Новости

В. ТЕМКИНА

«ВСЕГДА НЕУЕМНАЯ»

В 1933 году В.Н. Пашенная взяла себе курс в Училище Малого театра, на котором я занималась, и с тех пор вся моя жизнь была тесно связана с Верой Николаевной.
Мне посчастливилось не только учиться у нее, но и быть ее партнершей в ряде спектаклей на сцене Малого театра, участвовать с ней в гастрольных поездках по Советскому Союзу, встречаться в общественной и личной жизни — на протяжении нескольких десятков лет.
Сейчас, вспоминая дни общения с этой могучей натурой, перечитывая ее книги и статьи, вновь и вновь поражаешься той силе, тому вдохновенному труду, которыми была отмечена вся ее жизнь.
Вот несколько штрихов воспоминаний.
Все, кто имел дело с Верой Николаевной, кто работал с ней, знают, что до последних дней ее жизни в ней была вулканическая сила жизнеутверждения. Я понимаю, что она имела право презирать людей за уныние, вялость, за упадок настроения.
Буквально до последнего своего вздоха Вера Николаевна сохранила огромный интерес к воспитанию молодежи. Она не только радостно приветствовала Народную студию в селе Спас Красногорского района, организованную артистами Малого театра и педагогами Училища имени М. С. Щепкина в 1960 году, но и постоянно интересовалась ее творческой жизнью. Думаю, что воспитанники этой студии никогда не забудут творческие встречи с Верой Николаевной, ее советы, практические предложения. Тяжело больная, она продолжала нам помогать, наблюдала за занятиями своей дочери, Ирины Витольдовны Полонской, которая, чтобы не покидать смертельно больную мать, вызывала студийцев к себе на квартиру.
Вера Николаевна была необыкновенно добра и нежна, несмотря на свой бурный темперамент. Хотя мы в молодости и побаивались ее, но позднее я поняла, что те «разносы», которые она учиняла в театре,— не страшны. В силу своего, как она сама говорила, «несдержанного характера» она могла буквально ошеломить человека. Но не только эмоциональные ее взрывы, но и отходчивость ее была совершенно невероятна. Вспылит, «уничтожит» человека, а через несколько минут чувствует себя виноватой и потом извиняется всю жизнь.
Вера Николаевна была редкостным педагогом и воспитателем. С первых шагов она прививала своим ученикам отношение к сцене как к святыне, учила ответственно подходить к самой элементарной сценической задаче.
Помню, как мне попало от нее за исполнение бессловесной роли в «Отелло». Несколько учениц играли служанок в доме Отелло (кстати, мы всей школой гордились, что Н. Арди была поручена роль Дездемоны). Одна из служанок была «турчанкой». За эту роль мы даже «боролись», так как у турчанки был интересный костюм с широкими шароварами и много «беготни» в поисках потерянного Дездемоной платка. В этой «беготне» я наталкивалась на Эмилию — Пашенную и жестами объясняла, что платка нигде нет. Задача несложная! И я изо всей мочи старалась «блеснуть»... Вдруг после картины меня просят зайти к Пашенной. Я радостно бегу, надеясь услышать похвалу за «лихое» исполнение... Стучусь...
— Войдите,— слышу я ее обаятельный голос.— Это что же такое, красавица?! Носитесь по сцене как угорелая кошка... без смысла... Разве так ищут? А что это вы махали руками перед моим носом?
Упавшим голосом лепечу:
— Я показывала, что платка нигде нет.
Вера Николаевна продолжала неумолимо:
— Кого вы играете?
— Пленную турчанку.
— Нашел доблестный Отелло, кого брать в плен.
Эпизод, казалось бы, незначительный, но он говорит о том, как надо воспитывать ответственное отношение к самому скромному «выходу» на сцене.
Вера Николаевна часто говорила:
— Я купила билет за рупь за сорок... и должна все слышать, видеть, понимать!
Не было ни одного спектакля — «Доходного места», «Калиновой рощи», «Без вины виноватые» или «Волки и овцы», в которых мне посчастливилось играть с Пашенной, — чтобы она не отметила ошибок, не сделала замечаний.
Не могу забыть еще один случай ее педагогического «вмешательства» в мою работу. Как-то летом, отдыхая в Щелыкове, я усиленно трудилась над французскими фразами, готовя роль в учебном фильме «Пьер и Жанетта». Особенно не удавалась мне фраза: «C\\\'est tout simplement in coeur bon, qui peut tout en monde» (Это просто доброе сердце, которое может все в мире).
В какой-то момент, уже забыв свои «мучения», наталкиваюсь на Веру Николаевну.
— А ну-ка, скажите... «un coeur», скажите ваши французские фразы.— Я пытаюсь...— Ох-хо-хо... ничего подобного... повторяйте за мной.— И она подробно объяснила мне, как эти фразы надо произносить.
А как она «передразнивала» любую «неумелость», с каким бесподобным юмором оттеняла ошибки на сцене! Это было всегда так талантливо и смешно, что, право, только глупец мог обидеться...
Вера Николаевна всячески помогала своим ученикам. В Училище имени М. С. Щепкина на все экзамены по мастерству актера она приносила целый ворох своих вещей. Никогда не забуду, как она, оглядев меня в «Бесприданнице», не задумываясь отстегнула свою памятную, вероятно, фамильную золотую брошь и украсила мою грудь.
Меня всегда удивляло, что она очень любила заниматься хозяйством, физическим трудом. Мы как-то навестили ее на даче в Валентиновке. Она усердно варила варенье и увлеченно рассказывала, как учится «скрещивать усы». На наш вопрос: «Какие усы?» — она расхохоталась и погрозила мне пальцем:
— Валечка! Не те усы, которые вы думаете. Усы — клубники!
Радушие и хлебосольство ее были чисто русские, поистине безграничные.
В коллективе Малого театра более семисот человек (со всеми обслуживающими цехами и мастерскими)... Вера Николаевна всех работников театра знала по имени и отчеству. Как-то я ее спросила: «Вера Николаевна, неужели вы всех помните как звать?» Она недоуменно на меня посмотрела:
— Вы меня просто удивляете. Мне говорят — здравствуйте, Вера Николаевна, а я что же должна отвечать? «Здравствуйте, душка?!»
При входе в Малый театр полагается предъявлять пропуск. Многие, даже очень молодые, артисты пренебрегают этим и не утруждают себя. Вера Николаевна, подходя к дверям, всегда начинала рыться в сумочке и, несмотря на приветливое восклицание дежурных: «Ну, что вы... проходите, Вера Николаевна»,— раскрывала свою книжечку и часто на наши улыбки говорила:
— Что вы смеетесь? Ведь это правило. Почему я должна быть исключением?..
Не только отношение к людям и своим профессиональным обязанностям, но и отношение к общественным делам было у Веры Николаевны безукоризненным.
Вера Николаевна вступила в партию в 1954 году. Но по самой своей сути, по всему своему общественному темпераменту она всегда была человеком, для которого общественное служение, служение народу, Родине, государству стояло на первом месте. От своих учителей — корифеев Малого театра — она унаследовала замечательные общественные качества. В советское время они развились, приобрели новый смысл.
Приведу только один пример.
В ВТО было назначено собрание агитаторов. На него пригласили Веру Николаевну, которая была тогда депутатом райсовета. Я, как ответственная за это дело, приехала много раньше назначенного времени. Каково же было мое удивление, когда я увидела Веру Николаевну, уже пришедшую на собрание. На мои испуганные и удивленные возгласы она ответила, что боялась опоздать, не дождалась высланной машины, взяла такси и приехала.
Общественный темперамент Пашенной проявлялся в большом и в малом. Близкие и друзья знают, как однажды, прочитав блестящую речь одного нашего представителя в ООН и восхищаясь его ораторским искусством, Вера Николаевна воскликнула:
— Немедленно, немедленно надо послать телеграмму в ООН! Сказать — благодарим! Восхищены! Вот это патриот! Вот как надо защищать родину и человечество! Вот это искусство!
— Мама,— тихо просила Ирина Витольдовна, «охлаждая» свой драгоценный «вулкан».— Не вмешивайся в международную политику!
Шутя мы потом часто говорили Вере Николаевне: дадим телеграмму в ООН! Лукаво щурясь, она грозила нам пальцем: «Вот я вас!»
В 1938 году Пашенная была художественным руководителем группы артистов Малого театра, гастролировавших в Кабардино-Балкарии и Осетии. Она пригласила моего мужа А. И. Сашина-Никольского и меня. В репертуаре этой поездки были спектакли «Без вины виноватые», «На бойком месте» и концертная программа, в которой Пашенная играла сцены из «Сердце не камень». Я должна была уже в поездке войти в спектакль «На бойком месте» на роль Аннушки. Об этой роли я страстно мечтала. Была страшная жара... репетировать никому не хотелось, к тому же В. А. Обухова играла эту роль превосходно. (Вера Николаевна, не ущемляя основную исполнительницу, хотела дать мне, тогда еще молодой артистке, практику.) Собрались у Веры Николаевны. Я как-то очень невразумительно проиграла сцены с Миловидовым и ушла, расстроенная, в свой номер. Лежу в слезах. Я не привела в восторг учительницу и считала свою жизнь конченой. Вдруг раздается легкий стук... и входит Вера Николаевна не с букетом, а с охапкой дивных роз... и вручает мне, как за успешно сыгранную роль. Она чувствовала себя «виноватой», что вынуждена была меня огорчить и не включать в спектакль. Сыграть эту роль мне удалось с ней только в эвакуации в Челябинске в 1941 году и в поездке, под ее руководством, по Западной Украине в 1948 году.
Вера Николаевна любила поездки и часто бывала их руководителем. Руководителем она была очень строгим. Как влетало в поездках женщинам, которые гнались за загаром, мешавшим им гримироваться! Она «испепеляла» виновных и твердо обещала им больше никогда не брать с собой. А уж если кто заболевал,— лучше было не сознаваться. Она пускала в ход все свои познания в медицине и уверяла, что именно это ее призвание, что мама и готовила ее в «докторицы».
Однажды, отправляясь в гастрольную поездку, один из артистов запаздывал к поезду. Вера Николаевна, волнуясь, ходила по платформе... Наконец он появился и несколько «витиеватой» походкой стал приближаться к своему вагону. Надо было видеть глаза Пашенной! Ее раздувшиеся ноздри! Она была подобна Медее и буквально рявкнула:
— У-би-вать!!! Весь коллектив должен волноваться... а он танцуя наслаждается жизнью!
Она была вспыльчива, но, как все истинно добрые люди, отходчива. Артиста, который ее огорчил и не раз огорчал позднее, она очень любила и часто говорила о нем:
— Нет, что ни говорите, а у него есть какое-то огромное... отрицательное обаяние.
В 1954 году, когда партия поставила вопрос об освоении целинных и залежных земель, мы пришли в партбюро с предложением организовать бригаду и выехать в эти районы. Художественным руководителем бригады был Б. Ф. Горбатов. Мы помогали ему всем, чем могли. Какова же была наша радость, наш восторг, когда К. А. Зубов (тогда главный режиссер театра) сказал, что В. Н. Пашенная предложила поставить «На бойком месте» Островского. На роль Евгении Вера Николаевна и Константин Александрович назначили меня. Начались репетиции. Каждый день в «спортивном зале» Малого театра радостно, будто помолодев на несколько десятков лет, работала с нами Вера Николаевна. Часто, репетируя, говорила:
— Ах, если бы чуть была помоложе. Поехала бы с вами! Жить в палатках — вот это жизнь!
Мы ее звали «наша дорогая целинница», и, когда играли этот спектакль среди полей Казахстана, конечно, ей мы были обязаны теми чудесными отзывами и рецензиями, которыми награждали нас целинники.
Вера Николаевна прислала нам телеграмму: «Крепко вас целую всем шлю горячий привет радостно вспоминаю совместную работу верю большой успех желаю счастливого пути ваша Вера
Пашенная». А в письме ко мне она писала: «Я ни на секунду не забываю о том, что я кандидат партии, и с еще большей ответственностью и радостью играю и несу себя в зрительный зал. Глупо, возможно, я пишу сейчас... В мои годы пора перестать пылать и гореть, но... Я и пылаю, и горю. Такие уж мы с вами неуёмные!» (Я разрешаю себе привести эту ее строчку: «Такие уж мы с вами неуёмные!» — не как похвалу себе, а как доказательство невероятной скромности Веры Николаевны.)
Невозможно рассказать о том, какими радостными, творческими становились дни общения с Верой Николаевной.
Каждое проявление ее могучей натуры было интересным, важным. Выступала ли она с трибуны, когда отмечалось столетие со дня рождения М. Н. Ермоловой, или готовила спектакль для целины, приветствовала ли солдат, идущих на фронт, или работниц на заводе, принимала ли экзамен в училище или ехала в Народную студию,— всюду она вносила радость, жизнеутверждение, веру в успех, была внимательна и добра к людям, непримирима к проявлению эгоизма, зазнайства, чванства, карьеризма.
В ее характере, несмотря на пылкость и горячность, главными чертами были честность и справедливость, простота и скромность.
На митинге в Малом театре, посвященном вручению Вере Николаевне Ленинской премии, М. И. Царев сказал: «Вероятно, еще многие деятели нашего чудесного театра получат награды за свою выдающуюся деятельность... Но мы никогда не забудем, что Ленинскую премию первой получили в Малом театре Вы, дорогая Вера Николаевна».
В последние годы Вера Николаевна много писала, стремилась обобщить свой огромный творческий опыт. Я думаю, что изучение ее трудов одинаково интересно и начинающему молодому актеру и зрелому работнику театра.
И последнее.
Июль 1962 года. В доме отдыха имени А. Н. Островского, в ее любимом Щелыкове, мы жили рядом с Верой Николаевной в так называемом голубом доме.
Вера Николаевна с удовольствием слушала исполняемые А. И. Сашиным-Никольским юморески, романсы, любила вспоминать, как он обучал ее петь романс в «Бесприданнице». Часто она просила его спеть ее любимый романс:

Вы меня пленили,
Вы мне жизнь открыли.
Я вас не забуду,
Вспоминать вас буду...

Когда Александр Иванович пел потом этот романс, мне вспоминались печальные глаза Веры Николаевны... ее вздох.
Вера Николаевна была очень дружна с Александром Ивановичем, часто поверяла ему свои мысли об искусстве, о жизни, как всегда, бурно откликаясь на все события.
Комната Веры Николаевны в голубом доме была с балконом. Это преимущество как бы стесняло ее, и она приглашала всех пользоваться этим балконом. Часто у нее собирались отдыхавшие в Щелыкове артисты, режиссеры, врачи. Она всегда была очень общительна.
Я часто слышала, как Вера Николаевна, беседуя с кем-то, смеялась тем незабываемым смехом Пашенной, который так любили миллионы зрителей, и не верилось, что она смертельно больна. Мне все казалось, что она выздоровеет. Она работала очень много — завершала книгу, теперь я понимаю, она — спешила. Спешила сказать еще очень важное, нужное для искусства. Мозг работал, мышцы — отказывали. Часто, когда она оставалась одна, Вера Николаевна звала меня — она не могла встать из-за стола, чтобы взять бумагу или нужную книгу. Боже, как она извинялась за «беспокойство», с какой надеждой всматривалась в лица приходящих к ней людей. «Плохая я, умираю». «Ну, что вы, Вера Николаевна»,— отвечали ей те, кто общался с ней в эти дни.
В Щелыкове шли дожди, было сыро, и ей очень трудно дышалось. В ночь с 25 на 26-е июля ей стало совсем плохо. Около четырех часов утра к ней вошли врачи. Машина для отъезда в Москву должна была быть в шесть. Я тихонько постучалась и вошла к ней. Она посмотрела на меня такими скорбными, ищущими глазами и заплакала.
— Ухожу от вас... Поцелуйте Сашеньку. (Александр Иванович не решился к ней войти.) Попрощайтесь за меня со всеми нашими.
Невыносимо больно было видеть этот гаснущий вулкан. Она лежала на кровати одетая, готовая к отъезду. Я сказала ей, что с такими глазами люди не умирают, что с такими глазами можно еще сыграть... Петра Великого!
Она улыбнулась. Потом, как-то раздув ноздри, взметнула своими невероятными, единственными, неповторимыми глазищами — и, видит бог, стала похожа на Петра... Какое-то невероятное включение в образ... Этот взгляд сохранился у меня в памяти как последняя «роль» дорогой моей незабвенной учительницы.
В то утро с трудом, при помощи врачей и дочери, она спустилась со ступенек дома Островского на дорожку, где ждала ее машина, чтобы увезти в Москву. Машина удалялась по рябиновой аллее, и все мы мысленно простились с ней навсегда.
Каково же было наше удивление, когда мы узнали, что в августе она записывала для радио «Грозу»!!! В сентябре еще работала, не вставая с постели, а в октябре ушла навсегда...
Откуда эти силы? От любви к жизни, к творчеству, от желания сказать людям очень нужное слово. От любви к Родине и народу. Она понимала, что умирает, и спешила! Спешила вложить еще хоть камешек в грандиозное здание, которое мы строим.