23.04.2005
Подробнее
«Листая журнальные подшивки» Андреи ВОЛЧАНСКИЙ ДОСТОИНСТВО МАСТЕРА
«Листая журнальные подшивки»
Андреи ВОЛЧАНСКИЙ
ДОСТОИНСТВО МАСТЕРА
За долгую жизнь в искусстве Евгению Самойлову приходилось сталкиваться с разным уровнем ролевого материала — от Гамлета и Ясона до «проходных», ныне прочно забытых драматургических изделий
Андреи ВОЛЧАНСКИЙ
ДОСТОИНСТВО МАСТЕРА
За долгую жизнь в искусстве Евгению Самойлову приходилось сталкиваться с разным уровнем ролевого материала — от Гамлета и Ясона до «проходных», ныне прочно забытых драматургических изделий
«Листая журнальные подшивки»
Андреи ВОЛЧАНСКИЙ
ДОСТОИНСТВО МАСТЕРА
«Театральная жизнь» 1987, октябрь, №20
За долгую жизнь в искусстве Евгению Самойлову приходилось сталкиваться с разным уровнем ролевого материала — от Гамлета и Ясона до «проходных», ныне прочно забытых драматургических изделий. Как бы то ни было, артист считал делом чести полную профессиональную и человеческую отдачу каждой новой работе. Это придавало им ту основательность, что всегда отличает произведение настоящего мастера.
Работы Самойлова становятся украшением любого спектакля с его участием, независимо от общего художественного фона. Они заслуживают внимания и хотя бы краткой фиксации — тем более что исчезают с быстротой, не зависящей от воли артиста. Слишком велика зависимость актерского искусства от преходящих обстоятельств театральной практики.
Семидесятилетие Евгения Самойлова совпало с юбилейной датой образования СССР. Он отметил ее главной ролью в «Диком Ангеле» по пьесе украинского драматурга А. Коломийца. Сыграл своего сверстника, пожилого рабочего, недавно вышедшего на пенсию. Глава большой семьи, Платон Ангел мог, на первый взгляд, показаться некой «модификацией» горьковского Бессеменова или современным вариантом Ванюшина. Не обходя «острых углов» в своем герое, артист убедительно показывал, как крутая родительская власть, непререкаемый авторитет отца становятся в итоге доброй, созидательной силой. Платон Никитич старался научить своих взрослых детей почтению к честной и добросовестной работе, умению соразмерять потребности с затраченным трудом, разумной бережливости, любви к родному дому, а значит, и к родной земле. Цель семейной «политики» — воспитание тех человеческих качеств, в которых сегодня кровно заинтересовано наше общество.
Для исполнительской манеры Самойлова всегда было характерно стремление к романтической приподнятости, ярко-театральной форме. В «Диком Ангеле» он сумел отойти от испытанных, не приносивших удачу актерских приемов, предстать в полном расцвете психологического мастерства, чурающегося резких линий, каких-либо открытых эмоциональных изъявлений. Но за мягкостью его интонаций, тонкой разработкой внутренних «ходов» ощущалась все же, знакомая с давних лет, взрывчатая сила большого таланта, находящегося в постоянном движении и развитии.
На весьма ограниченном пространстве разворачивает Самойлов роль сибирского писателя Угрюмова-Вьюжного в спектакле «Из новостей этого дня» по пьесе Г.Маркова и Э. Шима. Текст дает скудные сведения о герое. На помощь исполнителю приходит внешняя характерность: седая бородка клином, черная перчатка на негнущейся левой руке — очевидно, след фронтового ранения. Проливая свет на биографию героя «Новостей», Самойлов выводит из нее определяющие свойства натуры — мужество, способность к бескомпромиссному поступку. Заметно, что Угрюмов-Вьюжный не избалован известностью, большими тиражами и гонорарами. Выход новой книги — огромное событие для него. И все же, поняв, что в работе над нею он впал в заблуждение, выступил защитником ложной идеи, писатель входит в себе силы забрать рукопись из издательства. Никакие сообщения конъюнктуры, личной выгоды не поколеблют в нем этого выстраданного убеждения.
Несколько раньше он выступил в роли совершенно противоположного свойства. Словно бы решив «тряхнуть стариной», Самойлов вновь блеснул отточенным и легким искусством комедийного актера. «Спасибо за то, что вы вернули нам улыбку Самойлова!» — писал один из зрителей старшего поколения, не забывший любимых фильмов своей молодости — «Светлый путь», «Сердца четырех», «В шесть часов вечера после войны». Письмо пришло в Малый театр после премьеры «Незрелой малины», где Самойлов сыграл веселого и мудрого эпикурейца, изгнанного семьей, запутавшегося в долгах и все-таки не унывающего — вопреки всем ударам судьбы.
Что поделать, сценические образы один за другим уходят в небытие, оставляя след в нашей памяти, на фотографиях из театрального архива, иногда на кинопленке. Не всем суждена долгая жизнь. Но вот уже почти полтора десятилетия могучая фигура князя Ивана Петровича Шуйского, сыгранного Самойловым в «Царе Федоре Иоанновиче», остается живым, сегодняшним впечатлением. Артист по-прежнему заставляет нас сопереживать своему трагическому герою, величественному даже в гибельных заблуждениях. Его живописный, размашистый облик вызывает ассоциации с персонажами народного эпоса, былинными богатырями. Любуясь его эффектной, отчасти картинной внешностью, невольно вспоминаешь образы Васнецова, Сурикова, Корина.
К той же буйной человеческой породе, возросшей на ветру бескрайних российских просторов и великих рек, отнесен артистом и горьковский Игнат Гордеев. Отец бунтаря и мечтателя Фомы связан с ним не только кровным, но и глубинным сердечным родством. И этот персонаж долгие годы остается рядом с Самойловым. Большая литература, выведенная на сцену сильной и уверенной режиссерской рукой, верный залог длительного актерского успеха. Такое необходимое театру сочетание складывается, увы, но всегда. Но оставаясь на краю классической «триады», будучи ее последней «инстанцией», актер должен в любых, самых неблагоприятных обстоятельствах встречать зрителя во всеоружии духовного опыта и профессионального мастерства. Так, как это делает в свои семьдесят пять Евгении Валерианович Самойлов.
Андреи ВОЛЧАНСКИЙ
ДОСТОИНСТВО МАСТЕРА
«Театральная жизнь» 1987, октябрь, №20
За долгую жизнь в искусстве Евгению Самойлову приходилось сталкиваться с разным уровнем ролевого материала — от Гамлета и Ясона до «проходных», ныне прочно забытых драматургических изделий. Как бы то ни было, артист считал делом чести полную профессиональную и человеческую отдачу каждой новой работе. Это придавало им ту основательность, что всегда отличает произведение настоящего мастера.
Работы Самойлова становятся украшением любого спектакля с его участием, независимо от общего художественного фона. Они заслуживают внимания и хотя бы краткой фиксации — тем более что исчезают с быстротой, не зависящей от воли артиста. Слишком велика зависимость актерского искусства от преходящих обстоятельств театральной практики.
Семидесятилетие Евгения Самойлова совпало с юбилейной датой образования СССР. Он отметил ее главной ролью в «Диком Ангеле» по пьесе украинского драматурга А. Коломийца. Сыграл своего сверстника, пожилого рабочего, недавно вышедшего на пенсию. Глава большой семьи, Платон Ангел мог, на первый взгляд, показаться некой «модификацией» горьковского Бессеменова или современным вариантом Ванюшина. Не обходя «острых углов» в своем герое, артист убедительно показывал, как крутая родительская власть, непререкаемый авторитет отца становятся в итоге доброй, созидательной силой. Платон Никитич старался научить своих взрослых детей почтению к честной и добросовестной работе, умению соразмерять потребности с затраченным трудом, разумной бережливости, любви к родному дому, а значит, и к родной земле. Цель семейной «политики» — воспитание тех человеческих качеств, в которых сегодня кровно заинтересовано наше общество.
Для исполнительской манеры Самойлова всегда было характерно стремление к романтической приподнятости, ярко-театральной форме. В «Диком Ангеле» он сумел отойти от испытанных, не приносивших удачу актерских приемов, предстать в полном расцвете психологического мастерства, чурающегося резких линий, каких-либо открытых эмоциональных изъявлений. Но за мягкостью его интонаций, тонкой разработкой внутренних «ходов» ощущалась все же, знакомая с давних лет, взрывчатая сила большого таланта, находящегося в постоянном движении и развитии.
На весьма ограниченном пространстве разворачивает Самойлов роль сибирского писателя Угрюмова-Вьюжного в спектакле «Из новостей этого дня» по пьесе Г.Маркова и Э. Шима. Текст дает скудные сведения о герое. На помощь исполнителю приходит внешняя характерность: седая бородка клином, черная перчатка на негнущейся левой руке — очевидно, след фронтового ранения. Проливая свет на биографию героя «Новостей», Самойлов выводит из нее определяющие свойства натуры — мужество, способность к бескомпромиссному поступку. Заметно, что Угрюмов-Вьюжный не избалован известностью, большими тиражами и гонорарами. Выход новой книги — огромное событие для него. И все же, поняв, что в работе над нею он впал в заблуждение, выступил защитником ложной идеи, писатель входит в себе силы забрать рукопись из издательства. Никакие сообщения конъюнктуры, личной выгоды не поколеблют в нем этого выстраданного убеждения.
Несколько раньше он выступил в роли совершенно противоположного свойства. Словно бы решив «тряхнуть стариной», Самойлов вновь блеснул отточенным и легким искусством комедийного актера. «Спасибо за то, что вы вернули нам улыбку Самойлова!» — писал один из зрителей старшего поколения, не забывший любимых фильмов своей молодости — «Светлый путь», «Сердца четырех», «В шесть часов вечера после войны». Письмо пришло в Малый театр после премьеры «Незрелой малины», где Самойлов сыграл веселого и мудрого эпикурейца, изгнанного семьей, запутавшегося в долгах и все-таки не унывающего — вопреки всем ударам судьбы.
Что поделать, сценические образы один за другим уходят в небытие, оставляя след в нашей памяти, на фотографиях из театрального архива, иногда на кинопленке. Не всем суждена долгая жизнь. Но вот уже почти полтора десятилетия могучая фигура князя Ивана Петровича Шуйского, сыгранного Самойловым в «Царе Федоре Иоанновиче», остается живым, сегодняшним впечатлением. Артист по-прежнему заставляет нас сопереживать своему трагическому герою, величественному даже в гибельных заблуждениях. Его живописный, размашистый облик вызывает ассоциации с персонажами народного эпоса, былинными богатырями. Любуясь его эффектной, отчасти картинной внешностью, невольно вспоминаешь образы Васнецова, Сурикова, Корина.
К той же буйной человеческой породе, возросшей на ветру бескрайних российских просторов и великих рек, отнесен артистом и горьковский Игнат Гордеев. Отец бунтаря и мечтателя Фомы связан с ним не только кровным, но и глубинным сердечным родством. И этот персонаж долгие годы остается рядом с Самойловым. Большая литература, выведенная на сцену сильной и уверенной режиссерской рукой, верный залог длительного актерского успеха. Такое необходимое театру сочетание складывается, увы, но всегда. Но оставаясь на краю классической «триады», будучи ее последней «инстанцией», актер должен в любых, самых неблагоприятных обстоятельствах встречать зрителя во всеоружии духовного опыта и профессионального мастерства. Так, как это делает в свои семьдесят пять Евгении Валерианович Самойлов.
Подробнее
Актёры занятые в спектаклях с 27 по 30 апреля 2004 года.
Актёры занятые в спектаклях с 27 по 30 апреля 2004 года.
Актёры занятые в спектаклях с 27 по 30 апреля 2004 года.
27 апреля, основная сцена, «Лес»: Л.В.Юдина, Д.Н.Подгорная, Л.Г.Кичанова, Е.М.Базарова, В.А.Коняев, В.Б.Носик, А.М.Торопов, А.С.Потапов, Д.А.Жулин, Д.Н.Солодовник, А.Ю.Ермаков, С.С.Еремеев.
28 апреля, сцена на Б.Ордынке, «Тайны мадридского двора»: Л.А.Суворкина, О.Л.Пашкова, Е.Г.Харитонова, Г.Г.Микшун, Н.П.Швец, Д.Н.Подгорная, О.Г.Жевакина, О.В.Молочная, Д.Н.Подгорная, И.А.Жерякова, Ю.В.Сафронова, В.И.Езепов, В.В.Петров, В.А.Низовой, О.В.Доброван, А.В.Вершинин, М.Г.Фоменко, С.В.Потапов, В.А.Андрианов, Е.В.Арановский, П.В.Абрамов, С.А.Коршунов, Малец.
29 апреля, сцена на Б.Ордынке, «Свои люди – сочтёмся!»: Л.П.Полякова, Е.М.Базарова, Т.И.Короткова, Г.Я.Демина, В.А.Борцов, А.Р.Хомятов, В.Б.Носик, Д.Н.Зеничев
30 апреля, сцена на Б.Ордынке, «Тайны мадридского двора»: Т.Н.Лебедева, Е.М.Базарова, Е.Г.Харитонова, Г.Г.Микшун, Н.П.Швец, Д.Н.Подгорная, И.В.Иванова, О.В.Молочная, И.А.Жерякова, Л.В.Ещенко, В.И.Езепов, В.В.Петров, К.В.Демин, А.Р.Хомятов, В.Г.Зотов, М.Г.Фоменко, С.В.Потапов, В.А.Андрианов, Е.В.Арановский, П.В.Абрамов, С.А.Коршунов, Малец.
27 апреля, сцена на Б.Ордынке, вечер, «Трудовой хлеб»: И.А.Жерякова, О.Г.Жевакина, Г.Я.Демина, А.И.Охлупина, Ю.В.Сафронова, А.М.Жарова, В.А.Баринов, Г.В.Подгородинский, Д.Н.Зеничев, В.А.Борцов, В.Г.Зотов, С.А.Кагаков.
27 апреля, основная сцена, «Лес»: Л.В.Юдина, Д.Н.Подгорная, Л.Г.Кичанова, Е.М.Базарова, В.А.Коняев, В.Б.Носик, А.М.Торопов, А.С.Потапов, Д.А.Жулин, Д.Н.Солодовник, А.Ю.Ермаков, С.С.Еремеев.
28 апреля, сцена на Б.Ордынке, «Тайны мадридского двора»: Л.А.Суворкина, О.Л.Пашкова, Е.Г.Харитонова, Г.Г.Микшун, Н.П.Швец, Д.Н.Подгорная, О.Г.Жевакина, О.В.Молочная, Д.Н.Подгорная, И.А.Жерякова, Ю.В.Сафронова, В.И.Езепов, В.В.Петров, В.А.Низовой, О.В.Доброван, А.В.Вершинин, М.Г.Фоменко, С.В.Потапов, В.А.Андрианов, Е.В.Арановский, П.В.Абрамов, С.А.Коршунов, Малец.
29 апреля, сцена на Б.Ордынке, «Свои люди – сочтёмся!»: Л.П.Полякова, Е.М.Базарова, Т.И.Короткова, Г.Я.Демина, В.А.Борцов, А.Р.Хомятов, В.Б.Носик, Д.Н.Зеничев
30 апреля, сцена на Б.Ордынке, «Тайны мадридского двора»: Т.Н.Лебедева, Е.М.Базарова, Е.Г.Харитонова, Г.Г.Микшун, Н.П.Швец, Д.Н.Подгорная, И.В.Иванова, О.В.Молочная, И.А.Жерякова, Л.В.Ещенко, В.И.Езепов, В.В.Петров, К.В.Демин, А.Р.Хомятов, В.Г.Зотов, М.Г.Фоменко, С.В.Потапов, В.А.Андрианов, Е.В.Арановский, П.В.Абрамов, С.А.Коршунов, Малец.
27 апреля, сцена на Б.Ордынке, вечер, «Трудовой хлеб»: И.А.Жерякова, О.Г.Жевакина, Г.Я.Демина, А.И.Охлупина, Ю.В.Сафронова, А.М.Жарова, В.А.Баринов, Г.В.Подгородинский, Д.Н.Зеничев, В.А.Борцов, В.Г.Зотов, С.А.Кагаков.
22.04.2005
Подробнее
В МАЛЫЙ С ПУТЕВКОЙ ОТ КАЧАЛОВА
Максим Редин (специально для сайта www.maly.ru )
14 апреля отметила юбилей народная артистка России Ирина Анатольевна Ликсо. За несколько дней до это этого мы встретились с актрисой и побеседовали в ее гримуборной.
14 апреля отметила юбилей народная артистка России Ирина Анатольевна Ликсо. За несколько дней до это этого мы встретились с актрисой и побеседовали в ее гримуборной.
В МАЛЫЙ С ПУТЕВКОЙ ОТ КАЧАЛОВА
14 апреля отметила юбилей народная артистка России Ирина Анатольевна Ликсо. За несколько дней до это этого мы встретились с актрисой и побеседовали в ее гримуборной. Сейчас в ней, кроме Ирины Ликсо, гримируется Татьяна Петровна Панкова, до них в этой комнате, которая выходит прямо в Ермоловское фойе, готовилась к спектаклям Елена Николаевна Гоголева.
Максим РЕДИН: Ирина Анатольевна, как вы попали в Малый театр и почему именно в Малый?
Ирина ЛИКСО: Я кончила театральное училище им. Щепкина и была принята в Малый театр во время войны. Наш курс заканчивал учебу уже в Челябинске, куда были эвакуированы все студенты. Правда, я туда приехала значительно позже. В те времена было очень много великолепных артистов – Остужев, Пашенная, Яблочкина, Рыжова, Турчанинова, дальше шли Гоголева, Шатрова. И мне очень хотелось играть там, где и они. Сама я не москвичка, жила в Калуге. Когда появилось радио – эти большие тарелки – я слушала спектакли Малого театра, выписывала газету «Советская культура», много читала. И меня очень заинтересовал Малый театр.
М.Р.: Но ведь спектакли МХАТа тоже транслировали…
И.Л.: Во МХАТ я могла бы поступить. Когда я училась в школе, конечно, я играла в драмкружке. Многие педагоги и актер, который руководил драмкружком, советовали поступить в театральное училище. Но родители немножко сомневались, смогу ли я. У меня была возможность поехать в Москву, чтобы меня послушал Василий Иванович Качалов. Он был знаком с моей тетей. На зимних каникулах меня весь класс провожал в Москву. Это было событие! Василий Иванович и его жена Нина Николаевна Литовцева меня слушали в кабинете. Я, конечно, заробела – он такой красивый, импозантный, в голубом шерстяном костюме. Ну и я – девочка из провинции, вначале зажалась. Но Качалов необыкновенно располагал к себе, его знаменитость не чувствовалась вовсе, он легко вступал в разговор; через какое-то время с меня все это напряжение сошло и я им прочитала все, что только знала. В конце он мне сказал: «Ваша индивидуальность очень нужна МХАТу!» и пригласил поступать в Школу-студию МХАТ, которая тогда только организовывалась. Я окрыленная вернулась домой. Но вступительные экзамены у них начинались очень поздно, чуть ли не в конце сентября. А так как я много слышала о Малом театре, я подумала: дай-ка я пошлю сюда документы, вдруг я туда не попаду! И здесь, в училище Щепкина, я прошла. В то время мы сдавали химию, физику, алгебру, геометрию, географию. Сдавать еще раз все это мне очень не хотелось и в школу-студию МХАТ я уже не пошла. Хотя потом Василий Иванович Качалов спрашивал: «Почему она к нам не поступила?»
М.Р.: То есть буквально Качалов Вам подписал путевку в жизнь…
И.Л.: Да. Потом, когда я сыграла Софью в «Горе от ума», в газете «Советская культура» появилась небольшая статья обо мне и мой портрет. А рядом статья, посвященная юбилею Качалова. Он прочитал и узнал таким образом, где я.
М.Р.: Довелось Вам выступать в составе фронтовых бригад?
И.Л.: Да, конечно. Я очень хорошо помню октябрь 1941 г., бумага летела из окон, бежали люди, везде какие-то котомки, чемоданы! Мы как раз заканчивали третий курс, но студентов еще не эвакуировали, и наш педагог посадил нас – нескольких девчонок — в грузовую машину, в которой один полковник эвакуировал свою семью. В этом открытом грузовике мы пропутешествовали до самых Чебоксар, где прожили до тех пор, пока немцы не начали отступать от Москвы. Мы узнали, что училище наше эвакуировали в Челябинск, но решили возвращаться в Москву. Ехали опять на грузовике, правда, крытом на этот раз, и прятались за бочками, ведь были проверочные посты, а у нас никаких разрешений, ничего не было. Одна из девочек была москвичка и я какое-то время у нее жила. В Москве я получила письмо из Челябинска от нашего педагога Вениамина Ивановича Цыганкова. Он писал, чтобы я обязательно вернулась. Каким-то образом мы набрали денег с одним нашим студентом и уехали туда. В тот период, что я была в Москве, в ГИТИСе была организована концертная бригада, с которой я ездила по госпиталям и во фронтовую полосу. Очень часто играли на вокзалах отъезжающим на фронт бойцам. Никаких условий, конечно, там не было. Была площадка, вокруг которой они лежали, а мы плясали, играли отрывки из водевилей, пели. Солдаты с наслаждением это смотрели, но часто бывало так: внезапно раздавалась команда «Рота по вагонам!» и они уезжали. Челябинск мне показался раем после затемненной Москвы, голода, хотя нас и подкармливали, когда мы бывали в частях. А в там мне ребята наши принесли сразу целый чайник мороженого (смеется). Почему-то чайник!? Я жила в маленьком домике, в детской комнате, спала на детской кроватке – другой не было. Но зато были карточки и мы каждый день обедали. Наш курс готовил спектакль «Благочестивая Марта», где я играла Марту. В фойе театра, я в коротеньком платьице – так сдавали мы этот экзамен.
В Калуге, когда пришли туда немцы, у меня осталась мама. Потом город освободили, как раз в то время, когда я ездила с концертными бригадами, и я получила от нее маленькую открыточку. Слава Богу, все обошлось благополучно.
Потом меня пригласили в Малый театр. Какое-то время я играла на выходах, а потом назрел такой вопрос, что к юбилею Грибоедова нужно было возобновить «Горе от ума». Предыдущая исполнительница не подходила уже по возрасту и поэтому на роль Софьи ввели меня. Юбилей отмечался очень торжественно, всей страной. Было заседание в Большом театре, а сам спектакль играли несколько театров. Первый акт – Саратовский театр (Собольщикова-Самарина), второй – МХАТ, а мы играли третий. Участие в этом спектакле определило мое положение в театре.
М.Р.: Вам довелось играть Софью с несколькими актерами…
И.Л.: Сначала я играла с Провом Михайловичем Садовским. Мне повезло, я, как говорится, по-настоящему работала над Софьей. Тогда главным режиссером был Илья Яковлевич Судаков. Он же и ставил этот спектакль еще до войны. Судаков пригласил из МХАТа режиссера Б.И. Вершилова и вот он-то со мной и работал. Очень скрупулезно работал. Потом уже, когда надо было выходить на сцену, со мной работал сам Илья Яковлевич. Это был как раз тот период, когда Сталин посмотрел «Ивана Грозного», ему не понравилось, появилась разгромная статья в «Правде» и Судакову пришлось уйти из театра. Художественным руководителем стал Пров Михайлович Садовский. Он был третьим, кто со мной работал над ролью.
М.Р.: Их методы работы над ролью сильно отличались?
И.Л.: Судаков ведь мхатовец, он шел от действия, от действенной линии. Илья Яковлевич, у которого я, кстати, училась, был удивительным человеком. Часто в режиссере превалирует либо педагогическая, внутренняя разработка, либо постановочная. В нем эти стороны очень гармонично соединялись. Он работал так: возьмет кусочек и может неделю над ним сидеть, из тебя вытаскивает то, что ему нужно, твою органику, чтобы все обстоятельства были в русле его задания, но твоими личными. Это была очень большая школа, которая помогла в дальнейшем.
М.Р.: А Садовский от чего шел?
И.Л.: Видите ли, так как у меня была роль готова, он мне подсказывал какие-то отдельные детали. Я помню только, как он мне сказал: «В Малом театре считается так: если актер сыграл в «Горе от ума», значит, выдержал экзамен».
М.Р.: Никогда Вам не хотелось покинуть этот театр?
И.Л.: Нет. Вы знаете, с возрастом, естественно, ролей было все меньше и были переживания и все такое. Но до этого у меня было столько ролей! Взять хотя бы западную классику: королева Анна в «Стакане воды» Скриба, графиня Орсино в «Эмилии Галотти» Лессинга, Маргарет и миссис Эрлин в «Веере леди Уиндермиер», Оливия в «Двенадцатой ночи» Шекспира. Кроме того, я играла в таком замечательном спектакле Малого театра, как «Варвары». Купавина («Волки и овцы»), Елена («Женитьба Белугина»). В этом спектакле замечательно играли Николай Александрович Анненков и Варвара Николаевна Рыжова. Мы с ней дружили и она меня называла «подружка». Мне было лет двадцать пять, а ей уже за семьдесят.
М.Р.: Сильно ли изменился, на ваш взгляд, Малый театр за то время, что вы в нем работаете? И если да, то в какую сторону?
И.Л.: Совершенно изменился. Сложно мне говорить, в какую сторону. Нашему поколению тяжело, конечно, многое воспринимать. Хотя и сейчас очень много есть талантливого и интересного, у нас в театре много талантливой и способной молодежи. Наше руководство старается соблюдать традиции.
М.Р.: А в чем они заключаются?
И.Л.: Малый театр всегда был театром яркой актерской индивидуальности. Возьмите хотя бы Веру Николаевну Пашенную. Я жалею, что мало вспоминают о ней. Я подобной актрисы не встречала, чтобы она владела комедией и трагедией – двумя такими полюсами – одновременно. Я помню, мы играли «Доходное место». Я играла Вишневскую, и у меня были выходы в первом и последнем акте. И я всегда сидела за кулисами и слушала, как Вера Николаевна играла Кукушкину. Мне так обидно, что нет записи. Ей зритель ничего не давал говорить – сплошные аплодисменты и хохот. Или, например, Евгения в пьесе «На бойком месте». Тоже, к сожалению, не заснято.
М.Р.: Чего сейчас не хватает Малому театру? Что бы Вы хотели ему пожелать?
И.Л.: Театр этот я очень люблю. Это мой дом, в котором я родилась. Сами понимаете, сколько лет я здесь. Хотелось бы, чтобы было больше ярких талантливых актерских индивидуальностей на сцене театра.
М.Р.: Надо больше приглашать уже созревших актеров?
И.Л.: Да. В свое время старики очень заботились об этом. Пров Михайлович Садовский, играя Фамусова, пригласил из Одессы великолепного актера Николая Валерьяновича Комиссарова на эту же роль. А на роль Грознова, которую играл Николай Капитонович Яковлев, пригласил Федора Васильевича Григорьева. На мой вкус, я лучшего актера в жизни не видела! Его звали во МХАТ, но он предпочел Малый театр. Это такая органика, такой природный юмор! К сожалению, он очень быстро умер, хотя здесь успел много сыграть. Мне бы хотелось, чтоб Малый театр укреплялся такими актерами и режиссурой тоже, кстати.
М.Р.: А если говорить о репертуаре?
И.Л.: Мне нравится наш репертуар, потому что у нас уклон на классику. Это стиль Малого театра. Хотя в свое время ставилось много малоинтересных современных пьес. Тогда была такая тенденция.
М.Р.: И все-таки современные пьесы должны идти в Малом театре?
И.Л.: Если хорошие, то безусловно.
М.Р.: А как определить, хорошая пьеса или нет?
И.Л.: Раньше, когда принимали к постановке современную пьесу, то собиралась вся труппа. Была читка пьесы, потом шло ее обсуждение, люди высказывали свое мнение о ней. А как определить? Если пьеса хорошая, это и так ясно.
М.Р.: Сейчас Вы, к сожалению, играете не так много, но наверняка Вам хотелось бы сыграть еще какую-нибудь роль…
И.Л.: К сожалению, да, играю меньше. Хотя у нас раньше театр был театр старшего поколения, сейчас наоборот уклон на молодежь. Но без этого не может быть театра. Поколение должно расти. У меня силы еще есть, я не буду называть конкретных ролей, но я могла бы кое-что сыграть.
М.Р.: Чем Вы живете вне театра?
И.Л.: Я 14 лет преподавала в нашем театральном училище, сделала 4 выпуска, но потом по возрасту стало трудновато работать и я ушла. Часто студенты, которые теперь уже взрослые актеры, звонят, приходят домой общаться. Я стараюсь все-таки следить за театром по мере возможности. Не только Малый театр. Я смотрела два спектакля Петра Фоменко, мне этот режиссер очень нравится. С большим наслаждением я давно уже смотрела в Театре им. В.Маяковского его спектакль «Плоды просвещения». Недавно я смотрела его спектакль по «Войне и миру» Толстого и еще что-то. Там есть очень талантливые и интересные решения.
М.Р.: А что читаете?
И.Л.: Вы знаете, к сожалению, сейчас читаю очень мало. Рядом была библиотека им. Некрасова и ее закрыли, и в театре у нас закрыли библиотеку. Так, что попадется, то и читаю.
М.Р.: Сценическая жизнь полна разных неожиданностей. Случались ли с Вами курьезные истории?
И.Л.: Я вам расскажу два случая. Один случился на спектакле «Горе от ума. Фамусова играл Михаил Францевич Ленин. Он был уже очень болен, а его гримерная была третьем этаже, самая последняя в коридоре. На сцене Лиза – С.Н. Фадеева, Молчалин – М.М. Садовский и я – Софья. Настал момент, когда должен появиться Фамусов. А его все нет. Пауза. Вдруг Фадеева убегает со сцены. Она потом рассказывала: «Я выскочила, смотрю, а Толокин (пожилой режиссер, ведущий спектакль) сидит у столика, горит лампочка и он спит». Тогда она стала его толкать: «Нет Михаила Францевича!» Толокин стал звонить, а Фадеева убежала. Я посмотрела, что она ушла и тоже ушла со сцены. Остался один Михаил Михайлович и он решил обыгрывать эту паузу: идет, прячется за высутуп, выглядывает – никого опять нет! Наливает воду из графина, пьет – опять никого нет! Опять прячется… Ну тут уже бежит Михаил Францевич и задыхаясь говорит: «Ах… Софья…., что ты так рано… поднялась…» а ему отвечаю: «Изволили вбежать Вы так проворно!».
Второй случай произошел на спектакле «Волки и овцы». Я играла Купавину, Владиславский – Чугунова и Рыжов – Лыняева. Начинается картина в доме у Купавиной, я выхожу, перебираю цветы и пою: «Если б я птичкой по небу летала..!» Должен выйти Чугунов, а его нет. Я опять: «Ах, если б я птичкой…» Раз пять я эту птичку пела – никого нет. Тогда я говорю: «Ну где же Вукол Наумыч!?» Нет ответа. Я открываю дверь и стоит на выходе Рыжов, я его вижу и от отчаяния говорю: «Ну может быть Михайло Борисыч приехал?» Он мне знаками отвечает, что, мол, нет, не пойду. И тут уже появляется Владиславский.
Максим Редин (специально для сайта www.maly.ru )
14 апреля отметила юбилей народная артистка России Ирина Анатольевна Ликсо. За несколько дней до это этого мы встретились с актрисой и побеседовали в ее гримуборной. Сейчас в ней, кроме Ирины Ликсо, гримируется Татьяна Петровна Панкова, до них в этой комнате, которая выходит прямо в Ермоловское фойе, готовилась к спектаклям Елена Николаевна Гоголева.
Максим РЕДИН: Ирина Анатольевна, как вы попали в Малый театр и почему именно в Малый?
Ирина ЛИКСО: Я кончила театральное училище им. Щепкина и была принята в Малый театр во время войны. Наш курс заканчивал учебу уже в Челябинске, куда были эвакуированы все студенты. Правда, я туда приехала значительно позже. В те времена было очень много великолепных артистов – Остужев, Пашенная, Яблочкина, Рыжова, Турчанинова, дальше шли Гоголева, Шатрова. И мне очень хотелось играть там, где и они. Сама я не москвичка, жила в Калуге. Когда появилось радио – эти большие тарелки – я слушала спектакли Малого театра, выписывала газету «Советская культура», много читала. И меня очень заинтересовал Малый театр.
М.Р.: Но ведь спектакли МХАТа тоже транслировали…
И.Л.: Во МХАТ я могла бы поступить. Когда я училась в школе, конечно, я играла в драмкружке. Многие педагоги и актер, который руководил драмкружком, советовали поступить в театральное училище. Но родители немножко сомневались, смогу ли я. У меня была возможность поехать в Москву, чтобы меня послушал Василий Иванович Качалов. Он был знаком с моей тетей. На зимних каникулах меня весь класс провожал в Москву. Это было событие! Василий Иванович и его жена Нина Николаевна Литовцева меня слушали в кабинете. Я, конечно, заробела – он такой красивый, импозантный, в голубом шерстяном костюме. Ну и я – девочка из провинции, вначале зажалась. Но Качалов необыкновенно располагал к себе, его знаменитость не чувствовалась вовсе, он легко вступал в разговор; через какое-то время с меня все это напряжение сошло и я им прочитала все, что только знала. В конце он мне сказал: «Ваша индивидуальность очень нужна МХАТу!» и пригласил поступать в Школу-студию МХАТ, которая тогда только организовывалась. Я окрыленная вернулась домой. Но вступительные экзамены у них начинались очень поздно, чуть ли не в конце сентября. А так как я много слышала о Малом театре, я подумала: дай-ка я пошлю сюда документы, вдруг я туда не попаду! И здесь, в училище Щепкина, я прошла. В то время мы сдавали химию, физику, алгебру, геометрию, географию. Сдавать еще раз все это мне очень не хотелось и в школу-студию МХАТ я уже не пошла. Хотя потом Василий Иванович Качалов спрашивал: «Почему она к нам не поступила?»
М.Р.: То есть буквально Качалов Вам подписал путевку в жизнь…
И.Л.: Да. Потом, когда я сыграла Софью в «Горе от ума», в газете «Советская культура» появилась небольшая статья обо мне и мой портрет. А рядом статья, посвященная юбилею Качалова. Он прочитал и узнал таким образом, где я.
М.Р.: Довелось Вам выступать в составе фронтовых бригад?
И.Л.: Да, конечно. Я очень хорошо помню октябрь 1941 г., бумага летела из окон, бежали люди, везде какие-то котомки, чемоданы! Мы как раз заканчивали третий курс, но студентов еще не эвакуировали, и наш педагог посадил нас – нескольких девчонок — в грузовую машину, в которой один полковник эвакуировал свою семью. В этом открытом грузовике мы пропутешествовали до самых Чебоксар, где прожили до тех пор, пока немцы не начали отступать от Москвы. Мы узнали, что училище наше эвакуировали в Челябинск, но решили возвращаться в Москву. Ехали опять на грузовике, правда, крытом на этот раз, и прятались за бочками, ведь были проверочные посты, а у нас никаких разрешений, ничего не было. Одна из девочек была москвичка и я какое-то время у нее жила. В Москве я получила письмо из Челябинска от нашего педагога Вениамина Ивановича Цыганкова. Он писал, чтобы я обязательно вернулась. Каким-то образом мы набрали денег с одним нашим студентом и уехали туда. В тот период, что я была в Москве, в ГИТИСе была организована концертная бригада, с которой я ездила по госпиталям и во фронтовую полосу. Очень часто играли на вокзалах отъезжающим на фронт бойцам. Никаких условий, конечно, там не было. Была площадка, вокруг которой они лежали, а мы плясали, играли отрывки из водевилей, пели. Солдаты с наслаждением это смотрели, но часто бывало так: внезапно раздавалась команда «Рота по вагонам!» и они уезжали. Челябинск мне показался раем после затемненной Москвы, голода, хотя нас и подкармливали, когда мы бывали в частях. А в там мне ребята наши принесли сразу целый чайник мороженого (смеется). Почему-то чайник!? Я жила в маленьком домике, в детской комнате, спала на детской кроватке – другой не было. Но зато были карточки и мы каждый день обедали. Наш курс готовил спектакль «Благочестивая Марта», где я играла Марту. В фойе театра, я в коротеньком платьице – так сдавали мы этот экзамен.
В Калуге, когда пришли туда немцы, у меня осталась мама. Потом город освободили, как раз в то время, когда я ездила с концертными бригадами, и я получила от нее маленькую открыточку. Слава Богу, все обошлось благополучно.
Потом меня пригласили в Малый театр. Какое-то время я играла на выходах, а потом назрел такой вопрос, что к юбилею Грибоедова нужно было возобновить «Горе от ума». Предыдущая исполнительница не подходила уже по возрасту и поэтому на роль Софьи ввели меня. Юбилей отмечался очень торжественно, всей страной. Было заседание в Большом театре, а сам спектакль играли несколько театров. Первый акт – Саратовский театр (Собольщикова-Самарина), второй – МХАТ, а мы играли третий. Участие в этом спектакле определило мое положение в театре.
М.Р.: Вам довелось играть Софью с несколькими актерами…
И.Л.: Сначала я играла с Провом Михайловичем Садовским. Мне повезло, я, как говорится, по-настоящему работала над Софьей. Тогда главным режиссером был Илья Яковлевич Судаков. Он же и ставил этот спектакль еще до войны. Судаков пригласил из МХАТа режиссера Б.И. Вершилова и вот он-то со мной и работал. Очень скрупулезно работал. Потом уже, когда надо было выходить на сцену, со мной работал сам Илья Яковлевич. Это был как раз тот период, когда Сталин посмотрел «Ивана Грозного», ему не понравилось, появилась разгромная статья в «Правде» и Судакову пришлось уйти из театра. Художественным руководителем стал Пров Михайлович Садовский. Он был третьим, кто со мной работал над ролью.
М.Р.: Их методы работы над ролью сильно отличались?
И.Л.: Судаков ведь мхатовец, он шел от действия, от действенной линии. Илья Яковлевич, у которого я, кстати, училась, был удивительным человеком. Часто в режиссере превалирует либо педагогическая, внутренняя разработка, либо постановочная. В нем эти стороны очень гармонично соединялись. Он работал так: возьмет кусочек и может неделю над ним сидеть, из тебя вытаскивает то, что ему нужно, твою органику, чтобы все обстоятельства были в русле его задания, но твоими личными. Это была очень большая школа, которая помогла в дальнейшем.
М.Р.: А Садовский от чего шел?
И.Л.: Видите ли, так как у меня была роль готова, он мне подсказывал какие-то отдельные детали. Я помню только, как он мне сказал: «В Малом театре считается так: если актер сыграл в «Горе от ума», значит, выдержал экзамен».
М.Р.: Никогда Вам не хотелось покинуть этот театр?
И.Л.: Нет. Вы знаете, с возрастом, естественно, ролей было все меньше и были переживания и все такое. Но до этого у меня было столько ролей! Взять хотя бы западную классику: королева Анна в «Стакане воды» Скриба, графиня Орсино в «Эмилии Галотти» Лессинга, Маргарет и миссис Эрлин в «Веере леди Уиндермиер», Оливия в «Двенадцатой ночи» Шекспира. Кроме того, я играла в таком замечательном спектакле Малого театра, как «Варвары». Купавина («Волки и овцы»), Елена («Женитьба Белугина»). В этом спектакле замечательно играли Николай Александрович Анненков и Варвара Николаевна Рыжова. Мы с ней дружили и она меня называла «подружка». Мне было лет двадцать пять, а ей уже за семьдесят.
М.Р.: Сильно ли изменился, на ваш взгляд, Малый театр за то время, что вы в нем работаете? И если да, то в какую сторону?
И.Л.: Совершенно изменился. Сложно мне говорить, в какую сторону. Нашему поколению тяжело, конечно, многое воспринимать. Хотя и сейчас очень много есть талантливого и интересного, у нас в театре много талантливой и способной молодежи. Наше руководство старается соблюдать традиции.
М.Р.: А в чем они заключаются?
И.Л.: Малый театр всегда был театром яркой актерской индивидуальности. Возьмите хотя бы Веру Николаевну Пашенную. Я жалею, что мало вспоминают о ней. Я подобной актрисы не встречала, чтобы она владела комедией и трагедией – двумя такими полюсами – одновременно. Я помню, мы играли «Доходное место». Я играла Вишневскую, и у меня были выходы в первом и последнем акте. И я всегда сидела за кулисами и слушала, как Вера Николаевна играла Кукушкину. Мне так обидно, что нет записи. Ей зритель ничего не давал говорить – сплошные аплодисменты и хохот. Или, например, Евгения в пьесе «На бойком месте». Тоже, к сожалению, не заснято.
М.Р.: Чего сейчас не хватает Малому театру? Что бы Вы хотели ему пожелать?
И.Л.: Театр этот я очень люблю. Это мой дом, в котором я родилась. Сами понимаете, сколько лет я здесь. Хотелось бы, чтобы было больше ярких талантливых актерских индивидуальностей на сцене театра.
М.Р.: Надо больше приглашать уже созревших актеров?
И.Л.: Да. В свое время старики очень заботились об этом. Пров Михайлович Садовский, играя Фамусова, пригласил из Одессы великолепного актера Николая Валерьяновича Комиссарова на эту же роль. А на роль Грознова, которую играл Николай Капитонович Яковлев, пригласил Федора Васильевича Григорьева. На мой вкус, я лучшего актера в жизни не видела! Его звали во МХАТ, но он предпочел Малый театр. Это такая органика, такой природный юмор! К сожалению, он очень быстро умер, хотя здесь успел много сыграть. Мне бы хотелось, чтоб Малый театр укреплялся такими актерами и режиссурой тоже, кстати.
М.Р.: А если говорить о репертуаре?
И.Л.: Мне нравится наш репертуар, потому что у нас уклон на классику. Это стиль Малого театра. Хотя в свое время ставилось много малоинтересных современных пьес. Тогда была такая тенденция.
М.Р.: И все-таки современные пьесы должны идти в Малом театре?
И.Л.: Если хорошие, то безусловно.
М.Р.: А как определить, хорошая пьеса или нет?
И.Л.: Раньше, когда принимали к постановке современную пьесу, то собиралась вся труппа. Была читка пьесы, потом шло ее обсуждение, люди высказывали свое мнение о ней. А как определить? Если пьеса хорошая, это и так ясно.
М.Р.: Сейчас Вы, к сожалению, играете не так много, но наверняка Вам хотелось бы сыграть еще какую-нибудь роль…
И.Л.: К сожалению, да, играю меньше. Хотя у нас раньше театр был театр старшего поколения, сейчас наоборот уклон на молодежь. Но без этого не может быть театра. Поколение должно расти. У меня силы еще есть, я не буду называть конкретных ролей, но я могла бы кое-что сыграть.
М.Р.: Чем Вы живете вне театра?
И.Л.: Я 14 лет преподавала в нашем театральном училище, сделала 4 выпуска, но потом по возрасту стало трудновато работать и я ушла. Часто студенты, которые теперь уже взрослые актеры, звонят, приходят домой общаться. Я стараюсь все-таки следить за театром по мере возможности. Не только Малый театр. Я смотрела два спектакля Петра Фоменко, мне этот режиссер очень нравится. С большим наслаждением я давно уже смотрела в Театре им. В.Маяковского его спектакль «Плоды просвещения». Недавно я смотрела его спектакль по «Войне и миру» Толстого и еще что-то. Там есть очень талантливые и интересные решения.
М.Р.: А что читаете?
И.Л.: Вы знаете, к сожалению, сейчас читаю очень мало. Рядом была библиотека им. Некрасова и ее закрыли, и в театре у нас закрыли библиотеку. Так, что попадется, то и читаю.
М.Р.: Сценическая жизнь полна разных неожиданностей. Случались ли с Вами курьезные истории?
И.Л.: Я вам расскажу два случая. Один случился на спектакле «Горе от ума. Фамусова играл Михаил Францевич Ленин. Он был уже очень болен, а его гримерная была третьем этаже, самая последняя в коридоре. На сцене Лиза – С.Н. Фадеева, Молчалин – М.М. Садовский и я – Софья. Настал момент, когда должен появиться Фамусов. А его все нет. Пауза. Вдруг Фадеева убегает со сцены. Она потом рассказывала: «Я выскочила, смотрю, а Толокин (пожилой режиссер, ведущий спектакль) сидит у столика, горит лампочка и он спит». Тогда она стала его толкать: «Нет Михаила Францевича!» Толокин стал звонить, а Фадеева убежала. Я посмотрела, что она ушла и тоже ушла со сцены. Остался один Михаил Михайлович и он решил обыгрывать эту паузу: идет, прячется за высутуп, выглядывает – никого опять нет! Наливает воду из графина, пьет – опять никого нет! Опять прячется… Ну тут уже бежит Михаил Францевич и задыхаясь говорит: «Ах… Софья…., что ты так рано… поднялась…» а ему отвечаю: «Изволили вбежать Вы так проворно!».
Второй случай произошел на спектакле «Волки и овцы». Я играла Купавину, Владиславский – Чугунова и Рыжов – Лыняева. Начинается картина в доме у Купавиной, я выхожу, перебираю цветы и пою: «Если б я птичкой по небу летала..!» Должен выйти Чугунов, а его нет. Я опять: «Ах, если б я птичкой…» Раз пять я эту птичку пела – никого нет. Тогда я говорю: «Ну где же Вукол Наумыч!?» Нет ответа. Я открываю дверь и стоит на выходе Рыжов, я его вижу и от отчаяния говорю: «Ну может быть Михайло Борисыч приехал?» Он мне знаками отвечает, что, мол, нет, не пойду. И тут уже появляется Владиславский.
Максим Редин (специально для сайта www.maly.ru )
Подробнее
22, 23 и 24 апреля знаменитый спектакль «Арлекин - слуга двух господ» по пьесе Карло Гольдони на сцене Малого театра покажет итальянский театр «Метастазио».
22, 23 и 24 апреля знаменитый спектакль «Арлекин - слуга двух господ» по пьесе Карло Гольдони на сцене Малого театра покажет итальянский театр «Метастазио».
22, 23 и 24 апреля знаменитый спектакль «Арлекин - слуга двух господ» по пьесе Карло Гольдони на сцене Малого театра покажет итальянский театр «Метастазио».
Автор драматургической обработки и режиссер — Джузеппе Эмилиани
Сценография, костюмы и маски — Грациано Грегори и Карла Тети
Музыка — Пьерлуиджи Пьетрониро
Российские театралы могли видеть спектакли этого коллектива на фестивале «Балтийский дом» в Санкт-Петербурге - работу известного режиссера Эймунтаса Някрошюса «Чайка» и «Суперфлю» по гоголевской «Женитьбе» в постановке русского режиссера Виктора Крамера.
«Арлекин - слуга двух господ» более известен нашему зрителю под названием «Труффальдино из Бергамо». Многие помнят эту популярную в свое время телеэкранизацию.
Карло Гольдони - выдающийся итальянский драматург, автор искрометных комедий. Самые известные из них - «Слуга двух господ», «Трактирщица» и «Кьоджинские перепалки» - неоднократно ставились и продолжают ставиться на российской драматической сцене. Опираясь на национальные традиции, Гольдони совершил настоящую революцию в итальянском театре и драматургии, а непременные участники итальянской комедии дель-арте, маски - Труффальдино, Бригелла, Панталоне, Тарталья и Арлекин - вместе с хорошей литературной основой обрели свою долгую жизнь.
Автор драматургической обработки и режиссер Джузеппе Эмилиани вместе с артистами театра «Метастазио» предлагают на один вечер окунуться в волшебный мир итальянской комедии с остроумным героем (в роли Арлекино - легендарный Марчелло Бартоли), розыгрышами и переодеваниями, почувствовать радость венецианского карнавала.
Бронирование билетов по телефону: 507-39-25
Автор драматургической обработки и режиссер — Джузеппе Эмилиани
Сценография, костюмы и маски — Грациано Грегори и Карла Тети
Музыка — Пьерлуиджи Пьетрониро
Российские театралы могли видеть спектакли этого коллектива на фестивале «Балтийский дом» в Санкт-Петербурге - работу известного режиссера Эймунтаса Някрошюса «Чайка» и «Суперфлю» по гоголевской «Женитьбе» в постановке русского режиссера Виктора Крамера.
«Арлекин - слуга двух господ» более известен нашему зрителю под названием «Труффальдино из Бергамо». Многие помнят эту популярную в свое время телеэкранизацию.
Карло Гольдони - выдающийся итальянский драматург, автор искрометных комедий. Самые известные из них - «Слуга двух господ», «Трактирщица» и «Кьоджинские перепалки» - неоднократно ставились и продолжают ставиться на российской драматической сцене. Опираясь на национальные традиции, Гольдони совершил настоящую революцию в итальянском театре и драматургии, а непременные участники итальянской комедии дель-арте, маски - Труффальдино, Бригелла, Панталоне, Тарталья и Арлекин - вместе с хорошей литературной основой обрели свою долгую жизнь.
Автор драматургической обработки и режиссер Джузеппе Эмилиани вместе с артистами театра «Метастазио» предлагают на один вечер окунуться в волшебный мир итальянской комедии с остроумным героем (в роли Арлекино - легендарный Марчелло Бартоли), розыгрышами и переодеваниями, почувствовать радость венецианского карнавала.
Бронирование билетов по телефону: 507-39-25
21.04.2005
Подробнее
ВНИМАНИЕ!
К сожалению, зал Центра имени Вс.Мейерхольда может принять лишь ограниченное число зрителей, поэтому вход на съемку программы «Линия жизни» с участием Ю.М.Соломина возможен только по записи, которая производится по телефонам: 923-87-35, 8-916-105-33-25
Неаккредитованные лица на съемку не допускаются.
Неаккредитованные лица на съемку не допускаются.
20.04.2005
Подробнее
20 апреля — тридцатилетний юбилей артиста Малого театра Олега Владиславовича Добрована. В этот радостный день хотим пожелать Олегу Добровану всего самого доброго и новых достойных ролей.
20 апреля — тридцатилетний юбилей артиста Малого театра Олега Владиславовича Добрована.
В этот радостный день хотим пожелать Олегу Добровану всего самого доброго и новых достойных ролей.
В этот радостный день хотим пожелать Олегу Добровану всего самого доброго и новых достойных ролей.
20 апреля — тридцатилетний юбилей артиста Малого театра Олега Владиславовича Добрована.
Несмотря на молодость у юбиляра большие сценические успехи, среди которых надо отметить благородного короля Франциска в «Тайнах мадридского двора» и отъявленного мошенника Копрова в «Трудовом хлебе».
В недавней работе — роли Дульчина из спектакля «Последняя жертва» — Олегу Добровану удалось передать сложное чувство человека мучительно переживающего свое предательство, любящего, но слабого и не способного победить свою слабость. Безусловной удачей нынешнего театрального сезона стала постановка этой пьесы А.Н.Островского и работа Олега Добрована в ней уже удостоена самой высокой награды — признания зрителей.
В этот радостный день хотим пожелать Олегу Добровану всего самого доброго и новых достойных ролей.
Несмотря на молодость у юбиляра большие сценические успехи, среди которых надо отметить благородного короля Франциска в «Тайнах мадридского двора» и отъявленного мошенника Копрова в «Трудовом хлебе».
В недавней работе — роли Дульчина из спектакля «Последняя жертва» — Олегу Добровану удалось передать сложное чувство человека мучительно переживающего свое предательство, любящего, но слабого и не способного победить свою слабость. Безусловной удачей нынешнего театрального сезона стала постановка этой пьесы А.Н.Островского и работа Олега Добрована в ней уже удостоена самой высокой награды — признания зрителей.
В этот радостный день хотим пожелать Олегу Добровану всего самого доброго и новых достойных ролей.
18.04.2005
Подробнее
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой» Е.Н. ГОГОЛЕВА «НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ». КОРИФЕИ МАЛОГО ТЕАТРА
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ». КОРИФЕИ МАЛОГО ТЕАТРА
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ». КОРИФЕИ МАЛОГО ТЕАТРА
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
КОРИФЕИ МАЛОГО ТЕАТРА
Во второй половине XIX века Малый театр переживал полосу великого расцвета. Станиславский называл труппу Малого театра «труппой гениев». В театре играли Ермолова, Федотова, Лешковская, О. О. и М. П. Садовские, Ленский, Южин, Горев, Музиль, Рыбаков, Правдин, Макшеев.
Артисты эти были людьми прогрессивных гуманистических убеждений, русской демократической культуры. Они были горячо преданы искусству, служение ему составляло их жизненное призвание. В любой роли— большой или маленькой—они всегда искали жизненную правду.
В условиях императорского театра, где насаждался пошлый и безыдейный репертуар, они играли Гоголя, Грибоедова, Островского, Шекспира, Мольера, Шиллера, Лопе де Вега.
Лучшие из них были далеки от цеховой ограниченности. Так, Ермолова с интересом и уважением относилась к первым шагам Художественного театра, ценила его новаторские поиски.
Я еще застала представителей этой замечательной эпохи — Ермолову, Садовскую, Южина, Правдина, Лешковскую. И хочу рассказать о том, что помню о них как о людях и художниках.
Начну с Ольги Осиповны Садовской. Ее муж Михаил Провович умер в 1910 году. Ольга Осиповна еще играла.
Первые мои впечатления о ней — впечатления зрительницы. Помню ее в роли Домны Пантелевны в пьесе Островского «Таланты и поклонники». Сам Островский считал это исполнение идеальным. К тому времени, когда я смотрела спектакль, Ермолова уже отказалась от роли Негиной. Ее заменила актриса неизмеримо меньшего масштаба—Найденова.
Незабываема была сцена, когда Великатов набрасывал Домне Пантелевне шаль на плечи, а она, примеряя ее, охорашивалась. А как вела Садовская свой дуэт с Найденовой, когда Негина читает письма Мелу зова и Великатова. Как проникалась она настроением и интересами дочери и одновременно выражала собственную жизненную позицию. Нельзя было без слез слушать ее слова об имении Великатова: «Лебеди... Лебеди, говорит, плавают на озере».
А как играла она последний акт! Домна Пантелевна должна уезжать. У нее уйма вещей и связка бубликов. При том, что Домна Пантелевна стремилась скорее попасть на поезд и очень боялась опоздать, это отнюдь не была баба, настойчиво прущая вперед. С ласковым юмором изображала Садовская растерявшуюся, хоть и привыкшую к переездам женщину, которая суетится, боится все потерять или оставить. С опаской и надеждой смотрела она на носильщика.
Гениально играла Ольга Осиповна графиню-бабушку в «Горе от ума». Самым удивительным была социальность ее исполнения. При всей бесцеремонности и даже простонародности некоторых ее интонаций («Глух, мой отец») все время чувствовалось, что это графиня, представительница московского дворянского общества.
Шедевром Ольги Осиповны была и старуха-крестьянка, баюкающая внука, из комедии Островского «Воевода». Как бесстрашно она останавливала воеводу!
Замечательно, что Садовская блистала не только в классических пьесах. Она была неподражаема, например, в пьесе А. И. Сумбатова-Южина «Ночной туман». Я никогда не видела ничего более яркого по комизму. Мой учитель И. А. Рыжов играл управляющего, влюбленного в глупую и претенциозную дамочку (ее очень верно и смешно изображала Е. Д. Турчанинова). Управляющий буквально млел от любви. Садовская играла жену управляющего. Высунувшись из окна, она подавала меткие и забавные реплики, характеризующие как героиню романа, так и существующие между ними отношения.
Довелось мне быть и партнершей Ольги Осиповны. Я играла с ней в пьесе Горького «Старик». Говорили, Ольга Осиповна не очень жаловала молодежь. Но ко мне это не относилось. Увидев платье, сшитое мне для роли, Садовская спросила:
— Что на вас надето?
— Платье.
— Какое платье? Позвать сюда Крестовскую! — И костюмерше был учинен решительный разнос:
— Она молодая, во что вы ее одеваете! — возмущалась Ольга Осиповна. В результате мой туалет переделали.
Проявлением доброты и удивительного внимания ко мне было то, что Садовская потребовала, чтобы на ее юбилейном спектакле Негину в «Талантах и поклонниках» играла не Найденова, а я.
Спектакль мы репетировали не на сцене, а в зале школы. В последнем акте у меня не получалось прощание Негиной с Мелузовым. Я разрыдалась. Репетиция остановилась. Ольга Осиповна подошла ко мне и очень ласково, по-матерински сказала: «Ничего, отплачься, тогда сыграешь».
К сожалению, как я уже говорила, мне не пришлось выступить с ней в «Талантах и поклонниках». Она не дожила до своего юбилея.
Марию Николаевну Ермолову я тоже несколько раз видела на сцене. Во время первой мировой войны я смотрела в Малом театре «Светлый путь» С. Разумовского. Ермолова играла сестру милосердия, а В. В. Максимов — раненого офицера. И Ермолова молила небеса об исцелении этого офицера. До сих пор стоит у меня перед глазами вся светлая, в страстной мольбе устремленная к небу фигура актрисы. Эта мольба не могла быть не услышана — так играла Ермолова. Ее горячо, от самого сердца несущаяся молитва захватывала весь зал.
Видела я Ермолову и в «Без вины виноватых». В то время я была уже актрисой Малого театра. В первом акте в роли Отрадиной выступила племянница Марии Николаевны К.И. Алексеева. Сама Ермолова играла Кручинину и появлялась во втором акте. Не помню, кто исполнял роль Коринкиной (возможно, Александра Александровна Яблочкина), Шмаги и Дудукина. Мурова играл Рыжов, Незнамова — Остужев, Арину Галчиху — Садовская.
Когда Ермолова появилась и начала свою сцену с Дудукиным, мне показалось, что она не в форме или не в духе. Простота ее игры не укладывалась в мое тогдашнее представление о театре. В исполнении Ермоловой не было ни грана декламации. Это было нечто иное по сравнению с ролью сестры милосердия в спектакле «Светлый путь», где сама пьеса толкала к некоторому пафосу.
После появления Незнамова и Шмаги я сосредоточила все внимание на Остужеве — Незнамове, и Ермолова как бы отошла на второй план. Наконец началась сцена с Галчихой, и тут я осознала, что такое Ермолова. Не помню, как после окончания действия я оказалась на рампе, легла на нее и ревела, ревела. Реву и сейчас — каждый раз, когда вспоминаю ее игру. Я не могла тогда понять, была ли в этой сцене у Марии Николаевны какая-то сценическая техника. Все шло от нутра, она играла, как бы выворачивая душу, играла, раскрывая глубину своих материнских страданий, все наполняя живой кровью. Когда она. говорила Арине Галчихе: «Вспомни, вспомни», ни один человек в театре не мог оставаться спокойным.
В следующем акте, в разговоре с Муровым, главным было ее человеческое достоинство. За внешне спокойной осанкой глубоко скрывалась та боль, которая окрашивала предыдущий акт. Чтобы понять, как играла Ермолова, надо сказать о том, как играл ее партнер Остужев. Сначала бравируя и задирая, потом волочась за Коринкиной и дразня ее, Остужев подспудно вел свою основную линию — «брошенный и незаконнорожденный», в нем постоянно чувствовались надрыв и горечь.
Свой последний монолог он тоже произносил с надрывом — это была боль незаконнорожденного ребенка, боль оттого, что есть такие матери, которые бросают своих детей.
Игру Ермоловой в последнем акте можно охарактеризовать как сдержанную. Незнамов показывал медальон. Ермолова—Кручинина выпрямлялась, она натягивалась как струна. И бросалась за медальоном. Мне кажется, что не было крика, царила тишина. «Он»,—говорила, а не кричала Ермолова. Кручинина столько пережила, пока слушала монолог Незнамова, она нашла сына — и сердце ее словно останавливалось от переполняющих его чувств.
Я думаю, что исполнение Ермоловой было вершиной искусства театра.
Зимой 1920 года, несмотря на холод, разруху и голод, театр готовился к большому празднику — 50-летию сценической деятельности великой Ермоловой. По решению Совнаркома ей первой было присвоено звание народной артистки республики.
Мария Николаевна просила отсрочить празднование юбилея до более теплых дней. Уж очень неприглядно было бы в зрительном зале и на сцене — у всех замерзший вид. Юбилейные торжества перенесли на 2 мая.
А я готовилась стать матерью. Последние весенние месяцы я старалась реже появляться в театре. Тогда не то, что теперь. Молоденькая актриса должна была всегда быть в форме и принадлежать только сцене, а рожать, кормить ребенка, думать о семье — все это могло помешать жизни в театре. Надо сказать, что благодаря манере держаться мое положение долго не замечали. Я часто ходила в платках, шалях — это казалось естественным при царящем в театре холоде. Играла я сравнительно редко, репетировала мало, лишь в «Горе от ума» куски с графиней-внучкой и Загорецким на балу.
По желанию Марии Николаевны в ее юбилей шел третий акт «Горя от ума» — бал, где по ее просьбе должна была участвовать вся труппа, и третий акт «Марии Стюарт» — сцена королев, где Марию играла сама Мария Николаевна.
Я никуда не ходила. Не участвовала в праздничном шествии к дому Ермоловой—об этом торжественном марше всех московских театров много написано, сняты и кинокадры. Не встречала Марию Николаевну и у театра, когда она приехала на спектакль. Чуть не с утра я сидела у себя в уборной и, запершись вместе со своей одевальщицей, примеряла бесконечное количество всяких корсетов, которые—увы!—только подчеркивали, что моя Софья в положении. Что делать?! Моя тогдашняя одевальщица, как и теперешняя, была Мария Ивановна. Так вот, моя дорогая Мария Ивановна тоже волновалась, старалась утешить меня, и наконец обе мы пришли к единому решению: играть без всяких корсетов.
Первое явление в третьем акте я всегда играла в белом большом шелковом платке,—значит, тут все было спокойно; а на балу, решили мы, я накину шарф и, по возможности, буду им драпироваться. Не могла же я отказаться от чести участвовать в юбилейном вечере Ермоловой.
И вот сам спектакль. Вся старая и новая Москва присутствовала в театре. Разумеется, ждали ее, Ермолову. «Горе от ума» прошло как торжественный пролог. Я быстро переоделась в свое лучшее платье, оно тоже было с какими-то ухищрениями, чтобы скрыть мою фигуру, и побежала смотреть из-за кулис «Марию Стюарт». Чувствовалось, как напряжен зрительный зал. За кулисами благоговейная тишина, хотя все кулисы до отказа полны артистами и рабочими. И вот ее выход. Ермоловой шестьдесят семь лет. А выпорхнула на сцену молодая, порывистая, вырвавшаяся на волю птица, увидевшая над собой небо, почувствовавшая запах земли, чистого воздуха, — это было удивительно, замечательно, гениально! Это была молодая Ермолова! Ермолова тех незабываемых лет, когда она потрясала в «Орлеанской деве», в той же «Марии Стюарт». Как будто и не существовало прошедших годов, как будто бы Ермолова не перешла на другие роли. Какой шквал восторга, какая буря поднялась и в зрительном зале и за кулисами! Ей не давали говорить. Овация продолжалась бесконечно. Ничего подобного за всю мою долгую жизнь в театре я не видела и не слышала. Весь зал встал, стонал, орал, многие плакали. Мы за кулисами обнимали друг друга, хлопали, махали платками, лезли на сцену, не слушая увещеваний помощников режиссера и наиболее владевших собой товарищей. Наконец Мария Николаевна смогла начать свою сцену.
Это была не актриса. Это была Мария Стюарт — королева, женщина, с огромным, нечеловеческим трудом поправшая свою гордость, ставшая на колени узница. И как была великолепна гневная, торжествующая Мария, как сказала она: «Я при Лейстере унизила ее!» В этих словах было все! И величие истинной королевы и месть оскорбленной женщины. Можно только вообразить, что делалось в театре после конца сцены. Ермолову не отпускали, занавес поднимался бессчетное число раз. Да разве можно описать такое!
А после чествования вместе со всей труппой она фотографировалась на сцене. Есть это фото, есть и моя счастливая рожица где-то среди окружавших Ермолову товарищей. Как я была счастлива, что играла в тот незабываемый вечер рядом с величайшей актрисой— Марией Николаевной Ермоловой.
О третьей знаменитой актрисе Малого театра, Елене Константиновне Лешковской, ходили легенды. Необыкновенное женское обаяние делало ее буквально неотразимой. Она не была красавицей. Голос ее имел какую-то несколько дрожащую нотку. Но ее мастерство, тонкость в разработке ролей, по словам современников, были удивительны. Никто не играл так Глафиру в «Волках и овцах», как Лешковская. Ни один Лыняев, не только на сцене, но и в зрительном зале, не смог бы устоять перед этой лукавой, озорной, очаровательной Глафирой.
Была такая пьеса-однодневка «Благодать», которую я смотрела, будучи совсем юной, еще до Филармонии. В чем там дело, о чем пьеса—не помню, а вот Лешковскую помню. Помню даже цвет ее воздушного платья—цвет морской волны. Помню ее несколько странный, почти дребезжащий голос. Ее удивительную пластику, взмахи руками и то необъяснимое обаяние, каким веяло от всей ее фигуры. Такая вся женственная, такая зовущая и таинственная.
Потом, уже учась в Филармонии, я видела ее в «Стакане воды» Скриба. Боже мой, что это был за спектакль! Изумительный, совершенно неподражаемый Болингброк—Южин. Я несколько лет играла в этом спектакле в последующих его возобновлениях, у меня были разные партнеры Болингброки, но такого, как Южин, не было никогда. О Южине—Болингброке написано много и подробно. Я не хочу да и не сумею лучше известных театроведов описать его игру. Королеву играла Ермолова. Как будто удивительно: трагическая актриса— и вдруг королева в комедии Скриба! А как замечательна, тонка, грациозна, мягка, душевна и обаятельна была она! Ни малейшего нажима, все так естественно, просто. Было ЕЙ смешно, и жалко королеву, и всей душой хотелось любить эту милую, совсем не на своем месте сидящую женщину. И вот Лешковская—герцогиня Мальборо. До чего же умна была она! Как мастерски вела свои диалоги с Южиным! Это был шедевр искусства. Такое ощущение, словно присутствуешь на изумительном концерте или увлекательном теннисном матче, когда мяч так красиво и ловко летит от партнера к партнеру. Действительно, бенефисная игра трех замечательных актеров, трех искуснейших мастеров.
Хорошо помню Лешковскую в «Ночном тумане» Сумбатова-Южина. И если в «Стакане воды» надо было учиться искусству искрометного диалога, то в «Ночном тумане» требовалось другое. Жена известного писателя, как будто только тень, отражение его славы, но сколько затаенных мыслей, какие сдерживаемые страсти в этой великолепной женщине! Высокая, стройная, с изумительной фигурой — и не красивая, но такая неотразимо мягкая.
Вот она задумчиво идет купаться, и кажется, что видишь ее чудное тело, омываемое струями реки. Она — женщина, и женщина прекрасная. Зовущая своей таинственностью. И немудрено, что молодой студент, которого темпераментно играл Остужев, потеряв голову, ночью ворвался в спальню этой женщины и овладел ею. А она? Что же она? Прорвалась долго сдерживаемая страсть. Пылкость юности заставила эту чем-то скованную женщину отдаться безумному порыву. Ведь его, этот непосредственный порыв, она давно уже не ощущала. Было уважение, преклонение перед талантом и популярностью знаменитого мужа. Но быть только тенью оказалось для нее недостаточно. И в последнем объяснении с мужем, умным, все понимающим, возникла и глубоко раненная, разбитая своим падением женщина, и женщина, философски анализирующая собственную жизнь.
Придя в Малый театр, я застала Лешковскую уже на закате, больной. Теперь она мало походила на ту прекрасную женщину, которую я видела из зрительного зала. Но обаяние ее оставалось исключительным, а свойственный ей своеобразный юмор, неназойливый и тонкий, буквально очаровывал зрителя. Я не видела уже ее знаменитой Сюзанны в «Женитьбе Фигаро» Бомарше. По возрасту Лешковская перешла на роль Марселины. Сцену перепалки с Фигаро во время суда она играла с блеском и остроумием. Но при этом показывала старую женщину, цепляющуюся за жизнь, во что бы то ни стало желающую остаться молодой.
Хорошо помню ее последнюю знаменитую роль — Гурмыжскую в «Лесе» Островского. Во время спектакля я всегда сидела в кулисе и наблюдала за актрисой.
«Лес» мы играли в 1921 году. И поистине надо удивляться уму и таланту Лешковской, тогда еще, в первые годы революции, на заре новых веяний, сумевшей так ярко раскрыть социальный смысл роли Гурмыжской — старой, похотливой и жадной помещицы. Как она была отвратительна в своей влюбленности в мальчишку Буланова, в своей ревности и жестокости к молодости, чистоте и честности Аксюши. Мастерски играла Лешковская ханжество Гурмыжской. Когда на ее слова о, может быть, близкой кончине Милонов говорил ей: «Что вы! Живите! Живите!» — Лешковская совершенно неподражаемо своим дребезжащим голосом произносила: «Нет, нет, и не просите». Эта фраза неизменно вызывала взрыв хохота и бурю аплодисментов в зрительном зале. И последний акт —достав из сундуков свои старые, нарядные, пахнувшие нафталином платья, эта разряженная старуха, старавшаяся казаться молодой невестой, смотрела масляными слезящимися глазками на своего будущего муженька и только и ждала, когда наконец уберутся все эти непрошеные племянники и гости—все, кто хочет отнять хоть рубль из накопленного ею богатства. Да, страшный в своей откровенной обнаженности образ.
Незабываемо проводила она сцену похотливых мечтаний с Улитой. Улиту замечательно играла В. Н. Рыжова. Не менее хорошо вела Лешковская сцену с Восмибратовым. Здесь было все: и алчность, и тупая жадность, и тупой страх, что отнимут деньги.
Я не умею точно проанализировать мастерство Лешковской. Мне кажется, что главным в нем была подлинная социальность решения образа. Думаю, что только такой и именно такой хотел видеть свою Гурмыжскую Островский.
Кстати, хочу сказать, что в этом спектакле прекрасно играли С. В. Айдаров — Бодаев и М. М. Климов — Милонов. Хорош был М. С. Нароков — Несчастливцев. Его прекрасные данные очень подходили к этой роли, да и актер он был превосходный. Не могу обойти молчанием Н. К. Яковлева, ярко, сочно и без всяких трюков игравшего Счастливцева. Это был в полном смысле слова спектакль Малого театра. И своим уровнем он прежде всего обязан мастерству Лешковской.
За кулисами Елена Константиновна была всегда замкнута и собранна. Мало внимания обращала на молодежь и не интересовалась ее делами. Исключение составляла Шухмина, которой она помогла сыграть роль Глафиры и которой стремилась передать свое исключительное умение чаровать и располагать к себе зрителя.
Меньше других видела я в его коронных ролях знаменитого артиста О. А. Правдина. Этот актер обладал умением необычайно точно характеризовать персонаж, способностью к выразительной отделке каждого момента роли. Порой эта точность отделки шла вразрез с эмоциональностью исполнения и в ущерб проявлению темперамента. Из ролей Правдина я помню прежде всего Шейлока. Его трактовка отличалась от трактовки Южина. Южин играл величественного библейского Мафусаила. Шейлок Правдина — трезвый и хитрый ростовщик—был более приземленным.
Хорошо помню Правдина в роли Кучумова в «Бешеных деньгах» Островского. Это был доподлинно старый московский барин, словно вышедший на подмостки прямо из жизни. Но мне казалось, что ему недоставало юмора в передаче этого лица.
К молодежи Правдин относился прекрасно. Он часто устраивал для нее гастрольные поездки и давал пробовать себя в различных ролях. В репертуар этих гастрольных поездок всегда входили пьесы Островского и . Мольера. Как режиссер, Правдин не прибегал к новациям и не стремился к созданию оригинальных концепций. Он был режиссер в старом смысле этого слова — разводил актеров по мизансценам и добивался, чтобы они хорошо играли.
...Ваша жизнь в искусстве и творчество Ваших соратников по Малому театру похожи на огромное небо, одно на двоих: на артиста и зрителя. Сознаюсь, в трудные годы моей жизни я опирался на идеи театра, как на плечо друга и впередсмотрящего. И мне становилось легче, я обретал уверенность и шел дальше и дальше со своим народом.
Поэтому великое спасибо Вам, Елена Николаевна, за Вашу мудрость, за неиссякаемый жар души, за доброту к людям!
И еще разрешите мне обратиться к Вам с просьбой общественного значения. Дело в том, что Александр Иванович Южин детские годы провел в д. Муравлёвка нашего района, и мы его наравне с А. В. Сухово-Кобылиным (тоже наш земляк) считаем в ряду выдающихся людей нашего района. Мы создаем краеведческий музей. Ваши добрые товарищи несколько лет назад прислали нам фотографии А. И. Южина — на одной из них он в роли Ивана Грозного. Большое им спасибо за этот дар.
Но я о другом. В своем выступлении Вы сказали, что рука об руку работали с А. И. Южиным. В эти дни наша районная газета участвует в областном смотре-конкурсе по пропаганде культурного наследия, и для нас, жителей маленького тульского городка, весьма важны Ваши воспоминания о творчестве и в том числе о Южине. Напишите нам об этом.
А. Голиков, г. Плавск Тульской области.
Кем был для меня Александр Иванович Южин, я уже много говорила. Именно он нашел время меня прослушать, именно он порекомендовал поступать на драматические курсы в Филармонию, именно он настоял, чтобы меня со второго курса Филармонии приняли прямо в труппу Малого театра. С первых моих шагов в прославленном коллективе Александр Иванович любовно следил за моим сценическим ростом. И не только моим. Будучи директором театра, Южин думал о будущем Малого театра и внимательно воспитывал смену.
О Южине написано много статей и книг. Но мне еще и еще хочется говорить об этом большом актере и удивительном человеке. Благодаря своему недюжинному уму Александр Иванович сразу завоевал видное место в те годы, когда слава Малого театра достигла своего апогея. Обладая великолепными внешними данными и бесспорным артистическим талантом, Александр Иванович стал одной из ярких звезд знаменитой плеяды, в которой блистали Федотова, Ермолова, Ленский. Выдающийся актер, драматург, большой общественный деятель — таков был любимец взыскательной московской публики Александр Иванович Южин.
Я не застала его в ролях премьера труппы: Гамлете, Макбете, Чацком. Об игре Южина в классическом репертуаре много и с восторгом говорили в нашей семье. Я видела Александра Ивановича уже в ролях Фамусова, Шейлока, Кромвеля (в пьесе Луначарского «Оливер Кромвель»), в непревзойденном Болингброке, в обаятельном, умном, красивом Острогине (в его же пьесе «Ночной туман»). Он еще играл, и так легко и изящно играл, Телятева в «Бешеных деньгах» и Глеба Мироновича в «Посаднике» А. К. Толстого. Каждая эта роль была сделана умело, с тончайшей разработкой образа, с сильным, я бы сказала, могучим темпераментом. Многие, я знаю, считали Южина актером ума, у которого рациональность превалировала над эмоциональностью. Не думаю.
Нельзя, имея только холодный рассудок, так бесподобно играть Болингброка, так сильно, с шекспировским размахом рисовать Шейлока, и невозможно убедить зрителя в могучей силе Кромвеля, лишь рационально распланировав роль.
Я любила играть в спектаклях, где был занят Александр Иванович. Он умел создавать настоящую творческую атмосферу. Это, кстати, было отличительной чертой старых мастеров Малого театра. Безупречно воспитанный, Александр Иванович был внимательным партнером и удивительно благожелательным, особенно к нам, молодежи, за кулисами. Он одинаково вежливо и предупредительно относился и к большим прославленным артистам, иными словами, к «первым сюжетам», и к маленьким «выходным» актерам. Так же ровен и внимателен он был и с обслуживающим персоналом. А неизменный одевалыцик-портной Южина, хотя и называл его почтительно князем, смело, прямо в лицо высказывал свое мнение об игре этого князя. И «князь» внимательно слушал критику. Для меня лично и сейчас замечания рабочих сцены и моей давней одевальщицы Марии Ивановны Данилиной — самые ценные и дорогие. Подобное отношение я унаследовала от моих старших учителей, замечательных актеров Малого театра. Это одна из прекрасных традиций нашего театра.
В сентябре 1922 года исполнилось сорок лет служения Южина Малому театру. Рабоче-крестьянское правительство не забывало, что именно князь А. И. Сумбатов-Южин одним из первых принял Великую Октябрьскую революцию. С первых же дней революции Южин, являвшийся до этого заведующим труппой Малого театра, открыл двери бывшего императорского театра новому зрителю. Как только в Москве прекратилась стрельба, как только водворился относительный порядок — в Малом театре возобновились спектакли. Да, не было революционных пьес, не было созвучных событиям спектаклей, еще не родилась советская драматургия, но Южин твердо считал необходимым знакомить нового зрителя с шедеврами мировой классики, которую Малый театр так хорошо умел играть. Именно Южин поощрял выездные спектакли театра на рабочих окраинах Москвы и сам участвовал в них. Был, повторяю, холод, разруха, отсутствовал транспорт (кроме лошадей и подвод), но Малый театр играл спектакли с полной отдачей, как этого требовал Южин. Он подавал всему коллективу пример своим отношением к новой публике.
А как яростно и упорно боролся Южин за традиции реалистического театра. Ведь нашлись ультрареволюционные радетели «нового искусства», требующие закрытия Малого театра. Они называли нашу труппу музейной, отсталой и... контрреволюционной. Сколько сил, нервов, ума требовалось Александру Ивановичу, чтобы на буйных диспутах отстаивать правильную творческую дорогу Малого театра. И кто знает, чем бы кончилась эта «нескладная война», если бы не вмешался Владимир Ильич Ленин, если бы не прозвучал голос наркома просвещения Луначарского: «Назад к Островскому!» Слова Ленина о сохранении традиций и поддержка Луначарского дали возможность Южину сберечь старейший русский театр, имеющий славу «второго университета». Южину помогла Советская власть, и эта же власть предоставила автономное управление Малому театру, назначив первым советским директором театра князя Сумбатова-Южина.
Александру Ивановичу Южину принадлежит честь и слава открытия Первого рабочего филиала Малого театра на Таганке, где теперь находится Театр драмы и комедии.
Сейчас это центр Москвы, а тогда была почти окраина. И какие спектакли там шли во главе с лучшими актерами Малого театра! По достоинству оценив деятельность Александра Ивановича Южина, правительство решило отпраздновать 40-летие его сценической деятельности и присвоило ему почетное звание народного артиста республики (в те годы еще не существовало звание «Народный артист СССР»), которое тогда носили лишь Шаляпин, Собинов, Нежданова и Ермолова.
Юбилей собирались отпраздновать очень торжественно. Спектакль «Отелло», который выбрал для своего праздника Александр Иванович, должен был состояться в Большом театре. Можно представить, как я волновалась. Ведь в этом спектакле мне предстояло играть Дездемону.
И вот наступил этот вечер. Огромный зал Большого театра набит битком. В ложах столько народу, что нельзя сесть. Хоть бы постоять. Весь цвет культуры, академики, видные профессора, художественная общественность, знаменитые в те годы музыканты, актеры драматических театров, певцы, представители интеллигенции старой Москвы и новые зрители, рабочие, которые уже успели узнать и полюбить Малый театр и его лучшего актера, заполнили зал. Молодежь из «левых» театров и студий, молодежь, только что вернувшаяся с фронтов гражданской войны, представители партии, правительства—все были здесь, все собрались в величественном зале Большого театра, чтобы приветствовать замечательного актера, мудрого руководителя старейшего Малого театра, человека, всем сердцем, не колеблясь, принявшего революцию и всеми силами стремящегося верно служить ей.
При выходе Южина весь зал, как один человек, встал. Долгие, бурные аплодисменты не давали Александру Ивановичу возможности начать свой монолог. А он был уже в летах. Сказывались и тяжелый быт первых лет революции, и нервная страстная борьба за Малый театр и его традиции, и неустанные заботы о нуждах театра и всего коллектива в трудные годы становления нового государства.
Александр Иванович и раньше выступал в роли Отелло. Но тогда он был значительно моложе. Сейчас же, понимая, что и годы, и несколько отяжелевшая фигура требуют иного образа, Александр Иванович играл Отелло величавым, могучим, мудрым полководцем. Он был равен по достоинству, уму и заслугам всем этим сенаторам. Пусть он — мавр, но он незаменим, он нужен Венецианской республике. Его любовь к Дездемоне была любовью к нежному цветку, такому хрупкому, что прикоснуться к нему можно лишь легко — иначе сломаешь. Каждая сцена Отелло—Южина встречалась овациями. Да и как могло быть иначе? Пусть этот Отелло несколько монументален и тяжел. Но тончайшая, умнейшая разработка его характера не могла не покорять зрителей. Их аплодисменты были признанием великолепного таланта, данью огромного уважения этому большому артисту и большому человеку.
Зал стоя долго аплодировал. Долго не расходились и не отпускали юбиляра. Такое я видела прежде только на юбилее Ермоловой. А впоследствии—после представления «Отелло» с Остужевым, когда на премьере в Малом театре давали занавес тридцать пять раз.
Южин был замечательным руководителем театра. С актерами иметь дело не так легко. Александр Иванович пользовался огромным авторитетом, и это, конечно, ему помогало. Но он был и умным дипломатом. Вспоминаю такой случай.
Александр Иванович обратился к Анатолию Васильевичу Луначарскому с просьбой дать театру одну из его пьес (к этому времени в Малом уже шел «Оливер Кромвель»). Луначарский охотно согласился предоставить нам только что написанную «Медвежью свадьбу», но при этом деликатно заметил, что писал пьесу для своей жены, Н. А. Розенель. И, конечно, хотел бы видеть ее в роли. Юльки. Александр Иванович ответил Луначарскому с большим тактом: «Мы будем счастливы видеть в нашем театре Наталию Александровну. Но в труппе есть актриса на эту роль. И она будет первой исполнительницей». Так и получилось.
Я играла премьеру, а Наташа Розенель—открытую генеральную, или, как теперь говорят, общественный просмотр. Конечно, надо было обладать умом и тактом Луначарского, чтобы должным образом принять ответ Южина. Но надо было быть и столь принципиальным человеком, как Южин, чтобы так повести себя с наркомом просвещения.
Наташа Розенель вошла в труппу театра. Она была на редкость деликатна и отзывчива. У меня установились с ней дружеские и теплые отношения. Я часто бывала у них дома. И эти вечера, особенно когда к нам приходил Анатолий Васильевич, были незабываемы. Между Южиным и Луначарским до самых последних дней жизни замечательного артиста существовали наилучшие отношения. Анатолий Васильевич охотно откликался на все просьбы театра. Он всячески старался помочь нам в те трудные для нашего государства годы. Много сделал Луначарский для Александра Ивановича во время его болезни. Именно он устроил Южину несколько поездок за границу, столь необходимых для здоровья уже угасавшего Александра Ивановича.
Умер Южин за рубежом. Лечась в Ницце, он писал свою последнюю пьесу, «Рафаэль». Очевидно, он предназначал ее Всеволоду Аксенову и мне. Александр Иванович закончил последний акт, поставил точку, написал «Конец» и... скончался. Это было в 1927 году.
Удивительна посмертная судьба его тела. Однажды цыганка нагадала Александру Ивановичу, что кончит он свои дни далеко и тело его сорок дней будет носиться по морям и сушам, прежде чем его примет земля. Посмеялись над этим пророчеством и забыли о нем. А ведь случилось именно так. Умер Южин во Франции. Гроб с телом жена Южина Мария Николаевна везла пароходом в Батум. Оттуда его повезли на родину актера, в Тифлис, а затем уже в Москву, в Малый театр. Театральная площадь и близлежащие переулки были полны людьми. Когда гроб выносили из Малого театра, трудно было охватить глазами толпы народа. Не стесняясь, плакали даже мужчины. Все понимали, какую потерю понес Малый театр, все советское искусство. Уходила целая эпоха в жизни Малого театра. Огромная толпа шла за гробом до квартиры Южина, а потом до самого Ново-Девичьего кладбища. Многие прохожие, узнав, кого хоронят, вливались в общий поток.
И опустили в землю гроб Южина ровно на сороковой день после его кончины. По странной случайности предсказание цыганки целиком сбылось.
Трудно было Малому театру без Александра Ивановича. Ох как трудно. Последние годы он часто из-за болезни отсутствовал, но мы знали, чувствовали, что он здесь, что в случае крайней нужды можно к нему обратиться. И многие, ощущая его присутствие, сдерживали свои страсти.
Вероятно, если бы был жив Александр Иванович, в жизнь Малого театра не проникла бы чуждая ему атмосфера. Не было бы столько боли и трещин, не расшатались бы традиции нашего театра, как это случилось потом. Много надо сил, чтобы исправить содеянное. Я и хочу закончить воспоминания об Александре Ивановиче Южине надеждой, что молодежь Малого театра, поколение, пришедшее из Щепкинского училища и воспитанное нашим временем, своими свежими, чистыми помыслами вернет Малому театру его прежнюю славу. И театр снова увидит свой расцвет и вспомнит создававших его традиции великих артистов, и среди них — Александра Ивановича Южина.
Нет книг и статей, посвященных творчеству Веры Алексеевны Шухминой. О ней можно встретить только отдельные отзывы при разборе очередной премьеры. Имя ее не было овеяно громкой славой и не пользовалось особой популярностью. Конечно, оно не стоит рядом с именами корифеев Малого театра. Но мне хочется вспомнить о Вере Алексеевне, рассказать о нашей краткой совместной работе. Имя ее не должно быть забыто в истории театрального искусства.
Шухмина была старше меня. Думаю, она была ровесницей Гзовской и Пашенной. Как и Лешковская, она тоже стояла особняком, не сходясь ни с кем особенно в труппе. Помню, я искренне удивилась, когда однажды М. М. Климов назвал ее Верой. Просто Верой, без отчества, а это было как-то не принято в те годы. Знаю, что Остужев тоже необыкновенно ласково называл ее так, когда они вместе репетировали «Собаку садовника».
Шухмина была женщина серьезная, внимательная, в меру приветливая, я бы сказала, хорошо воспитанная. Внешне — небольшого роста, стройная, некрасивая, с умным лицом и немного грустными глазами. Всегда сдержанная и какая-то немного таинственная. Я не помню ее смеющейся, громко, по-актерски разговаривающей.
Она была очень начитанна, владела в совершенстве несколькими языками. Актеры относились к ней дружески и почтительно. Но особых симпатий своих сверстниц-актрис она не вызывала. Да, мне кажется, и не стремилась к этому: и по культуре и по воспитанию она была намного выше их.
Когда она решила ехать в Париж, как мне сказали — лечиться, я искренне огорчилась. Эта поездка оказалась для нее роковой. В поезде она занимала верхнее место. Какой-то гражданин любезно уступил ей свое нижнее. Совсем недалеко от Москвы, под Новым Иерусалимом, случилась страшная катастрофа. Шухмина погибла, а уступивший ей место человек остался невредим.
Да, такова бывает судьба. Помню, в театре ее жалели, но и говорили, что это лучший для нее исход. Дело в том, что Шухмина была актриса «без перехода», как тогда выражались. И вновь назначенный в Малый театр директор В. К. Владимиров, мне кажется, довольно жестоко заявил ей, что не сможет ее использовать в труппе Малого театра и ей лучше уйти.
Шухмина была слишком горда, чтобы спорить. Она и не стала просить или конфликтовать, а просто ушла из театра и отправилась в свой роковой последний путь.
Я видела ее в роли Верочки в «Шутниках» Островского. Она была полна обаяния, радости и чего-то очень мягкого, девичьего.
Хорошо помню ее Лизу в «Горе от ума». Другая исполнительница, В. Н. Пашенная, играла Лизу необычайно яркой и живой. Лиза Шухминой была написана пастельными красками. Она, конечно, проигрывала рядом с Пашенной, но в ней таилось что-то задушевное — сердечная преданность Софье, природный ум, кот
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
КОРИФЕИ МАЛОГО ТЕАТРА
Во второй половине XIX века Малый театр переживал полосу великого расцвета. Станиславский называл труппу Малого театра «труппой гениев». В театре играли Ермолова, Федотова, Лешковская, О. О. и М. П. Садовские, Ленский, Южин, Горев, Музиль, Рыбаков, Правдин, Макшеев.
Артисты эти были людьми прогрессивных гуманистических убеждений, русской демократической культуры. Они были горячо преданы искусству, служение ему составляло их жизненное призвание. В любой роли— большой или маленькой—они всегда искали жизненную правду.
В условиях императорского театра, где насаждался пошлый и безыдейный репертуар, они играли Гоголя, Грибоедова, Островского, Шекспира, Мольера, Шиллера, Лопе де Вега.
Лучшие из них были далеки от цеховой ограниченности. Так, Ермолова с интересом и уважением относилась к первым шагам Художественного театра, ценила его новаторские поиски.
Я еще застала представителей этой замечательной эпохи — Ермолову, Садовскую, Южина, Правдина, Лешковскую. И хочу рассказать о том, что помню о них как о людях и художниках.
Начну с Ольги Осиповны Садовской. Ее муж Михаил Провович умер в 1910 году. Ольга Осиповна еще играла.
Первые мои впечатления о ней — впечатления зрительницы. Помню ее в роли Домны Пантелевны в пьесе Островского «Таланты и поклонники». Сам Островский считал это исполнение идеальным. К тому времени, когда я смотрела спектакль, Ермолова уже отказалась от роли Негиной. Ее заменила актриса неизмеримо меньшего масштаба—Найденова.
Незабываема была сцена, когда Великатов набрасывал Домне Пантелевне шаль на плечи, а она, примеряя ее, охорашивалась. А как вела Садовская свой дуэт с Найденовой, когда Негина читает письма Мелу зова и Великатова. Как проникалась она настроением и интересами дочери и одновременно выражала собственную жизненную позицию. Нельзя было без слез слушать ее слова об имении Великатова: «Лебеди... Лебеди, говорит, плавают на озере».
А как играла она последний акт! Домна Пантелевна должна уезжать. У нее уйма вещей и связка бубликов. При том, что Домна Пантелевна стремилась скорее попасть на поезд и очень боялась опоздать, это отнюдь не была баба, настойчиво прущая вперед. С ласковым юмором изображала Садовская растерявшуюся, хоть и привыкшую к переездам женщину, которая суетится, боится все потерять или оставить. С опаской и надеждой смотрела она на носильщика.
Гениально играла Ольга Осиповна графиню-бабушку в «Горе от ума». Самым удивительным была социальность ее исполнения. При всей бесцеремонности и даже простонародности некоторых ее интонаций («Глух, мой отец») все время чувствовалось, что это графиня, представительница московского дворянского общества.
Шедевром Ольги Осиповны была и старуха-крестьянка, баюкающая внука, из комедии Островского «Воевода». Как бесстрашно она останавливала воеводу!
Замечательно, что Садовская блистала не только в классических пьесах. Она была неподражаема, например, в пьесе А. И. Сумбатова-Южина «Ночной туман». Я никогда не видела ничего более яркого по комизму. Мой учитель И. А. Рыжов играл управляющего, влюбленного в глупую и претенциозную дамочку (ее очень верно и смешно изображала Е. Д. Турчанинова). Управляющий буквально млел от любви. Садовская играла жену управляющего. Высунувшись из окна, она подавала меткие и забавные реплики, характеризующие как героиню романа, так и существующие между ними отношения.
Довелось мне быть и партнершей Ольги Осиповны. Я играла с ней в пьесе Горького «Старик». Говорили, Ольга Осиповна не очень жаловала молодежь. Но ко мне это не относилось. Увидев платье, сшитое мне для роли, Садовская спросила:
— Что на вас надето?
— Платье.
— Какое платье? Позвать сюда Крестовскую! — И костюмерше был учинен решительный разнос:
— Она молодая, во что вы ее одеваете! — возмущалась Ольга Осиповна. В результате мой туалет переделали.
Проявлением доброты и удивительного внимания ко мне было то, что Садовская потребовала, чтобы на ее юбилейном спектакле Негину в «Талантах и поклонниках» играла не Найденова, а я.
Спектакль мы репетировали не на сцене, а в зале школы. В последнем акте у меня не получалось прощание Негиной с Мелузовым. Я разрыдалась. Репетиция остановилась. Ольга Осиповна подошла ко мне и очень ласково, по-матерински сказала: «Ничего, отплачься, тогда сыграешь».
К сожалению, как я уже говорила, мне не пришлось выступить с ней в «Талантах и поклонниках». Она не дожила до своего юбилея.
Марию Николаевну Ермолову я тоже несколько раз видела на сцене. Во время первой мировой войны я смотрела в Малом театре «Светлый путь» С. Разумовского. Ермолова играла сестру милосердия, а В. В. Максимов — раненого офицера. И Ермолова молила небеса об исцелении этого офицера. До сих пор стоит у меня перед глазами вся светлая, в страстной мольбе устремленная к небу фигура актрисы. Эта мольба не могла быть не услышана — так играла Ермолова. Ее горячо, от самого сердца несущаяся молитва захватывала весь зал.
Видела я Ермолову и в «Без вины виноватых». В то время я была уже актрисой Малого театра. В первом акте в роли Отрадиной выступила племянница Марии Николаевны К.И. Алексеева. Сама Ермолова играла Кручинину и появлялась во втором акте. Не помню, кто исполнял роль Коринкиной (возможно, Александра Александровна Яблочкина), Шмаги и Дудукина. Мурова играл Рыжов, Незнамова — Остужев, Арину Галчиху — Садовская.
Когда Ермолова появилась и начала свою сцену с Дудукиным, мне показалось, что она не в форме или не в духе. Простота ее игры не укладывалась в мое тогдашнее представление о театре. В исполнении Ермоловой не было ни грана декламации. Это было нечто иное по сравнению с ролью сестры милосердия в спектакле «Светлый путь», где сама пьеса толкала к некоторому пафосу.
После появления Незнамова и Шмаги я сосредоточила все внимание на Остужеве — Незнамове, и Ермолова как бы отошла на второй план. Наконец началась сцена с Галчихой, и тут я осознала, что такое Ермолова. Не помню, как после окончания действия я оказалась на рампе, легла на нее и ревела, ревела. Реву и сейчас — каждый раз, когда вспоминаю ее игру. Я не могла тогда понять, была ли в этой сцене у Марии Николаевны какая-то сценическая техника. Все шло от нутра, она играла, как бы выворачивая душу, играла, раскрывая глубину своих материнских страданий, все наполняя живой кровью. Когда она. говорила Арине Галчихе: «Вспомни, вспомни», ни один человек в театре не мог оставаться спокойным.
В следующем акте, в разговоре с Муровым, главным было ее человеческое достоинство. За внешне спокойной осанкой глубоко скрывалась та боль, которая окрашивала предыдущий акт. Чтобы понять, как играла Ермолова, надо сказать о том, как играл ее партнер Остужев. Сначала бравируя и задирая, потом волочась за Коринкиной и дразня ее, Остужев подспудно вел свою основную линию — «брошенный и незаконнорожденный», в нем постоянно чувствовались надрыв и горечь.
Свой последний монолог он тоже произносил с надрывом — это была боль незаконнорожденного ребенка, боль оттого, что есть такие матери, которые бросают своих детей.
Игру Ермоловой в последнем акте можно охарактеризовать как сдержанную. Незнамов показывал медальон. Ермолова—Кручинина выпрямлялась, она натягивалась как струна. И бросалась за медальоном. Мне кажется, что не было крика, царила тишина. «Он»,—говорила, а не кричала Ермолова. Кручинина столько пережила, пока слушала монолог Незнамова, она нашла сына — и сердце ее словно останавливалось от переполняющих его чувств.
Я думаю, что исполнение Ермоловой было вершиной искусства театра.
Зимой 1920 года, несмотря на холод, разруху и голод, театр готовился к большому празднику — 50-летию сценической деятельности великой Ермоловой. По решению Совнаркома ей первой было присвоено звание народной артистки республики.
Мария Николаевна просила отсрочить празднование юбилея до более теплых дней. Уж очень неприглядно было бы в зрительном зале и на сцене — у всех замерзший вид. Юбилейные торжества перенесли на 2 мая.
А я готовилась стать матерью. Последние весенние месяцы я старалась реже появляться в театре. Тогда не то, что теперь. Молоденькая актриса должна была всегда быть в форме и принадлежать только сцене, а рожать, кормить ребенка, думать о семье — все это могло помешать жизни в театре. Надо сказать, что благодаря манере держаться мое положение долго не замечали. Я часто ходила в платках, шалях — это казалось естественным при царящем в театре холоде. Играла я сравнительно редко, репетировала мало, лишь в «Горе от ума» куски с графиней-внучкой и Загорецким на балу.
По желанию Марии Николаевны в ее юбилей шел третий акт «Горя от ума» — бал, где по ее просьбе должна была участвовать вся труппа, и третий акт «Марии Стюарт» — сцена королев, где Марию играла сама Мария Николаевна.
Я никуда не ходила. Не участвовала в праздничном шествии к дому Ермоловой—об этом торжественном марше всех московских театров много написано, сняты и кинокадры. Не встречала Марию Николаевну и у театра, когда она приехала на спектакль. Чуть не с утра я сидела у себя в уборной и, запершись вместе со своей одевальщицей, примеряла бесконечное количество всяких корсетов, которые—увы!—только подчеркивали, что моя Софья в положении. Что делать?! Моя тогдашняя одевальщица, как и теперешняя, была Мария Ивановна. Так вот, моя дорогая Мария Ивановна тоже волновалась, старалась утешить меня, и наконец обе мы пришли к единому решению: играть без всяких корсетов.
Первое явление в третьем акте я всегда играла в белом большом шелковом платке,—значит, тут все было спокойно; а на балу, решили мы, я накину шарф и, по возможности, буду им драпироваться. Не могла же я отказаться от чести участвовать в юбилейном вечере Ермоловой.
И вот сам спектакль. Вся старая и новая Москва присутствовала в театре. Разумеется, ждали ее, Ермолову. «Горе от ума» прошло как торжественный пролог. Я быстро переоделась в свое лучшее платье, оно тоже было с какими-то ухищрениями, чтобы скрыть мою фигуру, и побежала смотреть из-за кулис «Марию Стюарт». Чувствовалось, как напряжен зрительный зал. За кулисами благоговейная тишина, хотя все кулисы до отказа полны артистами и рабочими. И вот ее выход. Ермоловой шестьдесят семь лет. А выпорхнула на сцену молодая, порывистая, вырвавшаяся на волю птица, увидевшая над собой небо, почувствовавшая запах земли, чистого воздуха, — это было удивительно, замечательно, гениально! Это была молодая Ермолова! Ермолова тех незабываемых лет, когда она потрясала в «Орлеанской деве», в той же «Марии Стюарт». Как будто и не существовало прошедших годов, как будто бы Ермолова не перешла на другие роли. Какой шквал восторга, какая буря поднялась и в зрительном зале и за кулисами! Ей не давали говорить. Овация продолжалась бесконечно. Ничего подобного за всю мою долгую жизнь в театре я не видела и не слышала. Весь зал встал, стонал, орал, многие плакали. Мы за кулисами обнимали друг друга, хлопали, махали платками, лезли на сцену, не слушая увещеваний помощников режиссера и наиболее владевших собой товарищей. Наконец Мария Николаевна смогла начать свою сцену.
Это была не актриса. Это была Мария Стюарт — королева, женщина, с огромным, нечеловеческим трудом поправшая свою гордость, ставшая на колени узница. И как была великолепна гневная, торжествующая Мария, как сказала она: «Я при Лейстере унизила ее!» В этих словах было все! И величие истинной королевы и месть оскорбленной женщины. Можно только вообразить, что делалось в театре после конца сцены. Ермолову не отпускали, занавес поднимался бессчетное число раз. Да разве можно описать такое!
А после чествования вместе со всей труппой она фотографировалась на сцене. Есть это фото, есть и моя счастливая рожица где-то среди окружавших Ермолову товарищей. Как я была счастлива, что играла в тот незабываемый вечер рядом с величайшей актрисой— Марией Николаевной Ермоловой.
О третьей знаменитой актрисе Малого театра, Елене Константиновне Лешковской, ходили легенды. Необыкновенное женское обаяние делало ее буквально неотразимой. Она не была красавицей. Голос ее имел какую-то несколько дрожащую нотку. Но ее мастерство, тонкость в разработке ролей, по словам современников, были удивительны. Никто не играл так Глафиру в «Волках и овцах», как Лешковская. Ни один Лыняев, не только на сцене, но и в зрительном зале, не смог бы устоять перед этой лукавой, озорной, очаровательной Глафирой.
Была такая пьеса-однодневка «Благодать», которую я смотрела, будучи совсем юной, еще до Филармонии. В чем там дело, о чем пьеса—не помню, а вот Лешковскую помню. Помню даже цвет ее воздушного платья—цвет морской волны. Помню ее несколько странный, почти дребезжащий голос. Ее удивительную пластику, взмахи руками и то необъяснимое обаяние, каким веяло от всей ее фигуры. Такая вся женственная, такая зовущая и таинственная.
Потом, уже учась в Филармонии, я видела ее в «Стакане воды» Скриба. Боже мой, что это был за спектакль! Изумительный, совершенно неподражаемый Болингброк—Южин. Я несколько лет играла в этом спектакле в последующих его возобновлениях, у меня были разные партнеры Болингброки, но такого, как Южин, не было никогда. О Южине—Болингброке написано много и подробно. Я не хочу да и не сумею лучше известных театроведов описать его игру. Королеву играла Ермолова. Как будто удивительно: трагическая актриса— и вдруг королева в комедии Скриба! А как замечательна, тонка, грациозна, мягка, душевна и обаятельна была она! Ни малейшего нажима, все так естественно, просто. Было ЕЙ смешно, и жалко королеву, и всей душой хотелось любить эту милую, совсем не на своем месте сидящую женщину. И вот Лешковская—герцогиня Мальборо. До чего же умна была она! Как мастерски вела свои диалоги с Южиным! Это был шедевр искусства. Такое ощущение, словно присутствуешь на изумительном концерте или увлекательном теннисном матче, когда мяч так красиво и ловко летит от партнера к партнеру. Действительно, бенефисная игра трех замечательных актеров, трех искуснейших мастеров.
Хорошо помню Лешковскую в «Ночном тумане» Сумбатова-Южина. И если в «Стакане воды» надо было учиться искусству искрометного диалога, то в «Ночном тумане» требовалось другое. Жена известного писателя, как будто только тень, отражение его славы, но сколько затаенных мыслей, какие сдерживаемые страсти в этой великолепной женщине! Высокая, стройная, с изумительной фигурой — и не красивая, но такая неотразимо мягкая.
Вот она задумчиво идет купаться, и кажется, что видишь ее чудное тело, омываемое струями реки. Она — женщина, и женщина прекрасная. Зовущая своей таинственностью. И немудрено, что молодой студент, которого темпераментно играл Остужев, потеряв голову, ночью ворвался в спальню этой женщины и овладел ею. А она? Что же она? Прорвалась долго сдерживаемая страсть. Пылкость юности заставила эту чем-то скованную женщину отдаться безумному порыву. Ведь его, этот непосредственный порыв, она давно уже не ощущала. Было уважение, преклонение перед талантом и популярностью знаменитого мужа. Но быть только тенью оказалось для нее недостаточно. И в последнем объяснении с мужем, умным, все понимающим, возникла и глубоко раненная, разбитая своим падением женщина, и женщина, философски анализирующая собственную жизнь.
Придя в Малый театр, я застала Лешковскую уже на закате, больной. Теперь она мало походила на ту прекрасную женщину, которую я видела из зрительного зала. Но обаяние ее оставалось исключительным, а свойственный ей своеобразный юмор, неназойливый и тонкий, буквально очаровывал зрителя. Я не видела уже ее знаменитой Сюзанны в «Женитьбе Фигаро» Бомарше. По возрасту Лешковская перешла на роль Марселины. Сцену перепалки с Фигаро во время суда она играла с блеском и остроумием. Но при этом показывала старую женщину, цепляющуюся за жизнь, во что бы то ни стало желающую остаться молодой.
Хорошо помню ее последнюю знаменитую роль — Гурмыжскую в «Лесе» Островского. Во время спектакля я всегда сидела в кулисе и наблюдала за актрисой.
«Лес» мы играли в 1921 году. И поистине надо удивляться уму и таланту Лешковской, тогда еще, в первые годы революции, на заре новых веяний, сумевшей так ярко раскрыть социальный смысл роли Гурмыжской — старой, похотливой и жадной помещицы. Как она была отвратительна в своей влюбленности в мальчишку Буланова, в своей ревности и жестокости к молодости, чистоте и честности Аксюши. Мастерски играла Лешковская ханжество Гурмыжской. Когда на ее слова о, может быть, близкой кончине Милонов говорил ей: «Что вы! Живите! Живите!» — Лешковская совершенно неподражаемо своим дребезжащим голосом произносила: «Нет, нет, и не просите». Эта фраза неизменно вызывала взрыв хохота и бурю аплодисментов в зрительном зале. И последний акт —достав из сундуков свои старые, нарядные, пахнувшие нафталином платья, эта разряженная старуха, старавшаяся казаться молодой невестой, смотрела масляными слезящимися глазками на своего будущего муженька и только и ждала, когда наконец уберутся все эти непрошеные племянники и гости—все, кто хочет отнять хоть рубль из накопленного ею богатства. Да, страшный в своей откровенной обнаженности образ.
Незабываемо проводила она сцену похотливых мечтаний с Улитой. Улиту замечательно играла В. Н. Рыжова. Не менее хорошо вела Лешковская сцену с Восмибратовым. Здесь было все: и алчность, и тупая жадность, и тупой страх, что отнимут деньги.
Я не умею точно проанализировать мастерство Лешковской. Мне кажется, что главным в нем была подлинная социальность решения образа. Думаю, что только такой и именно такой хотел видеть свою Гурмыжскую Островский.
Кстати, хочу сказать, что в этом спектакле прекрасно играли С. В. Айдаров — Бодаев и М. М. Климов — Милонов. Хорош был М. С. Нароков — Несчастливцев. Его прекрасные данные очень подходили к этой роли, да и актер он был превосходный. Не могу обойти молчанием Н. К. Яковлева, ярко, сочно и без всяких трюков игравшего Счастливцева. Это был в полном смысле слова спектакль Малого театра. И своим уровнем он прежде всего обязан мастерству Лешковской.
За кулисами Елена Константиновна была всегда замкнута и собранна. Мало внимания обращала на молодежь и не интересовалась ее делами. Исключение составляла Шухмина, которой она помогла сыграть роль Глафиры и которой стремилась передать свое исключительное умение чаровать и располагать к себе зрителя.
Меньше других видела я в его коронных ролях знаменитого артиста О. А. Правдина. Этот актер обладал умением необычайно точно характеризовать персонаж, способностью к выразительной отделке каждого момента роли. Порой эта точность отделки шла вразрез с эмоциональностью исполнения и в ущерб проявлению темперамента. Из ролей Правдина я помню прежде всего Шейлока. Его трактовка отличалась от трактовки Южина. Южин играл величественного библейского Мафусаила. Шейлок Правдина — трезвый и хитрый ростовщик—был более приземленным.
Хорошо помню Правдина в роли Кучумова в «Бешеных деньгах» Островского. Это был доподлинно старый московский барин, словно вышедший на подмостки прямо из жизни. Но мне казалось, что ему недоставало юмора в передаче этого лица.
К молодежи Правдин относился прекрасно. Он часто устраивал для нее гастрольные поездки и давал пробовать себя в различных ролях. В репертуар этих гастрольных поездок всегда входили пьесы Островского и . Мольера. Как режиссер, Правдин не прибегал к новациям и не стремился к созданию оригинальных концепций. Он был режиссер в старом смысле этого слова — разводил актеров по мизансценам и добивался, чтобы они хорошо играли.
...Ваша жизнь в искусстве и творчество Ваших соратников по Малому театру похожи на огромное небо, одно на двоих: на артиста и зрителя. Сознаюсь, в трудные годы моей жизни я опирался на идеи театра, как на плечо друга и впередсмотрящего. И мне становилось легче, я обретал уверенность и шел дальше и дальше со своим народом.
Поэтому великое спасибо Вам, Елена Николаевна, за Вашу мудрость, за неиссякаемый жар души, за доброту к людям!
И еще разрешите мне обратиться к Вам с просьбой общественного значения. Дело в том, что Александр Иванович Южин детские годы провел в д. Муравлёвка нашего района, и мы его наравне с А. В. Сухово-Кобылиным (тоже наш земляк) считаем в ряду выдающихся людей нашего района. Мы создаем краеведческий музей. Ваши добрые товарищи несколько лет назад прислали нам фотографии А. И. Южина — на одной из них он в роли Ивана Грозного. Большое им спасибо за этот дар.
Но я о другом. В своем выступлении Вы сказали, что рука об руку работали с А. И. Южиным. В эти дни наша районная газета участвует в областном смотре-конкурсе по пропаганде культурного наследия, и для нас, жителей маленького тульского городка, весьма важны Ваши воспоминания о творчестве и в том числе о Южине. Напишите нам об этом.
А. Голиков, г. Плавск Тульской области.
Кем был для меня Александр Иванович Южин, я уже много говорила. Именно он нашел время меня прослушать, именно он порекомендовал поступать на драматические курсы в Филармонию, именно он настоял, чтобы меня со второго курса Филармонии приняли прямо в труппу Малого театра. С первых моих шагов в прославленном коллективе Александр Иванович любовно следил за моим сценическим ростом. И не только моим. Будучи директором театра, Южин думал о будущем Малого театра и внимательно воспитывал смену.
О Южине написано много статей и книг. Но мне еще и еще хочется говорить об этом большом актере и удивительном человеке. Благодаря своему недюжинному уму Александр Иванович сразу завоевал видное место в те годы, когда слава Малого театра достигла своего апогея. Обладая великолепными внешними данными и бесспорным артистическим талантом, Александр Иванович стал одной из ярких звезд знаменитой плеяды, в которой блистали Федотова, Ермолова, Ленский. Выдающийся актер, драматург, большой общественный деятель — таков был любимец взыскательной московской публики Александр Иванович Южин.
Я не застала его в ролях премьера труппы: Гамлете, Макбете, Чацком. Об игре Южина в классическом репертуаре много и с восторгом говорили в нашей семье. Я видела Александра Ивановича уже в ролях Фамусова, Шейлока, Кромвеля (в пьесе Луначарского «Оливер Кромвель»), в непревзойденном Болингброке, в обаятельном, умном, красивом Острогине (в его же пьесе «Ночной туман»). Он еще играл, и так легко и изящно играл, Телятева в «Бешеных деньгах» и Глеба Мироновича в «Посаднике» А. К. Толстого. Каждая эта роль была сделана умело, с тончайшей разработкой образа, с сильным, я бы сказала, могучим темпераментом. Многие, я знаю, считали Южина актером ума, у которого рациональность превалировала над эмоциональностью. Не думаю.
Нельзя, имея только холодный рассудок, так бесподобно играть Болингброка, так сильно, с шекспировским размахом рисовать Шейлока, и невозможно убедить зрителя в могучей силе Кромвеля, лишь рационально распланировав роль.
Я любила играть в спектаклях, где был занят Александр Иванович. Он умел создавать настоящую творческую атмосферу. Это, кстати, было отличительной чертой старых мастеров Малого театра. Безупречно воспитанный, Александр Иванович был внимательным партнером и удивительно благожелательным, особенно к нам, молодежи, за кулисами. Он одинаково вежливо и предупредительно относился и к большим прославленным артистам, иными словами, к «первым сюжетам», и к маленьким «выходным» актерам. Так же ровен и внимателен он был и с обслуживающим персоналом. А неизменный одевалыцик-портной Южина, хотя и называл его почтительно князем, смело, прямо в лицо высказывал свое мнение об игре этого князя. И «князь» внимательно слушал критику. Для меня лично и сейчас замечания рабочих сцены и моей давней одевальщицы Марии Ивановны Данилиной — самые ценные и дорогие. Подобное отношение я унаследовала от моих старших учителей, замечательных актеров Малого театра. Это одна из прекрасных традиций нашего театра.
В сентябре 1922 года исполнилось сорок лет служения Южина Малому театру. Рабоче-крестьянское правительство не забывало, что именно князь А. И. Сумбатов-Южин одним из первых принял Великую Октябрьскую революцию. С первых же дней революции Южин, являвшийся до этого заведующим труппой Малого театра, открыл двери бывшего императорского театра новому зрителю. Как только в Москве прекратилась стрельба, как только водворился относительный порядок — в Малом театре возобновились спектакли. Да, не было революционных пьес, не было созвучных событиям спектаклей, еще не родилась советская драматургия, но Южин твердо считал необходимым знакомить нового зрителя с шедеврами мировой классики, которую Малый театр так хорошо умел играть. Именно Южин поощрял выездные спектакли театра на рабочих окраинах Москвы и сам участвовал в них. Был, повторяю, холод, разруха, отсутствовал транспорт (кроме лошадей и подвод), но Малый театр играл спектакли с полной отдачей, как этого требовал Южин. Он подавал всему коллективу пример своим отношением к новой публике.
А как яростно и упорно боролся Южин за традиции реалистического театра. Ведь нашлись ультрареволюционные радетели «нового искусства», требующие закрытия Малого театра. Они называли нашу труппу музейной, отсталой и... контрреволюционной. Сколько сил, нервов, ума требовалось Александру Ивановичу, чтобы на буйных диспутах отстаивать правильную творческую дорогу Малого театра. И кто знает, чем бы кончилась эта «нескладная война», если бы не вмешался Владимир Ильич Ленин, если бы не прозвучал голос наркома просвещения Луначарского: «Назад к Островскому!» Слова Ленина о сохранении традиций и поддержка Луначарского дали возможность Южину сберечь старейший русский театр, имеющий славу «второго университета». Южину помогла Советская власть, и эта же власть предоставила автономное управление Малому театру, назначив первым советским директором театра князя Сумбатова-Южина.
Александру Ивановичу Южину принадлежит честь и слава открытия Первого рабочего филиала Малого театра на Таганке, где теперь находится Театр драмы и комедии.
Сейчас это центр Москвы, а тогда была почти окраина. И какие спектакли там шли во главе с лучшими актерами Малого театра! По достоинству оценив деятельность Александра Ивановича Южина, правительство решило отпраздновать 40-летие его сценической деятельности и присвоило ему почетное звание народного артиста республики (в те годы еще не существовало звание «Народный артист СССР»), которое тогда носили лишь Шаляпин, Собинов, Нежданова и Ермолова.
Юбилей собирались отпраздновать очень торжественно. Спектакль «Отелло», который выбрал для своего праздника Александр Иванович, должен был состояться в Большом театре. Можно представить, как я волновалась. Ведь в этом спектакле мне предстояло играть Дездемону.
И вот наступил этот вечер. Огромный зал Большого театра набит битком. В ложах столько народу, что нельзя сесть. Хоть бы постоять. Весь цвет культуры, академики, видные профессора, художественная общественность, знаменитые в те годы музыканты, актеры драматических театров, певцы, представители интеллигенции старой Москвы и новые зрители, рабочие, которые уже успели узнать и полюбить Малый театр и его лучшего актера, заполнили зал. Молодежь из «левых» театров и студий, молодежь, только что вернувшаяся с фронтов гражданской войны, представители партии, правительства—все были здесь, все собрались в величественном зале Большого театра, чтобы приветствовать замечательного актера, мудрого руководителя старейшего Малого театра, человека, всем сердцем, не колеблясь, принявшего революцию и всеми силами стремящегося верно служить ей.
При выходе Южина весь зал, как один человек, встал. Долгие, бурные аплодисменты не давали Александру Ивановичу возможности начать свой монолог. А он был уже в летах. Сказывались и тяжелый быт первых лет революции, и нервная страстная борьба за Малый театр и его традиции, и неустанные заботы о нуждах театра и всего коллектива в трудные годы становления нового государства.
Александр Иванович и раньше выступал в роли Отелло. Но тогда он был значительно моложе. Сейчас же, понимая, что и годы, и несколько отяжелевшая фигура требуют иного образа, Александр Иванович играл Отелло величавым, могучим, мудрым полководцем. Он был равен по достоинству, уму и заслугам всем этим сенаторам. Пусть он — мавр, но он незаменим, он нужен Венецианской республике. Его любовь к Дездемоне была любовью к нежному цветку, такому хрупкому, что прикоснуться к нему можно лишь легко — иначе сломаешь. Каждая сцена Отелло—Южина встречалась овациями. Да и как могло быть иначе? Пусть этот Отелло несколько монументален и тяжел. Но тончайшая, умнейшая разработка его характера не могла не покорять зрителей. Их аплодисменты были признанием великолепного таланта, данью огромного уважения этому большому артисту и большому человеку.
Зал стоя долго аплодировал. Долго не расходились и не отпускали юбиляра. Такое я видела прежде только на юбилее Ермоловой. А впоследствии—после представления «Отелло» с Остужевым, когда на премьере в Малом театре давали занавес тридцать пять раз.
Южин был замечательным руководителем театра. С актерами иметь дело не так легко. Александр Иванович пользовался огромным авторитетом, и это, конечно, ему помогало. Но он был и умным дипломатом. Вспоминаю такой случай.
Александр Иванович обратился к Анатолию Васильевичу Луначарскому с просьбой дать театру одну из его пьес (к этому времени в Малом уже шел «Оливер Кромвель»). Луначарский охотно согласился предоставить нам только что написанную «Медвежью свадьбу», но при этом деликатно заметил, что писал пьесу для своей жены, Н. А. Розенель. И, конечно, хотел бы видеть ее в роли. Юльки. Александр Иванович ответил Луначарскому с большим тактом: «Мы будем счастливы видеть в нашем театре Наталию Александровну. Но в труппе есть актриса на эту роль. И она будет первой исполнительницей». Так и получилось.
Я играла премьеру, а Наташа Розенель—открытую генеральную, или, как теперь говорят, общественный просмотр. Конечно, надо было обладать умом и тактом Луначарского, чтобы должным образом принять ответ Южина. Но надо было быть и столь принципиальным человеком, как Южин, чтобы так повести себя с наркомом просвещения.
Наташа Розенель вошла в труппу театра. Она была на редкость деликатна и отзывчива. У меня установились с ней дружеские и теплые отношения. Я часто бывала у них дома. И эти вечера, особенно когда к нам приходил Анатолий Васильевич, были незабываемы. Между Южиным и Луначарским до самых последних дней жизни замечательного артиста существовали наилучшие отношения. Анатолий Васильевич охотно откликался на все просьбы театра. Он всячески старался помочь нам в те трудные для нашего государства годы. Много сделал Луначарский для Александра Ивановича во время его болезни. Именно он устроил Южину несколько поездок за границу, столь необходимых для здоровья уже угасавшего Александра Ивановича.
Умер Южин за рубежом. Лечась в Ницце, он писал свою последнюю пьесу, «Рафаэль». Очевидно, он предназначал ее Всеволоду Аксенову и мне. Александр Иванович закончил последний акт, поставил точку, написал «Конец» и... скончался. Это было в 1927 году.
Удивительна посмертная судьба его тела. Однажды цыганка нагадала Александру Ивановичу, что кончит он свои дни далеко и тело его сорок дней будет носиться по морям и сушам, прежде чем его примет земля. Посмеялись над этим пророчеством и забыли о нем. А ведь случилось именно так. Умер Южин во Франции. Гроб с телом жена Южина Мария Николаевна везла пароходом в Батум. Оттуда его повезли на родину актера, в Тифлис, а затем уже в Москву, в Малый театр. Театральная площадь и близлежащие переулки были полны людьми. Когда гроб выносили из Малого театра, трудно было охватить глазами толпы народа. Не стесняясь, плакали даже мужчины. Все понимали, какую потерю понес Малый театр, все советское искусство. Уходила целая эпоха в жизни Малого театра. Огромная толпа шла за гробом до квартиры Южина, а потом до самого Ново-Девичьего кладбища. Многие прохожие, узнав, кого хоронят, вливались в общий поток.
И опустили в землю гроб Южина ровно на сороковой день после его кончины. По странной случайности предсказание цыганки целиком сбылось.
Трудно было Малому театру без Александра Ивановича. Ох как трудно. Последние годы он часто из-за болезни отсутствовал, но мы знали, чувствовали, что он здесь, что в случае крайней нужды можно к нему обратиться. И многие, ощущая его присутствие, сдерживали свои страсти.
Вероятно, если бы был жив Александр Иванович, в жизнь Малого театра не проникла бы чуждая ему атмосфера. Не было бы столько боли и трещин, не расшатались бы традиции нашего театра, как это случилось потом. Много надо сил, чтобы исправить содеянное. Я и хочу закончить воспоминания об Александре Ивановиче Южине надеждой, что молодежь Малого театра, поколение, пришедшее из Щепкинского училища и воспитанное нашим временем, своими свежими, чистыми помыслами вернет Малому театру его прежнюю славу. И театр снова увидит свой расцвет и вспомнит создававших его традиции великих артистов, и среди них — Александра Ивановича Южина.
Нет книг и статей, посвященных творчеству Веры Алексеевны Шухминой. О ней можно встретить только отдельные отзывы при разборе очередной премьеры. Имя ее не было овеяно громкой славой и не пользовалось особой популярностью. Конечно, оно не стоит рядом с именами корифеев Малого театра. Но мне хочется вспомнить о Вере Алексеевне, рассказать о нашей краткой совместной работе. Имя ее не должно быть забыто в истории театрального искусства.
Шухмина была старше меня. Думаю, она была ровесницей Гзовской и Пашенной. Как и Лешковская, она тоже стояла особняком, не сходясь ни с кем особенно в труппе. Помню, я искренне удивилась, когда однажды М. М. Климов назвал ее Верой. Просто Верой, без отчества, а это было как-то не принято в те годы. Знаю, что Остужев тоже необыкновенно ласково называл ее так, когда они вместе репетировали «Собаку садовника».
Шухмина была женщина серьезная, внимательная, в меру приветливая, я бы сказала, хорошо воспитанная. Внешне — небольшого роста, стройная, некрасивая, с умным лицом и немного грустными глазами. Всегда сдержанная и какая-то немного таинственная. Я не помню ее смеющейся, громко, по-актерски разговаривающей.
Она была очень начитанна, владела в совершенстве несколькими языками. Актеры относились к ней дружески и почтительно. Но особых симпатий своих сверстниц-актрис она не вызывала. Да, мне кажется, и не стремилась к этому: и по культуре и по воспитанию она была намного выше их.
Когда она решила ехать в Париж, как мне сказали — лечиться, я искренне огорчилась. Эта поездка оказалась для нее роковой. В поезде она занимала верхнее место. Какой-то гражданин любезно уступил ей свое нижнее. Совсем недалеко от Москвы, под Новым Иерусалимом, случилась страшная катастрофа. Шухмина погибла, а уступивший ей место человек остался невредим.
Да, такова бывает судьба. Помню, в театре ее жалели, но и говорили, что это лучший для нее исход. Дело в том, что Шухмина была актриса «без перехода», как тогда выражались. И вновь назначенный в Малый театр директор В. К. Владимиров, мне кажется, довольно жестоко заявил ей, что не сможет ее использовать в труппе Малого театра и ей лучше уйти.
Шухмина была слишком горда, чтобы спорить. Она и не стала просить или конфликтовать, а просто ушла из театра и отправилась в свой роковой последний путь.
Я видела ее в роли Верочки в «Шутниках» Островского. Она была полна обаяния, радости и чего-то очень мягкого, девичьего.
Хорошо помню ее Лизу в «Горе от ума». Другая исполнительница, В. Н. Пашенная, играла Лизу необычайно яркой и живой. Лиза Шухминой была написана пастельными красками. Она, конечно, проигрывала рядом с Пашенной, но в ней таилось что-то задушевное — сердечная преданность Софье, природный ум, кот
Подробнее
Новых успехов, новых ролей! В эти дни две старейшие актрисы Малого театра Ирина Анатольевна Ликсо и Ольга Александровна Чуваева отмечают свои «круглые» даты рождения.
Новых успехов, новых ролей!
В эти дни две старейшие актрисы Малого театра Ирина Анатольевна Ликсо и Ольга Александровна Чуваева отмечают свои «круглые» даты рождения.
В эти дни две старейшие актрисы Малого театра Ирина Анатольевна Ликсо и Ольга Александровна Чуваева отмечают свои «круглые» даты рождения.
Новых успехов, новых ролей!
В эти дни две старейшие актрисы Малого театра Ирина Анатольевна Ликсо и Ольга Александровна Чуваева отмечают свои «круглые» даты рождения.
Солидные. Но счастливые. Потому что встречают их в хорошей творческой форме, на родной сцене Малого театра.
Обе - выпускницы Щепкинского училища, пришедшие в Малый театр прямо со студенческой скамьи и сразу сыгравшие главные роли в классическом репертуаре. За плечами И.Ликсо свыше 60 лет служения сцене. Она заканчивала училище в военное лихолетье, когда Малый и его Школа-студия были эвакуированы в Челябинск. Ее дебютом стала роль Софьи в «Горе от ума». С тех пор этот спектакль сопутствует всей ее творческой жизни. С годами она сыграла в нем Наталью Дмитриевну Горич, а недавно ввелась на роль Графини-бабушки в постановке С. Женовача. Талант и богатые внешние данные подарили Ирине Ликсо десятки прекрасных ролей мирового репертуара от Шекспира до Уайльда и от Грибоедова до Островского, Чехова, Горького. Она много снималась в кино, и зрители, конечно же, запомнили ее красавиц героинь в «Композиторе Глинке», «Евгении Гранде», в «Крыльях», «Летаргии» и многих других.
В будущем году О.Чуваева отметит полвека на сцене Малого театра. Яркий, сочный талант актрисы обеспечил ей острохарактерные роли как драматического, так и комедийного плана в лучших произведениях русского и зарубежного репертуара. Обладая широчайшим творческим диапазоном, актриса переиграла чуть ли не всех героинь Островского, находя для каждой свои особые, неповторимые черты характера, манеру поведения, интонации голоса. Сегодня зрители могут увидеть актрису в таких полярных ролях, как самодовольная купчиха Епишкина («Не было ни гроша, да вдруг алтын» Островского), благочестивая царица Ирина, постригшаяся в монахини («Царь Борис» А. К. Толстого), добрая, ласковая Бабушка («Снежная королева» Шварца), и еще целом ряде спектаклей. Среди фильмов с ее участием сериал «Следствие ведут знатоки», «Братья Карамазовы» и другие.
Поздравляя славных юбилярш, желаем им еще много творческих успехов в новых ролях на родной сцене прославленного Малого театра.
Наталия БАЛАШОВА.
«Московская правда», 15.04.2005 г.
В эти дни две старейшие актрисы Малого театра Ирина Анатольевна Ликсо и Ольга Александровна Чуваева отмечают свои «круглые» даты рождения.
Солидные. Но счастливые. Потому что встречают их в хорошей творческой форме, на родной сцене Малого театра.
Обе - выпускницы Щепкинского училища, пришедшие в Малый театр прямо со студенческой скамьи и сразу сыгравшие главные роли в классическом репертуаре. За плечами И.Ликсо свыше 60 лет служения сцене. Она заканчивала училище в военное лихолетье, когда Малый и его Школа-студия были эвакуированы в Челябинск. Ее дебютом стала роль Софьи в «Горе от ума». С тех пор этот спектакль сопутствует всей ее творческой жизни. С годами она сыграла в нем Наталью Дмитриевну Горич, а недавно ввелась на роль Графини-бабушки в постановке С. Женовача. Талант и богатые внешние данные подарили Ирине Ликсо десятки прекрасных ролей мирового репертуара от Шекспира до Уайльда и от Грибоедова до Островского, Чехова, Горького. Она много снималась в кино, и зрители, конечно же, запомнили ее красавиц героинь в «Композиторе Глинке», «Евгении Гранде», в «Крыльях», «Летаргии» и многих других.
В будущем году О.Чуваева отметит полвека на сцене Малого театра. Яркий, сочный талант актрисы обеспечил ей острохарактерные роли как драматического, так и комедийного плана в лучших произведениях русского и зарубежного репертуара. Обладая широчайшим творческим диапазоном, актриса переиграла чуть ли не всех героинь Островского, находя для каждой свои особые, неповторимые черты характера, манеру поведения, интонации голоса. Сегодня зрители могут увидеть актрису в таких полярных ролях, как самодовольная купчиха Епишкина («Не было ни гроша, да вдруг алтын» Островского), благочестивая царица Ирина, постригшаяся в монахини («Царь Борис» А. К. Толстого), добрая, ласковая Бабушка («Снежная королева» Шварца), и еще целом ряде спектаклей. Среди фильмов с ее участием сериал «Следствие ведут знатоки», «Братья Карамазовы» и другие.
Поздравляя славных юбилярш, желаем им еще много творческих успехов в новых ролях на родной сцене прославленного Малого театра.
Наталия БАЛАШОВА.
«Московская правда», 15.04.2005 г.
16.04.2005
Подробнее
16 апреля день рождения патриарха отечественной сцены, народного артиста СССР, лауреата Государственных премий Евгения Валериановича Самойлова. Сегодня мы поздравляем Евгения Валериановича с днем рождения и желаем здоровья, бодрости и творческого долгол
16 апреля день рождения патриарха отечественной сцены, народного артиста СССР, лауреата Государственных премий Евгения Валериановича Самойлова.
Сегодня мы поздравляем Евгения Валериановича с днем рождения и желаем здоровья, бодрости и творческого долголетия на радость всем нам, его многочисленным почитателям.
Сегодня мы поздравляем Евгения Валериановича с днем рождения и желаем здоровья, бодрости и творческого долголетия на радость всем нам, его многочисленным почитателям.
16 апреля день рождения патриарха отечественной сцены, народного артиста СССР, лауреата Государственных премий Евгения Валериановича Самойлова. Достаточно только назвать это имя и комментарии излишни, а в памяти возникают незабываемые эпизоды из знаменитых кинофильмов «Сердца четырех» и «В шесть часов вечера после войны», которые до сих пор приводят в трепет наших бабушек и дедушек. Они же с удовольствием делятся своими театральными впечатлениями от несравненного Гамлета и Германа в арбузовской «Тане», которых актер сыграл у Николая Охлопкова на сцене театра Революции. С тех пор прошло много лет, и вот уже следующие поколения восхищаются нетускнеющим от времени талантом Евгения Валериановича Самойлова, актера, имя которого более 30 лет украшает священные подмостки Малого театра. Одна из последних по времени работ Е.В.Самойлова в театре роль камердинера в «Коварстве и любви» Ф.Шиллера. Артист выступает лишь в одном эпизоде спектакля. Но и в этой небольшой роли видна сила творческого темперамента Мастера.
А роль князя Тугоуховского в исполнении Е.Самойлова в «Горе от ума» несомненно украсила этот спектакль, любимый театральными критиками и простым зрителем.
Сегодня мы поздравляем Евгения Валериановича с днем рождения и желаем здоровья, бодрости и творческого долголетия на радость всем нам, его многочисленным почитателям.
А роль князя Тугоуховского в исполнении Е.Самойлова в «Горе от ума» несомненно украсила этот спектакль, любимый театральными критиками и простым зрителем.
Сегодня мы поздравляем Евгения Валериановича с днем рождения и желаем здоровья, бодрости и творческого долголетия на радость всем нам, его многочисленным почитателям.
15.04.2005
Подробнее
Вчера в Малом театре состоялся спектакль «Горе от ума», в котором народная артистка России Ирина Ликсо выступила в роли Графини-бабушки и таким образом отметила свое 85-летие. Этот день своей жизни Ирина Анатольевна предпочла провести на сцене среди своих
Вчера в Малом театре состоялся спектакль «Горе от ума», в котором народная артистка России Ирина Ликсо выступила в роли Графини-бабушки и таким образом отметила свое 85-летие. Этот день своей жизни Ирина Анатольевна предпочла провести на сцене среди своих коллег и зрителей.
Вчера в Малом театре состоялся спектакль «Горе от ума», в котором народная артистка России Ирина Ликсо выступила в роли Графини-бабушки и таким образом отметила свое 85-летие. Этот день своей жизни Ирина Анатольевна предпочла провести на сцене среди своих коллег и зрителей.
После спектакля вся труппа Малого театра поднялась на сцену, чтобы воздать почести Ирине Анатольевне. Была зачитана поздравительная телеграмма, присланная президентом России В.В.Путиным. Юрий Соломин на правах художественного руководителя Малого театра вручил актрисе сигнальный экземпляр ее книг, которая так и называется «Ирина Ликсо».
Сама актриса завершила этот вечер словами: «Может быть, поэтому я и живу так долго, что всю жизнь свою я служу в Малом театре».
После спектакля вся труппа Малого театра поднялась на сцену, чтобы воздать почести Ирине Анатольевне. Была зачитана поздравительная телеграмма, присланная президентом России В.В.Путиным. Юрий Соломин на правах художественного руководителя Малого театра вручил актрисе сигнальный экземпляр ее книг, которая так и называется «Ирина Ликсо».
Сама актриса завершила этот вечер словами: «Может быть, поэтому я и живу так долго, что всю жизнь свою я служу в Малом театре».
Подробнее
Актёры, занятые в спектаклях с 19 по 24 апреля 2005 года.
Актёры, занятые в спектаклях с 19 по 24 апреля 2005 года.
Актёры, занятые в спектаклях с 19 по 22 апреля 2005 года.
19 апреля, основная сцена, «Волки и овцы» : Л.П.Полякова, Л.В.Титова, С.Г.Аманова, Т.П.Панкова, А.В.Коршунов, Э.Е.Марцевич, В.И.Езепов, Б.В.Клюев, Ю.Б.Ильин, А.В.Вершинин, А.Т.Манке, Д.Н.Зеничев.
19 апреля, сцена на Б.Ордынке, «Усилия любви…»: Д.Н.Подгорная, И.В.Иванова, В.В.Андреева, Е.М.Базарова, О.Г.Жевакина, В.Г.Зотов, Д.А.Жулин, М.Г.Фоменко, С.А.Коршунов, А.Е.Фаддеев, Д.Н.Солодовник, В.В.Дахненко, В.А.Низовой, А.Н.Анохин.
20 апреля, сцена на Б.Ордынке, «Тайны мадридского двора»: Н.Н.Верещенко, Е.М.Базарова, Е.Г.Харитонова, Г.Г.Микшун, Н.П.Швец, И.В.Иванова, Д.Н.Подгорная, И.А.Жерякова, Л.В.Ещенко, Ю.В.Сафронова, В.И.Езепов, В.В.Петров, В.А.Низовой, А.В.Вершинин, В.Г.Зотов, А.Н.Анохин, Д.Н.Солодовник, В.А.Андрианов, Е.В.Арановский, М.Г.Фоменко, П.В.Абрамов, сотр.Малец.
21 апреля, сцена на Б.Ордынке, «Свадьба, свадьба, свадьба!»: Е.Г.Харитонова, А.Н.Евдокимова, О.Г.Жевакина, Л.В.Ещенко, С.Г.Аманова, М.А.Стерникова, М.И.Фомина, Н.П.Швец, З.Е.Андреева, А.С.Потапов, Г.В.Подгородинский, В.А.Низовой, А.К.Вахтеров, В.А.Коняев, А.С.Кудинович, А.М.Торопов, К.В.Демин, В.В.Бунаков, В.А.Дубровский, Д.Д.Кознов, М.Г.Фоменко, В.А.Андрианов, А.Н.Анохин, С.А.Вещев, И.С.Григорьев, Е.В.Арановский.
22 апреля, малая сцена на Б.Ордынке, «День на день не приходится»: И.В.Тельпугова, Е.В.Доронина, О.Г.Жевакина, Л.В.Ещенко, А.В.Коршунов, В.А.Борцов, С.В.Потапов, Д.Н.Зеничев, В.В.Дахненко(2 роли), В.А.Дубровский.
23 апреля, сцена на Б.Ордынке, «Усилия любви…»: Д.Н.Подгорная, И.В.Иванова, В.В.Андреева, Е.М.Базарова, О.Г.Жевакина, В.Г.Зотов, Д.А.Жулин, О.В.Доброван, С.А.Коршунов, А.Е.Фаддеев, Д.Н.Солодовник, В.В.Дахненко, В.А.Низовой, А.Н.Анохин.
24 апреля, сцена на Б.Ордынке, утро, «Снежная Королева»: В.В.Андреева, Е.М.Солодова, Л.Н.Щербинина, А.М.Жарова, Е.М.Базарова, Л.А.Пашкова, З.Е.Андреева, Вл.Б.Носик, С.А.Коршунов, В.В.Дахненко, П.Д.Складчиков, А.Н.Анохин, С.С.Еремеев, С.Л.Тезов, М.Г.Фоменко, В.А.Андрианов.
24 апреля, сцена на Б.Ордынке, вечер, «Свадьба, свадьба, свадьба!»: Е.Г.Харитонова, А.Н.Евдокимова, О.Г.Жевакина, Л.В.Ещенко, С.Г.Аманова, М.А.Стерникова, М.И.Фомина, Н.П.Швец, З.Е.Андреева, А.С.Потапов, Г.В.Подгородинский, В.А.Низовой, А.К.Вахтеров, В.А.Коняев, А.С.Кудинович, А.М.Торопов, К.В.Демин, В.В.Бунаков, В.А.Дубровский, Д.Д.Кознов, М.Г.Фоменко, В.А.Андрианов, А.Н.Анохин, С.А.Вещев, И.С.Григорьев, Е.В.Арановский.
19 апреля, основная сцена, «Волки и овцы» : Л.П.Полякова, Л.В.Титова, С.Г.Аманова, Т.П.Панкова, А.В.Коршунов, Э.Е.Марцевич, В.И.Езепов, Б.В.Клюев, Ю.Б.Ильин, А.В.Вершинин, А.Т.Манке, Д.Н.Зеничев.
19 апреля, сцена на Б.Ордынке, «Усилия любви…»: Д.Н.Подгорная, И.В.Иванова, В.В.Андреева, Е.М.Базарова, О.Г.Жевакина, В.Г.Зотов, Д.А.Жулин, М.Г.Фоменко, С.А.Коршунов, А.Е.Фаддеев, Д.Н.Солодовник, В.В.Дахненко, В.А.Низовой, А.Н.Анохин.
20 апреля, сцена на Б.Ордынке, «Тайны мадридского двора»: Н.Н.Верещенко, Е.М.Базарова, Е.Г.Харитонова, Г.Г.Микшун, Н.П.Швец, И.В.Иванова, Д.Н.Подгорная, И.А.Жерякова, Л.В.Ещенко, Ю.В.Сафронова, В.И.Езепов, В.В.Петров, В.А.Низовой, А.В.Вершинин, В.Г.Зотов, А.Н.Анохин, Д.Н.Солодовник, В.А.Андрианов, Е.В.Арановский, М.Г.Фоменко, П.В.Абрамов, сотр.Малец.
21 апреля, сцена на Б.Ордынке, «Свадьба, свадьба, свадьба!»: Е.Г.Харитонова, А.Н.Евдокимова, О.Г.Жевакина, Л.В.Ещенко, С.Г.Аманова, М.А.Стерникова, М.И.Фомина, Н.П.Швец, З.Е.Андреева, А.С.Потапов, Г.В.Подгородинский, В.А.Низовой, А.К.Вахтеров, В.А.Коняев, А.С.Кудинович, А.М.Торопов, К.В.Демин, В.В.Бунаков, В.А.Дубровский, Д.Д.Кознов, М.Г.Фоменко, В.А.Андрианов, А.Н.Анохин, С.А.Вещев, И.С.Григорьев, Е.В.Арановский.
22 апреля, малая сцена на Б.Ордынке, «День на день не приходится»: И.В.Тельпугова, Е.В.Доронина, О.Г.Жевакина, Л.В.Ещенко, А.В.Коршунов, В.А.Борцов, С.В.Потапов, Д.Н.Зеничев, В.В.Дахненко(2 роли), В.А.Дубровский.
23 апреля, сцена на Б.Ордынке, «Усилия любви…»: Д.Н.Подгорная, И.В.Иванова, В.В.Андреева, Е.М.Базарова, О.Г.Жевакина, В.Г.Зотов, Д.А.Жулин, О.В.Доброван, С.А.Коршунов, А.Е.Фаддеев, Д.Н.Солодовник, В.В.Дахненко, В.А.Низовой, А.Н.Анохин.
24 апреля, сцена на Б.Ордынке, утро, «Снежная Королева»: В.В.Андреева, Е.М.Солодова, Л.Н.Щербинина, А.М.Жарова, Е.М.Базарова, Л.А.Пашкова, З.Е.Андреева, Вл.Б.Носик, С.А.Коршунов, В.В.Дахненко, П.Д.Складчиков, А.Н.Анохин, С.С.Еремеев, С.Л.Тезов, М.Г.Фоменко, В.А.Андрианов.
24 апреля, сцена на Б.Ордынке, вечер, «Свадьба, свадьба, свадьба!»: Е.Г.Харитонова, А.Н.Евдокимова, О.Г.Жевакина, Л.В.Ещенко, С.Г.Аманова, М.А.Стерникова, М.И.Фомина, Н.П.Швец, З.Е.Андреева, А.С.Потапов, Г.В.Подгородинский, В.А.Низовой, А.К.Вахтеров, В.А.Коняев, А.С.Кудинович, А.М.Торопов, К.В.Демин, В.В.Бунаков, В.А.Дубровский, Д.Д.Кознов, М.Г.Фоменко, В.А.Андрианов, А.Н.Анохин, С.А.Вещев, И.С.Григорьев, Е.В.Арановский.
Подробнее
22, 23 и 24 апреля 2005 года
на сцене Малого театра классическая комедия дель арте
Карло Гольдони
«Арлекин — слуга двух господ»
Автор драматургической обработки и режиссер — Джузеппе Эмилиани
Карло Гольдони
«Арлекин — слуга двух господ»
Автор драматургической обработки и режиссер — Джузеппе Эмилиани
22, 23 и 24 апреля 2005 года
на сцене Малого театра
классическая комедия дель арте
Компания «И Фрателлини» представляет
Карло Гольдони
«Арлекин — слуга двух господ»
Автор драматургической обработки и режиссер — Джузеппе Эмилиани
Сценография, костюмы и маски — Грациано Грегори и Карла Тети
Музыка — Пьерлуиджи Пьетрониро
С участием Марчелло Бартоли, Дарио Кантарелли
а также Джорджио Бертана, Донателло Фальки, Микелы Мартини, Микелы
Мокьютти, Антонио Мероне, Роберто Петруццелли, Лино Спатаро
«Арлекин — слуга двух господ» — это спектакль, к которому я особо привязан, это как поздний ребенок, который рождается у уже немножко пожилых родителей, но, в то же время, может быть, он появляется на свет именно в самый подходящий для этого момент. Я много лет размышлял об этой пьесе, я желал ее и одновременно испытывал робость, и вот, наконец, это случилось. Когда мне её предложили, я понял, что она может превратиться в спектакль, в котором, возможно, воплотится вся моя многолетняя работа в области комедии, и это явилось бы продолжением тех поисков, которые были начаты еще в Прато, они касались исследования, как самих масок, так и мастерства Эваристо Герарди (великого Арлекина, который жил в Прато в семнадцатом веке). То есть, речь идет о комедии не с точки зрения археолога или же зрителя, который снова хочет видеть в ней лишь поверхностную комическую сторону, нет, скорее речь идет о такой работе, которая могла бы выставить на первый план и темные, дьявольские, двусмысленные, жестокие и волнующие аспекты, характерные для маски. И вот именно так и появился на свет иной Арлекин, совсем не похожий на Арлекина семнадцатого века, он гораздо менее стилизован, он обеими ногами стоит на земле, он более тяжеловесен, более жесток, более ненасытен как в еде, так и в сексе; он больше анархист, чем жертва побоев » (Марчелло Бартоли).
Бронирование и доставка билетов в Web-кассе
на сцене Малого театра
классическая комедия дель арте
Компания «И Фрателлини» представляет
Карло Гольдони
«Арлекин — слуга двух господ»
Автор драматургической обработки и режиссер — Джузеппе Эмилиани
Сценография, костюмы и маски — Грациано Грегори и Карла Тети
Музыка — Пьерлуиджи Пьетрониро
С участием Марчелло Бартоли, Дарио Кантарелли
а также Джорджио Бертана, Донателло Фальки, Микелы Мартини, Микелы
Мокьютти, Антонио Мероне, Роберто Петруццелли, Лино Спатаро
«Арлекин — слуга двух господ» — это спектакль, к которому я особо привязан, это как поздний ребенок, который рождается у уже немножко пожилых родителей, но, в то же время, может быть, он появляется на свет именно в самый подходящий для этого момент. Я много лет размышлял об этой пьесе, я желал ее и одновременно испытывал робость, и вот, наконец, это случилось. Когда мне её предложили, я понял, что она может превратиться в спектакль, в котором, возможно, воплотится вся моя многолетняя работа в области комедии, и это явилось бы продолжением тех поисков, которые были начаты еще в Прато, они касались исследования, как самих масок, так и мастерства Эваристо Герарди (великого Арлекина, который жил в Прато в семнадцатом веке). То есть, речь идет о комедии не с точки зрения археолога или же зрителя, который снова хочет видеть в ней лишь поверхностную комическую сторону, нет, скорее речь идет о такой работе, которая могла бы выставить на первый план и темные, дьявольские, двусмысленные, жестокие и волнующие аспекты, характерные для маски. И вот именно так и появился на свет иной Арлекин, совсем не похожий на Арлекина семнадцатого века, он гораздо менее стилизован, он обеими ногами стоит на земле, он более тяжеловесен, более жесток, более ненасытен как в еде, так и в сексе; он больше анархист, чем жертва побоев » (Марчелло Бартоли).
Бронирование и доставка билетов в Web-кассе
14.04.2005
Подробнее
ЮБИЛЕЙ ИРИНЫ АНАТОЛЬЕВНЫ ЛИКСО
Всегда оставаться королевой
Наше старшее поколение — это золотой фонд Малого театра. Не знаю, как другие театры, а мы не можем обойтись без наших старших товарищей
Наше старшее поколение — это золотой фонд Малого театра. Не знаю, как другие театры, а мы не можем обойтись без наших старших товарищей
ЮБИЛЕЙ ИРИНЫ АНАТОЛЬЕВНЫ ЛИКСО
Всегда оставаться королевой
Наше старшее поколение — это золотой фонд Малого театра. Не знаю, как другие театры, а мы не можем обойтись без наших старших товарищей, в числе которых — Евгений Валерьянович Самойлов, Татьяна Александровна Еремеева, Татьяна Петровна Панкова и, конечно, Ирина Анатольевна Ликсо, которой сегодня исполняется 85 лет. Это не просто гордость, история Малого театра, а действующие актеры.
Мы не можем похвастаться, что Ирина Анатольевна сегодня много играет, но тем не менее она постоянно находится в работе, спектакли с ее участием часто идут в репертуаре. На долю Ликсо выпало счастье начинать свою творческую биографию с замечательными, уникальными партнерами — я сейчас должен перечислить цвет Малого театра: Зубов, Велихов, Межинский, Ильинский, Жаров, Любезнов, Доронин, Яблочкина, Турчанинова, Рыжова. Конечно, это накладывает определенный отпечаток на все творчество артистки. Совсем молодой Ирина Ликсо сыграла Софью в «Горе от ума». И потом было множество замечательных ролей. Глядя на нее, всегда хочется воскликнуть: вот она, школа Дома Островского!
Я всегда знал, что Ирина Анатольевна очень интеллигентный человек во всем: в отношении к старшим и младшим коллегам, в быту, она никогда ничего не требует. Могу это засвидетельствовать, потому что не один десяток лет мы живем в одном доме, в одном подъезде. Я не знаю более порядочной семьи, с которой хотелось бы общаться как можно больше. Когда мы вместе с коллективом Малого театра организовывали поездки за рубеж, она ездила с мужем, потом с дочкой. Мы, советские туристы, испытывали немало материальных, бытовых трудностей, но все же могли повидать мир. Человек всегда узнается в таких стесненных обстоятельствах, где главное — сохранять собственное достоинство. А Ирина Анатольевна всегда была королевой. Я и раньше, когда был молодым, и теперь смотрю на нее с большим уважением, потому что она — человек, обладающий огромнейшей внутренней культурой, спокойствием, разумностью. Эти качества она сохранила по сегодняшний день.
Я очень рад, что сегодня она в строю. И когда Ликсо выходит на сцену, будь то большая роль в «Не было ни гроша да вдруг алтын» или небольшая в «Горе от ума» (Графиня-бабушка), — это бриллиант. В Малом театре со времен Грибоедова, с первой его постановки 1830 года, роли гостей на балу в «Горе от ума» играли самые выдающиеся актеры старшего поколения. После спектаклей люди подходят к нам, звонят, пишут письма: «Боже мой, какие у вас потрясающие «старики»!» Зритель благодарен нашим старшим товарищам просто за появление на сцене, потому что каждую работу они выполняют с блеском. Как говорится, нет маленьких ролей, есть маленькие артисты. А я должен сказать, что есть маленькие роли, но есть очень большие артисты, которые оправляют эти маленькие роли — бриллиантики в хорошую оправу. И мне очень приятно выходить на сцену вместе с такими мастерами, среди которых ярко сияет талант Ирины Анатольевны Ликсо.
Юрий СОЛОМИН
«Культура» №14 (7473) 14 — 20 апреля 2005г.
Всегда оставаться королевой
Наше старшее поколение — это золотой фонд Малого театра. Не знаю, как другие театры, а мы не можем обойтись без наших старших товарищей, в числе которых — Евгений Валерьянович Самойлов, Татьяна Александровна Еремеева, Татьяна Петровна Панкова и, конечно, Ирина Анатольевна Ликсо, которой сегодня исполняется 85 лет. Это не просто гордость, история Малого театра, а действующие актеры.
Мы не можем похвастаться, что Ирина Анатольевна сегодня много играет, но тем не менее она постоянно находится в работе, спектакли с ее участием часто идут в репертуаре. На долю Ликсо выпало счастье начинать свою творческую биографию с замечательными, уникальными партнерами — я сейчас должен перечислить цвет Малого театра: Зубов, Велихов, Межинский, Ильинский, Жаров, Любезнов, Доронин, Яблочкина, Турчанинова, Рыжова. Конечно, это накладывает определенный отпечаток на все творчество артистки. Совсем молодой Ирина Ликсо сыграла Софью в «Горе от ума». И потом было множество замечательных ролей. Глядя на нее, всегда хочется воскликнуть: вот она, школа Дома Островского!
Я всегда знал, что Ирина Анатольевна очень интеллигентный человек во всем: в отношении к старшим и младшим коллегам, в быту, она никогда ничего не требует. Могу это засвидетельствовать, потому что не один десяток лет мы живем в одном доме, в одном подъезде. Я не знаю более порядочной семьи, с которой хотелось бы общаться как можно больше. Когда мы вместе с коллективом Малого театра организовывали поездки за рубеж, она ездила с мужем, потом с дочкой. Мы, советские туристы, испытывали немало материальных, бытовых трудностей, но все же могли повидать мир. Человек всегда узнается в таких стесненных обстоятельствах, где главное — сохранять собственное достоинство. А Ирина Анатольевна всегда была королевой. Я и раньше, когда был молодым, и теперь смотрю на нее с большим уважением, потому что она — человек, обладающий огромнейшей внутренней культурой, спокойствием, разумностью. Эти качества она сохранила по сегодняшний день.
Я очень рад, что сегодня она в строю. И когда Ликсо выходит на сцену, будь то большая роль в «Не было ни гроша да вдруг алтын» или небольшая в «Горе от ума» (Графиня-бабушка), — это бриллиант. В Малом театре со времен Грибоедова, с первой его постановки 1830 года, роли гостей на балу в «Горе от ума» играли самые выдающиеся актеры старшего поколения. После спектаклей люди подходят к нам, звонят, пишут письма: «Боже мой, какие у вас потрясающие «старики»!» Зритель благодарен нашим старшим товарищам просто за появление на сцене, потому что каждую работу они выполняют с блеском. Как говорится, нет маленьких ролей, есть маленькие артисты. А я должен сказать, что есть маленькие роли, но есть очень большие артисты, которые оправляют эти маленькие роли — бриллиантики в хорошую оправу. И мне очень приятно выходить на сцену вместе с такими мастерами, среди которых ярко сияет талант Ирины Анатольевны Ликсо.
Юрий СОЛОМИН
«Культура» №14 (7473) 14 — 20 апреля 2005г.
Подробнее
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой» Е.Н. ГОГОЛЕВА «НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ». ПЕРВЫЕ ГОДЫ В МАЛОМ ТЕАТРЕ
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ». ПЕРВЫЕ ГОДЫ В МАЛОМ ТЕАТРЕ
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ». ПЕРВЫЕ ГОДЫ В МАЛОМ ТЕАТРЕ
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ПЕРВЫЕ ГОДЫ В МАЛОМ ТЕАТРЕ
Итак, 1 августа 1918 года я подписала свой первый контракт в Малый театр. Не все сохраняет память. И тем не менее я помню сбор труппы сезона 1918/19 года. Актерский вход был тогда прямо против «Метрополя», с улицы, которая теперь называется проспект Маркса. Обшарпанные ступеньки вели к неказистой двери. За ней — маленькая раздевалка и снова лестница наверх, где тогда на втором этаже помещались гримуборные первых актеров, в том числе—Ермоловой, Лешковской и Садовской. А еще выше — общие гримуборные актрис рангом пониже. Там должна была гримироваться и я. В 1920 году все это перестроили. При открытии сезона 1919/20 года, когда я играла в «Горе от ума», меня перевели уже в другой коридор. Таким образом, моя Софья гримировалась в маленькой, неуютной уборной на две персоны. Я смогла поставить туда мой собственный трельяж-туалет, который служит мне и по сию пору.
На сбор труппы я явилась в своем лучшем платье из лиловой тафты, в котором играла в Филармонии «Обнаженную». Никакой косметики я тогда не употребляла, а прическу носила довольно скромную. Кажется, в раздевалке я, к счастью, увидела моих филармонических преподавателей. Они обменивались друг с Другом летними впечатлениями. Они же — Рыжов, Яковлев и Платон — провели меня в «курилку». Теперь это фойе Ермоловой, недалеко от сцены. Я успела заметить, что сцена была совсем пуста. Занавес закрывал зрительный зал. На сцене стоял небольшой стол, а перед ним—несколько рядов стульев. В «курилке» находилось много актеров, некоторых я узнала по виденным спектаклям, другие были мне незнакомы. У стола в креслах сидели актрисы, перед которыми преклонялась вся страна. Я испуганно жалась к двери, но меня заметил Александр Иванович Южин, подошел ко мне, сказал несколько ласковых слов, поцеловал руку (он знал, что я замужем) и подвел к тем, что сидели в креслах. Каждой из них Южин меня представил. Боже мой, это были Ермолова, Садовская, Лешковская, где-то рядом стояли более молодые Турчанинова, Рыжова, суетилась Шухмина, озабоченно переходила от группы к группе Яблочкина.
Представляя меня старейшинам, Южин называл мое полное имя—Елена Николаевна Гоголева, говорил: «Это наша новая молодая актриса» — и добавлял несколько лестных слов.
До сих пор помню внимательные и доброжелательные взгляды. Оказалось, Многие уже знали меня по спектаклю в Филармонии. Ведь и Яблочкина, и Пров Садовский, и Остужев, и Правдин были на моем экзамене. Видимо, и преподаватели мои что-то рассказывали коллегам обо мне. Не могу описать свое волнение и невероятное смущение. Помню только, что при каждом пожатии руки тех, кому меня представлял Южин, я, наверное, выпучив глаза от восхищения и обожания, старательно делала глубокий реверанс. Потом мне сказали, что некоторые мои сверстницы, Молодые актрисы, зло посмеивались над «институткой». А великие «старики» приняли меня ласково и тепло, как близкого им по духу человека. И я до конца жизни буду помнить их отношение ко мне.
В фойе стоял сдержанный гул. При «стариках» никто не смел громко разговаривать, шутить, смеяться. И лишь неугомонный Остужев, любимец Южина и других «стариков», да насмешливый, удивительно остроумный Пров Садовский то тут, то там вызывали приглушенные взрывы смеха. Пров Михайлович меня сейчас же поддел, сказав: «А где же ракетка? Мы сейчас на сцене сыграем сета два!» Забавно рассказывая, в каком виде я пришла к нему для переговоров, он окончательно поверг меня в невообразимое отчаяние. Хорошо, что всех позвали на сцену. Труппа расселась на приготовленных стульях. Первый ряд был оставлен для старейшин. Я хотела было примоститься где-то в последнем ряду, но Пров Михайлович потащил меня ближе. Развернув на столе огромный разграфленный лист, Южин стал докладывать труппе репертуар предстоящего сезона, с указанием начала и — окончания работы над каждой премьерой. Это был образец точности, организованности, истинного планирования.
Итак, моя служба в Малом театре началась. Чтобы представить условия моей работы, надо иметь в виду следующее. Москва времен гражданской войны. Угрюмые \\\\\\\' нетопленые дома, в окнах — трубы от печурок-«буржуек». Голод. В театре холодно. Зритель сидит не раздеваясь, в валенках, шубах.
Но все это не сказывается на работе театра. В точно назначенный час начинается утренняя репетиция. Сцена в полумраке. Из-за недостатка электроэнергии горит одна дежурная лампочка. И репетиции и спектакли были подлинным и самоотверженным служением искусству.
Первая роль, которую я получила, — Джессика в «Венецианском купце». Это был срочный, даже скоропалительный ввод. Мне дали четыре репетиции с моими партнерами—Васениным (Ланчелотт Гоббо) и Колей Соловьевым (Лоренцо). Конечно, начинающей актрисе было не до осмысления и продумывания образа. Следовало выучить текст, при этом текст в стихах, освоить костюм, запомнить мизансцены. Особенно трудной казалась мне сцена во дворце Порции, в которой участвовали Пашенная (Порция), Остужев (Бассанио), Соловьев (Лоренцо), Рыжов (Грациано) и другие.
Неуверенность охватила меня перед началом спектакля. Когда зашуршал поднимавшийся в то время занавес Малого театра, меня оледенил такой страх, что хотелось убежать со сцены. С трудом переборола я его. Пошла моя первая сцена с шутом Ланчелоттом Гоббо. С благодарностью вспоминаю доброжелательную помощь Васенина, который очень поддержал меня. После первого действия Правдин, игравший Шейлока, вывел меня перед занавесом и представил публике как новую актрису Малого театра. Это еще раз напомнило мне о моей ответственности и еще больше напугало.
В общей сцене, когда я говорила о моем отце, Шейлоке, у меня буквально перехватило дыхание. Но опять-таки отношение партнеров и особенно добрые глаза Остужева — Бассанио помогли довести роль до конца.
Второй спектакль, в котором я выступала, готовился уже в плановом порядке. Это была пьеса Горького «Старик». Алексей Максимович приезжал в театр и в зрительном зале читал ее труппе. На следующий день начались репетиции. Никакого разбора пьесы не делали. Актеры в процессе репетиции сговаривались друг с другом. Левшина, игравшая Софью Марковну, как я помню, договаривалась с Провом Михайловичем—Мастаковым. На репетициях устанавливалась также речевая партитура действующих лиц. В спектакле участвовала Ольга Осиповна Садовская, она играла роль старой няньки Захаровны. Именно ее речь была как бы камертоном всего спектакля. Она говорила без всякого нажима, просто, ясно и, как мне казалось, музыкально.
Я получила роль дочери Мастакова Татьяны, капризной, заспанной, скучающей девицы. Я ничего специально не делала и старалась просто жить в образе.
Были у меня сцены с Садовским и с умным и талантливым актером Владимиром Николаевичем Осве-цимским, игравшим моего брата. Я многому научилась у него. После нашей с ним сцены в зале раздавались аплодисменты.
Спектакль посетил Владимир Ильич Ленин. Как сейчас помню, сидел он в первой ложе слева внизу. Актеры хлопотали, хотели посадить его получше, но он категорически отказался. Те, кто был занят в спектакле, столпились на сцене и смотрели в глазок, который был в то время в занавесе, желая узнать, какой же он — Ленин.
Конец первого моего сезона ознаменовался для меня неприятным эпизодом.
После того как я уже сыграла Джессику и Татьяну, в театре наметили поставить в один вечер «Электру» Гофмансталя с В. Н. Пашенной и «Собаку садовника» Лопе де Вега с О. В. Гзовской в роли Дианы. Но Гзовская обиделась, что ей не дали Электру, закапризничала, отказалась репетировать и заявила, что уходит из театра. Она согласилась лишь доиграть до конца сезона Софью в «Горе от ума» и Лидию в «Бешеных деньгах». Роль Софьи в будущем сезоне предназначалась мне, Лидии—Верочке Валицкой, также недавно поступившей в театр. Тогда-то, чтобы завершить сезон, и решили, что я буду играть в «Собаке садовника». Я унесла домой толстенную тетрадь—роль Дианы и саму пьесу, прочла и проревела всю ночь. Я поняла, что у меня нет ни мастерства, ни опыта, чтобы воплотить столь сложный характер, а расставаться с такой удивительной ролью было до боли жалко. Наутро я решила пойти к Садовскому и отказаться от роли. Идя к Прову Михайловичу, я встретила Ермолову, которая по второму звонку готовилась занять свое место перед выходом на сцену в «Стакане воды». Как всегда ласково ответив на мое приветствие, Мария Николаевна заинтересовалась огромным свертком, который я держала в руках. Чуть не плача, я рассказала, что иду отказываться от «Собаки садовника», так как чувствую, что не смогу ее сыграть. И тогда, внимательно глядя на меня и задумчиво помолчав, Мария Николаевна сказала: «Все вам дают не те роли. Мне кажется, вам, с вашим голосом, надо играть трагедию». Ее слова стали решающими.
Я постучала к Прову Михайловичу (теперь это ложа дирекции). Тогда в нее был ход со сцены. Войдя, я положила тетрадь на стол. Пров Михайлович не удивился, а просто сказал: «Я думаю, вы правильно делаете».
Вот таким образом на доске появилось новое распределение ролей. В «Электре» роль Хризотемиды вместо В. А. Шухминой поручалась мне, а роль Дианы в «Собаке садовника» отдавалась Шухминой.
Вспоминаю репетиции «Электры».
Несмотря на трудности 1919 года, никому не приходило в голову опоздать. Хотелось есть, немного отогреться, но больше всего хотелось работать. Исключительный пример подавали нам ставшие товарищи, и среди них— Вера Николаевна Пашенная. Постановщик «Электры» А. А. Санин был очень требовательным режиссером: каждая репетиция превращалась в спектакль с максимальной отдачей, с полным темпераментом. Санин давал труднейшие мизансцены. Особенно это касалось центральной роли. Страстно любящая брата и возмущенная изменой матери, Электра почти безумна в своих страданиях. Она вся оборвана, мечется по сцене как фурия, обвиняет, призывает в свидетели мщения всех богов. И как страшен был ее танец торжества, ее дикая пляска совершившей мщение женщины. Пашенная репетировала, не жалея себя, в каком-то легком платье и, несмотря на все уговоры, никак не соглашалась надеть что-нибудь потеплее. Она вкладывала в роль весь свой темперамент.
Спектакль имел большой успех и, безусловно, этим был обязан прежде всего игре Пашенной. Что касается роли Хризотемиды, то она также вся строилась на движениях и пластике. Я добросовестно выполняла все, что требовал режиссер, но никакой серьезной работой исполнение этой роли, конечно, не стало.
Правда, Мария Николаевна Ермолова, посмотревшая спектакль, приветливо улыбнулась и погладила меня по плечу.
На открытии сезона 1919/20 года я сыграла Софью в «Горе от ума». Событие это было связано для меня с весьма трагическими обстоятельствами. Перед началом репетиций «Горя от ума» — а их всего было три — я пришла из дому, держа в руках мамину телеграмму о кончине отца. В то время—август 1919 года—поезда до Калуги шли не меньше двух-трех суток. На похороны, очевидно, я бы уже не поспела. А в Малом оставались считанные дни до открытия сезона. Все это мне очень деликатно еще раз напомнил Южин. Здесь же стояли и все участники репетиции. Я не знала, что делать. От поездки в Калугу отговаривал меня дома и муж. Я сдерживала слезы, ибо как-то стыдилась на людях изливать свое горе. Южин ждал моего ответа, явно желая, чтобы я осталась, но настаивать не считал возможным. Молчали все. И когда я сказала, что остаюсь, все с облегчением вздохнули. Александр Иванович предложил идти на сцену и начать репетицию. Я видела, чувствовала, ощущала особенно бережное ко мне отношение и ласковые, грустные глаза Веры Алексеевны Шухминой, репетировавшей в тот день Лизу, которые все время следили за мной.
Вот не забывается такая минута, не уходит и память о людях, меня тогда окружавших. Спасибо им вечное. Были и другие печальные события. В конце 1919 года мы схоронили О. О. Садовскую. Готовившийся к ее юбилею спектакль «Таланты и поклонники» был снят с репертуара, и я лишилась, таким образом, роли Негиной. Не знаю, как бы я ее играла, а вот о Софье в «Горе от ума» мне бы хотелось сказать несколько слов.
Я много читала и слыхала, как замечательно играла когда-то Софью Яблочкина. Я видела совсем недавно в этой роли очаровательную Гзовскую. Но как-то эти Софьи расходились с моим пониманием образа. Вероятно, это было очень смело со стороны девятнадцатилетней актрисы, без году неделю играющей в прославленной труппе Малого театра, — твердо отстаивать свое толкование роли и идти даже против известного режиссера А. А. Санина. Мне казалось, что эта девушка с сильным характером безусловно намного умнее и начитаннее окружавших ее сверстниц, пожалуй, где-то и крепостница. Все эти черты я находила в тексте Грибоедова. Ее, пускай детская, дружба с таким человеком, как Чацкий, не могла не наложить на нее глубокий отпечаток. Она, конечно, более развита, чем княжны или Наталья Дмитриевна Горич; росла она без матери, рано стала почти хозяйкой дома, ведь не Фамусов, который «забился там, в портретной», а она, Софья, принимает гостей и даже, не посоветовавшись с отцом, приглашает на вечер Скалозуба. Она очень ловко и изобретательно выгораживает Молчалина, здесь же на месте сочиняет сон, как бы зондируя почву для будущего, может и возможного:
Вдруг милый человек... и вкрадчив, и умен,
Но робок... Знаете, кто в бедности рожден...
Что это, как не пробный камень? Чацкий глубоко оскорбил ее своим отъездом. Обида затаилась в гордом сердце. Иначе не могла бы моя Софья так резко прервать Лизу с ее воспоминаниями о Чацком. И... кто знает, не затронь Чацкий в своем остроумном, блестящем и, Софья чувствует, верном описании московского общества Молча-лина,—может, все бы пошло иначе. Молчалин для Софьи прежде всего первый поклонник, робкий из-за своего безграничного, как кажется Софье, преклонения перед ней. Он не то, что бросивший — кого? ее! — Чацкий. И вот того, что Чацкий оскорбил этого преданного раба, влюбленно взирающего на нее целые ночи, Софья и не может простить.
Как могла эта умная Софья увлечься таким ничтожеством, как Молчалин? Но ведь он и не говорит по ночам с ней ни о чем. Он играет на флейте.
Возьмет он руку, к сердцу жмет,
Из глубины души вздохнет,
Ни слова вольного, и так вся ночь проходит,
Рука с рукой, и глаз с меня не сводит.
Молчаливое, робкое обожание, никаких разговоров—как же и где заметить его ум, суждения, взгляды!
Вот почему моя Софья, увидя в последнем акте гнусность Молчалина, пришла в полное неистовство. Она выгоняет Молчалина из дома. Это страшный удар по ее гордости и самолюбию. И именно в этот момент она прежде всего думает о Чацком:
Сама довольна тем, что ночью все узнала;
Нет укоряющих свидетелей в глазах.
Как давиче, когда я в обморок упала,
Здесь Чацкий был...
И вот почти безмолвно, только началом фразы., хочет она оправдаться перед ним—Чацким. Дальше Софья молчит. Она постепенно все больше и больше вникает в горькие слова Чацкого. Все больше и больше всем своим существом разделяет его мысли. И когда Чацкий навсегда покидает их дом, Софья невольно бросается за ним, понимая, кого безвозвратно потеряла.
Мою трактовку приняли и одобрили Южин, игравший Фамусова, и все Чацкие — их было у меня целых три: Пров Садовский, Остужев и М. Ф. Ленин. С большим интересом присматривалась к моей Софье и Шухмина, игравшая Лизу.
Следующий спектакль, участие в котором было для меня очень важным, — «Холопы» П. Гнедича. Действие пьесы происходит во времена Павла I. Героиня ее, старая дворянка Плавутина-Плавунцова, недовольна порядками, установленными императором, и в знак протеста перестала ходить, заявив, что лишилась ног и может только ездить в кресле. Роль эту играла сначала Ермолова, потом в очередь Ермолова и Лешковская. Я исполняла роль дочери чиновника Дунечки Веточкиной, которую хочет соблазнить беспутный князь Платон (его играл Н. А. Соловьев).
Каждый раз, проходя за кулисами, я видела Ермолову, сидевшую в кресле. Она ждала выхода на сцену. Я всегда говорила ей «добрый вечер», и она, всегда такая
внимательная и приветливая, никогда не отвечала. Да, она уже существовала «в образе».
В спектакле была потрясающая сцена. К героине привозили ее незаконную дочь, избитую, нищую, испуганную крепостную девку. Это жалкое существо великолепно играла Н. А. Смирнова. Интересно, как по-разному трактовали эту сцену Ермолова и Лешковская. Ермолова показывала, как старая княжна преодолевала отвращение и как материнское чувство брало в ней верх. Лешковская играла отвращение и оскорбленность, отстранялась от жалкого существа—своей дочери.
Во всем замечательном ансамбле «Холопов» после Ермоловой и Лешковской меня больше всего восхищала пришедшая к нам из провинции актриса Шибуева. Она играла бессловесную роль бабки. Бабка ела кашу и деревянной ложкой била по чашке. Все это была сама жизнь.
Что касается меня самой, то главная моя сцена любовного свидания с князем Платоном решительно не получалась. Говоря современным языком, у меня не хватало секса. Режиссер Платон, ставивший спектакль, весьма раздражался этим и забавно ворчал: «Выходят замуж в шестнадцать лет и ничего не понимают ни в любви, ни в галантных отношениях».
Трудность моего положения, как и положения всей молодежи Малого театра, заключалась в том, что настоящей режиссерской культуры в то время в Малом театре не существовало. Молодежь была предоставлена сама себе. Я словно бродила в потемках. Иногда мне казалось — у меня что-то выходит, иногда чувствовала себя отвратительно и не могла сделать ни шагу.
Так, особенно отвратительно чувствовала я себя в «Снегурочке» Островского, поставленной П. М. Садовским. Наташа Белевцева очаровательно играла Снегурочку. Я в роли Весны постоянно испытывала мучения. Костюм меня стеснял, туфли, казалось, не подходили. А главное, я должна была произносить труднейший монолог, написанный пятистопным ямбом. Для этого требовалась большая техника, а я ею не владела, не ощущала музыки поэзии Островского. И с ролью явно не справилась.
Наоборот, в драме Луначарского «Оливер Кромвель» у меня очень мило шла сцена Мери Кромвель с Джоном Айртоном. Надо сказать, что получалось у меня это без всякой режиссерской помощи.
В то время пришлось мне соприкоснуться с режиссером Константином Эггертом. Он был приглашен в Малый театр на постановку «Медвежьей свадьбы» Луначарского, инсценировавшего новеллу Мериме «Локис». Я в этом спектакле играла роль Юльки.
Эггерт появился на театральном небосклоне в самом начале 20-х годов, в яркий период всевозможных исканий, возникновения и исчезновения различных студий, кафе поэтов, артистических клубов вроде «Альказара» и т. д. Художник спектакля Тривас сделал весьма непривычные для того времени декорации. Его условные конструкции теперь бы, конечно, никого не удивили. Парики некоторых действующих лиц (зеленые, сиреневые и розовый у главной исполнительницы) перекликались, пожалуй, с мейерхольдовским «Лесом».
Мне кажется, что лучшей в постановке Эггерта была массовая сцена свадьбы графа и Юльки. Тут чувствовался большой мастер, с ярким темпераментом и завидной фантазией. С актерами он работал очень осторожно. Точно ведя их по намеченному рисунку, он считался с индивидуальностью каждого и, пожалуй, слишком боялся навязывать что-то свое. Гораздо свободнее чувствовал он себя в кино, где поставил с Л. М. Леонидовым в главной роли «Гобсека» Бальзака. Я играла роль графини де Ресто. Было приятно наблюдать на съемках, как легко и просто Эггерт находил общий творческий язык с таким актером, как Леонидов. Для меня же было событием, что я снималась и общалась с удивительным мастером, каким был Леонидов. И на каждой съемке, где непосредственно играла с Леонидом Мироновичем, я буквально умирала от волнения.
Обе встречи с Эггертом оставили впечатление о нем как о режиссере пытливом, темпераментном и безусловно культурном. Да и актер он был незаурядный. В снятом им же фильме «Медвежья свадьба» он интересно сыграл роль графа Шемета. В жизни он производил впечатление человека замкнутого, безукоризненно вежливого и чуточку надменного.
Спектакль «Медвежья свадьба» имел большой успех у зрителей. Не скажу, что роль Юльки стала моим особым достижением, но знакомство с режиссерскими принципами Эггерта было мне, бесспорно, полезно.
Так начала я делать первые шаги на сцене моего любимого театра.
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ПЕРВЫЕ ГОДЫ В МАЛОМ ТЕАТРЕ
Итак, 1 августа 1918 года я подписала свой первый контракт в Малый театр. Не все сохраняет память. И тем не менее я помню сбор труппы сезона 1918/19 года. Актерский вход был тогда прямо против «Метрополя», с улицы, которая теперь называется проспект Маркса. Обшарпанные ступеньки вели к неказистой двери. За ней — маленькая раздевалка и снова лестница наверх, где тогда на втором этаже помещались гримуборные первых актеров, в том числе—Ермоловой, Лешковской и Садовской. А еще выше — общие гримуборные актрис рангом пониже. Там должна была гримироваться и я. В 1920 году все это перестроили. При открытии сезона 1919/20 года, когда я играла в «Горе от ума», меня перевели уже в другой коридор. Таким образом, моя Софья гримировалась в маленькой, неуютной уборной на две персоны. Я смогла поставить туда мой собственный трельяж-туалет, который служит мне и по сию пору.
На сбор труппы я явилась в своем лучшем платье из лиловой тафты, в котором играла в Филармонии «Обнаженную». Никакой косметики я тогда не употребляла, а прическу носила довольно скромную. Кажется, в раздевалке я, к счастью, увидела моих филармонических преподавателей. Они обменивались друг с Другом летними впечатлениями. Они же — Рыжов, Яковлев и Платон — провели меня в «курилку». Теперь это фойе Ермоловой, недалеко от сцены. Я успела заметить, что сцена была совсем пуста. Занавес закрывал зрительный зал. На сцене стоял небольшой стол, а перед ним—несколько рядов стульев. В «курилке» находилось много актеров, некоторых я узнала по виденным спектаклям, другие были мне незнакомы. У стола в креслах сидели актрисы, перед которыми преклонялась вся страна. Я испуганно жалась к двери, но меня заметил Александр Иванович Южин, подошел ко мне, сказал несколько ласковых слов, поцеловал руку (он знал, что я замужем) и подвел к тем, что сидели в креслах. Каждой из них Южин меня представил. Боже мой, это были Ермолова, Садовская, Лешковская, где-то рядом стояли более молодые Турчанинова, Рыжова, суетилась Шухмина, озабоченно переходила от группы к группе Яблочкина.
Представляя меня старейшинам, Южин называл мое полное имя—Елена Николаевна Гоголева, говорил: «Это наша новая молодая актриса» — и добавлял несколько лестных слов.
До сих пор помню внимательные и доброжелательные взгляды. Оказалось, Многие уже знали меня по спектаклю в Филармонии. Ведь и Яблочкина, и Пров Садовский, и Остужев, и Правдин были на моем экзамене. Видимо, и преподаватели мои что-то рассказывали коллегам обо мне. Не могу описать свое волнение и невероятное смущение. Помню только, что при каждом пожатии руки тех, кому меня представлял Южин, я, наверное, выпучив глаза от восхищения и обожания, старательно делала глубокий реверанс. Потом мне сказали, что некоторые мои сверстницы, Молодые актрисы, зло посмеивались над «институткой». А великие «старики» приняли меня ласково и тепло, как близкого им по духу человека. И я до конца жизни буду помнить их отношение ко мне.
В фойе стоял сдержанный гул. При «стариках» никто не смел громко разговаривать, шутить, смеяться. И лишь неугомонный Остужев, любимец Южина и других «стариков», да насмешливый, удивительно остроумный Пров Садовский то тут, то там вызывали приглушенные взрывы смеха. Пров Михайлович меня сейчас же поддел, сказав: «А где же ракетка? Мы сейчас на сцене сыграем сета два!» Забавно рассказывая, в каком виде я пришла к нему для переговоров, он окончательно поверг меня в невообразимое отчаяние. Хорошо, что всех позвали на сцену. Труппа расселась на приготовленных стульях. Первый ряд был оставлен для старейшин. Я хотела было примоститься где-то в последнем ряду, но Пров Михайлович потащил меня ближе. Развернув на столе огромный разграфленный лист, Южин стал докладывать труппе репертуар предстоящего сезона, с указанием начала и — окончания работы над каждой премьерой. Это был образец точности, организованности, истинного планирования.
Итак, моя служба в Малом театре началась. Чтобы представить условия моей работы, надо иметь в виду следующее. Москва времен гражданской войны. Угрюмые \\\\\\\' нетопленые дома, в окнах — трубы от печурок-«буржуек». Голод. В театре холодно. Зритель сидит не раздеваясь, в валенках, шубах.
Но все это не сказывается на работе театра. В точно назначенный час начинается утренняя репетиция. Сцена в полумраке. Из-за недостатка электроэнергии горит одна дежурная лампочка. И репетиции и спектакли были подлинным и самоотверженным служением искусству.
Первая роль, которую я получила, — Джессика в «Венецианском купце». Это был срочный, даже скоропалительный ввод. Мне дали четыре репетиции с моими партнерами—Васениным (Ланчелотт Гоббо) и Колей Соловьевым (Лоренцо). Конечно, начинающей актрисе было не до осмысления и продумывания образа. Следовало выучить текст, при этом текст в стихах, освоить костюм, запомнить мизансцены. Особенно трудной казалась мне сцена во дворце Порции, в которой участвовали Пашенная (Порция), Остужев (Бассанио), Соловьев (Лоренцо), Рыжов (Грациано) и другие.
Неуверенность охватила меня перед началом спектакля. Когда зашуршал поднимавшийся в то время занавес Малого театра, меня оледенил такой страх, что хотелось убежать со сцены. С трудом переборола я его. Пошла моя первая сцена с шутом Ланчелоттом Гоббо. С благодарностью вспоминаю доброжелательную помощь Васенина, который очень поддержал меня. После первого действия Правдин, игравший Шейлока, вывел меня перед занавесом и представил публике как новую актрису Малого театра. Это еще раз напомнило мне о моей ответственности и еще больше напугало.
В общей сцене, когда я говорила о моем отце, Шейлоке, у меня буквально перехватило дыхание. Но опять-таки отношение партнеров и особенно добрые глаза Остужева — Бассанио помогли довести роль до конца.
Второй спектакль, в котором я выступала, готовился уже в плановом порядке. Это была пьеса Горького «Старик». Алексей Максимович приезжал в театр и в зрительном зале читал ее труппе. На следующий день начались репетиции. Никакого разбора пьесы не делали. Актеры в процессе репетиции сговаривались друг с другом. Левшина, игравшая Софью Марковну, как я помню, договаривалась с Провом Михайловичем—Мастаковым. На репетициях устанавливалась также речевая партитура действующих лиц. В спектакле участвовала Ольга Осиповна Садовская, она играла роль старой няньки Захаровны. Именно ее речь была как бы камертоном всего спектакля. Она говорила без всякого нажима, просто, ясно и, как мне казалось, музыкально.
Я получила роль дочери Мастакова Татьяны, капризной, заспанной, скучающей девицы. Я ничего специально не делала и старалась просто жить в образе.
Были у меня сцены с Садовским и с умным и талантливым актером Владимиром Николаевичем Осве-цимским, игравшим моего брата. Я многому научилась у него. После нашей с ним сцены в зале раздавались аплодисменты.
Спектакль посетил Владимир Ильич Ленин. Как сейчас помню, сидел он в первой ложе слева внизу. Актеры хлопотали, хотели посадить его получше, но он категорически отказался. Те, кто был занят в спектакле, столпились на сцене и смотрели в глазок, который был в то время в занавесе, желая узнать, какой же он — Ленин.
Конец первого моего сезона ознаменовался для меня неприятным эпизодом.
После того как я уже сыграла Джессику и Татьяну, в театре наметили поставить в один вечер «Электру» Гофмансталя с В. Н. Пашенной и «Собаку садовника» Лопе де Вега с О. В. Гзовской в роли Дианы. Но Гзовская обиделась, что ей не дали Электру, закапризничала, отказалась репетировать и заявила, что уходит из театра. Она согласилась лишь доиграть до конца сезона Софью в «Горе от ума» и Лидию в «Бешеных деньгах». Роль Софьи в будущем сезоне предназначалась мне, Лидии—Верочке Валицкой, также недавно поступившей в театр. Тогда-то, чтобы завершить сезон, и решили, что я буду играть в «Собаке садовника». Я унесла домой толстенную тетрадь—роль Дианы и саму пьесу, прочла и проревела всю ночь. Я поняла, что у меня нет ни мастерства, ни опыта, чтобы воплотить столь сложный характер, а расставаться с такой удивительной ролью было до боли жалко. Наутро я решила пойти к Садовскому и отказаться от роли. Идя к Прову Михайловичу, я встретила Ермолову, которая по второму звонку готовилась занять свое место перед выходом на сцену в «Стакане воды». Как всегда ласково ответив на мое приветствие, Мария Николаевна заинтересовалась огромным свертком, который я держала в руках. Чуть не плача, я рассказала, что иду отказываться от «Собаки садовника», так как чувствую, что не смогу ее сыграть. И тогда, внимательно глядя на меня и задумчиво помолчав, Мария Николаевна сказала: «Все вам дают не те роли. Мне кажется, вам, с вашим голосом, надо играть трагедию». Ее слова стали решающими.
Я постучала к Прову Михайловичу (теперь это ложа дирекции). Тогда в нее был ход со сцены. Войдя, я положила тетрадь на стол. Пров Михайлович не удивился, а просто сказал: «Я думаю, вы правильно делаете».
Вот таким образом на доске появилось новое распределение ролей. В «Электре» роль Хризотемиды вместо В. А. Шухминой поручалась мне, а роль Дианы в «Собаке садовника» отдавалась Шухминой.
Вспоминаю репетиции «Электры».
Несмотря на трудности 1919 года, никому не приходило в голову опоздать. Хотелось есть, немного отогреться, но больше всего хотелось работать. Исключительный пример подавали нам ставшие товарищи, и среди них— Вера Николаевна Пашенная. Постановщик «Электры» А. А. Санин был очень требовательным режиссером: каждая репетиция превращалась в спектакль с максимальной отдачей, с полным темпераментом. Санин давал труднейшие мизансцены. Особенно это касалось центральной роли. Страстно любящая брата и возмущенная изменой матери, Электра почти безумна в своих страданиях. Она вся оборвана, мечется по сцене как фурия, обвиняет, призывает в свидетели мщения всех богов. И как страшен был ее танец торжества, ее дикая пляска совершившей мщение женщины. Пашенная репетировала, не жалея себя, в каком-то легком платье и, несмотря на все уговоры, никак не соглашалась надеть что-нибудь потеплее. Она вкладывала в роль весь свой темперамент.
Спектакль имел большой успех и, безусловно, этим был обязан прежде всего игре Пашенной. Что касается роли Хризотемиды, то она также вся строилась на движениях и пластике. Я добросовестно выполняла все, что требовал режиссер, но никакой серьезной работой исполнение этой роли, конечно, не стало.
Правда, Мария Николаевна Ермолова, посмотревшая спектакль, приветливо улыбнулась и погладила меня по плечу.
На открытии сезона 1919/20 года я сыграла Софью в «Горе от ума». Событие это было связано для меня с весьма трагическими обстоятельствами. Перед началом репетиций «Горя от ума» — а их всего было три — я пришла из дому, держа в руках мамину телеграмму о кончине отца. В то время—август 1919 года—поезда до Калуги шли не меньше двух-трех суток. На похороны, очевидно, я бы уже не поспела. А в Малом оставались считанные дни до открытия сезона. Все это мне очень деликатно еще раз напомнил Южин. Здесь же стояли и все участники репетиции. Я не знала, что делать. От поездки в Калугу отговаривал меня дома и муж. Я сдерживала слезы, ибо как-то стыдилась на людях изливать свое горе. Южин ждал моего ответа, явно желая, чтобы я осталась, но настаивать не считал возможным. Молчали все. И когда я сказала, что остаюсь, все с облегчением вздохнули. Александр Иванович предложил идти на сцену и начать репетицию. Я видела, чувствовала, ощущала особенно бережное ко мне отношение и ласковые, грустные глаза Веры Алексеевны Шухминой, репетировавшей в тот день Лизу, которые все время следили за мной.
Вот не забывается такая минута, не уходит и память о людях, меня тогда окружавших. Спасибо им вечное. Были и другие печальные события. В конце 1919 года мы схоронили О. О. Садовскую. Готовившийся к ее юбилею спектакль «Таланты и поклонники» был снят с репертуара, и я лишилась, таким образом, роли Негиной. Не знаю, как бы я ее играла, а вот о Софье в «Горе от ума» мне бы хотелось сказать несколько слов.
Я много читала и слыхала, как замечательно играла когда-то Софью Яблочкина. Я видела совсем недавно в этой роли очаровательную Гзовскую. Но как-то эти Софьи расходились с моим пониманием образа. Вероятно, это было очень смело со стороны девятнадцатилетней актрисы, без году неделю играющей в прославленной труппе Малого театра, — твердо отстаивать свое толкование роли и идти даже против известного режиссера А. А. Санина. Мне казалось, что эта девушка с сильным характером безусловно намного умнее и начитаннее окружавших ее сверстниц, пожалуй, где-то и крепостница. Все эти черты я находила в тексте Грибоедова. Ее, пускай детская, дружба с таким человеком, как Чацкий, не могла не наложить на нее глубокий отпечаток. Она, конечно, более развита, чем княжны или Наталья Дмитриевна Горич; росла она без матери, рано стала почти хозяйкой дома, ведь не Фамусов, который «забился там, в портретной», а она, Софья, принимает гостей и даже, не посоветовавшись с отцом, приглашает на вечер Скалозуба. Она очень ловко и изобретательно выгораживает Молчалина, здесь же на месте сочиняет сон, как бы зондируя почву для будущего, может и возможного:
Вдруг милый человек... и вкрадчив, и умен,
Но робок... Знаете, кто в бедности рожден...
Что это, как не пробный камень? Чацкий глубоко оскорбил ее своим отъездом. Обида затаилась в гордом сердце. Иначе не могла бы моя Софья так резко прервать Лизу с ее воспоминаниями о Чацком. И... кто знает, не затронь Чацкий в своем остроумном, блестящем и, Софья чувствует, верном описании московского общества Молча-лина,—может, все бы пошло иначе. Молчалин для Софьи прежде всего первый поклонник, робкий из-за своего безграничного, как кажется Софье, преклонения перед ней. Он не то, что бросивший — кого? ее! — Чацкий. И вот того, что Чацкий оскорбил этого преданного раба, влюбленно взирающего на нее целые ночи, Софья и не может простить.
Как могла эта умная Софья увлечься таким ничтожеством, как Молчалин? Но ведь он и не говорит по ночам с ней ни о чем. Он играет на флейте.
Возьмет он руку, к сердцу жмет,
Из глубины души вздохнет,
Ни слова вольного, и так вся ночь проходит,
Рука с рукой, и глаз с меня не сводит.
Молчаливое, робкое обожание, никаких разговоров—как же и где заметить его ум, суждения, взгляды!
Вот почему моя Софья, увидя в последнем акте гнусность Молчалина, пришла в полное неистовство. Она выгоняет Молчалина из дома. Это страшный удар по ее гордости и самолюбию. И именно в этот момент она прежде всего думает о Чацком:
Сама довольна тем, что ночью все узнала;
Нет укоряющих свидетелей в глазах.
Как давиче, когда я в обморок упала,
Здесь Чацкий был...
И вот почти безмолвно, только началом фразы., хочет она оправдаться перед ним—Чацким. Дальше Софья молчит. Она постепенно все больше и больше вникает в горькие слова Чацкого. Все больше и больше всем своим существом разделяет его мысли. И когда Чацкий навсегда покидает их дом, Софья невольно бросается за ним, понимая, кого безвозвратно потеряла.
Мою трактовку приняли и одобрили Южин, игравший Фамусова, и все Чацкие — их было у меня целых три: Пров Садовский, Остужев и М. Ф. Ленин. С большим интересом присматривалась к моей Софье и Шухмина, игравшая Лизу.
Следующий спектакль, участие в котором было для меня очень важным, — «Холопы» П. Гнедича. Действие пьесы происходит во времена Павла I. Героиня ее, старая дворянка Плавутина-Плавунцова, недовольна порядками, установленными императором, и в знак протеста перестала ходить, заявив, что лишилась ног и может только ездить в кресле. Роль эту играла сначала Ермолова, потом в очередь Ермолова и Лешковская. Я исполняла роль дочери чиновника Дунечки Веточкиной, которую хочет соблазнить беспутный князь Платон (его играл Н. А. Соловьев).
Каждый раз, проходя за кулисами, я видела Ермолову, сидевшую в кресле. Она ждала выхода на сцену. Я всегда говорила ей «добрый вечер», и она, всегда такая
внимательная и приветливая, никогда не отвечала. Да, она уже существовала «в образе».
В спектакле была потрясающая сцена. К героине привозили ее незаконную дочь, избитую, нищую, испуганную крепостную девку. Это жалкое существо великолепно играла Н. А. Смирнова. Интересно, как по-разному трактовали эту сцену Ермолова и Лешковская. Ермолова показывала, как старая княжна преодолевала отвращение и как материнское чувство брало в ней верх. Лешковская играла отвращение и оскорбленность, отстранялась от жалкого существа—своей дочери.
Во всем замечательном ансамбле «Холопов» после Ермоловой и Лешковской меня больше всего восхищала пришедшая к нам из провинции актриса Шибуева. Она играла бессловесную роль бабки. Бабка ела кашу и деревянной ложкой била по чашке. Все это была сама жизнь.
Что касается меня самой, то главная моя сцена любовного свидания с князем Платоном решительно не получалась. Говоря современным языком, у меня не хватало секса. Режиссер Платон, ставивший спектакль, весьма раздражался этим и забавно ворчал: «Выходят замуж в шестнадцать лет и ничего не понимают ни в любви, ни в галантных отношениях».
Трудность моего положения, как и положения всей молодежи Малого театра, заключалась в том, что настоящей режиссерской культуры в то время в Малом театре не существовало. Молодежь была предоставлена сама себе. Я словно бродила в потемках. Иногда мне казалось — у меня что-то выходит, иногда чувствовала себя отвратительно и не могла сделать ни шагу.
Так, особенно отвратительно чувствовала я себя в «Снегурочке» Островского, поставленной П. М. Садовским. Наташа Белевцева очаровательно играла Снегурочку. Я в роли Весны постоянно испытывала мучения. Костюм меня стеснял, туфли, казалось, не подходили. А главное, я должна была произносить труднейший монолог, написанный пятистопным ямбом. Для этого требовалась большая техника, а я ею не владела, не ощущала музыки поэзии Островского. И с ролью явно не справилась.
Наоборот, в драме Луначарского «Оливер Кромвель» у меня очень мило шла сцена Мери Кромвель с Джоном Айртоном. Надо сказать, что получалось у меня это без всякой режиссерской помощи.
В то время пришлось мне соприкоснуться с режиссером Константином Эггертом. Он был приглашен в Малый театр на постановку «Медвежьей свадьбы» Луначарского, инсценировавшего новеллу Мериме «Локис». Я в этом спектакле играла роль Юльки.
Эггерт появился на театральном небосклоне в самом начале 20-х годов, в яркий период всевозможных исканий, возникновения и исчезновения различных студий, кафе поэтов, артистических клубов вроде «Альказара» и т. д. Художник спектакля Тривас сделал весьма непривычные для того времени декорации. Его условные конструкции теперь бы, конечно, никого не удивили. Парики некоторых действующих лиц (зеленые, сиреневые и розовый у главной исполнительницы) перекликались, пожалуй, с мейерхольдовским «Лесом».
Мне кажется, что лучшей в постановке Эггерта была массовая сцена свадьбы графа и Юльки. Тут чувствовался большой мастер, с ярким темпераментом и завидной фантазией. С актерами он работал очень осторожно. Точно ведя их по намеченному рисунку, он считался с индивидуальностью каждого и, пожалуй, слишком боялся навязывать что-то свое. Гораздо свободнее чувствовал он себя в кино, где поставил с Л. М. Леонидовым в главной роли «Гобсека» Бальзака. Я играла роль графини де Ресто. Было приятно наблюдать на съемках, как легко и просто Эггерт находил общий творческий язык с таким актером, как Леонидов. Для меня же было событием, что я снималась и общалась с удивительным мастером, каким был Леонидов. И на каждой съемке, где непосредственно играла с Леонидом Мироновичем, я буквально умирала от волнения.
Обе встречи с Эггертом оставили впечатление о нем как о режиссере пытливом, темпераментном и безусловно культурном. Да и актер он был незаурядный. В снятом им же фильме «Медвежья свадьба» он интересно сыграл роль графа Шемета. В жизни он производил впечатление человека замкнутого, безукоризненно вежливого и чуточку надменного.
Спектакль «Медвежья свадьба» имел большой успех у зрителей. Не скажу, что роль Юльки стала моим особым достижением, но знакомство с режиссерскими принципами Эггерта было мне, бесспорно, полезно.
Так начала я делать первые шаги на сцене моего любимого театра.
Подробнее
В Щепкинском фойе перед началом спектакля состоится выступление оркестра Малого театра. Начало в 18.30
В Щепкинском фойе перед началом спектакля состоится выступление оркестра Малого театра.
Начало в 18.30
Начало в 18.30
В Щепкинском фойе перед началом спектакля состоится выступление оркестра Малого театра.
Начало в 18.30
В программе:
15 апреля
«Правда — хорошо, а счастье лучше» А.Н.Островский
Л.Делиб
Сюита из балета «Коппелия»
Начало в 18.30
В программе:
15 апреля
«Правда — хорошо, а счастье лучше» А.Н.Островский
Л.Делиб
Сюита из балета «Коппелия»
Подробнее
Сегодня, 14 апреля, юбилей у народной артистки России Ирины Анатольевны Ликсо. Замечательная актриса и тонкий, интеллигентный человек, Ирина Анатольевна уже 65 лет служит Малому театру. За эти годы она сыграла множество ведущих ролей. Впервые Ирина Ликсо
Сегодня, 14 апреля, юбилей у народной артистки России Ирины Анатольевны Ликсо. Замечательная актриса и тонкий, интеллигентный человек, Ирина Анатольевна уже 65 лет служит Малому театру. За эти годы она сыграла множество ведущих ролей. Впервые Ирина Ликсо вышла на сцену в образе Софьи, а сегодня исполняет роль Графини-бабушки в «Горе от ума»! От всей души поздравляем Ирину Анатольевну! Крепкого здоровья, радости, новых интересных ролей!
Основная сцена
Театральная пл.,1/6, тел.923-26-21
14 апреля 2005 г.
А.С.Грибоедов
ГОРЕ ОТ УМА
Комедия в четырех действиях, в стихах
В спектакле использованы варианты из ранних редакций
Спектакль идет с одним антрактом
В роли графини Хрюминой, бабушки И.А.ЛИКСО
В спектакле заняты:
НАРОДНЫЕ АРТИСТЫ СССР
лауреат Государственных премий России Ю.М.Соломин, Э.А.Быстрицкая
НАРОДНЫЕ АРТИСТЫ РОССИИ
лауреат Государственной премии России Л.П.Полякова, А.М.Торопов
ЗАСЛУЖЕННЫЕ АРТИСТЫ РОССИИ
А.В.Вершинин, В.А.Дубровский, А.И.Охлупина, О.Л.Пашкова, П.Д.Складчиков, С.Л.Тезов
АРТИСТЫ
лауреат Государственной премии России Г.В.Подгородинский, Н.Л.Боронина, И.С.Григорьев, В.В.Дахненко, А.М.Жарова, Д.Н.Зеничев, И.В.Иванова, Л.Г.Кичанова, Т.И.Короткова, О.С.Мартьянов, О.В.Молочная, В.А.Низовой, Д.Н.Подгорная, И.В.Тельпугова, А.Е.Фаддеев, М.Г.Фоменко
В спектакле принимают участие артисты оркестра Малого театра – В.Г.Агамалян,
заслуженная артистка России Т.П.Арутюнова, И.В.Левченко, Е.С.Окинская, П.Г.Сычев, Ю.А.Шерстюк.
Режиссер-постановщик — лауреат Государственной премии России С.В.Женовач
Художник-постановщик – заслуженный художник России,
лауреат Государственных премий России А.Д.Боровский Художник по костюмам — О.П.Ярмольник
Музыкальное оформление – заслуженный деятель искусств России Г.Я.Гоберник
В спектакле использована музыка – А.С.Грибоедова, М.И.Глинки, А.С.Даргомыжского, С.В.Рахманинова Режиссер – заслуженная артистка России З.Е.Андреева
Помощник режиссера – В.С.Кувшинова
Художник по свету – заслуженный работник культуры России А.Е.Изотов
Руководство художественно-постановочной частью – заслуженный работник культуры России В.Е.Барабашкин
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ ТЕАТРА — НАРОДНЫЙ АРТИСТ СССР Ю.М.СОЛОМИН
Начало спектакля в 19 часов
Касса театра основной сцены открыта – в будние дни с 10 час. до 20 час., в выходные дни с 10 час. до 19 час. Без перерыва на обед.
Касса театра филиала открыта – в будние дни с 12 час. до 19 час. 30 мин., в выходные дни с 10 час. до 18 час 30 мин. Перерыв с 15 час. до 16 час.
Информационная поддержка: газеты: «Труд», «Аргументы и Факты», радиокомпания «Маяк», «Yтро.ru», «Центр Plus»
Театральная пл.,1/6, тел.923-26-21
14 апреля 2005 г.
А.С.Грибоедов
ГОРЕ ОТ УМА
Комедия в четырех действиях, в стихах
В спектакле использованы варианты из ранних редакций
Спектакль идет с одним антрактом
В роли графини Хрюминой, бабушки И.А.ЛИКСО
В спектакле заняты:
НАРОДНЫЕ АРТИСТЫ СССР
лауреат Государственных премий России Ю.М.Соломин, Э.А.Быстрицкая
НАРОДНЫЕ АРТИСТЫ РОССИИ
лауреат Государственной премии России Л.П.Полякова, А.М.Торопов
ЗАСЛУЖЕННЫЕ АРТИСТЫ РОССИИ
А.В.Вершинин, В.А.Дубровский, А.И.Охлупина, О.Л.Пашкова, П.Д.Складчиков, С.Л.Тезов
АРТИСТЫ
лауреат Государственной премии России Г.В.Подгородинский, Н.Л.Боронина, И.С.Григорьев, В.В.Дахненко, А.М.Жарова, Д.Н.Зеничев, И.В.Иванова, Л.Г.Кичанова, Т.И.Короткова, О.С.Мартьянов, О.В.Молочная, В.А.Низовой, Д.Н.Подгорная, И.В.Тельпугова, А.Е.Фаддеев, М.Г.Фоменко
В спектакле принимают участие артисты оркестра Малого театра – В.Г.Агамалян,
заслуженная артистка России Т.П.Арутюнова, И.В.Левченко, Е.С.Окинская, П.Г.Сычев, Ю.А.Шерстюк.
Режиссер-постановщик — лауреат Государственной премии России С.В.Женовач
Художник-постановщик – заслуженный художник России,
лауреат Государственных премий России А.Д.Боровский Художник по костюмам — О.П.Ярмольник
Музыкальное оформление – заслуженный деятель искусств России Г.Я.Гоберник
В спектакле использована музыка – А.С.Грибоедова, М.И.Глинки, А.С.Даргомыжского, С.В.Рахманинова Режиссер – заслуженная артистка России З.Е.Андреева
Помощник режиссера – В.С.Кувшинова
Художник по свету – заслуженный работник культуры России А.Е.Изотов
Руководство художественно-постановочной частью – заслуженный работник культуры России В.Е.Барабашкин
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ ТЕАТРА — НАРОДНЫЙ АРТИСТ СССР Ю.М.СОЛОМИН
Начало спектакля в 19 часов
Касса театра основной сцены открыта – в будние дни с 10 час. до 20 час., в выходные дни с 10 час. до 19 час. Без перерыва на обед.
Касса театра филиала открыта – в будние дни с 12 час. до 19 час. 30 мин., в выходные дни с 10 час. до 18 час 30 мин. Перерыв с 15 час. до 16 час.
Информационная поддержка: газеты: «Труд», «Аргументы и Факты», радиокомпания «Маяк», «Yтро.ru», «Центр Plus»
12.04.2005
Подробнее
Исторический календарь 12 апреля 1823 года родился драматург Александр Островский. Чиновник суда, вдохновленный игрой актеров московского Малого театра — Мочалова, Щепкина, Садовского, — Островский стал театралом и обратился к сочинению пьес.
Исторический календарь
12 апреля 1823 года родился драматург Александр Островский. Чиновник суда, вдохновленный игрой актеров московского Малого театра — Мочалова, Щепкина, Садовского, — Островский стал театралом и обратился к сочинению пьес.
12 апреля 1823 года родился драматург Александр Островский. Чиновник суда, вдохновленный игрой актеров московского Малого театра — Мочалова, Щепкина, Садовского, — Островский стал театралом и обратился к сочинению пьес.
Исторический календарь
12 апреля 1823 года родился драматург Александр Островский. Чиновник суда, вдохновленный игрой актеров московского Малого театра — Мочалова, Щепкина, Садовского, — Островский стал театралом и обратился к сочинению пьес. О первой из них, поставленной в Малом, — «Не в свои сани не садись», современник вспоминал: «Взвился занавес, и со сцены послышались новые слова, новый язык, до того неслыханный со сцены; появились живые люди…» Драматургия Островского потребовала новой актерской школы. Островский сам участвовал в постановках своих пьес. «Вы один, — писал Островскому писатель Иван Гончаров, — достроили здание, в основании которого положили краеугольные камни Фонвизин, Грибоедов, Гоголь. Но только после Вас, мы, русские, можем с гордостью сказать, у нас есть свой русский, национальный театр».
«Радио Свобода», 12 апреля 2005 г.
12 апреля 1823 года родился драматург Александр Островский. Чиновник суда, вдохновленный игрой актеров московского Малого театра — Мочалова, Щепкина, Садовского, — Островский стал театралом и обратился к сочинению пьес. О первой из них, поставленной в Малом, — «Не в свои сани не садись», современник вспоминал: «Взвился занавес, и со сцены послышались новые слова, новый язык, до того неслыханный со сцены; появились живые люди…» Драматургия Островского потребовала новой актерской школы. Островский сам участвовал в постановках своих пьес. «Вы один, — писал Островскому писатель Иван Гончаров, — достроили здание, в основании которого положили краеугольные камни Фонвизин, Грибоедов, Гоголь. Но только после Вас, мы, русские, можем с гордостью сказать, у нас есть свой русский, национальный театр».
«Радио Свобода», 12 апреля 2005 г.
Подробнее
В Малом театре очередное пополнение. В нашу труппу принят популярный актёр театра и кино, заслуженный артист России, лауреат Государственной премии России Борис Георгиевич Невзоров. От всей души желаем Борису Георгиевичу творческих успехов на старейшей д
В Малом театре очередное пополнение. В нашу труппу принят популярный актёр театра и кино, заслуженный артист России, лауреат Государственной премии России Борис Георгиевич Невзоров.
От всей души желаем Борису Георгиевичу творческих успехов на старейшей драматической сцене!
От всей души желаем Борису Георгиевичу творческих успехов на старейшей драматической сцене!
В Малом театре очередное пополнение. В нашу труппу принят популярный актёр театра и кино, заслуженный артист России, лауреат Государственной премии России Борис Георгиевич Невзоров. Невзоров родился 18 января 1950 года. В 1975 г. он окончил Школу-студию МХАТ. В 1967-68 Борис Невзоров служил в Астраханском ТЮЗе, в 1975-1982 и 1986 –1988 — в московском Новом драматическом театре, Театра имени Моссовета (1984-1986), с 1989 по 1991 гг. он являлся актёром Киностудии детских и юношеских фильмов имени Горького. С 1993 по 2005 гг. артист работал в Театре имени К.С.Станиславского. Среди ролей Невзорова – Шаманов («Прошлым летом в Чулимске» А.Вампилова), профессор Хиггинс («Моя прекрасная леди» Дж.Б.Шоу, Ф.Лоу), Антон («Пойти и не вернуться» по В.Быкову), Ричард («Пир во саду» по Э.Олби), Генрих II («Томас Бекет» Ж.Ануя), Суслов («Дачники» М.Горького), Журден («Мещанин-дворянин» Ж.Б.Мольера) и др.
Борис Невзоров много снимается в кино и на телевидении. В числе фильмов с его участием – «Найти и обезвредить», «Приказ: перейти границу», «Россия молодая», «Парашютисты», «Дети солнца», «Без особого риска», «Близкое и далёкое», «Говорит Москва», «Капабланка», «Русь изначальная», «Степная эскадрилья», «Гулящие люди», «Грех», «Гладиатор по найму», «У попа была собака...», «Убийство в Саншайн-Менор». Среди сериалов с его участием — «Каменская», «Марш Турецкого», «Простые истины».
От всей души желаем Борису Георгиевичу Невзорову творческих успехов на старейшей драматической сцене!
Борис Невзоров много снимается в кино и на телевидении. В числе фильмов с его участием – «Найти и обезвредить», «Приказ: перейти границу», «Россия молодая», «Парашютисты», «Дети солнца», «Без особого риска», «Близкое и далёкое», «Говорит Москва», «Капабланка», «Русь изначальная», «Степная эскадрилья», «Гулящие люди», «Грех», «Гладиатор по найму», «У попа была собака...», «Убийство в Саншайн-Менор». Среди сериалов с его участием — «Каменская», «Марш Турецкого», «Простые истины».
От всей души желаем Борису Георгиевичу Невзорову творческих успехов на старейшей драматической сцене!
11.04.2005
Подробнее
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой» Е.Н. ГОГОЛЕВА «НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ». ДЕТСТВО. ИНСТИТУТ. ФИЛАРМОНИЯ
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ». ДЕТСТВО. ИНСТИТУТ. ФИЛАРМОНИЯ
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ». ДЕТСТВО. ИНСТИТУТ. ФИЛАРМОНИЯ
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ДЕТСТВО. ИНСТИТУТ. ФИЛАРМОНИЯ (окончание)
Мы переехали в Москву, и начались хлопоты. Во-первых, следовало обзавестись жильем. Нашли маленькую квартирку на Зубовском бульваре, Дворцовый проезд. Далее, предстояло выбирать, где же мне учиться. О частной школе нечего было и думать—на это не хватало средств. Надо было ехать в Петроград — пытаться поступить в школу при Александрийском театре. Как дочь раненого офицера меня могли принять на казенный счет. Но ехать в далекий Питер, где нет никого знакомых... И страшно, и не хочется отрываться от родной Москвы.
Выяснилось, что на казенный счет меня могли бы. принять на драматическое отделение Музыкально-драматического училища Московского филармонического общества. И тут было решено обратиться за советом не более и не менее как к самому А. И. Южину, первому актеру Малого театра и кумиру нашей семьи. Мы не имели с ним никаких общих знакомых, никого, кто бы мог ввести нас к этому знаменитому человеку. И мама написала ему письмо. В нем она просила о визите и, разумеется, охарактеризовала свою единственную дочь как будущую Ермолову.
И вот Александр Иванович Южин, вероятно, посмеиваясь в душе, все же, несмотря на огромную занятость, назначил нам день и час визита. Помню обстановку квартиры Александра Ивановича, ибо потом часто бывала там, подружившись на всю жизнь с племянницей Южина — Мусей Богуславской. Александр Иванович занимал целый этаж дома. Вместе с ним жила его жена, живая и обаятельная Мария Николаевна, его сестра Екатерина Ивановна, вдова, с дочкой Мусей, в которой Южины души не чаяли, и брат Владимир Иванович с семьей, которых я не знала, так как обитали они совершенно обособленно.
Итак, мы в темной, большой передней. Из нее через гостиную, убранную чуть-чуть в восточном вкусе (мельком увидела в стеклянном шкафу массу венков, сувениров и подношений замечательному артисту), прошли в большой угловой кабинет, весь заставленный книжными шкафами. Книги были не только в шкафу, но и всюду на столах. За большим письменным столом сидел Александр Иванович. Как сейчас помню его сутуловатую, большую фигуру. Он любезно поднялся нам навстречу.
О чем говорила мама, что был за разговор, я не помню. Понимала, что решается моя судьба. И очнулась лишь тогда, когда все с той же приветливой любезной улыбкой Александр Иванович предложил мне что-нибудь прочесть. Я пришла в себя. О! Тут уже все ясно. Мама прожужжала мне все уши, что я будущая Ермолова. И, конечно же, я должна была читать монолог из «Орлеанской девы» Шиллера, который так гениально читала сама великая Ермолова. Я прочла монолог «Простите вы, холмы, поля родные», какую-то басню, потом некрасовскую «Катерину». Александр Иванович слушал внимательно, не перебивая, и, когда я исчерпала весь свой репертуар, серьезно, без улыбки, не глядя на меня и что-то обдумывая, молчал. Молчали и мы с мамой. Какие мысли витали в голове моей тщеславной матушки—не знаю. Я же твердо была уверена, что читала отвратительно и провалилась.
И вообще, какая невероятная дерзость—прийти сюда, отнимать время—и у кого?! У самого Южина! Вот он и молчит, не зная, вероятно, как бы деликатнее нас выпроводить. Тут до моего сознания долетели слова: «В филармонии сейчас преподают все актеры нашего Малого театра, отдайте вашу дочь в Филармонию — так она будет ближе к нам!» На всю жизнь запомнились мне эти слова Александра Ивановича. А тогда, если можно было бы упасть без чувств от счастья, наверное, упала бы. Во всяком случае, все дальнейшее происходило как в тумане. Не помню, как мы простились с Александром Ивановичем, как ушли.
Были посланы просьбы о зачислении меня на казенный счет в Филармонию. Конечно, если Выдержу экзамены. Начались мои приготовления к этому серьезному испытанию. Готовила я, разумеется, те же произведения, что читала Южину. Напутственные слова Александра Ивановича хоть и ободрили меня, все же не изгнали из души некоторых сомнений. «А что если это были только любезные слова, сказанные, чтобы вежливо отделаться от назойливой мамаши, которая считает свою незадачливую дочь чуть ли не гением?!» Я не делилась с мамой этими мыслями. Она торжествовала и ни минуты не сомневалась, что я с блеском выдержу экзамены.
Наконец настал решающий день. Как сейчас помню мою альма-матер (теперь в этом здании находится ГИТИС). Во дворе — большой двухэтажный особняк. Широкая лестница в глубине полутемного холла. Наверху площадка, где сидели, ходили и стояли взволнованные девушки и юноши. Слева—громадные двери, за которыми находился большой зал и сидели они, наши экзаменаторы, вершители наших судеб. До мельчайших подробностей помню даже платье, в которое была одета: самое лучшее, какое у меня имелось, скромное черненькое платье. Но зато мама дала мне янтарные серьги и брошь! Среди жаждущих и дрожащих новичков встречались и «опытные» уже второкурсники, критически нас оглядывавшие и дававшие свысока «полезные советы». Удивительно приятный юноша, тоже со второго курса, своей доброжелательностью, юмором и потрясающей способностью копировать всем нам знакомых актеров поддерживал в нас, умиравших от страха, бодрость и надежду. Юноша этот был, как он себя всем рекомендовал, Шура Никольский»
Впоследствии я узнала его как чудесного товарища, любимца Филармонии, а еще через несколько лет и талантливейшего актера Малого театра Сашина-Никольского. С ним до конца его жизни меня связывала сердечная дружба. Да и в театре он был общим любимцем.
Тогда же Шура искоса присматривался ко мне и наконец, явно почувствовав, несмотря на независимый вид, мое адское волнение, не выдержал и подошел. Спросил, что я намерена читать на экзамене. «Пролог «Орлеанской девы» — это значит «Простите вы, холмы, поля родные,..», да?—протянул он многозначительно. — Героиня, значит. Так-так... А раньше вы что-нибудь играли, в любительских спектаклях, я подразумеваю?» С апломбом и уверенностью я назвала ряд ролей, которые, как мне думалось, я с успехом воплощала в маленьком клубе в Новогирееве, а до этого в классах института. И еще раньше, в антрепризе Собольщикова-Самарина. «Да,— сурово произнес Шура Никольский,—стаж порядочный. Только знаете что я вам посоветую? Не вздумайте все это выложить экзаменаторам, они таких «опытных» актеров не очень-то жалуют!» Вот тебе и на! А я-то думала!.. Но думать было некогда—меня вызвали в зал.
За столом сидело много совсем незнакомых мне людей. Никого из актеров я со страху не узнала, хотя не раз видела их на сцене. Помню только, что самый главный, председатель, был очень крупный мужчина, с довольно красивым лицом. Как я впоследствии узнала, это был Н. Н. Греков, в прошлом актер Малого театра, из-за болезни ног вышедший на пенсию и в то время возглавлявший драматическое отделение Филармонического училища. Все преподаватели драматических курсов находились у него в подчинении, хотя сам Греков преподаванием не занимался. Директором всего училища являлся профессор А. А. Брандуков, один из лучших виолончелистов того времени.
В драматических классах преподавали многие представители Малого театра—режиссер И. С. Платон, прекрасный актер Н. К. Яковлев, великолепный исполнитель эпизодических ролей И. А. Рыжов, жена Платона М. П. Юдина, бывшая актриса Малого театра, тогда
ушедшая на пенсию.
В то время никаких помощников педагоги не имели. Каждый из них руководил своим курсом с самого начала до выпуска. И лишь на первом курсе было две группы, одну из которых вела М. П. Юдина. В дальнейшем она передавала наиболее способных следующему педагогу на второй курс, а слабые ученики отсеивались.
В 1916 году на первый курс набирали И. А. Рыжов: и М. П. Юдина.
Итак, экзамены. Я прочитала пролог к «Орлеанской деве» и какую-то басню. Меня не прервали. Затем\\\\\\\' посыпались вопросы: почему хочу идти на сцену, кто родители, что я читала, где получила среднее образование, играла ли вообще. Вопреки советам Шуры Никольского, я с гордостью сказала, что играла очень много в любительских спектаклях и в институте, и в Гирееве.
Когда я хвасталась участием в антрепризе Собольщикова-Самарина, перечисляя свои детские роли, все сидевшие за столом заулыбались. Как я вышла из зала, как ждала своей участи—не помню. Знаю только, что мне очень хотелось попасть к И. А. Рыжову. В том, что меня вообще примут в Филармонию, я почему-то совсем не сомневалась. Так и случилось. Меня приняли, и взял меня в свой класс И. А. Рыжов, у которого я училась в течение двух лет пребывания в Филармонии.
Чудесные это были годы. Мы очень дружили не только со своими сверстниками, однокурсниками, но и с учениками вокального отделения и музыкальных классов.
Постоянно ходили на зачеты вокалистов и вечера музыкантов, болели за своих любимцев. Так же и они интересовались нами, «драматическими». Возникали и неизбежные свадьбы. Но объединяло всех главным образом творчество.
Когда я была еще на первом курсе, второй курс И. К. Яковлева давал полугодовой экзаменационный вечер отрывков из пьес. И вдруг в программу включают мой отрывок из пьесы И. В. Шпажинского «В старые годы», который я готовила у Рыжова. Беспрецедентный случай в Филармонии. За меня волновались буквально все. Еще бы, подобные вечера на втором курсе проходили в присутствии не только Грекова, но и самого Брандукова. Зал был полон учащимися и их родственниками. Вечер прошел удачно. Особенно хороша была любимая ученица Яковлева Аннинка Галлинг; Когда она переходила на третий курс, Яковлев поставил для нее «Подростка» Вебера и\\\\\\\' Грессе, а на роль Нанси Валье взял меня, тогда студентку второго курса. Это тоже было для меня большой честью. На драматическом отделении Яковлева все боялись. Он был очень строг, требователен, и тишина и внимание на его уроках стояли совершенно удивительные.
Помню, я страшно волновалась на репетициях «Подростка». Роль, конечно, выучила назубок. И вдруг из зала раздается громкий голос Николая Капитоновича: «Что это вы, душечка, все руками машете, как ветряная мельница! Ну-ка успокойте руки, начинайте сначала и не трепыхайтесь так». Мне на всю жизнь запомнились эти слова. Часто, работая над ролью, я думаю о них и теперь.
Иван Андреевич Рыжов был требователен, но и очень мягок. Он, скорее, был нашим другом или необыкновенно терпеливым отцом. Однажды только видела я его разгневанным. Один из учеников, явно не приготовившись к уроку, позволил себе на сцене глупую отсебятину. И Иван Андреевич накричал на него.
Рыжов был большим другом и поклонником Марии Николаевны Ермоловой. Он часто говорил нам о ней, о ее отношении к театру, к работе, о ее трепетном волнении на репетициях и спектаклях. Мы благоговейно впитывали в себя эти рассказы. Они воспитывали в нас то подлинное уважение к театру, ту беспредельную любовь к искусству, примером которых была Ермолова.
Иван Андреевич Рыжов прежде всего будил в своих учениках чувство. «Почувствуйте правильно, тогда и роль пойдет»,— говорил он. Он шел от восприятия внутреннего мира человека. Но объяснить и раскрыть процесс подхода к роли он, как и все почти тогдашние актеры-педагоги, не умел.
Мне рассказывали как-то, что одна известная актриса обратилась к Ермоловой с просьбой пройти с ней роль из репертуара Марии Николаевны. Ермолова страшно смутилась и ответила, что не умеет рассказывать и объяснять, как надо делать. В результате Мария Николаевна предложила огорченной просительнице: «Знаете что, голубушка, давайте лучше я вам сыграю всю роль, а вы посмотрите». Объяснить, научить Ермолова не могла. Однако стоило понаблюдать, как она ведет себя перед выходом на сцену, и становились понятны слова Станиславского «войти в круг». Стоит вспомнить знаменитые слова Ольги Осиповны Садовской: «Я тебе, голубчик, крючочек, а ты мне — петельку». Именно о таком общении с партнером писал Станиславский в своей «системе».
Да, не умели великие «могикане» старого театра рассказать, как они творят, как создают свои гениальные роли. Они знали только какие-то общие, но весьма существенные принципы. Щепкин говорил: «Будь в обществе, Наблюдай жизнь». Ермолова часто посещала выставки живописцев и скульпторов, не пропускала наиболее интересные симфонические концерты. Бывая в обществе, обычно молчала, но внимательно слушала и наблюдала собравшихся. Много читала. Читала и искала специальные труды и художественные произведения, относящиеся к тем эпохам, в которых жили и действовали ее героини. Все это вбиралось, проникало в память и душу, а потом—в самую лабораторию ее гениального творчества.
В Филармонии преподавались разные дисциплины, например танцы. Следили за пластикой, много уделялось внимания старинным танцам—в них требовалось изящество и музыкальность. Занимались фехтованием, которым я очень увлекалась. Наш преподаватель Апушкин считал меня одной из лучших учениц. Танцы и фехтование были обязательны для всех учеников Филармонии. Но особенно рьяно посещали эти уроки вокалисты и мы.
Очень старались Шура Никольский и я. К тому же я просто терзалась ревностью, потому что Шура чаще и больше танцевал с Анночкой Галлинг. Она была очаровательна. Шведка по происхождению, Анночка училась на курс старше меня. После окончания Филармонии она вышла замуж за известного режиссера Эггерта. Я потеряла Анночку из вида. А когда мне дали ее адрес и я пошла к ней, увы, мы не нашли общего языка и оказались чужими. Мне остались только чудесные воспоминания о тоненькой, хрупкой, очаровательной Анночке Галлинг.
Помню, в Филармонии мы самостоятельно ставили что-то вроде спектакля-пантомимы. Назывался он «Нарцисс и Психея». Я изображала Нарцисса, Анночка была изумительной Психеей. Шел и второй такой же «самодеятельный» спектакль. На сцене под музыку старинного менуэта дремлет молодой маркиз. У задника, хорошо освещенная и похожая на картину в раме, стоит маркиза. Кто-то читает стихи. Маркиз удивленно замечает, что маркиза оживает. Он предлагает ей руку. Они танцуют менуэт. Затем маркиза опять входит в раму и превращается в картину. Маркиз садится в свое кресло и засыпает— то, что произошло, было лишь сном.
На такие «самодеятельные» миниатюры приглашались преподаватели, все учащиеся Филармонии, родные и знакомые учащихся. Всем заправлял Шура Никольский, а мы с Анночкой Галлинг были его первыми актрисами.
Занимались мы на курсах и сценическим движением. Преподаватель—его фамилия была Загаров—задавал нам этюды с падениями, быстрыми, ловкими поворотами тела, движениями по лестнице, красивыми прыжками на стол и стулья. Как я теперь понимаю, это было и некое подобие физкультуры и урок пластики, умения стать в нужную и выразительную позу.
Помню один из заданных мне этюдов. Я в комнате. В окна стреляют. Под пулями я должна через всю сцену добраться до стола—там мой револьвер. Пока я перебежками направляюсь к заветному столику, меня ранят. Дальше надо изобразить боль от раны и продолжать движение к цели. Второе ранение, я падаю, но все же ползу к столу. Больно, теряю силы. Но вот уже цель близка. Я карабкаюсь по ножке стола. Рука уже шарит по столу, ища спасительное оружие. Но силы иссякают, и я в последнем порыве выпрямляюсь и замертво падаю. Считалось, что я все это хорошо выполнила.
Очень любили мы лекции по истории театра. Читал их незабвенный Владимир Александрович Филиппов. Филиппов действительно был великолепный знаток театра и горячий поклонник Малого. Я почти стенографически записывала его лекции и очень гордилась, когда много лет спустя Владимир Александрович попросил у меня мои тетради для своей книги. Владимира Александровича высоко чтили все актеры, даже самые маститые. Он часто писал рецензии и считался после А. Р. Кугеля, которого я еще застала, лучшим критиком и историком театрального искусства, глубоко уважающим и любящим актера. Он бывал и суров в своих оценках, но они всегда оказывались объективными и приносили настоящую пользу актеру и театру.
Велись у нас занятия по дикции, постановке голоса, которым придавалось большое значение.
Были уроки грима, которые давал Николай Максимович Сорокин, лучший гример Малого театра. Красивый, умный человек, он много и остроумно рассказывал нам об актерах этого театра. И мы с большим вниманием слушали о Ермоловой, Лешковской, Южине и, конечно, о наших кумирах—Остужеве и Прове Садовском.
Теперь грим не в моде. Актеры чаще играют с так называемым «своим лицом». В те времена при существовавшей технике освещения и молодым актерам надо было накладывать грим. Особенно если актеру приходилось добиваться сходства, когда он играл историческое лицо, известное по портретам.
Обаятельный Николай Максимович был большим другом актеров. У меня остались о нем самые задушевные воспоминания. Нередко плакалась ему в жилетку, когда наступали трудные минуты в театре, да и помимо театральных невзгод часто делилась с ним своими заботами. Настоящий художник был Н. М. Сорокин, его преданность театру передалась и нам.
Так, очень дружно и интересно, проходили наши учебные годы в Филармонии. Закончился первый год, сданы экзамены, все разлетелись на лето кто куда. Мы с мамой и отцом не уехали из Москвы. От весны 1917 года остались в памяти манифестации, дамы с красными бантами, влюбленно прославлявшие Керенского, шум и сумятица. Меня все это мало трогало. Я думала лишь о предстоящем учебном годе и о новых сценических отрывках — на втором курсе нам предстояло готовить уже целые акты. Отречение царя, приход Временного правительства—все это как-то прошло мимо меня. Дома разговоры об этих событиях велись, но, как я теперь понимаю, чисто обывательские. Отец давно был в отставке; человек-больной, он мало интересовался происходящим. К тому времени мы с мамой жили уже на Кузнецком мосту. Мама получила место управляющей домами, и мы имели казенную квартиру. Папа жил отдельно, во Всехсвятском, в доме офицеров-ветеранов. Ему требовался постоянный уход. Теперь я считаю себя виноватой, что позволила отцу уехать от нас. Многое стало мне понятно слишком поздно. А тогда эгоистичная молодость не разбиралась во взаимоотношениях родителей. Что-то от меня скрывали; допытываться я не хотела из ложной стыдливости, да и не умела. И легкомыслия в то время было хоть отбавляй.
Осенью 1917 года занятия начались как обычно. Но настроения учащихся изменились. Особенно это чувствовалось на музыкальном отделении. Ученики там были по возрасту много старше драматических. Как-то сразу они отдалились от нас. Кое-кто и из вокальных классов перестал общаться с нами.
Предстояло готовиться к полугодовым зачетам. У меня были две, совершенно различные по характеру, чудесные роли: комедийный акт из пьесы «Ренессанс», написанной белыми стихами, где я играла юношу Витторино, и третий акт «Марии Стюарт». Как же билась я с моей Марией, плакала над ней! И темперамента как будто хватало и... ничего не выходило! Долго мучились мы, ученица и преподаватель, и наконец Иван Андреевич сказал мне просто: «Голуба моя, не умею я вам объяснить, в чем дело, но не выходит эта сцена королев у вас. Мария Николаевна Ермолова играла ее чуть-чуть над полом. У нее была и искренность и простота, был и пафос трагедии, а не обыденный разговор. А как она этого достигала — сам не знаю, как объяснить. Вижу, что не то у вас получается, а как помочь и что сделать—не придумаю. Давайте выберем другой отрывок, из другой\\\\\\\' пьесы. Может быть, Мария Стюарт вам пока еще трудна, не по силам».
Так, поплакав, я и отказалась от Марии Стюарт. И на всю жизнь эта роль осталась моей недостижимой творческой мечтой. Лишь к какой-то шиллеровской дате я вновь возвратилась к третьему акту—сцене королев—в концертном исполнении. Елизавету очень хорошо играла С. Н. Фадеева, а у меня Мария так и не получилась. Правда, мы с успехом играли эту сцену в Колонном зале в Москве во время шиллеровских торжеств, а также в военно-шефской поездке по ГДР—в Берлине, в Доме творчества немецких актеров. Позднее я с ужасом узнала, что в числе зрителей был сам Брехт.
Несколько раз я просила театр, чтобы поставили «Марию Стюарт», но... мало ли несбыточных мечтаний у актеров! А может, все это к лучшему, и что-то было для меня недоступное в этой Марии. Но я хотела бы сыграть и Елизавету. Мечтала, что к 100-летию со дня рождения Ермоловой Малый театр поставит эту пьесу, столь любимую Марией Николаевной. Мне было все равно, играть Марию или Елизавету, только бы пошла эта пьеса. Но — увы!..
Итак, значит, — прощай, Мария. Рыжов дал мне отрывок из пьесы Анри Батайля «Обнаженная», эпизод, когда героиня врывается к своей сопернице — какой-то высокопоставленной даме. Акт сильный, интересный и проникнутый большим драматизмом.
И вот два мои отрывка удачно сданы. Я отчиталась за первое полугодие.
А в это время в стране происходили бурные события. Захватили они и филармонию. Помню, на каком-то собрании меня выдвинули делегатом на совещание в университет. От музыкального отделения Филармонии был выдвинут Георгий Николаевич Дудкевич. В огромной аудитории с тусклым освещением стоял густой дым от курения. Шли бесконечные дебаты. Естественно, я держалась около Дудкевича. Он был много старше меня, побывал за границей (аккомпанировал в Германии знаменитому тенору Смирнову). Часто мы вместе возвращались домой. На несколько дней занятия были прерваны. В Москве стреляли. По телефону, еще работавшему на Арбате, где жил Дудкевич, сообщали, что там находятся юнкера и победили белые. А у нас на Кузнецком мосту было уже точно известно, что большевики взяли Кремль. Обыватели, движимые страхом перед этими неизвестными большевиками, попрятались и не выходили на улицу.
Мы с мамой все же на улицу выглядывали. Мне запомнился такой случай. Мимо нашего парадного пробегал солдат, молоденький, совсем мальчик. То ли он был ранен, то ли насмерть перепуган, но он явно искал» какого-либо убежища. Мы с мамой почти втащили его к нам, дали воды, стали расспрашивать, кто он: белый, красный? Солдатик ничего не отвечал. Мы решили оставить его в покое. Вдруг солдат пришел в себя, начал озираться, увидел приличную обстановку, рояль, быстро подхватил свою винтовку и бросился вон из квартиры. Только мы его и видели. Что его испугало? Что побудило стремглав покинуть двух совершенно безоружных женщин? Не знаю. Но вот затихла стрельба. Новая власть прочно взяла бразды правления в свои руки, власть рабочих, власть большевиков. Помню, что новое правительство разрешило хоронить всех павших офицеров и юнкеров. Я случайно оказалась на Тверской, когда большая похоронная процессия направлялась к Ходынскому полю. Мне кажется, это был честный акт по отношению к противнику. И жаль, что в те годы многие не поняли своих заблуждений и великих идей грядущего.
Мы возобновили наши занятия, театры открыли свои двери. Налаживалась новая жизнь. Я готовилась к переходным зачетам на третий курс. Сдавать надо было уже целые пьесы. Иван Андреевич решил поставить «Огни Ивановой ночи» Г. Зудермана. Я работала над Мариккой. И вдруг, в самый разгар работы, Иван Андреевич снова назначает репетиции «Обнаженной» и «Ренессанса», то есть уже сданных мною отрывков. Никто ничего не понимает. Иван Андреевич молчит. А по Филармонии ползут слухи, что кто-то будет смотреть Гоголеву. Кто? Почему? Все молчат. Назначается день просмотра. У меня складывается впечатление, что просмотр устраивается для директора училища Брандукова, перед которым я на первом курсе уже играла с второкурсниками в пьесе Шпажинского. Однако всеведущий Шура Никольский шепнул мне, что дело не только в Брандукове. Кажется, ждут представителей Малого и Художественного театров.
На генеральной, надевая мне парик, милый Николай Максимович Сорокин лукаво улыбается, что-то подправляет и... молчит.
И вот настал день показа. Не помню, как я пришла в Филармонию, как села гримироваться. Торжественное молчание моих однокурсников, участников спектакля, взволновало еще больше. Поцеловав меня в лоб, Иван Андреевич куда-то вышел. Посерьезнел и Николай Максимович. Вдруг влетает Шура Никольский: «В зале — Южин и Лешковская!» Исчезает, чтобы через минуту снова вбежать: «Приехал Станиславский с Немировичем!» А потом еще и еще: «В зале — Яблочкина, Остужев, Садовский, Книппер» и т. д. Наконец появляется Иван Андреевич. Он волнуется, но, как всегда, старается быть спокойным и ровным. Поймав мой отчаянный взгляд, внимательно и ободряюще оглядывает меня и, улыбаясь, замечает: «Да, голуба, играйте все так же, как и играли. В зале все друзья. Наше начальство вам известно, смотрят и Греков и Брандуков, ну и художественный совет Малого театра, и из Художественного пришли. Не волнуйтесь, все будет хорошо».
Да, хорошо! А у меня не знаю где душа, говорят, в пятках. Может быть, и там! Не помню, как я спустилась на сцену, как начала играть «Обнаженную». Показ происходил днем, и, несмотря на зашторенные окна, можно было разглядеть всех сидящих в зале. Я не видела никого — только свою ненавистную соперницу, ее дряхлого супруга и моего возлюбленного, которого я не хочу, не могу и не должна отдать этой высокомерной даме.
Кончился первый отрывок. Я переодевалась и перегримировывалась ко второму. Во время переодевания к нам никого не пускали. Хотя, я уверена, всем интереснее было смотреть на находящихся так близко в зале знаменитых и обожаемых артистов. Спокойный Иван Андреевич деловито осведомился, готова ли я. Очень взволнован был Николай Максимович. Ему изменило даже обычное шутливое настроение и обаятельное остроумие.
Но вот прошел и второй отрывок. Странно, но у меня было легко и ясно на душе. Может быть, я была спокойна потому, что считала, что смотрят не меня, а мою партнершу Наташу Гурбатову (ее, кстати сказать, действительно приняли в Малый театр, но через два-три года после окончания Филармонии). Пришел Иван Андреевич, всех нас перецеловал, похвалил и... ушел!
Вот и все. Никаких разговоров, никаких отзывов. Жизнь пошла своим обычным порядком. Опять стали репетировать «Огни Ивановой ночи».
Мне предстояло учиться в Филармонии еще два года, так как был прибавлен четвертый курс. Но вот однажды весной 1918 года после одной из репетиций «Огней» Рыжов отозвал меня в сторону и сказал: «Я должен передать вам, голуба моя, что вам предлагают вступить в труппу Художественного театра. Вас смотрели Станиславский и Немирович-Данченко, приглашение исходит от них». Я онемела. «Так что мне им ответить?»— продолжает Иван Андреевич. И вдруг я слышу внутри себя какой-то голос: «А Малый?!» Вижу, Иван Андреевич улыбается: «Ну, насчет Малого ничего не могу сказать, а вот Художественный вас приглашает».
Кажется, я действительно заплакала. Ведь все мысли, все мечты мои были о Малом. Я даже не осознала, какую великую честь мне оказывают—меня, восемнадцатилетнюю девчонку, еще не окончившую Филармонию, приглашают—и куда? В Художественный театр. И кто приглашает? Сам Станиславский. А я реву, реву, мотаю головой и бормочу: «Нет, нет, я—в Малый, в Малый». Едва успокоил меня мой незабвенный Иван Андреевич. «Ну как хотите, все же подумайте. Приглашения в Малый нет, а в Художественный уже зовут». Но при всем глубоком восхищении Художественным театром, его великолепными актерами, Станиславским, Леонидовым, Качаловым, Москвиным, моя душа и сердце были отданы .Малому театру и его корифеям. Им я поклонялась, у них хотела учиться и—что скрывать мою затаенную мечту! — .хотела быть принятой в их семью. И потому от приглашения в Художественный я отказалась. Мой отказ дипломатично согласился передать Иван Андреевич. Как он это .сделал—не знаю. Но и Станиславский и Немирович-Данченко всегда относились ко мне весьма доброжелательно. Я чувствовала их внимание и симпатию, хотя часто при встречах оба они шутя корили меня: «Не захотела к нам идти, не захотела». Тогда же, в тот памятный день, разговор был окончен.
Приближался переходный экзамен на третий курс. Никаких других показов больше не было. Экзамен прошел, все опять разъехались на лето, некоторые поступили на летний сезон играть маленькие рольки в Малаховке и Кускове. Шура Никольский играл в Кускове первые роли. И мы все гордились им и завидовали его успехам.
Я по-прежнему жила в Москве, вышла замуж за Дудкевича и бегала на теннисный корт в Пименовский переулок. Он и сейчас существует, этот двор, хотя переделан под детскую площадку. Часто для быстроты я прохожу этим двором на улицу Чехова, чтобы ехать в Малый театр. Мы с мужем жили тогда в Денежном переулке, носящем теперь имя Веснина, как раз напротив особняка, в котором был убит немецкий посол Мирбах.
Замужество мое привело к полному разрыву с матерью. Мне было семнадцать лет, Дудкевичу—много больше, и раннее замужество, по мнению мамы, могло помешать моей сценической карьере. Так до самого конца ее жизни эти отношения окончательно и не наладились.
Мама тогда опять вернулась на сцену, вступила в .труппу Калужского театра и увезла с собой отца. Папа и умер в Калуге в 1919 году. Когда, до Отечественной войны, мне случалось бывать на гастролях в этом чудесном городе;, Я всегда приходила на могилу отца. Однако, приехав в Калугу после войны, так и не нашла ее. Немцы зверски .бомбили город и кладбище—говорили, что гробы из земли взлетали в воздух. Да, было и такое.
Так вот, вернемся к лету 1918 года. Как уже говорилось, я часто бегала днем в Пименовский переулок играть в теннис, которым очень увлекалась, И вот с ракеткой под мышкой, с сеткой с мячами в руках и в теннисных, туфлях (это для скорости и удобства при ходьбе, транспортом я не пользовалась) я бегом спускаюсь с нашего четвертого этажа. Навстречу идет какой-то человек и спрашивает мою квартиру. Это был курьер из Малого театра с письмом для меня. Быстро расписавшись в книге о получении письма, я здесь же, на лестнице, прочла, что меня вызывают в Малый театр к Прову Михайловичу Садовскому. В то время Малый получил автономию в управлении. Была создана директория из пяти человек: председателем, вернее первым советским директором Малого театра назначили А. И. Южина, заведующим репертуаром (или, как теперь говорят, литературной частью) — И. С. Платона, художественной частью — П. М. Садовского, финансово-хозяйственной частью — С. А. Головина и кем-то тоже по хозяйству, по порядку в здании — А. А. Остужева. Правда, Остужев от этого вскоре отказался, передав все свои полномочия Головину.
Вот к Прову Михайловичу меня и вызывали. Не помня себя и не подумав, в каком я виде, так с ракеткой, мячами и в совсем неподобающем костюме (правда, тогда на теннис надевали обыкновенные юбки, время-то было— 1918 год!) я и помчалась в Малый театр. Пров Михайлович сам очень любил спорт. Увидев меня запыхавшуюся, красную, со спортивным инвентарем, он весело расхохотался и стал расспрашивать, где и с кем я играю. Оказалось, что именно в домах рядом с теннисным кортом была и его квартира и квартира его брата Михаила Михайловича. Пошутив и поговорив о лучших тогда теннисистах Тепляковой и Вербицком (артисте Художественного театра), Пров Михайлович приступил к серьезному разговору. Он сказал, что мне предлагается с осени вступить в труппу Малого театра. Лично он считает, что мне надо сначала поступить во вспомогательный состав, но А. И. Южин настаивает, чтобы я сразу же была принята в основной состав. Оба они надеются, что в театре я научусь большему, чем обучаясь еще два года в Филармонии. Сейчас мне следует пройти в канцелярию театра и подписать контракт (тогда были контракты). «Разумеется, если вы согласны поступить к нам в театр»,— добавил, лукаво улыбаясь, Пров Михайлович.
Согласна ли я!!! Боже мой, да я ног под собой не чуяла! Слова не могла вымолвить, то перекладывала мячи, то хваталась за ракетку, а Пров Михайлович, наш кумир Садовский, откровенно хохотал, глядя на меня, чем повергал в еще большее смущение. Я сидела немая и красная как рак. Не помню, как я оказалась в канцелярии у Василевского, тогда, очевидно, заведовавшего ею. Не помню, как подписывала свой первый контракт на самый первый оклад—четыреста рублей. Помню только, что Василевский говорил со мной с большим почтением, не как с восемнадцатилетней девчонкой, а как с молодой женщиной, актрисой, вступающей в труппу Малого театра. Тут же мне сообщили, когда назначается открытие сезона и что за две недели до этого следует явиться на сбор труппы. По торжественному тону Василевского я поняла, что сбор труппы — событие, к которому надо готовиться и внутренне и внешне. Как мне кажется, теннисные туфли и весь мой облик несколько смущала этого старого, бесконечно преданного Малому театру человека, имевшего дело с самим Южиным, Ермоловой, Садовской и их товарищами.
Так состоялось моё приглашение в Малый театр. Так исполнилась мечта моей жизни. На все годы, отпущенные мне судьбой, осталась я верна моему родному, любимому театру, где испытала и большие радости и горькие минуты, что неизбежно сопровождает жизнь артиста.
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ДЕТСТВО. ИНСТИТУТ. ФИЛАРМОНИЯ (окончание)
Мы переехали в Москву, и начались хлопоты. Во-первых, следовало обзавестись жильем. Нашли маленькую квартирку на Зубовском бульваре, Дворцовый проезд. Далее, предстояло выбирать, где же мне учиться. О частной школе нечего было и думать—на это не хватало средств. Надо было ехать в Петроград — пытаться поступить в школу при Александрийском театре. Как дочь раненого офицера меня могли принять на казенный счет. Но ехать в далекий Питер, где нет никого знакомых... И страшно, и не хочется отрываться от родной Москвы.
Выяснилось, что на казенный счет меня могли бы. принять на драматическое отделение Музыкально-драматического училища Московского филармонического общества. И тут было решено обратиться за советом не более и не менее как к самому А. И. Южину, первому актеру Малого театра и кумиру нашей семьи. Мы не имели с ним никаких общих знакомых, никого, кто бы мог ввести нас к этому знаменитому человеку. И мама написала ему письмо. В нем она просила о визите и, разумеется, охарактеризовала свою единственную дочь как будущую Ермолову.
И вот Александр Иванович Южин, вероятно, посмеиваясь в душе, все же, несмотря на огромную занятость, назначил нам день и час визита. Помню обстановку квартиры Александра Ивановича, ибо потом часто бывала там, подружившись на всю жизнь с племянницей Южина — Мусей Богуславской. Александр Иванович занимал целый этаж дома. Вместе с ним жила его жена, живая и обаятельная Мария Николаевна, его сестра Екатерина Ивановна, вдова, с дочкой Мусей, в которой Южины души не чаяли, и брат Владимир Иванович с семьей, которых я не знала, так как обитали они совершенно обособленно.
Итак, мы в темной, большой передней. Из нее через гостиную, убранную чуть-чуть в восточном вкусе (мельком увидела в стеклянном шкафу массу венков, сувениров и подношений замечательному артисту), прошли в большой угловой кабинет, весь заставленный книжными шкафами. Книги были не только в шкафу, но и всюду на столах. За большим письменным столом сидел Александр Иванович. Как сейчас помню его сутуловатую, большую фигуру. Он любезно поднялся нам навстречу.
О чем говорила мама, что был за разговор, я не помню. Понимала, что решается моя судьба. И очнулась лишь тогда, когда все с той же приветливой любезной улыбкой Александр Иванович предложил мне что-нибудь прочесть. Я пришла в себя. О! Тут уже все ясно. Мама прожужжала мне все уши, что я будущая Ермолова. И, конечно же, я должна была читать монолог из «Орлеанской девы» Шиллера, который так гениально читала сама великая Ермолова. Я прочла монолог «Простите вы, холмы, поля родные», какую-то басню, потом некрасовскую «Катерину». Александр Иванович слушал внимательно, не перебивая, и, когда я исчерпала весь свой репертуар, серьезно, без улыбки, не глядя на меня и что-то обдумывая, молчал. Молчали и мы с мамой. Какие мысли витали в голове моей тщеславной матушки—не знаю. Я же твердо была уверена, что читала отвратительно и провалилась.
И вообще, какая невероятная дерзость—прийти сюда, отнимать время—и у кого?! У самого Южина! Вот он и молчит, не зная, вероятно, как бы деликатнее нас выпроводить. Тут до моего сознания долетели слова: «В филармонии сейчас преподают все актеры нашего Малого театра, отдайте вашу дочь в Филармонию — так она будет ближе к нам!» На всю жизнь запомнились мне эти слова Александра Ивановича. А тогда, если можно было бы упасть без чувств от счастья, наверное, упала бы. Во всяком случае, все дальнейшее происходило как в тумане. Не помню, как мы простились с Александром Ивановичем, как ушли.
Были посланы просьбы о зачислении меня на казенный счет в Филармонию. Конечно, если Выдержу экзамены. Начались мои приготовления к этому серьезному испытанию. Готовила я, разумеется, те же произведения, что читала Южину. Напутственные слова Александра Ивановича хоть и ободрили меня, все же не изгнали из души некоторых сомнений. «А что если это были только любезные слова, сказанные, чтобы вежливо отделаться от назойливой мамаши, которая считает свою незадачливую дочь чуть ли не гением?!» Я не делилась с мамой этими мыслями. Она торжествовала и ни минуты не сомневалась, что я с блеском выдержу экзамены.
Наконец настал решающий день. Как сейчас помню мою альма-матер (теперь в этом здании находится ГИТИС). Во дворе — большой двухэтажный особняк. Широкая лестница в глубине полутемного холла. Наверху площадка, где сидели, ходили и стояли взволнованные девушки и юноши. Слева—громадные двери, за которыми находился большой зал и сидели они, наши экзаменаторы, вершители наших судеб. До мельчайших подробностей помню даже платье, в которое была одета: самое лучшее, какое у меня имелось, скромное черненькое платье. Но зато мама дала мне янтарные серьги и брошь! Среди жаждущих и дрожащих новичков встречались и «опытные» уже второкурсники, критически нас оглядывавшие и дававшие свысока «полезные советы». Удивительно приятный юноша, тоже со второго курса, своей доброжелательностью, юмором и потрясающей способностью копировать всем нам знакомых актеров поддерживал в нас, умиравших от страха, бодрость и надежду. Юноша этот был, как он себя всем рекомендовал, Шура Никольский»
Впоследствии я узнала его как чудесного товарища, любимца Филармонии, а еще через несколько лет и талантливейшего актера Малого театра Сашина-Никольского. С ним до конца его жизни меня связывала сердечная дружба. Да и в театре он был общим любимцем.
Тогда же Шура искоса присматривался ко мне и наконец, явно почувствовав, несмотря на независимый вид, мое адское волнение, не выдержал и подошел. Спросил, что я намерена читать на экзамене. «Пролог «Орлеанской девы» — это значит «Простите вы, холмы, поля родные,..», да?—протянул он многозначительно. — Героиня, значит. Так-так... А раньше вы что-нибудь играли, в любительских спектаклях, я подразумеваю?» С апломбом и уверенностью я назвала ряд ролей, которые, как мне думалось, я с успехом воплощала в маленьком клубе в Новогирееве, а до этого в классах института. И еще раньше, в антрепризе Собольщикова-Самарина. «Да,— сурово произнес Шура Никольский,—стаж порядочный. Только знаете что я вам посоветую? Не вздумайте все это выложить экзаменаторам, они таких «опытных» актеров не очень-то жалуют!» Вот тебе и на! А я-то думала!.. Но думать было некогда—меня вызвали в зал.
За столом сидело много совсем незнакомых мне людей. Никого из актеров я со страху не узнала, хотя не раз видела их на сцене. Помню только, что самый главный, председатель, был очень крупный мужчина, с довольно красивым лицом. Как я впоследствии узнала, это был Н. Н. Греков, в прошлом актер Малого театра, из-за болезни ног вышедший на пенсию и в то время возглавлявший драматическое отделение Филармонического училища. Все преподаватели драматических курсов находились у него в подчинении, хотя сам Греков преподаванием не занимался. Директором всего училища являлся профессор А. А. Брандуков, один из лучших виолончелистов того времени.
В драматических классах преподавали многие представители Малого театра—режиссер И. С. Платон, прекрасный актер Н. К. Яковлев, великолепный исполнитель эпизодических ролей И. А. Рыжов, жена Платона М. П. Юдина, бывшая актриса Малого театра, тогда
ушедшая на пенсию.
В то время никаких помощников педагоги не имели. Каждый из них руководил своим курсом с самого начала до выпуска. И лишь на первом курсе было две группы, одну из которых вела М. П. Юдина. В дальнейшем она передавала наиболее способных следующему педагогу на второй курс, а слабые ученики отсеивались.
В 1916 году на первый курс набирали И. А. Рыжов: и М. П. Юдина.
Итак, экзамены. Я прочитала пролог к «Орлеанской деве» и какую-то басню. Меня не прервали. Затем\\\\\\\' посыпались вопросы: почему хочу идти на сцену, кто родители, что я читала, где получила среднее образование, играла ли вообще. Вопреки советам Шуры Никольского, я с гордостью сказала, что играла очень много в любительских спектаклях и в институте, и в Гирееве.
Когда я хвасталась участием в антрепризе Собольщикова-Самарина, перечисляя свои детские роли, все сидевшие за столом заулыбались. Как я вышла из зала, как ждала своей участи—не помню. Знаю только, что мне очень хотелось попасть к И. А. Рыжову. В том, что меня вообще примут в Филармонию, я почему-то совсем не сомневалась. Так и случилось. Меня приняли, и взял меня в свой класс И. А. Рыжов, у которого я училась в течение двух лет пребывания в Филармонии.
Чудесные это были годы. Мы очень дружили не только со своими сверстниками, однокурсниками, но и с учениками вокального отделения и музыкальных классов.
Постоянно ходили на зачеты вокалистов и вечера музыкантов, болели за своих любимцев. Так же и они интересовались нами, «драматическими». Возникали и неизбежные свадьбы. Но объединяло всех главным образом творчество.
Когда я была еще на первом курсе, второй курс И. К. Яковлева давал полугодовой экзаменационный вечер отрывков из пьес. И вдруг в программу включают мой отрывок из пьесы И. В. Шпажинского «В старые годы», который я готовила у Рыжова. Беспрецедентный случай в Филармонии. За меня волновались буквально все. Еще бы, подобные вечера на втором курсе проходили в присутствии не только Грекова, но и самого Брандукова. Зал был полон учащимися и их родственниками. Вечер прошел удачно. Особенно хороша была любимая ученица Яковлева Аннинка Галлинг; Когда она переходила на третий курс, Яковлев поставил для нее «Подростка» Вебера и\\\\\\\' Грессе, а на роль Нанси Валье взял меня, тогда студентку второго курса. Это тоже было для меня большой честью. На драматическом отделении Яковлева все боялись. Он был очень строг, требователен, и тишина и внимание на его уроках стояли совершенно удивительные.
Помню, я страшно волновалась на репетициях «Подростка». Роль, конечно, выучила назубок. И вдруг из зала раздается громкий голос Николая Капитоновича: «Что это вы, душечка, все руками машете, как ветряная мельница! Ну-ка успокойте руки, начинайте сначала и не трепыхайтесь так». Мне на всю жизнь запомнились эти слова. Часто, работая над ролью, я думаю о них и теперь.
Иван Андреевич Рыжов был требователен, но и очень мягок. Он, скорее, был нашим другом или необыкновенно терпеливым отцом. Однажды только видела я его разгневанным. Один из учеников, явно не приготовившись к уроку, позволил себе на сцене глупую отсебятину. И Иван Андреевич накричал на него.
Рыжов был большим другом и поклонником Марии Николаевны Ермоловой. Он часто говорил нам о ней, о ее отношении к театру, к работе, о ее трепетном волнении на репетициях и спектаклях. Мы благоговейно впитывали в себя эти рассказы. Они воспитывали в нас то подлинное уважение к театру, ту беспредельную любовь к искусству, примером которых была Ермолова.
Иван Андреевич Рыжов прежде всего будил в своих учениках чувство. «Почувствуйте правильно, тогда и роль пойдет»,— говорил он. Он шел от восприятия внутреннего мира человека. Но объяснить и раскрыть процесс подхода к роли он, как и все почти тогдашние актеры-педагоги, не умел.
Мне рассказывали как-то, что одна известная актриса обратилась к Ермоловой с просьбой пройти с ней роль из репертуара Марии Николаевны. Ермолова страшно смутилась и ответила, что не умеет рассказывать и объяснять, как надо делать. В результате Мария Николаевна предложила огорченной просительнице: «Знаете что, голубушка, давайте лучше я вам сыграю всю роль, а вы посмотрите». Объяснить, научить Ермолова не могла. Однако стоило понаблюдать, как она ведет себя перед выходом на сцену, и становились понятны слова Станиславского «войти в круг». Стоит вспомнить знаменитые слова Ольги Осиповны Садовской: «Я тебе, голубчик, крючочек, а ты мне — петельку». Именно о таком общении с партнером писал Станиславский в своей «системе».
Да, не умели великие «могикане» старого театра рассказать, как они творят, как создают свои гениальные роли. Они знали только какие-то общие, но весьма существенные принципы. Щепкин говорил: «Будь в обществе, Наблюдай жизнь». Ермолова часто посещала выставки живописцев и скульпторов, не пропускала наиболее интересные симфонические концерты. Бывая в обществе, обычно молчала, но внимательно слушала и наблюдала собравшихся. Много читала. Читала и искала специальные труды и художественные произведения, относящиеся к тем эпохам, в которых жили и действовали ее героини. Все это вбиралось, проникало в память и душу, а потом—в самую лабораторию ее гениального творчества.
В Филармонии преподавались разные дисциплины, например танцы. Следили за пластикой, много уделялось внимания старинным танцам—в них требовалось изящество и музыкальность. Занимались фехтованием, которым я очень увлекалась. Наш преподаватель Апушкин считал меня одной из лучших учениц. Танцы и фехтование были обязательны для всех учеников Филармонии. Но особенно рьяно посещали эти уроки вокалисты и мы.
Очень старались Шура Никольский и я. К тому же я просто терзалась ревностью, потому что Шура чаще и больше танцевал с Анночкой Галлинг. Она была очаровательна. Шведка по происхождению, Анночка училась на курс старше меня. После окончания Филармонии она вышла замуж за известного режиссера Эггерта. Я потеряла Анночку из вида. А когда мне дали ее адрес и я пошла к ней, увы, мы не нашли общего языка и оказались чужими. Мне остались только чудесные воспоминания о тоненькой, хрупкой, очаровательной Анночке Галлинг.
Помню, в Филармонии мы самостоятельно ставили что-то вроде спектакля-пантомимы. Назывался он «Нарцисс и Психея». Я изображала Нарцисса, Анночка была изумительной Психеей. Шел и второй такой же «самодеятельный» спектакль. На сцене под музыку старинного менуэта дремлет молодой маркиз. У задника, хорошо освещенная и похожая на картину в раме, стоит маркиза. Кто-то читает стихи. Маркиз удивленно замечает, что маркиза оживает. Он предлагает ей руку. Они танцуют менуэт. Затем маркиза опять входит в раму и превращается в картину. Маркиз садится в свое кресло и засыпает— то, что произошло, было лишь сном.
На такие «самодеятельные» миниатюры приглашались преподаватели, все учащиеся Филармонии, родные и знакомые учащихся. Всем заправлял Шура Никольский, а мы с Анночкой Галлинг были его первыми актрисами.
Занимались мы на курсах и сценическим движением. Преподаватель—его фамилия была Загаров—задавал нам этюды с падениями, быстрыми, ловкими поворотами тела, движениями по лестнице, красивыми прыжками на стол и стулья. Как я теперь понимаю, это было и некое подобие физкультуры и урок пластики, умения стать в нужную и выразительную позу.
Помню один из заданных мне этюдов. Я в комнате. В окна стреляют. Под пулями я должна через всю сцену добраться до стола—там мой револьвер. Пока я перебежками направляюсь к заветному столику, меня ранят. Дальше надо изобразить боль от раны и продолжать движение к цели. Второе ранение, я падаю, но все же ползу к столу. Больно, теряю силы. Но вот уже цель близка. Я карабкаюсь по ножке стола. Рука уже шарит по столу, ища спасительное оружие. Но силы иссякают, и я в последнем порыве выпрямляюсь и замертво падаю. Считалось, что я все это хорошо выполнила.
Очень любили мы лекции по истории театра. Читал их незабвенный Владимир Александрович Филиппов. Филиппов действительно был великолепный знаток театра и горячий поклонник Малого. Я почти стенографически записывала его лекции и очень гордилась, когда много лет спустя Владимир Александрович попросил у меня мои тетради для своей книги. Владимира Александровича высоко чтили все актеры, даже самые маститые. Он часто писал рецензии и считался после А. Р. Кугеля, которого я еще застала, лучшим критиком и историком театрального искусства, глубоко уважающим и любящим актера. Он бывал и суров в своих оценках, но они всегда оказывались объективными и приносили настоящую пользу актеру и театру.
Велись у нас занятия по дикции, постановке голоса, которым придавалось большое значение.
Были уроки грима, которые давал Николай Максимович Сорокин, лучший гример Малого театра. Красивый, умный человек, он много и остроумно рассказывал нам об актерах этого театра. И мы с большим вниманием слушали о Ермоловой, Лешковской, Южине и, конечно, о наших кумирах—Остужеве и Прове Садовском.
Теперь грим не в моде. Актеры чаще играют с так называемым «своим лицом». В те времена при существовавшей технике освещения и молодым актерам надо было накладывать грим. Особенно если актеру приходилось добиваться сходства, когда он играл историческое лицо, известное по портретам.
Обаятельный Николай Максимович был большим другом актеров. У меня остались о нем самые задушевные воспоминания. Нередко плакалась ему в жилетку, когда наступали трудные минуты в театре, да и помимо театральных невзгод часто делилась с ним своими заботами. Настоящий художник был Н. М. Сорокин, его преданность театру передалась и нам.
Так, очень дружно и интересно, проходили наши учебные годы в Филармонии. Закончился первый год, сданы экзамены, все разлетелись на лето кто куда. Мы с мамой и отцом не уехали из Москвы. От весны 1917 года остались в памяти манифестации, дамы с красными бантами, влюбленно прославлявшие Керенского, шум и сумятица. Меня все это мало трогало. Я думала лишь о предстоящем учебном годе и о новых сценических отрывках — на втором курсе нам предстояло готовить уже целые акты. Отречение царя, приход Временного правительства—все это как-то прошло мимо меня. Дома разговоры об этих событиях велись, но, как я теперь понимаю, чисто обывательские. Отец давно был в отставке; человек-больной, он мало интересовался происходящим. К тому времени мы с мамой жили уже на Кузнецком мосту. Мама получила место управляющей домами, и мы имели казенную квартиру. Папа жил отдельно, во Всехсвятском, в доме офицеров-ветеранов. Ему требовался постоянный уход. Теперь я считаю себя виноватой, что позволила отцу уехать от нас. Многое стало мне понятно слишком поздно. А тогда эгоистичная молодость не разбиралась во взаимоотношениях родителей. Что-то от меня скрывали; допытываться я не хотела из ложной стыдливости, да и не умела. И легкомыслия в то время было хоть отбавляй.
Осенью 1917 года занятия начались как обычно. Но настроения учащихся изменились. Особенно это чувствовалось на музыкальном отделении. Ученики там были по возрасту много старше драматических. Как-то сразу они отдалились от нас. Кое-кто и из вокальных классов перестал общаться с нами.
Предстояло готовиться к полугодовым зачетам. У меня были две, совершенно различные по характеру, чудесные роли: комедийный акт из пьесы «Ренессанс», написанной белыми стихами, где я играла юношу Витторино, и третий акт «Марии Стюарт». Как же билась я с моей Марией, плакала над ней! И темперамента как будто хватало и... ничего не выходило! Долго мучились мы, ученица и преподаватель, и наконец Иван Андреевич сказал мне просто: «Голуба моя, не умею я вам объяснить, в чем дело, но не выходит эта сцена королев у вас. Мария Николаевна Ермолова играла ее чуть-чуть над полом. У нее была и искренность и простота, был и пафос трагедии, а не обыденный разговор. А как она этого достигала — сам не знаю, как объяснить. Вижу, что не то у вас получается, а как помочь и что сделать—не придумаю. Давайте выберем другой отрывок, из другой\\\\\\\' пьесы. Может быть, Мария Стюарт вам пока еще трудна, не по силам».
Так, поплакав, я и отказалась от Марии Стюарт. И на всю жизнь эта роль осталась моей недостижимой творческой мечтой. Лишь к какой-то шиллеровской дате я вновь возвратилась к третьему акту—сцене королев—в концертном исполнении. Елизавету очень хорошо играла С. Н. Фадеева, а у меня Мария так и не получилась. Правда, мы с успехом играли эту сцену в Колонном зале в Москве во время шиллеровских торжеств, а также в военно-шефской поездке по ГДР—в Берлине, в Доме творчества немецких актеров. Позднее я с ужасом узнала, что в числе зрителей был сам Брехт.
Несколько раз я просила театр, чтобы поставили «Марию Стюарт», но... мало ли несбыточных мечтаний у актеров! А может, все это к лучшему, и что-то было для меня недоступное в этой Марии. Но я хотела бы сыграть и Елизавету. Мечтала, что к 100-летию со дня рождения Ермоловой Малый театр поставит эту пьесу, столь любимую Марией Николаевной. Мне было все равно, играть Марию или Елизавету, только бы пошла эта пьеса. Но — увы!..
Итак, значит, — прощай, Мария. Рыжов дал мне отрывок из пьесы Анри Батайля «Обнаженная», эпизод, когда героиня врывается к своей сопернице — какой-то высокопоставленной даме. Акт сильный, интересный и проникнутый большим драматизмом.
И вот два мои отрывка удачно сданы. Я отчиталась за первое полугодие.
А в это время в стране происходили бурные события. Захватили они и филармонию. Помню, на каком-то собрании меня выдвинули делегатом на совещание в университет. От музыкального отделения Филармонии был выдвинут Георгий Николаевич Дудкевич. В огромной аудитории с тусклым освещением стоял густой дым от курения. Шли бесконечные дебаты. Естественно, я держалась около Дудкевича. Он был много старше меня, побывал за границей (аккомпанировал в Германии знаменитому тенору Смирнову). Часто мы вместе возвращались домой. На несколько дней занятия были прерваны. В Москве стреляли. По телефону, еще работавшему на Арбате, где жил Дудкевич, сообщали, что там находятся юнкера и победили белые. А у нас на Кузнецком мосту было уже точно известно, что большевики взяли Кремль. Обыватели, движимые страхом перед этими неизвестными большевиками, попрятались и не выходили на улицу.
Мы с мамой все же на улицу выглядывали. Мне запомнился такой случай. Мимо нашего парадного пробегал солдат, молоденький, совсем мальчик. То ли он был ранен, то ли насмерть перепуган, но он явно искал» какого-либо убежища. Мы с мамой почти втащили его к нам, дали воды, стали расспрашивать, кто он: белый, красный? Солдатик ничего не отвечал. Мы решили оставить его в покое. Вдруг солдат пришел в себя, начал озираться, увидел приличную обстановку, рояль, быстро подхватил свою винтовку и бросился вон из квартиры. Только мы его и видели. Что его испугало? Что побудило стремглав покинуть двух совершенно безоружных женщин? Не знаю. Но вот затихла стрельба. Новая власть прочно взяла бразды правления в свои руки, власть рабочих, власть большевиков. Помню, что новое правительство разрешило хоронить всех павших офицеров и юнкеров. Я случайно оказалась на Тверской, когда большая похоронная процессия направлялась к Ходынскому полю. Мне кажется, это был честный акт по отношению к противнику. И жаль, что в те годы многие не поняли своих заблуждений и великих идей грядущего.
Мы возобновили наши занятия, театры открыли свои двери. Налаживалась новая жизнь. Я готовилась к переходным зачетам на третий курс. Сдавать надо было уже целые пьесы. Иван Андреевич решил поставить «Огни Ивановой ночи» Г. Зудермана. Я работала над Мариккой. И вдруг, в самый разгар работы, Иван Андреевич снова назначает репетиции «Обнаженной» и «Ренессанса», то есть уже сданных мною отрывков. Никто ничего не понимает. Иван Андреевич молчит. А по Филармонии ползут слухи, что кто-то будет смотреть Гоголеву. Кто? Почему? Все молчат. Назначается день просмотра. У меня складывается впечатление, что просмотр устраивается для директора училища Брандукова, перед которым я на первом курсе уже играла с второкурсниками в пьесе Шпажинского. Однако всеведущий Шура Никольский шепнул мне, что дело не только в Брандукове. Кажется, ждут представителей Малого и Художественного театров.
На генеральной, надевая мне парик, милый Николай Максимович Сорокин лукаво улыбается, что-то подправляет и... молчит.
И вот настал день показа. Не помню, как я пришла в Филармонию, как села гримироваться. Торжественное молчание моих однокурсников, участников спектакля, взволновало еще больше. Поцеловав меня в лоб, Иван Андреевич куда-то вышел. Посерьезнел и Николай Максимович. Вдруг влетает Шура Никольский: «В зале — Южин и Лешковская!» Исчезает, чтобы через минуту снова вбежать: «Приехал Станиславский с Немировичем!» А потом еще и еще: «В зале — Яблочкина, Остужев, Садовский, Книппер» и т. д. Наконец появляется Иван Андреевич. Он волнуется, но, как всегда, старается быть спокойным и ровным. Поймав мой отчаянный взгляд, внимательно и ободряюще оглядывает меня и, улыбаясь, замечает: «Да, голуба, играйте все так же, как и играли. В зале все друзья. Наше начальство вам известно, смотрят и Греков и Брандуков, ну и художественный совет Малого театра, и из Художественного пришли. Не волнуйтесь, все будет хорошо».
Да, хорошо! А у меня не знаю где душа, говорят, в пятках. Может быть, и там! Не помню, как я спустилась на сцену, как начала играть «Обнаженную». Показ происходил днем, и, несмотря на зашторенные окна, можно было разглядеть всех сидящих в зале. Я не видела никого — только свою ненавистную соперницу, ее дряхлого супруга и моего возлюбленного, которого я не хочу, не могу и не должна отдать этой высокомерной даме.
Кончился первый отрывок. Я переодевалась и перегримировывалась ко второму. Во время переодевания к нам никого не пускали. Хотя, я уверена, всем интереснее было смотреть на находящихся так близко в зале знаменитых и обожаемых артистов. Спокойный Иван Андреевич деловито осведомился, готова ли я. Очень взволнован был Николай Максимович. Ему изменило даже обычное шутливое настроение и обаятельное остроумие.
Но вот прошел и второй отрывок. Странно, но у меня было легко и ясно на душе. Может быть, я была спокойна потому, что считала, что смотрят не меня, а мою партнершу Наташу Гурбатову (ее, кстати сказать, действительно приняли в Малый театр, но через два-три года после окончания Филармонии). Пришел Иван Андреевич, всех нас перецеловал, похвалил и... ушел!
Вот и все. Никаких разговоров, никаких отзывов. Жизнь пошла своим обычным порядком. Опять стали репетировать «Огни Ивановой ночи».
Мне предстояло учиться в Филармонии еще два года, так как был прибавлен четвертый курс. Но вот однажды весной 1918 года после одной из репетиций «Огней» Рыжов отозвал меня в сторону и сказал: «Я должен передать вам, голуба моя, что вам предлагают вступить в труппу Художественного театра. Вас смотрели Станиславский и Немирович-Данченко, приглашение исходит от них». Я онемела. «Так что мне им ответить?»— продолжает Иван Андреевич. И вдруг я слышу внутри себя какой-то голос: «А Малый?!» Вижу, Иван Андреевич улыбается: «Ну, насчет Малого ничего не могу сказать, а вот Художественный вас приглашает».
Кажется, я действительно заплакала. Ведь все мысли, все мечты мои были о Малом. Я даже не осознала, какую великую честь мне оказывают—меня, восемнадцатилетнюю девчонку, еще не окончившую Филармонию, приглашают—и куда? В Художественный театр. И кто приглашает? Сам Станиславский. А я реву, реву, мотаю головой и бормочу: «Нет, нет, я—в Малый, в Малый». Едва успокоил меня мой незабвенный Иван Андреевич. «Ну как хотите, все же подумайте. Приглашения в Малый нет, а в Художественный уже зовут». Но при всем глубоком восхищении Художественным театром, его великолепными актерами, Станиславским, Леонидовым, Качаловым, Москвиным, моя душа и сердце были отданы .Малому театру и его корифеям. Им я поклонялась, у них хотела учиться и—что скрывать мою затаенную мечту! — .хотела быть принятой в их семью. И потому от приглашения в Художественный я отказалась. Мой отказ дипломатично согласился передать Иван Андреевич. Как он это .сделал—не знаю. Но и Станиславский и Немирович-Данченко всегда относились ко мне весьма доброжелательно. Я чувствовала их внимание и симпатию, хотя часто при встречах оба они шутя корили меня: «Не захотела к нам идти, не захотела». Тогда же, в тот памятный день, разговор был окончен.
Приближался переходный экзамен на третий курс. Никаких других показов больше не было. Экзамен прошел, все опять разъехались на лето, некоторые поступили на летний сезон играть маленькие рольки в Малаховке и Кускове. Шура Никольский играл в Кускове первые роли. И мы все гордились им и завидовали его успехам.
Я по-прежнему жила в Москве, вышла замуж за Дудкевича и бегала на теннисный корт в Пименовский переулок. Он и сейчас существует, этот двор, хотя переделан под детскую площадку. Часто для быстроты я прохожу этим двором на улицу Чехова, чтобы ехать в Малый театр. Мы с мужем жили тогда в Денежном переулке, носящем теперь имя Веснина, как раз напротив особняка, в котором был убит немецкий посол Мирбах.
Замужество мое привело к полному разрыву с матерью. Мне было семнадцать лет, Дудкевичу—много больше, и раннее замужество, по мнению мамы, могло помешать моей сценической карьере. Так до самого конца ее жизни эти отношения окончательно и не наладились.
Мама тогда опять вернулась на сцену, вступила в .труппу Калужского театра и увезла с собой отца. Папа и умер в Калуге в 1919 году. Когда, до Отечественной войны, мне случалось бывать на гастролях в этом чудесном городе;, Я всегда приходила на могилу отца. Однако, приехав в Калугу после войны, так и не нашла ее. Немцы зверски .бомбили город и кладбище—говорили, что гробы из земли взлетали в воздух. Да, было и такое.
Так вот, вернемся к лету 1918 года. Как уже говорилось, я часто бегала днем в Пименовский переулок играть в теннис, которым очень увлекалась, И вот с ракеткой под мышкой, с сеткой с мячами в руках и в теннисных, туфлях (это для скорости и удобства при ходьбе, транспортом я не пользовалась) я бегом спускаюсь с нашего четвертого этажа. Навстречу идет какой-то человек и спрашивает мою квартиру. Это был курьер из Малого театра с письмом для меня. Быстро расписавшись в книге о получении письма, я здесь же, на лестнице, прочла, что меня вызывают в Малый театр к Прову Михайловичу Садовскому. В то время Малый получил автономию в управлении. Была создана директория из пяти человек: председателем, вернее первым советским директором Малого театра назначили А. И. Южина, заведующим репертуаром (или, как теперь говорят, литературной частью) — И. С. Платона, художественной частью — П. М. Садовского, финансово-хозяйственной частью — С. А. Головина и кем-то тоже по хозяйству, по порядку в здании — А. А. Остужева. Правда, Остужев от этого вскоре отказался, передав все свои полномочия Головину.
Вот к Прову Михайловичу меня и вызывали. Не помня себя и не подумав, в каком я виде, так с ракеткой, мячами и в совсем неподобающем костюме (правда, тогда на теннис надевали обыкновенные юбки, время-то было— 1918 год!) я и помчалась в Малый театр. Пров Михайлович сам очень любил спорт. Увидев меня запыхавшуюся, красную, со спортивным инвентарем, он весело расхохотался и стал расспрашивать, где и с кем я играю. Оказалось, что именно в домах рядом с теннисным кортом была и его квартира и квартира его брата Михаила Михайловича. Пошутив и поговорив о лучших тогда теннисистах Тепляковой и Вербицком (артисте Художественного театра), Пров Михайлович приступил к серьезному разговору. Он сказал, что мне предлагается с осени вступить в труппу Малого театра. Лично он считает, что мне надо сначала поступить во вспомогательный состав, но А. И. Южин настаивает, чтобы я сразу же была принята в основной состав. Оба они надеются, что в театре я научусь большему, чем обучаясь еще два года в Филармонии. Сейчас мне следует пройти в канцелярию театра и подписать контракт (тогда были контракты). «Разумеется, если вы согласны поступить к нам в театр»,— добавил, лукаво улыбаясь, Пров Михайлович.
Согласна ли я!!! Боже мой, да я ног под собой не чуяла! Слова не могла вымолвить, то перекладывала мячи, то хваталась за ракетку, а Пров Михайлович, наш кумир Садовский, откровенно хохотал, глядя на меня, чем повергал в еще большее смущение. Я сидела немая и красная как рак. Не помню, как я оказалась в канцелярии у Василевского, тогда, очевидно, заведовавшего ею. Не помню, как подписывала свой первый контракт на самый первый оклад—четыреста рублей. Помню только, что Василевский говорил со мной с большим почтением, не как с восемнадцатилетней девчонкой, а как с молодой женщиной, актрисой, вступающей в труппу Малого театра. Тут же мне сообщили, когда назначается открытие сезона и что за две недели до этого следует явиться на сбор труппы. По торжественному тону Василевского я поняла, что сбор труппы — событие, к которому надо готовиться и внутренне и внешне. Как мне кажется, теннисные туфли и весь мой облик несколько смущала этого старого, бесконечно преданного Малому театру человека, имевшего дело с самим Южиным, Ермоловой, Садовской и их товарищами.
Так состоялось моё приглашение в Малый театр. Так исполнилась мечта моей жизни. На все годы, отпущенные мне судьбой, осталась я верна моему родному, любимому театру, где испытала и большие радости и горькие минуты, что неизбежно сопровождает жизнь артиста.
Подробнее
«Усилия любви...» Сцена филиала. 16 апреля в 18 часов. Уникальность этой постановки в том, что все задействованные в ней актеры пришли в труппу Малого совсем недавно.
«Усилия любви...»
Сцена филиала. 16 апреля в 18 часов.
Уникальность этой постановки в том, что все задействованные в ней актеры пришли в труппу Малого совсем недавно.
Сцена филиала. 16 апреля в 18 часов.
Уникальность этой постановки в том, что все задействованные в ней актеры пришли в труппу Малого совсем недавно.
«Усилия любви...»
Сцена филиала. 16 апреля в 18 часов.
Уникальность этой постановки в том, что все задействованные в ней актеры пришли в труппу Малого совсем недавно. В «Усилиях» они не только выступают как драматические артисты, но и исполняют сложные вокальные партии и танцевальные номера. Причина тому есть: ведь герои комедии У. Шекспира молоды и влюблены!
Елена Колышева
«ТВ7» с 11 по 17 апреля
Сцена филиала. 16 апреля в 18 часов.
Уникальность этой постановки в том, что все задействованные в ней актеры пришли в труппу Малого совсем недавно. В «Усилиях» они не только выступают как драматические артисты, но и исполняют сложные вокальные партии и танцевальные номера. Причина тому есть: ведь герои комедии У. Шекспира молоды и влюблены!
Елена Колышева
«ТВ7» с 11 по 17 апреля
23.04.2005
«Листая журнальные подшивки» Андреи ВОЛЧАНСКИЙ ДОСТОИНСТВО МАСТЕРА
«Листая журнальные подшивки»
Андреи ВОЛЧАНСКИЙ
ДОСТОИНСТВО МАСТЕРА
За долгую жизнь в искусстве Евгению Самойлову приходилось сталкиваться с разным уровнем ролевого материала — от Гамлета и Ясона до «проходных», ныне прочно забытых драматургических изделий
Андреи ВОЛЧАНСКИЙ
ДОСТОИНСТВО МАСТЕРА
За долгую жизнь в искусстве Евгению Самойлову приходилось сталкиваться с разным уровнем ролевого материала — от Гамлета и Ясона до «проходных», ныне прочно забытых драматургических изделий
23.04.2005
Актёры занятые в спектаклях с 27 по 30 апреля 2004 года.
Актёры занятые в спектаклях с 27 по 30 апреля 2004 года.
22.04.2005
В МАЛЫЙ С ПУТЕВКОЙ ОТ КАЧАЛОВА
Максим Редин (специально для сайта www.maly.ru )
14 апреля отметила юбилей народная артистка России Ирина Анатольевна Ликсо. За несколько дней до это этого мы встретились с актрисой и побеседовали в ее гримуборной.
14 апреля отметила юбилей народная артистка России Ирина Анатольевна Ликсо. За несколько дней до это этого мы встретились с актрисой и побеседовали в ее гримуборной.
22.04.2005
22, 23 и 24 апреля знаменитый спектакль «Арлекин - слуга двух господ» по пьесе Карло Гольдони на сцене Малого театра покажет итальянский театр «Метастазио».
22, 23 и 24 апреля знаменитый спектакль «Арлекин - слуга двух господ» по пьесе Карло Гольдони на сцене Малого театра покажет итальянский театр «Метастазио».
21.04.2005
ВНИМАНИЕ!
К сожалению, зал Центра имени Вс.Мейерхольда может принять лишь ограниченное число зрителей, поэтому вход на съемку программы «Линия жизни» с участием Ю.М.Соломина возможен только по записи, которая производится по телефонам: 923-87-35, 8-916-105-33-25
Неаккредитованные лица на съемку не допускаются.
Неаккредитованные лица на съемку не допускаются.
20.04.2005
20 апреля — тридцатилетний юбилей артиста Малого театра Олега Владиславовича Добрована. В этот радостный день хотим пожелать Олегу Добровану всего самого доброго и новых достойных ролей.
20 апреля — тридцатилетний юбилей артиста Малого театра Олега Владиславовича Добрована.
В этот радостный день хотим пожелать Олегу Добровану всего самого доброго и новых достойных ролей.
В этот радостный день хотим пожелать Олегу Добровану всего самого доброго и новых достойных ролей.
18.04.2005
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой» Е.Н. ГОГОЛЕВА «НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ». КОРИФЕИ МАЛОГО ТЕАТРА
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ». КОРИФЕИ МАЛОГО ТЕАТРА
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ». КОРИФЕИ МАЛОГО ТЕАТРА
18.04.2005
Новых успехов, новых ролей! В эти дни две старейшие актрисы Малого театра Ирина Анатольевна Ликсо и Ольга Александровна Чуваева отмечают свои «круглые» даты рождения.
Новых успехов, новых ролей!
В эти дни две старейшие актрисы Малого театра Ирина Анатольевна Ликсо и Ольга Александровна Чуваева отмечают свои «круглые» даты рождения.
В эти дни две старейшие актрисы Малого театра Ирина Анатольевна Ликсо и Ольга Александровна Чуваева отмечают свои «круглые» даты рождения.
16.04.2005
16 апреля день рождения патриарха отечественной сцены, народного артиста СССР, лауреата Государственных премий Евгения Валериановича Самойлова. Сегодня мы поздравляем Евгения Валериановича с днем рождения и желаем здоровья, бодрости и творческого долгол
16 апреля день рождения патриарха отечественной сцены, народного артиста СССР, лауреата Государственных премий Евгения Валериановича Самойлова.
Сегодня мы поздравляем Евгения Валериановича с днем рождения и желаем здоровья, бодрости и творческого долголетия на радость всем нам, его многочисленным почитателям.
Сегодня мы поздравляем Евгения Валериановича с днем рождения и желаем здоровья, бодрости и творческого долголетия на радость всем нам, его многочисленным почитателям.
15.04.2005
Вчера в Малом театре состоялся спектакль «Горе от ума», в котором народная артистка России Ирина Ликсо выступила в роли Графини-бабушки и таким образом отметила свое 85-летие. Этот день своей жизни Ирина Анатольевна предпочла провести на сцене среди своих
Вчера в Малом театре состоялся спектакль «Горе от ума», в котором народная артистка России Ирина Ликсо выступила в роли Графини-бабушки и таким образом отметила свое 85-летие. Этот день своей жизни Ирина Анатольевна предпочла провести на сцене среди своих коллег и зрителей.
15.04.2005
Актёры, занятые в спектаклях с 19 по 24 апреля 2005 года.
Актёры, занятые в спектаклях с 19 по 24 апреля 2005 года.
15.04.2005
22, 23 и 24 апреля 2005 года
на сцене Малого театра классическая комедия дель арте
Карло Гольдони
«Арлекин — слуга двух господ»
Автор драматургической обработки и режиссер — Джузеппе Эмилиани
Карло Гольдони
«Арлекин — слуга двух господ»
Автор драматургической обработки и режиссер — Джузеппе Эмилиани
14.04.2005
ЮБИЛЕЙ ИРИНЫ АНАТОЛЬЕВНЫ ЛИКСО
Всегда оставаться королевой
Наше старшее поколение — это золотой фонд Малого театра. Не знаю, как другие театры, а мы не можем обойтись без наших старших товарищей
Наше старшее поколение — это золотой фонд Малого театра. Не знаю, как другие театры, а мы не можем обойтись без наших старших товарищей
14.04.2005
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой» Е.Н. ГОГОЛЕВА «НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ». ПЕРВЫЕ ГОДЫ В МАЛОМ ТЕАТРЕ
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ». ПЕРВЫЕ ГОДЫ В МАЛОМ ТЕАТРЕ
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ». ПЕРВЫЕ ГОДЫ В МАЛОМ ТЕАТРЕ
14.04.2005
В Щепкинском фойе перед началом спектакля состоится выступление оркестра Малого театра. Начало в 18.30
В Щепкинском фойе перед началом спектакля состоится выступление оркестра Малого театра.
Начало в 18.30
Начало в 18.30
14.04.2005
Сегодня, 14 апреля, юбилей у народной артистки России Ирины Анатольевны Ликсо. Замечательная актриса и тонкий, интеллигентный человек, Ирина Анатольевна уже 65 лет служит Малому театру. За эти годы она сыграла множество ведущих ролей. Впервые Ирина Ликсо
Сегодня, 14 апреля, юбилей у народной артистки России Ирины Анатольевны Ликсо. Замечательная актриса и тонкий, интеллигентный человек, Ирина Анатольевна уже 65 лет служит Малому театру. За эти годы она сыграла множество ведущих ролей. Впервые Ирина Ликсо вышла на сцену в образе Софьи, а сегодня исполняет роль Графини-бабушки в «Горе от ума»! От всей души поздравляем Ирину Анатольевну! Крепкого здоровья, радости, новых интересных ролей!
12.04.2005
Исторический календарь 12 апреля 1823 года родился драматург Александр Островский. Чиновник суда, вдохновленный игрой актеров московского Малого театра — Мочалова, Щепкина, Садовского, — Островский стал театралом и обратился к сочинению пьес.
Исторический календарь
12 апреля 1823 года родился драматург Александр Островский. Чиновник суда, вдохновленный игрой актеров московского Малого театра — Мочалова, Щепкина, Садовского, — Островский стал театралом и обратился к сочинению пьес.
12 апреля 1823 года родился драматург Александр Островский. Чиновник суда, вдохновленный игрой актеров московского Малого театра — Мочалова, Щепкина, Садовского, — Островский стал театралом и обратился к сочинению пьес.
12.04.2005
В Малом театре очередное пополнение. В нашу труппу принят популярный актёр театра и кино, заслуженный артист России, лауреат Государственной премии России Борис Георгиевич Невзоров. От всей души желаем Борису Георгиевичу творческих успехов на старейшей д
В Малом театре очередное пополнение. В нашу труппу принят популярный актёр театра и кино, заслуженный артист России, лауреат Государственной премии России Борис Георгиевич Невзоров.
От всей души желаем Борису Георгиевичу творческих успехов на старейшей драматической сцене!
От всей души желаем Борису Георгиевичу творческих успехов на старейшей драматической сцене!
11.04.2005
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой» Е.Н. ГОГОЛЕВА «НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ». ДЕТСТВО. ИНСТИТУТ. ФИЛАРМОНИЯ
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ». ДЕТСТВО. ИНСТИТУТ. ФИЛАРМОНИЯ
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ». ДЕТСТВО. ИНСТИТУТ. ФИЛАРМОНИЯ
11.04.2005
«Усилия любви...» Сцена филиала. 16 апреля в 18 часов. Уникальность этой постановки в том, что все задействованные в ней актеры пришли в труппу Малого совсем недавно.
«Усилия любви...»
Сцена филиала. 16 апреля в 18 часов.
Уникальность этой постановки в том, что все задействованные в ней актеры пришли в труппу Малого совсем недавно.
Сцена филиала. 16 апреля в 18 часов.
Уникальность этой постановки в том, что все задействованные в ней актеры пришли в труппу Малого совсем недавно.
Главный режиссёр Малого театра —
заслуженный артист России А.В. Дубровский
Главная
Новости
Изменения в афише
Премьеры
Гастроли
Репертуар
Отзывы
Фестиваль "Островский в доме Островского"
Малый ТВ
Газета "Малый театр"
Открытая информация
Партнёры
О театре
Попечительский совет Руководство театра Актёры Режиссёры Художники Музыкальная часть Репертуарный отдел Режиссёрский отдел Пресс-служба Музейно-информационный центр Художественно-постановочная часть Мемориальная квартира А.И. Сумбатова-Южина Щепкинское училище Детская студия Малого театра Филиал в Когалыме
История
Здание Малого театра
Репертуар с 1824 г.
Театральное училище
Спектакли
Труппа театра с 1824 года
Труппа театра с 1917 года
Актеры
Режиссеры
Художники
Звуковой архив
1941-1945
Щелыково
Библиотека Малого театра
Правила вежливости и этикета
Публикации
Памятник А.Н. Островскому
Партнеры
Информационная поддержка
Как добраться?© 2025 Пресс-служба:
press@maly.ru
Заказ билетов (web-касса) (495) 624-40-46
Оценка качества услуг учреждений культуры
Адрес театра:
Москва, Театральный проезд д. 1
телефон: (495)624-42-01
Мы в соцсетях:
Партнеры
Информационная поддержка