Новости

​«НА СЦЕНЕ ДОЛЖНА ПРИСУТСТВОВАТЬ ДУША»

Дорогие друзья, предлагаем вашему вниманию текст интервью заслуженного артиста России Сергея Вещева, которое было опубликовано в последнем номере газеты «Малый театр». В беседе с Ольгой Петренко Сергей Алексеевич рассказывает о своей работе и персонаже в спектакле «Поздняя любовь» А.Н.Островского (Герасим Порфирьич Маргаритов, адвокат из отставных чиновников).


– В последнее время режиссёры использовали твою склонность к эксцентрике. На мой взгляд, твоей актёрской природе свойственна мягкость, трогательность, душевная теплота. То есть те качества, которые присутствуют в характере Маргаритова.


– У него, как мне кажется, две основных черты – мягкость и в то же время жёсткость.

– Но это диаметральные противоположности?

– Абсолютно! Это и подвело Маргаритова, бросило на дно. Он ведь в прошлом очень востребованный адвокат, зарабатывал большие деньги. Но юрист, в первую очередь, должен быть сухим, жёстким, рациональным человеком. И вот эта рациональность Маргаритова в сочетании с абсолютной мягкостью, я бы даже сказал, наивностью – «да доверчивость я к людям прежде имел», – представляешь, как они уживаются? Поэтому моя главная задача – показать человека, который в разных обстоятельствах может быть и благородным, и грешным, и несчастным, и счастливым, и гордым, трагичным, трогательным. Всё, что для этого требуется – включить своё сердце. А это, оказывается, самое сложное в профессии артиста. Он привык, как заяц на барабане, – показать всю удаль и прыть! А здесь этого делать нельзя. Современный театр больше всего любит удивлять. Как шарахнут, – лицо у зрителя горит, будто пощёчин ему надавали. Но удивиться он может где угодно, а вот затронуть его эмоционально... Чтобы на сцене возникло что-то тёплое, человеческое, там должна присутствовать актёрская душа.

– Ты говоришь о жёсткости – это достоинство или недостаток человека?

– Жёсткость нужна как теза и антитеза в театре. Обязательно должно быть противоречие. Инь и янь, всё что угодно. Иначе это будет овощ: «Я мягкий, сентиментальный, всё время сижу и плачу». Через минуту устанет и зритель, да и сам актёр. Недостатки есть у каждого. На самом деле, все люди слабые, и за это нельзя осуждать. Можно пожалеть, помочь. Понять – самое главное. Опять же, недостаток – это антипод достоинства. Зрителю может показаться, что мой герой слишком сильно любит свою дочь. В финале, когда Людмила должна выбрать между отцом и Шабловым, Маргаритову хочется убить этого человека. Я смотрю на неё: «Нет, ко мне иди, уйдём отсюда! Он чужими слезами живёт, ему веселье дороже». А Людмила берёт и идёт к Николаю! И вот тут у Маргаритова как у отца наступает прозрение. Я играю умиротворение и блаженство. Потому что я счастлив, что дочь выйдет замуж. Не просто выскочит за первого попавшегося – я вдруг увидел в Николае благородного человека. А потом он мне это доказывает, когда отдаёт письмо Лебёдкиной.

– А твоё отношение к дочери никак не меняется?

– Наоборот, я только рад её счастью. Мне больше ничего не надо.

– Да, но это слепая любовь.

– Абсолютно слепая. Но любовь совершает чудеса, вот о чём спектакль. Любить – значит отдавать себя, жертвовать. Вот и всё.

– В чём особенность работы над пьесами Островского?

– Я его обожаю. У Островского есть характерная черта – музыка речевых оборотов. Его ни с кем не спутаешь. Чтобы заниматься Островским, нужно овладеть мелодикой его речи. Если ты её поймёшь, – Островский твой. Нельзя просто произносить слова – у него проза как стихи. С Островским работать наслаждение, он гармоничен. А если на сцене есть гармония, зритель всегда её воспринимает.

– «Поздняя любовь», в отличие от многих других пьес Островского, не имеет богатой сценической истории. В чём её актуальность сегодня?

– Темы, которые Островский поднимает в своих пьесах – любовь, ненависть, деньги, – особенно актуальны сейчас, когда происходит коммерциализация всей нашей жизни. Мы становимся рабами материальных ценностей, социумом потребления. Когда Юрий Мефодьевич предложил принять участие в этом спектакле, я согласился без раздумий, – мне интересно. Я устал от современного театра. А в «Поздней любви» я увидел человеческую нотку. Это так сейчас нужно, особенно молодёжи. Нежное создание дочь. Отец – взбалмошный какой-то, непонятный, но сострадающий. Главный герой – очень интересный, вроде алкоголик алкоголиком, а какой честный человек оказался. Это очень русская натура! Хорошо, что здесь хеппи-энд, он нужен зрителю. Меняется нравственная платформа, а так гибли все цивилизации. Поэтому нужно сохранить зёрна смысла, которые потом дадут ростки, сохранить на сцене трепет и порыв.

– «Поздняя любовь» – пьеса, отмеченная влиянием Достоевского. Перекликаются не только фамилии героев – Маргаритов у Островского, Мармеладов у Достоевского, но и мрачный, временами беспросветный тон повествования и основная тема – взаимоотношения отца и жертвы – дочери. То, что перед нами не «Островский в чистом виде», усложняло твою работу?

- Наоборот, даже помогало. Потому что всегда берёшь опыт других авторов. Два художника, как и два актёра, если они мастера, всё равно один и тот же материал сделают по-разному. Здесь может быть влияние не только Достоевского, но и Тургенева, и даже Шекспира. У меня почему-то «Поздняя любовь» ассоциируется с «Королём Лиром». Вот представляешь, как бы Юри Ярвет, который играл в фильме у Козинцева, исполнил эту роль? Очень любопытно. Я видел в кино Маргаритова-Смоктуновского. Совсем иное...

– В Маргаритове нет той мощи, которая изначально присутствует в Лире. Мы не видим сам момент падения с пьедестала. Мы видим его уже копошащимся на дне.

– Смоктуновский играл человека непотопляемого, он своего достоинства не терял. Твёрдый, острый, даже дочь любил через призму увеличительного стекла.
Многое объяснить в природе нашей профессии очень трудно. Что-то мы можем предположить, и только. Разве объяснишь работу мозга? Как говорил Броневой в «Формуле любви», «мозг – это дело тёмное, мы туда не лезем». Я не могу объяснить, откуда у меня такая ассоциация, я не играю короля Лира, но то, что параллель есть, я уверен.
Почему художники всё время пишут мадонну с младенцем? Почему так интересен Дон Жуан? Потому что существует проблема отцов и детей, любви и предательства.

– Есть ещё один мотив, общий для Достоевского и Островского – жертвенность…

– В пьесе всё это есть. Во-первых, жертва папы ради своей дочери, и, естественно, жертвенность самой Людмилы – правда, потом она взбунтовалась.

– У меня такое ощущение, что и Николай приносит себя в жертву. Он ведь совершенно не собирался жениться.

– Он не влюблён в Людмилу. Но Николай – очень благородный человек.

– А будет ли он с нею счастлив?

– Мы не знаем… Может быть, потом пистолет-то и пригодится...

– Какое чувство должен вызывать у зрителей к финалу спектакля твой персонаж?

– Только не жалость. Сочувствие должен вызвать, понимание. Обязательно.


Дата публикации: 22.08.2016

Дорогие друзья, предлагаем вашему вниманию текст интервью заслуженного артиста России Сергея Вещева, которое было опубликовано в последнем номере газеты «Малый театр». В беседе с Ольгой Петренко Сергей Алексеевич рассказывает о своей работе и персонаже в спектакле «Поздняя любовь» А.Н.Островского (Герасим Порфирьич Маргаритов, адвокат из отставных чиновников).


– В последнее время режиссёры использовали твою склонность к эксцентрике. На мой взгляд, твоей актёрской природе свойственна мягкость, трогательность, душевная теплота. То есть те качества, которые присутствуют в характере Маргаритова.


– У него, как мне кажется, две основных черты – мягкость и в то же время жёсткость.

– Но это диаметральные противоположности?

– Абсолютно! Это и подвело Маргаритова, бросило на дно. Он ведь в прошлом очень востребованный адвокат, зарабатывал большие деньги. Но юрист, в первую очередь, должен быть сухим, жёстким, рациональным человеком. И вот эта рациональность Маргаритова в сочетании с абсолютной мягкостью, я бы даже сказал, наивностью – «да доверчивость я к людям прежде имел», – представляешь, как они уживаются? Поэтому моя главная задача – показать человека, который в разных обстоятельствах может быть и благородным, и грешным, и несчастным, и счастливым, и гордым, трагичным, трогательным. Всё, что для этого требуется – включить своё сердце. А это, оказывается, самое сложное в профессии артиста. Он привык, как заяц на барабане, – показать всю удаль и прыть! А здесь этого делать нельзя. Современный театр больше всего любит удивлять. Как шарахнут, – лицо у зрителя горит, будто пощёчин ему надавали. Но удивиться он может где угодно, а вот затронуть его эмоционально... Чтобы на сцене возникло что-то тёплое, человеческое, там должна присутствовать актёрская душа.

– Ты говоришь о жёсткости – это достоинство или недостаток человека?

– Жёсткость нужна как теза и антитеза в театре. Обязательно должно быть противоречие. Инь и янь, всё что угодно. Иначе это будет овощ: «Я мягкий, сентиментальный, всё время сижу и плачу». Через минуту устанет и зритель, да и сам актёр. Недостатки есть у каждого. На самом деле, все люди слабые, и за это нельзя осуждать. Можно пожалеть, помочь. Понять – самое главное. Опять же, недостаток – это антипод достоинства. Зрителю может показаться, что мой герой слишком сильно любит свою дочь. В финале, когда Людмила должна выбрать между отцом и Шабловым, Маргаритову хочется убить этого человека. Я смотрю на неё: «Нет, ко мне иди, уйдём отсюда! Он чужими слезами живёт, ему веселье дороже». А Людмила берёт и идёт к Николаю! И вот тут у Маргаритова как у отца наступает прозрение. Я играю умиротворение и блаженство. Потому что я счастлив, что дочь выйдет замуж. Не просто выскочит за первого попавшегося – я вдруг увидел в Николае благородного человека. А потом он мне это доказывает, когда отдаёт письмо Лебёдкиной.

– А твоё отношение к дочери никак не меняется?

– Наоборот, я только рад её счастью. Мне больше ничего не надо.

– Да, но это слепая любовь.

– Абсолютно слепая. Но любовь совершает чудеса, вот о чём спектакль. Любить – значит отдавать себя, жертвовать. Вот и всё.

– В чём особенность работы над пьесами Островского?

– Я его обожаю. У Островского есть характерная черта – музыка речевых оборотов. Его ни с кем не спутаешь. Чтобы заниматься Островским, нужно овладеть мелодикой его речи. Если ты её поймёшь, – Островский твой. Нельзя просто произносить слова – у него проза как стихи. С Островским работать наслаждение, он гармоничен. А если на сцене есть гармония, зритель всегда её воспринимает.

– «Поздняя любовь», в отличие от многих других пьес Островского, не имеет богатой сценической истории. В чём её актуальность сегодня?

– Темы, которые Островский поднимает в своих пьесах – любовь, ненависть, деньги, – особенно актуальны сейчас, когда происходит коммерциализация всей нашей жизни. Мы становимся рабами материальных ценностей, социумом потребления. Когда Юрий Мефодьевич предложил принять участие в этом спектакле, я согласился без раздумий, – мне интересно. Я устал от современного театра. А в «Поздней любви» я увидел человеческую нотку. Это так сейчас нужно, особенно молодёжи. Нежное создание дочь. Отец – взбалмошный какой-то, непонятный, но сострадающий. Главный герой – очень интересный, вроде алкоголик алкоголиком, а какой честный человек оказался. Это очень русская натура! Хорошо, что здесь хеппи-энд, он нужен зрителю. Меняется нравственная платформа, а так гибли все цивилизации. Поэтому нужно сохранить зёрна смысла, которые потом дадут ростки, сохранить на сцене трепет и порыв.

– «Поздняя любовь» – пьеса, отмеченная влиянием Достоевского. Перекликаются не только фамилии героев – Маргаритов у Островского, Мармеладов у Достоевского, но и мрачный, временами беспросветный тон повествования и основная тема – взаимоотношения отца и жертвы – дочери. То, что перед нами не «Островский в чистом виде», усложняло твою работу?

- Наоборот, даже помогало. Потому что всегда берёшь опыт других авторов. Два художника, как и два актёра, если они мастера, всё равно один и тот же материал сделают по-разному. Здесь может быть влияние не только Достоевского, но и Тургенева, и даже Шекспира. У меня почему-то «Поздняя любовь» ассоциируется с «Королём Лиром». Вот представляешь, как бы Юри Ярвет, который играл в фильме у Козинцева, исполнил эту роль? Очень любопытно. Я видел в кино Маргаритова-Смоктуновского. Совсем иное...

– В Маргаритове нет той мощи, которая изначально присутствует в Лире. Мы не видим сам момент падения с пьедестала. Мы видим его уже копошащимся на дне.

– Смоктуновский играл человека непотопляемого, он своего достоинства не терял. Твёрдый, острый, даже дочь любил через призму увеличительного стекла.
Многое объяснить в природе нашей профессии очень трудно. Что-то мы можем предположить, и только. Разве объяснишь работу мозга? Как говорил Броневой в «Формуле любви», «мозг – это дело тёмное, мы туда не лезем». Я не могу объяснить, откуда у меня такая ассоциация, я не играю короля Лира, но то, что параллель есть, я уверен.
Почему художники всё время пишут мадонну с младенцем? Почему так интересен Дон Жуан? Потому что существует проблема отцов и детей, любви и предательства.

– Есть ещё один мотив, общий для Достоевского и Островского – жертвенность…

– В пьесе всё это есть. Во-первых, жертва папы ради своей дочери, и, естественно, жертвенность самой Людмилы – правда, потом она взбунтовалась.

– У меня такое ощущение, что и Николай приносит себя в жертву. Он ведь совершенно не собирался жениться.

– Он не влюблён в Людмилу. Но Николай – очень благородный человек.

– А будет ли он с нею счастлив?

– Мы не знаем… Может быть, потом пистолет-то и пригодится...

– Какое чувство должен вызывать у зрителей к финалу спектакля твой персонаж?

– Только не жалость. Сочувствие должен вызвать, понимание. Обязательно.


Дата публикации: 22.08.2016