15 ноября день рождения отмечает актриса Малого театра Наталья Николаевна Верещенко. Пожелаем Наталье Николаевне всего самого доброго: здоровья, удачи и больших успехов на сцене Малого театра.

15 ноября день рождения отмечает актриса Малого театра Наталья Николаевна Верещенко.
В Малом театре всегда гордились актерскими династиями. Наталья Верещенко актерскую профессию унаследовала от своего отца Николая Верещенко — замечательного артиста Малого театра и педагога Щепкинского училища.
Фамильные успехи она подтверждает своими яркими ролями в спектаклях «Тайны мадридского двора», «Недоросль», «Царь Иоанн Грозный».
Пожелаем Наталье Николаевне всего самого доброго: здоровья, удачи и больших успехов на сцене Малого театра.

Минкульт обнародовал цифры, отпущенные на празднование 250-летия российского театра. Очевидно, театральная жизнь все больше смещается в сторону строительства и реконструкций...

ИГРАТЬ – НЕ СТРОИТЬ

Минкульт обнародовал цифры, отпущенные на празднование 250-летия российского театра. Очевидно, театральная жизнь все больше смещается в сторону строительства и реконструкций.

Сегодня состоялось заседание коллегии Министерства культуры и массовых коммуникаций Российской Федерации. Самые культурные люди страны обсуждали, что надо поправить в законах, кого из деятелей культуры наградить, про архивы вспомнили и, самое главное, обсуждали подготовку к празднованию 250-летия основания российского государственного театра.

Почему это самое главное? Так ведь у нас театр давно уже является важнейшим из искусств. Для реализации пятилетней программы «Культура России» (2006–2010 годы) министерство просит из федерального бюджета 56,5 млрд рублей, из них 37 млрд рублей – на капитальные вложения в сфере культуры. А из этих капитальных вложений лишь два по-настоящему капитальны – 23 млрд, то есть 62%, предполагается пустить всего на два объекта – это Большой театр в Москве и Мариинский театр в Петербурге.

Эти два мегапроекта, конечно, способны поразить любое воображение.
Реконструкция Большого театра должны обойтись налогоплательщикам почти в миллиард долларов, строительство новой сцены Маринки – в 220 млн евро (просили 250, для ровного счета, но тридцать срезали). Но если вы решили, что весь остаток пойдет библиотекам, музеям и кино, то вы ошибаетесь. Две пламенные страсти сжигают министерство – театр и строительство. Ведь театры можно не только ремонтировать, но и строить.

В Москве сегодня настоящий бум строительства театральных зданий. В ноябре Et Cetera открывает сезон в новом здании в Бобровом переулке, оснащенном по последнему слову техники. Вводится в эксплуатацию реконструированная после пожара Малая сцена Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко. Начинается строительство зданий для «Мастерской Петра Фоменко», «Табакерки» и театра «На Юго-Западе», до 2007 года планируется завершить реконструкцию «Геликон-оперы». По некоторым оценкам, почти 40% капиталовложений в культуру расходуется на строительство театров.

Страсть к театрам в какой-то степени объяснима – многолетний министр культуры и нынешний глава федерального агентства Роскультуры (которое реально занимается распределением денег) Михаил Швыдкой начинал свой трудовой путь как театральный критик.

Подвигов на ниве строительства в его биографии не прослеживается. Но, тем не менее, возможности что-нибудь построить он не упускает никогда.
Сегодня на коллегии он докладывал о ходе подготовки плановых мероприятий, посвященных 250-летию основания российского государственного театра. Угадайте, о чем шла речь? О театральном фестивале, об издательских или выставочных проектах, научных конференциях? Нет, основное внимание – «решению ряда проблем, связанных с состоянием материально-технической базы старейших театров – РГАТД (Александринского) и Государственного академического Малого театра России, которая нуждается в укреплении и требует значительных инвестиций.

Проще говоря – реконструкции. На капитальный ремонт и реконструкцию Александринки в этом году выделили 317 млн рублей, в следующем дадут 768 млн. Малому театру на эти цели в этом году пожадничали – дали только 45 млн рублей, но наверстают – на 2006 год запланировано уже 467 млн. Бедный министр культуры Соколов на вопрос журналистов «Какую часть денег, выделенных на празднование, пустят на реконструкцию?» так и не смог дать вразумительного ответа.

Не очень понятно, кстати, и чем вызвана такая срочная необходимость опять капитально перестраивать тот же Малый театр, если его масштабная реконструкция была завершена чуть больше десяти лет назад.

Впрочем, о возможных причинах страсти культурных чиновников к строительству как-то обмолвился и сам президент Путин. Когда в марте Владимира Владимировича водили осматривать Большой театр, а потом по горячим следам попросили 25 млрд рубелей, он отреагировал весьма показательной репликой. «Говорят, что у денег нет совести, а сам факт того, что заявленная сумма постоянно увеличивается, говорит, что все исполнители хотят на этом заработать, – сказал он. – Ничего удивительного здесь нет, но главное, чтобы наши затраты и их доходы были в рамках существующих в мире норм».

Вадим Нестеров
Газета.ru
14 НОЯБРЯ 2005 года

Во всем виноват суфлер

Саша Яблочкина родилась в Петербурге. Ее отец, дед, прадед и прапрадед были деятелями искусства...

«Театр — моя семья, мой дом…»

Во всем виноват суфлер

САША Яблочкина родилась в Петербурге. Ее отец, дед, прадед и прапрадед были деятелями искусства.

«О самом раннем детстве у меня сохранились смутные воспоминания. Отец, приветливый и очень добрый, горячо любил нас, детей, брата моего Владимира, меня и сестру Анну. Был, однако, необыкновенно вспыльчив, и, когда, бывало, вспылит, мы, детвора, прятались куда попало, не смея дышать. Когда же его гнев проходил (а это было очень скоро после вспышки), он не знал, как приласкать нас, и засыпал сладостями и игрушками. Баловали нас и дети первой жены отца: они были чуть ли не ровесниками нашей матери и к нам, малышам, всегда относились с большой любовью.

Много светлых воспоминаний связано у меня с матерью, красивой, доброй, всегда ровной и мягкой. Ее обходительность, тактичность и умение владеть собой не раз вызывали мое восхищение, а когда я стала старше — и желание подражать ей во всем.

Помню, как пыталась я впервые в жизни «театрализовать» свое впечатление: подражала позам героев Библии, пыталась скопировать их необычные костюмы при помощи всего, что имелось в гардеробе матери. Наряжалась и, глядясь в зеркало, «играла».

Лето семья, как правило, проводила в Павловске. Частенько у них гостила знаменитая Гликерия Федотова. Кстати, именно с Гликерией Николаевной было связано первое впечатление будущей актрисы от театра. Маленькой Саше очень хотелось увидеть Федотову на сцене, и она умолила взять ее в театр. В конце концов родители повели ее в Павловский театр на «Сумасшествие от любви». К ужасу родных, в сцене, когда Федотова сходила с ума, девочка начала громко рыдать и кричать на весь театр: «Жалко, жалко Гликерию Николаевну!». Малышку вывели из зрительного зала и отвели в уборную к Федотовой, которой с трудом удалось объяснить, что она только представлялась сумасшедшей, а на самом деле совсем здорова.

Сама же Александра в первый раз вышла на сцену в Тифлисе, где работал отец. Большой друг семьи О. А. Правдин ставил «Испорченную жизнь», где была роль мальчика Пети, которую и поручили Саше. На премьере, однако, вышел казус. Выйдя на сцену и увидя перед собой полный зал, девочка смутилась и запуталась в длинной фразе. Однако не растерялась и обвинила во всем суфлера. Наклонилась к суфлерской будке и сказала: «Пожалуйста, не жужжите, вы меня только сбиваете, я и без вас знаю». Затем повернулась к актеру, которому должна была сказать свои слова, и, уже не ошибаясь, громко и толково проговорила с начала до конца свою длинную фразу. В зрительном зале это событие вызвало смех и взрыв аплодисментов.

После спектакля один знакомый сказал матери Саши: «Вот молодчина ваш Володя!» — и был чрезвычайно удивлен, когда та ответила, что роль Пети играла ее дочь Саня, а не сын Володя.

Суровая школа

ПОДОШЛИ годы учения. Саше пришлось расстаться с семьей: ее отвезли в Петербург и отдали на попечение двоюродной тетки, директрисы закрытого учебного заведения, так называемого «Ивановского училища ведомства человеколюбивого общества».

Вот как вспоминала то время Александра Александровна: «После счастливой жизни в семье, полной ласки, заботы и любви, в семье, где мы все друг с другом были всегда откровенны, делясь своими мыслями, чувствами и желаниями, мне пришлось учиться сдерживать всякое проявление своего «я». Тетка, необыкновенно прямая и справедливая, была строгой и суровой воспитательницей.

На первом месте у нее стояла дисциплина, умение держать себя и выполнение долга.

Все институтские годы я только и слышала: «не стучи», «не говори громко», «не маши руками», «не делай лишних движений». Все эти годы каждый поступок расценивался как «дозволенный» или «недозволенный» («это можно», а «этого нельзя»). И вот, когда в первые же летние каникулы я приехала домой, всех поразила происшедшая во мне перемена. Я стала замкнутой, подтянутой. Я сжималась и стыдилась проявлять свою нежность к родным. Ведь тетя столько иронизировала над моей мягкостью и ласковостью, так упорно гнала она всякое проявление чрезмерной, на ее взгляд, чувствительности!

Конечно, она по-своему любила меня, но, боясь ради любви ко мне быть несправедливой к другим воспитанницам, была со мной вдвое требовательней и строже, чем со всеми остальными. Я была самой младшей в классе, но никто никогда не помогал мне. Тетка запретила мне обращаться за помощью даже к классной даме, к которой все шли за разъяснением уроков. «Учись и думай сама, — говорила она, каждый вечер запирая меня в канцелярии. — Баллы ведь будут ставить тебе, ты и должна все делать сама, ни на кого не рассчитывая».

И я оставалась одна в канцелярии, расположенной между лестницей и большой залой. Было тоскливо и жутко. Сначала я плакала, а потом смирилась и привыкла. Эта суровая школа выработала во мне самостоятельность. Девятилетней девочкой я уже ездила одна из Петербурга в Москву и обратно. Много раз в жизни я благодарила тетку за такое воспитание моих чувств. И в самом деле, как это нужно, как помогает в трудных случаях!

Тетя не могла переносить ни лжи, ни фальши. Глубоко правдивая, она оказывала на меня в этом отношении огромное влияние. Не только при ней, но и когда я осталась в училище одна (тетя вышла замуж и по тогдашним правилам ушла из института), я никогда не лгала. Ложь стала для меня «смертным грехом». Как бы плохо ни приходилось мне от моей правды, я никогда не могла отступить от нее. Много у меня было из-за этого неприятностей. Когда я чувствовала какую-нибудь несправедливость к моим товарищам — все равно, со стороны учителей, классной дамы или подруг, — я вступалась за правду, нападая на обидчиков и забывая о себе. Подруги любили меня за это. Классная дама называла меня из-за моей наследственной вспыльчивости «фосфорной спичкой», а подруги — «адвокатом». И уже будучи актрисой, я не могла сдерживать себя. Если в театре случалось что-либо несправедливое, я не могла удержаться, чтобы не выразить свое отношение, не вступить в борьбу за свое мнение; я никогда не отказывалась от своих убеждений. Мои товарищи знали мой характер и часто обращались ко мне за поддержкой; и не раз я выступала в роли ходатая по волнующим театр вопросам».

Боевое крещение

В 1885 ГОДУ Яблочкина с отличием оканчивает училище, едет в Москву и открывает свое тайное стремление стать актрисой не кому иному, как Гликерии Федотовой.

«Осенью я явилась в класс Федотовой, прочитала ей из «Онегина» письмо Татьяны. Не знаю, как я читала, только помню, что мое волнение было сильным и глубоким. Судьба пушкинской Татьяны в тот миг стала моей. Мое волнение передалось тем, кто сидел в зале: Гликерия Николаевна, слушая меня, прослезилась. По ее просьбе мне разрешили присоединиться к группе воспитанниц балетной школы, с которыми она занималась.

Федотова была прекрасным учителем. От своих учеников она требовала беззаветной любви к делу. Она стремилась воспитать в нас беспощадную строгость к себе и ненависть к лени. Федотова не терпела пошлости, тонко чувствовала малейшую фальшь, презирала людей, пятнавших своим ничтожеством великое дело театра.

Она не любила и преследовала на сцене сентиментальность, требовала, чтобы в горе и в страданиях были мужество, сила и строгость.

Гликерия Николаевна Федотова благословила меня на первое выступление на сцене. Как памятен мне этот день!

Сама Гликерия Николаевна меня одевала (как сейчас помню это одеяние: то был белый капот Надежды Алексеевны Никулиной), сама гримировала. Выступала я в роли Татьяны в отрывке из «Евгения Онегина». Когда дело дошло до показа нашей сцены, я затряслась и почувствовала, что готова бежать домой. Волнение и страх, помню это хорошо, с такой силой овладели мной, что осталось только одно желание — спастись от предстоящего испытания. Испытание казалось мне казнью: я бросилась к Федотовой, умоляя отпустить меня домой. Я сказала ей, что уже не хочу быть актрисой. Гликерия Николаевна поняла мое состояние, успокоила меня, мудрыми словами охладила мое возбуждение, заставила собраться с духом и сама вывела на сцену.

Не помню, как договорила свой монолог… Закрылся занавес, раздались аплодисменты. Гликерия Николаевна пришла ко мне сияющая: «Молодец, Саня! Получила боевое крещение!»

Федотова хотела, чтобы несколько ее учениц, и я в том числе, участвовали на выходе при постановке в Малом театре пьесы «Арий и Мессалина». Мы должны были изображать гетер. Сцена шла во время пиршества и была очень бурной. Для меня всякое требование театра уже тогда было равносильно непреложному закону. Но когда об этом узнал отец, он категорически воспротивился моему участию в этой постановке. Отец был возмущен и своего возмущения не скрыл. Он считал, что молоденьким девушкам не следует дебютировать в таком репертуаре. Он пошел на разрыв с училищем: я была взята из школы. Уехали в Тифлис, так как в это время отец служил в русской драме у Питоева. Отец решил заниматься со мной сам».

Начали репетировать Катарину в «Укрощении строптивой» Шекспира. И тут отец столкнулся с тем, что сам воспитывал в дочери: с навыками «хорошего тона»! Играя Катарину, надо было прежде всего презирать светские условности. Строптивая героиня не задумывалась, если ей надо было дать пощечину своему будущему жениху. Это Александра понимала. Но прошла не одна репетиция, а много, однако у нее не хватало внутренней решимости для этого грубого жеста. Как она — молодая, скромная девушка — могла ударить человека, вполне благовоспитанного, хорошего артиста! Не поднималась рука — да и только. А отец очень сердился, бушевал и однажды хотел даже прогнать ее со сцены. Тогда она собралась с духом, зажмурила глаза и ударила партнера… Не видя, куда бьет, попала ему по затылку. Комический эффект смягчил гнев отца…

В 1886 году Александра Яблочкина приняла приглашение Ф. Корша вступить в его труппу. Однажды у Корша произошел такой эпизод. Яблочкина заходит в комнату и видит: стоит актер и что-то рассказывает — все смеются, но, увидев девушку — замолкают. В слезах Саша прибежала к матери: «Они меня считают доносчицей, при мне замолкают». Мать рассмеялась: «Глупая, они щадят твою юность и не хотят, чтобы ты слушала пошлые и вольные разговоры».

В театре Корша Яблочкина пробыла недолго. В 1888 году она стала артисткой Малого театра, где прошла вся ее жизнь.

Кривить душой не научилась

«МНОГО тяжелых минут выпало на мою долю в первые годы службы в Малом театре. Но радость, которую доставляли репетиции и спектакли, искупала многое. Поэтому я не могла расстаться с Малым театром, раз вступив на его сцену. В труппе было много способной молодежи, однако начальство не очень-то ею интересовалось и мало внимания обращало на отзывы прессы. Да и артистическая семья Малого театра была очень тесно спаяна. На пришедшего со стороны новичка смотрели с явным недоверием, предоставляя ему самому барахтаться. Переставали сторониться «новичка», если видели, что он пришел в театр не за легкой славой, что он по-настоящему любит сцену и умеет трудиться.

Помнится мне один случай. Одна из молодых актрис смотрела вместе со мной в Малом театре какой-то спектакль. Центральную роль играла И. П. Уманец-Райская. Ее жестоко критиковала моя товарка, мне же игра Райской понравилась, и мы сильно поспорили. В антракте, зайдя за кулисы, мы оказались против уборной Уманец-Райской. Дверь была открыта, я поздоровалась, но не вошла, а моя спутница влетела в уборную и бросилась целовать Ираиду Павловну, рассыпаясь в восторженных похвалах ее исполнению.

А я так и не научилась кривить душой — не могла хвалить актера или актрису, когда они мне не нравились. Каково б ни было положение актера в труппе, как бы сильно ни было его влияние в театре, я не могла настроить себя на льстивый тон. Оставалась искренней и говорила в лицо свое мнение… и наживала себе недругов. Но я хотела играть, иначе жизнь мне становилась не мила. Я мечтала о многих ролях, переписывала их и тщательно разучивала. Это была совершенно бескорыстная работа. Работа только для себя, работа, которая так и не выходила за пределы моей комнаты. Ведь никто не назначал меня играть эти роли, я трудилась над ними для самой себя. И в этом находила большое внутреннее удовлетворение.

В театре как-то узнали о моей домашней работе и добродушно подсмеивались над ней. К. Н. Рыбаков шутя говорил, что роли еще не распределены, а Яблочкина уже выучила назубок все, вплоть до мужских. Сколько радостных творческих часов проводила я у себя в комнате, работая над ролями, которые — я это знала — будут играть другие! Плакала слезами своих героинь, смеялась их смехом, радовалась их радостью. Вместе с ними испытывала большие чувства, жила смелыми, широкими мыслями, свободными стремлениями…

Когда мне исполнилось двадцать лет, я стала невестой. Хотя жених и не очень мне нравился, я дала свое согласие: родные настойчиво уговаривали меня выйти за него замуж. Но свадьба наша расстроилась. У нас было мало общего. При каждой встрече я ему говорю про театр, а он сидит бледный от ревности. Как-то он не выдержал и сказал мне: «Какая же жизнь будет у нас — у вас только театр на уме…»

Я поняла, что он сделает все возможное, чтобы разлучить меня с театром, а без театра я жить не смогу. Пришла к матери и объявила, что не пойду замуж. Собрала все приданое, которое сделала мне мать жениха (у нас на это не было средств), и отправила его обратно. Никакие уговоры на меня не подействовали — я не могла переменить своего решения всю свою жизнь отдать театру.

Мне не пришлось пожалеть об этом. Театр — моя семья, мой дом. Здесь были те, кому я поклонялась, те, кого, несмотря на их слабости и недостатки, любила. Театр восполнил мне все то, чего недоставало в жизни. Даже в молодости я никогда не ощущала ни одиночества, ни недостатка в силе жизненных переживаний. Я всегда была жадна к работе, к возможности творить, создавать новые и новые сценические образы.

Но ни выигрышность роли, ни обеспеченный ею успех у публики — ничто не могло соблазнить меня, если я ощущала фальшь выдуманных положений и нелепость поступков, а главное, если я чувствовала пошлость, беспомощность или искусственность языка, которым малодаровитый автор заставляет разговаривать своих героев.

Так, помню, я отказалась играть в пьесе Невежина «Вторая молодость». Сколько потратил режиссер красноречия, чтобы убедить меня участвовать в спектакле! Когда я прочитала это «произведение», мне просто стыдно стало при одной только мысли о том, что я буду вынуждена во всеуслышание говорить невероятные тривиальности, выраженные к тому же безграмотным языком. Я не могла заставить себя выступить в этой пьесе на сцене — и не выступила.

Меня спрашивали: как вы можете правдиво передавать те или иные чувства, если вы сами их не пережили в жизни? Откуда, например, играя отрицательные роли, вы черпаете столько злобной жестокости, ведь в жизни вы совсем иная? Я и сама задумывалась над этой стороной психологии творчества. Дело в том, что в творчестве артиста огромную роль играет изучение природы человека, его чувств, его поведения. Всякий человек знает не только те чувства, которые близки ему. Даже не испытывая, он знает их. Иначе как же мы могли бы понять ослепляющую ревность Отелло или черную злобу Яго? А ведь мы понимаем этих людей так же хорошо, как и добрых, влюбленных героев Шекспира. Человеку дано творческое воображение. У художника оно обострено, усилено, и, кроме того, он постоянно развивает это свойство. Но есть артисты, любящие исходить только из непосредственно пережитого, и есть артисты, любящие игру воображения, тот «вымысел», над которым обливался слезами поэт. Конечно, такой вымысел — след жизненных ощущений, воспоминаний и живых чувств. Но ведь на то я и актриса, чтобы при помощи искусства суметь передать не только то, что я знаю по собственному опыту, но и то, что я творю».

Письма сыновей

«…МОЙ возраст не позволял мне выезжать на фронт, участвовать во фронтовых бригадах. И тем не менее за годы войны я приобрела среди фронтовиков немало замечательных друзей, вела с ними переписку. Писала им письма, в которых стремилась передать полноту своей материнской любви к ним, а они рассказывали мне о своей борьбе, о ратных подвигах, о трудной фронтовой жизни, о своей глубокой вере в нашу победу, о любви к русскому искусству, науке, литературе.

Ни одного письма я не оставляла без ответа — все просьбы, поручения моих корреспондентов всегда стремилась выполнить как можно точнее и в срок. Приведу выдержки из нескольких писем:

«Когда я читал ваше письмо, мне казалось, что передо мной письмо моей матери, ибо каждое ваше слово исходило от чистого материнского сердца. Так написать могла только мать своему сыну. Младший командир Н. Д. Ершев».

«Я уроженец Киева, потерял всякую связь с отцом и матерью, любимой девушкой и со всеми близкими. И вот сейчас мне так захотелось написать близкому человеку, и я осмелился написать вам, так как вы одна из любимых представителей дорогой для меня русской культуры. А. Ратченко».

«Ваше письмо получил, когда был на передовой. Если бы вы, дорогая Александра Александровна, знали, как я обрадовался! Я сидел в танке и ждал приказа, как вдруг принесли ваше письмо. Оно подняло дух, и силы мои увеличились в несколько раз. Вы уже знаете, что на нашем фронте идет успешное наступление. Малая толика принадлежит и мне, но ведь из малых дел складываются большие!

Я могу вам рапортовать, что часть, где я служу, заняла три деревни. Мы подбили четыре фашистских танка. Теперь мы продолжаем двигаться вперед, несмотря на то, что враг отчаянно сопротивляется. Но наши силы, решимость, вдохновляемые вами, наши дорогие и близкие люди, не могут быть остановлены.

Мне сейчас присвоили звание старшины, а командование дважды представило меня к правительственным наградам с занесением в «Книгу почета» части.

Нам всем очень приятно и радостно сознавать, что вы, знатная артистка нашей страны, думаете о нас и волнуетесь за нас. Нам это очень дорого. Как хочется после ваших писем идти в бой, чтобы скорее вернуться домой, в Москву, и опять смотреть вас на сцене Малого театра. Если б вы знали, как я хотел бы сейчас побывать в театре, чтобы еще раз испытать удовольствие, доставляемое вашей игрой. Но я уверен, что я еще не раз увижу вас. Бывший студент, теперь старшина-разведчик».

Эти письма — я называю их письмами моих сыновей — рассказывали мне и о подвигах тех, кто уже не мог сам написать мне. Вот Федоров описывает героическую гибель комсомольца челябинца Сосновского:

«…Мы штурмом брали укрепленный пункт противника. Бой был в полном разгаре. Мы шли сквозь взрывы мин, сквозь бешеный шквал свинца, ломая оборону противника, штыком и гранатой выковыривая гитлеровцев из их нор. Дзот за дзотом, орудие за орудием взлетали в воздух, мы шли вперед, упрямо стиснув зубы.

И вот уже победа близко. Дрогнул враг, и паника объяла его. Но все же свинцовым дождем заливает нас последний дзот фашистов… Дзот продолжает загораживать нам дорогу на запад. Падают один за другим товарищи… И вот — видели все! — поднялся Сосновский, весельчак челябинец Коля Сосновский, что так любил театр и футбол, и бросился тигром к дзоту, навалился на ствол пулемета, грудью закрыл смертельный ливень выстрелов… Мы взяли Л. Мы идем все дальше и дальше на запад. Мы несем в своих сердцах светлый, немеркнущий образ героя-комсомольца челябинца Сосновского, отдавшего молодую жизнь во имя победы Родины».

А вот летчик Миля Саламатина рассказывает про подвиг своего товарища, героя-летчика Александра Петухова:

«Это было под Ельней. Над целью, как обычно, стала стрелять зенитка, то есть не одна, а много, и вот рядом с самолетом точно так же, как ракеты, стали рваться снаряды, и один снаряд попал в самолет Саши. Машина загорелась, штурман сбросил бомбы. Но самолет уже до своей территории долететь не мог. Прыгать к фашистам Саша не захотел и решил, как Гастелло, погибнуть вместе со своей боевой машиной и при этом побольше угробить фашистов и их техники. Вместе со штурманом они нашли себе цель — зенитную батарею, которая стояла на опушке леса, и прямо врезались в эту цель. Грустно было вспоминать Сашу, который час назад был с нами, смеялся, разговаривал… А теперь его уже нет в живых. Но в то же время каждый из нас гордится Сашей Петуховым, гвардейцем, трижды орденоносцем, веселым, замечательным парнем. Когда наши части заняли это место, мы нашли место гибели Саши. На опушке стояли покалеченные зенитки, обломки самолета, трупы фашистов и полусгоревшие Саша, его штурман и стрелок-радист.

На высоком холме, рядом с могилой погибших пехотинцев, мы похоронили Сашин экипаж».

Когда я узнавала, что кто-нибудь из них ранен, мое сердце болело и я не успокаивалась до тех пор, пока не узнавала о выздоровлении раненого. Некоторые из моих друзей погибли на поле битвы, и я горевала о них так, как горевала бы о родных сыновьях».

Алексей БАРИНОВ
«АиФ Долгожитель», выпуск 17 (77) от 8 сентября 2005 г.

родилась легендарная актриса Малого театра Александра Александровна Яблочкина.

Яблочкина Александра Александровна (3(15).11.1866, Петербург, — 20.3.1964, Москва), русская советская актриса, народная артистка СССР (1937). Училась у Г. Н. Федотовой и у своего отца — режиссёра и актёра А. А. Яблочкина. С 1886 актриса московского Театра Корша. С 1888 в труппе Малого театра. Выступала здесь с М. Н. Ермоловой, А. П. Ленским, А. И. Южиным, О. О. Садовской. Высокий вкус, исключительное внимание к чистоте русской речи отличали искусство Яблочкиной. Превосходная исполнительница ролей классического репертуара, она выступала и в пьесах современных русских и западноевропейских авторов. Обладала тонким комедийным мастерством. Среди ролей: Софья («Горе от ума» Грибоедова), Агнесса Сорель («Орлеанская дева» Шиллера), Анна Викторовна («Цена жизни» Немировича-Данченко), Мурзавецкая, Гурмыжская («Волки и овцы», «Лес» Островского), Королева («Стакан воды» Скриба), Скутаревская («Скутаревский» Леонова), Горностаева («Любовь Яровая» Тренева), Горицвет («Крылья» Корнейчука). Последний раз выступила на сцене в 1961. С 1915 Яблочкина возглавляла московское отделение Всероссийского театрального общества, в 1917—1964 — Всероссийское театральное общество. Написала воспоминания «Жизнь в театре» (1953), «75 лет в театре» (1960). Государственная премия СССР (1943). Награждена 3 орденами Ленина, 2 другими орденами, а также медалями.

«Листая старые подшивки»

КОНЬЯК «НАПОЛЕОН» И НЕМНОГО ИСТОРИИ

Это не «ученая история»: одно дело - знать в общем и целом, что Наполеон страдал от изоляции и забвения, и совсем другое - «сочинять» каждый день его жизни на острове Святой Елены...

«Листая старые подшивки»

КОНЬЯК «НАПОЛЕОН» И НЕМНОГО ИСТОРИИ

В МАЛОМ ТЕАТРЕ ПОСТАВИЛИ СПЕКТАКЛЬ ОБ ИМПЕРАТОРЕ, КОТОРЫЙ ХОТЕЛ ЖЕНИТЬСЯ НА КУХАРКЕ

Мы уже привыкли к тому, что Малый постоянно обращается к истории русских царей и выводит на сцену то Ивана Грозного, то Бориса Годунова. Здесь они чувствуют себя как дома, поскольку театр все-таки «императорский». А вот иностранные правители появляются здесь крайне редко. А когда прошел слух, что театр приступил к репетициям современной пьесы Иржи Губача «Корсиканка» - из жизни Наполеона, то многие всполошились, с трудом представляя военные баталии в интерьере бархатно-золотого зала в филиале на Ордынке.

К тому же спектакль ставил не свой режиссер, а приехавший из Йошкар-Олы Владислав Константинов, предложивший роль Наполеона Валерию Баринову, внешне похожему на гренадера, а уж никак не на низкорослого императора. Да и вообще, попервоначалу все как-то расходилось с обычаями Малого театра, старающегося не впускать в свой дом «чужаков» и во всем следовать «правде факта», особенно если это касается исторических персонажей.

Когда же во время премьеры открылся занавес и зрители увидели огромный заброшенный амбар с кудахтающими курами и бегающими крысами, где император Франции, Италии и Испании спал, не снимая драного мундира, на грязном тюфяке, ел сухари и пил прокисшее вино, им показалось, что их эпатируют. Здесь было чему удивляться и помимо странной обстановки. Мощный, широкоплечий Баринов, изображавший поверженного Наполеона на острове Святой Елены, вовсю распекал двух генералов за то, что они дрались на дуэли из-за куриных яиц, а какая-то полоумная кухарка (в исполнении темпераментной Евгении Глушенко), приплывшая из Франции на пароходе, требовала от него 20 тысяч франков за погибшего на войне мужа. Бред какой-то, скажете вы. Да нет, не бред, как выяснилось позже, а комедия. Чешский писатель Иржи Губач спустя 180 лет после смерти великого завоевателя Европы решил изобразить последние годы его жизни через призму комического абсурда.

Представьте бывшего императора, добровольно сдавшегося на милость победителей под Аустерлицем, охраняет 3 тысячи английских солдат. Ему даже не разрешают свободно передвигаться по острову, унижают на каждом шагу, сохраняя при этом видимость светского этикета. Лицемерие, ложь, притворство окружают Наполеона даже в этом забытом Богом месте. И ему остается писать мемуары, рычать на повара, не умеющего приготовить обед из ничего, заставлять генералов доить коз, а самому пить дрянное вино, даже если оно отравленное: он не привык изменять своим привычкам.

Это не «ученая история»: одно дело - знать в общем и целом, что Наполеон страдал от изоляции и забвения, и совсем другое - «сочинять» каждый день его жизни на острове Святой Елены. Представлять вместе с артистами, как в размеренно тусклую, серую жизнь вдруг врывается смелая, озорная женщина и все переворачивает в ней, пробуждая в опустившемся узнике простого корсиканского парня и заставляя его смеяться, дурачиться. Одним словом, в некотором роде переиначивать, переоценивать себя, свою жизнь.

Несложно догадаться, что Жозефина понадобилась драматургу для того, чтобы с ее появлением Наполеон наконец-то понял: счастье человека измеряется не его величием и славой - они эфемерны, преходящи. Счастье - и в умении радоваться восходу солнца, красивой песне, зажигательному танцу. Жозефина постоянно напоминает Наполеону, что оба они корсиканцы, девиз которых - свобода и вендетта. Следуя логике практичного человека, она считает, что чем дольше ее земляк продержится на этом проклятом скалистом острове, тем больше у его противников будет причин для беспокойства, ибо нет ничего опаснее сильного зверя в клетке. Вы не можете себе представить, какой яростью наливаются глаза Наполеона, когда он узнает, что его парадный мундир с золотыми пуговицами корсиканка использовала в виде пугала, чтобы отгонять птиц на огороде. Он готов разорвать ее в клочья, арестовать (непонятно только, каким образом), ну а ей все нипочем, она уверена: здоровье Его Величества может спасти свежая морковка, а не «протухший маскарадный костюм». На какое-то время они даже меняются ролями: Жозефина становится полководцем, а Наполеон - ее солдатом в баталиях с английскими тюремщиками, не чающими, когда же эта чертова баба уберется с их острова. Но вот что странно: покоривший не одно женское сердце император робеет перед своим «генералом» в юбке, чувствуя себя чуть ли не мальчишкой, и в то же время присутствие Жозефины возвращает ему давно забытое ощущение покоя и счастья. Трудно представить, но Наполеон нашел родственную душу в простой, необразованной кухарке, матери четверых детей. Ему уже начинает казаться, что они должны быть вместе всегда, поэтому в запальчивости он предлагает ей руку и сердце. В ответ мудрая женщина (до этого отказавшаяся от своих 20 тысяч) только отшучивается и предлагает ему более выгодную «сделку»: назвать коньяк, который она привезла в подарок, «Наполеоном». На что император резонно заявляет: наверняка он будет простым людям не по карману. Великий стратег, завоевавший полмира, как в воду смотрел, и все-таки он не мог предугадать, что этот коньяк завоюет весь мир...

Такой вот исторический «анекдот» показал академический, серьезный театр.

Любовь ЛЕБЕДИНА
«Труд», 26.03.2002

«К 250-летию русского театра»

ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА

Многое, виденное мною в жизни, я не записывал, но время, этот великий учитель, указал мне необходимость передать людям многое, чему я был свидетелем: оно будет дорисовывать тот век и образ мыслей людей тогдашнего времени...

«К 250-летию русского театра»

ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА

IX. ДОБРОЕ СТАРОЕ ВРЕМЯ

ГЛАВА I. Начало
ГЛАВА I. Продолжение
ГЛАВА I. Продолжение
ГЛАВА I. Окончание
ГЛАВА II
ГЛАВА III. Начало
ГЛАВА III. Окончание
ГЛАВА IV
ГЛАВА V
ГЛАВА VI
ГЛАВА VII
ГЛАВА VIII

Многое, виденное мною в жизни, я не записывал, но время, этот великий учитель, указал мне необходимость передать людям многое, чему я был свидетелем: оно будет дорисовывать тот век и образ мыслей людей тогдашнего времени.

Следующий рассказ я вспомнил по случайной причине: года три тому назад я был в одном доме вместе с генералом Александром Дмитриевичем Чертковым, который давно меня знал и всегда, так сказать, дарил меня своим вниманием. Завязался разговор о настоящем времени, о том движении, которое зашевелилось во всех слоях общества. Многое он одобрял, против многого восставал, а я, с своей стороны, сказал ему, что переходное состояние всегда было таково: пред нами прошедшие семь тысяч лет, из которых ясно видно, что народы не годами растут, а веками. Слава богу и то, что мы доросли до мысли и не стыдимся уже сознавать, что у нас есть много дурного; а молодое наше поколение воспользуется прошедшими ошибками и найдет лекарство. «Поверьте,— сказал я,— все идет к лучшему. Ах, да! читали вы, Александр Дмитриевич, стихи «К молодому поколению» Щербины?» Он отвечал: «Нет». — «Не угодно ли, я их прочту?» Когда я прочел, он сказал: «Да, хороши; жаль только, что это фразы и нейдут к нынешнему молодому поколению, потому что современное молодое поколение — дрянь; в наше время было не то, наше поколение было не нынешнему чета». Такие речи меня решительно ошеломили и взволновали так, что я, стараясь затушить внутреннее волнение, сказал весьма тихо: «Ваше превосходительство поставили меня в тяжелое положение; оспаривать ваше мнение при вашем чине — неловко, а согласиться с вашими словами в мои годы будет бессовестно. Всмотритесь в меня, генерал, я не моложе вас, а русскую жизнь едва ли знаю не лучше вас; вы ее знаете от дворца и до ваших гостиных, а я ее знаю от дворца до лакейской. У вас не было жизненного толчка, который бы заставил вас поглубже заглянуть в настоящую жизнь, но моя дорога жизни не была так выровнена обстоятельствами, как ваша, да и самый род моего искусства заставлял меня поглубже вникать во все слои общества; потому я и не мог вынести из жизни тех приятных воспоминаний, которые так живо вам представились. Нет, генерал, и в наше время было много дурного, а многое было во сто раз гаже; но мы-то с вами тогда не доросли еще до того, чтобы понимать это». Тут я сам почувствовал, что выразился уже немножко резко, и прибавил: «Простите меня, генерал, за мою горькую истину: что делать, я мало жил в вашем кругу и потому не приучился золотить истину и передаю ее во всей наготе; а чтобы убедить вас, что это с моей стороны не заносчивая выходка, но истина, прошу вас выслушать, если не поскучаете, рассказ о случае, которого я был свидетелем и над которым все современное нам с вами, генерал, поколение хохотало тогда, а у вас от моего рассказа последние волосы станут дыбом».

— Пожалуйста, расскажи, что за случай, — отвечал он.

— В 1802 году, как видно из моих прежних рассказов, я находился в народном училище, и так как я, будучи крепостным, имел дерзость быть первым учеником, то весь город знал меня и называл не иначе, как милый Миша, умный Миша; меня даже гладили по головке и ласково трепали по пухлым щекам. Хотя лет мне было немного, однако я был уже тогда официантом. В это время в Курске стоял полк; командир этого полка, князь Иван Григорьевич Вяземский, был с нашим господином в коротких отношениях, а потому, когда летом, в день своего рождения, он вздумал для города дать обед и бал в лагере, то просил графа прислать людей для услуги. Это было в воскресенье, и я стал не ученик, а официант; на нас были возложены все хлопоты; мы отправились очень рано и, что нужно, захватили из дому. К назначенному времени все было нами приготовлено, и я вместо отдыха пошел по палаткам знакомых офицеров, которые все меня знали и ласкали; между прочим, прихожу в палатку И. Ф.Боголюбова, где находилось еще несколько офицеров, и слышу спор: И. Боголюбов держит на 500 руб. пари с другим офицером, что у него в роте солдат Степанов выдержит тысячу палок и не упадет. Это меня чрезвычайно поразило, тем более что мы знали И. Боголюбова как благородного человека; но вот каково было наше хваленое время. Я, сознаюсь, старался скрыть мое волнение, боясь быть уличенным в такой слабости. Между тем послали за солдатом, и вот явился мужчина вершков восьми, широкоплечий и порядочно костистый. Боголюбов нестрогим голосом, а так, будто дружески, предлагает ему следующее: «Степанов! синенькую и штоф водки — выдержишь тысячу палок?» — «Ради стараться, ваше благородие!» Мне казалось, что я обезумел; я незаметно вышел из палатки. Степанов тоже вскоре вышел оттуда, и, когда он проходил мимо меня, я не утерпел и сказал: «Как же ты, братец, на это согласился?» В ответ на это он просто объяснил задачу: «Эх, парнюга, все равно даром дадут!» — махнул рукой и пошел как ни в чем не бывало. Желчь разлилась во мне, и я пошел в палатку князя, где уже было много гостей. Как балованный всеми мальчик, я хожу по палатке и смеюсь, но это был желчный смех... Князь, погладив меня по головке, спросил: «Чему ты, милый Миша, смеешься?» — «Меня, ваше сиятельство, рассмешили ваши офицеры». Тут я рассказал ему забавную шутку и их пари, и, поверите ли, все это принято обществом с хохотом, а некоторые даже повторяли: «Ах, какие милые шалуны!» А другие отзывались: «А! каков русский солдат? Молодец!» Кажется, одно только существо посмотрело на этот случай человечески. Это Александра Абрамовна Анненкова, которая сказала князю: «Князь, пожалуйста, хоть для своего рождения не прикажи; право, жалко, все-таки человек!» Тогда князь, обратясь ко мне, сказал: «Миша, поди, позови сюда шалунов». Я исполнил, и, когда они вошли, князь сказал им: «Что вы, шалуны, там затеяли какое-то пари? ну, вот дамы просят оставить это; надеюсь, что просьба дам будет уважена». Вот, генерал, наше хваленое время!

— Но один частный случай не обрисовывает всего общества,—
отвечал он.

— Ну, так вот вам другой, бывший гораздо позднее. Когда кончилась кампания 12 года, ополченные возвратились домой, а крепостные к своим господам; за тех, которые не возвратились, правительство выдало рекрутские квитанции, и одна дама, очень образованная по времени и обществу (даже крепостные отзывались о ней, как о доброй женщине), у графини на именинах, за обедом, не краснея, позволила себе сказать в разговоре о прошедшей кампании: «Вообразите, какое счастие Ивану Васильевичу: он отдавал в ополчение девять человек, а возвратился всего один, так что он получил восемь рекрутских квитанций и все продал по три тысячи, а я отдавала двадцать шесть человек, и, на мою беду, все возвратились — такое несчастие!» При этих словах ни на одном лице не показалось даже признака неудовольствия против говорившей. Все согласились, а некоторые даже прибавили: «Да, такое счастие, какое бог дает Ивану Васильевичу, немногим дается».

Тут кто-то приехал из гостей, и разговор наш кончился. Во всем этом разговоре нет ни слова лжи, а святая истина, и я счел обязанностию занести его в мои записки.


Продолжение следует…

ВЛАДИМИР НОСИК: «В ПОГОНЕ ЗА РЕЙТИНГОМ О ТВОРЧЕСТВЕ НЕ ГОВОРЯТ»

Вы знаете, этот театральный сезон для меня юбилейный вдвойне. Исполняется 250 лет Малому театру, а стаж моей творческой деятельности в нем округлился до десяти...

ВЛАДИМИР НОСИК: «В ПОГОНЕ ЗА РЕЙТИНГОМ О ТВОРЧЕСТВЕ НЕ ГОВОРЯТ»

Этого замечательного актера знают и любят по фильмам «Инопланетянка», «Самая обаятельная и привлекательная», «Исполнение желаний», «Американский дедушка» и многим другим. На его счету участие в сериалах «Гостья из будущего» и «Транзит для дьявола». С 1995 года актер работает в Малом театре, где более 30 лет служил его старший брат Валерий. Недавно в театре состоялась премьера спектакля по последней пьесе Мольера «Мнимый больной», где заслуженный артист России Владимир Носик удивительно колоритно сыграл доктора Диафуаруса.

- Владимир Бенедиктович, я поздравляю вас с еще одной замечательной работой...

- Спасибо. Вы знаете, этот театральный сезон для меня юбилейный вдвойне. Исполняется 250 лет Малому театру, а стаж моей творческой деятельности в нем округлился до десяти. И это очень хорошо, что мы начали сезон премьерой спектакля в постановке замечательного режиссера Сергея Женовача. В этой пьесе у меня не очень большая роль, я играю доктора Диафуаруса, но сама работа над спектаклем была очень интересной, плодотворной, и, на мой взгляд, спектакль удался. В связи с юбилейным сезоном в нашем театре премьера прошла на гастролях в Санкт-Петербурге; сейчас спектакль идет в Москве и пользуется, как я знаю, успехом у зрителей.

- Вы много заняты и в кино, и в театре. А где сложнее играть?

- Везде своя специфика — и в кино, и в театре. Однозначного ответа на этот вопрос, пожалуй, и не дашь. В кино сейчас сниматься непросто. В условиях гонки за рейтингом речь о творческом процессе практически не идет. Главное, побыстрее снять, смонтировать, запустить сериал, разбавленный рекламой. Появляются, конечно, и хорошие картины, но не так часто, во всяком случае реже, чем хотелось бы. Остается надеяться на молодых. Сейчас в кино появились довольно толковые и творческие, как мне кажется, ребята.

- А как вы относитесь к сериалам?

- Жанр для меня значения не имеет. Качество сериала (как и любого фильма), безусловно, зависит как от мастерства актеров, так и от профессионализма режиссера, сценариста. Есть среди них довольно неплохие, хотя и немного, но в большинстве своем сериалы сравнимы с «говорящими головами» — услышал недавно такое вот интересное выражение, по-моему, очень подходящее.

- Есть ли у вас любимые роли?

- Я все свои роли люблю. Но некоторые получились, некоторые не совсем, какие-то и вовсе вырезаны режиссером при монтаже. Есть маленькие, тем не менее очень мною любимые эпизоды. Так, в фильме «Жил отважный капитан» (режиссер Рудольф Фрунтов) я играл лейтенанта Чухляева на войне. Роль небольшая — всего несколько появлений, но она мне очень дорога, потому что удалось то, что мы с Рудольфом задумали. Очень симпатичной, мне кажется, роль сельского парня в картине «Дебют» (режиссер Валерий Пономарев, «Беларусьфильм»). Суть фильма в том, что простому парню из деревни киношники предлагают сыграть фашиста, но он, как ни борется с собой, сделать этого не может. В Белоруссии эту картину очень любят и часто узнают меня именно по ней.

- А есть ли роль, которую сыграть мечтаете, но еще не довелось?

- Так сразу на ум не приходит, но... дважды у меня была возможность сыграть роль Тихона в «Грозе» Островского. Эта роль мне очень нравилась, но так уж получилось, что, хотя я и репетировал, и готовился, оба раза все неожиданно срывалось. В таких случаях говорят: «Не судьба». А вообще много хороших ролей, особенно в классическом репертуаре, которые мне хотелось бы сыграть.

- При просмотре фильма вы — обычный зритель или все-таки оцениваете их с профессиональной точки зрения?

- Профессиональный момент присутствует в любом случае, но, если во время фильма забываешь о профессии, значит, он «зацепил». Я люблю фильмы разных жанров, главное, чтобы они были качественными. Любая халтура, фальшь бросаются в глаза. В фильме обязательно должна быть художественность. Часто популярный в массах фильм с высокохудожественной точки зрения может показаться не совсем удавшимся.

- Вы — актер, актером был ваш брат, актерским ремеслом занимается и ваш племянник. Как вы считаете, в актерских династиях талант передается с генами или развивается из-за особой атмосферы в семье?

- В последнее время я пришел к такому выводу на этот счет: есть гении от природы. Талант у таких, что называется, в крови, но без обучения мастерству они ничего не достигнут. Если бы Пушкина не обучили в детстве грамоте, мир, думаю, лишился бы многих бесценных его творений...

- От чего в своей работе вы получаете наибольшее моральное удовлетворение?

- От комплиментов. Причем от нестандартных. Иногда бывает так, что зритель принимает то, что ты делаешь на сцене, за чистую монету и говорит тебе об этом. Такие моменты доставляют огромное удовольствие. Для меня это — высшая оценка.

- Что вы чувствуете перед выходом на сцену? Остается ли какое-то волнение у таких бывалых актеров, как вы?

- Остается, и еще какое. Больше всего волнуешься, чтобы не забыть текст и тем самым не подставить партнеров. А такое, хоть и нечасто, но бывает. Может просто «заклинить» на одном слове. А вообще то чувство, которое я испытываю, скорее можно назвать не волнением, а чувством ответственности: перед зрителем, перед режиссером, перед коллегами... Театр несет огромную социальную нагрузку, поэтому так важно оправдать надежды зрителя, поэтому так важна реакция зала.

- Будни артиста серыми не назовешь, тем не менее и от них требуется отдых. Какой предпочитаете?

- От хорошей работы не устаешь. Главное, чтобы был нужный моральный, духовный настрой. Работа должна приносить удовлетворение, тогда единственный отдых, который требуется, — физический. Нужно просто высыпаться.

- А как насчет «грядкокопательства» и прочих увлечений?

- Это больше занимает мою жену. Для меня дача — ближние Соловки, а я там — гастарбайтер.

- Если вам звонит поклонница... Продолжите фразу.

- Ну, это смотря какая поклонница. Просто так, слава Богу, не звонят — телефона не знают. В основном, чтобы поделиться мнением о моей работе, обсудить что-то. Я в таких разговорах не отказываю. Конечно, хорошо, когда звонят и говорят приятное...

- А если не очень? Как относитесь к критике в свой адрес?

- Досаду может вызвать непонимание со стороны зрителя. Значит, ты виноват, не смог раскрыть замысел, донести до публики то, что хотел. Критику для себя я определяю как «маленький сосуд с уксусом». Есть профессиональные критики, действительно разбирающиеся в театре, кино. Их замечания могут быть очень полезными, к ним стоит прислушиваться. Но ведь есть и дилетанты, которые, не зная предмета разговора, критикуют просто потому, что им хочется критиковать. Такие люди вызывают в лучшем случае смех, в худшем — раздражение.

- Есть ли в театре, кино у вас кумиры, авторитеты?

- Да, русская школа богата достойными подражания людьми. Это Евстигнеев, Леонов, Козаков, Мордюкова... Перечислять можно долго. Все они — настоящие таланты, мастера, профессионалы. Есть на кого равняться.

- Вы снимались и в военных картинах...

- Мне действительно много приходилось играть военных: был я и летчиком, и моряком, и пехотинцем... Первым таким фильмом стал «Город первой любви». Затем были и другие. «Солдаты свободы», например. Фильм снимал Юрий Озеров. Съемки проходили в Словакии. Запомнилась мне сцена с Николаем Караченцовым, в которой он должен был гореть в танке в то время, когда шло наступление. Было задействовано огромное количество военной техники: самолеты, танки, бронетранспортеры... Создалось полное ощущение присутствия на войне. Вся масштабность происходящего потрясла меня. Старые картины о войне более правдивые. Сравнивая их с современными, понимаешь, что актеры лучше знали ситуацию, которая была в действительности, следовательно, лучше исполняли свои роли.

- А вы служили в армии?

- Да, после окончания ВГИКа я отслужил положенное в 36-м полку Таманской мотострелковой дивизии. Это тоже дает определенное понимание происходящего на съемках военных картин. На площадке иногда возникают и форс-мажорные обстоятельства, опасные для жизни. В 1972 году я снимался в «Петре Рябинкине». В фильме снимались регулярные десантные войска, и один из десантников наскочил на шашку, предназначенную для имитации взрыва. А перед началом съемок режиссер давал инструктаж: «Если упали, лежите, не двигайтесь, как убитые». А тут такое! Шашка взорвалась прямо под человеком, он упал и не поднимается. Режиссер от волнения даже «Стоп!» крикнуть забыл, подбегает к десантнику: «Живой?! — спрашивает. Тот в ответ: «Живой, живой». — «Что же не двигаешься? Не можешь?» — «Так ведь приказано было: мертвым — не вставать!» Много интересных случаев происходит именно на съемках военных фильмов.

- Спасибо за беседу. Поздравляю вас с творческим юбилеем и желаю успехов во всех начинаниях!

Маша ПЕРЕПАДА.
«Красная звезда», 12.11.2005

Актёры, занятые в спектаклях с 15 по 20 ноября 2005 года.

Актёры, занятые в спектаклях с 15 по 20 ноября 2005 года.

15 ноября, основная сцена, «Не было ни гроша, да вдруг алтын»: Г.Г.Микшун, О.В.Молочная, К.Е.Блохина, Л.А.Пашкова, Т.И.Короткова, И.А.Жерякова, Е.О.Порубель, М.И.Фомина, Л.С.Аникеева, Т.Н.Рыжова, А.М.Жарова, Е.А.Кулешова, Н.В.Казинас, А.И.Ларина, Гартина, Л.А.Липина, Э.Е.Марцевич, А.В.Вершинин, Г.Ю.Оболенский, А.Н.Анохин, П.Д.Складчиков, Д.Д.Кознов, Ю.Б.Ильин, А.Т.Манке, Г.Н.Скряпкин, А.Р.Хомятов, С.А.Вещев, сотр.Малец, В.А.Ильичев, Гера Брижак.

15 ноября, сцена на Б.Ордынке, «Усилия любви»: Д.Н.Подгорная, И.В.Иванова, В.В.Андреева, Е.М.Базарова, О.Г.Жевакина, В.Г.Зотов, М.Г.Фоменко, О.В.Доброван, С.А.Коршунов, А.Е.Фаддеев, Д.Н.Солодовник, В.В.Дахненко, В.А.Низовой, С.И.Видинеев.

16 ноября, основная сцена, «Таинственный ящик»: О.Л.Пашкова, И.В.Иванова, В.В.Андреева, А.В.Клюквин, Э.Е.Марцевич, А.Е.Фаддеев, А.Ю.Ермаков, Б.В.Клюев, А.С.Кудинович, П.В.Абрамов.

16 ноября, сцена на Б.Ордынке, «Свадьба, свадьба, свадьба!»: Е.Г.Харитонова, А.Н.Евдокимова, О.Г.Жевакина, Л.В.Ещенко, С.Г.Аманова, Л.Г.Кичанова, М.И.Фомина, Н.П.Швец, З.Е.Андреева, А.С.Потапов, Г.В.Подгородинский, В.А.Низовой, А.К.Вахтеров, В.А.Коняев, А.В.Коршунов, А.М.Торопов, К.В.Демин, В.В.Бунаков, В.А.Дубровский, В.В.Дахненко, М.Г.Фоменко, В.А.Андрианов, А.Н.Анохин, С.А.Вещев, И.С.Григорьев, Е.В.Арановский.

17 ноября, основная сцена, «Три сестры»: И.В.Иванова, А.И.Охлупина, О.Л.Пашкова, В.В.Андреева, Л.С.Аникеева, Д.Н.Подгорная, А.В.Клюквин, В.К.Бабятинский, А.Ю.Ермаков, Э.Е.Марцевич, Г.В.Подгородинский, В.А.Низовой, С.А.Коршунов, А.Е.Фаддеев, А.С.Кудинович, А.Т.Манке.

17 ноября, сцена на Б.Ордынке, «Волки и овцы»: Л.П.Полякова, Л.В.Титова, С.Г.Аманова, Т.П.Панкова, А.В.Коршунов, В.А.Борцов, В.И.Езепов, Я.П.Барышев, Ю.Б.Ильин, А.В.Вершинин, Вл.Б.Носик, Д.Н.Зеничев.

18 ноября, основная сцена, «Правда — хорошо, а счастье лучше»: Е.К.Глушенко, О.Г.Жевакина, Л.П.Полякова, Л.Г.Кичанова, Д.Н.Подгорная, Ю.В.Сафронова, Е.А.Кулешова, В.А.Низовой, В.И.Бочкарев, А.В.Клюквин, Г.В.Подгородинский, С.А.Вещев, Д.Н.Зеничев, И.С.Григорьев.

18 ноября, сцена на Б.Ордынке, «Вишнёвый сад»: И.В.Муравьёва, В.В.Андреева, Т.Н.Лебедева, Г.А.Егорова, Т.И.Короткова, Л.С.Аникеева, И.А.Жерякова, Е.О.Порубель, А.М.Жарова, В.К.Бабятинский, В.И.Езепов, В.Г.Богин, С.А.Коршунов, Г.Д.Сергеев, В.А.Дубровский, А.Е.Фаддеев, П.Д.Складчиков, А.Т.Манке, Ф.Э.Марцевич, А.К.Вахтеров, В.А.Андрианов, сотр.Малец, В.А.Ильичев.

19 ноября, основная сцена, «Чайка»: И.В.Муравьёва, О.В.Молочная, В.В.Светлова, А.И.Охлупина, Е.О.Дмитриева, С.А.Коршунов, В.К.Бабятинский, Ю.М.Соломин, А.С.Потапов, А.Я.Михайлов, В.Г.Богин, Д.Н.Курочка, Г.Н.Скряпкин.

19 ноября, сцена на Б.Ордынке, «Тайны мадридского двора»: Н.Н.Верещенко, Е.М.Базарова, Е.Г.Харитонова, Г.Г.Микшун, Н.П.Швец, О.Г.Жевакина, И.А.Жерякова, Ю.В.Сафронова, Л.В.Ещенко, В.И.Езепов, В.В.Петров, К.В.Демин, А.В.Вершинин, В.Г.Зотов, А.Н.Анохин, С.В.Потапов, В.А.Андрианов, Е.В.Арановский, Ф.Э.Марцевич, Д.А.Марин, М.Г.Фоменко, сотр.Малец.

20 ноября, основная сцена, утро, «Недоросль»: Л.П.Полякова, К.Е.Блохина, Д.Н.Подгорная, Е.А.Кулешова, И.В.Иванова, С.С.Еремеев, Д.Н.Солодовник, О.С.Мартьянов, В.А.Сафронов, В.Г.Зотов, А.С.Потапов, Д.Н.Зеничев, А.М.Торопов, А.С.Кудинович, А.Т.Манке, И.С.Григорьев, И.В.Ильичев.

20 ноября, основная сцена, вечер, «На всякого мудреца довольно простоты» — 100-й спектакль: Л.Г.Кичанова, И.В.Муравьёва, Э.А.Быстрицкая, Т.П.Панкова, О.Л.Пашкова, Г.Г.Микшун, Н.П.Швец, А.М.Жарова, А.В.Вершинин, А.С.Потапов, Б.В.Клюев, А.В.Клюквин, В.Г.Зотов, А.Ю.Ермаков, Е.В.Куршинский, А.Т.Манке, И.С.Григорьев.

20 ноября, сцена на Б.Ордынке, утро, «Снежная Королева»: В.В.Андреева, Е.М.Солодова, Л.В.Юдина, Т.Н.Рыжова, Е.М.Базарова, О.Г.Жевакина, Е.О.Порубель, К.В.Демин, С.В.Потапов, В.В.Дахненко, А.Н.Анохин, Ф.Э.Марцевич, В.В.Бунаков, О.В.Доброван, студент Лебедев, студент Хрусталев.

20 ноября, сцена на Б.Ордынке, вечер, «Бешеные деньги»: А.Н.Евдокимова, С.Г.Аманова, Ю.В.Сафронова, Е.О.Порубель, Е.А.Кулешова, Л.А.Липина, В.А.Низовой, В.К.Бабятинский, В.А.Дубровский, К.В.Дёмин, Д.Д.Кознов, Д.Н.Солодовник, А.К.Вахтеров, А.Н.Анохин, А.Е.Фаддеев, С.А.Вещев, Е.В.Арановский, С.И.Видинеев, В.А.Ильичев.

«Листая старые подшивки»

В ГОСТЯХ У ЭЛИНЫ БЫСТРИЦКОЙ. У АКСИНЬИ НЕТ «МЕРСЕДЕСА»

Ее лицо стало символом женской красоты после фильма «Тихий Дон». А недавно она, по-прежнему блистательная, была замечена на торжественном обеде в Кремле рядом с «первыми номерами» страны. Актриса предпочла кино политике?..

«Листая старые подшивки»

В ГОСТЯХ У ЭЛИНЫ БЫСТРИЦКОЙ. У АКСИНЬИ НЕТ «МЕРСЕДЕСА»

Ее лицо стало символом женской красоты после фильма «Тихий Дон». А недавно она, по-прежнему блистательная, была замечена на торжественном обеде в Кремле рядом с «первыми номерами» страны. Актриса предпочла кино политике?..

Те из читателей, кто постарше, наверняка помнят вскрик, идущий откуда-то из глубин женской души, в кинофильме «Тихий Дон»: «Ох, Гриша!..» Элина Быстрицкая, по картине Аксинья, вложила в него столько неистовой страсти, столько любви к беспутному, но все равно самому дорогому для нее человеку, Гришке Мелехову, что голос актрисы до сих пор звенит в ушах...

Любовь зрителей к замечательной актрисе не ослабевает с годами. Чем живет она сегодня? Какие проблемы беспокоят? Что думает Быстрицкая о нынешнем непростом времени? Об этом мы и беседовали с актрисой, и ее ответы показались нам достаточно откровенными...

- Элина Авраамовна, хоть с опозданием, но вступает в свои права весна. Как говорят французы, ветер весны - это ветер надежды, ветер свободы. Что значит свобода для вас - это абстрактное понятие или?..

- Нет, совсем не абстрактное. Для меня свобода - возможность выполнять то, что мне хочется. И сегодня такая возможность есть. Мне кажется, наше время хорошо тем, что не сдерживается инициатива, что люди могут добиваться заветных целей. Естественно, это требует большого труда. Трудиться я никогда не боялась, считаю, что в труде - спасение человека. Сегодня можно что-то задумать. попытаться сделать, и никто не скажет: «Занимайтесь своим делом, это - не ваше»... Никто не пытается меня направлять, я сама выбирала то, что считаю полезным и нужным. Допустим, хочу куда-то поехать... Могу подсобрать денег, когда это удастся, сесть и поехать. И никто не вызовет, не скажет: «Вы не можете поехать, вы плохо подготовлены»...

- В последние годы в нашей жизни появилось много нового: и хорошего, и плохого. Что лично для вас «плохо» в нашей непростой жизни?

- Конечно, многим сейчас трудно, потому что новый путь означает и непредвиденные остановки, и преграды, преодоление которых стоит больших усилий. А если конкретно - да, есть огорчения, они на каждом шагу. Но они были всегда, только другие. Раньше меня огорчали пустые полки и дурно пахнущие продовольственные магазины, грубые продавцы. Сегодня тоже есть проявления, которые раздражают, от них хочется избавиться. Впрочем, они есть в любом обществе, иначе жизнь лишится «стимулирующих неприятностей».

- И все же, что для вас на сегодня самое негативное, что нужно немедленно исправить?

- Прежде всего война в Чечне. Я сама участница войны и знаю, какая это беда, какое горе. Меня потрясает и расстраивает, что одна сторона хочет примирения, а другая - нет. Слишком далеко зашло... Огорчает и ситуация с зарплатами и пенсиями, отношением к пожилым людям, которые не имеют возможности подрабатывать. Безработица, появившаяся и у нас, ударила в первую очередь по ветеранам.

- Вам, наверное, приходилось сталкиваться с таким мнением: многим людям хочется не столько свободы, сколько порядка, стабильности в жизни...

- Но ведь свобода - это не анархия! Она связана с порядком, основана на труде и заботе. А как же? Я свободна в своих желаниях, стремлении их выполнить, но ведь от человека зависит не попасть в плен несбыточных желаний, как у Пушкина в «Сказке о рыбаке и рыбке». Итог известен - разбитое корыто. А что касается желания некоторых людей, чтобы за них кто-то все сделал, то это просто безответственно. Сидеть, ничего не делать и рассуждать, как все плохо.

- Хотел в нашей беседе обойтись без традиционных вопросов об Аксинье из «Тихого Дона», но не могу. В то время, когда снимался фильм, жизненная сущность казачества, на мой взгляд, ушла вглубь или растворилась. Сейчас казачество возрождается. Как вы относитесь к этому явлению?

- Когда снимался «Тихий Дон» - а было это почти 40 лет назад - мы ежедневно общались с казаками. У меня сложилось впечатление, что они блюдут свои традиции и надеются на возрождение в полной мере. Когда 30 казачьих старейшин прислали мне письмо, в котором признали меня как Аксинью и просили, чтобы отныне я называлась не Элиной Быстрицкой, а Аксиньей Донской, для меня эти люди стали очень близкими. Я ведь тоже, как уже говорила, свободолюбивый человек. Казаки для меня - люди отважные, свободолюбивые. талантливые, потому что в их среде шел многовековой отбор.
Сегодня, когда государство помогает казачеству восстановить свой статус, лично для меня это большое счастье.

- Обратимся к ситуации в российской культуре. Не путают ли некоторые мастера свободу со вседозволенностью? Доходит до откровенной порнографии. Как вы относитесь к подобным явлениям?

- В нашей истории такие периоды уже встречались - погоня за скандальным, модным, когда традиция кажется скучной. Но я работаю в Малом театре, он не принял таких новшеств, он идет своей дорогой, которой всегда шел. Я очень уважаю своих коллег, замечательных мастеров.
Согласна с тем, что двойственное, отстраненное отношение к жгучим вопросам добра и зла не в традициях нашей культуры. Но попробуйте ограничить одного художника, и вы ограничите свободу кого-то другого. Но если начать запрещать, то можно докатиться до запрета всего. Вы согласны со мной?

- Вы меня убедили. А изменилась ли публика Малого театра? Каков ваш нынешний зритель?

- Было время, когда у нас упали сборы, когда вообще страшно было выйти на сцену, да и на улицу вообще. Помните, жуткая торговля с рук, грязь, мусор, коробки у памятника Островскому. Слава Богу, это время миновало и наш зритель по-прежнему ходит в Малый. У нас открылся прекрасный филиал. Так что возвращается публика в театр...

- Элина Авраамовна, два года назад вы говорили мне о своих проблемах в Малом театре. Удалось их разрешить?

- Я говорила, что не репетирую. Сейчас по-другому. Вы не заметили, что у меня гораздо лучше настроение?

- Заметил, даже по глазам, но постеснялся спросить.

- Я с осени репетирую Елизавету Английскую в пьесе Фердинанда Брукнера. Восхитительная роль, в ней так много разного и интересного. Меня часто спрашивают о творческом бездействии, о несбывшихся планах. Я не люблю жаловаться, ныть. То, что было, уже не вернуть. Я по характеру фаталистка, верю в судьбу.

- Вы ведете и большую общественную деятельность как вице-президент Международного фонда охраны здоровья матери и ребенка. Хватает времени на все?

- Не сказала бы, что фонд отнимает слишком много времени. Есть и другие дела, связанные с помощью конкретным людям. Выступаю и на радио, на телевидении, в концертах, чтобы удовлетворить свою творческую жадность.

- Какая у вас машина?

- «Жигуленок», первая модель.

- А какая у вас машина сейчас?

- «Девятка».

- А не бывает ли обидно -вы, любимая народом актриса, звезда, ездите на «девятке», а мимо пролетают юнцы на «BMW», «Мерседесах»?

- У меня есть одно свойство, которое подарила мама, и я ей бесконечно благодарна: у меня нет чувства зависти. Я не знаю, что это такое. Ну увидела кого-то на «Мерседесе» - и слава Богу, пусть себе едет. Вы можете мне не поверить, но я никогда не гонюсь за тем, что есть у кого-то. Частенько сталкивалась с такими фразами: «Вот, звезда, такая»... Да никакая я не такая... Мне еще бабушка говорила: «Даст Бог день - даст и пищу»...

- Вот вы затронули аппетитную тему. Интересно, а что предпочитает в своем меню Элина Быстрицкая?

- Да ведь пост идет, пост... Ну могу сказать: сегодня утром -фруктовый салат, в обед - овощной суп.

- И как удается при таком меню находить силы для театра и других дел?

- Удается. Я достаточно питаюсь.

- А где вы покупаете продукты?

- На рынке Киевском частично, да и в магазинах. Сейчас ведь в магазинах можно все купить. У меня немало знакомых, которые тяжело живут, очень мало получают, но они говорят: «Пусть по своим доходам мы можем купить лишь сто граммов чего-то, но мы можем это купить. Не то что раньше - пустые полки»... Правда, на оптовый рынок мы еще не ездили, но собираемся.

- А кто вам помогает по дому?

- Подруги, давние мои знакомые...

- У вас, Элина Авраамовна, такой уютный дом. Вы по характеру домосед?

- Да, домосед. Но обратите внимание - у меня нет ничего лишнего, ненужного. А потом я очень люблю живые цветы, они составляют основное украшение дома. Цветы хотят то света, то тишины, а когда утром к ним приближаюсь - они начинают шевелиться. Да - да! Очень жаль, что появилась нынче мода украшать офисы искусственными цветами. От них, по-моему, никакой пользы.

- А гостей любите принимать?

- Раньше любила. А сейчас... Не то чтобы не люблю, а просто и я, и знакомые мои, друзья так заняты работой, что... Сами понимаете. Очень устаю. И не хочу объяснять это только тем, что я стала значительно старше. У меня нагрузки большие.

- Но хотя бы прогуляться удается?

- Только по вечерам, когда присутственные места все закрыты и есть немного свободного времени.

- Тот район, в котором вы живете, - Тверская улица -сильно изменился за последние годы...

- Мне это нравится, правда, не пойму, как умудряются все успевать делать: такое большое строительство идет по Москве. Посмотрите, как расцвечены улицы Москвы по вечерам...

- Элина Авраамовна, с самого начала я заприметил на камине фотографию Маргарет Тэтчер с дарственной надписью. Расскажите, пожалуйста, ее историю.

- Мне посчастливилось быть в гостях у Тэтчер, когда она уже ушла с поста премьер-министра. А поскольку Тэтчер для меня идеал женского ума, масштаба личности, то я попросила у нее фотографию на память. И она прислала... Единственный случай, когда я попросила автограф у другой женщины.

- Раз мы обратились к политическим личностям, не могу не задать такой вопрос. Когда Борис Ельцин приезжал недавно в Екатеринбург, вас видели в группе деятелей культуры, поддерживающих Президента. Не боитесь, что злые языки будут говорить: Быстрицкая ангажирована, Быстрицкой что-то надо?..

- «Ах, злые языки страшнее пистолета»... Но я такого не слышала. Никто нас не ангажировал, мы договорились между собой и поехали. Да, я искренняя сторонница Ельцина.

- А не боитесь ли вы поддерживать его сейчас, когда многие пророчат победу коммунистам?

- Нет, не боюсь, потому что я следую порыву своей души. С приходом Бориса Николаевича появилась реальная свобода выбора, моя жизнь стала многокрасочной. Поначалу я очень надеялась на Горбачева, но потом просто перестала его понимать...

- И в заключение хочу полюбопытствовать: на праздничном приеме в честь 8 Марта вы сидели опять же рядом с Ельциным. О чем, если не секрет, вы говорили?

- Я была так взволнована таким неожиданным соседством, что говорила мало. Помню, спросила у Бориса Николаевича, почему он ничего не пьет и не ест. Ответ прозвучал очень симпатично: «Мне надо быть в форме»...

Автор: Андрей ЩЕРБАКОВ
«Вечерний клуб», 30.03.1996

«СМЕРТЬ ТАРЕЛКИНА» НА СЦЕНЕ МАЛОГО ТЕАТРА

Ю.А. Дмитриев Академический Малый театр 1917-1941. М., 1984.

«СМЕРТЬ ТАРЕЛКИНА» НА СЦЕНЕ МАЛОГО ТЕАТРА

Ю.А. Дмитриев Академический Малый театр 1917-1941. М., 1984.

В 30-е годы Малый театр обращается и к творчеству А. Сухово-Кобылина, останавливая свое внимание на «Смерти Тарелкина» (1936 г.) и «Деле», которое пошло уже в 1940 году. «Смерть Тарелкина» вызвала широкую дискуссию и далеко не всеми была принята. Незадолго до выпуска спектакля его постановщик А. Д. Дикий говорил: «Мне, например, кажется, что реалистическая химера не только интересная, но форма единственная, выявляющая Сухово-Кобылина»3. Как химеру режиссер и ставил спектакль. Говоря о своем понимании пьесы, шире, в связи со всем творчеством драматурга, Дикий писал: «Барствующий либерал, знал ли он, чего хотел, к чему стремился? Видел ли он проблемы иной жизни? Предлагал ли что-нибудь новое, иное? Звал ли в своих произведениях к тем целям, которые уже отчасти провидела окружающая его передовая общественность? Нет. Но тем злее он ненавидел этот заколдованный круг, из которого для него не было выхода».

По мнению режиссера, драматурга отличал социальный пессимизм, неверие в возможность социальных изменений, и это определило форму пьесы, а затем и спектакля.
Исследователь творчества А. Дикого точно выявил суть этой постановки: «Спектакль этот, на самом деле чем-то напоминал фантазии Гойи: на сцене мелькали мерзкие рожи, люди-призраки, словно театр собрал в эти три акта весь ужас и все уродство николаевской России. Дикий блеснул выдумкой, сомкнув воедино приемы трагедии и цирка, и тем удивительнее, что бессмертная «комедия-шутка» в его толковании не зазвучала во весь голос. Действие в «Тарелкине» развивалось тяжело, резкими толчками, и была в нем какая-то отпугивающая мертвенность; силы зла неотвратимо наступали, и казалось, что из этого паноптикума, из этой покойницкой нет выхода в просторы жизни. На этот раз Дикий изменил своему жизнелюбивому таланту и его замысел не встретил сочувствия у аудитории».

Действительно, крайний пессимизм постановки встретил решительное несогласие большинства критиков и зрительской аудитории. В конце концов спектакль оказался просто скучным. К тому же режиссер заставлял персонажей постоянно апеллировать к зрительному залу, благодаря чему тарелкины и варравины чувствовали себя, по выражению критика О. Литовского, «среди советских людей как дома».
Оценивая спектакль, Б. Алперс писал: «В трактовке А. Дикого, проведенной очень последовательно и цельно, глубокий пессимизм Сухово-Кобылина не только не ока» зался непреодоленным, но и выразился с новой силой. Он обострился и перешел в общефилософский план. Сатирическая комедия из быта царского чиновничества девятнадцатого века вылилась в целое действие, в котором фигурируют образы, обобщенные до безличной схемы. Жизнь, как нелепый и трагический маскарад, похожий на кошмарные видения, где происходят невероятные вещи,— такова постановка Дикого».
Вместе с тем в спектакле талантливо были решены отдельные сцены, интересно сыгранные роли. Вот одна из таких сцен: полицейский участок, куда вызван помещик Чванкин. Он вваливается в помещение с бранью, заносчивый и уверенный в собственной неприкосновенности. На сворке он держит шесть оглушительно лающих собак. Напуганные видом Чванкина просители: нищий, старик, баба с лукошком, цыган с медведем — постепенно расходятся. Какое-то время остается медведь, но и он, обнаружив свое одиночество, бежит от рассвирепевшего Чванкина. И тогда Расплюев, оглядев с головы до ног посетителя, почти нежно произносит: «В холодную». Проходило пять минут, и на сцену выползал приниженный, подобострастный блондин, уже без собак, и со всем усердием кидался подписывать протокол допроса, непрерывно при этом кланяясь и благодаря. Расплюев милостиво угощал его пирожным, но тот застенчиво отказывался и уходил, продолжая отвешивать поклоны.

Наиболее интересным, по общему мнению, был в спектакле С. Межинский — Тарелкин, на нем «держался весь спектакль». Он проводил свою роль с замечательным техническим мастерством. Его движения отличались точностью и выразительностью. Как отмечал в своей рецензии Б. Алперс, из мелких деталей в жестах и интонациях актер создавал таинственный персонаж: «оборотня» в чиновничьем мундире, «упыря» со скользкими руками и гнилым дыханием». Сам артист так говорил о Тарелкине: «Теперь уже все человеческое в нем вытравлено. Всякий намек на проявление малейшего чувства отсутствует. Самолюбие, гордость, честь, совесть — все это чепуха. Все идет только на службу выгоде. … Тарелкин теперь, по-моему, в жестокости, в цинизме не только не уступит самому Варравину, но и перекроет, переплюнет своего учителя. Дайте только чуть-чуть оправиться и устроиться на какое-нибудь местечко, а уж там будьте спокойны: «Живого и мертвого не пожалею, прошел огонь и воду». «Он был страшен до дрожи, до омерзения, придуманный Сухово-Кобылиным человек в вицмундире, олицетворяющий чиновничью Россию, которую ненавидел автор».

Выпадал из ансамбля Н. Светловидов, игравший Расплюева. Он был больше смешон, чем страшен, скорее придурковат, чем жесток. Полицейский палач из него явно не получался.

«К 250-летию русского театра»

ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА

Была одна дама в городе, собою прекрасивая; не буду называть ее, старожилы, верно, узнают. Весь город сожалел об ее болезни, которою она, несчастная, страдала. Болезнь ее состояла в страшной тоске, и вся медицина тогдашняя не могла найти средства облегчить ее; но случай открыл лекарство...

«К 250-летию русского театра»

ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА

VIII. ПРОШЛЫЕ НРАВЫ

ГЛАВА I. Начало
ГЛАВА I. Продолжение
ГЛАВА I. Продолжение
ГЛАВА I. Окончание
ГЛАВА II
ГЛАВА III. Начало
ГЛАВА III. Окончание
ГЛАВА IV
ГЛАВА V
ГЛАВА VI
ГЛАВА VII


В 1801-м году меня, как я говорил уже прежде, перевезли из Суджи в Курск и отдали в народное училище. С тех пор я начал знакомиться со всеми слоями тогдашнего общества, и когда сделался актером, то некоторый успех, приобретенный мною на этом поприще, дал мне возможность бывать во всех обществах, ибо, невзирая на то, что я все-таки был крепостной человек, меня часто приглашали к себе и купечество и служащие по разным присутственным местам. Дворянский быт я знал уже довольно хорошо по нашим гостиным, потому что меня как ловкого и умного малого часто выпрашивали для услуг у господ и в другие дома, где бывали большие обеды и бальные вечера; и во всех домах, где бывали такие собрания, мне как лучшему официанту платили против других двойную цену, то есть всем платили по 5, а мне 10 рублей. И там-то благодаря моей наблюдательности я хорошо понял дух времени того века. Жили, как говорилось, тогда весело. Так, например, зимой недоставало вечеров для балов, и потому часто делались днем: столько было открытых домов! К тому же театр, собрания, в городе было пять оркестров, — ну, кажется, чего же лучше, а со всем тем дух общества был следующий.

Была одна дама в городе, собою прекрасивая; не буду называть ее, старожилы, верно, узнают. Весь город сожалел об ее болезни, которою она, несчастная, страдала.

Болезнь ее состояла в страшной тоске, и вся медицина тогдашняя не могла найти средства облегчить ее; но случай открыл лекарство. Как-то, в самом сильном страдании, одна из крепостных ее девок принесла ей какую-то оконченную работу, весьма дурно сделанную; быв в волнении, она вместо выговора дала ей две пощечины и — странное дело! — через несколько минут почувствовала, что ей как будто сделалось получше. Она это заметила, но сначала приписала это случаю. Но на другой день тоска еще более овладела ею, и, будучи в безвыходно-страдательном положении, она, бедная, вспомнила о вчерашнем случае и, не находя другого, решилась попробовать вчерашнее лекарство. Пошла сейчас в девичью и к первой попавшейся на глаза девке придралась к чему-то и наградила ее пощечинами, и что же? — в одну минуту как рукой сняло, а потом каждый день после того начала лечиться таким образом, и общество даже заметило, что она поправляется. Однажды графиня наша высказала ей свою радость, видя ее в гораздо лучшем положении, и она в благодарность за это дружеское участие открыла ей рецепт лекарства, который так помог. И как графиня была в чахотке и у ней часто бывала тоска, то дама эта советовала ей употреблять то же лекарство, говоря, что оно очень поможет; но наша ей в ответ на это сказала: «Милая, я во всю жизнь щелчком никого не тронула, и ежели бы, боже сохрани, со мной случилось такое несчастие, то, мне кажется, я умерла бы от стыда на другой же день». И это не фраза, потому что она была добрейшее существо, хотя и были кой-какие человеческие слабости.

Не могу определить точно времени, но только однажды, когда я рисовал у графини в комнате узор с вышитого платья, вдруг приезжает больная дама, и очень расстроенная. Графиня тотчас заметила и отнеслась к ней с вопросом: «Марья Александровна! что с вами, вы так расстроены?»—и бедная больная, залившись слезами, стала жаловаться, что девка Машка хочет ее в гроб положить. «Каким образом?» — спросила графиня. — «Не могу найти случая дать ей пощечину. Уже я нарочно задавала ей и уроки тяжелые и давала ей разные поручения: все мерзавка сделает и выполнит так, что не к чему придраться... Она, правду сказать, чудная девка и по работе и по нравственности, — да за что же я, несчастная, страдаю, а ведь от пощечины бы она не умерла». Посидевши немного и высказав свое горе, она уехала, и графиня при всей своей доброте все-таки об ней сожалела. Но дня через два опять приезжает Марья Александровна веселая и как будто бы в каком-то торжестве обнимает графиню, целует, смеется и плачет от радости и, даже не дожидая вопроса от графини, сама объяснила свою радость: «Графинюшка, сегодня Машке две пощечины дала». Графиня спросила: «За что? Разве она что нашалила?» — «Нет, за ней этого не бывает. Но вы знаете, что у меня кружевная фабрика, а она кружевница; так я такой ей урок задала, что не хватит человеческой силы, чтобы его выполнить». И наша графиня, при всем участии к больной, не могла не сказать ей в ответ: «И вам это не совестно?» — «Ах, ваше сиятельство! что же мне, умереть из деликатности к холопке? А ей ведь это ничего, живехонька, как ни в чем не бывало». Такой разговор происходил в воскресенье, а во вторник, гораздо ранее назначенного времени для визитов, М[арья"> А[лександровна"> приезжает к графине расстроенная и почти в отчаянии и, входя на порог, даже не поздоровавшись с хозяйкой, кричит, что девка Машка непременно хочет ее уморить. Графиня спрашивает, что такое случилось. «Как же, графиня, представь себе, вчера такой же урок задала — что же?.. Значит, мерзавка не спала, не ела, а выполнила, и все это только, чтобы досадить мне. Это меня так рассердило, что я не стерпела и с досады дала ей три пощечины; спасибо, в голове нашла причину: а, мерзавка! — говорю ей, — значит, ты и третьего дня могла выполнить, а по лености и из желания сделать неприятность не выполнила; так вот же тебе! — и вместо двух дала три пощечины, а со всем тем не могу до сих пор прийти в себя... И странное дело: обыкновенное лекарство употребила, а страдания не прекращаются».

По отъезде этой дамы графиня стала сожалеть об ней; а как я и на этот раз рисовал узор в ее комнате, то не вытерпел и сказал: «Простите меня, ваше сиятельство, за смелость, что я позволю себе сказать вам: я не могу понять, как при вашей доброте вы тоже сожалеете о подобной женщине?» — «Э, милый! чем она, бедная, виновата, когда у ней болезнь такого рода». — «Извините, ваше сиятельство, что я не соглашусь с вами: какая это болезнь? Это — глупость, каприз и безотчетность в своих действиях!» На что графиня уже тоном госпожи сказала: «Еще молод! И не осуждай, не зная, что есть на свете разные болезни, в которых искусство докторов бесполезно». — «В этом я не смею спорить с вашим сиятельством; но коли доктора ей не помогают, так посоветуйте ей простое народное лекарство, основанное на пословице: клин клином выгоняют, и так пусть она своим девушкам скажет: «Милые! Если я опять когда забудусь и кому-нибудь из вас дам пощечину, то вы, наоборот, тоже отвесьте мне две пощечины». И поверьте, ваше сиятельство, как рукой снимет! Право, ваше сиятельство, посоветуйте ей». — «Э, милый! — сказала графиня, уж рассмеявшись, — как можно дать такой совет?» — «Что ж, ваше сиятельство! Это будет по пословице: рука руку моет. Ведь она же советовала вам свое лекарство от тоски, хоть вы, по упрямству своему, и не послушались ее советов, а это будет только совет за совет».

Вот был век! И во всем городе не было лица, которое посмотрело бы на этот случай с человеческой стороны; конечно, все это принадлежало времени.

Теперь бросим взгляд на другую сторону жизни тогдашнего общества.

Жили в Курске, как я уже сказал, весело, и это продолжалось до губернатора Аркадия Ивановича Нелидова, со вступления которого в управление губернией (не могу определить точно времени, когда это было, в 1808 или в 1809 году) общество начало расстраиваться и делиться на партии, так что к концу года его веселость исчезла, и если бывали какие-либо собрания дворян в одну кучу, то или по случаю чьих-либо именин, или свадеб. Прислушиваясь во всех классах общества, я услыхал один ропот на губернатора: первое — что при его средствах живет не по-губернаторски и даже, к стыду дворянства и своего звания, ездил по городу четверней, а не в шесть лошадей, и прислуги было мало, так что в царские дни, когда давал обеды, на которые, кроме должностных людей, никого не приглашал, и для такого небольшого числа посетителей приглашали для услуги людей из других домов; и даже за пятью детьми или чуть ли не за шестью ходила одна девушка Сара Ивановна; а как тут были и мальчики, которых, бедных, приучили с четырех лет самих одеваться, так что ей стоило только приготовить, что надеть. «Воля ваша, — говорили все, — это не по-дворянски!» Но главное, что возмущало все общество, это то, что он не брал взяток. «Что мне в том, — говорил всякий,— что он не берет? Зато с ним никакого дела не сделаешь». А в этом веке не было и жалобы на взятки, а был попрек от общества следующий: «Вот, говорят, был дурак — покойник такой-то: двадцать пять лет был секретарем гражданской палаты, а умер — похоронить было нечем». В самом Курске было два человека, которых имена были записаны у каждого гражданина, имеющего дела, или в святцах, или в календаре: это П. М. Торжевский и Л. С. Баканов; да в Судженском уезде было знаменитое лицо Котельников — тот самый, о котором Гоголь сказал в «Мертвых душах» несколько слов, и в том числе фразу: «Полюбите нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит». Все означенные три лица считались за благороднейших людей, потому что брали и делали; а то всё служащее брало и ничего не делало. Последний был по веку удивительное лицо, хотя служба его была как бы черновая; он был всю жизнь письмоводителем при исправниках. Я как его узнал, то он выражался, что он уже на тринадцатом исправнике ездит» «Как приведут, — говорит, — с выборов нового исправника, а особливо который служил прежде в военной службе, — приступу нет, точно дикий жеребец, бьется и задом и передом, и даже кусается; а как обгладишь хорошенько, так такой в езде хороший станет, что любо-дорого!» Этот человек отличался необычной памятью, так что очень часто приезжали из других губерний спрашивать, что вот по такому делу не знает ли какого-нибудь закона, который бы был в пользу этого дела? И даже при выходе какого нового указа приезжали спрашивать: «Ну, что, Иван Васильевич, что вы скажете о новом указе?» — «Что же, ничего! Лазейки две есть». И когда где случится дело, которое подходило под смысл этого указа, то, разумеется, тотчас бежали к Ивану Васильевичу, и он указывал лазейку, за что брал условленную плату. И его всегда считали за благороднейшего человека.

При таком взгляде на вещи, разумеется, губернатор не мог нравиться обществу, и даже полиция горько сетовала на него за следующее. В то время на театре играли комедию Судовщикова «Неслыханное дело, или Честный секретарь», в которой квартальный выведен не совсем с выгодной стороны, и каждый раз, как только давалась эта пьеса, содержатель обязан был отправлять несколько билетов к полицеймейстеру, за что каждый раз и деньги были заплачены; а полицеймейстеру дан от губернатора приказ, чтобы эти билеты были раздаваемы квартальным по очереди и чтобы они были непременно в театре, а как сам губернатор всякий раз бывал в театре, то и мог видеть, исполняется ли его распоряжение. В этой комедии есть следующая сцена: квартальный, из дворян, у председателя, который жаловался, что он нездоров, выразился: «Отчего вы, ваше высокородие, не пригласите докторов?» — «Ох, боюсь я французов и немцев!» Квартальный говорит: «Коль в страхе вы себя французу поручить, У нас есть буточник, ужасно зол лечить.

Председатель.
Да разве медике ваш буточник учился?

Квартальный.
Нет-с, прежде в конюхах придворных находился.
А там какой-то был из немцев коновал,
Всю хиромантию и докторство он знал.
Там этот вкруг него всегда почти вертелся,
И медицины он препропасть насмотрелся.
Припарку ли сварить, проносное ли дать —
Все знает, и он мне старался помогать.
(Показывает на подбитый глаз.)

Председатель
А это что?
Квартальный.
За храбрость дали звезду.
(Смеясь.)
Третьего дня я был в театре у разъезду,
Так кучер там задел по роже кулаком.

Председатель.
И ты не возымел претензию о том?

Квартальный.
Ну, где мне с ним тягаться?
Тебя же обвинят. Ну, как, дескать, связаться
Тебе да с кучером, — да это нам пустяк,
Случается, что нас колотят и не так.

Председатель.
Да, должность такова, тут нечего дивиться,
Зато в другой статье ущерб вознаградится.

(Указывая на карман. Оба смеются, а квартальный, смеясь, кланяется председателю с видимым почтением)».

Весь город сожалел о бедных квартальных, которые самим начальством публично были выставляемы как бы на поругание.

Вот был дух времени общества, с 1801 до 1816 года! Но, к сожалению, это было не в одном Курске. В 1816 году я уже расстался с Курском навсегда, и первый дебют был в Харькове, где скоро увидал все то же, и в доказательство тому служит повесть графа Соллогуба «Собачка». Она писана из моего рассказа, и все было в действительности так, как описано, и автором даже еще много смягчено.

Вот было время! Благодаря богу, мы настолько уж выросли, что теперь сами стыдимся тогдашнего образа мыслей, а потому и Курску в настоящее время нечего оскорбляться за высказанную истину.

Мои записки будут иметь одно достоинство — истину. Я ничего не солгу, а записываю только то, что было в действительности.

Продолжение следует…

29 ноября на малой сцене филиала состоится дополнительный спектакль «День на день не приходится».

Начало спектакля в 18.30

А.В. СУХОВО-КОБЫЛИН «СМЕРТЬ ТАРЕЛКИНА»

Знаменитая «комедия-шутка» Александра Сухово-Кобылина, ставшая заключительной частью его драматической трилогии, создавалась в течение двенадцати лет, с 1857 по 1869 год...

А.В. СУХОВО-КОБЫЛИН «СМЕРТЬ ТАРЕЛКИНА»

Знаменитая «комедия-шутка» Александра Сухово-Кобылина, ставшая заключительной частью его драматической трилогии, создавалась в течение двенадцати лет, с 1857 по 1869 год.

Во все исторические эпохи эта пьеса вызывала множество нареканий, так как казалась чрезмерно злободневной. В 1892 году высшее начальство сообщило автору, что пьеса «не возбудит смеха, а произведет содрогание», и что она является «несправедливой и жестокой сатирой». Она была разрешена к представлению на сцене только в 1900 году, да и то с купюрами и переделками. В 1905 году цензор пишет: «Пьеса эта для народных театров совершенно непригодна, представляет из себя сатиру на администрацию вообще и полицию в частности». А в 1906 году «Смерть Тарелкина» вновь была запрещена, причем запрет объяснялся тем, что фраза «Всю Россию под арест» слишком современна. Полностью комедия была разрешена к игре только в 1917 году — она исполнялась в Александринском театре при режиссерском участии В.Э.Мейерхольда.

В Малом театре единственную постановку «Смерти Тарелкина» осуществил в 1936 году режиссер А.Д.Дикий. В спектакле было немало замечательных работ – С. Межинского, Н.Светловидова, В.Массалитиновой. Советская критика приняла спектакль неприязненно, так как он не вписывался в рамки «социалистического реализма». Один из рецензентов даже упрекал пьесу в том, что она «уничтожает веру в человека». На самом же деле власть опасалась непреходящей обличительной силы Сухово-Кобылина.

Сам автор считал «Смерть Тарелкина» лучшим своим творением. Незадолго до смерти он писал об этой комедии, носившей тогда сценическое название «Расплюевские веселые дни»: «Дальнобойность этой пьесы превосходит «Свадьбу Кречинского». В «Кречинском» нет такой страницы, какая явилась в «Веселых днях» в крике чиновника: «Все наше!» Я могу смело сказать, что такой страницы в России не писано. Тем более что современные политические дела говорят то же самое. Чиновники уходили и разорили страну».

Из примечаний И.Медведевой к пьесе «Смерть Тарелкина»
«Сухово-Кобылин стремился создать иллюзию несерьезности, развлекательности третьей части трилогии (отсюда и наименование: комедия-шутка), которая якобы была введена в состав пьес больше для счета, «ради любезного числа три». Для этого будто бы и были созданы в разное время написанные сцены, связанные, «как говорится, на живую нитку». Эти сведения, сообщаемые автором, не соответствуют самому существу пьесы, и даны, несомненно, для цензуры, которая сильно сомневалась в несерьезности «Смерти Тарелкина».

Первоначальный замысел пьесы был связан с литературным прототипом Тарелкина – Хлестаковым, и пьеса была обозначена в дневниковых записях Сухово-Кобылина названием «Хлестаков, или Долги». По-видимому, первоначально тема Тарелкина сводилась к его тарантасу, то есть к непрерывному укрытию от преследующих кредиторов».

Из книги Натальи Старосельской «Сухово-Кобылин»
«Смерть Тарелкина» – вершина творчества А.В.Сухово-Кобылина, его лучшая, поистине пророческая пьеса, которая на протяжении вот уже почти ста пятидесяти лет остается удивительно современной, живой, наполненной многими и многими гениально предугаданными параллелями, ассоциациями, мотивами».

«В пьесах Сухово-Кобылина царство лорда Беспорядка не ведает границ, опрокидывает нормы морали, переступает пределы дозволенного в человеческом общении и общежитии. Реальная жизнь оказывается оборотничеством; в «Смерти Тарелкина» живые подменяют мертвых, сильные – слабых, плоть – дух, и ничему человеческому просто не остается места. Веселье оборачивается нешуточными слезами, слова утрачивают изначальный смысл. За карнавально-добродушной личиной лорда Беспорядка проглядывают совсем не маскарадные клыки вампиров».

«Сухово-Кобылин не переоценил «дальнобойность» своей «комедии-шутки» – »Смерть Тарелкина» поразила именно тем, что доказала на практике: во все времена найдутся среди зрителей те, кому есть на что обидеться.

Они, те, кого мы называем сегодня классиками, просто лучше других понимали, что в наследство нам и нашим потомкам перейдут все те же извечные парадоксы бытия, все те же беды и пороки общества. Но знали ли они – в каких обличьях явятся нам эти беды и пороки? Нет. Не станем преувеличивать их предчувствий и предощущений.

Может быть, Сухово-Кобылин, проживший очень долгую жизнь, в чем-то оказался прозорливее Достоевского. Во всяком случае, иллюзий он не питал и знал, что настоящее время, подлинный расцвет его Расплюева – впереди».

Из статьи И.Медведевой «Три драматурга»
«Время написания трилогии – это был период страшного душевного потрясения и мучительных обстоятельств, связанных с загадочным убийством француженки Луизы Симон-Деманш, любовницы Сухово-Кобылина, которая на протяжении многих лет была самым близким ему человеком. Дело с привлечением Сухово-Кобылина то в качестве обвиняемого, то свидетеля длилось семь лет, и душевное равновесие светского человека и кабинетного ученого было потеряно. Была утрачена свобода (хотя заключение в тюрьмах было недолгим); обстоятельства доводили до отчаяния, но вместе с тем обострились и чувства, и взгляды.

«Жизнь начинаю постигать иначе… Труд, труд и труд… Да будет это начало – началом новой эпохи в моей жизни… — писал Сухово-Кобылин в своем дневнике, будучи заключен в тюрьму. – Мое заключение жестокое – потому, что безвинное – ведет меня на другой путь, и потому благодатное…»

В это тяжелое время в сознании и душевном строе Сухово-Кобылина и произошел некий сдвиг, пробудивший в нем художника, заставивший его посмотреть на мир глазами не только познающими, но сострадающими и разоблачающими, хотя, может быть, аспект видения и был слишком жестоким».

«К 250-летию русского театра»

ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА

1816 год, в начале, был для меня самый горестный по разным обстоятельствам; но горе мое стало для меня еще тяжеле, когда я узнал, что театр в Курске расстроился...

«К 250-летию русского театра»

ЗАПИСКИ АКТЕРА ЩЕПКИНА

VII. 1816-й ГОД. ПРЕДСТАВЛЕНИЕ «ДОН ЖУАНА» В ХАРЬКОВЕ

ГЛАВА I. Начало
ГЛАВА I. Продолжение
ГЛАВА I. Продолжение
ГЛАВА I. Окончание
ГЛАВА II
ГЛАВА III. Начало
ГЛАВА III. Окончание
ГЛАВА IV
ГЛАВА V
ГЛАВА VI


1816 год, в начале, был для меня самый горестный по разным обстоятельствам; но горе мое стало для меня еще тяжеле, когда я узнал, что театр в Курске расстроился. Дом Благородного собрания, в котором помещалась и сцена, начали переделывать, и, как слышно было, переделка не могла кончиться ближе двух лет; следовательно, спектаклей давать было негде, а выстроить театр содержатели были не в состоянии. Я был совершенно уничтожен: переехал в деревню, где с горя прочитал историю Ролленя, в переводе Тредьяковского, от доски до доски. В исходе июля вдруг получаю письмо от одного из бывших содержателей, именно от П. Е. Барсова. Он извещал меня, что получил приглашение из Харькова от Штейна, который просил его пригласить еще кого-нибудь для ролей комических, почему он обращается с этим приглашением ко мне, и что если я согласен, то отпросился бы и приехал в Курск, чтобы потом отправиться в Харьков: «Там, мол, можно кой-что и заработать». Высказать мою радость я не в силах. Мысль, что я буду играть в Харькове, приводила меня в восторг. Я знал, что в Харькове театр давнишний и что на нем играют все, к тому же там университет, поэтому публика должна быть образованнее, следовательно, и требования от актеров гораздо большие. Это последнее обстоятельство, при всей моей радости, внушило мне и некоторое чувство страха, — словом, я начал было робеть. Потом вспомнил, что из харьковской труппы у нас уже был налицо актер Мурашкин, который с неба звезд не хватал; кроме того, я видел лучшего харьковского драматического актера, г-на Геца, который проездом играл в Курске «Сына любви»; в нем было много хорошего, но вообще он был ниже нашего М. Е. Барсова. Сообразив все это, я немного приободрился и, разумеется, не теряя времени, отпросился у графини Волькенштейн, с маленькою гордостью объяснив ей, что меня приглашают на харьковскую сцену. Она отпустила меня и шутя прибавила: «Смотри, не срамись!» Сборы были небольшие. Отцу и матери было лестно, что изо всей труппы Барсов пригласил меня и никого другого: стало быть, я что-нибудь да значу. Даже жене, несмотря на разлуку, такое приглашение было не неприятно. Итак, поцеловав у родителей ручки и получив от них напутственное благословение с прибавкою двух рублей медными деньгами, перецеловав жену и детей, в первых числах августа отправился я в Курск, чтобы оттуда уже вместе с Барсовым ехать в Харьков. Не буду рассказывать, как я приехал в Курск, как вскоре потом отправились мы с Барсовым на долгих в Харьков — все это было весьма обыкновенно, без всяких особых происшествий. В Харьков мы приехали 15 августа, часов около десяти утра; остановились в квартире актера Угарова, с которым Барсов уже был знаком и с которым он уже списался. Самого Угарова мы не застали дома: он ушел на репетицию комедии «Дон Жуан» Мольера. Все это узнали мы от жены Угарова, очень милой и чрезвычайно красивой женщины, которая приняла нас как нельзя более радушно, отвела нам комнату, напоила чаем и кофеем, уговаривала отдохнуть с дороги, и Барсов был почти готов на это; но меня мучил «Дон Жуан». Мольер был мною почти весь прочитан, хотя на нашем театре игралось из него не более трех пьес. «Дон Жуана» играть у нас не могли, потому что на нашей сцене не было ни провалов, ни полетов, а в этой пьесе являются фурии и уносят Дон Жуана. Все это интересовало и волновало меня, и я неотступно пристал к Барсову идти в театр — застать репетицию. Барсов нехотя согласился. Одевшись прилично (я в свой единственный черный фрак, а товарищ мой и подрумянился немного: он был кокетлив), отправились мы в театр. Подходя к театру, я совсем разочаровался: я представлял себе, что в таком городе, как Харьков, театр — красивое здание, а вместо того увидел какой-то бревенчатый балаган. Когда мы взошли на сцену по полуразрушенной лестнице, то сначала в темноте ничего не было видно; потом, оглядевшись немного, Барсов, знакомый уже прежде с содержателями театра (их было два: Штейн —немец и Калиновский — поляк), представил меня им как лучшего из своих товарищей. Здесь же он познакомил меня с хозяином нашей квартиры, актером Угаровым, первым комиком харьковской сцены. Угаров был существо замечательное, талант огромный. Добросовестно могу сказать, что выше его талантом я и теперь никого не вижу. Естественность, веселость, живость, при удивительных средствах, поражали вас, и, к сожалению, все это направлено было бог знает как, все игралось на авось! Но если случайно ему удавалось попадать верно на какой-нибудь характер, то выше этого, как мне кажется, человек ничего себе создать не может. К несчастию, это было весьма редко, потому что мышление было для него делом посторонним, но за всем тем он увлекал публику своею жизнью и веселостью. Как в человеке, в нем все было премешано; в каком-то странном беспорядке стояли рядом добродушие и плутоватость, театр и карты, и охота покутить. Все это было в нем смешано до такой степени, что не знаешь, бывало, чему он отдавал преимущество. Хороший семьянин, а для последних двух страстей он готов был оставить семейство без куска хлеба. Но оставим его — я не могу высказать и половины того, что было в этой замечательной личности. Прибавлю только, что потом, несмотря на все его недостатки, я всегда любил его как человека и уважал как талант. В своих записках я часто буду еще обращаться к Угарову и передам о нем все, что знаю.

Когда нас познакомили, он тотчас взял меня за руку и подвел к жене Калиновского с такими словами: «Анна Ивановна Кали-новская, первая наша актриса — с огнем баба!» Между тем артисты начали опять прерванную нашим приходом репетицию. Дон Жуана играл Калиновский, а Лепорелло — Угаров. Когда я начал вслушиваться в разговор действующих лиц, то чрезвычайно смутился: я знал Мольерова «Дон Жуана»; но это был не тот, а другой, и точно другой. Этот «Дон Жуан» был переведен с польского г. Петровским, который, как видно, не знал хорошо русского языка; перевод этот был такая галиматья, что я не мог понять, как можно было играть подобную пьесу в университетском городе, как Харьков. К довершению всего Калиновский говорил польским выговором, как, например, чего и т. п. Обо всем этом я не сказал ни слова из скромности. Но я не мог утерпеть, чтоб не спросить Калиновского, как у Них устроена последняя сцена, где являются фурии. Он отвечал мне: «Теперь эта сцена будет не так эффектна, как прежде. Прежде делалась чистая перемена, и декорация представляла ад: фурии выбегали, вылетали, выскакивали из земли и увлекали Дон Жуана. Теперь же этого не будет, потому что декорацию, представлявшую ад, как везли из Кременчуга, смыло дождем, и теперь просто фурия слетит сверху, схватит Дон Жуана и унесет». — «А! — подумал я, — здесь, стало быть, есть и машины», и пошел осматривать сцену; но, к моему удивлению, я ничего не заметил, кроме балок, чистосердечно лежавших поперек сцены. Мне совестно было спросить и обнаружить таким образом свое невежество, тем более что, учившись в народном училище, я ознакомился несколько с механикою, по крайней мере знал силу рычага, пользу блока и действие ворота; но здесь ничего подобного не было видно. С нетерпением жду я конца репетиции, полагая, что будут пробовать полет, — не тут-то было! Репетиция кончилась, и когда я спросил: «Не будут ли пробовать полета?» — то Калиновский отвечал: «Нет! эта машина хорошо устроена, и пробовать нечего». И мне стало стыдно, что я не мог отыскать этой машины.

Обедать мы приглашены были к Калиновскому. Не буду рассказывать всех любезностей хозяйки и всех острот Угарова. К концу обеда вошел очень высокий мужчина, в длинном синем сюртуке, подпоясанном кушаком, с волосами в скобку, но с бритою бородой, и сказал, обратясь к Калиновскому: «Пожалуйте, Осип Иванович, денег за машину». Меня так и взволновало. «Что за машина?» — спросил я. «А это Дон Жуана поднимать»,— отвечали мне.

Я попросил позволения посмотреть машину. «Принеси»,— сказал Калиновский длинному сюртуку, который, как я после узнал, был главным машинистом. Он вышел и скоро возвратился, принеся с собою два толстых ремня немного потоньше тех, которые употребляются для рессор в дрожках. Оба ремня были с железными толстыми пряжками. У одного из них посредине пришит был дратвами железный крючок значительной толщины, а у другого пришито было такой же прочности железное кольцо. Не понял я механизма и спрашиваю: «Что же из этого будет?» Тогда Калиновский берет ремень с крюком, стягивает его на себе пряжкой, которая пришлась назади, крючок же очутился напереди. «А вот что, — говорит он, — этим поясом подпояшется фурия, у нее крючок напереди, а Дон Жуан подпояшется другим поясом, у которого кольцо будет назади. Таким образом, фурия, спустясь сверху, обхватит одною рукой Дон Жуана, а другою наденет кольцо на крючок и унесет его». Да, — подумал я, — стало быть, я не рассмотрел; верно, есть где-нибудь и ворот и блоки, — и еще более убедился в этом, когда машинист сказал: «Пожалуйте, Осип Иванович, еще денег на канат, а то старый сгнил совершенно». При выдаче денег Калиновский прибавил: «Да не забудь выкрасить канат черною краской, чтоб не так было приметно».

С ужасным нетерпением я ожидал вечера, чтоб идти в театр; механизм сводил меня с ума. Наконец, около семи часов мы пришли в театр. Я тотчас бросился на сцену рассмотреть все хорошенько и отыскать машину. По тщательном осмотре я нашел кое-что, а именно: от второй до третьей кулисы, посредине сцены положено было с балки на балку круглое бревно, и на этом бревне торчали два огромных гвоздя, вершка на полтора один от другого. Кроме того, точно такое же бревно, на тех же балках и с такими же гвоздями, положено было за кулисами. Всего этого прежде не было. Я отыскал длинный сюртук и спросил его: для чего положены эти бревна? А он мне в ответ: «Это машина — подымать Дон Жуана». — «Как же это? Расскажи, пожалуйста», — сказал я. — «А вот, изволите видеть, эти два гвоздя на этом бревне, за кулисами? Между них пропустится веревка и протянется до половины сцены, где лежит вот другое бревно, и пропустится также между двумя гвоздями. Изволите видеть? А там фурия будет сидеть на балке, и веревка эта привяжется ей сзади, и когда фурия будет спускаться, то гвозди не дадут веревке сдвигаться, и фурия спустится прямо». — «Как же? воротом будут подымать?»— спросил я. «Нет, — отвечал длинный сюртук, — просто на руках». — «Да ведь это очень тяжело», — говорю я. «Да ведь здесь, — прибавил он, — за кулисами народу будет много, а к тому же мы веревку намажем салом: оно будет полегче». Покачал я головой и пошел в кресла. Начался спектакль. Угаров приводил всех в восторг, да и к Калиновскому публика, как видно, привыкла, так что, несмотря на его выговор, много раз одобряла. Перед пятым актом я не утерпел, пошел на сцену и увидел, что фурия уже сидела на балке, а человек с десять стояли за кулисами и держались за веревку. «Кто это, — спросил я, — одет фурией?» — «Это мой помощник Миньев»,— отвечал механик. Я возвратился в кресла и ждал окончания пьесы. Наконец дождался: Дон Жуан в отчаянии призывает фурий! И вот посреди театра из падуги показывается пара красных сапог, потом белая юбка с блестками, а наконец является и вся фигура фурии. Костюма фурии подробно передать я не в состоянии: какой-то шарф перекинут через плечо, на голове какой-то венец с рогами. Но это все ничего, а вот что было изумительно: как только фурия отделилась совсем от балки и повисла на веревке, то новая веревка от тяжести стала вытягиваться и раскручиваться, и так как фурию спускали медленно, то она, прежде чем стать на ноги, перевернулась раз двенадцать, отчего голова у ней, разумеется, закружилась (выпила она для храбрости тоже порядочно). Ставши на пол, фурия ничего не видит; одною \\\'рукой держит крючок, а другою, размахивая, ищет Дон Жуана, но ищет совсем в другой стороне. Калиновский в бешенстве забывает, что это на сцене, и кричит громко: «Гунство! сюда! сюда!» Наконец, фурия ощупывает кое-как Дон Жуана, обхватывает его одною рукою, а другою старается поддеть кольцо на крючок... но никак не подденет. Калиновский в совершенном отчаянии, желая помочь горю, протягивает назад руку, берет свое кольцо, а между тем бранные слова сыплются на фурию; но ничто не помогает, и фурия никак не может сцепиться с Дон Жуаном. Всему этому аккомпанирует шум в публике: тут было и шиканье, и смех, и громогласное браво. Все это было для меня что-то неслыханное и невиданное и потрясло меня до основания. Я выбежал из кресел, бросился на сцену, вырвал у механика веревку и опустил занавес. И надо было видеть, с каким остервенением Дон Жуан начал терзать фурию за волосы... Тем и кончилось представление «Дон Жуана».

Продолжение следует…

В Москве появилась четвертая версия «Смерти Тарелкина»

СМЕРТЬ ТАРЕЛКИНА. МАЛЫЙ ТЕАТР. ПРЕССА О СПЕКТАКЛЕ

Мода на вурдалаков

В Москве появилась четвертая версия «Смерти Тарелкина»

Нынешний год в театральной Москве впору окрестить годом Александра Сухово-Кобылина. Аж четыре театра взялись за постановку его редко шедшей комедии-шутки «Смерть Тарелкина». Последним в марафон смертей включился любимый драматургом Малый театр.

Если верить, что в загробной жизни могут сохраняться чувства и память, то автор «Смерти Тарелкина» сейчас может торжествовать. Тридцать с лишним лет своей жизни он потратил на то, чтобы увидеть на сцене свою третью пьесу. Ходил по инстанциям, марал рукопись, рассказывал всем, кто желал слушать, что именно этот трагифарс, а не суперпопулярная «Свадьба Кречинского» есть его лучшее произведение. Слушатели снисходительно отмахивались, а потом записывали в дневниках, мемуарах и письмах о странном ослеплении Александра Сухово-Кобылина, который так высоко ставит свой злобный пасквиль на чиновничью Россию, к тому же сатиру давным-давно устаревшую. Появившись в 1900 году на сцене Суворинского театра, пьеса Сухово-Кобылина особого успеха не имела, а когда на премьере какая-то горячая душа стала звать автора, его пристыдили: «Автор, батенька, давно умер!» Хотя Сухово-Кобылин был жив, здрав и даже, несмотря на преклонный возраст и полную огорчений жизнь, зимой купался в проруби.

В 2005 году четыре московских театра практически одновременно принялись за постановку этой крайне редко (за весь век пальцев руки хватит) шедшей пьесы. В Et Сetera приглашенный литовский режиссер Оскарас Коршуновас поставил вариант элегантной шахматной партии, которую разыгрывает монументальный Варравин – Александр Калягин и простоватый малый Тарелкин – Владимир Скворцов. Алексей Левинский устроил офицерскую палатку прямо на сцене Театра имени Ермоловой и пустил рефреном к действию неотразимые песенные хиты типа «Кирпичиков». В Центре Казанцева создали веселое представление в духе студенческого капустника. Наконец, последним в хор трактовок и прочтений включился Малый театр, выпустивший «Смерть Тарелкина» на сцене филиала.

Спектакль Малого театра кажется заблудившимся во времени и пространстве. Постановочные приемы, приметы актерской игры точно вытащили из морозильной камеры. А уж режиссерская концепция Василия Федорова и вовсе взята из указаний цензуры почти столетней давности («в пьесе изображается давно отошедшее время»).

Когда-то автор мечтал об актере для Тарелкина, который, подобно французскому комику Левассеру, мгновенно будет преображаться из Тарелкина в Копылова и обратно. В Малом театре Тарелкин (Дмитрий Зеничев) долго бреется, надевает на голову подобие чулка, переодевается. Фантасмагорическое преображение в умершего соседа подано как вполне житейская история из лет давно минувших, когда один чиновник переоделся в другое лицо, чтобы скрыться от кредиторов и подурачить начальство.

Для придания достоверности происходящему на сцену честно выносят и тухлую рыбу, которой Тарелкин набивает свой фальшивый гроб, – ободранная голова щуки печально смотрит в зал. Служанка Мавруша (Маргарита Фомина) вносит блюдо с цельным заливным, которое сжирает ненасытный Расплюев (Сергей Еремеев). Он же демонстрирует цирковой номер, один за другим выпивая четыре стакана водки, один другого больше.

Фарсовая история о том, как ретивые следователи приняли мошенника за вурдалака, упыря и мцыря, рассказывается со всей академической серьезностью.

Из камеры несется надрывающий душу вопль заключенного Тарелкина, страдающего от жажды. Приглашенного свидетелем дворника Пахомова (Олег Мартьянов) бьют в пах вполне натуралистично. Единственным проблеском юмора в спектакле по комедии-шутке становится появление мещанки Людмилы Брандахлыстовой, которую довольно лихо играет актер Юрий Ильин. Скромное обаяние ушедшего быта, старательно восстанавливаемое Малым театром, оказывается решительно не достаточным для предлагаемых драматургом задач.

Смотря на московские постановки «Смерти Тарелкина», ощущаешь себя чем-то вроде Агафьи Тихоновны, размышляющей о женихах: если бы нос от одного, да губы от другого… Если бы Варравина–Калягина да добавить к Тарелкину–Подгородинскому, да соединить элегантность Коршуноваса с юмором Казанцева, да добавить обаяния Левинского и основательности Малого театра, то спектакль бы получился ну просто отличный!

Ольга Егошина
Новые известия, 9 ноября 2005 года

Актёры, занятые в спектаклях с 9 по 13 ноября 2005 года.

Актёры, занятые в спектаклях с 9 по 13 ноября 2005 года.

9 ноября, основная сцена, «Царь Иоанн Грозный»: А.И.Охлупина, Ю.В.Сафронова, И.В.Тельпугова, Я.П.Барышев, Г.В.Подгородинский, В.А.Коняев, А.Р.Хомятов, Б.В.Клюев, А.Ю.Ермаков, К.В.Демин, Ю.Б.Ильин, А.В.Коршунов, С.А.Вещев, А.М.Торопов, А.Н.Анохин, А.К.Вахтеров, П.Д.Складчиков, О.С.Мартьянов, В.В.Бунаков.

9 ноября, сцена на Б.Ордынке, «Усилия любви…»: Д.Н.Подгорная, И.В.Иванова, В.В.Андреева, Е.М.Базарова, И.А.Жерякова, В.Г.Зотов, М.Г.Фоменко, О.В.Доброван, С.А.Коршунов, А.Е.Фаддеев, Д.Н.Солодовник, В.В.Дахненко, В.А.Низовой, С.И.Видинеев.

10 ноября, основная сцена, «Горе от ума»: О.В.Молочная, Э.А.Быстрицкая, И.В.Иванова, Л.П.Полякова, Л.Г.Кичанова, Н.Л.Боронина, А.М.Жарова, Т.И.Короткова, И.В.Тельпугова, Д.Н.Подгорная, Т.А.Еремеева, А.И.Охлупина, С.Г.Аманова, Ю.М.Соломин, А.В.Вершинин, Г.В.Подгородинский, В.А.Низовой, Ю.И.Каюров, Д.Д.Кознов, В.А.Дубровский, С.Л.Тезов, В.В.Дахненко, Д.Н.Зеничев, Г.Д.Сергеев, А.Е.Фаддеев, М.Г.Фоменко, И.Г.Григорьев.

10 ноября, сцена на Б.Ордынке, «Тайны мадридского двора»: Т.Н.Лебедева, О.Л.Пашкова, Е.Г.Харитонова, Г.Г.Микшун, Н.П.Швец, И.А.Жерякова, О.Г.Жевакина, Ю.В.Сафронова, Л.В.Ещенко, В.И.Езепов, В.В.Петров, К.В.Демин, О.В.Доброван, В.Г.Зотов, А.Н.Анохин, Д.Н.Солодовник, Д.Н.Курочка, Е.В.Арановский, В.А.Андрианов, Ф.Э.Марцевич, Д.А.Марин, сотр.Малец.

11 ноября, основная сцена, «На всякого мудреца довольно простоты»: К.В.Моисеева, И.В.Муравьёва, Л.В.Юдина, Т.П.Панкова, О.Л.Пашкова, Г.Г.Микшун, Н.П.Швец, Д.Н.Подгорная, В.Г.Зотов, А.С.Потапов, Б.В.Клюев, А.В.Клюквин, А.В.Вершинин, А.Ю.Ермаков, Е.В.Куршинский, А.Т.Манке, И.С.Григорьев.

11 ноября, сцена на Б.Ордынке, «Бешеные деньги»: Л.П.Полякова, С.Г.Аманова, Е.М.Базарова, А.М.Жарова, Е.А.Кулешова, Л.Л.Липина, В.А.Низовой, В.К.Бабятинский, В.А.Дубровский, К.В.Дёмин, С.Л.Тезов, Д.Н.Солодовник, А.К.Вахтеров, А.Е.Фаддеев, О.В.Доброван, В.А.Андрианов, Е.В.Арановский, С.И.Видинеев, В.А.Ильичев.

11 ноября, малая сцена на Б.Ордынке, «Смерть Тарелкина»: М.И.Фомина, А.С.Кудинович, Д.Н.Зеничев, В.А.Коняев, С.С.Еремеев, М.Г.Фоменко, А.Н.Анохин, Д.Д.Кознов, Ю.Б.Ильин, О.С.Мартьянов, Д.А.Марин

12 ноября, основная сцена, «Мнимый больной»: Е.К.Глушенко, О.В.Молочная, Л.В.Титова, Варя Куценко, В.И.Бочкарев, А.В.Клюквин, Г.В.Подгородинский, Вл.Б.Носик, В.А.Низовой, К.В.Демин, И.С.Григорьев, О.В.Доброван, Д.Н.Курочка, Д.Н.Солодовник, С.А.Коршунов, С.И.Видинеев, Е.В.Куршинский.

12 ноября, сцена на Б.Ордынке, «Вишнёвый сад»: И.В.Муравьёва, В.В.Андреева, Т.Н.Лебедева, Л.Н.Щербинина, Л.В.Ещенко, Д.Н.Подгорная, Л.С.Аникеева, О.Г.Жевакина, Е.О.Порубель, А.М.Жарова, В.К.Бабятинский, Ю.И.Каюров, В.В.Петров, С.А.Коршунов, А.С.Потапов, В.А.Дубровский, А.Е.Фаддеев, Д.А.Марин, А.Т.Манке, С.А.Вещев, А.Н.Анохин, А.К.Вахтеров, В.А.Андрианов, сотр.Малец, В.А.Ильичев.

13 ноября, основная сцена, утро, «Сказка о Царе Салтане»: Н.Н.Верещенко, В.В.Светлова, Т.Н.Рыжова, Л.Г.Кичанова, К.Е.Блохина, студ. Аксенова, В.А.Коняев, В.Г.Зотов, Г.В.Подгородинский, И.С.Григорьев, В.В.Дахненко, В.В.Бунаков, студ.Зайцев, студ.Рыжков, студ.Смирнов.

13 ноября, основная сцена, вечер, «Последняя жертва»: Л.В.Титова, Л.П.Полякова, О.А.Чуваева, Е.М.Базарова, А.М.Жарова, В.И.Бочкарев, О.В.Доброван, Б.В.Клюев, В.А.Сафронов, П.Д.Складчиков, В.В.Дахненко, Ю.Б.Ильин, С.А.Кагаков, И.С.Григорьев, Г.Н.Скряпкин, В.А.Андрианов.

13 ноября, сцена на Б.Ордынке, утро, «Снежная Королева»: В.В.Андреева, О.А.Чуваева, Л.Н.Щербинина, Н.П.Швец, Е.М.Базарова, Л.А.Пашкова, Е.О.Дмитриева, О.С.Мартьянов, С.А.Коршунов, В.К.Бабятинский, П.Д.Складчиков, Д.Н.Зеничев, В.А.Дубровский, С.Л.Тезов, М.Г.Фоменко, В.А.Андрианов.

13 ноября, сцена на Б.Ордынке, вечер, «Тайны мадридского двора»: Л.А.Суворкина, Т.В.Скиба, Е.Г.Харитонова, Г.Г.Микшун, Н.П.Швец, Д.Н.Подгорная, О.В.Молочная, И.А.Жерякова, Ю.В.Сафронова, В.И.Езепов, В.В.Петров, К.В.Демин, А.Р.Хомятов, А.В.Вершинин, А.Н.Анохин, Д.Н.Солодовник, Д.Н.Курочка, Е.В.Арановский, М.Г.Фоменко, Ф.Э.Марцевич, сотр.Малец.

13 ноября, малая сцена на Б.Ордынке, «День на день не приходится»: И.В.Тельпугова, Е.В.Доронина, О.Г.Жевакина, Л.В.Ещенко, А.В.Коршунов, Д.Д.Кознов, С.В.Потапов, Д.Н.Зеничев, Д.А.Марин, В.А.Дубровский.

8 ноября свой юбилей отмечает артист Малого театра, представитель замечательной актерской семьи Алексей Евгеньевич Самойлов.

Пожелаем от всей души сегодня юбиляру всего самого наилучшего: крепкого здоровья, праздничного настроения и скорейшего осуществления всех творческих планов.

ПОКА – ОДНИ СЛЕЗЫ

Если вычесть из театральных событий те спектакли, что, отгастролировав, уехали и не догонишь, а с ними те, что прописаны в Москве, но лучше бы уехали куда подальше, в сухом остатке будут только три осенних премьеры: «Господа Головлевы» в чеховском МХТ, «Трамвай Желание» в ТЮЗе и «Мнимый больной» в Малом...

ПОКА – ОДНИ СЛЕЗЫ

Решено, что каждую неделю мы вам будем рассказывать, что интересного за последнее время произошло в каком-нибудь из видов искусств. Первым назначили театр. Итак: что было, на что надо идти, и чем сердце успокоится?

С начала сезона произошло много всего, особенно если считать фестивали. Лучший на Урале – екатеринбургский «Реальный театр», главный азиатский – «Лики Чингисхана» в Улан-Удэ, радикальный московский – «Новая драма», знаменитый питерский – «Балтийский дом», ну и так далее. Премьер тоже хватало. Но, несмотря на то что сезон в театрах бурлит уже два месяца, длинного списка рекомендаций не получается. Если вычесть из театральных событий те спектакли, что, отгастролировав, уехали и не догонишь, а с ними те, что прописаны в Москве, но лучше бы уехали куда подальше, в сухом остатке будут только три осенних премьеры: «Господа Головлевы» в чеховском МХТ, «Трамвай Желание» в ТЮЗе и «Мнимый больной» в Малом.

«Господ Головлевых» сыграли в начале октября, но этот спектакль заранее был назначен одной из главных премьер года. Не только потому, что его поставил Кирилл Серебренников, значащийся сегодня самым модным и продуктивным отечественным режиссером, но и оттого, что Иудушку в нем сыграл Евгений Миронов – пожалуй, главная отечественная театральная звезда (если не считать патриархов). Дополнительная интрига состояла в том, что в середине 80-х на мхатовской сцене «Головлевых» ставил Лев Додин и в главной роли был сам Смоктуновский. Спектакль этот большинство театралов помнит хорошо, так что совсем от сравнения уйти было невозможно.

Серебренников поставил спектакль темный и мучительный (по этим параметрам, кстати, он был недалек от додинской постановки), умученные персонажи его после смерти продолжали разгуливать по сцене, только полы на их одеждах были не застегнуты, а зашиты суровой ниткой. Каждый из мертвецов появлялся в глубине сцены в кабинке, похожей на пляжную раздевалку, и зажигал над собой лампочку – ну вот, еще одного засосал насмерть Иудушка. Миронов, еще не простившийся с ролями ясноглазых мальчиков, должен был играть кровососа и дьявола в образе приторного лицемера, роль длиной в целую биографию: от мальчишки-ябеды в спущенных штанах до сластолюбивого старика. Двадцать лет назад Смоктуновский играл Порфирия Головлева как само Зло, с невыносимо гнусным взглядом и липкой паутиной речей, которые он накидывал на родственничков, будто петлю. В мироновском Иудушке не было того масштаба, той силы зла, он был мелкой гадостью, моложавым демагогом-болтуном с оловянным, немигающим взором ящерицы. Даже мамаша Головлева, которую замечательно играла Алла Покровская, смотрела на сына с какой-то изумленной брезгливостью. В сущности, власть Иудушки была не в нем самом, а в его деньгах — в умении подгрести под себя все семейное добро и таким образом сделать всех родственников зависимыми от себя. Наверное, тот, кто любит искать в театре прямые параллели с жизнью, мог бы говорить, что щедринский сюжет в Художественном театре оказался тесно связан со временем. Спектакль Серебренникова — с мыслью о раздражающей и нестрашной нынешней власти, чья сила только в деньгах, спектакль Додина — с паучьей, многоречивой властью середины восьмидесятых. Но, в сущности, когда смотришь «Головлевых», все эти параллели не имеют никакого значения.

«Трамвай «Желание», поставленный Генриеттой Яновской в московском ТЮЗе, тоже получил неожиданную пару – практически в один день с ним та же пьеса вышла на сцене театра имени Моссовета в постановке Юрия Еремина. Правда, в этом случае сравнение шло явно в пользу Яновской. История про нежную и ранимую аристократку Бланш, чья жизнь пошла под откос, про то, как она приехала к сестре, вышедшей замуж за витального плебея, и как оттуда была выдворена в психбольницу, — на сцене театра имени Моссовета получилась сюжетом о жизни нимфоманки-авантюристки. Яновская, специально пригласив на эту роль актрису Ольгу Понизову, сделала спектакль о женщине-ребенке, витающей в облаках. Бланш, мечтательница в платье в цветочек, с детства приученная к хорошим манерам, все время таскает за собой большую музыкальную шкатулку в виде макета родового имения «Мечта» – белого дома с колоннами, вокруг которого кружатся дамы и кавалеры. И вот такая барышня попадает к своей сестре Стелле, живущей в бедном окраинном районе, к веселой девчонке, влюбленной в своего мужа – слесаря и мотоциклиста, жлоба с горой мускулов. А дальше спектакль Яновской рассказывает о том, как Бланш отчаянно пытается выжить, стать своей в этой чужой среде: поладить со свояком, понравиться мужчинам и соседке. Она и вправду больна, но понятно это не только оттого, что в ее голове фантазии так спутаны с реальностью, что она сама не может их разделить. Она и вообще какая-то странная – неуместная везде, с этой своей деликатностью и правилами хорошего тона, с жалкой навязчивостью и нелепым кокетством, с ложью о богатых поклонниках и дурной репутацией. Хотя, честно говоря, на спектакле Яновской в слухи о том, что Бланш путалась со всеми подряд, не очень-то веришь. Их, наверное, придумали насмешники или сам Стэнли, чтобы выжить надоевшую родственницу. Кто мог соблазнить это нездешнее создание в таком богом забытом месте? Разве тот, кто читал ей стихи и рассказывал сказки.

И третий номер в нашем списке – мольеровский «Мнимый больной» Сергея Женовача. Рядом с «Головлевыми» и «Трамваем» — творениями прихотливой режиссерской фантазии, создающей из всем известных классических текстов что-то свое, спектакль в Малом театре выглядит совершенно бесхитростным. И, если есть в нем что-то не вполне традиционное, то разве что полное отсутствие насмешки. Милейшими людьми оказываются все — даже хорошенькая злодейка Белина, мечтавшая заграбастать все состояние мужа после его кончины, никому не портит настроение. Милы и женщины (в этом спектакле они все до одной кудрявы, как барашки), и безвредные дураки-лекари, и громогласный хохотун Беральд, пытающийся спасти брата от злодейств медицины. Но главный миляга, конечно, сам «мнимый больной» — Арган, которого весело и беспечно играет Василий Бочкарев. Честно говоря, почему этому жовиальному моложавому и совсем не глупому мужчине пришло в голову назваться тяжело больным, я так и не поняла. Но тут, кажется, никто о таких мелочах не думает. Просто публика очень радуется, глядя, как Арган с восторгом изучает рецепты, а потом тайком от домашних лопает огромные бутерброды. И хохочет всякий раз, как герой посреди разговора, изображая последствия бесконечных клистиров, вдруг начинает вертеться волчком, схватившись за задницу, а потом пулей улетает за кулисы.

Вот, собственно, и все – больше мне вас порадовать нечем. Остается надеяться, что к зиме премьеры пойдут пободрее, и тогда можно будет не только посоветовать вам побольше спектаклей, но и понять, в какую сторону движется сезон. А то пока – одни слезы.

Дина Годер

Грани.ru, 05.11.2005 16:25


ОБСУДИТЬ СТАТЬЮ В АНТРАКТЕ