Новости

ТЕАТР С БЕЛОГО ВХОДА

Три интервью о счастье профессии. Часть 2

О том, как люди приходят в медицину и как потом оказываются в театре, рассказывают врачи, работающие в медицинской части Малого театра.

ФОТОГАЛЕРЕЯ

Отоларинголог Галина ОРЛОВА: «Комета пролетела, а следы её сохранились»

— Галина Дмитриевна, а ваши профессиональные пути как пересеклись с театром?

— Актёры у нас в роду были, а вот врачей не было. Выбор я сделала абсолютно сознательный, о другой профессии я даже не думала. Закончила педиатрический факультет 2-го Медицинского института в Москве. И не пожалела об этом ни разу. После института работала в Филатовской больнице и на кафедре ординатуры, затем отоларингологом в поликлинике и, наконец, в хирургическом отделении Русаковской больницы — сейчас это больница имени Святого Владимира. Работа там была очень серьёзная — с детьми, которые страдают тяжёлыми врождёнными заболеваниями. Это был очень ответственный период.
А потом судьба круто повернулась. В Малом театре была чудесная доктор Мария Львовна Тамаркина, которую до сих пор все помнят. Когда её не стало, потребовался другой врач. Я тогда сидела дома с маленьким ребёнком, и мне предложили прийти в театр. Я всё взвесила и решила, что это будет интересно, потому что когда я работала с детишками, часть моей научной работы была связана с фо-ниатрией. Это очень интересная область медицины, связанная с проблемами голосового аппарата. Другой вопрос, что она не всегда востребована —даже в театре — и, к сожалению, не встречает полного понимания даже у профессионалов; не все чётко сознают, зачем это необходимо, зачем надо следить за голосом. Может быть, это такое поветрие среди современных актёров. Не все считают, что голосом нужно заниматься со специалистом и что им нужно заниматься вообще. Хотя в нашем театре большинство актёров всё же понимают, что это — незаменимейший «рабочий инструмент». Правда, они тоже за советом, рекомендациями, помощью, обращаются не так часто, как надо бы. Но всё же за эти годы нам удалось донести до них, что нужно о себе в этом плане заботиться.

— Какие проблемы возникают чаще всего? Наверное, со связками что-то происходит? Чем тут можно помочь?

— Помочь можно в 99 процентах случаев. Потому что в актёрскую профессию приходят, как правило, здоровые люди. Люди, имеющие представление о том, что профессия связана во многом с голосом. Поэтому, если актёр обращается к врачу вовремя и выполняет всё, что требуется, ситуацию всегда можно поправить. Есть масса методов, которые позволяют и в экстренной ситуации помочь актёру. Конечно, голос
— это вообще проблема тонкая и серьёзная. Гортань — сложнейший орган, работа которого связана с корой головного мозга. И бывают моменты, которые не подвластны человеку. Голос может просто пропасть. И не только на фоне каких-то заболеваний или стрессовых ситуаций. А если ещё учесть, что актёры — народ суперэмоциональный, то, конечно, подобные ситуации случаются нередко.
К сожалению, сейчас голосовая подготовка у актёров довольно низкая. Возможно, это связано с уровнем профессионализма среди педагогов. Молодые актёры приходят порой после училища просто с ужасными голосами. А если даже голоса неплохие, то всё равно возникают проблемы, потому что молодых сразу начинают вводить на роли, нагрузка резко увеличивается и всегда, особенно поначалу, это связано со стрессом. Обстановка в театре — это же целая история! Психоэмоциональные накладки и недостаточная постановка голоса ведут к тому, что очень многие актёры не справляются со своим голосом в первые годы работы. Поэтому тут приходится вести не только профилактическую и обычную лечебную, но и разъяснительную работу. Для того, чтобы поправить голос, необходимо прежде всего желание самого пациента. Вот голова заболела — дал анальгин, боль прошла. Ещё что-то заболело — другую какую-то таблетку можно принять. С голосом — другая ситуация. Здесь требуется, прежде всего, желание и определённое напряжение самого пациента. Он должен быть заинтересован и должен чётко выполнять все инструкции. В таком случае, как правило, проблем не бывает.

— А эти инструкции сложно выполнять?

— Вовсе нет, ничего сложного. Конечно, они зависят от вида и степени заболевания. Предположим, если это временная дисфония, временная охриплость, связанная с простудными заболеваниями, какие-то катаральные проявления, то тут надо просто лечить основное заболевание и дать покой голосу. А в случаях более серьёзных нужна иная методика. Очень много приходит студентов из училища и молодых актёров, у которых возникают проблемы из-за того, что они ещё неправильно говорят. От этого у них образуется так называемые «узелки» голосовых связок, возникающие в связи с постоянным напряжением голосовых связок и неправильным голосоведением. Образуется так называемая небольшая «плюс — ткань». Она абсолютно доброкачественная на связках. Но поскольку молодые актёры продолжают говорить неправильно, не перестают напрягать голос, болезнь развивается. Из-за неправильной постановки они голос свой нерационально используют.
Кроме того, обстановка в нашем училище, да и в других театральных вузах, я думаю, тоже не способствует улучшению ситуации с голосами. У нас учится очень много иногородних студентов. Они живут в общежитии. И вот весной и осенью, в пик простудных заболеваний, когда все обычно болеют, в институтах, школах и везде, где большое скопление людей, хворающих ещё больше. Потому что у них нет возможности изолироваться друг от друга и просто нет возможности лечиться. И обстоятельства к этому не располагают, и условия не позволяют. У ребят нет денег на лекарства, их не освобождают от занятий, они живут скученно и друг от друга заражаются. К тому же продолжают ходить в институт, хрипя и кашляя. Молодой организм — сильный. Но те, что послабее, или уже при поступлении имеют проблемы с голосом, страдают больше. Нас же, к сожалению, не приглашают на вступительные туры. А без осмотра специалиста . очень трудно определить, что у молодого человека будет потом с голосом. Некоторые студенты уже с первого курса приходят с узелками, с хрипатыми голосами.

— А эти проблемы устранимы?

— Устранимы. Но ими надо заниматься. При серьёзных образованиях на связках необходимо прежде всего резкое ограничение голосовой нагрузки. Заболевших студентов я должна освобождать от занятий по речи. Когда происходит перенапряжение голоса и возникают кровоизлияния в гортани — это, по сути, нетрудоспособность на срок не меньше трёх месяцев! А как я могу освободить студента на такой срок?.. Он не сдаст экзамены, его отчислят. К тому же основная рекомендация при любой дисфонии — дать покой органу: помолчать, или говорить в щадящем режиме. Это в театре фактически невозможно. Если актёра освободить от репетиции, значит, на его роль будет введён другой актёр. Такая жесткая конкуренция — дополнительный стресс. Так что и тут в работе появляются особые сложности. Режим молчания — три месяца! — в театре позволить себе никто не может. И нам приходиться считаться с тем, что актёру или студенту надо говорить. Это их работа.
Но, конечно, кроме молчания есть и другие способы лечения. Само молчания может вылечить в каких-то редких случаях. А так применяются и физиотерапия, и инструментальные методы, и лекарственные препараты. С проблемой, безусловно, справиться можно. Но, повторяю, тут должна быть работа не только врача, медсестры, физиотерапевта, но и очень активное желание, настойчивость и упорство самого пациента. А многих актёров, к сожалению, устраивает низкое качество голоса. Был один студент, которому я очень долго пыталась объяснить, что с его голосом работать невозможно. Он же мне всё говорил: «А Высоцкий пел». Так Высоцкий — единственный был такой, кто мог петь, несмотря на явную охриплость. У него был природный такой голос, и он с этим справлялся. Потом, это разные вещи: петь авторские песни и говорить в драматическом театре, который издавна славился своими голосами и речью!..
Поэтому я нерадивым в плане лечения студентам всегда привожу в пример Николая Александровича Анненкова. Он приходил очень часто. У него никогда не было никаких экстраординарных ситуаций с голосом. Никогда. А говорил он одной голосовой связкой. Другая у него была просто парализована с юности после очень тяжёлой инфекции, которую он перенёс. И говоря одной складкой, он добивался такого потрясающе выразительного звучания голоса, когда все дрожали от восторга. Но он занимался своим голосом сутками, постоянно, на протяжении всей жизни. Какой это был голос! Молодым актёрам порой трудно объяснить. Но сейчас, вероятно, такой нетребовательный зритель, что «голосовой паралич» искусства всех устраивает.

— А кроме Анненкова вы можете назвать «прилежных пациентов», точнее, актёеров, которые столь же внимательно относятся к своей речи и голосу? Многие артисты старшего поколения славятся своими голосами, своей поразительно красивой речью. К примеру, выдающийся артист Малого театра Остужев вообще вошёл в легенду не только как виртуозный мастер перевоплощения, но и ещё как актёр с совершенным, уникальным голосоведением...

— Я, к большому сожалению, из таких великих мастеров мало кого застала. Вероятно, школа постановки голоса была очень мощной. Во всяком случае, актёры старшего поколения, как правило, голосовых проблем не испытывают. Вероятно, это была настолько сильная школа, что её хватило на всю жизнь. Надо сказать, что старшее поколение актёров очень трепетно относится к своему голосовому аппарату. Когда у них возникают какие-то небольшие простудные явления, когда начинается кашель, который может естественно, физиологически, так сказать, привести к охриплости, они моментально приходят за помощью к нам, в медчасть. Не могу припомнить случая, чтобы из-за каких-то голосовых нарушений у актёров старшего поколения приходилось проводить замены или, не дай Бог, отменять спектакль. Не было такого!..
— А почему теперь такие проблемы стали возникать? Актёров неправильно учат на студенческой скамье?..

— На самом деле, я думаю, эта проблема носит глобальный характер. У меня такое ощущение, что сейчас в любую профессию приходит молодёжь, которая не вполне понимает, что надо работать с полной отдачей, надо учиться всерьёз. У большинства нынешних студентов, на мой взгляд, довольно легкомысленное отношение ко многим вещам. Вот приходят к нам, в медчасть, студенты, и я сначала ужасно злюсь, потому что они себя элементарно вести не умеют. Например, могут заявиться сразу по 10 человек на приём. Меня это вначале очень раздражает. Потом с каждым начинаешь разговаривать, что-то про них узнавать. Конечно, среди них много талантливых ребят. Они потом себя проявят,
но просто им надо объяснить, как обращаться с голосом, как следить за ним. У меня была одно время мысль поговорить с Виктором Ивановичем Коршуновым и предложить ему, чтобы в нашем театральном училище ввели в программу обучения несколько лекций или коротких занятий, связанных с голосом. Надо просто объяснить студентам, чем они говорят. Ведь порой просто до анекдотов доходит. Они даже не понимают, как происходит это извлечение звуков. Надо им элементарно объяснить, как устроена гортань, чем опасна та или иная ситуация, что она может за собой повлечь. Ведь это трагедия, когда новобранцам сцены говорят: «Всё, нельзя работать».

А надо бы поступить элементарно. Пришли ребята на первый курс, им объяснили, что теперь постоянно предстоит работать с голосом, что от качества голоса во многом зависит успех в профессии. Вот есть у нас одна актриса, она сейчас очень-очень много играет. Но когда она начинала работать, у неё были жуткие проблемы с голосом. Порой было невозможно слушать. Очень много бесед с ней мы проводили. И, наконец, когда на каком-то определённом этапе понадобилась иная, более напряжённая работа голосом, она поняла, что просто не справляется. У актёров сейчас много нагрузки: они и спектакли играют, и озвучивают фильмы и передачи, и на радио читают, и в кино снимаются, и преподают. Так вот, в какой-то ситуации эта актриса, вероятно, поняла, что к чему. Прислушалась, пошла, позанималась. И всё теперь у неё замечательно. Дело ещё в том, что правильная постановка голоса и дыхания защищает людей от частых заболеваний. Потому что в основе любого простудного, катарального заболевания — неправильное дыхание. А когда человек умеет правильно дышать, и, соответственно, правильно говорит, он практически перестаёт болеть.

— Этому нужно учиться под наблюдением врача-специалиста?

— Вообще, голосовые проблемы во всём мире изучают три специальности. Ими занимаются отоларинголог-фониатр, логопед и психоневролог. Логопеды — это специалисты не столько медицинского, сколько педагогического профиля. Они заканчивают дефектологический факультет педагогического института. Специалистов этих готовят в очень небольшом, недостаточном количестве. И, к сожалению, среди них, как, впрочем, и в других специальностях, истинных профессионалов мало. Буквально единицы. И ещё их меньше в направлении, которое занимается только работой с людьми, у которых что-то произошло с голосом. Я имею в виду логопедов, исправляющих патологию голоса и речи — сейчас их называют фонопедами. Ну, а третий специалист в нашем деле — это психоневролог. Всегда, когда называешь эту специальность, пациент вздрагивает. И совершенно напрасно. Голосовой аппарат — очень тонкая структура, и работа его тесно связана с психикой. Так что присутствие этого третьего специалиста бывает решающим.
В Москве есть несколько центров, которые занимаются патологией речи. Я часто туда направляю студентов. Актёров, к сожалению, реже. Они не хотят где-то «светиться». Но иногда всё же приходится. А вообще, скажу ещё раз, результат занятий у специалистов зависит не только от профессионализма врача-фониатра, который посмотрел, поставил диагноз и определил задачу. Не только от профессионализма логопеда, который услышит, где патология, установит, в чём проблема и даст грамотные занятия. И не
только от психоневролога, который найдёт контакт с пациентом и убедит его в необходимости «вытащить» голос. А от активного, действенного участия самого человека. Ничего сложного в занятиях этих нет. Но методика должна быть грамотной. И выполнять то, что назначено, надо неукоснительно. Если логопед сказал, что промычать надо 20 раз в день, значит, надо промычать эти 20 раз. И тогда всё будет хорошо.
Нарушения голоса происходят очень быстро, иногда просто моментально. Какая-то напряжённая вокализация, резкий вскрик или работа не в своём диапазоне голоса, и всё — произошло кровоизлияние. Это секундное дело. А для того, чтобы спасти от всех неприятностей, которые порой случаются, иногда надо месяцы потратить. Пациенты чувствуют боли, дискомфорт. А при правильной постановке голоса и дыхания не должно быть никаких проблем. Голос не устаёт. Не устаёт! И в любом диапазоне работает.
У нас был спектакль «Царь иудейский», где в финале выходил Николай Александрович Анненков и произносил свой монолог шёпотом. Я запомнила это на всю жизнь. Просто мурашки по коже... Я сидела где-то высоко на галёрке, специально туда пошла, чтобы понять, как слышны слова актёров издалека. Так вот, не то, что слова, каждый звук, каждая буква, произнесённые Николаем Александровичем шёпотом, были слышны. Просто фантастика! А шёпот — это колоссальная нагрузка для гортани, просто колоссальная. Это не сравнить даже с криком!.. Но не все профессионалы, к сожалению, так относятся к своему голосу, как большие мастера Малого театра. Я помню, как-то ко мне на амбулаторный приём, пришёл очень знаменитый артист, который поёт под гитару на эстраде, на мой взгляд, совершенно жутким голосом. А в тот день, вечером у него должен был состояться концерт! Я спросила: «А вы распеваетесь перед концертом?» Он прокашлялся, как после пачки «Беломора», издал какие-то немыслимые звуки, выудил мокроту из глотки и сказал: «Вот». Очень любимый, кстати, многими эстрадный артист. Но будут ли его помнить, хотя сейчас он знаменит?.. Те, кто слышал Николая Александровича Анненкова, помнят его до сих пор. Он объяснял молодым артистам, что нельзя говорить небрежно: «Это неуважение к себе и к зрителю, который приходит не только вас посмотреть, но и послушать»
Я не знаю, рассказывают ли студентам, что были такие актёры и что они работали сутками. Сегодня порой, особенно после праздничных дней, актёры приходят с голосами просто ужасными. Я понимаю, в молодости трудно отказываться от радостей жизни. Но каждая профессия требует в чём-то отречения. А актёрская профессия требует очень многих ограничений.

— А как, с точки зрения вашей профессии, вы относитесь к курению?

— Строго говоря, актёр курить не должен, потому что курение, рано или поздно, приводит у женщин и у мужчин к состояниям риска по онкологическим заболеваниям. У женщин, как правило, после десяти лёт стажа курения тембр голоса меняется. Профессионалу это слышно всегда. И всегда можно курящую женщину отличить от некурящей. Но курят-то почти все!.. Иногда женщины даже больше, чем мужчины. Конечно, в каких-то критических ситуациях, когда есть воспаление или кровоизлияние, я ставлю вопрос довольно жёстко. Все должны знать, что от курения возникает охриплость. Никотин действует на мышечный аппарат, нервы гортани. При любом нарушении нервно-мышечных регуляторных функций эта охриплость проявляется.
Но рекомендации надо давать реальные. Если я вижу у пациента изменения на морфологическом уровне, какие-то зачатки новообразований, тогда я абсолютно строго, не скрывая диагноза, говорю: «Зачем рисковать, когда можно отказаться от вредной привычки?..» Провожу настойчивые беседы. А когда гортань пока ещё анатомически сохранна, как я заставлю человека?.. Это дело его выбора. Вот так я отношусь к курению.

— Если видите, что дело идёт к катастрофе, пугаете пациента, чтобы подтолкнуть его к активным действиям?

— Да, иногда пугаю. Иногда даже показываю на картинке, как это выглядит. У меня, ещё со времён работы в стационаре, есть хирургический атлас, созданный одним замечательным немецким доктором. Там фотографии всяких гадостей и неприятностей, возникающих в результате курения — от начальной и до конечной стадии. Показываю и объясняю, что это такое и во что может превратиться.

— Действует?..

— Не слишком, по правде говоря. Человека сложно напугать. На какое-то время, под впечатлением увиденного, может подействовать, но потом он забывает о неприятных вещах. А ещё эффект зависит от степени эмоциональности пациента. Хотя здесь, в театре, как раз работает народ очень эмоциональный. Но не помню случая, чтобы кто-нибудь на 100 процентов последовал разумному совету. Были пациенты, которые на время прекращали курить. Но так, чтобы раз и навсегда — нет.
Мне приходилось за свою практику несколько раз ставить диагноз «рак гортани». И в таких ситуациях не просто отслеживаешь, а настойчиво направляешь к каким-то конкретным специалистам на обследования. К сожалению, эти диагнозы подтверждались. И тут человек уже отрезвляется. В серьёзных случаях, когда требуется обследование, мы направляем пациентов на консультацию в медицинские центры, например, в Боткинскую больницу. Если, слава Богу, ничего страшного нет, то человек может и не появиться больше. Но я и без него всё узнаю, потому что я направляю к тем специалистам, за профессионализм которых я несу ответственность, и, естественно, созваниваюсь, выясняю, как обстоит дело, что требуется нам предпринять. Мы предлагаем нерадивому пациенту прийти в медчасть и заняться лечением.

— А как ведут себя пациенты — артисты?

— С точки зрения врачей это не самый лёгкий контингент. Даже с детьми проще. Хотя работа с детьми очень сложна. Во-первых, их безумно жалко. И если у врача проходит это чувство — то всё, врача этого уже не существует. Во-вторых, они ничего не могут объяснить. А актёры — это ещё более сложная группа пациентов. Во-первых, они... все гениальные!... Поэтому сам факт прихода к врачу актёром воспринимается, как некоторое одолжение с его стороны. Просто такой подарок, особенно, если речь идёт о стоматологии и отоларингологии. Если внутрь заглядывают — это такое сокровенное, что не каждому могут позволить. Потом многие из них — люди довольно капризные, избалованные славой или ожиданием славы. Я бы сказала, что, работая с актёрами, надо на первое место ставить не свою конкретную специальность, а умение общаться с людьми. Какие-то такие психотерапевтические моменты должны присутствовать. Конечно, это всех пациентов касается, но актёров в большей
степени, потому что они очень чувствительны к любому проявлению настроения и, особенно, к тому, что вы им говорите. Иной раз бывает, что не придаёшь значения слову, которое произносишь, а оно остаётся, пугает пациента. Порой бывают дни, когда всего два человека придут на приём, а ты чувствуешь себя так, как после рабочего дня в районной детской поликлинике, когда у меня на приёме было по 50-60 детей. И то не так уставала. Потому что здесь, конечно, надо объяснить всё подробно. Это не поликлинический контакт с пациентом. У нас не 60 человек сидит в коридоре. И наши пациенты в театре вправе требовать от нас полного внимания и помощи. Причём любой помощи.
Я считаю, что с Малым театром мне очень повезло. Не знаю, кто это придумал присутствие «своих» врачей в театре, наверное, так исторически сложилось, но это — очень верная идея. У нас работают терапевт, стоматолог, отоларинголог, медсестры, массажист. Конечно, специфика работы в театре колоссальная. Кроме всего прочего, это связано и с тем, что здесь же человек не просто пришёл в поликлинику к врачу: получил больничный, рецепты и пошёл лечиться. Нет. У него сегодня или завтра спектакль. Конечно, можно сказать: «Разговаривать вам нельзя, иначе вы совсем потеряете голос». Но он не может последовать этому совету, потому что спектакль должен состояться. Проданы билеты, придёт зритель. Думайте, как лечить, чтобы не навредить. Задача, надо сказать, очень сложная для ответственного врача.
Врач в сложных случаях часто берёт ответственность на себя. Особенно эта ситуация обостряется на гастролях. Я вообще считаю, что когда мы возвращаемся с гастролей, нам, ей-Богу, надо давать инвалидность. Потому что бывают ситуации, когда врач и медсестра
решают на месте всё. А как тут можно поступить, если дома, в Москве, отмена спектакля — это просто ЧП. А на гастролях спектакль отменить — это уже даже не чрезвычайное происшествие, а катастрофа всемирная. Приехал театр, даёт всего несколько представлений, и вдруг врач отменяет спектакль. Просто жалко всех. И актёров, и зрителей. Поэтому берёшь на себя ответственность. А ведь далеко не всегда проблема возникает по моей профессии. От «моих» болезней, слава Богу, практически не умирают. Но на гастролях мне приходится решать не только проблемы, связанные с отоларингологией, ну и другие сложные вопросы.

— Когда вы едете на гастроли, то работаете за всех врачей?

— Абсолютно за всех врачей. Причём работаем и перед спектаклем, и на спектакле, и после спектакля. Я оцениваю гастроли как одно нескончаемое круглосуточное дежурство. Прошло много лет, мы побывали на многих гастролях, и такое впечатление, что нас трудно чем-нибудь напугать. Но всё равно это всегда нервы. Например, была ситуация, когда нам пришлось вызывать «скорую помощь». В том городе была так называемая санавиация. И нам пришлось вызывать специалиста-невролога: у человека на сцене развивался инсульт. Но мы не отменили спектакль. Потому что это всё случилось уже по ходу действия. Мы стояли за кулисами, актёр был на сцене, а врач-невропатолог, вызванный по «скорой», стоял у меня за спиной, и говорил: «Что вы делаете? Это же инсульт!»
Можно ли было остановить это? Закрыть занавес, выйти к публике и сказать: «Спектакль прерван по болезни артиста такого-то». Но всё дело в том, что актёры — особый народ. И, вероятно, действительно, сцена их лечит. Когда я впервые услышала от них об этом, то подумала: «Пусть говорят, но это полная ерунда». Но на актёров, в самом деле, выход на сцену действует фантастически. Много примеров существует, когда они, очень тяжело заболевшие, всё же доигрывали спектакль, если только смерть их не останавливала. Тогда, на гастролях, мы видели, что процесс развивался. И после спектакля в реанимацию отвезли человека, где уже была приготовлена палата. Всё обошлось, слава Богу. Процесс, к счастью, удалось локализовать. Человек жив, здоров. Всё благополучно. Тем не менее, это была ситуация, которую мне никогда в жизни не забыть.

Вот как выходил на сцену в свой столетний юбилей Николай Александрович Анненков? Незадолго он похоронил супругу, которая ему во всём очень помогала, можно сказать, была для него незаменимым человеком. И он без неё очень тосковал. Но у Николая Александровича была совершеннейшая идея-фикс: отметить свои 100 лет на сцене Малого театра. Я с ним очень много говорила перед этим юбилеем, а он мне отвечал одно: «У меня только одна задача: юбилей — и потом я свободен». Я прекрасно понимала, что он под этим подразумевает. У него был приступ желчекаменной болезни. И после юбилея, утром следующего дня, его отвезли в больницу, из которой он уже не вернулся. А перед этим я ему вводила препараты, которые могли немножко расширить его желчные пути, снять боль. Как-то так получилось, что в тот вечер я всё время была рядом с ним. И перед спектаклем, незадолго до выхода на сцену, он мне сказал: «Вот бы мне умереть на сцене!..». В этот момент в гримуборную, где мы находились с Николаем Александровичем, вошёл Юрий Мефодьевич Соломин. Конечно, все нервничали ужасно. Никому мы не признавались с Николаем Александровичем, что у него такие боли и такие проблемы. Невозможно было сказать: «Нет, мы сейчас на сцену не пойдём, мы поедем в больницу». Тогда смерть наступила бы тут же, сразу. Юрий Мефодьевич попросил меня выйти из гримёрной и спросил: «Ну, как он?». Я сказала: «Знаете, он очень хочет умереть на сцене». На это он мне говорит: «Я тебя убью, если это случится». А я, помню, подумала о сокровенном желании Анненкова: «А почему нет? Он ведь этого хочет, он к этому готов».
Николай Александрович очень часто приходил к нам. И это были не просто визиты, когда мы по ходу лечения что-то делали в процедурной. Это было фантастическое общение. И он всегда обязательно что-нибудь читал. Я думаю, что такой величины актёра я больше не встречу. А мне говорят на это: ты не знаешь, кто здесь был раньше, до него. При них Николай Александрович не считался особо выдающимся. Но я тех не застала, к сожалению. И теперь, думаю, таких не будет. Я не знаю, что происходит. Не верю, что перевелись талантливые люди, тем более в нашей стране, отмеченной Богом. Может быть, мы просто их не видим или они пока занимаются другим делом, я не знаю. Но таких актёров больше не будет. Возможно, Николай Александрович даже был и не так сумасшедше талантлив, но такого отношения к делу, к профессии, как у него, я больше ни у кого не встречала.

Никогда не забуду, как перед каким-то спектаклем я зашла к нему в гримуборную немножко ему помочь, а он такой расстроенный сидит и говорит: «Вы можете представить себе, актёр, с которым я буду сейчас играть на сцене, только что нёс из буфета курицу! Как это может быть!» Я говорю: «Николай Александрович, у него дома дети, жена. Всех кормить надо». Наверное, не все могут так свято, так трепетно, с таким поклонением относиться к сцене. Вот поэтому мы и помним его.

Наша Татьяна Петровна Панкова — тоже уникальная актриса и человек. И тоже имеет фантастическую школу голоса. За все эти годы чего только с ней не было, но никогда никаких проблем с голосом, даже во время простудных заболеваний. Никогда у неё голос не страдал тоже только по одной причине. Конечно, существует природная постановка голоса, вернее, определённая анатомия, определённые данные, которые позволяют неплохо владеть голосом. Но это — в быту. Для того, чтобы этим голосом владеть и работать так, как, например, работает Татьяна Петровна, нужны особые навыки и огромный труд. Притом, что у неё голос довольно своеобразный, никогда никаких проблем с ним не происходит. Это то поколение актёров, которые восприняли школу. Люди другого уровня культуры и образования. Вероятно, и школа была очень сильная. Я не думаю, что актёры прежних поколений не «гуляли», не выпивали. Может, сегодняшним артистам даже и не снилось, как они это делали. Но при этом мозги-то у них всегда были на месте. Они знали, когда, что и как делать, чтобы одно другому не мешало. Так же и среднее поколение актёров школы Малого театра. Может, в молодости они не полностью ещё освоили проблемы постановки голоса, но, значит, они здесь, в театре, научились. В Малом театре есть титаны, на которых можно всегда опереться.
А молодёжь... Может быть, она окрепнет? Окрепнет, наверное...

И вообще, конечно, мы — счастливые люди, потому что попали на работу в такой замечательный коллектив, в старейший театр, история которого насчитывает более двух веков. За эти долгие годы в Малом театре накопились колоссальные традиции. Комета пролетела, а следы от неё остались, «хвостики» от нее всё ещё видны.

Наталия Пашкина
«Общество и здоровье», №6 2007 год

Окончание следует...