14.04.2005
Подробнее
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой» Е.Н. ГОГОЛЕВА «НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ». ПЕРВЫЕ ГОДЫ В МАЛОМ ТЕАТРЕ
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ». ПЕРВЫЕ ГОДЫ В МАЛОМ ТЕАТРЕ
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ». ПЕРВЫЕ ГОДЫ В МАЛОМ ТЕАТРЕ
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ПЕРВЫЕ ГОДЫ В МАЛОМ ТЕАТРЕ
Итак, 1 августа 1918 года я подписала свой первый контракт в Малый театр. Не все сохраняет память. И тем не менее я помню сбор труппы сезона 1918/19 года. Актерский вход был тогда прямо против «Метрополя», с улицы, которая теперь называется проспект Маркса. Обшарпанные ступеньки вели к неказистой двери. За ней — маленькая раздевалка и снова лестница наверх, где тогда на втором этаже помещались гримуборные первых актеров, в том числе—Ермоловой, Лешковской и Садовской. А еще выше — общие гримуборные актрис рангом пониже. Там должна была гримироваться и я. В 1920 году все это перестроили. При открытии сезона 1919/20 года, когда я играла в «Горе от ума», меня перевели уже в другой коридор. Таким образом, моя Софья гримировалась в маленькой, неуютной уборной на две персоны. Я смогла поставить туда мой собственный трельяж-туалет, который служит мне и по сию пору.
На сбор труппы я явилась в своем лучшем платье из лиловой тафты, в котором играла в Филармонии «Обнаженную». Никакой косметики я тогда не употребляла, а прическу носила довольно скромную. Кажется, в раздевалке я, к счастью, увидела моих филармонических преподавателей. Они обменивались друг с Другом летними впечатлениями. Они же — Рыжов, Яковлев и Платон — провели меня в «курилку». Теперь это фойе Ермоловой, недалеко от сцены. Я успела заметить, что сцена была совсем пуста. Занавес закрывал зрительный зал. На сцене стоял небольшой стол, а перед ним—несколько рядов стульев. В «курилке» находилось много актеров, некоторых я узнала по виденным спектаклям, другие были мне незнакомы. У стола в креслах сидели актрисы, перед которыми преклонялась вся страна. Я испуганно жалась к двери, но меня заметил Александр Иванович Южин, подошел ко мне, сказал несколько ласковых слов, поцеловал руку (он знал, что я замужем) и подвел к тем, что сидели в креслах. Каждой из них Южин меня представил. Боже мой, это были Ермолова, Садовская, Лешковская, где-то рядом стояли более молодые Турчанинова, Рыжова, суетилась Шухмина, озабоченно переходила от группы к группе Яблочкина.
Представляя меня старейшинам, Южин называл мое полное имя—Елена Николаевна Гоголева, говорил: «Это наша новая молодая актриса» — и добавлял несколько лестных слов.
До сих пор помню внимательные и доброжелательные взгляды. Оказалось, Многие уже знали меня по спектаклю в Филармонии. Ведь и Яблочкина, и Пров Садовский, и Остужев, и Правдин были на моем экзамене. Видимо, и преподаватели мои что-то рассказывали коллегам обо мне. Не могу описать свое волнение и невероятное смущение. Помню только, что при каждом пожатии руки тех, кому меня представлял Южин, я, наверное, выпучив глаза от восхищения и обожания, старательно делала глубокий реверанс. Потом мне сказали, что некоторые мои сверстницы, Молодые актрисы, зло посмеивались над «институткой». А великие «старики» приняли меня ласково и тепло, как близкого им по духу человека. И я до конца жизни буду помнить их отношение ко мне.
В фойе стоял сдержанный гул. При «стариках» никто не смел громко разговаривать, шутить, смеяться. И лишь неугомонный Остужев, любимец Южина и других «стариков», да насмешливый, удивительно остроумный Пров Садовский то тут, то там вызывали приглушенные взрывы смеха. Пров Михайлович меня сейчас же поддел, сказав: «А где же ракетка? Мы сейчас на сцене сыграем сета два!» Забавно рассказывая, в каком виде я пришла к нему для переговоров, он окончательно поверг меня в невообразимое отчаяние. Хорошо, что всех позвали на сцену. Труппа расселась на приготовленных стульях. Первый ряд был оставлен для старейшин. Я хотела было примоститься где-то в последнем ряду, но Пров Михайлович потащил меня ближе. Развернув на столе огромный разграфленный лист, Южин стал докладывать труппе репертуар предстоящего сезона, с указанием начала и — окончания работы над каждой премьерой. Это был образец точности, организованности, истинного планирования.
Итак, моя служба в Малом театре началась. Чтобы представить условия моей работы, надо иметь в виду следующее. Москва времен гражданской войны. Угрюмые \\\\\\\' нетопленые дома, в окнах — трубы от печурок-«буржуек». Голод. В театре холодно. Зритель сидит не раздеваясь, в валенках, шубах.
Но все это не сказывается на работе театра. В точно назначенный час начинается утренняя репетиция. Сцена в полумраке. Из-за недостатка электроэнергии горит одна дежурная лампочка. И репетиции и спектакли были подлинным и самоотверженным служением искусству.
Первая роль, которую я получила, — Джессика в «Венецианском купце». Это был срочный, даже скоропалительный ввод. Мне дали четыре репетиции с моими партнерами—Васениным (Ланчелотт Гоббо) и Колей Соловьевым (Лоренцо). Конечно, начинающей актрисе было не до осмысления и продумывания образа. Следовало выучить текст, при этом текст в стихах, освоить костюм, запомнить мизансцены. Особенно трудной казалась мне сцена во дворце Порции, в которой участвовали Пашенная (Порция), Остужев (Бассанио), Соловьев (Лоренцо), Рыжов (Грациано) и другие.
Неуверенность охватила меня перед началом спектакля. Когда зашуршал поднимавшийся в то время занавес Малого театра, меня оледенил такой страх, что хотелось убежать со сцены. С трудом переборола я его. Пошла моя первая сцена с шутом Ланчелоттом Гоббо. С благодарностью вспоминаю доброжелательную помощь Васенина, который очень поддержал меня. После первого действия Правдин, игравший Шейлока, вывел меня перед занавесом и представил публике как новую актрису Малого театра. Это еще раз напомнило мне о моей ответственности и еще больше напугало.
В общей сцене, когда я говорила о моем отце, Шейлоке, у меня буквально перехватило дыхание. Но опять-таки отношение партнеров и особенно добрые глаза Остужева — Бассанио помогли довести роль до конца.
Второй спектакль, в котором я выступала, готовился уже в плановом порядке. Это была пьеса Горького «Старик». Алексей Максимович приезжал в театр и в зрительном зале читал ее труппе. На следующий день начались репетиции. Никакого разбора пьесы не делали. Актеры в процессе репетиции сговаривались друг с другом. Левшина, игравшая Софью Марковну, как я помню, договаривалась с Провом Михайловичем—Мастаковым. На репетициях устанавливалась также речевая партитура действующих лиц. В спектакле участвовала Ольга Осиповна Садовская, она играла роль старой няньки Захаровны. Именно ее речь была как бы камертоном всего спектакля. Она говорила без всякого нажима, просто, ясно и, как мне казалось, музыкально.
Я получила роль дочери Мастакова Татьяны, капризной, заспанной, скучающей девицы. Я ничего специально не делала и старалась просто жить в образе.
Были у меня сцены с Садовским и с умным и талантливым актером Владимиром Николаевичем Осве-цимским, игравшим моего брата. Я многому научилась у него. После нашей с ним сцены в зале раздавались аплодисменты.
Спектакль посетил Владимир Ильич Ленин. Как сейчас помню, сидел он в первой ложе слева внизу. Актеры хлопотали, хотели посадить его получше, но он категорически отказался. Те, кто был занят в спектакле, столпились на сцене и смотрели в глазок, который был в то время в занавесе, желая узнать, какой же он — Ленин.
Конец первого моего сезона ознаменовался для меня неприятным эпизодом.
После того как я уже сыграла Джессику и Татьяну, в театре наметили поставить в один вечер «Электру» Гофмансталя с В. Н. Пашенной и «Собаку садовника» Лопе де Вега с О. В. Гзовской в роли Дианы. Но Гзовская обиделась, что ей не дали Электру, закапризничала, отказалась репетировать и заявила, что уходит из театра. Она согласилась лишь доиграть до конца сезона Софью в «Горе от ума» и Лидию в «Бешеных деньгах». Роль Софьи в будущем сезоне предназначалась мне, Лидии—Верочке Валицкой, также недавно поступившей в театр. Тогда-то, чтобы завершить сезон, и решили, что я буду играть в «Собаке садовника». Я унесла домой толстенную тетрадь—роль Дианы и саму пьесу, прочла и проревела всю ночь. Я поняла, что у меня нет ни мастерства, ни опыта, чтобы воплотить столь сложный характер, а расставаться с такой удивительной ролью было до боли жалко. Наутро я решила пойти к Садовскому и отказаться от роли. Идя к Прову Михайловичу, я встретила Ермолову, которая по второму звонку готовилась занять свое место перед выходом на сцену в «Стакане воды». Как всегда ласково ответив на мое приветствие, Мария Николаевна заинтересовалась огромным свертком, который я держала в руках. Чуть не плача, я рассказала, что иду отказываться от «Собаки садовника», так как чувствую, что не смогу ее сыграть. И тогда, внимательно глядя на меня и задумчиво помолчав, Мария Николаевна сказала: «Все вам дают не те роли. Мне кажется, вам, с вашим голосом, надо играть трагедию». Ее слова стали решающими.
Я постучала к Прову Михайловичу (теперь это ложа дирекции). Тогда в нее был ход со сцены. Войдя, я положила тетрадь на стол. Пров Михайлович не удивился, а просто сказал: «Я думаю, вы правильно делаете».
Вот таким образом на доске появилось новое распределение ролей. В «Электре» роль Хризотемиды вместо В. А. Шухминой поручалась мне, а роль Дианы в «Собаке садовника» отдавалась Шухминой.
Вспоминаю репетиции «Электры».
Несмотря на трудности 1919 года, никому не приходило в голову опоздать. Хотелось есть, немного отогреться, но больше всего хотелось работать. Исключительный пример подавали нам ставшие товарищи, и среди них— Вера Николаевна Пашенная. Постановщик «Электры» А. А. Санин был очень требовательным режиссером: каждая репетиция превращалась в спектакль с максимальной отдачей, с полным темпераментом. Санин давал труднейшие мизансцены. Особенно это касалось центральной роли. Страстно любящая брата и возмущенная изменой матери, Электра почти безумна в своих страданиях. Она вся оборвана, мечется по сцене как фурия, обвиняет, призывает в свидетели мщения всех богов. И как страшен был ее танец торжества, ее дикая пляска совершившей мщение женщины. Пашенная репетировала, не жалея себя, в каком-то легком платье и, несмотря на все уговоры, никак не соглашалась надеть что-нибудь потеплее. Она вкладывала в роль весь свой темперамент.
Спектакль имел большой успех и, безусловно, этим был обязан прежде всего игре Пашенной. Что касается роли Хризотемиды, то она также вся строилась на движениях и пластике. Я добросовестно выполняла все, что требовал режиссер, но никакой серьезной работой исполнение этой роли, конечно, не стало.
Правда, Мария Николаевна Ермолова, посмотревшая спектакль, приветливо улыбнулась и погладила меня по плечу.
На открытии сезона 1919/20 года я сыграла Софью в «Горе от ума». Событие это было связано для меня с весьма трагическими обстоятельствами. Перед началом репетиций «Горя от ума» — а их всего было три — я пришла из дому, держа в руках мамину телеграмму о кончине отца. В то время—август 1919 года—поезда до Калуги шли не меньше двух-трех суток. На похороны, очевидно, я бы уже не поспела. А в Малом оставались считанные дни до открытия сезона. Все это мне очень деликатно еще раз напомнил Южин. Здесь же стояли и все участники репетиции. Я не знала, что делать. От поездки в Калугу отговаривал меня дома и муж. Я сдерживала слезы, ибо как-то стыдилась на людях изливать свое горе. Южин ждал моего ответа, явно желая, чтобы я осталась, но настаивать не считал возможным. Молчали все. И когда я сказала, что остаюсь, все с облегчением вздохнули. Александр Иванович предложил идти на сцену и начать репетицию. Я видела, чувствовала, ощущала особенно бережное ко мне отношение и ласковые, грустные глаза Веры Алексеевны Шухминой, репетировавшей в тот день Лизу, которые все время следили за мной.
Вот не забывается такая минута, не уходит и память о людях, меня тогда окружавших. Спасибо им вечное. Были и другие печальные события. В конце 1919 года мы схоронили О. О. Садовскую. Готовившийся к ее юбилею спектакль «Таланты и поклонники» был снят с репертуара, и я лишилась, таким образом, роли Негиной. Не знаю, как бы я ее играла, а вот о Софье в «Горе от ума» мне бы хотелось сказать несколько слов.
Я много читала и слыхала, как замечательно играла когда-то Софью Яблочкина. Я видела совсем недавно в этой роли очаровательную Гзовскую. Но как-то эти Софьи расходились с моим пониманием образа. Вероятно, это было очень смело со стороны девятнадцатилетней актрисы, без году неделю играющей в прославленной труппе Малого театра, — твердо отстаивать свое толкование роли и идти даже против известного режиссера А. А. Санина. Мне казалось, что эта девушка с сильным характером безусловно намного умнее и начитаннее окружавших ее сверстниц, пожалуй, где-то и крепостница. Все эти черты я находила в тексте Грибоедова. Ее, пускай детская, дружба с таким человеком, как Чацкий, не могла не наложить на нее глубокий отпечаток. Она, конечно, более развита, чем княжны или Наталья Дмитриевна Горич; росла она без матери, рано стала почти хозяйкой дома, ведь не Фамусов, который «забился там, в портретной», а она, Софья, принимает гостей и даже, не посоветовавшись с отцом, приглашает на вечер Скалозуба. Она очень ловко и изобретательно выгораживает Молчалина, здесь же на месте сочиняет сон, как бы зондируя почву для будущего, может и возможного:
Вдруг милый человек... и вкрадчив, и умен,
Но робок... Знаете, кто в бедности рожден...
Что это, как не пробный камень? Чацкий глубоко оскорбил ее своим отъездом. Обида затаилась в гордом сердце. Иначе не могла бы моя Софья так резко прервать Лизу с ее воспоминаниями о Чацком. И... кто знает, не затронь Чацкий в своем остроумном, блестящем и, Софья чувствует, верном описании московского общества Молча-лина,—может, все бы пошло иначе. Молчалин для Софьи прежде всего первый поклонник, робкий из-за своего безграничного, как кажется Софье, преклонения перед ней. Он не то, что бросивший — кого? ее! — Чацкий. И вот того, что Чацкий оскорбил этого преданного раба, влюбленно взирающего на нее целые ночи, Софья и не может простить.
Как могла эта умная Софья увлечься таким ничтожеством, как Молчалин? Но ведь он и не говорит по ночам с ней ни о чем. Он играет на флейте.
Возьмет он руку, к сердцу жмет,
Из глубины души вздохнет,
Ни слова вольного, и так вся ночь проходит,
Рука с рукой, и глаз с меня не сводит.
Молчаливое, робкое обожание, никаких разговоров—как же и где заметить его ум, суждения, взгляды!
Вот почему моя Софья, увидя в последнем акте гнусность Молчалина, пришла в полное неистовство. Она выгоняет Молчалина из дома. Это страшный удар по ее гордости и самолюбию. И именно в этот момент она прежде всего думает о Чацком:
Сама довольна тем, что ночью все узнала;
Нет укоряющих свидетелей в глазах.
Как давиче, когда я в обморок упала,
Здесь Чацкий был...
И вот почти безмолвно, только началом фразы., хочет она оправдаться перед ним—Чацким. Дальше Софья молчит. Она постепенно все больше и больше вникает в горькие слова Чацкого. Все больше и больше всем своим существом разделяет его мысли. И когда Чацкий навсегда покидает их дом, Софья невольно бросается за ним, понимая, кого безвозвратно потеряла.
Мою трактовку приняли и одобрили Южин, игравший Фамусова, и все Чацкие — их было у меня целых три: Пров Садовский, Остужев и М. Ф. Ленин. С большим интересом присматривалась к моей Софье и Шухмина, игравшая Лизу.
Следующий спектакль, участие в котором было для меня очень важным, — «Холопы» П. Гнедича. Действие пьесы происходит во времена Павла I. Героиня ее, старая дворянка Плавутина-Плавунцова, недовольна порядками, установленными императором, и в знак протеста перестала ходить, заявив, что лишилась ног и может только ездить в кресле. Роль эту играла сначала Ермолова, потом в очередь Ермолова и Лешковская. Я исполняла роль дочери чиновника Дунечки Веточкиной, которую хочет соблазнить беспутный князь Платон (его играл Н. А. Соловьев).
Каждый раз, проходя за кулисами, я видела Ермолову, сидевшую в кресле. Она ждала выхода на сцену. Я всегда говорила ей «добрый вечер», и она, всегда такая
внимательная и приветливая, никогда не отвечала. Да, она уже существовала «в образе».
В спектакле была потрясающая сцена. К героине привозили ее незаконную дочь, избитую, нищую, испуганную крепостную девку. Это жалкое существо великолепно играла Н. А. Смирнова. Интересно, как по-разному трактовали эту сцену Ермолова и Лешковская. Ермолова показывала, как старая княжна преодолевала отвращение и как материнское чувство брало в ней верх. Лешковская играла отвращение и оскорбленность, отстранялась от жалкого существа—своей дочери.
Во всем замечательном ансамбле «Холопов» после Ермоловой и Лешковской меня больше всего восхищала пришедшая к нам из провинции актриса Шибуева. Она играла бессловесную роль бабки. Бабка ела кашу и деревянной ложкой била по чашке. Все это была сама жизнь.
Что касается меня самой, то главная моя сцена любовного свидания с князем Платоном решительно не получалась. Говоря современным языком, у меня не хватало секса. Режиссер Платон, ставивший спектакль, весьма раздражался этим и забавно ворчал: «Выходят замуж в шестнадцать лет и ничего не понимают ни в любви, ни в галантных отношениях».
Трудность моего положения, как и положения всей молодежи Малого театра, заключалась в том, что настоящей режиссерской культуры в то время в Малом театре не существовало. Молодежь была предоставлена сама себе. Я словно бродила в потемках. Иногда мне казалось — у меня что-то выходит, иногда чувствовала себя отвратительно и не могла сделать ни шагу.
Так, особенно отвратительно чувствовала я себя в «Снегурочке» Островского, поставленной П. М. Садовским. Наташа Белевцева очаровательно играла Снегурочку. Я в роли Весны постоянно испытывала мучения. Костюм меня стеснял, туфли, казалось, не подходили. А главное, я должна была произносить труднейший монолог, написанный пятистопным ямбом. Для этого требовалась большая техника, а я ею не владела, не ощущала музыки поэзии Островского. И с ролью явно не справилась.
Наоборот, в драме Луначарского «Оливер Кромвель» у меня очень мило шла сцена Мери Кромвель с Джоном Айртоном. Надо сказать, что получалось у меня это без всякой режиссерской помощи.
В то время пришлось мне соприкоснуться с режиссером Константином Эггертом. Он был приглашен в Малый театр на постановку «Медвежьей свадьбы» Луначарского, инсценировавшего новеллу Мериме «Локис». Я в этом спектакле играла роль Юльки.
Эггерт появился на театральном небосклоне в самом начале 20-х годов, в яркий период всевозможных исканий, возникновения и исчезновения различных студий, кафе поэтов, артистических клубов вроде «Альказара» и т. д. Художник спектакля Тривас сделал весьма непривычные для того времени декорации. Его условные конструкции теперь бы, конечно, никого не удивили. Парики некоторых действующих лиц (зеленые, сиреневые и розовый у главной исполнительницы) перекликались, пожалуй, с мейерхольдовским «Лесом».
Мне кажется, что лучшей в постановке Эггерта была массовая сцена свадьбы графа и Юльки. Тут чувствовался большой мастер, с ярким темпераментом и завидной фантазией. С актерами он работал очень осторожно. Точно ведя их по намеченному рисунку, он считался с индивидуальностью каждого и, пожалуй, слишком боялся навязывать что-то свое. Гораздо свободнее чувствовал он себя в кино, где поставил с Л. М. Леонидовым в главной роли «Гобсека» Бальзака. Я играла роль графини де Ресто. Было приятно наблюдать на съемках, как легко и просто Эггерт находил общий творческий язык с таким актером, как Леонидов. Для меня же было событием, что я снималась и общалась с удивительным мастером, каким был Леонидов. И на каждой съемке, где непосредственно играла с Леонидом Мироновичем, я буквально умирала от волнения.
Обе встречи с Эггертом оставили впечатление о нем как о режиссере пытливом, темпераментном и безусловно культурном. Да и актер он был незаурядный. В снятом им же фильме «Медвежья свадьба» он интересно сыграл роль графа Шемета. В жизни он производил впечатление человека замкнутого, безукоризненно вежливого и чуточку надменного.
Спектакль «Медвежья свадьба» имел большой успех у зрителей. Не скажу, что роль Юльки стала моим особым достижением, но знакомство с режиссерскими принципами Эггерта было мне, бесспорно, полезно.
Так начала я делать первые шаги на сцене моего любимого театра.
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ПЕРВЫЕ ГОДЫ В МАЛОМ ТЕАТРЕ
Итак, 1 августа 1918 года я подписала свой первый контракт в Малый театр. Не все сохраняет память. И тем не менее я помню сбор труппы сезона 1918/19 года. Актерский вход был тогда прямо против «Метрополя», с улицы, которая теперь называется проспект Маркса. Обшарпанные ступеньки вели к неказистой двери. За ней — маленькая раздевалка и снова лестница наверх, где тогда на втором этаже помещались гримуборные первых актеров, в том числе—Ермоловой, Лешковской и Садовской. А еще выше — общие гримуборные актрис рангом пониже. Там должна была гримироваться и я. В 1920 году все это перестроили. При открытии сезона 1919/20 года, когда я играла в «Горе от ума», меня перевели уже в другой коридор. Таким образом, моя Софья гримировалась в маленькой, неуютной уборной на две персоны. Я смогла поставить туда мой собственный трельяж-туалет, который служит мне и по сию пору.
На сбор труппы я явилась в своем лучшем платье из лиловой тафты, в котором играла в Филармонии «Обнаженную». Никакой косметики я тогда не употребляла, а прическу носила довольно скромную. Кажется, в раздевалке я, к счастью, увидела моих филармонических преподавателей. Они обменивались друг с Другом летними впечатлениями. Они же — Рыжов, Яковлев и Платон — провели меня в «курилку». Теперь это фойе Ермоловой, недалеко от сцены. Я успела заметить, что сцена была совсем пуста. Занавес закрывал зрительный зал. На сцене стоял небольшой стол, а перед ним—несколько рядов стульев. В «курилке» находилось много актеров, некоторых я узнала по виденным спектаклям, другие были мне незнакомы. У стола в креслах сидели актрисы, перед которыми преклонялась вся страна. Я испуганно жалась к двери, но меня заметил Александр Иванович Южин, подошел ко мне, сказал несколько ласковых слов, поцеловал руку (он знал, что я замужем) и подвел к тем, что сидели в креслах. Каждой из них Южин меня представил. Боже мой, это были Ермолова, Садовская, Лешковская, где-то рядом стояли более молодые Турчанинова, Рыжова, суетилась Шухмина, озабоченно переходила от группы к группе Яблочкина.
Представляя меня старейшинам, Южин называл мое полное имя—Елена Николаевна Гоголева, говорил: «Это наша новая молодая актриса» — и добавлял несколько лестных слов.
До сих пор помню внимательные и доброжелательные взгляды. Оказалось, Многие уже знали меня по спектаклю в Филармонии. Ведь и Яблочкина, и Пров Садовский, и Остужев, и Правдин были на моем экзамене. Видимо, и преподаватели мои что-то рассказывали коллегам обо мне. Не могу описать свое волнение и невероятное смущение. Помню только, что при каждом пожатии руки тех, кому меня представлял Южин, я, наверное, выпучив глаза от восхищения и обожания, старательно делала глубокий реверанс. Потом мне сказали, что некоторые мои сверстницы, Молодые актрисы, зло посмеивались над «институткой». А великие «старики» приняли меня ласково и тепло, как близкого им по духу человека. И я до конца жизни буду помнить их отношение ко мне.
В фойе стоял сдержанный гул. При «стариках» никто не смел громко разговаривать, шутить, смеяться. И лишь неугомонный Остужев, любимец Южина и других «стариков», да насмешливый, удивительно остроумный Пров Садовский то тут, то там вызывали приглушенные взрывы смеха. Пров Михайлович меня сейчас же поддел, сказав: «А где же ракетка? Мы сейчас на сцене сыграем сета два!» Забавно рассказывая, в каком виде я пришла к нему для переговоров, он окончательно поверг меня в невообразимое отчаяние. Хорошо, что всех позвали на сцену. Труппа расселась на приготовленных стульях. Первый ряд был оставлен для старейшин. Я хотела было примоститься где-то в последнем ряду, но Пров Михайлович потащил меня ближе. Развернув на столе огромный разграфленный лист, Южин стал докладывать труппе репертуар предстоящего сезона, с указанием начала и — окончания работы над каждой премьерой. Это был образец точности, организованности, истинного планирования.
Итак, моя служба в Малом театре началась. Чтобы представить условия моей работы, надо иметь в виду следующее. Москва времен гражданской войны. Угрюмые \\\\\\\' нетопленые дома, в окнах — трубы от печурок-«буржуек». Голод. В театре холодно. Зритель сидит не раздеваясь, в валенках, шубах.
Но все это не сказывается на работе театра. В точно назначенный час начинается утренняя репетиция. Сцена в полумраке. Из-за недостатка электроэнергии горит одна дежурная лампочка. И репетиции и спектакли были подлинным и самоотверженным служением искусству.
Первая роль, которую я получила, — Джессика в «Венецианском купце». Это был срочный, даже скоропалительный ввод. Мне дали четыре репетиции с моими партнерами—Васениным (Ланчелотт Гоббо) и Колей Соловьевым (Лоренцо). Конечно, начинающей актрисе было не до осмысления и продумывания образа. Следовало выучить текст, при этом текст в стихах, освоить костюм, запомнить мизансцены. Особенно трудной казалась мне сцена во дворце Порции, в которой участвовали Пашенная (Порция), Остужев (Бассанио), Соловьев (Лоренцо), Рыжов (Грациано) и другие.
Неуверенность охватила меня перед началом спектакля. Когда зашуршал поднимавшийся в то время занавес Малого театра, меня оледенил такой страх, что хотелось убежать со сцены. С трудом переборола я его. Пошла моя первая сцена с шутом Ланчелоттом Гоббо. С благодарностью вспоминаю доброжелательную помощь Васенина, который очень поддержал меня. После первого действия Правдин, игравший Шейлока, вывел меня перед занавесом и представил публике как новую актрису Малого театра. Это еще раз напомнило мне о моей ответственности и еще больше напугало.
В общей сцене, когда я говорила о моем отце, Шейлоке, у меня буквально перехватило дыхание. Но опять-таки отношение партнеров и особенно добрые глаза Остужева — Бассанио помогли довести роль до конца.
Второй спектакль, в котором я выступала, готовился уже в плановом порядке. Это была пьеса Горького «Старик». Алексей Максимович приезжал в театр и в зрительном зале читал ее труппе. На следующий день начались репетиции. Никакого разбора пьесы не делали. Актеры в процессе репетиции сговаривались друг с другом. Левшина, игравшая Софью Марковну, как я помню, договаривалась с Провом Михайловичем—Мастаковым. На репетициях устанавливалась также речевая партитура действующих лиц. В спектакле участвовала Ольга Осиповна Садовская, она играла роль старой няньки Захаровны. Именно ее речь была как бы камертоном всего спектакля. Она говорила без всякого нажима, просто, ясно и, как мне казалось, музыкально.
Я получила роль дочери Мастакова Татьяны, капризной, заспанной, скучающей девицы. Я ничего специально не делала и старалась просто жить в образе.
Были у меня сцены с Садовским и с умным и талантливым актером Владимиром Николаевичем Осве-цимским, игравшим моего брата. Я многому научилась у него. После нашей с ним сцены в зале раздавались аплодисменты.
Спектакль посетил Владимир Ильич Ленин. Как сейчас помню, сидел он в первой ложе слева внизу. Актеры хлопотали, хотели посадить его получше, но он категорически отказался. Те, кто был занят в спектакле, столпились на сцене и смотрели в глазок, который был в то время в занавесе, желая узнать, какой же он — Ленин.
Конец первого моего сезона ознаменовался для меня неприятным эпизодом.
После того как я уже сыграла Джессику и Татьяну, в театре наметили поставить в один вечер «Электру» Гофмансталя с В. Н. Пашенной и «Собаку садовника» Лопе де Вега с О. В. Гзовской в роли Дианы. Но Гзовская обиделась, что ей не дали Электру, закапризничала, отказалась репетировать и заявила, что уходит из театра. Она согласилась лишь доиграть до конца сезона Софью в «Горе от ума» и Лидию в «Бешеных деньгах». Роль Софьи в будущем сезоне предназначалась мне, Лидии—Верочке Валицкой, также недавно поступившей в театр. Тогда-то, чтобы завершить сезон, и решили, что я буду играть в «Собаке садовника». Я унесла домой толстенную тетрадь—роль Дианы и саму пьесу, прочла и проревела всю ночь. Я поняла, что у меня нет ни мастерства, ни опыта, чтобы воплотить столь сложный характер, а расставаться с такой удивительной ролью было до боли жалко. Наутро я решила пойти к Садовскому и отказаться от роли. Идя к Прову Михайловичу, я встретила Ермолову, которая по второму звонку готовилась занять свое место перед выходом на сцену в «Стакане воды». Как всегда ласково ответив на мое приветствие, Мария Николаевна заинтересовалась огромным свертком, который я держала в руках. Чуть не плача, я рассказала, что иду отказываться от «Собаки садовника», так как чувствую, что не смогу ее сыграть. И тогда, внимательно глядя на меня и задумчиво помолчав, Мария Николаевна сказала: «Все вам дают не те роли. Мне кажется, вам, с вашим голосом, надо играть трагедию». Ее слова стали решающими.
Я постучала к Прову Михайловичу (теперь это ложа дирекции). Тогда в нее был ход со сцены. Войдя, я положила тетрадь на стол. Пров Михайлович не удивился, а просто сказал: «Я думаю, вы правильно делаете».
Вот таким образом на доске появилось новое распределение ролей. В «Электре» роль Хризотемиды вместо В. А. Шухминой поручалась мне, а роль Дианы в «Собаке садовника» отдавалась Шухминой.
Вспоминаю репетиции «Электры».
Несмотря на трудности 1919 года, никому не приходило в голову опоздать. Хотелось есть, немного отогреться, но больше всего хотелось работать. Исключительный пример подавали нам ставшие товарищи, и среди них— Вера Николаевна Пашенная. Постановщик «Электры» А. А. Санин был очень требовательным режиссером: каждая репетиция превращалась в спектакль с максимальной отдачей, с полным темпераментом. Санин давал труднейшие мизансцены. Особенно это касалось центральной роли. Страстно любящая брата и возмущенная изменой матери, Электра почти безумна в своих страданиях. Она вся оборвана, мечется по сцене как фурия, обвиняет, призывает в свидетели мщения всех богов. И как страшен был ее танец торжества, ее дикая пляска совершившей мщение женщины. Пашенная репетировала, не жалея себя, в каком-то легком платье и, несмотря на все уговоры, никак не соглашалась надеть что-нибудь потеплее. Она вкладывала в роль весь свой темперамент.
Спектакль имел большой успех и, безусловно, этим был обязан прежде всего игре Пашенной. Что касается роли Хризотемиды, то она также вся строилась на движениях и пластике. Я добросовестно выполняла все, что требовал режиссер, но никакой серьезной работой исполнение этой роли, конечно, не стало.
Правда, Мария Николаевна Ермолова, посмотревшая спектакль, приветливо улыбнулась и погладила меня по плечу.
На открытии сезона 1919/20 года я сыграла Софью в «Горе от ума». Событие это было связано для меня с весьма трагическими обстоятельствами. Перед началом репетиций «Горя от ума» — а их всего было три — я пришла из дому, держа в руках мамину телеграмму о кончине отца. В то время—август 1919 года—поезда до Калуги шли не меньше двух-трех суток. На похороны, очевидно, я бы уже не поспела. А в Малом оставались считанные дни до открытия сезона. Все это мне очень деликатно еще раз напомнил Южин. Здесь же стояли и все участники репетиции. Я не знала, что делать. От поездки в Калугу отговаривал меня дома и муж. Я сдерживала слезы, ибо как-то стыдилась на людях изливать свое горе. Южин ждал моего ответа, явно желая, чтобы я осталась, но настаивать не считал возможным. Молчали все. И когда я сказала, что остаюсь, все с облегчением вздохнули. Александр Иванович предложил идти на сцену и начать репетицию. Я видела, чувствовала, ощущала особенно бережное ко мне отношение и ласковые, грустные глаза Веры Алексеевны Шухминой, репетировавшей в тот день Лизу, которые все время следили за мной.
Вот не забывается такая минута, не уходит и память о людях, меня тогда окружавших. Спасибо им вечное. Были и другие печальные события. В конце 1919 года мы схоронили О. О. Садовскую. Готовившийся к ее юбилею спектакль «Таланты и поклонники» был снят с репертуара, и я лишилась, таким образом, роли Негиной. Не знаю, как бы я ее играла, а вот о Софье в «Горе от ума» мне бы хотелось сказать несколько слов.
Я много читала и слыхала, как замечательно играла когда-то Софью Яблочкина. Я видела совсем недавно в этой роли очаровательную Гзовскую. Но как-то эти Софьи расходились с моим пониманием образа. Вероятно, это было очень смело со стороны девятнадцатилетней актрисы, без году неделю играющей в прославленной труппе Малого театра, — твердо отстаивать свое толкование роли и идти даже против известного режиссера А. А. Санина. Мне казалось, что эта девушка с сильным характером безусловно намного умнее и начитаннее окружавших ее сверстниц, пожалуй, где-то и крепостница. Все эти черты я находила в тексте Грибоедова. Ее, пускай детская, дружба с таким человеком, как Чацкий, не могла не наложить на нее глубокий отпечаток. Она, конечно, более развита, чем княжны или Наталья Дмитриевна Горич; росла она без матери, рано стала почти хозяйкой дома, ведь не Фамусов, который «забился там, в портретной», а она, Софья, принимает гостей и даже, не посоветовавшись с отцом, приглашает на вечер Скалозуба. Она очень ловко и изобретательно выгораживает Молчалина, здесь же на месте сочиняет сон, как бы зондируя почву для будущего, может и возможного:
Вдруг милый человек... и вкрадчив, и умен,
Но робок... Знаете, кто в бедности рожден...
Что это, как не пробный камень? Чацкий глубоко оскорбил ее своим отъездом. Обида затаилась в гордом сердце. Иначе не могла бы моя Софья так резко прервать Лизу с ее воспоминаниями о Чацком. И... кто знает, не затронь Чацкий в своем остроумном, блестящем и, Софья чувствует, верном описании московского общества Молча-лина,—может, все бы пошло иначе. Молчалин для Софьи прежде всего первый поклонник, робкий из-за своего безграничного, как кажется Софье, преклонения перед ней. Он не то, что бросивший — кого? ее! — Чацкий. И вот того, что Чацкий оскорбил этого преданного раба, влюбленно взирающего на нее целые ночи, Софья и не может простить.
Как могла эта умная Софья увлечься таким ничтожеством, как Молчалин? Но ведь он и не говорит по ночам с ней ни о чем. Он играет на флейте.
Возьмет он руку, к сердцу жмет,
Из глубины души вздохнет,
Ни слова вольного, и так вся ночь проходит,
Рука с рукой, и глаз с меня не сводит.
Молчаливое, робкое обожание, никаких разговоров—как же и где заметить его ум, суждения, взгляды!
Вот почему моя Софья, увидя в последнем акте гнусность Молчалина, пришла в полное неистовство. Она выгоняет Молчалина из дома. Это страшный удар по ее гордости и самолюбию. И именно в этот момент она прежде всего думает о Чацком:
Сама довольна тем, что ночью все узнала;
Нет укоряющих свидетелей в глазах.
Как давиче, когда я в обморок упала,
Здесь Чацкий был...
И вот почти безмолвно, только началом фразы., хочет она оправдаться перед ним—Чацким. Дальше Софья молчит. Она постепенно все больше и больше вникает в горькие слова Чацкого. Все больше и больше всем своим существом разделяет его мысли. И когда Чацкий навсегда покидает их дом, Софья невольно бросается за ним, понимая, кого безвозвратно потеряла.
Мою трактовку приняли и одобрили Южин, игравший Фамусова, и все Чацкие — их было у меня целых три: Пров Садовский, Остужев и М. Ф. Ленин. С большим интересом присматривалась к моей Софье и Шухмина, игравшая Лизу.
Следующий спектакль, участие в котором было для меня очень важным, — «Холопы» П. Гнедича. Действие пьесы происходит во времена Павла I. Героиня ее, старая дворянка Плавутина-Плавунцова, недовольна порядками, установленными императором, и в знак протеста перестала ходить, заявив, что лишилась ног и может только ездить в кресле. Роль эту играла сначала Ермолова, потом в очередь Ермолова и Лешковская. Я исполняла роль дочери чиновника Дунечки Веточкиной, которую хочет соблазнить беспутный князь Платон (его играл Н. А. Соловьев).
Каждый раз, проходя за кулисами, я видела Ермолову, сидевшую в кресле. Она ждала выхода на сцену. Я всегда говорила ей «добрый вечер», и она, всегда такая
внимательная и приветливая, никогда не отвечала. Да, она уже существовала «в образе».
В спектакле была потрясающая сцена. К героине привозили ее незаконную дочь, избитую, нищую, испуганную крепостную девку. Это жалкое существо великолепно играла Н. А. Смирнова. Интересно, как по-разному трактовали эту сцену Ермолова и Лешковская. Ермолова показывала, как старая княжна преодолевала отвращение и как материнское чувство брало в ней верх. Лешковская играла отвращение и оскорбленность, отстранялась от жалкого существа—своей дочери.
Во всем замечательном ансамбле «Холопов» после Ермоловой и Лешковской меня больше всего восхищала пришедшая к нам из провинции актриса Шибуева. Она играла бессловесную роль бабки. Бабка ела кашу и деревянной ложкой била по чашке. Все это была сама жизнь.
Что касается меня самой, то главная моя сцена любовного свидания с князем Платоном решительно не получалась. Говоря современным языком, у меня не хватало секса. Режиссер Платон, ставивший спектакль, весьма раздражался этим и забавно ворчал: «Выходят замуж в шестнадцать лет и ничего не понимают ни в любви, ни в галантных отношениях».
Трудность моего положения, как и положения всей молодежи Малого театра, заключалась в том, что настоящей режиссерской культуры в то время в Малом театре не существовало. Молодежь была предоставлена сама себе. Я словно бродила в потемках. Иногда мне казалось — у меня что-то выходит, иногда чувствовала себя отвратительно и не могла сделать ни шагу.
Так, особенно отвратительно чувствовала я себя в «Снегурочке» Островского, поставленной П. М. Садовским. Наташа Белевцева очаровательно играла Снегурочку. Я в роли Весны постоянно испытывала мучения. Костюм меня стеснял, туфли, казалось, не подходили. А главное, я должна была произносить труднейший монолог, написанный пятистопным ямбом. Для этого требовалась большая техника, а я ею не владела, не ощущала музыки поэзии Островского. И с ролью явно не справилась.
Наоборот, в драме Луначарского «Оливер Кромвель» у меня очень мило шла сцена Мери Кромвель с Джоном Айртоном. Надо сказать, что получалось у меня это без всякой режиссерской помощи.
В то время пришлось мне соприкоснуться с режиссером Константином Эггертом. Он был приглашен в Малый театр на постановку «Медвежьей свадьбы» Луначарского, инсценировавшего новеллу Мериме «Локис». Я в этом спектакле играла роль Юльки.
Эггерт появился на театральном небосклоне в самом начале 20-х годов, в яркий период всевозможных исканий, возникновения и исчезновения различных студий, кафе поэтов, артистических клубов вроде «Альказара» и т. д. Художник спектакля Тривас сделал весьма непривычные для того времени декорации. Его условные конструкции теперь бы, конечно, никого не удивили. Парики некоторых действующих лиц (зеленые, сиреневые и розовый у главной исполнительницы) перекликались, пожалуй, с мейерхольдовским «Лесом».
Мне кажется, что лучшей в постановке Эггерта была массовая сцена свадьбы графа и Юльки. Тут чувствовался большой мастер, с ярким темпераментом и завидной фантазией. С актерами он работал очень осторожно. Точно ведя их по намеченному рисунку, он считался с индивидуальностью каждого и, пожалуй, слишком боялся навязывать что-то свое. Гораздо свободнее чувствовал он себя в кино, где поставил с Л. М. Леонидовым в главной роли «Гобсека» Бальзака. Я играла роль графини де Ресто. Было приятно наблюдать на съемках, как легко и просто Эггерт находил общий творческий язык с таким актером, как Леонидов. Для меня же было событием, что я снималась и общалась с удивительным мастером, каким был Леонидов. И на каждой съемке, где непосредственно играла с Леонидом Мироновичем, я буквально умирала от волнения.
Обе встречи с Эггертом оставили впечатление о нем как о режиссере пытливом, темпераментном и безусловно культурном. Да и актер он был незаурядный. В снятом им же фильме «Медвежья свадьба» он интересно сыграл роль графа Шемета. В жизни он производил впечатление человека замкнутого, безукоризненно вежливого и чуточку надменного.
Спектакль «Медвежья свадьба» имел большой успех у зрителей. Не скажу, что роль Юльки стала моим особым достижением, но знакомство с режиссерскими принципами Эггерта было мне, бесспорно, полезно.
Так начала я делать первые шаги на сцене моего любимого театра.
Подробнее
В Щепкинском фойе перед началом спектакля состоится выступление оркестра Малого театра. Начало в 18.30
В Щепкинском фойе перед началом спектакля состоится выступление оркестра Малого театра.
Начало в 18.30
Начало в 18.30
В Щепкинском фойе перед началом спектакля состоится выступление оркестра Малого театра.
Начало в 18.30
В программе:
15 апреля
«Правда — хорошо, а счастье лучше» А.Н.Островский
Л.Делиб
Сюита из балета «Коппелия»
Начало в 18.30
В программе:
15 апреля
«Правда — хорошо, а счастье лучше» А.Н.Островский
Л.Делиб
Сюита из балета «Коппелия»
Подробнее
Сегодня, 14 апреля, юбилей у народной артистки России Ирины Анатольевны Ликсо. Замечательная актриса и тонкий, интеллигентный человек, Ирина Анатольевна уже 65 лет служит Малому театру. За эти годы она сыграла множество ведущих ролей. Впервые Ирина Ликсо
Сегодня, 14 апреля, юбилей у народной артистки России Ирины Анатольевны Ликсо. Замечательная актриса и тонкий, интеллигентный человек, Ирина Анатольевна уже 65 лет служит Малому театру. За эти годы она сыграла множество ведущих ролей. Впервые Ирина Ликсо вышла на сцену в образе Софьи, а сегодня исполняет роль Графини-бабушки в «Горе от ума»! От всей души поздравляем Ирину Анатольевну! Крепкого здоровья, радости, новых интересных ролей!
Основная сцена
Театральная пл.,1/6, тел.923-26-21
14 апреля 2005 г.
А.С.Грибоедов
ГОРЕ ОТ УМА
Комедия в четырех действиях, в стихах
В спектакле использованы варианты из ранних редакций
Спектакль идет с одним антрактом
В роли графини Хрюминой, бабушки И.А.ЛИКСО
В спектакле заняты:
НАРОДНЫЕ АРТИСТЫ СССР
лауреат Государственных премий России Ю.М.Соломин, Э.А.Быстрицкая
НАРОДНЫЕ АРТИСТЫ РОССИИ
лауреат Государственной премии России Л.П.Полякова, А.М.Торопов
ЗАСЛУЖЕННЫЕ АРТИСТЫ РОССИИ
А.В.Вершинин, В.А.Дубровский, А.И.Охлупина, О.Л.Пашкова, П.Д.Складчиков, С.Л.Тезов
АРТИСТЫ
лауреат Государственной премии России Г.В.Подгородинский, Н.Л.Боронина, И.С.Григорьев, В.В.Дахненко, А.М.Жарова, Д.Н.Зеничев, И.В.Иванова, Л.Г.Кичанова, Т.И.Короткова, О.С.Мартьянов, О.В.Молочная, В.А.Низовой, Д.Н.Подгорная, И.В.Тельпугова, А.Е.Фаддеев, М.Г.Фоменко
В спектакле принимают участие артисты оркестра Малого театра – В.Г.Агамалян,
заслуженная артистка России Т.П.Арутюнова, И.В.Левченко, Е.С.Окинская, П.Г.Сычев, Ю.А.Шерстюк.
Режиссер-постановщик — лауреат Государственной премии России С.В.Женовач
Художник-постановщик – заслуженный художник России,
лауреат Государственных премий России А.Д.Боровский Художник по костюмам — О.П.Ярмольник
Музыкальное оформление – заслуженный деятель искусств России Г.Я.Гоберник
В спектакле использована музыка – А.С.Грибоедова, М.И.Глинки, А.С.Даргомыжского, С.В.Рахманинова Режиссер – заслуженная артистка России З.Е.Андреева
Помощник режиссера – В.С.Кувшинова
Художник по свету – заслуженный работник культуры России А.Е.Изотов
Руководство художественно-постановочной частью – заслуженный работник культуры России В.Е.Барабашкин
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ ТЕАТРА — НАРОДНЫЙ АРТИСТ СССР Ю.М.СОЛОМИН
Начало спектакля в 19 часов
Касса театра основной сцены открыта – в будние дни с 10 час. до 20 час., в выходные дни с 10 час. до 19 час. Без перерыва на обед.
Касса театра филиала открыта – в будние дни с 12 час. до 19 час. 30 мин., в выходные дни с 10 час. до 18 час 30 мин. Перерыв с 15 час. до 16 час.
Информационная поддержка: газеты: «Труд», «Аргументы и Факты», радиокомпания «Маяк», «Yтро.ru», «Центр Plus»
Театральная пл.,1/6, тел.923-26-21
14 апреля 2005 г.
А.С.Грибоедов
ГОРЕ ОТ УМА
Комедия в четырех действиях, в стихах
В спектакле использованы варианты из ранних редакций
Спектакль идет с одним антрактом
В роли графини Хрюминой, бабушки И.А.ЛИКСО
В спектакле заняты:
НАРОДНЫЕ АРТИСТЫ СССР
лауреат Государственных премий России Ю.М.Соломин, Э.А.Быстрицкая
НАРОДНЫЕ АРТИСТЫ РОССИИ
лауреат Государственной премии России Л.П.Полякова, А.М.Торопов
ЗАСЛУЖЕННЫЕ АРТИСТЫ РОССИИ
А.В.Вершинин, В.А.Дубровский, А.И.Охлупина, О.Л.Пашкова, П.Д.Складчиков, С.Л.Тезов
АРТИСТЫ
лауреат Государственной премии России Г.В.Подгородинский, Н.Л.Боронина, И.С.Григорьев, В.В.Дахненко, А.М.Жарова, Д.Н.Зеничев, И.В.Иванова, Л.Г.Кичанова, Т.И.Короткова, О.С.Мартьянов, О.В.Молочная, В.А.Низовой, Д.Н.Подгорная, И.В.Тельпугова, А.Е.Фаддеев, М.Г.Фоменко
В спектакле принимают участие артисты оркестра Малого театра – В.Г.Агамалян,
заслуженная артистка России Т.П.Арутюнова, И.В.Левченко, Е.С.Окинская, П.Г.Сычев, Ю.А.Шерстюк.
Режиссер-постановщик — лауреат Государственной премии России С.В.Женовач
Художник-постановщик – заслуженный художник России,
лауреат Государственных премий России А.Д.Боровский Художник по костюмам — О.П.Ярмольник
Музыкальное оформление – заслуженный деятель искусств России Г.Я.Гоберник
В спектакле использована музыка – А.С.Грибоедова, М.И.Глинки, А.С.Даргомыжского, С.В.Рахманинова Режиссер – заслуженная артистка России З.Е.Андреева
Помощник режиссера – В.С.Кувшинова
Художник по свету – заслуженный работник культуры России А.Е.Изотов
Руководство художественно-постановочной частью – заслуженный работник культуры России В.Е.Барабашкин
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ ТЕАТРА — НАРОДНЫЙ АРТИСТ СССР Ю.М.СОЛОМИН
Начало спектакля в 19 часов
Касса театра основной сцены открыта – в будние дни с 10 час. до 20 час., в выходные дни с 10 час. до 19 час. Без перерыва на обед.
Касса театра филиала открыта – в будние дни с 12 час. до 19 час. 30 мин., в выходные дни с 10 час. до 18 час 30 мин. Перерыв с 15 час. до 16 час.
Информационная поддержка: газеты: «Труд», «Аргументы и Факты», радиокомпания «Маяк», «Yтро.ru», «Центр Plus»
12.04.2005
Подробнее
Исторический календарь 12 апреля 1823 года родился драматург Александр Островский. Чиновник суда, вдохновленный игрой актеров московского Малого театра — Мочалова, Щепкина, Садовского, — Островский стал театралом и обратился к сочинению пьес.
Исторический календарь
12 апреля 1823 года родился драматург Александр Островский. Чиновник суда, вдохновленный игрой актеров московского Малого театра — Мочалова, Щепкина, Садовского, — Островский стал театралом и обратился к сочинению пьес.
12 апреля 1823 года родился драматург Александр Островский. Чиновник суда, вдохновленный игрой актеров московского Малого театра — Мочалова, Щепкина, Садовского, — Островский стал театралом и обратился к сочинению пьес.
Исторический календарь
12 апреля 1823 года родился драматург Александр Островский. Чиновник суда, вдохновленный игрой актеров московского Малого театра — Мочалова, Щепкина, Садовского, — Островский стал театралом и обратился к сочинению пьес. О первой из них, поставленной в Малом, — «Не в свои сани не садись», современник вспоминал: «Взвился занавес, и со сцены послышались новые слова, новый язык, до того неслыханный со сцены; появились живые люди…» Драматургия Островского потребовала новой актерской школы. Островский сам участвовал в постановках своих пьес. «Вы один, — писал Островскому писатель Иван Гончаров, — достроили здание, в основании которого положили краеугольные камни Фонвизин, Грибоедов, Гоголь. Но только после Вас, мы, русские, можем с гордостью сказать, у нас есть свой русский, национальный театр».
«Радио Свобода», 12 апреля 2005 г.
12 апреля 1823 года родился драматург Александр Островский. Чиновник суда, вдохновленный игрой актеров московского Малого театра — Мочалова, Щепкина, Садовского, — Островский стал театралом и обратился к сочинению пьес. О первой из них, поставленной в Малом, — «Не в свои сани не садись», современник вспоминал: «Взвился занавес, и со сцены послышались новые слова, новый язык, до того неслыханный со сцены; появились живые люди…» Драматургия Островского потребовала новой актерской школы. Островский сам участвовал в постановках своих пьес. «Вы один, — писал Островскому писатель Иван Гончаров, — достроили здание, в основании которого положили краеугольные камни Фонвизин, Грибоедов, Гоголь. Но только после Вас, мы, русские, можем с гордостью сказать, у нас есть свой русский, национальный театр».
«Радио Свобода», 12 апреля 2005 г.
Подробнее
В Малом театре очередное пополнение. В нашу труппу принят популярный актёр театра и кино, заслуженный артист России, лауреат Государственной премии России Борис Георгиевич Невзоров. От всей души желаем Борису Георгиевичу творческих успехов на старейшей д
В Малом театре очередное пополнение. В нашу труппу принят популярный актёр театра и кино, заслуженный артист России, лауреат Государственной премии России Борис Георгиевич Невзоров.
От всей души желаем Борису Георгиевичу творческих успехов на старейшей драматической сцене!
От всей души желаем Борису Георгиевичу творческих успехов на старейшей драматической сцене!
В Малом театре очередное пополнение. В нашу труппу принят популярный актёр театра и кино, заслуженный артист России, лауреат Государственной премии России Борис Георгиевич Невзоров. Невзоров родился 18 января 1950 года. В 1975 г. он окончил Школу-студию МХАТ. В 1967-68 Борис Невзоров служил в Астраханском ТЮЗе, в 1975-1982 и 1986 –1988 — в московском Новом драматическом театре, Театра имени Моссовета (1984-1986), с 1989 по 1991 гг. он являлся актёром Киностудии детских и юношеских фильмов имени Горького. С 1993 по 2005 гг. артист работал в Театре имени К.С.Станиславского. Среди ролей Невзорова – Шаманов («Прошлым летом в Чулимске» А.Вампилова), профессор Хиггинс («Моя прекрасная леди» Дж.Б.Шоу, Ф.Лоу), Антон («Пойти и не вернуться» по В.Быкову), Ричард («Пир во саду» по Э.Олби), Генрих II («Томас Бекет» Ж.Ануя), Суслов («Дачники» М.Горького), Журден («Мещанин-дворянин» Ж.Б.Мольера) и др.
Борис Невзоров много снимается в кино и на телевидении. В числе фильмов с его участием – «Найти и обезвредить», «Приказ: перейти границу», «Россия молодая», «Парашютисты», «Дети солнца», «Без особого риска», «Близкое и далёкое», «Говорит Москва», «Капабланка», «Русь изначальная», «Степная эскадрилья», «Гулящие люди», «Грех», «Гладиатор по найму», «У попа была собака...», «Убийство в Саншайн-Менор». Среди сериалов с его участием — «Каменская», «Марш Турецкого», «Простые истины».
От всей души желаем Борису Георгиевичу Невзорову творческих успехов на старейшей драматической сцене!
Борис Невзоров много снимается в кино и на телевидении. В числе фильмов с его участием – «Найти и обезвредить», «Приказ: перейти границу», «Россия молодая», «Парашютисты», «Дети солнца», «Без особого риска», «Близкое и далёкое», «Говорит Москва», «Капабланка», «Русь изначальная», «Степная эскадрилья», «Гулящие люди», «Грех», «Гладиатор по найму», «У попа была собака...», «Убийство в Саншайн-Менор». Среди сериалов с его участием — «Каменская», «Марш Турецкого», «Простые истины».
От всей души желаем Борису Георгиевичу Невзорову творческих успехов на старейшей драматической сцене!
11.04.2005
Подробнее
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой» Е.Н. ГОГОЛЕВА «НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ». ДЕТСТВО. ИНСТИТУТ. ФИЛАРМОНИЯ
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ». ДЕТСТВО. ИНСТИТУТ. ФИЛАРМОНИЯ
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ». ДЕТСТВО. ИНСТИТУТ. ФИЛАРМОНИЯ
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ДЕТСТВО. ИНСТИТУТ. ФИЛАРМОНИЯ (окончание)
Мы переехали в Москву, и начались хлопоты. Во-первых, следовало обзавестись жильем. Нашли маленькую квартирку на Зубовском бульваре, Дворцовый проезд. Далее, предстояло выбирать, где же мне учиться. О частной школе нечего было и думать—на это не хватало средств. Надо было ехать в Петроград — пытаться поступить в школу при Александрийском театре. Как дочь раненого офицера меня могли принять на казенный счет. Но ехать в далекий Питер, где нет никого знакомых... И страшно, и не хочется отрываться от родной Москвы.
Выяснилось, что на казенный счет меня могли бы. принять на драматическое отделение Музыкально-драматического училища Московского филармонического общества. И тут было решено обратиться за советом не более и не менее как к самому А. И. Южину, первому актеру Малого театра и кумиру нашей семьи. Мы не имели с ним никаких общих знакомых, никого, кто бы мог ввести нас к этому знаменитому человеку. И мама написала ему письмо. В нем она просила о визите и, разумеется, охарактеризовала свою единственную дочь как будущую Ермолову.
И вот Александр Иванович Южин, вероятно, посмеиваясь в душе, все же, несмотря на огромную занятость, назначил нам день и час визита. Помню обстановку квартиры Александра Ивановича, ибо потом часто бывала там, подружившись на всю жизнь с племянницей Южина — Мусей Богуславской. Александр Иванович занимал целый этаж дома. Вместе с ним жила его жена, живая и обаятельная Мария Николаевна, его сестра Екатерина Ивановна, вдова, с дочкой Мусей, в которой Южины души не чаяли, и брат Владимир Иванович с семьей, которых я не знала, так как обитали они совершенно обособленно.
Итак, мы в темной, большой передней. Из нее через гостиную, убранную чуть-чуть в восточном вкусе (мельком увидела в стеклянном шкафу массу венков, сувениров и подношений замечательному артисту), прошли в большой угловой кабинет, весь заставленный книжными шкафами. Книги были не только в шкафу, но и всюду на столах. За большим письменным столом сидел Александр Иванович. Как сейчас помню его сутуловатую, большую фигуру. Он любезно поднялся нам навстречу.
О чем говорила мама, что был за разговор, я не помню. Понимала, что решается моя судьба. И очнулась лишь тогда, когда все с той же приветливой любезной улыбкой Александр Иванович предложил мне что-нибудь прочесть. Я пришла в себя. О! Тут уже все ясно. Мама прожужжала мне все уши, что я будущая Ермолова. И, конечно же, я должна была читать монолог из «Орлеанской девы» Шиллера, который так гениально читала сама великая Ермолова. Я прочла монолог «Простите вы, холмы, поля родные», какую-то басню, потом некрасовскую «Катерину». Александр Иванович слушал внимательно, не перебивая, и, когда я исчерпала весь свой репертуар, серьезно, без улыбки, не глядя на меня и что-то обдумывая, молчал. Молчали и мы с мамой. Какие мысли витали в голове моей тщеславной матушки—не знаю. Я же твердо была уверена, что читала отвратительно и провалилась.
И вообще, какая невероятная дерзость—прийти сюда, отнимать время—и у кого?! У самого Южина! Вот он и молчит, не зная, вероятно, как бы деликатнее нас выпроводить. Тут до моего сознания долетели слова: «В филармонии сейчас преподают все актеры нашего Малого театра, отдайте вашу дочь в Филармонию — так она будет ближе к нам!» На всю жизнь запомнились мне эти слова Александра Ивановича. А тогда, если можно было бы упасть без чувств от счастья, наверное, упала бы. Во всяком случае, все дальнейшее происходило как в тумане. Не помню, как мы простились с Александром Ивановичем, как ушли.
Были посланы просьбы о зачислении меня на казенный счет в Филармонию. Конечно, если Выдержу экзамены. Начались мои приготовления к этому серьезному испытанию. Готовила я, разумеется, те же произведения, что читала Южину. Напутственные слова Александра Ивановича хоть и ободрили меня, все же не изгнали из души некоторых сомнений. «А что если это были только любезные слова, сказанные, чтобы вежливо отделаться от назойливой мамаши, которая считает свою незадачливую дочь чуть ли не гением?!» Я не делилась с мамой этими мыслями. Она торжествовала и ни минуты не сомневалась, что я с блеском выдержу экзамены.
Наконец настал решающий день. Как сейчас помню мою альма-матер (теперь в этом здании находится ГИТИС). Во дворе — большой двухэтажный особняк. Широкая лестница в глубине полутемного холла. Наверху площадка, где сидели, ходили и стояли взволнованные девушки и юноши. Слева—громадные двери, за которыми находился большой зал и сидели они, наши экзаменаторы, вершители наших судеб. До мельчайших подробностей помню даже платье, в которое была одета: самое лучшее, какое у меня имелось, скромное черненькое платье. Но зато мама дала мне янтарные серьги и брошь! Среди жаждущих и дрожащих новичков встречались и «опытные» уже второкурсники, критически нас оглядывавшие и дававшие свысока «полезные советы». Удивительно приятный юноша, тоже со второго курса, своей доброжелательностью, юмором и потрясающей способностью копировать всем нам знакомых актеров поддерживал в нас, умиравших от страха, бодрость и надежду. Юноша этот был, как он себя всем рекомендовал, Шура Никольский»
Впоследствии я узнала его как чудесного товарища, любимца Филармонии, а еще через несколько лет и талантливейшего актера Малого театра Сашина-Никольского. С ним до конца его жизни меня связывала сердечная дружба. Да и в театре он был общим любимцем.
Тогда же Шура искоса присматривался ко мне и наконец, явно почувствовав, несмотря на независимый вид, мое адское волнение, не выдержал и подошел. Спросил, что я намерена читать на экзамене. «Пролог «Орлеанской девы» — это значит «Простите вы, холмы, поля родные,..», да?—протянул он многозначительно. — Героиня, значит. Так-так... А раньше вы что-нибудь играли, в любительских спектаклях, я подразумеваю?» С апломбом и уверенностью я назвала ряд ролей, которые, как мне думалось, я с успехом воплощала в маленьком клубе в Новогирееве, а до этого в классах института. И еще раньше, в антрепризе Собольщикова-Самарина. «Да,— сурово произнес Шура Никольский,—стаж порядочный. Только знаете что я вам посоветую? Не вздумайте все это выложить экзаменаторам, они таких «опытных» актеров не очень-то жалуют!» Вот тебе и на! А я-то думала!.. Но думать было некогда—меня вызвали в зал.
За столом сидело много совсем незнакомых мне людей. Никого из актеров я со страху не узнала, хотя не раз видела их на сцене. Помню только, что самый главный, председатель, был очень крупный мужчина, с довольно красивым лицом. Как я впоследствии узнала, это был Н. Н. Греков, в прошлом актер Малого театра, из-за болезни ног вышедший на пенсию и в то время возглавлявший драматическое отделение Филармонического училища. Все преподаватели драматических курсов находились у него в подчинении, хотя сам Греков преподаванием не занимался. Директором всего училища являлся профессор А. А. Брандуков, один из лучших виолончелистов того времени.
В драматических классах преподавали многие представители Малого театра—режиссер И. С. Платон, прекрасный актер Н. К. Яковлев, великолепный исполнитель эпизодических ролей И. А. Рыжов, жена Платона М. П. Юдина, бывшая актриса Малого театра, тогда
ушедшая на пенсию.
В то время никаких помощников педагоги не имели. Каждый из них руководил своим курсом с самого начала до выпуска. И лишь на первом курсе было две группы, одну из которых вела М. П. Юдина. В дальнейшем она передавала наиболее способных следующему педагогу на второй курс, а слабые ученики отсеивались.
В 1916 году на первый курс набирали И. А. Рыжов: и М. П. Юдина.
Итак, экзамены. Я прочитала пролог к «Орлеанской деве» и какую-то басню. Меня не прервали. Затем\\\\\\\' посыпались вопросы: почему хочу идти на сцену, кто родители, что я читала, где получила среднее образование, играла ли вообще. Вопреки советам Шуры Никольского, я с гордостью сказала, что играла очень много в любительских спектаклях и в институте, и в Гирееве.
Когда я хвасталась участием в антрепризе Собольщикова-Самарина, перечисляя свои детские роли, все сидевшие за столом заулыбались. Как я вышла из зала, как ждала своей участи—не помню. Знаю только, что мне очень хотелось попасть к И. А. Рыжову. В том, что меня вообще примут в Филармонию, я почему-то совсем не сомневалась. Так и случилось. Меня приняли, и взял меня в свой класс И. А. Рыжов, у которого я училась в течение двух лет пребывания в Филармонии.
Чудесные это были годы. Мы очень дружили не только со своими сверстниками, однокурсниками, но и с учениками вокального отделения и музыкальных классов.
Постоянно ходили на зачеты вокалистов и вечера музыкантов, болели за своих любимцев. Так же и они интересовались нами, «драматическими». Возникали и неизбежные свадьбы. Но объединяло всех главным образом творчество.
Когда я была еще на первом курсе, второй курс И. К. Яковлева давал полугодовой экзаменационный вечер отрывков из пьес. И вдруг в программу включают мой отрывок из пьесы И. В. Шпажинского «В старые годы», который я готовила у Рыжова. Беспрецедентный случай в Филармонии. За меня волновались буквально все. Еще бы, подобные вечера на втором курсе проходили в присутствии не только Грекова, но и самого Брандукова. Зал был полон учащимися и их родственниками. Вечер прошел удачно. Особенно хороша была любимая ученица Яковлева Аннинка Галлинг; Когда она переходила на третий курс, Яковлев поставил для нее «Подростка» Вебера и\\\\\\\' Грессе, а на роль Нанси Валье взял меня, тогда студентку второго курса. Это тоже было для меня большой честью. На драматическом отделении Яковлева все боялись. Он был очень строг, требователен, и тишина и внимание на его уроках стояли совершенно удивительные.
Помню, я страшно волновалась на репетициях «Подростка». Роль, конечно, выучила назубок. И вдруг из зала раздается громкий голос Николая Капитоновича: «Что это вы, душечка, все руками машете, как ветряная мельница! Ну-ка успокойте руки, начинайте сначала и не трепыхайтесь так». Мне на всю жизнь запомнились эти слова. Часто, работая над ролью, я думаю о них и теперь.
Иван Андреевич Рыжов был требователен, но и очень мягок. Он, скорее, был нашим другом или необыкновенно терпеливым отцом. Однажды только видела я его разгневанным. Один из учеников, явно не приготовившись к уроку, позволил себе на сцене глупую отсебятину. И Иван Андреевич накричал на него.
Рыжов был большим другом и поклонником Марии Николаевны Ермоловой. Он часто говорил нам о ней, о ее отношении к театру, к работе, о ее трепетном волнении на репетициях и спектаклях. Мы благоговейно впитывали в себя эти рассказы. Они воспитывали в нас то подлинное уважение к театру, ту беспредельную любовь к искусству, примером которых была Ермолова.
Иван Андреевич Рыжов прежде всего будил в своих учениках чувство. «Почувствуйте правильно, тогда и роль пойдет»,— говорил он. Он шел от восприятия внутреннего мира человека. Но объяснить и раскрыть процесс подхода к роли он, как и все почти тогдашние актеры-педагоги, не умел.
Мне рассказывали как-то, что одна известная актриса обратилась к Ермоловой с просьбой пройти с ней роль из репертуара Марии Николаевны. Ермолова страшно смутилась и ответила, что не умеет рассказывать и объяснять, как надо делать. В результате Мария Николаевна предложила огорченной просительнице: «Знаете что, голубушка, давайте лучше я вам сыграю всю роль, а вы посмотрите». Объяснить, научить Ермолова не могла. Однако стоило понаблюдать, как она ведет себя перед выходом на сцену, и становились понятны слова Станиславского «войти в круг». Стоит вспомнить знаменитые слова Ольги Осиповны Садовской: «Я тебе, голубчик, крючочек, а ты мне — петельку». Именно о таком общении с партнером писал Станиславский в своей «системе».
Да, не умели великие «могикане» старого театра рассказать, как они творят, как создают свои гениальные роли. Они знали только какие-то общие, но весьма существенные принципы. Щепкин говорил: «Будь в обществе, Наблюдай жизнь». Ермолова часто посещала выставки живописцев и скульпторов, не пропускала наиболее интересные симфонические концерты. Бывая в обществе, обычно молчала, но внимательно слушала и наблюдала собравшихся. Много читала. Читала и искала специальные труды и художественные произведения, относящиеся к тем эпохам, в которых жили и действовали ее героини. Все это вбиралось, проникало в память и душу, а потом—в самую лабораторию ее гениального творчества.
В Филармонии преподавались разные дисциплины, например танцы. Следили за пластикой, много уделялось внимания старинным танцам—в них требовалось изящество и музыкальность. Занимались фехтованием, которым я очень увлекалась. Наш преподаватель Апушкин считал меня одной из лучших учениц. Танцы и фехтование были обязательны для всех учеников Филармонии. Но особенно рьяно посещали эти уроки вокалисты и мы.
Очень старались Шура Никольский и я. К тому же я просто терзалась ревностью, потому что Шура чаще и больше танцевал с Анночкой Галлинг. Она была очаровательна. Шведка по происхождению, Анночка училась на курс старше меня. После окончания Филармонии она вышла замуж за известного режиссера Эггерта. Я потеряла Анночку из вида. А когда мне дали ее адрес и я пошла к ней, увы, мы не нашли общего языка и оказались чужими. Мне остались только чудесные воспоминания о тоненькой, хрупкой, очаровательной Анночке Галлинг.
Помню, в Филармонии мы самостоятельно ставили что-то вроде спектакля-пантомимы. Назывался он «Нарцисс и Психея». Я изображала Нарцисса, Анночка была изумительной Психеей. Шел и второй такой же «самодеятельный» спектакль. На сцене под музыку старинного менуэта дремлет молодой маркиз. У задника, хорошо освещенная и похожая на картину в раме, стоит маркиза. Кто-то читает стихи. Маркиз удивленно замечает, что маркиза оживает. Он предлагает ей руку. Они танцуют менуэт. Затем маркиза опять входит в раму и превращается в картину. Маркиз садится в свое кресло и засыпает— то, что произошло, было лишь сном.
На такие «самодеятельные» миниатюры приглашались преподаватели, все учащиеся Филармонии, родные и знакомые учащихся. Всем заправлял Шура Никольский, а мы с Анночкой Галлинг были его первыми актрисами.
Занимались мы на курсах и сценическим движением. Преподаватель—его фамилия была Загаров—задавал нам этюды с падениями, быстрыми, ловкими поворотами тела, движениями по лестнице, красивыми прыжками на стол и стулья. Как я теперь понимаю, это было и некое подобие физкультуры и урок пластики, умения стать в нужную и выразительную позу.
Помню один из заданных мне этюдов. Я в комнате. В окна стреляют. Под пулями я должна через всю сцену добраться до стола—там мой револьвер. Пока я перебежками направляюсь к заветному столику, меня ранят. Дальше надо изобразить боль от раны и продолжать движение к цели. Второе ранение, я падаю, но все же ползу к столу. Больно, теряю силы. Но вот уже цель близка. Я карабкаюсь по ножке стола. Рука уже шарит по столу, ища спасительное оружие. Но силы иссякают, и я в последнем порыве выпрямляюсь и замертво падаю. Считалось, что я все это хорошо выполнила.
Очень любили мы лекции по истории театра. Читал их незабвенный Владимир Александрович Филиппов. Филиппов действительно был великолепный знаток театра и горячий поклонник Малого. Я почти стенографически записывала его лекции и очень гордилась, когда много лет спустя Владимир Александрович попросил у меня мои тетради для своей книги. Владимира Александровича высоко чтили все актеры, даже самые маститые. Он часто писал рецензии и считался после А. Р. Кугеля, которого я еще застала, лучшим критиком и историком театрального искусства, глубоко уважающим и любящим актера. Он бывал и суров в своих оценках, но они всегда оказывались объективными и приносили настоящую пользу актеру и театру.
Велись у нас занятия по дикции, постановке голоса, которым придавалось большое значение.
Были уроки грима, которые давал Николай Максимович Сорокин, лучший гример Малого театра. Красивый, умный человек, он много и остроумно рассказывал нам об актерах этого театра. И мы с большим вниманием слушали о Ермоловой, Лешковской, Южине и, конечно, о наших кумирах—Остужеве и Прове Садовском.
Теперь грим не в моде. Актеры чаще играют с так называемым «своим лицом». В те времена при существовавшей технике освещения и молодым актерам надо было накладывать грим. Особенно если актеру приходилось добиваться сходства, когда он играл историческое лицо, известное по портретам.
Обаятельный Николай Максимович был большим другом актеров. У меня остались о нем самые задушевные воспоминания. Нередко плакалась ему в жилетку, когда наступали трудные минуты в театре, да и помимо театральных невзгод часто делилась с ним своими заботами. Настоящий художник был Н. М. Сорокин, его преданность театру передалась и нам.
Так, очень дружно и интересно, проходили наши учебные годы в Филармонии. Закончился первый год, сданы экзамены, все разлетелись на лето кто куда. Мы с мамой и отцом не уехали из Москвы. От весны 1917 года остались в памяти манифестации, дамы с красными бантами, влюбленно прославлявшие Керенского, шум и сумятица. Меня все это мало трогало. Я думала лишь о предстоящем учебном годе и о новых сценических отрывках — на втором курсе нам предстояло готовить уже целые акты. Отречение царя, приход Временного правительства—все это как-то прошло мимо меня. Дома разговоры об этих событиях велись, но, как я теперь понимаю, чисто обывательские. Отец давно был в отставке; человек-больной, он мало интересовался происходящим. К тому времени мы с мамой жили уже на Кузнецком мосту. Мама получила место управляющей домами, и мы имели казенную квартиру. Папа жил отдельно, во Всехсвятском, в доме офицеров-ветеранов. Ему требовался постоянный уход. Теперь я считаю себя виноватой, что позволила отцу уехать от нас. Многое стало мне понятно слишком поздно. А тогда эгоистичная молодость не разбиралась во взаимоотношениях родителей. Что-то от меня скрывали; допытываться я не хотела из ложной стыдливости, да и не умела. И легкомыслия в то время было хоть отбавляй.
Осенью 1917 года занятия начались как обычно. Но настроения учащихся изменились. Особенно это чувствовалось на музыкальном отделении. Ученики там были по возрасту много старше драматических. Как-то сразу они отдалились от нас. Кое-кто и из вокальных классов перестал общаться с нами.
Предстояло готовиться к полугодовым зачетам. У меня были две, совершенно различные по характеру, чудесные роли: комедийный акт из пьесы «Ренессанс», написанной белыми стихами, где я играла юношу Витторино, и третий акт «Марии Стюарт». Как же билась я с моей Марией, плакала над ней! И темперамента как будто хватало и... ничего не выходило! Долго мучились мы, ученица и преподаватель, и наконец Иван Андреевич сказал мне просто: «Голуба моя, не умею я вам объяснить, в чем дело, но не выходит эта сцена королев у вас. Мария Николаевна Ермолова играла ее чуть-чуть над полом. У нее была и искренность и простота, был и пафос трагедии, а не обыденный разговор. А как она этого достигала — сам не знаю, как объяснить. Вижу, что не то у вас получается, а как помочь и что сделать—не придумаю. Давайте выберем другой отрывок, из другой\\\\\\\' пьесы. Может быть, Мария Стюарт вам пока еще трудна, не по силам».
Так, поплакав, я и отказалась от Марии Стюарт. И на всю жизнь эта роль осталась моей недостижимой творческой мечтой. Лишь к какой-то шиллеровской дате я вновь возвратилась к третьему акту—сцене королев—в концертном исполнении. Елизавету очень хорошо играла С. Н. Фадеева, а у меня Мария так и не получилась. Правда, мы с успехом играли эту сцену в Колонном зале в Москве во время шиллеровских торжеств, а также в военно-шефской поездке по ГДР—в Берлине, в Доме творчества немецких актеров. Позднее я с ужасом узнала, что в числе зрителей был сам Брехт.
Несколько раз я просила театр, чтобы поставили «Марию Стюарт», но... мало ли несбыточных мечтаний у актеров! А может, все это к лучшему, и что-то было для меня недоступное в этой Марии. Но я хотела бы сыграть и Елизавету. Мечтала, что к 100-летию со дня рождения Ермоловой Малый театр поставит эту пьесу, столь любимую Марией Николаевной. Мне было все равно, играть Марию или Елизавету, только бы пошла эта пьеса. Но — увы!..
Итак, значит, — прощай, Мария. Рыжов дал мне отрывок из пьесы Анри Батайля «Обнаженная», эпизод, когда героиня врывается к своей сопернице — какой-то высокопоставленной даме. Акт сильный, интересный и проникнутый большим драматизмом.
И вот два мои отрывка удачно сданы. Я отчиталась за первое полугодие.
А в это время в стране происходили бурные события. Захватили они и филармонию. Помню, на каком-то собрании меня выдвинули делегатом на совещание в университет. От музыкального отделения Филармонии был выдвинут Георгий Николаевич Дудкевич. В огромной аудитории с тусклым освещением стоял густой дым от курения. Шли бесконечные дебаты. Естественно, я держалась около Дудкевича. Он был много старше меня, побывал за границей (аккомпанировал в Германии знаменитому тенору Смирнову). Часто мы вместе возвращались домой. На несколько дней занятия были прерваны. В Москве стреляли. По телефону, еще работавшему на Арбате, где жил Дудкевич, сообщали, что там находятся юнкера и победили белые. А у нас на Кузнецком мосту было уже точно известно, что большевики взяли Кремль. Обыватели, движимые страхом перед этими неизвестными большевиками, попрятались и не выходили на улицу.
Мы с мамой все же на улицу выглядывали. Мне запомнился такой случай. Мимо нашего парадного пробегал солдат, молоденький, совсем мальчик. То ли он был ранен, то ли насмерть перепуган, но он явно искал» какого-либо убежища. Мы с мамой почти втащили его к нам, дали воды, стали расспрашивать, кто он: белый, красный? Солдатик ничего не отвечал. Мы решили оставить его в покое. Вдруг солдат пришел в себя, начал озираться, увидел приличную обстановку, рояль, быстро подхватил свою винтовку и бросился вон из квартиры. Только мы его и видели. Что его испугало? Что побудило стремглав покинуть двух совершенно безоружных женщин? Не знаю. Но вот затихла стрельба. Новая власть прочно взяла бразды правления в свои руки, власть рабочих, власть большевиков. Помню, что новое правительство разрешило хоронить всех павших офицеров и юнкеров. Я случайно оказалась на Тверской, когда большая похоронная процессия направлялась к Ходынскому полю. Мне кажется, это был честный акт по отношению к противнику. И жаль, что в те годы многие не поняли своих заблуждений и великих идей грядущего.
Мы возобновили наши занятия, театры открыли свои двери. Налаживалась новая жизнь. Я готовилась к переходным зачетам на третий курс. Сдавать надо было уже целые пьесы. Иван Андреевич решил поставить «Огни Ивановой ночи» Г. Зудермана. Я работала над Мариккой. И вдруг, в самый разгар работы, Иван Андреевич снова назначает репетиции «Обнаженной» и «Ренессанса», то есть уже сданных мною отрывков. Никто ничего не понимает. Иван Андреевич молчит. А по Филармонии ползут слухи, что кто-то будет смотреть Гоголеву. Кто? Почему? Все молчат. Назначается день просмотра. У меня складывается впечатление, что просмотр устраивается для директора училища Брандукова, перед которым я на первом курсе уже играла с второкурсниками в пьесе Шпажинского. Однако всеведущий Шура Никольский шепнул мне, что дело не только в Брандукове. Кажется, ждут представителей Малого и Художественного театров.
На генеральной, надевая мне парик, милый Николай Максимович Сорокин лукаво улыбается, что-то подправляет и... молчит.
И вот настал день показа. Не помню, как я пришла в Филармонию, как села гримироваться. Торжественное молчание моих однокурсников, участников спектакля, взволновало еще больше. Поцеловав меня в лоб, Иван Андреевич куда-то вышел. Посерьезнел и Николай Максимович. Вдруг влетает Шура Никольский: «В зале — Южин и Лешковская!» Исчезает, чтобы через минуту снова вбежать: «Приехал Станиславский с Немировичем!» А потом еще и еще: «В зале — Яблочкина, Остужев, Садовский, Книппер» и т. д. Наконец появляется Иван Андреевич. Он волнуется, но, как всегда, старается быть спокойным и ровным. Поймав мой отчаянный взгляд, внимательно и ободряюще оглядывает меня и, улыбаясь, замечает: «Да, голуба, играйте все так же, как и играли. В зале все друзья. Наше начальство вам известно, смотрят и Греков и Брандуков, ну и художественный совет Малого театра, и из Художественного пришли. Не волнуйтесь, все будет хорошо».
Да, хорошо! А у меня не знаю где душа, говорят, в пятках. Может быть, и там! Не помню, как я спустилась на сцену, как начала играть «Обнаженную». Показ происходил днем, и, несмотря на зашторенные окна, можно было разглядеть всех сидящих в зале. Я не видела никого — только свою ненавистную соперницу, ее дряхлого супруга и моего возлюбленного, которого я не хочу, не могу и не должна отдать этой высокомерной даме.
Кончился первый отрывок. Я переодевалась и перегримировывалась ко второму. Во время переодевания к нам никого не пускали. Хотя, я уверена, всем интереснее было смотреть на находящихся так близко в зале знаменитых и обожаемых артистов. Спокойный Иван Андреевич деловито осведомился, готова ли я. Очень взволнован был Николай Максимович. Ему изменило даже обычное шутливое настроение и обаятельное остроумие.
Но вот прошел и второй отрывок. Странно, но у меня было легко и ясно на душе. Может быть, я была спокойна потому, что считала, что смотрят не меня, а мою партнершу Наташу Гурбатову (ее, кстати сказать, действительно приняли в Малый театр, но через два-три года после окончания Филармонии). Пришел Иван Андреевич, всех нас перецеловал, похвалил и... ушел!
Вот и все. Никаких разговоров, никаких отзывов. Жизнь пошла своим обычным порядком. Опять стали репетировать «Огни Ивановой ночи».
Мне предстояло учиться в Филармонии еще два года, так как был прибавлен четвертый курс. Но вот однажды весной 1918 года после одной из репетиций «Огней» Рыжов отозвал меня в сторону и сказал: «Я должен передать вам, голуба моя, что вам предлагают вступить в труппу Художественного театра. Вас смотрели Станиславский и Немирович-Данченко, приглашение исходит от них». Я онемела. «Так что мне им ответить?»— продолжает Иван Андреевич. И вдруг я слышу внутри себя какой-то голос: «А Малый?!» Вижу, Иван Андреевич улыбается: «Ну, насчет Малого ничего не могу сказать, а вот Художественный вас приглашает».
Кажется, я действительно заплакала. Ведь все мысли, все мечты мои были о Малом. Я даже не осознала, какую великую честь мне оказывают—меня, восемнадцатилетнюю девчонку, еще не окончившую Филармонию, приглашают—и куда? В Художественный театр. И кто приглашает? Сам Станиславский. А я реву, реву, мотаю головой и бормочу: «Нет, нет, я—в Малый, в Малый». Едва успокоил меня мой незабвенный Иван Андреевич. «Ну как хотите, все же подумайте. Приглашения в Малый нет, а в Художественный уже зовут». Но при всем глубоком восхищении Художественным театром, его великолепными актерами, Станиславским, Леонидовым, Качаловым, Москвиным, моя душа и сердце были отданы .Малому театру и его корифеям. Им я поклонялась, у них хотела учиться и—что скрывать мою затаенную мечту! — .хотела быть принятой в их семью. И потому от приглашения в Художественный я отказалась. Мой отказ дипломатично согласился передать Иван Андреевич. Как он это .сделал—не знаю. Но и Станиславский и Немирович-Данченко всегда относились ко мне весьма доброжелательно. Я чувствовала их внимание и симпатию, хотя часто при встречах оба они шутя корили меня: «Не захотела к нам идти, не захотела». Тогда же, в тот памятный день, разговор был окончен.
Приближался переходный экзамен на третий курс. Никаких других показов больше не было. Экзамен прошел, все опять разъехались на лето, некоторые поступили на летний сезон играть маленькие рольки в Малаховке и Кускове. Шура Никольский играл в Кускове первые роли. И мы все гордились им и завидовали его успехам.
Я по-прежнему жила в Москве, вышла замуж за Дудкевича и бегала на теннисный корт в Пименовский переулок. Он и сейчас существует, этот двор, хотя переделан под детскую площадку. Часто для быстроты я прохожу этим двором на улицу Чехова, чтобы ехать в Малый театр. Мы с мужем жили тогда в Денежном переулке, носящем теперь имя Веснина, как раз напротив особняка, в котором был убит немецкий посол Мирбах.
Замужество мое привело к полному разрыву с матерью. Мне было семнадцать лет, Дудкевичу—много больше, и раннее замужество, по мнению мамы, могло помешать моей сценической карьере. Так до самого конца ее жизни эти отношения окончательно и не наладились.
Мама тогда опять вернулась на сцену, вступила в .труппу Калужского театра и увезла с собой отца. Папа и умер в Калуге в 1919 году. Когда, до Отечественной войны, мне случалось бывать на гастролях в этом чудесном городе;, Я всегда приходила на могилу отца. Однако, приехав в Калугу после войны, так и не нашла ее. Немцы зверски .бомбили город и кладбище—говорили, что гробы из земли взлетали в воздух. Да, было и такое.
Так вот, вернемся к лету 1918 года. Как уже говорилось, я часто бегала днем в Пименовский переулок играть в теннис, которым очень увлекалась, И вот с ракеткой под мышкой, с сеткой с мячами в руках и в теннисных, туфлях (это для скорости и удобства при ходьбе, транспортом я не пользовалась) я бегом спускаюсь с нашего четвертого этажа. Навстречу идет какой-то человек и спрашивает мою квартиру. Это был курьер из Малого театра с письмом для меня. Быстро расписавшись в книге о получении письма, я здесь же, на лестнице, прочла, что меня вызывают в Малый театр к Прову Михайловичу Садовскому. В то время Малый получил автономию в управлении. Была создана директория из пяти человек: председателем, вернее первым советским директором Малого театра назначили А. И. Южина, заведующим репертуаром (или, как теперь говорят, литературной частью) — И. С. Платона, художественной частью — П. М. Садовского, финансово-хозяйственной частью — С. А. Головина и кем-то тоже по хозяйству, по порядку в здании — А. А. Остужева. Правда, Остужев от этого вскоре отказался, передав все свои полномочия Головину.
Вот к Прову Михайловичу меня и вызывали. Не помня себя и не подумав, в каком я виде, так с ракеткой, мячами и в совсем неподобающем костюме (правда, тогда на теннис надевали обыкновенные юбки, время-то было— 1918 год!) я и помчалась в Малый театр. Пров Михайлович сам очень любил спорт. Увидев меня запыхавшуюся, красную, со спортивным инвентарем, он весело расхохотался и стал расспрашивать, где и с кем я играю. Оказалось, что именно в домах рядом с теннисным кортом была и его квартира и квартира его брата Михаила Михайловича. Пошутив и поговорив о лучших тогда теннисистах Тепляковой и Вербицком (артисте Художественного театра), Пров Михайлович приступил к серьезному разговору. Он сказал, что мне предлагается с осени вступить в труппу Малого театра. Лично он считает, что мне надо сначала поступить во вспомогательный состав, но А. И. Южин настаивает, чтобы я сразу же была принята в основной состав. Оба они надеются, что в театре я научусь большему, чем обучаясь еще два года в Филармонии. Сейчас мне следует пройти в канцелярию театра и подписать контракт (тогда были контракты). «Разумеется, если вы согласны поступить к нам в театр»,— добавил, лукаво улыбаясь, Пров Михайлович.
Согласна ли я!!! Боже мой, да я ног под собой не чуяла! Слова не могла вымолвить, то перекладывала мячи, то хваталась за ракетку, а Пров Михайлович, наш кумир Садовский, откровенно хохотал, глядя на меня, чем повергал в еще большее смущение. Я сидела немая и красная как рак. Не помню, как я оказалась в канцелярии у Василевского, тогда, очевидно, заведовавшего ею. Не помню, как подписывала свой первый контракт на самый первый оклад—четыреста рублей. Помню только, что Василевский говорил со мной с большим почтением, не как с восемнадцатилетней девчонкой, а как с молодой женщиной, актрисой, вступающей в труппу Малого театра. Тут же мне сообщили, когда назначается открытие сезона и что за две недели до этого следует явиться на сбор труппы. По торжественному тону Василевского я поняла, что сбор труппы — событие, к которому надо готовиться и внутренне и внешне. Как мне кажется, теннисные туфли и весь мой облик несколько смущала этого старого, бесконечно преданного Малому театру человека, имевшего дело с самим Южиным, Ермоловой, Садовской и их товарищами.
Так состоялось моё приглашение в Малый театр. Так исполнилась мечта моей жизни. На все годы, отпущенные мне судьбой, осталась я верна моему родному, любимому театру, где испытала и большие радости и горькие минуты, что неизбежно сопровождает жизнь артиста.
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ДЕТСТВО. ИНСТИТУТ. ФИЛАРМОНИЯ (окончание)
Мы переехали в Москву, и начались хлопоты. Во-первых, следовало обзавестись жильем. Нашли маленькую квартирку на Зубовском бульваре, Дворцовый проезд. Далее, предстояло выбирать, где же мне учиться. О частной школе нечего было и думать—на это не хватало средств. Надо было ехать в Петроград — пытаться поступить в школу при Александрийском театре. Как дочь раненого офицера меня могли принять на казенный счет. Но ехать в далекий Питер, где нет никого знакомых... И страшно, и не хочется отрываться от родной Москвы.
Выяснилось, что на казенный счет меня могли бы. принять на драматическое отделение Музыкально-драматического училища Московского филармонического общества. И тут было решено обратиться за советом не более и не менее как к самому А. И. Южину, первому актеру Малого театра и кумиру нашей семьи. Мы не имели с ним никаких общих знакомых, никого, кто бы мог ввести нас к этому знаменитому человеку. И мама написала ему письмо. В нем она просила о визите и, разумеется, охарактеризовала свою единственную дочь как будущую Ермолову.
И вот Александр Иванович Южин, вероятно, посмеиваясь в душе, все же, несмотря на огромную занятость, назначил нам день и час визита. Помню обстановку квартиры Александра Ивановича, ибо потом часто бывала там, подружившись на всю жизнь с племянницей Южина — Мусей Богуславской. Александр Иванович занимал целый этаж дома. Вместе с ним жила его жена, живая и обаятельная Мария Николаевна, его сестра Екатерина Ивановна, вдова, с дочкой Мусей, в которой Южины души не чаяли, и брат Владимир Иванович с семьей, которых я не знала, так как обитали они совершенно обособленно.
Итак, мы в темной, большой передней. Из нее через гостиную, убранную чуть-чуть в восточном вкусе (мельком увидела в стеклянном шкафу массу венков, сувениров и подношений замечательному артисту), прошли в большой угловой кабинет, весь заставленный книжными шкафами. Книги были не только в шкафу, но и всюду на столах. За большим письменным столом сидел Александр Иванович. Как сейчас помню его сутуловатую, большую фигуру. Он любезно поднялся нам навстречу.
О чем говорила мама, что был за разговор, я не помню. Понимала, что решается моя судьба. И очнулась лишь тогда, когда все с той же приветливой любезной улыбкой Александр Иванович предложил мне что-нибудь прочесть. Я пришла в себя. О! Тут уже все ясно. Мама прожужжала мне все уши, что я будущая Ермолова. И, конечно же, я должна была читать монолог из «Орлеанской девы» Шиллера, который так гениально читала сама великая Ермолова. Я прочла монолог «Простите вы, холмы, поля родные», какую-то басню, потом некрасовскую «Катерину». Александр Иванович слушал внимательно, не перебивая, и, когда я исчерпала весь свой репертуар, серьезно, без улыбки, не глядя на меня и что-то обдумывая, молчал. Молчали и мы с мамой. Какие мысли витали в голове моей тщеславной матушки—не знаю. Я же твердо была уверена, что читала отвратительно и провалилась.
И вообще, какая невероятная дерзость—прийти сюда, отнимать время—и у кого?! У самого Южина! Вот он и молчит, не зная, вероятно, как бы деликатнее нас выпроводить. Тут до моего сознания долетели слова: «В филармонии сейчас преподают все актеры нашего Малого театра, отдайте вашу дочь в Филармонию — так она будет ближе к нам!» На всю жизнь запомнились мне эти слова Александра Ивановича. А тогда, если можно было бы упасть без чувств от счастья, наверное, упала бы. Во всяком случае, все дальнейшее происходило как в тумане. Не помню, как мы простились с Александром Ивановичем, как ушли.
Были посланы просьбы о зачислении меня на казенный счет в Филармонию. Конечно, если Выдержу экзамены. Начались мои приготовления к этому серьезному испытанию. Готовила я, разумеется, те же произведения, что читала Южину. Напутственные слова Александра Ивановича хоть и ободрили меня, все же не изгнали из души некоторых сомнений. «А что если это были только любезные слова, сказанные, чтобы вежливо отделаться от назойливой мамаши, которая считает свою незадачливую дочь чуть ли не гением?!» Я не делилась с мамой этими мыслями. Она торжествовала и ни минуты не сомневалась, что я с блеском выдержу экзамены.
Наконец настал решающий день. Как сейчас помню мою альма-матер (теперь в этом здании находится ГИТИС). Во дворе — большой двухэтажный особняк. Широкая лестница в глубине полутемного холла. Наверху площадка, где сидели, ходили и стояли взволнованные девушки и юноши. Слева—громадные двери, за которыми находился большой зал и сидели они, наши экзаменаторы, вершители наших судеб. До мельчайших подробностей помню даже платье, в которое была одета: самое лучшее, какое у меня имелось, скромное черненькое платье. Но зато мама дала мне янтарные серьги и брошь! Среди жаждущих и дрожащих новичков встречались и «опытные» уже второкурсники, критически нас оглядывавшие и дававшие свысока «полезные советы». Удивительно приятный юноша, тоже со второго курса, своей доброжелательностью, юмором и потрясающей способностью копировать всем нам знакомых актеров поддерживал в нас, умиравших от страха, бодрость и надежду. Юноша этот был, как он себя всем рекомендовал, Шура Никольский»
Впоследствии я узнала его как чудесного товарища, любимца Филармонии, а еще через несколько лет и талантливейшего актера Малого театра Сашина-Никольского. С ним до конца его жизни меня связывала сердечная дружба. Да и в театре он был общим любимцем.
Тогда же Шура искоса присматривался ко мне и наконец, явно почувствовав, несмотря на независимый вид, мое адское волнение, не выдержал и подошел. Спросил, что я намерена читать на экзамене. «Пролог «Орлеанской девы» — это значит «Простите вы, холмы, поля родные,..», да?—протянул он многозначительно. — Героиня, значит. Так-так... А раньше вы что-нибудь играли, в любительских спектаклях, я подразумеваю?» С апломбом и уверенностью я назвала ряд ролей, которые, как мне думалось, я с успехом воплощала в маленьком клубе в Новогирееве, а до этого в классах института. И еще раньше, в антрепризе Собольщикова-Самарина. «Да,— сурово произнес Шура Никольский,—стаж порядочный. Только знаете что я вам посоветую? Не вздумайте все это выложить экзаменаторам, они таких «опытных» актеров не очень-то жалуют!» Вот тебе и на! А я-то думала!.. Но думать было некогда—меня вызвали в зал.
За столом сидело много совсем незнакомых мне людей. Никого из актеров я со страху не узнала, хотя не раз видела их на сцене. Помню только, что самый главный, председатель, был очень крупный мужчина, с довольно красивым лицом. Как я впоследствии узнала, это был Н. Н. Греков, в прошлом актер Малого театра, из-за болезни ног вышедший на пенсию и в то время возглавлявший драматическое отделение Филармонического училища. Все преподаватели драматических курсов находились у него в подчинении, хотя сам Греков преподаванием не занимался. Директором всего училища являлся профессор А. А. Брандуков, один из лучших виолончелистов того времени.
В драматических классах преподавали многие представители Малого театра—режиссер И. С. Платон, прекрасный актер Н. К. Яковлев, великолепный исполнитель эпизодических ролей И. А. Рыжов, жена Платона М. П. Юдина, бывшая актриса Малого театра, тогда
ушедшая на пенсию.
В то время никаких помощников педагоги не имели. Каждый из них руководил своим курсом с самого начала до выпуска. И лишь на первом курсе было две группы, одну из которых вела М. П. Юдина. В дальнейшем она передавала наиболее способных следующему педагогу на второй курс, а слабые ученики отсеивались.
В 1916 году на первый курс набирали И. А. Рыжов: и М. П. Юдина.
Итак, экзамены. Я прочитала пролог к «Орлеанской деве» и какую-то басню. Меня не прервали. Затем\\\\\\\' посыпались вопросы: почему хочу идти на сцену, кто родители, что я читала, где получила среднее образование, играла ли вообще. Вопреки советам Шуры Никольского, я с гордостью сказала, что играла очень много в любительских спектаклях и в институте, и в Гирееве.
Когда я хвасталась участием в антрепризе Собольщикова-Самарина, перечисляя свои детские роли, все сидевшие за столом заулыбались. Как я вышла из зала, как ждала своей участи—не помню. Знаю только, что мне очень хотелось попасть к И. А. Рыжову. В том, что меня вообще примут в Филармонию, я почему-то совсем не сомневалась. Так и случилось. Меня приняли, и взял меня в свой класс И. А. Рыжов, у которого я училась в течение двух лет пребывания в Филармонии.
Чудесные это были годы. Мы очень дружили не только со своими сверстниками, однокурсниками, но и с учениками вокального отделения и музыкальных классов.
Постоянно ходили на зачеты вокалистов и вечера музыкантов, болели за своих любимцев. Так же и они интересовались нами, «драматическими». Возникали и неизбежные свадьбы. Но объединяло всех главным образом творчество.
Когда я была еще на первом курсе, второй курс И. К. Яковлева давал полугодовой экзаменационный вечер отрывков из пьес. И вдруг в программу включают мой отрывок из пьесы И. В. Шпажинского «В старые годы», который я готовила у Рыжова. Беспрецедентный случай в Филармонии. За меня волновались буквально все. Еще бы, подобные вечера на втором курсе проходили в присутствии не только Грекова, но и самого Брандукова. Зал был полон учащимися и их родственниками. Вечер прошел удачно. Особенно хороша была любимая ученица Яковлева Аннинка Галлинг; Когда она переходила на третий курс, Яковлев поставил для нее «Подростка» Вебера и\\\\\\\' Грессе, а на роль Нанси Валье взял меня, тогда студентку второго курса. Это тоже было для меня большой честью. На драматическом отделении Яковлева все боялись. Он был очень строг, требователен, и тишина и внимание на его уроках стояли совершенно удивительные.
Помню, я страшно волновалась на репетициях «Подростка». Роль, конечно, выучила назубок. И вдруг из зала раздается громкий голос Николая Капитоновича: «Что это вы, душечка, все руками машете, как ветряная мельница! Ну-ка успокойте руки, начинайте сначала и не трепыхайтесь так». Мне на всю жизнь запомнились эти слова. Часто, работая над ролью, я думаю о них и теперь.
Иван Андреевич Рыжов был требователен, но и очень мягок. Он, скорее, был нашим другом или необыкновенно терпеливым отцом. Однажды только видела я его разгневанным. Один из учеников, явно не приготовившись к уроку, позволил себе на сцене глупую отсебятину. И Иван Андреевич накричал на него.
Рыжов был большим другом и поклонником Марии Николаевны Ермоловой. Он часто говорил нам о ней, о ее отношении к театру, к работе, о ее трепетном волнении на репетициях и спектаклях. Мы благоговейно впитывали в себя эти рассказы. Они воспитывали в нас то подлинное уважение к театру, ту беспредельную любовь к искусству, примером которых была Ермолова.
Иван Андреевич Рыжов прежде всего будил в своих учениках чувство. «Почувствуйте правильно, тогда и роль пойдет»,— говорил он. Он шел от восприятия внутреннего мира человека. Но объяснить и раскрыть процесс подхода к роли он, как и все почти тогдашние актеры-педагоги, не умел.
Мне рассказывали как-то, что одна известная актриса обратилась к Ермоловой с просьбой пройти с ней роль из репертуара Марии Николаевны. Ермолова страшно смутилась и ответила, что не умеет рассказывать и объяснять, как надо делать. В результате Мария Николаевна предложила огорченной просительнице: «Знаете что, голубушка, давайте лучше я вам сыграю всю роль, а вы посмотрите». Объяснить, научить Ермолова не могла. Однако стоило понаблюдать, как она ведет себя перед выходом на сцену, и становились понятны слова Станиславского «войти в круг». Стоит вспомнить знаменитые слова Ольги Осиповны Садовской: «Я тебе, голубчик, крючочек, а ты мне — петельку». Именно о таком общении с партнером писал Станиславский в своей «системе».
Да, не умели великие «могикане» старого театра рассказать, как они творят, как создают свои гениальные роли. Они знали только какие-то общие, но весьма существенные принципы. Щепкин говорил: «Будь в обществе, Наблюдай жизнь». Ермолова часто посещала выставки живописцев и скульпторов, не пропускала наиболее интересные симфонические концерты. Бывая в обществе, обычно молчала, но внимательно слушала и наблюдала собравшихся. Много читала. Читала и искала специальные труды и художественные произведения, относящиеся к тем эпохам, в которых жили и действовали ее героини. Все это вбиралось, проникало в память и душу, а потом—в самую лабораторию ее гениального творчества.
В Филармонии преподавались разные дисциплины, например танцы. Следили за пластикой, много уделялось внимания старинным танцам—в них требовалось изящество и музыкальность. Занимались фехтованием, которым я очень увлекалась. Наш преподаватель Апушкин считал меня одной из лучших учениц. Танцы и фехтование были обязательны для всех учеников Филармонии. Но особенно рьяно посещали эти уроки вокалисты и мы.
Очень старались Шура Никольский и я. К тому же я просто терзалась ревностью, потому что Шура чаще и больше танцевал с Анночкой Галлинг. Она была очаровательна. Шведка по происхождению, Анночка училась на курс старше меня. После окончания Филармонии она вышла замуж за известного режиссера Эггерта. Я потеряла Анночку из вида. А когда мне дали ее адрес и я пошла к ней, увы, мы не нашли общего языка и оказались чужими. Мне остались только чудесные воспоминания о тоненькой, хрупкой, очаровательной Анночке Галлинг.
Помню, в Филармонии мы самостоятельно ставили что-то вроде спектакля-пантомимы. Назывался он «Нарцисс и Психея». Я изображала Нарцисса, Анночка была изумительной Психеей. Шел и второй такой же «самодеятельный» спектакль. На сцене под музыку старинного менуэта дремлет молодой маркиз. У задника, хорошо освещенная и похожая на картину в раме, стоит маркиза. Кто-то читает стихи. Маркиз удивленно замечает, что маркиза оживает. Он предлагает ей руку. Они танцуют менуэт. Затем маркиза опять входит в раму и превращается в картину. Маркиз садится в свое кресло и засыпает— то, что произошло, было лишь сном.
На такие «самодеятельные» миниатюры приглашались преподаватели, все учащиеся Филармонии, родные и знакомые учащихся. Всем заправлял Шура Никольский, а мы с Анночкой Галлинг были его первыми актрисами.
Занимались мы на курсах и сценическим движением. Преподаватель—его фамилия была Загаров—задавал нам этюды с падениями, быстрыми, ловкими поворотами тела, движениями по лестнице, красивыми прыжками на стол и стулья. Как я теперь понимаю, это было и некое подобие физкультуры и урок пластики, умения стать в нужную и выразительную позу.
Помню один из заданных мне этюдов. Я в комнате. В окна стреляют. Под пулями я должна через всю сцену добраться до стола—там мой револьвер. Пока я перебежками направляюсь к заветному столику, меня ранят. Дальше надо изобразить боль от раны и продолжать движение к цели. Второе ранение, я падаю, но все же ползу к столу. Больно, теряю силы. Но вот уже цель близка. Я карабкаюсь по ножке стола. Рука уже шарит по столу, ища спасительное оружие. Но силы иссякают, и я в последнем порыве выпрямляюсь и замертво падаю. Считалось, что я все это хорошо выполнила.
Очень любили мы лекции по истории театра. Читал их незабвенный Владимир Александрович Филиппов. Филиппов действительно был великолепный знаток театра и горячий поклонник Малого. Я почти стенографически записывала его лекции и очень гордилась, когда много лет спустя Владимир Александрович попросил у меня мои тетради для своей книги. Владимира Александровича высоко чтили все актеры, даже самые маститые. Он часто писал рецензии и считался после А. Р. Кугеля, которого я еще застала, лучшим критиком и историком театрального искусства, глубоко уважающим и любящим актера. Он бывал и суров в своих оценках, но они всегда оказывались объективными и приносили настоящую пользу актеру и театру.
Велись у нас занятия по дикции, постановке голоса, которым придавалось большое значение.
Были уроки грима, которые давал Николай Максимович Сорокин, лучший гример Малого театра. Красивый, умный человек, он много и остроумно рассказывал нам об актерах этого театра. И мы с большим вниманием слушали о Ермоловой, Лешковской, Южине и, конечно, о наших кумирах—Остужеве и Прове Садовском.
Теперь грим не в моде. Актеры чаще играют с так называемым «своим лицом». В те времена при существовавшей технике освещения и молодым актерам надо было накладывать грим. Особенно если актеру приходилось добиваться сходства, когда он играл историческое лицо, известное по портретам.
Обаятельный Николай Максимович был большим другом актеров. У меня остались о нем самые задушевные воспоминания. Нередко плакалась ему в жилетку, когда наступали трудные минуты в театре, да и помимо театральных невзгод часто делилась с ним своими заботами. Настоящий художник был Н. М. Сорокин, его преданность театру передалась и нам.
Так, очень дружно и интересно, проходили наши учебные годы в Филармонии. Закончился первый год, сданы экзамены, все разлетелись на лето кто куда. Мы с мамой и отцом не уехали из Москвы. От весны 1917 года остались в памяти манифестации, дамы с красными бантами, влюбленно прославлявшие Керенского, шум и сумятица. Меня все это мало трогало. Я думала лишь о предстоящем учебном годе и о новых сценических отрывках — на втором курсе нам предстояло готовить уже целые акты. Отречение царя, приход Временного правительства—все это как-то прошло мимо меня. Дома разговоры об этих событиях велись, но, как я теперь понимаю, чисто обывательские. Отец давно был в отставке; человек-больной, он мало интересовался происходящим. К тому времени мы с мамой жили уже на Кузнецком мосту. Мама получила место управляющей домами, и мы имели казенную квартиру. Папа жил отдельно, во Всехсвятском, в доме офицеров-ветеранов. Ему требовался постоянный уход. Теперь я считаю себя виноватой, что позволила отцу уехать от нас. Многое стало мне понятно слишком поздно. А тогда эгоистичная молодость не разбиралась во взаимоотношениях родителей. Что-то от меня скрывали; допытываться я не хотела из ложной стыдливости, да и не умела. И легкомыслия в то время было хоть отбавляй.
Осенью 1917 года занятия начались как обычно. Но настроения учащихся изменились. Особенно это чувствовалось на музыкальном отделении. Ученики там были по возрасту много старше драматических. Как-то сразу они отдалились от нас. Кое-кто и из вокальных классов перестал общаться с нами.
Предстояло готовиться к полугодовым зачетам. У меня были две, совершенно различные по характеру, чудесные роли: комедийный акт из пьесы «Ренессанс», написанной белыми стихами, где я играла юношу Витторино, и третий акт «Марии Стюарт». Как же билась я с моей Марией, плакала над ней! И темперамента как будто хватало и... ничего не выходило! Долго мучились мы, ученица и преподаватель, и наконец Иван Андреевич сказал мне просто: «Голуба моя, не умею я вам объяснить, в чем дело, но не выходит эта сцена королев у вас. Мария Николаевна Ермолова играла ее чуть-чуть над полом. У нее была и искренность и простота, был и пафос трагедии, а не обыденный разговор. А как она этого достигала — сам не знаю, как объяснить. Вижу, что не то у вас получается, а как помочь и что сделать—не придумаю. Давайте выберем другой отрывок, из другой\\\\\\\' пьесы. Может быть, Мария Стюарт вам пока еще трудна, не по силам».
Так, поплакав, я и отказалась от Марии Стюарт. И на всю жизнь эта роль осталась моей недостижимой творческой мечтой. Лишь к какой-то шиллеровской дате я вновь возвратилась к третьему акту—сцене королев—в концертном исполнении. Елизавету очень хорошо играла С. Н. Фадеева, а у меня Мария так и не получилась. Правда, мы с успехом играли эту сцену в Колонном зале в Москве во время шиллеровских торжеств, а также в военно-шефской поездке по ГДР—в Берлине, в Доме творчества немецких актеров. Позднее я с ужасом узнала, что в числе зрителей был сам Брехт.
Несколько раз я просила театр, чтобы поставили «Марию Стюарт», но... мало ли несбыточных мечтаний у актеров! А может, все это к лучшему, и что-то было для меня недоступное в этой Марии. Но я хотела бы сыграть и Елизавету. Мечтала, что к 100-летию со дня рождения Ермоловой Малый театр поставит эту пьесу, столь любимую Марией Николаевной. Мне было все равно, играть Марию или Елизавету, только бы пошла эта пьеса. Но — увы!..
Итак, значит, — прощай, Мария. Рыжов дал мне отрывок из пьесы Анри Батайля «Обнаженная», эпизод, когда героиня врывается к своей сопернице — какой-то высокопоставленной даме. Акт сильный, интересный и проникнутый большим драматизмом.
И вот два мои отрывка удачно сданы. Я отчиталась за первое полугодие.
А в это время в стране происходили бурные события. Захватили они и филармонию. Помню, на каком-то собрании меня выдвинули делегатом на совещание в университет. От музыкального отделения Филармонии был выдвинут Георгий Николаевич Дудкевич. В огромной аудитории с тусклым освещением стоял густой дым от курения. Шли бесконечные дебаты. Естественно, я держалась около Дудкевича. Он был много старше меня, побывал за границей (аккомпанировал в Германии знаменитому тенору Смирнову). Часто мы вместе возвращались домой. На несколько дней занятия были прерваны. В Москве стреляли. По телефону, еще работавшему на Арбате, где жил Дудкевич, сообщали, что там находятся юнкера и победили белые. А у нас на Кузнецком мосту было уже точно известно, что большевики взяли Кремль. Обыватели, движимые страхом перед этими неизвестными большевиками, попрятались и не выходили на улицу.
Мы с мамой все же на улицу выглядывали. Мне запомнился такой случай. Мимо нашего парадного пробегал солдат, молоденький, совсем мальчик. То ли он был ранен, то ли насмерть перепуган, но он явно искал» какого-либо убежища. Мы с мамой почти втащили его к нам, дали воды, стали расспрашивать, кто он: белый, красный? Солдатик ничего не отвечал. Мы решили оставить его в покое. Вдруг солдат пришел в себя, начал озираться, увидел приличную обстановку, рояль, быстро подхватил свою винтовку и бросился вон из квартиры. Только мы его и видели. Что его испугало? Что побудило стремглав покинуть двух совершенно безоружных женщин? Не знаю. Но вот затихла стрельба. Новая власть прочно взяла бразды правления в свои руки, власть рабочих, власть большевиков. Помню, что новое правительство разрешило хоронить всех павших офицеров и юнкеров. Я случайно оказалась на Тверской, когда большая похоронная процессия направлялась к Ходынскому полю. Мне кажется, это был честный акт по отношению к противнику. И жаль, что в те годы многие не поняли своих заблуждений и великих идей грядущего.
Мы возобновили наши занятия, театры открыли свои двери. Налаживалась новая жизнь. Я готовилась к переходным зачетам на третий курс. Сдавать надо было уже целые пьесы. Иван Андреевич решил поставить «Огни Ивановой ночи» Г. Зудермана. Я работала над Мариккой. И вдруг, в самый разгар работы, Иван Андреевич снова назначает репетиции «Обнаженной» и «Ренессанса», то есть уже сданных мною отрывков. Никто ничего не понимает. Иван Андреевич молчит. А по Филармонии ползут слухи, что кто-то будет смотреть Гоголеву. Кто? Почему? Все молчат. Назначается день просмотра. У меня складывается впечатление, что просмотр устраивается для директора училища Брандукова, перед которым я на первом курсе уже играла с второкурсниками в пьесе Шпажинского. Однако всеведущий Шура Никольский шепнул мне, что дело не только в Брандукове. Кажется, ждут представителей Малого и Художественного театров.
На генеральной, надевая мне парик, милый Николай Максимович Сорокин лукаво улыбается, что-то подправляет и... молчит.
И вот настал день показа. Не помню, как я пришла в Филармонию, как села гримироваться. Торжественное молчание моих однокурсников, участников спектакля, взволновало еще больше. Поцеловав меня в лоб, Иван Андреевич куда-то вышел. Посерьезнел и Николай Максимович. Вдруг влетает Шура Никольский: «В зале — Южин и Лешковская!» Исчезает, чтобы через минуту снова вбежать: «Приехал Станиславский с Немировичем!» А потом еще и еще: «В зале — Яблочкина, Остужев, Садовский, Книппер» и т. д. Наконец появляется Иван Андреевич. Он волнуется, но, как всегда, старается быть спокойным и ровным. Поймав мой отчаянный взгляд, внимательно и ободряюще оглядывает меня и, улыбаясь, замечает: «Да, голуба, играйте все так же, как и играли. В зале все друзья. Наше начальство вам известно, смотрят и Греков и Брандуков, ну и художественный совет Малого театра, и из Художественного пришли. Не волнуйтесь, все будет хорошо».
Да, хорошо! А у меня не знаю где душа, говорят, в пятках. Может быть, и там! Не помню, как я спустилась на сцену, как начала играть «Обнаженную». Показ происходил днем, и, несмотря на зашторенные окна, можно было разглядеть всех сидящих в зале. Я не видела никого — только свою ненавистную соперницу, ее дряхлого супруга и моего возлюбленного, которого я не хочу, не могу и не должна отдать этой высокомерной даме.
Кончился первый отрывок. Я переодевалась и перегримировывалась ко второму. Во время переодевания к нам никого не пускали. Хотя, я уверена, всем интереснее было смотреть на находящихся так близко в зале знаменитых и обожаемых артистов. Спокойный Иван Андреевич деловито осведомился, готова ли я. Очень взволнован был Николай Максимович. Ему изменило даже обычное шутливое настроение и обаятельное остроумие.
Но вот прошел и второй отрывок. Странно, но у меня было легко и ясно на душе. Может быть, я была спокойна потому, что считала, что смотрят не меня, а мою партнершу Наташу Гурбатову (ее, кстати сказать, действительно приняли в Малый театр, но через два-три года после окончания Филармонии). Пришел Иван Андреевич, всех нас перецеловал, похвалил и... ушел!
Вот и все. Никаких разговоров, никаких отзывов. Жизнь пошла своим обычным порядком. Опять стали репетировать «Огни Ивановой ночи».
Мне предстояло учиться в Филармонии еще два года, так как был прибавлен четвертый курс. Но вот однажды весной 1918 года после одной из репетиций «Огней» Рыжов отозвал меня в сторону и сказал: «Я должен передать вам, голуба моя, что вам предлагают вступить в труппу Художественного театра. Вас смотрели Станиславский и Немирович-Данченко, приглашение исходит от них». Я онемела. «Так что мне им ответить?»— продолжает Иван Андреевич. И вдруг я слышу внутри себя какой-то голос: «А Малый?!» Вижу, Иван Андреевич улыбается: «Ну, насчет Малого ничего не могу сказать, а вот Художественный вас приглашает».
Кажется, я действительно заплакала. Ведь все мысли, все мечты мои были о Малом. Я даже не осознала, какую великую честь мне оказывают—меня, восемнадцатилетнюю девчонку, еще не окончившую Филармонию, приглашают—и куда? В Художественный театр. И кто приглашает? Сам Станиславский. А я реву, реву, мотаю головой и бормочу: «Нет, нет, я—в Малый, в Малый». Едва успокоил меня мой незабвенный Иван Андреевич. «Ну как хотите, все же подумайте. Приглашения в Малый нет, а в Художественный уже зовут». Но при всем глубоком восхищении Художественным театром, его великолепными актерами, Станиславским, Леонидовым, Качаловым, Москвиным, моя душа и сердце были отданы .Малому театру и его корифеям. Им я поклонялась, у них хотела учиться и—что скрывать мою затаенную мечту! — .хотела быть принятой в их семью. И потому от приглашения в Художественный я отказалась. Мой отказ дипломатично согласился передать Иван Андреевич. Как он это .сделал—не знаю. Но и Станиславский и Немирович-Данченко всегда относились ко мне весьма доброжелательно. Я чувствовала их внимание и симпатию, хотя часто при встречах оба они шутя корили меня: «Не захотела к нам идти, не захотела». Тогда же, в тот памятный день, разговор был окончен.
Приближался переходный экзамен на третий курс. Никаких других показов больше не было. Экзамен прошел, все опять разъехались на лето, некоторые поступили на летний сезон играть маленькие рольки в Малаховке и Кускове. Шура Никольский играл в Кускове первые роли. И мы все гордились им и завидовали его успехам.
Я по-прежнему жила в Москве, вышла замуж за Дудкевича и бегала на теннисный корт в Пименовский переулок. Он и сейчас существует, этот двор, хотя переделан под детскую площадку. Часто для быстроты я прохожу этим двором на улицу Чехова, чтобы ехать в Малый театр. Мы с мужем жили тогда в Денежном переулке, носящем теперь имя Веснина, как раз напротив особняка, в котором был убит немецкий посол Мирбах.
Замужество мое привело к полному разрыву с матерью. Мне было семнадцать лет, Дудкевичу—много больше, и раннее замужество, по мнению мамы, могло помешать моей сценической карьере. Так до самого конца ее жизни эти отношения окончательно и не наладились.
Мама тогда опять вернулась на сцену, вступила в .труппу Калужского театра и увезла с собой отца. Папа и умер в Калуге в 1919 году. Когда, до Отечественной войны, мне случалось бывать на гастролях в этом чудесном городе;, Я всегда приходила на могилу отца. Однако, приехав в Калугу после войны, так и не нашла ее. Немцы зверски .бомбили город и кладбище—говорили, что гробы из земли взлетали в воздух. Да, было и такое.
Так вот, вернемся к лету 1918 года. Как уже говорилось, я часто бегала днем в Пименовский переулок играть в теннис, которым очень увлекалась, И вот с ракеткой под мышкой, с сеткой с мячами в руках и в теннисных, туфлях (это для скорости и удобства при ходьбе, транспортом я не пользовалась) я бегом спускаюсь с нашего четвертого этажа. Навстречу идет какой-то человек и спрашивает мою квартиру. Это был курьер из Малого театра с письмом для меня. Быстро расписавшись в книге о получении письма, я здесь же, на лестнице, прочла, что меня вызывают в Малый театр к Прову Михайловичу Садовскому. В то время Малый получил автономию в управлении. Была создана директория из пяти человек: председателем, вернее первым советским директором Малого театра назначили А. И. Южина, заведующим репертуаром (или, как теперь говорят, литературной частью) — И. С. Платона, художественной частью — П. М. Садовского, финансово-хозяйственной частью — С. А. Головина и кем-то тоже по хозяйству, по порядку в здании — А. А. Остужева. Правда, Остужев от этого вскоре отказался, передав все свои полномочия Головину.
Вот к Прову Михайловичу меня и вызывали. Не помня себя и не подумав, в каком я виде, так с ракеткой, мячами и в совсем неподобающем костюме (правда, тогда на теннис надевали обыкновенные юбки, время-то было— 1918 год!) я и помчалась в Малый театр. Пров Михайлович сам очень любил спорт. Увидев меня запыхавшуюся, красную, со спортивным инвентарем, он весело расхохотался и стал расспрашивать, где и с кем я играю. Оказалось, что именно в домах рядом с теннисным кортом была и его квартира и квартира его брата Михаила Михайловича. Пошутив и поговорив о лучших тогда теннисистах Тепляковой и Вербицком (артисте Художественного театра), Пров Михайлович приступил к серьезному разговору. Он сказал, что мне предлагается с осени вступить в труппу Малого театра. Лично он считает, что мне надо сначала поступить во вспомогательный состав, но А. И. Южин настаивает, чтобы я сразу же была принята в основной состав. Оба они надеются, что в театре я научусь большему, чем обучаясь еще два года в Филармонии. Сейчас мне следует пройти в канцелярию театра и подписать контракт (тогда были контракты). «Разумеется, если вы согласны поступить к нам в театр»,— добавил, лукаво улыбаясь, Пров Михайлович.
Согласна ли я!!! Боже мой, да я ног под собой не чуяла! Слова не могла вымолвить, то перекладывала мячи, то хваталась за ракетку, а Пров Михайлович, наш кумир Садовский, откровенно хохотал, глядя на меня, чем повергал в еще большее смущение. Я сидела немая и красная как рак. Не помню, как я оказалась в канцелярии у Василевского, тогда, очевидно, заведовавшего ею. Не помню, как подписывала свой первый контракт на самый первый оклад—четыреста рублей. Помню только, что Василевский говорил со мной с большим почтением, не как с восемнадцатилетней девчонкой, а как с молодой женщиной, актрисой, вступающей в труппу Малого театра. Тут же мне сообщили, когда назначается открытие сезона и что за две недели до этого следует явиться на сбор труппы. По торжественному тону Василевского я поняла, что сбор труппы — событие, к которому надо готовиться и внутренне и внешне. Как мне кажется, теннисные туфли и весь мой облик несколько смущала этого старого, бесконечно преданного Малому театру человека, имевшего дело с самим Южиным, Ермоловой, Садовской и их товарищами.
Так состоялось моё приглашение в Малый театр. Так исполнилась мечта моей жизни. На все годы, отпущенные мне судьбой, осталась я верна моему родному, любимому театру, где испытала и большие радости и горькие минуты, что неизбежно сопровождает жизнь артиста.
Подробнее
«Усилия любви...» Сцена филиала. 16 апреля в 18 часов. Уникальность этой постановки в том, что все задействованные в ней актеры пришли в труппу Малого совсем недавно.
«Усилия любви...»
Сцена филиала. 16 апреля в 18 часов.
Уникальность этой постановки в том, что все задействованные в ней актеры пришли в труппу Малого совсем недавно.
Сцена филиала. 16 апреля в 18 часов.
Уникальность этой постановки в том, что все задействованные в ней актеры пришли в труппу Малого совсем недавно.
«Усилия любви...»
Сцена филиала. 16 апреля в 18 часов.
Уникальность этой постановки в том, что все задействованные в ней актеры пришли в труппу Малого совсем недавно. В «Усилиях» они не только выступают как драматические артисты, но и исполняют сложные вокальные партии и танцевальные номера. Причина тому есть: ведь герои комедии У. Шекспира молоды и влюблены!
Елена Колышева
«ТВ7» с 11 по 17 апреля
Сцена филиала. 16 апреля в 18 часов.
Уникальность этой постановки в том, что все задействованные в ней актеры пришли в труппу Малого совсем недавно. В «Усилиях» они не только выступают как драматические артисты, но и исполняют сложные вокальные партии и танцевальные номера. Причина тому есть: ведь герои комедии У. Шекспира молоды и влюблены!
Елена Колышева
«ТВ7» с 11 по 17 апреля
Подробнее
Элина Быстрицкая: Люблю классику Элина Быстрицкая, народная артистка СССР, актриса Малого театра, киноактриса
Элина Быстрицкая: Люблю классику
Элина Быстрицкая, народная артистка СССР, актриса Малого театра, киноактриса
Элина Быстрицкая, народная артистка СССР, актриса Малого театра, киноактриса
Элина Быстрицкая: Люблю классику
Элина Быстрицкая, народная артистка СССР, актриса Малого театра, киноактриса
- Элина Авраамовна, какая книга сегодня лежит у вас на столе?
- Буквально с сегодняшнего дня ничего не читаю, кроме книг исторических. Приближается День Победы, и мое чтение - это фронтовые записки, стихи. Идет рабочий процесс. Очень люблю стихи Ильи Резника - замечательная лирика, не только волнующая душу, но и дающая знание о том, что происходило в те годы. Не меньше, а может быть, и больше, чем документальные произведения.
- Рабочий процесс связан с подготовкой какой-то концертной программы?
- Готовлюсь к празднику. Ничего более конкретного пока говорить не хочу. Что-то делаю, кое-что уже сделано.
- Были в вашей жизни книги, которые стали для вас не только художественными, но и человечески важными открытиями?
- Конечно, и их много. В каждый период жизни - свои. Когда-то, очень давно, открытием для меня стали романы Жюля Верна. Потом - французские классики в переводе наших великих писателей. Всегда - русская классика.
- А современную литературу вы читаете?
- Думаю, книги, написанные во время Великой Отечественной войны, о которых я говорила, в высшей степени современны.
Александра Лаврова
«Российская газета», 7 апреля 2005 г.
Элина Быстрицкая, народная артистка СССР, актриса Малого театра, киноактриса
- Элина Авраамовна, какая книга сегодня лежит у вас на столе?
- Буквально с сегодняшнего дня ничего не читаю, кроме книг исторических. Приближается День Победы, и мое чтение - это фронтовые записки, стихи. Идет рабочий процесс. Очень люблю стихи Ильи Резника - замечательная лирика, не только волнующая душу, но и дающая знание о том, что происходило в те годы. Не меньше, а может быть, и больше, чем документальные произведения.
- Рабочий процесс связан с подготовкой какой-то концертной программы?
- Готовлюсь к празднику. Ничего более конкретного пока говорить не хочу. Что-то делаю, кое-что уже сделано.
- Были в вашей жизни книги, которые стали для вас не только художественными, но и человечески важными открытиями?
- Конечно, и их много. В каждый период жизни - свои. Когда-то, очень давно, открытием для меня стали романы Жюля Верна. Потом - французские классики в переводе наших великих писателей. Всегда - русская классика.
- А современную литературу вы читаете?
- Думаю, книги, написанные во время Великой Отечественной войны, о которых я говорила, в высшей степени современны.
Александра Лаврова
«Российская газета», 7 апреля 2005 г.
08.04.2005
Подробнее
Вчера к нашей общей радости впервые после долгого перерыва на сцену Малого театра в спектакле «Чайка» вышел народный артист СССР, генеральный директор Малого театра Виктор Иванович Коршунов. Как и прежде, он исполнил роль Петра Николаевича Сорина. Поздра
Вчера к нашей общей радости впервые после долгого перерыва на сцену Малого театра в спектакле «Чайка» вышел народный артист СССР, генеральный директор Малого театра Виктор Иванович Коршунов. Как и прежде, он исполнил роль Петра Николаевича Сорина.
Поздравляем с этим событием дорогого Виктора Ивановича и желаем ему неизменного здоровья и добра!
Поздравляем с этим событием дорогого Виктора Ивановича и желаем ему неизменного здоровья и добра!
Подробнее
9 апреля
на «Радио России» (ДВ - 261 КГц, УКВ - 66.44 МГц, CВ - 873, а также 1-я кнопка проводного вещания) в 9.10 слушайте программу «Специальный репортаж».
Автор и ведущий Леонид Варебрус проведет для Вас экскурсию по закулисью Малого театра: заглянет в цеха, мастерские и на сцену во время подготовки к вечернему спектаклю, познакомит с работой художников, бутафоров, мастеров по пошиву, гримеров и мебельщиков. Не пропустите, будет интересно!
Автор и ведущий Леонид Варебрус проведет для Вас экскурсию по закулисью Малого театра: заглянет в цеха, мастерские и на сцену во время подготовки к вечернему спектаклю, познакомит с работой художников, бутафоров, мастеров по пошиву, гримеров и мебельщиков. Не пропустите, будет интересно!
Подробнее
Актёры, занятые в спектаклях с 12 по 19 апреля 2005 года.
Актёры, занятые в спектаклях с 12 по 19 апреля 2005 года.
Актёры, занятые в спектаклях с 12 по 19 апреля 2005 года.
12 апреля, основная сцена, «Царь Иоанн Грозный»: А.И.Охлупина, Ю.В.Сафронова, И.В.Тельпугова, А.Я.Михайлов, Г.В.Подгородинский, В.А.Коняев, А.Р.Хомятов, В.И.Езепов, А.Ю.Ермаков, К.В.Демин, Ю.Б.Ильин, А.В.Коршунов, С.А.Вещев, А.М.Торопов, И.С.Григорьев, Вл.Б.Носик, П.Д.Складчиков, О.С.Мартьянов, А.Н.Анохин.
12 апреля, сцена на Б.Ордынке, «Усилия любви…»: Д.Н.Подгорная, И.В.Иванова, В.В.Андреева, Е.М.Базарова, О.Г.Жевакина, В.Г.Зотов, Д.А.Жулин, М.Г.Фоменко, С.А.Коршунов, А.Е.Фаддеев (2 роли), Д.Н.Солодовник, В.В.Дахненко, В.А.Низовой.
13 апреля, основная сцена, «Последняя жертва»: Л.В.Титова, Л.П.Полякова, О.А.Чуваева, Е.М.Базарова, А.М.Жарова, В.И.Бочкарев, О.В.Доброван, Б.В.Клюев, В.А.Сафронов, П.Д.Складчиков, В.В.Дахненко, Ю.Б.Ильин, С.А.Кагаков, И.С.Григорьев, П.В.Абрамов, В.А.Андрианов.
13 апреля, сцена на Б.Ордынке, «Бешеные деньги»: А.Н.Евдокимова, С.Г.Аманова, Ю.В.Сафронова, А.И.Ларина, М.А.Стерникова, Н.П.Швец, Е.А.Кулешова, Липина, В.А.Низовой, В.К.Бабятинский, В.А.Баринов, К.В.Дёмин, Д.Д.Кознов, Д.Н.Солодовник, Д.А.Жулин, А.Н.Анохин, В.А.Вещев, А.К.Вахтеров, Е.В.Арановский, Видинеев, В.А.Ильичев.
14 апреля, основная сцена, «Горе от ума»: О.В.Молочная, И.В.Иванова, Э.А.Быстрицкая, Л.П.Полякова, Л.Г.Кичанова, Н.Л.Боронина, А.М.Жарова, Т.И.Короткова, И.В.Тельпугова, Д.Н.Подгорная, И.А.Ликсо, А.И.Охлупина, о.Л.Пашкова, Ю.М.Соломин, А.В.Вершинин, Г.В.Подгородинский, В.А.Низовой, А.М.Торопов, О.С.Мартьянов, В.А.Дубровский, С.Л.Тезов, В.В.Дахненко, Д.Н.Зеничев, П.Д.Складчиков, А.Е.Фаддеев, М.Г.Фоменко, И.С.Григорьев.
14 апреля, сцена на Б.Ордынке, «Тайны мадридского двора»: Л.А.Суворкина, Е.М.Базарова, Е.Г.Харитонова, Г.Г.Микшун, Н.П.Швец, В.В.Андреева, О.Г.Жевакина, И.А.Жерякова, Л.В.Ещенко, Ю.В.Сафронова, В.И.Езепов, В.В.Петров, К.В.Демин, О.В.Доброван, В.Г.Зотов, А.Н.Анохин, Д.Н.Солодовник, В.А.Андрианов, Е.В.Арановский, П.В.Абрамов, сотр.Малец.
15 апреля, основная сцена, «Правда – хорошо, а счастье лучше»: Е.К.Глушенко, О.Г.Жевакина, Л.П.Полякова, Л.Г.Кичанова, О.В.Молочная, Ю.В.Сафронова, Е.А.Кулешова, В.А.Низовой, В.И.Бочкарев, А.В.Клюквин, Г.В.Подгородинский, С.А.Вещев, Д.Н.Зеничев, И.С.Григорьев, А.Н.Анохин.
15 апреля, сцена на Б.Ордынке, «Тайны мадридского двора»: Т.Н.Лебедева, О.Л.Пашкова, Е.Г.Харитонова, Г.Г.Микшун, Н.П.Швец, В.В.Андреева, И.В.Иванова, Д.Н.Подгорная, Л.В.Ещенко, И.А.Жерякова, В.И.Езепов, В.В.Петров, К.В.Демин, А.Р.Хомятов, А.В.Вершинин, М.Г.Фоменко, Д.Н.Солодовник, В.А.Андрианов, Е.В.Арановский, П.В.Абрамов, А.Е.Фаддеев, сотр.Малец.
16 апреля, основная сцена, «На всякого мудреца довольно простоты»: К.В.Моисеева, И.В.Муравьёва, Э.А.Быстрицкая, Т.П.Панкова, О.Л.Пашкова, Г.Г.Микшун, А.М.Жарова, Н.П.Швец, А.В.Вершинин, А.С.Потапов, Б.В.Клюев, А.В.Клюквин, М.Г.Фоменко, А.Ю.Ермаков, Е.Куршинский, А.Т.Манке, И.С.Григорьев, А.Н.Анохин.
16 апреля, сцена на Б.Ордынке, «Усилия любви…»: Д.Н.Подгорная, И.В.Иванова, В.В.Андреева, Е.М.Базарова, О.Г.Жевакина, В.Г.Зотов, Д.А.Жулин, О.В.Доброван, С.А.Коршунов, А.Е.Фаддеев (2 роли), Д.Н.Солодовник, В.В.Дахненко, В.А.Низовой.
17 апреля, основная сцена, «Лес»: И.В.Муравьева, В.В.Андреева, Н.А.Титаева, А.М.Жарова, О.С.Мартьянов, А.М.Торопов, Ю.И.Каюров, А.С.Кудинович, Д.А.Жулин, А.Е.Фаддеев, А.Ю.Ермаков, С.С.Еремеев.
17 апреля, сцена на Б.Ордынке, утро, «Снежная Королева»: студ.Милюзина, О.А.Чуваева, Л.В.Юдина, Т.Н.Рыжова, Ю.В.Сафронова, Л.Г.Кичанова, З.Е.Андреева, О.С.Мартьянов, Г.В.Подгородинский, В.К.Бабятинский, А.Н.Анохин, Д.Н.Зеничев, В.А.Дубровский, О.В.Доброван, М.Г.Фоменко, В.А.Андрианов.
17 апреля, сцена сцена на Б.Ордынке, вечер, «Пучина»: О.А.Чуваева, А.И.Охлупина, О.Л.Пашкова, Д.Н.Подгорная, Е.М.Базарова, Н.П.Швец, Е.О.Порубель, И.А.Жерякова, О.Г.Жевакина, Л.В.Ещенко, Липина, Полина Бородкина, А.В.Коршунов, Д.Н.Зеничев, В.А.Баринов, В.А.Дубровский, А.К.Вахтеров, В.И.Бочкарев, С.Л.Тезов, П.Д.Складчиков, С.А.Коршунов, Д.Н.Солодовник, студ.Кадыров, В.А.Андрианов, Е.В.Арановский, М.Г.Фоменко, Миша Тихонов.
12 апреля, основная сцена, «Царь Иоанн Грозный»: А.И.Охлупина, Ю.В.Сафронова, И.В.Тельпугова, А.Я.Михайлов, Г.В.Подгородинский, В.А.Коняев, А.Р.Хомятов, В.И.Езепов, А.Ю.Ермаков, К.В.Демин, Ю.Б.Ильин, А.В.Коршунов, С.А.Вещев, А.М.Торопов, И.С.Григорьев, Вл.Б.Носик, П.Д.Складчиков, О.С.Мартьянов, А.Н.Анохин.
12 апреля, сцена на Б.Ордынке, «Усилия любви…»: Д.Н.Подгорная, И.В.Иванова, В.В.Андреева, Е.М.Базарова, О.Г.Жевакина, В.Г.Зотов, Д.А.Жулин, М.Г.Фоменко, С.А.Коршунов, А.Е.Фаддеев (2 роли), Д.Н.Солодовник, В.В.Дахненко, В.А.Низовой.
13 апреля, основная сцена, «Последняя жертва»: Л.В.Титова, Л.П.Полякова, О.А.Чуваева, Е.М.Базарова, А.М.Жарова, В.И.Бочкарев, О.В.Доброван, Б.В.Клюев, В.А.Сафронов, П.Д.Складчиков, В.В.Дахненко, Ю.Б.Ильин, С.А.Кагаков, И.С.Григорьев, П.В.Абрамов, В.А.Андрианов.
13 апреля, сцена на Б.Ордынке, «Бешеные деньги»: А.Н.Евдокимова, С.Г.Аманова, Ю.В.Сафронова, А.И.Ларина, М.А.Стерникова, Н.П.Швец, Е.А.Кулешова, Липина, В.А.Низовой, В.К.Бабятинский, В.А.Баринов, К.В.Дёмин, Д.Д.Кознов, Д.Н.Солодовник, Д.А.Жулин, А.Н.Анохин, В.А.Вещев, А.К.Вахтеров, Е.В.Арановский, Видинеев, В.А.Ильичев.
14 апреля, основная сцена, «Горе от ума»: О.В.Молочная, И.В.Иванова, Э.А.Быстрицкая, Л.П.Полякова, Л.Г.Кичанова, Н.Л.Боронина, А.М.Жарова, Т.И.Короткова, И.В.Тельпугова, Д.Н.Подгорная, И.А.Ликсо, А.И.Охлупина, о.Л.Пашкова, Ю.М.Соломин, А.В.Вершинин, Г.В.Подгородинский, В.А.Низовой, А.М.Торопов, О.С.Мартьянов, В.А.Дубровский, С.Л.Тезов, В.В.Дахненко, Д.Н.Зеничев, П.Д.Складчиков, А.Е.Фаддеев, М.Г.Фоменко, И.С.Григорьев.
14 апреля, сцена на Б.Ордынке, «Тайны мадридского двора»: Л.А.Суворкина, Е.М.Базарова, Е.Г.Харитонова, Г.Г.Микшун, Н.П.Швец, В.В.Андреева, О.Г.Жевакина, И.А.Жерякова, Л.В.Ещенко, Ю.В.Сафронова, В.И.Езепов, В.В.Петров, К.В.Демин, О.В.Доброван, В.Г.Зотов, А.Н.Анохин, Д.Н.Солодовник, В.А.Андрианов, Е.В.Арановский, П.В.Абрамов, сотр.Малец.
15 апреля, основная сцена, «Правда – хорошо, а счастье лучше»: Е.К.Глушенко, О.Г.Жевакина, Л.П.Полякова, Л.Г.Кичанова, О.В.Молочная, Ю.В.Сафронова, Е.А.Кулешова, В.А.Низовой, В.И.Бочкарев, А.В.Клюквин, Г.В.Подгородинский, С.А.Вещев, Д.Н.Зеничев, И.С.Григорьев, А.Н.Анохин.
15 апреля, сцена на Б.Ордынке, «Тайны мадридского двора»: Т.Н.Лебедева, О.Л.Пашкова, Е.Г.Харитонова, Г.Г.Микшун, Н.П.Швец, В.В.Андреева, И.В.Иванова, Д.Н.Подгорная, Л.В.Ещенко, И.А.Жерякова, В.И.Езепов, В.В.Петров, К.В.Демин, А.Р.Хомятов, А.В.Вершинин, М.Г.Фоменко, Д.Н.Солодовник, В.А.Андрианов, Е.В.Арановский, П.В.Абрамов, А.Е.Фаддеев, сотр.Малец.
16 апреля, основная сцена, «На всякого мудреца довольно простоты»: К.В.Моисеева, И.В.Муравьёва, Э.А.Быстрицкая, Т.П.Панкова, О.Л.Пашкова, Г.Г.Микшун, А.М.Жарова, Н.П.Швец, А.В.Вершинин, А.С.Потапов, Б.В.Клюев, А.В.Клюквин, М.Г.Фоменко, А.Ю.Ермаков, Е.Куршинский, А.Т.Манке, И.С.Григорьев, А.Н.Анохин.
16 апреля, сцена на Б.Ордынке, «Усилия любви…»: Д.Н.Подгорная, И.В.Иванова, В.В.Андреева, Е.М.Базарова, О.Г.Жевакина, В.Г.Зотов, Д.А.Жулин, О.В.Доброван, С.А.Коршунов, А.Е.Фаддеев (2 роли), Д.Н.Солодовник, В.В.Дахненко, В.А.Низовой.
17 апреля, основная сцена, «Лес»: И.В.Муравьева, В.В.Андреева, Н.А.Титаева, А.М.Жарова, О.С.Мартьянов, А.М.Торопов, Ю.И.Каюров, А.С.Кудинович, Д.А.Жулин, А.Е.Фаддеев, А.Ю.Ермаков, С.С.Еремеев.
17 апреля, сцена на Б.Ордынке, утро, «Снежная Королева»: студ.Милюзина, О.А.Чуваева, Л.В.Юдина, Т.Н.Рыжова, Ю.В.Сафронова, Л.Г.Кичанова, З.Е.Андреева, О.С.Мартьянов, Г.В.Подгородинский, В.К.Бабятинский, А.Н.Анохин, Д.Н.Зеничев, В.А.Дубровский, О.В.Доброван, М.Г.Фоменко, В.А.Андрианов.
17 апреля, сцена сцена на Б.Ордынке, вечер, «Пучина»: О.А.Чуваева, А.И.Охлупина, О.Л.Пашкова, Д.Н.Подгорная, Е.М.Базарова, Н.П.Швец, Е.О.Порубель, И.А.Жерякова, О.Г.Жевакина, Л.В.Ещенко, Липина, Полина Бородкина, А.В.Коршунов, Д.Н.Зеничев, В.А.Баринов, В.А.Дубровский, А.К.Вахтеров, В.И.Бочкарев, С.Л.Тезов, П.Д.Складчиков, С.А.Коршунов, Д.Н.Солодовник, студ.Кадыров, В.А.Андрианов, Е.В.Арановский, М.Г.Фоменко, Миша Тихонов.
Подробнее
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой» Е.Н. ГОГОЛЕВА «НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ». ОТ АВТОРА
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ». ОТ АВТОРА
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ». ОТ АВТОРА
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ОТ АВТОРА
Во многих письмах, которые я получаю от зрителей и просто от любителей театра, в беседах с моими друзьями все чаще и настойчивее звучат просьбы, чтобы я рассказала о себе, о своем творческом пути, о встречах с людьми, которые так или иначе оставили след в моей жизни, наконец, о моих товарищах по сцене и даже о методе работы над той или другой ролью.
Задача не из легких: многое уже изгладилось из памяти, многое и до сих пор больно вспоминать, ибо даже время не залечило ошибки и раны, которые так безжалостно иногда «дарит» нам судьба.
Но, перебирая в памяти то, что вылилось на страницах этой книги, мне хотелось с предельной искренностью рассказать о перипетиях своей жизни. И — как знать! — может быть, мое некоторое легкомыслие, особенно в начале творческого пути, недооценка труда над собой актера заставят чуть-чуть призадуматься моих молодых товарищей, избравших прекрасный, но далеко не легкий путь в искусстве. А зрителям, дарящим мне радость своим лестным вниманием, этот мой «литературный труд» пусть будет благодарностью актрисы.
ДЕТСТВО. ИНСТИТУТ. ФИЛАРМОНИЯ (начало)
Я родилась в семье армейского офицера Николая Семеновича Гоголева. Отец мой кончил кадетский корпус и стал кадровым военным. Помню его рассказ о том, что в корпусе он был близок с Анатолием Дуровым, знаменитым впоследствии клоуном, и часто наблюдал, как Дуров уже в юношеские годы занимался дрессировкой крыс, которых в их учебном заведении водилось превеликое множество.
Отец любил меня до самозабвения, но в деле моего воспитания всегда подчинялся моей энергичной матери. В жизни он был необычайно мягок, но служба, честь мундира и военная присяга являлись для него святыней.
Отец был уже совсем больным, когда произошла революция. События февраля 1917 года и отречение царя как бы прошли мимо него. Известен такой случай. В дни революции многие кадровые офицеры переодевались в штатское платье и торопливо спарывали погоны; а отец как носил форму полковника в отставке, так и продолжал ходить по бурлящей Москве. Однажды на Тверской к, нему подошли несколько революционно настроенных молодых людей и потребовали, чтобы он снял погоны. Отец спокойно ответил: «Я не могу этого сделать — снимите сами». Очевидно, что-то в нем вызвало уважение этих людей, и они осторожно сняли с отца полковничьи погоны, ничем не оскорбив его.
Мне кажется, что жизнь моих родителей не была счастливой. Моя мать, Елена Евгеньевна Гоголева, тоже дочь военного, капитана Каменского, воспитывалась в том же Институте благородных девиц, куда поступила потом и я. Училась она главным образом за счет богача Губонина, одного из тех, на чьи деньги строился московский храм Христа Спасителя. К Губонину часто обращались малообеспеченные люди с просьбой стать крестным отцом новорожденного младенца. Так поступил и мой дед, доходы которого были более чем скромны. Быть крестницей Губонина означало, что Губонин не только оплатит учение, но и даст по окончании института приданое.
Бабушка моя умерла рано, и дед женился вторично; а мачеха любила своих родных детей и не жаловала, падчерицу — мою мать. На первом же балу, когда блестящий адъютант Гоголев протанцевал с моей матерью вальс и мазурку, мачеха довольно бестактно обратилась к нему: «Вам, кажется, нравится моя падчерица? Можете просить ее руки, отказа не будет».
Молодой человек растерялся — у него и в мыслях не было ничего подобного. Но рядом, чуть не плача, стояла сконфуженная девушка, и честь не позволила офицеру скомпрометировать ее. Таким образом в скором времени состоялась свадьба.
В год моего рождения пехотный Моршанский полк, в котором служил отец, стоял в Егорьевске, не так далеко от Москвы. Так как мое появление на свет обещало быть очень трудным, матери посоветовали ехать в Москву, к лучшему тогда акушеру Добрынину, который практиковал в Воспитательном доме при Николаевском женском институте. В этот институт попадали девочки-сироты, при рождении потерявшие мать. Роды действительно были очень трудные, но обе мы остались живы, несмотря на пророчества нянюшек. Они с сомнением посматривали на большеглазую, уже тогда со сросшимися бровями, довольно молчаливую новорожденную, качали головами и приговаривали: «Не жилица, нет, не жилица!» Тем не Менее все обошлось благополучно. Поскольку появилась я на свет все-таки в Москве, на самом берегу Москвы-реки, то и считаю себя москвичкой.
Через положенное время мать вернулась со мной в Егорьевск, где мы и прожили до 1904 года. Еще и теперь мне часто пишут старожилы Егорьевска, упорно считающие его моей родиной.
...Хотя родились Вы в Москве, но я упорно продолжаю считать Вас своей землячкой, так как Ваши родители жили в Егорьевске, да и Вы первые пять лет своей жизни провели у нас. Вы не хотели бы взглянуть на город Вашего раннего детства? А. И. Могальков, г. Егорьевск Московской области.
Привет из Егорьевска и большая благодарность за письмо, дорогая Елена Николаевна! В нашей местной газетке как-то появилась заметка, что «в 139-м Моршанском полку был офицер Н. С. Гоголев, жена которого выступала в самодеятельных любительских спектаклях в доме «Офицерского собрания», и, очевидно, тяга к театру передалась дочке, которая стала знаменитой артисткой нашей страны». Если это не так. Вы меня поправьте...
С глубокой признательностью М.И. Стулова, г. Егорьевск Московской области.
Когда началась русско-японская война, полк моего: отца отправили в район военных действий на Восток. Многие жены офицеров решили последовать за своими мужьями. Поехали и мы с мамой. Переезд в Хабаровск я помню хорошо. Тогда это был долгий путь: железной дорогой до Иркутска, пароходом через Байкал и опять железной дорогой до Хабаровска. Дальше уже штатских не пускали. Денег у нас почти не было, ехали, конечно, третьим классом. С нами ехала жена одного офицера, очень практичная и предусмотрительно запасшаяся всем необходимым дама.
Запомнился переезд через Байкал. Мы — в каюте, парохода. Лампа раскачивается из стороны в сторону. На озере сильное волнение. Наша попутчица, опасаясь морской болезни, сосет лимон. Пересели в поезд, идущий до Хабаровска. Еды у нас уже не осталось вовсе, денег тоже. А попутчица между тем уплетала купленных на станции кур. Я, глотая голодную слюну, старалась смотреть в окно. Какой-то совершенно незнакомый господин, как видно, давно уже следивший за мной, вдруг протянул маме маленькую жестяную коробочку — там было несколько кубиков бульона Либиха. До сих пор помню этот чудесный, вкусный, разведенный кипятком бульон.
В Хабаровске мама устроилась работать заведующей хозяйством в загородной больнице. Как ей удалось это сделать — не знаю. Главным врачом больницы был великолепный, как говорили, хирург, доктор Сабо. Туда часто привозили раненых с фронта, и мама постоянно старалась что-либо узнать об отце.
Время было тревожное. Больница находилась далеко от города и обслуживалась преимущественно ссыльнокаторжными. Так, Главный повар больницы отбывал наказание как профессиональный грабитель и убийца. Думаю, не многие стремились получить работу в этой больнице, тем более что доктор Сабо славился своим суровым характером. Расскажу один случай, подтверждающий эту репутацию.
Несколько дам из светского общества Хабаровска решили стать медицинскими сестрами. Они облачились в белые шелковые халаты, очень красивые и элегантные. В таком виде и явились в госпиталь. Доктору Сабо было безразлично, кто эти дамы, пусть даже жены генералов. Он велел содрать с них модные шелковые халаты и одеть в будничные, обычные, стерилизованные. И предупредил, что, если кому-нибудь из новоявленных сестер во время операции станет дурно, он не обратит на это внимание.
И действительно, доктор сдержал слово. Во время операции одна из сестер—молодая барышня — побелела и упала в обморок: Мама бросилась к ней на помощь. Раздался голос Сабо: «Ни с места». Так до конца операции несчастная барышня и пролежала на полу. Сабо твердо заявил: «Работа в госпитале не шутка и не маскарад»—и больше не пускал дам в госпиталь.
Вместе с тем он был душевный человек. Однажды в день рождения Сабо мама купила конфеты и послала меня его поздравить. Я боялась грозного доктора, поэтому положила конфеты около двери его кабинета и убежала. Но мама втолкнула меня в кабинет, и я оказалась перед доктором. Никогда не забуду, как этот суровый и преданный своему врачебному долгу человек был ласков и нежен с маленькой девочкой.
Сначала нас поместили не в самой больнице, а в конце большого двора, в двухэтажном флигеле, совеем рядом с Амуром. На первом этаже была китайская прачечная, там жили китайцы-прачки. Вечером они давали несколько выстрелов для острастки хунхузам, которые шайками бродили вокруг, а потом наглухо запирались. Если привозили раненых, маму ночью вызывали в главное здание, и она бежала через весь двор, боясь главным образом маленького морга, который тогда просто называли «мертвецкой». Один из каторжан, сторож, перед жарко натопленной печкой без особых церемоний отогревал чей-нибудь труп для вскрытия. Наконец мама не вытерпела, набралась храбрости и попросила доктора Сабо перевести нас в главный корпус. Там нас поселили в одной из свободных палат в женском психиатрическом отделении.
Коридор между мужским отделением и женским был перегорожен воротами из чугунных прутьев. Рядом с нами с одной стороны находилась палата очень миловидной тихой женщины. Она прижимала к груди подушку и тихонько пела колыбельные песни. Потеряв ребенка, она потеряла рассудок. Мне было ее очень жаль. Я всегда старалась заглянуть в окошечко над дверью, чтобы посмотреть на нее. С другой стороны жила весьма шумная женщина. Эта сумасшедшая кричала: «Идите за мной, я вам путь укажу! Идите за мной, я вас к Христу приведу!» Ночью, когда на пациентку «находило», мама зажимала мне уши подушкой. Я эту громкую соседку не любила и не хотела видеть. А вот с мужчинами-сумасшедшими, отделенными чугунными воротами, я дружила. Многие из? них свободно ходили по своему коридору, и я через ворота играла с ними в мячик, к обоюдному удовольствию.
Были у меня и подружки-однолетки. С ними мы качались на качелях — кто выше. Цель была через забор посмотреть на пароходик, идущий по Амуру. Мама решила нас, девочек, сфотографировать и возила в Хабаровск к фотографу, который, как выяснилось впоследствии, был японский шпион, очень ловко снимавший все интересующие его объекты и спокойно удравший с этими снимками. А фото мои с подружками у меня сохранились.
Как-то зимой мама взяла меня в Хабаровск. Было холодно и снежно. Ехали на извозчике. Мама дала мне свою большую муфту из скунса. Откуда у нее была такая роскошь—не знаю. Правда, мех этот не считался особо дорогим, но все же ценился. И вот домой мы вернулись без муфты. На мамин вопрос, где она, я спокойно ответила: «А я ее выбросила дорогой, она мне надоела». Очевидно, в то время меха и драгоценности не имели для меня никакого значения, как, впрочем, не имеют и сейчас.
Внезапно пришло известие, что папа серьезно ранен и специальным поездом отправлен в Москву. Сразу стали собираться и мы.
В Москве мы обосновались в переулке на старом Арбате, сейчас он называется-—Плотников. Мезонин, который мы снимали (теперь этого дома уже нет), был, ) скорее, чердаком, полным мышей. Отца, так и не вылечив, скоро перевели на «нестроевую» должность. Ранение его было очень тяжелым—рана в живот навылет и контузия головы, задет позвонок. Как он выжил— никто не понимал. Но последствия остались — до конца жизни он путал слова и вообще был очень больным человеком.
Наступил 1905 год. Отец получил назначение в город Судогду.
Добирались мы туда в какой-то карете. Железнодорожники бастовали. Дорогой на нас напали жулики. Они пытались захватить привязанную сзади корзину со всем нашим имуществом. С помощью папы и кучера мы отбились и благополучно доехали до Судогды. Сначала предоставленная нам квартира не очень нас обрадовала, однако после московского чердака это было вполне сносное жилье, но... без признака какой-либо мебели. Вскоре нас переселили, и мы зажили просто по-царски. Чудесный дом с огромным садом на окраине города, птичий двор, где ходили индюки, которых я боялась, в саду — пруд. Материально мы жили неплохо. Моя неугомонная мама быстро сколотила драматический кружок, где наконец получила возможность осуществить свое давнишнее желание играть на сцене. Жители Судогды до сих пор помнят эти «любительские спектакли» — теперь» бы сказали «самодеятельный театр». Судогодцы иногда пишут мне, а недавно прислали даже сохранившиеся афиши!
Многоуважаемая Елена Николаевна! От лица судогдовцев поздравляю Вас с днем 8 Марта и выражаю наше общее пожелание Вам доброго здоровья! Присылаю листок владимирской молодежной газеты «Комсомольская искра» от 4 марта.
С уважением В. А. Антонов, г. Судогда Владимирской области.
Однако здоровье отца не позволяло ему нести и «нестроевую» службу. Он вышел в отставку. Кончились наши «царские» угодья, пенсия отца была ничтожно мала, но мама наконец-то получила желаемое: жена отставного офицера, она имела право играть на профессиональной сцене. Началась наша новая жизнь.
Под фамилией Волжина мама поступила в труппу Собольщикова-Самарина сначала в Саратове, потом в его же антрепризу Самара — Казань. Отец, оформляя пенсию, начал хлопотать и о том, чтобы меня приняли на казенный счет в какой-либо институт (это соответствовало современной средней школе). Ну а пока мама стала актрисой — актрисой стала и я.
Вместе со своими подружками в Хабаровске я уже научилась немного читать и писать. Но по-настоящему стала учиться в Саратове. Однажды, когда мне исполнилось шесть лет, мама сказала: «Завтра ты пойдешь в школу». Я безумно обрадовалась. Вскочив ни свет ни заря, тихонько оделась (а мне с вечера приготовили платье и фартучек) и, никому ничего не говоря, выскользнула из дому. Я знала, что рядом находится какая-то школа. На улице было еще темно, двери школы оказались заперты. Как потом выяснилось, было четыре часа утра! Я этого не знала. Идти домой не хотелось. Во-первых, там все спали, во-вторых, еще заставят завтракать и я опоздаю в школу. Я спряталась за крыльцом школы, ожидая ее открытия. Очевидно, я немного вздремнула. Послышались голоса. Я увидела много девочек, весело входящих в двери, и, разумеется, тоже прошла в эти заветные двери.
Было так весело бегать по широкой лестнице, что-то кричать, чему-то смеяться. Раздался звонок. И тут-то и произошел конфуз: я решительно не знала, в какую дверь надо идти. Лестница опустела, все девочки куда-то исчезли, а я все прыгала по этой лестнице, восторженно ощущая себя в школе. Какая-то милая и ласковая женщина, давно уже наблюдавшая за мной, решила наконец установить «мою личность». В это время влетели и мои взволнованные родители, обнаружившие исчезновение своего единственного чада. Выяснилось, что я должна была ехать с папой на конке в детский сад, где говорили по-немецки и учили немножко играть на рояле. Вот какая была мне уготована школа. В саратовском детском саду я пробыла недолго. У мамы кончился сезон, и она подписала контракт в Казань. Мы переехали туда.
В Казани у Собольщикова-Самарина я и начала в шестилетнем возрасте свою «сценическую деятельность», неизменно выступая во всех пьесах, в которых имелась детская роль. Помню первое выступление. Репетиций было не много. Я, конечно, назубок выучила свою маленькую рольку. И, нисколько не стесняясь, сразу, как вышла на сцену, обратилась к суфлеру, сидевшему в будке: «Вы мне, пожалуйста, не подсказывайте, я сама все знаю». Таков был мой первый выход. Что это была за пьеса, не помню, а вот в «Русской свадьбе» П.П. Сухотина я уже навлекла на себя гнев молодой актрисы Поль, которая играла невесту. Я — мальчонка должен был по обряду перед выходом к свадебному пиру отрезать у невесты маленький кусочек косы. Мизансцена была удобная: Поль — невеста сидела лицом к публике, а мне за ее спиной следовало делать вид, что я режу под фатой самый кончик косы. Но я никак не могла согласиться на «как будто». Спектакль имел успех, шел много раз, а я все резала и резала косу. Поль пришла в ужас, так как коса ее заметно укорачивалась. Наконец, не выдержав, она пожаловалась маме. Как меня ни уговаривали, как ни доказывали, что можно «как будто», «делать вид», «ведь публика не видит», я решительно не могла «обманывать» публику. Единственное, на что я согласилась, — отрезать совсем крохотный кусочек волос невесты, но по-настоящему.
Должна похвастаться, что труппа была сильная и хорошо подобранная. В ней играли известные провинциальные артисты — пожилой резонер Никита Фабианский, молодая инженю Поль, героиня Палей. Как-то я имела бенефис. Для детского утренника подготовили «Мальчик с пальчик». Его я и играла в свой бенефис. В самый трагический момент, когда я, сидя под столом, подслушивала коварный план — завести всех братиков в лес и там бросить, — на сцене появилась настоящая кошка и, мурлыча, стала ко мне ласкаться. Я не растерялась и, прижимая кошку к себе, продолжала быть мальчиком с пальчик.
Не то в Самаре, не то в Казани, точно теперь не помню, случился пожар. Обычно мама всегда брала меня с собой в театр. Я либо смотрела спектакль из-за кулис, либо спала где-нибудь на узлах с костюмами. Погода в тот злополучный зимний вечер стояла ужасная — мороз, метель. Мама побоялась взять меня с собой, так как ехать надо было на другой берег Волги, прямо по льду, вот я и осталась одна в номере гостиницы. Мама уложила меня спать. Не знаю, что произошло, но я проснулась в, тот момент, когда вся комната наполнилась дымом. На мое счастье, в соседнем номере находился молодой артист Арди. Он меня и вытащил. Когда мама вернулась после спектакля, я была уже в безопасности.
Папа в это время уехал в Москву хлопотать о моем поступлении в институт. Как дочь раненого офицера, меня должны были принять на казенный счет. На то, чтобы отдать меня в хорошую частную гимназию, у нас не хватало средств. Чтобы не расставаться со мной, мама решила бросить провинциальную сцену. Устроиться в театр в Москве было не так легко. У нас в семье бредили Малым театром, но мама попасть туда не могла — ни специального образования, ни «протекции», как тогда говорили, у нее не имелось.
После возвращения папы мы неожиданно быстро получили извещение о том, что я зачислена на казенный счет в Институт благородных девиц в восьмой класс с предварительным экзаменом (классы считались в обратном порядке, восьмой был младшим). Институт находился в Москве на Пречистенке (теперь улица Кропоткина, в этом здании расположен один из факультетов Военной академии имени Фрунзе). Назывался он — Институт кавалерственной дамы Чертовой. Начальницей его была бывшая фрейлина императорского двора баронесса М.А. Богданова, а попечительницей—сестра жены императора Николая II великая княгиня Елизавета Федоровна. После смерти своего мужа Сергея Александровича Романова, погибшего от бомбы Каляева, она всегда ходила в сером платье, с повязанным по-монашески платком (постриг ей был запрещен). В институте она бывала ежегодно: 1 октября лично раздавала награды за хорошие успехи. Для нее и ее свиты готовили специальные обеды. Это был своеобразный экзамен по кулинарии, которой обучали в двух старших классах.
В институте воспитывались дочери офицеров до генеральского чина. Генеральские дочки учились в Екатерининском институте (теперь Центральный Дом Советской Армии на площади Коммуны).
Экзамен я выдержала, за что получила от родителей огромную и очень дорогую куклу. Мы переехали в Москву. Так как институт был закрытый, я приезжала домой только с субботы на воскресенье. Господи, сколько квартир переменили мы во всех прилегающих к Пречистенке переулках! Папиной пенсии не хватало. Устроиться на сцену маме не удалось, и она подрабатывала уроками русского и немецкого языков, а я — единственное балованное дитя — ни с чем не хотела считаться. По праздникам желала непременно ходить в театр. Часто, одетая как кукла, выезжала с мамой на детские балы. Ни в чем мне не было отказа. Мама мною безмерно восхищалась. Это портило меня, развивало самомнение и, в ущерб серьезным знаниям, верхоглядство. Больших трудов стоило мне впоследствии перевоспитывать себя. Это произошло тогда, когда я поняла, и больно поняла, весь вред, который, любя, принесла мне мама таким воспитанием.
Но вернемся к институту. Насколько я понимаю, учили нас довольно хорошо. Мы изучали все общеобразовательные предметы, немецкий и французский языки. Желающие могли брать уроки музыки (я училась играть на фортепьяно). Можно было учить английский язык. Балерина Станиславская преподавала танцы. Педагоги, как правило, были очень хорошие. Так, например, я запомнила учителя истории Николая Альбертовича Куна. Среди преподавателей выделялся известный историк литературы и исследователь творчества Гоголя Владимир Владимирович Каллаш. Он вел свой предмет, может быть, на чересчур высоком уровне, не вполне доступном его юным слушательницам, но серьезно, глубоко и увлекательно. Ко мне он относился очень хорошо и впоследствии даже дал рекомендацию в Филармонию.
По вечерам два раза в неделю воспитанницы старших классов изучали кулинарию, кройку и шитье. Последний предмет мне никогда не давался, и я не умела даже пришить пуговицу.
Порой мы не уезжали на воскресенье домой и пели в церковном хоре.
Иногда лучших учениц возили в театр или на симфонические концерты в Дворянское собрание. В театр мы ехали в открытом ландо, куда нас сажали кучей, как цыплят. Что касается театральных представлений, то преимущественно нам показывали балет и оперу.
На летние каникулы наша семья обычно ездила на юг. У папы, раненого офицера, был бесплатный билет. Мне брали детский билет и при этом очень боялись, как бы рост не выдал мой совсем уже не детский возраст.
Я очень любила Евпаторию. Тогда уже обнаружилось у меня стремление играть, лицедействовать. Я окружила себя девочками, сверстницами, и была среди них заводилой. В Евпатории продавали в то время хорошенькие, вышитые золотыми нитками шапочки. Такие шапочки были и у меня и у моих подруг. И вот я решила устроить вечером на приморском бульваре представление живых картин. Почему живые картины, а не пьесы? Во-первых, я была не сильна в драматургии; во-вторых, не верила, что подружки могут выучить слова. К нам присоединились и мальчики. Мы составили садовые скамейки, и я стада группировать участников, естественно, ставя себя в центр.
Собирались мы, когда темнело. У мальчиков были бенгальские огни, которые эффектно освещали нас. Мы становились в позы и показывали сказки.
Что произошло дальше, с точностью сказать не могу. Но на бульваре появились полицейские и разогнали нас. Вернее всего, какая-то мать оскорбилась тем, что ее дитяти досталась невыигрышная роль, и вызвала полицию.
В 1914 году мы на юг не поехали и сняли дачу в Новогирееве. В моей жизни Новогиреево сыграло важную роль, и я хочу рассказать о нем подробнее. В настоящее время Новогиреево—часть Москвы. В 1915—1916 годах это было полудачное место. До 1914 года в нем обитало много состоятельных немцев. Дома были фундаментальной постройки, существовали даже торцовые мостовые, а по двум главным проспектам ходила от железнодорожной станции маленькая конка. Мы сняли небольшую дачку на конечной остановке этой конки. В городе она носила название Баронского проспекта. Дачка стояла почти на отлете и граничила с прекрасным футбольным полем и двумя великолепно оборудованными теннисными кортами. Был там маленький домик с раздевалкой для футболистов и крошечной сценой. Вот здесь-то, в непосредственной близости от нашего дома, и собиралась летом молодежь Гиреева. Днем играли в футбол и теннис, по вечерам устраивали собственными силами концерты и даже разыгрывали маленькие водевили. Находившееся в довольно приличном состоянии пианино переезжало тогда со сцены в зрительный зал. До сих пор помню, как дружно и легко жилось тогда нам, молодым, в Гирееве. О войне не думалось, она не чувствовалась так остро, как в институте, где то и дело на какой-либо девочке появлялся траурный воротник. На кортах шли веселые состязания. Были даже классные игроки, к которым принадлежала и я. Ну а уж в концертах и спектаклях я, разумеется, играла первую роль.
Многие молодые жители Гиреева увлекались театром. Среди них были ставшие через несколько лет работниками Малого театра Шура Момма и его будущая жена Аня Бедрут. Шура—беззаветно преданный театру и безусловно талантливый человек—из-за своей ужасной дикции многие годы занимал в Малом театре скромную должность бутафора. Аня работала главным бухгалтером нашего театра. Коля Лукьяновский, крестник моей матери, декламировал под мой аккомпанемент какие-то «волшебные» стихи, а впоследствии под фамилией Яновский поступил в Вахтанговский театр—Валя Станюлис—в будущем актер Малого театра—был тогда еще очень молод и мог только издали следить за нашими драматическими успехами.
Удивительным человеком был Валентин Антонович Станюлис. Он не играл главных ролей, но его страстная любовь к театру, преклонение перед великими «стариками» Малого чувствовались в каждой маленькой роли, в каждом общественном мероприятии театра. Высокообразованный, по-настоящему знающий поэзию, он помнил наизусть и сам читал многих авторов, прекрасно разбирался в литературе и до последней минуты жизни горячо и преданно служил искусству. Он был женат на правнучке М. С. Щепкина —Александре Александровне Щепкиной, прекрасно воспитал двух своих дочерей, а потом и внука. Мы много лет прожили бок о бок в родном театре, вместе много играли, работали в местном комитете. Энергия Вали Станюлиса, его искреннее стремление служить коллективу, быть ему полезным всеми своими знаниями и силами были неистощимы. Он ведал культсектором месткома—и с какими замечательными людьми старался устраивать нам встречи! С его легкой руки за мной на долгие годы установилось прозвище Мадонна. Ох как не нравилось это некоторым! Но жили мы все дружно, и если и было что-то, что, к сожалению, всегда бывает в театре, то теперь на многое смотришь иначе. И когда я пишу эти строки, я—увы!—уже давно не «мадонна» и ношу прозвище, данное одним из любимых моих партнеров, Никитой Подгорным, — «Матант» (из «Волков и овец»).
Нет теперь рядом со мной уже многих гиреевцев— Ани и Шуры Момма, Коли Яновского, нет и Вали Станюлиса... А тогда, в 1915—1916 годах, мы были почти неразлучны. И, не думая, как тяжко будет маме жить в Гирееве и ездить каждый день на работу в Москву, я эгоистично упросила родителей остаться там до осени 1916 года. Я приезжала туда каждое воскресенье, проводила там рождество и пасху.
В Гирееве я уже серьезно готовилась к поступлению на сцену. Весной 1916 года я кончила институт и летом окончательно решила идти на драматические курсы. Но куда? Мои мечты устремились к Малому театру, но школы при Малом театре тогда не было.
(продолжение следует)
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
ОТ АВТОРА
Во многих письмах, которые я получаю от зрителей и просто от любителей театра, в беседах с моими друзьями все чаще и настойчивее звучат просьбы, чтобы я рассказала о себе, о своем творческом пути, о встречах с людьми, которые так или иначе оставили след в моей жизни, наконец, о моих товарищах по сцене и даже о методе работы над той или другой ролью.
Задача не из легких: многое уже изгладилось из памяти, многое и до сих пор больно вспоминать, ибо даже время не залечило ошибки и раны, которые так безжалостно иногда «дарит» нам судьба.
Но, перебирая в памяти то, что вылилось на страницах этой книги, мне хотелось с предельной искренностью рассказать о перипетиях своей жизни. И — как знать! — может быть, мое некоторое легкомыслие, особенно в начале творческого пути, недооценка труда над собой актера заставят чуть-чуть призадуматься моих молодых товарищей, избравших прекрасный, но далеко не легкий путь в искусстве. А зрителям, дарящим мне радость своим лестным вниманием, этот мой «литературный труд» пусть будет благодарностью актрисы.
ДЕТСТВО. ИНСТИТУТ. ФИЛАРМОНИЯ (начало)
Я родилась в семье армейского офицера Николая Семеновича Гоголева. Отец мой кончил кадетский корпус и стал кадровым военным. Помню его рассказ о том, что в корпусе он был близок с Анатолием Дуровым, знаменитым впоследствии клоуном, и часто наблюдал, как Дуров уже в юношеские годы занимался дрессировкой крыс, которых в их учебном заведении водилось превеликое множество.
Отец любил меня до самозабвения, но в деле моего воспитания всегда подчинялся моей энергичной матери. В жизни он был необычайно мягок, но служба, честь мундира и военная присяга являлись для него святыней.
Отец был уже совсем больным, когда произошла революция. События февраля 1917 года и отречение царя как бы прошли мимо него. Известен такой случай. В дни революции многие кадровые офицеры переодевались в штатское платье и торопливо спарывали погоны; а отец как носил форму полковника в отставке, так и продолжал ходить по бурлящей Москве. Однажды на Тверской к, нему подошли несколько революционно настроенных молодых людей и потребовали, чтобы он снял погоны. Отец спокойно ответил: «Я не могу этого сделать — снимите сами». Очевидно, что-то в нем вызвало уважение этих людей, и они осторожно сняли с отца полковничьи погоны, ничем не оскорбив его.
Мне кажется, что жизнь моих родителей не была счастливой. Моя мать, Елена Евгеньевна Гоголева, тоже дочь военного, капитана Каменского, воспитывалась в том же Институте благородных девиц, куда поступила потом и я. Училась она главным образом за счет богача Губонина, одного из тех, на чьи деньги строился московский храм Христа Спасителя. К Губонину часто обращались малообеспеченные люди с просьбой стать крестным отцом новорожденного младенца. Так поступил и мой дед, доходы которого были более чем скромны. Быть крестницей Губонина означало, что Губонин не только оплатит учение, но и даст по окончании института приданое.
Бабушка моя умерла рано, и дед женился вторично; а мачеха любила своих родных детей и не жаловала, падчерицу — мою мать. На первом же балу, когда блестящий адъютант Гоголев протанцевал с моей матерью вальс и мазурку, мачеха довольно бестактно обратилась к нему: «Вам, кажется, нравится моя падчерица? Можете просить ее руки, отказа не будет».
Молодой человек растерялся — у него и в мыслях не было ничего подобного. Но рядом, чуть не плача, стояла сконфуженная девушка, и честь не позволила офицеру скомпрометировать ее. Таким образом в скором времени состоялась свадьба.
В год моего рождения пехотный Моршанский полк, в котором служил отец, стоял в Егорьевске, не так далеко от Москвы. Так как мое появление на свет обещало быть очень трудным, матери посоветовали ехать в Москву, к лучшему тогда акушеру Добрынину, который практиковал в Воспитательном доме при Николаевском женском институте. В этот институт попадали девочки-сироты, при рождении потерявшие мать. Роды действительно были очень трудные, но обе мы остались живы, несмотря на пророчества нянюшек. Они с сомнением посматривали на большеглазую, уже тогда со сросшимися бровями, довольно молчаливую новорожденную, качали головами и приговаривали: «Не жилица, нет, не жилица!» Тем не Менее все обошлось благополучно. Поскольку появилась я на свет все-таки в Москве, на самом берегу Москвы-реки, то и считаю себя москвичкой.
Через положенное время мать вернулась со мной в Егорьевск, где мы и прожили до 1904 года. Еще и теперь мне часто пишут старожилы Егорьевска, упорно считающие его моей родиной.
...Хотя родились Вы в Москве, но я упорно продолжаю считать Вас своей землячкой, так как Ваши родители жили в Егорьевске, да и Вы первые пять лет своей жизни провели у нас. Вы не хотели бы взглянуть на город Вашего раннего детства? А. И. Могальков, г. Егорьевск Московской области.
Привет из Егорьевска и большая благодарность за письмо, дорогая Елена Николаевна! В нашей местной газетке как-то появилась заметка, что «в 139-м Моршанском полку был офицер Н. С. Гоголев, жена которого выступала в самодеятельных любительских спектаклях в доме «Офицерского собрания», и, очевидно, тяга к театру передалась дочке, которая стала знаменитой артисткой нашей страны». Если это не так. Вы меня поправьте...
С глубокой признательностью М.И. Стулова, г. Егорьевск Московской области.
Когда началась русско-японская война, полк моего: отца отправили в район военных действий на Восток. Многие жены офицеров решили последовать за своими мужьями. Поехали и мы с мамой. Переезд в Хабаровск я помню хорошо. Тогда это был долгий путь: железной дорогой до Иркутска, пароходом через Байкал и опять железной дорогой до Хабаровска. Дальше уже штатских не пускали. Денег у нас почти не было, ехали, конечно, третьим классом. С нами ехала жена одного офицера, очень практичная и предусмотрительно запасшаяся всем необходимым дама.
Запомнился переезд через Байкал. Мы — в каюте, парохода. Лампа раскачивается из стороны в сторону. На озере сильное волнение. Наша попутчица, опасаясь морской болезни, сосет лимон. Пересели в поезд, идущий до Хабаровска. Еды у нас уже не осталось вовсе, денег тоже. А попутчица между тем уплетала купленных на станции кур. Я, глотая голодную слюну, старалась смотреть в окно. Какой-то совершенно незнакомый господин, как видно, давно уже следивший за мной, вдруг протянул маме маленькую жестяную коробочку — там было несколько кубиков бульона Либиха. До сих пор помню этот чудесный, вкусный, разведенный кипятком бульон.
В Хабаровске мама устроилась работать заведующей хозяйством в загородной больнице. Как ей удалось это сделать — не знаю. Главным врачом больницы был великолепный, как говорили, хирург, доктор Сабо. Туда часто привозили раненых с фронта, и мама постоянно старалась что-либо узнать об отце.
Время было тревожное. Больница находилась далеко от города и обслуживалась преимущественно ссыльнокаторжными. Так, Главный повар больницы отбывал наказание как профессиональный грабитель и убийца. Думаю, не многие стремились получить работу в этой больнице, тем более что доктор Сабо славился своим суровым характером. Расскажу один случай, подтверждающий эту репутацию.
Несколько дам из светского общества Хабаровска решили стать медицинскими сестрами. Они облачились в белые шелковые халаты, очень красивые и элегантные. В таком виде и явились в госпиталь. Доктору Сабо было безразлично, кто эти дамы, пусть даже жены генералов. Он велел содрать с них модные шелковые халаты и одеть в будничные, обычные, стерилизованные. И предупредил, что, если кому-нибудь из новоявленных сестер во время операции станет дурно, он не обратит на это внимание.
И действительно, доктор сдержал слово. Во время операции одна из сестер—молодая барышня — побелела и упала в обморок: Мама бросилась к ней на помощь. Раздался голос Сабо: «Ни с места». Так до конца операции несчастная барышня и пролежала на полу. Сабо твердо заявил: «Работа в госпитале не шутка и не маскарад»—и больше не пускал дам в госпиталь.
Вместе с тем он был душевный человек. Однажды в день рождения Сабо мама купила конфеты и послала меня его поздравить. Я боялась грозного доктора, поэтому положила конфеты около двери его кабинета и убежала. Но мама втолкнула меня в кабинет, и я оказалась перед доктором. Никогда не забуду, как этот суровый и преданный своему врачебному долгу человек был ласков и нежен с маленькой девочкой.
Сначала нас поместили не в самой больнице, а в конце большого двора, в двухэтажном флигеле, совеем рядом с Амуром. На первом этаже была китайская прачечная, там жили китайцы-прачки. Вечером они давали несколько выстрелов для острастки хунхузам, которые шайками бродили вокруг, а потом наглухо запирались. Если привозили раненых, маму ночью вызывали в главное здание, и она бежала через весь двор, боясь главным образом маленького морга, который тогда просто называли «мертвецкой». Один из каторжан, сторож, перед жарко натопленной печкой без особых церемоний отогревал чей-нибудь труп для вскрытия. Наконец мама не вытерпела, набралась храбрости и попросила доктора Сабо перевести нас в главный корпус. Там нас поселили в одной из свободных палат в женском психиатрическом отделении.
Коридор между мужским отделением и женским был перегорожен воротами из чугунных прутьев. Рядом с нами с одной стороны находилась палата очень миловидной тихой женщины. Она прижимала к груди подушку и тихонько пела колыбельные песни. Потеряв ребенка, она потеряла рассудок. Мне было ее очень жаль. Я всегда старалась заглянуть в окошечко над дверью, чтобы посмотреть на нее. С другой стороны жила весьма шумная женщина. Эта сумасшедшая кричала: «Идите за мной, я вам путь укажу! Идите за мной, я вас к Христу приведу!» Ночью, когда на пациентку «находило», мама зажимала мне уши подушкой. Я эту громкую соседку не любила и не хотела видеть. А вот с мужчинами-сумасшедшими, отделенными чугунными воротами, я дружила. Многие из? них свободно ходили по своему коридору, и я через ворота играла с ними в мячик, к обоюдному удовольствию.
Были у меня и подружки-однолетки. С ними мы качались на качелях — кто выше. Цель была через забор посмотреть на пароходик, идущий по Амуру. Мама решила нас, девочек, сфотографировать и возила в Хабаровск к фотографу, который, как выяснилось впоследствии, был японский шпион, очень ловко снимавший все интересующие его объекты и спокойно удравший с этими снимками. А фото мои с подружками у меня сохранились.
Как-то зимой мама взяла меня в Хабаровск. Было холодно и снежно. Ехали на извозчике. Мама дала мне свою большую муфту из скунса. Откуда у нее была такая роскошь—не знаю. Правда, мех этот не считался особо дорогим, но все же ценился. И вот домой мы вернулись без муфты. На мамин вопрос, где она, я спокойно ответила: «А я ее выбросила дорогой, она мне надоела». Очевидно, в то время меха и драгоценности не имели для меня никакого значения, как, впрочем, не имеют и сейчас.
Внезапно пришло известие, что папа серьезно ранен и специальным поездом отправлен в Москву. Сразу стали собираться и мы.
В Москве мы обосновались в переулке на старом Арбате, сейчас он называется-—Плотников. Мезонин, который мы снимали (теперь этого дома уже нет), был, ) скорее, чердаком, полным мышей. Отца, так и не вылечив, скоро перевели на «нестроевую» должность. Ранение его было очень тяжелым—рана в живот навылет и контузия головы, задет позвонок. Как он выжил— никто не понимал. Но последствия остались — до конца жизни он путал слова и вообще был очень больным человеком.
Наступил 1905 год. Отец получил назначение в город Судогду.
Добирались мы туда в какой-то карете. Железнодорожники бастовали. Дорогой на нас напали жулики. Они пытались захватить привязанную сзади корзину со всем нашим имуществом. С помощью папы и кучера мы отбились и благополучно доехали до Судогды. Сначала предоставленная нам квартира не очень нас обрадовала, однако после московского чердака это было вполне сносное жилье, но... без признака какой-либо мебели. Вскоре нас переселили, и мы зажили просто по-царски. Чудесный дом с огромным садом на окраине города, птичий двор, где ходили индюки, которых я боялась, в саду — пруд. Материально мы жили неплохо. Моя неугомонная мама быстро сколотила драматический кружок, где наконец получила возможность осуществить свое давнишнее желание играть на сцене. Жители Судогды до сих пор помнят эти «любительские спектакли» — теперь» бы сказали «самодеятельный театр». Судогодцы иногда пишут мне, а недавно прислали даже сохранившиеся афиши!
Многоуважаемая Елена Николаевна! От лица судогдовцев поздравляю Вас с днем 8 Марта и выражаю наше общее пожелание Вам доброго здоровья! Присылаю листок владимирской молодежной газеты «Комсомольская искра» от 4 марта.
С уважением В. А. Антонов, г. Судогда Владимирской области.
Однако здоровье отца не позволяло ему нести и «нестроевую» службу. Он вышел в отставку. Кончились наши «царские» угодья, пенсия отца была ничтожно мала, но мама наконец-то получила желаемое: жена отставного офицера, она имела право играть на профессиональной сцене. Началась наша новая жизнь.
Под фамилией Волжина мама поступила в труппу Собольщикова-Самарина сначала в Саратове, потом в его же антрепризу Самара — Казань. Отец, оформляя пенсию, начал хлопотать и о том, чтобы меня приняли на казенный счет в какой-либо институт (это соответствовало современной средней школе). Ну а пока мама стала актрисой — актрисой стала и я.
Вместе со своими подружками в Хабаровске я уже научилась немного читать и писать. Но по-настоящему стала учиться в Саратове. Однажды, когда мне исполнилось шесть лет, мама сказала: «Завтра ты пойдешь в школу». Я безумно обрадовалась. Вскочив ни свет ни заря, тихонько оделась (а мне с вечера приготовили платье и фартучек) и, никому ничего не говоря, выскользнула из дому. Я знала, что рядом находится какая-то школа. На улице было еще темно, двери школы оказались заперты. Как потом выяснилось, было четыре часа утра! Я этого не знала. Идти домой не хотелось. Во-первых, там все спали, во-вторых, еще заставят завтракать и я опоздаю в школу. Я спряталась за крыльцом школы, ожидая ее открытия. Очевидно, я немного вздремнула. Послышались голоса. Я увидела много девочек, весело входящих в двери, и, разумеется, тоже прошла в эти заветные двери.
Было так весело бегать по широкой лестнице, что-то кричать, чему-то смеяться. Раздался звонок. И тут-то и произошел конфуз: я решительно не знала, в какую дверь надо идти. Лестница опустела, все девочки куда-то исчезли, а я все прыгала по этой лестнице, восторженно ощущая себя в школе. Какая-то милая и ласковая женщина, давно уже наблюдавшая за мной, решила наконец установить «мою личность». В это время влетели и мои взволнованные родители, обнаружившие исчезновение своего единственного чада. Выяснилось, что я должна была ехать с папой на конке в детский сад, где говорили по-немецки и учили немножко играть на рояле. Вот какая была мне уготована школа. В саратовском детском саду я пробыла недолго. У мамы кончился сезон, и она подписала контракт в Казань. Мы переехали туда.
В Казани у Собольщикова-Самарина я и начала в шестилетнем возрасте свою «сценическую деятельность», неизменно выступая во всех пьесах, в которых имелась детская роль. Помню первое выступление. Репетиций было не много. Я, конечно, назубок выучила свою маленькую рольку. И, нисколько не стесняясь, сразу, как вышла на сцену, обратилась к суфлеру, сидевшему в будке: «Вы мне, пожалуйста, не подсказывайте, я сама все знаю». Таков был мой первый выход. Что это была за пьеса, не помню, а вот в «Русской свадьбе» П.П. Сухотина я уже навлекла на себя гнев молодой актрисы Поль, которая играла невесту. Я — мальчонка должен был по обряду перед выходом к свадебному пиру отрезать у невесты маленький кусочек косы. Мизансцена была удобная: Поль — невеста сидела лицом к публике, а мне за ее спиной следовало делать вид, что я режу под фатой самый кончик косы. Но я никак не могла согласиться на «как будто». Спектакль имел успех, шел много раз, а я все резала и резала косу. Поль пришла в ужас, так как коса ее заметно укорачивалась. Наконец, не выдержав, она пожаловалась маме. Как меня ни уговаривали, как ни доказывали, что можно «как будто», «делать вид», «ведь публика не видит», я решительно не могла «обманывать» публику. Единственное, на что я согласилась, — отрезать совсем крохотный кусочек волос невесты, но по-настоящему.
Должна похвастаться, что труппа была сильная и хорошо подобранная. В ней играли известные провинциальные артисты — пожилой резонер Никита Фабианский, молодая инженю Поль, героиня Палей. Как-то я имела бенефис. Для детского утренника подготовили «Мальчик с пальчик». Его я и играла в свой бенефис. В самый трагический момент, когда я, сидя под столом, подслушивала коварный план — завести всех братиков в лес и там бросить, — на сцене появилась настоящая кошка и, мурлыча, стала ко мне ласкаться. Я не растерялась и, прижимая кошку к себе, продолжала быть мальчиком с пальчик.
Не то в Самаре, не то в Казани, точно теперь не помню, случился пожар. Обычно мама всегда брала меня с собой в театр. Я либо смотрела спектакль из-за кулис, либо спала где-нибудь на узлах с костюмами. Погода в тот злополучный зимний вечер стояла ужасная — мороз, метель. Мама побоялась взять меня с собой, так как ехать надо было на другой берег Волги, прямо по льду, вот я и осталась одна в номере гостиницы. Мама уложила меня спать. Не знаю, что произошло, но я проснулась в, тот момент, когда вся комната наполнилась дымом. На мое счастье, в соседнем номере находился молодой артист Арди. Он меня и вытащил. Когда мама вернулась после спектакля, я была уже в безопасности.
Папа в это время уехал в Москву хлопотать о моем поступлении в институт. Как дочь раненого офицера, меня должны были принять на казенный счет. На то, чтобы отдать меня в хорошую частную гимназию, у нас не хватало средств. Чтобы не расставаться со мной, мама решила бросить провинциальную сцену. Устроиться в театр в Москве было не так легко. У нас в семье бредили Малым театром, но мама попасть туда не могла — ни специального образования, ни «протекции», как тогда говорили, у нее не имелось.
После возвращения папы мы неожиданно быстро получили извещение о том, что я зачислена на казенный счет в Институт благородных девиц в восьмой класс с предварительным экзаменом (классы считались в обратном порядке, восьмой был младшим). Институт находился в Москве на Пречистенке (теперь улица Кропоткина, в этом здании расположен один из факультетов Военной академии имени Фрунзе). Назывался он — Институт кавалерственной дамы Чертовой. Начальницей его была бывшая фрейлина императорского двора баронесса М.А. Богданова, а попечительницей—сестра жены императора Николая II великая княгиня Елизавета Федоровна. После смерти своего мужа Сергея Александровича Романова, погибшего от бомбы Каляева, она всегда ходила в сером платье, с повязанным по-монашески платком (постриг ей был запрещен). В институте она бывала ежегодно: 1 октября лично раздавала награды за хорошие успехи. Для нее и ее свиты готовили специальные обеды. Это был своеобразный экзамен по кулинарии, которой обучали в двух старших классах.
В институте воспитывались дочери офицеров до генеральского чина. Генеральские дочки учились в Екатерининском институте (теперь Центральный Дом Советской Армии на площади Коммуны).
Экзамен я выдержала, за что получила от родителей огромную и очень дорогую куклу. Мы переехали в Москву. Так как институт был закрытый, я приезжала домой только с субботы на воскресенье. Господи, сколько квартир переменили мы во всех прилегающих к Пречистенке переулках! Папиной пенсии не хватало. Устроиться на сцену маме не удалось, и она подрабатывала уроками русского и немецкого языков, а я — единственное балованное дитя — ни с чем не хотела считаться. По праздникам желала непременно ходить в театр. Часто, одетая как кукла, выезжала с мамой на детские балы. Ни в чем мне не было отказа. Мама мною безмерно восхищалась. Это портило меня, развивало самомнение и, в ущерб серьезным знаниям, верхоглядство. Больших трудов стоило мне впоследствии перевоспитывать себя. Это произошло тогда, когда я поняла, и больно поняла, весь вред, который, любя, принесла мне мама таким воспитанием.
Но вернемся к институту. Насколько я понимаю, учили нас довольно хорошо. Мы изучали все общеобразовательные предметы, немецкий и французский языки. Желающие могли брать уроки музыки (я училась играть на фортепьяно). Можно было учить английский язык. Балерина Станиславская преподавала танцы. Педагоги, как правило, были очень хорошие. Так, например, я запомнила учителя истории Николая Альбертовича Куна. Среди преподавателей выделялся известный историк литературы и исследователь творчества Гоголя Владимир Владимирович Каллаш. Он вел свой предмет, может быть, на чересчур высоком уровне, не вполне доступном его юным слушательницам, но серьезно, глубоко и увлекательно. Ко мне он относился очень хорошо и впоследствии даже дал рекомендацию в Филармонию.
По вечерам два раза в неделю воспитанницы старших классов изучали кулинарию, кройку и шитье. Последний предмет мне никогда не давался, и я не умела даже пришить пуговицу.
Порой мы не уезжали на воскресенье домой и пели в церковном хоре.
Иногда лучших учениц возили в театр или на симфонические концерты в Дворянское собрание. В театр мы ехали в открытом ландо, куда нас сажали кучей, как цыплят. Что касается театральных представлений, то преимущественно нам показывали балет и оперу.
На летние каникулы наша семья обычно ездила на юг. У папы, раненого офицера, был бесплатный билет. Мне брали детский билет и при этом очень боялись, как бы рост не выдал мой совсем уже не детский возраст.
Я очень любила Евпаторию. Тогда уже обнаружилось у меня стремление играть, лицедействовать. Я окружила себя девочками, сверстницами, и была среди них заводилой. В Евпатории продавали в то время хорошенькие, вышитые золотыми нитками шапочки. Такие шапочки были и у меня и у моих подруг. И вот я решила устроить вечером на приморском бульваре представление живых картин. Почему живые картины, а не пьесы? Во-первых, я была не сильна в драматургии; во-вторых, не верила, что подружки могут выучить слова. К нам присоединились и мальчики. Мы составили садовые скамейки, и я стада группировать участников, естественно, ставя себя в центр.
Собирались мы, когда темнело. У мальчиков были бенгальские огни, которые эффектно освещали нас. Мы становились в позы и показывали сказки.
Что произошло дальше, с точностью сказать не могу. Но на бульваре появились полицейские и разогнали нас. Вернее всего, какая-то мать оскорбилась тем, что ее дитяти досталась невыигрышная роль, и вызвала полицию.
В 1914 году мы на юг не поехали и сняли дачу в Новогирееве. В моей жизни Новогиреево сыграло важную роль, и я хочу рассказать о нем подробнее. В настоящее время Новогиреево—часть Москвы. В 1915—1916 годах это было полудачное место. До 1914 года в нем обитало много состоятельных немцев. Дома были фундаментальной постройки, существовали даже торцовые мостовые, а по двум главным проспектам ходила от железнодорожной станции маленькая конка. Мы сняли небольшую дачку на конечной остановке этой конки. В городе она носила название Баронского проспекта. Дачка стояла почти на отлете и граничила с прекрасным футбольным полем и двумя великолепно оборудованными теннисными кортами. Был там маленький домик с раздевалкой для футболистов и крошечной сценой. Вот здесь-то, в непосредственной близости от нашего дома, и собиралась летом молодежь Гиреева. Днем играли в футбол и теннис, по вечерам устраивали собственными силами концерты и даже разыгрывали маленькие водевили. Находившееся в довольно приличном состоянии пианино переезжало тогда со сцены в зрительный зал. До сих пор помню, как дружно и легко жилось тогда нам, молодым, в Гирееве. О войне не думалось, она не чувствовалась так остро, как в институте, где то и дело на какой-либо девочке появлялся траурный воротник. На кортах шли веселые состязания. Были даже классные игроки, к которым принадлежала и я. Ну а уж в концертах и спектаклях я, разумеется, играла первую роль.
Многие молодые жители Гиреева увлекались театром. Среди них были ставшие через несколько лет работниками Малого театра Шура Момма и его будущая жена Аня Бедрут. Шура—беззаветно преданный театру и безусловно талантливый человек—из-за своей ужасной дикции многие годы занимал в Малом театре скромную должность бутафора. Аня работала главным бухгалтером нашего театра. Коля Лукьяновский, крестник моей матери, декламировал под мой аккомпанемент какие-то «волшебные» стихи, а впоследствии под фамилией Яновский поступил в Вахтанговский театр—Валя Станюлис—в будущем актер Малого театра—был тогда еще очень молод и мог только издали следить за нашими драматическими успехами.
Удивительным человеком был Валентин Антонович Станюлис. Он не играл главных ролей, но его страстная любовь к театру, преклонение перед великими «стариками» Малого чувствовались в каждой маленькой роли, в каждом общественном мероприятии театра. Высокообразованный, по-настоящему знающий поэзию, он помнил наизусть и сам читал многих авторов, прекрасно разбирался в литературе и до последней минуты жизни горячо и преданно служил искусству. Он был женат на правнучке М. С. Щепкина —Александре Александровне Щепкиной, прекрасно воспитал двух своих дочерей, а потом и внука. Мы много лет прожили бок о бок в родном театре, вместе много играли, работали в местном комитете. Энергия Вали Станюлиса, его искреннее стремление служить коллективу, быть ему полезным всеми своими знаниями и силами были неистощимы. Он ведал культсектором месткома—и с какими замечательными людьми старался устраивать нам встречи! С его легкой руки за мной на долгие годы установилось прозвище Мадонна. Ох как не нравилось это некоторым! Но жили мы все дружно, и если и было что-то, что, к сожалению, всегда бывает в театре, то теперь на многое смотришь иначе. И когда я пишу эти строки, я—увы!—уже давно не «мадонна» и ношу прозвище, данное одним из любимых моих партнеров, Никитой Подгорным, — «Матант» (из «Волков и овец»).
Нет теперь рядом со мной уже многих гиреевцев— Ани и Шуры Момма, Коли Яновского, нет и Вали Станюлиса... А тогда, в 1915—1916 годах, мы были почти неразлучны. И, не думая, как тяжко будет маме жить в Гирееве и ездить каждый день на работу в Москву, я эгоистично упросила родителей остаться там до осени 1916 года. Я приезжала туда каждое воскресенье, проводила там рождество и пасху.
В Гирееве я уже серьезно готовилась к поступлению на сцену. Весной 1916 года я кончила институт и летом окончательно решила идти на драматические курсы. Но куда? Мои мечты устремились к Малому театру, но школы при Малом театре тогда не было.
(продолжение следует)
Подробнее
22 апреля
в 19.00 в помещении Центра имени Вс.Мейерхольда состоится запись телевизионного ток-шоу «Линия жизни» с участием художественного руководителя Малого театра, народного артиста СССР Ю.М.Соломина.
Подробнее
Малый театр. «Вишневый сад» А.П.Чехов За всю свою долгую историю Малый театр поставил «Вишневый сад» только один раз — в 1982 году, когда его создал гениальный Игорь Ильинский.
Малый театр. «Вишневый сад» А.П.Чехов
За всю свою долгую историю Малый театр поставил «Вишневый сад» только один раз — в 1982 году, когда его создал гениальный Игорь Ильинский.
За всю свою долгую историю Малый театр поставил «Вишневый сад» только один раз — в 1982 году, когда его создал гениальный Игорь Ильинский.
Малый театр. «Вишневый сад» А.П.Чехов
За всю свою долгую историю Малый театр поставил «Вишневый сад» только один раз — в 1982 году, когда его создал гениальный Игорь Ильинский. С того времени состав исполнителей почти полностью изменился, но дух спектакля и его поэтическая атмосфера сохранились во многом благодаря прекрасным актерским работам Ирины Муравьевой, Валерия Бабятинского, Владимира Богина и других.
За всю свою долгую историю Малый театр поставил «Вишневый сад» только один раз — в 1982 году, когда его создал гениальный Игорь Ильинский. С того времени состав исполнителей почти полностью изменился, но дух спектакля и его поэтическая атмосфера сохранились во многом благодаря прекрасным актерским работам Ирины Муравьевой, Валерия Бабятинского, Владимира Богина и других.
07.04.2005
Подробнее
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой» Е.Н. ГОГОЛЕВА «НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
Предисловие Ираклия Андроникова
Замечательный путь
Возможно ли представить себе театр, театральную Москву 1920—1980-х годов без Елены Николаевны Гоголевой? Нет, никак невозможно, как невозможно представить себе Гоголеву без театральной Москвы. Актриса замечательного таланта, выдающейся красоты, наделенная удивительным обаянием, артистизмом и голосом—глубоким, низким, звучным, то нежным, то властным, — и если прибавить к этому, что Гоголева с детских лет преданно любит Малый театр и посвятила ему всю свою жизнь, то будем считать, что нами намечены некоторые черты ее облика. Мать Елены Николаевны, провинциальная актриса, мечтавшая видеть дочь на сцене любимого ею московского Малого театра, попросила у тогдашнего руководителя театра Александра Ивановича Сумбаташвили-Южина, выдающегося артиста, драматурга и общественного деятеля, прослушать ее дочь. И пятнадцатилетняя девочка произвела такое серьезное впечатление, что Южин рекомендовал ей поступить на драматическое отделение Филармонии, где в то время преподавали лучшие актеры Малого театра. Спустя два года на зачетном вечере, на который приехали знакомиться с будущими артистами Станиславский, Немирович-Данченко, Южин, решилась ее судьба. Через несколько дней Елена Николаевна Гоголева получила приглашение вступить в труппу Художественного театра. Затем последовало такое же приглашение от Малого. Она отклонила предложение Художественного театра и вступила в труппу Малого, в «труппу гениев», как сказал о них Станиславский. Театр принял ее как свою.
В 1918 году Гоголева вступила в труппу и в том же сезоне дебютировала в роли Джессики в «Венецианском купце» Шекспира. Тогда же впервые на сцене Малого театра, по инициативе Южина, была поставлена пьеса Горького «Старик». В этом спектакле участвует О. О. Садовская в роли старой няньки, а Е. Н. Гоголевой поручают роль Татьяны. С каждым годом увеличивалась чреда гоголевских ролей: героических, комедийных, характерных, отмеченных печатью ее таланта, который не застывал, а обновлялся в упорной работе. Замечательная актриса от спектакля к спектаклю вносит новые штрихи в создаваемые ею образы. Образы оживали. В спектакле К.А. Тренева «Любовь Яровая» (1926), спектакле этапном не только для Малого, но для всего советского театра в целом, Гоголева блестяще сыграла Панову, коварного, злобного врага молодой советской власти.
Рассказывая о своей работе над новыми ролями, она делится своими радостями и огорчениями. Размышляет о том, какая роль у нее не получилась, не отвечала тому представлению, которое сложилось у нее прежде, но, судя по всему, это ее чрезмерная требовательность к себе: Гоголева всегда знает, что она хочет и чего еще не достигла.
В своей книге она не раз обращается к памяти Александра Ивановича Южина, который первым в театре понял значение Октябрьской революции, сумел сохранить и продолжить реалистические традиции великих мастеров Малого театра. И Гоголева одна из тех, кто продолжает традиции Южина, Ленского и Ермоловой. Страницы, посвященные Марии Николаевне Ермоловой, принадлежат к числу лучших в книге. Когда Гоголева рассказывает об игре великой Ермоловой, кажется, что слышишь, как колотится ее сердце, и словно видишь, как рыдает зал. Гоголевой удалось пронести свои впечатления через десятилетия. С благодарным чувством пишет она о Садовских, Лешковской, Правдине, Рыжовых, Турчаниновой, Климове, Степане Кузнецове и, наконец, о своем любимом режиссере Константине Александровиче Марджанове. Тепло и нежно вспоминает она об Александре Алексеевиче Остужеве, о его триумфе в роли Отелло, о его справедливом характере и добром сердце.
Елена Николаевна с огромным интересом воспринимает все новое, что происходит в театре и в жизни. С каким уважением рассказывает она об актерах других театров, вспоминает спектакли с участием Алисы Георгиевны Коонен, восторгается игрой Верико Анджапаридзе. Значительная часть ее жизни — исполнение общественных дел. Многие годы она с увлечением ведает военно-шефской работой.
В театре ей интересно работать с молодыми и находить с ними общий язык. Она вспоминает Никиту Подгорного, с любовью говорит о Юрии и Виталии Соломиных, о режиссере Борисе Львове-Анохине. Не буду продолжать пересказ книги Гоголевой. Она написала прекрасную автобиографию, на страницах которой обрели новую жизнь мощные духом и творческой силой великие «старики» Малого. Книга изложена отличным русским языком, в котором слышатся интонации старой московской речи. Воспоминания написаны живо, человеком крайне доброжелательным, но строгим. Гоголева пришла в театр на рубеже двух эпох русской истории, и путь Гоголевой — это путь Малого театра. Замечательный путь.
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
Предисловие Ираклия Андроникова
Замечательный путь
Возможно ли представить себе театр, театральную Москву 1920—1980-х годов без Елены Николаевны Гоголевой? Нет, никак невозможно, как невозможно представить себе Гоголеву без театральной Москвы. Актриса замечательного таланта, выдающейся красоты, наделенная удивительным обаянием, артистизмом и голосом—глубоким, низким, звучным, то нежным, то властным, — и если прибавить к этому, что Гоголева с детских лет преданно любит Малый театр и посвятила ему всю свою жизнь, то будем считать, что нами намечены некоторые черты ее облика. Мать Елены Николаевны, провинциальная актриса, мечтавшая видеть дочь на сцене любимого ею московского Малого театра, попросила у тогдашнего руководителя театра Александра Ивановича Сумбаташвили-Южина, выдающегося артиста, драматурга и общественного деятеля, прослушать ее дочь. И пятнадцатилетняя девочка произвела такое серьезное впечатление, что Южин рекомендовал ей поступить на драматическое отделение Филармонии, где в то время преподавали лучшие актеры Малого театра. Спустя два года на зачетном вечере, на который приехали знакомиться с будущими артистами Станиславский, Немирович-Данченко, Южин, решилась ее судьба. Через несколько дней Елена Николаевна Гоголева получила приглашение вступить в труппу Художественного театра. Затем последовало такое же приглашение от Малого. Она отклонила предложение Художественного театра и вступила в труппу Малого, в «труппу гениев», как сказал о них Станиславский. Театр принял ее как свою.
В 1918 году Гоголева вступила в труппу и в том же сезоне дебютировала в роли Джессики в «Венецианском купце» Шекспира. Тогда же впервые на сцене Малого театра, по инициативе Южина, была поставлена пьеса Горького «Старик». В этом спектакле участвует О. О. Садовская в роли старой няньки, а Е. Н. Гоголевой поручают роль Татьяны. С каждым годом увеличивалась чреда гоголевских ролей: героических, комедийных, характерных, отмеченных печатью ее таланта, который не застывал, а обновлялся в упорной работе. Замечательная актриса от спектакля к спектаклю вносит новые штрихи в создаваемые ею образы. Образы оживали. В спектакле К.А. Тренева «Любовь Яровая» (1926), спектакле этапном не только для Малого, но для всего советского театра в целом, Гоголева блестяще сыграла Панову, коварного, злобного врага молодой советской власти.
Рассказывая о своей работе над новыми ролями, она делится своими радостями и огорчениями. Размышляет о том, какая роль у нее не получилась, не отвечала тому представлению, которое сложилось у нее прежде, но, судя по всему, это ее чрезмерная требовательность к себе: Гоголева всегда знает, что она хочет и чего еще не достигла.
В своей книге она не раз обращается к памяти Александра Ивановича Южина, который первым в театре понял значение Октябрьской революции, сумел сохранить и продолжить реалистические традиции великих мастеров Малого театра. И Гоголева одна из тех, кто продолжает традиции Южина, Ленского и Ермоловой. Страницы, посвященные Марии Николаевне Ермоловой, принадлежат к числу лучших в книге. Когда Гоголева рассказывает об игре великой Ермоловой, кажется, что слышишь, как колотится ее сердце, и словно видишь, как рыдает зал. Гоголевой удалось пронести свои впечатления через десятилетия. С благодарным чувством пишет она о Садовских, Лешковской, Правдине, Рыжовых, Турчаниновой, Климове, Степане Кузнецове и, наконец, о своем любимом режиссере Константине Александровиче Марджанове. Тепло и нежно вспоминает она об Александре Алексеевиче Остужеве, о его триумфе в роли Отелло, о его справедливом характере и добром сердце.
Елена Николаевна с огромным интересом воспринимает все новое, что происходит в театре и в жизни. С каким уважением рассказывает она об актерах других театров, вспоминает спектакли с участием Алисы Георгиевны Коонен, восторгается игрой Верико Анджапаридзе. Значительная часть ее жизни — исполнение общественных дел. Многие годы она с увлечением ведает военно-шефской работой.
В театре ей интересно работать с молодыми и находить с ними общий язык. Она вспоминает Никиту Подгорного, с любовью говорит о Юрии и Виталии Соломиных, о режиссере Борисе Львове-Анохине. Не буду продолжать пересказ книги Гоголевой. Она написала прекрасную автобиографию, на страницах которой обрели новую жизнь мощные духом и творческой силой великие «старики» Малого. Книга изложена отличным русским языком, в котором слышатся интонации старой московской речи. Воспоминания написаны живо, человеком крайне доброжелательным, но строгим. Гоголева пришла в театр на рубеже двух эпох русской истории, и путь Гоголевой — это путь Малого театра. Замечательный путь.
Подробнее
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой» Легенды Малого театра. Елена Гоголева 7 апреля исполняется 105 лет со дня рождения знаменитой актрисы Малого театра Елены Николаевны Гоголевой
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Легенды Малого театра. Елена Гоголева
7 апреля исполняется 105 лет со дня рождения знаменитой актрисы Малого театра Елены Николаевны Гоголевой (1900-1993).
Легенды Малого театра. Елена Гоголева
7 апреля исполняется 105 лет со дня рождения знаменитой актрисы Малого театра Елены Николаевны Гоголевой (1900-1993).
Легенды Малого театра. Елена Гоголева
7 апреля исполняется 105 лет со дня рождения знаменитой актрисы Малого театра Елены Николаевны Гоголевой (1900-1993). Имя Гоголевой я услышал, когда впервые попал на спектакль «Царь Федор Иоаннович». Представление почему-то не начиналось, но вдруг откинулся занавес и на авансцену вышел Евгений Самойлов. Он объявил, что в тот день, 15 ноября, исполнялось 2 года со дня смерти старейшей актрисы театра Елены Николаевны Гоголевой, и предложил почтить ее память. Позже по телевизору я увидел запись спектакля «Стакан воды», в котором Гоголева играла свою коронную роль герцогини Мальборо. Актриса поражала тем, что обычно называют породой: незабываемый глубокий голос, осанка, выразительный взгляд, исключительная стильность исполнения.
Малый театр полюбился Гоголевой с юных лет, и, участь в Филармоническом училище у одного из корифеев театра Ивана Андреевича Рыжова, она мечтала попасть в прославленную труппу, семью, как писала впоследствии сама Елена Николаевна. «...Однажды весной 1918 года после одной из репетиций «Огней» Рыжов отозвал меня в сторону и сказал: «Я должен передать вам, голуба моя, что вам предлагают вступить в труппу Художественного театра. Вас смотрели Станиславский и Немирович-Данченко, приглашение исходит от них». Я онемела. «Так что мне им ответить?» — продолжает Иван Андреевич. И вдруг я слышу внутри себя какой-то голос: «А Малый?!» Вижу, Иван Андреевич улыбается: «Ну, насчет Малого ничего не могу сказать, а вот Художественный вас приглашает». Вслед за слезами и мучительными размышлениями последовал отказ. Но молодая актриса не прогадала – несколькими месяцами позднее, летом 1918 г., она была приглашена в Малый театр. Гоголевой довелось играть в спектаклях, в которых блистали Ермолова, Лешковская, Южин, Остужев, Ленин, Яблочкина, Турчанинова, Садовский, Давыдов и другие.
В 1938 г. актриса отдыхала с мужем в Кисловодске, где врачи обнаружили у нее туберкулез голосовых связок, от которого она потеряла голос. После болезни голос не прорезался долго. «Вернется ли он? А если нет? Что будет со мной? Нет голоса – значит, нет театра. Я не актриса, даже не смогу преподавать... Однажды я стояла на своем втором этаже, опираясь на балюстраду. Внизу, в холле, сидела сестра, принимавшая приехавших больных. Кажется, уже приехали все. И она куда-то отлучилась. Однако в это время прибыл еще один больной. Не видя никого в холле, он заметил наверху меня и стал довольно нервно требовать сестру. Что я ему могла сказать? Мои жесты злили его еще больше. И вдруг я невольно звучно произнесла: «Она вышла». Голос! Голос! У меня голос! И он, этот человек, там, внизу, услышал меня! Это было невероятно! Это было и страшно и радостно. Я побежала в палату и, стоя перед зеркалом, чуть не плача и смеясь, говорила, говорила, пока еще тихо, несмело, но говорила себе «здравствуй». Голос звучал еще хрипло и слабо, но звук был. Была и чистая нота. В Москву полетела сумасшедшая телеграмма: «Голос прорезался, голос есть!»
28 лет Гоголева возглавляла военно-шефскую комиссию Малого театра, генералы называли ее маршалом. Сын Елены Николаевны – Игорь, закончив летное училище, был направлен в 1940 г. служить на западную границу. Началась война, долгое время от него не было весточки. «Уверенная, что он в партизанах, я по радио обратилась к нему с письмом. Я прочла о горящем сердце Данко. И он услышал меня, в госпитале, лежа, вернее, повиснув на ремнях, после страшной катастрофы. Он весь был поломан, обожжен и решил, что останется калекой и будет мне в тягость. Поэтому не писал, молчал. А тут, услышав мой голос, не выдержал. Откликнулся, но ни словом не обмолвился о своих ранах. И лишь когда, шесть раз обманув медкомиссию, он опять стал в строй, написал вскользь, что был в госпитале».
Гоголева была актрисой на роли сильных, обуреваемых страстями людей. Это ее свойство в театр хорошо понимали и использовали в полной мере. Большинство постановок пьес Шиллера и Шекспира в советское время шли с участием Елены Николаевны и имели большой успех. Актриса получала множество писем – и от своих постоянных зрителей и от людей, лишь раз видевших ее на сцене.
С творчеством Елены Николаевны Гоголевой любители театра сегодня могут познакомиться по многочисленным телеспектаклям. Кроме «Стакана воды», о котором говорилось в начале статьи, на пленке запечатлены «Холопы», «Макбет», «Пучина», «Мамуре», «Варвары», «Волки и овцы», «Горе от ума», «Гроза», «Перед заходом солнца» и другие.
Поделиться воспоминаниями о Елене Николаевне я попросил двух ее партнеров по сцене, народных артистов России Виталия Анатольевича Коняева и Анатолия Михайловича Торопова.
Виталий Коняев: Удивительна актриса, один из столпов Малого театра. Она родилась в очень удобном году – 1900, поэтому отсчитывать даты легко. В 18 лет она сыграла Софью в «Горе от ума», и с этого все пошло. Красивая, очень хорошо двигалась, с удивительным голосом. Жизнь в Малом театре у нее была очень хорошая. Она из тех удачливых актрис, которые очень много сделали за время своей работы в театре. Малому театру она была верна всегда, никуда отсюда не уходила, в отличие от Веры Николаевны Пашенной, которая одно время работала в МХТ. К концу жизни Е.Н. Гоголева успела побывать и парторгом, и профоргом, вела очень активную общественную работу.
Все мы в молодости играли в массовке в «Стакане воды», и тогда я в первый раз увидел, как Елена Николаевна улыбалась на сцене. Мы играли лордов, пажей – свиту. Однажды вместо девочки в роли пажа вышел на сцену молодой человек. Он не успел в этот день сбрить щетину, явно мал ему был костюм пажа. Он вышел, все его кружева и оборки торчат, лицо грустное, красного цвета, заросшее такое. «Вот и пажи!» Когда Елена Николаевна увидела его, то прыснула и смеялась очень долго, и мы вместе с ней.
В «Варварах» Горького она играла Надежду Монахову, а Николай Александрович Анненков Черкуна. И вот в одной сцене Анненков-Черкун говорит в присутствии Гоголевой-Монаховой своей жене Анне: «Анна, это была минутная всписка!» (имея ввиду «вспышку»). Гоголева не удержалась и стала смеяться. Анненков потом вспоминал: «Я думал тогда: мне поправиться или не поправиться? Нет, я не поправился, я пошел смело дальше. Но Елене Николаевне было невозможно дальше работать, она ушла со сцены!»
Очень любила она свою брошь – подарок Марии Николаевны Ермоловой. Так уж вышло, что многие роли Ермоловой перешли к Гоголевой. Елена Николаевна очень трепетно относилась к своей работе, волновалась перед выходом на сцену, подсказывала актерам, как играть. Сама была мудрой актрисой.
Вспоминает Анатолий Торопов: Знакомство мое с Еленой Николаевной началось еще со студенческой скамьи, со «Стакана воды». «Удовлетворены ли вы милорды и джентльмены?» – «О да, Ваше величество!» – отвечали мы – худые милорды и джентльмены (смеется). В роли герцогини Мальборо она была очень эффектна и имела большой успех, потому что все ее актерские и человеческие качества очень хорошо подходили к этому образу.
Одну из своих первых ролей в Малом театре в 1953 г. я сыграл в спектакле «Шакалы» по антиамериканской пьесе эстонского драматурга Якобсона. Елена Николаевна Гоголева играла в нем негритянку-служанку. Старшего брата по пьесе играл М.И. Царев, отца – С.Б. Межинский, мать – Н.А. Белевцева – звездный состав. Нам все тогда говорили: «Ковыряйте дырки!» (для орденов), потому что вскоре Ермилов написал на второй странице «Правды» огромную статью про то, какие американцы сволочи и гнусные люди.
Виталий Коняев: Конечно, существовала огромная разница между ней и Верой Николаевной Пашенной, которая была наделена диким темпераментом и энергией. Гоголева была более изящная, тонкая. Подчас они бывали партнершами по сцене. Иногда они были и соперницами в жизни. И все это делало их отношения довольно сложными, будем так говорить.
Вот что пишет в своей книге по этому поводу сама Елена Николаевна Гоголева: «Посмотрев генеральную (генеральную репетицию «Шакалов». – К.Ц.), Вера Николаевна очень метко отозвалась о моем исполнении. Передернув плечами, она сказала: «Гоголева? Аида под фикусом». Все. Больше ничего и не надо было добавлять. Но один ее отзыв доставил мне много тяжелых минут. Вера Николаевна любила говорить: «Ах, какая Гоголева красавица, какая красавица! Я всегда любуюсь ею, ее чудным профилем! Какая красавица! — И вдруг скороговоркой, как бы между прочим: — Актриса, конечно, никакая! Но какая красавица!» Как часто я буквально проклинала свою внешность, за которой не хотели видеть моего труда, моей работы актрисы. Я всегда преклонялась перед талантом Пашенной... она действительно была актрисой Малого театра, свято чтившей его традиции. И не признавала она меня открыто, честно. Низкой пошлости, закулисных, провинциальных интриг никогда не было в ее борьбе против меня. И я уважала Пашенную, понимала и, как бы ни было мне горько, прощала ей многое».
Анатолий Торопов: Десять лет вместе с Еленой Николаевной Гоголевой я играл Мурзавецкого в «Волках и овцах». Потом в театр пришел Борис Александрович Львов-Анохин – замечательный режиссер и человек высокой культуры. К 80-летию Гоголевой он поставил для нее французскую пьесу не ахти какого класса в переводе Ксении Александровны Куприной, дочери А.И. Куприна, «Мамуре». Спектакль имел успех. Но потом случилось несчастье – Гоголева сломала шейку бедра и года два не играла.
Прошло какое-то время, и стали подумывать о том, что Елене Николаевне нужно выступить в достойной и приличествующей ее званию и положению пьесе. Львов-Анохин, питающий к Елене Николаевне большие человеческие симпатии, точно так же как и она к нему, нашел для нее пьесу «Холопы» Гнедича. Гоголева играла старую княжну Плавутину-Плавунцову, которую все время возят в кресле-каталке, и только в самом конце она очень эффектно встает. Это была звездная пора старой актрисы – в почтенном возрасте она сыграла две такие яркие, выигрышные роли, сделанные с таким замечательным режиссером, как Львов-Анохин. Что бы он ни говорил, она верила ему безгранично. Когда Борис Александрович делал какое-либо замечание, то она мгновенно своим авторитетом его подтверждала. Трепет был от этого тандема – Львов-Анохин и Гоголева. Так что финал жизни Елены Николаевны Гоголевой был творчески насыщенным.
Елена Николаевна была достаточно смешливым человеком. Когда мы играли «Волки и овцы», то в четвертой картине Владимир Александрович Владиславский, который играл роль Чугунова без грима и только вынимал вставную челюсть, говорил, причмокивая: «Ай-ай-ай!». Я начинал смеяться, мгновенно заражалась Елена Николаевна, выходила из образа, а потом за кулисами так строго мне говорила: «Толя! Сколько же можно! Как Вам не стыдно!»
Константин ЦАРЕГРАДСКИЙ, 07 апреля, 03:00
Yтро.ru
7 апреля исполняется 105 лет со дня рождения знаменитой актрисы Малого театра Елены Николаевны Гоголевой (1900-1993). Имя Гоголевой я услышал, когда впервые попал на спектакль «Царь Федор Иоаннович». Представление почему-то не начиналось, но вдруг откинулся занавес и на авансцену вышел Евгений Самойлов. Он объявил, что в тот день, 15 ноября, исполнялось 2 года со дня смерти старейшей актрисы театра Елены Николаевны Гоголевой, и предложил почтить ее память. Позже по телевизору я увидел запись спектакля «Стакан воды», в котором Гоголева играла свою коронную роль герцогини Мальборо. Актриса поражала тем, что обычно называют породой: незабываемый глубокий голос, осанка, выразительный взгляд, исключительная стильность исполнения.
Малый театр полюбился Гоголевой с юных лет, и, участь в Филармоническом училище у одного из корифеев театра Ивана Андреевича Рыжова, она мечтала попасть в прославленную труппу, семью, как писала впоследствии сама Елена Николаевна. «...Однажды весной 1918 года после одной из репетиций «Огней» Рыжов отозвал меня в сторону и сказал: «Я должен передать вам, голуба моя, что вам предлагают вступить в труппу Художественного театра. Вас смотрели Станиславский и Немирович-Данченко, приглашение исходит от них». Я онемела. «Так что мне им ответить?» — продолжает Иван Андреевич. И вдруг я слышу внутри себя какой-то голос: «А Малый?!» Вижу, Иван Андреевич улыбается: «Ну, насчет Малого ничего не могу сказать, а вот Художественный вас приглашает». Вслед за слезами и мучительными размышлениями последовал отказ. Но молодая актриса не прогадала – несколькими месяцами позднее, летом 1918 г., она была приглашена в Малый театр. Гоголевой довелось играть в спектаклях, в которых блистали Ермолова, Лешковская, Южин, Остужев, Ленин, Яблочкина, Турчанинова, Садовский, Давыдов и другие.
В 1938 г. актриса отдыхала с мужем в Кисловодске, где врачи обнаружили у нее туберкулез голосовых связок, от которого она потеряла голос. После болезни голос не прорезался долго. «Вернется ли он? А если нет? Что будет со мной? Нет голоса – значит, нет театра. Я не актриса, даже не смогу преподавать... Однажды я стояла на своем втором этаже, опираясь на балюстраду. Внизу, в холле, сидела сестра, принимавшая приехавших больных. Кажется, уже приехали все. И она куда-то отлучилась. Однако в это время прибыл еще один больной. Не видя никого в холле, он заметил наверху меня и стал довольно нервно требовать сестру. Что я ему могла сказать? Мои жесты злили его еще больше. И вдруг я невольно звучно произнесла: «Она вышла». Голос! Голос! У меня голос! И он, этот человек, там, внизу, услышал меня! Это было невероятно! Это было и страшно и радостно. Я побежала в палату и, стоя перед зеркалом, чуть не плача и смеясь, говорила, говорила, пока еще тихо, несмело, но говорила себе «здравствуй». Голос звучал еще хрипло и слабо, но звук был. Была и чистая нота. В Москву полетела сумасшедшая телеграмма: «Голос прорезался, голос есть!»
28 лет Гоголева возглавляла военно-шефскую комиссию Малого театра, генералы называли ее маршалом. Сын Елены Николаевны – Игорь, закончив летное училище, был направлен в 1940 г. служить на западную границу. Началась война, долгое время от него не было весточки. «Уверенная, что он в партизанах, я по радио обратилась к нему с письмом. Я прочла о горящем сердце Данко. И он услышал меня, в госпитале, лежа, вернее, повиснув на ремнях, после страшной катастрофы. Он весь был поломан, обожжен и решил, что останется калекой и будет мне в тягость. Поэтому не писал, молчал. А тут, услышав мой голос, не выдержал. Откликнулся, но ни словом не обмолвился о своих ранах. И лишь когда, шесть раз обманув медкомиссию, он опять стал в строй, написал вскользь, что был в госпитале».
Гоголева была актрисой на роли сильных, обуреваемых страстями людей. Это ее свойство в театр хорошо понимали и использовали в полной мере. Большинство постановок пьес Шиллера и Шекспира в советское время шли с участием Елены Николаевны и имели большой успех. Актриса получала множество писем – и от своих постоянных зрителей и от людей, лишь раз видевших ее на сцене.
С творчеством Елены Николаевны Гоголевой любители театра сегодня могут познакомиться по многочисленным телеспектаклям. Кроме «Стакана воды», о котором говорилось в начале статьи, на пленке запечатлены «Холопы», «Макбет», «Пучина», «Мамуре», «Варвары», «Волки и овцы», «Горе от ума», «Гроза», «Перед заходом солнца» и другие.
Поделиться воспоминаниями о Елене Николаевне я попросил двух ее партнеров по сцене, народных артистов России Виталия Анатольевича Коняева и Анатолия Михайловича Торопова.
Виталий Коняев: Удивительна актриса, один из столпов Малого театра. Она родилась в очень удобном году – 1900, поэтому отсчитывать даты легко. В 18 лет она сыграла Софью в «Горе от ума», и с этого все пошло. Красивая, очень хорошо двигалась, с удивительным голосом. Жизнь в Малом театре у нее была очень хорошая. Она из тех удачливых актрис, которые очень много сделали за время своей работы в театре. Малому театру она была верна всегда, никуда отсюда не уходила, в отличие от Веры Николаевны Пашенной, которая одно время работала в МХТ. К концу жизни Е.Н. Гоголева успела побывать и парторгом, и профоргом, вела очень активную общественную работу.
Все мы в молодости играли в массовке в «Стакане воды», и тогда я в первый раз увидел, как Елена Николаевна улыбалась на сцене. Мы играли лордов, пажей – свиту. Однажды вместо девочки в роли пажа вышел на сцену молодой человек. Он не успел в этот день сбрить щетину, явно мал ему был костюм пажа. Он вышел, все его кружева и оборки торчат, лицо грустное, красного цвета, заросшее такое. «Вот и пажи!» Когда Елена Николаевна увидела его, то прыснула и смеялась очень долго, и мы вместе с ней.
В «Варварах» Горького она играла Надежду Монахову, а Николай Александрович Анненков Черкуна. И вот в одной сцене Анненков-Черкун говорит в присутствии Гоголевой-Монаховой своей жене Анне: «Анна, это была минутная всписка!» (имея ввиду «вспышку»). Гоголева не удержалась и стала смеяться. Анненков потом вспоминал: «Я думал тогда: мне поправиться или не поправиться? Нет, я не поправился, я пошел смело дальше. Но Елене Николаевне было невозможно дальше работать, она ушла со сцены!»
Очень любила она свою брошь – подарок Марии Николаевны Ермоловой. Так уж вышло, что многие роли Ермоловой перешли к Гоголевой. Елена Николаевна очень трепетно относилась к своей работе, волновалась перед выходом на сцену, подсказывала актерам, как играть. Сама была мудрой актрисой.
Вспоминает Анатолий Торопов: Знакомство мое с Еленой Николаевной началось еще со студенческой скамьи, со «Стакана воды». «Удовлетворены ли вы милорды и джентльмены?» – «О да, Ваше величество!» – отвечали мы – худые милорды и джентльмены (смеется). В роли герцогини Мальборо она была очень эффектна и имела большой успех, потому что все ее актерские и человеческие качества очень хорошо подходили к этому образу.
Одну из своих первых ролей в Малом театре в 1953 г. я сыграл в спектакле «Шакалы» по антиамериканской пьесе эстонского драматурга Якобсона. Елена Николаевна Гоголева играла в нем негритянку-служанку. Старшего брата по пьесе играл М.И. Царев, отца – С.Б. Межинский, мать – Н.А. Белевцева – звездный состав. Нам все тогда говорили: «Ковыряйте дырки!» (для орденов), потому что вскоре Ермилов написал на второй странице «Правды» огромную статью про то, какие американцы сволочи и гнусные люди.
Виталий Коняев: Конечно, существовала огромная разница между ней и Верой Николаевной Пашенной, которая была наделена диким темпераментом и энергией. Гоголева была более изящная, тонкая. Подчас они бывали партнершами по сцене. Иногда они были и соперницами в жизни. И все это делало их отношения довольно сложными, будем так говорить.
Вот что пишет в своей книге по этому поводу сама Елена Николаевна Гоголева: «Посмотрев генеральную (генеральную репетицию «Шакалов». – К.Ц.), Вера Николаевна очень метко отозвалась о моем исполнении. Передернув плечами, она сказала: «Гоголева? Аида под фикусом». Все. Больше ничего и не надо было добавлять. Но один ее отзыв доставил мне много тяжелых минут. Вера Николаевна любила говорить: «Ах, какая Гоголева красавица, какая красавица! Я всегда любуюсь ею, ее чудным профилем! Какая красавица! — И вдруг скороговоркой, как бы между прочим: — Актриса, конечно, никакая! Но какая красавица!» Как часто я буквально проклинала свою внешность, за которой не хотели видеть моего труда, моей работы актрисы. Я всегда преклонялась перед талантом Пашенной... она действительно была актрисой Малого театра, свято чтившей его традиции. И не признавала она меня открыто, честно. Низкой пошлости, закулисных, провинциальных интриг никогда не было в ее борьбе против меня. И я уважала Пашенную, понимала и, как бы ни было мне горько, прощала ей многое».
Анатолий Торопов: Десять лет вместе с Еленой Николаевной Гоголевой я играл Мурзавецкого в «Волках и овцах». Потом в театр пришел Борис Александрович Львов-Анохин – замечательный режиссер и человек высокой культуры. К 80-летию Гоголевой он поставил для нее французскую пьесу не ахти какого класса в переводе Ксении Александровны Куприной, дочери А.И. Куприна, «Мамуре». Спектакль имел успех. Но потом случилось несчастье – Гоголева сломала шейку бедра и года два не играла.
Прошло какое-то время, и стали подумывать о том, что Елене Николаевне нужно выступить в достойной и приличествующей ее званию и положению пьесе. Львов-Анохин, питающий к Елене Николаевне большие человеческие симпатии, точно так же как и она к нему, нашел для нее пьесу «Холопы» Гнедича. Гоголева играла старую княжну Плавутину-Плавунцову, которую все время возят в кресле-каталке, и только в самом конце она очень эффектно встает. Это была звездная пора старой актрисы – в почтенном возрасте она сыграла две такие яркие, выигрышные роли, сделанные с таким замечательным режиссером, как Львов-Анохин. Что бы он ни говорил, она верила ему безгранично. Когда Борис Александрович делал какое-либо замечание, то она мгновенно своим авторитетом его подтверждала. Трепет был от этого тандема – Львов-Анохин и Гоголева. Так что финал жизни Елены Николаевны Гоголевой был творчески насыщенным.
Елена Николаевна была достаточно смешливым человеком. Когда мы играли «Волки и овцы», то в четвертой картине Владимир Александрович Владиславский, который играл роль Чугунова без грима и только вынимал вставную челюсть, говорил, причмокивая: «Ай-ай-ай!». Я начинал смеяться, мгновенно заражалась Елена Николаевна, выходила из образа, а потом за кулисами так строго мне говорила: «Толя! Сколько же можно! Как Вам не стыдно!»
Константин ЦАРЕГРАДСКИЙ, 07 апреля, 03:00
Yтро.ru
Подробнее
7 апреля заслуженная артистка России Ольга Александровна Чуваева отмечает свой юбилей. От всей души поздравляем Ольгу Александровну с днём рождения! Желаем крепкого здоровья, отличного настроения, удачи, новых творческих успехов!
7 апреля заслуженная артистка России Ольга Александровна Чуваева отмечает свой юбилей.
От всей души поздравляем Ольгу Александровну с днём рождения! Желаем крепкого здоровья, отличного настроения, удачи, новых творческих успехов!
От всей души поздравляем Ольгу Александровну с днём рождения! Желаем крепкого здоровья, отличного настроения, удачи, новых творческих успехов!
7 апреля заслуженная артистка России Ольга Александровна Чуваева отмечает свой юбилей.
Ольга Чуваева была приглашена в труппу Малого театра в 1956 году, еще будучи студенткой 4-курса Театрального училища им. М.С.Щепкина, на роль Анисьи в спектакле «Власть тьмы» Л.Н Толстого и с тех пор она верой и правдой служит «Дому Островского».
За почти полвека служения искусству Ольга Александровна с большим успехом сыграла целый ряд главных и ответственных ролей русского и зарубежного репертуара, среди которых Анна-Лиза («Каменное гнездо» Х.Вуолийоки), Любовь Яровая («Любовь Яровая» К.Тренева), Лиза («Васса Железнова» М.Горького), фру Фанни («Господин Боркман» Г.Ибсена), Софья Марковна («Старик» М.Горького), Круглова («Не все коту масленица» А.Островского), Сосипатра Семеновна («Красавец-мужчина» А.Н.Островского), Волохова («Царь Федор Иоаннович» А.К.Толстого), Кукушкина («Доходное место» А.Н.Островского), Анна Андреевна («Ревизор» Н.В.Гоголя), госпожа Журден («Мещанин во дворянстве» Ж.Б.Мольера), Анна Стапановна Ашметьева («Дикарка» А.Н.Островского) и многие другие.
Даже этот, далеко не полный перечень ее работ позволяет заметить, что талантливая артистка обладает широчайшим творческим диапазоном.
Особенно ярко раскрылись творческие качества артистки в спектаклях русского классического репертуара. Именно здесь полностью проявились такие артистки, как замечательное чувство комического, тонкое ощущение стиля и жанра каждой исполняемой роли, безупречный вкус и яркий темперамент.
В настоящее время Ольга Александровна играет такие сложные и разноплановые роли, как самодовольная купчиха Епишкина («Не было ни гроша, да вдруг алтын»), добрая и сердечная Бабушка («Снежная королева»), благочестивая и строгая царица, постригшаяся в монахини («Царь Борис») и др. Одной из последних по времени работ О.А.Чуваевой стала роль Кисельниковой в «Пучине» А.Н.Островского, где артистка с большой убедительностью соединяет бытовую достоверность с глубоким трагизмом.
Помимо работы в театре Ольга Александровна много снималась в кино и на телевидении. Среди фильмов с её участием – «Братья Карамазовы», «Следствие ведут знатоки» и другие.
Уникальная творческая индивидуальность, высочайший профессионализм, огромное трудолюбие и ответственное отношение к работе – все эти замечательные качества присущи О.А.Чуваевой в полной мере.
Своей скромностью, выдержанностью, дисциплинированностью, добросовестным отношением к своим творческим и общественным обязанностям Ольга Александровна снискала любовь и уважение всего коллектива театра.
За большие заслуги в области развития театрального искусства О.А.Чуваева была награждена Орденом Дружбы, многими медалями и Почетными Грамотами.
Горячо и сердечно поздравляя Ольгу Александровну с замечательным юбилеем, желаем ей крепкого здоровья, счастья и дальнейших творческих успехов.
За многолетнюю плодотворную сценическую работу в театре и В связи с юбилеем объявить О.А.Чуваевой БЛАГОДАРНОСТЬ.
Художественный руководитель Ю.М.Соломин
Генеральный директор В.И.Коршунов
Ольга Чуваева была приглашена в труппу Малого театра в 1956 году, еще будучи студенткой 4-курса Театрального училища им. М.С.Щепкина, на роль Анисьи в спектакле «Власть тьмы» Л.Н Толстого и с тех пор она верой и правдой служит «Дому Островского».
За почти полвека служения искусству Ольга Александровна с большим успехом сыграла целый ряд главных и ответственных ролей русского и зарубежного репертуара, среди которых Анна-Лиза («Каменное гнездо» Х.Вуолийоки), Любовь Яровая («Любовь Яровая» К.Тренева), Лиза («Васса Железнова» М.Горького), фру Фанни («Господин Боркман» Г.Ибсена), Софья Марковна («Старик» М.Горького), Круглова («Не все коту масленица» А.Островского), Сосипатра Семеновна («Красавец-мужчина» А.Н.Островского), Волохова («Царь Федор Иоаннович» А.К.Толстого), Кукушкина («Доходное место» А.Н.Островского), Анна Андреевна («Ревизор» Н.В.Гоголя), госпожа Журден («Мещанин во дворянстве» Ж.Б.Мольера), Анна Стапановна Ашметьева («Дикарка» А.Н.Островского) и многие другие.
Даже этот, далеко не полный перечень ее работ позволяет заметить, что талантливая артистка обладает широчайшим творческим диапазоном.
Особенно ярко раскрылись творческие качества артистки в спектаклях русского классического репертуара. Именно здесь полностью проявились такие артистки, как замечательное чувство комического, тонкое ощущение стиля и жанра каждой исполняемой роли, безупречный вкус и яркий темперамент.
В настоящее время Ольга Александровна играет такие сложные и разноплановые роли, как самодовольная купчиха Епишкина («Не было ни гроша, да вдруг алтын»), добрая и сердечная Бабушка («Снежная королева»), благочестивая и строгая царица, постригшаяся в монахини («Царь Борис») и др. Одной из последних по времени работ О.А.Чуваевой стала роль Кисельниковой в «Пучине» А.Н.Островского, где артистка с большой убедительностью соединяет бытовую достоверность с глубоким трагизмом.
Помимо работы в театре Ольга Александровна много снималась в кино и на телевидении. Среди фильмов с её участием – «Братья Карамазовы», «Следствие ведут знатоки» и другие.
Уникальная творческая индивидуальность, высочайший профессионализм, огромное трудолюбие и ответственное отношение к работе – все эти замечательные качества присущи О.А.Чуваевой в полной мере.
Своей скромностью, выдержанностью, дисциплинированностью, добросовестным отношением к своим творческим и общественным обязанностям Ольга Александровна снискала любовь и уважение всего коллектива театра.
За большие заслуги в области развития театрального искусства О.А.Чуваева была награждена Орденом Дружбы, многими медалями и Почетными Грамотами.
Горячо и сердечно поздравляя Ольгу Александровну с замечательным юбилеем, желаем ей крепкого здоровья, счастья и дальнейших творческих успехов.
За многолетнюю плодотворную сценическую работу в театре и В связи с юбилеем объявить О.А.Чуваевой БЛАГОДАРНОСТЬ.
Художественный руководитель Ю.М.Соломин
Генеральный директор В.И.Коршунов
06.04.2005
Подробнее
Секрет «Последней жертвы» Ни для кого из любителей театра давно уже не секрет, что Александра Николаевича Островского у нас ставят с каждым днем все чаше.
Секрет «Последней жертвы»
Ни для кого из любителей театра давно уже не секрет, что Александра Николаевича Островского у нас ставят с каждым днем все чаше.
Ни для кого из любителей театра давно уже не секрет, что Александра Николаевича Островского у нас ставят с каждым днем все чаше.
Секрет «Последней жертвы»
Ни для кого из любителей театра давно уже не секрет, что Александра Николаевича Островского у нас ставят с каждым днем все чаше. И большие театры, и маленькие — все так или иначе стремятся показать свое видение творчества великого русского драматурга.
Даже в этом сезоне «Вез вины виноватые» появились на сцене не просто, а ... в жанре оперетты (Театр под руководством ГЧихачева, композитор А. Кулыгин). И, надо сказать, спектакль получился очень интересный и органичный, хотя поначалу казалось: как это так? Островский... И его поют, да еще и танцуют?! Премьеры по Островскому возникают одна за другой. Ясно сразу, что театры привлекает отчаянная, я бы сказала, современность этих комедий (так их именует сам автор) и обращение к драме («Гроза» в ТЮЗе, «Блажь» в Театре имени Ермоловой) значительно реже. А вот с комедиями подчас такой «смех» находит, что и смеяться как-то стыдно.
Примеры? Приведу один. «Лес» в постановке К.Серебренникова во МХТе — предельно дерзкий и столь же предельно современный талантливый капустник, шоу — назовите это как угодно, но, хотя у спектакля есть и поклонники, от этой постановки все-таки определенно веет кощунством...
Но есть и спектакли, достойные имени Островского. Прежде всего назову «Бешеные деньги» в Ермоловском театре (совсем свеженькая премьера, о ней, бесспорно, речь впереди). Да, пожалуй, на этом примере в назывном стиле я пока ограничусь, потому как речь идет о комедии «Последняя жертва», поставленной аж сразу в трех театрах: МХТ, «Лейкоме» и в Малом — «Доме Островского». Откровенно говоря, нетрудно понять, почему сразу несколько театров «рванулись» именно к этой пьесе.
Современность ее ситуаций и особенно персонажей очень велика. И, мне кажется, наиболее интересно, без «закидонов», бережно и глубоко подошел к «Последней жертве» именно Малый театр (режиссер Владимир Драгунов). Нет, нельзя сказать, чтобы в целом все верное авторскому замыслу действие являло собой некое откровение. Отнюдь. Спектакль, может быть, в целом даже слегка монотонен, вяловат, и не радует решением характер героини, молодой вдовы Юлии Тугиной (Л.Титова) — нечто воздушное, милое почти бестелесное, не обладающее необходимым в данной коллизии нервом. Просто красивая женщина, произносящая очень тщательно авторский текст. Не удовлетворяет и то, как сыграла темпераментную и подчас нагловато уверенную в себе Ирину Лавровну Е.Базарова. Порой её героиня выглядит просто — простите! — вульгарно, хотя внешне вроде бы все в порядке. Тема денег, естественно, проходит через всю пьесу, и у каждого персонажа она исключительно своя: у Вадима Дульчина, любовника и жилого (О.Доброван). У самой Юлии, которая счет деньгам не ведет, когда речь идет о любви и любовнике. У развесёлого, предельно легкомысленного, вечно безденежного мота Лавра Мироновича Прибыткова (Б.Клюев), у развеселой хитрюги умницы и попрошайки Глафиры Фирсовны (Л.Полякова).
Итак, сюжет разворачивается вокруг денег и — это уже вторично, хотя и крайне важно! — на понимании и силе, любви. Я уже сказала, что с Тугиной, да и Дульчиным эти две «темы» получились не выразительно. Зато эта премьера Малого театра не имела бы такого оглушительного успеха, какой она имеет, если б не три совершенно изумительные актерские работы, взявшие все то, чего не смогли сделать другие персонажи. Двоих из них я уже назвала: Л.Полякову и Б.Клюева. Но подлинной жемчужиной спектакля стал Фрол Федулыч Прибытков (В.Бочкарев). Я вспоминаю, как когда-то, много уже лет назад, играл Прибыткова в Театре имени Моссовета Л.Марков. Это было такой же силы откровение,
как сейчас с Бочкаревым, но образ, созданный Бочкаревым, значительно более емкий, глубокий, порой пронзительный, одновременно теплый и жесткий, благородный и очень (в делах!) по-своему алчный. Он безжалостен и себе на уме, когда речь идет о деньгах, которые на дороге не валяются и которые валять на дороге что племяннику, что Дульчину, что даже Юлии он никогда не даст. И что еще очень важно: он благообразен и благороден. Да, вот такой характер, из умных современных «новых русских», из умных хозяев, предпринимателей, которые при желании могут купить все, как покупает по сути Прибытков Юлию в самый отчаянный для нее момент. А Юлия — так решено в постановке Малого, — согласившись на брак с Прибытковым, приносит таким образом свою последнюю жертву. Не мольба о деньгах для Дульчина, как это всегда подчеркивалось в постановках, а то, что героиня решает продать себя пока без любви богатому, умному и влюбленному в нее купцу... Да, вот она, последняя жертва.
Очень много в этом спектакле хорошего, музыка, например. Но есть и лишнее. Это Наблюдатель (В.Дахненко), который ходит по сцене со старинным аппаратом и фотографирует обстановку и действующих лиц. Непонятно: то ли это приближение во времени, то ли, наоборот, фиксация того времени, о котором рассказывает пьеса. Но Наблюдатель занимает не очень много места, и эта претензия — не из главных. Главное, повторю, неудача с главной героиней. И тем не менее спектакль состоялся. Смотреть его интересно, особенно, когда на сцене Бочкарев, Полякова и Клюев. А обернувшийся неожиданно новой стороной общий замысел говорит о том, как внимательно, бережно и творчески подходит Дом Островского к каждому новому своему обращению к творчеству «русского Шекспира».
Наталья ЛАРИНА.
«Слово» - №7 (420), 25.02-3.05 2005
Ни для кого из любителей театра давно уже не секрет, что Александра Николаевича Островского у нас ставят с каждым днем все чаше. И большие театры, и маленькие — все так или иначе стремятся показать свое видение творчества великого русского драматурга.
Даже в этом сезоне «Вез вины виноватые» появились на сцене не просто, а ... в жанре оперетты (Театр под руководством ГЧихачева, композитор А. Кулыгин). И, надо сказать, спектакль получился очень интересный и органичный, хотя поначалу казалось: как это так? Островский... И его поют, да еще и танцуют?! Премьеры по Островскому возникают одна за другой. Ясно сразу, что театры привлекает отчаянная, я бы сказала, современность этих комедий (так их именует сам автор) и обращение к драме («Гроза» в ТЮЗе, «Блажь» в Театре имени Ермоловой) значительно реже. А вот с комедиями подчас такой «смех» находит, что и смеяться как-то стыдно.
Примеры? Приведу один. «Лес» в постановке К.Серебренникова во МХТе — предельно дерзкий и столь же предельно современный талантливый капустник, шоу — назовите это как угодно, но, хотя у спектакля есть и поклонники, от этой постановки все-таки определенно веет кощунством...
Но есть и спектакли, достойные имени Островского. Прежде всего назову «Бешеные деньги» в Ермоловском театре (совсем свеженькая премьера, о ней, бесспорно, речь впереди). Да, пожалуй, на этом примере в назывном стиле я пока ограничусь, потому как речь идет о комедии «Последняя жертва», поставленной аж сразу в трех театрах: МХТ, «Лейкоме» и в Малом — «Доме Островского». Откровенно говоря, нетрудно понять, почему сразу несколько театров «рванулись» именно к этой пьесе.
Современность ее ситуаций и особенно персонажей очень велика. И, мне кажется, наиболее интересно, без «закидонов», бережно и глубоко подошел к «Последней жертве» именно Малый театр (режиссер Владимир Драгунов). Нет, нельзя сказать, чтобы в целом все верное авторскому замыслу действие являло собой некое откровение. Отнюдь. Спектакль, может быть, в целом даже слегка монотонен, вяловат, и не радует решением характер героини, молодой вдовы Юлии Тугиной (Л.Титова) — нечто воздушное, милое почти бестелесное, не обладающее необходимым в данной коллизии нервом. Просто красивая женщина, произносящая очень тщательно авторский текст. Не удовлетворяет и то, как сыграла темпераментную и подчас нагловато уверенную в себе Ирину Лавровну Е.Базарова. Порой её героиня выглядит просто — простите! — вульгарно, хотя внешне вроде бы все в порядке. Тема денег, естественно, проходит через всю пьесу, и у каждого персонажа она исключительно своя: у Вадима Дульчина, любовника и жилого (О.Доброван). У самой Юлии, которая счет деньгам не ведет, когда речь идет о любви и любовнике. У развесёлого, предельно легкомысленного, вечно безденежного мота Лавра Мироновича Прибыткова (Б.Клюев), у развеселой хитрюги умницы и попрошайки Глафиры Фирсовны (Л.Полякова).
Итак, сюжет разворачивается вокруг денег и — это уже вторично, хотя и крайне важно! — на понимании и силе, любви. Я уже сказала, что с Тугиной, да и Дульчиным эти две «темы» получились не выразительно. Зато эта премьера Малого театра не имела бы такого оглушительного успеха, какой она имеет, если б не три совершенно изумительные актерские работы, взявшие все то, чего не смогли сделать другие персонажи. Двоих из них я уже назвала: Л.Полякову и Б.Клюева. Но подлинной жемчужиной спектакля стал Фрол Федулыч Прибытков (В.Бочкарев). Я вспоминаю, как когда-то, много уже лет назад, играл Прибыткова в Театре имени Моссовета Л.Марков. Это было такой же силы откровение,
как сейчас с Бочкаревым, но образ, созданный Бочкаревым, значительно более емкий, глубокий, порой пронзительный, одновременно теплый и жесткий, благородный и очень (в делах!) по-своему алчный. Он безжалостен и себе на уме, когда речь идет о деньгах, которые на дороге не валяются и которые валять на дороге что племяннику, что Дульчину, что даже Юлии он никогда не даст. И что еще очень важно: он благообразен и благороден. Да, вот такой характер, из умных современных «новых русских», из умных хозяев, предпринимателей, которые при желании могут купить все, как покупает по сути Прибытков Юлию в самый отчаянный для нее момент. А Юлия — так решено в постановке Малого, — согласившись на брак с Прибытковым, приносит таким образом свою последнюю жертву. Не мольба о деньгах для Дульчина, как это всегда подчеркивалось в постановках, а то, что героиня решает продать себя пока без любви богатому, умному и влюбленному в нее купцу... Да, вот она, последняя жертва.
Очень много в этом спектакле хорошего, музыка, например. Но есть и лишнее. Это Наблюдатель (В.Дахненко), который ходит по сцене со старинным аппаратом и фотографирует обстановку и действующих лиц. Непонятно: то ли это приближение во времени, то ли, наоборот, фиксация того времени, о котором рассказывает пьеса. Но Наблюдатель занимает не очень много места, и эта претензия — не из главных. Главное, повторю, неудача с главной героиней. И тем не менее спектакль состоялся. Смотреть его интересно, особенно, когда на сцене Бочкарев, Полякова и Клюев. А обернувшийся неожиданно новой стороной общий замысел говорит о том, как внимательно, бережно и творчески подходит Дом Островского к каждому новому своему обращению к творчеству «русского Шекспира».
Наталья ЛАРИНА.
«Слово» - №7 (420), 25.02-3.05 2005
05.04.2005
Подробнее
«Дюшесы нынче не дороги…» Пьеса А.Н.Островского «Последняя жертва» стала сегодня, без преувеличения, одной из самых востребованных театром
«Дюшесы нынче не дороги…»
Пьеса А.Н.Островского «Последняя жертва» стала сегодня, без преувеличения, одной из самых востребованных театром
Пьеса А.Н.Островского «Последняя жертва» стала сегодня, без преувеличения, одной из самых востребованных театром
«Дюшесы нынче не дороги…»
Пьеса А.Н.Островского «Последняя жертва» стала сегодня, без преувеличения, одной из самых востребованных театром. Почти одновременно в Москве появились три спектакля: в Художественном театре (постановка Ю.Еремина), в «Лейкоме» (постановка М.Захарова) и вот теперь в Малом театре (постановка В.Драгунова, сценография Л.Ломакиной, музыка Г.Гоберника).
А что, собственно, такого уж особенного, влекущего в этой совершенно обыденной истории о молодой женщине, вдове, без памяти влюбившейся в недостойного человека и излеченной от этой страсти, а заодно и от позора немолодым богатым купцом, пожелавшим жениться на Юлии? Почему театры с таким завидным постоянством обращаются к этой пьесе на протяжении последнего десятилетия?
Постановка Малого театра отвечает на эти и многие другие вопросы однозначно: потому что «Последняя жертва» — очень простая и очень человеческая история, а именно это потребно в наше время людям, порядком уставшим и от стрессовых ситуаций и от сериального телемыла. Замечательно написанная и внятно изложенная история, в которой запечатлен точно выхваченный из потока реальности фрагмент жизни, — что может быть лучше, интереснее? Особенно если этот «фрагмент» сыгран уникальными мастерами Малого театра. Сегодня стало хорошим тоном говорить о том, что в наше время полностью перевернут смысл, вложенный в «Последнюю жертву» Островским: он, мол, порицал общественные нравы, диктовавшие молодой женщине необходимость выходить замуж за старого и нелюбимого, продаваться за большие деньги! Это, несомненно, «верхний слой» комедии Александра Николаевича, но единственный ли? С этим, пожалуй, можно и поспорить. Известно, первыми вариантами названия пьесы были «Жертва века» и «Попечители», но результат далеко ушел от первоначального замысла, в котором «старик, влюбленный в молодую вдову, старается под видом попечительства и покровительства разлучить ее с любимым молодым человеком, в чем и успевает. Молодому человеку подставляют девушку, выдавая ее за богатую невесту: он увлекается и изменяет вдове. Та, не перенеся измены, сходит с ума, а он, узнав об этом, в припадке отчаяния лишает себя жизни». Будь сюжет «Последней жертвы» таким, наверное, наши симпатии безраздельно принадлежали бы Вадиму Дульчину, а несомненное порицание — Флору Федулычу Прибыткову, коварному интригану и разлучнику. Но Островский написал совсем другую пьесу, в которой молодой человек, живущий на чужой счет и проигрывающий деньги вдовы, отнюдь не выглядит жертвой обстоятельств. Не случайно, видимо, на создание этого образа вдохновило Островского известное судебное дело, получившее название «Червонный валет». И уж вовсе не воспринимается подлым интриганом Прибытков, этот просвещенный глава купеческой фирмы, посещающий театры, с наслаждением слушающий Патти... Владимир Драгунов увидел и воплотил «Последнюю жертву» именно как человеческую историю, в которой все происходящее просто, обыденно, а от того так печально и смешно одновременно. Все предсказуемо, от того и неожиданно.
Спектакль начинается под чарующе-прекрасную, приглушенную музыку Г.Гоберника: человек рассматривает старые фотографии, по авансцене, словно по улице, проходят московские обыватели; они и дальше не раз будут сопровождать действие, оказываясь каждый раз необходимыми как приметы времени, как нота печали об ушедшем, как знак современности происходящего, как, наконец, лица, выхваченные из толпы почти случайным взглядом. И надо отдать должное артистам Ю.Ильину, С.Кагакову и В.Дахненко, свои маленькие, но необходимые роли они играют с чувством меры, такта, ни на минуту не прерывая и не замедляя внутренний ритм сценического повествования. В мир Островского с первых же минут окунают нас О.Чуваева (Михевна) и уникальная Л.Полякова (Глафира). Как естественна, проста первая, как изысканно-фальшива, изумительно-современна вторая!.. В их диалоге возникает как будто двойная оптика: это, конечно, Островский, но насколько живо, сегодняшне звучит каждое слово, как отточен каждый жест. Эта сцена психологически точно поддержана П.Складчиковым, играющим роль Луки Герасимыча очень традиционно, «по Островскому», но по-современному суетно и остро. И первое же появление Прибыткова (Василий Бочкарев просто купается в этой роли, оказавшейся словно для него написанной!) приковывает внимание к этому персонажу — в нем есть, как ни странно, что-то от Свидригайлова. Может быть, эта параллель возникает от упоминания Глафирой некоей воспитанницы, которую он удачно выдал замуж и теперь ищет ей замену; может быть, от внутренней мужской силы, мужского обаяния, захватывающих в первую же минуту. Во всяком случае, перед нами отнюдь не старик — деловой и полный сил человек, твердо знающий, что ему нужно для полного счастья, готовый ждать, сколько потребуется, потому что он уверен в своей победе над любыми обстоятельствами. А почему бы, собственно, не быть ему уверенным? Флор Федулыч честен, порядочен, а главное — обладает завидным чувством собственного достоинства. Качеством, которого лишены прочие персонажи комедии, включая даже хитроумного, дипломатичного Салая Салтаныча (В.Сафронов).
С каким достоинством произносит он свои короткие реплики, как опускает веки, чтобы не вырвался, не обжег до поры до времени Юлию (Л.Титова) пожар его страсти, не обнажились ненароком вся его сила, мощь, с каким брезгливым презрением одергивает женщину, садящуюся к нему на колени, чтобы выпросить денег для Дульчина... Воспользовавшись фразой Островского, можно сказать: «Это дорогого стоит»!.. И именно потому, что знает себе цену, так спокойно и уверенно идет Прибытков к финалу, в котором они с Юлией останутся вдвоем, он даст ей в руки тряпичную куклу, вальяжно сядет в кресло, а Юлия встанет за его спиной, тоже спокойная и уверенная, — и такими окажутся они запечатлены для потомков фотографическим аппаратом вездесущего Наблюдателя...
Подобный хозяин жизни не вызывает ни раздражения, ни каких бы то ни было других отрицательных эмоций. Он поступил как настоящий мужчина, коих сегодня трудно и со свечой сыскать: защитил женщину, которая пришлась ему по вкусу, наказал мерзавца Дульчина (О.Доброван), сыграл с Лавром Миронычем (Б.Клюев) и его «африкански страстной» дочерью Ириной (очень хороша в этой роли Е.Базарова) по тем правилам, которые они сами ему пытались навязать.
И, может быть, именно незатейливая простота этой истории вызывает в зрительном зале такую горячую реакцию.
Появившись в доме Юлии, Прибытков преподносит ей корзинку фруктов со словами: «Дюшесы нынче не дороги», — и как-то по-особому подчеркивает свои слова. Сегодня в них слышится ирония особого рода: мы действительно устали от изысков и «деликатесов» режиссуры, которые явно понизились в цене, потому что очень часто расплачивается за них театр мастерством артистов, утратой психологической школы русского театра, а вот дорогого стоит самый простой, но самый чистосердечный, от души, поцелуй (по Островскому), высокое мастерство артистов, заставляющих пережить очень простую историю, как свою собственную.
Наталья Старосельская
«Страстной бульвар», 6-76/2005
Пьеса А.Н.Островского «Последняя жертва» стала сегодня, без преувеличения, одной из самых востребованных театром. Почти одновременно в Москве появились три спектакля: в Художественном театре (постановка Ю.Еремина), в «Лейкоме» (постановка М.Захарова) и вот теперь в Малом театре (постановка В.Драгунова, сценография Л.Ломакиной, музыка Г.Гоберника).
А что, собственно, такого уж особенного, влекущего в этой совершенно обыденной истории о молодой женщине, вдове, без памяти влюбившейся в недостойного человека и излеченной от этой страсти, а заодно и от позора немолодым богатым купцом, пожелавшим жениться на Юлии? Почему театры с таким завидным постоянством обращаются к этой пьесе на протяжении последнего десятилетия?
Постановка Малого театра отвечает на эти и многие другие вопросы однозначно: потому что «Последняя жертва» — очень простая и очень человеческая история, а именно это потребно в наше время людям, порядком уставшим и от стрессовых ситуаций и от сериального телемыла. Замечательно написанная и внятно изложенная история, в которой запечатлен точно выхваченный из потока реальности фрагмент жизни, — что может быть лучше, интереснее? Особенно если этот «фрагмент» сыгран уникальными мастерами Малого театра. Сегодня стало хорошим тоном говорить о том, что в наше время полностью перевернут смысл, вложенный в «Последнюю жертву» Островским: он, мол, порицал общественные нравы, диктовавшие молодой женщине необходимость выходить замуж за старого и нелюбимого, продаваться за большие деньги! Это, несомненно, «верхний слой» комедии Александра Николаевича, но единственный ли? С этим, пожалуй, можно и поспорить. Известно, первыми вариантами названия пьесы были «Жертва века» и «Попечители», но результат далеко ушел от первоначального замысла, в котором «старик, влюбленный в молодую вдову, старается под видом попечительства и покровительства разлучить ее с любимым молодым человеком, в чем и успевает. Молодому человеку подставляют девушку, выдавая ее за богатую невесту: он увлекается и изменяет вдове. Та, не перенеся измены, сходит с ума, а он, узнав об этом, в припадке отчаяния лишает себя жизни». Будь сюжет «Последней жертвы» таким, наверное, наши симпатии безраздельно принадлежали бы Вадиму Дульчину, а несомненное порицание — Флору Федулычу Прибыткову, коварному интригану и разлучнику. Но Островский написал совсем другую пьесу, в которой молодой человек, живущий на чужой счет и проигрывающий деньги вдовы, отнюдь не выглядит жертвой обстоятельств. Не случайно, видимо, на создание этого образа вдохновило Островского известное судебное дело, получившее название «Червонный валет». И уж вовсе не воспринимается подлым интриганом Прибытков, этот просвещенный глава купеческой фирмы, посещающий театры, с наслаждением слушающий Патти... Владимир Драгунов увидел и воплотил «Последнюю жертву» именно как человеческую историю, в которой все происходящее просто, обыденно, а от того так печально и смешно одновременно. Все предсказуемо, от того и неожиданно.
Спектакль начинается под чарующе-прекрасную, приглушенную музыку Г.Гоберника: человек рассматривает старые фотографии, по авансцене, словно по улице, проходят московские обыватели; они и дальше не раз будут сопровождать действие, оказываясь каждый раз необходимыми как приметы времени, как нота печали об ушедшем, как знак современности происходящего, как, наконец, лица, выхваченные из толпы почти случайным взглядом. И надо отдать должное артистам Ю.Ильину, С.Кагакову и В.Дахненко, свои маленькие, но необходимые роли они играют с чувством меры, такта, ни на минуту не прерывая и не замедляя внутренний ритм сценического повествования. В мир Островского с первых же минут окунают нас О.Чуваева (Михевна) и уникальная Л.Полякова (Глафира). Как естественна, проста первая, как изысканно-фальшива, изумительно-современна вторая!.. В их диалоге возникает как будто двойная оптика: это, конечно, Островский, но насколько живо, сегодняшне звучит каждое слово, как отточен каждый жест. Эта сцена психологически точно поддержана П.Складчиковым, играющим роль Луки Герасимыча очень традиционно, «по Островскому», но по-современному суетно и остро. И первое же появление Прибыткова (Василий Бочкарев просто купается в этой роли, оказавшейся словно для него написанной!) приковывает внимание к этому персонажу — в нем есть, как ни странно, что-то от Свидригайлова. Может быть, эта параллель возникает от упоминания Глафирой некоей воспитанницы, которую он удачно выдал замуж и теперь ищет ей замену; может быть, от внутренней мужской силы, мужского обаяния, захватывающих в первую же минуту. Во всяком случае, перед нами отнюдь не старик — деловой и полный сил человек, твердо знающий, что ему нужно для полного счастья, готовый ждать, сколько потребуется, потому что он уверен в своей победе над любыми обстоятельствами. А почему бы, собственно, не быть ему уверенным? Флор Федулыч честен, порядочен, а главное — обладает завидным чувством собственного достоинства. Качеством, которого лишены прочие персонажи комедии, включая даже хитроумного, дипломатичного Салая Салтаныча (В.Сафронов).
С каким достоинством произносит он свои короткие реплики, как опускает веки, чтобы не вырвался, не обжег до поры до времени Юлию (Л.Титова) пожар его страсти, не обнажились ненароком вся его сила, мощь, с каким брезгливым презрением одергивает женщину, садящуюся к нему на колени, чтобы выпросить денег для Дульчина... Воспользовавшись фразой Островского, можно сказать: «Это дорогого стоит»!.. И именно потому, что знает себе цену, так спокойно и уверенно идет Прибытков к финалу, в котором они с Юлией останутся вдвоем, он даст ей в руки тряпичную куклу, вальяжно сядет в кресло, а Юлия встанет за его спиной, тоже спокойная и уверенная, — и такими окажутся они запечатлены для потомков фотографическим аппаратом вездесущего Наблюдателя...
Подобный хозяин жизни не вызывает ни раздражения, ни каких бы то ни было других отрицательных эмоций. Он поступил как настоящий мужчина, коих сегодня трудно и со свечой сыскать: защитил женщину, которая пришлась ему по вкусу, наказал мерзавца Дульчина (О.Доброван), сыграл с Лавром Миронычем (Б.Клюев) и его «африкански страстной» дочерью Ириной (очень хороша в этой роли Е.Базарова) по тем правилам, которые они сами ему пытались навязать.
И, может быть, именно незатейливая простота этой истории вызывает в зрительном зале такую горячую реакцию.
Появившись в доме Юлии, Прибытков преподносит ей корзинку фруктов со словами: «Дюшесы нынче не дороги», — и как-то по-особому подчеркивает свои слова. Сегодня в них слышится ирония особого рода: мы действительно устали от изысков и «деликатесов» режиссуры, которые явно понизились в цене, потому что очень часто расплачивается за них театр мастерством артистов, утратой психологической школы русского театра, а вот дорогого стоит самый простой, но самый чистосердечный, от души, поцелуй (по Островскому), высокое мастерство артистов, заставляющих пережить очень простую историю, как свою собственную.
Наталья Старосельская
«Страстной бульвар», 6-76/2005
Подробнее
5 апреля — день рождения артиста Малого театра Андрея Трифоновича Манке. Мы от всей души поздравляем замечательного артиста Андрея Манке и желаем неизменно крепкого здоровья, хорошего настроения и новых ролей на сцене Малого театра.
5 апреля — день рождения артиста Малого театра Андрея Трифоновича Манке.
Мы от всей души поздравляем замечательного артиста Андрея Манке и желаем неизменно крепкого здоровья, хорошего настроения и новых ролей на сцене Малого театра.
Мы от всей души поздравляем замечательного артиста Андрея Манке и желаем неизменно крепкого здоровья, хорошего настроения и новых ролей на сцене Малого театра.
5 апреля — день рождения артиста Малого театра Андрея Трифоновича Манке.
Андрей Манке — мастер небольшой роли, эпизода. Маленький человек (кем бы он ни был — лакеем или художником) в исполнении актера может быть трогательно-смешным и жалким, а то нет-нет, да и вспомнишь бедного Акакия Акакиевича из гоголевской «Шинели». На небольшом текстовом отрезке сыграть характер, судьбу — таким даром владеют сейчас очень немногие драматические артисты. Мы от всей души поздравляем замечательного артиста Андрея Манке и желаем неизменно крепкого здоровья, хорошего настроения и новых ролей на сцене Малого театра.
Андрей Манке — мастер небольшой роли, эпизода. Маленький человек (кем бы он ни был — лакеем или художником) в исполнении актера может быть трогательно-смешным и жалким, а то нет-нет, да и вспомнишь бедного Акакия Акакиевича из гоголевской «Шинели». На небольшом текстовом отрезке сыграть характер, судьбу — таким даром владеют сейчас очень немногие драматические артисты. Мы от всей души поздравляем замечательного артиста Андрея Манке и желаем неизменно крепкого здоровья, хорошего настроения и новых ролей на сцене Малого театра.
14.04.2005
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой» Е.Н. ГОГОЛЕВА «НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ». ПЕРВЫЕ ГОДЫ В МАЛОМ ТЕАТРЕ
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ». ПЕРВЫЕ ГОДЫ В МАЛОМ ТЕАТРЕ
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ». ПЕРВЫЕ ГОДЫ В МАЛОМ ТЕАТРЕ
14.04.2005
В Щепкинском фойе перед началом спектакля состоится выступление оркестра Малого театра. Начало в 18.30
В Щепкинском фойе перед началом спектакля состоится выступление оркестра Малого театра.
Начало в 18.30
Начало в 18.30
14.04.2005
Сегодня, 14 апреля, юбилей у народной артистки России Ирины Анатольевны Ликсо. Замечательная актриса и тонкий, интеллигентный человек, Ирина Анатольевна уже 65 лет служит Малому театру. За эти годы она сыграла множество ведущих ролей. Впервые Ирина Ликсо
Сегодня, 14 апреля, юбилей у народной артистки России Ирины Анатольевны Ликсо. Замечательная актриса и тонкий, интеллигентный человек, Ирина Анатольевна уже 65 лет служит Малому театру. За эти годы она сыграла множество ведущих ролей. Впервые Ирина Ликсо вышла на сцену в образе Софьи, а сегодня исполняет роль Графини-бабушки в «Горе от ума»! От всей души поздравляем Ирину Анатольевну! Крепкого здоровья, радости, новых интересных ролей!
12.04.2005
Исторический календарь 12 апреля 1823 года родился драматург Александр Островский. Чиновник суда, вдохновленный игрой актеров московского Малого театра — Мочалова, Щепкина, Садовского, — Островский стал театралом и обратился к сочинению пьес.
Исторический календарь
12 апреля 1823 года родился драматург Александр Островский. Чиновник суда, вдохновленный игрой актеров московского Малого театра — Мочалова, Щепкина, Садовского, — Островский стал театралом и обратился к сочинению пьес.
12 апреля 1823 года родился драматург Александр Островский. Чиновник суда, вдохновленный игрой актеров московского Малого театра — Мочалова, Щепкина, Садовского, — Островский стал театралом и обратился к сочинению пьес.
12.04.2005
В Малом театре очередное пополнение. В нашу труппу принят популярный актёр театра и кино, заслуженный артист России, лауреат Государственной премии России Борис Георгиевич Невзоров. От всей души желаем Борису Георгиевичу творческих успехов на старейшей д
В Малом театре очередное пополнение. В нашу труппу принят популярный актёр театра и кино, заслуженный артист России, лауреат Государственной премии России Борис Георгиевич Невзоров.
От всей души желаем Борису Георгиевичу творческих успехов на старейшей драматической сцене!
От всей души желаем Борису Георгиевичу творческих успехов на старейшей драматической сцене!
11.04.2005
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой» Е.Н. ГОГОЛЕВА «НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ». ДЕТСТВО. ИНСТИТУТ. ФИЛАРМОНИЯ
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ». ДЕТСТВО. ИНСТИТУТ. ФИЛАРМОНИЯ
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ». ДЕТСТВО. ИНСТИТУТ. ФИЛАРМОНИЯ
11.04.2005
«Усилия любви...» Сцена филиала. 16 апреля в 18 часов. Уникальность этой постановки в том, что все задействованные в ней актеры пришли в труппу Малого совсем недавно.
«Усилия любви...»
Сцена филиала. 16 апреля в 18 часов.
Уникальность этой постановки в том, что все задействованные в ней актеры пришли в труппу Малого совсем недавно.
Сцена филиала. 16 апреля в 18 часов.
Уникальность этой постановки в том, что все задействованные в ней актеры пришли в труппу Малого совсем недавно.
11.04.2005
Элина Быстрицкая: Люблю классику Элина Быстрицкая, народная артистка СССР, актриса Малого театра, киноактриса
Элина Быстрицкая: Люблю классику
Элина Быстрицкая, народная артистка СССР, актриса Малого театра, киноактриса
Элина Быстрицкая, народная артистка СССР, актриса Малого театра, киноактриса
08.04.2005
Вчера к нашей общей радости впервые после долгого перерыва на сцену Малого театра в спектакле «Чайка» вышел народный артист СССР, генеральный директор Малого театра Виктор Иванович Коршунов. Как и прежде, он исполнил роль Петра Николаевича Сорина. Поздра
Вчера к нашей общей радости впервые после долгого перерыва на сцену Малого театра в спектакле «Чайка» вышел народный артист СССР, генеральный директор Малого театра Виктор Иванович Коршунов. Как и прежде, он исполнил роль Петра Николаевича Сорина.
Поздравляем с этим событием дорогого Виктора Ивановича и желаем ему неизменного здоровья и добра!
Поздравляем с этим событием дорогого Виктора Ивановича и желаем ему неизменного здоровья и добра!
08.04.2005
9 апреля
на «Радио России» (ДВ - 261 КГц, УКВ - 66.44 МГц, CВ - 873, а также 1-я кнопка проводного вещания) в 9.10 слушайте программу «Специальный репортаж».
Автор и ведущий Леонид Варебрус проведет для Вас экскурсию по закулисью Малого театра: заглянет в цеха, мастерские и на сцену во время подготовки к вечернему спектаклю, познакомит с работой художников, бутафоров, мастеров по пошиву, гримеров и мебельщиков. Не пропустите, будет интересно!
Автор и ведущий Леонид Варебрус проведет для Вас экскурсию по закулисью Малого театра: заглянет в цеха, мастерские и на сцену во время подготовки к вечернему спектаклю, познакомит с работой художников, бутафоров, мастеров по пошиву, гримеров и мебельщиков. Не пропустите, будет интересно!
08.04.2005
Актёры, занятые в спектаклях с 12 по 19 апреля 2005 года.
Актёры, занятые в спектаклях с 12 по 19 апреля 2005 года.
08.04.2005
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой» Е.Н. ГОГОЛЕВА «НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ». ОТ АВТОРА
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ». ОТ АВТОРА
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ». ОТ АВТОРА
08.04.2005
22 апреля
в 19.00 в помещении Центра имени Вс.Мейерхольда состоится запись телевизионного ток-шоу «Линия жизни» с участием художественного руководителя Малого театра, народного артиста СССР Ю.М.Соломина.
08.04.2005
Малый театр. «Вишневый сад» А.П.Чехов За всю свою долгую историю Малый театр поставил «Вишневый сад» только один раз — в 1982 году, когда его создал гениальный Игорь Ильинский.
Малый театр. «Вишневый сад» А.П.Чехов
За всю свою долгую историю Малый театр поставил «Вишневый сад» только один раз — в 1982 году, когда его создал гениальный Игорь Ильинский.
За всю свою долгую историю Малый театр поставил «Вишневый сад» только один раз — в 1982 году, когда его создал гениальный Игорь Ильинский.
07.04.2005
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой» Е.Н. ГОГОЛЕВА «НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
Е.Н. ГОГОЛЕВА
«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»
07.04.2005
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой» Легенды Малого театра. Елена Гоголева 7 апреля исполняется 105 лет со дня рождения знаменитой актрисы Малого театра Елены Николаевны Гоголевой
«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»
Легенды Малого театра. Елена Гоголева
7 апреля исполняется 105 лет со дня рождения знаменитой актрисы Малого театра Елены Николаевны Гоголевой (1900-1993).
Легенды Малого театра. Елена Гоголева
7 апреля исполняется 105 лет со дня рождения знаменитой актрисы Малого театра Елены Николаевны Гоголевой (1900-1993).
07.04.2005
7 апреля заслуженная артистка России Ольга Александровна Чуваева отмечает свой юбилей. От всей души поздравляем Ольгу Александровну с днём рождения! Желаем крепкого здоровья, отличного настроения, удачи, новых творческих успехов!
7 апреля заслуженная артистка России Ольга Александровна Чуваева отмечает свой юбилей.
От всей души поздравляем Ольгу Александровну с днём рождения! Желаем крепкого здоровья, отличного настроения, удачи, новых творческих успехов!
От всей души поздравляем Ольгу Александровну с днём рождения! Желаем крепкого здоровья, отличного настроения, удачи, новых творческих успехов!
06.04.2005
Секрет «Последней жертвы» Ни для кого из любителей театра давно уже не секрет, что Александра Николаевича Островского у нас ставят с каждым днем все чаше.
Секрет «Последней жертвы»
Ни для кого из любителей театра давно уже не секрет, что Александра Николаевича Островского у нас ставят с каждым днем все чаше.
Ни для кого из любителей театра давно уже не секрет, что Александра Николаевича Островского у нас ставят с каждым днем все чаше.
05.04.2005
«Дюшесы нынче не дороги…» Пьеса А.Н.Островского «Последняя жертва» стала сегодня, без преувеличения, одной из самых востребованных театром
«Дюшесы нынче не дороги…»
Пьеса А.Н.Островского «Последняя жертва» стала сегодня, без преувеличения, одной из самых востребованных театром
Пьеса А.Н.Островского «Последняя жертва» стала сегодня, без преувеличения, одной из самых востребованных театром
05.04.2005
5 апреля — день рождения артиста Малого театра Андрея Трифоновича Манке. Мы от всей души поздравляем замечательного артиста Андрея Манке и желаем неизменно крепкого здоровья, хорошего настроения и новых ролей на сцене Малого театра.
5 апреля — день рождения артиста Малого театра Андрея Трифоновича Манке.
Мы от всей души поздравляем замечательного артиста Андрея Манке и желаем неизменно крепкого здоровья, хорошего настроения и новых ролей на сцене Малого театра.
Мы от всей души поздравляем замечательного артиста Андрея Манке и желаем неизменно крепкого здоровья, хорошего настроения и новых ролей на сцене Малого театра.
Главный режиссёр Малого театра —
заслуженный артист России А.В. Дубровский
Главная
Новости
Изменения в афише
Премьеры
Гастроли
Репертуар
Отзывы
Фестиваль "Островский в доме Островского"
Малый ТВ
Газета "Малый театр"
Открытая информация
Партнёры
О театре
Попечительский совет Руководство театра Актёры Режиссёры Художники Музыкальная часть Репертуарный отдел Режиссёрский отдел Пресс-служба Музейно-информационный центр Художественно-постановочная часть Мемориальная квартира А.И. Сумбатова-Южина Щепкинское училище Детская студия Малого театра Филиал в Когалыме
История
Здание Малого театра
Репертуар с 1824 г.
Театральное училище
Спектакли
Труппа театра с 1824 года
Труппа театра с 1917 года
Актеры
Режиссеры
Художники
Звуковой архив
1941-1945
Щелыково
Библиотека Малого театра
Правила вежливости и этикета
Публикации
Памятник А.Н. Островскому
Партнеры
Информационная поддержка
Как добраться?© 2025 Пресс-служба:
press@maly.ru
Заказ билетов (web-касса) (495) 624-40-46
Оценка качества услуг учреждений культуры
Адрес театра:
Москва, Театральный проезд д. 1
телефон: (495)624-42-01
Мы в соцсетях:
Партнеры
Информационная поддержка