16 февраля исполняется 90 лет со дня рождения замечательного артиста Малого театра Никиты Владимировича Подгорного (1931 – 1982). Вот уже почти 40 лет его нет с нами, но его блестящие работы, которые можно увидеть теперь только в записи, пленяют и восхищают зрителей. Память о Никите Подгорном свято хранится в стенах Малого театра. Несколько лет назад на Малой сцене филиала мы провели вечер памяти этого удивительного актера и человека.

Сегодня, вспоминая Никиту Подгорного, мы предлагаем вам еще раз посмотреть две видеозаписи: вечер памяти артиста и спектакль «Бешеные деньги» А.Н.Островского.

Дорогие зрители! Сегодня предлагаем вам посмотреть не трансляцию спектакля текущего репертуара, а обратиться к архивной записи 1973 года. Это зарубежная классика на сцене Малого, выездной спектакль, который играли по понедельникам в филиале МХАТа (вы увидите мхатовскую чайку на занавесе).

Постановка по пьесе Генриха Ибсена «Привидения» с блестящим актерским составом: Еленой Гоголевой, Никитой Подгорным, Евгением Велиховым, Петром Константиновым и Лилией Юдиной.
Режиссер – Вениамин Цыганков.
Несмотря на несовершенное качество записи, вы получите настоящее удовольствие от просмотра.

Дорогие друзья!

Предлагаем вам видеорепортаж о вечере памяти, который состоялся 21 марта 2016 года

Дорогие друзья!

21 марта в Малом зале на Ордынке прошел вечер памяти Никиты Владимировича Подгорного. Провел его народный артист России Владимир Дубровский. Своими воспоминаниями о Никите Подгорном поделились Юрий Соломин, Юрий Каюров, Леонид Хейфец и Петр Складчиков. Были показаны фрагменты из спектаклей и фильмов с участием актёра.
Сегодня мы предлагаем вашему вниманию фоторепортаж Сергея Милицкого.

[GALLERY:195]

Дорогие друзья!

21 марта приглашаем вас на вечер памяти народного артиста России Никиты Владимировича Подгорного – актера, чье творчество дорого многим поколениям зрителей. Вечер проведет заместитель художественного руководителя Малого театра, театровед Борис Любимов. Мы покажем вам фрагменты из спектаклей и кинофильмов с участием Никиты Владимировича. Коллеги и друзья поделятся с вами своими воспоминаниями о нем.

Начало вечера в 18-00. Приглашаются все желающие. Запись по телефону - +7 (499) 237-44-72 (до 18:00).

Фотогалерея к 85-летию со дня рождения актёра

[GALLERY:187]

16 февраля исполняется 85 лет со дня рождения народного артиста России Никиты Владимировича Подгорного (1931 – 1982). Никита Подгорный – один из самых ярких артистов своего времени, он был известен и по своим блестящим театральным ролям, и по работам в кино (достаточно вспомнить фильмы «Идиот», «Два билета на дневной сеанс», «И снова Анискин», «Осенний марафон» и другие). В разделе "Звуковой архив Малого театра" Вы можете послушать уникальные записи спектаклей прошлых лет с участием Никиты Подгорного: "Бешеные деньги" А.Н.Островского, "Ярмарка тщеславия" У.Теккерея, "Пучина" А.Н.Островского, "Маскарад" М.Ю.Лермонтова, "Перед заходом солнца" Г.Гауптмана и "Горе от ума" А.С.Грибоедова. В Малом театре чтут память этого замечательного актера и человека. В ближайшее время один из вечеров памяти, которые проводятся на Малой сцене, будет посвящен Никите Владимировичу Подгорному.

А сегодня мы предлагаем Вашему вниманию главу из книги Виктора Ивановича Коршунова «Пережитое», в которой он рассказывает о своем коллеге по сцене Малого театра.

НИКИТА ПОДГОРНЫЙ

Это была удивительная личность! Яркая во всех своих проявлениях на сцене и в жизни. Как точно он умел уловить комичность ситуации и молниеносно отреагировать! Не успевал кто-то закончить какую-то фразу или действие, как тут же от Никиты, подметившем в этом что-то смешное, следовала «припечатка». Мгновенная, яркая и неожиданная! За этим следовал взрыв хохота. Или люди разводили руками, потрясенные остроумием и силой его наблюдательности. Но никогда Никита не говорил чего-то обидного. Я не помню такого. Мне тоже доставалось от него: он любил подтрунивать над моим пристрастием к общественной работе. Сам-то он был принципиальный «антиобщественник». Это не значит, что его не волновало происходившее в мире и в стране. Напротив. Стрелы его необыкновенного юмора летели в наших известных политиков и руководителей разных рангов. И делал он это не исподтишка, а откровенно, не стесняясь и не боясь, потому что был крупной, серьезной и бесстрашной личностью. Его насмешливость рождалась только от боли за то, чем он дорожил, прежде всего, за судьбу страны.
Конечно, такая талантливая и обаятельная личность сразу привлекала к себе внимание. Леонид Андреевич Волков - педагог Подгорного в Училище имени М.С. Щепкина очень Никиту любил и примечал, считал своего студента необыкновенным, с исключительными способностями.
Вижу его молодым. Породистое, «неправильной» красоты лицо, его немного тонкую, чуть угловатую фигуру.
Однажды вместе с курсом он шел по коридору сдавать экзамен, им повстречалась директор Щепкинского училища B.C. Шашкова, (ректоров тогда еще не было). Спрашивает:
- Куда вы идете, ребята?
Они нестройным хором ответили:
- На экзамен идем.
- Ну что ж, ни пуха, ни пера.
Все кивнули молча, и только Никита отправил ее, куда положено:
- К черту.
Едва возвратившись в свой кабинет, директриса тут же залепила Никите выговор. С того момента у Варвары Сергеевны при упоминании фамилии «Подгорный» стало сбиваться дыхание. Он уже учился на четвертом курсе, а директриса на совещаниях педагогов все говорила об этом «разлагающем элементе, с которым нужно что-то делать».
А что можно сделать с самым талантливым студентом, от которого сама Турчанинова, посмотрев дипломный спектакль «Невольницы», пришла в восторг?! Так ничего и не придумали, хотя Шашкова рекомендовала руководителю курса Волкову «пропесочить как следует коллектив». Но та же самая Шашкова оттаяла, увидев Никиту в другом дипломном спектакле - «Дети
солнца» в роли Протасова.
По окончании учебы Никиту сразу пригласили в Малый театр.
Актером был и его отец Владимир Афанасьевич, служивший и в Тифлисе в Товариществе Новой драмы под руководством Вс. Мейерхольда, и в Театре В. Ф. Комиссаржевской, и в МХАТе 2-ом - на одних подмостках с великим Михаилом Чеховым, а в последние годы жизни - в Малом театре. Здесь же старшим научным сотрудником музея работала и его мама Анна Ивановна. А брат отца - актер Художественного театра Николай Афанасьевич Подгорный, кстати, был одним из основателей Школы драматического искусства - предтечи Второй студии МХТ, выполнял важнейшие поручения Константина Сергеевича Станиславского и Владимира Ивановича Немировича-Данченко. В частности, например, именно ему обязана возвращением из трехлетней (хоть и невольной) эмиграции так называемая Качаловская группа ведущих мастеров МХТ.
Никита обратил на себя внимание буквально с первых шагов. В спектакле «Северные зори» он выходил, даже не в эпизоде - в массовке. Он играл адъютанта, солдата американской армии, который появлялся и докладывал, произнося всего одну фразу: «Генерал Айронсайд». И все. Но с таким безупречным американским произношением, с такой особой «не русской» выправкой, что в зале неизменно возникал смех и аплодисменты. Что же происходило? Он произносил фамилию генерала растягивая букву «А», буквально пропевал ее, как маленькую арию. Я не вполне уверен, что точно помню фамилию генерала, ручаюсь за первый слог, десятки раз пропетый Никитой. И вот, из этого ничтожного материала он умудрялся создать целый характер. Поистине, нет маленьких ролей... Люди спрашивали друг у друга: «Кто это?» - «Подгорный? Он из тех самых Подгорных?» - «А-а, понятно».
Есть такие люди прирожденно театральные что ли, в самом лучшем смысле этого слова. Те, что с «театральностью» в душе рождаются, и она у каждого из них проявляется и на сцене, и за кулисами, и в компаниях, и в общении со знакомыми и незнакомыми, с друзьями и родными. Этот их «театральный замес» основан на любви к профессии. Никита театр просто обожал!
Его актерская палитра вмещала в себя - юмор и грусть, иронию и глубокий драматизм. Он успел заявить о себе и в кино: невероятно точно, буквально «по Достоевскому» сыграл Ганю Иволгина в «Идиоте», не просто алчным карьеристом, но человеком запутавшимся, прячущим унижение, несчастья. Эпизод, в котором Ганя, сделав над собой титаническое усилие, не берет из огня сто тысяч рублей, а падает в обморок, приобретал звучание настоящего трагизма.
Он обаятельно сыграл в «Братьях Карамазовых» - беспутного и бесшабашного друга Грушеньки, «интеллектуала» из Скотопригоньевска - Ракитку; Лебедянского в детективе «Два билета на дневной сеанс» и другие роли. Однако кинематограф не стал делом жизни замечательно актера, лишь коснулся его «крылом». Мне кажется комический дар Подгорного оказался недовоплощен. Хотя я считаю, что уровень дарования Никиты в этом амплуа ничуть не ниже, чем у знаменитых французов - де Фюнеса или Ришара. Жаль только, не все сценические работы Подгорного сняты на пленку. Но то, как в переполненной талантами труппе Малого театра складывалась, сложилась его судьба, можно назвать удачей. В театре же его судьба с самого начала складывалась гораздо удачнее.
Первой серьезной ролью (после нескольких проходных) стала у него роль выпускника строительного техникума Угиса Даугавиетиса в спектакле «Лето младшего брата» по пьесе латышского драматурга Г. Приеде. Напомню, что поначалу центральная роль была поручена мне. Но она у меня не заладилась, и тогда решили отдать ее Никите. Он сыграл замечательно очень современного подростка, талантливого и трудного, ищущего себя в мире. Спектакль вскоре сняли, но Никиту заметили и уже не выпускали из виду.
Я помню классические творения Подгорного. И в каждом из образов, знакомых, имевших традицию исполнения, он умел найти что-то такое, чего до него никто не видел, прочитать, прожить их по-своему.
В начале 60-х я взялся ставить «Коллеги» В. Аксенова. Никита удивительно подошел на роль молодого хирурга Саши Зеленина. Интеллигента, сына русских интеллигентов, чистого, цельного и бесстрашного даже перед ножом бандита. Положительный герой оказался на редкость живым. Карпова играл совсем тогда молодой Анатолий Торопов, и тоже очень хорошо. Девушек - Нелли Корниенко и Клавдия Блохина. Мне довелось стать... Алексеем Максимовым. Мы тогда все были молодые, друг друга поддерживали, друг другом от чистого сердца восхищались и нам, конечно, хотелось заявить о себе, сделать так, чтобы нас заметили.
Никиту материал его роли захватил с самого начала. Он чрезвычайно интересно работал. Я еще только писал инсценировку повести, а он каждый день приходил и торопил меня, интересовался, как идут дела и скоро ли начнутся репетиции.
Ему очень нравились и повесть Аксенова, и сама роль. Образ врача и в самом деле был очень емкий и привлекательный - столичного, ленинградского юноши, который подобно поколению русских земских врачей, без высоких слов, без позы и претензии на геройство просто и естественно уезжает в глушь, в провинцию и не собирается возвращаться, чтобы сделать карьеру, защитить диссертацию и прочее. Хочет стать «лекарем»: «врачевателем» людей и становится им.
Странно, что и наш спектакль, и образ молодого русского врача, созданного Никитой поняли и оценили за рубежом, во время наших гастролей, в частности - в Париже. Никите французские зрители говорили особенно много восторженных слов и очень эмоционально проявляли свои чувства: бежали к нему с восторженными улыбками, ждали у подъезда, даже обнимали и целовали его.
Никита был настолько воодушевлен успехом «Коллег», что стал постоянно меня подбивать на поиски еще какой-нибудь пьесы и на новую режиссерскую работу. И вот появился «Человек бросает якорь». Там рассказывалось о молодежной бригаде, работавшей на Нефтяных камнях возле Баку. Пьеса по смыслу любопытная, но не качественно сделанная, не умелая или сырая. Однако Никита посчитал ее вполне подходящей для
нашего спектакля.
Автор И. Касумов очень нас уговаривал взять «творение»,
и руководство Малого театра поддерживало идею нового молодежного спектакля. А поскольку у меня за спиной были две режиссерские работы, то ставить «Человека...» поручили мне. Ребята были очень довольны, но я сопротивлялся, именно из-за того, что материал был слабоват. В это время состоялись гастроли Малого в Азербайджане. Мы отправились на Нефтяные камни, и там нас очень хорошо приняли геологи и рабочие. Обаяние, очарование встречи...В результате пьесу взяли. Никита снова оказался в центральной роли. Но это был уже другой характер, чем в «Коллегах». Одержимость идеями, работой стала главными качествами его мастера Рамиза. Подгорный сумел найти черты национального азербайджанского колорита. Нет, он не ломал язык, имитируя акцент, а именно почувствовал и выразил характер - в психологии, движениях, мимике. Для молодых актеров эта работа оказалась приятной, с возможностями для проявления дарований, несмотря на откровенные слабости литературного первоисточника.
Постепенно Никита Владимирович Подгорный завоевал положение одного из первых актеров Малого театра. Он играл много и успех неизменно ждал его вне зависимости от того, большая или маленькая роль была ему поручена. К примеру, в «Ярмарке тщеславия» У. Теккерея он получил небольшую роль генерала Тафто, нашел великолепный грим «колониального вояки», специфическую походку чуть деревянную. Какие-то черты, вдруг напоминавшие, одного из наших «верховных» руководителей. По тем временам все это было очень смело, но Никите за обаяние и талант прощалось.
Он обожал театр, обожал играть. Как только услышит, что собираются ставить что-то новое, тут же «ушки на макушке»: «Что за пьесы? Какие роли? Есть ли интересные для меня?» И прочее. Он расспрашивал с такой страстью, будто ему лет десять до этого не давали ни одной работы.
Понятие «амплуа» было абсолютно к нему не применимо. Скептически настроенный аристократ во фраке и снежно белом жабо, с породистым профилем - Чацкий. Большое дитя, баловень судьбы, сибарит Телятев - в «Бешеных деньгах» - умный, веселый, добрый... Одно его появление и первые реплики уже вызывали улыбку, смех и аплодисменты в зрительном зале. Причем он не смешил, не комиковал! Он великолепно жил, существовал в роли, «купался» в слове Островского. Эстрадность, дурновкусие, комикование были ему чужды, его юмор был элегантный, изысканный. Смешной враль, неистовый говорун, ночной «бродяга» по дворянской Москве - Репетилов. И вдруг -
несчастный, обреченный, трагический Освальд в «Привидениях» Г. Ибсена. Как он - больной, прозревающий близкий и постыдный свой конец, - тянется к пышущей здоровьем, грубой, простой плебейке Регине! Как переживает унижение отвергнутого! Как, подобно ребенку, жмется к матери, безнадежно ищет у нее помощи и защиты!
Столько лет прошло, а я все слышу последний крик Освальда: «Мама, дай мне солнце!»
Странно, но я не помню ни одной роли, которую он бы играл плохо. Подгорный всегда и все играл хорошо. Дисциплинированный, увлеченный, собранный на репетициях, он однако любил выпить. Но я часто играя с ним, никогда не чувствовал от него запах алкоголя. Этого в работе он себе не позволял. Хотя Никита мог выпить очень хорошо! А поводы поднять бокал всегда находились - праздники, дни рождения, юбилеи... Во всех компаниях - остроумный, легкий - Подгорный был желанным. Но всегда помнил, когда у него спектакль, и к этому моменту находился в форме. Были, конечно, и срывы. Кажется, не в тех спектаклях, где мы оба играли. Знаю одно и твердо: нашу сцену он почитал как святыню.
Никита был всегда в курсе всех внутренних театральных новостей, потому что даже самые строгие и «закрытые» из режиссеров, из «высшего руководства» делились с ним секретами. Говорили: «Ладно, Никита, только тебе одному и по-дружески...» Невозможно было устоять перед его обаянием!
Наша с Никитой взаимная приязнь началась еще в самые первые годы работы в Малом театре. Нас, молодых, в Малом тогда было совсем немного, поэтому мы держались друг друга, доверяли друг другу в самых сокровенных разговорах. Добрые взаимоотношения сохранились на всю жизнь, хотя у нас с ним совсем разные характеры. У нас бывали минуты предельного откровения, и я благодарен ему за то, что он ни разу ни усомнился: дальше меня ни одно его слово не пойдет.
В молодости Никита был открытым, доверчивым, веселым, но с годами становился колючим и закрытым. Жизнь его испытывала и ранила. И порой очень больно.
Мы встретились однажды на площади возле театра. Очень просто и коротко он сказал мне, что знает правду о своей тяжелой безнадежной болезни. И знает, что обречен... Все это Подгорный скрывал даже от близких. Он оставался Никитой... Мужественный человек подавлял отчаяние, находил в себе силы шутить. Изредка был виден, сверкавший своей человеческой талантливостью, прежний, «солнечный» Никита!
Мы хоронили его в серый дождливый день. Площадь и сквер на Театральной были полны людьми. Давно это было. Но как не хватает его театру сегодня!

«Звуковой архив Малого театра»

ЮРИЙ СОЛОМИН – КИСЕЛЬНИКОВ В ДРАМЕ А.Н.ОСТРОВСКОГО «ПУЧИНА»

В день рождения Юрия Мефодьевича Соломина предлагаем вашему вниманию запись постановки, в которой артист сыграл, по единодушному признанию многих критиков, одну из своих самых значительных ролей…

А.Н.Островский

«ПУЧИНА»

Сцены из московской жизни

Часть 1 (15,3 Мб)

Часть 2 (28,4 Мб)

Часть 3 (37,9 Мб)

Часть 4 (34,8 Мб)

ФОТОГАЛЕРЕЯ

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА И ИСПОЛНИТЕЛИ

Кирилл Филиппович Кисельников – Юрий Соломин

Антон Анонович Погуляев – Владимир Сафронов

Пуд Кузьмич Боровцов – Иван Любезнов

Дарья Ивановна, его жена – Электра Далматова

Глафира Пудовна, его дочь – Людмила Пашкова

Луп Лупыч Переярков, чиновник – Анатолий Торопов

Ион Ионович Турунтаев, военный в отставке – Виктор Шарлахов

Анна Устиновна, мать Кисельникова – Елена Гоголева

Неизвестный – Никита Подгорный

Лиза, дочь Кисельникова – Людмила Щербинина

1-й студент – Сергей Еремеев

Постановка П.Васильева

Музыка Ю.Буцко

Премьера – 7 апреля 1973 года.

Запись 1973 года.

Ю.А.Дмитриев

Из книги «Академический Малый театр. 1941-1995»

«Пучина» А.Н.Островского

Постановка «Пучины», премьера которой состоялась 7 апреля 1973 года, посвящалась 150-летию со дня рождения великого драматурга. Премьеру сыграли в филиале, ставил спектакль П.П.Васильев, оформлял его брат, высокоталантливый театральный художник А.П.Васильев, музыку написал Ю.Буцко.

Режиссер в связи с готовящейся постановкой говорил: «Это — одна из самых острых, гражданственных пьес Островского» (Третья постановка «Пучины». — «Сов. культура», 1973, 30 марта). К сказанному добавим, что «Пучина» бесспорно приближается к трагедии, хотя такого жанрового определения ей автор не дал.

К числу достижений постановки отнесем оформление. Один из знатоков сценографии В.И.Березкин писал но этому поводу: «Художнику удалось органично свести в единообразную систему как декоративные элементы театра времени Островского, так и живописные картины, выписанные в традициях русских передвижников XIX века. Зрителям спектакля Малого театра была предложена декорационная среда, написанная в качестве откровенного театрального фона, выписанная с определенной достоверностью и являющаяся вольной интерпретацией современным художником традиций русской передвижнической живописи» (Березкин В. Итоги сезона-74. — «Театр», 1975, № 4. с. 94—95).

Задники сцены являли многократно увеличенные фотографии Сухаревской и Театральной площадей, других мест действия. Такие задники создавали иллюзию достоверности происходящего. При этом на фоне фотографий трехмерные тела артистов приобретали особенную зрелищность и убедительность. Но при всей достоверности фотографии воспринимались как условный декоративный фон, так же как кулисы и падуги. В соответствующие моменты оформление отъезжало назад, как бы уходило в прошлое, оставляя на сцене то, что продолжало волновать сегодня: человеческие судьбы, переживания героев пьесы.

Режиссер прежде всего стремился показать драматический путь главного героя, Кисельникова, от мечтаний, миражей — в житейскую пучину, из которой выбраться не удастся. Спектакль убедительно доказывал, и в этом заключалась его современность, что в жизни, построенной на корысти, расчете, честному и благородному человеку, а именно таким представлял Ю.Соломин Кисельникова, готовится неизбежная гибель.

Эту роль Ю.Соломин исполнял очень тонко. Постепенно, через едва заметные изменения в его психологии, он подводил своего героя к грани, за которой очевидно следовало помешательство. И при этом клинические признаки начинавшейся душевной болезни отсутствовали, болезнь обнаруживалась только в нелогичности некоторых поступков, улыбках не ко времени, взглядах. Но все это не исключало обаяния, притягательности человека, которому Островский симпатизировал и сострадал.

В том Кисельникове, какого актер показывал, главным было не то, что он потерял, а то, что сохранил: доброта, совестливость, порядочность. «В совершенстве овладев внутренним ритмом образа, Соломин доносил до зрителя смену чувств героя, создавая ощущение движения, открытой мелодии» (Островская Р. Юрий Соломин. — В кн.: Труд актера. Вып. XXII, М., «Сов. Россия», 1975, с. 67). Музыкальный от природы, актер в эту роль вносил особую тональность и не отказывался от нее на протяжении всего спектакля.

Когда он, недоучившийся студент, появлялся впервые, то казался воплощением счастья и гармонии. В элегантном сюртуке, веселый, с живым взглядом, доброжелательной улыбкой и почти детским доверием к жизни, к тем, кто его окружал. Он был искренне влюблен и жаждал скорейшей свадьбы. Но едва под звуки хора обручальное кольцо надевали ему на палец, он попадал в сложнейшую передрягу. Тесть его обманул с приданым, и теперь он, вместе с дочерью, требовал от зятя денег, а это означало — толкал на то, чтобы Кисельников брал взятки. Одна за другой следовали истерики жены, все большее погружение в бедность, в повседневность нищей жизни, и все чаще звучали гнусные советы тестя.

И когда зрители снова встречались с Кисельниковым, ощущалось, что он постарел и, казалось, даже стал ниже ростом. Теперь в его глазах растерянность, он все больше страдал от капризов жены, поучений тестя. На какое-то время прежний огонь загорался в его глазах в связи с приездом старого приятеля Погуляева, но очень быстро гаснул.

Ночь. Кисельников корпел над бумагами, чтобы заработать гроши. Конечно, он мог потребовать от тестя денег, но тот обанкротился, и Кисельников прощал ему. Пауза. Тесть — его играл И.Любезнов — с недоумением смотрел на Кисельникова: неужели в мире встречаются такие чудаки? Их порядочность воспринималась как уродство.

Но той же ночью совершалось важное событие. Неизвестный (Н.Подгорный) все-таки заставил Кисельникова пойти на преступление. Для Кисельникова это оказывалось тяжелейшим испытанием. Он сидел, закутавшись в одеяло, на железной кровати, и его била дрожь. «Маменька, — кричал он, — ведь я преступник, уголовный преступник!» И тут он валился на пол.

Проходило еще пять лет, за служебный подлог его изгоняли из канцелярии, и он впадал в окончательную нищету и, не выдержав доставшихся на его долю испытаний, сходил с ума. Вот как писал биограф артиста: «Соломину удалось с особенной точностью раскрыть экспрессию образа. Внешне он очень сдержан, лаконичен в движениях, но чувства мятущейся души — души Кисельникова — страх, стыд, активное сопротивление и падение от этого воспринимались еще четче и звучали трагичнее. При огромном темпераменте, даже страстности, актеру нигде не изменял ни вкус, ни такт, ни чувство меры. Соломин далек от мелодраматизма и сентиментальности, подспудно ощущаемых в пьесе» (Островская Р. Юрий Соломин, с. 68).

В последнем акте Кисельников представал потерявшим рассудок, ничего не понимавшим, целиком сосредоточенным на своей жалкой торговле. Но тут его дочь собиралась выходить замуж, и сознание на короткое время возвращалось к нему, и, обращаясь к молодым, он желал им счастья и честной жизни, и ничего от них не требовал. Это была трагическая роль, и артист так ее и играл.

Надо сказать, что роль Кисельникова едва ли не первая центральная роль молодого артиста в Малом театре, и, естественно, он с особым вниманием наблюдал за действиями своих партнеров. И несколько удивлялся, когда Е.Гоголева, игравшая мать Кисельникова, прославленная актриса, удостоенная многих почетных званий, по трепету и волнению, с каким готовила роль, напоминала студентку театрального училища. С огромным вниманием она прислушивалась к замечаниям режиссера, боялась помешать партнеру, разрушить ансамбль. И артист И.Любезнов, готовя роль Боровцова, заботился о самочувствии Соломина, постоянно задавал ему вопрос: «Тебе так удобно? Мешать не будем?» («Театр», 1982, № 3, с. 32).

Как уже говорилось, И.Любезнов играл роль купца Пуда Кузьмича Борцова. Первый раз он появлялся на гулянии во всем белом, этакий незапятнанный столп общества. Но скоро он скажет зятю, отказывающемуся брать взятки: «Эх, зятек, я думал, из тебя барин выйдет, ан вышла-то грязь». В результате своих афер Борцов разорялся, теперь он продавал старые мешки, ходил в отрепьях. Но в исполнении И.Любезнова он вовсе не впадал в уныние, оставался все таким же самодуром. К жизни Борцов относился стоически, конечно, даже не зная такого слова. Сам способный на откровенный обман, на подлость, он не осуждал за это людей и не горевал при проигрыше. Для него вся купеческая жизнь — азартная игра, и если ты не обманешь — обязательно обманут тебя, так что не зевай, а моральные проблемы его вовсе не интересовали.

Играя Анну Устиновну, мать Кисельникова, Е.Гоголева решительно отказалась от сгущения красок, играла приближаясь к чеховским тонам, вероятно, и потому, что «Пучина» по манере письма в чем-то напоминала чеховские пьесы. Не случайно сам Чехов так высоко ценил эту пьесу. «Вряд ли в какой-то другой роли Гоголева была столь осторожна в обнаружении внутренних борений, происходящих в душе ее героини» (Николаев А. Елена Гоголева. — В кн.: Мастера искусств — Герои Социалистического Труда, с. 100).

Тема прожитой жизни, полной страданий, пряталась глубоко внутрь. Но боль, связанную с сыном, артистка передавала ясно, выпукло: по ее движениям, по вздохам, каким-то полусловам становилось очевидно, что ее терзали страдания. В конце спектакля чудилось, что в дом Кисельниковых благодаря дочери, выходящей замуж, придет счастье, но Анне Устиновне это представлялось миражом. На протяжении жизни на нее обрушилось столько бед, что ее душа оцепенела, и в будущем она не ждала ничего хорошего.

Лучшей у Гоголевой была та сцена, когда она — мать, всегда учившая сына честности, говорила, чтобы он брал взятки, понимая, в какие жестокие семейные условия он попал, но при этом она принимала моральную сторону греха на себя: «Я буду молиться за тебя. Я старая».

На протяжении всего действия Гоголева не повышала голоса, ее лицо оставалось благородным и в то же время скорбным. И лишь однажды, когда она советовала сыну, ради спасения детей, пойти на преступление, актриса поднималась до трагического пафоса. И критик писал: «Она играла благородно и строго, глубоко и сильно, как истинная актриса Малого театра, сочетая в своей игре жизненную достоверность и романтическую возвышенность» (Балашова Н. От сердца к сердцу. — «Лит. Россия», 1973, 13 апр., с. 10).

Грубой и глупой женщиной выглядела Глафира Пудовна у артистки Л.Пашковой, отравляющая жизнь мужу, заставляющая его идти на преступление.

Чистой и светлой представала дочь Кисельникова — Лиза (Л.Щербинина), запоминалась ее встреча с Антоном Погуляевым (В.Сафронов). Здесь чистота души и привлекательная сердечность заставляли хоть на короткое время позабыть ужасы жизни Кисельникова и его матери. Но нельзя было не учесть одного обстоятельства: Погуляев, родом из разночинцев, своим трудом добился благополучия и независимости. Но семьи он из-за множества забот не создал, и теперь, в зрелые годы, предлагает совсем молодой Лизе стать его супругой не потому, что пылает к ней любовью, но, благородный человек, он женится, чтобы спасти ее от нищеты, чтобы избавить от необходимости идти на содержание к какому-нибудь богачу.

И в конце спектакля Кисельников говорил дочери и ее жениху строго и веско: «Вы люди честные, а мы (тут он обращался к тестю), а мы на площадь торговать, божиться, душу свою проклинать... Талан-доля, иди за мной».