11.02.2008
Подробнее
«ДЕБЮТАНТЫ РАЗНЫХ ЛЕТ» В ДОМЕ-МУЗЕЕ М.Н.ЕРМОЛОВОЙ
В доме-музее М.Н.Ермоловой состоялся творческий вечер артистов Малого театра «Дебютанты разных лет»
«ДЕБЮТАНТЫ РАЗНЫХ ЛЕТ» В ДОМЕ-МУЗЕЕ М.Н.ЕРМОЛОВОЙ
В доме-музее М.Н.Ермоловой состоялся творческий вечер артистов Малого театра «Дебютанты разных лет»
Свой дебют вспоминали именитые актрисы Малого театра, такие как Т.Панкова, Л.Титова, недавно дебютировавшая актриса из Керчи О. Жевакина. Актёры В.Коняев, В.Бочкарёв, А.Клюквин, С.Потапов. Так же здесь присутствовали режиссер Малого театра, народный артист России В. М. Бейлис и кандидат искусствоведения, ректор Театрального училища им. М. С. Щепкина Б. Н. Любимов.
Актеры и актрисы Малого театра увлечённо вспоминали свои дебюты, некоторые из которых состоялись полвека назад. Т. Панковой особенно запомнился спектакль 2 мая 1945 года. «Тогда на спектакль пришёл Сталин, он посмотрел первый акт, затем был антракт, после которого Сталина не было 45 минут. Что было со мной, не представляете! Я тогда сильно испугалась, но оказалось, что Сталин подписывал разрешение на салют в Берлине»,- вспоминала актриса.
Василий Бочкарев рассказывает о своих дебютах
Несмотря на то, что В. Коняев на сцене Малого театра уже 50 лет, он до сих пор ощущает трепет и волнение перед ним: «Когда я прихожу в Малый театр, то появляется такое состояние: в зале хочется говорить шепотом, а когда выхожу на сцену — мои ноги трясутся».
«Каждый дебют – это открытие себя!» — говорил присутствующим В. Бочкарёв. «Вся прелесть актёрского искусства в том, что каждый спектакль — это прорыв самого себя!» Бочкарёв дебютировал в 1964 году в спектакле «Письмо» А. А. Гончарова на Малой Бронной улице. «Когда я зашёл в гримёрку, артист Б. Житников посмотрел на меня и счастливо сказал: «Я так рад за тебя! И так рад за себя! Со словами «Теперь это твоё!» Он достал обожжённую пробку для грима и подвинул ко мне чёрный облезлый парик негра», — рассказывал В.Бочкарёв.
Дебют Л. Титовой обозначился всего тремя словами: «Какой реприманд неожиданный!». Актриса вспоминала: «От этих простых слов у меня дрожали руки, слова эти приводили меня в ужас! После своих многочисленных ролей я спросила у Т. Панковой: Когда-нибудь они перестанут дрожать? На что та ответила: «Никогда!»
А. Клюквин уверял, что для него дебютов не существует. «У меня всегда как в первый раз! До сих пор выхожу на сцену, а руки холодные! Да что говорить, У Т. Панковой до сих пор глаза дебютантки! Дебют — вся наша жизнь!» — воскликнул Клюквин.
Все присутствовавшие актёры не могли не согласиться с этим восклицанием. Кому как не им знакомы трепет и душевное волнение перед очередным выходом на сцену, да и в процессе представления, зачастую, необходимо унимать дрожь в коленях и в голосе.
Александр Клюквин рассказывает о своих дебютах
В. Бочкарёв и Л.Титова, а так же актеры нового поколения О. Жевакина и С.Потапов сыграли для зрителей сцены из своих спектаклей. Играли так, что дух захватывало! Никто не сомневался, в том, что все развернувшиеся события — правда. Это мастерство — когда актёры начинают существовать нераздельно от своих героев, и из их глаз текут настоящие слёзы.
«Великая эпоха on-line», 10 февраля 2008 года
Наталья Леонова (текст и фото)
В доме-музее М.Н.Ермоловой состоялся творческий вечер артистов Малого театра «Дебютанты разных лет»
Свой дебют вспоминали именитые актрисы Малого театра, такие как Т.Панкова, Л.Титова, недавно дебютировавшая актриса из Керчи О. Жевакина. Актёры В.Коняев, В.Бочкарёв, А.Клюквин, С.Потапов. Так же здесь присутствовали режиссер Малого театра, народный артист России В. М. Бейлис и кандидат искусствоведения, ректор Театрального училища им. М. С. Щепкина Б. Н. Любимов.
Актеры и актрисы Малого театра увлечённо вспоминали свои дебюты, некоторые из которых состоялись полвека назад. Т. Панковой особенно запомнился спектакль 2 мая 1945 года. «Тогда на спектакль пришёл Сталин, он посмотрел первый акт, затем был антракт, после которого Сталина не было 45 минут. Что было со мной, не представляете! Я тогда сильно испугалась, но оказалось, что Сталин подписывал разрешение на салют в Берлине»,- вспоминала актриса.
Василий Бочкарев рассказывает о своих дебютахНесмотря на то, что В. Коняев на сцене Малого театра уже 50 лет, он до сих пор ощущает трепет и волнение перед ним: «Когда я прихожу в Малый театр, то появляется такое состояние: в зале хочется говорить шепотом, а когда выхожу на сцену — мои ноги трясутся».
«Каждый дебют – это открытие себя!» — говорил присутствующим В. Бочкарёв. «Вся прелесть актёрского искусства в том, что каждый спектакль — это прорыв самого себя!» Бочкарёв дебютировал в 1964 году в спектакле «Письмо» А. А. Гончарова на Малой Бронной улице. «Когда я зашёл в гримёрку, артист Б. Житников посмотрел на меня и счастливо сказал: «Я так рад за тебя! И так рад за себя! Со словами «Теперь это твоё!» Он достал обожжённую пробку для грима и подвинул ко мне чёрный облезлый парик негра», — рассказывал В.Бочкарёв.
Дебют Л. Титовой обозначился всего тремя словами: «Какой реприманд неожиданный!». Актриса вспоминала: «От этих простых слов у меня дрожали руки, слова эти приводили меня в ужас! После своих многочисленных ролей я спросила у Т. Панковой: Когда-нибудь они перестанут дрожать? На что та ответила: «Никогда!»
А. Клюквин уверял, что для него дебютов не существует. «У меня всегда как в первый раз! До сих пор выхожу на сцену, а руки холодные! Да что говорить, У Т. Панковой до сих пор глаза дебютантки! Дебют — вся наша жизнь!» — воскликнул Клюквин.
Все присутствовавшие актёры не могли не согласиться с этим восклицанием. Кому как не им знакомы трепет и душевное волнение перед очередным выходом на сцену, да и в процессе представления, зачастую, необходимо унимать дрожь в коленях и в голосе.
Александр Клюквин рассказывает о своих дебютахВ. Бочкарёв и Л.Титова, а так же актеры нового поколения О. Жевакина и С.Потапов сыграли для зрителей сцены из своих спектаклей. Играли так, что дух захватывало! Никто не сомневался, в том, что все развернувшиеся события — правда. Это мастерство — когда актёры начинают существовать нераздельно от своих героев, и из их глаз текут настоящие слёзы.
«Великая эпоха on-line», 10 февраля 2008 года
Наталья Леонова (текст и фото)
28.01.2008
Подробнее
«РЕВИЗОР» ПОЛУЧИЛ ПРЕМИЮ ПРАВИТЕЛЬСТВА РОССИИ
Стали известны имена лауреатов премии правительства России 2007 года в области культуры.
«РЕВИЗОР» ПОЛУЧИЛ ПРЕМИЮ ПРАВИТЕЛЬСТВА РОССИИ
Стали известны имена лауреатов премии правительства России 2007 года в области культуры. Как сообщили ИА REGNUM в пресс-службе Белого дома, премии присуждены артистам Государственного академического Малого театра России Александру Ермакову, Александру Клюквину, Эдуарду Марцевичу, Борису Невзорову, Дмитрию Солодовнику — за спектакль по пьесе Н.В. Гоголя «Ревизор».
От души поздравляем лауреатов и желаем им дальнейших творческих успехов!
Стали известны имена лауреатов премии правительства России 2007 года в области культуры. Как сообщили ИА REGNUM в пресс-службе Белого дома, премии присуждены артистам Государственного академического Малого театра России Александру Ермакову, Александру Клюквину, Эдуарду Марцевичу, Борису Невзорову, Дмитрию Солодовнику — за спектакль по пьесе Н.В. Гоголя «Ревизор».
От души поздравляем лауреатов и желаем им дальнейших творческих успехов!
31.05.2007
Подробнее
ПОЛНЫЙ АНШЛАГ, ПОЛНЫЙ ВОСТОРГ!
Помимо спектаклей, артисты Малого театра встретились с нашими актерами, дали большую пресс-конференцию, побывали на приеме у губернатора...
ПОЛНЫЙ АНШЛАГ, ПОЛНЫЙ ВОСТОРГ!
В Кемерове продолжаются гастроли Государственного академического Малого театра, приуроченные к Дням культуры Кузбасса. Помимо спектаклей, артисты Малого театра встретились с нашими актерами, дали большую пресс-конференцию, побывали на приеме у губернатора...
Фрагменты этих встреч - в нашем репортаже.
Разговор с артистами
На встрече с кемеровскими артистами разговор вел преимущественно Юрий Соломин. Он процитировал Александра Островского («Без театра нет нации»). Темпераментно выступил против театральной реформы: «В России что-то около 600 театров. Где они располагаются? Понятно, многие - так же, как ваш: в центре города, в лучшем городском здании. Отсюда понятен интерес тех, кто кричит, что российский театр гибнет. Просто этим крикунам хочется, чтобы он действительно погиб, чтобы опустели эти лучшие здания, которые кому-то очень хочется занять. Место надо».
Рассказал, как изнуряют театральную жизнь Москвы бесконечные политические митинги на Театральной площади: «Когда выступает Жириновский, спектакль вести невозможно: перекрывает своими криками. Вообще он очень талантливый актер. И режиссер тоже».
Эта мысль спровоцировала приму Музыкального театра Кузбасса Нину Черноусову выступить с экстравагантным предложением: предоставить Жириновскому Театральную площадь под его «политический театр» , принять главу ЛДПР в СТД - и пусть он там, в политических верхах, лоббирует интересы театрального сообщества. Соломин призадумался.
Потом рассказал, как на встрече с Путиным он предложил президенту осуществить грандиозный проект: отправить два старейших театра России (Малый и питерскую Александринку) в гастрольное турне. Навстречу друг другу. Из Владивостока и Калининграда. Чтобы они встретились где-нибудь в центре России...
- В Кемерове!- раздался выкрик из зала.
«В Кемерове бы они разминулись» - меланхолично пошутил директор Музыкального театра Владимир Юдельсон.
Не без гордости Юрий Соломин рассказывал о зарубежных гастролях Малого театра, который носит сегодня гордое звание «национальное достояние». Единственный из всех драмтеатров России. Молодой актер кемеровской драмы Андрей Шарыпов поинтересовался у мэтра: каковы, на его взгляд, перспективы провинциального репертуарного театра, у которого нет таких высоких титулов? Соломин отбил этот пас: «Национальным достоянием являются ВСЕ театры России, вообще русский театр как таковой, как явление. И в столицах, и в провинции».
- То есть вы там о нас постоянно думаете? - не унимался Шарыпов. Соломин согласился: да.
На этом острые углы беседы закончились. Обаятельный, хотя и постаревший «Адъютант его превосходительства» артистично рассказал о буднях своего театра и личной жизни. В частности, о том, что актерскому мастерству он, ученик великой Веры Пашенной, сегодня учится ... у своих собак. Их у него две: овчарка Маклай, который снимался в «Московской саге» и лабрадор Яшка.
Разговор с прессой
Торжественный тон пресс-конференции Юрий Соломин задал сразу. Заявлением, что гастроли по Сибири (до нас Малый театр с успехом выступил в Екатеринбурге, Тюмени и Новосибирске) - это своеобразное празднование 250-летия ГОСУДАРСТВЕННОСТИ русского театра. И хотя предложенное им Президенту России турне сорвалось, Малый с честью несет свою миссию. До Сибири, например, гастролировал в Ростове и вообще по югу России. После нас собирается в Дагестан и на Украину...
Не без юмора Юрий Мефодьевич рассказал о расспросах коллег. «Почему это именно вас назвали национальным достоянием?» - «Ребята, говорю, не обижайтесь: просто у нас люстр больше». В Малом театре больше не только люстр - здесь, наверное, одна из самых многочисленных трупп (более 200 человек), есть свой оркестр (!) и бездна «звезд» - здесь даже лакеев на «Кушать подано!» играют заслуженные и народные артисты.
На вопрос к присутствующим на встрече спонсорам - Сбербанку России, во сколько обошелся этот гастрольный тур, внятного ответа не было. Юрий Соломин заметил, что за всю 250-летнюю историю Малого у него было лишь два спонсора - императрица Елисавета и Сбербанк, а представители последнего заявили, что оценить рублем этот тур вообще невозможно.
Про Читу - родной город, где народные артисты, братья Юрий и Виталий Соломины родились и выросли, - худрук Малого сказал скупо: «Давно там не был. Правда, с интересом слежу за новостями из Читы. Вот недавнее ограбление века, например! Я ведь помню это здание банка, который обокрали».
Про свою педагогическую деятельность в Щепкинском училище тоже особенно не распространялся: «Я считаю, педагогом должен быть ЛЮБОЙ режиссер. Не понимаю названия - режиссер-постановщик. Тавтология какая-то! Все хочу выяснить, кому первому на ум пришла идея писать так на афишах».
Вопрос: «Как вы воспринимаете современные трактовки классики?» - заставил Юрия Соломина продемонстрировать целый спектакль:
- Не понимаю, зачем это надо! Достаточно просто ХОРОШО поставить пьесу. Просто ТЩАТЕЛЬНО прочитать авторские ремарки - там же все сказано! Когда у нас в «Ревизоре» Клюквин, играющий Землянику, говорит: «Дорогих лекарствий мы не употребляем... « , зал взрывается хохотом. И не надо его гримировать под Зурабова - все и так всем становится ясно!
Зачем здороваться через голову (показал, заломив локоть куда-то за ухо, как. - Прим. авт.), когда все люди и даже обезьяны здороваются так (продемонстрировал нормальное рукопожатие).
Впрочем, никого критиковать я не хочу. Приходите к нам на спектакли, и вы сами все увидите.
Разговор со зрителями
Спектакль «На всякого мудреца довольно простоты» (режиссер Владимир Бейлис) сами актеры Малого называют «визитной карточкой» своего театра. И не случайно.
Такого сочного, махрового, настоящего, густого, «вкусного» Островского мне давно не приходилось видеть.
Поразительно: спектакль идет почти три с половиной часа, но устать не успеваешь. Здесь что ни роль - то бенефисный выход артиста, что ни персонаж - то яркий, колоритный, понятный характер со своей жизненной историей, что ни диалог - то напряженный и виртуозный поединок характеров. А главное: на протяжении всего действа тебя не оставляет ощущение, что всех этих людей ты только что где-то видел. Ощущение, что смотришь на сцену, как в зеркало.
Вот Мамаев (Александр Потапов). Одышливый самодур, обожающий читать воспитательные нотации. Не с ним ли вчера мне приходилось решать вопрос в очередном начальственном кабинете? А отставной генерал Крутицкий (Борис Клюев)? Их разговор с Мамаевым до боли напомнил беседу «за круглым столом» председателей советов ветеранов - те же общие рассуждения о «воспитании молодежи», та же расплывчатая лексика, тот же угрожающий тон.
Великолепен - другого слова не подберу! - Александр Клюквин в роли Городулина.
Жовиальный пройдоха с холодными, бессмысленными глазами и вечным утробным хохотком - его хоть сейчас сажай в чиновный кабинет любого ранга (справится)! Самое удивительное, что все эти малосимпатичные типы по-своему на удивление обаятельны. И их пороки кажутся такими понятными, логичными, общеупотребительными (как говорил мне один знакомый зэк: «Не мы такие - жизнь такая»).
А юнец Глумов в исполнении Александра Вершинина? Как он умеет ловко распознать суть каждого, в секунды подобрать к каждому потенциальному покровителю свой ключик. Остроумные мизансцены без всяких слов прозрачно намекают нам то на приемчики нейролингвистического программирования, то на расхожие ходы пиар-кампании... И становится понятно, из каких недр растут все наши современные, так тщательно продуманные политтехнологии...
Интересный ход придумал режиссер: в спектакле вся прислуга карикатурно похожа на своих хозяев. И если богатая вдова Турусина (Лилия Юдина) тайком пропускает стаканчик-другой, оставаясь в полной форме, то ее лакей в каждой следующей сцене является все более и более «под шофе».
Малый театр, с позапрошлого века прозванный «домом Островского», традиционно являет нам образец высококачественной русской речи - четкой, внятной, правильной, аппетитной. Это - не удивляет. Дивит иное: как современные актеры умеют сделать архаичную и затейливую старинную речь такой «своей». И длинные монологи, которые темпераментно произносит Глумов, отнюдь не кажутся чуждыми сегодняшнему уху. И даже когда артист, забывшись, произносит «Пока, маменька!» (явно не из ХIХ века словечко!), ему прощаешь это самоволие: уж больно ладно обжит им собственный сценический образ, сидит, как костюмчик, сшитый у лучшего портного, как вторая кожа.
За недостатком места не могу остановиться на чудесных мизансценах, которых нет в пьесе Островского, но которые составляют едва не самые ударные места спектакля (утренняя зарядка Крутицкого, например. Или явления из тумана темных силуэтов турусинских приживалок)... Однако не сказать «браво!» художественному оформлению спектакля нельзя.
Говорят, Малый театр привез с собой три трейлера декораций. И каких! В «Мудреце...», например, нам предстали четыре совершенно разных барских интерьера - каждый со своим «характером». Если у Мамаевых поражают роскошные картины в золоченых рамах и мебель рококо, то у Турусиной - обилие кисеи и занавесей, вид сада за окном, белый рояль и клетка с попугаем. А у Крутицкого - охотничьи трофеи (рога, шкуры), вальяжный письменный стол с непомерными статуэтками, золото кистей и бархат занавесей...
P.S.
Когда этот текст готовился к печати, гастроли Малого театра только начались. Кемеровскую публику ждали новые встречи с другим Островским - в постановке Виталия Иванова и Сергея Женовача. На пресс-конференции народный артист России Александр Клюквин попросил: «Не надо интервью. Вы лучше напишите свое мнение о нашей работе. Честное слово, это и вам, и нам интереснее».
Я пообещала. А значит - в одном из ближайших номеров «Кузбасса» читайте рецензии на другие спектакли.
Автор: Ольга ШТРАУС
Источник: Кузбасс
Дата: 26.05.2007
В Кемерове продолжаются гастроли Государственного академического Малого театра, приуроченные к Дням культуры Кузбасса. Помимо спектаклей, артисты Малого театра встретились с нашими актерами, дали большую пресс-конференцию, побывали на приеме у губернатора...
Фрагменты этих встреч - в нашем репортаже.
Разговор с артистами
На встрече с кемеровскими артистами разговор вел преимущественно Юрий Соломин. Он процитировал Александра Островского («Без театра нет нации»). Темпераментно выступил против театральной реформы: «В России что-то около 600 театров. Где они располагаются? Понятно, многие - так же, как ваш: в центре города, в лучшем городском здании. Отсюда понятен интерес тех, кто кричит, что российский театр гибнет. Просто этим крикунам хочется, чтобы он действительно погиб, чтобы опустели эти лучшие здания, которые кому-то очень хочется занять. Место надо».
Рассказал, как изнуряют театральную жизнь Москвы бесконечные политические митинги на Театральной площади: «Когда выступает Жириновский, спектакль вести невозможно: перекрывает своими криками. Вообще он очень талантливый актер. И режиссер тоже».
Эта мысль спровоцировала приму Музыкального театра Кузбасса Нину Черноусову выступить с экстравагантным предложением: предоставить Жириновскому Театральную площадь под его «политический театр» , принять главу ЛДПР в СТД - и пусть он там, в политических верхах, лоббирует интересы театрального сообщества. Соломин призадумался.
Потом рассказал, как на встрече с Путиным он предложил президенту осуществить грандиозный проект: отправить два старейших театра России (Малый и питерскую Александринку) в гастрольное турне. Навстречу друг другу. Из Владивостока и Калининграда. Чтобы они встретились где-нибудь в центре России...
- В Кемерове!- раздался выкрик из зала.
«В Кемерове бы они разминулись» - меланхолично пошутил директор Музыкального театра Владимир Юдельсон.
Не без гордости Юрий Соломин рассказывал о зарубежных гастролях Малого театра, который носит сегодня гордое звание «национальное достояние». Единственный из всех драмтеатров России. Молодой актер кемеровской драмы Андрей Шарыпов поинтересовался у мэтра: каковы, на его взгляд, перспективы провинциального репертуарного театра, у которого нет таких высоких титулов? Соломин отбил этот пас: «Национальным достоянием являются ВСЕ театры России, вообще русский театр как таковой, как явление. И в столицах, и в провинции».
- То есть вы там о нас постоянно думаете? - не унимался Шарыпов. Соломин согласился: да.
На этом острые углы беседы закончились. Обаятельный, хотя и постаревший «Адъютант его превосходительства» артистично рассказал о буднях своего театра и личной жизни. В частности, о том, что актерскому мастерству он, ученик великой Веры Пашенной, сегодня учится ... у своих собак. Их у него две: овчарка Маклай, который снимался в «Московской саге» и лабрадор Яшка.
Разговор с прессой
Торжественный тон пресс-конференции Юрий Соломин задал сразу. Заявлением, что гастроли по Сибири (до нас Малый театр с успехом выступил в Екатеринбурге, Тюмени и Новосибирске) - это своеобразное празднование 250-летия ГОСУДАРСТВЕННОСТИ русского театра. И хотя предложенное им Президенту России турне сорвалось, Малый с честью несет свою миссию. До Сибири, например, гастролировал в Ростове и вообще по югу России. После нас собирается в Дагестан и на Украину...
Не без юмора Юрий Мефодьевич рассказал о расспросах коллег. «Почему это именно вас назвали национальным достоянием?» - «Ребята, говорю, не обижайтесь: просто у нас люстр больше». В Малом театре больше не только люстр - здесь, наверное, одна из самых многочисленных трупп (более 200 человек), есть свой оркестр (!) и бездна «звезд» - здесь даже лакеев на «Кушать подано!» играют заслуженные и народные артисты.
На вопрос к присутствующим на встрече спонсорам - Сбербанку России, во сколько обошелся этот гастрольный тур, внятного ответа не было. Юрий Соломин заметил, что за всю 250-летнюю историю Малого у него было лишь два спонсора - императрица Елисавета и Сбербанк, а представители последнего заявили, что оценить рублем этот тур вообще невозможно.
Про Читу - родной город, где народные артисты, братья Юрий и Виталий Соломины родились и выросли, - худрук Малого сказал скупо: «Давно там не был. Правда, с интересом слежу за новостями из Читы. Вот недавнее ограбление века, например! Я ведь помню это здание банка, который обокрали».
Про свою педагогическую деятельность в Щепкинском училище тоже особенно не распространялся: «Я считаю, педагогом должен быть ЛЮБОЙ режиссер. Не понимаю названия - режиссер-постановщик. Тавтология какая-то! Все хочу выяснить, кому первому на ум пришла идея писать так на афишах».
Вопрос: «Как вы воспринимаете современные трактовки классики?» - заставил Юрия Соломина продемонстрировать целый спектакль:
- Не понимаю, зачем это надо! Достаточно просто ХОРОШО поставить пьесу. Просто ТЩАТЕЛЬНО прочитать авторские ремарки - там же все сказано! Когда у нас в «Ревизоре» Клюквин, играющий Землянику, говорит: «Дорогих лекарствий мы не употребляем... « , зал взрывается хохотом. И не надо его гримировать под Зурабова - все и так всем становится ясно!
Зачем здороваться через голову (показал, заломив локоть куда-то за ухо, как. - Прим. авт.), когда все люди и даже обезьяны здороваются так (продемонстрировал нормальное рукопожатие).
Впрочем, никого критиковать я не хочу. Приходите к нам на спектакли, и вы сами все увидите.
Разговор со зрителями
Спектакль «На всякого мудреца довольно простоты» (режиссер Владимир Бейлис) сами актеры Малого называют «визитной карточкой» своего театра. И не случайно.
Такого сочного, махрового, настоящего, густого, «вкусного» Островского мне давно не приходилось видеть.
Поразительно: спектакль идет почти три с половиной часа, но устать не успеваешь. Здесь что ни роль - то бенефисный выход артиста, что ни персонаж - то яркий, колоритный, понятный характер со своей жизненной историей, что ни диалог - то напряженный и виртуозный поединок характеров. А главное: на протяжении всего действа тебя не оставляет ощущение, что всех этих людей ты только что где-то видел. Ощущение, что смотришь на сцену, как в зеркало.
Вот Мамаев (Александр Потапов). Одышливый самодур, обожающий читать воспитательные нотации. Не с ним ли вчера мне приходилось решать вопрос в очередном начальственном кабинете? А отставной генерал Крутицкий (Борис Клюев)? Их разговор с Мамаевым до боли напомнил беседу «за круглым столом» председателей советов ветеранов - те же общие рассуждения о «воспитании молодежи», та же расплывчатая лексика, тот же угрожающий тон.
Великолепен - другого слова не подберу! - Александр Клюквин в роли Городулина.
Жовиальный пройдоха с холодными, бессмысленными глазами и вечным утробным хохотком - его хоть сейчас сажай в чиновный кабинет любого ранга (справится)! Самое удивительное, что все эти малосимпатичные типы по-своему на удивление обаятельны. И их пороки кажутся такими понятными, логичными, общеупотребительными (как говорил мне один знакомый зэк: «Не мы такие - жизнь такая»).
А юнец Глумов в исполнении Александра Вершинина? Как он умеет ловко распознать суть каждого, в секунды подобрать к каждому потенциальному покровителю свой ключик. Остроумные мизансцены без всяких слов прозрачно намекают нам то на приемчики нейролингвистического программирования, то на расхожие ходы пиар-кампании... И становится понятно, из каких недр растут все наши современные, так тщательно продуманные политтехнологии...
Интересный ход придумал режиссер: в спектакле вся прислуга карикатурно похожа на своих хозяев. И если богатая вдова Турусина (Лилия Юдина) тайком пропускает стаканчик-другой, оставаясь в полной форме, то ее лакей в каждой следующей сцене является все более и более «под шофе».
Малый театр, с позапрошлого века прозванный «домом Островского», традиционно являет нам образец высококачественной русской речи - четкой, внятной, правильной, аппетитной. Это - не удивляет. Дивит иное: как современные актеры умеют сделать архаичную и затейливую старинную речь такой «своей». И длинные монологи, которые темпераментно произносит Глумов, отнюдь не кажутся чуждыми сегодняшнему уху. И даже когда артист, забывшись, произносит «Пока, маменька!» (явно не из ХIХ века словечко!), ему прощаешь это самоволие: уж больно ладно обжит им собственный сценический образ, сидит, как костюмчик, сшитый у лучшего портного, как вторая кожа.
За недостатком места не могу остановиться на чудесных мизансценах, которых нет в пьесе Островского, но которые составляют едва не самые ударные места спектакля (утренняя зарядка Крутицкого, например. Или явления из тумана темных силуэтов турусинских приживалок)... Однако не сказать «браво!» художественному оформлению спектакля нельзя.
Говорят, Малый театр привез с собой три трейлера декораций. И каких! В «Мудреце...», например, нам предстали четыре совершенно разных барских интерьера - каждый со своим «характером». Если у Мамаевых поражают роскошные картины в золоченых рамах и мебель рококо, то у Турусиной - обилие кисеи и занавесей, вид сада за окном, белый рояль и клетка с попугаем. А у Крутицкого - охотничьи трофеи (рога, шкуры), вальяжный письменный стол с непомерными статуэтками, золото кистей и бархат занавесей...
P.S.
Когда этот текст готовился к печати, гастроли Малого театра только начались. Кемеровскую публику ждали новые встречи с другим Островским - в постановке Виталия Иванова и Сергея Женовача. На пресс-конференции народный артист России Александр Клюквин попросил: «Не надо интервью. Вы лучше напишите свое мнение о нашей работе. Честное слово, это и вам, и нам интереснее».
Я пообещала. А значит - в одном из ближайших номеров «Кузбасса» читайте рецензии на другие спектакли.
Автор: Ольга ШТРАУС
Источник: Кузбасс
Дата: 26.05.2007
26.04.2007
Подробнее
ПОЗДРАВЛЯЕМ С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ!
26 апреля – день рождения народного артиста России Александра Владимировича Клюквина. С удовольствием присоединяемся к стройному хору поздравлений в адрес любимого артиста и желаем ему здоровья, благополучия и, конечно, интересных творческих предложений!
24.04.2007
Подробнее
ЖИВАЯ КЛАССИКА МАЛОГО
«Дом Островского» не разочаровал екатеринбургскую публику
ЖИВАЯ КЛАССИКА МАЛОГО
«Дом Островского» не разочаровал екатеринбургскую публику
По сложившейся традиции гастроли Малого театра в Екатеринбурге (первые после 26-летнего перерыва) предварялись многочисленными разговорами о представляющейся возможности увидеть классические произведения «так, как они написаны авторами». Руководство Малого театра поддерживает давно сложившуюся легенду, постоянно напоминая о том, что Малый - театр «актерский», избегающий столь популярных ныне режиссерских изощрений.
ПУБЛИКА верит и первым делом бросается раскупать билеты на спектакли с участием любимых и хорошо знакомых актеров: Элины БЫСТРИЦКОЙ, Юрия СОЛОМИНА, Ирины МУРАВЬЕВОЙ. Фамилии несколько подзабытых широкой публикой Василия БОЧКАРЕВА, Вячеслава ЕЗЕПОВА, Людмилы ПОЛЯКОВОЙ, пик кинопопулярности которых пришелся на 80-е годы, привлекают зрителя несколько меньше. Однако первый же вечер гастролей сразу разрушил сложившуюся легенду, удивил и заставил взглянуть на «Дом Островского» другими глазами.
«Скучная» традиционность.
Первым из пяти привезенных спектаклей Малый театр представил комедию А. Н. Островского «На всякого мудреца довольно простоты», поставленную в 2002 году. Ожидание традиционного (т. е. скучного) прочтения классической пьесы сыграло недобрую шутку с екатеринбургскими театралами. Зал вяло внимал началу истории о решившем «выбиться в люди» молодом Глумове, рассматривая роскошные декорации Энара СТЕНБЕРГА и периодически отвлекаясь на раздающиеся в зале звонки сотовых телефонов. Зритель ожидал появления своих кумиров. Первые картины не сулили ничего неожиданного. Размеренная первая сцена сменилась появлением карикатурной фигуры Нила Федосеича Мамаева в гротесковом исполнении Александра ПОТАПОВА. В тишине зала казавшийся совершенно нелепым наигрыш актера вызывал лишь смешки и недовольный шепот. Падающий на колени и с придыханиями объясняющийся с дядей Егор Глумов (Александр ВЕРШИНИН) вызывал у публики откровенное раздражение. Но действие неслось вперед, и появление Крутицкого (Бориса КЛЮЕВА) было уже встречено аплодисментами. Зал, конечно, приветствовал любимого Рошфора и Майкрофта Холмса, но именно с первой сцены Крутицкого зритель начал оттаивать. Борис Клюев, решавший свою роль отставного генерала в том же острохарактерном ключе, что и остальные участники спектакля, заставил публику наконец почувствовать общий стиль представления, предлагаемый режиссером Владимиром БЕЙЛИСОМ.
Глумящийся над миром властей предержащих Глумов попадает в мир карикатурных героев, в галерею шаржированных образов вне времени (несмотря на замечательно точные костюмы от Н. ПОВАГО). При таком общем решении спектакля все разом встало на свои места. Зритель сменил угол зрения, и с этого момента благодарный (а не язвительный, как прежде) смех в партере не умолкал. Публика с восторгом принимала все «хулиганские» находки: гимнастические упражнения крепкого Крутицкого и пародийно-клоунские попытки его слуги повторить движения хозяина, все время прерываемую чьим-нибудь появлением попытку пуститься в пляс регулярно пропускающей рюмочку кокетливой Турусиной и неловкость хмелеющего вместе со своей госпожой ее «человека», глуповато-радостную мимику Мамаевой и вытягивающегося по стойке «смирно» лежащего на медвежьей шкуре Глумова. Игрушечный же попугай, послушно клюющий что-то из рук приживалок Турусиной, и вовсе вызвал взрыв почти истерического хохота.
Ручной зритель.
Обильные сценические шутки, казалось бы, более присущие школе Вахтанговского театра, были прекрасно освоены актерами. Даже в столь острогротесковом рисунке каждая деталь была проработана удивительно точно. Как бесподобно менялась речь и походка Турусиной (Элины Быстрицкой) после каждой выпитой рюмочки. Как менялся и молодел взгляд Крутицкого при воспоминаниях о бурных похождениях молодости. Как четко оценивал цепким взглядом разные ситуации нелепо гогочущий по любому поводу Городулин (Александр КЛЮКВИН). В рамках найденного рисунка, оправдывавшего любой наигрыш, все актеры оказывались удивительно точны и правдивы.
Не прерывавшая смеха публика следила за собственным изображением в кривом зеркале, искренне удивляясь тому, насколько современны эти пародии на общество 1868 года. Конечно же, Глумову, снимающему с себя маску угодливого подхалима, не место на одной сцене с этими карикатурными персонажами. Оттого и спрыгивал главный герой в финале спектакля в зал, чтобы, объединившись со зрителями, оказаться комментатором образов А. Н. Островского. Мизансцена предполагала очеловечивание рисованного персонажа, и зал с удовольствием следил за процессом разоблачения и снятия масок. И пусть эти маски очень скоро будут надеты вновь, ибо автор предвидел живучесть собственных персонажей, уже подтвержденную историей, но подмигивание из-под маски, уничтожающее всякую дистанцию между партером и сценой, льстит и делает зрителя совершенно ручным.
История закончена. История продолжается. Трансформирующаяся со временем традиция Малого театра оказывается абсолютно живой и созвучной нашему времени.
Алексей БАДАЕВ, проректор по учебной работе Екатеринбургского Театрального института.
Источник: Вечерний Екатеринбург
Дата: 19.04.2007
«Дом Островского» не разочаровал екатеринбургскую публику
По сложившейся традиции гастроли Малого театра в Екатеринбурге (первые после 26-летнего перерыва) предварялись многочисленными разговорами о представляющейся возможности увидеть классические произведения «так, как они написаны авторами». Руководство Малого театра поддерживает давно сложившуюся легенду, постоянно напоминая о том, что Малый - театр «актерский», избегающий столь популярных ныне режиссерских изощрений.
ПУБЛИКА верит и первым делом бросается раскупать билеты на спектакли с участием любимых и хорошо знакомых актеров: Элины БЫСТРИЦКОЙ, Юрия СОЛОМИНА, Ирины МУРАВЬЕВОЙ. Фамилии несколько подзабытых широкой публикой Василия БОЧКАРЕВА, Вячеслава ЕЗЕПОВА, Людмилы ПОЛЯКОВОЙ, пик кинопопулярности которых пришелся на 80-е годы, привлекают зрителя несколько меньше. Однако первый же вечер гастролей сразу разрушил сложившуюся легенду, удивил и заставил взглянуть на «Дом Островского» другими глазами.
«Скучная» традиционность.
Первым из пяти привезенных спектаклей Малый театр представил комедию А. Н. Островского «На всякого мудреца довольно простоты», поставленную в 2002 году. Ожидание традиционного (т. е. скучного) прочтения классической пьесы сыграло недобрую шутку с екатеринбургскими театралами. Зал вяло внимал началу истории о решившем «выбиться в люди» молодом Глумове, рассматривая роскошные декорации Энара СТЕНБЕРГА и периодически отвлекаясь на раздающиеся в зале звонки сотовых телефонов. Зритель ожидал появления своих кумиров. Первые картины не сулили ничего неожиданного. Размеренная первая сцена сменилась появлением карикатурной фигуры Нила Федосеича Мамаева в гротесковом исполнении Александра ПОТАПОВА. В тишине зала казавшийся совершенно нелепым наигрыш актера вызывал лишь смешки и недовольный шепот. Падающий на колени и с придыханиями объясняющийся с дядей Егор Глумов (Александр ВЕРШИНИН) вызывал у публики откровенное раздражение. Но действие неслось вперед, и появление Крутицкого (Бориса КЛЮЕВА) было уже встречено аплодисментами. Зал, конечно, приветствовал любимого Рошфора и Майкрофта Холмса, но именно с первой сцены Крутицкого зритель начал оттаивать. Борис Клюев, решавший свою роль отставного генерала в том же острохарактерном ключе, что и остальные участники спектакля, заставил публику наконец почувствовать общий стиль представления, предлагаемый режиссером Владимиром БЕЙЛИСОМ.
Глумящийся над миром властей предержащих Глумов попадает в мир карикатурных героев, в галерею шаржированных образов вне времени (несмотря на замечательно точные костюмы от Н. ПОВАГО). При таком общем решении спектакля все разом встало на свои места. Зритель сменил угол зрения, и с этого момента благодарный (а не язвительный, как прежде) смех в партере не умолкал. Публика с восторгом принимала все «хулиганские» находки: гимнастические упражнения крепкого Крутицкого и пародийно-клоунские попытки его слуги повторить движения хозяина, все время прерываемую чьим-нибудь появлением попытку пуститься в пляс регулярно пропускающей рюмочку кокетливой Турусиной и неловкость хмелеющего вместе со своей госпожой ее «человека», глуповато-радостную мимику Мамаевой и вытягивающегося по стойке «смирно» лежащего на медвежьей шкуре Глумова. Игрушечный же попугай, послушно клюющий что-то из рук приживалок Турусиной, и вовсе вызвал взрыв почти истерического хохота.
Ручной зритель.
Обильные сценические шутки, казалось бы, более присущие школе Вахтанговского театра, были прекрасно освоены актерами. Даже в столь острогротесковом рисунке каждая деталь была проработана удивительно точно. Как бесподобно менялась речь и походка Турусиной (Элины Быстрицкой) после каждой выпитой рюмочки. Как менялся и молодел взгляд Крутицкого при воспоминаниях о бурных похождениях молодости. Как четко оценивал цепким взглядом разные ситуации нелепо гогочущий по любому поводу Городулин (Александр КЛЮКВИН). В рамках найденного рисунка, оправдывавшего любой наигрыш, все актеры оказывались удивительно точны и правдивы.
Не прерывавшая смеха публика следила за собственным изображением в кривом зеркале, искренне удивляясь тому, насколько современны эти пародии на общество 1868 года. Конечно же, Глумову, снимающему с себя маску угодливого подхалима, не место на одной сцене с этими карикатурными персонажами. Оттого и спрыгивал главный герой в финале спектакля в зал, чтобы, объединившись со зрителями, оказаться комментатором образов А. Н. Островского. Мизансцена предполагала очеловечивание рисованного персонажа, и зал с удовольствием следил за процессом разоблачения и снятия масок. И пусть эти маски очень скоро будут надеты вновь, ибо автор предвидел живучесть собственных персонажей, уже подтвержденную историей, но подмигивание из-под маски, уничтожающее всякую дистанцию между партером и сценой, льстит и делает зрителя совершенно ручным.
История закончена. История продолжается. Трансформирующаяся со временем традиция Малого театра оказывается абсолютно живой и созвучной нашему времени.
Алексей БАДАЕВ, проректор по учебной работе Екатеринбургского Театрального института.
Источник: Вечерний Екатеринбург
Дата: 19.04.2007
03.04.2007
Подробнее
ГЛЕБ ПОДГОРОДИНСКИЙ В КОМЕДИИ «ПРАВДА – ХОРОШО, А СЧАСТЬЕ ЛУЧШЕ»
В день 35-летия Глеба Подгородинского мы предлагаем вниманию посетителей сайта полную запись комедии А.Н.Островского «Правда – хорошо, а счастье лучше» в постановке С.Женовача. За роль Платона Зыбкина в этом спектакле актер получил Государственную премию России…
ГЛЕБ ПОДГОРОДИНСКИЙ В КОМЕДИИ «ПРАВДА – ХОРОШО, А СЧАСТЬЕ ЛУЧШЕ»
В день 35-летия Глеба Подгородинского мы предлагаем вниманию посетителей сайта полную запись комедии А.Н.Островского «Правда – хорошо, а счастье лучше» в постановке С.Женовача. За роль Платона Зыбкина в этом спектакле актер получил Государственную премию России…
1-е действие (24,9 Мб)
2-е действие (20,6 Мб)
3-е действие (23,2 Мб)
4-е действие (23,1 Мб)
Духовный стих «Кукушечка» (1,4 Мб)
Амос Панфилыч Барабошев – В.А. Низовой
Мавра Тарасовна, его мать – Е.К. Глушенко
Поликсена, дочь Барабошева – О.Г. Жевакина
Филицата, нянька Поликсены – Л.П. Полякова
Никандр Мухояров, приказчик Барабошева – С.А. Вещев
Глеб Меркулыч, садовник – А.В. Клюквин
Пелагея Григорьевна Зыбкина, вдова – Л.Г. Кичанова
Платон, ее сын – Г.В. Подгородинский
Сила Ерофеич Грознов, отставной унтер-офицер – В.И. Бочкарёв
Постановка Сергея Женовача.
Запись осуществлена осенью 2006 года на радио «Культура».
В день 35-летия Глеба Подгородинского мы предлагаем вниманию посетителей сайта полную запись комедии А.Н.Островского «Правда – хорошо, а счастье лучше» в постановке С.Женовача. За роль Платона Зыбкина в этом спектакле актер получил Государственную премию России…
1-е действие (24,9 Мб)
2-е действие (20,6 Мб)
3-е действие (23,2 Мб)
4-е действие (23,1 Мб)
Духовный стих «Кукушечка» (1,4 Мб)
Амос Панфилыч Барабошев – В.А. Низовой
Мавра Тарасовна, его мать – Е.К. Глушенко
Поликсена, дочь Барабошева – О.Г. Жевакина
Филицата, нянька Поликсены – Л.П. Полякова
Никандр Мухояров, приказчик Барабошева – С.А. Вещев
Глеб Меркулыч, садовник – А.В. Клюквин
Пелагея Григорьевна Зыбкина, вдова – Л.Г. Кичанова
Платон, ее сын – Г.В. Подгородинский
Сила Ерофеич Грознов, отставной унтер-офицер – В.И. Бочкарёв
Постановка Сергея Женовача.
Запись осуществлена осенью 2006 года на радио «Культура».
31.01.2007
Подробнее
КУ-КУ ДЛЯ ГОСПОДИНА ЧИНОВНИКА ИЗ ПЕТЕРБУРГА
Мода на Малый театр обеспечена золотым актерским запасом...
КУ-КУ ДЛЯ ГОСПОДИНА ЧИНОВНИКА ИЗ ПЕТЕРБУРГА
Мода на Малый театр обеспечена золотым актерским запасом
В минувшую субботу в Малом театре отмечали 90-летие Татьяны Петровны Панковой. Нынешняя мода на Малый не случайна.
Для юбилея выбрали «рядовой» спектакль, «На всякого мудреца довольно простоты», где Панкова играет Манефу.
Глядя на Панкову, слушая ее хрипловатый низкий голос, поражаешься ее жизнелюбию, самоиронии, юмору и одновременно – памяти, сохраняющей великие традиции Малого, традиции ремесла в том числе. И тут понимаешь, что нынешняя мода на Малый не случайна. Ремесло снова в цене, снова вызывает уважение.
В этом – одно из объяснений успеха «Ревизора» в постановке Юрия Соломина. Полгода спустя после премьеры – сумасшедшие аншлаги. Для Соломина режиссура – не поиски оригинальной формы. Режиссура для него заключена в поиске оригинального, то есть изначального, авторского смысла. «Ревизор» в Малом, как «Ревизор» у Гоголя, – это целая коллекция типов, не масок, а образов. Даже трактирный слуга (Евгений Куршинский) здесь имеет свою историю и запоминающийся характер. Тем более – Земляника (Александр Клюквин), внешне похожий на Василия Жуковского, с такими же растрепанными бачками, в сцене, предшествующей взятке, стоит, едва душа теплится, в руке дрожит цветок. Зачем цветок? Откуда цветок?.. Говоря словами Гоголя – так уж видно судьба. Без цветка его вообразить невозможно.
Премьерный спектакль Малого театра позволяет всю историю с приездом и отъездом ревизора рассказать или, вернее, увидеть глазами смотрителя училищ Хлопова (Эдуард Марцевич). Еще вернее – описывая только его реакции на происходящее. Либерал в полуваленках – таким он приходит в дом Городничего (Александр Потапов), когда тот приглашает к себе городскую верхушку, чтобы «упредить» – сказать о готовящемся визите ревизора из столицы. Впрочем, сам Городничий выходит к гостям в тапочках с милыми, детскими помпончиками. «ИнкогнИто», – по складам читает Городничий письмо от предупредительного своего товарища. «ИнкОгнито», – автоматически, тут же пугаясь своей смелости, поправляет начальника Хлопов. Когда же суетливые и вездесущие Бобчинский и Добчинский прибегают и докладывают свою историю, и если им, конечно, верить, «это и есть чиновник», Хлопов первый с шумом падает со стула. Он, конечно, либерал, и… собственно, именно поэтому новая информация заставляет его схватиться за живот и спешно оставить товарищей. Шутка, конечно, фарсовая, площадная, но очень кстати. И, кроме прочего, воспринимается еще и как привет из прошлогоднего Мольера; привет оправданный, так как Гоголь время от времени посматривал в сторону своего французского предшественника. В сцене взятки Хлопов вдруг начисто забывает собственную фамилию, пугается страшно, так же вдруг вспоминает и счастлив, как дитя.
Еще одна безусловная героиня соломинского «Ревизора» – Людмила Полякова в роли Анны Андреевны, жены Городничего. Фантастически нерастраченный государственный ум и такой же – всероссийских масштабов – темперамент. Кажется, никто и никогда не пытался всерьез отнестись к авторским «постскриптумам» – «Театральному разъезду» и «Развязке «Ревизора», где Гоголь впрямую не просто разъясняет, но буквально диктует смысл своей комедии. Соломин как будто бы решил отнестись к словам Гоголя как к режиссерской подсказке. В ожидании инкогнито из Петербурга, ревизора, чиновники начинают ревизию (собственно говоря, именно так написано у Гоголя), сами себя ревизуют. Тема внутреннего ревизора – пожалуй, и есть открытие спектакля Соломина. Да, Хлестаков – никакой не ревизор, но ревизия тем не менее проходит, всё, пусть на время, приводится в порядок, раскладывается по местам.
Этот высокий, можно сказать, философский смысл, правда, имеет еще одно объяснение, из числа «трудностей» спектакля, поставленного Юрием Соломиным и Василием Фёдоровым: в нем нет или почти нет Хлестакова. Дмитрий Солодовник пластичный, гибкий, симпатичный, но – пустой. Также впервые в Малом замечают, что Городничий по натуре – тот же Хлестаков: как Хлестаков спьяну презрительно отзывается про всяких елистратишек, так и Городничий, выдав дочь за ревизора, тут же мечтает о генеральстве, как будет ехать, а всякие городничие – сидеть и кусать локти в ожидании лошадей.
Григорий Заславский
«Независимая газета», 29.1.2007
Мода на Малый театр обеспечена золотым актерским запасом
В минувшую субботу в Малом театре отмечали 90-летие Татьяны Петровны Панковой. Нынешняя мода на Малый не случайна.
Для юбилея выбрали «рядовой» спектакль, «На всякого мудреца довольно простоты», где Панкова играет Манефу.
Глядя на Панкову, слушая ее хрипловатый низкий голос, поражаешься ее жизнелюбию, самоиронии, юмору и одновременно – памяти, сохраняющей великие традиции Малого, традиции ремесла в том числе. И тут понимаешь, что нынешняя мода на Малый не случайна. Ремесло снова в цене, снова вызывает уважение.
В этом – одно из объяснений успеха «Ревизора» в постановке Юрия Соломина. Полгода спустя после премьеры – сумасшедшие аншлаги. Для Соломина режиссура – не поиски оригинальной формы. Режиссура для него заключена в поиске оригинального, то есть изначального, авторского смысла. «Ревизор» в Малом, как «Ревизор» у Гоголя, – это целая коллекция типов, не масок, а образов. Даже трактирный слуга (Евгений Куршинский) здесь имеет свою историю и запоминающийся характер. Тем более – Земляника (Александр Клюквин), внешне похожий на Василия Жуковского, с такими же растрепанными бачками, в сцене, предшествующей взятке, стоит, едва душа теплится, в руке дрожит цветок. Зачем цветок? Откуда цветок?.. Говоря словами Гоголя – так уж видно судьба. Без цветка его вообразить невозможно.
Премьерный спектакль Малого театра позволяет всю историю с приездом и отъездом ревизора рассказать или, вернее, увидеть глазами смотрителя училищ Хлопова (Эдуард Марцевич). Еще вернее – описывая только его реакции на происходящее. Либерал в полуваленках – таким он приходит в дом Городничего (Александр Потапов), когда тот приглашает к себе городскую верхушку, чтобы «упредить» – сказать о готовящемся визите ревизора из столицы. Впрочем, сам Городничий выходит к гостям в тапочках с милыми, детскими помпончиками. «ИнкогнИто», – по складам читает Городничий письмо от предупредительного своего товарища. «ИнкОгнито», – автоматически, тут же пугаясь своей смелости, поправляет начальника Хлопов. Когда же суетливые и вездесущие Бобчинский и Добчинский прибегают и докладывают свою историю, и если им, конечно, верить, «это и есть чиновник», Хлопов первый с шумом падает со стула. Он, конечно, либерал, и… собственно, именно поэтому новая информация заставляет его схватиться за живот и спешно оставить товарищей. Шутка, конечно, фарсовая, площадная, но очень кстати. И, кроме прочего, воспринимается еще и как привет из прошлогоднего Мольера; привет оправданный, так как Гоголь время от времени посматривал в сторону своего французского предшественника. В сцене взятки Хлопов вдруг начисто забывает собственную фамилию, пугается страшно, так же вдруг вспоминает и счастлив, как дитя.
Еще одна безусловная героиня соломинского «Ревизора» – Людмила Полякова в роли Анны Андреевны, жены Городничего. Фантастически нерастраченный государственный ум и такой же – всероссийских масштабов – темперамент. Кажется, никто и никогда не пытался всерьез отнестись к авторским «постскриптумам» – «Театральному разъезду» и «Развязке «Ревизора», где Гоголь впрямую не просто разъясняет, но буквально диктует смысл своей комедии. Соломин как будто бы решил отнестись к словам Гоголя как к режиссерской подсказке. В ожидании инкогнито из Петербурга, ревизора, чиновники начинают ревизию (собственно говоря, именно так написано у Гоголя), сами себя ревизуют. Тема внутреннего ревизора – пожалуй, и есть открытие спектакля Соломина. Да, Хлестаков – никакой не ревизор, но ревизия тем не менее проходит, всё, пусть на время, приводится в порядок, раскладывается по местам.
Этот высокий, можно сказать, философский смысл, правда, имеет еще одно объяснение, из числа «трудностей» спектакля, поставленного Юрием Соломиным и Василием Фёдоровым: в нем нет или почти нет Хлестакова. Дмитрий Солодовник пластичный, гибкий, симпатичный, но – пустой. Также впервые в Малом замечают, что Городничий по натуре – тот же Хлестаков: как Хлестаков спьяну презрительно отзывается про всяких елистратишек, так и Городничий, выдав дочь за ревизора, тут же мечтает о генеральстве, как будет ехать, а всякие городничие – сидеть и кусать локти в ожидании лошадей.
Григорий Заславский
«Независимая газета», 29.1.2007
15.11.2006
Подробнее
РЕВИЗИЯ БЕЗ РЕВИЗОРА
РЕВИЗИЯ БЕЗ РЕВИЗОРА
Новое прочтение бессмертной комедии
Новое прочтение бессмертной комедии
РЕВИЗИЯ БЕЗ РЕВИЗОРА
Новое прочтение бессмертной комедии
Нынешняя премьера гоголевского «Ревизора» в постановке Юрия Соломина - явление поистине необычное. Она особая по самому ее расположению в сегодняшнем театральном пространстве, все более и более сужающемся для истинно художественного, все более и более расширяющемся для эксперимента ради эксперимента, безумной «театральности», для бесконечного выяснения «жгучей» для нас проблемы - а есть ли в России секс, можем ли мы наконец по праву вступить в мировое эротическое братство, для низменной забавы самым скабрезным матом, так и сулящим в скором времени окончательный мат целой великой отечественной культуре. Помещенный в это ошалевшее от вседозволенности пространство, новый «Ревизор» Малого театра как бы благодетельно ревизует искусством неискусство на театре. Она особая, эта премьера, еще и потому, что вносит оздоровительную паузу в оглушительный хор о режиссуре, плач по режиссуре, восторг от режиссеров, хулу на режиссеров, гимны, филиппики, молитвы, анафему нынешнему режиссерскому цеху. Ах, нужен сильный режиссер! Ах, как ужасна эта актерская режиссура! Будто Станиславский и знать не знал ничего о профессии актера, а Мейерхольд и Вахтангов в молодости не выходили на сцену в ролях, а служили бухгалтерами и инженерами. Нужна сильная режиссерская рука, без режиссера-лидера пропадают и самые лучшие актеры. Мы живем в эпоху режиссуры - так на все лады поют нынешние критики, не умеющие ценить яркие актерские труппы и все рыдающие над яркими режиссерскими трупами. Но все это не может проходить безболезненно для нынешнего театра - актеры никнут, теряют самостоятельность, утрачивают моральные критерии, становятся покорными куклами в руках бойких шоу-кукловодов. А режиссеры постепенно вырастают до фантомов. Пришпориваемые журналистскими шоу-шпорами, многие из них уже давно стали напоминать неких «всадников без головы», на всем лету подсаживающих на лихих своих скакунов столь же лихих литераторов, что смело приписывают свои фамилии к великим классическим текстам, пачкают Моцарта завистью Сальери, не задумываясь, вливают свои маленькие карьерные, политические, сексуальные заботы в бессмертные олимпийские заветы.
Премьера «Ревизора» особенна, наконец, еще и потому, что режиссер Соломин вместе со всем актерским коллективом разглядел в гоголевской комедии один из ее блистательных внутренних секретов: ревизия происходит здесь даже и без всякого ревизора - мнимого ли, подлинного ли, - чиновники уже сами ревизуют свои «ведомственные» пороки задолго до ожидаемой официальной «порки». Ведь и действительная, подлинная всесторонняя ревизия уже произошла в первой же сцене комедии, когда Городничий, а вслед за ним и весь его аппарат доверительно рассказывают друг другу о творимом беззаконии. Идет саморевизия, ревизия взаимопонимания чужих грехов, потому что таковы и грехи собственные, - вот изначальный секрет гоголевской комедии. Да и не надо никакого настоящего ревизора, он - посланец из ниоткуда, его распоряжения - всего лишь чужие приказы, а не живые глаза все видящих подельников. Именно так сыграна эта сцена сегодня в Малом, когда главный ревизор - Городничий, который и к вызванным на совет чиновникам выходит в домашних туфлях (здесь все свои) и разносит их как свой, доверительно и, как ни странно, веско, разумно, со знанием дел и делишек каждого: все увидено, все сказано... и все снова спрятано. Очень хорош здесь артист А. Потапов, играющий Городничего: в своих замечаниях чиновникам он и сам - первостатейный жулик, но он и талантливый руководитель города, ведь его живой глаз, его толковые распоряжения, поистине умнейшие наблюдения не скинешь со счетов. Актер внимательно прочел текст роли, а не текст вставных современных ассоциаций, и выяснилось, что герой его все понимает, все знает, бывает и на уроках в училищах, и у больных в палатах, и в судейских лабиринтах, дельно советует, как поправить дела. Но вместе со своими провинившимися чиновниками он и сам втянут в грехи, затянут грехами, и не сегодняшнего министра Грефа, все о чем-то умно толкующего, но и нынешний Грех играет Потапов в Городничем: давно потеряна совесть, расплескался ум, привычной стала взятка, все, что было, - прогнило, сама законная власть чревата беззаконной властностью, понимается как свой Дом, где свои - только «свои», а народ, как и у Пушкина в трагедии, так и у Гоголя в комедии, безмолвствует. Никого не надо ждать ни из Счетной палаты, ни из налоговой инспекции, ни из уголовного розыска - сами все знают про себя нерадивые чиновники, сами на себя и донесут, сами себя и оправдают, и расшевелить их может только собственный взгляд внутрь души, как хотел того Гоголь, грезящий о том, чтобы талантливый мэр, каким играет его А. Потапов, не стал постепенно обкатанным взятками старым мерином, как называет себя в финале здешний Городничий. И финал этого персонажа тоже сделан отлично - ничто не мешает в эти минуты встрече зрителя с бессмертием гоголевского текста: такие печальные глаза у этого Городничего, так и смотрят они тебе в душу, не велят они смеяться только над ним, над собою тоже велят смеяться, ведь в каждом из нас, как писал Гоголь, живет этот Городничий: толковый и глупый, наблюдательный и темный, сильный и слабый, грешный и боящийся греха, честный семьянин в своем доме и разрушающий семью людей в своем городе. И неслучайно (это подлинная победа художника спектакля А. Глазунова), что к финалу как бы мощно распахивается рисованная декорация во всю длину сцены - тихий городок читается теперь целой Россией, вся Россия слышит эти страшные, пророческие слова Городничего: «Чему смеетесь? - Над собою смеетесь!..». Какая несчастная страна
- и рассмеяться-то над собой по-настоящему никогда не сможет, тут же ведь надо и плакать - вот он, знаменитый смех сквозь слезы въяве, воочию.
А на авансцене идет тем временем шумный, многолюдный бал, бал как будто из самого лермонтовского «Маскарада», - так режиссер соединяет тему маски и лица, маски, приросшей к лицу. Но одновременно - не «фирменные» ли это гоголевские «свиные рожи»?
Интересно, живо сыграны все чиновники - и местный вольнодумец судья Ляпкин-Тяпкин
- Б. Невзоров, и становящийся в зависимости от обстоятельств то выше, то ниже ростом попечитель богоугодных заведений Земляника - А. Клюквин, подметки на ходу режущий и буквально и фигурально, и эротически оживленный почтмейстер Шпекин - А. Ермаков, и уездный лекарь Гибнер - В. Носик, тихо-огромный, устрашающе-безмолвный, грозно-бессильный, и городские помещики Добчинский - В. Бунаков и Бобчинский - С.Кагаков, вовсе не маленькие люди, но олицетворенная Сплетня...
А две роли в спектакле я бы назвала выдающимися - это городничиха Анна Андреевна в исполнении Л. Поляковой и смотритель училищ Хлопов, сыгранный Э. Марцевичем. И нестрашно, что они словно бы выпадают из общего актерского ансамбля - городничиха сделана артисткой в стиле фантастического реализма, смотритель училищ создан актером в манере острейшего гротеска, в то время как основной актерский состав живет в строго классических традициях Малого театра. Но, может быть, и само понятие ансамбля не заключено в равности манер и талантов, но как раз позволяет свободному выявлению разнохарактерных дарований и стилей, если все они служат единой творческой мысли.
Все будто абсолютно дисгармонично в Анне Андреевне - Поляковой: добродушное высокомерие, восторги старой девочки, зависть к любимой дочери, верность мужу и постоянное желание ему изменить, крепкая глава семьи и шаткое ее основание, аппетитное тело с неаппетитной душой, понимание всех грехов супруга и полная глухота к разумным его суждениям. Но дисгармония эта - естественное изображение неестественной натуры - прекрасно складывается в высокую гармонию опасного человеческого типа: милой хамки, добродетельной развратницы, кухарки, управляющей государством.
И особый «десерт» - исполнение Марцевичем роли Хлопова. Целая копилка комедийных приемов, драматических переживаний, трезвое понимание роли науки, о которой каждый может судить, предлагая и предлагая бесконечные реформы, и почти алкогольный ужас перед теми, кто повыше, кто спросит строго - а зачем вольнодумные мысли внушаете юношеству. В этой роли у актера смешано все - и водевиль, и драма, и ум, и маразм, и смех, и слезы, и клоунада, и пафос, и комизм, и трагизм, и тема маленького человека, органично перерастающая в тему «мелкого беса».
А вот главная роль в пьесе - одна из самых трудных ролей мирового репертуара - менее всего удалась в спектакле. У молодого актера Д. Солодовника есть уже многое для нее: «легкость в мыслях», трогательная инфантильность, лукавое удивление перед неожиданными поворотами судьбы. Но этого мало для образа Хлестакова, который также, по авторскому замечанию, живет в каждом из нас - и реальный, и нереальный, и сценически отделенный от нас, и почти физически проникающий в каждую зрительскую душу этим всеобщим желанием прилгнуть, стать чуточку выше себя, быть «на дружеской ноге» с Пушкиным. Ездить всякий день во дворец. Гоголь не хотел в Хлестакове водевильных шалостей, он мыслил здесь о чем-то собирательном - а вдруг это сам черт, обитающий в каждом гоголевском творении, под разными, подчас и человеческими личинами, - лукавый черт, путающий всех и вся в комедийном сюжете и улетающий затем в трагическую вечность, чтобы когда-нибудь возникнуть уже и самим страшным Демоном...
Режиссер говорил мне, что смотрел на Хлестакова, как видел его Гоголь, - фитюлька, пустота, ничто. Но играя пустоту, надо сделать это не пусто, не легкомысленно, играя пустоту, надо сделать это полно, серьезно, пустота - это не дырка в занавесе, это знак мышления, это заполненность черт знает чем, это жажда черт знает чего, это обволакивание символической пустотой иногда самых серьезных реальных людей. В этом спектакле, как и во многих других «Ревизорах», Хлестаков все прыгает, все скачет, то висит на люстре, то катается по роялю... Но Хлестаков вовсе не герой Чаплина, он, скорее, герой сказок Шварца, он еще и Тень.
.. .Спектакль «Ревизор» только что начинает жить. А между тем его, быть может, еще и обвинят в излишнем реализме, самое бранное сейчас это слово. Но это будет неправдой, реализм Малого театра - это вечная дружба с публикой, это романтика великого его сына - Мочалова, это героика великой его дочери - Ермоловой. Это одновременно и бережно сохраненное бессмертие Слова и любовь к яркой, зрелищно манкой театральности.
Автор: Инна ВИШНЕВСКАЯ
Источник: Литературная газета
Дата: 15.11.2006
Новое прочтение бессмертной комедии
Нынешняя премьера гоголевского «Ревизора» в постановке Юрия Соломина - явление поистине необычное. Она особая по самому ее расположению в сегодняшнем театральном пространстве, все более и более сужающемся для истинно художественного, все более и более расширяющемся для эксперимента ради эксперимента, безумной «театральности», для бесконечного выяснения «жгучей» для нас проблемы - а есть ли в России секс, можем ли мы наконец по праву вступить в мировое эротическое братство, для низменной забавы самым скабрезным матом, так и сулящим в скором времени окончательный мат целой великой отечественной культуре. Помещенный в это ошалевшее от вседозволенности пространство, новый «Ревизор» Малого театра как бы благодетельно ревизует искусством неискусство на театре. Она особая, эта премьера, еще и потому, что вносит оздоровительную паузу в оглушительный хор о режиссуре, плач по режиссуре, восторг от режиссеров, хулу на режиссеров, гимны, филиппики, молитвы, анафему нынешнему режиссерскому цеху. Ах, нужен сильный режиссер! Ах, как ужасна эта актерская режиссура! Будто Станиславский и знать не знал ничего о профессии актера, а Мейерхольд и Вахтангов в молодости не выходили на сцену в ролях, а служили бухгалтерами и инженерами. Нужна сильная режиссерская рука, без режиссера-лидера пропадают и самые лучшие актеры. Мы живем в эпоху режиссуры - так на все лады поют нынешние критики, не умеющие ценить яркие актерские труппы и все рыдающие над яркими режиссерскими трупами. Но все это не может проходить безболезненно для нынешнего театра - актеры никнут, теряют самостоятельность, утрачивают моральные критерии, становятся покорными куклами в руках бойких шоу-кукловодов. А режиссеры постепенно вырастают до фантомов. Пришпориваемые журналистскими шоу-шпорами, многие из них уже давно стали напоминать неких «всадников без головы», на всем лету подсаживающих на лихих своих скакунов столь же лихих литераторов, что смело приписывают свои фамилии к великим классическим текстам, пачкают Моцарта завистью Сальери, не задумываясь, вливают свои маленькие карьерные, политические, сексуальные заботы в бессмертные олимпийские заветы.
Премьера «Ревизора» особенна, наконец, еще и потому, что режиссер Соломин вместе со всем актерским коллективом разглядел в гоголевской комедии один из ее блистательных внутренних секретов: ревизия происходит здесь даже и без всякого ревизора - мнимого ли, подлинного ли, - чиновники уже сами ревизуют свои «ведомственные» пороки задолго до ожидаемой официальной «порки». Ведь и действительная, подлинная всесторонняя ревизия уже произошла в первой же сцене комедии, когда Городничий, а вслед за ним и весь его аппарат доверительно рассказывают друг другу о творимом беззаконии. Идет саморевизия, ревизия взаимопонимания чужих грехов, потому что таковы и грехи собственные, - вот изначальный секрет гоголевской комедии. Да и не надо никакого настоящего ревизора, он - посланец из ниоткуда, его распоряжения - всего лишь чужие приказы, а не живые глаза все видящих подельников. Именно так сыграна эта сцена сегодня в Малом, когда главный ревизор - Городничий, который и к вызванным на совет чиновникам выходит в домашних туфлях (здесь все свои) и разносит их как свой, доверительно и, как ни странно, веско, разумно, со знанием дел и делишек каждого: все увидено, все сказано... и все снова спрятано. Очень хорош здесь артист А. Потапов, играющий Городничего: в своих замечаниях чиновникам он и сам - первостатейный жулик, но он и талантливый руководитель города, ведь его живой глаз, его толковые распоряжения, поистине умнейшие наблюдения не скинешь со счетов. Актер внимательно прочел текст роли, а не текст вставных современных ассоциаций, и выяснилось, что герой его все понимает, все знает, бывает и на уроках в училищах, и у больных в палатах, и в судейских лабиринтах, дельно советует, как поправить дела. Но вместе со своими провинившимися чиновниками он и сам втянут в грехи, затянут грехами, и не сегодняшнего министра Грефа, все о чем-то умно толкующего, но и нынешний Грех играет Потапов в Городничем: давно потеряна совесть, расплескался ум, привычной стала взятка, все, что было, - прогнило, сама законная власть чревата беззаконной властностью, понимается как свой Дом, где свои - только «свои», а народ, как и у Пушкина в трагедии, так и у Гоголя в комедии, безмолвствует. Никого не надо ждать ни из Счетной палаты, ни из налоговой инспекции, ни из уголовного розыска - сами все знают про себя нерадивые чиновники, сами на себя и донесут, сами себя и оправдают, и расшевелить их может только собственный взгляд внутрь души, как хотел того Гоголь, грезящий о том, чтобы талантливый мэр, каким играет его А. Потапов, не стал постепенно обкатанным взятками старым мерином, как называет себя в финале здешний Городничий. И финал этого персонажа тоже сделан отлично - ничто не мешает в эти минуты встрече зрителя с бессмертием гоголевского текста: такие печальные глаза у этого Городничего, так и смотрят они тебе в душу, не велят они смеяться только над ним, над собою тоже велят смеяться, ведь в каждом из нас, как писал Гоголь, живет этот Городничий: толковый и глупый, наблюдательный и темный, сильный и слабый, грешный и боящийся греха, честный семьянин в своем доме и разрушающий семью людей в своем городе. И неслучайно (это подлинная победа художника спектакля А. Глазунова), что к финалу как бы мощно распахивается рисованная декорация во всю длину сцены - тихий городок читается теперь целой Россией, вся Россия слышит эти страшные, пророческие слова Городничего: «Чему смеетесь? - Над собою смеетесь!..». Какая несчастная страна
- и рассмеяться-то над собой по-настоящему никогда не сможет, тут же ведь надо и плакать - вот он, знаменитый смех сквозь слезы въяве, воочию.
А на авансцене идет тем временем шумный, многолюдный бал, бал как будто из самого лермонтовского «Маскарада», - так режиссер соединяет тему маски и лица, маски, приросшей к лицу. Но одновременно - не «фирменные» ли это гоголевские «свиные рожи»?
Интересно, живо сыграны все чиновники - и местный вольнодумец судья Ляпкин-Тяпкин
- Б. Невзоров, и становящийся в зависимости от обстоятельств то выше, то ниже ростом попечитель богоугодных заведений Земляника - А. Клюквин, подметки на ходу режущий и буквально и фигурально, и эротически оживленный почтмейстер Шпекин - А. Ермаков, и уездный лекарь Гибнер - В. Носик, тихо-огромный, устрашающе-безмолвный, грозно-бессильный, и городские помещики Добчинский - В. Бунаков и Бобчинский - С.Кагаков, вовсе не маленькие люди, но олицетворенная Сплетня...
А две роли в спектакле я бы назвала выдающимися - это городничиха Анна Андреевна в исполнении Л. Поляковой и смотритель училищ Хлопов, сыгранный Э. Марцевичем. И нестрашно, что они словно бы выпадают из общего актерского ансамбля - городничиха сделана артисткой в стиле фантастического реализма, смотритель училищ создан актером в манере острейшего гротеска, в то время как основной актерский состав живет в строго классических традициях Малого театра. Но, может быть, и само понятие ансамбля не заключено в равности манер и талантов, но как раз позволяет свободному выявлению разнохарактерных дарований и стилей, если все они служат единой творческой мысли.
Все будто абсолютно дисгармонично в Анне Андреевне - Поляковой: добродушное высокомерие, восторги старой девочки, зависть к любимой дочери, верность мужу и постоянное желание ему изменить, крепкая глава семьи и шаткое ее основание, аппетитное тело с неаппетитной душой, понимание всех грехов супруга и полная глухота к разумным его суждениям. Но дисгармония эта - естественное изображение неестественной натуры - прекрасно складывается в высокую гармонию опасного человеческого типа: милой хамки, добродетельной развратницы, кухарки, управляющей государством.
И особый «десерт» - исполнение Марцевичем роли Хлопова. Целая копилка комедийных приемов, драматических переживаний, трезвое понимание роли науки, о которой каждый может судить, предлагая и предлагая бесконечные реформы, и почти алкогольный ужас перед теми, кто повыше, кто спросит строго - а зачем вольнодумные мысли внушаете юношеству. В этой роли у актера смешано все - и водевиль, и драма, и ум, и маразм, и смех, и слезы, и клоунада, и пафос, и комизм, и трагизм, и тема маленького человека, органично перерастающая в тему «мелкого беса».
А вот главная роль в пьесе - одна из самых трудных ролей мирового репертуара - менее всего удалась в спектакле. У молодого актера Д. Солодовника есть уже многое для нее: «легкость в мыслях», трогательная инфантильность, лукавое удивление перед неожиданными поворотами судьбы. Но этого мало для образа Хлестакова, который также, по авторскому замечанию, живет в каждом из нас - и реальный, и нереальный, и сценически отделенный от нас, и почти физически проникающий в каждую зрительскую душу этим всеобщим желанием прилгнуть, стать чуточку выше себя, быть «на дружеской ноге» с Пушкиным. Ездить всякий день во дворец. Гоголь не хотел в Хлестакове водевильных шалостей, он мыслил здесь о чем-то собирательном - а вдруг это сам черт, обитающий в каждом гоголевском творении, под разными, подчас и человеческими личинами, - лукавый черт, путающий всех и вся в комедийном сюжете и улетающий затем в трагическую вечность, чтобы когда-нибудь возникнуть уже и самим страшным Демоном...
Режиссер говорил мне, что смотрел на Хлестакова, как видел его Гоголь, - фитюлька, пустота, ничто. Но играя пустоту, надо сделать это не пусто, не легкомысленно, играя пустоту, надо сделать это полно, серьезно, пустота - это не дырка в занавесе, это знак мышления, это заполненность черт знает чем, это жажда черт знает чего, это обволакивание символической пустотой иногда самых серьезных реальных людей. В этом спектакле, как и во многих других «Ревизорах», Хлестаков все прыгает, все скачет, то висит на люстре, то катается по роялю... Но Хлестаков вовсе не герой Чаплина, он, скорее, герой сказок Шварца, он еще и Тень.
.. .Спектакль «Ревизор» только что начинает жить. А между тем его, быть может, еще и обвинят в излишнем реализме, самое бранное сейчас это слово. Но это будет неправдой, реализм Малого театра - это вечная дружба с публикой, это романтика великого его сына - Мочалова, это героика великой его дочери - Ермоловой. Это одновременно и бережно сохраненное бессмертие Слова и любовь к яркой, зрелищно манкой театральности.
Автор: Инна ВИШНЕВСКАЯ
Источник: Литературная газета
Дата: 15.11.2006
28.09.2006
Подробнее
СВЕТ ХУДОЖЕСТВЕННОСТИ
СВЕТ ХУДОЖЕСТВЕННОСТИ
«Мнимый больной» в Малом театре...
«Мнимый больной» в Малом театре...
СВЕТ ХУДОЖЕСТВЕННОСТИ
«Мнимый больной» в Малом театре
Станиславский, готовясь к роли Аргана, считал, что играть её надо с задачей «хочу быть больным». Потом уточнил: «хочу, чтобы меня считали больным». Разница есть.
В первом варианте Арган - ипохондрик, желчный зануда (каким его и до и после Станиславского играли многие) — всецело сосредоточен на своих недугах. Объектом смеха становится его беспочвенная мнительность. Во втором — хитрец, притвора, сознательно испытывающий терпение домочадцев. Здесь комична не сама по себе мнимая болезнь, но мнимая проницательность обманутого обманщика. И в том и в другом варианте он остаётся несносным себялюбцем, домашним тираном, заслуживающим недвусмысленного морального урока. Это, конечно, не более чем схема. Внятная, но, как всякая схема, неживая.
У режиссёра Сергея Женовача и актёра Василия Бочкарёва мнимый больной и хочет быть больным, и хочет, чтобы его считали больным, но его себялюбие тираническим не назовёшь. Больше того. Как мотив поведения себялюбие не доминирует. Персонажем движет что-то ещё, неуловимо привлекательное.
Что именно, понимаешь не сразу. Роль развивается уклончиво, с захватывающими обертонами, и захват обеспечен оттеночной выделкой, техникой полунамёка, которую демонстрирует Бочкарёв. Оказывается, внятность, расчисленность образа-маски, законная для мольеровского театра, не исключает психологически многогранных, скользящих мотивировок и характеристик.
В том и прелесть этой актёрской работы и спектакля в целом. Живая прелесть, как сказали бы рецензенты канувших в лету времён.
Стоит лишь увериться, что Арган маниакально поглощён болезнью и чувствует себя несчастным, как он обнаруживает свойство болеть победоносно и радостно: со вкусом к жизни. Подобно полоумному Журдену, Арган обманываться рад. Только он не полоумный. Его идея-фикс — такая органическая смесь переживания и представления, что чёрт его знает, что у него на уме; где он искренен и доверчив, а где прикидывается и провоцирует; где запутался сам, а где запутывает других. Его медицинский фетишизм, его прожекты (выдать дочь за доктора против её воли, чтоб было удобнее и дешевле лечиться; самому сделаться доктором или аптекарем), разумеется, вздор. Но не бессердечная агрессия, а скорее причуда человека с живым умом и живым воображением. В иные моменты этот фантазёр способен и отвлечься от своих благоглупостей, проявить отзывчивость к близким. Мнимая болезнь подточила, но не разрушила в нём здравые основания семьянина. Другое дело, что этих оснований ему недостаточно. Аргану по-видимому наскучил бессобытийный ритуал отлаженной семейной жизни (уж такая жизнь в его доме: все вроде вместе, но врозь). А болезнь - событие. И новый ритуал, обязывающий к восстановлению остроты совместных переживаний. Глава семейства нуждается в партнёрах, в зрителях-соучастниках, чтобы разыгрывать своё представление-переживание не только для себя и не только для них. Но вместе с ними.
Иными словами, Арган — человек играющий. Что бы ни замышлял, что бы ни вытворял, практическая целесообразность его намерений и действий уступают чувству игры, азарту игры, имеющей цель только в себе самой. Вот почему он так счастлив болеть. И вот почему недвусмысленного морального урока такой Арган не очень-то заслуживает и в финале получает урок с учётом обстоятельства, если не оправдывающего все его заскоки, то по крайней мере смягчающего возмездие: поведение Аргана двусмысленно, но не двулично.
По логике спектакля (о логике жизни как-нибудь потом) двуличие с чувством игры несовместимо. А недвусмысленность как раз удел двуличных персонажей; чувство игры у них отсутствует, и никакими ухищрениями замаскировать такой изъян им не дано.
Посмотрим, как маскируется Белина, жена Аргана. На выход Евгении Глушенко, исполняющей роль этой сладкой, искренне фальшивой дамы, сочинён бессловесный променад из кулисы в кулису, эффектный и слегка шаржированный. Белина идёт долго, размеренно. И строго по прямой (в противоположность воодушевлённо-порывистым и хаотичным ритмам существования Аргана). Не идёт, а несёт себя, подаёт. Сама искусственность, расчётливость, воплощённое приличие-безразличие. Такую ничем не проймёшь, она уверена, что сама обхитрит кого угодно. Однако на игровую провокацию - мнимую смерть мужа - попадается мгновенно, пренебрегая даже видимостью скорби. Стремительность и прямолинейность, с какой она себя разоблачает, — посрамление интриганки, но и свидетельство её неспособности к игре. Не всякое притворство - игровое.
В той же ситуации Анжелика и Клеант, дочь Аргана и её возлюбленный, также не подозревающие подвоха, ведут себя совершенно иначе. Их реакция, как и у Белины, стремительна, но, в отличие от неё, внутренне подвижна, многоступенчата. Актёры Ольга Молочная и Глеб Подгородинский демонстрируют целую гамму быстрых эмоций. Сначала внезапной кончиной Аргана влюблённые искренне потрясены. Потом, когда Арган «оживает», следует взрыв столь же искренней радости, которая в конечном счёте сменяется радостью преувеличенной, игровой, свидетельствующей, что они Аргану под стать.
Чувством игры поверяется подлинность чистосердечия и здравомыслия персонажей. Те, в ком эти качества действительно есть, урезонивают мнимого больного, подшучивают над ним, но раздражаются не слишком. Не воевать же всерьёз с ребёнком, расшалившимся не в меру, переступившим черту, за которой игра неуместна. Лучше ему подыграть. И обыграть - с его же участием и по его же правилам: опять-таки вместе.
Апофеоз общего розыгрыша - финальная сцена, лжепосвящение Аргана в доктора. В обмане себя самого он участвует с тем же воодушевлением, с каким прежде
защищал свою болезнь. Ставя в роли последнюю точку, актёр - деликатно, не плюсуя - даёт отыгрыш на публику, как бы призывая не сомневаться, что завтра Арган выдумает что-нибудь новенькое.
Действие ещё не кончилось, но уже покинуло пределы сюжета пьесы, которому, впрочем, и раньше сюжет сценический не был равен; включал его в себя, не пренебрегая возможностями его интриги, но примешивая к ней свою. Так вот, на той едва уловимой грани, когда актёры, готовясь к поклонам и постановочно кланяясь, ещё находятся на территории спектакля, но всё-таки уже принадлежат себе самим, можно окончательно убедиться: игровая двусмысленность одерживает чистую победу. В чём, собственно, и заключается истинное назначение морального урока; урока, адресованного не Аргану, а нам с вами.
Игра игре рознь, однако. Да и двусмысленности разными бывают, иногда вполне отвратительными. Сколько мы видели классических комедий (хоть мольеровских, хоть каких), воплощённых на сцене с фальшивым, назойливым драйвом, с той беспричинной и беспредметной игривостью, какая способна литься только из вульгарной души. Вульгарными бывают и небесталанные, и мастеровитые люди. Умеющие завести публику, рассмешить во что бы то ни стало. Но то, что они позволяют себе на публике, - с известной отвагой и самоотдачей, - к творчеству отношения не имеет. Отвага вульгарной души не знает огранки: добровольных ограничений. Её самоотдача - не цель, а средство; когда самоотдача - цель, путь к цели предусматривает систему самозапретов. В так называемом игровом театре, да ещё если в пьесе действительно ощутимы признаки фарсовой, площадной традиции; если она и впрямь допускает элемент «турандотского» дуракаваляния, - в таком театре отсутствие самозапретов обычно проявляется более рельефно и беззастенчиво, нежели там, где притязают на серьезность и глубину. Будто сама природа комедии готова оправдать и всякий болевой приём, применённый режиссёром к пьесе, и манеру актёров шакалить, выдавая свою распущенность за раскрепощённость (якобы сегодня мы импровизируем).
В спектакле Женовача ничего подобного и близко нет. Он даже не очень смешной. То есть смешной, конечно. Но не так, чтобы очень. На каком-нибудь «№1 3», чистокровной комедии положений, смеёшься гораздо чаще и громче. А тут в основном улыбаешься.
Почему?
Есть ответ, который всегда наготове: а вот потому, что режиссёр обладает чувством меры. Ответ, однако, так себе. Не вполне удовлетворительный. Чем эту меру измерить-то7
Там, где одному достаточно улыбаться и не требовать иной эмоциональной температуры, другому чудится недобор, а третьему - так вообще перебор. Марину Тимашеву, чьё мнение мы уважаем, спектакль не очень завёл. Зато другую представительницу нашего цеха до того завёл, что был заклеймён ею как образцовая пошлость. (Не будем называть фамилию этой представительницы, поскольку её мнение, высказанное в ответах на анкету газеты «Культура» и никак не объяснённое, на фоне остальных отзывов прессы о спектакле Малого театра выглядит казусом.)
Так что же такое мера в этом конкретном случае и почему эта мера нам пришлась по душе?
Немирович-Данченко считал, что в «Мнимом больном» «всякий трюк, всякий талантливый фортель приемлем! Надо непременно смело, в стиле шалить. Хоть с импровизациями! Каскад фортелей!». В Малом так и шалят. И с фортелями, и смело. Но именно что в стиле.
Приглядимся к двум актёрам - к Людмиле Титовой и Александру Клюквину.
Титова предстаёт идеальной субреткой, можно сказать, во французском вкусе. Её служанка Туанетта чего только не вытворяет, но при этом будто сошла со старинной гравюры. Она классична. В ней и здравость, и авантюрность, и деятельная доброта, и быстрый ум. Смех, который вызывают её слова и поступки, - не животный, осмысленный. Удовольствие получаешь не столько от реприз или ситуаций, сколько от того, как они подаются актрисой, — с благородством тона. (Надо ли пояснять что такое благородный сценический тон? Теперь, наверное, надо. Хотя старик Кугель, как и другие почтенные тени русской критики, какой-нибудь Васильев-Флёров, к примеру, - завсегдатай Малого театра, коли уж писали, что у актёра благородный тон, так это и значило, что тон - благородный.) У Титовой, как и у Бочкарёва, всё решают оттенки, при очевидной масочности характера, типажа. Служанка - типаж простушки, вышедшей из низов; из простонародья, из простонародного, ярмарочного театра. Но у Мольера и после него это не совсем простолюдинка и совсем не плебейка. Века театральной практики так отшлифовали всех этих Фигаро (и в штанах, и в юбке), что их корневое и неутраченное свойство — нравственное здоровье — уже неотделимо от благоприобретённой утонченности. От тонкой игры. В Малом театре это почувствовали и передали. Такая Туанетта, какую сыграла Титова, очень подходит такому Аргану, какого сыграл Бочкарёв. Будь она хоть немного развязней, их партнёрство перестало бы отвечать требованиям игрового, сценического сюжета, стало бы уплощённым, грубым.
Хотелось написать: грубым, как в фарсе. Но это было бы неточно. Возвращение к народной органике фарса, к домолье-ровским временам, в принципе невозможная задача. Такие примеры, как «Король Убю» или «Великолепный рогоносец», не должны сбивать с толку. Что у Жарри, что у Кроммелинка фарсовое начало нельзя принимать за Чистую монету; у этих авторов, как, скажем, и в фильмах Чаплина, оно присутствует только в качестве примеси, парадоксально обостряющей как раз ту рефлексию взгляда на мир и на человека, которая фарсу в его изначальном виде не свойственна. И даже противоположна ему. В XX веке у художника-эксцентрика, художника-абсурдиста фарс - всегда трагифарс. По этой причине попытки представить сегодня на сцене любого классического комедиографа в обход художественного опыта, которым одарил нас XX век (а это происходит сплошь и рядом); попытки вернуться к смеху беспримесному, не обеспеченному рефлексией, - тонкой игрой, -неминуемо ведут к театральной пошлости.
Александра Клюквина - он играет брата Аргана, здравомыслящего Беральда, - режиссёр наделяет правом применять приём, который после Брехта стали называть остранением, но который охотно, пусть и простодушно, применяли ещё в старину; и в Александрынском, и в том же Малом театре. Тогда это называлось «выводы из плана». Хорошие актёры уже и в те времена понимали, что «вывод из плана» - не просто апарт, не просто обращение персонажа к публике, предусмотренное автором пьесы. Но и не отсебятина, когда актёр несёт в публику всё, что ему в голову взбредет, лишь бы только рассмешить. Хорошие актёры понимали, что «вывод из плана» - не приостановка роли, но только смена ракурса, способ обострить восприятие ее скрытых свойств. Не зная таких умных слов, как «зона импровизации» и «художественная целостность спектакля», зато имея четкое понятие о благородном тоне, они умели держать себя в разумных пределах даже там, где актёрской натуре страсть как хочется распоясаться. Так держит себя и Александр Клюквин. Его «шутки, свойственные театру», линию роли не прерывают, не дают усомниться в здравомыслии Беральда, в положительном обаянии его ума. Надо же (думаешь о персонаже), как иному человеку удаётся быть и таким рассудительным, правильным, и таким нескучным, живым! (Господин Клюквин, стоит отметить, выступает в спектакле и как литератор. Его коррективы старого перевода Н.М. Минского, равно как заметные вставки-отсебятины, — не капустный самострок, но умелая литературная стилизация.)
Одни актёры, как водится, ярче, другие бледнее, но без огранки, без самоограничения не существует никто.
Теперь попробуем дать представление о характере общего ритмического рисунка, предполагающем свободу, но исключающем своеволие.
Впечатляет безупречное умение фиксировать позы, мимически обозначать ключевые моменты (попутно заигрывая с публикой, откровенно ожидая ее одобрения), чтобы затем эту статуарную пластику сменить (контрастно) вихрем водевильных пробежек. Из кулисы в кулису несётся Арган; бежит, чуть не падая, Клеант, челноком снует Туанетта... А слуги, расставляющие канделябры, медлительны, как глубоководные рыбы. Получив приказание, не бросаются его исполнять, как бы обдумывая: а стоит ли? Режиссёр составляет из них живописную группу, то возникающую, то исчезающую за стеклом парадной двери. Арган посмотрит - они стоят; посмотрит ещё раз - их нет. Ему кажется, что это наваждение. Это и есть наваждение. Сугубо театральное. Такое двуединство реальности и мнимости, такой кордебалет, движение и мимика которого включены в постановочную партитуру, при том, что на внешний ход событий эта группа в париках и ливреях не влияет никоим образом. Зато уже одним своим существованием подтверждает сверхсюжетное устремление всей затеи, претендующей быть и комедией характеров, и комедией положений, и, разумеется, комедией-балетом. А в целом — высокой комедией. То есть такой, где у комического всегда есть драматическая подоплёка. Где одно без другого не существует.
Размышляя на примере Гольдони о природе высокой комедии, Джорджо Стрелер говорит о «трепете вечности», которого необходимо добиваться на сцене. И поэтому с подозрением относится к «заведённому механизму» сценической интриги, находя, что Гольдони и сам намеренно прячет этот механизм, обволакивает действие атмосферой печали и меланхолии, «которая обычно живёт рядом с добротой». Мольер в этом отношении, конечно, не так воздушен, как венецианец. Но Женовач подходит к нему со стрелеровским ключиком.
Когда впервые открывается занавес, мы видим человека в шлафроке, сидящего в кресле у горящего камина, и тень этого человека, пляшущую на высоких дубовых стенах. Трудно вообразить, что это и есть тот самый мнимый больной, которому предстоит ломать комедию. Картина магическая, завораживающая. Не сулящая ничего смехотворного. Напротив, в ней сразу же читается отказ обслуживать «заведённый механизм» комических ситуаций. Сценическое пространство решено художником Александром Боровским с неожиданным архитектурным размахом. При том никакой помпезности, самодовольной и бессмысленной декорированности, как в провинциальной опере. Не иллюстрируя сюжет, но и не контрастируя с ним, не выдавая жанр, это пространство, напоённое воздухом и светом, устремлённое ввысь, вбирает в себя всю совокупность переливчатых настроений спектакля. Здесь можно затеряться, предаться уединённым фантазиям... Почувствовать «трепет вечности».
Сергея Женовача пресса в последнее время хвалит с редким единодушием. И с благодушием, ещё более редким для наших дней. Тут и «гармонический дар», и какая-то «особая теплота», и «милота» (тоже, видно, особая), и «лёгкое приятие жизни»... Этими ласковыми словами, этими совокупными усилиями вылеплен образ режиссёра, приятного во всех отношениях. Но таких режиссёров не бывает в природе. Блаженных среди них нет. В основе всякого лёгкого приятия, всякого лёгкого дыхания, явленного художником миру, всегда таится что-то нелёгкое. Таится, но и проступает. Светит изнутри.
Что же это светит? Как это назвать?
Поневоле вспомнишь несчастного Арто, глубоко опечаленного невозможностью улавливать и передавать словами, передавать с исчерпывающей адекватностью, всю полноту и текучесть собственных мыслей и душевных движений. Все их оттенки. Все оттенки оттенков. Его пытались утешить: месье, такое недоступно никому, это выше человеческих возможностей. Он понимал: да, выше. Но смириться всё равно не мог. И навсегда остался опечален. Арто был безумец, и безумец яростный. Но такие, как он, сжигающие себя, лишь в более концентрированном и демонстративном виде проявляют универсальность внутренней печали (и меланхолии, как добавил бы Стрелер), неотъемлемой от любого, сколь угодно гармонического дара. Надо ли в качестве примера называть «Реквием» и Сороковую симфонию Моцарта? А может быть, лучше вспомнить «Жизнь артиста», вальс Иоганна Штрауса, чьё приятие жизни уж такое, казалось бы, лёгкое, легче вроде и не бывает, всё равно обнаруживает чуткость к её диссонансам.
Когда-то, много лет назад, мы, молодые сотрудники журнала «Театр», скептически относились к тому требованию, с которым Наталья Крымова считала нужным подходить к спектаклю: спектакль должен быть художественным, а его создатели должны быть художниками. Нам казалось, что это требование не то что неправильное, а какое-то слишком правильное. Слишком простое и потому уязвимое. Теперь такой простоты стало не хватать. Теперь отмечать художественность результата, а тем более художественность намерений, не очень принято. Считается, что это манера замшелой критики, со всеми её «отражениями» и «ликованиями», критики, вычитывающей из сценического текста не формулу спектакля и не вердикт, но возможность объясниться с собеседником — художником и читателем, вывести из своего впечатления какие-то «лишние» смыслы. Между тем художественность, при всей .неотчётливости этого критерия, на чувственном уровне запечатлевается очень даже отчётливо. Вопрос лишь в том, насколько ты способен воодушевить своим чувством других. И нужно ли это тебе самому. Крымовой было нужно.
В сезоне 1992/1993 она едва ли не первой определила характер одарённости молодого режиссёра Женовача. Сначала написала у нас в «Московском наблюдателе» о его «Владимире III степени», поставленном с «фоменка-ми», тогда ещё студентами. А вскоре, испытывая к режиссёру живой интерес, ради его спектаклей «Король Лир» и «Русский свет» (трилогии по «Идиоту» Достоевского) решилась переступить порог Театра на Малой Бронной («нечистое место», по её словам).
«Роман Достоевского, - пишет Крымова, - прочитан режиссёром-художником (вот опять! Это у неё постоянно: художник или нехудожник. - Примеч. авт.), не склонным к бунту, протесту и душевному хаосу». Но, не ограничиваясь констатацией гармоничности его мировосприятия, она рассуждает как раз о цене гармоничности, которую режиссёру-художнику предстоит заплатить. Она замечает некоторые совпадения между характером персонажа (князя Мышкина) и характером режиссёра и говорит об этом как о возможном «залоге трагедии» последнего: «... взгляд Мышкина может лишь до поры до времени утишить и примирить то, что в обществе и в человеческих натурах непримиримо... Дай Бог здоровья и успеха режиссёру, но судьбой князя все же управляет Достоевский, художник беспощадный, жутковатый». Это очень верно. Ни один князь Мышкин на свете не напишет о себе хорошего романа и не поставит хорошего спектакля.
В чём же отличие гармоничности Женовача от гармоничности его героя?
Ответ Крымовой опять-таки прост: ни одна положительная идея не способна пройти те тупики и лабиринты, сквозь которые проникает свет художественности. «Еспи название «Русский свет» следует понимать как многозначительное указание на географию, на определённый национальный источник и характер света, мне это кажется указанием... по существу бессмысленным. Но гораздо важнее кажется, что и в унылых сумерках, и в блистании огней современной рыночной, рекламы сами спектакли Сергея Женовача светятся ровным, сильным светом искусства и серьёзного труда, который всякому искусству предшествует».
Многое за эти годы пережив и преодолев, сегодня Сергей Женовач, кажется, готов к чему-то такому, что и с наскока поостерегутся назвать милым.
И последнее, о чём хотелось бы сказать.
Тема болезни — болезни, возвышающей человеческий дух и обостряющей его чувствительность к непримиримым противоречиям бытия, - в современном искусстве разработана, кажется, до отказа, до пародийного вырождения. По той дороге, что проложена Достоевским, Ницше, Ван Гогом, Арто, Томасом Манном (в «Докторе Фаустусе»), сегодня бродит множество мнимых больных, в том числе драматургов и режиссёров. Эти предприимчивые симулянты слишком хорошо усвоили, что быть здоровым — некрасиво, а красиво - делать арт-бизнес, вываливая перед публикой свои грошовые психоанализы, свою бесформенную кучу подсознания. (Нечто подобное наблюдалось в десятые годы прошлого века, когда идеи серьёзных мыслителей и поэтов подхватил «уличный символизм». Когда, по словам Мандельштама, даже «половой, отражённый двойными зеркалами ресторана «Прага», воспринимался как мистическое явление».) Так вот, спектакль Женовача тем ещё хорош, что оппозиции «здоровое—больное», спекулятивно вывернутой наизнанку, возвращает её естественный смысл. Без пафоса, без полемической запрограммированности. Не специально. Что лишний раз говорит об отсутствии в этом режиссере нехудожественного расчёта.
Александра Заславская, Валерий Семеновский
«Театр», №1, 2006
«Мнимый больной» в Малом театре
Станиславский, готовясь к роли Аргана, считал, что играть её надо с задачей «хочу быть больным». Потом уточнил: «хочу, чтобы меня считали больным». Разница есть.
В первом варианте Арган - ипохондрик, желчный зануда (каким его и до и после Станиславского играли многие) — всецело сосредоточен на своих недугах. Объектом смеха становится его беспочвенная мнительность. Во втором — хитрец, притвора, сознательно испытывающий терпение домочадцев. Здесь комична не сама по себе мнимая болезнь, но мнимая проницательность обманутого обманщика. И в том и в другом варианте он остаётся несносным себялюбцем, домашним тираном, заслуживающим недвусмысленного морального урока. Это, конечно, не более чем схема. Внятная, но, как всякая схема, неживая.
У режиссёра Сергея Женовача и актёра Василия Бочкарёва мнимый больной и хочет быть больным, и хочет, чтобы его считали больным, но его себялюбие тираническим не назовёшь. Больше того. Как мотив поведения себялюбие не доминирует. Персонажем движет что-то ещё, неуловимо привлекательное.
Что именно, понимаешь не сразу. Роль развивается уклончиво, с захватывающими обертонами, и захват обеспечен оттеночной выделкой, техникой полунамёка, которую демонстрирует Бочкарёв. Оказывается, внятность, расчисленность образа-маски, законная для мольеровского театра, не исключает психологически многогранных, скользящих мотивировок и характеристик.
В том и прелесть этой актёрской работы и спектакля в целом. Живая прелесть, как сказали бы рецензенты канувших в лету времён.
Стоит лишь увериться, что Арган маниакально поглощён болезнью и чувствует себя несчастным, как он обнаруживает свойство болеть победоносно и радостно: со вкусом к жизни. Подобно полоумному Журдену, Арган обманываться рад. Только он не полоумный. Его идея-фикс — такая органическая смесь переживания и представления, что чёрт его знает, что у него на уме; где он искренен и доверчив, а где прикидывается и провоцирует; где запутался сам, а где запутывает других. Его медицинский фетишизм, его прожекты (выдать дочь за доктора против её воли, чтоб было удобнее и дешевле лечиться; самому сделаться доктором или аптекарем), разумеется, вздор. Но не бессердечная агрессия, а скорее причуда человека с живым умом и живым воображением. В иные моменты этот фантазёр способен и отвлечься от своих благоглупостей, проявить отзывчивость к близким. Мнимая болезнь подточила, но не разрушила в нём здравые основания семьянина. Другое дело, что этих оснований ему недостаточно. Аргану по-видимому наскучил бессобытийный ритуал отлаженной семейной жизни (уж такая жизнь в его доме: все вроде вместе, но врозь). А болезнь - событие. И новый ритуал, обязывающий к восстановлению остроты совместных переживаний. Глава семейства нуждается в партнёрах, в зрителях-соучастниках, чтобы разыгрывать своё представление-переживание не только для себя и не только для них. Но вместе с ними.
Иными словами, Арган — человек играющий. Что бы ни замышлял, что бы ни вытворял, практическая целесообразность его намерений и действий уступают чувству игры, азарту игры, имеющей цель только в себе самой. Вот почему он так счастлив болеть. И вот почему недвусмысленного морального урока такой Арган не очень-то заслуживает и в финале получает урок с учётом обстоятельства, если не оправдывающего все его заскоки, то по крайней мере смягчающего возмездие: поведение Аргана двусмысленно, но не двулично.
По логике спектакля (о логике жизни как-нибудь потом) двуличие с чувством игры несовместимо. А недвусмысленность как раз удел двуличных персонажей; чувство игры у них отсутствует, и никакими ухищрениями замаскировать такой изъян им не дано.
Посмотрим, как маскируется Белина, жена Аргана. На выход Евгении Глушенко, исполняющей роль этой сладкой, искренне фальшивой дамы, сочинён бессловесный променад из кулисы в кулису, эффектный и слегка шаржированный. Белина идёт долго, размеренно. И строго по прямой (в противоположность воодушевлённо-порывистым и хаотичным ритмам существования Аргана). Не идёт, а несёт себя, подаёт. Сама искусственность, расчётливость, воплощённое приличие-безразличие. Такую ничем не проймёшь, она уверена, что сама обхитрит кого угодно. Однако на игровую провокацию - мнимую смерть мужа - попадается мгновенно, пренебрегая даже видимостью скорби. Стремительность и прямолинейность, с какой она себя разоблачает, — посрамление интриганки, но и свидетельство её неспособности к игре. Не всякое притворство - игровое.
В той же ситуации Анжелика и Клеант, дочь Аргана и её возлюбленный, также не подозревающие подвоха, ведут себя совершенно иначе. Их реакция, как и у Белины, стремительна, но, в отличие от неё, внутренне подвижна, многоступенчата. Актёры Ольга Молочная и Глеб Подгородинский демонстрируют целую гамму быстрых эмоций. Сначала внезапной кончиной Аргана влюблённые искренне потрясены. Потом, когда Арган «оживает», следует взрыв столь же искренней радости, которая в конечном счёте сменяется радостью преувеличенной, игровой, свидетельствующей, что они Аргану под стать.
Чувством игры поверяется подлинность чистосердечия и здравомыслия персонажей. Те, в ком эти качества действительно есть, урезонивают мнимого больного, подшучивают над ним, но раздражаются не слишком. Не воевать же всерьёз с ребёнком, расшалившимся не в меру, переступившим черту, за которой игра неуместна. Лучше ему подыграть. И обыграть - с его же участием и по его же правилам: опять-таки вместе.
Апофеоз общего розыгрыша - финальная сцена, лжепосвящение Аргана в доктора. В обмане себя самого он участвует с тем же воодушевлением, с каким прежде
защищал свою болезнь. Ставя в роли последнюю точку, актёр - деликатно, не плюсуя - даёт отыгрыш на публику, как бы призывая не сомневаться, что завтра Арган выдумает что-нибудь новенькое.
Действие ещё не кончилось, но уже покинуло пределы сюжета пьесы, которому, впрочем, и раньше сюжет сценический не был равен; включал его в себя, не пренебрегая возможностями его интриги, но примешивая к ней свою. Так вот, на той едва уловимой грани, когда актёры, готовясь к поклонам и постановочно кланяясь, ещё находятся на территории спектакля, но всё-таки уже принадлежат себе самим, можно окончательно убедиться: игровая двусмысленность одерживает чистую победу. В чём, собственно, и заключается истинное назначение морального урока; урока, адресованного не Аргану, а нам с вами.
Игра игре рознь, однако. Да и двусмысленности разными бывают, иногда вполне отвратительными. Сколько мы видели классических комедий (хоть мольеровских, хоть каких), воплощённых на сцене с фальшивым, назойливым драйвом, с той беспричинной и беспредметной игривостью, какая способна литься только из вульгарной души. Вульгарными бывают и небесталанные, и мастеровитые люди. Умеющие завести публику, рассмешить во что бы то ни стало. Но то, что они позволяют себе на публике, - с известной отвагой и самоотдачей, - к творчеству отношения не имеет. Отвага вульгарной души не знает огранки: добровольных ограничений. Её самоотдача - не цель, а средство; когда самоотдача - цель, путь к цели предусматривает систему самозапретов. В так называемом игровом театре, да ещё если в пьесе действительно ощутимы признаки фарсовой, площадной традиции; если она и впрямь допускает элемент «турандотского» дуракаваляния, - в таком театре отсутствие самозапретов обычно проявляется более рельефно и беззастенчиво, нежели там, где притязают на серьезность и глубину. Будто сама природа комедии готова оправдать и всякий болевой приём, применённый режиссёром к пьесе, и манеру актёров шакалить, выдавая свою распущенность за раскрепощённость (якобы сегодня мы импровизируем).
В спектакле Женовача ничего подобного и близко нет. Он даже не очень смешной. То есть смешной, конечно. Но не так, чтобы очень. На каком-нибудь «№1 3», чистокровной комедии положений, смеёшься гораздо чаще и громче. А тут в основном улыбаешься.
Почему?
Есть ответ, который всегда наготове: а вот потому, что режиссёр обладает чувством меры. Ответ, однако, так себе. Не вполне удовлетворительный. Чем эту меру измерить-то7
Там, где одному достаточно улыбаться и не требовать иной эмоциональной температуры, другому чудится недобор, а третьему - так вообще перебор. Марину Тимашеву, чьё мнение мы уважаем, спектакль не очень завёл. Зато другую представительницу нашего цеха до того завёл, что был заклеймён ею как образцовая пошлость. (Не будем называть фамилию этой представительницы, поскольку её мнение, высказанное в ответах на анкету газеты «Культура» и никак не объяснённое, на фоне остальных отзывов прессы о спектакле Малого театра выглядит казусом.)
Так что же такое мера в этом конкретном случае и почему эта мера нам пришлась по душе?
Немирович-Данченко считал, что в «Мнимом больном» «всякий трюк, всякий талантливый фортель приемлем! Надо непременно смело, в стиле шалить. Хоть с импровизациями! Каскад фортелей!». В Малом так и шалят. И с фортелями, и смело. Но именно что в стиле.
Приглядимся к двум актёрам - к Людмиле Титовой и Александру Клюквину.
Титова предстаёт идеальной субреткой, можно сказать, во французском вкусе. Её служанка Туанетта чего только не вытворяет, но при этом будто сошла со старинной гравюры. Она классична. В ней и здравость, и авантюрность, и деятельная доброта, и быстрый ум. Смех, который вызывают её слова и поступки, - не животный, осмысленный. Удовольствие получаешь не столько от реприз или ситуаций, сколько от того, как они подаются актрисой, — с благородством тона. (Надо ли пояснять что такое благородный сценический тон? Теперь, наверное, надо. Хотя старик Кугель, как и другие почтенные тени русской критики, какой-нибудь Васильев-Флёров, к примеру, - завсегдатай Малого театра, коли уж писали, что у актёра благородный тон, так это и значило, что тон - благородный.) У Титовой, как и у Бочкарёва, всё решают оттенки, при очевидной масочности характера, типажа. Служанка - типаж простушки, вышедшей из низов; из простонародья, из простонародного, ярмарочного театра. Но у Мольера и после него это не совсем простолюдинка и совсем не плебейка. Века театральной практики так отшлифовали всех этих Фигаро (и в штанах, и в юбке), что их корневое и неутраченное свойство — нравственное здоровье — уже неотделимо от благоприобретённой утонченности. От тонкой игры. В Малом театре это почувствовали и передали. Такая Туанетта, какую сыграла Титова, очень подходит такому Аргану, какого сыграл Бочкарёв. Будь она хоть немного развязней, их партнёрство перестало бы отвечать требованиям игрового, сценического сюжета, стало бы уплощённым, грубым.
Хотелось написать: грубым, как в фарсе. Но это было бы неточно. Возвращение к народной органике фарса, к домолье-ровским временам, в принципе невозможная задача. Такие примеры, как «Король Убю» или «Великолепный рогоносец», не должны сбивать с толку. Что у Жарри, что у Кроммелинка фарсовое начало нельзя принимать за Чистую монету; у этих авторов, как, скажем, и в фильмах Чаплина, оно присутствует только в качестве примеси, парадоксально обостряющей как раз ту рефлексию взгляда на мир и на человека, которая фарсу в его изначальном виде не свойственна. И даже противоположна ему. В XX веке у художника-эксцентрика, художника-абсурдиста фарс - всегда трагифарс. По этой причине попытки представить сегодня на сцене любого классического комедиографа в обход художественного опыта, которым одарил нас XX век (а это происходит сплошь и рядом); попытки вернуться к смеху беспримесному, не обеспеченному рефлексией, - тонкой игрой, -неминуемо ведут к театральной пошлости.
Александра Клюквина - он играет брата Аргана, здравомыслящего Беральда, - режиссёр наделяет правом применять приём, который после Брехта стали называть остранением, но который охотно, пусть и простодушно, применяли ещё в старину; и в Александрынском, и в том же Малом театре. Тогда это называлось «выводы из плана». Хорошие актёры уже и в те времена понимали, что «вывод из плана» - не просто апарт, не просто обращение персонажа к публике, предусмотренное автором пьесы. Но и не отсебятина, когда актёр несёт в публику всё, что ему в голову взбредет, лишь бы только рассмешить. Хорошие актёры понимали, что «вывод из плана» - не приостановка роли, но только смена ракурса, способ обострить восприятие ее скрытых свойств. Не зная таких умных слов, как «зона импровизации» и «художественная целостность спектакля», зато имея четкое понятие о благородном тоне, они умели держать себя в разумных пределах даже там, где актёрской натуре страсть как хочется распоясаться. Так держит себя и Александр Клюквин. Его «шутки, свойственные театру», линию роли не прерывают, не дают усомниться в здравомыслии Беральда, в положительном обаянии его ума. Надо же (думаешь о персонаже), как иному человеку удаётся быть и таким рассудительным, правильным, и таким нескучным, живым! (Господин Клюквин, стоит отметить, выступает в спектакле и как литератор. Его коррективы старого перевода Н.М. Минского, равно как заметные вставки-отсебятины, — не капустный самострок, но умелая литературная стилизация.)
Одни актёры, как водится, ярче, другие бледнее, но без огранки, без самоограничения не существует никто.
Теперь попробуем дать представление о характере общего ритмического рисунка, предполагающем свободу, но исключающем своеволие.
Впечатляет безупречное умение фиксировать позы, мимически обозначать ключевые моменты (попутно заигрывая с публикой, откровенно ожидая ее одобрения), чтобы затем эту статуарную пластику сменить (контрастно) вихрем водевильных пробежек. Из кулисы в кулису несётся Арган; бежит, чуть не падая, Клеант, челноком снует Туанетта... А слуги, расставляющие канделябры, медлительны, как глубоководные рыбы. Получив приказание, не бросаются его исполнять, как бы обдумывая: а стоит ли? Режиссёр составляет из них живописную группу, то возникающую, то исчезающую за стеклом парадной двери. Арган посмотрит - они стоят; посмотрит ещё раз - их нет. Ему кажется, что это наваждение. Это и есть наваждение. Сугубо театральное. Такое двуединство реальности и мнимости, такой кордебалет, движение и мимика которого включены в постановочную партитуру, при том, что на внешний ход событий эта группа в париках и ливреях не влияет никоим образом. Зато уже одним своим существованием подтверждает сверхсюжетное устремление всей затеи, претендующей быть и комедией характеров, и комедией положений, и, разумеется, комедией-балетом. А в целом — высокой комедией. То есть такой, где у комического всегда есть драматическая подоплёка. Где одно без другого не существует.
Размышляя на примере Гольдони о природе высокой комедии, Джорджо Стрелер говорит о «трепете вечности», которого необходимо добиваться на сцене. И поэтому с подозрением относится к «заведённому механизму» сценической интриги, находя, что Гольдони и сам намеренно прячет этот механизм, обволакивает действие атмосферой печали и меланхолии, «которая обычно живёт рядом с добротой». Мольер в этом отношении, конечно, не так воздушен, как венецианец. Но Женовач подходит к нему со стрелеровским ключиком.
Когда впервые открывается занавес, мы видим человека в шлафроке, сидящего в кресле у горящего камина, и тень этого человека, пляшущую на высоких дубовых стенах. Трудно вообразить, что это и есть тот самый мнимый больной, которому предстоит ломать комедию. Картина магическая, завораживающая. Не сулящая ничего смехотворного. Напротив, в ней сразу же читается отказ обслуживать «заведённый механизм» комических ситуаций. Сценическое пространство решено художником Александром Боровским с неожиданным архитектурным размахом. При том никакой помпезности, самодовольной и бессмысленной декорированности, как в провинциальной опере. Не иллюстрируя сюжет, но и не контрастируя с ним, не выдавая жанр, это пространство, напоённое воздухом и светом, устремлённое ввысь, вбирает в себя всю совокупность переливчатых настроений спектакля. Здесь можно затеряться, предаться уединённым фантазиям... Почувствовать «трепет вечности».
Сергея Женовача пресса в последнее время хвалит с редким единодушием. И с благодушием, ещё более редким для наших дней. Тут и «гармонический дар», и какая-то «особая теплота», и «милота» (тоже, видно, особая), и «лёгкое приятие жизни»... Этими ласковыми словами, этими совокупными усилиями вылеплен образ режиссёра, приятного во всех отношениях. Но таких режиссёров не бывает в природе. Блаженных среди них нет. В основе всякого лёгкого приятия, всякого лёгкого дыхания, явленного художником миру, всегда таится что-то нелёгкое. Таится, но и проступает. Светит изнутри.
Что же это светит? Как это назвать?
Поневоле вспомнишь несчастного Арто, глубоко опечаленного невозможностью улавливать и передавать словами, передавать с исчерпывающей адекватностью, всю полноту и текучесть собственных мыслей и душевных движений. Все их оттенки. Все оттенки оттенков. Его пытались утешить: месье, такое недоступно никому, это выше человеческих возможностей. Он понимал: да, выше. Но смириться всё равно не мог. И навсегда остался опечален. Арто был безумец, и безумец яростный. Но такие, как он, сжигающие себя, лишь в более концентрированном и демонстративном виде проявляют универсальность внутренней печали (и меланхолии, как добавил бы Стрелер), неотъемлемой от любого, сколь угодно гармонического дара. Надо ли в качестве примера называть «Реквием» и Сороковую симфонию Моцарта? А может быть, лучше вспомнить «Жизнь артиста», вальс Иоганна Штрауса, чьё приятие жизни уж такое, казалось бы, лёгкое, легче вроде и не бывает, всё равно обнаруживает чуткость к её диссонансам.
Когда-то, много лет назад, мы, молодые сотрудники журнала «Театр», скептически относились к тому требованию, с которым Наталья Крымова считала нужным подходить к спектаклю: спектакль должен быть художественным, а его создатели должны быть художниками. Нам казалось, что это требование не то что неправильное, а какое-то слишком правильное. Слишком простое и потому уязвимое. Теперь такой простоты стало не хватать. Теперь отмечать художественность результата, а тем более художественность намерений, не очень принято. Считается, что это манера замшелой критики, со всеми её «отражениями» и «ликованиями», критики, вычитывающей из сценического текста не формулу спектакля и не вердикт, но возможность объясниться с собеседником — художником и читателем, вывести из своего впечатления какие-то «лишние» смыслы. Между тем художественность, при всей .неотчётливости этого критерия, на чувственном уровне запечатлевается очень даже отчётливо. Вопрос лишь в том, насколько ты способен воодушевить своим чувством других. И нужно ли это тебе самому. Крымовой было нужно.
В сезоне 1992/1993 она едва ли не первой определила характер одарённости молодого режиссёра Женовача. Сначала написала у нас в «Московском наблюдателе» о его «Владимире III степени», поставленном с «фоменка-ми», тогда ещё студентами. А вскоре, испытывая к режиссёру живой интерес, ради его спектаклей «Король Лир» и «Русский свет» (трилогии по «Идиоту» Достоевского) решилась переступить порог Театра на Малой Бронной («нечистое место», по её словам).
«Роман Достоевского, - пишет Крымова, - прочитан режиссёром-художником (вот опять! Это у неё постоянно: художник или нехудожник. - Примеч. авт.), не склонным к бунту, протесту и душевному хаосу». Но, не ограничиваясь констатацией гармоничности его мировосприятия, она рассуждает как раз о цене гармоничности, которую режиссёру-художнику предстоит заплатить. Она замечает некоторые совпадения между характером персонажа (князя Мышкина) и характером режиссёра и говорит об этом как о возможном «залоге трагедии» последнего: «... взгляд Мышкина может лишь до поры до времени утишить и примирить то, что в обществе и в человеческих натурах непримиримо... Дай Бог здоровья и успеха режиссёру, но судьбой князя все же управляет Достоевский, художник беспощадный, жутковатый». Это очень верно. Ни один князь Мышкин на свете не напишет о себе хорошего романа и не поставит хорошего спектакля.
В чём же отличие гармоничности Женовача от гармоничности его героя?
Ответ Крымовой опять-таки прост: ни одна положительная идея не способна пройти те тупики и лабиринты, сквозь которые проникает свет художественности. «Еспи название «Русский свет» следует понимать как многозначительное указание на географию, на определённый национальный источник и характер света, мне это кажется указанием... по существу бессмысленным. Но гораздо важнее кажется, что и в унылых сумерках, и в блистании огней современной рыночной, рекламы сами спектакли Сергея Женовача светятся ровным, сильным светом искусства и серьёзного труда, который всякому искусству предшествует».
Многое за эти годы пережив и преодолев, сегодня Сергей Женовач, кажется, готов к чему-то такому, что и с наскока поостерегутся назвать милым.
И последнее, о чём хотелось бы сказать.
Тема болезни — болезни, возвышающей человеческий дух и обостряющей его чувствительность к непримиримым противоречиям бытия, - в современном искусстве разработана, кажется, до отказа, до пародийного вырождения. По той дороге, что проложена Достоевским, Ницше, Ван Гогом, Арто, Томасом Манном (в «Докторе Фаустусе»), сегодня бродит множество мнимых больных, в том числе драматургов и режиссёров. Эти предприимчивые симулянты слишком хорошо усвоили, что быть здоровым — некрасиво, а красиво - делать арт-бизнес, вываливая перед публикой свои грошовые психоанализы, свою бесформенную кучу подсознания. (Нечто подобное наблюдалось в десятые годы прошлого века, когда идеи серьёзных мыслителей и поэтов подхватил «уличный символизм». Когда, по словам Мандельштама, даже «половой, отражённый двойными зеркалами ресторана «Прага», воспринимался как мистическое явление».) Так вот, спектакль Женовача тем ещё хорош, что оппозиции «здоровое—больное», спекулятивно вывернутой наизнанку, возвращает её естественный смысл. Без пафоса, без полемической запрограммированности. Не специально. Что лишний раз говорит об отсутствии в этом режиссере нехудожественного расчёта.
Александра Заславская, Валерий Семеновский
«Театр», №1, 2006
27.04.2006
Подробнее
АЛЕКСАНДР КЛЮКВИН: «ПАТРИОТИЗМ ОНИ ВОЗЯТ С СОБОЙ В МЕРСЕДЕСАХ»
АЛЕКСАНДР КЛЮКВИН: «ПАТРИОТИЗМ ОНИ ВОЗЯТ С СОБОЙ В МЕРСЕДЕСАХ»
Его голос звучит глубоко, строго и мужественно. Он ассоциируется с каналом «Россия»...
Его голос звучит глубоко, строго и мужественно. Он ассоциируется с каналом «Россия»...
АЛЕКСАНДР КЛЮКВИН: «ПАТРИОТИЗМ ОНИ ВОЗЯТ С СОБОЙ В МЕРСЕДЕСАХ»
Его голос звучит глубоко, строго и мужественно. Он ассоциируется с каналом «Россия». Потому что большинство документальных программ и фильмов второго канала, передач на военную и исторические темы, реклама и анонсы предстоящих передач не обходятся без его участия. Четкая дикция, сдержанность тона, энергичность интонаций его речи - фирменный знак «России».
Его голос звучит везде и всюду. Не только на второй кнопке, но и на ОРТ, НТВ и многих других каналах телевидения. С его помощью разговаривает по-русски знаменитый лейтенант Коломбо и обаятельное смешное существо Альф – герои популярных сериалов, а также многие, многие персонажи зарубежных художественных, телевизионных и анимационных фильмов. Озвучивая перевод иностранного текста, он дает нам понять, чем живут и дышат герои Аль Пачино, Де Ниро, Дастина Хоффмана, Питера Фалька, Майкла Дугласа, Джонни Депппа…
При этом он – один из ведущих артистов Малого театра, очень плотно занят в его репертуаре. Почти ежедневно он выходит на сцену в образах героев русской и зарубежной классической драматургии, таких как Городулин («На всякого мудреца довольно простоты», Глеб Меркулыч («Правда – хорошо, а счастье лучше»), фон Кальб («Коварство и любовь»), Дюпре («Таинственный ящик»), Андрей Прозоров («Три сестры», Беральд («Мнимый Больной»)…
Сейчас он репетирует роль смотрителя богоугодных заведений Земляники в спектакле «Ревизор», который ставит Юрий Соломин, а также готовится к съемкам в двух художественных фильмах.
Два года назад он выпустил актерский курс во ВГИКе. А еще он слагает стихи, пишет пьесы и сказки. И все это один человек - народный артист России Александр Клюквин.
- При такой невероятной занятости в театре и на телевидении когда вы находите время писать стихи и пьесы?
- На этот вопрос ответить не могу, потому, что я сам не знаю. Иногда наш художественный руководитель Юрий Мефодьевич Соломин дает мне задание поздравить кого-то в стихотворной форме. Иногда самому очень хочется что-то написать. Я задаю своему подсознанию тему. Она там крутится, крутится, крутится. И потом, вдруг возникает строка. Я ее записываю. Потом опять работает подсознание, и возникает вторая строка. Так и идет. Только надо ловить. Обычно пишется за день, два.
А вот пьесу «Сказка о самой сильной силе» я писал год. У нее оригинальный сюжет. Я его придумал. А персонажи начали вырисовываться сами. Как у Булгакова, в коробочке стали сами ходить, разговаривать. Иногда оставалось только записывать. Они все делали сами. Конечно, это дело непростое. Ведь сказка рифмованная, и размер у нее довольно сложный. Рассчитана она на зрителей лет от семи и до бесконечности. Можно поставить только для детей. Можно для детей и для взрослых. А можно только для взрослых. Правда, у пьесы получился большой размах. И чтобы ее поставить, на мой взгляд, надо много денег, чего в нашей стране, конечно, не хватает. Там много всяких волшебных превращений. Есть дракон, который на глазах из маленького превращается в большого, есть говорящая книга и так далее. Естественно, эта сказка о добре и зле и, конечно же, о любви.
Сейчас пишу вторую сказочную пьесу, если получится. Она строится на основе русской народной сказки «Марья-Моревна». Но пишется несколько трудней, чем первая, потому что не я её придумал.
- А стихи начали слагать еще в школе, наверное?
Нет. Лет до тридцати даже не догадывался, что могу писать. Более того, всегда удивлялся, как это люди подбирают слова в рифму. Может быть, толчок дала сильная страсть, любовь или какой-то стресс. А может быть, я всегда умел, только не знал, что я умею. Просто не пробовал. То есть, наверное, необходимости не было что-то писать, рифмовать. Я не профессиональный поэт. Я - актер. Стихи, конечно, стали частью моей жизни. Но, в целом, сочинительство - это мое хобби. А жизнь моя – это театр, кино, телевидение.
- А как пришло решение связать свою жизнь со сценой? И были ли сомнения, колебания в выборе профессии?
Актером решил стать в 9-ом классе. Я сыграл Змея Горыныча в школьном КВН. Потом с большим успехом прочитал «Баню» Зощенко. А, кроме того, летом я поработал на заводе и понял, что к шести утра никогда в жизни на работу ходить не смогу. Я - исключительная сова. И когда стоял около конвейера, меня просто шатало.
Ну, как и все, естественно, я думал, что играть на сцене и в кино - это очень красивая, очень творческая профессия. Жизнь – сплошной полёт. Но все оказалось не совсем просто. Когда я решил пойти в актеры, я знал только, что есть ВГИК и есть ГИТИС. Больше ничего о театральных ВУЗах не знал. Во ВГИК я как-то зашел. Понял, что там мне делать нечего. Студенты, такие раскованные, красивые, независимые, расхаживают по огромным коридорам. Я подумал пойду-ка я лучше в ГИТИС. Пришел, а там все оказались еще более крутые. Все студенты в джинсах, в джинсовых костюмах, с длинными волосами. Общаются легко, свободно, непринужденно. Понял я: не с моим рылом в этот калашный ряд. Ушел. Но мысль эту не оставил.
Пошел наниматься рабочим сцены во МХАТ. Но поскольку мало знал тогда, вместо МХАТа забрел в Малый. Это был первый театр в моей жизни, куда я пришел наниматься на работу. Может быть, это был знак судьбы. Но поскольку в тот момент монтировщики Малому театру были не нужны, я, узнав точный адрес Художественного театра, устроился на работу в его филиал. Зарабатывал очень большие по тем временам деньги, дослужился за полгода до старшего монтировщика.
А потом мама увидела объявление о том, что некто Михаил Юрьевич Романенко набирает ребят в студию для подготовки в театральный ВУЗ. Я пошел записываться в студию. Но после того, как прочитал что-то Михаилу Юрьевичу, он сказал, что мне вовсе не надо быть актером. Я стал упрашивать его, и он согласился взять меня кандидатом. Кончилось тем, что Романенко в студию меня взял. Более того, день моего прихода, 14 марта, он впоследствии объявил днем рождения студии «Гармония».
В тот же год я поступил в Щепку. Закончив, попал в Малый театр. И вот 27 лет я здесь.
- Ну, это такая общая канва. Поступил, закончил, пришел в театр. А когда действительно вы ощутили себя актером, не по тому, что в дипломе указана эта специальность, а потому, что поняли: получилось, свершилось, состоялся…
- Такие ощущения периодически наплывали волнами, и также волнами уходили. Я и сейчас не могу сказать, что я состоялся как актер. Потому что все развивается, все меняется. Михаил Иванович Царев говорил когда-то: актером становятся в 50 лет. В 60 приходит опыт. 70 лет – это актерская мудрость. А 80 – это уже маразм.
По-разному бывает. Иногда думаю, что надо бы что-то сделать, улучшить, усовершенствовать. Порой думаю, что вроде бы что-то у меня получается. Но вообще ощущать себя более-менее приличным, не самым плохим, скажем, актером начал лет, наверное, 10-15 назад. И все равно каждый день – это новый экзамен. Вот, например, сейчас закончилась репетиция. Вводили нового исполнителя в спектакль «Коварство и любовь», который идет много лет. И все эти годы я играю в этом спектакле фон Кальба. Казалось бы, мог бы на репетиции работать в пол силы. Тем более у меня голос больной, я сейчас сильно простужен. Нет же, не могу. Копытом землю рою. Зачем? Надо. Профессия такая, ничего не поделаешь.
- А кто помогает вам постигать секреты профессии? Кого вы считаете своими учителями?
- Михаила Юрьевича Романенко, давшего мне первые уроки мастерства. Михаила Ивановича Царева, на курсе которого я учился в училище имени Щепкина. Нашего Художественного руководителя Юрия Мефодьевича Соломина. И, конечно же, Виталия Соломина, в спектаклях которого я работал. А вообще, если говорить по большому счету, весь Малый театр, всё Щепкинское училище и все мои товарищи – это мои учителя. Даже те, что моложе меня, даже те, которые только пришли в театр. Все равно учиться надо всегда и у всех. Что я и стараюсь делать.
- То, чему вас обучили, вы, без сомнений, передали своим ученикам во ВГИКе. Что дал вам опыт педагогической работы? И почему сейчас вы перестали преподавать?
- По нескольким причинам. Я пришел во ВГИК по приглашению Виталия Соломина. Он набирал курс и руководил им. Мне было очень интересно с ним работать. А когда его не стало, подстраиваться под кого-то я не захотел. Это, во-первых. А во-вторых: курс я выпустил, как я мог их бросить, но по природе я, видимо, не такой как иные преподаватели. Есть такая профессиональная особенность у педагогов, когда они могут переключаться с курса на курс. А я их так люблю, что сразу взять других и начать их также любить, не получается. А любить надо также. Иначе, какой смысл. И третья причина: нужно было отдавать студентам тучу времени. 4 дня в неделю по 5-6 часов плюс дорога. Дорога в одну сторону занимает 50 минут или час. Оттуда столько же. Значит, как минимум нужно 7 часов в день. Да где же я их возьму, да еще при зарплате в две с половиной тысячи рублей в месяц, которые платят педагогу. У меня ведь еще и семья есть. Потом я же еще хочу и сам успеть что-то сделать?
Но этот опыт не прошел даром и для меня, и я надеюсь, для моих учеников. Я многому научился. Сам многое понял, когда учил ремеслу ребят. Таланту научить ведь нельзя. Он или есть, или нет. Но можно обучить ремеслу. Можно отдать свой опыт и научить, допустим, как ходить по сцене, как повернуться, как говорить, как себя экономить, как себя тратить. Есть же секреты актерские. И когда я им все это отдавал, я параллельно и сам это проходил, сам для себя повторял. То есть обновил свой опыт. Кроме того, я научился у своих учеников многому. Они все – талантливые творческие люди.
Может быть, когда-нибудь поработаю еще со студентами, но только, если будет возможность набрать свой курс. А для этого необходимо, чтобы семья была обеспечена. Иначе я что-то буду делать в ущерб. Либо ученикам, либо семье, либо себе. А такое дело, как педагогика, должно быть радостным. Ему надо полностью отдаваться, иначе оно теряет смысл.
- А семья обеспечена в основном за счет дубляжа и озвучания на телевидении…
- Не только. У меня и жена работает. Она - дизайнер, декоратор интерьеров. Неплохо для женщины зарабатывает. Но я, конечно, больше приношу. Работаю на износ. Голос мой звучит везде. Мне даже самому иногда противно. Стараюсь отсеивать то, что мне не надо. Что-то получается. Многие даже говорят, что я лучше всех. Но так не бывает. У японцев есть поговорка: Нет самого сильного человека, как нет самого большого числа. Я открыт к диалогу. Если кто может лучше, пожалуйста, пусть покажет, я уступлю место или сам поучусь, а потом его поборю.
- Вы озвучиваете очень много текстов в фильмах, сериалах, телепередачах. Эта работа не выхолащивает, не отнимает силы от театра?
- Нет, наоборот, она очень помогает. Ошибка думать, что такая работа мешает большому творчеству. Она учит владеть голосом, учит, как через голос выразить состояние. Это – один из признаков ремесла. К тому же я часто озвучиваю таких артистов, как де Ниро, Аль Пачино. Хоффман…Я же с ними работаю как партнер. А у них, конечно же, есть чему поучиться.
Хотя так случается, конечно, не всегда. Потому что хороших и художественных и документальных фильмов, хорошей интересной работы попадается не так много. Я с ужасом вспоминаю, как лет 8 назад я писал бразильские и мексиканские сериалы один за другим. Надо было записать 5-6 серий в день, чтобы выработать норму и более-менее заработать. К третьей серии я уже был никакой. Бесконечный пересказ одного и того же из серии в серию. Одни и те же слова, одни и те же интонации, одно и то же выражение лица. У меня начинала чудовищно болеть голова. Я ушел. И никогда не буду браться за такую работу. Ни за какие деньги.
Сейчас на нашем телевидении широко разворачивается документальное кино. Это бывает интересно. Новые знания, новые люди, новые кадры, новые исторические данные. Но эти фильмы стали делать в определенном формате. Передачи уже пекутся, как блины. На каждом канале по 2-3 документалки в неделю. Их уже штампуют одну за другой. И они далеко не всегда радуют.
- А как происходит процесс озвучания ? Есть ли возможность изучить материал заранее. Бывают ли звуковые репетиции? И как вообще удается находить верную интонацию?
- Никаких репетиций и никакого предварительного изучения текста. Все пишется сходу. Ну, может быть, с режиссером мы минут пять поговорим, и он мне скажет, про что кино. Может быть, я быстренько пробегу текст. И все. Этого достаточно. Время как-то уплотнилось. 30-40 лет назад эта работа – озвучание документального фильма заняла бы недели две. Вначале бы читали текст, потом смотрели бы материал, потом разговаривали с режиссером и пробовали, потом начинали бы писать и писали бы по фразе. Сейчас этого делать невозможно. Не те скорости.
- А если ваше восприятие поставленной в фильме проблемы не совпадает с точкой зрения режиссера и автора, как тогда быть?
- Значит либо я говорю об этом режиссеру и автору, либо я пытаюсь свою точку зрения примирить с их позицией, либо я просто выступаю в роли исполнителя. Автор – заказчик, стало быть, он прав, это его кино. Он меня пригласил прочитать написанные им слова. Я должен уважать его точку зрения, потому что он – автор.
- А если вы категорически не согласны?
- Тогда ухожу. Меня несколько раз просили озвучить рекламу перед выборами в поддержку КПРФ, ЛДПР. Хорошие деньги предлагали. Я не стал.
- Поговорим о театре. Кем в вашем понятии является идеальный партнер на сцене?
- Идеальный партнер – это человек, для которого я значу больше, чем он сам. Это артист, способный умереть в партнере, отдать ему все. Тогда и я ему отдаю все. И получается, что мы, отдав друг другу все, становимся в два раза богаче каждый. А если я никому ни копейки не дам, то останусь один, став в два раза беднее. Идеальный партнер – тот, который своего партнера любит больше, чем себя. Наш театр знаменит такими партнерами. Каждый второй артист – именно такой. Поэтому имена называть не буду, слишком долго придется перечислять.
А какой театр вам ближе и интереснее: режиссерский или актерский?
Хороший, все равно какой. Главное, чтобы было видно, слышно, понятно. Чтобы не доставали через голову правой рукой левое ухо. Чтобы не переосмысливали классическую пьесу «по-современному». Если автор написал так, значит и ставить так надо. А если ты хочешь иначе, найди пьесу, где написано так, как ты хочешь, или напиши свою. Не надо паразитировать на авторе, не надо его подчинять себе и извлекать из него себе пользу. Когда из классики вытягивают что-нибудь жареное, желтенькое, клубничное – это ужасно противно. Это значит, что у режиссера нет сил сделать спектакль так, как была написана пьеса, и он ищет какой-то дополнительный допинг, какой-то наркотик, чтобы впрыснуть его для усиления интереса.
Когда мы были на гастролях в Марселе, в то же время там был один наш, сейчас не помню какой, российский театр со спектаклем «Ревизор». Увидев фотографии этого спектакля, я просто остолбенел: на сцене голые женщины и имитация полового акта. Я не понимаю: зачем? Хочешь про это, инсценируй «Декамерон» или что-нибудь в таком духе. Зачем же издеваться над «Ревизором»?
Поэтому для меня и режиссерский и актерский театр одинаково хорош. Легче, конечно, актерский. Интереснее – режиссерский. Вот если бы можно их соединить счастливо, было бы чудесно.
- У Вас есть роль, о которой мечтаете?
- Есть не то, чтобы роль, а образ, исторический персонаж, которого я очень хотел бы сыграть. Это Александр Меншиков, сподвижник Петра Великого. А если говорить о написанных ролях, я сейчас в таком периоде нахожусь, когда почти любую роль можно сыграть. Но это период будет длиться недолго. Может быть, еще года два-три. И наступит другая возрастная категория. Особенно в кино. На сцене еще припудриться можно, бороду наклеить. И возраст не так будет виден. А в кино уже не спрячешься. Хорошую роль хочется. Но не могу сказать, что есть какая-то конкретная роль, которая является мечтой всей моей жизни. Я вообще в это не верю. Это байки актерские, по-моему. Хотя, может быть, я не знаю, просто у меня такого нет, чтобы вот так желать какую-то роль до дрожи. Всю жизнь мечтать о ней, как Борис Андреев всю жизнь хотел сыграть короля Лира.
- А как вы поступаете, если предлагают роль, которая совсем неинтересна? В кино можно отказаться от такой работы, а в театре?
- И в театре можно отказаться. Сейчас я уже могу себе это позволить. От одной роли я отказался. Было такое. Но, если вдруг такая ситуация сложится, что роль не нравится, а играть надо, значит будем играть. На то я и артист, чтобы сделать так, чтобы эта роль была.
- А бывает так, что роль не устраивает не по творческим, а по моральным соображениям?
- А это уже вопрос не к роли, а к режиссеру. Потому что любую роль можно поставить с ног на голову. И она может стать чудовищной. Важна точка зрения, концепция. Слов самих по себе плохих нет. Есть плохой смысл, вкладываемый в эти слова. А что такое слова – сочетание звуков. Не более.
- У вас не случались роли, которые оказывали столь сильное влияние, что вызывали на не свойственные прежде поступки, изменяли что-то в характере, в поведении?
- Ну, одна роль, после которой я начал меняться, в кино у меня была. Я купил себе тренажеры, гантели, сбросил 12 кг и стал выглядеть как-то более-менее. И сейчас уже я на себя в зеркало могу смотреть без содрогания. У меня и в гримерке гантели, и дома гантели с тренажером. Я продолжаю заниматься.
- А так, чтобы сильно влияло на характер, на психику?
- Может быть, такое бывает у гениев либо у сумасшедших. Я, наверное, не тот и не другой. А потому так углубляться, чтобы роль мне что-то начала говорить, пожалуй, не могу. А потом я же над ролью работаю, а не она надо мной. Я же ее делаю, я - ее хозяин. Я на нее влияю. А она дает мне удовлетворение, если хорошо сделана. А если она будет сильно на меня влиять, то значит, я либо что-то неправильно делаю в ней, либо пора уже лечиться.
- Как вы восстанавливаетесь после спектаклей и изнуряющей работы на ТВ?
- Сейчас довольно тяжело, потому что у меня инфекция какая-то. Мне бы помолчать месяц. Или хотя бы недельку помолчать. Но нельзя. У меня каждый день спектакли. И каждый день озвучание. А вообще, когда не болен, то работа мне не в тягость. Я уже привык. Может так и надо? Организм в этот ритм вошел. Так и живет. Вместе с отпуском за год у меня набегает дней 10-12 выходных. С одной стороны, это, конечно, тяжело. Но с другой стороны, если бы я занимался не любимой работой. Но Я же не гробы делаю, не землю копаю. Я занимаюсь любимым делом. Сама работа и дает силы.
- Вы любите компании, когда есть время для этого?
- Раньше любил. Теперь уже не очень. Это от усталости, наверное. Сейчас я больше люблю побыть дома, чтобы я лежал, читал книжку или смотрел хорошее кино. Чтобы тихо было. Или чтобы только самые близкие друзья пришли. Новый год я люблю встречать вдвоем с женой. Две бутылки французского шампанского, черная икра и все. И в два часа пойти спать. Вообще я не понимаю, что это за праздник такой Новый год. Почему надо так радоваться, что пришло первое января? Не понимаю, почему обязательно надо есть и пить ночью до утра и натужно веселиться по поводу того, что кончился год. Не понимаю, почему этот день считают рубежом, этапом и кричат ура, обнимаются, целуются, запускают фейерверки. Я не понимаю этого праздника. Красивый праздник – Рождество. А Новый год – придаток к нему.
- Наверное, многие верят в Новый год как в сказку. Связывают с его наступлением надежды, мечты, новые планы…
- Так Новый год здесь не причем. Там ничего такого особенного нет. Просто очередной этап работы. Мы сами его создаем.. Я, например, свои надежды связываю с весной. Или с началом осени. Потому что именно весна для меня –начало новых работ, новых съёмок, время театральных премьер, начало гастролей. А осень – это начало работы в театре. Начало новых репетиций, подход к новой работе, разбор новых пьес. А все, что между осенью и весной – это текущая работа.
Новый год - семейный праздник, как мне кажется. Но я вообще больше люблю старый Новый год . Может, потому что он не имеет отношения к государству вообще. Мне нравятся негосударственное праздники. А все, что относится к государству, я не люблю. Чиновников не люблю. Протоколы не люблю. Вообще, это давно известно, - самая большая беда в России - это чиновники. Чиновники, потом – милиция и только потом бандиты и организованная преступность. Я в такой последовательности их ставлю. Потому что организованная преступность она хотя бы по-своему честна. А милиция только называется милицией, а на самом деле – это организованная преступность, закрытая законом. Чиновник же - та же самая организованная преступность, но закрытая законом и имеющая огромную власть.
- Что с этим делать?
- Не знаю. Страна перевёртышей. Непредсказуемая страна. Нами давно управляют нечестные люди. Троечники по своей сути. Отличники – люди, которые овладели специальностью, свою профессию не променяют ни на что. Они будут ею заниматься. А троечники всегда идут в общественную работу.
- А вам разве не доводилось заниматься общественной работой?
- Это была тяжелая повинность, неприятная обязанность. Работать секретарем комсомольской организации театра было для меня так ненужно, так неинтересно, так скучно. Но время такое было. Надо было. Молодому актеру в 25 лет трудно спорить со старшими коллегами. Если директор театра сказал «надо», как сказать «нет». Но, Слава Богу, что я по этому пути не пошел. Значит, надеюсь, я не троечник.
Хотя я успел в партии 11 лет побыть, искренне веря в коммунистическую идею. Может, закрывая от себя то, что я видел. Не желая это видеть. Я по натуре оптимист. Вот и сейчас даже, видя, что вокруг происходит, иногда ловлю себя на мысли, что я верю в возможность того, что будет что-то хорошее. Иногда думаю, может, я что-то не понимаю, и нами все-таки правильно управляют. И президент все знает и точную политику ведет.
Иногда хочется верить. Но большей частью я не верю, потому что чаще всего нас дурят, обманывают, нас обворовывают. Крадут всё, что можно, все, кто хочет. И только нам нельзя. Потому что мы не милиция, не чиновники и не бандиты. Мы - граждане. Нам воровать нельзя. А им можно, потому что у них есть власть и оружие. Нет у народа великого уравнителя – кольта. Нет в стране продажи оружия. А если бы народ владел оружием, они бы не стали вести себя так разнузданно. Потому что вооруженный народ – это сила. Если народ берет оружие и оборачивает его против власти, значит он властью не доволен. А сейчас они наши слова за оружие не считают. И наше недовольство полностью игнорируют.
- Вы внимательно следите за всем, что происходит в стране?
- Это беда моя. Меня так раздражает, что люди многого не понимают и что наш народ порой ведет себя, как стадо. Я в ужасе от вечно смеющихся лиц на «Кривом зеркале» или на «Смехопанараме». Подобные программы идут по 6 часов в день на трех-четырех каналах. Они превратят народ в смеющихся идиотов. Эта катастрофа. То, что творят эти люди на сцене, а они называют себя артистами, вообще не совместимо с человеческим. Они сняли все свои тормоза. Юмор ниже плинтуса. Как можно так себя не уважать, чтобы говорить такую пошлость. После этого надо рот с мылом мыть.
А все потому, что нет президентской программы по культуре. Дураками управлять легче, проще. А чтобы управлять умными, самим надо быть культурными людьми. А тогда нельзя быть троечниками. Не могут троечники управлять культурными людьми. Ума и знаний не хватит.
Вообще, я понял: построение коммунизма возможно в одной отдельно взятой семье. Если каждый в своей семье построит счастливое общество, то будет коммунизм. Вот к этому и следует стремиться каждому. И не надо болеть за всё человечество. И каким-то сверх патриотом тоже быть не к чему. Я вообще не вполне понимаю, что означает странное для меня понятие патриотизм. Почему березка с этой стороны границы лучше, чем с той? Почему «Жигули» лучше, чем «Рено» или «Мерседес». Только потому, что они наши? Неужели человек, который живет здесь, лучше того, что живет за линией границы только потому, что он на этой стороне. А если он станет жить там, он сразу станет хуже? Это какие-то политические игры. Надо как-то управлять нами. Управляют и патриотизмом тоже.
Я люблю свой театр, я люблю своих родных и друзей. Я люблю своих коллег, свою жену, дочь, собаку. Но причем здесь патриотизм? Вообще что это такое? Отдать жизнь за Родину – это красиво. Но не за Родину я отдам жизнь, если понадобится. И уж, во всяком случае не за правительство и не за государство. А, а за тех, кого я здесь люблю и кого я защищаю. Для меня любой человек в Соединенных штатах, которого я не знаю, априори хороший, пока он не доказал обратное. А того, кого я вижу у себя во дворе вечно пьяным и разговаривающим только матом, я не могу считать хорошим и не могу любить. Хоть он и наш, родной. Но я не хочу с ним родниться. Мой патриотизм – это те, кого я знаю и люблю. Вот это моя родина.
- И как быть? Мы что-то можем изменить?
- Можем. Если каждый в своей семье, в своем ближайшем окружении сделает так, чтобы всем было хорошо, так всем и будет хорошо. Свобода каждого человека, как известно, заканчивается там, где начинается свобода другого. Этому следовать тяжело, но попытаться можно. И еще существует одна, неопровержимая для меня истина: делай, что должно, и будь, что будет. Это два принципа, по которым я стараюсь жить. Не всегда, конечно, получается.
- Но у людей публичных профессий ответственность больше, чем, у других. Поступки известных, популярных людей более заметны, к их словам больше прислушиваются.
- Возможно, кто-то прочитает нашу беседу и задумается. Для этого я и говорю. И потому я намеренно резок в своих высказываниях. Я не исключаю, что именно эта резкость кого-то привлечет, и человек возьмет и задумается: А почему он так говорит. А вдруг есть какая-то причина? Почему подросток убивает своих родителей, спящих ночью. Есть простой ответ: он сволочь или дегенерат. Но есть и другие объяснения. Может, родители этого мальчишки в свое время сделали что-то такое, чего он не может забыть. Он может жить, только освободившись от этого. Либо убив себя, либо убив их.
Есть разные причины, которые толкают нас на те или другие поступки. У каждого свои. Есть одинаковые обстоятельства, но мотивация поступков у каждого своя. В мировой литературе есть всего, не помню точно, то ли 26, то ли 30 сюжетов. Все остальное – это варианты. Все пьесы укладываются в 25-30 сюжетов. Нюансы только разнятся. Также и в жизни. Есть много стран на земле, и в них живет множество людей. И все они разные. Каждый дышит по-своему. И на каждого падает различное количество снега и дождя. И каждый слышит различные звуки и видит все иначе. Все разные. Почему всех этих разных ставят строем и заставляют ходить в ногу. Не понимаю. И почему надо обязательно быть патриотом, если кто-то сверху объявил, что это хорошо. Ну, ты объявил, ты и будь. Вот сам и покажи пример. Лет 15 побудешь патриотом не потому, что ты у власти, а потому, что ты действительно патриот, я увижу это и скажу себе: да, наверное, он прав. Но ты вначале личным примером покажи. Все наши большие начальники декларируют нам, что они самые большие патриоты. Но почему-то они никак с нашим народом не общаются. У них стены, у них машины, у них охрана. У них патриотизм там, в Мерседесе своем. Патриотизм для себя самих. Все идет к тому, как было раньше. Они делают вид, что управляют, а мы делаем вид, что слушаемся.
- То есть можно делать только свое не очень большое дело…
А так и надо. Каждый должен делать именно свое дело. А когда человек задумывается о судьбах мира – это значит, он ищет возможность отлынивать от работы. Делать надо то дело, которому ты научен. И делать так, чтобы людям, которые рядом с тобой, как можно чаще было хорошо.
Самые плохие часы в моей жизни, когда я обижаю близкого человека. Хуже нет. Когда я ссорюсь с женой, в запале мне поначалу кажется, что я прав. А потом через минуты 2-3, я отхожу и думаю: зачем же я это сделал? И знаю же перед ссорой, что могу быть не прав и что потом трудно будет извиняться, признавать свою неправоту, но ссорюсь. Отчего? А Бог его знает. Потому что, наверное, не идеальный человек. У каждого свои тараканы. И во мне, наверное, сидит большой таракан, который иногда мной управляет. Но надо же стараться не даваться этому таракану. Я стараюсь. Если все будут стараться, то и все будут без тараканов. Они когда-нибудь сдохнут от голода.
- Чем занимается ваша дочь? Вы не жалеете, что она не пошла по вашим стопам?
- Дочь заканчивает Иняз и чем будет заниматься, пока неизвестно. Хочет работать с людьми. Видит себя в общественной работе, но пока не определилась. А что не стала актрисой, не жалею. Женщинам в театре очень тяжело. Особенно если нет очень яркого, выраженного, броского, мощного таланта. Если в большой пьесе написано 30 ролей, так из них 20 мужских и только 10 женских. При этом одна женская главная, а все остальные второстепенные, если вообще есть главная женская роль. А актеров в труппе, как правило, одинаковое количество, что женщин, что мужчин. И как тут быть? Это тяжелая профессия. Если без нее жить не можешь, дышать невозможно, тогда надо идти. А если можешь жить и дышать, не стремись на сцену. Дочь, слава Богу, поняла это.
- У вас много друзей?
- Мало. Это большая проблема. И не только моя, я думаю. Когда человек говорит, что у него очень много друзей, он лжет. Это все равно, что сказать, что у меня очень много жен, которых я люблю. Если Бог дает тебе любовь – один, максимум два раза в жизни, это уже огромная удача. Это счастье. Точно также, если Бог дает тебе настоящую дружбу. Это бывает очень редко. Товарищей, знакомых, людей, которых я искренне люблю, у меня много. Но чтобы я мог назвать их друзьями. Нет, не уверен, что это так.
- Но хотя бы один есть?
Не могу ответить на этот вопрос утвердительно. Точно так же, как не могу ответить на этот вопрос отрицательно. Это сложно поддается определению. Я пытаюсь иногда сам себе ответить на этот вопрос. Но не могу. Потому что безответная любовь бывает, а безответной дружбы нет. Нельзя дружить с человеком, который тебя на дух не переносит. Любить его можно, а дружить с ним не получается. Это все очень взаимосвязано.
Да и времени нет дружить всерьез. Работы очень много и семью нельзя обижать. Раньше я не совсем понимал, чем для меня является семья. А теперь точно знаю, что семья значит очень много. И надо думать, что с этой семьей будет в будущем. А уже подходит время, когда я понимаю, что могут быть внуки. То есть семья разрастается, продлевается во времени дальше.
У меня в жизни два равных вектора, которые иногда переплетаются друг с другом, иногда соперничают, иногда один уходит вперед, иногда второй. Есть работа, и есть семья. По значимости они почти одинаковы для меня. Почти. Все же семья посильнее вектор, чем работа, мне кажется. У меня все подчинено вот этим двум векторам. Все остальное меня меньше интересует. Хорошо или плохо, не знаю. Но так получилось.
Беседовала Наталия Пашкина.
«Общество и Здоровье», №1 2006
Его голос звучит глубоко, строго и мужественно. Он ассоциируется с каналом «Россия». Потому что большинство документальных программ и фильмов второго канала, передач на военную и исторические темы, реклама и анонсы предстоящих передач не обходятся без его участия. Четкая дикция, сдержанность тона, энергичность интонаций его речи - фирменный знак «России».
Его голос звучит везде и всюду. Не только на второй кнопке, но и на ОРТ, НТВ и многих других каналах телевидения. С его помощью разговаривает по-русски знаменитый лейтенант Коломбо и обаятельное смешное существо Альф – герои популярных сериалов, а также многие, многие персонажи зарубежных художественных, телевизионных и анимационных фильмов. Озвучивая перевод иностранного текста, он дает нам понять, чем живут и дышат герои Аль Пачино, Де Ниро, Дастина Хоффмана, Питера Фалька, Майкла Дугласа, Джонни Депппа…
При этом он – один из ведущих артистов Малого театра, очень плотно занят в его репертуаре. Почти ежедневно он выходит на сцену в образах героев русской и зарубежной классической драматургии, таких как Городулин («На всякого мудреца довольно простоты», Глеб Меркулыч («Правда – хорошо, а счастье лучше»), фон Кальб («Коварство и любовь»), Дюпре («Таинственный ящик»), Андрей Прозоров («Три сестры», Беральд («Мнимый Больной»)…
Сейчас он репетирует роль смотрителя богоугодных заведений Земляники в спектакле «Ревизор», который ставит Юрий Соломин, а также готовится к съемкам в двух художественных фильмах.
Два года назад он выпустил актерский курс во ВГИКе. А еще он слагает стихи, пишет пьесы и сказки. И все это один человек - народный артист России Александр Клюквин.
- При такой невероятной занятости в театре и на телевидении когда вы находите время писать стихи и пьесы?
- На этот вопрос ответить не могу, потому, что я сам не знаю. Иногда наш художественный руководитель Юрий Мефодьевич Соломин дает мне задание поздравить кого-то в стихотворной форме. Иногда самому очень хочется что-то написать. Я задаю своему подсознанию тему. Она там крутится, крутится, крутится. И потом, вдруг возникает строка. Я ее записываю. Потом опять работает подсознание, и возникает вторая строка. Так и идет. Только надо ловить. Обычно пишется за день, два.
А вот пьесу «Сказка о самой сильной силе» я писал год. У нее оригинальный сюжет. Я его придумал. А персонажи начали вырисовываться сами. Как у Булгакова, в коробочке стали сами ходить, разговаривать. Иногда оставалось только записывать. Они все делали сами. Конечно, это дело непростое. Ведь сказка рифмованная, и размер у нее довольно сложный. Рассчитана она на зрителей лет от семи и до бесконечности. Можно поставить только для детей. Можно для детей и для взрослых. А можно только для взрослых. Правда, у пьесы получился большой размах. И чтобы ее поставить, на мой взгляд, надо много денег, чего в нашей стране, конечно, не хватает. Там много всяких волшебных превращений. Есть дракон, который на глазах из маленького превращается в большого, есть говорящая книга и так далее. Естественно, эта сказка о добре и зле и, конечно же, о любви.
Сейчас пишу вторую сказочную пьесу, если получится. Она строится на основе русской народной сказки «Марья-Моревна». Но пишется несколько трудней, чем первая, потому что не я её придумал.
- А стихи начали слагать еще в школе, наверное?
Нет. Лет до тридцати даже не догадывался, что могу писать. Более того, всегда удивлялся, как это люди подбирают слова в рифму. Может быть, толчок дала сильная страсть, любовь или какой-то стресс. А может быть, я всегда умел, только не знал, что я умею. Просто не пробовал. То есть, наверное, необходимости не было что-то писать, рифмовать. Я не профессиональный поэт. Я - актер. Стихи, конечно, стали частью моей жизни. Но, в целом, сочинительство - это мое хобби. А жизнь моя – это театр, кино, телевидение.
- А как пришло решение связать свою жизнь со сценой? И были ли сомнения, колебания в выборе профессии?
Актером решил стать в 9-ом классе. Я сыграл Змея Горыныча в школьном КВН. Потом с большим успехом прочитал «Баню» Зощенко. А, кроме того, летом я поработал на заводе и понял, что к шести утра никогда в жизни на работу ходить не смогу. Я - исключительная сова. И когда стоял около конвейера, меня просто шатало.
Ну, как и все, естественно, я думал, что играть на сцене и в кино - это очень красивая, очень творческая профессия. Жизнь – сплошной полёт. Но все оказалось не совсем просто. Когда я решил пойти в актеры, я знал только, что есть ВГИК и есть ГИТИС. Больше ничего о театральных ВУЗах не знал. Во ВГИК я как-то зашел. Понял, что там мне делать нечего. Студенты, такие раскованные, красивые, независимые, расхаживают по огромным коридорам. Я подумал пойду-ка я лучше в ГИТИС. Пришел, а там все оказались еще более крутые. Все студенты в джинсах, в джинсовых костюмах, с длинными волосами. Общаются легко, свободно, непринужденно. Понял я: не с моим рылом в этот калашный ряд. Ушел. Но мысль эту не оставил.
Пошел наниматься рабочим сцены во МХАТ. Но поскольку мало знал тогда, вместо МХАТа забрел в Малый. Это был первый театр в моей жизни, куда я пришел наниматься на работу. Может быть, это был знак судьбы. Но поскольку в тот момент монтировщики Малому театру были не нужны, я, узнав точный адрес Художественного театра, устроился на работу в его филиал. Зарабатывал очень большие по тем временам деньги, дослужился за полгода до старшего монтировщика.
А потом мама увидела объявление о том, что некто Михаил Юрьевич Романенко набирает ребят в студию для подготовки в театральный ВУЗ. Я пошел записываться в студию. Но после того, как прочитал что-то Михаилу Юрьевичу, он сказал, что мне вовсе не надо быть актером. Я стал упрашивать его, и он согласился взять меня кандидатом. Кончилось тем, что Романенко в студию меня взял. Более того, день моего прихода, 14 марта, он впоследствии объявил днем рождения студии «Гармония».
В тот же год я поступил в Щепку. Закончив, попал в Малый театр. И вот 27 лет я здесь.
- Ну, это такая общая канва. Поступил, закончил, пришел в театр. А когда действительно вы ощутили себя актером, не по тому, что в дипломе указана эта специальность, а потому, что поняли: получилось, свершилось, состоялся…
- Такие ощущения периодически наплывали волнами, и также волнами уходили. Я и сейчас не могу сказать, что я состоялся как актер. Потому что все развивается, все меняется. Михаил Иванович Царев говорил когда-то: актером становятся в 50 лет. В 60 приходит опыт. 70 лет – это актерская мудрость. А 80 – это уже маразм.
По-разному бывает. Иногда думаю, что надо бы что-то сделать, улучшить, усовершенствовать. Порой думаю, что вроде бы что-то у меня получается. Но вообще ощущать себя более-менее приличным, не самым плохим, скажем, актером начал лет, наверное, 10-15 назад. И все равно каждый день – это новый экзамен. Вот, например, сейчас закончилась репетиция. Вводили нового исполнителя в спектакль «Коварство и любовь», который идет много лет. И все эти годы я играю в этом спектакле фон Кальба. Казалось бы, мог бы на репетиции работать в пол силы. Тем более у меня голос больной, я сейчас сильно простужен. Нет же, не могу. Копытом землю рою. Зачем? Надо. Профессия такая, ничего не поделаешь.
- А кто помогает вам постигать секреты профессии? Кого вы считаете своими учителями?
- Михаила Юрьевича Романенко, давшего мне первые уроки мастерства. Михаила Ивановича Царева, на курсе которого я учился в училище имени Щепкина. Нашего Художественного руководителя Юрия Мефодьевича Соломина. И, конечно же, Виталия Соломина, в спектаклях которого я работал. А вообще, если говорить по большому счету, весь Малый театр, всё Щепкинское училище и все мои товарищи – это мои учителя. Даже те, что моложе меня, даже те, которые только пришли в театр. Все равно учиться надо всегда и у всех. Что я и стараюсь делать.
- То, чему вас обучили, вы, без сомнений, передали своим ученикам во ВГИКе. Что дал вам опыт педагогической работы? И почему сейчас вы перестали преподавать?
- По нескольким причинам. Я пришел во ВГИК по приглашению Виталия Соломина. Он набирал курс и руководил им. Мне было очень интересно с ним работать. А когда его не стало, подстраиваться под кого-то я не захотел. Это, во-первых. А во-вторых: курс я выпустил, как я мог их бросить, но по природе я, видимо, не такой как иные преподаватели. Есть такая профессиональная особенность у педагогов, когда они могут переключаться с курса на курс. А я их так люблю, что сразу взять других и начать их также любить, не получается. А любить надо также. Иначе, какой смысл. И третья причина: нужно было отдавать студентам тучу времени. 4 дня в неделю по 5-6 часов плюс дорога. Дорога в одну сторону занимает 50 минут или час. Оттуда столько же. Значит, как минимум нужно 7 часов в день. Да где же я их возьму, да еще при зарплате в две с половиной тысячи рублей в месяц, которые платят педагогу. У меня ведь еще и семья есть. Потом я же еще хочу и сам успеть что-то сделать?
Но этот опыт не прошел даром и для меня, и я надеюсь, для моих учеников. Я многому научился. Сам многое понял, когда учил ремеслу ребят. Таланту научить ведь нельзя. Он или есть, или нет. Но можно обучить ремеслу. Можно отдать свой опыт и научить, допустим, как ходить по сцене, как повернуться, как говорить, как себя экономить, как себя тратить. Есть же секреты актерские. И когда я им все это отдавал, я параллельно и сам это проходил, сам для себя повторял. То есть обновил свой опыт. Кроме того, я научился у своих учеников многому. Они все – талантливые творческие люди.
Может быть, когда-нибудь поработаю еще со студентами, но только, если будет возможность набрать свой курс. А для этого необходимо, чтобы семья была обеспечена. Иначе я что-то буду делать в ущерб. Либо ученикам, либо семье, либо себе. А такое дело, как педагогика, должно быть радостным. Ему надо полностью отдаваться, иначе оно теряет смысл.
- А семья обеспечена в основном за счет дубляжа и озвучания на телевидении…
- Не только. У меня и жена работает. Она - дизайнер, декоратор интерьеров. Неплохо для женщины зарабатывает. Но я, конечно, больше приношу. Работаю на износ. Голос мой звучит везде. Мне даже самому иногда противно. Стараюсь отсеивать то, что мне не надо. Что-то получается. Многие даже говорят, что я лучше всех. Но так не бывает. У японцев есть поговорка: Нет самого сильного человека, как нет самого большого числа. Я открыт к диалогу. Если кто может лучше, пожалуйста, пусть покажет, я уступлю место или сам поучусь, а потом его поборю.
- Вы озвучиваете очень много текстов в фильмах, сериалах, телепередачах. Эта работа не выхолащивает, не отнимает силы от театра?
- Нет, наоборот, она очень помогает. Ошибка думать, что такая работа мешает большому творчеству. Она учит владеть голосом, учит, как через голос выразить состояние. Это – один из признаков ремесла. К тому же я часто озвучиваю таких артистов, как де Ниро, Аль Пачино. Хоффман…Я же с ними работаю как партнер. А у них, конечно же, есть чему поучиться.
Хотя так случается, конечно, не всегда. Потому что хороших и художественных и документальных фильмов, хорошей интересной работы попадается не так много. Я с ужасом вспоминаю, как лет 8 назад я писал бразильские и мексиканские сериалы один за другим. Надо было записать 5-6 серий в день, чтобы выработать норму и более-менее заработать. К третьей серии я уже был никакой. Бесконечный пересказ одного и того же из серии в серию. Одни и те же слова, одни и те же интонации, одно и то же выражение лица. У меня начинала чудовищно болеть голова. Я ушел. И никогда не буду браться за такую работу. Ни за какие деньги.
Сейчас на нашем телевидении широко разворачивается документальное кино. Это бывает интересно. Новые знания, новые люди, новые кадры, новые исторические данные. Но эти фильмы стали делать в определенном формате. Передачи уже пекутся, как блины. На каждом канале по 2-3 документалки в неделю. Их уже штампуют одну за другой. И они далеко не всегда радуют.
- А как происходит процесс озвучания ? Есть ли возможность изучить материал заранее. Бывают ли звуковые репетиции? И как вообще удается находить верную интонацию?
- Никаких репетиций и никакого предварительного изучения текста. Все пишется сходу. Ну, может быть, с режиссером мы минут пять поговорим, и он мне скажет, про что кино. Может быть, я быстренько пробегу текст. И все. Этого достаточно. Время как-то уплотнилось. 30-40 лет назад эта работа – озвучание документального фильма заняла бы недели две. Вначале бы читали текст, потом смотрели бы материал, потом разговаривали с режиссером и пробовали, потом начинали бы писать и писали бы по фразе. Сейчас этого делать невозможно. Не те скорости.
- А если ваше восприятие поставленной в фильме проблемы не совпадает с точкой зрения режиссера и автора, как тогда быть?
- Значит либо я говорю об этом режиссеру и автору, либо я пытаюсь свою точку зрения примирить с их позицией, либо я просто выступаю в роли исполнителя. Автор – заказчик, стало быть, он прав, это его кино. Он меня пригласил прочитать написанные им слова. Я должен уважать его точку зрения, потому что он – автор.
- А если вы категорически не согласны?
- Тогда ухожу. Меня несколько раз просили озвучить рекламу перед выборами в поддержку КПРФ, ЛДПР. Хорошие деньги предлагали. Я не стал.
- Поговорим о театре. Кем в вашем понятии является идеальный партнер на сцене?
- Идеальный партнер – это человек, для которого я значу больше, чем он сам. Это артист, способный умереть в партнере, отдать ему все. Тогда и я ему отдаю все. И получается, что мы, отдав друг другу все, становимся в два раза богаче каждый. А если я никому ни копейки не дам, то останусь один, став в два раза беднее. Идеальный партнер – тот, который своего партнера любит больше, чем себя. Наш театр знаменит такими партнерами. Каждый второй артист – именно такой. Поэтому имена называть не буду, слишком долго придется перечислять.
А какой театр вам ближе и интереснее: режиссерский или актерский?
Хороший, все равно какой. Главное, чтобы было видно, слышно, понятно. Чтобы не доставали через голову правой рукой левое ухо. Чтобы не переосмысливали классическую пьесу «по-современному». Если автор написал так, значит и ставить так надо. А если ты хочешь иначе, найди пьесу, где написано так, как ты хочешь, или напиши свою. Не надо паразитировать на авторе, не надо его подчинять себе и извлекать из него себе пользу. Когда из классики вытягивают что-нибудь жареное, желтенькое, клубничное – это ужасно противно. Это значит, что у режиссера нет сил сделать спектакль так, как была написана пьеса, и он ищет какой-то дополнительный допинг, какой-то наркотик, чтобы впрыснуть его для усиления интереса.
Когда мы были на гастролях в Марселе, в то же время там был один наш, сейчас не помню какой, российский театр со спектаклем «Ревизор». Увидев фотографии этого спектакля, я просто остолбенел: на сцене голые женщины и имитация полового акта. Я не понимаю: зачем? Хочешь про это, инсценируй «Декамерон» или что-нибудь в таком духе. Зачем же издеваться над «Ревизором»?
Поэтому для меня и режиссерский и актерский театр одинаково хорош. Легче, конечно, актерский. Интереснее – режиссерский. Вот если бы можно их соединить счастливо, было бы чудесно.
- У Вас есть роль, о которой мечтаете?
- Есть не то, чтобы роль, а образ, исторический персонаж, которого я очень хотел бы сыграть. Это Александр Меншиков, сподвижник Петра Великого. А если говорить о написанных ролях, я сейчас в таком периоде нахожусь, когда почти любую роль можно сыграть. Но это период будет длиться недолго. Может быть, еще года два-три. И наступит другая возрастная категория. Особенно в кино. На сцене еще припудриться можно, бороду наклеить. И возраст не так будет виден. А в кино уже не спрячешься. Хорошую роль хочется. Но не могу сказать, что есть какая-то конкретная роль, которая является мечтой всей моей жизни. Я вообще в это не верю. Это байки актерские, по-моему. Хотя, может быть, я не знаю, просто у меня такого нет, чтобы вот так желать какую-то роль до дрожи. Всю жизнь мечтать о ней, как Борис Андреев всю жизнь хотел сыграть короля Лира.
- А как вы поступаете, если предлагают роль, которая совсем неинтересна? В кино можно отказаться от такой работы, а в театре?
- И в театре можно отказаться. Сейчас я уже могу себе это позволить. От одной роли я отказался. Было такое. Но, если вдруг такая ситуация сложится, что роль не нравится, а играть надо, значит будем играть. На то я и артист, чтобы сделать так, чтобы эта роль была.
- А бывает так, что роль не устраивает не по творческим, а по моральным соображениям?
- А это уже вопрос не к роли, а к режиссеру. Потому что любую роль можно поставить с ног на голову. И она может стать чудовищной. Важна точка зрения, концепция. Слов самих по себе плохих нет. Есть плохой смысл, вкладываемый в эти слова. А что такое слова – сочетание звуков. Не более.
- У вас не случались роли, которые оказывали столь сильное влияние, что вызывали на не свойственные прежде поступки, изменяли что-то в характере, в поведении?
- Ну, одна роль, после которой я начал меняться, в кино у меня была. Я купил себе тренажеры, гантели, сбросил 12 кг и стал выглядеть как-то более-менее. И сейчас уже я на себя в зеркало могу смотреть без содрогания. У меня и в гримерке гантели, и дома гантели с тренажером. Я продолжаю заниматься.
- А так, чтобы сильно влияло на характер, на психику?
- Может быть, такое бывает у гениев либо у сумасшедших. Я, наверное, не тот и не другой. А потому так углубляться, чтобы роль мне что-то начала говорить, пожалуй, не могу. А потом я же над ролью работаю, а не она надо мной. Я же ее делаю, я - ее хозяин. Я на нее влияю. А она дает мне удовлетворение, если хорошо сделана. А если она будет сильно на меня влиять, то значит, я либо что-то неправильно делаю в ней, либо пора уже лечиться.
- Как вы восстанавливаетесь после спектаклей и изнуряющей работы на ТВ?
- Сейчас довольно тяжело, потому что у меня инфекция какая-то. Мне бы помолчать месяц. Или хотя бы недельку помолчать. Но нельзя. У меня каждый день спектакли. И каждый день озвучание. А вообще, когда не болен, то работа мне не в тягость. Я уже привык. Может так и надо? Организм в этот ритм вошел. Так и живет. Вместе с отпуском за год у меня набегает дней 10-12 выходных. С одной стороны, это, конечно, тяжело. Но с другой стороны, если бы я занимался не любимой работой. Но Я же не гробы делаю, не землю копаю. Я занимаюсь любимым делом. Сама работа и дает силы.
- Вы любите компании, когда есть время для этого?
- Раньше любил. Теперь уже не очень. Это от усталости, наверное. Сейчас я больше люблю побыть дома, чтобы я лежал, читал книжку или смотрел хорошее кино. Чтобы тихо было. Или чтобы только самые близкие друзья пришли. Новый год я люблю встречать вдвоем с женой. Две бутылки французского шампанского, черная икра и все. И в два часа пойти спать. Вообще я не понимаю, что это за праздник такой Новый год. Почему надо так радоваться, что пришло первое января? Не понимаю, почему обязательно надо есть и пить ночью до утра и натужно веселиться по поводу того, что кончился год. Не понимаю, почему этот день считают рубежом, этапом и кричат ура, обнимаются, целуются, запускают фейерверки. Я не понимаю этого праздника. Красивый праздник – Рождество. А Новый год – придаток к нему.
- Наверное, многие верят в Новый год как в сказку. Связывают с его наступлением надежды, мечты, новые планы…
- Так Новый год здесь не причем. Там ничего такого особенного нет. Просто очередной этап работы. Мы сами его создаем.. Я, например, свои надежды связываю с весной. Или с началом осени. Потому что именно весна для меня –начало новых работ, новых съёмок, время театральных премьер, начало гастролей. А осень – это начало работы в театре. Начало новых репетиций, подход к новой работе, разбор новых пьес. А все, что между осенью и весной – это текущая работа.
Новый год - семейный праздник, как мне кажется. Но я вообще больше люблю старый Новый год . Может, потому что он не имеет отношения к государству вообще. Мне нравятся негосударственное праздники. А все, что относится к государству, я не люблю. Чиновников не люблю. Протоколы не люблю. Вообще, это давно известно, - самая большая беда в России - это чиновники. Чиновники, потом – милиция и только потом бандиты и организованная преступность. Я в такой последовательности их ставлю. Потому что организованная преступность она хотя бы по-своему честна. А милиция только называется милицией, а на самом деле – это организованная преступность, закрытая законом. Чиновник же - та же самая организованная преступность, но закрытая законом и имеющая огромную власть.
- Что с этим делать?
- Не знаю. Страна перевёртышей. Непредсказуемая страна. Нами давно управляют нечестные люди. Троечники по своей сути. Отличники – люди, которые овладели специальностью, свою профессию не променяют ни на что. Они будут ею заниматься. А троечники всегда идут в общественную работу.
- А вам разве не доводилось заниматься общественной работой?
- Это была тяжелая повинность, неприятная обязанность. Работать секретарем комсомольской организации театра было для меня так ненужно, так неинтересно, так скучно. Но время такое было. Надо было. Молодому актеру в 25 лет трудно спорить со старшими коллегами. Если директор театра сказал «надо», как сказать «нет». Но, Слава Богу, что я по этому пути не пошел. Значит, надеюсь, я не троечник.
Хотя я успел в партии 11 лет побыть, искренне веря в коммунистическую идею. Может, закрывая от себя то, что я видел. Не желая это видеть. Я по натуре оптимист. Вот и сейчас даже, видя, что вокруг происходит, иногда ловлю себя на мысли, что я верю в возможность того, что будет что-то хорошее. Иногда думаю, может, я что-то не понимаю, и нами все-таки правильно управляют. И президент все знает и точную политику ведет.
Иногда хочется верить. Но большей частью я не верю, потому что чаще всего нас дурят, обманывают, нас обворовывают. Крадут всё, что можно, все, кто хочет. И только нам нельзя. Потому что мы не милиция, не чиновники и не бандиты. Мы - граждане. Нам воровать нельзя. А им можно, потому что у них есть власть и оружие. Нет у народа великого уравнителя – кольта. Нет в стране продажи оружия. А если бы народ владел оружием, они бы не стали вести себя так разнузданно. Потому что вооруженный народ – это сила. Если народ берет оружие и оборачивает его против власти, значит он властью не доволен. А сейчас они наши слова за оружие не считают. И наше недовольство полностью игнорируют.
- Вы внимательно следите за всем, что происходит в стране?
- Это беда моя. Меня так раздражает, что люди многого не понимают и что наш народ порой ведет себя, как стадо. Я в ужасе от вечно смеющихся лиц на «Кривом зеркале» или на «Смехопанараме». Подобные программы идут по 6 часов в день на трех-четырех каналах. Они превратят народ в смеющихся идиотов. Эта катастрофа. То, что творят эти люди на сцене, а они называют себя артистами, вообще не совместимо с человеческим. Они сняли все свои тормоза. Юмор ниже плинтуса. Как можно так себя не уважать, чтобы говорить такую пошлость. После этого надо рот с мылом мыть.
А все потому, что нет президентской программы по культуре. Дураками управлять легче, проще. А чтобы управлять умными, самим надо быть культурными людьми. А тогда нельзя быть троечниками. Не могут троечники управлять культурными людьми. Ума и знаний не хватит.
Вообще, я понял: построение коммунизма возможно в одной отдельно взятой семье. Если каждый в своей семье построит счастливое общество, то будет коммунизм. Вот к этому и следует стремиться каждому. И не надо болеть за всё человечество. И каким-то сверх патриотом тоже быть не к чему. Я вообще не вполне понимаю, что означает странное для меня понятие патриотизм. Почему березка с этой стороны границы лучше, чем с той? Почему «Жигули» лучше, чем «Рено» или «Мерседес». Только потому, что они наши? Неужели человек, который живет здесь, лучше того, что живет за линией границы только потому, что он на этой стороне. А если он станет жить там, он сразу станет хуже? Это какие-то политические игры. Надо как-то управлять нами. Управляют и патриотизмом тоже.
Я люблю свой театр, я люблю своих родных и друзей. Я люблю своих коллег, свою жену, дочь, собаку. Но причем здесь патриотизм? Вообще что это такое? Отдать жизнь за Родину – это красиво. Но не за Родину я отдам жизнь, если понадобится. И уж, во всяком случае не за правительство и не за государство. А, а за тех, кого я здесь люблю и кого я защищаю. Для меня любой человек в Соединенных штатах, которого я не знаю, априори хороший, пока он не доказал обратное. А того, кого я вижу у себя во дворе вечно пьяным и разговаривающим только матом, я не могу считать хорошим и не могу любить. Хоть он и наш, родной. Но я не хочу с ним родниться. Мой патриотизм – это те, кого я знаю и люблю. Вот это моя родина.
- И как быть? Мы что-то можем изменить?
- Можем. Если каждый в своей семье, в своем ближайшем окружении сделает так, чтобы всем было хорошо, так всем и будет хорошо. Свобода каждого человека, как известно, заканчивается там, где начинается свобода другого. Этому следовать тяжело, но попытаться можно. И еще существует одна, неопровержимая для меня истина: делай, что должно, и будь, что будет. Это два принципа, по которым я стараюсь жить. Не всегда, конечно, получается.
- Но у людей публичных профессий ответственность больше, чем, у других. Поступки известных, популярных людей более заметны, к их словам больше прислушиваются.
- Возможно, кто-то прочитает нашу беседу и задумается. Для этого я и говорю. И потому я намеренно резок в своих высказываниях. Я не исключаю, что именно эта резкость кого-то привлечет, и человек возьмет и задумается: А почему он так говорит. А вдруг есть какая-то причина? Почему подросток убивает своих родителей, спящих ночью. Есть простой ответ: он сволочь или дегенерат. Но есть и другие объяснения. Может, родители этого мальчишки в свое время сделали что-то такое, чего он не может забыть. Он может жить, только освободившись от этого. Либо убив себя, либо убив их.
Есть разные причины, которые толкают нас на те или другие поступки. У каждого свои. Есть одинаковые обстоятельства, но мотивация поступков у каждого своя. В мировой литературе есть всего, не помню точно, то ли 26, то ли 30 сюжетов. Все остальное – это варианты. Все пьесы укладываются в 25-30 сюжетов. Нюансы только разнятся. Также и в жизни. Есть много стран на земле, и в них живет множество людей. И все они разные. Каждый дышит по-своему. И на каждого падает различное количество снега и дождя. И каждый слышит различные звуки и видит все иначе. Все разные. Почему всех этих разных ставят строем и заставляют ходить в ногу. Не понимаю. И почему надо обязательно быть патриотом, если кто-то сверху объявил, что это хорошо. Ну, ты объявил, ты и будь. Вот сам и покажи пример. Лет 15 побудешь патриотом не потому, что ты у власти, а потому, что ты действительно патриот, я увижу это и скажу себе: да, наверное, он прав. Но ты вначале личным примером покажи. Все наши большие начальники декларируют нам, что они самые большие патриоты. Но почему-то они никак с нашим народом не общаются. У них стены, у них машины, у них охрана. У них патриотизм там, в Мерседесе своем. Патриотизм для себя самих. Все идет к тому, как было раньше. Они делают вид, что управляют, а мы делаем вид, что слушаемся.
- То есть можно делать только свое не очень большое дело…
А так и надо. Каждый должен делать именно свое дело. А когда человек задумывается о судьбах мира – это значит, он ищет возможность отлынивать от работы. Делать надо то дело, которому ты научен. И делать так, чтобы людям, которые рядом с тобой, как можно чаще было хорошо.
Самые плохие часы в моей жизни, когда я обижаю близкого человека. Хуже нет. Когда я ссорюсь с женой, в запале мне поначалу кажется, что я прав. А потом через минуты 2-3, я отхожу и думаю: зачем же я это сделал? И знаю же перед ссорой, что могу быть не прав и что потом трудно будет извиняться, признавать свою неправоту, но ссорюсь. Отчего? А Бог его знает. Потому что, наверное, не идеальный человек. У каждого свои тараканы. И во мне, наверное, сидит большой таракан, который иногда мной управляет. Но надо же стараться не даваться этому таракану. Я стараюсь. Если все будут стараться, то и все будут без тараканов. Они когда-нибудь сдохнут от голода.
- Чем занимается ваша дочь? Вы не жалеете, что она не пошла по вашим стопам?
- Дочь заканчивает Иняз и чем будет заниматься, пока неизвестно. Хочет работать с людьми. Видит себя в общественной работе, но пока не определилась. А что не стала актрисой, не жалею. Женщинам в театре очень тяжело. Особенно если нет очень яркого, выраженного, броского, мощного таланта. Если в большой пьесе написано 30 ролей, так из них 20 мужских и только 10 женских. При этом одна женская главная, а все остальные второстепенные, если вообще есть главная женская роль. А актеров в труппе, как правило, одинаковое количество, что женщин, что мужчин. И как тут быть? Это тяжелая профессия. Если без нее жить не можешь, дышать невозможно, тогда надо идти. А если можешь жить и дышать, не стремись на сцену. Дочь, слава Богу, поняла это.
- У вас много друзей?
- Мало. Это большая проблема. И не только моя, я думаю. Когда человек говорит, что у него очень много друзей, он лжет. Это все равно, что сказать, что у меня очень много жен, которых я люблю. Если Бог дает тебе любовь – один, максимум два раза в жизни, это уже огромная удача. Это счастье. Точно также, если Бог дает тебе настоящую дружбу. Это бывает очень редко. Товарищей, знакомых, людей, которых я искренне люблю, у меня много. Но чтобы я мог назвать их друзьями. Нет, не уверен, что это так.
- Но хотя бы один есть?
Не могу ответить на этот вопрос утвердительно. Точно так же, как не могу ответить на этот вопрос отрицательно. Это сложно поддается определению. Я пытаюсь иногда сам себе ответить на этот вопрос. Но не могу. Потому что безответная любовь бывает, а безответной дружбы нет. Нельзя дружить с человеком, который тебя на дух не переносит. Любить его можно, а дружить с ним не получается. Это все очень взаимосвязано.
Да и времени нет дружить всерьез. Работы очень много и семью нельзя обижать. Раньше я не совсем понимал, чем для меня является семья. А теперь точно знаю, что семья значит очень много. И надо думать, что с этой семьей будет в будущем. А уже подходит время, когда я понимаю, что могут быть внуки. То есть семья разрастается, продлевается во времени дальше.
У меня в жизни два равных вектора, которые иногда переплетаются друг с другом, иногда соперничают, иногда один уходит вперед, иногда второй. Есть работа, и есть семья. По значимости они почти одинаковы для меня. Почти. Все же семья посильнее вектор, чем работа, мне кажется. У меня все подчинено вот этим двум векторам. Все остальное меня меньше интересует. Хорошо или плохо, не знаю. Но так получилось.
Беседовала Наталия Пашкина.
«Общество и Здоровье», №1 2006
26.04.2006
Подробнее
ПОЗДРАВЛЯЕМ С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ
26 апреля отмечает 50-летний юбилей народный артист России Александр Владимирович Клюквин. Поздравляем актера и желаем ему крепкого здоровья, хорошего настроения и, конечно, новых ролей!
ПОЗДРАВЛЯЕМ С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ
26 апреля отмечает 50-летний юбилей народный артист России Александр Владимирович Клюквин. Человек необыкновенного обаяния и таланта, Александр Клюквин уже одним своим появлением на сцене вызывает улыбку и восторженный гул в зале. Каждая его роль – это маленький шедевр и не важно, кого представляет актер – гоф-маршала фон Кальба или Ивана Иваныча Городулина, садовника Меркулыча или адвоката Дюпре, Андрея Прозорова или Беральда, Матвея Потрохова или Землянику – все эти образы надолго остаются в памяти зрителей и манят их снова и снова в Малый театр. А стоит ли говорить, какой популярностью пользуется актер, озвучивший Альфа, среди современной молодежи? Кажется, излишне. Поздравляем Александра Владимировича с юбилеем и желаем ему крепкого здоровья, хорошего настроения и, конечно, новых ролей!
26 апреля отмечает 50-летний юбилей народный артист России Александр Владимирович Клюквин. Человек необыкновенного обаяния и таланта, Александр Клюквин уже одним своим появлением на сцене вызывает улыбку и восторженный гул в зале. Каждая его роль – это маленький шедевр и не важно, кого представляет актер – гоф-маршала фон Кальба или Ивана Иваныча Городулина, садовника Меркулыча или адвоката Дюпре, Андрея Прозорова или Беральда, Матвея Потрохова или Землянику – все эти образы надолго остаются в памяти зрителей и манят их снова и снова в Малый театр. А стоит ли говорить, какой популярностью пользуется актер, озвучивший Альфа, среди современной молодежи? Кажется, излишне. Поздравляем Александра Владимировича с юбилеем и желаем ему крепкого здоровья, хорошего настроения и, конечно, новых ролей!
10.04.2006
Подробнее
«РЕВИЗОР» НА СЦЕНЕ МАЛОГО
«РЕВИЗОР» НА СЦЕНЕ МАЛОГО
Сегодня в столице уже семь театров играют никогда не стареющий шедевр великого классика. Последняя по времени премьера - на сцене Малого театра...
Сегодня в столице уже семь театров играют никогда не стареющий шедевр великого классика. Последняя по времени премьера - на сцене Малого театра...
«РЕВИЗОР» НА СЦЕНЕ МАЛОГО
Еще в первые недели нового сезона в Москве было три постановки гоголевского «Ревизора». Четвертая ушла со сцены в конце предыдущего сезона (в Драматическом театре имени К.С. Станиславского). А сегодня в столице уже семь театров играют никогда не стареющий шедевр великого классика. Последняя по времени премьера - на сцене Малого театра.
Кстати сказать, в Малом «Ревизор» практически не выходит из репертуара. И если обратиться только к среднему поколению исполнителей, то, естественно, прежде всего придут на память два первоклассных и совершенно разных по внешнему рисунку Хлестакова - тот, что был прожит на сцене Виталием Соломиным, и тот, что еще до Виталия играл нынешний постановщик спектакля - Юрий Соломин. Понятно, что Малый - прежде всего театр классической драматургии (об этом мы говорили уже не раз). И также понятно, что Юрий Соломин, выступая как режиссер-постановщик, тоже обращается к классике. К русской классике - напомним такие его работы, как «Лес» или «Три сестры» , - они из спектаклей- «долгожителей». Кажется, обращение к «Ревизору» для Ю.Соломина просто закономерно, необходимо.
И вот перед нами спектакль, в котором буквально по фразам, удивительно корректно сделаны купюры, ушла сцена с Пошлепкиной и слесаршей (их уже традиционно купируют, но о них ведь достаточно ярко говорит Городничий!). Возник неожиданный финал - то, что происходит в доме Сквозник-Дмухановского в ожидании возвращения Хлестакова. Придумано много интересных мизансцен (например, с Хлоповым - Э.Марцевичем или со Шпекиным - А.Ермаковым, когда и тот и другой дают «взаймы» деньги бесконечно обаятельному и, скажем прямо, непривычному для последних «Ревизоров» совсем юному актеру Дмитрию Солодовнику...)
Перечислять режиссерские находки можно довольно долго, но, уверена, без юного Солодовника, которому Соломин доверил немыслимой сложности роль, спектакль во многом бы потерял. А ведь он идет четыре часа - надо же, не изменяя Гоголю, держать крепко зрительское внимание, что бесспорно удается, - затянутостей почти нет, действие и знакомые и заново открытые персонажи выступают на очень доброй высоте.
Но есть одна вроде бы странность, хотя она не рушит изящное сценическое здание (художник А.Глазунов). Может быть, это даже и не странность в привычном понимании этого слова: получается, что актеры порой (это касается не всех) работают как бы в классической традиции Островского. Это не значит, что те или иные характеры не получились. Но есть в спектакле тройка персонажей, которые словно сошли со страниц гоголевской комедийной и очень острой партитуры.
И вот эта тройка, это блестящее трио, на мой взгляд, задает тон всему действию. Это все тот же Хлестаков, почтмейстер Шпекин (Александр Ермаков) и Петр Иванович Бобчинский (Сергей Кагаков). На фоне этой эксцентричной троицы, объединенной, кроме всего прочего, «необыкновенной легкостью в мыслях», в другом ключе оказываются не которые другие персонажи. Это добротно, основательно, традиционно сыгранный Городничий (Александр Потапов), близкая к свахам Островского Анна Андреевна (Людмила Полякова) и Осип (Виктор Низовой), который по сути и ведет все действие вместе с поразительным Лукой Лукичом Хлоповым. Наверное, можно и так. Тем более что потаповский Городничий безусловно хорош (чего, к сожалению, не могу сказать о дамах). Но вот ведь что обидно: никак не могу понять, как могло случиться, что двое отличных актеров - Александр Клюквин и Борис Невзоров (Земляника и Ляпкин-Тяпкин) - не просто бледные, а, простите, провальные работы. Оба говорят гоголевским текстом, но оба напрочь лишены характеров, и это крайне досадно...
А спектакль идет, развивается, временами чуточку стопорится (например, в сцене ожидания городничихой и ее дочкой Добчинского с новостями и голосовым колером прибывшего из Петербурга «важного» чиновника-ревизора).
Правда, после этой сцены следует возвращение Хлестакова и всей чиновной братии в дом Городничего и сверкающая, искренняя, наивная и почти завораживающая сцена вранья. Он такой трогательный, этот юный вертопрах и болтун, действительно «сочинитель» разных невероятностей про самого себя, каким он мечтал бы стать, - в общем, поток фантазий и придумок. Здесь, в этой сцене, очень серьезна и чувствуется по-новому «прочитанная» режиссерская рука. Именно с этой сцены и следующей за ней чуть позже неровной актерски (как я уже отмечала) сценой со взятками связано все лучшее в новом «Ревизоре». О том, как умеют в Малом театре нести текст, и говорить не стоит: это и так всем известно. И поэтому еще особенно радует, что текст и гоголевская интонация в целом сохранены.
А вот предфинал с балом и котильоном в доме Городничего очень ярко, эффектно, удачно придуман Юрием Соломиным - этого вроде бы мы раньше и вовсе не видели. А немая сцена... просто отлично!
Жаль, правда, что в спектакле мало музыки. Имея такого талантливого композитора, как Григорий Гоберник, можно было бы, к примеру, придумать музыкальную метафору губернского города, как это, опять-таки по-своему, было сделано в постановке петербургского БДТ (композитор Сергей Слонимский)... Ну, да ладно о том, что еще можно было бы сделать. Как говорил великий кинорежиссер Александр Довженко, «область «бы» никого не интересует».
Сейчас важнее повторить другое: нужно сделать все возможное (а все основания для этого есть), чтобы «авторы» Земляники и Ляпкина-Тяпкина встали в один ряд с Марцевичем, Ермаковым, Кагаковым - иначе обидно, что такие колоритные и очень нужные характеры не решены выпукло и убедительно.
Ну а что касается современности творения Николая Васильевича Гоголя, об этом и говорить не надо: ведь все знают, о чем эта бессмертная комедия и как она тесно связана даже с нашим сегодняшним днем. Ведь правда? ..
Наталья ЛАГИНА
«Слово», 07.04.2006
Еще в первые недели нового сезона в Москве было три постановки гоголевского «Ревизора». Четвертая ушла со сцены в конце предыдущего сезона (в Драматическом театре имени К.С. Станиславского). А сегодня в столице уже семь театров играют никогда не стареющий шедевр великого классика. Последняя по времени премьера - на сцене Малого театра.
Кстати сказать, в Малом «Ревизор» практически не выходит из репертуара. И если обратиться только к среднему поколению исполнителей, то, естественно, прежде всего придут на память два первоклассных и совершенно разных по внешнему рисунку Хлестакова - тот, что был прожит на сцене Виталием Соломиным, и тот, что еще до Виталия играл нынешний постановщик спектакля - Юрий Соломин. Понятно, что Малый - прежде всего театр классической драматургии (об этом мы говорили уже не раз). И также понятно, что Юрий Соломин, выступая как режиссер-постановщик, тоже обращается к классике. К русской классике - напомним такие его работы, как «Лес» или «Три сестры» , - они из спектаклей- «долгожителей». Кажется, обращение к «Ревизору» для Ю.Соломина просто закономерно, необходимо.
И вот перед нами спектакль, в котором буквально по фразам, удивительно корректно сделаны купюры, ушла сцена с Пошлепкиной и слесаршей (их уже традиционно купируют, но о них ведь достаточно ярко говорит Городничий!). Возник неожиданный финал - то, что происходит в доме Сквозник-Дмухановского в ожидании возвращения Хлестакова. Придумано много интересных мизансцен (например, с Хлоповым - Э.Марцевичем или со Шпекиным - А.Ермаковым, когда и тот и другой дают «взаймы» деньги бесконечно обаятельному и, скажем прямо, непривычному для последних «Ревизоров» совсем юному актеру Дмитрию Солодовнику...)
Перечислять режиссерские находки можно довольно долго, но, уверена, без юного Солодовника, которому Соломин доверил немыслимой сложности роль, спектакль во многом бы потерял. А ведь он идет четыре часа - надо же, не изменяя Гоголю, держать крепко зрительское внимание, что бесспорно удается, - затянутостей почти нет, действие и знакомые и заново открытые персонажи выступают на очень доброй высоте.
Но есть одна вроде бы странность, хотя она не рушит изящное сценическое здание (художник А.Глазунов). Может быть, это даже и не странность в привычном понимании этого слова: получается, что актеры порой (это касается не всех) работают как бы в классической традиции Островского. Это не значит, что те или иные характеры не получились. Но есть в спектакле тройка персонажей, которые словно сошли со страниц гоголевской комедийной и очень острой партитуры.
И вот эта тройка, это блестящее трио, на мой взгляд, задает тон всему действию. Это все тот же Хлестаков, почтмейстер Шпекин (Александр Ермаков) и Петр Иванович Бобчинский (Сергей Кагаков). На фоне этой эксцентричной троицы, объединенной, кроме всего прочего, «необыкновенной легкостью в мыслях», в другом ключе оказываются не которые другие персонажи. Это добротно, основательно, традиционно сыгранный Городничий (Александр Потапов), близкая к свахам Островского Анна Андреевна (Людмила Полякова) и Осип (Виктор Низовой), который по сути и ведет все действие вместе с поразительным Лукой Лукичом Хлоповым. Наверное, можно и так. Тем более что потаповский Городничий безусловно хорош (чего, к сожалению, не могу сказать о дамах). Но вот ведь что обидно: никак не могу понять, как могло случиться, что двое отличных актеров - Александр Клюквин и Борис Невзоров (Земляника и Ляпкин-Тяпкин) - не просто бледные, а, простите, провальные работы. Оба говорят гоголевским текстом, но оба напрочь лишены характеров, и это крайне досадно...
А спектакль идет, развивается, временами чуточку стопорится (например, в сцене ожидания городничихой и ее дочкой Добчинского с новостями и голосовым колером прибывшего из Петербурга «важного» чиновника-ревизора).
Правда, после этой сцены следует возвращение Хлестакова и всей чиновной братии в дом Городничего и сверкающая, искренняя, наивная и почти завораживающая сцена вранья. Он такой трогательный, этот юный вертопрах и болтун, действительно «сочинитель» разных невероятностей про самого себя, каким он мечтал бы стать, - в общем, поток фантазий и придумок. Здесь, в этой сцене, очень серьезна и чувствуется по-новому «прочитанная» режиссерская рука. Именно с этой сцены и следующей за ней чуть позже неровной актерски (как я уже отмечала) сценой со взятками связано все лучшее в новом «Ревизоре». О том, как умеют в Малом театре нести текст, и говорить не стоит: это и так всем известно. И поэтому еще особенно радует, что текст и гоголевская интонация в целом сохранены.
А вот предфинал с балом и котильоном в доме Городничего очень ярко, эффектно, удачно придуман Юрием Соломиным - этого вроде бы мы раньше и вовсе не видели. А немая сцена... просто отлично!
Жаль, правда, что в спектакле мало музыки. Имея такого талантливого композитора, как Григорий Гоберник, можно было бы, к примеру, придумать музыкальную метафору губернского города, как это, опять-таки по-своему, было сделано в постановке петербургского БДТ (композитор Сергей Слонимский)... Ну, да ладно о том, что еще можно было бы сделать. Как говорил великий кинорежиссер Александр Довженко, «область «бы» никого не интересует».
Сейчас важнее повторить другое: нужно сделать все возможное (а все основания для этого есть), чтобы «авторы» Земляники и Ляпкина-Тяпкина встали в один ряд с Марцевичем, Ермаковым, Кагаковым - иначе обидно, что такие колоритные и очень нужные характеры не решены выпукло и убедительно.
Ну а что касается современности творения Николая Васильевича Гоголя, об этом и говорить не надо: ведь все знают, о чем эта бессмертная комедия и как она тесно связана даже с нашим сегодняшним днем. Ведь правда? ..
Наталья ЛАГИНА
«Слово», 07.04.2006
01.03.2006
Подробнее
«Листая старые подшивки» ТАИНСТВЕННЫЙ ЯЩИК ИЛИ ДАВАЙТЕ СМЕЯТЬСЯ ВМЕСТЕ
«Листая старые подшивки»
ТАИНСТВЕННЫЙ ЯЩИК ИЛИ ДАВАЙТЕ СМЕЯТЬСЯ ВМЕСТЕ
После телепремьеры «Адъютант Его Превосходительства» я получила предложение написать очерк об артисте Юрии Соломине. И до сих пор помню, как он страстно, увлеченно говорил мне, как мечтает сыграть острохарактерные роли, связанные с музыкой...
ТАИНСТВЕННЫЙ ЯЩИК ИЛИ ДАВАЙТЕ СМЕЯТЬСЯ ВМЕСТЕ
После телепремьеры «Адъютант Его Превосходительства» я получила предложение написать очерк об артисте Юрии Соломине. И до сих пор помню, как он страстно, увлеченно говорил мне, как мечтает сыграть острохарактерные роли, связанные с музыкой...
«Листая старые подшивки»
ТАИНСТВЕННЫЙ ЯЩИК ИЛИ ДАВАЙТЕ СМЕЯТЬСЯ ВМЕСТЕ
(сюрприз Малого театра)
...Начну с давнего воспоминания. После телепремьеры «Адъютант Его Превосходительства» я получила предложение написать очерк об артисте Юрии Соломине. И до сих пор помню, как он страстно, увлеченно говорил мне, как мечтает сыграть острохарактерные роли, связанные с музыкой, и что его чрезвычайно привлекают жанры оперетты и водевиля... Шло время. Что-то из такого рода творческих мечтаний у нынешнего руководителя Малого театра уже сбылось (телефильмы «Летучая мышь», «Обыкновенное чудо», а вот водевиль, да еще в собственной постановке. Эта мечта ждала своего свершения еще не один год. Она вот, наконец, сбылась. На прославленной сцене знаменитого любимого театра в постановке Юрия Соломина, притом, что постановщик выступает и в главной роли, состоялась совершенно прелестная (иного слова не подберу! ) премьера водевиля знаменитого Петра Каратыгина — очень известного русского писателя — «Таинственный ящик». И не просто даже водевиля, а комедии-водевиля в переводе с французского, с очаровательными остроумными стихами артиста театра А. Клюквина и в его же редакции сценического текста. Замечу, впрочем, по иному поводу, но это важно: недавно в премьере шекспировских «Усилий любви» также произвели самое лучшее впечатление стихи и песни талантливого актера А. Клюквина, который волею сюжета «Таинственного ящика» стал пресимпатичным дирижером всего того, что предложено сюжетом Каратыгина.
Откровенно говоря, когда думаешь об этой премьере, то очень тянет на восторженные междометия, на самые нежные и теплые определения того, что происходит на сцене. Да, как и положено в произведениях такого жанра, речь тут прежде всего идет о любви и о деньгах. Об этом с самого начала сообщает, выходя на сцену, Соломин, играющий бедолагу-актера, которому ужасно не везет, но который жить не может без театра и опять-таки, как положено в пьесах подобного жанра, оказывается главным наследником в таком мощном наследстве, что сможет и будущему зятю нотариальную контору купить, и дочке-бесприданнице солидное приданое подарить, а еще иметь возможность купить себе маленький домик, устроить в нем маленький театр и все равно играть в нем, рассчитывая, что судьба подарит ему встречу с таким добрым зрителем, как тот, что сидит сейчас перед ним в зале, то есть зритель этот — каждый, кто смотрит сейчас этот яркий, разноцветный, стремительный и очень интересный также и чисто психологический спектакль, действие которого разворачивается где-то в небольшом провинциальном французском городке и где перед нами разные и очень любопытные человеческие типажи — все наследники таинственного наследства и все — несомненные актерские удачи каждого, кто занят в этом музыкальном, танцевальном и, главное, очень умном, тонком, остром и добром зрелище. Кто они, принесшие залу такую искреннюю радость? Прежде всего — просто феерическая работа Юрия Соломина в его же изящной и чрезвычайно привлекательной режиссуре. А еще? Нотариус Дюпре (А. Клюквин), Эмиль (А. Фаддеев), Барон (А. Ермаков), Баронесса (О.Пашкова), Дероше (Б. Клюев- вторая после Соломина и Клюквина главная творческая удача спектакля), Хозяйка табачной лавки (И. Иванова)... Всех не перечислишь. Но хороши, каждый по-своему, все. И увлекает сюжет, хотя, конечно, заранее хочешь: пусть он закончится именно так, как заканчивается на самом деле.
А как прекрасна сценография, увы, того талантливого театрального художника, которого уже нет с нами, — я имею в виду Энара Стенберга. Как расцвечивает эта сценография все происходящее и придает всему и нежную, и сочную игру цвета и света! .. Надо, должно говорить самые добрые слова и о художнике по костюмам (Н. Поваго), и о балетмейстере (Л. Парфенюк), и, разумеется, о композиторах — В. Морозе и Г. Гобернике.
Ставить музыкально-разговорные веселые спектакли очень трудно. Они требуют не только истинной любви к жанру, но и универсального актера. Все это в нашем чудесном Малом есть. И великое ему за то спасибо!
Наталья ЛАГИНА.
«Слово», 22.08.2003
ТАИНСТВЕННЫЙ ЯЩИК ИЛИ ДАВАЙТЕ СМЕЯТЬСЯ ВМЕСТЕ
(сюрприз Малого театра)
...Начну с давнего воспоминания. После телепремьеры «Адъютант Его Превосходительства» я получила предложение написать очерк об артисте Юрии Соломине. И до сих пор помню, как он страстно, увлеченно говорил мне, как мечтает сыграть острохарактерные роли, связанные с музыкой, и что его чрезвычайно привлекают жанры оперетты и водевиля... Шло время. Что-то из такого рода творческих мечтаний у нынешнего руководителя Малого театра уже сбылось (телефильмы «Летучая мышь», «Обыкновенное чудо», а вот водевиль, да еще в собственной постановке. Эта мечта ждала своего свершения еще не один год. Она вот, наконец, сбылась. На прославленной сцене знаменитого любимого театра в постановке Юрия Соломина, притом, что постановщик выступает и в главной роли, состоялась совершенно прелестная (иного слова не подберу! ) премьера водевиля знаменитого Петра Каратыгина — очень известного русского писателя — «Таинственный ящик». И не просто даже водевиля, а комедии-водевиля в переводе с французского, с очаровательными остроумными стихами артиста театра А. Клюквина и в его же редакции сценического текста. Замечу, впрочем, по иному поводу, но это важно: недавно в премьере шекспировских «Усилий любви» также произвели самое лучшее впечатление стихи и песни талантливого актера А. Клюквина, который волею сюжета «Таинственного ящика» стал пресимпатичным дирижером всего того, что предложено сюжетом Каратыгина.
Откровенно говоря, когда думаешь об этой премьере, то очень тянет на восторженные междометия, на самые нежные и теплые определения того, что происходит на сцене. Да, как и положено в произведениях такого жанра, речь тут прежде всего идет о любви и о деньгах. Об этом с самого начала сообщает, выходя на сцену, Соломин, играющий бедолагу-актера, которому ужасно не везет, но который жить не может без театра и опять-таки, как положено в пьесах подобного жанра, оказывается главным наследником в таком мощном наследстве, что сможет и будущему зятю нотариальную контору купить, и дочке-бесприданнице солидное приданое подарить, а еще иметь возможность купить себе маленький домик, устроить в нем маленький театр и все равно играть в нем, рассчитывая, что судьба подарит ему встречу с таким добрым зрителем, как тот, что сидит сейчас перед ним в зале, то есть зритель этот — каждый, кто смотрит сейчас этот яркий, разноцветный, стремительный и очень интересный также и чисто психологический спектакль, действие которого разворачивается где-то в небольшом провинциальном французском городке и где перед нами разные и очень любопытные человеческие типажи — все наследники таинственного наследства и все — несомненные актерские удачи каждого, кто занят в этом музыкальном, танцевальном и, главное, очень умном, тонком, остром и добром зрелище. Кто они, принесшие залу такую искреннюю радость? Прежде всего — просто феерическая работа Юрия Соломина в его же изящной и чрезвычайно привлекательной режиссуре. А еще? Нотариус Дюпре (А. Клюквин), Эмиль (А. Фаддеев), Барон (А. Ермаков), Баронесса (О.Пашкова), Дероше (Б. Клюев- вторая после Соломина и Клюквина главная творческая удача спектакля), Хозяйка табачной лавки (И. Иванова)... Всех не перечислишь. Но хороши, каждый по-своему, все. И увлекает сюжет, хотя, конечно, заранее хочешь: пусть он закончится именно так, как заканчивается на самом деле.
А как прекрасна сценография, увы, того талантливого театрального художника, которого уже нет с нами, — я имею в виду Энара Стенберга. Как расцвечивает эта сценография все происходящее и придает всему и нежную, и сочную игру цвета и света! .. Надо, должно говорить самые добрые слова и о художнике по костюмам (Н. Поваго), и о балетмейстере (Л. Парфенюк), и, разумеется, о композиторах — В. Морозе и Г. Гобернике.
Ставить музыкально-разговорные веселые спектакли очень трудно. Они требуют не только истинной любви к жанру, но и универсального актера. Все это в нашем чудесном Малом есть. И великое ему за то спасибо!
Наталья ЛАГИНА.
«Слово», 22.08.2003
Подробнее
«Листая старые подшивки» АЛЕКСАНДР КЛЮКВИН: ЗА ОДНОГО ТОЛЬКО АЛЬФА Я УЖЕ НЕ ПОПАДУ В АД
«Листая старые подшивки»
АЛЕКСАНДР КЛЮКВИН: ЗА ОДНОГО ТОЛЬКО АЛЬФА Я УЖЕ НЕ ПОПАДУ В АД
Голосом этого актера вещают Роберт де Ниро и Аль Пачино, «лейтенант Коломбо» и стиральный порошок «Миф», герои мексиканских и бразильских сериалов, а еще - любимец детей и взрослых - Альф, забавный пушистый пришелец с планеты Мелмак...
АЛЕКСАНДР КЛЮКВИН: ЗА ОДНОГО ТОЛЬКО АЛЬФА Я УЖЕ НЕ ПОПАДУ В АД
Голосом этого актера вещают Роберт де Ниро и Аль Пачино, «лейтенант Коломбо» и стиральный порошок «Миф», герои мексиканских и бразильских сериалов, а еще - любимец детей и взрослых - Альф, забавный пушистый пришелец с планеты Мелмак...
«Листая старые подшивки»
АЛЕКСАНДР КЛЮКВИН: ЗА ОДНОГО ТОЛЬКО АЛЬФА Я УЖЕ НЕ ПОПАДУ В АД
Голосом этого актера вещают Роберт де Ниро и Аль Пачино, «лейтенант Коломбо» и стиральный порошок «Миф», герои мексиканских и бразильских сериалов, а еще - любимец детей и взрослых - Альф, забавный пушистый пришелец с планеты Мелмак. Наш корреспондент встретилась с российским «папочкой» прикольного инопланетянина - заслуженным артистом России, актером Малого театра Александром Клюквиным.
- Альф - существо очаровательное, но слишком непредсказуемое и беспокойное. У него, что ни день, то новое хулиганство. Чему он учит наших детишек?
- Доброте, оптимизму. Какие у него недостатки? Поесть любит, - а кто нет? Работать не хочет? Вы покажите мне человека, который вкалывает с удовольствием. А что хулиганит - так весело же, по-доброму. И только из благих побуждений. Ему же всего триста лет, он еще ребенок. Любой малыш что-то ломает, разбирает. Смотришь на него и думаешь: какой милый! Та же история и с Альфом. Его энергия бьет через край, естественно, ей нужен какой-то выход.
- Надо понимать, в своем доме вы бы с удовольствием поселили такого пришельца?
- Он у меня уже живет. Большой, лохматый. Подарок друзей. Иногда дашь слабину, начинаешь ему на жизнь жаловаться. Помогает. У этого персонажа большая положительная энергетика, и это (как меня уверяют сведущие в паранормальных науках люди) не нравится черным силам. Как-то во время озвучки сериала я заболел гепатитом, и мне сказали: «Тебя хотели убрать от Альфа. Вместе вы выдаете слишком много положительной энергии». Может быть, подобный случай в компетенции клиники Кащенко, но в каждой шутке есть доля истины.
- Не зря, значит, говорят, что актер - это не профессия, а диагноз?
- Это точно. Какой нормальный человек согласится работать за полторы тысячи в месяц? Актер. Он будет работать даже за еду, потому что без этой профессии жизнь теряет для него всякий смысл.
- На Альфе вы много заработали?
- Что-то неопределенное. В то время минута озвучки стоила трешку. Переводя на сегодняшние деньги, за каждую серию я получал рублей по сто. Зато работать было интересно. Это один из немногих сериалов, где нет «мокрухи», нежелательных беременностей, абортов и бесконечной «жвачки» на тему: «нам надо поговорить».
- Вы никогда не задавали себе вопрос: «Бог мой, на что уходит моя жизнь»?
- Задавал. Я приношу людям радость. Недавно, правда, одна актриса, с которой мы вместе озвучиваем сериалы, сказала: «Если нас определят в ад, то в качестве наказания мы будем перечитывать все, что наговорили, и пересматривать, что озвучили». Впрочем, на этот счет я не волнуюсь: хотя бы за одного Альфа я уже в ад не попаду.
«Циничка» - это вам не Салтыков-Щедрин
- Сколько фильмов вы озвучили?
- Как-то подсчитал и ужаснулся. Если собрать все мультики, фильмы и сериалы, получается около десяти тысяч. Иногда включаю телевизор, слышу свой голос, смотрю: ну, блин, не помню! Ни слова, ни кадра. У меня мама с папой досье ведут, подсчитывают. Все статьи про меня собирают. Я читаю публикацию один раз - все-таки не «Война и мир». Себя я очень люблю, но скромно, не до нарциссизма.
- «Коломбо»-то хоть помните?
- Еще бы. Питер Фальк такой актерище!!! Это же радость - с ним работать! В «Коломбо» я озвучивал все мужские роли. Часа за два управился. Нас вообще надо в цирке показывать. Потому что обычно мы работаем с листа - не зная фильма, текста и того, что твой герой выдаст в следующую секунду. Иногда необходимо по ходу редактировать: переводчики такого понапишут: и смех, и грех. Когда циник в женском варианте превращается в циничку. Я сейчас на СD записываю Салтыкова-Щедрина. Читаю и думаю: одни и те же буквы, слова, но почему звучит так гениально?
- А как вам понравилась работа в рекламном ролике про стиральный порошок «Миф»?
- И что? Хорошая реклама. Такой добрый умывальник Мойдодыр. Сразу детство вспоминается.
- Сами-то «Мифом» пользуетесь?
- Не знаю. Надо у жены спросить.
- Она тоже актриса?
- Слава Богу, нет. Очень тяжело, когда в семье два человека занимаются одной профессией.
- Можно узнать, откуда вы родом?
- Я родился в Иркутске, мой папа, военный, в то время служил в этом городе. Все детство прошло в дороге, школ восемь поменял. Отец служил в Белоруссии, Германии, Москве, Коврове, Владимире, снова в Коврове. Когда его направили в Сирию, я остался с бабушкой в Москве. Хорошо, что я человек компанейский и люблю общаться с людьми.
- А что еще вы любите?
- Жену, дочку - она у нас учится на первом курсе иняза. Обожаю театр, кино. Гоголя, Булгакова, Островского, Шекспира. Люблю поесть, хотя настоящим гурманом себя не считаю. Уважаю виски и текилу. Восхищаюсь Аль Пачино, Де Ниро, хотя считаю, что наши Джигарханян и Гафт ничуть не хуже. Особенно трепетно отношусь к животным. Комара убиваю и прошу у него за это прощение. Он ведь не меня лично укусил, а просто есть хочет. Очень люблю собак.
- А кошек?
- Кошки гуляют сами по себе. Хотя бывают исключения. У меня был чудный кот Никита Романович. Фантастической серебристой окраски, поэтому и назван был в честь «Князя Серебряного». Ходил с нами за грибами и себя наказывал. Если чувствовал, что напроказничал, уходил в маленькую комнату и сидел на пылесосе мордой к стене, пока не скажешь: «Ладно, Никита Романович, выходи уже».
- Вы романтик?
- Да, и очень жалею, что сегодня нельзя ходить со шпагой. Ее бы я носил с удовольствием.
- И вызывали бы обидчиков на дуэль?
- Я не люблю бандитов, милицию и чиновников. Вот наши три основные беды. Потому что дураков можно научить, дороги сделать. Вот если бы еще эти три беды изжить, все было бы нормально.
Приколы от Альфа:
*Тоже мне, сравнили слона с чайником!
*Я линяю, следовательно, я существую.
*Если я понадоблюсь - буду у холодильника.
*Теперь поиграем в благородную отрыжку.
*Моя перхоть старше вашей страны.
*Овощи - это не еда, а то, что едят с едой.
*Двое - компания, трое - толпа, четверо - две компании.
*Вилли Таннер - Альфу:
- Я же просил тебя спрятаться, не выглядывать из машины!
- Но так я не могу ловить мух! Чур, я первый облизываю ветровое стекло!
Лада Акимова
«Экспресс-газета», 4 Сентября 2002
АЛЕКСАНДР КЛЮКВИН: ЗА ОДНОГО ТОЛЬКО АЛЬФА Я УЖЕ НЕ ПОПАДУ В АД
Голосом этого актера вещают Роберт де Ниро и Аль Пачино, «лейтенант Коломбо» и стиральный порошок «Миф», герои мексиканских и бразильских сериалов, а еще - любимец детей и взрослых - Альф, забавный пушистый пришелец с планеты Мелмак. Наш корреспондент встретилась с российским «папочкой» прикольного инопланетянина - заслуженным артистом России, актером Малого театра Александром Клюквиным.
- Альф - существо очаровательное, но слишком непредсказуемое и беспокойное. У него, что ни день, то новое хулиганство. Чему он учит наших детишек?
- Доброте, оптимизму. Какие у него недостатки? Поесть любит, - а кто нет? Работать не хочет? Вы покажите мне человека, который вкалывает с удовольствием. А что хулиганит - так весело же, по-доброму. И только из благих побуждений. Ему же всего триста лет, он еще ребенок. Любой малыш что-то ломает, разбирает. Смотришь на него и думаешь: какой милый! Та же история и с Альфом. Его энергия бьет через край, естественно, ей нужен какой-то выход.
- Надо понимать, в своем доме вы бы с удовольствием поселили такого пришельца?
- Он у меня уже живет. Большой, лохматый. Подарок друзей. Иногда дашь слабину, начинаешь ему на жизнь жаловаться. Помогает. У этого персонажа большая положительная энергетика, и это (как меня уверяют сведущие в паранормальных науках люди) не нравится черным силам. Как-то во время озвучки сериала я заболел гепатитом, и мне сказали: «Тебя хотели убрать от Альфа. Вместе вы выдаете слишком много положительной энергии». Может быть, подобный случай в компетенции клиники Кащенко, но в каждой шутке есть доля истины.
- Не зря, значит, говорят, что актер - это не профессия, а диагноз?
- Это точно. Какой нормальный человек согласится работать за полторы тысячи в месяц? Актер. Он будет работать даже за еду, потому что без этой профессии жизнь теряет для него всякий смысл.
- На Альфе вы много заработали?
- Что-то неопределенное. В то время минута озвучки стоила трешку. Переводя на сегодняшние деньги, за каждую серию я получал рублей по сто. Зато работать было интересно. Это один из немногих сериалов, где нет «мокрухи», нежелательных беременностей, абортов и бесконечной «жвачки» на тему: «нам надо поговорить».
- Вы никогда не задавали себе вопрос: «Бог мой, на что уходит моя жизнь»?
- Задавал. Я приношу людям радость. Недавно, правда, одна актриса, с которой мы вместе озвучиваем сериалы, сказала: «Если нас определят в ад, то в качестве наказания мы будем перечитывать все, что наговорили, и пересматривать, что озвучили». Впрочем, на этот счет я не волнуюсь: хотя бы за одного Альфа я уже в ад не попаду.
«Циничка» - это вам не Салтыков-Щедрин
- Сколько фильмов вы озвучили?
- Как-то подсчитал и ужаснулся. Если собрать все мультики, фильмы и сериалы, получается около десяти тысяч. Иногда включаю телевизор, слышу свой голос, смотрю: ну, блин, не помню! Ни слова, ни кадра. У меня мама с папой досье ведут, подсчитывают. Все статьи про меня собирают. Я читаю публикацию один раз - все-таки не «Война и мир». Себя я очень люблю, но скромно, не до нарциссизма.
- «Коломбо»-то хоть помните?
- Еще бы. Питер Фальк такой актерище!!! Это же радость - с ним работать! В «Коломбо» я озвучивал все мужские роли. Часа за два управился. Нас вообще надо в цирке показывать. Потому что обычно мы работаем с листа - не зная фильма, текста и того, что твой герой выдаст в следующую секунду. Иногда необходимо по ходу редактировать: переводчики такого понапишут: и смех, и грех. Когда циник в женском варианте превращается в циничку. Я сейчас на СD записываю Салтыкова-Щедрина. Читаю и думаю: одни и те же буквы, слова, но почему звучит так гениально?
- А как вам понравилась работа в рекламном ролике про стиральный порошок «Миф»?
- И что? Хорошая реклама. Такой добрый умывальник Мойдодыр. Сразу детство вспоминается.
- Сами-то «Мифом» пользуетесь?
- Не знаю. Надо у жены спросить.
- Она тоже актриса?
- Слава Богу, нет. Очень тяжело, когда в семье два человека занимаются одной профессией.
- Можно узнать, откуда вы родом?
- Я родился в Иркутске, мой папа, военный, в то время служил в этом городе. Все детство прошло в дороге, школ восемь поменял. Отец служил в Белоруссии, Германии, Москве, Коврове, Владимире, снова в Коврове. Когда его направили в Сирию, я остался с бабушкой в Москве. Хорошо, что я человек компанейский и люблю общаться с людьми.
- А что еще вы любите?
- Жену, дочку - она у нас учится на первом курсе иняза. Обожаю театр, кино. Гоголя, Булгакова, Островского, Шекспира. Люблю поесть, хотя настоящим гурманом себя не считаю. Уважаю виски и текилу. Восхищаюсь Аль Пачино, Де Ниро, хотя считаю, что наши Джигарханян и Гафт ничуть не хуже. Особенно трепетно отношусь к животным. Комара убиваю и прошу у него за это прощение. Он ведь не меня лично укусил, а просто есть хочет. Очень люблю собак.
- А кошек?
- Кошки гуляют сами по себе. Хотя бывают исключения. У меня был чудный кот Никита Романович. Фантастической серебристой окраски, поэтому и назван был в честь «Князя Серебряного». Ходил с нами за грибами и себя наказывал. Если чувствовал, что напроказничал, уходил в маленькую комнату и сидел на пылесосе мордой к стене, пока не скажешь: «Ладно, Никита Романович, выходи уже».
- Вы романтик?
- Да, и очень жалею, что сегодня нельзя ходить со шпагой. Ее бы я носил с удовольствием.
- И вызывали бы обидчиков на дуэль?
- Я не люблю бандитов, милицию и чиновников. Вот наши три основные беды. Потому что дураков можно научить, дороги сделать. Вот если бы еще эти три беды изжить, все было бы нормально.
Приколы от Альфа:
*Тоже мне, сравнили слона с чайником!
*Я линяю, следовательно, я существую.
*Если я понадоблюсь - буду у холодильника.
*Теперь поиграем в благородную отрыжку.
*Моя перхоть старше вашей страны.
*Овощи - это не еда, а то, что едят с едой.
*Двое - компания, трое - толпа, четверо - две компании.
*Вилли Таннер - Альфу:
- Я же просил тебя спрятаться, не выглядывать из машины!
- Но так я не могу ловить мух! Чур, я первый облизываю ветровое стекло!
Лада Акимова
«Экспресс-газета», 4 Сентября 2002
22.02.2006
Подробнее
ВРАЧ, ИСЦЕЛИСЯ САМ!
ВРАЧ, ИСЦЕЛИСЯ САМ!
В Малом театре играют «Мнимого больного». Комедию Мольера поставил Сергей Женовач, с чьим участием в судьбе старой, но ни в коем случае не дряхлой театральной академии связывают все удачи последних лет...
В Малом театре играют «Мнимого больного». Комедию Мольера поставил Сергей Женовач, с чьим участием в судьбе старой, но ни в коем случае не дряхлой театральной академии связывают все удачи последних лет...
ВРАЧ, ИСЦЕЛИСЯ САМ!
В Малом театре играют «Мнимого больного». Комедию Мольера поставил Сергей Женовач, с чьим участием в судьбе старой, но ни в коем случае не дряхлой театральной академии связывают все удачи последних лет. «Горе от ума», «Правда — хорошо, а счастье лучше» — его рук дело. «Мнимый больной» — третья и, может статься, на некоторое время — последняя его работа. У Женовача появилось свое собственное театральное дело, Студия театрального искусства, сложившаяся из выпускников его курса в ГИТИСе, со знаменитыми уже на всю Москву спектаклями — «Мальчиками» по нескольким главам «Братьев Карамазовых», «Мариенбадом» по Шолом-Алейхему, «Поздней любовью» Островского. В определенном смысле — по доверию к искусству актера, по уверенному предпочтению классическому репертуару и высокой словесности, Студию Женовача можно было бы признать Студией Малого театра, по аналогии с многочисленными студиями МХТ (четыре «случилось» еще при Станиславском с Немировичем, Пятая была основана Романом Козаком на исходе 80-х, при Ефремове, Шестой назвали недавно нынешнюю магистратуру для американских актеров, которые по полгода учатся в Москве и играют затем несколько спектаклей, порой — весьма недурных).
Но вернемся к нашему «Больному» и к Женовачу в Малом. В самые лютые морозы — переполненный зал, на окошке кассы — объявление, что все билеты проданы. Публика — по преимуществу, новая, которая успела уже привыкнуть к тому, что театр проходит по разряду дорогих удовольствий. Какой-то умный человек с рыночным мышлением рассудил верно: если публика готова платить по полторы тысячи за дурную антрепризу, почему бы ей не заплатить примерно столько же за хороший спектакль в театральной академии?! При равных ценах предпочтение будет отдано продукции лучшего качества.
Другое дело, что значит «лучший»? Поход на «Мнимого больного» по времени совпало с публикацией результатов очередного опроса фонда «Общественное мнение», который на сей раз занялся изучением отношения народонаселения к юмору на российском ТВ. И — пинок под зад всем ревнителям высокого и прекрасного: качество юмора на нашем ТВ устраивает 58% россиян, а самым популярным артистом на юмористическом фронте признали Евгения Петросяна (35%!). 40% россиян смотрят юмористические программы часто, еще 18% делают это постоянно. 47% считает лучшей программой «Кривое зеркало», а 40% — «Аншлаг»...
«Мнимый больной» — вот это важно — в данном случае вступил в схватку «за смешное» на том самом юмористическом поле, которое пахано-перепахано нашими телеюмористами и театральной антрепризой: антреприза ведь смеется чаще и больше над телесным низом, и при том «специализируется» на комедиях, правда, чаще — на переводных, итальянских да французских. А «Мнимый больной» — самая что ни на есть комедия. Старинная, конечно, и можно было вообразить, что за несколько веков нещадной эксплуатации, — несколько подрастерявшая свой комический задор. Но — нет. «Мнимый больной» — и тут Малый снова выходит на равный бой с коммерческой антрепризой и устраивающем большинство россиян телевизионным юмором: шутки Мольера недалеко еще ушли от задорных и оттого несколько грубоватых средневековых французских фарсов, юмор которых концентрировался в тех же самых областях, что и юмор наших сегодняшних записных юмористов. В споре «равных» выигрывает Малый. «Мнимый больной» — продукт конкурентноспособный.
Следующий вопрос: хорошо ли это, обойти на этом самом повороте Евгения Петросяна?
Очень! Невероятно хорошо!
Горшки с ярко и крупно выраженным содержимым бесконечно промываемого желудка Аргана носят туда-сюда, сам он только о клистирах и говорит, но — парадокс: в исполнении Василия Бочкарева, выдающегося актера Малого театра, вообще — театра русского, нет ни малейшей пошлости. Он говорит про «низ», и думает его герой об одном только лечении, а как-то все это выходит у него так ловко, что, как говорится, не придерешься. Какая-то даже изысканность — во всем, в сценической раме (художник Александр Боровский), в костюмах Оксаны Ярмольник, в выразительном свете (художник по свету — Дамир Исмагилов), то напрочь скрывающемся с глаз долой, поскольку Аргану белый свет не мил, то вдруг заливающим всю сцену — просторную залу дома мнимого больного — ярким солнечным светом. Жизнь хороша! Вот только жить Аргану — нехорошо.
Юмор Женовача и Бочкарева — чрезвычайно разнообразен. От незатейливой насмешки над французским характером героев (явившись на сцену в начале второго акта, Арган прихватывает с собой традиционный французский багет, который тут же и принимается уплетать за обе щеки, — ведь именно таков в русском представлении расхожий образ среднего парижанина). И — веселящих до колик «припрыжек» Аргана, с которыми он устремляется за сцену в минуты особенной активности своего пищеварительного тракта. До — неожиданного, но радующего многих внешнего сходства героя Бочкарева с Вахмуркой, персонажем чехословацкого телесериала о приключениях бодрого Гржимека с меланхоличным и раздумчивым Вахмуркой... И — очевидных театральных параллелей: игра Аргана, придуманная его братом и служанкой Туанеттой (Людмила Титова), дабы изобличить неискренность нынешней его жены (Евгения Глушенко) очевидно рифмуется с «Мышеловкой» в «Гамлете», только у Шекспира театр необходим заглавному герою, чтобы получить доказательства вины Клавдия и усугубить трагическое действо, а тут — лишь как шаг к счастливой развязке. Вот это самое соседство высокого и низкого, гомерически смешного и светло-печального, неизменного, в каждый момент сценического времени, — оно-то и создает обаяние спектакля Женовача. Какие-то трагические сквозняки, вдруг доносящиеся из распахнутых настежь дверей, или — снова вдруг! — какой-то меланхолический свет, не позволяют забыть о скоротечности жизни, которую попусту тратит Арган. А есть ли варианты? Бог весть... Эта печаль «со стороны», залетающая незвано — нежданно извне роднит «Мнимого больного» с лучшими спектаклями Стрелера, который как никто умел сочетать неразрывными узами безмятежное веселье детства человечества с нашей всезнающей меланхолией.
Еще, разумеется, приключения мнимого больного, а особенно — сентенции здравомыслящего брата Аргана Беральда в исполнении Александра Клюквина могут сойти за комментарии «на полях» социальной реформы господина Зурабова. Ведь что говорит многомудрый Беральд? «Люди умирают не от болезней, а от лекарств», «Обращаться к врачам могут только люди с могучим здоровьем, у которых есть силы выносить и болезнь и лекарства». И всячески отрицает необходимость медицины, а равно и пользы ее для выздоровления.
Григорий Заславский
05.02.2006
В Малом театре играют «Мнимого больного». Комедию Мольера поставил Сергей Женовач, с чьим участием в судьбе старой, но ни в коем случае не дряхлой театральной академии связывают все удачи последних лет. «Горе от ума», «Правда — хорошо, а счастье лучше» — его рук дело. «Мнимый больной» — третья и, может статься, на некоторое время — последняя его работа. У Женовача появилось свое собственное театральное дело, Студия театрального искусства, сложившаяся из выпускников его курса в ГИТИСе, со знаменитыми уже на всю Москву спектаклями — «Мальчиками» по нескольким главам «Братьев Карамазовых», «Мариенбадом» по Шолом-Алейхему, «Поздней любовью» Островского. В определенном смысле — по доверию к искусству актера, по уверенному предпочтению классическому репертуару и высокой словесности, Студию Женовача можно было бы признать Студией Малого театра, по аналогии с многочисленными студиями МХТ (четыре «случилось» еще при Станиславском с Немировичем, Пятая была основана Романом Козаком на исходе 80-х, при Ефремове, Шестой назвали недавно нынешнюю магистратуру для американских актеров, которые по полгода учатся в Москве и играют затем несколько спектаклей, порой — весьма недурных).
Но вернемся к нашему «Больному» и к Женовачу в Малом. В самые лютые морозы — переполненный зал, на окошке кассы — объявление, что все билеты проданы. Публика — по преимуществу, новая, которая успела уже привыкнуть к тому, что театр проходит по разряду дорогих удовольствий. Какой-то умный человек с рыночным мышлением рассудил верно: если публика готова платить по полторы тысячи за дурную антрепризу, почему бы ей не заплатить примерно столько же за хороший спектакль в театральной академии?! При равных ценах предпочтение будет отдано продукции лучшего качества.
Другое дело, что значит «лучший»? Поход на «Мнимого больного» по времени совпало с публикацией результатов очередного опроса фонда «Общественное мнение», который на сей раз занялся изучением отношения народонаселения к юмору на российском ТВ. И — пинок под зад всем ревнителям высокого и прекрасного: качество юмора на нашем ТВ устраивает 58% россиян, а самым популярным артистом на юмористическом фронте признали Евгения Петросяна (35%!). 40% россиян смотрят юмористические программы часто, еще 18% делают это постоянно. 47% считает лучшей программой «Кривое зеркало», а 40% — «Аншлаг»...
«Мнимый больной» — вот это важно — в данном случае вступил в схватку «за смешное» на том самом юмористическом поле, которое пахано-перепахано нашими телеюмористами и театральной антрепризой: антреприза ведь смеется чаще и больше над телесным низом, и при том «специализируется» на комедиях, правда, чаще — на переводных, итальянских да французских. А «Мнимый больной» — самая что ни на есть комедия. Старинная, конечно, и можно было вообразить, что за несколько веков нещадной эксплуатации, — несколько подрастерявшая свой комический задор. Но — нет. «Мнимый больной» — и тут Малый снова выходит на равный бой с коммерческой антрепризой и устраивающем большинство россиян телевизионным юмором: шутки Мольера недалеко еще ушли от задорных и оттого несколько грубоватых средневековых французских фарсов, юмор которых концентрировался в тех же самых областях, что и юмор наших сегодняшних записных юмористов. В споре «равных» выигрывает Малый. «Мнимый больной» — продукт конкурентноспособный.
Следующий вопрос: хорошо ли это, обойти на этом самом повороте Евгения Петросяна?
Очень! Невероятно хорошо!
Горшки с ярко и крупно выраженным содержимым бесконечно промываемого желудка Аргана носят туда-сюда, сам он только о клистирах и говорит, но — парадокс: в исполнении Василия Бочкарева, выдающегося актера Малого театра, вообще — театра русского, нет ни малейшей пошлости. Он говорит про «низ», и думает его герой об одном только лечении, а как-то все это выходит у него так ловко, что, как говорится, не придерешься. Какая-то даже изысканность — во всем, в сценической раме (художник Александр Боровский), в костюмах Оксаны Ярмольник, в выразительном свете (художник по свету — Дамир Исмагилов), то напрочь скрывающемся с глаз долой, поскольку Аргану белый свет не мил, то вдруг заливающим всю сцену — просторную залу дома мнимого больного — ярким солнечным светом. Жизнь хороша! Вот только жить Аргану — нехорошо.
Юмор Женовача и Бочкарева — чрезвычайно разнообразен. От незатейливой насмешки над французским характером героев (явившись на сцену в начале второго акта, Арган прихватывает с собой традиционный французский багет, который тут же и принимается уплетать за обе щеки, — ведь именно таков в русском представлении расхожий образ среднего парижанина). И — веселящих до колик «припрыжек» Аргана, с которыми он устремляется за сцену в минуты особенной активности своего пищеварительного тракта. До — неожиданного, но радующего многих внешнего сходства героя Бочкарева с Вахмуркой, персонажем чехословацкого телесериала о приключениях бодрого Гржимека с меланхоличным и раздумчивым Вахмуркой... И — очевидных театральных параллелей: игра Аргана, придуманная его братом и служанкой Туанеттой (Людмила Титова), дабы изобличить неискренность нынешней его жены (Евгения Глушенко) очевидно рифмуется с «Мышеловкой» в «Гамлете», только у Шекспира театр необходим заглавному герою, чтобы получить доказательства вины Клавдия и усугубить трагическое действо, а тут — лишь как шаг к счастливой развязке. Вот это самое соседство высокого и низкого, гомерически смешного и светло-печального, неизменного, в каждый момент сценического времени, — оно-то и создает обаяние спектакля Женовача. Какие-то трагические сквозняки, вдруг доносящиеся из распахнутых настежь дверей, или — снова вдруг! — какой-то меланхолический свет, не позволяют забыть о скоротечности жизни, которую попусту тратит Арган. А есть ли варианты? Бог весть... Эта печаль «со стороны», залетающая незвано — нежданно извне роднит «Мнимого больного» с лучшими спектаклями Стрелера, который как никто умел сочетать неразрывными узами безмятежное веселье детства человечества с нашей всезнающей меланхолией.
Еще, разумеется, приключения мнимого больного, а особенно — сентенции здравомыслящего брата Аргана Беральда в исполнении Александра Клюквина могут сойти за комментарии «на полях» социальной реформы господина Зурабова. Ведь что говорит многомудрый Беральд? «Люди умирают не от болезней, а от лекарств», «Обращаться к врачам могут только люди с могучим здоровьем, у которых есть силы выносить и болезнь и лекарства». И всячески отрицает необходимость медицины, а равно и пользы ее для выздоровления.
Григорий Заславский
05.02.2006
17.02.2006
Подробнее
«Звуковой архив Малого театра» СЛУШАЙТЕ «ТАИНСТВЕННЫЙ ЯЩИК» НА САЙТЕ МАЛОГО ТЕАТРА
«Звуковой архив Малого театра»
СЛУШАЙТЕ «ТАИНСТВЕННЫЙ ЯЩИК» НА САЙТЕ МАЛОГО ТЕАТРА
Предлагаем вашему вниманию радиозапись спектакля Государственного академического Малого театра «Таинственный ящик», которая состоялась 18 марта 2005 года.
СЛУШАЙТЕ «ТАИНСТВЕННЫЙ ЯЩИК» НА САЙТЕ МАЛОГО ТЕАТРА
Предлагаем вашему вниманию радиозапись спектакля Государственного академического Малого театра «Таинственный ящик», которая состоялась 18 марта 2005 года.
«Звуковой архив Малого театра»
СЛУШАЙТЕ «ТАИНСТВЕННЫЙ ЯЩИК» НА САЙТЕ МАЛОГО ТЕАТРА
Предлагаем вашему вниманию радиозапись спектакля Государственного академического Малого театра «Таинственный ящик», которая состоялась 18 марта 2005 года.
Пролог (2,2 Мб)
Действие 1. (25,3 Мб)
Действие 2. (17,2 Мб)
Действующие лица и исполнители:
ДЮПРЕ, нотариус – Александр Клюквин
ЭМИЛЬ – Алексей Фаддеев
БАРОН ДЕ РАТИНЬЕР – Александр Ермаков
БАРОНЕССА, жена его – Ольга Пашкова
ДЕРОШЕ, писатель – Борис Клюев
МЕРЛЮШ, мыльный фабрикант – Алексей Кудинович
ГОСПОЖА РАПЕ, содержательница табачной лавки – Инна Иванова
СЕН-ФЕЛИКС, актёр – Эдуард Марцевич
ДЖУЛЬЕТТА, его дочь – Варвара Андреева
МЛАДШИЙ ПИСАРЬ – Петр Абрамов
Запись осуществлена в рамках программы информационной поддержки Малого театра радиостанцией «Радио России» 18 марта 2005 года.
СЛУШАЙТЕ «ТАИНСТВЕННЫЙ ЯЩИК» НА САЙТЕ МАЛОГО ТЕАТРА
Предлагаем вашему вниманию радиозапись спектакля Государственного академического Малого театра «Таинственный ящик», которая состоялась 18 марта 2005 года.
Пролог (2,2 Мб)
Действие 1. (25,3 Мб)
Действие 2. (17,2 Мб)
Действующие лица и исполнители:
ДЮПРЕ, нотариус – Александр Клюквин
ЭМИЛЬ – Алексей Фаддеев
БАРОН ДЕ РАТИНЬЕР – Александр Ермаков
БАРОНЕССА, жена его – Ольга Пашкова
ДЕРОШЕ, писатель – Борис Клюев
МЕРЛЮШ, мыльный фабрикант – Алексей Кудинович
ГОСПОЖА РАПЕ, содержательница табачной лавки – Инна Иванова
СЕН-ФЕЛИКС, актёр – Эдуард Марцевич
ДЖУЛЬЕТТА, его дочь – Варвара Андреева
МЛАДШИЙ ПИСАРЬ – Петр Абрамов
Запись осуществлена в рамках программы информационной поддержки Малого театра радиостанцией «Радио России» 18 марта 2005 года.
14.02.2006
Подробнее
БЛАГОДАРЕНИЕ ФАРСУ
БЛАГОДАРЕНИЕ ФАРСУ
«Мнимый больной» в Малом театре с полгода уже идет с тихо нарастающим зрительским успехом. Он не из тех спектаклей, ради которых принято делить надвое газетную полосу. Он природно лишен ноты, вызывающей полемику. Нота здесь с первых минут задана миролюбиво и ведут ее последовательно.
«Мнимый больной» в Малом театре с полгода уже идет с тихо нарастающим зрительским успехом. Он не из тех спектаклей, ради которых принято делить надвое газетную полосу. Он природно лишен ноты, вызывающей полемику. Нота здесь с первых минут задана миролюбиво и ведут ее последовательно.
БЛАГОДАРЕНИЕ ФАРСУ
«Мнимый больной» в Малом театре с полгода уже идет с тихо нарастающим зрительским успехом. Он не из тех спектаклей, ради которых принято делить надвое газетную полосу. Он природно лишен ноты, вызывающей полемику. Нота здесь с первых минут задана миролюби¬во и ведут ее последовательно.
Человек в халате сидит у камина в любимом кресле. Человеку хорошо. Человека зовут Арган, его играет Василий Иванович Бочкарев. Дальше мы будем писать «Арган», подразумевая: Арган дефис Бочкарев, и помня сцепку, обозначенную тут де¬фисом: сцепка и теплая, нежная, и вроде бы с бубенчиками.
Стоит следить за тем, как эта нота (человеку хорошо) проходит через весь недлинный, соразмерный спектакль.
При желании можно разглядывать и многое сверх того, - тонкость искусства, артистизм культурных связей. У дерева панелей в доме мнимого больного - теплый, чуть затертый «шарденовский отлив»; мягко притушенная гамма (без единого цветного пятна) тоже от Шардена (когда в финальной церемонии понадобится нарядность, ее даст сочетание блестяще черного с ярко белым). В здешнее окно, когда от¬кроют его створки, солнце на девушку в проеме падает так же, как на «Девушку с письмом» Вермеера. Можно разглядеть от¬сылки к классицистскому веку-быту-театру в том, как расставлены немногие и тя¬желоватые вещи и как заполняется движением просторная сцена, - движение без беготни, без кульбитов. Видна красота сцены, ее пропорций (высота-ширина-глубина), и видно, что она исходно приспособлена к задачам комедии: событиям здесь удобно выйти к рампе, развернуться лицом на нас (в шуточных мизансценах разворот тоже на нас, но вперед ногами: так лежит в кресле Арган, картинно изображая, будто помер, а потом впрямь чуть не умирая от сердечной обиды).
Но повторим: это можно разглядывать. Можно и не разглядывать. И если скажут, что ни сценограф Александр Боровский не имел в виду Шардена, ни художник по све¬ту Дамир Исмагилов - Вермеера, поверю. Значит, они шли напрямик от их, Шардена и Вермеера, натуры; от собственного ощущения того же дома.
Маленькое чудо Исмагилова: свет в ок¬нах, когда их откроют (два окошка совсем высоко над застекленной дверью - откры¬вают специальной длинной палкой с крючком), кажется свежее, чище нынешнего. Я не сведуща: существуют ли технические приспособления, способные дать эффект иного воздуха? Немцы лет двадцать назад привозили «Минну фон Барнхельм» Лессинга, спектакль шел как трогающий и суро¬вый поединок двух благородств, двух само¬отречений, строгий актер Хельмут Грим вел эту историю с твердым чувством ее правды при ее нынешней невозможности; мхатовские осветители (спектакль шел в их поме¬щении) вникали в секрет: как сделано, что нет сомнения - на свежевымытые полы па¬дает солнце с улицы, по которой никогда не чадили по асфальту машины; воздух пыль¬ный, чистый, пронизанный солнцем.
В спектакле «Мнимый больной» чистый воздух. Это вроде бы не согласно обстоятельствам комедии, где с самого начала речь о слабительных и ветрогонных лекарствах, о клистирах и их воздействии, где в дальнем углу сцены налево предполагается нужный чуланчик (туда раз и другой устремляется Арган, радуясь и конфузясь, боясь опоздать, явно опаздывая). Дело в том, однако, что предполагаемый налево в дальнем углу нужник - условен, а радость, с которой Арган переживает воздействие дорогих ему лекарств, - радость безуслов¬ная.
Арган с таким же удовольствием поси¬живает у камина, с каким оказывается у окна. И в тепле приятно, и подышать при¬ятно. Читаешь всего-навсего аптекарский счет, а написано вежливо, - что приятно. Платишь не зря, действие лекарств неза¬бываемо, как вспомнишь - так вздрог¬нешь; ergo, тратишься не зря, что приятно. Ловишь кайф, поймав аптекаря на припис¬ках и возвращая его к разумной сумме, - опять же приятно. Впрочем, не то приятно, что г-н Флеран жулик, а то, что мы не ду¬раки. Счета в свое удовольствие сортируешь - одни в кучку, другие накалываешь на штырек. Так же в свое удовольствие ве¬дешь разговор с заочным собеседником: приятно, что за тобой остается последнее слово.
Надобно заметить, удовольствие, когда за тобой остается последнее слово, этому человеку вообще-то достается редко. На протяжении спектакля во всяком случае ему на своем не удается поставить ни разу. Он упрямится тем энергичней, чем быст¬рее уступает. Упорствовать дольше мину¬ты он не может. Сердится того меньше. Скорей обижается, чем сердится. Так, обидясь на Туанетту, не вмиг ему откликаю¬щуюся, едва успев испугаться, что его ос¬тавили одного, он снова доволен: Туанетта здесь, живем дальше.
Можно быть уверенным: господин Флеран еще докажет, что счета его самые что ни на есть верные. Арган застыдится: как же не понял, что верные.
Арган деликатное существо. Когда ос¬корбленный Пюргон покидает дом, боль¬ной бежит вслед не только потому, что бо¬ится остаться без врача. Неловко: в доме человека обидели.
Деликатность не вяжется с тем, что Ар¬ган предлагает рассматривать содержимое своего ночного горшка? Так ведь кому предлагает - Туанетте. Близкий человек, Анжелика рассказывает Туанетте, как влюбилась, что на сердце, - Арган расска¬зывает ей же, как лечится, что с желудком.
Со всеми своими рецептами и со всеми своими ночными горшками меньше всего этот худенький, синеглазый Арган - до¬машний тиран. Он и не помешанный, и не притворщик. Просто он не молоденький, а стало быть там и сям у него покалывает, побаливает, поламывает, а то как вступит! Бог весть, кто и зачем ему внушил, сколь смертельно опасна для него дальнейшая жизнь. Существо природно радостное, под грозою диагнозов Арган счастлив, что есть лекарства и доктора, есть деньги пла¬тить им, есть его дом и его домашние, ко¬торые его любят и не бросят. Он больной совсем не капризный; если и мнимый, то несомненно благодарный.
Василий Бочкарев играет столь же точ¬но, сколь и легко.
Хозяин своего любимого халата, своего любимого кресла с разнообразными по¬душками под спинку, своего любимого до¬ма и любимого семейства, этот Арган на редкость милый человек. Честно сказать, и не припомнишь другого такого милого в спектаклях по соседству, разве что в спек¬таклях, поставленных тем же Сергеем Женовачем на той же сцене с тем же Бочкаревым.
Вот первый парадокс, к которому подводит спектакль, никак на парадоксы не нацеленный: что же это делается, если на русском театре сегодня такой дефицит симпатичных лиц, и полную нежность да¬ют испытать лишь к персонажу фарса. Но раз так, то благодарение фарсу.
«Мнимый больной» ни в какой иной жанр не транспонируется, фарс не обора¬чивается ни драмой доверия, ни драмой ложного идеала. Бочкарев от начала до конца тут истый фарсер и шармер; и его легкую манеру - профессионально легкую, летучую, беглую - подхватывают кто может.
Мольер не так уж заботился, чтобы каж¬дый в его труппе имел всякий вечер свой бенефис. Сергей Женовач эту заботу взял на себя столь же охотно, сколь и успешно, открыл веер возможностей не только Л.Титовой в роли Туанетты (роль эта во¬обще завидная, в знаменитом спектакле МХТ со Станиславским-Арганом ее игра¬ли Лилина и Гзовская), но и А.Клюквину в роли Беральда. Вот вопрос на засыпку специалисту по истории МХТ: кто играл Бе¬ральда со Станиславским? Роль никакая. Но как Эфрос в «Тартюфе» создал Ю.Бо¬гатыреву роль Клеанта, задав рацеям резо¬нера испуганно-стремительный темп (выговорю, а там вяжите!), - Женовач создал А.Клюквину роль на невозмутимости при любой затяжке: Беральд приходит в дом брата, у него конкретное к брату дело, на¬счет племянницы, а тут антракт. Публика еще не поняла, он понял. Садится лицом к залу, берет чашку, ногу вытягивает перед собой. Поясняет непонятливому залу: ант¬ракт. А сам еще немного посидит.
Станиславский однажды учил своих ак¬теров выскакиванию из роли и разговору с публикой - рекомендовал делать это «тон¬ко, легко, нагло». В «Мнимом больном» разворот мизансцены и реплики на зал ле¬гок, но наглости не требует. Переходы вежливы, жизнь в пограничье вежлива. Здесь все вежливо.
Шарм этого спектакля, спокойно и при¬ветливо впускающего в себя клоунаду, - в том, что его персонажи любят друг друга. Ну, если «любят» слишком сильное слово, то скажем: тут хорошо относятся друг к другу, что и естественно в семье хорошего человека.
Туанетта - Л.Титова разыгрывает чудо-целителя в свое удовольствие; балуется с докторским париком, машет кудлатыми концами и завязывает их под подбородком как шарфик, опять же в свое удовольствие; твердит разнообразно жалующемуся паци¬енту диагноз без вариантов («Это легкие!») - уж точно в полное свое удовольствие. Это у нее общее с хозяином дома: что делаешь - делать в свое удовольствие. Но в сущности Туанетта - Л.Титова ведет свою затею не ради собственного удовольствия и уж точно не потому, что ее распирает инстинкт театральности. Она действует постольку, поскольку хорошо относится к людям в доме. Да уж не будем стесняться в словах: любит она их. И они ее.
Арган не хуже нас видит, что новый чудо-лекарь - переодетая Туанетта. Но ему стыдно поверить своим глазам: не может такой хороший человек, как их Туанетта, своего хозяина дурить и морочить. В своей доверчивости он, кстати, прав: она в самом деле не дурит его, не морочит, а смешит и спасает от глупостей.
Беральд занят тем же. Потому что любит брата. У Бочкарева и у Клюквина это обработано в одно касание: братья. Можете это заметить, можете не заметить, но вот - любящие братья. Беральд любит тем покровительственнее, что до донышка все в Аргане ему известно (донышко-то близко, такое чистенькое). Предвидь он, что Белина над мнимым покойником выскажется с римской прямотой, он бы поостерегся устраивать проверки ее супружеской преданности: он же знает, что Арган существо привязчивое, любящее, верящее. Срочно необходим повторный опыт - с дочкой, потому что Арган нелюбимым жить не может, тут ему и каюк. И в чудной, смешной мизансцене - в кресле на самой авансцене, ногами вперед на публику, с возросшей правдоподобностью изображая мертвого, - Арган блаженно оживает, потому что есть дочка (вообще-то даже две дочки). Дочка Анжелика над креслом плачет и отца любит, отца любит и плачет; что отец отошел к праотцам ничуть не радуется; неясно, откуда же тут взялся и ее возлюбленный, но ведь тоже не радуется, хотя ему бы и можно; значит, хороший человек (дуралей, что было уже доказано неудачной попыткой проникнуть в дом, где принимают другого жениха, - но хороший человек). Добрые синие глазки воскресшего радуются на хорошую дочку, тем более дочка - О.Молочная в самом деле прелесть (легкая, с тонкими руками, в согласии со старыми законами сцены не прикасающимися к корпусу, «старинная девушка», как когда-то написали о другом сценическом персонаже; изящный сухой рисунок, изящная природа).
Идет к концу спектакль, в котором доля симпатичности (она же доля смешного) отыскивается едва ли не в каждом. Домашний врач мнимого больного, доктор Пюргон (К.В.Демин) разве ни симпатичен? При нем святотатствуют - отправляют содержимое клистира не по назначению, он в ужасе неподдельном. Сдохнет, но сюда больше ни ногой и ни за какие деньги. Ужас перед будущностью больного, оставшегося без промывательного, - тоже из глубины души. Во всяком случае, по режиссерскому рисунку - так. Рисунок пред¬полагает нечто трогательное и в паре Диафуарусов, отца и сына: наглядный триумф отцовской любви, мальчик явно рожден дебилом, а выходили.
Если хотите, есть шарм даже у мнимой вдовы мнимого больного, когда та утешает служанку: не откажешь в рациональности ее доводам, кому он в самом деле нужен, этот Васька. Что еще немаловажно: обаятельна Евгения Глушено, играющая стерву Белину. Обаяние все решает в здешней системе.
В празднике под конец участвуют все домашние. Можно сказать и иначе: все кончается домашним праздником, праздником дома.
Чувство меры, легкая замкнутость и легкая же, шутливая, короткая сцепка с залом - из достоинств этого спектакля. Чувство меры должно бы остановить разговор о нем.
Не переходить же с рассказа о чудном фарсе с его мотивом «любит-не-любит» к финальной строке «Божественной комедии» про любовь, что движет солнце и светила. Не заводить же речь о структурах «Гамлета» и «Лира», где распад времен и вывих природы взаимозависимы с подтачиванием людских связей, с гибелью любви - дружеской, сыновней, отцовской, супружеской, братской, - только читай, только чекань в сценическом сюжете. От сохранности души и любви зависит движение светил. Но, конечно, все это даже не в сторону от нашего рассказа, - совсем вне его.
Инна Соловьева
«Экран и сцена», №45-46 (791-792), декабрь 2005 г.
«Мнимый больной» в Малом театре с полгода уже идет с тихо нарастающим зрительским успехом. Он не из тех спектаклей, ради которых принято делить надвое газетную полосу. Он природно лишен ноты, вызывающей полемику. Нота здесь с первых минут задана миролюби¬во и ведут ее последовательно.
Человек в халате сидит у камина в любимом кресле. Человеку хорошо. Человека зовут Арган, его играет Василий Иванович Бочкарев. Дальше мы будем писать «Арган», подразумевая: Арган дефис Бочкарев, и помня сцепку, обозначенную тут де¬фисом: сцепка и теплая, нежная, и вроде бы с бубенчиками.
Стоит следить за тем, как эта нота (человеку хорошо) проходит через весь недлинный, соразмерный спектакль.
При желании можно разглядывать и многое сверх того, - тонкость искусства, артистизм культурных связей. У дерева панелей в доме мнимого больного - теплый, чуть затертый «шарденовский отлив»; мягко притушенная гамма (без единого цветного пятна) тоже от Шардена (когда в финальной церемонии понадобится нарядность, ее даст сочетание блестяще черного с ярко белым). В здешнее окно, когда от¬кроют его створки, солнце на девушку в проеме падает так же, как на «Девушку с письмом» Вермеера. Можно разглядеть от¬сылки к классицистскому веку-быту-театру в том, как расставлены немногие и тя¬желоватые вещи и как заполняется движением просторная сцена, - движение без беготни, без кульбитов. Видна красота сцены, ее пропорций (высота-ширина-глубина), и видно, что она исходно приспособлена к задачам комедии: событиям здесь удобно выйти к рампе, развернуться лицом на нас (в шуточных мизансценах разворот тоже на нас, но вперед ногами: так лежит в кресле Арган, картинно изображая, будто помер, а потом впрямь чуть не умирая от сердечной обиды).
Но повторим: это можно разглядывать. Можно и не разглядывать. И если скажут, что ни сценограф Александр Боровский не имел в виду Шардена, ни художник по све¬ту Дамир Исмагилов - Вермеера, поверю. Значит, они шли напрямик от их, Шардена и Вермеера, натуры; от собственного ощущения того же дома.
Маленькое чудо Исмагилова: свет в ок¬нах, когда их откроют (два окошка совсем высоко над застекленной дверью - откры¬вают специальной длинной палкой с крючком), кажется свежее, чище нынешнего. Я не сведуща: существуют ли технические приспособления, способные дать эффект иного воздуха? Немцы лет двадцать назад привозили «Минну фон Барнхельм» Лессинга, спектакль шел как трогающий и суро¬вый поединок двух благородств, двух само¬отречений, строгий актер Хельмут Грим вел эту историю с твердым чувством ее правды при ее нынешней невозможности; мхатовские осветители (спектакль шел в их поме¬щении) вникали в секрет: как сделано, что нет сомнения - на свежевымытые полы па¬дает солнце с улицы, по которой никогда не чадили по асфальту машины; воздух пыль¬ный, чистый, пронизанный солнцем.
В спектакле «Мнимый больной» чистый воздух. Это вроде бы не согласно обстоятельствам комедии, где с самого начала речь о слабительных и ветрогонных лекарствах, о клистирах и их воздействии, где в дальнем углу сцены налево предполагается нужный чуланчик (туда раз и другой устремляется Арган, радуясь и конфузясь, боясь опоздать, явно опаздывая). Дело в том, однако, что предполагаемый налево в дальнем углу нужник - условен, а радость, с которой Арган переживает воздействие дорогих ему лекарств, - радость безуслов¬ная.
Арган с таким же удовольствием поси¬живает у камина, с каким оказывается у окна. И в тепле приятно, и подышать при¬ятно. Читаешь всего-навсего аптекарский счет, а написано вежливо, - что приятно. Платишь не зря, действие лекарств неза¬бываемо, как вспомнишь - так вздрог¬нешь; ergo, тратишься не зря, что приятно. Ловишь кайф, поймав аптекаря на припис¬ках и возвращая его к разумной сумме, - опять же приятно. Впрочем, не то приятно, что г-н Флеран жулик, а то, что мы не ду¬раки. Счета в свое удовольствие сортируешь - одни в кучку, другие накалываешь на штырек. Так же в свое удовольствие ве¬дешь разговор с заочным собеседником: приятно, что за тобой остается последнее слово.
Надобно заметить, удовольствие, когда за тобой остается последнее слово, этому человеку вообще-то достается редко. На протяжении спектакля во всяком случае ему на своем не удается поставить ни разу. Он упрямится тем энергичней, чем быст¬рее уступает. Упорствовать дольше мину¬ты он не может. Сердится того меньше. Скорей обижается, чем сердится. Так, обидясь на Туанетту, не вмиг ему откликаю¬щуюся, едва успев испугаться, что его ос¬тавили одного, он снова доволен: Туанетта здесь, живем дальше.
Можно быть уверенным: господин Флеран еще докажет, что счета его самые что ни на есть верные. Арган застыдится: как же не понял, что верные.
Арган деликатное существо. Когда ос¬корбленный Пюргон покидает дом, боль¬ной бежит вслед не только потому, что бо¬ится остаться без врача. Неловко: в доме человека обидели.
Деликатность не вяжется с тем, что Ар¬ган предлагает рассматривать содержимое своего ночного горшка? Так ведь кому предлагает - Туанетте. Близкий человек, Анжелика рассказывает Туанетте, как влюбилась, что на сердце, - Арган расска¬зывает ей же, как лечится, что с желудком.
Со всеми своими рецептами и со всеми своими ночными горшками меньше всего этот худенький, синеглазый Арган - до¬машний тиран. Он и не помешанный, и не притворщик. Просто он не молоденький, а стало быть там и сям у него покалывает, побаливает, поламывает, а то как вступит! Бог весть, кто и зачем ему внушил, сколь смертельно опасна для него дальнейшая жизнь. Существо природно радостное, под грозою диагнозов Арган счастлив, что есть лекарства и доктора, есть деньги пла¬тить им, есть его дом и его домашние, ко¬торые его любят и не бросят. Он больной совсем не капризный; если и мнимый, то несомненно благодарный.
Василий Бочкарев играет столь же точ¬но, сколь и легко.
Хозяин своего любимого халата, своего любимого кресла с разнообразными по¬душками под спинку, своего любимого до¬ма и любимого семейства, этот Арган на редкость милый человек. Честно сказать, и не припомнишь другого такого милого в спектаклях по соседству, разве что в спек¬таклях, поставленных тем же Сергеем Женовачем на той же сцене с тем же Бочкаревым.
Вот первый парадокс, к которому подводит спектакль, никак на парадоксы не нацеленный: что же это делается, если на русском театре сегодня такой дефицит симпатичных лиц, и полную нежность да¬ют испытать лишь к персонажу фарса. Но раз так, то благодарение фарсу.
«Мнимый больной» ни в какой иной жанр не транспонируется, фарс не обора¬чивается ни драмой доверия, ни драмой ложного идеала. Бочкарев от начала до конца тут истый фарсер и шармер; и его легкую манеру - профессионально легкую, летучую, беглую - подхватывают кто может.
Мольер не так уж заботился, чтобы каж¬дый в его труппе имел всякий вечер свой бенефис. Сергей Женовач эту заботу взял на себя столь же охотно, сколь и успешно, открыл веер возможностей не только Л.Титовой в роли Туанетты (роль эта во¬обще завидная, в знаменитом спектакле МХТ со Станиславским-Арганом ее игра¬ли Лилина и Гзовская), но и А.Клюквину в роли Беральда. Вот вопрос на засыпку специалисту по истории МХТ: кто играл Бе¬ральда со Станиславским? Роль никакая. Но как Эфрос в «Тартюфе» создал Ю.Бо¬гатыреву роль Клеанта, задав рацеям резо¬нера испуганно-стремительный темп (выговорю, а там вяжите!), - Женовач создал А.Клюквину роль на невозмутимости при любой затяжке: Беральд приходит в дом брата, у него конкретное к брату дело, на¬счет племянницы, а тут антракт. Публика еще не поняла, он понял. Садится лицом к залу, берет чашку, ногу вытягивает перед собой. Поясняет непонятливому залу: ант¬ракт. А сам еще немного посидит.
Станиславский однажды учил своих ак¬теров выскакиванию из роли и разговору с публикой - рекомендовал делать это «тон¬ко, легко, нагло». В «Мнимом больном» разворот мизансцены и реплики на зал ле¬гок, но наглости не требует. Переходы вежливы, жизнь в пограничье вежлива. Здесь все вежливо.
Шарм этого спектакля, спокойно и при¬ветливо впускающего в себя клоунаду, - в том, что его персонажи любят друг друга. Ну, если «любят» слишком сильное слово, то скажем: тут хорошо относятся друг к другу, что и естественно в семье хорошего человека.
Туанетта - Л.Титова разыгрывает чудо-целителя в свое удовольствие; балуется с докторским париком, машет кудлатыми концами и завязывает их под подбородком как шарфик, опять же в свое удовольствие; твердит разнообразно жалующемуся паци¬енту диагноз без вариантов («Это легкие!») - уж точно в полное свое удовольствие. Это у нее общее с хозяином дома: что делаешь - делать в свое удовольствие. Но в сущности Туанетта - Л.Титова ведет свою затею не ради собственного удовольствия и уж точно не потому, что ее распирает инстинкт театральности. Она действует постольку, поскольку хорошо относится к людям в доме. Да уж не будем стесняться в словах: любит она их. И они ее.
Арган не хуже нас видит, что новый чудо-лекарь - переодетая Туанетта. Но ему стыдно поверить своим глазам: не может такой хороший человек, как их Туанетта, своего хозяина дурить и морочить. В своей доверчивости он, кстати, прав: она в самом деле не дурит его, не морочит, а смешит и спасает от глупостей.
Беральд занят тем же. Потому что любит брата. У Бочкарева и у Клюквина это обработано в одно касание: братья. Можете это заметить, можете не заметить, но вот - любящие братья. Беральд любит тем покровительственнее, что до донышка все в Аргане ему известно (донышко-то близко, такое чистенькое). Предвидь он, что Белина над мнимым покойником выскажется с римской прямотой, он бы поостерегся устраивать проверки ее супружеской преданности: он же знает, что Арган существо привязчивое, любящее, верящее. Срочно необходим повторный опыт - с дочкой, потому что Арган нелюбимым жить не может, тут ему и каюк. И в чудной, смешной мизансцене - в кресле на самой авансцене, ногами вперед на публику, с возросшей правдоподобностью изображая мертвого, - Арган блаженно оживает, потому что есть дочка (вообще-то даже две дочки). Дочка Анжелика над креслом плачет и отца любит, отца любит и плачет; что отец отошел к праотцам ничуть не радуется; неясно, откуда же тут взялся и ее возлюбленный, но ведь тоже не радуется, хотя ему бы и можно; значит, хороший человек (дуралей, что было уже доказано неудачной попыткой проникнуть в дом, где принимают другого жениха, - но хороший человек). Добрые синие глазки воскресшего радуются на хорошую дочку, тем более дочка - О.Молочная в самом деле прелесть (легкая, с тонкими руками, в согласии со старыми законами сцены не прикасающимися к корпусу, «старинная девушка», как когда-то написали о другом сценическом персонаже; изящный сухой рисунок, изящная природа).
Идет к концу спектакль, в котором доля симпатичности (она же доля смешного) отыскивается едва ли не в каждом. Домашний врач мнимого больного, доктор Пюргон (К.В.Демин) разве ни симпатичен? При нем святотатствуют - отправляют содержимое клистира не по назначению, он в ужасе неподдельном. Сдохнет, но сюда больше ни ногой и ни за какие деньги. Ужас перед будущностью больного, оставшегося без промывательного, - тоже из глубины души. Во всяком случае, по режиссерскому рисунку - так. Рисунок пред¬полагает нечто трогательное и в паре Диафуарусов, отца и сына: наглядный триумф отцовской любви, мальчик явно рожден дебилом, а выходили.
Если хотите, есть шарм даже у мнимой вдовы мнимого больного, когда та утешает служанку: не откажешь в рациональности ее доводам, кому он в самом деле нужен, этот Васька. Что еще немаловажно: обаятельна Евгения Глушено, играющая стерву Белину. Обаяние все решает в здешней системе.
В празднике под конец участвуют все домашние. Можно сказать и иначе: все кончается домашним праздником, праздником дома.
Чувство меры, легкая замкнутость и легкая же, шутливая, короткая сцепка с залом - из достоинств этого спектакля. Чувство меры должно бы остановить разговор о нем.
Не переходить же с рассказа о чудном фарсе с его мотивом «любит-не-любит» к финальной строке «Божественной комедии» про любовь, что движет солнце и светила. Не заводить же речь о структурах «Гамлета» и «Лира», где распад времен и вывих природы взаимозависимы с подтачиванием людских связей, с гибелью любви - дружеской, сыновней, отцовской, супружеской, братской, - только читай, только чекань в сценическом сюжете. От сохранности души и любви зависит движение светил. Но, конечно, все это даже не в сторону от нашего рассказа, - совсем вне его.
Инна Соловьева
«Экран и сцена», №45-46 (791-792), декабрь 2005 г.
10.01.2006
Подробнее
«Листая старые подшивки» ТУЗЕНБАХ ТИХО ЗАТВОРИЛ КАЛИТКУ
«Листая старые подшивки»
ТУЗЕНБАХ ТИХО ЗАТВОРИЛ КАЛИТКУ
В Малом театре завершили чеховский цикл
ТУЗЕНБАХ ТИХО ЗАТВОРИЛ КАЛИТКУ
В Малом театре завершили чеховский цикл
«Листая старые подшивки»
ТУЗЕНБАХ ТИХО ЗАТВОРИЛ КАЛИТКУ
В Малом театре завершили чеховский цикл
Те, кто хотел бы найти в новом спектакле Малого театра «Три сестры» Чехова мхатовского, будут разочарованы. В Малом — свой Чехов. Ярче, простодушнее, разнообразнее. Без особой заботы о соблюдении чеховского тона (приглушенного), стиля (благородно-изысканного), ритма (медленного). Без той цельности, которая была чудом и тайной в старом МХАТе.
Но и без анемии чувств, бесплотности, бесчувственности, к которым мы в нынешних воплощениях «печального гения» почти привыкли. Смешно было бы в берегущем традиции, верном своему прошлому Малом ожидать и режиссерского радикализма, безответственно-разрушительного или холодно-умствующего, что ныне стало типичным в отношении чеховской драматургии у большинства постановщиков. Репертуарная переизбыточность Чехова, разросшегося усилиями могучего отряда чеховедов, в особенности чеховедок, самого почитаемого из русских классиков, в современном репертуаре очевидна. Так же как очевиден м дефицит новых, органических, а не противостоящих ему режиссерских идей, исполнителей высокого класса, чеховских по духу.
В «Трех сестрах» (которых начал ставить Юрий Соломин, но заболел; едва оправившись после операции на сердце, вернулся к работе, репетируя по два раза в день) говорят нормальными человеческими голосами. Не сорванными, не надсадными, не сожженными алкоголем и не прокуренными, а, как полагается в Малом театре, звучными и музыкальными.
Столь раздражающая новую критику реальная, натуральная декорация художника Александра Глазунова — дом в два этажа неспешно поворачивается на круге сцены, открывая укромные уголки, лестницы, комнаты, заставленные старомодной мебелью. Все связано, соединено друг с другом. Все говорит о естественности и красоте давнего человеческого обихода.
И надуваются полосы белых легких занавесей. И по диагонали просторной столовой виден накрытый к завтраку стол. И горшочек с пармскими фиалками на крахмальной скатерти. Лиловый цвет фиалок, знак одиночества, вечного девичества, наденет в финале совсем еще молодая, хрупкая, высокая, старшая из сестер (а не состарившаяся) Ольга — Алена Охлупина.
«Великолепную скуку» Чехова, человеческое томление, оборванные полумечты великолепно играли в старом Художественном театре. В Малом играют жизнь, не скрывая, как больно и жестоко она бьет.
Трагедии и драмы повторяются, желания не осуществляются, но надежда не умирает. Каждый акт в большом, длинном спектакле кончается не крушением, а возрождением надежды. Даже Ирина — Варвара Андреева, только что потерявшая жениха, прекрасного и чистого человека, наутро поедет на кирпичный завод учительницей в школу не только оплакивать свою потерю, но и смутно, тайно надеясь на перемены, быть может, и к лучшему.
Спектакль волнует, увлекает. Юрий Соломин нынешними «Тремя сестрами» завершает чеховский цикл на старейшей русской сцене. (После им же поставленной «Чайки»; «Дяди Вани» известного кинорежиссера Сергея Соловьева; «Иванова» в оригинальном решении Виталия Соломина).
Режиссер ищет не мистические и символические мотивы человеческих драм и несвершений, не ужас русской рефлексии в бездействии персонажей, а самые простые, житейские, жизненные объяснения. В Москву никак не могут уехать, потому что живут от нее далеко. Еще потому не едут, что с нагретого, обжитого места подняться трудно. И здесь могила отца-генерала. И жалко оставлять Машу — Ольгу Пашкову (нервную, резкую, постоянно готовую к слезам) с нелюбимым, хоть и уважаемым мужем. Еще жальче бросать Андрея на съедение «шершавому животному» — Наташе. И денег на переезд мало. Теперь особенно, когда проигрался Андрей — Александр Клюквин.
И подполковник Вершинин, приехавший из той самой Москвы, куда стремятся сестры, влюблен не только в Машу, но и в прозоровское жилище, куда не устает приходить, зная, что найдет там тепло, музыку, красоту, умную и изящную беседу.
О трех сестрах Прозоровых в спектакле Малого театра можно сказать, что они молоды, стройны, с тончайшими талиями и красивы. Чувствуется высокая серьезность отношения актрис к работе.
Кажется, режиссер намеренно снял их «исключительность». Перед нами не уникумы женственности и духовной культуры, а три милые девушки из хорошей семьи; три сироты, жмущиеся друг к другу. Такое решение возможно. Но если бы больше любви, душевной силы и страсти, человеческой породы и меньше слез, носовых платков у глаз! (Недаром Немирович-Данченко считал, что роли сестер лучше поручать опытным исполнительницам.)
Из женщин-актрис нельзя не восхититься старейшиной Малого Галиной Деминой — нянькой Анфисой. Все та же, что и всегда, кружевная игра интонаций. Но груба для чеховской пьесы, загримирована, накрашена сверх меры Наташа — Инна Иванова.
За единственным исключением, Деминой, мужчины в новых «Трех сестрах» играют сильнее женщин. И нежный, даже когда пьян, Эдуард Марцевич — Чебутыкин. Озорующий, бузящий, еще не старый, в чертах которого видна былая мужская красота, а в отношениях к сестрам, в трепетности и бережности любования Ириной эхом отзывается любовь к их давно умершей матери.
Кулыгина всегда и все актеры играли хорошо. Валерий Бабятинский играет очень хорошо и по-своему. Комические черты инспектора гимназии убраны. Человек своего времени, провинциальный интеллигент, книжник возникает на сцене. Бабятинский играет несчастливого в любви и беспредельно любящего человека. Очень доброго. В Прозоровском доме он принят не по причине родства, а потому, что душевно одноприроден сестрам — воспитанностью, мягкостью, неумением мстить, ожесточаться и помнить зло.
Думается, что от спектакля к спектаклю будет лучше играть Андрея талантливый Александр Клюквин. Сейчас он чуть жмет и для Чехова громок, напорист. Но отчаяние и смертная усталость в молодом, красивом, еще крепком человеке — подлинны.
Рискуя, Соломин отдал Тузенбаха очень молодому Подгородинскому, и выбор оправдал себя. Тузенбах смотрится почти сверстником юной Ирины. Юным, грустно-веселым, совсем не говорливым, трогательно любящим и полным тихого достоинства играет Тузенбаха Глеб Подгородинский.
Его любовь первая в жизни. Предчувствуя, что погибнет на дуэли, зная, что люди скоро его забудут, он уходит со сцены просто. Без эффектного вскрика: «Ирина!..» Без многозначительной фразы о том, что утром он не успел выпить кофе. Текст сокращен. Но долго будут виноватая, неловкая улыбка и молчание, и то, как пятится, медленно отступает барон, не в силах оторваться от лица любимой, и как тихо затворяет за собой калитку.
Актеры щепкинской школы, наиболее из всех других сохранившейся, прочной и верной своему направлению, идее «живого человека» на сцене, умеют играть великую простоту жизни и то, что счастье или несчастье не в Перми или в Москве, а в самом человеке, в его судьбе, в «случае», который подарит или не подарит жизнь.
Когда полк уходит, когда из жизни уходит Тузенбах, мы думаем о них, но и о себе, о нынешних мучениках человеческого кочевья и бездомья, о непрочности земного бытия. И о том, как бесповоротно и страшно сегодня и теперь звучит слово «никогда».
Вера Максимова
«Родная газета», 27.02.2004
ТУЗЕНБАХ ТИХО ЗАТВОРИЛ КАЛИТКУ
В Малом театре завершили чеховский цикл
Те, кто хотел бы найти в новом спектакле Малого театра «Три сестры» Чехова мхатовского, будут разочарованы. В Малом — свой Чехов. Ярче, простодушнее, разнообразнее. Без особой заботы о соблюдении чеховского тона (приглушенного), стиля (благородно-изысканного), ритма (медленного). Без той цельности, которая была чудом и тайной в старом МХАТе.
Но и без анемии чувств, бесплотности, бесчувственности, к которым мы в нынешних воплощениях «печального гения» почти привыкли. Смешно было бы в берегущем традиции, верном своему прошлому Малом ожидать и режиссерского радикализма, безответственно-разрушительного или холодно-умствующего, что ныне стало типичным в отношении чеховской драматургии у большинства постановщиков. Репертуарная переизбыточность Чехова, разросшегося усилиями могучего отряда чеховедов, в особенности чеховедок, самого почитаемого из русских классиков, в современном репертуаре очевидна. Так же как очевиден м дефицит новых, органических, а не противостоящих ему режиссерских идей, исполнителей высокого класса, чеховских по духу.
В «Трех сестрах» (которых начал ставить Юрий Соломин, но заболел; едва оправившись после операции на сердце, вернулся к работе, репетируя по два раза в день) говорят нормальными человеческими голосами. Не сорванными, не надсадными, не сожженными алкоголем и не прокуренными, а, как полагается в Малом театре, звучными и музыкальными.
Столь раздражающая новую критику реальная, натуральная декорация художника Александра Глазунова — дом в два этажа неспешно поворачивается на круге сцены, открывая укромные уголки, лестницы, комнаты, заставленные старомодной мебелью. Все связано, соединено друг с другом. Все говорит о естественности и красоте давнего человеческого обихода.
И надуваются полосы белых легких занавесей. И по диагонали просторной столовой виден накрытый к завтраку стол. И горшочек с пармскими фиалками на крахмальной скатерти. Лиловый цвет фиалок, знак одиночества, вечного девичества, наденет в финале совсем еще молодая, хрупкая, высокая, старшая из сестер (а не состарившаяся) Ольга — Алена Охлупина.
«Великолепную скуку» Чехова, человеческое томление, оборванные полумечты великолепно играли в старом Художественном театре. В Малом играют жизнь, не скрывая, как больно и жестоко она бьет.
Трагедии и драмы повторяются, желания не осуществляются, но надежда не умирает. Каждый акт в большом, длинном спектакле кончается не крушением, а возрождением надежды. Даже Ирина — Варвара Андреева, только что потерявшая жениха, прекрасного и чистого человека, наутро поедет на кирпичный завод учительницей в школу не только оплакивать свою потерю, но и смутно, тайно надеясь на перемены, быть может, и к лучшему.
Спектакль волнует, увлекает. Юрий Соломин нынешними «Тремя сестрами» завершает чеховский цикл на старейшей русской сцене. (После им же поставленной «Чайки»; «Дяди Вани» известного кинорежиссера Сергея Соловьева; «Иванова» в оригинальном решении Виталия Соломина).
Режиссер ищет не мистические и символические мотивы человеческих драм и несвершений, не ужас русской рефлексии в бездействии персонажей, а самые простые, житейские, жизненные объяснения. В Москву никак не могут уехать, потому что живут от нее далеко. Еще потому не едут, что с нагретого, обжитого места подняться трудно. И здесь могила отца-генерала. И жалко оставлять Машу — Ольгу Пашкову (нервную, резкую, постоянно готовую к слезам) с нелюбимым, хоть и уважаемым мужем. Еще жальче бросать Андрея на съедение «шершавому животному» — Наташе. И денег на переезд мало. Теперь особенно, когда проигрался Андрей — Александр Клюквин.
И подполковник Вершинин, приехавший из той самой Москвы, куда стремятся сестры, влюблен не только в Машу, но и в прозоровское жилище, куда не устает приходить, зная, что найдет там тепло, музыку, красоту, умную и изящную беседу.
О трех сестрах Прозоровых в спектакле Малого театра можно сказать, что они молоды, стройны, с тончайшими талиями и красивы. Чувствуется высокая серьезность отношения актрис к работе.
Кажется, режиссер намеренно снял их «исключительность». Перед нами не уникумы женственности и духовной культуры, а три милые девушки из хорошей семьи; три сироты, жмущиеся друг к другу. Такое решение возможно. Но если бы больше любви, душевной силы и страсти, человеческой породы и меньше слез, носовых платков у глаз! (Недаром Немирович-Данченко считал, что роли сестер лучше поручать опытным исполнительницам.)
Из женщин-актрис нельзя не восхититься старейшиной Малого Галиной Деминой — нянькой Анфисой. Все та же, что и всегда, кружевная игра интонаций. Но груба для чеховской пьесы, загримирована, накрашена сверх меры Наташа — Инна Иванова.
За единственным исключением, Деминой, мужчины в новых «Трех сестрах» играют сильнее женщин. И нежный, даже когда пьян, Эдуард Марцевич — Чебутыкин. Озорующий, бузящий, еще не старый, в чертах которого видна былая мужская красота, а в отношениях к сестрам, в трепетности и бережности любования Ириной эхом отзывается любовь к их давно умершей матери.
Кулыгина всегда и все актеры играли хорошо. Валерий Бабятинский играет очень хорошо и по-своему. Комические черты инспектора гимназии убраны. Человек своего времени, провинциальный интеллигент, книжник возникает на сцене. Бабятинский играет несчастливого в любви и беспредельно любящего человека. Очень доброго. В Прозоровском доме он принят не по причине родства, а потому, что душевно одноприроден сестрам — воспитанностью, мягкостью, неумением мстить, ожесточаться и помнить зло.
Думается, что от спектакля к спектаклю будет лучше играть Андрея талантливый Александр Клюквин. Сейчас он чуть жмет и для Чехова громок, напорист. Но отчаяние и смертная усталость в молодом, красивом, еще крепком человеке — подлинны.
Рискуя, Соломин отдал Тузенбаха очень молодому Подгородинскому, и выбор оправдал себя. Тузенбах смотрится почти сверстником юной Ирины. Юным, грустно-веселым, совсем не говорливым, трогательно любящим и полным тихого достоинства играет Тузенбаха Глеб Подгородинский.
Его любовь первая в жизни. Предчувствуя, что погибнет на дуэли, зная, что люди скоро его забудут, он уходит со сцены просто. Без эффектного вскрика: «Ирина!..» Без многозначительной фразы о том, что утром он не успел выпить кофе. Текст сокращен. Но долго будут виноватая, неловкая улыбка и молчание, и то, как пятится, медленно отступает барон, не в силах оторваться от лица любимой, и как тихо затворяет за собой калитку.
Актеры щепкинской школы, наиболее из всех других сохранившейся, прочной и верной своему направлению, идее «живого человека» на сцене, умеют играть великую простоту жизни и то, что счастье или несчастье не в Перми или в Москве, а в самом человеке, в его судьбе, в «случае», который подарит или не подарит жизнь.
Когда полк уходит, когда из жизни уходит Тузенбах, мы думаем о них, но и о себе, о нынешних мучениках человеческого кочевья и бездомья, о непрочности земного бытия. И о том, как бесповоротно и страшно сегодня и теперь звучит слово «никогда».
Вера Максимова
«Родная газета», 27.02.2004
11.02.2008
«ДЕБЮТАНТЫ РАЗНЫХ ЛЕТ» В ДОМЕ-МУЗЕЕ М.Н.ЕРМОЛОВОЙ
В доме-музее М.Н.Ермоловой состоялся творческий вечер артистов Малого театра «Дебютанты разных лет»
28.01.2008
«РЕВИЗОР» ПОЛУЧИЛ ПРЕМИЮ ПРАВИТЕЛЬСТВА РОССИИ
Стали известны имена лауреатов премии правительства России 2007 года в области культуры.
31.05.2007
ПОЛНЫЙ АНШЛАГ, ПОЛНЫЙ ВОСТОРГ!
Помимо спектаклей, артисты Малого театра встретились с нашими актерами, дали большую пресс-конференцию, побывали на приеме у губернатора...
26.04.2007
ПОЗДРАВЛЯЕМ С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ!
26 апреля – день рождения народного артиста России Александра Владимировича Клюквина. С удовольствием присоединяемся к стройному хору поздравлений в адрес любимого артиста и желаем ему здоровья, благополучия и, конечно, интересных творческих предложений!
03.04.2007
ГЛЕБ ПОДГОРОДИНСКИЙ В КОМЕДИИ «ПРАВДА – ХОРОШО, А СЧАСТЬЕ ЛУЧШЕ»
В день 35-летия Глеба Подгородинского мы предлагаем вниманию посетителей сайта полную запись комедии А.Н.Островского «Правда – хорошо, а счастье лучше» в постановке С.Женовача. За роль Платона Зыбкина в этом спектакле актер получил Государственную премию России…
31.01.2007
КУ-КУ ДЛЯ ГОСПОДИНА ЧИНОВНИКА ИЗ ПЕТЕРБУРГА
Мода на Малый театр обеспечена золотым актерским запасом...
27.04.2006
АЛЕКСАНДР КЛЮКВИН: «ПАТРИОТИЗМ ОНИ ВОЗЯТ С СОБОЙ В МЕРСЕДЕСАХ»
АЛЕКСАНДР КЛЮКВИН: «ПАТРИОТИЗМ ОНИ ВОЗЯТ С СОБОЙ В МЕРСЕДЕСАХ»
Его голос звучит глубоко, строго и мужественно. Он ассоциируется с каналом «Россия»...
Его голос звучит глубоко, строго и мужественно. Он ассоциируется с каналом «Россия»...
26.04.2006
ПОЗДРАВЛЯЕМ С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ
26 апреля отмечает 50-летний юбилей народный артист России Александр Владимирович Клюквин. Поздравляем актера и желаем ему крепкого здоровья, хорошего настроения и, конечно, новых ролей!
10.04.2006
«РЕВИЗОР» НА СЦЕНЕ МАЛОГО
«РЕВИЗОР» НА СЦЕНЕ МАЛОГО
Сегодня в столице уже семь театров играют никогда не стареющий шедевр великого классика. Последняя по времени премьера - на сцене Малого театра...
Сегодня в столице уже семь театров играют никогда не стареющий шедевр великого классика. Последняя по времени премьера - на сцене Малого театра...
01.03.2006
«Листая старые подшивки» ТАИНСТВЕННЫЙ ЯЩИК ИЛИ ДАВАЙТЕ СМЕЯТЬСЯ ВМЕСТЕ
«Листая старые подшивки»
ТАИНСТВЕННЫЙ ЯЩИК ИЛИ ДАВАЙТЕ СМЕЯТЬСЯ ВМЕСТЕ
После телепремьеры «Адъютант Его Превосходительства» я получила предложение написать очерк об артисте Юрии Соломине. И до сих пор помню, как он страстно, увлеченно говорил мне, как мечтает сыграть острохарактерные роли, связанные с музыкой...
ТАИНСТВЕННЫЙ ЯЩИК ИЛИ ДАВАЙТЕ СМЕЯТЬСЯ ВМЕСТЕ
После телепремьеры «Адъютант Его Превосходительства» я получила предложение написать очерк об артисте Юрии Соломине. И до сих пор помню, как он страстно, увлеченно говорил мне, как мечтает сыграть острохарактерные роли, связанные с музыкой...
01.03.2006
«Листая старые подшивки» АЛЕКСАНДР КЛЮКВИН: ЗА ОДНОГО ТОЛЬКО АЛЬФА Я УЖЕ НЕ ПОПАДУ В АД
«Листая старые подшивки»
АЛЕКСАНДР КЛЮКВИН: ЗА ОДНОГО ТОЛЬКО АЛЬФА Я УЖЕ НЕ ПОПАДУ В АД
Голосом этого актера вещают Роберт де Ниро и Аль Пачино, «лейтенант Коломбо» и стиральный порошок «Миф», герои мексиканских и бразильских сериалов, а еще - любимец детей и взрослых - Альф, забавный пушистый пришелец с планеты Мелмак...
АЛЕКСАНДР КЛЮКВИН: ЗА ОДНОГО ТОЛЬКО АЛЬФА Я УЖЕ НЕ ПОПАДУ В АД
Голосом этого актера вещают Роберт де Ниро и Аль Пачино, «лейтенант Коломбо» и стиральный порошок «Миф», герои мексиканских и бразильских сериалов, а еще - любимец детей и взрослых - Альф, забавный пушистый пришелец с планеты Мелмак...
22.02.2006
ВРАЧ, ИСЦЕЛИСЯ САМ!
ВРАЧ, ИСЦЕЛИСЯ САМ!
В Малом театре играют «Мнимого больного». Комедию Мольера поставил Сергей Женовач, с чьим участием в судьбе старой, но ни в коем случае не дряхлой театральной академии связывают все удачи последних лет...
В Малом театре играют «Мнимого больного». Комедию Мольера поставил Сергей Женовач, с чьим участием в судьбе старой, но ни в коем случае не дряхлой театральной академии связывают все удачи последних лет...
17.02.2006
«Звуковой архив Малого театра» СЛУШАЙТЕ «ТАИНСТВЕННЫЙ ЯЩИК» НА САЙТЕ МАЛОГО ТЕАТРА
«Звуковой архив Малого театра»
СЛУШАЙТЕ «ТАИНСТВЕННЫЙ ЯЩИК» НА САЙТЕ МАЛОГО ТЕАТРА
Предлагаем вашему вниманию радиозапись спектакля Государственного академического Малого театра «Таинственный ящик», которая состоялась 18 марта 2005 года.
СЛУШАЙТЕ «ТАИНСТВЕННЫЙ ЯЩИК» НА САЙТЕ МАЛОГО ТЕАТРА
Предлагаем вашему вниманию радиозапись спектакля Государственного академического Малого театра «Таинственный ящик», которая состоялась 18 марта 2005 года.
14.02.2006
БЛАГОДАРЕНИЕ ФАРСУ
БЛАГОДАРЕНИЕ ФАРСУ
«Мнимый больной» в Малом театре с полгода уже идет с тихо нарастающим зрительским успехом. Он не из тех спектаклей, ради которых принято делить надвое газетную полосу. Он природно лишен ноты, вызывающей полемику. Нота здесь с первых минут задана миролюбиво и ведут ее последовательно.
«Мнимый больной» в Малом театре с полгода уже идет с тихо нарастающим зрительским успехом. Он не из тех спектаклей, ради которых принято делить надвое газетную полосу. Он природно лишен ноты, вызывающей полемику. Нота здесь с первых минут задана миролюбиво и ведут ее последовательно.
10.01.2006
«Листая старые подшивки» ТУЗЕНБАХ ТИХО ЗАТВОРИЛ КАЛИТКУ
«Листая старые подшивки»
ТУЗЕНБАХ ТИХО ЗАТВОРИЛ КАЛИТКУ
В Малом театре завершили чеховский цикл
ТУЗЕНБАХ ТИХО ЗАТВОРИЛ КАЛИТКУ
В Малом театре завершили чеховский цикл
Главный режиссёр Малого театра —
заслуженный артист России А.В. Дубровский
Главная
Новости
Изменения в афише
Премьеры
Гастроли
Репертуар
Отзывы
Фестиваль "Островский в доме Островского"
Малый ТВ
Газета "Малый театр"
Открытая информация
Партнёры
О театре
Попечительский совет Руководство театра Актёры Режиссёры Художники Музыкальная часть Репертуарный отдел Режиссёрский отдел Пресс-служба Музейно-информационный центр Художественно-постановочная часть Мемориальная квартира А.И. Сумбатова-Южина Щепкинское училище Детская студия Малого театра Филиал в Когалыме
История
Здание Малого театра
Репертуар с 1824 г.
Театральное училище
Спектакли
Труппа театра с 1824 года
Труппа театра с 1917 года
Актеры
Режиссеры
Художники
Звуковой архив
1941-1945
Щелыково
Библиотека Малого театра
Правила вежливости и этикета
Публикации
Памятник А.Н. Островскому
Партнеры
Информационная поддержка
Как добраться?© 2025 Пресс-служба:
press@maly.ru
Заказ билетов (web-касса) (495) 624-40-46
Оценка качества услуг учреждений культуры
Адрес театра:
Москва, Театральный проезд д. 1
телефон: (495)624-42-01
Мы в соцсетях:
Партнеры
Информационная поддержка