О некоторых драматических реалиях нынешнего времени народный артист СССР Юрий Соломин беседует с обозревателем «Правды» Виктором Кожемяко.
Бесчеловечность убийственна и в жизни, и в искусстве.
О некоторых драматических реалиях нынешнего времени народный артист СССР Юрий Соломин беседует с обозревателем «Правды» Виктором Кожемяко.
31 августа в Малом театре состоится сбор труппы перед новым сезоном, предшествующим 250-летию этого старейшего театрального коллектива нашей страны. А моя беседа с его художественным руководителем Юрием Мефодьевичем Соломиным состоялась в июле, вскоре после завершения прошлого сезона, которое совпало с трагической гибелью одного из ведущих мастеров Малого — народного артиста России Афанасия Кочеткова. Именно с этого и начался разговор.
Артист пропал средь бела дня Виктор Кожемяко. Я планировал говорить с вами сегодня о двух выдающихся юбилеях, отмеченных в прошедшем театральном сезоне и весьма знаменательных для вашего коллектива. Одно за другим — столетия великих артистов Михаила Царева и Бориса Бабочкина. Если время позволит, мы потом все-таки обратимся к этой теме. Но сейчас не могу не выразить вам соболезнования в связи с трагедией, которая произошла. Погиб артист. И как погиб! После репетиции, насколько я знаю, спокойно пошел домой — и пропал. И затем, уже больше недели спустя, его находят где-то в сквере в тяжелейшем состоянии, без сознания, а через несколько дней он умирает. Ну как может такое произойти? С известнейшим актером, средь бела дня...
Юрий СОЛОМИН. Свершилось нечто ужасное. Неожиданное для нас и в полном смысле трагическое. Но ужас еще и в том, что для нынешней нашей жизни происшедшее вовсе не является какой-то редкостью, чем-то из ряда вон выходящим. Мы ведь буквально каждый день узнаём, что где-то кого-то убили или кто-то пропал и разыскивается...
В.К. Как вы думаете, удастся ли хотя бы узнать, в конце концов, что произошло в те дни с Афанасием Ивановичем Кочетковым?
Ю.С. Трудно сказать. Когда 16 июня нам позвонили с «Ленфильма» и сказали, что Афанасий Иванович не прибыл на съемки и тут же выяснилось, что ни в театре, ни дома его нет, мы забили тревогу. Хочу отметить: прокуратура и милиция прореагировали немедленно. Через пятнадцать минут началась работа. Через тридцать минут был звонок с телевидения — предложили дать информацию в эфир. Я попросил: обязательно с фотографиями. И это было сделано, причем очень быстро. Спасибо в данном случае НТВ. И через шестнадцать часов его нашли.
Вот всё, что я могу сказать по фактической, как говорится, стороне дела. Но... есть много «но».
В.К. Вопросов действительно возникает множество. Загадочная история.
Ю.С. Вопросов очень много, конечно. Нельзя только допускать всякого рода «сенсационных», а по существу спекулятивных домыслов и вымыслов, на которые столь падка желтая пресса.
Он был очень обязательный человек. Обязательный прежде всего по отношению к тому делу, которым занимался. Вот 7 июня я его видел на прогоне — была сдача спектакля «Свадьба, свадьба...» по Чехову, где его работа обещала стать весьма значительным событием. Мы хотели этим спектаклем открыть новый сезон, а теперь вот вынуждены премьеру задерживать... Потом он вручал дипломы в Щепкинском училище. И дальше — всё оборвалось. Хотя он должен был сниматься в Ленинграде и не мог не явиться на съемку. Точно так же он не мог не позвонить в театр и не предупредить, потому что по графику продолжались репетиции. Где он был все это время, да еще в таком состоянии? Не лежал же девять дней в том сквере, где его нашли...
В.К. Большая потеря для театра!
Ю.С. Очень большая. Я ведь Афанасия Ивановича знал много лет. Мог бы его и Афанасием называть, но — никогда себе этого не позволял. Когда я учился на первом курсе в Щепкинском училище, он был на третьем. Снялся вскоре в первом своем фильме «Шведская спичка», и мы всем училищем бегали в кинотеатр «Стерео» смотреть, как Афанасий Кочетков играет полицейского. А там играли Яншин, Грибов, Андрей Попов — громкие такие имена.
Потом он был председателем профкома, а я членом профкома, и он вот так председателем для меня и остался. Хоть со временем как бы я уже вышел в «председатели», но такое особое отношение к нему сохранялось всегда.
Артист он был Богом данный. Настоящий артист Малого театра, вошедший, теперь уже можно сказать так, в его историю. В когорту достойнейших его служителей.
Он был очень глубокий артист. Обстоятельный. На него некоторые актеры, бывало, даже сетовали, что когда он играет, то дольше идет спектакль. А я возражал: «Но он же это делает хорошо!» Например, не забудется его Стародум в «Недоросли». Спектакль-то идет у нас как детский, а текст там довольно старомодный. Однако когда играл Афанасий Иванович, он текст нисколько не сокращал, оставляя всё, что написал Фонвизин. И была необыкновенная тишина в зрительном зале! И все артисты удивлялись: как это ребята слушают? Для этого надо было текст наполнить — чувствами, мыслями. Так вот Афанасий Иванович умел — наполнять.
Удастся ли спасти национальное достояние?
В.К. В этом смысле, наверное, он и был продолжателем лучших традиций Малого театра, которые создавались великими мастерами два с половиной века? Я назвал Царева и Бабочкина, столетие которых пришлось на минувший сезон. Вы их застали, работали с ними, а теперь это — театральная классика...
Ю.С. Классика иногда рождается на наших глазах, но при жизни обычно мы людям об этом не говорим. Да и вполне понимаем значение сделанного подчас лишь тогда, когда человек уходит. Был тот же Михаил Иванович Царев, он ходил-бродил среди нас, и как-то чрезмерно прозвучали бы некоторые возвышенные определения и сравнения, каких он, безусловно, уже тогда заслуживал. А когда человека не стало...
Он был, кроме всего прочего, учителем моим. Преподавал в Щепкинском училище художественное слово.
В.К. И, конечно, вы что-то взяли, впитали от него?
Ю.С. Еще бы! Как и от Бабочкина. Это же целая эпоха! Я даже не беру Чапаева, но в Малом театре у него был ряд блестящих работ. Достаточно вспомнить горьковских «Дачников», которых он интереснейше поставил и где сам великолепно играл. А спектакль по пьесе Раннета «Браконьеры»! Там было изумительное трио — Бабочкин, Жаров и Нифонтова. Каждый из исполнителей поистине уникален, и удивительный получился ансамбль, который до сих пор у меня перед глазами.
Можно ли сказать, что такие выдающиеся индивидуальности, как Бабочкин или Жаров, Царев или Нифонтова, кем-то заменены? Нет, они индивидуальностями и остались. Но вместе с тем жизнь продолжается, и другие, по закону этой жизни, должны приходить на смену.
В.К. Вот тут и встает вопрос о традициях. О том, что, может быть, незримо, но остается от ушедших. В самом воздухе театра, в его атмосфере, во взаимоотношениях. И влияет на тех, кто здесь сегодня.
Ю.С. Бесспорно. Для этого и существует школа. Есть общая великая школа русского театра. А есть также школа МХАТ, вахтанговская, школа Малого театра. Они, каждая из них, состоят при театрах, при тех творческих индивидуальностях, на которых держится данный коллектив.
В.К. В связи с этим хочу спросить вас о судьбе так называемого репертуарного, то есть традиционно сложившегося, нашего театра, который, как утверждают сейчас, должен умереть. Дескать, останутся всего четыре-пять таких коллективов, которые государство сможет поддерживать, а на остальных — крест. Очень тревожные разговоры! Неужели это и в самом деле произойдет? Ведь театр с постоянной труппой, который издавна существует у нас не только в столичных, но и во многих провинциальных городах, театр-дом, особенно прочно утвердившийся в советское время,— это наше национальное достояние. Неужто ему суждено погибнуть?
Ю.С. За последние годы много чего погублено. Мы уже прошли разрушенную экономику, науку, вовсю разрушается образование, а теперь дошли и до театра. Если хотите мое мнение, то скажу коротко: ни в коем случае! Это огромная потеря будет, если разрушат сложившуюся систему театрального существования. Кстати, сюда примыкают и музыкальная наша система, и спорт..
В.К. Его, по-моему, уже разрушили.
Ю.С. Верно! И мы наглядно видим сегодня горькие плоды. Да что, разве у нас нет талантливых ребят, которые могут замечательно выступать во всех видах спорта?! Таких, я убежден, очень много. Но, к сожалению, они не могут приехать в центр откуда-нибудь из Сибири или с Дальнего Востока, потому что у них просто денег нет на проезд. На местах же им негде теперь заниматься, чтобы развить свои данные.
А ведь система спорта — это система нравственности и физической силы народа. И когда у нас были массовые спортивные школы... Да что говорить, ведь было же это всё! И, несмотря на то, что в мире нас недолюбливали, потому что мы были одни — Советский Союз, все равно во многих видах спорта мы были первыми. И на международных кинофестивалях получали первые призы, хотя, в общем-то, нас зажимали. Вот ведь какая штука!
Вывод: разрушать нельзя. В чем-то видоизменять — другое дело. Но хорошо бы при этом руководителям, которые задумали сэкономить что-то на народе, посоветоваться и с профессионалами — специалистами той или иной отрасли, и с самим этим народом. Абсолютно уверен: народ наш все-таки скажет, что театр ему нужен.
В.К. Речь идет о государственной, если можно так сказать, отрасли, которой исполняется уже 250 лет и которую теперь хотят уничтожить.
Ю.С. Да, вот скоро мы будем отмечать 250-летие Указа императрицы Елизаветы Петровны о создании и субсидировании государственного театра. У меня есть этот текст, где всё расписано: сколько денег надо на труппу, на помещения и т.д. Два театра императорских, то есть государственных, тогда было создано — Александрийский в Петербурге и Малый на базе университетской труппы в Москве. И это всё разрушить?!
А этому ведь завидует весь мир, все актеры мира,— стабильному русскому театру-дому, как вы правильно сказали. Потому что они там страдают. Там каждый раз собирается труппа, которая вынуждена три месяца, полгода, год — каждый день одно и то же играть на износ. И наши авторы, такие, как Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Островский, Чехов, Достоевский, Горький, Толстой — первый, второй и третий Толстые, этого не выдержат. Играть их тридцать раз подряд в подобном коммерческом режиме невозможно. Почему? Актер умрет. Либо играть надо вполноги, как говорится. Но что это значит, мы видим на футболе. «Вполноги» ни в спорте, ни в настоящем искусстве не получается.
Я на себе это испытал. Мне говорили продюсеры, когда доводилось выступать где-нибудь в Других городах: «Можете сыграть пять раз подряд?» Отвечаю: «Царя Федора — не могу. Самое большее — два раза, ну от силы — три. Всё!» Либо ты выкладываешься, живешь на сцене, либо зарабатываешь деньги, давайте говорить так.
В.К. Сегодня исходят лишь из денег, им всё подчиняют.
Ю.С. По России у нас, оказывается, много столетних театров и таких, которым более ста лет! Я, честно говоря, даже не знал. Какая система! И вот поэтому у нас мощная была драматургия. А разрушение этой структуры, кроме всех остальных потерь, что будет означать? Встанем мы вместе со всеми на шаблонные пьески, какие можно играть по десять раз в день, не затрачиваясь, легко швыряясь текстом. Но это значит — разрушение школы, той внутренней школы, которая существует у нас в России и которую породили вот эти великие писатели. Они создали русскую драматургию и русский театр!..
Так что, я считаю, это будет катастрофа. И прежде всего пострадает провинция. Далеко не в каждом городе есть губернатор, который ходит в театр и любит искусство. Скажет, что у него нет денег,— и точка. Мол, зачем нам свой театр? Гастролеры приедут...
Нет, нельзя ломать то, что создано народом и за века оправдало себя.
Чехов нужен сегодня как никогда
В.К. В год Чехова, когда отмечается столетие его ухода, нельзя обойти проблему чеховского творчества в сегодняшней нашей жизни. Меня восхищает, что Малый театр за последние годы поставил фактически всего Чехова, хотя он всегда считался автором другого театра. И вот в минувшем сезоне мы увидели «Три сестры» в постановке Юрия Соломина. Об этом замечательном спектакле мне хочется отдельно написать, специально, а сейчас поставлю вопрос так: современная ваша работа над Чеховым что вам в нем особенно раскрыла? И вообще, что значит для вас писатель Чехов?
Ю.С. Он для меня начался с «Каштанки», поднявшей в душе необыкновенное чувство к братьям нашим меньшим. Помните? «Молодая рыжая собака — помесь такса с дворняжкой — очень похожая мордой на лисицу, бегала взад и вперед по тротуару и беспокойно оглядывалась по сторонам». Собака потерялась, и писатель вот как выражает ее отчаяние: «...Нет, так жить невозможно! Нужно застрелиться!» По-моему, так мог написать только Чехов. Это поразило меня при первом же чтении — и на всю жизнь осталось. Наверное, своей любовью к животным, особенно к собакам, я должен быть обязан больше всего Антону Павловичу.
Потом, когда я уже стал артистом, вернулся к этой теме и читал с эстрады несколько рассказов Чехова, где она своеобразно присутствует: «Разговор человека с собакой», «С женой поссорился» и другие. Вы понимаете, почему-то человек у Чехова разговаривает с собакой, и это не в одном у него произведении — обращение к собачьей душе, к собаке как к человеку. А если она так щемяще ему близка и понятна, то что-то же и в человеке помогает почувствовать. Чем больше вникал я в Чехова, тем сильнее раскрывалась и покоряла совершенно особенная его человечность.
В.К. А в пьесах как актер вы впервые встретились с ним когда?
Ю.С. Еще в училище. Я выпускался в роли Треплева, наш педагог Вера Николаевна Пашенная делала с нами «Чайку». Пришел затем в Малый театр молодым актером, а тут как раз Борис Андреевич Бабочкин ставил «Иванова», и мне дали роль слуги Петра. Всего несколько слов у меня было, но состав в спектакле, где я репетировал и играл, был грандиозный. Так что основательная происходила наука. А следующая встреча — опять с «Чайкой», теперь уже в роли Тригорина...
В.К. Которого вы играете до сих пор. И, как я слышал, осенью повезете этот спектакль в Японию?
Ю.С. Уже один раз возили. Но они попросили привезти еще, вместе с поставленными мною «Тремя сестрами».
В.К. Очень жаль, что после смерти Виталия Соломина у вас не идет «Иванов». И «Дядя Ваня», где он был очень своеобразным Астровым, а вы интересно и глубоко играли заглавную роль...
Ю.С. Был еще Войницкий в «Лешем». Был фильм «Моя жизнь», где я доктора Благово играл. А спектакль Игоря Владимировича Ильинского «Вишневый сад» сохраняю в нашем репертуаре по сегодняшний день. И когда уже не смогла играть Раневскую Татьяна Александровна Еремеева, ввели Корниенко, а когда она не смогла играть — пригласили Ирину Муравьеву, я ее вводил и других новых актеров. Так что спектакль живет! А я, как видите, все время оставался в чеховском материале.
В.К. И что подвигло взяться за «Трех сестер»? Скорбный чеховский юбилей нынешнего года?
Ю.С. Дело не в этом. Хотя дата, что называется, подтолкнула. Когда мы были на последних гастролях в Японии в 2002 году, японцы об этой дате заговорили и высказали нам пожелание: поставить именно «Три сестры». Им хотелось это увидеть. Они даже сразу пригласили нас на следующие гастроли — с «Чайкой» и с «Тремя сестрами».
В.К. Все-таки какие молодцы!
Ю.С. Да, Чехов японцам удивительно близок и очень ими любим. Но когда мы с Виктором Ивановичем Коршуновым окончательно определялись, чтобы я взялся за постановку этой чеховской пьесы, то думали, конечно, не только о японцах. Мы думали о том, насколько нужна эта пьеса сегодня нашим зрителям, насколько вообще нужен сегодня Чехов России! В тотальном наступлении убийственной бесчеловечности он, один из самых человечных писателей русской и мировой литературы, остро необходим нам как духовное противостояние, как добрый исповедник и помощник, как исцеляющее лекарство против равнодушия, жестокости, пошлости, оскотинивания, которым ныне люди подвержены как никогда.
В.К. Могу с удовлетворением сказать: ваша новая работа в этом смысле звучит весьма впечатляюще. А большой зрительский успех, который вы и сами ощущаете на каждом спектакле, убедительно подтверждает внутреннюю потребность многих в чеховском чувстве и чеховской мысли.
Ю.С. Если бы вы спросили меня, о чем больше всего этот наш спектакль, я бы ответил: о Чехове. Самая трудная, может быть, его пьеса и одна из последних, она очень личностная. Записные книжки, письма Чехова, которые рождались у него во время работы над «Тремя сестрами», многое нам раскрыли и подсказали. Тоска Ирины и ее сестер: «В Москву, в Москву!» — это же тоска самого Антона Павловича, которая буквально кричит в нем и в Ялте, и в Ницце. Его собственные чувства угадываются то в Маше, то в Ольге, то в Вершинине и Тузенбахе, то в Андрее Прозорове или в докторе Чебутыкине. Почти дословно либо даже дословно звучат в пьесе цитаты из тех самых писем и записных книжек!
Вот почему я решил: надо, чтобы в начале спектакля и в его конце зрители услышали, так сказать, и документальное слово Чехова — о России, о смысле жизни, о том, что в провинции жить тяжело. И я это в своем исполнении записал. Под занавес чеховские мысли, самые заветные, звучат в тишину. Музыка обрывается — и капли дождя. И чеховские слова, идущие как бы прямо от него. Чтобы люди еще раз задумались.
В.К. Очень сильно получилось!
Ю.С. Чехов настолько человечен, настолько душевен, он так любит людей и так сострадает им, что он понятен и нужен людям всех рас и национальностей. Нам же в России
Николай Кожанов
«Правда» 31 августа – 1 сентября 2004 г.