Новости

АНДРЕЙ ЖИТИНКИН: КОГДА ДЛЯ ТЕБЯ ЖИВЫМИ СЛЕЗАМИ РЫДАЮТ – С ЭТИМ 3D НЕ СРАВНИТСЯ

АНДРЕЙ ЖИТИНКИН: КОГДА ДЛЯ ТЕБЯ ЖИВЫМИ СЛЕЗАМИ РЫДАЮТ – С ЭТИМ 3D НЕ СРАВНИТСЯ

Елена Булова «Версия», № 23 от 23.06.2014

Грядёт 200-летие Михаила Юрьевича Лермонтова, которое будет широко отмечать вся страна. К этой дате одним из первых в России Малый театр поставил масштабный спектакль «Маскарад», в роли Арбенина – народный артист России Борис Клюев, а режиссёром выступает народный артист России Андрей Житинкин.

- Андрей Альбертович, у вас за 30 лет были разные периоды творчества, но именно в Малом вы поставили три абсолютно классических спектакля. За Арбенина – Клюева отдельное спасибо: этот замечательный артист не особо избалован главными ролями в театре.

Режиссёр часто видит актёров не только в минуты их триумфального взлёта, но и в тяжёлые периоды их жизни, выступая для них то психологом, то «скорой помощью».
– При том, что он чрезвычайно популярен на телевидении. Да, я счастлив, что Арбенина у нас играет именно Борис Клюев. Зритель его обожает. Ставя «Маскарад», мы сразу оговаривали, что именно Борис Владимирович будет играть эту роль. Тем более что в июле он отмечает своё 70-летие. Так что актёр сделал подарок нам, ну и самому себе, конечно, потому что роль Арбенина – мечта каждого серьёзного артиста.

– Как вам с ним работалось?

– Исключительно комфортно. Клюев первым из артистов сыграл Арбенина ХХI века. В его персонаже многое перекликается с сегодняшним временем: герой имеет власть, положение, состояние, но в преклонном возрасте неожиданно по-настоящему влюбляется в молодую девушку, принося к её ногам всё это. Тема разновозрастных браков очень ведь популярна в наши дни. Клюев играет Арбенина совершенно иначе, чем его предшественники – Мордвинов или Царёв: тихое помешательство его героя в финале по-настоящему страшно. Ещё день назад был необыкновенно мощный, интересный, социально состоявшийся человек, и вот он бродит по дому, как привидение, надевает на труп убитой им же жены валеночки, чтобы она не замёрзла. Этого крупного талантливого человека раздавили люди, которым он мешал жить и которые, наблюдая за его несчастьем, абсолютно удовлетворены. Тоже ведь очень созвучно нашему времени? Клюев играет удивительно. А как он волновался, когда репетировал! Старшее поколение актёров – вообще уникальное.

– Говорят: актёры – как дети. Они действительно так ранимы?

– Очень! С ними надо обращаться бережно, тактично. Расскажу случай.
В Театре Вахтангова я работал с Юрием Яковлевым в спектакле «Весёлые парни». Юрий Васильевич был человеком очень подробным, дотошным. Но именно это качество рождало убедительность его образов. Меня на репетициях он доставал безумным количеством вопросов: А почему так? А почему не так? А почему здесь пуговичка синяя, а там зелёная? От этого можно было сойти с ума, но я понимал: всё – ради дела.

А потом был случай, когда я оценил это его качество: он в преклонном возрасте играл трагедию угасающего гения – гениального актёра, который постепенно теряет память. И я предложил ход:
«А давайте рассыплем по полу фотографии из ваших собственных ролей». Другой бы обиделся или испугался: на полу валяются дорогие сердцу фотографии – плохая примета. Он удивился, но принял идею. Мы пошли в музей, напечатали фото и потом многие годы их допечатывали… потому что зрители подбирали с пола фотографии, дорогие сердцу, и уносили домой. Вот такого поворота, кстати, мы не ожидали…

– Вы ведь работали и с Людмилой Гурченко, были единственным режиссёром, который с ней сделал больше одного спектакля?

– Это правда. У Людмилы Марковны характер был прямой, резковатый, она не терпела фальши, вранья, больше одного спектакля её никто не выдерживал. Ваш покорный слуга сделал с ней четыре. Люся была чем-то похожа на Яковлева в дотошности, но плюс ещё она была самоедка. И совершенно не умела отдыхать. Даже если лежала на диванчике, поджав ножки, то не дремала, а прокручивала текст, прикрыв глаза, чтобы к ней никто не приставал. Она всё время думала о роли, которую репетировала. Могла позвонить глубокой ночью и сказать: «Андрей, вот здесь – не так». – «Я сейчас ничего не соображаю, давайте утром это сделаем!» Но для неё не существовало ни ночи ни утра, когда дело доходило до работы.

– Ну и как вам удалось с ней «вырулить» эти четыре спектакля?

– Хоть она и самоедка, но я был честен с собой и понимал, что все её вопросы абсолютно обоснованны – большая актриса, она просто шла вглубь. Лично мне всегда нравилась её откровенность: если ей было скучно, она никогда не притворялась и откровенно зевала. Как кинематографист, Люся выучивала текст быстрее всех, раньше всех приезжала на репетиции, сидела под дверью абсолютно собранной и готовой. В её физике навсегда осталась советская кинематографическая привычка: «Мотор!» – и она сразу должна была войти в кадр, выложившись на 100%, потому что плёнки мало и второго дубля может не быть.

– Большие актёры перед выпуском спектакля сильно нервничают? Или с годами и ролями это чувство притупляется?

– Перед выпуском все нервничают. У всех после спектакля сырые рубашки: лёгкость – только видимость. Более того, они нервничают перед каждым выходом на сцену. Кто-то крестится, кто-то плюёт три раза почему-то в левую туфлю – я видел разные приспособления.

У меня была всего одна работа с Иннокентием Смоктуновским – «Маленькие трагедии» по Пушкину. Но нервничать так, как нервничал Иннокентий Михайлович, уже будучи всенародно признанным гением!.. Я такого больше не видел. Смоктуновский перед выходом на сцену подходил к занавесу и тихонько его теребил. Я долго не мог понять, в чём дело. А потом выяснил, что это он так настраивался, чтобы никто к нему не подходил в тот момент, ничего не спрашивал. Он переходил в другое измерение – это теребление занавеса было для него «магическим кристаллом», поворотом, за которым уже не было Смоктуновского, а был кто-то другой.

– А Маргарита Терехова – как она настраивалась на спектакль?

– Мы с ней работали над «Милым другом» в Театре Моссовета. Она блистательно играла роль мадам Вальтер, которую соблазняет герой Александра Домогарова – Жорж Дюруа... Энергетика у Тереховой бешеная. Я запрещал реквизиторам давать ей стекло: никакой бокал не выдерживал – лопался в её руке. Стеклянные бокалы заменили на металлические, а потом реквизитор сказала: «Андрей Альбертович, полюбуйтесь! Вот бокал Тереховой». Она отдала мне погнутый металлический бокал, продавленный со всех сторон. Рита продавила своими пальчиками тяжёлый металлический предмет!

Но это и есть те волшебные мгновения, за которыми зритель приходит в театр. Их невозможно получить в кинозале – они даются вот такой актёрской энергетикой. Когда здесь и сейчас для тебя живыми слезами рыдает, или смеётся, или страдает актёр – с этим никакое 3D не сравнится!

– Вы заговорили о слезах на сцене, и я вдруг вспомнила, какими огромными слезами плакал в вашем спектакле «Венецианский купец» Михаил Козаков…
– Великая судьба. Начинал с Гамлета – Охлопков вытащил его в Театре имени Маяковского на сцену, и вся Москва ломанулась смотреть на молодого талантливого писаного красавца! Так родился театральный актёр Миша Козаков. А финалом была для него роль шекспировского Шейлока, в которой он был уже лысым, в возрасте, побитым жизнью, с мешками под глазами. Но зрители его обожали ещё больше! Для Шейлока эта лысина и мешки были хороши. Ведь роль вроде бы была построена на отторжении – коварный еврей, который требует вырвать сердце христианина, – но он в конце вызывал огромное сочувствие и жалость. Особенно в финале, когда убегает любимая дочь, унося реликвии, драгоценности. Он открывает свой сундучок, достаёт из него локон детских волосиков и плачет.

Шейлок плакал огромными лошадиными слезами – не знаю, что вспоминал в этот момент сам Козаков (может, своих детей, которых у него много и с которыми он всегда был в разлуке – почти вместе и не жил). Он что-то туда подкладывал, и эта магия передавалась на эмоциональном уровне. Михаил Михайлович даже ничего не говорил, просто рассматривал детские вещички, оставшиеся от дочки, которая его прокляла, убежала, которую он и сам проклял. Но всё равно – сердце отца есть сердце отца. Козаков играл трагическую роль, которую всегда мечтал сыграть.

У него были мрачные депрессивные периоды, когда он начинал думать о смерти. Михаил Михайлович иногда мне звонил по ночам, так ему было плохо.

И я, понимая, что необходим выход эмоций, давал ему выговориться. А потом просил почитать стихи. Он мог читать ночи напролёт. Я верю, что эта ночная «психологическая помощь» сильно про-длила ему жизнь.

Режиссёр часто видит актёров не только в минуты их триумфального взлёта, но и в тяжёлые периоды их жизни, выступая для них то психологом, то «скорой помощью». Вот такая профессия.


Дата публикации: 24.06.2014
АНДРЕЙ ЖИТИНКИН: КОГДА ДЛЯ ТЕБЯ ЖИВЫМИ СЛЕЗАМИ РЫДАЮТ – С ЭТИМ 3D НЕ СРАВНИТСЯ

Елена Булова «Версия», № 23 от 23.06.2014

Грядёт 200-летие Михаила Юрьевича Лермонтова, которое будет широко отмечать вся страна. К этой дате одним из первых в России Малый театр поставил масштабный спектакль «Маскарад», в роли Арбенина – народный артист России Борис Клюев, а режиссёром выступает народный артист России Андрей Житинкин.

- Андрей Альбертович, у вас за 30 лет были разные периоды творчества, но именно в Малом вы поставили три абсолютно классических спектакля. За Арбенина – Клюева отдельное спасибо: этот замечательный артист не особо избалован главными ролями в театре.

Режиссёр часто видит актёров не только в минуты их триумфального взлёта, но и в тяжёлые периоды их жизни, выступая для них то психологом, то «скорой помощью».
– При том, что он чрезвычайно популярен на телевидении. Да, я счастлив, что Арбенина у нас играет именно Борис Клюев. Зритель его обожает. Ставя «Маскарад», мы сразу оговаривали, что именно Борис Владимирович будет играть эту роль. Тем более что в июле он отмечает своё 70-летие. Так что актёр сделал подарок нам, ну и самому себе, конечно, потому что роль Арбенина – мечта каждого серьёзного артиста.

– Как вам с ним работалось?

– Исключительно комфортно. Клюев первым из артистов сыграл Арбенина ХХI века. В его персонаже многое перекликается с сегодняшним временем: герой имеет власть, положение, состояние, но в преклонном возрасте неожиданно по-настоящему влюбляется в молодую девушку, принося к её ногам всё это. Тема разновозрастных браков очень ведь популярна в наши дни. Клюев играет Арбенина совершенно иначе, чем его предшественники – Мордвинов или Царёв: тихое помешательство его героя в финале по-настоящему страшно. Ещё день назад был необыкновенно мощный, интересный, социально состоявшийся человек, и вот он бродит по дому, как привидение, надевает на труп убитой им же жены валеночки, чтобы она не замёрзла. Этого крупного талантливого человека раздавили люди, которым он мешал жить и которые, наблюдая за его несчастьем, абсолютно удовлетворены. Тоже ведь очень созвучно нашему времени? Клюев играет удивительно. А как он волновался, когда репетировал! Старшее поколение актёров – вообще уникальное.

– Говорят: актёры – как дети. Они действительно так ранимы?

– Очень! С ними надо обращаться бережно, тактично. Расскажу случай.
В Театре Вахтангова я работал с Юрием Яковлевым в спектакле «Весёлые парни». Юрий Васильевич был человеком очень подробным, дотошным. Но именно это качество рождало убедительность его образов. Меня на репетициях он доставал безумным количеством вопросов: А почему так? А почему не так? А почему здесь пуговичка синяя, а там зелёная? От этого можно было сойти с ума, но я понимал: всё – ради дела.

А потом был случай, когда я оценил это его качество: он в преклонном возрасте играл трагедию угасающего гения – гениального актёра, который постепенно теряет память. И я предложил ход:
«А давайте рассыплем по полу фотографии из ваших собственных ролей». Другой бы обиделся или испугался: на полу валяются дорогие сердцу фотографии – плохая примета. Он удивился, но принял идею. Мы пошли в музей, напечатали фото и потом многие годы их допечатывали… потому что зрители подбирали с пола фотографии, дорогие сердцу, и уносили домой. Вот такого поворота, кстати, мы не ожидали…

– Вы ведь работали и с Людмилой Гурченко, были единственным режиссёром, который с ней сделал больше одного спектакля?

– Это правда. У Людмилы Марковны характер был прямой, резковатый, она не терпела фальши, вранья, больше одного спектакля её никто не выдерживал. Ваш покорный слуга сделал с ней четыре. Люся была чем-то похожа на Яковлева в дотошности, но плюс ещё она была самоедка. И совершенно не умела отдыхать. Даже если лежала на диванчике, поджав ножки, то не дремала, а прокручивала текст, прикрыв глаза, чтобы к ней никто не приставал. Она всё время думала о роли, которую репетировала. Могла позвонить глубокой ночью и сказать: «Андрей, вот здесь – не так». – «Я сейчас ничего не соображаю, давайте утром это сделаем!» Но для неё не существовало ни ночи ни утра, когда дело доходило до работы.

– Ну и как вам удалось с ней «вырулить» эти четыре спектакля?

– Хоть она и самоедка, но я был честен с собой и понимал, что все её вопросы абсолютно обоснованны – большая актриса, она просто шла вглубь. Лично мне всегда нравилась её откровенность: если ей было скучно, она никогда не притворялась и откровенно зевала. Как кинематографист, Люся выучивала текст быстрее всех, раньше всех приезжала на репетиции, сидела под дверью абсолютно собранной и готовой. В её физике навсегда осталась советская кинематографическая привычка: «Мотор!» – и она сразу должна была войти в кадр, выложившись на 100%, потому что плёнки мало и второго дубля может не быть.

– Большие актёры перед выпуском спектакля сильно нервничают? Или с годами и ролями это чувство притупляется?

– Перед выпуском все нервничают. У всех после спектакля сырые рубашки: лёгкость – только видимость. Более того, они нервничают перед каждым выходом на сцену. Кто-то крестится, кто-то плюёт три раза почему-то в левую туфлю – я видел разные приспособления.

У меня была всего одна работа с Иннокентием Смоктуновским – «Маленькие трагедии» по Пушкину. Но нервничать так, как нервничал Иннокентий Михайлович, уже будучи всенародно признанным гением!.. Я такого больше не видел. Смоктуновский перед выходом на сцену подходил к занавесу и тихонько его теребил. Я долго не мог понять, в чём дело. А потом выяснил, что это он так настраивался, чтобы никто к нему не подходил в тот момент, ничего не спрашивал. Он переходил в другое измерение – это теребление занавеса было для него «магическим кристаллом», поворотом, за которым уже не было Смоктуновского, а был кто-то другой.

– А Маргарита Терехова – как она настраивалась на спектакль?

– Мы с ней работали над «Милым другом» в Театре Моссовета. Она блистательно играла роль мадам Вальтер, которую соблазняет герой Александра Домогарова – Жорж Дюруа... Энергетика у Тереховой бешеная. Я запрещал реквизиторам давать ей стекло: никакой бокал не выдерживал – лопался в её руке. Стеклянные бокалы заменили на металлические, а потом реквизитор сказала: «Андрей Альбертович, полюбуйтесь! Вот бокал Тереховой». Она отдала мне погнутый металлический бокал, продавленный со всех сторон. Рита продавила своими пальчиками тяжёлый металлический предмет!

Но это и есть те волшебные мгновения, за которыми зритель приходит в театр. Их невозможно получить в кинозале – они даются вот такой актёрской энергетикой. Когда здесь и сейчас для тебя живыми слезами рыдает, или смеётся, или страдает актёр – с этим никакое 3D не сравнится!

– Вы заговорили о слезах на сцене, и я вдруг вспомнила, какими огромными слезами плакал в вашем спектакле «Венецианский купец» Михаил Козаков…
– Великая судьба. Начинал с Гамлета – Охлопков вытащил его в Театре имени Маяковского на сцену, и вся Москва ломанулась смотреть на молодого талантливого писаного красавца! Так родился театральный актёр Миша Козаков. А финалом была для него роль шекспировского Шейлока, в которой он был уже лысым, в возрасте, побитым жизнью, с мешками под глазами. Но зрители его обожали ещё больше! Для Шейлока эта лысина и мешки были хороши. Ведь роль вроде бы была построена на отторжении – коварный еврей, который требует вырвать сердце христианина, – но он в конце вызывал огромное сочувствие и жалость. Особенно в финале, когда убегает любимая дочь, унося реликвии, драгоценности. Он открывает свой сундучок, достаёт из него локон детских волосиков и плачет.

Шейлок плакал огромными лошадиными слезами – не знаю, что вспоминал в этот момент сам Козаков (может, своих детей, которых у него много и с которыми он всегда был в разлуке – почти вместе и не жил). Он что-то туда подкладывал, и эта магия передавалась на эмоциональном уровне. Михаил Михайлович даже ничего не говорил, просто рассматривал детские вещички, оставшиеся от дочки, которая его прокляла, убежала, которую он и сам проклял. Но всё равно – сердце отца есть сердце отца. Козаков играл трагическую роль, которую всегда мечтал сыграть.

У него были мрачные депрессивные периоды, когда он начинал думать о смерти. Михаил Михайлович иногда мне звонил по ночам, так ему было плохо.

И я, понимая, что необходим выход эмоций, давал ему выговориться. А потом просил почитать стихи. Он мог читать ночи напролёт. Я верю, что эта ночная «психологическая помощь» сильно про-длила ему жизнь.

Режиссёр часто видит актёров не только в минуты их триумфального взлёта, но и в тяжёлые периоды их жизни, выступая для них то психологом, то «скорой помощью». Вот такая профессия.


Дата публикации: 24.06.2014