25.04.2012
Подробнее
ЮРИЙ СОЛОМИН: ВЕСЬ МИР ЗАВИДУЕТ НАШЕМУ РЕПЕРТУАРНОМУ ТЕАТРУ
Театральная реформа, о которой говорили последние десять лет, обретает реальные очертания.
ЮРИЙ СОЛОМИН: ВЕСЬ МИР ЗАВИДУЕТ НАШЕМУ РЕПЕРТУАРНОМУ ТЕАТРУ
Театральная реформа, о которой говорили последние десять лет, обретает реальные очертания.
2012 год посвящен ее подготовке, а с 2013-го российские театры должны перейти на контрактную систему. Удастся ли при этом сохранить и сберечь театральные традиции, которые складывались веками? Об этом мы беседуем с главным режиссером Малого театра, народным артистом СССР Юрием Соломиным.
Юрий Мефодьевич, так какой, по вашему, должна быть реформа, чтобы принести пользу российскому театру?
Я вообще не считаю, что репертуарному театру нужна реформа. Но своим оппонентам скажу: если уж она вам так нужна, то браться за нее следует со знанием дела, понимая, что она коснется не только людей, работающих в театре, но и зрителей. И готовиться она должна профессионалами. А сейчас, насколько мне известно, ни Союз театральных деятелей, ни Министерство культуры не принимают в этом участия. Реформа готовится Думой и еще какими-то инстанциями. Нас, театральных деятелей, уже перед фактом поставят. Это вместо того, чтобы с нами заранее советоваться.
А как вы относитесь к разговорам о том, что репертуарные театры себя изжили?
Русский репертуарный театр существует 250 лет, он известен во всем мире, нам завидуют многие страны. Чему завидуют? Тому, что у нас театр — дом, что труппа стабильная. Хотят подогнать нас под Европу и Запад? Но тогда надо актерам другие деньги платить.
По-вашему, репертуарный театр – это наиболее совершенная форма театра?
Для большого города репертуарный театр необходим. Почему – попытаюсь объяснить. Театр воспитывает людей, он изначально был создан для воспитания нации. Александр Николаевич Островский сказал: «Без театра нет нации», что справедливо. Ведь в нем все образцово: и язык, и литература, и музыка... Плюс театральная школа, существующая с момента основания государственного театра в 1756 году. Школа русского драматического искусства была создана императрицей Елизаветой Петровной. Для театра писали Фонвизин, Островский, Чехов, Гоголь, Пушкин, Лермонтов, Грибоедов… Они навечно создали нашу культуру, в том числе и театральную. Спросите сегодня: «Кто не знает Гоголя?» – «Ааа!» — вся Европа поднимет руки: «Мы знаем!» А кто не знает Толстого? Или Чехова, Достоевского? Даже 4-5 таких имен достаточно для того, чтобы страну, где они родились и жили, считать великой литературной и театральной державой.
Давайте поговорим о театральных режиссерах. Вам не кажется, что у нас дефицит молодых представителей этой профессии? На слуху Серебренников, Чусова, Богомолов, может, еще несколько человек, и все...
На мой взгляд, режиссер вырастает из артиста, как раньше и было. Начнем со Станиславского, который был артистом-любителем. Далее возьмите Мейерхольда. Изначально он был актером. Кто был Рубен Симонов в Вахтанговском? Артист. Кто Юрий Любимов? Сначала – артист. Олег Ефремов – артист, Олег Табаков — тоже, Галина Волчек — артистка! И самое главное, они держали и держат театр, это были и есть авторитеты. Во главе театра должен стоять не чиновник-авторитет, их нет, а артист-авторитет, понимаете? И еще я вам скажу: научить профессии режиссера нельзя, ей можно только научиться.
Зато Малый театр успешно справляется с другой задачей: он «выращивает» своих актеров.
Да, четыре года учим их в училище, после чего они еще и строгий отбор проходят, и лишь потом в театр попадают. А вообще Малый всегда брал из провинции актеров, так же и сегодня поступаем, если таланты видим. За последнее время ушла плеяда талантливых артистов — Виталий Соломин, Виктор Павлов, Миша Кононов, Юра Васильев, Афанасий Кочетков, Леша Эйбоженко… С Виктором Борцовым, Романом Филипповым мы вместе учились. Один я остался…
Татьяна Львова
«Вечерняя Москва», 24 апреля 2012 года
Театральная реформа, о которой говорили последние десять лет, обретает реальные очертания.
2012 год посвящен ее подготовке, а с 2013-го российские театры должны перейти на контрактную систему. Удастся ли при этом сохранить и сберечь театральные традиции, которые складывались веками? Об этом мы беседуем с главным режиссером Малого театра, народным артистом СССР Юрием Соломиным.
Юрий Мефодьевич, так какой, по вашему, должна быть реформа, чтобы принести пользу российскому театру?
Я вообще не считаю, что репертуарному театру нужна реформа. Но своим оппонентам скажу: если уж она вам так нужна, то браться за нее следует со знанием дела, понимая, что она коснется не только людей, работающих в театре, но и зрителей. И готовиться она должна профессионалами. А сейчас, насколько мне известно, ни Союз театральных деятелей, ни Министерство культуры не принимают в этом участия. Реформа готовится Думой и еще какими-то инстанциями. Нас, театральных деятелей, уже перед фактом поставят. Это вместо того, чтобы с нами заранее советоваться.
А как вы относитесь к разговорам о том, что репертуарные театры себя изжили?
Русский репертуарный театр существует 250 лет, он известен во всем мире, нам завидуют многие страны. Чему завидуют? Тому, что у нас театр — дом, что труппа стабильная. Хотят подогнать нас под Европу и Запад? Но тогда надо актерам другие деньги платить.
По-вашему, репертуарный театр – это наиболее совершенная форма театра?
Для большого города репертуарный театр необходим. Почему – попытаюсь объяснить. Театр воспитывает людей, он изначально был создан для воспитания нации. Александр Николаевич Островский сказал: «Без театра нет нации», что справедливо. Ведь в нем все образцово: и язык, и литература, и музыка... Плюс театральная школа, существующая с момента основания государственного театра в 1756 году. Школа русского драматического искусства была создана императрицей Елизаветой Петровной. Для театра писали Фонвизин, Островский, Чехов, Гоголь, Пушкин, Лермонтов, Грибоедов… Они навечно создали нашу культуру, в том числе и театральную. Спросите сегодня: «Кто не знает Гоголя?» – «Ааа!» — вся Европа поднимет руки: «Мы знаем!» А кто не знает Толстого? Или Чехова, Достоевского? Даже 4-5 таких имен достаточно для того, чтобы страну, где они родились и жили, считать великой литературной и театральной державой.
Давайте поговорим о театральных режиссерах. Вам не кажется, что у нас дефицит молодых представителей этой профессии? На слуху Серебренников, Чусова, Богомолов, может, еще несколько человек, и все...
На мой взгляд, режиссер вырастает из артиста, как раньше и было. Начнем со Станиславского, который был артистом-любителем. Далее возьмите Мейерхольда. Изначально он был актером. Кто был Рубен Симонов в Вахтанговском? Артист. Кто Юрий Любимов? Сначала – артист. Олег Ефремов – артист, Олег Табаков — тоже, Галина Волчек — артистка! И самое главное, они держали и держат театр, это были и есть авторитеты. Во главе театра должен стоять не чиновник-авторитет, их нет, а артист-авторитет, понимаете? И еще я вам скажу: научить профессии режиссера нельзя, ей можно только научиться.
Зато Малый театр успешно справляется с другой задачей: он «выращивает» своих актеров.
Да, четыре года учим их в училище, после чего они еще и строгий отбор проходят, и лишь потом в театр попадают. А вообще Малый всегда брал из провинции актеров, так же и сегодня поступаем, если таланты видим. За последнее время ушла плеяда талантливых артистов — Виталий Соломин, Виктор Павлов, Миша Кононов, Юра Васильев, Афанасий Кочетков, Леша Эйбоженко… С Виктором Борцовым, Романом Филипповым мы вместе учились. Один я остался…
Татьяна Львова
«Вечерняя Москва», 24 апреля 2012 года
Подробнее
ЮРИЙ СОЛОМИН ПОЗДРАВЛЯЕТ ВЛАДИМИРА БЕЙЛИСА
ЮРИЙ СОЛОМИН ПОЗДРАВЛЯЕТ ВЛАДИМИРА БЕЙЛИСА
Владимир Михайлович Бейлис – один из наших ведущих режиссеров, и мы гордимся тем, что у нас работает ученик Марии Осиповны Кнебель. Спектакли, поставленные им, пользуются настоящим зрительским успехом – в особенности, «Тайны Мадридского двора» и «На всякого мудреца довольно простоты». Самое главное, что он помогает нам сохранять традиции, это действительно наш режиссер, режиссер Малого театра. Кроме того, он занимается общественной работой, мы, в отличие от многих других коллективов, сохранили профсоюз, и Владимир Михайлович на протяжении многих лет является председателем профкома. Прежде всего, хочу пожелать ему здоровья, потому что в театре вообще работать непросто, а в Малом особенности. В нашем коллективе Владимира Михайловича очень любят.
Владимир Михайлович Бейлис – один из наших ведущих режиссеров, и мы гордимся тем, что у нас работает ученик Марии Осиповны Кнебель. Спектакли, поставленные им, пользуются настоящим зрительским успехом – в особенности, «Тайны Мадридского двора» и «На всякого мудреца довольно простоты». Самое главное, что он помогает нам сохранять традиции, это действительно наш режиссер, режиссер Малого театра. Кроме того, он занимается общественной работой, мы, в отличие от многих других коллективов, сохранили профсоюз, и Владимир Михайлович на протяжении многих лет является председателем профкома. Прежде всего, хочу пожелать ему здоровья, потому что в театре вообще работать непросто, а в Малом особенности. В нашем коллективе Владимира Михайловича очень любят.
10.04.2012
Подробнее
ЮРИЙ СОЛОМИН: «СССР — ЭТО БЫЛА ЦИВИЛИЗАЦИЯ!»
Всю жизнь я тайно влюблена в красивого, доброго и справедливого человека. Его портретами была украшена моя комната в далеком уральском городке. И разве могла я подумать, что когда-нибудь смогу увидеть его, поговорить... Торопясь на встречу с ним в Малый театр, я боялась, что созданный в моем воображении образ будет разрушен, но после спокойного, глубокого и доверительного разговора я стала восхищаться Юрием Соломиным еще больше!
ЮРИЙ СОЛОМИН: «СССР — ЭТО БЫЛА ЦИВИЛИЗАЦИЯ!»
Всю жизнь я тайно влюблена в красивого, доброго и справедливого человека. Его портретами была украшена моя комната в далеком уральском городке. И разве могла я подумать, что когда-нибудь смогу увидеть его, поговорить... Торопясь на встречу с ним в Малый театр, я боялась, что созданный в моем воображении образ будет разрушен, но после спокойного, глубокого и доверительного разговора я стала восхищаться Юрием Соломиным еще больше!
За день до встречи по приглашению Юрия Мефодьевича я посмотрела спектакль «Последний срок» — работу студентов Высшего театрального училища имени Щепкина при Государственном академическом Малом театре России (курс Юрия Мефодьевича и Ольги Николаевны Соломита, режиссер-педагог спектакля — Ольга Соломина).
«Последний срок» — трагическая история распада крепкой русской семьи. Спектакль производит такое сильное впечатление, что в горле стоит ком, на глаза наворачиваются слезы... Потрясают мастерство молодых актеров, режиссерские находки и доверительная атмосфера спектакля.
На следующий день я, еще обуреваемая чувствами, переступила порог Малого театра. И хочу поделиться с вами, дорогие читатели, тем, что поведал мне его художественный руководитель, народный артист СССР, профессор, член Союза кинематографистов России, президент Ассоциации русских драматических театров, член-корреспондент Российской академии образования Юрий Мефодьевич Соломин.
— Юрий Мефодьевич, расскажите, пожалуйста, что происходит сейчас в сфере образования? Почему принимаются законы, касающиеся театра, без учета его специфики?
— Давайте начнем со специфики театральной и образовательной. К сожалению, среди чиновников очень мало людей-профессионалов. Я видел человека, который прошел почти по всем министерствам. Он якобы знает, и как корову доить, и как дороги строить, и как лечить, и как ставить спектакли. Но не может быть такого, чтобы человек разбирался во всем. Возможно, кто-то из крупных писателей, но это уже другая профессия, это уже подход философский...
Я буду говорить и о театральном образовании, и об образовании вообще. Я уже спрашивал несколько раз, спрошу еще: «Почему не слушают родителей? Почему не слушают педагогов?» Вот в глубинке нашей поставят в ДК телевизор. Но телевизор — это не образование, это для общего развития, точно так же, как Интернет. Я очень много езжу, я сам из дальних мест родом. Школу окончил в Чите. Я могу долго вспоминать о своих замечательных педагогах, которые учили меня с первого класса. Моя первая учительница — Наталья Павловна Большакова, вторая — Елизавета Ивановна Гувакова. А Роман Васильевич Мочалов — учитель физики, он учил нас петь! Можете себе представить учителя физики, который спрашивал по двенадцать-пятнадцать учеников каждый урок? Роман Васильевич с неоконченным высшим образованием пришел в нашу школу в 1945 году после войны контуженным и говорил немножко резко, поэтому нас просили: «Не нервируйте его!» Прошло уже более пятидесяти лет, а я не могу его забыть! Потому что это талантливейший человек — Роман Васильевич Мочалов!
Он сам по вечерам учился играть на аккордеоне, разучивал песни. И организовал хор. В мужской школе № 5 города Читы учитель физики организовал хор! Сто человек, все, кто изучал физику, — пели! Хор этот до сих пор помнят. Роман Васильевич творил чудеса. Наш хор затягивал: «Как у Волги у реки...», а в это время оживал макет настоящей электростанции, созданный нашими же руками, — мини-Днепрогэс: крутилась турбина, лилась вода, лампочки сияли! Сейчас этим никого не удивишь, но представьте 1945-1946 годы, тогда было потрясение! Вот какие учителя в глубинках! Прислушиваться к ним — это первое, что должно делать Министерство образования и науки.
Надо послать чиновников от образования на год из Москвы до Владивостока и обратно, потом до Астрахани, и так далее, чтобы поняли, чтобы прочувствовали, как живет учитель. Потому что знать, как преподает учитель — мало, нужно еще знать, как он живет.
Хочу сказать и о медицине. И учителя, и медицинские работники — великие труженики. И вам, и нам, и деятелям культуры — тяжело. А им — в сто раз тяжелее!
Не зная реальной жизни, министерские чиновники штампуют новые законы и постановления. Тришкин кафтан делать не надо, родные академики и министерские чиновники! Нужно один раз в жизни сказать: «Да, ошиблись, простите!» И народ простит, народ у нас добрый.
— Ошибки у нас признаются с трудом...
— С трудом чиновники соединяют русский язык с литературой! Добавили еще геометрию, вместо истории — никому не известный предмет «Россия в мире». Они-то сами знают, что такое «Россия в мире»? Наверное, у них есть квартиры или виллы за рубежом, но это не значит, что они знают, какое обучение там!
Когда я уходил из Министерства культуры (а я ушел сам!), то разговаривал с одним вышестоящим лицом, не хочется его вспоминать. Мы часа полтора с ним беседовали, потому что уже тогда предлагалось все музыкальные школы сделать платными. Мой собеседник как думал: «Ну, девочка «Чижик- пыжик» будет играть, и хорошо!» Я ему ответил, что если музыкальные школы встанут на коммерческую основу, то через пять лет у нас не будет лауреатов международных конкурсов. И что? Количество лауреатов у нас действительно сократилось. Профессура вынуждена уезжать за рубеж. А я говорил двадцать лет назад: «Учтите, разбегутся, и тогда лауреатами будут китайцы, корейцы, японцы!»
Слава богу, у нас есть еще профессора, прекрасные музыканты! Но лауреатов становится меньше, скоро это коснется и балета. Приезжают зарубежные импресарио, продюсеры и начинают набирать в свои труппы наших выпускников сразу же после окончания балетной школы.
Чиновники из Министерства образования считают, что принимать в хореографические школы нужно начиная с шестнадцати лет, но в шестнадцать лет нельзя научиться хорошо танцевать даже вальс. Наше поколение в школах вальс танцевать учили!
— А на студентов Щепкинского тоже влияют современные условия?
— Четыре года назад мы набирали группу студентов. Я рассказывал им о создании Малого театра и актерах, у которых учился: Пашенной, Ильинском, Жарове, Цареве, Гоголевой и других известнейших наших мастерах. В глазах абитуриентов стоял немой вопрос: «А кто это?» И я воскликнул: «Стоп! Кто знает Игоря Ильинского?» Из тридцати семи человек трое или четверо подняли руки...
Один из туров для наших абитуриентов — ритмика. Обычно на это зрелище приходит смотреть все училище. Зрители просто умирают от хохота! Я предлагаю несколько вариантов. Это русский танец с выходом, цыганский, матросский (хотя бы «Яблочко» примитивное) и современный. Если бы вы видели, что конкурсанты показывают! Что бы им ни играли, они двигаются одинаково! Я прошу: «С выходом!» Звучит «Калинка, калинка.».
Помните, как раньше все трибуны скандировали нашим фигуристам? Потому что эта мелодия не может оставить равнодушным! Но то, что показывают под знаменитую музыку сегодняшние горе-абитуриенты. это (если бы я встал и показал вам, вы бы умерли). психбольница! Никто даже не улавливает ритма. Кроме провинциалов! И чем дальше они живут, тем лучше! В далекой глубинке еще вальс танцуют!
Но вернемся на экзамен. Выходит, например, здоровый парень в военной форме. Это, конечно, специально: я, мол, служил! Мне же скидка должна быть! Я обнадеживаю: «Ну, давай!» Что он стал делать в своих сапогах. Я ему подсказываю: «Ты вприсядку можешь?» Он смотрит и не понимает, о чем речь! Я срываюсь: «Вприсядку — это знаешь как? Это вот так!» И стал показывать! А у меня мениск порван на левой ноге. Так я потом месяца два ходил в специальной повязке.
Почему здоровый детина после армии не умеет вприсядку? Такое у нас образование! Это уже разговор не о таланте, а именно об образовании!
Уроки пения сократили в школе. Денег не хватает! На что, на урок пения?! Да в школе всегда был урок пения! И песни мы все знали! И мелодии! И слова! Один урок пения в неделю! Объясняют: дети сильно загружены. Так дайте им отдохнуть. Вместо шести уроков поставьте один урок пения, вот вам и отдых!
Хорошо еще, что физкультуру в школе не сократили. Хотя спорт нынешний свели к купле-продаже. Считается, для того, чтобы команда играла хорошо, в ней обязательно должен присутствовать бразилец какой-нибудь или мексиканец. А мы все равно плохо играем! Раньше ведь играли за Родину, за маму с папой! Можно продавать земельные участки, но перепродавать спортсменов — безнравственно! Начнут скоро перепродавать артистов балета, музыкантов...
Я с первого курса говорю педагогам: «Никого не выделять! Никого не ласкать!» Я со всеми как зверь, хотя по натуре незлой человек, но все же чувствуют! Тут не могу не вспомнить о «братьях наших меньших»: у меня четыре собаки, я к ним замечательно отношусь. Кого-то больше люблю, но им не показываю этого. Если я им покажу свои чувства, то буду ходить в лохмотьях, оборванный весь! Они же кидаются! А я им: «Так! Стоп! Тихо!» У меня дворняжки самые обыкновенные, но они и самые умные: понимают с одного раза. Человек по структуре своей намного сложнее, чем животное, и выделять никого нельзя. Хочешь помочь — помоги как-нибудь так, чтобы никого не обидеть.
Вот такой у нас разговор получается об образовании. До сих пор наше образование ценится за рубежом. И не надо изобретать новые научные образовательные системы, строить новые научные города! Они есть, и их поддерживать надо, развивать! Я сорок с лишним лет был связан с городом Королевом. Научный был город! Был! А теперь — нет. Там, где находился центр полетов, теперь строят какие-то здания. Я спрашиваю: «А что здесь будет?!» Я не могу понять, что там такое. А ведь там завод моторов. Вкладывать деньги туда надо, а теперь вкладывают в бизнес.
Люди ушли с заводов королевских, и теперь работать там некому. В этом году на проходной висит объявление, что приглашаются на работу специалисты, окончившие МАИ, МЭИ, МВТУ и т. д. Сейчас говорят: «Товарищи, давайте перепрофилируем институты в ПТУ!» Это заставляет задуматься. На любом заводе или фабрике остались люди, способные научить профессии. Надо просто их найти, пригласить. Они поделятся своим бесценным опытом, научат, как закручивать гайку, наконец! И не надо будет вкладывать огромные деньги во что-то новое, нам неведомое.
— Так ведь свобода! Каждый творит, что хочет.
— Хорошо! Дали всем свободу — так дайте ее до конца! Но ведь это как бы свобода. В каждой конторе существуют свои законы, свои бумажки. То, что расскажу вам сейчас, никому нигде не рассказывал.
Я второй год не живу в своей квартире, потому что у меня течет крыша. Нарушение было еще в 2001 году, когда делали новую кровлю. Летом было жарко, а в сентябре два дня подряд шли дожди, но этого было достаточно, чтобы в следующие десять лет ее так и не сделали. Крышу прикрыли, оставив все на соплях. Мне сказали: «Нужно ждать!» Год сохнет потолок. Он весь в трещинах. Жена переселила из этой комнаты внучку. Я сказал: «Я буду там спать! Пускай на меня упадет! Вот тогда они сделают.» Но нельзя же этим пользоваться! Я пришел в управляющую компанию, компания врет. Я говорю: «Вы врете мне!» Они переспрашивают: «Как вы сказали?!» Я еще раз: «Врете!» — «Мы вам посылали бумажки! Потому что хотели успеть к вашему юбилею». Я добавляю: «Значит, знаете? Значит, помните? Но бумажек-то я не получал! Все платежи за квартиру, за свет, за газ я произвожу, иначе бы у меня все отключили к чертовой матери, а беру-то я их в одном и том же почтовом ящике!»
Если ко мне такое отношение, что делать другим? Мне друзья советуют: «Ты часто бываешь на телевидении, вот там и расскажи о своей текущей крыше!» Да надо мной все смеяться будут, со мной здороваться перестанут люди, они меня уважать перестанут! Полквартиры на свой страх и риск я все-таки отремонтировал, а две главные комнаты еще нет, а там пианино стоит, внучке негде заниматься. Она бегает в консерваторию заниматься или вот сюда, в театр. Потому что дома пройти к инструменту невозможно! Крыша постоянно течет! Жду, что будет дальше. Об этом я говорю к тому, что везде сплошные бумажки! Почему-то бумажки, по которым платить надо, были, а этой не было!
Поэтому, мне кажется, какую-то ответственность надо придумать. И в театре тоже. Если вы доверяете руководителю, если вы поставили его на этот пост, так вы с него и спрашивайте. Так как мы сейчас спрашиваем, допустим, с министра образования. Я как родитель и как дедушка, как профессор, как член-корреспондент Академии образования хочу спросить: «А вы почему с нами не поговорили, родненький? У меня масса вопросов есть!» Я говорю эти слова, потому что за моей спиной сотни, а может быть, и миллионы родителей, которые согласны со мной. И я говорю от их лица: «По-ду-май-те! И никаких тришкиных кафтанов нам в образовании не нужно! И вообще в любых сферах. и в театральной!»
Слава богу, в нашем театре все нормально! Это стоит крови, стоит здоровья, но у нас есть какое-то спокойствие. Хорошо, что в нашем Министерстве культуры есть люди, с которыми можно советоваться, которые помогают и понимают.
— У Вас уникальные родители, которые дали вам с братом музыкальное образование. Как они вас воспитывали? Как Вы воспитывали дочку, внучку? Опыт родителей Вам пригодился?
— Наверное, что-то повторяется. Но тогда жизнь была другая. Сейчас родители звонят по телефону и говорят: «Ты чего домой не идешь? Ты что, телевизор не смотришь? Не знаешь, что нельзя так поздно ходить? В машину не садись! Убьют, ограбят!» И правильно говорят родители. Потому что в машину сядешь и не знаешь, доедешь ли ты до дома, причем именно ночью, после двенадцати. Есть такая категория ездоков, которые покупают машину за пятьсот долларов, отрабатывают ее за лето и выбрасывают. И тут можно ожидать всего. Раньше такой проблемы не было.
— То есть Вам позволялось все?
— Когда жена говорит, что меня родители по- другому воспитывали, я говорю, что я вообще все время на улице был. Она прибавляет: «Это тебе кажется, что за тобой не следили!» Все равно — была бабушка! Она, как сова, сидела на терраске. В нашем маленьком городе текла совершенно другая жизнь. Не было замков на дверях — был такой смешной крючок, который можно открыть пальцем!
— А вот дочери и внучке, я так понимаю, Вы считали важным дать музыкальное образование. Поэтому они пошли в консерваторию?
— Я не знаю, почему они пошли в консерваторию. Может, склонность передалась? И дочка окончила нашу консерваторию, и внучка оканчивает.
— То есть как таковой системы воспитания у Вас не было?
— Наверное, воспитание было тогда другое, как и вся жизнь, и поэтому его нельзя придумать, оно передается из поколения в поколение. Может быть, нас лучше воспитывали, потому что была бабушка. У нас, когда мы воспитывали дочку свою, бабушки не было, не было и квартиры. Это много позже мы получили квартиру в Бескудникове. У меня один товарищ тогда спросил: «А где ты живешь?» Я отвечаю: «В Бескудникове», он: «А это где?» — «А между Москвой и Ленинградом!» Туда доехать трудно было. По полтора-два часа уходило на дорогу, по колено в грязи. Пять лет мы там жили. Но тогда мы были молодые, а в это время все совершенно по- другому воспринимается. Потом жизнь стабилизировалась, но до тридцати пяти оставалась довольно- таки непростой. Все думают: «Вот закончил, снялся, сыграл — ему легко!» Ничего подобного! Когда я снялся в «Адъютанте.», а это был 70-й год, я еще жил в Бескудникове, и мне стыдно было ездить в автобусе, зажатым со всех сторон людьми.
— Вас все узнавали?
— Не то слово! И сейчас узнают! Недавно был на каком-то мероприятии, вокруг уважаемые люди, генералы. Тихо сижу, и вдруг один гражданский, но со звездой, военному говорит: «Вот наш адъютант его превосходительства!» А рядом со мной сидел такой тихий, скромный человек, он добавил: «А я вас помню, когда вы говорили: «Моя жена Эмма.»« Это из оперетты.
— «Летучая мышь».
— Из «Летучей мыши», да! Конечно, узнают. Нельзя гневить Бога — это, конечно, хорошо, это примыкает к профессии, но в жизни. Как говорится, почему собака все время под стол лезет? Она хочет укрыться, ей все время лаять надоедает, она хочет уединения! Так и человек. Каждый хочет немножко отдохнуть. Уж казалось бы: за рубежом, в Финляндии или Германии, например, отдохну. Нет! Все равно узнают. В гости приглашают! Не так, как у нас, конечно, но все-таки. В свое время в ГДР эти фильмы шли, немцы их знают, а у кого-то целая фильмотека есть, в которой несколько фильмов с моим участием.
Но это такая профессия. Может быть, мне повезло. Я все время в работе, поэтому наслаждаться своей известностью у меня нет времени. Я обязательно что-то делаю. Что-то у меня течет, что-то надо купить, что-то надо заработать, в конце концов! И мне тоже чего-то не хватает. Меня иногда жена спрашивает: «Ну ты когда-нибудь остановишься?» Я думаю: «А для чего? Вот тогда можно умереть».
— Вы сейчас говорите точно так же, как Ваш брат!
— Так он же мой брат!
— Кстати, у Вас с братом было в детстве соперничество?
— Нет, какое соперничество, мне было уже шестнадцать лет, я ухаживал за девушками, а ему было девять с половиной. Какое может быть соперничество? И по характеру мы совершенно разные. Одинаковы мы лишь в одном — не можем терпеть несправедливость.
— Юрий Мефодьевич, ваш театр часто ездит выступать в Донецк, город, в котором Малый театр на гастролях застала Великая Отечественная война. Вы сохраняете в своем театре такой жанр, как песни военных лет? Это тоже часть патриотического воспитания?
— Да, у нас замечательный оркестр! Наш оркестр был создан в 1808 году, и два года назад, когда мы отмечали двести лет, нашли реестр, в котором записано, кто сколько получал, какие инструменты были... Поэтому, когда встал вопрос о роспуске, мы стали думать, как его сохранить, и придумали концертную программу с участием нашего малого симфонического оркестра и поющих артистов. У нас оркестр — тридцать человек. Они и отдельно выступают. Ни за одного исполнителя мне не стыдно, как бывает стыдно за исполнителей некоторых шоу, потому что наши актеры поют, как говорил Бернес, «сердцем». Наш оркестр исполняет и песни военных лет. Они так поют, потому что у них поет душа! Элина Быстрицкая, Ирина Муравьева, Борис Невзоров — это актеры в возрасте, но они звезды программы! А как совсем молодые ребята поют! Они все поют под оркестр, а это очень сложно. Никакой фанеры. Мы проехали от Ярославля до Волгограда, двадцать две тысячи зрителей посмотрели эти концерты. Сейчас сняли фильм об истории создания Малого театра, там говорят зрители, поют наши артисты. Мы вам обязательно дадим этот диск. Вы посмотрите — и вам все станет ясно!
— Спасибо большое! Можно я, в свою очередь, подарю Вам номер нашего журнала?
— О, кошка на обложке! У меня их пять штук!
— Как уживаются Ваши кошки с Вашими собаками?
— Старшая моя собака — Лушка, потом идет Валет, он был подобран, затем — Толик. Толян я его зову. И Джульба! Самая маленькая. Кошки: старшая — Дуся, затем Сильва, Машка, Алик и Лелик! Два кота. Внучка подобрала трех котят: Машку, Алика и кого-то еще, жена на рынке Сильву нашла, потом подобрала Дусю. Внучка принесла кота. Он такой здоровый вырос! Красавец! Мой самый любимый кот. Алик! Он за мной ходит, как собака. Он гулящий кот, его не было месяца четыре. Он исчез, мы уже распростились с ним, и вдруг я подъезжаю, а он шмыг ко мне под машину. Я не могу понять, это что за кот там. А Сильва спрыгнула с забора — и к нему под машину: мол, иди, чего там сидишь? Он потом всю зиму прожил в доме. Я его выносил на улицу, а он убегал обратно — так ему свобода надоела. И теперь уходит на пару дней, но обязательно возвращается.
Меня как-то на даче схватил радикулит. А кот всегда спит со мной. Ляжет и начинает лапами перебирать. Сначала был маленький, а теперь уже весит пять килограммов! Я с кровати встать не мог, а он все время лежал на моей больной спине! Два дня меня лечил. И мне стало лучше.
— Как вы считаете, Юрий Мефодьевич, возможно ли в наше время, чтобы молодой человек, приехавший из глубинки, прошел такой путь, который прошли Вы? Возможно ли это в наше время без поддержки извне?
— В спектакле «Последний срок» мать играет Алена Колесникова, она из глубинки.
— У нее говор уральский!
— Да, она оттуда. А как она говорит, вы слышите? Ее хочется слушать и слушать, потому что это музыка! Этот спектакль, когда мы его выпустили, первым посмотрел наш министр культуры Авдеев. Он от нее отойти не мог, все переспрашивал: «Где вы этому научились?» Я ему объяснил: «Не беспокойтесь, Александр Алексеевич, она в жизни разговаривает нормально!» Как-то мы встретились, и он первым делом спросил: «Как та девочка? Она устроилась где-нибудь?» Я говорю: «Не волнуйтесь, я за этим слежу». Она оставляет впечатление — потому что есть душа! Вот вам, пожалуйста, что зреет за Уральским хребтом.
Другой артист из провинции, Алексей Коновалов, который играет ее сына, тоже талантливый! В другом спектакле он исполняет роль Сальери. Они в прошлом году были в Италии, играли «Моцарта и Сальери» — там обалдели все! Как он играет!
— Большое Вам спасибо за приглашение на спектакль, за такую замечательную постановку. Я сходила с сыном, нам очень понравилось. А кто был ее инициатором — Вы или Ольга Николаевна?
— Ольга Николаевна! Но натолкнула ее Алена, о которой я вам только что рассказал.
— Мы размышляли о становлении человека, о поиске смысла жизни, а любовь помогает в этом? Можете ли Вы рассказать о своей первой любви?
— Первая любовь? Это, скорее всего, в доме пионеров случилось. Мы там проводили все свободное время. После школы схватишь портфель, прибежишь домой, чай с сахаром попьешь — и в дом пионеров. Я там и в кукольном кружке занимался, и в драматическом, и в танцевальном — целыми днями. Поэтому трудно сказать — конечно, кто-то нравился, но я не считал себя донжуаном.
— Вы были влюбчивым?
— Нет, нет, нет. Это разочарование для молодежного журнала?!
— Как раз наоборот!
— Очевидно, я уже тогда был влюблен в свою профессию. Я в то время смотрел много раз «Чапаева» и другие наши любимые фильмы. Гораздо позже Бабочкин, который играл Чапаева, рассказал такую историю.
Это произошло в каком-то небольшом городе сразу после выхода «Чапаева». Раньше, когда в глубинку приезжали с новым фильмом, его крутили по пять-семь сеансов, а перед каждым сеансом устраивалось выступление. Потом кормили, снова показывали фильм. Бабочкин заметил: «Я выступаю, что-то говорю, и меня поражает один человек». Он обратил внимание на мужичка, который сидел в первом ряду уже три сеанса подряд в телогрейке, ушанке (а там холодно), народу битком... Бабочкин спросил: «А кто это?» Ему ответили: «Мы не знаем». Он попросил позвать его. Мужичок зашел и так на Бабочкина смотрит внимательно. А знаменитый исполнитель роли Чапаева пытается узнать: «Вот я выступаю уже три раза, и вы три раза приходите смотреть, почему? Вы же мудрый, взрослый человек!» Мужичок вздохнул и вымолвил: «А я все думаю, может, выплывет?»
— Это звучит как анекдот!
— Это не анекдот, это правда! Только звучит как анекдот. Мы однажды с режиссером Евгением Ивановичем Ташковым выступали в Кирове после «Адъютанта» в 1971 году. Знали, что будет много выступлений, и взяли с собой чемодан еды. Приехали в шесть часов утра. Нас встречают представители Бюро пропаганды и предупреждают: «Сейчас чайку попьем — и на сцену! У нас запланировано на станции перед работниками выступление». Какое выступление в шесть утра? В общем, в этот день мы выступили двенадцать раз! Нас кормили, и наш чемодан нам не понадобился. Мы так его и не открыли! Зима, холодно, опаздывает машина, а мы в двенадцать часов ночи должны выступать на другой станции в доме культуры. Приехали туда уже в час ночи. Думаем, сейчас отдохнем, а нас просят: нужно выступить, люди ждут! А у нас уже языки не ворочаются — но не будешь же отказываться... Когда я вышел на сцену, пар валил, холодно, зима же! В первом ряду — и я тут вспомнил Бабочкина — сидели взрослые люди, а у кого- то на руках спал мальчишка лет восьми. Но самое интересное, что он спал в военной фуражке, и у него были аксельбанты из веревки! Адъютант! Вот это нельзя забыть! Он ждал, но так и не дождался, проспал!
— Юрий Мефодьевич, а в чем секрет Вашего семейного союза? В чем мудрость?
— Загадка. Не знаю!
— Расскажите, пожалуйста, о репертуаре Малого театра.
— В нашем театре в основном классика. Иногда спрашивают: «Почему у вас не идут современные спектакли?» Я отвечаю: «Мы наелись советской современности до такой степени!»
Когда-то нас заставляли играть. Я сам играл в брежневской «Целине». Дело не в том, что автор Брежнев, а просто это не та литература. Хотя Брежнев в театр ходил. Последний раз, когда он был в Малом театре на «Царе Федоре», он сидел в правительственной ложе, а она расположена почти рядом со сценой. И поскольку это «раковина», то все, что там говорят, мы слышим. А у него была астма, он не мог говорить шепотом. Идет последний акт, царь Федор стоит на коленях, за ним — царица Ирина (ее играла Галя Кирюшина). Виктор Иванович Коршунов играл Годунова. Мои последние слова: «О Боже, Боже! За что меня поставил ты царем?» Звучит музыка Свиридова, я читаю молитву: «Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя твое.» Голос из ложи: «Довели человека!» Можете себе представить наше состояние? Я пытался не улыбаться. Кирюшина мне так плечи сдавила, что у меня синяки были. Вот такое бывает.
На основной сцене мы ставим и нашу, и зарубежную классику. Все, что классики написали, есть в сегодняшней жизни. Например, в «Ревизоре» Гоголя: «...дорогих лекарств мы не употребляем, простой человек если выживет, то и так выживет, а если умрет, то и так умрет!» И зритель реагирует! Это только одна вырванная фраза. Многие считают, будто в «Горе от ума» народный юмор. Нет, это дипломат Грибоедов написал, потом это стало народным.
— Да, что сейчас делают с классикой, как ее осовременивают! Вспомним, как Вишневская демонстративно ушла с «Евгения Онегина»!
— Мы нарушаем экологию в природе, в архитектуре. Я говорю о том, что экологию нужно сохранять и в литературе, и в драматургии, и в театре. Это должен быть экологически чистый продукт. Экологически чистые отношения к тому произведению, допустим, Льва Николаевича Толстого, перед которым все преклоняются во всем мире. Или Николай Васильевич Гоголь — его переделывать нельзя! Островского, Пушкина, Лермонтова, Чехова. Что сейчас с Чеховым сделали!..
Я не против современности, но что значит «современно»?! Я не хочу что-то доказывать, могу сказать только о наших гастролях за рубежом, а мы гастролируем каждый год по всему миру — в Японии, Корее, Италии, Франции, Германии Греции, Югославии. У нас в зрительном зале свободных мест не бывает! Почему? Потому что людей интересует русская культура! Их интересует тот автор, которого они знают в переводе. Как-то мы выступали в очередной раз в Японии, и в это же время гастролировал еще один наш современный театр. И вот они пришли на наш спектакль специально посмотреть, действительно ли нас с восторгом принимают. Мы играли в очень большом зале на тысячу мест, а они — в маленьком.
Во Франции, в Версале, мы играли Чехова. Зал был битком набит! Приезжали из Парижа все Шереметевы семьями, с детьми, приходили за кулисы и говорили спасибо. Как нас интересует экзотика французская или шотландская, так и их интересует настоящее русское, да и сами они русские. Когда мы играли в Израиле (а мы впервые выехали на гастроли туда по их приглашению), нас потряс переполненный зрительный зал, и, конечно, все понимали по-русски, кричали не «браво», а «спасибо!».
Мы сейчас забыли хор Пятницкого, ансамбль Александрова. Ну, слава богу, недавно хор Пятницкого показывали, но только в связи со столетием. Это надо дожить до такого юбилея! Или ансамбль «Березка», ансамбль Моисеева. Ведь это же все классика мирового качества. Когда они приезжают за границу — это всякий раз аншлаг. Покажите мне хоть одного современного артиста, которого так встречают за границей? Нету таких!
— Но прежде чем играть классику, ее нужно внимательно прочесть. Вам приходится сталкиваться с абитуриентами, которые мало читают?
— Все идет из школы. И если реформа вступит в силу, то те, кто учится сейчас в четвертом классе, не будут знать, кто такой Пушкин. О Пушкине будут знать те дети, которые выросли за рубежом в русских семьях. Они и говорят красиво, у них русский язык очень чистый. Там будут знать, потому что у них в семьях нет реформы по отношению к русской литературе.
Расскажу о случае из своего опыта. Идет собеседование. Входят десять человек. Спрашиваю: «Кто написал «Каштанку»?» Пауза! Второй заход: «Кто написал «Каштанку»?» Третий заход, спрашиваю: «Кто написал «Каштанку»?» Один проронил: «Тургенев!» Я похвалил: «Гений!»
Следующие вошли и улыбаются. Я с удивлением: «Знаете?» Они: «Ага!» Я: «Кто?» Они хором: «Чехов!» Я: «Где узнали?» Они: «В библиотеку пошли!» Побежали в библиотеку и узнали! А двадцать человек до этого не знали, кто такая Каштанка! А я до сих пор знаю: молодая рыжая собака, помесь таксы с дворняжкой, бегала взад-вперед по тротуару, обнюхивала ноги. Но самое главное — она села и подумала: нет, так жить невозможно, надо застрелиться. Только Чехов мог написать это! Когда-то бабушка вслух прочитала мне это, и я запомнил.
— Как Вы отдыхаете от работы? Что для Вас лучший отдых?
— Еду на дачу, мне дают с собой еду. Меня встречают разве что без транспарантов, но: «У-у-у, старик при-е-хал!» Собаки лают, кошки на заборах сидят. Я им говорю: «Друзья! Свобода!» Перед этим я заезжаю в Королеве в магазин, «Три ступенечки» я его называю, для меня там всегда, уже лет десять, оставляют ливерную колбасу. Я вхожу, они говорят: «Есть, есть!» Я же должен каждой кошке, каждой собаке дать этой колбасы, это такая радость и для них, и для меня! Потом они меня все провожают. Вот это отдых! Деревья, солнце! Если нет солнца — дождь. Тоже хорошо! Он тоже навевает мысли. Снег — прекрасно! Он скрипит! Очень люблю ходить по снегу. Туда-сюда! Хожу так метров пятьдесят туда, метров пятьдесят сюда.
— И думаете про работу!
— Да! И думаю про работу. Никогда не выхожу за калитку, только рано утром с собаками, чтобы они знали, где они живут, и поздно вечером, когда никого нет. Вот мой выход в свет! Вот так два дня! Я возвращаюсь в Москву, мне говорят: «О, как вы хорошо выглядите!» Вот мой отдых! Переключение внимания.
У нас вся семья любит животных. Жена больше кошек любит, но и к собакам неплохо относится. А я к собакам хорошо и к кошкам неплохо. А вообще, я считаю, когда в семье есть ребенок, ему нужно подсовывать кошек, собак, даже если он не любит животных. Чтобы полюбил, чтобы стал ухаживать.
У меня жила овчарка Маклай, как раз внучка маленькая была. Однажды вхожу с комнату, внучка сидит на полу, Маклай перед ней. У нее чашка, и она говорит: «Тебе! Мене! Тебе! Мене!» Я сейчас забыл, что они ели, но я не стал ругать ни ее, ни Маклая. Собаки — это хорошо! И кошки, и птички, зверьки всякие. Почему? У ребенка вырабатывается обязанность. Покормить, погулять. Некоторые родители покупают собаку по просьбе ребенка, он обещает гулять, кормить, а через неделю уже не хочет ей заниматься, но нужно направить так, чтобы он по своему желанию заботился о животном. Дети открывают самые главные свои тайны, доверяя их этим любимым существам.
— Что Вы чувствуете сейчас, когда мастера со званиями народных артистов СССР уходят?
— Да, нас мало осталось. Взять последнее интервью с Софико Чиаурели. Она водила журналистов по своему дому, как чувствовала, что в последний раз. У нее все умерли — муж, мать, отец. А дом у нее был — музей! Когда у нее спросили: «А как вас объявлять? Ведь вы народная артистка Грузии, народная артистка СССР!», она ответила: «Я — артистка исчезнувшей цивилизации.» Здорово, правда?
Я не хочу сказать, что я скоро умру. Но я с ней согласен! СССР — это была цивилизация! Все мои ровесники, кто-то и моложе меня, оканчивали те школы (опять возвращаюсь к образованию), которые реформировали, но не очень сильно, после революции. Но реформировали люди, получившие образование до революции, они и преподавали. Это великие ученые, которых знают во всем мире. Это замечательные люди, достигшие высот и в космосе, и в медицине, и в искусстве, и в литературе, и в музыке! Они не просто достигли, они сохранили связь времен и эпох. А мы сегодня пытаемся это нарушить. Когда нарушают ход цивилизации, она гибнет.
— Да, просто классика: «Распалась связь времен. / Зачем же я связать ее рожден!»
— Если начинают исправлять цивилизацию, но не очень точно и не очень честно, то она погибает в конечном итоге.
Мы снова о воспитании молодежи! Мне хочется сказать читателям журнала «Юность», что все-таки воспитание — это школа, куда входят и спорт, и искусство. Знаете, что сказал Александр Островский на одном выступлении? «Без театра нет нации!» Он имел в виду театр как собрание музыки, литературы, драматургии, сценографии, как теперь говорят, живописи и так далее.
Почему императрица Елизавета Петровна в 1756 году создала русский национальный театр на русской драматургии, будучи не очень русской? И этот театр существует двести пятьдесят пять лет. Все это нужно сохранять!
Поэтому, безусловно, культура воспитывает душу, а через нее — патриотизм. Это безумная любовь к тому месту, где ты родился и вырос. Его чувствуют все, но не все хотят признаться. Признаются уже тогда, когда наступает конец. А где ты был двадцать лет назад? Хотелось, чтобы запомнили люди: просто лозунгами, просто организационным моментом патриотизм воспитать нельзя, его нужно воспитывать с детского садика! А самое главное, конечно, школа! Патриотизм — это школа в маленькой деревне, где учится всего шесть человек. Но там есть учитель младших классов. Вот это — патриотизм. Я не знаю, что бы я отдал этому учителю за то, что он делает! Как поднимается рука убрать эти школы? Я свою пятую школу никогда не забуду — это же моя родина!
Я всегда удивлялся, когда за границей (по молодости редко приходилось выезжать) подсказывали: надо рассказать о родине! Я начинал вспоминать, что родился в Забайкалье, и на вопрос: «А где это?» — я отвечал: «Это такая красивая страна, что Чехов, проезжая Забайкалье, заметил: «Это даже лучше, чем Швейцария!»
Будучи школьником, я прочитал в учебнике географии, что Забайкалье превосходит по прозрачности воздуха и количеству солнечных лучей южный берег Крыма. Представьте мой восторг! Мы превосходим! Даже Крым! Мое мальчишеское восхищение сохранилось и сейчас.
Я помню, как идешь в лопухах, продираешься, причем это город был, не деревня. Я никак не мог понять отца. Он очень любил природу, жили мы в центре города, но двадцать минут ходу — и ты в лесу. Я часто его вспоминаю. Мой отец вставал часов в семь, шел в лес, и к девяти он приходил с грибами. Он меня все время брал с собой, а я не хотел и всегда убегал. Мне не нравилось, что лес шумит! А он сядет под деревом, закурит и слушает. Теперь для меня самый большой отдых — это лес, благо на участке шестьдесят пять сосен, берез и елей в обхват толщиной. Но не думайте, что у меня гектар земли! Нет.
Даже в спектакле «Три сестры» природа мне подсказала финал. Он немного не получался. Надо было что-то такое придумать. Однажды, это было в санатории, я смотрел передачу «Товстоногов и его работа над спектаклем «Три сестры»«. Ярко светило солнце. Передача закончилась, и я слышу непонятный стук. Он заставил меня выйти на балкон, и я увидел крупный дождь, который стучал о железо. И что я сделал? Я убрал текст у трех сестер, взял другой текст у Чехова, где он говорит, что такое Россия, и дал дождь! И он действует! Чисто эмоционально! Вот что такое родина.
Беседу вела Светлана Воскресенская
«Юность», №3 2012
Всю жизнь я тайно влюблена в красивого, доброго и справедливого человека. Его портретами была украшена моя комната в далеком уральском городке. И разве могла я подумать, что когда-нибудь смогу увидеть его, поговорить... Торопясь на встречу с ним в Малый театр, я боялась, что созданный в моем воображении образ будет разрушен, но после спокойного, глубокого и доверительного разговора я стала восхищаться Юрием Соломиным еще больше!
За день до встречи по приглашению Юрия Мефодьевича я посмотрела спектакль «Последний срок» — работу студентов Высшего театрального училища имени Щепкина при Государственном академическом Малом театре России (курс Юрия Мефодьевича и Ольги Николаевны Соломита, режиссер-педагог спектакля — Ольга Соломина).
«Последний срок» — трагическая история распада крепкой русской семьи. Спектакль производит такое сильное впечатление, что в горле стоит ком, на глаза наворачиваются слезы... Потрясают мастерство молодых актеров, режиссерские находки и доверительная атмосфера спектакля.
На следующий день я, еще обуреваемая чувствами, переступила порог Малого театра. И хочу поделиться с вами, дорогие читатели, тем, что поведал мне его художественный руководитель, народный артист СССР, профессор, член Союза кинематографистов России, президент Ассоциации русских драматических театров, член-корреспондент Российской академии образования Юрий Мефодьевич Соломин.
— Юрий Мефодьевич, расскажите, пожалуйста, что происходит сейчас в сфере образования? Почему принимаются законы, касающиеся театра, без учета его специфики?
— Давайте начнем со специфики театральной и образовательной. К сожалению, среди чиновников очень мало людей-профессионалов. Я видел человека, который прошел почти по всем министерствам. Он якобы знает, и как корову доить, и как дороги строить, и как лечить, и как ставить спектакли. Но не может быть такого, чтобы человек разбирался во всем. Возможно, кто-то из крупных писателей, но это уже другая профессия, это уже подход философский...
Я буду говорить и о театральном образовании, и об образовании вообще. Я уже спрашивал несколько раз, спрошу еще: «Почему не слушают родителей? Почему не слушают педагогов?» Вот в глубинке нашей поставят в ДК телевизор. Но телевизор — это не образование, это для общего развития, точно так же, как Интернет. Я очень много езжу, я сам из дальних мест родом. Школу окончил в Чите. Я могу долго вспоминать о своих замечательных педагогах, которые учили меня с первого класса. Моя первая учительница — Наталья Павловна Большакова, вторая — Елизавета Ивановна Гувакова. А Роман Васильевич Мочалов — учитель физики, он учил нас петь! Можете себе представить учителя физики, который спрашивал по двенадцать-пятнадцать учеников каждый урок? Роман Васильевич с неоконченным высшим образованием пришел в нашу школу в 1945 году после войны контуженным и говорил немножко резко, поэтому нас просили: «Не нервируйте его!» Прошло уже более пятидесяти лет, а я не могу его забыть! Потому что это талантливейший человек — Роман Васильевич Мочалов!
Он сам по вечерам учился играть на аккордеоне, разучивал песни. И организовал хор. В мужской школе № 5 города Читы учитель физики организовал хор! Сто человек, все, кто изучал физику, — пели! Хор этот до сих пор помнят. Роман Васильевич творил чудеса. Наш хор затягивал: «Как у Волги у реки...», а в это время оживал макет настоящей электростанции, созданный нашими же руками, — мини-Днепрогэс: крутилась турбина, лилась вода, лампочки сияли! Сейчас этим никого не удивишь, но представьте 1945-1946 годы, тогда было потрясение! Вот какие учителя в глубинках! Прислушиваться к ним — это первое, что должно делать Министерство образования и науки.
Надо послать чиновников от образования на год из Москвы до Владивостока и обратно, потом до Астрахани, и так далее, чтобы поняли, чтобы прочувствовали, как живет учитель. Потому что знать, как преподает учитель — мало, нужно еще знать, как он живет.
Хочу сказать и о медицине. И учителя, и медицинские работники — великие труженики. И вам, и нам, и деятелям культуры — тяжело. А им — в сто раз тяжелее!
Не зная реальной жизни, министерские чиновники штампуют новые законы и постановления. Тришкин кафтан делать не надо, родные академики и министерские чиновники! Нужно один раз в жизни сказать: «Да, ошиблись, простите!» И народ простит, народ у нас добрый.
— Ошибки у нас признаются с трудом...
— С трудом чиновники соединяют русский язык с литературой! Добавили еще геометрию, вместо истории — никому не известный предмет «Россия в мире». Они-то сами знают, что такое «Россия в мире»? Наверное, у них есть квартиры или виллы за рубежом, но это не значит, что они знают, какое обучение там!
Когда я уходил из Министерства культуры (а я ушел сам!), то разговаривал с одним вышестоящим лицом, не хочется его вспоминать. Мы часа полтора с ним беседовали, потому что уже тогда предлагалось все музыкальные школы сделать платными. Мой собеседник как думал: «Ну, девочка «Чижик- пыжик» будет играть, и хорошо!» Я ему ответил, что если музыкальные школы встанут на коммерческую основу, то через пять лет у нас не будет лауреатов международных конкурсов. И что? Количество лауреатов у нас действительно сократилось. Профессура вынуждена уезжать за рубеж. А я говорил двадцать лет назад: «Учтите, разбегутся, и тогда лауреатами будут китайцы, корейцы, японцы!»
Слава богу, у нас есть еще профессора, прекрасные музыканты! Но лауреатов становится меньше, скоро это коснется и балета. Приезжают зарубежные импресарио, продюсеры и начинают набирать в свои труппы наших выпускников сразу же после окончания балетной школы.
Чиновники из Министерства образования считают, что принимать в хореографические школы нужно начиная с шестнадцати лет, но в шестнадцать лет нельзя научиться хорошо танцевать даже вальс. Наше поколение в школах вальс танцевать учили!
— А на студентов Щепкинского тоже влияют современные условия?
— Четыре года назад мы набирали группу студентов. Я рассказывал им о создании Малого театра и актерах, у которых учился: Пашенной, Ильинском, Жарове, Цареве, Гоголевой и других известнейших наших мастерах. В глазах абитуриентов стоял немой вопрос: «А кто это?» И я воскликнул: «Стоп! Кто знает Игоря Ильинского?» Из тридцати семи человек трое или четверо подняли руки...
Один из туров для наших абитуриентов — ритмика. Обычно на это зрелище приходит смотреть все училище. Зрители просто умирают от хохота! Я предлагаю несколько вариантов. Это русский танец с выходом, цыганский, матросский (хотя бы «Яблочко» примитивное) и современный. Если бы вы видели, что конкурсанты показывают! Что бы им ни играли, они двигаются одинаково! Я прошу: «С выходом!» Звучит «Калинка, калинка.».
Помните, как раньше все трибуны скандировали нашим фигуристам? Потому что эта мелодия не может оставить равнодушным! Но то, что показывают под знаменитую музыку сегодняшние горе-абитуриенты. это (если бы я встал и показал вам, вы бы умерли). психбольница! Никто даже не улавливает ритма. Кроме провинциалов! И чем дальше они живут, тем лучше! В далекой глубинке еще вальс танцуют!
Но вернемся на экзамен. Выходит, например, здоровый парень в военной форме. Это, конечно, специально: я, мол, служил! Мне же скидка должна быть! Я обнадеживаю: «Ну, давай!» Что он стал делать в своих сапогах. Я ему подсказываю: «Ты вприсядку можешь?» Он смотрит и не понимает, о чем речь! Я срываюсь: «Вприсядку — это знаешь как? Это вот так!» И стал показывать! А у меня мениск порван на левой ноге. Так я потом месяца два ходил в специальной повязке.
Почему здоровый детина после армии не умеет вприсядку? Такое у нас образование! Это уже разговор не о таланте, а именно об образовании!
Уроки пения сократили в школе. Денег не хватает! На что, на урок пения?! Да в школе всегда был урок пения! И песни мы все знали! И мелодии! И слова! Один урок пения в неделю! Объясняют: дети сильно загружены. Так дайте им отдохнуть. Вместо шести уроков поставьте один урок пения, вот вам и отдых!
Хорошо еще, что физкультуру в школе не сократили. Хотя спорт нынешний свели к купле-продаже. Считается, для того, чтобы команда играла хорошо, в ней обязательно должен присутствовать бразилец какой-нибудь или мексиканец. А мы все равно плохо играем! Раньше ведь играли за Родину, за маму с папой! Можно продавать земельные участки, но перепродавать спортсменов — безнравственно! Начнут скоро перепродавать артистов балета, музыкантов...
Я с первого курса говорю педагогам: «Никого не выделять! Никого не ласкать!» Я со всеми как зверь, хотя по натуре незлой человек, но все же чувствуют! Тут не могу не вспомнить о «братьях наших меньших»: у меня четыре собаки, я к ним замечательно отношусь. Кого-то больше люблю, но им не показываю этого. Если я им покажу свои чувства, то буду ходить в лохмотьях, оборванный весь! Они же кидаются! А я им: «Так! Стоп! Тихо!» У меня дворняжки самые обыкновенные, но они и самые умные: понимают с одного раза. Человек по структуре своей намного сложнее, чем животное, и выделять никого нельзя. Хочешь помочь — помоги как-нибудь так, чтобы никого не обидеть.
Вот такой у нас разговор получается об образовании. До сих пор наше образование ценится за рубежом. И не надо изобретать новые научные образовательные системы, строить новые научные города! Они есть, и их поддерживать надо, развивать! Я сорок с лишним лет был связан с городом Королевом. Научный был город! Был! А теперь — нет. Там, где находился центр полетов, теперь строят какие-то здания. Я спрашиваю: «А что здесь будет?!» Я не могу понять, что там такое. А ведь там завод моторов. Вкладывать деньги туда надо, а теперь вкладывают в бизнес.
Люди ушли с заводов королевских, и теперь работать там некому. В этом году на проходной висит объявление, что приглашаются на работу специалисты, окончившие МАИ, МЭИ, МВТУ и т. д. Сейчас говорят: «Товарищи, давайте перепрофилируем институты в ПТУ!» Это заставляет задуматься. На любом заводе или фабрике остались люди, способные научить профессии. Надо просто их найти, пригласить. Они поделятся своим бесценным опытом, научат, как закручивать гайку, наконец! И не надо будет вкладывать огромные деньги во что-то новое, нам неведомое.
— Так ведь свобода! Каждый творит, что хочет.
— Хорошо! Дали всем свободу — так дайте ее до конца! Но ведь это как бы свобода. В каждой конторе существуют свои законы, свои бумажки. То, что расскажу вам сейчас, никому нигде не рассказывал.
Я второй год не живу в своей квартире, потому что у меня течет крыша. Нарушение было еще в 2001 году, когда делали новую кровлю. Летом было жарко, а в сентябре два дня подряд шли дожди, но этого было достаточно, чтобы в следующие десять лет ее так и не сделали. Крышу прикрыли, оставив все на соплях. Мне сказали: «Нужно ждать!» Год сохнет потолок. Он весь в трещинах. Жена переселила из этой комнаты внучку. Я сказал: «Я буду там спать! Пускай на меня упадет! Вот тогда они сделают.» Но нельзя же этим пользоваться! Я пришел в управляющую компанию, компания врет. Я говорю: «Вы врете мне!» Они переспрашивают: «Как вы сказали?!» Я еще раз: «Врете!» — «Мы вам посылали бумажки! Потому что хотели успеть к вашему юбилею». Я добавляю: «Значит, знаете? Значит, помните? Но бумажек-то я не получал! Все платежи за квартиру, за свет, за газ я произвожу, иначе бы у меня все отключили к чертовой матери, а беру-то я их в одном и том же почтовом ящике!»
Если ко мне такое отношение, что делать другим? Мне друзья советуют: «Ты часто бываешь на телевидении, вот там и расскажи о своей текущей крыше!» Да надо мной все смеяться будут, со мной здороваться перестанут люди, они меня уважать перестанут! Полквартиры на свой страх и риск я все-таки отремонтировал, а две главные комнаты еще нет, а там пианино стоит, внучке негде заниматься. Она бегает в консерваторию заниматься или вот сюда, в театр. Потому что дома пройти к инструменту невозможно! Крыша постоянно течет! Жду, что будет дальше. Об этом я говорю к тому, что везде сплошные бумажки! Почему-то бумажки, по которым платить надо, были, а этой не было!
Поэтому, мне кажется, какую-то ответственность надо придумать. И в театре тоже. Если вы доверяете руководителю, если вы поставили его на этот пост, так вы с него и спрашивайте. Так как мы сейчас спрашиваем, допустим, с министра образования. Я как родитель и как дедушка, как профессор, как член-корреспондент Академии образования хочу спросить: «А вы почему с нами не поговорили, родненький? У меня масса вопросов есть!» Я говорю эти слова, потому что за моей спиной сотни, а может быть, и миллионы родителей, которые согласны со мной. И я говорю от их лица: «По-ду-май-те! И никаких тришкиных кафтанов нам в образовании не нужно! И вообще в любых сферах. и в театральной!»
Слава богу, в нашем театре все нормально! Это стоит крови, стоит здоровья, но у нас есть какое-то спокойствие. Хорошо, что в нашем Министерстве культуры есть люди, с которыми можно советоваться, которые помогают и понимают.
— У Вас уникальные родители, которые дали вам с братом музыкальное образование. Как они вас воспитывали? Как Вы воспитывали дочку, внучку? Опыт родителей Вам пригодился?
— Наверное, что-то повторяется. Но тогда жизнь была другая. Сейчас родители звонят по телефону и говорят: «Ты чего домой не идешь? Ты что, телевизор не смотришь? Не знаешь, что нельзя так поздно ходить? В машину не садись! Убьют, ограбят!» И правильно говорят родители. Потому что в машину сядешь и не знаешь, доедешь ли ты до дома, причем именно ночью, после двенадцати. Есть такая категория ездоков, которые покупают машину за пятьсот долларов, отрабатывают ее за лето и выбрасывают. И тут можно ожидать всего. Раньше такой проблемы не было.
— То есть Вам позволялось все?
— Когда жена говорит, что меня родители по- другому воспитывали, я говорю, что я вообще все время на улице был. Она прибавляет: «Это тебе кажется, что за тобой не следили!» Все равно — была бабушка! Она, как сова, сидела на терраске. В нашем маленьком городе текла совершенно другая жизнь. Не было замков на дверях — был такой смешной крючок, который можно открыть пальцем!
— А вот дочери и внучке, я так понимаю, Вы считали важным дать музыкальное образование. Поэтому они пошли в консерваторию?
— Я не знаю, почему они пошли в консерваторию. Может, склонность передалась? И дочка окончила нашу консерваторию, и внучка оканчивает.
— То есть как таковой системы воспитания у Вас не было?
— Наверное, воспитание было тогда другое, как и вся жизнь, и поэтому его нельзя придумать, оно передается из поколения в поколение. Может быть, нас лучше воспитывали, потому что была бабушка. У нас, когда мы воспитывали дочку свою, бабушки не было, не было и квартиры. Это много позже мы получили квартиру в Бескудникове. У меня один товарищ тогда спросил: «А где ты живешь?» Я отвечаю: «В Бескудникове», он: «А это где?» — «А между Москвой и Ленинградом!» Туда доехать трудно было. По полтора-два часа уходило на дорогу, по колено в грязи. Пять лет мы там жили. Но тогда мы были молодые, а в это время все совершенно по- другому воспринимается. Потом жизнь стабилизировалась, но до тридцати пяти оставалась довольно- таки непростой. Все думают: «Вот закончил, снялся, сыграл — ему легко!» Ничего подобного! Когда я снялся в «Адъютанте.», а это был 70-й год, я еще жил в Бескудникове, и мне стыдно было ездить в автобусе, зажатым со всех сторон людьми.
— Вас все узнавали?
— Не то слово! И сейчас узнают! Недавно был на каком-то мероприятии, вокруг уважаемые люди, генералы. Тихо сижу, и вдруг один гражданский, но со звездой, военному говорит: «Вот наш адъютант его превосходительства!» А рядом со мной сидел такой тихий, скромный человек, он добавил: «А я вас помню, когда вы говорили: «Моя жена Эмма.»« Это из оперетты.
— «Летучая мышь».
— Из «Летучей мыши», да! Конечно, узнают. Нельзя гневить Бога — это, конечно, хорошо, это примыкает к профессии, но в жизни. Как говорится, почему собака все время под стол лезет? Она хочет укрыться, ей все время лаять надоедает, она хочет уединения! Так и человек. Каждый хочет немножко отдохнуть. Уж казалось бы: за рубежом, в Финляндии или Германии, например, отдохну. Нет! Все равно узнают. В гости приглашают! Не так, как у нас, конечно, но все-таки. В свое время в ГДР эти фильмы шли, немцы их знают, а у кого-то целая фильмотека есть, в которой несколько фильмов с моим участием.
Но это такая профессия. Может быть, мне повезло. Я все время в работе, поэтому наслаждаться своей известностью у меня нет времени. Я обязательно что-то делаю. Что-то у меня течет, что-то надо купить, что-то надо заработать, в конце концов! И мне тоже чего-то не хватает. Меня иногда жена спрашивает: «Ну ты когда-нибудь остановишься?» Я думаю: «А для чего? Вот тогда можно умереть».
— Вы сейчас говорите точно так же, как Ваш брат!
— Так он же мой брат!
— Кстати, у Вас с братом было в детстве соперничество?
— Нет, какое соперничество, мне было уже шестнадцать лет, я ухаживал за девушками, а ему было девять с половиной. Какое может быть соперничество? И по характеру мы совершенно разные. Одинаковы мы лишь в одном — не можем терпеть несправедливость.
— Юрий Мефодьевич, ваш театр часто ездит выступать в Донецк, город, в котором Малый театр на гастролях застала Великая Отечественная война. Вы сохраняете в своем театре такой жанр, как песни военных лет? Это тоже часть патриотического воспитания?
— Да, у нас замечательный оркестр! Наш оркестр был создан в 1808 году, и два года назад, когда мы отмечали двести лет, нашли реестр, в котором записано, кто сколько получал, какие инструменты были... Поэтому, когда встал вопрос о роспуске, мы стали думать, как его сохранить, и придумали концертную программу с участием нашего малого симфонического оркестра и поющих артистов. У нас оркестр — тридцать человек. Они и отдельно выступают. Ни за одного исполнителя мне не стыдно, как бывает стыдно за исполнителей некоторых шоу, потому что наши актеры поют, как говорил Бернес, «сердцем». Наш оркестр исполняет и песни военных лет. Они так поют, потому что у них поет душа! Элина Быстрицкая, Ирина Муравьева, Борис Невзоров — это актеры в возрасте, но они звезды программы! А как совсем молодые ребята поют! Они все поют под оркестр, а это очень сложно. Никакой фанеры. Мы проехали от Ярославля до Волгограда, двадцать две тысячи зрителей посмотрели эти концерты. Сейчас сняли фильм об истории создания Малого театра, там говорят зрители, поют наши артисты. Мы вам обязательно дадим этот диск. Вы посмотрите — и вам все станет ясно!
— Спасибо большое! Можно я, в свою очередь, подарю Вам номер нашего журнала?
— О, кошка на обложке! У меня их пять штук!
— Как уживаются Ваши кошки с Вашими собаками?
— Старшая моя собака — Лушка, потом идет Валет, он был подобран, затем — Толик. Толян я его зову. И Джульба! Самая маленькая. Кошки: старшая — Дуся, затем Сильва, Машка, Алик и Лелик! Два кота. Внучка подобрала трех котят: Машку, Алика и кого-то еще, жена на рынке Сильву нашла, потом подобрала Дусю. Внучка принесла кота. Он такой здоровый вырос! Красавец! Мой самый любимый кот. Алик! Он за мной ходит, как собака. Он гулящий кот, его не было месяца четыре. Он исчез, мы уже распростились с ним, и вдруг я подъезжаю, а он шмыг ко мне под машину. Я не могу понять, это что за кот там. А Сильва спрыгнула с забора — и к нему под машину: мол, иди, чего там сидишь? Он потом всю зиму прожил в доме. Я его выносил на улицу, а он убегал обратно — так ему свобода надоела. И теперь уходит на пару дней, но обязательно возвращается.
Меня как-то на даче схватил радикулит. А кот всегда спит со мной. Ляжет и начинает лапами перебирать. Сначала был маленький, а теперь уже весит пять килограммов! Я с кровати встать не мог, а он все время лежал на моей больной спине! Два дня меня лечил. И мне стало лучше.
— Как вы считаете, Юрий Мефодьевич, возможно ли в наше время, чтобы молодой человек, приехавший из глубинки, прошел такой путь, который прошли Вы? Возможно ли это в наше время без поддержки извне?
— В спектакле «Последний срок» мать играет Алена Колесникова, она из глубинки.
— У нее говор уральский!
— Да, она оттуда. А как она говорит, вы слышите? Ее хочется слушать и слушать, потому что это музыка! Этот спектакль, когда мы его выпустили, первым посмотрел наш министр культуры Авдеев. Он от нее отойти не мог, все переспрашивал: «Где вы этому научились?» Я ему объяснил: «Не беспокойтесь, Александр Алексеевич, она в жизни разговаривает нормально!» Как-то мы встретились, и он первым делом спросил: «Как та девочка? Она устроилась где-нибудь?» Я говорю: «Не волнуйтесь, я за этим слежу». Она оставляет впечатление — потому что есть душа! Вот вам, пожалуйста, что зреет за Уральским хребтом.
Другой артист из провинции, Алексей Коновалов, который играет ее сына, тоже талантливый! В другом спектакле он исполняет роль Сальери. Они в прошлом году были в Италии, играли «Моцарта и Сальери» — там обалдели все! Как он играет!
— Большое Вам спасибо за приглашение на спектакль, за такую замечательную постановку. Я сходила с сыном, нам очень понравилось. А кто был ее инициатором — Вы или Ольга Николаевна?
— Ольга Николаевна! Но натолкнула ее Алена, о которой я вам только что рассказал.
— Мы размышляли о становлении человека, о поиске смысла жизни, а любовь помогает в этом? Можете ли Вы рассказать о своей первой любви?
— Первая любовь? Это, скорее всего, в доме пионеров случилось. Мы там проводили все свободное время. После школы схватишь портфель, прибежишь домой, чай с сахаром попьешь — и в дом пионеров. Я там и в кукольном кружке занимался, и в драматическом, и в танцевальном — целыми днями. Поэтому трудно сказать — конечно, кто-то нравился, но я не считал себя донжуаном.
— Вы были влюбчивым?
— Нет, нет, нет. Это разочарование для молодежного журнала?!
— Как раз наоборот!
— Очевидно, я уже тогда был влюблен в свою профессию. Я в то время смотрел много раз «Чапаева» и другие наши любимые фильмы. Гораздо позже Бабочкин, который играл Чапаева, рассказал такую историю.
Это произошло в каком-то небольшом городе сразу после выхода «Чапаева». Раньше, когда в глубинку приезжали с новым фильмом, его крутили по пять-семь сеансов, а перед каждым сеансом устраивалось выступление. Потом кормили, снова показывали фильм. Бабочкин заметил: «Я выступаю, что-то говорю, и меня поражает один человек». Он обратил внимание на мужичка, который сидел в первом ряду уже три сеанса подряд в телогрейке, ушанке (а там холодно), народу битком... Бабочкин спросил: «А кто это?» Ему ответили: «Мы не знаем». Он попросил позвать его. Мужичок зашел и так на Бабочкина смотрит внимательно. А знаменитый исполнитель роли Чапаева пытается узнать: «Вот я выступаю уже три раза, и вы три раза приходите смотреть, почему? Вы же мудрый, взрослый человек!» Мужичок вздохнул и вымолвил: «А я все думаю, может, выплывет?»
— Это звучит как анекдот!
— Это не анекдот, это правда! Только звучит как анекдот. Мы однажды с режиссером Евгением Ивановичем Ташковым выступали в Кирове после «Адъютанта» в 1971 году. Знали, что будет много выступлений, и взяли с собой чемодан еды. Приехали в шесть часов утра. Нас встречают представители Бюро пропаганды и предупреждают: «Сейчас чайку попьем — и на сцену! У нас запланировано на станции перед работниками выступление». Какое выступление в шесть утра? В общем, в этот день мы выступили двенадцать раз! Нас кормили, и наш чемодан нам не понадобился. Мы так его и не открыли! Зима, холодно, опаздывает машина, а мы в двенадцать часов ночи должны выступать на другой станции в доме культуры. Приехали туда уже в час ночи. Думаем, сейчас отдохнем, а нас просят: нужно выступить, люди ждут! А у нас уже языки не ворочаются — но не будешь же отказываться... Когда я вышел на сцену, пар валил, холодно, зима же! В первом ряду — и я тут вспомнил Бабочкина — сидели взрослые люди, а у кого- то на руках спал мальчишка лет восьми. Но самое интересное, что он спал в военной фуражке, и у него были аксельбанты из веревки! Адъютант! Вот это нельзя забыть! Он ждал, но так и не дождался, проспал!
— Юрий Мефодьевич, а в чем секрет Вашего семейного союза? В чем мудрость?
— Загадка. Не знаю!
— Расскажите, пожалуйста, о репертуаре Малого театра.
— В нашем театре в основном классика. Иногда спрашивают: «Почему у вас не идут современные спектакли?» Я отвечаю: «Мы наелись советской современности до такой степени!»
Когда-то нас заставляли играть. Я сам играл в брежневской «Целине». Дело не в том, что автор Брежнев, а просто это не та литература. Хотя Брежнев в театр ходил. Последний раз, когда он был в Малом театре на «Царе Федоре», он сидел в правительственной ложе, а она расположена почти рядом со сценой. И поскольку это «раковина», то все, что там говорят, мы слышим. А у него была астма, он не мог говорить шепотом. Идет последний акт, царь Федор стоит на коленях, за ним — царица Ирина (ее играла Галя Кирюшина). Виктор Иванович Коршунов играл Годунова. Мои последние слова: «О Боже, Боже! За что меня поставил ты царем?» Звучит музыка Свиридова, я читаю молитву: «Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя твое.» Голос из ложи: «Довели человека!» Можете себе представить наше состояние? Я пытался не улыбаться. Кирюшина мне так плечи сдавила, что у меня синяки были. Вот такое бывает.
На основной сцене мы ставим и нашу, и зарубежную классику. Все, что классики написали, есть в сегодняшней жизни. Например, в «Ревизоре» Гоголя: «...дорогих лекарств мы не употребляем, простой человек если выживет, то и так выживет, а если умрет, то и так умрет!» И зритель реагирует! Это только одна вырванная фраза. Многие считают, будто в «Горе от ума» народный юмор. Нет, это дипломат Грибоедов написал, потом это стало народным.
— Да, что сейчас делают с классикой, как ее осовременивают! Вспомним, как Вишневская демонстративно ушла с «Евгения Онегина»!
— Мы нарушаем экологию в природе, в архитектуре. Я говорю о том, что экологию нужно сохранять и в литературе, и в драматургии, и в театре. Это должен быть экологически чистый продукт. Экологически чистые отношения к тому произведению, допустим, Льва Николаевича Толстого, перед которым все преклоняются во всем мире. Или Николай Васильевич Гоголь — его переделывать нельзя! Островского, Пушкина, Лермонтова, Чехова. Что сейчас с Чеховым сделали!..
Я не против современности, но что значит «современно»?! Я не хочу что-то доказывать, могу сказать только о наших гастролях за рубежом, а мы гастролируем каждый год по всему миру — в Японии, Корее, Италии, Франции, Германии Греции, Югославии. У нас в зрительном зале свободных мест не бывает! Почему? Потому что людей интересует русская культура! Их интересует тот автор, которого они знают в переводе. Как-то мы выступали в очередной раз в Японии, и в это же время гастролировал еще один наш современный театр. И вот они пришли на наш спектакль специально посмотреть, действительно ли нас с восторгом принимают. Мы играли в очень большом зале на тысячу мест, а они — в маленьком.
Во Франции, в Версале, мы играли Чехова. Зал был битком набит! Приезжали из Парижа все Шереметевы семьями, с детьми, приходили за кулисы и говорили спасибо. Как нас интересует экзотика французская или шотландская, так и их интересует настоящее русское, да и сами они русские. Когда мы играли в Израиле (а мы впервые выехали на гастроли туда по их приглашению), нас потряс переполненный зрительный зал, и, конечно, все понимали по-русски, кричали не «браво», а «спасибо!».
Мы сейчас забыли хор Пятницкого, ансамбль Александрова. Ну, слава богу, недавно хор Пятницкого показывали, но только в связи со столетием. Это надо дожить до такого юбилея! Или ансамбль «Березка», ансамбль Моисеева. Ведь это же все классика мирового качества. Когда они приезжают за границу — это всякий раз аншлаг. Покажите мне хоть одного современного артиста, которого так встречают за границей? Нету таких!
— Но прежде чем играть классику, ее нужно внимательно прочесть. Вам приходится сталкиваться с абитуриентами, которые мало читают?
— Все идет из школы. И если реформа вступит в силу, то те, кто учится сейчас в четвертом классе, не будут знать, кто такой Пушкин. О Пушкине будут знать те дети, которые выросли за рубежом в русских семьях. Они и говорят красиво, у них русский язык очень чистый. Там будут знать, потому что у них в семьях нет реформы по отношению к русской литературе.
Расскажу о случае из своего опыта. Идет собеседование. Входят десять человек. Спрашиваю: «Кто написал «Каштанку»?» Пауза! Второй заход: «Кто написал «Каштанку»?» Третий заход, спрашиваю: «Кто написал «Каштанку»?» Один проронил: «Тургенев!» Я похвалил: «Гений!»
Следующие вошли и улыбаются. Я с удивлением: «Знаете?» Они: «Ага!» Я: «Кто?» Они хором: «Чехов!» Я: «Где узнали?» Они: «В библиотеку пошли!» Побежали в библиотеку и узнали! А двадцать человек до этого не знали, кто такая Каштанка! А я до сих пор знаю: молодая рыжая собака, помесь таксы с дворняжкой, бегала взад-вперед по тротуару, обнюхивала ноги. Но самое главное — она села и подумала: нет, так жить невозможно, надо застрелиться. Только Чехов мог написать это! Когда-то бабушка вслух прочитала мне это, и я запомнил.
— Как Вы отдыхаете от работы? Что для Вас лучший отдых?
— Еду на дачу, мне дают с собой еду. Меня встречают разве что без транспарантов, но: «У-у-у, старик при-е-хал!» Собаки лают, кошки на заборах сидят. Я им говорю: «Друзья! Свобода!» Перед этим я заезжаю в Королеве в магазин, «Три ступенечки» я его называю, для меня там всегда, уже лет десять, оставляют ливерную колбасу. Я вхожу, они говорят: «Есть, есть!» Я же должен каждой кошке, каждой собаке дать этой колбасы, это такая радость и для них, и для меня! Потом они меня все провожают. Вот это отдых! Деревья, солнце! Если нет солнца — дождь. Тоже хорошо! Он тоже навевает мысли. Снег — прекрасно! Он скрипит! Очень люблю ходить по снегу. Туда-сюда! Хожу так метров пятьдесят туда, метров пятьдесят сюда.
— И думаете про работу!
— Да! И думаю про работу. Никогда не выхожу за калитку, только рано утром с собаками, чтобы они знали, где они живут, и поздно вечером, когда никого нет. Вот мой выход в свет! Вот так два дня! Я возвращаюсь в Москву, мне говорят: «О, как вы хорошо выглядите!» Вот мой отдых! Переключение внимания.
У нас вся семья любит животных. Жена больше кошек любит, но и к собакам неплохо относится. А я к собакам хорошо и к кошкам неплохо. А вообще, я считаю, когда в семье есть ребенок, ему нужно подсовывать кошек, собак, даже если он не любит животных. Чтобы полюбил, чтобы стал ухаживать.
У меня жила овчарка Маклай, как раз внучка маленькая была. Однажды вхожу с комнату, внучка сидит на полу, Маклай перед ней. У нее чашка, и она говорит: «Тебе! Мене! Тебе! Мене!» Я сейчас забыл, что они ели, но я не стал ругать ни ее, ни Маклая. Собаки — это хорошо! И кошки, и птички, зверьки всякие. Почему? У ребенка вырабатывается обязанность. Покормить, погулять. Некоторые родители покупают собаку по просьбе ребенка, он обещает гулять, кормить, а через неделю уже не хочет ей заниматься, но нужно направить так, чтобы он по своему желанию заботился о животном. Дети открывают самые главные свои тайны, доверяя их этим любимым существам.
— Что Вы чувствуете сейчас, когда мастера со званиями народных артистов СССР уходят?
— Да, нас мало осталось. Взять последнее интервью с Софико Чиаурели. Она водила журналистов по своему дому, как чувствовала, что в последний раз. У нее все умерли — муж, мать, отец. А дом у нее был — музей! Когда у нее спросили: «А как вас объявлять? Ведь вы народная артистка Грузии, народная артистка СССР!», она ответила: «Я — артистка исчезнувшей цивилизации.» Здорово, правда?
Я не хочу сказать, что я скоро умру. Но я с ней согласен! СССР — это была цивилизация! Все мои ровесники, кто-то и моложе меня, оканчивали те школы (опять возвращаюсь к образованию), которые реформировали, но не очень сильно, после революции. Но реформировали люди, получившие образование до революции, они и преподавали. Это великие ученые, которых знают во всем мире. Это замечательные люди, достигшие высот и в космосе, и в медицине, и в искусстве, и в литературе, и в музыке! Они не просто достигли, они сохранили связь времен и эпох. А мы сегодня пытаемся это нарушить. Когда нарушают ход цивилизации, она гибнет.
— Да, просто классика: «Распалась связь времен. / Зачем же я связать ее рожден!»
— Если начинают исправлять цивилизацию, но не очень точно и не очень честно, то она погибает в конечном итоге.
Мы снова о воспитании молодежи! Мне хочется сказать читателям журнала «Юность», что все-таки воспитание — это школа, куда входят и спорт, и искусство. Знаете, что сказал Александр Островский на одном выступлении? «Без театра нет нации!» Он имел в виду театр как собрание музыки, литературы, драматургии, сценографии, как теперь говорят, живописи и так далее.
Почему императрица Елизавета Петровна в 1756 году создала русский национальный театр на русской драматургии, будучи не очень русской? И этот театр существует двести пятьдесят пять лет. Все это нужно сохранять!
Поэтому, безусловно, культура воспитывает душу, а через нее — патриотизм. Это безумная любовь к тому месту, где ты родился и вырос. Его чувствуют все, но не все хотят признаться. Признаются уже тогда, когда наступает конец. А где ты был двадцать лет назад? Хотелось, чтобы запомнили люди: просто лозунгами, просто организационным моментом патриотизм воспитать нельзя, его нужно воспитывать с детского садика! А самое главное, конечно, школа! Патриотизм — это школа в маленькой деревне, где учится всего шесть человек. Но там есть учитель младших классов. Вот это — патриотизм. Я не знаю, что бы я отдал этому учителю за то, что он делает! Как поднимается рука убрать эти школы? Я свою пятую школу никогда не забуду — это же моя родина!
Я всегда удивлялся, когда за границей (по молодости редко приходилось выезжать) подсказывали: надо рассказать о родине! Я начинал вспоминать, что родился в Забайкалье, и на вопрос: «А где это?» — я отвечал: «Это такая красивая страна, что Чехов, проезжая Забайкалье, заметил: «Это даже лучше, чем Швейцария!»
Будучи школьником, я прочитал в учебнике географии, что Забайкалье превосходит по прозрачности воздуха и количеству солнечных лучей южный берег Крыма. Представьте мой восторг! Мы превосходим! Даже Крым! Мое мальчишеское восхищение сохранилось и сейчас.
Я помню, как идешь в лопухах, продираешься, причем это город был, не деревня. Я никак не мог понять отца. Он очень любил природу, жили мы в центре города, но двадцать минут ходу — и ты в лесу. Я часто его вспоминаю. Мой отец вставал часов в семь, шел в лес, и к девяти он приходил с грибами. Он меня все время брал с собой, а я не хотел и всегда убегал. Мне не нравилось, что лес шумит! А он сядет под деревом, закурит и слушает. Теперь для меня самый большой отдых — это лес, благо на участке шестьдесят пять сосен, берез и елей в обхват толщиной. Но не думайте, что у меня гектар земли! Нет.
Даже в спектакле «Три сестры» природа мне подсказала финал. Он немного не получался. Надо было что-то такое придумать. Однажды, это было в санатории, я смотрел передачу «Товстоногов и его работа над спектаклем «Три сестры»«. Ярко светило солнце. Передача закончилась, и я слышу непонятный стук. Он заставил меня выйти на балкон, и я увидел крупный дождь, который стучал о железо. И что я сделал? Я убрал текст у трех сестер, взял другой текст у Чехова, где он говорит, что такое Россия, и дал дождь! И он действует! Чисто эмоционально! Вот что такое родина.
Беседу вела Светлана Воскресенская
«Юность», №3 2012
03.04.2012
Подробнее
ЮРИЙ СОЛОМИН: «ПРОПАДИ ОНИ ПРОПАДОМ, НОУ-ХАУ НА СКОРУЮ РУКУ!»
ЮРИЙ СОЛОМИН: «ПРОПАДИ ОНИ ПРОПАДОМ, НОУ-ХАУ НА СКОРУЮ РУКУ!»
Послушать Юрия Мефодьевича всегда интересно — он много чего знает
Послушать Юрия Мефодьевича всегда интересно — он много чего знает
ЮРИЙ СОЛОМИН: «ПРОПАДИ ОНИ ПРОПАДОМ, НОУ-ХАУ НА СКОРУЮ РУКУ!»
Послушать Юрия Мефодьевича всегда интересно — он много чего знает
А тут напроситься в гости и повод подвернулся. У него в Малом театре фестиваль. О нем, консерватизме, пельменях и брате Виталии мы и поговорили.
Вхожу в его кабинет — Юрий Мефодьевич держит паузу и хитро улыбается. Он прекрасно знает, что любой, сюда входящий, близок к обмороку — столько тут всего интересного. Портреты, костюмы, куклы, маски, статуэтки — на осмотр нужна неделя.
- Вы думаете, что у меня и дома так? Сейчас ведь модно показывать, как ты живешь. Нет, дома не так, это же рабочий кабинет. Это антикварные вещи, да. Трогать можно, но осторожно. Вот это старинное пресс-папье с медведем очень тяжелое, если по голове ударить, человек не встанет. Для этого у меня и лежит (улыбается)... А конфеты на столе не старинные, свежие, их можно есть, пока я про фестиваль рассказываю.
Союз театров Европы создан в 90-х годах. Сейчас туда входят 15 стран, 17 театров. В том числе и наш. Такой фестиваль очень нужен для выживания театров — чтобы протянуть друг другу руки и — «в дальний путь, на долгие года». В этом году он проходит у нас, в Малом. Для нас это большие траты. Хотели пригласить 10 коллективов, но денег хватило на пять — из Израиля, Греции, Румынии и два из Италии.
Пирожки с пельменями
- Цель — только «протянуть друг другу руки», а как же шуму наделать?
- У нас есть кому делать шум. Да толку мало. Мы никого не хотим удивлять новшествами. Нам ценен опыт друг друга и связи. Вот итальянцы пригласили в октябре нас на гастроли. Мы выпили бутылку хорошего вина и ударили по рукам — давай поработаем. Они у нас тоже учатся, мы еще не все разбазарили. Станиславский пока еще почитаем во всем мире.
- «Не хотим удивлять»... Так, может, поэтому Малый театр считается оплотом академизма и даже консерватизма?
- Я вам сейчас расскажу о консерватизме и о консервах! — сверкнул глазами Соломин. — Почему мы должны хватать все средненькое, западное и выдавать за что-то эдакое-разэдакое?!
Вот пельмени рекламируют. Я все перепробовал. Большинство есть нельзя. А я вырос на пельменях — я из Забайкалья. Знаю, что такое пельмень настоящий. Я сам его лепил в детстве. Наша семья садилась в кружок, тут же противень, вода кипит. И глава пельменного застолья говорит: «Ребята, нет, надо добавить еще что-то». Обязательно три сорта мяса: говядина, баранина для вкуса и для жира свинина.
Охотники в Забайкалье уходили на месяц зимой, в сорокаградусный мороз, брали побольше патронов, мешок для отстрела и мешочек пельменей — все. Вся еда была. Пельмени и к чаю идут, и на завтрак, обед и ужин. Это вкусно. А запах! И почему из этого надо делать дерьмо?
А теперь как пельмени делаются, так и спектакли. Как их ни назови, хоть «Тетей Мотей», они не станут лучше, если туда положить не мясо хорошее, а сою-шмою и что-то протухшее для пикантности. Такие пельмени у меня даже собаки не едят, я и сам отравился однажды. Так вот публику я травить не хочу.
А качество — это традиции. У нас в буфете делают пирожки — с капустой, с мясом и с картошкой и луком. Когда к нам приезжают иностранцы, они их вмиг расхватывают, уже знают — это вкусно и полезно. И живот не заболит. Да пропади они пропадом, эти ноу-хау за пять минут! Если от них плохо становится. Вот так же и с культурой.
- А разве нельзя, чтобы и новое современное было хорошим и качественным?
- Можно. В Японии есть и современные театры, и театр кабуки -древнее искусство. И никто не говорит: отмените это. А у нас почему-то мордуют. Я бы не сказал, что все новое плохо. Я говорю, что те пельмени, которые делаются дома, по традиции, — лучше.
- А молодежи не скучно у вас? Она не требует: давайте мы хоть разденемся на сцене, матом ругнемся?
- Нет, матом — на улице. Материться я и сам умею. Знаете, в Забайкалье много лагерей было, когда я рос. Не пионерских. Но такого разгула нецензурщины не было. Я редко ругаюсь — только там, где что-то строят или убирают и понимают только одно слово, куда идти... Молодым не мат надо изучать, а Чехова с Тургеневым. А то они «Каштанку» с «Муму» путают.
- Но «Гарри Поттера» знают!
- Одно другому не мешает. Все начинается с дома и школы. Мне «Каштанку» бабушка прочитала впервые. Я плакал. Это было во время войны, световая маскировка была — так бабушка печку откроет и у огня мне читает. Я думаю, это можно бы снять в фильме.
Разведка и небылицы
- В последнее время в ряде театров, оркестров сменили руководителей. Юрий Любимов уже не имеет своего театра и ставит в Театре Вахтангова. Трудно быть богом (худруком)?
- Трудно. К коллективу нужно прислушиваться, конечно. Может, и в Малом театре кто-то скажет: сколько можно? 24 года он здесь командует... Когда меня выбрали в 88-м году, я упразднил худсовет: 12 человек рвали и тянули одеяло на себя. Если будет плохо, говорю, переизберете меня. Пока все хорошо. Разведка-то ведь работает у нас хорошо. (Смеется.) Я не даю в обиду людей...
- Где вы силы берете, Юрий Мефодьевич?
- Не знаю. В работе. Дома ругаются: отдыхай, подожди. А я не могу. Профессия дурацкая, невозможно отдыхать. 10 лет назад мой брат Виталий поставил «Свадьбу Кречинского», где сам играл. Это был первый русский мюзикл. Был дикий успех и битковые сборы. И вдруг звонок: с Виталием плохо. Я мчусь, его уже унесли в уборную. Но он доиграл акт до конца. И за кулисами упал. Это была последняя его работа. Надо вовремя давать занавес. Кому-то повезет, и он выколупается. А Виталию не повезло.
- Про ваши «соревновательные» отношения с братом много говорят...
- ...Всякие небылицы. Я не знаю даже, что сказать, — ничего не было. Просто был хороший спектакль, который сразу мной был принят. Разве отец может ревновать к успеху своего ребенка? Виталий был младше меня на 7 лет. Когда он поступил в театральный, он и жил у нас. Но интриганов всегда было полно. Я очень вспыльчивый, но не мстительный. Тех, кто в свое время мимоходом давал эти интервью, Бог накажет. Уже наказывает. Я в это верю, вот и все.
Анна БАЛУЕВА
«Комсомольская правда», 3 апреля 2012 года
Послушать Юрия Мефодьевича всегда интересно — он много чего знает
А тут напроситься в гости и повод подвернулся. У него в Малом театре фестиваль. О нем, консерватизме, пельменях и брате Виталии мы и поговорили.
Вхожу в его кабинет — Юрий Мефодьевич держит паузу и хитро улыбается. Он прекрасно знает, что любой, сюда входящий, близок к обмороку — столько тут всего интересного. Портреты, костюмы, куклы, маски, статуэтки — на осмотр нужна неделя.
- Вы думаете, что у меня и дома так? Сейчас ведь модно показывать, как ты живешь. Нет, дома не так, это же рабочий кабинет. Это антикварные вещи, да. Трогать можно, но осторожно. Вот это старинное пресс-папье с медведем очень тяжелое, если по голове ударить, человек не встанет. Для этого у меня и лежит (улыбается)... А конфеты на столе не старинные, свежие, их можно есть, пока я про фестиваль рассказываю.
Союз театров Европы создан в 90-х годах. Сейчас туда входят 15 стран, 17 театров. В том числе и наш. Такой фестиваль очень нужен для выживания театров — чтобы протянуть друг другу руки и — «в дальний путь, на долгие года». В этом году он проходит у нас, в Малом. Для нас это большие траты. Хотели пригласить 10 коллективов, но денег хватило на пять — из Израиля, Греции, Румынии и два из Италии.
Пирожки с пельменями
- Цель — только «протянуть друг другу руки», а как же шуму наделать?
- У нас есть кому делать шум. Да толку мало. Мы никого не хотим удивлять новшествами. Нам ценен опыт друг друга и связи. Вот итальянцы пригласили в октябре нас на гастроли. Мы выпили бутылку хорошего вина и ударили по рукам — давай поработаем. Они у нас тоже учатся, мы еще не все разбазарили. Станиславский пока еще почитаем во всем мире.
- «Не хотим удивлять»... Так, может, поэтому Малый театр считается оплотом академизма и даже консерватизма?
- Я вам сейчас расскажу о консерватизме и о консервах! — сверкнул глазами Соломин. — Почему мы должны хватать все средненькое, западное и выдавать за что-то эдакое-разэдакое?!
Вот пельмени рекламируют. Я все перепробовал. Большинство есть нельзя. А я вырос на пельменях — я из Забайкалья. Знаю, что такое пельмень настоящий. Я сам его лепил в детстве. Наша семья садилась в кружок, тут же противень, вода кипит. И глава пельменного застолья говорит: «Ребята, нет, надо добавить еще что-то». Обязательно три сорта мяса: говядина, баранина для вкуса и для жира свинина.
Охотники в Забайкалье уходили на месяц зимой, в сорокаградусный мороз, брали побольше патронов, мешок для отстрела и мешочек пельменей — все. Вся еда была. Пельмени и к чаю идут, и на завтрак, обед и ужин. Это вкусно. А запах! И почему из этого надо делать дерьмо?
А теперь как пельмени делаются, так и спектакли. Как их ни назови, хоть «Тетей Мотей», они не станут лучше, если туда положить не мясо хорошее, а сою-шмою и что-то протухшее для пикантности. Такие пельмени у меня даже собаки не едят, я и сам отравился однажды. Так вот публику я травить не хочу.
А качество — это традиции. У нас в буфете делают пирожки — с капустой, с мясом и с картошкой и луком. Когда к нам приезжают иностранцы, они их вмиг расхватывают, уже знают — это вкусно и полезно. И живот не заболит. Да пропади они пропадом, эти ноу-хау за пять минут! Если от них плохо становится. Вот так же и с культурой.
- А разве нельзя, чтобы и новое современное было хорошим и качественным?
- Можно. В Японии есть и современные театры, и театр кабуки -древнее искусство. И никто не говорит: отмените это. А у нас почему-то мордуют. Я бы не сказал, что все новое плохо. Я говорю, что те пельмени, которые делаются дома, по традиции, — лучше.
- А молодежи не скучно у вас? Она не требует: давайте мы хоть разденемся на сцене, матом ругнемся?
- Нет, матом — на улице. Материться я и сам умею. Знаете, в Забайкалье много лагерей было, когда я рос. Не пионерских. Но такого разгула нецензурщины не было. Я редко ругаюсь — только там, где что-то строят или убирают и понимают только одно слово, куда идти... Молодым не мат надо изучать, а Чехова с Тургеневым. А то они «Каштанку» с «Муму» путают.
- Но «Гарри Поттера» знают!
- Одно другому не мешает. Все начинается с дома и школы. Мне «Каштанку» бабушка прочитала впервые. Я плакал. Это было во время войны, световая маскировка была — так бабушка печку откроет и у огня мне читает. Я думаю, это можно бы снять в фильме.
Разведка и небылицы
- В последнее время в ряде театров, оркестров сменили руководителей. Юрий Любимов уже не имеет своего театра и ставит в Театре Вахтангова. Трудно быть богом (худруком)?
- Трудно. К коллективу нужно прислушиваться, конечно. Может, и в Малом театре кто-то скажет: сколько можно? 24 года он здесь командует... Когда меня выбрали в 88-м году, я упразднил худсовет: 12 человек рвали и тянули одеяло на себя. Если будет плохо, говорю, переизберете меня. Пока все хорошо. Разведка-то ведь работает у нас хорошо. (Смеется.) Я не даю в обиду людей...
- Где вы силы берете, Юрий Мефодьевич?
- Не знаю. В работе. Дома ругаются: отдыхай, подожди. А я не могу. Профессия дурацкая, невозможно отдыхать. 10 лет назад мой брат Виталий поставил «Свадьбу Кречинского», где сам играл. Это был первый русский мюзикл. Был дикий успех и битковые сборы. И вдруг звонок: с Виталием плохо. Я мчусь, его уже унесли в уборную. Но он доиграл акт до конца. И за кулисами упал. Это была последняя его работа. Надо вовремя давать занавес. Кому-то повезет, и он выколупается. А Виталию не повезло.
- Про ваши «соревновательные» отношения с братом много говорят...
- ...Всякие небылицы. Я не знаю даже, что сказать, — ничего не было. Просто был хороший спектакль, который сразу мной был принят. Разве отец может ревновать к успеху своего ребенка? Виталий был младше меня на 7 лет. Когда он поступил в театральный, он и жил у нас. Но интриганов всегда было полно. Я очень вспыльчивый, но не мстительный. Тех, кто в свое время мимоходом давал эти интервью, Бог накажет. Уже наказывает. Я в это верю, вот и все.
Анна БАЛУЕВА
«Комсомольская правда», 3 апреля 2012 года
21.03.2012
Подробнее
ЮРИЙ СОЛОМИН: «Я НЕ ГЕРОЙ, НЕТ — НОРМАЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК, НО ИНОГДА НЕ МОГУ СДЕРЖАТЬСЯ. ПОКА ПОБЕДА ВСЕГДА ЗА МНОЙ, НО МЕНЯ УЖЕ УВЕЩЕВАЮТ: НЕ НАДО, НЕ ЛЕЗЬ! — МОЛОДЕЖЬ, ДЕСКАТЬ, ДРУГАЯ ТЕПЕРЬ, БЕЗ ТОРМОЗОВ»
Дмитрий ГОРДОН, Газета «Бульвар Гордона» № 10 (358), 2012
ЮРИЙ СОЛОМИН: «Я НЕ ГЕРОЙ, НЕТ — НОРМАЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК, НО ИНОГДА НЕ МОГУ СДЕРЖАТЬСЯ. ПОКА ПОБЕДА ВСЕГДА ЗА МНОЙ, НО МЕНЯ УЖЕ УВЕЩЕВАЮТ: НЕ НАДО, НЕ ЛЕЗЬ! — МОЛОДЕЖЬ, ДЕСКАТЬ, ДРУГАЯ ТЕПЕРЬ, БЕЗ ТОРМОЗОВ»
Ровно 55 лет назад, в 1957 году, Юрий Мефодьевич поступил в труппу Малого театра, который возглавляет уже 24 года
Апрель 1970 года запомнился советским людям, по крайней мере, двумя событиями — беспрецедентным по тем временам салютом (стозалповым, в честь 100-летия Ленина) и показом фильма «Адъютант его превосходительства»: пять вечеров, на которые вся страна приникла к телевизорам, принесли исполнителю главной роли 35-летнему Юрию Соломину феерическую славу, благоволение скупых на эмоции властей и обожание пылких дам.
Коллеги его вспоминали недавно, как на железнодорожной станции в Киеве, где проходили съемки картины «Квартет Гварнери», в перерывах строгий мужской голос объявлял на всю округу: «Девчата, бегите на шестой путь — там Соломин», а оператор Николай Ильчук даже частушку тогда сочинил:
Ой, товарищ Соломин,
не тащи меня в овин —
я сама к тебе приду,
двух подружек приведу.
Представляю, как затаились тогда киночиновники, которые шесть (!) раз отказывались утвердить кандидатуру Юрия Мефодьевича на роль «адъютанта» под смешным предлогом: по сценарию, дескать, штабс-капитан Кольцов был высоким голубоглазым блондином.
Пять лет спустя он снялся у режиссера Акиры Куросавы в «Дерсу Узала», доказав, что под силу ему играть не только в массовом, но и в авторском кино. Таежная тропа, по которой слишком долго и утомительно, на взгляд непосвященных, шагал в исполнении Соломина путешественник Арсеньев, вывела в итоге артиста прямиком к престижнейшей голливудской премии «Оскар» — только в прокате США фильм этот заработал 1,2 миллиона долларов, впрочем, исполнителю главной роли ничего от этих денег, естественно, не перепало.
Наделенный изумительной актерской выучкой и техникой, Юрий Мефодьевич мог бы связать свою жизнь с кинематографом и сняться не в 60-ти, а в куда большем числе картин (тем более когда гонорары в кино обросли множеством аппетитных нулей), но он сам себя приковал к галере, имя которой — Малый театр: этому божеству мой собеседник поклоняется и истово служит уже более полувека, ему и приносит жертвы.
Как и многие большие актеры, он мечтал сыграть короля Лира, но в 1988 году, когда коллектив избрал его художественным руководителем театра, от планов своих отказался, посчитал, что на новой должности не вправе строить репертуарную политику «под себя», а когда в 1990-м Соломина пригласили возглавить Министерство культуры РСФСР, сразу же заявил: «Театр я не оставлю» — и на протяжении полутора лет, по его словам, «до 18-ти работал министром, а после 18-ти — артистом». Впрочем, в Малый он приходил, когда бы чиновничий день ни заканчивался: и в восемь часов вечера, и в девять, и в десять, — чтобы подышать особым воздухом закулисья.
Ничего героического в том, что в день, когда умер его отец, Юрий Мефодьевич играл как ни в чем не бывало премьерный спектакль по пьесе Розова «Неравный бой», он не видел и так же не колеблясь выходил с повышенным давлением в «Пучине», когда за кулисами дежурили врачи «скорой», чтобы сделать укол... Актер с детства усвоил: искусство превыше всего, но однажды в справедливости этого постулата все-таки усомнился.
Вместе с Юрием Соломиным в театре долгие годы работал его брат Виталий, и тогда москвичи шутили, что Малый стоит на соломенных ногах. Старший — народный артист СССР, младший — народный артист Российской Федерации, один — член КПСС с 1966 года, образцовый семьянин и ярый приверженец традиций, другой — убежденный беспартийный, записной сердцеед, чьи романы в свое время в театральных кругах нашумели, и обладатель мятущейся натуры. Юрий считал, что для успеха спектакля достаточно сильной пьесы и актерской игры, а Виталий не раз сокрушался, что с выбором профессии ошибся — ближе ему режиссура.
Наверное, случались между ними трения на творческой почве, и были в театре (не случайно прозванном клубком единомышленников) желающие противоречия эти раздуть, но только ради брата от своих жестких правил Юрий Мефодьевич отступил и разрешил Виталию поставить в Малом мюзикл «Свадьба Кречинского». Тот светился от счастья, однако именно этот спектакль стал для Соломина-младшего роковым. Он вышел на сцену, хотя очень плохо себя накануне чувствовал, огромным усилием воли довел до конца первый акт (некоторые зрители поспешили в кассы сдавать билеты, решив, что актер пьян), и после этого с инсультом его доставили в больницу, где Виталий через четыре месяца умер...
Соломин-старший «хлопотать лицом», выдавливая из окружающих сочувствие, не умеет — порой кажется, что он так долго играл разведчиков и военных, что эта маска к нему приросла, и только самые близкие люди знали, как тяжело Юрий Мефодьевич пережил эту утрату: почти не выходил из своего кабинета в Малом, долго отказывался от съемок в фильме «Московская сага», а под конец работы ему стало плохо с сердцем. Врачи были категоричны: нужна экстренная операция, а после возвращения из Италии, где его прооперировали, актер сокрушался: жаль, что почти все снято (дескать, теперь, после месяца наблюдения за работой хирургов, он сыграл бы куда точнее). Что интересно, о том, какое горе уложило его на операционный стол, Юрий Мефодьевич не проронил ни слова.
Этот сдержанный, с лицом благородной лепки и абсолютно лишенный звездных замашек человек и сегодня для режиссеров что-то вроде беспроигрышного билета в лотерее, но и он — уходящая натура: много ли можем назвать народных артистов СССР, которые по-прежнему в строю? Юрий Соломин, проведший свой легендарный театр сквозь хаос и бури последних 20 лет, умудряется и сегодня противостоять любым наскокам и попыткам реформ, потому что уверен: в русском искусстве все начинается с Малого. И им заканчивается...
«ОРКЕСТР «АДЪЮТАНТА ЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВА» ВСТРЕЧАЛ, А КОРИФЕЕВ ОЖИДАЛИ РУКОВОДИТЕЛИ ГОРОДА»
— Вы знаете, Юрий Мефодьевич, вошел только в ваш кабинет — и дыхание перехватило: на человека со стороны эта обитель художественного руководителя Малого театра производит сильнейшее впечатление. Во-первых, воздух такой бывает, по-моему, только в храмах, а во-вторых, здесь такой антураж, обстановка... Как в этом историческом кабинете вам работается и сколько ему, кстати, лет?
— Думаю, что за 150, если не больше: известно, что здесь в свое время находились и Южин-Сумбатов, и Ленский. Если проводилась достройка, кабинет мог появиться во второй половине ХIХ века, но определенно назвать его возраст не может никто. Конечно, за это время здесь столько интересных людей побывало...
— Я в этом не сомневаюсь...
— ...и правильно делаете: уже в мою бытность здесь и Куросава был, и Свиридов, и королева Великобритании Елизавета II, и Беатрикс — королева Нидерландов...
— О президентах мы уже не говорим...
— Их пропустим, потому что в театре они были, а в кабинете — нет, но многие члены правительств сюда приходили.
— Сегодня обыкновенные люди, не заядлые театралы, ходят в Малый не так даже на спектакли, как чтобы увидеть живьем кумиров: Соломина, Быстрицкую, Муравьеву — простите за сравнение, но, в общем-то, как в зоопарк. Выходя на сцену, вы это понимаете?
— Наверное, да, идут на имена, поэтому, распределяя роли, мы учитываем, на кого ставить можно, а на кого нельзя, — эти соображения существуют, конечно, и расскажу вам один случай (не для того, чтобы похвастаться, а может, и да, похвастаться!), связанный с Украиной.
Однажды, когда еще были живы Гоголева, Царев, Жаров, Ильинский, Любезнов, Доронин — множество замечательных актеров, мы отправились на гастроли в Одессу: это был 71-й год, а в 70-м «Адъютант его превосходительства» вышел. Когда поезд подъехал к вокзалу, — тому есть свидетели, я не вру! — на перроне играл оркестр, а я тогда еще в мягких вагонах не ездил, и вдруг все к нашему купейному побежали.
— Встречать «адъютанта»?
«Театр пропасть не может, он исчезнет только вместе с нашей цивилизацией. Пока бьется хотя бы одно сердце в зрительном зале и одно на сцене, театр будет существовать»
— Оказалось, что да, а вот ту группу, которую я перечислил, ожидали руководители города, одесские власти.
— Корифеи от такой несправедливости с ума не сошли?
— Нет, они к этому относились, должен сказать, очень доброжелательно. Я как раз был занят в «Пучине» Островского, где моими партнерами были Елена Николаевна Гоголева — она играла мою мать, Иван Саныч Любезнов, Никита Подгорный, — в общем, достаточное количество выдающихся и просто известных актеров, но у меня была центральная роль, и так финал поставили, что сначала должен был выходить на поклон я, а потом уже остальные.
На репетициях я скрепя сердце это еще делал, а на первом спектакле, когда время пришло, не посмел. Ну как мог раскланиваться, когда за кулисами, дожидаясь своей очереди, стояла Елена Николаевна? — мне было стыдно.
— Пауза что же — затягивалась?
— Нет, я просто не вышел. Любезнов меня выталкивать стал, а Гоголева воскликнула: «Перестань! Это театр, для зрителя спектакль продолжается» — и заставила подчиниться. Естественно, когда они появились следом, был и гром аплодисментов, и цветы, но Елена Николаевна мне потом повторила: «Это продолжение спектакля, поэтому все должно быть так, как поставлено режиссером». С тех пор ощущение собственной звездности, о которой так много теперь говорят, мне не угрожало — я только что настоящих звезд вам перечислил.
К нам, молодым, они тогда относились очень спокойно: «Если играешь главную роль, — говорил Царев, — выходи и раскланивайся, а мы посмотрим, как ты это делаешь».
«ТЕ, КТО ПРЕДСКАЗЫВАЛ, ЧТО КИНО СЪЕСТ ТЕАТР, ОКАЗАЛИСЬ ПЛОХИМИ ПРОРОКАМИ — КАК РАЗ ТЕЛЕВИДЕНИЕ СЪЕЛО КИНЕМАТОГРАФ»
— Малый — театр особый, можно сказать, канонизированный, это вообще оплот традиций, всего русского, но сегодня нередко приходится слышать, что театр в принципе умирает и его кончина не за горами — вы эти опасения разделяете?
— Ой, нам уже одно время предсказывали, что кино съест театр и он долго жить прикажет...
— Скорее, уж телевидение съест...
— Ну, тогда еще телевидение едва голову поднимало...
— ...а тут еще интернет появился...
— Ну да, так вот, телевидение как раз съело кинематограф, и тут даже крупные киномастера ошиблись, оказались плохими пророками. Театр пропасть не может, он исчезнет только вместе с нашей цивилизацией. Да, безусловно, его можно попытаться уморить, но сам он никогда не сгинет, потому что, пока бьется хотя бы одно сердце в зрительном зале и одно на сцене, театр будет существовать.
То, что сегодня в наш быт вошли новшества, — это нормально, естественно, правда, сначала все восхищались: «Ой, интернет!», а теперь плачут.
Ну те, кто его изобрел, потирают довольно руки, потому что они с этого имеют, а остальные, кто всемирную паутину пропагандировал, задумались, что хорошо и что плохо, ведь с научно-техническим прогрессом вошли в нашу жизнь и всякие безобразия. Ну, скажем, теперь можно, не выходя из дома, перекинуть на свой счет миллиарды — на такие вещи мы мастера, и разведки вроде уже не надо — все можно из интернета узнать.
— После перестройки, когда ушли из жизни прославленные художественные руководители целого ряда культовых театров и с театрами этими стало плохо, в своих коллективах на их место были избраны многие выдающиеся актеры: Кирилл Лавров — в БДТ, Михаил Ульянов — в Вахтанговском, вы — в Малом...
— Ну, во-первых, это большая для меня честь, во-вторых, огромнейшая ответственность, а в-третьих, невосполнимая творческая потеря как для актера. Вот вы назвали Лаврова, Ульянова... Мы в очень хороших отношениях были — в этот список я бы добавил Ефремова, Волчек, того же Марка Захарова (он ведь тоже артист), Петра Фоменко-актера — а кто же другой плечо-то подставит?
Естественно, то время, которое все вышеназванные коллеги отдали администрированию, они отняли у сцены, а о себе могу сказать, что как артист потерял очень много ролей, — играю одну премьеру в два-три года. Да, репертуар у меня есть — слава Богу, зритель ходит на «Горе от ума» и на «Чайку», но «Чайку» я уже 13 лет играю, «Горе от ума» — тоже, по-моему, 10 или 11.
Конечно, на сцену с чем-то новым хочется выйти, но я понимаю прекрасно и отдаю себе в этом отчет: это несбыточная мечта. К слову, вначале, когда был молодым, я все недоумевал, почему Михаил Иванович Царев, который долгие годы просидел в этом кабинете, тоже играл одну роль в два-три года, а теперь вот уразумел, что так уж устроена жизнь. На себя сил просто не остается, потому что отвечаешь за большой коллектив, за все — за продажу билетов, за актеров, за состав...
— ...за вводы...
— У нас в Малом две сцены: помимо основной, есть филиал на Ордынке, где тоже большой зал, так вот, сегодня, например, в двух спектаклях играет пять новых молодых актеров, и я смотрю, уже следующие сидят, записывают мизансцены...
— ...ждут очереди...
— ...потому что в течение двух недель праздничных, новогодних, мы играем по четыре спектакля в день. Два и два: утро — вечер, утро — вечер, и не потому, что что-то кому-то хотим доказать, а потому, что зрители просят утренники.
— Востребованность есть...
— Вот «Снежная королева» идет у нас более 18 лет, и кого только на этих спектаклях не было... Недавно вот вспоминали, что и наш Святейший — Патриарх Алексий II, когда проводил у нас патриаршую елку (и в филиале, и здесь, на основной сцене), сначала детей поздравлял, а потом говорил: «Я, наверное, посижу немножечко, а то все работа, работа...» — и вся его свита со значением на меня смотрела: не улыбались, но глаза какие-то веселые у них были. Потом, когда в антракте я заходил — там чаепитие было — Патриарх входил во вкус: «Останусь, пожалуй, и на второй акт» — «Снежную королеву» он так три раза смотрел.
«У НАС 70-ЛЕТНИЕ — ЭТО ТАК, СРЕДНИЙ ВОЗРАСТ, А ТЕ, КОМУ 60, ВООБЩЕ МЛАДШАЯ ГРУППА ДЕТСКОГО САДА»
— Несколько лет назад Малому театру исполнилось 250 лет, и все эти годы — таковы, видимо, традиции Малого — его корифеи в почтеннейшем возрасте выходили на сцену. Я, например, помню Елену Николаевну Гоголеву в спектакле «Мамуре» — ей было уже за 90, наверное...
— ...она продолжала играть до 93-х...
— ...а можно еще и Ильинского привести в пример, и Царева...
— Господи, у нас Николай Саныч Анненков...
— ...да, 100 лет ему было...
— ...в свое столетие вышел на сцену — в «Царе Борисе» играл Луп-Клешнина, одного из активных сподвижников Годунова... Это событие уникальное — увы, эта дата была театральным сообществом Москвы проигнорирована — Анненкову не дали «Золотую маску», которой он очень ждал, и актер ушел из жизни с обидой, а знаете, что вам скажу? Наверное, здесь-таки стены такие — то, с чего вы начали, потому что у нас и сегодня прекрасная есть актриса...
— ...Еремеева?
— Да, Татьяна Санна, которой 4 июля 99 исполнится...
— ...и она еще в форме?
— Мало того — блестяще играет в «Волках и овцах», в «Горе от ума», где у нее роль графини-бабушки, и когда она на сцене, все молодые актеры, которые в этих спектаклях заняты, стоят за кулисами и смотрят, потому что это какая школа! Покойная Татьяна Петровна Панкова (9 июля прошлого года в возрасте 94 лет она скончалась) тоже уникальная была актриса — у нее вообще до последнего пять ролей было, и мы ей твердили постоянно: «Да успокойтесь, Татьяна Петровна!».
— Удивительно: в большинстве других театров, едва артисту исполнилось 65, а тем более 70, ему говорят: «Иди уже на пенсию, хватит, дай молодым дорогу» — почему в Малом такое трепетное и почтительное отношение к старикам?
— Ой, у нас 70-летние — это так, средний возраст. Не хочу перечислять 80-летних, потому что их, от 80 до 90, группа большая, это очень известные и уважаемые артисты, а уж те, кому 60, вообще...
— ...пацаны...
— ...младшая группа детского сада.
— Так тут заведено было всегда?
— Вы вот сказали, что как только сюда вошли, ощутили какую-то ауру, так вот, не было еще ни одного человека: иностранца ли, нашего ли, — кто, впервые сюда попав, этого бы не отметил. Вот мы сейчас сидим, разговариваем, вокруг что-то происходит, шумит Москва, но ни звука до нас не доносится, хотя окна тут самые обыкновенные — не какие-нибудь модные пластиковые. Стены другие...
— ...обволакивающая висит тишина...
— ...и сразу иной темпоритм. Даже когда с улицы прибегаешь: надо то сделать, это, — пока по коридору идешь, успокаиваешься, мало того, у нас все здороваются — как в деревне, по старинке.
— Современные драматургические и сценические веяния обходят Малый театр стороной — многие даже упрекают вас в ретроградстве...
— Да Бог с ними! — пускай злословят, ведь 80 процентов «критиков» из зависти так говорят. Ну а что делать с Эрмитажем? С Третьяковкой, с Пушкинским музеем, с Большим? — нас что же, расстрелять, взорвать или вывезти отсюда все содержимое?
Я очень редко принимаю в этом кабинете журналистов, телевизионщиков, но в 92-м году, когда после реставрации здания и всей мебели мы вернулись сюда, какие-то интервью я давал (потом это прекратил!), так вот, у меня не было от антикваров отбоя — думали, наверное, что это я так живу (смеется). Глаз-то у них наметан, и они знают: да, век здесь хороший — не буду уж говорить, какой. Потом подойдите, взгляните на эти часы...
— ...им лет 200, наверное?
— По-моему, их 1740-м датируют годом, но думаю, что именно эти часы судя по фирме — начало ХIХ века, хотя точно определить мы не можем. У нас их, по-моему, до 10 штук: и в кабинете у директора есть, и в коридорах, и в ложах старых стоят — есть даже специальный часовщик, пожилой человек, который за ними следит: заводит их только он — никто другой к ним не прикасается.
— И смотрите, идут...
— Когда лет пять назад они у меня остановились и он пришел их чинить, у него руки дрожали. «Я, — сказал, — первый, кто к ним прикоснулся, — ни один мастер внутрь еще не заглядывал» — понимаете?
«Я ПОТОМУ И ОТПУСТИЛ УСЫ, ЧТО РАНЬШЕ ВСЕ КЛЕИЛ ИХ, КЛЕИЛ...»
— Бережное отношение к классике — это визитка, фирменный стиль Малого, а в особой у вас чести Островский: замечательные постановки по его гениальным пьесам я много раз в Малом театре видел. Он классик канонизированный, неприкосновенный, и даже записные театральные экспериментаторы не норовят «улучшить» его, придать ему новое, так сказать, звучание...
— Хотелось бы, чтобы его не трогали...
— ...и поражаешься, насколько он современен сегодня и актуален...
— Да, абсолютно во всем. Ты про любовь ищешь пьесу — пожалуйста, на выбор «Последняя жертва», «Поздняя любовь» или «Бешеные деньги», хочешь про экономику — «Свои люди — сочтемся»...
— ...про алчность...
— ...«Волки и овцы». Про артистов, про их существование решил посмотреть — «Лес», «Без вины виноватые», «Таланты и поклонники», притягивает политика — пожалуйста, у нас спектакль идет «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» — очень редкая, кстати, пьеса.
— Все уже, в общем, написано...
— ...поэтому, когда меня спрашивают: «А почему вы современную драматургию не ставите?», я отвечаю: «Погодите, ну что ж мы к материалу средней руки обращаться будем, когда у нас есть Островский, у которого можно найти все?», и вы знаете, он опять самым стал популярным — при том, что никогда с вершины рейтинга не сходил. И раньше, в другом государстве нашем, всегда был наверху, и сейчас тоже, потому что все театры: маленькие, большие, средние, подвалы, — все ставят Островского.
— Почему же, на ваш взгляд, постоянно к нему возвращаются?
— Там тема, и там глубина. Он, например, хорошо знал финансовую сферу, поскольку был экономистом, поэтому все у него о власти денег, о нынешнем диком капитализме сказано. Помню, мне дали в спектакле «Свои люди — сочтемся» одну из первых моих ролей — мальчика в услужении Тишки: есть там такой при основном действующем лице Подхалюзине (потом я и Подхалюзина играл). Ставил спектакль Леонид Андреевич Волков, старый актер и режиссер МХАТа, там были заняты Белевцева, Владиславский, Любезнов, Анненков — маститые все актеры.
Когда стали читать про эти закладные бумаги да про проценты, ничего мы не понимали — то есть ни я, ни они, и тогда нам пригласили экономиста, который прочитал лекцию о том, что есть что. В итоге все так были запутаны, что от многого пришлось отказаться: то, что понимали мы, оставлялось, а остальное вычеркивалось, потому что это были длинные, никому не нужные диалоги. В СССР спектакль «Свои люди — сочтемся» шел с успехом, и сейчас у нас в филиале уже лет 18 идет. В другой постановке, правда, тем не менее и места, которые когда-то сокращали до минимума, теперь самые смотрибельные, на них зрители горячее всего реагируют, потому что это актуально, — вот что такое настоящая драматургия!
— Вопрос: «Почему нового Островского нет?» — вы себе не задавали? Столько ведь лет прошло...
— Не задавал. Наверное, по присущей ему театральности я выделил бы того же Вампилова, Розова, безусловно, который немножечко городскому менталитету ближе, Арбузова. Из сегодняшних не могу, увы, назвать никого, потому что то безобразие, которое они пишут, драматургией считать невозможно. К счастью, еще есть Распутин, Белов, но они несколько в другом жанре работают...
— ...оба не драматурги...
— Они литераторы, но Распутин, как и Шукшин, все-таки очень близок к театру. Знаете, я в нашем училище Щепкинском работаю уже много лет (кстати, недавно ему исполнилось 200 лет), так вот, специально для первокурсников после второго семестра мы берем для инсценировки произведения Шукшина, Распутина, Белова, какие-то вещи Вампилова. Это хороший язык, это русская самобытность, а уже на втором курсе, на первую поднявшись ступень, переходим к Островскому — так легче дотянуться до классика...
Только теперь я понимаю, что, очевидно, эти писатели, сформировавшиеся в ХХ веке, все-таки ближе нам, сегодняшним, — особенно молодежи, что сразу Островский — это трудно, и эти люди (дай Бог им здоровья, потому что, слава Богу, многие из них еще живы) дают нам возможность какого-то движения вперед. Сейчас вот тоже есть проза — Маканин, к примеру: он тоже очень современный, понятный и близкий, так что писатели у нас есть, а вот с драматургами не сложилось.
— Что еще отличает Малый театр — вы не измываетесь над классикой: над Островским, Гоголем, Чеховым, — когда это делают под флагом эксперимента многие...
— Это дань нашей школе: Малый — единственный, пожалуй, театр, который сохраняет традиционный подход к классике: и в костюмах, и в гриме... Не совсем уж так скрупулезно: бороды, дескать, только такие должны быть, и никаких других, но если, допустим, это ХIХ век, начало ХХ-го, то мужчины с усами ходили и с бородами, поэтому будьте добры... Кстати, я не поэтому много лет назад усы отпустил, хотя и поэтому: раньше все клеил их, клеил, потому что такие роли играл.
— Надоело, наверное, клеить...
— Да, и подумал: «Ну что ж это я?». У нас в театре я не один такой, и актерам мы это разрешаем. Почему? Потому что впечатление растительность на лице не портит — наоборот, дополняет образ, а современному зрителю это важно, он хочет увидеть, какими были прадеды и прабабушки.
«ЕСЛИ ВЕРДИ ОПЕРУ НАПИСАЛ, НЕ НАДО ДЕЙСТВУЮЩИХ ЛИЦ ОДЕВАТЬ ТАМ В ШИНЕЛИ, ЕСЛИ ОСТРОВСКИЙ ПИСАЛ О КУПЦАХ, НЕ СЛЕДУЕТ ИМ ЗОЛОТЫЕ ЦЕПИ НА ШЕИ ВЕШАТЬ»
— Как, если не секрет, вы относитесь к современным режиссерским изысканиям, всем этим новшествам с раздеванием на сцене, с матом?
— Вы очень хорошо сказали: изыскания — я бы, будь на то моя власть...
— ...поотбивали бы им руки?..
— ...подобное прекратил бы. Понимаете, если Верди оперу написал, то не надо действующих лиц одевать там в шинели, если Островский писал о купцах, не следует им золотые цепи на шеи вешать. Они что же, зрителей идиотами, что ли, считают? Нет, публика режиссеров, которые это ставят, умнее.
Мы вот проводим — к сожалению, не ежегодно, а через год — Всероссийский фестиваль «Островский в доме Островского», куда только провинциальные приглашаем театры, и они, те, кто сохраняет традиции, очень хорошие привозят спектакли. Однажды актеры одного весьма известного коллектива играли у нас «Свои люди — сочтемся», поставленный не менее известным режиссером...
— ...и вы пошли посмотреть?
— Ну, естественно — все-таки я хозяин фестиваля, а меня еще и предупредили: «Ты погляди непременно». После первого акта отлегло от сердца: «Да все нормально», а во втором те же актеры вышли на сцену в свитерах, с цепочками, перстнями — в общем, изображали нынешний высший свет, или, как теперь говорят, элиту (хотя я не понимаю, почему именно этих людей надо именовать элитой, — есть ведь другое название). Я у режиссера спросил: «Зачем ты это сделал?». — «Чтобы зритель понял», — последовал ответ. «Да он, — возмутился я, — умнее нас с тобой», потому что люди и плачут в зале, и смеются до слез, и тишина гробовая бывает...
— ...если искусство-то настоящее...
— Совершенно верно, а если кто-то на сцене разделся — это еще не искусство. Много лет назад я был в Японии на премьере фильма Сергея Соловьева «Мелодии белой ночи»...
— ...замечательной советско-японской картины о любви...
— ...где никто не раздевался. Превосходная режиссерская и операторская работа, прекрасная музыка, а рядом (кинотеатр двухзальный был) шел фильм «Эммануэль», который как раз в это же время вышел на экраны. Премьеры и в одном зале были, и в другом...
— ...и вы заглянули?
— Да, потому что много об этом слышал. Ну, посмотрел... Там французские актеры играли хорошие, английские, но это не искусство, я так про себя подумал, и когда на следующий день проходила пресс-конференция по поводу нашего фильма, японские журналисты все намекали: «А вот у вас там любовь есть, но вы все вокруг да около...». Ну, мы же раньше любовь вот так снимали (показывает — по грудь)...
— ...чтобы, не дай Бог, ничего ниже пояса не показать...
— Да, но, с другой стороны, а зачем ниже показывать? Я сидел, намеки эти терпел, а потом взорвался — у меня бывает такое. «Вы вот взрослые люди, — воскликнул, — а говорите такие вещи, интересуетесь, почему то, почему се, а я сходил, посмотрел эту хваленую «Эммануэль» — ну и что такой фильм дает, если любой из вас и из нас, кто только захочет, может похлеще придумать?». Вы знаете, шквал аплодисментов раздался...
С тех пор на гастролях в Японии мы с театром были четыре раза, я у них дважды снимался, и меня принимают там так, как дай Бог, чтобы здесь принимали: «Ой! Соломин-сан!». Тот случай до сих пор вспоминают, потому что я был искренним — я сказал, что на такие фильмы направление врача давать надо, чтобы в кассе человек мог предъявить справку и получить бесплатный билет. Это для больных людей, а здоровый мужик или здоровая баба — Господи! — в подобной «виагре» отнюдь не нуждаются.
«ИНОГДА Я СРЫВАЮСЬ — НЕРВЫ УЖЕ НИ К ЧЕРТУ, ДА И ВОЗРАСТ СКАЗЫВАЕТСЯ»
— Продолжая о новшествах разговор... Михаил Задорнов как-то сказал мне, что сейчас ставят Чехова, где дядя Ваня — гомосексуалист, а три сестры — лесбиянки, повсеместно на русской сцене звучит мат — вы это видели, слышали?
— Нет, на эти постановки я не хожу, хотя сам в работе иногда матерюсь — оно так доходчивее. Либо ты говоришь долго, либо одно слово — и все становится ясно, особенно когда на улице общаешься. Иногда, чего уж греха таить, я срываюсь — нервы уже, наверное, ни к черту, да и возраст сказывается... Как-то подъехали мы с водителем поздно после спектакля к магазину: жена — она меня туда не пускает — пошла что-то купить, а мы остались в машине ее ждать.
Напротив нас был такой скверик, и там собралась молодежь лет по 15-16. Они распивали пиво, видно, вовсю матерились (мы, правда, не слышали), а какой-то пожилой человек, выйдя из магазина, подошел и стал что-то укоризненное им выговаривать. Водитель мой Александр Николаевич (хотя ему уже за 50, мужик он серьезный) запереживал: «Зря это он, ведь все равно не поймут — не дай Бог, еще и побьют». Не успел этого сказать, как на старика сверху, с балюстрады, прыгнул один подросток, а может, и два — я уж не помню. Его ударили, он упал, недоросли эти заржали...
Молниеносно, синхронно, не сговариваясь, мы с водителем выскочили в две двери из машины и кинулись к ним. Разделяло нас метров 10: конечно, те двое сразу же побежали, но другие остались. Их было человек 15, по виду — десятиклассники. Что я им на чистом русском языке, чтобы лучше дошло, говорил...
— ...понятно...
— Потом уже там народ стал собираться: «Мы думали, они вас убьют», а я этих ребят вызывал: «Ну, давайте! Кто смелый, выходи! Только не все на одного, а на равных». Слава Богу, из магазина охранники подтянулись, и они убежали.
Это я к тому, что так уж нас воспитали. Я не герой, нет — нормальный человек, но иногда не могу сдержаться. Пока победа всегда оставалась за мной, но меня уже увещевают: не надо, не лезь! — молодежь, дескать, другая теперь, без тормозов, но сегодня, когда моральные устои пошли вразнос, кто-то же этим заниматься должен.
В искусстве — пока этого не отменял никто! — есть все-таки момент воспитательный. На юные души влияют и литература, и театр, и журналистика, и телевидение, но нас, тех, кто несет людям незыблемые ценности, становится все меньше и меньше. Пока, может, один театр и держится — все-таки большее количество театров до какого-то примитивизма не опускаются. Почему? Потому что мы уважаем своего зрителя...
— ...и традиции...
— ...которые сохранять надо.
— Для актеров Малого всегда было характерно безукоризненное знание русского языка — чистой, правильной, классической речи их учат?
— Да, у нас это с училища начинается, где и преподают, и мастерство ведут наши актеры, бывшие выпускники Щепкинского. На протяжении четырех лет мы к студентам приглядываемся и многих берем на какие-то роли со второго курса, с третьего. Недаром же я упоминал, что сегодня мы пятерых совсем молодых ребят на центральные роли вводим — вот в «Недоросле» сейчас трое заняты, в «Снежной королеве» две девчоночки-второкурсницы главные роли играют, но даже в этом детском спектакле народные артисты их окружают.
— Пусть подтягиваются, да?
— Актеры есть разные, некоторые поучить любят, и я всегда таким говорю: «Ты не учи — ты лучше скажи, как надо», но есть и другие, которые помогают, и потом, когда тебе дана реплика, ты все-таки должен отреагировать на нее так...
— ...чтобы соответствовать партнеру...
— Это первое, и второе — чтобы зритель тебя понял, хотя акустика у нас в зале очень хорошая.
— О — прекрасная!..
— Лучшая, во всяком случае, в Москве, но все равно слова выговаривать надо.
— Поскольку на сцене Малого театра идет преимущественно классика, актерам, я так понимаю, следует в совершенстве владеть этикетом — этому тоже в Щепкинском учат?
— Вы знаете, сейчас с этим стало довольно сложно, потому что носители манер поумирали. Вот когда я учился, у нас была такая профессор Шаломытова...
— ...уже и фамилий таких нет, правда?
— Это точно... Она была старше Веры Николаевны Пашенной, и хотя Пашенная статус имела выше, она весьма почтительно к Антонине Михайловне относилась. Та очень боевой была... Лицо чуть перекошенное — видно, после инсульта: бывало, задерет юбку, усядется: ну, кто первый пойдет отвечать? В зубах вечно папироса, икры крепкие — в прошлом все-таки балерина. Эта почтенная дама преподавала у нас танец и манеры, и было ей далеко за 80. Вот так придешь, на нее посмотришь и не скажешь, что аристократических кровей особа, но когда вставала — все врассыпную бросались... Она же девочек плеткой какой-то лупила.
— Да вы что?!
— Да-да-да! Мы все смеялись (вот вы говорите: кто нас манерам учит?), но она точно все знала и в наши головы это вдолбила. Этих людей, по крайней мере, некоторых, еще можно было бы приглашать, но они оказались никому не нужны.
Помню, работа над фильмом «Моя жизнь» по Чехову шла, артисты все вроде хорошие — четверо нас было, и как-то режиссер говорит: «Завтра мы будем снимать застольную сцену — давайте обсудим». Ну и вот мы сидели — нафантазировали черт-те что, а в качестве консультанта какого-то из дворянских отпрысков пригласили. Пришел этот человек, посмотрел на стол: «А зачем красная икра?» — спросил (это я на всю жизнь запомнил). «Ну как же?» — я удивился: икра нам казалась непременным атрибутом аристократической жизни, тем более тогда, 40 лет назад, когда рядовому гражданину этот продукт был недоступен, а он: «Что вы! Это только извозчики ели. С блинами!» (смеется). Вот и все! — зато сегодня мы ахаем: ой, икра красная!
«С ПАШЕННОЙ Я ГЛАЗ НЕ СВОДИЛ — ТАК СОБАКА НА ХОЗЯИНА СМОТРИТ, ПЫТАЯСЬ ВО ВЗГЛЯДЕ ЕГО ЧТО-ТО ПРОЧЕСТЬ»
— Вы родились в Чите и, насколько я знаю, в юности совершенно случайно посмотрели документальный фильм «Малый театр и его мастера» — тогда вам и захотелось на эту сцену попасть?
— Я даже признаться в этом не смею, захотелось или нет.
— Слушайте, где Чита, а где Малый театр — это же разные совершенно планеты...
— Читу восемь тысяч километров от Москвы отделяют, но меня увиденные на экране актеры просто потрясли — я до сих пор под впечатлением.
— Сколько вам лет-то было?
— Сейчас скажу: это 49-й был год, значит, 14, но я до сих пор могу перечислить почти всех артистов, которых уже нет и с которыми мне здесь потом посчастливилось вместе играть, так что это была любовь с первого взгляда.
— Вы сели в поезд и отправились в Москву в Щепкинское училище поступать?
— Да, причем ехали с отцом восемь суток — ему, хормейстеру, руководившему художественной самодеятельностью на железной дороге, был положен бесплатный билет, который он таким образом решил использовать. Здесь у нас никого не было: отец меня дожидался в скверике у Большого театра, пока я ходил на Неглинку сдавать экзамены — на это требовалась минимум неделя...
— Вспоминая о том периоде, вы однажды обмолвились: «Я был худой и не слишком умытый, за время пути прокоптился паровозным дымом, а на левой щеке имел шрам после вырезанного жировика»...
— Да, это правда, и когда я два тура прошел (оставался еще третий и потом конкурс), у отца на Ярославском вокзале похитили все деньги и документы. Ничего у него не осталось — даже партийный билет украли, что тогда означало для человека полный крах всего. В общем, это была трагедия — благо в Чите отца все знали, его имя в городе было известно... Случайно он встретил группу читинцев — их легко было на Ярославском вокзале найти, потому что оттуда поезда «Москва — Чита» и «Москва — Владивосток» через Читу отходят, и эти люди его спасли: из Министерства путей сообщения, которое находилось там же, через площадь, позвонили в Читу и подтвердили, что он — это он.
Слава Богу, выдали ему новый билет, и мне тоже, и вот тогда отец мне сказал: «Иди к Пашенной, объясни, что у нас произошло, и спроси: берет она тебя или нет. Если согласна взять, пусть, а если нет — уедем обратно». Делать было нечего, и я направился прямиком в училище. На мое счастье, Вера Николаевна была там: на кафедре велось какое-то обсуждение, и я попросил секретаря Адель Яковлевну ее вызвать. Эта очень строгая дама с папиросой, — она «Беломорканал» курила! — взглянув на меня, предложила: «Присядьте (на вы. — Ю. С.). Сейчас я узнаю».
— Колоритная, видно, фигура...
— Очень (она, кстати, потом у Царева секретарем работала). Адель Яковлевна меня обнадежила: «Вера Николаевна вас примет», и действительно, какое-то время спустя вышла Пашенная: «Кто меня спрашивал?». Я встал. «Чего тебе, деточка?». Я все рассказал и добавил отцовскую фразу: «Если согласны меня взять, то берите, а если нет — я уеду обратно в Читу», и вот стоял так и глаз с нее не сводил — знаете, так собака на хозяина смотрит, пытаясь во взгляде его что-то прочесть.
Потом уже, когда вышел на улицу, у меня ру
Ровно 55 лет назад, в 1957 году, Юрий Мефодьевич поступил в труппу Малого театра, который возглавляет уже 24 года
Апрель 1970 года запомнился советским людям, по крайней мере, двумя событиями — беспрецедентным по тем временам салютом (стозалповым, в честь 100-летия Ленина) и показом фильма «Адъютант его превосходительства»: пять вечеров, на которые вся страна приникла к телевизорам, принесли исполнителю главной роли 35-летнему Юрию Соломину феерическую славу, благоволение скупых на эмоции властей и обожание пылких дам.
Коллеги его вспоминали недавно, как на железнодорожной станции в Киеве, где проходили съемки картины «Квартет Гварнери», в перерывах строгий мужской голос объявлял на всю округу: «Девчата, бегите на шестой путь — там Соломин», а оператор Николай Ильчук даже частушку тогда сочинил:
Ой, товарищ Соломин,
не тащи меня в овин —
я сама к тебе приду,
двух подружек приведу.
Представляю, как затаились тогда киночиновники, которые шесть (!) раз отказывались утвердить кандидатуру Юрия Мефодьевича на роль «адъютанта» под смешным предлогом: по сценарию, дескать, штабс-капитан Кольцов был высоким голубоглазым блондином.
Пять лет спустя он снялся у режиссера Акиры Куросавы в «Дерсу Узала», доказав, что под силу ему играть не только в массовом, но и в авторском кино. Таежная тропа, по которой слишком долго и утомительно, на взгляд непосвященных, шагал в исполнении Соломина путешественник Арсеньев, вывела в итоге артиста прямиком к престижнейшей голливудской премии «Оскар» — только в прокате США фильм этот заработал 1,2 миллиона долларов, впрочем, исполнителю главной роли ничего от этих денег, естественно, не перепало.
Наделенный изумительной актерской выучкой и техникой, Юрий Мефодьевич мог бы связать свою жизнь с кинематографом и сняться не в 60-ти, а в куда большем числе картин (тем более когда гонорары в кино обросли множеством аппетитных нулей), но он сам себя приковал к галере, имя которой — Малый театр: этому божеству мой собеседник поклоняется и истово служит уже более полувека, ему и приносит жертвы.
Как и многие большие актеры, он мечтал сыграть короля Лира, но в 1988 году, когда коллектив избрал его художественным руководителем театра, от планов своих отказался, посчитал, что на новой должности не вправе строить репертуарную политику «под себя», а когда в 1990-м Соломина пригласили возглавить Министерство культуры РСФСР, сразу же заявил: «Театр я не оставлю» — и на протяжении полутора лет, по его словам, «до 18-ти работал министром, а после 18-ти — артистом». Впрочем, в Малый он приходил, когда бы чиновничий день ни заканчивался: и в восемь часов вечера, и в девять, и в десять, — чтобы подышать особым воздухом закулисья.
Ничего героического в том, что в день, когда умер его отец, Юрий Мефодьевич играл как ни в чем не бывало премьерный спектакль по пьесе Розова «Неравный бой», он не видел и так же не колеблясь выходил с повышенным давлением в «Пучине», когда за кулисами дежурили врачи «скорой», чтобы сделать укол... Актер с детства усвоил: искусство превыше всего, но однажды в справедливости этого постулата все-таки усомнился.
Вместе с Юрием Соломиным в театре долгие годы работал его брат Виталий, и тогда москвичи шутили, что Малый стоит на соломенных ногах. Старший — народный артист СССР, младший — народный артист Российской Федерации, один — член КПСС с 1966 года, образцовый семьянин и ярый приверженец традиций, другой — убежденный беспартийный, записной сердцеед, чьи романы в свое время в театральных кругах нашумели, и обладатель мятущейся натуры. Юрий считал, что для успеха спектакля достаточно сильной пьесы и актерской игры, а Виталий не раз сокрушался, что с выбором профессии ошибся — ближе ему режиссура.
Наверное, случались между ними трения на творческой почве, и были в театре (не случайно прозванном клубком единомышленников) желающие противоречия эти раздуть, но только ради брата от своих жестких правил Юрий Мефодьевич отступил и разрешил Виталию поставить в Малом мюзикл «Свадьба Кречинского». Тот светился от счастья, однако именно этот спектакль стал для Соломина-младшего роковым. Он вышел на сцену, хотя очень плохо себя накануне чувствовал, огромным усилием воли довел до конца первый акт (некоторые зрители поспешили в кассы сдавать билеты, решив, что актер пьян), и после этого с инсультом его доставили в больницу, где Виталий через четыре месяца умер...
Соломин-старший «хлопотать лицом», выдавливая из окружающих сочувствие, не умеет — порой кажется, что он так долго играл разведчиков и военных, что эта маска к нему приросла, и только самые близкие люди знали, как тяжело Юрий Мефодьевич пережил эту утрату: почти не выходил из своего кабинета в Малом, долго отказывался от съемок в фильме «Московская сага», а под конец работы ему стало плохо с сердцем. Врачи были категоричны: нужна экстренная операция, а после возвращения из Италии, где его прооперировали, актер сокрушался: жаль, что почти все снято (дескать, теперь, после месяца наблюдения за работой хирургов, он сыграл бы куда точнее). Что интересно, о том, какое горе уложило его на операционный стол, Юрий Мефодьевич не проронил ни слова.
Этот сдержанный, с лицом благородной лепки и абсолютно лишенный звездных замашек человек и сегодня для режиссеров что-то вроде беспроигрышного билета в лотерее, но и он — уходящая натура: много ли можем назвать народных артистов СССР, которые по-прежнему в строю? Юрий Соломин, проведший свой легендарный театр сквозь хаос и бури последних 20 лет, умудряется и сегодня противостоять любым наскокам и попыткам реформ, потому что уверен: в русском искусстве все начинается с Малого. И им заканчивается...
«ОРКЕСТР «АДЪЮТАНТА ЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВА» ВСТРЕЧАЛ, А КОРИФЕЕВ ОЖИДАЛИ РУКОВОДИТЕЛИ ГОРОДА»
— Вы знаете, Юрий Мефодьевич, вошел только в ваш кабинет — и дыхание перехватило: на человека со стороны эта обитель художественного руководителя Малого театра производит сильнейшее впечатление. Во-первых, воздух такой бывает, по-моему, только в храмах, а во-вторых, здесь такой антураж, обстановка... Как в этом историческом кабинете вам работается и сколько ему, кстати, лет?
— Думаю, что за 150, если не больше: известно, что здесь в свое время находились и Южин-Сумбатов, и Ленский. Если проводилась достройка, кабинет мог появиться во второй половине ХIХ века, но определенно назвать его возраст не может никто. Конечно, за это время здесь столько интересных людей побывало...
— Я в этом не сомневаюсь...
— ...и правильно делаете: уже в мою бытность здесь и Куросава был, и Свиридов, и королева Великобритании Елизавета II, и Беатрикс — королева Нидерландов...
— О президентах мы уже не говорим...
— Их пропустим, потому что в театре они были, а в кабинете — нет, но многие члены правительств сюда приходили.
— Сегодня обыкновенные люди, не заядлые театралы, ходят в Малый не так даже на спектакли, как чтобы увидеть живьем кумиров: Соломина, Быстрицкую, Муравьеву — простите за сравнение, но, в общем-то, как в зоопарк. Выходя на сцену, вы это понимаете?
— Наверное, да, идут на имена, поэтому, распределяя роли, мы учитываем, на кого ставить можно, а на кого нельзя, — эти соображения существуют, конечно, и расскажу вам один случай (не для того, чтобы похвастаться, а может, и да, похвастаться!), связанный с Украиной.
Однажды, когда еще были живы Гоголева, Царев, Жаров, Ильинский, Любезнов, Доронин — множество замечательных актеров, мы отправились на гастроли в Одессу: это был 71-й год, а в 70-м «Адъютант его превосходительства» вышел. Когда поезд подъехал к вокзалу, — тому есть свидетели, я не вру! — на перроне играл оркестр, а я тогда еще в мягких вагонах не ездил, и вдруг все к нашему купейному побежали.
— Встречать «адъютанта»?
«Театр пропасть не может, он исчезнет только вместе с нашей цивилизацией. Пока бьется хотя бы одно сердце в зрительном зале и одно на сцене, театр будет существовать»
— Оказалось, что да, а вот ту группу, которую я перечислил, ожидали руководители города, одесские власти.
— Корифеи от такой несправедливости с ума не сошли?
— Нет, они к этому относились, должен сказать, очень доброжелательно. Я как раз был занят в «Пучине» Островского, где моими партнерами были Елена Николаевна Гоголева — она играла мою мать, Иван Саныч Любезнов, Никита Подгорный, — в общем, достаточное количество выдающихся и просто известных актеров, но у меня была центральная роль, и так финал поставили, что сначала должен был выходить на поклон я, а потом уже остальные.
На репетициях я скрепя сердце это еще делал, а на первом спектакле, когда время пришло, не посмел. Ну как мог раскланиваться, когда за кулисами, дожидаясь своей очереди, стояла Елена Николаевна? — мне было стыдно.
— Пауза что же — затягивалась?
— Нет, я просто не вышел. Любезнов меня выталкивать стал, а Гоголева воскликнула: «Перестань! Это театр, для зрителя спектакль продолжается» — и заставила подчиниться. Естественно, когда они появились следом, был и гром аплодисментов, и цветы, но Елена Николаевна мне потом повторила: «Это продолжение спектакля, поэтому все должно быть так, как поставлено режиссером». С тех пор ощущение собственной звездности, о которой так много теперь говорят, мне не угрожало — я только что настоящих звезд вам перечислил.
К нам, молодым, они тогда относились очень спокойно: «Если играешь главную роль, — говорил Царев, — выходи и раскланивайся, а мы посмотрим, как ты это делаешь».
«ТЕ, КТО ПРЕДСКАЗЫВАЛ, ЧТО КИНО СЪЕСТ ТЕАТР, ОКАЗАЛИСЬ ПЛОХИМИ ПРОРОКАМИ — КАК РАЗ ТЕЛЕВИДЕНИЕ СЪЕЛО КИНЕМАТОГРАФ»
— Малый — театр особый, можно сказать, канонизированный, это вообще оплот традиций, всего русского, но сегодня нередко приходится слышать, что театр в принципе умирает и его кончина не за горами — вы эти опасения разделяете?
— Ой, нам уже одно время предсказывали, что кино съест театр и он долго жить прикажет...
— Скорее, уж телевидение съест...
— Ну, тогда еще телевидение едва голову поднимало...
— ...а тут еще интернет появился...
— Ну да, так вот, телевидение как раз съело кинематограф, и тут даже крупные киномастера ошиблись, оказались плохими пророками. Театр пропасть не может, он исчезнет только вместе с нашей цивилизацией. Да, безусловно, его можно попытаться уморить, но сам он никогда не сгинет, потому что, пока бьется хотя бы одно сердце в зрительном зале и одно на сцене, театр будет существовать.
То, что сегодня в наш быт вошли новшества, — это нормально, естественно, правда, сначала все восхищались: «Ой, интернет!», а теперь плачут.
Ну те, кто его изобрел, потирают довольно руки, потому что они с этого имеют, а остальные, кто всемирную паутину пропагандировал, задумались, что хорошо и что плохо, ведь с научно-техническим прогрессом вошли в нашу жизнь и всякие безобразия. Ну, скажем, теперь можно, не выходя из дома, перекинуть на свой счет миллиарды — на такие вещи мы мастера, и разведки вроде уже не надо — все можно из интернета узнать.
— После перестройки, когда ушли из жизни прославленные художественные руководители целого ряда культовых театров и с театрами этими стало плохо, в своих коллективах на их место были избраны многие выдающиеся актеры: Кирилл Лавров — в БДТ, Михаил Ульянов — в Вахтанговском, вы — в Малом...
— Ну, во-первых, это большая для меня честь, во-вторых, огромнейшая ответственность, а в-третьих, невосполнимая творческая потеря как для актера. Вот вы назвали Лаврова, Ульянова... Мы в очень хороших отношениях были — в этот список я бы добавил Ефремова, Волчек, того же Марка Захарова (он ведь тоже артист), Петра Фоменко-актера — а кто же другой плечо-то подставит?
Естественно, то время, которое все вышеназванные коллеги отдали администрированию, они отняли у сцены, а о себе могу сказать, что как артист потерял очень много ролей, — играю одну премьеру в два-три года. Да, репертуар у меня есть — слава Богу, зритель ходит на «Горе от ума» и на «Чайку», но «Чайку» я уже 13 лет играю, «Горе от ума» — тоже, по-моему, 10 или 11.
Конечно, на сцену с чем-то новым хочется выйти, но я понимаю прекрасно и отдаю себе в этом отчет: это несбыточная мечта. К слову, вначале, когда был молодым, я все недоумевал, почему Михаил Иванович Царев, который долгие годы просидел в этом кабинете, тоже играл одну роль в два-три года, а теперь вот уразумел, что так уж устроена жизнь. На себя сил просто не остается, потому что отвечаешь за большой коллектив, за все — за продажу билетов, за актеров, за состав...
— ...за вводы...
— У нас в Малом две сцены: помимо основной, есть филиал на Ордынке, где тоже большой зал, так вот, сегодня, например, в двух спектаклях играет пять новых молодых актеров, и я смотрю, уже следующие сидят, записывают мизансцены...
— ...ждут очереди...
— ...потому что в течение двух недель праздничных, новогодних, мы играем по четыре спектакля в день. Два и два: утро — вечер, утро — вечер, и не потому, что что-то кому-то хотим доказать, а потому, что зрители просят утренники.
— Востребованность есть...
— Вот «Снежная королева» идет у нас более 18 лет, и кого только на этих спектаклях не было... Недавно вот вспоминали, что и наш Святейший — Патриарх Алексий II, когда проводил у нас патриаршую елку (и в филиале, и здесь, на основной сцене), сначала детей поздравлял, а потом говорил: «Я, наверное, посижу немножечко, а то все работа, работа...» — и вся его свита со значением на меня смотрела: не улыбались, но глаза какие-то веселые у них были. Потом, когда в антракте я заходил — там чаепитие было — Патриарх входил во вкус: «Останусь, пожалуй, и на второй акт» — «Снежную королеву» он так три раза смотрел.
«У НАС 70-ЛЕТНИЕ — ЭТО ТАК, СРЕДНИЙ ВОЗРАСТ, А ТЕ, КОМУ 60, ВООБЩЕ МЛАДШАЯ ГРУППА ДЕТСКОГО САДА»
— Несколько лет назад Малому театру исполнилось 250 лет, и все эти годы — таковы, видимо, традиции Малого — его корифеи в почтеннейшем возрасте выходили на сцену. Я, например, помню Елену Николаевну Гоголеву в спектакле «Мамуре» — ей было уже за 90, наверное...
— ...она продолжала играть до 93-х...
— ...а можно еще и Ильинского привести в пример, и Царева...
— Господи, у нас Николай Саныч Анненков...
— ...да, 100 лет ему было...
— ...в свое столетие вышел на сцену — в «Царе Борисе» играл Луп-Клешнина, одного из активных сподвижников Годунова... Это событие уникальное — увы, эта дата была театральным сообществом Москвы проигнорирована — Анненкову не дали «Золотую маску», которой он очень ждал, и актер ушел из жизни с обидой, а знаете, что вам скажу? Наверное, здесь-таки стены такие — то, с чего вы начали, потому что у нас и сегодня прекрасная есть актриса...
— ...Еремеева?
— Да, Татьяна Санна, которой 4 июля 99 исполнится...
— ...и она еще в форме?
— Мало того — блестяще играет в «Волках и овцах», в «Горе от ума», где у нее роль графини-бабушки, и когда она на сцене, все молодые актеры, которые в этих спектаклях заняты, стоят за кулисами и смотрят, потому что это какая школа! Покойная Татьяна Петровна Панкова (9 июля прошлого года в возрасте 94 лет она скончалась) тоже уникальная была актриса — у нее вообще до последнего пять ролей было, и мы ей твердили постоянно: «Да успокойтесь, Татьяна Петровна!».
— Удивительно: в большинстве других театров, едва артисту исполнилось 65, а тем более 70, ему говорят: «Иди уже на пенсию, хватит, дай молодым дорогу» — почему в Малом такое трепетное и почтительное отношение к старикам?
— Ой, у нас 70-летние — это так, средний возраст. Не хочу перечислять 80-летних, потому что их, от 80 до 90, группа большая, это очень известные и уважаемые артисты, а уж те, кому 60, вообще...
— ...пацаны...
— ...младшая группа детского сада.
— Так тут заведено было всегда?
— Вы вот сказали, что как только сюда вошли, ощутили какую-то ауру, так вот, не было еще ни одного человека: иностранца ли, нашего ли, — кто, впервые сюда попав, этого бы не отметил. Вот мы сейчас сидим, разговариваем, вокруг что-то происходит, шумит Москва, но ни звука до нас не доносится, хотя окна тут самые обыкновенные — не какие-нибудь модные пластиковые. Стены другие...
— ...обволакивающая висит тишина...
— ...и сразу иной темпоритм. Даже когда с улицы прибегаешь: надо то сделать, это, — пока по коридору идешь, успокаиваешься, мало того, у нас все здороваются — как в деревне, по старинке.
— Современные драматургические и сценические веяния обходят Малый театр стороной — многие даже упрекают вас в ретроградстве...
— Да Бог с ними! — пускай злословят, ведь 80 процентов «критиков» из зависти так говорят. Ну а что делать с Эрмитажем? С Третьяковкой, с Пушкинским музеем, с Большим? — нас что же, расстрелять, взорвать или вывезти отсюда все содержимое?
Я очень редко принимаю в этом кабинете журналистов, телевизионщиков, но в 92-м году, когда после реставрации здания и всей мебели мы вернулись сюда, какие-то интервью я давал (потом это прекратил!), так вот, у меня не было от антикваров отбоя — думали, наверное, что это я так живу (смеется). Глаз-то у них наметан, и они знают: да, век здесь хороший — не буду уж говорить, какой. Потом подойдите, взгляните на эти часы...
— ...им лет 200, наверное?
— По-моему, их 1740-м датируют годом, но думаю, что именно эти часы судя по фирме — начало ХIХ века, хотя точно определить мы не можем. У нас их, по-моему, до 10 штук: и в кабинете у директора есть, и в коридорах, и в ложах старых стоят — есть даже специальный часовщик, пожилой человек, который за ними следит: заводит их только он — никто другой к ним не прикасается.
— И смотрите, идут...
— Когда лет пять назад они у меня остановились и он пришел их чинить, у него руки дрожали. «Я, — сказал, — первый, кто к ним прикоснулся, — ни один мастер внутрь еще не заглядывал» — понимаете?
«Я ПОТОМУ И ОТПУСТИЛ УСЫ, ЧТО РАНЬШЕ ВСЕ КЛЕИЛ ИХ, КЛЕИЛ...»
— Бережное отношение к классике — это визитка, фирменный стиль Малого, а в особой у вас чести Островский: замечательные постановки по его гениальным пьесам я много раз в Малом театре видел. Он классик канонизированный, неприкосновенный, и даже записные театральные экспериментаторы не норовят «улучшить» его, придать ему новое, так сказать, звучание...
— Хотелось бы, чтобы его не трогали...
— ...и поражаешься, насколько он современен сегодня и актуален...
— Да, абсолютно во всем. Ты про любовь ищешь пьесу — пожалуйста, на выбор «Последняя жертва», «Поздняя любовь» или «Бешеные деньги», хочешь про экономику — «Свои люди — сочтемся»...
— ...про алчность...
— ...«Волки и овцы». Про артистов, про их существование решил посмотреть — «Лес», «Без вины виноватые», «Таланты и поклонники», притягивает политика — пожалуйста, у нас спектакль идет «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» — очень редкая, кстати, пьеса.
— Все уже, в общем, написано...
— ...поэтому, когда меня спрашивают: «А почему вы современную драматургию не ставите?», я отвечаю: «Погодите, ну что ж мы к материалу средней руки обращаться будем, когда у нас есть Островский, у которого можно найти все?», и вы знаете, он опять самым стал популярным — при том, что никогда с вершины рейтинга не сходил. И раньше, в другом государстве нашем, всегда был наверху, и сейчас тоже, потому что все театры: маленькие, большие, средние, подвалы, — все ставят Островского.
— Почему же, на ваш взгляд, постоянно к нему возвращаются?
— Там тема, и там глубина. Он, например, хорошо знал финансовую сферу, поскольку был экономистом, поэтому все у него о власти денег, о нынешнем диком капитализме сказано. Помню, мне дали в спектакле «Свои люди — сочтемся» одну из первых моих ролей — мальчика в услужении Тишки: есть там такой при основном действующем лице Подхалюзине (потом я и Подхалюзина играл). Ставил спектакль Леонид Андреевич Волков, старый актер и режиссер МХАТа, там были заняты Белевцева, Владиславский, Любезнов, Анненков — маститые все актеры.
Когда стали читать про эти закладные бумаги да про проценты, ничего мы не понимали — то есть ни я, ни они, и тогда нам пригласили экономиста, который прочитал лекцию о том, что есть что. В итоге все так были запутаны, что от многого пришлось отказаться: то, что понимали мы, оставлялось, а остальное вычеркивалось, потому что это были длинные, никому не нужные диалоги. В СССР спектакль «Свои люди — сочтемся» шел с успехом, и сейчас у нас в филиале уже лет 18 идет. В другой постановке, правда, тем не менее и места, которые когда-то сокращали до минимума, теперь самые смотрибельные, на них зрители горячее всего реагируют, потому что это актуально, — вот что такое настоящая драматургия!
— Вопрос: «Почему нового Островского нет?» — вы себе не задавали? Столько ведь лет прошло...
— Не задавал. Наверное, по присущей ему театральности я выделил бы того же Вампилова, Розова, безусловно, который немножечко городскому менталитету ближе, Арбузова. Из сегодняшних не могу, увы, назвать никого, потому что то безобразие, которое они пишут, драматургией считать невозможно. К счастью, еще есть Распутин, Белов, но они несколько в другом жанре работают...
— ...оба не драматурги...
— Они литераторы, но Распутин, как и Шукшин, все-таки очень близок к театру. Знаете, я в нашем училище Щепкинском работаю уже много лет (кстати, недавно ему исполнилось 200 лет), так вот, специально для первокурсников после второго семестра мы берем для инсценировки произведения Шукшина, Распутина, Белова, какие-то вещи Вампилова. Это хороший язык, это русская самобытность, а уже на втором курсе, на первую поднявшись ступень, переходим к Островскому — так легче дотянуться до классика...
Только теперь я понимаю, что, очевидно, эти писатели, сформировавшиеся в ХХ веке, все-таки ближе нам, сегодняшним, — особенно молодежи, что сразу Островский — это трудно, и эти люди (дай Бог им здоровья, потому что, слава Богу, многие из них еще живы) дают нам возможность какого-то движения вперед. Сейчас вот тоже есть проза — Маканин, к примеру: он тоже очень современный, понятный и близкий, так что писатели у нас есть, а вот с драматургами не сложилось.
— Что еще отличает Малый театр — вы не измываетесь над классикой: над Островским, Гоголем, Чеховым, — когда это делают под флагом эксперимента многие...
— Это дань нашей школе: Малый — единственный, пожалуй, театр, который сохраняет традиционный подход к классике: и в костюмах, и в гриме... Не совсем уж так скрупулезно: бороды, дескать, только такие должны быть, и никаких других, но если, допустим, это ХIХ век, начало ХХ-го, то мужчины с усами ходили и с бородами, поэтому будьте добры... Кстати, я не поэтому много лет назад усы отпустил, хотя и поэтому: раньше все клеил их, клеил, потому что такие роли играл.
— Надоело, наверное, клеить...
— Да, и подумал: «Ну что ж это я?». У нас в театре я не один такой, и актерам мы это разрешаем. Почему? Потому что впечатление растительность на лице не портит — наоборот, дополняет образ, а современному зрителю это важно, он хочет увидеть, какими были прадеды и прабабушки.
«ЕСЛИ ВЕРДИ ОПЕРУ НАПИСАЛ, НЕ НАДО ДЕЙСТВУЮЩИХ ЛИЦ ОДЕВАТЬ ТАМ В ШИНЕЛИ, ЕСЛИ ОСТРОВСКИЙ ПИСАЛ О КУПЦАХ, НЕ СЛЕДУЕТ ИМ ЗОЛОТЫЕ ЦЕПИ НА ШЕИ ВЕШАТЬ»
— Как, если не секрет, вы относитесь к современным режиссерским изысканиям, всем этим новшествам с раздеванием на сцене, с матом?
— Вы очень хорошо сказали: изыскания — я бы, будь на то моя власть...
— ...поотбивали бы им руки?..
— ...подобное прекратил бы. Понимаете, если Верди оперу написал, то не надо действующих лиц одевать там в шинели, если Островский писал о купцах, не следует им золотые цепи на шеи вешать. Они что же, зрителей идиотами, что ли, считают? Нет, публика режиссеров, которые это ставят, умнее.
Мы вот проводим — к сожалению, не ежегодно, а через год — Всероссийский фестиваль «Островский в доме Островского», куда только провинциальные приглашаем театры, и они, те, кто сохраняет традиции, очень хорошие привозят спектакли. Однажды актеры одного весьма известного коллектива играли у нас «Свои люди — сочтемся», поставленный не менее известным режиссером...
— ...и вы пошли посмотреть?
— Ну, естественно — все-таки я хозяин фестиваля, а меня еще и предупредили: «Ты погляди непременно». После первого акта отлегло от сердца: «Да все нормально», а во втором те же актеры вышли на сцену в свитерах, с цепочками, перстнями — в общем, изображали нынешний высший свет, или, как теперь говорят, элиту (хотя я не понимаю, почему именно этих людей надо именовать элитой, — есть ведь другое название). Я у режиссера спросил: «Зачем ты это сделал?». — «Чтобы зритель понял», — последовал ответ. «Да он, — возмутился я, — умнее нас с тобой», потому что люди и плачут в зале, и смеются до слез, и тишина гробовая бывает...
— ...если искусство-то настоящее...
— Совершенно верно, а если кто-то на сцене разделся — это еще не искусство. Много лет назад я был в Японии на премьере фильма Сергея Соловьева «Мелодии белой ночи»...
— ...замечательной советско-японской картины о любви...
— ...где никто не раздевался. Превосходная режиссерская и операторская работа, прекрасная музыка, а рядом (кинотеатр двухзальный был) шел фильм «Эммануэль», который как раз в это же время вышел на экраны. Премьеры и в одном зале были, и в другом...
— ...и вы заглянули?
— Да, потому что много об этом слышал. Ну, посмотрел... Там французские актеры играли хорошие, английские, но это не искусство, я так про себя подумал, и когда на следующий день проходила пресс-конференция по поводу нашего фильма, японские журналисты все намекали: «А вот у вас там любовь есть, но вы все вокруг да около...». Ну, мы же раньше любовь вот так снимали (показывает — по грудь)...
— ...чтобы, не дай Бог, ничего ниже пояса не показать...
— Да, но, с другой стороны, а зачем ниже показывать? Я сидел, намеки эти терпел, а потом взорвался — у меня бывает такое. «Вы вот взрослые люди, — воскликнул, — а говорите такие вещи, интересуетесь, почему то, почему се, а я сходил, посмотрел эту хваленую «Эммануэль» — ну и что такой фильм дает, если любой из вас и из нас, кто только захочет, может похлеще придумать?». Вы знаете, шквал аплодисментов раздался...
С тех пор на гастролях в Японии мы с театром были четыре раза, я у них дважды снимался, и меня принимают там так, как дай Бог, чтобы здесь принимали: «Ой! Соломин-сан!». Тот случай до сих пор вспоминают, потому что я был искренним — я сказал, что на такие фильмы направление врача давать надо, чтобы в кассе человек мог предъявить справку и получить бесплатный билет. Это для больных людей, а здоровый мужик или здоровая баба — Господи! — в подобной «виагре» отнюдь не нуждаются.
«ИНОГДА Я СРЫВАЮСЬ — НЕРВЫ УЖЕ НИ К ЧЕРТУ, ДА И ВОЗРАСТ СКАЗЫВАЕТСЯ»
— Продолжая о новшествах разговор... Михаил Задорнов как-то сказал мне, что сейчас ставят Чехова, где дядя Ваня — гомосексуалист, а три сестры — лесбиянки, повсеместно на русской сцене звучит мат — вы это видели, слышали?
— Нет, на эти постановки я не хожу, хотя сам в работе иногда матерюсь — оно так доходчивее. Либо ты говоришь долго, либо одно слово — и все становится ясно, особенно когда на улице общаешься. Иногда, чего уж греха таить, я срываюсь — нервы уже, наверное, ни к черту, да и возраст сказывается... Как-то подъехали мы с водителем поздно после спектакля к магазину: жена — она меня туда не пускает — пошла что-то купить, а мы остались в машине ее ждать.
Напротив нас был такой скверик, и там собралась молодежь лет по 15-16. Они распивали пиво, видно, вовсю матерились (мы, правда, не слышали), а какой-то пожилой человек, выйдя из магазина, подошел и стал что-то укоризненное им выговаривать. Водитель мой Александр Николаевич (хотя ему уже за 50, мужик он серьезный) запереживал: «Зря это он, ведь все равно не поймут — не дай Бог, еще и побьют». Не успел этого сказать, как на старика сверху, с балюстрады, прыгнул один подросток, а может, и два — я уж не помню. Его ударили, он упал, недоросли эти заржали...
Молниеносно, синхронно, не сговариваясь, мы с водителем выскочили в две двери из машины и кинулись к ним. Разделяло нас метров 10: конечно, те двое сразу же побежали, но другие остались. Их было человек 15, по виду — десятиклассники. Что я им на чистом русском языке, чтобы лучше дошло, говорил...
— ...понятно...
— Потом уже там народ стал собираться: «Мы думали, они вас убьют», а я этих ребят вызывал: «Ну, давайте! Кто смелый, выходи! Только не все на одного, а на равных». Слава Богу, из магазина охранники подтянулись, и они убежали.
Это я к тому, что так уж нас воспитали. Я не герой, нет — нормальный человек, но иногда не могу сдержаться. Пока победа всегда оставалась за мной, но меня уже увещевают: не надо, не лезь! — молодежь, дескать, другая теперь, без тормозов, но сегодня, когда моральные устои пошли вразнос, кто-то же этим заниматься должен.
В искусстве — пока этого не отменял никто! — есть все-таки момент воспитательный. На юные души влияют и литература, и театр, и журналистика, и телевидение, но нас, тех, кто несет людям незыблемые ценности, становится все меньше и меньше. Пока, может, один театр и держится — все-таки большее количество театров до какого-то примитивизма не опускаются. Почему? Потому что мы уважаем своего зрителя...
— ...и традиции...
— ...которые сохранять надо.
— Для актеров Малого всегда было характерно безукоризненное знание русского языка — чистой, правильной, классической речи их учат?
— Да, у нас это с училища начинается, где и преподают, и мастерство ведут наши актеры, бывшие выпускники Щепкинского. На протяжении четырех лет мы к студентам приглядываемся и многих берем на какие-то роли со второго курса, с третьего. Недаром же я упоминал, что сегодня мы пятерых совсем молодых ребят на центральные роли вводим — вот в «Недоросле» сейчас трое заняты, в «Снежной королеве» две девчоночки-второкурсницы главные роли играют, но даже в этом детском спектакле народные артисты их окружают.
— Пусть подтягиваются, да?
— Актеры есть разные, некоторые поучить любят, и я всегда таким говорю: «Ты не учи — ты лучше скажи, как надо», но есть и другие, которые помогают, и потом, когда тебе дана реплика, ты все-таки должен отреагировать на нее так...
— ...чтобы соответствовать партнеру...
— Это первое, и второе — чтобы зритель тебя понял, хотя акустика у нас в зале очень хорошая.
— О — прекрасная!..
— Лучшая, во всяком случае, в Москве, но все равно слова выговаривать надо.
— Поскольку на сцене Малого театра идет преимущественно классика, актерам, я так понимаю, следует в совершенстве владеть этикетом — этому тоже в Щепкинском учат?
— Вы знаете, сейчас с этим стало довольно сложно, потому что носители манер поумирали. Вот когда я учился, у нас была такая профессор Шаломытова...
— ...уже и фамилий таких нет, правда?
— Это точно... Она была старше Веры Николаевны Пашенной, и хотя Пашенная статус имела выше, она весьма почтительно к Антонине Михайловне относилась. Та очень боевой была... Лицо чуть перекошенное — видно, после инсульта: бывало, задерет юбку, усядется: ну, кто первый пойдет отвечать? В зубах вечно папироса, икры крепкие — в прошлом все-таки балерина. Эта почтенная дама преподавала у нас танец и манеры, и было ей далеко за 80. Вот так придешь, на нее посмотришь и не скажешь, что аристократических кровей особа, но когда вставала — все врассыпную бросались... Она же девочек плеткой какой-то лупила.
— Да вы что?!
— Да-да-да! Мы все смеялись (вот вы говорите: кто нас манерам учит?), но она точно все знала и в наши головы это вдолбила. Этих людей, по крайней мере, некоторых, еще можно было бы приглашать, но они оказались никому не нужны.
Помню, работа над фильмом «Моя жизнь» по Чехову шла, артисты все вроде хорошие — четверо нас было, и как-то режиссер говорит: «Завтра мы будем снимать застольную сцену — давайте обсудим». Ну и вот мы сидели — нафантазировали черт-те что, а в качестве консультанта какого-то из дворянских отпрысков пригласили. Пришел этот человек, посмотрел на стол: «А зачем красная икра?» — спросил (это я на всю жизнь запомнил). «Ну как же?» — я удивился: икра нам казалась непременным атрибутом аристократической жизни, тем более тогда, 40 лет назад, когда рядовому гражданину этот продукт был недоступен, а он: «Что вы! Это только извозчики ели. С блинами!» (смеется). Вот и все! — зато сегодня мы ахаем: ой, икра красная!
«С ПАШЕННОЙ Я ГЛАЗ НЕ СВОДИЛ — ТАК СОБАКА НА ХОЗЯИНА СМОТРИТ, ПЫТАЯСЬ ВО ВЗГЛЯДЕ ЕГО ЧТО-ТО ПРОЧЕСТЬ»
— Вы родились в Чите и, насколько я знаю, в юности совершенно случайно посмотрели документальный фильм «Малый театр и его мастера» — тогда вам и захотелось на эту сцену попасть?
— Я даже признаться в этом не смею, захотелось или нет.
— Слушайте, где Чита, а где Малый театр — это же разные совершенно планеты...
— Читу восемь тысяч километров от Москвы отделяют, но меня увиденные на экране актеры просто потрясли — я до сих пор под впечатлением.
— Сколько вам лет-то было?
— Сейчас скажу: это 49-й был год, значит, 14, но я до сих пор могу перечислить почти всех артистов, которых уже нет и с которыми мне здесь потом посчастливилось вместе играть, так что это была любовь с первого взгляда.
— Вы сели в поезд и отправились в Москву в Щепкинское училище поступать?
— Да, причем ехали с отцом восемь суток — ему, хормейстеру, руководившему художественной самодеятельностью на железной дороге, был положен бесплатный билет, который он таким образом решил использовать. Здесь у нас никого не было: отец меня дожидался в скверике у Большого театра, пока я ходил на Неглинку сдавать экзамены — на это требовалась минимум неделя...
— Вспоминая о том периоде, вы однажды обмолвились: «Я был худой и не слишком умытый, за время пути прокоптился паровозным дымом, а на левой щеке имел шрам после вырезанного жировика»...
— Да, это правда, и когда я два тура прошел (оставался еще третий и потом конкурс), у отца на Ярославском вокзале похитили все деньги и документы. Ничего у него не осталось — даже партийный билет украли, что тогда означало для человека полный крах всего. В общем, это была трагедия — благо в Чите отца все знали, его имя в городе было известно... Случайно он встретил группу читинцев — их легко было на Ярославском вокзале найти, потому что оттуда поезда «Москва — Чита» и «Москва — Владивосток» через Читу отходят, и эти люди его спасли: из Министерства путей сообщения, которое находилось там же, через площадь, позвонили в Читу и подтвердили, что он — это он.
Слава Богу, выдали ему новый билет, и мне тоже, и вот тогда отец мне сказал: «Иди к Пашенной, объясни, что у нас произошло, и спроси: берет она тебя или нет. Если согласна взять, пусть, а если нет — уедем обратно». Делать было нечего, и я направился прямиком в училище. На мое счастье, Вера Николаевна была там: на кафедре велось какое-то обсуждение, и я попросил секретаря Адель Яковлевну ее вызвать. Эта очень строгая дама с папиросой, — она «Беломорканал» курила! — взглянув на меня, предложила: «Присядьте (на вы. — Ю. С.). Сейчас я узнаю».
— Колоритная, видно, фигура...
— Очень (она, кстати, потом у Царева секретарем работала). Адель Яковлевна меня обнадежила: «Вера Николаевна вас примет», и действительно, какое-то время спустя вышла Пашенная: «Кто меня спрашивал?». Я встал. «Чего тебе, деточка?». Я все рассказал и добавил отцовскую фразу: «Если согласны меня взять, то берите, а если нет — я уеду обратно в Читу», и вот стоял так и глаз с нее не сводил — знаете, так собака на хозяина смотрит, пытаясь во взгляде его что-то прочесть.
Потом уже, когда вышел на улицу, у меня ру
19.03.2012
Подробнее
«ДИАЛОГ О ТЕАТРЕ»
22 марта в артистическом салоне на 7-м этаже Дома актера им А.А.Яблочкиной состоится встреча с художественным руководителем Малого театра народным артистом СССР Ю.М. Соломиным. Встречу ведет народная артистка России – Л.В. Максакова.
Начало в 19.00
Организатор - Черновская Л.С.
Начало в 19.00
Организатор - Черновская Л.С.
01.03.2012
Подробнее
«НАШУ КУЛЬТУРУ РАЗРУШАЕТ ЕГЭ»
Во вторник в посольстве Японии Юрий Соломин и Майя Плисецкая получили орден Восходящего солнца (золотые лучи с шейной лентой). Как подчеркнул посол Тикахито Харада, «великая балерина и известный артист внесли вклад в развитие российско-японских культурных отношений. Выражаю уважение и признательность, в том числе и от его величества императора, за великие достижения этих прекрасных людей». В отношении Юрия Соломина имелись в виду его съемки в фильме Куросавы «Дерсу Узала» и неоднократные визиты с гастролями Малого театра. По окончании торжественной церемонии актер ответил на вопросы «НИ».
«НАШУ КУЛЬТУРУ РАЗРУШАЕТ ЕГЭ»
Во вторник в посольстве Японии Юрий Соломин и Майя Плисецкая получили орден Восходящего солнца (золотые лучи с шейной лентой). Как подчеркнул посол Тикахито Харада, «великая балерина и известный артист внесли вклад в развитие российско-японских культурных отношений. Выражаю уважение и признательность, в том числе и от его величества императора, за великие достижения этих прекрасных людей». В отношении Юрия Соломина имелись в виду его съемки в фильме Куросавы «Дерсу Узала» и неоднократные визиты с гастролями Малого театра. По окончании торжественной церемонии актер ответил на вопросы «НИ».
– Юрий Мефодьевич, в Японии вы бывали не раз. А чему, на ваш взгляд, наша страна должна поучиться у японцев?
– Прежде всего сохранению и удивительно бережному отношению к своей культуре, к своим корням и традициям. Как японцы относятся к театру и к артистам, достойно восхищения. Вот у нас говорят: «Зачем нужны актерские звания? Ну что из того, что ты народный или заслуженный артист, главное ведь – талант». Так-то оно так, талант и работоспособность, конечно, на первом месте, но звания подчеркивают твою преемственность к культуре страны. Японцы это понимают, и потому у них есть звание – национальное достояние. Ты не сможешь понизить себе планку, если тебя наградили столь высоким званием. Или мне вспоминается пример другого рода. В 1990 году Малый театр поехал на гастроли в Японию, и у нас был очень хороший продюсер Аба-сан. Не могу сказать, что были аншлаги, но встречали нас замечательно. Потом мы были на гастролях в 1993-м, в 2002-м и в 2004-м годах. И с каждым разом зрителей становилось все больше – вплоть до аншлагов. Аба-сан сказал: «Вот видишь, почему так произошло. Японцы заинтересовались Малым театром, стали считать его своим». У них в бюджете страны есть очень важная графа – средства на воспитание нации, и эти средства очень правильно они распределяют: не жадничают, поскольку понимают, что без здоровой нации не может быть развития культуры. И это внимательное отношение к своей культуре проявляется буквально во всем. Например, когда я четыре года назад побывал в Японии, стал очевидцем некоего ритуала. Маленьких деток одели в кимоно и вывели на прогулку. Зачем это? А мне объяснили: мол, мы таким образом обучаем их традициям. И когда это видишь, то тебя охватывает необъяснимое чувство радости и восторга за их меру ответственности перед культурой.
– Ваши выпускники Щепкинского училища тоже всегда отличались особой культурой. Но вы, помнится, с горечью говорили о том, что с каждым годом процесс обучения дается сложнее, поскольку культурный уровень абитуриентов оставляет желать лучшего…
– Я могу вам о новой тенденции сказать. Ситуация не просто стала еще хуже, впору кричать караул. Кто виноват – известно. Чиновники, которые ввели ЕГЭ. В школах уничтожены гуманитарные часы, и это разрушает нашу культуру, ведь без гуманитарных часов не может воспитываться человек. Без культуры нет общества, без искусства нет развития – это прописные истины, сколько бы мы ни преклонялись перед Западом. Я не раз замечал: вот садишься в такси, водителю лет сорок, а может, пятьдесят, он тебе в разговоре и Есенина прочитает, и на Пушкина сошлется. Пускай на своем уровне, пускай не всегда верно, но для него эти имена что-то значат. Это что такое? Это наша школа. Конечно, советскую систему образования есть за что ругать, но ведь и очевидные вещи сбрасывать со щита нельзя. Пушкина выпускники школ знали.
– Кстати, а могут ли абитуриенты назвать имена великих актеров Малого театра: Царева, Ильинского, Яблочкиной, Пашенной, Турчаниновой?
– Это наша боль. Большинство из них не знают этих имен, зато все называют Шварценеггера и прочих голливудских звезд. И это в очередной раз говорит об уровне российского образования: виновата ли молодежь в том, что не знает своих корней? Посмотрите телевизор – там ведь сплошное навязывание американского образа жизни. Как бы хорошо ни было за рубежом, но у России своя культура, свой менталитет, и потому очень важно поддерживать наши традиции, а не подселять искусственно чужие правила жизни. Самое главное, что актерская профессия – штучный товар. В Щепкинском училище всегда набирались курсы по 25 человек. Из них заканчивало 18–20, а артистами становились 5–7 человек. Но остальные не бросали театральную профессию и становились директорами театров, администраторами, режиссерами, устраивались на работу в кино или занимались сценической педагогикой. А теперь все изменилось. Актерами становятся несколько человек, остальные стараются уйти в какой-нибудь бизнес, чтобы побольше зарабатывать.
– Не могу не спросить о текущем репертуаре Малого театра. В последние два года вдруг возникла непонятная пауза, вышел только «Дон Жуан» и один из студенческих спектаклей перенесен на сцену филиала. Но нет обещанной «Войны и мира» Сергея Соловьева, нет «Скучной истории», «Пиковой дамы» и ряда других постановок, о которых объявлялось еще в прошлом году…
– «Война и мир» действительно не сложилась, поскольку Сергей Соловьев получил грант на съемки кино, и масштабную работу пришлось отложить. Но сейчас у нас в работе «Скучная история», «Пиковая дама», «Бесприданница» и «Дети Ванюшина». Эти спектакли выйдут до конца сезона. Пауза возникла из-за того, что существуют обстоятельства чисто человеческие. Существуют болезни. Существуют наши замены, когда говорят: «Ну мы пришли на «Горе от ума», а нам показали «Ревизора». Да не «показали», просто заболели артисты, и мы вынуждены были, не отменяя спектакль, заменить название в афише: хотите вернем деньги, а хотите – посмотрите эту постановку. Это нормальная практика для многих театров. Тем более что выпустить одного больного человека на сцену – это значит, что завтра заболеют еще трое, а то и четверо. Но некоторым зрителям это трудно понять: «Неужели нельзя заменить артиста?» Нельзя. И вот из-за этих болезней сроки премьерных спектаклей пришлось перенести, но потерпеть осталось немного – скоро все выйдет. «Скучную историю» репетируем уже на сцене. Там были кое-какие проблемы, связанные с технической стороной. Проблема не до конца решена, но мы работаем. А в «Пиковой даме» заглавную роль сыграет Элина Быстрицкая, которая в свои годы заслужила персональную постановку. Это и есть то самое преклонение перед традициями, ведь спектакль решен в классической манере очень хорошо, а традиции надо сохранять.
ВИКТОР БОРЗЕНКО, «Новые Известия» 1 марта 2012 года
Во вторник в посольстве Японии Юрий Соломин и Майя Плисецкая получили орден Восходящего солнца (золотые лучи с шейной лентой). Как подчеркнул посол Тикахито Харада, «великая балерина и известный артист внесли вклад в развитие российско-японских культурных отношений. Выражаю уважение и признательность, в том числе и от его величества императора, за великие достижения этих прекрасных людей». В отношении Юрия Соломина имелись в виду его съемки в фильме Куросавы «Дерсу Узала» и неоднократные визиты с гастролями Малого театра. По окончании торжественной церемонии актер ответил на вопросы «НИ».
– Юрий Мефодьевич, в Японии вы бывали не раз. А чему, на ваш взгляд, наша страна должна поучиться у японцев?
– Прежде всего сохранению и удивительно бережному отношению к своей культуре, к своим корням и традициям. Как японцы относятся к театру и к артистам, достойно восхищения. Вот у нас говорят: «Зачем нужны актерские звания? Ну что из того, что ты народный или заслуженный артист, главное ведь – талант». Так-то оно так, талант и работоспособность, конечно, на первом месте, но звания подчеркивают твою преемственность к культуре страны. Японцы это понимают, и потому у них есть звание – национальное достояние. Ты не сможешь понизить себе планку, если тебя наградили столь высоким званием. Или мне вспоминается пример другого рода. В 1990 году Малый театр поехал на гастроли в Японию, и у нас был очень хороший продюсер Аба-сан. Не могу сказать, что были аншлаги, но встречали нас замечательно. Потом мы были на гастролях в 1993-м, в 2002-м и в 2004-м годах. И с каждым разом зрителей становилось все больше – вплоть до аншлагов. Аба-сан сказал: «Вот видишь, почему так произошло. Японцы заинтересовались Малым театром, стали считать его своим». У них в бюджете страны есть очень важная графа – средства на воспитание нации, и эти средства очень правильно они распределяют: не жадничают, поскольку понимают, что без здоровой нации не может быть развития культуры. И это внимательное отношение к своей культуре проявляется буквально во всем. Например, когда я четыре года назад побывал в Японии, стал очевидцем некоего ритуала. Маленьких деток одели в кимоно и вывели на прогулку. Зачем это? А мне объяснили: мол, мы таким образом обучаем их традициям. И когда это видишь, то тебя охватывает необъяснимое чувство радости и восторга за их меру ответственности перед культурой.
– Ваши выпускники Щепкинского училища тоже всегда отличались особой культурой. Но вы, помнится, с горечью говорили о том, что с каждым годом процесс обучения дается сложнее, поскольку культурный уровень абитуриентов оставляет желать лучшего…
– Я могу вам о новой тенденции сказать. Ситуация не просто стала еще хуже, впору кричать караул. Кто виноват – известно. Чиновники, которые ввели ЕГЭ. В школах уничтожены гуманитарные часы, и это разрушает нашу культуру, ведь без гуманитарных часов не может воспитываться человек. Без культуры нет общества, без искусства нет развития – это прописные истины, сколько бы мы ни преклонялись перед Западом. Я не раз замечал: вот садишься в такси, водителю лет сорок, а может, пятьдесят, он тебе в разговоре и Есенина прочитает, и на Пушкина сошлется. Пускай на своем уровне, пускай не всегда верно, но для него эти имена что-то значат. Это что такое? Это наша школа. Конечно, советскую систему образования есть за что ругать, но ведь и очевидные вещи сбрасывать со щита нельзя. Пушкина выпускники школ знали.
– Кстати, а могут ли абитуриенты назвать имена великих актеров Малого театра: Царева, Ильинского, Яблочкиной, Пашенной, Турчаниновой?
– Это наша боль. Большинство из них не знают этих имен, зато все называют Шварценеггера и прочих голливудских звезд. И это в очередной раз говорит об уровне российского образования: виновата ли молодежь в том, что не знает своих корней? Посмотрите телевизор – там ведь сплошное навязывание американского образа жизни. Как бы хорошо ни было за рубежом, но у России своя культура, свой менталитет, и потому очень важно поддерживать наши традиции, а не подселять искусственно чужие правила жизни. Самое главное, что актерская профессия – штучный товар. В Щепкинском училище всегда набирались курсы по 25 человек. Из них заканчивало 18–20, а артистами становились 5–7 человек. Но остальные не бросали театральную профессию и становились директорами театров, администраторами, режиссерами, устраивались на работу в кино или занимались сценической педагогикой. А теперь все изменилось. Актерами становятся несколько человек, остальные стараются уйти в какой-нибудь бизнес, чтобы побольше зарабатывать.
– Не могу не спросить о текущем репертуаре Малого театра. В последние два года вдруг возникла непонятная пауза, вышел только «Дон Жуан» и один из студенческих спектаклей перенесен на сцену филиала. Но нет обещанной «Войны и мира» Сергея Соловьева, нет «Скучной истории», «Пиковой дамы» и ряда других постановок, о которых объявлялось еще в прошлом году…
– «Война и мир» действительно не сложилась, поскольку Сергей Соловьев получил грант на съемки кино, и масштабную работу пришлось отложить. Но сейчас у нас в работе «Скучная история», «Пиковая дама», «Бесприданница» и «Дети Ванюшина». Эти спектакли выйдут до конца сезона. Пауза возникла из-за того, что существуют обстоятельства чисто человеческие. Существуют болезни. Существуют наши замены, когда говорят: «Ну мы пришли на «Горе от ума», а нам показали «Ревизора». Да не «показали», просто заболели артисты, и мы вынуждены были, не отменяя спектакль, заменить название в афише: хотите вернем деньги, а хотите – посмотрите эту постановку. Это нормальная практика для многих театров. Тем более что выпустить одного больного человека на сцену – это значит, что завтра заболеют еще трое, а то и четверо. Но некоторым зрителям это трудно понять: «Неужели нельзя заменить артиста?» Нельзя. И вот из-за этих болезней сроки премьерных спектаклей пришлось перенести, но потерпеть осталось немного – скоро все выйдет. «Скучную историю» репетируем уже на сцене. Там были кое-какие проблемы, связанные с технической стороной. Проблема не до конца решена, но мы работаем. А в «Пиковой даме» заглавную роль сыграет Элина Быстрицкая, которая в свои годы заслужила персональную постановку. Это и есть то самое преклонение перед традициями, ведь спектакль решен в классической манере очень хорошо, а традиции надо сохранять.
ВИКТОР БОРЗЕНКО, «Новые Известия» 1 марта 2012 года
29.02.2012
Подробнее
ЮРИЮ СОЛОМИНУ ВРУЧИЛИ ОРДЕН ВОСХОДЯЩЕГО СОЛНЦА
ЮРИЮ СОЛОМИНУ ВРУЧИЛИ ОРДЕН ВОСХОДЯЩЕГО СОЛНЦА
Репортаж Вести.ру
Репортаж Телеканала «Культура»
В прошлом приме-балерине Большого театра Майе Плисецкой и художественному руководителю Государственного академического Малого театра, известному актеру театра и кино Юрию Соломину сегодня вручена одна из самых престижных наград Японии - орден Восходящего солнца /Золотые лучи с шейной лентой/. Торжественная церемония с участием деятелей культуры и представителей общественности состоялась в посольстве Японии в Москве.
Приветствуя гостей, посол Тикахито Харада отметил, что «великая балерина и известный артист внесли определенный вклад в развитие российско-японских культурных отношений». «Выражаю уважение и признательность, в том числе и от Его Величества Императора, за великие достижения этих прекрасных людей», - подчеркнул посол. «Своими визитами в Японию Майя Плисецкая очаровала многих японцев, - продолжил он. - Говоря о Юрии Соломине и о его связях с Японией, можно констатировать, что этот артист сыграл также значительную роль в популяризации японской культуры».
«У меня к японцам особое отношение, - заметила Плисецкая. - В Японии мне нравится абсолютно все, особенно то, что касается вкуса, воспитания и культуры». «То признание и успех в Японии забыть невозможно, да и не хочется, - добавила прима-балерина. - Спасибо всем за столь высокую оценку моего творчества».
Со своей стороны, художественный руководитель Малого театра также поблагодарил «японское правительство, посла и всех, кто работает в посольстве». «Что касается человеческих качеств, то японцы очень доброжелательны и внимательны, - сказал Соломин. - В трудный момент они всегда поддержат и помогут». «В этот момент мне хочется вспомнить, прежде всего, своих родителей и преподавателей, которые дали мне путь в кинематограф как в национальном масштабе, так и в мировом», - отметил заслуженный деятель искусств.
Одним из первых европейцев и первым русским, получившим орден Восходящего солнца, стал в 1907 году Всеволод Руднев, герой русско-японской войны, командир знаменитого крейсера «Варяг».
ИТАР-ТАСС, 28 февраля 2012 года
Репортаж Вести.ру
Репортаж Телеканала «Культура»
В прошлом приме-балерине Большого театра Майе Плисецкой и художественному руководителю Государственного академического Малого театра, известному актеру театра и кино Юрию Соломину сегодня вручена одна из самых престижных наград Японии - орден Восходящего солнца /Золотые лучи с шейной лентой/. Торжественная церемония с участием деятелей культуры и представителей общественности состоялась в посольстве Японии в Москве.
Приветствуя гостей, посол Тикахито Харада отметил, что «великая балерина и известный артист внесли определенный вклад в развитие российско-японских культурных отношений». «Выражаю уважение и признательность, в том числе и от Его Величества Императора, за великие достижения этих прекрасных людей», - подчеркнул посол. «Своими визитами в Японию Майя Плисецкая очаровала многих японцев, - продолжил он. - Говоря о Юрии Соломине и о его связях с Японией, можно констатировать, что этот артист сыграл также значительную роль в популяризации японской культуры».
«У меня к японцам особое отношение, - заметила Плисецкая. - В Японии мне нравится абсолютно все, особенно то, что касается вкуса, воспитания и культуры». «То признание и успех в Японии забыть невозможно, да и не хочется, - добавила прима-балерина. - Спасибо всем за столь высокую оценку моего творчества».
Со своей стороны, художественный руководитель Малого театра также поблагодарил «японское правительство, посла и всех, кто работает в посольстве». «Что касается человеческих качеств, то японцы очень доброжелательны и внимательны, - сказал Соломин. - В трудный момент они всегда поддержат и помогут». «В этот момент мне хочется вспомнить, прежде всего, своих родителей и преподавателей, которые дали мне путь в кинематограф как в национальном масштабе, так и в мировом», - отметил заслуженный деятель искусств.
Одним из первых европейцев и первым русским, получившим орден Восходящего солнца, стал в 1907 году Всеволод Руднев, герой русско-японской войны, командир знаменитого крейсера «Варяг».
ИТАР-ТАСС, 28 февраля 2012 года
02.02.2012
Подробнее
«ОНИ ЖИЛИ В НАШЕМ ВРЕМЕНИ, НО ОСТАВАЛИСЬ В СВОЕМ...»
«ОНИ ЖИЛИ В НАШЕМ ВРЕМЕНИ, НО ОСТАВАЛИСЬ В СВОЕМ...»
Вера МАКСИМОВА, «Планета красота», №11-12 2011 год
Вера МАКСИМОВА, «Планета красота», №11-12 2011 год
«ОНИ ЖИЛИ В НАШЕМ ВРЕМЕНИ, НО ОСТАВАЛИСЬ В СВОЕМ...»
Юрий Соломин попал в Малый театр в счастливое для коллектива, обильное на таланты время. Старшие, в возрасте от шестидесяти до девяноста лет, — Яблочкина, Турчанинова, Рыжова, Пашенная, Зубов, Ильинский, Царев, Бабочкин, Анненков, Владиславский, [link Sashin-NikolskiyA">Сашин-Никольский, Любезнов — были в полной творческой силе. Даже самая «старинная» из всех, разменявшая девятый десяток лет, еще «императорская», Александра Александровна Яблочкина продолжала выходить на сцену в последних своих ролях.
«Великие старики» стали частью его судьбы. Невозможно было привыкнуть к чуду их появления на сцене, к их мастерству, столь невероятному, что нечего было и пытаться проникнуть в его тайну. Ежевечерне, в одиночку, по двое — по трое или всем множеством (когда на большой сцене шли многолюдные «Горе от ума» и «Ревизор») они появлялись в узких коридорах третьего актерского этажа, — вплывали, шествовали неспешно и величественно. Женщины — в свою гримуборную, где возле белых дверей на стене сверкали медью таблички с легендарными именами. Мужчины — в свою.
Коридоры за кулисами Малого театра были в те времена так же узки, как и теперь. Молодые тогда были похожи на молодых нынешних. Озорные, веселые, горластые, ничуть не сентиментальные, они постоянно спешили куда—то, но каждый раз неизменно замирали в благоговении, прижимались к стене узкого коридора, распластывались на ней, чтобы дать дорогу «бессмертным».
Однако еще прежде «стариков» — по-старинному любезных, важно-плавных, любивших остановиться, расспросить новичка о жизни, о семье, о работе — под коридорными сводами слышалась музыка их речи, прославляемой вот уже третье столетие. Не раз Соломина спрашивали об этом, и он отвечал снова и снова, подбирая слова, чтобы объяснить людям: «Что это было? Как было? И отчего не забываемо и неповторимо?»
Они идеально владели русским языком. В старой предреволюционной России, в классических гимназиях, которые большинство из них окончили (иногда — с Золотыми медалями), учили хорошо. Иные еще до театра успевали пройти курс в Университете. Свое влияние оказывали на них культурные русские семьи, среда общения. Те же, кто приходил из провинции, из российской глубинки, приносили с собой нетронутость, первородность народной речи, чувство ее корней. Остальное довершал Великий театр, в котором, начиная с самого Щепкина, жила тяга к самообразованию, культуре, прекрасному.
Их звучащее слово рождалось на территории любви к родному языку. Нарушить его законы, музыку и гармонию они считали величайшим грехом. Но при идеальной правильности, их речь не была дикторски — нейтральной. В ней светилась индивидуальность актеров, их биография, корни, судьба. На плодоносящей почве русской речи они ткали каждый свой узор.
Молодой Соломин узнавал их по голосу, еще не видя. Изысканный европеизм слова у Турчаниновой, свободно говорившей по-французски, у Зубова, окончившего Сорбонну. Петербургский, теноровый распев Царева. Московскую речевую вязь, прелестное «акание» Варвары Николаевны Рыжовой. Чуть квакающую, с хрипотцой, специфическую речь Владиславского. Классицистский пафос, декламационность Анненкова...
Спектакли с их участием собирали палитру талантов, но еще и тембров, и речевых манер; подобно оперным, «разводились» по голосам. Унылой унисоннос ти не было и не могло быть.
Высшей целью своего искусства они избрали живого человека, человеческий космос, жизнь в ее движении, историю и вечность. Принадлежа одному направлению русского реалистического театра, театра национальных корней и традиций, они все были разные. Празднично яркие, простые до простодушия актеры интуиции, наития, озарения и душевно сложные интеллектуалы, аналитики в профессии... Пафосно мощные и владеющие тончайшим искусством полутонов... Одни из «стариков» преображались в ролях до неузнаваемости, как бывший мейерхольдо вец Ильинский. Другие — Пашенная, Турчанинова, Рыжова, Владиславский были всегда узнаваемы и радовали людей верностью себе. Тех свойств таланта и индивидуальности, которыми безмерно одарила их природа, хватало на все роли, все жизни. Главная «учительница» Соломина Вера Пашенная искала и находила в себе русскую купчиху начала ХХ-го века, «богатыря» Вассу Железнову; финку, хранительницу семейного очага, старую Хозяйку Нискавуори; жестокого деспота Домостроя — Кабаниху, и мещанку Кукушкину, и боярыню царских кровей Ефросинью Старицкую...
Единого канона для «великих стариков» не существовало и не было для них невозможного, недостижимого. Все вместе они свидетельствовали, насколько широко, «многоструйно» русло Малого театра.
И он их помнит, знает их, незабвенных!.. Прекрасное, смешное, трогательное в них...
В своем частном человеческом существовании они не были ангелами.
Враждовали, ссорились иногда на долгие годы (как бывшие мейер хольдовцы Ильинский с Царевым, или Ильинский с Бабочкиным, или Бабочкин с Жаровым). Дамы-акт рисы судили-рядили, злословили, как злословят и завидуют чужому успеху в любом театре. Избалованные славой и всенародной любовью, «старики» подчас были капризны, несправедливы, нетерпимы. На Художественном совете Бабочкин, великий советский артист с очень плохим характером, язвительно и желчно разнес лучшую роль Соломина — Кирюши Кисельникова в «Пучине» Островского, да еще высоким «противным» голосом передразнил молодого актера. Юрий обиделся, отказался играть Бориса в бабочкинской «Грозе», о чем впоследствии жалел и был очень рад, что незадолго до смерти успел помириться с Борисом Андреевичем.
Но ссорились «старики» при обыкновенных обстоятельствах и немедленно объединялись в могучую когорту, как только их Дому- Театру угрожала опасность. Надевали все свои ордена, лауреатские медали и отправлялись к высокому начальству. Бархат, кружево, старинные драгоценности в сочетании с государственными — императорскими, потом — советскими наградами стали своего рода «униформой» для актрис Малого. Мужчины во фраках и смокингах, с орденами на груди тоже выглядели эффектно, но не в такой степени, как дамы.
У всех у них были свои специфические приемы и приемчики, странности, приспособления, «нарушения» общепринятых правил. Иван Александрович Любезнов вместо того, чтобы сосредоточиться, собраться, заключить себя в «круг внимания», как полагалось «по школе», за мгновение до выхода на сцену любил рассказать партнерам веселый анекдот.
Дарья Васильевна Зеркалова приходила в театр за два часа до начала спектакля, но сидела в своей гримуборной до последнего мгновения, чтобы под отчаянный трезвон третьего звонка побежать, как девочка, по коридору, «низвергнуться» по лестнице и через Ермолове — кое фойе, не переводя дыхания, явиться на сцену, словно нырнуть в таинственную глубь вод.
В Малом существовал обычай — после удачной премьеры или накануне ее дарить молодому артисту что-либо на память. После успеха Соломина в роли Хлестакова артист Мишин преподнес ему серебряный знак Малого театра с миниатюрными медальонами корифеев, выпущенный к столетию коллектива, — большую редкость сегодня.
Пожилая актриса скромного положения Стоянова, в ролях аристократок и дам из общества «державшаяся очень прямо и выглядевшая благородно», однажды поднялась на третий, мужской этаж и вручила ему на счастье старинные перламутровые запонки и серебряную заколку для галстука.
На одну из репетиций чеховского «Дяди Вани», когда у Соломина особенно трудно шла роль Ивана Петровича Войницкого, вдова Ильинского — Татьяна Александровна Еремеева принесла галстук великого мужа, в котором он и играл многие сезоны, пока подарок не износился дотла.
Ему, с юности равнодушному к деньгам, к материальным ценностям, одежде, украшениям быта нравилось, что «старики», выросшие в окружении всевозможной красоты, имевшие средства ее приобретать, умножать, мало дорожили вещами. У многих актрис сегодняшнего Малого хранятся их подарки-сувениры — бижутерия прекрасной ювелирной работы; или веер из пожелтевших от времени страусовых перьев; чашка тонкого английского фарфора, а у кого-то — и перстень с сапфиром и бриллиантами.
Когда Соломина спрашивают, откуда в нем, сибиряке и провинциале, в его ролях (капитане Кольцове — « Адъютант его превосходительства», Царе Николае — «И аз воздам...», в грибоедовском Фамусове), — «порода» и «аристократизм», он сначала называет родителей — скромных интеллигентов из Читы. Потом повторяет свой любимый рассказ о пожилом военном враче, которого однажды, много лет назад, в юности, увидел в скверике на Театральной площади и, запомнив на всю жизнь, страстно захотел ему подражать.
А потом долго и с удовольствием говорит о «великих стариках»: «Они воспитывали собой».
Ему кажется, что всех их он знал лично.
И тех, кого застал, с кем играл, дружил, поступив пятьдесят пять лет назад, в Малый театр. И тех, кто умер задолго до него.
В фойе перед его кабинетом на стенах висят парадные портреты корифеев. Вальяжные, барственные, они расположились в непринужденных позах. Вот круглолицая с ямочкой на мягком подбородке, с горячими черными глазами легендарная Гликерия Федотова. Вот величественная «grande dame» Малого театра Турчанинова. Рядом — Варвара Николаевна Рыжова, в кружевной шали, с жемчугом на шее, причесанная просто, на прямой пробор, ласково и важно смотрит с полотна. В темных мехах полулежит в кресле Пашенная. Вот Пров Михайлович Садовский — младший, худой, элегантный, с серебряной головой. А вот моложавый, с румянцем на щеках со звездой Героя Социалистического труда — Царев...
Одни портреты, написанные М.Д.Кориным. В.П. Ефановым, К.Ф. Юоном, С.Г.Григорьевым, великолепны. Другие сделаны рядовыми живописцами. Но ощущение хозяев театра, их присутствия, не окончившегося со смертью, исходит от этих фигур и лиц.
В сумеречном Ермолове — ком фойе, где мерцают зеркала и отсвечивают желтизной старые фотографии на стенах, где горделиво выпрямилась во весь рост на знаменитом серовском портрете Ермолова (отличная копия была сделана специально для театра), в притененных коридорах, в которых никогда не бывает шума и толчеи, в ночное время, когда театр пуст, возникает мистическое чувство, что «великие старики» так и не ушли из этих древних массивных, стен, сохранивших свой цвет, фактуру, очертания.
Они здесь, поблизости от него, за стеной. Каждое утро Соломин проходит мимо них. Вот уже пятьдесят пять лет они — живая среда его обитания.
Не случайно он не разрушает гримуборную, выстроенную в углу, на полу Ермоловского фойе, совсем близко к сцене, в которой в разное время сидели Южин, Яблочкина, Пашенная, Гоголева, Панкова, Ликсо.
А в его кабинете над старинным диваном карельской березы висит портрет Александра Павловича Ленского, — немолодого, великолепного, со следами большой красоты, истинного «премьера» императорской сцены. Прекрасные, выпуклые, голубые глаза смотрят устало и умно. Наверное, Ленский был в точности такой, когда знаменитый прозаик и начинающий драматург Чехов принес ему свою раннюю пьесу «Леший» и получил в ответ от Александра Павловича сокрушительную критическую отповедь.
Рядом с Ленским Соломин поместил портрет любимой его ученицы Пашенной. Вера Николаевна изображена незадолго до смерти, в свободной и полной достоинства позе. В полуопущенных веках, в бледности, в горькой складке рта — предчувствие близкого конца, прощание и печаль.
Теперь и он, семидесятисемилетний, может сказать «В глубокой старости Театр — единственный Дом, который остается с тобой до конца».
Он убежден, что это плохо, когда в театре нет «своих» «стариков»,
Верховных авторитетов, театрального Бога или Богов. И еще он неколебимо уверен, что в Малом театре «старики» особенные.
Анненков, когда ему было девяносто восемь лет, однажды открыл дверь в кабинет Соломина и с порога, не снимая пальто, гневно потребовал ответа: «Юра, почему ты не думаешь о моей перспективе в театре?!»
В последний раз он вышел на сцену, когда праздновался его столетний юбилей (на самом деле актеру было 104 года), в роли боярина Луп-Клешнина — убийцы Царевича Дмитрия в «Царе Борисе», а потом прочитал, прогремел, вдохновенно и гневно «пропел» пушкинского «Пророка».
Более, чем 90-летние играли: Яблочкина, Рыжова, Панкова, Еремеева...
Те, которые в когорте «великих» были моложе, до старости считались «молодыми». Шестидесятилетняя Гоголева казалась Яблочкиной совсем молодой. Однажды Александру Александровну обокрали. Вместе с компаньонкой привязали старейшую актрису к стулу и продержали так несколько часов, шаря у нее на глазах по ящикам и кофрам. Но «железная старушка», чтобы обмануть грабителей, сказала, что в шкатулках у нее не драгоценности, а театральные стекляшки. Узнав о случившемся, ей позвонили из театра спросить, сможет ли она после такого потрясения играть вечером? Если нет, то Елена Николаевна Гоголева готова ее подменить. И услышали в ответ непреклонное: «Играть буду я, а Леночка еще наиграется...»
«Стариков» Малого отличала редкая сосредоточенность на театре, полная и безраздельная отдача ему. Хотя они преподавали в театральных школах; снимались в кино, выступали на эстраде, участвовали в «сборных» концертах.
Пашенная, видя, как растет кинематографическая слава ее талантливого ученика, с тревогой спрашивала Соломина: «Ты не слишком много снимаешься?»
«Старики» Малого театра играли в спектаклях выдающихся режиссеров и режиссеров рядовых, «домашнего уровня». Могли играть вовсе без режиссуры, сговариваясь между собой, стихийно слагаясь в ансамбль, самостоятельно доводя роли до степени шедевров.
Мировая и отечественная классика была им «по росту», по масштабу таланта, умения, души и стала главной территорией их творчества. Но они обязаны были играть и в советских пьесах, нисколько не роняя себя даже в конъюнктурных ремесленных поделках. Необъяснимо, но этот заказной, «идеологически выдержанный», мало художественный репертуар не искажал и не принижал их. Словно были они недоступны порче и пошлости. А иногда, участвуя в постановках одиозного Софронова, или не сильно «даровитых» Корнейчука, Мдивани, создавали прекрасные роли, оставаясь на высоте своего искусства.
«Старики» Малого жили и работали в советскую эпоху. Некоторые становились «общественниками», «депутатами», почти государственными деятелями. И наград, Сталинских и Государственных у них имелось немало. И кооперативы коммунистическая власть для них строила, и земельные участки под дачи раздавала. Но какое-то эпическое отстранение от современности чудилось в них. Словно пребывали они в двойном измерении — в советские, постсоветские годы и в давнем времени отцов, матерей, дедов. Соломин нашел точные слова, чтобы сказать об этом особенном их свойстве: «Они жили в нашем времени, но оставались в своем».
Из актерских легенд Малого театра родилась и не исчезает в нем вера во всемогущество и самоценность актера. Он, мог бы присоединиться к суждению Ингмара Бергмана, считавшего, что «если играют хорошие актеры, они сами все найдут...»; что «множество пьес можно играть без режиссера... Это не так уж трудно. Ведь можно прочесть пьесу — и в ней все есть».
В Соломине живет та давняя молодая благодарность «старикам», вечное удивление пред ними. Он знает, что им, самодостаточным, гордым, в старости и слабости необходима материальная помощь, попросту — достойная зарплата. Но он также знает, что еще больше им нужна работа, возможность выходить на сцену, не только «отдавать» себя, но набираться у театра сил, чтобы жить, а не доживать.
Ему понятно, отчего Татьяна Александровна Еремеева, в капоре и рукавичках грибоедовской Графини-бабушки из «Горе от ума», отыграв и в ритмах мазурки протанцевав роль, стоит в уголке коридора и из ее аквамариновых глаз льются тихие слезы. Потому что совсем мало осталось у нее ролей. Невысокий Соломин склоняется над старой актрисой (сегодня крошечной, бестелесной), и кажется большим, сильным, сберегателем и защитником «стариков».
Он знает, что у Еремеевой по сию пору ясный ум и отличная память, и все еще нежный, как колокольчик, серебряный голос. Что она, написавшая две книги воспоминаний о великом муже Ильинском, недавно закончила третью — роман о любви. Он понимает, насколько важно для ветерана Геннадия Сергеева сыграть роль слуги Фамусова — Петрушки в «Горе от ума», поэтому в спектакле Малого театра Петрушка не молодой парень «с разорванным локтем», как значится у автора, а глубокий старик, наподобие чеховского Фирса.
Сверстники Соломина в Малом театре и младшие, новые, подчас сердятся на него за резкости, за раздражительность, за начальственное невнимание к ним (от двадцатипятилетней привычки безраздельно «править»), за то, что плохо ищет интересных и необходимых коллективу режиссеров... А «старики», как прежде, так и сегодня, обожают «Юрочку».
Вера МАКСИМОВА
«Планета красота», №11-12 2011 год
Юрий Соломин попал в Малый театр в счастливое для коллектива, обильное на таланты время. Старшие, в возрасте от шестидесяти до девяноста лет, — Яблочкина, Турчанинова, Рыжова, Пашенная, Зубов, Ильинский, Царев, Бабочкин, Анненков, Владиславский, [link Sashin-NikolskiyA">Сашин-Никольский, Любезнов — были в полной творческой силе. Даже самая «старинная» из всех, разменявшая девятый десяток лет, еще «императорская», Александра Александровна Яблочкина продолжала выходить на сцену в последних своих ролях.
«Великие старики» стали частью его судьбы. Невозможно было привыкнуть к чуду их появления на сцене, к их мастерству, столь невероятному, что нечего было и пытаться проникнуть в его тайну. Ежевечерне, в одиночку, по двое — по трое или всем множеством (когда на большой сцене шли многолюдные «Горе от ума» и «Ревизор») они появлялись в узких коридорах третьего актерского этажа, — вплывали, шествовали неспешно и величественно. Женщины — в свою гримуборную, где возле белых дверей на стене сверкали медью таблички с легендарными именами. Мужчины — в свою.
Коридоры за кулисами Малого театра были в те времена так же узки, как и теперь. Молодые тогда были похожи на молодых нынешних. Озорные, веселые, горластые, ничуть не сентиментальные, они постоянно спешили куда—то, но каждый раз неизменно замирали в благоговении, прижимались к стене узкого коридора, распластывались на ней, чтобы дать дорогу «бессмертным».
Однако еще прежде «стариков» — по-старинному любезных, важно-плавных, любивших остановиться, расспросить новичка о жизни, о семье, о работе — под коридорными сводами слышалась музыка их речи, прославляемой вот уже третье столетие. Не раз Соломина спрашивали об этом, и он отвечал снова и снова, подбирая слова, чтобы объяснить людям: «Что это было? Как было? И отчего не забываемо и неповторимо?»
Они идеально владели русским языком. В старой предреволюционной России, в классических гимназиях, которые большинство из них окончили (иногда — с Золотыми медалями), учили хорошо. Иные еще до театра успевали пройти курс в Университете. Свое влияние оказывали на них культурные русские семьи, среда общения. Те же, кто приходил из провинции, из российской глубинки, приносили с собой нетронутость, первородность народной речи, чувство ее корней. Остальное довершал Великий театр, в котором, начиная с самого Щепкина, жила тяга к самообразованию, культуре, прекрасному.
Их звучащее слово рождалось на территории любви к родному языку. Нарушить его законы, музыку и гармонию они считали величайшим грехом. Но при идеальной правильности, их речь не была дикторски — нейтральной. В ней светилась индивидуальность актеров, их биография, корни, судьба. На плодоносящей почве русской речи они ткали каждый свой узор.
Молодой Соломин узнавал их по голосу, еще не видя. Изысканный европеизм слова у Турчаниновой, свободно говорившей по-французски, у Зубова, окончившего Сорбонну. Петербургский, теноровый распев Царева. Московскую речевую вязь, прелестное «акание» Варвары Николаевны Рыжовой. Чуть квакающую, с хрипотцой, специфическую речь Владиславского. Классицистский пафос, декламационность Анненкова...
Спектакли с их участием собирали палитру талантов, но еще и тембров, и речевых манер; подобно оперным, «разводились» по голосам. Унылой унисоннос ти не было и не могло быть.
Высшей целью своего искусства они избрали живого человека, человеческий космос, жизнь в ее движении, историю и вечность. Принадлежа одному направлению русского реалистического театра, театра национальных корней и традиций, они все были разные. Празднично яркие, простые до простодушия актеры интуиции, наития, озарения и душевно сложные интеллектуалы, аналитики в профессии... Пафосно мощные и владеющие тончайшим искусством полутонов... Одни из «стариков» преображались в ролях до неузнаваемости, как бывший мейерхольдо вец Ильинский. Другие — Пашенная, Турчанинова, Рыжова, Владиславский были всегда узнаваемы и радовали людей верностью себе. Тех свойств таланта и индивидуальности, которыми безмерно одарила их природа, хватало на все роли, все жизни. Главная «учительница» Соломина Вера Пашенная искала и находила в себе русскую купчиху начала ХХ-го века, «богатыря» Вассу Железнову; финку, хранительницу семейного очага, старую Хозяйку Нискавуори; жестокого деспота Домостроя — Кабаниху, и мещанку Кукушкину, и боярыню царских кровей Ефросинью Старицкую...
Единого канона для «великих стариков» не существовало и не было для них невозможного, недостижимого. Все вместе они свидетельствовали, насколько широко, «многоструйно» русло Малого театра.
И он их помнит, знает их, незабвенных!.. Прекрасное, смешное, трогательное в них...
В своем частном человеческом существовании они не были ангелами.
Враждовали, ссорились иногда на долгие годы (как бывшие мейер хольдовцы Ильинский с Царевым, или Ильинский с Бабочкиным, или Бабочкин с Жаровым). Дамы-акт рисы судили-рядили, злословили, как злословят и завидуют чужому успеху в любом театре. Избалованные славой и всенародной любовью, «старики» подчас были капризны, несправедливы, нетерпимы. На Художественном совете Бабочкин, великий советский артист с очень плохим характером, язвительно и желчно разнес лучшую роль Соломина — Кирюши Кисельникова в «Пучине» Островского, да еще высоким «противным» голосом передразнил молодого актера. Юрий обиделся, отказался играть Бориса в бабочкинской «Грозе», о чем впоследствии жалел и был очень рад, что незадолго до смерти успел помириться с Борисом Андреевичем.
Но ссорились «старики» при обыкновенных обстоятельствах и немедленно объединялись в могучую когорту, как только их Дому- Театру угрожала опасность. Надевали все свои ордена, лауреатские медали и отправлялись к высокому начальству. Бархат, кружево, старинные драгоценности в сочетании с государственными — императорскими, потом — советскими наградами стали своего рода «униформой» для актрис Малого. Мужчины во фраках и смокингах, с орденами на груди тоже выглядели эффектно, но не в такой степени, как дамы.
У всех у них были свои специфические приемы и приемчики, странности, приспособления, «нарушения» общепринятых правил. Иван Александрович Любезнов вместо того, чтобы сосредоточиться, собраться, заключить себя в «круг внимания», как полагалось «по школе», за мгновение до выхода на сцену любил рассказать партнерам веселый анекдот.
Дарья Васильевна Зеркалова приходила в театр за два часа до начала спектакля, но сидела в своей гримуборной до последнего мгновения, чтобы под отчаянный трезвон третьего звонка побежать, как девочка, по коридору, «низвергнуться» по лестнице и через Ермолове — кое фойе, не переводя дыхания, явиться на сцену, словно нырнуть в таинственную глубь вод.
В Малом существовал обычай — после удачной премьеры или накануне ее дарить молодому артисту что-либо на память. После успеха Соломина в роли Хлестакова артист Мишин преподнес ему серебряный знак Малого театра с миниатюрными медальонами корифеев, выпущенный к столетию коллектива, — большую редкость сегодня.
Пожилая актриса скромного положения Стоянова, в ролях аристократок и дам из общества «державшаяся очень прямо и выглядевшая благородно», однажды поднялась на третий, мужской этаж и вручила ему на счастье старинные перламутровые запонки и серебряную заколку для галстука.
На одну из репетиций чеховского «Дяди Вани», когда у Соломина особенно трудно шла роль Ивана Петровича Войницкого, вдова Ильинского — Татьяна Александровна Еремеева принесла галстук великого мужа, в котором он и играл многие сезоны, пока подарок не износился дотла.
Ему, с юности равнодушному к деньгам, к материальным ценностям, одежде, украшениям быта нравилось, что «старики», выросшие в окружении всевозможной красоты, имевшие средства ее приобретать, умножать, мало дорожили вещами. У многих актрис сегодняшнего Малого хранятся их подарки-сувениры — бижутерия прекрасной ювелирной работы; или веер из пожелтевших от времени страусовых перьев; чашка тонкого английского фарфора, а у кого-то — и перстень с сапфиром и бриллиантами.
Когда Соломина спрашивают, откуда в нем, сибиряке и провинциале, в его ролях (капитане Кольцове — « Адъютант его превосходительства», Царе Николае — «И аз воздам...», в грибоедовском Фамусове), — «порода» и «аристократизм», он сначала называет родителей — скромных интеллигентов из Читы. Потом повторяет свой любимый рассказ о пожилом военном враче, которого однажды, много лет назад, в юности, увидел в скверике на Театральной площади и, запомнив на всю жизнь, страстно захотел ему подражать.
А потом долго и с удовольствием говорит о «великих стариках»: «Они воспитывали собой».
Ему кажется, что всех их он знал лично.
И тех, кого застал, с кем играл, дружил, поступив пятьдесят пять лет назад, в Малый театр. И тех, кто умер задолго до него.
В фойе перед его кабинетом на стенах висят парадные портреты корифеев. Вальяжные, барственные, они расположились в непринужденных позах. Вот круглолицая с ямочкой на мягком подбородке, с горячими черными глазами легендарная Гликерия Федотова. Вот величественная «grande dame» Малого театра Турчанинова. Рядом — Варвара Николаевна Рыжова, в кружевной шали, с жемчугом на шее, причесанная просто, на прямой пробор, ласково и важно смотрит с полотна. В темных мехах полулежит в кресле Пашенная. Вот Пров Михайлович Садовский — младший, худой, элегантный, с серебряной головой. А вот моложавый, с румянцем на щеках со звездой Героя Социалистического труда — Царев...
Одни портреты, написанные М.Д.Кориным. В.П. Ефановым, К.Ф. Юоном, С.Г.Григорьевым, великолепны. Другие сделаны рядовыми живописцами. Но ощущение хозяев театра, их присутствия, не окончившегося со смертью, исходит от этих фигур и лиц.
В сумеречном Ермолове — ком фойе, где мерцают зеркала и отсвечивают желтизной старые фотографии на стенах, где горделиво выпрямилась во весь рост на знаменитом серовском портрете Ермолова (отличная копия была сделана специально для театра), в притененных коридорах, в которых никогда не бывает шума и толчеи, в ночное время, когда театр пуст, возникает мистическое чувство, что «великие старики» так и не ушли из этих древних массивных, стен, сохранивших свой цвет, фактуру, очертания.
Они здесь, поблизости от него, за стеной. Каждое утро Соломин проходит мимо них. Вот уже пятьдесят пять лет они — живая среда его обитания.
Не случайно он не разрушает гримуборную, выстроенную в углу, на полу Ермоловского фойе, совсем близко к сцене, в которой в разное время сидели Южин, Яблочкина, Пашенная, Гоголева, Панкова, Ликсо.
А в его кабинете над старинным диваном карельской березы висит портрет Александра Павловича Ленского, — немолодого, великолепного, со следами большой красоты, истинного «премьера» императорской сцены. Прекрасные, выпуклые, голубые глаза смотрят устало и умно. Наверное, Ленский был в точности такой, когда знаменитый прозаик и начинающий драматург Чехов принес ему свою раннюю пьесу «Леший» и получил в ответ от Александра Павловича сокрушительную критическую отповедь.
Рядом с Ленским Соломин поместил портрет любимой его ученицы Пашенной. Вера Николаевна изображена незадолго до смерти, в свободной и полной достоинства позе. В полуопущенных веках, в бледности, в горькой складке рта — предчувствие близкого конца, прощание и печаль.
Теперь и он, семидесятисемилетний, может сказать «В глубокой старости Театр — единственный Дом, который остается с тобой до конца».
Он убежден, что это плохо, когда в театре нет «своих» «стариков»,
Верховных авторитетов, театрального Бога или Богов. И еще он неколебимо уверен, что в Малом театре «старики» особенные.
Анненков, когда ему было девяносто восемь лет, однажды открыл дверь в кабинет Соломина и с порога, не снимая пальто, гневно потребовал ответа: «Юра, почему ты не думаешь о моей перспективе в театре?!»
В последний раз он вышел на сцену, когда праздновался его столетний юбилей (на самом деле актеру было 104 года), в роли боярина Луп-Клешнина — убийцы Царевича Дмитрия в «Царе Борисе», а потом прочитал, прогремел, вдохновенно и гневно «пропел» пушкинского «Пророка».
Более, чем 90-летние играли: Яблочкина, Рыжова, Панкова, Еремеева...
Те, которые в когорте «великих» были моложе, до старости считались «молодыми». Шестидесятилетняя Гоголева казалась Яблочкиной совсем молодой. Однажды Александру Александровну обокрали. Вместе с компаньонкой привязали старейшую актрису к стулу и продержали так несколько часов, шаря у нее на глазах по ящикам и кофрам. Но «железная старушка», чтобы обмануть грабителей, сказала, что в шкатулках у нее не драгоценности, а театральные стекляшки. Узнав о случившемся, ей позвонили из театра спросить, сможет ли она после такого потрясения играть вечером? Если нет, то Елена Николаевна Гоголева готова ее подменить. И услышали в ответ непреклонное: «Играть буду я, а Леночка еще наиграется...»
«Стариков» Малого отличала редкая сосредоточенность на театре, полная и безраздельная отдача ему. Хотя они преподавали в театральных школах; снимались в кино, выступали на эстраде, участвовали в «сборных» концертах.
Пашенная, видя, как растет кинематографическая слава ее талантливого ученика, с тревогой спрашивала Соломина: «Ты не слишком много снимаешься?»
«Старики» Малого театра играли в спектаклях выдающихся режиссеров и режиссеров рядовых, «домашнего уровня». Могли играть вовсе без режиссуры, сговариваясь между собой, стихийно слагаясь в ансамбль, самостоятельно доводя роли до степени шедевров.
Мировая и отечественная классика была им «по росту», по масштабу таланта, умения, души и стала главной территорией их творчества. Но они обязаны были играть и в советских пьесах, нисколько не роняя себя даже в конъюнктурных ремесленных поделках. Необъяснимо, но этот заказной, «идеологически выдержанный», мало художественный репертуар не искажал и не принижал их. Словно были они недоступны порче и пошлости. А иногда, участвуя в постановках одиозного Софронова, или не сильно «даровитых» Корнейчука, Мдивани, создавали прекрасные роли, оставаясь на высоте своего искусства.
«Старики» Малого жили и работали в советскую эпоху. Некоторые становились «общественниками», «депутатами», почти государственными деятелями. И наград, Сталинских и Государственных у них имелось немало. И кооперативы коммунистическая власть для них строила, и земельные участки под дачи раздавала. Но какое-то эпическое отстранение от современности чудилось в них. Словно пребывали они в двойном измерении — в советские, постсоветские годы и в давнем времени отцов, матерей, дедов. Соломин нашел точные слова, чтобы сказать об этом особенном их свойстве: «Они жили в нашем времени, но оставались в своем».
Из актерских легенд Малого театра родилась и не исчезает в нем вера во всемогущество и самоценность актера. Он, мог бы присоединиться к суждению Ингмара Бергмана, считавшего, что «если играют хорошие актеры, они сами все найдут...»; что «множество пьес можно играть без режиссера... Это не так уж трудно. Ведь можно прочесть пьесу — и в ней все есть».
В Соломине живет та давняя молодая благодарность «старикам», вечное удивление пред ними. Он знает, что им, самодостаточным, гордым, в старости и слабости необходима материальная помощь, попросту — достойная зарплата. Но он также знает, что еще больше им нужна работа, возможность выходить на сцену, не только «отдавать» себя, но набираться у театра сил, чтобы жить, а не доживать.
Ему понятно, отчего Татьяна Александровна Еремеева, в капоре и рукавичках грибоедовской Графини-бабушки из «Горе от ума», отыграв и в ритмах мазурки протанцевав роль, стоит в уголке коридора и из ее аквамариновых глаз льются тихие слезы. Потому что совсем мало осталось у нее ролей. Невысокий Соломин склоняется над старой актрисой (сегодня крошечной, бестелесной), и кажется большим, сильным, сберегателем и защитником «стариков».
Он знает, что у Еремеевой по сию пору ясный ум и отличная память, и все еще нежный, как колокольчик, серебряный голос. Что она, написавшая две книги воспоминаний о великом муже Ильинском, недавно закончила третью — роман о любви. Он понимает, насколько важно для ветерана Геннадия Сергеева сыграть роль слуги Фамусова — Петрушки в «Горе от ума», поэтому в спектакле Малого театра Петрушка не молодой парень «с разорванным локтем», как значится у автора, а глубокий старик, наподобие чеховского Фирса.
Сверстники Соломина в Малом театре и младшие, новые, подчас сердятся на него за резкости, за раздражительность, за начальственное невнимание к ним (от двадцатипятилетней привычки безраздельно «править»), за то, что плохо ищет интересных и необходимых коллективу режиссеров... А «старики», как прежде, так и сегодня, обожают «Юрочку».
Вера МАКСИМОВА
«Планета красота», №11-12 2011 год
28.12.2011
Подробнее
В МАЛОМ ТЕАТРЕ НАГРАДИЛИ СТАРЕЙШИХ АКТРИС
28 декабря в Малом театре вручили памятные знаки за выдающиеся заслуги в деле сохранения и развития традиций театра актрисам, отдавшим старейшей сцене более 50-ти лет жизни. Юрий Соломин и Тамара Михайлова поздравили народную артистку СССР Элину Быстрицкую, народную артистку России Лилию Юдину и заслуженных артисток России Клавдию Блохину и Ольгу Чуваеву.
Фоторепортаж Николая Антипова
Фоторепортаж Николая Антипова
Подробнее
ЮРИЙ СОЛОМИН СТАЛ ЛАУРЕАТОМ ПРЕМИИ СЛУЖБЫ ВНЕШНЕЙ РАЗВЕДКИ РФ
Художественный руководитель столичного Малого театра, актер Юрий Соломин и режиссер Александр Сидоров стали лауреатами премии Службы внешней разведки России, сообщили РИА Новости в среду в пресс-службе СВР.
ЮРИЙ СОЛОМИН СТАЛ ЛАУРЕАТОМ ПРЕМИИ СЛУЖБЫ ВНЕШНЕЙ РАЗВЕДКИ РФ
Художественный руководитель столичного Малого театра, актер Юрий Соломин и режиссер Александр Сидоров стали лауреатами премии Службы внешней разведки России, сообщили РИА Новости в среду в пресс-службе СВР.
Премия, отметили там, присуждается за вклад в создание художественных произведений в области литературы и искусства, посвященных внешней разведке.
Актер и режиссер отмечены за создание художественно-документального фильма «Агент А/201- наш человек в гестапо», снятого на основе рассекреченных материалов СВР России. Премьера картины состоялась на российском телевидении в День победы, 9 мая нынешнего года.
Фильм посвящен Вилли Леману, который был старшим офицером гестапо, куратором оборонной промышленности и военного строительства Германии. И только очень немногие знали его как ценнейший источник советской разведки под агентурным номером А 201 и псевдонимом «Брайтенбах».
Рискуя жизнью, Леман на протяжении долгих 12 лет передавал советской разведке сведения о подготовке гитлеровской Германии к войне против СССР. А 19 июня 1941 года на встрече с сотрудником берлинской резидентуры сообщил точную дату и время начала войны.
Торжественная церемония вручения премий состоялась в штаб-квартире СВР России в среду.
РИА Новости, 28 декабря 2011 года
Художественный руководитель столичного Малого театра, актер Юрий Соломин и режиссер Александр Сидоров стали лауреатами премии Службы внешней разведки России, сообщили РИА Новости в среду в пресс-службе СВР.
Премия, отметили там, присуждается за вклад в создание художественных произведений в области литературы и искусства, посвященных внешней разведке.
Актер и режиссер отмечены за создание художественно-документального фильма «Агент А/201- наш человек в гестапо», снятого на основе рассекреченных материалов СВР России. Премьера картины состоялась на российском телевидении в День победы, 9 мая нынешнего года.
Фильм посвящен Вилли Леману, который был старшим офицером гестапо, куратором оборонной промышленности и военного строительства Германии. И только очень немногие знали его как ценнейший источник советской разведки под агентурным номером А 201 и псевдонимом «Брайтенбах».
Рискуя жизнью, Леман на протяжении долгих 12 лет передавал советской разведке сведения о подготовке гитлеровской Германии к войне против СССР. А 19 июня 1941 года на встрече с сотрудником берлинской резидентуры сообщил точную дату и время начала войны.
Торжественная церемония вручения премий состоялась в штаб-квартире СВР России в среду.
РИА Новости, 28 декабря 2011 года
Подробнее
МЕНЬШЕ ТЕАТРОВ? НИ В КОЕМ CЛУЧАЕ!
Народный артист СССР Юрий СОЛОМИН в беседе с обозревателем «Правды» Виктором КОЖЕМЯКО
МЕНЬШЕ ТЕАТРОВ? НИ В КОЕМ CЛУЧАЕ!
Народный артист СССР Юрий СОЛОМИН в беседе с обозревателем «Правды» Виктором КОЖЕМЯКО
Недавно, во время встречи В. Путина с руководителями театров, один из этих руководителей — Олег Табаков сделал неожиданное заявление. Дескать, театров у нас нынче слишком много, около 600. Не пора ли их «проинвентаризировать»? Стало быть, сократить…
Это прозвучало по телевидению и, как я на следующий день понял, не одного меня остро задело. Возмущались заявлением мэтра многие, даже из моей родной Рязани двое давних знакомых позвонили мне. Однако всё это, так сказать, реакция театральных зрителей. А театральные деятели? Как они относятся к идее своего коллеги О. Табакова?
Захотелось прежде всего узнать мнение художественного руководителя старейшей и заслуженно прославленной нашей драматической сцены — Государственного академического Малого театра, которому, надеюсь, угроза ликвидации по табаковскому рецепту пока всё-таки не грозит. И Юрий Соломин, как всегда, откликнулся на предложение поделиться своими мыслями с читателями «Правды».
Вопрос встаёт:
а зачем?
— Юрий Мефодьевич, вы ведь были на той встрече с Путиным, где Табаков огласил своё недовольство, что в нашей стране, оказывается, чересчур много театров?
— Да, был.
— И как вы к такому недовольству отнеслись?
— Резко отрицательно. Выступая там же, прямо об этом сказал. Не знаю, насколько точно названное число, но абсолютно уверен: никакого излишка театров у нас сегодня нет.
— То есть вы не считаете, что 600 театральных коллективов — это слишком много и что число их надо «подрезать»?
— Ни в коем случае! Для нашей огромной страны, с разнообразием регионов и большой удалённостью обширных территорий от центра, это не только не много, а скорее даже недостаточно. Думаю, объективное и разумное изучение ситуации именно к такому выводу должно привести.
И потом я задаюсь естественным вопросом: а зачем? Почему надо сокращать? Чем это продиктовано?
— Здесь явно тот самый «рыночный» подход к культуре, о котором мы с вами уже не раз говорили.
— Ну да, бухгалтерский подход, кассовый… Однако подъёму культуры, как я замечаю, он не способствует. И подъёму образования, улучшению дел в медицине. Всюду, где речь идёт о насущных интересах людей, нельзя ставить во главу угла только деньги, выгоду, прибыль, а эти интересы и потребности человеческие отодвигать на задний план. Ни к чему хорошему это не ведёт.
Вот фактически перешли на платную медицину, а качество лечения ведь лучше не стало — наоборот. Сокращают в сельской местности школы, так называемые малокомплектные, а для ребят это оборачивается неимоверными трудностями. Профтехучилища и вовсе уничтожили, но нет теперь квалифицированных рабочих кадров. А сколько ликвидировано детских садов, домов культуры, клубов, библиотек!.. Спрашивается: зачем?
Сократить, уничтожить (даже то, что оправдывало себя десятилетиями) — легко. Создать что-то по-настоящему хорошее и нужное людям — гораздо труднее. Об этом часто приходится думать за последние двадцать лет.
Как необходим театр в провинции, как нужен он детям!
— Когда говорится о сокращении числа театральных коллективов, то в первую очередь, конечно, имеют в виду провинциальные театры, которые находятся в региональных центрах или даже в небольших городах областного подчинения, где они ещё сохранились. Но можно ли жителям этих городов нанести такой удар?
— По-моему, недопустимо. С точки зрения Министерства финансов и Минэкономразвития, вероятно, в этом усматривается определённый смысл. Однако нельзя экономить, нанося явный ущерб людям! Вряд ли правильно, о чём я уже много раз говорил, что важнейшие вопросы культуры решаются именно этими ведомствами — подчас даже в противостоянии с Министерством культуры. Всё-таки, кроме финансовой и экономической стороны дела, есть главное назначение театра — эстетическое, нравственное, патриотическое воспитание людей. Вот о чём сегодня нередко забывают!
— Увы, соображения «кассовые» заметно берут верх над всеми другими, а ущерб в итоге действительно очень серьёзный.
— Я сам родился и рос в небольшом городе, каким была тогда Чита. Но там был драматический театр, и он представлял собой поистине центр культуры. До сих пор помню спектакли, которые смотрел в детстве и юности, помню ведущих актёров и образы, которые они создавали. Горький писал, что всем хорошим в себе он обязан книгам. А я бы про себя добавил: и театру моего детства.
— Наверное, так многие могут сказать. Наш Рязанский областной драматический театр и областной ТЮЗ, то есть Театр юного зрителя, каждое лето гастролировали по районам, достигая самой что ни на есть глубинки. Для нас это был настоящий праздник!
— А к нам в Читу летом приезжали на гастроли Иркутский театр музыкальной комедии и Бурятский театр оперы и балета из Улан-Удэ. Я восхищался блестящими комиками в оперетте, которых никогда не забуду: Муринский, Загурский и Каширский. В бурятской опере был выдающийся бас — Лхасаран Линховоин…
— Действительно, много значит для человека, где бы он ни жил, возможность с ранних лет приобщаться к искусству.
— Самый первый спектакль, увиденный мною, «Снежная королева». Уже шла война, но театр в Чите поставил для детей младшего возраста эту чудесную сказку. Теперь-то я понимаю, в каких труднейших условиях приходилось её ставить: всего не хватало. Однако сколько души и выдумки было вложено в спектакль! Мы, малыши, испытывали истинное потрясение от волшебства, которое происходило на сцене. Или вот, например, врывается в зал маленькая разбойница со своей шайкой и… с собаками. Они все бегут к сцене по проходу мимо нас, собаки лают, ребята восторженно кричат и аплодируют. И самое основное: как мы переживали за Герду, которая спасала Кая, как хотели ей помочь!
Спектакль воспитывал и доброту, и самоотверженность, стойкость, смелость. Я убеждён, воспитание лучшего в человеке должно начинаться с раннего возраста, с детского сада, с первых классов школы. А особая роль театра — в том, что он делает это не назидательно, а увлекательно. Когда наш режиссёр Виталий Иванов взялся за постановку «Снежной королевы» в Малом, я его просил: «Сделай так, чтобы спектакль запомнился детям на всю жизнь, как это со мной произошло». И он сумел: уже лет пятнадцать его талантливая работа идёт с постоянным аншлагом и неизменным успехом.
— Вы, конечно, не случайно заговорили сейчас о детских спектаклях. Первые встречи с искусством, если оно настоящее, для человека особенно важны. Но почему «реформы» в культуре, прокатившиеся за последнее двадцатилетие, больше всего обкрадывают детей? Ликвидированы в стране почти все театры юного зрителя, киностудии «Союзмультфильм» и имени М. Горького, детские книжные издательства… На радио и телевидении исчезли замечательные детские передачи… Почему?
— Потерь очень много. А ответ на «почему», видимо, тот же самый: вложения в воспитание детей при одностороннем бухгалтерском подходе считаются «нерентабельными». Но расплата за это потом весьма дорогая.
— И если теперь вздумают всё-таки лишить многие провинциальные города театров, которые ещё ставят детские спектакли?
— Нельзя этого допустить! Вообще, высокомерно-снобистское отношение к провинции, к театрам, работающим там, я ощущаю с большой горечью. Считаю, крайне актуальна сегодня заповедь Александра Николаевича Островского, которую надо помнить: без театра нет нации.
Не сокращать, а помогать
— О трудностях и проблемах провинциальных театров вы, Юрий Мефодьевич, знаете лучше многих. Подозреваю, что идея пойти по пути сокращения таких коллективов навевается кое-кому именно этими проблемами. Вместо того, чтобы их решать, куда проще «проинвентаризировать» и «секвестировать», то есть попросту позакрывать. Не так ли?
— Получается так. Но я вижу совсем другой путь: не сокращать театры, а всячески им помогать! Не уменьшать, а, наоборот, увеличивать государственную поддержку! Конечно, это может осуществляться лишь при одном условии — при государственном понимании необходимости театра, необходимости культуры.
Для меня своего рода образцом остаётся отношение к культуре в труднейшие годы войны. Казалось бы, уж тогда-то можно было сказать: ну сегодня нам не до этого. Однако государство рассудило иначе. Сберегли всё, что только можно было сберечь. И музы отнюдь не молчали, когда говорили пушки.
Да, действовали тысячи фронтовых концертных бригад, даже в осаждённом Ленинграде продолжали работать Театр музыкальной комедии и филармония, поднимая дух людей. Не закрывался наш театр в Чите, как и множество других провинциальных. А сколько театров были заботливо эвакуированы на восток!
Например, Малый — в Челябинск, и мы до сего времени не забываем об этом, каждый раз приезжаем туда с чувством благодарности. Помню, когда ещё живы были Яблочкина, Турчанинова, Рыжова, Пашенная и другие наши корифеи, приходили люди, у которых дома они жили во время войны. Ведь гостиниц не хватало, а гостеприимство и доброжелательность были изумительные…
— Значит, мысль простая: чтобы сегодня сберечь театры где-то на периферии, надо заботиться о них.
— Конечно! Им нужно постоянное внимание, нужны забота, помощь.
— А от чего и от кого это зависит?
— Прежде всего — от шкалы ценностей, в которой провинциальный театр не может считаться чем-то заведомо второсортным, второстепенным и даже необязательным. Когда-то я ставил первый свой зарубежный спектакль в Болгарии, в городе Толбухин. Это был «Лес» Островского. И вот подобранная мною актриса на роль Гурмыжской серьёзно заболела, а замены в театре нет. Что делать? Главный режиссёр Стефан Димитров говорит: «Летим в Софию, ты смотришь спектакли в разных театрах и подбираешь актрису». Так мы и сделали. Оказывается, у них уже тогда была выработана министерством система, при которой актёры ведущих столичных театров на определённых условиях могли играть спектакли на периферии. Мне очень хотелось, чтобы у нас тоже появилась такая система. Думаю, сегодня это помогло бы поднять уровень работы некоторых провинциальных коллективов.
Особо подчеркну значение власти на местах. Я знаю театры в разных регионах, так отношение к ним весьма различное. Всем местным руководителям скажу: на то ты и мэр, на то и губернатор, чтобы при тебе не уничтожен был театр, а процветал и развивался.
Мне нравится, скажем, отношение к театру губернатора Владимирской области. Во Владимире теперь проходит фестиваль старейших российских театров, и мы там периодически бываем. Замечательно то, что у них появилась даже своя театральная школа, причём её студенты получают одновременно высшее образование в университете, и ректор входит в состав художественного совета.
— Это в самом деле замечательный факт.
— Есть регионы, где для театральных работников вводят свои местные почётные звания, подкрепляемые денежной надбавкой к зарплате, где артистам оплачивают путёвки на лечение и отдых… Да многое возможно — было бы желание! Или страх: тебя накажут, если ты не делаешь того, что должен делать.
— Должен — это когда культура относится к приоритетным заботам власти в масштабах всей страны. А у нас пока этого не скажешь…
— Не устаю повторять: без культуры, образования, медицины человек не может нормально жить и развиваться. Потому не понимаю, как это ныне школы, больницы и театры под разными якобы благовидными предлогами норовят сокращать. Но ведь «слишком много» их, по определению, не бывает!
ПРАВДА-КПРФ, 28 декабря 2011 года
Народный артист СССР Юрий СОЛОМИН в беседе с обозревателем «Правды» Виктором КОЖЕМЯКО
Недавно, во время встречи В. Путина с руководителями театров, один из этих руководителей — Олег Табаков сделал неожиданное заявление. Дескать, театров у нас нынче слишком много, около 600. Не пора ли их «проинвентаризировать»? Стало быть, сократить…
Это прозвучало по телевидению и, как я на следующий день понял, не одного меня остро задело. Возмущались заявлением мэтра многие, даже из моей родной Рязани двое давних знакомых позвонили мне. Однако всё это, так сказать, реакция театральных зрителей. А театральные деятели? Как они относятся к идее своего коллеги О. Табакова?
Захотелось прежде всего узнать мнение художественного руководителя старейшей и заслуженно прославленной нашей драматической сцены — Государственного академического Малого театра, которому, надеюсь, угроза ликвидации по табаковскому рецепту пока всё-таки не грозит. И Юрий Соломин, как всегда, откликнулся на предложение поделиться своими мыслями с читателями «Правды».
Вопрос встаёт:
а зачем?
— Юрий Мефодьевич, вы ведь были на той встрече с Путиным, где Табаков огласил своё недовольство, что в нашей стране, оказывается, чересчур много театров?
— Да, был.
— И как вы к такому недовольству отнеслись?
— Резко отрицательно. Выступая там же, прямо об этом сказал. Не знаю, насколько точно названное число, но абсолютно уверен: никакого излишка театров у нас сегодня нет.
— То есть вы не считаете, что 600 театральных коллективов — это слишком много и что число их надо «подрезать»?
— Ни в коем случае! Для нашей огромной страны, с разнообразием регионов и большой удалённостью обширных территорий от центра, это не только не много, а скорее даже недостаточно. Думаю, объективное и разумное изучение ситуации именно к такому выводу должно привести.
И потом я задаюсь естественным вопросом: а зачем? Почему надо сокращать? Чем это продиктовано?
— Здесь явно тот самый «рыночный» подход к культуре, о котором мы с вами уже не раз говорили.
— Ну да, бухгалтерский подход, кассовый… Однако подъёму культуры, как я замечаю, он не способствует. И подъёму образования, улучшению дел в медицине. Всюду, где речь идёт о насущных интересах людей, нельзя ставить во главу угла только деньги, выгоду, прибыль, а эти интересы и потребности человеческие отодвигать на задний план. Ни к чему хорошему это не ведёт.
Вот фактически перешли на платную медицину, а качество лечения ведь лучше не стало — наоборот. Сокращают в сельской местности школы, так называемые малокомплектные, а для ребят это оборачивается неимоверными трудностями. Профтехучилища и вовсе уничтожили, но нет теперь квалифицированных рабочих кадров. А сколько ликвидировано детских садов, домов культуры, клубов, библиотек!.. Спрашивается: зачем?
Сократить, уничтожить (даже то, что оправдывало себя десятилетиями) — легко. Создать что-то по-настоящему хорошее и нужное людям — гораздо труднее. Об этом часто приходится думать за последние двадцать лет.
Как необходим театр в провинции, как нужен он детям!
— Когда говорится о сокращении числа театральных коллективов, то в первую очередь, конечно, имеют в виду провинциальные театры, которые находятся в региональных центрах или даже в небольших городах областного подчинения, где они ещё сохранились. Но можно ли жителям этих городов нанести такой удар?
— По-моему, недопустимо. С точки зрения Министерства финансов и Минэкономразвития, вероятно, в этом усматривается определённый смысл. Однако нельзя экономить, нанося явный ущерб людям! Вряд ли правильно, о чём я уже много раз говорил, что важнейшие вопросы культуры решаются именно этими ведомствами — подчас даже в противостоянии с Министерством культуры. Всё-таки, кроме финансовой и экономической стороны дела, есть главное назначение театра — эстетическое, нравственное, патриотическое воспитание людей. Вот о чём сегодня нередко забывают!
— Увы, соображения «кассовые» заметно берут верх над всеми другими, а ущерб в итоге действительно очень серьёзный.
— Я сам родился и рос в небольшом городе, каким была тогда Чита. Но там был драматический театр, и он представлял собой поистине центр культуры. До сих пор помню спектакли, которые смотрел в детстве и юности, помню ведущих актёров и образы, которые они создавали. Горький писал, что всем хорошим в себе он обязан книгам. А я бы про себя добавил: и театру моего детства.
— Наверное, так многие могут сказать. Наш Рязанский областной драматический театр и областной ТЮЗ, то есть Театр юного зрителя, каждое лето гастролировали по районам, достигая самой что ни на есть глубинки. Для нас это был настоящий праздник!
— А к нам в Читу летом приезжали на гастроли Иркутский театр музыкальной комедии и Бурятский театр оперы и балета из Улан-Удэ. Я восхищался блестящими комиками в оперетте, которых никогда не забуду: Муринский, Загурский и Каширский. В бурятской опере был выдающийся бас — Лхасаран Линховоин…
— Действительно, много значит для человека, где бы он ни жил, возможность с ранних лет приобщаться к искусству.
— Самый первый спектакль, увиденный мною, «Снежная королева». Уже шла война, но театр в Чите поставил для детей младшего возраста эту чудесную сказку. Теперь-то я понимаю, в каких труднейших условиях приходилось её ставить: всего не хватало. Однако сколько души и выдумки было вложено в спектакль! Мы, малыши, испытывали истинное потрясение от волшебства, которое происходило на сцене. Или вот, например, врывается в зал маленькая разбойница со своей шайкой и… с собаками. Они все бегут к сцене по проходу мимо нас, собаки лают, ребята восторженно кричат и аплодируют. И самое основное: как мы переживали за Герду, которая спасала Кая, как хотели ей помочь!
Спектакль воспитывал и доброту, и самоотверженность, стойкость, смелость. Я убеждён, воспитание лучшего в человеке должно начинаться с раннего возраста, с детского сада, с первых классов школы. А особая роль театра — в том, что он делает это не назидательно, а увлекательно. Когда наш режиссёр Виталий Иванов взялся за постановку «Снежной королевы» в Малом, я его просил: «Сделай так, чтобы спектакль запомнился детям на всю жизнь, как это со мной произошло». И он сумел: уже лет пятнадцать его талантливая работа идёт с постоянным аншлагом и неизменным успехом.
— Вы, конечно, не случайно заговорили сейчас о детских спектаклях. Первые встречи с искусством, если оно настоящее, для человека особенно важны. Но почему «реформы» в культуре, прокатившиеся за последнее двадцатилетие, больше всего обкрадывают детей? Ликвидированы в стране почти все театры юного зрителя, киностудии «Союзмультфильм» и имени М. Горького, детские книжные издательства… На радио и телевидении исчезли замечательные детские передачи… Почему?
— Потерь очень много. А ответ на «почему», видимо, тот же самый: вложения в воспитание детей при одностороннем бухгалтерском подходе считаются «нерентабельными». Но расплата за это потом весьма дорогая.
— И если теперь вздумают всё-таки лишить многие провинциальные города театров, которые ещё ставят детские спектакли?
— Нельзя этого допустить! Вообще, высокомерно-снобистское отношение к провинции, к театрам, работающим там, я ощущаю с большой горечью. Считаю, крайне актуальна сегодня заповедь Александра Николаевича Островского, которую надо помнить: без театра нет нации.
Не сокращать, а помогать
— О трудностях и проблемах провинциальных театров вы, Юрий Мефодьевич, знаете лучше многих. Подозреваю, что идея пойти по пути сокращения таких коллективов навевается кое-кому именно этими проблемами. Вместо того, чтобы их решать, куда проще «проинвентаризировать» и «секвестировать», то есть попросту позакрывать. Не так ли?
— Получается так. Но я вижу совсем другой путь: не сокращать театры, а всячески им помогать! Не уменьшать, а, наоборот, увеличивать государственную поддержку! Конечно, это может осуществляться лишь при одном условии — при государственном понимании необходимости театра, необходимости культуры.
Для меня своего рода образцом остаётся отношение к культуре в труднейшие годы войны. Казалось бы, уж тогда-то можно было сказать: ну сегодня нам не до этого. Однако государство рассудило иначе. Сберегли всё, что только можно было сберечь. И музы отнюдь не молчали, когда говорили пушки.
Да, действовали тысячи фронтовых концертных бригад, даже в осаждённом Ленинграде продолжали работать Театр музыкальной комедии и филармония, поднимая дух людей. Не закрывался наш театр в Чите, как и множество других провинциальных. А сколько театров были заботливо эвакуированы на восток!
Например, Малый — в Челябинск, и мы до сего времени не забываем об этом, каждый раз приезжаем туда с чувством благодарности. Помню, когда ещё живы были Яблочкина, Турчанинова, Рыжова, Пашенная и другие наши корифеи, приходили люди, у которых дома они жили во время войны. Ведь гостиниц не хватало, а гостеприимство и доброжелательность были изумительные…
— Значит, мысль простая: чтобы сегодня сберечь театры где-то на периферии, надо заботиться о них.
— Конечно! Им нужно постоянное внимание, нужны забота, помощь.
— А от чего и от кого это зависит?
— Прежде всего — от шкалы ценностей, в которой провинциальный театр не может считаться чем-то заведомо второсортным, второстепенным и даже необязательным. Когда-то я ставил первый свой зарубежный спектакль в Болгарии, в городе Толбухин. Это был «Лес» Островского. И вот подобранная мною актриса на роль Гурмыжской серьёзно заболела, а замены в театре нет. Что делать? Главный режиссёр Стефан Димитров говорит: «Летим в Софию, ты смотришь спектакли в разных театрах и подбираешь актрису». Так мы и сделали. Оказывается, у них уже тогда была выработана министерством система, при которой актёры ведущих столичных театров на определённых условиях могли играть спектакли на периферии. Мне очень хотелось, чтобы у нас тоже появилась такая система. Думаю, сегодня это помогло бы поднять уровень работы некоторых провинциальных коллективов.
Особо подчеркну значение власти на местах. Я знаю театры в разных регионах, так отношение к ним весьма различное. Всем местным руководителям скажу: на то ты и мэр, на то и губернатор, чтобы при тебе не уничтожен был театр, а процветал и развивался.
Мне нравится, скажем, отношение к театру губернатора Владимирской области. Во Владимире теперь проходит фестиваль старейших российских театров, и мы там периодически бываем. Замечательно то, что у них появилась даже своя театральная школа, причём её студенты получают одновременно высшее образование в университете, и ректор входит в состав художественного совета.
— Это в самом деле замечательный факт.
— Есть регионы, где для театральных работников вводят свои местные почётные звания, подкрепляемые денежной надбавкой к зарплате, где артистам оплачивают путёвки на лечение и отдых… Да многое возможно — было бы желание! Или страх: тебя накажут, если ты не делаешь того, что должен делать.
— Должен — это когда культура относится к приоритетным заботам власти в масштабах всей страны. А у нас пока этого не скажешь…
— Не устаю повторять: без культуры, образования, медицины человек не может нормально жить и развиваться. Потому не понимаю, как это ныне школы, больницы и театры под разными якобы благовидными предлогами норовят сокращать. Но ведь «слишком много» их, по определению, не бывает!
ПРАВДА-КПРФ, 28 декабря 2011 года
23.12.2011
Подробнее
ЕСЛИ КРАСИВО В ЛЕС АУКНЕШЬ, ТО ЛЕС ШИКАРНО И ОТКЛИКНЕТСЯ
«Лес». Пьеса А.Н. Островского на большой сцене Городского театра г. Хельсинки. Перевод Юкки Воутилайнена, режиссер Юрий Соломин, музыка Григория Гоберника, декорации Александра Глазунова, костюмы Алексея Трефилова
ЕСЛИ КРАСИВО В ЛЕС АУКНЕШЬ, ТО ЛЕС ШИКАРНО И ОТКЛИКНЕТСЯ
«Лес». Пьеса А. Н. Островского на большой сцене Городского театра г. Хельсинки. Перевод Юкки Воутилайнена, режиссер Юрий Соломин, музыка Григория Гоберника, декорации Александра Глазунова, костюмы Алексея Трефилова, художник по свету Маркку Пенттиля, звукорежиссер Эрадж Назимов, роспись декораций Маркку Куннари. В ролях: Тина Пирхонен, Аско Саркола, Эско Ройне, Лассе Пёусти, Антти Ланг, Креэта Салминен, Пертти Койвула, Туукка Леппянен, Том Венцель, Эппу Салминен, Эйя Вилпас.
В спектакле было сказано что-то вроде того, что «в бедности-то любой как-нибудь протянет, а вот эффектно деньги промотать, вот это жизнь!». Звучит вызывающе, не так ли? Прямо из девятнадцатого века.
Критический реалист Александр Островский бичует алчность и противопоставляет ей не только реально неимущее существование, но и такую мораль, в которой приветствуется дикость и свобода и невозможен даже под давлением отказ от чувства собственного достоинства. Актерская братия – великолепное отражение всего остального общества: даже потрепанный вид не лишает их права первого удара. А писатели вообще буквально готовят площадку для театральных «инструментов воздействия». Классическая пьеса Островского, обильно сдобренная юмором, будет услышана во все времена.
Приглашенный российский режиссер, прославленный Юрий Соломин, вместе со своими талантливыми коллегами – композиторами и художниками – стремился подарить зрителям необычное ощущение, попотчевать славянской культурой, которая никого не может оставить равнодушным. Звучащая сценическая картина, придерживаясь эстетики своей эпохи, создает перед нами «Лес» Островского, лес, который и как понятие, и как реальная физическая среда знаком финнам ничуть не меньше, чем их восточному соседу. Свободный доступ любого гражданина к этому природному объекту, лесная промышленность и торговля делают (лесных) финнов специалистами в данной сфере.
Подтверждением тому, что театральная шкала может оказаться абсолютно иной, чем принято считать, служит хотя бы то, что Лассе Пёусти, непревзойдённый ветеран сцены, играет якобы маленькую роль лакея. Кроме этого, среди заслуг Пёусти числится долгая работа директором театра, должность, которую сейчас занимает Аско Саркола, а еще совсем недавно Эско Ройне. По сюжету Саркола (Геннадий) и Ройне (Аркашка) – безработные провинциальные актеры.
Так что актерский состав в спектакле весьма любопытный, что, естественно, не может быть названо случайностью. Безусловно, знание о расстановке сил за пределами пьесы добавляет повествованию весьма сочный колорит. Когда Геннадию приходится намекать на толстый кошелек директоров театров или когда он заявляет о том, как много в обществе господ, занимающих высокое положение и по сути являющихся в своем притворстве и гнусности самими настоящими комедиантами в сравнении с подлинными актерами, посвятившими себя искусству, то его реплики буквально сияют многоцветием красок.
С помощью своих симпатичных героев драматург легко и изящно изображает трагика и комика, это извечное противостояние. Душа артиста, парящая над землей, неизбежно сталкивается с обывательской рассудочностью, но когда это необходимо, профессиональная гордость легко одерживает верх над подхалимством.
Саркола мастерски извлекает все возможные оттенки своей роли, а Ройне виртуозно подыгрывает, по-своему используя особенности своего персонажа. А когда на сцену выходит Пёусти (Карп) – это вообще самый настоящий подарок зрителям.
Небольшое число реплик далеко не всегда является свидетельством их важности, равно как и минимализм выражения не обязательно есть залог успеха интерпретации. Но только не тогда, когда речь идет об умном и любимом актере.
Деньги играют большую роль в этой истории. Они либо есть, либо нет. В любом случае из-за них встает вопрос о жизни и смерти. Если финансовые тонкости не достаточно ясны, ты непременно будешь обманут. Если за тобой нет приданого, как ты выйдешь замуж? А если не умеешь лебезить, какая тогда судьба тебя ждет?
В центре событий хозяйка поместья Раиса Павловна, окруженная льстецами и владеющая ключами от многих человеческих судеб. Бедные родственники как хомут на ее шее. Тина Пирхонен играет свою роль легко и внешне очень эффектно, но, пожалуй, немного переигрывает с поверхностностью.
Комичность, которая рождается в совместной игре диспропорциональной супружеской пары в лице Тины Пирхонен и Антти Ланга (Алексис), настолько утрированна, что из-за этого несколько страдает достоверность повествования, но зато публика в восторге. Пертти Койвула – хитрый Иван Петрович, выходя из себя, дарит один из самых великолепных моментов в развитии сюжета.
Креэта Салминен и Туукка Леппянен играют молодых влюбленных, Эппу Салминен и Том Венцель – приближенных колоритного «царского» двора Раисы Павловны, а Эйя Вилпас исполняет роль медоречивой, верной и вездесущей служанки.
КААРИНА НАСКИ (KAARINA NASKI)
Газета «Лянси-Уусимаа» от 16.11.2011 (Länsi-Uusimaa, No: 16.11.2011)
***
Пятница 2 декабря 2011 г.
Следует сразу сказать, что «Лес» Островского в Городском театре – это просто великолепный театр. Больше ничего не могу добавить. Я в полной растерянности: никак не ожидал увидеть такого шикарного спектакля. Да и рецензии были какие-то сухие, пренебрежительные. Когда делают что-то по-настоящему великое, критик оказывается так поражен, что не способен какое-то время реагировать. Буквально уходит в лес. Начинает лепетать что-то о музыкальности и традициях, да и еще Бог весть о чем. Сейчас же во всех спектаклях нужно кричать, бесноваться, рычать, прыгать в лужу и нестись очертя голову на стену. Это как будто особенное свойство нашего времени, это как будто что-то новое, но на самом деле ничто не ново под луной.
На больший анализ «Леса» я не способен, настолько колоссальным было впечатление, ибо привык я ко всякого рода посредственным, пестрым и перегруженным спектаклям. Здесь театральное искусство, идущее из глубины, искусство, оказывающее благотворное влияние, здесь блестящее произведение, превосходный режиссер, нежные декорации, прекрасная музыка и лучшие актеры, которые у нас есть. Что еще вы хотите? Ах да, того самого буйства и рыка. Раз так, желаемое вами есть в спектакле «Дядя Ваня»*, идущем в «Клокрикетеатерн». Даже не видев спектакля, могу предположить, что в таких постановках псевдоискусство доведено до крайней степени совершенства. Кстати, оба спектакля – что по Чехову, что здесь по Островскому – поставили приглашенные режиссеры, восточные мудрецы, но какие разные! О постановщике «Леса» Юрии Соломине говорят как об истинном гуманисте, провидце, виртуозе в деталях, мастере ритма, который не кричит, не позиционирует себя великим режиссером и не подчеркивает свою гениальность. Он лишь направляет людей. Так, чтобы они стали живыми, глубокими. И они такими становятся.
А теперь идите, добрые люди, смотреть «Лес», и особенно те, которые потеряли веру в театр!
(*режиссер Андрей Жолдак)
Блог писателя и литературоведа Пану Раяла (Panu Rajala)
www.saunalahti.fi/panu/joulu11.htm
«Лес». Пьеса А. Н. Островского на большой сцене Городского театра г. Хельсинки. Перевод Юкки Воутилайнена, режиссер Юрий Соломин, музыка Григория Гоберника, декорации Александра Глазунова, костюмы Алексея Трефилова, художник по свету Маркку Пенттиля, звукорежиссер Эрадж Назимов, роспись декораций Маркку Куннари. В ролях: Тина Пирхонен, Аско Саркола, Эско Ройне, Лассе Пёусти, Антти Ланг, Креэта Салминен, Пертти Койвула, Туукка Леппянен, Том Венцель, Эппу Салминен, Эйя Вилпас.
В спектакле было сказано что-то вроде того, что «в бедности-то любой как-нибудь протянет, а вот эффектно деньги промотать, вот это жизнь!». Звучит вызывающе, не так ли? Прямо из девятнадцатого века.
Критический реалист Александр Островский бичует алчность и противопоставляет ей не только реально неимущее существование, но и такую мораль, в которой приветствуется дикость и свобода и невозможен даже под давлением отказ от чувства собственного достоинства. Актерская братия – великолепное отражение всего остального общества: даже потрепанный вид не лишает их права первого удара. А писатели вообще буквально готовят площадку для театральных «инструментов воздействия». Классическая пьеса Островского, обильно сдобренная юмором, будет услышана во все времена.
Приглашенный российский режиссер, прославленный Юрий Соломин, вместе со своими талантливыми коллегами – композиторами и художниками – стремился подарить зрителям необычное ощущение, попотчевать славянской культурой, которая никого не может оставить равнодушным. Звучащая сценическая картина, придерживаясь эстетики своей эпохи, создает перед нами «Лес» Островского, лес, который и как понятие, и как реальная физическая среда знаком финнам ничуть не меньше, чем их восточному соседу. Свободный доступ любого гражданина к этому природному объекту, лесная промышленность и торговля делают (лесных) финнов специалистами в данной сфере.
Подтверждением тому, что театральная шкала может оказаться абсолютно иной, чем принято считать, служит хотя бы то, что Лассе Пёусти, непревзойдённый ветеран сцены, играет якобы маленькую роль лакея. Кроме этого, среди заслуг Пёусти числится долгая работа директором театра, должность, которую сейчас занимает Аско Саркола, а еще совсем недавно Эско Ройне. По сюжету Саркола (Геннадий) и Ройне (Аркашка) – безработные провинциальные актеры.
Так что актерский состав в спектакле весьма любопытный, что, естественно, не может быть названо случайностью. Безусловно, знание о расстановке сил за пределами пьесы добавляет повествованию весьма сочный колорит. Когда Геннадию приходится намекать на толстый кошелек директоров театров или когда он заявляет о том, как много в обществе господ, занимающих высокое положение и по сути являющихся в своем притворстве и гнусности самими настоящими комедиантами в сравнении с подлинными актерами, посвятившими себя искусству, то его реплики буквально сияют многоцветием красок.
С помощью своих симпатичных героев драматург легко и изящно изображает трагика и комика, это извечное противостояние. Душа артиста, парящая над землей, неизбежно сталкивается с обывательской рассудочностью, но когда это необходимо, профессиональная гордость легко одерживает верх над подхалимством.
Саркола мастерски извлекает все возможные оттенки своей роли, а Ройне виртуозно подыгрывает, по-своему используя особенности своего персонажа. А когда на сцену выходит Пёусти (Карп) – это вообще самый настоящий подарок зрителям.
Небольшое число реплик далеко не всегда является свидетельством их важности, равно как и минимализм выражения не обязательно есть залог успеха интерпретации. Но только не тогда, когда речь идет об умном и любимом актере.
Деньги играют большую роль в этой истории. Они либо есть, либо нет. В любом случае из-за них встает вопрос о жизни и смерти. Если финансовые тонкости не достаточно ясны, ты непременно будешь обманут. Если за тобой нет приданого, как ты выйдешь замуж? А если не умеешь лебезить, какая тогда судьба тебя ждет?
В центре событий хозяйка поместья Раиса Павловна, окруженная льстецами и владеющая ключами от многих человеческих судеб. Бедные родственники как хомут на ее шее. Тина Пирхонен играет свою роль легко и внешне очень эффектно, но, пожалуй, немного переигрывает с поверхностностью.
Комичность, которая рождается в совместной игре диспропорциональной супружеской пары в лице Тины Пирхонен и Антти Ланга (Алексис), настолько утрированна, что из-за этого несколько страдает достоверность повествования, но зато публика в восторге. Пертти Койвула – хитрый Иван Петрович, выходя из себя, дарит один из самых великолепных моментов в развитии сюжета.
Креэта Салминен и Туукка Леппянен играют молодых влюбленных, Эппу Салминен и Том Венцель – приближенных колоритного «царского» двора Раисы Павловны, а Эйя Вилпас исполняет роль медоречивой, верной и вездесущей служанки.
КААРИНА НАСКИ (KAARINA NASKI)
Газета «Лянси-Уусимаа» от 16.11.2011 (Länsi-Uusimaa, No: 16.11.2011)
***
Пятница 2 декабря 2011 г.
Следует сразу сказать, что «Лес» Островского в Городском театре – это просто великолепный театр. Больше ничего не могу добавить. Я в полной растерянности: никак не ожидал увидеть такого шикарного спектакля. Да и рецензии были какие-то сухие, пренебрежительные. Когда делают что-то по-настоящему великое, критик оказывается так поражен, что не способен какое-то время реагировать. Буквально уходит в лес. Начинает лепетать что-то о музыкальности и традициях, да и еще Бог весть о чем. Сейчас же во всех спектаклях нужно кричать, бесноваться, рычать, прыгать в лужу и нестись очертя голову на стену. Это как будто особенное свойство нашего времени, это как будто что-то новое, но на самом деле ничто не ново под луной.
На больший анализ «Леса» я не способен, настолько колоссальным было впечатление, ибо привык я ко всякого рода посредственным, пестрым и перегруженным спектаклям. Здесь театральное искусство, идущее из глубины, искусство, оказывающее благотворное влияние, здесь блестящее произведение, превосходный режиссер, нежные декорации, прекрасная музыка и лучшие актеры, которые у нас есть. Что еще вы хотите? Ах да, того самого буйства и рыка. Раз так, желаемое вами есть в спектакле «Дядя Ваня»*, идущем в «Клокрикетеатерн». Даже не видев спектакля, могу предположить, что в таких постановках псевдоискусство доведено до крайней степени совершенства. Кстати, оба спектакля – что по Чехову, что здесь по Островскому – поставили приглашенные режиссеры, восточные мудрецы, но какие разные! О постановщике «Леса» Юрии Соломине говорят как об истинном гуманисте, провидце, виртуозе в деталях, мастере ритма, который не кричит, не позиционирует себя великим режиссером и не подчеркивает свою гениальность. Он лишь направляет людей. Так, чтобы они стали живыми, глубокими. И они такими становятся.
А теперь идите, добрые люди, смотреть «Лес», и особенно те, которые потеряли веру в театр!
(*режиссер Андрей Жолдак)
Блог писателя и литературоведа Пану Раяла (Panu Rajala)
www.saunalahti.fi/panu/joulu11.htm
09.12.2011
Подробнее
ЛЕС, В КОТОРОМ ЧУВСТВА НА ПРЕДЕЛЕ
Финская пресса о спектакле «Лес», поставленном Юрием Соломиным на сцене Хельсинкского городского театра
ЛЕС, В КОТОРОМ ЧУВСТВА НА ПРЕДЕЛЕ
Финская пресса о спектакле «Лес», поставленном Юрием Соломиным на сцене Хельсинкского городского театра
Постановка пьесы «Лес» (1871) Юрия Соломина (sic!) на сцене Городского театра г. Хельсинки раскрывает все грани традиционной русской культуры. На большой сцене грандиозно все. На огромных декорациях мы видим лес – то мрачный и пугающий, то красивый и безопасный.
Несчастливцев (Аско Саркола) и Аркашка (Эско Ройне) – дошедшие до крайней степени бедности бродячие провинциальные актеры, которые сталкиваются друг с другом в лесу. Товарищи решают отправиться погостить к родственникам к вдове Раисе Павловне (Тина Пирхонен) в ее ветшающее поместье: поспать пару ночей под крышей и прилично поесть.
Раиса Павловна оказывается в замкнутом финансовом кругу: монеты еще как-то задерживаются в кармане, но банкноты улетают вместе с ветром. Лес распродается, и заинтересованный в сделке покупатель Иван Петрович (Пертти Койвула) легко обманывает в сделке неопытную хозяйку. В то же время целью Ивана Петровича является заполучить в жены для своего сына Петра (Туукка Леппянен) воспитанницу Раисы Павловны, восхитительную Аксюшу (Креэта Салминен), поскольку приданое за ней было бы весьма недурным.
Трогательная постановка
Режиссер Юрий Соломин (sic!) заставляет блестяще работать в своем спектакле буквально все, даже самое малозначительное. Саркола, Ройне и Пёусти, конечно же, опытные актеры, но благодаря «Лесу» представление об общности финской и русской актерской школы особенно усиливается. В «Лесе» действительно играют, «Лес» – это сценическое искусство, а не бытовой реализм.
Камердинер Карп (Лассе Пёусти), господский слуга, много переживший на своем веку, скромно и преданно исполняет приказы своих хозяев. Однако с мудростью старого человека он видит, как все постепенно приходит в упадок.
Герой Аско Саркола, наивно верящий в искусство Несчастливцев, вполне мог бы подойти на роль идола и в наши дни. Деньги, а в данном случае это шампанское, восторг и минутное опьянение, не важны, когда ценители жизни бросают лесной рай – «этот сыр дремучий бор» – и уходят на поиски новых заработков.
После трехчасового спектакля в памяти остается картинка, похожая на чарующую живопись Ильи Репина, где на темном фоне магическим светом сияет нечто самое главное.
Й.Т. Лааксо (J.T.Laakso)
«Лес», Городской театр г. Хельсинки, большая сцена 10.11.2011. Автор: Александр Островский. Перевод: Юкки Воутилайнена. Режиссер: Юрий Соломин. Музыка: Григория Гоберника. Декорации: Александра Глазунова. Костюмы: Алексея Трефилова. Художник по свету: Маркку Пенттиля. Звукорежиссер: Эрадж Назимов. В ролях: Аско Саркола, Эско Ройне, Лассе Пёусти, Тина Пирхонен, Креэта Салминен, Пертти Койвула.
Газета «Этеля-Суомен Саномат» (Etelä-Suomen Sanomat) 13.11.2011
МАСТЕРА НА СЦЕНЕ
Александр Островский «Лес». Городской театр г. Хельсинки. Перевод Юкки Воутилайнена, режиссер Юрий Соломин, музыка Григория Гоберника, декорации Александра Глазунова, костюмы Алексея Трефилова, художник по свету Маркку Пенттиля, звукорежиссер Эрадж Назимов. Премьера 10 ноября 2011 г.
Россия, великая страна с тонкой душевной культурой, приезжает с гастролями в Хельсинки и выступит на большой сцене Городского театра. Визит предполагается торжественный и в то же время утонченно-изысканный. Нас ожидает классическая пьеса «Лес» Александра Островского (1823–1886) в постановке другой легенды русского театра – руководителя Малого Театра Юрия Соломина.
Признанный отцом русской драматургии Александр Островский, о котором в Финляндии известно не так широко, написал около пятидесяти пьес, в большинстве из которых описывается жизнь московского купечества. К наиболее известным относится и пьеса «Лес», которая рассказывает не о купцах, а о неспешной жизни провинциального поместья. Темы, поднимаемые в пьесе, типичны для А. Островского – это алчность, эгоизм и, конечно, страстная любовь. Все это обильно сдабривается юмором и пронизано тонким описанием человеческих характеров.
В спектакле сразу ощущается основательное и глубокое знание законов текста и сцены, а любовь к театру в постановке особенно очевидна. «Лес» очевидным образом представляет собой старомодное, богато обставленное поэтическое действо, в котором чувства и человеческая душа лежат на самой поверхности – им лишь придали особое направление и структуру.
Русские мастера и финские звезды
Кроме А. Островского и Ю. Соломина, к спектаклю приложили руку и другие представители театральной «тяжелой артиллерии». Декорации Александра Глазунова как будто большая, видоизменяющаяся, трехмерная живопись, в которую актеров устанавливают как фрагменты полотна. На полупрозрачных декорациях художник по свету Эрадж Назимов (sic!) создает закаты, звездное небо и восходы. Костюмы Алексея Трефилова сочетают в себе роскошь и фольклор. Кинематографическая и легкая музыка Григория Гоберника создает особую атмосферу и ведет зрителя из одной картины в другую.
Рядом с русскими мастерами расположились и звезды финского театрального небосклона: в первых рядах щеголяют два веселых товарища – Аско Саркола и Эско Ройне. Герой Саркола – трагик Геннадий, а Ройне играет комика Аркадия, оба нищие провинциальные актеры, которые наслаждаются неспешными беседами столько, сколько душе захочется.
Актеры получают явное удовольствие, изображая типичных, хорошо нам знакомых русских. Персонажи точны, но при этом очень легки. Актерский состав крепко ухватился за режиссерский стиль Юрия Соломина, в котором все ориентировано на чувства. Интересно смотреть на обходительного и забавного слугу в исполнении Лассе Пёусти, на жадного, но радушного человека из народа, которого играет Пертти Койвула, и на самонадеянного гимназиста, откровенно заискивающего перед богатой вдовой поместья, роль которого исполняет Антти Ланг.
«Лес», несмотря на архаичную возвышенность, – самая настоящая комедия. Только в ее смехе нет так хорошо уже знакомой установки на безудержный хохот, которого часто ждут зрители, заказывающие в предрождественское время билеты на комедии и фарсы в городских театрах, но есть призыв к чуткости и терпимости.
Протест против индустрии развлечений
Среди зрителей на премьере присутствовало много ценителей русской культуры и радикально настроенных деятелей культуры прошлых десятилетий. Не могу избавиться от мысли, что «Лес» представляет именно то искусство, против которого восставали в разное время и по разным причинам. Искусство буржуазное и сентиментальное, показное и умиротворяющее, то, под которым оказывается погребено критическое отношение к обществу и реформаторские настроения.
Немного и удивительно, что такой традиционный спектакль, опирающийся на традиционные, базовые проблемы и отстаивающий право на жизнь, выглядит таким достойным и критичным. Этот спектакль – протест против стремительного ритма и бесконечно меркантильной индустрии развлечений.
Безусловно, есть тут некоторый расчет – на сцену выходят звезды первой величины. Но на другую чашу весов кладется безумная страстная любовь и вера в искусство и театр, в силу языка и образов, в ту душу, которая скрыта под оболочкой всеобщей алчности.
ЭЭВА КЕМППИ (EEVA KEMPPI)
Газета «Турун Саномат» (Turun Sanomat) 12.11.2011 01:35:27
ПЬЕСА «ЛЕС» - ДАНЬ КОМЕДИЯМ МОЛЬЕРА: И ПАТИНА, И ПАТЕТИКА НА СВОИХ МЕСТАХ
Иногда хорошо прийти в театр на спектакль, от которого не ждешь заранее содержательного или визуального взрыва сознания и тем более не ожидаешь нового творческого режиссерского подхода. Можно погрузиться в кресло и позволить неспешным событиям на сцене поглотить тебя.
«Лес» на большой сцене Городского театра Хельсинки представляет собой именно такую постановку. Время течет неторопливо, отточенно, без сюрпризов. В пьесе Островского, написанной почти 150 лет назад, просматриваются черты того исконного драматического искусства, к которому пришел Чехов двумя-тремя десятилетиями позже.
Александр Островский «Лес»
Городской театр г. Хельсинки, большая сцена
Перевод Юкки Воутилайнена, режиссер Юрий Соломин, декорации Александра Глазунова, костюмы Алексея Трефилова, музыка Григория Гоберника, свет Маркку Пенттиля. В ролях: Тина Пирхонен, Аско Саркола, Эско Ройне, Лассе Пёусти, Антти Ланг, Креэта Салминен, Пертти Койвула, Туукка Леппянен, Том Венцель, Эппу Салминен, Эйя Вилпас.
В «Лесе» отчетливо слышны чеховские нотки и чувствуется смятение людей, находящихся на рубеже старого и нового мира. Этой пьесе свойственна созвучная Чехову неспешность, но для комедии в ней слишком много действия.
Заваруха с приправой «Мольер»
Островского по праву считают отцом русской драматургии. Основными темами в его пьесе «Лес» являются алчность и противопоставляемое ей бескорыстие. Крепко держащая в руках свое богатство вдова-помещица Раиса Гурмыжская заправляет своим микрокосмосом, в котором под ее дудку пляшут как родственники и слуги, так и соседи-помещики. Она привыкла к такой жизни, но наступает день, когда ее микромир начинает трещать по всем швам: выросшая под опекой Гурмыжской Аксюша восстает против планов помещицы выдать ее замуж, а соседский купец-недотепа обводит Гурмыжскую вокруг пальца в сделке с лесом. К еще большему огорчению в поместье заваливается с товарищем другой племянник, который сбился с праведного пути, став бродячим провинциальным актером.
И вот тут и воздается дань комедиям Мольера: начинается заваруха, в которой в самые отчаянные моменты нет ни денег, ни любви, ни справедливости. К счастью, находчивый трагик Несчастливцев наделен двумя последними в таком избытке, что, в конце концов, влюбленные находят друг друга, и все оказываются квиты.
Пьеса Островского в непринужденной форме отдает честь тому, на чем стоит любой театр – самоотверженным актерам. У Несчастливцева, напоминающего хитрого и умелого мольерского слугу Сганареля, есть безграничная профессиональная гордость, которая способна противостоять самым крайним унижениям, а его товарищ, комик Счастливцев, преодолевает все неудачи благодаря бесшабашному чувству юмора.
То, что эти роли исполняют Аско Саркола и Эско Ройне, два опытных актера, знающих об игре в комедиях не понаслышке (оба имеют большой опыт работы директорами театров), добавляет диалогам изысканной остроты. Сам воздух пронизан неповторимой самоиронией.
Концентрированная игра
Аско Саркола как режиссеру удалось справиться с «Лесом», он прочувствовал эту пьесу, ощутил душевный мир писателя и традиции русского театра. Юрий Соломин, руководитель прославленного Малого театра в Москве, участвовал в постановках русской театральной классики и как актер, и как режиссер. Он известен тем, что уделяет особенное внимание актерской игре, – и это заметно даже на огромной сцене Городского театра Хельсинки. Сценические движения и манера исполнения продуманы до мелочей. Комедия очищена от пустых деталей и бессмысленного смеха. В образы героев пьесы очаровательная славянская патетичность вписана настолько искусно, что ее не нужно особо подчеркивать актерской игрой.
Простота выражения авторской идеи буквально пронизывает весь спектакль и иногда даже становится проблемой, особенно на сцене размером с гектар в парке Токойнранта. Когда безупречно выстроенную речь приходится «продолжать» при помощи микрофона, она приобретает неестественное эхо. Малая сцена подошла бы, наверное, для такого спектакля гораздо больше, но когда на площадке, кроме мастеров Саркола (66) и Ройне (67), еще и такие звезды как Лассе Пёусти (84) и Том Венцель (64), то вряд ли стоит ограничивать театральное пространство небольшим числом зрителей и маленькими площадками.
Лассе Пёусти необыкновенно пронзителен в роли камердинера: в этом образе столько трогательного, столько непостоянного, свойственного тому уходящему миру, который стоит на пороге перемен. То же самое мы видим у Тома Венцеля, в его полуглухом Бодаеве, для которого старые устои патриархального общества неприкосновенно святы. Думается, что самая выигрышная роль в пьесе досталась Тине Пирхонен: ее Раиса Павловна – великолепная матрона, пленительно двуличная, но абсолютно безоружная перед лицом внезапно вспыхнувшей любви.
Конкуренцию ветеранам составляют Антти Ланг, играющий Алексиса, пешку в интригах помещицы, и Креэта Салминен в роли прелестной, но сжигаемой недостижимой любовью Аксюши. Звездной патине они добавляют красок и света.
Рольф Бамберг (Rolf Bambert)
Газета «Уутиспяйвя Демари» (Uutispäivä Demari)
Театр & танец 15.11.2011 06.00
КУСОЧЕК ПРОДАННОГО ЛЕСА
Режиссер Юрий Соломин приглашает зрителей Городского театра Хельсинки на экскурсию в музей русских характеров.
Александр Островский «Лес». Городской театр г. Хельсинки, большая сцена. Перевод Юкки Воутилайнена, режиссер Юрий Соломин, музыка Григория Гоберника, декорации Александра Глазунова, костюмы Алексея Трефилов, художник по свету Маркку Пенттиля, звукорежиссер Эрадж Назимов. В ролях: Тина Пирхонен, Эско Ройне, Аско Саркола, Эппу Салминен, Антти Ланг и Лассе Пёусти.
Кто-то скажет: «Старый добрый театр». «Как в музее», – отметит второй. «Пьеса об актерах», – признает третий и окажется прав.
В Финляндии найдется не так уж много актеров, которым удается легкая с виду, но при этом интеллектуальная и не свободная от бремени традиции и высокого профессионализма актерская игра. На большой сцене Городского театра Хельсинки мы видим труппу актеров, которые, похоже, обладают таким даром: это Лассе Пёусти, Эско Ройне и Аско Саркола.
Александра Островского по праву называют отцом русской драматургии. Под фарсовым сюжетом «Леса» (1871) скрывается взгляд на человеческие отношения, правила игры в которых устанавливают деньги. Под жестоким увеличительным стеклом оказываются изображения разных человеческих характеров, рассказы о совершенном под их влиянием жизненном выборе, панорамы целых судеб, однако циничный взгляд на взаимоотношения людей трансформируется в идеалистический.
Островский создал около пятидесяти пьес. Этот драматург – национальная икона, а пьеса «Лес» – непреходящая классика, которую по-прежнему ставят по всей России. У многих российских зрителей особое, личное отношение к творчеству Островского.
Юрий Соломин возглавляет Малый Театр. Он один из любимейших российских актеров. В этой постановке (а Соломин ставит «Лес» уже в третий раз) его режиссура действительно похожа на только что налитую из самовара чашку чая с ложкой малинового варенья: на кусочек уже ушедшей, но в то же время вечной России. На кусочек того, чему не позволили кануть в небытие.
Финско-российская трактовка выглядит исконно славянской и исключительно традиционной, хотя в кульминационные моменты кажется каким-то мистическим образом вечной.
Актеры Эско Ройне и Аско Саркола буквально неотразимы в роли нищих провинциальных актеров. Юрий Соломин сумел искусно воспользоваться индивидуальными способностями и манерой актеров, буквально обнажив их талант перед зрителями.
По мере того как спектакль набирает обороты, а господа директора театров (один бывший, другой – действующий) в полной мере наслаждаются своей миссией, мы имеем возможность разглядеть то изящество, с которым русские актеры трактуют эти роли.
«Жалкие интриганы», – говорит Несчастливцев, гордый герой Аско Саркола.
Одна из целей уже достигнута. Лассе Пёусти в своей маленькой роли лакея дарит нам ни с чем не сравнимое удовольствие, и можно лишь бесконечно удивляться, насколько глубокой может оказаться какая-то пара реплик, если у актера есть опыт, чувство ритма и чувствительность к нюансам. Неудивительно, что режиссер Соломин в словах благодарности после премьеры сказал, что с удовольствием увез бы Пёусти с собой в Россию.
Иногда, правда, особенно когда ни одного из этих троих актеров нет на сцене, и пьеса, и ее трехмерная интерпретация начинают пробуксовывать. И тогда не помогают ни акварельные пасторали, ни лесные пейзажи Александра Глазунова, ни красивый, расписанный Маркку Куннари задник, ни чувственный свет Маркку Пенттиля, ни печально романтичная музыка Григория Гоберника. На мой взгляд, перед Тиной Пирхонен, которой досталась роль якобы утонченной, но на самом деле жадной и вульгарной Гурмыжской, была поставлена непомерно сложная задача. В то же время Эппу Салминен во второстепенной роли Милонова отрывается на полную катушку, превосходя самого себя.
Режиссура спектакля – выверенная и отточенная, но далеко не в каждом моменте получилось добиться того, что для современного зрителя превратило бы музейную экскурсию в интересный театр.
СУНА ВУОРИ (SUNA VUORI)
Газета «Хельсингин Саномат» (Helsingin Sanomat)
Финская пресса о спектакле «Лес», поставленном Юрием Соломиным на сцене Хельсинкского городского театра
Постановка пьесы «Лес» (1871) Юрия Соломина (sic!) на сцене Городского театра г. Хельсинки раскрывает все грани традиционной русской культуры. На большой сцене грандиозно все. На огромных декорациях мы видим лес – то мрачный и пугающий, то красивый и безопасный.
Несчастливцев (Аско Саркола) и Аркашка (Эско Ройне) – дошедшие до крайней степени бедности бродячие провинциальные актеры, которые сталкиваются друг с другом в лесу. Товарищи решают отправиться погостить к родственникам к вдове Раисе Павловне (Тина Пирхонен) в ее ветшающее поместье: поспать пару ночей под крышей и прилично поесть.
Раиса Павловна оказывается в замкнутом финансовом кругу: монеты еще как-то задерживаются в кармане, но банкноты улетают вместе с ветром. Лес распродается, и заинтересованный в сделке покупатель Иван Петрович (Пертти Койвула) легко обманывает в сделке неопытную хозяйку. В то же время целью Ивана Петровича является заполучить в жены для своего сына Петра (Туукка Леппянен) воспитанницу Раисы Павловны, восхитительную Аксюшу (Креэта Салминен), поскольку приданое за ней было бы весьма недурным.
Трогательная постановка
Режиссер Юрий Соломин (sic!) заставляет блестяще работать в своем спектакле буквально все, даже самое малозначительное. Саркола, Ройне и Пёусти, конечно же, опытные актеры, но благодаря «Лесу» представление об общности финской и русской актерской школы особенно усиливается. В «Лесе» действительно играют, «Лес» – это сценическое искусство, а не бытовой реализм.
Камердинер Карп (Лассе Пёусти), господский слуга, много переживший на своем веку, скромно и преданно исполняет приказы своих хозяев. Однако с мудростью старого человека он видит, как все постепенно приходит в упадок.
Герой Аско Саркола, наивно верящий в искусство Несчастливцев, вполне мог бы подойти на роль идола и в наши дни. Деньги, а в данном случае это шампанское, восторг и минутное опьянение, не важны, когда ценители жизни бросают лесной рай – «этот сыр дремучий бор» – и уходят на поиски новых заработков.
После трехчасового спектакля в памяти остается картинка, похожая на чарующую живопись Ильи Репина, где на темном фоне магическим светом сияет нечто самое главное.
Й.Т. Лааксо (J.T.Laakso)
«Лес», Городской театр г. Хельсинки, большая сцена 10.11.2011. Автор: Александр Островский. Перевод: Юкки Воутилайнена. Режиссер: Юрий Соломин. Музыка: Григория Гоберника. Декорации: Александра Глазунова. Костюмы: Алексея Трефилова. Художник по свету: Маркку Пенттиля. Звукорежиссер: Эрадж Назимов. В ролях: Аско Саркола, Эско Ройне, Лассе Пёусти, Тина Пирхонен, Креэта Салминен, Пертти Койвула.
Газета «Этеля-Суомен Саномат» (Etelä-Suomen Sanomat) 13.11.2011
МАСТЕРА НА СЦЕНЕ
Александр Островский «Лес». Городской театр г. Хельсинки. Перевод Юкки Воутилайнена, режиссер Юрий Соломин, музыка Григория Гоберника, декорации Александра Глазунова, костюмы Алексея Трефилова, художник по свету Маркку Пенттиля, звукорежиссер Эрадж Назимов. Премьера 10 ноября 2011 г.
Россия, великая страна с тонкой душевной культурой, приезжает с гастролями в Хельсинки и выступит на большой сцене Городского театра. Визит предполагается торжественный и в то же время утонченно-изысканный. Нас ожидает классическая пьеса «Лес» Александра Островского (1823–1886) в постановке другой легенды русского театра – руководителя Малого Театра Юрия Соломина.
Признанный отцом русской драматургии Александр Островский, о котором в Финляндии известно не так широко, написал около пятидесяти пьес, в большинстве из которых описывается жизнь московского купечества. К наиболее известным относится и пьеса «Лес», которая рассказывает не о купцах, а о неспешной жизни провинциального поместья. Темы, поднимаемые в пьесе, типичны для А. Островского – это алчность, эгоизм и, конечно, страстная любовь. Все это обильно сдабривается юмором и пронизано тонким описанием человеческих характеров.
В спектакле сразу ощущается основательное и глубокое знание законов текста и сцены, а любовь к театру в постановке особенно очевидна. «Лес» очевидным образом представляет собой старомодное, богато обставленное поэтическое действо, в котором чувства и человеческая душа лежат на самой поверхности – им лишь придали особое направление и структуру.
Русские мастера и финские звезды
Кроме А. Островского и Ю. Соломина, к спектаклю приложили руку и другие представители театральной «тяжелой артиллерии». Декорации Александра Глазунова как будто большая, видоизменяющаяся, трехмерная живопись, в которую актеров устанавливают как фрагменты полотна. На полупрозрачных декорациях художник по свету Эрадж Назимов (sic!) создает закаты, звездное небо и восходы. Костюмы Алексея Трефилова сочетают в себе роскошь и фольклор. Кинематографическая и легкая музыка Григория Гоберника создает особую атмосферу и ведет зрителя из одной картины в другую.
Рядом с русскими мастерами расположились и звезды финского театрального небосклона: в первых рядах щеголяют два веселых товарища – Аско Саркола и Эско Ройне. Герой Саркола – трагик Геннадий, а Ройне играет комика Аркадия, оба нищие провинциальные актеры, которые наслаждаются неспешными беседами столько, сколько душе захочется.
Актеры получают явное удовольствие, изображая типичных, хорошо нам знакомых русских. Персонажи точны, но при этом очень легки. Актерский состав крепко ухватился за режиссерский стиль Юрия Соломина, в котором все ориентировано на чувства. Интересно смотреть на обходительного и забавного слугу в исполнении Лассе Пёусти, на жадного, но радушного человека из народа, которого играет Пертти Койвула, и на самонадеянного гимназиста, откровенно заискивающего перед богатой вдовой поместья, роль которого исполняет Антти Ланг.
«Лес», несмотря на архаичную возвышенность, – самая настоящая комедия. Только в ее смехе нет так хорошо уже знакомой установки на безудержный хохот, которого часто ждут зрители, заказывающие в предрождественское время билеты на комедии и фарсы в городских театрах, но есть призыв к чуткости и терпимости.
Протест против индустрии развлечений
Среди зрителей на премьере присутствовало много ценителей русской культуры и радикально настроенных деятелей культуры прошлых десятилетий. Не могу избавиться от мысли, что «Лес» представляет именно то искусство, против которого восставали в разное время и по разным причинам. Искусство буржуазное и сентиментальное, показное и умиротворяющее, то, под которым оказывается погребено критическое отношение к обществу и реформаторские настроения.
Немного и удивительно, что такой традиционный спектакль, опирающийся на традиционные, базовые проблемы и отстаивающий право на жизнь, выглядит таким достойным и критичным. Этот спектакль – протест против стремительного ритма и бесконечно меркантильной индустрии развлечений.
Безусловно, есть тут некоторый расчет – на сцену выходят звезды первой величины. Но на другую чашу весов кладется безумная страстная любовь и вера в искусство и театр, в силу языка и образов, в ту душу, которая скрыта под оболочкой всеобщей алчности.
ЭЭВА КЕМППИ (EEVA KEMPPI)
Газета «Турун Саномат» (Turun Sanomat) 12.11.2011 01:35:27
ПЬЕСА «ЛЕС» - ДАНЬ КОМЕДИЯМ МОЛЬЕРА: И ПАТИНА, И ПАТЕТИКА НА СВОИХ МЕСТАХ
Иногда хорошо прийти в театр на спектакль, от которого не ждешь заранее содержательного или визуального взрыва сознания и тем более не ожидаешь нового творческого режиссерского подхода. Можно погрузиться в кресло и позволить неспешным событиям на сцене поглотить тебя.
«Лес» на большой сцене Городского театра Хельсинки представляет собой именно такую постановку. Время течет неторопливо, отточенно, без сюрпризов. В пьесе Островского, написанной почти 150 лет назад, просматриваются черты того исконного драматического искусства, к которому пришел Чехов двумя-тремя десятилетиями позже.
Александр Островский «Лес»
Городской театр г. Хельсинки, большая сцена
Перевод Юкки Воутилайнена, режиссер Юрий Соломин, декорации Александра Глазунова, костюмы Алексея Трефилова, музыка Григория Гоберника, свет Маркку Пенттиля. В ролях: Тина Пирхонен, Аско Саркола, Эско Ройне, Лассе Пёусти, Антти Ланг, Креэта Салминен, Пертти Койвула, Туукка Леппянен, Том Венцель, Эппу Салминен, Эйя Вилпас.
В «Лесе» отчетливо слышны чеховские нотки и чувствуется смятение людей, находящихся на рубеже старого и нового мира. Этой пьесе свойственна созвучная Чехову неспешность, но для комедии в ней слишком много действия.
Заваруха с приправой «Мольер»
Островского по праву считают отцом русской драматургии. Основными темами в его пьесе «Лес» являются алчность и противопоставляемое ей бескорыстие. Крепко держащая в руках свое богатство вдова-помещица Раиса Гурмыжская заправляет своим микрокосмосом, в котором под ее дудку пляшут как родственники и слуги, так и соседи-помещики. Она привыкла к такой жизни, но наступает день, когда ее микромир начинает трещать по всем швам: выросшая под опекой Гурмыжской Аксюша восстает против планов помещицы выдать ее замуж, а соседский купец-недотепа обводит Гурмыжскую вокруг пальца в сделке с лесом. К еще большему огорчению в поместье заваливается с товарищем другой племянник, который сбился с праведного пути, став бродячим провинциальным актером.
И вот тут и воздается дань комедиям Мольера: начинается заваруха, в которой в самые отчаянные моменты нет ни денег, ни любви, ни справедливости. К счастью, находчивый трагик Несчастливцев наделен двумя последними в таком избытке, что, в конце концов, влюбленные находят друг друга, и все оказываются квиты.
Пьеса Островского в непринужденной форме отдает честь тому, на чем стоит любой театр – самоотверженным актерам. У Несчастливцева, напоминающего хитрого и умелого мольерского слугу Сганареля, есть безграничная профессиональная гордость, которая способна противостоять самым крайним унижениям, а его товарищ, комик Счастливцев, преодолевает все неудачи благодаря бесшабашному чувству юмора.
То, что эти роли исполняют Аско Саркола и Эско Ройне, два опытных актера, знающих об игре в комедиях не понаслышке (оба имеют большой опыт работы директорами театров), добавляет диалогам изысканной остроты. Сам воздух пронизан неповторимой самоиронией.
Концентрированная игра
Аско Саркола как режиссеру удалось справиться с «Лесом», он прочувствовал эту пьесу, ощутил душевный мир писателя и традиции русского театра. Юрий Соломин, руководитель прославленного Малого театра в Москве, участвовал в постановках русской театральной классики и как актер, и как режиссер. Он известен тем, что уделяет особенное внимание актерской игре, – и это заметно даже на огромной сцене Городского театра Хельсинки. Сценические движения и манера исполнения продуманы до мелочей. Комедия очищена от пустых деталей и бессмысленного смеха. В образы героев пьесы очаровательная славянская патетичность вписана настолько искусно, что ее не нужно особо подчеркивать актерской игрой.
Простота выражения авторской идеи буквально пронизывает весь спектакль и иногда даже становится проблемой, особенно на сцене размером с гектар в парке Токойнранта. Когда безупречно выстроенную речь приходится «продолжать» при помощи микрофона, она приобретает неестественное эхо. Малая сцена подошла бы, наверное, для такого спектакля гораздо больше, но когда на площадке, кроме мастеров Саркола (66) и Ройне (67), еще и такие звезды как Лассе Пёусти (84) и Том Венцель (64), то вряд ли стоит ограничивать театральное пространство небольшим числом зрителей и маленькими площадками.
Лассе Пёусти необыкновенно пронзителен в роли камердинера: в этом образе столько трогательного, столько непостоянного, свойственного тому уходящему миру, который стоит на пороге перемен. То же самое мы видим у Тома Венцеля, в его полуглухом Бодаеве, для которого старые устои патриархального общества неприкосновенно святы. Думается, что самая выигрышная роль в пьесе досталась Тине Пирхонен: ее Раиса Павловна – великолепная матрона, пленительно двуличная, но абсолютно безоружная перед лицом внезапно вспыхнувшей любви.
Конкуренцию ветеранам составляют Антти Ланг, играющий Алексиса, пешку в интригах помещицы, и Креэта Салминен в роли прелестной, но сжигаемой недостижимой любовью Аксюши. Звездной патине они добавляют красок и света.
Рольф Бамберг (Rolf Bambert)
Газета «Уутиспяйвя Демари» (Uutispäivä Demari)
Театр & танец 15.11.2011 06.00
КУСОЧЕК ПРОДАННОГО ЛЕСА
Режиссер Юрий Соломин приглашает зрителей Городского театра Хельсинки на экскурсию в музей русских характеров.
Александр Островский «Лес». Городской театр г. Хельсинки, большая сцена. Перевод Юкки Воутилайнена, режиссер Юрий Соломин, музыка Григория Гоберника, декорации Александра Глазунова, костюмы Алексея Трефилов, художник по свету Маркку Пенттиля, звукорежиссер Эрадж Назимов. В ролях: Тина Пирхонен, Эско Ройне, Аско Саркола, Эппу Салминен, Антти Ланг и Лассе Пёусти.
Кто-то скажет: «Старый добрый театр». «Как в музее», – отметит второй. «Пьеса об актерах», – признает третий и окажется прав.
В Финляндии найдется не так уж много актеров, которым удается легкая с виду, но при этом интеллектуальная и не свободная от бремени традиции и высокого профессионализма актерская игра. На большой сцене Городского театра Хельсинки мы видим труппу актеров, которые, похоже, обладают таким даром: это Лассе Пёусти, Эско Ройне и Аско Саркола.
Александра Островского по праву называют отцом русской драматургии. Под фарсовым сюжетом «Леса» (1871) скрывается взгляд на человеческие отношения, правила игры в которых устанавливают деньги. Под жестоким увеличительным стеклом оказываются изображения разных человеческих характеров, рассказы о совершенном под их влиянием жизненном выборе, панорамы целых судеб, однако циничный взгляд на взаимоотношения людей трансформируется в идеалистический.
Островский создал около пятидесяти пьес. Этот драматург – национальная икона, а пьеса «Лес» – непреходящая классика, которую по-прежнему ставят по всей России. У многих российских зрителей особое, личное отношение к творчеству Островского.
Юрий Соломин возглавляет Малый Театр. Он один из любимейших российских актеров. В этой постановке (а Соломин ставит «Лес» уже в третий раз) его режиссура действительно похожа на только что налитую из самовара чашку чая с ложкой малинового варенья: на кусочек уже ушедшей, но в то же время вечной России. На кусочек того, чему не позволили кануть в небытие.
Финско-российская трактовка выглядит исконно славянской и исключительно традиционной, хотя в кульминационные моменты кажется каким-то мистическим образом вечной.
Актеры Эско Ройне и Аско Саркола буквально неотразимы в роли нищих провинциальных актеров. Юрий Соломин сумел искусно воспользоваться индивидуальными способностями и манерой актеров, буквально обнажив их талант перед зрителями.
По мере того как спектакль набирает обороты, а господа директора театров (один бывший, другой – действующий) в полной мере наслаждаются своей миссией, мы имеем возможность разглядеть то изящество, с которым русские актеры трактуют эти роли.
«Жалкие интриганы», – говорит Несчастливцев, гордый герой Аско Саркола.
Одна из целей уже достигнута. Лассе Пёусти в своей маленькой роли лакея дарит нам ни с чем не сравнимое удовольствие, и можно лишь бесконечно удивляться, насколько глубокой может оказаться какая-то пара реплик, если у актера есть опыт, чувство ритма и чувствительность к нюансам. Неудивительно, что режиссер Соломин в словах благодарности после премьеры сказал, что с удовольствием увез бы Пёусти с собой в Россию.
Иногда, правда, особенно когда ни одного из этих троих актеров нет на сцене, и пьеса, и ее трехмерная интерпретация начинают пробуксовывать. И тогда не помогают ни акварельные пасторали, ни лесные пейзажи Александра Глазунова, ни красивый, расписанный Маркку Куннари задник, ни чувственный свет Маркку Пенттиля, ни печально романтичная музыка Григория Гоберника. На мой взгляд, перед Тиной Пирхонен, которой досталась роль якобы утонченной, но на самом деле жадной и вульгарной Гурмыжской, была поставлена непомерно сложная задача. В то же время Эппу Салминен во второстепенной роли Милонова отрывается на полную катушку, превосходя самого себя.
Режиссура спектакля – выверенная и отточенная, но далеко не в каждом моменте получилось добиться того, что для современного зрителя превратило бы музейную экскурсию в интересный театр.
СУНА ВУОРИ (SUNA VUORI)
Газета «Хельсингин Саномат» (Helsingin Sanomat)
14.11.2011
Подробнее
ЮРИЙ СОЛОМИН О КИРИЛЛЕ ДЕМИНЕ
ЮРИЙ СОЛОМИН О КИРИЛЛЕ ДЕМИНЕ
Я прекрасно знаю отца Кирилла Дёмина, высокопрофессионального, порядочного, дисциплинированного человека. Мы с ним вместе работали в министерстве. Вадим Дёмин для меня – идеал чиновника, занимающегося культурой. Думаю, что он, наверное, хорошо воспитывал своих детей. Мы познакомились с Кириллом во время отдыха в Ялте: он был стеснительным мальчонкой, да и остался таким.
Когда мы впервые поговорили, Кирилл мне почитал, и я узнал, что он пишет стихи, причём очень хорошие. Умный был парень, на редкость скромный – отцовское воспитание работало. На вступительных экзаменах в Щепкинское училище я увидел, что Кирилл совершенно не испорчен всякими дядями и тётями, которые готовят абитуриентов для поступления в театральные вузы. Отец – сам режиссёр, и мог бы его «натаскать», но я получил «материал» в чистом виде. Кирилл не обладал качествами, которые удивляли, поражали – честно говоря, он шёл в средних рядах. Но мне казалось, что он больше, чем кто-либо, подходит для актёрского дела. И когда Дёмина приняли, один наш профессор – не хочу называть имени, человека уже нет в живых – начал говорить, что я взял Кирилла из-за отца. А я ответил: «Через полгода ты будешь просить прощения». Я считаю, что мы, педагоги, поняли Кирилла, дав ему определённую фору, потому что «материал» был хороший. А после первого курса, когда студенты начали готовить отрывки, этот профессор принародно на кафедре извинился. Потому что Кирилл сразу выдвинулся в число лучших. Он играл Треплева, и очень хорошо. Я дал ему эту роль, потому что он, как и Треплев, был человеком пишущим, скромным, был влюблён в одну студентку – мне кажется, безответно.
Кирилл начал писать капустники, инсценировки; он ещё и пел под гитару. У нас была почти готова дипломная постановка по рассказу О.Генри «Вождь краснокожих», когда Дёмин её очень сильно перелопатил – и стихи, и музыку написал. Спектакль имел такой успех, что мне позвонили из ТЮЗа какого-то города и попросили инсценировку. Кирилл с Васей Дахненко были ведущими. Так вышло, что у нас на курсе кто-то умел играть на гитаре, кто-то на рояле. Кто-то выучился на дудочке, кто-то на банджо – получался настоящий ковбойский оркестрик, очень подходящий для «Вождя краснокожих». Одна девочка садилась за рояль, подходила вторая, они музицировали в четыре руки, потом одна другую спихивала со стула; к ним присоединялась Ира Примак, игравшая на контрабасе – а она высокая, так что это смотрелось эффектно – и всё вместе вызывало колоссальный восторг. Придумки исходили от самих ребят, а Кирилл был у них заводила.
После «Вождя краснокожих» мы позвали его на педагогическую работу, но Кирилл сказал, что уже приглашён на другой курс и дал слово, и всё равно преподавать он стал с нашей лёгкой руки.
В первый же год в театре он исполнил роль Чацкого. Чацкий-то умный, но ведёт себя по-глупому. Мне казалось, что при своём чувстве юмора, поэтических способностях и неопытности Кирилл сыграет так, как нужно. Это была удача.
Одной из последних его работ стал брат Сила в «Мольере» – маленькая роль, но она обращала на себя внимание.
Кирилл произвёл на меня превосходное впечатление, просто прекрасно сыграв Африкана Коршунова в «Бедности не порок». Это был настоящий артист, который уже занял достойное положение в театре. Я очень жалею, что театр потерял такого интересного и перспективного актёра, а то, что он писал – всегда было очень хорошо. И я искренне рад, что книга его стихов выйдет в свет.
Материал подготовлен Ольгой Бутковой и Ольгой Петренко
Я прекрасно знаю отца Кирилла Дёмина, высокопрофессионального, порядочного, дисциплинированного человека. Мы с ним вместе работали в министерстве. Вадим Дёмин для меня – идеал чиновника, занимающегося культурой. Думаю, что он, наверное, хорошо воспитывал своих детей. Мы познакомились с Кириллом во время отдыха в Ялте: он был стеснительным мальчонкой, да и остался таким.
Когда мы впервые поговорили, Кирилл мне почитал, и я узнал, что он пишет стихи, причём очень хорошие. Умный был парень, на редкость скромный – отцовское воспитание работало. На вступительных экзаменах в Щепкинское училище я увидел, что Кирилл совершенно не испорчен всякими дядями и тётями, которые готовят абитуриентов для поступления в театральные вузы. Отец – сам режиссёр, и мог бы его «натаскать», но я получил «материал» в чистом виде. Кирилл не обладал качествами, которые удивляли, поражали – честно говоря, он шёл в средних рядах. Но мне казалось, что он больше, чем кто-либо, подходит для актёрского дела. И когда Дёмина приняли, один наш профессор – не хочу называть имени, человека уже нет в живых – начал говорить, что я взял Кирилла из-за отца. А я ответил: «Через полгода ты будешь просить прощения». Я считаю, что мы, педагоги, поняли Кирилла, дав ему определённую фору, потому что «материал» был хороший. А после первого курса, когда студенты начали готовить отрывки, этот профессор принародно на кафедре извинился. Потому что Кирилл сразу выдвинулся в число лучших. Он играл Треплева, и очень хорошо. Я дал ему эту роль, потому что он, как и Треплев, был человеком пишущим, скромным, был влюблён в одну студентку – мне кажется, безответно.
Кирилл начал писать капустники, инсценировки; он ещё и пел под гитару. У нас была почти готова дипломная постановка по рассказу О.Генри «Вождь краснокожих», когда Дёмин её очень сильно перелопатил – и стихи, и музыку написал. Спектакль имел такой успех, что мне позвонили из ТЮЗа какого-то города и попросили инсценировку. Кирилл с Васей Дахненко были ведущими. Так вышло, что у нас на курсе кто-то умел играть на гитаре, кто-то на рояле. Кто-то выучился на дудочке, кто-то на банджо – получался настоящий ковбойский оркестрик, очень подходящий для «Вождя краснокожих». Одна девочка садилась за рояль, подходила вторая, они музицировали в четыре руки, потом одна другую спихивала со стула; к ним присоединялась Ира Примак, игравшая на контрабасе – а она высокая, так что это смотрелось эффектно – и всё вместе вызывало колоссальный восторг. Придумки исходили от самих ребят, а Кирилл был у них заводила.
После «Вождя краснокожих» мы позвали его на педагогическую работу, но Кирилл сказал, что уже приглашён на другой курс и дал слово, и всё равно преподавать он стал с нашей лёгкой руки.
В первый же год в театре он исполнил роль Чацкого. Чацкий-то умный, но ведёт себя по-глупому. Мне казалось, что при своём чувстве юмора, поэтических способностях и неопытности Кирилл сыграет так, как нужно. Это была удача.
Одной из последних его работ стал брат Сила в «Мольере» – маленькая роль, но она обращала на себя внимание.
Кирилл произвёл на меня превосходное впечатление, просто прекрасно сыграв Африкана Коршунова в «Бедности не порок». Это был настоящий артист, который уже занял достойное положение в театре. Я очень жалею, что театр потерял такого интересного и перспективного актёра, а то, что он писал – всегда было очень хорошо. И я искренне рад, что книга его стихов выйдет в свет.
Материал подготовлен Ольгой Бутковой и Ольгой Петренко
11.11.2011
Подробнее
МАЙЯ ПЛИСЕЦКАЯ И ЮРИЙ СОЛОМИН НАГРАЖДЕНЫ ОРДЕНАМИ ЯПОНИИ
Правительство Японии решило отметить заслуги наших деятелей культуры в развитии межгосударственных отношений. На этом поприще они достигли больших успехов, чем отряд дипломатов.
МАЙЯ ПЛИСЕЦКАЯ И ЮРИЙ СОЛОМИН НАГРАЖДЕНЫ ОРДЕНАМИ ЯПОНИИ
Правительство Японии решило отметить заслуги наших деятелей культуры в развитии межгосударственных отношений. На этом поприще они достигли больших успехов, чем отряд дипломатов.
В этом году ордена Восходящего солнца удостоились Майя Плисецкая и Юрий Соломин. Бывшая прима-балерина Большого театра, которую знатоки и ценители считают вообще лучшей балериной ХХ века, больше сорока раз бывала в Японии, и не только на гастролях, а выполняла и роль хореографа для местных танцоров, чем, по мнению японцев, внесла большой вклад в развитие японского балета.
Ну а Юрий Соломин известен всей Японии как исполнитель главной роли в оскароносном фильме Куросавы «Дерсу Узала», чем заслужил всеобщую любовь жителей островов. Кроме того, став художественным руководителем Малого театра, он организовал первые гастроли театра в Японии.
Орденами от лица императора Японии награждаются иностранные граждане, имеющие выдающиеся заслуги в деле развития дружбы с Японией.
Из российских деятелей театрального и музыкального искусств в последние годы орденом Восходящего солнца были награждены художественный руководитель Мариинского театра В.А. Гергиев (2006), виолончелист М.Л. Ростропович (2003) и дирижёр Г.Н. Рождественский (2001).
9 ноября 2011, 21:44
«Аргументы Недели»
Правительство Японии решило отметить заслуги наших деятелей культуры в развитии межгосударственных отношений. На этом поприще они достигли больших успехов, чем отряд дипломатов.
В этом году ордена Восходящего солнца удостоились Майя Плисецкая и Юрий Соломин. Бывшая прима-балерина Большого театра, которую знатоки и ценители считают вообще лучшей балериной ХХ века, больше сорока раз бывала в Японии, и не только на гастролях, а выполняла и роль хореографа для местных танцоров, чем, по мнению японцев, внесла большой вклад в развитие японского балета.
Ну а Юрий Соломин известен всей Японии как исполнитель главной роли в оскароносном фильме Куросавы «Дерсу Узала», чем заслужил всеобщую любовь жителей островов. Кроме того, став художественным руководителем Малого театра, он организовал первые гастроли театра в Японии.
Орденами от лица императора Японии награждаются иностранные граждане, имеющие выдающиеся заслуги в деле развития дружбы с Японией.
Из российских деятелей театрального и музыкального искусств в последние годы орденом Восходящего солнца были награждены художественный руководитель Мариинского театра В.А. Гергиев (2006), виолончелист М.Л. Ростропович (2003) и дирижёр Г.Н. Рождественский (2001).
9 ноября 2011, 21:44
«Аргументы Недели»
10.11.2011
Подробнее
ПОЗДРАВЛЯЕМ С ПРЕМЬЕРОЙ!
10 ноября в Хельсинкском городском театре состоится премьера спектакля «Лес» А.Н.Островского в постановке народного артиста СССР Ю.М.Соломина.
ПОЗДРАВЛЯЕМ С ПРЕМЬЕРОЙ!
10 ноября в Хельсинкском городском театре состоится премьера спектакля «Лес» А.Н.Островского в постановке народного артиста СССР Ю.М.Соломина.
Телеграмма от коллектива Малого театра:
Дорогой Юрий Мефодьевич!
Поздравляем Вас с премьерой!
Мы думаем, что она станет по-настоящему ярким событием для актеров и зрителей.
Крепкого Вам здоровья и творческой радости.
С любовью и уважением,
коллектив Малого театра.
10 ноября в Хельсинкском городском театре состоится премьера спектакля «Лес» А.Н.Островского в постановке народного артиста СССР Ю.М.Соломина.
Телеграмма от коллектива Малого театра:
Дорогой Юрий Мефодьевич!
Поздравляем Вас с премьерой!
Мы думаем, что она станет по-настоящему ярким событием для актеров и зрителей.
Крепкого Вам здоровья и творческой радости.
С любовью и уважением,
коллектив Малого театра.
03.11.2011
Подробнее
ПОЗДРАВЛЯЕМ С НАГРАЖДЕНИЕМ!
Художественный руководитель Малого театра, народный артист СССР Юрий Мефодьевич Соломин награжден орденом Восходящего солнца (золотые лучи с шейной лентой). От души поздравляем Юрия Мефодьевича и желаем ему крепкого здоровья и успехов во всех начинаниях!
23.09.2011
Подробнее
ЮРИЙ СОЛОМИН: «ТРАДИЦИОННЫЙ ТЕАТР — НЕ ЗНАЧИТ НЕСОВРЕМЕННЫЙ»
В Казани на сцене Камаловского театра проходят гастроли Государственного академического Малого театра России. Легендарный коллектив привез пять своих спектаклей. У казанцев есть уникальная возможность увидеть Юрия Соломина, Бориса Клюева, Элину Быстрицкую, Александра Клюквина и других замечательных актеров.
ЮРИЙ СОЛОМИН: «ТРАДИЦИОННЫЙ ТЕАТР — НЕ ЗНАЧИТ НЕСОВРЕМЕННЫЙ»
В Казани на сцене Камаловского театра проходят гастроли Государственного академического Малого театра России. Легендарный коллектив привез пять своих спектаклей. У казанцев есть уникальная возможность увидеть Юрия Соломина, Бориса Клюева, Элину Быстрицкую, Александра Клюквина и других замечательных актеров.
- Наш театр открывает в Казани свой 256-й сезон, — рассказал на встрече с журналистами народный артист СССР, художественный руководитель Малого театра Юрий Соломин. — И дай Бог, чтобы он прожил еще сотни лет. Мы привезли очень хорошие спектакли. Все они новые, кроме «Бешеных денег» Александра Островского. Зато этот спектакль будет сыгран в 300-й раз! Его юбилей мы решили отметить здесь, в Казани, и отметить достойно, как положено. Еще привезли «Мольера» Михаила Булгакова, которого никогда не вывозили на гастроли. Это было очень непросто — привезти полностью большие декорации, реквизит. Спектакли приехали сюда на восьми фурах.
- Юрий Мефодьевич, сколько денег нужно театру для нормальной жизни?
- Недофинансирование — проблема общая. Но сказать, что Малый страдает от отсутствия денег, я не могу. Несколько лет назад наш театр получил статус «Народное достояние». Это отнюдь не значит, что надо выходить на сцену с гармошкой и бутылкой водки. Это значит, что мы должны ставить великую русскую драматургию. Держать определенную марку, поддерживать театральные традиции, заложенные великими актерами Малого театра.
- Однако многим именно это и не нравится в Малом театре...
- Невозможно нравиться всем. Нас иногда упрекают в том, что спектакли слишком традиционны. Но именно поэтому Малый театр включили в Союз театров Европы! И помимо нашего коллектива от России туда входит только Санкт-Петербургский Малый драматический — кстати, тоже достаточно традиционный, психологический театр под руководством Льва Додина. Не нравится вам Малый — и это нормально. Но что значит по-новому сыграть Островского или Гоголя? Я не понимаю этого. Разве они не современны? Их пьесы звучат остро и сегодня, даже если играть на сцене безо всякого кривлянья и ломанья.
Ольга ИВАНЫЧЕВА
«Казанские ведомости», 20 сентября 2011 года
В Казани на сцене Камаловского театра проходят гастроли Государственного академического Малого театра России. Легендарный коллектив привез пять своих спектаклей. У казанцев есть уникальная возможность увидеть Юрия Соломина, Бориса Клюева, Элину Быстрицкую, Александра Клюквина и других замечательных актеров.
- Наш театр открывает в Казани свой 256-й сезон, — рассказал на встрече с журналистами народный артист СССР, художественный руководитель Малого театра Юрий Соломин. — И дай Бог, чтобы он прожил еще сотни лет. Мы привезли очень хорошие спектакли. Все они новые, кроме «Бешеных денег» Александра Островского. Зато этот спектакль будет сыгран в 300-й раз! Его юбилей мы решили отметить здесь, в Казани, и отметить достойно, как положено. Еще привезли «Мольера» Михаила Булгакова, которого никогда не вывозили на гастроли. Это было очень непросто — привезти полностью большие декорации, реквизит. Спектакли приехали сюда на восьми фурах.
- Юрий Мефодьевич, сколько денег нужно театру для нормальной жизни?
- Недофинансирование — проблема общая. Но сказать, что Малый страдает от отсутствия денег, я не могу. Несколько лет назад наш театр получил статус «Народное достояние». Это отнюдь не значит, что надо выходить на сцену с гармошкой и бутылкой водки. Это значит, что мы должны ставить великую русскую драматургию. Держать определенную марку, поддерживать театральные традиции, заложенные великими актерами Малого театра.
- Однако многим именно это и не нравится в Малом театре...
- Невозможно нравиться всем. Нас иногда упрекают в том, что спектакли слишком традиционны. Но именно поэтому Малый театр включили в Союз театров Европы! И помимо нашего коллектива от России туда входит только Санкт-Петербургский Малый драматический — кстати, тоже достаточно традиционный, психологический театр под руководством Льва Додина. Не нравится вам Малый — и это нормально. Но что значит по-новому сыграть Островского или Гоголя? Я не понимаю этого. Разве они не современны? Их пьесы звучат остро и сегодня, даже если играть на сцене безо всякого кривлянья и ломанья.
Ольга ИВАНЫЧЕВА
«Казанские ведомости», 20 сентября 2011 года
25.04.2012
ЮРИЙ СОЛОМИН: ВЕСЬ МИР ЗАВИДУЕТ НАШЕМУ РЕПЕРТУАРНОМУ ТЕАТРУ
Театральная реформа, о которой говорили последние десять лет, обретает реальные очертания.
10.04.2012
ЮРИЙ СОЛОМИН: «СССР — ЭТО БЫЛА ЦИВИЛИЗАЦИЯ!»
Всю жизнь я тайно влюблена в красивого, доброго и справедливого человека. Его портретами была украшена моя комната в далеком уральском городке. И разве могла я подумать, что когда-нибудь смогу увидеть его, поговорить... Торопясь на встречу с ним в Малый театр, я боялась, что созданный в моем воображении образ будет разрушен, но после спокойного, глубокого и доверительного разговора я стала восхищаться Юрием Соломиным еще больше!
03.04.2012
ЮРИЙ СОЛОМИН: «ПРОПАДИ ОНИ ПРОПАДОМ, НОУ-ХАУ НА СКОРУЮ РУКУ!»
ЮРИЙ СОЛОМИН: «ПРОПАДИ ОНИ ПРОПАДОМ, НОУ-ХАУ НА СКОРУЮ РУКУ!»
Послушать Юрия Мефодьевича всегда интересно — он много чего знает
Послушать Юрия Мефодьевича всегда интересно — он много чего знает
21.03.2012
ЮРИЙ СОЛОМИН: «Я НЕ ГЕРОЙ, НЕТ — НОРМАЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК, НО ИНОГДА НЕ МОГУ СДЕРЖАТЬСЯ. ПОКА ПОБЕДА ВСЕГДА ЗА МНОЙ, НО МЕНЯ УЖЕ УВЕЩЕВАЮТ: НЕ НАДО, НЕ ЛЕЗЬ! — МОЛОДЕЖЬ, ДЕСКАТЬ, ДРУГАЯ ТЕПЕРЬ, БЕЗ ТОРМОЗОВ»
Дмитрий ГОРДОН, Газета «Бульвар Гордона» № 10 (358), 2012
19.03.2012
«ДИАЛОГ О ТЕАТРЕ»
22 марта в артистическом салоне на 7-м этаже Дома актера им А.А.Яблочкиной состоится встреча с художественным руководителем Малого театра народным артистом СССР Ю.М. Соломиным. Встречу ведет народная артистка России – Л.В. Максакова.
Начало в 19.00
Организатор - Черновская Л.С.
Начало в 19.00
Организатор - Черновская Л.С.
01.03.2012
«НАШУ КУЛЬТУРУ РАЗРУШАЕТ ЕГЭ»
Во вторник в посольстве Японии Юрий Соломин и Майя Плисецкая получили орден Восходящего солнца (золотые лучи с шейной лентой). Как подчеркнул посол Тикахито Харада, «великая балерина и известный артист внесли вклад в развитие российско-японских культурных отношений. Выражаю уважение и признательность, в том числе и от его величества императора, за великие достижения этих прекрасных людей». В отношении Юрия Соломина имелись в виду его съемки в фильме Куросавы «Дерсу Узала» и неоднократные визиты с гастролями Малого театра. По окончании торжественной церемонии актер ответил на вопросы «НИ».
02.02.2012
«ОНИ ЖИЛИ В НАШЕМ ВРЕМЕНИ, НО ОСТАВАЛИСЬ В СВОЕМ...»
«ОНИ ЖИЛИ В НАШЕМ ВРЕМЕНИ, НО ОСТАВАЛИСЬ В СВОЕМ...»
Вера МАКСИМОВА, «Планета красота», №11-12 2011 год
Вера МАКСИМОВА, «Планета красота», №11-12 2011 год
28.12.2011
В МАЛОМ ТЕАТРЕ НАГРАДИЛИ СТАРЕЙШИХ АКТРИС
28 декабря в Малом театре вручили памятные знаки за выдающиеся заслуги в деле сохранения и развития традиций театра актрисам, отдавшим старейшей сцене более 50-ти лет жизни. Юрий Соломин и Тамара Михайлова поздравили народную артистку СССР Элину Быстрицкую, народную артистку России Лилию Юдину и заслуженных артисток России Клавдию Блохину и Ольгу Чуваеву.
Фоторепортаж Николая Антипова
Фоторепортаж Николая Антипова
28.12.2011
ЮРИЙ СОЛОМИН СТАЛ ЛАУРЕАТОМ ПРЕМИИ СЛУЖБЫ ВНЕШНЕЙ РАЗВЕДКИ РФ
Художественный руководитель столичного Малого театра, актер Юрий Соломин и режиссер Александр Сидоров стали лауреатами премии Службы внешней разведки России, сообщили РИА Новости в среду в пресс-службе СВР.
28.12.2011
МЕНЬШЕ ТЕАТРОВ? НИ В КОЕМ CЛУЧАЕ!
Народный артист СССР Юрий СОЛОМИН в беседе с обозревателем «Правды» Виктором КОЖЕМЯКО
23.12.2011
ЕСЛИ КРАСИВО В ЛЕС АУКНЕШЬ, ТО ЛЕС ШИКАРНО И ОТКЛИКНЕТСЯ
«Лес». Пьеса А.Н. Островского на большой сцене Городского театра г. Хельсинки. Перевод Юкки Воутилайнена, режиссер Юрий Соломин, музыка Григория Гоберника, декорации Александра Глазунова, костюмы Алексея Трефилова
09.12.2011
ЛЕС, В КОТОРОМ ЧУВСТВА НА ПРЕДЕЛЕ
Финская пресса о спектакле «Лес», поставленном Юрием Соломиным на сцене Хельсинкского городского театра
11.11.2011
МАЙЯ ПЛИСЕЦКАЯ И ЮРИЙ СОЛОМИН НАГРАЖДЕНЫ ОРДЕНАМИ ЯПОНИИ
Правительство Японии решило отметить заслуги наших деятелей культуры в развитии межгосударственных отношений. На этом поприще они достигли больших успехов, чем отряд дипломатов.
10.11.2011
ПОЗДРАВЛЯЕМ С ПРЕМЬЕРОЙ!
10 ноября в Хельсинкском городском театре состоится премьера спектакля «Лес» А.Н.Островского в постановке народного артиста СССР Ю.М.Соломина.
03.11.2011
ПОЗДРАВЛЯЕМ С НАГРАЖДЕНИЕМ!
Художественный руководитель Малого театра, народный артист СССР Юрий Мефодьевич Соломин награжден орденом Восходящего солнца (золотые лучи с шейной лентой). От души поздравляем Юрия Мефодьевича и желаем ему крепкого здоровья и успехов во всех начинаниях!
23.09.2011
ЮРИЙ СОЛОМИН: «ТРАДИЦИОННЫЙ ТЕАТР — НЕ ЗНАЧИТ НЕСОВРЕМЕННЫЙ»
В Казани на сцене Камаловского театра проходят гастроли Государственного академического Малого театра России. Легендарный коллектив привез пять своих спектаклей. У казанцев есть уникальная возможность увидеть Юрия Соломина, Бориса Клюева, Элину Быстрицкую, Александра Клюквина и других замечательных актеров.
Главный режиссёр Малого театра —
заслуженный артист России А.В. Дубровский
Главная
Новости
Изменения в афише
Премьеры
Гастроли
Репертуар
Отзывы
Фестиваль "Островский в доме Островского"
Малый ТВ
Газета "Малый театр"
Открытая информация
Партнёры
О театре
Попечительский совет Руководство театра Актёры Режиссёры Художники Музыкальная часть Репертуарный отдел Режиссёрский отдел Пресс-служба Музейно-информационный центр Художественно-постановочная часть Мемориальная квартира А.И. Сумбатова-Южина Щепкинское училище Детская студия Малого театра Филиал в Когалыме
История
Здание Малого театра
Репертуар с 1824 г.
Театральное училище
Спектакли
Труппа театра с 1824 года
Труппа театра с 1917 года
Актеры
Режиссеры
Художники
Звуковой архив
1941-1945
Щелыково
Библиотека Малого театра
Правила вежливости и этикета
Публикации
Памятник А.Н. Островскому
Партнеры
Информационная поддержка
Как добраться?© 2025 Пресс-служба:
press@maly.ru
Заказ билетов (web-касса) (495) 624-40-46
Оценка качества услуг учреждений культуры
Адрес театра:
Москва, Театральный проезд д. 1
телефон: (495)624-42-01
Мы в соцсетях:
Партнеры
Информационная поддержка