23.03.2007
Подробнее
ВНИМАНИЕ! ЗАМЕНА СПЕКТАКЛЯ
24 марта на основной сцене вместо комедии А.С.Грибоедова «Горе от ума» пойдет комедия Н.В.Гоголя «Ревизор». Приносим свои извинения!
22.01.2007
Подробнее
ВНИМАНИЕ! ЗАМЕНА СПЕКТАКЛЯ
23 января на основной сцене вместо комедии А.С.Грибоедова «Горе от ума» пойдет комедия А.Н.Островского «На всякого мудреца довольно простоты». Приносим свои извинения!
22.12.2006
Подробнее
ВНИМАНИЕ! ИЗМЕНЕНИЯ В РЕПЕРТУАРЕ
24 декабря на основной сцене Малого театра пойдет комедия А.С.Грибоедова «Горе от ума».
27 декабря — драма А.П.Чехова «Три сестры».
Приносим свои извинения!
27 декабря — драма А.П.Чехова «Три сестры».
Приносим свои извинения!
09.12.2006
Подробнее
ЮБИЛЕЙ СПЕКТАКЛЯ «ГОРЕ ОТ УМА» А.С.ГРИБОЕДОВА
9 декабря исполняется 175 лет со дня первого полного (хотя и с купюрами, сделанными цензурой) представления в Малом театре комедии А.С.Грибоедова «Горе от ума». Публикуемую сегодня полную запись комедии, сделанную в 1979 году, мы посвящаем также памяти Виталия Мефодьевича Соломина…
ЮБИЛЕЙ СПЕКТАКЛЯ «ГОРЕ ОТ УМА» А.С.ГРИБОЕДОВА
9 декабря исполняется 175 лет со дня первого полного (хотя и с купюрами, сделанными цензурой) представления в Малом театре комедии А.С.Грибоедова «Горе от ума». Публикуемую сегодня полную запись комедии, сделанную в 1979 году, мы посвящаем также памяти Виталия Мефодьевича Соломина…
ФОТОГАЛЕРЕЯ
Действие первое (8,7 Мб)
Действие второе (10,1 Мб)
Действие третье (11,8 Мб)
Действие четвертое (10,3 Мб)
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА И ИСПОЛНИТЕЛИ:
Фамусов – Михаил Царев
Софья – Нелли Корниенко
Лиза – Евгения Глушенко
Молчалин – Борис Клюев
Чацкий – Виталий Соломин
Скалозуб – Роман Филиппов
Хлестова – Елена Гоголева
Князь Тугоуховский – Николай Рыжов
Княгиня Тугоуховская – Муза Седова
1-я княжна — Зинаида Андреева
2-я княжна — Маргарита Фомина
3-я княжна — Анна Жарова
4-я княжна — Мария Стерникова
5-я княжна — Лариса Кичанова
6-я княжна — Т. Некрасова
Графиня Хрюмина – Софья Фадеева
Графиня-внучка – Татьяна Рыжова
Платон Михайлович Горич – Валентин Ткаченко
Наталья Дмитриевна, его жена – Лилия Юдина
Загорецкий – Аркадий Смирнов
Репетилов – Никита Подгорный
господин N — Виталий Игаров
господин D — Анатолий Опритов
Петрушка — А.Литвинов
Из книги Ю.А.Дмитриева «Академический Малый театр. 1941-1995»
Премьера новой постановки «Горя от ума» состоялась 4 декабря 1975 года. Ставил спектакль В.Иванов, но под художественным руководством М.Царева, а оформлял спектакль Е.Куманьков. Начиная с этого спектакля он был утвержден главным художником Малого театра.
Спектакль вызвал споры. В частности, не всех устраивало, как В.Соломин играл роль Чацкого. Поэтому интересно узнать, что думал сам актер об этом персонаже? Он говорил: «Раньше интересовал смысл монологов Чацкого, теперь — смысл его поведения» (Соломин В. Неповторимость. — «Сов. Россия», 1985, 3 ноября).
Актер стремился показать лирическую суть Чацкого. «Мой Чацкий прекрасно понимал, что представлял собой Фамусов и ему подобные. Но в доме Фамусова его держала глубокая и сильная любовь к Софье, свою возлюбленную он не мог поставить на одну доску с окружающими. Отсюда его монологи. Они адресованы Софье, и никому другому» (Соломин В. Неповторимость. — «Сов. Россия», 1985, 3 ноября).
Исполнение роли Фамусова Царевым в самом театре оценивали так: «Играя Фамусова, Царев вступал в борьбу с современным мещанством, он выступал против фамусовщины во все времена. И на каждом спектакле он иной в раздумьях о своем герое» («Сов.Россия», 1983, 30 ноября).
Начинался спектакль. Смолкала мелодия часов, заведенных Лизой, и из боковой двери, в полутьме раннего утра, появлялся седой человек в халате. Для него очень подходили реплики, какими он обменивался с Лизой: «Вы старики...» — «Почти».
Он входил, и все как-то сразу погружалось в атмосферу благодушной московской барской жизни. В этом Фамусове было что-то притягательное, он казался добродушным, был хлебосолен, по-своему остроумен и безусловно отличался практическим умом.
Светлело, и зрители видели нарядный барский дом, как бы оттенявший уродливую жизнь тех, кто с этим домом связан. Художник предложил одну установку, но она, трансформируясь, позволяла видеть разные покои. Сначала была гостиная с балконом-галереей. Потом возникала зала и, наконец, сени, в которых проходили последние эпизоды комедии. А сквозь замерзшее окно виднелась Москва, особняки знаменитого московского ампира соседствовали с полуразвалившимися домишками.
Фамусов передвигался неторопливо, но ощущалось, что его все больше охватывала тревога. Откуда могли раздаваться звуки то флейты, то фортепиано? Почему здесь в такую рань оказалась Софья и Молчалин? Царев отлично передавал все усиливающееся беспокойство этого человека.
Вначале он принимал Чацкого скорее ласково, хотя и сдержанно. Но скоро почувствовал в нем чужака и ожесточился. И дело не только в том, что Чацкий Софье не пара, обстоятельства представлялись серьезнее: Чацкий мыслил совсем по-другому, чем тот круг людей, к которому Фамусов принадлежал.
Во втором акте Фамусов — Царев вовсе не представал стариком, это вполне свежий господин, с уверенной и франтоватой походкой. То, что он известен монашеским поведением, — кокетство, не более того. Все-то ему нужно, все он замечает, даже разодранный локоть Петрушки. С особенным удовольствием он рассуждал на гастрономические темы, радовался, что зван на форели, счастлив, что находился в окружении приятных ему людей. Он живописал окружающую его жизнь, и она вставала как живая. То, о чем говорил Чацкий, для него странно, Фамусов этого не воспринимал, да и не особенно слушал. Из тончайших нитей плел Фамусов словесную паутину вокруг Скалозуба, проявляя невероятное радушие и любезность. И вот здесь его заинтересовал Чацкий, за ним нужно было следить в оба, как бы он не ляпнул нечто совсем не подходящее. И все время артист создавал удивительные стихотворные узоры, прибегая к разным интонациям, используя паузы. Когда он говорил о Максиме Петровиче, монолог по пьесе был обращен к Скалозубу, но на самом деле Фамусов—Царев вразумлял Чацкого. Слова: «Ну, как по-вашему? — По-нашему, смышлен» — звучали как гимн холопству, прошлой жизни, построенной на безропотном подчинении младших старшим. Холопство, для Фамусова — высшая форма бытия. «Историческое чутье и опыт М.Царева — актера старой школы, оказались беспощадно точными в его исполнении Фамусова» (Смелянский А. Наши собеседники, с. 23).
«Горе от ума» — пьеса стихотворная. Когда роль исполнял Царев, происходило какое-то чудо: стихи переставали быть стихами и в то же время стихами оставались. Критик писал, что «он говорил стихами естественно, как дышал» (Смелянский А. Наши собеседники, с. 20).
В сцене бала Фамусов—Царев находил общее с каждым гостем. Не он посеял сплетню о сумасшествии Чацкого, но с удовольствием ее поддержал своим авторитетом.
В финале он в большей степени переставал быть респектабельным московским барином, превращался в жестокого помещика, убежденного в своих воззрениях, его отличала значительная воля, и на Чацкого он нападал со всей возможной страстью, он его ненавидел.
И что очень существенно, Фамусов—Царев при этом не кричал, более того, почти не повышал голоса. Он всего добивался путем использования различных интонаций и пауз, при посредстве которых ощущалось, что он кипит, что все в нем клокочет.
О толковании В.Соломиным роли Чацкого существовали разные мнения. Известный филолог В.И.Кулешов полагал, что роль артисту не удалась, что Фамусов переигрывал Чацкого, что Чацкий выглядел каким-то архивным юношей, тщедушным, в очках. В тех монологах, какие он произносил, не возникало напора, возмущения. И с дороги он появлялся, правда в тулупе, но в совсем не подходящей для мороза рубашке – апаш (См.: Кулешов В. В поисках точности и истины. М., «Современник», 1986, с. 226).
Но были и прямо противоположные мнения. Утверждали, что актер, исполняя эту роль, выступал как новатор, что образ у него получился своеобразный, но безусловно интересный.
Отталкивая слугу, в распахнутом тулупе Чацкий—Соломин врывался в фамусовский дом и неожиданно со всего размаха падал. Но не смущался, а смеялся, как могут смеяться умные и счастливые люди. Обращаясь к Софье, говорил: «Чуть свет — уж на ногах! и я у ваших ног». Он далеко не красавец: невысок ростом, курносый, русоволосый, в очках. В нем ничего не было от романтического театра. Вряд ли он теперь мог понравиться Софье.
Чацкий—Соломин был очень молод и по-юношески восторжен. Он любовно гладил памятные с детства обои и чувствовал себя вернувшимся в родной дом. Он счастлив от того, что снова дома, что видит прелестно расцветшую Софью. Удобно прислонившись к изразцам печи, греясь, он оглядывал комнату, каждая вещь в ней ему знакома и дорога. Он не хотел замечать равнодушия Софьи, все более пробуждающейся враждебности Фамусова, ироничности Молчалина. Пока он счастлив. И в его словах нет дерзости, вызова, скорее, он стремится к миру. Но чем дальше, тем очевиднее Чацкий вступал в конфликт с фамусовским домом, с фамусовским окружением. С особенной силой сказанное звучало во время исполнения монолога «Не образумлюсь... виноват, и слушаю, не понимаю». Этот монолог становился исповедью мятущегося сознания. Растерянность сменялась гневом, и все сильнее звучал голос разума.
Драма Чацкого, какой ее показал Соломин, заключалась в несовместимости непосредственного чувства с нормами, со всем укладом того общества, с которым он сталкивался. Он оказывался прямо противоположен этому обществу. И при чтении монолога «Французик из Бордо» гости не расходились, они внимательно слушали, но обращался Чацкий к одной только Софье. Однако она уходила, а гости продолжали толпиться, и именно здесь впервые у гостей возникала мысль, что среди них сумасшедший.
А перед отъездом из дома Фамусовых, произнеся гневный монолог, Чацкий бросался вверх по лестнице, туда, где стояла Софья, чтобы в последний раз всмотреться в ее глаза. И только потом, подойдя совсем близко к дверям, приказывал: «Карету мне, карету!» Как писал критик, это было не поражение, не бегство, а победа разума (См.: Качалов Н. Знакомьтесь, Чацкий. — «Коме, правда», 1976, 8 апр.).
Соломин играл Чацкого озорным, не привыкшим скрывать своих чувств. Он входил, вернее, вбегал в дом Фамусова очень юным, а уходил значительно повзрослевшим. «В этом спектакле не побоялись дать Чацкому поиграть, когда-то этого не побоялся сам Грибоедов» (Овчинников С. Премьера без анонса. — «Сов. культура», 1980, 20 июня).
И все же нельзя не признать, что соломинскому Чацкому не хватало героического начала. Встретив равнодушие Софьи, неприязнь Фамусова, он растерялся. Правда, в его монологах иногда прорывались подлинная боль, негодование, даже злость, но в целом Чацкий не казался борцом, который мог бы представлять для фамусовской Москвы серьезную опасность. И пожалуй, в этом заключалась главная слабость спектакля.
Роль Скалозуба играл Р.Филиппов. Прежде всего он был монументален и отличался завидным здоровьем. Он офицер-службист, и всякие высокие идеи до него просто не доходили. Он привык слушать и исполнять только команды. Того, что говорил Чацкий, он не понимал, да особенно и не прислушивался к его речам. Чацкий ему даже нравился своей непосредственностью, горячностью, во всяком случае, зла он против него не имел.
Софья—Н.Корниенко сразу не скрывала от Чацкого, что он ей не нужен. Она девушка неглупая, деловая, прекрасно осознающая свое положение в семье и в обществе, и ей «завиральные» идеи Чацкого вовсе ни к чему. Она сумеет устроить свою жизнь, и Чацкий ей в этом не помощник. Ее интонации сухи, деловиты, иногда ироничны. Нужно быть ослепленным любовью, как Чацкий, чтобы всего этого не замечать.
Молчалин, каким его показывал Б.Клюев, был предельно сдержан, но лакейство в нем отсутствовало. Он выработал свое понимание жизни и следовал ему, по-дружески объяснял Чацкому, как тому следовало себя вести. Он не зол, не подл, не надо только ему мешать, этого он не прощал. Его ожидала карьера, и он к ней был вполне готов.
Роль Молчалина играл также В.Коршунов, у него этот персонаж представал личностью незаурядной: на самом деле переведен из Твери в Москву, жил в доме крупного чиновника, и Фамусов признавал его деловые качества. Софья заводила с ним роман. И Чацкий признавал: «Бог знает, в нем какая тайна скрыта». В неторопливых репликах Молчалина скрывалась ирония, понимание сути фамусовской Москвы. Очевидно, что он был умен и с Чацким держался на равных, в чем-то его уважая, но в целом относясь как к недоумку.
Горич — В.Ткаченко терялся при встрече с Чацким, подавлен ею, у него от прошлого ничего не осталось: «муж-мальчик, муж-слуга» — из такого положения ему не вырваться, и ему стыдно перед старым приятелем, с которым когда-то он вел вольнолюбивые разговоры.
Лиза — Е.Глушенко успела приноровиться к фамусовскому дому, но сохранила непосредственность деревенской девушки, ее трезвый ум, ее чистоту. И многое происходящее ей кажется чуждым и непонятным.
Играя Репетилова, Н.Подгорный прежде всего выявлял тему одиночества и растерянности. Никому он во всей Москве не нужен, подспудно он это чувствовал, отсюда и возникало стремление хоть к кому-нибудь присоединиться и чувство непреходящей тоски.
Вздорной представала Хлестова у Е.Гоголевой, далеко не безобидной казалась графиня-бабушка у С.Фадеевой и совершенно себя потерявшим, действовавшим только по указке жены — князь Тугоуховский—Н.Рыжов. Ни у кого не вызывал неприязненного чувства Загорецкий, которого играл А.Смирнов. Любезность составляла его суть.
Итак, подведем итоги: Малый театр представил широкую галерею персонажей грибоедовской Москвы, сделал это убедительно и талантливо. Вместе с тем спектакль, выступая против низкопоклонства, служения не делу, а лицам, рабской психологии, — оказывался вполне современным. Это был добротный спектакль, решенный в лучших традициях Малого театра. Именно в этом заключалось его достоинство и это определяло его большой успех у зрителей.
Благодарим «Клуб любителей аудиокниг» за предоставленную запись.
9 декабря исполняется 175 лет со дня первого полного (хотя и с купюрами, сделанными цензурой) представления в Малом театре комедии А.С.Грибоедова «Горе от ума». Публикуемую сегодня полную запись комедии, сделанную в 1979 году, мы посвящаем также памяти Виталия Мефодьевича Соломина…
ФОТОГАЛЕРЕЯ
Действие первое (8,7 Мб)
Действие второе (10,1 Мб)
Действие третье (11,8 Мб)
Действие четвертое (10,3 Мб)
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА И ИСПОЛНИТЕЛИ:
Фамусов – Михаил Царев
Софья – Нелли Корниенко
Лиза – Евгения Глушенко
Молчалин – Борис Клюев
Чацкий – Виталий Соломин
Скалозуб – Роман Филиппов
Хлестова – Елена Гоголева
Князь Тугоуховский – Николай Рыжов
Княгиня Тугоуховская – Муза Седова
1-я княжна — Зинаида Андреева
2-я княжна — Маргарита Фомина
3-я княжна — Анна Жарова
4-я княжна — Мария Стерникова
5-я княжна — Лариса Кичанова
6-я княжна — Т. Некрасова
Графиня Хрюмина – Софья Фадеева
Графиня-внучка – Татьяна Рыжова
Платон Михайлович Горич – Валентин Ткаченко
Наталья Дмитриевна, его жена – Лилия Юдина
Загорецкий – Аркадий Смирнов
Репетилов – Никита Подгорный
господин N — Виталий Игаров
господин D — Анатолий Опритов
Петрушка — А.Литвинов
Из книги Ю.А.Дмитриева «Академический Малый театр. 1941-1995»
Премьера новой постановки «Горя от ума» состоялась 4 декабря 1975 года. Ставил спектакль В.Иванов, но под художественным руководством М.Царева, а оформлял спектакль Е.Куманьков. Начиная с этого спектакля он был утвержден главным художником Малого театра.
Спектакль вызвал споры. В частности, не всех устраивало, как В.Соломин играл роль Чацкого. Поэтому интересно узнать, что думал сам актер об этом персонаже? Он говорил: «Раньше интересовал смысл монологов Чацкого, теперь — смысл его поведения» (Соломин В. Неповторимость. — «Сов. Россия», 1985, 3 ноября).
Актер стремился показать лирическую суть Чацкого. «Мой Чацкий прекрасно понимал, что представлял собой Фамусов и ему подобные. Но в доме Фамусова его держала глубокая и сильная любовь к Софье, свою возлюбленную он не мог поставить на одну доску с окружающими. Отсюда его монологи. Они адресованы Софье, и никому другому» (Соломин В. Неповторимость. — «Сов. Россия», 1985, 3 ноября).
Исполнение роли Фамусова Царевым в самом театре оценивали так: «Играя Фамусова, Царев вступал в борьбу с современным мещанством, он выступал против фамусовщины во все времена. И на каждом спектакле он иной в раздумьях о своем герое» («Сов.Россия», 1983, 30 ноября).
Начинался спектакль. Смолкала мелодия часов, заведенных Лизой, и из боковой двери, в полутьме раннего утра, появлялся седой человек в халате. Для него очень подходили реплики, какими он обменивался с Лизой: «Вы старики...» — «Почти».
Он входил, и все как-то сразу погружалось в атмосферу благодушной московской барской жизни. В этом Фамусове было что-то притягательное, он казался добродушным, был хлебосолен, по-своему остроумен и безусловно отличался практическим умом.
Светлело, и зрители видели нарядный барский дом, как бы оттенявший уродливую жизнь тех, кто с этим домом связан. Художник предложил одну установку, но она, трансформируясь, позволяла видеть разные покои. Сначала была гостиная с балконом-галереей. Потом возникала зала и, наконец, сени, в которых проходили последние эпизоды комедии. А сквозь замерзшее окно виднелась Москва, особняки знаменитого московского ампира соседствовали с полуразвалившимися домишками.
Фамусов передвигался неторопливо, но ощущалось, что его все больше охватывала тревога. Откуда могли раздаваться звуки то флейты, то фортепиано? Почему здесь в такую рань оказалась Софья и Молчалин? Царев отлично передавал все усиливающееся беспокойство этого человека.
Вначале он принимал Чацкого скорее ласково, хотя и сдержанно. Но скоро почувствовал в нем чужака и ожесточился. И дело не только в том, что Чацкий Софье не пара, обстоятельства представлялись серьезнее: Чацкий мыслил совсем по-другому, чем тот круг людей, к которому Фамусов принадлежал.
Во втором акте Фамусов — Царев вовсе не представал стариком, это вполне свежий господин, с уверенной и франтоватой походкой. То, что он известен монашеским поведением, — кокетство, не более того. Все-то ему нужно, все он замечает, даже разодранный локоть Петрушки. С особенным удовольствием он рассуждал на гастрономические темы, радовался, что зван на форели, счастлив, что находился в окружении приятных ему людей. Он живописал окружающую его жизнь, и она вставала как живая. То, о чем говорил Чацкий, для него странно, Фамусов этого не воспринимал, да и не особенно слушал. Из тончайших нитей плел Фамусов словесную паутину вокруг Скалозуба, проявляя невероятное радушие и любезность. И вот здесь его заинтересовал Чацкий, за ним нужно было следить в оба, как бы он не ляпнул нечто совсем не подходящее. И все время артист создавал удивительные стихотворные узоры, прибегая к разным интонациям, используя паузы. Когда он говорил о Максиме Петровиче, монолог по пьесе был обращен к Скалозубу, но на самом деле Фамусов—Царев вразумлял Чацкого. Слова: «Ну, как по-вашему? — По-нашему, смышлен» — звучали как гимн холопству, прошлой жизни, построенной на безропотном подчинении младших старшим. Холопство, для Фамусова — высшая форма бытия. «Историческое чутье и опыт М.Царева — актера старой школы, оказались беспощадно точными в его исполнении Фамусова» (Смелянский А. Наши собеседники, с. 23).
«Горе от ума» — пьеса стихотворная. Когда роль исполнял Царев, происходило какое-то чудо: стихи переставали быть стихами и в то же время стихами оставались. Критик писал, что «он говорил стихами естественно, как дышал» (Смелянский А. Наши собеседники, с. 20).
В сцене бала Фамусов—Царев находил общее с каждым гостем. Не он посеял сплетню о сумасшествии Чацкого, но с удовольствием ее поддержал своим авторитетом.
В финале он в большей степени переставал быть респектабельным московским барином, превращался в жестокого помещика, убежденного в своих воззрениях, его отличала значительная воля, и на Чацкого он нападал со всей возможной страстью, он его ненавидел.
И что очень существенно, Фамусов—Царев при этом не кричал, более того, почти не повышал голоса. Он всего добивался путем использования различных интонаций и пауз, при посредстве которых ощущалось, что он кипит, что все в нем клокочет.
О толковании В.Соломиным роли Чацкого существовали разные мнения. Известный филолог В.И.Кулешов полагал, что роль артисту не удалась, что Фамусов переигрывал Чацкого, что Чацкий выглядел каким-то архивным юношей, тщедушным, в очках. В тех монологах, какие он произносил, не возникало напора, возмущения. И с дороги он появлялся, правда в тулупе, но в совсем не подходящей для мороза рубашке – апаш (См.: Кулешов В. В поисках точности и истины. М., «Современник», 1986, с. 226).
Но были и прямо противоположные мнения. Утверждали, что актер, исполняя эту роль, выступал как новатор, что образ у него получился своеобразный, но безусловно интересный.
Отталкивая слугу, в распахнутом тулупе Чацкий—Соломин врывался в фамусовский дом и неожиданно со всего размаха падал. Но не смущался, а смеялся, как могут смеяться умные и счастливые люди. Обращаясь к Софье, говорил: «Чуть свет — уж на ногах! и я у ваших ног». Он далеко не красавец: невысок ростом, курносый, русоволосый, в очках. В нем ничего не было от романтического театра. Вряд ли он теперь мог понравиться Софье.
Чацкий—Соломин был очень молод и по-юношески восторжен. Он любовно гладил памятные с детства обои и чувствовал себя вернувшимся в родной дом. Он счастлив от того, что снова дома, что видит прелестно расцветшую Софью. Удобно прислонившись к изразцам печи, греясь, он оглядывал комнату, каждая вещь в ней ему знакома и дорога. Он не хотел замечать равнодушия Софьи, все более пробуждающейся враждебности Фамусова, ироничности Молчалина. Пока он счастлив. И в его словах нет дерзости, вызова, скорее, он стремится к миру. Но чем дальше, тем очевиднее Чацкий вступал в конфликт с фамусовским домом, с фамусовским окружением. С особенной силой сказанное звучало во время исполнения монолога «Не образумлюсь... виноват, и слушаю, не понимаю». Этот монолог становился исповедью мятущегося сознания. Растерянность сменялась гневом, и все сильнее звучал голос разума.
Драма Чацкого, какой ее показал Соломин, заключалась в несовместимости непосредственного чувства с нормами, со всем укладом того общества, с которым он сталкивался. Он оказывался прямо противоположен этому обществу. И при чтении монолога «Французик из Бордо» гости не расходились, они внимательно слушали, но обращался Чацкий к одной только Софье. Однако она уходила, а гости продолжали толпиться, и именно здесь впервые у гостей возникала мысль, что среди них сумасшедший.
А перед отъездом из дома Фамусовых, произнеся гневный монолог, Чацкий бросался вверх по лестнице, туда, где стояла Софья, чтобы в последний раз всмотреться в ее глаза. И только потом, подойдя совсем близко к дверям, приказывал: «Карету мне, карету!» Как писал критик, это было не поражение, не бегство, а победа разума (См.: Качалов Н. Знакомьтесь, Чацкий. — «Коме, правда», 1976, 8 апр.).
Соломин играл Чацкого озорным, не привыкшим скрывать своих чувств. Он входил, вернее, вбегал в дом Фамусова очень юным, а уходил значительно повзрослевшим. «В этом спектакле не побоялись дать Чацкому поиграть, когда-то этого не побоялся сам Грибоедов» (Овчинников С. Премьера без анонса. — «Сов. культура», 1980, 20 июня).
И все же нельзя не признать, что соломинскому Чацкому не хватало героического начала. Встретив равнодушие Софьи, неприязнь Фамусова, он растерялся. Правда, в его монологах иногда прорывались подлинная боль, негодование, даже злость, но в целом Чацкий не казался борцом, который мог бы представлять для фамусовской Москвы серьезную опасность. И пожалуй, в этом заключалась главная слабость спектакля.
Роль Скалозуба играл Р.Филиппов. Прежде всего он был монументален и отличался завидным здоровьем. Он офицер-службист, и всякие высокие идеи до него просто не доходили. Он привык слушать и исполнять только команды. Того, что говорил Чацкий, он не понимал, да особенно и не прислушивался к его речам. Чацкий ему даже нравился своей непосредственностью, горячностью, во всяком случае, зла он против него не имел.
Софья—Н.Корниенко сразу не скрывала от Чацкого, что он ей не нужен. Она девушка неглупая, деловая, прекрасно осознающая свое положение в семье и в обществе, и ей «завиральные» идеи Чацкого вовсе ни к чему. Она сумеет устроить свою жизнь, и Чацкий ей в этом не помощник. Ее интонации сухи, деловиты, иногда ироничны. Нужно быть ослепленным любовью, как Чацкий, чтобы всего этого не замечать.
Молчалин, каким его показывал Б.Клюев, был предельно сдержан, но лакейство в нем отсутствовало. Он выработал свое понимание жизни и следовал ему, по-дружески объяснял Чацкому, как тому следовало себя вести. Он не зол, не подл, не надо только ему мешать, этого он не прощал. Его ожидала карьера, и он к ней был вполне готов.
Роль Молчалина играл также В.Коршунов, у него этот персонаж представал личностью незаурядной: на самом деле переведен из Твери в Москву, жил в доме крупного чиновника, и Фамусов признавал его деловые качества. Софья заводила с ним роман. И Чацкий признавал: «Бог знает, в нем какая тайна скрыта». В неторопливых репликах Молчалина скрывалась ирония, понимание сути фамусовской Москвы. Очевидно, что он был умен и с Чацким держался на равных, в чем-то его уважая, но в целом относясь как к недоумку.
Горич — В.Ткаченко терялся при встрече с Чацким, подавлен ею, у него от прошлого ничего не осталось: «муж-мальчик, муж-слуга» — из такого положения ему не вырваться, и ему стыдно перед старым приятелем, с которым когда-то он вел вольнолюбивые разговоры.
Лиза — Е.Глушенко успела приноровиться к фамусовскому дому, но сохранила непосредственность деревенской девушки, ее трезвый ум, ее чистоту. И многое происходящее ей кажется чуждым и непонятным.
Играя Репетилова, Н.Подгорный прежде всего выявлял тему одиночества и растерянности. Никому он во всей Москве не нужен, подспудно он это чувствовал, отсюда и возникало стремление хоть к кому-нибудь присоединиться и чувство непреходящей тоски.
Вздорной представала Хлестова у Е.Гоголевой, далеко не безобидной казалась графиня-бабушка у С.Фадеевой и совершенно себя потерявшим, действовавшим только по указке жены — князь Тугоуховский—Н.Рыжов. Ни у кого не вызывал неприязненного чувства Загорецкий, которого играл А.Смирнов. Любезность составляла его суть.
Итак, подведем итоги: Малый театр представил широкую галерею персонажей грибоедовской Москвы, сделал это убедительно и талантливо. Вместе с тем спектакль, выступая против низкопоклонства, служения не делу, а лицам, рабской психологии, — оказывался вполне современным. Это был добротный спектакль, решенный в лучших традициях Малого театра. Именно в этом заключалось его достоинство и это определяло его большой успех у зрителей.
Благодарим «Клуб любителей аудиокниг» за предоставленную запись.
Подробнее
САМ ДУРАК
У “Горя от ума” очередной юбилей - 175 лет назад, 27 ноября 1831 года, пьесу впервые показали в Москве от начала до конца, хоть и с купюрами...
САМ ДУРАК
У “Горя от ума” очередной юбилей - 175 лет назад, 27 ноября 1831 года, пьесу впервые показали в Москве от начала до конца, хоть и с купюрами. Фамусова играл Михаил Щепкин, Чацкого - Павел Мочалов. Само по себе горе от ума началось на просторах нашего отечества не в 1831-м и даже не в 1824-м, когда дипломат Грибоедов разрешился от бремени драмой. Но именно с того момента Россия узнала, как это называется. Определились с формулировкой, закрепили ее для будущих поколений и замордовали generation next сочинениями на тему “Образ Софьи...”.
Бросим дела 175-летней давности. Для нас гораздо интереснее, что в последнее время “Горе от ума” на русской (во всяком случае, на московской) сцене ставить практически прекратили. Последний заметный спектакль принадлежит режиссеру Женовачу, прописан в афише все того же Малого и датируется 2000 годом. Последний шумный интерес к “Горю от ума” (да простит меня Сергей Женовач) случился вообще в 1998-м - благодаря стараниям Олега Меньшикова. Публика тогда страстно выискивала злободневные намеки и разгадывала политические аллюзии, которые не то были в спектакле, не то рождались в голове смотрящего - сейчас уже трудно сказать с уверенностью. Помню, в Меньшикове - Чацком упорно хотели видеть Явлинского, а Игорь Охлупин - Фамусов действительно смахивал на Ельцина. В собственной рецензии читаю: “Реплику “А, впрочем, он дойдет до степеней известных: ведь нынче любят бессловесных” зал встретил оглушительным хохотом”. Над кем смеялись, сегодня, хоть убей, не припомню. Неужели?.. О, Господи!
Потеря интереса к “Горю от ума” может трактоваться как безусловная победа глупости и подлости во всех сферах нашей жизни. Это удобное объяснение - совершенно в духе Александра Андреевича Чацкого. Кто меня не любит, тот дурак. Осмелюсь высказать личное мнение: любить Александра Андреевича не за что. При самом гуманистическом подходе его можно разве что пожалеть. Эгоцентрик. Зануда. Дурно воспитан. В венах не кровь, а желчь. И все это - в двадцать с копейками лет. Что же дальше-то будет?
Попробуйте прочитать пьесу как будто в первый раз. Прикиньте на себя. Вообразите: к вам в дом без приглашения вваливается приятель, чье отсутствие вы спокойно переносили целых три года, и с порога заводит: “Ну что, твой папаша все такой же идиот? А дядя твой случайно не помер? А тетя все молодится, как последняя дура? И тот, кем он тебе приходится - троюродным, что ли? - все еще на свободе? По нему давно психушка плакала...” На вашу естественную реакцию - вытолкать нахала взашей - приятель искренне недоумевает: “Что ты, что ты, я же не со зла! Так, для поддержания разговора...” Грибоедов писал о своем герое: “Его насмешки не язвительны, покуда его не взбесить”. Ну спасибо! Ну одолжили! То есть можно надеяться, что человек не станет направо и налево глушить дураков канделябрами. Если, конечно, они не доведут эту тонкую ранимую натуру до крайности. Но тогда не взыщите - сами виноваты.
Никто не требует от Чацкого абхазского почитания старших, однако Фамусов его, сироту, взял в дом, вырастил, и не устраивать в этом доме скандала, не хамить гостям - вот наименьшая благодарность, которую старый дурак, безусловно, заслужил. А то Фамусову: “Вы ничего не понимаете, вас надо сбросить с парохода современности”, Скалозубу: “Какие же вы, “сапоги”, тупые!”, другу Платону: “Ну ты и обабился!”, графине Хрюминой: “Если выбирать между тобой и портнихой, лучше жениться на портнихе”, Репетилову: “Ты что, наконец азбуку выучил?” Автор сильно облегчил Чацкому сценическую жизнь, и впрямь окружив его ходячим маразмом. Не люди - карикатуры. Однако фора Чацкого не спасает. Даже наоборот. Рождается естественный вопрос: умен ли тот, кто вечно спорит с дураками?
Что касаемо романтической линии, воля ваша, любовника глупее Чацкого в мировой литературе нет. Девушка целый день от него бегает. Еле отвечает. Захлопывает перед носом дверь. К вечеру он в претензии: “Зачем мне прямо не сказали?” То есть: “Зачем не послали меня по известному адресу? Без этого я не догоняю...” Что могло быть у Чацкого три года назад с 14-летней Софьей, гадать не будем. Умолчим из скромности. Говорят, в начале XIX века все развивались не по летам. Первый всплеск акселерации в России.
Чацкий любит. Конечно, любит. Одного человека на свете. Себя. “Горе от ума” - это история перманентной ревности. То к Скалозубу и Молчалину - наш возвращенец не знает, кого из них предпочла Софья, чувствует только, что сам на обочине. Потом - к несчастному французику из Бордо. Это какие же надо вырастить в себе комплексы, чтобы по поводу столь ничтожного существа произнести целую обличительную тираду. Да еще на балу. Пропаганда в танцзале - на такое и Анпилов вряд ли способен...
В 1825 году Вяземский писал ссыльному Пушкину в Михайловское: “Уж довольно ты был в раздражительности, и довольно искр вспыхнуло от этих электрических потрясений. Отдохни. Душа должна быть тверда, но нехорошо ей щетиниться при каждой встрече. Смотри, чтобы твоя не глядела в поросята”. Пушкин с горечью отвечал: “Ты вбил в голову, что я объедаюсь гонением. Ох, душа моя, - меня тошнит... но предлагаемое да едят”. Будем справедливы: даже здесь две правды, и в словах Вяземского есть свой резон, и, беспокоясь о нраве Пушкина, друзья - сознательно или не очень - пытались продлить ему жизнь. А Чацкий все-таки - не Пушкин. И не Чаадаев, которого в 1836-м официально объявили сумасшедшим. Боярская шуба, борода лопатой вряд ли могли служить Чаадаеву идеалом. Зато Чацкий обрушивается на короткие волосы и бритые подбородки со старообрядческим рвением. То же мне, “мой бой с бородой, мой бедный Карла Маркс”...
Чацкий никогда не был народным героем. Про него и анекдотов-то существует, кажется, всего два. Первый - как поручик Ржевский читает заключительный монолог: “Сюда я больше не ездун... Не ездюк... Не ездец...”. И второй - тонкое замечание относительно пьесы в целом: “Прочитал “Горе от ума” - не понравилось. Одни цитаты”. Действительно, для современного читателя Грибоедов - постмодернист не хуже Сорокина. Все, что у обоих написано, мы уже когда-то слышали. Хотя отдельные крылатые фразы успели поменять смысл на прямо противоположный. Например: “Сам толст, его артисты тощи”. Это кто? Правильно - Олег Павлович Табаков. А почему у него артисты тощи? Потому что имеют финансовую возможность посещать спортзал.
Чацкий всегда был героем интеллигенции. И теперь одно из двух: либо интеллигенция в стране закончилась (версия, достойная Чацкого), либо она... поумнела. Поняла, что диссидент - явление не столько социальное, сколько гормональное. Принцу Гамлету нельзя давать власть - он уничтожит все вокруг своей энергией отрицания. Человек, живущий со знаком минус, никогда не поменяет его на плюс. И чтобы достичь блестящих результатов Александра Андреевича (“наплевал всем в глаза и был таков” - по определению автора), большого ума не надо. Всем нам, от природы страдающим “синдромом Чацкого”, приходится выдавливать его из организма по капле. Ведь если мы такие умные, почему... В общем, вы знаете, о чем в этой задачке спрашивается.
Автор: ЕЛЕНА ЯМПОЛЬСКАЯ, редактор отдела культуры “Известий”
Источник: Известия
Дата: 27.11.2006
У “Горя от ума” очередной юбилей - 175 лет назад, 27 ноября 1831 года, пьесу впервые показали в Москве от начала до конца, хоть и с купюрами. Фамусова играл Михаил Щепкин, Чацкого - Павел Мочалов. Само по себе горе от ума началось на просторах нашего отечества не в 1831-м и даже не в 1824-м, когда дипломат Грибоедов разрешился от бремени драмой. Но именно с того момента Россия узнала, как это называется. Определились с формулировкой, закрепили ее для будущих поколений и замордовали generation next сочинениями на тему “Образ Софьи...”.
Бросим дела 175-летней давности. Для нас гораздо интереснее, что в последнее время “Горе от ума” на русской (во всяком случае, на московской) сцене ставить практически прекратили. Последний заметный спектакль принадлежит режиссеру Женовачу, прописан в афише все того же Малого и датируется 2000 годом. Последний шумный интерес к “Горю от ума” (да простит меня Сергей Женовач) случился вообще в 1998-м - благодаря стараниям Олега Меньшикова. Публика тогда страстно выискивала злободневные намеки и разгадывала политические аллюзии, которые не то были в спектакле, не то рождались в голове смотрящего - сейчас уже трудно сказать с уверенностью. Помню, в Меньшикове - Чацком упорно хотели видеть Явлинского, а Игорь Охлупин - Фамусов действительно смахивал на Ельцина. В собственной рецензии читаю: “Реплику “А, впрочем, он дойдет до степеней известных: ведь нынче любят бессловесных” зал встретил оглушительным хохотом”. Над кем смеялись, сегодня, хоть убей, не припомню. Неужели?.. О, Господи!
Потеря интереса к “Горю от ума” может трактоваться как безусловная победа глупости и подлости во всех сферах нашей жизни. Это удобное объяснение - совершенно в духе Александра Андреевича Чацкого. Кто меня не любит, тот дурак. Осмелюсь высказать личное мнение: любить Александра Андреевича не за что. При самом гуманистическом подходе его можно разве что пожалеть. Эгоцентрик. Зануда. Дурно воспитан. В венах не кровь, а желчь. И все это - в двадцать с копейками лет. Что же дальше-то будет?
Попробуйте прочитать пьесу как будто в первый раз. Прикиньте на себя. Вообразите: к вам в дом без приглашения вваливается приятель, чье отсутствие вы спокойно переносили целых три года, и с порога заводит: “Ну что, твой папаша все такой же идиот? А дядя твой случайно не помер? А тетя все молодится, как последняя дура? И тот, кем он тебе приходится - троюродным, что ли? - все еще на свободе? По нему давно психушка плакала...” На вашу естественную реакцию - вытолкать нахала взашей - приятель искренне недоумевает: “Что ты, что ты, я же не со зла! Так, для поддержания разговора...” Грибоедов писал о своем герое: “Его насмешки не язвительны, покуда его не взбесить”. Ну спасибо! Ну одолжили! То есть можно надеяться, что человек не станет направо и налево глушить дураков канделябрами. Если, конечно, они не доведут эту тонкую ранимую натуру до крайности. Но тогда не взыщите - сами виноваты.
Никто не требует от Чацкого абхазского почитания старших, однако Фамусов его, сироту, взял в дом, вырастил, и не устраивать в этом доме скандала, не хамить гостям - вот наименьшая благодарность, которую старый дурак, безусловно, заслужил. А то Фамусову: “Вы ничего не понимаете, вас надо сбросить с парохода современности”, Скалозубу: “Какие же вы, “сапоги”, тупые!”, другу Платону: “Ну ты и обабился!”, графине Хрюминой: “Если выбирать между тобой и портнихой, лучше жениться на портнихе”, Репетилову: “Ты что, наконец азбуку выучил?” Автор сильно облегчил Чацкому сценическую жизнь, и впрямь окружив его ходячим маразмом. Не люди - карикатуры. Однако фора Чацкого не спасает. Даже наоборот. Рождается естественный вопрос: умен ли тот, кто вечно спорит с дураками?
Что касаемо романтической линии, воля ваша, любовника глупее Чацкого в мировой литературе нет. Девушка целый день от него бегает. Еле отвечает. Захлопывает перед носом дверь. К вечеру он в претензии: “Зачем мне прямо не сказали?” То есть: “Зачем не послали меня по известному адресу? Без этого я не догоняю...” Что могло быть у Чацкого три года назад с 14-летней Софьей, гадать не будем. Умолчим из скромности. Говорят, в начале XIX века все развивались не по летам. Первый всплеск акселерации в России.
Чацкий любит. Конечно, любит. Одного человека на свете. Себя. “Горе от ума” - это история перманентной ревности. То к Скалозубу и Молчалину - наш возвращенец не знает, кого из них предпочла Софья, чувствует только, что сам на обочине. Потом - к несчастному французику из Бордо. Это какие же надо вырастить в себе комплексы, чтобы по поводу столь ничтожного существа произнести целую обличительную тираду. Да еще на балу. Пропаганда в танцзале - на такое и Анпилов вряд ли способен...
В 1825 году Вяземский писал ссыльному Пушкину в Михайловское: “Уж довольно ты был в раздражительности, и довольно искр вспыхнуло от этих электрических потрясений. Отдохни. Душа должна быть тверда, но нехорошо ей щетиниться при каждой встрече. Смотри, чтобы твоя не глядела в поросята”. Пушкин с горечью отвечал: “Ты вбил в голову, что я объедаюсь гонением. Ох, душа моя, - меня тошнит... но предлагаемое да едят”. Будем справедливы: даже здесь две правды, и в словах Вяземского есть свой резон, и, беспокоясь о нраве Пушкина, друзья - сознательно или не очень - пытались продлить ему жизнь. А Чацкий все-таки - не Пушкин. И не Чаадаев, которого в 1836-м официально объявили сумасшедшим. Боярская шуба, борода лопатой вряд ли могли служить Чаадаеву идеалом. Зато Чацкий обрушивается на короткие волосы и бритые подбородки со старообрядческим рвением. То же мне, “мой бой с бородой, мой бедный Карла Маркс”...
Чацкий никогда не был народным героем. Про него и анекдотов-то существует, кажется, всего два. Первый - как поручик Ржевский читает заключительный монолог: “Сюда я больше не ездун... Не ездюк... Не ездец...”. И второй - тонкое замечание относительно пьесы в целом: “Прочитал “Горе от ума” - не понравилось. Одни цитаты”. Действительно, для современного читателя Грибоедов - постмодернист не хуже Сорокина. Все, что у обоих написано, мы уже когда-то слышали. Хотя отдельные крылатые фразы успели поменять смысл на прямо противоположный. Например: “Сам толст, его артисты тощи”. Это кто? Правильно - Олег Павлович Табаков. А почему у него артисты тощи? Потому что имеют финансовую возможность посещать спортзал.
Чацкий всегда был героем интеллигенции. И теперь одно из двух: либо интеллигенция в стране закончилась (версия, достойная Чацкого), либо она... поумнела. Поняла, что диссидент - явление не столько социальное, сколько гормональное. Принцу Гамлету нельзя давать власть - он уничтожит все вокруг своей энергией отрицания. Человек, живущий со знаком минус, никогда не поменяет его на плюс. И чтобы достичь блестящих результатов Александра Андреевича (“наплевал всем в глаза и был таков” - по определению автора), большого ума не надо. Всем нам, от природы страдающим “синдромом Чацкого”, приходится выдавливать его из организма по капле. Ведь если мы такие умные, почему... В общем, вы знаете, о чем в этой задачке спрашивается.
Автор: ЕЛЕНА ЯМПОЛЬСКАЯ, редактор отдела культуры “Известий”
Источник: Известия
Дата: 27.11.2006
30.11.2006
Подробнее
ВНИМАНИЕ! ЗАМЕНЫ СПЕКТАКЛЕЙ
Сегодня на главной сцене вместо спектакля «Горе от ума» А.С.Грибоедова пойдет «Ревизор» Н.В.Гоголя, а на сцене филиала вместо комедии А.Н.Островского «Волки и овцы» — комедия Э.Скриба И Е.Легуве «Тайны мадридского двора».
Подробнее
КАРЕТУ ЕМУ, КАРЕТУ
Сегодня вечером в Малом театре в который раз сыграют один из лучших спектаклей Сергея Женовача – «Горе от ума»...
КАРЕТУ ЕМУ, КАРЕТУ
Сегодня вечером в Малом театре в который раз сыграют один из лучших спектаклей Сергея Женовача – «Горе от ума».
Пьеса Грибоедова ставилась на сцене Малого театра семь раз, начиная с 1831 года. Но Глеб Подгородинский оказался самым молодым Чацким за всю историю театра. Он ходит по сцене в нелепом длиннющем шарфе и глотает гласные в словах. Он чем-то похож на князя Мышкина из знаменитой театральной трилогии Сергея Женовача по «Идиоту» Достоевского - этот Чацкий тоже застенчив, угловат и то и дело опасливо оборачивается, чтобы во время своих красноречивых тирад ненароком не сбросить какую-нибудь вазу.
Впрочем, ваз, как и других бытовых подробностей, на сцене Малого нет. Художник Александр Боровский создал совершенно супрематистские декорации из синих, желтых и белых квадратов, служащих обозначением дверей во множество комнат богатого дома. Получается, Чацкий проводит день в прихожей у Фамусова для того, чтобы на следующее утро после приезда, так и не войдя в дом, снова покинуть Москву. В спектакле Сергея Женовача нет привычной для Малого театра гладкости интонаций, стих не скользит, а движется рывками, переходя со скороговорки на задумчивое запинание. Женовач объявил беспощадную войну пресловутым грибоедовским «крылатым словам», которые обычно бездумными бабочками впархивают в одно ухо зрителю и вылетают в другое.
Для Юрия Соломина роль Фамусова сразу стала одной из самых значительных в его артистической карьере. Как он суетится и бегает, как жизнелюбиво тискает служанок, как подпрыгивает, чтоб отворить отдушничок для взопревшего Скалозуба!
В этом спектакле нет ни правых, ни виноватых. Сергей Женовач любит их всех - и непобедительного Чацкого, и не по летам прыткого Фамусова. Молчалин со Скалозубом, если вдуматься, тоже вполне приличные люди.
Источник: Газета
Дата: 30.11.2006
Сегодня вечером в Малом театре в который раз сыграют один из лучших спектаклей Сергея Женовача – «Горе от ума».
Пьеса Грибоедова ставилась на сцене Малого театра семь раз, начиная с 1831 года. Но Глеб Подгородинский оказался самым молодым Чацким за всю историю театра. Он ходит по сцене в нелепом длиннющем шарфе и глотает гласные в словах. Он чем-то похож на князя Мышкина из знаменитой театральной трилогии Сергея Женовача по «Идиоту» Достоевского - этот Чацкий тоже застенчив, угловат и то и дело опасливо оборачивается, чтобы во время своих красноречивых тирад ненароком не сбросить какую-нибудь вазу.
Впрочем, ваз, как и других бытовых подробностей, на сцене Малого нет. Художник Александр Боровский создал совершенно супрематистские декорации из синих, желтых и белых квадратов, служащих обозначением дверей во множество комнат богатого дома. Получается, Чацкий проводит день в прихожей у Фамусова для того, чтобы на следующее утро после приезда, так и не войдя в дом, снова покинуть Москву. В спектакле Сергея Женовача нет привычной для Малого театра гладкости интонаций, стих не скользит, а движется рывками, переходя со скороговорки на задумчивое запинание. Женовач объявил беспощадную войну пресловутым грибоедовским «крылатым словам», которые обычно бездумными бабочками впархивают в одно ухо зрителю и вылетают в другое.
Для Юрия Соломина роль Фамусова сразу стала одной из самых значительных в его артистической карьере. Как он суетится и бегает, как жизнелюбиво тискает служанок, как подпрыгивает, чтоб отворить отдушничок для взопревшего Скалозуба!
В этом спектакле нет ни правых, ни виноватых. Сергей Женовач любит их всех - и непобедительного Чацкого, и не по летам прыткого Фамусова. Молчалин со Скалозубом, если вдуматься, тоже вполне приличные люди.
Источник: Газета
Дата: 30.11.2006
25.11.2006
05.10.2006
Подробнее
ВВОД В СПЕКТАКЛЬ
5 октября в спектакле «Горе от ума» Н.Н.Верещенко впервые исполнит роль Княжны, а 8 октября в спектакле «Три сестры» А.М.Жарова исполнит роль Горничной.
05.12.2005
Подробнее
«Листая старые подшивки» МОЛЧАЛИНЫ БЛАЖЕНСТВУЮТ, А ЧАЦКИЕ ИЗМЕНЯЮТ МИР
«Листая старые подшивки»
МОЛЧАЛИНЫ БЛАЖЕНСТВУЮТ, А ЧАЦКИЕ ИЗМЕНЯЮТ МИР
Актеры успешно преодолевают главный риф - публика, знающая пьесу наизусть, очень быстро перестает их «контролировать» - так чиста, выверенна и точна «литературная музыка», льющаяся со сцены...
МОЛЧАЛИНЫ БЛАЖЕНСТВУЮТ, А ЧАЦКИЕ ИЗМЕНЯЮТ МИР
Актеры успешно преодолевают главный риф - публика, знающая пьесу наизусть, очень быстро перестает их «контролировать» - так чиста, выверенна и точна «литературная музыка», льющаяся со сцены...
«Листая старые подшивки»
МОЛЧАЛИНЫ БЛАЖЕНСТВУЮТ, А ЧАЦКИЕ ИЗМЕНЯЮТ МИР
«Горе от ума» в Малом театре
Еще автором «Обломова» сказано, что комедий «Горе от ума» «век не сойти со сцены», столь она «моложава», «свежа» и «крепко живуча». Уже со времени этого предсказания минуло едва не полтораста лет, а все сбывается в точности - на сцене одного только Малого несколько постановок. Все тот же Гончаров оставил артистам, дерзнувшим сыграть «Горе от ума», гениальное «руководство к действию», отвергая претензию на историчность и призывая создавать «идеалы по степени своего понимания эпохи и произведения Грибоедова». Писатель хотел слышать «литературную музыку» пьесы, видеть «действие в слове», наслаждаться «игрой в языке».
Не знаю, было ли это «руководство к действию» настольной книгой Сергея Женовача, постановщика «Горя от ума» в Малом, но с первых минут спектакля именно это триединство цепко берет зрителя под свою власть. Действие развивается в условных декорациях - стены с обоями угрюмо-вдовьего фиолетового цвета и желтоватого, как в сумасшедшем доме, ловко перевернутся в сцене бала, обнаружив блистающую залу в зеркалах и канделябрах, и вновь сомкнутся для того, чтобы стать фоном для монологов прозревшего Чацкого. Его играет молодой актер Г.Подгородинский, и в этом главная новация Малого. Вся молодежь в спектакле - и Молчалин (А.Вершинин), и Софья (И. Леонова), и Лиза (И. Иванова), да и Скалозуб (В. Низовой) с Репетиловым (Д. Зеничев) сыграны молодыми актерами, близкими по возрасту к персонажам. И эта энергия молодости - у каждого, естественно, наособицу, - сталкиваясь в лице Фамусова (Юрий Соломин) с косностью и душительством живых чувств и мыслей, и составляет ценность сегодняшнего спектакля.
Актеры успешно преодолевают главный риф - публика, знающая пьесу наизусть, очень быстро перестает их «контролировать» - так чиста, выверенна и точна «литературная музыка», льющаяся со сцены. Тон всему задает Фамусов, заигрывающий с Лизой в первой сцене, - ни малейшего пережима, переигрывания в жестах, мимике, интонациях. Ученица - И.Иванова - достойна мастера в этом органичном дуэте. Костюмы персонажей (О.Ярмольник), как и декорации, условны - никаких намеков на время, это было бы и обидно для комедии, давно ставшей вневременным явлением.
Соломинский Фамусов построен на контрасте внешнего обаяния и двуличной, подловатой натуры крепостника. Своего не упустит, и в разведку с таким ходить не рекомендуется.
Он и родной дочери, не задумываясь, жизнь испортит, лишь бы сценарий ее поступков соответствовал правилам игры. Молодежный фон вокруг Фамусова колоритен: Софья юна и хороша собой, хотя и испорчена уже воспитанием; Лиза - сама живость и искренность; убедителен Молчалин - вальяжный домашний кот, которому лишь из-за стечения обстоятельств не удалось занять вакансию мужа, мне он напоминает иных несостоявшихся дипломатов, которых в советские времена списывали на работу в международные отделы газет; Скалозуб, «философски» мечтающий о генеральском чине, внешне похож на скандального современного генерала.
И, наконец, Чацкий, которого уже все готовы бранить за одно то, что он не похож на монумент борца-освободителя, который мы привыкли описывать в школьных сочинениях. Не похож он и ни на одного из своих знаменитых предшественников, каждый из которых подчеркивал ту краску в образе, которая казалась ему наиболее убедительной: ни на гневного обличителя крепостничества - Мочалов, Самарин, Царев, ни на страдальца из-за неразделенной любви - Шумский в Малом, ни на качаловского мыслителя и борца во МХАТе. Этот Чацкий похож на влюбленного мальчишку, который прилетел на всех парах в дом, где вырос и где оставил подружку по отроческим играм, а разлука разожгла настоящий пожар любви в его сердце. Но мальчишка этот отмечен редкими свойствами ума и сердца, образован, как никто в Москве, и - отчаянно смел. Не такой ли герой - по сути воображаемого - являлся в сновиденьях Татьяне Лариной? Но жизнь всегда путает карты, и Софья даже не смотрит в сторону Чацкого, подобострастие Молчалина-лжеца ей застит мир.
Подгородинский играет в Чацком прежде всего отчаяние отвергнутой страстной любви - его Чацкий подобен сейчас вулкану или плавильному котлу, перекипев в котором кровь его обретет другой состав и явит миру уже другого человека. Такое пережили в молодости многие писатели, и на всех это «горе» накладывало неизгладимый отпечаток.
Монологи грибоедовского Чацкого неотразимы, но он обречен на поражение - именно эту «страдательность» и подчеркивает молодой актер. Да, он покинет Москву, но переполох, устроенный им, не пройдет незамеченным: новая точка отсчета во взгляде на «век минувший» положена именно им. Если молчалины блаженствуют на свете, то Чацкие преобразуют мир. Образ, созданный молодым актером, привлекателен и гармоничен, единственная беда исполнителя в том, что он похож на Олега Меньшикова, недавно прошумевшего по Москве со своим Чацким. Но тот «уехал в дальние страны», а этот, думается, еще долгие годы будет удивлять москвичей своей смелостью и бесшабашностью. Например, мне во время монолога Чацкого, который он читал под мелодию классика, почему-то вспоминалась трагическая судьба самого автора гениальной пьесы, в облике актера неуловимо проскальзывало нечто, наводящее на эти мысли.
Сцена бала дарит поклонникам Малого встречу со звездами. Они блистательны! Элина Быстрицкая играет старуху Хлестову так, что кажется, грибоедовский текст подслушан где-то в кулуарах Дома кино или Киноцентра во время перерыва между фестивальными киносеансами. Да здравствует злоязычие Москвы - «ярмарки невест» и местами царства «уродов с того света»! С ласково-победительной улыбкой, не меняясь в лице, Хлестова - Быстрицкая приветствует знакомцев, поливая их ядом пространных комментариев, которым прилежно внимает ученица Софья.
В роли княгини Тугоуховской Татьяна Панкова - вот настоящий генерал с зычным голосом и властностью, куда превосходящей ядовитость Хлестовой, - соперницы достойны друг друга. Князя Тугоуховского, пританцовывающего со слуховым рожком вокруг жены и шести престарелых княжон - старых Дев, произносящего невпопад свои междометия, играет Юрий Каюров, а графиню Хрюмину-бабушку, этакую заводную старушонку-поскакушку, уморительно представляет очаровательная Татьяна Еремеева. «Литературная музыка» «Горя от ума» достигает апогея именно в этой сцене. Снуя между гостями, Антон Антонович Загорецкий, такой узнаваемый московский плут у В. Павлова, сообщает новость о сумасшествии Чацкого, а нарядные гости, включая сослуживца Чацкого Горича с женой (Д. Кознов, С. Аманова), словно того и ждали - приходят в хаотическое движение, оркестр, сидящий в правой кулисе, задает тон этому дивертисменту.
Заключительный монолог Чацкого звучит приглушенно - герой Подгородинского словно вслушивается в себя, в грибоедовский текст. За этот день он пережил целую жизнь, и переплавившаяся кровь его диктует ему слова отвага всем этим «судьям», «сударю отцу», а прежде всего той, к которой он «спешил! летел! дрожал!». И глаза его, глаза, постаревшие на целую жизнь, полны горя. Отметим, что прав оказался Гончаров, за 170 лет много что изменилось в нашей жизни, но число молчалиных не уменьшилось. Вот на днях пришлось прочитать откровение теледивы в каком-то журнале: «Молчаливый муж - это такое счастье». Процветают и фамусовы в Москве, оснащенной компьютерами и звенящей мобильниками, и они по-прежнему не понимают смысла финального монолога Чацкого про гнилостный воздух Москвы, отравляющий самые здоровые легкие.
Борьба противоположностей продолжается, во времена всеобщей растерянности театр любовно донес до зрителей, используя варианты ранних редакций, «литературную музыку» «Горя от ума», поэтому так бурны овации в дни премьерных спектаклей.
Нина КАТАЕВА
«Гудок», 16.02.2001
МОЛЧАЛИНЫ БЛАЖЕНСТВУЮТ, А ЧАЦКИЕ ИЗМЕНЯЮТ МИР
«Горе от ума» в Малом театре
Еще автором «Обломова» сказано, что комедий «Горе от ума» «век не сойти со сцены», столь она «моложава», «свежа» и «крепко живуча». Уже со времени этого предсказания минуло едва не полтораста лет, а все сбывается в точности - на сцене одного только Малого несколько постановок. Все тот же Гончаров оставил артистам, дерзнувшим сыграть «Горе от ума», гениальное «руководство к действию», отвергая претензию на историчность и призывая создавать «идеалы по степени своего понимания эпохи и произведения Грибоедова». Писатель хотел слышать «литературную музыку» пьесы, видеть «действие в слове», наслаждаться «игрой в языке».
Не знаю, было ли это «руководство к действию» настольной книгой Сергея Женовача, постановщика «Горя от ума» в Малом, но с первых минут спектакля именно это триединство цепко берет зрителя под свою власть. Действие развивается в условных декорациях - стены с обоями угрюмо-вдовьего фиолетового цвета и желтоватого, как в сумасшедшем доме, ловко перевернутся в сцене бала, обнаружив блистающую залу в зеркалах и канделябрах, и вновь сомкнутся для того, чтобы стать фоном для монологов прозревшего Чацкого. Его играет молодой актер Г.Подгородинский, и в этом главная новация Малого. Вся молодежь в спектакле - и Молчалин (А.Вершинин), и Софья (И. Леонова), и Лиза (И. Иванова), да и Скалозуб (В. Низовой) с Репетиловым (Д. Зеничев) сыграны молодыми актерами, близкими по возрасту к персонажам. И эта энергия молодости - у каждого, естественно, наособицу, - сталкиваясь в лице Фамусова (Юрий Соломин) с косностью и душительством живых чувств и мыслей, и составляет ценность сегодняшнего спектакля.
Актеры успешно преодолевают главный риф - публика, знающая пьесу наизусть, очень быстро перестает их «контролировать» - так чиста, выверенна и точна «литературная музыка», льющаяся со сцены. Тон всему задает Фамусов, заигрывающий с Лизой в первой сцене, - ни малейшего пережима, переигрывания в жестах, мимике, интонациях. Ученица - И.Иванова - достойна мастера в этом органичном дуэте. Костюмы персонажей (О.Ярмольник), как и декорации, условны - никаких намеков на время, это было бы и обидно для комедии, давно ставшей вневременным явлением.
Соломинский Фамусов построен на контрасте внешнего обаяния и двуличной, подловатой натуры крепостника. Своего не упустит, и в разведку с таким ходить не рекомендуется.
Он и родной дочери, не задумываясь, жизнь испортит, лишь бы сценарий ее поступков соответствовал правилам игры. Молодежный фон вокруг Фамусова колоритен: Софья юна и хороша собой, хотя и испорчена уже воспитанием; Лиза - сама живость и искренность; убедителен Молчалин - вальяжный домашний кот, которому лишь из-за стечения обстоятельств не удалось занять вакансию мужа, мне он напоминает иных несостоявшихся дипломатов, которых в советские времена списывали на работу в международные отделы газет; Скалозуб, «философски» мечтающий о генеральском чине, внешне похож на скандального современного генерала.
И, наконец, Чацкий, которого уже все готовы бранить за одно то, что он не похож на монумент борца-освободителя, который мы привыкли описывать в школьных сочинениях. Не похож он и ни на одного из своих знаменитых предшественников, каждый из которых подчеркивал ту краску в образе, которая казалась ему наиболее убедительной: ни на гневного обличителя крепостничества - Мочалов, Самарин, Царев, ни на страдальца из-за неразделенной любви - Шумский в Малом, ни на качаловского мыслителя и борца во МХАТе. Этот Чацкий похож на влюбленного мальчишку, который прилетел на всех парах в дом, где вырос и где оставил подружку по отроческим играм, а разлука разожгла настоящий пожар любви в его сердце. Но мальчишка этот отмечен редкими свойствами ума и сердца, образован, как никто в Москве, и - отчаянно смел. Не такой ли герой - по сути воображаемого - являлся в сновиденьях Татьяне Лариной? Но жизнь всегда путает карты, и Софья даже не смотрит в сторону Чацкого, подобострастие Молчалина-лжеца ей застит мир.
Подгородинский играет в Чацком прежде всего отчаяние отвергнутой страстной любви - его Чацкий подобен сейчас вулкану или плавильному котлу, перекипев в котором кровь его обретет другой состав и явит миру уже другого человека. Такое пережили в молодости многие писатели, и на всех это «горе» накладывало неизгладимый отпечаток.
Монологи грибоедовского Чацкого неотразимы, но он обречен на поражение - именно эту «страдательность» и подчеркивает молодой актер. Да, он покинет Москву, но переполох, устроенный им, не пройдет незамеченным: новая точка отсчета во взгляде на «век минувший» положена именно им. Если молчалины блаженствуют на свете, то Чацкие преобразуют мир. Образ, созданный молодым актером, привлекателен и гармоничен, единственная беда исполнителя в том, что он похож на Олега Меньшикова, недавно прошумевшего по Москве со своим Чацким. Но тот «уехал в дальние страны», а этот, думается, еще долгие годы будет удивлять москвичей своей смелостью и бесшабашностью. Например, мне во время монолога Чацкого, который он читал под мелодию классика, почему-то вспоминалась трагическая судьба самого автора гениальной пьесы, в облике актера неуловимо проскальзывало нечто, наводящее на эти мысли.
Сцена бала дарит поклонникам Малого встречу со звездами. Они блистательны! Элина Быстрицкая играет старуху Хлестову так, что кажется, грибоедовский текст подслушан где-то в кулуарах Дома кино или Киноцентра во время перерыва между фестивальными киносеансами. Да здравствует злоязычие Москвы - «ярмарки невест» и местами царства «уродов с того света»! С ласково-победительной улыбкой, не меняясь в лице, Хлестова - Быстрицкая приветствует знакомцев, поливая их ядом пространных комментариев, которым прилежно внимает ученица Софья.
В роли княгини Тугоуховской Татьяна Панкова - вот настоящий генерал с зычным голосом и властностью, куда превосходящей ядовитость Хлестовой, - соперницы достойны друг друга. Князя Тугоуховского, пританцовывающего со слуховым рожком вокруг жены и шести престарелых княжон - старых Дев, произносящего невпопад свои междометия, играет Юрий Каюров, а графиню Хрюмину-бабушку, этакую заводную старушонку-поскакушку, уморительно представляет очаровательная Татьяна Еремеева. «Литературная музыка» «Горя от ума» достигает апогея именно в этой сцене. Снуя между гостями, Антон Антонович Загорецкий, такой узнаваемый московский плут у В. Павлова, сообщает новость о сумасшествии Чацкого, а нарядные гости, включая сослуживца Чацкого Горича с женой (Д. Кознов, С. Аманова), словно того и ждали - приходят в хаотическое движение, оркестр, сидящий в правой кулисе, задает тон этому дивертисменту.
Заключительный монолог Чацкого звучит приглушенно - герой Подгородинского словно вслушивается в себя, в грибоедовский текст. За этот день он пережил целую жизнь, и переплавившаяся кровь его диктует ему слова отвага всем этим «судьям», «сударю отцу», а прежде всего той, к которой он «спешил! летел! дрожал!». И глаза его, глаза, постаревшие на целую жизнь, полны горя. Отметим, что прав оказался Гончаров, за 170 лет много что изменилось в нашей жизни, но число молчалиных не уменьшилось. Вот на днях пришлось прочитать откровение теледивы в каком-то журнале: «Молчаливый муж - это такое счастье». Процветают и фамусовы в Москве, оснащенной компьютерами и звенящей мобильниками, и они по-прежнему не понимают смысла финального монолога Чацкого про гнилостный воздух Москвы, отравляющий самые здоровые легкие.
Борьба противоположностей продолжается, во времена всеобщей растерянности театр любовно донес до зрителей, используя варианты ранних редакций, «литературную музыку» «Горя от ума», поэтому так бурны овации в дни премьерных спектаклей.
Нина КАТАЕВА
«Гудок», 16.02.2001
17.10.2005
Подробнее
ЮРИЙ СОЛОМИН: «В ТЕАТРЕ, КАК И В СЕМЬЕ, ДОЛЖНЫ БЫТЬ ТРАДИЦИИ»
ЮРИЙ СОЛОМИН: «В ТЕАТРЕ, КАК И В СЕМЬЕ, ДОЛЖНЫ БЫТЬ ТРАДИЦИИ»
Совсем недавно в Петербурге завершились гастроли знаменитого Малого театра России. Выступлениями на берегах Невы один из старейших театров страны открыл свой юбилейный, 250-й сезон...
Совсем недавно в Петербурге завершились гастроли знаменитого Малого театра России. Выступлениями на берегах Невы один из старейших театров страны открыл свой юбилейный, 250-й сезон...
ЮРИЙ СОЛОМИН: «В ТЕАТРЕ, КАК И В СЕМЬЕ, ДОЛЖНЫ БЫТЬ ТРАДИЦИИ»
Совсем недавно в Петербурге завершились гастроли знаменитого Малого театра России. Выступлениями на берегах Невы один из старейших театров страны открыл свой юбилейный, 250-й сезон. Вот уже семнадцать лет им руководит любимый и обожаемый народом артист - Юрий Мефодьевич Соломин. Не счесть его званий, наград, должностей и ролей. Его узнают сразу и везде. Для многих кино- и телезрителей нашей страны он так и остался «адъютантом его превосходительства». Хотя за долгую жизнь в искусстве у Юрия Соломина было немало и других ярких ролей - от русских царей Федора Иоанновича и Николая Второго до русских путешественников Арсеньева и Миклухо-Маклая.
Во время гастролей любимый артист порадовал многих своих поклонников, выйдя на сцену в спектакле «Горе от ума» в роли Фамусова, тем самым еще раз доказав ту истину, что настоящему таланту подвластна любая роль: и министра культуры, и московского барина, и венского светского льва.
У Юрия Мефодьевича на все всегда есть собственное мнение. В этом я убеждался не раз. Особенно в вопросах искусства. И не всегда это мнение совпадает с модой на эпатаж, шок, которыми нынче переполнены театральные подмостки. Об этом и о многом другом Юрий Соломин рассказал перед тем, как начались гастроли Малого театра...
- Вам, наверное, как руководителю одного из старейших театров страны, постоянно задают один и тот же вопрос...
- Мне всегда много вопросов задают. Вы какой вопрос имеете в виду?
- Когда на сцене Малого театра появится спектакль, поставленный по современной пьесе?
- Отвечал и буду отвечать так: как только появится хорошая современная пьеса, мы с радостью ее поставим. Ерунду мы не «перевариваем». В нашем театре хороший вкус. То, что нам не годится, мы не ставим. А пока приходится ограничиваться классикой. Малый театр в некотором роде ответственен за всю русскую классику в театре, потому что таковы его традиции. То же, что мы видим в качестве современных поисков в театральном искусстве, по-моему, достойно внимания скорее врачей, чем критиков. Помню, как однажды был очень удивлен, когда, оказавшись за границей по поводу премьеры советско-японского фильма «Дерсу Узала», увидел, что в соседнем зале кинотеатра идет французская эротическая лента «Эммануэль»...
- Однако на Западе так принято...
- Я и тогда говорил, и сейчас говорю, что вижу в подобных фильмах нечто болезненное. Как будто их специально делают для людей нездоровых. Я бы билеты на такие зрелища распространял по рецептам от врачей.
- Наверное, вам не нравятся и театральные эксперименты с классикой в принципе?
- В нашем театре «Чайка» называется «Чайкой», а чеховская героиня отнюдь не наркоманка. Военные в наших спектаклях ходят по сцене в сапогах, а не босиком и не в тапочках. В театре, как и в семье, должны быть традиции, которые надо хранить и передавать из поколения в поколение. Мы стараемся хранить традиции и заботимся не только о молодежи, но и о наших «стариках».
- В чем же вы видите силу традиций?
- Прежде всего в родном языке. В театре говорить надо понятно, а не так, как в телевизионной рекламе, где что-то быстро-быстро произносится. Да так, что еле-еле успеваешь записать номера телефонов. Хотя, может, в иных «продвинутых» театрах дело дойдет до того, что реклама будет звучать во время спектакля. Но могу сказать твердо: в Малом театре такого никогда не будет.
Посмотрите, как гордятся своим родным языком французы, немцы, англичане, итальянцы... А у нас? У нас верхняя губа не работает у нескольких миллионов людей. И не поймешь, что и кто говорит, - и в обыденной жизни, и с театральных подмостков, и с телеэкрана. Многие наши начальники делают неправильные ударения, а потом телевидение все это повторяет, и мы привыкаем говорить неправильно, коверкая русский язык.
- В нынешнем году у вас был юбилей...
- Мы в театре особого торжества не устраивали. Просто принимал поздравления от тех, кто приходил. Мы вместе выпивали. Вот и все. Шумиха - не по мне.
- А как вы предполагаете отмечать юбилей Малого театра?
- Мы уже начали отмечать его гастролями в Петербурге, где не были пять лет. Театр получил государственный грант. Но мне бы хотелось отметить юбилей постановкой хорошей русской классики.
- Какой?
- С удовольствием взял бы на себя ответственность за постановку гоголевского «Ревизора».
- А не возникает порою желания снова вернуться в министерское кресло, чтобы решить кое-какие проблемы отечественного театра?
- Да мне и своих забот с Малым театром хватает.
- А почему согласились пятнадцать лет назад на предложение стать министром культуры России?
- Наверное, чувство ответственности сыграло свою роль. Но я тогда при разговоре с Иваном Силаевым, председателем российского правительства, заявил, что из Малого театра не уйду. Он был вынужден согласиться.
- Не жалеете о том времени как о потраченном зря?
- Нет, не жалею. Кое-что в тех трудных экономических условиях было сделано. И до сих пор российские театры это ощущают. Делал на посту министра только то, что считал нужным. Я ведь прекрасно понимал, что должность не на века и мне когда-нибудь придется возвращаться к своим коллегам и смотреть им в глаза. Вернулся через полтора года в Малый театр полностью и окончательно. И сегодня мне не стыдно смотреть в глаза коллегам ни в Петербурге, ни в Москве, ни во Владивостоке.
- Недавно по телевизору вновь показывали «Адъютанта его превосходительства»...
- Раз в год точно какой-нибудь канал обязательно покажет эту картину. Тогда начинается новый виток популярности. Многие молодые люди начинают узнавать.
- Вы пересматриваете свои прежние фильмы?
- И был бы рад, да времени не хватает.
- Сегодня вы бы согласились играть подобную роль - фактически первого советского разведчика?
- Естественно! Ведь это же такой характер, такая драматургия!
- А как же красные и белые?
- А если вы помните картину...
- Конечно, помню.
- Так вот в ней есть сцена, когда Юра спрашивает капитана Кольцова...
- «...Павел Андреевич, вы шпион?»
- Правильно. И что же отвечает мой герой?
- Что-то вроде: «А хороший ли человек генерал Ковалевский?»
- Вот видите! Разговор, конечно, в «Адъютанте...» шел о борьбе красных и белых, но, по-моему, еще и о том, как человеку в трудных условиях сохранить свои лучшие человеческие качества. Недаром телефильм так трудно шел к экрану.
- Цензура запрещала?
- Не совсем. Его просто положили на полку. Был апрель 1970 года. Все готовились отметить 100-летие со дня рождения Ленина. Поэтому выпускались в свет только абсолютно правильные, идеологические фильмы, спектакли. А наш фильм был немного «неправильным»...
- И в чем же была «неправильность»?
- Начальников смущало то, что в нем все оказались умными: и враги, и герои, - хотя у фильма были высокопоставленные консультанты из КГБ. И в один прекрасный момент директор картины решился отвезти ее на просмотр нашему главному консультанту - первому заместителю председателя КГБ Цвигуну. Он тогда находился в кремлевской больнице. Цвигун, чтобы не смотреть в одиночку, пригласил своих друзей, больных соответственного ранга: мол, давайте посмотрим картину, что-то ее не выпускают. Они посмотрели, им понравилось. Через десять дней она была уже показана по Центральному телевидению.
- Ходят легенды, что на роль Кольцова вас утвердили чуть ли не с шестой попытки?
- Это не легенда. Это правда. Только меня не утверждали семь раз. Первоначально я был приглашен на роль капитана Осипова, а Кольцова должен был играть Михаил Ножкин. Но что-то у него с Евгением Ташковым, режиссером картины, не получалось. Видимо, не могли найти общего языка. Тогда Ташков и предложил мне попробоваться на главную роль. Это был мучительный и бесконечный процесс. Я так устал, что мне было уже все равно, утвердят меня или нет. Я никогда за роли не дрался...
- А в жизни приходилось применять силу?
- Бывали случаи, когда ситуация была «на грани фола». Но, применяя свои актерские навыки, я добивался желаемого без применения силы.
- Интересно как?
- Просто гневно и темпераментно возмущался, «накачивая» себя эмоциями. А как известно, в такой ситуации вся физическая составляющая мобилизуется, и твои противники это чувствуют. И ретируются. Слава Богу, пускать в ход кулаки не приходилось.
- Как складываются ваши отношения с людьми в военной форме?
- В военном билете у меня было записано: «Рядовой необученный». В кино же я дослужился аж до чина генерал-майора Советской армии.
- А кто командир у вас дома?
- Все зависит от обстоятельств. Иногда приходится брать командование на себя.
- Вы сыграли огромное множество благородных и сильных мужчин...
- Такова судьба артиста!
- В житейском смысле мужчина должен быть добрым или суровым?
- Он должен быть сурово-добрым или добро-суровым: без компромисса жизнь невозможна. А просто жестоким и суровым человек быть не может. Это уже какое-то извращение человеческих чувств.
- Любой мужчина мечтает чего-то достичь в жизни. Вы в юности ставили себе какие-то цели?
- Я никогда не ставил и не ставлю себе цели, но иногда могу честно сказать: ну вот, оказывается, это и получилось! Всю жизнь ты идешь, не зная заведомо куда и достигнешь ли чего-нибудь, а может быть, тебя по ступенькам обратно спустят. И вдруг - достигаешь. И говоришь себе: «Я сделал это!» Наверное, чем меньше думаешь о цели, тем легче тебе ее достичь.
Сидор Невский
«Невское время», 14.10.2005
Совсем недавно в Петербурге завершились гастроли знаменитого Малого театра России. Выступлениями на берегах Невы один из старейших театров страны открыл свой юбилейный, 250-й сезон. Вот уже семнадцать лет им руководит любимый и обожаемый народом артист - Юрий Мефодьевич Соломин. Не счесть его званий, наград, должностей и ролей. Его узнают сразу и везде. Для многих кино- и телезрителей нашей страны он так и остался «адъютантом его превосходительства». Хотя за долгую жизнь в искусстве у Юрия Соломина было немало и других ярких ролей - от русских царей Федора Иоанновича и Николая Второго до русских путешественников Арсеньева и Миклухо-Маклая.
Во время гастролей любимый артист порадовал многих своих поклонников, выйдя на сцену в спектакле «Горе от ума» в роли Фамусова, тем самым еще раз доказав ту истину, что настоящему таланту подвластна любая роль: и министра культуры, и московского барина, и венского светского льва.
У Юрия Мефодьевича на все всегда есть собственное мнение. В этом я убеждался не раз. Особенно в вопросах искусства. И не всегда это мнение совпадает с модой на эпатаж, шок, которыми нынче переполнены театральные подмостки. Об этом и о многом другом Юрий Соломин рассказал перед тем, как начались гастроли Малого театра...
- Вам, наверное, как руководителю одного из старейших театров страны, постоянно задают один и тот же вопрос...
- Мне всегда много вопросов задают. Вы какой вопрос имеете в виду?
- Когда на сцене Малого театра появится спектакль, поставленный по современной пьесе?
- Отвечал и буду отвечать так: как только появится хорошая современная пьеса, мы с радостью ее поставим. Ерунду мы не «перевариваем». В нашем театре хороший вкус. То, что нам не годится, мы не ставим. А пока приходится ограничиваться классикой. Малый театр в некотором роде ответственен за всю русскую классику в театре, потому что таковы его традиции. То же, что мы видим в качестве современных поисков в театральном искусстве, по-моему, достойно внимания скорее врачей, чем критиков. Помню, как однажды был очень удивлен, когда, оказавшись за границей по поводу премьеры советско-японского фильма «Дерсу Узала», увидел, что в соседнем зале кинотеатра идет французская эротическая лента «Эммануэль»...
- Однако на Западе так принято...
- Я и тогда говорил, и сейчас говорю, что вижу в подобных фильмах нечто болезненное. Как будто их специально делают для людей нездоровых. Я бы билеты на такие зрелища распространял по рецептам от врачей.
- Наверное, вам не нравятся и театральные эксперименты с классикой в принципе?
- В нашем театре «Чайка» называется «Чайкой», а чеховская героиня отнюдь не наркоманка. Военные в наших спектаклях ходят по сцене в сапогах, а не босиком и не в тапочках. В театре, как и в семье, должны быть традиции, которые надо хранить и передавать из поколения в поколение. Мы стараемся хранить традиции и заботимся не только о молодежи, но и о наших «стариках».
- В чем же вы видите силу традиций?
- Прежде всего в родном языке. В театре говорить надо понятно, а не так, как в телевизионной рекламе, где что-то быстро-быстро произносится. Да так, что еле-еле успеваешь записать номера телефонов. Хотя, может, в иных «продвинутых» театрах дело дойдет до того, что реклама будет звучать во время спектакля. Но могу сказать твердо: в Малом театре такого никогда не будет.
Посмотрите, как гордятся своим родным языком французы, немцы, англичане, итальянцы... А у нас? У нас верхняя губа не работает у нескольких миллионов людей. И не поймешь, что и кто говорит, - и в обыденной жизни, и с театральных подмостков, и с телеэкрана. Многие наши начальники делают неправильные ударения, а потом телевидение все это повторяет, и мы привыкаем говорить неправильно, коверкая русский язык.
- В нынешнем году у вас был юбилей...
- Мы в театре особого торжества не устраивали. Просто принимал поздравления от тех, кто приходил. Мы вместе выпивали. Вот и все. Шумиха - не по мне.
- А как вы предполагаете отмечать юбилей Малого театра?
- Мы уже начали отмечать его гастролями в Петербурге, где не были пять лет. Театр получил государственный грант. Но мне бы хотелось отметить юбилей постановкой хорошей русской классики.
- Какой?
- С удовольствием взял бы на себя ответственность за постановку гоголевского «Ревизора».
- А не возникает порою желания снова вернуться в министерское кресло, чтобы решить кое-какие проблемы отечественного театра?
- Да мне и своих забот с Малым театром хватает.
- А почему согласились пятнадцать лет назад на предложение стать министром культуры России?
- Наверное, чувство ответственности сыграло свою роль. Но я тогда при разговоре с Иваном Силаевым, председателем российского правительства, заявил, что из Малого театра не уйду. Он был вынужден согласиться.
- Не жалеете о том времени как о потраченном зря?
- Нет, не жалею. Кое-что в тех трудных экономических условиях было сделано. И до сих пор российские театры это ощущают. Делал на посту министра только то, что считал нужным. Я ведь прекрасно понимал, что должность не на века и мне когда-нибудь придется возвращаться к своим коллегам и смотреть им в глаза. Вернулся через полтора года в Малый театр полностью и окончательно. И сегодня мне не стыдно смотреть в глаза коллегам ни в Петербурге, ни в Москве, ни во Владивостоке.
- Недавно по телевизору вновь показывали «Адъютанта его превосходительства»...
- Раз в год точно какой-нибудь канал обязательно покажет эту картину. Тогда начинается новый виток популярности. Многие молодые люди начинают узнавать.
- Вы пересматриваете свои прежние фильмы?
- И был бы рад, да времени не хватает.
- Сегодня вы бы согласились играть подобную роль - фактически первого советского разведчика?
- Естественно! Ведь это же такой характер, такая драматургия!
- А как же красные и белые?
- А если вы помните картину...
- Конечно, помню.
- Так вот в ней есть сцена, когда Юра спрашивает капитана Кольцова...
- «...Павел Андреевич, вы шпион?»
- Правильно. И что же отвечает мой герой?
- Что-то вроде: «А хороший ли человек генерал Ковалевский?»
- Вот видите! Разговор, конечно, в «Адъютанте...» шел о борьбе красных и белых, но, по-моему, еще и о том, как человеку в трудных условиях сохранить свои лучшие человеческие качества. Недаром телефильм так трудно шел к экрану.
- Цензура запрещала?
- Не совсем. Его просто положили на полку. Был апрель 1970 года. Все готовились отметить 100-летие со дня рождения Ленина. Поэтому выпускались в свет только абсолютно правильные, идеологические фильмы, спектакли. А наш фильм был немного «неправильным»...
- И в чем же была «неправильность»?
- Начальников смущало то, что в нем все оказались умными: и враги, и герои, - хотя у фильма были высокопоставленные консультанты из КГБ. И в один прекрасный момент директор картины решился отвезти ее на просмотр нашему главному консультанту - первому заместителю председателя КГБ Цвигуну. Он тогда находился в кремлевской больнице. Цвигун, чтобы не смотреть в одиночку, пригласил своих друзей, больных соответственного ранга: мол, давайте посмотрим картину, что-то ее не выпускают. Они посмотрели, им понравилось. Через десять дней она была уже показана по Центральному телевидению.
- Ходят легенды, что на роль Кольцова вас утвердили чуть ли не с шестой попытки?
- Это не легенда. Это правда. Только меня не утверждали семь раз. Первоначально я был приглашен на роль капитана Осипова, а Кольцова должен был играть Михаил Ножкин. Но что-то у него с Евгением Ташковым, режиссером картины, не получалось. Видимо, не могли найти общего языка. Тогда Ташков и предложил мне попробоваться на главную роль. Это был мучительный и бесконечный процесс. Я так устал, что мне было уже все равно, утвердят меня или нет. Я никогда за роли не дрался...
- А в жизни приходилось применять силу?
- Бывали случаи, когда ситуация была «на грани фола». Но, применяя свои актерские навыки, я добивался желаемого без применения силы.
- Интересно как?
- Просто гневно и темпераментно возмущался, «накачивая» себя эмоциями. А как известно, в такой ситуации вся физическая составляющая мобилизуется, и твои противники это чувствуют. И ретируются. Слава Богу, пускать в ход кулаки не приходилось.
- Как складываются ваши отношения с людьми в военной форме?
- В военном билете у меня было записано: «Рядовой необученный». В кино же я дослужился аж до чина генерал-майора Советской армии.
- А кто командир у вас дома?
- Все зависит от обстоятельств. Иногда приходится брать командование на себя.
- Вы сыграли огромное множество благородных и сильных мужчин...
- Такова судьба артиста!
- В житейском смысле мужчина должен быть добрым или суровым?
- Он должен быть сурово-добрым или добро-суровым: без компромисса жизнь невозможна. А просто жестоким и суровым человек быть не может. Это уже какое-то извращение человеческих чувств.
- Любой мужчина мечтает чего-то достичь в жизни. Вы в юности ставили себе какие-то цели?
- Я никогда не ставил и не ставлю себе цели, но иногда могу честно сказать: ну вот, оказывается, это и получилось! Всю жизнь ты идешь, не зная заведомо куда и достигнешь ли чего-нибудь, а может быть, тебя по ступенькам обратно спустят. И вдруг - достигаешь. И говоришь себе: «Я сделал это!» Наверное, чем меньше думаешь о цели, тем легче тебе ее достичь.
Сидор Невский
«Невское время», 14.10.2005
11.10.2005
Подробнее
«Пресса о гастролях Малого театра» ГОРЕ – ХОРОШО, А СЧАСТЬЕ – ЛУЧШЕ
«Пресса о гастролях Малого театра»
ГОРЕ – ХОРОШО, А СЧАСТЬЕ – ЛУЧШЕ
Привалило же Малому театру, правду сказать, счастье! В «доме Островского», покоящемся на прочном основании из вековых традиций, возник режиссер, предметом спектаклей которого делаются тоже традиционные, но не менее живые от этого вещи: правда, счастье, горе...
ГОРЕ – ХОРОШО, А СЧАСТЬЕ – ЛУЧШЕ
Привалило же Малому театру, правду сказать, счастье! В «доме Островского», покоящемся на прочном основании из вековых традиций, возник режиссер, предметом спектаклей которого делаются тоже традиционные, но не менее живые от этого вещи: правда, счастье, горе...
«Пресса о гастролях Малого театра»
ГОРЕ – ХОРОШО, А СЧАСТЬЕ – ЛУЧШЕ
Привалило же Малому театру, правду сказать, счастье! В «доме Островского», покоящемся на прочном основании из вековых традиций, возник режиссер, предметом спектаклей которого делаются тоже традиционные, но не менее живые от этого вещи: правда, счастье, горе... Сергей Женовач. Для него и сами названия — «Горе от ума», «Правда хорошо, а счастье лучше», «Мнимый больной» (все эти спектакли Малый театр показал на нынешних гастролях в Петербурге) — говорящие, Если от ума — всем горе, то что же это за ум? Счастье в жизни — гораздо лучше и слаще правды. А если больной — мнимый, то кто он на самом деле?
С творчеством Женовача в Малом театре, МХАТе, в его студенческой студии связано для меня очень важное ощущение сценической простоты. У нынешней критики есть определение Новой драмы — «новая естественность русского театра». Так вот, в спектаклях Женовача (как раз по классике, а не по современным пьесам) существует та самая замечательная естественность, простота. Он относится к пьесам — как к потоку жизни, ныряет в них, заставляет роскошно звучать изумительные тексты, задает пространству классики естественные вопросы, и Грибоедов-Островский-Мольер отвечают ему. Легко.
Да, да, в комедии Грибоедова горе, оказывается, в том, что острословны все, все по сути «Чацкие». Александру Андреевичу не угнаться за паркетным потоком остроумия, обсуждения и осуждения всех, а старуха Хлестова (Элина Быстрицкая) — по хлесткости языка даст Чацкому сто очков вперед. Москвич Влас Дорошевич когда-то говорил, что Россия — «страна, где все друг друга презирают». В «Горе от ума» Женовача Москва так привыкла злословить, что Чацкий (Глеб Подгородинский), поглощенный на самом деле только любовью, несвободный, зажатый, лишь пытается приладиться к этой знакомой ему с детства жизни, задыхается. Он знает, что «языки страшнее пистолетов», и палит сам, первый, чтобы угнаться. И всем — горе от ума, а дураков-то нет...
В «Правде хорошо...» все решает случай: встретила купчиха Барабошева (Евгения Глушенко) зазнобу своих молодых лет, вояку Силу Грознова (Василий Бочкарев) — и поплыла, и потекла, и готова всем все простить и разрешить брак внучки Поликсены... Смотрела не в первый раз и снова испытала редкое наслаждение, весь спектакль улыбаясь от счастья. Он как будто напитан запахом зеленых яблок, которые там грызут, швыряют, корзинами воруют. Актеры играют — как воду пьют, роскошным текстом Островского хрустят — как этими самыми яблоками: надкусывают, сплевывают, вгрызаются. Вечер замоскворецкого двора окутывает вас теплотой детских воспоминаний о собственном дворе и лете, Женовач так мягко «переселяет» вас туда, к Барабошевым, что сидящие за мною «новые русские» шепчут: «Круто!» — идентифицируя свою жизнь с финансовой гульбой барабошевского сынка и его приказчиков. И все я в этом спектакле понимаю, и есть там интерпретация (правдолюбец Платон смешон и мелок рядом с возродившейся к жизни счастливой Барабошевой, и Поликсена — девочка самодурная, и любовь-то ее — не чета роковой да веселой бабкиной любви с унтером). Я одного не понимаю: как играет там Фелицату Людмила Полякова? Как в перинах, утопаю в ее покойных, достоверных, остроумных речах. И ничего мне в этот момент от театра не нужно: только нянька Фелицата сядет рассказать что-то — и уже кажется, что Отечество живо, и дым его сладок и приятен... Вот оно — национальное, глубокое, не показное... Да, да, Арган, герой «Мнимого больного» (не самая лучшая комедия очень трудного драматурга Мольера) болен «мнимо», потому что он болен лицедейством, игрой, театром. И что он может на досуге придумать себе? Роль больного. В начале спектакля, при закрытых ставнях, у свечи Арган разговаривает с аптекарем, перебирая счета, — и это уже театр одного актера. А постепенно собирается труппа, где жена Белина (Евгения Глушенко) — притворная добродетель, служанка Туанетта (Л. Титова) — режиссер... Василии Бочкарев играет большого ребенка, похожего на многих доверчивых пациентов, «умирающих не от болезней, а от лекарств». Смешные аллюзии с нынешним фармакологическим бизнесом (каждый день радио и телевидение дарят нам новые методы исцеления) — это побочные мотивы спектакля, который кудрявится париками, звенит колокольчиками слуг на ярусах (третий звонок!). А изысканной красотой декорации (как и два предыдущих спектакля, «Мнимого больного» оформил Александр Боровский) напоминает разве что знаменитого «Мизантропа» И. Бергмана (например, свет в комнате Аргана со стенами из натурального дерева меняется только в зависимости от того, открыты окна или закрыты). Главное — грациозная игра, изящные роли, которые принимают на себя персонажи галантного века. И когда брат Беральд (А. Клюквин) подсказывает Аргану переменить роль и стать доктором — это выход! Все мы — врачи самих себя. В спектаклях Сергея Женовача есть правда. Веришь, что печка у Фамусова горячая, а вечер в Замоскворечье теплый... Правда в театре — это хорошо. А счастье — лучше. Счастье от того, что «Горе от ума» не сыграли, как нынче принято, приключением из жизни советского пионерлагеря, в котором не любили правду, а «Мнимого больного» не оформили унитазами и горшками, которыми вообще-то часто пользуется Арган, так что были все основания... Такое бывает в нынешнем театре все чаще и чаще. Это, как правило, горе, и не от большого ума. А тут, на бабье лето, нам действительно привалило театральное счастье. Счастье дивного актерского ансамбля, ясных режиссерских мыслей, человеческого понимания жизни как колебаний воздуха разных эпох и света людских домов: дома Фамусова, дома Барабошевой, дома Аргана. В каждом из них живут люди. Даже тогда, когда мы покинули зал. Такое ощущение.
Марина ДМИТРЕВСКАЯ
«Час Пик», 05.10.2005
ГОРЕ – ХОРОШО, А СЧАСТЬЕ – ЛУЧШЕ
Привалило же Малому театру, правду сказать, счастье! В «доме Островского», покоящемся на прочном основании из вековых традиций, возник режиссер, предметом спектаклей которого делаются тоже традиционные, но не менее живые от этого вещи: правда, счастье, горе... Сергей Женовач. Для него и сами названия — «Горе от ума», «Правда хорошо, а счастье лучше», «Мнимый больной» (все эти спектакли Малый театр показал на нынешних гастролях в Петербурге) — говорящие, Если от ума — всем горе, то что же это за ум? Счастье в жизни — гораздо лучше и слаще правды. А если больной — мнимый, то кто он на самом деле?
С творчеством Женовача в Малом театре, МХАТе, в его студенческой студии связано для меня очень важное ощущение сценической простоты. У нынешней критики есть определение Новой драмы — «новая естественность русского театра». Так вот, в спектаклях Женовача (как раз по классике, а не по современным пьесам) существует та самая замечательная естественность, простота. Он относится к пьесам — как к потоку жизни, ныряет в них, заставляет роскошно звучать изумительные тексты, задает пространству классики естественные вопросы, и Грибоедов-Островский-Мольер отвечают ему. Легко.
Да, да, в комедии Грибоедова горе, оказывается, в том, что острословны все, все по сути «Чацкие». Александру Андреевичу не угнаться за паркетным потоком остроумия, обсуждения и осуждения всех, а старуха Хлестова (Элина Быстрицкая) — по хлесткости языка даст Чацкому сто очков вперед. Москвич Влас Дорошевич когда-то говорил, что Россия — «страна, где все друг друга презирают». В «Горе от ума» Женовача Москва так привыкла злословить, что Чацкий (Глеб Подгородинский), поглощенный на самом деле только любовью, несвободный, зажатый, лишь пытается приладиться к этой знакомой ему с детства жизни, задыхается. Он знает, что «языки страшнее пистолетов», и палит сам, первый, чтобы угнаться. И всем — горе от ума, а дураков-то нет...
В «Правде хорошо...» все решает случай: встретила купчиха Барабошева (Евгения Глушенко) зазнобу своих молодых лет, вояку Силу Грознова (Василий Бочкарев) — и поплыла, и потекла, и готова всем все простить и разрешить брак внучки Поликсены... Смотрела не в первый раз и снова испытала редкое наслаждение, весь спектакль улыбаясь от счастья. Он как будто напитан запахом зеленых яблок, которые там грызут, швыряют, корзинами воруют. Актеры играют — как воду пьют, роскошным текстом Островского хрустят — как этими самыми яблоками: надкусывают, сплевывают, вгрызаются. Вечер замоскворецкого двора окутывает вас теплотой детских воспоминаний о собственном дворе и лете, Женовач так мягко «переселяет» вас туда, к Барабошевым, что сидящие за мною «новые русские» шепчут: «Круто!» — идентифицируя свою жизнь с финансовой гульбой барабошевского сынка и его приказчиков. И все я в этом спектакле понимаю, и есть там интерпретация (правдолюбец Платон смешон и мелок рядом с возродившейся к жизни счастливой Барабошевой, и Поликсена — девочка самодурная, и любовь-то ее — не чета роковой да веселой бабкиной любви с унтером). Я одного не понимаю: как играет там Фелицату Людмила Полякова? Как в перинах, утопаю в ее покойных, достоверных, остроумных речах. И ничего мне в этот момент от театра не нужно: только нянька Фелицата сядет рассказать что-то — и уже кажется, что Отечество живо, и дым его сладок и приятен... Вот оно — национальное, глубокое, не показное... Да, да, Арган, герой «Мнимого больного» (не самая лучшая комедия очень трудного драматурга Мольера) болен «мнимо», потому что он болен лицедейством, игрой, театром. И что он может на досуге придумать себе? Роль больного. В начале спектакля, при закрытых ставнях, у свечи Арган разговаривает с аптекарем, перебирая счета, — и это уже театр одного актера. А постепенно собирается труппа, где жена Белина (Евгения Глушенко) — притворная добродетель, служанка Туанетта (Л. Титова) — режиссер... Василии Бочкарев играет большого ребенка, похожего на многих доверчивых пациентов, «умирающих не от болезней, а от лекарств». Смешные аллюзии с нынешним фармакологическим бизнесом (каждый день радио и телевидение дарят нам новые методы исцеления) — это побочные мотивы спектакля, который кудрявится париками, звенит колокольчиками слуг на ярусах (третий звонок!). А изысканной красотой декорации (как и два предыдущих спектакля, «Мнимого больного» оформил Александр Боровский) напоминает разве что знаменитого «Мизантропа» И. Бергмана (например, свет в комнате Аргана со стенами из натурального дерева меняется только в зависимости от того, открыты окна или закрыты). Главное — грациозная игра, изящные роли, которые принимают на себя персонажи галантного века. И когда брат Беральд (А. Клюквин) подсказывает Аргану переменить роль и стать доктором — это выход! Все мы — врачи самих себя. В спектаклях Сергея Женовача есть правда. Веришь, что печка у Фамусова горячая, а вечер в Замоскворечье теплый... Правда в театре — это хорошо. А счастье — лучше. Счастье от того, что «Горе от ума» не сыграли, как нынче принято, приключением из жизни советского пионерлагеря, в котором не любили правду, а «Мнимого больного» не оформили унитазами и горшками, которыми вообще-то часто пользуется Арган, так что были все основания... Такое бывает в нынешнем театре все чаще и чаще. Это, как правило, горе, и не от большого ума. А тут, на бабье лето, нам действительно привалило театральное счастье. Счастье дивного актерского ансамбля, ясных режиссерских мыслей, человеческого понимания жизни как колебаний воздуха разных эпох и света людских домов: дома Фамусова, дома Барабошевой, дома Аргана. В каждом из них живут люди. Даже тогда, когда мы покинули зал. Такое ощущение.
Марина ДМИТРЕВСКАЯ
«Час Пик», 05.10.2005
21.09.2005
Подробнее
МОСКОВСКИЙ МАЛЫЙ ТЕАТР ОТКРЫВАЕТСЯ В ПЕТЕРБУРГЕ СПЕКТАКЛЕМ «ГОРЕ ОТ УМА»
Старейший драматический коллектив российской столицы — Академический Малый театр откроет сегодня своей 250-й сезон не в родных стенах, а в Петербурге...
МОСКОВСКИЙ МАЛЫЙ ТЕАТР ОТКРЫВАЕТСЯ В ПЕТЕРБУРГЕ СПЕКТАКЛЕМ «ГОРЕ ОТ УМА»
Старейший драматический коллектив российской столицы — Академический Малый театр откроет сегодня своей 250-й сезон не в родных стенах, а в Петербурге. Москвичи покажут спектакль «Горе от ума» на сцене Большого драматического театра имени Георгия Товстоногова.
В дни, предшествующие открытию гастролей, мастера Малого приобщились в БДТ к юбилейным торжествам художественного руководителя Большого драматического Кирилла Лаврова и поздравили своего коллегу с 80-летием со дня рождения. Они побывали здесь также на премьере спектакля «Квартет», где юбиляр выступил в ансамбле со своими давними коллегами по театру — Алисой Фрейндлих, Зинаидой Шарко и Олегом Басилашвили.
«Я обожаю Ленинград-Петербург, где пережито столько ярких событий — встречи с Фридрихом Эрмлером, дружба с Николаем Черкасовым... Этот город — часть моей жизни, и у меня сердце выпрыгивает от радости, что я снова здесь», — сказала Итар-Тасс народная артистка СССР Элина Быстрицкая, которая выйдет сегодня на сцену в роли светской львицы Хлестовой.
До конца месяца на гастролях москвичи сыграют также спектакли «На всякого мудреца довольно простоты» и «Правда — хорошо, а счастье лучше» Александра Островского, «Три сестры» Антона Чехова, а под занавес — премьеру мольеровской комедии «Мнимый больной» в постановке Сергея Женовача.
Как сообщил художественный руководитель театра народный артист СССР Юрий Соломин, его ближайшие планы связаны с постановкой комедии «Ревизор».
По словам худрука, театру вполне хватает классики, чтобы говорить со зрителями обо всех проблемах, которые волнуют нас сегодня.
В юбилейном сезоне готовятся также премьеры спектаклей «Веселые расплюевские дни», «Госпожа министерша», «Мария Стюарт». Перед юбилеем Малый переживет ремонт, правда, не такой затяжной и основательный, как его петербургский ровесник — Александринский театр, освободивший свой дом для строителей до будущего лета.
«Труд» 21.09.2005 08:28
Старейший драматический коллектив российской столицы — Академический Малый театр откроет сегодня своей 250-й сезон не в родных стенах, а в Петербурге. Москвичи покажут спектакль «Горе от ума» на сцене Большого драматического театра имени Георгия Товстоногова.
В дни, предшествующие открытию гастролей, мастера Малого приобщились в БДТ к юбилейным торжествам художественного руководителя Большого драматического Кирилла Лаврова и поздравили своего коллегу с 80-летием со дня рождения. Они побывали здесь также на премьере спектакля «Квартет», где юбиляр выступил в ансамбле со своими давними коллегами по театру — Алисой Фрейндлих, Зинаидой Шарко и Олегом Басилашвили.
«Я обожаю Ленинград-Петербург, где пережито столько ярких событий — встречи с Фридрихом Эрмлером, дружба с Николаем Черкасовым... Этот город — часть моей жизни, и у меня сердце выпрыгивает от радости, что я снова здесь», — сказала Итар-Тасс народная артистка СССР Элина Быстрицкая, которая выйдет сегодня на сцену в роли светской львицы Хлестовой.
До конца месяца на гастролях москвичи сыграют также спектакли «На всякого мудреца довольно простоты» и «Правда — хорошо, а счастье лучше» Александра Островского, «Три сестры» Антона Чехова, а под занавес — премьеру мольеровской комедии «Мнимый больной» в постановке Сергея Женовача.
Как сообщил художественный руководитель театра народный артист СССР Юрий Соломин, его ближайшие планы связаны с постановкой комедии «Ревизор».
По словам худрука, театру вполне хватает классики, чтобы говорить со зрителями обо всех проблемах, которые волнуют нас сегодня.
В юбилейном сезоне готовятся также премьеры спектаклей «Веселые расплюевские дни», «Госпожа министерша», «Мария Стюарт». Перед юбилеем Малый переживет ремонт, правда, не такой затяжной и основательный, как его петербургский ровесник — Александринский театр, освободивший свой дом для строителей до будущего лета.
«Труд» 21.09.2005 08:28
12.09.2005
Подробнее
«Листая старые подшивки» ГОРЕ ОТ УМА: АНФАС И ПРОФИЛЬ
«Листая старые подшивки»
ГОРЕ ОТ УМА: АНФАС И ПРОФИЛЬ
Князь Сергей Волконский, когда был главой Императорского Малого театра, возмущался, увидев, как исполнитель роли Чацкого позволил себе «переосмыслить» классический текст...
ГОРЕ ОТ УМА: АНФАС И ПРОФИЛЬ
Князь Сергей Волконский, когда был главой Императорского Малого театра, возмущался, увидев, как исполнитель роли Чацкого позволил себе «переосмыслить» классический текст...
«Листая старые подшивки»
ГОРЕ ОТ УМА: АНФАС И ПРОФИЛЬ
Князь Сергей Волконский, когда был главой Императорского Малого театра, возмущался, увидев, как исполнитель роли Чацкого позволил себе «переосмыслить» классический текст: в сцене первой встречи с Софьей после слов: «Мы в темном уголке и, кажется, что в этом!» — он показал пальцем на тот самый уголок, сразу превратив своего героя в мелочного канцеляриста.
Спустя век на тех же подмостках история повторилась — теперь, правда, виноват не актер: он выполняет требования режиссера-постановщика.
Среди плодов нового «Горя» и в самом деле есть фантастические: те самые «старики», от которых не оторвешь взгляда даже в самом захудалом действе, здесь вновь показывают бесшабашную удаль. От одной фразы Татьяны Панковой (княгини Тугоуховской) о племяннике Федоре: «От женщин бегает, и даже от меня!» — зал брызжет смехом и аплодисментами. И это публика Малого, не какой-то антрепризы: здесь редко встретишь тех, кто впервые слышит Грибоедова, и радость вспыхивает от точной актерской интонации, мгновенно — одним росчерком — рожденного, узнанного и признанного образа. Или у Виктора Павлова (Загорецкий) — все «на лбу написано», от многопакостной биографии до сиюминутного настроения. Царица самовластная — Элина Быстрицкая: вокруг ее Хлестовой покорительный ореол, ароматная атмосфера всеобщего боязливого поклонения, на которое та, к нему привычная, отвечает язвительными дерзостями — реализация памятной авторской метафоры о злых языках. Но что там речь — Евгений Самойлов умудряется, имея в распоряжении лишь междометия, создать столь порхающее — при полной старческой развинченности суставов — существо, что вся жизнь князя Тугоуховского и его эпоха — как на ладони.
Блистают не только старейшины: взгляда Светланы Амановой, ее безупречно светской, тут же исчезающей улыбки, предшествующего взрыву дрожащего звучного голоса достаточно, чтобы от души посочувствовать супругу ее Натальи Дмитриевны. А тайное и жалкое одиночество Графини-внучки вдруг скользнет отточенным лезвием по проснувшимся нервам.
Словом, глаза разбегаются, когда на сцене — гвардия Малого в полном ее блеске и вооружении. Однако — почему разбегаются? Есть кроме сольных номеров, и общее течение знаменитой комедии: ее ритмы, дуэты, трио, квартеты, хоры и прочее, — корона, в которой отдельные бриллианты должны занимать подобающее место. Все это есть в комедии. А на подмостках?
Формально почти все соблюдено, вставлены даже фразы, которые отсутствуют в окончательном варианте (и звучат нежданно свежо). Но взамен целостности — пунктир с огромными разрывами и непонятными изломами. Отчасти тому причиной декорация Александра Боровского, в которой от московского особняка — лишь центральная круглая печь, увенчанная почему-то вазой; все прочее — со скрипом ползающие плоскости, которые издали напоминают большие детские кубики, а ближе связываются то с белым, то с желтым (в соответствии с цветом) домом. Резкий диссонанс гармоничному убранству зала, видимо, задуман с неким смыслом, однако распознать его затруднительно. Первое, что приходит в голову, — запланированная графичность: недаром на стене тень высокого окна, а персонажи на таком фоне должны смотреться скульптурами. Отчасти догадку подтверждает затянутая статика многих сцен, но при этом не меньше и мельтешения, усугубленного разнобоем в костюмах (их автор — Оксана Ярмольник). Условия игры — столь важные, чтобы понять, какой слой в неисчерпаемой классике интересен игрокам (а через них и аудитории), — странно переменчивы.
Вот Лиза, а затем и прочие участники первой же картины добросовестно поглядывают вверх направо (от зрителя), на полукруглую нишу произнося соответствующие «как скоро ночь минула», «в самом деле рассвело» и прочее. Реалистичность, данным подмосткам свойская, подтверждается ночным горшком, проносимым через них почтенным Петрушей. Но те самые тени переплетов остаются на диво неподвижными, и первый, и второй акты, заставляют подозревать неполадки в небесной механике. А главное — ставя в затруднительное положение актеров.
Каково Глебу Подгородинскому — Чацкому, пообещав явиться через час, войти в фамусовский дом спустя пять минут, едва успев сменить галстук: ни на какой временной разрыв постановка не намекает (тени все там же). Каково Юрию Соломину — Фамусову, только что заподозрив неладное с дочкой и ее кавалерами («Что за комиссия создатель!..»), не уходя со сцены, тут же переключиться на шуточки с покладистым Петрушей (тени маячат на том же месте).
Несовпадения в мелочах наслаиваются снежным комом, а уж в напряженные моменты действия и вовсе уводят в сторону. И так вплоть до финала, когда потрясенному отцу тот же расторопный Петруша приносит стул, забрав его из той самой ложи, где сидел с самого начала оркестрик, старательно не замечаемый персонажами. Славная формула смешения французского с нижегородским тут приобрела рельефное выражение — в отношении театрального языка.
Почувствовать себя уверенно в дискомфортной среде не всем актерам по силам, и расслоение среди исполнителей четкое. Тот, кто способен сам создать из маленького эпизода законченную картину, — сыграли шедевр. Как только не хватает фантазии или сил, а протяженность роли требует корректировки со стороны — чудится, что на сцене дефилируют варианты Нины Заречной (обоего пола), которые местами талантливо вскрикивают.
В герое Юрия Соломина (Фамусов) победительное мужское обаяние, благодушное тиранство и искренняя любовь к дочери, но и непривычная нервность — в доказательство, что и ему не так просто живется в Москве, объявленной «фамусовской». Актер прослеживает, как в его герое, поначалу гордо уверенном в себе и своем могуществе, подспудно нарастает страх. Не только за дом, но за миропорядок, в котором все столь основательно и устойчиво и который вдруг начинает шататься под напором непонятных герою сил. В Соломине-Фамусове намечен выход за пределы чисто семейной истории. Но дробность постановки, в которой так много необязательного и так мало логичного, мало способствует этому.
Постановщика Сергея Женовача и ранее упрекали в слабой организации ритма и пространства, но числилось за ним умение работать с актером — почему, собственно, и пригласили его на старейшую сцену. Но это не подтвердилось.
Геннадий ДЕМИН
«Российские вести», 20.12.2000
ГОРЕ ОТ УМА: АНФАС И ПРОФИЛЬ
Князь Сергей Волконский, когда был главой Императорского Малого театра, возмущался, увидев, как исполнитель роли Чацкого позволил себе «переосмыслить» классический текст: в сцене первой встречи с Софьей после слов: «Мы в темном уголке и, кажется, что в этом!» — он показал пальцем на тот самый уголок, сразу превратив своего героя в мелочного канцеляриста.
Спустя век на тех же подмостках история повторилась — теперь, правда, виноват не актер: он выполняет требования режиссера-постановщика.
Среди плодов нового «Горя» и в самом деле есть фантастические: те самые «старики», от которых не оторвешь взгляда даже в самом захудалом действе, здесь вновь показывают бесшабашную удаль. От одной фразы Татьяны Панковой (княгини Тугоуховской) о племяннике Федоре: «От женщин бегает, и даже от меня!» — зал брызжет смехом и аплодисментами. И это публика Малого, не какой-то антрепризы: здесь редко встретишь тех, кто впервые слышит Грибоедова, и радость вспыхивает от точной актерской интонации, мгновенно — одним росчерком — рожденного, узнанного и признанного образа. Или у Виктора Павлова (Загорецкий) — все «на лбу написано», от многопакостной биографии до сиюминутного настроения. Царица самовластная — Элина Быстрицкая: вокруг ее Хлестовой покорительный ореол, ароматная атмосфера всеобщего боязливого поклонения, на которое та, к нему привычная, отвечает язвительными дерзостями — реализация памятной авторской метафоры о злых языках. Но что там речь — Евгений Самойлов умудряется, имея в распоряжении лишь междометия, создать столь порхающее — при полной старческой развинченности суставов — существо, что вся жизнь князя Тугоуховского и его эпоха — как на ладони.
Блистают не только старейшины: взгляда Светланы Амановой, ее безупречно светской, тут же исчезающей улыбки, предшествующего взрыву дрожащего звучного голоса достаточно, чтобы от души посочувствовать супругу ее Натальи Дмитриевны. А тайное и жалкое одиночество Графини-внучки вдруг скользнет отточенным лезвием по проснувшимся нервам.
Словом, глаза разбегаются, когда на сцене — гвардия Малого в полном ее блеске и вооружении. Однако — почему разбегаются? Есть кроме сольных номеров, и общее течение знаменитой комедии: ее ритмы, дуэты, трио, квартеты, хоры и прочее, — корона, в которой отдельные бриллианты должны занимать подобающее место. Все это есть в комедии. А на подмостках?
Формально почти все соблюдено, вставлены даже фразы, которые отсутствуют в окончательном варианте (и звучат нежданно свежо). Но взамен целостности — пунктир с огромными разрывами и непонятными изломами. Отчасти тому причиной декорация Александра Боровского, в которой от московского особняка — лишь центральная круглая печь, увенчанная почему-то вазой; все прочее — со скрипом ползающие плоскости, которые издали напоминают большие детские кубики, а ближе связываются то с белым, то с желтым (в соответствии с цветом) домом. Резкий диссонанс гармоничному убранству зала, видимо, задуман с неким смыслом, однако распознать его затруднительно. Первое, что приходит в голову, — запланированная графичность: недаром на стене тень высокого окна, а персонажи на таком фоне должны смотреться скульптурами. Отчасти догадку подтверждает затянутая статика многих сцен, но при этом не меньше и мельтешения, усугубленного разнобоем в костюмах (их автор — Оксана Ярмольник). Условия игры — столь важные, чтобы понять, какой слой в неисчерпаемой классике интересен игрокам (а через них и аудитории), — странно переменчивы.
Вот Лиза, а затем и прочие участники первой же картины добросовестно поглядывают вверх направо (от зрителя), на полукруглую нишу произнося соответствующие «как скоро ночь минула», «в самом деле рассвело» и прочее. Реалистичность, данным подмосткам свойская, подтверждается ночным горшком, проносимым через них почтенным Петрушей. Но те самые тени переплетов остаются на диво неподвижными, и первый, и второй акты, заставляют подозревать неполадки в небесной механике. А главное — ставя в затруднительное положение актеров.
Каково Глебу Подгородинскому — Чацкому, пообещав явиться через час, войти в фамусовский дом спустя пять минут, едва успев сменить галстук: ни на какой временной разрыв постановка не намекает (тени все там же). Каково Юрию Соломину — Фамусову, только что заподозрив неладное с дочкой и ее кавалерами («Что за комиссия создатель!..»), не уходя со сцены, тут же переключиться на шуточки с покладистым Петрушей (тени маячат на том же месте).
Несовпадения в мелочах наслаиваются снежным комом, а уж в напряженные моменты действия и вовсе уводят в сторону. И так вплоть до финала, когда потрясенному отцу тот же расторопный Петруша приносит стул, забрав его из той самой ложи, где сидел с самого начала оркестрик, старательно не замечаемый персонажами. Славная формула смешения французского с нижегородским тут приобрела рельефное выражение — в отношении театрального языка.
Почувствовать себя уверенно в дискомфортной среде не всем актерам по силам, и расслоение среди исполнителей четкое. Тот, кто способен сам создать из маленького эпизода законченную картину, — сыграли шедевр. Как только не хватает фантазии или сил, а протяженность роли требует корректировки со стороны — чудится, что на сцене дефилируют варианты Нины Заречной (обоего пола), которые местами талантливо вскрикивают.
В герое Юрия Соломина (Фамусов) победительное мужское обаяние, благодушное тиранство и искренняя любовь к дочери, но и непривычная нервность — в доказательство, что и ему не так просто живется в Москве, объявленной «фамусовской». Актер прослеживает, как в его герое, поначалу гордо уверенном в себе и своем могуществе, подспудно нарастает страх. Не только за дом, но за миропорядок, в котором все столь основательно и устойчиво и который вдруг начинает шататься под напором непонятных герою сил. В Соломине-Фамусове намечен выход за пределы чисто семейной истории. Но дробность постановки, в которой так много необязательного и так мало логичного, мало способствует этому.
Постановщика Сергея Женовача и ранее упрекали в слабой организации ритма и пространства, но числилось за ним умение работать с актером — почему, собственно, и пригласили его на старейшую сцену. Но это не подтвердилось.
Геннадий ДЕМИН
«Российские вести», 20.12.2000
02.09.2005
Подробнее
«Листая старые подшивки» ТАТЬЯНА-ИСКУСНИЦА
«Листая старые подшивки»
ТАТЬЯНА-ИСКУСНИЦА
Даже глухую тетерю, грибоедовскую графиню Хрюмину, едва таскающую ноги, актриса вписала в галерею своих героинь, создав в «Горе от ума» истинный шедевр...
ТАТЬЯНА-ИСКУСНИЦА
Даже глухую тетерю, грибоедовскую графиню Хрюмину, едва таскающую ноги, актриса вписала в галерею своих героинь, создав в «Горе от ума» истинный шедевр...
«Листая старые подшивки»
ТАТЬЯНА-ИСКУСНИЦА
Навстречу 100-летию со дня рождения Игоря Владимировича Ильинского телеканал «Культура» показал три спектакля Малого театра с участием великого артиста: «Свадьбу Кречинского» А. СуховоКобылина, «Лес» А. Н. Островского и «Возвращение на круги своя» Иона Друцэ. И всюду рядом с Ильинским на сцене была народная артистка России Татьяна Александровна Еремеева — тетушкой Атуевой, помещицей Гурмыжской, Софьей Андреевной, женой Льва Николаевича Толстого, помощницей, разделявшей вместе с писателем мировой величины (в исполнении Ильинского) тяготы и триумфы его жизни. Был в последнем сюжете для актрисы и какой-то глубоко личный аспект. Ведь она была женой Игоря Владимировича и сопутствовала ему не только на дороге жизни, но и в творчестве. Когда в конце пятидесятых Ильинский дебютировал как режиссер-постановщик «Ярмаркой тщеславия» по классическому роману У. Теккерея, Еремеева выступила режиссером спектакля и долго блистала как актриса в роли Бекки Шарп.
Здесь кстати напомнить, что творческому долголетию в Доме Островского было у кого поучиться: роль мисс Кроули, истинной представительницы и вдохновительницы «ярмарки тщеславия», сыграла уже отметившая свое 90-летие Александра Александровна Яблочкина. Когда персонажи спектакля выплывали из-за кулис на диковинных зверях, мисс Кроули появлялась на кресле. Ребекка Шарп, кокетливо улыбаясь, ехала на черной пантере: стопроцентное соответствие седока и «скакуна».
Татьяна Еремеева служит в Малом театре с 1944 года, сыграно множество ролей, и каждая ее героиня — женщина с головы, точнее с ямочек на щеках, которые в старину называли «ямочками граций», до пят. О бесподобной, филигранной игре рук Еремеевой в ролях множества королев и аристократок, Атуевой, Гурмыжской, чеховской Раневской можно написать основательное пособие для начинающих актрис.
Даже глухую тетерю, грибоедовскую графиню Хрюмину, едва таскающую ноги, какое-то ископаемое существо, продолжающее выезжать в свет, актриса вписала в галерею своих героинь, создав в «Горе от ума», премьере конца 2000 года, истинный шедевр. А подмостки Малого помнят прошлых Хрюминых, вошедших в легенду. Но эта! Ослепительно уже само ее явление. На ней изысканное, струящееся платье жемчужно-серого цвета в тон благороднейшей седине волос, сверкают глаза, серьги в ушах, камни на пальцах. Воображая себя воздушной, легкой, будто шестнадцатилетняя девушка на первом своем бале, графиня-бабушка вплывает в залу, пританцовывая, даром что в руке клюка.
Публика приветствует этот выход овацией.
Впала бедняжка в детство? Превратилась в заводной механизм для сопровождения внучки по балам? Бог весть, но рядом с такой бабушкой графиня-внучка старообразна и скучна.
Порхая и кланяясь, играя веером, расточая милостивые улыбки и светские любезности (вон каждой из шести княжон Тугоуховских какое-то приятное словечко на ушко шепнула), графиня-бабушка завершила круг по сцене и оказалась у большого зеркала. Увидев свое отражение, сделала перед зеркалом лихой поворот, радуясь чему-то, как девчонка... И углядев печь, время-то зимнее, тихими стопами повлеклась к ней. Сначала погрела ладони, потом опустилась подле на скамеечку, привалившись бочком к теплым изразцам, спиной к зрителям, и задремала.
Встрепенулась при слове «старушки». Глуха-глуха графиня Хрюмина, а уж обличавшего всех подряд Чацкого не услышать не могла. Очнулась. Вскочила да как руками замашет. Что, кто здесь? Мужчина? Призрак ли какой? Да это Чацкий...
И вот разъезд. Пока графиня-внучка плачет, честя фамусовских гостей «уродами с того света», бабушка, укутываемая в будто на вырост сшитую шубку с горностаевым капюшоном, устало говорит свои знаменитые слова: «Когда-нибудь я с бала да в могилу». Говорит, отбросив ребячливый тон, неожиданно обнаруживая весьма здравые понятия: хоть не под силу в ее-то годы по балам таскаться, а забота велит ехать. Надо же внучку замуж выдать. Жениха порядочного нынче трудно сыскать, вон Чацкий какую кутерьму устроил, а невест не счесть, у князей Тугоуховских аж шесть дочерей на выданье.
Как-то, сравнивая нескольких «маман Войницких» в разных постановках чеховской пьесы «Дядя Ваня», кто-то из критиков упрекнул ту, которая из Малого театра (роль Т. Еремеевой), в традиционности. Побольше бы такой традиционности отечественной сцене, такого отточенного, восхищающего мастерства, когда в той же Марии Васильевне, к примеру, видишь вдруг весьма современный характер. И сегодня многие «прогрессистки» спешат укрыться от бурь времени, разрушающих их собственный дом, в иллюзорный мир новомодных брошюр, чужих мнений, которые меняются чуть ли не на противоположные при каждом дуновении политического ветерка.
Доподлинно Татьяна-искусница актриса Еремеева! Спешите видеть!
Татьяна ВИНТИЛОВА
«Московская правда», 25.09.2001
ТАТЬЯНА-ИСКУСНИЦА
Навстречу 100-летию со дня рождения Игоря Владимировича Ильинского телеканал «Культура» показал три спектакля Малого театра с участием великого артиста: «Свадьбу Кречинского» А. СуховоКобылина, «Лес» А. Н. Островского и «Возвращение на круги своя» Иона Друцэ. И всюду рядом с Ильинским на сцене была народная артистка России Татьяна Александровна Еремеева — тетушкой Атуевой, помещицей Гурмыжской, Софьей Андреевной, женой Льва Николаевича Толстого, помощницей, разделявшей вместе с писателем мировой величины (в исполнении Ильинского) тяготы и триумфы его жизни. Был в последнем сюжете для актрисы и какой-то глубоко личный аспект. Ведь она была женой Игоря Владимировича и сопутствовала ему не только на дороге жизни, но и в творчестве. Когда в конце пятидесятых Ильинский дебютировал как режиссер-постановщик «Ярмаркой тщеславия» по классическому роману У. Теккерея, Еремеева выступила режиссером спектакля и долго блистала как актриса в роли Бекки Шарп.
Здесь кстати напомнить, что творческому долголетию в Доме Островского было у кого поучиться: роль мисс Кроули, истинной представительницы и вдохновительницы «ярмарки тщеславия», сыграла уже отметившая свое 90-летие Александра Александровна Яблочкина. Когда персонажи спектакля выплывали из-за кулис на диковинных зверях, мисс Кроули появлялась на кресле. Ребекка Шарп, кокетливо улыбаясь, ехала на черной пантере: стопроцентное соответствие седока и «скакуна».
Татьяна Еремеева служит в Малом театре с 1944 года, сыграно множество ролей, и каждая ее героиня — женщина с головы, точнее с ямочек на щеках, которые в старину называли «ямочками граций», до пят. О бесподобной, филигранной игре рук Еремеевой в ролях множества королев и аристократок, Атуевой, Гурмыжской, чеховской Раневской можно написать основательное пособие для начинающих актрис.
Даже глухую тетерю, грибоедовскую графиню Хрюмину, едва таскающую ноги, какое-то ископаемое существо, продолжающее выезжать в свет, актриса вписала в галерею своих героинь, создав в «Горе от ума», премьере конца 2000 года, истинный шедевр. А подмостки Малого помнят прошлых Хрюминых, вошедших в легенду. Но эта! Ослепительно уже само ее явление. На ней изысканное, струящееся платье жемчужно-серого цвета в тон благороднейшей седине волос, сверкают глаза, серьги в ушах, камни на пальцах. Воображая себя воздушной, легкой, будто шестнадцатилетняя девушка на первом своем бале, графиня-бабушка вплывает в залу, пританцовывая, даром что в руке клюка.
Публика приветствует этот выход овацией.
Впала бедняжка в детство? Превратилась в заводной механизм для сопровождения внучки по балам? Бог весть, но рядом с такой бабушкой графиня-внучка старообразна и скучна.
Порхая и кланяясь, играя веером, расточая милостивые улыбки и светские любезности (вон каждой из шести княжон Тугоуховских какое-то приятное словечко на ушко шепнула), графиня-бабушка завершила круг по сцене и оказалась у большого зеркала. Увидев свое отражение, сделала перед зеркалом лихой поворот, радуясь чему-то, как девчонка... И углядев печь, время-то зимнее, тихими стопами повлеклась к ней. Сначала погрела ладони, потом опустилась подле на скамеечку, привалившись бочком к теплым изразцам, спиной к зрителям, и задремала.
Встрепенулась при слове «старушки». Глуха-глуха графиня Хрюмина, а уж обличавшего всех подряд Чацкого не услышать не могла. Очнулась. Вскочила да как руками замашет. Что, кто здесь? Мужчина? Призрак ли какой? Да это Чацкий...
И вот разъезд. Пока графиня-внучка плачет, честя фамусовских гостей «уродами с того света», бабушка, укутываемая в будто на вырост сшитую шубку с горностаевым капюшоном, устало говорит свои знаменитые слова: «Когда-нибудь я с бала да в могилу». Говорит, отбросив ребячливый тон, неожиданно обнаруживая весьма здравые понятия: хоть не под силу в ее-то годы по балам таскаться, а забота велит ехать. Надо же внучку замуж выдать. Жениха порядочного нынче трудно сыскать, вон Чацкий какую кутерьму устроил, а невест не счесть, у князей Тугоуховских аж шесть дочерей на выданье.
Как-то, сравнивая нескольких «маман Войницких» в разных постановках чеховской пьесы «Дядя Ваня», кто-то из критиков упрекнул ту, которая из Малого театра (роль Т. Еремеевой), в традиционности. Побольше бы такой традиционности отечественной сцене, такого отточенного, восхищающего мастерства, когда в той же Марии Васильевне, к примеру, видишь вдруг весьма современный характер. И сегодня многие «прогрессистки» спешат укрыться от бурь времени, разрушающих их собственный дом, в иллюзорный мир новомодных брошюр, чужих мнений, которые меняются чуть ли не на противоположные при каждом дуновении политического ветерка.
Доподлинно Татьяна-искусница актриса Еремеева! Спешите видеть!
Татьяна ВИНТИЛОВА
«Московская правда», 25.09.2001
03.08.2005
Подробнее
«Листая старые подшивки» СЕНАТОР ФАМУСОВ И ДРУГИЕ.
«Листая старые подшивки»
СЕНАТОР ФАМУСОВ И ДРУГИЕ.
Сегодняшнее «Горе от ума» в Малом театре.
Классика всегда ко времени. На то она и классика. Главное — как в данное время читается и видится.
СЕНАТОР ФАМУСОВ И ДРУГИЕ.
Сегодняшнее «Горе от ума» в Малом театре.
Классика всегда ко времени. На то она и классика. Главное — как в данное время читается и видится.
«Листая старые подшивки»
СЕНАТОР ФАМУСОВ И ДРУГИЕ.
Сегодняшнее «Горе от ума» в Малом театре.
Классика всегда ко времени. На то она и классика. Главное — как в данное время читается и видится.
Малый театр опять поставил одну из самых что ни на есть своих пьес — «Горе от ума». Вернее, если говорить о собственно режиссерской работе, то поставил-то как раз человек «со стороны», и это стало чуть ли не основным поводом для повышенного интереса к спектаклю в определенных, я бы сказал, кругах и определенных изданиях.
Еще бы! Моднейший и, как ныне принято говорить, элитарный Сергей Женовач, который даже в Театре на Малой Бронной не смог ужиться из-за вызывающей несговорчивости, а с другой стороны — Дом Щепкина, третируемый как гнездо консерваторов. Любопытно же, что получилось в итоге такого союза.
Скажу сразу: результат творчески интересный, то есть не только по конъюнктурным признакам заслуживающий большого внимания. Но сразу же хочу сказать и о другом. Неправда, будто для Малого театра приглашение режиссера другой школы и другого склада — нечто экстраординарное, было это многократно. А еще большая неправда состоит в том, якобы на сцене Малого если что по-современному достойное и может сегодня появиться, так только «не от себя». Говорить или писать это — значит умышленно закрыть глаза на целый ряд безусловных художественных достижений последних лет в старейшем русском театре, который достойно сохраняет и развивает свой могучий творческий потенциал.
Ладно, недобрая пристрастность по отношению к Малому известна. Обратимся к «Горю от ума». Все-таки и антитрадиционалистский поиск Женовача, и в каком-то смысле суперсовременная сценография Александра Боровского, и костюмы, как пишут, «а ля модерн» от Оксаны Ярмольник представляют или не представляют ценность не сами по себе, а постольку, поскольку помогают раскрыть и донести мысль, образы гениального драматургического произведения в современном их звучании.
Первые представления «Горя от ума» состоялись более полутора столетий назад, только в нынешнем веке это уже шестая сценическая версия бессмертной комедии в Малом театре. Сколько времени прошло! А вот смотришь — Боже мой, да все они, что называется, из окружающей действительности тут собрались!
Такой брызжущий здоровьем и жизнелюбием, ухоженный, умудренный ох каким всесторонним опытом и, конечно, в мудрости этого опыта ни капли не сомневающийся, всегда знающий, кому что и когда сказать государственный человек Павел Афанасьевич Фамусов в приватной домашней обстановке представлен Юрием Соломиным столь узнаваемо, что видишь даже не одного нынешнего «государственного». Появится сейчас какая-нибудь Ирина Зайцева с НТВ — пожалуйста, готов беседовать для передачи «Герой дня без галстука». Ну, понятно, там он не станет вполне-то уж откровенничать, слушателей слишком много, но в меру, отчего ж: добродушно похохатывая, постарается всех к себе расположить и разговором про семейство, и про хобби, и «что едва где сыщется столица, как Москва».
В печатающемся тексте комедии Павел Афанасьевич — «управляющий в казенном месте». В афише и программке спектакля — «сенатор, служащий при архивах». Наверное, взят вариант из ранних грибоедовских редакций, которые использованы при постановке. Есть же, есть и у нас теперь свои сенаторы! Повышены недавно в Государственный совет, а один, особенно похожий, — в президиуме этого совета...
Полковник Скалозуб, который «и золотой мешок, и метит в генералы»? Так он в наше время генералом уже стал. Мало того — губернатором. И есть немалые основания думать, что в исполнении Виктора Низового достаточно верно переданы не только внешние черты, но и внутреннее содержание известного деятеля: внутреннее и внешнее здесь в органическом единстве.
Так же у захлебывающегося от бурного своего либерализма московского жителя Репетилова. Имя и отчество этому персонажу Грибоедовым не даны, но почему бы не назвать нам его сегодня, скажем, Григорием Алексеевичем, и почему бы ему при таком-то полном неумении связать один обрывок мысли с другим и безотчетно упоительном словесном захлебе, какой демонстрирует актер Дмитрий Зеничев, не возглавить партию «российского масштаба», а себя не выдвинуть в президенты? Свои шесть-семь процентов с помощью того же НТВ обязательно будет иметь!
Да и весь этот званый вечер в доме Фамусова, по духу так напоминающий политические, кинематографические и прочие «тусовки», которые нынче нам показывают по телевидению, словно олицетворяет на сцене перекличку времен. Больше скажу, действующие лица того вечера встречались и в зале, среди зрителей премьерного спектакля. Как же, на громкие премьеры в театр теперь тоже ходят как на «тусовки». Подумалось: Москва лужковская пришла смотреть фамусовскую Москву. Интересно, себя узнала?
Во всяком случае, некоторые печатные отклики на спектакль подтвердили полную идентичность. «Начать с того, что едва ли не впервые на старейшей сцене вместо «исторически достоверных» нарядов и набивших оскомину интерьеров появились изящные костюмы и стильные супрематические декорации...» Читаешь это, а слышишь голос Натальи Дмитриевны Горич (в спектакле — заслуженная артистка России Светлана Аманова): «Нет, если б видели мой тюрлюрлю атласный! «Третье и четвертое действия, где предстают перед нами гости Фамусова, — это настоящее пиршество талантов, в первую очередь корифеев Малого. Даже не знаешь, кому отдать предпочтение — так совершенна
работа Юрия Каюрова и Татьяны Панковой, Элины Быстрицкой и Татьяны Еремеевой. Не карикатуры, живые люди! И Антон Антоныч Загорецкий, с которым «не надобно газет», он у народного артиста России Виктора Павлова при всей заостренности ну абсолютно будто на нынешнем тусовочном приеме нам встретился.
А когда потом волею режиссера выстроятся они все на заднем плане в тусклом мертвенном свете, как тени живых, возникает уже обобщенный и завершенный образ: паноптикум.
О режиссерской воле надо сказать особо. Известно, бывает она во благо автору пьесы, актерам, зрителям, а бывает — во вред. Одиночество Чацкого в фамусовском окружении, нарастающее чувство этого одиночества очень выразительно подчеркнуты синим фоном пустой холодной комнаты, в которой он оказывается, как в загоне, с тяжкими своими размышлениями. Еще более выразительно передано потрясение открытием, кого любит Софья: белый экран одного из тех самых «супрематических» щитов помогает нам почувствовать почти физически — человек словно электрошоком поражен.
Кстати, этот момент становится в спектакле, пожалуй, и кульминацией всего действия. Максимально выделив линию Чацкий-Софья, режиссер одновременно приглушает общественный, гражданский пафос в монологах главного героя. И в результате его «мильон терзаний» сводится чуть ли не к одному — кого же она любит, а все остальное, что, собственно, и делало Чацкого для нас со школьной скамьи героем, проговаривается как бы вскользь, между прочим. Ну, просто скверный характер — злословить по делу и без дела, каким он Софьей и воспринимается.
Да, Пушкин в свое время досадовал: но кому Чацкий все это так умно говорит? Фамусову? Скалозубу? Однако Грибоедов все-таки счел более важным, не кому он говорит, а что. И, надо заметить, крайне злободневным оказалось это не только для его времени.
«Где, укажите нам, отечества отцы, которых мы должны принять за образцы? Не эти ли, грабительством богаты? « Сегодня звучит современнее некуда! А негодование «от жалкой тошноты по стороне чужой» и пожелание, «чтоб истребил Господь нечистый этот дух пустого, рабского, слепого подражанья»? Если Женовач всерьез считает, все это так себе, между прочим, — очень жаль. Если жертвует этим из убеждения, что такой пафос нынче не нужен или «не моден», хотя бы по причине набившей оскомину «хрестоматийности», тогда жаль еще более. В любом случае, на мой взгляд, происходит колоссальная потеря. Об истоках же ее, которые представляются вовсе не случайными, а очень даже глубокими и показательными для нынешнего времени, еще предстоит нам поразмышлять...
Играет Чацкого молодой Глеб Подгородинский. В ключе, заданном режиссером, играет хорошо. Тонко и по-своему убедительно. Я вообще не согласен с теми, кто пишет, что молодые исполнители резко уступают в спектакле «старикам». Хороша и Софья — Ирина Леонова (для которой это фактически первая роль!), и очень живая Лиза — Инна Иванова. Актеры великолепной школы Малого театра в основном-то делают спектакль, а не «супрематические» щиты.
И все-таки с чувством тревоги вспоминаю разговор старшеклассников, невольно подслушанный после спектакля.
- Ну вот, оказывается, «Карету мне, карету» надо тихо произносить. А мы — громко!
Раздавленный, совершенно уничтоженный Чацкий в этом спектакле действительно еле слышно выговаривает последние слова последнего своего монолога. Впрочем, как и многое другое, что раньше звучало протестно непримиримо. Неужели вконец сломлен и побежден сегодня фамусовыми, скалозубами, молчалиными этот «якобинец» и «карбонарий»? «Коммуняка» — так, наверное, нынче его бы назвали...
Не хочется верить, что сломлен совсем. Нет, мы еще повоюем!
Виктор КОЖЕМЯКО
«Советская Россия», 09.12.2000
СЕНАТОР ФАМУСОВ И ДРУГИЕ.
Сегодняшнее «Горе от ума» в Малом театре.
Классика всегда ко времени. На то она и классика. Главное — как в данное время читается и видится.
Малый театр опять поставил одну из самых что ни на есть своих пьес — «Горе от ума». Вернее, если говорить о собственно режиссерской работе, то поставил-то как раз человек «со стороны», и это стало чуть ли не основным поводом для повышенного интереса к спектаклю в определенных, я бы сказал, кругах и определенных изданиях.
Еще бы! Моднейший и, как ныне принято говорить, элитарный Сергей Женовач, который даже в Театре на Малой Бронной не смог ужиться из-за вызывающей несговорчивости, а с другой стороны — Дом Щепкина, третируемый как гнездо консерваторов. Любопытно же, что получилось в итоге такого союза.
Скажу сразу: результат творчески интересный, то есть не только по конъюнктурным признакам заслуживающий большого внимания. Но сразу же хочу сказать и о другом. Неправда, будто для Малого театра приглашение режиссера другой школы и другого склада — нечто экстраординарное, было это многократно. А еще большая неправда состоит в том, якобы на сцене Малого если что по-современному достойное и может сегодня появиться, так только «не от себя». Говорить или писать это — значит умышленно закрыть глаза на целый ряд безусловных художественных достижений последних лет в старейшем русском театре, который достойно сохраняет и развивает свой могучий творческий потенциал.
Ладно, недобрая пристрастность по отношению к Малому известна. Обратимся к «Горю от ума». Все-таки и антитрадиционалистский поиск Женовача, и в каком-то смысле суперсовременная сценография Александра Боровского, и костюмы, как пишут, «а ля модерн» от Оксаны Ярмольник представляют или не представляют ценность не сами по себе, а постольку, поскольку помогают раскрыть и донести мысль, образы гениального драматургического произведения в современном их звучании.
Первые представления «Горя от ума» состоялись более полутора столетий назад, только в нынешнем веке это уже шестая сценическая версия бессмертной комедии в Малом театре. Сколько времени прошло! А вот смотришь — Боже мой, да все они, что называется, из окружающей действительности тут собрались!
Такой брызжущий здоровьем и жизнелюбием, ухоженный, умудренный ох каким всесторонним опытом и, конечно, в мудрости этого опыта ни капли не сомневающийся, всегда знающий, кому что и когда сказать государственный человек Павел Афанасьевич Фамусов в приватной домашней обстановке представлен Юрием Соломиным столь узнаваемо, что видишь даже не одного нынешнего «государственного». Появится сейчас какая-нибудь Ирина Зайцева с НТВ — пожалуйста, готов беседовать для передачи «Герой дня без галстука». Ну, понятно, там он не станет вполне-то уж откровенничать, слушателей слишком много, но в меру, отчего ж: добродушно похохатывая, постарается всех к себе расположить и разговором про семейство, и про хобби, и «что едва где сыщется столица, как Москва».
В печатающемся тексте комедии Павел Афанасьевич — «управляющий в казенном месте». В афише и программке спектакля — «сенатор, служащий при архивах». Наверное, взят вариант из ранних грибоедовских редакций, которые использованы при постановке. Есть же, есть и у нас теперь свои сенаторы! Повышены недавно в Государственный совет, а один, особенно похожий, — в президиуме этого совета...
Полковник Скалозуб, который «и золотой мешок, и метит в генералы»? Так он в наше время генералом уже стал. Мало того — губернатором. И есть немалые основания думать, что в исполнении Виктора Низового достаточно верно переданы не только внешние черты, но и внутреннее содержание известного деятеля: внутреннее и внешнее здесь в органическом единстве.
Так же у захлебывающегося от бурного своего либерализма московского жителя Репетилова. Имя и отчество этому персонажу Грибоедовым не даны, но почему бы не назвать нам его сегодня, скажем, Григорием Алексеевичем, и почему бы ему при таком-то полном неумении связать один обрывок мысли с другим и безотчетно упоительном словесном захлебе, какой демонстрирует актер Дмитрий Зеничев, не возглавить партию «российского масштаба», а себя не выдвинуть в президенты? Свои шесть-семь процентов с помощью того же НТВ обязательно будет иметь!
Да и весь этот званый вечер в доме Фамусова, по духу так напоминающий политические, кинематографические и прочие «тусовки», которые нынче нам показывают по телевидению, словно олицетворяет на сцене перекличку времен. Больше скажу, действующие лица того вечера встречались и в зале, среди зрителей премьерного спектакля. Как же, на громкие премьеры в театр теперь тоже ходят как на «тусовки». Подумалось: Москва лужковская пришла смотреть фамусовскую Москву. Интересно, себя узнала?
Во всяком случае, некоторые печатные отклики на спектакль подтвердили полную идентичность. «Начать с того, что едва ли не впервые на старейшей сцене вместо «исторически достоверных» нарядов и набивших оскомину интерьеров появились изящные костюмы и стильные супрематические декорации...» Читаешь это, а слышишь голос Натальи Дмитриевны Горич (в спектакле — заслуженная артистка России Светлана Аманова): «Нет, если б видели мой тюрлюрлю атласный! «Третье и четвертое действия, где предстают перед нами гости Фамусова, — это настоящее пиршество талантов, в первую очередь корифеев Малого. Даже не знаешь, кому отдать предпочтение — так совершенна
работа Юрия Каюрова и Татьяны Панковой, Элины Быстрицкой и Татьяны Еремеевой. Не карикатуры, живые люди! И Антон Антоныч Загорецкий, с которым «не надобно газет», он у народного артиста России Виктора Павлова при всей заостренности ну абсолютно будто на нынешнем тусовочном приеме нам встретился.
А когда потом волею режиссера выстроятся они все на заднем плане в тусклом мертвенном свете, как тени живых, возникает уже обобщенный и завершенный образ: паноптикум.
О режиссерской воле надо сказать особо. Известно, бывает она во благо автору пьесы, актерам, зрителям, а бывает — во вред. Одиночество Чацкого в фамусовском окружении, нарастающее чувство этого одиночества очень выразительно подчеркнуты синим фоном пустой холодной комнаты, в которой он оказывается, как в загоне, с тяжкими своими размышлениями. Еще более выразительно передано потрясение открытием, кого любит Софья: белый экран одного из тех самых «супрематических» щитов помогает нам почувствовать почти физически — человек словно электрошоком поражен.
Кстати, этот момент становится в спектакле, пожалуй, и кульминацией всего действия. Максимально выделив линию Чацкий-Софья, режиссер одновременно приглушает общественный, гражданский пафос в монологах главного героя. И в результате его «мильон терзаний» сводится чуть ли не к одному — кого же она любит, а все остальное, что, собственно, и делало Чацкого для нас со школьной скамьи героем, проговаривается как бы вскользь, между прочим. Ну, просто скверный характер — злословить по делу и без дела, каким он Софьей и воспринимается.
Да, Пушкин в свое время досадовал: но кому Чацкий все это так умно говорит? Фамусову? Скалозубу? Однако Грибоедов все-таки счел более важным, не кому он говорит, а что. И, надо заметить, крайне злободневным оказалось это не только для его времени.
«Где, укажите нам, отечества отцы, которых мы должны принять за образцы? Не эти ли, грабительством богаты? « Сегодня звучит современнее некуда! А негодование «от жалкой тошноты по стороне чужой» и пожелание, «чтоб истребил Господь нечистый этот дух пустого, рабского, слепого подражанья»? Если Женовач всерьез считает, все это так себе, между прочим, — очень жаль. Если жертвует этим из убеждения, что такой пафос нынче не нужен или «не моден», хотя бы по причине набившей оскомину «хрестоматийности», тогда жаль еще более. В любом случае, на мой взгляд, происходит колоссальная потеря. Об истоках же ее, которые представляются вовсе не случайными, а очень даже глубокими и показательными для нынешнего времени, еще предстоит нам поразмышлять...
Играет Чацкого молодой Глеб Подгородинский. В ключе, заданном режиссером, играет хорошо. Тонко и по-своему убедительно. Я вообще не согласен с теми, кто пишет, что молодые исполнители резко уступают в спектакле «старикам». Хороша и Софья — Ирина Леонова (для которой это фактически первая роль!), и очень живая Лиза — Инна Иванова. Актеры великолепной школы Малого театра в основном-то делают спектакль, а не «супрематические» щиты.
И все-таки с чувством тревоги вспоминаю разговор старшеклассников, невольно подслушанный после спектакля.
- Ну вот, оказывается, «Карету мне, карету» надо тихо произносить. А мы — громко!
Раздавленный, совершенно уничтоженный Чацкий в этом спектакле действительно еле слышно выговаривает последние слова последнего своего монолога. Впрочем, как и многое другое, что раньше звучало протестно непримиримо. Неужели вконец сломлен и побежден сегодня фамусовыми, скалозубами, молчалиными этот «якобинец» и «карбонарий»? «Коммуняка» — так, наверное, нынче его бы назвали...
Не хочется верить, что сломлен совсем. Нет, мы еще повоюем!
Виктор КОЖЕМЯКО
«Советская Россия», 09.12.2000
12.07.2005
Подробнее
«Листая старые подшивки» ЗАГАДКИ «ГОРЯ...»
«Листая старые подшивки»
ЗАГАДКИ «ГОРЯ...»
Последняя московская премьера в двадцатом веке...
ЗАГАДКИ «ГОРЯ...»
Последняя московская премьера в двадцатом веке...
«Листая старые подшивки»
ЗАГАДКИ «ГОРЯ...»
Последняя московская премьера в двадцатом веке
Малым театр... Слово «академический» здесь не просто уместно, но и необходимо, потому что этот театр - хранилище русской культуры, русской речи, русского драматического искусства. И вот долгожданная премьера «Горе от ума» Грибоедова. Вы спросите: «Ну и что? Кажется, сто пятьдесят лет ставится в этом театре грибоедовское «Горе...». Да, все правильно, но эта постановка особая. Театр пригласил на нее режиссера «со стороны», скандально известного Сергея Женовача. Всего год назад он был художественным руководителем Театра на Малой Бронной, много ставил, успешно работал с молодыми актерами театра, но далеко не всем «на Малой Бронной» нравился...
«O tempora, о mores!»
Цицерон.
ЕЩЕ ЗАДОЛГО до премьеры театральная общественность предсказывала провал постановки -мало кому верилось, что Женовач потянет на высокий стиль отношений с труппой, а кроме того, сумеет сохранить классицистизм комедии Грибоедова. Да я и сама в это не верила.
Открывается занавес. И вместо роскошного фамусовского особняка с его старинной мебелью, огромными часами великолепных мастеров, с безделушками, картинами, камином мы видим яркие деревянные щиты на колесах, что дает возможность быстро и незаметно менять конфигурацию воображаемых комнат, а стоящие на авансцене маленькая, в старинном стиле кушетка и высокая изразцовая печь с открытыми дверцами, из которых идет жар и полыхает огонь, дают возможность обыгрывать все мизансцены.
Кажется невероятным, как сумели Женовач и Боровский (художник-постановщик) совершить переворот на театральном корабле ярых традиционалистов. А вот поди же, действие пьесы идет как по маслу, и героям спектакля все это никак не мешает выражаться стихами так легко и свободно, так естественно и красиво, будто они другого языка и не знают. На этой постановке можно по-настоящему учиться русской речи. О, как это немаловажно в сегодняшнее смутно-лингвистическое время! Только одно это делает рецензируемую постановку «Горе от ума» истинно художественной и значимой.
Поговорим об образах пьесы и их исполнителях в спектакле. Действительно, мы прожили с «Горем...» почти два века, и театральное общество питалось им. Наша духовная история есть в какой-то мере и живая история «Горе от ума» , особенно если иметь в виду Чацкого. И как хорошо, что Сергей Женовач решил поставить «Горе от ума» именно сегодня, потому что, как это ни парадоксально, пьеса заставляет нас разгадывать загадки нашей действительности. Александр Блок записал в своих дневниках, что «Горе от ума» - величайшее творение всей нашей литературы», прибавив при этом, что, может быть, даже «до сих пор не разгаданное».
Читаем программку: первым действующим лицом здесь значится Павел Афанасьевич Фамусов. Сенатор, служащий при архивах. Его играет Юрий Соломин. Вот первый выход Фамусова на сцену, когда служанка Лиза - артистка Инна Иванова - заводит часы с музыкой и будит барина, он вбегает в гостиную. Легкий, подтянутый, в утреннем туалете, на плечах роскошный шлафрок на лисьем меху. Правда, голова седая, но это, скорее, говорит не о возрасте, а о достоинстве. Служанка Лизонька величественно называет его барином. А когда Павел Афанасьевич, заметив неожиданное смущение Лизы, которая, как известно, стережет влюбленных - Софью Павловну Фамусову (Ирина Леонова) и секретаря хозяина дома Алексея Степановича Молчалина (Александр Вершинин), -разыгрывающих всю ночь напролет музыкальные дуэты, то, поддавшись искушению, прижался к ней, кокетничает молодо и задорно, называет ее баловницей, и мы видим уже совсем не старика, а еще довольно приятного мужчину. Таков Фамусов - Юрия Соломина. (Да, в сегодняшнем веке и мужчины могут выглядеть моложе своих лет.) Но вот на чем настаивал Александр Сергеевич Грибоедов, так это на том, что Фамусов был барином. Это он говорил Михаилу Семеновичу Щепкину, подарив ему рукопись своей комедии. Как известно, Щепкин был непревзойденным Фамусовым. Он прекрасно знал, кого он играл, надевая фрак со звездой на шее - да, он изображал важного московского барина. Нелюбопытно, когда Щепкина спрашивали, как он смог так блестяще постичь образ Фамусова, он отвечал: «Какой я Фамусов? Ведь он же барин! « А мы скажем то, что не сказал Михаил Семенович Щепкин, ведь полжизни он был крепостным. К тому же он видел воочию прототип Фамусова - Алексея Федоровича Грибоедова, дядю автора «Горе от ума», величавого московского барина, дававшего в своем доме неслыханные балы и маскарады, ну чем не Фамусов?
Надо помнить, что Фамусов вырос и воспитывался в век Екатерины, а это был век роскоши, барства, некоторой картинности. Да, восемнадцатый век был веком блестящих людей, умевших ловить удачу. Какие совершались подвиги, как шла «госпожа удача» в руки людей с темпераментом! Все вертелось вокруг Великой Екатерины, а она любила людей удачливых, заметных... И элегантность здесь играла не последнюю роль. Кто вырос в этом веке, тот, безусловно, остался под его влиянием. Таков, был Фамусов. Он близко соприкасался с вельможами екатерининских времен. Его дядя Максим Петрович «...не то на серебре, на золоте едал, сто человек к услугам...» Но и Максим Петрович, этот импозантный всемогущий барин, умел сгибаться в три погибели, когда ему было необходимо «подслуживаться». Но как же мог Фамусов не перенять эту к чинам ведущую находчивость, эту элегантность? Действительно, Павел Афанасьевич Фамусов (каким играет его Ю. Соломин, каким трактует его С. Женовач, каким одела его художник по костюмам О.Ярмольник) -фигура крупная и яркая, человек, безусловно, неглупый. Его красивые, полные артистизма жесты, барственность говорят о его породе, о его шестисотлетнем дворянстве. Все это, как ни странно, роднит Фамусова с Чацким.
События, происходящие в комедии, становятся для зрителя былью именно потому, что образы Фамусова и Чацкого не столь антогоничны. Несовместим Чацкий только с Молчалиным. И этот шлейф несовместимости далеко выходит за рамки спектакля.
А что Софья Павловна Фамусова, дочь нашего героя. С первого взгляда Ирина Леонова дает нам образ умной, чуть романтичной девушки. Ей семнадцать лет, по понятиям того времени она уже невеста. Фамусов не торопится выдать ее замуж, но все же присматривает женихов. Она рано осталась одна, без матери, выросла на французских книжках, в ней есть и ум, и смекалка, она истинная дочь своего отца. Такой играет ее Ирина Леонова. Художник наряжает Софью в строгое закрытое платье с длинными рукавами без каких-либо украшений, рюш, отделок, бутоньерок, тем самым подчеркивая ее суровость, сдержанность чувства, даже какую-то замкнутость. Ее скромная, по тем временам, прическа, умные, чуть суховатые глаза говорят о натуре недюжинной, интересной. И все же, несмотря на сказанное, она женственна, обаятельна, великолепно двигается, не лезет за словом в карман... Понятно, почему Чацкий влюбился в нее без памяти.
Но вот вопрос: а почему же предметом своих воздыханий она выбрала человека скромного, безродного, «делового», то есть всего лишь секретаря «управляющего казенным домом», ни денег, ни чинов? Так кто же все-таки Алексей Степанович Молчалин? Над разгадкой этого образа билось не одно поколение литературоведов. Разгадан ли? В рецензируемом спектакле Молчалин - А. Вершинин - внешне бесстрастен, холодноват, подчеркнуто «бессловесен» -в широком понимании этого слова. А вот посмотришь на него: привлекателен. Я бы даже сказала - красив, по-мужски обаятелен, высок, строен, как-то особо опрятен... Софья смотрит не него влюбленными глазами. Ей нравится его подчеркнутая вежливость, уступчивость, к тому же «и на флейте, и в беседе он мастак». Но вот высказать свое мнение в разговоре с Чацким он побаивается. Когда тот его спрашивает: «Но почему же? «, Молчалин отвечает: «В чинах мы небольших». Что ж, это так, но служит Молчалин усердно и получает награждение. И вот что интересно - Молчалин верит в свою звезду: чины получит и выгодно женится... Что бы ни случилось в дальнейшем в доме Фамусовых, мы скажем: «Молчалины блаженствуют на свете».
Здесь в самую пору сказать о горничной Лизе. По замыслу режиссера она в какой-то мере противостоит всем женским образам комедии. Режиссер будто нарочно показывает нам Лизу простонародную, «из избы». Она скромна, на ней темное затрапезное платье, одно единственное на протяжении всех картин. Вместо прически - коса, она в переднике, что выдает ее незавидную должность в доме. И все же Лиза - одна из главных героинь в этом спектакле. Она прямодушна, естественна. Обладает природной смекалкой и понимает, каков характер Софьи, Молчалина... Как ни странно, но именно ей очень нравится Чацкий. Она интуитивно понимает его благородство, его ум, его искренность. Да и сама Лиза по отношению к своей барышне благородна и честна. Ведь Софья - это смесь великолепных человеческих инстинктов с приобретенной лживостью. В ее личностной физиономии, такой, какой ее показывает актриса Ирина Леонова, прячется что-то горячее, нежное, мечтательное. Именно этим привлекает она зрителей. Тем досаднее ее недостатки - плоды воспитания тогдашнего общества. Французские романы, на которые так сетует Фамусов, сентиментальное фортепиано (да еще с аккомпанементом флейты), незатейливые стихи, обязательные танцы, «Кузнецкий мост и вечные обновы», эти странные светские балы, где царствуют сплетни, непременное желание маменек-княгинь найти богатых женихов, низменное угождение зубоскалов Загорецких, пьяные тирады о русской интеллигентности Репетиловых, указательный воспитательный перст красивой старухи Хлестовой, услужливость Молчалина -все это давало пишу ее юному воображению. Отсюда - такая злая выходка Софьи: объявить сумасшедшим Чацкого. Это актриса И. Леонова сделала блестяще. Она артистично бросила обществу свою сплетню, чем и доказала, что она истинная дочь Фамусова.
И все же режиссер нам все время подбрасывает возможность сравнения Софьи и Лизы. Разве могла бы сделать такое горничная Лиза, будь она на месте Софьи? Никогда. Актриса И. Иванова показывает, как сильны в Лизе благородство, русская народная смекалка, порядочность. Эти же качества ее мы видим и в отношении к Молчалину. И это важно для понимания не только ее образа, но и Молчалина. В предыдущих спектаклях это не было так ярко выражено, но, думаю, что Грибоедов именно такой хотел видеть Лизу.
Главная роль в комедии, безусловно, принадлежит Чацкому. С первого же выхода на сцену по приезде в дом Фамусова мы видим Чацкого - Подгородинского веселым, ребячливым, влюбленным, собственно, Чацкий -самая живая личность в спектакле и как человек, и как исполнитель высокой общественной роли, которую дал ему Грибоедов. И Глеб Подгородинский умно и изящно раскрывает нам в Чацком именно это. Нет, он не трибун, не революционер, не бунтовщик, каким обычно изображали Чацкого в прежних постановках. Он - молодой человек, влюбленный в Софью. Он приехал свататься к ней. Его сильная и горячая натура бунтует, потому что он не понимает, что происходит с Софьей, и Чацкий - Подгородинский грустнеет на наших глазах, осмеянный, оскорбленный, непонятый... В силу своей молодости, досады, горячности, влюбленности Чацкий - Подгородинский бурно восстает против того, что он видит в доме Фамусова. Тут вступает в свои права и ревность то к Скалозубу, то к Молчалину, которые вызывают у него почти нравственную брезгливость. Отсюда бунт против Фамусова, который прекрасно понимал близость к себе Чацкого по происхождению, по воспитанию. Ведь чины зарабатывал и искал Молчалин, а вот Чацкого, как и Фамусова, чины искали сами. Но для этого надо было служить, однако что значило в то время служить? Это Молчалин должен был нести всю работу, то есть «быть деловым», а Фамусову и Чацкому было нужно всего лишь соблюсти этикет службы. В сущности Фамусову, а значит, и Чацкому, нужно было соблюдать светские приличия, заботиться об обязательствах перед сильными мира сего и вступать в отношения с теми, кто «вершил светский суд», скажем, с Татьяной Юрьевной или Марьей Алексевной...
Внимательно смотрю на Чацкого - Подгородинского и вижу Александра Сергеевича Грибоедова. Не знаю, случайно ли это сходство, или режиссерски нарочито? .. Попробуем прочитать письма Грибоедова, когда писалась комедия: услышим тот же идеализм, недовольство земной жизнью, русской действительностью. Вот письмо, написанное Грибоедовым одному из своих друзей после сочинения комедии: «А мне так скучно, так грустно! Скажи мне что-нибудь в отраду: я с некоторых пор мрачен до крайности. Пора умирать! Не знаю, отчего это так долго тянется. Тоска неизбывная».
Будем помнить, что Пушкин назвал Грибоедова «самым умным человеком в России». Он получил прекрасное образование, был от природы одарен тонкой наблюдательностью, он с огромным интересом изучал «фамусовское общество» в Москве. Да, это был человек высочайшего интеллекта, ценивший его, то есть интеллект, в других, следивший за развитием научной и общественной мысли. Поэтому Грибоедову было очень горько видеть общество фамусовых как руководителей жизни. Думаю, что зритель, смотря этот спектакль, решает: кто же сегодня прав, Фамусов или Чацкий?
Прямая и честная натура Грибоедова не могла принять окружающую неправду. Ее не мог принять и Чацкий. Отсюда и его раздражительная тирада в последней картине. Он не верит, что Софья трагически разочаровалась в Молчалине, не верит, что Фамусов не простит своего секретаря, не верит, что всю правду узнает Марья Алексеевна...
И почти шепотом (в отличие от всех других актеров, игравших Чацкого) Г. Подгородинский скорбно-раздумчиво говорит:
«Карету мне, карету!»
Грибоедов поставил знак восклицания, но мы его не чувствуем в интонации Подгородинского. А ведь и сам Грибоедов искал упокоения только в дороге...
На срезе, на смене веков всегда возникают Чацкие. Это - максималисты, люди с высокими идеалами, любящие свою Родину, свой народ, готовые положить за них жизнь свою, как это сделал Грибоедов. Но есть ли они сегодня?
Светлана МАГИДСОН, «Подмосковье-Неделя», 21.03.2001
ЗАГАДКИ «ГОРЯ...»
Последняя московская премьера в двадцатом веке
Малым театр... Слово «академический» здесь не просто уместно, но и необходимо, потому что этот театр - хранилище русской культуры, русской речи, русского драматического искусства. И вот долгожданная премьера «Горе от ума» Грибоедова. Вы спросите: «Ну и что? Кажется, сто пятьдесят лет ставится в этом театре грибоедовское «Горе...». Да, все правильно, но эта постановка особая. Театр пригласил на нее режиссера «со стороны», скандально известного Сергея Женовача. Всего год назад он был художественным руководителем Театра на Малой Бронной, много ставил, успешно работал с молодыми актерами театра, но далеко не всем «на Малой Бронной» нравился...
«O tempora, о mores!»
Цицерон.
ЕЩЕ ЗАДОЛГО до премьеры театральная общественность предсказывала провал постановки -мало кому верилось, что Женовач потянет на высокий стиль отношений с труппой, а кроме того, сумеет сохранить классицистизм комедии Грибоедова. Да я и сама в это не верила.
Открывается занавес. И вместо роскошного фамусовского особняка с его старинной мебелью, огромными часами великолепных мастеров, с безделушками, картинами, камином мы видим яркие деревянные щиты на колесах, что дает возможность быстро и незаметно менять конфигурацию воображаемых комнат, а стоящие на авансцене маленькая, в старинном стиле кушетка и высокая изразцовая печь с открытыми дверцами, из которых идет жар и полыхает огонь, дают возможность обыгрывать все мизансцены.
Кажется невероятным, как сумели Женовач и Боровский (художник-постановщик) совершить переворот на театральном корабле ярых традиционалистов. А вот поди же, действие пьесы идет как по маслу, и героям спектакля все это никак не мешает выражаться стихами так легко и свободно, так естественно и красиво, будто они другого языка и не знают. На этой постановке можно по-настоящему учиться русской речи. О, как это немаловажно в сегодняшнее смутно-лингвистическое время! Только одно это делает рецензируемую постановку «Горе от ума» истинно художественной и значимой.
Поговорим об образах пьесы и их исполнителях в спектакле. Действительно, мы прожили с «Горем...» почти два века, и театральное общество питалось им. Наша духовная история есть в какой-то мере и живая история «Горе от ума» , особенно если иметь в виду Чацкого. И как хорошо, что Сергей Женовач решил поставить «Горе от ума» именно сегодня, потому что, как это ни парадоксально, пьеса заставляет нас разгадывать загадки нашей действительности. Александр Блок записал в своих дневниках, что «Горе от ума» - величайшее творение всей нашей литературы», прибавив при этом, что, может быть, даже «до сих пор не разгаданное».
Читаем программку: первым действующим лицом здесь значится Павел Афанасьевич Фамусов. Сенатор, служащий при архивах. Его играет Юрий Соломин. Вот первый выход Фамусова на сцену, когда служанка Лиза - артистка Инна Иванова - заводит часы с музыкой и будит барина, он вбегает в гостиную. Легкий, подтянутый, в утреннем туалете, на плечах роскошный шлафрок на лисьем меху. Правда, голова седая, но это, скорее, говорит не о возрасте, а о достоинстве. Служанка Лизонька величественно называет его барином. А когда Павел Афанасьевич, заметив неожиданное смущение Лизы, которая, как известно, стережет влюбленных - Софью Павловну Фамусову (Ирина Леонова) и секретаря хозяина дома Алексея Степановича Молчалина (Александр Вершинин), -разыгрывающих всю ночь напролет музыкальные дуэты, то, поддавшись искушению, прижался к ней, кокетничает молодо и задорно, называет ее баловницей, и мы видим уже совсем не старика, а еще довольно приятного мужчину. Таков Фамусов - Юрия Соломина. (Да, в сегодняшнем веке и мужчины могут выглядеть моложе своих лет.) Но вот на чем настаивал Александр Сергеевич Грибоедов, так это на том, что Фамусов был барином. Это он говорил Михаилу Семеновичу Щепкину, подарив ему рукопись своей комедии. Как известно, Щепкин был непревзойденным Фамусовым. Он прекрасно знал, кого он играл, надевая фрак со звездой на шее - да, он изображал важного московского барина. Нелюбопытно, когда Щепкина спрашивали, как он смог так блестяще постичь образ Фамусова, он отвечал: «Какой я Фамусов? Ведь он же барин! « А мы скажем то, что не сказал Михаил Семенович Щепкин, ведь полжизни он был крепостным. К тому же он видел воочию прототип Фамусова - Алексея Федоровича Грибоедова, дядю автора «Горе от ума», величавого московского барина, дававшего в своем доме неслыханные балы и маскарады, ну чем не Фамусов?
Надо помнить, что Фамусов вырос и воспитывался в век Екатерины, а это был век роскоши, барства, некоторой картинности. Да, восемнадцатый век был веком блестящих людей, умевших ловить удачу. Какие совершались подвиги, как шла «госпожа удача» в руки людей с темпераментом! Все вертелось вокруг Великой Екатерины, а она любила людей удачливых, заметных... И элегантность здесь играла не последнюю роль. Кто вырос в этом веке, тот, безусловно, остался под его влиянием. Таков, был Фамусов. Он близко соприкасался с вельможами екатерининских времен. Его дядя Максим Петрович «...не то на серебре, на золоте едал, сто человек к услугам...» Но и Максим Петрович, этот импозантный всемогущий барин, умел сгибаться в три погибели, когда ему было необходимо «подслуживаться». Но как же мог Фамусов не перенять эту к чинам ведущую находчивость, эту элегантность? Действительно, Павел Афанасьевич Фамусов (каким играет его Ю. Соломин, каким трактует его С. Женовач, каким одела его художник по костюмам О.Ярмольник) -фигура крупная и яркая, человек, безусловно, неглупый. Его красивые, полные артистизма жесты, барственность говорят о его породе, о его шестисотлетнем дворянстве. Все это, как ни странно, роднит Фамусова с Чацким.
События, происходящие в комедии, становятся для зрителя былью именно потому, что образы Фамусова и Чацкого не столь антогоничны. Несовместим Чацкий только с Молчалиным. И этот шлейф несовместимости далеко выходит за рамки спектакля.
А что Софья Павловна Фамусова, дочь нашего героя. С первого взгляда Ирина Леонова дает нам образ умной, чуть романтичной девушки. Ей семнадцать лет, по понятиям того времени она уже невеста. Фамусов не торопится выдать ее замуж, но все же присматривает женихов. Она рано осталась одна, без матери, выросла на французских книжках, в ней есть и ум, и смекалка, она истинная дочь своего отца. Такой играет ее Ирина Леонова. Художник наряжает Софью в строгое закрытое платье с длинными рукавами без каких-либо украшений, рюш, отделок, бутоньерок, тем самым подчеркивая ее суровость, сдержанность чувства, даже какую-то замкнутость. Ее скромная, по тем временам, прическа, умные, чуть суховатые глаза говорят о натуре недюжинной, интересной. И все же, несмотря на сказанное, она женственна, обаятельна, великолепно двигается, не лезет за словом в карман... Понятно, почему Чацкий влюбился в нее без памяти.
Но вот вопрос: а почему же предметом своих воздыханий она выбрала человека скромного, безродного, «делового», то есть всего лишь секретаря «управляющего казенным домом», ни денег, ни чинов? Так кто же все-таки Алексей Степанович Молчалин? Над разгадкой этого образа билось не одно поколение литературоведов. Разгадан ли? В рецензируемом спектакле Молчалин - А. Вершинин - внешне бесстрастен, холодноват, подчеркнуто «бессловесен» -в широком понимании этого слова. А вот посмотришь на него: привлекателен. Я бы даже сказала - красив, по-мужски обаятелен, высок, строен, как-то особо опрятен... Софья смотрит не него влюбленными глазами. Ей нравится его подчеркнутая вежливость, уступчивость, к тому же «и на флейте, и в беседе он мастак». Но вот высказать свое мнение в разговоре с Чацким он побаивается. Когда тот его спрашивает: «Но почему же? «, Молчалин отвечает: «В чинах мы небольших». Что ж, это так, но служит Молчалин усердно и получает награждение. И вот что интересно - Молчалин верит в свою звезду: чины получит и выгодно женится... Что бы ни случилось в дальнейшем в доме Фамусовых, мы скажем: «Молчалины блаженствуют на свете».
Здесь в самую пору сказать о горничной Лизе. По замыслу режиссера она в какой-то мере противостоит всем женским образам комедии. Режиссер будто нарочно показывает нам Лизу простонародную, «из избы». Она скромна, на ней темное затрапезное платье, одно единственное на протяжении всех картин. Вместо прически - коса, она в переднике, что выдает ее незавидную должность в доме. И все же Лиза - одна из главных героинь в этом спектакле. Она прямодушна, естественна. Обладает природной смекалкой и понимает, каков характер Софьи, Молчалина... Как ни странно, но именно ей очень нравится Чацкий. Она интуитивно понимает его благородство, его ум, его искренность. Да и сама Лиза по отношению к своей барышне благородна и честна. Ведь Софья - это смесь великолепных человеческих инстинктов с приобретенной лживостью. В ее личностной физиономии, такой, какой ее показывает актриса Ирина Леонова, прячется что-то горячее, нежное, мечтательное. Именно этим привлекает она зрителей. Тем досаднее ее недостатки - плоды воспитания тогдашнего общества. Французские романы, на которые так сетует Фамусов, сентиментальное фортепиано (да еще с аккомпанементом флейты), незатейливые стихи, обязательные танцы, «Кузнецкий мост и вечные обновы», эти странные светские балы, где царствуют сплетни, непременное желание маменек-княгинь найти богатых женихов, низменное угождение зубоскалов Загорецких, пьяные тирады о русской интеллигентности Репетиловых, указательный воспитательный перст красивой старухи Хлестовой, услужливость Молчалина -все это давало пишу ее юному воображению. Отсюда - такая злая выходка Софьи: объявить сумасшедшим Чацкого. Это актриса И. Леонова сделала блестяще. Она артистично бросила обществу свою сплетню, чем и доказала, что она истинная дочь Фамусова.
И все же режиссер нам все время подбрасывает возможность сравнения Софьи и Лизы. Разве могла бы сделать такое горничная Лиза, будь она на месте Софьи? Никогда. Актриса И. Иванова показывает, как сильны в Лизе благородство, русская народная смекалка, порядочность. Эти же качества ее мы видим и в отношении к Молчалину. И это важно для понимания не только ее образа, но и Молчалина. В предыдущих спектаклях это не было так ярко выражено, но, думаю, что Грибоедов именно такой хотел видеть Лизу.
Главная роль в комедии, безусловно, принадлежит Чацкому. С первого же выхода на сцену по приезде в дом Фамусова мы видим Чацкого - Подгородинского веселым, ребячливым, влюбленным, собственно, Чацкий -самая живая личность в спектакле и как человек, и как исполнитель высокой общественной роли, которую дал ему Грибоедов. И Глеб Подгородинский умно и изящно раскрывает нам в Чацком именно это. Нет, он не трибун, не революционер, не бунтовщик, каким обычно изображали Чацкого в прежних постановках. Он - молодой человек, влюбленный в Софью. Он приехал свататься к ней. Его сильная и горячая натура бунтует, потому что он не понимает, что происходит с Софьей, и Чацкий - Подгородинский грустнеет на наших глазах, осмеянный, оскорбленный, непонятый... В силу своей молодости, досады, горячности, влюбленности Чацкий - Подгородинский бурно восстает против того, что он видит в доме Фамусова. Тут вступает в свои права и ревность то к Скалозубу, то к Молчалину, которые вызывают у него почти нравственную брезгливость. Отсюда бунт против Фамусова, который прекрасно понимал близость к себе Чацкого по происхождению, по воспитанию. Ведь чины зарабатывал и искал Молчалин, а вот Чацкого, как и Фамусова, чины искали сами. Но для этого надо было служить, однако что значило в то время служить? Это Молчалин должен был нести всю работу, то есть «быть деловым», а Фамусову и Чацкому было нужно всего лишь соблюсти этикет службы. В сущности Фамусову, а значит, и Чацкому, нужно было соблюдать светские приличия, заботиться об обязательствах перед сильными мира сего и вступать в отношения с теми, кто «вершил светский суд», скажем, с Татьяной Юрьевной или Марьей Алексевной...
Внимательно смотрю на Чацкого - Подгородинского и вижу Александра Сергеевича Грибоедова. Не знаю, случайно ли это сходство, или режиссерски нарочито? .. Попробуем прочитать письма Грибоедова, когда писалась комедия: услышим тот же идеализм, недовольство земной жизнью, русской действительностью. Вот письмо, написанное Грибоедовым одному из своих друзей после сочинения комедии: «А мне так скучно, так грустно! Скажи мне что-нибудь в отраду: я с некоторых пор мрачен до крайности. Пора умирать! Не знаю, отчего это так долго тянется. Тоска неизбывная».
Будем помнить, что Пушкин назвал Грибоедова «самым умным человеком в России». Он получил прекрасное образование, был от природы одарен тонкой наблюдательностью, он с огромным интересом изучал «фамусовское общество» в Москве. Да, это был человек высочайшего интеллекта, ценивший его, то есть интеллект, в других, следивший за развитием научной и общественной мысли. Поэтому Грибоедову было очень горько видеть общество фамусовых как руководителей жизни. Думаю, что зритель, смотря этот спектакль, решает: кто же сегодня прав, Фамусов или Чацкий?
Прямая и честная натура Грибоедова не могла принять окружающую неправду. Ее не мог принять и Чацкий. Отсюда и его раздражительная тирада в последней картине. Он не верит, что Софья трагически разочаровалась в Молчалине, не верит, что Фамусов не простит своего секретаря, не верит, что всю правду узнает Марья Алексеевна...
И почти шепотом (в отличие от всех других актеров, игравших Чацкого) Г. Подгородинский скорбно-раздумчиво говорит:
«Карету мне, карету!»
Грибоедов поставил знак восклицания, но мы его не чувствуем в интонации Подгородинского. А ведь и сам Грибоедов искал упокоения только в дороге...
На срезе, на смене веков всегда возникают Чацкие. Это - максималисты, люди с высокими идеалами, любящие свою Родину, свой народ, готовые положить за них жизнь свою, как это сделал Грибоедов. Но есть ли они сегодня?
Светлана МАГИДСОН, «Подмосковье-Неделя», 21.03.2001
22.06.2005
Подробнее
ПРАВДА И СЧАСТЬЕ
ПРАВДА И СЧАСТЬЕ
Потребность учиться – это и есть возможность всегда оставаться в форме. Если творческий человек перестает учиться, он перестает созидать. Каждый спектакль, педагогический урок начинается с нуля...
Потребность учиться – это и есть возможность всегда оставаться в форме. Если творческий человек перестает учиться, он перестает созидать. Каждый спектакль, педагогический урок начинается с нуля...
ПРАВДА И СЧАСТЬЕ
Собираясь на встречу с режиссером Сергеем Женовачем в Малый театр, до последнего момента не мог сформулировать первый вопрос. Настолько, видимо, во мне сидело сложное к нему чувство как к режиссеру, который в своей профессиональной судьбе не раз делал неожиданные повороты. Впрочем, этот момент еще больше во мне разжигал давнишнее желание с ним встретиться. И вот когда я увидел в 6-м подъезде встречающего меня Сергея Васильевича, когда он, легкий, стремительный, поднялся угловатой походкой на второй этаж и мы расположились в уютном фойе, когда он взглянул голубыми глазами в яркое от солнца окно, очертив мистически знакомый профиль с тонким носом, вот тогда вопрос возник сам собой.
– Сергей Васильевич, что означает в вашем понимании современный театр или несовременный?
– Я бы говорил скорее о театре как о виде драматического искусства и не делил его – современный он или несовременный. Либо говорил о людях, которые в спектаклях ставят перед собой простые задачи: увлечь, развлечь, создавать какие-то забавные истории. Но современным, подлинным театром можно назвать тот, в котором происходит, с одной стороны, поиск театрального языка, и с другой, когда это делается для зрителей, а не для самореализации и самопользования.
– Вам не все равно, какой у вас зритель?
– Мне кажется, что у каждого режиссера, не только театра московского – любого, существует свой зритель, и это огромное счастье: одни любят московский ТЮЗ, другие любят Малый театр, есть зрители мастерской театра Петра Фоменко, театр Центра имени Мейерхольда и т.д., и т.д.
– У каждого режиссера существуют этапы в жизни, когда, казалось бы, надолго обретенные и испытанные временем постановки вдруг уходят и режиссер начинает «с чистого листа». В вашей работе было немало поисков, экспериментов. Потом вдруг вы поставили классическое «Горе от ума», сейчас – «Правда хорошо, а счастье лучше». В чем заложен контекст этих перемен?
– Мы порой забываем, что наша театральная работа – область интуиций, однако очень зависимая от контекста, в котором ты существуешь. В данном случае в контексте зрительного зала, в контексте театра, который тебя приглашает и доверяет.
– Даже в контексте артистов…
– Конечно, артистов. Профессия режиссера такова, что он вроде бы ничего и не делает. Но у него есть круг артистов, сценографов, художников по свету, художников по костюму, композиторов, работников театра, которые воспринимают театр как родной. И если ты чувствуешь, что это некому сыграть, не под силу сделать, то лучше от этого отказаться. Есть такие профессии, как режиссерская, в которых нужно всегда побеждать. Работа твоя может быть лучше, может быть хуже, но все равно должна состояться, иначе обманываешь тех людей, которые в твое дело вовлекаются. Нужно брать на себя ответственность. Меня пригласили ставить «Горе от ума». Эта пьеса своего рода визитная карточка Малого театра. Есть пьесы, которые в течение времени здесь появляются, и разные поколения артистов по-своему их прочитывают, играют. «Горе от ума» сыграло семь поколений.
– Я помню Подгорного в роли Чацкого…
– А сейчас вот Даша Подгорная, его дочка, играет одну из княжон. Династии в Малом, как ни в каком другом театре, живут и развиваются. В затее с постановкой «Горе от ума» Грибоедова был особый смысл, он связан с тем, чтобы вот здесь, на этой прекрасной, великой сцене, сошлись три поколения: так называемые старики, легенды Малого театра, среднее поколение и совсем молодежь. Когда я почувствовал театр и в нем уже со мной сложились хорошие и дружеские взаимоотношения, тогда возникла затея «Правды – хорошо…» (кстати, благодаря совету заместителя художественного руководителя по литературной части Бориса Николаевича Любимова, которого я люблю и уважаю). Театр – это искусство ансамбля. Поэтому естественна потребность именно в такого рода спектакле. У артистов существует понятие – «играет в разные игры», так и режиссер играет в разные игры. Самое главное – уловить, почувствовать ее компоненты.
– Вы сказали – «советуетесь». Вы не стесняетесь желания учиться?
– Я вообще считаю, что потребность учиться – это и есть возможность всегда оставаться в форме. Если творческий человек перестает учиться, он перестает созидать. Каждый спектакль, педагогический урок начинается с нуля. На актерский и режиссерский курсы приходят новые ребята. Они неповторимы. Надо их разгадать, а не брать какие-то приемы, которые были апробированы с другими ребятами по воспитанию артистов или режиссеров. В ГИТИСе студенты, а в театре артисты определяют, как с ними строить учебу, репетиции. Поэтому учишься у артистов, учишься у студентов, у художников. По крайней мере, я всегда так стараюсь. И если у меня что-то получается, только потому, что я постоянно учусь. Я этого не стесняюсь. Петр Наумович Фоменко всегда говорит: хороший педагог тот, кто постоянно учится, находится в работе. Талант имеет свойство уходить, если не учиться постоянно, не ставить перед собой более высокие цели и задачи. В противном случае обязательно наступает пустота. Легко осуждать других, а труднее всего осуждать себя.
– Бывает ли с вами, когда, работая с актером, вы потом от него отказываетесь, поскольку не приемлете его творческие позиции?
– Мне неприемлемы только не артисты, скажем так. Я человек максимальный по своим каким-то взглядам. Поэтому мне кажется, что существует природа актерская и неактерская. Часто, к сожалению, так складывается, что люди попадают в профессию, не обладая актерской природой. Это трагедия как для них, так и для театра. Другой вопрос, когда речь идет о тех, кто наделен природным талантом: как сложилась его судьба – удачно, неудачно, раскрылась ли природа, не раскрылась. С этими людьми работать всегда в радость. Независимо от их популярности. Мне важно, чтобы в артистах были такие качества, как личностное начало, лицедейство, наблюдательность, кураж. У мощных личностей, как правило, не всегда гладкий характер. Но работа с неактерской природой всегда создает проблемы, и чувствуешь себя неловко. Мне в этом отношении как-то везет: и когда работал в студии «Человек», – в мастерской Фоменко, в Театре на Малой Бронной и сейчас в Малом театре. Мне везет с прекрасными артистами. Ты приносишь свою затею, и вокруг нее начинают плести картину-сочинение, к которой подключаются и сценограф, и художники по костюмам и по свету. И тогда это становится частью нашей совместной жизни.
– В последние годы многие режиссеры стремятся к созданию своего театра.
– Есть режиссеры, которым удобна форма вхождения в коллективы, в дома, постановка спектаклей там-то и там-то. Я режиссер домашнего толка. Конечно, хочется обрести театр не ради какого-то руководства, а ради максимальной реализации задуманного, что в тебе бурлит, что живет и требует выхода наружу. Если оно не реализовывается, то сжигается. Наша профессия требует реализации каких-то замыслов через людей, которых нужно собрать. Это сегодня практически невозможно: нет студии, нет того-то. Возникнут предложения – безусловно, откликнусь. Раньше всегда можно было найти какой-то подвал, умыкнуться туда вместе с единомышленниками и проверять свои театральные идеи. Но, повторяю, это практически невозможно. С молодыми, в условиях ГИТИСа, мы пытаемся что-то пробовать. С мастерами это сделать, конечно, сложнее. Но чувствую: есть заинтересованность в некоем спектакле, есть замечательные артисты, с которыми можно это сделать. А мечта – она всегда остается мечтой. Много сейчас существует театров, которые не являются домом, а просто местом службы. Театр-мастерская Петра Фоменко для нас Дом. Сейчас ему десять лет. Кое-что там удалось сделать, что существует до сих пор. Это тоже часть моей жизни. Мне в этом случае повезло.
– Сергей Васильевич, какую вы можете назвать фразу из драматургии русской классики, которая для вас является знаковой?
– Бывают моменты в жизни, когда очень трудно себя сдерживать, и на память приходит фраза из гоголевской «Женитьбы». Помните, Агафья Тихоновна запуталась в выборе женихов? И Кочкарев учит ее: скажите просто: «Пошли вон, дураки!» Как ни странно, эта фраза всегда меня спасает. (Смеется.) Никогда ее вслух не произношу. Я успокаиваюсь, на душе легче. Вообще-то, на разных периодах жизни возникают разные цитаты-символы. Допустим, последний прошел под фразой «Правда – хорошо, а счастье лучше». Как артист играет в образе разных мыслей и чувств, так и режиссер. Если он сегодня занимается Достоевским, ты, хочешь не хочешь, на весь окружающий мир смотришь с точки зрения его героев и персонажей. Это только кажется, что ты ставишь автора. Автор ставит тебя, и автор работает над тобой в это время. Занимаешься Островским, значит, Островский работает над тобой. Ты каждый день вчитываешься в его статьи, пьесы, произносишь их тексты, смотришь на его судьбу. Начинаешь что-то присваивать, усваивать, интерпретировать, искать какие-то театральные ходы. И невольно вступаешь с Островским в какое-то взаимодействие. Потом думаешь про другого автора, и происходит то же самое. Мы, режиссеры, такие же лицедеи, как актеры: приходится играть и с этим автором, и с этим. Вроде бы ничего такого сами не создаем, но через нас что-то происходит.
– В нашем обществе люди разобщены, одиноки. Мне кажется, главная мысль пьесы Островского «Правда хорошо…» – это обретение друг друга.
– Меня часто спрашивают: о чем ваш спектакль? На этот вопрос очень трудно отвечать. Свести в одну фразу то, что хотел сказать режиссер в «Братьях Карамазовых», в «Правде – хорошо…», в «Грозе», в«Горе от ума», практически невозможно. Иначе уничтожишь весь смысл. Что нам хотелось сказать главное в «Правде – хорошо…»? Жизнь наша настолько быстротечна, и, когда мы в ней существуем, мы порой не можем отличить, что в ней главное, а что нет. И однажды понимаешь: вроде получилось что-то, произошло, состоялось, допустим, у Силы Ерофеича Грознова. А к кому прийти, с кем поразговаривать, у кого на плече всплакнуть? И вдруг в памяти яркой вспышкой сверкнула первая любовь… Вроде была проходная в судьбе. Но спустя много лет вновь обретается это чувство счастья, и под влиянием этого порыва Мавра Барабошева делает почти революцию в доме: она дает возможность молодым вести свое хозяйство, делать то, что им хочется. Через нее все становятся счастливыми. Вот эта ситуация, скорее всего, стержень спектакля.
– Зритель может открыть то, о чем вы даже не думали…
– Безусловно. В этом и есть тайна профессии. Очень часто мы говорим о профессии, но забываем именно о тайнах, бессознательных вещах. Когда ты начинаешь чувствовать пьесу, ее зигзаги, вибрации, ритмы, начинаешь жить персонажами, искать пространственные ходы и решения, ты вовлекаешь сюда много-много разных людей. И все это нужно реализовать, добиться, чтобы оно произошло в сценическом пространстве. То, что происходит на сцене, только поводы к ассоциациям, к собственному спектаклю в воображении зрителя. А иначе смотреть скучно. Скучно, потому что шифр расшифровал: да, я все понял, что зло – это плохо, добро – хорошо. Я должен чувствовать некую тайну. Возникает другая сценическая реальность, в которой мне хочется пожить, побродить, посуществовать. Еще одно качество хорошего спектакля: когда проходит время, а он начинает в тебе больше жить, чем в тот момент, когда ты его видел. Для меня это признак хорошей театральной работы.
Вот я был на замечательной выставке офортов Гойи. Прошло несколько дней, и все равно по нескольку раз в день к ней возвращаюсь. Диалог в тебе существует. Так и в театре. Поэтому сила произведения зависит от того, насколько надолго сценические образы и образная система попадут в твое сознание. Раньше была устойчивая культура театрального восприятия. Люди ходили смотреть на артиста по семь, восемь, десять раз, ибо понимали: сегодня он играет так, а сейчас произошли какие-то события в стране или в его личной жизни, и в этот вечер он играет несколько по-другому. Главное качество театрального спектакля – ежесекундность, его неповторимость, это как рисунки на песке: ты нарисовал, волна смыла, дальше надо что-то новое рисовать. Вот в чем культура театра! А не то чтобы считать информацию как можно быстрее. Театр все-таки искусство переживания не столько на сцене, сколько в зрительном зале, когда группа людей объединяется одним чувством. Это удивительное счастье и радость – ощущать и на сцене, и в зале, когда вдруг происходит взаимообмен эмоциональным состоянием, взаимообмен энергией. Если зритель приходит на спектакль с разрозненной энергией, то артисты уже готовы к этой встрече, потому что мы репетировали, проиграли много спектаклей. Хорош тот спектакль, когда из этих разрозненных чувств возникает вдруг единое чувство, единое настроение, единое самочувствие. Люди расходятся, а энергия остается, живет в нас ассоциациями, воспоминаниями, становится нашей внутренней реальностью. Вот это и есть мой театр.
В конце разговора Сергей Васильевич предложил:
– Пойдемте, проведу вас на сцену.
Мы прошли коридор, «карман» и оказались на середине сцены. Все было готово к предстоящему через полчаса спектаклю: расставлены корзины с яблоками… У рампы Сергей Васильевич вытянул руку к залу, в правый угол амфитеатра:
– Там, в кресле, по легенде, облокотившись на парапет, сидел сам Николай Васильевич Гоголь…
Сергей ЛУКОНИН
«Литературная газета», №15 (5920) 16 — 22 апреля 2003 года
Собираясь на встречу с режиссером Сергеем Женовачем в Малый театр, до последнего момента не мог сформулировать первый вопрос. Настолько, видимо, во мне сидело сложное к нему чувство как к режиссеру, который в своей профессиональной судьбе не раз делал неожиданные повороты. Впрочем, этот момент еще больше во мне разжигал давнишнее желание с ним встретиться. И вот когда я увидел в 6-м подъезде встречающего меня Сергея Васильевича, когда он, легкий, стремительный, поднялся угловатой походкой на второй этаж и мы расположились в уютном фойе, когда он взглянул голубыми глазами в яркое от солнца окно, очертив мистически знакомый профиль с тонким носом, вот тогда вопрос возник сам собой.
– Сергей Васильевич, что означает в вашем понимании современный театр или несовременный?
– Я бы говорил скорее о театре как о виде драматического искусства и не делил его – современный он или несовременный. Либо говорил о людях, которые в спектаклях ставят перед собой простые задачи: увлечь, развлечь, создавать какие-то забавные истории. Но современным, подлинным театром можно назвать тот, в котором происходит, с одной стороны, поиск театрального языка, и с другой, когда это делается для зрителей, а не для самореализации и самопользования.
– Вам не все равно, какой у вас зритель?
– Мне кажется, что у каждого режиссера, не только театра московского – любого, существует свой зритель, и это огромное счастье: одни любят московский ТЮЗ, другие любят Малый театр, есть зрители мастерской театра Петра Фоменко, театр Центра имени Мейерхольда и т.д., и т.д.
– У каждого режиссера существуют этапы в жизни, когда, казалось бы, надолго обретенные и испытанные временем постановки вдруг уходят и режиссер начинает «с чистого листа». В вашей работе было немало поисков, экспериментов. Потом вдруг вы поставили классическое «Горе от ума», сейчас – «Правда хорошо, а счастье лучше». В чем заложен контекст этих перемен?
– Мы порой забываем, что наша театральная работа – область интуиций, однако очень зависимая от контекста, в котором ты существуешь. В данном случае в контексте зрительного зала, в контексте театра, который тебя приглашает и доверяет.
– Даже в контексте артистов…
– Конечно, артистов. Профессия режиссера такова, что он вроде бы ничего и не делает. Но у него есть круг артистов, сценографов, художников по свету, художников по костюму, композиторов, работников театра, которые воспринимают театр как родной. И если ты чувствуешь, что это некому сыграть, не под силу сделать, то лучше от этого отказаться. Есть такие профессии, как режиссерская, в которых нужно всегда побеждать. Работа твоя может быть лучше, может быть хуже, но все равно должна состояться, иначе обманываешь тех людей, которые в твое дело вовлекаются. Нужно брать на себя ответственность. Меня пригласили ставить «Горе от ума». Эта пьеса своего рода визитная карточка Малого театра. Есть пьесы, которые в течение времени здесь появляются, и разные поколения артистов по-своему их прочитывают, играют. «Горе от ума» сыграло семь поколений.
– Я помню Подгорного в роли Чацкого…
– А сейчас вот Даша Подгорная, его дочка, играет одну из княжон. Династии в Малом, как ни в каком другом театре, живут и развиваются. В затее с постановкой «Горе от ума» Грибоедова был особый смысл, он связан с тем, чтобы вот здесь, на этой прекрасной, великой сцене, сошлись три поколения: так называемые старики, легенды Малого театра, среднее поколение и совсем молодежь. Когда я почувствовал театр и в нем уже со мной сложились хорошие и дружеские взаимоотношения, тогда возникла затея «Правды – хорошо…» (кстати, благодаря совету заместителя художественного руководителя по литературной части Бориса Николаевича Любимова, которого я люблю и уважаю). Театр – это искусство ансамбля. Поэтому естественна потребность именно в такого рода спектакле. У артистов существует понятие – «играет в разные игры», так и режиссер играет в разные игры. Самое главное – уловить, почувствовать ее компоненты.
– Вы сказали – «советуетесь». Вы не стесняетесь желания учиться?
– Я вообще считаю, что потребность учиться – это и есть возможность всегда оставаться в форме. Если творческий человек перестает учиться, он перестает созидать. Каждый спектакль, педагогический урок начинается с нуля. На актерский и режиссерский курсы приходят новые ребята. Они неповторимы. Надо их разгадать, а не брать какие-то приемы, которые были апробированы с другими ребятами по воспитанию артистов или режиссеров. В ГИТИСе студенты, а в театре артисты определяют, как с ними строить учебу, репетиции. Поэтому учишься у артистов, учишься у студентов, у художников. По крайней мере, я всегда так стараюсь. И если у меня что-то получается, только потому, что я постоянно учусь. Я этого не стесняюсь. Петр Наумович Фоменко всегда говорит: хороший педагог тот, кто постоянно учится, находится в работе. Талант имеет свойство уходить, если не учиться постоянно, не ставить перед собой более высокие цели и задачи. В противном случае обязательно наступает пустота. Легко осуждать других, а труднее всего осуждать себя.
– Бывает ли с вами, когда, работая с актером, вы потом от него отказываетесь, поскольку не приемлете его творческие позиции?
– Мне неприемлемы только не артисты, скажем так. Я человек максимальный по своим каким-то взглядам. Поэтому мне кажется, что существует природа актерская и неактерская. Часто, к сожалению, так складывается, что люди попадают в профессию, не обладая актерской природой. Это трагедия как для них, так и для театра. Другой вопрос, когда речь идет о тех, кто наделен природным талантом: как сложилась его судьба – удачно, неудачно, раскрылась ли природа, не раскрылась. С этими людьми работать всегда в радость. Независимо от их популярности. Мне важно, чтобы в артистах были такие качества, как личностное начало, лицедейство, наблюдательность, кураж. У мощных личностей, как правило, не всегда гладкий характер. Но работа с неактерской природой всегда создает проблемы, и чувствуешь себя неловко. Мне в этом отношении как-то везет: и когда работал в студии «Человек», – в мастерской Фоменко, в Театре на Малой Бронной и сейчас в Малом театре. Мне везет с прекрасными артистами. Ты приносишь свою затею, и вокруг нее начинают плести картину-сочинение, к которой подключаются и сценограф, и художники по костюмам и по свету. И тогда это становится частью нашей совместной жизни.
– В последние годы многие режиссеры стремятся к созданию своего театра.
– Есть режиссеры, которым удобна форма вхождения в коллективы, в дома, постановка спектаклей там-то и там-то. Я режиссер домашнего толка. Конечно, хочется обрести театр не ради какого-то руководства, а ради максимальной реализации задуманного, что в тебе бурлит, что живет и требует выхода наружу. Если оно не реализовывается, то сжигается. Наша профессия требует реализации каких-то замыслов через людей, которых нужно собрать. Это сегодня практически невозможно: нет студии, нет того-то. Возникнут предложения – безусловно, откликнусь. Раньше всегда можно было найти какой-то подвал, умыкнуться туда вместе с единомышленниками и проверять свои театральные идеи. Но, повторяю, это практически невозможно. С молодыми, в условиях ГИТИСа, мы пытаемся что-то пробовать. С мастерами это сделать, конечно, сложнее. Но чувствую: есть заинтересованность в некоем спектакле, есть замечательные артисты, с которыми можно это сделать. А мечта – она всегда остается мечтой. Много сейчас существует театров, которые не являются домом, а просто местом службы. Театр-мастерская Петра Фоменко для нас Дом. Сейчас ему десять лет. Кое-что там удалось сделать, что существует до сих пор. Это тоже часть моей жизни. Мне в этом случае повезло.
– Сергей Васильевич, какую вы можете назвать фразу из драматургии русской классики, которая для вас является знаковой?
– Бывают моменты в жизни, когда очень трудно себя сдерживать, и на память приходит фраза из гоголевской «Женитьбы». Помните, Агафья Тихоновна запуталась в выборе женихов? И Кочкарев учит ее: скажите просто: «Пошли вон, дураки!» Как ни странно, эта фраза всегда меня спасает. (Смеется.) Никогда ее вслух не произношу. Я успокаиваюсь, на душе легче. Вообще-то, на разных периодах жизни возникают разные цитаты-символы. Допустим, последний прошел под фразой «Правда – хорошо, а счастье лучше». Как артист играет в образе разных мыслей и чувств, так и режиссер. Если он сегодня занимается Достоевским, ты, хочешь не хочешь, на весь окружающий мир смотришь с точки зрения его героев и персонажей. Это только кажется, что ты ставишь автора. Автор ставит тебя, и автор работает над тобой в это время. Занимаешься Островским, значит, Островский работает над тобой. Ты каждый день вчитываешься в его статьи, пьесы, произносишь их тексты, смотришь на его судьбу. Начинаешь что-то присваивать, усваивать, интерпретировать, искать какие-то театральные ходы. И невольно вступаешь с Островским в какое-то взаимодействие. Потом думаешь про другого автора, и происходит то же самое. Мы, режиссеры, такие же лицедеи, как актеры: приходится играть и с этим автором, и с этим. Вроде бы ничего такого сами не создаем, но через нас что-то происходит.
– В нашем обществе люди разобщены, одиноки. Мне кажется, главная мысль пьесы Островского «Правда хорошо…» – это обретение друг друга.
– Меня часто спрашивают: о чем ваш спектакль? На этот вопрос очень трудно отвечать. Свести в одну фразу то, что хотел сказать режиссер в «Братьях Карамазовых», в «Правде – хорошо…», в «Грозе», в«Горе от ума», практически невозможно. Иначе уничтожишь весь смысл. Что нам хотелось сказать главное в «Правде – хорошо…»? Жизнь наша настолько быстротечна, и, когда мы в ней существуем, мы порой не можем отличить, что в ней главное, а что нет. И однажды понимаешь: вроде получилось что-то, произошло, состоялось, допустим, у Силы Ерофеича Грознова. А к кому прийти, с кем поразговаривать, у кого на плече всплакнуть? И вдруг в памяти яркой вспышкой сверкнула первая любовь… Вроде была проходная в судьбе. Но спустя много лет вновь обретается это чувство счастья, и под влиянием этого порыва Мавра Барабошева делает почти революцию в доме: она дает возможность молодым вести свое хозяйство, делать то, что им хочется. Через нее все становятся счастливыми. Вот эта ситуация, скорее всего, стержень спектакля.
– Зритель может открыть то, о чем вы даже не думали…
– Безусловно. В этом и есть тайна профессии. Очень часто мы говорим о профессии, но забываем именно о тайнах, бессознательных вещах. Когда ты начинаешь чувствовать пьесу, ее зигзаги, вибрации, ритмы, начинаешь жить персонажами, искать пространственные ходы и решения, ты вовлекаешь сюда много-много разных людей. И все это нужно реализовать, добиться, чтобы оно произошло в сценическом пространстве. То, что происходит на сцене, только поводы к ассоциациям, к собственному спектаклю в воображении зрителя. А иначе смотреть скучно. Скучно, потому что шифр расшифровал: да, я все понял, что зло – это плохо, добро – хорошо. Я должен чувствовать некую тайну. Возникает другая сценическая реальность, в которой мне хочется пожить, побродить, посуществовать. Еще одно качество хорошего спектакля: когда проходит время, а он начинает в тебе больше жить, чем в тот момент, когда ты его видел. Для меня это признак хорошей театральной работы.
Вот я был на замечательной выставке офортов Гойи. Прошло несколько дней, и все равно по нескольку раз в день к ней возвращаюсь. Диалог в тебе существует. Так и в театре. Поэтому сила произведения зависит от того, насколько надолго сценические образы и образная система попадут в твое сознание. Раньше была устойчивая культура театрального восприятия. Люди ходили смотреть на артиста по семь, восемь, десять раз, ибо понимали: сегодня он играет так, а сейчас произошли какие-то события в стране или в его личной жизни, и в этот вечер он играет несколько по-другому. Главное качество театрального спектакля – ежесекундность, его неповторимость, это как рисунки на песке: ты нарисовал, волна смыла, дальше надо что-то новое рисовать. Вот в чем культура театра! А не то чтобы считать информацию как можно быстрее. Театр все-таки искусство переживания не столько на сцене, сколько в зрительном зале, когда группа людей объединяется одним чувством. Это удивительное счастье и радость – ощущать и на сцене, и в зале, когда вдруг происходит взаимообмен эмоциональным состоянием, взаимообмен энергией. Если зритель приходит на спектакль с разрозненной энергией, то артисты уже готовы к этой встрече, потому что мы репетировали, проиграли много спектаклей. Хорош тот спектакль, когда из этих разрозненных чувств возникает вдруг единое чувство, единое настроение, единое самочувствие. Люди расходятся, а энергия остается, живет в нас ассоциациями, воспоминаниями, становится нашей внутренней реальностью. Вот это и есть мой театр.
В конце разговора Сергей Васильевич предложил:
– Пойдемте, проведу вас на сцену.
Мы прошли коридор, «карман» и оказались на середине сцены. Все было готово к предстоящему через полчаса спектаклю: расставлены корзины с яблоками… У рампы Сергей Васильевич вытянул руку к залу, в правый угол амфитеатра:
– Там, в кресле, по легенде, облокотившись на парапет, сидел сам Николай Васильевич Гоголь…
Сергей ЛУКОНИН
«Литературная газета», №15 (5920) 16 — 22 апреля 2003 года
23.03.2007
ВНИМАНИЕ! ЗАМЕНА СПЕКТАКЛЯ
24 марта на основной сцене вместо комедии А.С.Грибоедова «Горе от ума» пойдет комедия Н.В.Гоголя «Ревизор». Приносим свои извинения!
22.01.2007
ВНИМАНИЕ! ЗАМЕНА СПЕКТАКЛЯ
23 января на основной сцене вместо комедии А.С.Грибоедова «Горе от ума» пойдет комедия А.Н.Островского «На всякого мудреца довольно простоты». Приносим свои извинения!
22.12.2006
ВНИМАНИЕ! ИЗМЕНЕНИЯ В РЕПЕРТУАРЕ
24 декабря на основной сцене Малого театра пойдет комедия А.С.Грибоедова «Горе от ума».
27 декабря — драма А.П.Чехова «Три сестры».
Приносим свои извинения!
27 декабря — драма А.П.Чехова «Три сестры».
Приносим свои извинения!
09.12.2006
ЮБИЛЕЙ СПЕКТАКЛЯ «ГОРЕ ОТ УМА» А.С.ГРИБОЕДОВА
9 декабря исполняется 175 лет со дня первого полного (хотя и с купюрами, сделанными цензурой) представления в Малом театре комедии А.С.Грибоедова «Горе от ума». Публикуемую сегодня полную запись комедии, сделанную в 1979 году, мы посвящаем также памяти Виталия Мефодьевича Соломина…
09.12.2006
САМ ДУРАК
У “Горя от ума” очередной юбилей - 175 лет назад, 27 ноября 1831 года, пьесу впервые показали в Москве от начала до конца, хоть и с купюрами...
30.11.2006
ВНИМАНИЕ! ЗАМЕНЫ СПЕКТАКЛЕЙ
Сегодня на главной сцене вместо спектакля «Горе от ума» А.С.Грибоедова пойдет «Ревизор» Н.В.Гоголя, а на сцене филиала вместо комедии А.Н.Островского «Волки и овцы» — комедия Э.Скриба И Е.Легуве «Тайны мадридского двора».
30.11.2006
КАРЕТУ ЕМУ, КАРЕТУ
Сегодня вечером в Малом театре в который раз сыграют один из лучших спектаклей Сергея Женовача – «Горе от ума»...
05.10.2006
ВВОД В СПЕКТАКЛЬ
5 октября в спектакле «Горе от ума» Н.Н.Верещенко впервые исполнит роль Княжны, а 8 октября в спектакле «Три сестры» А.М.Жарова исполнит роль Горничной.
05.12.2005
«Листая старые подшивки» МОЛЧАЛИНЫ БЛАЖЕНСТВУЮТ, А ЧАЦКИЕ ИЗМЕНЯЮТ МИР
«Листая старые подшивки»
МОЛЧАЛИНЫ БЛАЖЕНСТВУЮТ, А ЧАЦКИЕ ИЗМЕНЯЮТ МИР
Актеры успешно преодолевают главный риф - публика, знающая пьесу наизусть, очень быстро перестает их «контролировать» - так чиста, выверенна и точна «литературная музыка», льющаяся со сцены...
МОЛЧАЛИНЫ БЛАЖЕНСТВУЮТ, А ЧАЦКИЕ ИЗМЕНЯЮТ МИР
Актеры успешно преодолевают главный риф - публика, знающая пьесу наизусть, очень быстро перестает их «контролировать» - так чиста, выверенна и точна «литературная музыка», льющаяся со сцены...
17.10.2005
ЮРИЙ СОЛОМИН: «В ТЕАТРЕ, КАК И В СЕМЬЕ, ДОЛЖНЫ БЫТЬ ТРАДИЦИИ»
ЮРИЙ СОЛОМИН: «В ТЕАТРЕ, КАК И В СЕМЬЕ, ДОЛЖНЫ БЫТЬ ТРАДИЦИИ»
Совсем недавно в Петербурге завершились гастроли знаменитого Малого театра России. Выступлениями на берегах Невы один из старейших театров страны открыл свой юбилейный, 250-й сезон...
Совсем недавно в Петербурге завершились гастроли знаменитого Малого театра России. Выступлениями на берегах Невы один из старейших театров страны открыл свой юбилейный, 250-й сезон...
11.10.2005
«Пресса о гастролях Малого театра» ГОРЕ – ХОРОШО, А СЧАСТЬЕ – ЛУЧШЕ
«Пресса о гастролях Малого театра»
ГОРЕ – ХОРОШО, А СЧАСТЬЕ – ЛУЧШЕ
Привалило же Малому театру, правду сказать, счастье! В «доме Островского», покоящемся на прочном основании из вековых традиций, возник режиссер, предметом спектаклей которого делаются тоже традиционные, но не менее живые от этого вещи: правда, счастье, горе...
ГОРЕ – ХОРОШО, А СЧАСТЬЕ – ЛУЧШЕ
Привалило же Малому театру, правду сказать, счастье! В «доме Островского», покоящемся на прочном основании из вековых традиций, возник режиссер, предметом спектаклей которого делаются тоже традиционные, но не менее живые от этого вещи: правда, счастье, горе...
21.09.2005
МОСКОВСКИЙ МАЛЫЙ ТЕАТР ОТКРЫВАЕТСЯ В ПЕТЕРБУРГЕ СПЕКТАКЛЕМ «ГОРЕ ОТ УМА»
Старейший драматический коллектив российской столицы — Академический Малый театр откроет сегодня своей 250-й сезон не в родных стенах, а в Петербурге...
12.09.2005
«Листая старые подшивки» ГОРЕ ОТ УМА: АНФАС И ПРОФИЛЬ
«Листая старые подшивки»
ГОРЕ ОТ УМА: АНФАС И ПРОФИЛЬ
Князь Сергей Волконский, когда был главой Императорского Малого театра, возмущался, увидев, как исполнитель роли Чацкого позволил себе «переосмыслить» классический текст...
ГОРЕ ОТ УМА: АНФАС И ПРОФИЛЬ
Князь Сергей Волконский, когда был главой Императорского Малого театра, возмущался, увидев, как исполнитель роли Чацкого позволил себе «переосмыслить» классический текст...
02.09.2005
«Листая старые подшивки» ТАТЬЯНА-ИСКУСНИЦА
«Листая старые подшивки»
ТАТЬЯНА-ИСКУСНИЦА
Даже глухую тетерю, грибоедовскую графиню Хрюмину, едва таскающую ноги, актриса вписала в галерею своих героинь, создав в «Горе от ума» истинный шедевр...
ТАТЬЯНА-ИСКУСНИЦА
Даже глухую тетерю, грибоедовскую графиню Хрюмину, едва таскающую ноги, актриса вписала в галерею своих героинь, создав в «Горе от ума» истинный шедевр...
03.08.2005
«Листая старые подшивки» СЕНАТОР ФАМУСОВ И ДРУГИЕ.
«Листая старые подшивки»
СЕНАТОР ФАМУСОВ И ДРУГИЕ.
Сегодняшнее «Горе от ума» в Малом театре.
Классика всегда ко времени. На то она и классика. Главное — как в данное время читается и видится.
СЕНАТОР ФАМУСОВ И ДРУГИЕ.
Сегодняшнее «Горе от ума» в Малом театре.
Классика всегда ко времени. На то она и классика. Главное — как в данное время читается и видится.
12.07.2005
«Листая старые подшивки» ЗАГАДКИ «ГОРЯ...»
«Листая старые подшивки»
ЗАГАДКИ «ГОРЯ...»
Последняя московская премьера в двадцатом веке...
ЗАГАДКИ «ГОРЯ...»
Последняя московская премьера в двадцатом веке...
22.06.2005
ПРАВДА И СЧАСТЬЕ
ПРАВДА И СЧАСТЬЕ
Потребность учиться – это и есть возможность всегда оставаться в форме. Если творческий человек перестает учиться, он перестает созидать. Каждый спектакль, педагогический урок начинается с нуля...
Потребность учиться – это и есть возможность всегда оставаться в форме. Если творческий человек перестает учиться, он перестает созидать. Каждый спектакль, педагогический урок начинается с нуля...
Главный режиссёр Малого театра —
заслуженный артист России А.В. Дубровский
Главная
Новости
Изменения в афише
Премьеры
Гастроли
Репертуар
Отзывы
Фестиваль "Островский в доме Островского"
Малый ТВ
Газета "Малый театр"
Открытая информация
Партнёры
О театре
Попечительский совет Руководство театра Актёры Режиссёры Художники Музыкальная часть Репертуарный отдел Режиссёрский отдел Пресс-служба Музейно-информационный центр Художественно-постановочная часть Мемориальная квартира А.И. Сумбатова-Южина Щепкинское училище Детская студия Малого театра Филиал в Когалыме
История
Здание Малого театра
Репертуар с 1824 г.
Театральное училище
Спектакли
Труппа театра с 1824 года
Труппа театра с 1917 года
Актеры
Режиссеры
Художники
Звуковой архив
1941-1945
Щелыково
Библиотека Малого театра
Правила вежливости и этикета
Публикации
Памятник А.Н. Островскому
Партнеры
Информационная поддержка
Как добраться?© 2025 Пресс-служба:
press@maly.ru
Заказ билетов (web-касса) (495) 624-40-46
Оценка качества услуг учреждений культуры
Адрес театра:
Москва, Театральный проезд д. 1
телефон: (495)624-42-01
Мы в соцсетях:
Партнеры
Информационная поддержка