Новости

ИГОРЬ ИЛЬИНСКИЙ

24 июля исполняется 108 лет со дня рождения Игоря Владимировича Ильинского. Предлагаем вниманию посетителей сайта отрывок из книги Александра Шереля «Аудиокультура XX века», посвященный актеру…


К середине двадцатых годов Игорь Ильинский был уже «звездой» - и в театре, и в кинематографе. И это, несмотря на «острую охоту к перемене мест».
Дебютировав как профессионал в 1918 году в Театре имени Веры Федоровны Комиссаржевской, он в поисках своего собственного художественного лица обошел едва ли не все существовавшие тогда в Москве сцены - от оперетты и театра миниатюр «Летучая мышь» до подмостков, где шли драмы Шекспира или оперы Моцарта.
Нашел, кажется, «себя самого» у Мейерхольда, однако продолжал совмещать напряженную работу в ГОСТИМе с участием в спектаклях Первой студии МХА Т; днем в Детском театре играл медведя Балу в киплинговскол «Маугли», а вечером в Драматическом театре, руководимом В.Г. Сахновским, удивлял характером трагикомическим в роли Тихона из «Грозы» Островского. Разумеется, в свои свободные дни от спектаклей и репетиций у Мейерхольда. Отсюда Ильинский тоже уходил — и возвращался, и снова уходил, и снова возвращался, ибо Мастер был для него не просто театральным волшебником, гениальным импровизатором, замечательным, хотя и не всегда последовательным, педагогом. Но мыслителем, «трепетно ощущавшим и впитывавшим все ценное, все талантливо необычное, что окружало его»1 - в жизни, литературе искусстве.
Мейерхольд, в свою очередь, понимал «мильон терзаний» актера по поводу складывающейся, особенно в кино, репутации.
Появившись на экране в «Аэлите» (1924 год), Ильинский мгновенно завоевывает колоссальную популярность в «Закройщике из Торжка», а затем в «Процессе о трех миллионах», в «Папироснице из Моссельпрома». Да что говорить - в 1926 году в нашу страну приезжали «суперпримы» мирового кино - Мэри Пикфорд и Дуглас Фербенкс, решено было снять фильм с их участием, и требовался актер, который по своей известности соответствовал бы заморским знаменитостям. Никаких сомнений, кто станет этим третьим партнером в ленте «Поцелуй Мэри Пикфорд», не было: сразу и безоговорочно назвали Ильинского.
Вс. Мейерхольд, выступая на творческом вечере И. Ильинского 26 января 1933 года, так говорил о нем: - Игорь Ильинский дает здоровый смех. Когда с ним беседуешь, он отзывается здоровым смехом на какие-нибудь и не смешные рассказы, но рассказы, верно отображающие жизнь. Он полон тем, что кипит в нашей здоровой жизни. Не удивительно, что этот человек не пьет, не курит, что этот человек поглощен интересом к спорту. Но ему «трудно» заниматься спортом, потому что когда Ильинский приходит на каток, то ровно через 15 минут над ним начинают смеяться. И тут уже начинается трагедия актера: актер, который призван давать очень крупные рисунки, отпечатывать очень крупные контуры, давать очень интересные образы, — этот актер ходит с печатью комика. Это недоразумение. Я считаю, что актеру, который поглощен жизнью, который очень здоров, который солнечен, такому актеру, конечно, тесно в рамках того, что называется на языке беспризорников «смешной человек».
Новые фильмы с участием Ильинского не слишком радовали знатоков - очевидны были сюжетные повторы, наработанность приемов, откровенная эксплуатация режиссерами его обаяния.
Но любовь и признание широкого зрителя сопутствовали каждой новой роли кино. Как, впрочем, и театра.
О том, что происходило в душе самого Ильинского, он спустя много лет расскажет весьма откровенно: - Я начал чувствовать потребность быть самостоятельным художником, а не идти на поводу у любимого мною Мейерхольда, который упорно шел своими, не всегда мне понятными и близкими моему сердцу путями; или отдавать себя в руки кинематографических дельцов, с их сомнительным вкусом, и позволять им утилитарно использовать себя как актера узкой специфики, а не художника...
Все данные были для того, чтобы заболеть головокружением от успехов. Но к счастью, хотя и в сочетании с легким головокружением, появились и некоторые признаки неудовлетворенности, а также неясности моего дальнейшего пути. Слава богу, что они появились! Мы все задним умом крепки. Теперь я вижу, что сомнения эти появились почти бессознательно, но они заставили меня поразмыслить о дальнейших моих путях и не почить на, казалось бы, безусловных, но в то же время сомнительных лаврах. Неясное, смутное беспокойство росло и тревожило меня... Я начал ощущать беспокойство и неудовлетворенность своей творческой жизнью, я интуитивно пытался накопить ту внутреннюю силу, которая помогла бы преодолеть надвигающийся кризис... Время у меня было заполнено работой. И все е Один кусочек моей души был неудовлетворен. Этой частицей души я хотел бы поделиться с родным зрителем, поделиться моими личными мыслями и чувствами художника, чего в силу разных обстоятельств и в полную силу я не мог сделать ни в театре, ни в кино.
К счастью, я нашел отдушину для этой части моей души. Отдушиной этой стало художественное радиочтение2.
Радио транслировало первые концертные программы Игоря Ильинского. Собственно говоря, таких «целых» программ сначала не было. А были отдельные рассказы Чехова, стихи Есенина, сказки Андерсена.
Но любимый автор - Маяковский.
Поэт отвечал взаимностью. Свое «Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Владимировичем Маяковским летом на даче.
Пушкино, Акулова гора, 27 километров от Москвы» поэт преподнес артисту «с пылу с жару», в тот самый день, когда стихотворение было написано. Они встретились в Доме печати - и Маяковский с шутливой торжественностью передал рукопись, как свидетельствует очевидец, «на растерзание, но с полным доверием».
Через несколько дней Ильинский прочел стихи у микрофона в Студии на Телеграфе.
Вторая любовь артиста тех лет, с которой многократно знакомились радиослушатели, — рассказы Михаила Зощенко.
Справедливо сказать, что Зощенко читали тогда многие артисты.
Но автор среди прочих отличал Ильинского: не просто за новизну и свежесть интонаций, но за то, что актер удачно нашел самый тип, от лица которого ведется рассказ.
А потом была «История Карла Ивановича» —

Глава из повести Льва Толстого - пятнадцать минут на эстраде и в эфире, ознаменовавшие рождение выдающегося трагического актера Игоря Ильинского.
- Теперь мое «я» уже стало знаменем тех моих сокровенных мыслей, обобщений бичующей сатиры или добрых идей, которые мне были близки, которые я выискивал у любимых мною авторов, которыми делился с моими слушателями и для которых находил и прибавлял свое духовное отношение к искусству художественного слова — живым глаголом жечь сердца людей3.
Радио вырабатывало свои технологические принципы, шли яростные споры о «радиогеничности», об особенностях эстетики невидимой эстрады, о специфике восприятия слова звучащего в отличие от слова написанного.
Ильинский говорил не об эстетике, а об этике и об организации дела. В интервью журналу «Говорит СССР» он, в частности, подчеркивал: «Точно так же, как кинематография должна строиться на собственных кадрах киноактеров, а не на актерах театральных, которые в очень многих случаях не отвечают специфическим условиям кино, так и радиовещание должно опираться на собственные исполнительские кадры. Конечно, это не исключает работы драматических актеров. Но с их стороны требуется серьезное и ответственное отношение к тому, что они делают перед микрофоном».
Корреспондент журнала спросил Ильинского, выполняет ли он сам те требования, которые предъявляет коллегам у микрофона? Актер ответил: «Должен сознаться, что еще нет».
И это, между прочим, у Ильинского от Мейерхольда - от мейерхольдовской страсти в поиске совершенства.
Вскоре после смерти Самуила Яковлевича Маршака редакторы радиоальманаха «Поэзия» пригласили Ильинского записать для очередной передачи короткое стихотворение - восемь строк, оставшиеся на рабочем столе недавно ушедшего поэта.
Ильинский читал Маршака несколько десятилетий. Сколько времени нужно ему, чтобы записать каких-нибудь восемь строк? «Закажите студию максимум на полчаса», - сказал редакционный диспетчер.
«Давайте на всякий случай час», — сказал редактор, который до тех пор с Ильинским не встречался.
«Минимум на два часа», — возразил многоопытный режиссер Алексей Александрович Шипов, который много и успешно работал с Ильинским в радиостудии.
На этот раз даже Шипов ошибся. Короткую лирическую эпиграмму Ильинский записывал около трех часов подряд, пока не согласился с вариантом, который мог быть, по его мнению, выпущен в эфир.
На Ильинского у микрофона радиокритики обратили пристальное внимание с дебюта. Секрет успеха они искали в способности художника сострадать бедам и радоваться радостям своих персонажей, в душевном такте, с каким он рассказывал о людях самых непримечательных в жизни; или, напротив, в той оглушительной суровости, с которой артист мгновенной сменой интонаций показывал убогость глубокомысленной пошлости, чинодральства, воинствующего хамства и не менее воинствующего невежества.
Все это хоть и верно, но не основа, а производное.
В основе же - поразительное качество, которое Мейерхольд целеустремленно воспитывал в учениках: делать узнаваемым даже то, с чем мы прежде никогда не встречались. И потому фантасмагория, гротеск воспринимаются слушателем не как нечто отвлеченное, а как бытовая реальность, существующая порой рядом с ним, а иногда - чего греха таить - и в нем самом.
Парадокс - актер принес в студию радио лучшие из уроков учителя, а учитель никак не желал признать это. Мейерхольд, как вспоминал Игорь Владимирович, обвинял его в формальном подходе к тексту читаемых на эстраде и в эфире произведений - «громче, тише, вот и все творчество», а артист как раз в это время так определял свое кредо: - Я считаю, что многие исполнители обманываются, думая, что у микрофона возможен только интимный разговор. Довольно часто такая ложно понятая интимность превращается в тусклый шепоток или бездействующую простоту. Через микрофон надо говорить с миром во весь голос. А в случае надобности можно передавать миру и свои задушевные мысли. Это не значит, что надо орать или шептать на весь мир: надо избегать любой крайности.
Микрофон требует самого трудного от исполнителя - эмоциональной насыщенности и вместе с тем точной техничности.
Мейерхольд ставил знак равенства между технологией актерского выступления на эстраде и у микрофона, а Ильинский мучился над выявлением специфики творчества в условиях радиостудии: он понимал, что сделанные для эстрады вещи не могут исполняться в студии без соответствующей модификации, ибо здесь «гуляют свободными4 и не несут нагрузки ни лицо, ни фигура, ни жесты, ни мимика»5.
Репетируя «Историю Карла Ивановича», ученик однажды обратился к учителю. Ильинскому показалось, что вступление в рассказ толстовского героя у него звучит неточно, неорганично. Он прочел Мастеру фрагмент. Мейерхольд с лету не слишком, может быть, вдумываясь, высказал несколько замечаний, предложил добавочную игру для этого выступления. И впервые Ильинский ощутил ненужность советов Мейерхольда.
Деликатность, с которой актер записал эту историю в мемуарах, вызвала попытку обоснования такого поведения учителя - наверное, чтецкая работа более интимна, чем роли, рождаемые в коллективе спектакля... Но если теперь, спустя десятилетия, отбросить излишнюю дипломатичность, нетрудно увидеть: в те дни, когда Ильинский всерьез и глубоко познавал основы художественной практики чтеца в концерте и у микрофона, Мейерхольд, относившийся к эстраде с определенным скепсисом, распространил это чувство и на радио.
Позднее Игорь Владимирович напишет в книге «Сам о себе»: «Итак, как говорится, не быть бы счастью, да несчастье помогло: некоторая неудовлетворенность и, наконец, отсутствие работы в театре и в кино разбудили, а потом укрепили мой интерес к художественному слову»6.
В 1933 году Игорь Ильинский был назван в числе десяти самых популярных радиоактеров страны.


ПРИМЕЧАНИЯ
1. Ильинский И. Побеждающий Мейерхольд. — В кн.: Встречи с Мейерхольдом. М., 1967. С. 250.
2. Процитирована запись беседы автора с И.В. Ильинским. Более подробно на эту же тему актер высказывался в книгах «Сам о себе...», «Наедине со зрителем».
3. Ильинский И. Наедине со зрителем. М., 1965.
4. Выделено автором. - А.Ш.
5. Ильинский И. Сам о себе. М., 1961, С. 292.
6. Там же. С. 293.