Новости

«К 250-летию русского театра»

Влас Дорошевич

«Похороны Н.М.Медведевой»

Впервые опубликовано – «Россия», 1899, № 171 (под заголовком «В Москве»).
[right">«Не таё...»
Аким из «Власти тьмы»[/right">

Жалко, что умер старичок, кладбищенский дьякон, перехоронивший на Ваганьковском всех великих артистов.
Каждый раз, как, хоронили славного артиста Малого театра, старичок-дьякон обращался к живым всегда с одной и той же остротой:
— А, ведь, у нас, на Ваганьковском-то, труппа будет посильнее, чем у вас!
«Труппа Ваганьковского кладбища» увеличилась еще одной великой артисткой.
14-го октября, в день 75-летия Малого театра, опустили в могилу Надежду Михайловну Медведеву.
Расскажем, однако, об этом вдвойне печальном событии по порядку.
13-е октября. Отправляясь на Курский вокзал, встречать тело Н.М. Медведевой, я думаю:
— Ну, и толкотня же, наверное, будет.
Москва всегда умела не только при жизни, но и по смерти чтить своих выдающихся деятелей. Эта благородная черта была у нее в характере.
Приезжаю, — по платформе бродят несколько артистов.
— Должно быть, все в залах.
Но и в залах тесноты что-то не замечается. Там-сям два-три человека.
И среди них с недоумевающим видом ходит очень известный в Москве «специалист по описанию похорон». Есть такой тип. О покойниках говорит «со смаком». Он «покойника любит». И когда умирает кто-нибудь из крупных деятелей, — у покойницкого писателя на лице торжество. Словно радуется добрый человек:
— Слава Богу! Случай попрактиковаться вышел\\\\\\\\\\\\\\\' Обращаюсь к нему:
— Я от Москвы поотвык. Скажите, как вы находите встречу? Для Москвы прилично?
Покойницкий писатель делает «высокоспециальное» лицо:
— Судя по значительности покойника, публики неосновательно. Был, например, такой покойник Родон...
— Был такой упокойник.
— Так тогда, при встрече тела, публики было куда основательнее. В неустойке Москва. Не говоря уже о других значительных покойниках. Например, когда хоронили Ивана Васильевича Самарина...
Судя по всему, ничего похожего на Самаринские похороны не предвидится.
Что тогда было! Один теперь известный товарищ прокурора, тогда занимавшийся адвокатурой и репортерством, — в редакцию своей газеты даже отчет о похоронах доставить не мог: был задержан полицией за то, что «лез», — до того была ошеломлена полиция наплывом публики на похороны «не генерала».
Теперь, наверное, ни одного репортера по такому поводу не арестуют, — что жаль.
Встречаюсь с артистами Малого театра.
— Завтра, в день похорон, у вас спектакля, конечно, не будет?
— Нет, не беспокойтесь, будет!
Странно как-то.
Из 75-ти лет, две трети этого срока Н.М. Медведева служила украшением Малого театра. И в такой день «осиротевшую семью артистов» заставлять играть!
Со стороны театрального начальства большая, большая странность.
— Да сами-то вы, господа артисты, просили, ходатайствовали, чтобы отменили спектакль в этот день?
— Нет. Не просили, неудобно... Как начальство посмотрит... Гм... Если бы гг. артистам Малого театра стали выдавать чины
за выслугу, они бы скоро дослужились до статских советников.
Большие обнаруживаются способности!
— Кстати. У вас, ведь, завтра 75-летие театра. «Первого русского драматического театра»! Чем же ознаменовывается это событие? Спектакль какой-нибудь особенный?
— Н-нет... Ничем не ознаменовывается... Спектакль как спектакль...
— Что же ставится?
— «Идиот».
В день 75-летия лучшего русского драматического театра поставить не Островского, не Гоголя, не Грибоедова, а безграмотную, бессовестную переделку господина Крылова! Поставить «Идиота», которому бы и ни в какой день на образцовой сцене не место, потому что не дело образцовой сцены поощрять, — не скажем, по деликатности, кражу, а самоуправство над чужой собственностью, — а в такой день, в день 75-летнего юбилея...
— Да кто ж у вас репертуар-то составляет?
— Казначей скакового общества.
Казначей скакового общества участвует обыкновенно в составлении программы скачек. Но при чем же спортсменство в составлении репертуара?
— Таково уж новое теченье!
— Послушайте, однако, я тут не вижу даже всей труппы Малого театра?
— Все и не могли приехать встретить тело. Сегодня в Новом театре даже репетиция не отменена.
Тут уж я, каюсь, не поверил. Заехал потом сам в Новый театр:
— Была репетиция?
— Была-с.
Не отменить репетиции для драматической труппы в тот день, когда эта труппа должна встречать тело великой артистки!
Это уже даже и для спортсменов непростительно.
Будем с интересом ждать смерти Гальти-Мора. Может быть, тогда в Малом театре отменят хоть репетицию.
10 минут второго. Поезд пришел, пассажиры расходятся. К платформе подают траурный вагон, обитый внутри черной материей, артисты Малого театра и родственники покойной на руках выносят гроб Н.М. Медведевой и ставят на катафалк. Духовенство служит литию.
Если из толпы, окружающей катафалк, исключить любопытных, случайно попавших на зрелище, — останется очень небольшая кучка родственников, артистов Малого театра и три-четыре литератора.
Около меня стоит М.Н. Ермолова. Никогда еще я не видал у нашей знаменитой трагической артистки такого трагического лица. На нем написано глубокое, сильное, могучее горе. Великая ученица оплакивает великую учительницу.
Ермолова с трагическим, полным безутешной скорби лицом, — у гроба Медведевой, — это самое потрясающее, что было в этих похоронах. Единственное потрясающее. Единственное глубокое, единственно, что оставляло впечатление.
— Ну, что ж вы? Идите, возлагайте венок от «России»! — говорил мне коллега, московский журналист.
— А я возложу после венков от московской прессы.
— Вам придется, в таком случае, или не ждать ни минуты, или ждать очень долго. Ни одного венка от московской печати на гроб Медведевой нет.
— Не может быть?!
Во время похорон Самарина я сотрудничал в одной нищей, умиравшей московской газете. И то мы наскребли на дне кассы на маленький венок. Нельзя было литераторам не почтить памяти великого артиста.
Правда, мы не отличались в то время такой почтительностью:
теперь московские газеты сообщают даже о проездах и отъездах, кажется, письмоводителей из участков.
Но, впрочем, может быть, московские газеты возложат свои венки завтра, в день похорон. Отложим их на завтра.
— А где же председатель Общества драматических писателей? Уж им-то, кажется, была и была полезна покойная?
Ах, председатель ужасно занят приготовлениями к завтраку в «Славянском базаре», по случаю юбилея общества.
— Где же хоть секретарь?
И секретарь очень занят. Может быть, он как раз в настоящее время получает свои 17, — или сколько он там их получает, — тысяч!
— Ну, хоть казначей?
И казначей занят. Получает свои семь тысяч.
— Значит, от драматических писателей никого?
— Никого.
— А где же хоть венок «из приличия»?
— И венка нет.
Отложим и драматических писателей на завтра.
— А где артисты, директора частных сцен?
— И их никого нет.
И идя за гробом Н.М. Медведевой, который несут сослуживцы, я с удивлением спрашиваю соседа:
— В Москве я или не в Москве?
— В самой настоящей теперешней Москве.
14-е октября. День похорон.
Церковь Благовещения, на Тверской, конечно, полна. Не уместившиеся в церкви толкутся на паперти на церковном дворе.
— А был такой покойник Градов-Соколов, — бормочет мне «покойницкий писатель», — так когда его хоронили, — куда больше тогда оживления было...
Ах, смолкните вы, г. покойницкий писатель! И без вас воспоминания о «прежней Москве» и сравнения лезут в голову.
Пока идет служба в переполненной церкви, — на церковном дворе разговорился с одним старым театралом.
— Что это, скажите, тон у артистов Малого театра такой тихонький? Прежде, что-то помнится, «олимпийцы» эти таким тоном не говорили.
— Как бы вам сказать! Немножко их Художественный театр «убивает»: уж очень московская публика тому театру поклоняться начала. А с другой стороны, — и это «слушайтесь начальства» уж очень в ушах, словно похоронный колокол, гудит. Тут, знаете ли, притихнешь, когда только и говорят: «слушайтесь начальства, и ничего более». Уж очень от театра «службой» пахнуло. Ну, и при-завял артист...
— Сегодня-то можно бы и оправиться. На их улице праздник, — 75-летие их славного театра. На их улице и скорбь: Н.М. Медведеву хоронят.
— В этот-то день и призавяли сильные. Тяжело служащим на похоронах артиста... Но много ли нам артистов хоронить осталось? Если так пойдет, мы, с Божьей помощью, больше исправным служащим, считающимся на хорошем счету, аплодировать будем. Несут. Поклониться артистке, для которой театр был храм, а не канцелярия.
Народ повалил из церкви. Понесли венки. Как-то отнеслись к памяти артистки, которую «боготворила вся Москва»?
Изо всей московской печати возложить на гроб великой артистки венок догадалась только одна газета — «Московский Листок».
От Общества русских драматических писателей ни депутации, ни венка.
Можно же драматургам так предстоящей кормежкой увлечься, чтобы даже смерти Н.М. Медведевой не заметить.
От частных театров и венки есть, и кое-кто из актеров.
— А где же Корш? Он всегда на всех похоронах, бывало, больше всех вертелся, прыгал, — и вообще такое впечатление производил, словно он-то и есть «виновник торжества».
— И Корша, представьте, нет. Да что Корша самого! Венка от его театра нет!
Игнорирует.
Тут уж я, прямо, с сожалением посмотрел на артистов Малого театра.
Если уж даже бывший содержатель вешалки до такой смелости дошел, — дело совсем в Москве плохо. Не обратить никакого внимания на похороны старейшей артистки Малого театра, — на такую дерзость г. Корш прежде бы не отважился.
Конечно, памяти почившей артистки это решительно все равно. Вот уж именно: «что он Гекубе»?
Да и публике тоже решительно все равно: «Театра-фарса» нет, «Театр-водевиль» есть. Не все ли равно?
Но как показатель того, насколько подупал в Москве «решпект» Малого театра, — это характерно. Прежде, повторяю, г. Коршу такого «игнорирования» Малого театра не пришло бы в голову.
Родственники и артист петербургской оперы г. Фигнер выносят гроб из церкви. Ставят на катафалк; печальное шествие трогается, — и, чем ближе к кладбищу, тем вереница провожатых становится все меньше и меньше, и на кладбище является уж так обидно мало, — что, если бы был жив старичок ваганьковский дьякон, перехоронивший всех великих артистов и повторявший всегда одну и ту же остроту, — он бы, наверное, удивился.
— Позвольте! Ту ли Медведеву хоронят? Ужели Надежду Михайловну?
На похоронах купца второй гильдии бывает в Москве народу не меньше, не говоря уже о купцах первой гильдии!
Гордость и украшение русской сцены, руководительницу и наставницу двух поколений артистов, носительницу лучших заветов великого прошлого, последнюю из «стаи славных», — опускают в могилу, рядом с могилой ее мужа, артиста Охотина, для памятника которого сама Н.М. Медведева избрала горькие стихи Соймо-нова:
«Он сердцем жил, и сердце это билось
Любовью чистой и святой,
Он в жизни шел тернистою тропой,
Так мудрено ль, что сердце то разбилось?»
Горькие стихи, которые звучат горьким упреком многим и многим закулисным терниям, которыми была усеяна дорога покойного артиста...
Зарычала земля, посыпавшаяся на гроб, — и у края могилы стал присяжный поверенный Шубинский.
Г-н Шубинский вызывал пред собравшимися, —увы! —малочисленными, — дорогой образ незабвенной артистки:
— Это было поистине редкое человеческое сердце, сохранившее неувядаемую молодость до последних мгновений жизни. Всем памятно ее прекрасное лицо, поражавшее своей моложавостью, ее речь, в минуту увлечения, так и звучавшая серебром молодости.
От этого описания, г. Шубинский перешел к определению того места, которое занимает покойная в истории театра:
— Говорят, бессмертие несвойственно сценическим деятелям. Я думаю иначе. Разве имена великих артистов, как символ бессмертия, не живут посреди нас? Разве имя Щепкина, к которому ближе всех по свойствам своего таланта стояла покойная, не близко нам? Разве, стоя среди двух исполинов непосредственности, великого гения трагедии — Мочалова и великого гения комедии — Садовского, Щепкин не оставил нам своих неувядаемых художественных заветов, великого художественного светоча, озаряющего до сих пор путь не только сцены, но и драматургии! Нет, все истинно художественное переживает своих творцов! Так и Надежда Михайловна, подобно незабвенному Щепкину, оставила нам великие заветы художественного реализма, воплощенные в ее несравненной игре, в целой плеяде прекрасных служительниц сценического искусства.
Упомянув о том, что все, кто обращался к покойной за помощью, советом, с сомнением, за указанием, — «уходили от нее утешенные, ободренные и просвещенные», оратор закончил речь очерком общественной деятельности покойной:
— Свою полувековую деятельность покойная начала в эпоху, чуждую тому, что представляют собою театры в настоящие дни:
жизненный прогресс еще не коснулся их. Тогда господствовали лишь казенные театры. Но время двигалось вперед; частные театры, составлявшие лишь достояние провинции, народились и в столицах; образовалось многолюдное сословие артистов частных сцен, а это, в свою очередь, выдвинуло и столь свойственную нашему времени идею коллективизма, постепенно стало ослабевать различие между служителями казенных и частных сцен, и вот в недавние дни преграда, разделявшая их, как бы разрушилась совсем, и все они собрались в братском союзе отпраздновать день общего единения. Кто же явился выразителем их чувств, надежд, заветов и ожиданий? Чей голос с искренностью и глубиною зазвучал в ответ на общие запросы сценической жизни? Это был голос Надежды Михайловны. Молодость, присущая ее сердцу, явила и здесь прекрасный отклик всеобщим надеждам и пожеланиям. Это была последняя ступень к великой памяти о ней. Ее прекрасное сердце надолго переживет ее. Я не говорю над ее могилой «вечная память», а скажу «вечная слава» знаменитой артистке, великой учительнице, прекрасной носительнице лучших сценических заветов.
И эти горячие, прекрасные слова звучали такой иронией при взгляде на маленькую кучку людей, окружавшую могилу.
— Надежда умерла! — прозвучал громкий, растроганный голос. Это говорил старый товарищ покойной, М.А. Дурново, бывший артист Малого театра, удалившийся от дел.
Он сказал несколько слов о том, что «жив Малый театр»:
— Мы хороним трупы, но жива труппа.
Жива ли?
По крайней мере, не подает никаких признаков жизни.
Новая речь.
— Кто-нибудь из Малого театра?
— Нет. Один помощник присяжного поверенного.
Не надо вовсе быть Медведевой, чтобы на могиле произнес речь помощник присяжного поверенного! На чьих похоронах не произносят речей помощники присяжных поверенных? Они говорят для практики.
И всё.
Все с недоумением поглядывают на премьеров Малого театра.
Хоть бы одно слово!
Одно простое «спасибо» от имени труппы великой учительнице.
Одно товарищеское «прости».
Ни звука.
Да и говорят ли когда-нибудь эти господа, если даже у могилы Медведевой, в день 75-летия Малого театра, у них не рождается ни одной мысли, которую стоило бы высказать вслух.
Это производит тягостное впечатление...
Молчат премьеры, за ними молчат и второстепенные.
— Да неужели так-таки и нельзя ничего найти сказать о Медведевой?
— Как ничего? О такой артистке? О таком товарище? О таком человеке?
— Чего ж вы молчите?
— Неловко. Премьеры молчат, — а нам неудобно начинать первым!
О, господа, господа! Сколько превосходных чиновников потеряли в вашем лице наши департаменты!
И только один образ остается в памяти на этих похоронах «сослуживицы», образ величественный, скорбный, прекрасный.
Это трагическое, полное скорби, горя лицо М Н Ермоловой, стоящей у могилы великой учительницы
На могильном холме вырастает груда венков, — все расходятся.
Так кончаются эти скромные похороны, очень скромные для Медведевой, чересчур скромные для Москвы
— Москва, однако...
— Чего там «однако». Прямо — осрамилась Москва. Срамота-с. Не та Москва! Купец да вицмундир, — вот перед чем только и кланяется теперешняя Москва Теперь в Москве и Аксаков умри, таких бы похорон не было. В Москве и жить тяжело, и умирать скверно
Действительно.. не таё...