Новости

«К 120-летию со дня рождения Веры Николаевны Пашенной»

«ЖИВАЯ ПАШЕННАЯ»

ЧАСТЬ 5.

СТРАСТИ СОВРЕМЕННОЙ ДУШИ
(начало)


Вера Николаевна, тридцать лет проработав после окончания училища на сцене Малого театра, с 1907 по 1937 год, получила звание народной артистки СССР. К этому времени она уже действительно была народная актриса. Народная — в глубочайшем, первозданном значении слова.
Пашенную знали не только театралы и театральные критики. Ее знал народ. Огромная ее популярность объяснялась художественной и идейной величиной, нравственным и историческим значением образов, вместивших в себя, благодаря таланту актрисы, и время, и страну с их свершениями, трудностями и радостями, непрекращающейся борьбой народа.
Жизнь несет на подмостки театра все — и талантливое, и бездарное. Время же отбирает и делает классикой живые образы, что запечатлели самую суть эпохи. Казалось бы, как много было сделано Малым театром, Пашенной, осуществившими на сцене героику времени в «Любови Яровой», «Огненном мосте», «Разгроме»... Но жизнь сама шла все дальше и снова ставила Малый театр перед той же великой миссией — глаголом жечь сердца людей: живым словом артиста, образом сцены.
За время Великой Отечественной войны были созданы пьесы патриотические. И у Малого театра была возможность выбора.

Для постановки взяли «Нашествие» Л. Леонова.
Начав писать зимой 1941 года в Чистополе, в нелегких условиях эвакуации, Леонид Максимович Леонов уже к апрелю 1942 года закончил пьесу, полную мысли, искренности и глубины. Герои «Нашествия» — семья Талановых. В полном смысле слова — герои.
— Какая же в ней душа, в этой Талановой!.. Да, это моя роль!— с восхищением сказала Пашенная, изумившись глубине, логике, чистоте душевных взаимосвязей, движущих развитием сюжета. И актриса принялась работать, искать образ сразу же.
В чем же заключалась и как шла эта предварительная актерская работа? Мы говорим — поиски художника. Но ведь это фраза. Притом ставшая шаблоном: не грибы же ищет художник сцены. Понятно, он прикидывает, примеряет мысленно к себе самому поведение героя. Но ведь пока он еще не стал этим героем. А как им стать? Что надо сделать для этого? Что помогает артисту перестать быть Иваном Ивановичем Ивановым и стать вдруг Гамлетом, Хлестаковым, Чацким, Карениным?.. Вечной загадкой творчества остается эта скрытая, тайная актерская работа, рождающая порою результаты необыкновенные.
Можно подумать, как этого мало: ведь один человек — всегда лишь один человек! Но как великий музыкант всего из семи нот создает музыку поразительную, так и Пашенная умела делать свой «человеческий аппарат» буквально всемогущим. Оставаясь сама собой, она создавала все новые и новые образы, удивительные, непохожие на нее самое, неповторимые во всем их плохом и хорошем, светлом и трагическом... В каждой роли Пашенная была как бы живописцем, рисующим образы в пространстве сцены.
Создавая своих героинь, она заставляла вспоминать многих и разных художников. Думается, Нина Степановна у Пашенной — это Крамской, а девица Марина — Корин ; Татьяна Русских — Нестеров; Любовь Яровая будто написана горячей кистью Сурикова; Маланья из «Растеряевой улицы», кажется, сошла с кустодиевского полотна; Кабаниха в «Грозе»— репинский портрет, а Старая хозяйка Нискавуори, скорее всего,— портрет рембрандтовский... Конечно, это все — субъективно. Но разве можно воспринимать искусство всем одинаково?.. Да и Пашенная не отбросила в нашем с ней разговоре эту догадку.
Вопрос был в другом: откуда брала актриса эти непохожие краски, как достигала такого различия создаваемых образов?
Вера Николаевна сказала, что почти для каждой роли старалась найти жизненный прототип, найти живые черты человека, на которого героиня хоть чем-то была бы похожа. Остальное довершали мысль, чувство, фантазия.
Впрочем, даже обретение прототипа в жизни — это тоже еще полдела!— считала Вера Николаевна.
— Подражать кому-то, «изображать» кого-то,— говорила актриса,— штука нехитрая. На это способны «лицедеи», умеющие чуть ли не до полной неузнаваемости менять не только походку и жесты, но самые очертания лица и даже фигуры, применяя различные «толщинки». Выйдет на сцену такой артист, а публика, заглядывая в программку, только ахает от изумления: да неужели это он! Да ни за что не узнаешь!
Создавать впечатление полной внутренней неузнаваемости куда трудней! Пашенную зрители всегда узнавали с первой же минуты появления ее на сцене: ведь неизменным, постоянным оставались у нее и голос — низкий, грудной, сильный, и фигура — крупная, складная... Но вот — чудо: Пашенная вроде бы переставала быть Пашенной. Все вдруг становилось другим, казалось другим, и лицо, и фигура, и манеры говорить производили иное впечатление. Изменялось даже звучание голоса, самый его тембр.
Степень такого глубокого внутреннего перерождения именно и определяет силу, красоту, значимость образа. Как и силу мастерства актера. Ибо никакой талант и никакая техника не могут, замечал Южин, «уничтожить окончательно все особенности лица, тела, голоса, свойственные именно этому актеру»...

Не могла и Пашенная перестать быть Пашенной. Но ей надо было стать Талановой в «Нашествии» Леонова.
Никакие подсказки ей не могли помочь никогда. Она была бескомпромиссна. И могла сразу поломать самые дружеские отношения.
Таланова именно этим оказалась ей близка. Но вот вопрос: оказались ли для Талановой — Пашенной магическими слова: «железная старушка»? Ведь ее именно так называли в пьесе. Но — нет и нет!.. Натура Пашенной не «отзывалась» изнутри на «железную старушку», и все первоначальные поиски подобного, «железного» тона жизни, тона души, нрава Талановой были безуспешны.
Можно было бы, конечно, совсем не говорить об этом. Или заметить вскользь, мимоходом. Но тут уж, как говорится,— семь бед один ответ! Умолчать о разногласиях Пашенной с постановщиком «Нашествия» я просто не вправе: очень уж много было нами переговорено об этом. И еще больше пережито актрисой. Ведь она отнюдь не была покладистым человеком и художником. Но от этого больнее всего, кстати сказать, было всегда ей самой. Хотя, конечно, и тем, кто находился рядом, тоже не было сладко, что и говорить. Это уж всегда так бывает, если человек с характером. Мне это было понятно.
Но и сама она и ее характер принадлежали полностью искусству. В искусстве же, как мы знаем, всегда важно «чуть-чуть»: важны тончайшие оттенки настроения, состояния души, которая принадлежит уже не ей, актрисе, а целиком — героине.
Рождению поразительной Талановой на сцене, наверное, помогло то, что еще до начала работы с режиссером Вера Николаевна вполне искренне восприняла жизненную трагедию этой женщины, такой удивительно стойкой! Какую же боль, какую муку терпит она, теряя и вновь находя сына, чтобы отдать его жизнь Родине... Нет, нет, «железная старушка» тут никак не годилась!
Актриса полюбила Таланову, ощутив и ее беду, и ее силу. Для этого, впрочем, не нужно было особенно и фантазировать: кругом был жизненный материал более чем достаточный! События военного времени давали бесчисленное множество примеров и для осмысления, и для психологического, творческого заимствования. «Предлагаемые обстоятельства» пьесы оказывались как никогда близки актерам и зрителям: на сцене словно продолжалась сама жизнь.

Премьера «Нашествия», несмотря на все волнения и всяческие сложности, предшествующие созданию спектакля, была выпущена Малым театром 11 мая 1943 года. И взволновала всех, кто только видел спектакль. В зале среди публики стояла буквально мертвая тишина. Даже аплодировать люди начинали не сразу, стараясь подольше сохранить переполнявшее их волнение. Покоряла сила правды людей, борющихся с неправдой и злом «Нашествия».
Характерно, что Л. Леонов почти не выводит Талановых за стены их дома. И в то же время словно всю Россию показывает в этих стенах: мы видим ее — настороженную, стиснувшую зубы, приготовившуюся — пусть к смерти, но не к капитуляции. Причем пьеса говорит вовсе не о жертвенной вспышке. Не о послушной христианской готовности умереть за честь Родины. Вовсе нет! Она говорит о борьбе. О несокрушимой, постоянно нравственной силе человеческой души, которая именно и становится ведь преградой на пути Нашествия; она останавливает, а потом и отбрасывает захватчиков. Насильников. Убийц...
Конфликт получал огромное общественное звучание в образах Талановых — русских, скромных советских людей, патриотов. Еще больше усиливалось это звучание, когда театр перенес центр тяжести в спектакле с образа Федора Таланова, определяющего движение сюжета, на образ матери. Образ скромной русской женщины Анны Николаевны Талановой.
Не столько разгадывание всевозможных загадок, которыми полна в это время история жизни Федора Таланова, занимает Малый театр. Внимание отдано целиком утверждению непоколебимых человеческих качеств всей семьи Талановых: это старый врач Иван Тихонович, его дочь, сын и жена, которые не просто весь век свой прожили в российском «захолустье», а вложили сюда себя безраздельно... И, как всегда, захваченная правдой драматургии подлинной, Пашенная чувствует, что не только собственная ее фантазия, но как бы даже собственная жизнь уже начинает по-своему преломляться и соотноситься с событиями жизни Талановых.

Вернувшись с дочерью Ириной Витольдовной и мальчиками Сашей и Володей, своими внуками, из эвакуации осенью 1942 года в ощетинившуюся надолбами, замаскированную и затемненную Москву, Вера Николаевна, не успев еще толком разобраться с вещами и книгами, сваленными в кучу, сразу же отдается «Нашествию». Хлопоты по дому, по хозяйству — это уже дело Ирины Витольдовны. А сама Пашенная молча ходит по квартире своей бесшумной поступью, заложив руки в карманы, накинув теплый платок на плечи. И думает. Пока светло — читает. Впрочем, светло и ночью; свет в ее комнате горит до семи утра, эти бессонные ночи тоже целиком принадлежат Талановой.
Идет время, и Пашенная начинает думать о себе, как о Талановой. И о Талановой, как о себе. Именно Таланова — никто другой!— заставила актрису с особой взыскательностью отнестись к собственной жизни в творчестве.
— Актер должен быть беспощаден, безжалостен к себе — так говорила об этом сложнейшем процессе Вера Николаевна.— Ведь актер не в церковной тишине, а публично исповедуется. И чем больше своего личного, святого, главного вложит в исповедь, тем нужнее, ближе станет образ для зрителя.
Мысленно Пашенная ведет свою Таланову рядом с собой. Есть ли у них обеих хоть малейшее сомнение в выборе судьбы?.. Ведь тогда это было вопросом отнюдь не риторическим. Когда немцы стояли под Москвой, многие люди задавали себе подобные вопросы... И, что греха таить, ведь не каждый умел ответить по чести и совести... Москва — многомиллионный город, уделом слабых душ становились растерянность и паника. Пашенная же чувствовала себя коммунисткой еще с тех дней, когда сыграла впервые Любовь Яровую; она хотела быть членом партии и рада была, когда это осуществилось.
— А перед фашистами-то уж, конечно, Таланова ведет себя как член партии. Хотя, возможно, она беспартийная,— думала Вера Николаевна.
По возрасту же, по складу души Таланова и Пашенная были ровесницы. Могли вместе учиться в гимназии... Талановой, видимо, еще с детства, пророчили блестящую карьеру музыкантши. Но столь же талантлив Иван Тихонович, врач, чудесный скромный человек. Пашенной он кажется похож на любимого ею Ивана Телегина из «Хождения по мукам». И не зря Таланову дана такая фамилия: где бы он ни был, он — везде «талан»! И его жена Анна Николаевна, пожертвовавшая музыкальной карьерой ради любимого человека,— оба они жили в «российской глуши», чтобы приносить пользу людям.
Столь же верными, надежными выросли в доме Талановых их дети — сын и дочь... Вот таким рисовался Пашенной жизненный и общественный, идейный смысл пьесы и роли. Издалека шла она к человеческой и патриотической сущности своей Талановой, выращивая чувство матери всех солдат русской земли. И это было первозданным, новаторским толкованием образа.

(продолжение следует)