Новости

«К 135-летию со дня рождения Е.Д.Турчаниновой»

Е.Д.Турчанинова

НИКОЛАЙ ФЕДОСЕЕВИЧ КОСТРОМСКОЙ

Первое впечатление от человека редко остается неизменным, тем более если с этим человеком проводишь долгие годы в совместной работе в театре. Вот почему так приятно вспомнить Николая Федосеевича Костромского. Он был «без обмана» во всем — ив своем творчестве и в жизни. Простота в обращении, воспитанность, чувство собственного достоинства, присущие ему, были не выработанными, не привитыми, а родились с ним, были органичны для него, прошли с ним по жизни и не умерли с его последним днем, а оставили воспоминания, которые греют тех, кто его знал, любил и уважал, соприкасаясь с ним в жизни и в работе.

С первого момента знакомства, как только вы видели устремленный на вас взгляд его спокойных, пытливых и добрых глаз, вы с доверием протягивали ему руку, как бы чувствуя, что это» первое впечатление вас не обманет. В его взгляде, в его спокойной манере держаться была серьезность человека пытливой мысли, мысли, направленной на понимание глубины вещей и явлений.

Николай Федосеевич Чалеев, Костромской по сцене, родился в 1874 году в семье, где детям должно было быть обеспечено радостное детство, которого очень многие в те далекие годы были лишены. И это радостное детство у него было. И не нужно, казалось бы, ему пытливо смотреть в жизнь, доискиваться ее значения, а просто бы пользоваться жизнью. Но в том-то и дело, что и Николай Федосеевич и его отец — вся его семья принадлежала к людям, которым было тесно в рамках своего круга. Все они были люди дела, жаждали приносить пользу отечеству, любили свою родину и служили ей так, как понимали эту службу все честные русские люди.

Отец Николая Федосеевича был моряком. Служба на флоте была традиционной в их семье. Романтика моря, романтика парусного флота была у них в крови. И когда флот перевели на котлы и пар, отец Николая Федосеевича не протестовал против того, что сыновья избрали другие профессии.

Старший брат Николая Федосеевича — талантливый инженер и талантливый музыкант-любитель. Любитель потому, что отдаться исключительно своему влечению к музыке не смел: инженер — это серьезное мужское дело, в этом заложена польза для государства, а музыка (вся семья была музыкальна и увлечена музыкой) хоть и замечательное занятие, но это не главное. Так тогда многие смотрели на искусство.
Тем большим потрясением было для отца желание второго сына, Николая, стать актером. «Я не виню отца за то, что избираемый мною путь казался ему глупой затеей лодыря», — пишет сам Николай Федосеевич.

В те времена очень многие не понимали общественно-воспитательного значения театра, как не понимали и того, что артистический труд нелегкий, напряженный и неустанный.
Убедить отца в серьезности избираемого пути Костромскому было трудно, он понимал, что огорчает отца. «Я любил своего отца за его крепкий характер, за ту честность, с которой неудобно жить людям на свете», — писал он. Но Николай Федосеевич — сын своего отца, у него тоже крепкий характер, он настоял на своем решении сделаться актером и в 1901 году поехал в Москву держать экзамен в школу Художественного театра. Из тридцати семи экзаменующихся принят один, и этот один — Николай Федосеевич Чалеев.

Заветная мечта исполнилась — он ученик школы Художественного театра.
С трепетом он переступает порог театра. Он ждет откровений от всех этих людей, создавших Художественный театр.

Он будет актером, он будет за занавесом, а там, в зрительном зале, будет дышать этот невидимый им многоликий зритель, и в его дыхании он будет улавливать то, ради чего будет выносить на сцену всего себя.

Со всей серьезностью Костромской отдается урокам сценического искусства, с волнением гримируется, исполняет бессловесные роли в толпе, пытается создавать образы в этих ролях, внося во все пыл молодости и веры в искусство.

Соприкоснувшись с работой театра, он понимает, что у всех серьезных служителей искусства, независимо от направления театров, в которых они работают, есть единый план творчества — быть правдивым на сцене, уметь создавать образы живых людей, уметь перевоплощаться.

Николай Федосеевич понимает, что быть актером — это значит много работать, не полагаясь только на свои способности, быть актером — это значит быть широко развитым человеком, много читать. В сфере литературы и искусства актер должен быть как у себя дома. Трудиться над большим и малым, ибо в искусстве нужно и большое и малое, важное и не важное. Он понимает, что искусство требует высокой техники, большой черновой работы. Без техники искусство ограничено, это любительщина. Нужно уметь победить в себе все недостатки, всю беспомощность и уже только тогда дерзать что-то делать на сцене. Голос, дикция необходимы актеру, как и умение владеть своим телом, умение сделать все это послушным проводником выражаемых на сцене чувств, страстей и действий. И Николай Федосеевич учится всему: он усердно посещает уроки балетмейстера Большого театра Монохина и фехтует у француза Понса, понимая необходимость всего этого для актера.

Его способности, его серьезное отношение к работе замечены Художественным театром, и он быстро движется вперед. Позже с группой актеров, возглавлявшейся Мейерхольдом, «Он уезжает в провинцию и работает уже как актер в Дерпте (ныне Тарту), Херсоне, Николаеве, Севастополе, Тифлисе, Рязани, Костроме, Баку, Орле.

«Я стал актером, я ушел от прежней жизни за занавес, — говорил о себе Костромской. — Я нашел новый мир и стал чужим человеком прежнему моему миру. Он почти отвернулся от меня — я стал отщепенцем. Я стал сродни Аркашке. Я ушел из дому с отцовским заветом, что актеры часто умирают под забором. Такова была жизнь, такова мораль. С заветом отца я работал много, напряженно, и сцена не была мне мачехой».
Только в 1918 году Николай Федосеевич попадает в Москву, в театр Корша, а через год приглашается в Малый театр, где и работает в течение двадцати лет до конца жизни. Он умер 3 ноября 1938 года.

Самым характерным в творчестве Николая Федосеевича была всегда тщательная продуманность создаваемого образа. Если в начале своей жизни, избирая артистический путь, он говорил: «Жить не значит строить карьеру», — то и на протяжении долгих лет работы в театре он не думал об этом. Про Костромского можно смело сказать, что для него работать — не значило делать карьеру. Положение приходило к нему само, как результат его способностей и безукоризненно честного отношения к своему Труду.
Он не приноравливался ко вкусам зрителя, не заискивал перед ним, чтобы «сорвать аплодисменты», не старался угождать критикам, а следовал в создании сценических образов своему художественному чутью, той интуиции, которая редко обманывает истинного художника сцены. Правда создаваемого образа, художественная его законченность были для него выше похвал.

Его Осип в «Ревизоре» вызывал самые противоречивые отзывы в печати. И если одни писали: «С Осипом в спектакле несколько перемудрили. Таким степенным и полным достоинства, каким показал его Костромской, его следовало бы играть не в кафтане, а в ливрее...», то другие находили его точным и правдивым: «Осип, презирающий своего вертопраха барина и намного превосходящий его умом и пониманием людей». Третьи его тоже хвалят, но упрекают, что он дает его «недостаточно пожилым», ибо им кажется, что гоголевский Осип—человек уже очень немолодой, степенный, знающий себе цену.
Кого же на самом деле воплощал в своем Осипе Костромской?
Да, он плут, но какой плут? Плут ума, потому что барин — вертопрах, и плутовство Осипа необходимо, чтобы выручать барина и себя, «благополучно унести ноги» из создавшегося положения, когда его ничтожный барин обманывает весь город. Осип Костромского был, конечно, пожилой, и в каждом движении, всем обликом был дворовый — человек особой касты, дворовый, уже познавший столичную жизнь и в какой-то мере уже развращенный ею. (Совершенно другое воплощение дворового, неиспорченного жизнью города, было у Николая Федосеевича в пьесе И. С. Платона «Аракчеевщина».)

Костромской прекрасно знал жизнь во всех ее видах, от барских покоев до жизни мужиков, умел наблюдать, погружаться в тишь деревенских ночей, любил природу, разговаривал с мужиками, умел быть их другом и все это многообразие лиц и встреч умел обобщать в типы, позже воплощая их на сцене. Его Звездинцев в «Плодах просвещения» Л. Толстого был барин в каждой интонации, движении, со всеми присущими Звездинце-ву особенностями, странностями, со смешными, светлыми и темными сторонами характера. Он — живой человек и человек своей среды. Мужик Костромского в пьесе И. Евдокимова «Бабушка из Семигорья» был настоящим мужиком, трогательным, правдивым, живым и волнующим, словно выхваченным из жизни. Постановка же Костромского «Бабушка из Семигорья» — это великолепная картина реалистической жизни советской деревни.
Николай Федосеевич умел наблюдать и пытливо всматриваться в создаваемый образ, что самое главное в творчестве актера. Он глубоко раскрывал социальную сущность своего героя во всей его полноте — вот почему творчество Костромского было всегда убедительно и художественно.

За двадцать лет работы в Малом театре он сыграл пятьдесят ролей, преимущественно классического репертуара. И невозможно в этом дружеском воспоминании о нем рассказать подробно о том, как он играл каждую из этих ролей, но мне все-таки хотелось бы остановиться на двух, чтобы показать ширину диапазона его творчества. Первая из них — это Восьмибратов в пьесе Островского «Лес».

Добролюбов говорит об Островском: «Островский открыл страну до его времени в подробности неизвестную и никем еще из путешественников не описанную». А лежала эта страна прямо против Кремля, по ту сторону Москвы-реки, и называлась Замоскворечьем. Островский поднял пласты русской истории, широкими сочными мазками описал русскую жизнь. С необыкновенной зоркостью и знанием он в своих пьесах выразил приход нового класса промышленников и увядание, обнищание, умирание, оскудение, уход в прошлое дворянства. Он дал все их типические черты, раскрыл их психологический мир. В «Лесе» даны картины оскудения и упадка дворянства, быт Восьмибратовых — будущих Лопахиных Чехова, вскрыть процессы общественной жизни тех лет. Это — не только частности быта, а жизнь целого ряда общественных слоев. Костромской не спорил с Островским, а смело шел за его гением. Он сильно, широко, красочно и убедительно жил жизнью Восьмибратова, и было ясно, что Островский не сочувствовал ни Мурзавецким, ни Восьмибратовым, заставляя задуматься над трагедией русской жизни.

Не могу не вспомнить и профессора Горностаева — Костромского в «Любови Яровой» К. Тренева. В создании этого образа очень легко совершить ошибку — сделать его человеком, чуждым советской жизни. Но Костромской сумел вывести его на верную дорогу. Его Горностаев — человек своей среды, один из честных русских интеллигентов, ошеломленных грандиозностью революционных событий. Но в силу непоколебимой честности и любви к родине он решительно становится на сторону новой жизни. «А где же граждане? Здесь должны быть граждане!»— восклицал Костромской. И вы были уверены в том, что у Горностаева — Костромского есть интересное будущее.

Николай Федосеевич всю жизнь неустанно работал и как актер и как воспитатель молодежи, отдавая ей весь пыл, всю страстную напряженность своей любви к Искусству с большой буквы; работал и как режиссер-постановщик над пьесами: «Альбина Мегурская» Н. Шаповаленко, «Бабушка из Семигорья» И. Евдокимова, «Сон в летнюю ночь» В. Шекспира, «Мстислав. Удалой» И. Прута, — занимая в этих спектаклях главным образом молодежь. Ставил он и в группе под руководством Ф. Н. Каверина, отделившейся от Малого театра, «Федьку-есаула» Б. Ромашова. Успех этой постановки помог молодому коллективу получить стационар. У них же Костромской ставил -»Бронзовый идол» Г. Павлова. Николай Федосеевич преподавал мастерство актера в Училище имени Щепкина.
В своих постановках он занимал главным образом молодых артистов — свежие силы театра. Он верил в молодежь и спешил ей передать свой опыт, знания, стремился влить в нее то серьезное, благоговейное отношение к театру, искусству, каким он был полон сам. Он был добряк, но бывал и вспыльчив, когда видел, что ученики на уроках или молодые актеры на репетициях бывали «пустые», несобранные, неподготовленные «к сценическому действу».

С особенной любовью он ставил в Малом театре «Сон в летнюю ночь» Шекспира. Шекспир — эта громада, еще до конца не познанная, не исчерпанная, вызывающая и сейчас противоречивые суждения, — увлек Костромского. Спектакль «Сон в летнюю ночь» радовал сочными красками образов, чудесно подобранной музыкой, лиричностью любовных сцен, великолепным распределением ролей, верным звучанием и утверждал Костромского как опытного большого режиссера.

В 1928 году Николай Федосеевич Костромской был удостоен звания заслуженного артиста республики, а в 1937 году награжден Орденом Трудового Красного Знамени и ему было присуждено звание народного артиста РСФСР. Он был всегда трудолюбив, неутомим, талантлив, жизнерадостен и жалел лишь об одном: «жизнь к старости подло быстра».