Новости

Д. ПАВЛОВ

«НЕЗАБЫВАЕМОЕ»

В жизни каждого человека бывают события, которые остаются незабываемыми. Эти события озаряют жизнь, становятся в ней яркой вехой. Для меня такой вехой стал день 3 октября 1962 года. В этот день у меня была незабываемая беседа с человеком смертельно больным, глубоко страдающим, сознающим свою близкую смерть, но сопротивляющимся ее неизбежности, сильным духом,— с Верой Николаевной Пашенной.

Накануне по телефону я узнал, что Вера Николаевна хочет меня видеть. Это было неожиданностью. Я знал, что Вера Николаевна тяжело больна и последнее время никого не принимает. У меня же не было с ней столь близких отношений, чтобы она сделала исключение именно для меня.
С особым волнением шел я на это свидание. Шагая вместе с женой в солнечное, осеннее утро по улице Огарева, я невольно вспоминал первую встречу, первое знакомство с прославленной артисткой Малого театра — Верой Николаевной Пашенной. Это знакомство произошло вскоре после того, как начался для меня первый учебный год в Театральном училище имени М. С. Щепкина при Малом театре. Было это осенью 1934 года. В свободное от занятий время мы, группа молодых людей, уютно расположившись у теплой печки в коридоре, о чем-то громко беседовали. Вдруг дверь соседнего класса отворилась, и из нее стремительно вышла Вера Николаевна. Со свойственным ей темпераментом она начала меня отчитывать. Я говорю — меня, потому что мои собеседники каким-то образом в одно мгновение успели исчезнуть. Я же остался стоять у печки и принял на себя весь гнев Веры Николаевны.
— Как ваша фамилия? — обратилась она ко мне.
— Павлов,— ответил я, неуместно улыбаясь.
— Вы понимаете, где вы находитесь? Вы понимаете, что рядом происходят занятия по мастерству актера?! Занятия, которые требуют полного внимания, собранности, а следовательно, абсолютнейшей тишины! А вы здесь так орете, что я, сидя в классе, не слышу, что говорят мои ученики!.. Перестаньте улыбаться! Ничего нет смешного!.. Я буду требовать, чтобы вас отчислили из училища...
С тех пор прошло двадцать восемь лет...

Мы свернули во двор большого старого дома, где жила Вера Николаевна, поднялись в бельэтаж, постояли некоторое время у двери, и я осторожно нажал кнопку звонка.
— Мама ждет вас,— сказала дочь Веры Николаевны Ирина Витольдовна, пропуская нас в маленькую переднюю.— Несколько раз спрашивала: «Почему они не идут?» Сейчас я скажу ей.
Приободрившись, мы вошли в спальню, большую комнату с низкими потолками и небольшими окнами. Я знал, что Вера Николаевна внешне сильно изменилась, рассказывали, что она очень похудела, осунулась и как-то вся стала меньше. И все же я был изумлен тем, что предстало перед моими глазами. Позднее Ирина Витольдовна передавала мне, что Вера Николаевна сказала ей после нашего ухода: «А Митя-то испугался моего вида». Это была правда. Удивляюсь только, как она успела поймать испуг у меня в глазах.
Бодро улыбаясь, я подошел к ней и поцеловал протянутую руку. Мне показалось, что рука эта стала чуть ли не вдвое меньше.
— Преступники, преступники, вы же могли меня уже не застать, я жду вас больше часа.
Голос был тот же, грудной и сильный, те же глаза, большие, огневые, но во всем остальном облике этой маленькой, старой женщины было трудно узнать прежнюю Веру Николаевну — крупную, сильную, властную.
Вера Николаевна сидела в большом вольтеровском кресле, обложенная белыми подушками; ноги были вытянуты на пуфике и покрыты пледом. В руке она держала маленький деревянный веер. Я придвинул мягкий стул и сел около нее.
— Я вас оставлю,— сказала жена,— посекретничаю с Ириной, у меня с ней дела... (дел, разумеется, никаких не было).
— Оленька, душенька, оставьте нас,— сказала Вера Николаевна медсестре,— мне сейчас ничего не нужно.
Та бесшумно прикрыла двустворчатую дверь.
— Вот, дорогой Дмитрий Сергеевич, разрешите мне вас называть Митей, вот, дорогой Митенька, что со мной стало... Ну что же, всему приходит конец... Нет-нет, я все понимаю... Мне очень плохо... очень... совсем умираю...
Жалобы на здоровье все, кто знал Веру Николаевну, слышали от нее и раньше; она любила даже прибегать к гиперболе: «Ах, я умираю, просто умираю». Все мы относились к этому с некоторой долей юмора, но на сей раз, к великому прискорбию, это была правда, жестокая правда.

Она взяла с белого фарфорового подноса чашку с полосканием, прополоскала рот.
— Все стерильно... Залечили, искололи всю, во рту пересыхает... Вы уж извините меня, старую дуру, что я оторвала вас от дел. Я позвала вас потому, что верю в вас. Вы чудесно сыграли Тихона, по-настоящему; у вас были хорошие работы и раньше, но «Гроза»... это так, как надо... Послушайте меня, умирающего человека... вашего старшего товарища... несколько советов, мыслей, если хотите — творческий наказ... Может быть, он вам и не нужен, а может быть, что-нибудь пригодится... Вы меня извините, что я вас вызвала...
Она отпила из стакана минеральной воды, вытерла марлей губы и стала обмахиваться веером, хотя в комнате не было жарко и было открыто окно.
— На сцене важно что, а не как. — На словах «что» и «как» Вера Николаевна сделала ударения в только ей свойственной манере — темпераментно, громко, с характерным движением головы, плечей и рук.— К сожалению, многие артисты роль кладут на темперамент, на язык. Вот, артист... (она назвала его имя, взяв его как пример) играл и играет много, а все без толку. Хотят покрасоваться. Это же ерунда, чушь. Главное — во имя чего? Что ты хочешь сказать этой ролью? А для этого надо знать изображаемого человека, знать с детства, всю его жизнь. Нужно проникнуть в глубь человеческого существа, в суть образа. А они думают — важно выучить текст роли и, вызубрив его, произносят, не понимая, что говорят (она опять сделала ударение на слове «что»). Нельзя открыть рта, пока не понял, что ты говоришь. Думать надо, думать. Не думают над ролями, а ведь мысль — это главное. Вера Николаевна замолчала и безжизненно опустила голову. Появилась озабоченная медсестра.
— Нет-нет, душенька, мне ничего не надо... Ведь роль, образ надо открыть, родить, создать... Если этого нет, не чувствуешь, не надо браться за роль, надо отказываться. Да-да, отказываться. Дирекция этого не понимает. И тем не менее — отказываться. Роль надо открыть, как бутылку хорошего вина. (Она вытерла рукой пот со лба.) Наше дело требует полной отдачи всего себя. Вот наш... (Вера Николаевна назвала еще одного артиста), я его очень люблю, он талантливый, обаятельный, но ведь он же ленивый, не хочет работать, старается поменьше играть, болеет, чем-то все время занят... Я этого не понимаю... не понимаю... А ведь ради сцены и жить-то надо,— заключила Вера Николаевна свою мысль.

Она откинулась на подушки и закрыла глаза.
— Что сейчас репетируете? Что в театре ставят? — опять энергично начала Вера Николаевна.
Я ответил, что репетируется пьеса Алешина «Палата» и что режиссер предложил мне в ней роль. Роль очень хорошая, правдивая, глубокая, но что я очень боюсь — с режиссером встречаюсь в первый раз, да и для этой роли молод.
— В Малом театре ведь много было режиссеров всяких, много и выдумщиков, но главное на сцене — артист. Нет, я не против формы и поисков новых форм, режиссера надо слушать, только самому-то надо знать, что делаешь, надо быть творцом роли и принести в роль свое... Да что я вам говорю, все вы это прекрасно знаете, ведь вы наш, нашей веры... Если бы еще хоть годик,— продолжала она после отдыха, глядя в окно,— мало сделано... мало. Нет-нет, тут уж ничего не поделаешь... Оля, душенька, дайте, пожалуйста, что-нибудь попить,— попросила Вера Николаевна у появившейся сестры.
Прощаясь, я сказал все ободряющие и успокаивающие слова и фразы, в которые сам не верил, не верила в них и Вера Николаевна, хотя говорила, что очень хочет сыграть со мной «Грозу». Последний раз поцеловал я ее руку и на всю жизнь запечатлел в своей памяти измученное, исхудавшее лицо одной из лучших, самых могучих артисток, с которой меня свела моя артистическая судьба.

Идти домой не хотелось... Я пошел на Пушкинский бульвар и, сидя на лавочке, старался продумать, записать все слышанное и виденное мною. Все то, что, как я вскоре понял, заставило меня переосмыслить, по-новому почувствовать не только цели своей театральной деятельности, но и многое в методологии своей профессии.
Все, что я услышал от Веры Николаевны, для меня не было новостью, все это я знал и от своих учителей, и из двадцатилетней практики, и из всевозможных теоретических трудов о сценическом искусстве. И все же это свидание с большой русской артисткой, уходящей из жизни, дало толчок и по-новому осветило то, что казалось до сих пор понятным и ясным. Я воочию увидел, как человек, оглядываясь на пройденную жизнь, оценивает и переоценивает ее, порой жестоко, но, вероятно, в особой степени справедливо. Вера Николаевна мучительно страдала, что мало сделала, что многое сделала не так, и я ясно понял, что самое дорогое для человека в жизни — время и что его, оказывается, отпущено бесконечно мало, а за этот ничтожный срок надо успеть сделать очень много. И самое главное, сделать полезное, разумное, доброе...
Многие этого не понимают... Не понимают этого и многие артисты. Ведь важно не количество и величина сыгранных ролей, важно, как они сыграны, их качество — художественная ценность созданных образов, их неповторимая первозданность. Сколько артистов, которые сыграли массу ролей и хороших ролей, а по существу, «проговорили» чужие тексты в разных костюмах и париках. Как немного замечательных сценических творений, подобных созданным Верой Николаевной — Евгении «На бойком месте» и Вассе Железновой, остужевскому Отелло и Уриэлю Акосте, качаловскому Карено и Барону, хмелевскому Сторожеву и Каренину, щукинскому образу Ленина и Булычева. Да, это вершины сценических достижений нашего времени, это сценические шедевры. Это не всем дано, но стремиться к этому надо всем, работать в этом направлении надо, ведь и создателям этих шедевров они не дались без труда, да еще какого труда... Каждое такое создание требовало отдачи части жизни...

«Роль надо выносить, выстрадать, родить, создать...» — звучали в моем сознании слова Веры Николаевны. Ролью, образом надо что-то сказать зрителю, сказать свое, кровное... Артист обязан не только понять, раскрыть литературный образ, но и дополнить его, быть соавтором драматурга, внести свое личное понимание его. Только тогда можно браться за роль и отвечать за нее.
Так работала сама Вера Николаевна. Я вспомнил ее Хозяйку Каменного гнезда, это оригинальное, неповторимое создание актрисы. Какая убежденность, какая кровная заинтересованность во всем, что Хозяйка делает на сцене... Это сама жизнь, сама правда, жизнь обобщенная, ставшая яркой, сценичной, художественной и в то же время не потерявшая своей естественности. Смотришь, слушаешь, общаешься с Верой Николаевной на сцене — и во все веришь, как бы она ни поступала, что бы она ни говорила. Находясь рядом с Верой Николаевной в качестве партнера, я всегда поражался ее психофизическому состоянию на сцене. Я имею в виду внешний физический покой, свободу, непринужденность поведения на сцене. И никогда не знаешь, как она тебе ответит, что сделает, каждый раз она делала это по-новому, но всегда — естественно и живо, разумеется, сохраняя основной рисунок роли. А какая убежденность у ее Хозяйки в своей правоте, в том, что именно так и только так надо вести свой дом, сохранять семейные традиции, держать в повиновении сына и сноху. И как неожиданно, трагически сильно звучал у Веры Николаевны возглас, которым она завершала спектакль. После того как выгоняла из дома сына со словами: «Хотела сказать — и на могилу мою не смей приходить!» — Хозяйка Нискавуори резко поворачивалась и с рыданием восклицала: «Но все-таки приходи, Аарне!»
Как умно и правдиво Хозяйка Нискавуори внутренне накапливала в себе новое отношение к миру, общаясь с Илоной, наблюдая и переоценивая окружающее. Она, хозяйка дома, понимала, что во многом неправа, что многое надо изменить и от многого отказаться. Образ, созданный Верой Николаевной, был отмечен чертами большого ума, щедрого сердца и доброй души.
Вера Николаевна умела делать роли и в подавляющем большинстве делала их хорошо. Она не любила и не допускала, чтобы новый партнер в сценах с ней менял уже принятый ею рисунок. Я испытал это на себе в «Каменном гнезде».

Я вошел в «Каменное гнездо» на роль Аарне, когда спектакль прошел уже более ста раз. Режиссерская трактовка и разработка роли Аарне меня не удовлетворяла. Роль Аарне хорошая, многогранная, с большой психологической нагрузкой и развитием. Из покорного, смирного сына и мужа Аарне превращается в бунтаря. Он покидает семью. Мне казалось, что все это в сценической редакции не было выявлено с достаточной яркостью. Зная своенравный характер Веры Николаевны, я приберегал до генеральной репетиции все изменения, которые находил нужным сделать в роли. Как я и опасался, первые же мои поправки «взорвали» Веру Николаевну. Использовав в качестве причины мой плохо сделанный парик, она отменила репетицию. Обескураженный и расстроенный, я ушел из театра... Вечером того же дня, успокаивая меня по телефону, Вера Николаевна сказала, что играть я непременно буду, и буду играть хорошо, но что надо сделать новый парик и что, если я захочу, она с удовольствием пройдет со мной роль и даже, если я не возражаю, в домашней обстановке. Играть эту роль мне хотелось. Я встретился с Верой Николаевной у нее на квартире. Прошли роль по тексту в сценах, где участвовала Вера Николаевна, и обговорили в сценах, где она была не занята. Отстаивая и защищая намеченные ею контуры роли, Вера Николаевна после первой вспышки сочла нужным согласовать все с замыслом партнера — своего младшего товарища.

Впервые партнером Веры Николаевны мне довелось быть в пьесе Леонида Леонова «Нашествие». Вернувшись осенью 1942 года из эвакуации, театр за короткий срок приготовил эту замечательную патриотическую пьесу. Действие ее происходит в небольшом городке, оккупированном гитлеровскими войсками. Вера Николаевна играла жену доктора Таланова, сын которой, только что вернувшийся из заключения, в патриотическом порыве отдает свою жизнь за руководителя подпольной организации, председателя райисполкома Колесникова. Роль Колесникова играл я. До сих пор звучит у меня в ушах фраза Веры Николаевны — Талановой в сцене допроса — очной ставки ее с сыном Федором, где она отказывается от него, уверяя, что в первый раз в жизни видит этого человека: «Какая кровь, какая кровь над миром!» Таланова проходила мимо сына, поднимала оброненный им носовой платок с пятнами крови (у Федора открытая форма туберкулеза) и произносила эту фразу очень тихо. Но в ее словах звучала и огромная боль, и непреклонная решимость, и вера в торжество правды. В этой сцене она была не только матерью, посылающей единственного сына на смерть, но и страдающей матерью-Родиной, благословляющей своих сынов на праведный бой с врагом. Это был образец исполнения, полного гражданского пафоса и человеческого достоинства. Каждый спектакль был для нас, ее партнеров, настоящим примером вдохновения, подчиняющегося разуму.

Последней работой Веры Николаевны была пьеса А. Н. Островского «Гроза». Пашенная выступала в ней не только как исполнительница роли Кабанихи, но и как режиссер-постановщик.
Работая со мной над ролью Тихона, Вера Николаевна удерживала меня от «играния образа», требуя полной искренности, абсолютной веры в то, что с тобой, с действующим лицом, происходит.
Как часто мы, артисты, делаем ошибку, играя черты характера, в большинстве случаев подчеркивая внешнюю характерность образа,— а живого, по-настоящему живого человека на сцене нет. Отсюда идет «представление», «наигрыш», «ломанье». Внешняя характерность необходима, без нее не будет образа индивидуального, сочного, интересного, но начинать-то надо не с нее, а с того, что происходит с человеком, чего он хочет, чего добивается,— одним словом, что, а уж потом как, как действует данное лицо, какой это человек, с каким характером, привычками и т. д. и т. п.
Театральные интересы Веры Николаевны были многогранны. Ее очень увлекала режиссерская работа. Впервые как с режиссером я столкнулся с ней в Московском областном театре имени А. Н. Островского, где я работал два года по окончании Театрального училища, а Вера Николаевна в те времена была шефом этого театра. Помню, как после генеральной репетиции «Коварство и любовь» Шиллера, где я играл роль Фердинанда, она очень образно сказала мне:
— Вам, Димочка, надо роль «протанцевать», да-да, вы не огорчайтесь, все очень хорошо, играете тепло, обаятельно, я хочу сказать, что с внешней стороны, пластически, над ролью надо еще поработать.

Со всей своей энергией и темпераментом отдавалась Вера Николаевна педагогической деятельности. Некоторые не признавали за ней педагогического таланта. Может быть, действительно у Веры Николаевны не было точно разработанной методологии, стройной системы воспитания, научной системы, какую создал великий Станиславский, но помочь разобраться в роли, показать кусок, проиграть его, заразить своей огромной эмоциональностью и страстностью, наконец, вдохновить на исполнение роли Вера Николаевна могла, как никто другой.
Разные грани, разные стороны этой необыкновенной личности вспомнились мне после нашей последней незабываемой встречи с ней.
Вера Николаевна была высокоодаренным человеком, великой русской артисткой с огромным жизненным и сценическим опытом, художником, у которого в груди горел Прометеев огонь.