9 января исполняется 100 лет со дня рождения народной артистки России несравненной и незабываемой Татьяны Петровны Панковой (1917 – 2011). Татьяна Панкова – актриса-эпоха, любимая всеми поколениями зрителей. Её сценическому и жизненному обаянию не было предела. Вот уже пять лет нет с нами Татьяны Петровны, но остались фотографии, записи спектаклей, воспоминания коллег и друзей, и, конечно, ее книга «Моих друзей заветных имена…», которую актриса, к сожалению, так и не смогла подержать в руках. Сегодня мы публикуем отрывок из этой книги – главу «Первые шаги в Малом театре».
9 января исполняется 100 лет со дня рождения народной артистки России несравненной и незабываемой Татьяны Петровны Панковой (1917 – 2011). Татьяна Панкова – актриса-эпоха, любимая всеми поколениями зрителей. Её сценическому и жизненному обаянию не было предела. Вот уже пять лет нет с нами Татьяны Петровны, но остались фотографии, записи спектаклей, воспоминания коллег и друзей, и, конечно, ее книга «Моих друзей заветных имена…», которую актриса, к сожалению, так и не смогла подержать в руках. Сегодня мы публикуем отрывок из этой книги – главу
«Первые шаги в Малом театре».
Моя баба Василиса. - «Иван Грозный» - кинофильм С. Эйзенштейна. — А.Толстой читает пьесу в Малом театре. Две редакции спектакля. - Как я «приглядела» Ефросинью. - Кузькина мать. - Судьба Лушки. - Меня исключают из комсомола. - Денежный вопрос.
Как давно это было! Мысленно возвращаюсь в те годы. Моя самая первая роль! Важное для меня событие произошло, когда театр находился в эвакуации в Челябинске. Я еще училась на третьем курсе. Заболела актриса Александра Федоровна Сальникова. В спектакле «Отечественная война 1812 года» она играла роль бабы Василисы. И меня ввели на эту роль. По пьесе у Василисы, участницы партизанского движения, есть очень выигрышный, по нашему актерскому счету, диалог с Кутузовым, который всегда зрителями принимался восторженно.
Но первой моей «большой» ролью на сцене Малого театра была Семеновна в изумительной, тонкой пьесе Николая Погодина «Сотворение мира», хотя драматургически она была не доработана. По избранной Погодиным теме пьеса была удивительно современна, шел конец 1945 года и автор спешил сказать свое слово о наступавшем на земле мире. В центре пьесы люди, оставшиеся на оккупированной территории «под немцами», а по окончании войны обретавшие свое место в жизни. Погодин первым из драматургов затронул эту важную гражданскую тему. Люди хотели знать правду о войне: не только о подвигах и победах, но и о фактах предательства, о жизни в оккупации. Ставил спектакль Константин Александрович Зубов, обладавший удивительным чутьем художника на материал, созвучный времени. Он находил и отбирал все то лучшее, что появлялось в советской драматургии. В Малом театре шли пьесы Н. Погодина, К. Симонова, Б. Ромашова, К. Паустовского. В «Сотворении мира» я играла мать мальчишки по имени Кузька, поэтому персонажи пьесы меня звали — Кузькина мать. Пьеса Погодина — сценический рассказ о том, как после окончания войны люди восстанавливают не только разрушенные города, но и разрушенные жизни, исцеляются больные души. После перенесенных потерь и лишений жить легче не становится и вряд ли скоро станет. Кто-то не дождался с фронта своих родных — они погибли, а главную героиню пьесы Симочку (Т.А. Еремеева) обвиняют в сотрудничестве с оккупантами. Победа принесла народу «и радость, и горе великое». А теперь людям надо мобилизовать свои силы и приступить к новому, также нелегкому этапу — «сотворению мира» на развалинах и руинах. Я выходила на сцену с живым петухом: дескать, пришла пора заводить и хозяйство. К моей героине возвращается с фронта сын Кузька и рассказывает, что его брата убили на войне. Я спрашиваю: «Где меньшенький-то?» — «Да ну его, Мамань, квелый он был». — «Где меньшенький?!» — «Под Москвой погиб, в снегу». Зубов поставил эту сцену блистательно. Я спросила у режиссера: «Что главное в этой роли, Константин Александрович?» — «Чтобы не было ни одной слезы». И эта скупость и сдержанность проявления чувств моей героини находила понимание и отклик в зрительном зале. Во второй моей сцене спектакля явно возникал перепев первой. И я обратилась к Константину Александровичу: «Вы извините меня, все на ваше усмотрение, но мне кажется, что вторую сцену не надо играть. Она ничего не прибавляет не только к моей роли, но и ко всему спектаклю». Зубов долго смотрел на меня и сказал: «Умница. Правильно». И мы выкинули вторую сцену.
Моя вторая творческая встреча с Ильей Яковлевичем Судаковым произошла на спектакле «Иван Грозный», ставшем роковым для режиссера.
Сталин, приступая к тем или иным практическим деяниям, а часто и к политическим «играм», постоянно обращался к переписанным на собственный лад образам исторических героев и известных государственных деятелей прошлого. Накануне войны заставлял вспомнить образ
Александра Невского. В период жестоких репрессий Сталин решил, что наступило время обратиться к образу Ивана Грозного. Историки, писатели, драматурги, композиторы, кинематографисты, каждый в меру своего таланта, выполняли заказ на очередного исторического героя (или антигероя). Тему «Грозного» предложили из Кремля кинематографисту Сергею Эйзенштейну и писателю Алексею Толстому. Деятелям искусства следовало воспеть внешнюю политику царя как освободительную от ига татар, и таким образом прозрачно намекнуть на величие современного властителя. Так, по прямому указанию Сталина Иван Грозный рассматривался как прогрессивная сила своего времени, а опричнину следовало отныне рассматривать как действенное орудие борьбы с внутренней крамолой. По разным причинам ни Эйзенштейн, ни Толстой не смогли удовлетворить псевдоисторические запросы вождя. В свое время Сталин и замечательный киносценарий Эйзенштейна, и слабую пьесу Толстого прочитал с карандашом в руке, сделал замечания, но конечным результатом остался недоволен. Не спасли положение старания Эйзенштейна и прекрасных актеров — мастеров кинематографа Николая Черкасова (Иван Грозный), Михаила Жарова (Малюта Скуратов), Людмилы Целиковской (Анастасия), Павла Кадочникова (Владимир Старицкий) и других. С самого замысла до создания спектакля или кинофильма над художниками нависали цензоры, руководители управлений и министерств. Среди этих людей было мало профессионалов, еще меньше тех, кто обладал гражданским мужеством. Со временем вся эта когорта запретителей сообразила, что можно даже на материале далекой истории создать опаснейшее произведение с современнейшими аллюзиями. Так случилось со второй серией фильма «Иван Грозный» и оперой Д. Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда» (о ней рассказ впереди).
Как раз в пору работы над «Иваном Грозным» Алексей Николаевич Толстой вступил в наш коллектив в качестве руководителя литературной частью. Вскоре писатель отдал пьесу для постановки Малому театру. Было решено воплотить на сцене первую часть произведения — «Орел и орлица». Режиссером спектакля назначили И.Я. Судакова, сценографом дебютировавшего в этой постановке театрального художника П. П. Соколова-Скаля, композитором Ю.А. Шапорина. Начались репетиции в Челябинске, а премьера состоялась уже в Москве 6 марта
1944 года. Спектакль имел успех. Но скоро работу Судакова подвергли суровой критике. Откликнулась разгромной статьей газета «Правда», где Судакова обвиняли в «не так понятой фигуре Грозного», в увлечении «дурной театральщиной» и в том, что «не под силу ему оказалась столь ответственная задача — раскрыть смысл эпохи Ивана Грозного, его характер и деятельность». Говорилось о том, что артист Н. А. Соловьев в роли Ивана Грозного подчеркивал неврастеничность самодержца, доходившую до патологии и не смог создать образ «грозного царя». Судакову припомнили как политическую ошибку неудачную инсценировку «Отечественной войны 1812 года», в которой Н.К. Яковлев (Кутузов) подчеркивал физическую дряхлость фельдмаршала, а Наполеон в исполнении К.А. Зубова не был показан «побитым и раздавленным поражением». Да и важнейшая сцена военного совета в Филях в инсценировке отсутствовала. Судакова начали обвинять в «разного рода промахах», не замечая его самобытного таланта и очень скоро позабыв успех таких его постановок, как «Варвары» (совместно с К.А. Зубовым) и «Уриэль Акосту» с Остужевым в главной роли.
В спектакле боярство, показанное достаточно карикатурно, представлялось тупой, темной массой. И было непонятно, почему царю Ивану необходимо столько усилий, чтобы сломить волю боярства и утвердить свое могущество. Конечно, режиссер исходил из пьесы и даже в чем- то идеализировал царя, его окружение и опричнину. Но нагрянувшая эпоха сталинских репрессий невольно ассоциировалась в умах интеллигенции с изуверскими казнями и опричниной эпохи Ивана Грозного. Тем более что спектакль Судакова располагал к такого рода сравнениям: на сцене царили мрак и безысходность, печать обреченности лежала на судьбе царя и государства. Сталину такой взгляд на историю совершенно не понравился. Его приговор был категоричен: «Иван Грозный был жесток, но эта жестокость оправдывалась великой целью — создать мощное и единое российское государство».
Комитет по делам искусств отстранил Судакова от должности, а в те годы он был художественным руководителем Малого театра. Мы потеряли прекрасного режиссера. Новым художественным руководителем театра был назначен Пров Михайлович Садовский. Спектакль, поставленный Судаковым, из репертуара изъяли, а пьесу предложили переделать и поставить заново. Новую редакцию спектакля было поручено делать П.М. Садовскому, К.А. Зубову и Б.Н. Никольскому. Театр обратился к драматургу с просьбой переработать «Ивана Грозного». Алексей Николаевич уже тяжело и неизлечимо болел, но тем не менее не стал возражать против текстовых переделок и создал новый вариант пьесы, следуя установкам, исходившим от Сталина. В новом варианте пьесы Толстой рисовал портрет царя-патриота, защитника русской земли, опирающегося не на бояр, а на народ. Толстой присутствовал лишь на двух или трех репетициях, затем слег окончательно и скоро его не стало. Я знаю, что для Константина Александровича это были мучительнейшие дни. Вторым вариантом Сталин, наконец, остался доволен. Спектакль был пронизан оптимизмом. Шел 1944 год, и идея упрочения государственной власти, победоносной мощи русского народа была закономерна и созвучна времени. А Соловьев создал образ царя, преданного именно этой идее. Его Грозный — мыслитель, могучий государственный деятель, человек возвышенный, лишенный всех тех дурных качеств, которыми обладал царь в постановке Судакова. Безусловно, первый вариант пьесы и постановка ее Судаковым стояли ближе к исторической правде, но вторая редакция прозвучала современнее, а главное, отвечала запросам вождя. Несмотря на такую тенденциозность, новый спектакль получился мощный и долго не сходил со сцены. Премьера новой постановки «Ивана Грозного» состоялась 2 мая 1945 года, в день, когда наши войска взяли Берлин. На спектакле присутствовал Сталин и после его окончания со сцены был объявлен приказ Верховного Главнокомандующего с благодарностью победившим войскам.
В ходе работы сменилось много исполнителей главных ролей. Смерть в 1947 году исполнителя главной роли Николая Соловьева заставила снять спектакль с репертуара. Однако в 1949 году он был возобновлен, на роль Ивана Грозного были назначены сначала Г.И. Ковров, затем Н.А. Анненков. Федора Басманова играли Б.В. Телегин и М.М. Садовский, Малюту Бельского-Скуратова - Н.И. Ржанов, затем Ю.И. Аверин; Марью Темрюковну - Е.Н. Гоголева, позже В.В. Новак и В.Я. Евстратова. Все рецензенты, писавшие о спектакле, высоко оценивали исполнение артистом А.П. Грузинским роли юродивого, прозванного Василием Блаженным (о нем я уже упоминала).
Ефросинью Старицкую, представлявшую ту грозную реакционную силу, с которой пришлось столкнуться Ивану IV на пути реформ, играла Вера Николаевна Пашенная. Я мечтала сыграть почти все роли Пашенной - словом, наглости моей не было предела. Роль Ефросиньи Старицкой я уже «приглядела», сидя в зрительном зале. На спектаклях держала на коленях тетрадку, в которую записывала текст и Веры Николаевны, и ее партнеров. Я не хотела брать в режиссерском управлении текст пьесы, ведь Пашенная могла узнать об этом, а она относилась к своим ролям очень ревниво. Я потихоньку готовилась, и случай, на удивление, представился.
Мальчишки тогда катались на коньках - «снегурочках», прикручивая их к валенкам. Один из них налетел на Веру Николаевну и сбил ее с ног. Она разбила лодыжку. Врачи говорили - вдребезги, «как электрическую лампочку». А «Иван Грозный» - любимый спектакль Сталина, надо срочно вводить кого-то на роль Ефросиньи Старицкой. Послали пьесу Евдокии Дмитриевне Турчаниновой, но она отказалась: «Это не моя роль, я ее играть не могу». И вот я помню огромное фойе в Центральном Детском театре. Идут Константин Александрович Зубов и Пров Михайлович Садовский, обсуждают возникшую проблему. Я подошла к Зубову: «Константин Александрович, давайте я сыграю!» - «Не понял!» - «Я хочу сыграть роль Старицкой!» Пров Михайлович спрашивает: «О чем там у вас разговор?». Константин Александрович отвечает: «Эта сумасшедшая просит роль Ефросиньи Старицкой». Пауза, затем Пров Михайлович неожиданно изрек: «А падать - так с большого коня! Играй!»
На репетиционный процесс дали времени немного — всего полтора дня.
Репетиция состоялась вечером, затем утром и перед спектаклем. Помню свое безвыходное и мучительное состояние на тот момент: у меня нога тридцать седьмого размера, а ботиночки были тридцать пятого с половиной. К концу я ковыляла, а не ходила. Но сыграла. В Детском театре (сегодня Молодежный театр) было значительное расстояние от первого ряда до сцены, и там поставили стулья. На них сидели наши мастера. Посмотреть мой ввод пришли Садовский, Турчанинова, Рыжова, Климов и, конечно, Зубов. Ведь я, девчонка, играла возрастную роль — старуху! После спектакля, поднявшись на сцену, выдающиеся актеры высказали свои мнения, пожалуй, это самые счастливые минуты в моей жизни. Пров Михайлович Садовский вышел вперед, поправил, как всегда, свои серебристые волосы и сказал: «Играть будете в прямую очередь». Никаких оценок «хорошо» или «плохо». Я так волновалась, что даже не поняла, что Садовский сказал. И только среди ночи доходит до меня, что мою работу приняли, и я буду играть эту роль.
Помню свой страх, когда Сталин смотрел спектакль, а Старицкую играла я. Антракт шел сорок пять или пятьдесят минут. Нам должны были сообщить, когда можно продолжить спектакль, но команды не поступало. Ничего другого не оставалось, как ждать. Я тут же вообразила, что Сталин рассердился на то, что вместо Пашенной на такую роль «девчонку» ввели! Я уже всю вину взяла на себя. Мало того, я успела убедить в этом Зубова. Сначала он повторял: «Таня, бросьте!» А потом: «Не знаю, может быть...» Но оказалось, что антракт затянулся, так как Сталин подписывал какие-то документы.
Я восхищалась нашими великими старухами в больших ролях, но как они относились к маленьким! Они укрепили меня в мысли, что размер роли неважен, а важно глубоко понять и раскрыть образ своей героини. Даже при скудном материале и короткой сценической жизни моих героинь я пыталась внести в образ какую-то «изюминку» — пластикой, обаянием. В маленькой роли создать объем, прочертить биографию, найти различные оттенки, позволяющие образу заиграть новыми красками, — все это доставляло мне несказанное удовольствие.
Я никогда не страдала оттого, что играла характерные роли — пожилых женщин. Наоборот, я их сразу полюбила, они глубже и интереснее, особенно если автор пьесы хорош. Впрочем, иногда доводилось мне играть и молодых. В те годы я была очень непосредственной, а порой и наивной, не понимала, что театр — организм сложный, не со всеми коллегами можно быть откровенной. Константин Александрович ставил пьесу «Настя Колосова» В.В. Овечкина. Она была выдвинута на Сталинскую премию. Зубов дал мне очень хорошую роль — подруги главной героини, которую играла Софья Николаевна Фадеева. Я была счастлива. Иду, сияя, с книжкой по коридору Малого театра, а навстречу мне Анна Александровна Непомнящая, жена Николая Александровича Анненкова. Она спрашивает у меня: «Что это у тебя?» — «Это «Настя Колосова», у меня там такая роль! Вы себе не представляете!» И я поделилась с ней своей радостью, а официального распределения ролей еще не было. На следующем собрании она заявила: «Вот мы с вами обсуждаем распределение ролей в новом спектакле, но к чему все это, что мы дурака валяем, если Зубов уже раздал роли своим ученикам». Ох и рассердился же на меня Константин Александрович! Дал мне роль третьей девицы, без имени и почти без слов. Но из упрямства я сделала эту роль так, что она вышла на первый план. Придумала и кадриль, которую она танцует, и даже маленький монолог. Когда у моей героини спрашивали: «Ты, наверное, мамку не помнишь?» — я придумала ответ: «Нет, помню!», и сочинила целый рассказ о том, как мама погибла, когда станцию бомбили. Моя героиня явно вызывала симпатию, а сцена, особенно после исполненной мною на сцене кадрили, пользовалась у зрителей огромным успехом. И вот тогда Константин Александрович Зубов мне сказал: «Ну подвели вы меня!» Я перепугалась: «Чем, Константин Александрович?» — «Придется дать имя вашей героине. Как ее зовут?» Я ответила: «Лушка». Почему Лушка — не знаю, имя было тогда не особенно на слуху. Так она и осталась Лушкой.
В моей жизни был очень непростой период, когда меня исключили из комсомола. Я всегда ношу с собой образок святой мученицы Татьяны, которым меня благословила моя няня. Он был со мной и на фронте, лежал в чемодане, завернутый в тряпочку. Уж не знаю, кто его увидел и сказал, что Панкова молится и ездит на фронт с иконой. И меня вызвали на собрание. Задали вопрос: «Вы религиозны». — «Да, у меня вся семья религиозная, и я тоже». — «Но вы понимаете, что это недопустимо для комсомолки?» — «Во-первых, не понимаю почему. А во-вторых, что же делать? Это не платочек, не кофточка — не снимешь. Вера в Бога у меня в крови». Два дня меня «прорабатывали». Чего только не говорили! «Нож в спину комсомола», «выстрел из-за угла»! Константин Александрович для того, чтобы закрыть эту тему, вдруг вымолвил: «Товарищи, давайте перейдем к другим вопросам. Вы сами понимаете, что у Панковой это несерьезно». Тут у меня против воли вырвалось: «Как несерьезно?!» Что же я, вру, что ли?» И все началось сначала. В результате меня исключили. В райкоме комсомола сидели разумные люди, они обошлись без громких слов, просто предложили мне: «Дайте ваш комсомольский билет.
Если вы обдумаете ваше поведение и захотите вернуться в комсомол, ваш билет будет в райкоме». Но я не вернулась, так как действительно религиозна, ничего не могла с собой поделать, да и не хотела. Вскоре после этого я стала замечать, что за мной ходит какой-то человек, один и тот же, только меняет шапки - то на нем каракулевая, то беретка, то ушанка. Я помню этого мужчину до сих пор. Меня это испугало. Михаил Иванович Царев спросил у меня при встрече: «Чем вы, Татьяна, расстроены?» Я рассказала, что, может быть, ошибаюсь, но мне все время кажется, что за мной кто-то следит. Он даже побледнел: «Что же вы мне раньше не сказали?» После этого разговора слежка закончилась. Михаил Иванович был фигурой весомой, человеком многоликим, ярким, сложным и загадочным. Царев всю свою жизнь увлекался художественным словом — выступал с чтецкими программами. Читал он мастерски. Его трактовки классических произведений были очень глубокими и интересными. В театре даже бытовала легенда, что по четвергам Царева приглашают к Сталину читать стихи и пьесы. Может быть, говоря современным языком, Царев проводил своеобразный «мастер-класс» для Сталина-оратора. Но были слухи и о том, что вождь прислушивался к советам Царева в выборе пьес к постановке на сцене. Легенды-легендами, но, возможно, меня это и спасло. Вскоре жизнь пошла обычным путем. Стали появляться новые роли.
После того как меня исключили из комсомола, я почувствовала даже какое-то облегчение. Но страх меня преследовал очень долго. Тем более что в тюремной империи СССР побывало немало актеров и работников Малого театра — Ольга Николаевна Полякова, Людмила Владимировна Гайликовская, Анатолий Иванович Опритов... Причем абсолютное большинство из них так же, как и простые советские граждане, были репрессированы необоснованно.
Я уже упоминала о судьбе Ольги Николаевны Поляковой. Другая наша актриса Маша Лебедева, дочка замечательного актера Владимира Федоровича Лебедева и сама прекрасная актриса, провела в лагерях двенадцать лет. Она практически не играла, на нее как на актрису было наложено табу. Она делилась со мной воспоминаниями о годах, проведенных в ссылке: «Ой, Танечка, как же хорошо мне было в ссылке, я всегда была нужна людям! Мне, например, говорят: «Бери гитару и иди в пятый барак. От женщины, которая там находится, отказалась вся семья. Спой что-нибудь, придумай. В такие минуты я пыталась «разговорить» людей, отвлечь от горестных раздумий, пела, играла. Сколько рассказов можно написать о каждом, кто там сидел, о таких разных и трагических судьбах...»
Жить мне в эти годы приходилось непросто. Зарплата моя была очень маленькой — восемьдесят рублей. Потом ее удвоили, но долги я раздавала несколько лет. К счастью, на моем жизненном пути всегда встречались только очень хорошие люди. И если я к кому-то обращалась за помощью — не помню такого случая, чтобы мне не помогли. Например, Игорь Владимирович Ильинский был не то чтобы скуп, но никому не давал в долг. Считал, что это портит человеческие отношения. А мне давал. Я, конечно, обращалась к нему редко, и только когда приходилось уже совсем невмоготу. Коллеги меня предупреждали: «Не даст, и не ходи!» Но я обращалась к Ильинскому: «Игорь Владимирович, мне очень неудобно, но у меня безвыходное положение, не могли бы вы мне одолжить столько-то?» Он тут же давал необходимую мне сумму, а я давала обещание «отдать долг (к примеру) 20 до конца репетиции». И никогда не нарушала слова. Однажды он дал мне сумму, по моим меркам, огромную — 300 рублей, сказав : «Отдадите, когда сможете». Я ему года три была должна. Это был мой последний долг Ильинскому — больше я никогда у Игоря Владимировича денег не занимала.
Про одну из актрис мне говорили: «Сколько ты у нее заняла? Сто рублей? Завтра весь театр будет знать, что ты ей должна двести». Но никогда я от людей таких пощечин не получала. Мне давали в долг и Варвара Александровна Обухова, и Евдокия Дмитриевна Турчанинова. Как-то раз я заняла у Евдокии Дмитриевны деньги, а отдать никакой возможности не было. Думаю: «Отдам в первую очередь такому-то и такому-то, они живут от получки до получки, а Турчанинова может и подождать». Просрочила месяца два. На спектакле «Евгения Гранде» я все-таки подошла к ней: «Евдокия Дмитриевна, вы не думайте, я помню про долг». Турчанинова ответила: «Таня, я рада. Я вам нарочно не напоминала, но, если вы не можете отдать, всегда нужно подойти к человеку и предупредить». Так Евдокия Дмитриевна преподала мне своеобразный урок этики.
