без раскаяния.
Спектакль Малого театра — про то, как иссякает сказка о любви, выдуманная юным сознанием, под гнетом политической интриги. Расстаться с этой иллюзией возможно только лишь через наложение рук.
В отличие от пьесы, в спектакле умирающий Фердинанд не подает руки отцу – свою последнюю фразу Президент говорит себе сам: «Он меня простил», может быть, для самоуспокоения – для этого ему достаточно одной фразы, а, может быть, и для «безмолвных зрителей», послушных хроникеров, которые вставят фразу в «список благодеяний» Президента для очерков по истории Государства, которая только начинается.
«Коварство и любовь» – это, если не ошибаюсь, четвертый спектакль Юрия Соломина. Первые два были сделаны в начале 80-х годов: один в Болгарии, другой в соавторстве с Евгением Весником. В прошлом сезоне художественный руководитель Малого театра решил возобновить свои режиссерскую карьеру и поставил очень недурной спектакль «Лес», где в роли Аркашки блистал Виктор Павлов; там были и другие хорошие моменты. В этом сезоне – вновь пусть скромный, но очень верный успех с Шиллером. Юрия Соломина хочется признать редким именитым актером, на котором не лежит грех дурной и шумно поданной режиссуры.
Павел Руднев
Время MN, 24 февраля 1999 года.
«Коварство и любовь». Малый театр. Режиссер Юрий Соломин
Декларируемая задача сегодняшнего Малого театра – в сохранении актерских традиций и классического репертуара. В этом смысле у театра не отнимешь благородства, но и не добавишь художественной смелости и эстетических дерзновений. Существенно другое: результаты Малого театра полностью идентичны запросам публики и дирекции. В качестве доказательства этого добротного соответствия желаемого и действительного может послужить премьерный спектакль «Коварство и любовь» Фридриха Шиллера в постановке Юрия Соломина.
Немецкая трагедия в русской интерпретации оборачивается рождественской сказкой, дурно и жалостно заканчивающейся, но при этом не теряющей присущих жанру волшебства и добрых чувств, которые несет с собой любовная история юных Фердинанда и Луизы, принесенных в жертву политической выгоде. В этом смысле «Коварство и любовь» — примечательный пример «тинеджейровского» спектакля, который нужно показывать взрослеющим детям, чтобы «влюбить» их в магию театра, в магию классики. Примечательно, что так спектакль и действует на молодую поросль, роящуюся в театре в дни зимних каникул.
Роскошь дворцовых декораций (сценография Энара Стенберга: поворотный круг с тремя конструкциями: припыленный, темный, но благородно традиционный дом музыканта Миллера (Ярослав Барышев), рококо-салон леди Мильфорд (Елена Харитонова), кабинет Президента (Валерий Баринов) с почти ватиканским убранством — мозаичные настенные панно, широченное многостворчатое окно, как видно, на последнем этаже средневекового замка), исключительное благородство интонаций даже в злых речах и из злых уст, особого рода театральная помпезность, «дыхание старины» – все это способствует ощущению уютного, но полного значения присутствия в истории, неспешно и увлекательно рассказываемой театром.
Если бы Юрий Соломин вместо театральной постановки снимал фильм по пьесе Шиллера, он использовал бы такой нехитрый прием: мир любви юных Фердинанда и Луизы всегда бы являлся зрителям крупным планом, «поцелуем в камеру», а мир политических интриг, мир многолюдный и социальный оставался бы мелким, неразборчивым, слитым с антуражем. Молодая пара – всегда на авансцене, в луче театрального прожектора, чуть приподымающем их над сценой.
Мир любовный и мир политический разведены по разные стороны: в сценах разговора отца и сына выделяются синий костюм жертвенного Фердинанда и красные одежды тирана-убийцы. Фердинанд окрылен, оттого и суетлив, Президент, наоборот, тверд в походке и речи, мужественен и нескрываемо жесток. Фердинанд словно назло отцу живет в другом мире, в другом измерении. Он для своей возлюбленной Луизы — «как лучшее творение Бога». Она для него – такая же. Искренняя инфантильность, беспечная любвеобильность, похоже, серьезно оберегают их от нравственной мутации и способствуют роковому незнанию нравов немецкого двора, беспомощной тепличности. Не случись эта история, кажется, Фердинанд никогда не узнал бы того, что творит, находясь во власти, его жуткий отец – Президент. Момент смерти совпал с моментом созревания.
Ясно одно: миром правит власть худших. Президент и Вурм (Василий Бочкарев) – настоящие политические разбойники, слишком умудренные, продвинувшиеся в опыте правления, чтобы разбирать тонкости любовной горячки людей, очень близких им. Они уже не мастера интриг, как леди Мильфорд, а мастера политического коварства и манипулирования целым народом, именем которого пытается прикрыться Президент в борьбе с сыном.
Умение причинять страдание – это их профессиональный навык, который возвышает над толпой, дает кураж для власти над «простыми». Правда, от теории Раскольникова их отличает понимание не столько того, что «можно убить», они берут выше – убивать нужно, чтобы остаться у власти. В этот раз нужно рассыпать кубики любви, мешающей продвижению во власти. И они это сделают, не морщась, без раскаяния.
Спектакль Малого театра — про то, как иссякает сказка о любви, выдуманная юным сознанием, под гнетом политической интриги. Расстаться с этой иллюзией возможно только лишь через наложение рук.
В отличие от пьесы, в спектакле умирающий Фердинанд не подает руки отцу – свою последнюю фразу Президент говорит себе сам: «Он меня простил», может быть, для самоуспокоения – для этого ему достаточно одной фразы, а, может быть, и для «безмолвных зрителей», послушных хроникеров, которые вставят фразу в «список благодеяний» Президента для очерков по истории Государства, которая только начинается.
«Коварство и любовь» – это, если не ошибаюсь, четвертый спектакль Юрия Соломина. Первые два были сделаны в начале 80-х годов: один в Болгарии, другой в соавторстве с Евгением Весником. В прошлом сезоне художественный руководитель Малого театра решил возобновить свои режиссерскую карьеру и поставил очень недурной спектакль «Лес», где в роли Аркашки блистал Виктор Павлов; там были и другие хорошие моменты. В этом сезоне – вновь пусть скромный, но очень верный успех с Шиллером. Юрия Соломина хочется признать редким именитым актером, на котором не лежит грех дурной и шумно поданной режиссуры.
Павел Руднев
Время MN, 24 февраля 1999 года.
15.01.2004
Москва увидит «Трех сестер» Юрия Соломина 16 января на сцене Малого театра произойдет событие, которое при любом результате будет вписано в историю театра: Юрий Соломин представит на суд публики свою версию «Трех сестер» Чехова.
Москва увидит «Трех сестер» Юрия Соломина
16 января на сцене Малого театра произойдет событие, которое при любом результате будет вписано в историю театра: Юрий Соломин представит на суд публики свою версию «Трех сестер» Чехова.
16 января на сцене Малого театра произойдет событие, которое при любом результате будет вписано в историю театра: Юрий Соломин представит на суд публики свою версию «Трех сестер» Чехова.
01.01.2004
В МАЛОМ ТЕАТРЕ НАСТУПАЮТ «ТЯЖЕЛЫЕ ДНИ»
Малый театр нельзя назвать ни модным, ни культовым. Однако живет театр своей жизнью: премьеры идут одна за другой, собираются полные залы. И не мешает этому даже установка на классику, провозглашенная худруком Малого Юрием Соломиным. Скорее наоборот.
31.12.2003
Уважаемые театралы! Государственный академический Малый театр от всей души поздравляет Вас с Новым 2004 годом! Пусть наступающий год исполнит все Ваши заветные желания и мечты, а встречи с искусством нашего театра принесут Вам радость! Художественный
Уважаемые театралы!
Государственный академический Малый театр от всей души поздравляет Вас с Новым 2004 годом!
Пусть наступающий год исполнит все Ваши заветные желания и мечты, а встречи с искусством нашего театра принесут Вам радость!
Художественный руководитель Ю.М.Соломин
Генеральный директор В.И.Коршунов
Государственный академический Малый театр от всей души поздравляет Вас с Новым 2004 годом!
Пусть наступающий год исполнит все Ваши заветные желания и мечты, а встречи с искусством нашего театра принесут Вам радость!
Художественный руководитель Ю.М.Соломин
Генеральный директор В.И.Коршунов
15.12.2003
Юрий Соломин: «Мы традиционалисты» В рабочем кабинете Юрия Соломина - запахи гримерной. Полного описания им не дашь, как ни старайся, хоть эманации театра и до меня миллион раз описывали.
Юрий Соломин: «Мы традиционалисты»
В рабочем кабинете Юрия Соломина - запахи гримерной. Полного описания им не дашь, как ни старайся, хоть эманации театра и до меня миллион раз описывали.
В рабочем кабинете Юрия Соломина - запахи гримерной. Полного описания им не дашь, как ни старайся, хоть эманации театра и до меня миллион раз описывали.
10.12.2003
Юрий Соломин: «Теперь у меня два дня рождения» После неприятностей со здоровьем он снова в форме. Причем в форме генерала спецслужб — в шпионском сериале «Родина ждет» («Первый канал»).
Юрий Соломин: «Теперь у меня два дня рождения»
После неприятностей со здоровьем он снова в форме. Причем в форме генерала спецслужб — в шпионском сериале «Родина ждет» («Первый канал»).
После неприятностей со здоровьем он снова в форме. Причем в форме генерала спецслужб — в шпионском сериале «Родина ждет» («Первый канал»).
28.11.2003
Юрий Соломин – Газете: «Слово «родина» мы как-то измочалили» Сегодня Первый канал начнет показывать самый крупнобюджетный многосерийный фильм на российском ТВ за последние десять лет — шпионский боевик «Родина ждет».
Юрий Соломин – Газете: «Слово «родина» мы как-то измочалили»
Сегодня Первый канал начнет показывать самый крупнобюджетный многосерийный фильм на российском ТВ за последние десять лет — шпионский боевик «Родина ждет».
Сегодня Первый канал начнет показывать самый крупнобюджетный многосерийный фильм на российском ТВ за последние десять лет — шпионский боевик «Родина ждет».
24.11.2003
Юрий Соломин о Михаиле Царёве: «Актер, дипломат, нестяжатель»
1 декабря исполняется 100 лет со дня рождения замечательного артиста, выдающегося театрального деятеля Михаила Ивановича Царева.
16.11.2003
Во главе национального достояния «Мне никогда не хотелось сыграть современника», — утверждает художественный руководитель Малого театра артист Юрий Соломин. Соломину первым удалось сыграть царского офицера как человека интеллигентного.
Во главе национального достояния
«Мне никогда не хотелось сыграть современника», — утверждает художественный руководитель Малого театра артист Юрий Соломин. Соломину первым удалось сыграть царского офицера как человека интеллигентного.
«Мне никогда не хотелось сыграть современника», — утверждает художественный руководитель Малого театра артист Юрий Соломин. Соломину первым удалось сыграть царского офицера как человека интеллигентного.
09.11.2003
СОЛОМИН МОЖЕТ И КАНКАН. В новом спектакле Малого театра его художественный руководитель поет и танцует вместе с молодыми актерами. Бытует мнение, что попасть в Малый относительно легко, поскольку в нем ставятся классические пьесы, а публика довол
СОЛОМИН МОЖЕТ И КАНКАН.
В новом спектакле Малого театра его художественный руководитель поет и танцует вместе с молодыми актерами.
Бытует мнение, что попасть в Малый относительно легко, поскольку в нем ставятся классические пьесы, а публика довольно равнодушна к ним. Но попробуйте купить билеты перед началом спектаклей — и вас постигнет неудача, не говоря уже о недавно состоявшейся премьере «Таинственного ящика».
В новом спектакле Малого театра его художественный руководитель поет и танцует вместе с молодыми актерами.
Бытует мнение, что попасть в Малый относительно легко, поскольку в нем ставятся классические пьесы, а публика довольно равнодушна к ним. Но попробуйте купить билеты перед началом спектаклей — и вас постигнет неудача, не говоря уже о недавно состоявшейся премьере «Таинственного ящика».
10.07.2003
Юрий Соломин пока не стал миллионером. БОЛЬШИНСТВО столичных театров сегодня осваивает новое пространство современную русскую драматургию. И только Малый театр твердо выдерживает стиль его репертуар составлен исключительно из классики.
Юрий Соломин пока не стал миллионером.
БОЛЬШИНСТВО столичных театров сегодня осваивает новое пространство современную русскую драматургию. И только Малый театр твердо выдерживает стиль его репертуар составлен исключительно из классики.
БОЛЬШИНСТВО столичных театров сегодня осваивает новое пространство современную русскую драматургию. И только Малый театр твердо выдерживает стиль его репертуар составлен исключительно из классики.
26.06.2003
Юрий Соломин: «Мы можем потерять русский театр» — Я НЕ ПОНИМАЮ людей, которые отказываются от Шекспира, Мольера, Шоу (не говорю уже о Чехове, Достоевском, Льве Толстом), мотивируя это тем, что зритель на классику не пойдет.
Юрий Соломин: «Мы можем потерять русский театр»
— Я НЕ ПОНИМАЮ людей, которые отказываются от Шекспира, Мольера, Шоу (не говорю уже о Чехове, Достоевском, Льве Толстом), мотивируя это тем, что зритель на классику не пойдет.
— Я НЕ ПОНИМАЮ людей, которые отказываются от Шекспира, Мольера, Шоу (не говорю уже о Чехове, Достоевском, Льве Толстом), мотивируя это тем, что зритель на классику не пойдет.
19.06.2003
Улыбка Соломина Против мюзиклов - русский водевиль
Улыбка Соломина
Против мюзиклов - русский водевиль
Против мюзиклов - русский водевиль
29.04.2003
Премьера. «Таинственный ящик» П.А.Каратыгин. Юрий Соломин: «Я давно мечтал о водевиле». Водевили – это старинная традиция русского театра вообще и Малого в частности.
Премьера. «Таинственный ящик» П.А.Каратыгин.
Юрий Соломин: «Я давно мечтал о водевиле».
Водевили – это старинная традиция русского театра вообще и Малого в частности.
Юрий Соломин: «Я давно мечтал о водевиле».
Водевили – это старинная традиция русского театра вообще и Малого в частности.
24.10.2002
Юрий СОЛОМИН: «Еще царь Федор Иоаннович советовал — о Руси надобно подумать» «Век» сердечно поздравляет друга газеты, давнего и постоянного своего автора Юрия Мефодьевича Соломина с присуждением ему Государственной премии РФ.
Юрий СОЛОМИН: «Еще царь Федор Иоаннович советовал — о Руси надобно подумать»
«Век» сердечно поздравляет друга газеты, давнего и постоянного своего автора Юрия Мефодьевича Соломина с присуждением ему Государственной премии РФ.
«Век» сердечно поздравляет друга газеты, давнего и постоянного своего автора Юрия Мефодьевича Соломина с присуждением ему Государственной премии РФ.
17.09.2002
Юрий Соломин: Театр — это любовь и талант. Малый начинает свой 247-й сезон
Юрий Соломин: Театр — это любовь и талант.
Малый начинает свой 247-й сезон
Малый начинает свой 247-й сезон
03.12.2000
ПОСЛЕ «ГОРЯ ОТ УМА» В МАЛОМ ТЕАТРЕ
Виталий ВУЛЬФ
Когда говорят, что Юрий Соломин занял в Малом театре место, которое занимал Михаил Царев, — это не так.
Когда говорят, что Юрий Соломин занял в Малом театре место, которое занимал Михаил Царев, — это не так.
Главный режиссёр Малого театра —
заслуженный артист России А.В. Дубровский
Главная
Новости
Изменения в афише
Премьеры
Гастроли
Репертуар
Отзывы
Фестиваль "Островский в доме Островского"
Малый ТВ
Газета "Малый театр"
Открытая информация
Партнёры
О театре
Попечительский совет Руководство театра Актёры Режиссёры Художники Музыкальная часть Репертуарный отдел Режиссёрский отдел Пресс-служба Музейно-информационный центр Художественно-постановочная часть Мемориальная квартира А.И. Сумбатова-Южина Щепкинское училище Детская студия Малого театра Филиал в Когалыме
История
Здание Малого театра
Репертуар с 1824 г.
Театральное училище
Спектакли
Труппа театра с 1824 года
Труппа театра с 1917 года
Актеры
Режиссеры
Художники
Звуковой архив
1941-1945
Щелыково
Библиотека Малого театра
Правила вежливости и этикета
Публикации
Памятник А.Н. Островскому
Партнеры
Информационная поддержка
Как добраться?© 2025 Пресс-служба:
press@maly.ru
Заказ билетов (web-касса) (495) 624-40-46
Оценка качества услуг учреждений культуры
Адрес театра:
Москва, Театральный проезд д. 1
телефон: (495)624-42-01
Мы в соцсетях:
Партнеры
Информационная поддержка